Хромой из Варшавы. Книги 1-15 [Жюльетта Бенцони] (fb2) читать онлайн

Жюльетта Бенцони Книга 1. ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА

Пролог Возвращение

Зима 1918

Рaccвeт не наступал очень долго. В декабре так бывает всегда, но эта ночь, казалось, испытывала коварное удовольствие, длясь бесконечно и не желая, видно, смиряться с необходимостью покинуть сцену...

С тех пор как поезд проехал Бреннер, где совсем недавно был воздвигнут обелиск, обозначавший новую границу бывшей Австро-Венгерской империи, Альдо Морозини никак не мог уснуть, ему лишь ненадолго удавалось сомкнуть веки.

Пепельница в его обшарпанном купе, куда после Инсбрука никто не входил, была полна окурков. Еще не погасив одну сигарету, Альдо зажигал другую, и, чтобы проветрить помещение, ему не раз приходилось опускать окно. Снаружи вместе с ледяным ветром в купе врывалась искрящаяся угольная пыль, которую изрыгал старый локомотив, вполне пригодный для отправки на свалку. Но одновременно с пылью через открытое окно проникали и альпийские запахи, ароматы хвои и снега, перемешанные с каким-то тончайшим, едва ощутимым благоуханием, отдаленно напоминающим знакомые испарения над лагунами.

Путешественник ждал встречи с Венецией, как в былые времена – свидания с женщиной в том месте, которое называл своей «сторожевой башней». И, быть может, сейчас сильнее горел нетерпением, ибо Венеция – он был уверен в этом – никогда его не разочарует.

Решив не закрывать окно, Альдо опустился на потертое бархатное сиденье в своем купе первого класса с облупившимися инкрустированными столиками и потускневшими зеркалами, в которых еще недавно отражались белые мундиры офицеров, направлявшихся в Триест, чтобы подняться на палубы австрийских кораблей, стоявших там на рейде. То были погасшие блики мира, обернувшегося кошмаром и анархией для побежденных, облегчением и надеждой для победителей, в числе которых, к большому удивлению самого князя Морозини, оказался и он.

Война как таковая закончилась для него 24 октября 1917 года. Он был одним из тех трехсот тысяч итальянцев, которые составили огромную группировку, взятую в плен при Капоретто вместе с тремя тысячами пушек и множеством других военных трофеев. В результате этого князь провел последний год в тирольском замке, превращенном в лагерь для военнопленных, где по особому разрешению ему была предоставлена хоть и небольшая, но отдельная комната. Произошло это по простой, хотя и не совсем приличествующей данным обстоятельствам причине: перед войной, в Венгрии, во время охоты в имении Эстергази, Морозини познакомился со всемогущим тогда генералом Хотцендорфом.

А ведь неплохим человеком был этот Хотцендорф! Его посещали иногда гениальные озарения, сменявшиеся, увы, драматическими периодами прострации. У него было вытянутое умное лицо, на котором красовались большие усы «а-ля эрцгерцог Фердинанд», ежик белокурых волос и задумчивые глаза неопределенного оттенка. Один Бог знает, что произошло с генералом после того, как в июле месяце он впал в немилость, потерпев ряд поражений на итальянском фронте под Азиаго! Конец войны обрек его на своего рода безвестность, которая, с точки зрения Морозини, позволяла относиться к нему просто как к старому знакомому...

Около шести утра под завывания порывистого ветра поезд прибыл в Тревизо. Теперь всего лишь тридцать километров отделяли Альдо от любимого города. Чуть дрожа, он зажег последнюю, пока еще австрийскую сигарету и, медленно помахав рукой, отогнал дым. В следующий раз у табака будет божественный запах обретенной свободы.

Рассвет уже миновал, когда поезд выехал на длинную дамбу, к которой пришвартовывались венецианские суда. В свете серого дня поверхность лагуны поблескивала как старинное олово. Окутанный желтым туманом город был едва различим, и через распахнутое окно в купе проникал соленый запах моря, доносились крики чаек. Сердце Альдо забилось вдруг с тем особым трепетом, что вызывает предстоящее любовное свидание. Однако ни жена, ни невеста не ждали его в конце дамбы, огороженной двойной стальной проволокой, протянутой над волнами. Мать Морозини, единственная женщина, которую он обожал всю жизнь, недавно умерла, не дожив всего лишь нескольких недель до его освобождения, и горечь той утраты сильно усугублялась ощущением абсурдности происходящего, разочарованием, связанным с необратимостью смерти: такую рану залечить нелегко. Изабелла де Монлор, княгиня Морозини, покоилась теперь на острове Сан-Микеле, под сводами гробницы в стиле барокко, расположенной неподалеку от капеллы Эмилиана. Теперь белый дворец, похожий на цветок, распустившийся над Большим каналом, покажется пустым, лишенным души...

Воспоминание о доме помогло Морозини справиться с болью: поезд подъезжал к вокзалу, а ступать на землю Венеции со слезами на глазах для него было непозволительно. Заскрежетали тормоза; легкий толчок – и локомотив выпустил пар.

Альдо стащил с вагонной сетки свой нехитрый скарб, спрыгнул на перрон и побежал.

Когда он вышел из здания вокзала, туман уже переливался сиреневыми бликами. Морозини сразу заметил Дзаккарию, стоявшего у ступенек, спускающихся к воде. Прямой, как свеча, в котелке и длинном черном пальто, дворецкий ожидал своего хозяина, вытянувшись в струнку; он так привык к своей несгибаемой позе, что иначе держаться, видимо, и не смог бы. Наверное, не так уж легко было обрести такую осанку пылкому венецианцу, который в молодые годы внешне больше смахивал на оперного тенора, нежели на дворецкого княжеского дома.

Годы и обильная еда, которой он был обязан стараниям своей жены Чечины, оставили свой отпечаток, придав Дзаккарии некий масляный лоск, импозантность и степенность; благодаря им он почти достиг той олимпийской величественности, того умения взирать на все чуть свысока, которыми отличались его собратья англичане, всегда вызывавшие у него зависть. Вместе с тем – и это было весьма забавно – полнота придавала ему сходство с императором Наполеоном I, и Дзаккария чрезвычайно этим гордился. Зато Чечину его напыщенность приводила в отчаяние, хотя она и знала, что на сердечные чувства мужа это никак не влияло. Тем не менее женщина любила повторять, что, упади она замертво у него на глазах, Дзаккария будет больше озабочен тем, как сохранить внешнее достоинство, нежели своими горькими переживаниями, в которых Чечина, впрочем, не сомневалась, но была убеждена, что первой его реакцией станут неодобрительно нахмуренные брови из-за несоблюдения внешних приличий.

И тем не менее!.. Заметив приближающегося Альдо в потертом мундире, его восковой цвет лица, свидетельствующий о лишениях и недостатке солнца, царственный Дзаккария сразу утратил всю свою спесь. Со слезами на глазах он бросился к возвратившемуся хозяину, да с такой пылкостью, что котелок свалился с его головы и, как черный мяч, скатился в канал, поплыл по воде, представляя собой забавное зрелище. Но взволнованный Дзаккария даже не обратил на это внимания.

– Князь! – простонал он. – Боже мой, в каком вы виде!

Альдо рассмеялся:

– Ну, не драматизируй, пожалуйста! Лучше обними меня!

Они бросились друг другу в объятия, pacтpoгав молодую цветочницу, раскладывавшую на прилавке свой товар; выбрав великолепную ярко-красную гвоздику, она протянула ее приезжему с легким поклоном:

– С благополучным прибытием! Венеция приветствует одного из вновь обретенных своих сыновей! Примите этот цветок, Excellenza^[1]. Он принесет вам счастье...

Цветочница была хорошенькой, свеженькой, как ее маленький передвижной сад. Морозини принял подарок и на улыбку девушки ответил улыбкой.

– Я возьму этот цветок на память. Как вас зовут?

– Дездемона.

И в самом деле, сама Венеция встречала его!

Уткнувшись носом в гвоздику, Альдо вдохнул горьковатый аромат цветка, затем прикрепил его к петлице своего потрепанного мундира и вслед за Дзаккарией влился в суетливый водоворот, который не может отменить никакая война: рассыльные отелей выкрикивали названия своих заведений, почтовые служащие ждали, когда в их лодку погрузят корреспонденцию, гондольеры шастали в поисках ранних клиентов. И наконец толпа людей высаживалась с морского трамвайчика, прибывшего на станцию Cанта-Лючия.

– Стоило замолчать пушкам, как повалили туристы, – удивился Морозини.

Дворецкий пожал плечами:

– Туристы приезжают всегда. Наверное, нужно, чтобы нас поглотило море, только тогда никто не появится... хотя!

У нижних ступеней, перед выстроившимися в ряд мальчишками и зеваками, пассажира ожидала великолепная гондола с бронзовыми крылатыми львами и малиновыми бархатными подушечками, расшитыми золотом, – к вокзалу редко подплывали гондолы такой красоты. Высокий, худой, как танцор, гондольер с белокурыми, отдающими в рыжину волосами изо всех сил старался выудить из воды шляпу Дзаккарии. Он преуспел в этом как раз в тот момент, когда князь спустился в гондолу; юноша поймал промокший головной убор, затем бросил его к своим ногам и весело воскликнул:

– Добро пожаловать, наш дорогой князь! Какая радость, какой чудесный день!

Морозини пожал ему руку:

– Спасибо, Дзиан! Ты прав, день – прекрасный! Даже если солнце немного хмурится.

Но светило тем не менее сделало робкую попытку бросить луч на зеленый купол церкви Сан-Симеон, и он вспыхнул на секунду, будто по-дружески подмигнул. Сидя рядом с Дзаккарией, Альдо наслаждался дуновениями морского ветерка, в то время как Дзиан, легко прыгнув на хвост черного «скорпиона», запутавшегося в красно-золотой сети, одним взмахом длинного весла направил его на середину канала. И длинный водный проспект, по обеим сторонам которого тянулось каменное кружево дворцов всевозможных пастельных оттенков, поплыл навстречу Альдо. Князь мысленно перечислял все названия, как будто хотел убедиться, что долгое отсутствие не стерло их из его памяти: Вендрамин-Калерджи, Фонтана, Пезаро, Сачредо, Корнер, Ка д'Оро, Манин – где родился последний дож, Дандоло, Лоредан, Гримани, Пападополи, Пизани, Барбаричо, Мочениго, Редзонико, Контарини... Дома раскрывали перед путешественником Золотую книгу Венеции, но прежде всего они ассоциировались с родственниками, друзьями, полузабытыми лицами, воспоминаниями, а отливающий всеми цветами радуги туман прекрасно сочетался с этими зданиями, милосердно обволакивая их трещины, заживляя раны... Наконец за вторым изгибом канала появился фасад дворца эпохи Возрождения с возвышающимися над ним двумя изящными обелисками из белого мрамора, и Морозини оторвался от грез: он приближался к своему дому...

– Чечина ждет вас, – вздохнул Дзаккария... – Надела даже праздничное платье. Надеюсь, вы оцените это?

Действительно, перед сводчатым порталом, откуда прямо к зеленой воде спускались широкие белые ступени, стояли три женщины. Издалека их можно было принять за каминные фигурки: та, что стояла в середине, была по круглее остальных и походила на каминные часы, а две другие, стоявшие по бокам, вполне сошли бы за тоненькие подсвечники.

– Давай-ка поторопимся! –сказал Альдо, весело разглядывая красивое платье из черного шелка с торчащими складками и кружевной чепец, украшающие его кухарку. – Чечина долго не выдержит, поскольку не выносит парадной одежды, считая, что она лишает ее вдохновения. А я уже несколько месяцев мечтаю о моем первом домашнем обеде!

– Будьте спокойны! Вчера она четыре раза посылала меня в Сан-Сервало, чтобы запастись самыми крупными моллюсками и самой свежей рыбой. Но вы все же правы: лучше поддержать ее хорошее настроение!

Мудрые слова! Вспышки кухаркиного гнева были столь же знамениты во дворце Морозини, как и ее кулинарные таланты, невероятная щедрость и немыслимые лохмотья, которые она напяливала на себя, когда чудодействовала у своих плит. Чечина родилась у подножия Везувия, и, по-видимому, в ней бурлила и кипела такая же кипящая лава, как в ее родном вулкане, потому-то в Венеции она стала своего рода достопримечательностью. Ибо в этом городе люди были спокойнее, сдержаннее, цивилизованнее, чем на ее родине.

Чечина оказалась главным сувениром, приобретенным матерью Альдо в свадебном путешествии. Она нашла ее на улочке старого Неаполя; девушка рыдала, причитая над телом брата, который стал жертвой одной из банд, что слишком часто нападали на бедные кварталы города и обирали их жителей. Упомянутый брат был, между прочим, единственным родственником Чечины, и ее саму едва не постигла та же участь. Но надолго ли оставили девушку в покое? Пожалев бедняжку, княгиня Изабелла решила взять ее к себе в услужение.

Венеция понравилась маленькой неаполитанке несмотря на то, что климат и подчеркнуто неприступные горожане показались ей не слишком приятными, однако римский профиль и прекрасные черные глаза Дзаккарии, бывшего в те времена лакеем на побегушках, очень скоро покорили ее.

Когда обнаружилось, что юноша питает к девушке ответное пылкое чувство, однажды летом, в жаркий день, их поженили; венчание состоялось в часовне княжеской виллы, владении Морозини на берегу Бренты. Затем, разумеется, началось веселье, во время которого новобрачный немного злоупотребил вальполичеллой. В результате первая брачная ночь прошла очень бурно, ибо Чечина, возмущенная тем, что оказалась предметом похотливых притязаний пьяницы, сначала отколотила супруга палкой от половой щетки, а затем окунула его голову в таз с холодной водой. После этого она отправилась на кухню и приготовила ему чернейший, крепчайший, густейший и ароматнейший кофе, какого тот никогда не пил. Протрезвевший Дзаккария был очень признателен ей за это и забыл о палочных ударах, горя желанием заслужить прощение.

С той приятной ночи 1884 года ссоры и проклятия чередовались в семье Терлунджи со страстными поцелуями, клятвами в вечной любви и вкуснейшими блюдами, которые Чечина тайком готовила для мужа, когда дворцовая кухарка спала, поскольку в те времена молодая женщина служила еще горничной.

Дзаккария обожал скромные ужины наедине с женой, но случилось так, что однажды вечером, вернувшись из гостей раньше, чем предполагалось, князь Энрико, отец Альдо, почувствовал, что ноздри ему щекочет соблазнительный запах; он зашел на кухню, раскрыв тем самым секрет и одновременно кулинарный талант служанки. В полном восторге он безо всяких церемоний уселся рядом с Дзаккарией, потребовал тарелку, бокал и отведал угощения. Неделей позже штатная кухарка бросила свой накрахмаленный фартук в лицо самозванке, а та сложила с себя полномочия горничной, завладев княжескими кастрюлями и получив безраздельное право царить над кухонным персоналом с благословения хозяев дома.

Княгиня Изабелла, происходившая из очень знатного и очень древнего герцогского рода де Монлор из Лангедока, испытывала даже определенное удовольствие, передавая некоторые рецепты блюд заальпийской кухни своей искусной поварихе, которая чудесно их готовила. Благодаря этому все детские годы Альдо с наслаждением вкушал всякие лакомства: воздушные суфле сменялись хрустящими или мягкими пирожками, восхитительным желе и прочими всевозможными кулинарными изысками, которые появляются на кухне, если жрица этого святилища изо всех сил старается побаловать своих домочадцев. Небо не одарило Чечину радостью материнства, и поэтому всю свою нерастраченную материнскую нежность она обратила на маленького хозяина, которому это было только приятно.

Его родители много путешествовали, и Альдо нередко оставался во дворце один. Немало блаженных часов провел он, сидя на кухне на табурете и глядя, как Чечина колдует над плитой, занимаясь своей кулинарной алхимией, одновременно распекая поварят, в промежутках во весь голос исполняя оперные арии или неаполитанские песни, репертуар которых был у нее огромен. Надо было видеть Чечину с разноцветными лентами в волосах по неаполитанской моде и в ярких, пышных лохмотьях, прикрытых белым перкалевым фартуком; этот наряд становился все шире и шире по мере того, как его владелица обретала совершенную форму яйца.

Несмотря на очевидные соблазны, Альдо далеко не все время проводил в этом раю. Ему подыскали воспитателя-француза по имени Ги Бюто. Этот молодой очень образованный бургундец постарался вложить все свои знания в голову ученика, но делал это безо всякой системы. Он вперемешку рассказывал ему о греках и римлянах, Данте и Мольере, Байроне и строителях пирамид – фараонах, о Шекспире и Гете, Моцарте и Бетховене, Мюссе, Стендале, Шопене, Бахе и немецких романтиках, о французских королях, венецианских дожах и цивилизации этрусков, возвышенной строгости римского искусства и страстях Возрождения, об Эразме и Декарте, Спинозе и Расине, блестящей эпохе Людовика XIV и величии герцогов Бургундских, по знатности почти равных королю, – короче, Бюто делился всем, что скопилось в его собственной голове, в надежде сделать из Альдо настоящего эрудита. Он приобщил своего ученика к некоторым интересным математическим теориям, физике и естествознанию, но прежде всего он познакомил его с историей драгоценных камней, к которым учитель испытывал такую же сильную страсть, как к винодельческой продукции его родной страны. Благодаря усилиям Бюто к восемнадцати годам юный Морозини говорил на пяти языках, умел отличить аметист от турмалина, берилл от корунда, медный колчедан от золотого самородка и, с другой стороны, «мерсо» от «шассань-монтраше», хотя нельзя не упомянуть и о менее достойных напитках, таких, как «орвието» или «лакрима-кристи».

Естественно, «царство» Чечины заинтересовало воспитателя. Он беседовал здесь с кухаркой, демонстрируя чудеса красноречия и прерываясь лишь для скромной дегустации, но никогда не нарушал приличий. В результате, прибыв в Венецию худым, как герой Октава Фейе, Ги Бюто округлился почти как священнослужитель, но тут князь Энрико объявил ему, что намерен доверить дальнейшее воспитание сына швейцарскому учебному заведению. Бедняга поначалу сильно разволновался, но очень скоро пришел в себя, сообразив, что не могло быть и речи о том, чтобы хозяева замка расстались с человеком его достоинств. Так наставник превратился в библиотекаря. Другими словами, Ги Бюто попал в рай, и от глубокого исследования, посвященного венецианскому обществу XV века, он отрывался только ради сочных кусочков, перепадавших ему из рук Чечины, неистощимых, как рог изобилия...

После гибели отца, упавшего с лошади в лесу Рамбуйе во время охоты на оленя, за которым он погнался вместе с неутомимой герцогиней Узесской, Альдо ничего не изменил в семейном укладе. В доме Морозини все любили господина Бюто, и никто не думал, что он когда-нибудь покинет его. И только война лишила этого милого человека его тихой синекуры. К несчастью, о том, что с ним произошло, ничего не было известно. После того, как его объявили без вести пропавшим на дороге славы, все решили, что он погиб неизвестно как, но смерть его была подвигом. Чечина, сразу забыв об их бесконечных дискуссиях, оплакала Бюто как брата и изобрела торт с черной смородиной, который назвала его именем...

Гондола причалила к нижней ступеньке лестницы, и глаза кухарки, поджидавшей князя, наполнились слезами, затем, издав трубный звук, заставивший людей броситься к окнам, а чайку, ловившую рыбу, нырнуть от страха в воду, Чечина бросилась на шею своему «маленькому князю», как она его называла, невзирая на его высокий рост.

– Madonna Santissima!..^[2] До чего же они мне его довели, безбожники!.. Разве можно было так с ним обращаться!.. Мой малыш!.. Мой Альдино!.. Есть ли справедливость в этом презренном мире...

– Ну, конечно, есть, Чечина! Ведь Германия и Австрия побеждены.

– Этого недостаточно!

Объятия, ласки, потоки слез обрушились на Морозини, утонувшего в колышущейся, как морская зыбь, необъятной груди его «кормилицы», которая ни на секунду не прекращала выкрикивать какие-то угрозы. Вскоре Альдо уже сидел на кухне, на том же табурете, что и прежде, не успев понять, как он мог, ничего не заметив, пересечь большой вестибюль, дворик и другие помещения замка. Перед ним уже дымилась чашка горячего кофе, а почтенная матрона намазывала маслом булочки, которые только что достала из печи.

– Пей, ешь! – приказала она. – А разговаривать будем завтра.

Альдо, чуть прикрыв глаза, вдыхал аромат благороднейшего напитка, он с трудом проглотил одну булочку, только для того, чтобы доставить удовольствие кухарке, ибо от волнения у него пропал аппетит, затем выпил три чашки чудеснейшего кофе, после чего, отодвинув прибор, облокотился на стол:

– А теперь, Чечина, расскажи мне о моей матери. Я хочу знать, как это произошло.

Неаполитанка застыла перед буфетом, куда убирала посуду. Спина ее напряглась, как будто в нее попал снаряд. Затем Чечина протяжно вздохнула.

– Что я могу тебе рассказать? – спросила она, не оборачиваясь.

– Все, поскольку я не знаю ничего. Твое письмо было каким-то путаным.

– Я никогда не умела справляться с пером. Но не хотела, чтобы ты узнал о несчастье от кого-нибудь другого. Мне казалось, что, если ты получишь это печальное известие от меня, оно причинит тебе меньше боли. К тому же Дзаккария был слишком потрясен, не мог сложить и трех слов. Он такой ранимый, несмотря на свой важный вид!

Альдо встал, подошел к Чечине и ласково обнял ее за плечи; почувствовав, как женщина задрожала от нахлынувшего снова горя, он разволновался.

– Ты была права, дорогая Чечина. Никто не знает меня лучше, чем ты. Ну а теперь присядь и расскажи. Я до сих пор не могу в это поверить...

Он пододвинул ей стул, и Чечина упала на него, достав носовой платок, чтобы вытереть глаза. Затем высморкалась и наконец вздохнула:

– Рассказывать-то почти нечего. Все произошло так быстро!.. В тот вечер твоя кузина Адриана приходила на чай, и вдруг госпоже княгине стало дурно. У нее ничего не болело, только появилась странная усталость. Тогда госпожа Адриана уговорила ее прилечь и отвела в спальню. Через минуту ваша кузина спустилась и сказала, что ее сиятельство не будет обедать, но велела мне приготовить немного липового отвара.

Я поднялась к вашей матушке, когда настой был готов, но бедняжка не захотела пить его. Она даже немного рассердилась, заявив, что госпожа Адриана – упрямица и заставляет ее глотать то, чего она не хочет. Тогда я объяснила, что мой липовый отвар, подслащенный медом, успокоит ее нервы и что, на мой взгляд, она выглядит не лучшим образом, но я прекрасно поняла, что только раздражаю ее; госпожа пожелала, чтобы ее оставили в покое и дали уснуть. Тогда я поставила сосуд с отваром на ночной столик, пожелала ей спокойной ночи и спустилась в холл, посоветовав Ливии не беспокоить хозяйку.

Но на следующее утро, когда Ливия поднялась в спальню госпожи с утренним завтраком на подносе, я услышала крики и рыдания девушки. Мы с Дзаккарией бросились наверх… и поняли, что госпожи Изабеллы больше нет с нами и что… о Боже мой!

Альдо позволил ей с минуту поплакать у него на плече, превозмогая собственную боль, затем спросил:

– Кто такая Ливия?

– Та из двух девушек, что повыше, – ты видел их, когда подплывал к замку. Она и Приска, вместе с нами двумя, заменили всю прежнюю прислугу: мужчины ушли воевать, а многие женщины, слишком старые и очень напуганные, захотели вернуться в свои семьи. И кроме того, уже не хватало средств на содержание такой уймы народа. Венжурина, горничная твоей матушки, умерла от гриппа, и на ее место взяли Ливию. Добрая малышка, между прочим, хорошо выполняла свои обязанности, и госпожа княгиня была ею довольна.

– А что сказал врач? Я прекрасно знаю, что моя мать никогда его не приглашала. Однако при таких обстоятельствах вы должны были вызвать доктора Грациани?

– Уже два года он парализован и не встает со своего кресла. А тот, что пришел, говорил о сердечном приступе…

– Но ведь это странно, не так ли? Матушка никогда не жаловалась на сердце, а после смерти отца вела скорее размеренный образ жизни…

– Я абсолютно с этим согласна, но, как сказал доктор, достаточно одного...

И в этот момент вошел Дзаккария, который, видно, не хотел, чтобы его жене пришлось одной разделить первый тяжелый миг с тем, кого она считала своим сыном. Покрасневшие глаза Чечины, скорбное лицо Альдо ясно говорили о том, каков был их разговор. Их состояние тут же передалось Дзаккарии:

– Какое великое горе для нас, дон Альдо! Душа этого дворца ушла вместе с нашей любимой княгиней...

Слезы навернулись на его глаза, но Дзаккария взял себя в руки и сообщил, что только что позвонил нотариус, мэтр Массария, чтобы узнать, не соблаговолит ли князь Морозини принять его до полудня, если, конечно, он не слишком устал с дороги.

Немного удивленный и обеспокоенный такой поспешностью, Альдо согласился на этот первый визит: в половине двенадцатого ему будет очень удобно. У него как раз останется время по-настоящему заняться туалетом.

– Ванна готова, – объявил Дзаккария, вновь обретший свой торжественный тон. – Я помогу вашему сиятельству!

– Об этом не может быть и речи! Там, откуда я прибыл, мне пришлось справляться со всем самому. Постарайся только найти в гардеробе хоть что-нибудь подходящее для меня сейчас!

Обиженный дворецкий покинул кухню. Морозини вернулся к Чечине, чтобы задать ей последний вопрос: не слышала ли она о приезде в Венецию графини Вендрамин?

Лицо Чечины сразу потухло, опустилась какая-то невидимая штора. Она расправила плечи, выпятила грудь, как оскорбленная курица, и заявила, что ничего об этом не знает, но, слава Богу, шансов на приезд графини нет никаких!

Морозини ничего не оставалось, кроме как улыбнуться: он ожидал подобного ответа. Объяснить это было довольно трудно, но Чечина, как правило поощрявшая любовные авантюры Морозини, почему-то возненавидела Дианору Вендрамин. Разумеется, она не была с ней знакома, но рыночных сплетен и того факта, что Дианора – иностранка, для Чечины было вполне достаточно. Несмотря на космополитизм Венеции, ее маленький народ испытывал к «северянам» антипатию, которая частично объяснялась долгим периодом австрийской оккупации, а Дианора была датчанкой.

Этой девушке, дочери разорившегося барона, не было и восемнадцати лет, когда она пробудила безумную страсть в душе одного из самых знатных патрициев в Лагуне; он женился на ней, хотя был на добрых сорок лет старше невесты.

Через два года Дианора стала вдовой: ее супруга убил на дуэли румынский господарь, покоренный нордической прелестью и аквамаринового цвета очами молодой женщины.

Альдо Морозини познакомился с ней за несколько месяцев до объявления войны, в рождественскую ночь 1913 года, на праздничном ужине у леди Грей, известной красотки, которая принимала в своем дворце Лидо космополитическое, довольно разношерстное, но элегантное и зажиточное общество. В этот вечер графиня Вендрамин впервые появилась в свете после трехлетнего отсутствия, связанного со смертью ее супруга. Столь скромное поведение позволило ей избежать многих унизительных ситуаций: поговаривали, что румын был ее любовником и что именно она придумала такой способ избавиться от богатого, но осточертевшего ей мужа.

При ее появлении – молодая женщина приехала поздно, как раз в тот момент, когда гости готовились пройти к столу, – все разговоры сразу оборвались, настолько сильное впечатление произвела она на присутствовавших: молодой модельер Пуаре облачил ее в бледно-серый шелковый панбархат с синим отливом, будто инеем усыпанный мелким хрустальным бисером, плавные линии платья с высоким лифом, перетянутым под грудью, облегали стройное тело, никогда не знавшее корсета; молодая женщина была похожа на цветок, чуть тронутый морозом. Платье сужалось книзу, стягивая лодыжки, достойные танцовщицы, и точеные ножки, которые выглядывали из-под запаха, слегка приоткрывавшего их и переходящего в шлейф. Длинные и узкие рукава доходили почти до пальцев, унизанных бриллиантами, а глубокий остроконечный вырез декольте, заканчивающийся только у лифа, позволял оценить восхитительные плечи и заметную округлость прелестных грудей. Диадема в две сотни каратов, сочетающаяся с колье, украшавшим шею и подчеркивавшим ее хрупкость, увенчивала шелковистую массу льняных волос, уложенных по-гречески. Действительно, в зал вошла настоящая королева, и каждый – особенно каждая! – прекрасно осознал это, но никто не был так потрясен, как князь Морозини, который сразу оказался рабом этих прозрачных глаз. Дианора Вендрамин была так красива, что даже затмила ослепительную княгиню Русполи, надевшую в тот вечер фантастические жемчуга, принадлежавшие когда-то Марии Манчини.

Обнаружив, что снежная сильфида оказалась его соседкой за столом, Альдо потерял голову от счастья и почти не прислушивался к общему разговору. Он весь погрузился в созерцание и был так ослеплен ее красотой, что часом позже не мог вспомнить, о чем он с ней беседовал. Морозини слушал не слова, а лишь музыку этого низкого, глуховатого голоса, который задевал его нервы, как смычок струны скрипки.

В полночь, когда слуги в напудренных париках открыли окна, чтобы был слышен рождественский звон колоколов и гимны в исполнении детей, заполнивших гондолы, Альдо поцеловал руку Дианоре и пожелал ей такого же светлого Рождества, какое благодаря ей переживает сам. На это молодая женщина ответила ему улыбкой.

Позднее они танцевали, а затем она позволила ему проводить ее до дома, и тогда срывающимся голосом, какого у него никогда не было, Морозини осмелился заговорить о любви, попытавшись выразить в словах ту страсть, что она успела зажечь в нем. Дианора слушала его молча, с закрытыми глазами; разомлев в мягкой нежности своей накидки из шиншиллы, она была так неподвижна, что Альдо решил, будто она уснула. И, глубоко удрученный, замолчал. Тогда она приподняла свои длинные ресницы над светлыми озерами глаз и, склонив сверкающую драгоценностями головку ему на плечо, прошептала:

– Продолжайте! Мне нравится слушать вас.

В следующее мгновение он припал к ее губам, а несколько позже, в Кампо Сан-Поло, где находился старинный дом, принадлежавший молодой женщине, он уже сбрасывал с нее платье лунного цвета и, уткнувшись лицом в каскад мягких как шелк распущенных белокурых волос, не мог поверить в сказочный рождественский подарок, преподнесенный ему судьбой, – близость с Дианорой в ту же ночь, когда они впервые встретились.

Прошло несколько месяцев; то была вспышка безумной страсти, нашедшей приют в благоухающих апельсиновых садах виллы в Сорренто, которые спускались прямо к морю, где они, обнаженные, любили купаться вдвоем под звездами, а затем в маленьком дворце, спрятавшемся под олеандрами на берегу озера Ком. Влюбленная парочка бежала из Венеции от тысяч слишком любопытных, а то и осуждающих взглядов. Кроме того, Альдо не хотел беспокоить мать, ибо знал, что она была противницей связи с этой женщиной, которую считала опасной.

Тем не менее, опьяненный любовью, он с первых дней предлагал Дианоре стать княгиней Морозини, но молодая женщина отказалась, приведя довольно разумный довод – время для брака было не совсем подходящим. Вот уже несколько месяцев со всех концов Европы доносились зловещие слухи о том, что сгущаются тучи, предвещающие бурю. И, судя по всему, они уже находили подтверждение в реальности.

– Может случиться так, что вам придется драться, мой дорогой, а у меня нет никакого желания испытывать тревогу. И еще меньше меня прельщает перспектива оказаться в роли вдовы, которую я уже исполняю и о которой вы помогаете мне забыть...

– Вы могли бы совсем избавиться от этой роли, и если вы действительно меня любите, то тревогу вам придется испытать все равно, независимо от того, замужем вы за мной или нет.

– Возможно, но, по крайней мере, никто не будет говорить, что я принесла вам несчастье. И, кроме того, став вашей женой, я буду чувствовать себя обязанной страдать, а с вами мне не хочется переживать ничего, кроме счастья.

28 июня 1914 года, в то время как эрцгерцог Франц-Фердинанд, наследник австро-венгерского престола, и его супруга были сражены пулями Гаврилы Принципа, Дианора и Альдо совершали лодочную прогулку по озеру. Страстная поклонница Стендаля, молодая женщина любила отождествлять себя с герцогиней Сансевериной, чьей жизненной энергией, вольнолюбием и страстностью она восхищалась. Альдо это немного раздражало.

– Для такой роли у вас не тот возраст, – с иронией говорил он, – да и я не могу соперничать с юным Фабрицио... который, кстати, никогда не был любовником Сансеверины! К ее большому сожалению! А я – твой, моя красавица, принадлежу тебе и чрезвычайно влюблен. Вот почему я с сожалением вспоминаю о Сорренто, где мы не слишком предавались романтическим грезам любви, чтобы все не кончилось плохо...

– Все имеет свой конец...

– Я не хочу слышать этого слова, когда речь идет о нашей любви... и мне очень жаль, что вы захотели покинуть Сорренто, предпочтя ему это великолепное, но навевающее легкую меланхолию озеро... Я предпочел бы видеть вас в лучах солнца, в одежде из одних волос!

– Какой варвар! А я-то хотела угодить вам...

В течение всей прогулки она не позволила ему приблизиться к себе. Он не настаивал: подобные капризы, разжигающие желание, иногда были ей необходимы, и Альдо охотно терпел их, зная, что награда окажется соразмерной искушению, которому он стоически противился.

Так случилось и в ту ночь. Дианора отдавалась неистово, как никогда, без передышки требуя все новых ласк, будто никак не могла насытиться любовью. Быть может, догадываясь, что их волшебные часы уже сочтены, молодая женщина хотела просто подарить своему возлюбленному незабываемое воспоминание, но Альдо не знал этого или не хотел знать.

И действительно, утром слуга сообщил им о трагедии в Сараево. Дианора сразу приказала уложить свои вещи.

– Я немедленно должна вернуться в Данию, – объяснила она Морозини, удивленному столь поспешно принятым решением... – Король Христиан, надеюсь, сумеет сохранить наш нейтралитет, но, в любом случае, там я буду в большей безопасности, нежели в Италии, где на меня всегда смотрели как на иностранку, которую неплохо было бы уличить в шпионаже.

– Не говорите глупостей! Станьте моей женой, и вы будете защищены от всего.

– Даже когда вы окажетесь далеко?.. Ведь это война, Альдо, не обманывайте себя! И я предпочитаю жить рядом со своими, поэтому должна проститься с вами прямо сейчас. Помните о том, что я вас очень любила!

– Значит, вы меня больше не любите? – спросил задетый за живое Альдо.

– Люблю, но, по правде говоря, это больше не имеет значения.

Увернувшись от поцелуя, который он надеялся сорвать с ее губ, Дианора легонько оттолкнула его, ограничившись протянутой рукой; он хотел было удержать ее, но Дианора отдернула ладонь.

– Так будет лучше! – сказала она со слегка натянутой улыбкой, которая ему не понравилась. – На этом месте круг замыкается, ведь именно так все началось в доме леди Грей. С того момента мы не расставались, и мне приятно, что наше прощание происходит так же элегантно...

Она прикрыла светлой замшей перчатки след поцелуя Альдо, затем, отказавшись от предложения Альдо сопровождать ее и помахав напоследок рукой, села в машину, которая должна была доставить ее в Милан. И больше ни разу не обернулась. Облачко пыли под голубым корпусом автомобиля стало последним воспоминанием Морозини о его возлюбленной. Она ушла из его жизни, как уходят из дома: закрыв за собой дверь и даже не подумав оставить адрес, тем более назначить свидание.

– Нужно довериться судьбе, – заявила она. – Иногда время возвращается...

– Таков был девиз Лоренцо Великолепного, – заметил Альдо. – Но только итальянка может верить в это. Вы – нет!

Хотя Дианора сочла их прощание элегантным, такой способ расставания глубоко ранил Морозини, задев его сердечные чувства и мужскую гордость. До Дианоры у него было немало любовных связей, но для Альдо они никогда не имели последствий. Всегда заканчивались по его собственной инициативе, но не резко; как правило, разрыв выглядел вполне утешительным для заинтересованной дамы, ибо Морозини обладал своего рода талантом превращать любовные отношения в дружеские.

На этот раз все получилось совсем иначе. Альдо оказался рабом столь пленительного воспоминания, что оно проникло в каждую его клеточку и не изгладилось за четыре года войны. Когда он вспоминал о Дианоре, его охватывало желание и вместе с тем ярость, жажда мщения; он особенно распалялся оттого, что осторожная Дания, хотя и сохранявшая нейтралитет, оказывала помощь Германии. Морозини горел нетерпением увидеть бывшую любовницу, прекрасно понимая, что это невозможно. Позади было слишком много смертей и руин! Ужасная стена ненависти выросла теперь между ними...

Воспоминание об этой любви лишь на несколько мгновений отвлекло Морозини – ровно на столько времени, сколько понадобилось, чтобы покинуть кухню под встревоженным взглядом Чечины и вернуться в вестибюль. Там его вниманием снова завладела немного торжественная, но спокойная и утешительная красота дома. Образ Дианоры отступил: она никогда не переступала порога дворца.

Взглядом и рукой он погладил отливающие золотом бронзовые фонари, старинные реликвии с галеры, которой командовал один из Морозини в битве при Лепанте. Когда-то в праздничные вечера их зажигали, и в свете этих фонарей сверкал разноцветный мрамор плиточного пола, отливали золотом освещенные балки потолка, который невозможно было увидеть, не откинув назад голову. Альдо медленно поднялся по широкой лестнице, перила которой были отполированы руками стольких людей, поднимавшихся в portego, длинную галерею-музей; такие галереи составляли гордость многих венецианских дворцов.

Галерея Морозини отличалась морской спецификой. Вдоль стены, увешанной портретами, в основном принадлежавшими кисти знаменитых художников, стояли украшенные гербами деревянные скамьи, чередующиеся со столиками из порфира, на которых в стеклянных клетках стояли модели каравелл с раздутыми парусами, карак^[3], галер и других кораблей Светлейшей Республики^[4]. На полотнах были изображены люди, неизменно облаченные в роскошные одежды; эти фигуры образовывали своего рода кортеж вокруг самого величественного портрета, представляющего дожа в латах и красной мантии, с золотым рогом на голове и гордым выражением глаз – Франческо Морозини, прозванного Пелопоннесцем, морского генерала, принимавшего участие в четырех кампаниях против турок; он умер в 1694 году в Навплии, когда уже стал главнокомандующим венецианского флота.

Хотя род Морозини прославили еще два дожа – первый, Марино, занимал этот пост с 1249 по 1253 год, а другой, Микеле, умер от чумы в 1382 году на исходе всего лишь четырехмесячного правления, – Франческо был самым великим из Морозини, необыкновенным человеком, могущество которого сочеталось с мудростью; Венеция обязана ему одной из самых славных страниц своей истории, которая для него стала последней... В другом конце галереи, напротив портрета дожа, был установлен fano – тройной фонарь, генеральский атрибут с корабля Франческо, принимавшего участие в битве у острова Негропонт.

Альдо задержался на минуту у портрета великого предка. Ему всегда нравилось это бледное тонкое лицо, обрамленное седыми волосами, его чувственный рот, оттененный усами и эспаньолкой, а также глубоко посаженные черные глаза, взирающие гордо и властно из-под нахмуренных от нетерпения бровей. Художнику, наверное, было нелегко заставить его стоять неподвижно...

Альдо подумал, что на фоне такого великолепия он в своем старом потертом мундире, должно быть, представляет жалкое зрелище... Многозначительный взгляд генерала, казалось, был обращен ему прямо в глаза и требовал отчета за ратные подвиги, которыми, честно говоря, Альдо не мог похвастаться. Тогда, подчиняясь какой-то неведомой силе, он на мгновение преклонил колено перед дожем, будто это был живой человек, и прошептал:

– Я не уронил своего достоинства, светлейший синьор! Я по-прежнему один из вас...

Затем он встал и помчался на второй этаж, не задержавшись возле комнаты матери. Нотариус скоро будет здесь, не время предаваться печали...

Морозини, конечно, испытывал удовольствие, любуясь знакомой обстановкой, но не мог продлить эти сладостные мгновения, поскольку торопился сбросить с себя рубище военнопленного. Тем не менее он задержался, чтобы поставить гвоздику маленькой цветочницы в изящную, отливающую всеми цветами радуги вазу, и перенес ее на свой ночной столик. Затем, раздеваясь на ходу, он ринулся в ванную и с наслаждением окунулся в пахнущую лавандой дивную теплую воду.

Прежде он любил нежиться в ванне, покуривая и читая газеты. Это чудесное место способствовало размышлениям, но на этот раз он ограничился лишь тем, что намылил всего себя до кончиков волос и растер тело жесткой мочалкой. По окончании процедуры вода стала серой и не совсем подходящей для неги. Поэтому Альдо выскочил из ванны, вытащил затычку, чтобы слилась вода, вытерся, обрызгал себя английской лавандовой водой и, укутавшись затем в махровый банный халат, почувствовал себя наверху блаженства. Потом он побрился, закурил сигарету и вернулся в свою комнату.

В гардеробной комнате, смежной со спальней Альдо, возился Дзаккария. Он доставал из полотняных чехлов костюмы всевозможных цветов, разнообразного покроя и осматривал их критическим взглядом.

– Так принесешь ты мне что-нибудь надеть или ты уже успел побросать мою одежду в огонь? – крикнул Морозини.

– Наверное, так и надо было сделать! Вряд ли теперь что-нибудь подойдет вам по размеру. Эти костюмы повиснут на вас, как на вешалке. За исключением, может быть, вечерних туалетов, ибо плечи, слава Тебе, Господи, у вас какие были, такие и остались!

Альдо вышел к нему и рассмеялся:

– Я не намерен принимать Массарию во фраке и белом галстуке! Ну-ка подай мне вот это!

«Этим» оказались серые фланелевые брюки и темно-синий блейзер, которые он носил в Оксфорде в тот год, который прожил там, совершенствуя свой английский. Затем Морозини выбрал белую шелковую рубашку и галстук тех цветов, которые отличали студентов его бывшего колледжа. Завершив свой туалет, он оглядел себя со сдержанным удовлетворением:

– В конце концов я не так уж плохо выгляжу!..

– Вы не слишком требовательны! У этих мягких рубашек – никакой элегантности! Они хороши для студентов и рабочих! Я сотню раз говорил вам об этом. Ничто не может сравниться...

– Раз тебе моя рубашка не нравится, иди и посмотри, непришел ли нотариус! Его пристегивающийся воротничок утешит тебя. Проводи этого человека вместе с его воротничком в библиотеку.

Вооружившись парой щеток для волос в черепаховой оправе, Альдо принялся укладывать свою густую черную шевелюру; на висках уже появилось несколько серебряных нитей, совсем неплохо сочетавшихся с матовой кожей, обтягивающей костяк надменного лица, вполне подходящего для кондотьера. Однако Альдо оценивал себя без снисхождения: куда подевались его прежние мускулы? Что же касается осунувшегося лица с ввалившимися от постоянного недоедания щеками – в Австрии в последнее время совсем нечего было есть! – то оно выглядело гораздо старше тридцати пяти его нынешних лет. Только глаза стального голубого цвета, иногда зеленевшие от гнева, но в основном смотревшие беззаботно и часто насмешливо, не утратили молодого блеска, так же как белые зубы, обнажавшиеся временами в безмятежной улыбке, которая в настоящий момент больше смахивала на гримасу.

– Посмешище! – вздохнул он. – Придется снова наращивать мускулатуру, заниматься спортом! К счастью, море недалеко, буду плавать!

Подбодрив себя таким образом, Альдо спустился в библиотеку. Это была его любимая комната. Он провел здесь столько приятных минут со своим дорогим Бюто, который умел одинаково поэтично рассказывать о трагической смерти дожа Марино Фальеро, запечатленного на картине Эжена Делакруа, о долгой борьбе против турок, сонетах Петрарки.... или запахе зайца, приготовленного «по-королевски». Став мужчиной, Альдо любил посидеть здесь и выкурить последнюю сигару, перед тем как отправиться спать, слушая, как во внутреннем дворике фонтан напевает свою сладкоструйную мелодию. Приятный запах великолепных гаванских сигар, наверное, еще блуждает среди этих обшитых дубом стен и древних переплетов.

Так же как галерея, книжный зал свидетельствовал о морских пристрастиях рода Морозини. На огромном стеллаже были сложены старинные карты, представляющие собой настоящее сокровище. Помимо каталонского атласа еврея Креска, здесь находились лоции^[5], неполные, конечно, но тем не менее драгоценные, ибо их составляли по приказу португальского принца Генриха Мореплавателя на той удивительной Вилла ду Инфанти в Сагрише, неподалеку от мыса Сан-Висенти, которая была дворцом, монастырем, арсеналом, библиотекой и даже университетом одновременно. Сохранилась также и знаменитая карта венецианца Андреа Бьянки, на которой частично были указаны Карибские острова и кусочек Флориды, отмеченные этим мореплавателем задолго до того, как Христофор Колумб поднял паруса своих каравелл. Были здесь и другие лоции, принадлежавшие когда-то генуэзцам, византийцам, майориканцам или венецианцам, которые владельцы, попадая в плен, предпочитали выбрасывать в море, чтобы они не попали в руки врага.

В расписных шкафах с тяжелыми дверцами были сложены бортовые журналы, древние трактаты по навигации. В одной из витрин выставлены астролябии^[6], армиллярные сферы и один из первых компасов. Огромный глобус на бронзовом каркасе стоял у окна в лучах солнечного света, а на шкафах выстроились в ряд другие великолепные и бесполезные теперь сферические модели Земли. Затем шли подзорные трубы, секстанты, компасы и удивительная рыба из намагниченного железа, которой, по преданию, пользовались викинги, пересекавшие Атлантический океан, хотя этого понятия в те времена еще не существовало. Весь мир, его история и самые захватывающие приключения, пережитые людьми, уместились на этих полках, заваленных драгоценными фолиантами, переливающимися многоцветием кожи и золотистыми заклепками. Запах прошлого смешался здесь с ароматом вполне современных сигар...

Указательным пальцем Морозини приподнял крышку шкатулки из красного дерева, где в прежние времена хранились длинные гаванские сигары с его гербом на ободке, их выписывали с Кубы. Шкатулка была пуста, но на дне осталось немного крошек, которые Морозини собрал и поднес к носу. Он надеялся, что теперь вновь обретет хотя бы это удовольствие...

Чье-то покашливание вернуло его на грешную землю... Застенчивым голосом кто-то прошептал:

– Гм!.. Надеюсь, я не помешал...

Морозини тут же обернулся к посетителю и протянул ему обе руки:

– Очень рад видеть вас, дорогой мэтр! Как поживаете?

– Хорошо, очень хорошо... спасибо, но прежде следовало бы спросить об этом вас, князь...

– Не говорите мне, что я плохо выгляжу: Чечина уже взяла на себя заботу об этом, поклявшись привести меня в порядок. Садитесь, пожалуйста! – добавил Морозини, указав на кресло, обтянутое старинной кожей и стоявшее рядом с табуретом на крестовине, который он предназначал для себя. – А вы не переменились! – заметил Альдо, разглядывая добродушное лицо с увенчанным пенсне толстым носом и стоящий торчком безупречно накрахмаленный пристегивающийся воротничок, который, должно быть, порадовал душу Дзаккарии. Морозини очень любил мэтра Массарию. Его усы и тронутая сединой бородка принадлежали, пожалуй, ушедшему веку, так же как добрая душа и чистая совесть, но вместе с тем это был человек необыкновенно сведущий в своем деле, очень тонкий, необыкновенно строгий финансовый эксперт и к тому же старый друг семьи. Его безграничная молчаливая преданность матери Альдо ни для кого не была тайной, однако никто не осмеливался даже слегка потешаться над этим, потому что его привязанность была очень трогательной.

Пьетро Массария так и не женился, утверждая, что страстно любит свободу, что позволило ему избежать нескольких браков, навязываемых ему отцом, но в действительности он любил только одну женщину в мире – княгиню Изабеллу. Не смея надеяться – и не без основания! – взять ее в супруги и еще менее – в любовницы, нотариус решил стать самым преданным и смиренным другом любимой женщины, храня в тайнике всегда запертой на три оборота шкатулки свое единственное сокровище – ее маленький портрет, написанный им самим по фотографии; каждое утро он доставал его и ставил перед ним свежий цветок.

Внезапная кончина той, кого он обожал, сразила его. Альдо заметил это, повнимательнее приглядевшись к нотариусу. Несмотря на то что было сказано несколько минут назад, Массария показался ему старше своих шестидесяти двух лет. Его пухленькое тело как-то съежилось, а красные веки за стеклами пенсне свидетельствовали о том, что он слишком часто проливал слезы.

– Итак, каким ветром вас ко мне занесло? – спросил Альдо. – Полагаю, вам не терпится что-то рассказать мне...

– ...коль скоро я осмелился побеспокоить вас сразу по приезде? Я видел, как вы приехали, и очень хотел быть первым из друзей, поздравивших вас с благополучным прибытием. Кроме того, я подумал, не лучше ли будет, если я как можно скорее введу вас в курс ваших дел. Боюсь только, что упомянутый вами ветер покажется вам не совсем благоприятным, но вы всегда были энергичным молодым человеком, а война, как мне кажется, приучила вас смотреть правде в глаза.

– Этого у нее не отнимешь! – бодрым тоном поддержал нотариуса Морозини, довольно ловко скрывший беспокойство, посеянное столь неутешительной преамбулой Массарии. – Но сначала давайте что-нибудь выпьем! Это лучший способ возобновить наши добрые отношения...

Он открыл старый шкафчик, укрепленный на кронштейне, достал из него два стеклянных бокала с золотой гравировкой и соответствующую им бутылку, на три четверти наполненную жидкостью янтарного цвета.

– Токай моего отца! – объявил Альдо. – Вам он нравился, если не ошибаюсь? Судя по всему, Дзаккария берег этот пузырек, как сосуд с миром, – сохранилось все до последней капли!

Он налил вина гостю и себе, затем, держа свой бокал между пальцев, сел на табурет, предоставив старому другу время насладиться венгерским вином, которое должно было напомнить о старых добрых временах, отхлебнул глоток сам, секунду подержал вино на языке, проглотил его и заявил:

– Вот теперь я готов выслушать вас! Однако... если возможно, мне хотелось бы избежать разговора о моей матушке. Я... я пока еще не могу этого вынести.

– Я тоже... Мне очень тяжело.

Чтобы подбодрить себя, Массария проглотил добрую треть вина из бокала, затем, достав носовой платок, протер пенсне, снова водрузил его на нос и наконец, изобразив дрожащими губами нечто отдаленно напоминающее улыбку, бросил на хозяина скорбный взгляд:

– Простите меня! Смешно в моем возрасте так легко поддаваться эмоциям!

– Я так не считаю, но поговорим о делах! В каком же они состоянии?

– Боюсь, не в лучшем! Вам же известно, что после кончины вашего отца финансы семьи...

– ...претерпели ущерб, – перебил Морозини с легким нетерпением. – Я знаю также, что в начале войны у нас уже не было прежнего состояния, в чем частично есть и моя вина. Поэтому, мой дорогой мэтр, давайте оставим все эти осторожные намеки, скажите прямо, что у меня осталось?

– Это не займет много времени. Небольшая сумма денег... от вашей матушки, вилла де Стра, но она заложена вся целиком, вплоть до громоотвода, и этот дворец, который пока чист от долговых обязательств.

– И это все?

– К моему великому сожалению... Но я настаивал на скорой встрече с вами именно потому, что, кажется, нашел выход...

Альдо не слушал его. Задумавшись, он снова взял в руку бутылку с токаем и, предложив нотариусу выпить еще, от чего тот взмахом руки отказался, направился к камину. Он старался сохранить невозмутимость перед таким ударом судьбы, но на самом деле чувствовал себя подавленным: содержание его дворца, одного из самых больших в Венеции, требовало значительных сумм, ибо, кроме того что надо было поддерживать само здание, постоянно подтачиваемое водой, надо было оплачивать и многочисленный персонал, необходимый для ухода за ним, а когда будет продана вилла в провинции – творение Палладио, – придется выплачивать налоги, и тогда для сохранения главного дома останется совсем немного. Вывод: надо найти – и поскорее! – доходное занятие.

Но какое? Помимо верховой езды, охоты, танцев, игры в гольф, теннис и поло, управления парусником, вождения автомобиля, умения элегантно целовать знатным дамам руку и заниматься любовью, Альдо, к его глубокому сожалению, не научился в жизни ничему. Хилый багаж для того, чтобы начинать карьеру и надеяться развернуться! Оставалось только одно семейное сокровище, о существовании которого было известно только матери и ему, но продавать его совсем не хотелось: Изабелла Морозини так им дорожила!..

Прислонившись к камину и глядя на огонь, Альдо в третий раз наполнил свой бокал и залпом осушил его.

– Надеюсь, вы не собираетесь топить горе в вине, – заметил нотариус с едва заметным упреком. – Минуту назад я сказал вам, что, может быть, нашел способ преодоления ваших бед, но вы меня не выслушали.

– Это правда. Простите меня!.. Так вы нашли выход? Какой же, Бог мой!

– Женитьба. Очень достойная, будьте уверены, иначе я не позволил бы себе предложить вам такое... .

Миндалевидные глаза князя округлились:

– Я не ослышался?

– Нет, нет, вы не ослышались! Женитесь, и я обещаю вам прекрасное состояние!

– И только? Но вы ведь подчеркнули, что речь идет о достойном предложении! В таком случае исключаются почтенные матроны с угасшими желаниями и вдовы, страдающие от одиночества... но допускаются непристроенные уродины.

– О чем вы говорите! В тридцать пять лет женятся на хорошеньких девушках!

– Неужели? – с иронией заметил Альдо. Тогда расскажите мне о невесте. Вам ведь до смерти хочется сделать это, и, чтобы вы не огорчились, я не стану вас прерывать.

– О, все очень просто: ей девятнадцать лет, свежа как роза, глаза – красивейшие на свете... и другие очевидные достоинства, если верить слухам.

– Это означает, что вы не видели девушку? И где же вы ее откопали?

– В Швейцарии.

– Вы смеетесь?

– Вопрос звучит довольно обидно для швейцарок! Надеюсь, вам известно, что в этой стране немало красавиц? Но дело вот в чем: у цюрихского банкира Морица Кледермана есть единственная дочь Лиза, которой он ни в чем не отказывает. Говорят, она очаровательна, а ее приданым не погнушается и сам король!

– Это не аргумент. В настоящее время немало царствующих особ еле сводят концы с концами.

– К тому же сидеть сегодня на троне – тоже не синекура! Что же касается Лизы, то она, кажется, влюбилась...

Морозини весело расхохотался:

– Как романтично! Влюбилась в меня... разумеется, увидев мою фотографию лучших времен в каком-нибудь довоенном журнале. А поскольку теперь я уже на себя не похож...

– Что у вас за привычка перебивать, не дослушав фразы? Речь идет вовсе не о вас, а о Венеции.

– О Венеции? – переспросил Морозини, столь очевидно раздосадованный, что нотариус позволил себе улыбнуться.

– Вот именно, о нашем прекрасном городе! О его очаровании, улочках, каналах, дворцах, о его истории! – расчувствовался вдруг нотариус. Согласитесь, что случай не такой уж и редкий, вспомните госпожу де Полиньяк, герцога Бурбонского, леди Грей, художника Дэниела Кёртиса и его кузена Сарджента... не говоря уж о прежних поклонниках Венеции: Байроне, Вагнере, Браунинге и так далее.

– Согласен, но тогда почему ваша наследница не поступит так же, как они? Ей надо всего-навсего купить или арендовать дворец, поселиться в нем и наслаждаться жизнью. Здесь немало прекрасных старых домов, которые пустуют, разрушаются и просто взывают о помощи, да и мне тогда не придется на ней жениться.

– Ей не нужен неизвестно какой дворец! Кроме того, она не желает быть одной из туристок, каких много. Ее мечта – обосноваться в Венеции и носить имя, свидетельствующее о принадлежности к старому, покрытому славой роду, одним словом, стать венецианкой, чтобы и ее дети были венецианцами!

– Неужели Вильгельм Телль больше не котируется? Впрочем, чему удивляться? И до этой треклятой войны было немало чокнутых, а после и подавно меньше не стало.

– Перестаньте смеяться, прошу вас! Несомненно одно: вы по всем пунктам соответствуете запросам девушки. Вы – князь, и в Золотой книге Светлейшей Республики ваше имя – одно из наиболее достойных, а ваш дворец – один из самых красивых в Венеции. К тому же у вас отменное здоровье – что немаловажно для девушки, выросшей в благоприятном климате Швейцарии! – и внешне вы довольно привлекательны...

– Вы очень добры! Но есть одна деталь, которую вы, кажется, упустили: княгиней Морозини не может стать швейцарка, которая наверняка исповедует протестантскую веру... если допустить, что я вообще буду рассматривать это предложение.

– Кледерман – австриец по происхождению и католик. Лиза тоже.

– У вас есть ответ на все, не так ли? Однако я не могу позволить себе жениться на незнакомке только для того, чтобы поправить дела. Если бы я согласился, то не осмелился бы больше смотреть на портрет дожа Франческо. Считайте меня сумасшедшим, если хотите, но я поклялся себе никогда не опускаться до...

– Разве жениться на очень привлекательной, умной и доброй девушке значит «опускаться»? В последнее время она ухаживала за ранеными в госпитале.

Морозини отошел от камина, где ему стало слишком жарко, и, подойдя к нотариусу, положил ему на плечо свою большую руку, украшенную сардониксом с выгравированным на нем родовым гербом.

– Мой дорогой друг, я вам бесконечно благодарен за заботу, которую вы проявляете, но хочу быть честен с вами до конца: я еще не дошел до крайности и не готов к подобному торгу. И если когда-нибудь женюсь, то хотел бы последовать примеру родителей и заключить настоящий брак по любви, даже если невеста окажется бедной, как дочь Иова. Видите ли, у меня, кажется, есть средство наладить свои дела.

– Вестготский сапфир вашей матери? – не моргнув глазом спросил Массария. – Не считаете ли вы, что было бы жаль продать его? Ваша матушка так дорожила...

Альдо даже не пытался скрыть своего удивления:

– Она рассказала вам о нем?

Улыбку старика тронула грусть:

– Донна Изабелла соизволила показать его мне однажды вечером. То был самый радостный день в моей жизни, потому что ее жест доверия убедил меня в том, что герцогиня относится ко мне как к преданному другу. И в то же время я был огорчен: видите ли, ваша мать незадолго до этого продала большинство своих драгоценностей, чтобы содержать дворец, но мысль о том, что, может быть, придется расстаться с бесценной семейной реликвией, разрывала ей сердце.

– Она продала свои драгоценности? – воскликнул убитый Альдо.

– Да, и именно на меня, вопреки моему желанию, она возложила хлопоты, связанные с продажей, но сапфир Рецевинта^[7] остался у нее. Что касается вас, то он вам передан на хранение и предназначен вашему старшему сыну, если Бог подарит вам детей. Вот почему вы должны посерьезнее отнестись к моему предложению.

– Для того, чтобы сделать внуков швейцарского банкира владельцами королевского камня, насчитывающего более тысячи лет?

– Почему бы и нет? Не привередничайте! Вы же любите камни! Так знайте, что Кледерман собрал великолепную коллекцию драгоценностей, среди которых аметистовое украшение, принадлежавшее Екатерине Великой, изумруд, привезенный из Мексики Кортесом, и два «Мазарини»^[8].

– Не говорите больше об этом! Коллекция отца для меня большее искушение, нежели приданое дочери. Вам ведь известна моя страсть к камням, которой я обязан добрейшему Бюто! Я не попаду в вашу ловушку! А теперь давайте забудем обо всем. Не согласитесь ли позавтракать со мной?

– Нет, благодарю. Меня ждет мэтр Альфонси, но в ближайший из вечеров я охотно приеду отведать волшебные блюда Чечины.

Нотариус встал, пожал руку Морозини, тот проводил его до двери библиотеки, но гость остановился:

– Обещайте мне подумать над моим предложением! Поверьте, оно очень серьезно.

– Я не сомневаюсь и обещаю, что подумаю... но только для того, чтобы доставить вам удовольствие!

Оставшись один, Альдо закурил сигарету и сделал над собой усилие, чтобы не налить в бокал еще вина. Пил он редко и потому удивился этому внезапному желанию. Быть может, возникшая потребность в вине связана была с тем, что с момента прибытия его терзало ощущение, будто он слишком быстро перенесся из одного мира в другой. Еще вчера он влачил жалкое существование в плену, а теперь вдруг вернулся к прежней жизни, стал таким, каким был когда-то, однако эта прежняя жизнь создавала ощущение огромной пустоты, а от вновь обретенной прежней сущности было почему-то не по себе. Он так мечтал оказаться опять в семейной обстановке, вернуться к привычному укладу жизни, среди дорогих ему людей! И вот, стоило сойти на берег, как ничтожные повседневные заботы обрушились на него! В глубине души Альдо немного сердился на Массарию за то, что тот не дал ему времени для передышки, даже если его визит был продиктован исключительно дружескими чувствами.

Морозини почти тосковал о ледяной комнате в австрийском захолустье, где ему, по крайней мере, было тепло от снов, тогда как сейчас, вернувшись в свое роскошное семейное гнездо, он чувствовал себя здесь чужим. Что могло быть общего между знатным любовником Дианоры Вендрамин и нынешним разоренным и растерянным Альдо?

Ведь он действительно был разорен, и в ближайшее время надеяться ему было не на что. Продажа сапфира – при условии, что он на нее решится, – позволила бы ему продержаться некоторое время, а потом? Не придется ли продать дворец и уехать, обеспечив Чечине и Дзаккарии приличное содержание? Но уехать куда? В Америку, пристанище всех неудачников, чей образ жизни ему совсем не по душе? Записаться во французский Иностранный легион, куда сбежал один из его кузенов? Альдо уже сыт войной. Тогда что же? Неизвестность, небытие?.. А ему так хочется жить! Остается эта нелепая женитьба, которая кому-то могла бы показаться нормальной, но он воспринимал ее как падение, может быть, потому, что до великой катастрофы видел немало странных браков между богатыми наследниками-янки, жаждущими увидеть на своем белье вышитые короны, и обнищавшими вельможами, не способными найти иной выход. То, что кандидатка в его невесты была швейцаркой, не отменяло чувства брезгливости, которое испытывал князь. Ко всему этому примешивалось убеждение, что подобный брак просто подлость: молодая девушка была вправе рассчитывать хоть на каплю любви. Как же можно было связывать себя с ней, если в сердце живет образ Дианоры?

Раздосадованный тем, что не может все-таки побороть искушение, Альдо бросил сигарету в камин и поднялся в комнату матери, как обычно делал прежде, когда у него возникали проблемы.

Перед дверью он все же задержался, но наконец решился и вошел, почувствовав настоящее облегчение оттого, что за распахнутой дверью его ожидало солнце, а не пугающие потемки. Одно из окон было раскрыто, свежий воздух врывался в спальню, но в камине ярко горел огонь. В хрустальной вазочке, стоявшей на комоде рядом с его фотографией в офицерской форме, были желтые тюльпаны. Комната выглядела как в былые времена...

Просторная и светлая, она была шедевром изящества и элегантности, драгоценным ларцом, достойной обителью важной и вместе с тем красивой дамы. Спальня была выдержана во французском духе: с изящной кроватью под круглым балдахином, светлыми деревянными панелями, шторами и стенной обивкой из вышитого атласа, с которыми прекрасно сочеталась кремовая рама из слоновой кости, украшенная зеленовато-голубым орнаментом, в которую был вставлен портрет женщины. Альдо всегда любил его. И хотя на нем была изображена та герцогиня де Монлор, что во времена Французской революции поплатилась головой за преданность королеве Марии-Антуанетте, в ней обнаруживалось удивительное сходство с его матерью. Поразительно, но он всегда предпочитал это полотно портрету Изабеллы Морозини в бальном платье, принадлежавшему кисти Сарджента; в Лаковой гостиной он составлял пару портрету двоюродной бабушки Фелиции работы Винтерхальтера.

За исключением портрета, еще несколько картин были вставлены в рамы из слоновой кости с бирюзовым орнаментом: детская головка Фрагонара и восхитительный Гварди, единственное напоминание о Венеции, не считая старинных бокалов, переливающихся всеми цветами радуги, как мыльные пузыри.

Альдо медленно подошел к туалетному столику, заваленному массой очаровательных мелочей, столь необходимых изысканной женщине. Он потрогал серебряные щеточки с позолотой, полупустые хрустальные флакончики, открыл один, чтобы вдохнуть родной аромат – свежий и естественный запах сада после дождя. Затем, заметив большую кружевную шаль, в которую любила кутаться покойная княгиня, он взял ее в руки, уткнулся в шаль лицом и, не сдержавшись, упал на колени, перестал бороться с горем и зарыдал.

Слезы подействовали на Альдо благотворно, устранив все колебания, избавив от угнетенного состояния. Кладя шаль на кресло, он уже знал, что не позволит чужой женщине ступать по ковру этой комнаты и не расстанется со старым родовым дворцом. Это означало, что он должен разобраться со своими воспоминаниями, отбросив лишнее, пересмотреть свое отношение к некоторым вещам. Он все больше склонялся к мысли о том, что, если ради спасения дома надо продать семейную реликвию, придется это сделать. Разумеется, нельзя продавать сапфир первому встречнoмy, было бы прекрасно, если бы покупателем стал какой-нибудь музей, но он заплатит меньше, чем кто-нибудь из коллекционеров. Но прежде всего надо было достать камень!

Убедившись, что дверь заперта, Морозини подошел к изголовью кровати и, отыскав на внутренней стороне одной из резных деревянных колонн, поддерживавших балдахин, пестик цветка, нажал на него. Половинка раскрашенной золотистой опоры повернулась на невидимых петлях, открыв полость, внутри которой в маленьком замшевом мешочке княгиня Изабелла хранила звездообразный сапфир в виде кулона. Она никогда не решалась доверить его банку.

Кровать прибыла в Венецию вместе с нею из Франции. В течение двух веков она служила прекрасным удобным тайником для этой королевской драгоценности, когда возникала необходимость спрятать ее. Так сапфир пережил революцию, и никто не заподозрил о его существовании.

Дочерняя покорность и желание иметь его всегда под рукой заставили Изабеллу спрятать сапфир именно здесь. Она никогда не надевала его, считая, что камень слишком велик и тяжел для ее тонкой шеи. Однако любила подержать его в руках, пытаясь ощутить тепло других ладоней, ласкавших камень, в том числе ладоней короля варваров, чью диадему украшал этот сапфир.

Колонна раскрылась, мешочек выпал из нее сам по себе, однако на этот раз в нем ничего не оказалось: тайник был пуст...

Сердце Морозини чуть не разорвалось, пока он своими длинными пальцами шарил по полому отверстию; ничего не обнаружив, Альдо упал на кровать, на лбу у него выступил пот. Куда подевался сапфир? Продан? Это немыслимо! Да и Массария знал бы о продаже. Однако он выразился совершенно определенно: камень по-прежнему находился во дворце. Но где именно? Неужели она решила перепрятать его? Предпочла другой тайник?

Не веря этому, Альдо быстро обшарил всю остальную мебель, в которой вряд ли можно было устроить такое же надежное гнездо для хранения сапфира, какое ухитрился соорудить в колонне гениальный столяр. Не найдя ничего, Морозини вернулся к кровати и ощупал каждый ее сантиметр. И вдруг он подумал, что мать, чувствуя приближение смерти, могла достать камень, чтобы полюбоваться им в последний раз, но сапфир, возможно, выпал из ее ослабевших рук, а она уже была не в состоянии поднять его...

Тогда, отодвинув ночной столик, Альдо потянул кровать на себя, чтобы оторвать ее от стены, опустился на колени, затем растянулся на ковре, чтобы осмотреть тяжеленное ложе снизу – его, видно, никогда не передвигали с тех пор, как привезли и поставили сюда.

Когда Морозини уткнулся носом в пол, сладковатый запах, который он ощутил, войдя в спальню, усилился. Заметив какой-то предмет, напоминающий кожаный мешочек, Альдо по плечо засунул руку под кровать и ухитрился вытащить... мертвую мышь; он чуть не отбросил ее с отвращением, но в последнюю секунду что-то привлекло его внимание: крохотное тельце стало твердым, почти засохло, но в зубах у мыши был зажат красноватый кусочек; Альдо сразу определил, что это такое. Мышь, наверное, полакомилась малиновой пастилкой – мать Морозини обожала их и заказывала во Франции. В ее конфетнице из севрского фарфора, стоявшей на ночном столике, всегда хранился их небольшой запас. Альдо поднял золотистую крышку: коробочка была до половины заполнена.

Сын тоже очень любил эти сладости, доставлявшие ему столько радости в детстве. Он взял одну пастилку и поднес ко рту, но в ту же секунду его взгляд упал на трупик мыши. Странная идея внезапно пришла ему в голову, и Альдо застыл. Безумие, нелепость, но чем старательнее он отгонял эту мысль, тем сильнее она овладевала им. Обозвав себя идиотом, Морозини снова поднес конфету к губам, но опять остановился, как будто чья-то невидимая рука удерживала его.

– Я, наверное, схожу с ума, – пробормотал он, будучи уже уверенным, что не дотронется до пастилки, внезапно вызвавшей у него подозрение. После этого Альдо подошел к инкрустированному секретеру, достал конверт, положил в него мышь с маленьким кусочком в зубах и нетронутую пастилку, засунул все это в карман, надел пальто и бегом спустился по лестнице, на ходу бросив Дзаккарии, что ему нужно отлучиться по делу.

– А мой завтрак? – запротестовала появившаяся как по волшебству Чечина.

– До полудня еще есть время, и я не задержусь, мне надо заглянуть к аптекарю.

Чечина сразу встрепенулась:

– Что с тобой? Ты болен?.. Dio mio^[9], то-то мне показалось...

– Да нет, я не болен. Мне просто захотелось повидать Франко.

– Хорошо, но если так, то захвати для меня каломели^[10]!

Отдав должное практичности кухарки, Морозини вышел из дворца через заднюю дверь и быстро дошел пешком до Кампо Санта Маргарита, где держал лавку Франко Гвардини. Он был самым старым его другом. Они вместе принимали первое причастие после того, как на уроках катехизиса совместными усилиями усвоили основные церковные каноны.

Гвардини, сын очень известного венецианского врача, должен был пойти по стопам отца, вместо того чтобы стать лавочником, как его однажды с возмущением и некоторым презрением обозвал родитель, но Франко, увлеченному химией и ботаникой, с трудом удавалось скрыть отвращение, которое вызывали у него тела ему подобных, и потому он держался стойко даже тогда, когда бородатый профессор Гвардини, подобно карающему ангелу, выгнал сына из дома после довольно резкой перепалки. И только благодаря княгине Изабелле, которая оценила этого серьезного и рассудительного юношу, Франко смог продолжать образование; она помогала ему до тех пор, пока не умер его вспыльчивый отец, оставивший сыну значительное состояние. Тогда Франко вернул княгине все до последней лиры, но его признательность благодетельнице граничила с идолопоклонством.

Он встретил Морозини застывшей улыбкой, что было признаком радости для этого человека, пожал другу руку, похлопал по плечу, осведомился о здоровье, словно тот расстался с ним накануне, и спросил, чем может быть ему полезен.

– Тебе даже в голову не приходит, что я просто захотел повидаться с тобой? – со смехом заметил Альдо. – Но, если хочешь, чтобы мы поговорили, проводи меня в свой кабинет.

Фармацевт кивком головы пригласил друга следовать за собой, раскрыв обшитую старинными деревянными панелями дверь в свой магазин. За этой дверью оказалась комната, наполовину заставленная книжными шкафами по периметру стен. Посреди стоял маленький письменный стол с двумя креслами по бокам. Здесь царил удивительный порядок.

– Слушаю! Я ведь слишком хорошо знаю тебя, чтобы не заметить, как ты озабочен.

– Да ничего особенного... Или, скорее, наоборот, все не так просто, поэтому я боюсь, что ты примешь меня за сумасшедшего, – вздохнул Морозини, доставая свой конверт и кладя его на стол перед аптекарем.

– Что же ты принес?

– Посмотри сам. Я бы хотел, чтобы ты произвел для меня анализ того, что находится в конверте!

Франко открыл бумажный пакетик и рассмотрел его содержимое.

– Откуда это взялось?

– Из комнаты моей матери. Найдено под ее кроватью. Признаюсь, что мертвый зверек с кусочком фруктовой пастилки, которые она любила, произвел на меня странное впечатление. Не могу тебе описать, что я почувствовал, но несомненно одно: в тот момент, когда я хотел съесть конфету из коробочки, что-то помешало мне сделать это.

Ничего не говоря, Франко взял конверт и прошел в соседнюю комнату, являвшуюся его личной лабораторией, где он занимался исследованиями и опытами, не всегда связанными с фармацевтикой. Морозини часто бывал в этом помещении, которое прозвал «логовом колдуна» и где не раз вставал на защиту мышек и морских свинок, которых его друг держал здесь для своих опытов. Но на этот раз Альдо не запротестовал, когда фармацевт отправился за одной из своих «подопечных» и перенес ее на стол, включив мощную лампу. Затем при помощи маленьких щипчиков Франко заставил мышь съесть кусочек конфеты, найденный под кроватью. Зверек с явным удовольствием грыз сладкую пастилку, но через несколько минут издох без видимых страданий. Аптекарь поверх очков взглянул на своего друга, ставшего вдруг таким же белым, как его рубашка.

– Быть может, ты не так уж безумен, как говоришь, а? Посмотрим, что будет дальше!

Другой мыши Франко дал съесть красную пастилку, которую чуть не проглотил Морозини; животное и на этот раз тихо рассталось с жизнью.

– Это те конфеты, которые герцогиня Изабелла держала в своей спальне?

– Да. Они были ее маленькой слабостью. Мы нередко лакомились ими в детстве. Я никак не могу понять, как она ухитрялась доставать их во время войны.

– Ей привозили их с юга Франции, и, судя по всему, она не испытывала недостатка в любимом лакомстве. Ты должен пойти и принести мне все, что осталось. За это время я попытаюсь узнать, отчего подохли мыши...

– Договорились, но я вернусь лишь после завтрака, иначе Чечина устроит мне скандал. Можешь себе представить, какой пир она собирается закатить для меня. Кстати... не хочешь разделить со мной трапезу?

– Нет, спасибо. Эта история заинтриговала меня и лишила аппетита.

– Я тоже не очень хочу есть... Да, чуть не забыл! Не дашь ли ты мне каломели для Чечины?

– Еще? Уж не посыпает ли она ею бутерброды, честное слово?

Тем не менее он насыпал порошок хлористой ртути в маленький пузырек:

– Скажешь этой толстой гурманке: если бы она меньше ела шоколада, то этого бы ей не понадобилось...

Через четверть часа совсем лишившийся аппетита Морозини, чьи мысли были далеко, садился за стол, уставленный яствами, приготовленными Чечиной.

Едва закончив завтрак и вставая из-за стола, он заявил, что ему необходимо пройтись пешком, после чего он собирается нанести визит кузине Адриане. Дзиану же приказал держать гондолу наготове к четырем часам.

Через некоторое время Альдо уже находился в лаборатории Гвардини, которому принес остатки фруктовых пастилок. Обычно невозмутимое лицо аптекаря странно изменилось. Взгляд за блестящими стеклами очков стал тревожным, на лбу пролегли глубокие морщины. Морозини даже не успел ни о чем спросить его.

– Остальное принес?

– Вот. Я сделал два пакетика: в одном то, что нашел в шкафу, в другом – пастилки из конфетницы.

Двум мышам было предложено то, что могло стать их последним лакомством, но умерла только одна, та, что съела конфету из маленькой коробочки.

– Полагаю, что доказательство налицо, вздохнул фармацевт, снимая очки, чтобы протереть их. – В конфетах был глоцин^[11], алкалоид, который никогда не используют фармацевты, и, поскольку сам по себе попасть в конфеты он не мог, следовательно, его туда кто-то подсыпал... Тебе плохо?

Альдо очень сильно вдруг побледнел и рухнул на стул, чтобы не упасть. Не ответив аптекарю, он закрыл лицо обеими руками, чтобы скрыть слезы.

Несмотря на смутные опасения, которые он испытывал до того момента, в душе Альдо жило некое ощущение, не позволявшее верить, что кто-то мог причинить зло его матери. Все его существо восставало против очевидного факта. И действительно, разве можно было допустить, что кто-то решил хладнокровно расправиться с безобидной и доброй женщиной? В разбитом сердце сына горе смешалось с ужасом и гневом, они грозили смести все, если не обуздать их.

Сострадая другу, Франко хранил молчание. Через минуту Морозини уронил руки на колени, уже не стыдясь покрасневших глаз...

– Это означает, что ее убили, не так ли?

– Вне всякого сомнения. Впрочем, теперь я могу признаться, что внезапная остановка сердца, которую констатировал врач, меня смутила. Мне было хорошо известно состояние здоровья княгини, и, на мой взгляд, такой диагноз довольно необъясним, хотя природа иногда преподносит нам и большие сюрпризы. Но я не понимаю причины столь зловещего деяния...

– Боюсь, что я знаю, в чем она состоит: мою мать убили, чтобы обокрасть. Здесь замешана семейная тайна, но теперь она, пожалуй, утратила всякий смысл.

И Морозини рассказал историю древнего сапфира, упомянув о надежде немного поправить с его помощью свое пошатнувшееся финансовое положение, а также о том, как обнаружил исчезновение драгоценного камня.

– Вот и объяснение. Но возникает следующий вопрос: кто?

– Я и вправду не знаю. После моего отъезда в армию мама не выезжала совсем и принимала только редких друзей и родных: мою кузину Адриану, например, которую любила, как дочь...

– Ты с ней говорил об этом?

– Я еще не виделся с ней. В телеграмме, которую я послал Чечине перед возвращением, было сказано, чтобы она никому не сообщала о моем приезде. Не хотелось выслушивать соболезнования на вокзале. Массария свалился на мою голову с утра только потому, что видел, как я подъехал. Но, возвращаясь к предмету нашего разговора, должен сказать, что представления не имею, кто мог совершить и убийство, и кражу, ибо предполагаю, что они связаны между собой. Рядом с матерью находились люди, заслуживающие доверия, к тому же, кроме двух нанятых Чечиной девчонок, у нас нет другой прислуги...

– За время твоего отсутствия донна Изабелла могла познакомиться с людьми, которых ты не знаешь. Ты ведь уехал так давно...

– Я по секрету расспрошу Дзаккарию. Если бы я рассказал Чечине о том, что мы только что обнаружили, она оглушила бы всю Венецию своими проклятиями, а я не хочу, чтобы эта трагедия получила огласку...

– Ты не собираешься обращаться в полицию?

Морозини достал сигарету, закурил и выпустил несколько больших клубов дыма, прежде чем ответить:

– Нет. Боюсь, что наши улики покажутся ей немного легковесными...

– А украденная драгоценность, по-твоему, мелочь?

– Нет никаких доказательств, подтверждающих кражу. Всегда можно сослаться на то, что моя мать продала сапфир, не поставив нотариуса в известность. Камень был ее собственностью, и она могла распоряжаться им по своему усмотрению. Для полицейских убедительным было бы одно: вскрытие... а я не могу на это решиться. Не хочу, чтобы нарушали ее покой и разрезали тело... О, нет, даже мысль об этом непереносима! – воскликнул он.

– Я могу тебя понять. Тем не менее ты наверняка хочешь узнать, кто убийца?

– В этом-то ты можешь быть уверен, но я предпочел бы найти его сам. Если отравитель поверит, что совершил идеальное преступление, не оставив следов, он будет меньше опасаться...

– Но почему же отравитель, а не отравительница? Яд – оружие женщины.

– Возможно. Во всяком случае, он или она ослабит бдительность. К тому же рано или поздно сапфир объявится. Ведь это роскошная драгоценность, и, если такой камень попадет в руки женщины, она не сможет устоять перед искушением покрасоваться, надев его на себя. Да, я уверен в том, что найду его, сапфир приведет меня к преступнику... и в этот день...

– Ты намерен сам совершить правосудие?

– Без тени колебаний! Благодарю за помощь, Франко. Буду держать тебя в курсе...

Вернувшись домой, Альдо увел Дзаккарию в свою спальню якобы для того, чтобы тот помог ему сменить костюм. Сообщение о том, что только что узнал хозяин, явилось тяжелым ударом для верного слуги. Он сразу утратил свою олимпийскую невозмутимость, не смог сдержать слез, но Морозини тут же спохватился и попытался успокоить его:

– Во имя Неба, возьми себя в руки! Если Чечина заметит, что ты плакал, вопросам не будет конца, а я не хочу, чтобы она знала…

– Вы правы, так будет лучше. Но имеете ли вы хоть какое-то представление о том, кто мог это сделать?

– Ни малейшего, и здесь мне необходима твоя помощь. С кем встречалась матушка в последнее время?..

Дзаккария напряг свою память и в итоге заявил, что ничего необычного не заметил. Он перебрал по именам нескольких старых венецианских друзей, с которыми княгиня Изабелла играла в карты или шахматы, либо говорила о музыке и живописи. В конце лета к ней обычно приезжала маркиза де Соммьер, которая была ее крестной матерью и двоюродной тетушкой: семидесятилетняя, чрезвычайно строгая дама в течение года, не считая трех зимних месяцев, которые проводила в своем парижском особняке, посещала то фамильный замок, то усадьбу друзей в сопровождении дальней родственницы, увядающей девицы, практически доведенной до рабского состояния, но ни за что на свете не отказавшейся бы от этой вполне беззаботной жизни. Со своей стороны, маркиза, может быть, долго и не выдержала бы присутствие этой фальшивой до мозга костей и льстивой старой девы, если бы она не обладала чутьем охотничьей собаки, «вынюхивающей» сплетни, кривотолки и намеки на скандал, которые забавляли почтенную старую даму между двумя бокалами шампанского, являвшегося ее маленькой слабостью. Подозревать смешную парочку было никак невозможно: госпожа де Соммьер обожала свою крестницу и баловала ее по-прежнему, как и в те времена, когда та была совсем маленькой девочкой.

– О! – воскликнул вдруг Дзаккария. – К нам приезжал также лорд Килренен!

– Господи! Откуда он появился?

– Из Индии или из более дальних краев. Не знаю...

Старый морской волк был привязан к своему судну сильнее, чем к земле предков; этот человечек не выше ста шестидесяти сантиметров ростом проводил на яхте «Роберт Брюс» значительно больше дней своей жизни, нежели в своем шотландском замке. За этим неисправимым эгоистом водилась единственная слабость: почти религиозное преклонение перед донной Изабеллой. Узнав, что она овдовела, он тут же примчался, чтобы сложить к ее ногам свое древнее имя, яхту и миллионы, но мать Альдо не могла вычеркнуть из сердца память о муже, которого поклялась любить до последнего часа.

– Жизнь, как и платья, не стоит перекраивать, – говорила она. – Их, пожалуй, и можно надеть после этого, но печати творческого гения уже не останется...

Влюбленный сильнее, чем готов был это признать, сэр Эндрю воспринял отказ как должное, но не смирился с поражением и каждые два года, как верный рыцарь, возвращался, чтобы с почтением преклонить колени перед дамой сердца, обратив к ней свои мольбы, приукрашенные огромным букетом цветов и корзиной редких пряностей, доставлявших необыкновенную радость Чечине. Сэр Эндрю знал, что Изабелла не приняла бы ничего другого...

Этот человек также был вне подозрений.

Перечень Дзаккарии заканчивался супружеской парой друзей-румын, приехавших крестить ребенка.

– Чем больше я об этом думаю, тем меньше понимаю, – вздохнул Дзаккария. – Ни на кого нельзя подумать, однако тот, кто совершил это мерзкое преступление, должно быть, хорошо знал нашу княгиню и даже имел доступ в ее комнату.

– А врач, лечивший ее после того, как прежний слег?

– Доктор Личчи? С тем же успехом можно заподозрить Чечину или меня. Этот молодой человек просто святой. Для него деньги имеют смысл только тогда, когда ими можно воспользоваться, чтобы помочь больным. Личчи – врач бедняков, и он гораздо чаще сам оставляет купюру на краешке стола, нежели требует плату за лечение. Госпожа княгиня очень любила доктора и часто в делах благотворительности прибегала к его услугам...

Альдо решил на время оставить вопрос открытым. Теперь надо было нанести визит кузине Адриане, последней из тех, кто видел живой донну Изабеллу. Нет, по поводу кузины у него не возникало никаких сомнений: она всегда была его другом, почти сестрой, и Морозини ужеупрекал себя за то, что не предупредил ее о своем возвращении. Адриана была так же умна, как красива, и очень любила свою тетю Изабеллу; может быть, она хранила в памяти какую-то деталь, которая сможет направить его поиски в нужное русло.

– Отвези меня к графине Орсеоло, – сказал Альдо гондольеру, – но плыви вдоль Дворцовой набережной, я еще не поприветствовал Сан-Марко, хотя должен был с этого начать.

Дзиан улыбнулся и концом длинного весла оттолкнулся от покрытых зеленью ступеней, чтобы лодка отплыла от берега. Альдо устроился на сиденье, укутавшись в пальто. На воде было прохладно. Уже наступила зима, и погода предпочла робкому утреннему солнцу серый туман, на весь день окутавший город.

Над тихой водой прозвучало эхо скрипки, настраивающейся на мелодию вальса, и вернувшийся домой венецианец улыбнулся, усмотрев в этом определенный символ: разве не естественно, что Венеция, чья древняя красота и беспечная душа служили ей защитой в годы лихолетья, первый взмах своей волшебной палочки обратила к оркестру великолепной жизни, которая, конечно, только и ждет, чтобы возродиться...

Они проплыли мимо темного и молчаливого дворца Лоредана, принадлежавшего прежде дону Карлосу, претенденту на испанский трон, а затем перешедший, должно быть, к дону Хайме, его сыну. Дворец, наверное, опустел или был просто заброшен. Однако князь Морозини помнил, как однажды вечером, сидя в своей гондоле, слушал «Лунный свет» Дюпарка, который исполняла во дворце фантастическая певица Нелли Мельба, а аккомпанировал ей американский пианист Джордж Коуплэнд. То был миг высшего блаженства, и как прекрасно было бы сегодня вечером пережить его вновь...

Альдо попросил гондольера плыть помедленнее, чтобы полюбоваться белыми куполами церкви Санта-Мария делла Салюте, послал привет Догане да Мар, морской таможне, затем, проплыв канал, превратившийся в бассейн, велел остановиться напротив Пьяццетты, чтобы вновь пережить необыкновенные ощущения при виде потускневшей позолоты собора Сан-Марко и белого кружева Дворца Дожей, а затем проскользнуть под призрачной тенью Моста Вздохов, оккупированного влюбленными со всего света, забывшими или не подозревающими, что упомянутые вздохи не имеют никакого отношения к любви.

Графиня Орсеоло жила неподалеку в маленьком родовом дворце, соседствующем: с церковью Санта-Мария Формоза. Там к краю набережной подходила стена, по гребню увитая черным плющом, узкий портал из белого камня с фонарями по бокам украшала ажурная перемычка. Гондола остановилась в этом месте, и Морозини постучал в дверь бронзовым молотком. Через секунду чья-то рука приоткрыла дверь и незнакомый Альдо слуга с точеным профилем строго оглядел пришедшего.

– Что вы хотите? – спросил он так неучтиво, что Морозини возмутился.

– Похоже, за четыре года порядки в этом доме существенно изменились, – сухо заметил он.– Я хочу видеть графиню Орсеоло, разумеется.

– А вы кто такой?

Слуга собрался загородить гостю дорогу, тогда Альдо, упершись тремя пальцами в грудь нахала, заставил его отойти в сторону.

– Я – князь Морозини, хочу видеть мою кузину, и вы не сможете мне помешать!

Не обращая больше внимания на странную личность, Альдо пересек крохотный дворик, заросший дикими растениями, подбиравшимися к старому колодцу, и ступил на крутую лестницу, поднимающуюся к хрупким столбикам готической галереи, за которыми синим и красным цветом поблескивал витраж, освещенный изнутри.

Однако грубиян, открывший дверь Морозини, не сдавался. Оправившись от шока, он ринулся на лестницу и закричал:

– Спускайтесь! Я приказываю вам немедленно спуститься!

Морозини начал терять самообладание и собрался резко ответить ему, но в этот момент дверь галереи открылась, пропуская женщину, которая замерла на мгновение, а затем бросилась на шею посетителю, смеясь и плача одновременно:

– Альдо!.. Неужели это ты?.. Какая радость, Боже мой!

Ее волнение поразило Альдо. Никогда еще кузина не выражала так бурно своих добрых чувств по отношению к нему… Будучи на пять лет старше наследника рода Морозини, дочь единственного брата князя Энрико, – умершего, кстати, значительно раньше его! – в юном возрасте обращалась со своим кузеном с подчеркнутым пренебрежением, граничащим с высокомерием. Но на этот раз она расчувствовалась.

Обрадованный таким приемом, Альдо испытывал некоторую неловкость из-за того, что в нескольких шагах от них стоял бесцеремонный слуга, однако ласково обнял кузину.

– Может быть, все-таки войдем в дом… если, конечно, этот человек не возражает? – заметил Морозини.

Адриана рассмеялась и, прежде чем повести за собой посетителя, решительным жестом удалила слугу. – Следует простить Спиридона за то, что он слишком ревностно разыгрывает из себя сторожевую собаку, – сказала она, – но этот парень предан мне душой и телом с тех пор, как я подобрала его, умирающего от голода, на пляже Лидо. Этот молодой корфист^[12] бежал из турецкой тюрьмы, и, поскольку у меня не осталось средств на содержание слуг, он взял на себя их обязанности – таким образом, речь идет о взаимопомощи. Моя старая Джиневра становится все неповоротливее. Поэтому молодой и сильный слуга мне очень кстати, согласись? Но как ты здесь оказался? Почему не предупредил меня?

– Я никому не сообщил о своем приезде, – солгал Морозини. – Не хотел, чтобы меня встречали. Знаешь, у пленных появляются странные причуды...

Продолжая беседу, Морозини окинул взглядом гостиную, где ему было так приятно оказаться вновь. Чисто женское убранство этой внушительной по размерам комнаты создавало теплую интимную атмосферу. Все здесь способствовало этому: шелковая стенная обивка цвета опавших листьев, бледно-бирюзовые бархатные скатерти на столах, шелковые абажуры, расставленные повсюду букеты цветов, разбросанные в беспорядке книги, а также кипа партитур, по-прежнему валяющихся на очаровательном клавесине в стиле барокко – его орнаменты и позолоченные фигурки толстощеких божков свидетельствовали о древнеримском происхождении инструмента. Гостиная выглядела как будто так же, как и раньше, но чем дольше Альдо осматривал ее, тем больше замечал изменений. Так, например, усаживаясь в одно из двух кресел времен французского регентства, Морозини заметил, что напротив него маленькое голубое полотно Боттичелли заменено на картину тех же тонов, но современную. Точно так же исчезла коллекция китайских ваз, заполнявших прежде консоли. И, наконец, бледное пятно на стене означало исчезновение картины «Святой Лука», приписываемой Рубенсу.

– Что здесь произошло? – спросил Альдо, вставая, чтобы рассмотреть все поближе. – Где твои китайские вазы... и твой Боттичелли?

– Я объясню тебе, – ответила Адриана. – Мне пришлось продать их.

– Продать?

– Конечно. На что же, по-твоему, могла бы жить все это время вдова, супруг которой оставил ей только долги и большой пакет с билетами сногсшибательного русского займа, разорившего пол-Европы? Кстати, твоя мать одобрила мое решение... Видишь ли, для меня это было единственным средством спасти дом, которым я дорожу больше всего на свете. Он вполне заслуживает, чтобы ради него пожертвовали несколькими фарфоровыми сосудами и двумя картинами...

– Надеюсь, ты получила за них хорошую цену?

– Великолепную! Миланский антиквар, занимавшийся продажей, заслужил полное право на мою признательность, мы даже стали большими друзьями. Я тебя сильно шокирую?

– Это было бы смешно! Я могу лишь согласиться с тобой. Матушка поступила точно так же. С той только разницей, что продала свои драгоценности...

– Потому что они были ее собственностью. Я хотела представить ей Сильвио Брускони, но тетя Изабелла неизменно отказывалась распоряжаться вещами, которые, как она говорила, по праву наследования принадлежат тебе одному. Но давай забудем об этом, лучше посмотри на меня! Ты не находишь, что я изменилась?

– Нисколько! – искренне возразил он. – Ты все такая же красавица!

Бесспорно, так оно и было, если не считать нескольких легких признаков, выдающих ее сорокалетний возраст. Двадцатью годами ранее Адрианой бредила вся Венеция. Ее сравнивали со всеми итальянскими мадоннами. Степенная и вместе с тем мягкая красота девушки была воплощением абсолютного совершенства. Каждый ее жест отличался благородством и достоинством. Она стала идеальной супругой для Томмазо Орсеоло, который не стоил ее, но Адриане хватило тонкости, чтобы оплакивать мужа, когда он покинул этот мир. Ее траур, отмеченный посещениями церкви и благотворительностью, в течение двух долгих лет являлся примером поведения в подобных обстоятельствах. Затем Адриана решила сблизиться с музыкальным миром, который вызывал у нее интерес, поскольку она сама замечательно играла на клавесине. Помимо концертов, Адриана никуда не выезжала и мало кого принимала у себя. В основном это были самые близкие ей люди, такие, как княгиня Изабелла, которая поневоле жалела ее, считая такой образ жизни слишком уж суровым для женщины, едва достигшей тридцатилетнего возраста.

– Она слишком молода для такого унылого существования, – говорила княгиня. – Мне бы хотелось, чтобы она снова вышла замуж и завела детей: из Адрианы получилась бы восхитительная мать.

Но племянница никак не хотела вновь выходить замуж. И эгоист Альдо радовался этому. Едва избавившись от детских увлечений, он питал тогда к своей кузине пылкую страсть мужающего юноши и был очарован ее тонким профилем, гармоничными чертами, изящной фигурой, естественной плавностью походки и неподражаемой манерой прятать свой прекрасный бархатный взгляд – она была слегка близорука – за изящным лорнетом из чеканного золота.

Сознавала это вдова или нет, но ее красота пробуждала сладострастие, и совсем еще незрелый юноша каждую ночь видел во сне, как он распускает великолепные черные волосы, которые Адриана закручивала на своем хрупком затылке в тяжелый блестящий шиньон. Она относилась к нему как к младшему брату, но в тот день, когда Альдо, целуя ее, осмелился соскользнуть губами со щеки к уголку рта кузины, она оттолкнула его с таким рассерженным видом, что он не рисковал больше возобновлять свои попытки.

Неизменная сдержанность по отношению к Альдо никак не вязалась с нынешним теплым приемом и была тем более удивительна, что встреча происходила на глазах у слуги. Кроме того, приглядевшись к кузине повнимательней, Альдо отметил изменения: прежде всего легкий макияж, усиливающий – о, совсем немного! мягкие тона кожи цвета слоновой кости, бархатное платье, более плотно облегающее тонкие изгибы тела, достигшего той стадии расцвета, когда уже угадывается, что распустившаяся роза очень скоро начнет ронять свои лепестки. Духи тоже стали более волнующими, резкими... Вдохнув их, Альдо, не встречавший в плену ни одной хорошенькой женщины, почувствовал, как в нем заговорило прежнее желание. Графиня, наверное, догадалась, что он испытывает, ибо, подав ему бокал «марсалы», воспользовалась предлогом и подсела к нему поближе.

– Итак, – сказала она с улыбкой, прикрывая иронией несвойственное ей прежде кокетство, ты считаешь, что я по-прежнему красива?.. Так же, как в те, увы, далекие времена, когда ты был влюблен в меня?

– Я всегда был немного очарован тобою, – ответил он.

– Но в определенный период ты очень сильно любил меня, – возразила она.

Альдо не позволил ей продолжить, придержав на скользкой дорожке. Ему и в самом деле показалось, что, допусти он ласковый жест, за ним последует другой, и этому платью с глубоким треугольником декольте, довольно лицемерно прикрытым белым муслиновым воланом, пожалуй, не останется ничего другого, как соскользнуть с ее плеч. А он, несмотря на охватившее его волнение, не хотел поддаваться чувству. Надо было резко уйти от скользкой темы.

– Я любил тебя, это правда, – сказал он с улыбкой, но таким неожиданно серьезным тоном, что тональность разговора сразу изменилась. – Адриана, я пришел не для того, чтобы вспоминать далекое прошлое, я хочу поговорить о горестном событии трехмесячной давности. Сожалея, разумеется, что это омрачит мой первый визит к тебе. Его следовало бы целиком посвятить приятному общению, радости нашей встречи.

Красивое лицо с безупречным овалом побледнело, стало печальным, и Адриана, отодвинувшись от Альдо, облокотилась на подушки канапе.

– Смерть тети Изабеллы, – прошептала она. Все произошло абсолютно естественным образом, и что я могу рассказать тебе такого, чего не сообщили уже Дзаккария и Чечина?

– Не знаю, я хочу, чтобы ты описала сама во всех подробностях тот последний вечер, когда ты видела ее живой.

Черные глаза заволокло слезами.

– Неужели это так необходимо? Не скрою, мне очень больно вспоминать о случившемся, потому что я до сих пор корю себя за то, что не осталась с ней на всю ночь. Если бы я была там, то могла бы позвать врача, помочь ей, но я не предполагала, что она была до такой степени...

Тронутый ее горем, Альдо склонился и взял в свои руки ладони молодой женщины:

– Я знаю, что ты сделала бы для нее невозможное! Тем не менее умоляю тебя, поройся в своей памяти, как бы это ни было тяжело, для этого есть очень серьезная причина...

– Какая?

– Я скажу тебе об этом потом. Сначала расскажи!

– Но что я могу рассказать тебе? Твоя мать перенесла простуду, которая измотала ее, но, когда я пришла, мне показалось, что она выздоравливает. Мы с ней выпили чаю в Лаковой гостиной, и все шло прекрасно до того момента, когда она поднялась, чтобы проводить меня, поскольку я собралась уходить. Тогда у нее немного закружилась голова. Я позвала горничную. Той не оказалось дома, она ушла за покупками, и прибежала Чечина. Между тем недомогание как будто прошло. У тети Изабеллы слегка порозовели щеки, но мы обе все же настояли на том, чтобы она легла в постель. Поскольку у Чечины на кухне начало подгорать варенье, я предложила свою помощь. Она отказывалась, но ее состояние слишком беспокоило меня. Я не поддалась на уговоры тети Изабеллы и сама уложила ее в кровать. Однако она не разрешила позвать доктора, заявив, что очень хочет спать. Поэтому я оставила ее и попросила Чечину не беспокоить хозяйку, которая не захотела даже поужинать... А на следующее утро Дзаккария позвонил мне и сообщил... Никак нельзя было предположить... никак!

Не в силах больше сдерживать волнение, Адриана расплакалась.

– Тебе не в чем себя упрекать, ты же сама говоришь, что никто не мог и представить себе, что матушка скоро покинет нас... да еще при таких обстоятельствах!

– О, для нее эти обстоятельства были менее жестоки, нежели для нас. Она умерла во сне, и, веришь ли, меня это утешает! Но ты хотел сказать мне нечто важное?

– Да, и умоляю простить меня. Ты, во всяком случае, должна это знать: матушка умерла не естественной смертью. Ее убили...

Он ожидал крика, но услышал лишь хрип. И Альдо увидел вдруг перед собой маску ужаса без признаков жизни. Он боялся, как бы Адриана не потеряла сознания, и в тот момент, когда собрался было встряхнуть ее за плечи, услышал сиплый голос:

– Ты сошел с ума... Это невозможно!

– Не только возможно, но я в этом уверен. Послушай!

Альдо огляделся, и взгляд его упал на бокал с «марсалой», к которому молодая женщина даже не притронулась. Он поднес бокал Адриане – чтобы та выпила глоток, но она залпом осушила его. И ожила. В глазах вновь затеплилась жизнь, речь стала осмысленной:

– Ты сообщил в полицию?

– Нет. То, что я обнаружил, может для следствия оказаться недостаточным, и я намерен сам найти убийцу. Поэтому прошу сохранить в тайне то, что я только что рассказал тебе. Не хочу, чтобы память моей матери была омрачена досужими домыслами, а ее тело было оскорблено вскрытием. К тому же я не очень доверяю венецианским сыщикам. Им так и не удалось подняться до уровня агентов Совета Десяти^[13]... Мне нетрудно будет превзойти их.

– Но почему же ее убили? Такую добрую женщину, такую...

– Чтобы обокрасть.

– Но ведь она уже продала свои драгоценности.

– Одна вещь оставалась, – заметил Альдо, не желавший излагать подробности. – Достаточно ценная, чтобы соблазнить мерзавца, которого, клянусь тебе, я рано или поздно поймаю!

– Тебе придется отдать его в руки правосудия?

– Я сам вынесу ему приговор и уверяю тебя, он будет беспощаден... даже если речь пойдет о члене моей семьи, о родственнике...

– Как ты можешь шутить по этому поводу? – возмутилась графиня. – Определенно, война лишила мужчин самого понятия о морали! А теперь расскажи мне все! Как ты узнал об... об этой мерзости?..

– Нет. Я и так слишком много сказал, больше тебе не нужно ничего знать. Напротив, я рассчитывал, что, если ты вспомнишь какую-нибудь деталь или что-либо вызовет у тебя подозрение, ты тут же сообщишь мне об этом.

Он поднялся, она попыталась его удержать:

– Ты уже уходишь?.. Проведи со мной хотя бы этот вечер.

– Нет, благодарю тебя, я должен вернуться домой. Хочешь позавтракать со мной завтра? У нас будет время поговорить... в более спокойной обстановке, – добавил он, бросив взгляд на витраж, за которым просматривался силуэт Спиридона, топтавшегося на галерее.

– Не будь слишком строг к бедному парню. Его грубость объясняется преданностью, но он очень скоро признает тебя!

– Я не уверен, что горю желанием развивать наши отношения. Кстати, куда подевалась твоя Джиневра? Мне бы хотелось обнять старушку.

– Ты увидишь ее в следующий раз, если, конечно, не побежишь за ней в церковь. В это время она на службе... Тебе ведь известно, что Джиневра всегда была очень набожной, и, кажется, старея, она с каждым днем все ревностней молится Богу. Но, в конце концов, пока она сможет на своих старых больных ногах добраться до алтаря, с ней все будет в порядке.

– Ее бедные ноги носили бы ее куда лучше, если б она целыми днями не напрягала колени на плитах Санта-Мария Формозы, моля Иисуса, Мадонну и всех известных ей святых о том, чтобы ее дорогая донна Адриана одумалась и прогнала бы этого варвара из своего добродетельного жилища, – заявила Чечина, бросая в кипящую воду пирожки, предназначенные на обед хозяину.

– Ты называешь варваром красавца Спиридона?

– Так говорит Джиневра, а не я. А еще она утверждает, что с тех пор, как он появился, в доме все пошло вверх дном, донна Адриана совсем голову потеряла. И я не склонна упрекать Джиневру: действительно неприлично, когда вполне молодая дама держит в доме беженца... да еще... ты, верно, и сам заметил, что он недурен собой!

– Как это – неприлично? Он же ее лакей. Веками в венецианских домах была прислуга, иногда даже рабы, которые приезжали откуда угодно, и их зачастую выбирали по внешним данным, довольно строго ответил Альдо. – Твоя подружка и ты – отъявленные сплетницы, но вы слишком быстро забыли, что в доме Орсеоло всегда жили на широкую ногу, до последнего времени, конечно, и что донна Адриана – важная дама!

– Я не сплетничаю! – воскликнула возмущенная Чечина. – И очень хорошо понимаю, кто такая донна Адриана. Только мы с ее старой няней боимся, как бы она сама не позабыла о своем высоком положении. Тебе известно, что она дает ему уроки пения? Это лакею-то! Под тем предлогом, что у него великолепный голос.

Признав про себя, что его кузина несколько злоупотребила своей любовью к музыке, но не желая поддерживать Чечину, Альдо ограничился немного ворчливым: «А почему бы и нет!», – но сам задумался. Что означает эта новая манера одеваться, краситься? В какой степени красавец грек – ибо он им и был – добился расположения своей покровительницы?.. Но, в конце концов, это дело Адрианы, а не его.

Он распорядился, чтобы в первый вечер, который он проводит в доме, стол был накрыт в Лаковой гостиной, и решил надеть один из своих старых смокингов.

– Сегодня вечером я буду ужинать с матушкой и донной Фелицией, – заявил он чрезвычайно взволнованному Дзаккарии. – Ты поставишь стол на равном расстоянии от обоих портретов... Так, чтобы я мог видеть их обеих одновременно...

На самом деле, перед тем как принять решение, которое могло тяжело отразиться на его будущем, Альдо искал опоры в прошлом. В этот вечер тишину гостиной должны были оживить воспоминания. Души двух женщин, воспитывавших его с юных лет и оказавших на Альдо значительно больше влияния, чем отец, который был слишком занят своими делами и часто отсутствовал, будут находиться рядом. Как всегда, объединенные любовью к нему, они проявят внимание и готовность помочь.

Никакой претенциозности или нарочитости не было в портретах женщин, изображенных в полный рост и стоявших друг напротив друга среди лакированных изделий. Сарджент изобразил Изабеллу Морозини яркой блондинкой, каковыми якобы являются истинные венецианки, с отливающей жемчугом кожей; она, как лилия из чашечки цветка, вырастала из черного бархатного платья, облегающего тело; при таком великолепии открытых плеч художнику не потребовалось никаких украшений, разве что шлейф платья, протянувшийся почти по-королевски. И только на безымянном пальце изящнейшей руки поблескивал изумруд.

Такую строгость придавало портрету современное исполнение, которое, как ни удивительно, прекрасно сочеталось с творческой манерой Винтерхальтера. Мастер изображения зрелых красавиц в пышных оборках, вероятно, вынужден был подчиниться требованиям позирующей ему женщины. Ни блестящий атлас, ни воздушный муслин, ни пенящиеся воланы не подошли для Фелиции Морозини! Длинная и строгая черная амазонка в полной мере подчеркивала царственную красоту дамы в маленькой шляпке с белой вуалью, венчающей густые локоны черных блестящих волос. Эту красоту Фелиция сохраняла и в преклонном возрасте.

Родившись в семье герцогов Орсини, одной из самых знатных в Риме, донна Фелиция скончалась во дворце Морозини в 1896 году. Ей к тому времени исполнилось восемьдесят четыре года. Альдо было уже тринадцать, достаточно много, чтобы он успел полюбить эту важную и очень строгую даму непреклонного нрава, с неукротимой жизненной энергией, которую не сломил даже возраст. За ней числился ряд подвигов, и потому в семье она слыла героиней.

В семнадцать лет ее выдали за графа Анджело Морозини, которого она прежде не знала, но тут же полюбила, однако через шесть месяцев Фелиция овдовела. Австрийцы, хозяйничавшие в те времена в Венеции, за призывы к восстанию расстреляли ее супруга у стены Арсенала, и с этого момента молодая женщина превратилась в богиню мщения.

Став яростной бонапартисткой и переселившись во Францию, Фелиция примкнула к тайному обществу карбонариев и попыталась вызволить из бретонской крепости Торо своего брата, посаженного туда за те же взгляды. Затем она стреляла на парижских баррикадах в дни Июльской революции, чем заслужила безграничное восхищение художника Эжена Делакруа, став одной из тех женщин, которых он втайне любил. Далее, возненавидев короля Луи-Филиппа, бросившего ее в тюрьму, она решила вырвать из золотой клетки Шенбрунна герцога Рейхштадского, Орленка, которого намеревалась посадить на императорский трон. После того как смерть наследника помешала ей сделать это, графиня Морозини, имевшая тесные отношения с графиней Камерата и подружившаяся с принцессой Матильдой, посвятила свою жизнь реставрации французской империи и в течение долгих лет была ее активной сторонницей. Она была также одним из прекраснейших украшений двора Тюильри, когда соглашалась появиться там.

Храня верность своим идеалам и своей любви к Франции, она не покинула эту страну в тяжелый момент и оказалась в Париже во время ужасной осады, приведшей к трагическому концу правление Наполеона III. Фелиция была там тяжело ранена и находилась на волоске от смерти. Ей было тогда пятьдесят восемь лет, но любовь врача, которого привели к ней ее друзья, спасла женщину. Именно он, когда буря улеглась, заставил ее вернуться в Венецию, где дед и бабушка Альдо приняли ее, как королеву. С того дня, за исключением нескольких поездок в Париж и в Овернь к своей подруге Гортензии де Лозарг, донна Фелиция не покидала дворец Морозини, заняв место покойной бабушки Альдо.

Несмотря на усталость, накопившуюся за день и предшествующую ему ночь в дороге, Альдо испытал невероятное блаженство во время ужина, когда его окружали незримые тени близких и дорогих его сердцу людей. Он хотел как можно дольше продлить это очарование. Не подумав даже закурить сигарету, он продолжал сидеть за столом, прислушиваясь к звукам дома, к шумам, доносившимся с улицы: ударам гондол об опоры и столбы, звукам музыки, раздающимся в ночи, сиренам кораблей, подплывающих к портовому бассейну Сан-Марко или выплывающих из него, а также к голосу Чечины и тихим шагам Дзаккарии, который принес ему последнюю чашку кофе. Все это наполнило его душу решимостью, и только мысль о расставании с дворцом показалась ему невыносимой.

Конечно, оставался швейцарский вариант, но чем больше он думал о нем, тем меньше нравилось ему такое решение. Он не сомневался в том, что две благородные дамы, от которых он ждал совета, не одобрили бы его: и та, и другая признавали только брак по любви, или по меньшей мере по взаимному уважению. Если бы он позволил купить себя, это вызвало бы у них отвращение...

Но что же делать?

И тут взгляд Альдо, следивший за голубыми клубами дыма от сигареты, которую он наконец закурил, задержался на китайской фигурке эпохи династии Тан, изображавшей кривляющегося духа войны, которую Морозини всегда терпеть не мог. Вещь была бесспорно ценной, и Альдо безо всякого сожаления готов был расстаться с ней. Вспомнив о безвозвратных утратах Адрианы, продавшей часть своего имущества, и о том, что донна Изабелла одобрила поступок племянницы, Альдо понял, что нашел ответ на мучивший его вопрос. В его доме находится невероятное множество старинных предметов; часть из них ему дорога, другая – не очень. Последних значительно меньше, и, чтобы реализовать их, надо проявить некоторую активность, но торговля антиквариатом могла стать отличным способом, позволяющим отыскать след сапфира. Кроме того, в советах у него недостатка не будет: среди его парижских друзей есть человек с большим вкусом и опытом, Жиль Вобрен; его магазин на Вандомской площади – один из самых шикарных в столице. Жиль не откажется помогать ему на первых порах.

Покидая Лаковую гостиную и направляясь в свою комнату, Альдо улыбался. Он медленно поднимался по лестнице, отшлифовывая свою идею, даже лелея ее, а тем временем взгляд его начинал скользить по окружающим вещам, оценивая – мысленно он уже отбирал их. Если хоть немного повезет, ему, возможно, удастся спасти свой дом и – почему бы и нет – снова сколотить состояние.

Так князь Морозини стал антикваром...

Часть ПЕРВАЯ. Человек из гетто Весна 1922

Глава 1. Телеграмма из Варшавы

Вы правы: это настоящее чудо!

Морозини положил на ладонь тяжелый браслет эпохи Великих Моголов, на котором оправленная в золотую чекань россыпь изумрудов и жемчуга, как дикая трава, окружала букет, составленный из сапфиров, изумрудов и бриллиантов. Он погладил его, затем, положив сокровище перед собой, одной рукой пододвинул мощную лампу, стоявшую на углу его рабочего стола, и зажег ее, а другой поднес к глазу лупу ювелира.

Ярко освещенный браслет начал искриться огоньками, отбрасывающими голубые и зеленые лучи во все углы комнаты. Казалось, миниатюрный вулкан ожил вдруг посреди крохотной лужайки. Несколько долгих минут князь созерцал драгоценный браслет, глядя на него глазами влюбленного. Он покрутил украшение, чтобы понаблюдать, как играют на свету камни, затем, оторвавшись наконец от этого занятия, положил браслет на бархатную подушечку, погасил лампу и вздохнул:

– Настоящая роскошь, сэр Эндрю, но вы должны были знать, что моя мать не примет его.

Лорд Килренен пожал плечами, и ему стоило большого труда разместить свой монокль под зарослями надбровной дуги.

– Естественно, я это знал, и она не преминула поступить именно так. Но на сей раз я попытался уговорить ее: ведь могло быть так, что только эта единственная драгоценность из всех, подаренных султаном Шах-Джаханом своей любимой супруге Мумтаз-Махал, не была погребена вместе с ней под мраморными сводами Тадж-Махала. И, конечно, это символ любви. Но, предлагая его вашей матери, я подчеркнул, что, приняв мой подарок, она ни в коем случае не связывает себя обязательством стать графиней Килренен. Я случайно узнал, что ей пришлось расстаться со своими собственными драгоценностями, и просто хотел порадовать ее, увидеть ее улыбку. Мне было даровано больше: княгиня рассмеялась, однако в глазах у нее стояли слезы. Я почувствовал, что тронул ее сердце, и был почти так же счастлив, как если б она приняла мой подарок. И потому, уходя, я уносил с собою крохотную искру надежды, а потом... О ее смерти я узнал, когда был на Мальте. Это известие оглушило меня. Я упрекал себя за то, что не остался с ней подольше. Затем сбежал на край света. Мне... мне кажется, что я ее очень любил...

Монокль не выдержал такого волнения и упал на жилет. Дрожащей рукой старый лорд достал из кармана носовой платок, чтобы вытереть кончик носа, разгладил свои длинные усы, после чего водрузил круглое стеклышко на место и, явив тем самым все признаки крайнего волнения, принялся изучать резьбу на потолке. Морозини улыбнулся:

– Я в этом никогда не сомневался. Она тоже, но, коль скоро вы видели мою мать незадолго до ее ухода, скажите мне, в каком она была состоянии. Вы не заметили, выглядела ли она больной?

– Никоим образом. Княгиня, пожалуй, немного нервничала, но и только.

– Могу я спросить вас, сэр Эндрю, зачем вы принесли мне этот браслет теперь?

– Хочу, чтобы вы его продали. Донна Изабелла не приняла браслета, и потому он утратил самую главную ценность: то чувство, которое я с ним связывал. Но осталась его денежная стоимость. Проклятая война нанесла удар по многим самым крепким состояниям и в то же время породила другие, порой весьма сомнительного происхождения, на мой взгляд. Если я хочу и дальше плавать куда мне вздумается, то должен принести кое-какие жертвы. Но браслет даже не жертва, поскольку я никогда не считал, что эта драгоценность принадлежит мне. Продайте ее подороже и отошлите деньги на мой банковский счет. Я вам дам адрес.

– Но все же, почему вы обратились ко мне и именно теперь? Прошло четыре года с тех пор, как умерла моя мать, и у вас не возникало желания возвращаться сюда. Почему вы не доверили свой браслет Сотби или какому-нибудь крупному парижскому ювелиру: Картье, Бушрону или кому-то еще?

За кругленьким стеклышком сверкнул голубой глаз старика:

– Мне будет приятно, если браслет какое-то время побудет здесь. И кроме того, вы, мой друг, обрели репутацию достаточно знающего эксперта, с тех пор как решили заделаться торговцем.

Саркастический оттенок сказанного не ускользнул от Морозини, и он тут же парировал:

– Неужели вы находите, что это похоже на торговую лавку? Вы меня удивляете.

И князь широким жестом указал на роскошную обстановку своего кабинета, где старинные резные панели, превращенные в книжные шкафы со стеклами, стояли по бокам незаконченной фрески Тьеполо. Выкрашенные серой краской двух тонов, они великолепно сочетались с мягким желтым цветом бархатной обивки и дорогого китайского ковра, на котором стояло мало мебели, но она была очень красива: бюро эпохи Мазарини, выполненное Анри-Шарлем Булем, и три кресла того же времени, обтянутые бархатом, а самое главное – большая конторка из позолоченного дерева, на которой лежала широко раскрытая, иллюстрированная миниатюрами книга антифонов, а доска для письма опиралась на орла с распростертыми крыльями.

Лорд Килренен непринужденно пожал плечами:

– Вы прекрасно знаете, что нет, но тем не менее вы же стали коммерсантом, хотя принадлежите к одной из двенадцати так называемых «апостольских семей», которые пришли на почти пустынный остров и в 697 году избрали первого дожа Паоло Анафесто... Вот почему это прискорбно!

Морозини ответил легким ироническим поклоном:

– Отдаю должное вашей эрудиции, сэр Эндрю, но поскольку вы так сведущи в нашей истории, то должны бы знать, что венецианцы, в том числе и представители древних родов, никогда не стыдились заниматься торговой деятельностью, потому что именно благодаря торговле, опиравшейся на оружие, Светлейшая Республика достигла такого богатства в древние времена. И хотя некоторые из моих предков командовали кораблями, эскадронами и даже время от времени были правителями города, нижний этаж этого дворца, который я приспособил под свой магазин и конторы, прежде был складом. И кроме того, у меня не было выбора, я хотел сохранить по крайней мере эти стены. А теперь, если вы считаете, что я опустился...

Он взял со своего стола футляр и решительным жестом протянул его собеседнику. Шотландец оттолкнул его руку.

– Простите меня! – прошептал он. – Я был бестактен... Наверное, потому, что хотел испытать вас. Оставьте браслет у себя и продайте его!

– Постараюсь исполнить вашу просьбу в кратчайшие сроки...

– Никакой спешки не требуется! Делайте так, как лучше, вот и все!..

– Когда я вас снова увижу?

– Может быть, никогда! Я собираюсь вернуться в Индию, затем поплыву по Тихому океану, спускаясь к Патагонии, а в моем возрасте....

Вручив лорду квитанцию и записав адрес его банка, Морозини проводил посетителя до лодки, которая должна была отвезти его на яхту. Но в тот момент, когда они прощались, старик на секунду задержал руку Альдо.

– Чуть не забыл! Продавайте кому хотите... только не моему соотечественнику! Вы поняли меня?

– Нет, но если таково ваше желание...

– Больше, чем желание, это обязательное условие. Ни за какие деньги браслет Великих Моголов не должен попасть в британский дом!..

С тех пор как князь-антиквар стал заниматься торговлей, он достаточно часто сталкивался с капризами клиентов, чтобы удивиться подобному требованию.

– Будьте спокойны! Душе Мумтаз-Махал не придется гневаться, – заверил он, в последний раз помахав на прощанье.

Вернувшись в свой рабочий кабинет, Морозини не смог противиться желанию еще раз полюбоваться на драгоценную вещь. Он опять зажег лампу и несколько минут ублажал взор и душу созерцанием драгоценных камней. Страсть, которую внушали ему прекрасные камни, – особенно если у них было историческое прошлое, – нарастала с такой же быстротой, с какой активизировалась торговля в его «лавке древностей».

Задуманное им предприятие сразу увенчалось успехом. Едва прошел слух, что дворец Морозини превращается в выставочный салон по продаже антиквариата, как сюда нахлынули толпы туристов и любопытных. В основном это были американцы. Они прибывали на забитых до отказа судах и высаживались в Европе, где их пока еще плохо знали. Американцы набивали чемоданы, загружали до предела свои теплоходы, скупая все подряд и почти не торгуясь. «How much?» – «Почем?» – спрашивали они гнусавыми, хрипевшими, как старый фонограф, голосами и тут же расплачивались.

Морозини, например, с невероятной быстротой и за немыслимую цену продал им кое-какую мебель, гобелены и другие вещи, которыми пожертвовал, чтобы наладить дело. За три месяца он мог бы продать все, что находилось в его дворце, и, сколотив состояние, удалиться, ибо клиенты, ослепленные великолепием здания, в котором находился этот удивительный магазин и которое насчитывало несколько столетий – оно было облицовано мрамором, расписано фресками и украшено обилием гербов, – готовы были пойти на любые безумства. Хозяин по меньшей мере двадцать раз отказывался продать сами эти стены по цене, которая вполне соответствовала стоимости Дворца Дожей!

Обеспечив себя, Морозини мог теперь и сам заняться поисками редких предметов. В первую очередь его интересовали драгоценности, поскольку таково было его увлечение, но, кроме того, он надеялся отыскать след исчезнувшего сапфира.

Пока эти поиски ни к чему не привели. Однако его репутация знатока старинных драгоценных камней упрочилась, и в первую очередь благодаря фантастической удаче: в одном римском доме; подлежащем сносу, куда Морозини пришел, чтобы купить деревянные панели, он обнаружил в грубой породе, смеси гальки и затвердевшего ила, на три четверти вросший в нее грязный зеленый камень; после его очистки Морозини установил, что это был не просто огромный изумруд, но один из тех камней, которыми пользовался Нерон, наблюдая за зрелищами на арене. Находка оказалась настоящим триумфом для антиквара.

Посыпались предложения о покупке камня, но Морозини позволил себе элегантный жест и отдал драгоценность в музей Капитолия, уступив ее за символическую цену, что не пополнило его кассу, но принесло ему известность. Нельзя забывать и о том факте, что венецианская аристократия, которая откровенно игнорировала его на первых порах, поспешила вернуть ему свое расположение. С ним стали консультироваться по поводу древних камней, и теперь, в 1922 году, он уже был близок к тому, чтобы стать одним из лучших европейских экспертов по драгоценностям, хотя и продолжал покупать старинную мебель и раритеты.

Разглядывая браслет, Морозини сожалел, что не может приобрести его для себя: это украшение могло бы стать самой удивительной частью его маленькой коллекции, которую он начал недавно собирать. Но каким бы многообещающим ни казалось начало его деятельности, Морозини еще не мог позволить себе безумных трат, а покупка браслета таковой и была.

Преодолев соблазн, он поспешил запереть драгоценность в усовершенствованный тайник, оборудованный по его заказу за панелью с секретом. Незаметный тайник был намного скромнее по размерам, нежели огромный непробиваемый и нетранспортабельный средневековый сундук, где Морозини официально хранил документы и камни. В глубине души он был рад хотя бы тому, что перед тем, как продаст украшение могольской принцессы в какую-нибудь частную коллекцию, успеет еще получить наслаждение, подержав в руках это чудо и полюбовавшись им. Это утешало.

Едва панель встала на место, как его секретарша Мина постучала в дверь и вошла с письмом в руке. Он взглянул на нее и спросил:

– Что такое, Мина?

– Вам пишут из Парижа, что княгиня Гика... я хочу сказать, бывшая куртизанка Лиана де Пучи, собирается выставлять на продажу коллекцию французских гобеленов XVIII века. Вас это интересует?

Морозини рассмеялся:

– Прежде всего меня интересует тон, которым вы сообщаете мне эту новость! Вы вполне могли бы ограничиться титулом и не добавлять деталей, которые, судя по всему, вам неприятны.

– Прошу прощения, господин Морозини, но в самом деле бывают такие состояния, с источником которых мне трудно смириться. Я считаю, что очень красивые вещи, роскошь, раритеты, драгоценные украшения должны быть предназначены только приличным женщинам. Конечно, во мне в какой-то мере... говорит голландка, но я никак не могу понять, почему во Франции, Италии и многих других странах лучшие украшения носят распутные женщины.

В голубых глазах Альдо промелькнуло лукавство:

– Что? Разве в стране тюльпанов нет ни одной кокотки высокого полета? Ни одной первоклассной «цветочницы», увешанной жемчугами и укутанной в соболя, ведь в вашей стране ювелиры произрастают, как фиалки весной? Синьорина ван Зельден, вы меня удивляете.

– Если и так, я не хочу знать об этом, – с достоинством ответила девушка. – Что ответить по поводу гобеленов?

– Откажитесь. У нас их уже немало, да и места они много занимают. Не считая того, что моль просто обожает их.

– Хорошо. Я отвечу примерно так, как вы говорите.

– Кстати, от кого письмо?

Секретарша поправила очки, чтобы получше разобрать почерк:

– Мадам де... Габриак, кажется. Она, кстати, спрашивает, не собираетесь ли вы в ближайшее время в Париж.

В памяти князя-антиквара всплыло хорошенькое личико с немного искривленными зубами, но очаровательными ямочками. С тех пор как он занялся делами, количество женщин, считавших своим долгом информировать его о выгодных сделках, росло лестными для Морозини темпами. Он протянул руку:

– Дайте мне это письмо! Я отвечу сам.

– Как вам будет угодно.

Секретарша собралась уходить. Он задержал ее:

–Мина!

– Слушаю вас, господин Морозини.

– Я хочу задать один вопрос: сколько вам лет?

За стеклами очков в черепаховой оправе слегка приподнялись брови:

– Двадцать два года. Я думала, что вы это знаете.

– И уже год вы работаете у меня, если не ошибаюсь?

– Именно так. У вас есть ко мне какие-то претензии?

– Никаких. Вы – само совершенство... или, скорее, могли бы им стать, если бы согласились одеваться не так строго. Признаться, я не понимаю вас: такая молодая, живете в Венеции, где женщины кокетливы, а носите одежду английской учительницы. Неужели вы не хотите хоть немного приукрасить себя?

– Не думаю, что нашим клиентам понравится секретарша с манерами ветреницы...

– Зачем такие крайности? Но мне кажется, что чуть меньше строгости...

Он окинул взглядом тонкую и высокую фигуру Мины: тяжелые ботинки на низком каблуке из коричневой кожи, костюм соответствующего цвета, юбка которого доходила до щиколоток, удлиненный жакет с клиньями за спиной, по форме напоминающий пакет с жареной картошкой. Единственной деталью, оживляющей этот наряд, была кофта из белого пике с закрытым воротом. Что же касается лица – тонкие черты, светлая кожа, изящный нос, негусто усыпанный веснушками, – то его наполовину скрывали большие, блестящие на американский манер стекла очков, под которыми невозможно было разглядеть цвет ее глаз. Морозини успел только заметить, что они были темными, довольно большими и даже выразительными. И, конечно, никакого намека на косметику! Волосы Мины, роскошного рыжего оттенка, были гладко зачесаны, заплетены в косу и уложены в большой тяжелый пучок у шеи так, что ни один волосок ниоткуда не торчал. Короче, Мина ван Зельден могла бы быть вполне хорошенькой, если бы подавала себя иначе, но в таком виде она больше была похожа на строгую гувернантку, нежели на секретаршу князя-коммерсанта, столь же элегантного, сколь соблазнительного. Бесспорно, она добивалась большого успеха, работая с англосаксонской клиентурой, поскольку своим видом придавала некую солидность этому дворцу, дышавшему некоторой фривольностью; она внушала доверие.

Мина нисколько не обиделась на замечание хозяина, удовлетворившись возражением, что секретарше необязательно быть красивой, к тому же он, Морозини,нанимал ее не по этому признаку. И точка.

Однако появление Мины в доме Морозини произошло при довольно оригинальных и даже пикантных обстоятельствах. Выходя из церкви Сан-Дзаниполо, где проходила свадебная церемония, князь отступил назад, чтобы полюбоваться свадебным кортежем, и нечаянно толкнул кого-то, после чего услышал громкий крик. Обернувшись, он лишь успел заметить ноги какой-то женщины, опрокинутой им в канал деи Мендиканти, – это была Мина, которая одновременно с Морозини попятилась, чтобы рассмотреть мощную конную статую кондотьера Коллеоне, стоявшую у входа в церковь. Девушка упала в грязную воду канала.

Глубоко огорченный, Морозини поспешил к ней на помощь, подозвав Дзиана с гондолой, который ждал его неподалеку. Потерпевшую вытащили из воды, положили на дно лодки, и Альдо привез ее во дворец, где Чечина со знанием дела и свойственным ей усердием занялась девушкой. Ей удалось разговорить Мину и даже добиться откровенных признаний: юная голландка заливалась горючими слезами, оплакивая потерю сумочки, погрузившейся на дно канала вместе со всеми ее деньгами. Только паспорт, лежавший в чемодане, оставленном в маленьком женском пансионе, где Мина сняла комнату, избежал катастрофы.

Однако не существовало тревог и бед, с которыми не могла бы справиться толстая кухарка; искупавшаяся в канале девушка, наевшись миндального пирога и выпив кофе, стала воспринимать гостеприимную Чечину почти как мать. Та со своей стороны, растроганная жалким видом девушки и ее безупречным итальянским, решила взять в свои руки защиту ее интересов. Она отправилась к Альдо, чтобы выяснить у него, что можно сделать, чтобы помочь бедняжке...

К счастью, Морозини мог сделать многое. Он только что расстался со своей секретаршей, синьорой Раска, которая была склонна путать свои функции с обязанностями хранителя музея и ежедневно приводила во дворец своих многочисленных родственников, друзей и знакомых, чтобы они могли полюбоваться красивыми вещами, которыми торговал ее хозяин. Родственные чувства секретарши простирались так далеко, что она закрывала глаза, когда тот или другой из посетителей решал унести с собой на память какой-нибудь скромный сувенир. Поэтому, поговорив несколько минут с оправившейся от шока девушкой, князь понял, что склонен разделить точку зрения Чечины: помимо родного голландского Мина говорила на четырех языках. Что же касается ее познаний в сфере искусства, они были вполне приличными.

Решив, что их словесную дуэль пора заканчивать, Морозини оставил последнее слово за девушкой. Достав часы, он отметил, что время близится к полудню, взял с комода свои перчатки и шляпу, открыл дверь кабинета Мины и напомнил ей, что обедает с клиентом.

Его ждала пришвартованная у крыльца новехонькая моторка – красное дерево и сияющая медь! – она выглядела великолепно, хотя и достаточно непривычно.

Это была одна из первых моторных лодок, плававших по Лагуне. Альдо испытывал поистине детское наслаждение, управляя этой красивой игрушкой, почти такой же благородной, как и гондола, и подписанной мастером – Рива. Это укрепляло Морозини во мнении, что нужно идти в ногу со временем...

Он завел мотор и потихоньку отплыл от причала. Лодка прочертила на поверхности канала безупречную кривую, оставляя позади волну с тонким гребнем пены, затем направилась прямо к собору Святого Марка.

В этот апрельский день было свежо, пахло водорослями. Князь-антиквар вдохнул полной грудью морской ветерок, дующий со стороны Лидо, и завел мотор на полную мощность. В портовом бассейне на уровне церкви Сан-Джорджо Маджоре военный корабль, ощетинившийся серыми пушками, выставил десант моряков в белоснежной форме на расстоянии нескольких кабельтовых от «Роберта Брюса». Черная яхта лорда Килренена готовилась к отплытию.

Морозини помахал ему рукой и направил лодку к герцогскому дворцу, который в лучах переменчивого солнца был похож на огромную розовую вышивку, отороченную белым кружевом. Радуясь, сам не зная почему, Альдо закрепил свою лодку, прыгнул на причал, не забыв поправить узел галстука, сердечно поздоровался с прокурором Спинелли, разговаривавшим с каким-то человеком у колонны церкви Сан-Теодоро, улыбнулся хорошенькой женщине в платье небесно-голубого цвета и пошел через Пьяццетту.

Тучи белых голубей кружили над площадью, прежде чем сесть на блестящий после недавнего дождя мрамор, и Альдо позволил себе остановиться на секунду, чтобы посмотреть на голубей. Он любил полуденное время, когда в центре города все приходило в движение. В этот час перед собором Святого Марка, его золотыми куполами и бронзовыми конями Венеция принимала в своей «большой гостиной» на плитах, разукрашенных белым орнаментом, иностранных гостей и верных поклонников, кружащихся в непрерывном карнавале, что ежедневно возрождался в полдень и на закате солнца. В эти часы кафе на площади заполняли шумные посетители, замолкавшие ненадолго, когда большой колокол, установленный на башне часов, под ударами молотков двух бронзовых мавров начинал бить, отсчитывая время на светящихся часах Венеции.

Морозини прекрасно знал, что его окликнут раз пять или шесть, когда он будет проходить мимо знаменитого ресторана «Флориан», но он не намерен был останавливаться, потому что договорился пообедать с одним венгерским клиентом в «Пильзене» и не любил приходить вторым, если приглашал кого-то.

И тут он выругался про себя, ибо сегодня судьба явно не благоволила ему и все шло к тому, что он опоздает: под застывшими взглядами зевак к нему направлялось необыкновенное видение. Та женщина, что приближалась к Морозини, была последней догарессой^[14], некоронованной королевой Венеции и бесспорно ее единственной в своем роде чародейкой – навстречу ему медленно, как привидение, плыла маркиза Казати, она была величественна, донельзя театральна и бледна как смерть в своей бархатной мантии пурпурного цвета. Перед ней вышагивал паж в костюме того же цвета, который держал на поводке, прикрепленном к золотому ошейнику, усыпанному рубинами, черную пантеру, слишком апатичную, чтобы заподозрить, что ее накачали наркотиками. На некотором расстоянии от маркизы с видом жертвы шла какая – то женщина.

При встрече с Луизой Казати надо было быть готовым к тому, что цвет ее волос изменился с тех пор, как вы ее видели в последний раз. Казалось, все оттенки радуги были в распоряжении их владелицы, и в этот день из-под шляпки с перьями огненного цвета выбивались ослепительно рыжие волосы. Очень высокая, с мертвенно-бледным лицом, на котором прежде всего выделялись огромные черные глаза, увеличенные еще больше с помощью макияжа, и ртом, напоминающим свежую рану, Казати шла вперед походкой королевы, прижимая к груди охапку черных ирисов. При виде ее люди застывали, словно столкнувшись с маской Медузы или даже Смерти – а маркиза не отказывала себе в удовольствии время от времени воскрешать какие-нибудь мрачные ритуалы и изображать что-нибудь устрашающее, – но она почти не обращала внимания на произведенное впечатление. Заулыбавшись вдруг, она подошла к Морозини, который уже склонился перед ней, протянула ему царственную руку, отягощенную кольцом, которое могло бы подойти даже для церемонии восшествия на папский престол, затем, нацелив на Морозини свой монокль, усыпанный бриллиантами, воскликнула голосом, напоминающим звучание виолончели:

– Дорогой Альдо! Как я рада видеть вас, несмотря на то что мое приглашение прийти ко мне на бал сегодня вечером осталось без ответа. Думаю, здесь нет вашей вины: пригласительные билеты были разосланы совершенно не так, как следовало... Но вам-то это ни к чему, я, разумеется, рассчитываю на вас...

Она его почти не спрашивала. Казати редко задавала вопросы и, как правило, не дожидалась ответов. Она жила на Большом канале во дворце из мрамора, порфира и лазурита, которому грозило разрушение, но он был романтично задрапирован плющом и глициниями. Это была Каза Дарио, где маркиза оборудовала грандиозные гостиные. Она жила там среди дорогих вещей, мехов и золотой посуды, в окружении огромных черных слуг, которых одевала соответственно своему вкусу в костюмы восточных принцев и рабов. Праздники, что она здесь устраивала, были ошеломляющими, однако на Морозини их оригинальность не всегда производила приятное впечатление. Таким, например, был тот памятный вечер когда гостям, подплывшим на гондоле, пришлось проходить между двумя вполне живыми тиграми внушительных размеров, а далее приглашенные замечали, что статуи с факелами, расставленные вдоль лестницы, – это молодые, почти совсем обнаженные гондольеры, выкрашенные золотой краской, от чего один из них умер той же ночью.

Эта трагедия лишь усилила зловещую окраску легенды о Казати, распространявшейся все шире с тех пор, как для танцев двухсот своих гостей она арендовала всю Пьяццетту и доступ туда простым смертным был закрыт. Казати велела окружить площадь кордоном слуг в ярко-красных набедренных повязках, связанных друг с другом золотистыми цепями. Разумеется, не было такой эксцентрической выходки, которую немедленно не приписали бы ей. Ходили даже слухи, что в своем французском имении Везине, точнее, в очаровательном Розовом дворце, который она купила у Робера де Монтескье, Казати разводила змей. Что, кстати, было истинной правдой.

Морозини, не слишком жаждавший присутствовать на этом балу, ответил, что он занят. Чернильного цвета брови тут же подскочили вверх.

– Неужели вы настолько увлеклись торговлей, что забыли: от мгновения вечности, которое можно пережить у меня, не отказываются?

– Нет, конечно, – пробормотал Морозини, которого начинали раздражать напоминания об этикете. – Но, увы, магазин предъявляет свои требования. Поэтому я уезжаю сегодня вечером в Женеву, где собираюсь заключить крупную сделку, и потому заслуживаю прощения.

– Ничего подобного! Достаточно позвонить по телефону и сказать, что вы подхватили грипп. Швейцарцы страшно боятся заразы, и уехать можно будет позже. Ну, пожалуйста, не заставляйте больше просить вас!.. Особенно если вы хотите узнать новости о женщине, которую очень любили.

В сердце у Альдо что-то дрогнуло.

– Я любил разных...

– Но эту больше, чем других. Во всяком случае, вся Венеция так считала...

Озадаченный Морозини не знал, что отвечать. И только подруга маркизы, разыгрывающая из себя «жертву», избавила его от затруднения, выступив вперед и заявив с легким нетерпением:

– Не пора ли, Луиза, представить меня этому господину? Я не люблю, когда обо мне забывают...

– Это и в самом деле непростительно, мадам, – заметил Альдо с улыбкой. – Я – князь Морозини и прошу извинить меня, поскольку ваш покорный слуга оказался таким же невнимательным, как наша общая подруга, и мало того – слепым...

Дама была восхитительна. Секрет ее красоты не имел отношения ни к радужной световой игре Адриатики, ни к элегантной одежде, ни к умелому легкому макияжу. Хрупкая блондинка была в шелковом костюме великолепного покроя, который и сравнить было нельзя с тем мешком, что висел на Мине ван Зельден. Ее голос, несмотря на выраженное недовольство, звучал мягко и мелодично. А светло-серые глаза были так прозрачны, что казались бездонными, – необыкновенно милое создание!..

– Ну вот, – неожиданно весело заговорила маркиза, – меня поставили на место! Не спорю, я действительно забываю порой об остальных, выходя на авансцену. Простите меня, дорогая, и, поскольку господин Морозини представился сам, позвольте теперь назвать ваше имя. Альдо, перед вами Мэри Сент-Элбенс, приехавшая к нам исключительно ради того, чтобы потанцевать на моем балу. Это еще одна причина, по которой вам необходимо посетить его. А теперь нам пора возвращаться!

И, не дожидаясь ответа, лишь помахав по-дружески на прощанье, Казати направилась к гондоле с серебряным носом, что ожидала ее. Прекрасная англичанка обернулась, чтобы подарить улыбку человеку, которого они покидали. Альдо, кстати, был немало растерян, не зная, какое принять решение. Судя по тому волнению, которое охватило его, когда он услышал о возможности узнать наконец что-то о Дианоре, Морозини в очередной раз вынужден был признать, что не излечился от своей любви. Хватит ли у него душевных сил не подчиниться приказанию Луизы? Его ждал очень важный клиент. Кроме того, гордость восставала против искушения броситься, подобно дрессированной собачонке, за протянутой приманкой.

Он, наверное, еще долго простоял бы так в оцепенении, следя рассеянным взглядом за удаляющейся красной мантией черноглазой дамы, если бы рядом не раздался вдруг насмешливый голос:

– Что же сказала тебе колдунья? Уж не предстала ли она сегодня в маске Медузы?

Определенно, было предначертано, чтобы Морозини опоздал на встречу, о которой вспомнил опять! Вздохнув слегка, он обернулся и увидел свою кузину Адриану...

– Можно подумать, что ты ее не знаешь! Она отдала мне приказание явиться на бал, который дает сегодня вечером, а у меня другие дела...

Адриана рассмеялась. Она принарядилась и, видимо, была в прекрасном настроении. В черно-белом костюме по последней моде, очаровательной белой шляпке, пронзенной черным кинжальчиком, она представляла собой совершенный образ элегантности.

– Все очень просто: не ходи туда! Маркиза способна бросить тебя на съедение своей пантере или даже в садок для живых рыб. Злые языки утверждают, что она разводит в нем мурен, следуя известной традиции римских императоров...

– С нее станется. Тем не менее кормят у нее божественно.

– У Момина тоже! Ты должен пригласить меня на обед: я очень голодна, к тому же мы давно не болтали с тобой...

– Сожалею, но я не могу. Батори, должно быть, уже ждет меня в «Пильзене»!

– Владелец... эмалей?

– Совершенно верно! Я не могу пригласить его к себе, потому что он любит только кислую капусту, и потому Чечина считает его несносным варваром. Короче, мне очень жаль, что я занят. Но ты просто великолепна!

Она засмеялась, покружившись, как манекенщица.

– Не правда ли, невероятно, на что способно волшебство парижского модельера! Посмотри, на мне одно из последних творений Мадлен Вьонне... и часть денег за Лонги, которого ты так выгодно продал для меня. И не говори, что это безрассудство: если я хочу вновь выйти замуж, нужно следить за своей внешностью... Кстати, если ты действительно опаздываешь, то пойдем! Я провожу тебя прямо до «Пильзена»...

Парочка уже подходила к знаменитой таверне, открывшейся в Венеции очень давно, во времена австрийской оккупации, и с тех пор привлекающей широкий контингент любителей колбасных изделий, изготовленных по национальному рецепту, как вдруг появилась Мина. Раскрасневшаяся, запыхавшаяся и растрепанная, она забыла даже надеть шляпу и выглядела очень взволнованной.

– Слава Богу, господин Морозини, что вы еще не сели за стол, – воскликнула она.

– О, да это же заговор! Похоже, весь мир объединился, чтобы помешать мне пообедать здесь! Что с вами, Мина? Надеюсь, ничего страшного не произошло, – добавил он уже серьезным тоном.

– Не думаю, но получена телеграмма, она из Варшавы... Мне показалось, что следует вас предупредить как можно скорее. Если вы захотите явиться на эту встречу, вам надо успеть на парижский поезд во второй половине дня, чтобы не опоздать на Северный экспресс, который отправляется завтра вечером, а я должна зарезервировать для вас место...

Мина достала из кармана голубой листок и подала его Морозини в развернутом виде. Ничего не ответив, Морозини пробежал глазами телеграмму, оказавшуюся очень лаконичной:

«Если вы заинтересованы в исключительной сделке, буду счастлив встретить вас в Варшаве 22-го числа. Приходите к восьми часам вечера в таверну Фукье. С глубоким уважением. Симон Аронов».

– Кто это? – спросила Адриана, с бесцеремонностью близкого человека позволившая себе прочесть телеграмму через плечо кузена.

Морозини был настолько удивлен, что даже не услышал вопроса и не ответил. Он погрузился в размышления, но, поскольку графиня повторила свой вопрос, он очнулся, сложил листок, спрятал его в карман и улыбнулся с явным облегчением.

– Польский клиент. Кстати, довольно выгодный! Мина права, мне лучше вернуться домой.

– Но... как же твой венгр?

– О, я о нем чуть не забыл!

На какое-то мгновение Альдо задумался, затем сказал решительно:

– Послушай, поскольку ты уже здесь и голодна, ты можешь оказать мне большую услугу, пообедав вместо меня с Батори. Предупреди метрдотеля Скапини, что вы – мои гости...

– Что мы... но что я скажу этому человеку?

– Ну... например, что мне пришлось отлучиться, и я попросил тебя составить ему компанию. Батори не удивится, потому что уже знает тебя, и, поверь мне, он будет очень доволен, поскольку любит красивых женщин по меньшей мере так же, как эмали ХII века; Батори – настоящий зверь, и если случайно влюбится в тебя, то это станет величайшей удачей в твоей жизни. Он вдовец и знатнее нас обоих, вместе взятых, поскольку в его жилах течет королевская кровь, к тому же он владеет несметными богатствами и такими обширными землями, что над ними почти никогда не заходит солнце.

– Возможно, но в последний раз, когда я видела его, от него пахло лошадью.

– Естественно! Как все высокородные венгры, он – наполовину человек, наполовину лошадь. У него великолепные конюшни, и он гарцует как бог. Одно компенсирует другое.

– Как ты красноречив! Но меня не соблазняет ни пушта, ни перспектива провести всю свою жизнь на крупе кентавра. И кроме того...

– Адриана, ты заставляешь меня терять время! Но все-таки пообедай с ним! Что же касается эмалей, то покажешь их ему завтра. Я достану все, что надо, а тебе останется только попросить Мину принести их. И назвать цены... Сделай это для меня, я не останусь в долгу, – добавил он ласковым тоном, которым умел уговаривать в определенных случаях и редко не добивался успеха.

Через минуту Адриана Орсеоло входила в таверну «Пильзен» с величественным видом, достойным Казати. Стоило ей переступить порог, как Морозини устремился назад к собору Святого Марка, таща за собой секретаршу туда, где стояла его лодка.

Телеграмма, лежавшая у него в кармане, немного встревожила Морозини, но прежде всего она пробудила в нем особую страсть охотника, учуявшего горячий след. Получить послание от довольно таинственного лица было далеко не обычным делом.

Действительно, имя Симона Аронова, хотя и неизвестное широкой публике, стало легендарным в узком и закрытом кругу посвященных, крупных коллекционеров драгоценностей. И если такие личности, как лорд Астор, Натан Гугенхейм, Пьерпон Морган или нью-йоркский ювелир Гарри Уинстон, появлялись на больших международных аукционах, то с Симоном Ароновым такого не случалось, его никто никогда не видел.

Если где-нибудь в Европе было объявлено о продаже старинных драгоценностей, в зале появлялся незаметный маленький человечек с козлиной бородкой, в круглой шляпе и занимал одно из мест. Он, не раскрывая рта, ограничивался незаметными жестами в адрес оценщика, который, совершенно очевидно, был преисполнен почтения к нему, и маленький человек очень часто уносил с собой вещи, заставляющие рыдать от злости хранителей музеев.

В конце концов дознались, что его зовут Элия Амсхель и что он – доверенное лицо некоего Симoнa Аронова, постоянное отсутствие которого он охотно объяснял физическим недугом последнего, но закрывался, как раковина, если ему задавали другие вопросы, начиная с места пребывания его патрона. Единственными известными адpecaми этого еврея, который должен был быть необыкновенно богат, стали адреса швейцарских банков, защищавших его интересы. Что же касается господина Амсхеля, то он покупал, реже – перепродавал драгоценности и, оставаясь молчаливым, незаметным и любезным, исчезал, но при выходе из зала продажи его поджидала четверка мускулистых телохранителей азиатского типа, весьма грозных на вид и совершенно не вызывающих желания приближаться к ним.

Таинственная личность Симона Аронова, естественно, вызывала любопытство, но закрытый мир коллекционеров придерживался своих законов, нарушать которые было опасно, и самым главным из них считался закон молчания.

По пути к дому Морозини краем глаза наблюдал за своей секретаршей. Ничего уже не осталось от необычного возбуждения, в которое ее повергла телеграмма. Вновь безупречно причесанная, Мина очень прямо восседала на корме лодки, скрестив руки на коленях и рассеянно глядя на знакомый пейзаж. Вспышка эмоций, которую вызвало странное послание, утихла, как легкий ветерок на поверхности озера.

– Скажите мне, Мина, – спросил вдруг Морозини, – что вам известно о Симоне Аронове?

– Не понимаю вас, патрон.

– Однако это очень просто. Как вы узнали, что телеграмма, подписанная этим именем, будет иметь для меня такое значение, что заставит перевернуть весь распорядок дня и вынудит помчаться на другой конец Европы?

– Но... это имя пользуется большой известностью среди коллекционеров.

– Верно, однако я не помню, чтобы говорил о нем до настоящего момента.

– Вам изменяет память, господин Морозини. Я, кажется, припоминаю, что речь о нем зашла в связи с коллекцией черного жемчуга французской певицы мадемуазель Габи Делис, которая скончалась незадолго до этого. И, кроме того, вы прекрасно знаете, что я какое-то время работала у амстердамского ювелира. Если вы считаете, что я напрасно вас побеспокоила, – добавила она обиженным тоном, – прошу меня извинить и...

– Ну, не говорите глупостей! Ни за что на свете я не хотел бы пропустить эту встречу...

Действительно, ни за что на свете! Взгляд Альдо ненадолго задержался на сине-зеленой мозаике дворца Дарио, пленительном и вычурном, обвитом плющом и олеандрами, прикрывающими вход.

Гондола с серебряным носом была пришвартована к одному из столбов в черную и белую полоску. Отказавшись от предложения Казати, Морозини, возможно, упускал единственный шанс встретиться вновь с Дианорой, к тому же рисковал приобрести врага в лице Луизы. Тем не менее даже такая цена не могла заставить его отказаться от поездки в Польшу. Трусливо ухватившись за эту поездку, он испытывал некоторое облегчение, уговаривая себя в том, что судьба хранит его от серьезной опасности, и, будучи суеверным, как всякий истинный венецианец, готов был усматривать в помятой бумажке, лежащей в кармане, перст судьбы. Через несколько часов он сядет в поезд и забудет даже имя Казати.

– Кстати, Мина, почему вы отправляете меня в Париж и предлагаете добираться Северным экспрессом? Не проще ли было купить билет на поезд Триест – Вена, а затем пересесть на другой: Вена – Варшава?

Взгляд секретарши, брошенный сквозь стекла очков на хозяина, был полон осуждения:

– Я не знала, что вы предпочитаете вагоны для скота! В Северном экспрессе идеальный комфорт, как я слышала, и, кроме того, он доставит вас в Варшаву на сутки раньше венского поезда, который отправляется только в четверг!

Морозини рассмеялся:

– Подумать только, вы всегда оказываетесь правы! В очередной раз я вынужден признать свое поражение. Что бы я делал без вас!..

Вернувшись домой, Морозини написал маркизе Казати письмо с извинениями. Затем отобрал в одной из гостиных небольшую подставку для факела старинной работы, представляющую собой черного раба в позолоченной набедренной повязке, и позвал Мину.

– Распорядитесь, чтобы это письмо и безделушку отнесли донне Луизе Казати сразу после того, как я уеду, но не раньше, – объяснил он.

Девушка критическим взглядом осмотрела подарок:

– Разве двух-трех дюжин роз было бы недостаточно?

– Она расставляет в своем доме до сотни роз в день. Такой подарок был бы равнозначен пучку спаржи или нескольким котлетам. Это больше подойдет...

Мина пробормотала что-то относительно пристрастий вышепоименованной дамы к черным рабам, что очень развеселило Альдо:

– Неужели и вы не можете удержаться от сплетен, Мина? Я бы с удовольствием обсудил с вами вкусы нашей общей знакомой, но у меня нет времени, поезд отходит через три часа, а дел еще немало...

Сказав это, Альдо отправился к Дзаккарии, который уже складывал его чемодан, и по пути размышлял о том, какой может быть варшавская погода в апреле месяце. Неизвестно почему, но Морозини был убежден, что он на пороге захватывающего приключения.

Затем он опять спустился, чтобы приготовить эмали для графа Батори и разобрать кое-какие бумаги; в этот момент до него донесся голос Мины, которая с кем-то разговаривала. Было совершенно очевидно, его секретарша разыгрывала одну из любимейших своих ролей – роль сторожевой собаки.

– Это невозможно, миледи, князь не примет вас сейчас. Он готовится к отъезду и очень занят, но если я могу вам чем-нибудь помочь...

– Нет. Я хочу видеть только его самого, и это чрезвычайно важно. Пожалуйста, скажите ему, что мне нужно всего несколько минут!..

Обладая хорошим слухом, Альдо сразу узнал этот мягкий певучий тембр голоса: красавица леди Сент-Элбенс, которую он обнаружил «в фарватере» Казати! Заинтригованный этим неожиданным визитом, Морозини посмотрел на часы и, решив, что может уделить гостье четверть часа, пошел туда, где разговаривали женщины.

– Благодарю вас, Мина, за заботу, пожалуй, я смогу побеседовать с этой дамой. Но разговор будет очень кратким!.. Разрешите проводить вас в мой кабинет, леди Сент-Элбенс?

В знак согласия она склонила голову, и Морозини подумал, что эта женщина действительно очень грациозна.

– Итак, – спросил он после того, как предложил ей сесть, – что же это за дело, не терпящее отлагательств? И разве мы не могли поговорить об этом при нашей предыдущей встрече?

– Ни в коем случае! – категорично заявила она. – Я не имею привычки обсуждать в общественном месте то, что лежит у меня на сердце...

– Охотно верю. Тогда доверьте мне то, что вас беспокоит.

– Браслет Мумтаз-Махал! Я уверена, что мой дядя недавно передал его вам, и пришла просить вас продать мне эту драгоценность.

Морозини и глазом не моргнул, хотя был удивлен.

– Могу я прежде спросить, кто такой ваш дядя? Одного этого слова все-таки маловато, чтобы понять, кого вы имеете в виду.

– Лорд Килренен, разумеется! Странно, что приходится это уточнять. Он ведь приходил к вам сегодня утром, и целью его визита не могло быть ничто иное, кроме продажи браслета.

Лицо Альдо стало вдруг строгим, он встал, давая понять, что не намерен продолжать диалог.

– Сэр Эндрю был большим другом моей матери, леди Мэри. И хочет, чтобы я продолжил традицию этой дружбы; никогда еще, останавливаясь в Венеции, он не забывал побывать у нас. Почему же эта деталь неизвестна его племяннице?

– Я родственница сэра Эндрю по линии супруга, а замужем всего один год. Должна добавить, что он меня совсем не жалует, но, поскольку этот человек сам никого не любит, мне не приходится смущаться...

– Он знает о том, что вы находитесь в Венеции?

– Я бы поостереглась сообщать ему об этом; но, узнав, что он остановился здесь перед тем, как вновь отправиться в Индию, я поехал а за ним, – добавила она, слегка улыбнувшись и обратив свои прекрасные серые глаза на собеседника. – Что же касается браслета...

– У меня нет никакого браслета, – оборвал ее Морозини, решив придерживаться распоряжений своего старого друга: драгоценность ни за какие деньги не должна быть продана его соотечественнику, а Мэри Сент-Элбенс была англичанкой. – Сэр Эндрю приходил попрощаться со мной перед дальним путешествием, которое задумал, не зная в точности, когда оно закончится.

– Это невозможно! – воскликнула молодая женщина, вставая в свою очередь. – Я уверена, что он увез браслет с собой, и готова поклясться, что он доверил его вам! О князь, прошу вас: я отдам все, что имею, за это украшение...

Она становилась все краше и краше и выглядела даже трогательной, но Альдо не позволил себе размякнуть.

– Я уже вам сказал, об этом предмете мне известно только одно: во время своего последнего приезда, более четырех лет назад, сэр Эндрю хотел подарить его моей матери, в которую был влюблен многие годы, но она отказалась принять браслет. Как он распорядился им потом...

– Браслет все еще у него, я в этом уверена, и вот сэр Эндрю уехал!..

Она действительно казалась безутешной, судорожно заламывала руки, и слезы подступали к ее прозрачным очам. Альдо не знал, что с ней делать, как вдруг леди Сент-Элбенс приблизилась к нему почти вплотную. Он уже ощущал аромат ее духов, видел совсем рядом умоляющие глаза:

– Скажите мне правду, заклинаю вас! Вы абсолютно уверены... что он не вручил его вам?

Морозини чуть не рассердился, но предпочел отделаться смехом:

– О, какая настойчивость! Наверное, эта драгоценная вещь какая-то особенная, если вы так хотите ею завладеть!

– Так оно и есть! Браслет настоящее чудо... но он хотя бы показал его вам?

– О Господи, да нет же! – небрежно бросил Морозини. – Он определенно догадывался, что у меня возникнет такое же желание приобрести его, как у вас. Знаете, что я думаю?

– У вас есть какое-то предположение?

– Да... и оно очень соответствует характеру вашего дяди: после того как ему не удалось подарить браслет той, кого он любил, сэр Эндрю решил увезти его назад в Индию. Этим и объясняется его новое путешествие. Он вернет драгоценность Мумтаз-Махал... Иными словами, продаст его там кому-нибудь.

– Вы правы, – вздохнула она. – Это было бы вполне в его духе. В этом случае мне придется принять другие меры...

– Уж не собираетесь ли вы ехать за ним в Индию?

– А почему бы и нет? Чтобы попасть туда, надо пересечь Суэцкий канал, а все суда останавливаются в Порт-Саиде.

«Честное слово, она готова сесть на первый попавшийся корабль, – подумал Морозини. – Пора утихомирить ее!»

– Будьте хоть немного благоразумны, леди Мэри. Даже если вы догоните сэра Эндрю в Египте, шанс получить от него то, чего вы желаете, отнюдь не возрастет. Если только вы не сказали ему, что хотите иметь это украшение?

– О, да, я ему так и сказала! А сэр Эндрю ответил, что браслет не может быть продан или подарен и что он оставит его у себя.

– Вот видите!.. Уж не думаете ли вы, что он будет более податлив в тени пальм, нежели на берегу Темзы? Нужно все же смириться, утешая себя тем, что на Земле есть немало других драгоценностей, которыми может порадовать себя богатая женщина. И, в конце концов, почему бы не заказать какому-нибудь ювелиру копию браслета по рисунку?

– Копия не представляет для меня никакого интереса! Я хочу получить настоящий браслет... потому что это был залог любви.

Альдо уже начинал осознавать, что их разговор слишком затянулся, и в этот момент Мина, подумавшая, вероятно, то же самое, тихо постучала в дверь и вошла:

– Прошу прощения, князь, но не забыли ли вы, что вам пора на вокзал и что...

– О Господи, Мина, совсем из головы вылетело!.. Спасибо, что напомнили. Леди Сент-Элбенс, – произнес он, обернувшись к молодой женщине, – вынужден покинуть вас, но, если мне удастся что-то узнать, я непременно сообщу вам, только оставьте ваш адрес...

– Это было бы очень любезно с вашей стороны!..

Она как будто успокоилась, достала из сумочки карточку и протянула ему, затем, пробормотав банальные вежливые слова, в сопровождении Мины вышла наконец из кабинета Альдо.

После того как посетительница удалилась, Альдо на минуту задумался. Как жаль, что этот старый упрямец Килренен не согласился доставить удовольствие своей хорошенькой племяннице! В сущности, красивая драгоценность значительно больше подходит восхитительной женщине, нежели коллекционеру, запирающему сокровище в сейф. И поскольку у Альдо было доброе сердце, он написал короткое письмо сэру Эндрю, в котором спрашивал его, не пересмотрит ли он свое решение в пользу племянницы. Мина должна будет позаботиться о том, чтобы это послание было доставлено на борт «Роберта Брюса», когда он остановится в Порт-Саиде. Во всяком случае, продавать это маленькое сокровище Альдо не торопился и перед тем, как подняться в свою комнату, чтобы переодеться в дорогу, улучил минутку и зашел полюбоваться им напоследок; затем Морозини сел в лодку к Дзиану, который управлял ею так же ловко, как гондолой.

Вскоре он уже направлялся во Францию.

Глава 2. Встреча

Погода стояла ужасная. Когда Альдо Морозини вышел из здания вокзала в Варшаве, с неба, затянутого тучами, сыпал мелкий, холодный дождь со снегом. Неказистый фиакр по шумной Маршалковской, исполосованной световой рекламой, довез его до гостиницы «Европейская», расположенной в одном из трех-четырех местных дворцов. Номер для него был заказан, и Морозини, которому были оказаны самые изысканные знаки внимания, удостоился огромной комнаты с помпезной обстановкой и роскошной ванной комнатой; однако отопление было значительно скромнее убранства номера, и Альдо с сожалением вспомнил об узком купе в спальном вагоне Северного экспресса, отделанном красным деревом и с ковром на полу. Варшава еще не успела вновь обрести ту утонченную элегантность и комфорт, которыми отличалась до войны.

Хотя Морозини умирал от голода, он все же не стал спускаться в ресторан. Поскольку в этой стране обедали между двумя и четырьмя часами, а ужин никогда не подавали раньше девяти вечера, Альдо решил, что у него в запасе есть необходимое время для встречи с Ароновым, и потому ограничился водкой и кое-какой закуской из копченой рыбы, заказав их в номер.

Согревшись и подкрепившись слегка, он надел шубу, водрузил на голову меховую шапку, которой снабдил его предусмотрительный Дзаккария, и вышел из гостиницы, предварительно попросив уточнить ему дорогу, оказавшуюся не слишком дальней. Дождь перестал, к тому же Морозини ничего так не любил, как пешие прогулки по незнакомому городу. Он считал, что это лучший способ освоиться на новом месте.

Миновав Краковское предместье, он вышел на Замковую площадь, не очень гармоничный ансамбль которой подавлял массивный замок – королевский дворец с заросшими зеленью башнями. Альдо, не задерживаясь, с интересом взглянул на него, пообещав себе осмотреть дворец позже, и пошел по тихой слабо освещенной улице, которая вывела его к Рынку, большой площади, где испокон веков билось сердце Варшавы. Именно здесь до 1764 года польские короли, одетые в специальные костюмы для коронации, принимали золотые ключи от города и затем посвящали в рыцари воинов своей Золотой гвардии.

Площадь, где до сих пор располагался рынок, выглядела благородно и красиво. Ее высокие дома времен Ренессанса, с обитыми железом ставнями и высокими косыми крышами, при всем своем удивительном изяществе хранили кое-где следы минувших эпох. Hекoтopыe из этих жилищ польских вельмож когда-то были раскрашены, о чем свидетельствовали цветовые пятна на стенах.

Таверна Фукье, где была назначена встреча, находилась в одном из наиболее интересных домов, но вход, поскольку не было вывески, найти было трудно, и Морозини пришлось наводить справки, прежде чем он выяснил, что нужное ему заведение расположено под номером 27. Это здание не просто почиталось в городе, оно пользовалось особой славой. Могущественные аугсбургские банкиры Фуггеры, соперники Медичи, которые заполонили Европу своими богатствами и одалживали деньги многим монархам, начиная с Императора, обосновались здесь в ХVI веке и стали торговать вином; их потомки, изменив имя и назвавшись Фукье, до сих пор занимались тем же. Их глубокие подвалы, уходящие на три этажа под землю, пожалуй, были лучшими в стране и к тому же имели историческое прошлое: с 1830 по 1863 год здесь происходили тайные собрания повстанцев.

Все это Альдо узнал совсем недавно и потому с некоторым почтением переступил порог вестибюля, под сводом которого висела модель фрегата. На одной из стен голова оленя слегка косилась на черного ангела, который, сидя на колонне, держал крест. Пройдя дальше, Альдо оказался в зале, предназначенном для дегустации вин. Здесь стояла мебель из тяжелого дуба, который со временем приобретает именно такой красивый темный цвет с блестящим отливом. Деревянные панели были украшены старинными гравюрами.

Если не считать этого убранства, во всем остальном залы таверны были похожи на помещения многих других кафе. За столиками сидели мужчины и, беседуя и покуривая, потягивали вино разных марок. Оглядев зал, Морозини сел за столик и заказал бутылку токая. Ему принесли сильно запыленную бутылку с этикеткой, хранящей старинную надпись времен Фуггеров: «Hungariæ natum, Poloniæ educatum»^[15].

Прежде чем вдохнуть аромат вина и смочить им губы, князь с минуту любовался цветом напитка. И попробовал его только после того, как молча произнес тост за души тех, кто приходил в таверну и пил здесь до него: за послов Людовика XIV или короля Персии, генералов Екатерины Великой, маршалов Наполеона, не считая Петра Первого, который тоже мог побывать здесь, а также почти за всех знаменитостей Польши и прежде всего за героев-партизан, которые пытались сбросить русское иго.

Вино было великолепным, и Морозини получал большое удовольствие, потягивая его и наблюдая за хорошенькой официанткой-блондинкой, за движениями ее гибкой фигурки под разноцветными лентами национального костюма. Приятная эйфория начинала разливаться по всему его телу, как вдруг хорошо знакомый силуэт маленького господина Амсхеля в неизменной круглой шляпе обозначился в проеме двери.

Быстрым взглядом он тут же отыскал венецианца и торопливым шагом засеменил к нему. Славившийся своими безупречными манерами, он улыбался так, будто встретил друга.

– Я не опоздал? – спросил он по-французски, но безо всякого акцента.

– Нисколько. Я пришел раньше, наверное, потому, что очень торопился на эту встречу. К тому же я не знаю Варшавы.

– Никогда здесь не были? Вы меня удивляете! Итальянцы всегда ценили наш город, особенно архитекторы! Те, например, что строили здания на Рыночной площади. Они всегда чувствовали себя здесь как дома. Что же касается вас, князь, то благодаря родственным связям многие двери в Польше должны были бы открыться перед представителем рода Морозини. До войны высшая европейская знать не признавала границ...

– Это правда. В Польше живут мои дальние родственники, и у моего отца было здесь много друзей. Он часто приезжал на охоту в Татры, но, может быть, нынешний мой приезд – не самое удачное время для того, чтобы восстанавливать старые связи? Если судить по тому немногому, что мне известно о человеке, который прислал вас... и имея в виду эту странную встречу в таверне, соблюдение тайны, кажется, обязательное для меня условие.

– Без всякого сомнения, и я благодарен вам, что вы это поняли. Надеюсь, путешествие было приятным?

– Вполне удовлетворительным, несмотря на то что времени у меня было в обрез и я даже не смог послать вам ответ, поскольку в телеграмме не было указано обратного адреса...

В тоне Морозини прозвучало легкое недовольство, которое не ускользнуло от внимания его собеседника, чье лицо погрустнело:

– Поверьте, мы всё это понимаем, но, когда вы узнаете, зачем были приглашены сюда, надеюсь, не будете сердиться на нас. Добавлю только, что мне было приказано в случае, если вы задержитесь, приходить сюда каждый день в один и тот же час и дожидаться вас. И так в течение месяца.

– Значит, вы были уверены, что я приеду?

– Мы на это надеялись, – чрезвычайно учтиво произнес Амсхель.

– Вы делали ставку... с полным основанием, на репутацию...

– ...моего хозяина. Это определение самое подходящее! – с серьезным видом уточнил маленький человек, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.

– И, разумеется, на любопытство, которое вызывает окружающая его таинственность. Судя по всему, он не намерен приоткрывать завесу над этой тайной, и потому здесь находитесь вы, а не он.

– Что вы такое надумали? Моя задача – отвести вас к нему, как только вы допьете свое вино...

– Позвольте мне угостить вас. Вино восхитительно...

– Почему бы и нет? – весело подхватил маленький человек, разливая токай, затем поделил на двоих сладкие пирожки и стал уписывать их с явным удовольствием. После этого, вынув шелковистую бумажную салфетку из оловянной вазочки, стоявшей в центре стола, он вытер губы, пальцы и посмотрел на свои старинные часы из черненого серебра, по форме напоминающие луковицу.

– Если мы отправимся прямо сейчас, то придем примерно в назначенный час, – сказал он. – Благодарю за приятно проведенное время.

Покинув таверну, двое мужчин углубились в полумрак Рыночной площади; сквозь тьму едва пробивался свет слабых керосиновых ламп, освещавших табачные палатки с окошечками. Следуя один за другим, они подошли к еврейскому кварталу, чрезвычайно оживленному днем, но ночью окутанному тишиной. В начале улицы с двумя башнями по бокам они повстречали худого человека с глазами, пылающими огнем, и лицом восточного типа, обрамленным рыжей бородой. Этот высокий и немного сгорбленный человек был в черном сюртуке, на голове – высокая и жесткая круглая шляпа, из-под которой свисали длинные скрученные пряди волос. Он шел мягким, как у кошки, шагом и, поздоровавшись с Элией Амсхелем, исчез так же молниеносно, как появился, оставив у Морозини странное впечатление, будто он столкнулся с символом еврейского квартала, с самим призраком Вечного жида...

Все время держась за спиной своего гида, Альдо шел по извилистой улочке, такой узкой, что она напоминала трещину, образовавшуюся между двумя скалами под невидимым небом.

Мощеная мостовая главной улицы, которую перерезали стальные трамвайные рельсы, сменилась теперь неровным покрытием из больших булыжников, поднятых, по всей видимости, со дна Вислы. Ходить по таким камням на высоких каблуках вряд ли было удобно, тем не менее здесь чередой выстроились лавки, чьи вывески зазывали, приглашая заглянуть к торговцам мебелью, ювелирам, старьевщикам и антикварам. Вывески последних разбудили в душе князя старого демона – охотника за редкими вещами. А вдруг за этими грязными ставнями скрывается какое-нибудь чудо?.

Улочка вывела их на маленькую площадь с фонтаном. Мужчины остановились. Достав ключ из кармана, Амсхель подошел к вытянутому вверх дому, поднялся на две каменные ступеньки, ведущие к низкой двери, сбоку от которой находилась неизбежная традиционная ниша, и открыл ее.

– Вот мы и пришли в мой дом, – сказал он, отступая, чтобы пропустить своего спутника в узкий вестибюль, почти полностью занятый грубойдеревянной лестницей, затем провел его в довольно уютную комнату, где между большой квадратной печью, распространяющей приятное тепло, и широким столом, заваленным бумагами и книгами, были расставлены книжные шкафы. Кресла, обитые гобеленовой тканью, манили к себе, и Морозини уже собрался сесть, но Элия Амсхель невозмутимо пересек помещение и подошел к некоему подобию чуланчика, где стояло несколько керосиновых ламп на сундуке. Маленький человек зажег одну из них, отодвинул старый ковер, за которым оказался люк, обитый железом, и открыл его. Показались ступеньки каменной лестницы, выбитой в земле.

– Я буду показывать вам дорогу, – сказал Амсхель, приподняв лампу.

– Должен ли я закрыть люк? – спросил немного удивленный этим церемониалом Морозини, но Амсхель добродушно улыбнулся ему:

– Зачем? Никто за нами не гонится.

Таинственная лестница вела прямо в подвал забитый тем, что обычно хранится в таких местах: бочками, полными и пустыми бутылками, разнообразными инструментами, необходимыми как для постоянного пользования, так и для ремонта. Элия Амсхель улыбнулся.

– У меня есть вино хороших марок, – заметил он. – На обратном пути мы сможем выбрать одну-две бутылки, чтобы восстановить ваши силы после подземного путешествия, которое вам предстоит совершить.

– Подземного путешествия? Но я вижу здесь только погреб...

– ...который ведет к другому погребу, а тот – к следующему и так далее! Почти все дома в гетто соединены между собой сетью коридоров и погребов. В течение многих веков наша безопасность зачастую зависела от этого огромного подземного логова. И, возможно, еще будет зависеть. После войны Польша избавилась от русского ига, но мы, евреи, не так свободны, как все остальное население. Сюда, пожалуйста!..

Он на что-то нажал, и большой отсек с бутылками повернулся вместе с частью стены, к которой был прикреплен, но на этот раз Амсхель закрыл проход, пропустив Морозини, старавшегося не задавать себе пока вопросы, а направить все свое внимание на странное приключение, в которое он попал.

Они долго шли по галереям и коридорам, пол которых был то кирпичным, то глинобитным, ныряли под полуобвалившийся свод, поднимались по липким ступенькам, но один коридор неизменно сменялся другим, и везде пахло плесенью и сыростью вперемешку с другими, уже человеческими, затхлыми запахами. Это было невероятное путешествие сквозь века и страдания нации, вынужденной ради выживания укрываться в мире крыс и ждать там с замиранием сердца, когда уйдут убийцы. Не отрывая взгляда от круглой шляпы маленького человека, Альдо уже начинал сомневаться, что они когда-нибудь доберутся до места. Границы еврейского квартала уже давно должны были остаться позади... если только верный слуга Аронова не повторял намеренно уже пройденный маршрут, чтобы замести следы. Отдельные детали, вырисовывавшиеся в желтом свете лампы, вдруг стали казаться Альдо удивительно знакомыми...

Морозини наклонился, чтобы дотронуться до плеча своего гида:

– Еще далеко?

– Мы почти пришли.

И действительно, через минуту мужчины с помощью ключа проникли в низкий погребок, наполовину забитый мусором. Ловко замаскированная в груде камней лестница углублялась в стенной проем и заканчивалась у кованой железной двери времен Ягеллонов, но, несмотря на древность, она открылась без малейшего скрипа после того, как Амсхель три раза потянул за веревку, висевшую в углублении. В одну секунду Морозини оказался в другом мире, перескочив через несколько веков: у входа на лестницу из четырех ступенек, покрытых темно-красным ковром и ведущих на своеобразную галерею, перед ним склонился одетый на английский манер дворецкий. Единственное его отличие от англичанина состояло в монголоидных чертах непроницаемого лица. Плечи этого человека и широкая грудь, облаченные в безупречно сшитый костюм, свидетельствовали о его устрашающей силе. Он не произнес ни слова, но по знаку Амсхеля стал подниматься по ступенькам впереди двух визитеров. Открылась другая дверь, и раздался низкий грудной, волнующий, как звук виолончели, голос:

– Входите, князь! – сказано было по-французски. – Я чрезвычайно рад вашему приезду...

Дворецкий помог Морозини снять шубу на пороге комнаты, похожей на старинную часовню с каменным сводом, перекрестные стрелки которого были украшены лепными плафонами искусной работы, но в настоящее время это помещение представляло собой просторную библиотеку: шторы из черного бархата, висевшие по бокам, были подняты, но стен практически не было видно за бесконечными полками, уставленными книгами. На большом мраморном столе с бронзовым основанием стоял великолепный семисвечник. А на полу, покрытом дорогими персидскими коврами, размещались два больших торшера эпохи Людовика XIV, освещавших мягким светом темную печь, а также установленный в нише средневековый сундук, который напоминал о том, что здесь находится древнее святилище: сложные замки и запоры делали его, пожалуй, более неприступным, чем современный сейф.

Альдо охватил все это быстрым взглядом, но тут же пристально уставился в одну точку и замер на месте: перед ним был Симон Аронов, и эта личность вполне могла приковать к себе любое, даже самое рассеянное внимание.

Пока Морозини пробирался вслед за Амсхелем по чреву еврейского квартала, в его воображении, всегда готовом опередить события, сложился живописный образ того, кто ждал его в конце пути: некий Шейлок в сюртуке и высоком цилиндре – эдакий традиционный образ еврея из средневековых повествований, обитателя какого-нибудь мрачного квартала. Вместо этого он увидел похожего на себя, современного джентльмена, способного украсить любой аристократический салон.

Ростом не ниже Морозини, но чуть крупнее, Симон Аронов держал прямо почти облысевшую, обрамленную полоской седых волос, круглую голову, венчающую фигуру в строгом элегантном костюме, сшитом, вне всякого сомнения, английским портным. Бледное обветренное лицо, какое бывает у людей, долгое время находившихся на воздухе, покрывали глубокие морщины, но блеск единственного густо-синего глаза – другой скрывался под черным кожаным наглазником – должно быть, трудно было долго выдержать.

И только когда Аронов пошел к нему навстречу, опираясь на тяжелую палку, Морозини заметил его сильную хромоту и ортопедический ботинок, стягивающий левую ногу, но протянутая рука была красива, а когда он вновь заговорил, Альдо услышал все тот же глухой бархатный голос:

– Я бесконечно благодарен вам, князь Морозини, за то, что вы согласились побывать здесь, и надеюсь, простите меня за неудобства, которые могло причинить данное путешествие в такую непогоду, а также за принятые мною многочисленные меры предосторожности, ибо я вынужден так поступать. Нельзя ли предложить вам что-нибудь, чтобы взбодриться?

– Спасибо.

– Может быть, кофе? Я пью его и в течение дня.

При слове «кофе» как по волшебству появился слуга, который принес поднос с кофейником и двумя чашками. Он поставил все это перед своим хозяином и по знаку его руки удалился. Хромой налил напиток в чашку, и божественный аромат бодряще защекотал ноздри Альдо, только что расположившегося на уникальном средневековом троне, обтянутом кожей.

– Только несколько глотков, – согласился он, но осторожность, прозвучавшая в его голосе, не ускользнула от хозяина, и тот рассмеялся.

– Хоть вы и итальянец, а значит, человек сложный в этом отношении, но можете спокойно, как мне кажется, попробовать этот «мокко», не опасаясь упасть в обморок.

Он был прав: кофе оказался превосходным. Они молча выпили его, но Аронов первым поставил на поднос пустую чашку.

– Полагаю, князь, вам не терпится узнать причину, заставившую меня прислать телеграмму и попросить вас приехать сюда?

– Встреча с вами сама по себе достаточно веская причина для моего появления здесь. Признаться, я иногда даже спрашивал себя, не миф ли вы, существуете ли вы на самом деле. Впрочем, не я один так думал. Многие из моих собратьев дорого бы дали, чтобы увидеть вас воочию.

– Это удовольствие им будет доставлено не скоро! Не думайте, однако, что, поступая так, я отдаю дань недостойной склонности к таинственности, которая гроша ломаного не стоит, или к дурного тона рекламе. Просто речь идет о моем выживании. Я – человек, который должен скрывaтьcя, если хочет сохранить шанс, позволяющий ему выполнить возложенную на него миссию.

– Почему же тогда вы открыли мне свою тайну?

– Потому что я нуждаюсь в вас – именно в вас, и ни в ком другом.

Аронов встал и, прихрамывая, подошел к стене, в которой находилась ниша. Это было еще одно из двух свободных от книг мест в этом просторном помещении, другое было занято восхитительным портретом девочки с серьезным взглядом и в кружевном воротничке – картина была написана Корнелиусом де Восом, чью кисть тут же распознал Альдо. Но в данный момент его внимание целиком было приковано к рукам хромого, которыми он надавил на один из камней. Послышался щелчок, и открылась крышка огромного сундука. Аронов достал из него старинный кожаный футляр, утративший цвет от ветхости, и протянул его своему гостю.

– Откройте! – сказал он.

Морозини подчинился и оцепенел, увидев то, что лежало на черной бархатной подушечке, позеленевшей от времени: большая и массивная пластина из золота, прямоугольник длиной в тридцать сантиметров, на котором в четыре ряда были расположены двенадцать золотых розеток со вставленными в них крупными кабошонами драгоценных камней, совершенно непохожих на привычные камни; однако четыре розетки были пусты. В остальных помещались сардоникс, топаз, темно-красный рубин, агат, аметист, берилл, малахит и бирюза – восемь камней, прекрасно подобранных по размеру и великолепно отполиpoвaнныx. Их отличие друг от друга состояло только в том, что одни были ценнее других. И, наконец, толстая золотая цепочка, прикрепленная к этому старинному украшению с двух сторон, позволяла, должно быть, носить его на шее.

Странное ювелирное изделие, несомненно, было очень древним, и время не пощадило его: золото местами покоробилось. Взвешивая украшение на руке, Морозини почувствовал, что в голове у него копошится уйма вопросов, он был уверен, что никогда не видел этой вещи и тем не менее она показалась ему знакомой. Низкий голос хозяина оторвал его от тщетных попыток пробудить память.

– Знаете ли вы, что это такое?

– Нет... Похоже... на какое-то нагрудное украшение – на пектораль...

Слово сразу все прояснило. В тот момент, когда Морозини произносил его, перед его мысленным взором предстала картина Тициана, огромное полотно, что висит в Венецианской академии изящных искусств, на котором художник изобразил Введение Девы Марии в храм. Абсолютно четко Альдо представил себе высокого старца в золотисто-зеленой одежде с золотым полумесяцем на шапочке, который встречал богоизбранного ребенка. Он опять увидел руки в благословляющем жесте, белоснежную бороду, два кончика которой ласкали точно такое же украшение.

– Пектораль Первосвященника? – прошептал Морозини, задыхаясь. – Неужели она существовала? Я полагал, что она – плод фантазии художника.

– Пектораль существовала всегда, даже после того, как чудом уцелела после разгрома Иерусалимского храма. Воинам Тита не удалось заполучить ее... Однако не скрою, вы меня удивили. Чтобы так быстро идентифицировать нашу реликвию, надо обладать обширными знаниями и глубокой культурой.

– Нет. Просто я венецианец, который любит свой город и знаком почти со всеми его сокровищами, а среди них – картины, хранящиеся в Академии. Меня только поражает, что Тициан изобразил пектораль с такой точностью. Неужели он видел ее?

– Я в этом уверен: драгоценность, должно быть, находилась тогда в еврейском квартале Венеции, где мастер любил подбирать себе натурщиц. Не исключено даже, что Первосвященник на его полотне – не кто иной, как Иуда Левий Абрабаел, тот иудей Левий, который слыл одним из интеллектуальных светил своей эпохи и, возможно, был одним из хранителей пекторали. Однако на месте отсутствующих камней волшебная кисть художника могла запечатлеть лишь воображаемые, но они были самыми драгоценными, разумеется.

– Когда они исчезли?

– Во время ограбления храма. Некий левит сумел спасти пектораль, но, к несчастью, был убит своим компаньоном, тем, кто помогал ему. Этот человек украл драгоценность, но, видимо, опасаясь проклятия, которое всегда следует за святотатством, не осмелился оставить ее у себя. Что не помешало ему извлечь из украшения редчайшие камни: сапфир, алмаз, опал и рубин, прихватив которые он отплыл в Рим, где след его затерялся. Пектораль, спрятанная под обломками, была найдена и спасена женщиной, которой удалось бежать в Египет.

Зачарованный удивительной золотой пластиной, Морозини поглаживал своими длинными пальцами один кабошон за другим и, слушая убаюкивающий голос Аронова, чувствовал, какое гипнотическое действие оказывают на него эти драгоценные камни и их история – все то, что он так любил.

– Какого они происхождения? – спросил он. – В земле Палестины нет таких камней. Собрать их было очень трудно, наверное.

– Караваны царицы Савской привезли их издалека для царя Соломона. Но давайте вернемся к цели вашего путешествия.

– Да. Прошу вас.

– Все довольно просто: я хотел бы, если мы придем к согласию, чтобы вы нашли для меня недостающие камни.

– Чтобы я... Вы шутите?

– Нисколько.

– Камни, исчезнувшие в незапамятные времена? Это несерьезно!

– Напротив, я более чем серьезен, и камни ведь не исчезли совсем. Они оставили следы, кровавые, к несчастью, но их трудно стереть. Добавлю, что обладание этими камнями не приносит счастья, как это бывает со всеми похищенными святынями. И тем не менее они мне нужны.

– У вас такая сильная тяга к несчастью?

– Мало кто из людей знает, что такое несчастье, лучше, чем я. Знаете ли вы, князь, что такое погром? А мне это хорошо известно, ибо я пережил его в Нижнем Новгороде в 1882 году. Там забили гвозди в голову моего отца, выкололи глаза матери, а меня с маленьким братом выбросили в окно. Брат умер на месте. А я – нет, мне удалось бежать, но эта нога и эта палка хранят живое воспоминание о случившемся, – добавил он, постучав палкой о протез. – Вот видите, я знаю, что такое несчастье, и потом хотел бы наконец избавить от него мой народ. Это еще одна причина, по которой мне необходимо восстановить пектораль в первоначальном виде...

– Неужели это украшение может одолеть проклятие, тяготеющее над вами девятнадцать веков?

Сказано было бестактно, и Морозини понял это, заметив высокомерную складку, обозначившуюся на губах хозяина, но он не стал исправлять ошибку, считая, что не его дело перекраивать историю. Аронов, кстати, не поставил его на место, а просто продолжил:

– Согласно преданию, Израиль обретет независимость и свои древние земли, когда пектораль Первосвященника, в которую вставлены камни, символизирующие Двенадцать Колен, опять вернется в Иерусалим. Не улыбайтесь! Я сказал – согласно преданию, а не легенде!

– Я не улыбаюсь, а если и так, то только восхищаясь красотой истории. Однако мне не совсем ясно, как может осуществиться эта мечта?

– Это произойдет, когда большинство из нас вернутся на родину, чтобы заставить весь мир признать в один прекрасный день еврейское государство.

– И вы считаете это возможным?

– Почему нет? Мы уже начали делать это. В 1862 году группа румынских евреев поселилась в Галилее, в Роска Пина и в Самарии. На следующий год поляки образовали в Ашдод Гамале, неподалеку от озера Хулек, земледельческую колонию – киббуц. Наконец, евреи из России обосновались в окрестностях Яффы, и отсюда скоро уедут несколько молодых людей, отправляющихся туда, чтобы образовать новое поселение. Этого еще мало, согласен, к тому же земля там необыкновенно твердая, она слишком давно не обрабатывалась. Придется рыть колодцы, подводить воду, а большинство этих эмигрантов – интеллектуалы. Наконец, бедуины провоцируют стычки...

– И вы думаете, что все пойдет иначе, если эта вещь вернется на родину?

– Да, при условии, если будет восстановлена полностью. Видите ли, пектораль символизирует Двенадцать Колен, единство Израиля, а польза символов состоит в том, что они пробуждают энтузиазм, укрепляют веру. Но четырех камней не хватает, и немаловажных.

– В таком случае, почему бы не попробовать заменить их? Допускаю, что трудно подобрать такие удивительные камни, но...

– Нет. Нельзя жульничать, когда имеешь дело с традициями и верованиями народа! Нужно найти подлинные камни. Любой ценой!

– И в выполнении этой миссии вы рассчитываете на меня? Я вас не понимаю, ибо не имею ничего общего с Израилем. Я – итальянец, христианин...

– И тем не менее только вы, вы один мне нужны. По двум причинам: во-первых, вам принадлежит один из камней, может быть, самый священный. Во-вторых, давным-давно было предсказание, что только последний владелец сапфира способен отыскать другие потерянные камни. Если прибавить к этому, что ваша профессия, на мой взгляд, – надежная гарантия успеха...

Вздохнув, Морозини встал. Он любил красивые истории, но не волшебные сказки и почувствовал, что разговор начал его утомлять.

– Я отношусь к вам с большой симпатией, господин Аронов, так же, как к вашей миссии, но вынужден отказаться: я не тот, кто вам нужен. Или, скорее, я больше не тот, если и допустить, что когда-то был таковым. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы меня проводили...

– Не торопитесь! Родители оставили вам в наследство звездообразный сапфир, который вот уже несколько веков принадлежит герцогам Монлор?

– Принадлежал, вот в чем ваша ошибка. В любом случае, вряд ли могла идти речь о вашем камне: сапфир, хранившийся в нашей семье, вecтгoтcкoго происхождения, он – из сокровищ короля Рецевинта...

– ...а они достались ему от другого вестгота, который в V веке получил привилегию грабить Рим в течение шести дней. Именно там он и завладел сапфиром... вместе с другими вещами! Подождите, я кое-что покажу вам.

Неровной походкой, придававшей ему трагическую величественность, Аронов снова подошел к сундуку. Когда он вернулся, в его руке сиял роскошный камень: большой сапфир прозрачно-синей воды, переливающийся звездочками и укрепленный на трех бриллиантах, образующих ложе в форме лилии, к которому крепился кулон. Бросив взгляд на драгоценность, Морозини воскликнул:

– Но... это же украшение моей матери. Как оно здесь оказалось?

– Подумайте! Если бы это было оно, я не просил бы вас продавать мне ваше сокровище. Это всего лишь копия... но точная, до мельчайшей детали. Посмотрите-ка!

В одной руке он держал сапфир, а другой протягивал сильную лупу. Затем, указав на обратной стороне камня неразличимый глазом крохотный рисунок, сказал:

– Вот звезда Соломона, и каждый из камней пекторали отмечен так же. Если вы рассмотрите свой сапфир, то без труда обнаружите этот знак.

Аронов вернулся на свое место, а Альдо продолжал крутить в руке сапфир, испытывая странное ощущение: в этом сходстве было что-то завораживающее, и только большой знаток мог понять, что это подделка.

– Почти невероятно! – прошептал он. – Как удалось создать такую совершенную копию? Сапфир, из которого был сделан кулон во времена Людовика XIV, никогда не покидал моей семьи, а моя мать не надевала его.

– Воспроизвести кулон – нехитрое искусство: существует несколько скрупулезных его описаний и даже рисунок. Что же касается изготовления камня, то этот секрет я предпочел бы не открывать. Но вы, конечно, заметили, что оправа и бриллианты – настоящие. Честно говоря, я велел изготовить все это для вас, намереваясь подарить вам кулон. Сверх цены, которую готов выплатить. Я знаю, что прошу вас о жертве, но умоляю учесть: речь идет о возрождении целой нации...

В единственном глазу, пылающем страстным желанием убедить собеседника, Морозини увидел те же синие лучи, что в сапфире. Лицо князя помрачнело.

– Мне казалось, что минуту назад вы поняли меня, когда я сказал, что не имею возможности помочь вам. Я охотно уступил бы вам этот камень; вернувшись с войны, я даже намеревался продать его, чтобы спасти свой дом от разорения. Только оказалось, что у меня его уже нет.

– Как это? Если бы княгиня Морозини рассталась с ним, это стало бы известно! Я бы знал об этом!

– У нее его отняли. На самом деле мою мать убили. Вы были правы, утверждая, что эти камни не приносят счастья.

Наступила тишина, которую с большой деликатностью нарушил Хромой:

– Я смиренно прошу вас простить меня, князь. Я и вообразить такого не мог!.. Не расскажете ли мне, при каких обстоятельствах произошла эта трагедия?

Альдо описал случившееся этому незнакомому, но внимательному и добросердечному человеку, объяснив, почему не захотел обращаться в полицию, добавив также, что за эти годы не обнаружил ни малейшего следа сапфира и теперь начинает сожалеть...

– Ни о чем не жалейте! – убежденно воскликнул Симон Аронов. – Это преступление совершено ловким убийцей, и вы лишь запутали бы следы. Мне только жаль, что я не попытался встретиться с вами раньше. Разные дела помешали мне, как это ни горько, но, если сапфир с тех давних пор не выплыл наружу, значит, там, где он находится, его хорошо прячут. Тот, кто решился украсть подобный камень, должен был работать по заказу. За ним явно стоял очень важный и осторожный клиент. Попытка продать сапфир первому попавшемуся ювелиру была бы равносильна безумию. Его появление на рынке насторожило бы вас и, помимо того, наделало бы шуму, привлекло внимание прессы...

– Иными словами, я не должен питать иллюзий и надеяться, что когда-нибудь увижу его вновь? А если увижу, то только через много лет, например, после смерти того, кто его прячет? Кстати, – добавил Альдо с горечью, – вы чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы найти этого человека. Разве не он последний владелец сапфира, если вспомнить о вашем предсказании?

– Не смейтесь над такими вещами! И не играйте словами: речь идет именно о вас. Я не уточнил всех деталей, но пока оставим это! Конечно, я начну охоту! И вы поможете мне, а потом вместе со мной займетесь поисками трех других камней. До сих пор, полагая, что сапфир получить будет легче всего, я очень много времени посвящал именно им.

– И... вы напали на след?

– Что касается опала и рубина, мои сведения пока достаточно туманны. Один, возможно, находится в Венеции, среди сокровищ Габсбургов, а другой – в Испании. Что же касается алмаза, то у меня есть полная уверенность – он в Англии! Но садитесь же обратно на свой трон!.. Я расскажу вам... О! Кофе уже остыл!

– Не важно, – бросил Морозини, любопытство которого нарастало. – Я больше не хочу.

– Вы, может быть, нет, а я – да! Я же сказал, что пью много кофе... А вам тем временем могу предложить что-нибудь другое, не угодно ли коньяку?

– Нет. Но немного вашей превосходной водки выпью с удовольствием, – ответил Морозини, очень надеясь, что по местному обычаю к национальному напитку будут поданы кое-какие закуски. Он почувствовал, что проголодался, и мысль о том, что придется проделать длинный обратный путь не перекусив, несколько пугала его.

Молодой слуга, которого позвали, хлопнув в ладоши, выслушал приказы, отданные на незнакомом языке, и исчез, но Морозини, которого уже раззадорила вся эта история, с нетерпением обратился к хозяину:

– Вы сказали, что алмаз принадлежит теперь англичанину?

– Я почти уверен, и с определенной точки зрения это вполне естественно. В ХV веке он принадлежал королю Эдуарду IV, сестра которого, Маргарита Йоркская, должна была выйти замуж за герцога Бургундского, знаменитого Карла, которого прозвали Смелым. Алмаз являлся частью приданого невесты наряду с другими диковинами. Его называли «Розой Йорков», но Бургундец ненадолго сохранил его: камень исчез после битвы при Грансоне, когда швейцарцы украли сокровища Карла Смелого, побежденного в 1476 году. С тех пор камень считается исчезнувшим... И тем не менее через шесть месяцев в Лондоне, на аукционе Сотби, он будет выставлен на продажу одним английским ювелиром...

– Минутку! – перебил собеседника несколько разочарованный Морозини. – Объясните, какое отношение все это имеет ко мне! Попросите господина Амсхеля купить его для вас, как вы обычно это делаете!

Впервые Хромой рассмеялся.

– Это не так просто. Камень, который будет выставлен на аукционе, всего лишь копия. Точно такая же искусная, как сапфир, да и выполнена она в той же мастерской, – заявил Аронов, снова беря в руки великолепную подделку, лежавшую на столе. – Эксперты попадутся на крючок, верьте мне, и продажа вызовет большой шум...

– Я, наверное, идиот, но все еще ничего не понимаю. На что же вы тогда надеетесь?

– Неужели вы так плохо знаете коллекционеров? Нет никого завистливее и чванливее этих животных, и именно на этом я хочу сыграть: надеюсь, что продажа заставит кого-то извлечь из своего тайника настоящий алмаз... А вы будете присутствовать при этом чуде.

Морозини ответил не сразу; он по достоинству оценил тактику Аронова, действительно единственно пригодную для того, чтобы вынудить коллекционера объявить себя владельцем подлинника. Он знал двух-трех человек такого типа, ревностно прятавших сокровище, добытое порой сомнительным путем, но неспособных сдержаться и протестующих, если случайно какой-то выскочка объявит себя владельцем уникальной вещицы. Тогда молчание становится невыносимым, потому что из этого молчания начинает произрастать сомнение. А что, если соперник прав? И настоящий камень у него, а тот, что хранится в секретном погребе, куда его владелец ежедневно спускается, чтобы полюбоваться им втайне ото всех, – всего лишь копия?

Пока Морозини размышлял об этом, его взгляд чуть ли не машинально возвращался к подделке сапфира, и вдруг снова раздался смех Хромого.

– Ну, конечно, – сказал он, угадав мысль князя, – с этим камнем можно поступить так же, как с алмазом... И я отдам мой сапфир вам, чтобы вы распорядились им по вашему усмотрению. Не забудьте только, – добавил он, сменив вдруг тон, – что с того момента, как решите воспользоваться им, вы будете в опасности, потому что тот, у кого находится настоящий сапфир, вряд ли тихий дилетант, влюбленный в камни. Знайте, что я не единственный человек, которому известна тайна пекторали. Ее ищут и другие, те, кто готов на все, чтобы завладеть ею, и в этом – основная причина моего тайного существования.

– Имеете ли вы представление, кто такие эти «другие»?

– Я не могу назвать вам имен. Пока не могу, но у них есть безошибочные приметы. Знайте же, что в Европе скоро будет властвовать антигуманный черный порядок, его цель – насильственный отказ от всех благороднейших человеческих ценностей. Он скоро появится, но уже сейчас он заклятый враг моего народа, который может ожидать от него самого страшного... если только Израиль не возродится вовремя, чтобы избежать этого. Поэтому будьте осторожны! Если они узнают, что вы помогаете мне, то станут преследовать вас, и не забывайте, что для этих людей все средства хороши. А теперь... у вас есть возможность отказаться: безусловно, несправедливо требовать от христианина, чтобы он рисковал своей жизнью ради евреев!

Вместо ответа Морозини положил сапфир в карман, дерзко улыбнувшись хозяину:

– Если я вам скажу, что эта история начинает забавлять меня, боюсь, что шокирую вас, и тем не менее я сейчас откровенен, как никогда. Потому предпочитаю успокоить вас, заявив, что хочу рассчитаться с убийцей моей матери, кто бы он ни был! Я буду на вашей стороне... до конца!

Единственный глаз Хромого пристально заглянул в сверкающие глаза гостя.

– Спасибо, – сказал Аронов.

Вновь появился слуга с большим подносом, на котором рядом с кофейником стояла запотевшая бутылка, один бокал и маленькие бумажные салфетки, а рядом закуски, о которых так мечтал Морозини.

– Мне кажется, вам пора сообщить мне то, что я должен знать, чтобы не наделать ошибок: дату продажи на аукционе Сотби, например, имя английского ювелира и некоторые другие детали.

Пока гость предавался чревоугодию, Симон Аронов еще долго говорил, обнаружив такую мудрость суждений, что просто околдовал Морозини. Этот удивительный человек немного напоминал черное зеркало мага Люка Горика: в нем можно было увидеть собственное отражение, но оно имело свойство с той же достоверностью показывать прошлое и будущее. Слушая хозяина, его новый союзник обрел уверенность, что их крестовый поход будет святым делом и вместе они сумеют довести его до конца.

– Когда мы снова увидимся? – спросил Морозини.

– Не знаю, но прошу у вас разрешения оставить за мной инициативу наших встреч. Однако, если у вас возникнет срочная необходимость связаться со мной, пошлите телеграмму человеку, адрес которого я записал вот здесь. Если случится так, что этот клочок бумаги будет найден, никаких последствий опасаться не надо: речь идет об уполномоченном одного цюрихского банка. Но никогда не обращайтесь к Амсхелю, когда встретите его, а повидать его у вас еще будет возможность. По крайней мере, он будет представлять меня на аукционе Сотби. Вас нигде не должны видеть вместе. Ваши послания в Швейцарию всегда должны быть безобидными: сообщение о предстоящей продаже любопытной вещи, которая может заинтересовать клиента, или о какой-нибудь сделке, например. Вашей подписи будет достаточно, чтобы мой человек все понял.

– Договорились, – пообещал Альдо, пряча бумажку в карман с твердым намерением выучить запись наизусть, а затем уничтожить клочок.

– Еще минуту, пожалуйста: чуть не забыл одну важную вещь. Не будете ли вы случайно проезжать через Париж в ближайшее время?

– Конечно. Я возвращаюсь Северным экспрессом, который отправляется в четверг, и могу остановиться в Париже на день или два...

– Тогда не упустите возможность повидать там одного из моих близких друзей, он будет очень полезен для наших дел в будущем. Можете полностью доверять ему, даже если на первый взгляд он покажется вам чудаковатым. Его зовут Адальбер Видаль-Пеликорн.

– Господи, ну и имя! – рассмеялся Морозини. – И чем он занимается?

– Официально он археолог. Впрочем, неофициально – тоже, но помимо этой профессии он практикует другие виды деятельности... Например, очень хорошо разбирается в драгоценных камнях, но, главное, он знает всех, умеет внедриться в любую среду. Проныра дальше некуда. Полагаю, он позабавит вас. Верните мне мою бумажку, я припишу его адрес!

Когда это было сделано, Симон Аронов встал и протянул крепкую, теплую руку, которую с удовольствием пожал Альдо, скрепив тем самым союз, не требующий никаких официальных документов.

– Я вам бесконечно признателен, князь. И очень сожалею, что вынужден отправить вас в новое подземное странствие, но это необходимо, ведь если за вами следят, лучше выйти оттуда, куда вы вошли. Это один из двух домов моего верного Амсхеля: другой находится во Франкфурте...

– Прекрасно понимаю. Не разрешите ли перед уходом задать вам один вопрос?

– Конечно.

– Вы все время живете в Варшаве?

– Нет. У меня есть другие жилища и даже другие имена, с чем вы когда-нибудь, возможно, столкнетесь, но только здесь я чувствую себя дома. Мне здесь нравится, и именно поэтому я так ревностно скрываю это убежище, – добавил он, подарив гостю одну из тех улыбок, которые казались Альдо очень обаятельными. – Как бы то ни было, мы еще встретимся... и я желаю вам удачи. Вы можете запрашивать в цюрихском банке деньги, если они вам понадобятся. А я буду молиться. Молиться, чтобы Тот, чье имя не позволяет мне произнести вслух моя религия, оказал вам помощь!

Уже близилась полночь, когда Морозини вернулся наконец в гостиницу «Европейская».

Глава 3. Сады Виланува

На следующее утро, когда Альдо выглянул в окно, он не поверил своим глазам. Под волшебными лучами яркого солнца вчерашний город с его промозглой, унылой и пасмурной погодой превратился в оживленную, бойкую столицу, пленительное пространство для молодой и пылкой молодежи, с восторгом празднующей объединение своей древней, прославленной, неукротимой, но с давних пор растерзанной земли. Уже четыре года Польша дышала живительным воздухом свободы, и это чувствовалось. И приезжий вдруг почувствовал, что эта страна, к которой он еще накануне был совершенно равнодушен, стала неожиданно дорога ему. Может быть, причина крылась в том, что в это утро она напомнила ему Италию. На большой площади, раскинувшейся между гостиницей «Европейская» и казармой, жизнь била ключом, почти так же, как на итальянской Пьяццетте. Здесь было полно детей, кучеров, стоявших у фиакров, молодых офицеров, прогуливающихся с громоздкими саблями на боку и с таким же важным видом, как их собратья на Апеннинском полуострове.

Горя нетерпением присоединиться к этой милой его сердцу суете и вскочить в один из фиакров, Морозини быстро закончил свой туалет, проглотил легкий завтрак, который показался ему, увы, слишком европейским, и, презрев вчерашнюю меховую шапку, устремился навстречу яркому свету.

Спускаясь, он сначала решил прогуляться пешком, но потом передумал: для того чтобы увидеть город во всей красе, лучше взять фиакр, поэтому, объяснив портье, что он хочет осмотреть Варшаву, Морозини уточнил:

– Найдите мне хорошего возницу.

Служащий с нашивкой отеля поспешил выполнить поручение и подозвал красивый фиакр с пузатым веселым и усатым кучером, который ответил Альдо беззубой, но лучезарной улыбкой, когда тот на языке Мольера попросил его показать ему город.

– Вы француз, месье?

– Наполовину. По правде говоря, я итальянец.

– Это почти одно и то же. Мне будет очень приятно показать вам Северный Рим!.. Вы, наверное, знаете, что Варшаву так называют?

– Слышал об этом, но понять не могу. Вчера вечером я немного прогулялся по городу, но мне не показалось, что здесь так уж много древних развалин.

– Скоро вы все поймете! Болеслав изучил столицу как никто другой!

– Добавлю, что он очень хорошо говорит по-французски.

– Здесь все говорят на этом прекрасном языке! Франция – наша вторая родина! Вперед!

После этих слов Болеслав нахлобучил на голову свою суконную фуражку, украшенную чем-то вроде короны маркиза из серебристого металла, причмокнул и подхлестнул лошадь. Как у всех других кучеров, на спине у толстяка был прикреплен номер, висевший как этикетка. Заинтригованный Морозини спросил его, с чем связан такой странный знак отличия.

– Это отголосок тех времен, когда здесь свирепствовала русская полиция, – пробурчал кучер. – Так ей удобно было находить нас. Другое напоминание о прошлом – фонари, которые по вечерам прикрепляются у входа, как вы, должно быть, заметили. Поскольку все к этому привыкли, то не стали ничего менять...

И экскурсия началась. Они колесили по городу, и Морозини смог по достоинству оценить выбор портье. Болеслав, по-видимому, знал каждый дом, мимо которого они проезжали, – особенно дворцы, и приезжий понял, откуда взялось прозвище Варшавы: дворцов здесь было не меньше, чем в Риме. Они выстроились вдоль главной артерии города – Краковского предместья, стояли бок о бок или напротив друг друга, некоторые из них были возведены итальянскими архитекторами, но выглядели не такими громоздкими, как большие римские особняки. Чаще всего они имели форму прямоугольника с четырьмя флигелями, напоминающими старинные крепостные башни, посередине располагались широкие дворы, а высокие крыши были покрыты позеленевшей медью, которая в немалой степени способствовала созданию прелестного колорита города. Болеслав показал Морозини дворец Теппера, где Наполеон повстречал Марию Валевскую и станцевал с нею контрданс, дворец Крашинского, где будущий маршал Понятовский устроил церемонию освящения знамен заново сформированных польских полков, дом Потоцкого, где Мюрат устраивал великолепные приемы, Золтика, где останавливался Калиостро, Пака, где при Людовике XV находилось французское посольство и где скрывался Станислав Лещинский, будущий отчим короля Мечника, возлюбленная которого стала вдохновительницей Бернардена де Сен-Пьера. Наконец Альдо запротестовал:

– Вы абсолютно уверены, что показываете мне не Париж? Речь все время идет о Франции или любви французов...

– Но это потому, что с Францией нас связывает долгая история любви. Только не говорите мне, что итальянцам не дорога любовь. Иначе мир перевернется с ног на голову…

– Мир останется там, где он есть: я так же неравнодушен к любви, как мои соотечественники, но в данный момент хотел бы осмотреть замок.

– До завтрака у вас еще есть время. И вы еще успеете побывать в доме Шопена и в особняке княгини Любомирской, очаровательной женщины, которая ради любви отправилась во Францию во время революции, за что поплатилась головой.

– Опять любовь?

– От этого вам не уйти. Во второй половине дня, если вы опять доверитесь мне, я повезу вас осматривать ее дом – замок Виланув, построенный нашим королем Собеским для своей супруги... француженки.

– Почему бы и нет?

В полдень путешественник предпочел позавтракать в «кукарне», расположенной на площади у замка, – терраса этой кондитерской нависала над улицей. Девушки, одетые как медсестры, подали ему набор вкуснейших вещей, которые он запивал чаем. Морозини всегда обожал пирожные и иногда даже доставлял себе удовольствие, заменяя ими обычную еду, но Болеслав ответил отказом на его приглашение разделить с ним трапезу: он предпочитал блюда посущественнее и пообещал заехать за своим клиентом через два часа.

Альдо даже порадовался, что кучер отверг его предложение: поляк болтлив, и уединение, которым наслаждался Морозини в этой получайной, полукофейной, показалось ему очень приятным. Ему чрезвычайно понравились напоминающие венские пироги «мазурки» с бесконечным разнообразием начинок и «налепсники» – горячие блины с вареньем. Альдо поглощал их, любуясь очаровательными личиками официанток. Как же приятно было ни о чем не думать и чувствовать себя туристом на отдыхе!

Он продлил удовольствие, закурив ароматную сигару в тот момент, когда лошадка бодрой рысью понесла его на юг столицы. Ее автомедонт^[16], умолкнувший на какое-то время, дремал, переваривая пищу, а его упряжка ехала почти самостоятельно по привычной дороге. Великолепная утренняя погода начинала портиться. Поднялся небольшой ветер, который гнал на восток хмурые тучи, время от времени скрывающие солнце, но прогулка все же была приятной.

Замок понравился Морозини. Террасы, стойки перил и две забавные квадратные башенки, крыши которых были расположены на разных уровнях, придавали этому строению в стиле барокко, окруженному садами, сходство с пагодой, что было не лишено очарования. В нем было все необходимое для того, чтобы привлечь красивую кокетливую женщину, каковой, вне всякого сомнения, была та самая Мария-Казимира де ла Гранж д'Аркьен, представительница достойного рода нивернезских дворян, чья любовь, говоря словами Болеслава, сделала ее королевой Польши, хотя изначально это не было предназначено ей судьбой.

Эта история была известна Альдо от матери, предки которой были в двоюродном родстве с герцогами Гонзагами: Луиза-Мария, один из самых красивых цветков в семье, по приказу Людовика ХIII должна была выйти замуж за Ладислава IV, хотя была безумно влюблена в кpacaвца Сен-Мара. Она взяла с собой любимую фрейлину Марию-Казимиру. Приехав в Польшу, фрейлина вышла сначала замуж за старого, но богатого князя Замойского, затем овдовела, но очень скоро стала женой прославленного маршала Польши Яна Собеского, которому внушила пламенную страсть. Когда же он стал королем Яном III, он возвел на трон женщину, которую любил, и построил для нее этот летний дворец, а сам отправился стяжать если не мировую, то по крайней мере европейскую славу, закрыв туркам у Вены дорогу на Запад и отбросив завоевателей назад на их собственные земли.

Гид освежил память посетителя, и Морозини, слушая его, все меньше и меньше понимал лирические восторги возницы по поводу этой «легендарной любви». Собеский, безусловно, был легендарен, чего нельзя сказать о Марии-Казимире, честолюбивой интриганке, которая катастрофическим образом влияла на политику мужа, поссорила его с Людовиком XIV, а после смерти Яна III повела себя так вызывающе, что польский Сейм отослал ее восвояси^[17].

Внутреннее убранство замка несколько разочаровало Морозини. Русские увезли многое из того, что в нем находилось изначально. Лишь кое-какая мебель и множество портретов хранили память о великом короле. Тем не менее антиквар с безусловным восхищением осматривал кабинетную мебель флорентийского стиля, подаренную папой Иннокентием IX, зеркало великолепной работы, отражавшее когда-то чрезвычайно милое личико королевы, и панно Ван Идена, украшавшее ее клавесин, дар императрицы Элеоноры Австрийской…

Прогуливаясь по залам, многие из которых были пусты, Альдо почувствовал, что его охватила какая-то тоска. Он был здесь чуть ли не единственным посетителем, и это слишком молчаливое место в конце концов растревожило его. Он уже спрашивал себя, зачем приехал сюда, и сожалел, что не остался в городе. Решив, что сады, освещенные выглянувшим солнцем, вернут ему хорошее настроение, он вышел на террасу, нависающую над притоком Вислы, чтобы полюбоваться растущими у берега реки гигантскими деревьями, по преданию, посаженными самим Собеским. И в этот момент увидел девушку.

Незнакомка, которой не было, наверное, и двадцати лет, поразила Альдо своей красотой: высокая и почти воздушная, с белокурыми волосами, отливающими чистым золотом, светлыми глазами и восхитительным ртом, она выглядела необыкновенно элегантной в своей шубке из голубого дрота, отороченного песцом, и в соответствующей наряду шапочке, придававшей ей вид сказочной героини Андерсена. Она, кажется, была чрезвычайно взволнована и что-то со страстью говорила молодому и романтичному брюнету без головного убора, выглядевшему не счастливее ее самой, но Альдо почти не замечал его присутствия, настолько незнакомая девушка поглотила все его внимание.

Насколько он мог судить, наблюдая за разыгравшейся между этими двумя персонажами сценой, речь шла о разрыве или чем-то похожем. Девушка как будто упрашивала, умоляла о чем-то своего друга. В ее глазах стояли слезы, впрочем, как и в глазах юноши, но, несмотря на то что они говорилидовольно громко, Морозини не понимал ни слова из их разговора. Единственное, что он уловил, были имена действующих лиц. Прекрасное дитя звалась Анелькой, а ее приятель Ладиславом.

Отойдя, чтобы его не заметили, за подстриженный тис, Морозини с интересом наблюдал за страстным диалогом. Анелька все отчаяннее молила о чем-то Ладислава, а он все упрямее замыкался в себе, демонстрируя оскорбленное достоинство. Может быть, это была классическая история любви богатой девушки и бедного, но гордого парня, готового разделить с возлюбленной свою нищету, но не ее богатство? В своей черной развевающейся одежде Ладислав очень смахивал на нигилиста или просвещенного студента, и прячущийся наблюдатель никак не мог понять, почему эта очаровательная девушка так цепляется за него: молодой человек явно не способен был обеспечить ей не только достойное ее, но и вообще какое бы то ни было будущее. К тому же он был не особенно красив!

И вдруг драма достигла высшего накала. Ладислав страстно обнял Анельку и подарил ей слишком страстный, чтобы не быть последним, поцелуй, затем, оторвавшись от нее, несмотря на отчаянную попытку девушки удержать его, со всех ног бросился прочь, и на свежем ветру затрепетали полы его длиннющего пальто и серый шарф.

Анелька даже не пыталась догнать юношу. Оперевшись на балюстраду, она низко склонилась, опустив на руки голову, и зарыдала. Альдо стоял не шевелясь под сенью тиса, не зная, что и делать. Он не представлял себе, как подойти к девушке с банальными словами утешения, но, с другой стороны, не мог удалиться и оставить ее здесь одну, наедине со своим горем.

Девушка выпрямилась, с минуту постояла, держась руками за каменную ограду и рассматривая распростертый у ее ног пейзаж, затем собралась уйти. Альдо решил последовать за ней, но девушка вместо того, чтобы направиться к воротам замка, стала подниматься по лестнице, ведущей к берегу реки, что, конечно, встревожило Морозини, охваченного вдруг странным предчувствием.

Хотя походка Морозини была легкой и неслышной, девушка скоро обнаружила его присутствие и побежала с такой скоростью, что он даже удивился. Ее маленькие ножки, обутые в синие замшевые ботиночки, порхали над дорожным гравием. Она мчалась к реке, и на этот раз, отбросив последние сомнения, Альдо устремился за ней. Он тоже хорошо бегал: после возвращения из плена у него было время заняться спортом – плавание, легкая атлетика и бокс! – и физическую форму Морозини восстановил блестяще. Его длинные ноги сократили разрыв между ним и беглянкой, однако нагнать ее ему удалось лишь у самого берега Вислы. Она издала резкий крик, отбиваясь от него всеми силами и произнося непонятные слова, смысл которых наверняка был не самым приятным. Тогда Альдо встряхнул девушку в надежде, что она замолчит и утихнет.

– Не вынуждайте меня давать вам пощечину, чтобы вы успокоились! – сказал он по-французски, полагая, что этот язык будет понятен жительнице страны, большинство населения которой говорит на нем.

И он не ошибся.

– Кто вам сказал, что я нуждаюсь в утешении? Кстати, зачем вы вмешиваетесь в чужие дела? И почему позволяете себе преследовать людей и набрасываться на них!

– Когда люди собираются совершить огромную глупость, долг каждого помешать им в этом! Осмелитесь ли вы утверждать, что не имели намерения броситься вниз?

– А если бы и так? Разве вас это касается? Разве мы знакомы?

– Согласен, мы незнакомы, но я хочу, чтобы вы знали по меньшей мере следующее: я человек со вкусом и не выношу, когда разрушают произведение искусства. А вы чуть не сделали это, поэтому я и вмешался. И благодарю Бога за то, что он позволил мне поймать вас, прежде чем вы совершили этот прыжок: мне было бы очень неприятно купаться в мутной воде, к тому же наверняка ледяной...

– Я, по-вашему, произведение искусства? – спросила она, немного смягчившись.

– А вы видите здесь кого-то другого? Послушайте, милая девушка, доверьтесь мне и расскажите о своих бедах. Выходя из замка, я стал, сам того не желая, невольным свидетелем сцены, которая, кажется, причинила вам сильную боль. Поскольку я не знаю вашего языка, то почти ничего не понял, за исключением, пожалуй, того, что вы любите этого юношу, а он вас, но этот молодой человек понимает любовь по-своему и выдвигает свои условия. Я не ошибаюсь?

Анелька подняла на него сверкающий от слез взгляд. Боже, какие прекрасные у нее были глаза! Цвета жидкого меда, переливающегося на солнце. Морозини вдруг безумно захотелось поцеловать девушку, но он сдержал себя, сознавая, что после страстного поцелуя возлюбленного прикосновение его губ наверняка будет неприятно...

– Вы не ошибаетесь, – вздохнула Анелька. Мы любим друг друга, но я не могу последовать за ним, потому что не имею на это права. Я не свободна.

– Вы замужем?

– Нет, но...

Девушка умолкла на полуслове, а глаза на прелестном личике, увидевшие что-то за спиной Морозини, подернулись печалью. Так появилось третье действующее лицо драмы. Альдо понял это, услышав дыхание человека, появившегося позади него. Он обернулся. Перед ним стоял мужчина, сложением напоминающий сейф, а по одежде – слугу солидного дома; в руках он держал котелок. Не удостоив Морозини даже взглядом, мужчина гортанным голосом бросил несколько слов. Анелька опустила голову и отошла от своего нового знакомого.

– Боже, как ужасно, когда ничего не понимаешь, – воскликнул Альдо. – Что он говорит?

– Меня везде ищут, и отец беспокоится... я должна возвращаться. Извините меня!

– Кто этот человек?

– Слуга моего отца. Позвольте мне уйти, пожалуйста!

– Я хотел бы увидеть вас снова.

– Поскольку у меня нет ни малейшего желания встречаться с вами, об этом не может быть и речи. Запомните, я навсегда сохраню обиду на вас за то, что вы меня удержали. Если бы не вы, я была бы уже спокойна в этот час... Иду, Богдан...

Во время этого короткого диалога слуга и глазом не моргнул, ограничившись лишь тем, что подал девушке меховую шапочку, которую она уронила на бегу. Анелька взяла ее, но на голову не надела. Усталой рукой откинув за спину длинные шелковистые локоны своих растрепавшихся волос и придерживая другой полы шубки, она, не оглядываясь, направилась к воротам замка.

Пораженный Морозини только теперь заметил, что погода испортилась, а от тумана, потянувшегося с реки, стало пасмурно и темно. Никогда еще никакая женщина не относилась к нему со столь откровенным пренебрежением, и надо же было так случиться, что именно она, одна-единственная, понравилась ему с тех пор, как он порвал с Дианорой. Морозини не знал даже, кто она, – случайно услышал только ее прелестное имя. По правде говоря, и она не поинтересовалась, кто он такой. Поэтому Альдо почувствовал, что заинтригован больше, чем обижен.

Когда он собрался броситься вслед за двумя удаляющимися фигурами, они уже почти растаяли в глубине аллеи. Он побежал с такой скоростью, будто от этого зависела его жизнь.

Но когда домчался до массивного портала со столбами, увенчанными скульптурными фигурами, украшающими вход в замок, где его ждал кучер со своим фиакром, то увидел, как девушка садится в черный лимузин, а Богдан держит перед ней открытую дверцу. После того как она села в кабину, слуга занял место шофера, и через секунду автомобиль тронулся с места. Морозини уже подскочил к Болеславу, который, покуривая сигарету, тоже наблюдал эту сцену – видимо, за неимением других развлечений. Забравшись в фиакр, Альдо приказал:

– Быстрее! Поезжайте за этой машиной!

Кучер громко рассмеялся:

– Уж не думаете ли вы, что моя лошадка может догнать подобное чудовище? Она у меня в добром здравии, но я не хочу ее убивать... даже если вы предложите мне целое состояние. Попросите меня о чем-нибудь другом!

– О чем я могу вас попросить? – проворчал Морозини. – Если только тебе не известно имя владельца автомобиля...

– Ну наконец-то разумные речи! Конечно, оно мне известно. Надо быть слепцом и дураком, чтобы не знать самую красивую девушку Варшавы. Машина принадлежит графу Солманскому, а девушку зовут Анелька. Ей восемнадцать или девятнадцать лет...

– Браво! И вам известен их адрес!

– Разумеется! Хотите, покажу их дом на обратном пути в отель?

– Сделайте одолжение! Я буду вам чрезвычайно признателен, – ответил Морозини, протягивая вознице купюру, которую тот сунул в карман, ничуть не смутившись.

– Вот что значит правильно понимать благодарность, – сказал он, смеясь. – Солманские живут неблизко от «Европейской» – их дом на Мазовецкой...

И фиакр покатил с той же скоростью, как прежде, что позволило сидящим в лимузине вернуться к себе намного раньше. Потому, когда фиакр, не останавливаясь, проезжал мимо их дома, в нем все было тихо и спокойно. Морозини успел только запомнить его номер и отметить отделку подъезда, пообещав себе вернуться сюда с наступлением ночи. Наверное, это было глупо, учитывая то, что он уезжал на следующий день, но Альдо испытывал жгучее желание узнать немного больше об Анельке и, может быть, еще раз увидеть ее восхитительное личико...

Но он, естественно, не учитывал, что в гостинице его ждут две неожиданности. Первая – в его номере: даже при самом беглом осмотре ему стало ясно, что кто-то побывал в этом помещении. Из вещей ничего не пропало, все лежало на своем месте, но для такого наблюдательного человека, как Морозини, сомнения не оставалось: в его вещах копались. Но что в них искали? Вот в чем вопрос. Единственная необычная вещь, копия сапфира, лежала у него в кармане. Тогда что же? Кто мог заинтересоваться прибывшим накануне человеком – неизвестным к тому же! – настолько, чтобы проверять его багаж! Все это казалось каким-то бредом, и Морозини решил не слишком задумываться о случившемся. Может быть, речь идет о банальном гостиничном воре, надеявшемся поживиться в номере клиента, который мог показаться кому-то богатым. В этом случае полезно было взглянуть, какой рыбешкой богата сегодня фауна «Европейской».

Альдо решил пообедать в гостинице, быстро умылся, сменил уличную одежду на смокинг, покинул номер и спустился в холл – живое сердце всякого уважающего себя отеля – и там, попросив принести ему французскую газету, устроился в кресле, защищенном от сквозняков огромной аспидистрой. Отсюда он мог наблюдать за дверным тамбуром, стойкой портье, большой лестницей и входом в бар.

Как все гостиницы, построенные в начале века, «Европейская» свидетельствовала о полном отсутствии вкуса в отделке. Подобно пражскому отелю того же названия, «Европейская» была перенасыщена позолотой, современными витражами, стенной живописью и статуями, бра и люстрами из позолоченной бронзы. Но все же ее отличало нечто довольно приятное: более теплая, почти семейная атмосфера. Люди, садившиеся за круглые столики или в кресла, здоровались друг с другом, будучи незнакомыми, улыбались или кивали головой, что позволяло предположить, что они, поляки, являются представителями одного из самых учтивых и доброжелательных народов в мире. Только отчаянно скучавшая американская пара и одинокий толстяк бельгиец, проглатывающий газеты, попивая пиво, немного нарушали очарование обстановки.

Наблюдая за людьми в холле – среди них было несколько хорошеньких женщин, казавшихся белокурыми сестрами тех красавиц, что встречаются в парижских «Ритце» или «Кларидже», – Морозини, притворяясь, что читает, искал глазами того, кто мог побывать в его номере, как вдруг что-то произошло: все головы повернулись к большой лестнице, по ступенькам которой, покрытым красным ковром, медленно спускалась женщина. Женщина? Скорее богиня, которую Альдо, отброшенный на пять лет назад, узнал с первого взгляда: фантастическое манто из шиншиллы было уже не то, что в рождественскую ночь 1913 года, но королевская осанка, перламутрово-белокурые волосы и глаза аквамаринового цвета соответствовали хранившемуся в его памяти образу, – действительно, это была Дианора, которая шла, волоча за собой шлейф своего длинного платья из черного бархата, отделанного тем же мехом.

Так же как в прежние времена в Венеции, она не спешила, без сомнения наслаждаясь молчанием, воцарившимся при ее появлении, и восхищенными взглядами, обращенными к ее ослепительной фигуре. Она остановилась на середине пролета, опершись на бронзовые перила и разглядывая холл, будто искала кого-то.

Прибежав из бара, молодой человек в вечернем костюме устремился к ней, перепрыгивая через две ступеньки с несколько неуклюжей торопливостью щенка, завидевшего хозяйку. Дианора встретила его улыбкой, но не двинулась с места: она по-прежнему смотрела вниз, и Альдо, встретившись с ней глазами, понял, что она пристально глядела на него, чуть приподняв бровь от удивления, с улыбкой на губах.

Он с секунду не знал, как себя повести, затем снова взял газету в чуть задрожавшую руку, преисполненный непоколебимой решимости не показывать, какое испытал волнение. Однако если он надеялся убежать от прошлого, то очень ошибался: спустившись с лестницы, молодая женщина сказала несколько слов молодому человеку во фраке, тот, судя по всему, немного удивился, но, поклонившись ей, вернулся в бар. Невозмутимый Морозини не шелохнулся, хотя легкий сквознячок донес до него аромат знакомых духов.

– Почему вы делаете вид, что читаете и не видите меня, мой дорогой Альдо? – произнесла она прежним голосом. – Это совсем неучтиво. Я настолько изменилась ?

Без особой торопливости Морозини отложил печатный листок и поднялся, чтобы склониться к искрящейся бриллиантами маленькой ручке.

– Вы прекрасно знаете, что это не так, моя дорогая, вы все так же прекрасны, – сказал он спокойным тоном, удивившим ее, – но может статься, что, подходя ко мне, вы подвергаете себя определенному риску.

– Боже мой, какому?

– Риску плохого приема. Вам не приходило в голову, что я не желаю новых встреч?

– Ну, не говорите глупостей! Мне кажется, мы переживали вместе только приятные минуты. Почему же в таком случае наша новая встреча не может доставить нам удовольствия?

Улыбающаяся, уверенная в себе, она садилась в кресло, распахнув свое манто, и это позволило Морозини отметить про себя, что Дианора по-прежнему верна своей любви к высоким «ошейникам», которые так подходили к ее хрупкой изящной шее. На этот раз украшение, усыпанное изумрудами и бриллиантами, оказалось на редкость красивым, так что Альдо, забыв о женщине, был просто околдован ее драгоценным колье, которое наверняка вспомнил бы, если бы видел раньше, но в те времена, когда Дианора была супругой Вендрамина, у нее его не было. Если бы Морозини мог вести себя, как хотел, он достал бы из кармана свою лупу ювелира, с которой никогда не расставался, и рассмотрел бы вещь пристальнее, однако вежливость предписывала поддерживать разговор.

– Я счастлив, что вы храните только приятные воспоминания, – сказал он холодно. – Но, быть может, у нас с вами они не одни и те же? Последнее из тех, что хранится на дне моей души, не так уж приятно воскрешать, особенно в холле гостиницы!

– Тогда и не воскрешайте! Прости меня, Господи, но неужели, Альдо, вы до такой степени обижены на меня? – ответила она уже серьезнее. – Тем не менее я не считаю, что совершила такую уж большую ошибку, оставив вас. Тогда разразилась война... и у нас не было будущего.

– Вы в этом по-прежнему уверены? А ведь могли бы выйти за меня замуж, как я о том просил, и делать то же, что и другие солдатские жены: ждать!

– Четыре года? Четыре долгих года? Простите меня, но я этого не умею. Никогда не умела – то, чего я хочу, чего желаю, нужно мне немедленно. А вы так долго находились в плену. Я бы не смогла этого выдержать.

– И что бы вы сделали? Стали бы изменять мне?

Вовсе не пытаясь отвести взгляд, Дианора широко открыла свои ясные глаза и задумчиво остановила их на нем.

– Я не знаю, – сказала она с такой откровенностью, что ее визави поморщился.

– А вы еще говорили, что любите меня! – заметил он презрительно, но в его тоне прозвучала и горечь.

– Но я действительно любила вас... и, может, даже сохранила... некое чувство, – добавила она с улыбкой, против которой он не мог устоять во времена их любви. – Только... любовь плохо согласуется с повседневной жизнью, особенно во время войны. Даже если вы мне не поверили, я должна была обезопасить себя. Дания расположена очень близко от Германии, и для всех я оставалась иностранкой, почти врагом. Даже напялив на себя корону венецианской герцогини, я все равно казалась бы подозрительной.

– Вас бы не подозревали, если бы вы согласились... «напялить» герцогскую корону. На Морозини не нападают, чтобы потом не кусать локти. Рядом с моей матерью вам нечего было бы бояться.

– Она меня не любила. И, кроме того, когда вы говорите, что мне нечего было бы бояться, вы забываете одну вещь: то, что по возвращении из плена вам пришлось работать. Вы ведь наверняка стали антикваром не по зову сердца?

– В большей степени, чем вы думаете. Я одержим своей профессией, но, если я правильно понял, вы пытаетесь объяснить мне, что, став моей женой, могли опасаться... бедности? Не так ли?

– Не спорю, – ответила она с непритворной откровенностью, которая всегда была ей свойственна. – Даже если бы не начались военные действия, я не вышла бы за вас, ибо догадывалась, что вы не сможете обеспечить себе ваш образ жизни на многие годы, и, что поделаешь, я страшилась безденежья с того момента, как покинула отчий дом. Мы не были богаты, и я страдала от этого. Тот, кто всегда жил в роскоши, не может себе этого представить, – добавила она, поигрывая браслетом, в котором уместилось немалое число каратов. – До того, как я вышла за Вендрамина, даже пара шелковых чулок была мне недоступна...

– Во всяком случае, теперь вы, кажется, не испытываете нужды. Но, пока я обдумываю эту метаморфозу, скажите мне, как случилось, что вы так осведомлены о моих делах? В Венеции вас не видели давно, насколько мне известно...

– Конечно, но у меня там остались друзья.

Он улыбнулся ей насмешливой и небрежной улыбкой, которая в редких случаях оставляла собеседника равнодушным.

– Казати, например?

– Именно. Но откуда вы об этом знаете?

– О, все очень просто: в тот вечер, когда я уезжал из Венеции, направляясь сюда, Казати пригласила меня на один из своих праздников, которые так, как она, никто не умеет устраивать; чтобы заманить меня, маркиза пообещала мне сюрприз, добавив даже, что для меня это посещение имеет большой смысл, если я хочу узнать, что с вами стало. В какой-то момент я даже подумал, что вы находитесь у нее...

– Меня там не было... а вы все-таки уехали?

– Да! Что делать, я стал деловым, следовательно, серьезным человеком... Но, если вас там не было, интересно, в чем же состоял ее сюрприз?

Дианора, возможно, и ответила бы, но тут из бара вышел молодой человек во фраке, решивший, наверное, что уже прошло слишком много времени; он подошел к ним с сердитым и озабоченным выражением на лице. Извинился за то, что прерывает разговор, к которому не имеет отношения, и попросил молодую женщину принять во внимание, что время бежит быстро и что они уже опоздали...

На красивом лбу Дианоры тут же обозначилась складка недовольства:

– Боже, как вы скучны, Сигизмунд! По невероятной случайности я только что встретила друга... дорогого друга, исчезнувшего с моего горизонта так давно, а вы подходите и напоминаете мне о часах! У меня возникло большое желание отменить этот ужин.

Морозини немедленно вскочил и повернулся к молодому человеку, опасаясь, что тот вот-вот расплачется.

– Ни за что на свете, сударь, я не хотел бы испортить программу вашего вечера. Дорогая Дианора, не надо больше заставлять ждать себя. Мы встретимся чуть позже... или утром, согласны? Я уезжаю только завтра вечером.

– Нет. Обещайте дождаться меня! Мы не сказали друг другу и половины из того, что накопилось за эти годы. Обещайте, или я остаюсь здесь! В конце концов, я плохо знаю вашего отца, графа Солманского, мой дорогой Сигизмунд, и мое отсутствие не слишком огорчит его.

– Как вы могли такое подумать! – воскликнул молодой человек. – Вы нанесете моему отцу большую обиду, если откажетесь от ужина в последний момент! Прошу вас, пойдемте!..

– И вправду, моя дорогая, надо пойти, – добавил Морозини, которого в высшей степени заинтриговало имя человека, пригласившего Дианору. – Обещаю, что дождусь вас! Приходите в бар, когда вернетесь. А я перекушу немного прямо здесь...

– В таком случае, господа, – вздохнула молодая женщина, вставая и запахивая манто из шиншиллы, – я вынуждена прислушаться к вашим разумным доводам! Пойдемте же, Сигизмунд, а вы, Альдо, до скорой встречи!

Когда она исчезла, перед уходом снова приковав к себе взгляды окружающих, герцог покинул свою аспидистру и перебрался в ресторан. Чопорный метрдотель усадил его за столик, украшенный розовыми тюльпанами и освещенный маленькой лампой под абажуром цвета зари. Распорядитель вручил Морозини большую карту меню и, поклонившись, отошел, чтобы дать возможность клиенту выбрать блюда. Но не ужин был теперь главной заботой Морозини, достаточно возбужденного мыслью о том, что Дианора отправилась ужинать в дом на Мазовецкой, который он собирался осмотреть. Этого уже не требовалось: он узнает больше, когда вернется его прекрасная подруга, ведь у женщин взгляд намного острее, чем у мужчин. Особенно когда присутствует юная девушка! Будет очень полезно узнать, что Дианора скажет при встрече!

Повеселев от сознания такой перспективы, Альдо заказал себе на ужин икру, он всегда обожал эти крохотные серые яички, «кашку» – утку на вертеле, начиненную яблоками, и «колдуньи» – поляки утверждали, что богиня, решившая искупаться в Вилейке и оставшаяся на земле из-за хитрости возлюбленного, дала этот рецепт для своего свадебного обеда. «Колдуньи» напоминали равиоли, начиненные мясом, говяжьими мозгами и пахнущие майораном; их варили в воде, а затем ели ложкой, отправляя в рот нераскусанными, чтобы они лопались только во рту. Выбирая напиток, Морозини, чтобы не ошибиться, заказал шампанское, которое, по крайней мере, должно было помочь переварить блюдо.

Оглядывая сверкающий хрусталем и столовым серебром зал ресторана, Альдо размышлял о том, что жизнь иногда преподносит довольно странные сюрпризы. Дианора, должно быть, и отдаленно не представляла себе, что Альдо ждет ее, думая о другой, да и он сам прекрасно понимал, что их недавняя встреча скорее всего протекала бы совсем иначе, если бы Анелька не вышла на авансцену. Безутешная нимфа Вислы оказала Альдо большую услугу, сделав его менее восприимчивым к колдовской силе слишком сладких воспоминаний. Внушив Морозини новое чувство, девушка подействовала на него, как очаровательный защитный экран, который ставят перед горящим камином, чтобы смягчить жар. Но если уж говорить о пламени, то Альдо сжигало жгучее желание увидеть ее снова.

К несчастью, у него оставалось мало времени, если он хотел сесть на поезд завтра вечером, отсрочка отъезда означала задержку на несколько дней. А его ожидало много важных дел... С другой стороны, даже если он умирал от желания встретиться с Анелькой, стоило ли терять время из-за девушки, влюбленной в другого мужчину и, по всей видимости, не проявляющей к нему самому никакого интереса? Может быть, разумнее отойти в сторону?

Эти вопросы занимали Морозини на протяжении почти всего ужина, стараниями оркестрантов, игравших то веселые мазурки, то душераздирающие ноктюрны, уподобившегося шотландскому душу^[18].

Проглотив кофе – один из тех мерзких напитков, секрет которых известен во всех отелях, – Альдо вернулся в бар, где, помимо неназойливого пианиста, ему нечего было опасаться, к тому же тихая обстановка, царившая здесь, его вполне устраивала. Забравшись на высокие табуреты и попивая разные напитки, в зале сидели несколько мужчин. Альдо предпочел коньяк неизвестно какой выдержки и несколько минут согревал в ладонях хрустальный бокал, вдыхая аромат напитка и провожая глазами сизые клубы дыма, поднимающиеся от его сигареты.

Опустошив бокал, он задумался, не заказать ли другой, но в этот момент бармен, только что ответивший на телефонный звонок, подошел к его столику:

– Господин простит меня, если я позволю себе предположить, что он герцог Морозини?

– Так и есть.

– Я должен передать вам просьбу. Госпожа Кледерман только что вернулась и просила передать вам, ваша светлость, что слишком устала и не может продлить вечер, она удалилась к себе...

– Госпожа... как вы сказали? – вздрогнул Альдо, испытав странное чувство, будто потолок свалился ему на голову.

– Госпожа Дианора Кледерман, та прекрасная дама, с которой, как мне показалось, ваше высочество беседовали в холле перед ужином... Она просит извинить ее, но...

Морозини выглядел таким ошарашенным, что бармен, забеспокоившись, подумал, не допустил ли он оплошности, как вдруг его собеседник ожил и засмеялся:

– Не беспокойтесь, друг мой, все хорошо! Но было бы еще лучше, если бы вы принесли мне другую порцию коньяка...

Когда бармен выполнил просьбу, Морозини положил ему в руку купюру:

– Не скажете ли вы мне, какой номер занимает госпожа Кледерман?

– О, конечно! Королевские апартаменты, разумеется...

– Разумеется...

Вопреки возможным опасениям, понадобился очередной бокал коньяку, чтобы Альдо пришел в себя после третьего сюрприза этого вечера, и не самого незначительного! То, что Дианора снова вышла замуж, его не удивило. Он допускал такую возможность. Роскошь, которую демонстрировала молодая женщина, ее сказочные драгоценности – те, что дарил ей старик Вендрамин, не производили такого впечатления! – все это позволяло предположить наличие чрезвычайно богатого мужчины. Но чтобы им оказался цюрихский банкир, чью дочь мэтр Массария предлагал ему в жены, – такое даже представить себе было невозможно! Умереть со смеху! Если бы он согласился, Дианора стала бы его тещей! Просто сюжет для трагедии... или бульварной комедии, которые так обожают французы.

Приключение казалось даже забавным и заслуживало короткого продолжения. Поболтать с женой швейцарского банкира было бы увлекательно!

Оторвавшись наконец от кресла, Морозини направился к большой лестнице и, не торопясь, стал подниматься. Спрашивать у портье, где находится королевский номер, не было необходимости: для завсегдатая отелей найти его было делом нехитрым. Поднявшись на второй этаж, Альдо подошел к внушительной двойной двери и постучал, размышляя о том, что заставило Дианору, путешествующую, очевидно, в обществе одной горничной, поселиться в таком огромном помещении. Во всех больших отелях королевские апартаменты состояли, как правило, из двух гостиных, четырех или пяти спален и стольких же ванных комнат. Правда, Дианора никогда не была склонна к простоте...

Ему открыла горничная. Ни о чем не спросив Морозини, она повернулась на каблуках и повела его за собой в прихожую, затем в гостиную с мебелью в стиле ампир и оставила его там. Комната выглядела величественно, мебель, украшенная позолоченными сфинксами, была высшего качества, на стенах висело несколько пейзажей хорошей работы, но эта обстановка больше подходила для официальных приемов, чем для интимных бесед. К счастью, красивый огонь, горевший в камине, немного смягчал впечатление. Альдо подсел к единственному теплому местечку в гостиной и зажег сигарету.

Выкурил еще три и уже начинал терять терпение, когда дверь наконец открылась и в комнату вошла Дианора. При ее появлении Морозини встал.

– Неужели у вас принято открывать дверь первому встречному? – насмешливо спросил он. – Ваша камеристка не дала мне возможности даже назвать себя.

– Ей этого не требовалось. Но вы не очень-то торопились подняться ко мне.

– Никогда этого не делаю без приглашения. Но, если бы вы меня позвали, я бы пришел немедленно.

– Тогда почему же вы здесь, я ведь вас не звала?

– Страстное желание поговорить с вами тому причиной! Прежде вы, как правило, рано не ложились. Да и ваш ужин не затянулся. Вы вернулись рано. Неужели там было до такой степени скучно?

– Скучнее, чем вы думаете! Граф Солманский, безусловно, образцовый джентльмен, но с ним так же весело, как с тюремной дверью, а его дом излучает холод...

– Зачем же вы пошли туда в таком случае? Ведь прежде у вас не было привычки посещать людей, которые вам не нравятся или нагоняют скуку?

– Я согласилась пойти на этот ужин, чтобы доставить удовольствие мужу, который поддерживает деловые контакты с Солманским. Но я, кажется, не говорила вам, что снова замужем?

– Я узнал об этом от бармена, и, конечно, для меня ваше замужество не было большим сюрпризом, к тому же такой способ вхождения в курс дела не хуже любого другого. Кстати о сюрпризах, не его ли приготовила для меня Луиза Казати в тот вечер? Счастливое событие произошло недавно?

– Не совсем. Я замужем два года!

– Искренне поздравляю вас. Итак, Дианора теперь швейцарка? – добавил Морозини с наглой улыбкой. – Неудивительно, что вы вернулись в отель так рано! В Швейцарии ложатся засветло! Между прочим, это очень полезно для здоровья!

Дианора явно недооценила шутку гостя. Она повернулась к нему спиной, позволив таким образом полюбоваться своей прекрасной фигурой в длинном домашнем платье из тончайшей льняной ткани белого цвета, отделанной горностаем.

– Я считала вас более деликатным, – прошептала она. – Если вы намерены говорить мне неприятные вещи, я очень скоро сожалею, что приняла вас.

– Отчего вы решили, что я хочу вызвать ваше недовольство? Мне просто казалось, что прежнее чувство юмора не изменило вам. Но, если это не так, поговорим, как добрые друзья. Скажите мне, как вы стали госпожой Кледерман? Любовь с первого взгляда?

– Никоим образом... во всяком случае, что касается меня. Я познакомилась с Морицем в Женеве, во время войны. Он сразу стал за мною ухаживать, но тогда я хотела оставаться свободной. В дальнейшем мы встречались неоднократно, и в конце концов я согласилась выйти за него замуж. Этот человек очень одинок!

Морозини ее рассказ показался слишком сжатым, и он поверил в эту историю лишь частично: Альдо никогда не встречал коллекционера, страдавшего от одиночества. Страсть, которая жила в нем, всегда могла заполнить минуты досуга, если допустить, что у него их было много. Что вряд ли соответствовало действительности, коль скоро речь зашла о дельце такого масштаба, как Кледерман. Однако Морозини оставил эти мысли при себе, удовольствовавшись небрежным замечанием:

– Так ли уж он одинок? В той среде, где я теперь вращаюсь, среди коллекционеров, ваш супруг довольно известен. Если не ошибаюсь, у него есть дочь, как я слышал?

– Да, есть, но я ее почти не знаю. Это странное и очень независимое существо. Она много путешествует, удовлетворяя свою страсть к искусству. Короче, мы не нравимся друг другу...

Этому Морозини готов был поверить. Какая разумная девушка захотела бы увидеть своего стареющего отца пылающим любовной страстью к столь ужасной сирене! Между тем сирена вновь подходила к Альдо, и великолепие этой женщины поразило его больше, чем недавно в холле, хотя Дианора сняла свой роскошный наряд и надела это простое белое платье, которое, распахиваясь на ходу, напоминало Альдо, что у его бывшей возлюбленной самые красивые ножки в мире. Чтобы полюбоваться этим зрелищем несколько дольше, он отошел к камину и прислонился к нему спиной, поймав себя на мысли о том, надето ли что-нибудь у Дианоры под платьем. Не так уж много, наверное.

Чтобы стряхнуть очарование, Альдо закурил и спросил:

– Боюсь показаться бестактным, но хочу спросить: вам очень нравится жить в Цюрихе? Я скорее представляю вас в Париже или Лондоне. Правда, и Варшава оказалась веселее, чем я думал. Я очень удивился, встретив здесь вас.

– А я – вас. Зачем вы сюда приехали?

– На встречу с клиентом. Ничего увлекательного, как видите... Но вы не изменили своей привычке отвечать вопросом на вопрос.

– Не будьте занудой! Я вам уже ответила. Мы, несколько друзей и я, решили совершить путешествие по Центральной Европе, но Польша их не привлекала. Поэтому я оставила своих попутчиков в Праге и приехала в Варшаву одна, чтобы повидать Солманского, но завтра я присоединюсь к ним в Вене. Ну что, на этот раз вы удовлетворены?

– Пожалуй. Только я плохо представляю себе вас в роли деловой женщины.

– Вы преувеличиваете мою роль. Скажем так: для Морица я... роскошная посыльная. В каком-то смысле его витрина: он очень гордится мной...

– Не без основания! Кто лучше вас смог бы носить аметисты Великой Екатерины или изумруд Монтесумы?

– Не считая отдельных украшений, купленных у одной или двух великих княгинь, бежавших от русской революции. То, что было на мне сегодня вечером, – из их числа... Однако я так и не удостоилась чести предстать перед публикой в драгоценностях, имеющих историческую ценность: Мориц слишком дорожит ими! Но... скажите мне, вы в них разбираетесь?

– Это мое ремесло. Если вы этого не знаете, я скажу вам: ваш покорный слуга – знаток древних камней.

– О, мне это известно... но не могли бы мы сменить тему, оставив в покое моего мужа?

Она поднялась с подлокотника кресла, на котором сидела, приоткрыв точеную ножку, подошла к Морозини, прекрасно понимая, что отступать ему некуда, если только он не хочет показаться смешным, изворачиваясь между ней и камином.

– Какую же тему вы предлагаете?

– Поговорим о нас с вами. Неужели удивительное совпадение, благодаря которому мы встретились столько лет спустя, не поразило вас? Я охотно допускаю, что это... перст судьбы.

– Если судьба задумала бы вмешаться в наши отношения, встреча должна была бы состояться до того, как вы вышли замуж за Кледермана. Он стоит между нами, и нельзя этого не учитывать...

– Ну не до такой же степени! Мой муж в данный момент на краю света. В Рио-де-Жанейро, если говорить точнее... а вы рядом со мной. Мы ведь, кажется, были большими друзьями когда-то?

С подчеркнутым раздражением Альдо выпустил изо рта струю сигаретного дыма, не направляя ее, однако, в лицо молодой женщины, но, видимо, надеясь, что таким образом защитит себя от непередаваемого очарования, которое она излучала.

– Мы никогда не были друзьями, Дианора, – жестоко возразил он. – Мы были любовниками... и очень страстными, как мне помнится, но именно вы предпочли порвать эти отношения. Любовь невозможно собрать по кусочкам.

– Костер, который считают погасшим, способен отбрасывать пылающие искры! Я из тех, кто предпочитает ловить момент, Альдо, и надеялась, что ты думаешь так же. Нет, я не предлагаю тебе любовную связь, просто хотела бы на мгновение вернуться в чудесное прошлое. А ты сегодня обворожителен, как никогда...

Она уже стояла совсем близко, слишком близко, чтобы его душа и чувства оставались безучастными. Сигарета упала к их ногам.

– Ты необыкновенно красива.

Это был всего лишь вздох, но она уже почти прильнула к нему! В следующую секунду белое платье соскользнуло на руку Альдо, обнявшего молодую женщину за талию; его предположение подтвердилось: под платьем на Дианоре не было ничего. Прикосновение к ее божественной шелковистой коже окончательно разбудило желание, которое теперь мужчина никак не хотел сдерживать.

Возвращаясь в свой номер под утро, когда слуги отеля начинали расставлять у дверей вычищенную обувь постояльцев, Морозини падал от усталости и ощущал себя легким, как перышко. От того, что произошло, он помолодел на десять лет, ночь с Дианорой оставила после себя необыкновенное ощущение свободы. Может быть, потому, что их связывала теперь не любовь, а взаимное стремление к полному удовлетворению желания, осуществившемуся естественным путем. Их тела соединились, сплелись в порыве страсти и, как бы шутя, осыпали друг друга прежними ласками, которые тем не менее казались им абсолютно новыми. Никаких вопросов, клятв, признаний, не имевших более смысла, а лишь неистовая и утонченная жажда удовольствия, которое только можно испытать в объятьях друг друга. Тело Дианоры было произведением искусства, созданным для любви. Оно умело доставлять сказочное наслаждение, но Альдо не стремился испытать его вновь. Их последний поцелуй был действительно последним, подарен и получен на перекрестке дорог, уходящих в разные стороны. При этом ни один из них не почувствовал сожаления.

Как заметила, смеясь, Дианора, «время вернулось», но только на несколько часов. Настоящим их прощанием оставалось для них то, прежнее, происходившее на берегу озера Ком, и Морозини вдруг обнаружил, что больше не страдает, вспоминая о нем. Может быть, потому, что в течение всей этой страстной ночи другое лицо, словно маска, закрывало черты Дианоры...

«Завтра или скорее в ближайшее время я попытаюсь увидеть ее вновь, – подумал Альдо, ныряя под одеяло, чтобы чуточку поспать. – Если мне это не удастся, я опять приеду в Варшаву...»

Идея была безрассудной, но довольно приятной. И все из-за нового ощущения свободы! Морозини прекрасно сознавал, что должен также считаться с доверенной ему Симоном Ароновым миссией, из-за которой у Альдо вряд ли останется время бегать за юбкой, какой бы восхитительной она ни была.

Прекрасный сон, убаюкавший его, резко оборвался при появлении подноса с завтраком, что принес ему около девяти часов официант в черном костюме. Между серебристым кофейником и корзиночкой с булочками лежало письмо. Поскольку на конверте было обозначено только имя, Морозини взял его с веселой улыбкой: слова прощания уже произнесены, а Дианоре захотелось еще что-то сказать ему? Впрочем, это было бы так по-женски…

Но то, что прочел Альдо, не имело никакого отношения к посланию Купидона. На белом листке мужским почерком было начертано всего несколько слов:

«Вчера вечером убит Элиас Амсхель. Из отеля поезжайте прямо на вокзал и будьте осторожны!»

Подписи не было. Вместо нее только звезда Соломона.

Глава 4. Пассажиры Северного экспресса

– Odjadz!.. Odjadz!^[19]

Начальник вокзала громким голосом, усиленным рупором, предлагал пассажирам подняться в вагоны. Северный экспресс, дважды в неделю совершавший рейс Берлин – Варшава и обратно, готов был, выпустив пар, умчаться вперед и прочертить в центре Европы голубую стальную линию. Тысяча шестьсот сорок километров за двадцать два часа двадцать минут!

Один из самых роскошных скоростных поездов довоенного времени вновь начал совершать этот маршрут только два года назад. Раны оставленные войной, были неисчислимы и очень тяжелы, но общение между людьми, связь с городами, странами должны были возродиться.

Поскольку вагоны сильно пострадали, очень скоро стало ясно, что их надо заменить, и именно в этом, 1922 году Международная компания спальных вагонов и европейских скоростных поездов с гордостью подарила своим пассажирам новые длинные вагоны темного цвета с желтой полосой, только что сошедшие с конвейеров английских заводов; комфортабельность нового Северного экспресса вызвала всеобщий восторг.

Забившись в угол у окна своего одноместного купе и глядя в щель между занавесками, Морозини наблюдал за обычной в последние минуты суетой на перроне. Призыв начальника вокзала расставил все по своим местам. Люди еще махали руками и платочками, но в их глазах уже появилась некая печаль, всегда сопровождающая бурное прощание. Никто уже ни о чем не говорил – за исключением отдельного слова или наставления! – и постепенно тишина воцарилась на перроне. Так же, как в театре после того, как распорядитель ударил три раза.

Захлопали дверцы, затем раздался резкий свисток, и поезд задрожал, застонал, словно ему больно было отрываться от вокзала. Медленно и величественно состав покатил по рельсам, ритмично застучали колеса, затем скорость увеличилась, и наконец, когда отзвучал последний торжествующий свисток, локомотив устремился в ночь, взяв направление на запад. Поехали, и быстро поехали!

Морозини с чувством облегчения встал, снял каскетку и пальто, бросил их на коричневые бархатные подушки и потянулся, зевая. День, проведенный в номере отеля, где он слонялся без дела из угла в угол, утомил его больше, чем любая многочасовая беготня по улице. Причиной тому было нервное напряжение. Если он решил последовать совету Симона Аронова, то только потому, что было бы безрассудно не принять его всерьез. Смерть доверенного лица, должно быть, расстроила Хромого – а может быть, причинила ему сильную боль! – и он не хотел еще через несколько часов потерять эмиссара, на которого возлагал все свои надежды. Морозини пришлось остаться в гостинице, отказаться от удовольствия высунуть нос на улицу, прогуляться по Мазовецкой или посидеть в таверне Фукье. Правда, погода опять испортилась, и потоки дождя вовсе не располагали к сентиментальной прогулке.

Тогда для правдоподобия Альдо сказался больным. Ему принесли в номер завтрак, газеты, но ни французы, ни англичане ничего не писали о смерти маленького человека в круглой шляпе. Что же касается польских газет, из которых можно было бы что-то узнать, то Морозини не понимал в них ни слова. Он переживал эту смерть тяжелее, чем мог предполагать. Элиас Амсхель был приятным, воспитанным человеком, и всегда было очень забавно наблюдать, как он появляется в зале аукциона со своим эскортом янычар, неизменно сохраняя на лице спокойную улыбку добросовестного служащего. Случившаяся трагедия доказывала, что Морозини предстоит столкнуться с людьми беспощадными и жестокими. И хотя это не пугало Альдо, он все же решил, что необходимо вести себя осторожно, думать, куда идешь. Об обстоятельствах убийства он надеялся узнать больше в Париже, у Видаль-Пеликорна, который, судя по всему, является одной из главных «пружин» в организации Хромого.

Чтобы убить время, Морозини попросил принести колоду карт, раскладывал пасьянсы и через окно смотрел, что происходит на площади. Таким образом около полудня он стал свидетелем отъезда Дианоры, окруженной горой чемоданов и коробок, которые без конца пересчитывала ее горничная.

Юный Сигизмунд, столь же почтительный, как накануне, порхал вокруг Дианоры, как шмель вокруг розы. Молодая женщина ни разу не подняла глаз на окна отеля, но, если задуматься, в этом не было никакого смысла: разве они не решили, что не будут искать новых способов увидеть друг друга, как только закончится ночь? Отъезд бывшей возлюбленной был единственным немного забавным развлечением в течение этого бесконечного дня, и, когда настал час покинуть гостиничнуютюрьму, Альдо с огромным облегчением отправился на вокзал.

Покончив с необходимыми формальностями при отъезде из отеля, Морозини решил, что время предосторожностей уже наступило. Поэтому он прежде всего отказался от предложенного фиакра и подозвал Болеслава, которого заметил среди кучеров, дожидающихся своей очереди. Тот немедленно подбежал, а Альдо залечил рану отвергнутого возницы несколькими злотыми.

Сев в фиакр, Морозини тут же спросил Болеслава, не сообщали ли в газетах о произошедшем накануне убийстве, добавив, что в отеле прошел такой слух, но оно могло быть ошибочным.

– Ошибочным? – воскликнул Болеслав. – О, нет! Напротив, гнуснейшее, но свершившееся преступление. Сегодня о нем все говорят, и убийство, между прочим, чрезвычайно жестокое...

– Неужели? – пробормотал Морозини, ощутив неприятный холодок в груди. – А кто жертва, известно?

– Не совсем. Какой-то еврей, это точно; его тело нашли у входа в гетто, между двумя башенками, однако узнать его было трудно, так как у покойного просто не было лица. Помимо всего прочего, беднягу пытали перед смертью. Говорят, смотреть на него невыносимо...

– Но кто мог совершить подобное преступление?

– В том-то и загадка. Никто не имеет ни малейшего представления. Газеты пишут о неизвестном из еврейского квартала, и я думаю, что полиции нелегко будет узнать больше.

– Но все же должны остаться какие-то следы? Даже ночью кто-то мог увидеть...

– Никто ничего не увидел или молчит. Знаете, в этом районе люди не очень болтливы, не любят иметь дело с полицией, даже если она не русская. Для них все полицейские стоят друг друга.

– Я полагаю, что разница все же есть?

– Конечно, но поскольку до сих пор этих людей не трогали, они хотят, чтобы так и продолжалось.

О чем мог думать Симон Аронов в этот час? Может быть, он жалел, что обратился к нему, ведь, какой бы секретной их встреча ни была, за Морозини, должно быть, следили, шпионили.

Представив себе фигуру Хромого, его страстное и значительное лицо, Альдо тут же отбросил мысль о его сомнениях. Этот человек, призванный исполнить благородную миссию, этот рыцарь, достойный былых времен, был не из тех, кого можно запугать ужасным преступлением – он слишком хорошо знал, что это такое, – или еще одной смертью, даже если это смерть друга. Договор сохранял силу, иначе Хромой сумел бы положить ему конец, добавив несколько слов в своем послании. Морозини же был преисполнен полнейшей решимости оказать помощь, которую ждали от него. Завтра вечером он будет в Париже, а на следующий день, наверное, сможет сделать первый шаг, встретившись с Видаль-Пеликорном. Человек с таким именем наверняка неординарен.

Поезд мчался по широкой долине, начинавшейся за Варшавой. Несмотря на комфорт и уют в купе, Морозини почувствовал, что ему необходимо выйти из этой коробки. День, проведенный взаперти, вызвал у него желание подвигаться, повидать людей, хотя бы для того, чтобы избавиться от навязчивых размышлений о маленьком человеке в круглой шляпе. Глупо, но, как только Альдо начинал думать о нем, ему хотелось плакать...

Услышав звон колокольчика, означающий, что для первой группы пассажиров уже накрыты столы, Морозини отправился в вагон-ресторан. Церемонный метрдотель в коротких брюках и белых чулках провел его к единственному пока еще свободному столу и предупредил, что три места рядом с ним уже зарезервированы, следовательно, обедать ему придется в компании этих пассажиров...

– Если, конечно, вы не предпочтете подождать. Вторая группа будет числом поменьше…

– Право же нет, не стоит! Я уже здесь и остаюсь! – заявил Морозини, которого совсем не соблазняла перспектива оказаться вновь в одиночестве даже на час. Тогда как в вагоне-ресторане с его сияющими маркетри, столами, украшенными цветами и освещенными настольными лампами под оранжевого цвета шелковыми абажурами, обстановка была вполне приятной. Вокруг сидели элегантные мужчины, а среди женщин две-три показались ему хорошенькими.

Решив проблему, Альдо углубился в чтение меню, хотя был не очень голоден. Голос метрдотеля, говорившего по-французски, заставил его поднять глаза.

– Господин граф, мадемуазель, вот ваш столик. Как я уже объяснил вам...

– Оставьте, оставьте, мой друг! Все очень хорошо.

Альдо уже встал, чтобы поздороваться с тремя людьми, которые будут его соседями по столу во время ужина, и еле успел сдержать радостный возглас, с удивлением обнаружив, что перед ним стоит отчаявшаяся девушка из Виланува, а рядом с ней – седой мужчина, надменный вид которого подчеркивал монокль, вставленный в глазницу; третьим человеком в этой компании оказался не кто иной, как Сигизмунд, суетливый юноша, накануне ожидавший Дианору в гостинице «Европейская».

Венецианец уже собирался представиться, как вдруг заговорила Анелька:

– У вас нет другого свободного стола? – спросила она метрдотеля, очень забеспокоившегося при этих словах. – Вы прекрасно знаете, что мы не любим сидеть с посторонними...

– Но, мадемуазель, поскольку господин граф не соизволил возразить против...

– Это не важно, – прервал его Морозини. Ни за что на свете я не хотел бы вызвать недовольство мадемуазель. Оставьте для меня место во второй очереди!

За холодной галантностью он прекрасно сумел скрыть сожаление, вызванное необходимостью удалиться, так как путешествие представилось теперь ему в ином, более благоприятном свете, но коль скоро его присутствие было неприятно этому восхитительному ребенку – восхитительному, но плохо воспитанному! – ему ничего не оставалось делать, как уступить свое место. Однако его счастливая звезда не изменила ему, ибо мужчина в монокле тут же запротестовал:

– Боже упаси, месье, мы не можем допустить, чтобы вы прерывали из-за нас ужин!..

– Я еще не сделал заказ – вы ничего не прерываете!

– Может быть, и так, но я полагаю, мы все здесь приятные люди, и прошу вас извинить бесцеремонность моей дочери. В ее возрасте с трудом переносят вынужденное общение с людьми.

– Еще одна причина, не позволяющая навязывать ей его.

Морозини поклонился девушке с дерзкой улыбкой, но в этот момент Сигизмунд решил, что пора вмешаться в спор:

– Не отпускайте этого господина, отец! Он – друг госпожи Кледерман... герцог... герцог...

– Морозини! – договорил Альдо, с удовольствием придя ему на помощь. – Мне тоже показалось, что мы знакомы.

– В таком случае, дело решенное! Вы доставите нам удовольствие, поужинав в нашей компании, месье. Я – граф Роман Солманский, а это моя дочь Анелька. Сына я вам не представляю, поскольку вы его уже знаете...

Стали рассаживаться. Альдо уступил свое место у окна девушке, и она кивком головы поблагодарила его. Брат сел рядом с сестрой, а граф с Морозини разместились напротив. Сигизмунд, судя по всему, был в восторге от встречи, и Альдо без труда догадался почему: влюбленный в Дианору юноша радовался возможности поговорить о ней с человеком, которого считал одним из ее поклонников. Морозини, вовсе не желавший рассказывать о своих сердечных делах, разубедил его:

– Это может показаться вам странным, но до вчерашнего вечера, когда мы встретились в отеле, госпожа Кледерман и я не виделись с… с момента объявления войны, то есть с 1914 года, – сказал он, делая вид, что вспоминает дату, которую ему на самом деле трудно было бы забыть. – Тогда Дианора была вдовой графа Вендрамина, моего дальнего родственника, а так как она, как вам известно, датчанка по происхождению, то ей пришлось вернуться к себе на родину к отцу.

Анелька в первый раз нарушила хмурое молчание, которое хранила после принятого отцом решения:

– Почему она покинула Венецию? Неужели ей там не нравилось ?

– Об этом надо спросить у нее, мадемуазель. Думаю, она все же предпочитала Венеции Копенгаген. В сущности, это нормально, ведь тот, кто привез ее туда, был уже в ином мире.

– Разве она не любила его настолько, чтобы жить воспоминаниями? Даже во время войны?

– Еще один вопрос, на который я не могу ответить. Вендраминов считали очень хорошей парой, несмотря на разницу в возрасте...

Хорошенькие губки девушки сложились в презрительную улыбку:

– Уже тогда? Судя по всему, у этой женщины тяга к пожилым мужчинам. Швейцарский банкир, ее новый муж, тоже не первой молодости. Но зато он очень богат. Наверное, и граф Вендрамин был не беден?

– Анелька! – прервал ее отец. – Я не знал, что у тебя такой злой язык. Твои вопросы граничат с бестактностью.

– Простите меня, но я не люблю эту женщину!

– Какая глупость! – возмутился брат. – Полагаю, ты не станешь спорить, что она необыкновенно красива! Это чудесная женщина! Не правда ли, отец?

Солманский рассмеялся:

– Мы могли бы найти и другую тему для разговора. Если госпожа Кледерман хоть и дальняя, но все же родственница герцога Морозини, не очень учтиво обсуждать ее в его присутствии. Вы остановитесь в Берлине, герцог, – добавил он, обернувшись к соседу, – или поедете прямо в Париж?

– Я еду в Париж, хочу провести там несколько дней.

– Значит, мы будем наслаждаться вашей компанией до завтрашнего вечера.

Морозини улыбнулся в ответ, и разговор перешел на другие темы, но в основном говорил граф. Анелька, едва притронувшись к еде, смотрела в окно. В этот вечер на ней была темно-коричневая шубка из хорька, наброшенная на простенькое, почти монашеское платье, стянутое у шеи изысканной золотой цепочкой, но другого украшения и не требовалось для столь очаровательной и грациозной фигурки. На мягких шелковистых волосах, стянутых на хрупком затылке в тяжелый шиньон, красовалась шапочка из того же меха. Необыкновенно милое зрелище, которым любовался Альдо, рассеянно слушая графа, рассказывающего о произошедшем два месяца назад во время ледохода прорыве плотины на Одере, приведшем к большому наводнению на севере страны, но не задевшему, к счастью, как подчеркнул граф, железной дороги. Такого рода рассуждения не требовали комментария и не мешали Альдо созерцать красавицу. Тем более что граф ловко перескочил с Одера на Нил и установление монархии в бывших владениях Оттоманской империи, оказавшихся теперь под британским протекторатом.

Все это время его сосед с сожалением наблюдал, как грустит Анелька. Неужели она настолько дорожит этим Ладиславом, влюбленным в нее, конечно, но таким упрямым? Это был немыслимый, противоестественный союз. Такая очаровательная девушка и никчемный юноша! Нет, их отношения нельзя принимать всерьез...

Теперь Солманский перешел на японское искусство, заранее радуясь возможности посетить в Париже интересную выставку, которая должна была состояться в Большом дворце; с неожиданным лиризмом граф воспевал достоинства великой и самой восхитительной, по его мнению, живописи эпохи Момойамы, сравнивая ее с искусством времен Токугавы, как вдруг сердце Альдо забилось чуть сильнее. Глаза девушки, прикрытые длинными ресницами, обратились к нему. Веки приоткрылись, обнаружив во взгляде жгучую мольбу, как будто Анелька ждала от Морозини помощи, спасения. Какой помощи? Ощущение было мимолетным, но глубоким... Но тонкое личико уже переменилось, девушка замкнулась в себе, снова став безразличной ко всему...

Когда ужин закончился, собеседники разошлись, пообещав друг другу встретиться на следующий день во время завтрака. Первыми ушли граф и его семейство, оставив Морозини, немного оглушенного длинным монологом, который ему пришлось выслушать за столом. Только оказавшись в одиночестве, Альдо сообразил, что о Солманских знает теперь не больше, чем раньше, и это заставило его задуматься, не была ли бесконечная болтовня графа ловким маневром – если невозможно вставить даже слова, вопросы исключаются...

Официанты суетились вокруг, освобождая столы для второй группы пассажиров. Альдо вынужден был покинуть ресторан, хотя с удовольствием задержался бы с очередной чашкой кофе. Но перед тем, как уйти, он остановил метрдотеля:

– Вы, кажется, хорошо знаете графа Солманского и его семью?

– Слишком громко сказано, ваше превосходительство! Граф довольно часто совершает поездки в Париж в обществе своего сына, но что касается мадемуазель Солманской, то прежде я не имел чести встречаться с ней.

– Удивительно. Перед ужином она обратилась к вам так, будто была вашей постоянной клиенткой.

– Действительно. Я и сам был этому удивлен. Но такая красивая женщина может все себе позволить, – добавил он с улыбкой.

– Я разделяю ваше мнение. Только жаль, что она так печальна. Поездка в Париж, видимо, не радует ее. Скажите, пожалуйста: не знаете ли вы чего-нибудь еще об этой семье? – спросил Морозини, движением фокусника извлекая на свет божий денежную купюру.

– Только то, что может заметить такой временный попутчик, как я. Граф слывет богатым человеком. А сын – заядлый игрок. Я уверен, что он уже подыскивает себе партнеров... и я осмелюсь предостеречь вас от попыток присоединиться к ним.

– Почему? Он жульничает?

– Нет, но если, выигрывая, он бывает мил и очень добр, то проигрыш превращает его в отвратительного агрессивного грубияна. Кроме того, он пьет.

– Я последую вашему совету. Плохой игрок – презренное существо.

Морозини заявил это, но с некоторым сожалением: партия в бридж или покер оказалась бы приятным времяпрепровождением, но все же разумнее было отказаться от нее, ибо ссора с молодым Солманским – не лучший способ наладить отношения с его сестрой. Подавив вздох, Морозини вернулся в свое одноместное купе, где в его отсутствие застелили постель. Узкое помещение с электрическим освещением, приглушенным матовыми стеклами, мягким ковром под ногами, инкрустированными столиками красного дерева, блестящей медной отделкой и шкафом-умывальником, где еще ощущался запах новизны, а хорошо отлаженное отопление поддерживало мягкое тепло, располагало к отдыху. Но не привыкшему ложиться так рано Морозини спать не хотелось. И он решил постоять немного в коридоре, выкурить одну-две сигареты.

Пейзаж за окном не вызывал у него интереса: уже наступила непроглядная тьма, и, помимо дождевых потоков, бьющих по окнам, не было видно почти ничего, кроме мелькающих временами ламп, световых сигналов или бледных огоньков, скорее всего мигающих в деревенских домах. Проводник, вышедший из какого-то купе, вежливо поздоровался с пассажиром и спросил, не желает ли тот чего-нибудь. Альдо хотел было спросить, где находится купе Солманских, но тут же подумал, что это ему ни к чему, и ответил отрицательно. Служащий в коричневой форме удалился, пожелав Морозини спокойной ночи, пошел к сиденью, предназначенному ему в конце вагона, и начал что-то писать в большой записной книжке. В этот момент несколько человек шумной толпой проследовали в вагон-ресторан, и один из них, толстый мужчина в клетчатом костюме, потеряв равновесие из-за качки вагона, наступил на ногу Морозини, с глупым смешком пробормотал извинение и пошел дальше. Раздосадованному Альдо не очень хотелось испытать то же самое при возвращении пассажиров, и он вошел в свое купе, закрыл дверь, запер ее на задвижку и стал раздеваться. Надел шелковую пижаму, тапочки, халат и открыл шкаф-умывальник, чтобы почистить зубы. После этого растянулся на полке и попытался прочесть купленную на вокзале немецкую газету, которая скоро наскучила ему, поскольку Морозини никак не мог сосредоточиться на драматическом свободном падении марки. Смотреть в текст постоянно мешал всплывающий перед глазами взгляд Анельки. Не почудился ли ему отчаянный призыв о помощи, который читался в нем?.. Но в таком случае что он мог сделать?

Размышляя об этом и не находя подходящего ответа, Морозини уже погружался в забытье, как вдруг легкий шум разбудил его. Он повернул голову к двери и увидел, что ручка поворачивается, останавливается, затем снова поворачивается, словно человек, стоящий снаружи, хочет, но не решается войти. Альдо показалось, что послышался слабый стон, что-то вроде сдерживаемого всхлипа...

Неслышно вскочив, он встал, отодвинул задвижку и открыл дверь, которая слегка щелкнула при этом: в проходе никого не было.

Он прошел вперед по коридору, где уже приглушили свет, никого не увидел на месте проводника – тот, видно, отлучился куда-то, – но в другом конце вагона заметил бегом удаляющуюся женщину в белом пеньюаре. Ее длинные белокурые волосы были распущены и почти доходили до талии. Морозини инстинктивно угадал: Анелька!

Сердце Альдо забилось, и он, охваченный безумной надеждой, бросился за ней: возможно ли, что Анелька пришла к нему, рискуя разгневать отца? Должно быть, она слишком несчастна, – даже в этот момент Морозини очень сомневался, что был ей хотя бы симпатичен...

Он настиг девушку в тот момент, когда она, сотрясаемая рыданиями, пыталась открыть дверцу с очевидным намерением броситься вниз.

– Опять? – закричал он. – Это же просто мания!

Завязалась борьба, недолгая, ибо неравная, Анелька, однако, дала Альдо достойный отпор, так что он в какую-то долю секунды готов был отправить ее в нокаут, если бы девушка не ослабла как раз вовремя, чтобы избежать синяка на подбородке.

– Оставьте меня, – бормотала она, – оставьте... Я хочу умереть.

– Об этом мы поговорим позже! Ну-ну, пойдемте ко мне, вы должны немного прийти в себя, а потом расскажете, что не так.

Морозини, слегка придерживая, повел ее по коридору. Увидев их, подбежал проводник:

– Что случилось? Мадемуазель больна?

– Нет, но у вас чуть не произошел несчастный случай! Принесите мне немного коньяку! Я отведу девушку в свое купе...

– Я предупрежу ее горничную. Она в соседнем вагоне...

– Нет... нет... ради Бога!.. – простонала девушка. – Я... я не хочу видеть ее!

Крайне осторожно, будто Анелька была из фарфора, Альдо усадил ее на кушетку и намочил салфетку, чтобы освежить ей лицо, затем заставил выпить немного душистого коньяку, который принес проводник с быстротой, заслуживающей похвалы. Девушка позволяла ухаживать за собой, как ребенок, долго бродивший в холодной тьме и вдруг обретший теплое и светлое убежище. Она выглядела необыкновенно трогательно и была не менее красива, чем обычно, ибо преимущество ранней молодости как раз и состоит в том, что слезы не портят плачущего лица. Наконец Анелька издала глубокий вздох.

– Вы, должно быть, принимаете меня за сумасшедшую? – произнесла она.

– Не совсем. Скорее за несчастную девушку... Вас по-прежнему терзает воспоминание о том юноше?

– Конечно... Если бы вы знали, что никогда больше не увидите ту, которую любите, разве не впали бы в отчаяние?

– Может быть, именно потому, что когда-то я пережил нечто подобное, могу сказать вам: от этого не умирают. Даже во время войны!

– Вы – мужчина, а я – женщина, это большая разница. Убеждена, что Ладислав не испытывает ни малейшего желания покончить с собой. У него есть «дело»...

– И что это за дело такое? Нигилизм, большевизм?..

– Нечто подобное. Я в этом не разбираюсь. Знаю только, что он презирает людей знатных или богатых и хочет равенства для всех...

– И его образ жизни вас не привлекал? Потому вы и отказались последовать за Ладиславом?..

Огромные золотистые глаза взглянули на Морозини с восхищением и опаской.

– Откуда вы это знаете? В Вилануве мы говорили по-польски...

– Разумеется, но пантомима была чрезвычайно выразительной, и я не могу вас осуждать: вы не созданы для жизни крота.

– Вы ничего в этом не понимаете! – воскликнула она с прежней агрессивностью. – Жизнь в бедности не пугала меня. Когда любишь, надо уметь быть счастливым и в мансарде. Я не согласилась последовать за ним только потому, что поняла: если уеду и буду жить с ним, то подвергну его опасности... Дайте мне еще немного коньяку, пожалуйста, я... я так замерзла!

Альдо тут же подал ей бокал, затем, сняв с вешалки свою шубу, набросил ее на плечи девушке.

– Так лучше? – спросил он.

Она поблагодарила его чуть дрожащей улыбкой, и Альдо окончательно растаял, настолько ее губки были свежи, нежны, застенчивы и прелестны...

– Намного лучше, спасибо. У вас определенно есть склонность вмешиваться в то, что вас не касается, но все же вы очень любезны...

– Приятно слышать. Добавлю только: я ничуть не жалею, что дважды вмешался в вашу жизнь, и готов сделать это снова. Но вернемся к вашему другу: почему вы говорите, что, уехав с ним, вы подвергли бы его опасности?

Не изменяя свойственной, видно, ей привычке отвечать вопросом на вопрос, Анелька спросила:

– Что вы думаете о моем отце?

– Вы ставите меня в затруднительное положение. Что могу я думать о человеке, которого встретил впервые? У него важный вид, безупречные манеры, он чрезвычайно учтив. К тому же умен, образован... очень хорошо разбирается в международной политике. Может быть, не очень легок в общении? – добавил Альдо, вспомнив каменное лицо и холодный взгляд графа, сверкающий из-под монокля, а также надменное поведение, роднившее его скорее с прусским офицером, нежели с польскими дворянами, природная элегантность которых зачастую отдавала романтизмом.

– Это слабо сказано. Он страшный человек, с ним лучше не вступать в борьбу. Если бы я последовала за Ладиславом, он нашел бы нас и... я больше никогда не увидела бы того, кого люблю. По крайней мере, в этой жизни...

– Вы хотите сказать, что он убил бы его?

– Не колеблясь... и меня тоже, если бы убедился, что я больше не девственница!..

– Он бы вас... ваш родной отец? – воскликнул ошарашенный Альдо. – Неужели он не любит вас?

– Любит. По-своему. Он гордится мной, потому что я очень красива, и считает, что я – лучший способ восстановить состояние, которое уже не то, что прежде. Зачем, по-вашему, мы едем в Париж?

– Помимо посещения японской выставки, не имею представления.

– Выдавать меня замуж. Я больше не вернусь в Польшу... по крайней мере, под именем Анельки Солманской. Мне придется выйти замуж за самого богатого человека в Европе. Теперь вы понимаете, почему я хотела умереть... и по-прежнему хочу этого?

– Ну вот мы и вернулись к исходной точке! – вздохнул Морозини. – Вы предпочитаете упорствовать в своем безрассудстве? Впереди у вас целая жизнь, и она может быть такой же красивой, как вы сами. Возможно, не сейчас, но позднее!

– Во всяком случае, не в нынешних обстоятельствах.

– Вы в этом убеждены, потому что ваша душа и сердце полны любви к одному Ладиславу, но уверены ли вы, что никогда не полюбите человека, за которого вас выдают?

– На этот вопрос я не могу ответить, поскольку незнакома с ним.

– Но он, безусловно, знает вас так или иначе и, должно быть, желает сделать вас счастливой?

– Не думаю, что он видел меня где-то, помимо фотографии. Я его интересую потому, что в качестве приданого приношу ему семейную драгоценность, о которой он давно мечтает. Тем не менее я ему, кажется, нравлюсь...

– Что это еще за история? – вздохнул оторопевший Морозини. – Такую девушку берут в жены из-за приданого? Не могу поверить, что вас осмелились предложить в качестве... премии покупателю? Это было бы чудовищно.

Став вдруг абсолютно спокойной, Анелька погрузила свой лучистый взгляд в глаза собеседника и допила коньяк. На ее губах заиграла презрительная улыбка.

– И все же так оно и есть. Этот... финансист предлагал огромную цену за драгоценность; но мой отец сказал ему, что вещь ему не принадлежит и по завещанию моей матери я ни в коем случае не должна с ней расставаться. Решение пришло само собой, он сказал: «Я женюсь» – и женится на мне. Что поделаешь, он, видно, страстный коллекционер. Вы не знаете, что это за болезнь... а в том, что так оно и есть, нет никаких сомнений.

– Я могу это понять, потому что страдаю тем же недугом... но не до такой же степени! И ваш отец согласился?

– Разумеется! Он зарится на богатство моего будущего супруга, а по брачному контракту значительная его часть перепадет мне... не считая наследства: этот человек намного старше меня. Ему... чуть ли не столько лет, сколько вам! Может быть, даже больше: я думаю, лет пятьдесят...

– Оставьте в покое мой возраст! – пробурчал Морозини; его не столько раздосадовало, сколько развеселило ее замечание. Очевидно, в глазах этой девчушки человек с чуть посеребренными висками выглядел патриархом. – И что вы намерены теперь предпринять? Броситься в Сену, когда приедете в Париж? Или под колеса поезда в метро?

– Какой ужас!

– Вы находите? А что, по-вашему, произошло бы, если бы вам удалось открыть дверцу вагона? Результат оказался бы точно таким же: вас могло затянуть под колеса... или вы стали бы калекой! Самоубийство – это искусство, моя дорогая, если после него хочется выглядеть терпимо...

– Замолчите!..

Она так побледнела, что Морозини подумал, не позвать ли ему проводника, чтобы заказать новую порцию алкоголя, но Анелька не оставила ему времени сделать это.

– Не могли бы вы помочь мне? – вдруг спросила она. – Дважды вы помешали осуществить мое намерение, отсюда я делаю вывод, что не совсем безразлична вам. В таком случае, вы, должно быть, готовы прийти мне на помощь?

– Конечно, я хочу вам помочь. Если, конечно, это в моей власти...

– Уже колеблетесь?

– Дело не в этом; если у вас есть предложение, изложите его, и мы все обсудим.

– В котором часу поезд прибывает в Берлин?

– Около четырех утра, кажется. Почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что это мой единственный шанс. В это время в поезде все будут спать...

– Кроме проводника, пассажиров, которые будут выходить, и тех, что садятся, – заметил Морозини, которого начинал беспокоить поворот в разговоре.

– Простая и легко осуществимая идея: вы поможете мне выйти из вагона, и мы вместе исчезнем в ночи...

– Вы хотите, чтобы...

– Чтобы мы убежали вместе, вы и я. Это безрассудство, понимаю, но разве я его не стою? Вы даже могли бы жениться на мне, если бы захотели.

Альдо был потрясен, но воображение уже рисовало перед ним целую серию прелестных картин: они вдвоем мчатся на автомобиле в сторону Праги, чтобы успеть на поезд, который увезет их в Вену, затем в Венецию, где она станет принадлежать ему... Какой очаровательной герцогиней стала бы Анелька! Старый дворец весь засветился бы при появлении этой блондинки... Только подобное романтическое будущее больше похоже на сон, чем на реальность, но неизбежно наступает момент, когда грезы рассеиваются и происходит падение, и оно тем болезненнее, чем выше воспаряешь. Анелька, без сомнения, оказалась самым соблазнительным искушением из всех, что выпали на долю Морозини за долгое время. Ее образ позволил ему бороться на равных с Дианорой, но другая картина заслонила вдруг восхитительное лицо девушки: фигура лежащего в луже крови маленького человека, одетого в черное, того, у кого больше не было лица, а затем в ушах Альдо прозвучал глухой и умоляющий голос, до сих пор никогда не обращавшийся к нему с такими словами: «Теперь у меня остались только вы. Не бросайте моего дела!»

Что-то подсказывало Морозини, что, сбежав с девушкой, он повернется спиной к человеку из гетто и, возможно, лишится возможности когда-нибудь разоблачить убийцу матери. Любил ли он Анельку настолько, чтобы решиться на это?.. Да и любил ли вообще? Девушка нравилась ему, притягивала к себе, возбуждала желание, но, как она сказала, время романтической любви для него прошло...

Молчание Морозини встревожило девушку, теряющую терпение.

– И это все, что вы можете сказать?

– Согласитесь, что подобное предложение следует обдумать. Сколько вам лет, Анелька?

– Возраст несчастья... Мне девятнадцать!

– Именно этого я и боялся. Знаете ли вы, что произошло бы, если бы я позволил себе похитить вас? Ваш отец получил бы право отдать меня под суд в любой стране Европы за подстрекательство к распутству и развращение несовершеннолетней.

– О, он поступил бы значительно хуже: вполне бы мог всадить вам пулю в лоб...

– Если только я не помешал бы этому, уложив его первым, что поставило бы нас в самую трагическую ситуацию корнелевского размаха...

– Но, если вы меня любите, какое это имеет значение!

Неописуемая беззаботность молодости! Альдо вдруг почувствовал себя совсем старым.

– Разве я говорил, что люблю вас? – спросил он чрезвычайно мягко. – Если бы я признался, какие чувства вы пробуждаете во мне, вы бы... были очень шокированы! Но вернемся на грешную землю, если вам угодно, и попытаемся проанализировать положение более трезво...

– Вы не хотите выйти со мной в Берлине?

– Это было бы самой чудовищной глупостью из всех, что мы могли бы совершить. Германия теперь – наименее романтичная страна в мире...

– Тогда я сойду с поезда одна! – насупившись, заявила девушка.

– Не говорите глупостей! В данный момент единственно умным поступком для вас будет возвращение в ваше купе, где вы сможете отдохнуть несколько часов. Мне же необходимо подумать. Возможно, в Париже я смогу вам помочь, тогда как в Германии не ручаюсь даже за самого себя.

– Прекрасно! Теперь я знаю, что мне делать…

Она вскочила, сердито отбросила шубу и бросилась к двери. Он поймал ее на лету и в очередной раз остановил, прижав к себе:

– Прекратите вести себя как ребенок и знайте, что полюбить вас легко... может быть, слишком легко, и чем больше я узнаю вас, тем невыносимее становится для меня ваш предстоящий брак...

– Могу ли я верить вам?

– А этому вы поверите?

И Морозини с такой неистовой страстью поцеловал ее, что даже сам был поражен. Ощущение было такое, будто Альдо припал к свежему источнику после долгого пути под солнцем или уткнулся лицом в букет цветов... После короткого сопротивления Анелька обмякла, с тихим счастливым вздохом позволив своему молодому телу прижаться к телу Морозини. И именно это спасло ее от того, что с ней обошлись бы как с любой девицей в захваченном штурмом городе, бросив на ложе. В мозгу Альдо сработал сигнал тревоги – он отстранил девушку.

– Как я и говорил, – зашептал он с улыбкой, окончательно обезоружившей девушку, – полюбить вас – самая естественная вещь на свете! А теперь идите спать и пообещайте мне, что мы встретимся завтра!.. Ну же! Обещаете?

– Клянусь вам!

На этот раз она сама коснулась своими губами губ Альдо, рука которого нащупывала задвижку, чтобы открыть дверь. Но, переступив порог, Анелька нос к носу столкнулась с отцом. Издав слабый крик, она уже хотела захлопнуть дверь, но Солманский успел войти.

Можно было бы ожидать взрыва гнева: ничего подобного не произошло. Отец лишь смерил взглядом дочь, дрожавшую, как лист на ветру, и приказал:

– Возвращайся к себе и ни шагу из купе! Ванда ждет там, ей приказано не оставлять тебя ни днем, ни ночью!

– Это невозможно, – пробормотала девушка. – В купе всего одна полка и...

– Она будет спать на полу. Не умрет за одну ночь, а я буду уверен, что твоя дверь больше не откроется! А теперь иди!

Опустив голову, Анелька вышла из купе, оставив отца с глазу на глаз с Морозини, который выглядел более непринужденным, чем можно было ожидать при таких обстоятельствах; он закурил сигарету и предпочел первым «открыть огонь»:

– Хотя очевидные факты не свидетельствуют в мою пользу, могу вас заверить: вы ошибаетесь, если полагаете, что между нами что-то произошло. Тем не менее я к вашим услугам, – холодно подытожил он.

Насмешливая улыбка немного оживила каменное лицо поляка:

– Другими словами, вы готовы драться из-за проступка, которого не совершали!

– Совершенно верно!

– В этом нет необходимости, и я даже не стану заставлять вас жениться на моей дочери. Мне известно, что произошло.

– Откуда?

– Проводник. Мне понадобилось сказать что-то Анельке. Я пошел к ней и, обнаружив пустое купе, обратился к этому служащему. Он сообщил мне, что вам удалось помешать моей дочери совершить непоправимую глупость, а затем вы попытались приободрить ее. Следовательно, я должен поблагодарить вас. Что я и делаю, – добавил он таким тоном, будто сообщил, что собирается прислать секундантов. – Но мне хотелось бы узнать, как Анелька объяснила вам свой поступок.

– Поступки! – поправил Морозини. – Я во второй раз помешал графине покончить с собой: позавчера, во время осмотра замка Виланув, мне посчастливилось удержать ее в тот момент, когда она собиралась броситься в Вислу. Мне кажется, вы должны уделять ей больше внимания; и не заставляйте Анельку выходить замуж, ее это приводит в отчаяние.

– Оно недолго продлится. Человек, которого я ей предназначил, обладает всем необходимым, чтобы стать лучшим из мужей, к тому же он далеко не безобразен! Позднее она признает, что я был прав. Но сейчас моя дочь увлечена каким-то студентом-нигилистом, от которого может ожидать только неприятностей или даже несчастья... Вы ведь знаете, что такое первая любовь!

– Конечно, но она может обернуться трагедией.

– Будьте уверены, я прослежу за тем, чтобы никакой... драмы не произошло вновь. Еще раз спасибо!.. О! Могу ли я попросить вас сохранить в тайне сегодняшний инцидент? Завтра мою дочь будут обслуживать в ее купе, это избавит вас от неловкости при встрече с ней...

– Незачем просить меня о молчании, – сердито ответил Морозини. – Я не из тех, кто распространяет сплетни. Вам же, как я полагаю, больше нечего мне сказать, и мы можем на этом расстаться.

– Именно этого я и хочу. Доброй ночи, герцог!

– Спокойной ночи!

Когда Северный экспресс прибыл на станцию Берлин – Фридрихштрассе, центральный вокзал, где должен был простоять полчаса, Морозини надел брюки, обулся, набросил шубу и вышел на перрон. За закрытыми шторами в поезде стояла тишина. Ночь в это самое непроглядное время была холодной, сырой, совсем не подходящей для прогулки, однако Морозини, не в силах избавиться от смутного беспокойства, намеренно шагал по перрону, следя за движением или отсутствием оного в различных купе, пока проводник не подошел сказать ему, что поезд отправляется. И Альдо с огромным удовлетворением вновь окунулся в мягкое тепло своего передвижного жилища, ощутив комфорт кушетки, на которую улегся со вздохом облегчения. Анелька, наверное, спала, сжав кулачки, и он поспешил сделать то же самое.

Несмотря на забавные ситуации, связанные с таможенным досмотром, проезд по Германии через Ганновер, Дюссельдорф и Ахен, затем по Бельгии через Льеж и, наконец, по северной Франции через Жимон, Сен-Кантен и Компьень, под неизменно серым и хмурым небом, показался ему невероятно монотонным. Во время первого завтрака в вагоне-ресторане было мало народу, поскольку в середине дня Альдо решил поесть во вторую очередь, чтобы иметь возможность немного задержаться в ресторане, он не встретился с Солманскими. Морозини заметил лишь Сигизмунда, спорившего в коридоре с пассажиром-бельгийцем. Юный красавец пребывал в отвратительном настроении: если он играл этой ночью, то, должно быть, продулся. Анелька же, как обещал отец, не показывалась. Альдо пожалел об этом: видеть ее прелестное личико было для него настоящей радостью.

Поэтому он поспешил побыстрее выйти, когда поезд завершил свой долгий путь на парижском Северном вокзале. Он подошел к началу перрона и встал под огромную железную опору, ожидая, когда схлынет поток пассажиров. Не зная, где должны были сойти Солманские, он надеялся заметить их. К тому же его заинтриговала одна вещь: имя будущего супруга. Анелька сказала: он один из богатейших людей Европы. Но речь ведь шла не о Ротшильде? Девушка, как истинная полька, наверняка католичка...

Эти мысли скрашивали долгое ожидание. Те, кого он высматривал, не спешили появиться. И вдруг он увидел, что они идут в сопровождении Богдана и горничной, а вокруг них суетится толпа носильщиков, а также зевак, привлеченных поистине необыкновенной элегантностью пассажиров, необычной для частного визита. Мужчины были во фраках и цилиндрах. А на голове девушки красовалась очаровательная бархатная треуголка, укутанная вуалью; Анелька поражала гармонией бархата и голубого песца. Она была так красива, что Морозини не удержался и выступил чуть вперед, чтобы полюбоваться ею.

И вдруг его как током ударило: в открытом вороте, отороченном мехом, на изящной шейке сиял густо-синими огнями роскошный кулон, слишком хорошо знакомый Альдо: вестготский сапфир, точная копия которого лежала у него в кармане...

Это случилось так неожиданно, что Морозини на секунду вынужден был опереться о железную балку и встряхнуться, чтобы убедиться, что это не сон. Затем на смену удивлению пришел гнев, и он забыл, что почти полюбил эту женщину, осмелившуюся надеть на себя украденный камень – «кровавую драгоценность», как говорят перекупщики, чаще всего отказывающиеся дотрагиваться до вещи, добытой через убийство. И она еще осмеливалась бессовестно утверждать, что сапфир достался ей от матери, хотя наверняка знала, что есть или нет в собственности семьи...

Короткое замешательство удержало Морозини от безрассудного поступка. Если бы он поддался охватившим его возмущению и ярости, он бросился бы на девушку, чтобы сорвать с нее кулон и выплеснуть ей в лицо все свое презрение, но благоразумие вовремя вернулось к Альдо. Теперь прежде всего надо было узнать, куда направляются эти люди, а затем пристально следить за ними. Схватив чемоданы, которые он не доверил ни одному носильщику, Морозини поспешил нагнать троицу.

Что оказалось нетрудно: блестящие цилиндры двух мужчин плыли над головами пассажиров. Добежав до выхода с вокзала, Морозини увидел, что семейство направляется к роскошному «Роллс-ройсу» с шофером, одновременно выездным лакеем, а рядом с автомобилем гостей дожидается молодой человек, вероятно секретарь. В это время служители вокзала и целая стая носильщиков повернули к большому фургону, предназначенному для багажа.

Альдо же бросился к такси, забрался в кабину вместе с чемоданами и приказал:

– Следуйте за этой машиной и ни в коем случае не упустите ее!

Шофер повернул к нему свое лицо с усами под Клемансо и, насмешливо взглянув на Альдо, сказал:

– Вы из полиции? С виду не скажешь.

– Кто я такой, не важно. Делайте то, что я говорю, и не пожалеете!

– Не беспокойтесь! Поехали, ваша светлость...

И такси, ловко развернувшись, рвануло с такой скоростью, что пассажир едва не свалился на пол, – шофер решил во что бы то ни стало догнать быстроходный автомобиль.

Часть ВТОРАЯ Обитатели парка Монсо

Глава 5. Что можно подчас найти в кустах

Следовать за лимузином для такси Альдо почти не составило труда. «Роллс-ройс» ехал неторопливо и величественно, как и подобало столь роскошному средству передвижения; шофер явно старался по возможности меньше подвергать тряске пассажиров, уставших после долгой дороги. По бульвару Денен и улице Лафайета машина выехала на бульвар Осман, проследовала до его пересечения с улицей Курсель и остановилась, чуть не доезжая парка Монсо. Морозини часто бывал в Париже и хорошо знал город. Он предполагал, что длинный черный автомобиль направлялся в так называемые богатые кварталы, однако был удивлен, увидев, как перед ним открылись ворота внушительного особняка на улице Альфреда де Виньи, соседнего с тем, где он был частым гостем, – особняком маркизы де Соммьер, его двоюродной бабки, которая была крестной его матери и вплоть до ее смерти каждую осень приезжала на несколько дней в Венецию, чтобы обнять нежно любимую крестницу.

Шофер Альдо, видно, знал свое дело: он миновал дом, куда въехал «Роллс-ройс», и остановился чуть подальше, прямо у дверей особняка г-жи де Соммьер.

– Дальше куда? – обернулся он к пассажиру.

– Если вы не очень спешите, позвольте мне немного подумать.

– О, мне-то спешить некуда! Счетчик работает... Глядите-ка! Похоже, ваши знакомые собрались тут поселиться? Багаж прибыл, а?

Действительно, ворота особняка вновь распахнулись, на сей раз перед тем самым фургоном, к которому на вокзале направились нагруженные сундуками и чемоданами носильщики и «громилы» под предводительством великана Богдана. Это зрелище погрузило Морозини в глубокую задумчивость.

Верный своим привычкам, он, приезжая в Париж, неизменно останавливался в «Ритце»: его привлекали многочисленные возможности приятного времяпрепровождения, комфорт отеля, а также близость к Вандомской площади, где находился магазин его друга, антиквара Жиля Вобрена. Однако сегодня князь без колебаний предпочел бы третьеразрядную гостиницу, если бы таковая имелась напротив дома, в котором скрылись его сапфир и прекрасная Анелька. В крайнем случае его устроил бы и фургончик дорожных рабочих: мысль о том, чтобы удалиться от этого места, ставшего столь притягательным, была ему невыносима. Даже расположенный в двух шагах отель «Рояль-Монсо» казался слишком далеким.

Идеальным вариантом было бы, конечно, явиться со своим нехитрым багажом в дом старой маркизы, но близился к концу апрель, а г-жа де Соммьер своим привычкам тоже не изменяла: вот уже много лет она закрывала свой парижский особняк 15-го числа этого месяца, не раньше и не позже, и отправлялась, как она говорила, «нaвeдаться в замки». Визитам в имения своих родных знатная дама посвящала весну и лето, затем вознаграждала себя недолгим пребыванием в Виши, осенью же наступал черед поездок за границу: непременно Венеция, Рим, Вена, иногда Лондон или Монтре.

Поскольку маркиза приходилась ему родственницей, Альдо уже решил было позвонить к привратнику и попросить гостеприимства – пусть даже придется расположиться среди зачехленных кресел, – как вдруг тишину улицы нарушила чья-то твердая поступь. Шаги приближались и замерли между машиной и калиткой дома маркизы. Подошедший наклонился, чтобы разглядеть пассажира такси. В тот же миг Альдо чуть не вскрикнул от радости: из-за стекла на него смотрело лицо Мари-Анжелины дю План-Крепен, глуповатой перезрелой девицы, состоявшей у г-жи де Соммьер в чтицах, компаньонках и на побегушках. Если она здесь, значит, и старая маркиза где-то поблизости.

Попросив шофера еще немного подождать, Альдо пулей вылетел из машины и устремился к даме с выражением такого восторга на лице, с каким, наверно, рыцарь Галахад спешил к Святому Граалю.

– Вы здесь? Боже, какой неожиданный подарок судьбы!

В наступающих сумерках она не сразу узнала его и отпрянула к дверям, несколько раз перекрестившись.

– Но, сударь... Что вы себе позволяете?..

По счастью, на улице как раз появился фонарщик, и света прибавилось. В мгновение ока разъяренная старая дева превратилась в нежно воркующую голубицу.

– Иисусе!.. Князь Альдо! – воскликнула она, и нотки экстаза зазвучали в ее голосе. – Глазамсвоим не верю! Вот это сюрприз! Как же будет счастлива наша дорогая маркиза!

– Разве она еще здесь? Я был уверен, что она отправилась в свое ежегодное турне...

– Боюсь, что на сей раз это будет затруднительно: наша дорогая госпожа так неудачно оступилась в ванной, что сломала три ребра. Ей предписано воздержаться от путешествий... и настроения ей это не улучшило.

– Если так, мне, наверно, не стоит сейчас обременять ее своим визитом? Ей, должно быть, необходим полный покой...

Первые капли упали на мостовую. Мадемуазель Анжелина подняла руку без перчатки ладонью вверх и, удостоверившись, что действительно пошел дождь, раскрыла большой островерхий зонт, который предусмотрительно носила с собой.

– Именно это говорит ее врач, но сама она так не считает. Ваш приезд обрадует ее несказанно. Она, видите ли, просто умирает от скуки.

– Правда? Так вы думаете, она согласится приютить меня на несколько дней? Я только что приехал из Польши. Не успел дать телеграмму в отель, где я обычно останавливаюсь, и в нем не оказалось мест, а пробовать другой у меня нет , особого желания.

– Хвала Пресвятой Деве, да госпожа с ума сойдет от радости! Мы устроим праздник... Вы явитесь к ней словно долгожданный солнечный луч, клянусь вам! Входите же, входите!

Задыхаясь от восторга, Мари-Анжелина лихорадочно рылась в своем ридикюле в поисках ключа и, поглощенная этими непростыми манипуляциями, не удержала зонт, который Морозини едва успел подхватить на лету. Она же, отчаявшись обнаружить искомое, принялась неистово трясти дверной колокольчик.

– Успокойтесь, – посоветовал Альдо, – спешить некуда. Я пока расплачусь с такси и возьму чемоданы.

Таксист уехал, восхищенно покачивая головой: не каждый день встретишь пассажира, который может вот так запросто найти приют там, где захочет, обратившись к первой встречной на улице. Тут открылась дверь и появился привратник, , словно сошедший с рисунка Домье. При виде гостя он самым бурным образом выразил свою радость; впрочем, его излияния объяснялись отчасти предвкушением благодарности, воплощенной в звонкой монете: всем в доме была известна щедрость Морозини. Затем настал черед Сиприена, дворецкого г-жи де Соммьер, который не любил в жизни никого, кроме своей хозяйки да тех людей, по правде сказать, немногих, кого она дарила своим расположением.

Сиприен был слугой, каких мало. Он появился на свет в замке Фошроль, у родителей г-жи де Соммьер, несколькими годами раньше ее. С самого рождения будущей маркизы Сиприен слепо боготворил ее, и всю его долгую жизнь это чувство оставалось неизменным. «Мадемуазель Амелия» с рождения и по сей день оставалась для него – но только когда она, упаси Боже, не могла его услышать! – «нашей маленькой барышней». Маркизу, которая лишь делала вид, что пребывает в неведении, это раздражало и умиляло одновременно.

– Вот старый дурень! – ворчала она порой. – Когда тебе стукнуло шестьдесят пять, быть «маленькой барышней» для молодца, которому под восемьдесят, – это ж курам на смех!

Однако Сиприену своего недовольства она никогда не высказывала, зная, какую боль ему этим причинит. А когда никто из посторонних их не слышал, обращалась к дворецкому на «ты», как во времена их детства, к вящему негодованию своей компаньонки, которая, между прочим, приходилась ей кузиной, – та находила предосудительной подобную фамильярность, хуже того – интимность. Сиприен, со своей стороны, платил ей за это мнение глубокой неприязнью.

При виде Альдо слезы выступили на глазах старого слуги. Он хотел тотчас поспешить к своей госпоже с докладом о госте, но Мари-Анжелина остановила его:

– Князя встретила я, я же и сообщу хозяйке радостную новость! – воскликнула она тоном капризной девчонки, не желающей делиться игрушками. – А вы пока ступайте приготовьте комнату и предупредите кухарку.

– Прошу меня извинить, мадемуазель, но докладывать о посетителях – моя обязанность, и я не намерен уступать ее никому. Особенно сегодня! Наша... госпожа маркиза будет так счастлива!

– Вот именно. Поэтому доложу я!..

Спор грозил затянуться надолго, и Морозини решил доложить о себе сам и направился через анфиладу парадных комнат туда, где почти наверняка рассчитывал застать хозяйку, – в зимний сад, любимое место маркизы в ее парижском жилище.

Особняк был построен во времена Второй империи, внутреннее убранство относилось к той же эпохе, и нынешняя владелица никогда не имела намерения что-либо в нем менять. Залы напоминали одновременно гостиные принцессы Матильды и приемные министерства финансов. Это было засилье плюша и бархата, тяжелой бахромы, золотых галунов, кистей, витых шнуров и плетеной тесьмы на архипелаге мягких кресел, козеток, круглых диванчиков, позволявших наиболее выгодным образом продемонстрировать пышные кринолины; там и сям среди этого великолепия стояли столики из черного дерева с инкрустацией, а над ними покачивались огромные люстры с множеством хрустальных подвесок. Были здесь и большие китайские – или могущие сойти за китайские – вазы, из которых гигантские аспидистры вздымались к перегруженным позолотой потолкам и местами скрывали столь же раззолоченные стены, украшенные банальными аллегориями кисти трудолюбивых ремесленников, мнивших себя соперниками Вазари.

Морозини ненавидел всю эту помпезность. Г-жа де Соммьер, впрочем, тоже, и если после смерти мужа она решила покинуть фамильный особняк в предместье Сен-Жермен, предоставив его в полное распоряжение сына, и поселиться в этом доме, доставшемся ей в наследство, то только ради парка Монсо, чья буйная зелень простиралась под окнами за оградой маленького садика... да еще из подспудного желания досадить невестке и позлить родню.

Дело в том, что прежняя владелица этого неоготического дворца в миниатюре, вышедшая замуж – уже в пору увядания – за дядю маркизы, фигуру известную в парижском свете, в молодости была одной из тех «львиц», в чьих благоуханных альковах были частыми гостями представители древнейших родов Франции, Бельгии, Англии, не говоря уж о русских великих князьях. Анна Дешан, чья красота могла бы ввести в грех целую обитель траппистов, успела разорить кое-кого из этих аристократов, прежде чем стала именоваться г-жой Гастон де Фошроль, и была обладательницей кругленького состояния, которое скрасило закат дней ее мужа, промотавшегося в пух и прах и слывшего позором семьи.

Детей у супругов, разумеется, не было, но, совершенно случайно встретив в один прекрасный день малютку Амелию, экс-куртизанка буквально влюбилась в нее и, когда пришло время составлять завещание, назначила племянницу мужа единственной наследницей. Будь девочка несовершеннолетней, старшие Фошроли, возможно, с негодованием отвергли бы дар столь сомнительного происхождения – хотя кто может за это поручиться? – но Амелия тогда была уже замужем, а ее муж не был так непримирим в вопросах чести, и вся эта история его скорее забавляла. По его совету наследство было принято; деньги пошли на благотворительные пожертвования и на мессы за упокой души многогрешной усопшей, а дом г-жа де Соммьер сохранила. Чему не переставала радоваться по сей день.

Покрытый ковром паркет скрипел под ногами Морозини. Он приближался к обширному стеклянному помещению кубической формы, чьи стены были украшены японской росписью –тростник на ветру, сбор чая, японки в кимоно, – замыкавшему роскошную анфиладу. Оттуда до него донесся голос – гневный голос, сопровождаемый гулкими ударами трости об пол:

– Что за шум? Вы что там, опять сцепились? Я хочу знать, что происходит в моем доме! И сейчас же! Эй, План-Крепен, Сиприен! Сюда, немедленно!

– Оставьте их, тетя Амелия, пусть себе доругаются без помех! Боюсь, это еще надолго, – рассмеялся Альдо, входя в зимний сад, залитый молочно-белым светом, исходящим от двух больших торшеров с шарообразными колпаками из матового стекла.

– Альдо!.. Ты здесь? Откуда ты взялся?

– Из Северного экспресса, тетя Амелия. И пришел просить вас о гостеприимстве... разумеется, если не слишком вас этим обеспокою.

– Обеспокоишь? Да ты смеешься надо мной! Я же погибаю от скуки в этой дыре!

Упомянутая дыра представляла собой живописное переплетение тростников, олеандров, рододендронов и других растений с замысловатыми названиями; были там и юкки с острыми, как кинжалы, листьями, и несколько карликовых пальм, и неизбежные аспидистры. На этом зеленом и цветущем фоне маркиза напоминала фигуру со средневекового гобелена. Это была красивая старуха высокого роста, очень похожая на Сару Бернар. Копна густых, рыжих с сединой волос свешивалась на лоб пушистым валиком, затеняя зеленые, как листья, глаза, ничуть не поблекшие с возрастом. Одевалась она обычно в платья с узкой талией и расширяющейся книзу юбкой, следуя моде, введенной королевой Англии Александрой, которая всегда была ее излюбленным образцом для подражания. Сегодня изящная шея г-жи де Соммьер, затянутая в шемизетку из тюля на тонких пластинках китового уса, выступала из вороха черной тафты, предназначенного скрыть широкую повязку на груди. Чтобы хоть немного оживить этот мрачный наряд, маркиза надела золотое ожерелье в несколько рядов, украшенное жемчужинами, бирюзой и полупрозрачными эмалевыми подвесками; ее прекрасные руки небрежно играли драгоценными бусинами. Для завершения картины необходимо упомянуть низкий столик, где охлаждалась в ведерке со льдом бутылка шампанского и стояли два или три хрустальных бокала: маркиза имела обыкновение пить по вечерам этот аристократический напиток и каждого, кто бы ни пришел, приглашала разделить с ней удовольствие.

Альдо поцеловал маркизу, затем отступил на шаг, чтобы полюбоваться ею, и расхохотался:

– Мне сказали, что с вами произошел несчастный случай, но, черт меня побери, глядя на вас, это никому бы и в голову не пришло! Вы выглядите великолепно – ни дать ни взять императрица!

Маркиза слегка порозовела, довольная комплиментом, в котором – она это знала – не было и тени фальши. Пальцы ее нервно теребили лорнет, висевший на груди среди ожерелий.

– Незавидная должность, скажу я тебе: те из них, кого я знала, плохо кончили. Но оставь свои мадригалы, налей-ка нам шампанского, садись рядом со мной и рассказывай, каким ветром тебя занесло в Париж. Ты такой занятой человек – ни за что не поверю, чтобы тебе вдруг просто так захотелось поскучать в этом мавзолее...

– Я же сказал вам...

– Та-та-та-та! Я еще не выжила из ума и, хотя для меня нет большей радости, чем твой приезд, должна тебе сказать, что я нахожу его уж очень скоропалительным. К тому же ты не мог знать, что застанешь меня здесь: пятнадцатое апреля, святое для моих привычек число, уже позади. Итак, всю правду!

Альдо наполнил два бокала, один подал ей, затем свободной рукой придвинул низкий золоченый стульчик к креслу, в котором восседала эта удивительная женщина.

– Вы правы, я к вам не собирался. Только когда мое такси остановилось у самой вашей двери, я подумал, что могу, пожалуй, попросить приюта у вашего привратника. А тут как раз появилась Мари-Анжелина...

– ...Но с какой стати твое такси оказалось у моей двери?

– Мы следовали от Северного вокзала за черным «Роллс-ройсом», который въехал в ворота соседнего особняка. Сделайте милость, скажите мне, кому принадлежит этот монумент?

– Поскольку тот, что справа, пустует, полагаю, речь идет о том, что слева. Ты ведь знаешь, я никогда особенно не интересовалась своими соседями, тем паче здесь, в этом квартале финансовых воротил, мнящих себя аристократами. Но этого соседа я знаю... немного: это сэр Эрик Фэррэлс.

– Тот, что торгует оружием? И такие живут в парке Монсо?

– Такие? Однако ты гордец, – усмехнулась маркиза. – Ты говоришь о человеке несметно богатом, которому сам король Англии пожаловал дворянство «за услуги, оказанные во время войны», а французское правительство наградило орденом Почетного легиона! Тем не менее не могу с тобой отчасти не согласиться: происхождение этого человека сомнительно, а как он нажил состояние, никому толком не известно. Я, признаться, никогда его в глаза не видела и не могу тебе сказать, каков он из себя. Но, несмотря на это, мы с ним на ножах.

– Почему же?

– О, причина очень проста! У него огромный дом, но он желает еще увеличить его, присоединив к нему мой: ему, видите ли, негде разместить свои коллекции или Бог знает что еще! Как бы то ни было, если он желает составить конкуренцию Лувру, на меня пусть не рассчитывает. Но он этого как будто не понимает, не перестает забрасывать меня настойчивыми письмами, то и дело присылает посредников. Моим людям велено всем отказывать, а Фэррэлса, когда он явился лично, я не приняла...

– Неужели испугались?

– Может быть, может быть!.. Говорят, этот новоиспеченный барон безобразен, но обладает известным обаянием. Главные его чары заключаются в голосе, благодаря которому он способен продать партию пулеметов даже женскому монастырю. Но оставим его; расскажи-ка мне, что такое было в его автомобиле и почему ты следовал за ним от вокзала до парка Монсо?

– Это долгая история, – начал Альдо, запнувшись, и собеседница тотчас уловила нерешительность в его голосе.

– Времени у нас достаточно. Обед в моем доме подают поздно, чтобы покороче казались ночи. Конечно, если у тебя есть причина не раскрывать твоих секретов...

– Нет, нет! – воскликнул Альдо. – Я только хотел бы знать наверняка, что их не услышит никто, кроме вас. Дело весьма серьезное... это связано со смертью моей матери.

На прекрасном лице маркизы усмешка тотчас сменилась внимательным, выжидающим выражением, полным сочувствия и нежности.

– Мы находимся в дальнем конце дома, и могу тебя заверить, что никто не прячется среди моей зелени, но, если хочешь, можно принять еще кое-какие меры предосторожности...

Она извлекла из широких складок своего платья колокольчик, привезенный когда-то из Тибета, и подняла отчаянный трезвон, на который немедленно подоспели Сиприен и Мари-Анжелина, продолжая на бегу выяснять отношения. Г-жа де Соммьер нахмурилась:

– С каких это пор вы являетесь на звонок, План-Крепен? Ступайте читать молитвы или раскладывать пасьянс, но чтобы до обеда я вас не видела. А ты, Сиприен, проследи, чтобы никто нас не беспокоил. Я позвоню, когда мы закончим. Комнату приготовили?

– Да, госпожа маркиза, а Элали на кухне колдует над какими-то особенными блюдами в честь его сиятельства.

– Хорошо... Теперь я готова выслушать тебя, мой мальчик, – обратилась она к Альдо, когда двойные двери закрылись.

Во время этой непродолжительной сцены Морозини принял решение открыться, хорошо зная, с кем он имеет дело. Амелия де Соммьер была благородной дамой не только по рождению, титулу и осанке – подлинно благородна была ее душа, она скорее погибла бы под пытками, чем выдала доверенный ей секрет... И он рассказал все: о том, что обнаружил в спальне донны Изабеллы в Венеции, о своих встречах с Анелькой, и, наконец, о кратком видении, мелькнувшем перед ним под сводами вокзала: сверкающий сапфир на шее юной девушки. Умолчал он только о Симоне Аронове и о нагруднике Первосвященника: это была не его тайна.

Г-жа де Соммьер слушала его, не перебивая, только узнав об убийстве своей ненаглядной крестницы, издала короткий горестный возглас. Она завороженно следила за ходом его рассказа, а когда он закончил, произнесла:

– Мне кажется, я поняла тебя, но скажи откровенно, что для тебя важнее – сапфир или эта девушка?

– Конечно, сапфир, можете не сомневаться! Я должен узнать, как он попал к ней. Она уверяла, что камень достался ей от матери. Это невозможно, она лжет!

– Необязательно. Должно быть, она просто верит тому, что сказал ей отец. Нельзя судить так скоропалительно! Но скажи мне вот что: тот клиент, который послал тебя в Варшаву и хотел приобрести драгоценность Монлоров... почему бы ему, вместо того чтобы заставлять тебя ехать через всю Европу, не сдвинуться с места самому? Что могло быть проще, ты не находишь?

Решительно, от нее ничего нельзя было скрыть. Альдо улыбнулся ей своей самой чарующей улыбкой.

– Это старый человек, к тому же калека. Кажется, когда-то, в незапамятные времена, сапфир принадлежал его семье. Он надеялся, что я привезу камень, чтобы он мог увидеть его...

– ...перед смертью? Тебе самому это не кажется странным? Я не первый день знаю тебя, раньше ты не был так наивен. От этого твоего романа за версту разит подвохом. И ради этого Ты готов снова колесить по Европе? Он, понятно, посулил тебе целое состояние, но ты, надеюсь, не попался на удочку?

– Разумеется, нет! – ответил Морозини равнодушным тоном, желая избежать дальнейших вопросов.

Спас его донесшийся из-за дверей негромкий кашель. Маркиза так и вскинулась:

– В чем дело? Я же сказала, чтобы нас не беспокоили!

– Тысяча извинений, госпожа маркиза, – произнес Сиприен, покаянно опустив голову, – но час уже поздний, и я хотел доложить госпоже маркизе, что обед для госпожи маркизы подан. Элали приготовила суфле с головками спаржи, и...

– ...и если мы тотчас не явимся к столу, она этого не переживет. Руку, Альдо!

Они прошли в столовую, расположенную на другом конце анфилады и представлявшую собой копию интерьера готического собора. Тяжелые портьеры из рыжего панбархата скрывали двери, а стен не было видно под множеством гобеленов с крылатыми львами, химерами, людьми в остроносых башмаках... Мари-Анжелина поджидала их, с недовольным видом стоя за стулом, резная спинка которого доходила до ее острого носа. Усаживаясь на свое место, г-жа де Соммьер бросила на нее насмешливый взгляд:

– Не дуйтесь, План-Крепен. Вы нам очень понадобитесь.

– Я?

– Да, вы! Ведь вам всегда все известно... и в первую очередь то, что происходит в нашем квартале. Расскажите-ка нам, какие новости у ближайшего соседа?

Лицо мадемуазель дю План-Крепен под круто завитой желтоватой шевелюрой, придававшей ей сходство с овцой, сделалось кирпично-красным. Она пробормотала что-то невнятное, поковыряла ложечкой поставленное перед ней суфле, попробовала, снова поковыряла, откашлялась, прочищая горло, и изрекла:

– Неужели мы наконец решились заинтересоваться милейшим бароном Фэррэлсом?

У старой девы была причуда обращаться к г-же де Соммьер в первом лице множественного числа. Маркизу это бесило, однако ей давно пришлось признать свое поражение: противник был упорнее, чем могло показаться на первый взгляд. Г-жа де Соммьер смирилась, обнаружив, что заданные в такой форме вопросы дают ей возможность отвечать как подобает царственным особам.

– Нет, но нам известно, что он принимает гостей, прибывших издалека, и мы хотели бы узнать, каковы его намерения в отношении их.

– Если вы имеете в виду поляка, то он намерен жениться на его дочери, – отвечала Мари-Анжелина так непринужденно, будто с торговцем оружием ее связывала тесная дружба. – Об этом поговаривают, хотя всем известно, что барон дал обет безбрачия... ну, почти что дал.

– Постарайтесь же разузнать, как будут развиваться события! Я имею в виду именно этих поляков, которых он ждал... А что в церкви Святого Августина? Ничего новенького? Молодого пастыря по-прежнему осаждают его овечки?

В своей излюбленной стихии злословия, слухов и сплетен, которыми она ежевечерне потчевала маркизу, План-Крепен оказалась поистине неистощима. Морозини это позволило не участвовать в разговоре и воздать должное суфле, которое и впрямь удалось на славу, а также поданному к нему восхитительному «монтраше». Одновременно он думал о том, что завтра же надо будет разыскать Видаль-Пеликорна. По счастливому совпадению – случай вообще в последнее время благоприятствовал Морозини – человек, которого рекомендовал ему Хромой, жил неподалеку.

Точный адрес – улица Жуффруа, от улицы Альфреда де Виньи рукой подать. В пронизанной солнцем прохладе весеннего утра прогулка была весьма приятной. Таинственный человек жил на втором этаже над антресолями внушительного дома постройки начала века. Однако, поднявшись по застланной красной ковровой дорожкой лестнице, за лакированной, сверкающей медными ручками дверью Морозини обнаружил лишь чопорного камердинера в полосатом жилете, который сообщил ему, что «господин уехал в Шантильи взглянуть на своих лошадей и будет только завтра». Элегантность посетителя произвела на камердинера впечатление, а при виде его визитной карточки он стал сама предупредительность. Не угодно ли месье оставить свой номер телефона, чтобы господин позвонил ему, как только вернется?

– Вряд ли это удобно, ведь мы пока еще незнакомы, – улыбнулся Морозини. – К сожалению, там, где я сейчас живу, телефона нет. Он сказал почти правду: г-жа де Соммьер ненавидела телефонную связь, считая ее нетактичной и малопристойной, а звонки раздражали ее донельзя.

– Чтобы мне «звонили», как прислуге, – ну уж нет! – говорила она. – Никогда этой штуки не будет в моем доме!

Телефон в дом на всякий случай все же провели, но аппарат находился в привратницкой.

Покинув улицу Жуффруа, Морозини отправился в обратный путь. Он дошел до решетки Ротонды – через это изящное сооружение парк Монсо выходил на бульвар Курсель, – и тут его одолело искушение прогуляться по саду, под зеленой сенью которого резвились некогда прекрасные грации – подруги герцогов Орлеанских. Солнечные лучи золотыми стрелами пронзали листву цветущих каштанов, ложились бликами на траву и аллеи, по которым прогуливались няньки в сине-белых форменных одеяниях; они катили перед собой изукрашенные кружевами колясочки с толстощекими младенцами или присматривали за одетыми с иголочки карапузами, бегавшими вприпрыжку за своими серсо.

Альдо тянуло в более романтичные уголки парка; он направился туда, где за полукружием колоннады начиналась аллея, обсаженная высокими тополями. Он хотел было обойти кругом маленькое озерцо, на воде которого играли и переливались солнечные блики, как вдруг увидел на аллее изящную фигурку. Ему хватило одного взгляда, чтобы узнать ее: одетая в светло-серый костюм, с повязанным на шее ярким шелковым зеленым, в горошек, шарфиком, навстречу ему шла Анелька. Она не замечала его, засмотревшись на уморительные игры семейства уток.

Сердце Альдо радостно встрепенулось; он шагнул чуть в сторону, чтобы оказаться на пути девушки. Заметив, что она печальна, Морозини решил отбросить пока свои подозрения и приветствовал девушку на манер Арлекино в итальянском уличном балаганчике.

– И впрямь благословенно место, где можно встретить вас, графиня! – воскликнул он, не устояв перед искушением спародировать Мольера. – Так значит, это и есть сад чудес?

Анелька даже не улыбнулась. Ее большие золотистые глаза с тревогой смотрели на человека, так развязно обратившегося к ней; ни дерзкий взгляд его синих глаз, ни ослепительная белозубая улыбка ее, казалось, нимало не тронули.

– Прошу прощения, сударь, но разве мы с вами знакомы?

Ее удивление было столь неподдельным, что радость Морозини мгновенно угасла.

– Не то чтобы очень близко, – произнес он мягко и вкрадчиво, – но я льстил себя надеждой, что вы помните меня...

– Почему я должна вас помнить?

– Неужели вы забыли сады Виланува и ваше путешествие в Северном экспрессе? Вы забыли... Ладислава?

– Извините, но я не знаю человека с таким именем. Вы обознались, сударь.

Девушка подняла затянутую в светлую замшу ручку, как бы отстраняя его с дороги, и грустно улыбнулась уголками губ.

Настаивать было бы беспардонной грубостью, и Морозини ничего не оставалось, как посторониться, пропуская ее. Он стоял неподвижно, удивленно подняв бровь, и смотрел, как девушка удаляется своей неспешной и грациозной походкой, любовался стройной фигуркой и длинными ногами, вырисовывавшимися при ходьбе под узкой юбкой ее костюма.

Происшедшее было настолько непостижимо, что он уже готов был поверить в ошибку, в случайное сходство. Но чтобы девушка, до такой степени похожая, встретилась ему в нескольких сотнях метров от дома, где жила сейчас Анелька, – невероятно... К тому же эта странная девушка направлялась через парк прямо к особняку Фэррэлса. Да еще этот свежий аромат сирени, памятный ему...

Теряясь в догадках, Морозини, возможно, решился бы последовать за своей живой тайной, как вдруг услышал позади насмешливый голос:

– Хороша, не правда ли? Но что поделаешь, не всегда же выигрывать!

Альдо вздрогнул и окинул неприветливым взглядом поравнявшегося с ним незнакомца. Он был невысок, но крепкого сложения, смуглый, с воинственно длинным носом и глубоко посаженными глазами под темными бровями, представлявшими странный контраст с густой серебристой шевелюрой, которая выбивалась из-под черной фетровой шляпы с загнутыми полями. Его антрацитово-серый костюм безупречного покроя, явно от дорогого портного, выгодно подчеркивал широкие плечи. Человек опирался на трость с янтарным, оправленным в золото набалдашником. Однако Альдо, слишком раздраженный, чтобы заметить подобные детали, лишь буркнул в ответ:

– Вашего мнения, кажется, никто не спрашивал...

И, повернувшись к незнакомцу спиной, быстрым шагом удалился.

Он шел следом за девушкой, говоря себе, что если это не Анелька, то она рано или поздно куда-нибудь свернет. Ничуть не бывало: девушка шла прямо к дому Фэррэлса, словно иголка, притягиваемая магнитом. Вот она отворила выходившую в парк калитку сада и скрылась. Только тогда Альдо обернулся, чтобы посмотреть, не пошел ли за ним человек с тростью, но того нигде не было видно.

Альдо побродил вокруг особняка; казалось, он искал способа проникнуть туда. Было бы очень интересно посетить этот дворец, особенно без ведома хозяина! Однако познания Морозини в области взлома равнялись нулю: в швейцарском коллеже не учили изготовлять отмычки или орудовать фомкой. Досадный пробел, – пожалуй, следовало бы его заполнить, подучившись у хорошего слесаря. Хотя Альдо плохо представлял себе, как попросил бы о подобной услуге папашу Фабрицци, которому, сколько он себя помнил, были подвластны все замки в его дворце...

Таким причудливым путем мысли Альдо перенеслись в Венецию, и ему подумалось, что надо бы послать весточку Мине. Он посмотрел на часы, решил, что времени до завтрака еще достаточно, и быстро зашагал к почтовому отделению на бульваре Мальзерб, чтобы отправить телеграмму и тем успокоить своих домочадцев. Морозини предпочел бы позвонить, но боялся, что ждать придется слишком долго. Поэтому он удовольствовался коротким посланием: сообщил адрес маркизы и добавил, что собирается провести в Париже несколько дней, чтобы уладить дела с кое-какими важными клиентами.

С почты Морозини вернулся на улицу Альфреда де Виньи. Г-жа де Соммьер припасла для него свежую новость, только что принесенную Мари-Анжелиной: сегодня вечером Фэррэлс устраивает прием, на котором объявит о своей помолвке и представит невесту. Свадьба назначена на вторник, 16 мая.

– Так скоро? Ведь только позавчера Фэррэлс впервые увидел графиню Солманскую?

– Да, похоже, нашему торговцу оружием не терпится. Говорят, любовь настигла его с первого взгляда, как удар молнии.

– В этом нет ничего удивительного даже для самого закоренелого холостяка, – вздохнул Морозини, вспоминая светло-золотые волосы, прелестное личико и восхитительный стан Анельки. Ни один мужчина не мог бы устоять перед этим дивным созданием...

Маркиза, не подав виду, что уловила нотки печали в голосе Альдо, лишь заметила вскользь:

– Да, говорят, девушка очень красива. Бракосочетание и торжества состоятся в замке, который приобрел Фэррэлс в долине Луары.

Столь точные и подробные сведения были неожиданностью для Альдо, и он, не удержавшись, спросил:

– Но скажите, где ваша План-Крепен все это раздобыла? Можно подумать, что она обладает способностью заглядывать под крыши, словно демон Асмодей!

Глядя на него через лорнет, маркиза подавила смешок.

– Ну знаешь, если бы моя оголтелая девственница узнала, что ты уподобил ее демону, тебе пришлось бы выслушать парочку оградительных молитв! Тем более что она, как ты выражаешься, раздобыла все это в церкви Святого Августина. Если уж быть совсем точной, на утренней мессе.

– Кто же ее осведомитель?

– Весьма представительная особа – г-жа Кеменер, кухарка сэра Эрика.

– А я думал, что мадемуазель дю План-Крепен слишком гордится своей голубой кровью, чтобы унизиться до разговоров с челядью.

– О! – возмущенно воскликнула старая дама. – Ну и словечки у тебя! Разве тебе пришло бы когда-нибудь в голову причислить Чечину к челяди?

– Чечина – особый случай.

– Г-жа Кеменер – тоже, и она такая же непревзойденная мастерица своего дела! Что до Мари-Анжелины, ты даже представить себе не можешь, насколько любопытство в ней сильнее сословных предрассудков. Как бы то ни было теперь тебе все известно. Что ты собираешься делать?

– Пока ничего. То есть собираюсь, конечно... Хорошенько подумать!

Вообще-то первое решение напрашивалось само собой: постараться – неважно, каким способом – заглянуть на прием соседа. Перебраться в его сад из сада маркизы вряд ли представит особую трудность, и, когда праздник будет в разгаре, он сможет увидеть в высокие окна парадных залов все, что происходит внутри.

Не зная, чем занять себя до вечера, Морозини взял такси на бульваре Мальзерб и поехал на Вандомскую площадь. Ему хотелось повидать старого друга Жиля Вобрена, а заодно попытаться выведать у него что-нибудь о Фэррэлсе. Если торговец оружием и есть тот самый коллекционер, о котором говорила Анелька, – правда, на этот счет у Альдо были кое-какие сомнения, так как сам он никогда прежде о нем не слышал, – то крупнейший парижский антиквар должен был о нем хоть что-то знать. Но, решительно, в этот день Альдо преследовало невезение: в великолепном магазине-музее своего друга он застал только немолодого, но исключительно элегантно одетого худощавого человека, говорившего с легким английским акцентом, – это был мистер Бейли, помощник Вобрена, с которым Морозини уже доводилось несколько раз встречаться. Он приветствовал Альдо, едва заметно растянув свои тонкие губы в улыбке – для сего достойного джентльмена это было самым бурным проявлением радости, – но сообщил ему, что антиквар не далее как сегодня утром отбыл в Турень на какую-то экспертизу, и обратно его можно ждать не раньше чем через два дня.

Альдо побродил немного по магазину, полюбовался на великолепный и редкостный экспонат – мебельный гарнитур, помеченный личным знаком Андре-Шарля Буля, особенно выгодно смотревшийся на фоне трех фламандских гобеленов в прекрасной сохранности, вывезенных из какого-то бургундского замка. Он любил глядеть на красивые вещи, особенно когда хотел отвлечься от забот и набраться душевных сил. Однако, закончив прогулку среди чудес и диковинок, он не удержался и приступил к мистеру Бейли с расспросами:

– Я слышал, вы недавно продали сэру Эрику Фэррэлсу одно из ваших серебряных кресел Людовика XIV? Меня, признаться, это удивило: я ведь знаю, что Вобрен бережет эти редкие экземпляры как зеницу ока...

– Не представляю, кто мог вам это сказать, князь! Господин Вобрен скорее даст вырвать свое сердце из груди. Да если он и решится на такое, то уж, конечно, не ради барона Фэррэлса. К тому же барона интересует только античность. В последний раз мы продали ему золотую статуэтку, вывезенную несколько веков назад из храма Афины...

– Меня, должно быть, неверно информировали, или я сам не так понял, – философски заметил Морозини. – Сказать по правде, лично я даже не знал, что он коллекционер. Наверно, потому, что ни разу не имел с ним дела?..

Мистер Бейли снова позволил себе улыбнуться.

– При вашей сфере деятельности меня бы удивило обратное. Его совершенно не интересуют ни драгоценные камни, ни украшения – разве что греческие и римские камеи и инталии...

– Вы уверены?

Старый джентльмен поднял белую холеную руку, украшенную печаткой с гербом.

– Абсолютно уверен: ни на одном аукционе ни сэр Эрик, ни кто-либо из его доверенных лиц не вступали в торги за какую бы то ни было, даже очень знаменитую, драгоценность. Вам это, должно быть, известно не хуже, чем мне, – добавил он с мягким укором в голосе.

– В самом деле, – пробормотал Морозини с рассеянно-сокрушенным видом, который порой так хорошо ему удавался. – Случается, знаете, что меня подводит память. Возраст, наверно, сказывается, – вздохнул этот старик, которому не сравнялось и сорока.

Он вышел из магазина и, поскольку ему нужно было спокойно подумать, решил выпить шоколаду на террасе «Кафе де ля Пе».

То, что он узнал от Бейли, давало пищу для размышлений. Только одержимый коллекционер мог согласиться на сделку, предложенную Солманским: Фэррэлс получает сапфир, а упомянутый Солманский взамен становится его тестем. Камни Фэррэлса не интересовали, он был убежденным холостяком – однако он согласился. Какую же ценность представлял для него вестготский сапфир, почему он так стремился завладеть им?.. Альдо ломал голову над этим вопросом, поворачивая его и так, и этак, но не находил удовлетворительного ответа...

Ему пришла мысль попросить торговца оружием о встрече и поговорить с ним как мужчина с мужчиной. Но прежде он намеревался, в свою очередь, прикинуться Асмодеем и заглянуть в дом, где вершились такие странные дела.

Поэтому вечером, после обеда, проводив тетю Амелию до ее стеклянной, расписанной цветами клетки – там помещался маленький гидравлический лифт, бесшумно и мягко доставлявший маркизу прямо к порогу ее спальни, – Альдо сказал Сиприену, что хочет выкурить сигару в саду.

– Свет в гостиных лучше погасить, – добавил он. – Оставьте ровно столько, чтобы я не заблудился на обратном пути, и ложитесь спать! Я все потушу, когда буду подниматься к себе в комнату.

– Господин князь не боится простуды? Под вечер шел дождь, трава в саду мокрая, с деревьев каплет, в лакированных туфлях не очень удобно будет ночью в такую сырость. Да и в смокинге тоже... Госпожа маркиза советует господину князю переодеться во что-нибудь более... подходящее для поздних прогулок и дождливой погоды, прежде чем он выйдет насладиться доброй гаванской сигарой в саду.

Лицо старого слуги выражало самую простодушную заботливость. Морозини, однако, все понял и расхохотался:

– Она все предусмотрела, не так ли?

– Госпожа маркиза очень предусмотрительна... и она бесконечно любит господина князя...

– Почему же она не дала мне этих добрых советов сама, когда мы с ней желали друг другу спокойной ночи?

Сиприен хмыкнул и сделал неопределенный жест рукой:

– Мадемуазель Мари-Анжелина, я полагаю!.. Госпожа маркиза вовсе не хочет, чтобы ей было известно о чьем-то желании курить в насквозь мокром саду. Я... гм... я готов биться об заклад, что мадемуазель Мари-Анжелине придется нынче вечером читать госпоже маркизе. «Отверженных»... может быть, не целиком, но два-три тома по меньшей мере...

– Я все понял, – рассмеялся Альдо и похлопал дворецкого по плечу. – Иду переодеваться.

Он поднялся по лестнице, шагая через две ступеньки и не переставая улыбаться, а проходя на цыпочках мимо двери г-жи де Соммьер, послал ей кончиками пальцев воздушный поцелуй. Удивительная женщина! До чего же проницательна, до чего хитра! Зная, что маркиза терпеть не может ложиться рано, он с удивлением – но и с облегчением! – услышал, как за обедом она выразила желание пораньше отойти ко сну. Этим тетя Амелия давала ему понять, что при любых обстоятельствах она на его стороне и что в ее доме он может действовать, как сочтет нужным.

Вскоре, сменив смокинг на матросскую фуфайку из черной шерсти, а туфли на крепкие башмаки на каучуковой подошве, он вышел в сад – сигары у него с собой не было, зато в кармане лежал портсигар, полный сигарет. Одному Богу ведомо, как долго продлится его ночная вахта...

Сад дышал покоем, зато в соседнем доме праздник был, по всей видимости, в разгаре. Из-за ночной сырости большие застекленные двери были лишь приоткрыты; оттуда доносились дивные звуки пианино, лился полонез Шопена, неистовый и скорбный: исполняли его, вне всякого сомнения, руки виртуоза. «Так, значит, там у них концерт? – подумал Морозини. – Как же План-Крепен об этом не упомянула?» Он решил подойти поближе и посмотреть.

Два сада разделяла только решетка, вдоль которой с обеих сторон были разбиты клумбы. Собравшись с духом, Альдо скользнул в заросли рододендронов и оказался у невысокой стенки, увенчанной прутьями решетки. Минуту спустя он спрыгнул по другую сторону, в царство гортензий, бирючины и аукубы – настоящая зеленая стена тянулась до самого дома, до длинных, вдоль всего фундамента, ступеней, большие окна над которыми заливали сад светом.

При всех неудобствах этого пути Альдо решил пробираться к дому через заросли. Он был уже почти у цели, как вдруг некий тяжелый предмет – не иначе, метеорит – рухнул с неба, едва не приземлившись прямо на него. Захрустели ветки. Если это и был метеорит, то необычный – он вскрикнул: «Уй!», после чего сдавленным голосом отпустил длинное ругательство.

– Вор! – догадался Альдо и, схватив пришельца с небес за шиворот, поставил на ноги, готовый прямым ударом в челюсть вернуть его в лежачее положение при первом же проявлении агрессивности. О том, что его собственное положение было отнюдь не менее щекотливым, князь и не подумал. Пришелец между тем, убедившись, что стоит на твердой земле, проявил норов.

– Я – вор? Вы забываетесь, милейший! Я гость вашего господина...

Поняв, что его приняли за сторожа, Альдо решил придерживаться этой роли. Незнакомец оказaлcя на вид симпатичным, даже немного забавным: высокий и тощий, во фраке, изрядно пострадавшем при падении, он смотрел чистыми голубыми глазами из-под по-детски трогательной белокурой пряди, падавшей на лоб и закрывавшей одну бровь. Однако его круглое лицо, увенчанное шапкой густых вьющихся волос, было лицом не мальчика, но мужчины лет тридцати пяти-сорока.

– Я не хотел вас обижать, сударь, – сказал Альдо, – но гости-то все в гостиных, а не на крышах...

– Что я, по-вашему, забыл на крыше? – выпалил «метеорит» голосом, исполненным праведного негодования. – Я вышел на балкон второго этажа выкурить сигарету и, сам не знаю как, потерял равновесие. У меня случаются головокружения... Не представляю, как я теперь покажусь в гостиной. Я весь мокрый... Если вы служите здесь, не будете ли так любезны проводить меня куда-нибудь, где я мог бы обсушиться и привести в порядок одежду?

– Только после того, как вы скажете мне, что вам понадобилось на втором этаже.

– Я не большой любитель музыки, а Шопен нагоняет на меня тоску. Если бы я знал, что вечер начнется с концерта, то пришел бы попозже. Так вы поможете мне обсушиться?

– Это можно, – протянул Альдо с насмешливой улыбкой. – Сразу, как только вы соблаговолите сообщить мне ваше имя... проверим, есть ли вы в списке приглашенных.

– Уж слишком вы подозрительны, – пробормотал гость, подверженный головокружениям. Может быть, вас устроят десять франков? Я предпочел бы, чтобы сэр Фэррэлс не знал, что кто-то из гостей прогуливался по его балкону...

– Одно другому не мешает, – усмехнулся Альдо, которого эта игра начала забавлять. Я ничего не скажу... только вы все-таки объясните мне, кто вы... чтобы моя совесть была спокойна.

– Ладно, раз вы так настаиваете!.. Меня зовут Адальбер Видаль-Пеликорн, я археолог и писатель... Вы удовлетворены?

Чтобы подавить приступ неудержимого хохота, Морозини закашлялся.

– Больше, чем вы можете себе представить. Какая приятная неожиданность встретить вас в этих кустах: я полагал, что вы в Шантильи.

Округлившимися от удивления глазами Адальбер внимательнее всмотрелся в своего собеседника. Пожалуй, по зрелом размышлении, этот человек ни манерами, ни осанкой не походил на слугу...

– Откуда это может быть известно сторожу? – произнес он. – Но... вы, наверное, не сторож?

– Да, не совсем.

– Тогда кто вы и что здесь делаете? – вопросил гость неожиданно сурово. Его правая рука скользнула к заднему карману брюк. Очевидно, он был вооружен, и Альдо решил, что пора открыть ему правду.

– Я сосед сэра Фэррэлса.

– Что за вздор! Сосед Фэррэлса – вернее, соседка – старая маркиза де Соммьер. Чтобы быть ее маркизом, вы что-то слишком молоды, к тому же она давным-давно овдовела.

– Согласен, однако согласитесь и вы, что по возрасту я вполне могу быть ее внучатым племянником... и другом Симона Аронова. Идемте же! Там нам удобнее будет побеседовать, а заодно привести вас в должный вид... только осторожно, не порвите брюки, когда будете перелезать через решетку.

На сей раз археолог-писатель последовал за ним без возражений и через пару минут уже входил вместе со своим проводником во владения тети Амелии, где Альдо тотчас отправился на поиски Сиприена, зная, что тот не лег бы спать, не дождавшись его возвращения. Старый дворецкий окинул взглядом ночного гостя без особого удивления.

– Понятно, – произнес он. – Если господин князь соблаговолит одолжить халат... этому господину, я постараюсь, насколько возможно, привести одежду господина в порядок.

– Князь? Черт возьми! – присвистнул Видаль-Пеликорн. – То-то мне показалось, что вы не тот, за кого себя выдаете.

– Меня зовут Альдо Морозини... И я сейчас принесу вам все, что нужно.

Он вернулся минуту или две спустя, и тот, кто был теперь его гостем, в свою очередь в сопровождении Сиприена скрылся за олеандрами и рододендронами, чтобы переодеться, а затем, возвратившись, уселся напротив. Альдо поставил на столик между ними ликерный погребец в стиле Наполеона III и, открыв его, налил себе и гостю по щедрой порции превосходного старого «Наполеона» (разумеется, Первого).

– Нет ничего лучше после волнении, – заметил он. – Итак, что, если мы скажем друг другу правду?

– Теперь, когда я знаю, кто вы, я, кажется, знаю и то, что вы мне скажете. Я понял, что вы делали в саду: ведь звездчатый сапфир, что я видел на шее у невесты, – он ваш, не правда ли? Именно этот камень Симон так надеялся уговорить вас уступить ему. Одного я не могу понять: почему драгоценность, которая, как всем известно, принадлежала знатной француженке, супруге не менее знатного венецианца, сверкает сегодня на груди – восхитительной, кстати, груди – польской графини, выходящей замуж в Париже за человека туманного происхождения, прицепившего себе на хвост английский титул?

– А как вы узнали камень?

– У меня есть цветной рисунок, очень точный, сделанный Симоном. Остальных недостающихкамней, кстати, тоже. Когда я склонился к ручке девушки, сапфир так и бросился мне в глаза вместе с тучей вопросительных знаков: откуда он здесь взялся?

– Это и я хотел бы узнать. Он исчез из моего дома почти пять лет назад; чтобы украсть его, убили мою мать, но я предпочел сохранить это в тайне. Вот почему господин Аронов... и вы тоже думали, что камень по-прежнему у меня. На самом же деле он был в Варшаве...

И Морозини рассказал о своей встрече с Хромым, о недолгом пребывании в Польше, о возвращении...

– Я заходил к вам сегодня утром. Я сделал это по настоятельной рекомендации господина Аронова. Он надеялся, что вы сможете помочь мне отыскать сапфир, и...

– И что мы будем и дальше сотрудничать с вами в этом деле. Он уже довольно давно подумывает о том, чтобы посвятить вас в тайну – тогда мы сможем действовать заодно и объединить наши таланты. Что до меня, я – за, – добавил археолог. – Наша... насыщенная влагой встреча у стен дома, ни мне, ни вам не принадлежащего, убедила меня в том, что вы – человек решительный и смелый. Между прочим, а что вы собирались делать, когда я свалился вам на голову? Надеюсь, не ворваться, к примеру, в гостиную с требованием вернуть ваше достояние под угрозой револьвера?

– Я и не думал поднимать шум. Хотел только взглянуть на праздник и ознакомиться с расположением комнат в доме. Оружия у меня вообще нет.

– Это серьезное упущение, когда пускаешься в подобную авантюру. Очень возможно, что в один прекрасный день оно вам понадобится.

– Там будет видно! Но теперь, когда вы знаете все обо мне, расскажите мне вашу правду. Что вы в действительности делали на балконе в доме...

– ...известного торгаша, нажившегося на оружии? Я пытался отыскать кое-какие сведения о серийном производстве нового типа гранат и счел концерт самым подходящим моментом для успешной разведки. Мне помешали. Я спешно ретировался; единственный выход был через балконы, и, перебираясь с одного на другой, я оступился. Ноги у меня, как видите, длинные и, признаться, ужасно неуклюжие, – вздохнул Видаль-Пеликорн – лицо его в эту минуту выражало поистине ангельскую отрешенность.

Альдо саркастически поднял бровь.

– Странное у вас представление об археологии. Не кажется ли вам, что подобные действия больше подходят тайному агенту или даже... вору?

– Почему бы нет? Я – и то, и другое, и третье, – добродушно отозвался Адальбер. – Настоящий археолог, знаете ли, может стать кем угодно... Даже вором, и притом первоклассным! Лично я считаю, что тот, кто старается обеспечить своей стране новейшее оружие, достоин порицания не больше, чем лорд Элджин, похитивший фризы Парфенона, чтобы украсить ими Британский музей. О! Вот и моя одежда!

Вошел Сиприен с вычищенным и выглаженным фраком. Видаль-Пеликорн снова скрылся среди зелени, оставив хозяина размышлять над его последним софизмом... в котором, возможно, и было рациональное зерно. Через пару минут, снова одетый с иголочки и даже более-менее причесанный, странный человек тепло пожимал руку Морозини.

– Спасибо, князь, от всего сердца спасибо! Вы помогли мне выйти из пренеприятнейшего положения, и я надеюсь, что в будущем мы с вами хорошо поработаем вместе. Хотите позавтракать у меня завтра – мы сможем спокойно обо всем поговорить? Мой камердинер еще и отличный повар, и в погребце у меня тоже кое-что найдется...

– С удовольствием... Но боюсь, вы снова промокнете, если пойдете через кусты.

– Войду через главную дверь. Концерт еще не кончился, если слух меня не обманывает. Так я вас жду в половине первого?

– Договорились. Я провожу вас...

На пороге особняка г-жи де Соммьер Видаль-Пеликорн в последний раз пожал руку своему новому союзнику.

– Еще одно слово! Вы, вероятно, уже заметили, что у меня неудобопроизносимое имя. Для друзей я Адаль.

– А я для друзей – Альдо. Забавно, правда?

Археолог рассмеялся, досадливо отбрасывая назад то и дело лезшую в глаз светлую прядь, придававшую ему по-детски простодушный вид.

– Великолепная афиша для дуэта акробатов! Мы были созданы, чтобы встретиться!

Он удалился, засунув руки в карманы, в белом свете фонаря. Морозини смотрел ему вслед, пока он не подошел к парадному входу величественного особняка, который охраняли двое полицейских – живое доказательство того, с каким уважением Французская Республика относилась к торговцу оружием...

Вернувшись в холл, Альдо встретил вопросительный взгляд Сиприена, убиравшего бокалы. Он улыбнулся дворецкому:

– Можете быть спокойны. На сегодня все. Я иду спать, и вы тоже ложитесь, вы это заслужили! Доброй ночи, Сиприен.

– Желаю господину князю приятных снов.

Приятных снов? Альдо был бы им рад, но сна у него не было ни в одном глазу. Погасив свет в своей комнате, он закурил сигарету и вышел на балкон. Звуки, доносившиеся из соседнего дома, неодолимо влекли его. Концерт, должно быть, уже кончился. Альдо слышал только гул голосов, смех и мучительно завидовал своему новому другу, который мог видеть Анельку, говорить с Анелькой, которому предстояло ужинать за одним столом с Анелькой... Теперь он злился на себя за то, что ничего не спросил о невесте. Он успел узнать о ней только две вещи: что она восхитительна – для него это отнюдь не было новостью! – и что на ней вестготский сапфир. Но Альдо понятия не имел – а ему так важно было это знать! – в каком она платье, какая у нее прическа и главное – улыбается ли она человеку, за которого ее вынуждали выйти замуж?

Внизу простирался окутанный сумраком парк. Теперь, когда на аллеях не играли дети, он обрел свои первозданные чары, вновь став произведением искусства. Наполовину скрытая облаком луна бросала бледные отсветы на траву, на купы деревьев, на статуи музыкантов и поэтов, напоминавшие сейчас надгробья. Круглые фонари над великолепными черными с золотом решетками работы Габриеля Давиу, которые запирали лишь поздно вечером, проливали теперь свой смутный свет на таинственный бал теней. В кружение этого бала одинокому мечтателю-полуночнику хотелось увлечь белокурую фею, обвив рукой ее гибкий стан, унестись под звуки медленного вальса...

Забытая сигарета с обиженным шипением обожгла ему пальцы. Альдо бросил ее и хотел было зажечь новую, но тут по спине его пробежал озноб, и он расчихался. От такого бесцеремонного возвращения из мира грез к самой унылой действительности его одолел смех – он смеялся в полном одиночестве, смеялся над собой. Страдать по девятнадцатилетней девочке и глупейшим образом подхватить насморк, промочив ноги под ее окнами в залитом дождем саду, – и впрямь ничего смешнее не придумаешь!

Морозини вернулся в комнату, закрыл окно и, не раздеваясь, бросился на кровать. К собственному удивлению, он почти тотчас провалился в сон...

Глава 6. Игра в открытую

– Вот чего я не могу понять, – вздохнул Видаль-Пеликорн. – Почему Фэррэлс так хочет получить ваш сапфир, что даже готов жениться – это он-то, убежденный холостяк, – чтобы завладеть им? Никогда прежде драгоценности его не интересовали.

Завтрак только что закончился. Двое друзей перешли в курительную и, устроившись в глубоких кожаных креслах, воздавали должное кофе, ликерам и сигарам.

– Это загадка, – кивнул Морозини, прикуривая от пламени свечи, – но, по правде говоря, мне куда больше хотелось бы узнать, каким образом камень, принадлежавший моей семье со времен Людовика XIV, вдруг превратился в фамильную драгоценность польской графини.

– Одно другому не мешает: быть может, тут есть какая-то связь. Прекрасная Анелька говорила вам, что отец хочет выдать ее за Фэррэлса, чтобы обеспечить ей – и не столько ей, сколько себе! – изрядный кусок баснословного состояния. Солманский мог узнать, что сэру Эрику нужен сапфир, и раздобыть его ценой преступления...

– И ждать пять лет, прежде чем осуществить свой план?

– У него не было другого выхода! Тогда, в Венеции, он воспользовался вашим вынужденным отсутствием, а потом пришлось дождаться, когда дочь можно будет выдать замуж. Не мог же он предложить Фэррэлсу тринадцатилетнюю девчонку, которая наверняка была в то время не так красива, как сейчас. По-моему, моя версия вполне логична. Чутье мне подсказывает, что этот Солманский способен на все.

– Кстати, поскольку вы вхожи к Фэррэлсу, я бы хотел попросить вас об одолжении. Попытайтесь узнать побольше об этом поляке, который, на мой взгляд, сильно смахивает на прусского офицера. А я со своей стороны поведу прямую атаку на Фэррэлса.

– Каким образом?

– Я буду играть в открытую. Спрошу его, почему он хочет заполучить именно этот камень, и никакой другой. Может быть, спрошу и о том, почему он не обратился непосредственно ко мне.

Археолог задумался, рассеянно поглаживая пальцем статуэтку бога-сокола Гора на деревянной подставке.

– Такая тактика может принести свои плоды, однако я сомневаюсь, верна ли она. Этот человек хитер, обходителен, он вполне способен заморочить вам голову.

– Не считайте меня простачком, дорогой Адаль! Это не так легко, как вам кажется.

– Охотно верю, но как вы рассчитываете добиться встречи с ним? Он человек осторожный, подозрительный, его дом тщательно охраняется.

– Знаю, и все же я увижусь с ним. Если я захочу, он даже сам придет к госпоже де Соммьер. Я говорил вам, что он хочет расширить свои владения и давно донимает ее предложениями продать ему особняк? Однако я предпочту нанести визит... мне, видите ли, по-прежнему хочется посмотреть на этот дом изнутри.

– Действительно, ему требуется все больше места, чтобы разместить то, что он уже заграбастал и продолжает приобретать, – статуи, стелы, саркофаги и прочие подобные безделушки. Здешний особняк вот-вот треснет по швам, его дом в Лондоне тоже битком набит. Но это ваше желание наведаться в логово людоеда – не кроется ли за ним надежда увидеть его прелестную невесту? Что-то подсказывает мне, что ее чары не оставили вас равнодушным.

– Хоть ваши непослушные кудри и лезут вам в глаза, они, похоже, не мешают вам видеть насквозь? Вы правы, она нравится мне, но прошу вас, не будем об этом: я и без того чувствую себя смешным!

– И напрасно. Если вспомнить предложение, которое она вам сделала в поезде, я готов держать пари, что и вы ей небезразличны. Только, боюсь, теперь вам лучше об этом забыть. Фэррэлс не из тех, кто легко выпускает добычу. Когда у пса отнимают кость, он может укусить, и пребольно!.. Так что, если вы с ним встретитесь, советую вам говорить о сапфире, но не о будущей леди. Для одного раза это будет чересчур...

– Об этом не беспокойтесь! Я не круглый дурак и уж как-нибудь могу отличить главное от второстепенного...

– Хорошо. Итак, с этим все ясно... Да, вот еще что! Вы, кажется, говорили, что Аронов дал вам копию кулона?

– Что вы хотите с ней делать?

– Спрятать в надежное место. С той минуты, как вы хоть словом обмолвитесь о сапфире, я не поручусь за вашу безопасность, – холодно произнес Видаль-Пеликорн. – Я буду очень огорчен, если это будет стоить вам жизни, но важно, чтобы возможность вернуть камень на место не исчезла вместе с вами.

Альдо в изумлении уставился на своего собеседника:

– Вы это серьезно?

– Более чем! Я уверен, что если вы предъявите свои права на сапфир, то тем самым подвергнете себя опасности: эти люди слишком многим рисковали, чтобы завладеть им. Выход у них один: устранить вас!

– Эти люди? Вы имеете в виду Фэррэлса?

– Этого я не говорил. Человек, который продает столько оружия, что хватило бы уничтожить все человечество, сам вряд ли опустится до того, чтобы взяться за нож или револьвер. Для таких смерть становится чистой абстракцией. К тому же у сэра Эрика неплохая репутация: когда речь идет о делах, он беспощаден, но при этом человек он прямой и честный. Нет, куда больше меня беспокоит ваш Солманский. Сделка, которую он заключает с Фэррэлсом, характеризует его не самым лестным образом.

– Согласен, согласен, но грязная сделка – одно, а убийство – совсем другое...

– Будь девушка свободна, я бы решил, что вы защищаете будущего тестя. Подумайте сами! Он прибыл из Варшавы, где живет Симон... временно; а ведь в Варшаве совсем недавно был убит Элия Амсхель, да и вам посоветовали уехать как можно скорее.

– Если убийца – он, то ему было легче легкого избавиться от меня в поезде: я был там один против троих мужчин.

– Не надо так упрощать: возможно, тогда это не было бы ему на руку. Вы не хотите предоставить для начала мне действовать по моему усмотрению?

– То есть?

– Попытаться подменить настоящий кулон поддельным. Ноги у меня, правда, неуклюжие, зато руки очень и очень ловкие, – добавил Адальбер, с довольным видом глядя на свои длинные пальцы.

– Вы уверены, что вам это удастся?

Археолог помолчал, потом ответил со вздохом:

– Нет. Все будет зависеть от обстоятельств...

– Тогда, – заключил Альдо, вставая, – я все же начну действовать по своему плану. Даже если меня постигнет неудача, дело, по крайней мере, сдвинется с мертвой точки.

– Хотите, бросив камень, взбаламутить воду? Что ж, в конце концов, почему бы нет? Только поверьте мне: прежде чем что-либо предпринимать, вы должны передать мне копию.

– Сегодня вечером она будет у вас.

Уже в прихожей, взяв из рук слуги свою шляпу, трость и перчатки, Морозини решился все же удовлетворить свое любопытство. Он улыбнулся хозяину своей обезоруживающе дерзкой улыбкой:

– Теперь, когда мы с вами заодно, вы позволите мне задать один... несколько нескромный вопрос?

– Почему бы нет? Нескромность весьма познавательна.

– Вы действительно археолог?

Чистые голубые глаза, не сморгнув, встретили взгляд Альдо.

– По призванию! После смерти Амсхеля моим первым долгом было помочь Симону, иначе, друг мой, я торчал бы теперь в Египте вместе со славным господином Лоре, который состоит на жалованье у Каирского музея и сейчас, вероятно, с завистью следит за раскопками, производимыми лордом Карнавоном и Говардом Картером в Долине фараонов... вкладывая такие средства, каких у нас никогда не будет. А что, мое упоминание о ловкости рук и вчерашняя вылазка вас смутили?

– Нет, что вы. Мне просто любопытно.

– Вот в этом я вас вполне понимаю. Но должен вас разочаровать: я не вор и не взломщик, хотя в слесарном деле далеко превзошел нашего доброго короля Людовика XVI. Я давно уже убедился, до какой степени это может оказаться полезным...

– Непременно учту ваш совет. А теперь пожелайте мне удачи... и спасибо за завтрак – все было превосходно!

Ближе к вечеру Сиприен в темном котелке и длинном черном пальто, застегнутом на все пуговицы, как для дуэли, отнес в особняк Фэррэлса визитную карточку Альдо и записку с просьбой о встрече. Ответ пришел через полчаса: сэр Эрик писал, что для него большая честь познакомиться с князем Морозини, и выражал готовность принять его завтра в пять часов пополудни.

– Ты пойдешь к нему? – спросила г-жа де Соммьер, которой этот визит совсем не нравился. – Лучше было бы пригласить его сюда.

– Чтобы он вообразил, будто вы готовы капитулировать? Я вовсе не иду с белым флагом, тетя Амелия, я собираюсь говорить о делах и не хочу впутывать в них вас...

– Будь осторожен! Этот проклятый сапфир опасная тема для разговоров, а мой сосед не внушает мне ни малейшего доверия.

– Это вполне естественно при ваших с ним отношениях, но успокойтесь, не съест же он меня.

Сам Морозини был абсолютно спокоен. Собираясь к Фэррэлсу, он вовсе не чувствовал, что заносит ногу над открытой западней – скорее ему казалось, будто он отправляется в крестовый поход. И хотя утром он, чтобы не пренебрегать советами Адальбера, посетил известный оружейный магазин, приобретенный им «браунинг» калибра 6, 35, достаточно, впрочем, компактный, не нарушал безупречную линию его элегантнейшего, сшитого в Лондоне серого костюма: он оставил свою покупку дома.

Упомянутый костюм оказался в родной стихии, когда лакей в английской ливрее сдал гостя с рук на руки дворецкому, а тот – секретарю, – от всех троих за милю пахло Лондоном. Дом же представлял собой нечто среднее между Британским музеем и Букингемским дворцом. Хозяин явно был богат, но обделен вкусом, и Морозини с грустью взирал на это нагромождение античных шедевров, среди которых были и немыслимо прекрасные, как, например, «Дионис» Праксителя, зажатый между критским быком и двумя витринами, буквально ломившимися от великолепных греческих ваз. В этих залах хватило бы экспонатов на два музея, да еще осталось бы на три-четыре антикварных магазина.

«Я начинаю верить, что ему не хватает места, – сказал себе Морозини, следуя за прямой как палка фигурой секретаря, – но скромного особняка тети Амелии вряд ли хватит. Ему бы купить дворец или какой-нибудь пустующий вокзал...»

Они поднялись по лестнице, на ступенях которой теснились римские матроны и патриции, и вошли в просторный кабинет – очевидно, именно сюда забирался ночью Видаль-Пеликорн. Альдо показалось, будто кончился бредовый сон и он перескочил сразу через несколько столетий: на всех стенах сплошь книги до самого потолка, пол устлан роскошным персидским ковром удивительного, яркого и одновременно глубокого красного цвета, а из мебели – только большой стол из черного мрамора на бронзовых ножках, кресло и два стула испанской работы XVI века, достойных Эскориала.

Кресло хозяина дома стояло у высокого окна, но даже против света Альдо хватило одного взгляда, чтобы узнать в человеке, который с учтивым поклоном поднялся ему навстречу, того, кто следовал за Анелькой в парке Монсо, – мужчину с черными глазами и седыми волосами.

– Мы, похоже, уже где-то встречались... произнес хозяин с лукавой улыбкой. – Похоже также, что мы оба – ценители женской красоты.

У него был удивительный голос, напомнивший Альдо голос Симона Аронова, – такой же теплый, бархатистый, чарующий. В нем, должно быть, и крылся главный секрет обаяния этого загадочного человека. Рука, которую он протянул гостю, – и Морозини без колебаний пожал ее, – была крепкой, взгляд – прямым. Альдо улыбнулся в ответ, хоть и ощутил в сердце укол ревности: пожалуй, полюбить Фэррэлса легче, чем он предполагал...

– Памятуя об обстоятельствах этой встречи, я вынужден принести свои извинения жениху графини Солманской, – сказал он. – Я, честное слово, не предполагал, что проявляю неучтивость. Дело в том, что мы вместе ехали в Северном экспрессе и даже один раз отобедали вместе. Я хотел только поздороваться с ней, поболтать немного, но мне показалось, что, увидев меня в парке, графиня испугалась: она не захотела меня узнать. Я даже подумал, что меня ввело в заблуждение невероятное сходство...

– Такое сходство невозможно! Моя невеста неповторима, и ни одна женщина не может сравниться с нею, – с гордостью произнес сэр Эрик. Но прошу вас, возьмите стул, присаживайтесь и скажите мне, чему я обязан удовольствием видеть вас.

Альдо сел на старинный стул, с особой тщательностью расправив складку на брюках – это дало ему несколько лишних секунд на размышление.

– Вы, надеюсь, извините меня, что я снова возвращаюсь к разговору о графине, – начал он с рассчитанной медлительностью. – Когда мы прибыли в Париж, я был просто ослеплен ее красотой... но еще больше – красотой кулона на ее шее. Эту редкостную драгоценность я разыскиваю уже почти пять лет.

Как будто молния сверкнула под густыми бровями Фэррэлса, но губы его по-прежнему улыбались.

– Согласитесь, что этот кулон прекрасно смотрится на ней, – протянул он слащавым тоном, от которого в Альдо шевельнулось раздражение: ему вдруг показалось, что собеседник над ним насмехается.

– Он прекрасно смотрелся и на моей матери... разумеется, до того, как ее убили, чтобы украсть сапфир! – произнес он таким ледяным тоном, что улыбка тотчас исчезла с лица сэра Эрика.

– Убили? Вы уверены, что не заблуждаетесь?

– Разве только если счесть большую дозу сильнодействующего яда в конфетах методом лечения. Княгиню Изабеллу убили, сэр Эрик, убили, чтобы украсть сапфир, переходивший в ее семье из поколения в поколение, который был спрятан в одной из стоек ее кровати – об этом специально оборудованном тайнике было известно только ей и мне.

– И вы не заявили властям?

– К чему? Чтобы они заварили чудовищную кашу, осквернили тело моей матери и замарали наше имя? Испокон веков мы, Морозини, предпочитаем вершить свой суд сами...

– Это я могу понять, но... окажете ли вы мне честь, поверив на слово, что я ничего... повторяю, абсолютно ничего не знал об этой драме?

– Может быть, вам известно хотя бы, как сапфир попал к графу Солманскому? Ваша невеста как будто убеждена, что он достался ей от матери, и у меня нет оснований сомневаться в ее искренности...

– Она говорила об этом с вами? Где? Когда?

– В поезде... после того, как я не дал ей выброситься на полном ходу!

Матовое лицо Фэррэлса внезапно побледнело и приобрело странный сероватый оттенок.

– Она пыталась покончить с собой?

– Когда человек собирается выпрыгнуть из мчащегося поезда, его намерения, по-моему, ясны.

– Но почему?

– Быть может, потому что она не вполне согласна с отцом в вопросе замужества? Вы... на редкость прекрасная партия, сэр Эрик, вы вполне способны ослепить человека, чье состояние, очевидно, уже не то, что было прежде... но молодая девушка смотрит на вещи иначе.

– Вы удивляете меня! До сих пор она казалась мне вполне довольной.

– Настолько, что не посмела узнать попутчика, потому что вы шли следом? Может быть, она боится?

– Надеюсь, не меня? Я предлагаю ей жизнь, достойную королевы, и готов быть самым добрым, кротким и терпимым мужем.

– Я не сомневаюсь в этом. Скажу вам больше: встреча с вами, должно быть, оказалась для нее приятным сюрпризом. Но вот ее отец... Нрав у него, как мне кажется, крутой... и он во что бы то ни стало хочет устроить этот брак. Не меньше, чем вы хотите получить мой сапфир. На этот счет мне хотелось бы услышать от вас разъяснения. Вы не коллекционируете камней, даже представляющих историческую ценность. Почему же вы любой ценой стремитесь завладеть этим сапфиром?

Сэр Эрик встал с кресла, подошел к письменному столу, оперся на мраморную столешницу, сцепил кончики пальцев и в задумчивости почесал ими нос.

– Это очень давняя история, – вздохнул он. – Вы сказали, что ищете «Голубую звезду» – так всегда называли этот сапфир в моей семье! – почти пять лет? А я ищу ее вот уже три столетия.

Морозини ожидал чего угодно, только не этого. На миг ему подумалось, не сошел ли его собеседник с ума. Но нет, он не бредил и был вполне серьезен.

– Три столетия? – повторил Альдо. – Признаюсь, я вас не понимаю: здесь, наверно, какое-то недоразумение. Во-первых, я никогда не слышал, чтобы вестготский сапфир, или сапфир Монлоров, назывался иначе...

– Потому что Монлоры, завладев им, поспешили его переименовать. А может быть, они и вовсе этого не знали.

– Вы отдаете себе отчет, что обвиняете моих предков по материнской линии в воровстве?

– Вы ведь обвинили моего будущего тестя в убийстве... или были недалеки от этого? Мы квиты.

Беседа перестала быть светской. Альдо чувствовал, что теперь это поединок: клинки были обнажены. Момент наступил опасный; промах мог дорого обойтись, поэтому Морозини, сделав над собой усилие, заговорил ровным и спокойным голосом.

– Я ничего не утверждаю, – вздохнул он. – Расскажите мне историю «Голубой звезды», иначе я не знаю, что об этом и думать. Что общего может быть у вашей семьи с Монлорами?

– Вы забыли уточнить: с герцогами де Монлор. – Фэррэлс с нажимом произнес титул и усмехнулся. – Вся спесь ваших предков сквозила в эту минуту в вашем голосе. Так знайте: мои предки – уроженцы Верхнего Лангедока, как и ваши, только ваши были католиками, а мои – протестантами. Когда восемнадцатого октября тысяча шестьсот восемьдесят пятого года ваш славный король Людовик XIV отменил Нантский эдикт, поставив вне закона всех, кто не хотел молиться так же, как он, мой предок Гилем Фэррэлс был одновременно врачом и вигье^[20] в городке Каркассе близ замка неких могущественных герцогов. «Голубая звезда» досталась ему по праву наследования, после того как оборвалась династия вестготских королей. У сапфира была история, была и связанная с ним легенда; он считался священным камнем, приносящим счастье, и до тех страшных времен ничто не опровергало этого поверья...

– Если не считать всей крови, пролитой за него с тех пор, как он был похищен из Иерусалимского храма. Но продолжайте, прошу вас.

– Тысячами, десятками тысяч – всего уехали, насколько я помню, двести тысяч человек –гугеноты покидали Францию, чтобы обрести право жить спокойно и молиться по-своему. Родные Гилема заклинали его сделать то же самое: счастье, уверяли они, еще может им улыбнуться, ведь они возьмут с собой «Голубую звезду». Она будет их путеводной звездой, как то небесное светило, что указало волхвам путь в Вифлеем... Но Гилем был упрям, как целое стадо ослов: он не хотел покидать родную землю, которую любил, и рассчитывал, что ему и его семье обеспечит защиту и покровительство наследник герцога, с которым его связывала – он искренне в это верил – давняя дружба. Как будто возможна дружба между таким знатным вельможей и простым горожанином! – горько усмехнулся Фэррэлс, пожав плечами. – В действительности же будущий герцог, горевший желанием блистать в Версале – а из-за скупости его отца эта мечта была неосуществима, – замыслил черное дело. Он убедил Гилема доверить ему камень, поклявшись, что передаст его некоему королевскому министру и тем самым обеспечит спокойную жизнь всем Фэррэлсам, как нынешним, так и будущим. Наивный Гилем поверил этому негодяю и поплатился за это на другой же день: он был схвачен, наскоро осужден за неповиновение и доставлен в Марсель, где его приковали к королевской галере. Там он и умер под ударами бича. Его жене и детям удалось бежать в Голландию, где они нашли приют и покой. Ну, а «Голубая звезда» попала в руки ростовщика, а после смерти старого герцога была выкуплена и с тех пор хранилась в сокровищнице ваших предков, князь Морозини!.. Как вам моя история?

Альдо, все это время просидевший с закрытыми глазами, поднял веки, и его серьезный взгляд встретился со взглядом его противника.

– Она ужасна... Но ведь с незапамятных времен люди не перестают множить число подобных истории. Что до меня, я знаю одно: мою мать убили, чтобы без помех ограбить. Все остальное меня не касается.

– Напрасно вы так говорите: я вижу в этом справедливое воздаяние. Кровь невинной жертвы – плата за кровь благородного человека и пусть вам тяжело это слышать, я думаю, что душа Гилема наконец обрела покой.

Альдо вскочил так порывисто, что тяжелый испанский стул зашатался.

– Но не душа моей матери! Знайте, сэр Эрик: мне нужен ее убийца, кто бы он ни был. Молите Бога, чтобы он не оказался вашим близким родственником!

Англичанин снова пожал плечами.

– Та, на которой я женюсь, – единственная, чья судьба волнует меня, потому что я люблю ее... люблю горячо, страстно. Остальные меня не интересуют, вы можете истребить хоть всю ее родню – мне все равно. Отныне она – самое драгоценное мое сокровище.

– Тогда верните мне сапфир! Я готов купить его у вас.

Губы торговца оружием расползлись в улыбке – хитроватой и в то же время надменной:

– Вы недостаточно богаты.

– Я, конечно, не так богат, как вы, но все же богаче, чем вы думаете. Драгоценные камни исторические ли, нет ли – это моя профессия, и я знаю, сколько стоит каждый по сегодняшнему курсу, будь то «Регент» или «Кохинур». Назовите вашу цену!.. Будьте же великодушны, сэр Эрик: вы обретете счастье, так отдайте мне драгоценность!

– Одно неотделимо от другого. Но я не прочь проявить великодушие: я выплачу вам стоимость «Голубой звезды». В порядке компенсации...

Морозини едва не вспылил. Этот выскочка воображает, что, раз у него есть деньги, ему все позволено! Чтобы успокоиться, он достал из кармана золотой портсигар с гербом, вынул сигарету, постучал кончиком по блестящей крышке, затем прикурил и глубоко затянулся. Все это он проделал, не сводя ледяного взгляда со своего противника и насмешливо улыбаясь уголком рта – будто рассматривал зверя в клетке.

– Несмотря на ваши так называемые семейные традиции вы всего лишь торгаш и останетесь торгашом! Вы умеете одно – платить звонкой монетой. За женщину... за вещь. Даже от смерти вы думаете откупиться! Вы что, полагаете, что можно назначить цену за жизнь матери?.. До сих пор удача была на вашей стороне, но ведь она может и отвернуться!

– Если вы рассчитываете вывести меня из равновесия, то зря теряете время. Что до моей удачи, об этом не беспокойтесь: у меня есть средства, чтобы удержать ее!

– Снова деньги? Вы неисправимы, но учтите: камень, который вы заполучили столь сомнительным способом и который считаете талисманом, был причиной слишком многих трагедий. Наивно верить, будто он может принести счастье. Вспомните мои слова в тот день, когда ваше счастье рухнет! Ваш покорный слуга, сэр Эрик!

Не дожидаясь ответа, Морозини направился к двери, вышел из кабинета и спустился в холл. Там он взял из рук двух лакеев свою шляпу, трость и перчатки, но, натягивая левую, нащупал в ней что-то. Не моргнув глазом, князь сунул перчатку в карман, как будто просто раздумал ее надевать. Только вернувшись в дом г-жи де Соммьер, он пошарил внутри и извлек на свет скатанную в трубочку бумажку, на которой неровными буквами было нацарапано несколько слов – видно, рука, писавшая их, чуть дрожала:

«Завтра в пять я собираюсь выпить чашку чая в Ботаническом саду. Мы можем встретиться, но подойдите ко мне, только когда я буду одна. Мне нужно с вами поговорить».

Без подписи – но в ней и не было нужды.

Хмельной восторг охватил Альдо, и к нему разом вернулось хорошее настроение. Решительно, Анелька питала слабость к садам! Сперва Виланув, теперь сады Булонского леса – но даже назначь она свидание в сточной канаве или катакомбах, для счастливого адресата записки они стали бы райскими кущами. Он увидит ее, поговорит с ней – чего еще желать!

Чтобы заполнить время ожидания, которое он знал – будет тянуться бесконечно долго, Альдо вышел в привратницкую и позвонил Жилю Вобрену. Тот уже вернулся из Турени и пригласил его пообедать вместе сегодня же вечером: они пойдут к Кюба, это бывший придворный повар русского царя, недавно открывший ресторан на Елисейских полях, в особняке, который когда-то принадлежал Паиве^[21].

– Там можно отлично поесть, – добавил Вобрен, – и что немаловажно – спокойно посидеть, в Париже это редкость. Встретимся прямо там в восемь.

Оба друга считали точность вежливостью королей и потому одновременно переступили порог ресторана. Однако внезапно их радостные приветствия прервал оглушительный треск автомобильного мотора: у тротуара затормозил маленький ярко-красный «Амилькар». Обернувшись, Морозини с удивлением узнал взлохмаченную светлую шевелюру сидевшего за рулем Видаль-Пеликорна, а рядом – куда аккуратнее причесанную голову молодого Сигизмунда Солманского.

– Ты знаешь этого чокнутого археолога? – спросил антиквар, от которого не ускользнуло удивленное выражение на лице друга.

– Я встречался с ним раз или два. А что, разве он сумасшедший?

– Когда речь заходит о египтологии, он теряет рассудок. Один-единственный раз меня угораздило выставить в витрине пару древних сосудов, так он ворвался в магазин и битых два часа читал мне лекцию о восемнадцатой династии. Никогда в жизни не притронусь ни к каким саркофагам, только бы не видеть его больше! Идем обедать, если повезет, он нас не заметит!..

Жиль Вобрен напрасно тешил себя надеждой ускользнуть от зорких глаз Адальбера: со своими редкими волосами, крупным носом и властным взглядом из-под тяжелых век он походил на Юлия Цезаря или на Людовика ХI – в зависимости от освещения. 3апоминающееся лицо, внушительная фигура – изрядно заплывшая жирком, зато всегда в безупречно элегантном костюме, с бутоньеркой в петлице – в общем, не заметить его было трудно. Спутник у него был не менее примечательный, хоть и в другом роде, поэтому, когда они вошли в ресторан и метрдотель услужливо поспешил им навстречу, почти все головы повернулись в их сторону. Несколько рук поднялось вверх, приветствуя Вобрена. Им пришлось даже задержаться у одного столика, за которым очень красивая женщина повелительно вскинула унизанную жемчугами ручку, требуя, чтобы антиквар представил ей Морозини. В результате, усевшись наконец за столик, друзья обнаружили, что Адальбер и Сигизмунд оказались их ближайшими соседями. Волей-неволей пришлось поздороваться, но, слава Богу, этим и ограничились, и обед, к удовольствию обоих друзей, протекал своим чередом до самого десерта.

Однако Альдо не мог не заметить, что молодой Солманский то и дело посматривает на него. Время от времени поляк заговорщицки улыбался, что и раздражало Морозини, и немного тревожило: было очевидно, что юноша сильно захмелел. Так же очевидно было и то, что Адальбер чувствовал себя не в своей тарелке. Он явно спешил покончить с обедом раньше соседей, и без особого труда добился результата. Альдо увидел, как он поднялся, взял своего спутника под локоть и повел его к выходу, но вдруг Сигизмунд резким движением высвободился и, покачнувшись, остановился перед тем, кого, очевидно, избрал мишенью своего раздражения, несмотря на все попытки Адальбера увести его. Глуповатая пьяная улыбка на его лице приняла угрожающий вид.

– Решительно... ик!.. нельзя и шагу ступить, чтобы не наткнуться на вас, князь... как вас там?.. С-сначала... в поезде... у дверцы, когда моя... моя сестра решилась п-покончить со всем этим... П-потом на вокзале... теперь здесь... П-по-моему, вы... вы з-занимаете чересчур много места.

– Это вам, похоже, на вашем месте не сидится, – презрительно бросил Альдо. – Кто не желает встречаться с людьми, остается дома.

– Я х-хожу... куда х-хочу... и...

– Я тоже.

– И д-делаю, что х-хочу... а я х-хочу... убить вас, потому что мне к-кажется, вы чересчур внимательны... ик!.. к моей сестре!

– Господин Видаль-Пеликорн, – вмешался Вобрен, – я могу помочь вам вывести этого грубияна... если вам трудно одному.

– Нет-нет, я сам справлюсь! Довольно, Солманский, идемте! Вы слишком много выпили, на нас уже смотрят. Я отвезу вас домой...

– Н-ни... н-ни за что! Мы с-собирались... в клуб... играть.

– Будет удивительно, если вас пустят туда в таком состоянии, – рассмеялся Альдо.

– Я тоже так думаю, – кивнул Видаль-Пеликорн. – Пойдемте, Сигизмунд, вам пора домой! До свидания, господа!

– Я с-сказал, что х-хочу... х-хочу убить этого человека! – заупрямился Солманский. – К барьеру!

– Потом, потом! Сперва надо привести вас в порядок, мы вернемся позже...

С помощью метрдотеля, поспешившего на выручку, Адальберу удалось вывести Солманского из ресторана. Альдо проводил их задумчивым взглядом, пытаясь понять, с какой стати Видаль-Пеликорн завязал столь тесную дружбу с братом Анельки. В отношении его самого Адальбер вел себя безупречно: кивнул, как едва знакомому человеку. Разумеется, лучше, чтобы о деле, с недавних пор связавшем их, никто не знал как можно дольше.

Пару минут спустя снова затарахтел мотор «Амилькара». Жиль Вобрен пожал плечами:

– Не хотел бы я иметь такого попутчика. Но объясни мне, почему этот поляк... ведь он поляк, я не ошибся?

– Не ошибся.

– Почему он рвется пустить тебе кровь? Что ты сделал его сестре?

– Абсолютно ничего. Мы встретились с ней всего раз или два, она... она была мила со мной, не более того. Только пьяному могло почудиться...

– Возможно, – задумчиво протянул антиквар, – но всем известное выражение «In vino veritas» получило очередное подтверждение. Этот молодой человек тебя ненавидит, старина, и я бы посоветовал тебе остерегаться его.

– Да что он мне сделает? На дуэлях давно никто не дерется...

– Есть другие способы. Но теперь ты, по крайней мере, предупрежден...

Примерно то же и почти теми же словами высказал ему Адальбер наутро по телефону.

– Я не думал, что молодой Солманский так зол на вас. Как только он вас увидел, не мог больше говорить ни о чем другом – рассказывал мне, какой вы негодяй. И начал пить как сапожник.

– Это я заметил, но каким образом вы оказались с ним в приятельских отношениях?

– Чистой воды стратегия, друг мой. Для осуществления наших планов мне нужно стать своим человеком в доме. Подружиться с ним не составило труда: достаточно было один раз сводить его в клуб на улице Руаяль. Ему повезло, он немного выиграл и теперь просто обожает меня. Ну а как ваши дела?

– Я вчера виделся с Фэррэлсом. Но сегодня у меня назначена еще одна важная встреча, поэтому я все расскажу вам позже. Где мы сможем увидеться – ведь, если я правильно понял вас вчера, никто не должен знать, что мы знакомы?

– Да, пока так будет лучше. Приходите ко мне вечером попозже, когда совсем стемнеет...

– Мне, наверное, следует обзавестись широкополой шляпой и серым плащом? – рассмеялся Альдо. – Или лучше полумаской, как у нас в Венеции?

– Вы, венецианцы, – последние романтики на этой земле! Приходите часам к девяти. Мы с вами перекусим и все обсудим.

Ботанический сад, расположенный на территории Булонского леса, между Песчаными и Мадридскими воротами, был основан в 1860 году для того, чтобы «собрать вместе породы животных, которые могут отдавать свою силу либо мясо, шерсть и другие продукты на пользу промышленности или торговле, или же послужить для нашего отдыха». Там было немало любопытного: питомник для разведения шелковичных червей, большая вольера, птичий двор, обезьянник, аквариум, бассейн с тюленями, огромная оранжерея и еще сотня других «чудес», ежедневно привлекавших сюда множество ребятишек не только из близлежащих кварталов, но и издалека. Для лакомок-детей и для взрослых тоже: в прелестном чайном салоне под открытым небом имелся большой выбор эклеров, ромовых баб, мороженого и «султанов» – восхитительных пирожных с ванильным кремом. Здесь можно было попировать, одновременно услаждая свой слух музыкой: рядом, в беседке, оркестр из шестидесяти музыкантов все лето давал с трех до пяти часов прекрасные концерты. И наконец – великолепное развлечение для детворы! – каждый желающий мог объехать большую лужайку верхом на ослике, пони, зебре, верблюде, слоне или даже страусе... В этот Эдем от ворот Майо ходил маленький поезд, но Морозини приехал сюда на такси.

Подойдя к террасе чайного салона, он тотчас увидел Анельку – девушка сидела за столиком со своей горничной. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву каштана, играли на ее светлых волосах и круглой шляпке, украшенной голубыми перьями зимородка. Маленькой ложечкой она рассеянно ковыряла клубничное мороженое...

Не имея пока возможности действовать, Альдо сел так, чтобы Анелька его заметила, и заказал чай и ромовую бабу – однако забыл о них, куда большее удовольствие ему доставляло созерцание нежной, как лепесток цветка, щечки и тонкого профиля. В обрамлении пышной зелени, среди детских голосов и взрывов смеха, над которыми плыли звуки вальса из «Веселой вдовы», девушка являла собой очаровательную картину. Она была так хороша, что сумела зажечь огонь страсти даже в сердце такого женоненавистника, как Фэррэлс. Альдо с бесконечной горечью думал о том, какое немыслимое блаженство ожидает торговца оружием в первую брачную ночь.

Вдруг, взглянув на крошечные, украшенные бриллиантами часики на запястье, Анелька откинулась на спинку стула и огляделась. Она сразу заметила Морозини, опустила веки и едва заметно улыбнулась, затем повернулась к оркестру. Морозини понял: надо ждать. Вскоре музыка смолкла; горничная подозвала официанта, расплатилась, и обе женщины встали. Толпа вокруг гомонила, как это всегда бывает после концерта. Альдо бросил на стол банкноту и приготовился следовать за прелестной полькой.

Неспешным прогулочным шагом Анелька направилась к загону с ламами, затем пересекла островок зелени – питомник карликовых деревьев – и остановилась у бассейна с тюленями. Публика охотно задерживалась здесь, глядя, как эти морские красавцы плюхаются в воду с искусственной скалы, выныривают, блестя атласными боками, весело выплевывают струйки воды и ловят на лету брошенную им рыбу. В сутолоке Альдо смог приблизиться к Анельке – девушку на минуту загородила от Ванды нянька-англичанка с громоздкой коляской, в которой щебетали малютки-близнецы.

– Где мы сможем поговорить? – прошептал он.

– Идите к оранжерее! Я подойду туда.

Морозини выбрался из толпы и направился к большому стеклянному сооружению – это было самое тихое место во всем саду. Здесь стояла влажная жара; папоротники и лианы простирались, насколько хватало глаз. Птицы порхали под самым потолком над кронами высоких банановых пальм, садились на зеленые от мха стенки гротов, над которыми трепетали листья папоротника. Красивее всего был небольшой водоем. Покрытый лотосами и водяными лилиями, он поблескивал между двумя газонами ослепительно яркой зелени. Альдо остановился около него и стал ждать.

Послышался скрип гравия под легкими шагами; князь обернулся – Анелька стояла перед ним. Одна.

– Где же ваш цербер? – улыбнулся он.

– Никакой это не цербер. Ванда беззаветно предана мне. Она без колебаний бросилась бы в этот пруд, если бы я попросила.

– В худшем случае промочила бы ноги; но вы правы – это о чем-то говорит. Вы оставили ее снаружи?

– Да. Я сказала ей, что хочу погулять здесь одна. Она ждет напротив входа, у тележки продавца вафель. Она обожает вафли...

– Благословим же эту маленькую слабость Ванды! Хотите прогуляться немного?

– Нет. Вон там, у скал, есть скамья. Давайте сядем и поговорим.

Чтобы Анелька не испачкала свой белый костюм, Альдо достал из кармана носовой платок и расстелил его на каменном сиденье. Спутница поблагодарила его улыбкой и села, чинно сложив на своей зеленовато-синей, в тон шляпке, сумочке ручки, затянутые в перчатки из такой же кожи. Она молчала, как будто не решаясь заговорить или не зная, с чего начать. Альдо пришел ей на выручку.

– Итак, – произнес он ласково, – вы, наверно, хотели сказать мне что-то очень важное, если попросили встретиться с вами... тайком?

– Отец и брат убили бы меня, если бы узнали. Они вас ненавидят...

– Не понимаю, за что.

– Это связано с разговором, который вы имели вчера с сэром Эриком. Когда вы ушли, у отца и Сигизмунда произошла оченьнеприятная сцена с моим... женихом. Состоялось бурное объяснение по поводу нашего сапфира, нашей фамильной драгоценности. Вы, кажется, посмели сказать, что...

– Минутку! Я не намерен обсуждать эту тему с вами. И меня очень удивляет, что сэр Эрик затеял этот разговор при вас.

– Это было не при мне... но я умею подслушивать за дверью, когда мне нужно что-то узнать.

Морозини рассмеялся:

– Вот, оказывается, чему учат девушек в знатных польских семействах?

– Нет, конечно. Но я давно поняла, что не всегда следует придерживаться высоких принципов и хороших манер.

– Не могу с вами отчасти не согласиться. Но скажите же мне наконец, что побудило вас осчастливить меня этим свиданием.

– Я пришла сказать вам, что я вас люблю.

Она проговорила это просто, почти застенчиво, тихим, но твердым голосом, не решившись, однако, поднять глаза на Альдо. Тот был ошеломлен.

– Вы отдаете себе отчет в том, что сейчас сказали? – пробормотал князь, силясь проглотить ком, внезапно закупоривший горло.

Прекрасные золотистые глаза на миг встретили взгляд Альдо и снова опустились.

– Наверно, – тихо сказала Анелька, вся порозовев, – я опять нарушаю приличия, но бывают минуты, когда надо, не таясь, говорить все, что у тебя на сердце. Вот я так и сделала. Это правда, я люблю вас...

– Анелька! – выдохнул князь, потрясенный до глубины души. – Как бы я хотел вам верить!

– Почему же вы не можете поверить мне?

– Но... вспомните нашу первую встречу. Из-за того, что я видел в Вилануве. Ладислава.

Грациозным движением ручки девушка отмахнулась от этого воспоминания, как от назойливой мухи.

– О! Вы о нем?.. Мне кажется, я забыла его сразу, как только встретила вас. Знаете, в молодости, – продолжала эта пожилая особа девятнадцати лет от роду, – хочется изменить свою жизнь во что бы то ни стало, а потом нередко оказывается, что все было ошибкой. Так произошло и со мной, а теперь я знаю: я люблю вас, только вас. А вы – вы могли бы полюбить меня?

Изо всех сил сдерживая желание немедленно заключить девушку в объятия, Альдо склонился к ней и взял ее ручку в свои.

– Помните, что я говорил вам в Северном экспрессе? Невозможно не полюбить вас. Какой мужчина, достойный называться мужчиной, смог бы устоять перед вами?

– Но вы ведь устояли, вы же отказались сойти со мной в Берлине?

– Быть может, тогда я еще не до конца потерял голову? – с усмешкой предположил Альдо и, отогнув край перчатки, приник губами к шелковистой коже запястья.

– А теперь потеряли?

– Во всяком случае, близок к этому. Но не заставляйте меня грезить наяву, Анелька! Вы теперь помолвлены, и вы сами согласились на эту помолвку.

Она резко вырвала ручку и сдернула перчатку. В солнечном блике на ее безымянном пальце сверкнул великолепный сапфир густо-василькового цвета в окружении бриллиантов.

– Посмотрите, какими красивыми кандалами этот человек приковал меня к себе! Он внушает мне страх... Он сказал, что этот камень вселяет мир в душу и изгоняет ненависть из сердца того, кто его носит...

– ...И побуждает хранить верность, – добавил Морозини. – Я знаю, что говорит предание...

– Но я не хочу... Я хочу быть счастливой с тем, кого выбрало мое сердце, хочу подарить ему себя, родить ему детей... Почему вы отказываетесь от меня, Альдо?

В ее прекрасных глазах стояли слезы, влажные розовые губки, похожие на омытые водой кораллы, задрожали, приблизившись к его лицу.

– Разве я говорил когда-нибудь подобную глупость? – воскликнул Морозини, привлекая девушку к себе. – Конечно же, я не отказываюсь от вас, я люблю вас... я...

Губы Анельки заглушили последнее слово, и Морозини забыл обо всем на свете. Ему казалось, будто он погружается в букет цветов; трепещущее юное тело тянулось к нему, словно звало. Это было блаженство и мучение одновременно: так бывает, когда видишь чудесный сон и знаешь, что это только сон и пробуждение неминуемо... Он не знал, сколько длилось волшебное забвение, и вдруг Анелька выдохнула:

– Так возьмите меня! Сделайте меня вашей навсегда.

Предложение было настолько неожиданным, что Альдо вернулся с небес на землю.

– Как? Здесь, сейчас?.. – вырвалось у него с коротким смешком, и девушка тоже засмеялась в ответ, касаясь губами его губ.

– Конечно, нет, – весело отозвалась она, – но... немного позднее.

– Вы все еще хотите, чтобы я увез вас? Кажется, сегодня вечером есть поезд в Венецию...

– Нет. Не сегодня. Еще рано!

– Почему же? В ваших речах я не вижу логики, любовь моя. Тогда, между Варшавой и Берлином, вы хотели, чтобы я увез вас немедленно, прямо в одном халатике, а теперь, когда я предлагаю вам уехать вместе, вы говорите, что еще рано. Подумайте, от чего вы отказываетесь! Восточный экспресс – дивный поезд, поистине созданный для любви... как и вы. У нас будет купе из красного дерева, обитое бархатом... нет, лучше два купе, чтобы соблюсти приличия, но смежных, и нынче же ночью вы станете моей женой, а в Венеции священник обвенчает нас. Анелька, Анелька, вы сводите меня с ума, так потеряйте рассудок тоже, не думайте о последствиях!

– Если мы хотим быть счастливы, о том, что вы называете последствиями, нельзя забывать. Мой отец и мой брат...

– Вы, надеюсь, не настаиваете, чтобы мы взяли их с собой?

– Нет, конечно, но я хочу, чтобы мы отложили путешествие в дивном Восточном экспрессе на несколько дней. До вечера моей свадьбы, хорошо?

– Что вы такое говорите?

Альдо отодвинулся на самый край скамьи, чтобы видеть ее всю, и с тревогой спрашивал себя: что, если эта восхитительная девушка и впрямь безумна, но не так, как хотелось бы ему? Но нет – она смотрела на него с лукавой улыбкой, очаровательно наморщив носик.

– Чего же вы испугались? – сказала Анелька – так разговаривала бы взрослая рассудительная женщина с глупеньким мальчиком. – Это единственная разумная вещь, которую мы можем сделать...

– Вот как? Объясните, пожалуйста, я не понимаю.

– Скажу вам даже больше! Это не просто разумно, тут ваши интересы совпадают с интересами моей семьи. Чего хочет отец? Чтобы я вышла замуж за сэра Эрика Фэррэлса, который накануне свадьбы подпишет документ, обеспечивающий мне солидное состояние, и в этом я отцу отказать не могу. Бедный, ему так нужны деньги!.. Но я – я ни за что не хочу принадлежать этому старику. Не хочу, чтобы он раздевал меня, прижимая к своему телу... Какая мерзость!

От будущего, ожидавшего юную польку, и откровенности, с которой она описывала предстоящую брачную ночь, у Альдо пересохло в горле. Внезапно охрипшим голосом он смог только произнести: «И что же?»

– А вот что. Свадьбу устраивают в замке в провинции, но с большой пышностью. После церемонии состоится обед, на который съедется множество гостей, а потом фейерверк. Вам нужно будет просто приехать туда на машине и ждать меня где-нибудь в глубине парка. Я приду к вам, и мы уедем все втроем.

– Втроем?

– Ну конечно! Вы, я и... сапфир. Ваш, то есть наш сапфир. Я никогда не узнаю, кому он на самом деле принадлежит, так вот вам лучший способ все уладить: он будет нашим, и кончено!

– А вы полагаете, Фэррэлс возьмет его с собой в провинцию?

– Я не полагаю – я знаю. Он не хочет с ним расставаться ни на день. Накануне венчания состоится гражданское бракосочетание, а потом прием; я буду на нем в платье цвета луны, как в «Ослиной шкуре», с единственным украшением – «Голубой звездой». Платье уже шьют, так что все будет проще простого.

– Вы так думаете? Святая наивность! Как только вы исчезнете – особенно если вместе с вами исчезнет сапфир, – первое, что сделает Фэррэлс, – аннулирует брачный договор, и ваш дражайший папочка не получит ни сантима.

– Получит! Да еще больше, чем вы думаете! Мы устроим, чтобы все выглядело так, будто меня похитили бандиты. Подбросим записку с требованием выкупа. Меня станут повсюду искать, не найдут и решат, что похитители убили меня. Все будут в отчаянии, и сэру Эрику ничего другого не останется, как попытаться утешить моих родных... А мы тем временем будем счастливы вдвоем, – заключила Анелька с обезоруживающей простотой. – Ну, что вы скажете о моем плане?

Первое остолбенение прошло, и Морозини, не в силах больше сдерживаться, расхохотался:

– Скажу, что вы начитались романов или у вас чересчур богатое воображение... или то и другое. Но беда в том, что вы считаете всех вокруг круглыми глупцами. Сэр Эрик – весьма влиятельный человек. Предположим, я умчу вас прочь на горячем коне – вся французская полиция немедленно будет поднята на ноги. На всех границах, в любом порту нас будут ждать...

– Вовсе нет. В записке мы напишем, что, если в дело вмешают полицию, меня убьют.

– У вас на все готов ответ... почти на все! Но есть одна важная деталь, о которой вы забываете, – вы сами!

Глаза Анельки широко раскрылись:

– Что вы имеете в виду?

– То, что вы, без сомнения, одна из прекраснейших женщин Европы, а титул княгини Морозини возведет вас на пьедестал, перед которым преклонит колена вся Венеция. Молва не знает границ и может достичь ушей ваших убитых горем близких. Им не составит труда найти вас, и тогда – прощай, наше счастье!

– А что изменится, если я уеду с вами сегодня же, как вы хотите! Поверьте мне, вам нечего бояться! Вот вам порука: вы можете сделать меня своей любовницей до свадьбы. Завтра же... или когда вы хотите, я стану вашей.

У Альдо закружилась голова. На миг им овладело то же безумие: так велико было искушение послушаться Анельку, взять ее здесь же, в укромном уголке какого-нибудь грота или в миниатюрном девственном лесу. К счастью, рассудок быстро вернул князя с небес на землю. Знать, что настанет день, когда она будет принадлежать ему, – это уже блаженство...

– Нет, Анелька. Пока между нами стоит Фэррэлс, я этого не сделаю. Я хочу, чтобы мы принадлежали друг другу свободно и открыто, а не тайком. А что до нашего бегства – лучше откажитесь от вашей затеи с выкупом, это бесчестно. Я не могу пойти на такое.

– Но это же единственный способ отвести подозрения от вас!

– Найдем какой-нибудь другой. Дайте мне подумать. Мы увидимся снова на днях. А теперь нам надо расстаться! Ваша Ванда, должно быть, уже уничтожила все запасы продавца вафель...

– Но как же мы встретимся снова?

– Я живу у вашей соседки, маркизы де Соммьер, она моя двоюродная бабушка. Бросьте записку в почтовый ящик. Я приду, куда только вы прикажете...

В подтверждение своих слов Альдо легонько поцеловал девушку в кончик носа, затем мягко отстранил:

– Как ни жаль, но придется отпустить вас на свободу, моя дивная райская птичка!

– Уже?

– Увы, да! Я не могу не согласиться с вами: сколько бы времени мы ни провели вдвоем, покидать вас всегда будет слишком рано.

Альдо умолк, испытывая странное – и пренеприятное! – чувство полного поражения. Анелька была права. Несообразность ее плана заставила его выступить адвокатом дьявола, но то, что предложил он сам, повинуясь внезапному порыву страсти, было столь же безрассудно. Однако разве не стоило рискнуть всем ради этого божественного создания, этой девушки, которая сама пришла к нему со словами любви? Князь казался себе чересчур осторожным Иосифом перед юной и восхитительной женой Потифара. Одним словом Альдо чувствовал себя смешным. Не говоря , уже о том, что в этом бредовом – по крайней мере, на первый взгляд – плане заключалось и решение его проблемы: получить сапфир для Симона Аронова, чтобы затем отправиться на поиски остальных камней...

Он встал, взяв девушку за руки, поднял ее со скамьи и обнял.

– Вы правы, Анелька, а я просто глупец! Если вы согласитесь жить некоторое время, никому не показываясь, у нас, может быть, есть шанс на успех...

– Я согласна на что угодно, лишь бы быть с вами, – вздохнула девушка, и голубые перья на ее шляпке коснулись шеи Альдо.

– Дайте мне два-три дня, я все обдумаю и решу, как нам лучше это устроить. Вы же знаете, ради вас я готов на все, на любое безрассудство... Но вы – уверены ли вы, что никогда об этом не пожалеете? Вы отказываетесь от жизни, достойной королевы...

– Чтобы стать княгиней? Это немногим хуже...

– Если вы отступитесь в последний момент, то нанесете мне жестокий удар, – проговорил Морозини очень серьезно, но девушка, привстав на цыпочки, прижалась губами к его губам.

Он улыбнулся ей на прощание, поклонился, на восточный манер прижав руку к сердцу, и направился к выходу, как вдруг Анелька окликнула его:

– Альдо!

– Да, Анелька?

– Еще одно слово! Если вы не приедете в вечер моей свадьбы, если мне придется подвергнуться домогательствам сэра Эрика, я не увижу вас больше никогда в жизни! – воскликнула она с поразившей его серьезностью. – Потому что, если вы не сдержите обещания, значит, вы не любите меня так, как я вас люблю. Тогда я возненавижу вас...

Мгновение князь стоял неподвижно, словно хотел навсегда запечатлеть в памяти ее дивный образ, затем, не прибавив ни слова, низко склонился перед ней и вышел из оранжереи.

Вернувшись на улицу Альфреда де Виньи, Морозини попытался привести в порядок свои мысли, но смятение не оставляло его. Он еще вдыхал свежий и нежный аромат духов Анельки, еще ощущал губами сладость ее губ. В чувствах своих Альдо не сомневался ни на миг: он готов был рискнуть всем ради этой девушки, пойти на любое безумство, лишь бы она принадлежала ему и он мог бы обожать ее всю жизнь. Но имел ли он право считать себя по-настоящему свободным – ведь миссия, доверенная ему Симоном Ароновым, еще не выполнена?

«Если бы я не должен был скоро увидеться с Видаль-Пеликорном, я бросился бы к нему сейчас же! Мне просто необходимо обсудить все это с ним. Когда затеваешь такое дело, чтобы оно не обернулось катастрофой, его помощь очень не помешает!»

Г-жу де Соммьер Морозини нашел в зимнем саду в обществе Мари-Анжелины. Как обычно, маркиза потягивала шампанское, рассеянно слушая компаньонку, читавшую ей божественный пассаж из Марселя Пруста – одну из тех фраз, от которых, если читать их вслух, можно задохнуться, ибо они занимают страницу, а то и больше.

– А! Вот и ты, – воскликнула она с довольным видом. – Я не видела тебя, кажется, уже целый век. Ты, надеюсь, обедаешь с нами?

– Увы, тетя Амелия, – ответил Альдо, целуя ее прекрасную, хоть и увядшую уже руку. – Сегодня меня ждет друг.

– Опять? Мне, между прочим, очень любопытно узнать, как прошла твоя встреча с этим мерзавцем Фэррэлсом!.. Хочешь шампанского?

– Нет, спасибо. Я зашел только поцеловать вас. А теперь мне надо переодеться.

– Что с тобой поделаешь! Скажи Сиприену, пусть приготовит эту проклятую машину, что ездит на бензине и отвратительно воняет, – она не стоит доброй упряжки рысаков, и не уговаривай меня!

– Вы так добры, мне неприятно отказываться, но это совершенно ни к чему. Друг, к которому я иду, живет совсем рядом. На улице Жуффруа. Я пройдусь пешком через парк...

– Как хочешь. Если вернешься не очень поздно, заходи поболтать! Ты последнее время так часто меня целуешь, что это уже стало привычкой, которая мне бесконечно дорога. План-Крепен, оставьте несравненного Марселя и ступайте распорядитесь, чтобы обед подали пораньше! Я немного проголодалась, пора бы и за стол.

Маркиза уже отобедала, когда Морозини вышел из дома и направился к проспекту Ван-Дейка, обогнув особняк Фэррэлса, окна которого, по обыкновению, светились тысячей огней. Альдо мысленно послал поцелуй той, что владела его помыслами, и вошел под сень деревьев парка Монсо. Это было как нельзя более кстати: испокон веков ночные прогулки дороги сердцам всех влюбленных.

Князь шел своим широким неспешным шагом, вдыхая свежие запахи майской ночи, как вдруг что-то тяжелое ударило его в затылок... потом еще раз – в висок... и он бесшумно рухнул на посыпанную песком аллею...

В тишине раздался смех – странный смех скрипучий и злобный.

Глава 7. Сюрпризы аукциона на улице Друо

Князь чувствовал себя так, будто по нему прокатился дорожный каток. Если не считать ног болел каждый дюйм тела, и, как будто этого было мало, какой-то безжалостный палач изощрялся, усиливая страдания Альдо.

– Ребра помяты, больше ничего серьезного! В вашем доме это уже становится системой, пропыхтел кто-то над его головой. – Повезло ему, что там случились вы, мадемуазель.

– То была воля Божья – я ведь возвращалась с вечерни, – отозвалась Мари-Анжелина. Я закричала, и эти негодяи убежали...

– Я недалек от мысли, что он обязан вам жизнью. Похоже, его хотели забить до смерти. О!.. Смотрите, он, кажется, приходит в себя!

Действительно, Альдо делал попытки приподнять веки, весившие не меньше тонны каждая. Первое, что он увидел, было обрамленное бородой лицо в ореоле света зажженных люстр; два внимательных глаза всматривались в него сквозь стекла пенсне, а две руки, по-видимому, принадлежавшие тому же человеку, продолжали его ощупывать.

– Больно! – застонал он.

– Да он у вас неженка!

– Может быть, ему и правда больно? – Это уже было контральто г-жи де Соммьер. – Вы бы лучше помогли ему, чем его терзать!

– Чуточку терпения, моя дорогая. С ребрами мы ничего сделать не можем, только наложить повязку, а вот от ушибов я приготовлю для него чудодейственный бальзам. Недолго он останется таким синим.

Альдо удалось наконец поднять голову – она гудела, как соборный колокол. Он узнал свою комнату, свою кровать, вокруг которой собралось весьма представительное и благородное общество: маркиза сидела в кресле, Мари-Анжелина на стуле, доктор порхал вокруг, гудя, как шмель, а Сиприен стоял в дверях, отдавая приказ лакею принести бинты Вельпо – да пошире! – из аптечного шкафчика.

В голове у Альдо окончательно прояснилось, и он вспомнил, что произошло и куда он направлялся, когда на него напали.

– Тетя Амелия, – выдохнул он, – мне надо позвонить.

– Ну-ну, мой мальчик, не говори глупостей! Не успел в себя прийти, и в первую очередь думаешь о телефоне. Подумал бы лучше, кто мог такое с тобой сделать. Может быть, ты знаешь...

– Понятия не имею, – солгал Альдо – на самом деле у него была на этот счет мысль, и даже не одна. – Я хочу позвонить, потому что друг ждал меня к обеду, он, наверное, беспокоится. Который час?

– Половина одиннадцатого. О том, чтобы ты спустился в привратницкую, не может быть и речи. Сиприен все передаст твоему другу, назови только номер.

– Пусть поищет в моем пиджаке записную книжку в черном сафьяновом переплете и найдет там номер господина Адальбера Видаль-Пеликорна. Пусть расскажет, что со мной случилось, и ничего больше.

– Что, по-твоему, он может еще сказать? Мы ведь ничего не знаем. Ты слышал, Сиприен?

Просьба была выполнена быстро и в точности. Вернувшись, старик-дворецкий сообщил, что «друг господина князя» передает свое сочувствие, желает скорейшего выздоровления и просит сообщить, когда можно будет зайти справиться о его здоровье...

– Завтра! – отрезал Альдо, невзирая на протесты обеих дам. – Я должен повидаться с ним как можно скорее...

Через четверть часа, как следует смазанный арникой – чудодейственный бальзам еще не прибыл – и перевязанный, как египетская мумия, Альдо благодарил доктора за заботу, а мадемуазель дю План-Крепен – за ее своевременное вмешательство. Ему хотелось спать, но г-жа де Соммьер, выставив всех за дверь, определенно не собиралась покидать свое кресло.

– А вы разве не идете спать, тетя Амелия? – намекнул ей внучатый племянник. – По-моему, я доставил вам сегодня немало беспокойства, вы, должно быть, устали...

– Та-та-та-та! Я прекрасно себя чувствую. Что до тебя, если у тебя было достаточно сил, чтобы бежать к телефону, так хватит на то, чтобы поговорить со старухой-теткой! Не будем кружить вокруг да около: это ведь дело рук моего соседа, этого дьявола Фэррэлса?

– Откуда же мне знать? Я никого и ничего не видел. Меня оглушили сзади, и я потерял сознание. Но скажите лучше, что делала ваша компаньонка в парке в девять часов вечера? Я слышал, она сказала, что возвращалась с вечерни, но это, кажется, не самая короткая дорога от церкви Святого Августина?

– Да и вечерня окончилась много раньше! План-Крепен, мой мальчик, шла за тобой... по моему приказу!

– Вы послали ее следить за мной? Девицу, в парк, затемно? Почему же не Сиприена?

– Он слишком стар! К тому же привык выступать величественно, будто сопровождает августейшую особу. План-Крепен – другое дело: она, как все святоши, умеет быть незаметной, ходить на цыпочках, к тому же проворна и ловка, как кошка, хотя по виду не скажешь. И наконец, ее любопытство никогда не дремлет. С тех пор, как ты побывал у Фэррэлса, она просто места себе не находит. Признаюсь, я имела дерзость отправить ее по твоему следу, но так или иначе, она бы сама побежала за тобой!

– Господи! – простонал Альдо. – Никогда бы не подумал, что я попал в филиал Секретной службы. Надеюсь, вы хоть не сообщили в полицию?

– Нет. Но у меня есть один старый друг, который в свое время был знаменитостью на набережной Орфевр, и он мог бы...

– Ради всего святого, тетя Амелия, не надо! Такие дела я привык улаживать сам!

– Тогда расскажи мне, что у тебя произошло с этим торговцем пушками. Человек, истребляющий людей сотнями, не задумываясь прикажет убить под покровом темноты того, кто ему мешает.

– Все может быть, но я так не думаю, – покачал головой Альдо – ему вспомнился злобный скрипучий смех, который он услышал, перед тем как потерял сознание. У сэра Эрика голос был теплый и мелодичный, он не мог бы издать такой звук. Какой-нибудь головорез на жалованье? Но в том смехе слышалась ненависть, а у наемного убийцы не было бы причин затаить на Альдо зла.

Решив подумать над этим вопросом позже, когда не будет так болеть голова, князь рассказал о своем разговоре с Фэррэлсом. Наибольшее впечатление на маркизу произвела трагическая история «Голубой звезды»; старая дама этого и не скрывала.

– Я всегда была уверена, – пробормотала она, – что счастья этот камень не приносит. С семнадцатого века в роду Монлоров разыгрывалась одна драма за другой, до тех пор пока имя не угасло. Наследников-мужчин не осталось, поэтому твоя мать и стала владелицей сапфира. Я бы предпочла, чтобы Изабелла с ним рассталась, но она любила этот камень, хотя, можно сказать, совсем его не носила. Она не верила в тяготеющее над ним проклятие, потому что, как и все мы, не знала того, что ты сейчас мне рассказал.

– Так вы думаете, что это правда? Фэррэлс рассказывал свою историю пылко и искренне, и все же мне трудно поверить, что мои предки могли...

Маркиза вдруг рассмеялась:

– И не стыдно тебе быть таким наивным, в твои-то годы? Твои предки, мои, да предки любого, кого ни назови, были всего лишь людьми, не чуждыми зависти, жадности и прочих пороков, свойственных человеческой натуре. И не говори мне, что в Венеции, где испокон веков вершилась самая страшная месть, где аква-тофана лилась рекой, как молодое вино во время сбора винограда, дела обстояли лучше! Когда приходишь в этот мир, надо принимать то, что найдешь в своей колыбели, и предков в том числе! Но теперь я сомневаюсь, чтобы наш сосед вздумал подсылать к тебе убийц – с какой стати, если он в выигрыше по всем статьям?..

– Вот и мне так кажется...

Зато у него имелось куда больше оснований подозревать Сигизмунда – хотя трудно было поверить, что этот желторотый юнец способен устроить засаду, требовавшую подготовки и главное – постоянной слежки. А свидание Альдо с Анелькой (о котором он ни словом не обмолвился г-же де Соммьер) – неужели кто-то видел их вдвоем, неужели кто-то шпионил за ними? Если так, то на первый план снова выходит Фэррэлс: раз уж он в самом деле так влюблен, как явствовало из его слов, то ревность его должна быть ужасна...

Несмотря на этот хоровод противоречивых догадок, кружившийся в его раскалывающейся от боли голове, Морозини все же уснул под действием успокоительного, которое доктор Беллак, вернувшись к себе, немедленно прислал со слугой. Доза, должно быть, была достаточной, чтобы уложить на месте лошадь: когда около полудня Альдо вынырнул наконец из тяжелого сна без сновидений, чувствовал он себя не свежее тарелки остывшего риса, к тому же был не в состоянии связать и двух мыслей. Однако о том, чтобы валяться в постели, не могло быть и речи: Видаль-Пеликорн, если он зайдет, как обещал, должен был увидеть его на ногах. Или хотя бы сидящим, и, уж конечно, одетым.

Морозини потребовал кофе – крепкого и, если можно, душистого, – затем с помощью Сиприена (и под его неодобрительную воркотню) справился с двумя нелегкими задачами: туалетом и одеванием. Взглянув на свое отражение в зеркале ванной комнаты, князь не удержался от вздоха: если Анелька увидит его теперь, она, быть может, с сожалением вспомнит юного Ладислава...

Одевшись, Альдо почувствовал себя лучше и решил обосноваться в маленькой гостиной на первом этаже.

Там и нашел его археолог ровно в три часа – Альдо курил одну сигарету за другой, сидя между бокалом коньяка и полной окурков пепельницей, окутанный клубами голубовато-серого дыма, такими густыми, что в комнате было почти невозможно дышать. Сиприен, введя Адальбера, кинулся открывать окно, а гость опустился в кресло.

– Господи! – воскликнул он. – Да здесь у вас не продохнуть! Вы что, избрали такой способ самоубийства – умереть от удушья?

– Ничего подобного, просто я много курю, когда размышляю.

– Ну и как? Это помогло вам найти ответы на интересующие вас вопросы?

– Нет! Я упираюсь в тупик...

Видаль-Пеликорн откинул со лба светлую прядь, уселся поудобнее и закинул ногу на ногу, подтянув кверху брюки, чтобы не смять складки.

– Расскажите мне все! Может быть, вдвоем нам будет легче разобраться. Но, во-первых, как вы себя чувствуете?

– Неплохо, насколько это возможно после колоссальной трепки. Я похож на галантин с трюфелями, на голове у меня громадная шишка, висок, как видите, изукрашен всеми цветами радуги, но в остальном я чувствую себя вполне хорошо. Ребра скоро заживут. Мне не по себе скорее оттого, что никак не удается распутать этот клубок.

– Я немного знаю Фэррэлса и плохо представляю его в роли этакого чванного феодала, посылающего слуг проучить своего обидчика. Начать с того, что у него вообще нет причин держать на вас зло, а потом, он скорее застрелил бы вас, причем не в спину. Он ценит благородство, особенно в себе самом...

– Не сомневаюсь, но одна веская причина у него есть: ревность...

И Морозини подробно рассказал и о своем разговоре с сэром Эриком, и о встрече в Ботаническом саду. Когда он умолк, Адальбер погрузился в такую глубокую задумчивость, что Альдо показалось, будто его друг уснул. Наконец веки его поднялись, глаза блеснули.

– Боюсь, я поспешил, заверив вас, что помогу разрешить вашу проблему, – произнес он своим тягучим голосом. – В свете того, что вы мне рассказали, многое меняется. Но скажите, это прелестное дитя, должно быть, не лишено воображения?

– Его у нее, пожалуй, даже с избытком. Вам ее план кажется безумным?

– И да и нет. Влюбленная женщина способна на многое, я бы даже сказал, на все, и если эта девочка вас действительно любит...

– Вы в этом сомневаетесь? – обиженно перебил его Альдо.

Археолог улыбнулся ему ангельской улыбкой.

– Нет, если опираться только на тот факт, что вы – неотразимый мужчина. Однако не слишком ли неожиданна подобная перемена чувств у девушки, которая дважды пыталась покончить с собой из-за другого? Хотя не исключено, что она прозрела, встретив вас. Девичье сердце в этом возрасте так переменчиво...

– Вы хотите сказать, что оно может перемениться еще раз? Поверьте, дорогой Адаль, я не настолько самодоволен, чтобы воображать, будто она будет любить меня до гробовой доски... но, признаюсь... вчерашний день многое для меня изменил, – проговорил князь с волнением, тронувшим его гостя, – и мне невыносима мысль о том, что придется отдать Анельку другому.

– Вас и правда глубоко зацепило, – констатировал Адальбер. – И если я верно читаю между строк, вы твердо решили похитить новобрачную в вечер ее свадьбы, как она вас просила.

– Да. Нашего дела это не упрощает, не так ли, и вы, должно быть, считаете меня безумцем?

– Все мы безумцы в той или иной мере... а ваше «безумие» так пленительно! Но во всей этой авантюре есть рациональное зерно: теперь мы знаем, что сапфир тоже поедет на свадьбу в замок. Поскольку я имею честь быть приглашенным, у меня будет случай, о каком я и не мечтал, продемонстрировать мои таланты и совершить подмену подлинника копией. Фэррэлс, разумеется, станет искать свою красавицу жену, но не сапфир – по крайней мере, какое-то время он будет по-прежнему считать себя его обладателем.

– Вы берете на себя самое трудное, – улыбнулся Альдо. Он почувствовал, что для него забрезжил лучик надежды.

– Каждому свое, – улыбнулся в ответ археолог. – Вот только вам не стоит бежать в тот же вечер с вашей красавицей, – по-моему, это неразумно. Есть все основания предполагать, что за вашей вчерашней встречей наблюдали, а если так, то всех собак спустят на вас. Когда вы приедете в Венецию, вас будут ждать прямо у дверей вашего дома.

– Не предлагаете же вы, чтобы Анелька уехала одна?

Разговор был прерван появлением Сиприена с серебряным подносом, на котором лежал большой квадратный конверт.

– Это принесли для вас от сэра Эрика Фэррэлса, – сказал старый слуга, подавая Морозини конверт.

Две пары глаз встретились – в них был один и тот же вопрос.

– Интересно! – присвистнул Альдо, наморщив нос, как будто принюхивался к лакомому блюду. – Не спрашивайте у меня разрешения прочесть, вы его уже получили.

В конверте было письмо и большая картонная карточка с золотыми буквами; Альдо, с удивлением пробежав ее глазами, передал своему собеседнику, а сам прочел несколько строчек, написанных твердым волевым почерком:

«Дорогой князь! Я только что узнал о происшедшей с вами неприятности и сожалею больше, чем вы, вероятно, предполагаете. Наша с вами ссора не должна быть помехой взаимному уважению, и я от души надеюсь, что вы не слишком пострадали и скоро поправитесь, а также что наши отношения еще могут стать дружескими и сердечными, несмотря на столь неудачное их начало. Поэтому моя невеста и я будем счастливы, если вы почтите своим присутствием нашу свадьбу. Я нахожу, что это будет самый лучший способ зарыть поглубже топор войны. Примите заверения...»

– Или этот человек невинен как агнец, или он величайший из лицемеров! – воскликнул Альдо, передавая послание Адальберу. – Не знаю почему, но я склоняюсь скорее к первому предположению.

– Я тоже... склонюсь, когда уясню себе, как он мог узнать, что с вами случилось, если сам в этом не замешан.

– Это как раз проще простого: утренняя месса в церкви Святого Августина! Компаньонка моей тети каждый день беседует там с кухаркой сэра Эрика и узнает от нее все, что происходит в его доме.

– Ах вот оно что! В таком случае тем более советую вам прислушаться к тому, что я только что сказал: если юная графиня хочет избежать брачной ночи, она должна исчезнуть одна, а вам следует оставаться на виду среди гостей, когда ее якобы похищение будет обнаружено. Это единственный способ заставить всех поверить в ее выдумку о бандитах и требовании выкупа... которая, в конце концов, не так уж плоха.

– Должно быть, вы правы, но она не согласится бежать без меня... да и куда она поедет?

– Об этом мы подумаем! – успокаивающим тоном проговорил Адальбер. – Как и о том, кому поручить сопровождать ее. Извините меня, друг мой, но я уже должен покинуть вас, – добавил он. – Мне предстоит уладить множество дел. Поправляйтесь, и главное – постарайтесь обрести прежний цвет лица к решающему дню. А меня ждет весьма насыщенная жизнь. Нет ничего полезнее для умственной деятельности, чем организация небольшого заговора!

– А что прикажете мне делать все это время? – проворчал Альдо вслед другу, уже готовому упорхнуть за дверь. – Сидеть сложа руки?

– Я уверен, вы найдете, чем заняться! Заклейте хорошенько висок пластырем, гуляйте, побывайте в музеях, повидайтесь с друзьями, только, умоляю вас, не приближайтесь к прекрасной Анельке на пушечный выстрел! Она будет в курсе наших планов, это я беру на себя...

– Только не забудьте посвятить в них и меня! – вздохнул Морозини.

От бесчисленных сигарет и разговора у него снова разболелась голова. В самом скверном расположении духа он поднялся к себе с намерением принять ванну, проглотить горсть таблеток аспирина и не выходить из комнаты до завтра. Если уж приходится бездействовать, надо воспользоваться этим, чтобы подлечиться! Обед он попросит принести ему в комнату, а потом сразу же ляжет.

Увы, как раз в тот момент, когда князь, подкрепившись, уже засыпал в мягкой постели, в дверь постучал Сиприен и доложил, что секретарша господина князя просит его к телефону по делу, не терпящему отлагательств.

– Она что, не могла подождать до завтра? – ворчал Морозини, натягивая халат и ища ногами домашние туфли, чтобы спуститься в привратницкую.

– Мадемуазель не виновата, – вступился за секретаршу Сиприен, – связи с Венецией нужно ждать четыре часа...

В привратницкой пахло вареной капустой и табаком. Жюль Кретьен, привратник, уступил Альдо свой стул и вышел покурить в сад, забрав с собой своего кота. Альдо взял трубку, надеясь, что связь прервалась, но нет – он услышал голос Мины и даже, как ему показалось, различил в нем раздраженные нотки:

– Мне сказали, что вы больны? Надеюсь, ничего серьезного, так, небольшое несварение желудка? Напрасно вы, когда бываете в Париже, проводите слишком много времени в модных ресторанах...

– Вы вытащили меня из постели, для того чтобы высказать мне это? – вне себя прорычал Морозини. – Рестораны тут ни при чем – я упал и сильно расшибся!.. Ну, что вы хотели мне сообщить такого безотлагательного?

– А вот что: работы невпроворот, я изнемогаю, и вам пора бы вернуться. Сколько еще продлится ваша отлучка?

«Что за наглость – она отчитывает меня?» – подумал Морозини, борясь с искушением немедленно отправить Мину к ее родным тюльпанам. К сожалению, кроме голландки, никто не смог бы вести дела в его отсутствие. К тому же он привык к своей секретарше и уже не мог представить, как будет работать без нее. Поэтому он лишь сухо бросил:

– Столько, сколько потребуется! Зарубите на вашем голландском носу: я здесь не прохлаждаюсь. У меня есть дела, кроме того, свадьба... одного родственника, на которой я должен быть шестнадцатого. Если у вас слишком много работы, позвоните графине Орсеоло. Она обожает заниматься антиквариатом и с удовольствием поможет вам.

– Спасибо, я уж как-нибудь сама справлюсь! Вот еще что: надеюсь, среди ваших многочисленных дел вы не забыли, что завтра на улице Друо состоится распродажа с аукциона драгоценностей княгини Апраксиной? В каталоге указан гарнитур из топазов и бирюзы – как раз то, что ищет синьор Рапалли ко дню рождения жены. Так что, если это не слишком нарушит ваши планы...

– Ради всего святого, Мина, я свое дело знаю! И оставьте этот желчный тон, он вам не идет. Можете не тревожиться, я буду на аукционе и...

– В таком случае мне остается только пожелать вам спокойной ночи. Еще раз прошу прощения, что побеспокоила!

И Мина швырнула трубку на рычаг, определенно выражая этим свое неодобрение. Альдо повесил трубку тихонько, решив, что глупо срывать раздражение на аппарате. Между тем он был зол, причем на себя. Что такое с ним творится? Ради этого аукциона стоило бы специально приехать из Венеции – и надо же, находясь в Париже, он вспомнил о нем только благодаря Мине! А все потому, что потерял голову из-за хорошенькой девчонки!

Поднимаясь в свою комнату, Морозини ругал себя на чем свет стоит. Неужели из-за Анельки он готов забыть все на свете – работу, которую любит, и даже благородную миссию, которую взял на себя? Любить Анельку – это блаженство, но нельзя же покупать его ценой таких жертв. Завтра на аукционе он вновь окунется в свою стихию, это пойдет ему на пользу. К тому же распродажа обещала быть исключительно интересной: в шкатулке недавно умершей русской княгини были, помимо других дивных украшений, две бриллиантовые слезки, когда-то принадлежавшие императрице Елизавете Петровне. За обладание ими многие коллекционеры готовы убить друг друга, так что торги будут захватывающими, как никогда!

Перед тем как снова улечься, Морозини позвал Сиприена:

– Будьте так добры, завтра утром, пораньше, пошлите шофера к господину Вобрену. Пусть попросит у него для меня каталог драгоценностей княгини Апраксиной и передаст, что я буду на аукционе к открытию.

...Большой аукционный зал на улице Друо был набит битком. Морозини с трудом пробирался к Жилю Вобрену, который самоотверженно удерживал для него стул в первом ряду.

– Если ты собираешься что-нибудь покупать, – шепнул он, усаживая Альдо на добытое с боем место, – могу только пожелать тебе: мужайся! Помимо Шоме, который приглядел для своей коллекции диадемы, и еще нескольких его собратьев с Рю-де-ла-Пэ и Пятой авеню, здесь Агахан, Карлос де Бейстеги и барон Эдмонд Ротшильд: убедись, какой успех имеют слезки царицы!

– Ты не останешься?

– Нет. Я хочу купить два диванчика-корзинки эпохи Регентства, они пойдут с торгов в соседнем зале. Если хочешь, встретимся у выхода.

– Идет! Кто освободится раньше, подождет другого. Ты пообедаешь со мной?

– При одном условии: наложи новый грим... а то этот не очень удачен, – с сардонической усмешкой посоветовал антиквар.

Пока Вобрен проталкивался к выходу сквозь форменную оранжерею из обильно украшенных цветами женских шляпок, Альдо огляделся, отметил среди присутствующих всех коллекционеров, которых упомянул его друг, и, кроме них, еще немало видных ценителей. Среди женщин тоже были знаменитости, пришедшие из любопытства и чтобы показать себя: актрисы Ева Франсис, великолепная Жюлия Барте, Марта Шеналь и Франсуаза Розэ – если называть только самых известных – соперничали в элегантности с певицей Мэри Гарден. В зале было также немало иностранцев, в первую очередь, разумеется, русские, многие из них пришли движимые благоговением к безвозвратно утерянному величию. Среди них выделялась высокая фигура князя Феликса Юсупова, убийцы Распутина, – этот человек был и оставался одним из красивейших мужчин своего времени. Князь стал в Париже комиссионером по продаже старинной мебели; он не собирался ничего покупать, просто сопровождал очень красивую женщину – княгиню Палей, дочь великого князя, пришедшую добавить свою эмигрантскую слезу на слезки императрицы Елизаветы.

Аукцион должен был вот-вот начаться, оценщик мэтр Лэр-Дюбрей, уже вооружился молоточком, его помощники Фалькенбер и Линзеле заняли свои места, как вдруг толпа всколыхнулась. К первому ряду, где двое молодых людей поспешно освободили места, плыла экстравагантная золотая шляпка, окутанная облаком черного газа, усыпанного золотыми горошинами, под которой можно было разглядеть маску мертвеца – эффект странного макияжа, белого, с зеленоватыми прожилками, – и живые горящие глаза маркизы Казати. Верная своей весьма своеобразной манере одеваться и страсти ко всему восточному, для посещения аукциона маркиза выбрала широкие золотые шаровары и длинную накидку из черного бархата.

«Луиза Казати здесь? – Морозини похолодел. – Теперь мне нипочем от нее не избавиться».

Он почти не удивился, заметив рядом с королевой Венеции стройную и изящную фигуру леди Сент-Элбенс в куда более скромном туалете от Редферна – голубой с белым крепдешиновый костюм и маленькая шляпка в тон. Досада Альдо усилилась: он сохранил не самые приятные воспоминания о визите, который нанесла ему красавица Мэри. «Похоже, они теперь неразлучные подруги, – проворчал он себе под нос. – Дай Бог, чтобы мне удалось от них улизнуть!..»

Увы, ему не могли помочь ни Бог, ни дьявол: маленький, украшенный бриллиантами монокль маркизы Казати уже нацелился на окружающих, подобно перископу подводной лодки. Альдо она засекла сразу, и рука в черной с золотом перчатке приветливо помахала, стараясь привлечь его внимание. Но, на его счастье, именно в эту минуту мэтр Лэр-Дюбрей призвал к тишине: аукцион был открыт.

Поначалу все шло довольно спокойно. Браслет из двадцати семи бриллиантов, серьги – два квадратных изумруда, окруженных бриллиантами, кольцо с двумя крупными солитерами, ожерелье из ста пятидесяти пяти жемчужин и брошь с тремя изумрудами были проданы быстро и по довольно высоким ценам, но настоящая лихорадка торгов была еще впереди. Эти украшения были хороши, но современной работы; все ждали старинных драгоценностей.

Первый шепоток пробежал по залу при появлении гарнитура из золота, топазов и бирюзы, того самого, о котором говорила Мина. Этот восхитительный убор, состоявший из колье, двух браслетов, серег и прелестной маленькой диадемы, получила когда-то прабабушка княгини Апраксиной в подарок от царя Александра I за оказанную государю благосклонность.

«Мина сошла с ума! – подумал Альдо. – Это слишком красиво для синьоры Рапалли: ей вот-вот стукнет семьдесят, это безобразная старуха!»

Однако он тотчас укорил себя за столь немилосердное суждение. Пусть Рапалли был нуворишем, это не мешало ему горячо любить свою супругу, очень милую старую даму. Альдо понимал, что она вряд ли когда-нибудь наденет весь этот аристократический убор, но такое доказательство любви мужа станет для нее драгоценнейшим из сокровищ, и она будет созерцать его с тем же благоговением, что и лик Мадонны. По мнению Морозини, это была более завидная судьба для украшений подобной ценности, чем сверкать на голове и груди модной куртизанки во время оргий в отдельных кабинетах «Кафе де Пари» или у Лаперуза. А между тем как раз покровитель одной из таких дам азартно набавлял цену, и Морозини устремился в бой. Победа досталась ему легко под неистовые аплодисменты Луизы Казати и всего русского кружка, которому быстро стал известен громкий титул покупателя.

Зал оживился. Только несколько державшихся особняком завсегдатаев казались безучастными. Это были пожилые люди, приходившие сюда каждый день как в театр; они сидели в углу, не обращая внимания на богатых ценителей. Одни листали каталоги, другие просто смотрели на еще не проданные драгоценности. Среди них выделялся один старик с совершенно белыми волосами – он сидел не шевелясь, как будто погруженный в глубокую задумчивость. Между полями помятой фетровой шляпы и воротником поношенного пиджака, покрой которого свидетельствовал, что он и его хозяин знавали лучшие дни, Альдоразглядел благородный профиль.

Старик сидел так неподвижно, что можно было принять его за мертвеца. Странно, но что-то в нем притягивало Морозини, какое-то смутное воспоминание, связанное с этим человеком, такое далекое, что он не мог его отчетливо сформулировать. Альдо очень хотелось бы увидеть лицо старика, но с его места это было невозможно.

Аукцион продолжался. Морозини не собирался больше покупать и довольно-таки рассеянно следил за торгами, а больше смотрел на зал, который теперь гудел, как растревоженный улей. Одной из самых азартных покупателей была леди Сент-Элбенс. Молодая англичанка преобразилась до неузнаваемости: ничем не прикрытая страсть превратила ее в разъяренную фурию. Она мерилась силами с Агаханом, а предметом ее вожделения был кулон итальянской работы XVI века: огромная жемчужина «барокко» в сочетании с разноцветными каменьями. Срывающимся голосом, нервно комкая в руках перчатки, Мэри набавляла цену.

«Господи! – вздохнул про себя Морозини. – Видел я на своем веку одержимых, но чтобы до такой степени... Счастье для лорда Килренена, что его сейчас отделяют от нее два или три моря...»

Зрелище стало совсем невыносимым, когда кулон достался восточному владыке: из прекрасных серых глаз англичанки брызнули слезы ярости. Луиза Казати – сама заботливость – пыталась утереть их и шептала что-то, показывая на столик оценщика: там как раз на подушечке из черного бархата показались бриллиантовые слезки. Вздох пронесся по притихшему залу.

Морозини тоже смотрел на них как завороженный: это были два великолепных камня грушевидной формы, искрившиеся нежным, чуть розоватым сиянием. Трепет восхищения пробежал по залу, словно рябь по глади моря. Старик в углу привстал, чтобы лучше видеть, но тотчас снова сел – было заметно, что он сильно взволнован.

Теперь цены выкрикивали со всех сторон. Даже Альдо поддался азарту, впрочем, на победу он не надеялся: когда в торги вмешивался кто-то из Ротшильдов, борьба становилась слишком неравной. Загадочный старик между тем то вскакивал, то садился вновь, и Морозини понял: мэтр Лэр-Дюбрей думает, что он тоже торгуется. Причем бедный, почти нищенский вид старика, очевидно, внушал оценщику сомнения, он вдруг приостановил торг и обратился непосредственно к нему:

– Вы желаете набавить, сударь?

В наступившей тишине раздался робкий, с нотками паники, голос:

– Я? Но я не торговался...

– Как так! Вы то и дело вскакиваете, поднимаете руки, вам следовало бы знать, что одного этого жеста достаточно...

– О! Простите меня!.. Я... я просто забылся. Понимаете, я так счастлив! Мне, видите ли, давно не доводилось видеть таких чудесных камней, и я...

В зале раздались смешки. Старик обернулся, печальный, но исполненный достоинства:

– Прошу вас! Не надо смеяться!.. Это правда...

Морозини, однако, не смеялся. Потрясенный, он уставился на лицо, внезапно всплывшее из глубин дорогого его сердцу прошлого: это был Ги Бюто, его наставник, пропавший без вести во время войны. Да, это был он, но в каком же плачевном состоянии! Бледное, изборожденное глубокими морщинами лицо, длинные седые волосы, отсутствующий взгляд, в котором читалось страдание... Альдо без труда подсчитал, что этому старику было не больше пятидесяти четырех – пятидесяти пяти лет. Аукцион потерял для Морозини всякий интерес. Он с нетерпением ждал окончания торгов с одним только желанием: скорее подойти к своему другу.

Все кончилось довольно быстро: слезки достались барону Эдмонду, и публика начала расходиться, обсуждая это событие. Опасаясь столкнуться с маркизой Казати, Морозини покосился в ее сторону и тотчас успокоился: Луизе было не до него. Она утешала подругу, пережившую на аукционе танталовы муки: Мэри Сент-Элбенс так и не смогла ничего купить и теперь горько рыдала, не в силах подняться со стула. В три прыжка Альдо оказался возле старого учителя. Тот по-прежнему сидел на своем месте – видно, ждал, когда рассеется толпа. Он тоже плакал, но беззвучно. Альдо опустился на соседний стул.

– Господин Бюто, – произнес князь дрогнувшим от нежности голосом, – как я счастлив видеть вас вновь!

Он взял худые до прозрачности руки, бессильно лежавшие на коленях, в свои и крепко сжал их. Карие глаза, которые он помнил полными жизни, смотрели на него с изумлением.

– Вы узнаете меня? Я Альдо, ваш ученик...

В полных слез глазах вспыхнул наконец свет радости:

– Это действительно вы? Или мне это опять снится?..

– Не бойтесь, это я. Почему же вы не давали о себе знать? Я думал, что вас нет в живых...

– Долгое время я и сам так думал... Меня ранило в голову, и я потерял память... долгий провал в моей жизни, но теперь я выздоровел... надеюсь! Мне разрешили покинуть больницу. На мою пенсию я смог снять небольшую комнатку на улице Меле... совсем недалеко отсюда.

– Но почему же вы не поехали прямо в Венецию? Почему не вернулись к нам?

– Дело в том, что... видите ли, я не был уверен, что эта часть моей жизни существовала на самом деле... Что это не плод моего воображения. Столько всего произошло в моей голове, пока я не помнил, кто я такой и откуда! Легко сказать Венеция!.. Это так далеко... путешествие стоит дорого. А если бы вы и правда оказались моей фантазией, я не смог бы вернуться домой и...

– Домой? Ваш дом в палаццо Морозини, там ваша комната, ваша библиотека.

В этот момент к князю подошел служащий аукциона: ему следовало забрать свою покупку и расплатиться.

– Я сейчас вернусь! Подождите меня, господин Бюто, только никуда не уходите!

Морозини вернулся через несколько минут, неся под мышкой большой кожаный футляр – немного потертый, зато украшенный княжеской короной. Альдо открыл его и показал старику:

– Посмотрите! Великолепно, правда?

Бледное лицо порозовело, худая рука нерешительно потянулась погладить золотой ручеек колье.

– О да! Я заметил этот убор еще утром, когда пришел посмотреть экспозицию. Ходить сюда – моя единственная радость, потому я и поселился неподалеку. А вы купили это для вашей супруги?

– Я не женат, друг мой. Я купил это для моего клиента. Да-да, я теперь антиквар, занимаюсь старинными драгоценностями, и этим я обязан вам. Когда я был ребенком, вы сумели заразить меня вашей страстью. Но идемте, не оставаться же здесь до вечера! Нам столько нужно друг другу сказать... Идемте, я отвезу вас.

– Ко мне домой?

– Да, но я вас там не оставлю! Я слишком боюсь, что вы опять исчезнете. Мы возьмем такси, заедем на улицу Меле за вашими вещами, заплатим все, что вы должны, и отправимся к госпоже де Соммьер. Ее вы, надеюсь, помните?

На сей раз уже подлинная улыбка, даже слегка окрашенная юмором, озарила усталое лицо, темные глаза блеснули:

– Госпожу маркизу? Как же можно забыть такую незаурядную женщину?

– Она нисколько не изменилась, вот увидите. Я гощу у нее, а через несколько дней мы с вами вместе уедем в Венецию. Чечина с ума сойдет от радости, когда увидит вас... и уж постарается восстановить ваши силы...

– Я тоже буду счастлив увидеть ее снова... и всех, и особенно госпожу княгиню. Почему вы ничего о ней не говорите, как она?

– Она... ее нет больше с нами. Я обо всем расскажу вам позже. Но послушайте! Когда я покупал убор, оценщик назвал мое имя – неужели оно не поразило вас?

– Нет. Простите меня, но я пришел только ради того, чтобы посмотреть на бриллианты императрицы Елизаветы. Они заворожили меня. Мне и в голову не приходило, что со мной сегодня произойдет чудо!

Рука об руку Морозини и его учитель направились к выходу, однако Альдо, понадеявшись, что благополучно ускользнул от г-жи Казати, сильно ошибался. Прекрасная Луиза вместе со своей спутницей поджидала его в галерее. Маркиза кинулась к Морозини, взвихрив полы своей бархатной накидки – так тореро размахивает мулетой перед быком.

– Долго же вы расплачивались за вашу безделушку! Я уже хотела идти за вами. Но теперь вы мой, и я никуда вас не отпущу: моя машина на улице, мы едем ко мне в Везине...

– Я пока никуда не еду, дорогая Луиза! Позвольте мне хотя бы поздороваться с леди Сент-Элбенс.

Мэри подала ему вялую руку и подняла взгляд, полный укоризны:

– Я и не надеялась, что вы узнаете меня, князь! Вы не передумали насчет браслета Мумтаз-Махал?

– Вот это, я понимаю, упорство! – рассмеялся Альдо. – Сколько раз я вам повторял: у меня его нет. А вы не пробовали, как собирались, связаться с лордом Килрененом?

– У него нет этого браслета. Бьюсь об заклад, что он у вас...

Этот диалог грозил затянуться надолго, и Альдо повернулся к Луизе Казати. Он извинился, что не может принять ее любезного приглашения: случай только что свел его вновь с очень давним и дорогим другом, которому он намерен посвятить весь день.

– Мы с вами увидимся, когда вы вернетесь в Венецию. Я здесь ненадолго, проездом...

– А я нет! Я останусь до гонок Большого приза, и вы прекрасно знаете, что я не люблю Венецию летом: на Лагуне слишком жарко...

– Значит, увидимся позже... К моему великому сожалению, разумеется! Мое самое искреннее почтение, дорогая Луиза!.. Леди Мэри!..

Быстро склонившись к ручкам обеих дам, он повел, скорее даже потащил Бюто к широкой застекленной двери на улицу.

– Можно подумать, что госпоже Казати известен секрет вечной молодости! – заметил учитель. – Она не стареет и, насколько я понял, по-прежнему владеет прелестным Розовым дворцом в Везине, который купила когда-то у господина де Монтескье?

– Мне кажется, ваша память с успехом наверстывает упущенное время! – весело воскликнул Альдо. – Она вам еще пригодится, когда вы снова возьметесь за ваш труд об общественном укладе в Венеции пятнадцатого века. Он ждет вас...

Морозини помахал проезжавшему такси и отправился в парк Монсо с двумя своими приобретениями, из которых более драгоценным был отнюдь не топазовый гарнитур, предназначенный для синьоры Рапалли...

В тот же вечер в особняке на улице Альфреда де Виньи было отпраздновано чудесное воскрешение Ги Бюто из мертвых. Г-жа де Соммьер, хорошо знавшая учителя Альдо и высоко ценившая его ум и образованность, даже отступила от своих привычек, и вместо ее любимого шампанского за здоровье и обретенную память бургундца были подняты бокалы восхитительнейшего «шамболь-мюзиньи» разлива конца минувшего века. Г-н Бюто пригубил его, закрыв глаза, и слезы блаженства покатились по морщинистым щекам. Ни он, ни его избавитель почти не спали в эту ночь слишком много им надо было сказать друг другу. Альдо был так счастлив, что и думать забыл о своих помятых ребрах и даже почти не вспоминал об Анельке – кстати, о ней он не произнес ни слова. Стоило ли обременять своими затруднениями еще, возможно, не окрепший рассудок вновь обретенного друга?..

На следующий день Альдо с несказанным удовольствием взял на себя роль феи-крестной и занялся приведением г-на Бюто в надлежащий вид. Они провели несколько часов в дорогом магазине, где учителя одели с ног до головы, а затем нанесли визит – менее продолжительный – хорошему парикмахеру. После этого старичок из аукционного зала помолодел на добрый десяток лет и стал почти прежним Ги Бюто.

Правда, Морозини стоило немало труда уговорить наставника принять все эти дары. Г-н Бюто отказывался, твердил, что это слишком, что это безумие, но у его бывшего ученика на все был готов ответ.

– Когда мы вернемся в Венецию, вас ждет куда больше работы, чем вы можете себе представить. Не думайте, что вы займетесь только вашим исследованием. Я намерен пригласить вас экспертом в фирму Морозини, где вы будете мне очень полезны. Я назначу вам жалованье, и вы, если так настаиваете, сможете возместить мне сегодняшние расходы, хотя, по правде говоря, это сущие пустяки... Согласны?

– Мне просто нечего возразить... Вы осчастливили меня, дорогой Альдо! Но сейчас вы убедитесь, что мне и этого мало – я попрошу вас еще об одном одолжении.

– Заранее согласен.

– Мне бы хотелось, чтобы вы перестали величать меня «господином Бюто». Вы уже не мой ученик, и, коль скоро, нам предстоит работать вместе, окажите мне честь: обращайтесь ко мне как к другу!

– С радостью! Добро пожаловать домой, дорогой Ги! Правда, в нашем доме многое изменилось, но я уверен, что вам там понравится. Кстати о работе, не могли бы вы оказать мне первую услугу и уже сейчас приступить к вашим обязанностям? Я, кажется, говорил вам, что должен остаться здесь еще на несколько дней, чтобы присутствовать на свадьбе... одного влиятельного знакомого, и меня бы очень устроило, если бы вы отправились в Венецию завтра же. Разумеется, я предпочел бы вернуться вместе с вами, но надо, чтобы гарнитур, который я купил вчера, попал туда как можно скорее. Его ждут с нетерпением...

– Вы хотите, чтобы я его отвез? Конечно, с радостью!

– Я уверен, что вы прекрасно поладите с Миной ван Зельден, моей секретаршей, – она постоянно жалуется на чрезмерную загруженность. А уж Чечина и ее муж зададут небывалый пир в честь вашего возвращения... Я сегодня же свяжусь по телефону с Дзаккарией, а потом позвоню в контору Кука и закажу для вас место в спальном вагоне.

Внезапное желание Морозини отослать в Венецию человека, встрече с которым он был так рад, объяснялось не только необходимостью поскорее передать Мине топазы для синьоры Рапалли, но в первую очередь приближением свадьбы Анельки. Альдо сам еще не знал, как пройдет решающий день, но не сомневался, что он будет бурным, и ему не хотелось впутывать в предстоящие события г-на Бюто. Этот мягкий и миролюбивый человек, противник рискованных авантюр, вряд ли одобрил бы затею своего бывшего ученика. Может быть, он даже мало что в ней понял бы. И как бы то ни было, Альдо ни за что на свете не хотел чем-либо омрачить счастье, озарившее теперь все существо дорогого ему друга, который столько выстрадал...

Итак, устроив Ги среди панелей красного дерева, зеркал, ковров и бархатных занавесей купе спального вагона, Морозини вновь оказался лицом к лицу со всеми своими сложностями. Чувствовал он себя намного лучше, но от Видаль-Пеликорна не было никаких известий, – это действовало на нервы.

Г-жа де Соммьер взвинтила его окончательно самым невинным вопросом:

– А о подарке ты подумал?

– О подарке? О каком еще подарке? – буркнул Альдо.

– Ты ведь приглашен на свадьбу на будущей неделе! Молодым принято посылать подарки что-нибудь для их будущего общего дома. В зависимости от достатка гостя и от того, насколько тесна его дружба с новобрачными, это может быть все, что угодно, – от лопатки для торта или сахарных щипчиков до стенных часов эпохи Регентства или картины известного мастера. Глаза г-жи де Соммьер лукаво блеснули. – Или, может быть, ты уже раздумал знаться с этими людьми?

– Я обязан быть на этой свадьбе!

– И упрямец же ты! Не понимаю, какое ты получишь от этого удовольствие... если только не собираешься похитить новобрачную по окончании церемонии, – со смехом добавила маркиза, не подозревая, как близка к истине. По счастью, она как раз в эту минуту наливала себе шампанского и не заметила, что Альдо покраснел, как спелая вишня. Чтобы скрыть от нее свое лицо, пока оно не обретет прежний цвет, он встал и направился к двери, бросив на ходу:

– Извините меня, я должен позвонить Жилю Вобрену.

Голос тети Амелии настиг его уже на пороге:

– Да ты спятил? Ты что, собираешься разориться в пух и прах у лучшего в Париже антиквара ради этого бандита Фэррэлса? И между прочим, еще один вопрос: кому ты пошлешь подарок? Ему или ей?

– Обоим, поскольку они уже живут под одной крышей. Что, на мой взгляд, не вполне прилично!

– Не могу с тобой не согласиться: я находила это просто возмутительным. Слава Богу, произошли кое-какие перемены: позавчера Солманские перебрались в «Ритц», в самые роскошные апартаменты. Говорят, никогда еще туда не приносили столько цветов. Наш торговец пушками обобрал всех парижских цветочников ради своей любимой.

Морозини восхищенно присвистнул:

– Черт возьми! Откуда вы все знаете? Неужели на Вандомской площади у вашей Мари-Анжелины не меньше знакомых, чем в церкви Святого Августина?

– Нет, это было бы уж слишком. Но Клементина д'Авре, эта старая сорока, завтракала в «Ритце», а потом зашла навестить меня. Оливье Дабеска плакался ей в жилетку: он был вынужден отказать какому-то там махарадже, который требовал королевские апартаменты, – их пришлось отдать невесте... Так кому же ты пошлешь подарок?

– Ему, конечно, но будьте спокойны: я выберу лопатку для торта!

В действительности же на следующий день Морозини приобрел римскую бронзовую статуэтку I века нашей эры. Статуэтка изображала Вулкана, выковывающего молнию Юпитера. Лучшего символа нельзя было придумать для торговца оружием! Скупиться на подарок Фэррэлсу казалось Альдо мелочным: как-никак, он собирался украсть у этого человека его юную невесту и драгоценность, которую – справедливо ли, нет ли – тот считал достоянием своих предков.

– Беда в том, – заметил Адальбер, узнав о подарке, – что бедняга Вулкан, женившись на Венере, не нашел счастья в браке. Вы забыли об этом, или следует видеть здесь умысел?

– Ни то, ни другое, – небрежно бросил Альдо. – Невозможно учесть все!..

Глава 8. Необычная свадьба

За два дня до свадьбы сэра Эрика Фэррэлса с очаровательной польской графиней – свадьбы, о которой судачил весь Париж, – не осталось ни одной свободной комнаты в отелях и на сельских постоялых дворах от Блуа до Божанси. Приглашенных было слишком много, чтобы разместить всех в замке, да еще фотографы из крупных и мелких газет и жадные до сплетен журналисты, не говоря уж о полиции и множестве любопытных – празднество намечалось грандиозное.

Для Альдо и Адальбера, однако, такой проблемы не существовало: оба были на месте событий уже к вечеру 15-го. Первого старинная подруга тети Амелии по монастырю пригласила погостить в прелестную усадьбу близ Мера, и он отправился туда на «керосиновой машине» маркизы. Второй, получив сразу два приглашения – от Фэррэлса и от молодого Солманского, – с оглушительным треском въехал в замок на своем красном «Амилькаре». Благодаря этому метеору – он мог развивать скорость до ста пятидесяти километров в час, но тормоза его действовали только на задние колеса – о прибытии Видаль-Пеликорна знали все не только в соседней деревне, но даже за ее пределами.

Там же, на месте, уже поджидало третье действующее лицо, которому археолог отвел первостепенную роль, – именно этот человек должен был увезти Анельку и прятать ее, пока не утихнут поиски. Он был на месте уже пять дней и удил щук на другом берегу Луары в ожидании своего выхода. Звали его Ромуальд Дюпюи, он был братом-близнецом Теобальда Дюпюи, верного камердинера Адальбера.

Братья так походили друг на друга, что даже сам Видаль-Пеликорн не всегда различал их. Оба были одинаково преданы археологу, с тех пор как во время войны тот спас жизнь Теобальду, рискуя своей. Для близнецов это было все равно как если бы он спас обоих.

Итак, Ромуальд приехал пять дней назад на мотоцикле, выдавая себя за журналиста, и ухитрился снять домик у местного рыбака, а заодно получил разрешение пользоваться его лодкой все это, конечно, за бешеные деньги. Домик стоял почти напротив замка – такое местоположение подходило идеально. И вот с тех пор он убивал время, посиживая с удочкой.

Из лодки, скрытой серебристыми ветвями плакучих ив, он мог наблюдать – как невооруженным глазом, так и с помощью бинокля – за длинным белым строением, которое воздыхатели одной королевской фаворитки называли дворцом Армиды, спустившимся на облаках на берег Луары.

Окруженный огромным парком, замок стоял подобно подношению богам над пышными садами, которые уступами спускались к реке по обе стороны от величественного парадного крыльца; здание меняло оттенки в зависимости от цвета неба и было почти неправдоподобно красиво. Под гонимыми ветром легкими облаками казалось, будто замок вот-вот взлетит. Это была завораживающая картина – каждый день, каждый час разная.

Рано утром в день свадьбы, когда Ромуальд выглянул в окно, он решил, что видит сон: на том берегу все было бело, как будто всю эту майскую ночь шел снег. Сады на террасах покрылись белоснежными цветами, а по зеленому ковру лужайки, соперничая с ними белизной оперения, величественно разгуливали павлины. Все это было подобно грезе, а невидимый наблюдатель умел ценить прекрасное. Чтобы сотворить это чудо, потребовалась, должно быть, целая армия садовников, работавших всю ночь напролет со скоростью ветра. Накануне в замке допоздна горели огни, там был прием по случаю гражданского бракосочетания, так что в распоряжении чародеев с мотыгами и граблями оставалось всего несколько, предрассветных часов. Ромуальду подумалось, что та, ради которой влюбленный мужчина способен творить такие чудеса, верно, неземная красавица.

Церемония, на которой настоял сэр Эрик, была не совсем обычной. Венчание должно было состояться на закате солнца в импровизированной часовне, увитой розами, плющом, миртами, белыми лилиями и гроздьями белой сирени, – эта легкая постройка была специально возведена на краю длинной террасы, перед маленьким храмом, посвященным какому-то античному божеству. Затем – обед, грандиозный фейерверк; после чего в усыпанной цветами коляске, в сопровождении факелоносцев и трубачей новобрачные отправятся в то потаенное место, где свершится таинство брачной ночи.

– Надеюсь, погода будет хорошая, – заметил Альдо, когда Видаль-Пеликорн во всех подробностях изложил ему программу. Князю казалось, что ему в сердце воткнули и поворачивали острый нож. – Если пойдет дождь, вся эта помпа будет просто смешна. Да, пожалуй, она в любом случае смешна!

– Бог не посмеет подложить такую свинью нашему великому сэру Эрику Фэррэлсу, – возразил Адальбер с улыбкой фавна. – Как бы то ни было, нам вся эта суета только на руку: достаточно будет невесте переодеться – и она затеряется в толпе гостей. А потом ей останется только спуститься к реке; Ромуальд с лодкой будет ждать ее там и перевезет на другую сторону.

– Мне не очень нравится ваша идея – пересекать Луару затемно. Это река опасная...

– Положитесь на Ромуальда. Этот человек обязательно заранее изучит и подготовит плацдарм – идет ли речь о посадке салата или о пересечении минного поля.

Несмотря на эти заверения, сердце Альдо билось чаще обычного, когда он въехал в ворота замка и, сняв пыльник и фуражку, препоручил свою машину одному из слуг, которые отгоняли автомобили гостей на обнесенную решеткой широкую площадку.

Передний двор замка был красив и гармоничен, однако, увидев стоявшую в центре его большую мраморную статую императора Августа, Альдо не мог не улыбнуться и вздохнул с облегчением. Сомнений быть не могло, он попал именно к Фэррэлсу!

– В основном из-за этой статуи и из-за множества бюстов Цезаря и римских божеств, рассеянных по садам, наш англичанин-космополит купил именно этот замок, – произнес за спиной Альдо тягучий голос Видаль-Пеликорна. – Поначалу сэр Эрик находил его слишком скромным и готов был предпочесть Шамбор.

Венецианец с усмешкой обернулся.

– Мы с вами знакомы?

– Неужели, князь, вы забыли наш приятный вечер у Кюба? – громко сказал археолог и добавил тише: – Я думаю, теперь не стоит скрывать наше знакомство. Так нам легче будет действовать. И потом, можем же мы просто понравиться друг другу!

Сэр Эрик, стоя рядом с графом Солманским, встречал гостей в одном из залов, чьи высокие зеркала отражали когда-то жемчужно-серые атласные платья и восхитительную грацию маркизы де Помпадур. Поляк ограничился легким поклоном и растянул губы в подобии улыбки, зато жених тепло протянул Морозини свою широкую ладонь; тот пожал ее не без некоторого колебания, вдруг смутившись от такого неожиданного радушия.

– Я счастлив, что вы уже поправились, – сказал Фэррэлс, – и счастлив вдвойне, что могу лично поблагодарить вас: ваша статуэтка – один из лучших подарков, которые я получил. Я был в таком восторге, что сразу же поставил ее на свой рабочий стол. Поэтому вы не увидите ее среди остальных подарков, которые выставлены в библиотеке...

– Смотрите-ка! – воскликнул Адальбер, когда они смешались с толпой гостей. – Поистине незабываемый прием: этот человек вас обожает.

– Боюсь, что так, и не стану скрывать, мне это не нравится...

– Подарили бы ему сахарные щипчики, он бы не был так тронут. Давайте-ка внесем ясность, хорошо? Вы собираетесь отнять у него жену, согласен, но ведь он владеет и принадлежавшей вам драгоценностью, зная, что вашу мать убили для того, чтобы он мог эту драгоценность заполучить. Так что, прошу вас, не надо терзаний!

– Себя не переделаешь! – вздохнул Морозини. – Поговорим о другом: почему я не вижу вашего друга Сигизмунда? Он должен бы ликовать в этот славный день, который восстановит его финансы – настоящие и будущие...

– Он еще не проспался, – объяснил Адальбер. – Вчера у нас был обед по случаю подписания брачного контракта; такие обеды – событие в жизни мужчины. Наш красавец успел растранжирить кругленькую сумму на лучшие сорта вин и коньяков – «шато-икем», «романе-конти» и «фин-шампань». Мы не скоро его увидим!

– Вот это прекрасная новость! А что надлежит делать гостям?

– Церемония начнется только через час. У нас есть выбор – освежиться в одном из буфетов или пойти полюбоваться свадебными подарками. Если позволите, советую второй вариант: экспозиция должна вам понравиться!

Они двинулись за потоком гостей, следовавших в том же направлении с разными, впрочем, намерениями: одни хотели убедиться, что их подарок на виду, и сравнить его с остальными, другим – таких было большинство – просто любопытно было взглянуть на эти сокровища, о которых уже немало писали в газетах.

Подарки разместили в большой, почти пустой комнате, когда-то служившей библиотекой. В комнате не было окон, дневной свет проникал через стеклянный потолок, а единственная дверь, охраняемая двумя полицейскими в штатском, выходила в большой холл.

Разумеется, присутствие на свадьбе двух министров, нескольких послов, двух августейших особ – правящего князя небольшого европейского княжества и принца из Северной Индии – оправдывало необходимость официальной охраны, но, пожалуй, в меньшей степени, чем сокровища, собранные в бывшей библиотеке. Морозини показалось, будто он попал в пещеру Али-Бабы. Длинные столы ломились от серебряной и позолоченной посуды, хрусталя, редких гравюр, старинных ваз и множества других ценных вещиц, а в центре стоял еще один стол, круглый, покрытый черным бархатом, на котором, освещенные несколькими мощными лампами, сверкали драгоценности. Тут были каменья всех цветов, старинные украшения и современные, но как ни притягивали Морозини драгоценные камни, сейчас он видел только один. Этот камень, помещенный на вершине бархатной пирамидки, как бы царил над всеми – большой звездчатый сапфир, которым Альдо не любовался уже столько лет. Но почему он оказался здесь, ведь это было приданое Анельки, а не свадебный подарок?

Он красовался здесь как вызов, как месть, этот дивный камень, ради которого совершались преступления! И внезапно угрызения совести, мучившие Альдо с той минуты, как он пожал руку сэра Эрика, исчезли бесследно. Вестготский сапфир был выставлен здесь в насмешку над ним, Морозини, это было самое простое и единственное объяснение приглашению, которого, по логике, не должно было быть.

Гнев охватил князя, ему захотелось расшвырять эти выставленные напоказ богатства и схватить сокровище, принадлежавшее его семье, которое присвоивший его человек посмел положить здесь, на виду, на его глазах.

Адальбер понял, что творится с его другом, и, мягко взяв его под руку, прошептал на ухо:

– Давайте уйдем отсюда! Вы доставите ему слишком большое удовольствие, если он увидит, что вы не в силах оторвать глаз от того, что он у вас украл!

– И что я не питаю больше надежд отнять у него. Здесь, у всех на виду, под охраной полицейских, по всей вероятности вооруженных, сапфир защищен надежнее, чем в любом сейфе. У вас, мой бедный друг, нет ни единого шанса даже подойти к нему близко...

– Маловерный! У меня есть кое-какая идея на этот счет, я изложу вам ее, когда придет время. Не думайте пока об этом, улыбайтесь и пойдемте выпьем по стаканчику. Что-то мне подсказывает, что вам это сейчас необходимо!

– Боюсь, вы уже слишком хорошо меня знаете!.. О Господи! Ее только не хватало!

Последнее восклицание вырвалось у него при виде появившейся в дверях пары, встреченной восхищенным шепотком. Граф Солманский вел под руку ослепительно красивую женщину, которую Морозини тотчас с ужасом узнал: то была Дианора собственной персоной! Самое досадное – она шла прямо к нему, ускользнуть не было никакой возможности.

Дианору окружало облако голубого муслина, целый водопад жемчуга струился по ее груди, жемчужные браслеты охватывали тонкие запястья, на голове красовалась воздушная шляпка в тон платью. Она грациозно кивала в ответ на приветствия, не теряя из виду того, к кому направлялась. Адаль присвистнул сквозь зубы:

– Черт побери, какая женщина!

– Можете радоваться! Сейчас будете иметь честь быть ей представленным...

Минуту спустя знакомство состоялось. Молодая женщина смотрела на обоих мужчин, сияя своей ослепительной улыбкой.

– Счастлива с вами познакомиться, сударь, сказала она Видаль-Пеликорну, – но вдвойне счастлива – надеюсь, вы это поймете, – снова встретить друга юных дней.

– О, он ненамного меня опередил, – улыбнулся археолог. – Он, должно быть, ваш друг с сегодняшнего утра...

– Вы очень любезны. Правда, Альдо, когда граф Солманский сказал мне, что вы здесь, я не поверила своим ушам. Мне и в голову не могло прийти, что вы во Франции...

– Так же как и мне: я был уверен, что вы в Вене.

– Я была там, но какая женщина может обойтись весной без Парижа? Хотя бы для того, чтобы пройтись по салонам мод... А я – даже с края света я примчалась бы, чтобы присутствовать на свадьбе двух близких мне людей...

Низкий, мелодичный колокольный звон прервал их беседу. Граф Солманский низко склонился перед Дианорой:

– Прошу извинить меня, дорогая, но мне пора: настало время вести невесту к алтарю...

Как море в час отлива, поток гостей хлынул через широкие застекленные двери к террасе, где красовалась удивительная часовня из цветов с клиросом, устланным орхидеями, среди которых горели сотни свечей. Зрелище было феерическое.

Г-жа Кледерман властно завладела рукой Морозини:

– Друг мой, чтобы вынести скуку брачной церемонии, лучше вас спутника не найдешь. На мой взгляд, это еще тягостнее, чем похороны, там хоть можно развлечься, прикидывая, насколько лицемерны слезы родных.

Решительным жестом Альдо отстранил затянутую в перчатку ручку, которая легла на его рукав:

– Мне бы не хотелось занимать место вашего мужа. Или вы даете мне понять, что на этот раз вы снова одна?

– Я не одна, если нам выпало счастье встретиться, – произнесла она томным полушепотом, который так волновал князя прежде, но сегодня оставил равнодушным.

– Это не ответ. Если бы я не знал, какое громкое имя он носит в финансовом мире Европы, я задался бы вопросом, существует ли он вообще. Просто арлезианка, а не муж!

– Не говорите глупостей! – недовольно поморщилась Дианора. – Разумеется, он существует. Поверьте мне, Мориц – вполне живой человек, более того – он любит жизнь и умеет взять от нее лучшее. Вот только подобные празднества он не считает таковым. Их он оставляет мне.

– А вы их любите?

– Не все, но некоторые. Вот как сегодня: роман Фэррэлса меня просто очаровал. Машина, делающая деньги, воспылала страстью – в этом есть что-то сказочное... Так мы идем, или вы намерены стоять посреди этой гостиной до Страшного суда?

На сей раз Альдо, чтобы не выглядеть грубияном, был вынужден подать ей руку. Они присоединились к гостям, стоявшим по обе стороны длинного зеленого ковра, который две юные девушки готовились усыпать лепестками роз. Невидимый оркестр заиграл торжественный марш: кортеж невесты приближался. Девочки в платьях из органди держали за концы длинные ленты из белого атласа – символ чистоты, – к которым были привязаны небольшие круглые букетики. Это было прелестно, но Альдо видел одну лишь Анельку. Сердце его бешено колотилось.

Бледная и очаровательная, как никогда, подобная струям водопада в длинной белой тунике, искрившейся множеством хрустальных капелек, с восхитительной крошечной алмазной короной на белокурой головке, она шла, опираясь на руку отца, не отрывая опущенных глаз от носков своих белых атласных туфелек. При виде ее печального лица с отсутствующим выражением у Альдо сжалось сердце. Он с трудом поборол мучительное желание броситься вперед, растолкать девочек, схватить свою любимую и унести ее подальше от всех этих равнодушных людей, пришедших поглазеть на то, как девятнадцатилетнюю невинную девушку продадут за звонкую монету ровеснику ее отца.

Испытание стало еще тяжелее, когда она прошла мимо него и ее нежные веки приподнялись. Золотистые глаза, огромные, «как мельничные жернова», на миг встретились с его глазами, и он прочел в них тревогу и боль; затем взгляд ее вспыхнул гневом, остановившись на его чересчур красивой спутнице. Веки снова опустились. Длинный блестящий шлейф, над которым клубилось облако газовой фаты, бесконечно долго тянулся до обитой бархатом скамеечки – возле нее ждал жених.

Как и хотел Фэррэлс, закатное солнце зажгло пламенем воды реки в ту минуту, когда началась торжественная свадебная литургия, от каждого слова которой сердце Морозини сжималось все сильнее. «Нам надо было увезти Анельку вчера, – думал он вне себя от ярости. – Гражданское бракосочетание – это не так серьезно, но сейчас их благословит священник...»

Однако Альдо знал: если произойдет то, что должно произойти сегодня под покровом теплой майской ночи, он сойдет с ума. Он чувствовал себя неистовым Отелло, когда воображение рисовало ему по-мужски натуралистичную картину: Фэррэлс раздевает Анельку, ласкает ее, обладает ею... Альдо увидел это так отчетливо, что глухо простонал сквозь зубы:

– Нет! Только не это, нет!..

Локоть г-жи Кледерман уперся ему в бок. Она с удивлением и беспокойством всматривалась в искаженное лицо своего спутника.

– Что с вами? – прошептала она. – Вам нехорошо?

Князь вздрогнул, провел чуть дрожащей рукой по внезапно взмокшему лбу, но постарался улыбнуться:

– Извините меня! Я задумался...

– Мне показалось, что вы сейчас рванетесь вперед, устроите скандал... Вы были похожи на пса, у которого отнимают кость.

– Какая глупость! – воскликнул Морозини, не обременяя себя больше светскими манерами. – Я был за сотни миль отсюда...

– Что ж, тем лучше! В таком случае не стоит сердиться. Смотрите, начинается самое главное.

Действительно, там, в нише из белых лепестков и язычков пламени, священник приблизился к новобрачным и соединил их руки. Стало тихо: все хотели услышать, как будут произнесены супружеские обеты. Голос сэра Эрика прозвучал подобно бронзовому колоколу, чеканя каждое слово. Анелька же пролепетала что-то на непонятном языке – наверное, по-польски – и грациозно лишилась чувств, в то время как священник ничтоже сумняшеся произносил: «...да человек не разлучает».

Все очарование церемонии было разрушено. Многоголосье восклицаний заглушило орган и скрипки. Фэррэлс бросился к своей юной жене, чтобы поддержать ее.

– Врача! Врача! – кричал он.

На помощь поспешил член Академии, чей фрак украшала ленточка ордена Почетного легиона; рядом с ним семенила дама в лиловых кружевах, без умолку тараторя и всплескивая руками. Через несколько минут рослый лакей поднял девушку и унес в замок, за ним последовали новобрачный, доктор, его жена и граф Солманский.

– Не расходитесь! – крикнул сэр Эрик гостям. – Мы скоро вернемся! Ничего страшного!

Среди общего замешательства Дианора позволила себе бесцеремонный смешок.

– Как забавно! – проговорила она и даже подняла руки, будто собираясь аплодировать. – Наконец хоть что-то выходящее за рамки обычного. Это напоминает мне, как однажды в «Ла Скала» примадонна упала на сцене в обморок – беременность дала о себе знать... К счастью, она смогла продолжить свою партию. Бедняжка была бледна до зелени, когда пришла в себя, но она пела Виолетту, так что это оказалось очень кстати, и успех был бешеный. Ручаюсь, что нашу новобрачную ждет такой же.

– Как вам не стыдно? – вскипел Морозини. – Бедной малютке плохо, а вы смеетесь! Я, пожалуй, пойду узнаю...

Рука молодой женщины с неожиданной силой сжала его локоть.

– Стойте спокойно! – прошипела она сквозь зубы. – Никто не поймет, почему вы проявляете такое участие, особенно муж. А я и не знала, что вы чувствительны к чарам молоденьких девочек, друг мой.

– Я чувствителен к любому страданию.

– Здесь есть кому о ней позаботиться. Впрочем, я пойду справлюсь...

– Вы? С какой стати?

– Во-первых, я женщина. Во-вторых, друг семьи. И в-третьих, у меня комната в замке, и мне нужно запастись носовыми платками, чтобы вволю порыдать в вашем обществе. Ждите меня здесь!

Придерживая одной рукой муслиновые юбки, а другой сняв шляпку, молодая женщина направилась к замку. Видаль-Пеликорн, воспользовавшись ее уходом, подошел к своему другу. Обычно такой уверенный в себе, сейчас он казался встревоженным.

– Ничего не понимаю, – сказал он, даже не понизив голос, так как все вокруг громко и оживленно разговаривали. – Обморок не входил в программу! По крайней мере, на этот момент!

– Вы договорились, что ей станет дурно?

– Да. За ужином. Она должна была пожаловаться на недомогание и попросить разрешения отдохнуть. Фэррэлс не смог бы остаться с ней: ему нельзя пренебречь такими важными гостями. Во время фейерверка Анелька с помощью Ванды, которая полностью предана нам, должна была переодеться в платье горничной и, держась в стороне от террасы, спуститься к реке, где будет ждать ее Ромуальд. Не понимаю, что случилось. Может быть, она неправильно меня поняла?

– А что, если она и вправду больна? Она была такая бледная и печальная, когда шла к алтарю.

– Возможно, вы правы. Что-то тут не так! Еще вчера она радовалась как ребенок при мысли о сегодняшнем приключении. Кажется, я начинаю верить, что она любит вас...

– Единственная хорошая новость за весь день! Что вы теперь собираетесь делать?

– Ничего! Нас просили подождать. Подождем! Я пока поразмыслю, как действовать дальше. Видите ли, я рассчитывал, пока все будут ужинать, заняться столом с драгоценностями, а теперь надо придумать что-то другое...

Пока он размышлял, Альдо изо всех сил старался сохранить спокойствие. Это было нелегко: терпение вообще не являлось его главной добродетелью. Дурные предчувствия одолевали князя, да и атмосфера в цветочной часовне стала гнетущей. Собравшиеся здесь люди казались жертвами кораблекрушения, выброшенными на пустынный остров. Музыка смолкла, священник куда-то скрылся, подружки невесты сидели на ступеньках алтаря, а кто и прямо на ковре, играя цветами и лентами. Некоторые девочки плакали, а гости вопросительно переглядывались: уйти? остаться? Ожидание длилось уже целую вечность, и мало-помалу терпение присутствующих стало иссякать. Первыми заволновались официальные лица, министры и послы. Со всех сторон доносились обрывки фраз: «Это неслыханно!.. Обморок не может продолжаться так долго... Кто-нибудь мог бы побеспокоиться о нас!.. Никогда не видел ничего подобного, а вы?..»

Альдо достал из кармана часы:

– Если через пять минут никто не выйдет, я пойду туда и узнаю, в чем дело!

Не успел он договорить, как появился граф Солманский – все такой же сдержанный и торжественный, но явно расстроенный. Он прошел сквозь толпу, встал на место священника и, принеся извинения от имени сэра Эрика и от своего, успокоил гостей на предмет здоровья своей дочери:

– Ей уже лучше, но она чувствует себя слишком слабой, чтобы присутствовать на мессе, которая должна была последовать за церемонией. Впрочем, теперь, когда бракосочетание свершилось, это уже не имеет значения. Обмен кольцами состоится позже, в узком кругу, но праздник будет продолжен, и наш хозяин ждет вас. Прошу вас, следуйте за мной в замок, нам всем необходимо вновь окунуться в атмосферу веселья...

С этими словами граф предложил руку даме, сидевшей в первом ряду. Это была англичанка, в годах, но с горделивой осанкой – герцогиня Дэнверс, давняя и очень близкая приятельница Фэррэлса. Остальные гости с немалым облегчением последовали за ними, на все лады комментируя происшедшее. Многие задавались вопросом, действителен ли этот скомканный обряд бракосочетания: никто так и не разобрал, что пролепетала Анелька, перед тем как потеряла сознание. В их числе был, конечно, Альдо:

– С чего Солманский взял, будто его дочь обвенчана? Даже священник не понял, что она сказала, перед тем как лишилась чувств, и обряд не был доведен до конца. У нас в Венеции такой брак не имел бы силы!

– Я не очень компетентен в этих делах, – отозвался Адальбер, – но Фэррэлсу на это наплевать. Он протестант.

– Ну и что же?

– Да будет вам известно, сэр Эрик выстроил всю эту театральную декорацию и согласился на церемонию только для того, чтобы доставить удовольствие невесте, которая хотела венчаться по обрядам своей веры. Но для него значение имеет только благословение, которое дал им пастор, без свидетелей, вчера, после гражданского бракосочетания и перед ужином.

Альдо задохнулся, не веря своим ушам:

– Откуда вы знаете? Вы были при этом?

– Нет. Это мне рассказал Сигизмунд, прежде чем утонуть в винных погребах своего зятя...

– И вы только теперь мне об этом говорите?

– Вы и без того слишком нервничали. К тому же этот эпизод не имел бы особого значения, если бы католическое венчание свершилось, но после того, что произошло сейчас, события предстают в ином свете... и, может быть, неожиданный обморок имеет объяснение.

Морозини остановился как вкопанный посреди аллеи и, схватив за руку своего друга, заставил его остановиться тоже. Перед ним вновь предстало страдальческое лицо Анельки, когда она шла к алтарю.

– Скажите мне правду, Адаль! Это все, что молодой Солманский поведал вам?

– Конечно, все. К тому же после обеда он не мог связать и двух слов. Что вы себе вообразили?

– Худшее! Вы думаете, это невозможно? Несмотря на все свое богатство и баронский титул, пожалованный королем Георгом V, ваш Фэррэлс –всего лишь выскочка, неотесанный мужлан, способный на все... даже осуществить свои супружеские права прошлой ночью. О, если он только посмел!..

В порыве гнева, столь же внезапном, как шквал на море в тропических широтах, князь повернулся к ярко освещенному замку, будто хотел устремиться на штурм. Видаль-Пеликорна напугала ярость, прорвавшаяся сквозь изысканную внешность и небрежную повадку итальянского вельможи; он мягко обнял друга за плечи.

– Что вы такое выдумали? Полноте, этого не может быть! Вы забыли об отце! Он никогда бы не допустил, чтобы с его дочерью так обошлись... Прошу вас, Альдо, успокойтесь! Не время поднимать шум! У нас есть еще важные дела...

Морозини вымученно улыбнулся:

– Вы правы. Забудьте об этом, старина! Скорее бы уж этот день кончился, а то я, кажется, уже схожу с ума...

– Вы должны выдержать до конца! Я верю в вас... Зато мне пришла в голову одна идея...

Больше он ничего сказать не успел.

– Что это вы здесь делаете? – окликнул их веселый голос. – Все уже в замке и собираются садиться за стол, а вы все болтаете?

По своему обыкновению, Дианора Кледерман появилась неожиданно, как умела только она одна. Она успела переодеться – вернее сказать, почти разделась. На ней теперь было платье из серебряной парчи, оставлявшее открытыми плечи и спину и едва прикрывавшее великолепные груди. Длинные серьги из бриллиантов и сапфиров покачивались по обе стороны от ее шеи, совершенную линию которой не нарушало ни единое украшение. Зато руки почти до локтей были скрыты под браслетами из тех же камней. Только одно кольцо с огромным солитером украшало пальцы, сжимавшие большой веер из белых страусовых перьев. Дианора знала, что она ослепительна, и взгляды обоих мужчин недвусмысленно подтвердили это. Она одарила Адальбера чарующей улыбкой:

– Вы не могли бы пройти вперед, господин Видаль-Пеликорн? Мне нужно сказать нашему другу два слова наедине.

– Сударыня, разве я могу в чем-либо отказать сладкоголосой сирене, которая была столь благосклонна, что с первого раза запомнила мое длинное имя?

– Ну? – нетерпеливо спросил Морозини, которого перспектива беседы с ней наедине отнюдь не прельщала. – Что вы хотели мне сказать?

– Вот что!

В то же мгновение она прижалась к нему; сверкающие бриллиантами руки обвились вокруг шеи Альдо, свежий и в то же время сладко благоухающий рот впился в его губы. Это было так неожиданно и так целительно – истинный бальзам пролился на его издерганные нервы, – что Альдо не сразу высвободился. Он смаковал поцелуй, как бокал хорошего шампанского. Наконец он оттолкнул молодую женщину и спросил насмешливо:

– Это все?

– Да, пока, но после ты получишь много больше. Посмотри вокруг! Это сад волшебных грез, а ночь божественная. Все это будет нашим, когда Фэррэлс увезет свою глупенькую гусыню, чтобы научить ее любви...

Вот этого ей говорить не следовало. Князь тотчас же вышел из себя:

– Ты способна думать о чем-нибудь, кроме постели? Я что-то плохо представляю себе, как этот старый козел будет просвещать невинную девушку!

– О! Он-то с честью выполнит свой долг! Это, конечно, не такой виртуоз, как ты, но, смею сказать, не бездарен.

Альдо остолбенел.

– Нет, не может быть! – вырвалось у него. – Ты спала с ним?

– М-м... да. Незадолго до того как встретила Морица. Одно время я даже подумывала, не женить ли его на себе, но, решительно, я не люблю пушек. От них такой грохот... И потом, сэр Эрик ненастоящий вельможа, тогда как мой супруг...

– В таком случае я не понимаю, почему тебе так нравится обманывать его. Все, идем. Я голоден!

И, схватив Дианору за руку, он почти бегом потащил ее к замку...

– Но подожди! – протестовала она. – Я думала, ты меня любишь...

– Я тоже так думал... давно, когда был молодым и наивным!

Может быть, сэр Эрик и не был настоящим вельможей, но он обладал несметным богатством и умел им блеснуть. За время церемонии, несмотря на то что она оказалась скомканной, армия его слуг успела сотворить еще одно чудо: они превратили анфиладу залов – за исключением одного – в экзотический сад. Апельсиновые деревья в больших вазах из китайского фарфора стояли вдоль стен, сплошь обитых зелеными решетками, по которым бесчисленные, покрытые цветами лианы взбирались к огромным хрустальным люстрам. Ледяные обелиски сохраняли свежесть зелени. Среди всего этого великолепия круглые столы, покрытые кружевными скатертями, сверкающие дорогой посудой и хрусталем, освещенные длинными свечами в больших позолоченных подсвечниках, ожидали гостей, которых дворецкие в зеленых ливреях провожали на предназначенные им места. Все это было задумано, чтобы порадовать новобрачную, так любившую сады...

Морозини вздохнул с облегчением, когда его разлучили с г-жой Кледерман: ее усадили за стол для самых почетных гостей, вместе с герцогиней Дэнверс. Альдо проводили к другому столу, где он оказался между угрюмой испанской графиней с темным пушком над полной верхней губой и молодой американкой, которая была бы очаровательна, если бы не ее смех, похожий на ржание, – а смеялась она по любому поводу. Зато за этим же столом сидел и Видаль-Пеликорн, что особенно обрадовало Альдо: если за столом сидел он, не надо было искать тему для беседы. Археолог уже потчевал слушателей многоученой лекцией о Египте Аменхотепов и Рамсесов.

Альдо таким образом надеялся спокойно предаться своим мыслям, но вдруг почувствовал, как под прикрытием блюда раковых шеек со взбитыми белками что-то скользнуло ему в руку: сложенная в несколько раз бумажка.

Ломая голову, как бы развернуть ее и прочесть, он поймал взгляд Адаля и незаметно показал ему то, что держал в руке. Археолог тотчас же принялся рассказывать нечто вроде захватывающего детективного романа, героиней которого была царица Нитокрис, и приковал к себе внимание всех соседей по столу. Альдо осторожно развернул под салфеткой записку и прочел ее.

«Мне нужно с вами поговорить. Ванда будет ждать вас на лестнице в половине одиннадцатого. А.»

Волна счастья захлестнула Альдо. Он огляделся. Покинуть свое место так, чтобы его не заметили за центральным столом, не представляло трудности: достаточно было сделать шаг назад, и его надежно скроют апельсиновые деревья и завеса из лиан. И уж совсем удачно – стол был недалеко от двери.

В назначенный час князь, взглянув на Фэррэлса, убедился, что тот погружен в какой-то спор и не обращает внимания на остальных гостей, извинился перед соседями, отодвинул стул и вышел...

Вестибюль не был пуст, отнюдь. Официанты сновали чередой из кухни в зал и обратно – деловито и бесшумно. Дверь зала с подарками была открыта – хозяин считал неприличным, даже оскорбительным для гостей закрыть ее, прежде чем они разойдутся, – и оттуда было слышно, как переругиваются между собой охранники. Тот, что стоял ближе к порогу, по-своему истолковав намерения Морозини, указал ему на большую лестницу, любезно уточнив:

– Это с другой стороны, в нише...

Кивком поблагодарив его, Альдо направился к указанному месту, зашел туда, вышел, быстро огляделся, решил, что момент подходящий, и бросился к застланной ковром лестнице. В несколько прыжков он оказался на площадке, вправо и влево от которой уходил широкий коридор, освещенный настенными светильниками. Долго искать не пришлось: внушительная фигура Ванды показалась из-за старинного портшеза, стоявшего у входа в одну из галерей. Она сделала ему знак следовать за ней, затем, остановившись у какой-то двери, приложила палец к губам и на цыпочках удалилась.

Морозини тихонько постучал и, не дожидаясь ответа, взялся за ручку двери, чтобы войти. Удар настиг его именно в этот миг, и он рухнул, не успев даже вскрикнуть. Странно, но последнее, что он запомнил, – как будто кто-то засмеялся в тишине. Коротким смешком, скрипучим и злобным...

Когда Альдо наконец очнулся, голова его гудела и раскалывалась от боли, однако на его умственных способностях это, похоже, не отразилось. Он с удивлением обнаружил, что лежит на мягкой кровати посреди красиво обставленной и ярко освещенной комнаты. В детективных романах, которые он любил читать, герой обычно приходил в себя в подвале, среди пыли и паутины, в темном чулане без окон или даже в стенном шкафу... Но тот, кто на него напал, оказался исключительно заботливым: подложил ему под голову две подушки и аккуратно повесил его фрак на спинку кресла. На кресле лежало также голубое муслиновое платье – он сразу узнал его...

Узнал он и запах дорогих духов – пьянящий и очень оригинальный запах, который всегда сопровождал Дианору. Итак, по неясным ему причинам человек, смеявшийся таким характерным и неприятным смехом, на этот раз, очевидно, взял на себя миссию по воссоединению разлученных любовников...

– Очень любезно с его стороны, но старался он наверняка не для моего блага, – пробормотал Альдо.

Он сел – комната слегка качнулась перед глазами, – затем с трудом встал и привел в порядок свою одежду. Взглянув на часы, он обнаружил, что находится здесь уже больше четверти часа, и тут же убедился, что придется задержаться еще на некоторое время: дверь комнаты была заперта снаружи на ключ. «Нет, надо срочно учиться слесарному делу!» – подумал Альдо, не без зависти вспомнив таланты Адальбера. Ему было ясно одно: кому-то очень нужно, чтобы он оставался у Дианоры как раз тогда, когда его ждала Анелька. Но была ли записка – он нашел ее у себя в кармане – действительно написана юной полькой? Почерк не рассеял его сомнений...

Замок – подлинный XVII век! – был изумительно красив и так же изумительно крепок. Взломать его Альдо не мог – разве только высадить дверь. Не зная, что за ней скрывается, он колебался, боясь поднять шум. Окно? Князь распахнул его и увидел внизу залитые светом сказочные сады. Увы, света было слишком много: на фоне освещенного фасада он будет отчетливо виден, как на витрине, а в саду, к несчастью, были люди. К тому же от земли его отделяли по меньшей мере два этажа, а стена была совершенно гладкая: впору сломать шею...

Морозини уже готов был связать простыни с кровати, следуя классической методе и рискуя сойти за сумасшедшего, как вдруг где-то на первом этаже послышался оглушительный шум, волной раскатившийся по всему замку. Что-то загрохотало, потом раздались крики, топот, свистки. Полицейские? Альдо больше не раздумывал: не испытывая ни угрызений совести, ни жалости к прекрасной росписи – тоже XVII века! – он кинулся на дверь подобно пушечному ядру и вышиб ее одним ударом ноги. Галерея была пуста, зато внизу переполох продолжался.

Вестибюль был полон людей; они суетились, жестикулировали, что-то говорили все одновременно, поэтому никто не обратил внимания на Альдо, когда он спускался по лестнице. Люди толпились перед входом в зал с подарками; дверь была закрыта. Два охранника стояли, прислонясь к ней, и что-то объясняли гостям.

– Что случилось? – спросил Альдо – энергично работая локтями, он сумел пробиться в первые ряды.

– Ничего страшного, сударь, – ответил один из полицейских. – Нам приказано никого не впускать и не выпускать.

– Но почему? Кто там?

– Господин Фэррэлс с несколькими гостями. Дамы, прибывшие с опозданием, не успели посмотреть подарки.

– И для этого ему понадобилось запираться?

– Э-э... видите ли... одна из этих дам подвернула ногу и, пытаясь за что-нибудь удержаться, сорвала бархат со стола с драгоценностями. Все рассыпалось по полу. Господин Фэррэлс помогал своей гостье подняться, а нам сразу же приказал закрыть дверь, чтобы никто не вышел, пока все драгоценности не будут на своих местах...

– На редкость любезно! – возмутился кто-то. – Этот англичанин абсолютно невоспитан! Неужели он думает, что бедная женщина нарочно упала, чтобы украсть его побрякушки?

– Это вряд ли! – рассмеялся охранник. – Насколько я знаю, это старая английская леди, герцогиня, родственница королевской семьи! Сейчас она сидит в кресле и пьет коньяк для успокоения нервов, а все остальные вместе с моими коллегами собирают драгоценности... Прошу вас, дамы и господа, – добавил он, повысив голос, – вернитесь, пожалуйста, в залы и подождите, пока здесь наведут порядок! Это ненадолго...

– Будем надеяться, что ни одна из его злополучных драгоценностей не пропадет, – проворчал врач, оказавший помощь Анельке. – Иначе с него станется подвергнуть нас всех обыску... Мне хочется сейчас же уехать!

– Нет, Эдуард, побудем еще! – запротестовала его жена. – Это все так забавно!

– Забавно? Вы, однако, не привередливы, Маргарита! Посмотрите-ка на министров!

Министры держали совет с двумя послами у входа в залы: они собирались потребовать свои машины, хотя все, казалось, воспринимали происходящее философски. Альдо услышал, как один из них – это был г-н Диор, министр торговли и промышленности – со смехом заявил:

– Эту свадьбу я надолго запомню! Подумать только, ради нее я уехал из Марселя, где президент, возвращаясь из Северной Африки, остановился, чтобы присутствовать на открытии Колониальной выставки!

– Но вы ведь, кажется, уже открывали эту выставку в апреле вместе с вашим коллегой Альбером Сарро, министром колоний? – заметил один из собеседников.

– Это было только предварительное открытие, так как выставка не была еще полностью готова. Надо сказать, она удалась, это стоит посмотреть. Некоторые павильоны – подлинное чудо, и...

Морозини потерял интерес к разговору высоких должностных лиц и стал искать глазами Видаль-Пеликорна, однако угловатой фигуры и растрепанной копны волос нигде не было видно. Прошло еще какое-то время – ожидавшим оно показалось бесконечно долгим, – и вот наконец обе створки двери распахнулись. Первым вышел улыбающийся сэр Эрик; он вел под руку пожилую леди, явившуюся невольной причиной переполоха. Следом показались гости, просидевшие все это время взаперти; среди них – испанская графиня, соседка Морозини по столу, а также Дианора и Адальбер – оба весело хохотали. Альдо поспешил к ним.

– Скажите на милость! Вы, кажется, прекрасно развлеклись?

– Вы не представляете, до чего хорошо! – воскликнула молодая женщина. – Вообразите только – бедняжка герцогиня лежит ничком на полу под бархатным покрывалом, за которое зацепилось несколько безделушек, очень дорогих, между прочим... а все остальные раскатились в разные стороны – до того уморительно! Но, – добавила она, понизив голос, – видели бы вы лицо сэра Эрика – вот что было самое смешное. Он потерял из виду свой талисман, знаменитую «Голубую звезду», о которой он прожужжал нам все уши. Я даже подумала, что он разденет всех нас и обыщет!

– Лично я был бы очень доволен, – вставил Адальбер, подмигнув, за что был тотчас наказан: Дианора шутливо шлепнула его веером.

– Не будьте вульгарным, друг мой. Но как бы то ни было, именно вам мы обязаны спасением: не найди вы сапфир, что бы сейчас было, Боже мой!..

– Неужели светский лоск с него сошел? – спросил Морозини с презрительной улыбкой.

– Скажите лучше, улетучился! Пф-ф! Мы увидели Гарпагона, у которого украли его шкатулку. Вот когда пришлось натерпеться страху! Ну, я поднимусь к себе, наведу красоту, пока не начался фейерверк. Встретимся на террасе...

Морозини хотел было предупредить Дианору, что будет, пожалуй, трудновато закрыть дверь, но, поколебавшись, решил предоставить ей сделать это открытие самой и увел Адальбера на крыльцо выкурить по сигарете. Он видел в глазах друга лукавый блеск и буквально сгорал от любопытства, но не успел задать ни одного вопроса. Закурив огромную сигару, дымившую как паровоз, Видаль-Пеликорн тихо и быстро проговорил:

– Рассказывайте же скорее! Я полагаю, вы виделись с нашей новобрачной и сейчас она уже спешит к Ромуальду?

– Понятия не имею! Записка была ловушкой. Меня оглушили, а очнулся я в постели госпожи Кледерман.

– Не самое худшее место, – пробормотал археолог, но даже не улыбнулся. – Вы знаете, кто это сделал?

– Тот же человек, что избил или приказал меня избить в парке Монсо. Я слышал смех, который трудно не узнать. Кажется, у кого-то вошло в привычку бить меня по голове, и мне это очень не нравится!

– А как вы вышли?

– Я выбил дверь, когда услышал шум внизу. Но расскажите мне все-таки, что произошло? Как это получилось, что леди Клементина упала – уж не вы ли тут замешаны?

Видаль-Пеликорн сокрушенно вздохнул:

– Увы! Я всему виной! Подставил бедной леди подножку... нечаянно, разумеется, вы же знаете, как неуклюжи мои нижние конечности! Зато, – добавил он тише и гораздо веселее, – вы будете довольны: сапфир у меня в кармане. В футляре лежит копия, которую дал вам Симон.

Новость была потрясающая – Альдо готов был завопить от радости.

– Это правда? – вырвалось у него.

– Не так громко! Конечно, правда. Я мог бы вам его показать, но здесь, пожалуй, не место.

Гости уже выходили из замка, направляясь к террасе, где были расставлены кресла. Альдо увидел г-жу Кледерман в легкой накидке, наброшенной на обнаженные плечи.

– Я вас искала, – сказала она. – Со мной приключилась странная вещь: какой-то идиот додумался вышибить дверь моей комнаты.

– Наверно, чересчур пылкий поклонник? – предположил Морозини, пожав плечами. – Надеюсь, вам дали другую комнату?

– Это невозможно: все комнаты заняты. Но дверь уже чинят. Фэррэлс был вне себя, когда увидел это безобразие: он как раз поднялся за своей драгоценной супругой, чтобы она открыла фейерверк, прежде чем они отбудут на свою Киферу... Кстати, надо идти, если мы хотим занять хорошие места! – добавила она, беря обоих мужчин под руки. Морозини, однако, ловко увернулся.

– Идите вперед, прошу вас! Мне надо вымыть руки.

– Мне тоже, – подхватил Адальбер. – Я перепачкался, пока ползал по полу в поисках этого проклятого кулона...

На самом же деле обоим хотелось увидеть, как выйдет сэр Эрик – с молодой женой или один. Скорее всего, один: Анелька должна была улизнуть именно во время фейерверка. Для этого девушке надо было уговорить Фэррэлса дать ей отдохнуть еще немного...

В вестибюле все еще толпились гости. Старая герцогиня, немного уставшая после своего приключения, сидела в большом кресле у лестницы, а граф Солманский нервно вышагивал взад и вперед, то и дело с тревогой поглядывая наверх.

Увидев Альдо и Адальбера, он натянуто улыбнулся им:

– Как глупо было приезжать сюда! Играть свадьбу так далеко от Парижа – мне это с самого начала не нравилось, но мой зять и слышать ничего не хотел. Невеста, видите ли, обожает сады, и поэтому он хотел, чтобы их брак свершился на лоне природы! Просто смешно!

Новоиспеченный тесть был явно не в духе. Видаль-Пеликорн обернул к нему свою невинную физиономию.

– Это так поэтично! – вздохнул он. – А вы разве не любите деревню?

– Терпеть не могу. Она наводит на меня тоску!

– Как странно для поляка. Те из ваших соотечественников, с кем я знаком, деревню просто обожают...

Он не договорил. На лестнице появился сэр Эрик, и Морозини с радостью отметил про себя, что он один и выглядит озабоченным.

– Ну что? – спросил его Солманский. – Где же моя дочь?

Сэр Эрик спустился к нему и огорченно вздохнул:

– Ее сейчас укладывают в постель. Боюсь, что нам придется остаться на эту ночь здесь... Горничная сказала мне, что она уже дважды теряла сознание...

– Я пойду посмотрю, что с ней! – решительно заявил отец и уже ступил было на лестницу, но Фэррэлс остановил его.

– Дайте ей отдохнуть! Больше всего ей нужен покой, а мой секретарь уже звонит в Париж, и завтра здесь будет врач-специалист. Лучше помогите мне довести до конца этот злополучный вечер. Осталось посмотреть на ракеты, а потом гости разойдутся. Я скажу несколько слов нашим друзьям, – добавил он и, подойдя к герцогине, предложил ей руку, а затем повернулся к Альдо и Адальберу, которые не знали, что и думать. – Идемте же, господа! Нас ждет, надеюсь, великолепное зрелище!

Пока разноцветные звезды, ракеты, римские свечи и бенгальские огни озаряли ночное небо под восторженные возгласы гостей, отбросивших на время взрослую сдержанность и вернувшихся в забытое детство, оба друга едва не пританцовывали от нетерпения: им хотелось скорее спуститься к реке и посмотреть, что там делается. Однако хозяин не отходил от них до конца фейерверка. Затем Фэррэлс произнес небольшую речь, извинившись за отсутствие жены и поблагодарив своих друзей за проявленное ими терпение. После этого гости – те, кто не ночевал в замке, – начали разъезжаться.

Как ни странно, сэр Эрик пожелал лично проводить Морозини до его машины, которую подогнал к замку один из слуг, к вящему разочарованию г-жи Кледерман: ей явно не хотелось расставаться со старым другом, но настаивать она не решилась из боязни погубить свою репутацию. Молодая женщина, однако, успела шепнуть Альдо, что намерена приехать в Венецию в самом скором времени. Эта перспектива отнюдь не привела князя в восторг, но, поглощенный иными заботами, он предпочел о ней не задумываться. Как говорится, довлеет дневи злоба его!

Князь уже подъезжал к воротам, у которых, несмотря на поздний час, толпились журналисты и любопытные, когда Видаль-Пеликорн нагнал его.

– Я забыл спросить у вас ваш здешний адрес.

– Я остановился в усадьбе «Ренодьер», у госпожи де Сен-Медар. Это между Мером и Ла-Шапель-Сен-Мартен.

– Езжайте прямо туда и сидите смирно! Я заеду к вам завтра.

И, захлопнув дверцу машины, он направился к замку, обернулся на ходу и громко, как будто заканчивая фразу, произнес:

– ...Так я непременно покажу вам почти такую же, как в Лувре! До скорого!

Не без сожаления Морозини отправился в обратный путь. События приняли странный оборот, и он никак не мог отделаться от гнетущего чувства тревоги, вспоминая странное выражение лица Фэррэлса, когда тот спустился к гостям. Что-то подсказывало ему: комедия, превратившаяся, когда Адальбер совершал свои подвиги, в фарс, теперь неотвратимо приближается к драме...

Глава 9. В тумане

Не в силах уснуть, Альдо весь остаток ночи бродил по саду, куря сигарету за сигаретой. Рассвет застал его на обсаженной буксом аллее; взвинченный до предела, князь неотступно возвращался мыслями в замок, из которого пришлось уехать, так и не узнав, что же там произошло. Только когда заря окрасила небо в розовый цвет, он решил вернуться в дом, чтобы не встревожить хозяйку, любезную, но очень пугливую старую даму, которая, казалось, все время была настороже и вздрагивала от малейшего шума. Наверняка пройдет еще какое-то время, прежде чем появится Адальбер – лучше всего пока принять душ и плотно позавтракать.

Трубы в душе немного заржавели, зато деревенский завтрак был выше всяческих похвал: большие, хорошо поджаренные ломти пеклеванного хлеба, свежее масло, домашнее сливовое варенье и крепчайший кофе, способный разбудить и мертвого. В результате к тому времени, когда треск «Амилькара» гулким эхом прокатился по всей округе, а бедная г-жа де Сен-Медар, еще лежавшая в постели, спрятала голову под подушку, к Морозини вернулись способность здраво рассуждать и оптимизм.

– Надеюсь, вы приехали с хорошими новостями! – воскликнул Морозини, выйдя навстречу другу.

– Новости есть, но не могу назвать их хорошими... По правде сказать, происходит что-то непонятное.

– Оставьте вашу манеру говорить загадками и скажите мне прежде всего, где Анелька!

– По всей вероятности, у себя в комнате. Замок погружен в тишину, чтобы ни малейший шум не нарушал ее покой: прислуга ходит на цыпочках. Гости же, должно быть, сейчас разъезжаются. Сэр Эрик дал им понять, что желает, чтобы все убрались как можно скорее!

– Так она в самом деле больна? Но что с ней? – встревожился Морозини.

– Понятия не имею! Сэр Эрик и его новая родня как будто воды в рот набрали. Сигизмунд был еще трезв, когда я уезжал, и мне ничего не удалось из него вытянуть. А вы не хотите разделить вашу утреннюю трапезу с несчастным, который с рассвета на ногах? Я уехал из замка с первыми лучами солнца...

– Прошу вас, угощайтесь! Я сейчас попрошу принести горячего кофе... Но неужели вам потребовалось так много времени, чтобы проехать дюжину километров?

– Я уже много где успел побывать! Лучше скажу вам сразу, что меня больше всего тревожит: Ромуальд исчез.

И Адальбер рассказал, как, пока все расходились по своим спальням, он вышел в сад «выкурить последнюю сигару», а на самом деле – посмотреть, что происходит у реки. Собственно говоря, там не происходило ничего. Лодка стояла в условленном месте, но в ней никого не было – только лежали весла и одеяло, которым Ромуальд должен был запастись, чтобы закутать пассажирку. Профессия археолога научила Адальбера внимательно всматриваться и подмечать любую мелочь; вооружившись электрическим фонариком, который на всякий случай захватил с собой, он обнаружил кое-что подозрительное: две цепочки следов отпечатались на берегу, одна едва заметная, другая – побольше и поглубже, как будто человек с тяжелой ношей шел вниз по течению. Осмотрев лодку, Видаль-Пеликорн нашел в ней кусочки дерева и облупившейся краски, а также свежую грязь. Встревоженный, он пошел по следам человека с ношей, но далеко они не привели: за несколько метров от воды цепочка обрывалась. Наверное, там побывала еще одна лодка, но кто на ней приехал и зачем?

До утра ничего больше узнать не представлялось возможным, и Адальбер вернулся в замок. Прежде чем подняться к себе, он прошелся по саду и убедился, что окна комнаты леди Фэррэлс по-прежнему светятся.

– Я хотел подняться и постучать в ее дверь – но под каким, спрашивается, предлогом? Хотел взять в гараже мою машину и поехать на тот берег Луары, в домик, где жил Ромуальд... Но это было бы неосторожно, ведь сапфир все еще находился у меня. Пришлось дожидаться утра. Я не сомкнул глаз ни на минуту.

– Я тоже, если это вас утешит, – вздохнул Альдо, наливая большую чашку кофе. Гость тем временем быстро управился с огромным куском хлеба, щедро намазанным вареньем. – И вы, разумеется, с утра поехали в домик Ромуальда?

– Да, а чтобы пересечь реку, надо доехать до Блуа, потому это и заняло так много времени. Я нашел там вещи Ромуальда в полном порядке, но больше – ничего. Можно подумать, что он испарился.

– Несчастный случай? – предположил Альдо.

– Какой, где? Его мотоцикл так и стоит под навесом в саду. Одно из двух: или Ромуальда похитили – но кто, зачем и куда его увезли? Или... Не стану скрывать, Морозини, мне страшно!

– Вы думаете, его убили? – Альдо содрогнулся.

– Как знать? Может быть, никакой другой лодки и не было? У реки так просто избавиться от человека...

Он нервно кашлянул, и вдруг за ангельской маской беззаботного чудака Альдо увидел человека серьезного, не чуждого тревог, с горячим и любящим сердцем, какое трудно было в нем предположить. Страх за Ромуальда терзал Видаль-Пеликорна. Рука Морозини потянулась через стол и мягко легла на ладонь недавно обретенного, но уже очень дорогого друга.

– Что вы намерены делать? – тихо спросил он.

Видаль-Пеликорн пожал плечами.

– Перерыть всю округу и найти хоть какой-нибудь след. Для начала отправлюсь в Блуа, узнаю – вдруг в Луаре нашли тело...

– Я с вами. Поедем на моей машине: ваша слишком приметная. И шуму от нее слишком много.

– Спасибо, но я поеду один. Не стоит, чтобы нас видели вместе. Не забывайте: мы ведь только вчера познакомились. И потом, вам нужно спрятать вот это.

Археолог достал из кармана белый носовой платок и, развернув его, положил на ладонь Альдо кулон с сапфиром. Тот взял драгоценность не без волнения, но радости, которую испытал бы, если бы нашел ее раньше, теперь, когда узнал подлинную историю «Голубой звезды», он не мог почувствовать. Слишком много жизней унес этот великолепный камень, слишком много было на нем крови! К первому убийству, совершенному после разграбления Иерусалимского храма, к страданиям человека, прикованного к галере и умершего под ударами бича, добавились еще несколько – Изабеллы Морозини, маленького человечка в круглой шляпе по имени Элия Амсхель, а теперь, возможно, и Ромуальда. И Морозини хотелось одного: поскорее передать Симону Аронову это губительное чудо. Быть может, вернувшись на свое место в золотой пекторали, «Голубая звезда» прекратит наконец сеять смерть?

– Я никогда не смогу высказать вам всю мою признательность, – пробормотал Морозини, сжав сапфир в кулаке. – Теперь нужно послать сообщение Аронову через Цюрихский банк, а пока я спрячу это в надежное место. Моя тетя Амелия позволит мне воспользоваться ее сейфом.

– Разве вы не уедете сразу в Венецию?

– И оставлю вас одного расхлебывать всю эту кашу? Конечно, нет! Я сегодня же возвращаюсь в Париж. Вы знаете, где меня найти, позвоните, если я смогу быть вам чем-нибудь полезен...

– Не думаю, что вы можете чем-то мне помочь. Пожалуй, вы действительно будете полезнее в Париже. Сэр Эрик собирается сегодня отвезти туда свою жену: работы по модернизации замка еще не закончены, и он недостаточно комфортабелен для больной.

– Но ведь Фэррэлс, кажется, пригласил к Анельке известного специалиста?

– Одно другому не мешает. Он вызвал санитарную машину – это все, что я знаю...

– Что касается Ромуальда... я начинаю думать, что версия о похищении верна: если его хотели утопить, к чему было тащить его несколько метров по берегу, когда вполне можно было столкнуть из лодки?

– Дай Бог, чтобы вы оказались правы! Ладно! Я возвращаюсь к моим поискам. Спасибо вам за завтрак... и за вашу дружбу!

Они пожали друг другу руки, и Адаль укатил в сторону Блуа. Часом позже Морозини, поблагодарив г-жу де Сен-Медар за гостеприимство, отбыл в противоположном направлении.

Дорога показалась князю бесконечно долгой; в довершение всего на полпути лопнула шина, и пришлось менять колесо. Морозини терпеть не мог это занятие. Дома ему этого делать не приходилось: в Венеции, цивилизованном городе, скользили по воде, а не тряслись на разбитых дорогах... где можно в любую минуту напороться на гвоздь! Его быстрому, как ветер, «мотоскаффо», сверкающему медью и полированным красным деревом, не нужны были шины...

Поэтому в дом на улице Альфреда де Виньи Морозини прибыл в самом скверном расположении духа. Известие, которым огорошила его Мари-Анжелина, вышедшая ему навстречу, пока он передавал «керосиновую машину» шоферу, отнюдь не улучшило настроения князю. Она сообщила, что его с нетерпением ждут: его секретарша приехала сегодня утром и сейчас пьет чай с «нашей маркизой». Довольная физиономия мадемуазель дю План-Крепен, ее мания непременно первой выкладывать новости окончательно вывели Альдо из себя.

– Моя секретарша? – прорычал он. – Вы имеете в виду голландку по имени Мина ван Зельден? Какого черта ее сюда принесло?

– Спросите ее об этом сами. Нам она не сказала...

– Ну ладно, сейчас узнаем!

И Морозини, сбросив пыльник и фуражку прямо на пол в вестибюле, кинулся к зимнему саду. В первой же гостиной его сомнения окончательно развеялись: певучий акцент Мины, когда она говорила по-французски или по-итальянски, невозможно было не узнать. Ворвавшись во вторую гостиную, он обнаружил там Мину собственной персоной, такую же, как всегда: в костюме из серой фланели, белой блузке и серых ботинках на низком каблуке, она чинно сидела в тени аспидистры, очень прямая, держа в одной руке чашку с чаем. Морозини набросился на нее, не дав и рта раскрыть:

– Что вы здесь делаете, Мина? Я-то думал, что вы завалены работой выше головы, а вы, оказывается, расселись здесь и заняты болтовней!

Лицо Мины под круглыми очками залилось краской, но тут вмешалась возмущенная г-жа де Соммьер:

– Как прикажешь это понимать? С каких это пор ты вот так врываешься к людям, даже не поздоровавшись?

Ее отповедь подействовала на Морозини как холодный душ. Смущенно опустив голову, он поцеловал руку старой дамы, затем повернулся к своей секретарше:

– Извините меня, Мина! Я не хотел вас обидеть, но у меня... кое-какие неприятности, и...

– Ах, ах! – насмешливо пропела маркиза, и глаза ее блеснули. – Что же, на знаменитой свадьбе не все было гладко?

– Не то слово. Одна беда за другой, потом я вам все расскажу. Сначала все же позвольте вопрос к вам, Мина! Как же это вы все бросили и приехали сюда? Может быть, не поладили с господином Бюто?

– Что вы! Господин Бюто – просто чудо! Милейший, замечательный человек! И так помог мне! – Мина молитвенно сложила руки и возвела глаза к потолку, как будто ожидала, что там появится лицо Ги в обрамлении нимба. – Вы не представляете, сколько он делает, с тех пор как приехал, – потому я и смогла приехать и привезти вам вот это, – продолжала она, достав из кармана какую-то телеграмму. – Между прочим, это господин Бюто, – Мина произносила «Бютоо», – мне посоветовал, он говорил, что вам будет не так тяжело...

– Еще одна беда! – вздохнул Морозини, с опаской взяв листок из ее рук.

– Боюсь, что так.

Так оно и было. Ноги у Альдо подкосились, и ему пришлось сесть, когда он прочел несколько слов: «С прискорбием сообщаю вам о смерти лорда Килренена. Убит на борту своей яхты. Примите соболезнования. Подробности письмом. Форбс, капитан «Роберта Брюса».

Не говоря ни слова, Альдо протянул телеграмму маркизе. Ее брови поползли вверх.

– Как? И его тоже?.. Как твою мать? Кто мог это сделать?

– Возможно, мы узнаем это из письма капитана. Вы правильно сделали, Мина, что приехали! Спасибо!.. Я вас оставлю, допивайте спокойно ваш чай... Пойду переоденусь...

Альдо говорил первое, что приходило в голову, к глазам подступали слезы, которых он не хотел показывать, и ему не терпелось остаться одному, чтобы пролить их по ушедшему другу. Итак, самый давний и самый верный поклонник Изабеллы наконец соединился с ней. И причиной его ухода тоже было преступление – слишком часто в этом мире жертвами становятся невинные души! Возможно, он был счастлив покинуть земную юдоль? Жизнь без его принцессы Грезы, единственной, кого он любил, должно быть, тяготила несчастного...

Морозини долго сидел на кровати, погруженный в свои мысли, так и не переодевшись и не приняв ванну. Смерть лорда Килренена была для него жестоким ударом, но она к тому же поставила перед ним серьезную проблему. Браслет Мумтаз-Махал так и не был продан; теперь, после смерти сэра Эндрю, он становился частью наследства. Так полагалось по закону. Но была еще воля старого лорда, до сих пор звучавшая в ушах Альдо: «Продайте его кому угодно, только не моему соотечественнику!» Тогда Морозини не вполне это понял, но теперь, вспоминая красивое лицо Мэри Сент-Элбенс на аукционе – неузнаваемо преображенное алчностью, а потом искривленное бессильной яростью, – он догадался: давая ему этот запрет, лорд Килренен думал о ней. А ее муж, разумеется, входил в число наследников. Что же делать?

Лучшим выходом, разумеется, было бы поскорее найти ценителя, продать браслет и переслать деньги нотариусу. Альдо пришла в голову мысль о Фэррэлсе: это восхитительное украшение так пошло бы к хрупкому запястью Анельки! К сожалению, сэр Эрик, хоть и не англичанин по рождению, был английским подданным – значит такая возможность исключена. Затем Морозини подумал о другом супруге – вечно отсутствующем и несметно богатом Морице Кледермане. Для коллекционера его масштаба браслет был лакомым куском... но мысль о том, что его станет носить Дианора, корыстная и бесчувственная Дианора, была для Альдо невыносима. Эта женщина не заслуживала дара любви.

И наконец в голову князю пришла самая простая мысль: купить браслет самому – его ведь одолевало такое искушение еще тогда, когда сэр Эндрю передал ему драгоценность. В то время это было несбыточной мечтой, но стало вполне возможно теперь, когда «Голубая звезда» снова была у него в руках. Он передаст камень Симону Аронову, тот недвусмысленно пообещал самое щедрое вознаграждение... Сэру Эндрю понравилось бы, что его последнее безумство останется во дворце Морозини и украсит последнюю княгиню... которая, возможно, будет полькой?

Довольный этим решением, которое позволяло ему одновременно исполнить свой долг, не нарушить данного умершему другу слова, а также с должным почтением отнестись к легенде, Альдо спустился к обеду. Затем, когда План-Крепен отправилась в церковь Святого Августина, он, тщательно закрыв все двери, устроил с г-жой де Соммьер и Миной маленький военный совет. Маркиза охотно согласилась принять на хранение «фамильное сокровище», однако Мина никак не желала понять, почему князь решил задержаться в Париже.

– Разве вы не вернетесь? – спросила она. – По-моему, проще всего было бы вам самому отвезти сапфир в Венецию!

– Да, наверно, но я пока не еду, Мина. Я должен узнать, что произошло в замке, и не могу оставить моего друга Видаль-Пеликорна... Только я, вероятно, переберусь отсюда: ведь вы, тетя Амелия, – добавил он, повернувшись к маркизе, – не станете надолго откладывать ваше летнее путешествие?

– А куда мне спешить? Пока ты будешь здесь, я никуда не уеду. Твои приключения гораздо интереснее, чем играть в безик или в домино с моими ровесницами!

– Если я вас правильно поняла, мне придется возвращаться одной, – сказала голландка с ноткой обиды в голосе. – В таком случае нет ничего проще: я и отвезу сапфир домой. Вы скажете мне, куда его спрятать...

– Она права, Альдо, – вмешалась маркиза. – Чем дальше от тебя будет эта опасная безделушка, тем лучше. Особенно если наш торговец пушками вдруг узнает, что его «талисман» ускользнул...

– Все верно, но вы сами произнесли слово «опасная». Доверить эту взрывчатку молодой девушке, которая отправляется в долгое путешествие одна...

– Полноте, сударь! – На лице Мины мелькнула тень улыбки. – Посмотрите-ка на вещи здраво! Давно ли вы укоряли меня за мою манеру одеваться?

– Я вовсе не укорял вас, я только удивляюсь, что в вашем возрасте...

– Не стоит больше об этом, но посудите сами: кто заподозрит наличие драгоценности, достойной королей, в багаже какой-то... английской учительницы – так, кажется, вы изволили выразиться? – серенькой и неприметной? Я думаю, лучшего посыльного вам не найти...

Не дожидаясь ответа, Мина встала и попросила разрешения пойти лечь. Г-жа де Соммьер проводила ее взглядом.

– Замечательная девушка! – вздохнула она. – С тех пор как я с ней познакомилась в мой последний приезд в Венецию в прошлом году, я не перестаю думать, как тебе с ней повезло – ты сделал правильный выбор.

– Я не выбирал, это судьба. Вы ведь знаете, что я выудил Мину из Рио-деи-Мендиканти, куда сам же ее нечаянно столкнул…

– Да, я помню. Но она сейчас сказала одну вещь, поразившую меня: серенькая и неприметная. Признайся, ты хоть когда-нибудь смотрел на нее?

– Конечно, раз я даже делал ей замечания по поводу одежды...

– Ты меня не понял: я хочу сказать, посмотрел ли ты на нее хоть раз по-настоящему? Видел ли ты ее, например, без очков?

Морозини на миг задумался и покачал головой:

– Ей-богу, ни разу! Даже в воде они каким-то образом остались у нее на носу. А почему вы меня об этом спрашиваете?

– Чтобы узнать, насколько она тебе интересна. Я признаю, что одевается она не слишком изящно, да и эти «иллюминаторы» ее не красят, но я ее как следует разглядела сегодня…

– И что же?

– Видишь ли, мой мальчик, будь я мужчиной, мне бы захотелось узнать, что скрывается за этим квакерским одеянием и учительским пенсне. Возможно, под ними обнаружится нечто, что тебя удивит...

Внезапное появление Мари-Анжелины положило конец их беседе. Благочестивая девица, задыхаясь от возбуждения, поспешила выложить свежую новость: в ворота особняка Фэррэлса только что въехала запыленная санитарная машина!

Альдо сразу забыл и о своей секретарше, и о сапфире, и даже о тревогах Адальбера. Он думал только об одном: Анелька снова здесь, совсем рядом с ним, и благодаря милейшей Мари-Анжелине – которую его воображение тотчас одело в семицветный наряд Ириды, вестницы богов, – он завтра же узнает, как она себя чувствует!

Кое-что князь действительно узнал, но совсем не то, чего ожидал. По словам кухарки, новую хозяйку отнесли в ее комнату в сопровождении Ванды и медицинской сестры; кроме этих двух женщин и супруга, к ней никого не допускали. Остальным слугам запретили даже приближаться к комнате госпожи: молодая женщина заразилась опасной инфекционной болезнью, но какой – этого никому не сказали.

– Что за тайны, в конце концов? – вспылил Морозини. – Ведь не чума же у нее!

– Как знать? – уклончиво отвечала План-Крепен – она была просто в восторге от такого развития событий. – Госпожа Кеменер не знает. Все, что она смогла мне сказать, – вчера наверх отнесли поднос с обильным ужином, а потом вернули пустой. Из этого можно, по-моему, заключить, что леди Фэррэлс не так уж и больна.

– Вот как?..

Альдо подумал несколько минут и наконец решился:

– Вы согласитесь оказать мне одну услугу?

– Конечно! – обрадовалась Мари-Анжелина.

– Вот что: я хотел бы узнать, где находится комната леди Фэррэлс и куда выходят ее окна. Это, должно быть, нелегко, но...

– Что вы! Я давно это знаю: когда перед свадьбой полька и ее родные переехали в «Ритц», сэр Эрик приказал заново обставить предназначенную для нее комнату. Госпожа Кеменер мне рассказывала: такая роскошь...

– Не сомневаюсь. Как и в том, что вы – дар небес, – оборвал ее Альдо – перспектива выслушивать долгие описания его отнюдь не прельщала. – Где же она находится?

– Там, где и положено быть комнате хозяйки: три окна в эркере второго этажа. Выходят, разумеется, в парк...

– В парк, – эхом отозвался Морозини, задумавшись, он едва не забыл поблагодарить Мари-Анжелину.

Вовремя вспомнив о своем упущении, Альдо не поскупился на самые теплые слова, однако рассчитывая быстро отделаться от своей собеседницы, он заблуждался: не только его мозг напряженно работал. Князь закурил сигарету и принялся мерить шагами гостиную, как вдруг услышал голос Мари-Анжелины:

– Проще всего – через крышу. Она почти соприкасается с нашей, а если запастись крепкой веревкой, можно добраться до балконов второго этажа. Это на тот случай, если вы сочтете нужным взглянуть, что же происходит в этой комнате...

Ошеломленный, Альдо уставился на старую деву, чья ничего не выражающая физиономия являла собой весьма странный образ невинности. Он даже присвистнул:

– Скажите на милость! Неужели на мессах в церкви Святого Августина приходят в голову подобные идеи? Блестящие идеи, должен признать!..

На сей раз собеседница одарила его торжествующей улыбкой:

– Господь вразумляет, когда на то воляЕго. А я всегда стремилась помогать тем, кто в беде...

К ужасу старой девы, просиявший Морозини одарил ее двумя звонкими поцелуями в обе щеки. Покраснев до корней волос, Мари-Анжелина ретировалась мелкими торопливыми шажками.

Назавтра Альдо никуда не выходил. Почти весь день он провел в саду, рассматривая фасады и крыши стоявших почти вплотную друг к другу домов. План-Крепен была права: спуститься на веревке с крыши представлялось куда легче, чем пересечь половину сада Фэррэлса и взобраться по стене фасада, как он думал сначала. Морозини также выбрал время написать в Цюрих, чтобы банкир Симона Аронова мог сообщить ему, что скоро прибудет первый камень. Сиприен взялся лично отнести письмо на почту, так как Мина решила воспользоваться днем пребывания в Париже – она уезжала назавтра вечерним поездом, – чтобы посетить музей Клюни и посмотреть средневековые гобелены. Часы тянулись для Альдо бесконечно долго, казалось, никогда не станет достаточно темно, чтобы он смог незаметно осуществить свою вылазку.

Когда наконец в половине двенадцатого, одевшись так же, как в ночь своей первой встречи с Адальбером, и захватив длинную веревку, Морозини вышел на террасу особняка, он был немало удивлен, застав там Мари-Анжелину – в черном шерстяном платье и мягких войлочных башмаках она поджидала его, сидя прямо на полу, прислонясь спиной к перилам.

– Наша дорогая маркиза решила, что будет благоразумнее пойти вдвоем, – прошептала она, не дав ему и рта раскрыть. – Я покараулю...

– Так она в курсе?

– Разумеется! Было бы нехорошо, если бы она не знала, что делается под ее крышей... и на крыше тоже!

– Это просто смешно! И вообще, крыша – не место для девицы. Вы можете что-нибудь себе сломать, подвернуть ногу...

– Не беспокойтесь! В замке моих родителей четыре сторожевые башенки. Вы себе не представляете, сколько раз я туда забиралась! Я всегда обожала крыши. На них чувствуешь себя ближе к Всевышнему!

Время было не самое подходящее, чтобы постигать логику сей примерной прихожанки, которая, глазом не моргнув, возвела искусство домушника в христианскую добродетель, и Морозини в сопровождении своей нежданной помощницы полез на крышу. Он не собирался вторгаться в комнату Анельки – князь был намерен только посмотреть, что там происходит. Погода стояла теплая, одно из окон наверняка оставили приоткрытым; даже если занавеси задернуты, можно заглянуть в щелку. К тому же в комнате больной никогда не бывает совсем темно: обычно оставляют гореть ночник, чтобы облегчить работу сиделке.

С помощью Мари-Анжелины, безмолвной и бесшумной, точно тень, Альдо без труда спустился на балкон, опоясывавший третий этаж особняка, – он был гораздо ниже двух других этажей, где потолки достигали пяти метров. Он привязал веревку к балюстраде в том месте, где центральный эркер смыкался со стеной здания, и соскользнул на один из трех балконов с коваными железными перилами, куда выходили окна новобрачной. Окно, перед которым он приземлился, было закрыто, занавеси плотно задернуты.

Не отчаиваясь, Альдо перебрался на центральный балкон, самый широкий и богато украшенный, выходивший прямо на деревья парка. Тут он едва не вскрикнул от радости: двойная застекленная дверь была приоткрыта, и за ней мерцал слабый свет. Сердце ночного гостя учащенно забилось: если повезет, быть может, удастся пробраться к больной, поговорить с ней? С величайшей осторожностью, чтобы не скрипнула створка, он приблизился...

То, что он увидел, ошеломило его. Обтянутая голубой парчой комната была пуста, только на узком диванчике в углу спала Ванда. Пуста была и великолепная кровать, украшенная букетами белых перьев... Где же Анелька?

Альдо уже готов был совершить безумный поступок: войти, разбудить толстуху и спросить ее об этом, – как вдруг дверь тихонько открылась, и появился Фэррэлс. Равнодушно покосившись на спящую Ванду, он прошел в комнату и сел в кресло; вид у него был удрученный. Даже в скудном рассеянном свете ночника Морозини смог разглядеть, какое серое и осунувшееся у него лицо над темным шелком халата: судя по всему, сэра Эрика снедали тяжкие заботы. Похоже, он даже плакал... но почему?

Велико было искушение предстать перед этим человеком и поговорить с ним начистоту, выяснить, что его гнетет... Но Альдо все же предпочел бесшумно ретироваться и вернулся к своей спутнице, которая поджидала его на краю крыши. Мари-Анжелина сдерживала свое любопытство, пока они не вернулись в дружественный стан, – подвиг, который Альдо не мог не оценить, – но, едва оказавшись на террасе, выпалила шепотом:

– Ну что? Вы ее видели?

– Нет. Кровать пуста.

– И в комнате никого?

– Горничная спала на козетке, потом сэр Эрик вошел и сел. Наверно, чтобы в доме думали, будто он навещает больную...

– Иначе говоря, все эти рассказы о заразной болезни...

– Чистой воды ложь! Чтобы не подпускать любопытных...

– О-о!

Помолчав немного, Мари-Анжелина вздохнула:

– Завтра уж я все выспрошу у госпожи Кеменер!

– Что она может вам сказать? Как и все в доме, она уверена, что хозяйка больна.

– Посмотрим! Вот если бы мне напроситься в дом, осмотреться на месте...

Морозини не удержался от смеха: решительно, в Мари-Анжелине на старости лет проснулось подлинное призвание – секретного агента. Он подумал, что надо при случае сказать об этом Адальберу. Старая дева неглупа, ловка и горит желанием действовать...

– Поступайте по вашему усмотрению, – кивнул он, – но будьте осторожны! Это дело опасное. А вы так дороги тете Амелии.

– Она мне тоже! Но мы должны выяснить, что происходит! – заключила мадемуазель дю План-Крепен тоном военачальника, закрывающего заседание штаба...

Однако ей даже не пришлось ничего предпринимать. Бомба разорвалась на следующий же день: со страниц всех утренних газет в глаза бросались огромные заголовки: «Трагическая свадьба», «Юная супруга большого друга Франции похищена в ночь после бракосочетания», «Что сталось с леди Фэррэлс?» и другие не менее заманчивые.

Новость принесла, разумеется, Мари-Анжелина: отправившись к шестичасовой мессе, на площади Святого Августина она наткнулась на продавца газет, который как раз украшал свой киоск сенсацией дня. План-Крепен купила несколько газет и вихрем помчалась на улицу Альфреда де Виньи, забыв об утренней литургии. Красная и растрепанная, запыхавшаяся, как после марафонской дистанции, старая дева ворвалась в комнату Морозини и криком разбудила его.

– Вот! Ее похитили!.. Да проснитесь же, черт побери! Читайте!

Через несколько минут новость уже знал весь дом; стало шумно, как на птичьем дворе. За завтраком, поданным на час раньше обычного, шел жаркий спор, каждому хотелось высказать свое мнение. Все – за исключением двоих – сошлись на том, что похитители наверняка американские гангстеры: в газетах упоминалось о выкупе в двести тысяч долларов.

– Ты присутствовал на этой свадьбе, – обратилась г-жа де Соммьер к Альдо, – ты должен помнить, были ли там какие-нибудь янки?

– Я, конечно, видел кое-кого, но гостей было так много...

Самому князю что-то не верилось во вторжение из-за океана... Разве только кто-то затеял еще один заговор, параллельный тому, что не удался им с Адальбером? Как знать, сколько врагов нажил сэр Эрик в течение своей карьеры – жизнь торговца оружием нельзя назвать спокойной!

Одну за другой Альдо перечитывал газеты – во всех говорилось примерно одно и то же, – надеясь отыскать какую-нибудь деталь, ниточку, зацепку. Мина между тем не вмешивалась в разговор. Она сидела напротив него, очень прямая, помешивая ложечкой в чашечке с кофе, и, казалось, полностью сосредоточилась на этом занятии. И вдруг голландка подняла голову и в упор посмотрела на своего патрона, сверкнув стеклами очков.

– Могу я узнать, почему эти новости так взволновали все благородное общество? – спросила она спокойно, как всегда. – Особенно вас, сударь? Этот Фэррэлс, у которого вы нашли ваш сапфир, так дорог вам?

– Не говорите глупостей, Мина! – отрезал Альдо. – Неужели вы не понимаете: этот человек в один вечер потерял и камень, который был ему дороже всего на свете, и молодую жену. Ему можно посочувствовать!

– Ему... или даме? Не могу не признать, она выглядит... очаровательной! А ведь фотографии в газетах редко бывают удачны.

Альдо устремил на свою секретаршу строгий взгляд. Впервые за все время их знакомства она проявила нескромность, и ему это было неприятно. Однако увиливать он не стал.

– Это правда, – сказал Морозини очень серьезно. – Я познакомился с ней недавно, но она стала мне дорога... быть может, дороже, чем следовало бы. Надеюсь, Мина, вы ничего не имеете против?

– Однако она ведь замужем, раз вы были на ее свадьбе?

В голосе девушки чувствовалось напряжение; какие-то непривычные вызывающие нотки зазвенели в нем. Г-жа де Соммьер, которая с самого начала разговора поглядывала то на племянника, то на его секретаршу, сочла нужным вмешаться. Она накрыла ладонью руку Мины, отметив, что та немного дрожит.

– Неужели вы так плохо знаете вашего патрона, дорогая? Дамы в горестях и девицы в беде притягивают его, как магнит – железные опилки. Его хлебом не корми, дай только кинуться на помощь. Это просто мания, но что вы хотите, себя ведь не переделаешь!

Ее нога тем временем нанесла под столом весьма чувствительный удар по голени племянника. Тот издал странный захлебывающийся звук, но все понял и опустил глаза.

– Наверное, вы правы, – вздохнул он. – Но согласитесь, трудно остаться равнодушным: в газетах пишут, что леди Фэррэлс грозит смерть, если не будет заплачен выкуп...

– Беспокоиться абсолютно не о чем, – перебила его маркиза. – Что такое двести тысяч долларов для торговца оружием? Он заплатит, и все будет в порядке... Мина, вы ведь уезжаете сегодня в Венецию, не согласитесь ли передать пару писем моим тамошним друзьям?

– Конечно, госпожа маркиза! С превеликим удовольствием. Извините меня, пожалуйста, я хотела бы пойти собрать вещи.

Г-жа де Соммьер проводила Мину взглядом. Едва за ней закрылась дверь, Альдо набросился на тетку:

– Что это на вас нашло, тетя Амелия, с какой стати вы вздумали пинать меня ногой? Очень больно стукнули, между прочим!

– Мало того, что ты неженка, ты еще и олух! И чудовищно бестактен к тому же!

– Не понимаю, почему?

– Вот видишь, я же говорю: ты глуп! Эта бедная девушка повезет из Парижа в Венецию драгоценность, которая опаснее динамита, а ты при ней стенаешь над участью неведомой ей знатной дамы! А тебе не приходило в голову, что твоя секретарша, возможно, влюблена в тебя?

Альдо расхохотался:

– Влюблена? Мина? Да вы грезите наяву, тетя Амелия!

– Грежу наяву, говоришь? Хотелось бы мне, чтобы это так и было! Хочешь верь, хочешь не верь, но, если ты дорожишь своей секретаршей, будь с ней деликатнее. Ты упорно не желаешь видеть в ней женщину, но она-то от этого женщиной быть не перестанет! И в свои двадцать два года она тоже имеет право грезить...

– Что же мне прикажете делать? – буркнул Морозини. – Жениться на ней?..

– А я еще считала тебя умным! – вздохнула старая маркиза.

Весь день невозможно было и носа высунуть на улицу. Особняк Фэррэлса осаждали толпы людей. Полицейский кордон с трудом сдерживал журналистов, фотографов и любопытных, стремившихся проникнуть в любую щель. Обитатели соседних домов тоже чувствовали себя словно в осаде.

– Как же я попаду вечером на вокзал? – встревожилась Мина.

– Можете положиться на Люсьена, моего «машиниста», – он пробьется, – успокоила ее г-жа де Соммьер.

– Я провожу вас, – пообещал Альдо. – Хочу удостовериться, что ваше путешествие пройдет благополучно. А пока нам остается только запастись терпением: не собираются же эти люди дневать и ночевать под нашей дверью.

Впрочем, князь отнюдь не был в этом уверен, хорошо зная, как терпелива толпа, почуявшая сенсационное преступление, возможно, даже кровь... День уже клонился к вечеру, но никто и не думал уходить. И тут в привратницкой вдруг зазвонил телефон, и Жюль Кретьен пришел доложить, что «господина князя» спрашивает сэр Эрик Фэррэлс. Ни о чем не спрашивая, Морозини кинулся в привратницкую. Через минуту он услышал голос, который нельзя было спутать ни с каким другим:

– Слава Богу, вы еще в Париже! Я и не надеялся...

– У меня остались здесь кое-какие дела, – уклончиво ответил Альдо. – Что вы хотели мне сказать?

– Вы мне очень нужны. Можете прийти часов в восемь?

– Нет. В восемь я должен проводить одну знакомую на вокзал.

– Тогда позже! В любое время, когда сможете, только Бога ради приходите! Это вопрос жизни и смерти!..

– Хорошо, в половине одиннадцатого. Предупредите вашу охрану...

– Вас будут ждать...

Князя действительно ждали. Назвав свое имя, он беспрепятственно прошел через полицейский кордон и, оказавшись на крыльце, увидел уже знакомых ему дворецкого и секретаря. Толпа вокруг дома немного поредела, но те, что остались, явно собирались расположиться здесь на ночь. Естественно, появление элегантно одетого гостя не могло остаться незамеченным. Любопытный шепоток всколыхнул толпу, а двое журналистов кинулись к Альдо в надежде взять интервью, но он, учтиво улыбаясь, отмахнулся:

– Я всего лишь друг, господа! Ничего для вас интересного...

Сэр Эрик ждал его в кабинете, в котором Альдо уже однажды был. Бледный и взволнованный, торговец оружием мерил шагами большую комнату, то и дело закуривал и, пару раз затянувшись, бросал сигарету прямо на пол, даже не замечая, что прожигает роскошный туркменский ковер. При виде Морозини он остановился.

– Из сегодняшних газет я узнал о постигшем вас несчастье... – начал Альдо, но хозяин резким жестом оборвал его:

– Не произносите этого слова! Я хочу верить, что непоправимого не произошло. Но, во-первых, спасибо, что пришли.

– По телефону вы сказали, что я нужен вам. Признаться, я вас не совсем понял. Чем я могу помочь?

Сэр Эрик указал гостю на стул, но сам остался стоять, не сводя с него глаз. Этот пристальный взгляд как будто давил на Альдо тяжестью не меньше тонны.

– По требованию похитителей моей жены, которые связались со мной прошлой ночью, вам должна быть отведена центральная роль в игре... в смертельной игре, которую они затеяли в вечер свадьбы, когда похитили леди Анельку из моего дома... почти что из-под моего носа.

– Мне?.. Как это? Почему?

– Я не знаю, но это факт, с которым мне приходится считаться.

– Прежде чем узнать, какая роль мне отводится, я хотел бы, чтобы вы мне кое-что объяснили.

– Спрашивайте.

– Если то, что я прочел в газетах, – правда, пусть даже не вся, то леди Фэррэлс уже исчезла, когда вы сообщили нам, что ей очень плохо?

– Верно. Я поднялся за ней, чтобы она вместе со мной открыла фейерверк, но в комнате нашел только Ванду, оглушенную и связанную, а на ней лежало письмо, написанное по-английски, печатными буквами. Меня предупреждали, что я должен молчать и ни в коем случае не обращаться в полицию, если хочу увидеть мою молодую жену живой. Обещали позднее сообщить условия, на которых она будет возвращена мне... целой и невредимой. И наконец, я должен был завтра же вернуться в Париж.

– Отсюда выдумка о болезни и санитарная машина?

– Разумеется. Машина увезла сверток из одеял, Ванда следила, чтобы никто не приближался.

– А от нее вы ничего не узнали? Кто напал на нее? Неужели она ничего не видела, ничего не слышала?

– Ничего. Ее ударили по голове, она даже не поняла, с какой стороны.

– Ясно. Но почему же, черт возьми, поднялась эта шумиха в сегодняшних газетах?

– Это и мне хотелось бы знать. Надеюсь, вы понимаете, что я здесь ни при чем.

– Кто-нибудь из вашего окружения?

– Я полностью доверяю людям, которые помогли мне разыграть всю эту невеселую комедию. К тому же, – добавил сэр Эрик горько и надменно, – таких мест, какие они занимают в моем доме, им больше нигде не найти, потому что я этого не допущу.

Последние слова он отчеканил, подчеркивая скрытую в них угрозу. Морозини покачал головой, достал из портсигара сигарету и закурил, не глядя на собеседника.

– Что ж, – произнес он, выдохнув дым, – теперь вам остается только сказать мне, почему я здесь.

До сих пор сэр Эрик стоял, опершись на письменный стол; внезапно он отошел к открытому окну и уставился на окутанный тьмой парк. Морозини видел теперь только его спину.

– Все очень просто! Выкуп должен быть заплачен послезавтра вечером. А принести его должны вы.

Повисло молчание. Альдо, опешив, подумал, что он ослышался, и счел нужным переспросить:

– Простите, но... правильно ли я вас понял? Вы сказали, что я должен отнести выкуп похитителям?

– Именно так! – бросил сэр Эрик, не оборачиваясь.

– Но... почему я?

– О, на это как раз, по-видимому, есть очень веская причина, – усмехнулся барон. – Пресса и в самом деле недостаточно хорошо информирована: в газетах упоминаются только двести тысяч долларов в старых банкнотах.

– А... они требуют что-то еще?

Фэррэлс наконец повернулся и медленно подошел к своему гостю. В его глубоких черных глазах горело гневное пламя.

– Вы абсолютно уверены, что не знаете этого? – произнес он.

Альдо вскочил, словно подброшенный пружиной. Под нахмуренными бровями глаза его засверкали, став ярко-зелеными.

– Я требую объяснений, – сухо проговорил он. – Что я, по-вашему, должен знать?.. Советую вам не говорить загадками, иначе я ухожу, и разбирайтесь сами с вашими гангстерами!

Он направился к двери, но выйти не успел.

– Стойте! – воскликнул сэр Эрик. – В конце концов... может быть, вы действительно ни при чем.

Морозини взглянул на часы.

– Даю вам тридцать секунд, чтобы объясниться начистоту. Итак, что у вас требуют?

– «Голубую звезду», конечно! Эти негодяи хотят, чтобы я отдал им камень в обмен на жизнь Анельки.

Несмотря на всю серьезность момента, Альдо расхохотался.

– Только-то и всего?.. И вы вообразили, что я изобрел такой удобный способ вернуть мое достояние, а заодно положить в карман немного денег?.. Извините, любезнейший, но это уж слишком!

Вспышка гнева, казалось, отняла у сэра Эрика последние силы. Он опустился в кресло и устало провел дрожащей рукой по лбу.

– Попытайтесь поставить себя на мое место! Я оказался перед невозможной дилеммой. Это много серьезнее, чем вы думаете!.. Я люблю мою жену, не хочу ее потерять, но лишиться снова – и, может быть, навсегда! – камня, который я искал так долго...

– И заполучили ценой преступления! Я понимаю, это нелегко, – язвительно заметил Морозини. – Когда должен состояться обмен?

– Послезавтра в полночь.

– Очень романтично. Где?

– Этого я еще не знаю. Мне позвонят, после того как я получу ваш ответ... И еще: я должен вас предупредить, что полиции ничего не известно и что вы должны отправиться на встречу один... и без оружия!

– Само собой разумеется! – Морозини насмешливо улыбнулся уголком рта. – Какой интерес, если я явлюсь вооруженный до зубов и в сопровождении взвода полицейских? Но, между прочим, я хотел бы знать, как относятся к этой драме ваш тесть и его сын? Разве им не следовало бы быть здесь, поддерживать вас?

– Я не нуждаюсь в их поддержке и предпочитаю, чтобы они оставались в отеле. Мне говорили, что граф не выходит из храмов, молится, дает обеты, ставит свечи... А Сигизмунд пьет и играет как всегда.

– Прелестная у вас семейка! – процедил сквозь зубы Морозини: он что-то плохо представлял себе Солманского в роли благочестивого пилигрима, скитающегося из храма в храм в надежде вымолить милость небес.

Таково же было мнение Адальбера, которого Альдо, вернувшись, застал за поздним ужином в обществе г-жи де Соммьер. Усталый и мрачный, археолог тем не менее методично расправлялся с запеченным паштетом, половиной цыпленка и полным салатником латука.

– Это все делается напоказ, для журналистов и сплетников. Что-то подсказывает мне: Солманские оба замазаны в этом деле по самые уши. Теперь, когда вы сказали, что похитители потребовали сапфир, я почти уверен. И вы, разумеется, сделаете то, о чем вас просят?

– А вы бы не сделали?

– Конечно, сделал бы! Я даже готов серьезно об этом поговорить. Господи! – простонал Видаль-Пеликорн, отбрасывая непослушные пряди со лба. – Ну и каша у меня в голове! От этой истории впору сойти с ума! – вздохнул он и положил себе в тарелку солидную порцию сыра бри.

– О Ромуальде так ничего и неизвестно?

– Ни-че-го! Ромуальд исчез, испарился! – ответил Адальбер, силясь совладать с внезапно охрипшим голосом. – Я ведь приехал прямо сюда и решился побеспокоить госпожу де Соммьер в основном потому, что еще не знаю, как скажу об этом его брату!

– Вы правильно сделали, – кивнула маркиза. – Лучше 6удет вам здесь и переночевать: плохие новости днем не так тяжело узнавать, как ночью. Сиприен приготовит вам комнату...

– Благодарю вас, сударыня. Я, кажется, приму ваше приглашение. Признаться, мне пора немного отдохнуть... Да, Альдо, а вы случайно не собираетесь отдать «ваш» сапфир?..

– Успокойтесь. Если бы я и хотел, это невозможно: он сейчас едет в Венецию, зашитый в подкладку шляпки моей секретарши. И я уже написал в Цюрих.

– Наконец-то хоть одна хорошая новость!.. Но если вы передадите... другой камень... не слишком ли вы рискуете? Вдруг эти люди смыслят...

– Так или иначе, опасность есть, а я лишь принесу то, что даст мне Фэррэлс. Однако на случай, если для меня это кончится плохо, я дам вам письмо для Мины, и пусть она поможет вам благополучно довести это дело до конца.

– Письмо лучше дайте нашей хозяйке! Я еще не знаю, что случилось с Ромуальдом, и не успокоюсь, пока не найду негодяев, которые на него напали. Не говоря уж об авантюре, в которую вы ввязываетесь и которая мне очень не нравится...

Чуть позже, поднявшись к себе, г-жа де Соммьер велела Мари-Анжелине почитать ей «Пармскую обитель». Поглощенная своими мыслями, она слушала вполуха. Приключение, участником которого был Альдо, поначалу забавляло маркизу, но теперь начало ее не на шутку тревожить!

«...При этих словах у герцогини полились слезы – наконец-то она могла плакать. Час спустя, заплатив дань этой слабости человеческой, она несколько успокоилась, почувствовав, что мысли ее начинают проясняться. «Найти бы ковер-самолет, – мечтала она, – похитить Фабрицио из крепости...»

– Довольно, План-Крепен! – вздохнула она. – Сегодня чары Стендаля бессильны против моих забот, хоть они и близки к заботам Сансеверины.

– Мы переживаем за нашего племянника, не так ли?

– И не без оснований! Если бы я только знала, что делать...

– Мы не жалуем духовные упражнения, я это знаю, но не кажется ли нам, что сейчас самое время помолиться?

– Вы думаете? Так давно уже я не обращалась к Всевышнему! Он захлопнет дверь перед моим носом!

– Может быть, попробуем воззвать к Богоматери? Женщине всегда легче понять женщину.

– Возможно, вы правы. Когда-то я горячо ей молилась – я имею в виду, в юности, когда воспитывалась в монастыре Сердца Иисусова. Но с течением времени я и к ней обращалась все реже, а теперь, на старости лет, боюсь, и вовсе превратилась в безбожницу. Может быть, сказывается влияние этого дома?.. Но сегодня мне страшно, Мари-Анжелина, так страшно!..

Кузина-лектрисса подумала про себя, что старая маркиза и вправду близка к панике, раз уж она вспомнила ее имя... Она опустилась на колени, торопливо перекрестилась, опустила веки и начала молиться.

Маркиза де Соммьер с удивлением обнаружила, что повторяет за ней без труда и что забытые слова молитв всплывают из глубин ее памяти...

Глава 10. Час откровения

До полуночи оставалось совсем немного времени. Бесшумный и импозантный черный «Роллс-ройс» сэра Эрика Фэррэлса медленно двигался по авеню Гоша к площади Звезды. При других обстоятельствах Морозини испытал бы громадное удовольствие, сидя за рулем этой великолепной машины с необыкновенно тихим мотором, едва урчавшим под блестящим длинным капотом, на краю которого поблескивали взметнувшиеся вверх крылья «Серебряной Леди» – прославленной фигурки на радиаторе. Как и многие итальянцы, князь обожал автомобили, отдавая предпочтение гоночным, однако модель такого класса, безусловно, стояла вне конкуренции.

Три минуты назад Морозини отъехал от особняка Фэррэлса под скорбным взглядом шофера Рейли: тот был «поставлен» заводом в комплекте с четырехколесным чудом согласно правилам, которым неукоснительно подчинялись даже коронованные особы. Без сомнения, бедняга мысленно прощался со своим драгоценным автомобилем, попавшим в чужие руки, ведь «макаронникам» впору лишь гондолой управлять!

Эта трагикомическая сцена несколько развеселила Альдо, хотя нервы его за последние двое суток окончательно измотались. Ибо похитители Анельки объявились со своими последними инструкциями лишь час назад: князь Морозини должен, взяв с собой выкуп и сапфир, сесть за руль «Роллс-ройса» сэра Эрика – марка машины оговаривалась особо, поскольку у барона было несколько автомобилей, – и остановиться ровно в полночь на авеню Буа-де-Булонь, недалеко от поворота на улицу Пресбург, на четной стороне.

К удивлению Альдо, хозяин дома так и не показался – видимо, впал в глубокую депрессию. Футляр и чемоданчик с деньгами вручил посланцу его секретарь Джон Сэттон. Ничего удивительного в этом не было: Альдо догадывался, какие муки испытывает торговец оружием, вынужденный расстаться с дорогим его сердцу талисманом.

– Если бы ты знал всю правду, старина, – проговорил Морозини сквозь зубы, – то грустил бы куда меньше, а вот разъярился бы больше.

Мина безо всяких приключений доставила драгоценный груз в условленное место, как ей и было лаконично приказано накануне вечером по телефону. Теперь требовалось освободить Анельку, хотя сразу же вставал вопрос, что с ней делать дальше. Как человек чести, Морозини обязан был вернуть ее супругу, обрекшему себя на такую тяжкую жертву, но вместе с тем Альдо страшно не хотелось отдавать любимую женщину другому. Суть стоявшей перед ним дилеммы отлично понял Видаль-Пеликорн. Пожав князю руку на прощанье, археолог сказал:

– Главное, чтобы вы оба выбрались живыми из этой передряги! А потом она, возможно, рассудит по-своему.

Весь день лил дождь. Ночь оставалась такой же промозглой и зябкой. Народу на улицах было совсем немного. Автомобиль с бархатистым шелестом катил по блестящей асфальтовой ленте, в конце которой виднелась Триумфальная арка – подсвеченная лишь до трех четвертей высоты, и притом довольно тускло.

Добравшись до указанного места, Морозини остановил машину, вынул портсигар, чтобы успокоить нервы, чиркнул спичкой, но не успел прикурить тонкую сигарету – дверца внезапно распахнулась, и пламя погасло, задутое мощным порывом ветра. В ту же секунду гнусавый голос с несомненным нью-йоркским акцентом приказал:

– Подвинься! За руль сяду я. И не вздумай дергаться!

В подтверждение серьезности своих слов незнакомец ткнул дулом пистолета в челюсть Альдо. Пересев на соседнее сиденье, тот ограничился одним вопросом:

– Вам уже приходилось водить «Роллс-ройс»?

– Чего? Разве эта тачка отличается от других? Покатит как миленькая.

Морозини живо представил себе, что сказал бы шофер Рейли, услышав подобные кощунственные слова, но тут же забыл об этом, ибо вторая дверца также распахнулась и на запястьях у него защелкнулись наручники, а на глаза легла плотная черная повязка.

– Вот теперь можно ехать! – возвестил другой голос.

У этого был выговор уроженца парижского предместья, что в данной ситуации не радовало, – судя по всему, второй персонаж был ничуть не лучше первого.

Человек, который уселся за руль, был явно исполинского телосложения. Альдо убедился в этом сразу – его жизненное пространство заметно уменьшилось. Под тяжестью гиганта слегка скрипнули рессоры – ужасающее надругательство! От незнакомца разило ромом, спутник его источал запах дешевых азиатских духов, и салон благородного автомобиля теперь напоминал восточный базар.

Новый водитель рванул с места так резко, что машина негодующе рявкнула. Морозини поддержал этот протест:

– Вам бы трактор водить! Я так и думал, что «сэр Генри» будет недоволен.

– Что еще за сэр Генри?

– Вам следовало бы знать, друг мой, что на заводах «Роллс-ройс» так называют мотор. Это имя носил создавший его кудесник.

– Хочешь, чтобы я тебе глотку заткнул, сноб поганый? – прорычал тот, что сидел сзади. – Ты меня не раздражай!

Учитывая особые обстоятельства, «сноб поганый» счел за лучшее не искушать судьбу, резонно рассудив, что его могут принудить к молчанию самыми жесткими средствами. Откинувшись на спинку сиденья, он сделал попытку определить дорогу в надежде на свою память и хорошее знание Парижа – но быстро потерял нить, так как повязка совершенно не пропускала света. Машина сначала спустилась по авеню Буа, затем свернула направо, потом налево, снова направо и еще раз налево… Вскоре названия улиц совершенно перепутались у него в голове, хотя новый водитель, обескураженный сарказмом пленника, несколько сбавил скорость.

Они ехали уже около часа, о чем возвестил бой курантов на какой-то церкви. Изумительная мягкость хода «Роллс-ройса» не позволяла определить состояние дороги. Лишь в самом конце пути машину слегка тряхнуло, и Альдо явственно услышал, как хрустит под колесами гравий. Через несколько секунд машина остановилась.

Шофер, не открывавший рта после небольшого урока, преподанного ему Морозини, грубо бросил:

– Сиди спокойно! Я сам тебя вытащу и помогу идти...

– Чтобы поберечь твою красивую морду, – насмешливо добавил его спутник. – Синяки долго не сходят!

Едва ступив на землю, Морозини почувствовал, как его схватили за руку и почти понесли, – этот помощник, вероятно, был ростом с гориллу. Ему пришлось поднять и вторую руку, чтобы наручники не впивались в кожу. Они поднялись по нескольким каменным ступенькам. Здесь пахло землей, деревьями, влажной травой. Какая-то загородная вилла? Затем под ногами оказались мраморные плиты, и за ними захлопнулась тяжелая дверь. Скрипнули половицы паркета, но почти сразу эти звуки поглотил густой ковер.

Державшие его пальцы разжались, и князь покачнулся, словно слепой, оказавшийся без опоры в пустом пространстве. Внезапно с глаз упала повязка – к сожалению, очень уж надежная, – и Морозини быстро прикрыл скованными руками глаза, чтобы заслониться от яркого света. Прямо в глаза ему была направлена стоявшая на столе мощная лампа.

Скрипучий холодный голос с едва заметным акцентом властно произнес:

– Снимите с него наручники! Теперь это уже не нужно.

– Если бы вы еще соблаговолили повернуть лампу в другую сторону, я был бы вам весьма признателен, – сказал Морозини.

– Не требуйте слишком многого! Деньги и драгоценность при вас?

– Были при мне, когда я вышел из особняка сэра Эрика Фэррэлса. А теперь вам лучше обратиться к своим сообщникам.

– Все здесь, босс! – ответил американец, радуясь возможности перейти на родной язык.

– Так чего ты ждешь? Неси их сюда!

Когда гигант оказался в полосе света, стало ясно, что сложением он действительно смахивает на гориллу – двухметровый рост и соответствующая комплекция! К облегчению пленника, он опустил лампу, которая освещала теперь темную блестящую поверхность – видимо, это был письменный стол.

Появились очертания сидевшего за ним человека в твидовом пиджаке, но четко видны были только его красивые и сильные руки: они повозились с замком чемоданчика, а затем извлекли из него пачки банкнот и открыли футляр, в котором теплым огнем сверкнули грани сапфира и холодным пламенем алмазная оправа. При виде драгоценности незнакомец восторженно присвистнул, а Морозини мысленно воздал хвалу талантам Симона Аронова: воистину он был мастером своего дела и создал настоящее произведение искусства – фальшивые камни казались лучше подлинных.

– Как жаль, что нельзя оставить это себе! – пробормотал незнакомец. – Но я дал слово и должен сдержать его!

– Очень рад, что вы придерживаетесь столь благородного образа мыслей, – насмешливо отозвался Морозини. – Итак, вы получили то, что хотели, а потому прошу вас вернуть мне, во – первых, леди Фэррэлс, во-вторых, свободу... и, разумеется, «Роллс-ройс», чтобы я мог отвезти домой вашу пленницу. Если она, конечно, жива, – добавил он встревоженным и одновременно угрожающим тоном.

– Не волнуйтесь, она чувствует себя прекрасно! Через минуту вы в этом сами убедитесь. Вас отведут к ней.

– Я не с визитом приехал, а чтобы забрать ее отсюда!

– Всему свое время. Полагаю, вам следует...

Он не договорил.

Распахнулась дверь, и тут же вспыхнула люстра на потолке, разом осветив большую комнату. В целом она была обставлена довольно скверно – в претенциозном мещанском стиле – и обклеена цветастыми обоями зеленоватых, шоколадных и карамельных тонов, которые Альдо нашел отвратительными.

– О, я вижу, все в сборе! – вскричал Сигизмунд Солманский и, бросившись к столу, где лежал выкуп за его сестру, принялся ощупывать купюры.

Человек, производивший подсчет, вырвал у него деньги и снова положил в чемоданчик.

– Зачем вы сюда пожаловали? – проворчал он. – Мы же договорились, что вам не нужно показываться.

– Разумеется! – небрежно подтвердил молодой человек, взяв в руки футляр и открыв его. – Но я подумал, что сейчас это уже не имеет значения, а, кроме того, дорогой Ульрих, я не смог устоять перед искушением посмотреть на этого самодовольного идиота, который угодил в нашу западню, словно влюбленный молокосос! Ну, Морозини, – добавил он злобно, – как же вы докатились до того, чтобы стать лакеем на посылках у старика Фэррэлса?

Альдо, не слишком удивленный появлением Сигизмунда, только презрительно пожал плечами, но тут поляк захихикал. Этот отвратительный скрипучий смешок ни с чем нельзя было перепутать. В мгновение ока кулак Альдо вылетел вперед, словно таран, и Сигизмунд, получив оглушительный апперкот в подбородок, рухнул на ковер.

– Мерзкий гаденыш! – бросил сквозь зубы князь, потирая слегка покрасневшие пальцы. –Ты это давно заслужил! Надеюсь, я вас не слишком огорчил? – добавил он, повернувшись к человеку по имени Ульрих, который по-прежнему сидел за столом.

– Очень рад, что дал вам возможность поквитаться, сударь, – миролюбиво ответил тот, и в голосе его прозвучало явное уважение. – У вас отменный удар правой.

– Левая бьет не хуже.

– Примите мои поздравления! Сэм, отнеси этого сопляка на кухню и приведи в чувство... но пусть сидит спокойно! Прошу за мной, – добавил он, повернувшись к Альдо.

Князь двинулся следом за человеком, который оставался для него загадкой. Конечно, иностранец, но откуда именно? Немец, швейцарец, датчанин? Это был высокий худой мужчина с лицом, напоминающим лезвие ножа. Большие очки в черепаховой оправе были, несомненно, американского производства и очень походили на те, что носила Мина ван Зельден. Несомненно, незнакомец обладал крутым нравом – похоже, молодой Солманский, ставший членом его банды и обеспечивший «выгодное дельце», поплатился за свое непослушание.

Следуя за ним, Морозини вышел в главный коридор здания, поднялся по расшатанной деревянной лестнице и оказался на площадке, куда выходили четыре двери. Ульрих, постучавшись, открыл одну из них.

– Входите! – сказал он. – Вас ждут.

Альдо вошел в комнату, в которой не разглядел ровным счетом ничего, потому что в глаза ему сразу же бросилась Анелька, – и вид ее поверг его в удивление. Он ожидал встретить несчастную, измученную, заплаканную, быть может, связанную пленницу, но перед ним предстала безмятежная и элегантно одетая женщина – она полировала ногти, сидя перед трельяжем, на котором стояла ваза с цветами. Было очевидно, что ей здесь спокойно и уютно. Князь мысленно обозвал себя идиотом: поскольку инициатива ее похищения принадлежала брату, с ней и не должны были плохо обращаться – опасность же выглядела теперь явно иллюзорной. Поэтому, подавив первоначальный порыв броситься к ней, он застыл в настороженном ожидании. Однако Анелька, казалось, не замечала его присутствия, и князь почувствовал нарастающее раздражение. Внезапно ему пришла в голову мысль, что она попросту насмехается над ним, и тогда он сказал:

– Счастлив видеть вас в добром здравии, моя дорогая, но должен признаться, что вы оказываете своему спасителю довольно странный прием. Похоже, вы всем довольны, невзирая на пережитые ради вас муки.

Она подняла руку, чтобы полюбоваться своей работой, а затем слегка пожала плечами и спросила с печальной усмешкой:

– Муки? Чьи муки?

– Да уж не вашего братца! Я только что виделся с ним... бедный мальчик лишился чувств. Его подлый замысел удался, и я начинаю думать, что вы были с ним заодно.

– Возможно. Разве не было условлено, что я должна совершить побег вечером после свадьбы?

– Да, но только со мной или же с нашими доверенными людьми. Откуда вы раскопали этих мошенников... американцев, французов, немцев и Бог знает кого еще?

– Это друзья Сигизмунда, и я им очень признательна.

Она наконец встала, чтобы посмотреть Альдо в лицо.

– Признательны? За что, прощу прощения?

– За то, что они помогли мне избегнуть величайшей в моей жизни глупости, не дав соединиться с вами, и, главное, за то, что отомстили за нанесенное мне оскорбление.

– Кто же нанес вам оскорбление? Да говорите же, черт побери! Из вас слова нужно вытаскивать клещами!

– Сэр Эрик и вы!

– Я нанес вам оскорбление? Каким же это образом, позвольте спросить?

– Вы предали прилюдно и публично, почти что на моих глазах, великую любовь, в которой клялись мне. Придя к вам, я ничего не знала о вашей интимной связи с госпожой Кледерман, а вы, разумеется, и не подумали рассказать мне об этом!

– С какой стати я должен был рассказывать вам об истории многолетней давности? До войны она была моей любовницей, но теперь мы не более чем... чем друзья! И это еще сильно сказано!

– Друзья? Да вы просто трусливый лжец! Я собственными глазами видела вас с ней под окнами моей спальни. И ваши объятия отнюдь не походили на дружеские...

Альдо мысленно проклял страстный нрав Дианоры и свою собственную глупость, но ничего уже нельзя было поправить – приходилось играть теми картами, что сдала ему лукавая судьба.

– Должен признать, – сказал он, – что поступил весьма опрометчиво, но я умоляю вас, Анелька, не придавать такого большого значения этому поцелую! Я не мог оттолкнуть Дианору, когда она бросилась мне на шею, хотя давно уже знаю цену ее пылким излияниям и капризам. В четырнадцатом году мы расстались по ее инициативе, и я охотно допускаю, что сейчас она желает возобновить прежние отношения. Не отрицаю, что в тот вечер я пытался использовать ее в качестве ширмы... с одной-единственной целью: отвести подозрения сэра Эрика от себя – и, следовательно, от вас! – когда ваше бегство будет обнаружено.

– Примите мои поздравления! Если это была игра, то вы с блеском исполнили свою роль... и продолжили представление в ее постели! Зачем же было заходить так далеко?

– В ее постели?

– Не делайте из меня полную дуру! – завопила девушка, схватив флакончик духов и едва не угодив Альдо в висок. – Да, да, в ее постели. Я сама вас видела в ней, вы сладко спали после своих любовных игр. В расстегнутой рубашке, со взлохмаченными волосами... на вас противно было смотреть! Пресытившийся самец!

Она уже готовилась метнуть второй снаряд, но Альдо бросился к ней и схватил за руки, невзирая на ее бешеное сопротивление.

– Только один вопрос: вы видели ее рядом со мной?

– Нет. Она, конечно, решила оставить вас, чтобы вы передохнули и набрались сил. О, как я вас ненавижу, как ненавижу!

– Вы можете ненавидеть меня, сколько вам угодно, но прежде выслушайте! И успокойтесь хоть на секунду! Вам не приходило в голову, что меня могли оглушить или накачать наркотиками, а уже потом уложить на эту постель? Ведь вас привел в спальню добрейший Сигизмунд, не так ли? И именно это побудило вас уйти с ним, верно? Никто и не думал вас похищать...

По мере того, как он говорил, ситуация мало-помалу прояснялась. Анелька и не пыталась оправдываться. Напротив, она предпочла ринуться в наступление.

– Именно так! И я ушла с радостью! Это был единственный способ спастись и от вас, и от этого мерзкого старика! О, как бы я хотела, чтобы вы оба сдохли!

Морозини отпустил юную фурию и подошел к окну, открыв его, он стал с жадностью вдыхать ночную прохладу. В этой тесной комнате ему определенно не хватало воздуха.

– Значит, все мои объяснения совершенно бесполезны? Вы сочли, что я виновен, и это окончательный, не подлежащий обжалованию приговор?

– У вас нет никаких смягчающих обстоятельств! Впрочем... даже если бы не было вашей измены, я все равно не поехала бы с вами.

– Почему?

– Разве вы забыли то, что я сказала вам в Ботаническом саду? «Если сэр Эрик посмеет прикоснуться ко мне, вы меня никогда больше не увидите». И я согласилась принять вас сегодня вечером лишь потому, что хотела на прощание высказать вам мое глубочайшее презрение... Я это сделала, и теперь вы можете убираться!

Отпрянув от окна, Альдо повернулся к Анельке, но увидел только ее спину. Она склонила голову, и ее сгорбленные плечи мелко дрожали. Он понял, что она плачет, и слабая надежда вернулась к нему, невзирая на ее ужасные слова, смысл которых был для него не вполне понятен.

– То, что вы сказали в саду? Но... разве к вам прикоснулись хоть пальцем? Я полагаю, что...

Анелька резко вскинула голову, и он увидел ее залитое слезами лицо.

– Вы полагаете! Ваши предположения гроша ломаного не стоят, мой дорогой! Белое платье, в котором я шла к алтарю, обернулось чудовищной насмешкой... жалким маскарадом! В ночь перед свадьбой я утратила девственность и уже тогда стала женой Фэррэлса.

Из груди Морозини вырвался гневный крик. Внезапно ощутив себя очень несчастным, он впился в девушку недоверчивым и в то же время умоляющим взглядом.

– Вы говорите это, желая причинить мне боль. Я никогда не поверю, что этот человек способен на такой скотский поступок. Я знаю... мне рассказали, что после церемонии гражданского бракосочетания вас благословил пастор, но по католическому обряду вы еще не были обвенчаны…

– И не обвенчана до сих пор! Как вы думаете, отчего я лишилась чувств в тот момент, когда давала согласие... после того, как произнесла ни к чему необязывающие слова на чужом языке?

– Что это давало вам, если худшее, как вы утверждаете, уже произошло?

– А то, что теперь я твердо знаю: Господь не благословил этот брак, и я могу считать себя свободной. И я вовсе не «утверждаю», а говорю истинную правду – меня изнасиловали! Он прокрался ко мне в спальню, как вор... он был вдребезги пьян и не желал ничего слушать. Я не сумела отбиться. О, разумеется, утром он стал молить опрощении, ссылаясь на пылкую любовь ко мне и говоря, что страсть оказалась сильнее его...

– Боюсь, что так оно и есть, – с горечью промолвил Альдо.

– Возможно, но этим не вытравить воспоминания о его гнусных ласках. Это было ужасно... отвратительно!

Широко расставив пальцы обеих рук, она с выражением крайнего омерзения провела по своим плечам, груди и животу, словно желая стереть грязные следы. А из ее огромных золотистых глаз текли слезы.

Не в силах вынести этого зрелища, Альдо рискнул подойти поближе, попытался обнять ее.

Он ожидал резкого отпора, гневных выкриков, бурного сопротивления, но ничего подобного не произошло. Напротив, Анелька, сотрясаясь от рыданий, прильнула к его груди, и князь мгновенно почувствовал себя бесконечно счастливым. Это объятие оказалось таким сладостным, что он забыл обо всех опасностях своего положения... но так продолжалось лишь один миг.

Резко вывернувшись из его рук, Анелька бросилась в другой конец комнаты. Когда же Альдо сделал еще попытку приблизиться, она властным жестом пригвоздила его к месту.

– Не подходите! Все кончено! Мы должны расстаться навеки.

– Я отвергаю это слово! Вы меня по-прежнему любите, я в этом совершенно уверен! Что до меня, то Господь свидетель: я не предавал вас, и в моем сердце – только вы одна. К тому же вы несправедливы...

– Неужели?

– Да, да, несправедливы. Если бы я догадался о том, что произошло накануне свадьбы, я бы никогда ее не допустил. А теперь вам необходимо обо всем забыть! Вы сумеете это сделать... для этого понадобится совсем немного времени и большая любовь! Вы отправитесь со мной, потому что я пришел сюда за вами.

– Вы надеетесь увезти меня?

– Выкуп уплачен. Вы свободны.

– Я и прежде была свободна. И вы мне снова лжете: выкуп заплатил Фэррэлс, и он же послал сюда вас, хотя должен был явиться сам, если так велика его «любовь»! Но нет, он предпочел спокойно сидеть дома в ожидании, когда вы вернете меня в его постель! Так вот, я этого не желаю! У нас имеется теперь солидная сумма денег и фамильный сапфир, – добавила она, сделав особое ударение на последних словах. – Отцу придется удовольствоваться этим. Что до состояния, то меня это не волнует! Он сумеет найти другое!

– Не сомневаюсь, поскольку у него будет такая приманка, как вы! Но неужели вы вообразили, будто ваши сообщники готовы все отдать или даже просто поделиться с вами? Это почти невероятно! И куда же вы намереваетесь отправиться потом?

– Еще не знаю. Возможно, в Америку... В любом случае, я уеду так далеко, чтобы все считали меня мертвой...

– А ваш отец согласится на это?

– Он ничего не знает и, полагаю, будет не слишком доволен, но Сигизмунд все уладит... в конце концов отец поймет, что мы были правы.

– Ну, разумеется! А теперь вы, быть может, по своей безграничной доброте сообщите, что собираются здесь сделать со мной?

– Вам не причинят никакого зла, успокойтесь! Они поклялись мне сохранить вам жизнь. Вас оставят здесь связанным, когда же вы освободитесь, мы будем уже далеко...

– ...и поскольку у меня не будет ни сапфира, ни вас, ваш супруг – а он ваш муж, хотите вы того или нет! – решит, что я присвоил себе и то, и другое. Отлично придумано, хотя и весьма дурно пахнет! Каким же я оказался глупцом! Хотел, чтобы вы стали моей женой... как это смешно! Что до вас и вашего Сигизмунда, то вы всего лишь дети... но при этом опасные и безответственные дети! Жизнь и чувства других людей для вас – пустой звук. Только из-за ваших капризов...

– И вы смеете говорить о своих чувствах, после того как надругались над моими? Вы, который меня...

– Предал? Да, знаю! Не стоит начинать все заново! Единственным вашим оправданием служит молодость, и мне следовало быть мудрым вдвойне! А теперь идите к черту с кем угодно, раз вы так и не избавились от своей милой привычки бежать с первым встречным! С меня довольно...

Повернувшись на каблуках, Морозини направился к двери, но едва лишь взялся за ручку, как Анелька догнала его и, схватив за локоть, потащила к открытому окну.

– Спасайтесь, пока не поздно! – воскликнула она. – По карнизу можно спуститься на маленькую террасу, а оттуда легко спрыгнуть на землю. Потом идите прямо, и вы доберетесь до стены... она не очень высокая. Повернув направо, вы выйдете на парижскую дорогу...

– Итак, теперь вы мне предлагаете бежать? Что за всем этим скрывается?

Пристально вглядевшись, князь увидел в ее глазах слезы и мольбу. Анелька явно была в смятении.

– Ровным счетом ничего, – пробормотала она, – просто я хочу, чтобы вы остались в живых. В конце концов... я ведь не слишком хорошо знаю этих людей, хотя мой брат превозносит их до небес. Быть может, я напрасно доверилась им. Теперь я не знаю, что думать... и мне страшно! Если с вами что-то случится, я... я буду очень несчастна!

– Тогда идите со мной!

Он схватил ее за плечи, желая передать ей свою силу и решимость, но она не успела ответить, ибо с порога послышался скрипучий голос Ульриха:

– Какая прелестная картина! Надеюсь, вы уже все обговорили? У нас нет больше времени. Итак, вы оба... извольте поднять руки и выйти из комнаты, но только без глупостей!

Торчавший у него в руке револьвер делал дискуссию затруднительной, однако Альдо все же запротестовал:

– Почему оба? Мне казалось, что она ваша сообщница?

– Мне тоже так казалось, но я не вполне в этом уверен после всего, что услышал.

– Что вы намерены с ней сделать?

– Решать ей самой: если она по-прежнему желает ехать вместе с нами, брат ждет ее в машине вместе с Гюсом. Если хочет остаться с вами, ей придется разделить вашу судьбу.

– Отпустите ее!

– Быть может, и мне позволят высказать свое мнение? – с негодованием воскликнула молодая женщина.

– Вы выскажетесь потом! Мы теряем время. На лестницу, живо! И не дергаться, я стреляю без предупреждения!

Что оставалось делать? Только подчиниться.

Двойная дверь гостиной распахнулась словно сама собой.

Громадный Сэм уже держал наготове наручники. Защелкнув их на запястьях Альдо, он тщательно привязал его к стулу, стоявшему посреди комнаты. Когда с этим было покончено, Ульрих повернулся к Анельке. Пока еще он обращался к ней почтительно.

– Ваш черед, красотка! Что вы предпочитаете? Такой же удобный стул или «Роллс-ройс» вашего богатенького мужа? Мы, разумеется, не собираемся его отдавать. Эта машина очень понравилась моему другу Сигизмунду, а он вполне заслужил награду...

– И эта машина прямым ходом доставит его в тюрьму, – бросил Морозини насмешливо. – Что он будет делать с «Роллс-ройсом»? Кататься по Парижу, где его засекут через пару минут?

– Это его проблемы. Ну, киска, что вы выбираете?

Анелька скрестила руки на груди и гордо вздернула свой красивый носик.

– Подумать только, я принимала вас за друга! Я предпочитаю остаться здесь...

– Не глупите, Анелька! – воскликнул Альдо. – Уходите отсюда! Я не жду ничего хорошего для себя, а вы, по крайней мере, будете под защитой брата.

– Ты чертовски верно бухтишь! – вскричал гигант Сэм. – Раз уж тебе не терпится узнать, скажу как на духу: перед тем, как рвать когти, мы подпалим этот чертов сарай!

Жуткий вопль Анельки заглушил негодующий возглас Ульриха, который выговаривал приспешнику за слишком длинный язык. Потом внезапно наступило молчание: Сэм нанес сильный удар, и молодая женщина рухнула на пол без сознания. Американец принялся связывать ее, и на сей раз Ульрих кивнул одобрительно.

– Вот так-то лучше! От нее слишком много шума. А если мальчишка полезет в бутылку, мы избавимся и от него. Тогда все достанется нам!

– Вы редкостные подонки! – с возмущением вскричал Морозини. – Унесите ее отсюда! Если она погибнет, у вас будут крупные неприятности...

Сэм, склонившийся над молодой женщиной, явно заколебался – и тут же с воплем обмяк, получив пулю в спину. Стрелял Фэррэлс, ворвавшийся в комнату с двумя «кольтами» в руках. Взбешенный Ульрих вскинул револьвер, но из второго черного дула уже вырвалось пламя – барон с дьявольской точностью обезоружил своего противника.

– Ничего не скажешь, у вас это здорово получается, – хмыкнул довольный Морозини, в кои-то веки обрадовавшись появлению этого неприятного человека. – Откуда вы взялись, сэр Эрик?

– Из машины. Я ехал вместе с вами, хотя вы об этом не подозревали...

– Понятно! Надо было предоставить вам возможность выкручиваться самому! А пока освободите свою жену... она задохнется под этой тушей.

Не сводя глаз с Ульриха, который со стоном сжимал перебитую руку, Фэррэлс пнул Сэма ногой, пытаясь сдвинуть с места, но американец был слишком тяжел, а молодая женщина все еще оставалась без сознания. Отложив в сторону один из пистолетов, он наклонился, чтобы приподнять и оттащить огромное тело, но тут Морозини, с нетерпением следивший за его действиями, предостерегающе крикнул:

– Осторожно! У двери!

В проеме возникла фигура Гюса – парижанина из предместья. С ловкостью, свидетельствующей о большом опыте, он метнул нож, который прошел в миллиметре от сэра Эрика и вонзился в половицу паркета. Англичанин среагировал мгновенно, но на сей раз промахнулся, ибо мишень внезапно исчезла. В ту же секунду послышался знакомый голос:

– Не стреляйте! Это я, Видаль-Пеликорн!

Узнать его было невозможно, ибо в своем черном комбинезоне он весьма смахивал на негра: на брови надвинут черный велосипедный картуз с длинным козырьком, а лицо вымазано сажей – ну, настоящий трубочист! Под мышкой археолог волок оглушенного Гюса, но тут же швырнул его на пол, как только заметил, что Ульрих, превозмогая боль, пытается дотянуться до револьвера, закатившегося под кресло. Завладев оружием, Адальбер нанес рукоятью такой мощный удар, что настырный мерзавец мгновенно перебрался в страну грез.

– Полиция сейчас явится! – возгласил Видаль-Пеликорн, поднимая нож, чтобы перерезать веревки, которыми был связан Альдо. – Мой спутник отправился звонить, как только мы обнаружили этот дом. А вы каким чудом оказались здесь, сэр Эрик?

– Чудес не бывает. Заказывая на заводе машину, я обговорил специальное дополнение: под задним сиденьем был оборудован тайник, в котором может спрятаться человек среднего роста. Воздух поступает туда сквозь тщательно замаскированные отверстия. Я уже несколько раз с большим успехом использовал свое хитроумное устройство... и был несказанно рад, когда эти идиоты потребовали именно «Роллс-ройс». Я прибыл сюда без ведома князя Морозини и готов просить за это прощения самым нижайшим образом. Ну, а вы, Видаль? Как вы здесь очутились и кто этот спутник, о котором вы только что упомянули?

– Очаровательный малый, спортсмен. Я с ним познакомился благодаря госпоже де Соммьер, которая очень страдает от того, что ее любимый племянник угодил в такой опасный переплет.

– Она посмела предупредить полицию, хотя это грозило моей обожаемой жене смертью? – вскричал сэр Эрик.

– Вовсе нет! Она всего лишь переговорила со своим старым другом, комиссаром Ланжевеном... тот уже вышел в отставку... и взяла с него клятву, что официальные власти извещены не будут. Ей нужен был только совет! Одну минутку, – добавил он, тщетно дергая за наручники, которыми Альдо был прикован к стулу, – где же ключ, хотел бы я знать?

– Поищите в карманах у покойника! – напомнил Морозини.

– Благодарю! На чем я остановился? Ах, да! Господин Ланжевен, не ограничившись советом, порекомендовал ей сына одного из своих друзей – парень хочет служить в полиции и делает большие успехи в спорте, а особенно увлекается велосипедом. Со своей стороны, я тоже недурно освоил этот вид спорта, поэтому мы, экипировавшись соответственным образом, спрятались в кустах у авеню Буа-де-Булонь. Когда машина тронулась с места, мы поехали следом с выключенными фарами и стараясь держаться ближе к обочине...

– Преследовать автомобиль такого класса! Да это просто безумие! Вы знаете, какую он может развить скорость?

– Так ведь для этого надо уметь его водить! В общем, когда мы оказались здесь... кстати, мы находимся в Везине, я это место хорошо знаю... так вот, молодой Гишар, получивший детальные инструкции от комиссара Ланжевена, бросился в полицейский участок, расположенный, к сожалению, не слишком близко отсюда, а я стал прикидывать, как бы мне пробраться в дом. Дорогой Альдо, открытое окно – идея просто гениальная, даже если авторство принадлежит не вам. Для меня это оказалось просто находкой!

– Благодарю! – проворчал князь. – Не могу сказать, чтобы я был слишком доволен как вами, так и сэром Эриком... Почему вы не предупредили меня?

– А как быть с вашей рыцарской натурой, мои дорогой? Даже полицейский в отставке привел вас в негодование. Вы наверняка отвергли бы любую помощь...

– Весьма возможно, – неохотно согласился Альдо. – А теперь, раз вы так хорошо знаете эти места, сделайте хоть что-нибудь... к примеру, найдите врача! Леди Фэррэлс...

Господи, как мучительно было произносить это имя! Но князь превозмог себя и, растирая онемевшие запястья, закончил фразу:

– Леди Фэррэлс нуждается в помощи! А я должен уладить еще одно маленькое дельце.

Не пускаясь в дальнейшие объяснения он, схватил один из пистолетов сэра Эрика и бросился к двери – ему хотелось лично свести счеты с Сигизмундом, который наверняка все еще сидел в машине. Недавний удар кулаком был слишком мягким наказанием – молодчик заслуживал хорошей трепки! Но, когда Морозини выскочил на крыльцо, пришлось смириться с очевидным фактом – здесь уже никого не было.

И вокруг дома тоже. Красавчик Сигизмунд удрал на «Роллс-ройсе», который считал своим, а сестру оставил на произвол судьбы. И Альдо мысленно проклял талант английских инженеров: во время перестрелки бесшумный «сэр Генри» превратился в сообщника юного негодяя.

Когда Морозини вернулся в гостиную, он увидел, что Ульрих, получивший самую первоочередную медицинскую помощь, а также Гюс лежат связанные, а на канапе Анелька постепенно приходит в себя под любящим взором человека, от которого так стремилась сбежать. Держа ее руки в своих, сэр Эрик тихонько ей что-то нашептывал. Адальбер, стоя у стола, любовался мерцающими гранями поддельного сапфира. Бросив на друга понимающий взгляд, он спросил:

– Ну как, вы сделали то, что хотели?

– Нет. Он удрал, но раньше или позже попадется мне в руки, и тогда мы сочтемся.

– О ком вы говорите?

– О молодом Солманском, разумеется! Именно он и затеял все это грязное дело. Вероятно, ему понадобились деньги... Как бы то ни было, он скрылся на вашей машине, сэр Эрик...

– Я терпеть не могу этого мальчишку, – сказал англичанин. – Да и отца его тоже. Как вы полагаете, он действовал с согласия графа?

– Не думаю, хотя... Но это меня сильно бы удивило, – с неохотой признал Морозини.

– Это было бы очень глупо с его стороны! В любом случае, я считаю своим долгом известить его, ведь то, как мальчишка обошелся с собственной сестрой, просто не умещается в сознании! Это... это омерзительно! Как вы себя чувствуете, дорогая?

Последняя фраза была адресована Анельке, та наконец пришла в себя и лежала теперь с широко открытыми глазами. Сердце у Альдо сжалось: он пристально следил за выражением ее лица, когда над ней склонился сэр Эрик, – никаких следов отвращения, напротив, на бледных губах появилось подобие улыбки.

– Эрик! – пролепетала она еле слышно. – Вы приехали за мной? Я не смела надеяться...

– Неужели вы еще не поняли, как сильно я вас люблю? Дивная моя, если бы вы знали, как я страдал! Мне даже почудилось, будто вы сбежали сами, чтобы наказать меня... за ту ночь!

– Вы подумали об этом и все же решились пожертвовать драгоценным сапфиром? И рисковали ради меня жизнью?

– Я пожертвовал бы всем, если бы это было нужно! Даже спасением души! О, Анелька, как я боялся, что потеряю вас! Но вы здесь! Все забыто и прощено!

По лицу его текли слезы, и Анелька, для которой, казалось, существовал только он, приникла к нему со словами утешения и любви.

Удрученный Альдо изумленно созерцал эту невероятную сцену, борясь с неистовым желанием сказать правду, объяснить этому хищнику, преобразившемуся в агнца, что его дивная возлюбленная разыгрывает перед ним недостойную комедию, ибо сбежала по собственной воле и всего лишь несколько минут назад хотела оказаться как можно дальше от него. Как было бы приятно сообщить Фэррэлсу, что это восхитительное создание даже жалости к нему не испытывает! Только отвращение... Если, конечно, она и в этом не солгала! Очнувшись, она ни единым взглядом не удостоила ни его самого, ни Адальбера. Но Морозини был не из породы доносчиков. Не сказав ни слова, князь подошел к своему другу, который считал у стола банкноты, поглядывая краем глаза на барона и его жену.

– Не пытайтесь понять все это, – шепнул Адальбер князю. – Пути Господни неисповедимы, равно как и намерения юных девиц. Кроме того, она до смерти напугана.

– Почему?

– Из-за вас, конечно! Она боится, что вы все расскажете... Ну, наконец-то! – добавил он другим тоном. – Явились наши служивые! Я уже начал думать, что молодой Гишар заблудился...

Интересующий его вопрос Морозини сумел задать значительно позже, в полицейской машине, которая везла их с Адальбером на улицу Альфреда де Виньи, – велосипед археолога был привязан сзади.

– Почему вы сказали, что Анелька боится, как бы я все не рассказал?

– Да потому, что это правда! Она умирала от страха, как бы не раскрылось, что она была в сговоре со своими похитителями. То, что она последовала за братом, ничего не меняет: Фэррэлс вряд ли простил бы ей это, а она по каким-то причинам, ведомым лишь ей одной, желает, чтобы ее по-прежнему считали жертвой. Поэтому она гладит Фэррэлса по шерстке. Возможно, из страха перед отцом? Солманского никак нельзя заподозрить в излишней кротости нрава, и он не любит, когда ему встают поперек дороги... а его заветная мечта – завладеть состоянием зятя.

– Это похоже на правду, но вы забыли про Ульриха. Он не станет молчать.

– О, напротив! Не в его интересах разоблачать Анельку. Он обвинит во всем Сигизмунда, а ее пощадит. Тогда он сможет рассчитывать на ее признательность. Он ничего не расскажет, будьте уверены! Впрочем, я ему это настоятельно посоветовал еще до того, как появилась полиция.

Альдо расхохотался, хотя ему было совсем не смешно, а потом, откинувшись головой на спинку, обитую «чертовой кожей», закрыл глаза.

– Вы бесподобный человек, Адаль! У вас все продумано и рассчитано. Что до меня, то Анелька убеждена, будто я обманул ее: она была свидетельницей того, как меня поцеловала госпожа Кледерман, а уж потом Сигизмунд позаботился, чтобы она увидела, как я валяюсь без чувств на постели Дианоры. И теперь она не желает ничего слушать!

– Вот теперь я собрал воедино все части головоломки, – с удовлетворением произнес Адальбер. – Мне не хватало только этой детали. Я же говорил вам: девушки – существа непредсказуемые, а уж если они славянского происхождения, то без поэтических сборников дело не обошлось. Когда они ревнуют, это подлинные чудовища. Наша юная особа заслуживает некоторого снисхождения: чтобы превратиться в столь импульсивное существо, ей пришлось пережить множество самых противоречивых чувств.

Князь ничего не ответил. Пока Адаль пытался как-то оправдать Анельку, он внезапно вспомнил, что не задал ей ни единого вопроса о Ромуальде – ему это даже в голову не пришло. Между тем, только троим – Анельке, Видаль-Пеликорну и ему самому – было известно, где должна состояться встреча. И если бедняга не попался по собственной оплошности, значит, в его исчезновении отчасти виновата она. А он, Морозини, повел себя в этой ситуации как законченный эгоист.

– Вы только что сказали, что собрали головоломку. А мне вот кажется, что не хватает еще одного важного элемента: мы по-прежнему не знаем, что случилось с братом Теобальда...

Адальбер хлопнул себя по лбу.

– Клянусь всеми древнеегипетскими богами, какой же я осел! Правда, после бурных событий этой ночи у меня есть право сослаться на смягчающие обстоятельства. Ромуальд вернулся! Сегодня вечером, около десяти. Измученный, голодный, вымокший до нитки... ведь ему пришлось ехать на мотоцикле под проливным дождем... но живой и невредимый! Мы оба рыдали от радости, а сейчас славный малый уже, должно быть, спит в гостевой комнате после сытного ужина, приготовленного братом.

– Что же с ним случилось?

– На него набросились какие-то люди в масках, связали, выволокли из лодки и отнесли в другую, которая была спрятана в камышах чуть выше по течению. На середине реки его попросту выкинули в воду. Он уже прощался с жизнью, но, к счастью, течение вынесло его на песчаную косу, и он сумел уцепиться за траву. Там он провалялся до зари, пока на него не наткнулась женщина из местных, которая пришла снимать сети. Она отвела его к себе, и тут волшебная сказка превратилась в водевиль – Ромуальд едва ноги унес от своей спасительницы. Нет, она существо вовсе не злобное... просто воспылала к нему непонятной страстью: называла его своим Моисеем и ни за что на свете не желала с ним расставаться.

– Не может быть!

– Еще как может! Когда злая фея отлучалась за покупками, она запирала нашего Ромуальда на ключ! В первый день он не обратил на это внимания, потому что в самом деле нуждался в отдыхе, зато потом догадался, что угодил из одной западни в другую: в страхе, что он убежит, она запирала ставни на засов, а спала под дверью на матрасе. Представляете состояние бедного малого? Тем более что из-за нас он места себе не находил. Тогда он притворился, будто совсем ослаб, и она утратила бдительность: он подстерег ее в тот момент, когда она возвращалась с рынка, прыгнул сзади, а потом связал... не слишком крепко, чтобы она смогла впоследствии сама освободиться. Запер дверь снаружи и во весь дух помчался обратно к реке. К счастью, он был на правом берегу, совсем недалеко от своего домика и от своего мотоцикла. Быстренько собрал вещички, вскочил в седло и рванул в Париж, невзирая на страшнейшую грозу. Не стану скрывать, я чувствую себя гораздо лучше с тех пор, как вновь увидел его славную физиономию.

– Меня это тоже радует. Было бы слишком несправедливо, если бы он оказался единственной жертвой в этой глупейшей истории! Думаю, и я скоро почувствую себя лучше...

– Что вы намерены делать?

–Вернуться домой, конечно!

Машина, в которой неприятно пахло сыростью и застарелым табаком, миновала ворота Майо. Знаменитые аттракционы Луна-парка, столь любимого парижанами, еще светились яркими огнями, которые отражались на мокром асфальте, словно в воде венецианского канала.

– Признаюсь вам, друг мой, – продолжал Морозини, – мне не терпится увидеть мою Лагуну! Это, конечно, не означает, что я собираюсь сидеть там безвылазно. Я буду ждать новостей от Симона Аронова, чтобы отправиться в Лондон и присутствовать при продаже алмаза. Вы обязательно должны приехать ко мне, Адаль! Вам понравятся мой дом и стряпня моей старушки Чечины.

– Вы меня искушаете!

– С искушениями никогда не следует бороться! Я прекрасно знаю, что летом у нас не продохнуть от туристов и молодоженов, но вы их даже не заметите. Впрочем, Венеция обладает таким очарованием, что ни блестящая мишура, ни вульгарные толпы не способны его затмить. Нет лучшего места на земле, чтобы спокойно зализывать раны...

Почти забыв о своем друге, Альдо принялся размышлять вслух. Когда же он опомнился, было уже поздно – но Адальбер нарушил молчание только после очень долгой паузы.

– Неужели вам так больно? – мягко спросил он.

– Пока да... но это пройдет!

Морозини надеялся всей душой, хотя сам не слишком в это верил. Его любовные страдания всегда длились долго. Быть может, он и сейчас грезил бы о Дианоре, если бы Анелька не вытеснила из его души эти воспоминания. Но кто поможет ему забыть Анельку?

Вернувшись в дом г-жи де Соммьер, мужчины нашли ее в зимнем саду – маркиза расхаживала взад и вперед, постукивая тростью по мраморным плитам. В углу на низком пуфике сидела Мари-Анжелина, делая вид, будто занята вязанием, но по движению губ старой девы было ясно, что она молится.

Увидев вошедшего Альдо, маркиза вздохнула с облегчением и обняла его так пылко, что одно это показывало, как сильно она тревожилась.

– Ты жив! – пробормотала она, уткнувшись ему в шею. – Слава Богу!

В голосе ее послышались рыдания, однако старая дама умела обуздывать свои чувства, а потому быстро взяла себя в руки. Отступив на шаг и удержав его руку, она заметила:

– Похоже, ты не слишком пострадал. Означает ли это, что девушка спасена?

– Она не подвергалась никакой опасности и в данный момент спокойно возвращается в дом своего супруга!

Маркиза не стала задавать вопросов и лишь внимательно вгляделась в красивое лицо племянника, на котором явственно читались усталость и горечь.

– А ты наверняка уедешь уже завтра, – прошептала она, – или, в крайнем случае, через день. Вряд ли мой старый дом удержит тебя надолго.

Голос у нее слегка дрогнул. Печальную ноту было трудно распознать, но Альдо ощутил укол в сердце. Прошедшие дни очень их сблизили. Маркиза стала ему еще более дорога, и он в свою очередь обнял ее – его глубоко тронула неожиданная уязвимость этой неукротимой старухи.

– Я провел здесь столько чудесных мгновений, что непременно вернусь, – мягко сказал он. – Кроме того, мы очень скоро увидимся вновь. Надеюсь, вы не отказались от своих планов посетить осенью Венецию? Только, прошу вас, не раньше октября! В сентябре мне придется съездить в Лондон по весьма важному делу, – добавил он, бросив многозначительный взгляд на Видаль-Пеликорна, который последовал за Мари-Анжелиной к погребцу. – Если Адальбер, как он намекнул, составит мне компанию, я заеду за ним и с радостью воспользуюсь возможностью еще раз обнять вас.

Хрустальный звон возвестил о том, что кузина разбила бокал. Обернувшись, Морозини заметил, что она залилась румянцем, но глаза у нее вспыхнули необычным блеском.

– Какая вы неловкая, План-Крепен! – пророкотала маркиза, в сущности, очень довольная тем, что Альдо отвлекся и не увидел, как она растрогана. – Эти бокалы принадлежали покойной Анне Дешан! Таких ни у кого больше нет! Что это на вас сегодня нашло?

– О, я так огорчена! – воскликнула преступница, хотя по ее виду этого никак нельзя было сказать. – Просто я вспомнила, что в сентябре мы, вероятно, тоже уедем. Разве мы не должны принять приглашение леди Винчестер? Речь идет... об охоте на лис.

– Что у вас с головой? – каркнула маркиза. – Охота на лис? Ничего другого не придумали? Чтобы я, в моем-то возрасте, гарцевала по полям! Я не такая сумасшедшая, как герцогиня д'Юзес!

– Простите меня! Возможно, я что-то напутала, и речь идет о куропатках в Шотландии, но одно ясно как Божий день: в сентябре мы должны быть в Великобритании. Кстати, это никак не помешает князю Альдо навестить нас проездом. Мы могли бы совершить это путешествие вместе...

На сей раз г-жа де Соммьер расхохоталась.

– Все ваши хитрости шиты белыми нитками, дурочка моя! – сказала она таким любовным тоном, что никто не усомнился в ее истинных чувствах. – Очень ему надо брать с собой дряхлую старуху и перезревшую девицу, у которой не все дома... Хотя вам, конечно, очень нравится лезть в его дела и бегать с ним по крышам! Лучше молитесь за него... ему это, знаете ли, полезно!

Морозини подошел к Мари-Анжелине и взял у нее рюмку коньяка, налитую слегка задрожавшей рукой.

– Мадемуазель дю План-Крепен оказала мне столь действенную и мудрую помощь, тетя Амелия, что я не откажусь от нее и впредь. И навсегда сохраню признательность к Мари-Анжелине. Кузина, я пью за вас, – добавил он с улыбкой, пронзившей сердце преданной союзницы. – Кто знает, что готовит нам будущее? Быть может, нас ждет еще немало совместных приключений. Я напишу вам перед отъездом. А сейчас, простите, мне нужно немного отдохнуть...

Едва поднявшись в свою комнату, Альдо первым делом опустил жалюзи. Он не желал смотреть, как играет на зеленой листве парка свет из окон Анельки. Эту страницу следовало перевернуть – и чем скорее, тем лучше! Потом князь сел на кровать и уставился в железнодорожное расписание...

Однако Альдо предстояло убедиться, что он ошибся, думая, будто навсегда покончил со своим причудливым польским романом.

На следующий день, когда он уже заканчивал паковать багаж, Сиприен доложил ему, что сэр Эрик и леди Фэррэлс ожидают в гостиной, желая поговорить с ним.

– Господи! – вырвалось у Морозини. – Он осмелился переступить порог этого дома? Если тетя Амелия узнает об этом, она прикажет вышвырнуть его вон.

– Кажется, это не входит в ее намерения. Госпожа маркиза лично приняла ваших гостей. И позволю заметить... с большей любезностью, чем можно было ожидать. Она уже поднялась к себе, распорядившись известить ваше сиятельство.

– Мадемуазель дю План-Крепен находится при ней?

– Гм... нет. Она в зимнем саду, поливает петуньи, которые сегодня утром слегка привяли. Но я проследил, – поспешно добавил он, – чтобы двери были плотно закрыты!

Альдо невольно рассмеялся. Да разве может какая-то дверь устоять перед женским любопытством? Сдержанность и чувство собственного достоинства не позволяли тете Амелии лично присутствовать при разговоре, но она без колебаний доверилась тонкому слуху своей чтицы. Собственно, только любопытство и побудило ее принять столь ненавистного ей человека – маркиза не устояла перед желанием собственными глазами посмотреть на женщину, из-за которой ее «дорогой мальчик» совершенно потерял голову. Разве можно было за это сердиться? В конце концов, любовь проявляется и в таких формах. И Альдо направился к лестнице.

Спустившись в малую гостиную, он застал нежданных посетителей в классической позе супружеской пары, заказавшей снимок на память: она грациозно сидела в кресле, он стоял рядом, положив одну руку на спинку и гордо вздернув подбородок.

Морозини прикоснулся губами к пальцам молодой женщины и обменялся рукопожатием с ее мужем.

– Мы пришли, чтобы проститься, – сказал сэр Эрик, – а также выразить признательность за вашу великодушную помощь, оказанную в столь тяжелых обстоятельствах. Мы с супругой...

Альдо не терпел выспренних речей, а уж эту вынести был просто не в силах. Поэтому он довольно невежливо перебил Фэррэлса:

– Умоляю вас, сэр Эрик! Благодарить меня не за что. Ради спасения молодой женщины, оказавшейся в опасности, можно пойти на некоторый риск, и на моем месте так поступил бы любой. Все уладилось к общему удовольствию – позвольте мне считать своей наградой именно это.

Он не сводил глаз с сэра Эрика, чтобы не смотреть на Анельку и не выдать чем-нибудь свое волнение. Беглого взгляда оказалось достаточно – она выглядела более прелестной, чем когда-либо, в бело-голубом крепдешиновом платье и в узком тюрбане из того же материала, который прекрасно гармонировал с безупречными чертами лица. Слишком сильной была пока еще ее власть над ним. Но князь не желал заикаться и бормотать, словно влюбленный школьник.

Ему казалось, что этой краткой отповеди будет достаточно для завершения неприятного, даже тягостного визита, однако сэр Эрик придерживался другого мнения.

– Я так и думал. Поэтому я решил преобразовать мою признательность в нечто осязаемое. Прошу вас принять от меня вот этот дар.

Сомневаться не приходилось: в руках у него появился футляр с сапфиром, и Морозини наряду с изумлением ощутил неудержимое желание расхохотаться.

– Вы дарите мне «Голубую звезду»? Но это безумие! Я слишком хорошо знаю, что означает для вас этот камень.

– Я согласился расстаться с ним, чтобы вернуть жену, и это произошло благодаря вам. Лучше не дразнить дьявола и не оставлять при себе все, а поскольку я обрел то, что имеет для меня наибольшую ценность...

Альдо отстранил кожаный футляр небрежным жестом, который прекрасно маскировал охватившую его злобную радость.

– Благодарю, сэр Эрик, для меня вполне достаточно и одного намерения. Этот камень меня больше не прельщает.

– Как? Вы отказываетесь?

– Ну да! Вы как-то сказали мне, что для вас сапфир неотделим от девушки, которая была тогда вашей невестой. Ничто не изменилось с тех пор: камень этот чрезвычайно подходит леди Фэррэлс, и было бы несправедливо лишить ее подобного украшения. Они просто созданы друг для друга, – добавил Альдо с иронией, которую никто, кроме него, оценить не мог.

Это было восхитительно: разыграть благородство, чтобы вручить поддельный сапфир женщине, в чувствах которой также не было ничего подлинного!

На сей раз торговец оружием смутился, и, желая несколько разрядить атмосферу, Морозини сменил тему:

– Чтобы не возвращаться больше к этой грустной истории, позвольте спросить, удалось ли вам отыскать машину и шурина?

– «Роллс-ройс» – да. Его оставили у ворот Дофин. А шурина – нет, но я предпочитаю не говорить о нем, поскольку он и так принес много горя моей супруге, равно как и графу Солманскому, который крайне расстроен гнусным поведением сына. Однако я не стал заявлять в полицию и принял меры, чтобы об этом не пронюхали газетчики. Нам удалось вернуть мою жену и выкуп, а также схватить похитителей – этого вполне достаточно! Нужно оградить от грязи имя Солманских! В ближайшие дни граф возвращается в Варшаву, а мы завтра отправляемся в наш замок в Девоне... Он приедет к нам, когда исцелится от раны, нанесенной его гордости...

Альдо склонился перед этим непостижимым человеком. Возможно, он святой... или, что вернее, до безумия влюблен в Анельку – отсюда такое великодушие. Как бы то ни было, Фэррэлс заслуживал уважения.

– Я могу только одобрить ваши действия... и пожелать вам безоблачного счастья.

– Вы скоро вернетесь в Венецию?

– Сегодня же вечером... и с величайшей радостью.

С Анелькой князь не обменялся ни единым словом и даже не взглянул на нее – только, прощаясь, вновь наклонился к ее протянутой руке. И в тот момент, когда почти прикоснулся к ней губами, ощутил вложенную ему между пальцев записочку.

Через минуту странная пара удалилась. Альдо поднялся к себе, чтобы развернуть и прочесть послание. Оно оказалось лаконичным: «Я должна покориться воле отца и нести свою кару. Но люблю я только вас, хотя теперь вы мне вряд ли поверите...»

На какое-то мгновение сердце Альдо забилось сильнее, быть может, от радости... и от смутной надежды. Но память не унималась: перед глазами его по-прежнему стояла сцена прошлой ночи – Анелька лежит на канапе и смотрит на Фэррэлса, улыбается Фэррэлсу, отдается Фэррэлсу...

Сунув бумажку в карман, Альдо попытался отогнать мысли о ней. Это оказалось трудным делом. Слова кружились в его мозгу, и особенно гулко звучали самые прекрасные, самые дивные из них: «Только вас я люблю...» Так продолжалось несколько часов, пока он не взмолился о пощаде: не потому ли, что к сожалениям и возродившейся страсти примешивался стыд? Сэр Эрик стал жертвой гнусного обмана и недостойной комедии.

И когда Альдо оказался один в роскошном купе Восточного экспресса, летящего на полной скорости через сонные бургундские равнины, он опустил стекло и, достав из кармана единственное любовное послание Анельки, разорвал его на мелкие кусочки, которые тут же унесло порывом ветра. Лишь после этого ему удалось наконец заснуть...

Эпилог Три месяца спустя на острове мертвых...

Украшенная крылатыми львами черная гондола с охапкой роз на носу скользила по воде к острову-кладбищу Сан-Микеле. Сидя на мягких подушках малинового бархата, князь Альдо Морозини смотрел, как приближается белая ограда с павильонами по углам, опоясывающая темную густую массу высоких кипарисов.

Каждый год в день годовщины смерти мадонны Фелиции, урожденной княгини Орсини, князья Морозини убирали цветами погребальную часовню их рода, и Альдо никогда не отступал от семейного ритуала, но сегодня причина для этой поездки была и другая. Неделю назад некий цюрихский банкир переслал ему письмо: «25 сего месяца в десять часов утра на острове Сан-Микеле. С.А.». Всего несколько слов, но, прочитав их, Морозини испытал большое облегчение.

Альдо вернулся домой уже почти два месяца назад, и необъяснимое молчание Аронова тревожило его все сильнее. На посланное из Парижа ликующее письмо, в котором князь сообщал об успешном завершении своей первой миссии, никакого ответа не последовало. Он боялся узнать худшее – что какая-то беда оборвала поиски Хромого. К счастью, это было не так.

День обещал быть прекрасным. Тяжелая жара, в которой Венеция задыхалась каждое лето, после разразившейся накануне вечером грозы дала городу передышку. Вода Лагуны стала атласной и переливалась под нежаркими лучами солнца. Было ясное и безмятежное утро, тишину которого нарушали только крики морских птиц. Ведомая сильной и умелой рукой Дзиана гондола – ни за что на свете Альдо не воспользовался бы моторным катером для визита к своим дорогим усопшим – оставляла лишь едва заметную рябь на тихой воде, и, глядя, как приближается населенный мертвыми остров, Морозини вновь испытал странное чувство: будто он оказался на самом краю мира живых и плывет к небесному Иерусалиму. Сан-Микеле напомнил ему утопающие в зелени белоснежные дворцы, которыми он любовался до войны, во время своего незабываемого путешествия в Индию: они так же внезапно возникали в голубых зеркалах озер, на глади которых их отражение запечатлевалось с безукоризненной четкостью.

Гондола причалила к павильону с белыми колоннами, мраморные ступеньки которого уходили под воду; Альдо спрыгнул на мрамор, взял огромный букет и вошел на кладбище. Сторож, знавший его много лет, дружески поздоровался с ним. Морозини свернул в одну из аллей, обсаженных высокими кипарисами; между их стволами еще клубился легкий туман. Он шел мимо могил, увенчанных белыми крестами, – все они были похожи и все обильно убраны цветами. То там то сям виднелись часовни, принадлежащие знатным родам, в них усопшим был обеспечен вечный покой. А вот погребенные в могилах не задерживались здесь надолго: из-за нехватки места, хоть кладбище и было обширным, через десять-двенадцать лет останки извлекались и свозились в оссуарий.

Альдо любил Сан-Микеле; это место не казалось ему грустным. Все эти белые кресты, выступающие из разноцветных венчиков, напоминали ему большой цветник, припорошенный внезапным снегопадом.

Кладбище было безлюдно, лишь над одной из могил склонилась старая женщина. В глубоком трауре, перебирая в руках самшитовые четки, она погрузилась в молитву, отрешенная от всего мира. И наконец, оказавшись у фамильной часовни, Морозини увидел священника – по крайней мере, в первый момент решил, что перед ним священник. Широкое черное платье до земли и круглый головной убор, окладистая борода и длинные волосы – этот человек действительно мог быть священнослужителем одной из религий Востока, но Альдо почти сразу понял, что эти красивые руки и толстую палку из черного дерева, на которую они опирались, он уже видел. Гость стоял у бронзовой двери, низко склонив голову, и, казалось, вознесся мыслями в высшие сферы. Альдо терпеливо ждал. Он был уверен, что за темными очками, скрывавшими половину лица, прячутся единственные в мире глаза, своей глубокой синевой не уступающие сапфиру, а значит, перед ним стоит Симон Аронов.

Не оборачиваясь, человек вдруг заговорил:

– Простите мне мое молчание. Боюсь, оно встревожило вас, но я был далеко. К тому же мне хотелось, чтобы на этот раз наша встреча состоялась здесь; в Венеции, и перед этой могилой: мы почтим память той, что стала последней жертвой сапфира. Я хотел преклонить колена перед прахом благородной женщины и помолиться. Всевышний, – добавил он, и Альдо услышал в его голосе тень улыбки, – слышит молитвы, на каком бы языке они ни были произнесены, если они идут от сердца...

Вместо ответа Морозини достал из кармана ключ и отпер дверь часовни.

– Входите, – пригласил он.

Хотя семейный склеп всегда содержался в порядке, внутри пахло увядшими цветами, остывшим воском и особенно – сыростью; правда, в Венеции, городе воды, на такие вещи не обращали внимания. Морозини указал гостю на мраморную скамью напротив алтаря – место, наиболее располагающее к размышлениям о вечном. Хромой сел, а Альдо принялся расставлять свои розы.

– Вы часто приносите сюда цветы? – спросил Аронов.

– Да, довольно часто, но сегодня они не для моей матери. Волею случая вы назначили мне встречу в годовщину смерти нашей амазонки – Фелиции Орсини, графини Морозини, которая всю жизнь боролась за свои убеждения и мстила за своего супруга, расстрелянного австрийцами у Арсенала. Будь у нас время, я рассказал бы вам ее историю: вам бы понравилось... Но вы пришли не за тем, чтобы слушать семейные саги. Вот то, о чем я вам писал!

Альдо протянул Аронову футляр из синей кожи; тот некоторое время держал его в руке, не открывая. По щеке Хромого скатилась слеза.

– После стольких веков... – прошептал он. – Благодарю вас... Окажите мне милость, присядьте рядом со мной!

Несколько минут, показавшихся ему бесконечно долгими, Альдо смотрел, как длинные пальцы поглаживают шелковистый сафьян. Наконец футляр исчез в складках черного платья, а вместо него появился маленький сверток из пурпурного шелка, расшитого золотыми нитями. Неспешный и теплый голос Хромого зазвучал вновь:

– Говорить о деньгах здесь было бы святотатством. В этот час мои банкиры уже улаживают все вопросы с вашим казначейством. Этот дар – и я надеюсь, что вы его примете! – мой дар усопшей княгине-христианке.

Он развернул переливающийся шелк, и под ним оказался ковчежец из слоновой кости великолепной работы – наметанный глаз князя-антиквара с уверенностью определил Византию, VI век. Через резные стенки было видно, что он выстлан золотом, а внутри, заключенный в хрусталь, лежал какой-то тонкий и длинный коричневый предмет.

– Этот ковчежец, – объяснил Аронов, – из личной часовни последней императрицы Византии. Это шип из тернового венца Христа... по крайней мере, в это всегда верили, и я тоже хочу верить, – добавил он с извиняющейся улыбкой, смысл которойбыл ясен Альдо: в Византии было слишком много реликвий, чтобы с уверенностью подтвердить подлинность каждой. Тем не менее подарок был поистине королевский.

– И вы дарите это мне? – у Морозини пересохло в горле.

– Не вам. Ей! Вон там я вижу мраморную дарохранительницу, где мое скромное подношение займет подобающее место. Может быть, это успокоит измученную душу вашей матери. У нас говорят, что душа не находит покоя, если человек был убит...

Альдо молча кивнул, с благоговением взял ковчежец, положил его в дарохранительницу и преклонил перед ней колена, прежде чем запереть ее вновь и забрать ключ. Затем вернулся к своему гостю.

– Я надеялся, что смогу успокоить ее сам, – горько вздохнул он, – но убийца еще ходит по земле. Однако с тех пор как я познакомился с последним владельцем сапфира, у меня появились кое-какие подозрения.

– Граф Солманский... или тот, кто называет себя этим именем?

– Вы его знаете?

– О да! И я узнал много любопытного, читая парижские газеты за май. Там была великолепная фотография невесты, похищенной в ночь свадьбы... и фотография ее отца!

– Он ей не отец?

– Этого я не знаю, но могу с уверенностью сказать, что имя, которое он носит, ему не принадлежит. Настоящий Солманский сгинул много лет назад в Сибири, куда был сослан за участие в заговоре против царя. Должно быть, он там умер. Мне так и не удалось выяснить, что с ним сталось, но этот человек – его настоящее имя Орчаков, – видно, знает больше меня, раз решился явиться в Варшаву и жить во дворце, принадлежавшем тому, кто, скорее всего, пал его жертвой. Как и многие другие, в число которых он хотел бы включить и меня!

– Он ваш враг?

– Он враг всего еврейского народа. Почему – не знаю, но он поклялся истребить евреев, и могу вам точно сказать, что он участвовал в нескольких кровавых погромах. Этот человек знает историю пекторали и связанную с ним легенду, и он уже искал ее. И меня. Поэтому я живу, скрываясь... и под вымышленным именем.

– Так вы тоже...

– Да. Меня зовут не Симоном Ароновым, но мое настоящее имя ничего вам не скажет. И видите, как бывает: много лет мы ничего не знали друг о друге. Надо было мне совершить неосторожность, обратившись к вам, чтобы приподнялся покров тайны и отыскался след. Мы оба хотели завладеть сапфиром; он украл его – или украл кто-то по его приказу. Это означает, что у него были сообщники здесь, в Венеции, и в частности на почте: я совершил ошибку, послав вам телеграмму. С этого голубого листка все и началось... а кончилось гибелью моего бедного Амсхеля. И все же я ни о чем не жалею: плохо, когда приходится действовать в тумане.

– Что вы собираетесь делать теперь?

– Продолжать поиски, что же еще! Теперь моя задача стала еще более насущной. Вот только... не уверен, вправе ли я увлечь за собой вас.

– Почему же? Вы ведь предупреждали меня об опасности, не так ли?

– Разумеется. Я говорил вам о нарождающемся «черном порядке»; очень может быть, что Орчаков примкнул к нему. Правда, при нынешнем положении вещей вам почти ничего не грозит, даже если Солманский – будем для простоты называть его так! – знает вас лично. Вы хотели вернуть то, что принадлежало вам, – это вполне естественно, и пока он будет думать, что сапфир находится в руках его дочери, вам нечего опасаться. Признаю, это был жест истинного вельможи, но главное – с вашей стороны было очень умно отступить и оставить кулон у Фэррэлса.

– Вы знаете об этом?

– Да. Я недавно виделся с Адальбером, и он мне все рассказал.

Аронов помолчал. Альдо гадал, известно ли Хромому также о его чувствах к Анельке; но собеседник, продолжив разговор, ни словом об этом не обмолвился, из чего князь заключил, что Адальбер обошел молчанием деликатную тему. Или же Хромой проявил тактичность?

– Угроза нависла теперь над этим беднягой-англичанином. Рано или поздно Солманский захочет вновь завладеть камнем, и это будет стоить его зятю жизни. Но поговорим лучше о вас! Для этого негодяя вы больше не представляете интереса: вы вернулись домой, о наших с вами соглашениях ему неизвестно, таким образом вы для него вышли из этого адского круга. Но если он снова встретит вас на своем пути, если узнает, что вы ищете и другие камни – он поймет, что вы работаете на меня, и тогда от него всего можно ожидать. Вот почему совесть подсказывает мне, что я должен расторгнуть наш договор.

Морозини не колебался ни минуты.

– Я никогда не беру назад данного слова, и напрасно вы сомневаетесь во мне. К тому же не от вас ли я слышал еще одну легенду, по которой я – избранник, тот самый доблестный рыцарь, которому суждено завоевать Святой Грааль? – произнес он с вызывающей улыбкой и добавил серьезнее: – Не беспокойтесь за меня, я сумею за себя постоять. И мы с Адальбером составили великолепный дуэт!

– Это я тоже знаю. И все-таки подумайте еще.

– Думать больше нечего! С какой стати я должен возвращаться к тихой жизни коммерсанта, если благодаря вам меня ждут захватывающие приключения? Лучше скажите мне, когда состоится продажа с торгов алмаза Карла Смелого. Кажется, в сентябре?

– Нет, позже. Кампания в лондонской прессе начнется в последнюю неделю сентября, но историческая ценность камня столь велика, что новость распространится по всей Западной Европе. Аукцион «Сотби» назначен на среду, 4 октября.

– Меня это вполне устраивает. Так или иначе я поехал бы в Англию примерно в это время: я должен быть на похоронах одного старого друга в Шотландии. Он умер в Египте, в мае...

– Вы говорите о лорде Килренене, убитом на борту своей яхты?

– Да. Он был найден задушенным в постели; в его каюте все было перевернуто вверх дном, все ценное украдено. Египетской полиции до сих пор не удалось найти убийцу, поэтому после бесконечной бюрократической волокиты тело будет возвращено в Англию только в сентябре. Что бы ни случилось, я должен быть на похоронах...

Да, разумеется, в первую очередь из уважения и дружбы к покойному, но еще и из любопытства: Альдо хотелось посмотреть на семейство, которое сэр Эндрю ненавидел до такой степени, что распространил свой запрет продавать браслет Мумтаз-Махал на всех англичан... Что-то подсказывало ему, что это гнусное убийство не было делом рук какого-нибудь бандита, хотя таким сбродом и кишат все порты мира, в том числе и Порт-Саид.

– Вы думаете, за этим преступлением стоит заказчик? – спросил Аронов – казалось, он умел читать мысли.

– Возможно. Все возможно, когда на сцене появляется редкостное украшение, обладающее к тому же исторической ценностью, и вам это известно лучше, чем кому-либо. Такой драгоценностью владел лорд Килренен. По крайней мере, его родные так думали, хотя на самом деле ее у него уже не было.

– И он заплатил за нее жизнью. Наверное, драгоценные камни, которые люди извлекают из недр земли, обладают некой силой и тайным смыслом, но никому никогда не дано узнать, несут они любовь или смерть. «Звезды вверху, звезды внизу, все, что вверху, явлено будет внизу. Счастлив будешь ты, тот, кто разрешит загадку», – сказал Гермес Трисмегист, трижды великий, – так называли греки египетского бога Тота. Боюсь, что до сих пор никому не удалось разрешить эту загадку.

– Даже вам? Вы ведь столько знаете?

– Далеко не все, что хотел бы. Камни остаются для меня загадкой, как и все, что обладает способностью завораживать. Я ищу их во имя святой цели, но это не значит, что они защитят меня, ибо счастье они приносят нечасто. Людей влечет к ним страсть, они же платят людям черной неблагодарностью. За вас же, друг мой, я могу лишь молиться, чтобы вы избежали ее. Храни вас Бог, князь Морозини.

С этими словами Хромой удалился. Тогда Альдо открыл дарохранительницу и долго молился за этого человека и за успех его поисков...

Зловещее предсказание Симона не замедлило сбыться. Через несколько недель после их встречи и за два дня до отъезда Морозини в Англию во всех крупных европейских газетах появилось сообщение о смерти сэра Эрика Фэррэлса. Смерть была насильственной.

Сен-Манде, август 1994

Жюльетта Бенцони Книга 2. РОЗА ЙОРКОВ

Часть первая. ЛОНДОНСКИЕ ТУМАНЫ

Глава 1. НАСЛЕДНИКИ

Край света или почти край…

Гористая Шотландия уступила место изменчивым, искрящимся, опасным и неспокойным водам, пронизанным коварными течениями Петленд Фее. А за ними последней преградой перед нескончаемой северной морской гладью, тянущейся до полюса, темнели одетые мятущейся зыбью туманов острова Окни, а еще дальше Шетлендские острова с неисчислимыми отарами черноголовых овец. Хотя в жилах обитателей этих мест текла кровь викингов и они сохраняли обычаи предков, и несмотря на то что корни связывали их с Норвегией, которая владела ими на протяжении многих веков, теперь они принадлежали Великобритании и верно служили ей.

Прислонившись к полуразрушенной сторожевой башне, Альдо Морозини вглядывался в дикий и величественный морской пейзаж, стараясь справиться с нахлынувшей болью: в это самое время «Роберт Брюс», бросивший якорь в маленькой бухточке, навсегда прощался со своим хозяином лордом Килрененом, несколько месяцев назад убитым во время стоянки у берегов Египта. Команда доставила тело на родную землю и вот теперь готовилась проводить в последний путь своего капитана: матросы спускали тяжелый кедровый гроб в шлюпку, тесно прижавшуюся к темному борту судна, и, пока продолжалась эта печальная процедура, протяжно выла сирена, отдавая старому мореходу последние почести.

Гроб опустили, сирена смолкла. Весла дружно окунулись в воду, и шлюпка заскользила к берегу, где в окружении небольшой группы людей ее уже дожидались пастор и родственники покойного. Собственно родственников было шестеро — в трауре, с подобающими случаю скорбными выражениями лиц, они не проронили ни слезинки, хотя покойник доводился им родным дядюшкой, — три племянника, дети его единственной сестры, и их жены. Однако дело было не в родстве — гроба дожидались наследники, и этим все было сказано.

Именно поэтому Морозини и предпочитал держаться от них в стороне. Он оттягивал насколько возможно встречу с этими людьми, потому что ему и на самом деле было больно. Он искренне любил старого моряка, с которым его не связывали никакие кровные узы: на протяжении многих лет сэр Эндрю страстно, в тайне от всех любил его мать, княгиню Изабеллу, теперь уже тоже покойную…

Когда княгиня Изабелла овдовела, сэр Эндрю отважился предложить ей стать графиней Килренен, но Изабелла де Монлор, княгиня Морозини, была из тех женщин, которые любят один раз в жизни. Впрочем, и сам Килренен был однолюбом, он так никогда и не женился, предпочтя оседлой жизни морские странствия. Однако время от времени его яхта бросала якорь в лагуне Сан-Марко у венецианской пристани, и ее хозяин в знак своей нерушимой верности приносил в их дом огромный букет цветов, экзотические пряности и сладости, привезенные из далеких путешествий. Каждый раз он задавал один и тот же вопрос, получал один и тот же ответ и уплывал, не переставая надеяться. Проходило два или три года, и он появлялся вновь — с поредевшими волосами, новыми морщинами и неизменной любовью в сердце.

Только один раз — последний — поклонник Изабеллы решился преподнести ей необычный дар — редкостную, имеющую давнюю историю драгоценность — браслет с изумрудами и сапфирами, подаренный в незапамятные времена императором из династии Великих Моголов султаном Шах-Джаханом своей возлюбленной жене Мумтаз-Махал, для которой он впоследствии построил знаменитый Тадж-Махал, наверное, самую прекрасную в мире усыпальницу.

Сэр Эндрю несколько наивно полагал, что цена его дара останется незамеченной, поскольку для него он был лишь символом его вечной верности и неизменного почтения. Но он ошибся: вдова Энрико Морозини подарка не приняла. Спустя три года Килренен поручил Альдо, ставшему антикваром и знатоком драгоценностей, продать этот браслет, однако поставил одно условие: браслет ни в коем случае не должен попасть в руки британского подданного, будь то мужчина или женщина… А сам отправился в очередное морское странствие.

В тот момент Морозини ничего не понял и счел это условие просто стариковской причудой. Однако кое-что прояснилось после его знакомства с одной из родственниц сэра Эндрю — женой его племянника, Мэри Сент-Элбенс. Этой очаровательной, элегантной, но распространявшей вокруг себя какое-то беспокойство женщиной владела всепоглощающая патологическая страсть к драгоценным камням. Альдо довелось наблюдать, как на одном из престижных аукционов в Париже, в особняке Друо, леди Мэри утратила всякое самообладание, когда не смогла взять верх над Ротшильдом.

И вот во время своего визита к Альдо в Венецию она чуть не ползала перед ним на коленях, умоляя, чтобы он продал ей знаменитый браслет, который — она была в том уверена, и не без оснований, — дядюшка Килренен ему доверил. Разумеется, она не получила желаемого.

Князь-антиквар постарался убедить леди Мэри в том, что лорд Килренен ничего не передавал ему, предпочитая, очевидно, хранить при себе залог своей любви. Он твердил, что лорд увез браслет с собой в путешествие вокруг света, из которого возвращаться пока не собирался. Вполне возможно, он намерен отвезти браслет на его родину, в Индию.

К несчастью, сэр Эндрю не успел уехать дальше Порт-Саида, где его и настиг грабитель и убийца, пробравшийся к нему в каюту. Ужасный, можно даже сказать, оскорбительный конец для человека, исполненного душевного бескорыстия и благородства!

Пока Альдо предавался этим размышлениям, внизу, на берегу, четверо самых сильных матросов с «Роберта Брюса» и четверо крепких крестьян с мускулистыми ногами, облаченных в юбки в красно-зеленую клетку, подняли на плечи тяжелый кедровый гроб и понесли его, чтобы поместить в подземном склепе древнего баронского замка. Два волынщика в национальных костюмах задули в волынки, и печальные пронзительные звуки словно бы подхватили только что смолкший унылый плач сирены. Волынщики зашагали впереди гроба, остальные двинулись за ними следом. Одинокий наблюдатель по-прежнему издали следил за людьми, что карабкались теперь вверх, осыпая по дороге камни. Подъем к замку был достаточно крут, но удивительно гармонировал с самим замком — и мощные стены, и грубые ступени были высечены из одной и той же скалы, и казалось, будто суровая стена стекала вниз оплывами ступеней. Замок Килренен представлял собой могучую высокую четырехугольную башню, построенную в XII веке и напоминавшую шотландского солдата, отважившегося на штурм небес. У ее подножия располагались хозяйственные службы и часовня, которые кое-где еще были окружены крепостной стеной, призванной в прежние времена служить защитой от врагов. Сейчас замок ждал последнего из своих сыновей по прямой линии. Племянники, шедшие за гробом, которые станут теперь первыми в роду, не стоили и его мизинца. У Морозини на этот счет не было никаких сомнений…

Сентябрь радовал мягкой погодой. Полчища туч, плывущих на восток, оставляли за собой голубые просветы, сквозь которые лился солнечный свет. Желая украсить последнее земное путешествие Эндрю Килренена, горы надели свой самый прекрасный и — увы! — недолговечный наряд: скоро, очень скоро туманы и снегопады уже недалекой зимы сорвут его. В удивительнейшую симфонию сиреневых, фиолетовых, серых и синих тонов вдруг вплетались, будто драгоценные цветки, золотые нити осенней листвы — то соломенно-желтой, то огненно-красной.

Процессия подошла к полуразрушенному подъемному мосту, за которым возвышались могучие, обитые стальными гвоздями ворота, и Альдо понял, что теперь самое время догнать провожающих, если только он хочет присутствовать при церемонии последнего прощания. Он наклонился за букетом синеголовника, который перед этим положил возле себя на землю — цветы были одного цвета с гербом старого лорда, — но морщинистая рука опередила его.

— Хорошо придумали с цветочками, — произнес старческий дребезжащий голос. — Герб Шотландии, не так ли?

И в самый раз подходят старому Эндрю. Может, они утешат его хоть немного, а то горько ему оставлять свое имя и дом этим людишкам…

Морозини повернул голову и увидел маленького старичка, землистое лицо которого было настолько шершавым, что, казалось, было сделано из пергамента. Из-за своего роста незнакомец показался князю сперва каким-то гномом, обитателем вересковых пустошей. На нем была юбка из шотландки, а на голове сине-красный колпачок — родовые цвета клана. От старичка за версту разило кайенским перцем, так что не оставалось сомнения в том, что облачен он в свой парадный костюм, который извлекается из сундука лишь в самых торжественных случаях. Три раза чихнув, гном отошел в сторону и встал с подветренной стороны.

— А вы полагаете, что покойный лорд нуждается в утешении? — осведомился Альдо.

— Еще бы! Спрашивается, что ему мешало самому настрогать наследников, вместо того чтобы полжизни бороздить моря и океаны? Женись он на Флоре Мак-Нейл, так было бы у него все в порядке по этой части.

— А кто это — Флора Мак-Нейл?

— На ней хотел женить лорда его отец, старый Ангус.

Сознаюсь, что красотой она не блистала, зато здоровье у нее Пока Альдо предавался этим размышлениям, внизу, на берегу, четверо самых сильных матросов с «Роберта Брюса» и четверо крепких крестьян с мускулистыми ногами, облаченных в юбки в красно-зеленую клетку, подняли на плечи тяжелый кедровый гроб и понесли его, чтобы поместить в подземном склепе древнего баронского замка. Два волынщика в национальных костюмах задули в волынки, и печальные пронзительные звуки словно бы подхватили только что смолкший унылый плач сирены. Волынщики зашагали впереди гроба, остальные двинулись за ними следом. Одинокий наблюдатель по-прежнему издали следил за людьми, что карабкались теперь вверх, осыпая по дороге камни. Подъем к замку был достаточно крут, но удивительно гармонировал с самим замком — и мощные стены, и грубые ступени были высечены из одной и той же скалы, и казалось, будто суровая стена стекала вниз оплывами ступеней. Замок Килренен представлял собой могучую высокую четырехугольную башню, построенную в XII веке и напоминавшую шотландского солдата, отважившегося на штурм небес. У ее подножия располагались хозяйственные службы и часовня, которые кое-где еще были окружены крепостной стеной, призванной в прежние времена служить защитой от врагов. Сейчас замок ждал последнего из своих сыновей по прямой линии. Племянники, шедшие за гробом, которые станут теперь первыми в роду, не стоили и его мизинца. У Морозини на этот счет не было никаких сомнений…

Сентябрь радовал мягкой погодой. Полчища туч, плывущих на восток, оставляли за собой голубые просветы, сквозь которые лился солнечный свет. Желая украсить последнее земное путешествие Эндрю Килренена, горы надели свой самый прекрасный и — увы! — недолговечный наряд: скоро, очень скоро туманы и снегопады уже недалекой зимы сорвут его. В удивительнейшую симфонию сиреневых, фиолетовых, серых и синих тонов вдруг вплетались, будто драгоценные цветки, золотые нити осенней листвы — то соломенно-желтой, то огненно-красной.

Процессия подошла к полуразрушенному подъемному мосту, за которым возвышались могучие, обитые стальными гвоздями ворота, и Альдо понял, что теперь самое время догнать провожающих, если только он хочет присутствовать при церемонии последнего прощания. Он наклонился за букетом синеголовника, который перед этим положил возле себя на землю — цветы были одного цвета с гербом старого лорда, — но морщинистая рука опередила его.

— Хорошо придумали с цветочками, — произнес старческий дребезжащий голос. — Герб Шотландии, не так ли?

И в самый раз подходят старому Эндрю. Может, они утешат его хоть немного, а то горько ему оставлять свое имя и дом этим людишкам…

Морозини повернул голову и увидел маленького старичка, землистое лицо которого было настолько шершавым, что, казалось, было сделано из пергамента. Из-за своего роста незнакомец показался князю сперва каким-то гномом, обитателем вересковых пустошей. На нем была юбка из шотландки, а на голове сине-красный колпачок — родовые цвета клана. От старичка за версту разило кайенским перцем, так что не оставалось сомнения в том, что облачен он в свой парадный костюм, который извлекается из сундука лишь в самых торжественных случаях. Три раза чихнув, гном отошел в сторону и встал с подветренной стороны.

— А вы полагаете, что покойный лорд нуждается в утешении? — осведомился Альдо.

— Еще бы! Спрашивается, что ему мешало самому настрогать наследников, вместо того чтобы полжизни бороздить моря и океаны? Женись он на Флоре Мак-Нейл, так было бы у него все в порядке по этой части.

— А кто это — Флора Мак-Нейл?

— На ней хотел женить лорда его отец, старый Ангус.

Сознаюсь, что красотой она не блистала, зато здоровье у нее было отменное, приданое отменное, да и детишки вышли бы отменные. Однако он, видите ли, не пожелал! Ну, ладно! Но в своих долгих странствиях он что, не мог найти себе девушку по вкусу?

— Он нашел, но, к несчастью, она была не свободна, а он любил только ее одну.

С удрученным видом гном сдвинул колпачок, из-под которого выбивались изрядно поседевшие волосы, и почесал затылок.

— Не повезло ему! Однако мог бы все-таки позаботиться о наследниках! Какое, должно быть, для него наказание видеть сейчас с небес, как сыновья его покойной сестры Маргарет, несчастной безумицы, шествуют за его гробом, чтобы потом прикарманить все его добро.

— Неужели сестра лорда была сумасшедшей? — поинтересовался Альдо, не подозревавший, что у сэра Эндрю была столь близкая родня.

— Ну не настолько, чтобы держать ее взаперти, но очень близко к этому. Ведь нужно быть всерьез чокнутой, чтобы втюриться в англичанина, да вдобавок еще судью, когда перед тобой на выбор полдюжины местных красавцев один другого лучше. И вот результат, полюбуйтесь! Десмонд Сент-Элбенс, который станет десятым графом Килренен, выглядит точь-в-точь как горшок из-под масла. Портной у него хороший, вот и все, что можно о нем сказать доброго! И братья той же породы, только еще хлипче. Жена, правда, у него, можно даже сказать, красивая, но только не из здешних она мест, и это сразу в глаза бросается: того и гляди все ноги себе переломает. По нашим-то камням да на таких каблучках! Городская штучка, вот и весь сказ! Деревенской жизни в глаза не видела! Грустно все это, вот что!

Венецианец не мог не улыбнуться про себя: глаз у старика был ой какой острый. Изящные ножки леди Мэри, казавшиеся еще тоньше из-за черных шелковых чулок, и впрямь подвергались немалой опасности: при каждом шаге она просто чудом сохраняла равновесие и шла, судорожно вцепившись в руку «горшка», который был откровенно недоволен необходимостью поддерживать свою супругу. Он предпочел бы шествовать за гробом в торжественном и печальном одиночестве, как ему и полагалось по его новому рангу.

То, что чета Сент-Элбенсов унаследует имя и состояние Килренена, было большой неожиданностью для Альдо. Безусловно, он знал и раньше от самой леди Мэри, что ее муж — племянник сэра Эндрю, но никогда не предполагал, что он-то и есть главный наследник. Так вот, значит, кому он должен выражать свои соболезнования? Перспектива не из приятных, однако тут ничего не поделаешь, — Возьмите, — сказал гном, протягивая Альдо букет. — Наверное, вам пора идти. Они уже возвращаются…

— А вы со мной не пойдете?

— Нет, я пришел, только чтобы поприветствовать Эндрю, который наконец вернулся на нашу родную землю, а в замке Килренен мне делать нечего. Если я скажу, что зовут меня Малькольм Мак-Нейл, то вы и сами все поймете: я брат той, которую он не захотел взять в жены. А вы? Вы-то кто ему?

— Иностранец, преданный друг… и сын той, которая не захотела стать его женой.

— Вот оно что. А знаете, будет лучше, если вы подождете еще немного, тогда вы сможете помолиться в склепе, когда там никого не будет. Чужаки эти здесь не задержатся. Не сомневаюсь, что и о поминках они не подумали. Обычаев здешних и тех не знают!

— Поминки? А это что такое? Первый раз слышу это слово.

— Застолье после похорон. Старинный гэльский обычай.

Живым полезно поесть, а особенно выпить доброго виски в память того, кого больше нет с ними. Ну, всего вам доброго, сэр!

Маленький человечек торопливо засеменил в сторону ландов, а Альдо, пренебрегши его советом, направился к замку.

Церемония в склепе была недолгой и незатейливой: пастор произнес коротенькую проповедь, прочел несколько молитв, волынщики сыграли «Будь милостив. Господи!», и гроб поместили в пустую нишу. Дело было сделано, и присутствующие стали молча подниматься наверх. Задержался один Альдо — положить свой букет и шепнуть последние слова прощания.

У Альдо было сильное искушение задержаться в склепе подольше, пока друзья и родственники разойдутся. Но он не стал этого делать. Было бы нелюбезно не выразить соболезнования, и, хотя его отношения с новой графиней сложились отнюдь не блестяще, уйти незамеченным в этой ситуации было бы с его стороны трусостью.

Поднявшись во двор, Альдо убедился в справедливости предсказаний гнома: по всей видимости, новый лорд не собирался приглашать к себе в замок никого из присутствующих — он сам и все его близкие выстроились в ряд возле часовни и с серьезными лицами принимали соболезнования, произнося в ответ приличествующие случаю слова. Подошла очередь и Альдо.

Назвав свое имя и пожимая руку лорду Десмонду, Альдо заметил, как тусклый взор лорда внезапно оживился. В мире коллекционеров, и в особенности коллекционеров драгоценностей, венецианский князь, ставший антикваром по необходимости и знатоком старинных камней по увлечению, был более чем известен. Новоиспеченный лорд Килренен, который также принадлежал к этому миру, мгновенно решил воспользоваться предоставившейся оказией.

— Вы задержитесь в Шотландии? — спросил он Альдо.

— Нет, я тотчас же возвращаюсь в Инвернес — у меня там дела, а завтра буду уже в Лондоне.

— Но в Лондоне, думаю, вы задержитесь на несколько дней, чтобы принять участие в грандиозном аукционе, который там ожидается. И я буду иметь удовольствие повидаться с вами, если вы найдете свободную минутку.

— Разумеется, — вежливо пообещал Морозини, подумав, что удовольствие от свидания никак не может быть обоюдным. Новый лорд решительно не нравился князю: лицо его производило странное впечатление масляной маски, сохранившей форму горшка, в котором оно затвердело и на который, по меткому определению гнома, он был похож. Этому способствовали неподвижные черты и тусклый взгляд серых холодных глаз.

Альдо коротко поклонился двум младшим братьям лорда и оказался лицом к лицу с его супругой. Он невольно задал себе вопрос: что заставило эту красивую женщину связать свою судьбу с таким отталкивающим субъектом? Правда, лорд Десмонд был известен как страстный собиратель старинных фигурок из нефрита, а значит, обладал немалым состоянием и, потом, как коллекционер мог разделить безудержную страсть Мэри к старинным драгоценностям. Альдо искренне надеялся ограничиться приветствием и несколькими заранее приготовленными словами сочувствия, но ошибся. Леди Мэри заговорила, даже не успев протянуть ему руку:

— Я надеялась увидеть вас здесь. Нам непременно нужно поговорить наедине.

— О чем же, боже милостивый?

— Вы и сами прекрасно знаете: о браслете Мумтаз-Махал.

— Ни время, ни место не кажутся» мне подходящими, — сурово ответил Альдо. — Да и говорить-то, впрочем, не о чем.

— Я так не считаю. Неужели вы посмеете отрицать, что солгали мне, когда во время нашей последней встречи утверждали, что мой дядя не передавал вам браслета? Наш нотариус получил от вас очень крупную сумму за некую вещь, проданную по поручению покойного лорда.

— Да, мой старинный друг поручил мне продать одну вещицу, однако с условием: покупатель ни в коем случае не должен был быть англичанином. Запрет распространялся как на мужчин, так и на женщин.

Лицо блондинки со светло-серыми глазами мгновенно вспыхнуло.

— Ах вот как?! И, разумеется, этой вещицей был браслет? Кому вы его продали?

— Соблюдение тайны — одно из главных правил моей профессии.

— Но я хочу знать…

— Не задерживайте князя Морозини, дорогая, — прервал жену безжизненный голос лорда. — Его ждут, а у нас сейчас будет семейный совет. Мы еще увидимся, не так ли? — сказал лорд, обращая к Альдо гримасу, которую при большом желании можно было бы счесть за улыбку. — По крайней мере на открытии аукциона мы будем все.

Венецианец молча поклонился и тут же покинул замок — неподалеку от пустоши его дожидался нанятый автомобиль.

Последняя фраза лорда Десмонда не понравилась Альдо, ему почудилась в ней скрытая угроза, но он тут же упрекнул себя за подозрительность. Стоит ему начать отыскивать дурные намерения и видеть повсюду врагов, и он не только не выполнит своей задачи, но еще и плохо кончит: будут повсюду чертики мерещиться. Если леди Мэри слегка тронулась на страсти к драгоценным камням, а покойный сэр Эндрю недолюбливал своих родственников, то это вовсе не означало, что они законченные негодяи. Хорошо, что убийца старого лорда был в конце концов арестован — им оказался индус-фанатик, который повесился в камере на собственной чалме, — иначе смерть лорда непременно приписали бы его наследникам. Вообще-то такая мысль и сейчас приходила кое-кому в голову, хотя несчастье и произошло на другом конце света…

Прежде чем сесть в машину, Альдо бросил последний взгляд на древний графский замок — на верхушке башни развевался флаг рода Килрененов, ветер, игравший им, нес сырость. «Судя по всему, мой бедный старый друг может рассчитывать лишь на общество своих предков», — подумал Альдо с некоторой неприязнью.

Погода менялась. Небо затянуло черными тучами, а острова Окни плотнее завернулись в свои зыбкие белые туманы.

Внизу, в маленькой бухточке, «Роберт Брюс», приняв на борт своих матросов, поднял якорь и отплыл, попрощавшись с берегом гудком сирены. Надвигалась буря, и небольшое судно торопилось отыскать убежище понадежнее. Тронулся с места и автомобиль, увозя Морозини в Инвернес, располагавшийся в ста сорока милях отсюда.

Автомобильное шоссе, проложенное вдоль берега моря, вело прямо на юг, и путешествие могло бы стать приятным, если бы не сюрпризы то и дело меняющейся погоды. Во все время пути Альдо старался выкинуть из головы новоиспеченного лорда и сосредоточиться на предстоящем вскоре аукционе: речь шла о продаже исторической реликвии особой ценности, так называемой «Розы Йорков». Это был крупный неограненный алмаз, сиявший некогда в центре композиции, составленной из гербов дома Йорков, и был единственным, что сохранилось от этого ювелирного творения. Остальные детали бесследно исчезли. Композиция под названием «Белая роза» была подарена Карлу Смелому, герцогу Бургундскому, его третьей женой — английской принцессой Маргаритой, свадьбу с которой он отпраздновал в Дамме 3 июля 1468-го.

После неудачной битвы при Грансоне вместе с большей частью сокровищ Карла Смелого пропал и этот подарок.

Но история алмаза начиналась не с английской династии.

Корни ее уходят в глубь веков, когда караван царицы Савской привез его из Индии, а та преподнесла камень в дар царю Соломону. Мудрый царь распорядился поместить алмаз вместе с другими одиннадцатью драгоценными камнями на золотую пектораль и передал украшение первосвященнику Иерусалимского храма.

В горниле всевозможных бед и несчастий пектораль все-таки уцелела и дожила до наших дней, хоть и лишилась нескольких камней. Теперь она принадлежала странному, загадочному человеку — одноглазому хромому еврею по имени Симон Аронов, накопившему как несметные богатства, так и неисчерпаемые знания. Прошлой весной он пригласил Альдо на встречу, которая состоялась ночью в тайном помещении, куда князь попал, проделав долгое путешествие по подвалам и подземельям еврейского квартала Варшавы.

Симон Аронов хотел от князя немногого: этот европейский знаток старинных драгоценностей должен был помочь ему вернуть на пектораль четыре недостающих камня. Цель была самая благородная: предание гласило, что народ Израиля вновь обретет землю предков и самостоятельность, когда пектораль — символ двенадцати колен израилевых — будет восстановлена и вернется к евреям.

Князь-антиквар был выбран не случайно: один из недостающих камней — сапфир под названием «Голубая звезда» — вот уже несколько веков передавался из поколения в поколение в семье матери Морозини. Аронов надеялся, что гость согласится продать ему тот сапфир. Он тогда еще не знал, что Изабелла Морозини, последняя его владелица, погибла от руки грабителя.

Той весенней ночью правоверный еврей и князь-христианин подписали договор. Союз их оказался плодотворным, и уже два месяца спустя на острове-кладбище Сан-Микеле под Венецией Симон Аронов получил из рук своего доверенного лица сапфир, вернувшийся к нему после невероятной истории , сопровождавшейся множеством смертей, ибо — увы! — похищенные из нагрудника камни притягивали к себе несчастья.

«Роза Йорков» была вторым исчезнувшим камнем. На протяжении вот уже целой недели английские газеты, а за ними и самые крупные газеты Европы трубили об аукционе, который должен был состояться у Сотби 5 октября. Никто из газетчиков не сомневался, что выставленная на аукцион драгоценность не что иное, как подделка, изумительная копия, повторяющая в мельчайших подробностях подлинник и изготовленная уникальным способом, ведомым лишь неизвестному фальсификатору.

Ход мысли варшавского Хромого был прост. Придя к заключению, что алмаз совершенно очевидно находится в Англии и лежит спрятанный на дне сундука какого-нибудь крайне скрытного коллекционера, он решил пойти на блеф. Зная, как никто, человеческую натуру вообще и тонкости психологии коллекционеров в частности, Аронов не сомневался, что владелец подлинного алмаза не выдержит шумихи, поднятой вокруг фальшивого камня. Причин для беспокойства у коллекционера могло быть две: либо он усомнится в подлинности собственной драгоценности — и это приведет его в смятение, либо гордость его не потерпит, чтобы предметом безмерного восхищения, вожделения и даже благоговения стала какая-то жалкая подделка. В любом случае он должен был обнаружить себя, и в этом Симон Аронов был уверен. Вот тут наступала очередь Альдо Морозини, которому предназначалась роль посредника. По возвращении в Лондон князь должен был в первую очередь навестить некоего ювелира, которому Хромой Отвел роль человека, обнаружившего алмаз. Как писали газеты, ювелир решил бросить реликвию в пекло торгов с тайной целью: подвигнуть правительство ее величества на покупку национального сокровища, с тем чтобы присоединить его к сокровищам Короны, выставленным в Лондонском Тауэре, и воспрепятствовать тем самым исторической драгоценности покинуть родину. Журналисты сообщали об огромном количестве анонимных писем, полученных ювелиром, мистером Хэррисоном, в которых его обвиняли в том, что алмаз фальшивый, и требовали отменить торги, грозя публичным скандалом. В общем, у Альдо было достаточно причин для того, чтобы посетить ювелирный магазин на Нью-Бонд-стрит!

Было уже довольно поздно, когда нанятый Альдо автомобиль под проливным дождем, который ветер гнал по улицам Инвернеса, остановился перед отелем «Каледония». Столбик термометра стремительно падал, и продрогший до костей путник, расплатившись с шофером, поспешил в отель, мечтая о горячей ванне — «Каледония», лучшая гостиница города, была безупречной в отношении комфорта — и о стаканчике национального шотландского напитка. Однако, не дойдя и до середины холла, он заметил своего друга Адальбера — тот сидел в баре, опустив на колени газету, держа в руке стакан виски и погрузившись в глубокие и, похоже, невеселые размышления. На Адальбера это было совершенно не похоже.

Альдо решил немедленно выяснить причину мрачной задумчивости.

— Ну-ка, — произнес князь, усаживаясь на соседний табурет и махнув бармену, чтобы тот принес и ему стаканчик виски. — О чем это ты призадумался?

Адальбер Видаль-Пеликорн вздрогнул и тут же расплылся в улыбке, которая так редко покидала его лицо. Лучшего приятеля, чем Адальбер, трудно было себе представить: до того он был всегда жизнерадостен и вместе с тем уравновешен. Они познакомились с Альдо несколько месяцев назад.

Чисто деловые поначалу отношения переросли в настоящую дружбу, которая с каждым днем росла и укреплялась к взаимному удовлетворению обоих мужчин. Первая их встреча произошла при весьма необычных обстоятельствах — ее устроил Симон Аронов. Видаль-Пеликорн был одним из тех редких людей, кому Хромой доверял безоговорочно. Доверял, несмотря на весьма своеобразный облик Адальбера и его необычные, если не сказать экстравагантные, манеры.

Адальберу было около сорока, но выглядел он лет на десять моложе. Высокий и настолько худой, что казалось, это про него сказано: «кожа да кости», он был гибок и очень подвижен. Вечно растрепанная в крутых завитках светлая копна волос, лицо херувима с голубыми невинными глазами и ангельская улыбка — таким он был на вид, что не мешало ему быть изворотливым, как дьявол, надежным, как скала, и обладать к тому же недюжинной физической силой. По профессии он был археологом, имел слабость к Египту, хорошо разбирался в драгоценных камнях, изящно писал, элегантно одевался, был эпикурейцем и обладал всеми достоинствами безупречно светского человека, слыл ловким фокусником, а его слесарным способностям позавидовал бы сам Людовик XVI.

Только благодаря многообразным талантам этого незаурядного человека Морозини сумел вернуть фамильный сапфир и передать его Симону Аронову. Альдо с нежностью относился к своему другу, ценил его достоинства и был счастлив, что в опасной охоте за недостающими камнями из древней реликвии у него такой надежный компаньон.

Оставив вопрос Альдо без ответа, Адальбер улыбнулся еще шире и спросил:

— Ну как похороны? В высшей степени благопристойно? — И привычным движением руки откинул прядь волос, которая вечно падала ему на глаза.

— Мог бы поехать со мной и сам бы все увидел, — ответил Альдо.

— Не требуй от меня слишком многого, голубчик! Я приехал в эту варварскую страну только для того, чтобы составить тебе компанию. А к похоронам у меня врожденное отвращение.

— Но на этих стоило побывать: простота сродни величию, местный колорит и вдобавок неожиданный сюрприз.

— Хороший или плохой?

— Ничего страшного. Я знал, что Сент-Элбенсы принадлежат к семье сэра Эндрю, но не подозревал, что они — его прямые наследники. Теперь он и она — граф и графиня Килренен. Преемственность, которая вряд ли доставляла при жизни радость моему старинному другу. Мне они оба кажутся крайне неприятными, хотя не могу отрицать, что она весьма красива.

— Твоему другу следовало подумать в свое время о потомстве и позаботиться о достойном наследнике для своего знатного рода, — заметил Адальбер, разделяя, сам того не подозревая, мнение гнома вересковых пустошей.

— Это же самое я слышал уже сегодня утром. Ты увидишь их на торгах у Сотби. А может, и еще раньше, потому что леди Мэри до сих пор не смирилась с потерей браслета.

— Ты думаешь, они будут стремиться заполучить «Розу»?

— Она — вне всякого сомнения. Леди впадает в транс, как только видит какую-нибудь драгоценность. Про него ничего сказать не могу. Вообще-то он коллекционирует редкий нефрит, но, вполне возможно, сильно влюблен в свою жену.

И поскольку этот адвокат производит впечатление весьма богатого человека, кто знает…

— Он что, входит в коллегию?

— Похоже на то.

Морозини поднес к губам стакан, который ему только что подал бармен, а Адальбер допил свой до конца и вновь впал в задумчивость. Альдо не успел поинтересоваться ее причиной — Адальбер, почесав нос, со вздохом произнес сам:

— Что касается адвокатов, то кое-кто, тебе совсем небезразличный, очень скоро будет нуждаться в их помощи.

— Кто же это?

— Анелька Фэррэлс, ее обвинили в убийстве мужа.

Пальцы Морозини судорожно вцепились в стакан, который едва не выскользнул у него из рук. Следующим движением он поднес стакан к губам и опорожнил его до дна.

— Откуда тебе это известно? — шепотом спросил князь.

Адальбер взял разложенную на коленях газету, перевернул страницу и показал:

— Вот отсюда. Я поначалу сомневался, стоит ли сообщать тебе об этом после похорон друга. Не добьет ли тебя этот новый удар? Но потом подумал, что лучше уж тебе узнать обо всем сразу… В общем, теперь ты в курсе.

— Ты прав, это лучше, чем быть в неведении.

Альдо быстро пробежал глазами заметку — сухое короткое сообщение в несколько строк. Было очевидно, что Скотленд-Ярд хранит по отношению к журналистам осторожное молчание, видимо, опасаясь, что их вмешательство может стать помехой следствию. Леди Фэррэлс подозревали в отравлении мужа, и подозрение было настолько серьезным, что молодую женщину отправили в центральный комиссариат Кэнон Роу, где после предварительного разбирательства у судьи ей было отказано даже в освобождении под залог. Ее посадили в одиночную камеру тюрьмы Брикстон. Подумать только!

Пока Альдо читал, Видаль-Пеликорн внимательно следил за своим другом. Лицо Альдо мрачнело все больше и больше.

От выражения мягкой иронии, которое обычно так красило узкое смуглое лицо Морозини, в профиль похожего на кондотьера, не осталось и следа. И когда Альдо вновь посмотрел на Адальбера, в его отливающих стальной синевой глазах он прочитал боль, которая подтвердила его подозрения: несмотря на пережитое горькое разочарование, Морозини по-прежнему любил юную польку, которая когда-то едва не стала его женой.

Однако Адальбер продолжал сидеть молча, прекрасно понимая, что любое слово будет сейчас не к месту.

— Единственное, чего я не понимаю, — спустя некоторое время все-таки выговорил он, — как это могло произойти?

Я не верю, что она виновна.

— В самом деле? Но она так непредсказуема в своих поступках! Кроме того, мне часто казалось, что для нее смерть — неважно, ее собственная или чья-то другая — не имеет никакого значения. Я могу только гадать, умеет ли она любить, но в том, что она умеет ненавидеть, я абсолютно уверен. Ты ведь помнишь ее свадьбу и все, что было потом?

— Ну, тогда у нее были смягчающие обстоятельства. Ее супруг повел себя с ней как солдафон, не дождавшись даже обряда венчания. Что до тебя, то она была уверена, что ты насмеялся над ней с блистательной Дианорой Кледерман, своей давней любовницей.

— Хорошо, согласен. Но согласись и ты, что есть разница между чувством обиды и убийством. Но что спорить? Завтра мы будем в Лондоне и узнаем, возможно, обо всем более подробно… Кстати, ты знаешь всех и вся… У тебя есть какие-нибудь связи в Скотленд-Ярде?

— Никаких! Англия не моя вотчина. Я ценю ее портных, безупречные сорочки, парки, табак, виски, чисто детскую приверженность правилам хорошего тона, но терпеть не могу ее климата, запахов угля, маслянистой Темзы, туманов и Интеллидженс сервис, с которой мне несколько раз приходилось выяснять отношения. А особенно не переношу здешней кухни!

Я не знаю ничего хуже хэгис, это самая отвратительная стряпня, которую мне когда-либо приходилось пробовать…

Обед, во время которого они тщательно избегали блюд английской кухни, прошел в тягостном молчании. Альдо не взял в рот ни крошки. Несмотря на суровость, которую князь обнаружил в суждении об Анельке, думал он только о ней.

Мысль о грациозной девятнадцатилетней женщине-ребенке, сжавшейся в комочек под мрачными зловонными сводами тюрьмы, была для него тем более невыносима, что в течение четырех месяцев он старался похоронить этот образ в глубине своей памяти, задернуть его пеленой забвения, но безуспешно.

Для этого нужно время, а его прошло еще так мало!

Анелька!.. С первой их встречи в Вилановском парке под Варшавой образ ее преследовал Морозини. Может быть, потому, что она вошла в его жизнь одновременно с Симоном Ароновым и по странному стечению обстоятельств, сойдя однажды с северного экспресса вместе с отцом и братом апрельским вечером в Париже, принесла весть о «Голубой звезде».

К этому времени Морозини уже дважды спасал ее от самоубийства. В первый раз она покушалась на свою жизнь, потому что вынуждена была расстаться с Владиславом, студентом-нигилистом, в которого до беспамятства была влюблена, во второй — потому что не хотела становиться женой Эрика Фэррэлса, крупного торговца оружием. Затем была встреча в Ботаническом саду — Анелька обожала сады! — где она сказала Альдо, что любит его, умоляла спасти от ненавистного брака, который был необходим ради сохранения благосостояния ее семьи. Потом было еще много разного, и напоследок он получил от нее записку — она подчинялась воле отца и выходила замуж за ненавистного ей человека, но вечную любовь посылала своему венецианскому князю. Эту записку он, изорвав в мелкие клочки, в тот же вечер пустил по ветру из окна поезда, уносившего его в Венецию.

Не эта ли любовь толкнула ее на убийство? Соблазн поверить в это был силен, и Морозини все слабее и слабее защищался от романтической версии, так льстившей его самолюбию. В любом случае он знал, что, как только окажется в Лондоне, тут же помчится к ней, использует все возможности, чтобы повидать ее и помочь всем, чем сможет.

Навязчивая идея не оставляла его большую часть ночи и весь долгий путь в поезде, который доставил их в Лондон только на следующие сутки. На перрон Кинг-Кросс они с Адальбером сошли разбитые от усталости и покрытые знаменитой английской угольной пылью. С вокзала шофер такси, мужественно пробившись сквозь толщу тумана, который, казалось, можно было резать ножом, доставил их в отель «Ритц».

Фешенебельный отель на Пиккадилли давно полюбился князю Морозини, точно так же, как его парижский тезка на Вандомской площади. Может быть, Альдо пришлась по сердцу архитектура «Ритца», повторявшая изящные парижские здания и аркады улицы Риволи. Но не меньше внешнего вида гостиницы он любил элегантность ее внутреннего убранства, отменное качество любой мелочи, безупречную внимательность персонала и особый неподражаемый стиль. Адальберу по складу его характера ближе был «Савой», опустошавший кошельки американских банкиров и голливудских звезд. «Ритц» перестал пускать на порог эту публику после того, как Чарли Чаплин повел себя в его стенах не самым подобающим образом. На этот раз Адальбер, не желая покидать друга, поступился своими вкусами и не пожалел об этом.

Когда друзья приехали в отель, было как раз время чая.

Целая процессия элегантных женщин и хорошо одетых мужчин направлялась в большую гостиную, где вершилась торжественная церемония чаепития. Торопясь поскорее избавиться от угольной пыли и отдохнуть, Адальбер двинулся прямиком к лифтам, не глядя по сторонам. Но тут Альдо удержал его, легонько потянув за рукав:

— Посмотри-ка туда!

Две дамы шествовали по холлу, направляясь в чайный салон в сопровождении ливрейного лакея, — пожилая опиралась на руку более молодой. Внимание Морозини привлекла старшая из них. Высокая, статная, в бархатной фиолетовой шляпке в стиле королевы Марии, эта дама, несмотря на явные уже морщины, сохраняла благодаря особому строению лица хоть и увядшую, но вполне ощутимую и несомненную красоту.

— Герцогиня Дэнверс! — прошептал Видаль-Пеликорн. — Подумать только!

— Повезло, не правда ли? Если кто-то и знает, что произошло у Фэррэлсов, так именно она. Вспомни, на свадьбе сэр Эрик обращался с ней как с очень близкой родственницей.

— Помню, помню! Наши планы меняются — быстро переодеваемся и скорее на чай!

Четверть часа спустя Альдо и его друг стояли перед молодой женщиной, одетой в черное с белым воротничком платье и исполнявшей в это время дня, когда в гостинице в основном хозяйничали женщины, обязанности метрдотеля. Друзья знали, что доступ к деликатесам чайного стола можно получить только у нее.

— Если вы не заказали столик хотя бы за три недели, я не могу вас пригласить в чайный салон, — заявила с ноткой суровости в голосе молодая женщина.

— Но мы живем в этом отеле, и наш номер был зарезервирован месяц назад, если не больше, — сказал Морозини с самой обаятельной из своих улыбок. — Разве этого не достаточно?

— Вполне возможно, что и так, если вы соизволите назвать ваши имена.

Титул князя в очередной раз возымел свое действие, и молодая дама соизволила улыбнуться. Но Альдо решил на этом не останавливаться.

— Ваша любезность не имеет границ, мадемуазель, — поблагодарил Альдо, — однако я хотел бы попросить вас еще об одном одолжении. Будьте так любезны, посадите нас рядом с дамой, с которой мы имеем честь быть знакомы и которую только что видели входящей в чайный салон.

Женщина строго нахмурила белесые брови.

— С дамой? — переспросила она с оттенком некоторого негодования, давая понять, что речь идет о чем-то здесь неслыханном. — Не в наших правилах…

— Вы не поняли меня, сударыня, — сухо оборвал ее Морозини. — Я полагаю, что правила «Ритца» никоим образом не будут нарушены оттого, что мы выразим свое почтение ее светлости герцогине Дэнверс. Уверяю вас, мы не питаем никаких дурных намерений по отношению к этой даме.

Вспыхнув алым цветом, молоденькая женщина пробормотала туманные извинения, закончив свою фразу приглашением:

— Прошу вас следовать за мной, ваше сиятельство.

Друзьям явно сопутствовала удача. Дойдя до середины украшенной цветами залы с поблескивающими на столах серебряными чайничками, над которыми веял легкий аромат ванили и сладостей, молодая женщина, возможно, желая убедиться, что ее не обманули, остановилась и указала столик рядом со столиком герцогини. В глазах ее поблескивало даже что-то вроде вызывающей насмешки, которая очень забавляла Морозини. Но ей пришлось смириться с той очевидностью, что, прежде чем сесть, иностранцы почтительно поклонились ее светлости. Герцогиня, наведя на них лорнет, удивленно и обрадованно воскликнула:

— Вы здесь, господа? Какое удивительное совпадение!

Не прошло и двух минут, как я вспоминала вас, рассказывая своей кузине, леди Уинфилд, о странном браке бедняжки Эрика Фэррэлса.

— В самом деле странном! А конец его оказался совсем уж необычным, если верить газетам, — подхватил Альдо. — Пишут, что леди Фэррэлс арестована?

— И это так глупо! Совсем молоденькая женщина, почти ребенок! Однако садитесь за наш столик, выпьем чаю вместе, и нам будет удобнее разговаривать.

Друзья встретили предложение герцогини широкими улыбками и не стали скрывать, как оно им приятно. Небо, похоже, и в самом деле к ним благоволило. Метрдотелю пришлось позвать официантов, чтобы принести дополнительные приборы и передвинуть стулья. После взаимных приветствий и представления кузине все наконец уселись.

— Если я вас правильно понял, мадам, — начал Альдо, обращаясь к герцогине на французский манер, — вы не верите в виновность Анельки?

— У меня всегда вызывают предубеждение обвинения, которые выдвигает лакей по отношению к госпоже. Ну если не лакей, так по крайней мере подчиненный.

— А что, был обвинитель?

— Да. Секретарь сэра Эрика, некий Джон Сэттон. И был он весьма категоричен. А тут еще один из лакеев заявил, что леди Фэррэлс принесла аспирин или бог его знает что своему мужу, который пожаловался на головную боль, что она опустила лекарство в виски с содовой, Эрик выпил и тут же упал.

Вскрытие обнаружило стрихнин. Ничего себе эффект от лечения!

— Да уж, — признал Альдо, вспоминая, что писали газеты. — Однако ни в виски, ни в содовой не было яда. К тому же стакан…

— Мало ли что! Кто-то незаметно его подсыпал. Может, кто-нибудь из слуг? — вступил в разговор Видаль-Пеликорн. — Почему бы и не сам Сэттон? Обвинители всегда вызывают у меня подозрение.

— Нет, этого не может быть, — решительно возразила герцогиня. — Секретарь за все это время ни разу не подошел к Эрику и не приближался к подносу со стаканом. Я могу это засвидетельствовать.

— Разве вы там были?!

— Ну конечно! Мы как раз пили аперитив в рабочем кабинете моего дорогого друга перед тем, как идти обедать в «Трокадеро». Иначе как бы я могла утверждать все это с такой уверенностью? Конечно, прессе мало что известно. Начальник полиции Уоррен, который ведет следствие, закрылся, как устрица, и приказал всем держать язык за зубами.

— Тем любезнее с вашей стороны, кузина, что вы так откровенны с этими господами, — заметила леди Уинфилд, с недоверием приглядываясь к обоим иностранцам.

— Не говорите глупостей, Пенелопа. Мы все тут люди одного круга. Видите ли, дорогой князь, против Анельки, — к сожалению, такой юной, — сыграло то, что они с мужем очень громко ссорились. Ссоры бывали постоянно, и в тот ужасный день, как раз перед моим приездом, они в очередной раз очень сильно повздорили. Сэттон слышал, как леди Фэррэлс крикнула: «Клянусь, все будет кончено! Я не стану вас больше терпеть!» Эрик вышел, хлопнув дверью, но когда мы все собрались у него в кабинете, он стал жаловаться на головную боль. И тогда его молоденькая жена, которая, казалось, была в совершение нормальном состоянии и, возможно, даже несколько раскаивалась, предложила ему порошок против мигрени, за которым сама отправилась к себе в спальню. Проявление доброй воли, не так ли? Маленький шаг к примирению?

— Выпив лекарство, сэр Эрик тут же упал мертвым? Не считаете ли вы, что, если бы леди Фэррэлс задумала избавиться от своего супруга, она бы сделала это более изобретательно и уж безусловно не при таком скоплении зрителей? — высказал свое суждение Адальбер, слушавший леди Дэнверс с большим интересом.

— И я, и ее светлость думаем точно так же, — вновь вступила в разговор леди Уинфилд. — Я склонна обвинить в несчастье кого-нибудь из слуг. Кто наливал это несчастное виски? Дворецкий? Лакей?

— Лакей поступил на службу к Фэррэлсам совсем недавно. Поляк, соотечественник Анельки по имени Станислав, он служил когда-то у ее отца. Она случайно встретилась с ним и, узнав, что тот находится в бедственном положении, решила помочь ему, взяв в штат на Гросвенор-сквер. Очень славный мальчик, к слову сказать, свои обязанности исполнял с подобающей скромностью. К несчастью, он исчез раньше, чем приехала полиция.

Морозини при этом известии поперхнулся чаем. Прокашлявшись, он «переспросил:

— Исчез? А Анельку арестовали? Но нужно же было немедленно догнать его!

— Не сомневайтесь, в Скотленд-Ярде знают свое дело!

Полицейские тут же пустились по его следам! Но к сожалению, похоже, что этот Станислав нашел путь к сердцу нашей юной леди, что, конечно, не делает ей чести. Когда инспектор сообщил, что его нигде не удалось найти, она разрыдалась, лепеча, что он, должно быть, испугался, но непременно вернется, что ей было бы больно думать, что он ко всему этому причастен… в общем, лепетала нечто в этом роде, я сейчас уже толком не помню. Но чего не забуду никогда в жизни — так это приступа ярости секретаря. Без малейшего колебания он грубо оскорбил это бедное дитя, заявив, что нет ничего удивительного в том, что она пытается защитить своего любовника. Ужас, настоящий ужас, уверяю вас! Но больше я вас пугать своими рассказами не буду. Просто потому, что больше ничего не знаю. Свидетельские показания брал у меня сам начальник полиции, человек отменной любезности. После он лично отвез меня домой, и должна вам сказать, что больше никаких дел с полицией я не имела, — с удовлетворением сообщила старая дама. Сознание того, что она сыграла в трагедии столь важную роль, доставляло ей живейшее удовольствие. — Однако вы побледнели, князь, — вновь заговорила она. — Кажется, эта трагическая история не оставила вас равнодушным.

Это было мягко сказано. Услышанное потрясло Альдо до глубины души. На миг он даже позабыл, где находится. Адальбер постарался прийти ему на помощь. Еще со своей первой встречи с леди Дэнверс он понял, что герцогиня звезд с неба не хватает, и значит, ее проницательности не приходится опасаться, но он боялся, как бы горячая кровь итальянца не подвигла его на какое-нибудь безумство. Поэтому он поторопился задать вопрос, который должен был немного разрядить атмосферу.

— Газеты ничего не пишут об этом, но я не сомневаюсь, что граф Солманский поспешил на помощь дочери. Отец не может не быть потрясен таким известием, — прибавил он лицемерно.

— Нет, он еще не приехал, но, очевидно, скоро приедет.

Когда разыгралась драма, он находился в Нью-Йорке, где женил своего сына на какой-то там наследнице. Но приехать граф должен. Сейчас он, верно, на борту «Мавритании» держит путь в Ливерпуль. Однако давайте поговорим о чем-нибудь другом, друзья мои! Эта злосчастная история мне горька вдвойне, потому что я очень любила Эрика Фэррэлса! Материнской, я бы сказала, любовью. Я познакомилась с ним, когда он был еще совсем юным. Давайте поговорим о вас, князь!

Я полагаю, что вы приехали в Лондон ради алмаза, из-за которого изведено уже столько чернил и сломано столько копий?

Альдо, уже несколько успокоившийся, подавил вздох.

Сейчас ему было куда приятнее заняться светской болтовней, чем представлять себе Анельку, защищающую лакея, которого Сэттон без малейшего колебания назвал ее любовником спустя четверть часа после смерти мужа. Анельку, в черном платье сидящую на кровати в тюремной камере и думающую об этом Станиславе, который неведомо откуда свалился и которого она взяла в дом Фэррэлса по причине, известной только ей одной. Альдо не верил ни секунды, что это был порыв милосердия по отношению к попавшему в беду соотечественнику. И вдруг в голове у князя промелькнула догадка, вполне возможно, глупая, но настолько важная для него, что он даже перебил герцогиню, которую Адальбер вовлек в увлекательный разговор о египетских драгоценностях.

— Простите меня, ваша светлость. А вы уверены, что лакея звали Станислав?

Лорнет метнулся в сторону Альдо со скоростью пистолетного выстрела.

— Уверена! Что за странный вопрос?

— Но он небезоснователен. А может быть, его звали Ладислав?

— Нет, нет! Вы сами знаете, что все польские имена похожи одно на другое, даже те, на которых не сломаешь себе язык, но я могу поклясться, что звали его Станислав. А теперь скажите мне, почему это так важно?

Трудно уклониться от ответа и не показаться невежливым, особенно если твоя собеседница герцогиня. Альдо предпочел перейти на шутливый тон.

— Да нет, никакой особой важности. Язык опередил мысли, только и всего. Просто я вспомнил, что в Варшаве, где я впервые встретил графиню Солманскую, она часто виделась с неким Ладиславом и, по-видимому, была им увлечена. Фамилии его, на которой как раз можно язык сломать, я не запомнил, — прибавил он со своей самой обольстительной улыбкой.

— Не мучьте себя, не старайтесь вспомнить, милый друг, — снисходительно сказала герцогиня, похлопав Альдо лорнетом по рукаву. — Это все такие мелочи! Поляки — невозможный народ, и мой бедный Эрик поступил бы куда разумнее, оставшись холостяком, что подходило к нему как нельзя лучше.

А теперь я советую вам оставить чашку, в которой вы мешаете чай вот уже четверть часа. Полагаю, пить это уже нельзя.

Так оно и было. Альдо попросил принести ему другую чашку, извинившись за свою рассеянность, и разговор вновь вернулся к египетским ожерельям. Прощаясь после чая, друзья получили от старой дамы приглашение навещать ее без церемоний в ее доме на Портленд-плейс — пропуск, который дорогого стоил.

— Не стоит этим пренебрегать! — воскликнул Адальбер, проводив обеих дам к машине. — Кого там только не встретишь! А это может оказаться не только любопытным, но и полезным. Кстати, что у нас намечено на сегодняшний вечер?

— Располагай им по своему усмотрению. Что касается меня, то я предпочел бы лечь пораньше. Путешествие в поезде измотало меня.

— И поэтому ты предпочитаешь не болтать, а размышлять, не так ли?

— Именно так. То, что поведала нам графиня, меня совсем не радует.

— Можно подумать, ты не знаешь женщин! В общем, я не огорчу тебя, оставив в одиночестве?

— Нисколько! Я хотел бы обдумать кое-что из того, что слышал за чаем. А ты побежишь по девочкам? — осведомился Альдо с характерной усмешкой.

— Нет, по пивным Флит-стрит . Тамошний люд всегда изнывает от жажды, а мне пришло в голову, что нам с тобой недостает знакомств в мире прессы. Может быть, мне удастся обрести там какого-нибудь друга детства, который не сможет отказать в нужной нам информации. Мне показалось, что газеты в последнее время стали чересчур уж скрытны. Как-никак, существуют же анонимные письма, касающиеся «Розы Йорков», — и я думаю, из них можно кое-что почерпнуть.

— Если тебе удастся узнать новые подробности относительно смерти Эрика Фэррэлса, буду тебе очень благодарен.

— Представь себе, это я тоже имел в виду!

Глава 2. ЭКЗОТИЧЕСКАЯ ПТИЦА

Адальбер Видаль-Пеликорн затянул пояс своего плаща так, будто собирался перерезать себя надвое, поднял воротник, втянул голову в плечи и проворчал:

— Никогда не думал, что сделаться другом детства газетчика не первой величины стоит так дорого! Мы обошли с полдюжины пивных, не считая обеда, которым он хотел угостить меня непременно у «Гренадера» и, разумеется, за мой счет! — обедом, которым герцог Веллингтон угощал своих офицеров: говядина в эле, картошка в мундире с маслом и хреном и на десерт пирог с яблоками и ежевика со сливками. И это не считая пива, которое он пил литрами! Он просто выпотрошил меня, негодяй!

— Если тебя это утешит, я могу разделить с тобой расходы, и это будет только справедливо, — не без иронии предложил Морозини.

— Но у этого парня есть и свои хорошие стороны. Например, он обожает Шекспира и каждые полминуты выдает тебе по цитате. Нет, он столь же любопытен, сколь и невоздержан в питье…

Друзья спускались по Пиккадилли в направлении к Олд-Бонд-стрит, где находился ювелирный магазин Джорджа Хэррисона. Пройдет еще два-три часа, и алмаз, из-за которого было изведено столько чернил, отправится в путь: в начале двенадцатого бронированная машина с полицейским нарядом переправит его к Сотби на Нью-Бонд-стрит, иными словами, на сотню метров дальше, где он и будет дожидаться торгов.

Аукцион состоится завтра.

Погода стояла отнюдь не прогулочная, однако на улицах было полно народу. Обычная для Лондона изморось не в силах была загнать под крыши людей, которые за долгие века притерпелись к любым превратностям погоды. Черные шелковые купола в мгновение ока раскрывшихся зонтиков, которым не было числа, плавной волной текли вдоль улицы насколько хватал глаз, будто стадо тонкорунных овец. Ни Альдо, ни его друг никогда не брали с собой зонтов, считая их слишком громоздкими, и предпочитали плащи и каскетки из фирменной мастерской.

— И что же он знает, твой новоиспеченный друг детства? — поинтересовался Альдо. — И как, кстати, его зовут?

— Бертрам Кутс, репортер из «Ивнинг Мэйл». Полагаю, что пока он специализируется на попавших под машину собаках, и это справедливо, потому что он и сам похож на спаниеля, у него такие же длинные уши и он весьма пронырлив. По правде сказать, мне повезло, что я напал на него.

— И как же это произошло?

— Случайно. Я зашел выпить стаканчик в одно заведение на Флит-стрит и стал свидетелем небольшой разборки между хозяином и Бертрамом. Речь шла, как нетрудно догадаться, о долге, оплата которого несколько затянулась, а поскольку наш друг был уже под хмельком, то разговор только запутывался.

Вскоре подошел еще один тип, некто Питер, который, как я понял, тоже работает в «Ивнинг Мэйл», но печатается на первых полосах. Бертрам, желавший еще выпить, попросил ссудить его несколькими монетами. Но тот довольно пренебрежительно отказал, явно ни во что Бертрама не ставя. Оскорбившись, тот заявил: «Напрасно ты так со мной! Вот посмотришь, как я утру тебе нос в деле Фэррэлс!» Питер только посмеялся над ним, выпил свою кружку пива, и, как только он ушел, на сцене появился ваш покорный слуга. Я представился Бертраму как его коллега из Франции, приехавший в Лондон ради аукциона Сотби, и прибавил, что имел счастье видеться с ним несколько месяцев назад в Вестминстере, куда журналистский корпус был приглашен на бракосочетание принцессы Марии. Ты прекрасно понимаешь, что Бертраму и во сне не могло присниться присутствовать при событии такой важности, но он был польщен. После чего я заплатил его долг и предложил ему пообедать. Остальное ты знаешь.

— Как раз остального я и не знаю! Твоему журналисту и впрямь известно что-то важное о смерти Фэррэлса?

— Безусловно, но не так-то легко было из него это вытянуть. Даже пьяный в стельку Бертрам Кутс продолжал цепляться за свою маленькую тайну, как собака за кость. Чтоб уломать его, я пообещал, что расскажу ему все, что узнаю об алмазе, и, разумеется, это не оставило его равнодушным. Поток анонимных писем захлестывает их газету точно так же, как и все остальные. Кстати, среди них немало угрожающих, суть которых сводится к тому, что если алмаз не снимут с торгов, то прольется кровь…

— Очень любопытно, однако…

Альдо замолчал. Фешенебельная улица, которая еще несколько секунд назад была просто оживленной, превратилась вдруг в настоящий людской водоворот. Центром его был магазин, чей скромный внешний вид и строгая старинная отделка, выдержанная в классическом британском стиле, не могли тем не менее скрыть его истинной роскоши — это был один из самых крупных ювелирных магазинов на Олд-Бонд-стрит.

Из толпы послышались крики, а затем полицейские свистки. Все уличные зеваки ринулись туда.

— Без сомнения, это магазин Хэррисона! — воскликнул Морозини, прекрасно знавший эту улицу. — Похоже, там произошло что-то серьезное.

Друзья стали пробиваться сквозь толпу, не слишком стесняясь в средствах — наступая кому-то на ноги, активно работая локтями, расталкивая и тесня соседей, чем навлекли на себя поток брани. Однако результат стоил затраченных усилий — через несколько минут Альдо и Адальбер стояли у дверей магазина, вход в который загораживал дюжий полицейский.

— Я — представитель прессы! — заявил Адальбер, размахивая журналистским удостоверением, немало удивив этим своего товарища.

— Хотел бы я знать, где ты его раздобыл, — прошептал Альдо на ухо своему приятелю.

Однако как бы там ни было, но пропуск, фальшивый или настоящий, не возымел желаемого действия.

— Сожалею, сэр. Но я не могу вас пропустить. С минуты на минуту прибудут представители власти.

— Я могу понять, почему вы не пускаете журналистов, — сказал Альдо со своей обезоруживающей ослепительной улыбкой, — но я друг Джорджа Хэррисона, и он назначил мне встречу. Мы с ним коллеги и…

— Сожалею, сэр. Ничем не могу помочь.

— Позвольте мне по крайней мере поговорить с мисс Прайс, секретаршей.

— Нет, сэр. Вы не увидите никого до тех пор, пока не прибудут из Скотленд-Ярда.

— Но скажите по крайней мере, что произошло?!

Лицо полисмена приняло суровое выражение, как будто к нему обратились с неприличным предложением. Взгляд из-под каски устремился вдаль над головами собеседников и затерялся где-то в конце бурлящей от столпотворения улицы.

И тут же Морозини услышал за спиной шепот:

— Я кое-что видел, и поскольку вы, черт побери, дали мне хороший совет прийти к Хэррисону к одиннадцати, то уж вам-то я расскажу, в чем там дело.

Обернувшись, Альдо заметил Видаль-Пеликорна, тихо .разговаривавшего с коротышкой в потертой фетровой шляпе, и понял, что это и есть незадачливый репортер из «Ивнинг Мэйл».

У невысокого и довольно упитанного репортера было тем не менее вытянутое лицо, в самом деле напоминавшее печального спаниеля, а длинные, почти до плеч, волосы только усиливали это сходство. Рассказывая о своем новом приятеле, Адальбер не упомянул о его возрасте, и Альдо решил, что речь идет о потасканном, видавшем виды завсегдатае баров, а между тем репортер оказался совсем еще молодым человеком.

— И что же вы видели, дружище Бертрам? — спрашивал Адальбер. — Говорите без стеснений, это князь Морозини, мой близкий друг, о котором я вам уже говорил.

Сметливые карие глаза газетчика мигом оценили по достоинству горделивую фигуру венецианца.

— «Думай прежде, чем говорить, и взвешивай прежде, чем действовать», — процитировал он, назидательно подняв палец, и уточнил:

— Монолог Полония, «Гамлет», акт первый, сцена третья! Но я думаю, что я целиком и полностью могу быть откровенным с вами.

— Я предупреждал тебя, что на две трети речь нашего друга состоит из цитат великого Вильяма, — произнес Адальбер. — И все-таки я позволю себе повторить свой вопрос: что же вы видели, дружище?

— Отойдем в сторонку, — предложил Бертрам, увлекая их за собой, к великой радости остальных зевак. — Когда я подошел, здесь стояли две машины, обе черного цвета — благородный «Роллс-Ройс», хотя и несколько устаревший, но в отличном состоянии, и рядом громоздкий «Даймлер», куда более новый. И почти сразу же я увидел, как из магазина выходит старая леди в глубоком трауре, поддерживаемая сиделкой. Леди, наверное, побежала бы, если бы ей позволили ее больные ноги. Она выкрикивала что-то нечленораздельное, и вид у нее был смертельно испуганный. Испугана, казалось, была и сиделка, хоть и старалась сохранить хладнокровие.

Сиделка буквально запихнула хозяйку в «Роллс-Ройс», не дав шоферу времени выйти и открыть дверцу, и крикнула ему, чтобы он немедленно трогался. Машина умчалась на такой скорости, будто за ней гнались по пятам. Погодите, это еще не все, — прибавил репортер, видя изумленные взгляды друзей. — Прошло несколько секунд, и из магазина выбежали двое мужчин. Два очень хорошо, по-европейски одетых азиата. Они столь же стремительно сели в «Даймлер», который мгновенно тронулся с места, а из магазина в это время послышались ужасные, просто душераздирающие крики. Они привлекли внимание двух полисменов, которые утюжат тут тротуар и днем и ночью, те вошли в магазин, и я хотел было войти вслед за ними, но меня прогнали, несмотря на то что «в любой охоте самый страстный тот…»

Как ураган, подлетели две полицейские машины и прервали цитату из «Венецианского купца», однако Бертрам Кутс тут же заговорил снова:

— Смотрите-ка, вот и власти! И немалых чинов! Начальник полиции Уоррен и с ним его вечная тень инспектор Пойнтер. Асы криминалистики! Я предполагал ограбление, но, похоже, тут пахнет кровью. Позвольте! Мне надо приниматься за дело. Увидимся позже! Ну, хотя бы в «Черном монахе».

Это…

Он не успел договорить и мгновенно растворился в толпе, которая стала еще плотнее, чем прежде.

— Ничего, я прекрасно знаю, где это, — сказал Адальбер. — Прошлой ночью он меня и туда водил, но успел уже позабыть. Однако если даже он рассказал нам все, что знает, этой информации ему вполне хватит, чтобы утереть нос коллегам…

Морозини не ответил: он следил взглядом за двумя высокопоставленными полицейскими, которые входили в магазин.

Ему пришло в голову, что таким лучше не попадаться в лапы, но, к несчастью, именно это и произошло с Анелькой…

Внешним видом Гордон Уоррен напоминал доисторическую птицу — высокий, костистый, лысый, с круглыми желтыми глазами и пристальным подозрительным взглядом. Видавшая виды пелерина серо-желтого цвета, что свисала с узких плеч подобно перепончатым крыльям, довершала сходство. Выражение его гладко выбритого лица с тонкими губами и жесткими складками у рта не предвещало никакого снисхождения и сострадания. Начальник полиции словно был олицетворением самого Закона, всевидящего и несгибаемого.

Рядом с этой впечатляющей фигурой инспектор Джим Пойнтер совершенно терялся, несмотря на свои внушительные габариты. В лице его со срезанным подбородком и выступающими вперед резцами было что-то заячье, и когда он трусил вслед за своим шефом, как, например, сейчас, то имел вид охотника, возвращающегося с охоты с добычей.

Уоррен вышел из магазина, и толпу зевак смяла нахлынувшая волна газетчиков, примчавшихся сразу же вслед за полицией. Надо сказать, что Бертрам Кутс мужественно пробился в первый ряд. Шумная ватага обступила начальника полиции, засыпая его вопросами, но он одним властным жестом усмирил бушующие страсти.

— Я мало что могу сказать вам, господа репортеры, — произнес он, — и моя настоятельная просьба не вмешиваться в расследование, которое в силу многих обстоятельств требует деликатности.

— Не преувеличивайте, шеф! — крикнул кто-то из толпы. — Вы уже обвели нас вокруг пальца со смертью Эрика Фэррэлса. У вас неделикатных расследований не бывает!

— Что поделаешь, мистер Ларк! — отозвался Уоррен. — Таковы обстоятельства. Могу вам сообщить только, что мистер Хэррисон только что убит ударом кинжала, а алмаз, который сегодня должны были перевезти к Сотби, исчез. Как только у нас появятся какие-то дополнительные сведения, мы непременно вас проинформируем. А вам что от меня надо? Да-да, вам?

Вопрос был обращен к Бертраму, который с немалой отвагой вцепился в рукав

Уоррена.

— Я… я видел… убийц! — наконец пробормотал он, пересилив одолевавшее его возбуждение.

— Подумать только! А что вы здесь делали?

— Ничего, я… шел мимо.

— Теперь идите со мной. И постарайтесь изъясняться более внятно!

С трудом вырвав Кутса из цепких объятий его коллег, которые, несомненно, собирались подвергнуть его допросу, начальник полиции втолкнул репортера в свою машину, и она тотчас же тронулась с места, провожаемая изумленным взглядом Питера Ларка, который еще вчера с таким пренебрежением отнесся к Кутсу.

— Итак, — прокомментировал его отъезд Видаль-Пеликорн, — если Бертрам умерит свое пристрастие к выпивке, его карьера с сегодняшнего дня может круто взметнуться вверх. Кстати, ты не говорил мне, что знаком с Хэррисоном.

— Знаком — слишком громко сказано, — отозвался Альдо. — Я дважды имел с ним дело и притом заочно, что не помешало мне припомнить имя его секретарши. Вообще-то я очень бы хотел перемолвиться с ней несколькими словами.

Но, к сожалению, даже не знаю, как она выглядит.

— Мне кажется, сейчас неподходящее время, чтобы завязывать с ней знакомство. К тому же долго стоять тут нам не придется.

Полиция и в самом деле принялась разгонять толпу зевак, а служащие магазина опустили в витринах шторы, как если бы рабочий день был закончен.

— Симон Аронов не мог предвидеть столь трагического развития событий, а тем более появления этих невесть откуда взявшихся азиатов. Он великолепно все продумал, но его ловушка была расставлена для владельца настоящего алмаза.

Теперь я просто ума не приложу, как нам его отыскать — аукциона не будет, и тайна алмаза покроется завесой молчания, — с грустью вздохнул Видаль-Пеликорн.

— Если только пресловутый владелец не нанял этих самых азиатов, чтобы уничтожить конкурента, который явно мешал ему, судя по изобилию анонимных писем, разосланных во все газеты. Если хочешь знать мое мнение, то я считаю, что, идя по следу поддельного алмаза, можно напасть на след настоящего.

— Вполне возможно, ты и прав. Но что-то смущает меня в этом гнусном преступлении. Оно и с анонимными письмами не слишком вяжется…

— Почему? В письмах обещали, что прольется кровь, если торги Сотби не будут отменены, и вот кровь пролилась, — вздохнул Альдо.

— Пролилась, да слишком рано! Угрозы касались в первую очередь будущего владельца. — Именно его собирались уничтожить. Я думаю вот что: может, здесь действовал кто-то, кто поверил в подлинность алмаза и решил завладеть им, не вкладывая слишком больших средств?

Морозини не ответил. Вполне вероятно, что Адальбер прав. Может быть, прав он сам, но и в том и в другом случае оба они оказались в очень трудном положении, и было совершенно неясно, как они сумеют теперь выполнить поручение Аронова. Если убийца Хэррисона не будет найден в ближайшее время и если не вернут алмаз, то наверняка необходимо будет связываться с Симоном Ароновым, а то и вовсе придется покинуть Лондон, что, несомненно, делают все богатые коллекционеры, которые сейчас толпами слетелись сюда, привлеченные аукционом. Единственное, что Альдо знал совершенно определенно, так это то, что он все равно не сможет подчиниться обстоятельствам. Подчиниться — значило бы признать себя побежденным, а одна мысль о поражении была ему ненавистна. Кроме того, он и думать не мог о том, чтобы вернуться в Венецию, бросив Анельку одну в ее нынешнем отчаянном положении. А грозила ей ни мало ни много веревка, конечно, если не попытаться спасти ее… Альдо слишком любил эту женщину — а возможно, любит и до сих пор, — чтобы он мог спокойно представить себе, как ее хорошенькая белокурая головка исчезает под грубой мешковиной, прежде чем из-под ног будет выбита табуретка…

— Не стоит и спрашивать, о чем ты думаешь. Твои мрачные мысли написаны у тебя на лбу, — сочувственно проговорил Адальбер.

— Признаюсь, так оно и есть. Но послушай, ты так и не рассказал мне, что поведал тебе «дружище Бертрам» по поводу Фэррэлсов.

— Я расскажу тебе все, пока мы будем завтракать, поджидая нашего друга. Если ты ничего не имеешь против гренок по-валлийски, то я отведу тебя в «Черный монах». Заведение вполне приятное, так что мы сможем разом убить двух зайцев.

Адальбер, еще не закончив фразы, остановил такси, и оно доставило их в Темпл, где между Флит-стрит и всегда оживленным мостом Черного монаха и приютилось небольшое кафе. Назначив свидание именно здесь, Бертрам проявил недюжинную смекалку — наравне с газетчиками это заведение посещали и юристы всех рангов. К тому же и само кафе с его потемневшими деревянными толами и сияющей медной посудой выглядело очень симпатично и вполне располагало к задушевным беседам.

Усевшись на обитый мягкой черной кожей диванчик, стоявший в укромном уголке, Альдо оценил бесспорные достоинства «Черного монаха». Теперь наконец Адальбер был готов поделиться с ним раздобытыми сведениями.

— Вряд ли они тебе понравятся, — произнес он, — поэтому я и хотел, чтобы ты устроился поудобнее…

Юный Кутс, сам того не подозревая, шел навстречу неслыханной удаче, когда в очередной раз отправился бродить по пивным, заливая алкоголем свои неприятности. На этот раз он решил прочесать окрестности дома Фэррэлсов, где как раз накануне произошло убийство. Там он и повстречал столь же юную Салли Пенковскую, свою подругу детства, которая работала у Фэррэлсов младшей горничной. Они оба были родом из Кэрдиффа и выросли на одной улице шахтерского поселка.

Отец Салли, польский эмигрант, женился на англичанке и осел здесь. Как и отец Бертрама, он был шахтером, и оба они погибли в одной и той же аварии в забое, что окончательно отвратило Бертрама от профессии шахтера, которая его и до этого не слишком прельщала. Он уехал в Лондон, мечтая стать журналистом, и в конце концов после множества превратностей добился-таки своего. Долгие годы он ничего не знал о Салли, и вот лондонское утро нежданно столкнуло их лицом к лицу. И само собой разумеется, юная горничная охотно поделилась всем, что ее переполняло, со своим старинным приятелем.

Она оплакивала не Фэррэлса, а исчезнувшего лакея-поляка, который появился на Гросвенор-сквер два месяца тому назад по рекомендации хозяйки дома. Бедная девочка влюбилась в Станислава Разоцкого с первого взгляда, прекрасно понимая при этом, что у нее нет ни малейшего шанса на взаимность. Она была не настолько слепа, чтобы не видеть, что молодой человек, увлеченный обольстительной хозяйкой, попросту не замечает ее.

— Они были знакомы еще в Польше, до замужества миледи, — сообщила Салли Бертраму. — И скорее всего были влюблены друг в друга и, наверное, продолжали любить. Не раз я слышала, как они шептались, когда думали, что никто их не видит. Говорили они, разумеется, по-польски, но я-то польский понимаю. Она просила его набраться терпения и не предпринимать ничего такого, что могло бы скомпрометировать его самого, а ее подвергнуть ненужному риску. Разговоры всегда были очень недолгими, да и я не все могла расслышать, потому что говорили они очень тихо. Но больше всего меня удивило, что, обращаясь к нему, она называла его Владислав…

Нож, зазвенев, выпал из правой руки Альдо, но тот, казалось, этого не заметил. Адальбер подозвал официанта и попросил принести другой прибор. Морозини же застыл и, похоже, обратился в неподвижную статую. Чтобы вернуть друга к действительности, Адальберу пришлось похлопать его по руке.

— Я не сомневался, что мое сообщение произведет должный эффект, — произнес он с удовлетворением. — Ты был тысячу раз прав, когда постарался уточнить у леди Дэнверс имя сбежавшего лакея.

— Можешь назвать это интуицией, но почему-то мне сразу подумалось, что речь идет о том самом поляке, ее первом возлюбленном. Однако мне хотелось бы знать, где отыскала его Анелька и как посмела ввести в дом своего мужа.

Я начинаю думать, что она куда более лжива, чем кажется…

Аппетит у Альдо пропал вконец, он отодвинул тарелку, достал сигарету и слегка дрожавшей рукой поднес к ней зажигалку.

— Погоди! Не стоит спешить со скороспелыми выводами, о которых потом пожалеешь, — постарался успокоить его Адальбер. — Для начала напомни мне, что происходило в Польше. Ты когда-то говорил мне о молодом человеке по имени Ладислав, но, признаюсь, я успел уже все позабыть.

Кто он такой?

— Он тот, из-за кого Анелька дважды пыталась покончить с собой. Я спасал ее: один раз в «Северном экспрессе», а еще раньше в Вилановском парке. В этом парке я и увидел ее в первый раз!

— Теперь припоминаю! Это тот самый бедный студент, нигилист, за которым она мечтала последовать, разделив его нищенскую жизнь… разумеется, до того, как влюбилась в сорокалетнего князя из Венеции, скорее богатого, чем бедного?

— Ты вкладываешь особый смысл в последнее замечание? — сумрачно спросил Альдо.

— Не больший, чем в нем уже есть, — отозвался Адальбер. — По последним сведениям, она любила тебя. И даже написала записку, которую имела дерзость передать тебе под носом у собственного мужа. И если мы примем за истину, что порыв ее был искренним, то я не нахожу объяснений тому, для чего ей нужно было воскрешать угасшую уже любовь.

Добро бы это случилось в Варшаве, но в Лондоне… Я уверен, что этот поляк появился у них в доме не по ее инициативе.

Адальбер смолк и принялся с жадностью пить пиво.

— Дальше! Дальше! — принялся торопить его Альдо. — Ты думаешь, что он стал преследовать ее своими домогательствами?

— Конечно! Вспомни обрывки разговоров, подслушанных Салли! Анелька умоляла его не подвергать опасности ни его дело, ни ее саму! Без всякого сомнения, он явился к ней и пытался потребовать помощи. Вполне возможно, путем шантажа. Ты ведь не знаешь всей правды об их отношениях…

— Разумеется, не знаю, однако мне очень трудно представить себе этого молодого человека в лакейской ливрее. Это с его-то дьявольской гордостью!

— Революционеры все на один лад. Они поносят буржуазию с высоты своей непримиримой идеологии, но во имя своего «дела» готовы на все. Даже начищать ботинки капиталиста, который нажил свои деньги на продаже оружия, как это сделал бедняга Фэррэлс.

— Ты полагаешь, что он принудил Анельку взять его к себе в дом?

— Думаю, что да. Наверняка наплел ей бог знает каких трогательных историй, пробудил всяческие воспоминания, ну и так далее. А затем убил ее мужа и ударился в бега, оставив ее одну выпутываться из этой ситуации.

Слушая Адальбера, Альдо чувствовал, что жизнь возвращается к нему. Все наконец встало на свои места и казалось теперь таким ясным, очевидным. За исключением одной небольшой детали.

— Объясни тогда и следующее: почему же она ограничилась слезами, узнав, что он сбежал? Больше того, умоляла полицейских оставить его в покое, поклявшись, что он совершенно ни при чем, и позволила арестовать себя вместо него?

Мне кажется, что такое ее поведение идет вразрез с твоей версией.

— Если только… Я могу лишь предположить. Впрочем, вот тебе два объяснения: или она находилась под такой страшной угрозой, что тюрьма показалась ей убежищем. Или… она вновь подпала под его обаяние и надеется, что, отведя от него подозрения, тем самым спасает его. Последний вариант означает — прости меня за прямоту, — что ее маленькое непостоянное сердечко устремилось в другую сторону и тебя она больше не любит. Если только не предположить возможность того, что она не любит ни тебя, ни его. Мне кажется, я тебе уже говорил однажды, что, имея дело со славянской душой, нужно быть готовым ко всему.

— Да, говорил. Не стоит повторяться.

Морозини попросил чашку кофе и взглянул на часы.

— Однако твой друг Бертрам не торопится. Тыне будешь возражать, если я оставлю тебя дожидаться его в одиночестве? Мне кажется, ты можешь и один выслушать его новости. Если только ему будет что рассказать.

— А куда направишься ты? Я не сомневаюсь, ты что-то задумал.

— Задумал. Я намерен отправиться в Скотленд-Ярд и попросить аудиенции у мистера Уоррена.

— Ты полагаешь, что он сообщит тебе результаты своих расследований? Не рассчитывай, такие люди не склонны к откровенности.

— Я и не рассчитываю на его откровенность. Единственное, чего я от него хочу, это разрешения повидать Анельку в тюрьме.

Видаль-Пеликорн на секунду задумался, потом кивнул:

— Недурная мысль! Отказ — единственное, чем ты рискуешь. Позволь только один совет — ничего не говори ему о деле Хэррисона.

— Разве я похож на идиота? Это дело я оставляю тебе.

Во всяком случае, на ближайшее время. Встретимся в гостинице.

Выйдя из «Черного монаха», Альдо обнаружил, что дождь усилился, однако он не изменил своего решения и отправился пешком. Первая половина дня была слишком насыщена всевозможными потрясениями, и ему просто необходимо было пройтись. Он надвинул на лоб каскетку, засунул руки поглубже в карманы и размашистым шагом направился к суровому зданию, прозванному Новый Скотленд-Ярд. Это здание, построенное в 1890 году из темного гранита узниками соседней исправительной тюрьмы, стало главной штаб-квартирой знаменитой английской полиции. Выдержанное в форме баронских шотландских замков в виде высокой башни со множеством узких окон, здание как нельзя лучше подходило полиции, напоминая своим видом мрачного сторожа, который в сто глаз наблюдает за городом, страной, империей… Здание внушало еще больший трепет при мысли о том, что в своих недрах оно скрывает «Черный музей» — богатейшую коллекцию всевозможных улик и вещественных доказательств самых разнообразных преступлений.

Сержант, дежуривший у дверей, отнесся и к самому посетителю, и к его просьбе с должным вниманием, выяснил по внутреннему телефону, кому можно препоручить венецианского князя, и, наконец, доверил его одному из своих подчиненных, с тем чтобы тот проводил гостя до нужного кабинета.

Знатному иностранцу необыкновенно повезло: шеф полиции мистер Уоррен не только оказался на месте, но и любезно согласился его принять.

Сбросив свою крылатку а-ля Шерлок Холмс, Гордон Уоррен уже куда меньше походил на птеродактиля. В отлично сшитом сером костюме он выглядел как раз так, как и должен выглядеть человек его положения — крупный чиновник, находящийся при исполнении ответственейших обязанностей, не чуждый манер и обращения истинного джентльмена. Рука, которая указала на стул вошедшему гостю, не отличалась изяществом, но была ухожена и заставляла предположить недюжинную физическую силу у ее обладателя. Другой рукой шеф полиции положил перед собой на стол визитную карточку, которую Альдо вручил своему провожатому.

— Князь Морозини из Венеции? Прошу меня простить заранее, но я не знаю континентальных обычаев — как я должен к вам обращаться: ваше высочество? ваше превосходительство?

— Избави бог, попросту князь, сударь или сэр, — сказал Альдо с легкой улыбкой. — Поверьте, я тревожу вас вовсе не для того, чтобы обсуждать проблемы европейского протокола, господин начальник полиции.

— Благодарю за любезность. Мне передали, что вы хотели поговорить со мной о деле Фэррэлса. Вы друг сэра Эрика?

— Исходя из того, что я имел честь быть приглашенным на его свадьбу, можно сказать и так. Но на самом деле я был скорее другом леди Фэррэлс, которую повстречал в Польше, когда она была еще только дочерью графа Солманского…

Тут же последовал атакующий удар. Вопрос был довольно грубым, хотя тон, которым он был задан, по-прежнему оставался вежливым.

— И, конечно, были влюблены в нее?

Морозини проглотил его с улыбкой, продолжая пристально смотреть в глаза полицейского.

— Может быть. Согласитесь, трудно оставаться равнодушным при виде юного создания, в котором столько прелести и очарования. Особенно если ты итальянец с частичкой французской крови.

— Ну отчего же, на такие чувства способен и англичанин, если только ему не приходится слишком часто смотреть в лица преступников. А уж в какие только личины они не рядятся!

Полагаю, вы пришли сообщить мне, что она невиновна, и предостеречь от судебной ошибки…

— Ничего подобного, — прервал шефа полиции Альдо. — Я полагаю, что человек с вашим опытом не стал бы помещать за решетку столь юное существо — ведь ей нет и двадцати, — вдобавок обладающее таким титулом, из чистой прихоти.

— Благодарю за комплимент, — произнес Уоррен, насмешливо поклонившись. — В таком случае, чем могу служить?

— Я просил бы вас оказать мне любезность и разрешите навестить леди Фэррэлс в тюрьме. Мне кажется, я достаточно хорошо ее знаю, и, вполне возможно, сумел бы получить от нее какие-то объяснения относительно того, что произошло в ее доме.

— Мы прекрасно знаем, что произошло: она дала мужу порошок против головной боли, он растворил его в стакане виски, выпил и упал мертвым. Не забудьте еще, что незадолго до этого супруги серьезно повздорили. Надо сказать, что уже на протяжении нескольких недель семейная жизнь у них не ладилась…

— Меня бы больше удивило, если бы она ладилась, учитывая, как все начиналось. Но не считаете ли вы, что весьма безрассудно сыпать человеку в стакан яд на глазах стольких людей? Леди Фэррэлс нельзя упрекнуть ни в глупости, ни в безрассудстве. Мне кажется, что, прежде чем ее арестовывать, вы должны были бы проверить слугу-поляка. Если мои сведения верны, именно он подал виски с содовой, а затем так стремительно исчез.

— Я и до него доберусь, хотя ни в бутылке виски, ни в содовой мы не обнаружили следов стрихнина.

— Если этот парень хоть что-нибудь соображает, он должен был бы подсыпать яд прямо в стакан, который тоже он подавал. Хорошо бы еще узнать, к каким средствам он прибег, чтобы воздействовать на леди Фэррэлс и проникнуть в дом. Не забывайте, что этот Ладислав — нигилист.

Глаза доисторической птицы под нависшими бровями стали еще более круглыми.

— Ладислав? А разве его зовут не Станислав Разоцкий?

— Фамилии его я не знаю, но зовут его Ладислав.

— Вы заинтересовали меня, князь! Расскажите мне, что вам еще известно, и, вполне возможно, вы увидитесь с леди Фэррэлс.

Морозини рассказал все, что знал о прошлом Анельки и ее воздыхателя. Уоррен, вновь вернувшийся за свой рабочий стол, внимательно его слушал, постукивая ручкой по папке.

Затем он подвел итог:

— Теперь становится понятным, почему она так плакала и отказалась обвинить его. В этом случае она может быть соучастницей, а возможно, и подстрекательницей. Такого обвинения более чем достаточно. Ей вменяют в вину «отравление своего мужа или пособничество отравлению».

— Я надеюсь, в ходе расследования выяснится, что она невиновна. Однако как случилось, что на предварительном « судебном заседании ее адвокат не добился освобождения под залог?

— Тут ей, признаюсь, не повезло. Защищал ее новичок, полный профан, который только и думал, что о своем парике да складках на мантии. По его милости за ней захлопнулись двери Брикстона.

— Но такой человек, как Эрик Фэррэлс, без сомнения, имел своего адвоката?

— Безусловно, но сэр Джефри Харден, адвокат Фэррэлса, сейчас охотится на тигров у какого-то магараджи в Индии.

Для защиты был приглашен один из его стажеров, у которого, как мне показалось, есть связи, но полностью отсутствуют способности. Когда вы увидитесь с леди Фэррэлс, посоветуйте ей нанять другого адвоката. С этим — веревка ей обеспечена.

— А когда я увижусь с ней? Должен ли я понимать ваши слова так, что вы даете мне разрешение на свидание?

— Даю. Завтра вы сможете отправиться к ней в тюрьму.

Вот вам пропуск, — прибавил Уоррен и протянул Альдо листок бумаги, на котором написал несколько строк. — Надеюсь, узнав что-нибудь хоть мало-мальски важное, вы не преминете сообщить нам об этом.

— Обещаю. Единственное, чего я хочу, это помочь леди Фэррэлс, поскольку уверен в ее невиновности… Кстати, в этой связи я хочу попросить у вас совета.

— Да, я слушаю?

— В отсутствие сэра Джефри Хардена, кому бы вы доверили защиту человека… дорогого вам?

Морозини впервые услышал смех птеродактиля. Откровенный звучный смех, который делал этого человека почти симпатичным.

— Я не уверен, что не нарушаю своих полномочий, подыскивая серьезного соперника королевскому прокурору, однако полагаю, я обратился бы к сэру Десмонду Сент-Элбенсу. Он хитер как лиса, зол как черт, а процедуру и законы знает как никто другой. Его желчные филиппики воздействуют на присяжных куда эффективней, чем любые прочувствованные речи, бьющие на жалость. Если кто и способен потрясти суд, то только он. При этом услуги его чрезвычайно дороги, несомненно, потому, что сам он очень богат. Но, полагаю, у вдовы сэра Эрика найдутся средства, чтобы оплатить его услуги. А знаете, чем юнец-адвокат обеспечил своей клиентке пребывание в Брикстоне? Тем, что в заключительной части своей речи заявил, что она готова дать любой залог, чтобы остаться на свободе. Судья, исходя из этих слов, решил, что она сбежит первым же пароходом.

— Я немного знаком с сэром Десмондом, — вздохнул Морозини, вспомнив, какое неприятное впечатление осталось у него об этом человеке. — На днях я присутствовал на похоронах его дяди, лорда Килренена, титул которого унаследовал сэр Десмонд.

— И титул, и — что его особенно порадовало — состояние. Как у любого коллекционера, у него большие траты.

А кстати, о коллекциях. Я же вас уже видел, и совсем недавно. Вы были у магазина несчастного Хэррисона?

У этого человека располагающий взгляд — подумал Альдо. И хотя в вопросе угадывалась некоторая подозрительность, он склонен был отнести ее на счет издержек профессии и решил, что ничем не рискует, ответив на поставленный вопрос прямо.

— Я не думал, что вы меня заметили, — сказал он с улыбкой. — Я в самом деле приходил к мистеру Хэррисону вместе со своим другом, французским археологом, который так же, как и я, питает интерес к старинным камням. Я считаюсь экспертом в этой области. Мы хотели посмотреть на знаменитый алмаз до того, как его отвезут в зал аукциона. К несчастью, когда мы пришли, преступление уже совершилось, и мы смешались с толпой зевак, надеясь узнать, что же произошло. Не скрою, что я сгораю от нетерпения и хотел бы в свою очередь задать вам несколько вопросов.

— Вы намеревались присутствовать на аукционе?

— Конечно… и даже, возможно, принять участие в торгах.

— Черт побери! Вы что же, так баснословно богаты? — усмехнулся Уоррен.

— Скажем, я в меру богат, но у меня есть несколько клиентов, располагающих достаточным состоянием, чтобы заплатить значительную сумму за подобную ценность.

— Раз вы занимаетесь камнями, для вас, очевидно, не секрет, что есть мнение, будто этот алмаз поддельный. Газеты получают множество писем…

— Именно поэтому я и хотел осмотреть его самолично, — сказал Морозини. — Впрочем, это чистое любопытство. Я уже составил свое мнение, которое к тому же подтверждает безупречная репутация мистера Хэррисона: ювелир его уровня не мог ошибиться, приняв подделку за подлинник, — прибавил он с невинным видом.

Альдо испытывал извращенное удовольствие, ручаясь начальнику полиции за подлинность камня, о котором точно знал, что тот поддельный. Начальник же полиции, похоже, поддался очарованию темно-зеленой папки и с рассеянной улыбкой нежно поглаживал ее.

— Впрочем, я нисколько не сомневался в подлинности алмаза, — сказал он внезапно смягчившимся голосом. — Да и убийцы тоже. Я не оставляю надежды, что сумею схватить их в самый короткий срок и аукцион все-таки состоится. Убийство совершили выходцы из Азии, многих из них мы знаем.

Уже отдан приказ о том, что ни один «желтый» не покинет Англию вплоть до нового распоряжения.

— Вы прибегли к крутой мере.

— Почему бы и нет, раз мне даны все полномочия. Сам король изъявил желание, чтобы с этим делом было покончено как можно быстрее. Ведь речь идет о драгоценности, которая в XV веке способствовала возвышению короны!

— От всей души желаю вам удачи! Но расскажите, как Произошло несчастье? Убийцы вломились в магазин?

Гордон Уоррен наконец решился оставить папку, предварительно ободряюще похлопав по ней ладонью.

— Несчастное стечение обстоятельств, — вздохнул он. — Этим утром Хэррисон должен был принять старую леди Бэкингем, которая попросила его о возможности приватно посмотреть старинный алмаз, принадлежавший когда-то ее предку, прославленному герцогу Бэкингемскому, чья любовь к французской королеве могла бы нам стоить еще одной войны, если бы не кинжал Фельтона. Дама эта очень стара, ведет уединенный образ жизни, никого не принимает и живет в окружении своих слуг столь же почтенного возраста. Отказать ей было невозможно, и Хэррисон в ответ на ее просьбу передал, что с готовностью примет ее. В то время как она любовалась алмазом, выставленным в специальной витрине, ворвались двое в масках и с оружием. Они выставили старую даму за дверь, убили Хэррисона и скрылись со своей добычей.

— И вы верите в стечение обстоятельств? — спросил Альдо.

При этих словах глаза инспектора вновь округлились.

— Неужели вы подозреваете, что леди Бэкингем была сообщницей преступников? Разумеется, я послал Пойнтера взять у нее свидетельские показания, но старая леди слегла и находится в таком состоянии, что требовать от нее хотя бы слова было бы варварством. Отвечала на вопросы ее компаньонка, которая сопровождала ее к Хэррисону. Однако, князь, время, которое я мог уделить вам, истекло. Вы сами понимаете, что, ведя два столь серьезных расследования, я вынужден дорожить каждой минутой. Но я с удовольствием приму вас…

Если у вас будет что мне сообщить.

— Искренне надеюсь на встречу и благодарю за то, что вы меня приняли.

Покинув Скотленд-Ярд, Морозини на секунду застыл в нерешительности, раздумывая, чем бы ему заняться. Возвращаться в гостиницу ему не хотелось: Адальбера наверняка там еще не было. И тут ему пришло в голову, что неплохо было бы самому ощутить атмосферу дома, в котором было совершено преступление. Князь остановил такси и попросил отвезти его на Гросвенор-сквер.

— Какой номер? — спросил шофер.

— Точно не знаю, но, возможно, вам известен дом сэра Фэррэлса?

— Конечно, как не знать! Самый непримечательный дом в Лондоне, если в нем совершится преступление, тут же становится знаменитым.

На Гросвенор-сквер, находившемся в самом центре респектабельного квартала Мэйфер, располагалось множество посольств и несколько аристократических особняков, построенных по большей части в георгианском стиле. Квартал находился неподалеку от Букингемского дворца, и особняки эти, которые строились преимущественно в прошлом веке, принадлежали дворянам, служившим по большей части своему сюзерену-герцогу.

— Приехали! — объявил шофер, указывая на самый роскошный из особняков, перед которым в ту же самую минуту остановилось еще одно такси. — Вы сразу выйдете или хотите дождаться, пока то такси отъедет?

— Я подожду.

Человек в дорожном костюме выскочил из второго такси с такой скоростью, что едва не сбил с ног одного из полицейских, которые, заложив руки за спину, с важным видом медленно прохаживались парой по тротуару. Альдо тут же узнал графа Солманского. Тот, по всему видно было, примчался сюда прямо с парохода. После буквально минутного разговора со сторожем граф показал ему какую-то бумагу, очевидно паспорт, и заторопился по лестнице, ведущей к порталу с колоннами, где ему — хоть и не сразу — открыли дверь. Однако, судя по тому, что оставленное им такси не трогалось с места, Альдо понял, что отец Анельки не собирался задерживаться в доме. При сложившихся обстоятельствах было бы странно, если бы отец подозреваемой в убийстве остановился в доме убитого зятя.

Заметив вопрошающий взгляд водителя, Альдо объявил, « что он предпочитает еще немного подождать. Прошло минут десять. Из дверей тем же быстрым шагом вышел граф Солманский. Лицо у него налилось кровью, и было видно, что ему с трудом удается держать себя в руках. Он был в ярости и не мог этого скрыть. На секунду он остановился и несколько раз глубоко вдохнул, прежде чем спуститься по лестнице.

Затем вставил в глаз монокль, поправил на голове шляпу, не спеша сошел по ступенькам вниз, подошел к такси, сел и тут же уехал.

— Едем следом за той машиной, — распорядился Морозини.

Преследование было недолгим. Они обогнули Гросвенор-сквер, проехали по Брук-стрит и остановились перед гостиницей «Кларидж».

— Что будем делать теперь? — спросил шофер.

Морозини заколебался. Ему хотелось последовать за графом, чтоб удостовериться наверняка, что тот остановился именно здесь. Впрочем, этого не потребовалось: носильщики уже выгружали вещи из доставившего Солманского такси. По всей видимости, этот человек, которого Симон Аронов считал очень опасным, не собирался ничего предпринимать до тех пор, пока Анельку либо признают невиновной, либо вынесут ей приговор.

Он был и в самом деле опасен, этот русский погромщик, присвоивший себе имя благородного поляка, которого сумел спровадить в Сибирь. Симон Аронов, когда они встретились с Морозини на островке-кладбище Сан-Микеле в Венеции, предельно откровенно рассказал князю всю правду о своем злейшем враге. Федор Орчаков, палач-садист, организатор погрома в Нижнем Новгороде в 1882 году, стремился всеми возможными средствами завладеть как камнями с пекторали, так и самой святыней. Не меньше, чем страсть к деньгам, руководила им ненависть к Симону Аронову, человеку, который осмелился вступить в битву с ним самим и его подвижниками, которых Хромой называл черносотенцами.

До сих пор псевдо-Солманский не подозревал о той роли, которую играл Морозини в поиске пропавших камней. Он видел в нем лишь последнего, владельца исчезнувшего сапфира и считал естественным, что тот пустился на поиски похищенной семейной драгоценности. И в этом смысле Морозини, специалист по старинным украшениям, в глазах Федора опасности никакой не представлял, тем более что был влюблен в обольстительную Анельку… Однако Аронов выразился более чем недвусмысленно: если Солманский поймет, что Альдо пытается помешать ему завладеть хоть одним драгоценным камнем, граф обведет его имя в списке тех, кто подлежит уничтожению, красным карандашом.

Подобная перспектива ничуть не смутила князя-антиквара. Он никогда не отступал перед опасностью. К тому же он не сомневался, что этот авантюрист приложил руку и к убийству его матери, княгини Изабеллы. А поскольку Альдо Морозини не был искушен в искусстве плетения интриг, то считал, что чем раньше будут обнажены шпаги, тем лучше.

Сейчас ситуация, в которой оказался граф, позволяла Морозини оставаться сторонним наблюдателем, и он ограничился этой ролью. Не было никакого смысла мозолить глаза своему смертельному врагу, которого на какое-то время сковало по рукам и ногам убийство зятя.

Поэтому Альдо оставил графа устраиваться в гостинице, закурил сигарету и приказал отвезти себя в «Ритц».

Глава 3. У КАЖДОГО СВОЯ ПРАВДА

Построенная в 1820 году тюрьма Брикстон мало напоминала исправительное учреждение. Ее использовали как тюрьму предварительного заключения, где находящиеся под следствием ждали суда. В то же время назвать это место приятным было никак нельзя. Вековые заплесневелые камни источали печаль и сырость. Пройдя все пропускные формальности, Морозини, пока его вели в камеру свиданий, похожую на застекленный шкаф, успел проникнуться его тяжелой, гнетущей атмосферой.

Леди Фэррэлс вошла в сопровождении надзирательницы, которую только юбка и отсутствие усов отличали от дюжего жандарма, и Альдо почувствовал, как учащенно забилось его сердце. Узница в строгом черном платье, подчеркивавшем ослепительную белизну ее кожи и сияние белокурых волос, среди унылых серых стен казалась прекрасной как никогда. Но это была не прежняя Анелька…

Радость жизни покинула ее. Бледное личико, золотистые глаза, волосы — она была точь-в-точь как статуэтка из золота и слоновой кости, какими прославился скульптор Кипарус, — такая же прямая, хрупкая, холодная.

В глазах ее, обратившихся на посетителя, не вспыхнуло ни малейшего огонька. Она вошла в камеру и села на стул возле стола, а надзирательница осталась наблюдать за ними за стеклянной стеной. Альдо поклонился. Статуэтка осталась неподвижной.

— Так это вы? — наконец произнесла она. — Что вы здесь делаете?

Весь ее тон говорил о том, что Альдо был нежеланным гостем.

— Пришел узнать, чем могу вам помочь.

— Вы не поняли. Я хотела спросить, как случилось, что вы оказались в Лондоне?

— О трагической смерти вашего мужа я узнал еще в Венеции, но не она была причиной, из-за которой я отправился в путь. Я приехал в Шотландию на похороны своего старинного друга и в Инвернесе прочитал в газете…

— ..что я убила Эрика. Не бойтесь слов! На меня они не действуют.

Она пригласила его присесть на стул, стоявший по другую сторону стола.

— Я не боюсь слов, — сказал князь, послушно садясь. — Я боюсь того, что они обозначают, и не могу поверить им. Вы? Убийца? Это слишком!

Легкая пренебрежительная усмешка тронула ее губы.

— Почему бы и нет? Вы прекрасно знаете, что я его не любила. Больше того, ненавидела. С ним дни мои текли в роскоши, зато ночью наступала расплата.

— И тем не менее это не причина для того, чтобы совершать убийство. Да еще открыто: самой принести порошок от головной боли, передать его при свидетелях и вдобавок проделать все это после ссоры. Вы слишком умны для такой оплошности. И потом, зная вас, я скорее представил бы вас с револьвером в руке, стреляющей в Эрика Фэррэлса, чем с обезболивающим лекарством, в котором вдруг оказывается смертоносный яд. Такое на вас не похоже.

— Почему? История вашей Италии знает немало случаев, когда гостю с улыбкой протягивали яд.

— Но этот обычай давно успел позабыться, и потом, вы не Борджиа. С тех пор как вас арестовали, вы не устаете твердить, что невиновны.

— И без малейшего результата, дорогой князь! У меня уже больше нет сил это повторять. Мне возражают, и не без оснований, что стрихнин не мог попасть сам собой в стакан, когда его не было ни в бутылке с виски, ни в воде… Проверили на всякий случай все порошки, какие оставались у меня в спальне — И что, яд был только в том одном, который попал в стакан вашего мужа? А почему бы тогда не подвергнуть анализу бумагу, в которую был завернут порошок?

— И об этом я просила, но обертки не нашли. В комнате горел камин, и кто-то, должно быть, бросил ее в огонь. Эрик смял обертку и оставил ее на подносе.

— Кто же мог это сделать? Как вы думаете?

И вдруг Альдо услышал то, чего никак не рассчитывал услышать: Анелька рассмеялась коротким невеселым смехом.

— Возможно, безупречнейший Джон Сэттон, преданный секретарь Эрика, который обвинил меня в убийстве, как только увидел, что его хозяин упал. Сэттон ненавидит меня.

— Почему? Чем вы ему так досадили?

— Я дала ему пощечину. По-моему, это естественная реакция порядочной женщины, если мужчина затаскивает ее в угол, хватая за грудь и целуя в шею.

Альдо давно знал, что юная полька не стесняется в выражениях и называет вещи своими именами. И все-таки его слегка передернуло. Облик всегда корректного секретаря мало вязался с замашками сатира, и тем не менее Альдо знал, что за британской холодностью порой кроются вулканические страсти.

— Он в вас влюблен?

— Если это можно так назвать. Я чувствовала, что он хочет переспать со мной.

— Вы сказали об этом мужу?

— Он счел бы меня сумасшедшей и только посмеялся бы.

Его привязанность к этому… лакею переходила все границы допустимого. Мне кажется, он скорее отрубил бы себе руку, чем расстался с ним. Без сомнения, у них была какая-то общая тайна. Здесь это называют «труп в шкафу».

— Полагаю, что на совести сэра Эрика, который успешно торговал оружием, была целая гора трупов, поэтому вряд ли он стал бы так беспокоиться из-за одного-единственного.

Расскажите-ка мне лучше о слуге-поляке, которого вы взяли к себе в дом.

Бледная статуэтка вдруг сделалась пунцовой и отвернула головку.

— Откуда вам о нем известно?

Альдо доброжелательно улыбнулся.

— Вижу, вы не утратили умения отвечать вопросом на вопрос. Известно, и все!

И поскольку она сидела молча, отыскивая, возможно, средства для новой атаки, Морозини заговорил сам:

— Расскажите мне немного об этом Станиславе или, вернее, Ладиславе.

Глаза молодой женщины расширились, они выражали крайний испуг.

— Вы настоящий дьявол, — прошептала она.

— Не настоящий… но если хотите, то этот дьявольски способный человек весь к вашим услугам! Послушайте, Анелька, оставьте ваше недоверие и расскажите, как случилось, что ваш бывший возлюбленный попал в дом вашего мужа?

Анелька вновь отвернулась, но в скудном свете мрачной камеры Альдо заметил заблестевшие на длинных ресницах слезы.

— Возлюбленный? Да любил ли он меня когда-нибудь?

Теперь я сомневаюсь в этом… Точно так же, как и в той большой любви, о которой говорили мне вы.

— Оставим сейчас разговор о моей любви, — ласково оборвал ее Морозини. — Не я в Везине сделал выбор и предпочел объятия старика.

— В нем было спасение от разорения всей нашей семьи, и Другого выхода у меня не оставалось. Как не оставалось другого выхода и с Ладиславом, которого я встретила в Гайд-парке, где он, впрочем, подкарауливал меня…

— Откуда он мог знать, что вы там будете? Всем известно, что парки — ваша слабость, но почему он оказался именно в этом? Уж чего-чего, а садов и парков в Лондоне хватает!

— Каждое утро я каталась там на лошади.

— Одна?

— Конечно, одна! Я терпеть не могу сопровождающих, у меня возникает такое чувство, что я под надзором. Разумеется, мне приходилось встречать там знакомых, но я всегда легко от них отделывалась.

— Ас Ладиславом не получилось. Думаю, что здесь сработал эффект неожиданности.

— Именно. Он выскочил из-за кустов чуть ли не под копыта моей кобыле, и я едва не выпала из седла.

— Вы ему обрадовались?

— В первую минуту да. Увидев его, я словно вдохнула воздух моей дорогой родины и во мне пробудились воспоминания о первой любви. И то и другое немало значит для женщины.

— И для мужчины тоже. Но вы сказали: в первую минуту. Радость была недолгой?

— Нет, недолгой. Очень скоро я поняла, что передо мной стоит недоброжелатель, если не сказать — враг. Но поначалу он был необыкновенно любезен. На свой лад, конечно. Он сказал, что приехал в Англию только ради меня, что хотел разыскать меня, потому что глупо расставаться так, как мы расстались.

— Он надеялся возродить ваши прежние отношения?

— Не совсем. Он потребовал — а требовать он стал очень скоро, — чтобы я свела его с людьми, связанными с моим мужем деловыми отношениями. Он заявил, что смертельно оскорблен тем, что я стала женой торговца оружием, и тем не менее собирался использовать его «ради общего дела».

Как я поняла потом, его послали в Англию его друзья-анархисты, снабдив поддельным паспортом и точными указаниями: достать денег для их революции. Мысль вытянуть эти деньги у поставщика пушек показалась им особенно изощренной. Тем более что им нужно было и оружие.

Альдо вытащил из кармана портсигар и предложил молодой женщине сигарету прежде, чем взять самому. Потом он достал зажигалку, дал прикурить Анельке и закурил сам.

— Согласитесь, это сумасбродство какое-то! Он что, хотел, чтобы вы воровали и снабжали его деньгами?

— Да нет же, говорю вам! Единственное, чего он добивался, так это устроиться на службу к Эрику. Он был уверен, что, оказавшись в доме, сам найдет возможность раздобыть необходимые средства.

— Но почему же вы согласились? Мне кажется, единственно допустимым для вас в этой ситуации было вновь вскочить в седло — вы ведь спешились, не правда ли? — пожелать ему всего доброго и, подхлестнув лошадь, ускакать от него как можно дальше!

— Мне бы очень хотелось именно так и поступить. Но я не могла. Прежде чем обратиться ко мне, Ладислав хорошенько укрепил свои тылы.

— Он вас шантажировал?

— Разумеется. Когда ты молода и любишь в первый раз, то допускаешь много неосторожностей. Я не была исключением. Я писала письма…

— Странная прихоть, которая так дорого обходится женщинам! И что он собирался сделать с вашими письмами? Показать их Фэррэлсу? Но ваш муж не был идиотом и понимал, что у вас могли быть в юности какие-то романтические привязанности. И потом, письма юной девушки обычно достаточно безобидны…

— Увы, про мои письма этого сказать нельзя. Я так верила Ладиславу, что рассказывала ему о всех интригах, которые плел мой отец, чтобы заставить Эрика на мне жениться.

— Ох, как это все неприятно, — вздохнул Морозини, поморщившись.

— Там было кое-что и похуже. В то время я находилась под влиянием идей Ладислава и его друзей. Во всяком случае, старалась делать все, чтобы не потерять своего.

— А он был вашим любовником? — несколько растерянно спросил Морозини.

Глаза, которые были устремлены на него, выражали полное простодушие.

— Ну, в каком-то смысле… да. И поскольку я делала все, чтобы угодить ему, то давала обещания, заверяла, что помогу… как это говорили Ладислав и его друзья? — вот, вспомнила: ощипать каплуна-капиталиста. Вы можете себе представить, какое впечатление произвели бы подобные откровения на моего мужа?

— Очень хорошо себе представляю. Могу домыслить, что было дальше: вы тронули сердце Фэррэлса печальной историей кузена, который впал в нищету и чудом обрел…

— Примерно так оно и было. Только я сказала, что это сын моей кормилицы, и Эрик тотчас дал ему место лакея.

— Ну прямо как в романе. Кормилицам в романах отводят особое место, их отпрыски всегда оказываются развращенными негодяями, мерзавцами, но зато чертовски романтичными. И разумеется, он и убил сэра Эрика.

— Да. Думаю, что это входило в его планы. Но он поостерегся мне об этом сообщать.

— Тогда почему, черт побери, вы не рассказали все это полиции и позволили себя арестовать? Вы могли бы разрушить обвинения секретаря!

— Нет, это было невозможно! Моя жизнь оказалась бы под угрозой. Поймите же! Ладислав не один приехал в Англию. У него есть товарищи… ячейка, как они это называют.

Они следят за ним, забирают то, что ему удается выручить, и помогают бежать в случае опасности. Он предупредил меня совершенно недвусмысленно: если я хоть одним словом обмолвлюсь, наведу полицию на его след, мне тогда…

— Тогда вам не придется ждать ни жалости, ни пощады, — медленно выговорил Альдо. — Вас приговорят к смерти.

— Именно так. Поэтому я и утешаю себя тем, что в тюрьме по крайней мере мне некого опасаться. Здесь я нахожусь под защитой.

— Но только не от веревки, которая вас подстерегает.

Поймите же, бедное дитя, что, если не найдется настоящий убийца, вас попросту повесят!

— Нет, я в это не верю. Скоро вернется из Америки мой отец. Он сумеет меня защитить. Он возьмется за дело куда лучше, чем тот юнец, который выступал вместо сэра Джефри Хардена. Отец найдет хорошего защитника.

— Кстати, — произнес Альдо, вытаскивая из кармана записку, — мне порекомендовали очень способного и удачливого адвоката. Здесь написаны его фамилия и адрес.

— Кто вам его порекомендовал?

— Вам покажется это странным, но рекомендация исходила от высокого полицейского чина. К тому же оказалось, что я и сам немного знаю сэра Десмонда Сент-Элбенса.

Большой симпатии он мне не внушает, но говорят, стоит ему облачиться в парик адвоката, он обнаруживает мертвую хватку и не успокаивается, пока не одержит победу. Хотел бы добавить, что обойдется он вам дорого, но, возможно, деньги не главное в создавшейся ситуации.

Анелька взяла бумагу и зажала ее в руке.

— Спасибо, — сказала она. — Я обращусь к нему.

Деньги в самом деле не имеют значения.

В эту минуту в камеру вошла надзирательница.

— Время свидания истекло, сэр…

— Еще одно слово, — попросил Морозини, поднимаясь. — Когда вы увидитесь с вашим новым защитником, расскажите ему все как было. Всю правду до конца. Кстати, как фамилия вашего Ладислава?

— Возински. А почему вы спрашиваете?

— Вам не кажется, что будет лучше, если и его самого, и его банду арестуют? Тогда вам нечего будет бояться. Постарайтесь сохранить надежду, Анелька. Я думаю, что сумею повидать вас еще раз. Скажите, может быть, вам что-нибудь нужно?

— Ванда принесет мне необходимые мелочи…

И не прибавив больше ни слова, не обнаружив хоть каким-нибудь незначительным жестом, что визит был ей приятен, молодая женщина подошла к дожидавшейся ее надзирательнице, которая уже нетерпеливо гремела ключами. Альдо не мог вот так просто расстаться с бедной узницей, он окликнул ее:

— Анелька! А вы уверены, что больше не любите человека, которого так старались защитить?

— Только вы, Альдо, могли задать мне такой вопрос! Но я уже ответила на него в своей записке, и с тех пор в моей душе ничего не переменилось…

И тут свершилось маленькое чудо, на которое бывает способна только любовь, — Альдо показалось, что луч солнца, пройдя сквозь толстые тюремные стены, проник в камеру, осветил и согрел мрачные серые своды. Князь покинул тюрьму в каком-то упоении, ноги словно сами несли его….

Альдо уже подходил к поджидавшему его такси, как вдруг совсем рядом остановилось другое. Широко распахнулась дверца, из такси вылезла немолодая полная женщина и принялась с трудом вытаскивать объемистый и, похоже, тяжелый чемодан. Альдо из присущей ему любезности поспешил ей на помощь.

— Предоставьте ваш чемодан мне, сударыня. Он слишком тяжел для вас!

— Спасибо вам, сударь, — по-английски, но с сильным акцентом сказала женщина и внезапно расплакалась. Присмотревшись внимательнее, Альдо узнал Ванду, преданную служанку Анельки, которая, как видно, привезла ей те самые необходимые «мелочи», о которых она упомянула во время свидания.

— Синьор Морозини, — также узнав его, не могла удержать рыданий Ванда. — Вы… так вы, оказывается, здесь!

Какое счастье, господи! Какое счастье!

Ванда плакала навзрыд, не в силах остановиться.

— Раз уж вы так рады мне, то вытрите ваши слезы, — попытался успокоить ее Альдо. Ему вдруг пришла в голову мысль, которая весьма его озадачила. — Почему вы приехали на такси? — спросил он. — Неужели в доме сэра Эрика нет машины?

— Для моей бедной госпожи в этом доме ничего нет, нет и машины, — возмущенно отозвалась Ванда, почти справившись со слезами и со своим акцентом. — Этот отвратительный мистер Сэттон, секретарь сэра Эрика, запретил мне пользоваться машиной под тем предлогом, что ничем нельзя помогать… убийце! И все это так ужасно…

— Похоже, этот англичанин плохо знает законы своей страны: он забыл о презумпции невиновности. Никто не может считаться виновным до тех пор, пока его вина не будет доказана в суде.

— А почему тогда моя бедняжка сидит в тюрьме?

— Пока идет следствие, она находится в камере предварительного заключения. Этот чемодан, по всей вероятности, предназначается для нее?

— Да. Она просила привезти ей все необходимое. Бедный мой ангелок, она ведь так…

Альдо оборвал панегирик словоохотливой Ванды в честь своей госпожи, который мог затянуться надолго, и направился с чемоданом к дверям Брикстона. Потом он предложил Ванде подождать ее и отвезти домой.

— Нам хватит и одной машины. Вашу я отпущу.

Среди мрака отчаяния, в котором пребывала Ванда, забрезжил лучик надежды.

— Неужели вы и впрямь готовы меня подождать?

— Конечно, и мы перемолвимся с вами по дороге парой слов. Только, пожалуйста, не задерживайтесь слишком долго.

— Где уж там! Мне ведь не разрешают даже с ней повидаться. Я только оставлю чемодан в канцелярии и тут же вернусь.

Не прошло и нескольких минут, как Ванда вернулась и уселась в такси рядом с Альдо, который тоже не стал даром терять времени и тут же заговорил на тему, которая их обоих чрезвычайно волновала.

— Я только что говорил с вашей хозяйкой и сообщил ей имя и адрес хорошего адвоката. Мне кажется, что до сих пор у нее не было никакой защиты.

— Что правда, то правда! Разве можно было запирать ее в эту тюрьму? Если бы не лжец секретарь…

— Я уже успел составить мнение об этом человеке, — прервал Морозини Ванду. — Лучше расскажите мне о сбежавшем Ладиславе. Он, как мне стало известно, не так давно проник в ваш дом под чужим именем. Хотя мне кажется, это было излишней предосторожностью. Сэр Эрик понятия не имел, кто это такой.

— Он-то ничего не знал, но вот господин граф пришел бы в ярость, если бы прознал про все про это. У моей голубки были бы страшные неприятности, узнай ее отец, что в доме служит Ладислав.

— Сейчас, я думаю, ему уже все известно. Я видел вчера, как он приезжал на Гросвенор-сквер. В доме он пробыл недолго, но вышел оттуда совершенно разъяренный, хоть и старался изо всех сил держать себя в руках.

Ванда с содроганием вспомнила о вчерашней сцене, она молитвенно сложила руки.

— Ох, вчера они страшно разругались с Сэттоном в основном из-за того, как неблагородно тот повел себя во всем этом деле, и из-за лакея-поляка тоже. Слава тебе господи, секретарь знал только Станислава Разоцкого, и господин граф ничего не заподозрил о Ладиславе.

— Почему же это «слава тебе господи»? Этот Ладислав вынудил вашу хозяйку взять его на службу, убил ее мужа и сбежал, оставив ее расхлебывать кашу, которую сам заварил.

И вы что же, считаете, что это в порядке вещей?

— Его можно понять. Ладислав Возински — настоящий патриот, у него благородное сердце, если он и убил, то только потому, что хотел защитить ту, которую так беззаветно любит… А он ее, уж мне-то вы можете поверить, любит большой настоящей любовью. И не мог он не слышать того безобразного скандала, который закатил моей голубке ее муж…

— Я знаю, что между ними произошла ссора, но, очевидно, это было не в первый раз.

— Такая яростная ссора — впервые. С некоторого времени моя детка отказалась спать со своим мужем. У нее начались сильные мигрени, и она часто принимала от них лекарства.

Несмотря на всю серьезность разговора, в этом месте Морозини не мог удержаться от улыбки. Во все времена женщины прибегали к мигрени как лучшему оружию против исполнения супружеского долга, чтобы скрыть более глубокие причины.

— Ив этот день у нее опять была головная боль? А время для того, чтобы ложиться в постель, было не слишком подходящим?

— Вот именно! Моя юная леди как раз сидела за своим туалетным столиком и готовилась к вечеру. Должна сказать, что платье на ней было очень уж открытое и была она необыкновенно хороша и соблазнительна. Муж ее к тому времени уже выпил. И ясное дело, загорелся. Выставил меня вон, так что я уже ничего не могла видеть, но зато то, что слышала, было ужасно. Сэр Эрик очень скоро вышел из спальни, лицо его было красным, прямо-таки багровым, и он все старался расстегнуть воротничок, чтобы не задохнуться. Что же до моей невинной голубки, то она плакала, сидя на кровати, почти голышом: от платья остались одни лохмотья… Вскоре сэр Эрик вернулся, чтобы попросить прощения, но она ему не открыла.

Все, что услышал Альдо, без сомнения, было правдой.

То, что ему было известно об отношениях Фэррэлса с Анелькой, и в особенности то, что произошло между ними в день подписания свадебного контракта, подтверждало правдивость рассказа Ванды. Он очень ярко представил себе сцену в спальне, продолжение которой разыгралось в рабочем кабинете сэра Эрика в присутствии леди Дэнверс: сэр Эрик пожаловался на головную боль, и Анелька с подчеркнутой холодностью предложила ему лекарство, которое сама принимала в подобных случаях…

— Она сама пошла за аспирином или послала за ним кого-нибудь? — спросил Альдо.

— Она послала ко мне Ладислава, и я дала ему нужный порошок.

— Но тогда, черт подери, почему ее арестовали? Какое право имел Сэттон обвинять ее? Порошок до нее прошел через две пары рук! Полагаю, что, когда к вам пришли за порошком, вы, недолго думая, взяли из коробки первый попавшийся.

— Конечно! Так я и сказала господину из полиции. Но этот Сэттон отвел господина полицейского в сторону и что-то там нашептал ему. Я уже не слышала, о чем они там говорили.

Все, что я знаю, это то, что моя невинная девочка оказалась в тюрьме.

— Хорошо, что вы мне об этом напомнили, — в голосе Морозини угадывался легкий сарказм. — И мне кажется, сейчас как нельзя более кстати будет, если вы все же объясните, почему так радуетесь тому, что Ладислав ударился в бега, бросив вашу голубку в сырой камере на соломенной подстилке.

— Он ее не бросил! В этом вы можете быть уверены! Он ее любит, любит по-настоящему!

— Да неужели? — воскликнул Морозини, раздраженный тем воодушевлением, с которым говорила об этой любви Ванда. — А вам не кажется, что было бы куда проще не удирать, а взять на себя ответственность за случившееся и всеми возможными способами вырвать Анельку из рук полиции?

— Нет. Тогда их обоих посадили бы в тюрьму. До тех пор, пока Ладислав на свободе, у моей хозяйки остается надежда на спасение. Я уверена, что у него здесь множество друзей. Они сумеет сделать так, чтобы ее освободили, или в крайнем случае устроят ей побег, и тогда они могли бы вернуться в Польшу и жить в любви и согласии на своей родине, которую им никогда и не следовало покидать.

Морозини замолчал. От реальности они перешли к фантазиям, и он понял, что не в силах отвлечь славную, но недалекую женщину от ее мечтаний. Одно было очевидным: между версиями служанки и ее хозяйки лежала огромная пропасть.

— А вы случайно не знаете, где можно отыскать этого Ладислава? — спросил внезапно Морозини.

Ванда, воспарившая в мечтах в заоблачные выси, сурово посмотрела на Морозини, так грубо вернувшего ее на землю.

— А почему вы меня об этом спрашиваете? Уж не хотите ли вы навести на него полицию?

— У меня и в мыслях этого не было, — ответил Альдо, хотя он уже обмолвился о Ладиславе в разговоре с Уорреном. — Мне хотелось бы знать это для самого себя. На тот случай, если он вдруг забудет о своей великой любви к Анельке и займетсяспасением собственной шкуры, предоставив британскому правосудию решать судьбу вашей юной госпожи.

— Если бы вы знали его поближе, вы бы не говорили таких ужасов! Это самое благородное в мире сердце! Как истинный рыцарь, он посвятил свою жизнь освобождению своей родины, ее подлинному освобождению, избавлению польского народа от нищеты, которая так его угнетает! Поверьте мне, он сделает все необходимое и успеет вовремя. Нужно только немного потерпеть…

Морозини посмотрел на Ванду с нескрываемым удивлением. Нужно было быть предельно наивной, чтобы поверить в чистоту намерений того, кто, по рассказу Анельки, был настоящим шантажистом. Князь никак не мог разделить уверенности Ванды.

Оставшийся путь они проделали в молчании, только Ванда всю дорогу шепотом молилась. Увидев впереди особняк Фэррэлсов, Альдо сказал:

— Прежде чем мы расстанемся, я хочу заверить вас в том, что я очень озабочен спасением вашей хозяйки. Во-первых, потому что уверен в ее невиновности, а во-вторых, потому что люблю ее. В случае, если мне понадобится ваша помощь, могу я на вас рассчитывать?

На лице Ванды отразилось раскаяние.

— Простите меня! Как я могла позабыть, что и вы ее тоже любите! Сколько горя я вам причинила! Конечно, я готова оказать вам любую помощь. Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня в церкви возле музея Виктории и Альберта, каждый день я хожу туда к девяти часам на службу. Она недалеко от дома, а польский костел есть только в пригороде. Она вам понравится: по-моему, это итальянская церковь. Народу в ней бывает мало, и там мы сможем спокойно поговорить.

И потом, во время мессы на нас устремлен взгляд господа, — наставительно прибавила Ванда, поднимая палец и указывая на небеса.

— Прекрасно! А если я вам понадоблюсь, позвоните мне в «Ритц». — Альдо вырвал листок, написал номер своего гостиничного телефона и передал его Ванде.

Такси остановилось, женщина собралась выйти, но Морозини удержал ее:

— Вот еще что! Не удивляйтесь, если через четверть часа я позвоню в эту дверь. Мой визит будет не к вам. Я хочу поговорить с мистером Сэттоном.

— Вы хотите поговорить с ним? — почти простонала Ванда, вдруг отчего-то придя в сильное волнение. — Но о чем?

— А это, дорогая, мое личное дело. У меня есть к нему несколько вопросов.

— Он не примет вас.

— Будет очень жаль. Но я ничем не рискую. Идите.

Я сделаю на машине круг и вернусь.

Спустя четверть часа дворецкий с каменным выражением на лице отворил перед Морозини дверь дома покойного Эрика Фэррэлса и, оставив его у подножия изящной лестницы, попросил подождать, пока он сходит и узнает, сможет ли мистер Сэттон принять посетителя. Альдо остался ждать в обществе нескольких римских бюстов со слепыми глазницами, византийского саркофага и вазы с бронзовыми завитушками явно китайского происхождения. Лондонское жилище торговца оружием напоминало его же дом в парке Монсо, но было гораздо более мрачным. Лежавший на всем отпечаток помпезности так называемого грегорианского стиля действовал угнетающе. Среди обилия темно-коричневого бархата с золотым позументом можно было легко задохнуться.

Маленький кабинет, куда спустя несколько минут пригласили войти Альдо, казался чуть более светлым. Такое впечатление, наверное, возникало благодаря множеству бумаг на рабочем столе и яркой лампе, которая их освещала. Вдоль стен тянулись полки, заставленные темно-зелеными канцелярскими папками. В центре этого святилища будто страж стоял, ожидая посетителя, Джон Сэттон, одетый в черное с головы до ног.

Тишина, царившая в этом особняке, производила не менее гнетущее впечатление, чем его помпезность. Ни скрипа, ни шороха, ни шепота. Даже уголь догорал в камине бесшумно, словно чувствовал неуместность малейшего потрескивания.

Секретарь поклонился вошедшему Морозини и сообщил, что счастлив вновь видеть его в добром здравии, — они не встречались с той самой печально знаменитой ночи, когда Альдо приехал на улицу Альфреда де Виньи за выкупом Анельки, — затем он прибавил, указывая гостю на стул, что почтет за честь, если может быть чем-то полезен.

Морозини уселся, тщательно поправив стрелку на брюках.

Доставая из золотого портсигара сигарету и постукивая ею по блестящей поверхности, он пристально взглянул на молодого человека.

— Я хотел бы задать вам всего один вопрос, мистер Сэттон, — наконец сказал князь.

— В последние дни мне только и делают, что задают вопросы.

— Я удивился бы, если бы узнал, что вас об этом уже спрашивали: я хотел бы узнать, почему вы так стремитесь к тому, чтобы на шею леди Фэррэлс накинули веревку?

Задавая этот вопрос, Альдо готов был к любой реакции, но то, что он услышал в ответ, оказалось для него совершенно неожиданным. Джон Сэттон, по-прежнему прямо и безучастно глядя на Альдо, тихим голосом сказал:

— Потому что ничего другого она не заслуживает. Она — убийца, она самая отвратительная из убийц, потому что свое преступление продумала и подготовила заранее.

Сэттон улыбнулся. Горячая романская кровь Морозини мгновенно вскипела от этой сардонической улыбки, и, чтобы сдержать себя, он поднес зажигалку к сигарете, глубоко затянулся и выпустил клуб дыма к лепному потолку.

— Что позволяет вам так безоговорочно быть в этом уверенным? — спросил князь безупречно ровным голосом. — У вас есть доказательства?

— К сожалению, нет. Единственная улика, которая могла бы стать решающей в этом деле, — бумажный пакетик, в котором было лекарство вместе с ядом, — исчезла чудесным образом, безусловно, брошенная в огонь предусмотрительной рукой. Но я многое видел, многое слышал и поэтому ни секунды не колебался, когда выдвигал свое обвинение. Возможно, я причиню вам большую боль, князь, но места для сомнения нет: она виновна!

— У меня нет никаких оснований оспаривать вашу уверенность, и, возможно, я разделю ее, если вы соблаговолите сообщить мне о том, что вы видели и слышали. Без сомнения, вы были очень привязаны к сэру Эрику?

— Очень! Сразу после окончания Оксфорда я поступил к нему секретарем и ни разу не покидал его.

— Однако нельзя сказать, что вы состарились у него на службе. Полагаю, вы пробыли рядом с ним не так уж и долго.

— Три года. Но, думаю, мне хватило бы и нескольких недель, чтобы оценить достоинства этого человека!

— Вполне возможно. Я был лишен удовольствия видеть его часто. К тому же мы оказались соперниками в одном известном вам деле. Но я возвращаюсь к своему вопросу: что вы видели и слышали?

— Вы настаиваете? В таком случае я должен вам для начала сообщить, что примерно месяца два назад мы наняли лакея-поляка…

— Обойдемся без деталей! Ее светлость герцогиня Дэнвере, рассказывая мне о трагическом вечере, упомянула и об этом лакее, который как сквозь землю провалился.

— Эта, как вы изволили выразиться, деталь весьма существенна. И вы согласитесь, когда узнаете, что я застал леди Фэррэлс в объятиях этого лакея.

— В объятиях? А вы уверены, что… не драматизируете ситуацию?

— Судите сами! Произошло это примерно три недели назад. Сэр Эрик ужинал в тот вечер у лорд-мэра, я смотрел балет в Ковент-Гардене. Поскольку у меня имеется собственный ключ, я вернулся и, стараясь не шуметь, даже не зажигал света. Я прекрасно знаю этот дом и привык ходить по нему вслепую. Тем более что сэр Эрик не потерпел бы моих ночных возвращений, если бы они нарушали его покой. Я поднимался по лестнице, как вдруг услыхал смех и шепот. Шум раздавался из покоев леди Фэррэлс, и я увидел, что дверь ее будуара приоткрыта. Света там было немного, но я все-таки сумел узнать Станислава, который выходил от нее на цыпочках. Он уже вышел за дверь, леди Фэррэлс проводила его до порога, и на пороге они поцеловались… весьма страстно, потом он тихонько оттолкнул ее с тем, чтобы она вернулась к себе.

Сэттон замолчал, глубоко вздохнул, потом отрывисто, уже не скрывая гнева, прибавил:

— Вдобавок она была почти голая. Вряд ли можно назвать одеждой прозрачный батистовый пеньюар, который на ней был! Вот что я видел! Не скрою, что после этого я стал за ними следить.

— Что же вы слышали? — выдавил из себя Альдо. От этих откровений у него пересохло в горле.

— Слышал многое, но, к сожалению, не понял ни слова, потому что говорили они по-польски, а я польского не знаю.

Но однажды, однажды я слышал, как она ему сказала: «Если ты хочешь, чтобы я помогла тебе, я должна быть свободной.

Сначала ты помоги мне…» Это было за четыре дня до смерти сэра Эрика.

— И все это вы рассказали полиции?

— Разумеется. Одной той дерзости, с какой она ввела в дом своего любовника, было достаточно, чтобы открыть сэру Эрику глаза на правду. Однако я предпочел молчать, полагая, что сэр Эрик и сам рано или поздно узнает всю правду, и это вот-вот должно было случиться. Когда я увидел, как он умирает на полу, почти у моих ног, я более не мог молчать. О, как мне хотелось задушить ее собственными руками!

Воцарилось молчание. Морозини уже не знал, что ему и думать. Версия секретаря во многом совпадала с версией Ванды, а горничная была слишком предана Анельке, чтобы ее можно было заподозрить в намеренной лжи. Но, с другой стороны, обе эти версии разительно отличались от рассказа самой польки! По своему собственному опыту Альдо знал, что Анелька способна лгать, проявляя при этом недюжинный талант, но в ее теперешнем положении, в тюрьме?.. Альдо не мог смириться с мыслью, что Анелька ему солгала, и решил во что бы то ни стало загнать Сэттона в угол.

— Вы так воинственно настроены: должно быть, вы очень любили сэра Эрика… или очень ненавидели его жену. А вы ведь ее ненавидите, не так ли? Может быть, потому что влюбились в нее, а она вас отвергла?

У молодого человека вырвался едкий смешок, и что-то вроде огонька загорелось в темных, глубоко упрятанных под бровями глазах:

— Влюбился? Нет! Она не вызывала у меня ни малейшей нежности! Хотел ее — да! — заявил Сэттон с чисто британской грубой прямотой. — Признаюсь, что хотел ее и хочу до сих пор. И надеюсь, что мое желание умрет вместе с ней!

Прибавить к этому было нечего. Морозини узнал все, что намеревался узнать, и даже больше, чем хотел бы. Он встал;

— Благодарю за прямоту, с которой вы говорили со мной, — сказал он. — Хотя я, быть может, не так уверен в виновности леди Фэррэлс, как вы. Теперь, мне кажется, я яснее вижу мотивы вашего поступка, но полагаю, что не последнюю роль сыграла в нем ревность…

Джон Сэттон, который сидел задумавшись, при этом слове встрепенулся. По его лицу пробежала дрожь, и он направил на своего гостя взгляд, затуманенный слезами.

— Ревность? О да, но совсем не та, которую вы воображаете. Я не ревновал ее в привычном смысле этого слова, хоть она и отказала мне в своем теле, предпочитая марать его с низким слугой. Это была ревность совершенно другого рода, но я не намерен вам о ней докладывать. Всего хорошего, князь Морозини.

— Вам тоже. Я хотел бы пожелать вам душевного покоя, но, боюсь, вы избрали не правильный путь, — к покою он вас не приведет.

Несмотря на мелкий моросящий дождь, который, похоже, и не думал прекращаться, Альдо решил пройтись до гостиницы пешком. Ему необходимо было привести в порядок свои мысли, а ходьба всегда казалась князю лучшим средством для этого. К тому же идти было не так уж далеко.

Засунув поглубже руки в карманы, Альдо торопливо зашагал вперед. Приближалась ночь, и из густеющих сумерек навстречу ему то и дело выплывали стоящие неподвижно полицейские, одетые в каски и пелерины, что придавало им сходство с пирамидами. Попалось ему навстречу и несколько случайных прохожих, хотя в этом аристократическом квартале принято было перемещаться в автомобилях.

Разговор с Сэттоном оставил в душе князя горький осадок. Все, что он услышал за последний день, вселяло в него необъяснимое чувство неуверенности и растерянности. Его не покидало ощущение, будто на него набросили сеть, сплетенную из лжи и полуправды, она опутала его с головы до ног, сковав движения. Подробности, которыми с такой откровенностью поделился Сэттон, потрясли Альдо. К тому же секретарь не отрицал, что тоже пробовал добиться Анельки. Что же она представляла собой на самом деле? Состояла ли Анелька в сговоре с Ладиславом? Если да, то кто из них манипулировал другим? А он сам, насколько он мог верить в искренность тех чувств, в которых она ему призналась? Чего она ждала от него и в какой мере собиралась его использовать? Вопросы теснились у Альдо в голове, и чем больше он думал о них, тем больше раздражался, ибо не мог найти однозначного ответа…

И подумать только, еще утром, выходя из Брикстона, он чувствовал себя таким счастливым и был полон решимости пуститься в бой ради золотистых глаз своей прекрасной дамы, сделать все возможное и невозможное, лишь бы помочь ей!

Теперь князь уже не знал, что ему делать.

Ему припомнилась фраза Шатобриана, которую часто повторял его воспитатель, Ги Бюто, когда юный Альдо проявлял нерешительность: «Двигайтесь вперед, если только не боитесь, и ни за что не закрывайте глаза!..»

Не закрывать глаза? Да куда уж больше, он и так чувствовал себя почти слепым. Значит, двигаться вперед? Но в каком направлении?

Боль нахлынула на Альдо, столь острая, что он ощутил ее почти физически, — то же чувствует любой мужчина, заподозривший, что подарил свою любовь недостойной женщине.

Боль была так невыносима, что он готов был закричать. Ему пришлось остановиться и опереться на парапет. Никогда еще он не испытывал такого отчаяния и бессилия. Даже тогда, когда расставался с Дианорой . Резким движением Альдо сорвал каскетку и подставил голову под холодные струи дождя.

Слезы, которых он не смог сдержать, смешались с дождевыми каплями.

Женский голос заставил его открыть глаза.

— Могу ли я помочь, сэр? Вам, кажется, нехорошо?

Из-под большого зонта выглядывало милое лицо в бархатной шляпке. Незнакомка была молода и недурна собой.

Морозини заставил себя ей улыбнуться:

— Спасибо, мисс. Сейчас все пройдет. Старая рана время от времени напоминает о себе.

Ни он, ни она не успели сказать больше ни слова: из темно-зеленого лимузина, который, шурша, остановился возле них, вышел шофер в черной ливрее и так властно взял Морозини под руку, что тот, застигнутый врасплох, ничего не сумел возразить.

— Его светлость князь не должен выходить в такую погоду. Я уже не раз говорил об этом его светлости, но он не желает слушаться. Хорошо, что я его нашел, — выговорился шофер, увлекая князя к машине, и его монголоидное лицо показалось вдруг Морозини знакомым.

Все произошло стремительно, и Альдо, едва успев пробормотать слова благодарности отзывчивой женщине, уже сидел на бархатном сиденье вместительного автомобиля рядом с господином, чье лицо было скрыто за полями элегантной шляпы, темными очками и поднятым воротником шубы, подбитой каракулем. Однако взгляд Альдо сразу привлекла эбеновая трость с золотым яблоком вместо набалдашника, которой поигрывала рука в перчатке. Князь был так изумлен, что на миг позабыл обо всех своих печалях и воскликнул:

— Вы здесь? Вот уж не ждал!

— Конечно, не ждали. Однако имейте в виду, что я приехал только ради вас и следую за вами с той самой минуты, как вы покинули гостиницу.

— Но… почему?

— Потому что, услышав о смерти Фэррэлса, я стал опасаться за вас, и не без оснований. Любовь, которую вы испытываете к дочери Солманского, начала подтачивать ваши силы, и если вам не помочь, это может плохо кончиться.

— А вы не преувеличиваете? — запротестовал Морозини. — Что дурного со мной может произойти?

— Уже происходит! Посудите сами, всего несколько часов назад вы были счастливы, а теперь мучаетесь и вашу душу терзают сомнения. У вас на лице написано, что вы глубоко страдаете…

Морозини пожал плечами, достал платок и принялся вытирать мокрое от дождя лицо.

— Да, так оно и есть, — согласился он со вздохом. — Я почувствовал себя полным идиотом. Не знаю, кому верить, что думать…

— А если вы отвлечете свое внимание совсем на другие вещи?

Глубокий бархатный голос Симона Аронова звучал ласково, но Альдо все-таки почувствовал в нем затаенный упрек и покраснел.

— Вы хотите напомнить мне, что я приехал в Лондон не для того, чтобы заниматься делами леди Фэррэлс. Мне нечего вам возразить. Однако кое-что изменилось, и вам наверняка об этом известно. Надеюсь, вы понимаете, что смерть Хэррисона нарушила наши планы. Мне показалось, что в создавшейся ситуации Адальбер один сможет раздобыть нужные нам сведения, а я смогу пока посвятить себя той…

— Которая вас околдовала и ради которой вы уже рисковали своей жизнью. Вы готовы рисковать ею вновь, и я не могу вас осуждать: чисто по-человечески мне понятны ваши чувства. Вы человек отзывчивый. Но я прошу вас, не вмешивайтесь слишком активно в это дело… по крайней мере хоть какое-то время. Это слишком опасно!

— Опасно? Но позвольте… До сих пор я действовал заодно с начальником полиции Уорреном, которому, кстати, должен сообщить обо всем, что сумел узнать. Где же тут опасность?

— В «Кларидже»! Из Америки вернулся Солманский.

— Знаю, я видел, как он вчера приезжал в дом своего покойного зятя и в какой ярости он оттуда вышел.

— Согласитесь, ему было от чего прийти в ярость: ни о чем не подозревая, он переплыл океан и приехал в Лондон для того, чтобы участвовать в аукционе. Весть о смерти зятя он, без сомнения, воспринял с большим восторгом, ведь теперь он мог прибрать к рукам сапфир, ну или, во всяком случае, тот камень, который он принимал за подлинник, а заодно и стать обладателем немалого богатства. Но тут оказывается, что дочь его в тюрьме, а «Роза Йорков» исчезла. Граф не из тех, кого на пути к достижению своей цели могут остановить какие-либо препятствия.

— В этом я не сомневаюсь. Но все-таки не могу понять, какая опасность грозит мне, если я пытаюсь отыскать настоящего убийцу и спасти его дочь.

— Вспомните, что я говорил вам в Венеции: как только Солманский поймет, что вы стоите у него на дороге, ваша жизнь окажется в опасности. Поймите же, что дочь для него самое главное орудие, и он никому не позволит встать между ним и ею.

— Но я намерен встать всего только между нею и виселицей. Разве вы не понимаете, что она погибнет, если не прийти ей на помощь? Обвинитель жаждет ее гибели, и ни один адвокат не заставит его изменить хоть запятую в его обвинении.

— Согласен, что это так… Но может быть, вы предоставите Скотленд-Ярду заниматься своим делом? Они изворотливы, эти полицейские, и вполне способны поймать того сбежавшего поляка и припереть его к стенке. Кроме того, имейте в виду, что Солманский никогда не позволит не то что казнить свою прелестную девочку, но даже не допустит, чтобы такой приговор был ей вынесен. Не вмешивайтесь в это дело.

Тем более, не говорили ли вы мне минуту назад, что больше не знаете, кому верить?

— Да, говорил, но вы просто не можете меня понять…

— Я пойму, если вы мне объясните. Я не спешу, и Вонгу ничего не стоит сделать несколько кругов вокруг Гайд-парка.

Сегодня вы встречались с тремя людьми. Может быть, я помогу вам разобраться, если вы расскажете мне то, что услышали от них.

— В конце концов, почему бы и нет?

Альдо умел рассказывать, не вдаваясь в излишние подробности. Ему удалось передать суть всех трех бесед и не позволить при этом чувству отчаяния вновь завладеть им.

— Итак, — произнес он в заключение, — что вы обо всем этом скажете? Какая из версий, на ваш взгляд, справедлива? Кто из них говорит правду?

— И все, и никто. Каждый цепляется за «свою» правду и толкует ее на свой лад. Секретарь наслаждается ролью мстителя и поэтому даже не скрывает сексуальной неудовлетворенности, однако трудно поверить, что такой накал чувств может быть вызван обычным отношением подчиненного к своему патрону. Верную служанку одолевают ностальгические воспоминания о девической привязанности ее хозяйки. Что же до леди Фэррэлс, то ваш неожиданный визит должен был произвести на нее впечатление чуда — появления Лоэнгрина.

Она поняла, что вы продолжаете любить ее, и, безусловно, это отразилось на ее рассказе. Может быть, даже она сделала это неосознанно, ведь она еще так молода…

— Вы не верите, что она меня любит.

— Верю. Почему нет? Вполне возможно, что она вас тоже любит… Но только вы сами перестаньте бесконечно думать об этом! Иначе вы потеряете покой… а возможно, и жизнь. Поверьте мне! Завершите то, что начали, — расскажите шефу полиции о своем посещении тюрьмы и выходите из игры. Хотя бы на какое-то время. Сейчас важно не упустить момент и поспешить по горячим следам на поиски алмаза.

— Следам? Но какие могут быть следы, раз камень был подделкой?

— Именно разыскивая поддельный камень, у вас больше всего шансов напасть на настоящий. Чем сейчас занят Адальбер?

— Проводит время в обществе заштатного репортеришки, которому повезло увидеть выходивших из магазина убийц.

Похоже, это были китайцы, — прибавил Альдо, невольно покосившись на шофера.

— Не все азиаты китайцы, — наставительно произнес Аронов, — но ваш журналист, очевидно, не делает между ними никакой разницы. Вот, например, Вонг из страны Утренней Зари. Он кореец. А знаете, князь, о чем я подумал?

Адальбер тысячу раз прав, хватаясь за любую, самую тонкую ниточку, даже за самую ничтожную информацию.

— И я поступлю правильно, если займусь тем же самым, — подхватил, впервые слегка улыбнувшись, Морозини. — Но почему вы считаете, что поддельный камень выведет нас на настоящий? Для этого нет никаких оснований.

Хэррисона убили ради того, чтобы завладеть драгоценностью Карла Смелого — настоящей, а не поддельной.

— Потерпев неудачу с анонимными письмами, тот, кого мы ищем, воспользовался этим простым и доступным средством, чтобы убрать со сцены интересующий его объект и по-прежнему остаться в тени.

— В таком случае он может его уничтожить, и мы снова останемся ни с чем.

Хромой издал тихий и снисходительный смешок.

— Неужели вы так плохо знаете ваших клиентов и собратьев, страстных любителей старинных камней? Украденный камень — копия, но такая прекрасная, такая удачная! И если в убийстве замешан владелец настоящего алмаза, у него не хватит духу уничтожить подделку. Он будет хранить ее, хотя бы из любопытства. И так же бережно, как оригинал.

— Я должен был помнить, что у вас на все найдется ответ, — сказал Альдо, даже не стараясь скрыть своего дурного настроения. — Но никто не поручится, что искомый алмаз до сих пор находится в Англии. Даже если его двойник еще здесь. И потом, участие в преступлении азиатов…

— Нет ничего проще для тех, кому есть чем платить.

Трущобы Лондона кишат китайцами, как и прочим черным и желтым отребьем империи. Во всяком случае, история алмаза с незапамятных времен до наших дней свидетельствует о том, что у Англии всегда были свои преимущества…

— А вы знаете его историю? Мне лично известно немногое: он красовался в центре пластины, состоявшей из гербов дома герцогов Йоркских. Эта драгоценность, называвшаяся «Белой розой», исчезла вместе с другими из лагеря Карла Смелого после битвы при Грансоне в 1476 году. Город Баль купил тайком кое-что из этих драгоценностей, нарушив договор с остальными кантонами, которые хотели вновь воссоединить части утраченного сокровища. Впоследствии Баль продал эти драгоценности Фуггерам из Аугсбурга.

— Не Фуггерам, а Якобу Фуггеру, который был в те времена самым богатым человеком в Европе. Он принадлежал ветви «с лилиями», которая весьма отличалась от ветви «с белкой», куда менее богатой. В это время алмаз, сам являющийся центром цветка, был изъят из щита. Однако камень был так красив, что Якоб не пожелал его продавать, и только после смерти дядюшки его племянник Матиас передал его Генриху VIII Английскому вместе с рубином, который тоже принадлежал герцогу Бургундскому.

Алмаз находился среди сокровищ английской Короны до времен Карла I, который подарил его своему фавориту Джорджу Вильерсу, герцогу Бэкингемскому, в благодарность за удачные переговоры по поводу брака короля с Генриеттой Французской. Алмаз, который с этих пор стал называться «Розой Йорков», перешел к следующему герцогу, и вот тут следы его теряются. Придворные сплетни утверждают, что Бэкингем проиграл его в карты актрисе Нелл Гуин, фаворитке короля Карла II, которая забеременела от него и в 1670 году родила ему сына. Он был одним из многих бастардов короля, любил всяческие развлечения, но так и не дождался от своей жены наследника.

— А почему, собственно, считается, что это слухи? Мне все это кажется весьма правдоподобным. И что же, с тех пор об алмазе ничего не известно?

— В общем, очень немногое: два или три раза камень появлялся в руках ростовщиков, которые, будучи евреями, не забывали о том, что когда-то он был изъят из их святыни. Так или иначе, но доподлинно известно об этом алмазе одно: с XVII века он ни разу не покидал этого острова.

— Вполне возможно, что так оно и есть. Вы знаете, конечно, как был ограблен Хэррисон?

— Признаюсь, подробности мне неизвестны. Смерть Хэррисона застигла меня врасплох.

— Ну так слушайте. Убийцы, очевидно, узнали — уж не знаю, благодаря чьей болтливости, — что одна старая и очень почтенная дама желает видеть алмаз приватным образом, прежде чем его отвезут к Сотби. Они вошли буквально за ней следом. Она едва успела убежать вместе со своей компаньонкой и, вернувшись к себе, слегла в постель. Меня удивило, когда вы упомянули в своем рассказе имя Бэкингемов, потому что старую даму тоже зовут леди Бэкингем.

— Леди Бэкингем? — воскликнул Аронов. — Вы уверены?

— Абсолютно. Хэррисон не согласился бы в этой ситуации принять никого другого.

— Вы меня бесконечно изумили, мой друг. По странной случайности я знаком с этой дамой. И если мне не изменяет память, она не только очень стара, но и страдает параличом ног.

— Судя по тому, что мне рассказывали, ее скорее несли, чем она шла сама. Однако случается, что под влиянием сильных эмоций организм оказывается способным на сверхусилие.

Раз уж ей так хотелось полюбоваться на камень, который принадлежал ее предку…

— М-м-м… допустим. И все-таки мне это кажется крайне странным. Я прекрасно знаю, что герцогиня живет очень уединенно с тех пор, как превратилась, по ее словам, в развалину, — а прежде она была необыкновенно хороша! — что никого не принимает, и поэтому как бы «забыта», и тем не менее из уважения к своему имени, титулу и состоянию здоровья она легко могла бы заставить Хэррисона приехать к ней самому.

— Но, возможно, она сочла, что это будет опасным. Особенно если учесть, что она живет достаточно далеко. Кроме того, потребовался бы эскорт полиции, и вся эта шумиха могла бы привести в ее дом журналистов. Очевидно, ей хотелось остаться в тени и обойтись без шума.

— Может быть, вы правы, — согласился Аронов. — И все-таки я попытаюсь разузнать поподробнее.

— Вы подозреваете, что это была не она? Но это невозможно — ее машина, ее слуги…

— Конечно, конечно… и все-таки для полной уверенности… Однако вернемся к вам. Могу ли я надеяться, что теперь вы посвятите себя целиком поискам «Розы»?

— Разумеется, но если для этого я должен оставить леди Фэррэлс в беде…

— Именно это вы и сделаете, дорогой князь Морозини!

Приглушенный бархатный голос сделался вдруг царственно властным.

— На острове Сан-Микеле, в усыпальнице ваших предков, я предложил вам взять назад ваше слово чести. Вы отказались с истинным благородством, и это не удивило меня: другого я от вас и не ждал. Теперь уже поздно отказываться от данного вами слова.

— У меня и в мыслях не было этого! — воскликнул Альдо. — Но разве невозможно заниматься двумя делами сразу?

— Нет. Я уже говорил вам, что вы не должны попасть в поле зрения Солманского. Сейчас у него есть занятия поважнее, чем гоняться за алмазом, рискуя столкнуться с полицией.

И хотя вам может показаться это не слишком благородно, мы должны этим воспользоваться. Вы меня поняли?

— Безусловно. Вы можете не беспокоиться, я ни в коем случае не пренебрегу своими обязанностями. Однако, если мне повезет и я узнаю что-то полезное для леди Фэррэлс, вы не сможете помешать мне оказать ей помощь. Ни вы, никто другой! — упрямо заявил Морозини.

Бесстрастное лицо Хромого вновь осветилось иронической улыбкой.

— Я никогда не требовал, чтобы вы вырвали ее из своего сердца. Но, испытывая к вам самые искренние и дружеские чувства, я хочу уберечь вас от излишней горячности. Я опасаюсь, что, бросаясь очертя голову на помощь леди Фэррэлс, вы навредите не только себе, но и другим. А теперь мне придется вас покинуть. Отвезти вас в гостиницу?

Автомобиль свернул с Гайд-парк-корнер и готов был двинуться по Пиккадилли.

— Нет, я выйду здесь. Мы уже почти приехали, а вашему автомобилю, пожалуй, не стоит появляться перед подъездом «Ритца». Вы еще пробудете в Лондоне какое-то время?

— Я никогда не останавливаюсь в Лондоне. — Внезапно Симон Аронов от души рассмеялся. — Ваше стремление избавиться от меня, князь, так очевидно! Считайте, что вам это удалось. До новой встречи, князь!

Они молча пожали друг другу руки. Мгновение спустя, высадив своего пассажира, «Даймлер» развернулся и со звуком рвущегося шелка покатил по мокрой мостовой. Стоя на усыпанной песком дорожке, что тянулась вдоль Грин-парка, Морозини еще некоторое время смотрел ему вслед, пока тот не растворился в ночной темноте.

В холле гостиницы царило непривычное оживление. Аукцион у Сотби только что закончился и, несмотря на то что там было несколько стоящих вещиц, разочаровал его участников, и виной тому послужило скорее всего трагическое исчезновение главного лота этих торгов. Множество любителей-иностранцев, остановившихся в «Ритце», обменивались теперь в холле впечатлениями и вскорости собирались разъезжаться.

Общее мнение было таково: поскольку неизвестно, когда алмаз будет найден, лучше не тратить попусту время, а вернуться домой и ждать там, пока не поступят какие-нибудь новости. Все говорили разом, и сияющая огнями зала, изысканно украшенная цветами и вечнозелеными растениями, походила на огромный сад, наполненный щебечущими птицами.

Посреди этой толпы особо Выделялся Видаль-Пеликорн, который напоминал дирижера. Он старался внушить всем этим господам веру в Скотленд-Ярд, который в самое ближайшее время, без сомнения, вернет похищенную драгоценность. «Веру» он внушал в основном тем господам, которые приехали на аукцион издалека: из Америки, Южной Африки, Индии.

Четверо мужчин внимательно слушали Адальбера, вещавшего с непререкаемостью пророка, что немало позабавило Альдо. Впрочем, князь счел, что его друг попросту теряет время, и поэтому, небрежно здороваясь и извиняясь, он пробрался к нему и отвел в сторону.

— Что случилось? С чего это ты так стараешься задержать всех этих господ? Или ты защищаешь теперь интересы торгового дома Сотби?

— И не думал! Я защищаю наши с тобой интересы. Увидев, какая толпа страждущих готова накинуться на поддельный камень, владелец настоящего потеряет покой. Он будет думать, что газеты скрывают какую-то важную информацию, и, возможно, сделает ложный шаг. Так что напрасно ты помешал мне в моей полезной деятельности…

— Не говори глупостей! Все эти люди не представляют для нас никакого интереса, даже если они богаты.

— Почему ты так считаешь? Посмотри-ка, кто направляется к лифту. Да, да! Вон тот высокий человек в сером костюме. Его легко можно было бы принять за церковнослужителя, если бы он не был так элегантен. Ты знаешь, кто это?

— Откуда мне знать? Я не гадалка.

Адальбер, с широкой улыбкой и явно получая удовольствие, продолжал:

— Это швейцарский банкир, живет в Цюрихе, и жену его ты хорошо знаешь, возможна, даже слишком хорошо…

— Мориц Кледерман? Неужели?

— Собственной персоной. И вдобавок одержимый идеей, претворение в жизнь которой почитает своим священным долгом, — вернуть в Швейцарию алмаз Карла Смелого, которым обманным путем завладел алчный Баль, нарушив договор с кантонами. Иными словами, он готов заплатить изрядную сумму.

Морозини не ответил. Он внимательно рассматривал человека, который спокойно дожидался лифта. Про себя Альдо подумал, что представлял его себе совсем иным — более массивным, тяжеловесным, типичным швейцарцем! Тот же, кто стоял перед ним, был хорошо сложен, у него было умное, тонкое, с большим лбом лицо и слегка тронутые сединой светлые волосы. И хотя Альдо никогда особенно не задумывался над тем, что собой представляет муж его бывшей любовницы, он не мог не признать, что у Дианоры хороший вкус. В этом человеке породы было, пожалуй, больше, чем в любом из присутствовавших здесь джентльменов.

— Подумать только, что он мог стать моим тестем! — с невольной улыбкой подумал Альдо, вспомнив о предложении, которое получил от своего нотариуса сразу по возвращении в Венецию после войны. — Если дочь на него похожа, я, возможно, совершил ошибку, не пожелав даже взглянуть на нее…

— Хочешь, я представлю тебя? — спросил Видаль-Пеликорн, искренне наслаждаясь произведенным эффектом.

— Ни в коем случае! Он здесь один? — В голосе Морозини угадывались явные признаки беспокойства.

— Один. Сообрази сам, если бы прекрасная Дианора была в «Ритце» или вообще в Лондоне, то, наверное, ты бы уже знал об этом. Она не из тех женщин, которые скрывают ото всех свои чувства. А теперь расскажи мне о своем посещении тюрьмы.

— Да… Ты не представляешь себе, скольких людей я сегодня повидал! После того как я вышел от Анельки, я встретил Ванду, ее горничную, а затем нанес визит Джону Сэттону. И все трое дали совершенно различные трактовки произошедших событий, так что теперь я уж и сам не знаю, на каком я свете. Напоследок я совершил небольшую автомобильную прогулку вместе с Симоном Ароновым…

— Он здесь?

— Можно сказать и так. Его шофер, кореец Вонг, похитил меня, чуть не силой посадив в темно-зеленую машину, в которой меня и ждал наш друг. По его словам, сделал он это для моего блага, устроив мне при этом приличную головомойку. Он хочет, чтобы я перестал заниматься делом Фэррэлсов.

— И мне кажется, он прав. Нельзя разом гнаться за двумя зайцами. Но ты расскажешь мне все в баре. Тебе надо выпить чего-нибудь подкрепляющего, а то ты промок и плохо выглядишь.

Адальбер почти с материнской заботливостью помог другу освободиться от промокшего плаща, передал его подоспевшему лакею и увлек Альдо в укромный угол.

— А теперь рассказывай, — попросил он, сделав заказ бармену.

Когда Альдо кончил говорить, Адальбер посмотрел на него не без некоторого недоумения и, откинув ео лба непокорную прядь, которая вечно сползала ему на глаза, спросил:

— Ну и что же ты все-таки чувствуешь?

Альдо, рассеянно прихлебывая из своего стакана виски, пожал плечами и ответил, не глядя на друга:

— Не знаю… пожалуй, смертельную усталость.

— Если ты мне доверяешь, то я бы тебе посоветовал послушаться Аронова. Ты так внезапно появился на сцене, что он испугался за тебя, и, признаюсь, я разделяю его опасения.

У тебя нет никаких возможностей спасти прелестную узницу.

Зато у Уоррена их хватает. Расскажи ему о своем свидании и предоставь полиции искать поляка. Если ты будешь продолжать вмешиваться, ты можешь только навредить делу.

Устами друга говорил сам здравый смысл. Морозини охотно признал это и пообещал Адальберу не перебегать впредь дорогу полицейским ищейкам.

— Браво! — одобрил его решение Видаль-Пеликорн, вновь сияя улыбкой и звонко чокаясь с Альдо. — А в качестве приза я приготовил тебе развлечение: этой ночью мы будем разыгрывать драму Шекспира перед китайцами.

— Перед китайцами? Что за идея? Снова Бертрам?

— Именно. Ему кажется, что он напал на след, но он хочет, чтобы мы пошли по нему все вместе.

— Почему? Он сам боится?

— М-м-м… похоже, что да. Представь себе: Кутс в обычных обстоятельствах не лишен мужества, но как огня боится китайцев. При одной только мысли, что он может попасть к ним в руки, у него начинаются приступы тошноты. Он уже воображает себе самые изощренные пытки: его бросают на съедение крысам, режут живым на тысячу кусочков. В общем, идти одному в Лаймхауз, китайский квартал, да еще ночью ему совсем не улыбается.

Альдо рассмеялся.

— Похоже, перспектива и впрямь не из приятных. Где встречаемся?

— В бистро на Стренде. Он там завсегдатай. А пока я предлагаю тебе как следует подкрепиться, чтобы к вечеру быть в хорошей форме. Здесь одно из тех редких мест, где можно не опасаться дурной стряпни.

— Прекрасная мысли! Ну, что, идем переодеваться?

— Кстати, раз уж мы заговорили об обеде, послезавтра мы приглашены на обед к герцогине Дэнверс. Вообще-то приглашен ты. Она хочет познакомить тебя со своей подругой американкой, которая просто-таки возжаждала этой встречи.

Но герцогиня, будучи воспитанной в духе высшего света, не могла не пригласить и меня, так что я буду твоей дуэньей, — заключил Адальбер со своим неизменным юмором.

Морозини, допив виски, поморщился:

— С американкой? Честно сказать, знакомство меня совсем не прельщает. У большинства американцев много денег и мало вкуса. А когда речь идет о древностях, они все путают.

— Пф! Ты ничем не рискуешь! Тебя познакомят с женщиной. Она наверняка будет говорить с тобой о драгоценностях — я бы удивился, если бы она попросила у тебя комод Людовика XV. И потом, я буду просто счастлив провести вечер в обществе высшей английской аристократии. Эту среду я знаю довольно плохо, если не сказать, что не знаю совсем.

— Ты что, заделался снобом?

— Не всерьез, но должен сказать, что близость королевского дворца, придворной знати, пышности, о которой я и представления не имею, заранее веселит меня. Думаю, что знать отличается в лучшую сторону от наших министров, у которых всегда такой вид, будто они только что с похорон. Не говоря уж о том, что приемы в Елисейском дворце просто удручающи…

— Не могу отказать тебе в удовольствии. Мы непременно пообедаем у герцогини.

Глава 4. КИТАЙСКИЙ КВАРТАЛ

—..И тогда этот паренек мне говорит: «Отвалите мне десять фунтов, и я скажу, где можно найти убийц ювелира».

Десять фунтов! Откуда я их возьму? И тут я подумал о сэре Видале. — Очевидно, вторая половина фамилии давалась англичанину с трудом и потому была опущена. — И пошел его разыскивать в гостиницу. По счастью, он оказался в номере, а то эти гостиничные портье смотрят на вас так, будто вы очистки, которые нерадивая кухарка позабыла вынести на помойку. Но зато паренек получил свои десять фунтов, а мы — необходимые сведения.

Сидя в такси на откидном сиденье напротив Адальбера и Альдо, Бертрам Кутс объяснял, как он раздобыл свою информацию.

— Десять фунтов — сумма немалая, — заметил Альдо. — И какие у вас основания думать, что он не водит вас за нос?

Журналист пожал плечами.

— Сам не знаю. У него были такие честные глаза, и мне показалось, что ему можно довериться. И тут же мне все выложил: убийцы — братья Ю: Ян и Ен. Время от времени они работают в доках Вест-индской компании и часто бывают в «Красной хризантеме», чайном домике весьма сомнительной репутации, расположенном в самом конце китайского квартала.

— Вот в это уже трудно поверить. Люди, которые вошли в магазин Хэррисона, были, по вашим же словам, очень элегантны, прекрасно одеты и приехали с шофером на «Даймлере».

— Не думаете же вы, что они работают для себя? — оскорбился Бертрам и тут же продекламировал торжественным тоном:

— «Прикрасы — вот одежды правды, что изобрел коварный век, чтоб обмануть и самых мудрых…»

— Откуда это? — поинтересовался Морозини.

— «Венецианский купец», реплика Басанио, сцена…

Я хотел этим сказать, что внешний вид имеет огромное значение. И тот, кто их послал, прекрасно понимал это, так что хотя они и докеры, но выглядеть могли как настоящие князья.

А послал их очень богатый человек, владелец игорных домов и тайных притонов, где курят опиум. Иными словами, тот, кто управляет всем цветным населением Ист-энда. О нем ходят легенды…

— Еще один человек-невидимка? — спросил Альдо, со смутной обидой подумав о Симоне Аронове.

— Вовсе нет. Его зовут Ян Чанг, у него закладная лавка и магазин подержанных вещей на Пеннифилдс. Судя по тому, что я о нем знаю, это хитрый, осторожный, тихий старик, который не отличается большой словоохотливостью. Про него же говорят, что он очень могуществен, что у него денег куры не клюют и что полиция к нему снисходительна, потому что он, случается, оказывает ей услуги.

— Если он оплатил убийство Хэррисона и украл алмаз, то полиция вряд ли будет по-прежнему покрывать его.

— Я сказал — полиция, а не Скотленд-Ярд. Я уверен, что Уоррен дорого бы дал, чтобы поймать его с поличным, но не стоит обольщаться: это не так просто сделать.

— А если нам удастся схватить братьев Ю?

— Эти ничего не скажут. Они предпочтут, чтобы им накинули веревку на шею, чем выдадут своего патрона. Уж они-то знают, что веревка им покажется раем по сравнению с той казнью, на которую их обрекут люди Ян Чанга, если они распустят языки.

Альдо достал сигарету, закурил и проворчал:

— В таком случае, что нам делать в китайском квартале?

— Что же тут непонятного? — мирно отозвался Адальбер. — Мы постараемся разузнать что-нибудь о «Розе Йорков».

— Да мы просто потеряем зря время! Если предположить, что она в руках этого китайца, то уж он-то постарается, чтобы она исчезла, не оставив следов.

— А вот и не обязательно! — воскликнул Бертрам. — Знаменитый алмаз не представляет для китайца никакого интереса. Говорят, у него припрятаны настоящие сокровища, но его занимает только Восток: Китай, Монголия, Маньчжурия.

Карл Смелый и все английские короли в придачу для него ровным счетом ничего не значат — какие-то чужаки, не заслуживающие особого внимания. Ему нечего делать с «Розой Йорков». Если же предположить, что он работает на какого-нибудь европейца или американца, то у него для этого должны быть совершенно исключительные мотивы: его не соблазнили бы и сокровища Короны. Конечно, можно предположить, что братья Ю самостоятельно решили продемонстрировать, на что они способны…

— Все может быть, — процедил Адальбер сквозь зубы и прибавил:

— В любом случае нас ожидает экзотический вечер! Ничуть не менее упоительный, чем завтрашний.

Во времяобеда друзья наметили еще одну линию поисков.

Они решили заняться тщательным изучением архивов и обратиться, например, в Соммерсет-хауз, где британские власти необыкновенно бережно хранят все завещания, в том числе и таких исторических личностей, как Нельсон, Ньютон или Шекспир. Однако особых иллюзий питать не приходилось: все это то же самое, что искать иголку в стоге сена.

Возле Степни такси свернуло с Коммершел-роуд и поехало в южном направлении. Машина тряслась теперь по неровной мостовой среди темных и узких улочек, пока наконец не выехала на более широкую улицу под названием Нэрроу-стрит… Здесь шофер, взяв переговорную трубку, позволявшую общаться с пассажирами в салоне, сообщил:

— Мне не очень нравится этот квартал, джентльмены.

Сколько времени вы предполагаете здесь пробыть? Должен сказать, место нечистое!

— Трудно сказать сколько, — отозвался Бертрам. Теперь, обеспечив себя мощным эскортом, он ощущал себя воинственным средневековым рыцарем. — А вы что, боитесь?

Презрительный тон вопроса задел шофера, который, похоже, умел постоять за себя.

— У меня нет никакой охоты торчать одному в этом гнилом углу, — заявил он. — Здесь кончается Англия и начинается Китай, мне совсем не хочется заработать удар ножом под лопатку. К тому же вы почти приехали.

— Если понадобится, вам заплатят втрое, но вы нас дождетесь, — сухо оборвал его Морозини. — Когда мы отойдем, вы поставите машину так, чтобы она не привлекала особого внимания, и будете нас ждать. Мы вас не оставим в одиночестве надолго, — прибавил он, покосившись на Бертрама, который дул себе на руки и ежился так, словно наступила зима. Похоже, ему опять стало не по себе.

— Ладно, так и быть, — нехотя согласился шофер. — Но вас трое, хорошо бы, чтобы кто-нибудь один остался со мной в машине.

— Ну и дела! — возмутился Адальбер. — Если бы все англичане были такие, как вы, то Англия никогда бы не смогла выиграть войну!

Такси миновало мост через Регент-кэнэл и притормозило перед Темзой. Бертрам вышел с тем, чтобы изучить окрестности. Дождь прекратился, но белая дымка над рекой грозила превратиться в настоящий туман. Из-за пронизывающей сырости было почти зябко. В воздухе пахло углем, торфом, но особенно сильным был густой запах тины, проникавший буквально в каждую щель. Было время прилива, и вода казалась необозримым плоским пространством с мерцающими отражениями фонарей и стоящих на якоре пароходов. Сквозь грязно-белую дымку виднелись вереницы стоящих у причала барж, торговых судов и тяжело нагруженных барок. Из темноты донеслась протяжная сирена буксира, и как раз в это время Бертрам вернулся с известием, что, немного не доезжая до «Красной хризантемы», есть удобное место для парковки автомобиля.

Он взялся показать это место таксисту, а оба его сотоварища вышли из машины и двинулись по проулку, где вместо мостовой под ногами была сплошная грязь, а со всех сторон наступали низкие уродливые постройки. Крыша одного из домишек была загнута вверх на азиатский лад, на других красовались вывески, написанные китайскими иероглифами, но даже их изящество не могло облагородить эту убогую улицу.

То тут, то там возникали боязливые тени, облаченные в длинные бесформенные хламиды, цветом сливавшиеся с грязной размытой дорогой, и, сгорбившись, тут же исчезали в густеющем тумане.

Иногда слабый свет масляной лампы на мгновение высвечивал желтое раскосое лицо прохожего. Очень скоро друзьям стало ясно, что если на этой ночной улице где-то и теплится жизнь, то только в таверне, чьи освещенные окна были настолько грязны, что свет сквозь них почти не пробивался на улицу. Не то мужские, не то женские силуэты — поди отличи в этих потемках — входили и выходили из дверей. Однако час был уже поздний, и посетителей оставалось не так уж много.

Такси с потушенными фарами бесшумно остановилось совсем рядом с таверной. Адальбер согласился побыть с шофером, пока Альдо и Бертрам нанесут визит в заведение. Они направились к низкой двери, над которой со скрипом раскачивался на ветру красный китайский фонарь. На улице никого, кроме них, не было.

По дороге Альдо успел заглянуть в окно, показавшееся ему наименее грязным, и удивился тому, что освещенная керосиновыми лампами низкая комната со стойкой и несколькими деревянными столиками была почти пуста. Два китайца сидели за одним из них в углу, перед ними стояли чайник и пиалы.

Еще один их соотечественник дремал за стойкой, засунув руки в карманы синего хлопчатобумажного халата.

Альдо с удивлением шепнул Бертраму:

— На наших глазах туда вошло по крайней мере шесть человек. Куда же они все делись?

— Там, должно быть, есть другое помещение. За той занавеской, что виднеется в глубине. А может быть, в подвальном этаже… Курительная или игорный зал. Понятное дело, что тут не два посетителя!

— Вот и я так думаю. Другого объяснения не найдешь.

Ваша «Красная хризантема» сильно смахивает на зал ожидания.

— Так или иначе, одно несомненно: эти два китайца, которые пьют там чай, не братья Ю. Что будем делать дальше?

— Пока ничего. Подождем. А вы уверены, что в этой таверне нет другого выхода?

— Откуда мне знать? Я тут не завсегдатай. Но если вы предпочитаете подождать, то нам лучше отойти в сторону, чтобы поменьше привлекать к себе внимания. Мало ли кто здесь может появиться. Сразу станет ясно, что мы тут что-то вынюхиваем.

— Возвращайтесь в машину, — в голосе Морозини чувствовалось недовольство. — Я попытаюсь узнать, можно ли обойти кругом этот барак.

Не дожидаясь ответа, князь стал продвигаться дальше по улочке, вглядываясь в темноту и пытаясь найти какое-нибудь ответвление. Вдруг он увидел то, что искал, и едва удержался от радостного восклицания — узкий проход вел от улочки прямо к реке, которая смутно поблескивала впереди. Глаза Альдо постепенно свыклись с темнотой, и он осторожно, держась рукой за стены, направился к мерцающему отблеску.

Вокруг было тихо. Слышался только плеск воды и глухой отдаленный гул Лондона. Неожиданно улочка кончилась, и Альдо уперся в низенькую, покосившуюся деревянную калитку. Он толкнул ее, убедился, что она незаперта, и, сделав еще пару шагов, очутился на узкой, не более одного метра, набережной, От нее к Темзе спускались каменные ступеньки.

Теперь Морозини почти совсем уверенно ориентировался в темноте и, не колеблясь, ступил на мокрую скользкую лестницу.

Князь хотел спуститься как можно ниже, чтобы как следует разглядеть, как выглядит дом со стороны реки. На полпути он обернулся и увидел, что оба этажа интересующего его дома почти темны. Слабо светились лишь одно квадратное окно с остатками стекол и два круглых окна примерно на уровне подвала — оба они были забраны решетками, а между ними чернело что-то вроде небольшого круглого туннеля. При сильном приливе вода должна была заливать его. Однако сейчас до нее оставалось еще ладони две. Отсюда дом казался еще более мрачным. Скучный и невзрачный вид таверны с улицы ничего не имел общего с тем впечатлением зловещей укрепленной крепости, которое возникало при взгляде на нее с реки.

«Как бы мне хотелось попасть внутрь, — подумал Альдо. — Что-то подсказывает мне, что это было бы весьма познавательно. Но как же это сделать?»

И тут ему подумалось, что во внутреннюю часть «Красной хризантемы» можно проникнуть, воспользовавшись туннелем. Вот если бы только раздобыть лодку…

Альдо уже собирался подняться по ступенькам вверх, чтобы поискать способ осуществить задуманное, но тут вдруг из ближайшего круглого окна донеслись приглушенные голоса. Причем говорило несколько человек одновременно, не слушая и перебивая друг друга, словно им только что сообщили о каком-то важном событии, и вот теперь они все разом обсуждают его — одни с радостью, другие удрученно. Морозини больше не сомневался, что в таверне расположен подпольный игорный дом. Оставалось узнать, открыт ли он только для желтых или ему тоже можно получить туда доступ.

Раздумывая об этом, Альдо поднялся наверх, и вдруг его внимание привлек шум мотора. Он забеспокоился: неужели их шофер все-таки надумал уехать и бросить их на произвол судьбы? От такого труса можно было ожидать чего угодно, но с ним у него этот номер не пройдет! Князь завернул за угол и, выбравшись из прохода на улицу, столкнулся лицом к лицу с Адальбером, который в свою очередь пустился на поиски Альдо. Адальбер схватил друга за руку и потащил его к машине, бросив на ходу: «Иди скорее за мной!» Оказавшись в укромном месте возле машины, Адальбер возбужденно проговорил:

— Есть новости. Ты слышал шум мотора?

— Да, но…

— Какая-то машина остановилась в конце улицы и стоит с потушенными фарами. На ней приехала женщина, и она вошла в таверну…

— И что же? Не она первая, я думаю.

— Такая дама — первая, я уверен. Я рассмотрел только черное меховое манто, тонкие щиколотки и густую вуаль на лице. Судя по всему, она молода и, вполне возможно, красива.

— Какие дела могут быть здесь у такой дамы?

— Именно это я и хочу выяснить. Я кончиком носа чувствую запах тайны и предлагаю тебе дождаться, пока таинственная незнакомка выйдет.

— Только при условии, что ждать придется не слишком долго. Я нашел путь, которым можно проникнуть в дом со стороны реки, но нам понадобится лодка. Если братья Ю и посещают этот притон, то, безусловно, входят с той стороны.

Держу пари, здесь есть игорный дом.

— Мы не успеем все это сделать за сегодняшнюю ночь.

И потом, если хочешь знать мое мнение, то нам нужен шофер посмелее. Опасно в такой ситуации иметь за спиной труса.

— Но без Бертрама нам не обойтись. Мы понятия не именем, как выглядят братья Ю, только он может узнать их.

Прислонившись к капоту машины, который хоть немного согревал их, друзья погрузились в мучительное ожидание.

Альдо нервно закуривал одну сигарету за другой, не в силах справиться с нетерпением и нарастающим раздражением. Какого черта они торчат на этой грязной улочке в ожидании какой-то незнакомки? У них что, своих дел мало? Единственным утешением ему служила мысль, что игра скоро кончится, игроки покинут «Хризантему» и, возможно, среди них окажется кто-нибудь из тех, за кем они охотятся. Тогда они просто пойдут за ними по пятам. А пока что ожидание затягивалось, и Альдо почувствовал, что у него заледенели ноги. В такси царила мертвая тишина. Заснули они там, что ли, Бертрам с шофером?

— А вот и она, — прошептал вдруг Видаль-Пеликорн.

Дверь таверны и впрямь приоткрылась, пропустив женщину, внешний облик которой очень точно описал Адальбер.

Он не ошибся: женщина, судя по всему, была молода и принадлежала к высшему обществу. Каждое ее движение говорило об этом. Друзья решили следовать за ней на расстоянии, стараясь, насколько это было возможно, не производить лишнего шума.

Шаг, другой, и незнакомка уже оказалась за пределами круга света, отбрасываемого тусклым красным фонарем таверны. На своих высоких каблуках дама шла с большой осторожностью, опасаясь подвернуть ногу на выбоинах. И вдруг, издав испуганный крик, рухнула на мостовую — две неведомо откуда взявшиеся тени внезапно напали на нее.

В то же мгновение Альдо с Адальбером бросились ей на помощь. Они набросились на злоумышленников, атаковавших несчастную жертву. Никак не ожидавшие их появления и совершенно не желавшие вступать в открытый бой — кулак Морозини достаточно грубо обошелся с челюстью противника и, очевидно, всерьез ее попортил, — бандиты выскользнули у них из рук и растворились в кромешной тьме. Оставив мысль о преследовании, Альдо опустился на колени возле лежащей на земле женщины. Она не шевелилась, по всей видимости, потеряв сознание. Князь предпринял попытку освободить ее лицо от густой вуали, не решаясь, однако, слишком сильно потянуть: ткань закрутилась вокруг шеи, которая показалась ему такой хрупкой!

— Черт побери! — воскликнул он. — В этой дыре ничего не разглядишь! Фонарь при тебе, Адальбер?

Адальбер, который бросился было преследовать бандитов, вернулся и присел на корточки возле друга. Не мешкая, он достал из кармана фонарик, с которым никогда не разлучался, и направил луч света на неподвижно лежавшую женщину.

— Машина, на которой она приехала, по-прежнему здесь, — сообщил он. — Это тоже такси, и, похоже, водитель отличается от нашего большей отвагой. Погляди-ка, я оказался прав, когда говорил, что женщина и молода, и красива!

Ответа, однако, не последовало. Морозини, которому наконец удалось справиться с черным облаком вуали, с растерянностью и изумлением рассматривал прекрасное, с закрытыми глазами лицо Мэри Сент-Элбенс.

— Что ей тут понадобилось? — проговорил он наконец.

— Ты с ней знаком?

— О да! Это новая графиня Килренен. Помоги мне поднять ее, надо отнести леди Мэри в ее машину.

— Почему не в нашу?

— Потому что так мы узнаем, где она села в такси и не приезжала ли она и раньше в этот злачный район. И потом, не скрою, у меня нет слишком большого желания делиться с Бертрамом нашей находкой. Не забудь, что наш витязь — репортер, и дама из высшего света, подобранная посреди ночи в китайском квартале, может заставить разыграться его воображение…

— А я признаюсь, что мое воображение уже разыгралось!

Они подняли молодую женщину, которой при падении посчастливилось не угодить в грязную лужу, но она все еще не приходила в себя. Альдо на руках понес ее в такси.

— Кстати, ты хоть знаешь, где она живет? — спросил Видаль — Пеликорн.

— Нет, и я бы удивился, если бы оказалось, что шофер знает ее адрес. Такого рода авантюры обычно совершаются анонимно. Но я надеюсь, она сама скажет, куда ее отвезти, когда придет в себя.

— Если хочешь, я могу поехать с тобой.

— Нет, спасибо. Тебе лучше присоединиться к остальным. Сегодня вряд ли нам еще что-то удастся сделать, так что, я думаю, вы можете возвращаться, а я, оставшись с леди Мэри наедине, возможно, смогу что-нибудь у нее разузнать.

Мэри Сент-Элбенс оказалась куда тяжелее, чем можно было предположить, глядя на ее изящную фигуру. Альдо стало даже жарко, пока он дотащил ее до такси. Шофер тут же выскочил ему навстречу и помог уложить молодую женщину на сиденье в салоне.

— С ней что-то произошло? — забеспокоился он. — Я ничего не слышал.

— Глупейшая случайность. Она подвернула ногу на этой жуткой мостовой и, упав, потеряла сознание. И часто вы ее сюда возите?

— Я — впервые. Поверьте, я был не слишком рад ехать в этот квартал да еще везти сюда даму, но она мне хорошо заплатила, и вот…

— А где она села?

— На Пиккадилли-серкус. Вообще-то мне уже приходилось возить кое-кого из высшего света в китайский квартал, но это всегда были мужчины, искавшие экзотических развлечений, и знаете…

Альдо, который легонько похлопывал бесчувственную леди Мэри по щекам, прервал словоохотливого шофера, задав ему вопрос:

— А не найдется ли у вас чего-нибудь крепкого? Неплохо бы дать ей глоток!

— Сейчас взгляну! Ах, ну да, есть отличный джин! В плохую погоду ночью я всегда беру с собой что-нибудь для согрева.

— Благодарю. А теперь давайте поедем, чтобы я мог зажечь в салоне свет, не привлекая лишнего внимания.

В самом деле, к такси уже, крадучись, приближались две фигуры. Может быть, это были просто любопытные, привлеченные видом стоящего автомобиля, а может быть, кое-кто и похуже. Быстро заняв свое место, шофер тронул машину и включил фары, свет которых выхватил из темноты двоих мужчин со зловещими лицами — один из них держал в руке нож. Шофер прибавил скорости, резко повернул, рассчитав, чтобы машину не занесло на повороте, и, тут же выровняв ее, помчался как можно быстрее прочь от этого зловещего места.

Альдо, чуть было не потерявший равновесие на неожиданном вираже, уселся покрепче и, оценив мастерство водителя, решил, что непременно потом попросит у него адрес. Такой лихач вполне может пригодиться в дальнейших вылазках.

Слегка обеспокоенный столь глубоким обмороком леди Килренен, Альдо зажег маленькую лампочку в салоне и принялся вливать в стиснутый рот несчастной женщины джин.

Бледные щеки леди Мэри упорно не желали розоветь, и Альдо уже подумал, что без медицинской помощи им не обойтись, а леди вряд ли будет рада оказаться в больнице. Но слава тебе, господи, средство оказалось чудодейственным: молодая женщина вздрогнула, поперхнулась и принялась кашлять так, что из глаз ее потекли слезы. Альдо приподнял ее и похлопал по спине. Лицо его оказалось вровень с лицом леди Мэри, и она, уже окончательно придя в себя, узнала князя Морозини и устремила на него взор, в котором изумление смешивалось с гневом. Через несколько секунд она выдавила из себя:

— Как… как вы здесь оказались? И что вы тут делаете?

— Если вы привыкли только подобным образом выражать свою благодарность, то надо заметить, что способ несколько необычен. Мне чудом удалось вырвать вас из рук двоих убийц. В какой-то момент я еще и испугался, подумав, что вы всерьез ранены, но теперь счастлив убедиться, что опасения мои были напрасны.

— Да, действительно, у меня только очень сильно болит голова. Должно быть, эти негодяи меня ударили. Дайте мне еще капельку джина.

Пока леди Мэри пила маленькими глоточками джин, Альдо отважился спросить, что она делала в таком странном и опасном месте.

— С вами могло произойти самое худшее, — прибавил он. — Что может искать женщина вашего круга в грязном китайском квартале?

— Вас это не касается! — резко отпарировала она, не утруждая себя излишними проявлениями любезности. Морозини не успел даже упрекнуть ее, потому что она вдруг принялась лихорадочно шарить вокруг себя с криком:

— Сумочка! Где моя сумочка?

— Помилуй бог, не знаю, — отозвался Морозини. — Возможно, ее украли грабители.

Не слушая Альдо, Мэри Сент-Элбенс торопливо опустила стекло, которое отделяло салон от кабины, собираясь приказать шоферу везти ее обратно. Альдо попытался удержать ее.

— Не делайте глупостей! На что вы можете рассчитывать? Если только у вас нет там личных врагов, ваша сумочка и привлекла грабителей.

— Я хочу вернуть ее во что бы то ни стало! Но вы совсем не обязаны меня сопровождать. Вы можете выйти немедленно.

— Об этом и речи быть не может! — воспротивился Альдо. — Раз я занялся вашим спасением, я вас не оставлю.

Поворачиваем, — обратился он к водителю, — раз уж леди так настаивает!

Понятное дело, что проездили они напрасно, и после бесконечных бессмысленных блужданий леди Мэри бросилась на сиденье такси и так безудержно разрыдалась, что доброе сердце Альдо дрогнуло, и он принялся ее утешать:

— Стоит ли так горевать? Что такого ценного было у вас в сумочке? Если хотите, мы можем заявить в полицию. Хоть я и не верю, что это что-нибудь даст…

Альдо показалось, будто он случайно нажал на какую-то потайную кнопку — леди Мэри мгновенно перестала плакать и переспросила с нервозным смешком:

— В полицию? Что мне делать в полиции? Меня просто-напросто обчистили, и ничего больше! Я… я сегодня выиграла… в фан-тан!

— Так вы приезжали сюда играть? — не скрывая своего изумления, спросил Альдо. — Но это же безумие!

Серые глаза, мечущие гневные молнии, уставились на него:

— Можете считать меня безумной, но я люблю играть и больше всего — в фан-тан! Свою юность я провела в Гонконге, где мой отец занимал высокий пост, там я и научилась этой игре!

— Я полагал, что драгоценные камни — единственная ваша страсть. Игра и коллекционирование плохо уживаются друг с другом, одна из этих страстей неизменно представляет угрозу для другой.

— Речь идет не о страсти… а скорее об удовольствии.

Я приезжаю сюда не каждый вечер. Сегодня это был всего только третий приезд.

— Если хотите знать мое мнение, то мне кажется, что и этого более чем достаточно. А ваш муж знает об этом?

— Конечно, нет. Он мало интересуется тем, как я живу, да и у меня самой нет особого желания посвящать его в подробности моей личной жизни и развлечений. Он счел бы это посягательством на свою респектабельность, а для него это просто невыносимо. Особенно теперь.

— Я в этом не сомневаюсь. Но как вы обнаружили этот притон? Неужели случайно?

— Нет. Мы приехали сюда с целой компанией друзей после одного очень веселого вечера. Кто-то из них знал «Хризантему» и привез нас всех. Клиенты из высшего света здесь не так редки, как вы думаете, потому что тут играют на большие деньги. Но сегодня вечером никого, кроме меня, не было.

— И вы выиграли?.. И немалую, кажется, сумму?..

Альдо замолчал, потому что шофер приспустил стекло и спросил, куда их везти. Леди Мэри, не давая Альдо времени ответить, распорядилась везти на Пиккадилли-серкус.

— Вы там живете? — нерешительно спросил Альдо.

— Не валяйте дурака, — ответила она, передернув плечами. — Я никому не обязана сообщать свой адрес.

Альдо не стал настаивать. Остальная часть пути прошла в молчании.

Приехав на Пиккадилли, такси остановилось. Князь попросил шофера подождать его, помог своей спутнице выйти, тут же остановил другую машину, куда и усадил ее, поцеловав на прощание руку, захлопнул дверцу и вернулся к своему такси.

— Еще разок спустимся на дно, сэр? — спросил его шофер с лукавым огоньком в глазах.

— Не сегодня. Сейчас отвезите меня в «Ритц», но я хотел бы знать, как мне вас найти, если я соберусь в такое же путешествие в ближайшее время. Тот водитель, который отвозил меня в китайский квартал, показался мне не слишком храбрым.

— Нет ничего проще. — Шофер был польщен, он и впрямь был неробкого десятка, а денежная купюра, которую держал в руках его клиент, явно придавала ему еще больше смелости. — Позвоните в «Белую лошадь» на Стренде и спросите Гарри Финча, я заезжаю туда утром, в полдень и вечером. Вот вам телефон. Знаете, я десять лет прослужил на флоте, на войне пороху понюхал, так что я уже ничего не боюсь. Только скажите мне ваше имя или любое другое, какое хотите…

Было уже около двух часов, когда Гарри Финч подвез своего пассажира к гостинице. Видаль-Пеликорн к этому времени еще не вернулся. Морозини подумал, что, возможно, археолог задержался в бистро, поднимая моральный дух Бертрама, и решил не ждать его. Князю очень хотелось спать. День был длинным, да и легким его нельзя было назвать, так что теперь настоятельно ощущалась потребность в отдыхе. Пережитое только что приключение подействовало на него угнетающе, как бы он ни бодрился: в рассказе леди Мэри, несомненно, была какая-то фальшь, и вообще вся эта история оставила у него крайне неприятный осадок. Эта женщина, несмотря на всю свою красоту, вызывала у Альдо стойкую неприязнь.

Возможно, он не принимал бы все так близко к сердцу, если бы она оставалась просто Мэри Сент-Элбенс, но она унаследовала имя человека, которого Морозини с детства любил и уважал. Сама мысль о том, что теперь это имя сможет склонять любой полицейский наряд, который нагрянет в сомнительный китайский притон, была ему крайне неприятна. Старого лорда Килренена, страстного любителя морских странствий, всегда влекло очарование Востока, но как это было непохоже на нездоровый интерес его наследницы, граничивший с испорченностью.

— Бедный сэр Эндрю не любил своей родни, — сообщил Альдо своей зубной щетке. — Если бы только он мог знать, что из всего этого получится! Он бы в гробу, наверное, перевернулся…

Улегшись в постель, Альдо понял, что усталость не всегда способствует сну. Слишком много противоречивых чувств теснилось в его душе, слишком много одолевало мыслей, и князь никак не мог остановить этот поток. Когда же ему удалось наконец задремать, в сонном кошмаре закружились перед ним в бешеном вихре Анелька, леди Мэри, Аронов, китайцы, польский студент…

Открыв глаза и увидев, что наступило утро, Альдо вздохнул с облегчением. Он спустился к завтраку и, созерцая обильный «шведский» стол, вдруг пришел к неожиданному выводу:

Хромой был прав! Нельзя разбрасываться, занимаясь одновременно несколькими делами, так ни одно не доведешь до конца. Поэтому имело смысл на время оставить Анельку и леди Мэри и заняться исключительно алмазом. Что-то подсказывало князю, что с этой точки зрения водная экскурсия в «Красную хризантему» куда полезнее, чем все архивные материалы вместе взятые. В ближайшие полчаса они с Адальбером набросают план боевой операции и придумают, где им раздобыть лодку… Почему бы затем не заглянуть на Пеннифилдс в магазин подержанных вещей того самого Ян Чанга, которого молва называет самым опасным и могущественным человеком в китайском квартале? В конце концов, хоть и с большой натяжкой, они были коллегами, и было бы весьма любопытно перемолвиться с ним несколькими словами. Тем более если, как предполагал Альдо, «Роза Йорков» все-таки у него в руках, — ведь кто-то же должен был подослать убийц!

Планы Альдо не вызвали у Адальбера ни малейшего энтузиазма: ему совсем не хотелось вновь ступать на китайскую территорию. Вполне возможно, что камень действительно у Ян Чанга, но вряд ли тот решит поделиться этой тайной с первым попавшимся незнакомцем.

— И потом, в любом случае камень этот поддельный, и если китаец устроил это похищение, чтобы передать его кому-то, что вероятнее всего, то он ничего на этом не заработает.

Особенно если этот кто-то обнаружит, что речь идет о великолепной пробке для графина! Так что я предпочитаю глотать пыль Соммерсет-хауза в надежде отыскать там завещание Нелл Гуин.

— Ты только даром потеряешь время. Неужели ты думаешь, что Симону Аронову не приходила в голову эта мысль?

— Не уверен, чтобы он днями и ночами просиживал в архиве. А потом, знаешь ли, бывает неожиданная удача! Такое ведь тоже случается!

— Святая простота! Хорошо, я отправлюсь в китайский квартал один.

В полдень Морозини связался с Гарри Финчем, и к трем часам дня такси доставило его к самому большому дому на Пеннифилдс — это было трехэтажное приземистое сооружение, построенное из кирпича, который со временем выцвел настолько, что приобрел розовато-серый оттенок. Часть первого этажа занимал магазин, но окна его были так грязны, что увидеть сквозь них, что творится внутри, не было никакой возможности. Квартал, который еще несколько часов назад был так пустынен и мрачен, сейчас невероятно оживился. Предлагали свои услуги бродячие торговцы. Продавцы всевозможной снеди раскладывали свой товар прямо на мостовой. Лавочки были распахнуты настежь, словно на восточном базаре, и товары из них были разложены чуть не по всей улице, но на пороге каждой возвышалась неподвижная фигура — глаза прищурены, руки спрятаны в широких рукавах черного или темно-синего хлопчатобумажного балахона. Пестрая эта сутолока не лишена была живописности, посетитель как будто окунался в атмосферу китайского Востока, и могло показаться, что ты попал на улицу Пекина или Кантона.

Машину вмиг окружила местная ребятня. Немытые мальчишки и девчонки молча смотрели, не решаясь до нее дотронуться. Такси в этом квартале редкость и вполне заменяет собой другие зрелища. Запах еды, смешавшись с запахом бензина, удачно соперничал с неистребимым в здешних местах зловонием, исходившим от тины и угля.

Альдо вошел в магазин подержанных вещей и огляделся.

Пространство для посетителей было ограничено зарешеченными витринами, которые занимали большую часть помещения и служили хранилищем для самых разнообразных предметов, отданных в заклад. Темень была такая, что приходилось зажигать газовый рожок средь бела дня. Посреди лавки восседал пожилой угрюмый китаец. Услышав звяканье входного колокольчика, он даже не пошевелился. Однако, увидев элегантно одетого господина, он счел нужным встать и на свистящем английском со множеством вежливых оборотов осведомился, чем это жалкое заведение может послужить такому почтенному и уважаемому гостю?

Морозини обвел озадаченным взглядом пыльные стены.

— Мне сказали, что здесь я могу найти любопытные старинные вещи, но ничего, кроме закладной лавки, я тут не вижу, — сказал он.

— Если вы хотите посмотреть антиквариат, пройдите, пожалуйста, сюда, — пригласил китаец, одной рукой приподняв соединявшую две витрины доску, а другой указывая на занавес, висевший в углу.

То, что Морозини увидел за вылинявшим бархатом, не могло не удивить его. Это был настоящий антикварный магазин, и хотя его никак нельзя было сравнить с тем, что был у Него самого или у его друга Жиля Вобрена в Париже, но тем не менее он выглядел вполне прилично. Древние индийские и восточно-азиатские боги теснились здесь на полках в виде самых разнообразных статуэток, соседствуя с несколькими очень красивыми Буддами, привезенными из Китая или Японии. Полупрозрачные фарфоровые курительницы для благовоний, еще хранящие пряные запахи, бронзовые канделябры, огромные гонги, гримасничающие уродцы, которые обычно охраняют восточные храмы, всевозможные шелка, веера и неисчислимое множество поделок из слоновой кости и самоцветов занимали высокие шкафы, выстроившиеся вдоль стен. Все это было не слишком древним, как мгновенно определил опытный взгляд князя-антиквара, и близость доков Вест-индской компании явно внесла свою лепту в эту коллекцию, однако вещи были хорошо подобраны и патина, которая должна была свидетельствовать об их древнем происхождении, нанесена была тонко и умело. Среди прочего попадалось и несколько вещиц подлинной ценности.

Наконец послышался чуть надтреснутый, но приятный и любезный голос:

— Магазин этот нелегко найти. О нем нужно знать… а я не имею чести быть знакомым с вами. Кто же послал вас ко мне?

Альдо ни секунды не сомневался, что перед ним Ян Чанг собственной персоной. Как и говорил Бертрам, это был низенький старик, худой, почти хрупкий, однако от всей его фигуры в гладком черном атласном халате, отороченном лишь тонкой ниточкой золота, служившей единственным украшением его одежды, веяло неожиданной силой. Этот старик с лицом, изрезанным глубокими морщинами, был похож на стальной клинок, крепко воткнутый в землю. Ощущение силы исходило и от властного взгляда черных, блестящих и немигающих глаз.

Никаких украшений, говорящих о титуле или ранге, не было и на черной шелковой

шапочке, которая прикрывала седую голову старика. Однако Морозини мог поклясться, что у себя на родине этот человек не был простым лавочником. Вне всякого сомнения, он получил прекрасное образование. И вполне возможно, носил титул мандарина.

— Меня привели к вам любопытство и любовь к старинным вещам. Я сам антиквар и приехал из Венеции. Князь Морозини, — представился он, слегка наклонив голову. Старик также ответил легким поклоном.

— Тем большая честь видеть вас у себя. И все-таки с вашего позволения я повторю свой вопрос: кому я обязан удовольствием принимать такого гостя?

— Никому в частности и всем вместе. Случайное слово в гостиной, услышанное посреди светской болтовни, затем еще одно, подхваченное в холле гостиницы. Я полагаю, что вы и есть господин Ян Чанг?

— Я должен был назвать свое имя сразу, как только вы представились, князь! Прошу вашего снисхождения и прощения за нарушение приличий. Могу я теперь спросить вас, что вы ищете в этом магазине, недостойном вашего взгляда?

— Ничего и все, что угодно! Не стоит излишне скромничать, господин Ян Чанг. Вы известны как знаток азиатских древностей, и я вижу здесь среди вещей… скажу прямо, сомнительной ценности, несколько предметов, достойных другого окружения. Например, эта бронзовая с золотом застежка была сделана у вас на родине где-то между Х и XII веками, — прибавил Альдо, наклонившись над маленьким крылатым львом, лежавшим на кусочке бархата.

Ян Чанг и не старался скрыть своего удивления:

— Мои самые искренние поздравления! Я вижу, что имею дело со специалистом по искусству моей страны?

— Нет, нет, просто я занимаюсь древними украшениями, откуда бы они ни происходили. И меня очень удивляет, что вы так небрежно храните эту драгоценность. Ее у вас запросто могут украсть.

В черных глазах под побелевшими бровями сверкнула молния.

— Никто не осмелится украсть что бы то ни было из моего дома! А что касается этого льва, если он пришелся вам по вкусу, то я с огорчением вынужден сообщить, что он уже продан. Хотите посмотреть еще что-нибудь?

— Больше всего меня интересуют драгоценные камни.

Я специализируюсь на старинных драгоценностях. Главным образом исторических. Есть у вас что-нибудь в этом роде? Из нефрита, например?

— Нет. Вопреки тому, что вам, по-видимому, рассказывали, должен сказать, что магазин мой очень скромен, и я…

Он не закончил фразы. За вылинявшим занавесом раздались возмущенные голоса, и отведенный энергичной рукой бархат пропустил начальника полиции Уоррена. В неизменной накидке он еще более, чем когда-либо, был похож на зловещую птицу.

— Прошу прощения, что вторгаюсь без предупреждения и почти вопреки правилам приличия, Ян Чанг, но мне необходимо поговорить с вами, — проговорил полицейский.

Даже если китаец и рассердился, то глубокий поклон, который он отвесил английскому начальству, скрыл его гнев.

Зато испуга от грубого вторжения не было и в помине. И, когда старик заговорил, Альдо показалось, что в его голосе звучит ирония.

— Чем я заслужил честь, что прославленный начальник полиции снизошел осквернить свои подошвы пылью моей жалкой лавчонки? — спросил китаец.

— Сейчас не время для цветистых восточных любезностей, Ян Чанг! Но вы не ошиблись. Должны были возникнуть серьезные причины, чтобы я здесь у вас появился. Сударь, — обратился Уоррен к Морозини, ни единым жестом не дав понять, что узнал его, — полагаю, что такси, которое стоит у двери, ждет вас. Могу ли я попросить, чтобы вы меня в нем и подождали?

— Вы хотите поговорить со мной? — осведомился Альдо с некоторым высокомерием, которое приличествовало его нынешней роли. — Но я просто покупатель… точнее, потенциальный покупатель…

— Не сомневаюсь. Но поскольку я человек крайне любопытный, то ни один из покупателей почтенного Ян Чанга не может оставить меня равнодушным. Прошу вас!

Птеродактиль уступил дорогу Морозини, и тот был вынужден двинуться к выходу, не подав вида, что просто сгорает от любопытства. На улице Альдо увидел большую черную машину и рядом с ней еще одну, поменьше. Их также окружали толпы ребятишек, которых держали на расстоянии два полицейских в штатском — в одном из них князь узнал инспектора Пойнтера. Альдо, не торопясь, уселся в свое такси.

— Куда едем? — осведомился Гарри Финч.

— Никуда, дружище. Остаемся пока здесь. Полицейский, который только что вошел в магазин, попросил меня подождать его. Очевидно, он хочет перемолвиться со мной о чем-то.

— Это не просто полицейский, это сам Уоррен, лучшая ищейка Скотленд-Ярда. Не человек — кремень!

— Этого я не знал. И что же, этот Ян Чанг тоже важная птица?

— Король китайского квартала, не больше и не меньше.

Душа у него, должно быть, чернее его халата, но еще никому не удавалось поймать его с поличным. Он хитрее целой стаи обезьян.

— Может, они приехали его арестовать? Такой наплыв полицейских…

— Не преувеличивайте! Их всего с полдюжины. И потом, когда едет шеф собственной персоной, он едет, ясное дело, не один и не на мотоцикле. Вопрос престижа. В китайском квартале ценят престиж.

Ожидание продлилось добрых четверть часа, после чего наконец появился Уоррен, шепнул несколько слов на ухо своему верному помощнику, затем уселся в такси рядом с Морозини и распорядился, чтобы Финч отвез их в Скотленд-Ярд.

После этого он поднял стекло и удобно устроился в углу на сиденье.

— А теперь поговорим, — сказал птеродактиль со вздохом. — Надеюсь, вы будете более откровенны, чем эта китайская крыса с лживыми глазами!

— А вы всерьез надеялись, что он заговорит? И о чем же?

— Я мог бы вам сказать, что здесь задаю вопросы я, но поскольку мне кажется, что нет ничего дурного в том, чтобы сообщить вам кое-какие сведения, то отвечу: нет, на многое я не рассчитывал. Но мне было интересно самому посмотреть, как он отреагирует на мою новость: сегодня утром на рассвете бригада Эппинга, которая разыскивает лодку продавца наркотиков, обнаружила возле Собачьего острова трупы двух желтых, связанных и задушенных. В них опознали братьев Ю, тех самых, которые наверняка прикончили ювелира Хэррисона.

Новость была ошеломляющей, и Морозини понадобилось несколько минут, чтобы как-то с ней справиться. Птеродактиль тем временем справлялся со своей трубкой: он тщательно набил ее табаком из кожаного кисета, раскурил и выпустил клуб такого едкого дыма, что Альдо невольно раскашлялся.

— Ради всех святых! Чем это вы ее набили? Коровьим навозом?

Уоррен расхохотался:

— Однако какой вы нежный! Это французский табак.

Тот самый, который солдаты в окопах называли «пердунчик».

Я привык к нему на Сомме. Должен сказать, что он прочищает мозги ничуть не хуже доброго виски.

— Ну ладно! Будем считать, что я преувеличил. Но если я правильно понял, то ваше расследование закончилось, раз убийц нашли мертвыми?

— Оно только начинается. Их смерть лишь подтверждает то, в чем мы, собственно, и не сомневались, — они были только исполнителями, работавшими по чужому приказу.

— И вы решили, что Ян Чанг будет…

— Я ничего не решал! — рявкнул вдруг Уоррен. — Я здесь не для того, чтобы отчитываться перед вами! Ответьте сперва на вопросы, которые хочу задать вам я! Первый: что вы делали у Ян Чанга?

— Спросите что-нибудь посложнее! Этот ростовщик занимается, кроме всего прочего, и продажей антиквариата. Мы с ним коллеги, а в нашей профессии всегда надо быть охотником… — небрежно ответил Морозини.

— Вот оно как? А вы не рассчитывали случайно узнать кое-что о пропавшем алмазе? Не пытайтесь водить меня за нос, князь! Скажите лучше, откуда вы узнали о Ян Чанге?

Морозини колебался не дольше секунды, подбирая наиболее приемлемую ложь.

— Вы сами знаете, что после смерти Хэррисона возникло множество слухов. «Ритц» просто набит людьми, приехавшими на аукцион. Кругом полно журналистов, и все толкуют об азиатах, убийцах и тому подобном. Кто-то упомянул и Ян Чанга… А я, естественно, заинтересовался.

— Хорошо. Удовлетворимся пока этим ответом, хотя он меня совсем не устраивает. Но позвольте сказать вам следующее: я понятия не имею, какую вы ведете игру, но нюхом чую, что вы не прочь наложить руку на «Розу Йорков». Именно поэтому прошу вас запомнить крепко-накрепко: ни под каким видом не вмешивайтесь в расследование, которое мы ведем!

Это наша работа! Понятно?

— Я и в мыслях не имел вмешиваться, — ответил Морозини, чувствуя крайнее раздражение.

Он, словно между молотом и наковальней, оказался между Ароновым, который хотел помешать ему заниматься Анелькой, и этим суровым полицейским, который запрещал ему разыскивать алмаз. Затруднительная ситуация, ничего не скажешь! Приходилось вести тонкую игру.

— Будьте снисходительны к моему теперешнему положению — я приехал в Лондон с поручением от одного очень крупного клиента купить «Розу Йорков». Имя этого высокопоставленного человека я, к сожалению, не могу вам назвать.

— Я и не прошу.

— Я вам благодарен за то, что вы уважаете мои профессиональные тайны. Но согласитесь, что я не могу сидеть здесь сложа руки и не понимаю, почему бы и мне не приложить усилия и не попробовать отыскать этот легендарный, исторический алмаз?!

— Если вы будете упрямиться, то ваш труп в один прекрасный день выловят в Темзе со шнуром на шее, как братьев Ю, или с ножом между лопаток. Если вам это нравится, то…

Но переменим тему. Я ждал вас вчера вечером после вашего посещения Брикстона. Разве вам нечего мне рассказать?

— Есть, и я собирался сообщить вам все новости сегодня.

— После прогулки по китайскому кварталу? — насмешливо уточнил Уоррен. — Ну так что же говорит прекрасная вдова?

Морозини в общих чертах передал полицейскому рассказ Анельки. И не без удовлетворения отметил, как округлились и без того круглые желтые глаза птеродактиля. Присвистнув, он сказал:

— Выходит, что она рассматривает тюрьму как убежище?

Заключение для нее — возможность укрыться от террористов, которые готовы на все, лишь бы спасти своего? Это что-то новенькое и не совсем лишено смысла. Если только это правда, а не вранье.

Сам князь-антиквар в правдивости рассказа Анельки был уже не так уверен. И это очень мучило его. Но поскольку Альдо ни за что не хотел упоминать о том, что говорил не только с Анелькой, но еще и с Вандой, и с Джоном Сэттоном, то он замолчал и сидел, не открывая рта. Молчание затягивалось. Уоррен яростно сосал свою трубку и, казалось, целиком погрузился в размышления, затем наконец вынырнул на поверхность и мрачно проговорил:

— Если хотите знать мое мнение, у меня есть серьезные подозрения, что эта история в духе Рокамболя была придумана специально для ваших ушей, дорогой князь. Правда, возможно, куда проще и куда больше соответствует женской натуре: леди Фэррэлс встретила своего бывшего возлюбленного, и потухший было огонь вспыхнул вновь. Я не знаю, что там между ними произошло на Гросвенор-сквер, но склоняюсь к любовной версии. Теперь же прекрасная Анелька пытается спасти и себя, и своего любовника.

— Не останавливаясь перед тем, чтобы обвинить его в убийстве, — сухо произнес Морозини.

— А почему она тогда не поведала всего этого нам? Из страха перед мифическими польскими анархистами? Во-первых, мне ничего не известно о польской секции этой организации. Если бы речь шла о русских, тогда совсем другое дело!

Второе: мы располагаем всеми возможностями, чтобы надежно защитить леди Фэррэлс вплоть до того, чтобы окончательно избавить ее от этого Владислава и его банды. И, наконец, третье: она очень ошибается, если полагает, что ее отец, граф Солманский, способен без серьезной поддержки вытащить ее из крайне неприятной ситуации, в которую она сама себя загнала.

— У нее будет серьезная поддержка: я посоветовал ей обратиться к сэру Десмонду Сент-Элбенсу.

— Будем надеяться, что она вас послушается. Хотя я лично в этом не уверен. Она может испугаться, услышав о способностях сэра Десмонда: от него она не сможет утаить правду. Если ему удается вывести на чистую воду свидетелей, то прежде всего потому, что сначала он вытряхивает всю правду из своих клиентов, расставляя им ловушку за ловушкой. Так что хочет она того или нет, но правду она ему расскажет. Ну вот я и добрался, — заключил Уоррен, увидев, чтотакси остановилось перед Скотленд-Ярдом. — Вы рассчитываете пробыть еще какое-то время в Лондоне? Если вы хотите дождаться суда, то, боюсь, ваши дела рискуют прийти в упадок.

— Сейчас единственная трудность, которая мешает мне заняться другими делами, — это исчезновение «Розы Йорков». Так что вы понимаете сами, чго какое-то время я еще здесь пробуду! В надежде, — прибавил Альдо с дерзкой улыбкой, — стать свидетелем вашего триумфа, когда вы вернете алмаз. Триумфа, в котором я ни секунды не сомневаюсь.

— Я тоже, — в тон ему ответил птеродактиль. — Так что у нас будет еще повод увидеться.

Гримасу, которая сопровождала это пожелание, с трудом можно было счесть улыбкой. И Альдо не сумел себя в этом убедить. Гримаса шефа полиции куда больше походила на угрозу.

В гостинице Альдо дожидалось письмо, которое вернее было бы назвать запиской, — писавший уложился всего в несколько строк. Однако эти несколько строк породили в голове Альдо целую вереницу весьма щекотливых вопросов.

«Леди Б, две недели назад была отправлена в санаторий.

Семья не хочет привлекать внимания к прогрессирующему маразму, в котором она находится. С. А.» — гласила записка.

Кто же тогда была та пожилая леди, которую любезно согласился принять Хэррисон, с тем чтобы она могла полюбоваться драгоценностью, принадлежавшей ее предкам?..

Глава 5. ГОСТИ ГЕРЦОГИНИ

Лакей громко назвал имена Альдо и Адальбера, и они вошли в гостиную, где гости герцогини Дэнверс коротали время, дожидаясь начала обеда. При одном взгляде на собравшихся Альдо безумно захотелось тут же развернуться и уйти. Он и шел-то сюда неохотно, поскольку перспектива встречи с американкой, которая наверняка была какой-нибудь несносной богатой дамой, совершенно ему не улыбалась. Однако когда князь еще с порога разглядел женщину, которая, сидя на канапе, болтала с хозяйкой дома и леди Уинфилд, он просто впал в панику. Он остановился как вкопанный и уже сделал было полуоборот, как обеспокоенный Видаль-Пеликорн зашептал ему, не поворачивая головы:

— Что с тобой? Плохо себя чувствуешь?

— Мне не надо было сюда приходить! Похоже, что мне предстоит самый ужасный вечер в моей жизни! Эта американка жаждет крови несчастного антиквара.

— Я в отчаянии, но бежать уже поздно!

И в самом деле, их имена, произнесенные зычным голосом слуги, уже прогремели в гостиной, и старая герцогиня, поднеся к глазам лорнет, посылала им с другого конца комнаты обворожительную улыбку. Нужно было идти и здороваться.

Спустя мгновение, показавшееся Альдо слишком коротким, он склонился к руке хозяйки, а она ласково сообщила своей собеседнице:

— Вот тот человек, которого я вам обещала, милая Ава!

Что же касается вас, князь, то леди Риббсдейл мне сказала, что вы знакомы и встречались в Америке до войны.

— Леди Риббсдейл? — недоуменно переспросил Альдо, кланяясь американке. — Память подсказывает мне другое имя — незабываемое, как сама миледи!

Действительно, лет десять назад, проводя лето в Ньюпорте, знаменитом курорте нью-йоркских миллиардеров, Морозини посчастливилось быть представленным Аве Астор, считавшейся самой красивой женщиной Соединенных Штатов, несмотря на то что ей было уже за сорок. Ава Лойл-Виллинг, которая за два года до этого разошлась со своим мужем Джоном Астором IV, продолжала носить его фамилию. Бывший муж никак не мог помешать ей в этом, ибо, возвращаясь из свадебного путешествия по Европе со своей второй женой, он имел несчастье взять билеты на «Титаник». Погиб он как истинный рыцарь, буквально силой заставив свою молодую жену занять место в спасательной шлюпке. Ава, у которой было от него двое детей, сохранила за собой его имя, совершенно проигнорировав существование другой, более молодой вдовы.

Обольстительная, полная чарующего обаяния Ава в душе была бессердечной мегерой, никогда не любившей ни мужа, ни детей, ни любовников. Любила она всегда только саму себя. Лойл-Виллинги были одним из самых родовитых и богатых семейств Филадельфии, среди своих предков они числили английских королей и даже одного французского суверена, так что Ава ребенком была страшно избалована, как следствие дурно воспитана и, к сожалению, с годами так и не избавилась от дурных привычек.

Альдо с ужасом вспоминал об одном обеде у Вандербильдов, на котором Ава, сидевшая рядом с пожилой английской аристократкой, — чьим соседством она была страшно недовольна, предпочитая общество мужчин, — воскликнула, вставая из-за стола: «И кто это мне говорил, что леди X… может быть забавной и остроумной?!» Ответом ей было ледяное молчание.

Жизнь князя Морозини Ава представляла себе как непрестанное катание в гондоле с гитарой в руках и распевание «О соле мио!», о чем она при всякой встрече сообщала Альдо, считая это наиостроумнейшей шуткой и доводя его до бешенства.

Альдо понадеялся было, что прошедшее десятилетие несколько утихомирило американку, но ошибся. Она встретила его звонким восклицанием:

— А вот и наш князь-гондольер! Счастлива вновь увидеться с вами, мой дорогой!

— Я тоже… леди Риббсдейл? Я правильно произношу вашу фамилию? — осведомился он, решив достойно сыграть свою партию в этом дуэте и отвечать невежливостью на невежливость, пусть даже в ущерб своей репутации галантного светского человека.

— Совершено правильно, — ответила она с сияющей улыбкой. — Мой муж богатый и знатный человек, но, к сожалению, я не могу вас познакомить. До нашего с ним брака он был самым обаятельным весельчаком, которого только можно себе представить. Он только и делал, что устраивал великолепные праздники, зато теперь его никакими силами не выманишь из замка Тюдор, которым он владеет в Суссексе.

Звуки скрипок, игравших на балах, сменило чтение вслух классиков. И должна сказать, что классики действуют на меня усыпляюще, несмотря на прекрасный звучный голос моего мужа. Поэтому время от времени я приезжаю развлечься в Лондон. Не так часто, как мне хотелось бы, — ведь он не может без меня обойтись…

— Как я его понимаю! Он не должен был бы отпускать вас от себя ни на секунду! Позвольте вам представить моего друга Адальбера Видаль-Пеликорна, известного французского египтолога.

— Здравствуйте, сударь, приятно познакомиться. Египтолог — это всегда любопытно, хотя англичане в этой области преуспели куда больше французов!

— Скажем, что у них было больше возможностей, леди Риббсдейл, — нежно проворковал Адальбер. — Что же касается существа дела, то, насколько я помню, Шампольон, расшифровавший иероглифы, был француз.

— Да, но это было давным-давно! И потом, его Розеттский камень хранится здесь, в Британском музее… Но коль скоро это ваша профессия, что же вы делаете в этой гостиной? Моя дочь Элис сейчас в Египте вместе с нашим другом лордом Карнавоном и непосредственно наблюдает за раскопками в Долине царей.

— Ваша дочь археолог?

— Избави бог от такого ужаса! Что вы?! Неужели вы можете представить себе, что она копается в песке? Нет, она просто увлекается этой страной, верит, будто жила там в одну из прошлых жизней. Она считает себя дочерью верховного жреца Амона, которая сделалась последовательницей солнечного культа Эхнатона. На этой почве ее мучают совершенно необычные кошмары.

Словесный поток продолжался бы до бесконечности, если бы не вмешательство герцогини. Она поднялась и мягко, но решительно сообщила, что считает своим долгом познакомить вновь пришедших с другими гостями.

— Вы будете сидеть рядом за столом, — пообещала она леди Риббсдейл в качестве утешения. — И успеете наговориться.

Герцогиня взяла князя под руку, чтобы обойти с ним гостиную, а он просто похолодел, представив себе, какие крестные муки предстоят ему за обедом. Занятый своими мыслями, Альдо безучастно поприветствовал с десяток самых разных людей и опомнился, только любезно пожимая руку Морицу Кледерману…

— Очень рад знакомству, — произнес швейцарский банкир без тени тепла в голосе. — Эту счастливую неожиданность я ценю по достоинству. Мне кажется, у нас есть общие друзья.

— В самом деле, — согласился Морозини, вспоминая, что на церемонии бракосочетания Анельки и Эрика Фэррэлса герцогиня Дэнверс и Дианора Кледерман были самыми почетными гостями. — Полагаю, вы точно так же, как я, сожалеете о трагической судьбе сэра Эрика Фэррэлса… и его молодой супруги.

Что-то вроде любопытства, смешанного с удивлением, зажглось в серых глазах швейцарца:

— Вы считаете, что его супруга ни в чем не виновата?

— Убежден, — твердо ответил Альдо. — Ей нет еще и двадцати, сударь, и в этой драме я считаю ее жертвой…

Огонек любопытства продолжал гореть, а на губах появилась небрежная улыбка, придавшая оттенок мягкой иронии суровому лицу банкира.

— Значит, вам никогда не прийти к согласию с моей женой. Она просто мечтает увидеть на виселице супругу своего старинного друга… Впрочем, я полагаю, что вы знакомы с моей женой?

— Да, я имею такую честь и удовольствие. Могу ли я позволить себе спросить, как она себя чувствует, поскольку, как мне показалось, вы путешествуете один, — произнес Альдо с искренней теплотой.

— Она чувствует себя прекрасно, по крайней мере мне так кажется. Она хотела поехать со мной, но, поскольку речь шла об исключительно важной и сугубо деловой поездке, я предпочел приехать сюда один. И оказался прав. Ей не пришлось дышать тяжелым воздухом преступления, жертвой которого пал несчастный Хэррисон.

— Вас привлек сюда алмаз Карла Смелого?

— Да. Впрочем, как и других… и вас, как я полагаю. Я думаю задержаться здесь в надежде, что алмаз скоро найдут.

— Представьте себе, я тоже. Я бесконечно доверяю профессионалам из Скотленд-Ярда.

Приглашение к столу прервало их разговор. Впрочем, Альдо с герцогиней уже успели обойти всех собравшихся гостей, и потому Морозини покорно направился к леди Риббсдейл, с тем чтобы предложить ей руку и отвести к столу.

Но действительность превзошла все ожидания и оказалась еще плачевнее, чем представлял себе Альдо. Как только они уселись за великолепный стол красного дерева, чью сияющую поверхность украшали островки ваз из безупречного английского фарфора, игравшего всеми цветами радуги хрусталя и позолоченного серебра, которые цвели самыми роскошными и изысканными цветами, леди Риббсдейл стала расспрашивать Альдо о его торговых делах и даже о подробностях его личной жизни. Вдобавок второй его соседкой оказалась хозяйка дома, и поэтому князь был вынужден отдать должное каждому из подававшихся блюд: прозрачному жидкому супу, в котором непонятно что плавало, пережаренной баранине с недожаренной картошкой, политой вдобавок мятным соусом, который он терпеть не мог, а затем удовольствоваться крошечным кусочком сыра, которого, будь его воля, как раз охотно съел бы, целую тарелку. Отдал Морозини должное и дрожащему желе, украшенному сахарными цветами, и острым тостам, которые должны были перебить сладкий вкус десерта, но были так наперчены, что от них горело во рту и хотелось плакать. Но до десерта было еще далеко, и бывшая миссис Астор меж тем объясняла Альдо, чем была вызвана ее поездка в Лондон. Речь шла, разумеется, о «Розе Йорков». Леди Риббсдейл намеревалась ее купить и рассматривала как личное оскорбление то, что Хэррисон, не уважив ее, позволил себя ограбить и убить.

— Но ведь нет никакой уверенности, что вам удалось бы купить этот алмаз, леди Ава, — заметил Морозини. — При таких соперниках… Например, английские и французские Ротшильды, они записались одними из первых, и потом, напротив вас за столом сидит один из крупнейших коллекционеров Европы. Во всяком случае, самый крупный в Швейцарии…

— Пф! Да все они ничего не значат! — И милая дама сделала резкий жест маленькой ручкой в кольцах, которым «смела» всех своих ничтожных конкурентов. — Он бы достался мне, потому что я всегда получаю то, что хочу! И в тот же вечер вы увидели бы, как он сверкает у меня на шее.

Спокойный отчетливый голос Морица Кледермана донесся с противоположной стороны стола:

— Это не тот камень, который можно носить. Он, безусловно, хорош, но совсем не так ярко блестит, как вы думаете.

Вам не приходилось его видеть?

— Нет. Но какое это имеет значение?

— Большое. Потому что, вполне возможно, он вас разочарует. Во-первых, это кабошон, иными словами, поверхность у него гладкая, без граней. Он просто отполирован, ведь камень этот очень древний, его добыли еще в те времена, когда искусство огранки не было известно.

— Именно так, — поддержал собеседника Альдо. — Про «Розу Йорков» нельзя сказать, что она играет всеми Цветами радуги, как, скажем, ваше сегодняшнее ожерелье.

Американка, увешанная несколькими бриллиантовыми ожерельями, серьгами, диадемой и тремя браслетами, переливалась тысячью огней, словно рождественская елка. Каждое из украшений само по себе было достаточно красивым, но их было слишком много, они мешали друг другу и производили странное впечатление эклектичности и безвкусицы. Маленькая ручка вновь отмела возражения.

— Ничего страшного! Я отдам его огранить, — ни на секунду не задумавшись, заявила леди Ава.

В темном зеркале красного дерева антиквар и коллекционер обменялись испуганными взглядами.

— Исторический камень нельзя «отдать огранить», — поторопился сказать Морозини. — Особенно камень такой важности и значимости!

— А почему, собственно? Я же заплачу за него!

— Потому что английское королевское семейство, которому он принадлежал на протяжении стольких веков, может попросить у вас отчета о его сохранности. Потому что рыночные законы имеют ограниченное действие по отношению к историческим драгоценностям. Особенно в Англии и когда речь идет об английской истории, — сурово отчеканил Альдо. — И еще должен вам сказать, что алмаз Карла Смелого, утратив после огранки свой облик, хранимый в памяти людей, утратит и большую часть своей рыночной стоимости. По чести сказать, я не понимаю, почему вы так стремитесь именно к этому алмазу?

Нежные матовые щеки леди Риббсдейл внезапно покраснели, а великолепные черные глаза загорелись гневом, который она и не подумала скрывать.

— Вы не понимаете?! — повысила она голос. — Так я вам объясню! — Американка почти кричала, не заботясь о том, что перекрывает голоса всех сидевших за столом. — Я не собираюсь больше терпеть, что моя кузина леди Астор

Астор и в самом деле купил замок, в котором родилась Анна Болейн. Муж Нэнси Лэнгхорн Шоу, первой женщины-депутата, был сыном вышеуказанного Астора. — Прим, автора.], эта гордячка Нэнси, которая вдобавок пролезла в палату общин, носит при дворе и на приемах диадему, в середине которой сверкает «Санси», один из самых красивых бриллиантов французского королевского дома. Вот поэтому я хочу иметь «Розу Йорков».

— Даже на вас, мадам, «Роза Йорков» не будет выглядеть так же, как «Санси», — это; один из самых красивых камней, которые мне известны, — заметил Мориц Кледерман.

— Но в таком случае я хочу иметь хотя бы что-то равное ему, того же уровня! Для этого я и хотела увидеть вас, князь, — сообщила она со свойственной ей бесцеремонностью. — Раз вы торгуете историческими камнями, найдите мне какой-нибудь получше. — .

Все это было настолько грубо, нелепо, что Морозини вместо того чтобы разозлиться, рассмеялся.

— В таком случае, леди Ава, вам придется убедить его величество продать вам один из камней, хранящихся в Тауэре — один из «Кулинненов», например, или бриллиант герцога Вестминстерского, полученный за победу при Насаке, он весит восемьдесят с половиной каратов, тогда как «Санси» только пятьдесят три…

— Вес меня не интересует, — нетерпеливо прервала его собеседница. — Я хочу знаменитый бриллиант, который носила бы какая-нибудь королева, а еще лучше, не одна. Вот как «Санси». Нэнси только и делает, что всем рассказывает его историю! И, между прочим, его любила надевать знаменитая Мария-Антуанетта.

— Тогда, — не слишком решительно предложил Кледерман, — почему бы вам не попробовать выкупить «Регент» из Лувра. Его сто сорок каратов сияли в короне Франции при короновании Людовика XV, его тоже носила Мария-Антуанетта, а впоследствии Наполеон…

— Не валяйте дурака! — ополчилась на него прекрасная Ава, не затрудняя себя излишней любезностью. — Я уверена, что совсем нетрудно найти то, что мне хочется. И поскольку это ваше ремесло, Морозини, извольте удовлетворить мое желание!

В эту минуту герцогиня наконец сочла нужным вмешаться в разговор. И хотя она никогда не обладала ни особой деликатностью, ни особым умом, но тут даже ей почудилось, что воздух перенасыщен электричеством, и ее очень насторожил странный зеленый огонь, загоревшийся в серо-голубых глазах Альдо.

— Успокойтесь, милая, — принялась она увещевать леди Аву. — То, чего вам хочется, не так-то просто найти, но не сомневаюсь, что князь сделает даже невозможное, лишь бы вас порадовать. Однако вам необходимо набраться терпения.

Продолжая говорить, хозяйка дома поднялась со своего места, давая знак всем остальным дамам последовать ее примеру. Мужчины остались сидеть — по ритуалу им полагалось сейчас перейти к портвейну.

— Какой замечательный обычай, — шепнул Альдо своему другу со вздохом облегчения, который был предназначен лишь Адальберу. — Только сегодня я оценил его по достоинству.

— Но это лишь передышка. Так легко ты от этой фурии не отделаешься. Она из тех, кто знает, чего хочет. Если ей приспичит, она потребует у тебя луну, и ты не сумеешь ей отказать.

— Не уверен. Однако сейчас мне пришла в голову одна мысль, и, возможно, заодно мне удастся поправить финансовые дела одной старинной подруги моей матери… У нее есть диадема с бриллиантом чуть больше «Санси». Каждый раз, когда я видел его, мне приходила в голову мысль: а не знаменитое ли это «Зеркало Португалии», которое исчезло после ограбления королевской сокровищницы Франции на площади Согласия в 1792 году. Что с ним сталось потом, ведь никому не известно.

Альдо говорил очень тихо, возможно, потому что не хотел, чтобы его услышал Кледерман, занятый беседой с полковником колониальных войск, сидевшим рядом с ним.

— Думаю, что твоя идея не стоит и ломаного гроша. Твоя дама наверняка не собирается его продавать.

— В том-то и дело, что собирается. Объясню в двух словах. Она пришла ко мне за день до моего отъезда в Шотландию и спросила, не найду ли я какую-нибудь возможность очень деликатно избавить ее от одной «вещицы» — так она называет бриллиант, который считает причиной всех несчастий, обрушившихся на нее, начиная со дня свадьбы, когда она украсила им свою прическу в первый раз. Тогда, выходя из церкви, она споткнулась, сломала ногу и осталась хромой на всю жизнь. Но это еще не все:

— одного за другим она потеряла сначала мужа, которого очень любила, а потом двоих сыновей при весьма трагических обстоятельствах, о которых не буду сейчас говорить. У нее осталась дочь, которая вышла замуж по любви. Ее муж — тоже выходец из венецианской аристократической семьи и к тому же весьма хорош собой, но он почти разорен, страшный святоша и непозволительно скуп.

Девушка, которая сама красотой не отличается, безумно влюбилась в этого молодого человека, а он решил воспользоваться своей привлекательной внешностью, чтобы жениться и поправить таким образом свои дела. Из-за этого брака мать буквально разорилась, не тронув только этот бриллиант. Она не хотела, чтобы проклятие, которое, как она считает, с ним связано, пало на голову ее невинной дочери. Но теперь здоровье моей знакомой всерьез пошатнулось, она нуждается в лечении и уходе, и потому готова избавиться от бриллианта.

— Чудесно! Ей остается только его продать!

— Но это не так просто, как кажется! Зять так и вьется вокруг нее, надеясь, что она подарит бриллиант дочери. И, конечно, следит за ней. Если он узнает, что она собирается продать камень, это может привести к весьма плачевным результатам.

— Он дойдет до?..

— Нет, не до убийства, конечно: для этого он слишком набожный христианин, но вполне способен добиться, чтобы ее признали недееспособной. Поэтому она и навестила меня тайно, приехав рано утром, когда ее зять был в церкви. Я пообещал ей, что постараюсь найти выгодного покупателя. Я собирался поискать его среди тех, кто прибудет на аукцион, и мне очень стыдно признаться, что я начисто позабыл о ее просьбе и вспомнил вот только теперь.

— Но тебе представляется прекрасная возможность! Используй ее!

— Есть и еще одна небольшая проблема: я почти уверен, что это «Зеркало Португалии», но никаких доказательств у меня нет… кроме того, что и этот камень приносит несчастье…

— Как?! «Зеркало Португалии» тоже?

— Этим отличаются почти все камни, ставшие легендарными. «Санси», кстати, не исключение, так что леди Риббсдейл не стоит так уж завидовать своей кузине. Что касается «Зеркала», то этот камень прошел через руки Филиппа II Испанского, получившего его от своей первой жены Марии Португальской в день их свадьбы. Она умерла, не прожив после этого и двух лет. Впоследствии бриллиант перекочевал в английскую сокровищницу и оставался там до Карла I, которому отрубили голову. Его жена, дочь Генриха IV, сбежала во Францию, прихватив свои драгоценности. Оказавшись в бедственном положении, она вынуждена была продать их Мазарини. Этот бриллиант, как и «Санси», носила Мария-Антуанетта, так что американке будет от чего прыгать от радости.

Но, впрочем, будучи недоверчивой, что свойственно многим ее соотечественникам, леди Риббсдейл, вполне возможно, не захочет его купить, если не узнает всю историю камня, чтобы потом рассказывать о ней всем и каждому. Но о том, что было с этим камнем после 1792 года, не знает даже моя знакомая. Ее муж хранил по этому поводу молчание, так и не рассказав, каким образом стал его владельцем. Мне бы хотелось, чтобы она обратилась к какому-нибудь коллекционеру вроде Кледермана, который умеет держать язык за зубами. К тому же у Кледермана есть один камень из коллекции Мазарини, к которой принадлежали и «Зеркало», и «Санси»…

Альдо замолчал. Леди Дэнверс сочла, что портвейна выпито уже вполне достаточно, и прислала своего дворецкого сообщить, что мужчины могут присоединиться к дамам.

— Передышка кончилась, — шепнул Видаль-Пеликорн. — Но на твоем месте я все-таки обдумал бы ситуацию хорошенько: эта сумасшедшая может выложить за понравившуюся ей вещь целое состояние.

— Мне все-таки хотелось бы перемолвиться и с Кледерманом. Конкуренция никогда не была помехой в нашем деле, а если он заинтересуется, то, вполне возможно, что и набавит цену.

Однако намеченный разговор пришлось отложить. Пока длился обед, за которым собрался ограниченный круг приглашенных, успели прийти новые гости, и в одной из гостиных приготовили столы для бриджа. Игроки уже усаживались за зеленое сукно, и Альдо не без огорчения заметил, что занял свое место среди них и швейцарец. Сам он не любил этой игры, считая ее слишком медленной и требующей слишком большого внимания. Князь предпочитал более живой и напряженный покер. Однако в случае необходимости и он мог сесть за стол четвертым. Однако на этот раз, с удовлетворением отметив, что его преследовательница приготовилась играть, Морозини перешел в соседнюю гостиную, где гостей развлекала сама хозяйка дома и где можно было поболтать обо всем и ни о чем, потягивая кофе и ликер.

С чашкой кофе в руках, не зная, чем себя занять, поскольку Адальбер, обожавший бридж, покинул его, Морозини стал не спеша обходить гостиную, обнаруживая среди удручающей викторианской позолоты очень недурные живописные полотна: то пейзаж, то портрет. Один из портретов особо привлек его внимание как манерой исполнения, так и персонажем, который был на нем изображен. Это был человек высокого происхождения, а если судить по пышности костюма, то, может быть, и королевской крови. Лицом он походил на Бурбонов, а больше всего на короля Карла II , но шапка рыжих кудрявых волос и несколько вульгарная улыбка уменьшали сходство.

Альдо наклонился, чтобы разобрать имя художника, но вдруг чей-то голос позади него сообщил:

— Это Кельнер. Он был, как вы знаете, любимым художником короля Георга I . Такой же немец, как и он сам.

А лицо любопытное во всех смыслах, не правда ли? И происхождение этого человека достаточно необычно…

Позади Морозини тоже с чашкой кофе в руке стоял человек, в котором Альдо узнал новоиспеченного лорда Килренена — тяжелое и маловыразительное лицо его на этот раз оживляла усмешка.

— Я не ожидал вас увидеть, сэр Десмонд. Как случилось, что я не заметил вас за столом?

— А меня там не было. Я должен был присутствовать на обеде, но меня задержало очень важное дело в Олд-Бэйли.

Вас заинтересовал этот портрет?

— Ну должен же гость к чему-нибудь проявить интерес»!

Признаюсь, что он меня несколько заинтриговал. Но вы говорили, что происхождение того, кто на нем изображен… необычно?

— Более или менее. Его мать продавала апельсины, потом сделалась актрисой, а затем фавориткой нашего короля Карла, второго по счету. Перед вами сын знаменитой Нелл Гуин, которого его отец-король сделал герцогом Сент-Элбенсом.

Морозини иронически приподнял бровь:

— Как! Это один из ваших предков?

— Благодарение господу, нет. Даже ради герцогского титула мне бы не хотелось числить излишне известную Нелли среди своих предков. Я происхожу от другого Сент-Элбенса, который в XII веке был врачом французского короля, а потом переселился в Англию. Что, если мы присядем? Нам удобнее будет разговаривать. К тому же кофе совсем остыл…

Они подошли к креслам, и Альдо, оглянувшись, бросил последний взгляд на незаконнорожденного королевского сына. Ему вспомнились слова Симона Аронова, которые тот сказал в машине, рассказывая о «Розе Йорков»: «Придворные сплетни утверждают, что этот алмаз герцог Бэкингемский проиграл в карты королевской фаворитке Нелл Гуин, которая в то время была беременна сыном короля Карла…» Этот человек, в лице которого было что-то вульгарное и чье имя не мог припомнить Хромой, наверняка владел знаменитым алмазом.

И тут Альдо вдруг подумал, что розыски Адальбера в Соммерсет-хауз могут оказаться весьма плодотворными…

А пока можно было попробовать узнать кое-что и от другого Сент-Элбенса, — того, который сидел сейчас рядом с ним, независимо от того, имел он или нет отношение к сыну Карла II.

— Могу я узнать, как себя чувствует леди Мэри? Я не вижу ее с вами. Надеюсь, она не больна?

— Нет, благодарю вас, здорова. Но она не слишком любит такого рода сборища и вовсе не жалует леди Дэнверс, с которой я, со своей стороны, поддерживаю самые дружеские отношения. Но впервые я рад, что ее здесь со мною нет, потому что, боюсь, она все еще на вас сердится. История с браслетом, который вы отказались ей продать…

— Поверьте, меня самого это крайне огорчает. Но выбора у меня не было — приказ звучал более чем категорично: ни англичанину, ни англичанке.

— Я так и не смог понять почему.

Морозини рассмеялся:

— В мои обязанности не входит открывать секреты моих клиентов. Точно так же, как врач… или адвокат, я обязан хранить профессиональные тайны.

— Я прекрасно понимаю и нисколько не настаиваю. Одно могу сказать, что Мэри не везет. Она начала было забывать о браслете Мумтаз-Махал и возложила все свои надежды на «Розу Йорков», но и та исчезла! Однако вы только что упомянули о моей профессии, а ведь я, кажется, должен вас поблагодарить — леди Фэррэлс дала мне знать, что вы порекомендовали ей поручить мне ее защиту. Я не предполагал, что мое имя известно в Венеции.

— Я передал леди Фэррэлс рекомендацию одного моего друга, чье имя не хочу предавать огласке. Должен сказать, что он очень высоко оценил ваш талант, но, не имея чести лично знать юную леди, передал ей совет поменять адвоката через меня. Вот в чем все дело. Поэтому вам не за что меня благодарить.

Поставив локти на подлокотники, соединив пальцы и положив на них подбородок, лорд Сент-Элбенс застыл в этой удобной для размышления позе.

— Может, и так, — наконец проговорил он. — Мне лестно, что с этим делом обратились ко мне, оно интересно, но, вполне возможно, ничего не прибавит к моей репутации.

Молодая женщина без конца путает показания, должен признаться, что беседы с ней мало что проясняют, и мне пока не удалось избрать тактику, которой я должен буду придерживаться на суде. Когда смотришь на нее, нисколько не сомневаешься в ее невиновности, но когда слушаешь, то ты в этом уже не так уверен.

— А вы побеседовали с Вандой, ее горничной?

— Нет еще. Я собирался поговорить с ней завтра.

— После разговора с ней вам станет еще труднее понять, кто прав и кто виноват. Но мне кажется, что следует доверять Анель… леди Фэррэлс и приложить все усилия, чтобы разыскать сбежавшего поляка.

— В этом нет никаких сомнений! Но скажите мне, князь, вы хорошо знаете мою подзащитную?

— Кто может похвалиться, что хорошо знает женщину?

Наше знакомство длилось несколько недель как раз перед ее замужеством.

— Замужеством, где о любви не было и речи. Я не скрою от вас, что именно в этом пункте моя защита становится очень уязвима. Если только я не сумею уговорить ее переменить свою линию поведения. Она не должна так открыто выражать отвращение, которое внушал ей муж. Иначе прокурору не составит труда доказать, что отвращение перешло в ненависть, а любовная связь с этим поляком только подогрела страсти…

— Только что приехал в Лондон ее отец. Вы с ним виделись?

— Нет еще. Мы договорились встретиться завтра.

— Разговор с ним придаст вам уверенности, — сообщил Альдо с иронической усмешкой. — Этот человек всегда знает, чего хочет, к тому же он всегда умел навязать свою волю дочери!

— Ах вот как?

— Да, именно так! Вам достаточно будет поговорить с ним минуту-другую, и вы уже будете знать, с кем имеете дело.

Усатый джентльмен с проседью — Морозини позабыл его имя и помнил только, что тот приходится кузеном герцогине Дэнверс, — подошел к ним и попросил лорда Десмонда соизволить присоединиться к игрокам в бридж, сопровождая свое приглашение панегириком, из которого явствовало, что Сент-Элбенс столь искусный игрок, о котором партнеры могут только мечтать, и, кроме того, им не хватает четвертого.

Адвокат поднялся с извинениями:

— Я хотел бы продолжить наш разговор, князь, и надеюсь, что такая возможность нам представится. В крайнем случае я сам устрою нашу встречу — нам просто необходимо увидеться с вами.

— Не думаю, что перспектива увидеться со мной обрадует леди Мэри.

— Ее неприязнь к вам вряд ли продлится слишком долго.

Как большинство женщин, она переменчива. Очень скоро она забудет о браслете и будет видеть в вас лишь охотника за драгоценными камнями, иными словами, человека для нее бесконечно привлекательного.

— Мне казалось, она слишком рассержена на меня…

— Не будем больше об этом! Я все улажу. А почему бы вам не приехать с вашим другом, у которого совершенно непроизносимое имя, к нам в Кент в конце недели? Я просто мечтаю показать вам свою коллекцию нефрита.

Внезапная сердечность тона, желание продолжить знакомство, столь неожиданные в этом малоприятном, не подверженном эмоциям человеке, объяснились тотчас же, как только он произнес слово «нефрит». Судя по всему, сэр Десмонд принадлежал к той разновидности коллекционеров, которые любят, чтобы их сокровищами восхищались. А поскольку судьба Анельки теперь во многом зависела от этого господина, Альдо подумал, что его приглашением не стоит пренебрегать.

— Почему бы и нет? Мы с большим удовольствием навестим вас, как только я выйду из немилости у хозяйки дома.

Мы рассчитываем еще пробыть какое-то время в Лондоне.

— Вот и прекрасно! Вам надо быть готовым к тому, что на вас обрушится целый шквал вопросов относительно «Розы Йорков». Если позволите, я хотел бы дать вам один совет: вы легко от них отделаетесь, если скажете, что всегда были уверены в том, что алмаз поддельный. Кстати, лично я в этом не сомневаюсь. Да, иду, дорогой, иду!..

Последние слова были адресованы усатому джентльмену, который счел, что разговор затянулся, и вновь подошел к ним.

Адвокат, поклонившись, отправился в соседнюю гостиную, оставив Морозини в некотором недоумении относительно последней фразы, произнесенной его собеседником. Откуда у него такая убежденность? Было ли это понятным и совершенно естественным желанием сохранить мир в своем доме или…

— Или что за этим еще может крыться? — пробормотал Альдо сквозь зубы и тут же себя одернул: пора, мой мальчик, обуздать свое воображение! Иначе ты совсем заблудишься в тумане, в котором плаваешь вот уже несколько дней! Нет, дело, конечно, не в том, что сэр Десмонд имеет несчастье быть женатым на полубезумной женщине, которая предпочитает бриджу фан-тан и по ночам посещает подозрительные кварталы. Из-за этого не стоит подозревать его в намерениях, которые он по какой-то причине предпочитает скрывать. По существу, самый большой его недостаток — это нерасполагающая внешность, но в этом его вины нет.

Альдо поднялся, отставил пустую чашку и вновь вернулся к портрету сына Нелл Гуин. Он чем-то необъяснимо притягивал его. Насмешливым выражением глаз? Бесстыдной ухмылкой? Этот Сент-Элбенс слоено поднимал князя на смех за старание проникнуть в тайну, которую он хранит так давно…

В конце концов, если кто-то и знал, по какой дороге пустился странствовать алмаз, то безусловно он, потому что наверняка был его владельцем…

На этот раз Альдо отвлек от размышлений женский голос — любезный и чуть насмешливый, он принадлежал леди Уинфилд:

— Похоже, что вы увлеклись этой картиной, дорогой князь. Нас это не слишком радует: единственный мужчина. оставшийся в нашем женской обществе, генерал Элисворт, уже спит сном младенца…

В самом деле несколько дам сидело вокруг хозяйки дома и поименованного генерала, который сладко дремал в глубоком кресле. Альдо рассмеялся.

— Да, действительно печальная картина, — сказал он леди Уинфилд, — но я буду счастлив, если сумею вас развлечь. Однако что за странная мысль расставлять столы для бриджа! Карты же просто погибель для таких вечеров.

— Бридж стал невероятно популярен. Если хочешь, чтобы к тебе ездили, приходится следовать моде.

Хозяйка указала Альдо место рядом с собой на канапе, любезно попросив его «уделить ей капельку внимания». Морозини тут же пожалел об обществе герцога, нарисованного на полотне. Он готов был позавидовать генералу, потому что дамы обменивались лондонскими сплетнями, которые вертелись вокруг Букингемского дворца. В этот вечер их занимал вопрос, касавшийся герцога Йоркского, второго сына Георга V и королевы Марии, и сводившийся к следующему: «Выйдет она за него замуж или нет?» Она — очаровательная девушка, принадлежащая к высшей шотландской аристократии, — Элизабет Боуи-Лайон, дочь графа Стретмурского, в которую «Берти» был влюблен вот уже два года и которая, похоже, не слишком ценила оказанную ей честь. Не сказать, чтобы это облегчало задачу принцу, обладающему привлекательной внешностью, но настолько робкому и застенчивому, что он от этого страдал заиканием. К тому же несчастный был переученный левша и с детства мучился резями в желудке. Эти напасти не всегда располагали принца к веселости, тогда как его избранница была воплощением изящества, открытости и жизнерадостности.

— Он ей не нравится, — говорила леди Дэнверс. — Это стало совершенно ясно в прошлом году, в феврале, на свадьбе принцессы Марии, где Элизабет была подругой невесты.

Я никогда еще не видела ее такой грустной.

— И все-таки она станет его женой! — заявила леди Эйр, близкая подруга королевы. — Ее величество выбрала ее для своего сына, и если ее величество чего-то хочет…

— Неужели вы всерьез думаете, что придется прибегать к принуждению? Я прекрасно знаю, что принц, несмотря на свою замкнутость, очаровательный мальчик и сделает все, чтобы жена его была счастлива. Но девушки — такие хрупкие существа…

— Только не Элизабет! — запротестовала леди Эйр. — Она очень сильная натура. Ее душевное здоровье не уступает физическому, так что она будет прекрасной спутницей Альберту.

— С этим я не спорю и полностью согласилась бы с вами, если бы речь шла о наследнике трона, но пока и старшему брату, принцу Уэльскому, далеко до царствования. К тому же он тоже еще не женат. И при таких обстоятельствах я не вижу никаких оснований торопиться с женитьбой младшего. У меня перед глазами страшное несчастье, к которому привел насильственный брак: девятнадцатилетнюю девушку, совсем еще дитя, принудили вступить в брак с человеком, который был ей не по сердцу. А уж как был влюблен Эрик Фэррэлс, один бог только знает!

Буря протестов была реакцией на последние слова леди Клементины. Немыслимо было и сравнивать брак немолодого уже человека с иностранкой, которую он совсем не знал, и предполагаемым браком, затрагивающим английскую королевскую семью. Что подразумевала герцогиня, проводя подобную параллель? Такое и представить себе невозможно!

Большинство из присутствующих дам не сомневалось в виновности Анельки. Громкие возбужденные голоса потревожили сон генерала и вызвали раздражение Морозини. Он постарался утихомирить поднявшуюся бурю.

— Сударыни! Прошу вас, выслушайте меня! Постарайтесь взглянуть на вещи чуть менее пристрастно. Безусловно, ее светлость вспомнила крайний случай, и параллель может показаться шокирующей, если считать леди Фэррэлс убийцей своего мужа. Но что касается, например, меня, то я убежден в ее невиновности!

— Что вы говорите?! — вскричала леди Уинфилд. — Как вы можете отрицать очевидное? Наша дорогая герцогиня видела собственными глазами, как эта несчастная протянула своему супругу порошок от головной боли, он растворил его у себя в стакане, выпил и тут же умер. Чего вам еще нужно?

— Мне хотелось бы найти настоящего виновника, леди Уинфилд! Я убежден, что в порошке не было никакой отравы.

И мои подозрения касаются в первую очередь лакея, который принес своему хозяину стакан. Никто не следил за ним, и ему ничего не стоило бросить туда все, что угодно. На это особой ловкости не требуется.

— Я думаю примерно так же, как вы, князь, — поддержала Альдо герцогиня. — И еще я спрашиваю себя: не оказалась ли для бедного Эрика фатальной его страсть класть во все напитки свой знаменитый лед, который он приносил из аппарата, стоявшего в его кабинете. Лично я никогда не доверяла этой машине. Он выписал ее из Америки, встроил в книжный шкаф и относился к ней с таким благоговением, как будто это сейф с драгоценностями.

— Не говорите глупостей, Клементина! — прервала ее леди Эйр. — Кубик льда еще никого и никогда не убивал, а в стакане сэра Эрика обнаружили стрихнин.

— О какой машине вы говорите, ваша светлость? — заинтересовался заинтригованный Морозини.

— О маленьком холодильном шкафе, который умеет делать лед. Это новинка даже для Америки, а уж в том, что Эрик был единственным обладателем такого шкафа в Англии, и сомневаться не приходится. Он им чрезвычайно гордился и всегда утверждал, что его собственный лед лучше любого другого, что он придает виски совершенно особый вкус. Но поскольку мы, англичане, не слишком большие любители холодных напитков, машина эта всегда казалась мне чем-то вроде детской забавы. У Эрика ведь были такие странные увлечения…

— А вы рассказали о ней полиции?

— Да нет, конечно! Никто о ней тогда и не вспомнил!

Эрик никому не позволял даже приближаться к своему холодильному шкафу, хранил при себе ключ от него и собственноручно клал лед в стакан, который подавал ему слуга, прежде чем налить в него виски. Поначалу, под влиянием шока, я совершенно позабыла об этой подробности, зато потом меня стал мучить вопрос: а что, если этот искусственно сделанный лед вреден?

— Ну не до такой же степени, — вставила леди Уинфилд, — и вы совершенно правильно сделали, что ничего не сказали полиции. Господа из Скотленд-Ярда и так привыкли считать нас, женщин, сумасбродками.

Разговор на тему убийства Фэррэлса прекратился не сразу, но Альдо уже не принимал в нем участия. Почему-то холодильный шкаф произвел на него особое впечатление. Почему? Может быть, потому, что о нем не упомянули полиции ни Анелька, ни герцогиня, ни секретарь? А по какой причине, собственно? Не любя английский обычай пить все теплым, особенно пиво, сэр Эрик обзавелся оригинальной игрушкой, хозяйственной новинкой, которой пользовался только самолично. По существу, тут не было ничего особенного. Нужно было только удостовериться, что машина исправна и действует без нарушений, что сплошь и рядом бывает с новыми изобретениями, когда их пускают в продажу. Герцогиня, хоть и не блещет умом, возможно, не так уж и не права. Хотя стрихнин — это, пожалуй, слишком!

Дамы продолжали горячо обсуждать вероятность брака герцога Йоркского, а Морозини, пробормотав слова извинения, которые едва были услышаны — дамы уже держали пари: состоится или не состоится эта свадьба, — отправился на поиски Адальбера.

Князь нашел его в гостиной, где продолжалась игра в бридж. Археолог стоял за стулом своей партнерши, которая оказалась не кем иным, как леди Риббсдейл. Адальбер согласился на роль «мертвеца» и лишь наблюдал за ее игрой. Альдо отвел друга в сторону.

— Я только что узнал одну подробность, которая не дает мне покоя, — сообщил он.

И рассказал о холодильном шкафе в кабинете Фэррэлса.

— Тебе не кажется странным, что никто не заговорил о нем после смерти сэра Эрика?

— Да нет. Что особенного, если он предпочитал сам готовить лед, а не пользоваться тем, который лондонские морозильщики поставляют во все богатые дома? Он очень заботился о своем здоровье и, вполне возможно, считал, что лед от поставщиков недостаточно чист. Я не понимаю, что тебя так беспокоит.

— Сам не знаю. Какое-то ощущение, предчувствие. Если хочешь знать правду, мне очень хочется пойти и посмотреть, на что похожа эта штука.

— Что может быть проще! Сходи еще раз к Сэттону и попроси ее тебе показать.

— Ни в коем случае! Вообрази… погоди, не спорь, это только предположение… Вообрази, что яд был подмешан в лед?

Брови Адальбера поползли вверх и скрылись под его непослушным чубом.

— С риском убить кого угодно? Что ты выдумал? Опомнись! Представь себе, что, например, герцогиня попросила бы положить ей в стакан кусочек льда?Это, конечно, маловероятно, но все-таки?

— Ну и что? Тот, кто решился на убийство, не думает о том, о чем думаешь ты! И если я не хочу обращаться к секретарю, то только потому, что желаю сам убедиться в своей правоте и обвинить его в убийстве!

— Ты просто бредишь! У секретаря не было никаких причин убивать человека, к которому он был привязан и которому был обязан всем своим благополучием! Даже если предположить, что секретарь виноват, то он мог сделать что-то другое: подменить, например, воду. Твои измышления убедительны только в том случае, если убийца — сбежавший поляк. Раз он исчез сразу же, как только сэр Эрик упал, невольно возникает подозрение, что тут дело нечисто. А остальное, поверь, настоящее безумие! Тем более что ключ от кабинета сэр Эрик хранил при себе.

— Вовсе это не безумие. В общем, мне хочется пойти и проверить. С твоей помощью или без нее. С ключом или без ключа! Ладно, мы еще поговорим об этом. А пока тебя зовет твоя партнерша, и, похоже, она в дурном расположении духа.

— Черт побери! Мы опять проиграли! Она делает непомерные ставки, а потом удивляется, что мы проигрываем.

— Послушай, я тебя не слишком огорчу, если отправлюсь в гостиницу? А ты можешь приехать и попозже. Сказать по чести, время тут тянется невыносимо медленно…

Альдо не успел докончить своей фразы — за столом, к которому устремился Адальбер, явно что-то произошло.

Яростный голос Авы Риббсдейл взорвал тишину, которую так ценят игроки в бридж, что практически возвели ее в особое правило игры. Вне всякого сомнения, леди Ава оспаривала свой проигрыш. Поначалу она обрушилась на своих противников — Морица Кледермана и молодого депутата-консерватора, а потом настал черед партнера. Американка обвиняла его в том, что он «оставил ей игру, которую невозможно было выиграть»! Что он безумно завысил ставки!

— Я отказываюсь играть в таких условиях! — воскликнула она, поднимаясь. — Возможно, я привыкла играть слишком смело, но по крайней мере умно! Прекратим игру, господа!

Альдо, который невольно последовал за своим другом к карточному столу, слишком поздно сообразил, какой подвергает себя опасности: облака белого атласа и черных кружев взметнулись вверх, и леди Риббсдейл, оставив своих партнеров сидеть за столом, устремилась к Альдо. Решительно взяв князя под руку, она резким жестом буквально развернула его, поставив перед собой лицом к лицу.

— Я не должна была поддаваться своей страсти к бриджу, ведь у нас с вами еще столько важных тем, — вздохнула Ава, даря его чарующей улыбкой. — Вы должны меня простить, если я дурно обошлась с вами за столом, давайте снова будем друзьями. Не правда ли? Мы будем друзьями! Я так этого хочу!

Леди Риббсдейл заговорила вдруг так доверчиво, ласково и просительно, словно дружба, о которой она просила, была для нее вопросом жизни и смерти. И Морозини сразу же ощутил, какой притягательной силой может обладать эта непредсказуемая женщина, если только захочет привлечь к себе…

— Невозможно остаться равнодушным к столь соблазнительному предложению, — отвечал он. — Почему бы нам и в самом деле не быть друзьями?

— Не правда ли? И вы отыщете для меня то, о чем я так мечтаю? Видите ли, князь, прося вас, чтобы вы совершили для меня маленькое чудо, я прекрасно понимаю, каких трудов вам это будет стоить! Но я повинуюсь глубинному, я бы сказала, — животворному импульсу! Вы сами можете убедиться, что бриллиантов у меня хватает, — и она небрежным жестом указала на переливающийся каскад камней, украшавший ее декольте, — но это все современные камни, а мне хочется иметь один, хотя бы один, который обладал бы душой… подлинной историей!

— Я не уверен, что ваше желание оправдано. Камни, пришедшие к нам из глубины веков, зачастую хранят в себе память о крови, слезах и бедах, которым послужили причиной, и если…

Ава прервала его взмахом руки.

— Кое-кто считает, что у меня множество недостатков, но пока никто еще не упрекнул меня в недостатке храбрости!

Я не боюсь ничего, и тем более проклятий, которые связывают со знаменитыми драгоценностями. Они существуют только в воображении простолюдинов! С тех пор, как свекор подарил моей кузине «Санси», она ничуть не пострадала, скорее наоборот, — расцвела! Итак?

— Что я могу вам на это сказать? Я знаю один старинный камень, ограненный, не менее примечательный, чем тот, что не дает вам покоя. Скорее всего он принадлежал английской короне, прежде чем перейти в руки кардинала Мазарини.

Я говорю: «скорее всего», потому что не могу предоставить вам никаких подтверждений, что это именно тот камень. Но если это тот самый, то с 1792 года о его судьбе ничего не известно.

— Мария-Антуанетта могла его носить?

— Думаю, да, но все это только в том случае…

— Не повторяйте все время одно и то же! Где он находится?

— В Венеции, у одной моей старинной приятельницы.

— Значит, завтра мы с вами уезжаем в Венецию и…

Альдо с улыбкой посмотрел на свою спутницу. Красивое лицо мгновенно преобразила страсть: черные глаза искрились, ноздри трепетали, она торопливо несколько раз облизала языком внезапно пересохшие губы.

— Нет, мы никуда не уезжаем, потому что владелица хочет, чтобы продажа осуществилась в величайшей тайне.

Ваше присутствие привлечет слишком большое внимание…

— В таком случае поезжайте вы! Или пусть бриллиант привезут сюда! Я не знаю, как вы это осуществите, но постарайтесь сделать так, чтобы я его увидела! Кстати, как он называется?

— «Зеркало Португалии»… Послушайте, леди Ава! Я попробую попросить моего управляющего, которому всецело доверяю, привезти сюда камень, однако прошу одного — наберитесь терпения: с камнем такой ценности не разъезжают по Европе, не предприняв хоть каких-то мер предосторожности.

И в особенности я прошу вас не говорить о нем ни единому человеку! Иначе переговоры между нами будут невозможны.

Я не хочу, чтобы моему управляющему грозила хоть малейшая опасность. Вы меня поняли?

Леди Риббсдейл посмотрела прямо в светлые глаза Морозини и с неожиданной силой крепко сжала ему руку.

— Даю вам слово! Я передам вам в «Ритц» записку, чтобы вы знали, когда и где сможете меня найти. В любом случае я заранее вас благодарю за то, что вы стремитесь доставить мне удовольствие. А теперь пойдемте выпьем чего-нибудь покрепче. После стольких волнений мне это просто необходимо.

Разговор князя с прекрасной американкой проходил в зимнем саду, продолжавшем гостиную, где все еще развлекала гостей хозяйка дома. Теперь, болтая о пустяках, они покинули его. И только тогда, когда Морозини и Ава отдалились на порядочное расстояние, из-за высоких зеленых кустов, покинув свое убежище, вышел Мориц Кледерман. Он уселся в плетеное, одетое в цветной кретоновый чехол кресло, вытащил из внутреннего кармана смокинга сигару и, удобно откинувшись на спинку, с наслаждением закурил. На его губах блуждала насмешливая улыбка.

Уже в такси, возвращаясь в гостиницу, Адальбер и Альдо возобновили прерванный разговор.

— А теперь, будь любезен, объясни мне, что ты имел в виду, когда сообщил мне, что войдешь в дом Фэррэлса с моей помощью или без нее? — возмущенно спросил Адальбер.

— Не понимаю, каких еще объяснений ты требуешь, — проворчал Морозини. — Мне кажется, что я высказался достаточно прямо и ясно. Могу только добавить, что предпочел бы осуществить это с твоей помощью. У меня, к сожалению, нет твоих слесарных талантов.

— Это именно то, чего я ждал. А ты знаешь, что дерзости тебе не занимать? Почему бы тебе не обратиться за помощью к Ванде?

— Не хочу, чтобы у нее были из-за меня хоть малейшие неприятности. И потом, я не слишком-то доверяю ее неистовой преданности. Кроме всего прочего, никогда не знаешь, чего ждать от таких женщин. Если я что-нибудь обнаружу, она способна броситься на колени и во весь голос возблагодарить господа, разбудив в одно мгновение весь дом. Я подумал уже и о Салли, младшей горничной, приятельнице Бертрама Кутса, но в этом случае мы должны будем и ее ввести в курс дела, а я этого не хочу. В общем, сам видишь, что надежда только на тебя, — с неподдельной искренностью заключил Альдо.

— А мне все-таки кажется, что ты бредишь. Неужели ты считаешь, что я способен взломать дверь в особняке, который, несомненно, охраняется, да еще посреди Гросвенор-сквер?

— Но я не думаю, что двери черного хода тоже охраняют.

И вход этот, кажется, делают в подвальном этаже? Не так ли?

Вместо ответа Видаль-Пеликорн пробормотал что-то совершенно невразумительное и явно нелюбезное. Отвернувшись, он погрузился в созерцание лондонских улиц, окутанных темнотой и туманом. Морозини больше не настаивал: идея должна была сама дозреть в голове Адальбера. Про себя Альдо не сомневался в победе: его другу трудно будет устоять перед искушением поучаствовать в рискованном предприятии…

Такси остановилось перед гостиницей, и Адальбер, выйдя из задумчивости, повернулся к Альдо в надежде увести мысли друга в другую сторону:

— Мне казалось, нам следует отправиться на Темзу и поискать способ проникнуть в тайны «Красной хризантемы» со стороны реки…

— Во-первых, одно другому не мешает, а во-вторых, всему свое время! Мы не станем пытаться проникнуть в особняк Фэррэлсов без подготовки: для начала нужно хотя бы обследовать окрестности. А пока что мы наймем лодку на завтрашний вечер. Устраивает?

— Но послушай! Теперь вместо одной у нас будет две великолепные возможности попасться на крючок полиции! Я просто вне себя от счастья!

Прежде чем лечь в постель, Морозини написал длинное письмо Ги Бюто, своему бывшему наставнику, который и теперь оставался его другом. Бюто помогал ему в Венеции вести дела его антикварного магазина. Великолепный знаток старинных камней и человек безупречной честности и преданности, Ги был просто идеальной кандидатурой для деликатных переговоров со старой маркизой Соранцо. Вдобавок он же мог довести задуманное до конца, привезя бриллиант в Англию, тем более что старик обожал путешествия.

Глава 6. НА ТРОПЕ ВОЙНЫ

Ветер, как видно, посланный с самого Северного полюса, разогнал туман, и ледяная ночь сделалась непривычно ясной и хрустально прозрачной. Редкие облачка, местами осевшие на темные воды Темзы белой струящейся дымкой, придавали ей какой-то особый колорит: казалось, будто река вдруг закурила сигару. Впервые за много дней, подняв голову к небу, можно было увидеть звезды, льющие на Лондон свое голубое сияние, — зрелище необыкновенно редкое в это время года.

Однако ни один из троих сидевших в лодке и не думал любоваться этой красотой. Морозини и Видаль-Пеликорн гребли с энергичностью людей, пытающихся согреться. Что же до Бертрама Кутса, который расположился на носу, то он пристально вглядывался в темные берега, отмеченные кое-где тусклым свечением фонаря на набережной.

В речной экспедиции журналисту была отведена ключевая роль. Без него операция была обречена на провал. Одно дело съездить куда-то на такси, и совершенно другое — добираться туда по реке, да еще в потемках. К тому же двум иностранцам…

— От Тауэр-бридж и до доков берега похожи как две капли воды. Даже если ты хорошо запомнил дом, тебе его не отыскать без помощи коренного лондонца. И днем-то найти непросто, а уж посреди ночи…

Альдо не спорил — устами друга говорила сама мудрость, и он уже поднял было трубку, чтобы позвонить в пивную, которую Кутс избрал своей постоянной резиденцией, как вдруг журналист явился собственной персоной и изъявил готовность отдать себя в полное распоряжение своих новых друзей — в равной мере щедрых и предприимчивых. Кутс сообразил, что если он хочет продолжать розыски похищенного алмаза, то ему просто сам бог велел воспользоваться обществом своих новых знакомых, тем более что они, похоже, никого и ничего на свете не боятся. Поэтому репортер и явился не без робости, но преисполненный доброй воли, предлагая свое исключительное знание Лондона и заверяя своих покровителей, что никогда больше не будет «пугаться собственного страха».

Вернув себе таким образом благоволение компаньонов, Кутс подтвердил искренность своих намерений тем, что нанял небольшую плоскодонку в доке Святой Екатерины, расположенном почти у самого Тауэра. В этом доке обычно бросали якорь большие суда, груженные чаем, индиго, пряностями, драгоценными породами дерева, хмелем, черепаховыми панцирями, перламутром и мрамором. Безусловно, этот док был самым приятным на Темзе, и здесь всегда можно было нанять лодку без риска, что тебя обчистят. Так вот, начиная с дока, друзья гребли без особых усилий, к тому же скоро должен был начаться прилив, который облегчит их путешествие.

— Скажи, что именно ты рассчитываешь там найти? — спросил Адальбер, налегая на весла. — Ты хочешь попасть в подпольный игорный дом или убедиться, что там курят опиум?

— Сам не знаю, но интуиция мне подсказывает, что, изучив тайный притон Ян Чанга, мы не потеряем даром времени.

Далеко нам еще? — поинтересовался Альдо, обращаясь к Бертраму.

— Не очень. Вот уже виднеются лестницы Вэппинга.

Еще немного, и мы будем на месте.

Несколько минут спустя лодка была тихонько привязана к кольцу, специально приделанному у входа в круглый туннель, который так заинтриговал Морозини. Вода стояла почти вровень с порогом туннеля. Альдо и Адальбер, оставив Бертрама сторожить лодку, перебрались на твердую почву и двинулись вперед. Ни малейшего просвета, полная тьма, но благодаря карманному фонарику, который время от времени вспыхивал в руках у археолога, друзьям удавалось ориентироваться и без особого труда продвигаться вперед по неровной и скользкой почве. Очевидно, они были где-то на уровне игорного зала — сверху слышались оживленные голоса игроков.

Туннель оказался недлинным. Он полого поднимался вверх и заканчивался несколькими ступеньками, которые вели к грубой деревянной двери. Дверь была заперта на ключ.

Сквозь щель пробивался желтый свет. Не говоря ни слова, Адальбер вытащил из кармана какой-то предмет, наклонился к замочной скважине и принялся осторожно в ней поворачивать, всеми силами стараясь избежать шума. Много времени не понадобилось. Через несколько секунд створки двери раздвинулись, открыв взгляду коридор, слабо освещенный подвешенным к потолку китайским фонариком.

Морозини восхищенно присвистнул.

— Ну и талант! Какая ловкость рук! — шепнул он.

— Детские игрушки! — небрежно бросил Адальбер. — Замок из самых заурядных.

— Ас сейфом ты Справился бы?

— Это зависит… Но ш-ш-ш! Здесь не место для болтовни!

В коридор выходила одна-единственная дверь — напротив стены, за которой, по-видимому, располагался игорный зал. За дверью кто-то разговаривал. Слов Альдо не мог разобрать, но ему показалось, что он слышит голос Ян Чанга. Затем раздался другой голос. Женский, искаженный яростью:

— Хватит издеваться надо мной! Я оплатила все услуги и до сих пор ничего не получила! Я требую отдать мне то, за что я заплатила!

— Не стоит так спешить, миледи! Ваша торопливость тем более опасна, что она подтолкнула вас прийти сюда, не дождавшись моего приглашения.

— Но мое нетерпение более чем естественно!

— Нетерпение всегда плохой советчик. Так что не жалуйтесь мне, что на вас кто-то напал, когда вы выходили отсюда.

— И вы будете утверждать, что вы здесь совершенно ни при чем?

Молчание, которое последовало за этой репликой, показалось Морозини страшнее самого яростного крика. Сомнений быть не могло: женский голос принадлежал Мэри Сент-Элбенс, и ее смелость произвела впечатление на Альдо.

Дело, ради которого она приехала, было, по всей видимости, для нее чрезвычайно важным, если она могла так яростно наброситься на китайца, который, каждому ясно, был опаснее гремучей змеи. Машинально венецианец нащупал в кармане пистолет, который на всякий случай прихватил с собой. Он без колебаний пустил бы его в ход, если бы понадобилось спасать эту сумасшедшую…

Но тут раздался стук отставляемого стула и скрип паркета под шагами. Ян Чанг, без сомнения, подошел поближе к своей посетительнице, голос его теперь звучал гораздо отчетливее.

— Могу я спросить, какие у вас основания подозревать меня? — ледяным тоном произнес он.

— О, это же так очевидно! Я должна была сразу догадаться, что вы меня обманете! Я заплатила слишком дешево, не так ли?

— Я назначал цену и считаю ее вполне разумной…

— Да будет вам! Вы назначили такую цену лишь потому, что задумали остаться в выигрыше при любых обстоятельствах! И это так просто, не правда ли? Я пришла, принесла вам деньги, вы отдали мне то, за чем я пришла, а затем послали по моим следам своих людей, чтобы они отобрали у меня алмаз!

Услышав слово «алмаз», Альдо и Адальбер едва не вскрикнули от изумления, но удержались — ни время, ни место не располагали к обмену впечатлениями. Ян Чанг рассмеялся.

— Вы слишком умны для женщины. Особенно для такой алчной, — произнес он снисходительным тоном. — Но гордиться своим умом вам не стоит, вы сыграли именно ту роль, что я вам отвел.

— И вы в этом признаетесь?

— А к чему мне это отрицать? Вы ведь все поняли только сейчас, а раньше вам и в голову не приходило, что запрошенная мною сумма просто ничтожна и ею не оплатишь человеческую жизнь.

— Но об убийстве не было ни слова! Я думала…

— Вы перестаете думать, как только речь заходит о драгоценностях. Конечно, это не ваша забота, но теперь убитых уже трое, а не один только ювелир. Мне пришлось покончить и с братьями Ю, моими самыми преданными слугами, потому что, забрав у вас алмаз, они не потрудились отдать его мне.

Хотели нажиться, что тут поделаешь? К счастью, за ними следили. Мои люди схватили их как раз в тот момент, когда они вознамерились сесть на корабль, чтобы отплыть на континент.

Глупая мысль, и она дорого им обошлась: речная полиция нашла их в Темзе.

— Я читала об этом в газетах и должна была бы сообразить, что и это ваших рук дело. Но мне ваши делишки неинтересны. Я хочу получить свой алмаз!

— Вам хочется пережить еще одно нападение? Я предпочитаю подержать этот камень у себя еще какое-то время и даже расположен вернуть вам ваши деньги.

— Стало быть, вам нужно что-то другое…

— Как вы стали понятливы! Да, вы успели узнать меня достаточно хорошо и поняли, что я вовсе не собираюсь вечно хранить у себя камень, которым вы так стремитесь завладеть.

Ваши западные… финтифлюшки не имеют для меня большой цены…

— Черт! — присвистнул Адальбер. — Однако берет он круто!

— Зато сокровища наших великих царственных предков представляют для меня истинную ценность. Отыскать их и есть цель моей ничтожной жизни, — продолжал китаец. — Часть сокровищ находится у вас в доме, и вы получите вашу побрякушку, если передадите мне коллекцию нефрита, принадлежащую вашему уважаемому супругу.

Неожиданность удара сделала его еще более жестоким.

Не смягчило его и воцарившееся молчание. Наконец леди Мэри заговорила, и впервые в ее голосе прозвучал страх:

— Вы хотите, чтобы я обокрала своего мужа? Но это же невозможно!

— Украсть алмаз под носом Скотленд-Ярда, я думаю, было не менее трудно.

— Разумеется, согласна. Но вы не станете отрицать, что если бы не моя помощь, то ничего бы у вас не вышло.

— Я и не собираюсь умалять ваших заслуг. Вы достойно справились со своей ролью, и в мои намерения совсем не входит вынуждать вас действовать в одиночку. Вам предстоит только облегчить мне задачу. Для начала скажите мне, где находится коллекция.

— В нашем замке в Кенте. В Экстон-Мэйноре.

— Прекрасно, но этого недостаточно. Мне нужен план замка со всеми подробностями, чтобы я мог благополучно осуществить… операцию по возвращению украденных у нас когда-то сокровищ. Как только у меня в руках будет императорский нефрит, вы получите вашу кругляшку.

— Почему вы не говорили мне об этом раньше?

— Я большой любитель рыбной ловли. Для того чтобы поймать некоторые разновидности рыб, нужна очень качественная приманка. А для того чтобы вытащить их из воды, нужно потрудиться и как следует их утомить. Все это я проделал потому, что очень хорошо знаю вас, леди Мэри! Знаю очень давно и знаю, что, заговори я об этом сразу, вы бы мне отказали. Да и для меня подобный разговор представлял бы опасность. Мне нужно было, чтобы вы созрели, как созревает плод. Когда он зелен, он сопротивляется и сорвать его невозможно, зато созревший, он сам падает вам в ладонь. В общем, вы должны облегчить нам доступ в ваш дом… Вот видите, вы уже задумались. Моя идея начинает вас соблазнять…

— Соблазнять? Меня?! Идея ограбить человека, которого, я…

— Никогда не любили! Единственный человек, кому удалось тронуть ваше маленькое и такое неподатливое сердечко, был юный морской офицер, которого вы повстречали на балу у губернатора в Гонконге, не так ли? Вы были от него без ума, но ваш отец и слышать о нем не хотел и помешал вам — и вполне справедливо — убежать с ним. С его карьерой было бы покончено, но, может быть, вы были бы счастливы… Если только его не убили бы на войне…

— Откуда вам все это известно? — прошептала ошеломленная молодая женщина.

— Никаких чудес тут нет. Гонконг — маленький остров, видные люди там наперечет, и стоит захотеть, о каждом из них все можно узнать. Вы пристрастились к игре и этим уже меня заинтересовали. Затем вы приняли предложение Сент-Элбенса, соблазнившись его богатством: благодаря его деньгам вы могли удовлетворять свою страсть к драгоценным камням. Теперь вы — пэресса Англии и жена одного из самых богатых людей страны. Вы можете иметь все, что вы хотите.

— Напрасно вы так считаете! Я не уверена даже в том, что Десмонд меня любит. Он кичится мной, потому что я красива. Что же касается, как вы выразились, моей страсти, то она скорее его забавляет, а деньги он тратит в основном на свою коллекцию. Мне кажется, что он вообще дорожит только своим нефритом. Нефритовая коллекция — вот его единственная и всепоглощающая страсть.

— Тем хуже для него! Вы согласны мне помогать?

На этот раз леди Мэри не колебалась ни секунды, и голос ее был тверд.

— Да. Если только смогу, — отчеканила она.

— Когда человек хочет чего-то, он способен на невероятные подвиги. Разве не говорят христиане, что вера может горы свернуть? Надо только умело ею воспользоваться. Итак, я задам свой вопрос по-другому: вы по-прежнему хотите получить алмаз?

Ответ последовал мгновенно — точный и твердый:

— Да. Хочу его больше всего на свете! И вы прекрасно это знаете. Но позвольте мне привести свои мысли в порядок!

Дайте мне хоть какое-то время на раздумье. Я должна подготовиться, прежде чем смогу сделать то, о чем вы меня просите. Скажите, что именно вам надо?

— Подробный план дома, число слуг, их имена и должности. Ваш распорядок дня и распорядок дня ваших гостей, если таковые у вас бывают. Описание окрестностей и все, что касается охраны замка. В такого рода предприятиях необходима предельная точность. И здесь я рассчитываю на вашу помощь.

— Вы можете на меня положиться, я сделаю все, что смогу. К сожалению, не смогу сообщить вам большего — я не знаю шифра, который открывает комнату-сейф.

— Комнату-сейф?

— Да, по-другому ее не назовешь. Мой муж оборудовал хранилище для коллекции в небольшом склепе XIII века. Его стены сложены из камней необыкновенной толщины, настоящую сейфовую дверь заказывали у специалиста. Не зная шифра, открыть ее невозможно.

— Досадное препятствие, но преодолеть его можно. Если я не смогу узнать шифр, то найду какую-нибудь другую возможность проникнуть туда. Самый сдержанный человек становится разговорчивым, если знать, как к нему подойти.

В голосе леди Мэри прозвучала неподдельная тоска:

— Неужели вы… вы готовы причинить ему боль?

— Все средства хороши, когда речь идет о достижении цели, но… разумеется, мне бы не хотелось прибегать к крайним средствам. Так что этот секрет, миледи, вы, как умная женщина, должны раскрыть сами. Да, чуть было не забыл: не надейтесь поймать меня в ловушку, предупредив полицию. Я-то сумею принять меры предосторожности и оградить себя от неприятностей, а вот вы никогда не увидите «Розы Йорков».

— После всего, что произошло, вряд ли можно предположить, будто я заинтересована в том, чтобы в Скотленд-Ярде стало известно о наших с вами делах… даже ради спасения моего супруга! Каким образом я смогу передать вам сведения?

— Не стоит спешить! Через некоторое время к вам придет женщина и предложит вам купить парижское белье. Не волнуйтесь, это будет белая женщина. Вы передадите ей запечатанный конверт. Затем я извещу вас, когда мы приступим к решительным действиям, потому что, само собой разумеется, вы должны будете быть на месте… чтобы впустить нас в дом!

А теперь уезжайте, и я запрещаю вам появляться здесь. Я не люблю бессмысленного риска.

— Обещаю. Но… прежде, чем я уеду, не покажете ли вы мне его еще раз?..

— Алмаз?

— Мне кажется, он придаст мне мужества.

— Почему бы и нет? Он всегда при мне.

Альдо повернул голову, они обменялись с Адальбером выразительными взглядами. Одна и та же мысль пришла им в голову: а может быть, стоит воспользоваться сложившейся ситуацией? Ворваться в комнату, скрутить китайца и его посетительницу и забрать камень! Дело, казалось, не представляло особого труда.

Альдо уже вытащил пистолет и протянул руку, чтобы взяться за медную ручку двери, но Адальбер удержал его, отрицательно покачав головой. А затем дал понять, что им пора уходить. В самом деле, до их ушей донесся звук приближающихся шагов. Осторожно, на цыпочках друзья заскользили по туннелю в обратную сторону, не забыв плотно закрыть за собой толстую деревянную дверь.

Мгновение спустя Альдо и Адальбер уже присоединились к Бертраму, который лежал, вытянувшись, на дне лодки, чтобы его никто не заметил, если вдруг какая-нибудь баржа проплывет мимо. Бертрам встретил друзей вздохом облегчения, но ни о чем не стал спрашивать. Все трое быстро, не произнося ни слова, погрузились в лодку и, поскольку уже начался отлив, налегли на весла, торопясь увеличить расстояние между лодкой и «Красной хризантемой». Бертрам хоть и сгорал от любопытства, но по-прежнему молчал.

— Однако вы долго там пробыли! — наконец не выдержал он, потирая руки в тщетной попытке согреться. — Я уже начал беспокоиться. Вам хоть удалось что-нибудь узнать?

— Скажем, что мы недаром потратили время и силы на это предприятие, — отозвался Морозини. — Мы подслушали разговор Ян Чанга с неизвестным посетителем, который убедил нас, что алмаз находится у китайца. Ян Чанг показывал его своему гостю…

— Мы едва удержались, чтобы не ворваться к китайцу и не отнять у него камень, — прибавил Видаль-Пеликорн.

— Силы небесные! Слава богу, что удержались, потому что отнять вы бы ничего не отняли, а сами плыли бы сейчас по Темзе без всякой лодки. Если верить тому, что болтают про дома китайца, то в каждом из них есть люк, который позволяет просто и удобно избавляться от нескромных и нежеланных посетителей.

— Не будем преувеличивать, — возразил Морозини. — Думаю, что это скорее всего выдумка.

— С азиатами самые невероятные выдумки оказываются правдой, — сказал Бертрам с дрожью в голосе. — Я много чего наслушался о Ян Чанге. Поэтому и боюсь его. И его, и всех, кто его окружает. — И тут же прибавил совсем уже другим тоном:

— И что вы намерены теперь делать? Сообщить все это Уоррену?

— Нужно подумать.

— Лучше бы сообщить, иначе он набросится на меня, стоит мне намекнуть на эту историю в своей газете.

— Вы ни на что не будете намекать в вашей газете, любезнейший! По крайней мере в ближайшее время, — запротестовал Адальбер. — И думаю, что на этот счет у нас не будет разногласий! Вы какое-то время посидите спокойно, довольствуясь нашей благодарностью за помощь. Но зато потом у вас будет исключительное право на всю эту историю. Устраивает вас это?

— Да, конечно, устраивает. Вот только терпение — не главная моя добродетель.

— Отсутствие терпения — большой недостаток для журналиста. Терпение, мой друг, — это умение надеяться. Но сказал это не Шекспир, а один француз. И сказал не так уж плохо, так что я советую вам поразмышлять над этим.

Сирена пассажирского корабля, шедшего вниз по реке, освещая все вокруг своими огнями, прервала их разговор — собеседники были вынуждены позаботиться о том, чтобы удержать на плаву свою плоскодонку, которую раскачали могучие волны.

Альдо даже не слушал, о чем говорили его спутники. Как всякий итальянец, он преклонялся перед женской красотой, поэтому их недавнее открытие причинило ему боль. Узнать, что это леди Мэри подстроила страшное преступление и даже, судя по всему, сама принимала в нем какое-то участие, было для князя тяжким ударом. У него все время крутилась в голове только что услышанная фраза: «Вряд ли можно предположить, будто я заинтересована в том, чтобы в Скотленд-Ярде стало известно о наших с вами делах…» Какую роль она играла в убийстве Хэррисона — эта женщина с ангельским лицом и черной душой?..

И вдруг истина открылась князю — очевидная и поразительная. Мэри играла роль старой герцогини Бэкингем, которая никак не могла появиться собственной персоной в ювелирном магазине на Олд-Бонд-стрит. Это ее ждал старомодный автомобиль, это ее поддерживала компаньонка! Вполне возможно, та самая сиделка, которая отказалась впустить Уоррена к ней в спальню под предлогом пережитого ее госпожой сильного потрясения… Почему бы и нет? Разве нельзя предположить, что леди Мэри сумела превратить ее в сообщницу?

Эта версия столько объяснила бы!..

Им с Адальбером предстояло обсудить и еще один важный вопрос, как только они расстанутся с любопытным журналистом: сообщать обо всем, что они узнали, в полицию или не сообщать? Самым благоразумным решением было бы сообщить, защитив таким образом находившегося в опасности лорда Десмонда — жизнь его сейчас была необыкновенно дорога Альдо, так как только его талант мог избавить Анельку от виселицы. С другой стороны, оказавшись в эпицентре небывалого скандала, адвокат, возможно, потеряет право защищать свою юную клиентку… в общем, по-видимому, лучше всего было бы выждать некоторое время, ибо похищение коллекции нефрита из Экстон-Мэйнора должно произойти не сегодня и не завтра.

Но в этот день не Альдо распоряжался своей судьбой, а судьба распоряжалась им.

Как только их лодка встала на свое место у набережной дока Святой Екатерины, характерная фигура, не узнать которую было невозможно, возникла наверху лестницы, к которой они причалили.

— Ну что, господа? Удалась прогулка? Ночь несколько прохладная, зато воздух так чист, что вы не смогли усидеть дома и не полюбоваться на звезды!

Насмешливый голос птеродактиля таил в себе явную угрозу, но даже она не могла испортить жизнерадостного настроения Видаль-Пеликорна.

— Удалась, да еще как! — охотно откликнулся он. — Звезды у вас такая редкость, что мы и в самом деле не смогли усидеть дома. Вы, англичане, знаете о существовании солнца только по описаниям ваших предков. А уж про звезды…

— Вечное французское злоязычие, — недовольно пробурчал птеродактиль. — Скажите лучше, где же вы гуляли…

— Где только не гуляли, отдавшись на волю собственной фантазии…

— Которая привела вас к чарующим берегам китайского квартала? Я вас понимаю: так возбуждает, так будоражит душу этот гнилой угол!.. Однако пошутили, и довольно, господа! Не сомневаюсь, что нам с вами предстоит самый захватывающий разговор по душам! Я просто горю от нетерпения!

Прошу вас следовать за мной.

— Вы что, решили нас арестовать? — осведомился Морозини. — Но для этого нет никаких оснований!

— Ни малейших, — подтвердил птеродактиль. — Я приглашаю вас на чашечку кофе или стакан грога к себе в Скотленд-Ярд. Вам просто необходимо выпить сейчас чего-нибудь горяченького.

— В общем-то, да. Но мы не можем и мысли допустить, чтобы потревожить вас.

— Пустяки! Я просто мечтаю поболтать с вами обоими, — заявил Уоррен, властно указывая пальцем на Альдо и его друга. — Не заставляйте меня обеспечивать эскортом.

Обойдемся попросту, по-домашнему.

— А меня вы не приглашаете? — осведомился Бертрам, одновременно и успокоенный, и обиженный.

— Нет. Вы можете идти, только не уходите слишком уж далеко. Я приглашу вас к себе чуть позже.

— Но… вы не собираетесь их арестовать?

Альдо показалось, что доисторическая птица собралась подняться в воздух и улететь, так яростно забились полы пелерины.

— А что, если вы будете совать свой нос только в то, что вас касается? — пролаял вдруг птеродактиль, осуществив необыкновенную зоологическую мутацию. — Оставьте нас в покое, или мне придется вас усмирить! Но как только я вас позову, будьте добры явиться незамедлительно!

После такой головомойки Бертрам Кутс растворился в потемках, будто джинн из восточной сказки — мгновенно и незаметно, — оставив своих друзей один на один с шефом полиции. Но и эти двое долго на набережной не задержались.

Даже днем кабинеты Скотленд-Ярда не отличаются большой приветливостью, а уж ночью они прямо-таки зловещи — их огромные коричневые картотеки, кажущиеся почти черными, и зеленые стеклянные абажуры на лампах совсем не способствуют уюту. Гости поневоле получили по стулу, тогда как сам шеф уселся в кожаное кресло, распорядившись сперва, чтобы дежурный полицейский принес всем, как и было обещано, по стакану дымящегося грога. Запах лимона и рома заполнил кабинет, и это чуть-чуть разрядило атмосферу.

— Ну что ж, — сказал Уоррен, отпив из своего стакана. — Кто из вас двоих будет рассказывать? Но сначала ответьте мне на вопрос: Кутс был вместе с вами, когда вы тайно проникли в «Красную хризантему»?

— Нет, — ответил Альдо, обменявшись взглядом с Адальбером. Он уже решил, что будет отвечать на вопросы с максимальной прямотой. — Он до смерти боится китайцев, и мы оставили его сторожить лодку.

— А зачем вы тогда брали его с собой?

— Чтобы он помог нам сориентироваться на реке. Но прежде чем мы продолжим, ответьте и вы на один вопрос, откуда вам известно, где мы были? Мы никого не заметили поблизости.

— Ничего таинственного тут нет. Я нисколько не сомневался, что вы проигнорируете мое предостережение, и стал за вами следить. Увидев, что вы берете лодку в доках, я тут же вычислил ваш маршрут. Но теперь расскажите мне все подробно. Если судить по тому, как вытянулись у вас лица, когда вы меня увидели, вы явно намеревались что-то утаить.

Видаль-Пеликорн испугался, что вопрос застигнет Альдо врасплох, и счел нужным прийти ему на помощь.

— Зачем так плохо о нас думать? Признаюсь, что мы и до сих пор находимся под впечатлением того, что нам удалось обнаружить, и вопрос о том, стоит ли предупреждать полицию, требовал обдумывания из-за тех последствий, которые повлечет это решение для самых разных людей…

— Гм! Вы выражаетесь не слишком понятно, господин…

Видаль-Пеликорн? Я правильно произношу ваше имя?

Произношение было просто ужасающим, но Адальбер давно привык, что и по-французски, и по-английски его редко называют правильно.

— Почти правильно! Просто изумительно, что вы сумели его запомнить.

— Так я слушаю вас, князь!

Альдо, успевший за это время собраться с мыслями, принялся пересказывать разговор Ян Чанга с дамой, лица которой они, естественно, увидеть не могли. Что же касается голоса, то голос молодой и приятный и принадлежит, безусловно, женщине из культурной среды. Тут Уоррен прервал его:

— Не водите меня за нос! Я уверен, что вы узнали ее. Не ошибаюсь ли я, полагая, что речь идет о леди Килренен?

Ошеломление Морозини было тем сильнее, что он до сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что дорогое ему имя принадлежит новой владелице. Ошеломлен был и Адальбер, глаза его округлились, и он даже не пытался скрыть своего удивления.

— Вы знаете?..

— Что она время от времени посещает Нэрроу-стрит?

Естественно, знаю. Видите ли, люди из высшего общества достаточно часто посещают заведение Ян Чанга, но в основном это мужчины. С тех пор, как его стала посещать женщина и к тому же в одиночестве, мы установили за ней особое наблюдение.

— Ну и каков результат? Несколько дней назад на нее было совершено нападение…

— Совершенно верно, — согласился Уоррен без малейшего замешательства, — но к ней на помощь так быстро подоспели два джентльмена, что полиции не было ни малейшей необходимости вмешиваться. А теперь советую вам поменять свою тактику и продолжить рассказ. Надеюсь, он будет более откровенным!

— В конце концов, — признал Адальбер, — нам все равно пришлось бы именно так и поступить…

На этот раз отчет был полным, и хозяин кабинета ни разу не перебил рассказчика. Альдо пытался угадать по выражению лица Уоррена, какое впечатление производят на него его слова, но тщетно: неподвижное лицо шефа полиции казалось высеченным из гранита.

— Отлично! — заключил он, когда Альдо наконец закончил. — Не знаю, кого мне больше благодарить — вас или счастливый случай, но не могу отрицать, что вы предоставили в распоряжение следствия необыкновенно важные сведения.

А теперь скажите, почему вы сомневались, стоит ли сообщать мне все это?

— Из опасения, что леди Фэррэлс потеряет защитника, в котором так нуждается. А это неизбежно произойдет, если действия Мэри Сент-Элбенс вовлекут ее супруга в скандал, бросив тень на его репутацию.

— Скандал произойдет только в том случае, если я немедленно возьму под стражу нашу очаровательную и предприимчивую графиню, но я не только не собираюсь делать этого, но даже и не имею на то права.

— Как это не имеете права? Я только что сообщил вам, что она соучастница одного убийства и готова содействовать второму. Вам этого недостаточно? — возмущенно воскликнул Морозини.

— Нет! Мне этого недостаточно! В настоящий момент я даже не могу сослаться на ваши слова: вы слышали какой-то разговор, и ничего больше. Для любого суда этих оснований недостаточно. Тем более что оба вы иностранцы. Для обвинения мне нужны солидные улики, а они у меня появятся, если только я дам возможность леди Килренен продолжить задуманное дело. Если ей суждено быть арестованной, то произойдет это в Экстоне, когда ее поймают с поличным.

— Если суждено быть арестованной? — вскричал Альдо, которому очень не понравился намек на то, что британский суд не примет во внимание свидетельства иностранцев. — Можно подумать, вы в этом не уверены! Может быть, вы даже намерены пощадить леди Мэри, хотя ни секунды не колебались, когда отправляли в тюрьму леди Фэррэлс по одному только обвинению… правда, британского подданного?

Ладонь Уоррена с такой силой опустилась на стол, что лежавшие на нем папки подпрыгнули.

— Никто не смеет указывать мне, в чем состоит мой долг, господин Морозини! Виновный есть виновный, каков бы ни был его титул! Но до тех пор, пока я не буду убежден в своем праве предъявлять обвинение и не обеспечу себе тылов, я поостерегусь посягать на супругу пэра Англии и буду действовать с удвоенной осторожностью, поскольку приближаюсь к королевскому окружению. Не забывайте, что Сент-Элбенсы — близкие друзья принца Уэльского!

— Ага! Вот вы и проговорились, господин шеф полиции!

Люди из Букингемского дворца, вот в чем все дело! Но послушайте теперь меня! Мы вам все рассказали, и мне надоело служить вам подопытным кроликом… с которым вдобавок плохо обращаются. С вашего позволения, я отправляюсь спать.

Разбирайтесь сами с вашими Сент-Элбенсами, китайцами, алмазами и вашей королевской семьей! Спасибо за грог! Ты идешь, Адальбер?

И, не дав своему сопернику вымолвить ни слова, Альдо вылетел из кабинета. Видаль-Пеликорн едва успел удержать дверь, иначе она с треском захлопнулась бы у него перед носом. Адальбер счел необходимым пробормотать какие-то туманные извинения сидевшему неподвижно птеродактилю, который словно бы только что вышел из рук таксидермиста.

Затем Адальбер бросился вслед за другом, но возмущенный Альдо припустил с такой скоростью, что нагнать его удалось только на улице.

Морозини пребывал в такой ярости, что Адальбер счел за лучшее сначала усадить его в такси, а уж затем попытаться успокоить. Что оказалось совсем нелегко: кипя от негодования, Альдо со свойственным итальянцам темпераментом прохаживался в самых сочных выражениях по поводу сомнительной истории зачатия и рождения всех англичан вместе взятых и шефа полиции Уоррена — особо.

Наконец Альдо остановился, собираясь перевести дух, и тогда Адальбер, терпеливо дожидавшийся конца бури, ласково спросил:

— Ты закончил?

— Ничего подобного! Я могу до утра это повторять! Нет!

Это просто бесчестно, это отвратительно, это мерзко…

Он уже снова набирал обороты, но Видаль-Пеликорн заставил его замолчать, грубо прикрикнув:

— Это совершенно нормально, тупой и упрямый итальянский мул! Этот человек — полицейский и вдобавок высокого ранга. Он служит своей стране и должен уважать ее законы.

— И это беззаконие ты называешь уважением к законам!

Предоставить свободу действий преступнице-англичанке и посадить за решетку несчастную невинную жертву, чье единственное преступление в том, что она — полька, как ты — француз, а я — итальянец! Даже если мы будем во все горло кричать о той правде, что нам известна, нас никто не будет слушать. Вот что такое хваленый английский закон!

— Полиция, знаешь ли, ведет себя совершенно одинаково и в Париже, и в Риме, и в Венеции, тебе это хорошо известно! Так что перестань выпускать пар и успокойся!

— Я не выпускаю пар! Меня просто до крайности возмущает, как обошлись с теми сведениями, которые мы сообщили. И ты еще хотел, чтобы я ему рассказал о холодильном шкафе Фэррэлса! Да он просто обозвал бы меня сумасшедшим.

— И вовсе я не хотел, чтобы ты ему об этом рассказывал.

Но тебе известно мое мнение об этой дурацкой истории.

— Ничего она не дурацкая!

— Погоди! Ты убедишься! Я тебе докажу!

— Адаль! Пощади!

Больше в эту ночь из Адальбера нельзя было вытянуть ни слова. Что же касается Морозини, то едва ли не впервые в жизни он по-настоящему рассердился. Но поскольку было уже около трех часов утра, то Адальбер не стал придавать Этому слишком большого значения. Ему слишком хотелось спать, чтобы обращать внимание на перепады настроения друга. Единственное, о чем он всерьез пожалел, так это отом, лак быстро отказался Альдо от всех своих благоразумных решений относительно леди Фэррэлс. Поистине итальянцы становятся непредсказуемыми, стоит им поддаться чувствам!

Было около девяти часов утра, когда такси доставило Морозини к главному входу музея Виктории и Альберта, который открывался только в десять. Однако Альдо счел, что посещение музея будет для него прекрасным оправданием, если какой-нибудь шпик Скотленд-Ярда по-прежнему ходит за ним по пятам. Что может быть естественнее для культурного венецианца, чем отправиться полюбоваться великолепной коллекцией итальянской скульптуры, хранящейся в этом музее?

Но оказалось, что музей закрыт. Альдо изобразил разочарованного посетителя, посмотрел на часы и прогулочным шагом, глядя по сторонам, дошел до ближайшей церкви, выстроенной в стиле итальянского Возрождения, где надеялся увидеть Ванду.

В этой церкви князю бывать еще не доводилось, и он не мог не отдать должное ее великолепию: изнутри она вся была отделана разноцветным мрамором. Церковь была достаточно просторной, но народу в ней было немного, и Альдо не составило труда отыскать ту, ради которой он пришел: стоя на коленях, Ванда принимала причастие.

Альдо прочитал короткую молитву и сел на скамью возле мраморной пьеты, ожидая конца мессы. Долго ждать не пришлось: в этом храме мессу служили каждые полчаса.

И тем не менее Альдо пришлось набраться терпения.

После мессы Ванда еще долго молилась, а когда наконец поднялась с колен, то только для того чтобы пойти за свечкой, которую она поставила перед Божьей Матерью с мертвым Христом на коленях, возле которой как раз дожидался ее Альдо. Он заметил, что лицо польки залито слезами, но, поскольку никто больше не молился перед прекрасной копией замечательного творения Франческо Франчини, Морозини подошел к ней. В другом притворе начали служить новую мессу, и этот придел в самом деле оказался идеальным местом для разговора.

Увидев стоящего позади нее князя, Ванда жалобно, как затравленная мышка, вскрикнула и подняла к нему такое несчастное, залитое слезами лицо, что Альдо невольно заволновался.

— У вас что-то случилось, Ванда? — спросил он сердечно. — Может, дурные вести от леди Фэррэлс? Пойдемте присядем, — предложил он, указывая на скамейку между стеной и исповедальней. — Здесь мы сможем поговорить спокойно.

Ванда позволила отвести себя к скамейке, невольно обрадовавшись, несмотря на все свои горести, дружескому участию. Ее жизнь в доме покойного сэра Эрика, наполненном жгучей ненавистью секретаря, была, очевидно, не сладкой.

Усадив польку на скамейку, Альдо взял ее за руку и почувствовал, как холодна ее кисть даже под нитяной перчаткой.

— Расскажите мне все! — попросил он. — Вы ведь знаете, что можете мне довериться и что я хочу вам помочь.

— Знаю, знаю, господин Морозини, и так рада вас тут встретить! Бедный мой ангелочек! Она так несчастна! Ей все хуже и хуже в этой тюрьме. А когда я вчера ее увидела, она была белая как мел, прекрасные ее глазки покраснели и сама она дрожала, будто листок. Она не выдержит и заболеет, я уверена! Подумайте сами: быть запертой в четырех стенах и сквозь страшную решетку видеть кусочек серого неба, это ей-то, которая привыкла жить на вольном воздухе и не может обходиться без прогулок по парку, без тенистых садов! Она тает, как свечка, дорогой князь! Истает и умрет прежде, чем наг ступит суд!

И Ванда зарыдала, молясь сквозь всхлипы Богородице и своим польским святым. Зная, что слезы и молитвы всегда действуют благотворно, Альдо терпеливо ждал, когда несчастная женщина успокоится. Он и сам понимал, что Анелька сделала плохой выбор, надеясь, что тюрьма послужит ей убежищем. Она была слишком молода и не могла знать, что такого рода ловушки, раз захлопнувшись, открываются с большим трудом.

— А вам не кажется, — начал он наконец, — что Ладиславу Возински пора уже и объявиться? Чего он ждет, этот рыцарь без страха и упрека? Ждет, пока судьи нахлобучат парики, облачатся в красные мантии и примутся решать, заслуживает ваша хозяйка веревки или нет? Если вы ее любите и имеете хотя бы самое отдаленное представление о том, где находится этот рыцарь, скажите мне немедленно. В ближайшие дни станет уже поздно!

— Я не знаю! Клянусь вам Пресвятой Девой Марией, которая сейчас слышит меня. И если вы застали меня в слезах, то только потому, что мне очень страшно! И если бы я знала, где он находится, я бы сама отправилась к нему, чтобы рассказать, что терпит овечка моя несчастная, потому что он-то все представляет себе по-другому. Газеты теперь ничего не пишут, и он, должно быть, считает, что полиция продолжает его искать. И поэтому ему кажется, что лучше пока прятаться…

— Но это идиотизм! Он же должен понимать, что, если у полиции уже есть предполагаемый виновник, она прилагает куда меньше усилий, чтобы отыскать какого-то другого. Кстати, леди Фэррэлс должна была повидаться со своим новым адвокатом. Она им довольна?

— Он показался ей весьма толковым, но уж очень он жесткий и просто замучил ее вопросами.

— А чем занят граф Солманский? Он тоже ждет помощи от небес? Мне говорили, что он очень много молился, когда его дочь похитили в день свадьбы.

— Он? Он просто в ярости. В жуткой ярости! И никак не помогает моему несчастному ангелочку! Он пришел к ней в тюрьму всего один-единственный раз и был с ней страшно груб. Какими только словами он не обзывал свою дочь! Упрекал, говорил, что вела она себя как безвольное жалкое существо, последняя идиотка… Задавал ей бесконечные вопросы.

Он хотел знать, где находится ее юный возлюбленный.

Будучи знакомым с самозванцем-графом и зная, какие цели он преследовал, выдавая свою дочь замуж за Фэррэлса, Морозини не усомнился в справедливости рассказа Ванды.

Солманский должен был быть вне себя оттого, что неожиданное возвращение студента-нигилиста уничтожило тончайшую сеть сплетенной им интриги. Тогда, в Венеции, Симон Аронов предрек смерть Фэррэ-Аса. Она была необходима Солманскому для того, чтобы завладеть состоянием зятя, но ни сном ни духом он не предполагал, что Анелька окажется причастной к этой смерти…

— Я не хотел бы его упрекать. Не сомневаюсь, что прежде всего он озабочен спасением своей дочери. Пусть он действует по своему усмотрению, а нам следует подумать, чем мы сами можем ей помочь.

Ванда молитвенно сложила руки и устремила к Деве Марии взгляд, полный слез.

— Самое ужасное, что мы совершенно бессильны! Помоги нам, Пресвятая Богородица!

— Вовсе нет! Именно поэтому я и пришел сюда сегодня утром. Вы должны помочь мне проникнуть к вам в дом. Мне нужно осмотреть рабочий кабинет сэра Эрика.

— Проникнуть в дом? — прошептала перепуганная Ванда. — Но это невозможно! Мистер Сэттон никогда не захочет вас впустить.

— Поэтому я и не собираюсь спрашивать у него разрешения. А от вас мне нужно совсем немного. Я прошу, чтобы этой ночью дверь черного хода не была заперта на ключ. И еще вы должны мне объяснить, где находится кабинет сэра Эрика и где комната Сэттона. Мне нужно знать, каковы привычки слуг и распорядок в доме, чтобы быть уверенным, что во время своего визита я никого не встречу. Скажу одно: жизнь Анельки вполне может зависеть от того, что я там найду.

Ванда молчала, онемев от ужаса, который ясно читался в ее голубых, будто фаянсовых глазах. Альдо настаивал:

— Поверьте мне, Ванда! Пора вам оставить ваши романтические грезы о вечной и прекрасной любви и посмотреть в глаза реальности. Моя просьба не подвергает вас, по существу, никакому риску. Когда все в доме лягут, вам нужно будет просто-напросто спуститься на кухню и отпереть дверь. Затем вы вернетесь к себе в комнату. Всем остальным я займусь сам. В какое время у вас запирают двери?

— В одиннадцать часов, за исключением тех дней, когда мистер Сэттон возвращается домой поздно. Тогда дворецкий ждет его.

— Сэттон часто уходит из дому?

— Почти никогда. До суда он считает себя хранителем дома и очень серьезно относится к этой своей обязанности.

— В любом случае много времени мне не понадобится — четверть часа, самое большее — полчаса. Так вы мне поможете? Я буду у вас, скажем, в половине первого ночи…

— А если мистер Сэттон уйдет в этот вечер?

— Вы позвоните мне в «Ритц». Если меня не будет, вы попросите передать, что вы звонили, и я все пойму. Тогда мы перенесем наше мероприятие на следующую ночь. Мужайтесь, Ванда! Я искренне надеюсь быть полезным вашему «ангелочку». Спросите Божью Матерь, что она об этом думает.

Что-что, а молиться Ванду заставлять не приходилось.

Когда Морозини уходил, она почти распростерлась перед Божьей Матерью и принялась молиться с неистовостью, подогреваемой страхом. Но подробное описание внутреннего распорядка и расположения помещений в доме она ему все-таки дала.

Для очистки совести Альдо все же зашел в музей и постоял несколько секунд перед «Оплакиванием Христа» Донателло, словно только ради этого и приходил сюда, потом повернулся и вышел.

Дождь прекратился, погода стояла ясная, но похолодало.

Альдо решил возвращаться пешком. Пешая прогулка должна была хоть немного отвлечь его от безумного желания немедленно помчаться в Брикстон, чтобы увидеть Анельку. Мысль сама по себе была нелепая, потому что у князя не было пропуска, но, узнав, как она страдает и как ей страшно в этой тюрьме, он вновь готов был лететь к ней на крыльях любви, стараясь не вспоминать о том, что она обманывала его чуть ли не с первой их встречи. Пройдя уже немалую часть дороги, Альдо вдруг подумал: а не заглянуть ли ему в Скотленд-Ярд и не попросить ли у птеродактиля Уоррена новый пропуск?

Это была не слишком хорошая идея, учитывая, как они расстались накануне ночью… Но Альдо так хотелось снова увидеть Анельку!..

Самолюбие уберегло князя от нелепого поступка. Он утешил себя мыслью, что этой ночью будет трудиться ради Анельки и что пока большего он сделать не может. Если все пойдет так, как он предполагает, то к шефу полиции он явится победителем. Столь желанный пропуск сам придет к нему в руки, и тогда он сможет передать своей драгоценной узнице добрые вести.

Редкие припозднившиеся прохожие на Гросвенор-сквер не обращали ни малейшего внимания на джентльмена в вечернем костюме, цилиндре, черной накидке и белом шарфе, который, постукивая тростью по тротуару, совершал неспешную прогулку, вдыхая свежий ночной воздух. Подобные полуночники не были редкостью в этом аристократическом квартале, где элегантные джентльмены охотно возвращались из своих клубов пешком, если позволяла погода. Но никто, в том числе и полисмен, который поднес в знак приветствия руку к каске, не мог заподозрить, что этот джентльмен имеет дерзкое намерение забраться в чужое жилище. Вечерний костюм должен был послужить ему великолепной маскировкой — недаром Морозини коротал вечер в Ковент-Гардене, на представлении «Жизели». Видаль-Пеликорн провел этот день в обществе своего коллеги из Британского музея и к обеду не пришел.

Альдо в одиночестве утолил голод в ресторане гостиницы.

Было чуть больше половины первого, когда посреди пустынной улицы Альдо толкнул решетку и ступил на маленькую лесенку, ведущую к черному ходу. Судя по всему, Ванда с величайшей ответственностью отнеслась к просьбе Альдо.

Перед тем как переступить порог, Альдо глубоко вздохнул. Сейчас он был еще по эту сторону законности, но вот закроется за ним дверь, и рухнет барьер, отделяющий честного человека от всякого рода проходимцев. Его можно будет арестовать, бросить в тюрьму, разрушить тот увлекательный и красивый мир, который он вокруг себя создал… Но мысль о тюрьме тут же напомнила князю о той, которая могла умереть в ее сырых и холодных стенах..

— Не время отступать, мой мальчик, — с усмешкой сказал он себе и толкнул дверную створку, надеясь, что та не заскрипит.

Как и описывала Ванда, князь оказался в коридоре, по одну сторону которого были двери хозяйственных помещений, а по другую — комнат слуг. В конце коридора находилась лестница, которая вела из полуподвала на высокий первый этаж. Чтобы окончательно удостовериться, что он не наделает никакого шума, Альдо снял свои лаковые туфли и сунул их в карманы брюк, после чего почти на ощупь разыскал лестницу и осторожно зажег карманный фонарик, который догадался прихватить с собой.

Секунду спустя он был уже в большом холле. Теперь фонарик можно было погасить: уличные газовые рожки достаточно ярко освещали помещение. Морозини вновь увидел красивую овальную лестницу, которая вела на второй этаж, увидел бюсты римских императоров, саркофаг и все остальное убранство холла, которое прекрасно помнил.

Найти рабочий кабинет Фэррэлса не составляло труда: он находился рядом с той маленькой комнаткой, где его принимал Сэттон несколько дней тому назад. Однако фонарик вновь пришлось зажечь — так плотно были задернуты тяжелые шторы. Альдо даже порадовался этому: с улицы ничего не будет заметно. Теперь оставалось отыскать тот самый знаменитый холодильный шкаф. Герцогиня говорила, что находится он возле письменного стола и «расположен в книжном шкафу». Легко сказать! Вся эта просторная комната, устланная толстым персидским ковром, заглушавшим звук шагов, была заставлена книжными шкафами, место было оставлено только для камина, где еще дотлевали угли.

«Теперь придется немножечко поразмыслить. Стены не так уж толсты, чтобы в них Поместился шкаф. Значит, здесь должен быть обманный стеллаж, где вместо книг только корешки…»

Альдо сбросил накидку и цилиндр, положил их на кресло и принялся исследовать книжные шкафы, начав с тех, что располагались поблизости от письменного стола. Его длинные пальцы в перчатках пробегали по корешкам, выдвигая на каждой полке один или два томика. Это занятие заняло немало времени, и Альдо уже стал проявлять признаки нетерпения, как вдруг одна из книг отказалась ему повиноваться. Она была намертво соединена с соседней. Еще несколько попыток, и створка с фальшивыми корешками отошла в сторону. За ней открылась стальная дверца, выкрашенная под дерево. Никакой ручки, только скважина для ключа. Оставалось узнать, где находится ключ.

Не задвигая створок, Альдо подошел к письменному столу и принялся выдвигать один за другим ящики, пытаясь отыскать ключ. Вдруг комната осветилась, и громкий злобный голос произнес:

— Руки вверх и не двигаться!

Альдо печально вздохнул, подумав, что у Сэттона, должно быть, слух сторожевой собаки. Князь был уверен, что не произвел ни малейшего шума. Но как бы там ни было, Джон Сэттон, с всклокоченными волосами, облаченный в винно-красный шелковый халат, стоял на пороге, нацелив на него револьвер.

— Вы можете опустить вашу пушку, я не вооружен, — спокойно сказал Морозини.

— Я не обязан вам верить, — отозвался секретарь, — так что поговорим лучше так. Итак, князь, — Сэттон с оскорбительным презрением произнес титул Морозини, — мы теперь шарим по шкафам? И что же вы надеетесь в них найти? Если вы полагаете, что это сейфы…

— Я знаю, что это не сейф, а электрический холодильный шкаф. В Америке они называются, кажется, «фрижидерами», по имени их изобретателя, и я пришел сюда только ради него.

Всем своим видом он старался изобразить спокойствие и непринужденность, которых на самом деле вовсе не чувствовал, причем по причине самой глупейшей: попробуй сохранить величественный вид, когда ты стоишь в носках, пусть даже шелковых, перед человеком, который не сводит с них глаз.

— Да неужели? — насмешливо протянул Сэттон. — И вы надеетесь, что я вам поверю?

— Придется. Прибавлю еще, что если у вас есть ключ, которым можно открыть этот шкаф, то вы меня крайне обяжете. И еще я хотел бы понять, почему ни вы, ни кто другой не сообщил о нем полиции?

— А почему мы должны были о нем сообщать? Это была любимая игрушка сэра Эрика, и только. Он один ставил в него воду, он один им пользовался. Не думаете же вы, что в нем находится яд и мой хозяин сам себя отравил? Придумайте что-нибудь поинтереснее, и тогда я позволю вам уйти!

— Но у меня нет ни малейшего желания уходить! Я буду просто счастлив, если вы возьмете этот телефон и попросите шефа полиции мистера Уоррена присоединиться к нашей теплой компании. Вот только сначала желательно найти ключ.

— На что вы рассчитываете? Что я опущу револьвер и побегу к телефону? Будьте уверены, что я непременно обращусь в полицию, но только после того как вы мне сообщите настоящую причину, которая заставила вас вломиться в дом ночью.

— А вы кто, ирландец или шотландец? Кому вы обязаны своим упрямством? Если вы желаете, я могу позвонить в полицию сам. Я уверен, что птеро… шеф полиции отнесется с большим интересом к вашему шкафчику. А пока, если позволите, я опущу руки и надену туфли. Можете, если хотите, стрелять, но у меня зябнут ноги.

Альдо и в самом деле опустил руки, достал из карманов брюк туфли и обулся. Секретарь, немало потрясенный всем происходящим, никак не мог упорядочить свои мысли и пробормотал:

— Бред какой-то! Я считал, что вы по-прежнему заняты розысками своего знаменитого сапфира…

— В вашем холодильном шкафу? Вы ведь подтверждаете, что это холодильный шкаф?

— Подтверждаю, но кто, черт возьми, мог вам рассказать о нем?

— Вы будете очень удивлены: мне о нем рассказала герцогиня Дэнверс. Она предполагает, что лед, который вырабатывает эта машина, может быть вреден. Ей и в голову не приходит идея о яде, она считает, что это вопрос недоработанной технологии. Но у меня на этот счет есть особое мнение.

— Какое же?

— Очень простое. Думаю, что замок у этого шкафа без секрета, что к нему вполне можно подобрать ключ или какое-то другое приспособление — короче, его можно открыть.

А после нет ничего проще, чем опорожнить формочку со льдом и наполнить ее другой водой — со стрихнином.

— Какая нелепость! Сэр Эрик всегда хранил ключ при себе!

— И унес его с собой в могилу? Я полагаю, что перед вскрытием с него сняли одежду, чтобы передать ее семье. Поскольку к тому времени леди Фэррэлс была уже арестована, одежда должна была попасть к вам.

— Нет. Должен признаться, я об этом не позаботился.

Его одежду, очевидно, передали камердинеру.

— Можно спросить у него. А пока…

Продолжая наблюдать за Сэттоном, который, казалось, пребывал в некоторой растерянности, Альдо снял телефонную трубку и набрал номер Скотленд-Ярда. Как он и предполагал, Уоррена на месте не было. Зато инспектор Пойнтер пообещал прибыть в самое короткое время.

— Через пять минут мы будем знать, что думает полиция о нашем с вами споре. Или вы уже не столь страстно желаете, чтобы она приехала?

— Что вы хотите этим сказать?

— Мне кажется, я говорю вполне ясно. Вам ни к чему присутствие полиции в случае, если вы сами подмешали туда яд.

Глаза Сэттона едва не вылезли из орбит, лицо покраснело от гнева.

— Я? — переспросил он. — Я мог убить человека, которого боготворил? Да я вам сейчас морду набью, жалкий князишка!

Сжав кулаки, он бросился к Альдо, однако слепая ярость — плохая помощница: секретарь не рассчитал удар, и Альдо увернулся, отскочив в сторону, как тореро от разъяренного быка. Секретарь растянулся на ковре прямо перед холодильным шкафом. Должно быть, он ушибся, и довольно больно, но падение отрезвило его, и он взял себя в руки. Однако, поднимаясь, Сэттон бросил на Морозини взгляд, полный ненависти.

— Ваша дурацкая история рассыплется, как карточный домик, и вас немедленно арестуют за то, что вы незаконно проникли в этот дом. А пока что я покажу вам, отравлен этот лед или нет!

Торопливо и неуклюже Сэттон стал открывать один ящик письменного стола за другим. Потом порылся в шкатулках для почты, стоявших на столе, и наконец отыскал то, что ему было нужно, в коробочке для перьев.

— Вот он! — вскричал Сэттон, доставая ключ.

— И что вы собираетесь делать? — поинтересовался Альдо, — Сейчас увидите!

Секретарь достал из бара бутылку виски и стакан, который наполнил до половины, а потом направился с ним к холодильнику, который без труда открыл отыскавшимся ключом.

В холодильнике стояло две или три бутылки пива и формочка, до половины наполненная льдом. Несколько готовых кусочков льда поблескивали в хрустальной вазочке. Секретарь хотел было уже взять одну из них, но Морозини помешал ему, оттащив назад и захлопнув дверцу холодильника.

— Не разыгрывайте идиота и спокойно ждите полицию!

Я не испытываю ни малейшего желания встречать инспектора Пойтнера в обществе вашего трупа.

Тут под окном загудела полицейская сирена. Совершенно растерянный Сэттон пожал плечами, сел и одним глотком опустошил стакан. Альдо не спеша закурил сигарету, затянулся и с наслаждением медленно выпустил дым.

— Вы всерьез полагаете, что в холодильнике находится яд? — спросил секретарь дрожащим голосом.

— Стопроцентной уверенности у меня нет, но я считаю, что это предположение стоит проверить. Версия с порошком от головной боли слишком уж натянута, вы не находите?

— Вы готовы на все, лишь бы спасти эту маленькую гадину?

— Я пытаюсь отыскать истину. И если окажусь прав, то не будет никаких оснований дольше держать леди Фэррэлс в тюрьме.

— Не надейтесь. На ней все равно остается вина за то, что она ввела в дом своего любовника, и они вдвоем замыслили убийство сэра Эрика. Вы сами сказали: злоумышленники могли обойтись без ключа, могли украсть его и сделать слепок. Не забывайте, что я слышал их разговор! Не забывайте — ее сообщник сбежал! В конце концов, какое это имеет значение, арестовали ее по подозрению в убийстве или подстрекательстве к убийству. Нет, так легко ее не отпустят!..

— А вы этому рады! — с горечью воскликнул Альдо, невольно подумав, что Джон Сэттон может оказаться прав.

— Конечно же. Причем мне совершенно наплевать, что вы обо мне думаете! Я никогда не скрывал своей ненависти к ней. Она убила или способствовала убийству чудеснейшего человека, который был само благородство, сама доброта…

— Зная, на чем он разбогател, можно в этом не сомневаться.

— Думайте, что хотите! Ваши суждения ничего не значат!

Однако я слышу шаги полицейских.

— Вы наконец сможете получить удовлетворение, передав меня в их руки…

— Полагаю это излишним. Мне до вас нет никакого дела, Я сообщу только о подозрениях герцогини Дэнверс и… о несколько позднем визите, который вы нанесли мне, чтобы рассказать о вашем предположении.

— Какое величие души! Однако я не особенно склонен вас благодарить.

Выслушав все, что ему рассказали, инспектор Пойнтер выразил сожаление, что никто не вспомнил об этой игрушке, к которой так был привязан покойный, сразу после его гибели.

Затем инспектор рассыпался в похвалах обоим джентльменам за их стремление выяснить истину и только после этого вместе с прибывшим с ним сержантом принялся за работу.

Они с большими предосторожностями извлекли из холодильного шкафа формочку и вазочку со льдом, поместили их в выложенную салфетками жестяную коробку, которая была немедленно отправлена в лабораторию Скотленд-Ярда.

Сделав дело, любимый помощник Уоррена расплылся в широчайшей улыбке, которая обнажила его кроличьи резцы, и объявил, что лично он не верит в присутствие яда в этом так называемом холодильном шкафу, поскольку сэр Эрик был единственным, кто мог его открыть.

— Не знаю, что скажет шеф, — заключил Пойнтер, прощаясь, — но почти уверен, что история со льдом его весьма позабавит.

Морозини же во всей этой истории ничего забавного не находил.

Тень надежды забрезжила для него вновь, когда спустя день ему позвонили и пригласили зайти в лондонскую полицию, причем именно к ее шефу — Уоррену. Альдо отправился туда немедленно.

— Любопытная возникла у вас идея, — этими словами встретил его птеродактиль, протягивая руку. — Откуда она появилась?

— Первой она пришла в голову герцогине Дэнверс, хотя у нее и мысли не было о преднамеренном отравлении. Однако заговор молчания вокруг холодильного шкафа выглядит подозрительным. Каждый должен был вспомнить все, что относилось к тому пресловутому стакану и его содержимому. Но самое интересное, что еще вчера вечером я спрашивал себя: не сочтет ли меня инспектор Пойнтер сумасшедшим?

— Вам что, нужны извинения? — рыкнул Уоррен. — Понятно, что была допущена халатность. И вполне возможно, что со стороны некоторых свидетелей умышленная!

— Позвольте мне встать на защиту леди Дэнверс. У нее не было никаких задних мыслей.

— Я и не предполагаю, что ее мозги способны вместить еще и задние мысли. Однако халатность для моих людей малоизвинительна. Признаться, я весьма раздосадован, но должен сообщить, что правы оказались вы: в этой холодильной машине было столько стрихнина, что его хватило бы, чтобы убить лошадь! В доме все могли перетравиться, если бы имели свободный доступ к излюбленной игрушке сэра Эрика.

Если бы Альдо дал волю своему итальянскому темпераменту, он заплясал бы от радости. Как давно он не испытывал такого облегчения!

— Но это же прекрасно! — вскричал он. — Теперь вы можете отпустить леди Фэррэлс на свободу! О, прошу вас!

Позвольте мне самому отнести ей эту добрую весть!

— В первую очередь я должен проинформировать прокурора и адвоката, лорда Десмонда, и затем попрошу вас успокоиться! О свободе и речи быть не может. Ведь обвинения, которые еще лежат на ней, слишком серьезны.

— Но у вас же есть теперь доказательство, что сэр Эрик умер вовсе не от обезболивающего порошка.

— Но это еще не служит доказательством того, что она его не убивала или, по крайней мере, не была сообщницей убийцы. В конце концов, свое обвинение мистер Сэттон построил на подслушанном им разговоре.

— А я-то считал, — заметил Альдо с горечью, — что по вашим законам каждый подозреваемый считается невиновным до тех пор, пока не будет доказана его вина.

— Так оно и есть, но леди Фэррэлс останется в Брикстоне до тех пор, пока не будет пойман сбежавший поляк. И тем не менее охотно разрешу вам повидать ее. Постарайтесь, чтобы она вам рассказала о своем дружке поподробнее. Я убежден, — уже куда мягче сказал Уоррен, — что именно он и есть убийца, но пока он не окажется у нас в руках…

— Послушайте, это так несправедливо, так бесчеловечно!

Мне сказали, что она больна, что все хуже и хуже переносит тюремные условия… ей ведь нет еще и двадцати! Вы не можете отпустить ее под чье-нибудь поручительство?

— Это не в моей компетенции Поговорите с ее адвокатом… а сейчас отправляйтесь-ка лучше к ней!

Однако, когда Альдо приехал в Брикстон, он не смог повидаться с Анелькой. Она вконец расхворалась, и ее поместили в тюремную больницу.

С тяжелым сердцем Альдо вернулся в гостиницу.

Глава 7. ЛИЗА

Последующие три дня Альдо Морозини провел в бездействии, которое крайне его угнетало. Сделав все, что было в его силах, для того чтобы помочь Анельке, теперь, следуя совету Симона Аронова, он был вынужден положиться на расторопность Скотленд-Ярда, добросовестность судебных властей и на господа бога. А это для деятельного Альдо было невыносимо. Он смертельно боялся за Анельку, и этот страх лучше чем что-либо другое говорил о том, какую могучую власть еще имела над ним эта женщина. Он не верил больше в ее клятвы, в ее любовь — ведь это чувство не помешало ей вновь стать любовницей Возински, — но у него было достаточно великодушия, чтобы почувствовать себя счастливым, если бы Анелька оказалась на свободе. С души его тогда свалился бы огромный камень, и он с гораздо большим рвением принялся бы помогать Видаль-Пеликорну в поисках «Розы Йорков». Но сейчас князь не мог заставить себя заниматься алмазом: образ Анельки преследовал его, и он чувствовал себя бесконечно несчастным.

Два долгих разговора с лордом Десмондом не принесли ему ничего, кроме горького удовольствия говорить о прелестной леди Фэррэлс. Адвоката же, как показалось Морозини, состояние души его клиентки заботило куда больше, чем состояние ее телесного здоровья. Десмонд был уверен, что она чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы побольше ела.

— Неужели она морит себя голодом? — не мог скрыть своего беспокойства Альдо.

— Не то чтобы совсем, но что-то в этом роде Она не хочет избавляться от своей слабости, потому что она обеспечивает ей покой. До тех пор, пока леди Фэррэлс находится в больнице, никто не имеет права посещать ее. Только я, поскольку выступаю защитником ее интересов. Я должен сказать, что она наглухо закрывается, словно устрица в раковине, при одном только упоминании имени Ладислава.

— Она его так любит?

— Скорее боится. Надзирательница нашла у нее на кровати записку, написанную по-польски, где ей угрожают смертью, если только она заговорит.

— А ее отец? Что он делает? Что говорит?

— Он по-прежнему пребывает в ярости. Но мне кажется, что именно из-за него леди Фэррэлс цепляется за свою болезнь, ограждая себя таким образом от его посещений. Стоит им встретиться, он начинает ее допекать. Отец убежден, что она знает, где прячется Возинский, и не дает ей покоя, добиваясь, чтобы она выдала его местонахождение.

— А вы? Что вы обо всем этом думаете?

— Что Солманский не так уж далек от истины и его дочь что-то скрывает.

Таково же было мнение и Адальбера. С той только разницей, что археолог не считал возможным и нужным докучать молодой женщине. Почему бы не довериться Скотленд-Ярду и шефу полиции Уоррену, который полон решимости непременно поймать поляка?

— Если он раскроет и обезвредит группу, которая терроризирует твою милую приятельницу, тем лучше: она наконец вздохнет с облегчением! Но тебе в одиночку я не советую затевать эту охоту!

Адальбер признал, что в деле с холодильным шкафом был не прав, и относился теперь к своему другу с особым почтением. Но его последние слова пришлись Морозини не по вкусу.

Не без высокомерия взглянул он на Видаль-Пеликорна своими голубыми глазами, в которых засверкали зеленые искорки, и осведомился:

— Уж не собираешься ли ты меня бросить? Я все это время считал, что мы с тобой в той или иной мере компаньоны.

— В поисках алмаза «Роза Йорков» — безусловно, но в том, что касается Анельки, — уволь! Я никогда не записывался в свиту поклонников очаровательной леди Фэррэлс.

— Признаюсь, что в последние дни я время от времени покидал тебя. Но знаешь, мне почему-то кажется, что и алмаз, и Анелька как-то связаны. Кстати, как идут у тебя дела?

— Неплохо, неплохо! Продвигаются потихоньку. Думаю, что Симон прав и наша «Роза» никогда не покидала Англию.

Герцог Сент-Элбенс унаследовал эту драгоценность от матери, но не передал своим потомкам. Просто чудом, которым я обязан своему другу археологу Барклею, я напал на след этого камня в начале XIX века. Похоже, что принц-регент сделал простодушный жест и подарил его своей фаворитке госпоже Фитцгербер. А затем опять полная неизвестность. Однако успех раззадорил меня, и я полон надежды проникнуть в новые тайны, связанные с этим делом. Как ни забавно это звучит, но создается впечатление, что этот поистине королевский камень с удовольствием подыскивал себе пристанище именно у фавориток, у этих «королев левой руки». Кстати, о пристанище, почему бы нам с тобой не переселиться? Честно говоря, я по горло сыт гостиничной жизнью. На новом месте мы могли бы обрести куда большую свободу действий, а если к тому же учесть, что наша с тобой деятельность носит весьма своеобразный характер…

Предложение Адальбера не слишком прельщало Морозини. Он всегда ценил безупречную атмосферу отелей Цезаря Ритца и не видел серьезных оснований для переселения в незнакомое место, которое наверняка будет ему не по вкусу, куда к тому же придется нанимать прислугу… Словом, оно создаст массу мелких и совершенно ненужных неудобств.

— Это имело бы смысл, если бы наше пребывание в Англии растянулось на месяцы, но мне очень скоро придется вернуться в Венецию. Я не могу так надолго бросать свой магазин. Вспомни, что поиски поддельного алмаза Уоррен взял. под свою персональную опеку, и это естественно. Мм его предупредили, теперь его дело защитить лорда Десмонда и помешать красавице Мэри с Ян Чангом причинить ему вред.

В конце концов, мы-то ищем настоящий алмаз, а не копию.

— Неужели ты собираешься уехать, не дождавшись суда?

Ты ведь можешь понадобиться там в качестве свидетеля!

— Нет, я бы не хотел отстраняться от этого дела. А как ты думаешь, когда может состояться суд?

— Думаю, что не раньше января. Я специально наводил справки. Ты можешь быть доволен: если бы речь шла о жене пэра Англии, то судебная процедура потребовала бы куда больше времени, потому что пришлось бы созывать парламент. Но если обвиняемая — супруга простого баронета, пусть даже известного, все происходит куда быстрее. Что же до поисков «Розы», то, боюсь, сейчас для этого не слишком подходящее время — дымовая шашка, подложенная Симоном Ароновым, разорвалась прямо перед нами. В общем, я подыскиваю себе квартиру, выписываю своего верного Теобальда, а при необходимости и его брата-близнеца, и катаюсь себе как сыр в масле. В случае чего, мне есть на кого рассчитывать: со мной будут оба мои молодца, а это немалая сила и поддержка, если возникнут проблемы.

Альдо понадобилось немного времени, чтобы обдумать проект Адальбера. По существу, он был не так уж плох и обладал по крайней мере двумя неоспоримыми достоинствами: расходов становилось ощутимо меньше, а свободы — ощутимо больше.

— Согласен! — наконец объявил князь. — Но я еще на несколько дней задержусь в «Ритце» — дождусь Ги Бюто вместе с бриллиантом, который обещал леди Риббсдейл.

И потом, не скрою от тебя, что меня очень интригует Кледерман. Как-никак, он банкир международного класса, но оставил все свои необычайной важности дела и сидит в Лондоне, и похоже, ему совсем не до развлечений. С чего бы это?

— Он сам сказал тебе: ждет, пока появится «Роза», потому что хочет ее купить. Ты лучше меня знаешь одержимость твоих коллег-коллекционеров.

— Вполне возможно, что и так. Но у меня какое-то странное ощущение, будто он наблюдает за мной.

Видаль-Пеликорн расхохотался:

— Согласись, у него есть все основания испытывать к тебе определенный интерес: ведь ты мог стать мужем его дочери, к тому же был любовником его жены. Осталось только выяснить: в каком из двух качеств ты его больше интересуешь?

— Надеюсь, что ни в том ни в другом. Во всяком случае, в качестве любовника его жены я его точно не интересую.

Нет, тут другое. Мне кажется, его притягивает ко мне мое знание старинных камней. Когда мы встречаемся, мы говорим только на эти темы…

— Ну вот тебе и объяснение! В общем, я пишу Теобальду, а потом принимаюсь за поиски квартиры.

Адальбер вышел на улицу в хорошем настроении, насвистывая веселенькую мелодию из «Фи-Фи», оперетки, что произвела в Париже фурор в самом конце войны. Альдо предпочел остаться в гостинице. Приближалось время священной церемонии чаепития, и к «Ритцу» уже подъезжали завсегдатаи.

Из-за кадок с цветами, за которыми он сидел, Альдо заметил герцогиню Дэнверс и леди Риббсдейл — шляпка-ток цвета пармских фиалок и черная бархатная шляпа с полями, отделанная золотым сутажом, — ив надежде остаться незамеченным втянул голову в плечи, решив переждать опасность в своем убежище. На этот раз у князя не было ни малейшего желания выслушивать светские сплетни. Он дождался, пока дамы прошли в чайный салон в сопровождении молодой женщины, исполнявшей обязанности метрдотеля, и, облегченно вздохнув, направился к лифту.

Надо сказать, что бывшая леди Астор возобновила свои домогательства и буквально преследовала Морозини. Она то и дело звонила ему по телефону, находя для этого самые разнообразные предлоги, но, по сути, ее интересовало только одно: привезли ли наконец то, чего она с таким нетерпением ждет?

Чувства Альдо были противоречивы. С одной стороны, он хотел бы, чтобы Бюто приехал как можно скорее, с другой — сожалел, что вообще сказал о бриллианте леди Аве…

Однако надеждам Морозини насладиться покоем в их общей с Адальбером уютной гостиной не суждено было сбыться. Едва только он уселся у окна, выходящего на золотистую листву Грин-парка, как зазвонил телефон. Елейный голос портье сообщил ему, что только что прибывшая молодая дама желает его видеть. Она назвалась мисс ван Зельден и…

— Немедленно спускаюсь! — воскликнул Альдо, положил трубку на рычаг и поспешил к двери. Его вдруг охватило страшное беспокойство, которое вылилось в один-единственный вопрос: что понадобилось Мине, его секретарше, в Аоадоне, в то время, когда он ждет Ги Бюто? Только бы со стариком не случилось ничего страшного! С тех пор, как Альдо отыскал его в Париже в состоянии, близком к нищете, его бывший наставник жил у него, и Морозини заботился о нем почти с сыновней преданностью.

Да, это была Мина! Едва войдя в холл, князь тут же узнал ее. Да и как было не узнать? Она всегда была в одном и том же наряде, от которого князь никак не мог уговорить ее избавиться: мешковатый серый костюм, лишь слегка оживленный белой пикейной кофточкой, туфли на низких каблуках и фетровая шляпка, надвинутая почти до самых очков с большими блестящими стеклами. Свои рыжеватые волосы Мина гладко зачесывала и стягивала в узел на затылке. Не будь она так строга, волосы могли бы ее украсить… Вдобавок она носила невероятного фасона плащи и пыльники, которые тоскливо обвисали вокруг ее долговязой бесформенной фигуры.

Печальный вздох Морозини сменился мгновенной и яростной вспышкой гнева, как только он увидел, что происходит в холле: перед Миной, согнувшись едва ли не пополам, стоял хохочущий Мориц Кледерман. Банкир просто заходился от смеха. Огорченная Мина пыталась его как-то успокоить, но без большого успеха. Что за отвратительное, гадкое зрелище!

Альдо надвинулся на банкира и крепко взял его за локоть.

— Как вам не стыдно издеваться над этой бедной девушкой? Я считал вас воспитанным человеком, а вы ведете себя самым недостойным образом! А вы, Мина, напрасно стоите рядом с этим типом! Пойдемте, пойдемте, вы расскажете мне, что произошло. Я ведь ждал господина Бюто…

— Его пришлось срочно отвезти в больницу Сан-Дзаниполо с острым приступом аппендицита. Хочу сразу вас успокоить: операция прошла благополучно, но нужно же было кому-нибудь ехать…

Мина едва не плакала, и Альдо повел ее к стоявшим у стены креслам. Однако Кледерман, — который, казалось, успокоился после столь сурового внушения, последовал за ними и даже позволил себе встать между Морозини и его секретаршей.

— Минуточку! — сказал он. — Я хотел бы получить объяснения, — начал он.

— У вас еще не отпала охота шутить? — неприязненно спросил Альдо. — Если уж кому-то и нужны объяснения, то их склонен потребовать я — я видел, как вы смеялись над моей секретаршей, и вам просто повезло, что я тут же не надавал вам пощечин! Но если вы немедленно не оставите ее в покое, то вы их получите! Мина проделала длинное и утомительное путешествие и нуждается в отдыхе.

— Мина? Мина, а как дальше? Как ее фамилия? — насмешливо продолжал банкир.

— Я никак не могу понять, почему вас это интересует! Но в конце концов… Мина ван Зельден. Мадемуазель — голландка. Вы удовлетворены?

Нет, творилось что-то очень странное, потому что Кледерман переменился в лице и вид у него вдруг сделался очень несчастный.

— Я могу понять, что ты взяла себе другое имя, Лиза!

Но непростительно, что ты отказалась от своей страны и своей национальности! Ты что, стыдишься быть швейцаркой?!

Ну-ка, сними немедленно свои дурацкие очки! Я хочу посмотреть тебе в глаза.

Девушка повиновалась, но стояла, опустив ресницы, очень смущенная, и по всему видно было, что она не знает, как вести себя в этих обстоятельствах.

— Вот так-то лучше! Но все-таки объясни, каким образом ты оказалась возле человека, которому в один прекрасный день была предложена твоя рука, а он даже не соизволил с тобой познакомиться?!

Теперь в атаку пошла возмущенная Мина:

— Именно поэтому я сама пожелала с ним познакомиться! И сделала все возможное, чтобы не возникло никаких подозрений насчет того, кто я есть на самом деле! К тому же я никогда от вас не скрывала, что обожаю Венецию и всегда хотела там жить. В общем, я позаботилась о том, чтобы познакомиться с князем. Тем более после того как узнала, какая у него увлекательная профессия…

— И на что ты надеялась? Соблазнить его? Одеваясь так, как ты одета?! Какая нелепость!

— Именно потому, что я не собиралась его соблазнять, я стала так одеваться. И потом решила ничего не менять, убедившись, что женщины так и бегают за ним по пятам.

— А почему в таком случае ты не уехала?

— Не знаю… Вернее, знаю. Я хотела узнать, что это за человек, и была наказана за свое любопытство — я полюбила! Нет, не его! Я полюбила его дом, людей, которые в нем живут, — удивительных и чудесных… Ах, отец, зачем так случилось, что вы оказались здесь именно сегодня?

— Погодите, погодите, — вступил в разговор Морозини, который на некоторое время просто потерял дар речи от изумления. — Вам не кажется, что теперь моя очередь задавать вопросы? Вы тут осыпаете друг друга малопонятными мне упреками, а я стою как дурак и слушаю вас. Я тоже имею право на объяснения. Прошу вас, пойдемте сядем среди тех зеленых аспидистрий и спокойно поговорим. А то мне кажется, что я попал в сумасшедший дом, а может, сам сошел с ума.

Мина и Кледерман последовали за ним, и все трое расположились за столиком, к которому тут же подошел официант и спросил, желают ли они что-нибудь съесть или выпить.

— Прекрасная мысль! — одобрил Морозини. — Мне, будьте любезны, принесите коньяк и, пожалуй, стакан воды со льдом. А вам что, Мина? Шоколад?

— Меня зовут Лиза.

— Я не желаю этого знать! Принесите чашку шоколада, мой друг! Он здесь великолепен, а мадемуазель обожает шоколад.

— Ну хоть в этом ты осталась швейцаркой, — вздохнул Кледерман. — Это утешает. Я возьму себе то же, что и князь.

— Прекрасно! А теперь мы разберемся, на каком мы свете. Если я правильно понял из вашей перепалки, то вы, моя дорогая Мина…

— Я уже сказала, что меня зовут Лиза.

— А я не хочу вас знать под этим именем! Мадемуазель Кледерман совершенно чужой мне человек. Тогда как к Мине ван Зельден я, напротив, испытываю большое уважение и нежную дружбу. И все мои домашние тоже! Прошу вас, останемся на ближайшие десять минут теми, кем мы были друг для друга все это время —патроном и его безупречной секретаршей. Вы должны будете пристроить ее к делу, Кледерман!

Она выше всяких похвал. Может быть, иногда излишне строга, но зато ее выдающиеся таланты несомненны!

И вновь глаза девушки наполнились слезами. Она пыталась украдкой смахнуть их, а Морозини вдруг как будто в первый раз увидел эти глаза и пришел в восхищение. Боже мой! Да они настоящего фиалкового цвета! Два темно-синих бархатных озера в окружении густых, как камыш, ресниц…

Из глубин его памяти вдруг прорвался голос госпожи де Соммьер, его мудрой и прозорливой тетушки: «Сколько бы ты ни упрямился, не желая видеть в ней женщину, она — женщина вопреки всему. И в свои двадцать два года имеет право мечтать!» Тетушка Амелия намекала, что Мина может быть влюблена в него. Но она ошибалась. Дочь богатейшего банкира из Цюриха сама только что подчеркнула, что удерживали ее возле Альдо только тепло его дома, его слуги и всепобеждающее обаяние Венеции…

— Ну, ну, стоит ли плакать? — примирительно проговорил венецианский князь. — Жить под чужим именем не такое уж большое преступление. Даже если ваш обман и причинил мне невольную боль.

— Вы сказали, что испытывали ко мне уважение и дружбу, — пробормотала Мина. — И это значит, что теперь, когда вы знаете правду, вы больше не испытываете ко мне добрых чувств?

— Какую правду вы имеете в виду? Вот вы пожелали узнать, что я за человек, и пришли к однозначному выводу, что имеете дело с ловеласом, который не внушает вам особой симпатии, но за чьей суетой забавно наблюдать Этакое любопытное насекомое! А я все это время относился к вам с полным доверием. Что от него теперь осталось, мне пока трудно сказать. Мне нужна хотя бы ночь на размышления, чтобы понять, на каком я свете. Но прежде чем мы расстанемся, давайте покончим с делами. Вы привезли то, о чем я писал господину Бюто?

Она утвердительно кивнула и наклонилась к объемистой кожаной сумке, которую поставила на пол у своих ног.

— Не открывайте здесь! Я, конечно, благодарю вас за то, что вы совершили путешествие в такой опасной компании! Но вы, без сомнения, догадываетесь, что, узнай я о болезни моего друга Ги, я никогда бы не позволил себе переложить на вас его обязанности. Такого рода путешествия слишком опасны для юных девушек.

— Я не понимаю, почему я не могла бы его привезти? — внезапно возразила Мина, вновь обретая присущую ей самоуверенность и резковатую манеру поведения. — Не так давно я везла из Парижа в Венецию такую же, если не более ценную вещь…

— Какую же? — не замедлил спросить Кледерман, которого разговор увлекал все больше и больше. — Речь идет еще об одной королевской драгоценности?

— Это вас не касается, — отрезал Морозини. — И никто здесь не говорил о королевских драгоценностях.

— Скажите пожалуйста! — насмешливо протянул банкир. — Вы думаете, я не знаю, что там находится? — прибавил он, указывая на сумку своей дочери. — Вы собрались продать одну историческую вещицу полусумасшедшей даме — для такой драгоценности это самый печальный удел, какой только можно себе представить. Вы хорошо подумали, прежде чем решиться на этот шаг? «Зеркало Португалии» на голове у дочери продавца тушенки, или жареного арахиса, или не знаю еще какой дурацкой американской снеди!

— Невероятно! — вскричал Морозини. — Как вы ухитрились узнать об этом?

Кледерман хитро прищурился:

— В зимнем саду герцогини, мой дорогой! Я стоял за кустом, собираясь выкурить сигару, и имел нечаянное удовольствие услышать ваш разговор с грозной Авой. Клянусь, все это произошло помимо моей воли.

— Точно так же, как помимо вашей воли ваша дочь проникла в мой дом, чтобы следить за мной! Это у вас семейная мания.

— Скажем лучше, стечение обстоятельств. Морозини, будьте же хладнокровны, оставьте все ваши эмоции и покажите мне лучше «Зеркало»!

— Не называйте его «Зеркалом». Я совсем в этом не уверен.

— Верить в это буду я! Не забывайте, что у меня уже есть два его собрата по коллекции Мазарини. Ради третьего я готов пойти на любое безумство. Я не знаю, какую вы за него назначили цену, но заранее удваиваю ее.

— Вы что, в самом деле сумасшедший?

— Когда речь идет о драгоценных камнях? Безусловно!

К тому же вы избежите изнуряющих переговоров. Вы же знаете, что у этих американок есть отвратительная привычка торговаться, как последний ростовщик. Вот увидите, она заставит вас снизить цену. Подумайте, это может ущемить интересы вашей старинной приятельницы!

— Вы плохо меня знаете, если так говорите.

— Вполне возможно, но я знаю, что вы аристократ, а Ава Риббсдейл — нет. К тому же, имея дело со мной, вы можете быть совершенно уверены, что я сохраню все в секрете, тогда как положиться на эту женщину невозможно. Потом, ваш бриллиант найдет у меня достойное окружение. А у нее? Ну что? Вы покажете мне его?

— Только не здесь. Мина…

Альдо не успел продолжить. Девушка, внезапно вспыхнув от гнева, вскочила на ноги, оттолкнула поднос, очень мало заботясь о том, что будет с чашками и стаканами, водрузила свою сумку на стол и достала из нее небольшой сверток, завернутый в самую обыкновенную бумагу и тщательно перевязанный. Сверток она швырнула на колени Морозини.

— Ваши драгоценности! Ваши проклятые драгоценности!

Только они для вас обоих и существуют! Я оставляю вас в их обществе! Всего самого доброго!

Мужчины не успели даже шевельнуться, как она уже захлопнула свою сумку и, выскочив из-за стола, побежала по холлу. Широкие полы ее плаща развевались за ней, словно крылья огромной птицы. Альдо кинулся было догонять ее, но Кледерман его удержал.

— Бесполезно! Даже если предположить, что вы ее догоните, — что вряд ли возможно, потому что она бегает, как амазонка, и сейчас, должно быть, уже сидит в такси, — вы ее не переубедите. Я отвечаю за свои слова: это моя дочь, и она точно так же упряма, как и я.

— Но позволить ей вот так убежать… Не зная, куда она пойдет в незнакомом городе…

— Лиза знает Лондон как свои пять пальцев. У нее здесь множество друзей. И нужно обладать сверхъестественными способностями, чтобы угадать, куда она пойдет. Ясно одно: ни вы, ни я в ближайшее время ее не увидим, — заключил банкир с чисто швейцарским спокойствием, поразившим Морозини до глубины души.

— Как?! Вы не броситесь ее искать? Но это же чудовищно! Бедное дитя, возможно, осталось без денег, и я чувствую себя виноватым. К тому же я должен ей…

Кледерман успокаивающе похлопал его по руке:

— Пусть это вас беспокоит меньше всего. У моей дочери есть собственное состояние, которым она после своего совершеннолетия самостоятельно распоряжается. Оно досталось ей от матери, австрийской графини, очаровательнейшей женщины, но, на беду, очень слабой здоровьем.

— Австрийская графиня и с состоянием? Что-то не верится — после войны Австрия лежит в развалинах, точно так же, как Германия.

— Страна, может, и разорена, но остались отдельные богатые семейства. Адлерштейны как раз из них. Так что не волнуйтесь за Лизу.

— Однако вы странный отец! Вот уже полтора года ваша дочь работает у меня, а я что-то не помню, чтобы она уезжала куда-нибудь из Венеции… Вы что же, не виделись все это время?

Несколько морщинок перерезали лоб Кледермана, и его собеседник понял, что дочь — куда большая забота для банкира, чем он желает показать. Ответ, однако, прозвучал совершенно ровно и спокойно.

— Нет, не виделись. Она не живет больше дома с тех пор, как после вашего отказа — а я понимаю мотивы вашего поступка и должен сказать, он делает вам честь, — я предложил ей еще одну партию. Человек, которого я выбрал, тоже был венецианцем, потому что она просто без ума от Венеции, и он согласен был на ней жениться. Лиза расхохоталась ему в лицо и собрала вещи. Эта размолвка совпала с ее ссорой с моей второй женой. Они никогда не ладили и, мне кажется, терпеть друг друга не могут.

В это Альдо охотно верил. Он достаточно хорошо знал Дианору, чтобы представить ее себе в роли мачехи. Трудно было предположить, чтобы она предприняла какие-то шаги, дабы поладить с падчерицей, поскольку присутствие в доме взрослой девушки, по ее разумению, свидетельствовало бы о ее возрасте.

— Но мне бы очень хотелось, — вновь заговорил Кледерман, — чтобы вы мне рассказали, каким образом Лиза умудрилась попасть к вам.

Морозини рассказал, как они познакомились на канале деи Мендиканти. Девушка свалилась в воду, сделав неосторожный шаг назад, чтобы полюбоваться статуей Коллеоне.

Он случайно оказался рядом, выйдя из церкви святых Иоанна и Павла после венчания одного из своих друзей, и помог ей выбраться.

— Как видите, чистая случайность, — заключил Альдо.

— Не верьте! — возразил, смеясь, банкир. — Когда Лиза чего-то хочет, она делает все, чтобы получить желаемое.

На этот раз она пожелала — вы сами это слышали — узнать поближе человека, который от нее отказался. Сначала она, должно быть, провела тщательнейшую подготовку. Не сомневайтесь, ничего случайного в этой истории не было. Лиза ее запрограммировала, как говорят американцы.

— Но она могла утонуть, она же не умеет плавать!

— Она плавает лучше форели. Уже в пятнадцать лет она переплывала Цюрихское озеро. Говорю вам, она все рассчитала заранее. Приготовила фальшивые бумаги. В общем, я не сомневаюсь, что вы лишились очень ценной помощницы. Но теперь… может быть, она к вам вернется?

— Меня бы это крайне удивило. И в любом случае мы бы уже не могли работать вместе. Как всякий венецианец, я люблю маскарады, но не в своем доме. Я должен полностью доверять своим сотрудникам. Однако это не значит, что я не сожалею о потере. Если хотите, мы можем покончить с нашим делом, — предложил князь, берясь за сверток, оставленный девушкой.

— С удовольствием.

В течение следующих нескольких минут Альдо напрочь забыл обо всех пережитых потрясениях. Так бывало всегда, когда ему доводилось любоваться совершенными камнями.

Диадема графини Соранцо была очаровательнейшей вещицей, составленной из бриллиантовых бантов, которые поддерживали цветущие веточки, красиво сплетавшиеся вокруг великолепно ограненного камня, а сам камень представлял собой сердцевину ромашки с лепестками из жемчужин и мелких бриллиантиков. Что же до Кледермана, то банкир повторял будто в бреду:

— Великолепно! Потрясающе! Диадема для королевы.

Истинной королевы, говорю вам. Она должна сиять только на сиятельном челе! Даю голову на отсечение, что это «Зеркало Португалии». Вы непременно должны мне его продать!

— А что я скажу леди Риббсдейл?

— Ну… Скажете, что у вашей приятельницы нашелся другой покупатель… что она решила не продавать его… Откуда я знаю? Наша американка никогда не узнает, что бриллиант у меня. О нем не узнает даже моя жена! Это наилучший выход, чтобы не нарушать покоя в семье, — добавил Кледерман с улыбкой. — Иначе она не успокоится, пока я не позволю ей носить его. А я, к несчастью, мало в чем могу ей отказать… Извольте теперь назвать вашу цену.

С тех пор, как они поднялись в номер, Альдо не переставал размышлять. Неожиданный разрыв с Миной — сможет ли он назвать ее когда-нибудь Лизой? — поставил его в очень тяжелое положение. Ги Бюто находился еще в больнице, и, стало быть, ему самому нужно срочно ехать в Венецию — присмотреть за антикварным магазином и уладить текущие дела. Слава богу, что его секретарша была не из тех, кто оставляет после себя беспорядок! Затем ему предстояли две распродажи: одна в Милане, другая во Флоренции… Все эти насущные дела оставляли мало времени для «торгов» с леди Риббсдейл. Да и сама мысль, что эта диадема станет частью одной из крупнейших европейских коллекций, грела князю душу. Это место подходило ей куда больше, чем завитая голова увядающей красавицы, порхающей из гостиной в гостиную. Словом, Альдо решился.

Все остальные вопросы они разрешили мгновенно. Кледерман не только не оспаривал назначенную цену, но, как и обещал, увеличил ее. Дианора нисколько не преувеличивала, когда утверждала, что ее Мориц — настоящий вельможа. Он подтвердил широту и благородство своей натуры на деле, а мысль о том, как обрадуется Мария Соранцо, несколько утешила Альдо, весьма расстроенного из-за необходимости срочно покинуть Лондон.

В первый раз в жизни Морозини не чувствовал себя счастливым, возвращаясь в Венецию. Обычно возвращение домой всегда доставляло ему огромную радость. Он обожал свой город, свой дворец и всех тех, кто в нем жил. Обожал самый дух Венеции, темпераментных, колоритных и неизменно благородных венецианцев. Никакого сравнения с Лондоном, к которому князь никогда не питал особых симпатий. И все-таки…

Кледерман тоже собирался уезжать, но совершенно с другим настроением: он получил то, о чем мечтал! Краткость его свидания с дочерью, с которой они не виделись уже года два, похоже, не слишком его травмировала. Он подвел итог их встречи двумя короткими фразами: «Лиза есть Лиза. Бесполезно вставать поперек ее дороги, ибо она никогда не свернет с избранного пути!» По-видимому, для этого спокойного и уравновешенного швейцарца самым главным было знать, что его дочь здорова и довольна своей судьбой.

Альдо и Мориц расстались наилучшим образом. Кледерман сердечно пригласил венецианца погостить в свой роскошный дом в Цюрихе.

— Моя жена, с которой вы встречались, когда она жила в Венеции, будет счастлива принять вас и вспомнить прошлое, — уверял его банкир со счастливым простодушием мужа, который плохо знает свою жену.

Альдо пообещал непременно приехать, поклявшись себе, что никогда в жизни этого не сделает. Он ни секунды не сомневался, что Дианора хорошо к нему относится, но решил, что впредь будет держаться от нее как можно дальше.

Расставшись со своим гостем и диадемой Соранцо, Альдо написал леди Риббсдейл письмо — одну из тех лживых уверток, на которых держится так называемое цивилизованное общество. Он сообщил о непредвиденных осложнениях, которые возникли в переговорах с владельцем и потребовали его немедленного отъезда в Венецию. Своим личным присутствием он надеялся разрешить неожиданно возникший конфликт.

Прибавив несколько очень сдержанных, но идеально отточенных комплиментов, Альдо не без удовлетворения подумал, что ему удалось благополучно завершить это дело, которое так неприятно началось. Еще немного, и он навсегда будет избавлен от бывшей леди Астор.

Альдо успел заклеить конверт со своим эпистолярным шедевром, когда на пороге появился красный с мороза и радостно возбужденный Адальбер, принеся с собой запах холодного и влажного воздуха улицы. Археолог был в прекрасном расположении духа: в очень хорошем тихом квартале, в Челси, он обнаружил прелестный старинный особняк с просторным ателье, где до последних своих дней жил художник Данте Габриэль Росетти.

— Я подумал, что ты будешь прекрасно себя чувствовать среди стен, обжитых твоим соотечественником, который стал знаменитым английским художником. Вот увидишь, мы будем жить припеваючи, как только приедет Теобальд и приступит к своим обязанностям.

— Я ни секунды не сомневаюсь, что так бы оно и было.

Но, к сожалению, должен сказать, что наслаждаться ты будешь в одиночестве. Я вынужден срочно уехать.

И Альдо в нескольких словах сообщил о неожиданных переменах, которые вынуждают его немедленно вернуться в Венецию и заняться делами своего магазина.

— И вдобавок ты должен найти себе новую секретаршу, — сочувственно вздохнул Видаль-Пеликорн. — В Венеции это сложно?

— Сложно! А уж надеяться на вторую Мину вообще не приходится. Представь себе, она говорила на четырех языках, знала историю искусств не хуже меня и отличала турмалин от аметиста. Вдобавок очень аккуратная, веселая, с потрясающим чувством юмора, несмотря на внешнюю строгость. Слышать, как она смеется, было истинным наслаждением. Возможно, потому, что смеялась она не часто… Так что ты сам понимаешь, второго такого сокровища мне не найти!

Пока Альдо говорил, Адальбер внимательно слушал его.

Вдруг лицо его осветилось улыбкой, в глазах зажглись веселые искорки.

— Послушай! Конечно, это будет нелегко, но почему бы тебе не постараться вернуть ее? Вполне возможно, что она уже вернулась в Венецию, поскольку, как известно, именно любовь к этому восхитительному городу привела ее к тебе.

Потом, в твоем доме у нее наверняка осталось что-то, что ей дорого и что она захочет забрать с собой. Раз тебе все равно нужно ехать, попытай удачу!

— Будет ли это удачей? Теперь, когда я уже знаю, кто она, наладить прежние отношения будет невозможно. Игра кончилась, и мне кажется, лучше каждому остаться при своем.

Больше всего меня огорчает, что я даже не представляю себе, когда смогу снова вернуться в Лондон.

— Как только поправится твой друг Бюто! С секретаршей или без нее, он прекрасно справится со своими обязанностями: ты ведь не заводом управляешь! Так что спустя несколько недель ты непременно снова будешь в Лондоне. А я пока займусь нашими делами…

— Я знаю, что могу на тебя положиться, но меня очень огорчает, что я нарушаю данное Симону Аронову слово.

— До тех пор, пока не отыскалась настоящая «Роза Йорков», тебе не в чем себя упрекать. На самом деле, мне кажется, тебя больше огорчает необходимость отдалиться от Брикстона…

— Это правда. В конце концов я понял, что мне нечего ждать от Анельки, потому что я никогда не узнаю, кого она любит на самом деле. Но все, равно я бы очень хотел помочь ей избавиться от последствий ложного шага!

— Об этом не беспокойся, я постараюсь сделать все возможное. Попробую наладить дружеские отношения с ее адвокатом и буду держать тебя в курсе всех событий.

— Я тебе бесконечно благодарен. Одна беда: если тебе Вдруг встретится этот проклятый Владислав, ты не узнаешь его, поскольку ни разу не видел. А вот я бы не упустил этого голубчика! И, потом, еще остается заговор Ян Чанга и леди Мэри. Я и здесь рассчитываю на тебя. Будь любезен, сообщай мне обо всех новостях.

— А почему не о всей деятельности Скотленд-Ярда? Эта история нас больше не касается, сын мой! Что же до твоей Анельки, то суд состоится, слава богу, не на будущей неделе.

Так что спокойно собирай чемоданы. А я пока позвоню и закажу тебе билеты на поезд. Чем скорее ты уедешь, тем лучше!

Адальбер с таким пылом включился в предотъездные хлопоты, что несколько даже раздосадовал Морозини. Тот даже посетовал:

— Честное слово, можно подумать, что я тебе так надоел, что ты счастлив от меня избавиться.

— Сказать по чести, я действительно не могу больше видеть, как ты страдаешь и терзаешь себя, причем без всяких оснований. А кроме того… Я не огорчусь, если ты немного поторопишься, ибо, мне кажется, у тебя есть шанс догнать Мину. И ты не должен упускать этот шанс, потому что, если хочешь знать мое мнение, больше всего тебя сейчас огорчает именно разлука с ней.

— Ты с ума сошел?

— Ничего подобного! Хочешь ты того или нет — если даже предположить, что тебя волнует исключительно проблема собственного удобства, но все равно ты очень дорожишь этой девушкой. И если тебе повезет догнать ее, то, будь добр, спрячь свою гордость в карман и попробуй с ней договориться. Потому что, мне думается, для тебя это лучшая возможность как можно скорее сюда вернуться.

На следующий день Альдо уже сидел в скором поезде, который мчал его в Дувр, с тем, чтобы потом доплыть до Кале и вскорости быть в Париже. Там у него будет лишь короткая остановка — до отправления «Восточного экспресса».

Даже утешительного завтрака с тетушкой Амелией у него в Париже не предвидится. В это время года она обычно путешествует по Европе.

Альдо запретил Адальберу провожать его на вокзал. Он терпеть не мог всех этих прощаний на перроне, где время или бежит слишком быстро, или тянется бесконечно долго.

И потом, когда расстаются мужчины, подобные проводы просто смешны. Вид машущего платком Видаль-Пеликорна в минуту, когда состав тронется, нисколько бы не развеял мрачного настроения Альдо — он был в этом уверен. К тому же и погода была просто собачья: дождь с ледяным ветром. Ла-Манш будет в своей лучшей форме и хорошенько протрясет желудки доверившихся ему пассажиров.

Однако Альдо повезло, и он добрался до Парижа вполне благополучно. Оставив багаж на Лионском вокзале и располагая свободным временем, он решил все-таки попытать счастья и съездить к тетушке Амелии. Альдо взял такси и отправился на улицу Альфреда де Виньи. Но там, как он и предполагал, нашел только старого Сиприена, дворецкого маркизы де Соммьер. Сама маркиза и мадемуазель дю План-Крепен путешествовали по Италии.

«Если повезет, я повидаюсь с ними у себя дома», — утешил себя Морозини, которому очень понравилась эта мысль.

Он привел себя в порядок и позвонил своему другу Жилю Вокбрену, антиквару с Вандомской площади, и договорился с ним вместе позавтракать. Встретиться они должны были в половине первого в ресторане Альбера на Елисейских полях напротив «Клариджа», славившемся своей изысканной кухней.

Парижская осень была милосерднее лондонской, и путешественник отпустил машину на площади Согласия, намереваясь прогуляться по самой красивой улице мира. Он заранее предвкушал тихую радость, с какой будет любоваться игрой солнца в золотой листве. Любил он останавливаться и перед каруселями, где ребятишки, мчась на деревянных лошадках, пытаются сорвать на скаку железные кольца. Тот, кто сорвет больше всех колец, заслужит всеобщее восхищение и палочку ячменного сахара.

Но в это утро улица была почти пустынна. Английская слякоть, как видно, путешествовала на том же пароходе, что и Альдо, — небо мигом затянулось тучами, поднялся ветер и заморосил дождь. Со вздохом Морозини направился прямо в ресторан и пришел туда куда раньше назначенного срока…

Зал был еще пуст, но метрдотель почтительно проводил гостя к столику, заказанному господином Вокбреном, сообщив, что «господин Альбер» рад будет поприветствовать его чуть позже. Морозини не был тут случайным посетителем, всякий раз, приезжая в Париж, — а приезжал он довольно часто, — он заходил сюда. Что же до самого «господина Альбера», который в один прекрасный день станет знаменитым метрдотелем «Максима», то был он швейцарцем

из города Туна и получил немало похвальных грамот в лучших отелях и ресторанах, прежде чем открыл свой собственный, став самым гостеприимным хозяином в Париже.

Вот он появился в дверях и направился было к Морозини, который, убивая время, листал газеты, как вдруг открылась входная дверь, пропуская в зал молодую женщину. Высокая, стройная, она была одета в темно-зеленый бархатный костюм, отделанный лисой, такой же рыжей, но не такой золотистой, как сияющая шапка ее волос, на которых едва держалась кокетливая бархатная треугольная шляпка.

— Альбер! — окликнула хозяина посетительница. — Надеюсь, вы не откажете мне в гостеприимстве! Приходить заранее страшно пошло, но стоило мне выйти от Герлена, как на меня обрушился дождь, и я решила, что мне будет гораздо уютнее посидеть у вас и подождать своего кузена Гаспара.

— Мадемуазель Лиза? — радостно вскричал в ответ Альбер Блазе, торопясь к своей гостье и избавляя ее от множества мелких свертков, перевязанных шелковыми ленточками, которые ей явно мешали. — Однако какое редкостное удовольствие! Вот уже целых… да, да, целых два года, как я вас не видел! Могу я спросить, чем вы были заняты?

— О, ничем особенно серьезным! Я путешествовала, побывала там-сям. Да и сейчас я в Париже только проездом, чтобы сделать кое-какие покупки.

— Замуж не вышли?

— Нет, слава богу! Надеюсь, вы посадите меня в какой-нибудь уютный уголок, где поспокойнее. У вас всегда так много народу!

— Конечно, в самый спокойный. Прошу вас, следуйте за мной. Я посажу вас в ротонде. Там я устраиваю своих самых любимых гостей.

Альбер направился к столику, который стоял поблизости от столика Морозини, а тот пребывал в полной растерянности, не зная, как поступить: то ли закрыться газетой, то ли броситься Лизе навстречу. Если бы Альбер не назвал эту девушку Лизой, Альдо не решился бы узнать бывшую Мину в этой красивой молодой женщине, которая с таким изяществом носила свой костюм от лучшего из парижских портных. Лицо осталось вроде бы тем же, но вместе с тем как оно переменилось!

Маленький прямой носик был усеян прежними веснушками, но очки с огромными блестящими стеклами уже не прятали блеска бархатных фиалковых глаз, смотревших из-под густой бахромы слегка подкрашенных ресниц. Легкий грим подчеркивал изящный контур ее свежих улыбающихся губ, вырез костюма открывал длинную стройную шею, которую до сих пор неизменно укорачивали наглухо застегнутые блузки с высокими воротниками и мешковатые свитера. Глядя на эту очаровательнейшую девушку, просто невозможно было поверить, что на протяжении целых двух лет она жила в образе странного бесполого существа…

Альдо все-таки решился встать и подойти поздороваться.

Узнав его, Лиза побледнела и невольно сделала шаг назад.

— Посадите меня куда-нибудь в другое место, Альбер!

Поближе к выходу…

Она уже повернулась, чтобы уйти, но Альдо задержал ее.

— Прошу вас, не уходите! Я уйду сам, но уделите мне несколько секунд для короткого разговора. Мне кажется, что… это необходимо. Это нужно для нас обоих… Простите, Альбер, но я попросил бы оставить нас ненадолго одних. Я сам провожу мадемуазель Кледерман к ее столику, — прибавил Альдо, обращаясь к швейцарцу, который был ошеломлен таким неожиданным поворотом событий.

— Разумеется, князь, разумеется, если мадемуазель Кледерман согласна…

Лиза на секунду застыла в нерешительности, но тут же обратилась к Морозини:

— Почему бы, собственно, и нет? Мы можем поговорить, пока никто не пришел. А потом, я совсем не хочу лишать вас завтрака. Достаточно, чтобы Альбер посадил нас подальше друг от друга, вот и все.

Она села, откинула лису, распространив вокруг себя свежий и легкий запах духов — духов, которые как нельзя лучше подходят юным девушкам и запах которых тут же узнал чуткий нос Альдо. Это были духи «После дождя», и в данных обстоятельствах… С минуту он сидел молча, не сводя глаз со своей соседки.

— Ну так что вы хотели мне сказать? — спросила она нетерпеливо.

— Да, в общем, ничего особенного… Вот я смотрю на вас и все пытаюсь понять…

— Что же именно?

— Как у вас хватило мужества похоронить себя заживо, облачившись в то монашеское одеяние, в котором вы ходили все это время?

— Но иначе я не достигла бы своей цели! А мне хотелось узнать вас поближе и вдобавок проникнуть во дворец Морозини, самый роскошный и прекрасный в Венеции, который так меня соблазнял. Я хотела попасть в него, хотела пожить в нем… и познакомиться поближе с человеком, который, даже разорившись, предпочел работу выгодному браку. Такие люди не часто встречаются!

— Хорошо. Это я могу понять. Но весь ваш маскарад?

Почему не обойтись просто чужим именем? В вас есть все, чем можно привлечь и соблазнить меня, — прибавил он с глубокой нежностью, которая, впрочем, не получила отклика у его собеседницы.

— Ради чего? Чтобы стать одной из ваших любовниц?

— И много вы у меня видели любовниц?

— Нет, но слышала об одном или двух любовных приключениях — одно здесь, в Париже, второе в Милане. Оба были достаточно быстротечны, и ни одна из ваших дам не поселилась в вашем дворце. А я хотела именно этого: проникнуть за его древние стены, пропитаться их атмосферой, дышащей историей, услышать, о чем они рассказывают… Это было возможно лишь в той роли, какую я для себя выбрала: невзрачной секретарши, но зато умной и исполнительной. С такими расстаются с трудом. И за те мелкие неудобства, которые я испытала, пока играла эту роль, я была вознаграждена с лихвой. Во-первых, Чечиной. Сердечная, щедрая, она и вулкан и рог изобилия одновременно. А величественный Дзаккария! А гондольер Дзиан! А близняшки-горничные! И, конечно, ваша обаятельная кузина с ее страстью к музыке и прекрасным вещам… В общем, я должна поблагодарить вас от души.

У вас я была счастлива!

— Ну так возвращайтесь! Зачем же все разрушать? Ваше место еще не занято… Конечно, все будет по-другому, но…

Морозини торопливо взял в плен нежную ручку собеседницы, но она убрала ее и твердо ответила:

— Нет Теперь это невозможно. Все будут чесать языки, зубоскалить, а я этого не выношу. И потом… я, наверное, и так вскоре бы ушла от вас…

— Почему? Вам надоело притворяться?

— Нет, но одно дело работать с холостым человеком и совсем другое — с человеком женатым.

— С чего вы взяли, что я собираюсь вступить в брак?

— А разве вы не думали о браке, когда этой весной я приехала за вами в Париж к мадам де Соммьер? Вы были страстно влюблены в одну польскую графиню.

— Но разве потом я не был гостем на ее свадьбе?

— Были, но с какими мыслями? К тому же на сегодняшний день от этого брака мало что осталось.

— Вообще ничего не осталось. Леди Фэррэлс в тюрьме, и ей грозит…

— Смертный приговор. Я знаю. После того как вы уехали, я стала читать английские газеты. Вы, должно быть, очень несчастны. Этим и объясняется ваше стремление вернуть меня.

Мой отъезд вынуждает вас покинуть Англию, а вы этого не хотите. Согласитесь, что это так.

— Да, это правда. Ничего не могу возразить. Кроме печального положения леди Фэррэлс, меня там удерживают и другие дела.

Наконец-то Лиза улыбнулась ему, но сколько иронии было в ее улыбке!

— Знаменитый алмаз Карла Смелого, который был украден у вас под носом и, к несчастью, ценой человеческой жизни? Только не уверяйте меня, что вы ждете, когда его найдут.

— А почему бы и нет? Парни из Скотленд-Ярда внушают доверие. Они уже напали на след. Так что мешает мне надеяться? В любом случае мой друг Видаль-Пеликорн остался в Лондоне и будет держать меня в курсе событий.

— Ну, значит, все к лучшему в этом лучшем из миров!..

А теперь, мне кажется, нам пора расстаться. Я полагаю, вы ждете господина Вокбрена?

— Именно его. А вы?

— Своего кузена Гаспара Гринделя. Он управляет французским отделением банка Кледермана, и мы очень дружны.

Лиза повернулась, давая понять, что разговор их подошел к концу. Но Морозини почему-то было трудно с ней расстаться. Нелегко в один миг перечеркнуть два года жизни, тесного сотрудничества. Князь хотел задержать Лизу еще на несколько минут.

— Было бы очень нескромно спросить вас, чем вы собираетесь заняться?

— Понятия не имею.

— А вы сможете… забыть Венецию?

Лиза издала легкий смешок, необыкновенно веселый и необыкновенно ироничный.

— Маскарад продолжается, и вы в замаскированной форме спрашиваете, смогу ли я забыть вас? Думаю, да! Что касается Венеции, то это будет куда труднее. А пока что я собираюсь поразмышлять об этом в Вене, у моей бабушки. А вот и кузен Гаспар!

Дверь открылась, и на пороге появился огромного роста сероглазый блондин с широкой улыбкой, похожий на божество какой-нибудь скандинавской саги. Альдо он страшно не понравился. Увидев, что кузина занята разговором с незнакомцем, он нахмурился и замедлил шаг, но Лиза подозвала его изящным взмахом руки. Она познакомила их, представив Морозини как «друга, с которым она познакомилась во время своего последнего пребывания в Венеции», а потом на прощание протянула руку Альдо. Князь поклонился ей и был вынужден вновь вернуться за свой столик.

И почти тотчас же появился Жиль Вокбрен — Наполеон, одетый на английский лад. Он направился к Морозини, пожав на ходу руку Альберу Блазе. Пока он шел по залу, взгляд его не отрывался от Лизы, которая сидела за столиком, отделенным от столика Морозини цветущим кустом.

— Парижанка, с которой я еще не знаком? — прошептал Наполеон-Вокбрен с улыбкой гурмана. — Она очаровательна, и ты должен меня представить.

— Во-первых, она швейцарка, а во-вторых, ты ее знаешь.

— Я? Что-то не припоминаю.

— Я имею в виду, что ты раньше знал ее, и неплохо, — пробурчал Морозини. — Только ее звали Мина ван Зельден, и она работала у меня секретаршей…

— Что? Что ты сказал?!

— Ты прекрасно все расслышал. Да, да! Это та самая Мина, которая теперь одета либо от Мадлен Вионе, либо от Жана Пату, позволяет сейчас себя поцеловать этому блондинистому медведю. Нужно сказать, что настоящее ее имя Лиза Кледерман и она дочь…

— Банкира-коллекционера?

— Ты все понял правильно. А теперь, если хочешь, чтобы я рассказал тебе эту историю, давай сначала чего-нибудь выпьем. Мне это просто необходимо.

Пока Альдо рассказывал своему приятелю, что произошло за последние двое суток, зал наполнился народом. Зал шумно приветствовал Раймона Пуанкаре, который сидел за столиком с двумя государственными секретарями. Прибыли и Другие знаменитости — певица Марта Шеналь и поэтесса Анна де Ноай, окруженные свитой поклонников. Были здесь посетители не отличались особой известностью, но на всех лицах было разлито благостное выражение, присущее людям, предвкушающим отменную трапезу. Шум разговоров очень скоро заполнил зал, и Альдо уже не мог расслышать, что говорила Мина своему кузену.

Впрочем, сидели они недолго и ушли первыми. Альбер простился с ними, а Альдо проводил глазами. Помимо его воли сердце князя сжалось, когда вертящаяся стеклянная дверь увлекла за собой прелестную девушку в зеленом бархате, которую, возможно, он больше никогда не увидит. Почти ничего не съев, Альдо положил нож и вилку на тарелку и закурил сигару, все продолжая смотреть на дверь, в которую больше никто не входил и не выходил. Вокбрен к этому времени справился со своей куропаткой и цветной капустой.

— Ты по-прежнему влюблен в свою польку? — спросил он.

— Думаю… да, — ответил Морозини рассеянно.

Антиквар сделал знак официанту, чтобы им наполнили бокалы.

— В общем, это твое дело, — заключил Вокбрен и заговорил совсем о другом.

Поздним вечером того же дня Альдо с перрона седьмого пути садился в «Восточный экспресс», который должен был доставить его домой, в Венецию. Князем овладела какая-то грусть, причину которой он и сам не мог объяснить, пока не поймал себя на мысли, что ему никак не удается перестать думать о той, которая никогда больше не превратится в Мину.

На протяжении всего пути князя не покидало крайне неприятное ощущение: ему казалось, будто у него украли что-то очень ценное…

Часть вторая. КРОВЬ «РОЗЫ». Осень 1922-го

Глава 8. ПРИЗЫВ НА ПОМОЩЬ

Альдо и его кузина Адриана заканчивали завтрак в лаковой гостиной, благоухавшей ароматами кофе, который так дивно умела сварить только Чечина. Завтрак, как всегда, удался на славу: Чечина, кухарка, с незапамятных лет служившая в доме Морозини, была так счастлива, что наконец вернулся ее хозяин, «ее мальчик», как она его называла, что дала полную волю своей фантазии и вдохновению, и потому все блюда оказались верхом истинного совершенства. И все-таки Морозини вопреки обыкновению не получил удовольствия даже от этого прекрасного стола. Перемешивая густой напиток в крошечной чашечке французского фарфора, он не сводил с кузины глаз, ставших от гнева из серо-голубых зелеными: первый раз в жизни Адриана отказывалась выполнить его просьбу.

Накануне он ездил в больницу Сан-Дзаниполо, надеясь забрать оттуда Ги Бюто, ведь со дня операции прошло уже десять дней. Но врач пожелал задержать больного еще на двое суток для дополнительного обследования и объяснил, что послеоперационное лечение будет успешным лишь в том случае, если больной поведет себя разумно и отдохнет не меньше трех недель, прежде чем включится в нормальный рабочий ритм.

Это было очень некстати. Морозини вынужден будет закрыть магазин, чтобы уехать на две большие распродажи, одна из них готовилась в Милане, а другая буквально через несколько дней — во Флоренции. Конечно же, Альдо постарался скрыть свою озабоченность от друга. Но Ги и без того был достаточно удручен: его потрясло превращение Мины в светскую барышню, а кроме того, он знал по опыту, какой напряженной работы требует один из самых известных в Европе антикварных магазинов.

— Как вы один со всем справитесь, Альдо? Я надолго выбываю из строя, а к нам вдобавок вот-вот нагрянет синьор Монтальдо из Карфагена за монгольским ожерельем, которое мы приобрели три месяца назад…

— Не беспокойтесь! Я попрошу мою кузину Адриану. Ей не привыкать следить за магазином, и она великолепно справится с синьором Монтальдо. Она его очарует и, может быть, даже сумеет продать ему еще что-нибудь.

Но вот они с Адрианой сели завтракать, и от оптимизма князя не осталось и следа. Только Альдо начал говорить, как она его перебила:

— Мне очень жаль, дорогой кузен, но послезавтра я уезжаю в Рим!

— В Рим? Уж не хочешь ли ты сказать, что собираешься войти в свиту обожателей синьора Муссолини?

В последние дни 1922 года в Италии происходили мощные политические и социальные катаклизмы, вызванные анархией, которая царила в стране еще с войны и с которой король Виктор Эммануил так и не сумел справиться. Ветераны, доведенные до отчаяния нищетой и растущей безработицей, мелкие буржуа, разоренные инфляцией, рабочие, все громче заявлявшие о своем недовольстве, — все это способствовало тому, что на горизонте замаячило красное знамя большевизма. И когда на этом фоне появился человек, олицетворявший идею силы и национальной сплоченности, он был радостно встречен обществом. Итак, 23 марта 1919 года Бенито Муссолини, выходец из Романьи, из крестьянской семьи, прошедший войну, работавший учителем, потом журналистом, сформировал в Милане первые боевые отряды — фашии , куда вошли ветераны, движимые не совсем последовательным стремлением слить воедино грубый откровенный национализм и не имеющий четких очертаний республиканский социализм. Одетым в черные гимнастерки и пилотки фашистам, все чаще прибегающим к жестокости, толпа тем не менее рукоплескала — так истосковались все по давно утраченному порядку, так воодушевляла всех пламенная надежда увидеть Италию, так давно пребывавшую в упадке, вновь обретающую былое могущество и величие Древнего Рима.

На съезде в Неаполе тот, кто велел называть себя «дуче», вошел в такую силу, что решился распустить парламент и взять бразды правления в свои руки. Затем, 27 — 29 октября 1922 года, он организовал поход на Рим. Быть может, королю и удалось бы сдержать продвижение этих получивших слишком большую поддержку в народе беснующихся орд, но для этого следовало ввести войска, объявить осадное положение, — а к таким мерам Виктор Эммануил прибегать не стал.

30 октября он попросил Муссолини сформировать новое правительство, и дуче сменил черную рубашку на цивильный пиджак, брюки в полоску и форменную фуражку.

Само собой разумеется, что интеллигенция, люди свободомыслящие, придерживающиеся либеральных взглядов, а также церковь и аристократия с некоторым беспокойством наблюдали за тем, как к власти прорываются люди, стремящиеся, что, впрочем, не особенно и скрывалось, установить диктатуру не менее жесткую, чем в Советском Союзе. И все же ряды тех, кто под влиянием патриотического чувства и ностальгии по минувшей славе присоединился к восхвалению Муссолини, желавшего, казалось, провозгласить себя новым Цезарем, неуклонно пополнялись. Тем временем Муссолини без устали заигрывал с законными властями. То и дело его отряды торжественно маршировали перед Квиринальским дворцом, чтобы приветствовать короля, или возлагали венки на могилу Неизвестного солдата. Они даже приняли участие вместе с новым правительством в церемонии поминовения усопших, возглавляемой королем и королевой в церкви Санта-Мария дель Анжели. Да, все честь по чести, чинно, строго, благородно, но не без некоторой напыщенности, а князь Морозини напыщенности терпеть не мог. Как не выносил он и резкого, грубого, надменного лица нового правителя. Уже поговаривали о восстаниях, потопленных в крови, о притеснениях и арестах студентов, о формировании параллельной полиции, которая, будучи твердо уверенной в своей безнаказанности, расклеивала листовки, развешивала плакаты и следила за малейшим проявлением инакомыслия.

К тому же в ушах Альдо до сих пор звучали слова Симона Аронова, сказанные им очень серьезно во время их встречи в варшавском подземелье: «Знайте, что очень скоро над Европой взметнется черный стяг, воцарится зло и бесчеловечность, насильственно будет уничтожаться все лучшее, что есть в человеческой природе. Тот, кто придет, станет, нет, уже стал заклятым врагом моего народа, у которого есть все основания опасаться за свою судьбу… если только Израиль не сумеет до времени возродиться, чтобы противостоять удару…» Как не поверить, когда странное предсказание хранителя святыни так наглядно начало сбываться. Так что, даже не будучи знаком с новоявленным спасителем отечества, Альдо испытывал глубокую неприязнь к Муссолини, ибо инстинкт подсказывал ему, что этому человеку доверять нельзя.

Почувствовав ядовитую иронию в словах кузена, графиня Орсеоло была искренне удивлена.

— Ты хочешь продемонстрировать мне свою неприязнь, даже враждебность к этому человеку? Именно сейчас, когда он сумел объединить Италию! Конечно, между вами не может быть ничего общего, но нужно смотреть на вещи шире. У этого человека возвышенная цель: он заботится лишь о величии государства. Он такой же патриот, как и ты! Он так же, как и ты, прошел войну.

— Я вполне допускаю, что Италия была в состоянии распада, ее разъедала коррупция, над ней нависла коммунистическая угроза, — пора было появиться твердой руке и навести хоть какой-то порядок! Но мне кажется, что нынешняя рука — рука недостойного. Его действия не внушают мне доверия.

— Поверь мне, ты глубоко ошибаешься. У меня есть знакомые, которые близко знают его и утверждают, что он гений!

Но так или иначе, я еду в Рим вовсе не для того, чтобы увидеть Муссолини или войти в его свиту, я еду из-за Спиридиона.

— Твоего лакея?

— Скорее управляющего. Не помню, говорила ли я тебе, но у него дивный голос, который, правда, нуждается в шлифовке для того, чтобы он зазвучал в полную силу. Юноша подает большие надежды, и я обязана помочь ему, вывести в люди. Я договорилась, чтобы маэстро Скарпини прослушал его, и теперь мы отправляемся к нему. Если маэстро заинтересуется и согласится заниматься с ним, Спиридион сможет выступать в лучших оперных театрах, а я — гордиться тем, что открыла новый талант.

Экзальтированный восторг Адрианы вызвал у князя раздражение, и он несмог отказать себе в удовольствии несколько охладить чрезмерный пыл кузины.

— А кто станет оплачивать уроки? Или твой Скарпини согласен давать их даром?

— Нет, конечно! Оплату я беру на себя.

— Ты так богата?

— Обо мне не беспокойся. Благодаря тебе и… некоторым мерам, мной предпринятым, в деньгах нет нужды. Я смогу обеспечить будущее Спиридиона, ни в чем себя не ущемляя.

И он воздаст мне сторицей!

— В том случае, если будет иметь успех. Великие певцы даже у нас встречаются не часто. Так что твой бюджет может заметно пошатнуться, и ты напрасно отказываешься от моего предложения. Поездка в Рим — отговорка, мягко говоря, недостаточно основательная. Ты отвезешь своего грека, представишь его маэстро и, если он понравится, оставишь там, если не понравится — увезешь назад и подождешь другого случая, и все! Учти, я заплачу тебе.

Адриана поправила вуалетку на крошечной шляпке, погладила лежавшие рядом перчатки, скрестила свои по-прежнему очаровательные ножки, помялась и наконец проговорила с улыбкой смущения:

— Я не сомневаюсь в твоей щедрости и всей душой рада бы тебе помочь, но, поверь, сейчас это невозможно. Я не могу бросить Спиридиона в Риме одного, он растеряется, ведь он никого там не знает…

— Он уже не мальчик и, кажется, застенчивостью не отличается, — проворчал Морозини, живо представив себе античный профиль, превосходное сложение и самоуверенный вид уроженца Корфу . — Тебе не кажется, что ты чересчур его опекаешь?

— Ах, нет! Хотя ты с ним совсем не знаком, у тебя о нем всегда было предвзятое мнение. На самом деле, стоит его хоть на минуту оставить без присмотра, он тотчас же наделает каких-нибудь глупостей! Он как дитя! А коль скоро я не сомневаюсь в той оценке, которую даст его певческому дару Скарпини, то рассчитываю пробыть там месяц, а то и два.

Приступ внезапного гнева овладел князем.

— Ты что, жить с ним собираешься? Ты, верно, с ума сошла! — грубо крикнул он. — Ты — моя кузина! При твоем происхождении, при твоем положении в обществе будешь путаться с прислугой? Не надейся, что я это так оставлю!

Выстрел, однако, не попал в цель. Адриана ничуть не смутилась и ответила ему беззаботным смехом, правда, весьма деланным.

— Ну, Альдо, не говори глупостей! Мы не будем жить с ним в одном доме, хотя я и в этом не вижу ничего дурного, он уже много лет живет со мной под одной крышей, и пока никто еще не имел случая заподозрить что-либо недостойное. Что же это за жизнь, если придется отселять от себя всех слуг за два километра? Но я готова согласиться с тем, что с тех пор, как он перестанет служить у меня, между нами необходимо проложить некоторую дистанцию… Так что, если Скарпини не сможет поселить его у себя, я подыщу ему какой-нибудь пансион, а сама надеюсь воспользоваться гостеприимством наших кузенов Торлонья. Они обожают музыку, особенно бельканто!

Она продолжала говорить, словно повторяя заученный урок, приводила какие-то доводы, которые Альдо слушал вполуха, не вникая в смысл отдельных слов и фраз, и из всего этого потока красноречия делал один непреклонный вывод: восторженность тона не оставляет сомнений в пламенном желании милейшей графини поскорее отправиться в Рим и счастливо зажить там в обществе этого юного красавца, к которому — Морозини мог бы поручиться за это — ее привязывала не одна лишь любовь к музыке.

В невольном раздражении князь поспешил окончить разговор, сославшись на необходимость увидеться со своим нотариусом. Встав из-за стола, Альдо проводил Адриану до самой гондолы, давно ее дожидавшейся, поцеловал кузину на прощание и пожелал ей счастливого пути.

— Время от времени пиши мне! — крикнул он.

Морозини возвратился в дом, не в силах признаться себе, насколько все это его расстроило. Боже мой, какой из женщин можно верить после того, как Адриана, самая почтенная вдова в Венеции, строгой красотой напоминающая задумчивую мадонну, на пятом десятке вдруг пустилась во все тяжкие как бог знает кто?

Но он любил кузину и потому сейчас же упрекнул себя за излишнюю резкость, а увидев в приемной огромную фигуру верного Дзаккарии, который устремил на него вопросительный взгляд, пожал плечами, выдавил из себя улыбку и сказал со вздохом:

— М-да, видишь ли… Придется подыскать кого-нибудь другого в помощь господину Бюто, когда, конечно, он сможет взяться за работу. Наша любезная графиня отбывает в Рим и пробудет там не меньше месяца.

Не успел Альдо проговорить это, как в зале, не давая — Дзаккарии опомниться, зазвучал гневный голос, прокатившийся эхом по всему дому.

— Не думала я, что доживу до такого позора! Видно, донна Адриана совсем стыд потеряла! Матерь Божия! Кто бы мог подумать, что такая дама да так забудется… — Подобно фрегату, торжественно вплывающему в порт, из кухни вдруг явилась Чечина под парусами развевающихся на чепце лент, содрогаясь от негодования всем своим необъятным корпусом, причем даже ее белоснежный накрахмаленный передник грозно топорщился, а невероятно пестрое, в Чечинином вкусе платье сердито шуршало. Дзаккария тщетно пытался удержать жену, но Чечина, властно оттолкнув его, приблизилась к Альдо.

— Ты что же, князь Морозини, и пальцем не пошевелишь, когда твоя кузина…

Спрашивать, что именно собирается сделать кузина, не имело смысла. Никогда не выходя за ворота дворца, Чечина, лучшая повариха Венеции, была самым осведомленным человеком во всем, что касалось городских новостей.

— Спокойно, Чечина, — Альдо старался говорить как можно непринужденнее. — Не слушай ты этих своих кумушек-сплетниц! Они все перетолкуют вкривь и вкось. Вот и сейчас наплели тебе неведомо чего, а на самом деле все просто: донна Адриана съездит на несколько дней в Рим, отвезет своего лакея к знаменитому маэстро и вернется!

— Лакея, говоришь? — не унималась могучая неаполитанка. — Скажи уж, любовника!

— Чечина! — прикрикнул Морозини, разозлившись. — Ты говори, да не заговаривайся. Где ты набралась такой дряни?

— Нечего и набираться! Вся Венеция только об этом и говорит. Раз я сказала, что они спят со Спиридионом, значит, знаю. Ее Джиневра, несчастная старуха, сегодня рыдала у меня на плече. Она знала, что донна Адриана с тобой завтракает, и надеялась, что хоть ты удержишь ее от этой… этой гадости! А ты даже и не подумал! Ты ей еще счастливого пути пожелал! Тьфу!

— Да не мог же я ее силой удержать! В конце концов, она. вдова, свободная, богатая…

— Богатая, пока что… А вот твоя мать, наша бедная княгиня Изабелла, святая была женщина, уж она бы знала, что ей сказать! Она бы не растерялась! Ясное дело, что женщине на пятом десятке не годится связываться с ухажером на двадцать лет ее моложе, даже если в постели у них ладится…

— В конце концов, неужели и ты этому веришь? Ну рассуди сама: старая, завистливая Джиневра недовольна тем, какую власть забрал в доме этот молодчик, но нельзя же из этого заключить, что он непременно любовник хозяйки? Вывод нелепейший! Она им что, свечку держала?

— Свечку не держала, но видела все собственными глазами! — с трагическим пафосом провозгласила Чечина, картинно простирая руку. — Я повторяю: своими глазами видела, как этот варвар — она его иначе не называет — обнимал ее «маленькую мадонну». Тоже мне мадонна нашлась! Ну, спустилась она в кухню, думала себе молока согреть для припарки.

Поздно уж было, вот она идет тихонько, чтобы никого не разбудить, вдруг видит: у донны Адрианы свет горит, дверь-то была приотворена, и звуки из ее комнаты слышатся… странные. Стоны, вздохи. Она забеспокоилась: может, донна больна, помочь чем нужно — и толкнула дверь…

— ..чтобы подсмотреть? — иронически усмехнулся Альдо. — А заглянула она из чистого любопытства. Нечего мне всякие басни рассказывать. Ни за что не поверю, что такие стоны, если это действительно были те самые стоны, можно принять за стоны больного. Ведь ты и сама не поверила.

— Да, не очень-то верится! Но как бы там ни было, с первого же взгляда ей все стало ясно. Она была так потрясена, что бегом убежала оттуда.

— При ее ревматизме! Боже мой! Вот так чудесное исцеление! — едко заметил Морозини, с трудом сдерживая раздражение.

Он знал насквозь старую Джиневру, давно служившую в их семье, преданную хозяевам всей душой и нянчившую Адриану с рождения.

— Нечего издеваться, — возразила Чечина. — Бедняжка не решилась даже подняться к себе наверх: так и просидела на кухне, пока в Санта Мария Формоза к первой мессе не прозвонили. Только в церкви и выплакалась. А теперь ее бросают одну-одинешеньку в огромном доме, и она изведется от страха и от мысли, что ее дорогая хозяйка губит в Риме свою бессмертную душу!

— Что же, за домом следить больше некому? Сомневаюсь, что Джиневра в сторожа годится!

— Раньше еще одна женщина ходила к ним по утрам убирать комнаты, да донна Адриана ее рассчитала. Сейчас там все пришло в запустение: залы для приемов на запоре… Джиневре и так дела хватает: и готовка на ней, и хозяйская спальня…

Но Альдо не слушал. Он быстро вышел из комнаты и направился в кабинет. Снял телефонную трубку и, попросив соединить его с кузиной, искренне желал одного: чтобы к телефону не подошел «варвар». По счастью, ему ответила Адриана, немного запыхавшаяся, ибо наверняка бегом сбегала по своей великолепной готической лестнице.

— Так, значит, когда ты уезжаешь?

— Я же сказала тебе: послезавтра!

— И весь свой дворец оставляешь на попечение одной только Джиневры, которая и так еле ходит? Она старовата для этого. У тебя, слава богу, есть кое-что из того, что можно было бы и поберечь.

Последовало молчание. Слышалось только прерывистое дыхание графини.

— У меня нет времени нанять кого-нибудь еще. Постараемся получше запереть все двери и положимся на волю господа.

— Как просто! Лучше уж скажи честно: все деньги идут на Спиридиона. Только не нравится мне это…

— Потому что ты его не знаешь. Он честный человек и, поверь, воздаст мне за все…

— Да, воздаст сторицей, ты уже говорила. А если не воздаст, ты окажешься разоренной дотла. Так постарайся хотя бы сохранить то, что осталось. Воры есть везде, даже в Венеции.

Адриана, видимо, начинала раздражаться:

— В конце концов, чего ты от меня хочешь? Я уже почти на чемоданах и вряд ли успею за оставшееся время сделать нужные распоряжения. Так и быть, я попрошу Джиневру вызвать из Местре одного из ее племянников, но если ему не заплатить…

— Тебе не придется ему платить. Предупреди только Джиневру, что, когда ты уедешь, я пришлю к вам ночевать Дзиана, пока Дзаккария не подыщет другой прислуги. О деньгах не волнуйся, ты мне все вернешь, когда Спиридион Великолепнейший осыплет тебя золотом. И не благодари меня, не то я скажу, что я о тебе думаю…

Он мрачно взглянул на Чечину, подслушивавшую за дверью:

— Теперь ты довольна?

— Так-то лучше. Я хоть не буду за Джиневру волноваться. А ты и вправду собираешься…

— Что собираюсь?

— Да съездить за ней в Рим, коли она там загуляет?

— Ну само собой. Мне неприятно думать, что фамильной честью будут обтирать сцену для какого-то там грека и что эта сумасшедшая просадит на него все состояние.

— Уже почти просадила. Ты завтра, как Дзиана туда отправишь, сам тоже загляни в родовое гнездо Орсеоло. Если Джиневра не врет, много интересного увидишь!

— Я не привык врываться в чужой дом в отсутствие хозяев. Нет-нет, не спорь! А пока схожу-ка я к добрейшему Массарии, узнаю, не нашел ли он мне подходящей секретарши.

— Почему не секретаря? Парни и работают лучше, и глазки хозяину не строят.

— Мина мне никогда не строила глазок!

— Зря не строила! Девушка она хорошая, тебе бы в самый раз жениться на ней.

Морозини вместо ответа пожал плечами, предпочитая не высказывать вслух своих мыслей. Жениться на Мине, плоской как доска, похожей на квакершу, которую отчитала учительница, с ее зализанными, будто искусственными волосами и огромными очками? Нелепейшая идея! Правда, выгляди она по-другому, он бы ни за что не взял ее на службу. И напрасно! Каким она была несравненным работником! Он до сих пор сожалел о ее уходе… Сейчас же лицо мнимой голландки, настоящего чучела, сменилось в его воображении другим, нежным и юным, освещаемым блеском огромных фиалковых глаз и принадлежавшим прелестной девушке в зеленом бархате…

Да, на такой он охотно бы женился. Только теперь она уже не согласится. Впечатление, которое он произвел на нее во время их последней встречи в Лондоне, не оставляло никакой надежды: отныне в ее глазах Альдо всего лишь ничтожный дамский угодник, и ничто не сможет ее в этом разубедить. Впрочем, об этом стоило бы говорить, если бы его это волновало…

— А это не тот случай! — произнес Морозини вслух и добавил, надевая плащ и шляпу:

— Давно пора кончать со всякими глупостями и заняться делом!

С этими словами князь выскочил на улицу, где уже несколько дней не переставая дул пронзительный ветер и лил дождь, барабанивший по розовым крышам и колокольням Венеции с упорством, свойственным разве что лондонскому осеннему дождю. Не пожелав сесть в крытую гондолу, Альдо пешком добрался до улицы Риальто, направляясь в контору своего нотариуса Массарии. Того самого, который после возвращения Морозини с войны решил женить его на дочке одного богатого банкира-коллекционера из Цюриха: она, видите ли, полюбила Венецию и вбила себе в голову, что непременно должна здесь поселиться. Прекрасная партия для князя, если он желает поправить свои дела. Конечно, гордый Альдо, питая отвращение к браку по расчету, сразу же отказался.

И до сих пор у него не было повода пожалеть об этом. Ведь именно его отказ и повлек за собой превращение Лизы, задумавшей познакомиться поближе со столь необычным персонажем, в Мину. Теперь он знал ее достаточно, чтобы не сомневаться — согласись он на этот брак, Лиза бы его презирала.

Что это было бы за супружество?!

Все это спустя какое-то время князь излагал своему старому другу, который сидел в черном кожаном вольтеровском кресле, опершись на подлокотники, скрестив ладони обеих рук, и слушал его спокойно и внимательно. Только в глазах у него вдруг мелькала и( корка лукавства, да подбородок подрагивал, словно от едва сдерживаемого смеха.

— Итак, я хотел бы задать вам два вопроса, — со вздохом заключил Альдо. — Во-первых, были ли вы в заговоре с мадемуазель Кледерман, когда она устраивала этот маскарад?

Нотариус так и подскочил, от его важности не осталось и следа:

— Я? В заговоре с ней?! Нет, нет и нет! Я, конечно, знаком с ее отцом, и вроде бы достаточно близко. Поэтому, зная о ваших финансовых затруднениях и высоко ценя ваши достоинства, я предложил ему тот вариант, и мы обговорили его, не вдаваясь в детали. А ваш отказ он принял, как и подобает, с пониманием и уважением. Чем дело и кончилось.

— А ее саму вы никогда раньше не видели?

— Как-то не приходилось, иначе, вы сами понимаете, я бы узнал ее, несмотря на все переодевания. А какой еще вопрос вы хотели мне задать?

— Это не совсем вопрос, скорее просьба. Я хотел бы просить вас о некотором одолжении: мне нужно взять кого-нибудь на место… место Мины, а вы тут самый сведущий человек. Само собой, кого-нибудь, внушающего доверие…

— Подобрать помощника антиквару не так-то просто.

С другой стороны, когда господин Бюто выздоровеет, он всему обучит новую секретаршу…

— Ничего не имею против секретаря. Даже напротив, думаю, что это было бы предпочтительнее.

— Действительно! У меня как раз на примете есть один начинающий юрист, увлеченный историей и искусством куда больше, чем правом, и, я думаю, он мог бы вам подойти. Только вот сейчас он в отъезде на Сицилии по семейным обстоятельствам.

— Сицилиец? Какой ужас! Вы хотите мне подсунуть мафиози? — засмеялся Альдо.

— Не пугайтесь! Просто какая-то тетка оставила ему наследство в Палермо, а так он венецианец, причем из старинного рода. Вероятно, будет трудно уговорить его отца, моего коллегу, он ведь хочет, чтобы сын пошел по его стопам… Впрочем, он может поработать у вас некоторое время, а потом уйти, к тому же и репутация у вас прекрасная. Так что же, попробуем? Примерно через недельку он вернется…

Альдо не подал виду, хотя очень расстроился. Через два дня ему нужно быть в Милане! Неделя для него — огромный срок. Но, видимо, ничего не поделаешь, придется на время отъезда закрыть магазин, другого выхода он не видел.

— Вернется, там видно будет! Простите, что отнял у вас столько времени, — поспешил прибавить князь, заметив, что Массариа уже раз третий из-за него не подходит к телефону.

— Да что вы! Вы же знаете, как я люблю поболтать с вами! Мне вспоминается прошлое, когда наша дорогая княгиня Изабелла вызывала меня к себе… Счастливое прошлое… — промолвил он со вздохом, в котором прозвучала вся горечь и тоска любви, так никогда и не высказанной.

— Она тоже была счастлива вас видеть, — вежливо заверил Альдо. — Она всегда говорила, что очень ценит ваше общество…

Вдруг произошло чудо. Милое лицо нотариуса в пенсне на толстом носу внезапно осветилось внутренним светом. Теперь старый преданный воздыхатель Изабеллы Морозини будет не одну неделю, а то и не один месяц радоваться, вспоминая эти слова. Довольный собой, Альдо откланялся, но, когда он был уже в дверях, нотариус остановил его, удержав за локоть.

— Простите мне мое любопытство, но так хочется спросить! Я не раз видел вашу секретаршу и теперь все думаю, какова же она на самом деле… Что, совсем другая?

Глаза Массарии смотрели из-под кустистых бровей с таким детским любопытством, что Альдо не мог не улыбнуться.

— Совсем-совсем другая! Если хотите знать, мне есть о чем пожалеть, хотя теперь жалеть о чем бы то ни было уже поздно. До свидания!

На другой день Морозини вопреки всему сказанному накануне все-таки отправился в замок Орсеоло вместе с Дзианом. Гондольер, хотя его назначение во дворец было временным, — он должен был там ночевать, пока не вернется Адриана, — заявил, что не пойдет туда, пока хозяин самолично не оговорит с Джиневрой все условия его проживания на этой чужой территории.

Как оказалось, Альдо отправился к Адриане не напрасно.

Правда, гостиная, где проходили обычно ее музыкальные вечера, с последнего посещения Альдо ничуть не изменилась: те же драпировки цвета опавших листьев, те же восточные бархатные скатерти на столах… Зато стоило ему войти в соседнюю комнату, служившую некогда библиотекой и кабинетом, как Джиневра немедленно трагическим жестом, достойным самой Чечины, указала на огромное овальное зеркало в потускневшей золотой раме — неплохое, но самое обыкновенное зеркало конца прошлого столетия, которое заменило собой великолепное венецианское XVI века. Исчез и старинный корабельный фонарь, при свете которого любил писать отец Адрианы. Альдо почувствовал, что кровь закипает у него в жилах.

— И давно все это продано?

— Два месяца тому назад, — ответила старая служанка. — Деньги понадобились для поездки в Рим и обучения этого мерзавца. Ваше сиятельство, он же ее разорит, а как разорит — выбросит к чертовой матери! Тьфу! — плюнула она, вконец осерчав.

— Я сделаю все, что в моих силах, и будьте уверены: этого не случится. Вещи забрал ее миланский антиквар, как его там, Сильвио Брюскони, что ли?

— Да, он. Они все это ночью проделали.

Морозини начал понемногу успокаиваться. Стало ясно, что Адриана стыдилась своих поступков. У нее и раньше бывали затруднения, и в таких случаях она всегда обращалась за помощью к своему кузену-антиквару. Он помогал ей продавать кое-какие вещи или просто ссужал ее деньгами. И теперь она неспроста обратилась не к нему, а к Брюскони, который помогал ей выжить в годы войны. Видимо, Спиридион крепко держал ее в руках. Она не на шутку увлеклась им, а для женщины ее возраста это опасно.

Джиневра, упав на стул, расплакалась, и князь дружески и успокаивающе потрепал ее по плечу.

— Жаль, что я не узнал об этом раньше, но успокойтесь: сегодня же вечером я отправлюсь в Милан, завтра увижусь с Брюскони и, может быть, выкуплю у него и зеркало, и фонарь.

— Ах, дон Альдо! Не стоит зря беспокоиться, нынче вы их ей вернете, а через неделю она снова все спустит, чтобы угодить своему варвару.

— Конечно, я ей их не отдам. Во всяком случае, до тех пор, пока она не придет в себя. Не горюйте, Джиневра! И постарайтесь поладить с Дзианом. Он славный парень!

Через три дня Морозини вернулся из Милана вполне довольный: ему удалось не только выгодно продать некоторые вещи с аукциона, но и выкупить все реликвии дома Орсеоло, попавшие в руки его коллеги Брюскони, которого Альдо хотя и не любил, но в одном отдавал ему должное: при всей своей природной хитрости и умении манипулировать сильными мира сего, он никогда никого не обманывал. А с людьми, которые, подобно Морозини, были могущественнее и удачливее его, Брюскони и не думал лукавить: он умел верно оценивать ситуацию. Венецианец располагал всем необходимым: прекрасным положением в обществе, обаянием, княжеским титулом.

Брюскони умел при случае довольствоваться и малым, рассчитывая на крупные дивиденды в неопределенном будущем.

Итак, Альдо был доволен своими делами, а по возвращении домой его ждала новость, которая обрадовала его еще больше: накануне приехала его двоюродная тетушка, маркиза де Соммьер со своей неизменной спутницей Мари-Анжелиной дю План-Крепен. Счастливая Чечина на радостях распевала арию из «Нормы» так громко, что ее слышно было даже на Большом канале.

Морозини вошел в лаковую гостиную в тот момент, когда Дзаккария подавал маркизе и ее спутнице шампанское. Было всего лишь пять часов вечера, но что же делать, если маркиза не признавала никаких других напитков, разве только утром пила кофе с молоком, а чай ненавидела и говорила, что это «мерзкое пойло, которое англичане только могут пить ведрами, чуть ли не двадцать четыре часа в сутки».

— Наконец-то явился! — воскликнула маркиза, прижимая Альдо к своей обширной груди, сплошь покрытой золотыми цепочками и всевозможными ожерельями. — А мы уж боялись, что никогда тебя не догоним.

— Не ясно, кто кого догонял, тетя Амелия! Когда я вернулся из Англии и зашел к вам, ваш Сиприен сказал мне, что вы «путешествуете по Италии», и только!

— Большего он и не мог тебе сообщить, мы все время переезжали с места на место. Вспомни, в сентябре ты должен был ехать в Англию, мы тогда отправились к леди Винчестер, ждали-ждали тебя, но ты так и не появился ни в «Ритце», ни в каком-либо другом месте. Мы отправились в Венецию, и тут нам сказали, что ты только что уехал… в Англию. Мина и господин Бюто уверяли нас, будто ты пробудешь там всего две-три недели, ну и мы, переночевав в гостинице, решили пока суд да дело объехать полуостров. Побывали во Флоренции, в Сиене, в Перудже, добрались даже до Рима, но то, что мы там увидели, нас очень огорчило: город просто кишит этими тараканами в черных рубашках, которые вызвали у нас чувство омерзения… Вздумали проверять наши документы только потому, что мы иностранки! Так обращаться с дамами, остановившимися не где-нибудь, а на Квиринале! Все вокруг возмущались: «Как может король идти на поводу у какого-то Муссолини!»

— Вероятно, у него нет другого выхода, — ответил Альдо со вздохом. — Италия после войны оказалась в кризисе, над ней нависла большевистская угроза. Правда, я сомневаюсь, что новый порядок пойдет ей на благо.

— Он пойдет на благо тем, кто на этом обогатится! А их, поверь мне, не так мало. Однако на чем мы остановились…

Мы с Мари-Анжелиной уехали первым же поездом. Приезжаем в Венецию, а ты опять исчез!

— К счастью, на этот раз вы решили меня дождаться. Вы и представить себе не можете, до чего же я рад вас видеть!

Надеюсь, вы побудете у нас подольше, хотя ноябрь в Венеции не самое лучшее время: осенние приливы, наводнения…

Мари-Анжелина, до сих пор хранившая молчание, восторженно, с придыханием произнесла:

— Я думаю, мне это понравится! Наверное, забавно переходить площадь Сан-Марко по деревянным мосткам!

— Я всегда подозревала, милочка, что в глубине души вы обожаете приключения, — покачала головой маркиза. — Ах да, Альдо, твоего друга Бюто вчера привезли из больницы.

Вид у него неважный, но думаю, через пару дней все пойдет на лад: уж Чечина сумеет о нем позаботиться.

— Пойду-ка я к себе переоденусь, но сначала загляну к нему, — сказал Альдо.

Однако Морозини так и не суждено было подняться к себе. Только он направился к лестнице, как в дом вбежал только что приплывший на гондоле Дзиан. Он был сам не свой, и новость, которую он принес, была удручающей.

— Дворец Орсеоло ограбили! — крикнул он с порога. — Прихожу я туда на ночное дежурство, и что же? Джиневра в истерике, а около нее снуют какие-то кумушки. Кругом крики, слезы. Два карабинера безуспешно пытаются добиться от них толкового слова, а я сразу все понял: стекла в шкафах разбиты, серебра нет, вещиц всяких-разных нет… Ах, ваше сиятельство, бежимте скорее! А то полицейские еще и меня, чего доброго, засадят!

— Пошли! А когда, по-твоему, это случилось?

— Да среди белого дня, ясное дело! В одну из бесконечных Джиневриных месс. Она все время уходит в церковь, за день раза три, не меньше.

— И никто ничего не заметил?

— А что разглядишь за оградой сада?.. Одно странно: все замки целы, только мебель попорчена. Можно подумать, у воров были ключи.

Дзиан говорил правду. В доме Адрианы творился страшный беспорядок, и комиссар Сальвини тщетно пытался добиться тишины. Он встретил Морозини с видимым облегчением, уповая, как видно, на то, что все истерички набросятся на вновь прибывшего. Действительно, Джиневра, извергая потоки слез, сейчас же бросилась на колени и припала к его руке, умоляя наконец найти управу на злокозненного варвара.

К ее причитаниям присоединился целый хор соседок.

— Счастлив вас видеть, князь! — воскликнул Сальвини. — Быть может, вам удастся хоть что-нибудь понять из воплей этих обезумевших женщин и растолковать мне, кто такой варвар.

— Как раз для этого я и пришел. Позвольте, однако, дать вам один совет. Отошлите-ка вы Джиневру и ее товарок на кухню, пусть приготовят кофе себе, а заодно и нам.

Освободившись от женщин, мужчины обошли дворец, охраняемый двумя карабинерами. Альдо в общих чертах обрисовал ситуацию, объяснив, что варваром Джиневра называет Спиридиона, но, само собой разумеется, умолчав об истинных причинах отсутствия кузины. Альтруистическая версия выглядела вполне убедительно, поскольку страстная любовь графини Орсеоло к музыке была общеизвестна и могла служить вполне надежным прикрытием для ее истинных отношений с чрезмерно привлекательным лакеем.

Затем Альдо добавил, что доверил Дзиану охранять дворец ночью, никак не предполагая, что воры могут явиться днем.

— Кто бы мог подумать! Правда, Джиневра ходит на все дневные службы…

— Каждый день в одно и то же время?

— Вроде бы да. У нее время расписано: заутреня, вечерня и что там еще? Я, честно говоря, никогда не был особенно ревностным прихожанином, — прибавил князь, виновато улыбаясь.

— Я тоже, — отозвался комиссар. — Но регулярные отлучки несложно вычислить. А ключи она уносила с собой?

— Конечно. Дзиан дожидался ее возвращения и уходил по своим делам. Я не часто прибегаю к его помощи, и в свободное время он катает приезжих, ведь гондола — его собственность!

— Он живет в вашем доме?

— Да, и уже много лет. Он холост, и я доверяю ему как самому себе. Иначе разве бы я предложил его донне Адриане?

— В этом я не сомневаюсь! Но вот что странно: нет ни одного следа взлома, ни единой царапины или другого повреждения. Остается предположить, что воры пришли с ключами…

— И никто ничего не заметил?

— Да нет. Одна из соседок часа в четыре развешивала у себя белье и видела, как к черному входу дворца подкатила тележка угольщика. Когда она возвращалась обратно, то увидела двух парней, выходящих из дворца, которые несли за спиной сложенные один в другой пустые мешки из-под угля.

Видимо, они их только что опорожнили.

— Или скорее всего — заполнили! Я думаю, дело было так: когда они входили туда, один нес мешок с углем — надо, кстати, проверить, сколько его на кухне, — а другой — пустые мешки, сложенные один в другой. Когда они возвращались, набив мешки краденым, им совсем не трудно было сделать вид, что они несут мешки, набитые грудой скомканных, таких же пустых мешков. Вот вам и воры нашлись!

— Мы, конечно, проверим эту версию, только я сомневаюсь, что мы здесь что-нибудь найдем. Я знаю многих из тех, кто занимается торговлей углем, — это все честные люди…

— Но даже самый честный человек может нанять по ошибке какого-нибудь мерзавца. И вообще еще неизвестно, откуда взялись эти двое… С другой стороны, осмелюсь дать вам еще один совет: постарайтесь побольше разузнать об этом так называемом варваре, то есть Спиридионе Меласе, он уроженец Корфу, бежал из турецкой тюрьмы и был подобран на пляже в Лидо, где «умирал от голода». Это, к сожалению, все, что я о нем знаю, и то со слов кузины.

— Вы полагаете, что графиня, известная своей щедростью и пристрастием к музыке, могла приютить у себя какого-нибудь редкостного негодяя?

— Вот именно, — проговорил Альдо с нескрываемым удовлетворением. — Истинное удовольствие общаться со столь проницательным собеседником!

Крошечный Сальвини стал как будто выше ростом, его распирало от гордости: ведь его оценил по достоинству сам князь Морозини.

— Благодарю вас! Со своей стороны обещаю сделать все от меня зависящее… Не желаете ли пройти на второй этаж?

— С удовольствием! Хотя я сомневаюсь, что кузина имела глупость оставить свои драгоценности дома и не отправила их в банк, но все же наверху достаточно и других дорогих вещиц.

Комнату Адрианы, изысканность интерьера которой подчеркивалась нежной бело-голубой драпировкой, воры тоже не обошли своим вниманием. Они не оставили на туалетном столике ни щеток, ни серебряных с позолотой подсвечников, ни салфеток старинного кружева, ни всех остальных изящных дорогих безделушек, что так украшали покои благородной и к тому же очаровательной дамы. Инкрустированные шкатулки были разбросаны по ковру, а тициановские ангелочки, некогда осенявшие изголовье кровати, бесследно исчезли, они были такими миниатюрными, что наверняка уместились в карманах грабителей.

Одному подивился Альдо. Самой драгоценной вещью в этой комнате была флорентийская конторка XVI века из эбенового дерева, инкрустированная слоновой костью, золотом и перламутром. Морозини помнил ее с детства, она стояла в их доме, затем была подарена Адриане к ее свадьбе отцом Альдо князем Энрико. Запиралась она без всяких ключей с помощью секретного устройства, само собой, известного князю-антиквару. Так вот, к ней-то воры и не притронулись. Они не только не попытались ее взломать, но и не причинили ей никакого вреда. Словно они получили приказ: к конторке ни в коем случае не приближаться, не трогать ее и не делать ничего такого, что могло бы умалить ее ценность. Правда, надо думать, что грабителей это не очень огорчило: даже если продать перекупщикам то, что они награбили, по самым низким ценам, им и так надолго хватит.

Воспользовавшись тем, что Сальвини занялся пристальным изучением туалетного столика, стоявшего на другом конце комнаты, а потом перешел к комоду, Альдо подошел к конторке и, надев предварительно перчатки, поспешно нажал на одну из костяных пластинок. Створки распахнулись, обнаружив внутри бесчисленное множество всевозможных ящичков и позолоченную нишу со статуэткой слоновой кости, изображающей Минерву в золотом шлеме, которую Адриана считала своей покровительницей. Морозини ухмыльнулся: теперь, связавшись с гнусным варваром, Адриана, вероятно, редко обращается к своей богине. Во всяком случае, надо думать, она захлопывает створки, ложась с ним в постель. Фу, как нелепо! И как глупо все это, наконец! Конечно, любовь всегда заставляет делать глупости, Альдо знал это по собственному опыту, но всему же есть предел!

Сочтя свою обычную деликатность в данном случае неуместной, Альдо принялся выдвигать ящики один за другим.

Тут было полно всякой ерунды: четки, сохранившиеся со времени первого причастия, медальоны, печатки, пожелтевшие письма, перевязанные выцветшими лентами, на некоторых он узнал свой собственный почерк. Старые письма и документы он откладывал в сторону: ничего интересного тут не было.

Морозини уже собирался закрыть дверцы, как вдруг его зоркий глаз заметил, что из-под статуэтки выглядывает слегка загнутый уголок бумаги. Сейчас же князю вспомнилось, что и ниша была с секретом. Он оглянулся на комиссара, который уже завершал обследование комода и собирался вместе с другим полицейским приступить к изучению отпечатков пальцев. Тогда, подстрекаемый безудержным любопытством, Альдо отодвинул Минерву, нажал на очередную пластинку и просунул руку в образовавшееся прямоугольное отверстие.

Извлеченная оттуда пачка писем мгновенно скрылась в кармане его просторного плаща, статуэтка вернулась на прежнее место, а створок Альдо закрывать не стал: все равно Сальвини направлялся к нему, желая осмотреть и конторку.

— Дивная вещь! — воскликнул он. — Как это вам удалось ее открыть?

— Знать секреты старинных вещей — моя профессия, — с улыбкой отозвался Морозини. — Наши краснодеревщики не зря славились когда-то своим искусством по всей Европе!

Но эта конторка, признаться, знакома мне давно: мои родители подарили ее Адриане на свадьбу.

Он предоставил комиссару самому изучать содержимое ящиков. Морозини был настолько любезен, что открыл ему тайну сдвигающейся Минервы. Делая это, он получал какое-то необычное удовольствие, может быть, причиной тому были спрятанные в кармане письма, которые до сих пор жгли ему руки. Не обнаружив ничего существенного, полицейский бережно и с должным почтением уложил на место все перевязанные голубой шелковой ленточкой пачки писем.

Вернувшись домой, Морозини сразу же поднялся к себе, решив сообщить своим домочадцам обо всем, что произошло, за ужином, и принял ванну, быстро приготовленную верным Дзаккарией. Вопреки обыкновению нежился он в ней недолго.

Завернувшись в пушистый халат, он проследовал в спальню, где Дзаккария уже успел разложить белоснежную сорочку и строгий костюм, в который Альдо облачался по вечерам, особенно если во дворце были гости. Но после того как Ги Бюто попал в больницу, а Мина исчезла, все эти гостиные и огромные залы для банкетов казались Морозини холодными и неуютными. Так что охотнее всего он проводил вечера за большим столом на кухне в обществе Чечины. Временами у Альдо, как и в детстве, возникала потребность в тепле, а кто, как не Чечина, знал, как обогреть его.

Бросив взгляд на часы, Морозини понял, что может пробыть у себя еще добрых три четверти часа.

— Можешь идти, — сказал он Дзаккарии. — Я оденусь чуть позже. А пока хочу немного отдохнуть.

— А как же господин Бюто? — спросил слуга. — Он так ждал вашего прихода!

— Ax, боже мой!

За всеми этими хлопотами князь совсем позабыл о друге.

— Скажи ему, что я немного приду в себя и обязательно загляну к нему перед ужином. Сколько дней еще ему нельзя будет выходить из комнаты?

— Доктор Личчи предполагает, что в конце недели, если шов не будет его беспокоить, он сможет потихоньку спуститься по лестнице.

— Мы поможем ему и в случае чего понесем на руках.

Должно быть, ему смертельно скучно! Пойди скорее скажи, что я сейчас буду!

Но стоило Дзаккарии закрыть за собой дверь, как Морозини бросился в кресло и принялся за чтение украденных писем, которые перед этим спрятал в ящик своего старинного бюро. Едва пробежав глазами несколько строчек, он понял, что ему не следует продолжать чтение — это была любовная переписка, которая велась, судя по датам, в последние годы войны. Он не чувствовал себя вправе до такой степени проникать в тайны личной жизни кузины. И тем не менее Альдо не мог справиться с собой и продолжал читать, не столько даже подстрекаемый обычным любопытством, сколько поддавшись какому-то очарованию этих писем.

Зачаровывал сам их тон. Крупный и четкий почерк, которым они были написаны, выдавал человека достаточно властного, хотя и пылко влюбленного. Чем дальше Альдо вчитывался, тем больше его одолевало странное ощущение, будто властное обаяние писем завладевает всем его существом. Таинственный Р. — другой подписи не было, — страстно любивший Адриану, сообщал ей о какой-то цели, ради которой готов был всем пожертвовать. Ни одного из конвертов не сохранилось, но в письмах упоминались различные города Швейцарии: Женева, Лозанна и в особенности Локарно, где, по-видимому, и зародились их отношения. Из Локарно было послано и последнее письмо. На нем стояла дата: август 1918 года. Оно было самым загадочным из всех и написано почти в приказном тоне. Там говорилось в частности: «Время настало: война закончится, и он придет. Ты должна сделать то, что требует от тебя дело, еще настоятельнее, чем ждет тот, для кого ты — вся жизнь. Спиридион поможет тебе. Именно для этого он к тебе и послан… Р.»

Альдо застыл с письмом в руке, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног, ему казалось, что он попал в один из кругов ада и бездна разверзается перед ним. Ужасно было вдруг обнаружить, что его горячо любимая старшая сестра, к которой он даже испытывал одно время чувства, далекие от чисто братской привязанности, ведет какую-то тайную, скрытую ото всех жизнь, заполненную плотскими утехами и интригами. Какому делу призывают ее служить, суля в награду пламенное счастье? Чему пришло теперь время? Кто этот Р.?

Откуда в действительности явился красавец Спиридион, если он не случайно оказался на пляже в Лидо? Его послал некий неизвестный любовник, и, похоже, теперь грек занял его место в постели Адрианы. А может быть, и на это был приказ? Почему бы в самом деле Р. не использовать его, чтобы добиться от графини всего, что им было нужно, а заодно и избавиться от любовницы, которая ему, возможно, надоела?

Самое странное то, что последнее письмо было получено четыре года назад.

Вопросов было множество, и почти ни на один он не находил ответа. Морозини пришло в голову, что, возможно, между занятиями итальянским языком этого Спиридиона из Корфу — которые теперь казались крайне подозрительными — и усилением власти фашистов, к которым Адриана была настроена явно лояльно, есть какая-то связь. Что, если пресловутая цель именно в этом? Каких услуг они ждут от графини Орсеоло? Теперь главное выяснить, кто был Р., до такой степени завладевший душой и телом Адрианы?

По одной букве имени не восстановишь! Ясно одно: человек, столько времени проживший в Швейцарии, вероятно, принадлежит к какой-нибудь революционной ячейке, чьи члены вынуждены скрываться за границей от преследования властей.

Тягостные размышления Альдо были прерваны: звонили к ужину. Князь поспешно натянул рубашку и парадный костюм, небрежно, на скорую руку повязал галстук. Он и не заметил, как пролетело время, так что теперь у него оставалась лишь минутка, чтобы забежать к больному.

Завязывая на ходу шнурки своих блестящих лаковых ботинок, что представляло собой задачу не из легких, Альдо вылетел из комнаты, торопясь поскорее увидеться со старым воспитателем, и встретился с ним… здесь же, в коридоре. Ги Бюто шел, опираясь на трость, немного побледневший, но, как всегда, безукоризненно Подтянутый.

— Ги! — воскликнул князь. — Вы с ума сошли? Вам надо лежать в постели!

— Ах, милый Альдо, постель, признаться, мне порядком надоела! К тому же, — добавил он с дружелюбной и несколько застенчивой улыбкой, напоминавшей того робкого юношу, только что покинувшего родную Бургундию, которому некогда доверили воспитание маленького князя, — предчувствие подсказало мне, что я, быть может, вам пригожусь…

— Вы пригодитесь мне, если вполне поправитесь! Неужели вам пришлось встать и одеться самому?

— Нет, Дзаккария немного помог мне. Я попросил его сказать, что буду ужинать за общим столом. Присутствие госпожи маркизы де Соммьер, мадемуазель Мари-Анжелины, а также ваше исцелит меня в мгновение ока. Вот бы сюда еще бутылочку старого доброго вина из подвалов моего милого Бонского монастыря!

— Хоть бочку, на здоровье! Я страшно рад вам! — вскричал князь. — Но обопритесь на мою руку.

Так, рука об руку, вошли они в лаковую гостиную, и при их появлении пробка от шампанского полетела в потолок.

Мадам де Соммьер восседала за столом в платье из парчи, своей роскошью напоминавшем епископское облачение, а Мари-Анжелина появилась в более легком крепдешиновом наряде серо-голубого цвета.

Несмотря на всю свою озабоченность, которую он, понятное дело, постарался скрыть, Альдо вскоре развеселился, слушая занятную болтовню тетушки Амелии. Но нашлись и темы для серьезного обсуждения. Например, смерть Эрика Фэррэлса и обвинение в убийстве, выдвинутое против его вдовы…

Правда, гораздо больше всех занимало таинственное превращение суровой голландки Мины ван Зельден в очаровательную дочь швейцарского миллиардера.

— Ты не можешь отказать мне в интуиции! — проговорила маркиза. — Разве не говорила я тебе, что, окажись я на твоем месте, я бы уж прощупала, что кроется за этой слишком неприступной наружностью?

— Ах, если бы вы выражались яснее! — промолвил со вздохом Альдо. — Вы бы уберегли меня от стольких неожиданностей и от стольких бед!

— Я-то говорила яснее ясного. Это ты недостаточно проницателен, иначе мои слова тебя бы насторожили!

— Этот упрек относится и ко мне, — сказал господин Бюто. — Должен признать, она меня заинтересовала, и чем больше я к ней приглядывался, тем больше убеждался, что под нелепым обличьем скрывается красавица. Но я тоже не разгадал секрета этого маскарада. В то время, как столько дурнушек старается выглядеть красивее. Мина… — ничего, что я так ее называю? — Мина изо всех сил пыталась казаться невзрачной, неинтересной, почти незаметной!

— И, надо признать, вполне преуспела в своем стремлении. Я, во всяком случае, совсем перестал замечать ее с того момента, как убедился в том, что она точно выполняет все мои указания. Зато какой же она была исполнительной! Я мог доверить ей все, что угодно. Не говоря уж о глубочайших познаниях в области истории искусств! Я никогда не найду ей достойной замены! Она могла с первого взгляда определить, к какой эпохе относится та или иная вещь, и ни разу не спутала руанского стилизованного фарфора снастоящим китайским…

Мадемуазель дю План-Крепен на минуту оторвалась от своей порции трюфелей со взбитыми белками и улыбнулась, сморщив длинный нос.

— Все это — детские игрушки, — с неожиданной уверенностью сказала она. — Нужно разбираться еще и в цвете, форме, фактуре, помнить клеймо каждого мастера. Помню, в детстве мой дорогой папочка, обожавший всякие древности, охотно брал меня с собой на распродажи. Он многому научил меня, давал читать различные книги… Теперь я так благодарна ему. И если бы мне позволяло мое положение в обществе и у меня был бы достаточный капитал, чтобы открыть магазин, я бы стала антикваром!

Маркиза уронила вилку с таким звоном, что все взоры невольно обратились к ней. Мадам де Соммьер в крайнем недоумении смотрела на девушку:

— Почему же вы скрывали это от меня, План-Крепен?

Нет, почему?

— Я не думала, что такие мелочи могут интересовать нас, — отозвалась старая дева, всегда употреблявшая по отношению к своей благодетельнице-кузине местоимение первого лица, причем во множественном числе. — И потом, это не главное мое хобби. Я бы, например, с огромным удовольствием сходила в музей…

— Чего не могу сказать о себе. Мне всегда было скучно в музеях. Там все свалено в одну кучу…

— Жаль, что вы так скоро уезжаете, Мари-Анжелина! — сказал с улыбкой Альдо. — Иначе я бы попросил вас мне помочь. Конечно, я не осмелюсь пригласить вас в секретарши…

— Довольно и того, что я загружаю ее секретарской работой, — проворчала маркиза. — Терпеть не могу всяких бумажек, она их составляет за меня. Да, в монастыре времени не теряли… Ее обучили даже английскому и итальянскому!

— Если к этому добавить, что вы еще и отважны, то можно утверждать, что вы поистине

гармонически развитая личность! — со смехом воскликнул Альдо. — И я, не шутя, хотел бы предложить вам поработать со мной, — сказал он уже серьезней, подвигаясь поближе к ней. — Конечно, Массариа кого-то мне подыщет, но не раньше, чем недели через три. Вы очень торопитесь с отъездом, тетя Амелия?

— Никуда я не тороплюсь! Ты же знаешь, как я люблю Венецию, этот дом и всех его обитателей. Так что решай, на что тебе может сгодиться это чудо природы. Все-таки и наш друг Бюто сможет еще немного отдохнуть.

— Довольно отдыхать! — возразил воспитатель. — До тех пор, пока я не смогу снова передвигаться, я буду заниматься с клиентами здесь, а если мадемуазель возьмет на себя труд под руководством Альдо разобраться в нашей документации — а это китайская грамота, — дело пойдет на лад!

— Тем более что мне не придется больше никуда отлучаться, разве только на распродажу во Флоренцию. Кузине же я напишу обо всем, что случилось, и пусть она сама решает, возвращаться ей или нет.

— А в Лондон ты не собираешься? — спросила тетушка Амелия.

— Надо бы съездить туда, но, думаю, не сейчас. Пока что я там никому не нужен, — прибавил князь с затаенной грустью.

Но как раз на следующий день пришло письмо из Лондона. На конверте крупным детским почерком было написано:

«Италия. Венеция. Его сиятельству князю Альдо Морозини».

Письмо состояло из нескольких строчек, написанных рукой Анельки: «Я попросила Ванду переслать вам эту записку. Альдо, приезжайте! Приезжайте и спасите меня! Мне страшно! Очень страшно! Наверное, больше всего меня пугает отец. Он, кажется, потихоньку сходит с ума. А я в отчаянии, в полном отчаянии, потому что никто не может разыскать Ладислава. Сент-Элбенс рассказал, сколько вы для меня сделали. Жаль, что ваши хлопоты пропали даром. Теперь вы один можете избавить меня от страшного выбора: смерть от руки палача или месть товарищей Ладислава… Приезжайте! Ведь когда-то вы говорили, что любите вашу несчастную Анельку…»

Альдо молча протянул записку тетушке Амелии. Прочитав, она вернула ее, передернув плечами.

— Ну вот, — вздохнула она. — Похоже, нам с План-Крепен придется перезимовать здесь, потому что я не думаю, что ты сумеешь совладать со своим порывом немедленно мчаться на помощь к погибающей красавице. Правда, ума не приложу, чем ты можешь помочь ей в ее положении.

— Пока не знаю. Но, может быть, она сама мне подскажет. Мы с ее адвокатом подозреваем, что она что-то скрывает.

— Да, такого рыцаря, как ты, поискать. Будь осмотрителен, мой мальчик. Я недолюбливала этого беднягу Фэррэлса и, знаешь ли, не испытываю теплых чувств к его молоденькой, хорошенькой вдовушке. Однако понимаю, что, если ты не испробуешь всех средств, чтобы ее спасти, и она погибнет, ты во всю жизнь не простишь себе этого и будешь несчастен. Так что поезжай! План-Крепен будет рада тебе помочь, и мы с ней справимся со всеми твоим делами. В конце концов, должно быть, любопытно заняться антиквариатом!

Вместо ответа Альдо от избытка чувств нежно обнял ее и поцеловал. Он словно бы получил материнское благословение.

По счастью, то был четверг, один из тех трех дней, когда в Венеции останавливался «Восточный экспресс», идущий в Кале через Париж. Морозини как раз хватило времени, чтобы собрать чемоданы, уладить кое-какие вопросы с Ги Бюто и отправить Дзаккарию на вокзал за билетом. С таинственными письмами Адрианы он решил разобраться попозже и спрятал их в сейф все, за исключением последнего, самого загадочного.

Его он сунул в свой бумажник.

Ровно в три часа от вокзала Санта-Лючия отправился поезд, унося Альдо из Венеции…

Глава 9. В СМУТНОМ СВЕТЕ СУМЕРЕК

Сойдя с поезда в Лондоне, на вокзале «Виктория», Морозини жестоко пожалел о том, что не может остановиться в отеле «Ритц», столь любимом им за комфортабельность и уют. Имея в своем роду столько дожей, «повелителей морей», Альдо мог бы получить в наследство иммунитет к морской болезни, но в этот раз Ла-Манш вконец истерзал его, истрепал и измучил, впервые в жизни пробудив в князе ощущение, что он недостоин своего славного рода. Когда он обрел наконец твердую почву под ногами, лицо его все еще сохраняло бледно-зеленоватый оттенок, движения были непривычно вялыми и замедленными, так что, увидев стоящего у причала Теобальда, он лишь тяжело вздохнул. Верный слуга Адальбера встречал его, чтобы немедленно отвезти в Челси, новое местопребывание хозяина. И не было никакой возможности отказаться! Упрекать в этом, правда, можно было только себя, ведь Альдо сам предупредил о своем приезде телеграммой. К тому же Видаль-Пеликорн ни в коем случае не заслуживал пренебрежения.

— Вы, ваше сиятельство, кажется, чем-то недовольны? — спросил Теобальд, берясь за чемоданы. — Наверно, море выбило вас из колеи. Вдобавок здешний чудный климат, черт его дери! Не понимаю, как его англичане терпят?

— Да уж, климат чудный, ничего не скажешь, — проворчал Морозини, подняв воротник плаща.

Лондон окутывал густой туман — таинственная достопримечательность этого города, — размывающий очертания всех зданий. Туман, сквозь который даже из самых ярких фонарей лился тусклый, бледно-желтый свет, напоминавший слабый, дрожащий огонь свечи.

— Вот приедем домой, вам сразу станет легче. Мы довольно мило отделали новый дом. Я рад, что нам удалось придать ему такой веселый вид, это особенно кстати сейчас, когда господин Адальбер пребывает в столь мрачном настроении.

— У Адальбера что-нибудь случилось? — спросил Морозини, усаживаясь в специально нанятый автомобиль и подбирая свои длинные ноги, чтобы поудобнее устроиться.

— Так, значит, ваше сиятельство не читает газет?

— С тех пор, как я выехал из Венеции, я только и делал, что спал и сражался с морской болезнью. Мне было не до газет. Так что же там пишут?

— Необычайное открытие! Необычайное открытие, сделанное господином Говардом Картером в Долине царей в Египте. Обнаружена нетронутая гробница фараона восемнадцатой династии со всеми ее сокровищами! Необычайное, потрясающее открытие, открытие века!

— Но почему это раздосадовало твоего хозяина? Как египтолог, он должен быть счастлив! Ведь, если не ошибаюсь, восемнадцатая династия — его страсть?

— Да, но господин Картер британец.

Зная, как трудно вести машину в таком тумане, Альдо больше не задавал вопросов. Они продолжили путь в молчании и без приключений добрались до старинного и в самом деле очаровательного особняка, перед которым Теобальд и остановил автомобиль. Особняк был построен из красного кирпича, прекрасным дополнением к которому служили чудесно сохранившиеся кованые узорчатые решетки.

— Если небо хоть раз ниспошлет нам сколько-нибудь сносную погоду, на что пока что надежды мало, ваше сиятельство оценит прелесть и красоту этого старого аристократического квартала, теперь отчасти ставшего лондонским Монпарнасом. Здесь в основном селятся художники, скульпторы, студенты, увлеченные изящными искусствами, повсюду царит атмосфера беспечности, богемы и…

— Твой рассказ чудесен, — прервал Альдо это лирическое отступление. — Но, признаться, богема меня как раз и смущает…

И напрасно. Бывшее жилище Данте Габриэля Росетти, некогда названное «домом королевы» в честь Екатерины Браганцы, и ныне привлекало своей исключительной красотой.

Гость застал хозяина у камина, где полыхал огонь, в пламени которого сгорела уже не одна кипа яростно разорванных в клочья газет.

Теплый тон бледно-зеленых бархатных портьер и множество разнообразных пестрых ковров произвели на Альдо приятное впечатление, и вся атмосфера гостиной, в которую он попал, показалась ему уютной и гостеприимной, тем более что неподалеку от беломраморного камина друзей ожидал накрытый стол.

— Ты прибыл точно ко времени! — воскликнул Адальбер, вставая ему навстречу и отряхиваясь. — При таком тумане это просто невероятно! Ты хорошо доехал? Нет, видимо, неважно, — сейчас же поправился он. — Вид у тебя усталый и озабоченный. Пойдем-ка, я покажу тебе твою комнату!

Теобальд и здесь все чудесно устроил: удобное кресло было придвинуто у камина, в котором уютно потрескивал огонь, на столе стояла ваза с дивным букетом свежих роматиек, так мило ожививших строгость обстановки и темную зелень бархатной обивки.

— У тебя тоже забот хватает, — проговорил Альдо с едва заметной улыбкой. — Гробница, открытая этим Картером недалеко от Луксора…

— Чудовищное везение! — со вздохом отозвался Видаль-Пеликорн, уставившись в потолок. — Надо же, чтобы сохранилась нетронутой гробница Тутанхамона, фараона не слишком значительного, зато скопившего за свое недолгое восьмилетнее правление столько богатств! Просто немыслимо!

Я не могу без слез вспоминать о моем дорогом учителе, господине Лоре, который столько сил потратил, ведя там раскопки, и ничего не нашел… Конечно, мы, бедные французы, не получаем таких сумм от меценатов, у нас нет лордов Карнавонов!

Как бы я хотел посмотреть на нее поближе!

— Так за чем дело встало? Кстати, ты узнал что-нибудь о «Розе»?

— Почти ничего нового. Я искал уже в двух местах, пока что безрезультатно. Я написал Симону, спросил, нет ли у него каких-нибудь новых сведений. Признаюсь, я начинаю терять надежду…

— И об Экстон-Мэйноре по-прежнему ничего?

— По-прежнему ничего. Такое впечатление, что супруги Килренены живут душа в душу. Но, видимо, у Ян Чанга какие-то неприятности, которые и помешали претворению в жизнь его планов. Об этом пусть тебе лучше расскажет птеродактиль, я пригласил его к ужину. Да, расскажи наконец, что тебя сюда привело?

Вместо ответа Альдо подал ему письмо Анельки.

— Так-так! — пробормотал Адальбер, прочитав его. — Ее дело тоже никак не сдвинется с мертвой точки. Через неделю состоится суд. Сперва, глядя на тебя, я пожалел, что позвал Уоррена, а теперь начинаю верить, что поступил правильно.

— Ты даже не представляешь, как это кстати. Мне просто срочно необходимо официальное разрешение на свидание с ней.

— Ну, ты уж так не торопись. Вначале оглядись, приведи себя в порядок, отдохни немного! Ужин в восемь.

Если ты полицейский, это вовсе не лишает тебя возможности быть светским человеком, и поэтому безупречный смокинг шефа полиции ничем не уступал парадной одежде князя Морозини и Адальбера Видаль-Пеликорна.

— Рад вас видеть, — проговорил Уоррен, пожимая руку Морозини. — Я выбрался сюда исключительно ради вас!

С делом леди Фэррэлс у нас возникли серьезные проблемы…

— Я надеялся, что, выяснив, каким именно образом был отравлен ее муж, мы докажем ее невиновность.

— Вы же понимаете, что этого недостаточно. Во-первых, остается подозрение в сообщничестве с другим убийцей, если таковой на самом деле существовал, во-вторых, один из слуг неоднократно показывал, что видел леди Фэррэлс одну в кабинете мужа…

— Но, полагаю, она хозяйка в своем доме и может зайти в какую угодно комнату!

— И, наконец, почему она упорно отказывается помочь и отцу, и своему адвокату, и даже мне разыскать этого проклятого поляка?

— Может быть, мне она все расскажет? Она меня вызвала сюда вот этим письмом…

Уоррен быстро пробежал глазами листок.

— Завтра вам будет дано разрешение на свидание с ней.

Я передам вам его через караульного. Должен сообщить вам: когда ей сообщили о вашем отъезде в Венецию, от отчаяния с ней случилась настоящая истерика.

— От отчаяния?

— Спросите Сент-Элбенса, он вам это подтвердит. Нет, благодарю, шампанского мне не нужно, — обернулся он к Видаль-Пеликорну, протягивающему ему бокал. — Вино я пью только за обедом, и то не всегда.

На самом деле птеродактиль пил гораздо чаще, причем никогда не хмелел. Альдо, хранивший молчание на протяжении почти всего ужина, с удивлением отметил, что за время его отсутствия археолог с полицейским по-настоящему сдружились. Это было довольно странно, но из этой дружбы можно было явно извлечь пользу. В основном собеседники обсуждали новое открытие, и с их слов Альдо понял, что оно взбудоражило всю Англию. Адальбер сдерживал себя при госте, стараясь не высказывать своего недовольства слишком рьяно.

Он был предельно мил и доброжелателен, но, слушая их милый светский разговор, в котором Адальберу не раз представлялась возможность блеснуть эрудицией, Морозини все более раздражался. Воспользовавшись паузой, когда Уоррен увлекся неизменным ростбифом, без которого ужин для истинного англичанина немыслим, он спросил:

— Кстати, вам удалось отнять у Ян Чанга алмаз Карла Смелого?

— Нет. Несмотря на обыск, который мои люди произвели в «Красной хризантеме» и в его лавке. Зато нам удалось убрать его на время со сцены. Чанга предала подружка одного из братьев Ю. Мы устроили ему засаду. Его взяли на корабле, как раз в тот момент, когда он получал значительную партию опиума и кокаина. Китаец утратил свое обычное хладнокровие, стал стрелять и ранил двух полицейских… С ним вместе забрали и многих его сообщников.

— А как поживает леди Мэри?

— Тише воды ниже травы. Я сам допрашивал китайца и намекнул ему, что подозреваю, у кого на самом деле алмаз, но он так и не выдал свою сообщницу. Он человек огромной выдержки и не спешит пускать в ход этот козырь.

— До какой степени она замешана в убийстве Хэррисона?

— Думаю, она сыграла роль старой леди, которая приходится ей родственницей, успев заблаговременно добиться расположения всех слуг старухи, известной своей скупостью. Вот почему была и компаньонка, которая ее сопровождала, и машина, если только она не брала ее напрокат. Пойнтер пытался распутать это дело, но у него ничего не вышло. Так что работы хватает. А наша очаровательная леди наслаждается всеми удовольствиями светской жизни и не упускает выгоды от того внимания общественности, которое привлекла к ее мужу пресса из-за процесса леди Фэррэлс. В ее доме, за которым мы продолжаем следить, каждое воскресенье устраивают приемы.

— А муж по-прежнему ничего не знает?

— О замыслах жены — нет. Я же сказал, что хочу поймать ее с поличным. Но об угрожающей ему опасности он предупрежден. После ареста Ян Чанга я в беседе с ним «между прочим» сообщил, что, по некоторым сведениям — источника я не уточнял, — китаец готовился осуществить набег на его собрание императорских драгоценностей. Так что он в курсе, пусть сам примет меры, это уж его дело.

— Никакие меры предосторожности ничего не дадут, раз жена вне подозрений. На это как раз и рассчитывал Ян Чанг.

— Лорд не догадывается и о том, что его замок находится под присмотром полиции. То, что главарь банды попал в тюрьму, меня не успокаивает. Во-первых, потому что рано или поздно из тюрьмы он выйдет, во-вторых, мы ведь почти ничего не знаем о тех, кто на него работает. Боюсь, их не так мало.

Тогда…

— Очевидно, что единственный выход из сложившейся ситуации — ждать.

— Тем более, — добавил Видаль-Перикорн, когда шеф полиции ушел и они остались с Альдо вдвоем, — что нам все равно, отыщется или нет поддельный алмаз. Нас интересует настоящий. Не знаю, правда, нападем ли мы когда-нибудь на его след…

— Ты же писал Аронову. Так подожди, узнай, что он тебе ответит. Может, у него есть какие-то соображения. Он же всегда все знает! — отозвался Морозини, со смутным чувством досады вспоминая, как Хромой во время их прогулки по Гайд-парку требовал у Альдо обещания доверить судьбу Анельки ее отцу и полиции. — Прошу меня простить, но я отправляюсь спать. Такому старому и усталому человеку, как я, не под силу столь напряженный разговор после чрезвычайно утомительного путешествия…

Усевшись поглубже в кресло, вытянув ноги к огню, Адальбер принялся накручивать на палец непослушную прядь волос, которая вечно лезла ему в глаза.

— Последний вопрос, который не отнимет у тебя остатков сил: каковы твои чувства к леди Фэррэлс? Ты по-прежнему ее любишь или бросаешься ей на помощь просто из чувства долга — твоя рыцарская натура всем известна?

— На это я смогу тебе ответить лишь после того, как ее увижу.

Снова узкая серая камера, освещенная тусклым светом, исходящим из щели под потолком. Снова два стула по разные стороны простого деревянного стола. Снова надзирательница в форме открывает дверь, пропуская молодую вдову. Морозини поклонился, подавив вздох облегчения.

С той самой минуты, как он получил письмо Анельки, Альдо с нетерпением ждал этой встречи и в глубине души боялся ее. Поскольку он знал, что леди Фэррэлс больна, он боялся встретить вместо цветущей молодой женщины, какой он помнил ее с первого дня их знакомства и в которую тогда мгновенно влюбился, ее тень, жалкий призрак. Ему рисовалось лицо, постаревшее от страданий, бледные впалые щеки, покрасневшие от слез глаза с черными тенями под ними, глядящие на мир в безжизненной тоске. Но оказалось, что Анелька ничуть не изменилась за это время. Черное платье по-прежнему подчеркивало изящество ее фигуры, вьющиеся светлые волосы окружали легким ореолом ее тонкое, нежное личико, а что самое удивительное, в золотистых глазах мерцали искорки лукавого веселья. Увидев князя, она робко улыбнулась.

— Вы вернулись? — пробормотала она, будто не веря своим глазам.

— Разве не вы позвали меня?

— Я… но я не очень-то верила, что вы приедете… Ванда могла перепутать адрес. Письмо могло не дойти до вас. Наконец, вас могло не оказаться на месте. Почему вы уехали?

— По самой банальной причине: меня отозвали домашние дела. Однако стоило вам позвать меня, я не мешкал ни минуты! Как вы себя чувствуете? Последний раз, когда я хотел с вами встретиться, мне сказали, что вы больны, находитесь в больнице…

— Да, я знаю… В какой-то миг я даже надеялась, что умру, и была этому почти рада… Но теперь все будет хорошо… потому что вы мне поможете, ведь правда?

— Вы только теперь обратились ко мне за помощью, — сказал Альдо с ласковым упреком. — Признайтесь, не моя вина в том, что я до сих пор не имел возможности помочь вам!

В неожиданном порыве прекрасная полька протянула к нему руки. Он сжал их и опечалился, почувствовав, какие они холодные.

— Боже мой! Вы замерзли!

Он хотел обнять ее, но его сейчас же остановил голос надзирательницы:

— Вы должны сидеть по разные стороны стола! Таково правило!

— Какое идиотское правило! — проворчал Альдо, садясь напротив Анельки и не выпуская ее рук. Затем он продолжил с такой чарующей улыбкой, что она не смогла сдержаться и улыбнулась в ответ:

— Так вот! Перейдем к делу.

Альдо смолк, тревожно выжидая. Он чувствовал, что Анелька нервничает, взгляд ее бегающих глаз был затравленным. Сможет ли он добиться от нее признания в этой обстановке?

— Я полагаю, — заговорил он тише, — вы хотите мне что-то сказать.

— Да, вы единственный во всем мире человек, которому я могу довериться, ничем не рискуя. Тому есть одна-единственная причина: Владислав никогда вас не видел, он вас не знает, как, впрочем, и его друзья.

— Я-то его помню, — проговорил Альдо, и в памяти его возник образ юноши в черном, которого он встретил в Вилановском парке. — У меня хорошая память на лица. Может быть, вам случайно известно, где его искать?

— Может быть. Это призрачная надежда, но другой у меня не осталось, чтобы избежать казни.

— Почему вы не сказали об этом раньше? Если не хотели говорить полиции из-за боязни, что его схватят, почему не сказали отцу?

— Отцу? Но из всех методов он признает только грубую силу. Если он найдет Ладислава, то немедленно убьет его, не дав и слова сказать. В нем говорит только ненависть.

— А почему вы не думаете, что иногда им движет любовь? Вы все же его дочь, и ваше спасение только в том, чтобы Владислав живым и здоровым предстал перед судом.

— Наверное, вы правы. Но я не хочу рисковать! До сих пор я рисковала слишком часто.

— Одного я не понимаю. После смерти мужа вы спокойно могли бы выдать Ладислава закону и просить у властей защиты. Вместо этого вы дали себя схватить, засадить в тюрьму, чтобы потом утверждать, что вы невиновны. Это же так глупо!

— Быть может, я слишком уповала на мудрость и профессионализм Скотленд-Ярда… Надеялась, что они и без меня во всем разберутся. Потом, он ведь обещал мне: «Не бойся, что бы ни случилось, мы с друзьями сумеем вытащить тебя оттуда!»

— И вы поверили ему? В конце концов, Анелька, не пора ли наконец рассказать мне всю правду?

— Какую правду?

— Ту единственную, которая важна. Что вас на самом деле связывало с этим человеком? Вы сказали, что он был вашей юношеской любовью, но Ванда рассказывала мне, что объединяло вас нечто большее, такое чувство, которое теперь встретишь разве что в легендах?

Анелька рассмеялась звонко, но как-то невесело:

— О глубине этого чувства можно судить по тому, как он обошелся со мной, бросив в таком положении. Бедняжка Ванда! Она никогда не перестанет быть ребенком, выросшим на сказках о добрых феях и рассказах о героических подвигах, которые так любят в нашей милой Польше!

— Не важно, что думает она, важно, что думаете вы.

Я убедился в том, что вы по-прежнему его любите.

Широко раскрытыми, полными слез и оттого, может быть, походившими на два золотых озера глазами Анелька с отчаянием глядела в гордое замкнутое лицо своего собеседника, с болью наталкиваясь на суровый взгляд холодных синих глаз.

— Мне кажется, я не раз говорила, что люблю вас, что хочу принадлежать только вам! Вы забыли наш разговор в Ботаническом саду? Я хотела стать вашей даже тогда, когда собиралась выйти замуж за Эрика. Я же писала вам…

— Как трудно поверить, Анелька! Джон Сэттон утвержу дает, что вы возобновили ваши отношения с Владиславом, что он видел его выходящим из вашей спальни.

Со вздохом изнеможения она отняла руки и откинулась на спинку стула, закрыв глаза.

— Вам угодно верить этому бессовестному обманщику?

Ну что ж, дело ваше! В таком случае, я полагаю, нам больше нечего сказать друг другу. Предоставьте меня судьбе, какой бы она ни была, не будем больше ни о чем говорить!

Альдо хотел уже встать, но вдруг нагнулся и с силой сжал ее руку:

— Нет, нам есть о чем поговорить! Вы думаете, я проделал весь этот путь просто так, ради удовольствия? Ошибаетесь! Я примчался сюда в единственной надежде вас спасти!

Когда вы будете на свободе, вы поступите так, как сочтете нужным. Итак, где бы ни был Ладислав, хоть в Польше, я разыщу его!

— Он не в Польше. Я уверена, он по-прежнему где-то в Англии, поскольку с убийством моего мужа его миссия не закончилась. Но обещаете ли вы, что, если я дам вам адрес, вы не передадите его ни моему отцу, ни кому-либо из полиции, ни даже адвокату?

— Никому! Даю вам честное слово!

— Вы один отправитесь на поиски?

— Едва ли. Вы не имеете ничего против Адальбера Видаль-Пеликорна? Он проникся глубоким сочувствием к вам!

Мгновенно мрачная камера словно бы озарилась ее беспечной детской улыбкой:

— Полусумасшедший египтолог тоже здесь? Лучшего помощника трудно найти, я оценила его дружбу во время своей кошмарной свадьбы. Вдобавок Ладислав с ним тоже незнаком. Надеюсь, вы понимаете, что, если вы найдете Ладислава, вы должны представить дело так, что вы сводите с ним свои личные счеты. Таким образом, вы, возможно, избавите меня от мести его друзей.

— Не волнуйтесь, я все понял. Если бы вмешалась полиция, хоть бы и при посредничестве сэра Десмонда, они неизбежно стали бы вам мстить. Так что постараюсь не подвергать вас опасности. Куда мне ехать?

— В Шедуэлл. Это недалеко от Лондона. Там, на Meрир-стрит, есть польский костел. В нем служит ризничим друг Ладислава. Именно к нему она мне велел обращаться, если мне понадобится помощь в его отсутствие или если мне будет угрожать опасность. Владислав выбрал его скорее всего потому, что он единственный, кого Скотленд-Ярду не придет в голову подозревать. У него безупречная репутация.

— Он собирался найти для вас убежище? — спросил Альдо с нескрываемым презрением.

— Даже шантажируя меня, он без конца повторял, что любит меня, что хочет жить со мной.

— А погибнуть вместо вас не хочет? Прекрасно! Какая возвышенная душа! Как вы полагаете, чего он ждет? Суда?

Едва ли он способен на какой-нибудь героический шаг. Ему даже в голову не пришло отправить в полицию хотя бы анонимное письмо. Не иначе, как он боится, что могут установить адрес отправителя? Мало того, что он убийца, он еще вдобавок и трус.

Скрип двери и покашливание надзирательницы напомнили им, что время свидания подошло к концу. Альдо пора было возвращаться. Не желая нарушать порядка, он сейчас же встал и откланялся, нежно поцеловав руку, которую по-прежнему удерживал в своей.

— Не бойтесь! Ради вас я переворошу хоть всю вселенную!

— Скажите только, что все еще меня любите!

— Можно ли сомневаться в моей любви? Я обожаю вас, Анелька, и я спасу вас! Да, а как зовут вашего церковника?

— Дабровский! Стефан Дабровский!

Шедуэлл напоминал о величии Британии — правительницы морей. Население жило здесь за счет речной торговли, и недавно в городском парке короля Эдуарда состоялось открытие памятника прославленным морякам, бороздившим морские просторы к вящей славе своей родины: сэру Мартину Фроубишу, сэру Хьюго Уиллоубою и другим. Все это придавало скромному, провинциальному городку черты известного благородства.

Костел оказался маленьким, под стать крошечной улочке, на которой располагался. Зайдя в храм, Морозини не почувствовал никакой неловкости. Он спокойно прочитал молитву и огляделся. Здесь, по счастью, не было никого, кроме довольно молодого, крепкого сложения блондина в потрепанной черной сутане, который, стоя перед огромной статуей Мадонны, убирал обгоревшие свечи и снимал восковые потеки. Полагая, что перед ним как раз тот, кто ему нужен, Альдо выбрал самую большую свечку и подошел к алтарю. Он зажег свою свечу от другой, поставил ее в самый центр уже очищенной ризничим подставки и некоторое время постоял в молчании.

Ризничий по-прежнему не обращал на него внимания и, стоя к нему спиной, продолжал свое занятие. В конце концов Альдо решился прервать молчание.

— Вы Стефан Дабровский? — спросил он по-французски.

Ризничий резко обернулся к нему. Долго вглядывался в странного незнакомца: тот был достаточно скромно одет, но во всем его облике чувствовалось благородство и то, что принято называть породой. Карие глубоко посаженные глаза встретились с прямым и спокойным взглядом Альдо, который сохранял на своем лице выражение невозмутимости.

— Да, это я. С кем имею честь? — ответил ризничий на том же языке.

— Боюсь, мое имя ничего вам не скажет. Меня зовут Альдо Морозини, я антиквар из Венеции. Мне нужно поговорить с вами наедине. Куда мы могли бы пройти?

— Почему бы нам не поговорить здесь? Тут никого нет, кроме Той, кому все ведомо, — прибавил он, поклонившись статуе.

— Вы правы. Ее высокое присутствие тем более уместно, что оно располагает к откровенности. Я прямо перейду к существу дела. Мне нужен человек, называющий себя здесь Станиславом Разоцким, но чье настоящее имя Ладислав Возински. Мне сказали, что вы могли бы мне помочь. Не отпирайтесь, я точно знаю, что вы с ним знакомы. Так что будьте искренни.

— Конечно, я знаком с ним. Что вам от него нужно?

— Мне нужно поговорить с ним.

— О чем?

— Простите, но это касается только нас двоих.

— Кто вас ко мне направил?

Вопросы сменяли ответы со скоростью выстрелов. Альдо подумал, что этот юноша, на вид такой спокойный, на самом деле необыкновенно упрям. Быстро взглянув на Мадонну, как бы прося прощения за вынужденную ложь, Морозини добродушно улыбнулся.

— Один человек из Миссии на Портленд-плейс. Впрочем, я мог бы обратиться к любому из ваших прихожан. Все ваши соотечественники в Лондоне, а их, кстати, не так много, знают ваш храм и вас, ведь это единственный на всю окрестность польский костел. Так что, если хочешь разыскать кого-либо, к кому же обратиться, как не к вам. Скажите же мне наконец, где Ладислав?

— Вы друг ему?

— У нас есть общие друзья, скажем так. Последний раз я видел его прошлой весной в Виланове. Вам описать, как он выглядит?

— Нет, не утруждайте себя. Чтобы с ним встретиться, вам все равно придется вернуться в Варшаву. Он там теперь.

Прощайте!

Хотя Морозини ожидал чего-то именно в этом роде, он изобразил на лице крайнее изумление.

— Уже уехал?

— Да. Прошу извинить меня, но мне нужно подготовиться к вечерней мессе.

— Вы меня не совсем поняли, неужто он уже уехал? Когда же он вернется?

— Простите, но ваш вопрос неуместен. Почему он должен вернуться?

Дабровский повернулся и собрался отойти, но Альдо резко схватил его за руку. Игра ему надоела. Теперь князь намеревался поговорить по-мужски, припугнуть ризничего и таким образом добиться правды.

— А почему бы ему не вернуться, если молодой женщине, которая так полагалась на его помощь, грозит смертельная опасность? Она прятала его у себя, а он отплатил ей за это отвратительной низостью!

Дабровский, мгновенно побледнев, кусал губы, зрачки его сузились:

— Так вы из полиции? Я должен был догадаться, ведь ваши коллеги — полицейские уже навещали меня. Правда, вы совсем на них непохожи…

— По той единственной причине, что не имею к ним никакого отношения. Готов поклясться в этом на алтаре. Хотите, покажу документы? — проговорил Морозини, доставая бумажник из внутреннего кармана. Пока Дабровский изучал его бумаги, Альдо продолжал:

— Вот видите, я в самом деле князь, крещеный христианин и, клянусь честью, приехал к вам не потому, что меня подослали Скотленд-Ярд, или адвокат заключенной, или граф Солманский, но потому, что меня об этом просила сама заключенная. Ведь именно к вам велел ей обращаться Ладислав, чтобы найти его в случае крайней нужды. Теперь как раз такой случай, и если любишь женщину…

— Он любил слишком сильно! А она использовала его в своих целях, как использовала многих других, как сейчас, похоже, использует вас! Прийти к ней на помощь — означает надеть самому себе петлю на шею, и мы, его товарищи, никогда такого не допустим! Пускай сама выбирается из ловушки, которую подстроила другому. Впрочем, как я уже сказал, Ладислав давно в Варшаве. Поезжайте туда вслед за ним и попытайтесь уговорить его. Но сомневаюсь, что вам это удастся.

— А вот я сомневаюсь в том, что он действительно уехал.

Полиция давно его разыскивает, так что, пересеки он границу, его бы мгновенно поймали. Не верю я в этот отъезд…

— Ваше право. Мне пора заняться делом: прихожане вот-вот начнут собираться к мессе.

— Где бы он ни был, я разыщу его, но если вам все-таки случится его увидеть, скажите ему, что я готов заплатить любую сумму за письменное признание его вины, которое поможет освободить леди Фэррэлс. Он может также выехать из Англии под видом моего слуги. Все это я обещаю, и слово мое твердо. Но если он не поможет ей и ее казнят, клянусь, я отомщу!

— Как вам будет угодно. Больше нам не о чем говорить.

Морозини и не настаивал на дальнейшем разговоре. Народ стал понемногу заполнять небольшое пространство костела. Перекрестившись, Альдо на минуту опустился на колени перед алтарем, затем направился к выходу, пробираясь в толпе так, чтобы пройти мимо Теобальда, который незадолго до этого потихоньку вошел в храм и уже некоторое время коленопреклоненно читал молитву перед аналоем.

— Теперь твоя очередь, — шепнул он ему.

Альдо знал, что на Теобальда в таких вещах можно положиться. Он пойдет по следу Дабровского, как настоящая ищейка.

Однако самому Морозини пришлось задержаться. Как раз когда он выходил из церкви, засунув руки в карманы и надвинув шляпу на самые глаза, неподалеку остановилось» такси. Альдо из любопытства взглянул на пассажира и с крайним изумлением узнал в нем графа Солманского. Тот приказал шоферу подождать его и устремился внутрь костела.

Охваченный беспокойством, Морозини последовал за ним.

Неужели, несмотря на все опасения, которые высказывала Анелька, она все-таки направила сюда и отца? Тогда зачем было обращаться к нему, взывая о помощи?

Служба началась. Священнику в белой ризе, на которой золотом было вышито солнце, помогал Дабровский, тоже облачившийся в белое. Солманский встал на колени перед самым алтарем, а Альдо остался у входа, рядом с Теобальдом, смотревшим на него в полном изумлении.

— Что случилось? — тихо спросил он.

— Здесь граф Солманский. Хочу узнать, что ему нужно.

Альдо кивнул в сторону человека в элегантном черном плаще. Когда хор запел и звуки «Tantum ergo» наполнили храм, он продолжил, уже не опасаясь, что кто-нибудь посторонний может услышать его слова.

— Он приехал ненадолго. Машина ждет его снаружи.

Если он подойдет к ризничему, не двигайся, следи за ним на расстоянии, в крайнем случае я сам ими займусь.

Сказав это, Альдо отошел от слуги Адальбера. «Ничего не поделаешь, придется подождать до конца мессы», — подумал он. По окончании службы священник вместе со служкой удалился в ризницу. Кое-кто из прихожан еще задержался, остальные стали расходиться. Солманский, немного помедлив, пошел вслед за священником. Альдо застыл на месте, а Теобальд продвинулся чуть-чуть вперед, чтоб лучше видеть происходящее.

Вскоре граф вернулся в сопровождении священника, одетого теперь в черное, подбитое ватой пальто поверх сутаны и круглую шляпу. Переговариваясь вполголоса, они вышли на улицу, Морозини последовал за ними. Укрывшись за аркой, он увидел, как оба сели в машину и уехали. Поскольку поблизости не оказалось ни одного такси, Альдо не смог пуститься в погоню, так что пришлось вернуться в костел. Дабровский уже тушил свечи. Но теперь исчез Теобальд. Быть может, решил удостовериться, что в церкви нет другого выхода? Впрочем, вскоре он выскользнул откуда-то из темноты и встал неподалеку от Альдо.

— Выйти отсюда можно только двумя путями: через портал и маленькую дверку сбоку, — , шепнул он. — Пойдемте!

Я подожду его снаружи. Что-то неохота мне оказаться тут взаперти!

— Мне остаться где-нибудь поблизости?

— Нет смысла. Я прослежу за этим голубчиком, пока не удостоверюсь, что он добрался до места и больше никуда Не собирается. Возвращайтесь домой, ваше сиятельство! Если мне потребуется помощь, я позвоню. Здесь на углу есть нечто вроде кондитерской, там и кофе выпить можно…

— В Польше их называют «цукарнями», и какие же там обычно вкусные пирожные!

— Пирожные тоже не помешают! Уходите скорее! Нас с вами не должны видеть вместе.

Морозини кивнул и не спеша двинулся по предвечерней улице. Рядом остановилось такси, медленно ехавшее в поисках клиента, в нем князь и доехал до Челси. В доме никого не было. Адальбер оставил записку, в которой написал, что отправился в Уайтчепл, «где, может быть, удастся кое-что разузнать».

Уайтчепл! Еврейский квартал, чью репутацию после кровавых подвигов Джека-Потрошителя мало что могло поправить.

Что это Видаль-Пеликорну понадобилось там «разузнавать»?

Альдо не понравилось, что его друг бродит там в потемках.

Правда, Адальбер привык к необычным путешествиям — не зря у него имелись какие-то связи с французской разведкой, — он всегда осторожен и, отправляясь на подобные мероприятия, непременно берет с собой оружие.

А вообще-то, почему бы в самом деле неуловимой «Розе Йорков» не расцвести в один из дней своего мятежного существования у этих сынов Израиля, ставших королями ростовщичества? Но почему же тогда не узнал об этом Симон Аронов?

— Тьфу, ну и дурак же я! — воскликнул Морозини после минутного размышления. — Ведь Адальбер сказал мне, что написал ему! Значит, теперь он пошел за ответом.

Успокоившись, Альдо принял ванну и затем, поскольку в доме все еще никого не было, наведался в кладовую. Там он раздобыл кусок холодной курицы, головку сыру, бутылку вина и со всем этим отправился в курительную, чтобы в ожидании последующих событий спокойно поесгь и насладиться бордо, покуривая сигару. Не успел Морозини проглотить последний кусок, как раздался звонок.

— Я сейчас на Лондонбриджском вокзале, — услышал он голос явно запыхавшегося Теобальда. — Наш ризничий купил билет до Истборна. Я еду следом.

— До Истборна? С чего вдруг?

— Это-то я и попытаюсь узнать.

— Я поеду с тобой.

— Не успеете, поезд отходит через пять минут!

— Я сяду на следующий. Ты ориентируешься в Истборне?

— Я там ни разу не был!

— Я — тоже, но, полагаю, рядом с вокзалом найдутся одна или две гостиницы — это довольно престижный курортный город. Значит, встретимся в ближайшей из них.

— А если их две рядом?

— В той, что расположена правее. Я сниму две комнаты на мое имя. Если освободишься раньше, чем я приеду, сделай то же самое. Когда отходит следующий поезд?

— В четверть девятого. Стало быть, прибывает около десяти.

— Отлично! Удачи тебе, Теобальд! Только смотри, ничего не предпринимай без меня! Что бы ты ни узнал, сперва свяжись со мной, мы вместе продумаем план действий. Если я правильно понял, это люди опасные. Ты вооружен?

— Когда следишь за кем-нибудь, просто необходимо…

— Прекрасно. А теперь поспеши. Будет страшно обидно, если ты опоздаешь на поезд!

Повесив трубку, Альдо собрал небольшой чемоданчик, проверил, заполнен ли портсигар, заряжен ли «браунинг», взял с собой запасных патронов, по примеру Адальбера написал ему записку, погасил всюду свет и вышел наконец из дому. Он поймал такси и без приключений доехал до Лондонбриджского вокзала. Здесь Альдо сел на поезд, на котором ему предстояло проехать еще сотню километров.

Морозини никак не мог понять, что могло понадобиться в Истборне такому ничтожному человеку, как этот поляк-ризничий. Сам он никогда не бывал там, но знал, что это роскошный курорт, построенный в прошлом веке герцогом Девонширским, курорт, репутация которого в глазах высшей аристократии успешно конкурировала с Брайтоном. Вероятно, это самый великолепный из всех городов, расположенных между Дувром и Портсмутом. Даже когда сезон кончается и его элегантные временные обитатели в основном разъезжаются, он все-таки остается излюбленным местом отдыха многих весьма богатых и знатных особ.

Приехав в Истборн в начале одиннадцатого, Морозини сразу увидел то, что ему было нужно: прямо напротив вокзала приветливо светились окна гостиницы «Терминус». Это было одно из тех прибежищ, что предназначены для постояльцев, приезжающих по делам или на короткий срок, и оно никак не могло поспорить с шикарными отелями, украшавшими собой побережье. Но зато у гостиниц, подобных «Терминусу», было одно большое достоинство: здесь никто не следил за тем, когда уходят и возвращаются гости. Морозини вписал свое имя в гостиничную книгу и, заплатив вперед, попросил небольшой номер с дополнительной комнатой для лакея, который-де задержался в Лондоне по семейным обстоятельствам и присоединится к нему ночью. Сонный портье, который, однако, сообразил, что от него требуется стать на время слепым и глухим, за что и получил солидное подношение — целый фунт, протянутый ему с самой милой улыбкой, — выдал Альдо два ключа и предупредил, что лифт, к сожалению, не работает, так что придется мистеру подниматься на третий этаж пешком. Он был настолько любезен, что сам вызвался принести в номер виски с содовой и два стакана.

Морозини приготовился к длительному ожиданию в унылой комнате, единственным достоинством которой была относительная чистота, но ждать ему не пришлось вовсе. Буквально через минуту в дверь постучали, и на пороге показался Теобальд.

— Что так скоро? — спросил Альдо, протягивая ему бокал, который тот с благодарностью взял и залпом осушил. — Тебе удалось проследить за ним до самого конца?

— Ну не совсем. Иначе мне пришлось бы возвращаться с ним в Лондон. Сейчас он на вокзале, ждет утреннего поезда.

Он заходил здесь в один дом и пробыл там около часа. Правда, вряд ли можно назвать домом этот великолепный особняк.

Самое удивительное, что вошел он туда не с черного хода!

— Ты можешь мне описать этот дом и объяснить, как до него добраться?

— Он стоит среди самых шикарных особняков на набережной, выходит на Парадный бульвар… Только, ваше сиятельство, будет проще, если я вас сам туда провожу.

— Ты и так достаточно потрудился и устал. Я один схожу, объясни поточнее, а сам останься отдохнуть.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, но город я знаю плоховато, объяснить как следует не смогу, поэтому полагаюсь больше на свои ноги, они-то уж запомнили дорогу. Да тут идти недалеко. И напиток ваш меня подкрепил.

— Ну раз так, тогда пошли!

Выйти из гостиницы, никого не потревожив, им не составило труда: портье спал как убитый. Теобальд был прав, особняк находился всего в двух шагах от ихгостиницы. Они быстро оказались на бульваре, не зря названном Парадным: здесь действительно выстроился целый ряд великолепных зданий викторианской эпохи. Но сразу становилось очевидно, что этот удивительный город был задуман не столько для прославления великой монархии, сколько как дань истинно английскому высокомерию: даже летом здесь царил торжественный покой, плод деятельности людей, убежденных, что только море может состязаться с ними в величии. Придворный изящный Брайтон был совсем иным — блистательным, оживленным…

В этот поздний час улица, казалось, застыла в своей гордой неподвижности. Только глухой гул прибоя, мягко звучавший в холодном влажном воздухе, нарушал чинную тишину.

Особняк, перед которым они остановились, ничем не выделялся среди других, однако на итальянца он произвел неприятное впечатление. Альдо, чей вкус воспитывался на безукоризненной красоте Венеции, не могло понравиться дикое нагромождение башенок, куполов, арок, пилястров, террас и колонн.

— Не дом, а свадебный пирог какой-то! — проворчал он. — Так мы пришли?

— Вроде бы пришли. Тут на углу, похоже, нет других особняков.

— Никак не свыкнусь с английским стилем! Где тут вход?

— Если вы собираетесь позвонить, то вот. — Теобальд указал на высокую дверь в тени арки. От нее между четырьмя огромными круглыми окнами спускалась вниз к самой набережной широкая лестница. — Черный ход с другой стороны.

Морозини молча прикинул в уме расстояние, отделявшее его от готического балкона на втором этаже: на балкон выходило две двери, из-под одной сочился слабый свет. В конце концов, викторианский стиль имеет свои преимущества: тому, кто решит взобраться по такой стене, есть по крайней мере за что уцепиться. Эта возможность все сильнее и сильнее прельщала Альдо.

Быстро оглядевшись по сторонам, он убедился в выполнимости своего плана: вокруг ни души! Темно, хоть глаз выколи, и лишь кое-где тускло светятся газовые рожки. Как славно, что теперь не лето, иначе все дома были бы ярко освещены!

Мгновенно скинув мешавший движениям плащ, Морозини бросил его Теобальду.

— Подожди меня здесь! Постарайся только, чтобы тебя не обнаружила полиция. Спрячься где-нибудь. Правда, если через час я не вернусь, тебе все-таки придется прибегнуть к ее помощи.

Теобальд выслушал приказание без тени удивления. Он настолько привык к странностям своего хозяина, что никакой поступок его друзей уже не мог бы привести верного слугу в замешательство. К тому же, во всем походя на своего брата Ромуальда, он любил опасности и приключения.

— Могу ли я последовать за вашим сиятельством? — тихо спросил он.

— Нет, благодарю. В таких делах нужно, чтоб кто-то оставался караулить. Лучше пожелай мне удачи.

— Удача, без сомнения, всегда сопутствует вашему сиятельству!

Альдо взобрался на высокий выступ каменного фундамента, надеясь дотянуться до карниза, ухватившись за который, можно было бы проникнуть в полуоткрытую балконную дверь. Все это он проделал без особого труда, благодаря природной силе и неустанным тренировкам. В первый раз в жизни приходилось входить в чужой дом через окно, но это его ничуть не смущало. Скорее он ощутил радостную приподнятость и вспомнил об Адальбере, теперь уже вполне понимая, какое ни с чем не сравнимое удовольствие должны были ему доставлять те минуты, когда он вдруг бросал археологию и пускался в очередную авантюру, не совсем законную, зато имеющую целью служить на благо Франции. Сам Морозини старался сейчас на благо любимой женщины, что почти одно и то же…

Бесшумно отворив дверь, он осторожно выпутался из складок шелковистой шторы, поспешно расправил их и очутился в кромешной тьме. На секунду включил карманный фонарик и огляделся. В комнате, тесно заставленной мебелью, никого не было. Изобилующий безделушками дамский туалетный столик и груды наваленной повсюду одежды указывали на то, что это спальня; смешанный запах духов и дорогих сигар давал понять, что пользуются ею здесь двое. Если они еще не ложились в столь поздний час, значит, беседуют где-то поблизости. Тем более что соседнее окно освещено.

Непрошеный гость подкрался к двери, из-за которой слышались голоса, крепко взялся за ручку и потихоньку повернул ее. В образовавшуюся щель он разглядел мужские ноги, покойно лежавшие на бархатном коричневом пуфе. Морозини собрался было приоткрыть дверь пошире, но остановился, услышав стук другой, свободно отворяемой двери.

— Вы так и просидите всю ночь? — спросил мужской голос. — Завтра вы все равно не уедете: сейчас отлив…

— Уж не знаю, уеду ли я хоть когда-нибудь, — отозвался другой мужчина, говоривший со среднеевропейским акцентом. — А следовало бы поторопиться, сегодняшнее предупреждение не очень-то обнадеживает…

— Вполне с вами согласен. Завтра я съезжу в Лондон, разузнаю, как там и что… Вообще-то не везет нам последнее время: сначала убийство ювелира, которым так заинтересовались в Букингемском дворце, теперь эта чертова история с передачей опиума… Всполошилась вся полиция, так что не время сниматься с места…

— Вполне возможно. Только я не намерен больше торчать здесь. Раз какой-то итальянец сумел разыскать Дабровского, почему бы ему не добраться и до меня?

— На Дабровского можно положиться. Он убежден, что «хвоста» за ним не было.

Стоящий за дверью Альдо при этих словах мысленно поздравил Теобальда с отличной работой. На него тоже можно было положиться…

— Тем не менее, — продолжал англичанин, — необходима предельная осторожность. Я поговорю с мистером Симпсоном, и он найдет вам какое-нибудь другое пристанище, где вы сможете пробыть до своего отъезда. Нельзя поручиться, что оно будет столь же надежным, как это, но мы постараемся. А пока решайте сами, спать вам или бодрствовать, я же отправляюсь на боковую.

Он вышел. Его полулежавший собеседник — теперь Альдо почти не сомневался, что это Ладислав — поднялся и с тяжким вздохом направился к двери, за которой прятался антиквар. Морозини поспешно отошел к балкону, но укрыться за шторами не успел — яркий свет внезапно озарил комнату.

Тогда, не медля ни секунды, князь выхватил «браунинг» и направил его на входящего.

— Добрый вечер, — приветствовал он противника с такой невозмутимостью, будто встретил его на улице во время прогулки.

Ладислав, а это был именно он, буквально подскочил от неожиданности и замер, с ужасом уставясь на высокого незнакомца, чьи прозрачные голубые глаза, казалось, пронизывали его насквозь.

— Кто вы такой?

— Да тот самый итальянец! Вы ведь только что говорили обо мне. Похоже, ваш друг, ризничий, не так уж легко уходит от преследователей…

Продолжая говорить, Альдо рассматривал студента: все так же черен, длинноволос и живописно неряшлив, теперь к тому же небрит и облачен в слишком просторный халат… Что в этом мальчишке-анархисте могло довести прелестнейшую из женщин чуть ли не до самоубийства?

— Что вам угодно? — проговорил Ладислав.

— Вам, должно быть, уже сказали. Я хочу, чтобы вы вытащили Анельку из той западни, куда она угодила по вашей милости. Ради этого я готов даже снабдить вас деньгами и помочь вернуться на родину.

— Выбраться отсюда — вот единственное мое желание!

Но с чего вы взяли, будто я заманил ее в западню? Она там очутилась по собственному желанию.

— Вот как? В таком случае, что же вы делали в ее доме?

Насколько мне известно, она не ездила за вами в Польшу.

— Нет, конечно. Я сам попросил ее об одной… одной услуге. Послушайте, вы не могли бы убрать эту штуку? Или вам поручено со мной расправиться?

— Сразу расправляться с вами я не буду. Живой вы мне сейчас полезнее, чем мертвый. Так что оставим все как есть и продолжим наш разговор. О какой это услуге вы вдруг заговорили? Не о той ли, к которой вы ее принудили шантажом?

— Мелочи жизни! Цель оправдывает средства, милостивый государь, а нам тогда страшно нужны были деньги и оружие. Вдруг представляется прекрасный случай: моя подружка выходит замуж за одного из богатейших в Европе торговцев пушками.

— С чего, черт подери, вам так приспичило вооружаться?

Вроде бы Польша теперь свободна…

— Свободна? Вы так считаете? Сразу видно, что вы понятия не имеете о нашем герое, славном маршале Пилсудском!

И что вообще итальянец способен понять в делах Польши?

— С итальянца хватит и того, что, по его сведениям, Пилсудского теперь, по сути дела, отстранили от власти.

— К власти он вернется, и до сих пор он, и только он правит бал. А вы говорите — свободна! Да поймите вы наконец, Пилсудский — самый настоящий диктатор! А нам не нужен диктатор, даже если он — поляк!

— Так чего вы хотите? Революцию, как в России? Вы что, с друзьями в нигилисты записались?

— Вас это не касается. А что до леди Фэррэлс, то знайте, вину за убийство ее мужа я на себя не возьму! Я тут ни при чем…

— То-то вы так быстро сбежали, как только увидели, что он упал!

— Но посудите сами! Я понял, что приедет полиция и меня немедленно схватят.

— Однако драгоценности леди Фэррэлс вы прихватить успели…

— Я не крал. Она сама отдала их, чтобы мне было на что прожить.

Морозини затошнило от отвращения, и все-таки он не удержался от саркастической улыбки, вспомнив, какую идиллическую картину нарисовала ему Ванда. Верный рыцарь!

Сказочный герой! Абсурд!

— Представьте, в этом мире есть глупцы, уверенные, будто вы ее любили!

Лицо юноши, до этого болезненно морщившееся, вдруг разгладилось, словно от волшебного дуновения.

— А разве я не любил ее? Любил… безумно любил. Наверное, и сейчас еще люблю… Но на виселицу все равно пока не хочу!

— Предпочитаете, чтобы повесили ее. Вы что, считаете ее убийцей?

Владислав провел дрожащей рукой по спутанным волосам.

— Может быть… Не знаю… Пусть разбирается английский суд!

— Мне кажется, вышеозначенный суд скорее признает виновным вас. А если желаете знать мое мнение, то я скажут вы — законченный негодяй!

— Не смейте так говорить обо мне! Если была бы хоть одна не самоубийственная для меня возможность ее спасти, то я бы сделал все от меня зависящее!

— Как раз о такой возможности я и говорю! Я заплачу вам за то, что вы напишете признание, которое будет передало полиции лишь после нашего с вами отъезда. Я обеспечу вас фальшивыми документами и вывезу из Англии.

— Признание в чем? В совершенном убийстве?

— Ну да! Само собой! Я-то, если хотите знать, не сомневаюсь, что убийца — вы!

— Вы с ума сошли! Тоже мне! Нашли убийцу в этом проклятом доме на Гросвенор-сквер! Вы не можете себе представить, что за атмосфера там царила! Все просто сочилось ненавистью. Трое мужчин, влюбленных в одну женщину… Да она вертела нами как хотела!

— Вам она, кажется, отдавала предпочтение? — проговорил Морозини, причем в его голосе послышался металл.

Ладислав в ответ горько рассмеялся:

— Ну да. Что-то из варшавских наших игр возобновилось, только любви тут не было и в помине. Там она и вправду меня любила, а здесь хотела только одного: чтобы я избавил ее от ненавистного мужа. Я не согласился, так что моей вины здесь нет!

— В самом деле? Ну это мы скоро проверим. Раз вам не по душе мое великодушное предложение, — свободной рукой Альдо отодвинул двойную штору, — вы отправитесь со мной в полицию и дадите там какие вам будет угодно объяснения.

Сюда, пожалуйста, — пригласил он, указывая «браунингом» на окно.

— Хотите, чтобы я вылез через окно?

— Мне понравился этот путь. Вы моложе меня и, надеюсь, справитесь ничуть не хуже.

Князь хотел прибавить, что во дворе их ожидает еще один человек, но не успел. Что-то с силой стукнуло его по голове.

Меткий удар пришелся как раз в висок. Альдо застонал, выронил оружие и упал как подкошенный.

Глава 10. В КОТОРОЙ СОВЕРШАЮТСЯ УДИВИТЕЛЬНЫЕ ОТКРЫТИЯ

Когда к Альдо наконец вернулось сознание, он почувствовал, что вокруг него колышется тьма, и понял, что положение его не из лучших. Голова болела, в висках пульсировала кровь, да и кляп во рту не прибавлял приятных ощущений. Все тело мучительно ныло. Князь попытался пошевелиться, но ему это не удалось, так как он весь был туго перетянут веревками, и кроме того, как спеленутая кукла, то и дело перекатывался, подпрыгивал и ударялся о стенки ящика, в котором его везли, — похоже, это был небольшой фургон, который трясся по ухабам проселочной дороги.

Постаравшись привести свои мысли в порядок, выстроив их в логическую цепочку, Альдо понял еще отчетливее, что попал в незавидное положение. Не исключено, что судьба его уже решена окончательно и бесповоротно… Куда же его везли?.. Судя по ухабистой дороге, они покинули пределы города, но в каком направлении они двигались?

Ответ он получил совершенно неожиданно, узнав перекрывший шум мотора голос Ладислава:

— Не стоит слишком далеко продвигаться с фургоном, вы же знаете — скалы опасны.

— Я их знаю лучше, чем вы, — пробурчал в ответ другой мужской голос, недовольный и до того сонный, что можно было подумать, будто этого человека только что разбудили. — Я прекрасно знаю, где мне остановиться, чтобы не тащить его слишком далеко! Он же тяжелый, как колода!

«Вот теперь все стало ясно, — мрачно подумал Морозини, — два негодяя скинут меня в море, выбрав скалу повыше, и — все…»

Альдо давно уже не боялся смерти, наглядевшись ей в лицо во время войны. Ему было, в общем-то, все равно, каким образом покинуть этот мир… Но быть сброшенным в море, как мешок с нечистотами? Это оскорбляло его аристократический вкус!

— Вот здесь, — сказал шофер. — Здесь будет удобно.

Однако нужно поторопиться, чтобы не нарваться на пограничный патруль.

Задние дверцы фургона открылись, и Альдо не без удивления увидел, что ночь как будто посветлела. Во всяком случае, исчез туман: уходящая с отливом вода, как видно, увлекла его за собой. Остались только отдельные белые клочки, и луч света от включенной фары выхватил один из них. Ангел-хранитель поляка, схватившись за туго спеленавшие Альдо веревки, шмякнул его без особых предосторожностей на землю, и венецианец, несмотря на все свое мужество, не мог не издать глухого стона — такой внезапной и резкой была боль.

Слова Ладислава удивили Альдо:

— Может, не обязательно причинять ему боль? — спросил Ладислав.

— Долго ему страдать не придется! Давайте-ка, добрая душа, хватайте его за ноги!

Двое мужчин подняли Альдо и понесли. Он понял, что ждать от этого мира ему больше нечего, и принялся про себя молиться. Широко открытыми глазами смотрел он в небо, куда надеялся вскоре попасть. Оно было темным, без единой звездочки. Типичное английское небо, самое обескураживающее в мире! Куда слаще было бы умирать под ласковым и бархатным небом Венеции! И вдруг как радостное утешение в голову князю пришла мысль, что вот-вот он свидится со своей нежно любимой матушкой…

Однако его мистическое вознесение на небеса было прервано, причем резко и неожиданно. Мужской голос рядом с ним прокричал:

— Опустите его как можно бережнее, а сами немедленно руки вверх! Малейший подозрительный жест — и я стреляю.

Я не промахнусь!

Теобальд! Бог знает, каким чудом ему удалось проследить за похитителями! Альдо вновь ощутил пряный, горько-сладкий вкус жизни. Но нельзя сказать, что возвращение в этот мир обошлось без боли — Альдо, слетев с небес, очень чувствительно стукнулся о землю, потому что негодяи вместо того, чтобы бережно опустить его, одновременно разжали руки и бросили свою ношу. Хорошо еще, что трава была достаточно густой и как-никак смягчила удар. Незнакомец успел в этот короткий миг выстрелить, но почти одновременно с ним выстрелил и Теобальд. Незнакомец громко вскрикнул, затем послышался перепуганный голос Ладислава:

— Бежим!

И они побежали, не дожидаясь продолжения. Пучок света от автомобильных фар позволил Морозини заметить, что на этот раз, когда его похитители подбежали к фургону, за руль уселся Ладислав. Другой держался за плечо, явно причинявшее ему боль. А Теобальд? Что с ним? Наверняка он бросился на землю, прежде чем выстрелить. Но почему-то верный слуга не подавал никаких признаков жизни…

Фургон дал задний ход, развернулся, фары осветили дорогу, и вскоре от погребальной колесницы Морозини остался лишь красный огонек, светившийся в ночной темноте, но вскоре и он пропал из виду…

Рассеялось и беспокойство Альдо — луч электрического фонарика принялся обшаривать скалы, это Теобальд разыскивал его. Желая помочь ему, Альдо застонал, и уже через несколько секунд Теобальд опустился возле него на колени.

— Больно? Очень? — спрашивал он.

— М-м! — мычал перетянутый веревками князь.

Верный слуга поторопился вытащить кляп, и помилованный глубоко втянул в себя глоток свежего влажного воздуха.

— Я тебе обязан жизнью, старина, — со вздохом проговорил Альдо, в то время как Теобальд энергично освобождал его от веревок и растирал занемевшее тело. — Как тебе это удалось?

— Я услышал крик и понял, что кричите вы. Тогда я влез наверх и увидел, как эти люди заткнули вам рот кляпом и связали. Один из них говорил о скалах в Бич-хид. Я тут же сообразил, что на спине они вас не понесут, и поэтому побежал к гаражу, увидел, как выезжает фургон, и прицепился сзади.

— Рискованный шаг!

— Так я рисковал не однажды. Если бы мне не удалось прицепиться, я прострелил бы им шины, а это не менее рискованно. Кто знает, сколько их было в доме? Если только эти двое, то с ними я справился бы.

— Я видел только этих двоих. Ой-ой-ой! Я заржавел, как старое железо! — прибавил Альдо, разминая затекшие руки и ноги.

— Вы сможете добраться до города? — с беспокойством спросил Теобальд.

— Придется. Ну, пошли?

Спаситель подал Альдо руку, и, опираясь на нее, тот начал спускаться к Истборну, чьи роскошные белоснежные дома уже можно было различить в брезжущем свете утра. Однако, когда они добрались до первых домов, голова у князя закружилась и он вынужден был ухватиться за выступ стены.

— У вас не найдется случайно чего-нибудь крепкого? — спросил он Теобальда.

— Увы, нет! И я очень об этом сожалею. Со мной такое в первый раз! Но я сейчас постучусь в какой-нибудь из этих домиков и попрошу нам помочь.

Он еще не кончил говорить, как дверь одного из коттеджей распахнулась, пропуская полицейского, который на ходу надевал на голову каску. Он тут же заметил двоих мужчин и подошел к ним.

— Могу я вам помочь, джентльмены? Похоже, у вас что-то не ладится?

— Мы с благодарностью примем вашу помощь, — отозвался Альдо, бросив на Теобальда предупреждающий взгляд. — Вчера вечером я прогуливался среди ваших удивительных скал, и со мной произошел несчастный случай: я свалился в расселину. В полубессознательном состоянии я лежал там до тех пор, пока мой секретарь, обеспокоенный моим отсутствием, не отправился на поиски и не разыскал меня.

— Нет сомнения, что наши скалы самые красивые в мире, но с вашей стороны было большой неосторожностью отправляться бродить по ним в потемках.

Несколько напыщенный тон полицейского лишний раз подтвердил Морозини, что он поступил правильно, ничего не рассказав ему о своем приключении. Пожалуй, этот деревенский полисмен мог его еще и в тюрьму упрятать за то, что он самовольно проник в богатый частный особняк.

— Однако странно, что вам вчера вечером пришла в голову идея прогуляться, — с сомнением и подозрением в голосе проговорил полицейский. — Погода была так себе, а вы, сдается мне, иностранцы…

— Да, я иностранец. Князь Морозини из Венеции к вашим услугам. К сожалению, я неисправимый романтик! Обожаю бродить между скалами в сумерках — чувствуешь себя на краю земли! Для сердечных недугов это так целительно.

Альдо не сомневался, что полицейский примет предложенный ему язык — язык дешевых романов. И полицейский тут же попался на крючок.

— По крайней мере вы не собирались покончить жизнь самоубийством? — осведомился он.

— Если бы собирался, то, несомненно, достиг бы успеха.

Ваши скалы просто созданы для этого. Вы знаете, сержант, единственное, что мне сейчас нужно, это что-нибудь погорячее и покрепче! А потом как можно скорее в гостиницу, переодеться и — в Лондон!

— Ну и прекрасно. Тогда позвольте вас пригласить к себе. Миссис Потер напоит вас

отличным чаем, а я тем временем раздобуду для вас автомобиль. Вы в какой гостинице остановились?

— В «Терминусе». В первой, что попалась мне на глаза, когда я вышел с вокзала.

— Вы же князь, могли бы найти себе что-нибудь и получше. В нашем городе самые лучшие гостиницы на побережье — «Кавендиш», «Легран», «Бурлингтон»…

Представив себе, что сейчас ему придется выслушать весь перечень самых лучших гостиниц вместе с подробным описанием красот и достоинств Истборна, Альдо сделал вид, что теряет сознание. Это стоило ему пары шлепков по щекам, прежде чем два его спутника отволокли его в дом сержанта Потера, где молодая женщина, похожая на румяное яблочко, с удовольствием взялась напоить чаем такого молодца, да еще с таким красивым голосом, да еще с такими прекрасными манерами: князь обращался с нею как с настоящей леди.

Сам Потер, несмотря на свой туповатый вид, был отнюдь не глуп и к тому же куда любознательнее, чем могло показаться. Пока они ехали на любезно им предоставленной полицейской машине в «Терминус», он задал Альдо еще один вопрос, свидетельствующий о том, что полицейского далеко не все удовлетворило в объяснениях венецианца.

— Если я вас правильно понял, то вы со своим секретарем приехали специально для того, чтобы прогуляться по нашим скалам, и теперь уезжаете?

— Понимаю, что это может показаться странным, но уверяю, что романтическая прогулка — это лишь часть задуманного мною плана. Видите ли, я иностранец, но мне очень нравится жить в Англии, к тому же мне необыкновенно расхваливали прелести Истборна. И я хотел убедиться собственными глазами, действительно ли он так хорош… Если получится, то я хотел бы купить… или по крайней мере снять здесь домик на будущий летний сезон…

— Я все понял! А какие дома вам по вкусу? Коттедж вроде моего?

Автомобиль катил по Парадному проспекту. Забавная мысль пришла Альдо в голову, и он несколько помедлил с ответом, дожидаясь, пока не появится фасад дома-торта, который он прекрасно запомнил.

— Ваш коттедж просто очарователен, — сказал он, — но мне нужно более просторное помещение, я люблю приглашать друзей. У меня всегда бывает много гостей, и я хотел бы…

Вот! Смотрите! Такой дом мне подошел бы! Как раз то, что мне нужно!

Сержант Потер, который чуть было не обиделся за пренебрежение к его жилищу, поглядел на дом, а затем от души расхохотался:

— Ах, он вам подходит? Неужели? Да вы, как я посмотрю, не промах! Беда только, что его никак нельзя ни купить, ни снять!

— Вы в этом уверены? — продолжал настаивать Морозини, разыгрывая недоверчивое простодушие. — Может быть, можно уладить дело, надбавив цену?..

— Вы можете предлагать хоть миллионы, у вас ничего не получится. Потому что этот дом, сэр, — тут лицо полисмена приняло чрезвычайно важное выражение, — принадлежит ее светлости герцогине Дэнверс!

— Ах вот оно что! — И Альдо закашлялся, пытаясь скрыть удивление. — Раз так, то мне действительно придется поискать себе что-нибудь другое.

Несколько часов спустя Альдо сидел в гостиной в уютном домике Челси. Устроившись поудобнее в большом кожаном кресле, он рассказывал о своей причудливой одиссее Адальберу, а тот внимательно его слушал, не скрывая своего изумления:

— Чтобы дом герцогини служил пристанищем предполагаемому убийце Фэррэлса?! Ведь все знают, как она была к нему привязана, и к тому же он помогал ей деньгами, чтобы она могла вести такой образ жизни, к которому обязывает ее титул! Нет, это просто в голове не укладывается!

— Дорогой я обдумывал все это, прикидывал и так и этак и в конце концов решил, что, может быть, это не так уж невероятно. Если я правильно понял разговор тех двоих, что едва меня не убили, то Ладислав ждал парохода, чтобы отправиться на нем в Польшу с грузом оружия. Ты следишь за моим рассказом?

— Слежу и очень внимательно. Как ни дико это звучит, но аристократический особняк — идеальное место для подпольных спекуляций.

— А я думаю по-другому. Сэр Эрик торговал оружием открыто. По крайней мере часть его торговых операций была на виду. Я бы сказал: видимая часть айсберга. Но я уверен, что большую часть своих сделок он совершал при закрытых дверях, и вполне возможно, герцогиня ему в этом помогала.

Может быть, она делала это сознательно, а может, и нет…

— Что ты имеешь в виду?

— Что она, как мне кажется, недостаточно умна для того, чтобы справляться с такими деликатными делами. К тому же мне кое-что припомнилось: в разговоре эти двое упомянули некоего Симпсона, с которым хотели немедленно посоветоваться.

— Ты его знаешь?

— Скажем, что я его однажды видел и, разумеется, у леди Дэнверс. Это ее дворецкий.

Держа в руках поднос с кофейным сервизом, Теобальд, добродушный и подтянутый. — как если бы он спокойно проспал всю ночь у себя в постели, а не карабкался по скалам, появился в гостиной как раз вовремя, чтобы услышать конец фразы Альдо.

— Если мне будет позволено высказать свое мнение, — вступил он в разговор, — то, исходя из того, что господин князь говорил мне в поезде, я склонен думать, что ее сиятельство не только не в курсе никаких дел, но даже и не подозревает о том, что творится у нее в доме…

— Ну это уж, по-моему, слишком! — возразил Видаль Пеликорн, беря с подноса дымящуюся чашку и с наслаждением вдыхая чудесный аромат кофе. — Должна же она знать, откуда берутся деньги, на которые она живет!

— До тех пор, пока сэр Эрик был жив, безусловно, знала.

Но почему бы этому Симпсону не продолжить выгодную торговлю самостоятельно теперь, когда сэра Эрика уже нет? — сказал Теобальд.

— Я склонен согласиться с мнением Теобальда, — подал голос Морозини. — Остается только узнать, к кому именно обращались польские подпольщики, стремясь раздобыть оружие.

— Сказать это может только Сэттон. И вот еще что! Неужели ты полагаешь, что такого рода торговля требует особой деликатности?.. В любом случае, — заключил Адальбер, — ясно одно: ты все должен рассказать Уоррену.

— Именно об этом я и думаю с самого утра. Дело в том, что я не имею права… Я обещал Анельке не ставить в известность полицию.

— Какая интересная подробность! А что бы ты стал делать со своим Ладиславом, если бы тебе удалось вытащить его с виллы и увезти с собой?!

— Он утверждал, что не имеет никакого отношения к убийству.

— Очень может быть, что он сказал правду. Остается уточнить, кому ты веришь: ему или ей. И кого хочешь спасти:

Анельку или Ладислава. Даже если предположить, что Анелька вдруг враз поглупела, она все равно должна была понять: если тебе удастся поймать этого малого, ты должен будешь сдать его в полицию.

— Она это понимает, но только схватить его должен я, а не наряд полиции.

— С тем, чтобы никто не заподозрил, что она его выдала?

Невелика разница! — проворчал Адальбер. — Однако теперь, с выходом на сцену герцогини, дело может зайти слишком уж далеко! Имей в виду, что, промолчав, ты рискуешь оказаться сообщником в незаконной продаже оружия! И неизвестно еще, куда тебя это может завести. Десяток лет в Петонвилле или Дартмуре тебе по вкусу?

Альдо на секунду задумался, а потом попытался переменить тему разговора, чтобы успеть обдумать свой ответ.

— А как твои успехи? Как твое посещение Уайтчепла?

Тебе удалось что-нибудь узнать?

— Не увиливай! У меня есть новости, но мой рассказ подождет до вечера. Говори прямо: ты пойдешь к Уоррену или мне пойти вместо тебя?

— Нет, я сам, — вздохнул Морозини. — Мне нужно пойти самому, хотя бы уж потому, что я могу описать нашего противника. Надеюсь, я сумею уговорить птеродактиля действовать осторожно и позволить мне участвовать в задержании поляка, когда его найдут. Думаю, он не сможет отказать мне в этой любезности. Новости, которые я ему принесу, того стоят!

Какая наивность! Стоило Морозини оказаться в кабинете шефа полиции, и его надежды рухнули скорее, чем стены Иерихона от труб Иисуса Навина. Птеродактиль встретил князя-антиквара хоть и радушно, но сдержанно. Но когда тот принялся ему рассказывать о своих «курортных» приключениях, то вежливость доисторического хищника мгновенно сменилась яростью, и он принялся носиться по кабинету, злобно щелкая клювом.

— Как! — кричал он. — У вас была такая важная информация, и вы пришли с ней только сейчас, когда успели все испортить?! А вы знаете, что я могу вас немедленно арестовать за то, что вы помешали ходу следствия?!

— И чем вам это поможет? — осведомился Альдо без тени робости. — Я могу вам только напомнить, что пресловутая информация была сообщена мне леди Фэррэлс при условии сохранения тайны, с тем, чтобы я лично «взял» — так это у вас говорится? — ее бывшего возлюбленного. Причем таким образом, чтобы никто не мог ее обвинить в том…

— Что она выдала его и, стало быть, избежала бы мести его друзей-анархистов! — закончил Уоррен устало. — Старая песня! Я успел ее выучить наизусть. И что? Теперь вы оставили свою щепетильность?

— Не совсем. Но как только я столкнулся с подпольной торговлей оружием, а это уже находится в компетенции органов государственной безопасности, и вдобавок в ней оказалась замешана особа, приближенная к королевскому двору, я понял, что не имею права молчать.

— Ну хоть на этом спасибо!

Шеф полиции уселся за письменный стол, взял стопку бумаги и отвинтил колпачок ручки.

— Итак, прошу вас! Начнем с самого начала и с мельчайшими подробностями…

— Разве вы не пригласите секретаршу для записи показаний?

— Вы же должны действовать осторожно, не так ли? — рявкнул Уоррен. — Так что я буду писать сам! А затем посмотрю, что можно сделать, чтобы сохранить эту дурацкую тайну и не нарушить обещания, которое вы дали этой вашей юной идиотке!

Со вздохом облегчения Альдо вернулся к своему рассказу, стараясь быть предельно точным и не упустить ни одной детали. На протяжении довольно долгого времени в кабинете слышался лишь его приглушенный голос и поскрипывание пера.

Когда рассказ наконец был закончен и Уоррен прочитал вслух все, что записал, Морозини, поколебавшись минуту, все-таки попросил:

— Могу я надеяться на вашу любезность?..

— Какую именно?

— Известить меня о том, что вы установили местопребывание Возинского… Я ни в коем случае не помешаю вам провести операцию, тем более если вы обеспечите тылы, но прошу вас — предоставьте мне честь завершить самолично то, что я начал в Истборне…

Круглые желтые глаза птеродактиля уставились на страдальческое лицо гостя.

— Как вы теперь понимаете, с вашей стороны это будет большой неосторожностью! Он выстрелит в вас без колебаний! Вам что, нравится рисковать жизнью? — спросил он.

— Что-что, а риск меня совершенно не пугает. Я хочу довести до конца порученное мне дело. Пусть даже ценой собственной жизни. И считайте, что с этого момента я целиком и полностью в вашем распоряжении…

Полицейский молчал, внимательно разглядывая сидевшего напротив человека. Наконец он завинтил самописку и положил ее поверх стопки бумаг.

— Я никогда не сомневался в том, что вы человек чести.

И я прекрасно понимаю всю сложность вашего положения.

Обещаю вам сделать все возможное для того, чтобы вы с честью вышли из него. При единственном условии: успех операции от вашего участия пострадать не должен. А это значит, что вы должны будете неукоснительно повиноваться, — Уоррен особо подчеркнул эти два слова, — моим распоряжениям и приказам!

— Даю вам слово!

Раздался стук в дверь, и, не ожидая разрешения, в кабинет уже входил инспектор Пойнтер. Он подошел к своему начальнику и что-то очень тихо шепнул ему на ухо. Речь, очевидно, шла о какой-то чрезвычайно важной новости, потому что шеф, услышав ее, даже вздрогнул, но тут же отстранил своего подчиненного.

— Мы займемся с вами чуть позже. Сейчас я закончу свой разговор с князем.

— Но я не могу понять, как это могло случиться, сэр! — возбужденно проговорил Пойнтер. — Неусыпное наблюдение, и несмотря ни на что…

— Оставьте нас, Пойнтер! Я приглашу вас!

С видимым сожалением инспектор вышел. Морозини собрался последовать его примеру. Один только Уоррен пребывал в неподвижности. Он, казалось, погрузился в глубокие размышления, отстукивая длинными нервными пальцами неведомую мелодию на подлокотнике своего кресла. Наконец он произнес:

— Нам все равно не удастся сохранить случившееся в тайне, так что узнайте все из первых рук. Ян Чанг повесился в камере на желтом шелковом шнурке.

— Повесился? — переспросил ошеломленный Морозини. — Но ведь только вчера вы говорили, что не сможете продержать его в тюрьме слишком долго. В чем же причина?

Ему же не грозила смертная казнь.

— Он сам себе вынес смертный приговор. Вернее, почти сам…

— Что вы имеете в виду? Смерть не была добровольной?

— Точнее: не совсем добровольной. Я хочу сказать, что это было самоубийство по приказу. Вы знаете хоть немного Китай, князь?

— Нет. Я знаю его искусство, культуру, но никогда там не был.

— Знаете культуру? А известно ли вам, каковы были обычаи древней китайской империи? В частности, обычай, который именовался «драгоценный дар»? Нет? Ну так я вам расскажу: если император имел основания быть недовольным одним из своих подданных, принадлежавших к высшей знати, или одним из высокопоставленных сановников, но в память о прошлых заслугах не хотел отдавать провинившегося в руки палача, то он отсылал ему так называемый «драгоценный дар» — шелковый шнурок желтого — императорского — цвета, шелковый мешочек с ядом и кинжал. Это означало, что осужденный может сам выбрать, какой смертью ему умереть…

— А если он выбирал жизнь?

— Такой возможности у него не было! Если он не решался сам лишить себя жизни, его тут же казнили. У Ян Чанга, я думаю, и выбора не было — ему могли передать только шнурок в куске хлеба или уж не знаю в чем. И он не мог не повиноваться. Таков кодекс чести мандарина.

— Погодите! Погодите! — сделал попытку возразить Морозини. — Вы сказали, что он повиновался. Но кому?

Обычай этот существовал в китайской империи, однако в Китае вот уже несколько лет, как произошла революция. Там теперь всем заправляет Сун Ятсен, и я не думаю, что он озабочен воскрешением маньчжурского императорского дома!

— Когда речь идет о Китае, ничему не приходится удивляться. От этой страны можно ждать самого невероятного, немыслимого и непредставимого, потому что корни его уходят в такие глубины веков, какие нам и не снились! И сколько бы их ни подрубали и ни выкорчевывали, они остаются живыми и мощными. Страна пережила революцию, согласен. Однако юный император Пу И, в настоящее время низложенный, продолжает жить в своем дворце — в так называемом Запретном городе. А это позволяет предположить наличие и определенного числа верноподданных по всей бывшей империи.

Ян Чанг, очевидно, и был одним из них. Несмотря на то что он вот уже много лет живет в Лондоне, он был тесно связан с Гонконгом, где заговоры процветают, как цветы на солнце…

— Кроме того, что возможность отыскать камень, похищенный у Хэррисона, сводится теперь почти к нулю, самоубийство Ян Чанга что-нибудь меняет для вас? — спросил Морозини.

Уоррен взял со стола свою любимую трубку из шотландского вереска и задумчиво принялся набивать ее. Потом не спеша раскурил — ароматная затяжка, похоже, несколько успокоила его.

— Конечно! — наконец проговорил он. — Это означает, что мы заблуждались, наделив его слишком большим могуществом и полагая, что он действует в одиночку как фанатик-коллекционер, разыскивающий исчезнувшие сокровища. Теперь мы вынуждены признать, что он принадлежал к одной из многочисленных тайных организаций, разбросанных по всему миру. Их члены превыше всего ставят выполнение своего долга, они готовы на любые преступления ради «высших» целей, которым они служат. Подобные организации не гнушаются ничем: они торгуют оружием, наркотиками, женщинами, рабами и даже детьми. Вы не поверите, но я сожалею, что не стало Ян Чанга. По крайней мере мы знали, чего от него ждать.

А теперь нам придется продвигаться в густом тумане…

— А леди Мэри? Она тоже будет продвигаться в тумане?

— Чего не знаю, того не знаю. Вполне возможно, она откажется от своих поисков, поняв, что дело это безнадежное.

— Я бы очень удивился, если бы она отказалась. Внешность у нее ангельская, но характером она похожа на бульдога, а у бульдогов нельзя отнимать их кость. Вряд ли в своем безумии она способна остановиться.

— В любом случае она по-прежнему останется под нашим наблюдением… и я буду только рад, если она даст нам основания в один прекрасный день отдать ее в руки правосудия, — заключил Уоррен. От его кровожадности у Альдо мороз по спине прошел.

— Для вас это дело личной доблести? — поинтересовался он.

— На этот раз да! Она убила Джорджа Хэррисона.

Я считаю ее убийцей, как если бы она сама нажала на курок!

Если бы не ее алчность, этот замечательный человек был бы по-прежнему с нами…

Непримиримый тон Уоррена свидетельствовал о том, что сам он уже осудил преступницу — окончательно и бесповоротно, и надо сказать, что у Альдо не возникло никакого желания выступить адвокатом новоиспеченной графини Килренен. Не склонен он был защищать ее и еще по одной причине: не так давно он вновь вспомнил о своем покойном друге сэре Эндрю, и вдруг в голове у князя промелькнула на первый взгляд совершенно нелепая мысль: уж не причастна ли леди Мэри к убийству дядюшки своего мужа? Немного подумав, он нашел, что это вполне возможно. Для женщины, якшающейся с сообщниками вроде Ян Чанга, не представляло большой сложности подкупить в Порт-Саиде грабителя, который к тому же не погнушался бы и убийством. Альдо припоминал, что после того как она ничего не добилась от него в Венеции, графиня выразила намерение отправиться следом за «Робертом Брюсом»… Но все это были лишь предположения, и князь оставил их при себе. Пора было прощаться с мистером Уорреном, и Морозини взял свои шляпу и перчатки.

— Я совершенно согласен с вами относительно леди Мэри. Могу только выразить сочувствие. Похоже, что высший свет не собирается оставлять вас в покое: то графиня Килренен, то теперь герцогиня Дэнверс…

— Да, вы правы — проблем предстоит немало. Единственное, о чем я думаю, — герцогиня слишком глупа, чтобы проворачивать какие бы то ни было махинации. Так что в этом вопросе я рассчитываю на вашу деликатность, и, надеюсь, вы сохраните пока всю эту историю в секрете.

— Надеюсь, я не дал вам повода сомневаться в моей сдержанности ?

— Нет, конечно, но мне внушает опасение репортер из «Ивнинг Мэйл», с которым так часто видится наш друг-археолог.

Альдо рассмеялся:

— Не забывайте, что все мысли Видаль-Пеликорна сосредоточены на Долине царей и успехах господина Картера.

Благодаря Бертраму Кутсу он узнает все новости первым.

Герцогиня их не интересует — ни одного, ни другого…

— Хорошо бы так было и дальше!.. До свидания, вполне возможно, мы прощаемся ненадолго!

Говорят, достаточно вспомнить о волке, чтобы увидеть его хвост. Вернувшись в Челси, Альдо столкнулся нос к носу с Бертрамом Кутсом, который вприпрыжку бежал вниз по лестнице, насвистывая старинную уэльскую песенку. Увидев вошедшего, он с сияющей улыбкой и очень речисто принялся извиняться за то, что спешит, с неожиданной сердечностью вдруг схватил обе руки князя и принялся их пожимать, после чего кинулся к двери, и Альдо, обернувшись, увидел только его развевающийся плащ, из-под которого выглядывал поношенный шевиотовый костюм.

— Жизнь прекрасна! — донесся до него голос Кутса. — Вы даже не представляете себе, до чего она порой может быть прекрасной!

Морозини даже и не пытался определить, Шекспир это или сам Бертрам Кутс… Репортер растворился в вечернем тумане, а Альдо поднялся к Адальберу, который сидел в гостиной и раскладывал пасьянс. Увидев входящего приятеля, Адальбер улыбнулся:

— Ну что? Не сожрал тебя птеродактиль?

— Пытался, но в конце концов мы поладили. Я только что встретил Бертрама, он летел будто на крыльях. Настоящий мотылек! Что случилось? Он получил наследство?

— Унаследовал от меня пятьдесят фунтов в знак признательности, благодарности и с надеждой на молчание, хотя бы на какое-то время…

— Пятьдесят ливров! Однако ты щедр!

— Дело того стоило, можешь поверить мне! Благодаря Кутсу я вновь напал на след «Розы». На этот раз след теряется где-то в самом начале нашего столетия.

— Как? Опять теряется? Впрочем, по-другому и быть не могло! Скажи, а ты не говорил Бертраму, что камень, украденный у Хэррисона, ненастоящий?

— За кого ты меня принимаешь? Он верит в нашу с тобой официальную версию. Но поскольку в последнее время писать ему особенно не о чем и в его компетенции по-прежнему остаются лишь пострадавшие под колесами собаки, он решил начать собирать материал с тем, чтобы впоследствии написать книгу о приключениях, выпавших на долю знаменитых камней. В центре повествования, конечно, должна быть история исчезновения «Розы Йорков». Так вот, он пришел ко мне, чтобы узнать, известны ли мне как археологу какие-нибудь истории в этом роде, существовали ли еще какие-нибудь необычные камни, которые исчезали, а потом появлялись в самых неожиданных местах. Замысел показался мне любопытным, и я поинтересовался, откуда он возник. Тогда он и рассказал мне о своем друге Леви, еврее-портном из Уайтчепла, у которого он обычно одевается.

Вспомнив потертый шевиотовый костюм репортера, Альдо не мог удержаться от улыбки:

— Портной? У Бертрама Кутса? Да я голову даю на отсечение, что он одевается у старьевщика!

Адальбер смерил своего друга суровым взглядом.

— При всей твоей безупречной элегантности можно быть и подобрее. Бертрам выходит из положения как может, вот и все. Что же до истории, которую он рассказал мне со слов своего портного, то она и вовсе не вызывает желания посмеяться. Она потрясает, а то и просто вселяет ужас.

— А ты не преувеличиваешь? Ужасные истории Уайтчепла — это истории полувековой давности, они восходят ко временам Джека-Потрошителя…

Голубые глаза Адальберавнезапно посерьезнели и буквально впились в лицо друга. Руки нервно смешали карты, разложенные на столе.

— Ты можешь мне не верить, как и я сам сначала не поверил Кутсу, но наш знаменитый алмаз, этот королевский камень, принадлежавший стольким знатным особам, докатился до той кровавой сточной канавы, куда этот монстр, тайна которого до сих пор не разгадана, — бросал свои жертвы. И я знаю это наверняка!

— Перестань! Тебе что, дурной сон приснился?

— Вовсе это не сон! Вчера вечером я уговорил Бертрама проводить меня в Уайтчепл и пообещал хорошее вознаграждение, если он уговорит своего портного поделиться со мной воспоминаниями об алмазе, который он называет «еврейским камнем».

— «Еврейский камень»? Неужели это…

— Лучше послушай! В ночь на 29 сентября 1888 года, уже ближе к рассвету, один торговец, польский еврей, въехал со своим фургоном во двор «Образовательного клуба для иностранных рабочих», который находится на Бернер-стрит.

Вдруг его лошадь шарахнулась в сторону. Он посветил фонарем и увидел лежавшее на земле тело женщины средних лет с перерезанным горлом. Заметил он и метнувшийся в глубину двора темный силуэт. Торговец попытался позвать на помощь, но только беззвучно открывал рот, ибо от страха и ужаса у него пропал голос. Тогда он опустился на колени возле погибшей и обнаружил, что она еще теплая. Возле разжавшейся руки женщины что-то поблескивало, что-то вроде гальки или стекляшки, заляпанной грязью. Он подобрал камешек, сунул в карман и понял, что голос к нему вернулся. Минуту спустя сбежались все, кто еще оставался в клубе, а еще спустя несколько минут приехала и полиция. Полуживого от страха торговца привели в чувство и рассказали, что это уже третье преступление Потрошителя, но на этот раз он не успел совершить надругательства над трупом, так как его спугнуло появление фургона. Новую его жертву звали Элизабет Стрейд.

Вдова лет сорока, знававшая и лучшие времена, она стала заниматься проституцией после того, как ее мужа посадили в тюрьму, и он там умер. Но не о ней речь. Торговец, проведя немало времени в полицейском участке, наконец вернулся к себе. И тут он вспомнил о своей находке, достал камешек из кармана и принялся очищать его от грязи. И хотя он никогда не видел не ограненного, а просто отполированного алмаза и не был слишком образованным и сведущим человеком, он понял, что перед ним что-то необыкновенное! Он хотел было отнести камень в полицию, но испугался, что его накажут за то, что он не отдал его сразу, и тогда он решил сходить к своему соседу, раввину Элифасу Леви, с которым вдобавок состоял в отдаленном родстве, и поступить так, как тот ему посоветует.

Раввин был человеком набожным, мудрым и осторожным, так что на него можно было полностью положиться.

Раввин похвалил торговца за то, что тот пришел к нему.

Раз уж он совершил неосторожность и подобрал что-то на месте преступления и сразу не сказал об этом в полиции, то лучше ничего и не говорить. С тех пор, как в Уайтчепле стали совершаться ужасные преступления, полиция часто вела себя грубо и необдуманно. К тому же обитателям квартала почудилось, что предыдущее преступление было совершено человеком в кожаном фартуке, и подозрение пало на несчастного Джона Пиццера, сапожника и тоже польского еврея. Его арестовали, а его близким пришлось испытать на себе ярость соседей. К счастью, у сапожника было алиби, и его отпустили. Элифас Леви, успевший уже узнать, что такое погром, вовсе не хотел, чтобы это снова повторилось, и поэтому посоветовал торговцу молчать. Но чтобы тот чувствовал себя спокойнее, предложил оставить камень у него, с тем чтобы он его как следует изучил. Раввин дал торговцу немного денег, тот их взял и оставил камень у раввина.

Когда он ушел, раввин принялся тщательно рассматривать находку. Он немного интересовался минералогией, так что у него нашлись кое-какие инструменты, и главное — лупа.

Изучив внимательно камень, он обнаружил на его плоской стороне крошечную звезду Давида. Теперь он уже не сомневался, что держит в руках святыню, тем более что легенда об исчезнувшей пекторали была ему известна. Рыночная цена камня его не интересовала. Он понимал, что в его руках оказалось драгоценнейшее из сокровищ, пришедшее из глубины веков. Будучи человеком крайне осторожным, он запер камень в надежную шкатулку и не говорил о нем никому, кроме двух своих сыновей, да и они узнали об алмазе только в зрелом возрасте. Одним из этих сыновей и был Эбенезер, портной…

— Но это же великолепно! — вскричал Морозини. — Теперь нам только остается уговорить этого славного человека продать нам «Розу»! Признаю, что это будет непросто. Но если он узнает, что пектораль до сих пор существует и необходимо, чтобы…

— Ты дашь мне закончить или нет? — вскипел археолог. — Если бы алмаз был по-прежнему в Уайтчепле, я бы с этого и начал. А я начал с другого — с того, что след его потерялся. Лет десять тому назад раввин и его старший сын, тоже избравший духовный путь, были убиты темной зимней ночью. Шкатулка исчезла.

— О, господи! — простонал расстроенный Альдо. — Мне кажется, мы никогда не разыщем этот несчастный алмаз!

Им владеет сам дьявол!

— И мне так кажется! Знаешь, что я тебе скажу? Если нам все-таки удастся его отыскать, мы, не медля ни единой секунды, передадим его Симону, с тем чтобы он наконец вернул его на место. Этот камень внушает мне страх и отвращение: слишком уж много на нем крови!

— Но вот чего я не могу понять: как попал алмаз к проститутке самого низкого разряда?

— Поди знай! Ее покойный муж был вором. Он мог украсть его где угодно.

— И с таким наследством эта самая Элизабет Стрейд предпочла панель, а не обеспеченное существование?! Она же могла его продать!

— Не так-то это легко! Она же прекрасно понимала, что муж нашел камешек не во время прогулки по Гайд-парку.

И потом, этот древний отполированный алмаз на первый взгляд не кажется таким уж соблазнительным. Без всякого сомнения, она и не подозревала о его ценности. Скорее всего она берегла его в память о муже, как некое подобие талисмана, и носила его всегда с собой. Убийце хватило времени только на то, чтобы перерезать ей горло и разорвать платье. Камень выкатился, вот и все.

— Известно, что самые простые объяснения часто оказываются самыми лучшими, — вздохнул Альдо. — И все-таки давай пофантазируем. А что, если Потрошитель искал именно этот камень?

— Это не фантазия, это уже бред, — сказал, пожимая плечами, Адальбер.

— Я не знаю, слышал ли ты, но рассказывали, будто этот единственный в своем роде преступник был не кем иным, как герцогом Кларенсом, внуком королевы Виктории. Он умер в 1892 году, хотя ходили слухи, будто он еще жив, содержится в сумасшедшем доме, где разлагается заживо от неизлечимого сифилиса.

— Откуда ты все это взял?

— Лорд Килренен рассказывал эту версию моей матери.

Согласись, что история была странной — вначале во всех этих ужасах обвинили евреев, а потом внезапно вообще прекратили расследование…

Вошел Теобальд и объявил, что обед на столе. Друзья уселись за стол, ограничившись мытьем рук. Переодеваться ни одному ни другому не захотелось.

Пока они отдавали должное супу из омаров, Морозини размышлял. К злодеяниям в Уайтчепле он вернулся только после того, как их тарелки опустели.

— А что думает портной Бертрама по поводу убийцы своего отца и брата? Он кого-то подозревает?

— Возможно, но он закрылся, как устрица, стоило мне задать этот вопрос. Мне кажется, он боится.

— Но чего, бог мой?

— Полиции. Когда нашли обоих убитых, он не решился ни на какое обвинение. Иначе пришлось бы рассказать о «еврейском камне», а он был уверен, что их обвинят в укрывательстве краденого или даже в краже… Та полиция, которую мы с тобой знаем по высоким чинам и кабинетам Скотленд-Ярда, не имеет ничего общего с той, что действует в бедных кварталах. Особенно в тех, где большинство населения составляют иностранцы, а тем более евреи.

— Кстати, в твоем рассказе речь шла о польских евреях.

Их что, так много в этом квартале?

— Наверное. Об этом как-то не заходил разговор. По всей Центральной Европе немало евреев из самых разных стран. А с чего вдруг тебя это заинтересовало?

— Выходец из Польши всегда остается выходцем из Польши, даже если он не родился в гетто. К тому же евреи всегда отличались гостеприимством. С тех пор, как Возински покинул Истборн, он наверняка где-то прячется… Что, если?..

— Если он ждет парохода, то прятаться должен где-то на побережье, а не зарываться в грязь Уайтчепла?

— Слова твои исполнены мудрой логики, сын мой, — признал Морозини. — А знаешь что? Мне бы очень хотелось там побывать. Как ты думаешь, можно навестить еще раз портного по имени Эбенезер Леви?

— Конечно. А ты не сваливаешь опять в одну кучу оба дела?

— Нет. Но, как всегда, надеюсь убить одним выстрелом двух зайцев. Если ты согласен, мы отправимся туда завтра, потому что сегодня вечером…

Позабыв о всяком этикете, Альдо потянулся и сладко зевнул. После своего спасения на скалах Бич-хид Альдо провел на ногах целый долгий день и, если не считать двух часов в поезде, совсем не спал в предыдущую ночь. Теперь усталость брала свое. Зевок завершился невеселой гримасой.

— Положительно, я старею, — признал он. — До войны я мог не спать трое суток и был свеж как огурчик. Вот о чем стоит подумать, прежде чем проявлять интерес к двадцатилетней девушке…

— В любом случае изменений в семейном положении ни для нее, ни для тебя пока не предвидится. Так что выспись хорошенько и больше ни о чем не думай, — сказал Адальбер с насмешливой полуулыбкой. — Завтра днем мы сходим с тобой в Уайтчепл. Дневной визит будет выглядеть естественнее.

Торговля бурлила в Уайтчепле в любое время. Такси, на котором приехали друзья, было вынуждено буквально прокладывать себе дорогу среди толпы, кишевшей на улице, по обеим сторонам которой располагались не только лавчонки, но и бесчисленные лотки с товарами. Торговцы-евреи в рубашках и жилетах один громче другого расхваливали достоинства своих товаров. Чего тут только не было — грубое белье, поношенное платье, самая разнообразная обувь вплоть до морских ботфортов, шляпы, пестрые жилеты, часы, ткани — все предлагалось, все продавалось. Женщины в мужских каскетках, замотанные в дырявые шали и забрызганные по шею грязью, торговались на идише и прерывали торговлю только для того, чтобы призвать к порядку замурзанных ребятишек, которые то и дело порывались дать тягу от своих мамаш.

Мастерская портного располагалась напротив маленькой синагоги, но Адальбер попросил остановить такси метрах в ста ниже по улице и подождать, заплатив только часть суммы по счетчику и пообещав щедрые чаевые.

Подойдя к мастерской, Альдо и Адальбер увидели, что она заперта на висячий замок, а за мелким решетчатым переплетом окна не видно ни малейших признаков жизни. На втором этаже, где и располагалось собственно жилище портного, ставни также были плотно закрыты — Что могло произойти? — пробормотал себе под нос Видаль-Пеликорн, оглядываясь по сторонам, как это обычно проделывают, оказавшись перед запертыми дверьми, в надежде увидеть спешащего к дому хозяина.

Но появился не хозяин, а грузная женщина, возвращающаяся с рынка, с тяжеленной сумкой, полной зеленого лука-порея и капусты.

— Вам нужен портной, господа? — осведомилась она с широкой улыбкой.

— Да, — подтвердил Альдо. — Мы слышали, что он хорошо шьет.

Женщина одобрительно оглядела костюмы обоих джентльменов.

— Вряд ли он придется вам по вкусу, — заключила она, — но в конце концов это ваше дело, а не мое. Жаль только, что сегодня вы понапрасну потеряли свое время, потому что Эбенезер Леви вряд ли скоро появится. Я живу по соседству и видела, как сегодня поутру он уходил из дома с дорожной сумкой.

— Раз вы его соседка, может быть, он вам что-нибудь сказал?

— Ничего! Он не слишком-то разговорчив, должна вам сказать. Раньше я помогала ему по хозяйству, и тогда мы обменивались двумя-тремя словами. Но теперь он справляется сам, и мы совсем не общаемся.

— Похоже, вы его неплохо знаете. Может, у вас есть какие-нибудь соображения, куда он мог поехать?

— Понятия не имею. Знаю я его давно, и всегда он был один как перст и никогда никуда не ездил.

— Может, у него домик за городом?

Женщина чуть не задохнулась от смеха:

— Вы думаете, жители Уайтчепла могут себе такое позволить? Нет, джентльмены, я понятия не имею, куда он поехал.

Но он очень торопился, и вид у него был озабоченный.

— Ну ничего! Мы зайдем через несколько дней, — вздохнул Морозини, вытаскивая из кармана пригоршню мелкой монеты.

Соседка заинтересованно следила за его движениями и охотно приняла протянутые ей деньги.

— Я бы удивилась, если бы он уехал надолго, — продолжала она. — Если хотите, я сообщу вам о его возвращении, только оставьте адрес.

— Да нет, спасибо, не стоит. При ближайшей возможности мы еще зайдем.

Попрощавшись с соседкой, они вернулись к своему такси.

— Странно! — заметил Видаль-Пеликорн. — Можно подумать, что наш портной чего-то испугался.

— Да, и его отъезд очень похож на бегство. А когда ты был у него в прошлый раз, он охотно рассказал тебе о «еврейском камне»?

— Ну да, он был даже доволен, что может поведать такую интересную историю. Как мальчишка, который знает красивую сказку и наслаждается тем, что ее повторяет.

— Ничего себе красивая сказка с двумя убийствами в конце!

— Да, знаешь, евреи настолько привыкли ко всевозможным несчастьям!.. Однако когда я попытался расспросить его, не подозревает ли он кого-нибудь в убийстве и ограблении, он стал проявлять признаки страха.

— Вот это-то и странно! Дело десятилетней давности!

И если ему есть чего бояться, то почему он не побоялся рассказать все это Бертраму Кутсу?

— Он не купается в золоте, и поэтому немного лишних денег ему никогда не помешает. Ладно, скажи, что мы теперь будем делать? Может, имеет смысл, чтобы поисками портного занялся Скотленд-Ярд? — предложил Адальбер.

— У бедного портного и так предостаточно беспокойства!

Да и у Уоррена дел хватает как с поддельным алмазом, так и с леди Фэррэлс. Давай лучше подождем: Эбенезер Леви рано или поздно появится…

Такси тронулось в обратный путь, вновь с большим трудом прокладывая себе дорогу сквозь густую толпу, еле двигаясь и с трудом пробивая себе дорогу. Вдруг Альдо схватил своего друга за руку:

— Посмотри на двоих мужчины, — что остановились перед бакалейной лавкой!

— Один в черном плаще, а другой в сером и в каскетке, надвинутой почти до бровей?

— Вот именно. Присмотрись к тому, что в сером плаще, ты его знаешь.

Ссора между двумя торговцами вынудила такси притормозить, и Адальбер получил возможность как следует рассмотреть указанного джентльмена, который был занят оживленным разговором со своим спутником.

— Да неужели?.. Так оно и есть, наш старинный друг граф Солманский. Что же касается другого…

— Я уже видел его однажды. Это священник из польского костела в Шедуэлле. А вот что им понадобилось посреди еврейского квартала, я не знаю точно так же, как и ты. Послушай, почему бы нам не поразмяться?

Альдо уже приготовился расплатиться с таксистом и выйти из автомобиля, но Адальбер удержал его. Солманский и его спутник направились к такси, что поджидало их на поперечной улице. Они сели в него и тут же уехали. Размышлять было больше некогда.

— Поезжайте за этой машиной, по возможности, не слишком обращая на себя внимание, — обратился археолог к шоферу.

Но ничего интересного они не узнали — граф Солманский отвез своего соотечественника в костел, а потом приказал везти себя в гостиницу. Альдо и Адальбер тоже вернулись домой, дав себе слово разузнать как можно больше о деятельности отца Анельки.

Дома их поджидал неприятный сюрприз: шеф полиции Уоррен передал для них записку, в которой сообщал несколькими короткими фразами, что процесс над леди Фэррэлс начнется в понедельник, 10 декабря, и против нее выдвинуты новые обвинения.

Глава 11. СУД

Утром того дня, когда должен был начаться суд над Анелькой, выглянуло столь редкое для Лондона солнце, и Альдо с Адальбером решили прогуляться пешком до главного здания уголовного суда, которое все привыкли называть Олд-Бэйли и где должен был разыграться заключительный акт драмы.

Они шли, наслаждаясь живописными берегами Темзы и ярким солнечным светом, прежде чем погрузиться в мрачные дебри этого дела, которое грозило обернуться еще одной трагедией.

Несмотря на тщательные поиски, полиция так и не смогла арестовать Ладислава Возинского, который к этому времени, вполне возможно, уже покинул страну. Со своей стороны Альдо и Адальбер установили слежку за графом Солманским и польским священником, но тоже без всяких результатов.

Священник вел очень строгую и размеренную жизнь. А что касается отца обвиняемой, то он водил своих преследователей по лондонским костелам, где подолгу молился и тратил огромные деньги на свечи, но при этом ни разу больше не приезжал в Шедуэлл. Он ездил также в тюрьму, в польское посольство и нанес несколько светских визитов, в частности, герцогине Дэнверс и, разумеется, сэру Десмонду… Граф всякий раз выходил из автомобиля, одетый с головы до пят в черное, — воплощенная отцовская скорбь…

Погода стояла великолепная: свежий ветерок гнал по небу небольшие белые облачка, а белый эскадрон чаек, торопливо облетая Тэмпл-Гарденс, пикировал прямо в реку… Мирное, радующее сердце зрелище, но приближался час, когда нужно было от всего этого отрешиться и переступить порог суда.

Олд-Бэйли — величественное здание начала XIX века — своей башней и куполом отдаленно напомнило друзьям собор святого Павла. С той только разницей, что над серым куполом этого здания царила статуя Справедливости. Альдо оглядел ее с большим сомнением: британский суд с его древним громоздким механизмом не внушал ему никакого доверия, скорее наоборот… Не ободрил его и зал заседаний.

Высокие окна, за которыми разливалась небесная лазурь, освещали просторный, отделанный темным деревом зал, в дальнем конце которого под горельефом, изображающим меч правосудия и герб Англии, помещалось судейское кресло.

Именно в это кресло, расположенное на возвышении и поднимающее судью над всеми остальными участниками заседания, сядет сэр Эдвард Коллинз, чтобы выступить арбитром в поединке между обвинением и защитой, который начнется буквально через несколько минут.

Нравы и обычаи английского суда очень отличаются от суда на континенте. Судебный процесс в Великобритании — это не расследование, в ходе которого выясняется, что на самом деле произошло. Это и не процесс, где судья выступает в роли своеобразного инквизитора, а возможности адвоката весьма ограничены. Английский суд — это поединок между королевским прокурором, представляющим обвинение, и адвокатом, представляющим защиту. Судья здесь выступает беспристрастным арбитром. Суть процесса, таким образом, не в том, чтобы выяснить, виновен ли обвиняемый, а в том, чтобы прокуратура сумела привести достаточно доводов, чтобы это доказать. Тогда как защита стремится как можно более убедительно опровергнуть эти доводы в глазах двенадцати присяжных.

Совершенно иначе выглядит и размещение в зале лиц, принимающих участие в заседании: напротив судьи находится скамья подсудимого, к которой ведет лесенка из полуподвального этажа. Справа от подсудимого, перпендикулярно к его скамье, расположено несколько скамей — это места, где сидят адвокаты в черных мантиях с белыми брыжами и в белых париках с буклями и косичками. И обвинение, и защита занимают первую скамью, их представителям достаточно просто встать для того, чтобы выступить. По другую сторону, вровень с небольшим сооружением наподобие пастырской кафедры, на которой сменяют друг друга свидетели, рассаживаются присяжные заседатели. Когда они уединяются, чтобы вынести приговор, при их спорах не присутствует ни одно должностное лицо, и их долг — полагаться лишь на собственную совесть.

Публика допускается только на галереи, напоминающие театральную галерку, а свидетели занимают стулья позади скамьи подсудимого. Там же сидят друзья и родственники тяжущихся сторон.

Поскольку процесс предстоял необычный, затрагивающий интересы высшего света, публика была заранее тщательно отобрана и пропускалась в зал по специальным билетикам охранниками, наблюдающими за порядком. Что касается скамьи для прессы, то на ней просто яблоку негде было упасть. Среди прочих — к большому удивлению Альдо и Адальбера — сияла торжествующая физиономия Бертрама Кутса, который был впервые прилично одет.

Лорд Десмонд Килренен предупредил Морозини, что, возможно, он привлечет его в качестве свидетеля, поэтому и он, и Адальбер заняли свидетельские места неподалеку от герцогини Дэнверс, надевшей для такого торжественного случая шляпу из черного бархата, отделанную белым тюлем', напоминавшую гнездо аиста и, без сомнения, мешавшую тем, кто сидел позади нее. Обоих друзей герцогиня встретила вздохом облегчения.

— На душе у меня камень, в горле комок, — призналась она Альдо, — но мне будет намного легче, если я буду знать, что вы тут, рядом. Выступать в качестве свидетельницы на суде — тяжкое испытание…

— Стоит ли так волноваться, ваше сиятельство? И судья, и адвокаты — все исполнены к вам величайшего почтения…

Лорд Десмонд — ваш друг…

— Безусловно, но зато Джон Диксон, государственный обвинитель, меня терпеть не может. Он всегда с подозрением относился к моей дружбе с несчастным Эриком и не скрывал этого. Я знаю, что наше правосудие обязывает своих служителей к безупречной вежливости и даже больше — к учтивости, но я знаю и таких, которые за учтивыми фразами позволяют себе такие намеки… в общем, крайне неприятные!

— И все-таки вам не о чем волноваться. Я не сомневаюсь, что все пройдет как нельзя лучше.

— Да услышит вас господь! А как вы думаете, сэр Десмонд пригласит Анельку в качестве свидетельницы?

Это тоже было одной из характерных черт английского суда: обвиняемый мог быть выслушан в качестве свидетеля, что позволяло защитнику задавать ему вопросы напрямую.

Этот дополнительный допрос мог послужить и ко благу, и ко злу — все зависело от обстоятельств… и от сообразительности обвиняемого.

— Надеюсь! — вздохнул Морозини, полагая, что юность и красота Анельки могут благоприятно повлиять на присяжных, вызвать в них чувство жалости, сострадания и понимания.

Вошел судья, и все в зале встали. В пурпурном одеянии, отделанном горностаем, в огромном, напоминающем закрученную шаль парике XVII века, сэр Эдвард Коллинз занял свое место на возвышении. Его выход сопровождало почти благоговейное молчание. Как только он сел на свое место, секретарь суда объявил об открытии процесса под названием:

«Король против леди Фэррэлс» — забавная формула, которую можно было бы счесть за объявление дуэли, если бы не такая пикантная подробность: один из объявленных противников отсутствовал. Следом раздался приказ:

— Введите обвиняемую.

Все головы разом повернулись, публика свесилась с галерей, чтобы лучше видеть. Сердце Альдо невольно сжалось при мысли, что, быть может, через два или три дня судья, облачившись в черный капюшон, как того требует обычай, прочитает смертный приговор…

И вот в сопровождении двух стражниц Анелька появилась из лестничной полутьмы и вышла на свет, льющийся из высоких окон. Шепот пробежал по залу, будто рябь по воде, и сэр Эдвард Коллинз, восседающий на своем троне, поднес к глазам лорнет, чтобы лучше ее рассмотреть. Никогда, даже в торжественный день своей свадьбы, не была юная полька так очаровательна, хрупка и трогательна, как сейчас в своем темпом костюме из плотного сукна, единственным украшением которого были ее блестящие волосы и белоснежная кожа. Тоненькая, стройная, она походила на изящный стебелек, увенчанный золотистым цветком…

— Какая жалость! — прошептала герцогиня. — Ей только-только исполнилось двадцать, и какие испытания легли на ее хрупкие плечи…

Альдо не ответил. Королевский прокурор принялся читать обвинительный акт:

— Анелька-Мария-Ядвига Фэррэлс, вы обвиняетесь в убийстве вашего мужа, сэра Эрика Фэррэлса, совершенном вечером 15 сентября 1922 года. Признаете вы себя виновной или не признаете?

— Я невиновна.

Голос молодой женщины был спокоен, звонок и тверд и как нельзя лучше гармонировал со скромной, исполненной достоинства манерой держаться. Она смотрела прямо в глаза своему обвинителю без вызова, но с той непоколебимой уверенностью, которая, похоже, пришлась ему по нраву, поскольку что-то вроде улыбки тронуло уголки его губ.

Трудно было себе представить, сколь не схожи между собой были сэр Джон Диксон и сэр Десмонд. Один худой и высокий, с будто вырубленным топором лицом и с очень живыми темными глазами. Второй коренастый, плотный, приземистый — в нем ощущалась внутренняя сила. В парике, который шел ему меньше, чем другим, он походил на бульдога, а жесткий взгляд его мутно-серых глаз не оставлял сомнения в том, что его противнику придется нелегко, когда он почувствует на себе мертвую хватку адвоката. Но сейчас слово было предоставлено прокурору. Он первым открывал огонь.

Сэр Джон Диксон стал излагать обстоятельства дела. Он обрисовал отношения покойного и его юной супруги, подчеркнув разницу в возрасте, которая вряд ли могла вдохновить на большую любовь девятнадцатилетнюю девушку. Внезапно сэр Десмонд вмешался:

— Мой уважаемый коллега должен был бы обладать достаточным житейским опытом, чтобы знать, что разница в летах не является препятствием для взаимной и пылкой любви. Сама личность сэра Эрика, я позволю себе высказать и такое мнение, его обаяние вполне могли привлечь юную девушку..

— Мы в ближайшее время обсудим этот вопрос, спросив саму леди Фэррэлс о чувствах, которые она испытывала к своему супругу. А сейчас я хочу перейти к тому вечеру, когда произошла трагедия и когда сэр Эрик, выпив виски с содовой, в котором он растворил порошок против головной боли, поданный ему его супругой, упал замертво…

Прокурор коротко рассказал об этом вечере, не упоминая никаких подробностей, а для того чтобы дополнить картину, попросил «ее светлость герцогиню Дэнверс дать свои свидетельские показания».

— Господи! — простонала герцогиня. — Неужели уже моя очередь?

Успех леди Дэнверс явно не сопутствовал. Появившись перед публикой, она поразила всех своим величием, можно было подумать, что явилась королева Мария собственной персоной, но вскоре — увы! — от ее величия ничего не осталось.

Разнервничавшаяся почти до слез благородная дама едва смогла пролепетать слова свидетельской присяги. Что же до ее рассказа о злосчастном вечере, то он был так сбивчив, так несвязен, что судья счел необходимым прийти ей на помощь.

— Прошу вас, ваша светлость, вернитесь на свое место.

Мы прекрасно понимаем, как тяжело для вас находиться в подобном месте, и, полагаю, мы сделали ошибку, вызвав вас слишком рано. Может быть, — прибавил он, бросив суровый взгляд на королевского прокурора, — мы перенесем показания леди Дэнверс на более позднее время, когда ее сиятельство почувствует себя лучше?

Благодарность несчастной герцогини была поистине трогательна.

— Благодарю вас, милорд! — проговорила она, прикладывая платок к глазам сквозь густую вуалетку, в то время как сэр Джон молчаливо поклонился, а защита в лице лорда Десмонда выказала свое удовлетворение сардонической полуулыбкой. Его противник собирался сразу поразить воображение присяжных, пригласив столь высокопоставленную даму, но, поскольку ожидаемого эффекта не получилось, защитник остался доволен. С безмятежным спокойствием он стал дожидаться второго свидетеля — инспектора Пойнтера, который в день трагедии первым приехал по вызову в особняк Фэррэлсов.

Как человек, привычный к такого рода показаниям, инспектор кратко и точно описал, что он обнаружил в особняке, приехав туда ночью 15 сентября: ужас прислуги, слезы обеих дам и гнев секретаря, который, не колеблясь, обвинил в смерти своего патрона его жену. Поскольку речь шла скорее об описании общей обстановки, сэр Десмонд не стал задавать дополнительных вопросов, оставив за собой право вмешаться в допрос следующего свидетеля.

Следующим прокурор вызвал Джона Сэттона.

В костюме из черной саржи и белоснежной рубашке секретарь выглядел и выше, и худее, чем был на самом деле.

Светлые волосы гладко зачесаны, лицо очень бледно.

— Ожившая статуя командора, — шепнул Адальбер. — В жизни не видел ничего более зловещего.

— Он пришел сюда с тем, чтобы потребовать голову осужденной, и разве ты не видишь, что у него очень воинственный вид.

Морозини не договорил. Положив руку на Библию, Сэттон, не глядя в текст, который был отпечатан на специальном листке и предлагался каждому свидетелю, произносил присягу, глядя прямо перед собой. Похоже было, что он выучил ее наизусть.

— Клянусь Всемогущим Господом свидетельствовать в суде без обмана и говорить только правду, всю правду, и ничего, кроме правды.

Громкому голосу секретаря отозвался столь же громкий голос сэра Джона Диксона:

— Вас зовут Джон Томас Сэттон, вы родились в Экстере 17 мая 1899 года и на протяжении трех последних лет осуществляли обязанности личного секретаря сэра Эрика Фэррэлса?

— Именно так.

— В день его смерти вы находились в его рабочем кабинете вместе с вашим патроном, его супругой и леди Дэнверс.

По какому поводу вы собрались?

— По самому обычному: выпить аперитив, перед тем как отправиться обедать. Сэр Эрик поручил мне заказать столик в «Трокадеро». Он особенно любил кухню и атмосферу этого ресторана и нередко обедал там с леди Фэррэлс. Иногда он приглашал и ее сиятельство пообедать вместе с ними.

— А вы? Вас он никогда не приглашал?

— Приглашал, но я охотнее составлял ему компанию, когда он был один или в мужском обществе.

— Почему?

— Леди Фэррэлс никогда не симпатизировала мне, и я, со своей стороны, платил ей… взаимностью. Сэр Эрик знал это.

— Знал… и тем не менее, несмотря на это, он не собирался расстаться с вами?

Глаза молодого человека гневно загорелись.

— А почему, собственно, он должен был со мной расставаться? Он знал меня задолго до того, как женился на графине Солманской. Мы были… достаточно близки. И моя работа его устраивала. Я думаю, что могу утверждать — он верил мне безоговорочно.

— В этом я не сомневаюсь ни секунды. Но разве взаимная неприязнь между его супругой и вами не тяготила его?

— Порой мне казалось, что она его забавляет. «Вы просто-напросто ревнуете, милый мой Джон, — говорил мне иногда сэр Эрик, — но со временем это пройдет…»

— И что, это было правдой?

— То, что я ревновал? Да, сударь. Я всегда считал этот брак большой ошибкой, потому что он внес в душу сэра Эрика смятение. И не только в душу, но и в его дела. Мозг сэра Эрика перестал быть тем совершенным и безупречным механизмом, которым восхищались все, даже его соперники и конкуренты. Подтверждением моих слов может служить то, что он стал куда больше пить.

— Вас это беспокоило?

— Признаюсь, немного беспокоило. Я был глубоко привязан к сэру Эрику, которому многим обязан, и до сих пор испытываю это чувство.

— Это и побудило вас, как только представители Скотленд-Ярда появились на месте убийства, без колебаний обвинить леди Фэррэлс?

— Только отчасти. Были и другие причины. Леди Фэррэлс несколько недель назад уговорила своего мужа взять лакеем одного своего соотечественника…

— Личного лакея?

— Нет, просто лакея. У нас их четверо. Вместе с другими он прислуживал за столом…

— И вам он, разумеется, не понравился! Но прошу вас, продолжайте.

— Поначалу не было никаких причин, чтобы он мог мне не понравиться. Свои обязанности он выполнял тщательно и скромно, держался безупречно и без акцента говорил по-английски. У меня бы и не возникло никаких подозрений, если бы случай не поставил меня лицом к лицу с досадной реальностью. В тот вечер сэр Эрик обедал у лорд-мэра, а я отправился в театр. Леди Фэррэлс оставалась дома одна… по крайней мере я так считал. Я вернулся довольно поздно и старался передвигаться по дому как можно бесшумнее, как вдруг увидел этого самого Станислава…

— Минуточку! Как его звали на самом деле?

— Он нанялся в дом под именем Станислава Разоцкого, но, впоследствии я узнал, что это не настоящее его имя. Его зовут…

— Ладислав Возински, — сообщил прокурор, посмотрев в свои записи. — Продолжайте, пожалуйста.

— Пусть зовется как хочет, это не имеет значения. Значение имеет то, что я увидел, как он выходил из спальни леди Фэррэлс в сопровождении самой леди Фэррэлс. Она была в совершенно неподобающем виде, особенно неподобающем в присутствии лакея.

— Но разве вы не знаете, что для знатных дам лакей не мужчина? — заметил сэр Джон с полуулыбкой.

— Поцелуй, которым они обменялись, доказывал, что этого лакея считали мужчиной. И не только он…

Шум, поднявшийся при этих словах в зале, помешал свидетелю говорить и вынудил судью постучать по столу, призывая публику к порядку.

— Мы не в театре! — произнес он. — Прошу соблюдать тишину в зале. Извольте продолжать, мистер Сэттон. Что еще вы хотите нам сообщить?

— Я хочу сообщить следующее, милорд. За четыре дня до смерти сэра Эрика я слышал, как леди Фэррэлс говорила этому человеку: «Если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, мне нужно стать свободной. Помоги мне сначала ты…»

— Да, удивительные слова, — сказал сэр Джон, — но еще более удивительно, что сказаны они были по-английски.

Наверное, родной язык был для леди Фэррэлс все-таки ближе.

— Вполне возможно. Признаюсь, что я и сам был немало удивлен, однако все именно так и было. С этой минуты я понял, что сэру Эрику грозит опасность, но, зная, какую безмерную любовь он питает к этой женщине, я не стал ему ни о чем говорить. Я надеялся, что случай откроет ему глаза и без моих. слов. И когда в тот злосчастный вечер я увидел, как он упал, я не сомневался ни секунды — любовники убили его на моих глазах.

— Почему вы так решили? Потому что видели, как леди Фэррэлс дала своему мужу лекарство?

— Разумеется.

— Но разве не было это по меньшей мере неумно? Ведь достаточно было проверить пакетик…

— Его не нашли. Чья-то предусмотрительная рука бросила его в горящий камин. Я не сомневаюсь, что это была рука лакея-поляка, который к тому же скрылся, не дожидаясь приезда полиции.

— Все это так. Однако если у нас есть сомнение относительно содержимого пакетика с лекарством, то в том, что лед, который стоял в холодильном шкафу сэра Эрика в его кабинете, был отравлен, никакого сомнения нет. Этот шкаф был своеобразной фантазией сэра. Эрика, он хранил ключ от него при себе, с тем чтобы никто не имел доступа ко льду, который должен был готовиться из исключительно чистой воды.

— Да, я знаю. Я присутствовал при обнаружении этой улики. И думаю, что кто-то вполне мог раздобыть ключ и сделать с него слепок.

— Кто-то? Кто же именно? Кого вы подозреваете? Леди Фэррэлс?

— Ее или ее сообщника. Потому что если она и не совершила преступления собственноручно, то она им руководила.

Она — убийца! В этом я убежден!

— Наша задача в том и состоит, чтобы установить это, и поэтому я бы хотел, чтобы суд выслушал…

Сэр Десмонд вскочил со своего места.

— Минуточку, сэр Джон! Если вы закончили допрос .этого свидетеля, то он переходит ко мне. Я полагаю, что вы не отказываете мне в праве перекрестного допроса?

— Разумеется, нет, но…

Судья тут же вступился:

— Никаких «но», сэр Джон! Не можете же вы посягать на правила и традиции английского суда! Свидетель в вашем распоряжении, сэр Десмонд!

— Благодарю вас, милорд! Господин Сэттон, вы только что признали, что испытывали ревность. Ревновали ли вы к тому влиянию, которое леди Фэррэлс имела на своего супруга, или ваша ревность была вызвана более волнующим чувством?

— Если кого-то ненавидишь, трудно отделить, что волнует тебя, а что нет…

— Не будем придираться к словам. Я хочу сказать следующее: леди Фэррэлс очень молода. Если не ошибаюсь, она на три года моложе вас. К тому же она, бесспорно, красива — даже здесь, в зале суда, красота ее очевидна для всех. Вы уверены, что не были влюблены в нее? Потому что в этом случае ваша ревность приобретает совершенно иной характер.

— Нет, я никогда не любил ее, хотя охотно признаю, что она вызывала у меня желание…

— До такой степени, что вы вели себя с ней так же, как солдафон ведет себя с уличной девкой, затаскивая в темный угол и пытаясь изнасиловать?..

— Ваше утверждение не выдерживает ни малейшей критики, сударь! Если в доме сэра Эрика и есть темные углы, то они слишком на виду, чтобы там можно было кого-то насиловать. Думаю, это было бы весьма трудным… и уж, во всяком случае, шумным делом, если только не завязать рот своей жертве…

— Признаю, я выразился слишком сильно, и вы, безусловно, не доходили до таких крайностей. Но леди Фэррэлс жаловалась, что вы неоднократно пытались обнять ее и поцеловать.

— Да, так оно и было. Но чего мне, собственно, было стесняться, — спросил вдруг молодой человек, — если она позволяла и не такие вольности лакею?

— Это ваша точка зрения, но ни в коем случае не моя.

Мне очевидно только одно: в продолжение последнего месяца вы постоянно следили за леди Фэррэлс и не давали ей прохода своими ухаживаниями. Ваша работа, которой был так доволен сэр Эрик, не пострадала от этого?

— Ни в коей мере. Я наблюдал за леди Фэррэлс и ее лакеем, но вовсе не ходил за ними по пятам. Я уже сказал: мне хотелось, чтобы сэру Эрику представился случай понять, что за женщину он сделал свой женой. Но в последнее время и она, и ее любовник стали предельно осторожными.

— Допустим. Теперь, господин Сэттон, рассмотрим еще одну сторону ваших отношений с сэром Эриком. Вы добросовестно работаете, вам доверяют, и вы, со своей стороны, создаете что-то вроде культа своего патрона. Вы испытываете к нему чувства, не характерные для служащего по отношению к своему хозяину.

— Это так. Я глубоко любил сэра Эрика. Закон это запрещает?

— Ни в коей мере! Больше того, ваша привязанность, кажется, была взаимной. В последнем варианте завещания сэр Эрик, сделав главной наследницей свою жену, выделяет вам сумму в сто тысяч фунтов. Немалую сумму, судя по реакции зала!..

Зал и в самом деле выдохнул недоуменное и восхищенное «ах!».

— Я уже говорил, что сэр Эрик ценил меня, — спокойно ответил молодой человек, — и мне даже казалось, что он был ко мне как-то привязан.

— Как-то привязан? Да он просто обожал вас, если сделал такой подарок! Думаю, со мной согласится каждый. И я задаю себе такой вопрос: конечно, ваше положение в доме было более чем завидным, но, зная, каким состоянием вы будете обладать после смерти вашего патрона, не хотелось ли вам приблизить час его кончины? В конце концов, вы чаще других бывали вместе с ним в его кабинете. Похитить маленький ключик и сделать с него слепок для вас ничего не стоило и…

Тут настал черед сэра Джона вмешаться.

— Я протестую, милорд! Мой уважаемый коллега сочиняет на наших глазах роман и пытается повлиять на свидетеля!

Но судья не успел даже рта открыть.

— С вашего позволения, милорд, я сам отвечу сэру Десмонду. Я поклялся говорить всю правду и скажу ее до конца.

Да, я любил сэра Эрика, и он тоже меня любил. И это было более чем естественно, потому что он был моим отцом.

Новое изумленное «ах» пронеслось по залу, а адвокат на мгновение почувствовал себя в тупике. Глаза его сощурились, превратившись в узкие серые щелочки. Но больше остальных взволновалась пресса.

— Ваш отец? Откуда это вам известно?

— Он мне сам сказал об этом. Больше того, он мне об этом написал. Так что я могу это документально подтвердить.

— А как случилось, что он не признал вас официально?

— Из уважения к репутации моей матери и чести того, кто в глазах всех считался моим отцом. Оба они теперь уже умерли… но я поклялся говорить правду. Теперь понятно, почему я любил его? Он не дал мне своего имени, но никогда не оставлял своей заботой. Он наблюдал за мной издалека.

Я учился в лучших учебных заведениях: Итоне, Оксфорде.

После того как я получил диплом, он взял меня к себе…

Сэр Десмонд вытащил из кармана большой белый платок и вытер капли пота, стекавшие из-под его парика. Он не ожидал такого поворота событий, который вдобавок ко всему расположил публику к Сэттону. Теперь ему надо было парировать этот внезапный удар. Явно стараясь выиграть время, адвокат попросил:

— А не могли бы вы рассказать нам свою историю поподробнее?

— Сэр Десмонд, — сурово обратился к нему судья, — вы не имеете права задавать вопросы, которые уводят свидетеля в сторону от интересующей суд темы. Основания, по которым рождение этого молодого человека держится в секрете, никого не касаются. Я думаю, что, пытаясь их выяснить, мы нарушили бы волю покойного сэра Эрика Фэррэлса. А теперь можете продолжать задавать ваши вопросы.

— У меня больше нет вопросов, милорд.

Джон Сэттон поклонился присяжным, судье и удалился.

Ни разу его взгляд не обратился к белокурой головке, что виднелась на скамье подсудимых.

— Ну и ну, — прошептал Адальбер. — Ну и новость!

Любопытное, однако, семейство, эти Фэррэлсы!

— Боюсь, что его признание обернется против Анельки! — вздохнул Альдо. — Обиженный завистливый секретарь может интриговать, но сын… Представляю, какое впечатление он произвел на присяжных…

— Поживем — увидим! Подождем, что скажут следующие свидетели.

Следующими были дворецкий и Ванда. Первый — Саймс, показал себя образцом сдержанности: правая рука хозяина дома, он считал ниже своего достоинства вникать в кухонные сплетни.

Саймс решительно заявил о своем неведении относительно взаимоотношений леди Фэррэлс и лакея-поляка.

— Этот человек хорошо справлялся со своими обязанностями. Я ни в чем не могу на него пожаловаться. А поскольку я не знаю польского языка, то не могу судить, что миледи говорила ему, обращаясь к нему на родном языке.

Когда ему задали вопрос об отношениях между супругами Фэррэлс, он ответил, что между ними, безусловно, бывали трения и моменты взаимногонапряжения, но это не удивительно, если учесть, какими разными людьми они были. Что же касается бурной ссоры в последний день перед смертью сэра Эрика, то он о ней ничего не знал.

— Все, что происходит в спальнях, находится в ведении горничных. К этому я не имею ни малейшего отношения.

— Вот образцовый слуга! — прошептал Морозини. — Он ничего не видит, ничего не слышит и ничего не говорит.

На допросе могли бы обойтись и без него.

— Ванда будет поинтереснее.

Однако свидетельские показания Ванды перенесли на вторую половину дня. Сэр Эдвард Коллинз извлек из складок своего струящегося пурпура с горностаем часы, сообщил, что настал час ленча, и объявил перерыв. Продолжение судебного заседания назначили на половину третьего.

Обрадовавшись возможности вырваться из душной атмосферы суда, друзья решили пойти позавтракать в бар «Савоя». Неизменно галантный Альдо предложил пригласить и леди Дэнверс, но после своего неудачного выступления в суде герцогиня нуждалась в отдыхе и потому поспешила удалиться.

Друзья ее не нашли.

Однако, когда они вышли из зала вместе с остальной публикой, их ожидал сюрприз, которого они предпочли бы избежать. В просторном холле Олд-Бэйли их догнала леди Риббсдейл и тут же повисла на руке у Альдо.

Салли Пенковскую, подругу детства Бертрама Кутса. Альдо понял, что новые обвинения, выдвинутые против леди Фэррэлс, исходили от нее.

Сказанное Салли можно передать всего в нескольких словах: примерно за неделю до смерти сэра Эрика Салли застала свою хозяйку в рабочем кабинете хозяина. Леди Фэррэлс отодвинула панель с фальшивыми корешками книг и наклонилась к дверце холодильного шкафа.

— Она уже открыла его или только пыталась открыть? — уточнил сэр Джон Диксон.

— Мне показалось, что открыла, но, заметив мое присутствие, она поднялась, задвинула створку и, пожав плечами, вышла.

— Она показалась вам смущенной?

— В общем, нет. На ее лице играло даже что-то вроде улыбки.

— О, господь милосердный! — простонал Альдо. — Она-то что там делала?

Сэр Десмонд, приступивший к допросу свидетельницы, ответил на вопрос Морозини.

— Я не понимаю, почему обвинение придает такое значение показаниям этой свидетельницы. Леди Фэррэлс — хозяйка в собственном доме и могла находиться где ей угодно.

Что особенного в том, что ей было любопытно самой посмотреть на любимую игрушку ее мужа? Ее присутствие в кабинете не вызывает никакого удивления. Зато ваше появление там, свидетельница Пенковская, кажется мне более чем странным.

Вы одна из горничных особняка на Гросвенор-сквер. Из этого следует, что вы занимаетесь жилыми комнатами и в первую очередь находитесь в услужении у хозяйки. Мне бы хотелось знать, что вам понадобилось в кабинете сэра Эрика. Эти покои находятся в ведении мужской прислуги.

Под каштаново-коричневой фетровой шляпкой, надвинутой почти до бровей, Салли, достаточно миловидная девушка, залилась румянцем. Она нервно теребила в руках перчатки, не решаясь заговорить.

— Отвечайте же, — настаивал адвокат. — Или я должен заключить, что вы следили за вашей хозяйкой, а в этом случае вы должны нам объяснить почему. Если я правильно запомнил, то вначале вы говорили о том, что она всегда была расположена к вам.

— Да, это правда. И вовсе я за ней не следила, клянусь вам!

— Вы уже дали клятву. Так что же вы делали?

— Я… я искала Станислава.

— То есть того, кого вы знали под этим именем. Почему вы его искали?

И опять Салли заколебалась, прежде чем ответить.

— Ну-у… я должна признаться, что симпатизировала ему… и даже испытывала дружеские чувства.

— А может быть, и нечто большее?

— Я… не знаю, но поймите меня правильно, ведь он был поляк, так же, как и я.

— Но вы же не полька. Ваша мать была уроженкой Уэльса.

— У нас это не считается. Важно, кто твой отец, а мой отец научил меня любить Польшу и говорить на польском языке. Увидев своего соотечественника, я была счастлива, что могу поговорить с ним по-польски. Вообще-то он и не обращал на меня особого внимания. Но я сразу поняла, что хотя он работает в доме лакеем, на самом деле занимает куда более высокое положение. И я всегда искала возможности встретиться с ним и поговорить…

— Но если вы так стремились говорить по-польски, то почему бы вам не обратиться к Ванде, личной горничной леди Фэррэлс?

— С Вандой не так-то легко было говорить. Она редко вступает в разговоры и держит себя очень сурово. Станислав — дело другое….

— В этом нет сомнения: он мужчина и к тому же молодой. Должны ли мы понимать ваши слова в том смысле, что в этот день, войдя в кабинет сэра Эрика, вы надеялись встретить там Станислава? Хотя и это тоже по меньшей мере странно.

— Вовсе нет! — внезапно обиженно запротестовала Салли. — Я шла из кухни, откуда несла поднос для миледи, и собиралась выпить чашку чая, когда вдруг увидела открытую дверь кабинета и услышала шум…

— Разглядывание дверцы шкафа, я полагаю, занятие бесшумное.

— Ну да, конечно, но мне показалось, что там Станислав… Тогда я решилась и вошла. Больше мне сказать нечего.

— Придется удовольствоваться тем, что вы уже сказали.

Благодарю вас.

Молодая полька повернулась, чтобы уйти, но тут раздался спокойный голос Анельки:

— Эта девушка лжет. Я не знаю, с какой целью. Она никогда не встречалась со мной в кабинете моего мужа.

Слово взял судья:

— Вы не подтверждаете ее свидетельства?

— Ни в коей мере. Полагаю, что фальшь ее слов очевидна.

— Что вы имеете в виду?

— Очевидна по крайней мере для любой хозяйки дома.

Предположим, я находилась в кабинете своего мужа, увидела, что входит эта девушка, и ограничилась тем, что вышла с улыбкой? Или как она там сказала — с чем-то вроде улыбки?

Но это же смеху подобно! Выйти должна была бы она, предварительно ответив мне на вопрос, что она делает там, где не имеет права находиться! Так, и только так поступила бы любая хозяйка дома со своей горничной.

Одобрительный шумок женских голосов пробежал по залу. Судья дождался, пока он стихнет, и спросил:

— Что же тогда произошло на самом деле?

— Ровно ничего, милорд, потому что увидела она вовсе не меня, а того, кого и желала увидеть.

— И кого здесь нет, чтобы помочь нам разрешить этот вопрос, — подвел итог сэр Джон.

— Его отсутствие — не моя вина, — просто сказала Анелька.

— Вы в этом уверены? С первой минуты вашего ареста вы продолжали настаивать, что верите в невиновность вашего соотечественника даже после его весьма подозрительного бегства.

— Этот человек жил по подложным документам и, вполне естественно, испугался расспросов полиции. В любом случае, сейчас речь не о его или моей вине, но о том, кого видела Салли Пенковская в кабинете. Я утверждаю, что видела она не меня.

С разрешения судьи сэр Десмонд стал вновь допрашивать свидетельницу Пенковскую, но ему не удалось добиться от нее ничего, кроме того, что она уже сообщила.

— Я поклялась на Священном Писании и не хочу попасть в ад. Я сказала чистую правду.

Салли была последней свидетельницей, которую выслушали в этот день. После того как она ушла, сэр Десмонд обратил внимание на бледность своей подопечной и попросил отсрочить дальнейшие прения. Судья охотно удовлетворил его просьбу. Судебное заседание должно было возобновиться на следующий день в десять часов утра. Обвиняемая покинула свое место и вновь вернулась в тюремную камеру. Публика стала медленно расходиться.

Не сомневаясь, что после тягостных впечатлений дня мирный покой их дома будет для Альдо всего полезнее, Адальбер хотел увести его, но Морозини воспротивился:

— Минуточку! Мне хотелось бы перемолвиться несколькими словами с Бертрамом.

— Что ты от него хочешь?

— Хочу, чтобы он мне немного рассказал о своей приятельнице Салли. Она в самом деле его подруга детства?

— Да. Но что ты хочешь еще из него вытянуть?

— Посмотрим!

Друзья настигли Кутса уже у самых дверей, и Морозини крепко схватил его за руку, однако удержать репортера, который мчался из зала суда на всех парусах, оказалось не так-то легко, и пришлось пустить в ход более веские аргументы.

— Пойдемте пообедаем с нами, дорогой друг, — предложил князь, не выпуская руки Кутса, в которую вцепился мертвой хваткой. — И если я буду доволен вами, то и вам не придется жаловаться на меня. Полагаю, вы не останетесь равнодушны к перспективе появления в вашем кармане лишних двадцати фунтов?

— Я с превеликим удовольствием… но мне непременно нужно передать по телефону заметку в редакцию… Понимаете, Питер Ларк болен, и я его замещаю. Представляете, какая удача!

— У нас имеется телефон… и есть чем писать… А вдобавок великолепное виски…

— Благодарю и немедленно следую за вами! «Предвкушение радости едва ли не сладостнее самой этой радости…»

«Ричард II», акт… Впрочем, если по вашей вине я не напишу заметки, вы должны будете заплатить мне больше!

— Если вы будете вести себя разумно, заметка выйдет превосходная.

Пока они ехали в автомобиле, Альдо не открывал рта, но, как только все трое уселись в гостиной и Адальбер наполнил стаканы, он тут же взялся за Кутса:

— А что, эта Салли Пенковская в самом деле ваша приятельница?

— Мы знаем друг друга с детства, но…

— Она любит деньги?

— Думаю, неравнодушна к ним, как и все мы, грешные, но знаете: «золото для души человеческой…»

— Оставьте в покое Шекспира, иначе не получите ни пенни. По вашему мнению, сколько ей нужно предложить, чтобы она переменила свои показания?

— Переменила показания?! — воскликнул Адальбер; — Но послушай, это же невозможно! Ты просто сошел с ума!

— Почему же невозможно? Возможно! Я не знаю, какую цель она преследовала, но убежден, что эта девушка лжет, а леди Фэррэлс говорит правду. А что касается того, чтобы отказаться от своих слов, так это любой женщине проще простого!

Приступ раскаяния, искренние сожаления и потом естественное объяснение: ей так хотелось отвести малейшее подозрение от того, кого она любит. Потому что ее любовь к Ладиславу очевидна. И я склонен думать, что истинная причина ее несуразных показаний именно в этом…

— Может, ты и прав, — вздохнул Видаль-Пеликорн. — Но если она всерьез влюблена, ты не купишь ее ни за какие деньги.

— Даже за тысячу фунтов?

Значительность суммы заставила его собеседников едва ли не подпрыгнуть от удивления. Адальбер протестующе взмахнул рукой и воскликнул:

— Я же говорил, что ты просто сошел с ума!

— Вполне возможно, но ты должен понять, что я хочу ее спасти. Спасти любой ценой! Так что, дорогой друг Бертрам, отправляйтесь к своей приятельнице. Вот вам ваши деньги.

Если вы сумеете ее убедить, вы получите еще…

Журналист вернулся спустя час, вид у него был сконфуженный.

— Все безрезультатно! — сказал он мрачно. — Салли ненавидит леди Фэррэлс, считает ее своей соперницей. Она будет счастлива, если той вынесут смертный приговор.

— А ты, — Адальбер жестом обвинителя указал пальцем на Морозини, — рискуешь оказаться на соломенной подстилке в одиночной камере за попытку подкупить свидетеля!

— Ни в коем случае, — отрезал Бертрам, — и на это есть две причины: Салли не знает, что я выполнял чье-то поручение, и… я подарил ей двадцать фунтов.

— И правильно сделали. Я сейчас же их вам верну, — Благодарю вас и бегу строчить свой репортаж! До завтра!

В эту ночь Альдо не уснул. Терзаемый страхом, который в ночной тишине становился все мучительней, он сидел в большом кресле в гостиной и курил сигарету за сигаретой, потом вскакивал и долго ходил из угла в угол. Биг-Бен давным-давно прозвонил два часа ночи, когда наконец князь все-таки лег в постель…

В отличие от друга Адальбер проспал эту ночь спокойно и мирно. Поутру он заставил Альдо выпить чашку кофе, и они отправились во дворец правосудия: Альдо — поистине в висельном настроении, а Адальбер — храня осторожное и благоразумное молчание. Но в какой-то момент он не выдержал и заговорил:

— Ты не заметил вчера кое-что очень странное?

— Где? В Олд-Бэйли?

— Да. Я не видел там вчера графа Солманского. Может ли такое быть, чтобы отец не присутствовал на суде, где на скамье подсудимых находится его дочь?

— Должно быть, это слишком тяжкое испытание для столь чувствительного человека, — насмешливо сказал Морозини. — Он, вероятно, ставит свечи и молится… Если только не махнул рукой на свою преступную дочь и не отбыл в одиночестве, не дожидаясь приговора.

— Может быть, и так. Посмотрим, придет ли он сегодня.

Но напрасно друзья пристально оглядывали зал, они так и не увидели сурового бледного лица с моноклем — лица, которое так искали.

Похоже, что и Анельке не удалось поспать в эту ночь.

Лицо ее стало еще бледнее, под глазами появились темные круги. Она выглядела еще трогательнее, еще беззащитнее, и от одного взгляда на нее у Альдо защемило сердце.

Первой вызвали Ванду, и вид этой свидетельницы не обещал ничего утешительного. Вся в черном, с огромным белым платком, похожим на знамя парламентеров во время военных действий, горничная была сама скорбь и отчаяние. Вся ее речь состояла из страстного восхваления ее «голубки» и столь же страстного очернения покойного сэра Эрика. При данных обстоятельствах ничего хуже просто нельзя было придумать.

— Господи! — проскрежетал Альдо. — Избавь меня от друзей, а от врагов я сам избавлюсь!

— Хорошо тебе говорить, а ты посмотри на сэра Десмонда, — шепнул ему Адальбер. — Я в жизни не видел, чтобы человек так катастрофически потел!

Однако ситуация еще ухудшилась после того, как обвинитель затронул вопрос о Ладиславе. Ванда преисполнилась лирики: она воспевала трогательную и невинную любовь своей хозяйки к герою борьбы за свободу ее родины, целиком и полностью созданному ее воображением. Она описывала гнев молодого человека и его отчаяние, когда он узнал, что его возлюбленная сочеталась браком с человеком, который нажил свое благополучие на смерти других. Она описывала его желание помочь Анельке и ее защитить…

— Мне очень хочется вам верить, — прервал ее сэр «Джон, — но сейчас меня интересует вопрос, был ли он любовником вашей хозяйки?

— Разумеется, нет, — решительно отмела вопрос Ванда. — Такого и случиться не могло, ведь я целые дни проводила с моей голубкой.

— А ночи? Ночью вы спите хорошо?

Блаженная улыбка растеклась по широкому лицу служанки:

— Да, ваша честь, сплю я очень хорошо! Сплю как младенец, с вашего позволения.

Зал разразился смехом, и даже судья позволил себе что-то вроде улыбки. Сэр Джон ограничился тем, что пожал плечами.

— Очень рад. Но продолжим наш разговор. Если я вас правильно понял, то вышеназванный Владислав мог только ненавидеть сэра Эрика, поскольку, судя по вашим словам, сэр Эрик сделал свою жену несчастной. А вы знаете, каким образом он собирался защитить леди Фэррэлс?

— Я думаю, он собирался ее похитить и увезти в Польшу. Но дела пошли настолько скверно, что он был вынужден убить мужа-злодея.

— И, совершив это, исчез в неизвестном направлении, оставив ту, которую любил, в руках правосудия? Вам не кажется это несколько неестественным?

— Кажется, и я не устаю молить Господа нашего Иисуса Христа и Ченстоховскую Божью Матерь, чтобы он появился, все объяснил и освободил ту, которую так любит. Но может быть, он заболел? Или с ним что-то случилось?

— А может быть, он уехал в Польшу?

— Нет! Я в такое не верю! Ладислав Возински, где бы ты ни был, услышь меня! Возлюбленная твоя в опасности, и если ты не появишься, ты нарушишь закон любви, рыцарства и благородства! Ты оскорбишь всемогущего Господа…

Ванда могла продолжать в этом духе до бесконечности, и нужно было положить конец ее словоизвержению. Сэр Десмонд, будучи не в лучшем расположении духа, отказался допрашивать свидетельницу, но попросил пригласить свою подопечную. Пора было спуститься с небес на землю.

Несмотря на свой изможденный вид, Анелька произнесла клятву твердым голосом, а потом спокойно посмотрела на тех, кто собирался слушать ее показания. Больше того, в глазах ее искрилась даже какая-то веселость.

— Леди Фэррэлс, — начал адвокат, — мы только что выслушали свидетельское показание вашей горничной. Согласны ли вы с ним?

— Каким бы странным оно вам ни показалось, но частично я с ним согласна. Я хочу сказать, что в словах Ванды много правды, хотя она, безусловно, излагает свою личную точку зрения.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что Ванда верна себе и никогда не изменится. Она сохранила добрую и открытую душу и бесконечную нежную привязанность к нашей родине. До конца своих дней она не перестанет предаваться восторженным и наивным мечтаниям.

Когда она сказала, что до своего замужества я любила Ладислава Возинского, она сказала чистую правду. И я очень страдала, когда, повинуясь воле отца, была вынуждена выйти замуж за сэра Эрика. Но когда в одно прекрасное утро в Гайд-парке, где я, как обычно в это время, каталась на лошади, ко мне подошел Ладислав, этой любви больше не существовало.

— Вы хотите сказать, что речь больше не шла о любовных отношениях?

— О каких любовных отношениях могла идти речь, когда тот, кого я когда-то любила, стал меня шантажировать? Ладислав хотел одного — поступить на службу в дом моего мужа.

В случае моего отказа ему помочь он угрожал, что передаст моему мужу письма, которые я имела неосторожность ему писать, когда мы еще жили в Варшаве.

— Они до такой степени могли вас скомпрометировать?

— О да! Особенно если учесть вспыльчивость моего покойного мужа и его ревнивый характер. Мои письма с полной откровенностью обнаруживали, что до замужества я была любовницей Ладислава. Этой… подробности Ванда никогда не знала. Она не может понять и никогда бы не поняла, что юность способна на подлинные безумства. Она бы не поверила, что на безумство была способна и я, которую она всегда называла своей голубкой.

— Но после того как вы вступили в брак, ваш супруг должен был заметить, что…

— Что я потеряла невинность раньше? — задала вопрос молодая женщина с присущей ей манерой говорить все напрямик. — Нет, он ничего не заметил, потому что сам воспользовался своими супружескими правами, не дождавшись нашего венчания, и совершил надо мной насилие. Сэр Эрик так спешил сделать меня своей, что овладел мной, несмотря на мое сопротивление. Он считал меня чистой, и эти письма были бы катастрофой для нашей дальнейшей совместной жизни.

— А вы до такой степени дорожили своим супругом, несмотря на его грубое с вами обращение?

— Да, я дорожила им. Он все искупил в моих глазах, когда рисковал собственной жизнью ради того, чтобы вырвать меня из рук похитителей, которые украли меня накануне нашей свадьбы. Думаю, что мне не нужно рассказывать об этом?

— Нет. Английские газеты и французская пресса осветили в свое время эти события достаточно подробно. Стало быть, вы не испытывали ненависти к сэру Эрику?

— Ни в коей мере. Он умел быть очаровательным и к тому же обожал меня…

— В таком случае объясните, пожалуйста, фразу, так поразившую мистера Сэттона. Сейчас… — Адвокат взял лежащий перед ним листок бумаги и прочитал:

— «Если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, мне нужно стать свободной. Помоги мне сначала ты…»

— Мне нечего объяснять. Мистер Сэттон выдумал эти слова, точно так же, как мою измену мужу с Ладиславом.

— Все это ложь?

— Все. Как я могла иметь любовные отношения с человеком, который угрожал мне, который вынудил меня передать ему часть моих драгоценностей, который грозил мне смертью в случае, если с ним произойдут какие-нибудь неприятности во время или после пребывания в нашем доме? Он постоянно говорил мне о своих друзьях-подпольщиках и об их отчаянной готовности на все. Он постоянно пугал меня, и больше ничего.

А потом, Ладислав никогда бы и не решился на такое. Мой муж очень оберегал меня и убил бы любого без всякого сожаления за малейший взгляд в мою сторону. Мистер Сэттон все выдумал, и теперь я понимаю почему. Узнать, что он мой пасынок, не слишком большая для меня радость, но тем не менее благодаря тому, что мы вчера услышали, многое проясняется в темной истории смерти моего мужа. В частности, исчезновение пакетика от болеутоляющего, в котором, предположительно, находился стрихнин…

При этих словах судья счел нужным заметить:

— Могу я напомнить вам, леди Фэррэлс, что мистер Сэттон свидетельствовал, принеся присягу? Точно так же, как и вы.

— Разумеется, один из этих двоих лжет, — поторопился заявить сэр Десмонд. — И я знаю, кто именно. Делом моей чести будет изобличить того, чья чрезмерная и показная скорбь с самого начала показалась мне подозрительной…

— Я протестую, милорд! — воскликнул прокурор, обращаясь к судье. — Мой уважаемый коллега не имеет права…

— Я сам призову его к порядку, сэр Джон. Последние слова сэра Десмонда не будут внесены в протокол, и присяжные не должны ни в коей мере обращать на них внимания.

Вернемся к вам, леди Фэррэлс. Правильно ли мы вас поняли: вы утверждаете, что после того как Ладислав Возински поступил на службу в ваш дом на Гросвенор-сквер, вы не вступали с ним в интимные отношения?

— Никогда, милорд! Я повторяю, от нашей прошлой любви ничего не осталось, и я только из страха посодействовала тому, чтобы он поступил на службу к моему мужу.

— Хорошо. Продолжайте задавать ваши вопросы, сэр Десмонд.

— Благодарю вас, милорд! Леди Фэррэлс, не можете ли вы рассказать нам, на что рассчитывал Возински, проникнув в ваш дом под видом лакея? Я думаю, он сообщил вам об этом.

— Да, сообщил. Ему нужны были деньги, но больше всего оружие. Вполне очевидно, что я не могла предоставить ему ни того ни другого. Но он надеялся собрать сведения относительно поставщиков и клиентуры моего мужа и, возможно, найти какие-то каналы. Простите, но я совершенно ничего не понимаю в такого рода делах… Впрочем, ни в каких других тоже. Я понадеялась, что он покинет наш дом, если я предложу ему что-нибудь из моих драгоценностей. У меня их много, мой супруг был всегда очень щедр по отношению ко мне…

— Охотно верю, но, поступая так, не подвергались ли вы еще большему риску? Как смогли бы вы объяснить сэру Эрику исчезновение принадлежащих вам вещей, которые наверняка стоили очень дорого?

— Признаюсь честно, что я об этом даже не подумала. Мне было так страшно! Ладислав меня просто терроризировал…

— А Сэттон? Его вы не боялись?

— Нет. Я умела поставить его на место. И надеялась, что в один прекрасный день избавлюсь от него, ведь тогда я еще не знала, кто он такой на самом деле.

— А если бы узнали, что бы вы стали делать?

Глаза Анельки наполнились слезами, и она стала утирать их платком, вытащив его из-за рукава.

— Представления не имею… Может быть, решилась бы даже убежать. Мне уже приходила эта мысль в голову. Мой отец и мой брат живут в Америке. Поскольку мой муж умер, я собиралась попросить разрешения присоединиться к моей семье, тем более что мой брат там женился. Надо сказать, что в нашем доме я задыхалась — угрозы Ладислава, скрытая ненависть Джона Сэттона и — должна в этом признаться — превышающая мои силы любовь мужа, которого временами охватывало что-то вроде безумия…

— Так он вас слишком сильно любил?

— Да. Можно сказать и так.

— Вы посвящали кого-нибудь в ваши намерения относительно бегства?

— Нет. Даже Ванду, которая всегда была мне предана.

Однако в день, когда произошла трагедия, я собиралась поговорить об этом со своим мужем по возвращении из «Трокадеро». В этот день у нас была ужасная сцена… На нее и намекал мистер Сэттон, когда выдвигал свое обвинение.

— Да, он слышал, как вы сказали своему мужу: «Всему этому должен настать конец! Я вас не выношу!»

— Чтобы услышать мои слова, он должен был спрятаться у меня под кроватью или за шторами в спальне. Ссора произошла между нами при закрытых дверях, а спальня у меня достаточно просторная. И я должна сказать, что ничего подобного я не произносила.

— Сэр Десмонд, — обратился судья к адвокату, — почему бы нам вновь не пригласить мистера Сэттона? Мне кажется, что дело становится все более запутанным и все труднее определить степень вины и правоты леди Фэррэлс и ее обвинителя.

— С удовольствием, милорд. Тем более что я не очень понимаю, что нам еще может дать… — произнес сэр Десмонд, поворачивая голову ко входу.

— Раз сэр Джон согласен, я не имею ничего против. Однако что там происходит? — осведомился судья, тоже поворачиваясь ко входу.

Один из служащих в Олд-Бэйли только что вошел в зал.

Он был явно взволнован и направлялся прямо к королевскому прокурору. Однако услышав обращенный к нему вопрос судьи, застыл посреди зала:

— С вашего позволения, милорд, начальник полиции Уоррен просит, чтобы суд выслушал его, и немедленно.

Одна бровь судьи взметнулась вверх:

— Немедленно? Ну и ну! Должно быть, что-то очень важное… Просите господина начальника полиции пройти в зал.

Появление Уоррена, похожего на птеродактиля больше, чем когда бы то ни было, произвело огромный эффект: половина зала и все галереи повскакали со своих мест. Начальник полиции попросил у суда прощения за свое вторжение, нарушающее протокол, пояснив, что информация, которую он желает сообщить, имеет чрезвычайную важность и должна быть доведена до сведения суда безотлагательно.

— Полиция Уайтчепла только что известила нас, что, приехав по анонимному телефонному звонку, она обнаружила труп Ладислава Возинского, который покончил с собой, повесившись в наемной квартире.

Глухой ропот зала перекрыл отчаянный женский крик:

— Нет! Нет! Это невозможно!

Из зала суда были вынуждены увести Салли Пенковскую, с которой случилась настоящая истерика. Все это только прибавило напряжения и так уже взвинченному залу. Судья энергично призвал всех к тишине, и в зале в самом деле воцарилось мертвое безмолвие. На свидетельском месте бледная Анелька напоминала восковую статую. Зал затаил дыхание. Сэр Эдвард Коллинз возвысил голос:

— Самоубийство?

— Похоже, что так, милорд. На столе лежало письмо, адресованное Скотленд-Ярду.

— Могу я с ним ознакомиться?

Судья надел очки и прочитал письмо среди все той же мертвой тишины. Затем он объявил:

— Господа присяжные! Сейчас я ознакомлю вас с этим письмом, которое имеет для нашего судебного разбирательства решающее значение. Прослушайте его, оно написано по-английски.

«Прежде чем покинуть этот мир, где я нарушил свой долг и по отношению к той, которую любил, и по отношению к своим друзьям по оружию, я хочу заявить: смерть сэра Эрика Фэррэлса, постигшая его вечером 15 сентября этого года, целиком и полностью на моей совести. Я насыпал стрихнин в формочку для приготовления льда в холодильном шкафу. Снять слепок из воска и сделать ключ от этого шкафа мне не составило никакого труда. Я попал в ловушку, которую сам же и расставил: я почувствовал, что не могу больше видеть, как страдает леди Фэррэлс — и из-за ее супруга, и из-за моих притязаний. Я не сожалею о том, что убил сэра Эрика, — этот человек был достоин только смерти, как не сожалею и о том, что покидаю жизнь, которая никогда не была ко мне добра. По крайней мере я уношу с собой уверенность, что положил конец кошмару, в котором жила моя возлюбленная. Пусть Господь Бог и моя возлюбленная простят меня!»

Окончив чтение, судья, показав на письмо, спросил Уоррена:

— У вас есть основания сомневаться, что это письмо написано рукой покойного?

— Никаких, милорд! Мы нашли несколько бумаг, написанных им по-польски, — сейчас их переводят, — и все они написаны одной рукой.

— Нет ли у вас оснований предполагать, что покойному… помогли покончить с собой?

— На теле нет никаких следов насилия.

— В таком случае…

— Ну и ну, — прошептал Видаль-Пеликорн, — роман, да и только! Что ты об этом думаешь?

— Ничего! Я в недоумении. Все это совершенно не в стиле того человека, с которым я имел дело. Что могло случиться?

Что заставило его совершить такой неожиданный поступок?..

— Скажем одно: пути Господни неисповедимы! Граф Солманский, безусловно, припишет это чудо своим молитвам.

В этот миг он просто обязан исполниться ощущения благодати.

— Вид у него совершенно не благостный, — сказал Морозини. — Можешь сам в этом убедиться — вон он в четвертом ряду, слева от нас.

— Он здесь?! Я не видел, как он вошел.

— Он вошел как раз тогда, когда началась вся эта сумятица с появлением Уоррена.

Граф сидел очень прямо на своей скамье, и его светлые глаза пристально смотрели на дочь, которая безудержно плакала.

По распоряжению судьи надзирательница увела леди Фэррэлс со свидетельского места и теперь пыталась ее успокоить.

Конец суда был таким, каким и должен был быть. Сэр Десмонд попросил прокурора аннулировать обвинение. Сэр Диксон, посоветовавшись с присяжными, которые были единодушны в своем мнении, любезно отказался от всех пунктов обвинительного заключения.

После чего судья объявил о невиновности леди Фэррэлс, и ее увели вниз по полутемной лестнице под неописуемый шум в зале. Спустя полчаса Анелька вышла под руку со своим отцом и села в черный «Роллс-Ройс». Шофер тронул автомобиль с места и с неимоверным трудом стал пробираться сквозь густую толпу, которая сгрудилась у входа в Олд-Бэйли. Смешавшись с зеваками и газетными фотографами, Морозини и Видаль-Пеликорн наблюдали за этим отъездом, в котором ничто не свидетельствовало о триумфе. Разве только на лице Солманского, чей высокомерный профиль появился на секунду за стеклом автомобиля, мелькнуло нечто похожее на торжество.

— Вот кто доволен, — заметил Адальбер, — и тем более богат. Его дочь получит колоссальное наследство…

— Вы можете не сомневаться, что я сделаю все возможное, чтобы этого не случилось, — раздался возле них мужской голос, и они увидели Джона Сэттона. — Я был и остаюсь поверенным в делах и тайнах моего отца… И со мной им придется считаться!

— Но теперь-то вы наконец отказываетесь от своего обвинения? — спросил Альдо.

— Ни в коей мере. Все, что я видел и слышал, я и видел, и слышал на самом деле. Я нисколько не сомневаюсь, что убийца она. И в один прекрасный день докажу это.

И секретарь исчез в толпе, провожаемый озабоченным взглядом Адальбера.

— Я скорее склонен разделить его мнение, — наконец сказал он. — Это слишком уж своевременное самоубийство меня как-то смущает. А тебя?

— Ты известный гробокопатель! — весело сказал Альдо, который наконец вздохнул с облегчением и к которому наконец вернулось хорошее настроение. — Не цепляйся к мелочам! Я всегда верил, что Анелька ни в чем не виновата, и она в конце концов на свободе! Идем! Отпразднуем это!

Друзья тронулись в путь. Потихоньку стала расходиться и толпа, собравшаяся вокруг Олд-Бэйли.

Глава 12. ДРАМА В ЭКСТОН-МЭЙНОРЕ

Незадолго до Нового года Альдо и Адальбер отправились вместе в графство Кент. Их пригласил к себе Десмонд Килренен. Устав от шумихи вокруг благополучно завершившегося процесса леди Фэррэлс, адвокат решил пожить некоторое время в тишине своего уединенного поместья. Он знал, что Морозини хочет вернуться в Венецию, чтобы встретить Рождество со своими домашними, поэтому особенно настойчиво уговаривал друзей приехать к нему хотя бы дня на два.

— Не будет никого из посторонних, — говорил он им. — Даже моя жена всю неделю перед праздниками проведет в Лондоне. Она не успокоится, пока не объедет все дорогие магазины на Бонд-стрит и Риджен-стрит… Мне бы так хотелось выполнить свое обещание и показать вам перед отъездом мою коллекцию…

Друзья с радостью согласились. Сама по себе возможность полюбоваться дивным собранием редкостей вдали от ревнивого взора красавицы Мэри казалась Альдо заманчивой, к тому же он не оставлял надежды осторожно намекнуть адвокату на опасные замыслы его супруги. Похоже, оба его желания могли теперь исполниться. А главное, Морозини надеялся этой поездкой развеять нахлынувшую на него тоску.

Князя постигло жестокое разочарование. Он наивно полагал, что, выйдя из тюрьмы, Анелька немедленно призовет его к себе, поблагодарит за все, что он для нее сделал, и нарисует радостную перспективу ничем не омраченного будущего, в котором сбудутся все его чаяния и надежды. Однако ничего подобного не произошло, никаких известий от нее он не дождался. Хорошо еще, что Бертрам Кутс, осаждавший вместе с другими репортерами дом на Гросвенор-сквер, сообщил ему, что леди Фэррэлс со своим отцом уезжает в замок дю Девон, в котором некогда провела медовый месяц. Она покидала лондонский дом, не желая оставаться в том месте, где произошла трагедия, и стремясь убежать от Сэттона, от нависших, словно черная тень, воспоминаний о муже и досаждавших ей чиновников, которым ее отец поручил проследить, чтобы она вошла во все права наследования. Что же намеревалась делать Анелька в дальнейшем, никто не знал.

Собственные планы казались Альдо еще более туманными. Одно только он знал наверняка: Адальбер согласился-таки ехать с ним на Адриатику, чтобы в уютной домашней обстановке проводить перенасыщенный событиями 1922 год.

Раздосадованный Морозини, как никогда, нуждался в ободрении и согревающем присутствии тети Амелии, Мари-Анжелины, Дзаккарии и Чечины. Потом, конечно, если какие-нибудь дела не отвлекут его, можно будет вернуться вместе с другом в Лондон, чтобы отыскать наконец «Розу Йорков», следы которой затерялись всего только десять лет тому назад.

Ну что такое какое-то жалкое десятилетие по сравнению с веками неизвестности!

Правда, за последнее время найти след алмаза так и не удалось: портной Эбенезер Леви не вернулся в свою мастерскую в Уайтчепле, что весьма обеспокоило его соседку. Она даже поделилась своими опасениями с двумя джентльменами, когда они были там в последний раз.

— Я уж думаю, не приключилось ли с ним чего!

Они тоже начинали об этом подумывать, и смутное чувство безнадежности усиливалось. Тем не менее Адальбер дал соседке Леви на всякий случай свой адрес и попросил, подкрепив свою просьбу вполне приличным вознаграждением, если, портной все-таки объявится, ни под каким видом не сообщать ему об их посещении.

— На праздники я уеду во Францию, — прибавил он. — Но в январе вернусь и сейчас же прибуду к вам узнать все новости. Дело это гораздо серьезнее, чем вы предполагаете. Так что в ваших же интересах сохранять все в тайне, и если вы нам поможете…

Соседка, весьма довольная полученной суммой, поклялась молчать.

— А вдруг он так и не вернется? — вопрос Альдо был скорее риторическим. — Что будем делать? Не век же нам торчать тут!

— Обратимся к Аронову и с его позволения задействуем нашего друга Уоррена. Разыскивать пропавших — его работа.

— Тогда придется открыть ему всю правду.

— Всю не всю, а часть откроем! Там видно будет.

Итак, во второй половине хмурого, пасмурного дня Теобальд, подтянутый и чопорный, как и подобает слуге важной особы, вез друзей по суровым и безрадостным юго-восточным окрестностям Лондона к дуврской дороге, ведущей к Кенту через Кентербэри и Рочестер. Загородная резиденция Сент-Элбенсов находилась на юге самого обширного епископства Англии, недалеко от Эшфорда.

Лишь к концу их путешествия дождь перестал, небо расчистилось, и тогда друзьям стало ясно, почему Кент называют садом Англии, так же как Турень — садом Франции. Диккенс особенно любил эту провинцию. Джингль, герой знаменитого «Пиквикского клуба», так говорит о Кенте: «Кент, сэр, кто же не знает Кента! Яблоки, вишни, хмель и, конечно, красавицы!»

Красавицы в эту холодную пору сидели по домам, яблони и вишни осыпались, и все-таки загородный пейзаж радовал глаз своими старинными усадьбами, прелестными деревеньками и такими забавными «башнями» высокого хмеля — вытянутые вверх, остроконечные, они похожи были на гигантские колпачки для тушения свечей.

— Вот бы приехать сюда весной, когда все деревья в цвету! — размечтался Адальбер.

— Кто тебе мешает? Приезжай! — пробормотал Альдо. — Ас меня хватит туманных Британских островов! Хочу наконец к солнцу!

— Где-то застанет нас весна, — со вздохом произнес Адальбер. — Даже если нам посчастливится и мы найдем этот чертов алмаз, перепачканный кровью, это будет только полдела. Ведь где-то есть еще рубин и опал, и о них Аронов пока что знает не больше нашего.

— Всему свое время. Должен же Аронов понимать, что нельзя за пять минут найти то, что веками находилось неизвестно где. В этом году к нему вернулся сапфир. Уже хорошо!

Но посмотри, какой прекрасный замок — просто чудо!

Как только они обогнули рощу, Экстон предстал перед ними во всей своей красе. От старинного средневекового поместья остались две абсолютно одинаковые башни — классические образцы елизаветинского стиля, — соединенные галереей. Между ними террасами спускался вниз сад, какой только в Англии и можно встретить, вокруг тянулся выкопанный в незапамятные времена ров, над которым склонялись плакучие ивы. Весь этот ансамбль выглядел необычайно поэтично. Поместье, которое с большим основанием можно было бы назвать замком, окружал со всех сторон великолепный, дивно ухоженный парк.

— Лорд Килренен, должно быть, баснословно богат, — заметил, любуясь чудесным видом, Адальбер. — Чтобы следить за всем этим, нужна уйма слуг!

Тем не менее новоявленный лорд, встречавший гостей на мосту, вовсе не походил на миллионера. В своей истасканной охотничьей куртке и забрызганных грязью рейтузах он смахивал скорее на крестьянина, чем на преуспевающего адвоката.

Его можно было даже принять за нищего, если бы не роскошное ружье, висевшее у него на плече. Знаток сразу определил бы, что оно стоит целое состояние. При виде Альдо и Адальбера на грубоватом лице Сент-Элбенса отразилось явное удовольствие.

— Надеюсь, вы простите мне мой эгоизм. Я пригласил вас одних, потому что давно мечтал поговорить с вами о предмете моей страсти. Ведь вы люди, разбирающиеся в этом и тоже увлеченные.

— Вам не в чем извиняться перед нами, — отозвался Альдо. — В тесном кругу намного уютнее. К тому же есть темы, которые не при всех будешь обсуждать…

— Особенно это касается женщин! — продолжил Адальбер с простодушной улыбкой.

Адвоката никак нельзя было заподозрить в недостатке гостеприимства. Комнаты, выдержанные в строго определенном стиле, обставленные чудесной старинной мебелью, были в то же время снабжены всеми современными удобствами, искусно закамуфлированными. Из каждой спальни дверь вела в небольшую ванную, где путешественников ожидали пахнущие лавандой полотенца и горячая вода. Около окон с витражами, оправленными в свинец, стояли изящные шкафчики эпохи Возрождения, внутри которых прятались всевозможные флаконы, а также запас сигарет и сигар.

Спустившись вниз в приличествующих случаю смокингах и расположившись у украшенного резьбой камина, вдыхая приятный аромат сосновых дров, друзья воздали должное радушию хозяина.

— Нам очень жаль, — сказал Морозини, — что мы не можем выразить свое восхищение леди Мэри. Не каждая хозяйка способна создать в доме такой уют!

— Все дело в том, что она у меня максималистка. Ей подавай всегда только самое лучшее, самое красивое, самое исключительное или хотя бы самое редкое. Вы ведь имели случай в этом убедиться, князь! Порой невольно задаешься вопросом, что она во мне-то нашла, красотой я не блещу…

Морозини немного смутила неподдельная печаль этих слов, но он сейчас же нашелся:

— Но вы блистательный адвокат и очень знающий и увлеченный коллекционер! Простите, что не решаюсь пока перечислить иные ваши достоинства, мы, к сожалению, еще недостаточно знакомы… — Альдо замолчал, изобразив на лице наиболее светскую из своих улыбок. Природный такт не позволил ему намекнуть Десмонду, что тот вдобавок еще и самый преуспевающий и богатый из своих коллег.

— Да и мне хотелось бы познакомиться с вами поближе!

А теперь не угодно ли пройти к столу?

Ужин не обманул их ожиданий; на редкость удачное сочетание французской и английской кухонь вполне соответствовало лишенной безвкусной эклектики обстановке. Вслед за форелью под пряным соусом подали очень нежное жаркое с картофелем, обжаренным в масле до золотистого цвета. Лорд Десмонд явно знал толк и в винах: гости смаковали бургундское, шабли…

Хозяин много ел, еще больше пил, ничуть при этом не пьянея Осушив пару стаканов отличного портвейна «Возвращение из Индии», он встал из-за стола, заметно повеселевший, но не более того. За ужином шел оживленный разговор сначала о Китае и его сокровищах, затем о драгоценных камнях и археологических раскопках. Видимо, именно беседа, интересная для всех троих, привела Десмонда в такое возбуждение. Часов в одиннадцать, когда джентльмены остались одни, без прислуги, он вдруг предложил гостям осмотреть свою коллекцию. Те ничуть не удивились и с радостью согласились.

Миновав галерею, соединяющую две башни, они попали в наиболее старую часть замка. Пол из каменных плит, потолок с обнаженными поперечными балками, узкие окна, за которыми шумели деревья ночного парка, — все это напоминало обстановку монастыря, и только старинное оружие на стенах и портреты предков нарушали сходство. Лорд Десмонд извлек из кармана причудливой формы ключ и отпер тяжелую резную дубовую дверь. Железные петли заскрипели, дверь приоткрылась, и гости очутились в темном коридоре, ведущем к винтовой лестнице. От толстых стен и грубо вырубленных ступеней повеяло такой древностью, что, несмотря на мягкий электрический свет, обоим стало не по себе.

Мужчины спустились в помещение с низким сводчатым потолком, некогда, видимо, просторное, а теперь перегороженное укрепленной цементом черной гладкой стеной. Альдо сейчас же вспомнил то, что рассказывала леди Мэри в «Красной хризантеме». Выходит, она ничего не преувеличивала, говоря, будто муж надежно и прочно укрепил подвал замка ради своей коллекции.

Владелец бесценных сокровищ отомкнул замок с секретом, огромные створки металлической двери медленно раскрылись, вспыхнул свет, и гости не смогли удержаться от восхищенных возгласов: перед их взором предстали столь дивные сокровища, что стала понятна и гордость хозяина, и черная зависть Ян Чанга. В многочисленных витринах с подсветкой были расставлены невиданные по красотеи тонкости выделки статуэтки из белесовато-зеленого нефрита: священные символические изображения неба и земли, относящиеся к тысяча пятисотому году до нашей эры, полупрозрачные драконы с развернутыми крыльями, удивительный доспех из нефрита, оправленного в золото, принадлежавший какому-то знатному воину эпохи Тан. Высеченные из камня мифические герои древности соседствовали тут с женскими украшениями. Среди последних было три диадемы китайских императриц.

— Как вам удалось собрать такую коллекцию? — воскликнул Альдо.

Его любовь к старинным вещам дала о себе знать, и сердце антиквара зашлось от восторга.

— Основу ее заложил мой отец, я лишь продолжал его дело, но, надо признаться, со все возрастающим увлечением.

Только вот как именно удалось мне раздобыть ту или иную вещь, я вам сказать не смогу. Иногда это стоило огромных денег, иногда мне просто сопутствовала удача. Вы сами антиквар и поймете меня, если я не стану выдавать профессиональные секреты и указывать источники всех моих находок…

— Конечно! Я и не думал их выведывать! Простите, это восклицание невольно вырвалось у меня от удивления и восторга. А быть может, и от зависти…

— Я вас охотно прощаю. Господин Видаль-Пеликорн, скажите и вы что-нибудь. Как вам кажется, могут ли китайцы сравниться с вашими египтянами?

— Египет не единственное мое увлечение, и, само собой, все это мне очень нравится. Вы, лорд Десмонд, король коллекционеров!

Некрасивое лицо англичанина светилось радостью от похвал и выпитого вина.

— Если вы оба поклянетесь, что никому на свете не проговоритесь о том, что увидите, — провозгласил он, — я покажу вам чудо.

— Как, это еще не все? — спросил Альдо.

— Нет. Есть еще кое-что.

— Что бы это ни было, я буду нем как рыба!

— И я тоже, — поддержал Адальбер.

— Тогда пойдемте!

Он провел их в глубь комнаты к собранию бронзового оружия с нефритовыми рукоятками, протянул руку к витрине, нажал на что-то, и скрытый механизм сработал. Часть стены сдвинулась с места и повернулась на невидимых петлях вокруг своей оси, увлекая за собой витрину, которая крепилась к ней.

— Подождите немного, я зажгу свет, — лорд Десмонд извлек из кармана зажигалку.

Он исчез в темноте, Альдо с Адальбером переглянулись.

Речь шла явно не об электричестве. Наконец пламя свечей мягко озарило пространство.

— Входите, — послышался голос адвоката.

Они вошли и остолбенели. Им открылось что-то вроде часовни. Стены были обтянуты коричневым бархатом, у входа стояли два канделябра. Неверный свет ложился на старинный портрет герцога Сент-Элбенса, незаконного сына короля Карла II и актрисы Нелл Гуин. Альдо узнал его с первого взгляда. Этот портрет был поменьше, чем тот, что он видел у герцогини Дэнверс, но зато несравненно интереснее: среди кружев жабо сиял гладкий отполированный алмаз…

Тем временем лорд приблизился к возвышению наподобие алтаря, на котором стоял небольшой ларец, и открыл золоченую резную дверцу. О чудо! — там на бархатной подушечке покоился точь-в-точь тот самый камень, что и на картине!

Десмонд со вздохом опустился в огромное кресло мореного дуба, где, видимо, нередко просиживал часами в молчаливом созерцании.

— Вот! Теперь вы можете убедиться: те, кто утверждал, что у Хэриссона подделка, были правы!

— «Роза Йорков»! — выдохнул Морозини, у которого в голове вихрем пронеслись самые разные догадки и подозрения. — Так это вы ее обладатель?

— Да, я! — Лорд надменно кивнул, упиваясь произведенным эффектом и восхищением гостя. — И я же писал в редакцию анонимные письма. Мне была нестерпима сама мысль, что грубый невежда рядится в павлиньи перья.

— Грубый невежда? — возмутился Адальбер. — Да это был образованнейший человек, истинный знаток! Может быть, у вас самого подделка?!

— Вы что, издеваетесь надо мной? Ведь мне известна вся… почти вся его история. Я загорелся желанием изучить ее, когда пятнадцать лет назад приобрел эту картину у одного старьевщика в Эдинбурге.

— Мне как-то не приходило в голову, что вы родственники, — проговорил Альдо, всматриваясь в портрет рыжеволосого герцога.

— Мы и не родственники, но иногда, когда я прихожу сюда поразмышлять, я принимаюсь мечтать и воображаю, что нас объединяет не просто сходство имен, что плод монаршей любви действительно мой предок, что и в моих жилах течет кровь Стюартов… Я мечтаю — и я счастлив! Это непередаваемое ощущение. Тем более что никто не знает ни об этом потайном помещении, ни о том, что в нем находится!

— Даже ваша жена?

— Ей тем более нельзя знать о нем. Вам известно, как она любит камни, особенно старинные и знаменитые. Мне же дорог он один. Сами понимаете, как мне было бы тяжело с ним расстаться!

Морозини не отвечал. Он наклонился к ларцу, осторожно взял двумя пальцами камень и поднес его к свече. Сердце его учащенно билось. Первый раз в жизни держал он в руках «Розу» Карла Смелого. Под видимым хладнокровием антиквара скрывалось сильнейшее волнение. Вот, оказывается, каков этот проклятый алмаз, белизна которого лицемерно прикрывала реки крови, которые были из-за него пролиты!

— Зачем вы писали эти письма? Надеялись, что аукцион не состоится?

— Признаюсь, что был, возможно, несправедлив к Хэриссону. Но разве мог такой известный специалист и эксперт допустить столь грубую ошибку?

— Не он один ошибался. В тот день, когда несчастного Хэриссона, моего старого знакомого, убили, мы с Адальбером шли к нему в безумной надежде взглянуть хоть бы одним глазком на сокровище Йорков. Мы все заблуждались. Однако скажите, ведь вскоре должна была состояться распродажа, торги. Что бы вы тогда сделали? Открыли бы широкой публике свой секрет?

— Или предпочли бы покончить с этой комедией, выкрав камень, а заодно и пристукнув Хэриссона, так, что ли? — спросил Адальбер.

— Нет, нет, — остановил его Альдо. — Должен повиниться: кое-какие сомнения у меня были. Но сейчас я убедился в вашей невиновности…

— Что же послужило тому причиной? — надменно спросил лорд Десмонд.

— То, что леди Мэри неизвестна ваша тайна.

— Простите, но я не совсем понимаю…

— Пока вам и не следует понимать меня. Но вы так и не ответили, что бы вы сделали в этом случае?

— Да ничего бы не сделал! Я бы, конечно, пошел на аукцион, чтобы выяснить, не обнаружит ли кто ошибки, ведь не я один писал письма… Но в конце концов просто отступился бы. Хоть я и служитель закона, но меньше всего хотел бы лишить себя того тайного наслаждения, которое испытываю всякий раз, как держу его в руках, как вы сейчас.

— Вы сказали, что знаете чуть ли не всю его историю, — вмешался Адальбер. — Мы тоже пытались кое-что разузнать о нем, просто так, из праздного любопытства… нас уверяли, будто принц-регент подарил его своей любовнице, госпоже Фитцгербер, правда ли это?

— Правда. Только вы не совсем правильно выразились:

Мария Фитцгербер была в действительности морганатической супругой принца, так что, женившись на бедняжке Каролине Брауншвейгской, он оказался двоеженцем. Марию он действительно безумно любил и, влекомый страстным чувством, подарил ей среди прочего и этот алмаз. Тот факт, что он оставил его ей даже после того, как они расстались, служит верным подтверждением постоянства его чувств.

— Как истинный патриот, вы преувеличиваете благородство своего монарха. После всей этой истории Марии пришлось бежать из Англии без всякой надежды на возвращение… Думаю, он все-таки посовестился догнать несчастную, чтобы отнять алмаз.

— А может быть, просто забыл о нем. В королевской казне достаточно других сокровищ! Итак, Мария прибывает на континент с малышкой, к которой очень привязалась, с Минни Сеймур. Минни выходит замуж, возвращается в Англию. Алмаз хранится у нее почти всю жизнь. Наконец, ее квартиру на Брук-стрит грабят. На несколько лет камень исчезает из моего поля зрения. А в 1888 году он попадает в Уайтчепл, к одному раввину, который считает его иудейской реликвией и называет «Звезда Израиля». Он завладевает камнем надолго, но десять лет назад я узнаю…

— Узнаете от кого?

— От некоего доверенного лица, служившего еще моему отцу. Это человек, обожающий древности и обладающий на них удивительным чутьем, он может разыскать самые невероятные и давно исчезнувшие вещи. Я многим ему обязан. Он-то впервые и рассказал мне о «еврейском камне». Описываемый камень так походил на разыскиваемый мной, что я предоставил в его распоряжение огромные средства, только бы выкупить алмаз. И вот он здесь…

— Этот человек уверял, будто действительно выкупил его? Вас не насторожил тот странный факт, что раввин согласился продать реликвию?

— Он бы и не согласился. Но вдруг его убили вместе со старшим сыном. Конечно, я тут ни при чем, — поспешно прибавил Десмонд, увидев грозно сдвинувшиеся брови гостей. — Младший сын, некий Эбенезер, сторговался с моим посредником. Никогда не слыхал о человеке более алчном. Он занимается портняжным ремеслом, но, похоже, думает только о деньгах. Я даже подумывал, не он ли отправил на тот свет отца и брата, но суд полностью оправдал его.

Морозини и Видаль-Пеликорн переглянулись. В последнее время им часто приходили в голову одни и те же мысли.

Сейчас оба подумали про себя, что, получив деньги Десмонда, портной мог без труда подкупить и убийц, и судей… Десять лет спустя, в погоне за наживой, портной снова стал рассказывать о реликвии богатым иностранцам, надеясь, что старая история давно забылась, но кто-то спугнул его, и он предпочел исчезнуть… Едва ли он теперь отыщется…

Альдо поспешно положил алмаз на место. Кровожадный камень вызывал в нем ужас, а желание отбросить его по-прежнему боролось с искушением спрятать его в карман.

— Неужели его история не внушает вам отвращения? — проговорил антиквар, продолжая смотреть на злую драгоценность. — Вам не кажется, что он приносит несчастья?

— Вы, итальянцы, слишком суеверны, — пожал плечами лорд. — Я никогда не задумывался об этом. Все наши древние замки хранят воспоминания о страшных злодеяниях, кровавых преступлениях, привидениях, которые бродят по ним.

К тому же, когда сталкиваешься с убийством каждый день, по долгу службы, как-то привыкаешь, душа, знаете ли, грубеет…

— Если бы я был на вашем месте, я бы поостерегся… — продолжал Морозини, все еще не в силах оторвать взгляд от алмаза и думая о коварной супруге лорда. — Думаю, пришло время сказать вам правду…

— Бог мой, какую правду? И что бы вы сделали на моем месте?

— Я бы продал его. Не с аукциона, не для того чтобы опять привлечь к нему внимание, а потихоньку… мне, например.

— Вам? А знаете ли вы, сколько он стоит?

— Я заплачу любую цену. Какой бы она ни была! Вы, вероятно, забыли, что я приехал в Лондон именно с тем, чтобы купить его у Сотби?

— Я не забыл об этом, но продавать его все-таки не собираюсь. Я открыл вам свой секрет потому, что вы оба мне нравитесь. К тому же я не хотел, чтоб вы тратили время в бесплодном ожидании возвращения подделки. Поймите, я не смогу расстаться…

Он не договорил. Возглас Адальбера заставил всех троих обернуться. Войдя, они оставили потайную дверь открытой, и теперь на пороге стояла потрясенная леди Мэри, никак не ожидавшая встретить здесь мужа с гостями. Она растерянно обвела глазами всех присутствующих и вдруг заметила лежащий на бархате камень. «Роза Йорков» лишила ее дара речи.

Остальные тоже молчали, настолько походила она в тот момент на призрак. Будто влекомая потусторонней силой, направилась леди Мэри к сверкавшему при свете свечей алмазу и протянула руки в перчатках словно с мольбой или заклинанием… Она хотела схватить его, но вдруг выронила черный замшевый мешочек — он выпал из рукава ее каракулевого манто… Адальбер инстинктивно нагнулся, поднял его, собираясь отдать ей, но замер, услышав крик лорда Десмонда.

— Не смей! Я запрещаю тебе к нему прикасаться! — взревел адвокат, увидев, что жена взяла драгоценный камень в руки.

Она поглядела куда-то сквозь него и опять воззрилась на предмет своей страсти.

— «Роза»! «Роза» была здесь! Как же так?..

Ее блуждающий взгляд отыскивал исчезнувший мешочек.

Адальбер, мгновенно догадавшись, что в нем, успел спрятать его в карман. Она было нагнулась поискать на темном полу, но тут раздался глухой звук задвигаемой снаружи стены.

— Что все это значит? — возвысил голос Десмонд. — Кто задвигает стену? Кого вы привели сюда? Как вы сюда попали? Вы должны были приехать не раньше субботы!

Он вцепился жене в плечи и начал ее трясти. Мэри не сопротивлялась. Альдо бросился к ним и оттащил лорда от готовой потерять сознание жены.

— Мне кажется, теперь не время устраивать скандалы, — сказал он. — Сперва, во всяком случае, нужно отсюда выбраться, если это еще возможно.

Он подхватил леди Мэри и опустил ее в кресло, где обычно предавался созерцанию ее муж, — силы совсем оставили ее.

— Конечно, возможно. С внутренней стороны замок тоже открывается! Я еще не сошел с ума…

В этом Морозини не был уверен. Минуту назад, когда леди Мэри собиралась взять камень, в гневном взгляде лорда промелькнуло настоящее безумие… Десмонд двинулся к выходу, но Альдо удержал его.

— Не торопитесь! Раз мы сладим с замком, стоит продумать план действий относительно тех, кто находится там, снаружи. Вы спрашивали, что за человек задвигает стену, ведь не могла же она закрыться сама собой… Так вот, вполне возможно, что этот некто не один, их там гораздо больше… Если вы сейчас покажетесь, вас подстрелят, как зайца!

— Верно! Пускай она нам расскажет, что за люди пришли с ней, — воскликнул Десмонд, оборачиваясь к жене, неподвижно замершей в кресле. Ее глаза по-прежнему были прикованы к алмазу. — Вы пришли не одна, Мэри? С кем?

— Она не в себе и едва ли сможет вам ответить. Я попробую сделать это вместо нее…

— Откуда вам это может быть известно? Вы что, ее сообщник? — спросил лорд с неприятным смешком.

— Будь мы в другом месте, я счел бы себя оскорбленным, но теперь мне не до того. Разве не предупреждал вас инспектор полиции Уоррен о некоем Ян Чанге, который считал, что ваша коллекция состоит сплошь из святынь, похищенных с его родины, и мечтал отобрать их у вас? — спокойно отозвался Альдо.

— Этот Ян Чанг скончался в тюрьме. К тому же я до сих пор не могу понять, на что он надеялся. Ограбить мой надежно укрепленный подвал невозможно!

— Нет ничего проще! Но для этого ему понадобилась ваша жена. Как он сумел уговорить ее? В двух словах не объяснишь, — прибавил он, с невольным сожалением глядя на несчастную Мэри, которую Адальбер тщетно пытался привести в чувство.

— Пусть так! Но повторяю, он же повесился!

— Да, его заставили это сделать, и теперь, без сомнения, за дело взялся его преемник… Он вынудил леди Мэри привести его сюда и явился, само собой, не один, а с помощниками.

Тут послышался звон разбитого стекла. Удар, еще удар…

— Боже праведный! — возопил адвокат. — Они крушат мои витрины! Я этого не допущу!

Он бросился к стене, нажал на что-то, стена поддалась, но не сдвинулась с места: нечто или некто мешало ей. Высокий голос отдал какой-то приказ по-китайски, вероятно, поторапливая остальных…

— Помогите! — закричал лорд Десмонд. — Если они сломают замок, мы погибли! Никто из слуг не знает о существовании этого помещения!

— Даже я не знала о нем! — проговорила, наконец очнувшись, леди Мэри. — Как вы могли скрывать от меня?..

Ей никто не ответил. Альдо с Адальбером, оценив реальность опасности оказаться заживо замурованными, бросились на помощь хозяину замка. Все трое налегли на стену.

— Вероятно, оружия у вас с собой нет? — спросил Морозини.

— Есть, конечно. Всякий раз, направляясь сюда, я беру…

— У нас тоже! — перебил его с протяжным вздохом Адальбер.

— В мой дом с оружием? — возмутился лорд.

— А то как же! — Альдо навалился на стену всем своим весом. — Начальник полиции предупредил нас, что китайцы вот-вот нагрянут к вам в гости. Мы и решили подготовиться, чтоб нас не взяли голыми руками! Выходит, не зря старались! Ну-ка, поднажмем! Фу ты, черт! Похоже, они сейчас смоются!

— Они же все обчистили! — простонал коллекционер. — Их надо догнать!

Отчаяннейшим усилием им удалось отодвинуть стену, заваленную кучей обломков. Она поддалась так внезапно, что все трое буквально вывалились наружу.

Тут же раздались два выстрела, по счастью, оба мимо.

Хотя их появления ждали, но ни Альдо, ни Десмонд не дали захватить себя врасплох. Еще не успев подняться, они уже произвели ответные выстрелы.

В китайской комнате царил невообразимый беспорядок.

Шесть человек в черном, загруженные мешками, торопились к выходу, шагая прямо через груды разбитого стекла и обломков деревянных рам, под прикрытием непрерывного огня. Его открыл высоченный китаец, видимо, их предводитель. У бронированной двери произошла заминка, поскольку все стремились пройти в нее одновременно. Понимая, что затор в дверях — это просто подарок судьбы, Альдо тщательно прицелился и уложил одного из бандитов на подходе к двери. Пуля, выпущенная лордом Килрененом, задела плечо предводителя отряда, отступавшего к двери. Он выругался и тоже выпустил пулю, вполне возможно, последнюю. Позади Альдо раздался крик, но он не стал оглядываться, а плашмя упал на человека, который уже готов был исчезнуть за дверью. Борьба была свирепой, но недолгой. Силы противников были почти равны, и все же китайцу удалось в какой-то момент выскользнуть из рук Альдо, однако тот последним усилием вцепился в него, и китаец протащил его за собой до лестницы, а потом ухитрился нанести ему сильный удар ногой, и Альдо разжал руки. Оглушенный, он успел только заметить, как лорд Десмонд с неожиданной ловкостью перепрыгнул через него и помчался вслед за грабителями.

Альдо не последовал за ним: сейчас самым главным было проследить, чтобы не захлопнулась дверь. Почти тотчас же он услышал выстрелы, а затем приказ бросить оружие и поднять руки вверх, произнесенный на великолепном английском языке. Вздох облегчения вырвался у Альдо, и он даже позволил себе улыбнуться.

«Надо сказать, что мы прекрасно сделали, предупредив Уоррена о своем отъезде и о том, какого рода приглашение мы получили», — подумал он, продолжая улыбаться.

Но тут же мучительное беспокойство стерло улыбку с лица князя. Адальбер! Почему его нет рядом? Где он? Ему вспомнился хриплый крик, который он услышал, бросаясь вслед за китайцем, и сердце у него сжалось. А что, если его друг?.. Он поторопился вернуться в комнату и тут же увидел своего друга — тот стоял на коленях, склонившись над чем-то, что Альдо не мог сразу рассмотреть из-за кучи железа и стекла.

— Ты ранен? — крикнул он, пробираясь среди обломков к Адальберу.

— Нет. Иди сюда и посмотри!

Хриплый крик испустила леди Мэри, и это был ее последний крик. Она лежала на полу в обрамлении своего черного каракуля, грациозно откинув белокурую головку с выбившимися из-под шапочки волосами. Пуля поставила ей на лоб красную точку, похожую на ту, что рисуют себе индийские женщины. На губах красавицы застыла полуулыбка. Может быть, она улыбалась алмазу, который сиял в ее полураскрытой ладони и ради которого она была готова пожертвовать всем…

Теперь и Альдо опустился на колени и наклонился, чтобы поднять камень, из-за которого вновь совершилось убийство.

— Не трогай! — сказал Адальбер, осторожно закрывая серые глаза леди Мэри. — Я уже заменил его. Это ненастоящий…

Снаружи возле замка полиция графства под предводительством полковника Картнея и шефа полиции Уоррена вместе со слугами лорда занималась арестованными бандитами.

В главаре их полковник узнал некоего Ян Ена, родного сына покойного Ян Чанга.

А в это время в нескольких шагах от полицейских машин лорд Десмонд лихорадочно подбирал свои сокровища, выпавшие из брошенных мешков. Лорд смеялся и одновременно плакал от радости и совершенно не обращал внимания на все, что творилось вокруг. Он не оставил своего занятия и тогда, когда Морозини подошел к нему и сказал, что жена его убита…

Значение имел только драгоценный нефрит, которого Сент-Элбенс едва не лишился!

Поглядев на его блаженную улыбку, Альдо повернулся и спросил Уоррена:

— Он что, с ума сошел?

— По моим соображениям, если еще и не сошел, то это скоро случится, — меланхолично ответил тот.

Накануне отъезда в Венецию друзья пригласили Уоррена пообедать в «Трокадеро», но тот откровенно им признался, что предпочел бы насладиться в тишине и покое кулинарными талантами Теобальда. Терпеть на протяжении целого вечера любопытные взгляды нескромной публики, которая еще не пришла в себя после громкого процесса над леди Фэррэлс, было птеродактилю невмоготу. Так что обсудить и прокомментировать последние события друзья собрались за паштетом с трюфелями и курицей «Валле д'Ож» в уютной гостиной в Челси.

Трагическая смерть леди Мэри побудила Скотленд-Ярд после консультации в самых высоких инстанциях обойти молчанием ее роль в убийстве ювелира Хэриссона. Украденный камень был найден возле нее, и никто не стал разбираться, при каких обстоятельствах он там оказался. Главное, что полиция оказалась на высоте, и король, которому сообщили о найденном алмазе, дал понять, что он против нового аукциона: слишком много драм и скандалов было связано с предыдущим. Король сам выкупил камень у наследников Хэриссона, и отныне «Роза Йорков» должна будет занять свое место в Тауэре среди сокровищ Короны. О том, что существуют два алмаза, настоящий и поддельный, знали теперь только Морозини, Видаль-Пеликорн и, разумеется, Симон Аронов — Адальбер не зря принял меры предосторожности и закрыл потайную комнату лорда Десмонда перед приходом полиции.

Не приходилось опасаться и настоящего владельца камня, рассудок его помрачился. Его пришлось отправить в одну из самых дорогостоящих психиатрических клиник, о которых мало что известно широкой публике. Там, среди своего обожаемого нефрита, он и будет жить, пока не выздоровеет — что очень маловероятно, — или пока господь бог не смилостивится и не призовет его к себе… Состояние его будет находиться под государственной опекой.

— Олд-Бэйли потерял в нем великого адвоката, — подвел итог Гордон Уоррен, согревая ладонями хрусталь, в котором золотился выдержанный душистый коньяк. — Надеюсь, что перед отъездом леди Фэррэлс позаботилась выплатить ему гонорар.

— Даже если нет, не так далеко она уехала, — сказал Альдо, щедро наливая себе коньяк. — Девон не на краю света.

Желтые глаза «птеродактиля сузились: он с наслаждением вдыхал аромат согретого коньяка.

— Девон не край света, но когда речь идет о том, чтобы пересечь Атлантический океан, то можно уже говорить о довольно далеком расстоянии…

— Атлантический океан? Она отбыла в Америку?

— Да, пожелала познакомиться со своей невесткой. Только не говорите мне, что она не позвонила вам или не прислала прощальную записку. Это было бы просто невежливо, зная, сколько сил вы потратили на нее…

Альдо отыскал сигарету и зажег ее, постаравшись, чтобы друзья не заметили, что руки у него слегка дрожат. Зато голос князя был спокоен и ровен:

— И тем не менее это так. Вы первый сообщили мне о ее отъезде. Разумеется, мне это не слишком приятно, но, поверьте, ни на какую благодарность я не рассчитывал.

— Даже на спасибо? Хорошо, однако, быть аристократом! Служить даме, как рыцарь прошлых времен, только ради красивого жеста — такое не часто встречается!

— Будет вам, Уоррен! Но вот такая спешка мне все-таки непонятна. Почему она так торопилась покинуть Англию?

Познакомиться с новой невесткой, безусловно, важно, но плыть через океан в декабре месяце просто опасно. Почему она не могла дождаться весны?

— Весенние бури бывают похуже зимних, — задумчиво заметил Адальбер. — Но может быть, спешил граф Солманский? Может быть, ему казалось, что Девон слишком уж близко к Лондону? Особенно после самоубийства юной Салли?

В самом деле, на следующий день после освобождения своей хозяйки Салли Пенковская покончила с собой, приняв смертельную дозу веронала. В письме, которое оставила бедная девушка — простенькая горничная богатого дома, — она написала, что не хочет жить после смерти Ладислава Возинского, которого полюбила от всего сердца. Она признавалась также, что сказала на суде не правду, надеясь избавить возлюбленного от преследований полиции, и просила за это у бога прощения. Общественное мнение, подогретое газетами, становилось все менее благосклонным к леди Фэррэлс — пусть не повинная в конкретном преступлении, она приобрела репутацию роковой женщины, которая сеет вокруг себя смерть.

Даже на Альдо самоубийство Салли произвело тягостное впечатление.

— Вы недалеки от истины, — сказал шеф полиции с тонкой улыбкой, обращаясь к Адальберу, — но я склонен думать, что граф скорее хотел удалить свою дочь подальше от покончившего с собой поляка.

— Так, значит, Ванда была права? Анелька по-прежнему продолжала его любить? — спросил Альдо, у которого невольно защемило сердце.

— О любви я ничего не знаю, — ответил Уоррен, — но не скрою от вас, что столь своевременная смерть вызывает у меня немало вопросов. О-о, в комнате в Уайтчепле было все в порядке, и признание молодого человека было написано его рукой. И на теле не было признаков насилия. И все же…

— Если у вас были сомнения, то почему вы поспешили сообщить о его признании в Олд-Бэйли? — спросил Адальбер.

— В тот момент у меня не было подозрений. Они появились у меня потом, по зрелом размышлении. Кроме того, меня очень смутило, что граф Солманский, как мне сообщили, два или три раза навещал еврейский квартал.

— Мы тоже его там видели. Он приехал туда вместе с польским священником, что само по себе не внушало никаких Подозрений. В любом случае я плохо себе представляю, как можно повесить против воли молодого и сильного человека?

По-моему, его нужно разве что усыпить или мощным ударом лишить сознания.

— Как — я пока не знаю. Но будьте уверены, что рано или поздно узнаю. Я точь-в-точь английский дог: если во что-то вцепился, ни за что не выпущу.

— Я нисколько не сомневаюсь в причастности к этому самоубийству Солманского, — заметил Альдо. — Человек, который принимал участие в погроме в Нижнем Новгороде в 1882 году, я думаю, способен на все…

— Откуда вы знаете о погроме?

Морозини неопределенно махнул рукой, как бы отметая любые вопросы на эту тему, но прибавил:

— В те времена его знали еще не Солманский, а Орчаков.

— Но это же самое интересное! Особенно если учесть, что наши розыски связаны с еврейским кварталом! — разгорячился Уоррен. — А больше вы ничего не знаете?

— Нет. Но если в один прекрасный день вы сотрете этого человека в порошок, то я плакать не буду, точно так же, как кое-кто из моих друзей, — заключил Альдо, думая о Симоне Аронове.

— Я присоединяюсь, — прибавил Адальбер.

Шеф полиции допил коньяк и отказался от предложения выпить еще. Он встал и взглянул на часы.

— Пора вам ложиться спать, — сказал он. — Ведь завтра вы уезжаете?

— Да. Завтра в это время мы будем во Франции, на пути в Венецию.

— Вы предполагаете когда-нибудь вернуться? — с небольшой заминкой спросил Уоррен.

— Почему бы и нет? — ответил Адальбер. — Мне нравится наша квартира. И потом, я с большим интересом посмотрел бы на новые экспонаты в Британском музее. Хотя, впрочем, сначала я скорее всего заеду в Египет, но потом…

В общем, было бы весьма странно, если бы вы меня больше не увидели. А если я буду здесь, то наверняка неподалеку окажется и Морозини.

Впервые за все время их знакомства широкая улыбка смягчила острые черты птеродактиля.

— Приезжайте, — сказал он, — я буду рад вас увидеть.

И он крепко пожал руки обоим иностранцам, которые сумели стать его друзьями.

Уоррен ушел. Альдо, приподняв занавеску, проводил его взглядом, а потом спросил:

— Может, я напрасно рассказал ему о Солманском?

— Попытка устранить такого опасного врага никогда не может быть напрасной. А он опасен и для Симона, и для того непростого дела, которое нам еще предстоит выполнить. Меня весьма радует возможность пустить по следам этого негодяя такого упорного и настойчивого человека, как Уоррен…

Думаю, что впоследствии это нам очень облегчит жизнь.

— Так-то оно так, но что об этом подумает Анелька?

— Чем быстрее ты перестанешь думать об Анельке, тем и тебе, и нам всем будет лучше!

После этих резких слов Адальбер налил себе и своему другу по новой порции ароматного коньяку.

— Чокнемся за нашу удачу! Как только мы приедем во Францию, мы тут же отправим этот проклятый алмаз в швейцарский банк Аронову. Мне просто не терпится как можно скорее от него избавиться!

ЭПИЛОГ

Утром 24 декабря Морозини и Видаль-Пеликорн без всяких приключений прибыли на вокзал Санта-Лючия. Они благополучно переплыли Ла-Манш и оценили по достоинству безупречный комфорт спальных вагонов Международной железнодорожной компании.

Адальбер находился в прекрасном расположении духа. Предстоящие праздники в Венеции, в которой он давно не был, и, главное, возможность пожить в роскошном, словно бы плавучем, дворце — об этом он мечтал еще в детстве — наполняли душу археолога восторгом. А то, что такой дворец к тому же принадлежит его доброму другу, доставляло ему особую радость.

— Давно ли мы с тобой знакомы? — спросил он, когда поезд, пройдя Местре, медленно приближался к Венеции.

Они уже пересекли мол, отделяющий город от суши, уже показались в белой утренней дымке очертания жемчужины Адриатики, и все пассажиры прильнули к окнам.

— Мы познакомились минувшей весной. Кажется, в апреле.

— Как странно! Мне кажется, мы с тобой дружны с детства, со школы, чуть ли не с рождения! За такой короткий срок ты стал мне как брат!

Альдо сдержанно похлопал его по плечу, прекрасно зная, что минута умиления быстротечна и друг может пожалеть потом о своей излишней чувствительности.

— У меня то же чувство, — проговорил он и поспешно прибавил:

— Смотри, купола переливаются на солнце, словно мыльные пузыри. Сегодня чудесный день!

Поезд остановился, и друзья поспешили к выходу, сопровождаемые двумя носильщиками, которые несли их чемоданы.

— Я просил, чтобы нас встретил мой гондольер, — сказал Альдо. — Мне показалось, что первую прогулку по городу тебе приятнее будет совершить в гондоле, нежели на машине.

— Ты совершенно прав! Спасибо тебе!

Толпа на берегу Большого канала была не меньше, чем на вокзале. В этот ранний час одни сходили с поезда, прибывшего из Парижа, другие спешили на экспресс, уходящий в Вену.

Пробираясь в сплошном людском потоке, путешественники с трудом достигли ограды набережной, где их ожидал верный своим представлениям о гостеприимстве Дзаккария рядом с гондолой, украшенной золочеными крылатыми львами. Только почему-то вместо того, чтобы высматривать своего хозяина, старый дворецкий повернулся к ним спиной. Так что первым приветствовал приехавших Дзиан, надевший ради такого случая лучшую свою шляпу с яркой лентой.

— Эй, Дзаккария! — окликнул его Морозини. — Ты не за нами приехал?

Тот нехотя обернулся, указывая на подплывавшую лодку со знаком гостиницы «Даниели».

— Поглядите!

В лодке сидела всего одна пассажирка. Девушка, яркостью волос и изяществом напоминавшая тигровую лилию, одетая в зеленый бархатный костюм с лисой на плече. Морозини сразу узнал ее. Никто в целом мире не мог бы с такой очаровательной небрежностью надвинуть забавную треугольную шляпку на брови.

Мгновенно забыв обо всем, что его окружало, Альдо бросился к ступеням и протянул ей руку, помогая выйти на берег.

Она улыбнулась без тени удивления.

— Я знала, что вы нынче должны приехать, — сказала она. — Неизвестно было только, в котором часу.

— Иначе вы бы постарались со мной не встретиться?

— Зачем мне вас избегать? Вчера я заходила забрать кое-какие вещи и попрощаться с Чечиной и была приятно удивлена, встретив мадам де Соммьер и Мари-Анжелину.

Кажется, они прекрасно справляются…

— Вы давно здесь?

— Нет, всего два дня. Как видите, у меня мало вещей, — она кивнула в сторону слуги, несущего небольшой чемодан и сумочку из крокодиловой кожи.

— И уже уезжаете? В Цюрих?

— Нет-нет! Новый год я встречу в Вене, у бабушки.

А теперь я должна поторопиться, чтобы мне не пришлось догонять поезд бегом, — прибавила она, взглянув на часы.

— Я провожу вас, — предложил Альдо, собираясь взять ее сумку.

— Ни в коем случае! Вы очень любезны, ваше сиятельство, но нельзя же вам бросить друга. К тому же вас так давно ждут во дворце, жестоко слишком долго испытывать их терпение! Желаю вам хороших праздников, и чтобы следующий год был менее бурным.

Она протянула ему свою маленькую руку в перчатке, он взял ее и задержал в своей.

— Вы когда-нибудь еще вернетесь… в Венецию? — прозвучал его внезапно охрипший голос.

— Не знаю… хотя, конечно же! Разве можно так легко отказываться от старых привязанностей! Не соблаговолите ли вы отпустить мою руку? Без нее я едва ли смогу уехать, — ее улыбка слегка смягчила строгость тона.

Пора было прощаться.

— До свидания… — бросила она напоследок и поспешила вслед за слугой к вокзалу.

— Лиза! — не удержался Альдо.

Она быстро обернулась и махнула рукой.

— Я опаздываю! Счастливого Рождества!

Еще мгновение, и она исчезла в толпе. Альдо замер, с трудом приходя в себя. Возглас Адальбера вывел его из задумчивости.

— Что она тебе сказала?

— Ты не слышал? Она сказала: «Счастливого Рождества!»

— Прекрасное пожелание. Надо постараться, чтобы оно исполнилось!

Что же до Альдо, то неизвестно откуда у него вдруг возникло предчувствие, что это пожелание может и не исполниться. Постояв немного, он вместе с остальными направился к гондоле…

Жюльетта Бенцони Книга 3. ОПАЛ ИМПЕРАТРИЦЫ (Опал Сисси)

Часть первая КРУЖЕВНАЯ МАСКА

1 ТРИ ДНЯ В ВЕНЕ

Осень 1923

Укрывшись под большим зонтом, одолженным у лакея из гостиницы «Захер», Альдо Морозини, венецианский князь и антиквар, бегом пересек Аугустинерштрассе, следя лишь за тем, чтобы не слишком забрызгать свои лакированные туфли. Он держал путь к служебному входу оперного театра, решив воспользоваться старинной привилегией постояльцев знаменитого отеля, предоставлявшейся им на случай плохой погоды. А погода, видит бог, на этот раз и впрямь была ужасной! С тех пор как князь-антиквар приехал в Вену, не переставал лить дождь, постоянный, назойливый, несильный, но упорный, и австрийская столица промокла насквозь. И хотя завлекли его сюда весьма таинственным письмом, Альдо готов уже был пожалеть о дорогой его сердцу Венеции. Впрочем, и там он последние несколько месяцев тосковал – впервые в жизни.

Нет, конечно, он не перестал интересоваться разнообразными редкостями и предметами старины – а особенно историческими драгоценностями, но после возвращения из Англии Морозини искал и не находил в себе той жадности, что была ему свойственна до той ночи, когда в его жизнь вошел Симон Аронов. Это произошло в мрачных подземельях варшавского гетто. Наверное, не найти человека более загадочного и более притягательного, чем этот Хромой! И куда труднее стало вздыхать над фарфоровой супницей, пусть даже сделанной в Севре для самой Екатерины Великой, или над парой венецианских подставок для поленьев в камине, пусть даже ими пользовались во дворце Реццонико и они имели честь согревать шлепанцы Рихарда Вагнера, – куда труднее стало восхищаться всем этим после опасностей, пережитых вместе с другом Адальбером Видаль-Пеликорном, во время охоты за этим новым Граалем: драгоценными камнями, украденными в незапамятные времена с нагрудника Первосвященника Иерусалимского храма.

Он, Морозини, держал в руках эти священные сокровища, превратившиеся в легенду в памяти иудеев и некоторых историков, эти камни, пришедшие из глубины веков, сопровождаемые целым шлейфом безумств, несчастий, преступлений! Незабываемая минута! Большая квадратная пластина из золота, которую Симон Аронов прятал в своей темной молельне, хранила волнующие следы путешествия через столетия – со времен разграбления храма легионами Титуса. И еще более волнующие следы – раны, оставленные жадными лапами воров в каждой из четырех линий, где изначально было по три камня. Из двенадцати неограненных камней, символизировавших двенадцать колен Израилевых, сохранилось лишь восемь – и, как назло, наименее ценных! Были похищены сапфир Завулона, алмаз Вениамина, опал Дана и рубин Иуды. А по преданию, народу Израиля не обрести родины и независимости, пока священное украшение не вернется в страну в первозданном виде...

Точно следуя указаниям Хромого и благодаря удаче, друзья за девять месяцев ухитрились обнаружить два из четырех пропавших камней: сапфир, которым в течение трех веков владели герцоги Монлор, предки Морозини по материнской линии, и наследство Карла Смелого, герцога Бургундского, алмаз, известный под названием «Роза Йорков», на которые отстаивала свои права английская королевская династия.

И какого же труда это стоило! Как случается с любым священным предметом, оскверненным алчностью, обе драгоценности стали приносить несчастья. Княгиня Изабелла, мать Альдо, заплатила жизнью за сапфир «Голубая звезда». Та же участь постигла его последнего владельца – сэра Эрика Фэррэлса, богатого торговца оружием. Он был убит (во всяком случае, согласно официальной версии) бывшим любовником своей жены. Что до алмаза, то и не сосчитать, сколько трупов оставил он на своем пути! Но до чего же увлекательные приключения пришлось пережить двум приятелям, пустившимся на розыски камней! Вот об этой поре и тосковал Морозини с самого начала 1923 года. А сейчас год уже подходил к концу.

После Рождественских праздников, проведенных в Венеции, в кругу семьи, Альдо ближе к Сретению остался почти в полном одиночестве. Его семья, в которую входили милая маркиза де Соммьер, двоюродная бабушка Альдо, и ее кузина и чтица Мари-Анжелина дю План-Крепен, равно как и его друг, ставший почти братом, археолог Адальбер Видаль-Пеликорн, – так вот, эта семья распалась. В результате повального бегства князь остался в обществе своего бывшего наставника и теперешнего поверенного Ги Бюто и двух верных слуг – Заккарии и Чечины Пьерлунги, знавших его со дня рождения. И это – в момент, когда возродилась надежда на начало новых великих приключений!

Надежда возродилась 31 января, когда доставили письмо из швейцарского банка, которым Хромой имел обыкновение пользоваться для связи со своими корреспондентами. В конверте, помимо векселя на крупную сумму, лежала записка от самого Симона. Но текст ее разочаровал: Аронов не только не назначал Морозини новой встречи, но, коротко поздравив с «последней посылкой», советовал «немного отдохнуть и ничего не предпринимать впредь до новых указаний, чтобы все немного успокоилось».

На следующий же день дворец Морозини начал пустеть. Первым его покинул Адальбер, в глубине души довольный, что получил отпуск, который решил провести в Египте. Уже несколько месяцев умы археологов будоражила фантастическая новость – была открыта гробница юного фараона Тутанхамона. Найденные там сокровища не давали археологу покоя: уж очень хотелось взглянуть на них собственными глазами.

– Я смогу провести несколько дней с моим дорогим другом, профессором Лоре, хранителем музея в Каире, – объяснял Адальбер. – Мы не виделись уже два года, и он, должно быть, смертельно завидует открытиям этих чертовых англичан. Я буду регулярно посылать тебе весточки!

Видаль-Пеликорн отплыл с первым же кораблем, взявшим курс на Александрию, и почти сразу же вслед за ним уехали мадам де Соммьер и Мари-Анжелина. К полному, надо сказать, отчаянию последней. В течение всего января План-Крепен старалась заменить несравненную Мину[22] в качестве секретаря Альдо, вполне успешно с этим справлялась и, проникшись любовью к древностям, очень хотела остаться. К сожалению, хотя старая дама и обожала внучатого племянника, она с не меньшей силой боялась венецианской зимы, в этом году особенно сырой и холодной. Ее мучил ревматизм, она пыталась это скрывать, чтобы не мешать работе, но, как только нотариус Массариа известил Морозини, что молодой человек, предложенный им в качестве секретаря Альдо, прибыл и готов приступить к исполнению своих обязанностей, маркиза тут же распорядилась складывать вещи и перебираться в более сухие края. Мари-Аикелина протестовала.

– Если мы рассчитываем, что в Париже идеальный климат, то совершаем большую ошибку! – заявила она, используя местоимения первого лица во множественном числе, как всегда, когда обращалась к мадам де Соммьер.

– Не делайте из меня сумасшедшую, План-Крепен! У меня нет ни малейшего намерения мерзнуть в Париже!

– Значит, мы предпочтем Лазурный берег?

– Чудовищная толпа! И со всего света! А почему бы не Египет?

– Египет? – проворчал несколько уязвленный Альдо. – И вы тоже?

– Поймите меня правильно: милейший Адальбер за этот месяц все уши нам прожужжал и в конце концов соблазнил меня. И потом, дыхание пустыни может оказаться полезным для моих суставов. План-Крепен, отправляйтесь к Куку, пусть нам забронируют каюты и номера в «Мена-хауз» в Гизе для начала. А там посмотрим.

– Когда мы отправляемся?

– Завтра... немедленно, с первым же пароходом! И не надо делать такое лицо! У вас уже столько разнообразных талантов, что вы легко освоите лопату и кирку. Это будет приятным разнообразием после ваших подъемов в воздух![23]

Через два дня дамы исчезли, оставив после себя горы сожалений и полную пустоту, осязаемую почти физически, особенно в лаковой гостиной, где Морозини и Ги Бюто чаще всего ужинали... Бывший наставник тоже тяжело переживал внезапное бегство обитателей дворца. В конце первого ужина, проведенного в полном молчании, он отважился выразить свои чувства:

– Вам надо жениться, Альдо! Этот огромный дом выстроен не для того, чтобы превратиться в холостяцкую берлогу...

– Женитесь сами, дорогой мой, если вам так хочется! А меня это не привлекает. – Затем, небрежно прикурив, добавил:– Вам не кажется, что мы смешны? В конце концов, наши гости провели здесь всего месяц, а прежде, если память мне не изменяет, мы отлично жили вдвоем?

Губы месье Бюто под тонкими седыми усами растянулись в полуулыбке:

– Мы никогда не жили вдвоем, Альдо! Совсем недавно с нами была Мина. И, мне кажется, о ней-то я больше всего и сожалею...

Морозини переменился в лице и раздавил в пепельнице только что закуренную сигарету:

– Прошу вас, Ги, не будем говорить о Мине! Вы же знаете, ее не существует. Это всего лишь иллюзия, видимость, за которой скрывалась мимолетная прихоть богатой девушки, пожелавшей развлечься...

– Вы несправедливы, и сами это понимаете. Мина... или скорее Лиза, если называть ее настоящим именем, никогда не искала здесь развлечений. Она любила Венецию, любила этот дворец, она хотела в нем жить...

– ...и, прикинувшись синим чулком, далеко не доброжелательным взглядом рассматривать в микроскоп такую странную зверюшку, как я! Ее приговор не был для меня благоприятным.

– А ваш? Теперь, когда вы знаете, кто она на самом деле?

– Не имеет никакого значения! Кого, по-вашему, это интересует?

– Например, меня, – улыбнулся Бюто. – Я убежден: она – та женщина, которая вам нужна.

– Это ваше мнение, и, поскольку никто его не разделяет, оставьте его при себе. Пойдемте лучше спать. Завтра нужно будет ввести в курс дела юного Пизани, а поскольку, кроме этого, назначено несколько встреч, день будет длинным... Впрочем, если он хорошо справится с работой, мы скоро позабудем Мину.

Действительно, с первого же взгляда Альдо понял: этот новобранец ему подойдет. Молодой светловолосый венецианец, вежливый, прекрасно воспитанный, со вкусом одетый, скорее скуповатый на слова, пришелся к месту в мраморно-золотом дворце, превращенном в антикварный магазин международного класса. Он вписался сюда с поразительной естественностью, потому что испытывал подлинную страсть к предметам искусства древности. Особенно – К дальневосточным. Эрудиция Анджело Пизани в этой области изумила его нового хозяина – подхватив со столика покрытую серовато-зеленой глазурью флягу XVIII века и даже не повернув ее, чтобы взглянуть на «ньен-хао», знак царствовавшей династии, новичок-секретарь воскликнул:

– Потрясающе! Эта фляга с тройным горлышком эпохи Киен-Лонга, украшенная рельефным «волшебным» знаком в форме «пяти священных гор», настоящее чудо! Ей просто цены нет!

– Я тем не менее собираюсь назначить ей цену, – заметил Морозини. – Но не могу удержаться от похвалы! Мэтр Массариа не говорил мне, что вы синолог такого уровня!

– По материнской линии ко мне перешла капелька крови Марко Поло, – скромно пояснил новый секретарь. – Мое увлечение, конечно, началось с Китая, но я кое-что знаю и о древностях из других стран.

– А в камнях, в древних драгоценностях вы тоже разбираетесь?

– Совсем нет, – с обезоруживающей улыбкой признался молодой человек. – За исключением, разумеется, китайских нефритовых безделушек и украшений, но, если господин Бюто пожелает со мной заняться, я очень быстро научусь.

Он действительно выказал явные склонности к новым знаниям, и, поскольку в секретарском деле его особенно нечему было учить, Морозини был весьма доволен своим приобретением. Осталась лишь капля сожаления, что, кроме как по делу, из Анджело невозможно было вытянуть и двух слов. Он передвигался по дворцу, словно безмолвная деловитая тень, радости от него не было никакой, и Альдо еще горше тосковал о Мине: она так живо на все откликалась, такие образные давала характеристики. Вот с кем никогда не было скучно...

Пытаясь разогнать тоску, Морозини завел роман с венгерской певицей, приехавшей исполнять «Лючию ди Ламмермур» в театре «Ла Фениче». Прелестная хрупкая блондинка немного напоминала Анельку и обладала чистым ангельским голоском, но больше ничего ангельского в ней не было. Альдо быстро обнаружил, что Ида столь же опытна в любви, сколь точна в расчетах, что она безошибочно отличает бриллиант от циркона и любыми средствами постарается присоединить княжеский титул к уже имеющемуся у нее титулу примадонны.

Вовсе не желая превращать эту залетную певчую пташку в наседку, Морозини поспешил рассеять ее иллюзии, и роман завершился июньским вечером на перроне вокзала Санта-Лючия вручением подарков – браслета с сапфирами, букета роз и большого платка, словно специально предназначенного для обряда прощания: непостоянный любовник еще долго видел, как он мелькал в окне спального вагона, пока поезд уносил Иду прочь.

Вернувшись домой с радостным облегчением, Морозини поймал себя на мысли, что ему уже не кажется таким горестным то одиночество вдвоем, которым они с Ги Бюто словно были отрезаны от остального мира.

А между тем вести от любимых ими людей приходили крайне редко. Казалось, пески Египта поглотили и Видаль-Пеликорна, и маркизу вместе с мадемуазель дю План-Крепен. И если молчание первого можно было оправдать слишком увлекательным делом, то две другие просто не имели права ограничиться одной-единственной открыткой за полгода!

Не было новостей и от кузины Альдо, Адрианы Орсеоло. Прекрасная графиня прошлой осенью отправилась в Рим, чтобы пристроить своего лакея – и любовника! – Спиридиона Меласа учиться пению у известного преподавателя бельканто, после чего тоже словно бы исчезла с лица земли. Даже на известие о том, что ее дом ограблен, она откликнулась лишь письмом в адрес комиссара Сальвини, выразив в нем свое полное доверие венецианской полиции. Графиня добавила также, что сейчас слишком занята и не может покинуть Рим, а все ее интересы поручила блюсти князю Морозини.

Несколько покоробленный подобной бесцеремонностью – Адриана даже не поздравила его с Новым годом! – Альдо снял телефонную трубку и попросил соединить его с палаццо Торлонья, где кузина имела обыкновение останавливаться. И услышал, что графиня, погостив неделю, уехала, не оставив адреса. По любезному тону собеседника Морозини догадался, что семейство Торлонья после ее отъезда вздохнуло с облегчением. Та же история с маэстро Скарпини: да, конечно, у грека красивый голос, но слишком трудный характер, чтобы можно было долго терпеть его общество. Нет, маэстро неизвестно, куда он отправился...

Первым побуждением Альдо было послать за билетом в столицу, но он быстро опомнился: вряд ли разумно носиться по огромному городу в надежде встретить беглецов, к тому же парочка вполне могла перебраться в Неаполь или куда-нибудь еще. Да и Ги, к которому он обратился за советом, держался мнения, что, раз графиня предпочитает скрываться, пусть продолжает свои приключения.

– Но я же ее единственный родственник и привязан к ней! – убеждал Альдо. – Я должен ее защитить!

– От нее самой? В результате вы просто поссоритесь. Знаете, Альдо, – седина в бороду, бес в ребро. Она как раз в таком возрасте, и, к несчастью, здесь ничем не поможешь. Надо дать ей возможность пройти все безумства до конца, а потом, когда придет время, подобрать обломки.

– Этот грек окончательно ее разорит. Она и сейчас уже не так богата.

– Ничьей вины тут нет.

Ответ был – сама мудрость, и с этого дня Альдо старался не упоминать даже имени Адрианы. Вполне достаточно и тех переживаний, какие вызвали у него некие письма, найденные им в потайном ящике флорентийского кабинета Адрианы после ограбления. И в особенности – одно письмо, подписанное «Р.». Альдо решил оставить его у себя, чтобы хорошенько поразмыслить на досуге. Он не видел другого ключа к тайне, кроме любви, но не осмеливался поделиться этой тайной даже с Ги, возможно, еще и потому, что боялся посмотреть правде в глаза: в глубине души Морозини со страхом догадывался, что эта женщина – его первая полудетская любовь! – так или иначе причастна к смерти его матери...

Альдо и впрямь не очень-то везло с дорогими его сердцу женщинами. Его мать была убита, кузина постепенно превращалась в развратницу. Что до прелестной Анельки, в которую он влюбился в садах Вилянова, ей пришлось предстать перед судом Олд-Бейли по обвинению в убийстве мужа, сэра Эрика Фэррэлса, за которого она вышла по приказу отца, графа Солманского. После окончания процесса она упорхнула в Соединенные Штаты вместе с упомянутым отцом, не найдя нужным хоть как-то выразить ему, Альдо, свою нежность или, по крайней мере, благодарность за все, что он для нее сделал. А ведь клялась, что любит только его...

И что уж говорить об ослепительной Дианоре, его давней пылкой любви, его прежней любовнице, ставшей супругой банкира Кледермана. Она не скрывала от него, что, выбирая между страстью и богатством, не колеблются. Но вот ведь ирония судьбы: Дианора, выйдя замуж за Кледермана, стала – и без всякого удовольствия – мачехой Мины, она же – Лиза Кледерман, его примерная, но склонная к превращениям секретарша, девушка, об отъезде которой дружно сожалел весь дом. И она тоже серым утром растворилась в тумане, даже не подумав, что ее бывшему хозяину, наверное, было бы приятно услышать на прощание несколько дружеских слов.

Прошло лето – пасмурное, тяжелое, грозовое. Чтобы не видеть орд туристов и новобрачных, по традиции проводящих в Венеции медовый месяц, Альдо время от времени сбегал на один из осетровое лагуны в компании своего давнишнего друга, аптекаря с улицы Санта-Маргарита Франко Гвардини, молчаливость которого очень ценил. Вдвоем проводили долгие мирные часы среди диких трав, на песчаной отмели или у развалин часовни, ловили рыбу, Купались, возвращаясь к простым радостям детства. Альдо старался гнать от себя мысли о том, что почта приносила ему лишь деловые письма или счета. Единственным островком в этом океане забвения стала коротенькая записка от мадам де Соммьер, сообщавшая, что она находится в Виши, куда приехала подлечить печень, вконец расстроенную африканской кухней. «Присоединяйся к нам, если не знаешь, чем заняться!» – так заканчивала маркиза свое письмецо, и эта беззастенчивость окончательно испортила настроение ее внучатому племяннику. Ну что же это в самом деле за люди – они вспоминают о вас только тогда, когда им недостает развлечений! Альдо решил надуться.

Но одно мучило его всерьез – отсутствие вестей от Адальбера. На раскопках, конечно, археолог редко подвергается опасностям, однако дело меняется, если ему приходит в голову свои мирные обязанности совмещать с работой секретного агента. А у Адальбера просто талант попадаться во всевозможные ловушки. И вот, чтобы хоть как-то успокоиться, Альдо решил телеграфировать хранителю каирского музея, профессору Лоре, – просто узнать, как поживает его друг. Вернувшись с почты, он обнаружил на столе письмо...

Нет, оно было не из Египта – из Цюриха. Сердце Морозини на мгновение замерло: Симон Аронов! Письмо могло быть только от него! Действительно, вскрыв конверт, он обнаружил в нем сложенный вчетверо листок бумаги, всего несколько машинописных строк: «В среду, 17 октября, на «Кавалере роз». Спросите ложу барона Луи Ротшильда».

Альдо почувствовал, как жизнь возвращается к нему. Его вновь овевал пьянящий ветер приключений, и он поспешил поскорее завершить необходимые дела. Благодарение богу, Ги и Анджело Пизани, антикварный магазин вполне мог обойтись и без него!

Перемена в настроении хозяина всколыхнула оцепенение, в которое погрузился дворец Морозини. Нахмурилась одна Чечина – кухарка и самый старый друг. Когда Альдо сообщил ей об отъезде, она перестала напевать, возясь со сковородками.

– Радуешься, что бросаешь нас? Очень мило с твоей стороны! – проворчала она.

– Не говори глупостей! Я радуюсь тому, что меня ждет потрясающее дело. Оно поможет мне вырваться из трясины серых будней.

– Серых будней! Больше бы слушал, что я говорю, так не мучился бы из-за этого. Разве не я советовала тебе сто раз куда-нибудь съездить? До чего же меня раздражал твой угнетенный вид!

– Значит, теперь ты довольна! Ведь я как раз уезжаю.

– Да, но мне не все равно, куда ты поедешь! Я думаю, тебе стоило бы поехать в... к примеру, в Вену.

Морозини с искренним изумлением уставился на Чечину:

– Почему в Вену? Имей в виду: летом там можно задохнуться.

Чечина принялась теребить ленточки, украшавшие ее чепец и то и дело взлетавшие над ее внушительной фигурой в такт взрывам ее восторгов или гнева.

– Летом можно задохнуться везде. Я сказала «Вена», а могла бы с таким же успехом сказать «Париж», «Рим», «Виши» или...

– Не ломай голову – я еду именно в Вену. Ты довольна?

Не сказав больше ни слова, Чечина вернулась к себе на кухню, старательно пряча улыбку, чем весьма заинтриговала Альдо. Однако, отлично зная, что больше от кухарки ничего не добьешься, он не стал над этим раздумывать и решил заняться укладкой вещей.

Морозини не знал, сможет ли задержаться в Вене после назначенной встречи, и потому отправился туда на три дня раньше, чтобы не лишать себя удовольствия побродить по городу, чье изящество и атмосферу грациозной легкости поддерживали доносившиеся из окон роскошных особняков звуки вальсов.

Небо хмурилось, но Морозини, сидя в купе поезда, пересекавшего долину Дуная и приближавшегося к Вене, чувствовал себя счастливым. Совершенно иррациональное чувство! И ни при чем здесь были воспоминания о довоенных празднествах, равно как и о двух других – чисто деловых – поездках в австрийскую столицу уже после окончания военных действий, когда он освободился из своего плена в старой тирольской крепости. В конце концов, вполне возможно, радость Альдо объяснялась только тем, что Вена – пусть даже он изо всех сил старался об этом не думать – для него значила больше, чем отправная точка погони за очередной пропавшей драгоценностью. Разве порой из самых глубин его памяти не доносился веселый голосок, объявлявший: «На Рождество я еду в Вену, к бабушке»?

Естественно, в столице Австрии проживало немало бабушек, и из этой короткой фразы можно было выудить не так уж много информации, но Морозини обладал замечательной памятью. Однажды услышанное имя застревало в ней навеки, а Мориц Кледерман, отец Лизы, как-то в холле лондонского «Ритца» произнес при нем имя графини фон Адлерштейн. Выяснить ее адрес, наверное, не составит труда, и Альдо решил нанести старой даме короткий визит. Хотя бы затем, чтобы навести справки о ценной сотруднице, слишком внезапно пропавшей из виду. Конечно, ради одного этого он не стал бы трогаться с места, но, раз уж случай представился, глупо было бы им не воспользоваться: история Мины-Лизы почти столь же захватывающа, как та, что связана с нагрудником.

Морозини сошел с поезда на вокзале Императрицы Елизаветы. С плотно затянутого облаками неба лил дождь, но это не помешало путешественнику весело насвистывать аллегро Моцарта, усаживаясь в такси, которое должно было доставить его в «Захер» – самый любимый его отель в городе.

Истинный памятник знаменитому искусству жить венцев, приятное воспоминание об Австро-Венгерской империи, «Захер» носил имя своего основателя – бывшего повара князя Меттерниха. Роскошное здание в стиле «бидермейер» возвышалось как раз позади Оперы. Начиная с 1878 года здесь останавливались все имперские знаменитости в области искусства, политики, военного дела и гурманства, а также важные особы из-за границы. С отелем были неразрывно связаны воспоминания об изысканных трапезах эрцгерцога Рудольфа, трагического героя Майерлинга, его друзей и их прекрасных подруг. Однако эта царственная и романтическая тень ничем не омрачала заведения, второй достопримечательностью которого был шоколадный торт с начинкой из абрикосового варенья, подававшийся со взбитыми сливками – слава этого торта прогремела на весь мир. Фрау Анна Захер, последняя представительница рода, вела дело железной рукой в бархатной перчатке. Она курила гаванские сигары, воспитывала неласковых мопсов и, несмотря на возраст и располневшею талию, умела, как никто, присесть в реверансе перед членами императорских или королевских семей.

Именно она появилась на пороге, стоило Морозини войти в холл, украшенный живыми растениями и двумя аллегорическими женскими фигурами в два человеческих роста и с могучими грудями. Будучи всего-навсего скромным князем, Морозини удостоился лишь чести поцеловать пухлую руку, как поступил бы с любой хозяйкой любого дома, принимающей его у себя. Присутствие этой женщины придавало отелю особое очарование: Анна Захер умела принять каждого в соответствии с его рангом, а если приезжал завсегдатай, его встречали как истинного друга. Это относилось и к Морозини. Тяжеловатое, но все еще свежее лицо, обрамленное серебряными волосами, озарилось радостной улыбкой.

– Так приятно видеть вас, ваше сиятельство, словно вы привезли с собой прекрасное солнце Италии. Я счастлива снова сказать вам: добро пожаловать в этот дом!

– Очень надеюсь услышать это от вас еще много-много раз, дорогая фрау Захер!

– Это одному богу известно! Я ведь не молодею.

– Сколько времени вы пробудете у нас?

– Понятия не имею. Зависит от дела, которым мне предстоит заняться. Но это не единственная причина, другая – вечерний спектакль в Опере в среду...

– Ах, «Кавалер роз»! Чудесно, чудесно! Это будет удивительный вечер! Выпьем вместе традиционную чашечку кофе, пока ваши вещи отнесут в номер?

– У вас заведены для друзей прелестные обычаи, фрау Захер. Грех отказываться.

Они вместе вошли в «Роте кафе» – элегантный салон с затянутыми красным шелком стенами, освещенный хрустальными люстрами. Им тут же подали знаменитый кофе по-венски, украшенный взбитыми сливками и сопровождаемый стаканом воды со льдом, – такой кофе австрийцы обожали. Морозини тоже. Он искренне считал, что во всей Европе только этот способ употребления восточного напитка может соперничать с итальянским, все остальные разновидности – жалкие помои.

Попивая кофе, они болтали о том о сем, превозносили Венецию, да и Вену тоже – несмотря на финансовые затруднения, светская жизнь в городе оживлялась с каждым днем. А ведь это просто необходимо, чтобы, как прежде, привлекать туристов со всего света. Вена без музыки и вальсов перестанет быть Веной. В противоположность Германии, только что «урезанной» Францией на Рур и с каждым днем все больше погружающейся в анархию и экстремизм, родовой бастион империи Габсбургов старался вернуть себе душу и даже возвысить ее. Ведь канцлером Австрии был священник, монсеньор Шейпель. Этот бывший преподаватель богословия, ставший депутатом, а потом и президентом христианско-социалистической партии, пытался вывести страну из безденежья, введя новую денежную единицу – шиллинг – и соблюдая режим строгой экономии. В то же время он старался утвердить суровую мораль. Конечно, это нравилось не всем, но Австрия довольно успешно выбиралась из послевоенных бедствий. Фрау Захер не сомневалась, что канцлер – благородный человек.

– Иногда даже кажется, что мы вернулись во времена нашего дорогого императора. Прекрасное было время... Старая аристократия вновь осмеливается быть самою собой...

– Кстати о старой аристократии – может быть, вы окажете мне помощь, фрау Захер? Я хотел воспользоваться моим пребыванием здесь, чтобы отыскать одну из подруг моей матери, пропавшую из виду со времен войны. Вы ведь знаете не только весь город, но и все выпуски «Готского альманаха» наизусть...

– Если это в моих силах, только спросите...

– Большое спасибо. Вот: не ушла ли, по вашим сведениям, в лучший мир графиня фон Адлерштейн?

Искусно подрисованные брови старой дамы поднялись по меньшей мере на сантиметр, а рука нервно затеребила жемчужную подвеску на черной бархотке, обвивавшей ее шею в тщетной надежде подтянуть увядшую кожу.

– С чего бы ей туда уйти? Мы примерно ровесницы. Правда, среди высшего дворянства, в окружении монархов я знала больше мужчин, чем женщин...

– И все же вы, очевидно, знаете эту даму, раз вам известно, сколько ей лет?

– На самом деле я знаю ее по двум причинам. Во-первых, лет двадцать пять назад свадьба ее дочери с банкиром, очень богатым, но без капли дворянской крови, наделала много шума. Ее положение при дворе могло бы сильно ухудшиться, если бы не вмешалась наша бедная императрица Елизавета. Незадолго до смерти. Она хорошо знала семью Кледерман.

– А другая причина?

– Куда более меркантильная, – смеясь, ответила Анна Захер. – У графини слабость к нашему торту, и она непременно присылает за ним, когда приезжает в Вену. Но сейчас ее здесь нет, поскольку с начала лета ни одного заказа из дворца на Гиммельфортгассе не поступало...

Морозини чуть не захлопал в ладоши от радости: эта душечка, сама того не подозревая, дала ему бесценные сведения – ведь спрашивать адрес было не слишком удобно, поскольку речь якобы шла о подруге его матери. Однако Альдо позволил себе только вздохнуть и меланхолически улыбнуться.

– Ну что ж, мне не повезло! Придется ограничиться визитной карточкой с парой слов. Может быть, графиня мне ответит...

– О, я уверена, она не преминет это сделать! Она будет рада вам не меньше, чем я сама...

Как раз в этом Морозини сомневался – ведь бабушка Мины-Лизы даже не подозревала о его существовании.

На следующий день после обеда, несмотря на дождь, Альдо прогуливался по Гиммельфортгассе, до которой от гостиницы было не более двухсот метров. Это была тихая улочка, каких много в центре города; прежде ее замыкали насыпи, которые император Франц-Иосиф заменил Рингом – чудесным кольцевым бульваром, засаженным деревьями и цветами. И, как на всех подобных улицах, здесь стояли старинные особняки и два или три дворца, один из которых был особенно примечателен. Три ряда высоких окон над антресолью, внушительный сводчатый портал, по обе стороны которого косматые атланты поддерживали ажурный балкон резного камня. С обеих сторон – двери поменьше, ведущие в нижние помещения. Узковатое – всего семь окон по фасаду – здание походило на жилища крупной буржуазии XVIII века, но герб, украшавший скульптурный навес над центральным окном, свидетельствовал о том, что дворец принадлежит аристократам. А поскольку на нем был изображен усевшийся на скалу черный орел на золотом поле, у Морозини не осталось ни малейшего сомнения: это и есть дом, который он искал, ведь Адлерштейн означает «орлиный камень».

Альдо довольно долго рассматривал дворец, не привлекая внимания редких прохожих: в этом изумительном городе на каждом шагу можно было встретить туристов, остановившихся, чтобы полюбоваться тем или иным строением. Поначалу за двойными рамами не ощущалось никаких признаков жизни, потом из одной из маленьких дверей вышел человек с корзиной – несомненно, слуга, посланный за покупками. Морозини, мгновенно приняв решение, в три прыжка оказался рядом с ним.

– Извините, пожалуйста, – произнес он по-немецки, – но мне хотелось бы узнать, действительно ли это дворец графини фон Адлерштейн.

Прежде чем ответить, человек с корзиной оценивающе взглянул на элегантного иностранца, чем-то неуловимо отличавшегося от прочих туристов. Видимо, осмотр удовлетворил его, потому что он проронил:

– Да, это так.

– Благодарю вас, – обезоруживающе улыбнулся Альдо. – И если вы служите в этом дворце, может быть, вы скажете, есть надежда, что графиня меня примет? Я – князь Морозини, прибыл из Венеции, – поспешил прибавить он, заметив проблеск недоверия в глазах собеседника.

Мимолетный, впрочем, проблеск! Ледяная маска на лице, казавшемся еще шире от густых, как у Франца-Иосифа, бакенбард, растаяла, словно под лучами солнца.

– О, ваше сиятельство, простите меня! Я ведь не мог догадаться. К сожалению, госпожа графиня в отъезде. Не угодно ли вашему сиятельству оставить для нее сообщение?

Альдо похлопал себя по карманам плаща:

– Я бы рад, но мне нечем писать. Впрочем, я мог бы передать записку с лакеем из отеля «Захер» и, когда ваша хозяйка вернется, надеюсь, буду иметь удовольствие встретиться с ней...

– Несомненно, если ваше сиятельство здесь задержится. Госпожа графиня недавно стала жертвой несчастного случая... к счастью, ничего серьезного, но она нуждается в покое. И она предпочла свою летнюю резиденцию в окрестностях Зальцбурга. Если ваше сиятельство ей напишет, я передам письмо немедленно.

– Не проще ли в таком случае дать мне ее адрес?

Нет, – отрезал человек с корзиной. Елей из его голоса мгновенно испарился. – Госпожа графиня предпочитает, чтобы ее корреспонденция шла через Вену. Поскольку она много путешествует, так надежнее. Всем сердцем рад служить вам, ваше сиятельство!

И «слуга его сиятельства» поспешно удалился в сторону Кертнерштрассе, оставив Морозный в некоторой растерянности. Его смутила не формулировка: австрийская вежливость часто бывает столь же сентиментальной, сколь и куртуазной. Нет, его удивил отказ – мягкий, но безусловный отказ сообщить адрес графини. Значит, о письме не могло быть и речи. А начиная с сегодняшнего вечера у него, вероятно, найдутся дела поважнее, чем гоняться за старой дамой да к тому же и со странностями. Альдо на какое-то мгновение даже пожалел, что явился к этому дворцу. Лиза, если узнает, может совершенно неправильно истолковать его дружеские намерения. Лучше бросить эту затею...

Укрепившись в своем решении, Морозини решил использовать всю свободную вторую половину дня на то, чтобы возобновить знакомство с сокровищами Габсбургов. Разве Симон Аронов не говорил при первой их встрече, что опал, возможно, находится среди них? И Альдо направился в Хофбург, бывший императорский дворец, часть которого теперь занимали государственные учреждения, а часть была отведена под коллекцию драгоценностей. Он и впрямь обнаружил там восхитительный опал венгерского происхождения, соседствовавший с прибывшим оттуда же гиацинтом и испанским аметистом, но это не мог быть тот камень, который они искали, – слишком большой!

Альдо утешился созерцанием великолепного изумруда, венчавшего императорскую корону, а также того, что некогда был Золотым руном. Но его удивило отсутствие драгоценностей, принадлежавших последним представителям династии. Ведь Морозини знал: у императрицы Елизаветы, чарующей Сисси, среди прочего был сказочный убор из опалов и бриллиантов, подаренный ей перед свадьбой эрцгерцогиней Софией, ее теткой и будущей мачехой, которая когда-то надевала этот убор в день собственного венчания. Не обнаружив ничего похожего, Альдо решил обратиться за справкой к хранителю коллекции и, испросив аудиенции, оказался перед неприветливым чиновником, едва выдавившим из себя:

– Драгоценности, находившиеся в личной собственности, больше нам не принадлежат. Их похитили у нас в конце войны, и это очень жаль. Среди них был и «Флорентиец», большой светло-желтый бриллиант, принадлежавший герцогам Бургундским, – его постигла общая участь, когда вершилось подлое ограбление австрийского народа. Впрочем, как и драгоценности Марии-Терезии, и... и другие.

– Кто похитил?

– Вас это вряд ли касается. А теперь попрошу меня извинить: я очень занят...

Морозини, которого таким недвусмысленным образом выставили за дверь, решил не упираться. Однако, задержавшись на минуту перед колыбелью римского короля и несколькими вещицами, принадлежавшими его матери, Марии-Луизе, он подумал, что неплохо бы поклониться могиле этого ребенка – сына Наполеона и короля Рима, вынужденного завершить свой короткий жизненный путь под австрийским титулом. И Альдо отправился в склеп Капуцинов.

Нет, конечно, он не питал никакой особой страсти к величайшему из Бонапартов – ведь именно из-за него Венеция пришла в упадок. Несмотря на свою французскую – по матери – кровь, князь Морозини не мог простить дерева свободы, посаженного на площади Сан-Марко 4 июня 1797 года, отречения последнего дожа Лудовико Манена и, наконец, фейерверка, во время которого войска новой Французской республики сожгли Золотую книгу Венеции вместе со знаками священной герцогской власти. Но образ покоившегося здесь оскорбленного мальчика, изгнанника, вечного пленника Австрии, затрагивал романтические струнки его характера и вызывал глубокую жалость. Альдо любил приходить к Орленку. Не впервые менах открывал перед ним королевскую усыпальницу в неурочные часы. Морозини знал, как взяться за дело. К толпам обычных посетителей – чаще всего англичан – здесь обращались с просьбой: перед тем как покинуть церковь, оставить у брата-привратника милостыню, предназначенную на освещение склепа и на суп для бедных, который в монастыре раздавали ежедневно в два часа. Морозини же щедро платил, едва войдя. Однако на этот раз он натолкнулся на некоторое сопротивление.

– Не знаю, можно ли мне впустить вас, – сказал ему служка. – Там уже находится дама... она иногда сюда приходит.

– Склеп достаточно просторен. Я постараюсь не мешать ей. Знаете ли вы, кого именно она навещает?

– Да. Она приносит цветы, а потом мы находим их на могиле эрцгерцога Рудольфа. А вы хотите навестить герцога Рейхштадтского, – прибавил монах, показывая на букетик фиалок, купленный Морозини перед тем, как войти. – Так постарайтесь, чтобы она вас не заметила. Ей обычно хочется побыть одной...

«А тебе, – подумал Морозини, – не хочется терять лепту, которую я вношу. Что ж, понятно...»

– Не беспокойтесь! Я буду молчалив, как призрак, – пообещал он.

Капуцин перекрестился и открыл тяжелую дверь, ведущую к императорским гробницам.

Ступая тише кошки, Альдо спустился в некрополь Габсбургов. Пройдя мимо первой ротонды, где царила императрица Мария-Терезия, мать королевы Марии-Антуанетты, он подошел ко второй, где покоился последний император Священной Римской империи Франц II в окружении четырех своих жен, между дочерью Марией-Луизой, забывчивой супругой Наполеона I, и внуком – Орленком. Гробница этого французского принца, которого злоба Меттерниха навеки окрестила герцогом Рейхштадтским, была видна издалека, и ее нельзя было спутать с другими, потому что бронзовый саркофаг покрывало множество свежих и высохших букетиков фиалок. Многие были перевязаны трехцветными ленточками[24]. Гость положил свое приношение к остальным, перекрестился и в который уже раз вспомнил поэтические строки:

Так Морозини молился.

Тусклый свет заливал погруженный в безмолвие длинный склеп, эту «кладовую монархов», где лежало ни больше ни меньше как тридцать восемь покойников. Морозини, поддавшись царившей здесь атмосфере, едва не забыл, что он не один в склепе, но внезапно из современной части усыпальницы, где последним сном спали Франц-Иосиф, его очаровательная супруга Елизавета, убитая итальянским анархистом, и их сын Рудольф, донесся легкий звук – похоже, кто-то плакал... Альдо прошел вперед, стараясь оставаться незамеченным, и увидел женщину...

Высокая, тоненькая, в ниспадающей до пят траурной вуали, она стояла перед гробницей, на которую только что положила букет роз, и рыдала, закрыв лицо руками. Призрак скорби, а возможно, призрак Сисси – Альдо слышал, что однажды ночью, вскоре после смерти сына, она велела открыть склеп и попыталась вызвать Рудольфа из царства мертвых.

Сознавая, что подглядывать за женщиной, охваченной таким горем, – предельная нескромность, Морозини вернулся на прежнее место еще тише, чем пришел. Наверху он снова встретился с тем же капуцином, смиренно дожидавшимся ухода гостей, спрятав руки в рукава, и не удержался от вопроса – знает ли монах ту даму, она производит такое сильное впечатление.

– Значит, вы ее видели?

– Я ее видел, она меня – нет.

– Тем лучше. Она действительно производит впечатление. Даже на меня, хотя я видел ее много раз.

– Кто она такая?

Морозини приготовился увеличить пособие для бедных, но монах отказался:

– Я не знаю, кто она, и вы должны мне поверить. Только нашему преподобному отцу аббату известно ее имя. Все, что мы знаем: ей разрешено приходить сюда в любое время, когда она захочет, и это бывает не так часто. Лично я впускал ее дважды.

– Наверное, она принадлежит ко двору, а может быть, даже и к императорской фамилии?

Но монах больше не захотел отвечать и только покачал головой. Затем, слегка поклонившись, отошел и занял свое место у дверей.

Альдо немного поколебался. Из чистого любопытства ему хотелось проследить за дамой в черном и выяснить, где она живет. Инстинкт подсказывал ему, что с ней связана какая-то тайна, а тайны так манили его. Особенно в такой день, когда надо как-то убить время! И вот, опустившись на колени перед главным алтарем для короткой молитвы, он не поднимался до тех пор, пока до его слуха не донесся легкий скрип двери, у которой стоял монах. Незнакомка только что появилась. Он не двигался с места, пока она не вышла, а тогда вскочил и бесшумно, словно эльф, выскользнул вслед за ней. Так бесшумно, что совсем позабывший о нем монах-привратник, собиравшийся уже закрыть дверь, вздрогнул:

– Как, вы еще здесь?

– Я молился. Простите меня!

Короткий поклон – и он уже на улице. Как раз вовремя, чтобы успеть увидеть, как дама в глубоком трауре садится в крытый экипаж и уезжает. К счастью, движение, как всегда по вечерам, было оживленным, и лошадь двигалась медленно. Морозини, широко шагая своими длинными ногами, без труда поспевал за ней.

Они двинулись по Кертнерштрассе к собору Святого Стефана, затем свернули на Зингерштрассе, потом на Зайлерштатте и, сделав ничем не оправданный крюк – церковь Капуцинов была совсем близко! – в конце концов оказались на Гиммельфортгассе. Преследователь запыхался, и настроение у него уже начало портиться, однако любопытство разгорелось вновь, когда он увидел, что коляска подъехала ко дворцу Адлерштейнов. Вот он волею случая и вернулся туда, куда решил больше не приходить.

Что бы это могло значить? Старая графиня приютила у себя подругу или родственницу? Семья богата, следовательно, о жильцах не может быть и речи. И уж конечно, не старая графиня была призраком из склепа, чья фигура, а главное – быстрая, легкая поступь говорили о молодости этой женщины. Но кто же тогда это создание, чьи волочащиеся по земле юбки, казалось, отстали от моды на целое поколение? Даже для Вены, где современные обычаи и костюмы еще не получили права гражданства...

Спрятавшись в тени ворот напротив дворца, Альдо изо всех сил сдерживал свой латинский темперамент, подзуживавший его немедленно позвонить в двери жилища, ставшего вдруг таким таинственным. Это было бы глупо: если ему откроет тот самый слуга, с которым он недавно разговаривал, он примет его или за сумасшедшего, или за шпиона. К тому же за высокими окнами дворца не было света и внутри было так тихо, что Альдо стал сомневаться – уж не приснилось ли ему все приключение? Делать здесь было больше нечего, и лучше было уйти. Впрочем, стрелки часов указали ему: времени осталось ровно ° столько, сколько нужно, чтобы зайти в отель, переодеться в вечерний костюм, перекусить где-нибудь и отправиться в Оперу. Сунув руки в карманы, Морозини вышел под дождь...

Два часа спустя, затянутый в лондонский фрак, облегавший его отличную фигуру атлета, Морозини беспечно поднимался по величественной мраморной лестнице Государственного оперного театра, считавшегося в Австрии главным достоянием национальной культуры. Император Франц-Иосиф предписал содержать этот исторический памятник в роскоши, и это распоряжение неукоснительно соблюдалось. Итальянский мрамор и золото канделябров сверкали и переливались в свете стеклянных шаров. Казалось, все здесь осталось таким же, как было в золотые прошедшие времена... Женщины в вечерних платьях и дорогих мехах, изумительные драгоценности... пусть даже не всегда настоящие... Многие дамы были красивы и обладали тем особым очарованием, которое приписывают уроженкам Вены, и многие бросали приветливые взгляды на привлекательного иностранца – гостя, который, в свою очередь, не отказывал себе в удовольствии рассматривать дам.

Атмосфера в этот вечер была особенно праздничной – ведь давали «Кавалера роз», не новое, но вызывавшее всеобщий восторг творение Рихарда Штрауса, вписанное с 1911 года, когда оно было создано, в афишу Оперы, где композитор был и директором. Оркестром руководил сегодня знаменитый немецкий дирижер Бруно Вальтер, главные партии пели величайшие певцы того времени – Лотте Леманн – Марешаль, баритон Лориц Мельхиор – барон Ош. Настоящее гала-представление, которое почтил своим присутствием сам канцлер Шейпель.

Морозини наблюдал, как капельдинерша в черном, с прической, украшенной лентами, открывает перед ним дверь ложи первого яруса. В ложе находился единственный зритель, и Альдо с первого взгляда не узнал его. Одетый в безупречный черный фрак, мужчина сидел на бархатном стуле лицом к залу, откуда поднимался обычный шум голосов, оттеняемый приглушенными звуками настраивающего инструменты оркестра.

В первый миг Альдо увидел только откинутые назад серебристые волосы, довольно низко спускавшиеся на шею, неполный профиль, от которого он разглядел лишь вдвинутый под бровь монокль. Занимавший ложу человек не обернулся, и, не заметив нигде поблизости привычной трости с золотым набалдашником, Морозини подумал было, уж не ошибся ли он, надеясь встретить здесь своего странного клиента, но тут его сомнения рассеялись.

– Входите, дорогой князь! – раздался неподражаемый голос Симона Аронова. – Да, это я.

2 «КАВАЛЕР РОЗ»

Пожав протянутую ему руку, Морозини опустился на соседний стул.

– Никогда бы вас не узнал! – с улыбкой восхищения сказал он. – Просто удивительно!

– Да? Ну, как поживаете, друг мой?

Если вы спрашиваете о моем здоровье – я чувствую себя превосходно, состояние духа – похуже. Правду сказать, мне тоскливо, и такое со мной впервые...

– Ваши дела идут не так хорошо, как раньше?

– Нет, в этом смысле сложностей никаких. Видимо, мне не хватало вас. И Адальбера! С конца января у меня не было от него никаких известий.

– Ему было затруднительно, а главное – очень неудобно послать вам письмо или каким-то другим способом известить о себе: он сидел в каирской тюрьме.

Морозини вытаращил глаза:

– В тюрьме?.. Это связано с секретными службами?

– О нет! – усмехнулся Хромой. – С Тутанхамоном. Наш друг, кажется, не устоял перед некой храмовой статуэткой из чистого золота...

Альдо был возмущен. Он знал, что у его друга ловкие руки и он способен на многое, но украсть!..

– Успокойтесь! Эту вещь нашли, а Видаль-Пеликорна отпустили с извинениями. Но какое-то время он провел в заключении. Думаю, скоро вы его увидите. Вы только что прибыли в Вену?

– Нет. Я здесь уже три дня. Мне хотелось кое-где побывать, а еще – посетить имперскую сокровищницу. Разве вы не говорили мне, что опал должен находиться там?

– Я ошибался. Опал, который хранится там, не имеет ничего общего с тем, который мы ищем.

– Я и сам заметил. Однако я установил, что в экспозиции нет ни одной драгоценности, принадлежавшей двум последним императорам и членам их семей. И не смог узнать, где они.

Разлетелись по свету! Проданы! Личные драгоценности императорской семьи 1 ноября 1918 года, как раз перед сменой режима, похитил граф Берхтольд и вывез их в Швейцарию. Многое было продано, и я не удивлюсь, если кто-то из ваших друзей-банкиров купил вещицу-другую... Прибавлю, что мне представилась возможность осмотреть свадебный убор Сисси, и ни один из опалов не похож на тот, что я разыскиваю.

Разговор прервался. Из-за перегородки соседней ложи к Аронову обратилась дама, увенчанная султаном из перьев райских птиц, и, называя его «мой дорогой барон», завязала с ним пустой светский разговор. Альдо воспользовался этим и принялся разглядывать уже заполнившийся зал... Зрелище радовало глаз: дамы в разноцветных шелках, парче и бархате, с бриллиантами, жемчугами, рубинами, сапфирами и изумрудами, украшавшими декольте или прическу. Альдо с удовольствием отметил, что омерзительная мода на стриженые волосы и подбритые затылки еще не докатилась до высшего общества Вены, для представителей которого «Холостячка», скандальная книга Поля Маргерита – во Франции с прошлого года ею упивались, – еще не стала настольной. Альдо ненавидел эту моду!

Нет, конечно, он не был ретроградом, но красивые волосы, этот природный убор, такой нежный на ощупь, куда так приятно зарыться лицом, просто преступно губить! Зато Альдо ничего не имел против коротких платьев, часто прелестных и позволявших любоваться красивыми ножками, что до сих пор было уделом лишь мужей и любовников.

Гром аплодисментов встретил появление маэстро. Зал дружно поднялся на ноги на время исполнения национального гимна в честь господина Шейпеля.

Затем все уселись на свои места, свет погас – сияла только рампа – и воцарилась мертвая тишина.

– Зачем вы позвали меня сюда? – шепотом спросил Альдо.

– Чтобы показать кое-кого, кто пока не пришел. Тише!

Альдо безропотно уставился на сцену. Занавес взлетел, открыв чудесную декорацию, изображавшую спальню дамы времен Марии-Терезии, во дворце Марешаль. Сама Марешаль, очень красивая женщина, перекидывалась шутками со своим юным любовником Октавианом и готовилась, как полагалось ей по рангу, принимать утренних посетителей. Среди гостей был важный барон Ош – напыщенный, докучливый и довольно смешной. Он явился просить знатную даму подыскать кавалера, который мог бы вручить традиционную Серебряную Розу – символ предложения руки и сердца – девушке, которую барон выбрал в жены. Как ни неприятно это барону, кавалером, конечно же, станет красавец Октавиан.

Альдо увлекся веселой, изящной и лукавой музыкой, заслушался великолепными голосами, но внезапно сосед дернул его за рукав.

– Смотрите! – шепнул он. – Ложа напротив...

В нее только что вошли двое, оба одетые в черное. Впереди шел немолодой мужчина, на вид обладавший редкостной физической силой. На нем было что-то вроде бархатного камзола, обшитого по венгерской моде шелковым шнуром.

Окинув взглядом зал, он пропустил вперед свою спутницу и, с глубочайшим почтением усадив ее, отступил в глубину ложи. Женщина, на взгляд Альдо, была еще более примечательной. Царственная осанка напомнила Альдо портрет герцогини Альба кисти Гойи. Головной убородновременно служил ей и маской: черная кружевная вуаль, спадая с высокой прически, закрывала лицо почти до подбородка. Длинные перчатки из таких же тонких черных кружев оттеняли белизну безупречной кожи. Единственное украшение – брошь, мерцавшая завораживающим блеском в пене кружев упоительного декольте. На красный бархатный барьер ложи незнакомка положила веер.

Не говоря ни слова, даже не поворачиваясь к нему, Аронов сунул Морозини в руку перламутровый бинокль, который тот, пораженный чудесным видением, едва не выронил. Однако удержал и поднес его к глазам. Сначала князь устремил бинокль на сцену, где Марешаль оплакивала уходящие дни, потом перевел взгляд на ложу напротив. Незнакомка сидела чуть в стороне, чтобы на нее не падал свет рампы. Кружевная маска скрывала черты, но белизна кожи, легко угадываемое изящество, то, как прямо она держалась и как гордо была посажена голова на длинной шее, – все это говорило о молодости и о том, что в жилах этой женщины текла благородная кровь.

– Главное, посмотрите на брошь! – шепнул Хромой.

Она того стоила: выложенный из бриллиантов имперский орел, чьим телом служил великолепный опал. Морозини как можно внимательнее изучил его в бинокль, потом вопросительно взглянул на Аронова.

– Да, – прошептал тот. – У меня есть все основания думать, что это наш камень.

Морозини только кивнул – говорить было нельзя, но вскоре акт закончился под бурные аплодисменты. В зале зажегся свет. Незнакомка еще дальше отступила в тень ложи и раскрыла перед собой веер, так чтобы еще больше скрыть лицо.

– Кто она? – спросил Альдо.

– Ей-богу, не представляю, – отвечал Аронов. – Наверняка дама из высшего света, но живет, должно быть, не в Вене. Ни в одном отеле ее не знают, и вообще ее видят только здесь, в Опере, и только тогда, когда дают «Кавалера роз». А это бывает нечасто.

– Как странно! Почему именно этот спектакль?

– Взгляните-ка на ее веер!

Укрывшись за стульями, Морозини снова направил бинокль на даму: роскошный темный черепаховый веер был украшен кружевами, к центральной планке прикреплена серебряная роза. Морозини улыбнулся.

– Роза! Вот в чем причина ее привязанности к этой опере. Наверное, о чем-то ей напоминает...

– Безусловно, но это лишь прибавляет ей таинственности. Драгоценность, которой она себя украсила, принадлежала императрице Елизавете, я в этом уверен. Я видел брошь на портрете и уже тогда знал, что центральный камень – тот, который мы ищем. Прибавлю, что эту даму вижу впервые. Мне говорили, что она была уже на двух представлениях, и я не был уверен, что она придет сегодня. Но все-таки рискнул пригласить вас.

– Вы себе представить не можете, как я вам благодарен! Но ведь можно узнать, кто нанял ложу?

– Конечно. Только их, к сожалению, абонируют на весь сезон. Эта принадлежит графине фон Адлерштейн.

Морозини и не пытался скрыть удивление.

– Какое совпадение!.. Вы знакомы с графиней?

– Лично – нет. Знаю только, что она – теща Морица Кледермана, знаменитого швейцарского коллекционера...

– И бабушка моей бывшей секретарши.

– Да что вы? Вот это интересно! Расскажете?

– О, это еще не самое увлекательное! Есть кое-что и получше: мне кажется, я сегодня днем уже видел эту незнакомку в склепе Капуцинов. Она принесла цветы на могилу эрцгерцога Рудольфа, и, если верить монаху-привратнику, пришла не в первый раз. Ей даже разрешается посещать склеп в неурочные часы...

– Еще того лучше! Вы умеете разжечь любопытство, если захотите, дорогой князь. Расскажите-ка мне что-нибудь еще...

Не заставляя себя упрашивать, Альдо описал странное видение в усыпальнице, высокую фигуру, окутанную траурным крепом, на мгновение представившуюся ему призраком скорбящей матери эрцгерцога. Потом рассказал, как преследовал экипаж, который привел его к дворцу на Гиммельфортгассе.

– Хорошо еще, что Вена осталась верна конным экипажам! Если бы ее ждал автомобиль, у меня не было бы ни малейшего...

– Шанса? Да, вам невероятно повезло! Отличная работа, друг мой. Теперь не остается никаких сомнений в том, что дама, конечно же, живет у графини...

– Я пытался сегодня нанести ей визит, но графини сейчас нет в Вене. Какой-то несчастный случай удерживает ее в поместье...

– Неважно, раз дама живет у нее. Может быть, родственница? Во всяком случае, мы проследим за ней после спектакля. У меня здесь машина...

Антракт закончился. Свет погас. Оба замолчали, но, как ни ласкали слух Альдо музыка и голоса, он почти не смотрел на сцену. Его взгляд, то с биноклем, то без него, постоянно возвращался к надменной, роскошной и одновременно скромной фигуре, на которой, подобно звезде в ночи, сияла брошь.

Второй акт закончился бравурным взрывом и чарующими звуками вальса. Почти весь зал вскочил и принялся аплодисментами вызывать артистов на бис. Но Альдо застыл, глядя в одну точку.

– Да встаньте же! Ведите себя, как все, – шептал ему Аронов, отчаянно хлопая. – Из-за вас на нас обратят внимание.

Князь вздрогнул, подчинился, отметив про себя, что в ложе напротив тоже, видимо, аплодируют, но умеренно.

Второй антракт был короче первого, и не все зрители прогуливались по залу. Разговор наших героев возобновился, но на сей раз вопросами сыпал Морозини:

– Почему она тогда была в трауре? Зачем сейчас эта кружевная маска? Что скрывает эта женщина?.. А может быть, ей просто хочется вызвать любопытство, заинтриговать? В таком случае она преуспела...

– Я тоже так думал, пока вы не рассказали мне о склепе. Теперь чувствую: здесь что-то иное... Если я правильно вас понял, эта женщина носит траур по эрцгерцогу, покончившему с собой в Майерлинге? Он умер почти сорок пять лет назад. Вам не кажется, что траур слишком долгий?

– Может, это его вдова?

Стефания Бельгийская? Бог с вами! Сейчас она уже старуха, а в 1900 году она во второй раз вышла замуж, за венгра, и я не знаю толком, что с ней сталось. Эта гораздо моложе! И потом она так величественно держится, чего никак нельзя было сказать о бедной принцессе.

– Тогда дочь? У него вроде была дочь?

– Эрцгерцогиня Елизавета, ставшая княгиней Виндисграц, по возрасту могла бы подойти, но это не она. Дело в том, что я знаком с ней...

– Тогда фанатичка?.. Или помешанная? Однако ее спокойствие опровергает эту гипотезу. И в любом случае это не объясняет, почему она прячет лицо.

– Может быть, она уродлива... или изуродована. Многие более или менее прославленные красавицы, старея, предпочитают вот так прятаться и избегают зеркал, чтобы не видеть в них упадка былой роскоши.

– Необходимо в конце концов встретиться с ней, – сказал Альдо. – Под маской или без оной. Вы уверены, что на ней именно тот опал, который мы ищем?

– Готов поклясться! Хотя совершенно не понимаю, почему бриллиантовый орел сверкает на груди незнакомки. Эрцгерцогиня Софии подарила его когда-то своей невестке по случаю рождения Рудольфа... наверное, в дополнение к убору, подаренному к свадьбе...

– По-моему, все очень просто. Вы сказали, что личные драгоценности были проданы в Швейцарии. Может быть, наша дама купила эту вещь?

– Нет. Среди тех драгоценностей броши не было. Начался третий акт. Теперь Морозини уделял спектаклю больше внимания. Его околдовали красота Лотте Леманн и ее чарующий голос. Сосед тоже увлекся зрелищем, и, когда в охваченном предельным восторгом зале снова зажглись люстры и жирандоли, наши друзья обнаружили, что ложа напротив опустела. Незнакомка и ее телохранитель скрылись, не дожидаясь конца представления. Морозини отнесся к этому философски.

– Досадно, конечно, но это не катастрофа, потому что я уверен: дама из склепа и дама из ложи – одно и то же лицо.

– Будем надеяться, что вы не ошиблись...

Как только вышел канцлер-епископ, зал стремительно опустел. Аронов и его спутник взяли в гардеробе один – теплую шубу, другой – просторную, подбитую мехом накидку, которую всегда надевал к фраку. Тут Морозини заметил, что трость с золотым набалдашником появилась снова.

– Отвезти вас на машине? – предложил Аронов. – Нам есть еще о чем поговорить.

– Я живу по соседству, у «Захера». Просто неприлично пользоваться автомобилем. А почему бы вам не поужинать со мной, дорогой барон?

Симон Аронов расхохотался. Его единственный ярко-голубой глаз (тот, что скрывался за моноклем, был стеклянным) заискрился лукавством.

– Вам не дает покоя мой титул? Так знайте, что он подлинный, и я имею на него право. Зато имя не настоящее. Я вообще часто их меняю – в соответствии с выбранной внешностью. Здешнее общество принимает меня в качестве барона Пальмера... И я охотно принимаю ваше предложение.

К удивлению Альдо, он велел шоферу подъехавшего к ним длинного черного «Мерседеса» не ждать и возвращаться домой без него.

– Я ужинаю с другом, – пояснил Аронов. – Фрау Захер вызовет мне фиакр. – И добавил, свободной рукой взяв под руку князя: – После ужина у фрау Анны я всегда предпочитаю возвращаться на лошадях. Это напоминает о прошлом.

– Здесь прошлое всегда неподалеку. Как бы ни менялась власть, австрийцы остаются верны себе.

Двое мужчин под руку дошли до отеля. Дождь наконец кончился, и мокрые мостовые отражали мягкий свет матовых стеклянных шаров, привычными созвездиями сиявших в ночи. Фрау Захер, с гаванской сигарой, зажатой между пальцами, встретила их и поручила заботам предупредительного метрдотеля. Тот провел их через зал в укромное местечко, подальше от традиционного цыганского оркестра, к накрытому белой скатертью столику, украшенному букетом роз. Сама хозяйка шла следом.

– Как обычно – меню эрцгерцога? – с улыбкой спросила она. Шутка была привычной для старых клиентов. Завсегдатаи любили вспоминать о последнем обеде, съеденном здесь Рудольфом за два или три дня перед тем, как отправиться «на охоту» в Майерлинг. Он сам составил меню, включавшее в себя следующие блюда: устрицы, черепаховый суп, омар по-арморикански, отварная форель в красном вине под венецианским соусом, фрикасе из перепелок, цыпленок по-французски, салат, компот, каштановое пюре, мороженое, фирменный торт Захера, сыр и фрукты. Все это сопровождалось шабли, шампанским «Редерер» и хересом. Было чем утолить аппетит даже при дворе Людовика XIV!

– Надо быть молодым да к тому же эрцгерцогом, чтобы все это проглотить, – сказал Хромой. – Разве что вы очень проголодались, дорогой князь? У меня же требования весьма скромные...

Сошлись на устрицах, фрикасе из перепелов, салате и прославленном торте, из напитков – только шампанское, ни с чем не смешивая!

Аронов продолжал о чем-то вполголоса переговариваться с хозяйкой, а Морозини разглядывал его. Этот человек навсегда останется загадкой! Несмотря на два серьезных увечья – он был одноглазым и хромым, – Симон всегда находил способ неузнаваемо изменить свою внешность, причем средства использовал самые простые: парик, как сегодня, шляпу, темные или прозрачные очки, монокль, бороду православного священника, в облике которого однажды явился на кладбище Сан-Микеле в Венеции. Однако в кого бы он ни перевоплотился, он никогда не расставался с тростью эбенового дерева с золотым набалдашником, по которой близко связанные с ним люди безошибочно его узнавали. Что-то вроде талисмана или особенно дорогой сердцу сувенир? Спросить было бы нескромностью, однако Альдо не давал покоя еще один вопрос: голос Симона Аронова, его волшебный, напоминавший черный бархат голос, придававший ему такое обаяние, – мог ли он изменять и его тоже? Альдо без дальнейших колебаний произнес вопрос вслух, чем немало рассмешил своего спутника.

– По этой части, друг мой, я бы тоже нашел чем вас удивить. Я не только могу менять регистр, но умею говорить со множеством различных акцентов. Только позвольте мне не демонстрировать это здесь.

– Нет, об этом я вас просить не стану, но хотел бы узнать еще кое-что: каким образом вам удается так вписаться в среду, в которой вы находитесь? В Лондоне вы были примерным английским джентльменом. В Венеции можно было поклясться, что вы ведете свое происхождение с Афона по прямой линии.

Здесь вы перевоплотились в типичнейшего венского аристократа. Вас здесь знают. Полагаю, время от времени вы здесь живете. Однако недавно вы говорили мне, что Варшава – ваше любимое место жительства. Что же – у вас по дому в каждой столице?

– Как у моряка по жене в каждом порту? Нет. У меня и правда несколько жилищ, но здесь я обитаю во дворце верного и надежного друга на Принц-Эугенштрассе.

Морозини поднял брови. Он достаточно хорошо знал Вену и ее знаменитостей, чтобы не бояться совершить ошибку. Тем не менее он понизил голос до шепота:

– Барон Ротшильд?

– Господину Пальмеру незачем это скрывать, – со снисходительной мягкостью ответил Аронов. – Да, барон Луи. Как и его покойному отцу, ему известно обо мне почти все, и я знаю, что в случае... неприятности я всегда смогу рассчитывать на кров и поддержку в его доме. Если вам нужно будет срочно со мной связаться, без колебаний обращайтесь к нему. За светской наружностью скрывается очень набожный и на редкость мужественный человек.

– Знаю. Мне случалось встречаться с ним, но, признаюсь, хотелось бы узнать его получше. Хотя ему едва ли больше сорока, о нем ходят легенды...

Безупречная память тотчас выдала портрет элегантного худощавого блондина, обладателя непоколебимого хладнокровия и многочисленных талантов. Весьма сведущий ученый, одинаково сильный в ботанике, анатомии и графических искусствах, барон Луи был к тому же великим охотником, сливался с лошадью, подобно кентавру, – он был одним из немногих всадников, кому дозволялось садиться верхом на знаменитых белых «липиццанеров» в «испанской» школе верховой езды в Вене, – а кроме того, замечательно играл в поло. Закоренелый холостяк, он тем не менее обожал женщин и имел у них бешеный успех. Легенда же о его хладнокровии зародилась в довоенные времена, когда он был еще совсем молод. В день торжественного открытия нью-йоркского метро произошла авария, и вентиляция отказала. Вслед за потными, полузадохнувшимися, полураздетыми пассажирами, выбравшимися из этой переделки, появился барон – такой чистенький, словно только что вышел из заботливых рук своего камердинера. Он не снял ни пиджака, ни жилета, и, как говорили ошеломленные спасатели, у него «даже капли пота на лбу не выступило».

– Сейчас Луи охотится в Богемии, но позже я, наверное, смогу познакомить вас. Думаю, он будет очень рад: я ему уже о вас рассказывал.

– А... а другие члены семьи? С ними вы тоже знакомы?

– С французской, английской ветвями? Очень хорошо знаком, – сказал Аронов и прибавил с тонкой улыбкой: – Но не так, как с бароном Луи. Я был близок с его отцом. И остался близким другом сына. Впрочем, поговорим лучше о вас. Кажется, вы последовали моему совету насчет прекрасной леди Фэррэлс?

Морозини пожал плечами.

– Мне не пришлось трудиться. После процесса, за которым вы наверняка следили, она вместе с отцом отбыла в Соединенные Штаты. И не прислала мне ни единой весточки.

– Как? Даже не поблагодарила? Хотя бы две строчки на открытке?

– Ничего.

При звуке имени той, которую он тщетно пытался забыть, Альдо напрягся, и от Симона Аронова это не ускользнуло.

– Вам очень больно?

– Немножко, не со временем я с этим справлюсь, – заверил его Морозини, приступая к перепелкам. В течение нескольких минут оба ели молча, прислушиваясь к пению скрипок. Затем Аронов заговорил снова.

– Моя очередь спрашивать. Во что превратилась Венеция, с тех пор как в Риме воцарился Бенито Муссолини?

– Она все так же прекрасна, все так же соответствует ожиданиям случайных гостей или новобрачных в свадебном путешествии, – вздохнул Морозини, пожав плечами. – Внешне все нормально... Но только на первый взгляд. Прежде лишь изредка случалось заметить пару карабинеров. Теперь то и дело встречаешь мальчишек в черных рубашках и пилотках. Эти тоже ходят парами, и лучше держаться от них подальше: они считают, что им все позволено, и всегда готовы к нападению во славу Италии.

– У вас с ними не было проблем?

– Нет. Конечно, люди с положением обязаны выражать новому режиму верноподданнические чувства, но я – всего-навсего честный коммерсант и стараюсь ни с кем не ссориться. И пока что мне позволено путешествовать по моему усмотрению и вести дела так, как я считаю нужным...

– Вот и придерживайтесь такой позиции. Это самое благоразумное.

Хромой говорил так серьезно, что это произвело на Альдо впечатление. Помолчав, Морозини спросил:

– А помните, в Варшаве вы предсказали мне, что скоро наступит... черный порядок, способный поставить под угрозу всякую свободу?

– ...и именно по этой причине нам нужно как можно скорее восстановить в прежнем виде священный нагрудник и возродить Израиль как государство, – закончил Аронов. – А теперь вы хотите спросить, является ли итальянский фашизм этим черным порядком?

– Именно так.

– Скажем, что это первый приступ чудовищной болезни, первый порыв ветра перед бурей. Муссолини – тщеславный фигляр, считающий себя Цезарем, а на деле способный стать лишь Калигулой. Настоящая опасность исходит от Германии – экономика там разрушена, жители в отчаянии. Человек почти безграмотный, непросвещенный, грубый, но красноречивый и одержимый темным демоном, толкающим к войне, силится возродить немецкую гордыню, прославляя силу и пробуждая самые низменные инстинкты. Вы еще не слышали об Адольфе Гитлере?

– Смутно. Кажется, прошлой весной была какая-то демонстрация, верно? Напоминающая демонстрации наших фашистов.

– Верно. Муссолиниевская авантюра может окрылить Гитлера. Пока он возглавляет лишь военизированную банду, но я очень боюсь, что однажды это перерастет в мощный океанский прилив, способный поглотить Европу.

Оперевшись локтями на столешницу и держа в руках бокал, Симон Аронов, казалось, забыл о собеседнике. Его взгляд был устремлен в некую даль, куда Морозини не было доступа, но выражение его лица ясно говорило: он не видит там ничего хорошего. Альдо не терпелось задать еще один вопрос, но в эту минуту Симон закончил фразу:

– Когда он придет к власти – а это однажды случится, – дети Израиля окажутся в смертельной опасности. Впрочем, как и многие другие люди!

– В таком случае, – сказал Морозини, – нельзя терять ни минуты, если мы не хотим опоздать. Надо как можно скорее дополнить нагрудник Великого первосвященника.

Аронов усмехнулся:

– Значит, вы верите в наше старинное предание?

– Отчего бы мне не верить? – буркнул Альдо. – Во всяком случае, даже если Израиль никогда не сможет возродиться как государство, единственный способ помешать этим проклятым камням приносить зло – это вернуть их на место, и я целиком посвящу себя этому. Телом и душой. Сапфир и алмаз оставили после себя кровавые следы, и я полагаю, что два других камня делают то же самое. Что касается опала – если его носила несчастная Снеси, и говорить больше не о чем. А траурное покрывало, скрывающее лицо теперешней его владелицы, тоже не свидетельствует о большом счастье... Надо как можно скорее избавить ее от камня!

Естественно, я согласен с вами, но надо действовать не торопясь, – серьезно прошептал Хромой. – Вполне возможно, она дорожит этой драгоценностью больше всего на свете. Кто знает, может быть, она ей дороже жизни? В подобном случае, – а я боюсь, что это так и есть! – деньги нам не помогут.

– Думаете, я этого не понимаю? И предполагаю, что на этот раз у вас нет камня на замену, как было в двух предыдущих случаях, иначе вы бы уже сказали мне об этом.

– Верно. Опал не подделаешь. Правда, в Венгрии их добывают и обрабатывают, и, вероятно, можно было бы найти похожий. Я говорю: «вероятно»! Но самая большая проблема – оправа. Орел изготовлен из тщательно отобранных бриллиантов редкой воды. Эта драгоценность стоит очень дорого и, помимо того, что принадлежит Истории, может соблазнить не одного вора. Удачно, что неизвестную даму сопровождает столь внушительный охранник.

– Вы меня встревожили: если она согласится продать камень, в состоянии ли вы его оплатить?

– В этом можете не сомневаться! Я располагаю неограниченными средствами. А сейчас мне пора идти. Большое спасибо за чудесный ужин.

– Мы еще увидимся?

– Если возникнет необходимость или если вы узнаете что-то интересное, приходите во дворец Ротшильдов. Я намерен провести там несколько дней.

Посадив Аронова в экипаж, Морозини задумался, чем бы теперь заняться. Только не в постель. Спать совершенно не хотелось.

Он поднял голову и увидел почти очистившееся небо. Две или три храбрые звездочки подмигивали ему с высоты. Служащий отеля, заметив, что он задержался на ступеньках, предложил вызвать машину.

– Да нет, не нужно, – отозвался Альдо. – Лучше пройдусь немного и выкурю сигару. Пожалуйста, возьмите в гардеробе ресторана мои плащ и шляпу...

Несколько минут спустя Альдо уже спускался по Кертнерштрассе ленивым шагом припозднившегося гуляки, решившего подышать свежим ночным воздухом, чтобы развеять винные пары. Пустынная в такой поздний час – на башне собора Святого Стефана пробило два – роскошная улица, главная артерия города, сверкала тысячами огней, напоминая волшебный грот... Когда Альдо свернул на гораздо хуже освещенную Гиммельфортгассе, ему показалось, что он проник в щель между двумя отвесными скалами. Кое-где мерцали бледные фонари, их света хватало только на то, чтобы не вывихнуть ноги на мостовой, которую мостили во времена Марии-Терезии. Фонари у дворца Адлерштейнов были погашены.

Завернувшись в лучших испанских традициях в плащ и став почти невидимым, Морозини укрылся в углублении портала и принялся внимательно изучать немое здание. Да и слепое тоже: из-за закрытых ставен не пробивался ни один луч света.

Он простоял так довольно долго, раздумывая, как проникнуть в тайну этого строгого фасада, выглядевшего в темноте довольно мрачно из-за неясных и судорожно напряженных фигур поддерживающих балкон атлантов. Но в конце концов ему надоело, он почувствовал себя смешным и пожалел, что пожертвовал хорошей сигарой. Какой бы она ни была таинственной, эта дама в черных кружевах, наверняка в этот поздний час она спит сном праведницы, а у него уже начинают мерзнуть ноги. Единственное и лучшее средство что-то понять – не откладывая увидеться с графиней фон Адлерштейн. Ее нет в Вене? Что ж, он отправится к ней в ее альпийский замок. Вот и все!

Не успел Альдо двинуться прочь из своего укрытия, скрип тяжелой двери заставил его замереть. Широкие ворота дворца отворились, двумя лучами сверкнули фары, и наружу выкатился большой темный лимузин. Внутри – шофер в ливрее и еще трое – их было трудно рассмотреть, но Альдо готов был душу прозакладывать: двое из них – та самая незнакомка и ее телохранитель. Сзади был привязан дорожный сундук и еще много всякого багажа. Наблюдателю не удалось узнать больше: легко преодолев сточную канаву, мощная машина свернула налево, на расположенный по соседству Ринг, и скрылась из виду. Невидимая рука поторопилась закрыть ворота.

Совершенно очевидно: незнакомка покидала Вену. Морозини не видел никакого способа немедленно выяснить, куда она направляется, да и сам факт, что она предпочла путешествовать ночью, не помог рассеять окутывавший ее туман.

Озадаченный Альдо оставил свой наблюдательный пост и на этот раз быстро зашагал к отелю. Не успел он завернуть за угол, как некий человек, тоже во фраке, худой, подвижный, ростом чуть пониже Морозини, выскочил из другого укрытия, на минутку задержался посреди улочки, явно колеблясь, что предпринять, затем раздраженно пожал плечами и – ноги в руки – устремился вслед за князем-антикваром.

* * *

На следующее утро, покончив с туалетом, Альдо устроился в своем номере у небольшого письменного стола, затем, отложив фирменную бумагу, вытащил свою визитную карточку, написал несколько слов госпоже фон Адлерштейн, выражая глубокое почтение и прося о встрече «по важному делу». Он запечатал конверт, надел дождевик и перчатки – погода была ненастной, груды туч сражались с ветром, пытавшимся их разогнать, – водрузил на голову твидовую кепку и двинулся в направлении Гиммель-фортгассе с твердым намерением проникнуть наконец за эту своенравную дверь.

Она отворилась, и Альдо оказался лицом к лицу с тем самым слугой в национальном костюме, которого накануне встретил на улице. Тот тоже сразу его узнал, но вовсе не обрадовался. На этот раз лед не растаял, более того, брови стражника слегка нахмурились.

– Ваше сиятельство что-то здесь забыли?

– Что я мог забыть? – высокомерно спросил Альдо, не терпевший дерзости в слугах. – По-моему, я не входил в этот дом.

– Я неудачно выразился и прошу ваше сиятельство извинить меня. Я хотел спросить: ваше сиятельство что-то забыли мне сказать?

– Вовсе нет. Я сказал, что передам через вас послание – вот оно!

– Конечно, но разве его не мог принести посыльный из отеля?

– Может быть, и мог, но я решил принести сам и не понимаю, вам-то что за дело! Будьте любезны проследить, чтобы госпожа графиня фон Адлерштейн получила это письмо как можно скорее.

– Как только госпожа графиня вернется, я ей его немедленно передам.

– Но вы хоть приблизительно знаете, когда она вернется? Дело очень срочное.

– Мне очень жаль, на письму придется подождать ее здесь.

– Не могли бы вы хотя бы переслать ей письмо?

– Если ваше сиятельство спешит, лучше всего оставить письмо здесь: госпожа вскоре приедет...

Морозини начал сердиться, он все больше укреплялся во мнении, что этот тип попросту издевается над ним. Во-первых, он даже не дал ему переступить порог резной двери портала, крепко ее придерживая. А во-вторых, сам этот невероятный диалог, в который его втянул слуга, казался просто смехотворным.

Морозини живо выхватил из рук слуги свой конверт и сунул его в карман.

– Внимательно выслушав вас, я его забираю. Вы так трогательно заботитесь обо мне, что мне не хочется злоупотреблять вашей добротой.

Удивленный быстротой жеста и суровостью тона, цербер чуть посторонился – достаточно для того, чтобы назойливый посетитель успел заглянуть во двор. Там стояла маленькая ярко-красная машина с обитыми черной кожей сиденьями, до такой степени напоминавшая автомобиль Видаль-Пеликорна, что Альдо захотелось рассмотреть ее вблизи. Он попытался оттолкнуть сторожа, но тот держался твердо.

– Эй, куда это вы собрались?

– Там машина! Чья она? Не может же она принадлежать графине?

Князь и правда слабо представлял себе, как почтенная старая дама может позволить возить себя в машине, по комфорту скорее напоминавшей косточку персика, нежели его пушок.

– А почему бы и нет? Прошу вас, сударь, уходите отсюда, если не хотите, чтобы я позвал на помощь. Нашей хозяйки нет, и вам нечего здесь делать!

Несмотря на охвативший его гнев, Морозини заметил, что почтительные обороты исчезли из речи слуги, и уступил. Глупо устраивать скандал из-за такой ерунды. Ясное дело, Адальбер не единственный в мире владеет маленьким красным «Амилькаром» (в марке машины он был уверен!) с обитыми черной кожей сиденьями и колесами со спицами...

– Вы правы, – вздохнул он. – Извините, но мне показалось, что я узнал автомобиль моего друга...

Морозини заспешил прочь, слыша, как за его спиной сторож запирает двери. И все же он не в силах был избавиться от мысли, что на самом деле видел машину Адаля. Тем более что фотографическая память внезапно высветила одну деталь: две первые цифры номерного знака – другие были скрыты ведром с водой, из которого слуга мыл машину, – были 4 и 1. А номер машины Адальбера – 4173F... Нет, все-таки здесь определенно что-то кроется!

Раздираемый двумя противоположными страстями – стремлением проводить дни и ночи у этого дома, чтобы увидеть, кто из него выйдет, и желанием позавтракать – утром он проглотил лишь чашечку кофе, – Альдо какое-то время колебался. Голод победил, да и рассудок подсказывал: караулить среди бела дня на такой узкой улочке – такое может привести к серьезным неприятностям. Преданный слуга графини, чего доброго, вызовет полицию, и его арестуют. Лучше вернуться в другой раз и в другом виде. И тут ему в голову пришла идея!

Он отправился в сторону Кертнерштрассе, пересек ее, миновал Планкенгассе и дошел до Кольмаркта. Князь был настолько погружен в свои мысли, что не заметил молодого, очень хорошо одетого блондина, который, увидев, как он выходит, поспешно сложил газету, усердно им изучавшуюся, пока князь стоял чуть выше дворца Адлерштейнов, и, сохраняя приличную дистанцию, зашагал вслед за Альдо.

Один за другим они подошли к кафе Демеля – своего рода достопримечательности Вены, ибо оно было и последним кафе старого режима – заведение основано в 1786 году, – и полем деятельности величайшего кондитера-пирожника. До падения империи Демель был поставщиком двора его величества, и у него можно было пообедать самым приятным образом.

Вход – в двух шагах от Хофбурга – был скромным, почти незаметным, но за простой двустворчатой дверью с резными стеклами открывался сказочный дворец. Просторный зал в виде буквы Г делился на три части. Заднюю стену короткой ветви занимал огромный буфет красного дерева, полки которого ломились от знаменитых фирменных пирожных и не менее знаменитых закусок: паштет из гусиной печенки, Балованы, говядина в тесте, заливное и всевозможные бутерброды могли насытить любого обжору. Вторая, длинная, ветвь разделялась на два зала с мраморными столиками – для курящих и для некурящих. Пол был выложен старинными плитками, по стенам – зеркала и канделябры.

Определившись в выборе у стойки – семга под зеленым соусом, говядина в тесте и несколько пирожных – и сообщив свое решение официантке в черно-белой форме, Морозини занял столик в зале для курящих и взял газету, болтавшуюся на деревянной раме, словно огромная бабочка. Газеты предназначались для того, чтобы клиенты могли скоротать время в ожидании заказанного, но Альдо не стал читать, предпочитая вдыхать атмосферу зала, которая всегда казалась ему забавной. Зал был заполнен завсегдатаями, они обменивались приветствиями, то и дело слышались столь обожаемые австрийцами пышные титулы, отовсюду неслось «гepp доктор» – даже если речь шла не о враче, – «герр директор» и «герр профессор», порой титулы были неимоверно длинными.

Блондин, преследовавший Альдо, занял столик, стоявший как раз напротив, и теперь князь уже просто не мог его не заметить. Тем более что молодой человек разглядывал его до того пристально, что это граничило с дерзостью.

Несколько раздосадованный, но совершенно не стремившийся к ссоре с незнакомцем, чья прическа напоминала растерзанную ветром соломенную крышу, Морозини прятался за газетой до тех пор, пока ему не принесли еду, за которую он принялся с завидным усердием. Бегло взглянув на соседа, он заметил, что тот занят тем же самым, однако блондин предпочел миндальные пирожные и штрудель, которые поглощал в невероятном количестве и со скоростью урагана, так что успел с ними расправиться к тому времени, когда Альдо отрезал первый кусочек своей говядины.

Опрокинув в себя третью чашку кофе, юный обжора ненадолго призадумался, что, однако, не улучшило его настроения. Он покраснел как рак и так сдвинул брови, что они почти сошлись на переносице. Наконец он встал, нахлобучил поверх своей соломенной шевелюры зеленую фетровую шляпу с перышком и направился прямиком к Морозини.

– Сударь, – отчеканил он, – мне нечего вам сказать, кроме одного: оставьте ее в покое!

Альдо оторвался от торта и взглянул на подошедшего.

– Сударь, – отозвался он с любезной улыбкой. – Я не имею чести быть с вами знакомым, и, коль скоро вы начали с загадок, нам трудно будет договориться. Кого вы имеете в виду?

– Вы это отлично знаете, и если вы приличный человек, то поймете: я отказываюсь произносить это имя, его не пристало трепать в кафе, даже в таких респектабельных, как это!

– Подобная деликатность делает вам честь, но в таком случае, может быть, вы откроете мне его за стенами этого заведения? Если, конечно, согласитесь подождать, пока я закончу десерт и выпью кофе.

– Не собираюсь здесь задерживаться, просто хочу дать вам добрый совет: кончайте вертеться вокруг! Интерес, который с некоторых пор вы проявляете к некоему дворцу, позволит вам догадаться, что я хотел сказать. К вашим услугам, сударь!

И, не дав Морозини времени встать из-за стола, рыцарь с перышком пронесся через зал и исчез за дверью. Вздохнув было с облегчением, что удачно отделался от сумасшедшего, Альдо, однако, быстро опомнился: этот парень мог намекать только на даму в черном и, следовательно, знал, кто она. Оставив едва надкушенное пирожное «Ветер Испании», он бросил на стол деньги и поспешил к выходу. Официантка в ужасе смотрела ему вслед – у Демеля было не принято так себя вести!

К несчастью, оказавшись на улице, он обнаружил, что ни одна из курсировавших по тротуару зеленых шляп с перышками не покрывала искомую голову – вспыльчивый молодой человек словно растворился в воздухе.

Поразмыслив немного над тем, что предпринять дальше, Альдо решил не возвращаться к Демелю. Однако ему очень хотелось кофе, поскольку он не успел выпить его в кафе, и он отправился в отель и заказал чашечку в баре. Спокойствие, царившее там в этот час, располагало к размышлениям, и Альдо не упустил случая подумать в тишине. Ему было совершенно очевидно: он зашел в тупик, дама в кружевах исчезла. Проникнуть во дворец Адлерштейнов не осталось ни малейшей возможности: даже если у него хватит безрассудства появиться там, цербер просто захлопнет дверь у него перед носом. Вывод: нужно найти способ встретиться с хозяйкой дворца за пределами Вены, в том самом ее поместье близ Зальцбурга.

Это один из прекраснейших уголков Австрии, и Морозини ничего не имел против того, чтобы его навестить. Оставалась сущая безделица – узнать, как называется замок и где он находится.

Попытка получить какие-либо сведения у фрау Захер не привела ни к чему. Конечно, знаменитая Анна как свои пять пальцев знала всю Вену и ее обитателей, зато почти не бывала в провинции.

– Однако, – предложила она, – почему бы вам не спросить об этом у барона Пальмера, раз уж вы друзья?

– «Друзья» – сильно сказано! Мы просто знакомы. А вы давно его знаете?

До войны он несколько раз останавливался здесь. Но всегда ненадолго, он очень много путешествует. А теперь, приезжая в Австрию, останавливается у Ротшильдов, он очень с ними дружен. Впрочем, оказавшись в Вене, никогда не упускает случая пообедать или поужинать у меня. Иногда он заходит вместе с бароном Луи. Честно говоря, я бы не удивилась, если бы они оказались родственниками.

Морозини едва сдержал улыбку. Родственные связи с легендарной банкирской фамилией никак не вязались с тем, что Аронов рассказывал ему о своей семье, погибшей во время погрома в Нижнем Новгороде в 1882 году. Впрочем, в истории можно обнаружить и более странные совпадения... И если фрау Анна права, тогда становилось понятным, откуда взялось огромное состояние, которым, похоже, располагал Хромой...

– Я бы тоже этому не удивился, – выговорил он наконец. Затем, притворяясь равнодушным, добавил: – Он так и живет в... в... ох, никогда не могу вспомнить это название!..

– Как вы хотите запомнить слово, в котором больше согласных, чем гласных! И я как вы, князь! Все, что мне удается припомнить: это недалеко от Праги, – простодушно ответила фрау Захер, поправляя свои многочисленные жемчужные ожерелья. – Надо бы мне посмотреть старые регистрационные карточки, там записано.

– Не стоит беспокоиться! Я думаю, у меня это тоже где-то записано, – лицемерно сказал Альдо, немного разочарованный тем, что его ловушка не сработала. Окрестности Праги ничего нового не добавили к уже известному о его таинственном клиенте. Он и так знал, что у Аронова несколько домов в разных местах. Так почему бы не Прага, где во все времена селились евреи?..

Минутой позже князь нанял фиакр. Природа решила наконец спрятать подальше свои лейки, и Морозини, несмотря на все заботы, наслаждался прогулкой по элегантному кварталу Бельведер, где особняк Ротшильдов был одним из самых роскошных.

В просторном, увенчанном куполом вестибюле, в самом центре здания, Альдо встретил прямой, как палка, дворецкий. Услышав громкое имя, он лишь слегка поклонился и проводил его в гостиную, убранную с той же тяжеловатой, но несомненной роскошью, которая отличала все жилища знаменитого семейства. Вскоре на зеркальном версальском паркете зазвучали неровные шаги барона Пальмера.

– Мы можем здесь поговорить? – спросил Морозини после того, как они обменялись любезностями.

– Разумеется. Слуги Ротшильда не станут подслушивать у дверей. Они слишком хорошо вышколены. Что случилось?

– Сейчас расскажу, но сначала хотел бы узнать, зачем вы вызвали меня в Вену, если сюда уже приехал Видаль-Пеликорн?

Брови Аронова поползли вверх, всегдашний монокль со звоном выпал на столик.

– Адальбер здесь? Честное слово, не знал! А вам откуда это известно?

– Я видел, как слуга мыл его машину во дворе дворца Адлерштейнов. Повторяю, машина его, и я не представляю себе, что бы она могла здесь делать без хозяина.

– Я тоже, но, раз уж вы там были, могли бы спросить?

Нельзя сказать, что я был там. Я заметил машину, когда меня выставлял за дверь слуга, тот самый, с которым я беседовал накануне. Мне кажется, во дворце творится что-то странное. Во всяком случае, там живут очень странные люди...

– Сейчас вы мне все расскажете. Ливрейный лакей, одетый на английский лад, скромно поскребся в дверь, потом вошел с подносом, поставил его на круглый столик и принялся разливать кофе.

– Не стоило ради меня беспокоиться, – сказал Альдо.

– А я и не беспокоился, – отозвался Аронов с улыбкой, редкой гостьей на его лице, сразу придавшей привлекательность суровым чертам. – Это обычное гостеприимство Ротшильдов. Если вас впустили в дом, значит, непременно должны угостить. В Лондоне вам предложили бы чай или виски. Здесь, конечно, кофе – национальное пристрастие.

– Возникшее только из-за того, что, удирая после неудачной осады в 1683 году, турки побросали столько мешков с кофе, что венцы успели к нему пристраститься. От каких порой пустяков зависят национальные особенности.

– Не стану спорить. А теперь – рассказывайте!

Морозини рассказал о трех приключениях, пережитых им у «райских врат», не желавших открыться перед ним: о ночном отъезде, об утреннем визите и, наконец, о своем загадочном разговоре с молодым человеком в зеленой шляпе. Закончил князь тем, что намерен как можно скорее повидать графиню и отправляется с этой целью в провинцию.

– К сожалению, я понятия не имею, где ее искать. «Близ Зальцбурга» – слишком расплывчато! Фрау Захер посоветовала мне расспросить об этом вас: по ее мнению, вы самый сведущий человек из всех.

– Она оказывает мне большую честь, ведь еще вчера вечером я и понятия об этом не имел. Но с тех пор удалось кое-что разузнать. Короче, древний родовой замок, следовало бы сказать – фамильные руины, находится у Гальштат а, но, поскольку жить там невозможно, приближенные ко двору Адлерштейны построили себе виллу – скорее даже замок! – поблизости от Бад-Ишля. Он называется Рудольфскроне и, кажется, очень красив. Думаю, вам его покажут без труда.

Морозини записал эти ценные сведения в книжечку, которую всегда носил в кармане, допил кофе и собрался уходить.

– Вы скоро думаете ехать? – спросил Хромой.

– Прямо сейчас, если это возможно. Вернусь в отель, справлюсь, когда ближайший поезд на Зальцбург, и в путь... Но могу ли я попросить вас о небольшой услуге?

– Разумеется.

– Попробуйте узнать, что делает здесь Адальбер. Даже если бы мне не нужно было уезжать, я все равно не смог бы день и ночь караулить у дворца Адлерштейнов, дожидаясь, пока он выйдет.

– Вы угадали мои намерения. Я займусь этим. Уезжайте спокойно!

Однако небесам не было угодно, чтобы Альдо сел в поезд, идущий в Зальцбург. Вернувшись к Захеру, он увидел только что принесенную телеграмму.

«Умоляю вас простить меня, но прошу немедленно вернуться. Столкнулся с ситуацией, которую не могу разрешить. К тому же Чечина грозит уволиться. С любовью. Ги Бюто».

Сильно раздосадованный, Альдо сунул голубой листок в карман и поднял было телефонную трубку, намереваясь позвонить домой, но, немного подумав, ограничился тем, что заказал место в спальном вагоне ночного поезда на Венецию. Если Бюто, не хуже его знающий преимущества телефона, выбрал телеграф, значит, имел на то веские причины. У Морозини не было ни малейшего представления о том, что могло произойти, однако, несомненно, большая неприятность – поставить Бюто в затруднительное положение и вывести из себя Чечину было не так-то просто.

Позвонив лакею и приказав ему подготовить багаж, Морозини набрал номер дворца Ротшильдов, но ему не удалось поговорить с бароном Пальмером – тот только что ушел.

– Передайте ему, пожалуйста, что князя Морозини вызвали в Венецию по срочному делу и что он вернется, как только сможет.

Часом позже князь уже ехал в такси на вокзал Императрицы Елизаветы, откуда отправлялся поезд в Венецию.

3 ПРИЯТНЫЙ СЮРПРИЗ

Гондольер выключил мотор, и лодка на свободном ходу плавно пришвартовалась к ступеням палаццо Морозини. В ту же секунду из главного вестибюля вылетела Чечина, всем своим видом напоминавшая разъяренную Эринию, вот только растолстевшую до такой степени, что завязки просторного белоснежного передника с трудом сходились на талии. В это утро вместо разноцветных лент, обычно украшавших ее неизменный неаполитанский чепец, над ним вились красные, как будто ангел-хранитель семьи Морозини поднял, по примеру пиратов былых времен, длинный и грозный красный вымпел, извещавший врага о том, что пленных брать не будут. А лицо кухарки смотрело так решительно и неприступно, что Альдо в тревоге спрашивал себя, что за несчастье обрушилось на его дом.

Впрочем, он не успел вымолвить ни слова: чуть только его нога коснулась ступеньки, Чечина схватила его за руку и поволокла за собой, будто собиралась заковать в кандалы. Князь пытался вырваться, но она держала его крепко, и, растерявшись от неожиданности, он только и смог на ходу невнятно поздороваться с Заккарией, с удрученным видом наблюдавшим за этой сценой. Чечина вихрем неслась через дом. В следующий миг бешеная скачкамстительницы Чечины окончилась в кухне, где толстуха наконец выпустила из рук хозяина так метко, что он приземлился как раз на табурет. От удара он вновь обрел дар речи.

– Ну и встреча! Какого черта ты приволокла меня сюда, не дав даже вздохнуть?

– Это было единственной возможностью поговорить с тобой раньше, чем кое-кто другой.

– О чем поговорить, скажи, бога ради? Ты могла бы, по крайней мере, дать мне время прийти в себя, налить чашку кофе. Ты хоть знаешь, который час?

Колокола Венеции прозвонили «Ангелус», избавив Чечину от необходимости отвечать. Услышав звон, она размашисто осенила себя крестным знамением, потом взяла кофейник, подогревавшийся на краю плиты, вернулась на прежнее место, обойдя большой дубовый навощенный стол, наполнила заранее приготовленную чашку и пододвинула сахарницу.

– Знаю, – сказала она, – и очень надеялась, что ты приедешь утренним поездом. В это время все спят и можно спокойно поговорить. Что касается кофе, так только потому, что я тебя еще люблю, я его тебе приготовила, хотя такой жуткий скрытник, как ты, совсем этого не заслуживает.

От удивления и непонимания брови Альдо поднялись на целый сантиметр.

– Я – «жуткий скрытник»? И ты меня «еще» любишь? Что все это означает?

Чечина уперлась кулаками в стол и метнула на Морозини сверкающий, как черная молния, взгляд.

– А как еще назвать человека, который завел секреты от той, что возилась с ним с тех пор, как он впервые запищал? Я думала, что значу для тебя немного больше. Но нет! Теперь, когда я состарилась, его сиятельство со мной уже не считается! Его сиятельство обзавелся невестой и не считает меня достойной узнать об этом! Правда, гордиться особенно нечем! Более того, я на твоем месте сгорела бы со стыда!

– Я? У меня невеста? – задыхаясь, еле выговорил Морозини. – Откуда ты это взяла?

Откуда? Отсюда! Далеко ходить не пришлось! Из комнаты с химерами, самой что ни на есть мрачной во всем доме! Вот куда я ее поместила. А ты чего хотел – чтобы я ее сразу поселила у тебя? А может, в спальне твоей бедной матери, раз ей хватает наглости стремиться занять ее место? У этих нынешних девиц ни стыда, ни совести. И пусть уж она этим довольствуется... не дольше, чем до вечера! Слишком уж неприлично, чтобы барышня спала под одной крышей со своим будущим мужем! Но это создание о приличиях и понятия не имеет, что правда, то правда! Она наверняка достаточно богата, чтобы жить в отеле, и вот что я тебе скажу: невеста она или нет, если она останется – уйду я!

Чечина замолчала, чтобы перевести дыхание. Альдо давно знал: если она завелась, то уже не остановится, лучше потерпеть. Однако когда она снова открыла рот, собираясь продолжить свою филиппику, он кинулся к ней, схватил за плечи и силой заставил сесть.

– Если ты не дашь мне вставить слово, мы никогда не разберемся. Прежде всего, скажи мне, как ее зовут, эту мою «невесту»?

– Не делай из меня идиотку! Сам знаешь лучше, чем я!

– Вот тут ты ошибаешься. Мне не терпится это узнать.

– Наверное, лучше мне объяснить, – тихо произнес Ги Бюто, незаметно проскользнувший в кухню, завязывая на ходу пояс халата. – Но сначала должен извиниться перед вами, дорогой Альдо. Я хотел поехать встретить вас на вокзале с Цианом и моторкой, но спал мертвым сном и не услышал будильника, – прибавил он, проводя рукой по небритому лицу, словно пытаясь стереть с него следы сна. – Никогда со мной такого не было!

– Не извиняйтесь, старина! – Альдо крепко обнял своего бывшего наставника. – Проспать – это с каждым может случиться. Чашка крепкого кофе сразу же вернет вас к жизни. – Он обернулся к Чечине так быстро, что успел заметить мелькнувшую на ее лице довольную улыбку. – Ну-ка скажи, не ты ли готовила для него вчера травяной отвар?

Если он надеялся обескуражить свою кухарку-домоправительницу, то совершенно зря. Она задрала нос и уперлась, как обычно, кулаками в бока.

– Конечно же, я дала ему отвар: превосходную смесь апельсинового цвета, липы и боярышника. Ну, и чуть-чуть валерианы. Это был настоящий комок нервов. Надо же ему было поспать... и не путаться у меня под ногами. Я хотела повидаться с тобой наедине и первая!

– Что ж, Чечина, тебе это удалось! – вздохнул Альдо, устраиваясь за столом. – А теперь дай-ка нам позавтракать, пока мы будем разговаривать. По крайней мере, ты не упрекнешь меня в том, что я пытаюсь тебя устранить.

– Я никогда ничего такого и не говорила... Она собралась было усесться на другого своего конька и снова ринуться в бой, но Альдо, доведенный до отчаяния, грохнул кулаком по столу и заорал:

– Решится наконец кто-нибудь из вас сказать мне, кто там спит наверху в комнате с химерами?

– Леди Фэррэлс, – ответил Ги, щедро насыпая сахар в кофе.

– Повторите, пожалуйста, – попросил Альдо, решив, что ослышался.

– Думаете, надо? Да, не кто иной, как леди Фэррэлс явилась к нам вчера утром, заявила, что она станет – и очень скоро! – вашей женой, и почти потребовала, чтобы ее здесь поселили.

– Не почти! – поправила Чечина. – Она требовала, утверждая, что ты будешь в бешенстве, когда приедешь и узнаешь, что мы позволили ей обосноваться где-то в другом месте.

– Бред какой-то! И откуда она явилась?

Из Гавра, куда прибыла на теплоходе «Франция». J вилась прямо сюда. Прибавлю, что она выглядела встревоженной и была очень сильно разочарована вашим отсутствием. Похоже, она ни минуты не сомневалась в том, что вы ее ждете.

– Правда? Я не видел ее после... Лондона, и она находит странным, что меня нет дома, когда она вдруг решила объявиться? Немножко слишком, а?

– По-моему, тоже, но что я мог сделать? Вот потому я и дал телеграмму.

– Вы правильно поступили, я сам во всем разберусь.

– А я бы хотела разобраться вот в чем: выяснить, где здесь правда. Она действительно твоя невеста? Да или нет?

– Нет. Я признаю, что в прошлом году предлагал ей стать моей женой, но это предложение вроде бы не привлекло ее внимания. Так что у тебя, Чечина, нет никаких оснований складывать чемоданы... Лучше приготовь мне скампи на обед...

Выйдя из кухни, Морозини направился к лестнице, намереваясь хоть немного привести себя в порядок. В спальне он застал Заккарию, который готовил ему ванну, как делал всегда, когда хозяин возвращался домой.

– Заккария, я хотел бы, чтобы ты поприветствовал леди Фэррэлс от моего имени и попросил ее встретиться со мной в библиотеке в десять часов. Ясно?

– По-моему, очень даже ясно. Только не чересчур ли торжественно?

Поручение не привело в восторг старого дворецкого, но в отличие от своей супруги он никогда не обсуждал приказаний хозяина. Он выполнил поручение, потом вернулся и без лишних комментариев заявил, что все в порядке.

Погрузившись в ванну, Альдо пытался наслаждаться этими минутами, лучшими минутами дня, когда он нежился в горячей, пахнущей лавандой воде и курил: так ему лучше всего думалось...

За прошедшие месяцы он довольно часто вспоминал Анельку. Впрочем, с нарастающим раздражением. То, что после оправдания судом Олд-Бейли она предпочла молча исчезнуть, поначалу казалось Морозини удивительным – он ведь достаточно сделал для того, чтобы заслужить хотя бы слово благодарности! – потом обидным и, наконец, явно оскорбительным. И вот прекрасная полька сваливается как снег на голову, нимало не заботясь о том, какие неприятности может причинить ему, объявив себя его невестой.

– А если бы я жил не один? – возмущался Альдо, балуя себя второй порцией английского табака. – Она могла бы разбить семью... или расстроить предполагаемый брак...

Так он подогревал клокотавший в душе гнев, и к тому моменту, когда, покончив с ванной, облачился в светло-голубую сорочку и фланелевый костюм – такой же английский, как его табак, – он уже был настроен самым решительным образом. Альдо провел щеткой по густым темным волосам, – к сорока годам виски начали серебриться. Легкая седина придавала еще больше очарования его загорелому лицу, где беспечная белозубая улыбка смягчала дерзкие очертания носа и блеск сине-стальных глаз, легко принимавших насмешливое выражение. Он рассеянно глянул на свое отражение и спустился наконец в библиотеку для назначенной встречи, гадая, что же почувствует при виде этой женщины.

До десяти оставалось еще несколько минут, и князь думал, что придет первым. Но Анелька уже ждала его. Если это и вызвало у него досаду, то мимолетную: он вошел бесшумно и успел хорошенько рассмотреть молодую женщину, которая к двадцати годам ухитрилась заиметь бурное прошлое, осененное двумя трагическими тенями – ее мужа, сэра Эрика Фэррэлса, богатейшего торговца оружием, умершего от яда, и любовника, Ладислава Возински, покончившего с собой в петле.

Она взяла с полки один из атласов и, стоя у большой карты мира, укрепленной на бронзовой подставке рядом с центральным окном, рассматривала старинную морскую карту. Тонкую фигуру красиво освещали косые лучи заходящего солнца, и вообще Анелька выглядела восхитительно. Но не так, как раньше, и Морозини гадал, нравится ли ему перемена. Конечно, короткое платье медового, под цвет глаз, оттенка открывало до колен самые прелестные на свете ножки, но вот роскошные белокурые волосы, которые прежде так волновали Альдо, превратились в блестящий, облегающий голову шлем – несомненно, дань последней моде, но такая прическа красила ее куда меньше прежней. Америка с ее крайностями и Париж с его «Холостячкой» оставили на юной польке свой неизгладимый след, и это было достойно сожаления.

Однако Альдо, полагая, что она не заметила его прихода, ошибся. Не отрывая взгляда от старинного пергамента, который она прилежно изучала, Анелька заговорила таким тоном, словно они расстались несколько часов назад:

– Да у вас тут чудеса, дорогой Альдо!

Эта комната и спальня моей матери – единственные места в доме, откуда я ничего не изъял, устраивая свой антикварный магазин. Но неужели вы взяли на себя труд добраться сюда только для того, чтобы полюбоваться древностями? В мире существуют и более интересные музеи.

Непринужденным жестом, в котором, однако, сквозил вызов, она выронила старинную компасную карту. Альдо подхватил карту на лету и водворил на место.

– Музеи никогда не привлекали меня. Вы прекрасно знаете, что я больше люблю сады. Я взяла это только для того, чтобы скоротать время, дожидаясь вас, но тем не менее я способна понять ценность этой карты.

– Никогда бы не подумал! – Резко повернувшись, он прислонился спиной к шкафу и холодно спросил: – Что вам здесь надо?

От простодушного удивления и без того большие золотистые глаза Анельки еще расширились:

– Что за прием! Признаюсь, я рассчитывала на другое. Разве совсем не так давно вы не объявили себя моим рыцарем, не убеждали последовать за вами в Венецию, не клялись, что, став вашей женой, я буду в полной безопасности?

– Да, это так, но разве вы спустя совсем немного времени не выбрали в мужья другого? Вы все еще леди Фэррэлс, или, может быть, я ошибаюсь?

– Нет, все по-прежнему.

– А поскольку я что-то не припомню, чтобы когда-либо просил руки этой дамы, мне очень не нравится ваше появление здесь и то, что вы объявили себя моей невестой!

– Вас это злит? Не глупите, друг мой, вы отлично знаете: я всегда любила вас, и рано или поздно мы будем принадлежать друг другу...

– Ваша дивная уверенность просто очаровательна, но, боюсь, я ее не разделяю. Надо признать, дорогая, вы сделали все, чтобы охладить мои чувства. В последний раз мой взгляд встретился с вашим, когда вы под руку с отцом выходили из здания суда, после чего вы растворились в туманах Альбиона и, наконец, отбыли в Соединенные Штаты. Это все я узнал от суперинтенданта Уоррена, потому что сами вы не удостоили меня даже прощанием. А ведь черкнуть записку совсем недолго! Не говоря уж о простом телефонном звонке.

– Вы забываете о моем отце. С тех пор как я вышла на свободу, он ни на шаг от меня не отходил. А вас он не любит, хотя вы очень помогли мне, когда меня обвинили в этом ужасном убийстве. Самым умным было послушаться его, уехать и заставить позабыть о себе, хотя бы на время...

– Так не жалуйтесь, что преуспели в, этом! Могу я осведомиться о ваших дальнейших планах? Только прежде сядьте!

– Я не устала...

– Как угодно...

Анелька медленно прошлась по просторной комнате и остановилась у окна – так что Альдо был виден только неполный профиль.

– Вы больше не любите меня? – прошептала она.

– Я не задаюсь этим вопросом. Вы красивы, как никогда, хоть я и оплакиваю ваши безжалостно принесенные в жертву моде волосы! И, если бы вы поставили вопрос иначе, я бы ответил, что вы по-прежнему нравитесь мне...

– Иными словами, я для вас еще желанна?

– Что за идиотский вопрос!

– Тогда, раз не хотите жениться, сделайте меня своей любовницей... Мне просто необходимо остаться здесь!

Она кинулась к нему и, положив тонкие руки на его крепкие плечи, подняла на него полные слез глаза. Слез и еще... страха.

– Молю вас, не гоните меня! Берите меня, делайте со мной все, что угодно, только оставьте здесь!

В эту минуту она была очень соблазнительна – дрожащие губы, мерцающие зрачки и какой-то особо тонкий, неуловимый и волнующий аромат, верно, какая-то дорогая смесь, составленная специально для нее искусником-парфюмером, – но Альдо не чувствовал и тени того порыва, который толкнул его к ней в комнате свиданий тюрьмы Брикстон, когда она была узницей, обреченной на веревку, и ее единственным украшением были строгое черное платье и неправдоподобно светлые волосы. И все же тревога, которую излучало все ее существо, не оставила князя равнодушным.

– Идите сюда! – ласково позвал он, взяв Анельку за руку и подводя к старинному дивану у камина. – Вы должны объяснить мне, что с вами случилось. Потом посмотрим. Но прежде всего скажите, кого и почему вы так боитесь?

Пока он, присев на корточки, ворошил в камине поленья, чтобы огонь разгорелся пожарче, она встала, взяла оставленную на столике сумочку того же цвета, что и платье, вернулась на свое место, достала из нее какие-то бумаги и протянула их Альдо.

– Вот чего я боюсь! Мне угрожают смертью – такие письма я получала в Нью-Йорке очень часто. Берите! Читайте!

Альдо развернул листок, но тут же отдал его обратно.

– Вам следовало сделать перевод: я не читаю и не говорю по-польски.

– А-а, верно. Простите меня! Ну, в общем, в этих письмах мне ставят в вину смерть Ладислава Возински. Они считают, что он не покончил жизнь самоубийством, а был убит, после того как его вынудили написать лжесвидетельство для моего спасения...

Морозини сразу же вспомнились признания суперинтенданта во время их последнего ужина накануне их с Адальбером отъезда из Англии. Ему тогда тоже казалось сомнительным это слишком своевременное самоубийство в крохотной квартирке в Уайтчепеле, когда процесс Анельки семимильными шагами двигался к смертному приговору. Уоррен считал, что это была инсценировка, умело подготовленная графом Солманским, отцом Анельки. Комиссар надеялся найти разгадку этой истории, и, похоже, не он один.

– А что говорит об этом ваш отец?

– Он обратился в полицию, но она не приняла угрозы всерьез. Они сказали, что поляки чересчур романтичные и возбудимые люди, в ссоры которых лучше не вмешиваться. Тогда мой отец нанял охранять меня двух частных детективов, но они не сумели помешать двум покушениям: внезапно, без всякой видимой причины вспыхнул пожар в моем номере в «Уолдорф Астории», а потом меня чуть не задавили у выхода из Сентрал-парка... Я стала умолять отца увезти меня из Америки. Мне и раньше там не нравилось: люди чересчур категоричны, грубы, очень часто плохо воспитаны и слишком самодовольны!

Только не говорите, что там не нашлось не скольких мужчин с хорошим вкусом, готовых пасть к вашим ногам и предложить вам защиту! – усмехнулся Альдо. – Как? Ни единого поклонника?

– Скажите лучше, что их было слишком много! До такой степени, что невозможно было разобраться, кто искренний, а кто нет. Не забывайте, что я – молодая вдова, очень богатая и довольно красивая!

– Кто ж такое забудет! Значит, перед вами стоял такой трудный выбор, что вы вспомнили обо мне?

– Нет, – ответила молодая женщина с таким простодушием, что Альдо невольно улыбнулся. – Я спряталась было у брата – у него великолепное поместье на Лонг-Айленде, но вскоре я почувствовала себя там не в своей тарелке. Этель, моя невестка, довольно милая, но они с Сигизмундом ведут совершенно безумную жизнь: праздник за праздником, дом никогда не пустует. Не знаю, как мой брат выдерживает такое изнурительное существование!

– Должно быть, оно ему нравится. Но почему же вы, в таком случае, так надолго там задержались? Что вас удерживало – ведь у вас есть собственность и в Англии, и во Франции? Не считая, конечно, того, о чем мне неизвестно?

– Я думаю, благоразумие. Отец уверял, что лучше всего надолго оторваться от Европы – пусть улягутся волнения, вызванные этим злополучным делом. Ему казалось, что на это нужен примерно год. Тем временем он начал понемногу заниматься делами. Там это очень просто, если у вас есть средства. Он вошел в азарт и объездил всю страну. Можно даже сказать, что им овладела жажда наживы...

– Объездил всю страну? Странный способ охранять вас!

– О, я все время была среди людей, но скучала, ужасно скучала! До такой степени, что иногда радовалась, что мне страшно: это, по крайней мере, занимало меня. И вдруг, в один прекрасный день, я узнала, что Джон Сэттон приехал в Нью-Йорк. Ванда видела его на улице. Меня охватила паника. И я сбежала, воспользовавшись отсутствием отца.

– Отличная идея! Но я бы на вашем месте предпочел встретиться с врагом лицом к лицу. Что он мог вам сделать?

– Да я и встретилась! Это было ужасно. Он по-прежнему убежден, что я убила моего мужа, и говорит даже, что у него есть доказательства...

– Что же он до сих пор ими не воспользовался? – с презрением спросил Альдо.

– Он придумал способ получше: говорит, что влюблен в меня и хочет жениться. Я оказалась как в тисках – с одной стороны он, с другой – поляки. Оставался один-единственный выход: исчезнуть. Что я и сделала с помощью Ванды и моего брата. Сигизмунд достал мне фальшивый паспорт.

– Похоже, он сохранил хорошие отношения с уголовным миром?

– В Америке можно раздобыть все, что хочешь, были бы деньги. Теперь я – мисс Энни Кзмпбелл. Сигизмунд взял мне и билет на «Францию».

– А вы сказали вашему милому братцу, куда направляетесь? Сообщили ему, что собираетесь ко мне?

Она свирепо взглянула на него:

– Смеетесь, что ли? Самый подходящий для этого момент! Сигизмунд ненавидит вас...

Слишком мягко сказано! Я бы сказал, он испытывает ко мне омерзение. И, наверное, я ответил бы ему взаимностью, если бы думал, что он того стоит.

– Не злитесь! Я сказала ему, что намерена пожить во Франции или в Швейцарии и что дам о себе знать, как только найду безопасное и приятное место.

– И вы думаете, ваши родственники не вспомнят обо мне, о наших отношениях в прошлом?

– Для этого нет никаких причин. Прошел почти год, как мы утратили всякую связь друг с другом, и они скорее всего считают вас просто увлечением совсем юной девушки, за которым ничто не стоит. Нет, я не думаю, чтобы они стали искать меня в Венеции.

– Дорогая моя, очень трудно догадаться, что придет или не придет в голову даже твоему ближайшему соседу. Не может быть и речи о том, чтобы вы остались здесь!

Мучительное разочарование, которое Альдо прочел во взгляде некогда любимой им женщины, раздосадовало, но не взволновало. Впрочем, надо отметить, что он и сам не вполне понимал свои чувства. Годом раньше он бы поспешил раскрыть объятия, не задумываясь о возможных последствиях. Год назад он любил Анельку до безумия и готов был пойти на любой риск. Симон Аронов прекрасно это почувствовал и, приехав в Лондон, забил тревогу. Теперь же все изменилось. Может быть, потому, что его еще совсем недавно слепая вера поколебалась из-за противоречивых поступков леди Фэррэлс: уверяя, что любит только его, она предпочла остаться с ненавистным мужем, а после без колебаний согласилась стать любовницей бывшего своего жениха, Ладислава Возински. И не стоило ей клясться, что между ними ничего не было, – Морозини трудно было поверить, что человека можно заставить совершить убийство, держа его на расстоянии. Нет, он больше не пленник ее очарования...

– Значит, вы меня гоните? – прошептала молодая женщина.

– Нет, но в моем доме вам оставаться нельзя. Что бы вы ни думали, здесь вы не только сами не будете в безопасности, но можете навлечь беду на кого-нибудь из тех, кто здесь живет. Этого я ни за что не допущу: они – моя семья, и я дорожу ими.

– Иначе говоря, вы не чувствуете себя достаточно сильным, чтобы защитить меня? – презрительно бросила она. – Испугались?

– Не говорите глупостей! Я дал вам достаточно доказательств обратного. Я могу защитить кого угодно, и люди, живущие здесь, тоже не трусы. Но они уже не молоды. Что до меня, то у меня сейчас дела за границей, я приехал сюда только из-за вас и обязан вернуться. Следовательно, и речи быть не может о том, чтобы оставить вас одну с моими домочадцами! Вбейте в вашу хорошенькую головку: Венеция хоть и невелика, но здесь живут люди со всего света, а кроме того, это настоящий рассадник сплетен. Присутствие в моем доме такой красивой женщины, как вы, всем развяжет языки!

– Так женитесь на мне! Тогда никто ничего не скажет!

– Вы полагаете? Даже ваш отец и ваш брат, которые так меня любят? Прибавим к этому, что вы – несовершеннолетняя. Если мне не изменяет память, до этого еще год?

– Вы не так рассуждали в прошлом году в ботаническом саду, в Париже! Вы хотели меня похитить, немедленно жениться на мне...

Я был безумцем, охотно признаю это, но я мечтал тогда только о благословении нашего брака, а потом прятал бы вас до тех пор, пока мы не смогли бы узаконить наши отношения!

– Ну, давайте так и сделаем! По крайней мере, мы получим удовольствие от того, что станем любить друг друга... так, как нам обоим хочется. Не говорите «нет», я знаю, я чувствую, что вы меня хотите!

К несчастью, она была права. Желая завладеть им, Анелька сделалась соблазнительнее, чем когда-либо, а связь Альдо с венгерской певицей окончилась уже несколько месяцев назад. Глядя, как она медленно идет к нему, раскрыв объятия, предлагая себя, как трепещет ее тело под тонкой тканью платья, как блестят ее полуоткрытые губы, Альдо мгновенно понял, насколько велика опасность. Он ускользнул в момент, когда был почти пойман, и направился к камину, где простоял, повернувшись к ней спиной, ровно столько времени, сколько надо, чтобы закурить и взять себя в руки.

– Мне кажется, я уже сказал вам, что был безумцем, – чуть изменившимся голосом проговорил Морозини. – О женитьбе не может быть и речи. Вы забыли, что я должен снова уехать?

– Чудесно! Возьмите меня с собой! Мы можем совершить приятнейшую... во всех отношениях поездку, да?

Морозини уже понял, что ему трудно будет от нее избавиться. Надо было срочно найти решение. Он заговорил очень сухо:

– Я никогда не смешиваю дела и... развлечения. Умышленно брошенное им слово задело ее:

– Вы могли бы сказать: «любовь»?..

– Когда между людьми нет доверия, о любви говорить не приходится. Но вы были правы, рассчитывая, что я не покину вас. Вы ведь приехали сюда искать убежища, не так ли?

– Я приехала к вам!

Он нетерпеливо дернулся.

– Не будем валить все в одну кучу! Я подыщу для вас безопасное место. Но не думаю, чтобы таким местом мог быть мой дом!

– Почему?

– Потому что, если какой-нибудь хитрец нападет на ваш след, он обязательно доберется до этого дома. А поскольку сейчас не годится ни один из тех шикарных отелей, в каких вы привыкли останавливаться, мне нужно до отъезда найти вам жилье. Если, конечно, вы не хотите уехать из Венеции в Швейцарию или во Францию, как собирались...

– Я вовсе туда не собиралась! Я хотела только сюда, и, раз уж я здесь, здесь и останусь, как сказал не помню какой великий человек.

Она снова шагнула к нему, но теперь, казалось, с более мирными намерениями, и Морозини не сдвинулся с места – смешно было бы превращать свидание в соревнование по бегу. Впрочем, Анелька удовольствовалась тем, что протянула ему руку, которую он не мог не принять.

– Ну вот, – с улыбкой сказала она. – Я объявляю вам самую нежную войну, какая только бывает. У меня нет иной цели, как вновь завоевать вас, ведь связь между нами, кажется, ослабела. Поселите меня где хотите, лишь бы в этом городе, но запомните хорошенько, что я вам скажу: в один прекрасный день вы сами введете меня в этот дворец, и мы с вами заживем здесь душа в душу.

Подумав, что умнее будет удовлетвориться полупобедой, Альдо легонько коснулся губами протянутой ему руки и, в свою очередь, улыбнулся. Но каждый, кто хорошо его знал, увидел бы в этой улыбке вызов.

– Поживем – увидим! А сейчас я займусь вашим переселением... мисс Кэмпбелл. До тех пор чувствуйте себя как дома, и я надеюсь, вы окажете мне честь пообедать со мной и с моим другом Ги.

– С удовольствием. Значит, я могу ходить по всему дому? – спросила она, повернувшись на своих высоких каблуках, так что платье разлетелось, еще чуть-чуть приоткрыв ноги.

– Естественно! Кроме, конечно же, спален... и кухни! Если желаете, Ги покажет вам магазин.

– О, не беспокойтесь, – сердито отозвалась Анелька. – Я и не собиралась путаться в юбках этой толстухи, которая воображает о себе невесть что, хотя на самом деле всего-навсего кухарка!

– Вот тут вы ошибаетесь. Чечина не простая кухарка. Она служила в доме еще до моего рождения, и моя мать очень ее любила. Я тоже, – строго сказал Морозини. – Она в каком-то смысле добрый гений моего дома. Постарайтесь это запомнить!

– Понятно! Если я хочу когда-нибудь стать княгиней Морозини, мне придется приручить дракона, – вздохнула Анелька.

– Лучше сразу предупредить вас: этот дракон не приручается! До скорого!

Оставив Анельку изучать содержимое высоких книжных шкафов и выбирать себе книгу по вкусу, Альдо вышел из комнаты и отправился искать Чечину. Далеко ходить не пришлось: та словно по волшебству оказалась в «портего», длинной галерее-музее, какие имеются в большинстве венецианских палаццо. С невинным видом старая служанка обмахивала метелкой из перьев стоявший на порфировой подставке стеклянный ящик с каравеллой под распущенными парусами внутри. Альдо не обманул ее притворно равнодушный вид.

– Это очень гадко – подслушивать под дверью! – прошептал он. – Ты должна рассказать об этом на исповеди!

– Смешно! Будто ты не знаешь, какие здесь толстые двери, ничего и не услышишь!

– Может быть... когда они закрыты. А эта была приотворена, – продолжал он дразнить толстуху. – И давно ты орудуешь здесь этой штукой?

– Ладно, хватит! Куда ты ее денешь?

– Поселю у Анны-Марии. Никто не станет искать ее там. Ей будет спокойно.

– Ей что – покой нужен? Посмотрев на нее, и не скажешь!

– Нужен больше, чем ты можешь себе представить. Если уж хочешь знать все, ей грозит опасность. И это одна из причин, по которым я не хочу держать ее здесь: у меня нет никакого желания подвергать опасности этот дом и его обитателей...

Морозини собрался уже спуститься к себе в кабинет, чтобы позвонить, но спохватился:

– Ах, да! Пока не забыл: кому здесь известно ее имя?

– Заккарии, конечно, потому что он ее встречал, когда она явилась, и еще нашему господину Бюто. А молодому Пизани – пет, он был на вилле Стра, экспериментировал картины...

– Проводил экспертизу! – машинально поправил ее антиквар. – А обе горничные?

О, эти – нет! Они едва ее видели. А я никогда не умела запоминать иностранные имена. Знаю только, что она леди... какая-то там!

– Никаких леди – какая-то там или как-то еще! Отныне она – мисс Энни Кэмпбелл. Я предупрежу Заккарию и Ги.

Альдо собирался было позвонить своей приятельнице Анне-Марии, чтобы договориться о квартире для Анельки, но, поразмыслив, решил сходить сам. Он знал по опыту, что телефонные барышни в Венеции одержимы неутолимым любопытством и без колебаний разносят по всему городу хоть сколько-нибудь пикантные сплетни. Лучше обойтись без их услуг.

Анна-Мария Моретти жила на берегу тихого канала в чудесном розовом доме с красивым садом, выходившим задней стороной на Большой канал. После войны, на которой погиб ее муж, врач, она устроила у себя что-то вроде семейного пансиона, куда принимала только по рекомендации и только тех постояльцев, кто желал спокойной жизни. Ведь это был ее собственный дом, куда только из-за финансовых затруднений пускали временных жильцов, и вдова Джорджо Моретти ни за какие деньги не пустила бы к себе шумных или плохо воспитанных клиентов. Она добивалась, чтобы постояльцы вели себя так, словно гостят в любом из соседних дворцов.

Анна-Мария встретила Альдо по обыкновению тепло – ведь они были давними друзьями. Она приходилась сестрой аптекарю Франко Гвардини, в обществе которого Морозный провел все детство и юность, и ни одна размолвка не поколебала согласия между ними. Анна-Мария была младшей в семье, и сейчас ей исполнилось тридцать пять. Увенчанная пышной шевелюрой частого среди венецианок теплого золотистого оттенка, она принадлежала к тому типу, о котором говорят: «Какая прекрасная женщина!» Черты ее лица, линии тела напоминали греческие статуи, но были холодноваты. Холодок этот, наверное, был чисто внешним, но он неизменно останавливал Альдо, едва ему приходила мысль поухаживать за сестрой приятеля. Его чувства к ней были сугубо братскими, да оно и к лучшему, потому что Анна-Мария была однолюбкой: гибель мужа положила конец ее чувственной жизни.

Она мягко улыбнулась, увидев Альдо, – эта улыбка придавала ей больше всего очарования.

– Хочешь, выпьем по стаканчику в саду? Такое славное утро!

Осень в этом году выдалась на редкость теплая, сад был еще полон цветов, багрово-красные резные листья дикого винограда увивали стены дома и соседнего палаццо, делая его похожим на роскошный ларец. Но Морозини отклонил приглашение:

– Я бы охотно выпил чинзано со льдом, но лучше у тебя в кабинете. Надо поговорить!

– Как хочешь...

Анна-Мария умела слушать собеседника, не перебивая, и Альдо довольно быстро рассказал ей о сложившемся положении. Однако вместо того чтобы испугаться возможных неприятностей, связанных с ее будущей пансионеркой, она расхохоталась.

– Уверена, все, что она говорит, – сплошное преувеличение! Ты же знаешь женщин! Этой, например, взбрело в голову стать княгиней Морозини. Поскольку ты не беден и не уродлив, я ее не виню. Но, может быть, ей удастся добиться своего?

– Даже и не думай об этом! Времена, когда я хотел на ней жениться, давно прошли, и я сильно удивился бы, если бы это желание вернулось. И все же не считай неприятности Анельки пустяками. Я ведь рассказал тебе все как есть не только потому, что ты – верный друг, но и для того, чтобы ты могла отказаться, узнав всю правду.

– Ты хочешь, чтобы я отказалась?

– Нет. Надеюсь, ты согласишься, но времена переменились, и иностранцы, подолгу задерживающиеся в Венеции, привлекают особое внимание молодчиков Муссолини, а я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

– Нет никаких причин для неприятностей. Во-первых, меня очень уважают в муниципалитете, во-вторых, шеф местных фашистов ест у меня с руки, и главное – у твоей подружки американский паспорт. А «черные рубашки» обожают американцев и их доллары. Если мисс Кэмпбелл хорошо сыграет свою роль, проблем не будет. Ступай за ней!

– Приведу после обеда. Ты просто прелесть! Вернувшись домой, Альдо принялся искать Анельку, чтобы поскорее сообщить ей, что все уладилось. Однако это оказалось нелегко, ибо он и мысли не допускал, что она может оказаться перед витринами его магазина. И все же она была именно там в обществе Анджело Пизани, явно павшего перед ее чарами. Молодой человек с благоговейной предупредительностью водил гостью по двум большим залам, прежде, в те времена, когда венецианские корабли заходили в порты Леванта, чтобы вывезти оттуда все, чем славился сказочный Восток, служившим складами товаров. Теперь место специй, рулонов шелка, ковров и другой роскоши заняла – свято место пусто не бывает! – выставка чудес, произведенных за века художниками и ремесленниками старушки Европы.

Альдо появился как раз в ту минуту, когда Анелька взяла в руку большой старинный кубок из гравированного золотом хрусталя.

Она подставляла кубок под лучи солнца и радовалась, глядя, как играют блики на гранях, а Анджело, порозовевший от волнения, тихим голосом рассказывал ей историю этого бесценного экспоната. Увидев вошедшего хозяина, молодой человек покраснел и смутился так, словно Морозини застал его на месте преступления.

– Я... я имел счастье... быть пре... представленным мисс Кэмпбелл... Это... это сделал господин Бюто, – бормотал он. – И я... я показываю наши... сокровища...

– Не смущайтесь, старина! – ласково улыбнулся ему Альдо. – Вы очень хорошо сделали, что развлекли нашу гостью.

– Это же настоящая пещера Али-Бабы, дорогой князь! – воскликнула Анелька, отставляя кубок. – Не хватает только драгоценных камней! Где же вы их прячете?

– В самом тайном месте. Когда собираюсь продавать их, само собой разумеется. А сейчас у меня ничего такого на продажу нет.

– Но... говорят, вы коллекционер. Значит, у вас есть коллекция? Вы мне ее покажете?

И тон, и улыбка Анельки были одинаково вызывающими, и Альдо стало не по себе от этого ее внезапного интереса к тому, что для него, как и для других ценителей, было неприкосновенной святыней. Он вспомнил, что прелестное создание – дочь графа Солманского, человека, которого он имел все основания подозревать в соучастии в убийстве его матери, княгини Изабеллы, совершенном ради того, чтобы завладеть звездообразным сапфиром из старинного нагрудника Первосвященника Иерусалимского храма.

– Мало ли что говорят! – непринужденно бросил он. – Пора идти к столу, Чечина не выносит, когда ее кушанья перестаивают.

– Тогда не станем заставлять ее ждать. Вы мне все покажете после обеда.

– К моему большому сожалению, у нас не будет времени. Мне нужно отвести вас в дом Моретти, где вам приготовлена уютная квартирка. А потом я уеду, как уже говорил вам, мисс Кэмпбелл.

– Как? Уже? Но вы ведь только что приехали!

– Действительно, но сегодня четверг, и Восточный экспресс на Париж уходит в четверть шестого.

– Ах, значит, вы едете в Париж?

– Заеду ненадолго. Дело, которое я бросил, призывает меня в иные края.

Молодая женщина была явно разочарована. Юный Пизани заметил это. И, движимый лучшими побуждениями, бросился утешать красавицу, попавшую в беду:

– Если вы боитесь заскучать в отсутствие князя, мисс Кэмпбелл, я в вашем распоряжении... конечно, в свободное от работы время, – уточнил он, бросив обеспокоенный взгляд на хозяина. – Мне только в радость показать вам Венецию. Я ее знаю лучше, чем любой гид!

Анелька, лучезарно улыбаясь, протянула ему руку, чем снова вогнала юношу в краску: – Как вы милы! Будьте уверены, я позову вас! Морозини пожалел, что юный Пизани не задержался в замке Стра дня на два – на три. Ясно как божий день, что этот птенчик вот-вот по уши влюбится в «мисс Кэмпбелл», а это ни к чему. В недовольстве Альдо не было и тени ревности. Он думал только о том, что, пускаясь в это опасное плавание, бедный мальчишка может сильно пострадать, а Альдо успел крепко привязаться к своему молодому секретарю.

Когда они мыли руки перед обедом, Ги Бюто, слышавший конец разговора в магазине, спросил:

– Разве вы не возвращаетесь в Вену?

– Во-первых, мне нужно не в Вену, а в Зальцбург, а во-вторых, у меня веская причина побывать в Париже: мне хотелось бы узнать, нет ли там новостей от Адальбера – его молчание очень беспокоит меня. Крюк не так уж велик – в Париже я смогу пересесть в экспресс Швейцария – Арльберг – Вена[25], который доставит меня в гости к Моцарту с наивысшим комфортом. Но я предпочел бы не говорить об этом за столом.

Обед закончился быстро благодаря проворству Чечины, спешившей поскорее избавиться от чересчур красивой самозванки, и Альдо отвез Анельку к Анне-Марии, где мисс Кэмпбелл объявила, что очарована как обстановкой, так и приемом, затем вернулся домой уладить два-три дела со своими сотрудниками, и, наконец, Циан отвез его на вокзал Санта-Лючия. Морозини еще успел купить несколько газет в дорогу – до отправления поезда оставалось около четверти часа.

Контролеру спального вагона удалось устроить его в одноместном купе, и Альдо вздохнул с облегчением. Слава богу, пробыв в Венеции всего лишь день, он сумел так удачно решить столь деликатный вопрос. Конечно, лишь на время. Морозини охотно употреблял к случаю старинную поговорку «на каждый день забот хватит» – он был доволен, что сбросил с плеч хотя бы этот груз и может теперь полностью посвятить себя поискам дамы в черной кружевной маске...

Альдо устроился поудобнее и развернул одну из иностранных газет. Заголовок первой полосы сразу же бросился в глаза. «Кража из Лондонского Тауэра... Драгоценности короны в опасности. Взволнована вся Англия».

Журналисты больше всего удивлялись тому, что грабители покусились всего на одну драгоценность. Однако легкость, с какой удалось осуществить дерзко задуманное преступление, заставляла ставить вопрос о надежности системы охраны британской сокровищницы. Хранители музея, так много писавшие в последние месяцы о «Розе Иорков», поместили камень в отдельную витрину, и, по-видимому, она была не слишком хорошо защищена. Впрочем, кто бы мог вообразить, что ворам приглянется именно этот старый алмаз, совсем не такой сверкающий, как многие его собратья, когда рядом находились самые крупные из известных в мире бриллиантов? В заключение говорилось, что кражу скорее всего заказал один из многочисленных коллекционеров, разочарованных тем, что правительство его величества вернуло себе исторический алмаз. Разумеется, суперинтенданту Уоррену снова поручили вести дело, уже стоившее ему стольких бессонных ночей.

Дочитав статью, Морозини мысленно послал, дружеский привет птеродактилю – вот ведь не везет человеку! – потом задумался. Кто мог пойти на такой риск – ведь это на самом деле опасно! – ради проклятого камня... или, вернее, его точной копии? Леди Мэри покоилась ныне в шотландской усыпальнице Килрененов, ее супруг коротал дни под строгим наблюдением врачей психиатрической больницы. Уж не Солманский ли, отец Анельки, заклятый враг Симона Аронова, готовый на все, чтобы присвоить нагрудник, сапфиром из которого он, по его мнению, владеет?[26] И правда, не исключено, что эта наглая кража – его рук дело... Разве не говорила Анелька, что он «часто ездит по своим делам»? Или, может быть, какой-то коллекционер, далекий от всей этой суеты, но имеющий достаточно средств, чтобы нанять ловкого вора? Но, как бы то ни было, подлинный алмаз уже возвратился туда, где ему надлежало быть, а что станется с «дублером», Морозини ни в коей мере не интересовало. В эту минуту в коридоре послышался звонок, приглашающий к столу первую смену, и Альдо, небрежно сложив газету, взял ее под мышку и отправился ужинать...

4 В КОТОРОЙ МОРОЗИНИ СОВЕРШАЕТ ОПЛОШНОСТЬ

Три дня спустя Альдо вышел из поезда, прибывшего в Зальцбург, в весьма угрюмом настроении. Он не любил терять время, а его поездка в Париж свелась к сплошному размышлению в полном одиночестве. Ему так и не удалось узнать, что же случилось с Адальбером Видаль-Пеликорном.

В охраняемой египетскими божествами квартире на улице Жуфруа он обнаружил только Теобальда, преданного слугу археолога, но тот, вышколенный хозяином, всегда имевшим какие-то тайны, держал свой рот наглухо закрытым, не хуже фиванского саркофага. Теобальд искренне обрадовался, увидев князя, но на вопросы отвечал односложно, не роняя своего достоинства. «Да» или «нет», не более того. Да, месье вернулся из Египта, где задержался дольше, чем предполагал. Нет, он не в Париже, и еще – да, его слуга не знает, где он может находиться сейчас.

Однако, загнанный в угол вопросами Морозини, предок которого заседал в грозном Совете Десяти и оставил потомку в наследство искушенность в подобных играх, Теобальд в конце концов поведал, что его хозяин приехал не прямо из Каира. Альдо удалось извлечь из него еще одну неполную информацию: месье путешествовал с дамой. Однако Теобальд чуть ли не со слезами на глазах клялся, что ничего не знает об их маршруте. На том допрос и закончился.

Оставалось еще выяснить о машине, но, как утверждал слуга, Видаль-Пеликорн одолжил ее какому-то другу. Морозини пришлось довольствоваться лишь этими, слишком неполными, а потому неудовлетворительными сведениями.

Сойдя на перрон, Альдо вежливо попрощался с пассажиром, за одним столом с которым ужинал накануне в вагоне-ресторане. Это был человек лет пятидесяти, стройный и элегантный, чрезвычайно любезный и державшийся с удивительной для такой знаменитости простотой: его звали Франц Легар и, вернувшись из гастролей в Брюсселе и Париже, он намеревался теперь отдохнуть на своей вилле в Бад-Ишле.

Зная, что его сосед по столу тоже направляется на прославленный курорт, создатель «Веселой вдовы» и «Графа Люксембурга» предложил князю подвезти его на машине, которая поджидала композитора на вокзале.

– До Бад-Ишля почти шестьдесят километров, и ехать со мной вам будет приятнее, чем пересаживаться на другой поезд...

– Я бы принял ваше приглашение с огромным удовольствием, маэстро, если бы не намеревался задержаться в Зальцбурге.

В таком случае обязательно навестите меня, когда приедете. Я страстно люблю древности, а вы рассказываете о них, как никто! Да, пока не забыл: не пытайтесь остановиться в Гранд-отеле «Бауэр», он закрывается в конце сентября. Уверен, что вам придется по душе гостиница «Елизавета», расположенная на берегу Трауна почти напротив моей виллы. Это заведение издавна славится тем, что для него не имеет значения время года и принимают там только достойных клиентов. Память о временах, когда весь двор посещал Ишль! А в Зальцбурге посоветую вам «Австрийский двор»: он тоже на берегу речи, и это очень приятно!

Морозини поблагодарил, остерегаясь признаться, что проведет в родном городе Моцарта всего несколько часов, и то не для того, чтобы посетить концерт, а лишь затем, чтобы взять напрокат машину, лучше без шофера – так у негоруки будут развязаны. Австро-венгерская знаменитость успела изрядно утомить его – очаровательный, как его музыка, композитор был столь же словоохотлив. А это хорошо в меру!

Войдя в старинный отель, пышно именуемый «Австрийским двором», где ничего не менялось ее дня основания, Морозини остолбенел. На мгновение закралась мысль: уж не попал ли он ненароком в неизвестный ему доселе филиал Хофбурга – настолько торжественной была атмосфера, такая царила тишина. Сам вестибюль, обставленный тяжелой мебелью в стиле «бидермейер», казалось, убеждал в этом.

Персонал был подобран соответственно. Портье, важный, как премьер-министр, встретил его и тут же передал серьезному, как камергер, лакею и носильщику, суровому, словно камерарий папы римского. Вдвоем они проводили новоприбывшего в большую комнату на втором этаже, окна которой выходили на набережную Елизаветы и довольно стремительные воды Зальцаха. За рекой раскинулся город Моцарта с его барочной роскошью, соборами и колокольнями, среди которых возвышалась старинная крепость князей-епископов Гогензальцбург, куда можно было попасть только на фуникулере или по горной тропе. Вид был изумительный: холмы образовывали как бы раму, в которой полыхали золото-багряные краски осени.

Облокотившись на перила балкона, Морозини наслаждался красотой Зальцбурга, где прежде не бывал, как вдруг фырчание автомобильного мотора, способное разрушить всякое очарование, привлекло его внимание. Через минуту он вздрогнул: маленькая ярко-красная машина, обитая внутри черной кожей, сворачивала с набережной, явно намереваясь остановиться у отеля. Альдо узнал «Амилькар» и готов был поклясться, что водитель в кожаной куртке и больших очках не кто иной, как египтолог, которого он давно и безуспешно разыскивает.

Морозини не стал тратить время на догадки и бегом бросился в вестибюль. Он появился там как раз в момент, когда сорванный быстрой рукой с головы шлем свалился, обнажив соломенные, еще сильнее, чем обычно, взлохмаченные кудри Адальбера Видаль-Пеликорна, вытаращившего свои голубые глаза при виде Морозини.

– Ты! Но что ты здесь делаешь?

– Я мог бы задать тебе тот же вопрос. И даже – вопросы, у меня их немало.

– У нас хватит времени на все. Как я рад тебя видеть!

Этот крик души и мощные объятия окончательно рассеяли дурное настроение, не покидавшее Альдо со дня приезда в Париж.

– Ну я и натерпелся с тех пор, как мы расстались! – вздохнул Адальбер, протягивая портье паспорт, прежде чем последовать за лакеем-камергером. – Можешь себе представить, откуда я выбрался?

Попробуем догадаться. По-моему, ты прибыл из Вены, но еще совсем недавно ты гнил на мокрой соломе в египетской тюрьме, – проговорил Морозини, не пряча довольной улыбки при виде изумления друга.

– Откуда ты знаешь?

– Вена – плод моего личного дедуктивного анализа, но что касается твоих приключений у фараонов, о них мне рассказал Симон.

– Ты виделся с ним?

– На прошлой неделе и как раз в Вене. Мы вместе наслаждались прекрасным представлением «Кавалера роз». Кстати, а ведь ты мог бы взять на себя труд написать мне! Это не запрещено – между друзьями...

– Понимаю, но... есть вещи, которые лучше объяснять при личной встрече. Кроме того, ненавижу писать!

– А я-то считал тебя литератором в не меньшей степени, чем археологом... не говоря уж обо всем остальном!

– Сочинить научный трактат или доклад в какую-нибудь академию – это по мне, но переписка в духе маркизы де Севинье – нет уж, увольте, это приводит меня в ужас!

Лакей распахнул перед ними дверь соседней с номером Альдо комнаты. Адальбер схватил друга за руку и потянул за собой.

– Ты должен рассказать мне все, пока я буду принимать душ и переодеваться!

– Никак невозможно. Мне тоже нужно принять душ. Если хочешь знать, я только-только с поезда, а до ужина нужно еще успеть нанять машину. Поговорим за столом.

– Минутку! Зачем тебе машина? Есть же моя!

Я видел, как ты подъехал, но, поскольку мне ничего не известно о твоих планах, разреши мне сосредоточиться на моих, – лицемерно произнес Морозини.

– Мне абсолютно нечего делать, разве что вернуться в Париж. Если я и мой автомобиль тебе нужны, мы – в твоем распоряжении. Кстати, почему ты в Зальцбурге?.. И что ты делал в Опере с Симоном? – добавил Адальбер, в чьих глазах вдруг мелькнул огонек подозрения. – Не идет ли, часом, речь о... о...

Он боялся договорить, тем более что лакей, верный своему образу, выходил в коридор подчеркнуто медленно и торжественно. Альдо широко улыбнулся.

– Заключай пари, и ты выиграешь! – весело сказал он. – Вот только хочешь ты этого или нет, но придется подождать до ужина. Мне действительно необходимо хорошенько помыться.

– Тебе нравится меня томить!

– Это уж слишком! Послушай, дружище, я целую неделю только и делаю, что пытаюсь хоть что-то разузнать о тебе, и моя позавчерашняя встреча с твоим драгоценным Теобальдом ничего не прояснила. Можешь гордиться им: он нем как могила!

– Ты был у меня дома?

– Блестящая догадка! Все, что я смог выяснить, допрашивая его с пристрастием, это то, что ты отправился отдыхать с дамой. Вот и ты теперь терпи до ужина.

Адальбер не стал настаивать. К удивлению друга, он страшно покраснел и поспешил ретироваться к себе в комнату.

– Как хочешь, – пробормотал он. – Встречаемся в восемь.

И дверь за ним закрылась.

Переодевшись в смокинги, друзья спустились вниз и устроились за столом в «Красной гостиной». Зальцбургский отель до такой степени демонстрировал свою приверженность имперскому режиму, что дал это название одному из двух своих ресторанов. Хорошо знавший город и «Австрийский двор», где он обычно останавливался, Адальбер взял на себя выбор блюд. И он же первым открыл огонь, пользуясь тем, что они сидели в укромном уголке полупустого зала.

– Надеюсь, ты простишь, если я нарушу предложенный тобой порядок, ведь происходившее со мной в последние месяцы не так – о, далеко не так! – увлекательно, как наши отношения с Симоном. Расскажи, умоляю, зачем вы отправились в Оперу?

Морозини, не ответив, взялся за стакан «гешприцера»[27], который здесь подавали в качестве аперитива, и это еще сильней раззадорило любопытство Адальбера.

– Ну скорей, скорей, – торопил он. – О чем вы говорили? Он напал на след опала или рубина?

– Опала. Он даже дал мне возможность им полюбоваться... издалека. Камень украшал платье дамы, столь же величественной, сколь и таинственной...

И, не заставляя больше себя упрашивать, Альдо рассказал о вечере в Опере, но не отказал себе в удовольствии как бы случайно остановиться на самом волнующем месте: когда они с Ароновым заметили, что дама в черных кружевах исчезла.

– Исчезла! – простонал Адальбер. – Значит, вы ее упустили!

– Не совсем или, скажем, пока еще нет! По странному стечению обстоятельств, случилось так, что я уже видел эту даму в тот же день немного раньше – в склепе Капуцинов.

– Что ты там делал?

– Навещал могилу. Каждый раз, когда я бываю в Вене, я иду в «Кладовую королей», чтобы положить фиалки на могилу маленького Наполеона. В эти моменты мною движет французская половина моей крови.

Последовал еще более драматичный, что определялось сюжетом, рассказ о странной встрече, однако на этот раз Морозини сделал паузу на своей погоне по улицам Вены за крытой коляской.

– И докуда ты за ней добрался? – прошептал Видаль-Пеликорн, настолько захваченный историей, что забыл о кусочке угря, насаженном на вилку да так и застрявшем на полпути от тарелки ко рту.

– До жилища, которое не составило никакого труда узнать, поскольку я там уже был. А когда в Опере Симон сказал мне, кому принадлежит ложа, где сидела незнакомка, мне было легко сопоставить. Но ведь ты тоже знаешь этот дом, точнее этот дворец?

– Скажи, как называется, тогда посмотрим. Кусочек угря исчез было во рту Адальбера, но тут же чуть не выпал обратно, когда Морозини бросил с нахальной улыбкой:

– Адлерштейн! На Гиммельфортгассе... Эй, выпей глоточек, а то подавишься, – добавил он, подвигая стакан воды другу, который уже успел посинеть в борьбе со строптивым куском рыбы. – Ну, как ты? Я совсем не рассчитывал произвести на тебя такое впечатление!

Адальбер оттолкнул воду, пригубил вино, сделал глоток.

– Это не ты... это... эта тварь! Представь себе, в ней кость! Что до твоего дворца, то мне он не знаком, ноги моей там не было!

– Очень мило! Как же вышло, что он знаком твоей машине? Я ее там видел... по крайней мере, заметил... слуга мыл ее во внутреннем дворе.

Если Морозини ожидал негодующих восклицаний или протестов, он должен был быть разочарован. Адальбер ограничился тем, что бросил на него озадаченный взгляд и смущенно потер кончик носа. Тогда Альдо вновь пошел в атаку:

– Это все, что ты можешь сказать? Ведь не могла же машина очутиться там без твоего участия?

– Почему? Я ее одалживал.

– Одалживал? Можно спросить – кому?

– Сейчас скажу... Чем больше я размышляю об этом, тем сильнее убеждаюсь в том, что теперь мне самое время рассказать тебе о собственных приключениях. Тебе многое станет яснее.

– Слушаю.

– Прекрасно. Ты уже знаешь, что в Египте я стал жертвой судебной ошибки.

– Тебя обвинили в краже какой-то статуэтки, а потом она благополучно нашлась?

Не благополучно! Скорее случайно – в уголке захоронения, куда она, на первый взгляд, вернулась без посторонней помощи. Настоящий вор, – а я догадываюсь, кто это может быть! – положил ее туда, натерпевшись страху после загадочной смерти лорда Карнавона...

– Да, я слышал о его странной кончине. Говорят, укус москита, да?

– Укус якобы спровоцировал убившее лорда рожистое воспаление, однако очень многие видят в этой смерти своего рода проклятие, на которое обречен каждый, кто пренебрег надписью, обнаруженной у входа в склеп: «Смерть коснется своим крылом того, кто потревожит фараона». До этого случились еще две или три необъяснимые смерти, и – я тебе повторяю – этот тип сдрейфил!

– А ты? Ты веришь в это проклятие?

– Нет. Бедняга Карнавон умер пятого апреля, когда зал с саркофагом даже еще не открыли. Но мне благодаря этому посчастливилось выйти из тюрьмы. Хотя, честно говоря, я бы с удовольствием взял ее себе, эту статуэтку, и никогда бы не вернул... даже... даже рискуя навлечь на себя гнев мертвеца. Ради нее стоит быть проклятым! – вздохнул египтолог со слезами в голосе. – Прелестная маленькая нагая рабыня из чистого золота, протягивающая на вытянутых руках цветок лотоса. Самое чистое воплощение женской красоты! И когда я думаю, что этот толстый мерзавец обладал ею целых несколько недель, и...

– Хватит! – оборвал его излияния Альдо. – Если ты вновь углубишься в эту историю, мы из нее никогда не выберемся. Вернемся к отправному пункту: к твоей машине, чудесным образом переместившейся в Вену. Итак, начнем с твоего освобождения...

Согласен. Сам понимаешь, члены экспедиции и английские власти принесли мне извинения. Чтобы я простил их, они даже попросили меня сопровождать в Лондон груз для Британского музея.

– Забавно – этакая честь! Ты-то предпочел бы доставить его прямиком в Лувр!

– Конечно, и я даже подумывал, не новая ли это ловушка, ведь покойный лорд Карнавон обещал все найденное при раскопках передать египтянам. Но Картер – он-то живехонек! – решил: его страна должна получить кое-что из находок, а поскольку он их открыл... Ну, в общем, я отправился в Лондон, где мне устроили грандиозный прием и где я имел удовольствие снова встретиться с нашим другом Уорреном.

– Бедняга! Ты знаешь, что свалилось на его голову? Нашу «Розу Иорков» опять украли!

– Это, друг мой, заботит меня меньше всего. И, если тебе угодно, не будем отклоняться от главного, – сказал Адальбер. – Итак, меня отлично приняли и даже отправили во Францию в свите сэра Стенли Болдуина, ехавшего туда с официальным визитом. Это принесло мне радостный сюрприз: меня пригласили на прием, который устраивал лорд Круи, посол Великобритании в Париже, а там я неожиданно столкнулся с совершенно очаровательной девушкой, попавшей в весьма затруднительное положение. Вообрази, я вышел с сигарой в сад и стал свидетелем отвратительной сцены: какой-то хам нагло приставал к девушке с поцелуями.

– И ты, конечно, полетел на помощь? – елейным голосом осведомился Морозини.

– И ты бы поступил точно так же, кем бы ни была дама. Однако мой порыв усилился, едва я узнал ее: это была Лиза Кледерман!

Альдо вдруг расхотелось смеяться.

– Лиза? Откуда она там взялась?

– Она очень дружит с одной из дочерей посла и поскольку приехала в Париж побегать по магазинам, то и поселилась у подруги, так что не нуждалась в приглашении на прием.

Морозини вспомнил, как Кледерман в Лондоне говорил ему, что у его дочери много друзей в Англии.

– А... нападавший? Это был кто?

– Да никто! Какой-то военный атташе, убежденный, что ни одна девушка не устоит перед его мундиром. Он сразу же стушевался и сбежал. Военных действий не последовало.

– А... Лиза?

– Она меня поблагодарила, потом мы немного поболтали... о том о сем... Было так приятно! – вздохнул Адальбер, мысленно возвращаясь к свиданию в ночном саду.

– Как у нее дела?

Адальбер блаженно улыбался, не замечая, что тон Альдо становился все более и более резким.

– Все отлично... Чудесная девушка! Мы виделись еще два-три раза: как-то пообедали вместе, я пригласил ее на концерт, сходили на показ мод...

– Короче, вы не расставались! А поскольку и того вам было мало, вы решили отправиться вместе... отдохнуть?

Альдо говорил теперь почти грубо, и это наконец пробило мягкий кокон воспоминаний, которым Видаль-Пеликорн окутал себя в считаные минуты. Он вздрогнул и ошеломленно уставился на друга с таким выражением, будто только что проснулся. Стальные глаза Альдо позеленели – это всегда было у него признаком надвигающейся бури.

– Что ты такое вообразил? Мы просто дружим. Конечно, мы немного поговорили о тебе...

– Как вы добры!

– Мне кажется, ты ей очень нравишься, и, несмотря на обстоятельства, при которых вы расстались, она все время вспоминает о Венеции, грустит о ней...

– Никто не мешал ей вернуться. Ну, так что же ваше путешествие?

– Сейчас! Служба, о которой я тебе уже обмолвился, потребовала от меня поездки в Баварию с заданием понаблюдать за деятельностью некоего Гитлера, который с недавнего времени не устает ругать Веймарскую республику и вроде бы собрал под свои знамена немало народу. Чтобы не привлекать к себе особого внимания, меня попросили поехать как бы туристом, значит, на машине. И лучше было взять кого-нибудь с собой. Ну, и поскольку Лизе надо было возвращаться в Австрию ко дню рождения бабушки, идея попутешествовать в моей машине показалась ей забавной, и мы отправились... так, по-товарищески, – уточнил Видаль-Пеликорн, с беспокойством поглядывая на грозное лицо друга.

– Значит, тебя послали в Германию, а ты доехал до Вены?

Нет. Только до Мюнхена, где работа задержала меня дольше, чем я предполагал. Ну, и чтобы Лиза оказалась в Бад-Ишле вовремя, я одолжил ей свою машину. Она страшно этому обрадовалась, но поначалу отказывалась: оттуда ей-де надо было в Вену, но я ее убедил, сказав, что приеду туда за машиной, как только освобожусь. Так и сделал. Добавлю, что Лизу я больше не видел: она отбыла на какой-то бал в Будапешт перед самым моим приездом. Теперь ты знаешь все!

– Она знала, зачем ты едешь в Германию?

– Смеешься? Я сказал ей, что еду организовывать конгресс археологов, а еще, возможно, прочту несколько лекций.

– И она тебе поверила?

Глаза Адальбера смотрели на Альдо с полным простодушием.

– У нее не было никаких причин не верить. Я тебе уже сказал: мы большие друзья.

– Значит, тебе повезло больше, чем мне! Ладно, забудем об этом и займемся нашим чертовым опалом. Не посоветуешь ли, как убедить даму в кружевах продать нам камень?

– Много хочешь! Я знаю о ней еще меньше, чем ты, ведь я даже не видел ее. Самое лучшее – завтра же добраться до Ишля. Госпожа фон Адлерштейн должна быть еще там, раз она не вернулась в Вену к сегодняшнему утру, когда я забирал машину.

Назавтра, пока маленький красный «Амилькар» одолевал отделявшие Зальцбург от Бад-Ишля пятьдесят шесть километров очаровательной местности – поросших лесом холмов и озер, – Альдо размышлял о своей бывшей секретарше. Не расскажи об этом верный Видаль-Пеликорн, он никогда не поверил бы, что «Мина» отправилась на венгерский бал, а до этого отбивалась от назойливых ухаживаний резвого офицера в саду посольства, а потом вела спортивную машину ... Еще труднее было представить ее скитающейся по дорогам с Адальбером, который – Альдо не решался всерьез подумать об этом, – вполне возможно, влюбился в нее... Но вот что было страннее всего: Альдо не понимал, почему все это так ему неприятно...

Внезапно он словно очнулся. Новая мысль пришла ему в голову. Думая о Лизе как о женщине, он упускал очевидное: она была в Вене в то же самое время, когда там находилась таинственная дама, и значит, они знакомы. И стало быть, вместо того чтобы ехать к старой графине, которая, возможно, заупрямится, не проще ли обратиться к ее внучке?

– Какого черта! – воскликнул Морозини вслух, следуя ходу своих мыслей. – Она же работала со мной два года, и хорошо работала! Если кто-то и даст нам какие-нибудь сведения, то именно она!

Не отрывая от дороги пристального взгляда, Адальбер рассмеялся:

– А-а, ты тоже думаешь, что Лиза для нас – лучший источник информации? Остается только ее поймать – а как это сделать?

– Для тебя затруднений быть не должно, ведь вы такие друзья! – не без желчи откликнулся Морозини.

– Мне это не легче, чем тебе. Эта девушка – как порыв ветра, никогда не угадаешь, что она сделает в следующую минуту.

– Ты одалживал ей свою драгоценную машину, ты был ее верным рыцарем в течение...

– Всего двух недель! Ни днем больше!

– ...И она не сказала тебе, куда собирается после Будапешта?

Представь себе, что нет! Признаюсь, я спрашивал, но ответ был неясный: то ли поездит по Польше, где у нее друзья, то ли махнет в Стамбул... Если не в Испанию... Она дала понять, что больше не хочет, чтобы я вмешивался в ее жизнь. Уж очень независима... И потом, может, я ей надоел?

Словно по волшебству настроение Альдо резко улучшилось, и остаток пути он проделал в приподнятом состоянии духа. Он даже позволил себе роскошь ответить другу: «Что ты! Что ты!», впрочем, достаточно лицемерно.

* * *

Своей славой Ишль был обязан месторождению натуральных солей и источникам серных вод. Двор избрал этот красивый город у слияния Ишля и Трауна своей летней резиденцией, и аристократия, повсюду следовавшая за императорской фамилией, превратила его в один из самых элегантных курортов Европы, куда многие великие артисты почитали за честь приехать, чтобы выступить перед коронованными особами.

Говорили, что Франц-Иосиф – и его братья вслед за ним – появился на свет благодаря соляным ваннам, прописанным их матери, эрцгерцогине Софии, доктором Вирером-Реттенбахом. А потом здесь же случился императорский роман: помолвка между молодым императором и его прелестной кузиной Елизаветой, решившаяся в считаные минуты, несмотря на то что был уже назначен день его свадьбы со старшей сестрой девушки Еленой.

И теперь, хотя монархия осталась лишь в воспоминаниях, ностальгия по ней была сильна. В сезон водолечения сюда съезжалось множество мужчин, а еще больше – женщин, побродить по парку, помечтать перед колоннадой Кайзер-виллы. Впрочем, немалое общество собиралось и осенью – самые рьяные осколки старого двора, они слетались в Ишль в поисках ушедших времен, где каждому была отведена собственная роль в императорском спектакле.

В Бад-Ишле время, казалось, остановилось. Особенно видно это было на женщинах. Совсем мало или полное отсутствие косметики, никаких коротких стрижек и длинные платья старинного фасона вперемешку с национальными костюмами.

– Невероятно! – прошептал Морозини, когда «Амилькар» остановился у гостиницы, заняв место только что отъехавшего экипажа. – Если бы не машина, мне бы показалось, что я – мой собственный отец! Помнится, он бывал в Ишле два или три раза.

– Здешние хозяева отнюдь не дураки. Они отлично понимают: напоминание об империи – для них лучшая реклама. Сам отель носит имя Елизаветы, ванные заведения – Рудольфа и Гизелы, а самая красивая панорама – Софии. Не считая площадей Франца-Иосифа, Франца-Карла и так далее. Что до нас, мы сейчас устроимся, пообедаем и дождемся часа, когда будет прилично явиться на виллу... Адлерштейны построили замок Рудольфскроне, когда их старый, стоявший в горах, после оползня стал непригодным для жилья...

– Однако ты знаток! – восхищенно сказал Морозини. – А ведь мы не в Египте, а?

– Нет, но, когда долго путешествуешь с кем-нибудь, надо ведь поддерживать разговор. Ну, и мы с Лизой болтали...

– Ах да, я и забыл... А ты не знаешь случайно, где она находится, эта вилла?

– На левом берегу Трауна, на склоке Янценберга, – невозмутимо ответил Видаль-Пеликорн.

Слишком большое для охотничьего домика строение своими лоджиями, фронтоном и многочисленными окнами напоминало жилье какого-нибудь из иерусалимских паладинов. Рудольфскроне утопал в зелени и выглядел так чудесно, что становилось очевидным, почему госпожа фон Адлерштейн так часто сюда приезжает и подолгу задерживается: в этом доме куда приятнее жить, чем во дворце на Гиммельфорт-гассе.

Дворецкий, с огромным достоинством носивший кожаные штаны со шнуровкой и ярко-зеленую ратиновую куртку, один вид которой, несомненно, вызвал бы нервный припадок у его британских собратьев, встретил гостей перед высоким порталом, между статуями, поддерживавшими балкон.

Несмотря на громкие имена на визитных карточках, дворецкий выразил сомнение в том, что графиня сможет принять гостей, о приходе которых не было условлено заранее. Графиня неважно себя чувствует. Тогда Альдо, вовсе не желавший зря тратить время, спросил:

– А мадемуазель Лиза здесь?

Слова оказались магическими: суровое, похожее на маску лицо дворецкого осветила улыбка:

– О, если господа – друзья барышни, это совсем другое дело! Мне кажется, я узнал маленькую красную машину, она недавно побывала здесь...

– Да, я ее одалживал мадемуазель Лизе, – пояснил Адальбер, – но, если госпожа фон Адлерштейн неважно себя чувствует, не беспокойте ее. Мы зайдем позже.

– Сейчас узнаю, господа, сейчас узнаю... Спустя несколько минут он уже открывал перед гостями двери маленькой гостиной, обитой узорчатой атласной материей. Занавеси на окнах, выходивших в парк, были раздвинуты. Стены украшали многочисленные фотографии в серебряных рамках.

Совершенно седая, несмотря на отсутствие морщин, дама ждала их в шезлонге с письменным прибором на коленях. Впрочем, завидев гостей, она проворно убрала чернильницу и бумагу. Судя по длинному черному платью с кружевной шемизеткой, она была довольно высокой. Весь облик графини наводил на мысль о другом времени – том, что запечатлели фотографии на стенах, – но темные глаза были удивительно живыми и выразительными. А улыбка, внезапно озарившая ее лицо, была точь-в-точь как у Лизы.

Госпожа фон Адлерштейн, не колеблясь, выбрала из двух мужчин Адальбера и протянула ему унизанную очень красивыми кольцами узкую руку. Тот почтительно склонился к руке старой дамы.

– Господин Видаль-Пеликорн, – произнесла она, – мне очень приятно встретиться с вами... хотя я чуть-чуть сожалею о той легкости, с которой вы уступали капризам моей внучки. Когда я увидела ее за рулем вашей машины, я была изумлена, отчасти восхищена, но и встревожена. Не безрассудство ли это?

– Ни в коем случае, графиня! Мадемуазель Лиза прекрасно водит машину.

Но старая дама уже повернулась ко второму гостю, и ее улыбка стала не более чем любезной:

– Несмотря на громкое имя, которое вы носите, князь Морозини, я прежде не имела счастья знать вас. Хотя, мне кажется, вы пытались осаждать мой дом в Вене? Мне говорили, будто вы несколько раз спрашивали, где я.

Сухой тон должен был дать понять Альдо, что его настойчивость не понравилась графине.

– Виноват, графиня, и очень прошу вас простить меня, потому что я и правда буквально шпионил за вашим домом!

Она резко отстранилась и нахмурилась:

– Шпионили? Какое непристойное слово!.. Но какова же причина, скажите, пожалуйста?

– Мне было необходимо увидеться с вами по крайне важному делу, в котором мой друг заинтересован так же, как я сам.

– Что за дело?

– Сейчас услышите, но сначала позвольте задать вам один вопрос.

– Спрашивайте. И садитесь, пожалуйста. Усевшись в одно из обитых шелком кресел, на которые указала графиня, Альдо спросил:

– Вы только что сказали, что не знаете меня. Значит, мадемуазель Кледерман никогда вам обо мне не говорила?

– А что – должна была? Вам следует понять, – добавила госпожа фон Адлерштейн, стараясь хоть немного смягчить высокомерие, прозвучавшее в ее тоне. – Лиза знакома с множеством людей во всех концах Европы. Я же не могу знать всех. А вы с ней уже встречались? Где же?

– В Венеции, где я живу.

Он не счел необходимым рассказывать подробности. Если Лиза – возможно, потому, что не слишком этим гордилась, – не нашла нужным поведать своей бабушке о работе в палаццо Морозини, следует считаться с ее волей. Даже если он чувствует себя задетым и несколько огорченным от того, что бывшая Мина становится все менее и менее реальной.

Графиня между тем заметила:

– Меня это не удивляет, она очень любит этот город и, думаю, часто там бывает... Но, прошу вас, вернемся к вашему желанию поговорить со мной, о котором вы упоминали.

Морозини помолчал, подбирая слова, потом решился:

– Вот в чем дело. 17 октября, то есть совсем недавно, я вместе с бароном Пальмером, сидя в ложе Луи Ротшильда, слушал «Кавалера роз». Уточняю, что я прибыл в Вену из Италии по приглашению барона и с единственной целью: присутствовать на этом спектакле. В тот вечер, когда поднялся занавес, я увидел, как в вашу ложу входит очень элегантная, производящая сильное впечатление дама. Именно из-за этой дамы я и хотел встретиться с вами, графиня. Я бы хотел с ней познакомиться.

– А с какой целью, скажите, пожалуйста?

На этот раз тон графини был откровенно надменным, но Морозини предпочел этого не заметить.

– Может быть, склонность к романтике? – продолжала графиня. – Вы венецианец, и тайна, окружающая эту женщину, дразнит ваше любопытство и вашу фантазию?

«Я ей решительно не нравлюсь! Тот тип из Вены, очевидно, настроил ее против меня», – подумал Альдо и решил сыграть ва-банк.

– Сделайте милость, графиня: раз уж вы наделяете меня чувствами, выбирайте не столь ничтожные! Речь идет о важном деле, я сказал бы, даже очень серьезном: эта дама владеет драгоценностью, которую мне необходимо заполучить. Любой ценой.

Удивление и возмущение заставили графиню на несколько мгновений онеметь, затем они уступили место гневу:

– Менее ничтожными! Но это же еще хуже! Вульгарная алчность торговца, стремление к наживе! Денежный вопрос! Даже не будучи знакома с вами лично, я наслышана о вашей репутации антиквара-эксперта по древним ценностям. Я думаю, – добавила она, – нам не о чем больше разговаривать. И в любом случае – я посоветую моей внучке получше выбирать друзей!

Как ни велико было искушение бросить в лицо старой даме, что ее драгоценная внучка, переодевшись квакершей, два года работала его секретаршей, у Альдо сохранились дружеские чувства к мнимой голландке, и он не смог сыграть с ней такую дурную шутку. Он предпочел проглотить обиду и попробовать все-таки убедить графиню.

– Очень прошу вас, госпожа фон Адлерштейн, не осуждайте меня, не выслушав! Дело совсем не в том, о чем вы думаете. Клянусь, мною движет вовсе не алчность и не стремление получить прибыль. Эта драгоценность... по крайней мере, опал, находящийся в центре ее, имеет трагическую историю, как и всякий камень, похищенный из священного предмета. И этот не избежал судьбы остальных. Меня уверяли, что его носила несчастная императрица Елизавета. Купить опал у этой дамы – значит оказать ей услугу, поверьте мне!

– Или разбить ей сердце! Довольно, князь! Вы посягаете на семейную тайну, и не мне разглашать ее. А теперь у меня больше нет времени для вас.

Задержаться, не показавшись грубияном, после этого заявления было бы затруднительно. Но Адальбер попытался прийти на помощь другу:

– Разрешите мне одно словечко, графиня! Все, что сказал вам князь Морозини, – чистая правда. Мы с ним ищем несколько камней, когда-то вырванных из предмета религиозного культа. Два из них мы уже нашли. Осталось еще два, и опал – один из них!

– Я не сомневаюсь в ваших словах, сударь. Равно как и в словах князя. Но, как бы то ни было, если вы желаете купить это украшение, вам придется подождать, пока оно попадет в руки наследников его владелицы, потому что, пока жива, она вам его не отдаст. Желаю всего наилучшего, господа!

Она позвонила, призывая дворецкого, и друзьям пришлось последовать за ним.

– Не знаешь, чем я так напугал ее? – прошептал Морозини, направляясь к автомобилю.

– Понятия не имею, но мне тоже показалось, что она боится.

– Может, я зря напал на нее так резко? У меня такое чувство, будто я совершил какую-то оплошность. Очень неприятно.

– Возможно, а возможно, и нет. С такими женщинами лучше говорить начистоту. Может быть, нам следовало спросить у нее, где Лиза? Не думаешь ли ты, что внучка оказалась бы сговорчивее?

– Не надейся! А кроме того, вполне вероятно, она ничего не знает. Графине же неизвестно, что ее дорогая внучка провела у меня два года!

– А ты забыть не можешь!

Они уже садились в «Амилькар», как вдруг подъехал экипаж и остановился прямо перед машиной. Из него выскочил молодой человек с чемоданом в руке. Морозини сразу же узнал новоприбывшего. Это был напавший на него у Демеля незнакомец в зеленой шляпе с перышком. Впрочем, тот тоже узнал князя и, поставив свой чемодан на землю у ног дворецкого, с жаром накинулся на Альдо:

– Опять вы! Я считал, что предупредил вас, но вы, должно быть, туги на ухо. Так вот, говорю в последний раз: кончайте бегать за ней – или будете иметь дело со мной!

Прокричав все это, он собрался было уходить, но Морозини, потерявший терпение, схватил его за лацканы отороченной зеленым бархатом куртки и вынудил повернуться к себе лицом.

– Минутку, мой мальчик! Вы что-то уж слишком часто задеваете меня, значит, пора расставить точки над «и» раз и навсегда. Я ни за кем не бегаю, разве что за графиней фон Адлерштейн, и хотел бы понять, почему вы против!

– Не стройте из себя младенца! Я вовсе не имел в виду тетю Виви, речь шла о моей кузине Лизе. Так вот, запомните хорошенько: я, Фридрих фон Апфельгрюне, решил на ней жениться и больше не желаю видеть, как вокруг нее вертятся разные там хлыщи, да еще и иностранцы! А теперь – отпустите куртку, вы меня задушите!

– Отпущу только после того, как вы извинитесь! – загремел Морозини. – Никому еще не было дозволено называть меня «хлыщом»!

– Ни... никогда! – булькал юноша.

– Отпусти его, – посоветовал Адальбер. – Ты его так трясешь, что зеленое яблочко[28] упадет, не успев созреть...

Дворецкий бросился на помощь.

– Господин Фриц, вы неразумны, как всегда!

Вы же знаете, как не нравится мадемуазель Лизе ваш способ обращения со всеми ее друзьями старше десяти лет! А вы, ваше сиятельство, извольте его отпустить. Госпожа графиня будет очень недовольна, если узнает...– Я уже знаю, Йозеф! – сказала опирающаяся на трость и укутанная в шаль старая дама, появляясь на верхней ступеньке лестницы. – Иди сюда, Фриц, и прекрати дурить. Примите мои извинения вместе с его извинениями, князь! Этот юный безумец впадает в буйное состояние, когда дело касается его кузины.

Альдо ничего не оставалось, как отпустить «юного безумца», поклониться и занять место рядом с Адальбером. Автомобиль тронулся с места, разметав во все стороны гравий аллеи.

Спускаясь в город, друзья некоторое время молчали. Каждый был поглощен собственными мыслями. Наконец Адальбер пробормотал:

– Представляешь: Лиза замужем за этим придурком!

– Ни на секунду! Осмелюсь надеяться, он из тех, кто принимает желаемое за реальность. А мне начинает казаться, что Лиза тебя самого очень интересует! И вот о чем ты думаешь, когда мы потерпели такое поражение!

– Да, потому что отныне только она может навести нас на след дамы с опалом.

– Я все испортил! – злился Морозини. – Не надо было действовать так прямо! Теперь она никогда не скажет, где находится наша дорогая Мина!

Перестань ее так называть! Противно! А может быть, бабуля доверит тайну мне? Я бы мог попробовать вернуться один. Например, завтра? Скажу, что ты уехал...

Морозини пожал плечами.

– Почему бы и нет? Что нам остается?

Однако судьба оказалась к ним благосклонна и послала неожиданного помощника.

После печального ужина, состоявшего из форели, ужина в ресторанном зале, заполненном лишь наполовину, иными словами, полупустом, друзья, решив приободриться и согреться, – весь вечер шел мелкий дождик, потом тучи разогнал резкий ветер, – отправились выпить рюмку-другую в бар, единственное хоть сколько-нибудь уютное место во всем отеле. Там их ждал сюрприз: юный Апфельгрюне, взгромоздившись на высокий табурет у стойки красного дерева, рыдал на груди скептически настроенного бармена.

– Отправить меня ночевать в отель, меня, внука ее... ее родной сестры! Заявить, что для меня нет места, хотя... хотя там, по крайней мере, пятнадцать комнат, в этом... в этой чертовой лачуге! А я, я – в отель! Ты можешь это понять, Виктор?

– Ведь это с вами не в первый раз, господин Фриц! Так всегда бывает, когда на вилле Рудольф-скроне полно гостей.

– Но там... там как раз... там нет никаких гостей! Ни души. Даже кошки я там не видел! Моей кузины Лизы нет... и никого другого нет, просто она меня не любит, тетя Виви! Если бы я только знал, почему! Дай-ка мне еще водки, Виктор! Может, станет легче...

Друзья, только что устроившиеся за ближайшим к стойке столиком, обменялись взглядами сообщников, не нуждавшимися в расшифровке. Оба подумали об одном и том же: не отправиться ли побродить вокруг Рудольфскроне? Графиня кого-то или чего-то боится и все-таки прогнала внучатого племянника, хотя он мог бы оказаться ей полезен. Но поскольку их внезапный уход из бара вызвал бы по меньшей мере удивление, они заказали коньяк с водой и уселись поудобнее, потягивая из бокалов и вслушиваясь в жалобы Фрица фон Апфельгрюне. А они становились все более и более невнятными, по мере того как одна за другой опустошались стопки водки. В конце концов случилось то, что должно было случиться: Фриц рухнул грудью на стойку, уронил голову на руки и устроился на ночлег, не сходя с места.

– Господи! – сквозь зубы процедил бармен. – Придется теперь укладывать его в постель!

– Мы сейчас пришлем портье, – сказал Морозини, бросая на прилавок несколько монет.

– Господа не останутся у нас?

– Нет, мы пойдем навестить друга...

– В таком случае я сразу же и закрою, наверное, никто больше не придет... В такую-то погоду!

И правда, снова пошел дождь. Слышно было, как капли стучат по навесу над входом в отель. Альдо и Адальбер поднялись в свои комнаты за кепками и плащами, сменили смокинги на фланелевые брюки и теплые свитера, затем, вполне экипированные для любых превратностей погоды, спустились в гараж за машиной. Видаль-Пеликорн поднял крышу.

– Дорога слишком долгая, чтобы идти пешком, – объяснил он. – Можно будет спрятать «Амилькар» под деревьями неподалеку от виллы, а оттуда уже ногами...

Думаешь, мы не зря предпримем эту экспедицию? – спросил Морозини. – Может, он фантазирует...

– Вряд ли. Раз она выгнала Фрица, который, в общем-то, хороший парень и, похоже, очень ей предан, значит, графине мешало его присутствие. Должно быть, она кого-то ждет. Голову даю на отсечение!

5 ВЕСЬМА НАСЫЩЕННЫЙ ВЕЧЕР...

Вверх по склону Янценберга на малой скорости катил мощный лимузин, лучи его фар медленно скользили вдоль елей, будто сверяясь с дорожной картой.

На Адальбера снизошло внезапное озарение: сам толком не зная почему, он выключил свои огни и остановился. Но уже спустя мгновение правильность его решения стала очевидной: отсветы на деревьях показали, что большая машина свернула к Рудольф-скроне.

– Похоже, ты был прав, – сказал Морозини. – Вот тот или те, кого она ждет и из-за кого разогнала всех...

– Теперь надо найти укромный уголок.

Видаль-Пеликорн снова включил мотор и фары – правда, лишь на минуту, чтобы найти лесную тропинку, по которой они чуть продвинулись вглубь, прежде чем остановиться.

– Пошли! – скомандовал Альдо, вылезая из обитой черной кожей «лоханки».

Друзья прошли пешком короткое расстояние, отделявшее место стоянки их автомобиля от въезда в маленький замок – без решеток, без каменной ограды. Небо, по которому порой проносились дождевые тучи, оставалось достаточно светлым, чтобы можно было сориентироваться. Друзья пустились бегом до открытой полянки, откуда вилла была хорошо видна. И сразу заметили лимузин, только что остановившийся у темного входа. Свет исходил из единственного источника – из двух выходивших в лоджию окон гостиной, той самой, где старая графиня принимала их днем.

– Туда легко взобраться, – прошептал Адальбер, – но надо хорошенько присмотреться: когда мы были здесь, я слышал собачий лай. Конечно, в таком поместье их...

– Да, но если графиня ожидала ночных гостей, может быть, она велела держать собак на привязи.

Перед домом центральная аллея разделялась надвое лужайкой, обсаженной тисовыми деревьями, подстриженными через одно то в виде конуса, то в форме шара. Альдо и Адальбер решили обогнуть лужайку, чтобы, оставаясь невидимыми, достичь своей цели.

Предназначенный для разного рода служб первый этаж виллы был куда ниже второго, господского, увенчанного треугольным фронтоном. Нижний этаж был выстроен из каменных блоков, вытесанных так, что для привычных к спорту и физическим нагрузкам мужчин залезть по ним наверх не составляло особого труда. Помогая друг другу, Альдо и Адальбер бесшумно преодолели препятствие и оказались в лоджии, где благодаря льющемуся из окон свету было легко передвигаться, не задевая мебели и высаженных ради услаждения взора обитателей виллы растений.

Друзья на четвереньках подобрались к балконной двери, предварительно убедившись в том, что оружие, которым они решили запастись на всякий случай, под рукой. Однако открывшееся зрелище заставило их удивиться.

Они представляли себе драматическую сцену: графиня лицом к лицу с врагом или, может быть, даже с убийцей, но картина, которую они увидели, была мирной, почти семейной. Госпожа фон Адлерштейн в длинном черном бархатном платье, украшенном несколькими рядами жемчуга, сидела у зажженного, чтобы победить ночную сырость, камина и благодушно смотрела на пожилого мужчину. Остатки волос вокруг обширной плеши были почти совсем белыми, бородка с проседью, но загорелое лицо и красивые сильные руки говорили о жизни на природе и о том, что мужчина, может быть, был моложе, чем казалось на первый взгляд. Устроившись за маленьким столиком, он с завидным аппетитом подкреплялся великолепным пирогом и белым вином, наливая золотистую жидкость из длинной бутылки в граненый хрустальный стакан. Ни гость, ни хозяйка не разговаривали – в этом наблюдатели могли убедиться, поскольку одно из окон было приоткрыто.

– Как ты думаешь, не лучше ли нам уйти? – прошептал Морозини, смущенный интимностью обстановки и своей ролью соглядатая. – Мы ошиблись, и я боюсь, что ведем мы себя сейчас как проходимцы.

– Тихо! Где мы есть, там и останемся! Что мы – зря старались? И потом... никогда не знаешь...

Гость в комнате отодвинул от себя столик, подо шел к камину и облокотился о доску, попросив разрешения выкурить сигару.

– Спасибо, что вспомнили про мой зверский аппетит, дорогая Валерия! Замечательный ужин!

– Чашечку кофе не хотите? Иозеф сейчас принесет.

– Так поздно... Я не решался просить. Старшая дама жестом отмела возражения.

– Иозеф уже готовит его. А теперь объясните мне все. Меня встревожило и ваше письмо, и тайна, которой вы окружили ваш визит, хотя свободно могли явиться днем.

– Я и сам предпочел бы это поездке из Вены в Ишль и обратно посреди ночи, но мое дело требует тайны, и это в ваших собственных интересах, Валерия. Никто не должен знать, что я здесь. Вы точно следовали моим инструкциям?

– Естественно. Слуги отосланы, кроме моего старого Йозефа, собаки заперты. Ей-богу, похоже, что речь идет о деле государственной важности!

– Можно сказать и так, поскольку я посланник канцлера. Господин Шейпель хочет, чтобы я поговорил с вами о вашей подопечной.

– Об Эльзе?

Гость ответил не сразу. Тихо постучав в дверь, вошел Иозеф с подносом, нагруженным кофе, взбитыми сливками, водой со льдом и пирожными. Он поставил все это на столик, вытащив его из-под других и подвинув к камину, после чего почтительно поклонился и исчез.

– Видишь, не зря мы остались! – прошептал Адальбер. – Сдается мне, мы услышим весьма интересные вещи.

Госпожа фон Адлерштейн, взяв с подноса чашку, налила гостю кофе. Хрупкий фарфор звякнул, выдавая ее волнение.

– Чего же хочет наш канцлер? – спросила она.

– Он боится, что... Эльза в опасности, а вы знаете, насколько сердце этого великого христианина чувствительно к нескончаемым драмам, преследующим семейство Габсбургов. Ему бы очень не хотелось продолжения...

– Я весьма ему признательна, но скажите, каким образом несчастная женщина, скрывающаяся от всех, может навлечь на себя рок?

– Скрывающаяся? Не совсем. Она же появлялась в Опере, сидела в вашей ложе!

– До сих пор это никому не мешало. Впрочем, она и бывает-то там редко. Ее могли видеть всего три раза.

– И этого слишком много! Да поймите же, Валерия! Эта женщина, такая величественная и такая элегантная, этот высокий тонкий силуэт в маске, так хорошо скрывающей лицо, но оставляющей на виду драгоценности, просто не может не привлечь любопытных. Я сам был в Опере на последнем представлении «Кавалера роз» и заметил, как внимательно наблюдали за ней некоторые зрители. Особенно двое, сидевшие в ложе барона Ротшильда.Их бинокли были постоянно направлены туда, и я думаю, что не одни они проявляли к ней такой интерес. Надо прекратить эти посещения, иначе нам не миновать неприятностей.

Запретить ей ездить в Оперу? Представьте себе, я и сама так думала, но мне было бы трудно принять такое решение. Это так много значит для нее!.. И она же принимает меры предосторожности, приходит только после того, как поднимется занавес, когда самые пылкие меломаны находятся уже во власти музыки. Во время антрактов она не выходит в фойе, скрывается в глубине ложи и на виду держит только свой веер, к которому прикрепила серебряную розу. Наконец, она всегда уходит с последней нотой. Кроме того, разве я не просила вас, если кто-то станет расспрашивать, распускать слухи о том, что дама больна?

– И расспрашивают. Тем более что она своим обликом невольно заставляет подумать о другой, еще живой в памяти многих! Нет, дорогая моя, это надо прекратить. Либо пусть приходит с открытым лицом, в другой одежде и сидит в другом месте.

– Это невозможно!

– Почему? Она так похожа на императрицу?

– Очень, намного больше, чем двенадцать лет назад. Это даже удивительно...

Графиня взяла трость, поднялась и медленно подошла к стоявшему в углу на подставке бюсту Елизаветы. Это было позднее изображение, и выражение лица было строгим. Женщина, изваянная скульптором, перенесла худшую из бед: смерть сына. Прекрасное лицо над высоким, до ушей, воротником, хранило отпечаток боли, но в то же время светилось гордостью, даже высокомерием. Лицо человека, которому уже нечего терять, не боящегося ни судьбы, ни смерти. Старая дама ласково прикоснулась к мраморному плечу.

– Эльза просто молится на нее, и, я знаю, ей доставляет удовольствие подчеркивать сходство, но она прячет лицо не только из осторожности. Она и не знает, что это такое. Не спрашивайте у меня причину, я все равно не скажу.

– Как хотите. Вам известно, что ее считают дочерью императрицы и Людвига II Баварского?

– Смешно! Достаточно сопоставить даты. В 1888 году, когда появилась на свет Эльза, наша государыня уже не способна была родить.

– Отлично знаю, но все-таки Эльза из императорской семьи! А ведь есть мечты народа, особенно живучие среди венгров, никогда не перестававших чтить память той, которая была их королевой, и, наоборот, есть люди, которые поклялись стереть с лица земли всякий след ненавистной династии – из тех, кто убил Рудольфа в Майерлинге, саму Елизавету в Женеве, Франца-Фердинанда в Сараеве, не говоря уж о мексиканцах, расстрелявших Максимилиана. У них свои резоны, но я знаю людей, задумывающихся о том, была ли болезнь, унесшая в прошлом году молодого императора Карла, действительно болезнью...

– Как глупо! Бедствия, нищета, разрушенное здоровье – разве этого не достаточно? Проклятие – да, возможно, но в убийство я не верю. Тем более что после Карла осталось восемь детей. С их матерью, императрицей Зитой, с эрцгерцогинями Гизелой и Валерией, не считая дочери Рудольфа, – слишком много еще живых, слава богу, принцев и принцесс!

– Думайте как хотите. Во всяком случае, полицию известили, вашу подопечную разыскивают, и если вы не примете мер предосторожности...

Вот уже пятнадцать лет, как я принимаю эти меры против единственного известного мне врага: тех, кто жаждет завладеть ее драгоценностями – ее единственным достоянием. Никто не знает, где она живет, кроме меня и ее охраны. Что же до трех ее поездок в Вену, то всякий раз она ехала ночью...

– Но она живет у вас? Ваши слуги...

– Вне всяких подозрений, я знаю их долгие годы. Можно сказать, что они члены моей семьи. В конце концов, чего вы добиваетесь? Чтобы я убедила Эльзу не покидать ее убежища? Я делаю для этого все возможное, потому что последнее путешествие прошло не совсем гладко. Но не думаю, чтобы я в этом преуспела: когда возрождается мечта, которая считалась погибшей, от нее трудно отказаться. Особенно ей: ее разум воспринимает лишь то, что связано с ним, до остального ей нет дела. Ее жизнь, дорогой Александр, – сплошное ожидание, надежда снова увидеть того, кто двенадцать лет назад подарил ей серебряную розу и предложил руку и сердце...

– Она надеется разыскать его? Через двенадцать лет? Просто невероятно!

– Не так уж невероятно, если знаешь ее натуру. Ее история не банальна. Она началась в 1911-м, в вечер премьеры «Кавалера роз». Там она познакомилась с молодым дипломатом, Францем Рудигером. Для обоих это была любовь с первого взгляда. Назавтра он явился к ней, подарил знаменитую серебряную розу, и они обручились. Увы, через несколько дней Рудигер должен был уехать: Франц-Иосиф посылал его с важным поручением в Южную Америку. Командировка была такой долгой и трудной, что, если бы не два или три письма из Буэнос-Айреса и Монтевидео, мы бы решили, что он мертв.

– Командировка в Южную Америку? Ну и ну! А вы не знаете, зачем?

Когда император отдает приказ, вопросов не задают. Вам полагалось бы это понимать. Как бы то ни было, Рудигер вернулся в Европу в начале войны. Мы были здесь, он едва успел ступить на венские мостовые, а добраться сюда, до нас, времени уже не хватило. Эльза получила два письма, потом молчание длилось месяцы. Я узнала, что капитана Рудигера считают без вести пропавшим. Отчаянию его невесты не было границ. Потом, однажды вечером, года полтора назад опять пришло письмо. Рудигер оказался жив, но очень плох. Он был тяжело ранен и, как говорилось в письме, сильно страдал. Он желал знать, свободна ли еще Эльза и любит ли она его. Если да, он назначил ей две даты встреч: на первом и на последнем в сезоне представлении «Кавалера роз». Если он не сможет выздороветь к первому, то приложит все усилия, чтобы быть на последнем...

– Почему было просто не дать ей свой адрес?

– Поди знай! Мне все это показалось странным, но Эльза была так счастлива, что у меня не хватило духа ее удерживать. Вот тогда я и предупредила вас, чтобы, насколько возможно, избежать для нее затруднений, и благодарна за помощь. Рудигер в Опере не появился и прислал последнюю записку с тысячью извинений и словами любви: он еще слишком слаб, но клянется, что будет на спектакле 17 октября. Мне пришлось снова уступить, хотя из-за моего несчастного случая я не могла сопровождать ее. Надо, чтобы эта поездка стала последней. Мне необходимо уговорить ее.

– А если опять придет письмо?

Я ей об этом даже не скажу. Почту приносят сюда, и я первой разбираю ее. Понимаете, я убеждена, что последняя записка была ловушкой. Можете успокоить господина Шейпеля, в моей ложе больше не появится живая загадка. Возвращайтесь в Вену с " легким сердцем!

– Минутку, я еще не закончил. Скажите мне, Валерия, почему, имея такие обширные связи по всей Европе, начиная с меня самого, вы даже не попытались узнать побольше об этом Рудигере?

– Нельзя сказать, что такая мысль не посещала меня, – вздохнула графиня, – просто я люблю Эльзу и не хотела идти против ее воли. А она противилась моим попыткам рассеять тайну, окружающую ее любимого. Поймите, Александр, она, как и ее мать, страстная поклонница Рихарда Вагнера, и ее не зря зовут Эльзой!

– Понимаю: она принимает своего Рудигера за Лоэнгрина и боится, что задай она запретный вопрос – Лебединый рыцарь исчезнет. К тому же фамилия этого человека – Рудигер, как у маркграфа Бехеларена, а это имя возвращает ее к «Кольцу Нибелунгов» и опять-таки погружает в фантастический мир Вагнера. Слишком много она мечтает, ваша протеже, Валерия!

– Мечта – это все, что ей осталось, и я пытаюсь не отнимать у нее эту мечту чересчур грубо!

– В этом смысле она – достойная наследница... Но я, в ком нет ни капли романтической крови Виттельсбахов, все-таки попробую выяснить, что за личность этот Рудигер. Если он в прошлом был дипломатом, должны остаться какие-то следы. Впрочем...

Тот, кого называли Александром, положил сигару в пепельницу, поудобнее устроился в своем кресле и, соединив кончики пальцев, задумался, как показалось Альдо и Адальберу, ноги которых уже начали сводить судороги, на целую вечность.

– Вам что-то пришло в голову? – спросила старая дама.

– Да. Относительно командировки в Южную Америку. Я вспомнил, что перед войной Франц-Иосиф, недовольный тем, что ему наследует племянник Франц-Фердинанд, которого он не любил, вроде бы посылал эмиссаров в Аргентину и даже в Патагонию, чтобы поискать, не осталось ли там случайно следов эрцгерцога Иоганна-Сальватора, вашего бывшего соседа по замку д'Орт.

– Зачем ему это понадобилось? Он с той же силой ненавидел и Иоганна-Сальватора, обвинял его в том, что тот своими пагубными идеями подтолкнул его сына на роковой путь!

– Может быть, из любопытства? Он не собирался предлагать ему трон, но, когда приближается смерть, для старого человека нормальна попытка покончить раз и навсегда с секретами, загадками и всем подобным, что переполняет память Габсбургов...

– ...но укрепляет их легенду! Возможно, вы и правы. В таком случае моя бедная Эльза надеялась понапрасну: человеку, посвященному в государственную тайну, никогда не позволят жить как всем.

– Особенно с еще одной тайной! Дорогая моя, надо покончить с делом, ради которого я приехал к вам. Если даже вы помешаете Эльзе показываться на людях, этого недостаточно: вы должны передать ее нам, мы сможем обеспечить ей надежную защиту.

Темные глаза госпожи фон Адлерштейн под все еще прекрасными арками бровей сверкнули, но голос оставался спокойным, а тон холодным:

– Нет. Об этом не может быть и речи.

– Почему?

– Потому что это означало бы поставить под угрозу ее рассудок, а он и без того слабый, позволю себе заметить. Она привыкла к своему убежищу, к тем, кто ее окружает и заботится о ней. Ей там нравится, и до сих пор секрет хранили достаточно хорошо.

– Слишком хорошо, быть может. Простите, кузина, но я скажу вам то, что обязан сказать, даже если это покажется вам жестоким. Вы уже не молоды. Что станет с вашей подопечной, если с вами случится несчастье?

Она улыбнулась так похоже на внучку, что Альдо на мгновение почудилось: перед ним Лиза, только вот волосы поседели.

– Об этом не беспокойтесь. Распоряжения сделаны. Если я умру, Эльзе от этого не станет хуже. Ваш аргумент не в счет...

– Тяжело хранить подобную тайну. Не хотите разделить ее хотя бы со мной, ведь я так привязан к вам?

– Не сердитесь, Александр, но опять – нет, нет и нет. Чем меньше людей знает тайну, тем легче ее сохранить. Может быть, позже, когда я почувствую себя слишком старой, – добавила она, видя помрачневшее лицо гостя. – А сейчас не настаивайте. Бесполезно!

– Как вам угодно, – вздохнул Александр, поднимаясь с кресла. – Час поздний, мне пора возвращаться.

– Нам тоже! – шепнул Адальбер.

Правду сказать, тела обоих несколько одеревенели, но им удалось благополучно спуститься и вернуться в тайник, где был оставлен «Амилькар». Сев в машину, они не обменялись ни единым словом, и, вопреки ожиданиям Альдо, Видаль-Пеликорн не завел мотор.

– Ну? Ты что – не собираешься назад?

– Не сразу. У меня такое впечатление, будто комедия еще разыграна не до конца. Что-то меня беспокоит...

– Что же?

– Если б я знал! Я же сказал тебе: просто ощущение! Но когда со мной такое происходит, я предпочитаю дождаться финала.

– Отлично, – безропотно согласился Альдо. – В таком случае дай мне сигарету, мои кончились.

– Ты слишком много куришь! – отметил археолог, протягивая портсигар.

Они помолчали. Поднявшийся ветер разогнал облака, и небесный свод между верхушками елей, казалось, даже стал светлее. Через открытые окна в машину проникал свежий воздух, напоенный запахами леса и влажной земли. Смешиваясь с ароматом светлого табака и опьяняющим духом приключения, он ласкал обоняние Альдо. Морозини с наслаждением вдыхал, как вдруг раздался рокот автомобильного мотора, а чуть позже двойной луч фар осветил дорогу внизу. Адальбер с радостным восклицанием мгновенно завел мотор, но не стал включать фары.

– Посмотрим, куда нас завезут, – весело сказал он.

– Это же та машина, что была у замка. Зачем тебе ехать за ней? Ты же знаешь – она возвращается в Вену.

– Тебе не знакомы эти места, а?

– Нет. В Австрии я знаю только Тироль и Вену.

Тогда слушай. Пусть меня превратят в картонку для шляп, если эта машина направляется в Вену! Дорога на Вену осталась позади, и именно это меня и беспокоило. Я не отдавал себе в этом отчета, но мне показалось странным, когда этот малый, которого мы знаем под именем Александр, заявил, что прибыл прямо из столицы. Вспомни! Мы же ехали за ним, следовательно, он двигался из Ишля. И сейчас, вместо того чтобы проехать к Траунзеи Гмундену и спуститься в долину Дуная, он возвращается туда, откуда приехал. Вот почему я, ужасно любопытный, хочу разобраться. Уверен, ты тоже?

– Ну что ж, давай разбираться!

Маленькая машина с погашенными огнями выехала на дорогу и, соблюдая дистанцию, достаточную для того, чтобы остаться незамеченной, пустилась в погоню, держась за светом фар лимузина. С нарастающим возбуждением пассажир и водитель «Амилькара» следили за тем, как большой автомобиль взял курс прямо на юг, миновав Ишль, пересек обе реки, проехал еще несколько секунд, но уже погасив огни, – что едва не стало роковым для его преследователей! – и, наконец, добрался до открытых ворот какого-то поместья, где и исчез из виду. Шофер, видимо, отлично знал местность, потому что тьма стояла кромешная – никакого света, по которому можно было бы определить, где находится дом.

– История становится все более и более захватывающей! – сказал Адальбер, останавливаясь чуть дальше ворот. – Если это называется «вернуться домой», нам остается только отправиться спать.

– Погоди! Ворота не закрыли. Может, наша птичка залетела сюда лишь на время?

– Что ему там делать среди ночи?

– Ну, он-то знает что... Сколько отсюда до Вены?

– Километров двести шестьдесят...

Адальбер хотел было сказать что-то еще, но замолчал, навострив уши. В саду заурчал мотор лимузина. Он выехал из ворот, повернул налево, на мост, и удалился, не вызвав никакой реакции наблюдателей. Больше не было никаких сомнений: автомобиль возвращался к своему первоначальному маршруту.

– Вот теперь, думаю, можно ехать домой, – решил Адальбер.

Он тронулся с места и поехал вперед по узкой дороге, ища, где бы развернуться. Пришлось забраться довольно далеко, пока встретился перекресток, и, проезжая мимо ворот во второй раз, друзья обнаружили, что теперь они закрыты.

– Прием окончен, – весело бросил Альдо. – Завтра надо попробовать узнать, кто его устраивал.

– Это будет несложно. За воротами – одна из больших вилл, принадлежащих именитым семействам, составлявшим двор и приезжавшим исполнять свои обязанности, а заодно позаботиться и о собственном здоровье.

Когда друзья добрались наконец до отеля, церковные колокола пробили час ночи, но они были удивлены: вечер оказался так богат на события, что им казалось, сейчас куда более позднее время!

Несмотря на усталость, разволновавшийся Морозини долго не мог уснуть. В результате утром он открыл глаза только в половине десятого – поздновато для завтрака в номере. Наскоро, но энергично умывшись, Альдо спустился на первый этаж, где был накрыт «габельфрюштюк» – так австрийцы называют завтрак а-ля фуршет.

Не прошло и пяти минут, как он увидел Адальбера, появившегося на пороге с мутным взглядом и растрепанными волосами.

– Меня всю ночь терзали мысли о Габсбургах – прежних и нынешних, – вздохнул археолог, тщетно пытаясь подавить зевоту, – но ни до чего путного я не додумался. Кем, черт побери, может быть эта Эльза? Склоняюсь к мысли, что она – внебрачный ребенок. Но чей? Франца-Иосифа? Его жены? Его сына? Кофе! Побольше кофе, прошу вас! – воззвал он к явившемуся за заказом официанту.

– Двух первых – никоим образом. Она похожа на Сисси, значит, император тут ни при чем. Что же до прекрасной императрицы, ты сам слышал: этого не может быть! Зато мои подозрения легко соглашаются с кандидатурой эрцгерцога Рудольфа, поскольку, напоминаю тебе, я видел, как она положила цветы на его могилу в склепе Капуцинов.

– Согласен. Это весьма логично. У герцога было много любовниц, но вот что смущает: тайна, которая окружает эту женщину, внимание и покровительство со стороны такой знатной дамы, как графиня, наконец, драгоценность, которая ей принадлежит...

– Я пришел к тому же выводу: отец, наверное, Рудольф, но матерью не могла быть безвестная цыганская певичка. Тогда – кто же?

– В нынешнем положении вещей на этот вопрос ответа нет! – проворчал Адальбер, преследуя по тарелке строптивую сосиску. – И если хочешь знать мое мнение, пока наше дело не слишком ладится. Вчера мы знали, что никто нам не поможет приблизиться к владелице опала...

А сегодня мы знаем, что, пытаясь ее найти, можем навести на след людей с более чем сомнительными намерениями! Я не люблю подвергать женщин опасности. Ну, и что же нам делать?

– Во всяком случае, не останавливаться на полпути.

– Нужно продолжать наши поиски, стараясь не нанести ей ущерба. Кто знает, вполне вероятно, что, открыв, где прячут Эльзу, мы сможем оказаться ей полезными. Почему бы нам не помочь ей, не защитить ее, а?

– Отличная идея! К тому же, на мой взгляд, роль нашего друга Александра далеко не однозначна. Значит, для начала отправимся поглядеть виллу, куда он так спешил прошлой ночью. Может, повезет, и мы встретим там кого-то, кто объяснит нам, кому она принадлежит.

Говоря все это, Адальбер атаковал обширное блюдо ноцерлей[29] с сыром и положил себе солидную порцию. Альдо же взглянул на них с искренним отвращением и закурил – в то утро ему решительно не хотелось есть: пара сосисок и чуточка липтауэра[30] вполне удовлетворили его аппетит. В это самое время сквозь голубой дым он разглядел одетого с иголочки Фридриха фон Апфельгрюне, входившего в столовую.

– Эй, смотри! – прошептал он. – Вот и наш друг Зеленое Яблочко! Он выглядит куда лучше: глаза ясные, на ногах стоит твердо. О господи, похоже, он идет к нам! Прекрати-ка свое обжорство! Одному богу известно, что еще он нам приготовил!

Однако, остановившись в четырех шагах от стола, юный австриец, щелкнув каблуками, поклонился в полном соответствии с этикетом и сказал Морозини:

– Месье, я приходить нести вас уничтоженные извинения, – его ломаный французский, казалось, привел в восторг Видаль-Пеликорна. – Я есть очень весьма огорченная отвратительным путаница, но я теряю голова, когда говорит про кузина Лиза!

Переполненный добрыми намерениями, он был почти трогательным, и Альдо встал, чтобы протянуть ему руку. Может быть, этот парнишка – посланник неба, именно тот, в ком они нуждались: он наверняка отлично знает местность и ее обитателей, не говоря уж о знакомых тетушки Виви.

– Не думайте об этом! Все не так страшно...

– Wirklich? Вы мне не ненавидеть, нет?

– Вовсе нет! Все забыто. Хотите сесть за наш стол? Знакомьтесь, это – месье Видаль-Пеликорн, очень известный археолог.

– О! Я такая весьма очень счастливый!

Два официанта поспешно произвели на столе необходимые перемены, и Фриц, сразу повеселев, уселся. Очевидно, что Альдо снял с души юноши большую тяжесть, так любезно приняв его извинения.

– Значит, – перешел Морозини на немецкий, чтобы Фриц, последовав его примеру, совсем расслабился, – значит, вы племянник госпожи фон Адлерштейн?

Нет, племянная внучка! – упорствовал тот, доказывая свои лингвистические таланты. – Я быть внук их сестра.

– И если я вас правильно понял во время наших предыдущих встреч, вы также жених вашей кузины?

Апфельгрюне покраснел, как вишня.

– Я так этого хотеть! Но это не есть сущий правда. Понимаете, – добавил он, отказываясь наконец от языка, не позволявшего ему легко выразить всю пылкость своих чувств, – мы с Лизой знаем друг друга с детства, и с детства я влюблен в нее. Это очень забавляло всю семью: Лиза всегда говорила, что мы жених и невеста. Игра, конечно, но я-то продолжаю эту игру!

– А она?

– О-о, – вздохнул, вдруг опечалившись, Фриц. – Она такая независимая девушка! Очень трудно понять, кого она любит, кого не любит. Я думаю, Лиза хорошо ко мне относится. Но вы же ее знаете, раз вы сказали Йозефу, что вы друзья Лизы? – В вопросе прозвучали остатки запоздалой злости, может быть, юный Апфельгрюне и был сумасбродом, но память не изменяла ему. И Адальбер поторопился, насколько смог, способствовать умиротворению.

– Мы друзья, но не очень близкие. Что же до отношений мадемуазель Кледерман с присутствующим здесь князем Морозини, мне кажется, тут более уместно слово «знакомство», – добавил он, невинно-вопросительно взглянув на своего товарища. – Я думаю, между ними не было никакой дружбы.

– Конечно, – подтвердил Альдо с притворной искренностью. – Я едва знаю мадемуазель Кледерман...

Но вы ведь итальянец, даже более того – венецианец, а Лиза всегда бредила вашим городом. Мне кажется, она даже прожила там тайком два года!

– Признаюсь, мы там встречались пару раз... в салонах.

– Вам больше повезло, чем мне! Надеясь застать ее там, я приезжал несколько раз, но так и не смог ее разыскать. А в Цюрихе, где ее родной дом, она вообще никогда не бывает.

– И вы предположили, что она здесь?

– Я надеялся, что она окажется тут, потому что напрасно искал ее в Вене. Знаете, с тех пор как кончились ее итальянские причуды, она часто навещает бабушку, которую очень любит. Но вы, вы-то зачем приехали в Рудольфскроне?

В голосе Фрица все еще сквозило недоверие, и Адальбер подмигнул Альдо, давая понять, что возьмет объяснения на себя. В вымыслах археологу не было равных, но прежде всего следовало понять, насколько сам Фриц осведомлен о том, что происходит на вилле.

– Госпожа фон Адлерштейн ничего вам не рассказала вчера вечером?

– Она? Ничегошеньки! Она так взбесилась из-за моего появления, что выставила меня за дверь, заявив, что в доме и без меня полно людей и что она терпеть не может, когда приезжают без предупреждения, И вот теперь я не решаюсь туда вернуться, а меня это очень огорчает, потому как мне необходимо ее кое о чем попросить.

– Вы живете в Вене?

– Да, у родителей, – уточнил Фриц. – Слава богу, у них достаточно денег, чтобы я чувствовал себя свободно. Но поговорим лучше о вас...

Спокойный за свои тылы, Видаль-Пеликорн выбрал нечто среднее между реальностью и фантазией: он рассказал, что его друг Морозини – эксперт по драгоценным камням и коллекционер, к тому же помешанный на Габсбургах, – поставил себе целью собрать их драгоценности, проданные во время войны в Женеве графом Берхтольдом. И вот, когда некий приятель пригласил его в Оперу, ему показалось, что он узнал одно из этих украшений. Оно было на даме, которую он счел госпожой фон Адлер-штейн, поскольку она сидела в ложе графини. С тех пор он и старается встретиться с ней.

– Вы же знаете, каковы коллекционеры! – снисходительно добавил он. – Они теряют голову, когда нападают на след. К несчастью, мой друг потерпел поражение: дама из ложи оказалась подругой вашей бабушки, и та сообщила нам, что обладательница драгоценности сочтет неприличным всякое предложение продать ее. И даже отказалась назвать ее имя и адрес.

– Меня это не удивляет. Тетя Виви – сложный человек! Что до меня, я бы охотно помог вам, если бы сумел, но моей ноги никогда не было в Опере. От этих людей, которые бегают туда-сюда, вопя, что умирают, или усаживаются со словами, что надо бежать, меня берет тоска, прямо до слез... А вы? Если я правильно понял, вы археолог?

Скорее египтолог, но с некоторых пор меня особо интересует ваша древняя гальштатская культура, и я приехал взглянуть на раскопки. В Зальцбурге я встретил Морозини, и сюда мы прибыли вместе. Но, наверное, археология интересует вас столь же мало, сколь и опера? – заботливо осведомился Адальбер.

– Почти, но случилось так, что я хорошо знаю эти края. Там, на отрогах Дахштейна, – руины Хохадлерштейна, старого родового поместья, где я часто играл на каникулах... когда был мальчишкой.

– Но вы же не жили в руинах? – вмешался Аль до, мозг которого пронзила внезапная идея.

– Нет. Снимали дом неподалеку – моя мать очень любит эти места... Я с удовольствием покажу вам Гальштат, – добавил Фриц, обращаясь к Адальберу. – Я проведу здесь три или четыре дня – посмотрю, не улучшится ли настроение тети Виви. А поскольку вы, наверное, останетесь один...

Юноша явно отдавал предпочтение Видаль-Пеликорну, в голосе его слышались нотки надежды. Как честный и хорошо воспитанный мальчик, он, соблюдая приличия, принес свои извинения Морозини, но особой симпатии к нему не испытывал. Должно быть, виной тому была внешность венецианца.

– Почему это он останется один? – не удержавшись от иронии, поинтересовался Альдо.

– Вы уедете, раз ваше дело не удалось. Я вам твоя заменю! – радостно заключил Фриц, возвращаясь к своему колоритному французскому. – Так я сделать побольший прогресс.

– Ну что ж, вам придется его делать в компании со мной!

– Вы остаешься?

Господи, да! Представьте себе, Габсбурги волнуют меня до такой степени, что я собираюсь написать книгу о повседневной жизни в Бад-Ишле во времена Франца-Иосифа, – объявил Альдо, забавляясь тем, как круглое лицо юноши становилось все более разочарованным. – Вот сейчас, например, я хочу побродить по городу. Однако не возражаю против того, чтобы вы двое отправились на экскурсию.

– Замечательный идея! – воскликнул, утешившись, Фриц. – И я ехать в маленький красный гоночный машина! Только я хотеть предупреждать: дорога не идти до Гальштата – надо потом ходить или брать лодка.

– Посмотрим, – пробормотал Адальбер, чей взгляд достаточно красноречиво выражал, что он думает о замечательных идеях Альдо. – Когда увидимся?

– За ужином, вероятно. Вряд ли ты захочешь обедать после такого завтрака!

– Нет, – вмешался Фриц. – Мы встречаться в пять часов в кондитерская Цаунер. Это есть там, где биться сердце Бад-Ишль, и если вы хотеть написать книга, вам это не может быть возможно обходить. И вы видеть: все оставаться, как при Франц-Иосиф!

– Значит, отправимся к Цаунеру! – подытожил Альдо. – В пять часов.

И, оставив своего друга и Фрица за столом, князь поднялся к себе за плащом и кепкой.

* * *

Подняв воротник и сунув руки в карманы, Морозини прогуливался вдоль Трауна. Серенький прохладный день не позволял сонной водолечебнице предстать во всей красе, ставни большинства вилл были закрыты, но маленький городок, расположившийся в долине реки, был так прелестен, что Альдо получал особое удовольствие, видя его свободным от пестрых толп курортников.

Перейдя через мост, он без труда нашел ворота, которые они видели ночью. За воротами простиралась аллея, обрамленная высоким кустарником. Она вела к довольно большому, выкрашенному охрой дому с треугольной крышей, края которой далеко выходили за пределы здания, придавая ему неясное сходство с шале, «исправленным» балконами сложной ковки. С дороги был виден только верхний этаж, где, к удивлению Альдо, ставни тоже были закрыты.

Озадаченный Морозини размышлял о том, что ему теперь предпринять, как вдруг к нему приблизилась женщина, одетая так, как одеваются крестьянки в окрестностях Зальцбурга: в темном шерстяном платье с пышными рукавами, с разноцветной шалью на плечах и в фетровой шляпе с пером на голове.

– Вы что-то ищете, сударь? – спросила она, движимая природной любезностью жителей этой страны.

Она была очаровательна: глядя на свежее круглое личико, невозможно было удержаться от улыбки.

– И да и нет, сударыня, – ответил Морозини, сняв кепку, отчего крестьянка еще сильнее зарумянилась. – Я очень давно не бывал здесь и не совсем хорошо ориентируюсь. Этот дом – вилла барона фон Бедерманна? – Он назвал первое пришедшее на ум имя.

– Нет-нет, вы ошиблись. Это бывшая вилла графа Ауфенберга. Я говорю «бывшая», потому что ее недавно продали, но я не могу назвать вам нового владельца.

– Неважно, сударыня, раз уж это не то, что я думал. Спасибо за любезность!

Она попрощалась, сделав быстрый, легкий книксен, и пошла своей дорогой. Альдо – тоже, убедившись, что в доме нет никаких признаков жизни. Право, что за странное жилище, куда заезжают на несколько минут глубокой ночью перед дальней дорогой! Для чего – чтобы нанести визит призраку? Или кому-то, кто не хочет, чтобы знали о его присутствии? Решительно, роль Александра в этой истории все сильней и сильней тревожила его.

С легкой печалью Альдо подумал, что попал в тупик – ситуация, которую он ненавидел, – но как теперь выбраться? Снова отправиться к графине и рассказать ей о странном поведении человека, которому она, по-видимому, полностью доверяет? Но невозможно же признаться, что они с Адальбером подглядывали за их встречей! От этого будет только хуже. Не надо быть провидцем, чтобы представить себе, каким негодованием она откликнется на подобную исповедь типа, который и без того ей не слишком-то симпатичен.

Мысль о том, что, может быть, что-то известно Апфельгрюне, казалась князю неубедительной. Юноша интересуется лишь самим собой и своей ненаглядной Лизой. Не более того!

Почти отчаявшись, Морозини решил зайти в пивную, а потом побродить вокруг Кайзер-виллы. Он очень верил во влияние обстановки и надеялся, что поблизости от летней резиденции императорской семьи его осенит хоть какая-нибудь идея.

Часть большого дома, владелицей которого была теперь эрцгерцогиня Мария-Валерия, ставшая после свадьбы со своим кузеном, эрцгерцогом Францем-Сальватором, принцессой Тосканской, была открыта для посетителей. Но Морозини не переступил порога этого строения, светло-желтые стены которого немного напоминали Шенбрунн и словно бы освещали темные стволы обнаженных осенью деревьев. Он слышал, что внутри хранится множество охотничьих трофеев, свидетельства убийства оленей, кабанов и особенно серн, которых, по слухам, Франц-Иосиф истребил более двух тысяч. Охота никогда не привлекала князя, а эта – еще меньше, чем другие. И потом, как искать тень женщины, обожавшей животных, в мавзолее, воздвигнутом в честь их уничтожения? И он предпочел побродить по парку, медленно поднимаясь к розовой мраморной беседке, которую императрица приказала построить в 1869 году, чтобы там писать, мечтать, размышлять, воображая себя обычной владелицей поместья, такой же, как любая другая женщина, свободно гуляющей взглядом по окружающим ее убежище цветам и деревьям, за которыми не скрывается никакая охрана.

Разумеется, князь Морозини – дитя народа, который австрийцы долгие годы держали в плену, – вовсе не пылал страстью к их императорам, но, будучи человеком благородным, он не мог не восхищаться красотой императрицы Елизаветы, сияющей с многочисленных портретов, не мог не сочувствовать кровоточившим в ее сердце многочисленным ранам. И именно ее скорбную и гордую тень он искал, чтобы похитить у нее мучившую его тайну...

Стоя под елью, князь с некоторым разочарованием рассматривал вычурную постройку, выполненную под сильным влиянием ненавистного ему стиля трубадуров, как вдруг его размышления прервал приветливый голос:

– Я никогда особенно не любил эту беседку. В ней проявилось преклонение баварских принцев перед Средними веками, навеянное Рихардом Вагнером. Пусть не так исступленно, как у несчастного короля Людвига II, но это сооружение все же напоминает, что наша Елизавета была его кузиной и очень его любила.

Закутанный в шерстяной плащ, в фетровой шляпе с перышком на голове, с тростью в руке, господин Легар поглядывал на Альдо с лукавой улыбкой.

– А вы мне не говорили, – добавил он, – что вы такой страстный поклонник Сисси.

– Не такой уж страстный, но, когда приходишь сюда, трудно не поддаться магии воспоминаний о ней. Особенно если именно с ней связаны твои поиски. Один из моих высокопоставленных клиентов и правда воспылал к ней своего рода посмертной страстью: он поручил мне разыскать принадлежавшие покойной вещи.

– По всей видимости, их здесь немало, но я был бы очень удивлен, если бы вам согласились продать хоть одну.

– Я на это и не надеюсь. Хотя – кто может знать... Нет, я больше рассчитывал встретить кого-нибудь из преданных ей когда-то людей...

– А теперь – более или менее нуждающихся? Вполне возможно, их достаточно много бывает в этом парке. А-а, вот и одна из них! – добавил музыкант, незаметно указывая на одетую в черный бархат даму, которая вышла из мраморного замка и теперь стояла, спрятав руки в муфту, у маленькой веранды, увитой диким виноградом, чьи багряные листья уже начали устилать землю.

– Мне не кажется, что она в нужде, – заметил Морозини, узнав графиню фон Адлерштейн.

Она – нет, она даже старается облегчить участь других, но она может оказаться вам полезной. Пойдемте, я вас представлю!

И, не дожидаясь ответа, композитор двинулся к графине. Альдо пришлось последовать за ним. В конце концов, даже интересно, как она его примет?

Легара старая дама встретила как нельзя лучше. Лицо ее осветила приветливая улыбка, которая, впрочем, сразу же погасла, едва она заметила Морозини. Тот счел необходимым перехватить инициативу.

– Вы слишком стремительны, дорогой маэстро, – попенял он, кланяясь графине так почтительно, что это удовлетворило бы и королеву. – Я уже имел честь быть представленным госпоже фон Адлерштейн... и я не уверен, что новая встреча ей приятна.

– Почему бы и нет, князь, если вы не станете просить невозможного? После вашего ухода я почувствовала раскаяние, но в тот день у меня разыгрались нервы. Вот вам и досталось. Весьма сожалею.

– Никогда и ни о чем не надо жалеть, сударыня. Особенно о порыве великодушия. Вы стремились защитить вашу подругу, но, клянусь честью, я вовсе не желал ей зла, совсем наоборот.

– Значит, я ошиблась, – отозвалась графиня, доставая из муфты тончайший платочек и непринужденно промокая им нос, что снимало с ее слов всякий налет раскаяния. И тут же продолжила: – Вы намерены задержаться здесь на какое-то время? А я думала, вы уехали вместе с вашим другом-археологом.

«Ей, без всякого сомнения, очень хочется от нас отделаться!» – понял Морозини, но вслух произнес самым почтительным тоном:

– Мы же здесь именно благодаря тому, что он – археолог: он страстно интересуется так называемой гальштатскои цивилизацией, а поскольку мы давно не виделись, я и побуду с ним какое-то время...

Он бы поклялся, что при упоминании Гальштата госпожа фон Адлерштейн вздрогнула. Возможно, ему и показалось, но одно было очевидно – она явно нервничала.

– А почему вы сейчас не вместе?

– Потому, что он покинул меня, графиня, – ответил Морозини еще любезнее. – Вчера в отеле мы имели удовольствие поближе познакомиться с вашим внучатым племянником. Господин фон Апфельгрюне настоял на том, чтобы показать моему другу раскопки, но в машине только два места, вот меня и оставили бродить по Ишлю, и, признаться, вышло очень удачно.

– Господи! Не хватало еще, чтобы этот ветрогон занялся археологией! Он же не способен отличить окаменелость от кирпича! Я надеюсь увидеть вас снова в ближайшие дни, князь, а вы, дорогой маэстро, приходите в Рудольфскроне в любую свободную минуту!

– Надеюсь очень скоро воспользоваться вашим приглашением, – поспешил откликнуться музыкант, несколько раздосадованный тем, что его так легко оставили в стороне от разговора. – И, вероятно, сообщу вам хорошие новости о вашем родственнике, графе Голоцени. Мы вместе были в Брюсселе и...

Но графиня уже спускалась по дорожке в направлении Кайзер-виллы. И все-таки она откликнулась;

– Об Александре? Мы с ним недавно виделись, но тем не менее приходите поговорить о нем за чашкой чая.

Графиня продолжила свой путь и больше уже не оборачивалась.

– Что за странное поведение! – растерянно заметил Легар. – Обычно эта женщина – сама любезность!

– Все из-за меня, дорогой маэстро. Я имел несчастье ей не понравиться, вот и все! Вам надо было оставить меня там, где я стоял. Но вы только что произнесли имя, которое мне знакомо. Граф...

– Голоцени? – уточнил композитор, не заставляя себя просить. – Меня не удивляет, что вы уже встречались. Он занимает какую-то должность в нынешнем правительстве, но это не мешает ему много времени проводить за границей. Он любит Париж, Лондон, Рим... и красивых женщин! Они, вероятно, обходятся ему недешево, но об этом не стоит говорить. Особенно – графине: он венгр, как и она, и ее кузен...

– Боюсь, мне вряд ли представится возможность еще раз увидеться с ней.

– Я бы уладил это, если бы было время, но через два дня я уезжаю в Вену. Так что, если хотите навестить меня, надо поторопиться. Вы уже уходите?

– Нет. Еще немного поброжу. Мне здесь нравится.

– Вы правы, тут хорошо, но у меня слабое горло, а я немного озяб. До скорого, не правда ли?

Создатель «Веселой вдовы» исчез из виду, а Альдо взглянул на часы, обошел пару раз беседку императрицы и спокойно направился к городу. Пора было возвращаться: темнело, и ворота парка должны были вот-вот запереть на ночь.

Адальбера и его проводника он застал сидящими за белыми мраморными столиками у Цаунера, где царила старомодная, но теплая атмосфера и сладко пахло шоколадом и ванилью. Путешественники поглощали невероятное количество разнообразных пирожных, запивая их шоколадом, одна чашка следовала за другой.

– Похоже, вы оба здорово проголодались?

– Свежая воздух углублять аппетит, – сообщил ему Апфельгрюне, запихивая в рот громадный кусок торта, украшенного взбитыми сливками. – Вы хорошо погулять?

– Замечательно! Лучше, чем предполагал, – добавил Альдо с язвительной улыбкой в адрес своего друга. – А как ваша экскурсия?

– Чудесно! – ответил тот с такой же улыбкой. – Ты себе не представляешь, как это интересно! Я бы сказал: потрясающе интересно. Наверное, я проведу там несколько дней. Тебе бы тоже понравилось.

Было совершенно ясно: Адальберу тоже посчастливилось, и Морозини мысленно послал ко всем чертям злополучного Фрица, мешавшего говорить открыто. Пришлось дожидаться возвращения в отель, где, едва оставшись наедине, друзья буквально накинулись друг на друга с вопросами:

– Ну?

– Что там у тебя?

Я знаю, кто такой Александр, – сказал Альдо. – Что же касается дома, который он навещал ночью, он только что переменил хозяина, и мне не смогли назвать имени нового владельца. Кроме того, я встретил госпожу фон Адлерштейн, и она была очень недовольна тем, что Зеленое Яблочко повез тебя в Гальштат.

– Меня бы удивило обратное. Гальштат – необычайное, чудесное место, совершенно вне времени, но и там случаются странные встречи. Можешь себе представить, кого я увидел, когда мы зашли выпить пива в трактир? Старого Иозефа, дворецкого нашей графини! Он шел по дороге между домами, но я не смог проследить за ним из-за моего спутника.

– А он тебе ничего не сказал по этому поводу?

– Нет. Он даже не удивился. Он считает, что у Иозефа там какие-то приятели. И все!

– Не сказать, чтобы это проливало свет на нашу загадку, – проворчал Морозини. – Я думаю, нам надо перебраться туда завтра же, но куда же девать Фрица?

– Слушай, старина, сегодня удача нам улыбнулась не раз, зачем же ей останавливаться на полпути!

– Думаешь, удастся от него избавиться?

– Почему бы и нет? Я из тех, кто до седых волос верит в Деда Мороза!

6 ДОМ НА ОЗЕРЕ

Спустившись к ужину, два наших приятеля обнаружили на стойке портье записку от их нового друга, Зеленого Яблочка: тетя Виви срочно призвала его к себе, даже прислала машину, и он должен явиться к столу прилично одетым.

«Я такая есть грустный, – признавался в заключение юноша, – Я с вами делать такая прогресс на французски. Я надеяться скоро видать вас снова...»

– Ага, – сказал Альдо, – она забрала его, не теряя времени.

– Это последствие твоего сообщения о том, что мы ездили в Гальштат? – Голову даю на отсечение! Мы на верном пути, Адаль! Завтра переберемся туда и пошире откроем глаза и уши. Но, поверь мне, лучше оставить здесь твою красную машину и ехать поездом: она слишком заметная...

Адальбер охотно согласился. Морозини предупредил портье, что они на несколько дней уезжают из отеля и просят присмотреть за автомобилем месье Видаль-Пеликорна, а затем как бы небрежно спросил:

– Не скажете ли вы мне, кому продана вилла графа Ауфенберга – та, что чуть дальше моста? Я заходил туда в надежде поприветствовать его, но наткнулся на запертые двери. А местная жительница сообщила, что у виллы теперь другой владелец, но не смогла назвать его имени.

Лицо администратора сразу же выразило приличествующую такому случаю скорбь, и он поведал его сиятельству, что граф Ауфенберг несколько месяцев назад скончался.

– Виллу спустя несколько недель продали госпоже баронессе Гуленберг. Не знаю, вступила ли она уже в права владения.

– Неважно, я с ней незнаком. И благодарю вас. – Я начинаю сожалеть об отсутствии Фрица, – вздохнул Видаль-Пеликорн, когда друзья отправились выпить по стаканчику в баре. – Может, он что-нибудь рассказал бы нам об Александре и его баронессе, потому что уверен, между ними есть какая-то связь. Ведь не к сторожу и не к садовнику почтенный член правительства заезжал после полуночи!

– Вряд ли ты из него что-нибудь вытянул бы. Интересно, так ли этот парень глуп, как кажется?

– Поживем – увидим! Все может быть...

* * *

Горный поезд, связывавший Ишль с Аусзее и Штайнах-Ирднингом, остановился на станции Гальштат уже в сумерках, и полдюжины пассажиров, в том числе и Морозини с Видаль-Пеликорном, пересели на катер, чтобы переехать вместе со снаряжением и багажом на другой берег озера. Друзья прихватили с собой все необходимое для рыбалки, для прогулок в горах и даже для живописи. Рисовальные принадлежности были приобретены в последний момент по инициативе Альдо. Неплохой график, он подумал, что акварельные краски и прочие там угольные карандаши могут стать отличной маскировкой, если им надо будет какое-то время провести на наблюдательном посту.

Кроме всего этого, друзья купили грубые, подбитые железом ботинки, шерстяные свитера, толстые носки, но все-таки, тщась нарядиться в духе местного колорита, не решились на штаны со шнуровкой и на подтяжках. Адальбер, со своей стороны, не устоял перед широкой накидкой с капюшоном и зеленой шляпой с перышком, которая, по мнению Альдо, делала его похожим на подвыпившего эрцгерцога.

– Как жаль, – добавил он, – чтоу тебя нет времени отпустить усы, а то сходство было бы полным!

Служащий маленькой станции помог им донести багаж до катера, который уже раздувал пары. Освободившись от забот, Альдо облокотился на парапет палубы и целиком отдался любованию грандиозным и суровым пейзажем. Восемь километров длиной и шириной в два, озеро Гальштатское словно украдкой пробиралось между высокими темными скалами, чтобы, достигнув Дахштейна – самого высокого в Верхней Австрии горного массива, на вершинах которого и летом не таял снег, – омыть его крутые отроги. В конце этого бессолнечного дня картина была величественной, но мрачной: черные грани гор отвесно уходили в свинцовую воду. Вдоль противоположного берега раскинулась деревня, цепляясь за неприветливые склоны, голые и бесплодные, над почти черной полосой лесов.

По мере того как катер приближался к Гальштату, чье перевернутое отражение теперь виднелось в зеркале озера, деревня, которая издали казалась приклеенной к скатам и елям, вырисовывалась теперь, как горельеф с выступающими точками – колокольнями церквей. Их было две, соперничающих, но снисходительных друг к другу: одна, остроконечная, удлиненная протестантская кирха у самой воды, и другая – коренастая и увенчанная напоминавшей маленькую пагоду башней старого католического храма, стоящая чуть повыше. Вокруг, прижавшись друг к другу, как куры на насесте, теснились красивые старинные дома, где кроны темных деревьев, широко расходясь, накрывали фасады с балконами, посаженными на каменные основания... Верх живописности, водопад Мюльбах, низвергал свою белую пену прямо в центре селения.

Зачарованный Альдо вспомнил слова Адальбера, произнесенные накануне вечером: «Необычайное, чудесное место, совершенно вне времени...» Именно так! Впечатление, будто попал в волшебную сказку! Где тут могут скрываться «приятели» старика Иозефа?

Особое внимание князя привлек один из домов, самый дальний: его старые стены, казалось, вырастали из темной воды и еще хранили остатки укреплений. Хотелось рассмотреть его как следует, но единственным биноклем завладел Адальбер...

Когда они наконец высадились на берег, Морозини увидел, что, кроме маленькой площади, расчищенной, чтобы обеспечить доступ к протестантской церкви, среди этого странного нагромождения домов не было ни единой улицы. Дома вырастали один над другим на маленьких – естественных или искусственных – террасках и связывались между собою лестницами, сводчатыми проходами и аркадами. Селение не могло не привлекать художников и любителей романтики. Здесь было как минимум три постоялых двора, и Адальбер выбрал тот, что носил имя «Зееауэр». Поскольку Видаль-Пеликорна уже видели накануне, а теперь он привез нового клиента, прием ему был оказан весьма почтительный. Друзьям отвели две лучшие комнаты, обе – с балконами, позволяющими наслаждаться чудесным видом на озеро. Однако Георг Браунер и его жена Мария, содержавшие постоялый двор, заранее извинились перед новоприбывшими: завтра здесь празднуют свадьбу, и господам иностранцам, очень может быть, не удастся и глаз сомкнуть. Не лучше ли будет, если они согласятся принять участие, в празднике?

– Замечательная идея! – сказал Альдо. – Уж наверняка на этой свадьбе будет повеселее, чем на той, где нам довелось присутствовать в последний раз, – добавил он, вспоминая о роскошном, но абсолютно нелепом бракосочетании Анельки Солманской с беднягой Эриком Фэррэлсом.

– По крайней мере, можно будет повеселиться, ни о чем не думая! – подхватил Адальбер. – А в предвкушении мы, пожалуй, начнем завтрашний день с рыбалки на озере, – прибавил он, улыбаясь Марии. – Не знаете ли, кто нам может дать напрокат лодку?

– Георг, конечно, – сказала хозяйка. – У нас их много, и он охотно отдаст одну в ваше распоряжение. Посмотрите завтра утром?

– Разумеется. Не беспокойтесь, все, что нам сегодня нужно, это добрый ужин и удобная постель.

Они освободились от багажа, потом отправились в большой зал, уже заранее щедро украшенный еловыми гирляндами и бумажными цветами. Усевшись на скамейке друг против друга за столом, способным вместить человек шесть, они набросились на кнели и вяленую говядину, поданные им вместе с легким белым сухим вином, налитым в пузатый кувшинчик с деревенским рисунком.

– Скажи-ка, – утолив первый голод, спросил Морозини, – что это тебя разобрало идти на рыбалку чуть ли не на рассвете? Не забыл, что ты – археолог?

– Гальштатская культура ждала меня тысячелетиями, может она еще потерпеть? Зато я сгораю от желания рассмотреть как следует некую феодальную башню или что-то в этом роде, которую я приметил, когда мы подъезжали. С озера это должно быть довольно удобно.

На следующее утро, хорошенько выспавшись на удобных крестьянских кроватях, застеленных приятно пахнувшим после сушки на открытом воздухе бельем, они вступили во владение плоскодонкой, выбранной ими за то, что она единственная была с двумя веслами, остальные – с одним кормовым, а с подобными упражнениями ни Альдо, ни Адальбер до сих пор не сталкивались.

Альдо сел на весла, Адальбер приготовил удочки, и они вышли на простор, следуя советам Георга, наблюдавшего за их отплытием, пока работа не призвала его. Момент был выбран удачно: деревня вовсю готовилась к празднику. И хотя было свежо, но озеро было спокойным, а утро – ясным. Лодочка легко скользила по гладкому темно-зеленому зеркалу воды.

Когда они отплыли достаточно далеко и с берега их уже невозможно было разглядеть, Морозини стал грести туда, куда направлял его Видаль-Пеликорн, следивший за берегом при помощи бинокля. Вскоре они оказались довольно близко от строения, издали представлявшегося маленьким укрепленным замком, но это оказались всего лишь руины, поросшие зеленью, за которой не было ничего особенно интересного. Даже струйки дыма, которая выдала бы присутствие людей, нуждавшихся в тепле и еде. Только в узкой башне без верхушки да за куском стены, отвесно уходившим в воду, могло скрываться какое-то жилье, но такое казалось столь мало вероятным.

– Хотел бы я знать, как называется это древнее произведение искусства, – сказал Адальбер. – Может, это и есть старинное владение нашей графини?

Хохадлерштёйн? Смеешься? Это же на уровне воды! Слишком низко, чтобы называться «хох». Насколько я успел увидеть, здесь полно благородных руин, забравшихся высоко в горы. Скорее всего Хохадлерштейн – одна из них. А пока можно, видимо, и высадиться, как ты думаешь?

– По-моему, это не так-то просто, если ты не хочешь окунуться в озеро. Можно вернуться по суше, посмотреть, что тут происходит... в удобное время, чтобы было незаметно. А подождать можно и так – за рыбалкой, – и понаблюдать, есть ли там хоть какая-то жизнь.

– Ты что – всерьез надеешься что-нибудь поймать? – удивился Морозини, глядя, как друг вооружается длинной удочкой. – Запомни сразу же – от меня в подобных занятиях толку никакого!

– Слушай, что я говорю, и делай, как я. Может, что и получится.

К своему огромному удивлению, в течение этого дня, который, опасался Альдо, грозил быть убийственно скучным, ему-таки удалось вытащить три форели. Это было приятно. Убаюканный радостным перезвоном колоколов церкви, возвещавшей окрестностям об образовании юной четы, Альдо чувствовал себя спокойно и уютно. Пригодился и обильный завтрак, которым Мария предусмотрительно снабдила рыбаков. Разочаровывало только непрерывное наблюдение за развалинами: если замок и не был заброшен, то ничто не доказывало этого. Надо было искать в другом месте.

Когда они вернулись назад, атмосфера в трактире уже порядком разогрелась. Длинные столы с украшенной цветами посудой, глиняные кружки, где пенилось пиво, и нежно-зеленые бокалы на тонких ножках для вина... Праздничные костюмы местных жителей были великолепны: мужчины в кожаных штанах и вышитых жилетках, женщины в широких юбках со множеством белоснежных нижних, в расшитых золотой нитью кофтах с пышными рукавами, Здесь собрались счастливые люди, они смеялись, пели, подшучивали над новобрачными. Кстати, очаровательными! Она – вся красная от смущения, он – еще краснее, поскольку отдал дань и яствам Марии, и погребку Георга. Устроившись на помосте, два аккордеониста подыгрывали хору в ожидании, когда же свадьба пустится в пляс.

Альдо и Адальбер зашли на кухню, где суетилась Мария со своими служанками. Увидев, что друзья принесли рыбу, их стали горячо поздравлять.

– Идемте, – сказала Мария. – Я познакомлю вас с нашими новобрачными.

– Позвольте нам сначала переодеться, – возразил Альдо.

Они хотели было уйти, но хозяйка снова окликнула их:

– Я совсем забыла! Здесь у нас господин профессор Шлюмпф, он очень хочет встретиться с вами и поговорить о раскопках. Он живет в деревне и всю жизнь этими самыми раскопками занимается, Я позволила себе пригласить его сегодня вечером пообщаться с вами.

– И правильно сделали, – одобрил Адальбер, на деле совсем так не думавший. – А вообще-то забавно, должно быть, потолковать об археологии под аккомпанемент аккордеона, тирольских песен и под пьяные вопли, – шепнул он Морозини, когда они поднимались к себе.

– Ты что-нибудь знаешь в этой области?

– Начало железного века? Кое-что, но это не моя специальность, как тебе известно.

Ну так будь доволен. Если сморозишь глупость, гром оркестра и общий энтузиазм тебя прикроют.

– Я никогда не говорю глупостей! – обиделся Адальбер, но добавил: – Хотя, кто знает, может, ты и прав: в конце концов, так будет лучше.

* * *

Профессор Вернер Шлюмпф из Венского университета оказался точь-в-точь таким, каким люди представляют себе профессоров: маленький нервный человечек с усами, бородкой и в пенсне. Волосы с проседью уже начинали отступать со лба к затылку. Единственной оригинальной чертой в его облике был изуродовавший левую бровь шрам, но манеры и любезность ученого были безупречны.

Обменявшись с собратом предписанными этикетом приветствиями, он присел к столу, где друзья курили сигары за чашкой кофе. Впрочем, ему тоже тут же предложили сигару, и он принял ее вместе с водкой, мгновенно поданной лично Георгом. Новоприбывший сделал солидный глоток, уставившись на Морозини, к которому, узнав, что тот князь, начал проявлять особый интерес.

– Я полагаю, вы не археолог? Обычно высшая аристократия не обременяет себя работой...

– Ошибаетесь! Я антиквар, специалист по старинным драгоценностям.

Ха-ха! Начинаю понимать, но боюсь, пребывание здесь вас разочарует: все ценные предметы, найденные с 1846 года в дороманских захоронениях в окрестностях соляных копей, высоко в горах, хранятся теперь в Музее естественной истории в Вене. Кое-что осталось здесь, в нашем маленьком местном музее, но не самые лучшие. Во всяком случае, вряд ли вам тут удастся что-то купить.

– А я и не собираюсь, – отозвался Морозини с улыбкой, способной обезоружить даже вдовствующую императрицу. – Я интересуюсь только драгоценными камнями и приехал сюда, чтобы составить компанию моему другу Видаль-Пеликорну.

Профессор внезапно обиделся:

– Зря вы пренебрегаете украшениями нашего периода! Они сделаны из чистого золота, а некоторые очень красивы... Здесь была развитая цивилизация. Жившее здесь племя имело не кельтское происхождение, как поначалу предполагалось, скорее они были иллирийцами. Вероятно, они принадлежали к торговому поселению, описанному Геродотом, к тем, кто селился на скрещении больших дорог, по которым текли грузы железа, соли и амбры. Советую вам подняться к башне Рудольфа, чтобы увидеть некрополь, наиболее древние могилы которого свидетельствуют о том, что изначально здесь соблюдался обряд сожжения умерших...

Профессор был явно доволен, что напал на неофита, и, не обращая внимания на своего французского собрата, делал настоящий доклад, в который Адальберу, несмотря на героические усилия, так и не удалось вставить ни словечка. Альдо развлекался, принимая игру и слушая старого ученого с лестным для того вниманием, пока не отвел взгляда. И было из-за чего! Высокий человек крепкого сложения, выдававшего недюжинную силу, появился в зале и подошел к Георгу Браунеру, протиравшему за стойкой бокалы.

Незнакомец был в другой одежде, но фотографическая память Морозини сразу же восстановила обстановку, в которой Альдо видел этого человека в прошлый раз: именно он сопровождал таинственную даму в черной кружевной маске, сидевшую в ложе Оперы. Теперь на нем было надето что-то вроде ливреи на венгерский лад – с черными брандебурами и серебряным галуном, но лицо было, безусловно, то же. Однако недовольный голос Шлюмпфа вернул Альдо к реальности:

– Вы меня больше не слушаете, князь?

– Слушаю, слушаю, извините! Вы сказали... Господи, как было трудно не отводить взгляда от этого старого болтуна! К счастью, Адальбер, заметив, что произошло нечто необычное, пришел на помощь:

– С вашего позволения, господин профессор, не скрою, что похоронные обряды Гальштата меня всегда немного озадачивали. Ведь с течением времени воины перешли от сожжения умерших к погребению...

– Очень возможно, под влиянием кельтов...

– Но почему же тогда в некоторых могилах находят кальцинированные скелеты?

На этот раз попытка переключить внимание Шлюмпфа на коллегу удалась, и Альдо смог продолжить наблюдения. Человек в ливрее потягивал пиво у стойки, болтая с Георгом. Но кружка вскоре опустела. Смутная улыбка, короткий поклон – и незнакомец заспешил к выходу.

– Простите, я на минутку! – бросил Альдо собеседникам. Никакая сила на свете не могла бы помешать ему в этот момент пуститься по следу загадочного незнакомца.

Хотя ему пришлось продираться сквозь развеселую толпу, охотник успел выскочить на маленькую площадь у озера как раз вовремя: его дичь сворачивала направо в проулок, куда он вслепую и бросился. Давно уже наступила ночь, после яркого света трактира глазам понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте, и когда князь добрался до конца узкого прохода и уперся в лестницу, то, увы, время было упущено – сколько Альдо ни прислушивался, стараясь понять, спускается или поднимается незнакомец, ничего не расслышал. Тот, видимо, двигался бесшумно, как кошка. Как ни жаль было, пришлось отказаться от преследования...

Вернувшись на постоялый двор, Морозини принялся искать Браунера, но не нашел: хозяин, казалось, улетучился. Проходившая мимо с нагруженным пенящимися кружками подносом Мария сказала ему, что муж спустился в погреб почать новую бочку. Князь, вздыхая, вернулся к своим собеседникам, все еще поглощенным погребальными обрядами Гальштата, что, впрочем, не помешало профессору без особых церемоний поинтересоваться, куда, черт побери, его носило.

– Я был у себя в комнате, – ответил Альдо. – Пошел принять таблетку аспирина, чтобы задавить мигрень в самом начале. Все это, наверное, из-за шума, а может, и из-за пива...

– Наше пиво еще никогда и никому не причиняло вреда! Вам бы лучше пойти прогуляться. Воздух – главное лекарство в наших горах, где, кстати, можно вылечить все болезни. Здесь – истинный рай для здоровья, и вам, живущим в ваших задымленных городах, хорошо бы почаще им пользоваться. Веками наши края приносят пользу...

Морозини открыл было рот для протеста: назвать «задымленным городом» его милую Венецию, похожую на розу, распустившуюся на воде! Это же надо такое выдумать! Но Альдо не удалось вымолвить ни слова: подогретый шнапсом престарелый болтун начал новую речь, так что волей-неволей пришлось проглотить обиду.

Так прошло еще около часа, прежде чем профессор Шлюмпф, вытащив из жилетного кармана огромные серебряные часы-луковицу, не объявил, что ему уже пора отправляться на покой. Однако он не позабыл условиться о свидании со своими «выдающимися собратьями» (профессор выпил столько водки, что ему уже было все равно, кто археолог, кто антиквар), чтобы завтра же проводить их к раскопкам.

– Только этого не хватало! – проворчал Морозини, когда они поднимались к себе без особой надежды заснуть, ибо празднество внизу было в самом разгаре.

– Забудь про это! Скажи лучше, куда это ты понесся совсем недавно, будто затравленный заяц? – поинтересовался Адальбер.

– Ты не заметил высокого человека, зашедшего пропустить кружечку в компании с нашим хозяином? Он походил на монгольского вождя в отставке.

– Заметил. Более того, мне показалось, что ты ринулся именно за ним.

– И не зря. Этого человека я видел в венской Опере, я бы не сказал «в компании», но в распоряжении пресловутой Эльзы. Совершенно очевидно, что он охранял ее.

– Ну, и?.. Тебе удалось понять, куда он пошел?

– Увы, нет. Я потерял его на ближайшем повороте. Не было видно ни зги, а эта чертова деревня выстроена по плану, который разве в бреду привидится. Сплошные лестницы, проулки, тупики, и когда не знаешь...

– Но дичь, за которой ты охотился, направилась к нашему замку?

– Нет, и в этом я уверен! Он, выйдя из гостиницы, свернул направо.

– Это уже кое-что. Остается лишь задать несколько ловких вопросов нашему славному Георгу...

– Если ты его найдешь! Когда я вернулся, его жена сказала: он в подвале починает бочку. Наверное, до сих пор починает, я не видел, чтобы он возвратился.

– А Мария?

– Когда приходил этот человек, ее не было. Должно быть, она его не видела, а в таких обстоятельствах трудно расспрашивать.

– Ладно, не волнуйся больше, чем требуется. Сделаем это завтра, вот и все. Попробуй уснуть. Заткнем ватой уши и положим на головы подушки... может быть, удастся?

Но удалось лишь к трем часам пополуночи – свадебные гости к этому времени начали уставать. Около девяти утра Альдо и Адальбер спустились к завтраку, и Мария сообщила им, что муж уехал в Ишль утренним пароходом. Что до персонажа, так заинтриговавшего ее постояльцев, она и правда его не видела и не может понять, о ком идет речь. Высказав все это, она взмахнула пышными накрахмаленными юбками и отправилась за свежими рогаликами.

Адальбер недовольно нахмурил брови.

– Тебе не кажется, что мы попали в заговор молчания?

Морозини молча пожал плечами, а потом решительно заявил, что ни за какие коврижки не согласится умирать от скуки в обществе профессора Шлюмпфа.

– Одного из нас вполне достаточно. А я пойду изучать мудреные извилины этого поселка. Дойду до самого конца. Может, мне улыбнется удача?

Вооружившись небольшим этюдником и коробочкой угольных карандашей, он оставил позади маленькую набережную, перерезанную террасами и тоннелями, прорытыми на уровне воды, и добрался до единственной длинной улицы, надо сказать, чертовски живописной. Она карнизом нависала над озером, и по обе ее стороны шли деревянные лестницы, то и дело нырявшие в темные дыры под старыми домами с украшенными резными фестонами крышами.

И ни одна из дорог не вела в Гальштат. Та, что шла вдоль западного берега озера, в его северной части круто сворачивала к югу от Стега, чтобы подняться на Гозау.

Медленным шагом художника, выбирающего подходящий ландшафт, Альдо прошелся вдоль деревни, которую осень лишила красок, хотя некоторые мужественные герани еще запоздало цвели в окнах. Вокруг лиственниц не гудели пчелы, но хозяйки многих домов еще вывешивали проветриваться постельные принадлежности, занавеси и покрывала – последняя генеральная уборка перед первым снегом. На гуляющего бросали лишь рассеянные взгляды – люди, видимо, привыкли к подобным приезжим. Удивление, возможно, вызывало только то, что этот иностранец выбрал самый печальный месяц года, вместо того чтобы приехать весной, когда вдоль горных тропинок расцветают незабудки, анемоны и лютики.

Постояв на площадке, служившей основанием приходской церкви – Пфаркирхи, посмотрев на расстилавшиеся у его ног крыши, Альдо вдруг подумал: раз этот человек так легко скрылся из виду, значит, вполне возможно, он зашел в один из ближайших к трактиру домов.

Однако инстинкт подсказывал ему, что это маловероятно. Дама в кружевах живет здесь тайно, а как спрятаться в самом центре такой густонаселенной деревни, где дома стоят впритык друг к другу? Тогда князь спустился обратно на единственную улицу, чтобы отправиться к северной оконечности Гальштата.

Там он нашел скалу, откуда было удобно осмотреть последние на краю поселка жилища, устроился и стал наблюдать. Один из домов привлек его внимание. Обширною крышу венчала колоколенка, и от этого строение казалось похожим на громадную наседку, раскинувшую крылья, чтобы прикрыть светлые яйца.

В маленьком саду женщина, одетая в дирндль[31], пользуясь тем, что на время установилась хорошая погода, развешивала для просушки белье. Простыни и наволочки были отделаны широкими кружевными воланами, что делало вещи слишком роскошными для крестьянки, даже самой богатой. Это постельное белье принадлежало даме, и Альдо понял: он нашел то, что искал!

В конце концов, опасаясь быть замеченным, он собрал свои рисовальные принадлежности и двинулся обратно, не забыв приметить кое-какие ориентиры:

например, черные деревянные мостки, к которым была привязана длинная лодка.

Войдя в отель, он увидел Георга Браунера – тот приводил в порядок счета, стоя за старинной конторкой. Альдо направился к нему, потирая руки.

– Холодноватый ветер сегодня утром! – сказал ей дружелюбно. – Сделал всего несколько набросков, а пальцы совсем онемели. Не выпить ли нам по стаканчику перед обедом?

Рыжеватые усы Георга опустились вниз от смущения.

– Я бы с удовольствием, ваше сиятельство, но мне нужно побыстрее разделаться со счетами. Но я могу налить вам чего пожелаете и подам прямо к печке – я ее только что затопил.

– В таком случае я подожду своего друга: не люблю пить в одиночестве. Надеюсь, он не задержится.

– Как вам будет угодно... – пожал плечами хозяин, возвращаясь к своим бумагам.

Георг решительно не желал поддерживать разговор! Это было тем более странно, что по приезде Браунеры показались нашим друзьям скорее болтливыми, чем сдержанными. Чтобы как-то скоротать время, Морозили с рисовальными принадлежностями под мышкой отправился на кухню, где пахло теплым хлебом и шоколадом. Мария и две ее помощницы – старушка и молоденькая девушка – катали тесто для кнедликов. Хозяйка встретила его приветливой улыбкой:

– Желаете чего-нибудь, князь?

Нет, ничего, фрау Браунер. Просто отсюда на две улицы разносятся столь аппетитные запахи, что я не устоял и заглянул посмотреть, что же вы такое готовите. Вы простите мне мою бесцеремонность?

– Конечно, ведь вас привлекла моя стряпня. Я только что приготовила гудельхупф и шоколадный крем на десерт. Вы хорошо погуляли?

– Отлично. Ваша деревня – настоящее чудо. Такое неуловимое очарование...

– Правда? Жаль, что вы приехали так поздно. Сейчас холодно, сыро, а о солнышке мы должны позабыть аж до весны. Вот когда надо приезжать!

– Люди приезжают, когда могут, а я много работаю. Вот теперь подвернулся случай провести несколько дней со старым другом. Кстати, погода меня совсем не тревожит, если не мешает любоваться пейзажем. Я люблю рисовать дома, а у вас тут есть очень красивые. Ваш, например. Я уже сделал с него набросок, – добавил он, открывая свой альбом.

Молодая женщина с улыбкой взглянула на рисунок:

– Да у вас настоящий талант!

– Спасибо. И вот этот дом очень мне понравился.

Он перевернул несколько страниц и открыл, разумеется, ту, где был изображен дом незнакомки. Мария взглянула, и улыбка исчезла с ее лица.

– Он и правда изумительно живописен, – продолжал Морозини, пристально глядя на хозяйку своими серо-голубыми глазами. – Если погода позволит поставить мольберт, я напишу картину акварелью – он так уединенно и романтично расположен!

Не говоря ни слова, Мария вытерла тряпкой испачканные мукой пальцы, взяла Аль до за руку и потянула за собой из кухни. За дверью она выпалила:

– Вы не должны рисовать этот дом! Есть и другие, ничуть не хуже!

– Мне так не кажется. Почему же не этот? Мария смотрела на него очень серьезно.

– Потому что вы можете побеспокоить, даже обидеть живущих там людей. Меньше всего им хотелось бы, чтобы их дом рисовали – ведь это означало бы, что вы будете смотреть на их жилье часами.

Альдо расхохотался.

– Черт побери! Вы меня прямо-таки пугаете! Уж не водятся ли там привидения?

– Не надо смеяться. Там... там живет тяжелобольная женщина, которая очень много страдала. Не усугубляйте ее боль сознанием, что она стала мишенью для праздного любопытства!

Сказав это, Мария повернулась к нему спиной и хотела было вернуться на кухню, но Альдо ее окликнул:

– Погодите минутку!

– У меня много дел...

– Всего минутку!

Он живо выдернул листок с рисунком из открытого альбома и протянул его молодой женщине:

– Держите! И делайте с ним что хотите. Я не стану писать этот дом.

Улыбка, которой хозяйка наградила его, была похожа на пробившийся сквозь тучу солнечный луч.

– Спасибо! – с чувством сказала она. – Понимаете, все здесь очень ее любят... Никто не хочет, чтобы ей было плохо.

На этот раз она вернулась на кухню. Морозини тоже удалился, но шагал он медленно, а взгляд его был задумчив. Если вся деревня встанет стеной между ним и той, до кого он хочет добраться, дело может осложниться. Однако если подумать о безопасности женщины, то это скорее положительный факт. Что же до подаренного Марии рисунка – ему было немного стыдно за этот поступок, поскольку им двигала ложь: ведь Альдо вовсе не собирался писать «портрет» дома, а тайну его все равно намеревался открыть.

Он умирал с голоду, но упорно ждал возвращения Адальбера и только около двух наконец поддался на уговоры хозяев.

– Когда господин профессор отправляется к раскопкам, его никакой силой от них не оттащить. Уверен, он взял с собой бутербродов и пива и обязательно угостит вашего друга. И приведет его, только когда стемнеет, – заявил Георг.

– Мог бы предупредить заранее, – проворчал Морозини. Впрочем, он с не уменьшившимся от огорчения аппетитом принялся за пирожки с ветчиной, говяжий гуляш по-венгерски, а потом за шоколадный крем с солидным куском гудельхупфа. К этим блюдам Георг, сочувствовавший князю, а может быть, и благодарный (Мария наверняка рассказала мужу историю с наброском), подал бутылку «Клос-тенбургера» из собственного подвала. Однако обед в конце концов закончился, и Альдо задумался, что же теперь предпринять.

Он решил было снова взять у Браунера лодку и отправиться порыбачить неподалеку от того самого дома, но на озере поднялся ветер, по воде пошли волны, и это не предвещало ничего хорошего.

– Если вы попадете в бурю, вам, может быть, будет трудно вернуться, – заметил Георг. – Коль уж оно за вас примется, то не на шутку.

– Как и всякое горное озеро. Ладно, погуляю пешком, пока вернутся наши ученые.

Альдо так и поступил, но на этот раз не захватил с собой ни бумаги, ни карандашей. Засунув руки в карманы плаща, он снова обогнул деревню, теперь уже слева, чтобы не возбудить ничьих подозрений. Однако князя неудержимо тянуло к дому с колоколенкой. И он направился туда самой запутанной дорогой, какую только можно было вообразить. Обойдя вокруг кирху, он вышел к башне и вернулся на площадь, где стояла церковь, откуда опять спустился к своей цели, тщательно следя за тем, чтобы его не заметили с постоялого двора.

До нужного дома Морозини добрался уже под вечер. Темнело. Над озером вставал туман, не позволяя разглядеть противоположный берег. Должно быть, наступило время прибытия поезда – со стороны железной дороги послышался приглушенный, словно бы сквозь вату, свисток.

Вернувшись на скалу – свой утренний наблюдательный пункт, Альдо снова принялся изучать дом. Там не ощущалось никакого движения, и, если бы не тонкая струйка серого дыма из трубы на крыше, можно было бы подумать, что дом необитаем. Ни малейшего шума, ни единого звука, только легкое ритмичное позвякивание цепи, которой крепилась к мосткам покачивавшаяся на волнах лодка.

Альдо подождал еще немного. Он надеялся, что с наступлением темноты обитатели дома зажгут лампы, и, может быть, благодаря их свету удастся разглядеть, что там внутри. Однако его надеждам не суждено было сбыться: едва сгустились сумерки, та самая женщина, которую он видел утром развешивающей белье, высунулась из окна, затворила ставни, перешла к следующему окну, еще к одному, и так до тех пор, пока стало уже совершенно невозможно что бы то ни было увидеть.

Морозини со вздохом поднялся и минутку постоял на скале, все еще до конца не решившись на безумный шаг, однако вдруг пришедшая мысль исподволь все больше завладевала им: спуститься, постучать в дверь и посмотреть, что из этого выйдет. Женщина, которую он ищет, находится за этой дверью. Если он хочет попытаться заполучить опал, то действовать надо сейчас или никогда, ибо обеспокоенная госпожа фон Адлерштейн в любую минуту может решить перевезти свою подопечную в другое место, а там ее уже не отыщешь!

Уговаривая себя, Альдо тем не менее не мог избавиться от странного чувства: какой-то смеси усталости и отвращения. Вкус к охоте, не оставлявший его со времен первой встречи с Симоном Ароновым в варшавских подземельях, в здешней обстановке пошел на убыль. Хромой не вправе требовать, чтобы он отобрал у несчастной, приговоренной к вечному заключению женщине столь дорогую ее сердцу вещь, пусть даже эта вещь способна притягивать зло в такой же степени, как вестготский сапфир или алмаз Карла Смелого...

Внутренний голос подсказывал, что ответил бы на это Симон: единственный способ освободить геммы нагрудника от проклятия, которое навлекает несчастья на их нынешних владельцев, – вернуть камни на место. Кто знает, может быть, избавившись от опала, Эльза обретет счастье?

«Утверждение вполне безосновательное, – подумал князь. – Так может рассуждать любой, кто хочет присвоить нечто, ему не принадлежащее. Впрочем, в конце концов, так ли уж эти доводы плохи?»

И уж во всяком случае, Морозини был твердо уверен, что не успокоится, пока не переступит порог этого дома и не встретится лицом к лицу с дамой в черных кружевах. А раз так, чем раньше – тем лучше! И, не желая больше спорить с самим собой, он стремительно спустился вниз по тропинке к дому ступил под небольшой навес над дверью и после недолгих колебаний снял кепку и приподнял медный молоточек. Тот опустился, внутри звякнул колокольчик, и сердце Альдо – он сам не понимал, почему, – на мгновение замерло.

Морозини ждал, что у него спросят, кто он такой, что грубо прикажут ему идти своей дорогой, однако дверь отворилась, и в проеме возник высокий и тонкий силуэт женщины в национальном костюме. Женщина держала в руке лампу.

– Я все время спрашивала себя, когда же вы наконец решитесь зайти сюда! – послышался спокойный голос Лизы Кледерман. – Входите, но только на минутку!

Альдо смотрел на нее изумленно, как смотрел бы на привидение: во взгляде его в равных долях смешались восторг, радость и страх. В желтом свете лампы глаза девушки под живой короной уложенных вокруг головы золотисто-рыжих кос сверкали, как темные бриллианты. Альдо подумал, что ее лицо напоминает лики древних икон, а Лиза уже теребила его:

– Ну? И это все, на что вы способны? Если бы вы читали романы, вам следовало бы вскричать: «Вы?! Вы здесь?!», а я бы ответила как-нибудь поумнее, вроде: «Почему бы и нет?» или «Мир так тесен!» Но я предпочитаю спросить, что вам угодно.

– Долго... и сложно объяснять. Можно мне войти?

– Конечно, нет! На любого другого я напустила бы Матиаса и собак, но с вами мне, охотно признаю, есть о чем поговорить.

– Ну и...

– Здесь это невозможно. Если вы согласны, встретимся завтра в два в Пфаркирхе. Там мы сможем обсудить вопрос, который и правда давно назрел. Но приходите один. Не берите с собой нашего милого Адальбера.

– Откуда вы узнали, что он здесь? Мимолетная улыбка обнажила белоснежные зубы – Альдо и не замечал, что они такие, во времена неописуемой Мины ван Зельден.

– Как будто можно его не заметить! Я знаю о вас обоих гораздо больше, чем вы обо мне. А теперь уходите и поскорее возвращайтесь в «Зееауэр». Завтра я вам скажу достаточно для того, чтобы вы оставили нас в покое – и меня, и мою семью!

– Я вовсе не намерен досаждать вам, – запротестовал Морозини. – Я вообще не знал, что вы здесь, и...

– Завтра! – решительно отрезала девушка. – Поговорим завтра. А теперь – доброй ночи, князь!

Альдо неохотно отступил назад – до навеса, открыл рот, чтобы еще что-то сказать, но Лиза так непреклонно взглянула ему прямо в глаза, что он передумал, отвернулся и вздохнул:

– Как хотите. Завтра – так завтра.

Внутри дома ему удалось разглядеть лишь маленькую прихожую с выбеленными стенами и самой незатейливой простой мебелью – раскрашенный деревянный ларь, два стула с резными спинками да наивная картина, изображающая сценку из деревенской жизни... Впрочем, после неожиданной встречи с Лизой у Альдо не осталось и следа разочарования, несмотря даже на то, что девушка, появившись в обрамлении дубового дверного косяка с зажженной лампой в руке, очень напоминала карающего ангела, поставленного Господом у врат рая, чтобы не пускать туда грешников – независимо от того, раскаялись они или нет. Так или иначе Морозини возвращался в гостиницу в веселом расположении духа. Еще несколько часов ожидания – и туман развеется. Может быть, не до конца – он хорошо знал решительность и отвагу своей бывшей секретарши, но с ней, по крайней мере, понимаешь, что игра идет на равных.

Эта мысль еще сильнее ободрила его, окончательно вернула хорошее настроение, и потому, увидев Адальбера, сидевшего у большой, выложенной зелеными изразцами печки, протянув к ней руки и ноги и поставив дымящийся стакан на стоявший рядом столик, Альдо одарил его безмятежной улыбкой:

– Ну как, почтеннейший мученик науки? Удачный был денек?

Адальбер бросил на него горестный взгляд:

– Ужасный! Тягостный! У этого старого пня железные ноги, и скачет он как козел. Он меня просто убил!

– Правда? Что, археологи такие непрочные?

– Я египтолог! Значит, человек равнины. В Египте фараоны сами возводили горы, если уж им очень хотелось. И подумать только, завтра он намерен начать по новой! У меня было большое желание наврать ему, что нал! необходимо вернуться в Ишль...

– Говори ему что хочешь, ты в любом случае получаешь свободу действий. А у меня свидание в церкви.

– Женишься?

Неожиданный вопрос был приправлен изрядной порцией яда.

– Может, это было бы неплохо, – мечтательно отозвался Морозини, улыбаясь образу, витавшему перед его мысленным взором. – Ладно, не дуйся – бери стакан, и пошли со мной, я тебе все расскажу!

7 ИСТОРИЯ ЭЛЬЗЫ

До условленного часа оставалось еще по меньшей мере двадцать минут. Карабкаясь по крутой лестнице, ведущей к церкви, Морозини не уставал задавать себе вопрос: какой рок приговорил его, князя, христианина весьма относительной набожности, мечущегося по Европе в поисках драгоценностей, похищенных из иудейской сокровищницы, к встречам с женщинами именно в католических святилищах. Другим наверняка назначали бы свидания в парках, в кафе, на набережной, а то и в маленькой уютной гостиной. Да и сам он не мог без мечтательной грусти вспоминать о том, как гулял с Анелькой в большой оранжерее парижского ботанического сада. Тогда он сходил по ней с ума, был готов на любую глупость, лишь бы завоевать ее, а теперь, сбросив ее, будто тягостный груз, на руки Анны-Марии Моретти, поспешил в Австрию, где его ожидали, конечно, весьма захватывающее, но настолько же и запутанное дело и... свидание с красивой девушкой в обители Бога, который, вполне вероятно, отнюдь не благословляет его предприятие!

Дверь под рукой Альдо скрипнула, и этот скрип гулким эхом отозвался в пустой церкви. Наметанный взгляд антиквара сразу же остановился на великолепном резном позолоченном триптихе XV века, возвышавшемся над алтарем. Он рассматривал триптих с удовольствием, но без удивления: для князя уже стало привычным изобилие роскоши в австрийских храмах. Зажженная лампада свидетельствовала о «Пресуществлении», но ему не хотелось молиться. Он сел на скамейку, чтобы налюбоваться вволю. Как быстро летит время перед лицом истинного шедевра!..

Скрип двери заставил Альдо подняться, он двинулся навстречу той, что появилась в дверях, завернувшись в черный плащ с капюшоном. Из-под плаща виднелись лишь лодыжки, обтянутые белыми чулками, и туфли с пряжками. Одетая таким образом Лиза как нельзя лучше соответствовала убранству старинной церкви.

Поравнявшись с Альдо, она встала на колени, наскоро пробормотала молитву, затем сделала князю знак сесть рядом с ней на скамью. Выражение лица девушки было серьезным, но Морозини не удержался от улыбки:

– Кто бы мог подумать во времена вашего голландского периода, что в один прекрасный день мы станем назначать тайные свидания в церкви, как их когда-то назначали в Сан-Марко, «Салуте», Сан-Джиованни и Паоло...

– Прошу вас, не говорите о Венеции! Не хочу сейчас о ней думать. Что же до «свиданий», будьте уверены – второго не будет!

– Как жаль! Но почему здесь, а не у вас или в гостинице?

– Потому что я не хочу, чтобы все знали о том, что мы знакомы. И можете не объяснять мне, зачем приехали в Гальштат, я и так знаю.

– Полагаю, вам рассказала госпожа фон Адлерштейн?

– Конечно. Она предупредила меня сразу же, как узнала, что вы в Вене.

– Почему? Ведь для нее я всего лишь именитый незнакомец...

– Грубая ошибка! Она знает о вас почти столько же, сколько я сама... Понимаете, князь, я никогда ничего не скрывала от бабушки. Со времени смерти моей матери – иначе говоря, сколько я себя помню, – она занималась мною, чтобы я не превратилась в куклу, воспитанную гувернантками. Мы любим друг друга, и я всегда ей все рассказываю...

– Даже о Мине ван Зельден?

– Особенно о ней! Она всегда знала, где меня найти, в то время как мой отец пребывал в уверенности, что я отправилась в Индию осваивать буддийскую мудрость или в Центральную Америку по следам цивилизации майя...

Морозини ужаснулся.

– Только не говорите, что вы тоже археолог! Мне и одного с избытком хватает.

– Успокойтесь, я знаю только обо всем понемногу. Кстати, как у него дела, у нашего милого Адальбера?

– Ну... настроение не блестящее. Надутый, он отправился осматривать надгробные камни древнего некрополя Гальштата в обществе профессора Шлюмпфа.

– Похоже, вас это радует? Зачем было говорить ему обо мне?

– Затем, что мне было приятно хоть немного сбить с него спесь. С тех пор как вы вместе путешествовали, он делает вид, что приобрел какие-то права на вас. А меня это несколько раздражает.

На этот раз не выдержала Лиза. Девушка звонко рассмеялась.

– Он прелесть, и я его ужасно люблю. Наше путешествие было очень забавным. Что же до вас, экселенц, я, конечно, два года работала у вас секретаршей, но это совсем не значит, что вы должны относиться ко мне как к своей собственности!

Морозини не дрогнув принял то, как она поставила его на место. Может быть, потому, что Лизино лицо, с ее веснушками, с короной блестящих кос в овальной рамке капюшона, умиротворяюще действовало на его душу.

– Ладно, – вздохнул он. – Оставим Адальбера в покое и вернемся к вашей бабушке. Не знаю, что вы ей обо мне наговорили, но эта женщина меня ненавидит!

– Вовсе нет. Она считает даже, что у вас есть обаяние. Но она вас опасается.

– Отличный результат! Значит, она вам доложила о моем визите?

– Естественно. И сейчас вы просто обязаны объяснить мне, почему готовы заплатить любую цену за украшение, принадлежащее той, что дорога нам обеим. Вы увидели ее в Опере, в бабушкиной ложе, и внезапно решили, что зам необходим именно этот опал и никакой другой?

Совершенно верно. Именно этот и никакой Друге:?! Я хотел было объяснить госпоже фон Адлерштейн, по какой важной, серьезной причине мне нужен этот камень, но она не стала меня слушать...

– Ну хорошо, – сказала Лиза, устраиваясь на скамейке поудобнее и складывая руки на коленях. – Я здесь и готова выслушать вашу историю. Как я понимаю, речь опять идет о проклятом камне?

– Да, он проклят, как и все остальные, которые мы с Адальбером дали клятву найти.

– Вы с Адальбером? Так, значит, вы вместе?

– Только ради этого дела – наверное, самого значительного в моей жизни как антиквара. Надо, чтобы вы разрешили мне на несколько минут воскресить Мину...

– Почему бы и нет? – улыбнулась она. – Знаете, я ведь ее очень любила.

– Я тоже... Помните тот весенний день почти два года назад, когда вы прибежали ко мне с телеграммой из Варшавы?

Девушка сразу же оживилась, вдохновленная страстью, с которой в былые времена выполняла свою работу в палаццо Морозини.

– Пришедшую от удивительного и таинственного Симона Аронова? Еще бы не помнить! Ведь после той встречи вы и пустились в это невероятное приключение, во время которого нашли сапфир, украденный у вашей матушки, а потом поручили мне привезти его в Венецию...

– Его там больше нет. Несколько недель спустя я передал его Аронову, встретившись с ним в Венеции на кладбище Сан-Микеле. Точно так же я поступил с «Розой Иорков», добытой нами в Англии при весьма драматических обстоятельствах.

– «Роза Иорков»? Но... ее же только что похитили из лондонского Тауэра?

– Не настоящую! Прошу вас, позвольте мне теперь объяснить вам, по какой важнейшей причине я не открыл вам раньше, о чем именно просил меня Аронов в своей варшавской берлоге. Вовсе не потому, что не доверял вам. Я дал слово... И если пренебрегаю этим сейчас, то только потому, что у меня нет выбора. Потом сами рассудите и... и постараетесь поскорее все забыть!

На этот раз Лиза ничего не ответила.

Альдо рассказал ей о своих польских приключениях, стараясь, впрочем, особенно не останавливаться на описании встреч с дочерью графа Солманского, а ограничась лишь сообщением, что спас ее от самоубийства, и рассказом о том, как пришлось следовать за ней по пятам после того, как он увидел ее на Северном вокзале с «Голубой звездой» на шее – той самой «Голубой звездой», которую они с Ароновым разыскивали.

К его удивлению, Лиза, пока он говорил, ничем не проявляла своего интереса. Он даже подумал было, что она задремала, но стоило Альдо на мгновение замолчать, как девушка подняла на него горящий взгляд.

– Перейдем к «Розе Иорков» – я уже догадываюсь, что речь идет о втором похищенном камне, –попросила она.

Князь повиновался, с радостью отметив про себя, что его собеседница явно заинтересовалась новой историей.

– Настоящий детективный роман! – воскликнула она. – Это было бы забавно, если бы не произошло стольких смертей! Можно задать вопрос?

– Прошу вас.

– Вы действительно верите в невиновность леди Фэррэлс?

Не ожидавший такого Альдо, чтобы дать себе время придумать ответ, решил задать встречный вопрос – так обычно поступала Анелька.

– Похоже, вы-то сами не верите, да?

– Ни минуты не верила! Как вы понимаете, я читала все газеты, все, что было написано об убийстве Фэррэлса и о процессе его жены. Его неожиданная развязка показалась мне странной – слишком тщательно отделанной, слишком хорошо продуманной. Начиная с любовника-сообщника, который вешается, сделав письменные признания, и до суперинтенданта, который торопится передать эту новость. Нет. Нет, я, конечно, не верю!

– Если вы подозреваете, что был какой-то сговор с полицией, то ошибаетесь. Я хорошо знаком с суперинтендантом Уорреном и могу сказать, что поначалу он действовал под первым впечатлением, зато впоследствии задал себе множество вопросов.

– А вы? Вы мне так и не ответили.

– Я тоже задаюсь вопросами, – сказал Альдо, не желавший больше распространяться на эту тему. – Теперь время перейти к третьему камню – опалу. Из-за него мы с Адальбером здесь.

– И вы убеждены, что опал в центре бриллиантового орла – именно тот, что вы ищете?

– Симон Аронов так считает, а он до сих пор еще ни разу не ошибался. Впрочем, есть очень простой способ вам самой убедиться в этом, ведь, как я предполагаю, вы сможете подобраться к драгоценностям этой таинственной женщины, которую вместе с бабушкой столь ревниво охраняете.

– Какой?

– На оборотной стороне каждого камня из нагрудника Первосвященника Иерусалимского храма выгравирована малюсенькая звезда Соломона. Нужна сильная лупа, чтобы ее разглядеть, но она существует. Попробуйте!

– Попробую, но, если честно, не представляю, как вы сумеете добиться, чтобы вам уступили орла. Это украшение наша подруга предпочитает всем остальным, потому что оно ей досталось от ее обворожительной бабушки.

Морозини выдержал паузу – не стал сразу задавать вопрос, который вертелся у него на языке. Он хотел оставить Лизе время подготовиться, потому что был уверен: она догадывается, каким будет этот вопрос.

– Не считаете ли вы, что настало время обозначить именем лицо под маской, которое явилось мне в ложе Оперы? Что касается бабушки, мне кажется, я знаю, кто она, и я почти уверен, что знаю отца. Она ведь дочь несчастного Рудольфа, трагического героя Майерлинга? Не дожидаясь вашего вопроса, скажу: я видел, как она, закутанная в черную вуаль, возлагала цветы на его могилу за несколько часов до начала спектакля...

– Вы знаете больше, чем я думала! – Лиза даже не пыталась скрыть удивление.

...Что касается имперского орла с бриллиантами, то он пополнил после рождения Рудольфа опаловый гарнитур, подаренный эрцгерцогиней Софией своей будущей невестке за несколько дней до ее свадьбы с Францем-Иосифом. Этот убор София сама надевала в день свадьбы и хотела, чтобы Елизавета сделала то же самое. Добавлю, что гарнитур без броши был продан в Женеве несколько лет назад вместе с другими личными драгоценностями императорской семьи.

Удивление сменилось радостным восхищением.

– Какая же я дурочка! Как я могла забыть о вашей страсти к историческим драгоценностям и просто красивым камням, не говоря уж о вашем неутолимом любопытстве... и о том, что вы, может быть, самый крупный в Европе эксперт по этим делам!

– Спасибо. Так не считаете ли вы, что пора оказать мне доверие? Вы уже слишком долго уклоняетесь – как чистокровка от неизбежной узды! Я хочу знать ее имя... и ее историю. Ну, Мина! Вспомните, как хорошо мы работали вместе! Почему бы не продолжить? Это благородное дело, оно стоит того, чтобы за него бороться!

– Ценой того, что ни в чем не повинное существо будет страдать еще сильнее?

– А если это цена ее освобождения? Как и другие камни из нагрудника, опал проклят. Может быть, я могу помочь спасти вашу подругу? Будете вы говорить, в конце концов?

– Ее зовут Эльза Гуленберг, и она внучка не только императрицы Елизаветы, но и ее сестры Марии, последней королевы Неаполя. С нее мне и следует начать. В... 1859 году Мария, третья дочь Максимилиана, герцога Баварского, и его жены Людвиги, вышла замуж за принца Калабрийского, наследника неаполитанского трона. Ей было восемнадцать лет, ему двадцать три, и все давало основание надеяться, что это будет удачный брак, хотя супруги никогда прежде друг друга не видели.

Минутку, Лиза! Не надо читать мне курс истории, тем более – итальянской. Не забывайте, что я венецианец, а следовательно, знаю, что затем случилось в Неаполе: смерть короля Фердинанда II спустя несколько недель после свадьбы Марии и Франциска, восхождение на трон юной четы в тот момент, когда Гарибальди и его краснорубашечники начали борьбу за независимость. Восемнадцать месяцев правления и бегство в Гаэту, где они заперлись в крепости и где юная королева Мария проявила себя героиней, ухаживая за ранеными под градом пуль и разрывами снарядов. Ею восхищалась вся Европа, но это не спасло ее трона. Они с мужем укрылись в Риме под защитой папы, и о муже больше никто ничего не слышал... Однако у меня такое чувство, что вы знаете больше всех, вы – швейцарка?

– Ну да, потому что моя история начинается там, где заканчивается Великая история. После полных опасности, но волнующих дней наша свергнутая с престола маленькая королева, которой едва исполнилось двадцать, ощутила пустоту своего существования и... то, насколько неинтересен стал ее супруг теперь, когда ему нечего было больше делать. Характер его стал портиться, а за ним и здоровье. В это самое время его святейшество Пий IX приказал своим папским зуавам охранять дворец Фарнезе – резиденцию королей в изгнании[32]. Мария влюбилась в одного из них – красивого офицера-бельгийца. Случилось так, что в один прекрасный день пришлось признать очевидное: нужно срочно уехать от мужа. Сославшись на то, что климат Рима не подходит для ее слабых легких, Мария отправилась «отдохнуть» в Баварию, в дорогой ее сердцу Поссенхофен, где пробыла очень недолго, прежде чем затвориться в монастыре урсулинок в Аугсбурге, у которых в свой час произвела на свет дочку, Маргариту. Она и стала матерью Эльзы.

Потрясенный Морозини ахнул:

– Это невероятно! Я ничего не слыхал о том, что королева Мария рассталась с королем Франциском II!

– Они очень скоро помирились и, обосновавшись в Париже, даже стали образцовой семьей...

– А при чем тут императрица Елизавета? И Рудольф?

– Сейчас. Сисси очень любила свою младшую сестру, такую же красивую, как и она сама. Кроме того, она с ее страстью ко всему романтичному восхищалась героиней Гаэты почти так же, как своим кузеном Людвигом II Баварским. Императрица много занималась маленькой девочкой, которую Мария отдала на воспитание в одно поместье неподалеку от Парижа под фамилией, которую я не открою. А когда Маргарита, которую называли Дейзи, стала прелестной молодой девушкой, Елизавета много раз приглашала ее к себе, чаще всего в Венгрию, в свой замок Гедале, где по осени устраивали большие охоты. Там Маргарита и встретилась с эрцгерцогом Рудольфом. Брак того со Стефанией Бельгийской был неудачным, он часто ей изменял, и, когда увидел Дейзи, вспыхнул факел страсти, на которую он был так падок. Минутная вспышка, которая вскоре прошла...

– Но ведь имела последствия? И как же эрцгерцог повел себя в этой ситуации?

В соответствии со своим характером: предложил девушке вместе умереть. Это с ним было не в первый раз, но бельгийская кровь Дейзи противилась крайностям и склонялась скорее к семейному очагу. Она отказалась и излила свои горести императрице. Та нашла единственный приемлемый выход: быстро вступить в брак. Жениха долго искать не пришлось – барон Гуленберг уже давно был влюблен в Дейзи. Из хорошей семьи, достаточно богатый, недурен собой, он был подходящим кандидатом, и будущая мать согласилась. А поскольку Мария могла передать дочери лишь драгоценности, позаботилась о приданом Елизавета. И тоже подарила несколько украшений, среди которых был и бриллиантовый орел – знак высокого происхождения девушки.

Спустя два года после рождения Эльзы ее мать унесла быстротечная болезнь, перед которой врачи оказались бессильны. Гуленберг через несколько месяцев решил жениться снова. У той, кого он выбрал, не было иных достоинств, кроме молодости и красоты. В нравственном отношении новая баронесса Гуленберг была алчным и бессердечным созданием, причем очень хорошо умела скрывать свои истинные намерения. Присутствия Эльзы она просто не выносила: девочка слишком напоминала первую жену барона.

– В общем, настоящая мачеха?

Увы... Но Сисси и тут вмешалась. Несмотря на то, что была истерзана горем из-за смерти сына, Елизавета не покинула ребенка. Она решила отдать девочку на воспитание в монастырь в окрестностях Гамбурга и поручила бабушке заботиться о ней. Это продолжалось в течение многих лет, продолжается и сейчас. Именно она сохраняет достояние Эльзы. И это очень хорошо, потому что барон Гуленберг скончался спустя несколько лет после второй женитьбы. Его вдова, ставшая по завещанию его наследницей, осмелилась потребовать драгоценности Дейзи как часть состояния покойного. К счастью, безуспешно: императрицу к тому времени убили, но Франц-Иосиф еще был жив. Он знал всю историю и помог и Эльзе, и бабушке, назначив ее официальной опекуншей. И все было спокойно, пока Эльза не оставила монастырь.

– Думаю, тогда госпожа фон Адлерштейн и взяла ее к себе?

– Да, и тем более охотно, что Эльзе слишком нравилось в монастыре. До такой степени нравилось, что одно время опасались, как бы она не постриглась в монахини. И вышла она оттуда позже, чем полагалось. Эльза выросла очень серьезной девушкой, может быть, даже слишком серьезной и отлично отдавала себе отчет в том, насколько высоко ее происхождение. Все ее поведение вдохновлялось именно этим, хотя она о родителях говорила, только оставаясь наедине с моей бабушкой. Молодые люди ее не интересовали. Единственной страстью Эльзы была музыка. К жизни в обществе она вернулась, главным образом, затем, чтобы иметь возможность наслаждаться музыкой. А может быть, еще и из-за того, что в монастырь назначили новую настоятельницу, отношения с которой сразу не заладились. Эльза поселилась у нас, но наша жизнь была для нее чересчур светской, и она чувствовала себя не в своей тарелке. Тогда ей и подыскали уединенную виллу в окрестностях Шенбрунна, где она жила с четой слуг-венгров, в высшей степени ей преданных: с Мариеттой, совмещавшей обязанности горничной и компаньонки, и ее мужем Матиасом, настоящим сторожевым псом, наделенным к тому же недюжинной силой.

Ей было там хорошо, и она выходила оттуда лишь на прогулку, в концерт или в Оперу, где сидела в ложе моей бабушки. Скромно одетая, она не привлекала ничьего внимания, несмотря на сильное сходство с императрицей, смягченное разве что светлыми волосами Эльзы. А потом, в 1911 году, наступил этот злосчастный вечер – премьера «Кавалера роз», на которую она явилась вся в белых кружевах, с пресловутым опалом, красивая, как ангел. Этот внезапный блеск несколько встревожил бабушку, но весь зал сиял роскошью, присутствовал сам император, и на очаровательных женщинах сверкали их самые прекрасные драгоценности. Вот только был там один молодой дипломат, какой-то друг представил его Эльзе, и между ними вспыхнула любовь с первого взгляда...

Альдо хотел было вставить, что ему известно продолжение истории, но, не зная, как Лиза воспримет сообщение о его с Адальбером подвигах, счел за лучшее промолчать и на минуту отвлечься от рассказа, дабы полюбоваться рассказчицей.

А та и правда была прелестна, и князь никак не мог понять, как же она ухитрялась в течение двух долгих лет казаться дурнушкой мужчине, отлично разбирающемуся в женщинах. Здесь, в холодном полумраке церкви, ее лицо словно бы светилось в строгой рамке капюшона. Лиза напоминала женщин с картин Боттичелли – с той только разницей, что от нее исходили удивительное тепло и жизненная сила.

Однако Лиза была слишком тонко чувствующей натурой, чтобы не догадаться, что ее слушатель отвлекся.

– Вы меня слушаете или нет? Если вам неинтересно то, что я рассказываю, я пойду...

И встала. Он удержал ее за полу плаща.

– Почему вы решили, что я вас не слушаю?

– Это очевидно. Я говорю о печальных вещах, а вы смотрите на меня с блаженной улыбкой!

Ее характер, увы, не улучшился. Альдо предпочел повиниться.

– Да, признаюсь, я отвлекся на минутку, – сказал он, пытаясь воздействовать на нее самой обворожительной из возможных улыбок. – Но вы сами виноваты в этом: я ведь смотрел на вас!

– Вы смотрели на меня целых два года – этого вам должно было хватить.

– Не говорите глупостей! Та, кого я видел тогда, – это были не вы... Это была какая-то карикатура на вас. Уродливая как смертный грех, если хотите знать правду, какая-то...

– Послушайте, – перебила его Лиза, – не будем к этому возвращаться. И потом, мне действительно уже нужно идти. На чем я остановилась?

– На... на письмах, полученных после войны, когда считалось, что Рудигер пропал без вести? – предположил Морозини после легкого колебания.

То ли ему повезло, то ли он, сам себе не отдавая отчета, краем уха все-таки что-то уловил, но он попал в точку.

– Верно, – сказала Лиза. – Примите мои извинения: вы слушаете лучше, чем я думала. Значит, я остановилась на том, что после первого письма Эльза до смерти обрадовалась, а бабушка встревожилась, потому что Эльзу необходимо было увезти из Вены, где стало небезопасно.

– Что же произошло?

Три странных несчастных случая. Я сказала бы даже: три покушения. Все они были совершены после войны. Первое происшествие случилось в парке Шенбрунна, где Эльза прогуливалась с Мариеттой. Какой-то человек бросился на нее с ножом в руке. К счастью, поблизости оказался охранник, он обезоружил убийцу, но тот сбежал. В другой раз она едва избежала гибели под колесами запряженной парой кареты: лошади понесли, и просто чудо, что они не задели ее копытами. И, наконец, некоторое время спустя загорелся дом, где она жила. Матиас успел вытащить Эльзу из огня, но пламя задело ее. Полиция, разумеется, так ничего и не обнаружила, После войны начались волнения, назревала революция. Те, кто хотел бы уничтожить Эльзу, получили слишком большое преимущество. Бабушка, по совету моего отца, распустила слухи о ее смерти, а сама тем временем искала ей надежное убежище. Бургомистр Гальштата – один из старых бабушкиных друзей, и он уступил Эльзе свой дом на озере. Матиас и Мариетта поселились там вместе с ней, скрывающейся под именем фрейлейн Штаубинг.

– А ее окруженный такой глубокой тайной приезд не возбудил любопытства местного населения?

– Бургомистр – умный человек. Он распустил слух, что приютил у себя чету старых друзей, дочь которых, став жертвой покушения в Венгрии, частично потеряла рассудок и мнит себя знатной дамой. Местные жители великодушны и обожают красивые сказки. Вся деревня стеной стоит за изгнанников.

– Но первое письмо, оно же пришло сюда?

– Нет, в Ишль, к моей бабушке.

– И она не помешала Эльзе совершить безумство – отправиться в театр?

Мне сказали, ничего нельзя было поделать. Эльза тогда чуть с ума не сошла от счастья, и бабушка растрогалась. Были приняты все меры предосторожности, и в тот вечер, когда давали «Кавалера роз» в прошлом сезоне, она была в ложе, одетая так, как вы видели...

– Но почему в черном? Вы же говорили, что в день знакомства с Рудигером она была в белом?

– Ей уже тридцать пять, а кроме того, она никогда не снимает траура по отцу, деду и бабушкам.

– А зачем скрывать лицо? Она не хочет, чтобы ее узнали?

– Вообще-то паролем должна служить серебряная роза. Только вот возлюбленный не пришел на свидание. Можете себе представить разочарование Эльзы! Но пришло второе письмо: в нем говорилось, что Франц переоценил свои силы, что он просит прощения и очень несчастен. Там было еще написано, что лучше подождать несколько месяцев до первого представления следующего сезона...

– Не слишком ли долгий срок?

– Нет, если правда то, что Рудигер был болен. И вот новая встреча была назначена на прошлый месяц, когда вы сами были в Опере.

– И опять ничего не произошло. Во всяком случае, я ничего не видел.

– Произошло. У выхода из театра Эльзу пытались похитить. Двое мужчин завладели коляской, которая ее ожидала, и, сбив с ног Матиаса, стремительно помчались по Вене. Слава богу, Матиас догнал нападавших, отделался от них и привез Эльзу домой, но все были очень встревожены. Ее немедленно увезли в Гальштат, задержавшись ровно на столько времени, сколько потребовалось, чтобы переодеться и упаковать вещи.

Бедная женщина! – вздохнул Морозини. – Как она пережила крах своей мечты – ведь совершенно ясно, каков источник этих писем! Кто-то узнал печальную историю Эльзы и решил этим воспользоваться, чтобы заставить ее выйти из убежища. Мне, во всяком случае, это очевидно.

– А мы это поняли, к сожалению, слишком поздно! Бабушка была в ужасе, когда узнала, что произошло. И тогда она послала мне в Будапешт телеграмму с просьбой приехать как можно скорее, и я, лишь ненадолго задержавшись в Ишле, поспешила сюда, чтобы хоть чуть-чуть успокоить Эльзу.

– Она, должно быть, в отчаянии?

– Она безутешна. Видимо, больше не хочет жить. Ни с кем не разговаривает, часами сидит у окна, глядя на озеро, и, когда смотрит на вас, кажется, что не видит, хотя она меня очень любила и...

Лиза замолчала, подступившие слезы комом встали в горле. Альдо бросился перед ней на колени, взял ее руки в свои. До сих пор он думал, что Лиза, заботясь о затворнице, повинуется долгу – так, как она это умеет, – но, поняв, как она любит эту несчастную, он был потрясен.

– Лиза, прошу вас, располагайте мной как вам будет угодно! Скажите, что я могу сделать, чтобы помочь вам? Я ваш друг и... и Адальбер тоже, – добавил он не без усилия.

Лиза посмотрела своими темными, искрящимися от слез глазами прямо в глаза Морозини, и на какое-то неуловимое мгновение ему показалось, что он читает в ее взгляде какую-то новую нежность, какое-то чувство...

Но мгновение быстро прошло.

– Увы, ничего! И встаньте, пожалуйста, такая поза не годится для церкви!

– А что же еще делать в церкви, если не молиться? Я молю вас, Лиза, позвольте мне помочь вам. Если ваша подруга в опасности, значит, и вы тоже, а этого я вынести не могу, – заявил он, повинуясь приказу и занимая свое место на скамье.

– Нет. Пока – нет. Дом на озере – лучшее укрытие для нас. Все, что вы можете сделать, это уехать и оставить нас в покое. Вы... вы слишком заметны: и вы, и Адальбер. Ваше присутствие здесь может только привлечь лишнее внимание. Уезжайте, умоляю вас! За это я обещаю вам сделать все возможное и невозможное, чтобы убедить Эльзу расстаться со своим опалом.

– Вы хотите избавиться от меня? – спросил он с горечью, не уменьшившейся от ответа. Было сказано «да» – четко, резко, но, поскольку он удрученно молчал, Лиза добавила:

– Да поймите же! Если что-то случится здесь, мы можем позвать на помощь всех местных жителей!

– Может, еще и вашего очаровательного кузена, который к тому же ваш пылкий обожатель? Что меня удивляет – так то, что его до сих пор здесь не видно: у него есть все качества собаки-ищейки, и он чует ваш запах за сто километров!

– Фриц! О, он хороший мальчик, вот только довольно утомительный. Успокойтесь, бабушка приказала ему отправиться в Вену за срочными покупками и дала очень сложное задание. Впрочем, о доме на озере он ничего не знает.

Она встала. Альдо тоже. Его мучило неприятное ощущение, что он теперь стал так же обременителен для девушки, как и Фриц. Когда случалось, что князь от всего сердца предлагал помощь, ему совсем не нравилось, чтобы ею пренебрегали. Но Лизе это определенно все равно.

– Итак? – спросила она. – Вы уедете?

– Придется послушаться! – буркнул он, пожав плечами. – Но не раньше чем через день или два. Мы раструбили по всей деревне, что приехали сюда рыбачить, рисовать и восторгаться. К тому же Адальбер женился на профессоре Шлюмпфе, и я не могу так грубо разлучить их!

– Бедный Адальбер! – рассмеялась Лиза. – Я знакома с господином профессором. Он не способен встретить человека и не прочитать ему лекцию. Впрочем, на это нашему другу грех жаловаться: за время нашего краткого путешествия он рассказал мне решительно все о восемнадцатой династии фараонов!

Она протянула руку, Альдо задержал ее в своей.

– Вы мне не скажете, где вас найти, если надо будет что-то сказать?

– Проще простого! У бабушки в Вене или в Ишле.

– А почему не здесь? Вы же не собираетесь завтра бросить Эльзу?

– Нет, конечно, но я добиваюсь от нее согласия увезти ее в Цюрих. Ей нужна медицинская помощь, И в особенности – услуги психиатра.

– Ваша верность Швейцарии делает вам честь, – довольно нахально заявил Морозини, – но хочу напомнить: самый великий из них, Зигмунд Фрейд, живёт в Вене!

Я хотела пригласить и его, но... когда Эльза будет надежно спрятана в нашей лучшей клинике. Трудность в том, чтобы ее туда доставить. Мне кажется, ужас, который она испытала при попытке похищения, борется в ней с привязанностью к этому любимому ею дому, где она мечтала жить с Рудигером. А я – я не могу и не хочу заставлять ее! Теперь дайте мне уйти.

Он отпустил ее и посторонился.

– Идите, но я продолжаю считать, что вы не правы, отказываясь от бескорыстной помощи.

– Кого вы пытаетесь обмануть? – вдруг рассердилась Лиза. – Вы же сами объяснили, что опал вам нужен любой ценой!

Альдо почувствовал, как бледнеет.

– Думайте что хотите! – Он подчеркнуто вежливо поклонился, обдав девушку холодом. – Мне казалось, вы знаете меня лучше.

Князь круто повернулся на каблуках и, не оборачиваясь, вышел из церкви. И, значит, не видел, как Лиза следила глазами за его высоким стройным силуэтом, и во взгляде ее светилось что-то похожее на сожаление. Он чувствовал себя задетым. Последняя фраза Лизы раздосадовала и разочаровала его. Ему верилось, что после двух лет тесного сотрудничества он может рассчитывать если не на ее привязанность, то по крайней мере на уважение, а возможно, и дружбу. А она только что поставила его на место, ясно дав понять, что он для нее – всего лишь коммерсант, главная забота которого – деньги! Что ж, жаль...

* * *

Адальбер просто взбесился, когда друг точно передал ему свой разговор с Лизой до последней фразы. Его обычное хорошее настроение, уже чуть упавшее оттого, что Альдо отправился на свидание один, совсем исчезло. Он взорвался:

– Ах так! – вопил он, и его вихор торчал вверх еще воинственнее, чем обычно. – Она отказывается от помощи? Прекрасно, а мы откажемся от рыцарства и от высоких чувств!

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, кроме самого простого. История этой Эльзы ужасно печальна. Можно было бы сделать из нее роман, но мы... у нас другие заботы. Задание, которое надо выполнить. Мы знаем, где находится опал Первосвященника?

– Да, но я не вижу способа добыть его и уж совсем не верю туманному обещанию Лизы. Если ее подопечная теряет разум, не понимаю, как она сможет убедить ее продать нам свое сокровище...

– Нет, но, может быть, мадемуазель Кледерман поддалась бы на уговоры одолжить нам бриллиантового орла на несколько дней...

– О чем ты думаешь? Сделать копию? Но это же почти невозможно: надо будет раздобыть бриллианты такого же размера, того же качества, абсолютно идентичный опал... да еще и работа. Все это – за несколько дней? Ты с ума сошел!

– Не совсем. Скажи-ка лучше, где добывают самые прекрасные опалы на этой обездоленной земле?

– В Австралии и в Венгрии.

– Оставим в покое Австралию! А Венгрия совсем не так уж далеко. Представь себе, к примеру, что завтра утром ты едешь в Будапешт. Такой великий эксперт, как ты, должен бы знать там ювелира, антиквара, гранильщика... да бог весть кого, лишь бы он был способен снабдить тебя камнем, подобным тому, который мы ищем. Так?

– Д-да... Но...

– Никаких «но»! Все геммы нагрудника одной формы и одной величины. Полагаю, тебе известны размеры? По крайней мере, сапфира?

Альдо не ответил. Он обдумывал план Видаль-Пеликорна и начинал признавать, что тот не бредит.

Найти большой опал – если не поскупиться, в этом нет ничего невозможного. Из всех камней, которых недостает, этот наименее ценный, а ведь среди них встречаются и огромные, как, например, тот, что хранится в сокровищнице Хофбурга.

– Допустим, я разыщу белый опал подходящего размера и привезу его, хотя, надо сказать, Венгрия особенно славится черными, впрочем, тоже изумительными... Но не ты же вынешь камень из орла и заменишь его другим?

Адальбер, нагло улыбаясь, рассматривал свои длинные пальцы и пошевелил ими с видимым удовольствием.

– Именно я, – сказал он. – По-моему, я тебе уже говорил, что если ноги часто меня подводили, то руки – просто чудо ловкости. Если ты привезешь мне вместе с камнем два или три инструмента, которые я тебе назову, я способен сам проделать всю операцию.

– Тебе уже приходилось заниматься этим? – вымолвил ошеломленный Морозини.

– Ха-ха! Раз или два... Запомни, мой мальчик, археолог должен уметь многое: от земляных работ до реставрации мебели, украшений, фресок...

Альдо чуть не добавил к списку вскрытие сейфов и прочие мелкие работы грабителя, но простодушная улыбка Адальбера могла бы обезоружить и судебного исполнителя с полицейским комиссаром в придачу.

– А ты что станешь делать в это время?

Продолжу жестоко скучать в обществе папаши Шлюмпфа, которому я льщу напропалую. Зато у него есть маленькая, неплохо оборудованная мастерская, куда входят запросто, словно в трактир. А потом, – добавил он уже более серьезно, – я постараюсь встретиться с Лизой и вправить ей мозги. Как бы то ни было, для этой несчастной Эльзы ничего лучшего не придумаешь, чем освободить ее от камня, а котором не скажешь, что он приносит удачу.

– Может быть, этот не хуже других. Впрочем, у опалов вообще не слишком хорошая репутация.

– И подобную глупость произносит король экспертов! – вздохнул Адальбер, поднимая глаза к небу. – А все дело в том, что героиня романа Вальтера Скотта обрела спокойствие, только вышвырнув свой опал в море! Но не забывай, что на Востоке опал называют «якорем надежды», что его воспел Плиний и что королева Виктория украшала каждую из своих дочерей в день помолвки именно опалами. Альдо, тебе не к лицу такие предрассудки!

– Да. Ты прав, я в это не верю. Согласен, ты победил! Завтра утренним катером я уеду, а в Будапеште повидаюсь с Элмером Наги. Во всяком случае, не мы начали эту войну, она – единственная надежда, которая нам остается. Однако я от души желаю тебе получить удовольствие от встречи с мадемуазель Кледерман: едва ты осмелишься заговорить об орле, она вцепится тебе в горло!

Адальбер про себя отметил, что Лиза внезапно превратилась в мадемуазель Кледерман, и сделал из этого кое-какие выводы, хотя и поостерегся высказывать свои мысли вслух. Тем более что перспектива объяснения, пусть даже довольно бурного, с девушкой, которую он находил восхитительной, скорее радовала его.

– Рискну, – сладким голосом сказал он. – А теперь пойдем приведем себя в порядок перед ужином. Мария обещала мне рагу из зайца в брусничном желе, а на сладкое штрудель с яблоками, изюмом и сливками!

– Каков обжора! – проворчал Морозини. – К моему возвращению ты растолстеешь вдвое, то-то я позабавлюсь.

Хотя Альдо и согласился с планом Адальбера, ему очень не хотелось покидать Гальштат. Его шестое чувство, чувство неминуемой опасности, подсказывало: не надо уезжать, может произойти что-то непоправимое. Впрочем, вполне возможно, его предчувствие порождалось лишь желанием чувствовать себя необходимым. Наверное, из чистого тщеславия... Под защитой могучего Матиаса, Мариетты и всего села Лиза и Эльза могут ничего не опасаться!

Однако, когда после ужина – отличного ужина, которому он отдал должное сполна, – Альдо вышел на балкон выкурить сигарету под плеск воды, страх за них в его душе поднялся с новой силой. Оттуда, где он стоял, дома двух женщин не было видно даже в ясную погоду, а в этот вечер поднимался туман, сквозь который невозможно было различить ни огонька на том берегу.

Вдруг до слуха князя донеслись два отдаленных выстрела – ему показалось, что стреляли в горах. В первый момент он не придал этому значения: в этой стране охотников и даже браконьеров услышать выстрел – не событие. Но почти в ту же секунду пришла другая мысль: охотиться в таком тумане придет в голову только сумасшедшему.

Решив, что это, в конце концов, не его дело, Альдо закурил последнюю сигарету, перед тем как идти укладывать чемодан, чтобы не опоздать на утренний катер. Он затягивался с наслаждением. Но, чуть только выбросил окурок в воду, с дальнего края деревни раздались пронзительные крики. Крики приближались, сопровождаемые гулом голосов, означавшим, что проснулась вся деревня. Сразу поняв: происходит что-то неладное, – Морозини выскочил из своей комнаты, столкнувшись в дверях с Адальбером, и вместе с ним сбежал вниз по лестнице. Шум нарастал и достиг апогея в зале трактира, где Георг уже выстраивал в ряд на ночь пивные кружки.

Истошно кричала охваченная ужасом женщина. Добежав до стойки, она, казалось, разом лишилась сил и упала на пол без сознания. Браунер тотчас же склонился к ней, его жена тоже поспешила на помощь. В дверях толпились люди. Теперь вся деревня была на ногах и бежала сюда во главе с бургомистром.

Мария хлестала по бледным щекам лежавшую в обмороке женщину, а Георг налил в стакан водки и попытался заставить ее сделать глоток. Двойное лечение помогло: через несколько секунд женщина открыла глаза, потом судорожно закашлялась, кашель перешел в рыдания. Потеряв терпение, Георг принялся трясти ее:

– Ну же, Ульрика, хватит! Скажи, что случилось! Ты врываешься как вихрь, потом грохаешься без чувств и, наконец, начинаешь плакать, так ничего и не сказав.

– До... Дом Шобера!.. Я не спала и слышала выстрелы. Тогда я встала, оделась и... и... я пошла посмотреть... Свет горел, и дверь была открыта... Я вошла... Я... я увидела!.. Это ужасно! Там... там трое мертвых!

И она разрыдалась пуще прежнего. Охваченный страшным предчувствием, Морозини спросил:

– Дом Шобера – это какой?

– Дом принадлежит мне, я его сдаю, – ответил бургомистр. – Надо пойти посмотреть.

Но Морозини и Видаль-Пеликорн уже вылетели из трактира, грубо растолкав небольшую толпу у входной двери, и понеслись вперед настолько быстро, насколько позволял прихотливый рельеф дороги. В своем стремлении поскорей выяснить, что случилось, они были не одиноки: когда наши друзья добежали до дома на озере, перед распахнутой настежь дверью уже сгрудилось человек двадцать.

– Лиза! – закричал Морозини, бросаясь к двери, но на его пути встал дровосек.

– Не входить! Там, внутри, полно крови! Нужно подождать начальства.

– Я хочу посмотреть, нельзя ли ее спасти! – зарычал Альдо, готовый вступить в драку. – Пустите меня!

– А я вам говорю: лучше не надо!

Не произнеся в ответ ни слова, Альдо и Адальбер схватили один за правую, другой за левую руку стоявшего поперек двери человека и отбросили в сторону как пушинку. И вошли в дом.

Им открылось чудовищное зрелище. В просторной комнате, прямо за маленькой прихожей, где Альдо уже побывал накануне, в луже крови лежал Матиас с разрубленной топором головой. Его жена Мариетта вытянулась чуть дальше: пуля попала ей в самое сердце. Морозини с ужасом вспомнил недавно слышанные выстрелы: их было два!

– Лиза! Где Лиза? Женщина говорила о трех мертвецах!

– Должно быть, у нее что-то с глазами! Комната, видимо, служившая гостиной, выглядела так, словно по ней пронесся ураган. Убийцы обыскали все, все было перевернуто вверх дном: мебель, книги, безделушки, ковры... В конце концов Альдо обнаружил девушку: она лежала, раненная, на деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Со вздохом облегчения он убедился, что она еще жива:

– Слава богу! Она дышит!

Он взял Лизу на руки, взглядом поискал, куда положить, и заметил наконец шезлонг, заваленный какими-то пустыми ящиками и обломками мебели. Адальбер мгновенно подскочил и освободил его от хлама.

– Пойду посмотрю, найдется ли наверху, из чего сделать временную повязку, – бросил он, кидаясь к лестнице. – Рана сильно кровоточит.

– Ей нужен врач... Ей нужен уход... – вздыхал Альдо, ища глазами помощи. Бургомистр встретился С ним взглядом.

– Врач сейчас будет, – сказал он. – Я послал за ним. Но почему вы не сказали, что знакомы с мадемуазель Кледерман? Мы все здесь – друзья госпожи графини фон Адлерштейн, ее бабушки, ведь их семья отсюда родом...

– Еще вчера я не знал, что она здесь, и, если бы не встретил сегодня... случайно, не знал бы и до сих пор.

– Она чего-то опасалась?

– Понятия не имею!

Бургомистр с седеющими рыжими усами на тяжеловатом, красном и добродушном лице казался славным малым, но Альдо из осторожности решил больше ничего ему не говорить и, чтобы избежать вопросов, сам принялся задавать их – это лучший способ.

– Вы представляете себе, кто мог совершить подобное преступление? Вся эта кровь... убийство...

– Нет. Бедные Матиас с Мариеттой! Такие славные люди! Венгерские беженцы... Госпожа графиня заботилась о них, но вот что самое странное: они ведь жили с дочерью... Бедняжка немного не в себе – она нигде не показывалась и воображала себя принцессой. А здесь только трое...

– Ее нет? Может быть, она спряталась? Когда убийцы ворвались в дом, она, должно быть, сильно испугалась.

– Во всяком случае, наверху никого нет, – сказал Адальбер, вернувшийся со спиртом, ватой и бинтами. – Если бы там кто-то был, я бы увидел.

Им с Альдо не удалось оказать Лизе первую помощь: пришел врач, в своем наряде горца смахивавший на Вильгельма Телля. Он быстро осмотрел рану, сделал простую повязку, которая сразу остановила кровь, и заявил, что девушку надо отнести к нему, чтобы извлечь пулю.

– К вам? – забеспокоился Альдо. – У вас здесь клиника?

Тот взглянул на незнакомца отнюдь не ласково.

– Если я говорю, что нужно отнести ее ко мне, значит, у меня есть все, что нужно для операции. Я лечу весь этот горный район плюс рабочих с рудников. Несчастные случаи не так уж редки... Ладно! Попытаемся ее оживить!

– Почему она все еще без сознания? – спрашивал Адальбер, встревоженный таким длительным обмороком. – Крепкая девушка, спортивная...

– ...но затылок ее украшает шишка размером с куриное яйцо! – закончил доктор. – Должно быть, ушиблась, падая с лестницы.

Минутой позже Лиза полностью пришла в себя. Ее глаза распахнулись, и она простонала:

– Эльза!.. Они... Они похитили Эльзу!

Часть вторая ТРИ ШАГА ВНЕ ВРЕМЕНИ...

8 ПОСЛАНИЕ

Все произошло самым банальным и оттого еще более огорчительным образом: около десяти часов вечера, пока Лиза провожала Эльзу в спальню и помогала ей лечь в постель, Мариетта собиралась гасить лампы, а Матиас, тщательно осмотрев оба ружья, ставил их в стойку, с улицы послышался женский голос, со слезами призывавший Мариетту. Решив, что у соседки случилась беда, Мариетта, не раздумывая и не посоветовавшись с мужем, открыла уже запертую на ночь дверь и вышла. И тут же ее грубо втолкнули обратно четверо неизвестных мужчин, одетых в черное, со скрытыми под масками лицами и вооруженных до зубов.

Дальше все случилось очень быстро: Матиас схватил одно из ружей, получил смертельный удар топором, нанесенный явно опытной рукой; перепуганной Мариетте не дала закричать пуля, выпущенная из револьвера, а бандиты принялись переворачивать вверх дном все, находившееся в комнате. В это время Лиза услышала шум и спустилась вниз с пистолетом в руке. Она приготовилась выстрелить, но ее опередили.

– Нечего было стрелять! – недовольно сказал один из грабителей, по-видимому, вожак. – Нам нужны драгоценности, а теперь некому ответить на наши вопросы...

– Остается помешанная! Уж она-то точно скажет, где они! Пошли!

Когда они оказались у подножия лестницы, Лиза, до тех пор притворявшаяся бесчувственной, собрала все силы и, превозмогая боль, обеими руками схватила их за ноги. Упал только один, а второй так ударил девушку рукояткой пистолета, что она уже на самом деле потеряла сознание. Последнее, что она видела, – как один из убийц выволакивал Эльзу из ее спальни.

– Больше я ничего не знаю и очень за нее боюсь, – прошептала Лиза два часа спустя, лежа на кушетке с перевязанным плечом, из которого извлекли пулю, в комнате Марии Браунер. Альдо, Адальбер и Мария сидели возле постели. – Этим людям нужны драгоценности, и они способны подвергнуть ее пыткам, лишь бы узнать, где она их прячет. А ведь она ничего не знает!

– Как это? – удивился Морозини. – Вы же сказали мне, что орел, как и серебряная роза, – драгоценнейшие для нее сокровища. Разве они были не в ее распоряжении?

– Роза – да. Что касается орла, ей его давали, когда она желала его надеть, однако она сама просила не говорить ей, где его держат. Не забывайте, что она воображает себя эрцгерцогиней! О господи, что они с ней сделают?

– Не думаю, что в ближайшее время ей что-нибудь угрожает, – заметил Адальбер. – Ведь эти люди считают ее помешанной, разве не так?

– Так сказал один из них.

– Если они хоть что-то соображают, то прежде всего попытаются ее успокоить, А уж потом начнут допрашивать. Именно для этого они похитили ее, вместо того чтобы убить.

– А когда поймут, что она ничего не знает?

– Лиза, Лиза, прошу вас! – вмешался Альдо, взяв ее горячую руку. – Вы сейчас должны подумать о себе и немного отдохнуть, Фрау Браунер за вами присмотрит...

– Уж в этом вы можете быть уверены! – подтвердила та. – Сейчас мало что можно сделать. Наш бургомистр позвонил в Ишль. Полиция приедет утром, но не так-то легко будет найти следы. Ганс, рыбак, который в любую погоду торчит на озере, видел, как от берега отошла лодка, но в таком тумане не разглядеть было, куда она направилась. Ему показалось, что к Стегу... Ну, фрейлейн Лиза, теперь вам надо поспать!,. А вам, господа, пора уходить!

Они встали и пошли к двери, но внезапно Морозини услышал голос:

– Альдо!

Он обернулся: Лиза в первый раз назвала его по имени. Как же была взволнована бывшая дурнушка Мина, если позволила себе такое проявление дружбы!

– Да, Лиза?

Она сама взяла его за руку, сжала ее и умоляюще посмотрела ему в глаза:

– Бабушка!.. Надо предупредить ее... а главное, защитить! Эти люди готовы на все! Когда они поймут, что от пленницы ничего не добиться, бабушка станет целью их охоты. Они вспомнят о ней...

Растроганный выражением глубокой тревоги на осунувшемся личике, князь наклонился и коснулся губами пальцев, вцепившихся в его руку.

– Отправляюсь прямо к ней!

– Не говорите глупостей! Надо дождаться катера... потом поезда...

– Вы что, смеетесь? – воскликнул тоже задержавшийся в комнате Адальбер. – Сколько километров до Стега по озеру? Примерно восемь. А там мы найдем, каким способом проделать оставшиеся десять. В крайнем случае пойдем пешком...

– Двадцать километров? Вы выбьетесь из сил!

– Хватит обращаться с нами, как со старичками, дорогая моя! Мы не развалимся от четырех или пяти часов ходьбы! Ты идешь, Альдо?

– Да. Еще одно слово, Лиза. Как, вы говорили, зовут вашу несчастную подругу? Настоящее имя.

– Эльза Гуленберг. А что?

– Объясню позже!

Морозини отправился в свою комнату, по пути ругая себя последними словами. Он так гордился своей памятью, что же она подвела его, когда Лиза рассказывала ему историю Эльзы? Или он до того был очарован бывшей своей секретаршей, что не сделал простейшего умозаключения? С тех самых пор, как они расстались в церкви, его не оставляло смутное ощущение, что он упустил нечто важное, но он так и не сумел понять, что именно. А все было так просто!

Удостоверившись, что Лизе больше ничто не угрожает, Альдо и Адальбер покинули гостиницу и по узенькой тропке направились к дороге, ведущей в Бад-Ишль. Оба надели спортивные куртки, крепкие башмаки, с собой прихватили рюкзаки с туалетными принадлежностями и сменой белья.

– Нам многое надо обсудить дорогой, – заговорил Адальбер, когда они миновали дом, где произошла трагедия. В ожидании полицейских его охраняли несколько добровольцев. – Объясни мне, почему ты попросил Лизу напомнить тебе фамилию Эльзы? У тебя было такое странное выражение лица...

– Потому что я дурак, а признаваться себе в этом всегда огорчительно. Разве тебе самому фамилия Гуленберг ни о чем не говорит?

– Н...нет. А что, должна?

– Вспомни, что сказал нам портье из гостиницы в Ишле, когда мы заговорили с ним о вилле, куда таинственный посетитель тетушки Виви счел нужным заглянуть, прежде чем вернуться в Вену!

– Его фамилию?

– Вот именно! Виллу «совсем недавно» купила баронесса Гуленберг! Могу тебе твердо пообещать, что на этот раз никто не помешает мне туда прогуляться! Например, сегодня ночью.

– А спать когда?

– Только не говори мне, что ты все еще подчиняешься этим пошлым условностям! Раз уж носишь такую красивую шляпу с перышком и полное облачение аборигена, нужно чувствовать себя высеченным из гранита. Так не начинай ныть только из-за того, что нам понадобится призвать на помощь все свое мужество!

– Для того, чтобы защитить старую даму?

– Нет, – ответил Морозини. – Для того, чтобы рассказать ей, какой приятный вечер мы провели У нее под окнами, подслушивая ее маленькие тайны.

– Думаешь, так уж обязательно ей все рассказать?

– У нас нет другого выхода.

– Но она же выставит нас за дверь!

– Возможно. Но прежде ей придется нас выслушать.

Сильные и тренированные мужчины к восьми часам утра, когда они наконец добрались до курортной гостиницы «Елизавета» в Ишле, были совершенно измучены. Портье встретил их с некоторым удивлением, но искренне обрадовался возвращению гостей: должно быть, постояльцев было немного.

Для начала Альдо и Адальбер плотно позавтракали, затем поднялись в комнаты принять душ и переодеться. И тот и другой предпочли не задерживаться вспальне, где так неодолимо влекла к себе мягкая постель. Нужно было как можно скорее явиться к госпоже фон Адлерштейн, хотя предстоящее свидание не обещало быть приятным.

Адальбер с восторгом помчался к своей ненаглядной красной машине и твердо решил больше с ней не расставаться.

– Возвращаться в Гальштат будем на ней, – заявил он. – Я уже ездил раз с Зеленым Яблочком, Можно оставить ее в риге километра за два оттуда, а то и попытаться подъехать еще ближе...

– Можешь ехать куда угодно, лишь бы не в озеро, – проворчал Морозини, озабоченный тем, что ему предстояло высказать. Впрочем, все, разумеется, будет зависеть от того, какой прием им окажут...

Когда машина со всем своим неподражаемым грохотом остановилась у парадного подъезда Рудольфскроне, уже можно было составить себе об этом некоторое представление: три лакея со старым Иозефом во главе встали стеной, преграждая им путь.

– Госпожа графиня никого по утрам не принимает, господа! – строгим тоном заявил дворецкий.

Морозини, нимало не смутившись, достал из бумажника заранее приготовленную визитную карточку и протянул ее слуге:

– Будьте любезны передать ей вот это. И я буду крайне удивлен, если она откажется нас принять. Мы подождем!

Пока один из лакеев исполнял поручение, они с Адальбером вылезли из машины и, облокотившись на капот, погрузились в созерцание парка, расписанного роскошными красками осени – от глубокого коричневого тона до бледно-желтого, оттененного неизменной темно-зеленой хвоей высоких елей.

– Что ты написал на карточке? – спросил Адальбер.

– Что Лиза ранена и что нам надо переговорить о важном деле...

Это подействовало незамедлительно. Вернувшись, лакей что-то шепнул на ухо Иозефу, и тот встрепенулся:

– Если господам угодно последовать за мной... Графиня приняла их в халате – должно быть, она только что встала с постели и едва успела накинуть то, что попалось под руку, – но не утратила при этом ни капли достоинства. Хотя на ее бледном и осунувшемся лице ясно читалась тревога, хотя рука, опиравшаяся на трость, дрожала, графиня стояла с высоко поднятой головой. До прихода нежданных посетителей она все же успела расчесать и свернуть мягким узлом седые волосы. В этой старухе было что-то поистине королевское, и оба гостя, на которых она произвела, по-видимому, более сильное впечатление, чем в первый раз, не сговариваясь, Дружно отвесили ей глубокий поклон. Однако графине было не до любезностей.

– Что случилось с Лизой? Я хочу знать все!

– Сегодня ночью она была ранена пулей в плечо. Но не тревожьтесь, ей оказана помощь, и сейчас она спит под охраной Марии Браунер, – ответил Альдо. – К несчастью, графиня, у нас есть и другие, более печальные, новости: мадемуазель Гуленберг похищена, ее дом разграблен, а слуги убиты.

Облегчение, мелькнувшее было на лице старой графини, сменилось настоящим горем:

– Матиас? Мариетта?.. Убиты? Но каким образом?

– Он – топором по голове, она – выстрелом из револьвера. Убийцы застали их врасплох. Покончив с теми, кто пытался встать у них на пути, они принялись обшаривать комнату. Лиза была наверху, укладывала в постель свою подругу. Схватив оружие, она ринулась вниз. Ее ранили, когда она бежала по лестнице... А мы поспешили сюда, чтобы вы узнали об этой трагедии не от полицейских...

– Не лучше ли вам было остаться рядом с моей внучкой? Может быть, ей все еще угрожает опасность?

– Сейчас она в таком месте, где ей ничто не угрожает – чтобы добраться до нее, придется перебить всю деревню. Это она настояла, чтобы мы отправились к вам. Видите ли, она опасается, что похитители, обнаружив, что заложница ничего не знает, возьмутся за вас. И она попросила нас...

– И, чтобы скорее добраться, мы проделали всю дорогу пешком, – прибавил Адальбер, весьма недовольный приемом и мечтавший хотя бы сесть. – Моя машина оставалась в гостинице, а до Гальштата мы добирались сначала поездом, потом катером, как все.

На поблекших губах старой графини на мгновение показалась тень улыбки.

– Прошу меня извинить. Должно быть, вы очень устали. Садитесь, пожалуйста! – пригласила она, устраиваясь в своем шезлонге. – Не хотите ли кофе?

– Нет, благодарю вас, графиня. Достаточно и стула, тем более что мы не хотели бы докучать вам...

– Вы мне нисколько не докучаете. К тому же, по-моему, нам следует поговорить более серьезно, чем в прошлый раз.

– Но мне показалось, что вы и тогда были вполне серьезны...

– Разумеется; и по-моему, дала вам понять, что некоторые темы затрагивать не следует? И даже, помнится, я посоветовала вам здесь не задерживаться. Каким же образом вы сегодня ночью оказались в Гальштате?

– Мы там провели несколько дней, – объяснил Видаль-Пеликорн. – Я давно хотел увидеть остатки этой очень древней цивилизации. Во время нашего небольшого путешествия я повстречался со своим выдающимся собратом, профессором Шлюмпфом, мы вели с ним волнующие беседы... Мой друг Морозини пожелал меня сопровождать...

– В самом деле? Я очень удивлена, князь, что ваши дела – мне известно, насколько они важны, – до сих пор не призвали вас в Венецию.

– Здесь я как раз и занимаюсь делами, сударыня, и вам это прекрасно известно. Точно так же, как вам известно и то, что мадемуазель Кледерман под именем Мины ван Зельден соблаговолила в течение Двух лет проработать у меня секретаршей.

– Она сама вам сказала, что мне все известно?

– А кто же еще мог это сделать?

– Не сказала ли она вам заодно и того, что я терпеть вас не могу? – с внезапной откровенностью поинтересовалась графиня.

– Поверьте, я очень сожалею об этом. Не потому ли, что я не подпал под чары «Мины»? Видели бы вы ее! Родной отец, когда встретил ее в Лондоне, покатился со смеху.

– Это, должно быть, было незабываемое зрелище! Мой зять – воплощенная серьезность, и ради того, чтобы посмотреть, как он предается веселью, стоило бы совершить путешествие; но оставим пока в стороне наши чувства. Будем играть в открытую! Вы не расстались с надеждой завладеть орлом с опалом, не так ли?

– Орел меня не интересует, равно как и его продажная ценность, хотя я готов по-царски за него заплатить. Мне нужен опал, потому что он слишком много значит для слишком многих людей. Прибавлю, что я никогда не отступаюсь, если считаю, что прав...

Наступила пауза, во время которой графиня с почти неприличной пристальностью рассматривала сидевшего напротив нее мужчину. Морозини, несомненно, был бы сильно удивлен, если бы мог прочесть ее мысли. Она находила привлекательным это лицо, которому дерзкий профиль, беспечно насмешливый рот и сверкающий взор, где голубой отблеск стали порой смягчался или волнующе окрашивался зеленым, мешали сделаться пресно-правильным. Она думала, что, будь она помоложе, непременно полюбила бы его, и удивилась, что Лиза осталась совершенно равнодушной к его обаянию и на долгих два года отказалась от собственного женского очарования. Внучка изучала его, словно энтомолог, желающий без помех наблюдать за редким насекомым. До чего странное поведение!

– Оставим это! – вздохнула наконец графиня. – Расскажите теперь, каким образом вы снова встретились с моей внучкой. Может быть, совершенно случайно? Внезапная археологическая находка?.. Не слишком ли все просто?

Морозини переглянулся с Видаль-Пеликорном. Решающий момент настал.

– Отчасти – да, – совершенно спокойно ответил он. – И все же случай нам помог. В гостинице мы познакомились с господином фон Апфельгрюне, который пришел в восторг от профессии моего друга и настоял на том, чтобы отвезти его на денек в Гальштат. Он – и не без оснований! – нахваливал этот удивительный уголок, прибавив, что это – колыбель рода Адлерштейнов... Я же тем временем бродил по парку императорской виллы в поисках призраков.

– Так что, – подхватил Адальбер, – я не слишком удивился, увидев там вашего дворецкого. От этого до мысли о том, что дама, которой вы дарите свою дружбу и покровительство, находится где-то поблизости, всего один шаг – и мы его сделали.

– Фридрих всегда был слишком болтлив! – немного смягчившись, произнесла старая графиня. – И все же...

Фраза осталась незаконченной. Дверь открылась, пропуская гостя в охотничьем костюме, вошедшего с непринужденностью своего человека в доме.

– Говорят, вы уже встали, дорогая Валерия. Так что я решил зайти поцеловать вас, прежде чем погнаться за дичью... Но, может быть, я некстати? – прибавил граф Голоцени, с любопытством поглядывая на посетителей.

– Ни в коем случае, дорогой Александр. Я как раз собиралась послать за вами. С Эльзой случилась беда: в доме двое убитых, не говоря уж о том, что ранена моя внучка Лиза, а наша подруга похищена. Но прежде всего я должна представить вам этих господ, которые и принесли мне ужасную новость.

Голоцени жестом остановил ее, с явным недоверием устремив на обоих светлые глаза.

– Минуточку! Как получилось, что эти господа оказались на месте событий? Значит, им известна тайна, в которую вы так и не пожелали меня посвятить?

По его лицу ясно было видно, что новость для него оскорбительна, но графиню это не слишком заботило:

– Не говорите глупостей! Они оказались там по чистой случайности. Господин Видаль-Пеликорн – археолог, страстно увлеченный нашей гальштатскои культурой. Он ездил на раскопки вместе со своим другом, присутствующим здесь князем Морозини. Прибавлю, что оба они – друзья Лизы и что несколько дней тому назад моя внучка приехала к Эльзе, которую очень любит и... которая нуждалась в помощи.

– Значит, она живет в Гальштате?

– Поговорим об этом позже, если позволите! Господа, разрешите представить вам моего кузена, графа Голоцени, он служит в управлении иностранных дел.

Мужчины обменялись рукопожатиями, что, впрочем, отнюдь не способствовало росту взаимной симпатии: рука кузена была вялой, что ненавидели оба – и Альдо, и Адальбер. Они по очереди сжали безвольные пальцы. Зато взгляд дипломата был холодным и острым, как никогда: появление возле его кузины двух полных сил и довольно привлекательных иностранцев никакого удовольствия ему не доставило. Альдо, которому граф понравился не в большей степени, чем он тому, поспешил откланяться.

– Власти не замедлят сюда явиться, – заметил он, обращаясь к хозяйке дома. – Думаю, вам лучше принять их без посторонних. Если мы вам понадобимся – мы будем в гостинице «Елизавета».

– Надеюсь, не я вас спугнул? – почти елейным тоном осведомился граф.

– Никоим образом, – солгал Морозини. – У нас много дел, и к тому же мы хотели бы немного отдохнуть, тем более благодаря вашему присутствию, граф, мы можем надеяться, что госпожа фон Адлерштейн не подвергается более ни малейшей опасности. Чего нельзя было сказать до сих пор. Хорошенько ее охраняйте!

– Положитесь на меня! Я о ней позабочусь.

Предельно торжественный тон, каким были произнесены эти слова, как нельзя лучше соответствовал совету, данному Альдо – хотя, впрочем, это было скорее предупреждение, чтобы не сказать – угроза.

– Пожалуйста, приходите вечером, – попросила старая графиня, охваченная внезапным порывом, вызванным, должно быть, тревогой за внучку. – К тому времени будут новости, и вы поужинаете вместе с нами.

Оба друга, с охотой приняв приглашение, откланялись, вышли и молча сели в машину. Только когда они отъехали подальше, Адальбер выплеснул свои впечатления:

– Что за гнусный лицемер! Готов положить руку в огонь голову дать на отсечение, что этот человек по самую шею в заговоре против бедняжки Эльзы!

– Можешь сделать это без опаски! Ни голове, ни руке ничто не угрожает.

– А не опасно ли оставлять «бабушку» наедине с ним?

– Если он предпримет что-то против нее, то этим себя обнаружит. Не думаю, что он до такой степени безрассуден...

– Тогда зачем он явился? Не кажется ли тебе странным внезапное желание поохотиться, которое привело его в Рудольфскроне?

– Напротив, это совершенно естественно! Свободный доступ в дом, которым он пользуется, идеально устраивает его сообщников. Он пришел взглянуть, как дела у графини, проверить, знает ли она о несчастье и что по этому поводу думает, и, может быть, подать кое-когда... разумный совет.

– Да как же такая умная женщина может ему доверять? С первого взгляда видно, что он насквозь фальшивый!

– Это ее кузен. Ей ни на минуту не приходило в голову, что он способен ее предать. Хуже всего то, что его появление помешало нам признаться и предостеречь ее... А сейчас отвези-ка меня на вокзал!

– Зачем? Разве ты не собираешься хоть немного поспать?

– Посплю в поезде. Хочу съездить в Зальцбург и взять там напрокат машину – не такую заметную и, по возможности, менее шумную. Это же не автомобиль, а прямо-таки рекламное ревю... а нам надо бы передвигаться незаметно!

– Только оставь свои княжеские замашки и не возвращайся на «Роллсе», – проворчал Адальбер, уязвленный в своей любви к маленькой красной тарахтелке.

Альдо вернулся под вечер на сером «Фиате», скромном и незаметном, как монашеское платье. Автомобиль был надежен, легок в управлении и почти бесшумен, но Морозини пришлось его купить. В городе Моцарта напрокат давали только огромные лимузины да еще с шофером в придачу.

Довольный своей покупкой, он поставил машину под деревьями на берегу Трауна, неподалеку от гостиницы, спокойно проспал часа два, после чего принялся приводить себя в порядок, готовясь к ужину в Рудольфскроне. Адальбер куда-то ушел.

Альдо вытирался после душа, когда археолог, даже не постучавшись, ворвался в ванную. Глаза у него горели, щеки разрумянились, а светлые волосы были взлохмачены сильнее обычного.

– У меня куча новостей, – завопил он, – и не каких-нибудь! Во-первых, на вилле кто-то появился: ставни открыты, из труб валит дым... Кстати, насчет дыма, не дашь ли ты мне сигарету? У меня кончились...

– Возьми на секретере, – сказал Альдо, едва успевший обмотать бедра полотенцем. – Действительно, новость, но у тебя, похоже, в запасе есть и другая? Ты сказал «во-первых».

– Другая еще лучше, поверь мне! Пока я бродил вокруг дома с усталым видом скучающего туриста, подъехала машина и остановилась у ворот, те почти сразу распахнулись, но недостаточно быстро для того, чтобы помешать мне разглядеть пассажира. Ни за что не угадаешь, кто это был!

Даже и пробовать не стану, – смеясь, ответил Альдо, – Не хочу лишать тебя удовольствия, – прибавил он, поднося бритву к намыленной щеке.

– Положи-ка пока это орудие, – посоветовал Адальбер, – не то сам лишишься уха! В машине сидел граф Солманский.

Ошеломленный Морозини перевел взгляд с лезвия на довольную физиономию друга.

– Что ты сказал?

– То, что ты слышал. Охотно допускаю, что в это трудно поверить, но нет ни малейших сомнений – это действительно был наш милый Солманский, нежный тесть бедняги Эрика Фэррэлса, а в будущем, как знать, может, и твой. Все при нем: дурацкий вид, римский профиль и монокль. Если только это не его безупречный двойник, значит, он собственной персоной.

– Я думал, он в Америке.

– Надо полагать, теперь его там нет. Ну а что до того, чем он занимается здесь...

– Нетрудно догадаться? – предположил Морозини, уже успевший прийти в себя и собравшийся продолжить бритье. – Во вчерашней драме без него, конечно, не обошлось. Я был почти уверен, что эта Гуленберг причастна к двойному убийству, теперь же голову даю на отсечение. То, что Солманский у нее появился, – все равно что расписка в этом. Мы оба знаем, на что он способен...

– ...особенно когда речь идет о камнях из нагрудника. Откуда он мог узнать, что это – тот самый опал?

Но ведь Симон Аронов узнал. Почему же не узнать его заклятому врагу? Не забудь, что Солманский считает, будто обладает и сапфиром, и алмазом, я убежден, что кража из Тауэра – его рук дело.

– Я тоже, и, кстати, у меня, кажется, появилась идея...

Присев на край ванны, уставившись в потолок и округлив рот, Адальбер принялся следить за колечками дыма от своей сигареты. Альдо воспользовался передышкой, чтобы закончить бритье, затем повернулся к другу:

– Ставлю десять против одного, что знаю, какая у тебя идея!

– Да?

– Уж не собираешься ли ты посоветовать милейшему суперинтенданту Уоррену пройти несколько запоздалый курс лечения целебными водами Бад-Ишля?

– Именно, – признался археолог. – К сожалению, я совершенно не представляю себе, чем он может быть нам полезен. Здесь он не располагает никакой властью...

– Не сомневаюсь, он вполне способен себе ее обеспечить. В конце концов, он идет по следу международного вора, и, коль скоро дело касается драгоценностей короны, он должен быть готов извернуться как угодно... Разумеется, при условии, что у него есть хоть хвостик улики... Итак, вывод: напиши ему! Во всяком случае, хуже от этого не станет.„ А теперь дай мне спокойно одеться и сам последуй моему примеру.

Через час, накинув поверх смокингов удобные местные лодены, они сели в «Амилькар», к которому госпожа фон Адлерштейн уже привыкла, и отправились в Рудольфскроне. Там их ожидал сюрприз: Днем приехала Лиза. По приказу бабушки, которой невыносима была мысль о том, что раненая внучка страдает вдали от нее, большой черный лимузин – тот самый, который октябрьской ночью выезжал из замка Адлерштейнов, – отправился встречать ее на пристань, а Иозеф с одним из самых крепких лакеев переплыли озеро на пароходе и привезли девушку, закутанную в теплые одеяла и снабженную самыми горячими напутствиями Марии Браунер. Она неплохо себя чувствовала и сейчас отдыхала у себя в комнате. Друзей пригласили подняться к ней.

– Лиза будет рада вас видеть, – сказала графиня. – Она несколько раз про вас спрашивала, Иозеф вас проводит.

Ни Альдо, ни Адальбер не любили атмосферы комнат, где лежит тяжелобольной, однако Лиза была не из тех, кто позволяет создавать ее вокруг себя. Несмотря на то, что днем ей пришлось совершить утомительную поездку, она приняла их, лежа в шезлонге в прелестном домашнем платье из белого с голубым отливом шелка. Она была бледна, в скромном вырезе платья виднелся краешек бинта на плече, но ее манера держаться, исполненная граничащей с вызовом гордости, напоминала поведение ее бабушки в тот день, когда она приняла их впервые. Лиза встретила гостей словами:

– Слава богу, вы здесь! Есть новости?

– Погодите! – перебил ее Морозини. – Не вы, а мы должны интересоваться новостями. Скажи те сначала, как вы себя чувствуете?

– А как по-вашему? – спросила она с лукавой улыбкой, которой прежде он у нее не замечал.

– Никто и не заподозрил бы, – вставил Адальбер, – что вчера из вашего плеча извлекли револьверную пулю. Вы похожи на палевую розу!

– Вот кто умеет разговаривать с женщинами! – вздохнула Лиза. – Чего не скажешь о вас, князь!

– Да я и пробовать не стану. Во время нашего с вами сотрудничества мы уделяли слишком мало внимания стилю «мадригал». Впрочем, замечу, это – ваша вина.

– Не будем больше об этом. Перейдем лучше к волнующим нас событиям. Я уже спрашивала, есть ли у вас новости. Так есть?

– Да, но, боюсь, вы примете их так же плохо, как сделала бы ваша бабушка, если бы, конечно, нам вздумалось поделиться ими с ней.

– Вы что-то скрыли от нее?

– Не представляю, как мы могли бы поступить иначе, – снова вмешался Адальбер. – Вы в состоянии себе представить, что было бы, если б в светской беседе мы признались ей, что в течение двух часов, распластавшись на террасе этого дома, мы подслушивали секретный разговор, который она вела с неким Александром...

– Голоцени? Ее кузеном? А почему он вас заинтересовал?

– Мы дойдем и до этого, – снова заговорил Альдо, – но, прежде чем рассказывать дальше, мы хотели бы знать, что вы о нем думаете, как к нему относитесь.

Чтобы лучше обдумать ответ, Лиза подняла к потолку большие темные глаза, потом вздохнула:

– Никак! Или почти никак! Он один из тех дипломатов, всегда вылощенных, но вечно без денег, умеющих с чувством целовать патрицианские ручки, но не способный достичь вершин карьеры. Два-три человека такого рода всегда болтаются при посольствах и в правительственной среде. Очень любит деньги...

– Прекрасно! – Альдо расцвел внезапной улыбкой. – После такой характеристики Адальберу будет намного легче рассказать вам про нашу вылазку, про то, что мы подслушали и что увидели потом. Он прирожденный рассказчик!

Теперь уже Видаль-Пеликорн расцвел, словно подсолнух, которого коснулся ласковый солнечный луч. Он бросил на Морозини исполненный благодарности взгляд – ведь тот дал ему возможность блеснуть перед девушкой, что все больше и больше занимала его мысли. В наилучшем расположении духа он со всем блеском остроумия, в подробностях описывал ночную сцену, а главное – то, что последовало за ней: странное и очень короткое посещение Александром виллы, только что перешедшей в собственность баронессы Гуленберг.

Лиза слушала внимательно, однако не удержалась от замечания; сопровождавшегося полуулыбкой:

– Подслушивать под окнами – это что-то новенькое! Вот уж не предполагала, что вы способны на такое. Тем более – под окнами друзей.

– Позволю себе напомнить вам, что вплоть до сегодняшнего дня графиня вовсе не считала нас своими друзьями. И, разумеется, если то, что мы услышали, кажется вам забавным...

Рука легла на руку Морозини.

– Не сердитесь! Моя совершенно неуместная ирония – всего лишь маска тревоги. То, что вы узнали, более чем серьезно, и надо немедленно сообщить об этом бабушке. Что до меня, то я не так уж сильно удивлена: мне никогда не нравился этот кузен!

Она проворно вскочила и направилась было к двери, но Адальбер удержал ее, схватив за полу юбки:

– Не спешите так! Не исключено, что сейчас важнее другое.

– Да что же, господи? Я хочу, чтобы этот субъект немедленно покинул наш дом!

– Ну да, и ускользнул бы от нас, и нам бы стоило адских трудов снова его настигнуть? – усмехнулся Альдо. – Вы рассуждаете, словно безрассудная девчонка! Здесь он, по крайней мере, у нас на глазах. Чутье подсказывает мне, что он может привести нас к Эльзе!

– Вы бредите? Он не слишком умен, зато хитер, как старый лис...

– Возможно, но даже старые лисы иногда попадаются на улыбку хорошенькой девушки, – ответил Альдо. – Так что вы будете с ним обворожительны, моя милая, даже если...

Темные глаза стали еще темнее от гнева.

– Во-первых, я не ваша «милая», а во-вторых, вы не заставите меня любезничать с этим старым козлом! Представьте себе, он, в его-то возрасте, вздумал на мне жениться!

– И он тоже? Да вы прямо-таки представляете опасность для общества!

– Не грубите! Если мои собственные чары кажутся вам недостаточно сильными, так знайте: деньги моего отца делают меня неотразимо привлекательной. Собственно говоря... я никогда не была так счастлива, как в те два года, когда скрывалась под обносками Мины, – прибавила она с горечью, тронувшей Морозини: до сих пор ему как-то не приходила в голову эта сторона вопроса.

Расстроенный тем, что невольно обидел Лизу, Альдо хотел было взять ее за руку, но в эту минуту где-то в глубине дома прозвонил обеденный колокол.

– Идите к столу! – вздохнула Лиза. – Увидимся позже...

– А вы не пойдете?

– У меня есть прекрасное оправдание для того, чтобы не видеть физиономию Голоцени. Так позвольте мне им воспользоваться!

– Я понимаю ваши чувства, – мягко сказал Адальбер, – но, возможно, вы поступаете опрометчиво. Для такого человека, как он, и трех пар глаз и стольких же пар ушей может оказаться недостаточно.

– Обходитесь своими, только не забудьте зайти попрощаться со мной перед уходом!..

Лиза надеялась спокойно поразмышлять в одиночестве, но надеждам ее не суждено было сбыться. Не успела она произнести последнюю фразу, как в комнату вихрем ворвалась ее бабушка. Казалось, старая графиня страшно взволнована. За ней тенью следовал Александр.

– Смотри, что нашел Иозеф! – закричала она, протягивая внучке листок бумаги. – Письмо лежало на обеденном столе, рядом с моим прибором. Нет, наглость этих негодяев и правда не знает границ, раз они осмеливаются проникнуть в мой собственный дом!..

Девушка протянула руку к записке, но Морозини оказался проворнее и перехватил ее. Одного беглого взгляда хватило, чтобы прочесть короткое и предельно грубое послание:

«Если вы хотите увидеть девицу Гуленберг живой, вы должны исполнять наши приказания и ни в коем случае не обращаться в полицию. Приготовьтесь отнести драгоценности завтра вечером, куда – вам будет сообщено позже».

– Вы можете предположить, каким образом письмо к вам попало? – спросил Морозный, отдав записку Лизе.

– Ни малейшего представления! Я ручаюсь за моих слуг, как за себя, – ответила графиня. – Но одно из окон в столовой было приоткрыто, и Иозеф считает...

– Что записку бросили в окно? Но, если только она не наделена собственной жизнью, кто-то должен все же был ее бросить. Позволите ли мне взглянуть? Останься с дамами, Адальбер, – прибавил он, без всякого выражения глянув на Голоцени. – Я, наверное, справлюсь и один...

Старый дворецкий проводил его в столовую, где на длинном столе, за которым могло поместиться человек тридцать, был накрыт ужин на четверых; прибор хозяйки дома действительно стоял ближе других к окну, так и оставшемуся открытым.

Морозини огляделся, не говоря ни слова, высунулся в окно, чтобы посмотреть, далеко ли до земли, и, наконец, вышел из комнаты, попросив Иозефа принести электрический фонарик. Они вместе обошли вокруг дома и оказались под окном столовой.

Столовая располагалась на одном уровне с террасой, но не была связана с ней никаким переходом, так что доступ извне был затруднен. При помощи фонарика Альдо удостоверился, что нигде нет признаков постороннего вторжения – в такую сырость на влажной почве и на стенах непременно остались бы следы. Никто не потревожил и опустевшие цветники, окружавшие виллу. Все это только подтверждало первое впечатление, которое сложилось еще тогда, когда он взял в руки записку. Ее явно принес кто-то из домашних, и, раз слуг нельзя было заподозрить, оставался только один человек, чье участие в заговоре было несомненным, – Голоцени.

– Нашли что-нибудь? – спросила графиня, когда князь присоединился к обществу в маленькой гостиной.

– Ничего, сударыня! Надо полагать, вашим врагам помогает некий крылатый дух... или, может быть, сообщник?

– Я отказываюсь об этом говорить!

– Никто не смеет вас заставить. Тем не менее какое-то объяснение все-таки должно же быть?

– Что касается меня, – мелодичным голосом произнес Голоцени, – я раздумываю, не вы ли, князь, или ваш друг могли бы нам его предложить! Все же вы здесь – единственные посторонние люди.

– Только не для меня! – ледяным тоном перебила его Лиза, появляясь в эту минуту в дверях. На девушке было длинное платье зеленого бархата. – Если вы будете продолжать в том же духе, Александр, я вообще перестану с вами разговаривать!

– Ну, вы ведь не сделаете этого, дорогая... драгоценнейшая Лиза? Вы же знаете, до какой степени я восхищаюсь вами, и...

– Восхищаться можно и за столом! – вмешалась графиня. – Если я правильно понимаю, дорогая моя, ты решила к нам присоединиться?

– Да. Я уже велела Иозефу поставить для меня прибор.

Предваренный таким образом обед вышел мрачным и безмолвным – другого нельзя было и ждать. Погруженные в собственные мысли, собравшиеся лишь изредка обменивались короткими фразами. Так продолжалось до тех пор, пока Голоцени не осмелился поинтересоваться, как его кузина собирается реагировать на послание похитителей.

– Что за дурацкий вопрос! Что мне остается делать, как не повиноваться, а вам должно быть известно, что мне ненавистно само это слово! Так что я дождусь следующего известия, а потом... Иозеф забрал драгоценности из тайника и привез их сюда в тот же день, что и Лизу.

– Не торопитесь, бабушка! – сказала Лиза. – Мне кажется, прежде чем платить выкуп преступникам, надо убедиться в том, что Эльза жива. Слишком просто потребовать выкуп, а потом, получив его, избавиться от обременительного свидетеля... если только они не избавились от него раньше. Мы имеем дело с людьми, ни во что не ставящими человеческую жизнь: им ничего не стоит совершить еще одно убийство.

– Что же ты предлагаешь?

– Я пока еще не знаю, как поступить, но в одном уверена: в полицию обращаться не следует. К тому же, мне кажется, местные полицейские не справятся с такой сложной работой и наверняка запросят помощи из Вены. Кстати, – прибавила она, обернувшись к Голоцени, – вы, наверное, завтра вернетесь в столицу. Я надеюсь, вы тоже сохраните молчание и не кинетесь подключать к этому делу ваши «высокие связи»?

Возмущенный граф так вздернул подбородок, что бородка образовала с тощей шеей прямой угол.

– Вы меня словно за дурака считаете, Лиза! Я не сделаю ничего такого, что могло бы причинить вам неприятности. Впрочем, я намерен здесь задержаться. Мысль о том, чтобы бросить вас обеих одним выпутываться из таких затруднений, для меня просто невыносима. Я хочу оберегать вас... если вы мне это позволите, – прибавил он, умильно взглянув на кузину. Та ответила ему ласковой, хотя и немного усталой улыбкой.

– Это очень мило с вашей стороны! – сказала она. – Разумеется, вы можете оставаться здесь столько, сколько захотите. Ваша преданность трогает нас: и Лизу, и меня...

Если девушка в тот момент и испытывала какое-либо чувство, то никак не признательность и еще меньше того – радость, однако Голоцени повернулся к ней с такой ослепительной улыбкой, словно она только что пообещала ему свою руку.

– Превосходно! В таком случае, не пора ли закончить обед? Все сегодня устали, а наша дорогая Лиза нуждается в отдыхе.

Смысл его слов был совершенно ясен. «Он выставляет нас за дверь, – подумал Морозини. – Мы явно его стесняем!..» Но графиня встала из-за стола и словно в подтверждение его слов проговорила:

– Признаюсь, я действительно устала. Если желаете, господа, – прибавила она, обращаясь к гостям, – мы выпьем кофе, после чего расстанемся до завтра.

– Мне кофе не нужно, графиня! – сказал Адальбер. – Я и так слишком много его пью, еще чашка – и я вообще не смогу заснуть.

Альдо, в свою очередь, тоже попросил разрешения откланяться, и пока Адальбер, догадавшись, что его другу нужно дать время, затягивал прощание, читая госпоже фон Адлерштейн и ее кузену небольшую лекцию о формулах вежливости, принятых в Древнем Египте, Морозини вслед за Лизой вышел в галерею, куда выходили двери всех парадных комнат.

– Вы сможете оставить открытой какую-нибудь наружную дверь?

– Наверное, да... кухонную. А что?

– Сколько времени уйдет на то, чтобы все погрузилось в сон и безмолвие? Час?

– Маловато. Скорее два. Но что вы собираетесь делать?

– Увидите. Через два часа мы будем в вашей спальне... И раздобудьте нам веревку!

– В моей спальне? Вы с ума сошли!

– Я сказал «мы», а не «я»! Не делайте дурацких выводов и доверяйте мне хоть немного! Впрочем, если вы предпочитаете ждать в кухне, я не могу вам запретить... Адальбер! – тут же громко окликнул он. – Наша хозяйка нуждается в отдыхе. А отнюдь не в лекции!

– В самом деле! Это непростительно! Тысяча извинений, дорогая графиня...

Почти сразу после этого все трое вышли в галерею, где застали Морозини в одиночестве, с сигаретой в руке. Лиза улетучилась, словно легкий дымок.

Видимо, чтобы удостовериться, что гости уехали, Голоцени проводил их до машины, и Адальбер, желая доставить ему удовольствие, завел мотор на полные обороты.

– Ты принял какое-то решение? – спросил он, сломя голову летя через темный парк.

– Да. Мы вернемся через два часа. Лиза устроит так, чтобы дверь черного хода была не заперта...

– А собаки? О них ты позабыл?

– Она про собак ничего не сказала. Может быть, их не спускают, когда в доме гости? Ладно, мы примем свои меры!

Меры заключались в тарелке холодного мяса, которую два приятеля под предлогом, что их очень скудно накормили за ужином, велели принести в их комнаты, для пущего правдоподобия потребовав в придачу бутылку вина. Большая часть этой бутылки была вылита в умывальник. Часом позже, сменив смокинги на более подходящую для ночной вылазки одежду, они потихоньку выбрались из гостиницы и направились к берегу реки, где Альдо оставил свой новый «Фиат».

Подъехав поближе к замку, они спрятали машину в рощице, где прежде прятали «Амилькар», и дальше пошли пешком; у каждого в кармане плаща лежало по свертку с мясом-.

Однако угощение им не пригодилось: собак не было видно. В изящном замке не светилось ни одного окна. Испытав огромное облегчение, друзья с максимальной осторожностью бесшумными шагами приблизились к двери черного хода и еще тише отворили деревянную створку – она даже не скрипнула под рукой Морозини.

– Надеюсь, я заслужила похвалу? – послышался приглушенный голос Лизы. – Я даже позаботилась о том, чтобы смазать петли...

Девушка сидела на табурете, освещенная стоявшим рядом с ней на столе потайным фонарем с откинутой заслонкой. Она тоже переоделась: толстая шерстяная юбка, свитер с высоким воротом и уличные башмаки на мгновение воскресили в памяти Альдо покойную Мину.

– Отличная работа, – шепнул он, – но зачем вы сидите здесь? Вы еще не оправились, а нам нужно только, чтобы вы показали нам комнату вашего друга Александра.

– Что вам от него надо? Вы же не... убьете его? – спросила Лиза, встревоженная тем, что в голосе Морозини, обычно теплом и чуть глуховатом, слышались металлические нотки, выдававшие предельную решимость.

Негромкий смех Адальбера ее успокоил.

– За кого вы нас принимаете? Конечно, он не заслуживает лучшей участи, но мы хотим всего-навсего его похитить.

– Похитить? И куда вы его денете?

– Отведем в тихое местечко, где его можно будет допросить подальше от чутких ушей, – ответил Альдо. – Прибавлю, что мы отчасти рассчитываем на вас, чтобы найти такой уголок.

Девушка, нимало не смутившись такими планами своих друзей, принялась размышлять вслух:

– Есть старый сарай, где хранят упряжь, но он слишком близко от нового и от конюшен. Лучше всего сарайчик садовника. Только скажу вам сразу – Голоцени нет в его спальне...

– Тогда где он?

– Где-то в парке. У него страсть к ночным прогулкам. Даже в Вене он иногда выходит выкурить сигару под деревьями на Ринге. Бабушка это знает и никогда не спускает собак, когда он здесь. Вам еще повезло, что вы не наткнулись на него, когда шли сюда: он мог позвать на помощь.

– Никого он не позвал бы, и я, напротив, считаю удачей то, что он оказался вне дома. Меньше придется трудиться...

– Парк большой. Вы что, надеетесь отыскать его в полной темноте?

Адальбер, которого безбожно клонило в сон, с хрустом зевнул, потом со вздохом сказал:

– Видимо, из-за вашего ранения ваш блестящий ум не вполне способен осознать положение дел. Мы не собираемся за ним гоняться: мы его подождем. Вы принесли веревку?

Лиза взяла веревку с соседней скамейки, потом, ничего не ответив, закрыла дверь кухни и провела друзей через погруженный в темноту дом до большой парадной двери, где так легко было спрятаться в тени козырька над входом.

– Весьма примечательна эта прогулочная мания у человека такого возраста, – заметил Видаль-Пеликорн. – Особенно в те дни, когда погода вовсе не располагает любоваться звездами!

– Зато как удобно! – сквозь зубы бросил Аль до. – Прекрасный способ никем не замеченным переговорить с сообщниками... Тише! Мне кажется, он идет...

Гравий захрустел под спокойным размеренным шагом графа. Красный огонек сигары вспыхнул, затем описал красивую дугу – курильщик выбросил окурок. После этого шаг ускорился, и вскоре на фоне ночного неба возле крыльца возник силуэт человека. Альдо стоял наготове у входа: он с силой выбросил вперед кулак. Удар пришелся в подбородок, и Голоцени без звука рухнул на землю...

– Хороший удар! – оценил Адальбер. – А теперь давайте его свяжем и унесем...

– Не забудьте заткнуть ему рот! – напомнила Лиза, протягивая свернутый в комочек носовой платок и косынку...

Морозини, не отрываясь от дела, тихонько засмеялся:

– Вы далеко продвинулись на преступном пути, милая моя Лиза! Не хотите ли теперь нас проводить?

Она подняла предусмотрительно захваченный фонарь, но не открыла его.

– Сюда! Предупреждаю: это довольно далеко, а носилок у нас нет...

– Мы понесем его по очереди, – сказал Альдо, в лучших традициях пожарных взвалив на плечо большое, безвольно обвисшее тело.

Они шли, передавая ношу друг другу, добрых десять минут, пока добрались до стоявших в глубине парка низких строений, укрытых большими деревьями и отгороженных от дома густым кустарником. Лиза открыла дверь, засветила фонарь и вошла в довольно просторный сарай, где в восхитительном порядке были сложены разнообразнейшие садовые инструменты. Она поставила фонарь на стол. Морозини тем временем освободил Адальбера от груза, который тот нес последние несколько сот метров, и не слишком бережно уложил графа на земляной пол. Граф застонал. Он пришел в себя и вращал над кляпом горевшими злобой глазами.

Альдо присел рядом, извлек из кармана револьвер и сунул ему под нос.

– Поскольку нам надо задать несколько вопросов, мы вернем вам способность говорить. Но предупреждаю, если вам вздумается закричать, я вынужден буду повести себя весьма нелюбезно!

– Ив любом случае, – сказала Лиза, – никто вас не услышит, «дорогой» Александр. Так что я горячо вам советую отвечать на вопросы этих господ как можно более спокойно. Самый удобный момент Для того, чтобы продемонстрировать ваши дипломатические таланты... Ну так как, договорились? Не будете кричать?

Пленник отрицательно покачал головой.

Тогда Адальбер, в свою очередь, опустился на колени, развязал косынку и вытащил кляп изо рта графа; Альдо тем временем с изумлением наблюдал за новым перевоплощением бывшей своей помощницы: Лиза, казалось, с легкостью вошла в образ хладнокровной, решительной и, по-видимому, неумолимой вершительницы правосудия.

Голоцени тоже это почувствовал, ибо он не только не закричал, но едва выдавил из себя вопрос:

– Вы, Лиза... Вы считаете меня своим врагом?

– Я обращаюсь с вами в точности как те, кто похитил Эльзу Гуленберг и убил ее слуг...

– А я-то здесь при чем?

– Если вы ни при чем, – вмешался Морозини, – тогда объясните нам, что вы делали в ночь с шестого на седьмое ноября на вилле, купленной госпожой Гуленберг, после тайной встречи с графиней здесь, в замке Рудольфскроне?

Во взгляде пленника, когда он поднял глаза на обвинителя, промелькнул искренний испуг, но это длилось не более мгновения. Почти сразу тяжелые сморщенные веки опустились, и он произнес:

– Можете задавать любые вопросы, какие вам будет угодно, я ни на один не отвечу...

9 В САРАЕ САДОВНИКА

За этим заявлением Голоцени последовало минутное молчание: каждый из трех остальных участников сцены переваривал его в соответствии со своим темпераментом. Первым отреагировал Адальбер.

– Поведение, достойное римлянина! – хихикнул он. – Но я сильно удивлюсь, если вы сумеете долго так продержаться...

– Не вижу, что могло бы меня заставить его изменить.

– О, это вы увидите очень скоро! Мы с моим другом Морозини терпеть не можем затягивать дела, а после того, как вы столь любезно поместили в тарелку госпожи фон Адлерштейн эту писульку, нас даже несколько лихорадит.

Александр яростно запротестовал:

– Не я положил туда ультиматум!

– Поскольку вы не желаете отвечать на наши вопросы, мы не станем спрашивать, кто это сделал, и будем считать, что этот гнусный подарочек принесли вы. Точно так же мы будем считать, что вы – один из преступников, совершивших двойное убийство в Гальштате, и что вы похитили и держите в заточении ни в чем не повинную женщину. Следовательно, у нас есть все основания относиться к вам как к преступнику, и это повлечет за собой некоторые неприятности для вас.

– Я никого не убивал! За кого вы меня принимаете? За бандита?

– Вам только что сказали, что вы собой представляете, – ответил Альдо, разгадавший, какую игру ведет его друг. – Так что ответьте хотя бы на один простой вопрос: как вы предпочитаете умереть, быстро или медленно? Поскольку пользы от вас никакой, а время поджимает, лично я склоняюсь к короткой расправе...

Эй, не торопись! – шепнул Видаль-Пеликорн. – Учитывая тяжесть проступка этого господина, я скорее склоняюсь к чему-то более... изощренному. Не стану требовать разрезания на десять тысяч кусков, принятого у китайцев, поскольку на это уйдет несколько часов, но все-таки меня вполне устроила бы пытка святого Себастьяна на современный лад. Мы могли бы начать, к примеру, с пули в колено, потом в бедро... в живот и так далее...

– Вы с ума сошли? – прохрипел Голоцени. – А вы, Лиза, вы позволяете этому человеку такое при вас нести и даже не вмешиваетесь? Разумеется, это потому, что вы уверены: ничего подобного эти люди не сделают... Впрочем, на звуки выстрелов сбегутся...

Лиза одарила его полной лукавства улыбкой:

– В этих краях ружейные выстрелы слышны днем и ночью. Что касается угроз Адальбера, я на вашем месте приняла бы их всерьез.

– Ну, знаете! И какая им польза от того, что они меня убьют? Это не вернет вам Эльзу...

– Нет, но тем самым земля избавилась бы от лживого, корыстного и чудовищно скучного человека. Со своей стороны, я вижу здесь только преимущества, – заключила девушка.

– Но я же говорю вам, что никого не убивал, никого не ранил и никого не похищал! Вы же знаете, Лиза, как вы мне дороги. Как убедить вас, что я не преступник?

– Скажите правду. Я готова поверить, что на ваших руках нет крови, но я хочу знать во всех подробностях, какую роль вы сыграли в этой печальной истории. И, если вы хотите, чтобы я с вами еще разговаривала, не пытайтесь лгать!

– Но, Лиза, клянусь вам...

Только не клянитесь! И запомните хорошенько: если вы откажетесь нам помогать и если – что весьма сомнительно – вам сохранят жизнь, знайте, что положение ваше станет невыносимым. Об этом позаботится мой отец, а его финансовые возможности и прекрасные отношения, которые он поддерживает с вашим правительством, вам известны. Понятно? Голоцени кивнул, но продолжал молчать, видимо, обдумывая то, что услышал. Должно быть, размышления оказались плодотворными, потому что он поднял на Лизу покорный взгляд.

– Задавайте ваши вопросы! – выдохнул он. – Я готов на нихотвечать...

– Вот и умница! – похвалил его Морозини. – Спасибо за помощь, Лиза! Теперь начнем: это вы положили на стол записку?

– Да. Ее передали мне сегодня днем во время охоты.

– В каких вы отношениях с госпожой Гуленберг?

– Послушайте, если нам надо поговорить, я хотел бы продолжать разговор, сидя на одной из этих скамеек. Мне очень неприятно валяться у ваших ног, как собака...

Друзья исполнили его желание и посадили туда, куда он просил, но веревки с него не сняли.

– Ну вот! – сказал Адальбер. – Так как насчет баронессы?

Внезапно смутившись, Александр отвернулся, чтобы не встречаться глазами со стоявшей перед ним Лизой.

– Она моя любовница... уже три или четыре года. Как вам известно, она вторая жена приемного отца Эльзы, и она считает, что к ней как к наследнице покойного Гуленберга должны перейти драгоценности. Она поклялась вернуть их...

– Ценой крови? – презрительно спросил Морозини. – А вы? Вы сочли естественным помочь ей в этом преступном предприятии? Что она вам обещала? Поделиться с вами?

– Дать мне часть драгоценностей. Они очень дорого стоят, а я, к несчастью, потерял почти все состояние. К тому же, если бы вы ее увидели, вы бы поняли. Это... очень красивая, очень соблазнительная женщина, и, признаюсь, она меня... околдовала...

Смех Лизы несколько разрядил напряженную атмосферу.

– Колдовство, жертвой которого вы пали, не мешало вам досаждать мне вашими любезностями... и охотиться за моим приданым? Вот что, оказывается, называется искренним чувством!

– Но ведь это так! У всех мужчин нашего круга были любовницы до того, как они влюблялись в юных девушек и вступали в брак...

– Староваты вы для юной девушки, – перебил Альдо. – Вернемся к вашей подружке: в ее доме видели человека, которого я слишком хорошо знаю. Признаюсь, не могу понять, как он там оказался. Я говорю о графе Солманском.

На застывшем лице Голоцени появилось непритворное удивление, однако к нему примешивалось нечто, похожее на надежду:

– Вы его знаете?

Морозини пожал плечами и спрятал ставшее ненужным оружие.

– Кто может похвастаться тем, что знает подобных людей? Мы слишком часто с ним встречались в ущерб нашему душевному спокойствию. Очень любопытно, что он всегда как бы ненароком оказывается там, где появляются легендарные драгоценности, и всегда пытается их присвоить самыми неправедными путями. А теперь возвращаюсь к своему вопросу: что он делает в Ишле вообще и в доме баронессы в частности?

– Все! Все, что пожелает! – выкрикнул пленник с яростью, по всей видимости, давно копившейся в его душе. – Он хозяин! Повелитель!.. Стоило ему приехать, и Мария больше никого не желает слушать! Он приказывает, он решает, он... карает! Другим оставлена одна возможность – молча преклоняться!

– Забавно! – заметил Адальбер. – Но по какому праву? По праву главаря банды, главнокомандующего? Не ввалился же он в одно прекрасное утро в дом к этой женщине, без всякого предупреждения объявив себя властелином?

– Нет. Мария много раз говорила мне о своем брате, но таким я его себе не представлял!

– О брате? – в один голос спросили оба друга.

– Ну да! Мария полька, но много лет она вообще ничего не говорила о своей семье. Видимо, они были в ссоре. А потом вдруг рассказала. Это было в прошлом году, во время нашумевшего в Англии процесса по поводу смерти Эрика Фэррэлса. Мария была потрясена, и вот тогда она и заговорила со мной об этих людях...

– И, значит, до брака с Гуленбергом она была Марией Солманской?

– Наверное, да... не представляю, как могло быть иначе...

Морозини и Видаль-Пеликорн быстро переглянулись. Они очень хорошо представляли себе, как могло быть иначе, поскольку Солманский на самом Деле был вовсе не поляком, а русским, и его настоящая фамилия была Орчаков. Так что можно было смело спорить, что отношения между ним и баронессой – она, вполне вероятно, действительно полька! – были по природе своей менее всего братскими... Впрочем, Лиза высказала на этот счет свое мнение:

– Надо будет спросить у моей бабушки, но я в первый раз слышу, что мачеха Эльзы – иностранка!

– Сейчас это второстепенный вопрос. Главное сейчас – Эльза. Надо найти ее, и побыстрее! Уверен, – прибавил Морозини, обращаясь к пленнику, – вам известно, где она.

Тот не ответил и даже крепко сжал губы, что в сложившихся обстоятельствах выглядело глуповатым.

– О нет! – простонал Альдо, неохотно вытаскивая оружие. – Неужели вы начнете все сначала? Или вы будете говорить, или, клянусь, я сейчас выстрелю!

– Минутку, – вмешался Адальбер. – Мне надо еще кое-что ему сказать. Потом делай с ним что хочешь. Если я правильно вас понял, дорогой граф, вы не слишком любите Солманского? И даже, осмелюсь сказать, вы его боитесь. Так или нет?

Тот посмотрел на него потерянным взглядом:

– Истинная правда! Я ненавижу этого человека! Если бы не он-, мы все сделали бы, не пролив ни капли крови, но он – настоящий зверь...

– Ну так перейдите в другой лагерь! – предложила Лиза. – Еще не поздно. Скажите нам, где прячут Эльзу, а мы, когда выдадим полиции ваших сообщников, забудем про вас. Вы успеете бежать...

– Куда? – воскликнул он, снова охваченный яростью. – Я потеряю свою долю драгоценностей...

– Эту долю вы скорее всего не получите, –перебил его Альдо.

– Солмански не любит делиться!

– ...и свое положение я тоже потеряю, раз мне придется бежать.

– Это, возможно, удастся уладить, – сказала Лиза. – В самом худшем случае мой отец мог бы выплатить вам компенсацию. Остается узнать, во сколько вы цените вашу любовницу! Если вы ею дорожите; думаю, вы несколько встревожены?

– Я дорожу только вами! Только ради вас я хотел снова разбогатеть. Что бы вы ни думали на этот счет, но я женился бы на вас и без приданого, если бы вы только захотели.

– Браво! – захлопал в ладоши Адальбер. – Вот это настоящее чувство, вот это чистая любовь! Ну... не совсем, если вспомнить о том, какими средствами вы воспользовались. Но мы отвлеклись: где мадемуазель Гуленберг?

– Ну, говорите же! – приказала Лиза, видя, что он снова начал колебаться. – Или, клянусь вам, не пройдет и часа, как вы окажетесь в руках полиции.

– И не в лучшем виде! – прибавил Морозини, приближая к колену Голоцени черное дуло револьвера. Безжалостный взгляд подтверждал, что князь не шутит. Граф испуганно застонал, закатил глаза, но инстинкт подсказывал ему, что он имеет дело не с убийцами и, возможно, если он будет хорошо держаться.;.

Его последняя надежда развеялась, когда ледяной голос от порога приказал:

– Стреляйте, князь! Этот жалкий тип достаточно поводил вас за нос!

Несмотря на то что она была в халате и одной рукой опиралась на трость, а другой – на руку с ног до головы закутанного в зеленый плащ Фридриха фон Апфельгрюне, госпожа фон Адлерштейн сильно смахивала на статую Командора. Узнав ее, Голоцени чуть не заплакал. Улетучилась его последняя надежда.

– Как вы здесь оказались, бабушка? – спросила Лиза.

– Этот вопрос следовало бы задать тебе, малышка. Тебе, раненой, полагается лежать в постели... Что касается нашего присутствия, – продолжала она, бросив суровый взгляд на внучатого племянника, – вы всецело обязаны этим нашему милому Фрицу. По своему обыкновению он явился без предупреждения и в совершенно неподходящее время. На улице ночевать ему не хотелось, он поднял на ноги весь дом, и тогда я заметила здесь слабый свет. Я приказала ему сопровождать меня, и вот таким образом мы сделались скромными свидетелями весьма интересной сцены. На этот раз, Фриц, твоя дурацкая выходка пошла на пользу.

– Спасибо, тетя Виви!.. Как ты себя чувствуешь, Лиза?

– Чудесно! Как видишь... Но, если нас станут прерывать каждые пять минут, мы никогда не узнаем, где держат взаперти Эльзу...

Альдо с легким поклоном протянул свое оружие старой даме.

– В конце концов, графиня, он ваш кузен. Вам начинать!

Она твердой рукой приняла револьвер, и тогда Голоцени сдался:

– В доме неподалеку от Стробля, на Вольфгангзее, но могу вас заверить, что с ней обращаются не как с пленницей. Более того – она пришла туда добровольно...

– Кто в это поверит?! – воскликнул Альдо. – Добровольно перешагнув через трупы близких людей? Значит, она совершенно потеряла рассудок?

– Нет. Вернее будет сказать: потеряла всякое представление о действительности. Достаточно было намекнуть, что ее рыцарь зовет ее, что он ее разыскивает и что на самом деле слуги были приставлены к ней только для того, чтобы помешать им встретиться.

– И ее никто не стережет?

– Стерегут, разумеется. К ней приставлена женщина, она ей прислуживает, и еще двое слуг, которых привел Солманский. Они день и ночь следят за ней.

– Но все-таки, – сомневалась графиня, – должна же она была в конце концов заметить, что ее друг не пришел на свидание? Или вы отыскали этого Рудигера и втянули его в свою преступную деятельность?

– Это было бы трудновато. Он умер от ран вскоре после окончания войны... Но я знал о его романе с Эльзой задолго до того, как вы мне о нем рассказали. Рудигер был одним из лучших агентов Франца-Иосифа...

– Называйте его императором, когда говорите о нем! – оборвала кузена госпожа фон Адлерштейн и с бесконечным презрением добавила: – Я не признаю за таким негодяем, как вы, права называть его просто по имени. Теперь дальше: откуда брались письма, которые я передавала Эльзе? И смотрите мне в глаза, пожалуйста! Когда так нагло обманываешь людей, надо иметь мужество выдержать их взгляд.

Очень медленно, словно боясь, что его испепелит пылающий гневом взгляд кузины, Голоцени поднял голову.

– Не добивайте меня, Валерия! Я признаю все, что вам будет угодно, в том числе – что я был орудием в руках Марии Гуленберг. Эти письма... их писал я. Что было совсем нетрудно: я нашел в посольстве несколько образцов почерка Рудигера. Мы хотели захватить Эльзу, чтобы заполучить ее драгоценности.

– Но ведь она ничего не носила, кроме орла с опалом.

– Да, но мы, воспользовавшись этим способом, получили бы и другие. К несчастью, до сих пор похищение не удавалось. В Опере мы ее схватили... но она ускользнула от нас. Что касается меня, то мне велели выпытать у вас, где она, но вы были предельно осторожны, а мы не могли круглый год за вами следить.

– Подумать только, что в наших жилах течет одна кровь и я вам так доверяла! – брезгливо отвернувшись от него, проговорила старая графиня.

Лиза подошла к ней и нежно обняла за плечи.

– Вам надо поскорее домой, бабушка!

– Тебе тоже! Но прежде я хочу знать, как поступят с Александром. По-моему, лучше всего вызвать полицию.

– Только не это! – возразил Альдо. – Его сообщники не должны знать, что он у нас в руках! Лучше всего держать его здесь взаперти, пока все не будет кончено. И, кроме того, мы должны задать ему еще несколько вопросов. Хотя бы выяснить точное расположение дома. То, что он нам сказал, представляется весьма расплывчатым:..

– О! – воскликнул Фриц. – Я быть способный его найти! Я совершенно знать страну!

– Бога ради, Фриц, говори по-немецки! – взмолилась Лиза. – У нас и без того положение достаточно трудное, а тут еще приходится расшифровывать твой немыслимый французский!

– Как хочешь, – пробурчал разочарованный юноша, – но только это правда, что я знаю в тех местах каждую травинку. Вспомни! Когда я был ребенком, у моих родителей там был дом. Ты несколько раз туда приезжала.

И действительно, никакого труда не составило выяснить, где находится искомое место. Фриц был очень доволен, поскольку смог во всем блеске покрасоваться перед своей ненаглядной кузиной.

– Я точно знаю, где это! – воскликнул он, победоносно взглянув на девушку. – Можем хоть сейчас отправляться! Всего каких-нибудь десять километров...

Учитывая положение пленника, можно было ожидать от него чего угодно, только не смеха. Впрочем, этот смех звучал вполне замогильно.

– Давайте, отправляйтесь туда, и вы рискуете взлететь на воздух. Дом заминирован...

– Заминирован? – переспросил Адальбер. – Как это?

– Очень просто: если поблизости появятся полицейские или другие слишком любопытные гости, люди, которые стерегут вашу Эльзу, взорвут дом. Там заложена бомба замедленного действия, это даст им время сбежать через озеро...

Наступило глубокое молчание, вызванное объявшим всех ужасом. Обе женщины с каким-то омерзением смотрели на человека, с которым их связывали узы родства.

– Почему же тогда нас об этом не предупредили, когда требовали выкуп? Вас об этом известят, не называя точного адреса, в сообщении, которое вы получите завтра вечером... вернее, сегодня вечером.

– И, конечно же, вы доставите нам это послание?

– Действительно, мне поручено его подбросить после того, как заберу в условном месте. Думаю, я вам еще пригожусь.

Его тон звучал нагло и даже насмешливо. К человеку, решившему поторговаться за оставшийся кусочек будущего, возвращалась уверенность. Все прекрасно это поняли, но ответила ему за всех старая графиня.

– Сами решайте, с какой стороны бутерброда у вас хоть немного масла останется.

– И могу вас заверить, – подхватил Морозини, – что с той стороны, где ваши друзья, уже совсем не осталось! Если там вообще что-то могло быть после того, как за дело взялся Солманский.

– А пока что, – простонал Апфельгрюне, зевая так, что едва не вывихнул челюсть, – неужели мы всю ночь должны провести здесь?

– Нет, – решила графиня. – Мы отведем этого человека в замок, где он просидит под присмотром слуг до конца событий. Господа, – прибавила она, обращаясь к итальянцу и французу, – я предпочла бы, если это возможно, чтобы вы остались с нами. Поскольку мы пока не можем сдать его в полицию, боюсь, без вашей помощи нам не обойтись.

Склонившись перед ней в глубоком поклоне и заверив, что предоставляет себя в полное ее распоряжение, Альдо подумал: если бы какой-нибудь европейской или другой стране понадобилась королева, эта женщина справилась бы с такой ролью куда лучше, чем любая другая, пусть даже родившаяся во дворце. Графиня всем своим видом и манерой держаться внушала такое преклонение, что лично он готов был забыть про опал и больше ни о чем не думать, только угождать во всем этой знатной даме, исполненной величайшего достоинства. Должно быть, Адальбер испытывал то же чувство, потому что, отправляясь в гостиницу предупредить, что они не придут ночевать, и захватить оттуда все необходимое, он прошептал на ухо другу:

– Эту ночь я запомню на всю жизнь. Мне показалось, будто я перенесся в другой век и перевоплотился в паладина былых времен. Так и вижу себя в серебряных латах, верхом на белом боевом коне и со сверкающим мечом в руке! Нам надо освободить из плена принцессу... и утратить всякую надежду на возвращение опала! Но, как ни странно, мне это совершенно безразлично...

* * *

Начиная с четырех часов ночи погода становилась все хуже и хуже, но утром Морозини все же решил отправиться взглянуть на дом. Фриц вызвался указать ему дорогу. С неба низвергался форменный потоп, в струях воды растворились все очертания и краски; впрочем, последнее обстоятельство должно было помочь маленькому серому «Фиату» с поднятым верхом пробраться к цели незамеченным. То же самое относилось и к его пассажирам: в кожаной одежде, в шлемах и больших очках Альдо и Фриц были неузнаваемы.

– Старайтесь смотреть в оба! – посоветовал Альдо своему спутнику. – Мы проделаем этот путь всего один раз. Я обнаружил дорогу, может, немного тряскую, но по ней нам проще будет сюда вернуться.

Молодой человек, в глубине души наслаждавшийся царившей в Рудольфскроне атмосферой опасности и тайны, а еще больше – тем, что разделяет опасность и тайну с Лизой, ответил, что ему этого вполне достаточно. И в самом деле, сразу за Строблем он без колебаний указал на опиравшееся на сваи здание, расположенное в начале косы Пургльштейн.

– Смотрите, вот он! Ошибиться невозможно. Этот дом много лет назад построил один заядлый рыболов. Если бы это было возможно, он поставил бы его посреди озера.

– Однако этот рыбак – человек со вкусом! Из множества красивых мест на озере он выбрал самое живописное.

Озеро Вольфгангзее по праву считается одним из самых прелестных озер в окрестностях Зальцбурга, и даже потоки воды с неба, вынуждавшие Альдо то и дело высовывать руку и протирать лобовое стекло, не разрушали его очарования. Что касается самого темноватого и приземистого дома, словно бы присевшего на берегу среди осенних ромашек и мелких желтых хризантем, опустив ноги в воду, то он был из тех, в каких хочется хоть ненадолго задержаться.

– Странное место выбрали, чтобы держать кого-то в заточении, – подумал он вслух. – Я ожидал увидеть нечто менее приветливое. Я уж скорее поверил бы, что баронесса запрет ее в своем погребе...

И тут он смог убедиться, что и Фрицу случается рассуждать здраво.

– Если в дом надо подложить бомбу, лучше отойти подальше. К тому же здесь место уединенное, и, должно быть, трудно приблизиться незамеченным. В саду ни единого кустика...

– Да, верно. Я должен был сам об этом подумать. Наверное, начинаю стареть...

– Ну, тут уж, к сожалению, ничего не поделаешь, – вздохнул молодой человек с такой серьезностью, что непременно навлек бы на себя недобрый взгляд Морозини, если бы глаза последнего не были прикованы к извилистой, скользкой и изрытой выбоинами дороге.

– Поворачиваем назад! – проворчал он. – Надо узнать, нет ли новостей.

Новости не заставили себя ждать.

Голоцени связывался со своими сообщниками одним из самых простых и известных с незапамятных времен способом: посредством дупла старого дерева на опушке парка, куда очень легко было сунуть записку, равно как и забрать ответ. Отправившись днем поохотиться, дипломат нашел оставленное послание, а во время ночной прогулки, еще не подозревая, какая гроза собирается над его головой, дал знать сообщникам, что все идет как нельзя лучше.

Само собой разумеется, о том, чтобы позволить графу разгуливать по парку с ружьем на плече, и речи быть не могло. Адальбер нарядился в его охотничий костюм, надвинул на глаза шляпу с перышком, поднял воротник широкого непромокаемого плаща, укрывавшего его целиком, да еще обвязался шарфом. Понятно, вряд ли кто-нибудь стал бы выслеживать его под проливным дождем, но осторожность никогда не повредит. Лиза с детства хорошо знала старое Дуплистое дерево в парке и отправилась провожать Адальбера, переодевшись мальчиком-слугой, несущим ружья.

Вылазка быстро закончилась. Они не встретили ни одной живой души и, благополучно забрав то, за чем пришли, вернулись в замок, всем своим видом изображая досаду на то, что погода помешала им охотиться, – дождь к тому времени полил еще сильнее.

Послание, которое Голоцени должен был подбросить на секретер госпожи фон Адлерштейн, было куда яснее, чем первое, и, как и было задумано, назначало встречу. Однако одна деталь явилась для друзей неожиданностью: преступники требовали, чтобы Голоцени сопровождал свою кузину Валерию и самолично передал выкуп, после чего Эльза вернется к своей покровительнице. Это условие буквально вывело Альдо из себя.

– Чудовищная наглость! И до того удобно! Если бы мы не разоблачили Александра, у них все прошло бы как по маслу. Сообщник без помех присоединяется к ним, и бандитам остается только отправляться спокойненько делить добычу. А то и – кто знает? – может, затем они потребовали бы выкуп за то, что вернут вам бесценного кузена, захваченного в заложники?

– Дорогой князь, ваше итальянское воображение далеко вас заводит, – заметила старая графиня. – Этому несчастному гораздо выгоднее продолжать играть роль заботливого родственника, ведь он лелеял надежду когда-нибудь жениться на Лизе.

Но ни в коем случае нельзя вам, бабушка, отправляться с ним одной, – вмешалась та. – Они вполне могут вас похитить, ведь они прекрасно знают, что мы с отцом готовы будем выложить целое состояние за то, чтобы вас освободили...

– Не волнуйтесь, одна графиня не поедет, – ответил Морозини. – Поскольку до места встречи несколько километров, ехать надо на машине. Ваш лимузин достаточно большой, я легко в нем спрячусь...

– А я? – встрял Адальбер. – Мне-то что делать? Спать ложиться?

– И про меня не забудьте, – добавил Фриц.

– Я ни о ком не забываю. Сил у нас вполне достаточно для того, чтобы вызволить мадемуазель Гуленберг вместе с ее драгоценностями и вдобавок пресечь деятельность опаснейшего бандита. Если я правильно понял, место, выбранное для обмена, находится неподалеку от озера Вольфгангзее, а значит, и от того дома, к которому мы только что ездили.

– Так и есть, – ответила Лиза. – Они же не знают, что нам известно, где они прячут Эльзу, поэтому хотят, чтобы это произошло подальше и от дома баронессы, и от нашего дома. Кроме того, в случае какой-нибудь неприятной неожиданности они всегда смогут улизнуть по берегу озера или даже в лодке...

– Не вдавайтесь в лишние подробности, – посоветовала госпожа фон Адлерштейн. – Раз они возвращают нам Эльзу, лучше всего им повиноваться.

Она выглядела такой усталой, что Лиза предложила сыграть ее роль, чтобы ей не пришлось в этот вечер подвергаться еще одному тяжелому испытанию. Однако графиня решительно отказалась:

– У нас с тобой разные фигуры, дорогая моя. Ты гораздо выше! Я только немного отдохну и, надеюсь, смогу достойно сыграть свою партию в этом чудовищном концерте. Главное сейчас – вызволить Эльзу... чего бы это нам ни стоило! И, право же, бог с ним, если она потеряет свои драгоценности! Лучше лишиться их, чем жизни, а так ее, может быть, наконец оставят в покое! Запомните это хорошенько, князь, и не рискуйте понапрасну.

– В покое? Неужели вы, бабушка, думаете, что она сможет обрести покой после того, как узнает о том, что Франца Рудигера давно нет в живых?

– Она достаточно долго считала его умершим, а мы сделаем все, чтобы скрыть от нее правду. Уверена, – с горькой интонацией в голосе прибавила старая графиня, – теперь она сможет слушать «Кавалера роз», не подвергая себя ни малейшей опасности...

Морозини же подумал, что до этого еще далеко...

Во второй половине дня в замок явился начальник зальцбургской полиции: он надеялся, что свидетельства Лизы помогут сдвинуть расследование с мертвой точки. Его подчиненные не представляли, с какого конца взяться за дело, окруженное такой непроницаемой тайной. По просьбе сначала гальштатского бургомистра, а потом и госпожи фон Адлерштейн, журналистов и близко не подпускали, а поскольку никто в деревне толком ничего не видел, все предпочитали помалкивать... даже если допустить, что им было что сказать.

И вот теперь представитель власти все свои надежды возлагал на Лизу, свидетеля первостепенной важности. Она приняла его в маленькой бабушкиной гостиной. Девушка лежала в шезлонге, прикрыв колени одеялом. Печать страданий исказила ее лицо. Однако начальник полиции практически ничего не смог из нее вытянуть. Да, она уже чувствует себя лучше, но может только повторить то, что уже говорила раньше: она гостила у давнишней подруги своей матери, та живет очень уединенно. В дом внезапно ворвались вооруженные люди в масках, убили слуг фрейлейн Штаубинг и похитили ее саму, а Лизу бросили, считая мертвой. Этот ужасный случай у нее просто в голове не укладывается, она абсолютно не представляет, чем могло быть вызвано такое страшное и неожиданное нападение.

– Если эти люди явились грабить, то зачем им понадобилось похищать несчастную женщину? – со слезами в голосе промямлила она в заключение.

– Видимо, они надеялись на щедрый выкуп, ведь даму считали богатой. Вы не получали никаких известий?

– Никаких. Моя бабушка знает не больше меня. Она тоже больна, и я попросила бы вас не прерывать ее отдых. Она в полном недоумении. Мы обе очень огорчены, господин начальник полиции. И сильно встревожены.

– Больше вам не о чем тревожиться, я стою на страже! – заверил ее совершенно квадратный толстяк. Он прямо-таки раздулся от гордости, что ему выпало вращаться в столь изысканных кругах. Лиза даже опасалась, как бы он не расставил своих людей по всем углам, однако толстяк удовольствовался тем, что вручил ей визитную карточку с личным номером телефона и попросил без колебаний звонить ему в любое время, если хоть что-то произойдет. Когда же он наконец удалился, девушка вздохнула с облегчением.

* * *

В кромешной тьме – ведь был уже двенадцатый час ночи – «Мерседес» графини, за рулем которого сидел едва живой от страха Голоцени, отъехал от погруженного во мрак замка Рудольфскроне. Сославшись на то, что к вечеру поднялся сильный ветер, госпожа фон Адлерштейн приказала погасить все огни, едва слуги разошлись по своим комнатам.

Чуть позже вслед за ними выехал и «Фиат» Аль-до, за рулем сидел Адальбер, а рядом с ним – Фриц. Оба должны были занять позицию, которую перед обедом долго выбирали вместе с Морозини. Лизу, несмотря на ее отчаянное сопротивление, оставили дома под охраной Иозефа. Ее согласия удалось добиться не без труда: Альдо пришлось употребить все свое красноречие, чтобы убедить ее остаться в стороне. И, только поняв, как сильно он за нее беспокоится, Лиза в конце концов сдалась.

– Мне необходимо сохранять ясность мысли, – уговаривал он ее, уже не надеясь, что с упрямого лба исчезнет складка, а грозный взгляд просветлеет. – А это невозможно, если я буду терзаться тревогой за вас. Сжальтесь надо мной, Лиза, поймите, что вы еще не в состоянии участвовать в таком опасном приключении!

Она сдалась внезапно, и Альдо не догадался, что его крепкая горячая рука, опустившись на мгновение на плечо девушки, убедила ее куда лучше, чем длинная речь.

Встреча была назначена на опушке леса, на перекрестке дорог, отмеченном маленькой молельней под открытым небом, какие нередко встречаются в горах: отвесно всаженный в землю деревянный столб, на котором укреплен навес, укрывающий изображение святого или распятие. В здешней стояла скульптура святого Иосифа, покровителя Австрии. Место было пустынное, поблизости никакого жилья...

Большая черная машина остановилась. Фары, которые зажигали, чтобы выехать на дорогу, погасли.

Голоцени медленно снял руки с руля, стащил перчатки и принялся растирать ледяные пальцы, не в силах унять их дрожь. Окружавшие их безмолвие и тьма вконец растревожили его душу. Как забыть, что на заднем сиденье застыла старая дама, одетая в черное, прямая и гордая, словно на приеме во дворце? А главное, как забыть, что у ее ног, прикрытый развернутым на ее коленях одеялом, притаился вооруженный до зубов князь Морозини, готовый напасть на него, Александра, при малейшем подозрительном движении, при любом неосторожном слове...

Впервые в жизни Голоцени почувствовал себя старым и усталым. Сверлила мысль, что к рассвету от надежд на богатство, которые он так долго лелеял, ничего не останется.

Он почувствовал за спиной какое-то движение. Наверное, итальянец высунулся, чтобы оглядеться. Валерия еле слышно прошептала:

– Я ничего не вижу. Мы что, уже приехали?

– Да, это здесь, – ответил Голоцени, – просто мы прибыли немного раньше времени...

Он опустил одно из стекол, чтобы подышать холодным ночным воздухом, прислушался, пытаясь уловить шум мотора, но ничего не расслышал. Только где-то вдалеке лаяла собака. Затем раздался тихий голос Морозини:

– Уже половина двенадцатого. Почему их до сих пор нет?

Едва он договорил, как метрах в пятидесяти от места, где стоял автомобиль, под деревьями зажегся фонарь. Погас, затем зажегся вновь.

Эти короткие вспышки отвлекли внимание ожидавших, и они не видели, как из-за стенки, к которой прилепилась молельня, вышли два человека. Когда Морозини наконец заметил их присутствие, те двое уже стояли перед часовней.

Это были мужчина высокого роста и женщина, силуэт которой показался Морозини знакомым: та же осанка, те же длинные одежды, какие он видел у призрака в склепе Капуцинов в Вене. Графиня тотчас подтвердила его впечатление:

– Смотрите! Они здесь... вот и Эльза! Идемте же, Александр!

Открыв дверцу, она вышла с той стороны, где ее хуже было видно, что позволило Альдо соскользнуть на землю, укрывшись за ее юбками. Не закрывая дверцы, она обошла машину и остановилась перед радиатором. Голоцени, прихватив с переднего сиденья объемистый дорожный мешок, присоединился к ней.

– Ну, и что дальше? – крикнула старая графиня. – Мы здесь! Что нам надо делать?

Ей ответил мужской голос, говоривший с сильным иностранным акцентом. Морозини показалось, что он принадлежит графу Солманскому:

– Оставайтесь на месте, графиня! Мы потребовали вашего присутствия лишь в качестве гарантии, поскольку если бы вы сообщили в полицию, то сейчас рисковали бы жизнью. Вы можете даже сесть в машину...

– Только вместе с фрейлейн Гуленберг! Мы принесли вам то, что вы потребовали: теперь верните ее нам!

– Сейчас. Граф Голоцени, подойдите!

Смотрите! – шепнул ему Альдо. – Вы знаете, что вас ждет, если вы решите переметнуться на их сторону. И предупреждаю: я вижу в темноте не хуже кошки и не промахнусь...

Голоцени устало пожал плечами, затем, тоскливо взглянув на кузину, медленно, слегка подволакивая ноги, двинулся вперед. Морозини отметил про себя, что он движется, словно восходит на эшафот, и почти пожалел о своей угрозе. Дух этого человека был окончательно сломлен...

От ожидавшей его приближения пары графа отделяло не больше тридцати шагов. Незнакомец держал спутницу под руку, словно боялся, что она упадет или вырвется от него, а женщина стояла неподвижно.

– Бедняжка Эльза! – прошептала графиня. – Какое тяжелое испытание!

Голоцени подошел к похитителю, и тут разыгралась трагедия. Отпустив руку женщины, Солмапский сунул ей сумку с драгоценностями и, выхватив вороненый пистолет, в упор застрелил дипломата. Несчастный упал, даже не вскрикнув, а его убийца скрылся за высокой насыпью, куда секунду назад метнулась и его сообщница. Послышался издевательский смех.

Морозини, слишком поздно сообразивший, что машина преступников поджидает их намного ближе, чем он предполагал, бросился вперед с оружием в руках. Но, когда он обогнул поросшую травой насыпь, в лицо ему ударил двойной скоп света мощных фар. В тот же миг автомобиль рванулся с места, и князю пришлось отскочить, чтобы не быть раздавленным в лепешку. Одним прыжком взлетев наверх, он выстрелил, но машина уже скрылась из виду и мчалась по дороге во тьму. Оставалось одно – сделать попытку догнать их на машине графини. Бегом вернувшись к молельне, Альдо увидел, что графиня склонилась над кузеном и пытается привести его в чувство.

– Это бесполезно, графиня, он мертв! – сказал Морозини, присев на мгновение рядом и быстро осмотрев тело бедняги графа. – Помочь ему нечем, разве что схватить его убийцу...

– Но мы же не бросим его здесь?

– Напротив, только так мы и должны поступить. Пусть полиция обнаружит его на том месте, где он упал. Никогда не прикасайтесь к телу убитого!

Не желая больше об этом говорить, князь взял графиню под руки, посадил в машину и тронулся с места.

– Они далеко опередили нас. Вы... вы не сумеете... – произнесла старая дама, задыхаясь от волнения.

– Почему же? Адальбер с Фридрихом должны поджидать их у поворота на дорогу, ведущую из Ишля в Зальцбург... Во всяком случае, ваша Эльза даром времени не теряла. Быстро же она встала на сторону врагов. Любопытный способ вернуть себе драгоценности! Если она воображает, что ей их оставят...

– Нет, то была не она! Я поняла, когда услышала ее смех. Без сомнения, ее роль сыграла фрау Гуленберг.

– Вы уверены?

– Совершенно! Мне сразу бросились в глаза одна или две детали, но тогда я не обратила на них внимания, но... Господи! Где же она может быть?..

– Где, по-вашему, она может быть? В доме... Проклятье! Есть здесь короткий путь к берегу озера?

В голове Морозини пронеслась страшная мысль, настолько чудовищная, что он сделал резкое движение, едва не ставшее последним в его жизни. Машину, летевшую на бешеной скорости, занесло, и она чудом выправилась на повороте. Но пассажирка даже не вскрикнула. Только голос прозвучал чуть сдавленно, когда она ответила:

– Да... Вы увидите... справа проселочную дорогу, там еще сломанный шлагбаум: она выводит чуть дальше Стробля... Но дорога очень плохая...

– Надеюсь, вы это выдержите! – чуть улыбнувшись, сказал Альдо. – Я едва не убил вас, а вы и глазом не моргнули. Вы удивительная женщина, графиня!

То, что было дальше, напоминало кошмарный сон. Автомобиль с честью выдержал испытание на прочность, проехав по дороге, куда больше похожей на козью тропу. Он подскакивал, тряс седоков, как грушу, болтал и дергал их, совершал прыжки, больше приличествующие норовистому жеребцу на родео, и наконец приземлился на тропинке у озера, по которой Морозини рванул еще быстрее: он уже видел колоколенку, венчавшую дом, к которому он стремился.

Через минуту он остановил машину, немного не доехав до одичавшего сада, и выскочил наружу, на ходу прокричав спутнице:

– Что бы ни случилось, не двигайтесь с этого места! Слышите?

Ни в одном окне света не было, распахнутая настежь дверь хлопала на ветру, свидетельствуя о том, что дом покидали в спешке. Альдо со страхом догадывался о причине. Но он не колебался ни секунды: быстро перекрестился и вбежал в дом.

В уши ему ударило тиканье часового механизма, многократно усиленное тревогой.

– Эльза! – позвал он. – Эльза! Вы здесь?

В отпет послышался слабый стон. Ориентируясь на него, Альдо стал пробираться в темноте – электричества не было, – пока не споткнулся, едва не упав, обо что-то мягкое. Он нашел то, что искал. Солманский и его шайка, только что убившие Голоцени, обрекли невинную жертву на ужасную смерть.

– Не бойтесь! Я пришел за вами...

Он нащупал длинный сверток из одеял, обвязанный веревками так туго, что у лежавшей внутри Эльзы не было ни малейшей возможности не только встать, ко даже подползти к двери. И Альдо схватился было за нож, но тиканье напомнило ему о страшной перспективе, и он передумал, боясь, что потеряет слишком много времени. Он поволок сверток к двери и, сделав изрядное усилие, оторвал от пола – Эльза была высокого роста и весила немало – и взвалил себе на спину, сразу согнувшись под его тяжестью. Еще два шага, и князь выбрался наружу. На мгновение ему показалось, что дальше он идти не сможет: сердце отчаянно колотилось, он задыхался, а время между тем неумолимо иссякало. Ухватившись за ветки живой изгороди, Морозини немного отдышался, сделал один или два глубоких вдоха и бросился вперед, не разбирая дороги и думая только о том, как бы поскорее оказаться на безопасном расстоянии от обреченного дома и добраться до машины, до которой, как ему казалось в эту минуту, было страшно далеко.

Мелькнула предательская мысль, что все усилия бесполезны, но тут он заметил большой валун, до которого было всего-то метров двадцать. Достаточно добраться до него, это вполне надежное укрытие, и можно будет развязать несчастную, которая, верно, уже близка к смерти от удушья. Альдо почувствовал мгновенный прилив сил, напряг все мускулы, стиснув зубы, рванулся вперед, вскарабкался по невысокому склону, поскользнулся на мокрой траве, ухватился за какой-то кустик, подтянулся, сделал последнее усилие и рухнул на землю по ту сторону валуна вместе со своей спутницей, подумав, что та, верно, потеряла сознание, поскольку за все время их трудного пути через сад не подавала никаких признаков жизни.

Первым делом надо было высвободить ее из шерстяного кокона. Князь достал нож, чтобы приняться разрезать веревки... и в эту самую минуту тишину ночи расколол мощный взрыв. Альдо инстинктивно бросился закрыть женщину своим телом. Небо запылало, стало красным, словно на закате, предвещающем ветреный день. Морозини, вытянув шею, выглянул из-за камня: дома больше не было. На его месте пылал огромный костер, словно вырвавшийся из глубин озера. Искры рассыпались до небес.

До ушей князя донесся голос, испуганно и жалобно звавший его. Графиня, по-видимому, была уверена, что они погибли.

– Мы целы! – крикнул он. – Не бойтесь! Я сейчас приведу ее к вам...

* * *

Наконец ему удалось высвободить голову Эльзы, и под пальцами Альдо заскользили длинные шелковистые пряди. В отблесках пожара он разглядел тонкие, нежные черты спасенной им женщины. На вид ей было около сорока. Она была очень красива и действительно поражала сходством с покойной императрицей Елизаветой, и в ту же минуту князь понял, почему Эльза не показывается без вуали: ее прелестное лицо было нетронутым только с одной стороны. На другой через всю щеку, от угла губ до виска, шел длинный шрам. Альдо вспомнил, что сегодня бедняжка не в первый раз избегла смерти от пожара.

Внезапно веки спасенной дрогнули, она открыла глаза – словно два темных озера сверкнули вспыхнувшей радостью.

– Франц! – прошептала она. – Наконец-то вы пришли!.. Я всегда знала, что еще увижу вас...

Она протянула к нему руки, пытаясь приподняться, но на это ушел весь жалкий остаток ее сил, и несчастная снова лишилась чувств.

– Ну вот, – проворчал Альдо. – Только этого еще не хватало!

К счастью, его минутная слабость прошла. К князю вернулись силы, и, поскольку надо было поторапливаться, он снова взвалил на плечо свою ношу и вышел на дорогу. Навстречу ему уже бежала госпожа фон Адлерштейн.

– Она с вами? Слава тебе, господи! Но как вы страшно рисковали, дорогое мое дитя!

– Мы спаслись вашими молитвами, графиня! А теперь вы очень бы мне помогли, если бы открыли дверцу машины. Никогда бы не поверил, что романтическая героиня может оказаться такой тяжелой!

Старая дама поспешила исполнить его просьбу, на ходу обеспокоенно спрашивая:

– Она не очень пострадала? Как вам кажется, она хорошо себя чувствует?

Как я успел заметить, настолько хорошо, насколько это вообще возможно, – вздохнул Альдо, укладывая бесчувственную женщину на заднее сиденье. – По крайней мере, физически. Я больше опасаюсь за ее рассудок.

– Почему?

– Она назвала меня Францем... Я похож к. этого мифического Рудигера?

Удивленная графиня повнимательнее взглянула на своего спутника:

– Он и правда был такой же высокий и темноволосый, как вы, но, кроме этого, никакого особенного сходства я не заметила. К тому же он носил усы... Нет, вы совсем на него не похожи. И уж конечно, он был менее привлекателен, чем вы.

– Вы очень любезны, но об этом мы, с вашего позволения, поговорим позже. Нужно поскорее отвезти ее к вам в замок...

– И сообщить в полицию. Одному богу известно, как эти люди воспримут такое запоздалое сообщение!

Морозини помог графине занять переднее сиденье, заботливо расправил складки ее длинного платья, но ответил не сразу. Только сев за руль, он сказал:

– Полагаю, господин из Зальцбурга уже должен быть в курсе дела. Хотя бы частично.

Графиня немедленно выразила свое возмущение:

– Вы осмелились это сделать? Чистое безумие...

– Нет. Это была мера предосторожности, которую разумнее было принять и которая, я надеюсь, поможет арестовать шайку убийц.

– Как вы это сделали?

– Очень просто! Когда господин из Зальцбурга...

– Его фамилия Шиндлер!

– Очень может быть. Так вот, покидая Рудольфскроне после встречи с Лизой, он натолкнулся на Адальбера... Не волнуйтесь, этот Шиндлер намного умнее, чем кажется на первый взгляд. К тому времени он уже догадался, что вас шантажируют. Его роль в операции сводилась к тому, чтобы перекрыть дорогу на Зальцбург, а Фриц с Адальбером занялись дорогой, ведущей в Ишль. Естественно, Видаль-Пеликорн ни словом не обмолвился об участии во всем этом графа Голоцени. Теперь он мертв, и его память останется незапятнанной.

– Вы полагаете, если его сообщников схватят, они его не выдадут?

– И как им тогда объяснить, почему они без всяких объяснений его убили? Это поставит их в щекотливое положение. Особенно если прибавить к этому взорванный дом...

Именно последнее обстоятельство заставило Альдо сбавить скорость. От соседних ферм бежали люди, со стороны Стробля с отчаянным трезвоном мчалась пожарная машина.

На подъезде к Ишлю они увидели «Фиат» и машину начальника полиции. Фриц, Адальбер, Шиндлер и два или три полицейских толпились вокруг автомобилей. Заметив Морозини, Адальбер, вне себя от ярости, бросился к нему.

– Мы остались ни с чем, старина! Они обвели нас вокруг пальца как младенцев!

– Как это? Вы не смогли остановить этих негодяев?

– Ни мы, ни полиция... До слез обидно.

– А главное, глупо. Вы что, не видели их?

Еще как видели! Мы видели госпожу баронессу Гуленберг, в сопровождении своего шофера возвращавшуюся с ужина у друзей, живущих на Вольфгангзее. Она была очень любезна: даже позволила нам обыскать ее машину. Где мы, разумеется, ничего не кашли, а тем более – драгоценностей!

– При таком положении вещей, – вмешался Шиндлер, – у нас ничего против нее не было, и мы вынуждены были отпустить ее домой.

– А третий негодяй куда подевался? Тот, кто всего полчаса назад хладнокровно застрелил графа Голоцени, после того как тот отдал ему драгоценности? Хорошо бы вам прогуляться туда, к перекрестку Святого Иосифа, господин начальник полиции! Там лежит свеженький труп...

Полицейский отошел, чтобы отдать распоряжения, а Альдо тем временем с горечью продолжал:

– Я уверен, третьим был Солманский. Он куда-то скрылся, прихватив мешок с драгоценностями. Его подружка, должно быть, высадила его в каком-нибудь тихом уголке...

– Возможно, он воспользовался железнодорожными путями вдоль Вольфгангзее. До Ишля они проходят через два туннеля. Длина Калвариенбергского – 670 метров. Я, конечно, распоряжусь, чтобы туннели обыскали, но особой надежды нет, – сказал услышавший его слова Шиндлер. – Он мог временно там спрятаться, а потом убежать. Если это тренированный человек...

– Этому человеку около пятидесяти, но, думаю, он в хорошей форме. Вам следовало бы все же допросить баронессу – ведь она, кажется, приходится ему сестрой? И вообще, – желчно прибавил Морозини, – похоже, полицию совершенно не заботит судьба заложницы, находящейся в руках этих людей.

– Как я понял, тебе ее отдали? – сказал Адальбер, слегка поклонившись графине, сидевшей на заднем сиденье, поддерживая Эльзу, которая, казалось, впала в полудрему.

– Не так это оказалось просто, как ты думаешь! Господин Шиндлер, вы, собственно говоря, слышали прогремевший только что взрыв?

– Да, и уже послалтуда людей. Это где-то поблизости от Стробля?

– Взорвался тот самый дом, в котором несчастную женщину держали пленницей. Слава богу, нам удалось вовремя вытащить ее оттуда! Господа, если у вас нет возражений, я отвезу графиню фон Адлерштейн и ее подопечную в Рудольфскроне. И той, и другой необходимо отдохнуть, а Лиза, должно быть, с ума сходит от волнения...

– Езжайте! Мы увидимся позже. Но мне требуется подробное описание внешности этого Солманского.

– Господин Видаль-Пеликорн ответит на все ваши вопросы, и очень подробно. Кроме того, у баронессы, вероятно, найдется фотография брата.

– О, меня бы это сильно удивило, – заметил Адальбер. – Человек, которого разыскивает Скотленд-Ярд, вряд ли станет раскладывать свои портреты в гостиных...

Не слушая дальнейшего, Морозини тронулся с места, и через несколько минут «Мерседес» остановился у замка, на этот раз ярко освещенного. Лиза, укутанная в большую зеленую накидку, в ожидании ходила взад и вперед перед парадной дверью. Она казалась совершенно спокойной, однако, когда Аль-до вышел из машины, рыдая, бросилась ему на шею...

10 СВИДАНИЕ И ПОГРЕБЕНИЕ

Адальбер отодвинул чашку с кофе, закурил сигарету и, машинальным жестом откинув с лица непослушную прядь, облокотился на стол.

– Что же нам предпринять дальше?

– Думать, – ответил Альдо.

– Пока таким образом мы недалеко продвинулись...

Ранним утром два друга вернулись к себе в гостиницу. Их присутствие в Рудольфскроне, куда по настоянию госпожи фон Адлерштейн должны были после вскрытия перенести тело ее кузена, стало неуместным и, возможно, даже стесняло хозяев. Там поселили и Эльзу, чьи расстроенные нервы требовали заботливого ухода – ведь нужно было привести ее в такое состояние, чтобы она смогла ответить на вопросы комиссара Шиндлера.

Альдо сделал официанту знак принести еще кофе, а пока тоже закурил.

– Да, – согласился он, – и это очень жаль. По логике нам следовало бы пуститься в погоню за Солманским, ко хорошо бы при этом знать, в какую сторону.

Полиция не нашла никаких следов ни графа, ни драгоценностей. Последнее было для наших друзей самым мучительным – теперь опал находился в руках злейшего врага Симона Аронова!

– Придется еще немного потерпеть, – вздохнул Адальбер, выпуская длинную струю голубого дыма. – Шиндлер благодарен нам за то, что мы его предупредили. Может быть, мы что-то выудим из его расследования.

– Может быть.

Альдо в это совершенно не верил. Настроение было хуже некуда. Хотя ему выпало счастье спасти Эльзу, он испытывал тягостное ощущение поражения: Хромой чуть ли не в руку положил ему драгоценный камень, за которым он так долго гонялся, указал ему путь и доверил заполучить гемму, а он не справился с поручением. Хуже того! Не исключено, что их поиски в Гальштате – его и Видаль-Пеликорна – и указали убийцам дорогу к дому у озера. Эта мысль была для князя просто невыносимой. Но откуда же он мог знать, что Солманский уже замешан в этом деле? Да еще посредством сестры! Поистине, это не человек, а сам дьявол!

– Не будем преувеличивать! – сказал Адальбер, казалось, прочитавший по лицу друга его мысли. – Всего-навсего безбожник, способный на любое злодеяние, так ведь это мы и раньше знали...

– Как ты догадался, что я думал о Солманском?

– Нетрудно отгадать! Если у тебя глаза зеленеют, значит, ты вспоминаешь не друга... и не подругу. Собственно, я не совсем понимаю, отчего у тебя такое выражение лица. Ведь Лиза встретила тебя сегодня ночью скорее... обнадеживающе, разве не так?

– Ты так решил, потому что она бросилась мне на шею? О!.. Просто у нее нервы были на пределе, а я приехал первым. Если бы меня опередил ты или Фриц, плоды ее слабости достались бы одному из вас.

Надо как можно быстрее известить Симона. Может быть, ему удастся напасть на след Солманского. Я сейчас отправлю телеграмму в его цюрихский банк.

Адальбер уже вставал из-за стола, собираясь осуществить свое намерение, но тут в зал вошел конюх из замка и подал Альдо письмо на серебряном подносе. В письме было всего пять слов: «Приходите. Она зовет вас. Адлерштейн».

– Сходишь на почту попозже, – сказал князь, протягивая другу записку.

– Зовут-то тебя. Не меня, – ответил тот с нескрываемым сожалением в голосе.

– Графиня имеет в виду нас обоих. Что же касается... эрцгерцогини, – с тех пор, как он увидел ее лицо, Альдо больше не мог называть ее Эльзой, – так ты не меньше моего заслуживаешь ее благодарности. Пойдем!

Лиза поджидала друзей, стоя на верхней ступеньке лестницы. Их поразило ее строгое черное платье:

– Вы надели траур? По дальнему родственнику?

– Нет, но до похорон, а они назначены на завтра, так будет лучше. У бедного Александра, кроме нас, не было никаких родных. И бабушка купила ему место на кладбище... Адальбер, вам придется составить мне компанию, – прибавила она, улыбнувшись археологу. – Эльза хочет видеть только того, кого называет Францем. Это вполне естественно...

В ее словах прозвучал оттенок грусти, не ускользнувший от Морозини.

– Это совершеннейшая бессмыслица! Ваша бабушка утверждает, что я даже не похож на этого человека. Почему вы не рассеете ее заблуждение?

Потому что она и так слишком много страдала, – со слезами на глазах прошептала девушка. – Если бы я осмелилась попросить вас подыграть ей, не указывать на ошибку?..

– Вы хотите, чтобы я вел себя так, как если бы был ее женихом? – переспросил ошеломленный Альдо. – Но ведь я просто не смогу!

– Попытайтесь! Скажите ей, что... должны вернуться в Вену, что... что вам предстоит операция, или... вы должны отправиться с новым заданием, но, бога ради, не говорите, кто вы. Мы с бабушкой очень боимся той минуты, когда она узнает о его смерти, она ведь так слаба! Когда она немного наберется сил, сделать это будет легче. Понимаете?

Лиза схватила обе руки Альдо в свои и сжала их, словно пытаясь передать свою убежденность, свою надежду. Он мягко высвободился, но лишь для того, чтобы завладеть пальчиками девушки и поднести их к губам.

– Какой бы из вас вышел адвокат, милая Лиза! – сказал он, скрывая волнение за дерзкой полуулыбкой. – Вы прекрасно знаете, что я сделаю все, о чем вы попросите, но вам придется помолиться об удаче: у меня никогда не было ни малейших актерских способностей...

– Подумайте о том, что за жизнь у нее была, взгляните на нее... и предоставьте говорить вашему благородному сердцу! Я уверена, вы прекрасно справитесь! Иозеф вас проводит. Она в маленьком бабушкином кабинете.

Лиза уже собиралась взять Адальбера за руку и увести, но Альдо ее удержал:

– Еще одно слово... мне необходимы кое-какие подробности! Знал ли Рудигер о ее более чем знатном происхождении?

Да. Она хотела, чтобы он знал о ней абсолютно все. Насколько я знаю, он обращался с ней нежно, но почтительно. Я не могла бы требовать такого поведения от первого встречного, но вы – князь, Морозини, и особы королевской крови не внушают вам трепета.

– Ваше доверие для меня большая честь. Сделаю все, чтобы не обмануть его...

Минутой позже Иозеф объявил:

– Посетитель, которого ожидает ваше высочество! И, поклонившись, посторонился. Альдо шагнул вперед, внезапно оробев, словно эта дверь вела на театральные подмостки, а не в маленькую гостиную, обитую бежевым шелком и согретую горящим камином. При всей своей светской непринужденности он должен был сделать над собой усилие, чтобы переступить порог. Никогда он не думал, что окажется в таком трудном положении. И, едва сделал первый шаг, едва под его ногой скрипнул паркет, Альдо поспешил склониться перед лишь мельком увиденной им фигурой.

– Мадам! – прошептал он голосом до того охрипшим, что в другом месте и в другое время его самого это позабавило бы.

В ответ раздался легкий звонкий смех.

– Какой вы сегодня церемонный, друг мой!.. Идите сюда! Идите же!.. Нам надо столько сказать друг другу!

Князь выпрямился, ему на миг показалось, что в глазах у него двоится. У женщины, сидевшей в глубоком кресле у камина, был в точности тот же профиль, что у стоявшего в нескольких шагах от нее мраморного бюста: те же линии, та же белизна. Дама в черной кружевной маске, темный призрак из склепа Капуцинов, сегодня была в белом. На ней было платье из тонкой шерсти, а косы, уложенные короной, покрывал белоснежный муслиновый шарф, спущенный так, чтобы оставить открытой лишь неповрежденную половину ее лица. Одна рука Эльзы играла легкой тканью, иногда поднося ее к губам, другую руку она протянула гостю...

Делать было нечего – нужно было подойти к ней. Однако смущение и неловкость князя не уменьшились, напротив, еще возросли, возможно, из-за того, что странная женщина говорила таким нежным тоном. Он взял протянутую руку и склонился над ней, не осмеливаясь прикоснуться губами.

– Простите мое волнение! – наконец сумел выдавить из себя Морозини. – Я уже потерял всякую надежду снова увидеть вас, сударыня...

– Ждать пришлось долго, Франц, но как можно жалеть об этом сейчас, раз вы сумели превозмочь ваши страдания, чтобы поспешить мне на помощь и спасти меня от смерти...

На мгновение растерявшийся Альдо вовремя вспомнил, что он, как считается, долго и жестоко страдал от ран, полученных на войне.

– Слава богу, мне уже лучше. Я спешил к вам, когда тайный голос указал мне место, где вас держали в заточении.

– Я не считала себя пленницей, потому что мне пообещали отвести меня туда, где вы меня ждете. Только вчера вечером я испытала страх... Я все поняла. О господи!

Увидев, что в прекрасных темных глазах появился ужас, взволнованный Альдо придвинул к ее креслу низенькую скамеечку, сел на нее и снова взял женщину за руку. Рука сильно дрожала.

– Забудьте об этом, Эльза! Вы живы, остальное не имеет значения! Что касается тех, кто осмелился на вас напасть, причинить вам зло, – будьте уверены, я сделаю все, чтобы они понесли наказание.

Взгляд темных глаз снова стал спокойным и ласковым.

– Мой вечный рыцарь!.. Вы были Кавалером розы, а теперь вернулись ко мне в сверкающих доспехах Лоэнгрина[33].

– С той разницей, что вам незачем спрашивать мое имя...

– И с той, что вы не уедете? Ведь мы больше не расстанемся, правда?

В ее вопросе прозвучали не укрывшиеся от Альдо повелительные нотки, но он уже успел подготовиться. Лиза подсказала ему ответ:

– Уеду ненадолго. Я должен вскоре вернуться в Вену для того, чтобы... закончить лечение, которому подвергаюсь уже несколько месяцев. Ведь я болен, Эльза!

– Вы не выглядите больным! Никогда вы не были так красивы! И как хорошо, что вы перестали носить усы! Зато я сильно изменилась, – с горечью прибавила она.

– Не верьте этому! Вы прекраснее, чем когда-либо...

– Правда?.. Даже вот с этим?

Пальцы, нервно теребившие белый шарф, резко его отдернули, и в ту же секунду Эльза повернула голову, давая своему рыцарю возможность как следует разглядеть рану. Она со страхом ждала, что он вздрогнет, но этого не случилось.

– Ничего ужасного в этом нет, – мягко произнес князь. – И, кроме того, мне ведь известно, что вам пришлось пережить.

– Но раньше вы этого не видели! И вы по-прежнему считаете, что меня можно любить?

Он всмотрелся в большие темные бархатные глаза, залюбовался шелковистым блеском уложенных короной светлых волос, тонкими чертами, их врожденным благородством, от которого это изуродованное лицо словно бы окружало какое-то сияние.

– Клянусь честью, сударыня, я не вижу к этому никаких препятствий. Ваша красота пострадала, но ваше очарование от этого, может быть, даже усилилось. Вы кажетесь более хрупкой, от этого более драгоценной, и тот, кто любил вас когда-то, не может не полюбить еще сильнее...

– Значит, вы меня еще любите?.. Несмотря на это?

– Ваши сомнения для меня оскорбительны. Незаметно увлекшись этой странной игрой и еще более странной, но такой прелестной женщиной, Альдо без труда придал своему голосу интонации пылкого чувства. В эту минуту он любил Эльзу, его любовь родилась из желания спасти ее любой ценой, соединенного с естественным влечением благородного сердца к прекрасному и вместе с тем несчастному созданию.

Эльза уронила голову на руки. Альдо понял, что она плачет – наверное, от волнения, – и предпочел промолчать. Спустя несколько минут она заговорила сама.

– Господи, как я была глупа и как плохо знала вас! Я боялась... я так боялась всякий раз, когда шла в Оперный театр! Я боялась, что вы испугаетесь, но мне так хотелось, так необходимо было снова вас увидеть... в последний раз.

– В последний?.. Но почему?

– Из-за моего лица. Я думала, что хотя бы испытаю счастье видеть вас, коснуться вашей руки, слышать ваш голос... А потом мы расстались бы, назначив свидание... куда я так и не пришла бы. А во время всей нашей встречи я бы отказывалась поднять кружевную мантилью, которая так хорошо меня защищала... и вызывала любопытство стольких людей!

– Что? Вы бы даже не позволили ему... мне полюбоваться вашими прекрасными глазами? Когда смотришь в них, ничего другого не видишь!..

– Что поделаешь... Наверное, я была очень глупа...

Она подняла голову, вытерла глаза маленьким платочком, потом по привычке поправила муслиновый шарф. На лице ее играла счастливая улыбка.

– Помните то стихотворение Генриха Гейне, которое вы мне читали, когда мы гуляли в Венском лесу?

– Память теперь меня подводит, – вздохнул Морозини, не так уж хорошо знавший творчество немецкого романтика и предпочитавший ему Шиллера и Гёте. – Был даже недолгий период, когда я полностью ее утратил.

Вы не могли его забыть! Он был «нашим» поэтом, как и поэтом той женщины, которой я поклоняюсь, которую чту больше всех на свете, – прибавила она, обратив увлажненный слезами взгляд к бюсту императрицы. – Посмотрим! Попробуйте вместе со мной!

Ну, что же? Такое естественное продолжение даже не приходит вам в голову?

Альдо, измученный пыткой, бессильным жестом развел руки, надеясь, что на этом его простят.

– Я еще немного продолжу, и вы вспомните, что дальше, я уверена:

Поскольку он по-прежнему молчал, она продолжила одна, дочитав до последней строфы:

Последовавшее за тем молчание показалось Альдо тягостным, он больше не находил, что сказать, и исподволь начинал злиться за это на Лизу. Как она могла втянуть его в это дурацкое приключение, ничего не дав ему в помощь? Хоть бы рассказала о вкусах и привычках Эльзы! Должен же в этом огромном доме найтись сборник произведений Генриха Гейне? Князь не только смутился, но совсем растерялся и мучительно искал какие-нибудь умные слова. Однако Эльза, казалось, целиком ушла в свои грезы, и он решил промолчать и дождаться, пока она вернется.

Внезапно она повернулась к нему:

– Если вы все еще любите меня, почему же тогда до сих пор меня не поцеловали?

– Наверное, потому, что чувствую себя недостойным. Прошло так много времени, и вы снова стали для меня недоступной принцессой, к которой я едва осмеливаюсь приблизиться...

– Разве вы не подарили мне серебряную розу? Мы были все равно что помолвлены...

– Я знаю, но...

– Никаких «но»! Поцелуйте меня!

Князь, мысленно перекрестившись, бросился головой в омут. Встав со своей скамеечки, он взял Эльзу за руки, помог ей подняться и нежно обнял. Ему не в первый раз приходилось целовать женщину, в которую он не был влюблен. Прежде он испытывал при этом легкое наслаждение, такое же, как если бы вдыхал аромат розы и проводил пальцами по гладкой поверхности греческой мраморной статуи. Склоняясь к протянутым ему губам, он думал, что и на этот раз будет так же, достаточно расслабиться. Но все оказалось по-другому, потому что он хотел подарить этой трепещущей в его объятиях женщине мгновение чистого счастья. Ему безразлично было, получит ли он удовольствие. Главным было сделать счастливой ее, и это зародившееся в нем желание придало его поцелую внезапный пыл. Эльза застонала и всем телом прильнула к нему.

Сам Альдо чувствовал легкое головокружение. Губы, в которые он впился, были нежными, а запах ириса и туберозы, которым он дышал, хотя и был, на его вкус, слишком навязчивым, но все же действовал одурманивающе. Может быть, он зашел бы и дальне, если бы не послышался резкий кашель, разом разрушивший все очарование.

– Умоляю вас меня извинить, – спокойно сказала Лиза, – но пришел ваш врач, Эльза, и я не могу заставлять его ждать. Примете ли вы его?

– Я... Да, конечно! О милый... простите меня!

– Ваше здоровье прежде всего... Я удаляюсь.

– Но вы вернетесь, правда? Вы скоро вернетесь? Ее начала бить дрожь, в глубине глаз появилось нечто, напоминавшее тревогу. Альдо с улыбкой поцеловал кончики ее пальцев.

– Когда вы меня позовете.

– Значит, завтра! О, я попрошу милую Валерию устроить для нас праздничный ужин: интимный, но великолепный... Надо отпраздновать нашу новую помолвку...

– Завтра это трудно будет сделать, – бесстрашно перебила ее Лиза. – Завтра у нас похороны. И хотя это всего лишь дальний родственник, все-таки нельзя в тот же вечер устраивать праздник...

Уже успевшему опомниться Морозини происходящее казалось забавным. Он подумал, что его бывшая секретарша, такая прямая и непреклонная в своем черном платье, с упавшим на плечо непослушным локоном, в роли брюзги выглядит прелестно. Но Лиза, похоже, не разделяла его игривого настроения.

– Поздравляю! – едко сказала она, после того как, впустив в комнату врача, вместе с Альдо вышла в коридор. – Вы великолепно справились со своей ролью и отказывались-то, наверно, только для виду! Какая страсть! Какое правдоподобие!

– Если вы довольны – это для меня главное. Но я как раз спрашиваю себя, так ли уж вы довольны? Поглядев на вас, этого не скажешь...

– Вам не кажется, что вы могли бы вести себя немного сдержаннее? Хотя бы при первой встрече?

– А кто говорит о первой встрече? Если я правильно НАНЯЛ, до того, как Рудигер исчез, их было не так уж мало? И нам с вами неизвестно, что при этом Происходило.

– К чему вы клоните?

– Но... к совершенно очевидной вещи. После недолгого разговора Эльза удивилась, что я до сих пор не поцеловал ее: я удовлетворил ее желание...

– И, насколько я успела заметить, с большим удовольствием!

– А что, разве, по-вашему, это тяжкая повинность? Мне и правда эта минута показалась приятной: ваша подруга – очаровательная женщина...

– Чудесно! Вы уже помолвлены – можете на ней жениться.

Так они и шли, обмениваясь колкостями, сначала по длинному коридору, потом вниз по лестнице. Наконец Альдо решил, что куда лучше объясняться лицом к лицу. Он схватил Лизу за руку и резко повернул к себе.

– Неплохо все-таки узнать, чего же вы хотите? По опыту знаю, что вы упрямее ослицы, но все же напомню вам, что именно вы потребовали от меня изображать возлюбленного этой несчастной женщины. Так что мне, по-вашему, оставалось делать?

– Не знаю! Вероятно, вы действовали наилучшим образом, но...

– Да в чем же дело, Лиза! Если бы вы взяли на себя труд подслушать под дверью...

– Я? Чтобы я подслушивала? – в негодовании воскликнула она.

– Вы – нет. Тем не менее мне кажется, будто я припоминаю, что... Мина прибегала к этому простому и удобному способу получения информации.

Вспомните день, когда мы принимали у себя леди Мэри Сент-Элбенс!.. Еще хочу сказать: я дал понять мадемуазель Гуленберг, что должен вернуться в Вену и продолжить лечение. Так что я уеду, и очень скоро!

– Вы так спешите? – спросила Лиза с великолепной нелогичностью истинной дочери Евы.

– Ну да! В данный момент граф Солманский удаляется в неизвестном направлении вместе с драгоценностями Эльзы, а главное – с опалом, за которым мы с Адальбером обречены гоняться.

Наступило молчание. Лиза стояла, не двигаясь, опустив голову. Когда она снова ее подняла, ее прекрасные темные глаза, устремленные на собеседника, затуманились.

– Простите меня! – вздохнула она. – Я слишком увлеклась, этот эпизод того не стоит. Оставайтесь хотя бы до того замечательного ужина, о котором Эльза собирается просить бабушку!..

– Может быть, она уже о нем забыла.

– На это не надейтесь! Она еще упрямее меня...

– Женщины просто невозможны! – взорвался Морозини, оставшись наедине с Видаль-Пеликорном. – Сначала меня заставляют играть дурацкую роль, а потом сетуют, что я слишком хорошо ее исполнил! Нет, побыстрей прочь отсюда! Я сыт по горло всей этой историей!

– При нынешнем состоянии дел лишние три или четыре дня ничего не решают, – попытался успокоить его Адальбер. – Понимаю, тебя все это, естественно, раздражает, так утешайся тем, что ты делаешь доброе дело.

Доброе дело? По-моему, в тысячу раз лучше было бы сказать Эльзе правду. Куда нас заведет эта комедия? А опал тем временем неизвестно где.

– Предоставь полиции делать, что ей положено! Может быть, сегодня услышим новости...

Однако новости, которые им довелось услышать, оказались отнюдь не обнадеживающими. Убийца графа Голоцени исчез вместе с драгоценностями: он не оставил никаких следов, словно был не человеком, а эльфом! Что касается баронессы Гуленберг, которой Шиндлер нанес визит в то же утро, это была воплощенная невинность. Она-де приехала провести в Ишле несколько осенних дней, с ней только шофер и горничная; она обожает этот прелестный городок, раскинувшийся на берегах двух рек, его опаленные осенью сады еще полны ромашек и хризантем, но все же она собирается уезжать. Нет, не в Вену, а в Мюнхен, повидаться с друзьями.

Верно, приезжал брат и гостил у нее несколько дней. Бедняжка в глубоком отчаянии после исчезновения своей дочери, знаменитой леди Фэррэлс. Та бежала из Америки, чтобы скрыться от польских террористов, и собиралась прятаться в швейцарских горах, но ему не удалось ее найти. После бесплодных поисков, опасаясь худшего, он заехал в Бад-Ишль, чтобы отдохнуть душой в обществе сестры, прежде чем отправиться дальше – в Вену и Будапешт. В прошлый понедельник он сел в поезд в Ишле, и с тех пор баронесса не получала от него никаких известий.

– И что, по-вашему, я мог на все это возразить? – спросил Шиндлер, зашедший выпить в компании с Альдо и Адальбером по стаканчику в баре гостиницы. – Единственное, что я мог сделать, это запретить фрау Гуленберг покидать Ишль и установить за ней наблюдение. И то лишь благодаря вам обоим! Если бы вы не открыли мне, кто такая на самом деле фрейлейн Штаубинг, мне пришлось бы оставить баронессу в покое. А теперь я могу разговаривать с ней, опираясь на более серьезные основания.

– Вы убедились, что Солманский действительно уехал?

– Да. Сестра действительно проводила его на поезд в названный ею день и час.

– И все-таки у вас трое убитых, причем один из них – высокопоставленный дипломат! – заметил Морозини.

– Верно. И при этом – никаких доказательств. В Гальштате они ухитрялись переправляться взад и вперед через озеро таким образом, что никто не знает, где они причаливали. Что до прошлой ночи, то необходимость конспирации помешала мне разместить моих людей достаточно близко. Мы остановили нужную нам машину, но в ней не оказалось ничего такого, что дало бы основания ее задержать. Кроме того, в Вольфгангзее нам клятвенно подтвердили, что баронесса на самом деле ужинала у людей вне всяких подозрений.

– А кому принадлежал взорванный дом?

– Канонику зальцбургского кафедрального собора, страстному любителю рыбной ловли; но из-за своего ревматизма он никогда не приезжает туда осенью. Та парочка, что стерегла пленницу, сбежала перед самым взрывом. Их активно ищут, и, возможно, они – наш единственный шанс напасть на след преступников. Поскольку они не рассчитывали, что фрейлейн... Штаубинг выйдет из этого приключения живой, они не прятали лиц, и она достаточно детально описала нам их. Повторяю, их разыскивают.

Полицейский осушил свою кружку пива и встал.

– Надеюсь, – сказал он, – вы пробудете здесь еще несколько дней. Вы нам понадобитесь. Впрочем, – прибавил он, обращаясь к Адальберу, – может быть, вы тоже еще не закончили исследования, которыми занимались в Гальштате?

Археолог поморщился:

– Разыгравшаяся там трагедия несколько охладила мой пыл.

– Что до меня, – подхватил Альдо, – я вообще не собирался сверх меры затягивать каникулы, которые устроил себе ради того, чтобы сопровождать Видаль-Пеликорна. Меня ждут дела, и я бы хотел как можно скорее вернуться в Венецию...

– Мы не станем слишком долго вас удерживать, но вы должны понять, что вы, как и дамы из Рудольфскроне, наши основные свидетели. И, поскольку вам доводилось и прежде встречаться с этим Солманским...

Адальбер, который вот уже несколько минут, словно завороженный, внимательно изучал кончики собственных пальцев, неожиданно, словно его осенила блестящая идея, выпалил:

– Если я позволю себе дать вам совет, господин начальник полиции, то вам полезно было бы переговорить с одним из ваших английских коллег, хорошо нам известным Гордоном Уорреном из Скотленд-Ярда...

– О, я о нем наслышан! Если я правильно помню, ему было поручено дело Фэррэлсов?

Совершенно верно! На вашем месте я бы во всех подробностях рассказал ему о наших недавних событиях, в том числе и о том, что у нас есть все основания считать Солманского замешанным в дело. Ему наверняка интересно будет узнать, где граф находился до прошлой ночи, и выяснить, что у него в этих краях есть сестра. Он, со своей стороны, возможно, расскажет вам о том, как обстоят дела в Англии...

– Почему бы и нет? Дело приняло международный характер, и негласное, но толковое сотрудничество могло бы оказаться полезным. Спасибо, господин Видаль-Пеликорн! Еще я постараюсь узнать, где сейчас находится его дочь, ведь, по словам баронессы Гуленберг, Солманский ее разыскивает.

Альдо быстро переглянулся с Адальбером, но ограничился тем, что взял новую сигарету и закурил. Он согласился предоставить Анельке убежище вовсе не для того, чтобы делиться этой информацией с полицейскими. Несчастная уже достаточно натерпелась, пережила горький опыт суда Олд-Бейли, и то, что ее отец – чудовище мирового масштаба, не означает, что она обязана за него расплачиваться и уж тем более – служить приманкой.

Шиндлер ушел. Адальбер заказал себе еще один коньяк с водой, взял трубку, старательно ее набил, зажег, сделал долгую, сладкую затяжку и, наконец, вздохнул:

– Быть рыцарем – это прекрасно! Но я все гадаю, правильно ли ты поступил? Представь себе, что Солманский сумеет узнать, где его дочь, и решит отправиться к ней?

Если только Анелька не взяла на себя труд сообщить ему об этом, опасаться нечего. Она слишком боится, что на ее след могут напасть совсем другие люди. Не беспокойся! В Венеции гостит только молодая американка по имени Энни Кэмпбелл. И вообще я не понимаю, зачем ты поднимаешь этот вопрос. Ты бы тоже ничего не сказал этому полицейскому.

– Верно, – с легкой улыбкой отозвался Адальбер. – Мне просто хотелось услышать, что ты мне ответишь...

* * *

На следующий день тело Александра Голоцени было предано земле. Лил дождь, порывы ветра кружили в воздухе опавшие листья, залепляя ими что только можно, норовили вывернуть отважные зонты, посмевшие выйти на улицу во время этого апокалиптического ливня, способного согнуть спину даже самого отважного прохожего.

Прямая и гордая, опираясь на трость и кое-как укрываясь под обширным зонтом черного шелка, который Иозеф держал над ее головой, госпожа фон Адлерштейн возглавляла траурную процессию. Рядом с ней шагал ее внучатый племянник. Засунув руки поглубже в карманы просторного черного пальто и втянув голову в плечи, он старался подставлять шквалам ветра как можно меньшую поверхность тела. За ними следовали немногочисленные друзья, прибывшие утренним поездом из Вены, несколько слуг из Рудольфскроне и горстка горожан, из чистого любопытства явившихся в эту жуткую непогоду на похороны человека, которого большинство из них не знало и чья трагическая смерть несколько разнообразила их пресное житье.

Лиза по совету бабушки осталась дома, чтобы составить компанию Эльзе. Морозини и Видаль-Пеликорн тоже отправились на кладбище, но держались в сторонке, под деревьями, в компании полицейских из Зальцбурга. Они пришли взглянуть, не покажется ли баронесса Гуленберг, но женщины, которую Голоцени назвал своей любовницей, не было видно. Любопытство друзей осталось неудовлетворенным...

– И на том спасибо, – проворчал сквозь зубы Альдо. – Она погубила этого несчастного, это ее смех мы слышали, когда он упал. Ты что, хотел, чтобы она принесла ему цветочки?

– Если бы я не был уверен, что она все еще здесь, я легко поверил бы, что она уехала, несмотря на мой запрет, – сказал Шиндлер. – Ставни на окнах ее дома закрыты. Только из труб идет дым...

– Может, лучше было бы отпустить ее на все четыре стороны, приставив к ней одного или лучше двух наблюдателей? – предложил Адальбер. – Кто знает, может, она привела бы вас к своему милому братцу? Будь они действительно кровные родственники, меня бы сильно удивило, если бы она предоставила ему одному воспользоваться плодами преступления. Вряд ли у этих людей доверчивость входит в число семейных добродетелей...

– Я думал об этом, но, по-моему, она слишком хитра для того, чтобы совершить подобную ошибку. Она наверняка просидит тихо какое-то время...

Могильщики еще трудились, покрывая покойного слоем земли перед тем, как разложить сверху венки из хризантем и осенних листьев, а присутствующие уже потянулись к выходу, выразив перед тем графине соболезнования, тем более многословные, чем менее искренние. Сама она удалилась, беседуя со священником, только что отслужившим панихиду и присоединившимся к ней под обширным зонтом.

– Интересно, – сказал Альдо, – найдется ли здесь хоть один человек, который сожалеет о смерти Голоцени?

– Возможно, мы поторопились с выводами, – прошептал Шиндлер, когда все трое выходили из ворот кладбища. – Взгляните на машину, стоящую прямо перед автомобилем графини: именно ее мы обыскивали в ту ночь.

В машине сидели двое: шофер на своем месте и женщина на заднем сиденье. Оба не двигались, без сомнения, дожидаясь, пока все разойдутся.

– Мне хочется на нее взглянуть, – сказал Альдо. – Идите вперед, я вас догоню!

Он незаметно отошел, воспользовавшись отъездом катафалка, вернулся на кладбище, кружным путем пробрался среди могил и спрятался за кустами, которые росли как раз там, куда пришлось изголовье свежей могилы. И затаился.

Ждать пришлось не слишком долго. Истекло не больше четверти часа, и гравий захрустел под чьими-то шагами. К могиле приблизилась женщина с букетиком иммортелей в затянутых в перчатки руках. На ней было манто из нутрии, на искусно уложенных светлых волосах – маленькая шляпка коричневого бархата, которую защищал от дождя кокетливый зонтик. Женщина остановилась у свежего холмика как раз тогда, когда могильщики, закончив работу, собрались уходить. Они почтительно поклонились ей, но женщина, даже не взглянув на люден с кирками и заступами, перекрестилась и, казалось, погрузилась в молитву.

Со своего места Морозини видел ее достаточно ясно, чтобы исчезли всякие сомнения в ее родстве с Анелькой и ее отцом. Особенно с последним! Тот же тяжеловатый профиль, тот же дерзкий нос, те же холодные светлые глаза. Она была не лишена красоты, и все же наблюдатель не уставал задавать себе вопрос: как можно было стать любовником подобной женщины?

Какое-то время ничего не происходило: баронесса молилась. Потом она внезапно повернула голову вправо, затем влево, явно желая убедиться, что она действительно одна и никто за ней не следит. Успокоенная царившим вокруг безмолвием, нарушаемым только шумом ветра, она опустилась на одно колено, положила на землю букет и муфту из того же меха, что и манто, и принялась рыться под венками. Аль-до, не двигаясь с места, вытянул шею, силясь понять, что ока может делать, стоя коленями на мокрых камнях. Она досадливо махнула рукой: ей явно мешал зонтик, но отказаться от этого укрытия – значило бы обречь на гибель бархатную штучку, красовавшуюся у нее на голове...

Затем женщина достала из своей муфты какой-то предмет и сунула его под венки. После этого, держа в одной руке муфту, а в другой – зонтик, она повернулась и направилась к выходу, туда, где ее ждала машина.

Альдо все еще опасался двинуться с места. Застыв, подобно каменному ангелу на соседней могиле, он продолжал мокнуть, пока звук включенного мотора не известил его об отъезде баронессы.

Князь мгновенно покинул свое убежище и встал в точности так, как стояла она. Подобно ей, он огляделся, нет ли кого поблизости, присел на корточки и принялся ворошить землю под венками. Эта женщина пришла не для того, чтобы молиться, и не для того, чтобы воздать жалкие почести любившему се человеку, а для того, чтобы что-то спрятать. И князь хотел выяснить, что она прятала.

Это оказалось совсем не так легко, как он рассчитывал. Только что насыпанная земля была еще мягкой, но баронесса, должно быть, закопала свой клад достаточно глубоко. Альдо нащупал несколько камней, досадливо отбросил их подальше, и вот его указательный палец наконец подцепил нечто, похожее на кольцо. Он дернул, да так резко, что едва не опрокинулся навзничь, и вытащил автоматический пистолет. В могилу убитого человека баронесса закопала сразившее его оружие.

Князь вытащил носовой платок, завернул в него свою находку, засунул ее в один из просторных карманов плаща и направился к дороге. Бедром он ощущал стальную тяжесть той самой улики, которой так недоставало полиции. Пули, извлеченные при вскрытии из тела Александра Голоцени, могли быть выпущены только из этого орудия убийства.

При мысли, что Шиндлер вполне мог уже уехать в Зальцбург, Морозини пустился бежать. К счастью, когда он примчался в полицейский участок, машина начальника уже стояла у крыльца. Запыхавшись, князь распахнул дверь. Шиндлер негромко беседовал с местным коллегой.

– Извините! – бросился к нему Морозини. – Найдется ли здесь место, где можно было бы спокойно поговорить?

Не задавая лишних вопросов, полицейский открыл дверь, ведущую в маленький кабинет:

– Идите сюда!

Морозини осторожно выложил на покрытую чернильными пятнами промокашку свой грязноватый сверток. Шиндлер, увидев, что лежало внутри, прищурился:

– Где вы это взяли?

– Баронесса, сама того не подозревая, сделала мне такой подарок... – И рассказал, что произошло на кладбище.

– И, конечно же, – проворчал Шиндлер, – вы прямо так его и схватили?

– Нет. Я вытащил его за колечко спускового крючка, потом завернул в носовой платок. Впрочем, я буду сильно удивлен, если вы найдете хоть какие-нибудь отпечатки пальцев. Чтобы выполнить эту небольшую работу, госпожа Гуленберг надевала перчатки, а мокрая земля должна была уничтожить немало следов, даже если бы никто не позаботился об этом раньше...

– Увидим! Бесспорно, вы оказали нам большую услугу, но теперь вам придется давать показания: кроме вас, никто не видел, как она зарывала оружие...

– Вы хотите сказать, что ее слово будет против моего? Не вижу в этом никакого для себя неудобства. Вот только я все время задаю себе один вопрос...

– Держу пари, я задаю себе тот же самый вопрос! Где был спрятан этот пистолет после убийства советника Голоцени? Остановив машину, мы прочесали все ее нутро частым гребнем, а оружие – не тот предмет, который частый гребень пропустит...

– Но тех, кто сидел в машине, вы ведь не обыскивали?

Шофера – да. Что касается баронессы, она вручила нам свою муфту и свою сумочку. И даже сняла меховое манто, чтобы показать нам: под таким облегающим платьем, какое было на ней, невозможно было хоть что-то спрятать.

– И все же где-то он должен был лежать, ведь эти люди не готовились специально к встрече с полицией. Или же Солманский все время держал его при себе, а это означает, что он у вас под носом встречался со своей сестрой...

Круглое, полное лицо австрийца внезапно сморщилось. Шиндлеру определенно не поправились слова Морозини «под вашим носом».

– Есть еще одна возможность, – проворчал он, – и именно на ней будет настаивать адвокат баронессы: кто докажет, что оружие закопали не вы? Как вы совершенно справедливо заметили, здесь ее слово будет действовать против вашего. Вдобавок вы – иностранец!

– Можно подумать, она не иностранка!

– Она – полька, а часть Польши входила в Австро-Венгерскую империю.

Альдо почувствовал, что им овладевает гнев:

– И вы полагаете, что в Варшаве испытывают к вам за это благодарность? Не больше, чем мы, венецианцы, землю которых вы захватили в нарушение всяких международных прав! Мне тоже пришлось испытать во время войны ваше тюремное гостеприимство. Так что мы играем на равных. Тем более что настоящее имя ее брата – Орчаков и он – русский. Честь имею кланяться, господин начальник полиции!

Князь подхватил брошенную им на стул шляпу, резким движением нахлобучил ее на голову и бросился к двери, однако, уже распахнув ее, спохватился:

– Не забудьте, что я сидел в машине графини фон Адлерштейн, когда убивали ее кузена, и она может за меня поручиться! И еще позвольте дать вам совет: если будете писать господину Уоррену, попросите его разъяснить вам, как полагается вести расследования! Вам это не помешает!

– Зря ты ему это высказал, – заметил Адальбер, когда Альдо вернулся в гостиницу. – Он уже и так не слишком нас любит, и, если бы не то, что мы вхожи в Рудольфскроне, возможно, у нас даже были бы неприятности...

– ...только этого недоставало! – проворчал Морозини. – Слушай, приятель, ты можешь делать все, что тебе угодно, но я отвечу на вопросы судебного следователя, или как там его называют в этих местах, распрощаюсь с дамами и возвращаюсь в Венецию! А оттуда попробую выудить Симона!

– О, мне тоже не улыбается здесь застрять! Здесь слишком гнусная атмосфера. Но, что касается наших прекрасных дам, не мы простимся первыми. У меня здесь приглашение на завтрашний ужин, – прибавил он, доставая из кармана изящную гравированную карточку. – Как ты можешь убедиться, это почти официальный прием... и в парадной одежде! Здесь есть еще менее торжественная записка, извещающая нас, что дамы по настоянию «эрцгерцогини» решили вернуться в Вену!

– По настоянию Эльзы? О боже! – простонал Морозини. – Я сказал ей, что должен вернуться в столицу, чтобы закончить лечение! Ставлю десять против одного, что она попросит меня ехать вместе с ней!

– Думаю, здесь ты ошибаешься. Напротив, графиня хочет оставить тебе лазейку. Иначе к чему затевать парадный ужин?

– Напомнить тебе, что Эльза говорила об ужине по случаю помолвки? А я вовсе не хочу быть помолвленным! Эльза моих лет или почти моих, и, как она ни трогательна, я не собираюсь на ней жениться. Если уж я женюсь, так для того, чтобы иметь детей!

– Женишься на утробе, как говаривал Наполеон? Как это романтично и как приятно, должно быть, услышать такое влюбленной женщине! – насмешливо произнес Адальбер. – Однако, по-моему, тебе нечего опасаться. Ей нужен некий Франц Рудигер, а ты ведь не собираешься менять имя?.. Впрочем, я зайду перемолвиться об этом словечком с Лизой, узнаю, как нам себя вести и...

– Никуда ты не пойдешь! Для этого существует телефон! Ведь так намного удобнее, разве нет? Особенно в дождливую погоду!

При виде грозной физиономии друга Адальбер еще шире заулыбался.

– А почему ты не хочешь, чтобы я туда пошел? Можно подумать, тебе это неприятно.

– Нет, но, если Лизе есть что сказать нам, она найдет способ это сделать!

Адальбер открыл было рот, собираясь ответить, потом снова закрыл. Он уже начал привыкать к припадкам гнева у своего друга. В такие минуты приближаться к князю было не менее опасно, чем гладить тигра против шерсти. И, решив, что лучше до времени скрыться с его глаз, он сказал:

– Пойду выпью шоколада у Цаунера. Идешь со мной?

И, не дожидаясь заранее известного ему ответа, вышел.

11 УЖИН ТЕНЕЙ

Подействовал ли резкий уход Морозини, или же начальник зальцбургской полиции был более решительным человеком, чем казался на первый взгляд, но, как бы там ни было, в тот же вечер баронесса Гуленберг и ее шофер были арестованы. После ухода князя Шиндлер отправился к ней с ордером на обыск: у нее без труда нашли пару мокрых, выпачканных землей перчаток, которые еще не успели почистить, и тогда же выяснилось, что ее шофер – скрывающийся под чужим именем преступник-рецидивист. Альдо вызвали дать официальные показания, взять которые раньше помешала его вспышка гнева. Князь, не любивший обижать людей, охотно извинился перед Шиндлером и даже от души поздравил его.

– Надеюсь, – прибавил он, – вы вскоре найдете и ее брата. Из них он наиболее опасен, а главное, у него остались драгоценности...

– Сильно опасаюсь, что он уже перебрался в Германию. Граница проходит всего в нескольких километрах от Зальцбурга! Все, что в наших силах, – выдать международный ордер на арест. Однако вряд ли мы чего-нибудь этим добьемся, ведь в Веймарской республике царит анархия.

– Не вечно же он будет там оставаться, а в странах Запада полиция работает хорошо.

– Особенно в Англии, – с кисло-сладкой миной ввернул Шиндлер. После этой парфянской стрелы они распрощались...

Следующий день показался тем более долгим, что не был отмечен никакими событиями, если не считать письма из Венеции, повергшего Морозини в тревогу и смятение.

Из-под пера Ги Бюто вышло всего несколько строк. Старый наставник интересовался, надолго ли князь еще собирается задержаться в Австрии. Все в доме отменно здоровы, тем не менее всем хочется, чтобы хозяин не откладывал свое возвращение до греческих календ. Безобидный тон письма больше всего смущал Альдо. Он слишком хорошо знал своего поверенного! Ги не имел привычки писать всякий вздор. Альдо казалось, что за ничего не значащими фразами кроется призыв о помощи.

– По-моему, в доме происходит что-то неладное, а Бюто не решается мне об этом написать прямо, – поделился он своейтревогой с Адальбером.

– Возможно, но ведь ты и так собирался вскорости туда вернуться?

– Дня через два или три. После завтрашнего ужина мне больше нечего здесь делать...

– Ну и прекрасно! Отбей домой телеграмму, что ты возвращаешься!..

– Я сделаю лучше: я туда позвоню!

Ждать соединения надо было не меньше трех часов, а было уже пять вечера. Видя, что друг сильно взволнован, Видаль-Пеликорн предложил ему прибегнуть к изобретенному им самим универсальному средству: отправиться к Цаунеру выпить по чашке шоколада и съесть по нескольку пирожных. Погода не улучшилась, ко от гостиницы до кафе было рукой подать.

– Ничто лучше сладкого не облегчает жизнь, – уверял археолог, который был невообразимым лакомкой. – Это средство гораздо надежнее алкоголя...

– Можно подумать, ты им брезгуешь! Сказал бы лучше, что кухня императрицы Елизаветы изрядно тебе поднадоела! Ты же не успеешь проголодаться к ужину.

– Ну, так мы только немного поклюем, а после засядем в баре. Впрочем, если тебя это не привлекает, можешь оставаться здесь, а я иду туда! Этот Цаунер прямо-таки Моцарт взбитых сливок.

Как всегда, знаменитая кондитерская была битком набита, однако в конце концов друзьям удалось отыскать в глубине зала маленький круглый столик на одной ножке и пару стульев. В кафе они обнаружили и Фрица фон Апфельгрюне...

Зажатый в углу между стеклянной перегородкой и тремя пухлыми дамами, которые, не переставая трещать, поглощали немыслимое количество пирожных, молодой человек уныло ковырял ложечкой шоколадное льежское мороженое. Он положил локти на стол, вобрал голову в плечи и выглядел так жалостно, что оба друга растрогались. Альдо остался стеречь, чтобы не заняли столик, а Адальбер устремился к нему. Фриц поднял на археолога полные отчаяния глаза, и тому даже показалось, будто он заметил следы слез.

– Что случилось, Фриц? Вид у вас никуда не годный.

– Ах... я просто в отчаянии! Садитесь со мной!

– Спасибо, но я пришел за вами. Пойдемте к нашему столику! Может быть, мы сумеем вам помочь?

Ничего не ответив, Фриц подхватил свое мороженое и позволил себя увести. Видаль-Пеликорн тем временем показал официантке в кокетливом муслиновом передничке, куда пересел посетитель, а Альдо разыскал третий стул.

– Вам надо бы выпить крепкого кофе, – посоветовал он Апфельгрюне, когда все трое уселись. – Похоже, вы в этом нуждаетесь!

Фриц взглянул на него глазами побитой собаки.

– Я уже две чашки выпил... и съел полдюжины пирожных. А теперь принялся за мороженое.

– Чего вы хотите добиться? Покончить жизнь самоубийством посредством несварения желудка? Цели вы, возможно, и достигнете, но способ уж слишком медленный и, должно быть, весьма неприятный.

– Так что же вы мне посоветуете? Револьвер?

– Ничего я вам не посоветую! Что это на вас нашло? До сих пор только вы входили, будто солнышко дом освещало!

– Все это в прошлом! Я понял, что Лиза меня не любит и никогда не полюбит... а скорее всего она меня даже ненавидит!

– Она вам об этом сказала? – поинтересовался Адальбер.

– Нет, но ясно дала понять. Я действую ей на нервы, я ее раздражаю. Стоит мне войти в комнату, где она находится, и она тут же уходит... И потом еще эта, другая!

– Вы о ком?

– Эта неизвестно откуда взявшаяся Эльза, которую вы спасли. Я прежде о ней и не слыхал, а теперь она заправляет всем домом. С ней обращаются, как с принцессой. Все это она принимает как должное, а меня просто ненавидит. А ведь я всегда был с ней любезен!

– Должно быть, вы ошибаетесь: у нее нет никаких оснований ненавидеть вас. Разве вы не участвовали в ту ночь в ее спасении?

– О, она, наверное, об этом даже не подозревает! Она относится ко мне примерно так же, как к валяющемуся на дороге хламу. Не далее как сегодня утром она спросила у меня, неужели мое единственное занятие в жизни состоит в том, чтобы досаждать Лизе ненужной ей любовью. Еще она заявила, что лучше бы мне убраться до того, как мне откровенно скажут, что я здесь лишний...

– Лиза и ваша тетушка с ней согласны?

– Не знаю. Их при этом не было, но не вижу, почему бы им с ней не согласиться: они всегда вместе и, когда я прихожу, со мной обращаются, как с маленьким мальчиком, сбежавшим от няньки. Еще немного, и мне прикажут пойти поиграть в другой комнате!

– Ну, знаете, когда три женщины соберутся вместе, им надо столько сказать друг другу, – объяснил Альдо. – Естественно, что вы чувствуете себя отчасти заброшенным!

– Не до такой же степени! Они могли бы, по крайней мере, брать меня с собой, когда отправляются на прогулку.

– На прогулку? В такую погоду?

О, Эльзу это не останавливает! Она во что бы то ни стало желает выходить из дому, совершать дальние прогулки пешком. Это на нее внезапно нашло. Она уверяет, что это необходимо для здоровья, чтобы оставаться стройной, и при этом требует, чтобы Лиза ее сопровождала. Вчера, после кладбища, они отправились к каскаду Гогенцоллернов. Лиза устала, но не Эльза. Она даже хотела снова туда пойти сегодня утром... а после обеда они вообще отправились неизвестно куда. Пешком! Она, видимо, не совсем нормальная.

На этот раз Альдо ничего не ответил. Он невольно вспомнил о другой, давно уже покойной женщине, тоже немного свихнувшейся, которую прозвали бродячей императрицей. И она без конца устраивала пешие походы, доводя до изнеможения своих придворных дам.

– Эльза много ест?

– Забавно, что вы меня об этом спросили! С тех пор как она поселились в замке, она почти ничего в рот не берет. Это очень огорчает тетю Виви. Я даже слышал, как она говорила Лизе, что после похищения эта женщина невероятно изменилась... А если она не гуляет, то сидит целые часы перед бюстом Сисси, который стоит в кабинете тети Виви. Она и правда очень на нее похожа. Может, она старается это подчеркнуть?

– Вот именно! – подтвердил Морозини. – Надо надеяться, это пройдет, когда она переедет в Вену. Императрице не нравилось там жить, и Эльзе, если она будет упорствовать в своих новых привычках, придется покинуть столицу. Но вы-то живете в Вене. И Лиза не станет тратить всю свою жизнь на то, чтобы изображать преданную камеристку. Она уедет...

– Я тоже! – заверил Фриц. – Еще не знаю, куда, но уеду обязательно.

– Почему бы вам не отправиться со мной в Венецию? – ласково предложил ему Морозини. – Это помогло бы вам развеяться.

Предложение подействовало волшебным образом.

Печальное лицо несчастного юноши озарилось, словно на него упал солнечный луч.

– Вы... вы возьмете меня с собой? К вам?

– Ко мне. Вот увидите: нам будет очень весело, и к тому же у меня превосходная кухарка... Лиза хорошо ее знает. Вы сможете Вспоминать Лизу с Чечиной. А общение с господином Бюто поможет вам усовершенствовать французский. Когда-то он был моим наставником.

На мгновение князю показалось, что Фриц готов броситься ему на шею. Но тот ограничился тем, что пылко поблагодарил Альдо, доел свое мороженое и распрощался. Ему не терпелось домой, чтобы начать собираться и похвастаться хорошей новостью. Адальбер с улыбкой смотрел, как юноша вприпрыжку несется через полный зал.

– Ты решил поиграть в доброго самаритянина? Да еще с австрийцем?

– Почему бы и нет? Этот мальчик не виноват в своем происхождении, и потом, если хочешь знать, мне он кажется очень милым! И так забавно говорит по-французски!

После скудного ужина – Адальбер так объелся пирожными, что они едва не лезли у него из ушей, – они устроились в баре и стали ждать, пока Альдо дадут связь. Кроме немолодой четы, попивающей целебные отвары, пожилого господина, одетого со старомодной изысканностью и под прикрытием развернутой газеты поглощавшего один за другим стаканчики шнапса, ну и, разумеется, бармена, здесь никого не было. Прикончив вторую порцию коньяка, Альдо уже начал терять терпение, но тут его как раз позвали: было уже половина десятого, и ему наконец дали связь с Венецией!

К большому своему удивлению, Альдо услышал на другом конце провода ворчливый голос Чечины. Кухарка редко отвечала на телефонные звонки – она терпеть не могла эти новомодные штучки. Начало разговора было вполне в духе Чечины – именно так она разговаривала, когда была не в настроении.

– А, это ты, – без малейших признаков радости проворчала она. – А раньше ты позвонить не мог?

– Не я распоряжаюсь международными переговорами. А где все остальные?

– Господин Бюто ужинает у мэтра Массариа. Мой старик лежит с гриппом. Что касается молодого Пизани, то он где-то шляется с... «мисс» Кэмпбелл! Тебе что нужно-то?

– Узнать, что у вас происходит. Я получил от господина Бюто письмо, и оно меня несколько встревожило.

– Давно пора было поинтересоваться новостями! Никак не скажешь, чтобы ты в последнее время сильно о нас беспокоился! Его сиятельство отбыли, а дом хоть огнем гори – он обратит на это внимания не больше, чем если бы это была собачья конура! И вдобавок...

Морозини знал, что, если не положить этому конец сразу, его ждут часовая обличительная речь и счет на астрономическую сумму.

– Хватит, Чечина! Во-первых, у нас нет собаки, а во-вторых, я звоню не для того, чтобы выслушивать твои нападки. Еще раз спрашиваю: происходит ли у нас что-то необычное?

Чечина пронзительно хихикнула ему в ухо:

– Необычное? Ты хочешь сказать, что вернешься для того, чтобы меня рассчитать! Ты помнишь, что я сказала? Или я – или она!

– Да о ком ты говоришь?

– О прелестной Энни! Не знаю, зачем ты бросаешь на ветер денежки, оплачивая ее житье у Моретти, она все время торчит здесь. Шагу не могу ступить без того, чтобы она не путалась у меня под ногами и не совала свой нос во все, что ее не касается.

– А что она у нас делает?

– Спроси у своего секретаря. Он от нее без ума! Ты говорил, у нас нет собаки? Так вот, теперь она у нас есть: хорошо выдрессированный щенок, который ест только из рук любимой хозяйки, а зовут его Анджело!

– Любимой хозяйки? Он что, посмел...

– Я свечку не держала, так что не знаю, спит он с ней или нет, но меня бы это не удивило – так он себя ведет. Говорю тебе, она все равно что живет здесь! И это даже мешает господину Бюто поддерживать здесь порядок...

– Успокойся, я вернусь через два или три дня и во всем разберусь! Подозрительных посещений не было? – прибавил он, вспомнив, как боялась Анелька появления польских революционеров.

– Если ты имеешь в виду разбойников с самопалами и ножами в зубах – нет, такого у нас не было!

– Хорошо. Слушай меня внимательно! Я не звонил, и ты не знаешь, что я возвращаюсь. Поняла?

– Хочешь сделать им сюрприз? Трудновато тебе будет это устроить.

– Почему?

– Потому что твой секретарь платит мальчишке, чтобы тот встречал все дальние поезда.

– Смотри-ка! Влюблен, но осторожен? Не беспокойся, я приеду на машине. Я купил маленький «Фиат» и оставлю его в Местре у Олизетти... Иди к мужу, Чечина, и спокойной ночи!

Мысль о том, чтобы вернуться в Венецию на машине, явилась князю внезапно. Так к тому же будет и проще, раз он собирается взять с собой Фрица. Что же до венецианских новостей... Альдо совершенно не нравилось поведение Анельки. И ничуть не больше – этого дурачка, который так легко угодил в ее сети.

– Мы уедем послезавтра! – заключил Морозини, посвятив во все это Адальбера. – Поведение Анельки начинает казаться мне странным. Она явилась, умоляя, чтобы я ее спрятал, чтобы спас от врагов, я прячу ее в надежное место, а она не находит ничего лучшего, как прямо-таки вторгнуться в мой дом!

– А ведь было время, когда ты только об этом и мечтал?

– Да, но оно прошло. У этого такого лучезарного на вид создания слишком много теней, слишком много недомолвок, слишком много темных пятен! А главное – слишком много любовников, и сейчас я даже не уверен, испытываю ли еще к ней хотя бы симпатию.

– Думаю, она воображает, что ты все еще безумно в нее влюблен. Напомню тебе, что, явившись в твой дом, она представилась твоей невестой.

– Я достаточно быстро заставил ее выкинуть эту идею из головы...

– Это ты так считаешь! Готов поклясться, она не рассталась с намерением сделаться княгиней Морозини.

– Через постель моего секретаря? Не самый Удачный путь.

Это всего лишь ни на чем не основанное предположение! Я скорее склонен поверить, что таким образом она пытается вписать в твое окружение свой образ... неизгладимый образ. Тебе трудно будет от нее избавиться...

– Разве что я сумею помочь арестовать ее отца или, что еще лучше, пристрелить его!

Видаль-Пеликорн, ничего не отвечая, продолжал рассматривать сердитое лицо друга – энергичные черты, ставшие еще жестче от гнева, высокую, с непринужденной пластикой фигуру, голубые глаза, в которых так часто искрится веселье либо насмешка. Даже при разнице в двадцать лет, думал он, видимо, от такого мужчины нелегко отказаться. И ко всему – еще богатый вельможа!

– Не рассчитывай на это! – вздохнул он наконец. – Даже с Хименой этот номер не прошел.

* * *

С окнами, освещенными изнутри множеством свечей – электричество, по-видимому, на сегодняшний вечер было изгнано – Рудольфскроне сиял в ноябрьской ночи, подобно ковчегу в глубине церковной крипты. Казалось, замок приготовился к одному из тех ночных праздников, изысканных и прелестных, которые так любили в минувшие века. И все же, когда ровно в восемь часов маленький красный «Амилькар» доставил к замку своих пассажиров, поблизости больше не оказалось ни одной машины.

– Тебе не кажется, что, кроме нас, гостей не будет? – спросил Адальбер, когда мотор заглох и они смогли наконец услышать звуки скрипок, игравших Ланнеровский вальс.

Надеюсь! Если эта комедия с помолвкой будет продолжаться, я предпочел бы, чтобы зрителей было как можно меньше...

Лакей в малиновой ливрее распахнул дверцу, другой, вооружившись серебряным подсвечником, стоял наготове, чтобы освещать путь гостям, поднимаясь впереди них по парадной лестнице.

– Госпожа графиня ожидает вас в салоне муз, – сообщил им этот последний.

Казалось, будто для этого праздника собрали цветы со всей округи. Они стояли повсюду, и два друга одновременно догадались, почему им стоило такого труда раздобыть букет белых роз, который они послали в замок сегодня днем. Цветы окружали большие бронзовые канделябры с горящими свечами, распускались в корзинах на лестничной площадке и у подножия мраморной лестницы. Из-за них и из-за того, что на всех предметах лежал золотистый отблеск живого огня, замок казался погруженным в атмосферу нереальности. Альдо никак не мог решить, нравится ему это или раздражает. Он думал о том, что ему придется разыгрывать дурацкую роль влюбленного перед самым неблагодарным зрителем, какой только может быть: перед Лизой! Или он справится с ролью слишком хорошо и она исполнится презрением к его таланту, или он сыграет плохо, и тогда Лиза его высмеет.

– Сделай другое выражение лица! – шепнул ему Адальбер. – У тебя такой вид, словно ты идешь на эшафот.

Счастливчик – он мог просто наслаждаться обществом женщины, которую любил. Ибо Морозини давно уже не сомневался в этом – его друг был отчаянно влюблен в мадемуазель Кледерман...

– Примерно так оно и есть, – пробормотал он.

Йозеф, очень величественный в малиновом бархатном камзоле, отделанном черным сутажом, встретил их на верхней ступеньке лестницы, чтобы проводить в салон муз, но на полпути внезапно остановился:

– Господи, чуть не забыл!.. Князь, фрейлейн Лиза велела мне подготовить вас к неожиданности...

Только этого недоставало!

– Неожиданности? Какого рода?

– Понятия не имею, ваше сиятельство, но, думаю, что-то серьезное, раз мне поручили вас предупредить.

– Спасибо, Иозеф!

Ни тот ни другой не заметили, что их разговор слышала белая фигура, застывшая на площадке лестницы, этажом выше, опираясь одной рукой о перила...

Салон муз располагался перед столовой. Помещение украшали фрески в итальянском стиле, но выполненные не более чем добросовестно и потому не задержавшие на себе внимания Морозини. Оно целиком сосредоточилось на старой даме, стоявшей посреди комнаты рядом с большой бледно-зеленой вазой, из которой вырывался фейерверк белых роз.

– Такие чудесные цветы! – с улыбкой сказала она, протягивая Морозини для поцелуя красивую, унизанную кольцами руку.

Сама графиня была не менее великолепна. Бриллианты сверкали у нее в ушах, на черном кружеве платья с высоким воротником на китовом усе, а на белоснежных волосах, уложенных в высокую прическу, лежала диадема из тонких мерцающих иголочек, окружавшая ее голову нежным сиянием. Рядом с этой королевой Фридрих Апфельгрюне, облаченный во фрак и очень несчастный на вид, совершенно терялся...

Альдо искал глазами Лизу. Графиня заметила это, и в улыбке ее появился оттенок мягкой насмешки.

– Она помогает ее высочеству одеться.

Брови Альдо сдвинулись, а у Адальбера – приподнялись.

– Ее высочеству? – переспросил он. – Мы именно так и должны ее называть?

– Боюсь, что да. Дорогие друзья, мне следует предупредить вас, что после своего спасения Эльза очень сильно изменилась. Произошло нечто, чего мы понять не можем. Думаю, князь, вам тоже покажется, что во время вашего свидания она была другой.

– Значит ли это, что я больше не должен играть ту роль, о которой вы меня просили? – с надеждой спросил Морозини.

– Откровенно говоря, не имею ни малейшего представления! – помрачнев, пробормотала старая графиня. – Она ни разу о вас не упоминала, не звала вас больше... Зато она требует к себе уважения, почтительного отношения и почестей, подобающих настоящей принцессе, и у нас духу не хватает ей в них отказать. В конце концов, она имеет на это право! Кажется, – прибавила она, взглянув на внучатого племянника, – Фриц уже говорил вам об этом?

– В самом деле, верно, – отозвался Адальбер. – Мы оба считаем, что здесь имеет место, как это называется в психиатрии, трансференция, перенесение. Она пытается таким образом воскресить свою царственную бабку. Может быть, вам следует, когда вы будете в Вене, проконсультироваться у знаменитого доктора Фрейда?

– Да, я так и собиралась поступить... если только нам удастся ее ему показать.

– Это она попросила вас устроить этот парадный ужин? – спросил Альдо.

– Да. Странный вечер, правда? Такой пышный праздник, а нас всего шестеро; впрочем, она искренне верит, что явятся те, кого следовало бы назвать тенями. Стол накрыт на двадцать персон.

И тут Фриц взорвался. До сих пор, после того, как пожал руку обоим гостям, он, уставившись в пол, старался каблуком проделать дыру в ковре.

– Почему бы не назвать вещи своими именами! Она сумасшедшая! И зря вы потакаете ее безумствам, тетя Виви. От этого только хуже становится!

– Не лучше ли тебе успокоиться и помолчать? Речь идет об одном вечере... одном-единственном. Она сама так сказала: прощальный ужин!

– С кем или с чем она прощается?

– Может быть, с Ишлем. Она узнала, что мы завтра уезжаем. Может, с чем-нибудь другим, но я не смогла отказать ей, и Лиза меня поддержала.

– О, ну, если и Лиза поддержала, тогда...

И Фриц, казалось, потерял всякий интерес к разговору и сосредоточился на бокале шампанского, который на подносе протянул ему лакей. Однако бокал пришлось вернуть на поднос, потому что Иозеф распахнул двери гостиной и громко провозгласил:

– Ее императорское высочество!

И появилась Эльза, в белом с головы до пят – в белом с легким оттенком слоновой кости, а платье со шлейфом было из тех, какие носили в начале века: из атласа и кружев шантильи, приподнятых, присобранных и подхваченных розочками того же цвета. Такие же кружева паутинкой покрывали высокую прическу с двумя локонами, опускавшимися на длинную шею, и придерживали диадему из опалов и бриллиантов, которую, видимо, одолжила ей на вечер госпожа фон Адлерштейн.

Трое мужчин склонились в почтительном поклоне, а графиня сделала глубокий реверанс, безупречный, несмотря на ее больную ногу. Но в ту минуту, когда Альдо и Адальбер подняли головы, у них перехватило дыхание: у края глубокого декольте на платье принцессы, в гнездышке из атласной оборки, точно на том месте, как и тогда, в оперном театре, дерзко сверкал бриллиантовый орел с телом из опала...

Морозини оглянулся на Лизу, ступавшую в трех шагах позади Эльзы. Она в ответ подняла брови: разумеется, это и был обещанный сюрприз. Надо признать, неожиданность была ошеломляющей! Но сколь ни был потрясен Альдо, он все же заметил, как прелестна была Лиза в старинном платье из фисташкового тюля, подчеркивавшем изящную шею, красивые плечи и бюст, который в молодости князь назвал бы завлекательным.

Эльза, зажав в руке веер из тех же кружев, что и на платье, с прикрепленной к нему серебряной розой, направилась прямо к графине и подала ей руку, помогая подняться.

– Только не вы, душенька! – ласково проговорила она. Затем, обернувшись к выстроившимся в ряд троим мужчинам, она протянула Морозини обе руки: – Милый Франц! Я с таким нетерпением ждала этого вечера! С него все начнется заново, не правда ли?

Слабая надежда, еще теплившаяся в душе псевдо-Рудигера, окончательно испарилась. Даже став другим человеком, Эльза все равно продолжала видеть в нем своего пропавшего жениха. Альдо, сцепив зубы, склонился над затянутой в перчатку рукой, бормоча, что бесконечно счастлив, и еще какие-то пошлости, которые казались ему подходящими к случаю.

Но Эльза его не слушала, все свое внимание она сосредоточила теперь на Адальбере. Это позволило Альдо получше ее разглядеть. Профиль, обращенный к нему, был поразительно похож на профиль бюста императрицы в маленьком кабинете. И все же некоторые детали указывали на то, что не Эльза послужила моделью скульптору: разрез глаз, складка у губ. Если бы не рана, оставившая шрам на второй половине лица, эта женщина вызывала бы восторг, заставила бы поверить в чудесное воскрешение, возможно, послужила бы причиной волнений. Кружева, которыми она на людях окутывала голову, не только служили прикрытием для ее ущемленного кокетства, они были необходимостью в стране, где воображению достаточно искры, чтобы разгореться, как только речь заходила о ком-то из членов бывшей императорской семьи... Но что за загадка – этот орел с опалом!

Альдо подошел к Лизе. Девушка стояла чуть в стороне, поглаживая пальцем одну из роз в огромном букете.

– Как вам удалось раздобыть такое чудо? – с улыбкой спросила она.

– Я в восторге от того, что они вам нравятся, но, признаюсь, меня занимает совсем другое. Я думал, что драгоценности исчезли вместе с Солманским. Вы изъяли оттуда опал до того, как отдать их ему?

Я их и в руках не держала, даже не просила мне их показывать. На самом деле Эльза завладела опалом еще до того, как ее похитили. Приехав в Beну, она забрала себе в голову, что, если она будет держать опал императрицы при себе, ничего плохого с ней не случится.

– И добилась того, что ей оставили камень?

– Нет, потому что ее несчастные сторожа не слишком доверяли ее шаткому рассудку. Они устроили тайник в одной из потолочных балок, но Эльза за ними подсматривала и, как только осталась одна, забрала свое сокровище и прятала ее до сегодняшнего вечера. Она очень довольна, что сыграла со всеми такую удачную шутку...

– Удачную шутку? Я не так уж в этом уверен! Что, по-вашему, предпримет Солманский, когда обнаружит, что среди драгоценностей нет опала?

– Вероятно, удовольствуется остальными. Там есть великолепный жемчуг и много других очень ценных вещей...

– А я вам говорю, что ему нужен именно опал. По причинам, которые я уже излагал вам.

– Прекрасно понимаю, но ему трудно будет вернуться назад. Полиция не упустит возможности его схватить.

– Да, но завтра вы уезжаете. Будьте уверены, едва это дьявольское отродье узнает об опале, все начнется сначала...

Проворным движением Лиза выхватила одну розу из букета и поднесла ее к губам. Из-под полуопущенных век она бросила на князя насмешливый взгляд.

– И, конечно же, вы знаете выход?

– Я? Какой же, господи?

– О, все очень просто: отдать опал вам! Разве не ради него, и исключительно ради него, вы сюда приехали – и вы, и Адальбер?

– Неужели вы считаете, что я настолько низок, что могу отнять у несчастной помешанной то, что она считает своим талисманом? Хотя это и правда был бы наилучший выход. Эльза, которая потеряла все, получила бы средства к существованию, а главное, в случае нежелательного визита ей оставалось бы только отвести от себя опасность, указав на покупателя, то есть – на меня. Но если...

– Кушать подано!

Эта фраза, произнесенная с порога зычным голосом Иозефа, резко оборвала начатую Альдо фразу. Князь заколебался, как ему поступить, но, увидев, что Эльза в величественном одиночестве направилась к распахнутым двойным дверям, он предложил руку госпоже фон Адлерштейн, не замедлившей поблагодарить его благосклонной улыбкой. Адальбер тем временем под носом у Фрица, которому выпало замыкать шествие, успел перехватить руку Лизы.

И начался самый невероятный, самый безумный и томительный ужин из всех, на каких когда-либо доводилось присутствовать Морозини. Роскошный стол – посуда из позолоченного серебра и богемский хрусталь выстроились на кружевной скатерти вокруг нагромождения лилий, роз и перламутровых свечей в резных хрустальных подсвечниках! – был накрыт на двадцать персон. А поскольку только свечи озаряли эту просторную комнату с обтянутыми дорогими гобеленами стенами, вся эта роскошь была погружена в какую-то призрачную атмосферу. На каждом конце стола стояло по креслу с высокой спинкой: места хозяина и хозяйки дома. Эльза без колебаний направилась к первому из них, которое Иозеф уже предупредительно отодвигал для нее. Альдо наклонился к графине и шепотом спросил:

– Куда я должен отвести вас, сударыня?

– Честно говоря, не знаю, – растерянно шепнула она в ответ. – Эльза настояла на том, чтобы самой сегодня все устроить. Я хотела доставить ей удовольствие, но сейчас уже сомневаюсь, не совершила ли я ошибку...

Неопределенность с местами быстро закончилась: старую даму любезно пригласили сесть по правую руку принцессы. Предположив, что ему, в соответствии с правилами этикета, следует занять место рядом с графиней, Альдо уже отодвинул было стул, когда раздался голос Эльзы.

– Подождите, пожалуйста! Это место предназначено не для вас, – резким тоном заявила она и прибавила уже мягче: – Дорогой мой, мне кажется совершенно естественным, чтобы вы заняли место напротив меня. Разве это не наш праздник? Мы должны вместе возглавлять стол...

Морозини отвесил еще один поклон и направился к противоположному концу стола, где его уже поджидал лакей. Он полагал, что остальные четверо присутствовавших рассядутся между двумя полюсами стола, но ничего подобного не произошло. Эльза усадила Лизу слева от себя, рядом с ней – Адальбера, а юному Апфельгрюне, еще более насупленному, чем обычно, указали на место по другую сторону стола, рядом с двоюродной бабушкой. Морозини, отделенный от остальных десятком пустых стульев, остался в гордом одиночестве. Его охватило странное чувство, словно он внезапно предстал перед судом. Если бы не цветы и пляшущие огоньки, которыми пестрел стол, сходство было бы еще сильнее, и, возможно, он Даже растерялся бы. Впрочем, не такой князь был человек, чтобы теряться из-за женской прихоти, и Альдо с видом, словно ничего другого он и не ожидал, развернул салфетку и положил ее на колени. Ни один из сидевших на другом конце стола не решался поднять на него глаза, а графиню, попробовавшую робко возразить, немедленно призвали к порядку.

Ужин начался в тягостном молчании. Где-то в дальних комнатах скрипки приглушенно играли мелодию Моцарта. Как ни хотелось Альдо сбежать с этого призрачного торжества, он заставил себя сидеть спокойно. Его не оставляло чувство, что что-то должно произойти. Вот только что? Там, в конце этой усыпанной цветами пустыни, Эльза с предельной неторопливостью смаковала суп. Голову она держала очень прямо и глядела в пустоту. Время от времени она улыбалась, слегка наклонялась вправо или влево, обращаясь к одному из незанятых стульев, словно видела там кого-то. Вокруг бесшумно сновали слуги.

Когда подали второе блюдо – карпа по-венгерски – тишину разорвал звон брошенного на тарелку прибора, и раздался напряженный, нервный, срывающийся на крик голос Лизы:

– Это невыносимо! Что за погребальная трапеза? Разве нам нечего сказать друг другу?

– Лиза, прошу тебя! – прошептала бабушка. – Нам не следует разговаривать, если ее высочеству это неугодно...

Но Фриц уже подхватил:

– Она права, тетя Виви! Что за дурацкую комедию нас заставляют разыгрывать! И что за дурацкая идея отразить Морозини тосковать в одиночестве на другом конце стола, как будто он наказан. Идите к нам, старина, и постараемся хотя бы получить удовольствие от ужина.

Эльза стремительно вскочила с места, обдав несчастного поистине королевским презрением.

– То, что вы – мужлан, для меня не новость. Что же касается этого человека, а я ни на минуту не усомнилась в том, что он – ваш приятель, то знайте: я посадила его туда, чтобы посмотреть, как далеко зайдет его наглость... как долго он осмелится упорствовать в своем подлом самозванстве!

Альдо тоже вскочил. В несколько шагов он пересек огромный зал и остановился перед той, что так жестоко его обвинила. Лицо его оставалось бесстрастным, но позеленевшие глаза сверкали гневом.

– Я, сударыня, не мужлан, не наглец и не самозванец...

– Да что вы? Может быть, вы еще станете уверять, что вы – Франц Рудигер?

– Я никогда этого не говорил, сударыня...

– Говорите: ваше императорское высочество!

– Если вы на этом настаиваете – пожалуйста! Так знайте, императорское высочество, что это вы и только вы упорно желали видеть во мне того, кого оплакиваете! Возможно, мне следовало разубедить вас, но вы только что пережили такое тяжелое испытание, что я боялся нанести вам новый удар.

И это мы, Эльза, попросили его продолжать играть эту роль до тех пор, пока вы не почувствуете себя лучше, – подхватила графиня. – О, моя дорогая девочка, вы были в таком ужасном состоянии, – уговаривала она ее. – Вы так нас напугали, и единственной мыслью, за которую вы уцепились, была чудесная мысль о том, что вы спасены любимым человеком. Вы были уверены, что узнали его, вы хотели его видеть, говорить с ним и после этого по-прежнему были убеждены, что это – Франц... Нас это огорчало, но как было отнять у вас эту иллюзию, не причинив вам боли? Вы даже говорили, что он стал красивее, чем прежде.

– Может, вы просто заявите, что я сумасшедшая?

– Нет, – мягко вмешалась Лиза. – Но вы столько лет не видели Рудигера! И у вас не осталось ни одного его портрета. Я думаю, вы, сами того не заметив, немного позабыли его лицо.

– Его нельзя забыть!

– Так всегда говорят, и все-таки вы ошиблись. Когда вы поняли свою ошибку?

Теплый голос девушки, казалось, действовал подобно умиротворяющему бальзаму. Эльза посмотрела на нее, и из ее глаз ушло выражение безумия.

– Только что, – ответила она. – Когда пришли наши гости, я стояла на лестнице... Я... Мне хотелось первой его увидеть... А потом я услышала, как ваш Иозеф называет этого человека «князь» и «ваше сиятельство». Тогда я поняла, что меня обманывают, что преследующие меня враги моей семьи нашли способ подослать ко мне злодея, который должен был овладеть моим умом и...

– Ну, это уж слишком! – взорвался Видаль-Пеликорн. – При всем уважении, которое я питаю к вашему высочеству, этот «самозванец» спас вас, рискуя собственной жизнью!

– Вы в этом уверены? Конечно, я хочу вам верить...

Альдо не мог дольше терпеть, это оказалось выше его сил.

– Дорогая графиня, – сказал он, поклонившись хозяйке дома. – Думаю, на сегодня я наслушался достаточно оскорблений. Позвольте мне удалиться.

Он не успел договорить: Эльза так сильно ударила по столу веером, что изящная вещица сломалась.

– И речи быть не может о том, чтобы вы ушли, не получив на это разрешения! А у меня к вам несколько вопросов. Первый из них: кто вы такой?

– Позвольте мне ответить, – перебила Лиза и продолжила торжественным тоном, который должен был подействовать на слабый рассудок Эльзы: – Мне выпала честь представить вашему императорскому высочеству князя Альдо Морозили, принадлежащего к одной из двенадцати патрицианских семей, основавших Венецию, и потом – на многих ее дожей. Прибавлю, что это отважный и честный человек... и, без сомнения, лучший друг, какого только можно желать.

– Слово в слово то, что я сказал бы сам, – поддержал ее Адальбер. Но, похоже, этим свидетельствам в пользу Альдо не удалось пробить брешь в броне недоверия принцессы. Ее взгляд снова помутнел, она словно бы всматривалась в разыгрываемую в глубине комнаты невидимую сцену.

– Венеция нас ненавидит!.. Она осмелилась выступить... оскорбить императора и императрицу, мою дорогую бабушку...

– Не было никаких выступлений и никаких оскорблений, – возразил Альдо. – Только молчание. Я согласен, что безмолвие народа – это страшно. Непроизнесенные слова, крики, которым не дали вырваться, звучат в воображении тех, к кому они обращены. Но угнетение – не лучший способ завоевывать друзей... Мой двоюродный дед был расстрелян австрийскими властями, и не мне следует извиняться!

Как ни удивительно, Эльза на этот выпад ничего не ответила. Ее глаза снова устремились на осмелившегося возразить ей человека, на мгновение на нем задержались, потом опустились к полу.

– Дайте мне руку, – пробормотала она, – и вернемся в гостиную. Нам надо поговорить... А вы все останьтесь здесь! – приказала она. – Я хочу говорить с ним наедине... А!.. И еще велите замолчать этим скрипкам!

Они удалились очень величественно, но в любой чересчур драматической сцене всегда присутствует толика фарса. С порога столовой Альдо услышал, как Фриц, всегда прочно стоящий ногами на земле, проворчал:

– Остывший карп никуда не годится. Вы не могли бы попросить разогреть его, тетя Виви?..

Альдо прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Такого рода рассуждения помогают сохранить здравый рассудок, это наилучший способ удержаться, когда чувствуешь, что соскальзываешь в бездну безумия.

Вернувшись в комнату, из которой они совсем недавно вышли, Эльза села рядом с большим букетом белых роз и нежно, легко коснулась рукой лепестков.

– Мне бы хотелось, чтобы их прислали мне, – прошептала она.

– По обычаю полагается посылать цветы даме, которая вас пригласила, – мягко сказал Альдо. – И они не только от меня. Впрочем, возможно, я бы не осмелился...

Она бросила на столик сломанный веер, треснувшую рукоятку которого удерживала теперь только серебряная роза.

– Да, это правда, не вы мне это подарили. И все-таки в тот день вы... осмелились меня поцеловать?

– Простите меня, сударыня! Вы меня об этом попросили...

– И главным для вас было – сыграть вашу роль? – прошептала она с горечью, тронувшей Морозини.

– Мне не пришлось неволить себя. Вспомните все, что я вам сказал, честью клянусь, я говорил искренне. Вы очень красивы, а главное – у вас есть обаяние, которое притягательней любой, самой совершенной красоты. Так легко полюбить вас... Эльза.

– Но вы меня не любите?

Не глядя на него, она протянула к нему руку, словно слепой, ищущий опоры. Безупречную и такую хрупкую руку, и он взял ее в свои ладони с бесконечной нежностью...

– Не все ли равно, раз не мне вы отдали свое сердце?

– Да, конечно, конечно... но у него мало надежды получить мою руку. Ни мой отец, ни их величества не примут простолюдина. А вы, как мне сказали, вы ведь князь?

Альдо понял, что она снова начинает бредить.

– Так, князек, – с улыбкой ответил он. – Недостойный эрцгерцогини. И к тому же враг, поскольку я – венецианец.

– Вы правы. Это серьезное препятствие... Он-то, по крайней мере, добрый австриец и преданно служит короне. Может быть, мой дед согласился бы сделать его дворянином?

– Почему бы и нет? Надо будет только попросить его об этом...

Почва становилась все более зыбкой, и Альдо продвигался с большой осторожностью. Ему не терпелась поскорее покончить с этой выпавшей из времени сценой, и в то же время он отчаянно желал помочь прелестной, странной женщине, должно быть, такой же несчастной, как та, чей образ она пыталась воскресить.

Вероятно, мысль, которую он внушил, ей понравилась, потому что Эльза заулыбалась чему-то, видимому ей одной.

– Бот именно!.. Мы вместе попросим его!.. Пожалуйста, идите, скажите Францу, чтобы он пришел ко мне!

– Я бы с радостью, ваше высочество, но я не знаю, где он.

Она обратила к нему невидящий взгляд...

– Разве он еще не приехал?.. О, это очень странно! Он всегда предельно точен. Не сходите ли взглянуть, может быть, он ждет в прихожей?

– Я к услугам вашего высочества!

Альдо вышел из гостиной, прошелся взад-вперед по коридору, размышляя на ходу, потом вернулся. Эльза встала со своего места. Она мерила шагами большой ковер с цветочным узором, прижимая руки к груди. За ней тянулся шуршащий шелковый шлейф.

Услышав шаги Морозини, она резко обернулась:

– Ну что?

– Он еще не приехал, ваше высочество... Может быть, какая-нибудь поломка в моторе?

– В моторе? – с ужасом воскликнула она. – У лошадей нет мотора, а Франц никогда ничем другим не воспользовался бы! Мы с ним обожаем лошадей.

– Мне следовало об этом помнить. Простите меня... Могу ли я позволить себе посоветовать вашему высочеству сесть? Вы так страдаете и изводите себя.

А кто бы не изводил себя, если жених опаздывает на самый главный в жизни вечер?.. Что же делать, господи, что мне делать?

Ее возбуждение все возрастало. Альдо понял, что в одиночку ему не справиться, надо позвать на помощь. Он крепко взял Эльзу за руку и заставил ее сесть.

– Успокойтесь, прошу вас! Я велю выслать кого-нибудь ему навстречу... Оставайтесь здесь и сидите спокойно! Главное – не двигайтесь с места!

Он отпустил ее так осторожно, словно боялся, что она упадет, потом быстро встал и выбежал в столовую. За столом уже никого не было. Слуги исчезли. Только госпожа фон Адлерштейн сидела в кресле с высокой спинкой, с которого несколько минут назад встала Эльза. Примостившийся рядом с ней Адальбер дымил как паровоз. Фриц стоял у окна и грыз печенье, доставая его из большой вазы. Лиза ходила взад и вперед позади бабушкиного кресла, скрестив на груди руки и опустив голову. Увидев, что вошел Альдо, она бросилась к нему:

– Ну что?.. Где она?

– Здесь, рядом, но, Лиза, я не знаю, что делать дальше... Идите к ней!

– Расскажите мне сначала, что произошло.

Он постарался как можно точнее передать свой странный разговор с Эльзой.

– Признаюсь, я чувствую себя виноватым, – закончил он. – Я не должен был соглашаться разыгрывать эту комедию.

– Вы сделали это по нашему настоянию, – сказала графиня. – А мы просили вас, потому что надеялись: немного радости пойдет ей на пользу. А потом вы уехали бы, и это дало бы мне возможность повезти ее в Вену и показать врачу...

– Конечно, но теперь в голове у нес все перепуталось, и она ждет Рудигера. И волнуется за него. Я только что пообещал ей, что поеду ему навстречу, так как она опасается, что с ним случилось несчастье...

– Хорошо. Я знаю уже достаточно. Я иду к ней, – сказала Лиза, но бабушка удержала ее за руку.

– Нет. Подожди еще минутку! Надо подумать... Вы говорите, она опасается несчастья? А мы знаем, что он умер... Не лучше ли покончить с этим, ухватиться за такую возможность и сказать ей... что она больше никогда его не увидит?

– Может быть, это неплохая мысль, – сказал Адальбер, – но лучше не торопиться... Пусть пройдут часы, дни, они работают на нас. Пусть Альдо исчезнет с ее горизонта. Она растерялась, потому что уже не знает толком, Рудигер он или нет.

– О, я полностью с тобой согласен! – отозвался тот. – Я слишком боюсь совершить ошибку, как бы я себя ни повел!.. Идите, Лиза! Не надо слишком надолго оставлять ее одну.

– Мы пойдем вслед за тобой! – сказала старая графиня. Потом окликнула: – Иозеф!

Старый дворецкий, до тех пор скрывавшийся где-то в темной глубине комнаты, вышел на освещенное место.

– Что угодно госпоже графине?

– Думаю, мы не станем заканчивать ужин! Отошлите всех и подайте нам кофе в гостиную. Может быть, вместе с десертом, чтобы доставить удовольствие господину Фрицу?

В эту минуту они услышали голос Лизы.

– Эльза!.. Эльза, где вы? – звала она.

Девушка вбежала в комнату и растерянно сообщила, что принцессы в гостиной нет.

– Я поднимусь к ней в спальню! – прибавила она.

Но спальня была пуста, пусты были и все остальные помещения замка... И, что еще более странно, никто из слуг не видел ее высочества... Кто-то высказал мысль, что она, возможно, гуляет в парке.

– В этом не было бы ничего удивительного, – заметила Лиза. – Если бы ей позволили делать все, что хочется, она бы ни днем, ни ночью домой не возвращалась...

В эту минуту послышался быстро удалявшийся стук лошадиных копыт. Лиза, Альдо, Адальбер, Фриц и Иозеф бросились с фонарями в конюшню и обнаружили, что ворота распахнуты настежь. Старший конюх, тоже прибежавший на шум, сказал, что недостает одной кобылы и одного дамского седла.

– Я только и успел заметить, как мелькнуло что-то белое, словно длинная полоса тумана, уносившаяся в сторону леса... – сказал он.

– Боже! – простонала Лиза, натягивая на голые плечи шерстяной плащ, который на ходу прихватила с вешалки, где оставляли верхнюю одежду слуги. – Как она сумела сесть в седло в этом громоздком бальном платье?.. И ночь такая холодная! Куда же она отправилась?

– Навстречу ему... – ответил Альдо и бросился к стойлам. – Возвращайтесь в дом, Лиза, мы попытаемся ее найти!

Это невозможно! – воскликнула девушка. – Куда вы поскачете среди ночи и во фраке, ведь вы не знаете ни этих мест, ни к тому же наших лошадей... О, я знаю, что вы превосходный наездник, но я прошу вас остаться здесь! Никакой пользы не принесет, если вы сломаете себе шею!.. Зовите ваших людей, Вернер, и отправьте их в ту сторону, где вы видели белое пятно. Возьмите фонари и постарайтесь отыскать ее следы... Господин Фридрих поедет с вами. Он здесь знает каждый камешек. А мы вернемся домой и позвоним в полицию. Надо обшарить всю северную часть Ишля...

– Но куда ведут эти леса? Куда она поскакала? – спрашивал Адальбер.

– Мало ли! В горы... к Аттерзее, Траунзее. Везде препятствия, везде опасности, а я уверена, что она не лучше вашего знает эти места... беднаямоя, несчастная Эльза!

На последних словах голос девушки надломился. Догадавшись, что она вот-вот разрыдается, Альдо протянул к ней обе руки, но Лиза резко развернулась и побежала к дому.

– Оставим ее в покое! – пробормотал Адальбер. – Ей сейчас нужна только ее бабушка... Давайте лучше сядем в машину и попытаемся достойно довести до конца свои роли в этом бредовом кочном представлении!

Следуя советам Иозефа, вручившего им карту дорог, они взяли курс на Вейссенбах и Бургау, на Аттерзее, то и дело останавливаясь и прислушиваясь к ночным звукам. Луны не было. В полной темноте, стуча зубами от холода, оба думали о женщине, прикрытой лишь атласом и цветами, которая неслась, не разбирая дороги, сквозь эту тьму. Жива ли она еще? Лошадь могла понести, она могла удариться о низко склонившуюся над тропинкой ветку... Такая прелестная природа этого уголка Австрии, усеянного водопадами и большими спокойными озерами, теперь казалась им грозной, коварной, полной ловушек, многие из которых могли оказаться смертельными.

– О чем ты думаешь? – внезапно спросил Морозини, закурив, наверное, уже двадцатую сигарету.

– Я стараюсь вообще не думать...

– Почему? Не правда ли, ты опасаешься, что Эльза закончит свой путь в какой-нибудь пропасти?

– Я не просто этого опасаюсь, я в этом уверен,.. По-другому ее скачка закончиться не может.

– Из-за опала? Ты тоже веришь в его способность приносить зло?

– Нам пришлось убедиться в подобной власти сапфира и алмаза. Этот проклятый камень – отнюдь не исключение из правил. Только на этот раз я спрашиваю себя, не закончатся ли на этом и наши поиски. Представь себе, что Эльза исчезнет.

– Не приписывай ему сверхъестественных возможностей. Даже если иногда так кажется, Эльза все-таки не призрак. Так что давай рассуждать реалистически. Первое предположение: произошел несчастный случай, и она погибла. Думаю, мы сумеем уговорить графиню продать нам драгоценность, хранить ее у себя она не захочет. И чем скорее, тем лучше, потому что надо считаться с Солманским. Возможно, очень скоро он снова объявится...

– Гм! – проворчал Видаль-Пеликорн. – Второе предположение – ее найдут, она в порядке... и что тогда? Напоминаю тебе, она считает эту вещь талисманом.

Знаю. В этом случае надо будет вернуться к тому, что мы решили в Галынтате: заказать копию украшения. У нас тем больше шансов на успех, что мы теперь сможем получить фотографию. Это решение, видимо, потребует больших расходов, но лучше ничего не придумаешь: Эльза получит очень ценное украшение, в действие которого сможет верить как ей будет угодно, но несчастья оно приносить не будет.

– Ты думаешь, Лиза на это согласится? Ей всегда была противна сама мысль о сделке.

– И тебя это сильно огорчает? – насмешливо спросил Аль до.

– Признаюсь, немного огорчает, больше того, мне трудно поверить, что тебе это безразлично.

– Чувства несоизмеримы с миссией, которую мы должны выполнить. Только она имеет значение, потому что речь идет о судьбе целого народа...

Адальбер не ответил, сосредоточенно всматриваясь в дорогу. Друзья только что миновали Фрица с одним из конюхов: спешившись и пригнувшись к земле, они старались отыскать потерянный след. Разумеется, они ничего не видели. И никто ничего не нашел...

Было уже светло, когда Морозини и Видаль-Пеликорн вернулись в Рудольфскроне. В замке царила атмосфера бедствия, которую только усугубляли прибывшие по вызову двое полицейских. Ни Эльзу, ни ее кобылу не нашли... Лизы тоже не было.

– Идите скорее отдыхать! – посоветовала им госпожа фон Адлерштейн, чье усталое лицо и потухшие глаза выдавали владевшую ею мучительную тревогу. – Вы повели себя, как настоящие друзья, и я никогда не смогу отблагодарить вас.

– Вы уверены, что больше не нуждаетесь в нашем присутствии?

– Уверена. Вечером приходите ужинать. Если до тех пор узнаем что-нибудь новое, я вам сообщу.

– Где Лиза?

– Только что уехала, но не беспокойтесь, я заставила ее три часа поспать и подкрепиться.

Через два часа Фриц принес им известие: Лиза вернулась и привела кобылу... Добравшись до водопада, в окрестностях которого Эльзе нравилось гулять в последние дни, девушка увидела лошадь, чья уздечка, видимо, брошенная в спешке, зацепилась за ветку... Никаких следов всадницы, кроме белой накидки, повисшей на остром выступе скалы немного ниже. Еще ниже кипел поток, рассыпая белоснежные брызги... А дальше – ревущая пропасть водопада.

– Она умчалась в другом направлении, – рассказал Фриц. – В той стороне ее не искали. Никто даже не знает, какой дорогой она ухитрилась попасть к водопаду... но в одном мы уверены: она там, и чтобы вытащить ее оттуда... Это ужасно, правда? Там, наверху, все так подавлены.

– Еще бы, – пробормотал Морозини и, обернувшись к другу, прибавил: – Мы оба были правы: она и правда стремилась к пропасти.

– Она хотела встретить своего жениха, а встретилась со смертью. И протянула к ней руки...

В наступившем молчании Фриц почувствовал себя неловко.

– Наверное, мы скоро увидимся у тети Виви? Разумеется, отъезд в Вену отложен. А... что вы? Что вы решили? – после некоторого колебания осмелился он спросить.

– Я приду только попрощаться, – вздохнул Альдо. – Мне совершенно необходимо вернуться домой... Но мое приглашение остается в силе.

Это очень любезно, и я благодарю вас, но лучше мне остаться в Рудольфскроне, пока не закончатся поиски. Может быть, потом, – сказал он, взглянув на Альдо, словно собака, ожидающая подачки. – Когда Лиза уедет... или когда я опять намозолю ей глаза!

– Вы всегда будете желанным гостем! – искренне заверил его Альдо. Этот неуклюжий мальчик, так трогательно и упрямо любивший, причем, как догадывался Альдо, без всякой надежды, пробуждал в нем какую-то нежность. При всей своей страсти к новейшим изобретениям цивилизации, Фриц родился не в том веке: ему куда больше подошли бы времена миннезингеров и рыцарей, всю свою жизнь вздыхающих по неприступной красавице. – Приезжайте в Венецию! – заключил князь, пожимая юноше руку. – Вот увидите: она творит чудеса. Спросите у Лизы!

– Как чудесно было бы поехать туда вместе с ней, но об этом даже мечтать нельзя!

Оставшись вдвоем, Морозини и Видаль-Пеликорн какое-то время сидели молча, погруженные в одни и те же мысли. Адальбер первым высказал общее мнение:

– Похоже, на этот раз все кончено! Мы не сумели спасти эту несчастную, и опал вместе с ней покоится под водой. Это настоящая катастрофа.

– Может быть, тело найдут?

– Я на это совершенно не рассчитываю. И все же, если ты не возражаешь, я останусь здесь еще на несколько дней и посмотрю, как станут развиваться события.

– А почему ты думаешь, что я стану возражать? Археолог внезапно покраснел до самых корней своих вечно взлохмаченных волос.

– Ты... ты мог бы подумать, что я ищу предлога как можно дольше пробыть рядом с Лизой.

– А почему бы, собственно, и нет? У меня нет никаких прав на мадемуазель Кледерман и никаких иллюзий насчет чувств, которые она ко мне испытывает. К тебе она прекрасно откосится, так что...

– Как говорил Фриц, не будем мечтать понапрасну! Ну так вот: потом я, наверное, поеду в Цюрих и попытаюсь встретиться с Симоном. Надо во что бы то ни стало рассказать ему...

– Я бы на твоем месте прежде всего отправился во дворец Ротшильдов в Вене. Может быть, барон Луи скажет тебе, где сейчас находится его старый друг, барон Пальмер... А ты благодаря этому проведешь с Лизой еще несколько дней.

Адальбер, слишком взволнованный, чтобы отвечать, обнял друга за плечи и поцеловал.

На следующее утро Морозини выехал из Бад-Ишля за рулем своего маленького «Фиата». Совсем один...

Часть третья ЯЗВА ВЕНЕЦИИ

12 СЛИШКОМ ЛОВКО РАССТАВЛЕННЫЕ СИЛКИ...

В первый раз в жизни Морозини возвращался домой в автомобиле. До сих пор его, влюбленного в море, вполне устраивали лодки. А для дальних поездок он предпочитал европейские экспрессы, удобные, словно фешенебельные передвижные гостиницы.

И все же он проделал весь путь в прекрасном расположении духа: его маленькая машина великолепно работала, и благодаря ей он сможет нагрянуть неожиданно и попытаться выяснить, что, собственно, происходит в его доме. И только мысль о том, что ему приходится возвращаться тайком, омрачала радость от встречи с милым домом – но что еще оставалось делать?

Приехав в Местре, князь оставил свой автомобиль в единственном в городе гараже, где собирался его держать до тех пор, пока машина ему не понадобится. Оставив «Фиат», Морозини заколебался, стоит ли переправляться на пароме, это слишком медленно, а был уже пятый час. И он выбрал железнодорожный «челнок», по нескольку раз в день совершавший рейсы между Местре и Венецией. В самом деле, адриатическую красавицу связывали с материком только два стальных рельса, тянувшихся все три тысячи шестьсот метров моста через лагуну[35].

Оказавшись через несколько минут на венецианском вокзале, Морозини был уверен, что никто его не ждет, потому что в это время не прибывал ни один поезд издалека. Тем не менее он услышал удивленное и отчасти возмущенное восклицание носильщика, который подхватил его чемоданы:

– Никогда бы в такое не поверил! Вы, ваше сиятельство, на этой штуковине?

– Я доехал до Местре на машине, и мне еще придется ездить на местных поездах. Времена меняются...

– Да, тут вы правы! – пробормотал тот, указав подбородком на двух молодых людей в черных рубашках и пилотках, которые неторопливо прогуливались, заложив руки за спину. – Теперь повсюду полно этих неизвестно откуда взявшихся парней, и у них такой вид, словно они всем угрожают... Впрочем, они проворны на руку!

– А что полиция? Она им все позволяет?

– А ее не спрашивают! Ей лучше не суетиться... Ну вот! Они идут сюда!

«Черные рубашки» действительно заинтересовались элегантно одетым пассажиром, который прибыл, на их взгляд, не соответствующим его виду образом.

– Вы откуда приехали? – спросил один из них с хриплым акцентом Романьи, даже и не подумав поздороваться.

– Из Местре, где я оставил свою машину. Это запрещено?

Другой, ковыряя в зубах, проворчал:

– Нет, по это подозрительно. Вы, наверное, иностранец?

– Я более венецианец, чем вы сами, и возвращаюсь к себе домой...

Твердо решив не уступать этим мужланам, князь уже собрался идти дальше, но грубияны еще не закончили выяснять его личность.

– Если вы здешний, скажите-ка нам, как вас зовут!

– Можете спросить у любого железнодорожного служащего: меня все знают!

– Это князь Морозини, – поспешил ответить носильщик, – и все в Венеции его очень любят, потому что он щедрый и великодушный...

– Еще один аристократишка из тех, что никогда в жизни ничего не делали своими руками?

– Ошибаетесь, приятель, я-то как раз работаю! Я антиквар... и честь имею кланяться! Пошли, Беппо!

И на этот раз князь решительно повернулся к ним спиной, проклиная себя за дурацкую мысль ехать поездом... Поездка по воде позволила бы ему избежать неприятной встречи. Князь поспешно отогнал мысль об этом столкновении, садясь в лодку гостиницы Даниели, водитель которой, приехавший за почтой, предложил его подвезти. Для него всегда было блаженством плыть по Большому каналу, и он хотел насладиться его красотой на закате, какие редки в преддверии зимы. Таких чудесных деньков – голубое небо и мягкий воздух, напоенный запахами моря, – в ноябре почти не бывает.

Однако, когда лодка свернула вправо, ко входу в рио Фоскари, Морозини был неприятно поражен: на пороге его дворца стоял мальчишка в черной рубашке с оружием на ремне, до того похожий на тех, что встретили на вокзале, словно доводился им младшим братом.

– Ну вот, – сказал служащий Даниели. – Похоже, у вас гости, дон Альдо? Что-то эти люди становятся чересчур назойливыми!

– Да, пожалуй, слишком! – сквозь зубы процедил князь.

И, не дожидаясь, пока незваный гость задаст ему хоть один вопрос, напал первым, поинтересовавшись, что тот здесь делает. Юный фашист сначала покраснел под гневным взглядом князя, но тем не менее ответил наглым тоном, который, похоже, был у них принят:

– Вас это не касается. А вам-то чего здесь надо?

– Вернуться к себе домой! Я – хозяин этого дома.

Тот нехотя посторонился и демонстративно не стал помогать выгружать вещи. Морозини поблагодарил лодочника и, бросив чемоданы посреди прихожей, направился к своему кабинету, по пути окликая Заккарию. Князь был очень чувствителен к атмосфере, и ему совсем не нравилась та, что царила в его доме. В душе исподволь зарождалась тревога.

Навстречу ему вышел Ги Бюто, такой бледный и взволнованный, что Альдо показалось, будто он вот-вот упадет в обморок. Он бросился поддержать своего наставника:

– Ги! Что случилось? Вам плохо?

– Да, от беспокойства, но, слава богу, вы здесь! Вы получили мою телеграмму?..

– Ничего я не получал. Когда вы ее отправили?

– Позавчера. Сразу после... несчастья!

– Наверное, я уже был в пути. Но о каком несчастье вы говорите?

– Чечина и Заккария... их арестовали фашисты. И все только за то, что хотели вышвырнуть вон этого человека, когда тот заявил, что поселится здесь... О, Альдо, мне кажется, я живу в кошмарном сне!

– Какого человека? Да говорите же, бога ради! Бюто, не в силах выдержать огненный взгляд, отвел глаза.

– Граф... граф Солманский. Он... он приехал два дня назад. Его привела сюда его дочь...

– Что?

На этот раз Альдо всерьез обеспокоился, что один из них сходит с ума, и, если это не Ги, тогда, значит, он сам. Солманский! Этот убийца, этот негодяй в его доме! И его привела Анелька?! Альдо дал себе несколько секунд на то, чтобы переварить новость, но, как ни старался, никак не мог ничего понять... Разве что самая хитрая из женщин сыграла с ним дьявольскую шутку, уверяя, будто прячется от своих родственников, чтобы лучше сбить со следа мнимых преследователей? В конце концов, не так уж это его удивляло. Анелька с первой же встречи ни дня не была искренней.

– Только не говорите мне, что они посмели здесь поселиться.

Посмели. Они явились в сопровождении фашистов. Вам, конечно, уже известно, раз вы звонили сюда в тот вечер – мне сказала об этом Чечина, – что она... эта женщина, которая выдает себя за вашу невесту, почти все свое время проводила здесь?

– ...благодаря этому юному идиоту Пизани, которому она вскружила голову и которому я надеру уши! Кстати, где он? Продолжает ворковать у ног своей красавицы?

– Нет. Он исчез после того, как она рассмеялась ему в лицо и назвала его дурачком. Наверное, где-то прячется, сгорая со стыда.

– И правильно делает: избавил меня от необходимости выставить его за дверь. Но расскажите мне про Чечину и ее мужа. Что, собственно, случилось?

Все произошло просто и быстро. Увидев, что отец и дочь Солманские вдвоем явились во дворец Морозини с оружием, с обозом и в сопровождении начальника чернорубашечников, узнав, что они собираются здесь поселиться, Чечина впала в один из величайших своих припадков ярости, исключительную силу которых с некоторым оттенком восхищения признавала вся Венеция. Слово за слово, и в ответ на то, что рассматривала как насильственное вторжение на свою территорию и вопиющую несправедливость, вспыльчивая неаполитанка выложила все, что она думала о новых хозяевах Италии. Результат сказался мгновенно: ее тут же схватили, а поскольку Заккария бросился на помощь жене, обоих арестовали за оскорбление священной особы дуче.

– Клянусь вам, Альдо, я сделал все, что было в моих силах, чтобы их отпустили, но Фабиани, фашист, который сопровождал этих Солманских, пригрозил, что меня ждет та же участь. Он заявил, что Солманский – личный друг Муссолини, что направить его на постой в нашем доме – знак исключительной милости и на это отвечают благодарностью, а не оскорблениями. Я попытался объяснить, что в ваше отсутствие более чем неудобно впускать под ваш кров посторонних. Мне на это ответили, что вашу будущую супругу и ее отца нельзя рассматривать как посторонних людей....

– Опять эта дурацкая женитьба? Я же не скрывал от... леди Фэррэлс своих мыслей по этому поводу!

– Может быть, она решила, что вы хотите испытать ее чувства или еще что-нибудь? Во всяком случае, мне пришлось смириться, чтобы не оставлять ваш дом без присмотра.

– Кто вас хоть в чем-нибудь упрекнет, друг мой? – сказал Альдо, которого искренне тронуло горе старика. – А сейчас они здесь?

– В лаковой гостиной. Ливии пришлось подать им туда чай.

– Они и впрямь расположились как дома! – разозлился Морозини. – Да, кстати, а что вы едите? Кто заменил Чечину у плиты?

Его старый наставник опустил голову и сильно покраснел:

– Ну... насчет чая, кофе, с этим вполне справляются малышки Ливия и Фульвия. Что касается остального... это я!

– Вы готовите еду? – переспросил ошеломленный Морозини. – Они посмели потребовать от вас этого?

– Нет. Я сам так решил. Вы же знаете, как наша Чечина любит свои владения, свои кастрюли, и я подумал, что разлука будет для нее менее мучительной, если... ее хозяйством займется друг. Она, наверное, и так очень страдает, зачем ей вдобавок переживать из-за вторжения чужих в ее царство.

Растроганный Альдо обнял старика и на мгновение прижал к себе. Это доказательство дружбы к той, кого он называл своей второй матерью, дошло до самого сердца. Впрочем, для князя давно не было секретом, что бесконечные пререкания на кулинарные темы связали неаполитанку и бургундца едва ли не родственными отношениями.

– Надеюсь, скоро она сама сможет сказать вам, что она об этом думает, – пробормотал он. – Ну а теперь я займусь захватчиками! Если бы это зависело только от меня...

– Не горячитесь, Альдо! – взмолился Бюто. – Не забудьте, что к нам приставили сторожа, и достаточно злобному мальчишке, загораживающему нашу дверь, разок свистнуть, сюда примчится толпа его дружков! Во что бы то ни стало вы должны остаться с нами, не то эти люди способны все у вас отобрать!

– Ну, до этого еще не дошло!

Тем не менее, начав стремительно взбегать по лестнице, Морозини вскоре замедлил шаг, чтобы дать себе время поразмыслить и остудить свой гнев. Если бы он дал волю своему негодованию, то сейчас, конечно, ворвался бы в лаковую гостиную, схватил бы этого старого черта Солманского и вышвырнул бы его через окно прямо в Большой канал.

Дойдя до «портего», длинной галереи, где под надменным присмотром дожа Франческо Морозини хранились напоминания о великих ратных подвигах и славных морских походах рода, Альдо бросил на один из матросских сундуков пальто, перчатки и шляпу, не сводя при этом глаз с двери, за которой притаился враг. Ему казалось, что омерзительный червяк портит великолепный плод его дома, вызревавший в течение многих веков величия. Но ему предстояло дело посерьезнее, чем изобретать метафоры! Глубоко вздохнув – так всегда делают перед тем, как нырнуть в глубину, – князь решительно распахнул дверь и вошел...

Отец и дочь сидели по разные стороны старинного столика на одной ножке, на котором стоял большой серебряный поднос. Граф, по обыкновению, был одет в черное, монокль вызывающе приподнимал седую мохнатую бровь; Анелька зябко куталась в тонкую белую шерсть, придававшую ей сходство с феей снегов, к чему прежде Альдо был очень и очень неравнодушен, однако на этот раз остался холоден.

Она заметила его первой. Поставив чашку, она раскинула руки и бросилась к нему.

– Альдо! Наконец-то вы приехали! Я так счастлива...

Казалось, она была готова заключить его в объятия. Князь сухо отстранил ее и, даже не посмотрев в ее сторону, бросил:

– Не думаю, что вы надолго останетесь в таком состоянии.

Затем он двинулся к графу. Тот смотрел на приближающегося Альдо с полуулыбкой и не шевелился. Князь обрушился на него:

– Убирайтесь отсюда! Вам нечего делать в моем доме!

Резко вскинувшаяся бровь выпустила стеклянный кружочек; Солманский поставил чашку и весь словно подобрался. Обритый рот недовольно скривился.

– Ну и встреча! Я ожидал лучшего от человека, чье счастье я только что обеспечил, исполнив самые заветные его желания.

– Мое счастье? В самом деле? Бросив в тюрьму женщину, ставшую мне второй матерью, и моего самого старого слугу? И вы рассчитываете, что я это так и проглочу?

Солманский неопределенно махнул рукой, встал и прошелся по драгоценному ковру.

– Возможно, эта женщина дорога вам, но она пренебрегла самыми насущными вашими интересами, отказав мне в гостеприимстве. А ведь об этом весьма любезно просил великий человек, взявший в свои руки судьбу этой страны и...

– Вы где, по-вашему, сейчас находитесь? На предвыборном собрании? Я незнаком с Бенито Муссолини, он тоже меня не знает, и я желаю только одного – чтобы наши отношения такими и оставались! Кроме того, дом Морозини никогда еще не служил пристанищем убийце, а вы – именно то, что я сказал. Так что уезжайте! Отправляйтесь в Рим, отправляйтесь куда вам будет угодно, но этот дом покиньте! И заберите с собой вашу дочь!

– Вам неприятно на нее смотреть? В таком случае, вы – первый, кто так считает, да и, помнится, до сих пор у вас было другое мнение на этот счет.

– Мое мнение о ней давно переменилось: на мой вкус, она чересчур искусная актриса. В театре ее ожидало бы большое будущее!

Анелька было запротестовала, но отец пресек ее возмущение и вежливо, но твердым тоном приказал идти в свою комнату.

– Нам, несомненно, придется говорить друг другу неприятные вещи. Я предпочел бы, чтобы ты их не слышала и тебе не пришлось бы потом о них вспомнить.

К удивлению Морозини, Анелька не стала упираться. Она робко потянулась к нему, безжизненной и незрячей статуей стоявшему перед ней, потом уронила руку и вышла. Паркет даже не скрипнул под ее легкими шагами. Когда дверь за ней закрылась, Альдо подошел к большому, написанному Сарджентом портрету княгини Изабеллы в полный рост; напротив висел другой портрет – семейной героини, Фелиции, княгини Орсини и графини Морозини, чью царственную красоту запечатлел на полотне Винтергальтер. Альдо встал перед картиной и, заложив руки за спину, повернулся лицом к человеку, который – он был в этом уверен – имел самое прямое отношение к убийству его матери. Улыбка Альдо в эту минуту была исполнена презрения и дерзости.

– В те времена, когда я еще был в нее влюблен, я часто задумывался, действительно ли... леди Фэррэлс, – в эту минуту он не мог заставить себя назвать ее по имени, – ваша дочь. Теперь я в этом не сомневаюсь: она слишком похожа на вас... и потому-то я больше не люблю ее!

– О, ваши чувства большой роли не играют! Вы будете не первой парой, живущей без любви. Хотя я считаю, что она вполне способна завоевать вас снова. Ее красота из тех, какие ни одного мужчину не оставят равнодушным. Беспринципность – очень женский недостаток, который так легко простить, когда у женщины ангельское личико и такое тело, что и сам Сатана не устоит!

Морозини рассмеялся:

– Ну, с ним это было бы кровосмешением! Но скажите, Солманский, вы что, действительно собираетесь сделаться моим тестем?

Браво! Вы быстро соображаете! – насмешкой на насмешку ответил тот. – Я принял решение отдать Анельку вам. Я знаю, было время, когда вы приняли бы этот дар на коленях, но тогда подобный союз противоречил моим планам. Сейчас дело обстоит по-другому, и я приехал только для того, чтобы заключить этот брак.

– Наглости вам не занимать! Тартюф рядом с вами – жалкий подмастерье. Почему бы вам не сказать прямо – мой дом показался вам прекрасным укрытием от идущей по вашему следу полиции? И вас разыскивают не за пустяки: несколько убийств, незаконное лишение свободы... еще и кража, ведь вы, должно быть, имеете отношение к ограблению в Лондоне?

Граф внезапно расцвел, словно цветок вьюнка, которого коснулся первый луч солнца.

– Ах, вы догадались? Вы умнее, чем я думал, и признаюсь, что... я скорее доволен этим делом! Но раз уж вы заговорили о пекторали и раз сапфир и алмаз находятся у меня, думаю, вы не станете очень возражать против того, чтобы отдать мне и опал, ведь для вас и для Симона Аронова игра на три четверти проиграна?

– Для вас тоже, – с неожиданной любезностью отозвался Морозини, прекрасно знавший, что драгоценности Солманского поддельные. – Если вам так нужен этот камень, придется вам отправиться за ним в недра земли, на дно водопада в окрестностях Ишля, куда бросилась несчастная, которую вы обрекли на гибель в огне взрыва. Она предпочла воду.

– Вы лжете! – буркнул тот, как-то странно сморщив нос.

Нет, клянусь честью, хотя это слово вряд ли вам знакомо. Среди моих вещей лежит купленная вчера австрийская газета, в которой говорится об этом несчастном случае. Фрейлейн Гуленберг тайно от своих слуг отделила бриллиантового орла от других своих драгоценностей. В силу какого-то странного заблуждения она видела в нем самый драгоценный для себя талисман и постоянно носила его при себе, спрятав в складках платья. Вот так-то, Солманский! В течение нескольких дней опал был у вас под рукой. К несчастью, она украсила им себя для последнего ужина и погибла вместе с ним... прихватив еще и очень красивую диадему, которую для этого случая одолжила ей госпожа фон Адлерштейн. Вам придется довольствоваться украденными вами драгоценностями и утешаться только одним: вам уже не придется делиться ими с вашей сестрой. Там, где сейчас находится баронесса, ей еще долго не придется носить украшения!

– Ее арестовали по вашей милости, – злобно выкрикнул граф. – И вам не следовало бы хвастаться этим передо мной!

От прилива злости дерзость этого псевдополяка растаяла. Альдо доставил себе удовольствие закурить сигарету и выдохнуть дым прямо в лицо врагу, прежде чем заявить:

– Мне это доставило подлинную радость, и не думаю, чтобы вас это всерьез огорчило: вы не кажетесь мне человеком, способным испытывать благородные чувства...

– Возможно, но я, кроме прочего, люблю, чтобы мне платили по счетам, а ваш растет прямо на глазах. Что касается опала, я не теряю надежды когда-нибудь им завладеть: тело обычно находят, пусть и в водопаде.

При условии, что вы сможете вернуться в Ишль, где господин начальник полиции Шиндлер будет счастлив вас встретить!

– Всему свое время. В данный момент речь идет о вас и вашей будущей свадьбе: через пять дней вы сделаете мою дочь очаровательной княгиней Морозини!

– На это не рассчитывайте! – отрезал Альдо.

– Пари?

– На что?

Глаза графа, холодные, как у рептилии, встретились со сверкающими глазами князя, и больше ни тот ни другой не отводили взгляда. Тонкие губы Солманского скривились в жестокой усмешке.

– На жизнь той толстухи, которую вы называете своей второй матерью, и на жизнь ее мужа. Мы – мои друзья и я сам – позаботились о том, чтобы их заперли в достаточно укромном месте, где официальная полиция никогда их не найдет и откуда они могут исчезнуть без малейших затруднений... Именно это с ними и случится, если вы откажетесь.

Князь-антиквар весь напрягся. Вдоль позвоночника поползла струйка противного холодного пота. Он знал, что этот бессовестный человек способен без тени колебаний привести в исполнение свою угрозу и даже получит от этого свое извращенное удовольствие. Мысль о смерти, возможно, очень мучительной, которую тот уготовил для четы стариков, любимых им с детства, была для него невыносима. Однако быстро сдаваться Морозини не пожелал и попытался бороться:

– Неужели Венеция так низко пала, что чудовище, подобное вам, может беспрепятственно совершать здесь преступления, и те, кто ею правит, не вмешаются? У меня среди них много друзей...

– ...ни один из которых и пальцем не пошевелит! Не Венеция одряхлела и впала в ничтожество, а вся Италия. Здесь давно пора было появиться властному человеку, и многие это признают. Теперь закон определяют те, кто служит ему. А я имею честь принадлежать к числу его друзей. Вы тоже станете его другом с той минуты, как начнете ему повиноваться! Это более великий человек, чем любой из ваших дожей...

– Это мы еще посмотрим. Повиновение – слово, самый звук которого здешним жителям ненавистен, а что до меня, то я побрезговал бы делить с вами даже дружбу святого!

– Следует ли это понимать так, что вы отказываетесь? Берегитесь: если через пять дней моя дочь не станет вашей женой, то... ваших людей убьют не сразу, и с каждым новым днем вы станете получать от них по подарку – ухо... палец...

Это было выше сил Альдо, и он не стерпел. Охваченный слепой яростью, непобедимым желанием заставить застыть навеки это наглое лицо, заставить навеки умолкнуть этот злобный голос, он всей своей тяжестью навалился на графа. Тот не успел приготовиться к нападению, и князь опрокинулся вместе с ним на ковер, увлекая за собой поднос, который свалился с чудовищным грохотом. Сплетя сильные длинные пальцы на плохо защищенном крахмальным воротничком рубашки горле Солманского, Морозини начал его душить, наслаждаясь звуком первого вырвавшегося у графа стона. О, что за божественное ощущение чувствовать, как он бьется в твоих безжалостных руках! Но тут кто-то вмешался и принялся оттаскивать его.

– Отпустите его, Альдо, прошу вас! – умолял перепуганный Ги Бюто. – Если вы его убьете, мы все погибнем!

Слова вонзились в мозг князя осколком льда. Его руки разжались, и, медленно поднявшись, он машинальным жестом стал отряхивать брюки, даже не успев отереть платком выступивший на лбу мелкий пот.

– Простите меня, Ги! – хрипло сказал он. – Я позабыл обо всем, кроме своего желания раз и навсегда покончить с этим ходячим кошмаром! Ни за что на свете я не хотел бы причинить зло кому-нибудь из тех, кто когда-либо жил под этим кровом.

Даже не взглянув на свою жертву, которой в эту минуту старый наставник милосердно помогал подняться на ноги, Альдо вышел из гостиной, и стук захлопнувшейся двери разнесся по всему длинному коридору.

Анелька, молитвенно сложив руки, дожидалась его возле сундука, где он бросил второпях свои вещи. Она подняла на него жалобный, затуманенный слезами взгляд.

– Не могли бы мы минутку поговорить наедине? – спросила она.

Ваш отец высказался за вас обоих! Тем не менее позвольте мне вас поздравить: ваша ловушка была отлично расставлена. Чувствуется опытная рука, впрочем, вы и школу прошли хорошую! Я же, как дурак, снова попался на удочку вашей излюбленной роли – хрупкое создание, преследуемое всеми силами зла... Я долго гадал, что вы собой представляете в действительности, леди Фэррэлс, зато теперь у меня нет ни малейшего желания это узнать! Дайте мне пройти!

Опустив голову, она шагнула в сторону, давая ему дорогу.

Немного поразмыслив, Альдо решил одеться и выйти из дома. На лестнице он встретил Ливию, она несла наверх его вещи. Князь заметил, что глаза у нее покраснели от слез.

– Большой чемодан не трогайте, я сам потом его отнесу, – сказал он. – И... не бойтесь, Ливия! Да, мы очутились в кошмарном сне, но я обещаю вам, что мы из него выберемся.

– А наша Чечина? А Заккария?

– И они тоже! Прежде всего они!.. Но если вы боитесь, можете на время уехать к матери.

– И вы, ваше сиятельство, станете сами варить себе кофе? Когда принадлежишь к дому, дон Альдо, остаешься в нем и в хорошие дни, и в плохие. И Фульвия думает так же, как я!

Растроганный Морозини положил руку на плечо молоденькой горничной и слегка сжал его.

– Что я сделал, чтобы заслужить таких слуг, как вы?

– У человека бывают такие слуги, каких он заслуживает!

И Ливия пошла вверх по лестнице.

Уже давно стемнело, и при свете больших бронзовых фонарей у двери Морозини увидел, что дежурный чернорубашечник сменился. Но князю некогда было обращать на него внимание: на позеленевшие ступеньки вскочил Дэнан, словно вынырнул из черной воды, позолоченной отблесками фонарей.

– Дон Альдо! Пресвятая Дева! Вы вернулись? Почему же мне никто об этом не сказал?

– Потому что я предпочел никого не предупреждать. Пойдем! Сядем в гондолу, и ты отвезешь меня к дому Моретти!.. Как получилось, что ты сейчас оказался здесь? – спросил он, пока гондольер отвязывал изящный челнок от полосатого столба. – Ты больше не сторожишь палаццо Орсеоло?

– Уже два дня как нет, ваше сиятельство! Донна Адриана вернулась во вторник вечером и, когда я пришел на работу, буквально выставила меня за дверь.

– Странный способ она выбрала, чтобы тебя отблагодарить! Что это на нее нашло?

– Не знаю. Она была какая-то странная, лицо такое, словно она много плакала... Я даже не вполне уверен, что она меня узнала.

– Она была одна?

– Совершенно одна, и мне показалось, что она привезла не все вещи, какие брала с собой. Очень похоже, что у нее были неприятности...

Морозини готов был ему поверить. Он без труда угадал, что могло произойти между Адрианой и греческим слугой, из которого она мечтала сделать великого певца. Князь уже давно хорошо представлял себе возможное развитие событий: или Спиридион становится знаменитым и без труда находит себе подругу помоложе, а главное – побогаче, или же он никем не становится, но, обладая довольно привлекательной внешностью, опять-таки находит себе любовницу помоложе, а главное – побогаче! В обоих случаях несчастная Адриана, близкая к разорению, должна была остаться брошенной без лишних слов. Потому у нее и глаза красные, и выражение лица странное.

– Завтра схожу к ней, – решил Альдо.

Анну-Марию князь нашел в маленькой уютной комнате, наполовину гостиной, наполовину кабинете, из которой она мило и твердо управляла своим элегантным семейным пансионом. Но она была не одна: в низком кресле, опершись локтями о колени, со стаканом в руке скрючился Анджело Пизани. Выражение лица юноши было горестным, он явно пытался поднять себе настроение. При виде внезапно появившегося Морозини бывший секретарь проворно вскочил на ноги.

– Извини, что пришлось ввалиться к тебе без предупреждения, Анна-Мария, но мне необходимо с тобой поговорить... А вы-то что здесь делаете?

– Не нападай на него, Альдо! – вступилась молодая женщина, чья улыбка свидетельствовала, насколько она рада его внезапному появлению. – Псевдомисс Кэмпбелл втоптала его в грязь, и он бесконечно несчастен.

– Это еще не причина для того, чтобы бросать работу. Я доверил ему вести мои дела под присмотром Ги Бюто, а он, если не изображает из себя комнатную собачку, приходит плакать тебе в подол. Вместо того, чтобы оставаться на своем месте и объясниться со мной, как мужчина с мужчиной...

Резкий тон заставил молодого человека побледнеть, но в то же время и пробудил в нем гордость.

– Я прекрасно знаю, что вы оказали мне доверие, князь, это-то меня и мучает. Как я посмею теперь смотреть вам в глаза, а главное – как поверю, что женщина с таким ангельским взглядом, такая очаровательная, такая...

Не подсказать ли вам еще какие-нибудь прилагательные? Вы никогда не найдете столько определений, сколько я. Я давно понял, что вы в нее влюбитесь, и мне следовало бы запретить вам всякое общение с ней, но ведь вы меня не послушались бы, правда?

Анджело Пизани вместо ответа лишь опустил голову, но и этого было достаточно. Анна-Мария вмешалась:

– Вы вполне можете продолжать объяснение и сидя! Берите ваш стакан, Анджело, а тебе, Альдо, я сейчас что-нибудь налью. Как твои дела?

– Сейчас расскажу, – отозвался Альдо, взяв у нее из рук стакан чинзано. – Только дай мне закончить с Пизани. Ну, старина, расслабьтесь! – прибавил он, обращаясь к молодому человеку. – Садитесь на место, выпейте немного и отвечайте.

– Что вы хотите узнать?

– Чечина, я говорил с ней по телефону... видимо, как раз перед этим несчастьем, сказала мне, что леди Фэррэлс – будем называть ее настоящим именем! – постоянно находилась в моем доме. Что она там делала?

– Ничего плохого. Она без устали восторгалась всем, что есть в магазине, просила рассказать ей историю каждой вещи, задавала множество вопросов...

– В том числе... о содержимом сейфов? Она просила показать, что там?

– Да. Много раз, хотя я то и дело повторял ей, что у меня нет ключей, потому что ими распоряжается господин Бюто. Но даже если бы они у меня были, даю вам слово, я никогда не открыл бы их перед ней. Это означало бы обмануть ваше доверие!..

– Хорошо. Теперь ты рассказывай, Анна-Мария. Как она от тебя уехала?

– Самым простым образом. Два дня назад человек лет пятидесяти или, может быть, шестидесяти, с моноклем, немного похожий на прусского офицера в штатском, но с очень изысканными манерами, пришел повидать «мисс Кэмпбелл» и попросил передать ей записочку. Та сразу же прибежала, они упали в объятия друг другу, после чего она отправилась укладывать свои вещи, а он уплатил по счету и сказал, что скоро вернется за ней. Он и правда очень скоро вернулся, она тепло со мной распрощалась, поблагодарила за заботу, он поцеловал мне руку, и они отбыли на моторной лодке. Признаюсь, помня все, что ты мне рассказал, я была в некотором недоумении.

– О, все очень просто! Этот человек, называющий себя личным другом Муссолини и, похоже, распоряжающийся всеми фашистами Венеции, расположился в моем доме, велел чернорубашечникам арестовать Чечину и Заккарию и, как только я вернулся, заявил, что, если я хочу увидеть живыми моих добрых старых слуг, я должен через пять дней жениться на его дочери. Прибавлю, что этот Солманский – преступник, которого разыскивают австрийская полиция, а также, вполне вероятно, Скотленд-Ярд. На его совести, насколько мне известно, четверо убитых только за последнее время, не считая тех, что были раньше. Я предполагаю, что он замешан и в убийстве Эрика Фэррэлса...

– И он хочет, чтобы ты женился на его дочери? Но почему?

– Чтобы держать меня в руках. Волею случая мы оказались соперниками в одном очень серьезном деле, и он, вероятно, считает, что теперь получил надо мной преимущество.

– Если позволите, князь, – вмешался Анджело, – ваша коллекция старинных драгоценностей его тоже интересует. Энни... я хочу сказать, леди Фэррэлс, слишком часто меня о ней расспрашивала, и я не вижу другого объяснения.

– Ни на миг в этом не усомнюсь, друг мой. Этот человек любит камни не меньше, чем я, хотя и по-другому.

Синьора Моретти снова наполнила стаканы гостей и вернулась к делу:

– Но это ужасно! Ты же не можешь допустить, чтобы эти люди втерлись в одну из первых семей Венеции?

– Ты хочешь сказать, я не должен жениться? К несчастью, я не вижу другого способа спасти Чечину и Заккарию. Разве что ты сможешь мне помочь? Не говорила ли ты мне, что главарь местных фашистов ест у тебя из рук?

– Фабиани? Да, действительно, говорила, но сейчас это уже не так.

– Почему?

– Рук ему стало недостаточно...

– О, в таком случае забудь то, что я сейчас сказал. Прежде всего ты должна позаботиться о себе, и я постараюсь тебе помочь... Отвезти вас домой, Пизани?

– Нет, спасибо. Я лучше пройдусь. Небольшая прогулка по Венеции обычно приносит мне некоторое успокоение. Наш город так прекрасен!

– И так поэтичен! Во всяком случае, завтра с утра не опаздывайте на работу. Давно пора заняться делом!

Да, как раз, – подхватил Анджело, внезапно сделавшийся словоохотливым, – у нас завтра в десять часов будет важный клиент, князь Массимо. Сегодня вечером он должен приехать из Рима. Настоящая удача, что вы уже вернулись! Господин Бюто не слишком любит князя...

– Он никаких князей не любит! Единственный, которого он терпит, это я... и то только потому, что он меня воспитал!

– И еще сеньор Карабанчель, из Барселоны, он должен...

Радость, охватившая молодого человека от известия, что может вернуться к работе, которую уже считал потерянной для себя, была поистине трогательной. Но Морозини прервал его излияния, сказав, что незачем утомлять синьору Моретти их делами, после чего распрощался.

Пока Дзиан вез его домой, Альдо, воспользовавшись этой мирной минутой, мучительно размышлял, пытаясь найти выход из ловушки, расставленной для него Солманским и его дочерью. Как поверить, что Анелька скрывалась от своей семьи, если ее отец, едва прибыв в Венецию, отправился прямо к Анне-Марии? Они, разумеется, были в сговоре, и теперь у них все шло как по маслу: официальные учреждения связаны по рукам и по ногам властью, переставшей быть тайной, полиция не в силах защитить честных людей... Король? Но Виктор-Эммануил III не сделает ничего против друга грозного Муссолини. И тем более – королева Елена, даже если когда-то прекрасная черногорка поддерживала дружеские отношения с княгиней Изабеллой Морозини. И потом, королевская чета живет в Риме. Для Альдо, за которым, он был уверен, следили, это все равно что на краю света. Ведь он не сможет даже выехать из Венеции незамеченным. Итак, к кому еще можно обратиться? К богу?

– Отвези меня в «Ла Салуте», – внезапно распорядился Морозный. – Мне надо помолиться!

– Есть церкви и поближе, час-то ведь поздний!

– Я хочу именно в эту. В моем доме чума, Дзиан, а «Ла Салуте» была построена в благодарность Мадонне за избавление Венеции от чумы. Может быть, Мадонна и для меня что-нибудь сделает!

Недолгое пребывание в Санта Мария делла Салуте, у подножия великолепного тициановского «Снятия с креста», немного успокоило нервы Альдо. Уже стемнело, наступил час последних вечерних молитв, и большая круглая церковь, едва освещенная несколькими свечками и лампой на клиросе, казалась оплотом мира и надежды...

До сих пор не слишком набожный, князь Морозини вдруг подумал, что, наверное, напрасно пренебрегал простейшими обязанностями христианина. Молитва никогда вреда не принесет, а случается даже, что она бывает услышана! Вот в таком, уже гораздо более ясном, расположении духа он вернулся в свой дворец, решив еще поторговаться с захватчиком. Может быть, ему и придется жениться на Анельке, но он ни за что не позволит Солманскому жить в его доме.

На лестнице князь снова столкнулся с Ливией – на этот раз девушка спускалась вниз со стопкой отглаженных салфеток, предназначавшихся для магазина.

– Только что пришла донна Адриана, – сообщила она хозяину. – Она в библиотеке с графом... как его там. Никак не могу запомнить его фамилию.

– Неважно! Чем они там занимаются?

– Не знаю, но когда она пришла сюда, то спросила именно его...

Ну, это уж слишком! Какого черта! Откуда Адриана может знать этого старого сводника!.. Но подслушать их разговор будет куда полезнее, чем задавать самому себе бесплодные вопросы. Альдо взбежал по лестнице, потом бесшумно, словно кошка, прокралсяпо коридору, тщательно подавляя клокотавшую в груди ярость от мысли, что враг посмел устроиться в библиотеке, в святая святых его дома.

Добравшись до библиотеки, он прижался щекой к двери, зная, что сможет без малейшего скрипа ее приоткрыть. Тотчас до него донесся голос кузины. Нервный, умоляющий, он произносил более чем странные слова:

– Как ты не понимаешь, что для меня твое присутствие здесь – просто дар небес? Я разорена, Роман, совершенно разорена... дотла! У меня остался только дом и та малость, которую из него еще не вынесли! Так что позавчера, когда я пришла сюда и увидела тебя с твоей дочерью, я не осмелилась поверить собственным глазам. Я поняла, что теперь для меня все изменится...

– Не вижу причин для этого! А твой приход сюда – чистое безумие.

– Альдо здесь нет. Ничего страшного!

– Это ты так считаешь! Он только что вернулся, и ты могла наткнуться на него.

Не понимаю, что в этом плохого? Он – мой кузен, я почти что вырастила его, и он меня очень любит. Ничего не может быть более естественного, чем мой приход сюда.

– Он куда-то ушел, куда, не знаю, но может вернуться с минуты на минуту.

– Ну и что такого! Ты живешь у него, я пришла сюда, мы встретились и поболтали: все совершенно естественно!.. Роман, прошу тебя, ты должен что-нибудь для меня сделать. Вспомни! Ты когда-то меня любил! Разве ты забыл Локарно?

– Это ты забыла! Когда я прислал тебе в помощь Спиридиона, я ни на минуту не предполагал, что ты сделаешь его своим любовником.

– Да, знаю, я тогда потеряла рассудок... но я так за это наказана! Ты должен меня понять! У него чудесный голос, и я была уверена, что смогу сделать из него величайшего певца мира. Если бы только он согласился вести себя разумно... работать, но он не способен подчиниться какой бы то ни было дисциплине, малейшему принуждению! Пить... только пить и бегать за девчонками, а главное – ничего не делать! Вот какая жизнь ему нравится. Он просто чудовище!

Послышался сухой смешок Солманского.

– Почему? Потому что он сказал, что любит тебя, а ты имела глупость ему поверить?

– А почему бы мне ему не верить? – возмутилась Адриана. – Он так хорошо мне это доказывал!

– В постели – не сомневаюсь! А... где он сейчас?

– Не знаю... Он... бросил меня в Брюсселе, и мне пришлось продать там мой жемчуг, чтобы заплатить за гостиницу и добраться домой. Помоги мне, Роман, прошу тебя! Ты должен это сделать!

– За то, что ты помогла нам здесь? По-моему, тебе за это уже заплатили? И неплохо заплатили...

Диалог продолжался, одна умоляла, другой отвечал все более и более резко, но Морозини пришлось опереться на столик – таким внезапным и жестоким оказался удар. Значит, это был Солманский – тот самый инициал Р. из письма, найденного у Адрианы, которое Альдо так и не смог заставить себя вернуть на место. Все сходилось: место встречи; любовная связь, превратившая благоразумную графиню Орсеоло в послушное орудие, готовое на все ради утоления страсти, которую внушил ей этот человек; ее постоянная нужда в деньгах. И слишком легко было теперь угадать, что скрывалось за этим «что угодно»: для того, чтобы ее любовник получил сапфир Морозини, Адриана не остановилась перед убийством княгини Изабеллы, любившей ее, словно младшую сестру!

То, что испытывал сейчас Альдо, нельзя было назвать потрясением. Читая и перечитывая таинственную записку, которую он знал наизусть от первого до последнего слова – «Ты должна сделать то, что требует от тебя дело, еще настоятельнее, чем ждет тот, для кого ты – вся его жизнь. Спиридион поможет тебе...» – он каждый раз боялся, что слишком ясно все понимает. Чудовищно было верить в это! Но теперь, когда последние сомнения развеялись, Альдо захлестнула волна жгучего отвращения и ожившего вновь горя. Сына Изабеллы раздирали два противоположных желания – броситься прочь или, ворвавшись в библиотеку, своими руками задушить убийцу. Разве не поклялся он тогда, отказавшись сообщить в полицию, сам свершить правосудие, как поступил бы любой из его предков?

Князь словно прирос к месту, слушая, как тяжело колотится сердце в его груди, ловя ртом ускользающий от него воздух, и услышал, как Солманский бросил еще более презрительно, чем раньше:

– Ну хватит! Я ничего для тебя делать не стану, и впредь советую тебе не попадаться мне на глаза, потому что ты можешь нарушить мои планы. Если тебе нужна помощь, обращайся за ней к своему прекрасному кузену: он достаточно богат для этого!

Адриана не успела ответить: на пороге появился Морозини. В его облике, видимо, было нечто ужасное, потому что гостья вскрикнула и подбежала к сообщнику с наивным намерением искать у него защиты.

Однако Альдо не стал приближаться к ней. Он так и застыл в позолоченной раме двери, засунув руки в карманы пальто и подняв воротник, такой же высокомерный и равнодушный, как портреты его предков в галерее. Все переживания сосредоточились в сверкающем взгляде его опасно позеленевших глаз. Он смотрел на тех двоих, и вид Солманского, несмотря ни на что, доставлял ему наслаждение – мерзавец, казалось, внезапно почувствовал себя очень неважно. Он решил до времени оставить его в покое, пронзив беспощадным взглядом перепуганную, дрожавшую перед ним женщину.

– Убирайся! – только и сказал он, но эти слова упали, словно топор палача.

Глаза Адрианы расширились. Она молитвенным жестом сложила руки, но князь не дал ей вымолвить ни слова.

– Убирайся! – повторил он. – Больше никогда не приходи сюда и радуйся тому, что я сохранил тебе жизнь!

Она поняла, что он слышал все, а еще больше – угадал. И все-таки что-то мешало ей сдаться без боя.

– Альдо! Ты меня гонишь?

– Лучше бы моя мать в свое время выгнала тебя. Выйди из ее дома и не вынуждай меня применить силу!

Он посторонился, чтобы дать ей пройти, и повернулся к ней спиной. Тогда, сгорбившись под тяжестью обвинения, которое, она чувствовала, с нее не снимут, графиня Орсеоло покинула старинный дом, где когда-то ее так радостно встречали, покинула, не надеясь когда-нибудь в него вернуться...

Когда затихло эхо ее шагов, Морозини яростно захлопнул тяжелую дубовую дверь с позолоченными бронзовыми украшениями и подошел к поляку.

– Можете последовать за ней, – произнес он. – Я даже настоятельно советую вам это сделать! Вы сделали ее преступницей, потому что она любила вас. Вы должны расплатиться с ней!

– Ничего я ей не должен. Что касается вас, конечно, вы покарали ее с некоторым даже величием, но уверены ли вы, что поступили вполне благоразумно? Наша милая графиня, возможно, проигралась, но она оказала кое-какие услуги организации и могла бы найти поддержку в Риме.

– Особенно с вашей помощью, ведь вы сейчас в такой милости! Я требую, чтобы вы отсюда ушли. Я выгнал ее, но организатором преступления были вы. Так что убирайтесь! Вместе с вашей дочерью!

– Честное слово, вы спятили! Или вас больше не трогает судьба ваших старых слуг? От вашей несговорчивости им придется немало пострадать.

Морозини вытащил из кармана руку с зажатым в ней револьвером и направил его на Солманского:

– Если бы я о них забыл, вы были бы уже мертвы! А сейчас я хочу, чтобы все между нами было ясно. Через пять дней я женюсь на леди Фэррэлс, но на определенных условиях.

– Вы не в том положении, чтобы ставить условия.

– А я считаю, что в том! И вот мой аргумент, – ответил Альдо, легонько пошевелив оружием. – Или вы соглашаетесь, или я всажу вам пулю в голову!

– Тем самым вы подпишете себе смертный приговор, равно как и вашим слугам.

– Не уверен! После вашей смерти я, возможно, сумел бы договориться с вашими покровителями. Если как следует заплатить...

– Назовите свои условия!

– Их три. Первое: Чечина и Заккария Пьерлунги будут присутствовать на свадьбе как свободные люди. Второе: свадьба состоится здесь. Третье: сегодня же вечером вы переедете в другое место и вернетесь в этот дворец только один раз: в день свадьбы. Убийца не должен пачкать своим присутствием дом жертвы. Ваша дочь до назначенного времени останется с вами. Не принято, чтобы будущие супруги жили под одной крышей.

Услышав это последнее требование, Солманский нахмурил брови и выронил монокль, но за то время, пока он вставлял его на место, его лицо снова стало невозмутимым.

– Я не желаю жить в гостинице. Там могут произойти нежелательные встречи...

– Ну да, ведь вас разыскивает полиция, по крайней мере, двух стран! Вы можете остановиться у синьоры Моретти, где прежде жила ваша дочь.

Она – сама скромность, и мне достаточно ей позвонить... Вы согласны?

– А если я не соглашусь?

– Я вас убью на месте! И не вздумайте угрожать мне тем, что позовете на помощь! С вашим стражником легко управится Дзиан, мой гондольер, он ждет еще внизу.

– Вы блефуете! – бросил Солманский, пожав плечами.

– Попробуйте – сами увидите! И запомните хорошенько: мы, венецианцы, плохо переносим порабощение. Случается, мы предпочитаем с этим покончить. Так что поверьте, лучше вам удовольствоваться тем, что ваш шантаж удался, и принять мои условия!

Видимо, граф понял, что спорить бесполезно, потому что даже не стал тратить времени на размышления.

– Через пять дней моя дочь станет княгиней Морозини?

– Даю вам слово...

– Звоните вашей приятельнице и велите отвезти нас к ней. Мы пойдем собираться!

* * *

Стоя у окна библиотеки, Альдо смотрел, как отец и дочь с помощью Дзиана усаживаются в лодку. Перед тем как лодка отчалила, молодая женщина подняла взгляд к окнам, словно чувствовала, что он там. Недовольно передернув плечами, князь отвернулся и спустился в кухню, где Бюто, завернувшись в один из обширных передников Чечины, рубил зелень, а Фульвия ставила на огонь воду для макарон.

– Бросьте это все! – сказал он Бюто. – На пять дней мы от них избавились, а вы уже достаточно потрудились. Я повезу вас в Сан-Тровазо, закажем у Монтена овощной суп и скампи. Мы будем обедать в ресторане до субботы. А тогда, я надеюсь, нам вернут Чечину...

– Значит, вы согласились на этот брак?

На лице старого наставника появились гнев и огорчение. Растроганный Альдо обнял его за плечи, поцеловал и улыбнулся.

– У меня нет другой возможности спасти их, ее и Заккарию.

– Чечина ненавидит эту женщину. Она не согласится...

– Придется ей с этим смириться. Или она любит меня меньше, чем я люблю ее?

Фульвия, которая до сих пор только молча слушала, подошла к хозяину, взяла его руку и поцеловала. В глазах ее тоже стояли слезы...

– Мы сделаем все, чтобы помочь вам, дон Альдо! И я вам обещаю, что Чечина поймет! К тому же эта молодая дама очень красива! И, похоже, она вас любит.

Вот это настоящая ирония судьбы! Было время, и не такое уж далекое, когда Альдо отдал бы все свое достояние, чтобы сделать своей женой очаровательную Анельку. Господи, как он мечтал о днях, а главное – о ночах, которые проведет рядом с ней! И вот сейчас, когда он ее получил, ему даже думать об этом противно...

Впрочем, он получил ее не в подарок! Ее ему продали... Ценой отвратительного шантажа досталась она ему! Шантажа, на который она охотно согласилась, а возможно, сама же и подсказала. Теперь между ними слишком много темных пятен, слишком много сомнений! Больше ничего не будет так, как прежде.

– Почему бы вам не задать себе единственный важный сейчас вопрос? – сказал Ги, когда они ужинали в уютном зале у Монтена, где вся венецианская богема собиралась поесть на клетчатых скатертях при свечах, воткнутых в узкие горлышки оплетенных бутылок.

– А именно?

– Когда-то вы любили ее. Что осталось от этой любви?

Ответ последовал мгновенно – без раздумий и сожалений.

– Ничего. Единственное чувство, которое она внушает мне, – недоверие. И запомните хорошенько, друг мой. В назначенный день я дам ей свое имя, но никогда, слышите, никогда она не станет моей женой!

– Не говорите «никогда»! Перед вами долгая жизнь, Альдо, а эта Анелька одна из самых красивых женщин, каких я встречал в своей жизни...

– ...а я всего лишь мужчина? Высказывайте же до конца вашу мысль!

– Я это и делаю. Если она действительно влюблена в вас, мой милый мальчик, вам придется иметь дело с сильным противником. Постоянное искушение...

– Возможно. Но я знаю, как его победить: если я вынужден согласиться на то, чтобы дочь этого бандита, убившего мою мать, в глазах всех стала моей женой, я никогда не отважусь на риск, что в жилах моих детей будет течь хоть капля этой крови!

13 ТОТ, КОТО НЕ ЖДАЛИ...

В субботу, 8 декабря, в девять часов вечера, князь Морозини обвенчался с экс-леди Фэррэлс в маленькой часовне, которую какая-то из его набожных прабабушек устроила из страха перед карой Господней во время чумы 1630 года в одном из зданий дворца. Со своими голыми каменными стенами часовня выглядела сурово и в то же время сияла роскошью, волшебно преображенная великолепно украшенной Мадонной Веронезе, улыбавшейся над алтарем. Но свадьба от этого не стала более веселой.

Одна только невеста, такая красивая в белом бархатном наряде, опушенном горностаем, выглядела живой при скудном свете четырех свечей, проливавшемся на одетых в черное людей, – даже у жениха не было ни единого цветочка на лацкане визитки.

Свидетелями Альдо были его друг Франко Гвардини, аптекарь с Санта-Маргариты, и Ги Бюто. Будущую княгиню сопровождали Анна-Мария Моретти, согласившаяся на это только ради Альдо, и коммендаторе Этторе Фабиани. Манто из каракульчи одной выглядело не менее безрадостно, чем мундир другого. Солманский стоял чуть поодаль и хмуро наблюдал за церемонией; в углу, очень прямой и с незнакомым выражением жесткости на лице, стоял Заккария, а у его ног, подчеркнуто одетая в траур, на коленях молилась Чечина...

Обоих целыми и невредимыми привели во дворец утром того же дня – мерзавцы сдержали свое обещание и не причинили им никакого вреда. Но едва Чечина увидела Морозини, как разыгралась душераздирающая сцена.

– Ты не имел права соглашаться на эту гнусность! – закричала она. – Даже ради нас!.. Все случилось по моей вине! Если бы я сдержала свой гнев и промолчала, нас не схватили бы!.. Но я никогда не умела молчать.

– За это я тебя и люблю! Не упрекай себя ни в чем: если бы ты ничего не сказала, Солманский еще что-нибудь придумал бы, чтобы заставить меня жениться на своей дочери! Или тебя все равно бы схватили вместе с Заккарией, а может, и с господином Бюто... Что нам эта свадьба, раз вы – со мной?

Она с рыданиями упала в его объятия, и несколько минут князь ласково утешал этого большого несчастного ребенка. Заккария же, внешне более спокойный, но тоже со слезами на глазах, изо всех сил старался выглядеть невозмутимым. Когда наконец Чечина оторвалась от груди Альдо, он объявил, что поселит их обоих в доме, купленном в прошлом году близ Риальто, прибавив, что не хочет заставлять их, в особенности Чечину, служить неприятному им человеку. Тут слезы Чечины мгновенно высохли от новой вспышки гнева:

– Чтобы мы оставили тебя здесь совсем одного с этой отравительницей! Ты смеешься над нами?

– Не совсем, – ответил Морозини, не понимавший, что тут смешного. – И опять ты преувеличиваешь! Насколько мне известно, она никого не убивала!

– А ее муж? Этот английский милорд, из-за смерти которого она попала в тюрьму, – ты уверен, что она здесь ни при чем?

– Ее оправдали. Прошу тебя, прежде чем отказаться от моего предложения, обдумай, каким будет твое положение: новая княгиня поселится здесь. Если ты останешься, тебе придется служить ей...

– Она будет здесь жить? И где же? В покоях донны Изабеллы?

Альдо взял Чечину за руку и повел к лестнице:

– Пойдем со мной! И ты тоже, Заккария... Так он привел их к двойной двери, за которой находилась комната его матери. Отныне никто не мог сюда войти: вход преграждали приколоченные с обеих сторон и скрещенные, словно алебарды невидимых стражников, два длинных весла от гондолы цветов рода Морозини.

– Вот! Фульвия и Ливия убрали комнату, потом закрыли ставни, а Дзиан по моему приказанию прикрепил вот это. Что касается... донны Анельки, я велел приготовить для нее лавровую комнату, до сих пор предназначавшуюся для высоких гостей...

На мгновение онемевшая от волнения Чечина вновь обрела голос и спросила:

– Ты тоже туда переберешься?

– У меня нет никакой причины для того, чтобы покидать мое привычное обиталище.

– В другом конце дома?

– Ну да! Мы разделим кров, но не постель.

– А... отец?

– За исключением сегодняшней церемонии, он больше никогда сюда не войдет. Я этого потребовал, и он согласился. Как ты думаешь, сможешь ты здесь жить при таких условиях... если, например, мне понадобится уехать?

Не беспокойся, смогу! А теперь я вернусь на кухню. К себе! И, пока я там, можешь кушать спокойно.

И вот теперь она стояла на коленях в часовне, в своем платье из черной тафты, с кружевным шарфом на голове, и молилась сосредоточенно и страстно, отчего между бровей у нее залегла складка.

Отвечать на вопросы священника было пыткой для Морозини. Он обещал любить свою подругу. В первый раз в своей жизни князь давал обещание, которое не собирался выполнять. Тягостное чувство, от которого он попытался избавиться, сказав себе, что свадьба – всего лишь комедия, а клятва – простая формальность. Разве та, что сейчас станет его женой, не произносила в точности те же слова, когда выходила замуж за Эрика Фэррэлса? Известно, чем это кончилось. Еще он спрашивал себя, что может испытывать в эту минуту женщина с ангельским лицом и телом нимфы, на которую он за время церемонии ни разу не взглянул? Даже когда их руки соединились для благословения, произнесенного священником из собора Сан-Марко, кузеном Анны-Марии и старым другом Альдо!

Когда князь предложил ей руку, чтобы вывести из часовни и проводить в лаковую гостиную, где был приготовлен ужин – обычай гостеприимства обязывал! – то почувствовал, как дрожит ее рука.

– Вам холодно? – спросил он.

– Нет... но неужели вы ни разу не улыбнетесь мне в день нашей свадьбы?

– Прошу меня извинить! Но обстоятельства таковы, что я не могу заставить себя это сделать.

– А ведь совсем недавно вы говорили, что любите меня, – вздохнула она. – Вы были готовы ради меня на любые безумства...

– Недавно? Мне кажется, это было давно... очень давно! Если хочешь сохранить любовь мужчины, лучше не прибегать к некоторым средствам.

– Это вина моего отца, и...

– Пожалуйста, не считайте меня дураком. Между вами все было обговорено, и, если бы вы его не позвали, его бы здесь не было.

– Неужели вы не можете понять, что я люблю вас и мечтала стать вашей женой? Все средства хороши для настоящей женщины, если она хочет добиться своего...

– Только не эти! Однако не угодно ли вам заняться нашими гостями? После у нас будет время договориться о том, какой образ жизни мы будем с вами вести.

Они церемонно прошествовали в залу, где под присмотром Заккарии, который в ту же минуту подал им на подносе бокалы с шампанским, дожидался накрытый стол. Альдо протянул бокал жене, подождал, пока подадут всем, взял свой бокал и произнес:

– Простите нас, друзья мои, за поспешный характер этой церемонии, но у нас было не так много времени, чтобы подготовиться. Впрочем, я и не хотел бы, чтобы было по-другому. Тем не менее благодарю вас. Но не за дружбу – я давно знаю ей цену, она никогда меня не подводила, и вы еще раз ее доказали, придя сюда сегодня вечером. Отныне здесь будет жить молодая женщина, которая, я надеюсь, тоже сумеет ее завоевать. Предлагаю вам выпить за здоровье молодой княгини Морозини!

Вот именно! – воскликнул Фабиани. – Выпьем за здоровье княгини и за ее счастливого супруга! Какой мужчина не пожелал бы оказаться на его месте? А теперь позвольте мне передать вам личные поздравления дуче и его горячее желание в ближайшее время принять в Риме чету, тем более дорогую его сердцу, что она была соединена нежными заботами его старого друга, графа Романа Солманского, имя которого я хочу присоединить к этому тосту в честь его детей!

Напрасно Альдо надеялся, что названное лицо постыдится явиться на этот небольшой прием. Если во время брачной церемонии Солманский держался скромно, то теперь выступил вперед и с торжествующей улыбкой на губах приблизился к своему сообщнику. Тот по-братски обнял его и похлопал по спине. Разжав наконец объятия, Солманский заговорил:

– Спасибо, дорогой друг, от всего сердца благодарю вас! А еще больше я благодарен великому человеку, который соблаговолил уделить минуту своего драгоценного времени, чтобы передать такое теплое послание моим милым детям! Он может быть уверен, что мы вскоре с радостью примем его приглашение и...

Его «милые дети»? Растерявшись от такой наглости и поняв, что Солманский снова обманул его и вовсе не намерен оставить его в покое, Морозини собрался было дать волю своему гневу. Но тут речь излишне нежного тестя прервал ледяной голос, говоривший с сильнейшим английским акцентом:

– Я бы на вашем месте, Солманский, пересмотрел планы своего путешествия. Вам придется отказаться от замка Сент-Анж в пользу Тауэра!

Больше обычного похожий на птеродактиля в своей замызганной крылатке и кепке с двумя козырьками а-ля Шерлок Холмс, шеф полиции Гордон Уоррен появился на пороге гостиной в сопровождении комиссара Сальвини, начальника венецианской полиции. Заметив, что в комнате есть дамы, он снял головной убор, но продолжал двигаться к своей цели. Граф сильно побледнел, однако попытался взять наглостью:

– Что это означает и зачем вы сюда явились?

– Задержать вас на основании международного ордера на арест, имеющегося у меня, и именем короля Георга V, равно как и именем президента Федеративной республики Австрия, давшего мне такие полномочия. Вы обвиняетесь...

– Минутку, минутку! – перебил его Фабиани. – Что это за бред? Мы находимся в Италии, и никакой английский, австрийский или даже международный ордер здесь недействителен. У нас есть, благодарение богу, сильная власть, которая не позволит первому встречному командовать у нас дома! А вам, Сальвини, ваше появление здесь грозит большими неприятностями...

Комиссар на это лишь пожал плечами и сделал гримасу, означавшую, что угроза ничуть его не испугала. Впрочем, Уоррен оборвал поток возражений, обратившись на этот раз к величественному персонажу, опустившему на плечо Солманского охраняющую руку.

– Вы – коммендаторе Фабиани?

– Разумеется.

У меня есть для вас письмо. Оно написано собственной рукой дуче, с которым я виделся сегодня утром, сразу после того, как меня принял его величество король Виктор-Эммануил III, и я передал ему письмо от моего государя. Узнав о подвигах вашего протеже, господин Муссолини не счел нужным продолжать дарить ему свою дружбу, ибо это может пагубно сказаться на его образе как главы государства...

Фабиани пробежал глазами письмо, сильно покраснел, переменил позу, щелкнул каблуками и поклонился.

– Ни при каких обстоятельствах мне не следует противиться решению моего дуче! Сальвини, вы отведете этого человека в уголовную тюрьму, откуда он выйдет лишь для того, чтобы отправиться в Англию в сопровождении шефа полиции Уоррена. Вы окажете последнему всяческую помощь, чтобы пересылка заключенного произошла должным образом... Князь Морозини, я бесконечно польщен тем, что смог присутствовать на этом семейном торжестве... но я от всего сердца вам сочувствую!

И, даже не взглянув на того, кого так нежно обнимал всего минутой раньше, коммендаторе развернулся и направился к выходу так поспешно, как только мог, оставив присутствующих недоумевать по поводу такой полной перемены.

Солманский тем временем кипятился:

– Ну так идите к черту вы вместе с вашим дуче! Разве так следовало отблагодарить за услуги, которые я ему оказал? И главное, я хотел бы знать, в чем меня обвиняют?

– Вас что, подводит память? – насмешливо удивился Уоррен, успевший обменяться рукопожатием с Морозини. – Ну до чего же удобный недостаток! Вы обвиняетесь в том, что 27 ноября 1922 года, в Уайтчепеле, убили человека, известного под именем Ладислав Возински...

– Это смешно! Он повесился, написав признание в убийстве сэра Эрика Фэррэлса, моего зятя!

– Нет. Это вы его повесили! К несчастью для вас, вашему преступлению был свидетель, еврей-старьевщик, живший в том же доме. Ему уже доводилось видеть вас в деле во время еврейского погрома на Украине, где вы проявили особую жестокость в те времена, когда еще звались Орчаковым. Этот несчастный до того перепугался, что поначалу счел за лучшее промолчать. Однако, когда я показал ему вашу фотографию, сделанную во время суда над вашей дочерью, он дал исчерпывающие показания. Кроме того, вы обвиняетесь в том, что в октябре прошлого года похитили из лондонского Тауэра алмаз, известный под именем «Роза Иорков». Вы щедро заплатили двум вашим сообщникам, но, к несчастью, они никак не могли договориться, как разделить плоды вашей щедрости. Они препирались так громко, что их арестовали, и они признались во всем. Прочие ваши подвиги находятся в компетенции главным образом австрийской полиции, но...

– Альдо! – воскликнул Франко Гвардини, бросившись к Анельке. – Твоей жене плохо!

Новоиспеченная княгиня Морозини и правда, слабо вскрикнув, сползла без чувств на ковер. Морозини поднял на руки хрупкое тело и унес, кликнув Ливию, чтобы она позаботилась об Анельке.

– Если хочешь, я сам этим займусь, – предложил последовавший за ним Гвардини.

– С удовольствием, старина! Спасибо тебе, ведь мне необходимо вернуться в зал!

– Ну и дела! Бедная малютка не скоро позабудет день своей свадьбы!

Представь себе, я тоже! – бросил Альдо. Он уже и сам толком не понимал, какое чувство в нем сильнее – облегчение или досада. Ему стало легче оттого, что ненавистному тестю не удастся избежать наказания, но было бесконечно жаль, что птеродактиль со своим ордером на арест не явился часом раньше... Всего шестьдесят минут, и он был бы избавлен от этой нелепой свадьбы! И вот перед ним открывается безрадостная перспектива провести всю жизнь рядом с женщиной, которую он уже не любил, да ко всему еще и утешать ее! Не говоря уж о сомнительном удовольствии иметь своим тестем преступника, под ногами которого в одно прекрасное утро распахнется люк пентонвильской виселицы!

На пороге гостиной князь столкнулся с растерянной Анной-Марией.

– Хочешь, я пойду к ней? – предложила она.

– Еще не знаю. Это зависит от того, подружилась ли ты с ней, пока она у тебя жила.

– Нет. Я была для нее только хозяйкой пансиона.

– В таком случае незачем стараться! Спасибо, что пришла, – прибавил Альдо, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку. – Я скоро тебя навещу. А сейчас Заккария проводит тебя до гондолы.

Когда князь снова появился в гостиной, на руках Солманского красовались наручники, и два карабинера под предводительством комиссара Сальвини уже готовились увести задержанного. Поравнявшись с Морозини, арестованный злобно улыбнулся:

– Не надейтесь, что вы окончательно отделались от меня... зятек! Меня пока еще не повесили, и я оставляю рядом с вами кое-кого, кто сумеет увековечить мою память!

– Не будьте таким уж оптимистом, Солманский! – посоветовал Уоррен. – Знаете, каковы собаки в моей стране? Вцепившись в косточку, они ее уже не выпустят... Вот и я такой же.

– Увидим... Я не прощаюсь, Морозини! Птеродактиль тоже направился к выходу, но Альдо его удержал.

– Надеюсь, вы не сразу уедете в Лондон, дорогой Уоррен? Я рассчитываю, что вы доставите мне удовольствие, приняв мое приглашение!

По усталому лицу полицейского скользнула тень улыбки.

– Я с удовольствием бы его принял. Но я опасаюсь помешать вам в такой вечер, как сегодня.

– Мешать? Вы? Я жалею только о том, что вы не появились немного раньше. Тогда меня не женили бы насильно, и честь моя не потерпела бы урона. Оставайтесь, прошу вас! Мы вместе поужинаем и всласть поговорим. У нас наверняка найдется, что рассказать друг другу!

– All right! Я пойду с Сальвини, заберу чемодан – я оставил его в полицейской управе – и вернусь.

Пока суперинтендант ходил за чемоданом, Альдо распорядился приготовить для него комнату и накрыть вместо свадебного ужина стол на троих. Потом он отправился к своей молодой жене узнать, как она себя чувствует, но в коридоре, куда выходили двери спален, столкнулся с Чечиной.

– Господь и Святая Дева услышали мои молитвы, – закричала она издали, едва завидев Альдо. – Этот негодяй понесет наказание, а ты, мальчик мой, ты свободен!

– Свободен? О чем ты говоришь, Чечина? Я женат... и, увы, перед богом!

Твой брак недействителен! Я слышала, что сказал англичанин: старого черта зовут не Солманский, а Ор... дальше не помню. Во всяком случае, ее-то ты можешь вышвырнуть вон! – прибавила она, простирая карающую длань в сторону спальни Анельки.

– Я об этом уже думал, но нет, незачем и мечтать. Этот человек не из тех, кто оставляет подобные вещи на волю случая: он должным путем закрепил за собой и своими потомками польскую фамилию и соответствующее подданство. Только сам папа мог бы меня развести.

Разочарование, выразившееся на подвижной физиономии Чечины, тотчас сменилось непреклонной решимостью:

– Клянусь святым Дженнаро, придется ему это сделать! Я сама на коленях буду его упрашивать! И ты пойдешь вместе со мной!

Морозини не ответил. Имя святого отца он произнес сгоряча и не совсем всерьез, но, в конце концов, почему бы и нет? Брак, заключенный при таких обстоятельствах и не совершившийся, по всей вероятности, подпадает под юрисдикцию грозного суда инквизиции.

– Возможно, это и неплохая мысль, Чечина, но знай: жениться можно за пять минут, но, чтобы аннулировать брак, потребуется куда больше времени. Иногда на это уходят годы! Так что запасись терпением, а пока надо обращаться с княгиней, – он намеренно подчеркнул это слово, – в соответствии с ее рангом, служить ей и заботиться о ней. В последний раз предлагаю тебе...

– Нет, нет! Я буду делать все, что надо! Но я имею право думать, что хочу! Княгиня!.. Плевать я хотела на таких княгинь!

И, больше не обращая на своего хозяина никакого внимания, Чечина, ворча и ругаясь, бросилась к лестнице во всю прыть своих коротеньких ног. Альдо бесшумно вошел в спальню.

Франко все еще был там. Сам до того расстроенный, что едва не плакал, он сидел у изголовья постели, на которой, отвернувшись и закрыв лицо руками, безутешно рыдала молодая женщина, и трогательно старался ее утешить. Увидев вошедшего Альдо, он вздохнул с облегчением.

– Я уже собирался послать за тобой, – прошептал он, – только ты можешь чем-нибудь здесь помочь. Видишь, в каком она состоянии?

– Не беспокойся, я ею займусь... И спасибо тебе за заботу.

Он проводил друга до двери и вернулся к постели. Рыдания Анельки стали затихать, едва она услышала голос Альдо. Через несколько минут она подняла свою прелестную головку с короткими светлыми спутанными волосами. На покрасневшем и опухшем от слез лице тем не менее сверкали глаза.

– Что вы теперь со мной сделаете? Прогоните?

– Вы полагаете, у меня есть такая возможность? Разве вы забыли, что мы только что обвенчались? Я должен помогать вам и защищать вас, и мой дом должен стать вашим. Я дал клятву перед алтарем... То, что ваш отец арестован, ничего не меняет – закон соединил нас. Вы здесь у себя дома.

Он окинул взглядом просторную комнату. Стены, как и большая кровать с балдахином, были обтянуты полупарчой цвета слоновой кости с рисунком в виде зеленых с золотом лавровых деревьев. В спальне царил беспорядок, нередко окружающий красивую женщину, когда она путешествует. Только один из трех задвинутых в угол чемоданов был раскрыт, из двух, стоявших прямо на тканом восточном ковре, небольших баулов вываливался прелестный ворох батиста, кружев и шелка. Нигде не было видно ни одной шляпной картонки. Зато туалетный столик, покрытый атласом цвета слоновой кости, был заставлен склянками, коробочками, баночками и всеми многочисленными и милыми орудиями, необходимыми для поддержания красоты.

– Я пришлю вам Ливию. Она поможет вам лечь в постель, а потом уничтожит этот прелестный беспорядок... Тем временем для вас приготовят ужин. Вам необходимо подкрепиться. Чего бы вам хотелось? Бульон, чай...

Анелька, словно подброшенная пружиной, вскочила с постели и выкрикнула:

– Ничего подобного! Бокал шампанского, и то если вы выпьете вместе со мной. По-моему, совсем неплохое начало для брачной ночи, а? Что касается горничной, мне она тоже не нужна! Разве не принято, чтобы муж сам раздевал новобрачную?

Поставив колено на кресло и опершись руками на спинку, она приняла самую соблазнительную позу. Белый бархат платья, прикрытый каскадом жемчуга – подарок первого мужа, – обрисовывал прелестные формы и оставлял обнаженными тонкие руки и нежную шею, а глубокий узкий вырез спускался углом между грудей почти до пояса. Она улыбалась, словно забыв о поразившем ее глубоком горе. Морозини подумал: она не теряет времени, чтобы привести в боевую готовность все средства, которые в их недавнем разговоре назвала природным оружием любящей женщины. Только новобрачный уже не мог поверить в ее любовь. И, откровенно говоря, она вообще мало его интересовала...

Избрав стратегию отступления, князь прислонился к камину и закурил сигарету.

– Рад видеть, что вам лучше, – заметил он. – Это облегчает для меня дело. Лучше сразу же договориться о том, каким будет наше совместное существование. Внешне мы будем в добром согласии. Я буду обращаться с вами почтительно и любезно. Но больше – ничего!

– Ничего? Что вы хотите этим сказать? Наивность ее вопроса заставила Альдо улыбнуться.

– По-моему, я высказался достаточно ясно: вы будете моей женой только по имени, но не на деле.

– Вы не ляжете сегодня со мной в постель? – с присущей ей прямотой удивилась Анелька.

– Ни сегодня, ни вообще когда-нибудь! И не принимайтесь, пожалуйста, плакать! Вы принудили меня к этому браку...

– Не я!

– Ну хватит! Вы могли бы догадаться, что ваш способ добиваться своего мне не понравится. Более того, если бы вы действительно, как уверяете, любили меня, вы никогда не согласились бы подвергнуть меня такому... унижению! И тем более участвовать в этом омерзительном шантаже!

– Вам их вернули, ваших слуг!

– И на том спасибо! Не то вас бы здесь не было, а вашего отца, наверное, уже не было бы в живых!

– Вы бы его убили? Из-за этих людей?

– Без колебаний! Впрочем, это едва не произошло... Запомните! Эти люди, как вы выражаетесь, бесконечно дороги мне.

– И ради них вы на мне женились?

Не стройте из себя дурочку! Вы прекрасно об этом знали, но хотели влезть в мой дом любой ценой. Вы добились своего: постарайтесь этим удовлетвориться! Итак. Вы можете уходить и приходить, когда вам вздумается, путешествовать, если вам это нравится, но при двух условиях: не мешайте мне и не марайте имя, которое я вынужден был вам дать! Спокойной ночи!

Насмешливо улыбнувшись, Морозини поклонился и вышел из комнаты, не желая слышать криков ярости, которых не могли заглушить даже толстые стены. Анелька, разумеется, выместит свою злость на каких-нибудь безделушках, но, если такой ценой покупается спокойствие, он был готов предоставлять их в ее распоряжение до бесконечности. Постаравшись только выбрать не самые ценные...

* * *

Часом позже Альдо, Уоррен и Ги Бюто заканчивали холодный ужин, который им подали в библиотеку. Князь предложил своим гостям кофе, гаванские сигары и французский коньяк. Птеродактиль рассказывал о долгой охоте, увенчавшейся сегодня арестом Солманского: о тайном наблюдении за трансатлантическими судами, тщательном и кропотливом расследовании, произведенном в Уайтчепеле, почти незаметной слежке за подозреваемым с тех самых пор, как он ступил на британскую землю, которую сильно облегчил Джон Сэттон[36].

– А еще нам немало помог ваш приятель Бертрам Кут, – добавил Уоррен[37]. – Этот писака – прирожденный сыщик. Именно он после кражи из Тауэра заметил, как два вора поспорили, и помог их арестовать. Поскольку камня у них уже не было, они указали на своего сообщника, но тот ускользнул от филеров и сумел сесть на судно, отплывавшее во Францию. Причем в тот самый день, когда я окончательно убедился, что он убил Возински. И вот теперь, чтобы его арестовать, мне требовался международный ордер, а министерство иностранных дел в силу каких-то туманных соображений всегда заставляет себя упрашивать. К счастью, французская сыскная полиция оказала мне услугу, проследив за ним до швейцарской границы, но потом наступил полный мрак.

И все же я не отчаивался: я обязан был арестовать этого человека и в ожидании, пока всплывет его след, успел вооружиться всем необходимым. Я дошел уже до премьер-министра, когда принесли письмо от некоего Шиндлера, начальника полиции Зальцбурга. Тот сообщал очень интересные вещи. В то же время из Парижа поступила информация, что почта из Венеции довольно регулярно приходит в отель «Мерис», откуда ее переправляют в одну мюнхенскую гостиницу. На наше счастье, мы смогли прочесть последнее письмо. Оно было от леди Фэррэлс и, по всей видимости, продолжало другие письма, но в этом послании молодая дама удивлялась, что отец не спешит к ней присоединиться, и торопила его, указывая, что вы можете нагрянуть со дня на день, и поэтому следует спешить. Именно так я и поступил, а остальное вам известно...

Решив, что после такой долгой речи он вполне заслужил глоток коньяку, Гордон Уоррен смачно отхлебнул из бокала, «пожевал» напиток, прежде чем проглотить, блаженно прикрыв при этом глаза, а потом спросил:

– Что вы думаете делать дальше, князь? Морозини словно пробудился от дремоты, в которую плавно погрузился к концу истории.

– О чем вы? – устало спросил он.

– Об этом браке, разумеется. Совершенно ясно, что вы попались в ловушку, как несчастный Эрик Фэррэлс в свое время, и ваши друзья – поверьте, я и себя причисляю к ним – не хотели бы, чтобы вас постигла та же участь. Я убежден, что она его отравила. Я знаю это, я это чувствую... но, к сожалению, ничего не могу сделать.

– Почему? – спросил Ги. – У вас нет доказательств?

– Если бы даже и были, мне бы это не помогло. По законам Великобритании, дважды судить за одно и то же нельзя. Леди Фэррэлс была оправдана. Даже располагая кучей улик, невозможно было бы снова заставить ее предстать перед уголовным судом Олд-Бейли...

– Я раздумываю о другом суде: о суде инквизиции, у которого я собираюсь просить аннулирования моего брака vi coactus[38].

– Это единственный для вас путь к свободе, – вздохнул птеродактиль, – но будьте осторожны, когда станете предпринимать какие-то действия, и позаботьтесь держать свои планы в тайне, потому что вы будете в постоянной опасности. Она слишком много сил потратила, чтобы выйти за вас замуж, и теперь легко не отпустит. А пока, я думаю, она воспользуется другим оружием: это одна из самых красивых женщин, каких я встречал. Настоящая сирена!

– Еще недавно я поддавался действию ее чар, но теперь они бессильны. Я не смог бы объяснить вам почему. Возможно, оттого, что мне противно все сомнительное, подозрительное, двусмысленное.

– Я очень этому рад. Как бы там ни было, последуйте моему совету. Берегитесь!

Прекрасно зная, что в эту ночь ему не уснуть, Морозини предпочел не ложиться. Он встретил рассвет у окна, всматриваясь в серый туман там, где небо сливалось с Большим каналом, дожидаясь появления розового оттенка и надеясь, что солнце прорвет окутавший Венецию мутный сырой покров... В первый раз в жизни он почувствовал себя здесь пленником, таким же, как преступник, ожидающий отправки в Англию под одной из этих крыш, в утреннем скудном свете казавшихся одинаковыми.

Само собой разумеется, чернорубашечника от дверей палаццо Морозини убрали, больше он не вернется, но фашистская зараза уже начала исподтишка расползаться, словно масляное пятно, по всей Италии. Если затронута даже его семья, семья князя Морозини, значит, Венеция поражена ею до самых основ. Адриану, которую он так любил, до неузнаваемости изменили две страсти – к мужчине и к деньгам, и она согласилась убить женщину, от которой ничего, кроме нежности и благодеяний, не видела. Может быть, именно это и было самым страшным!

Как ему теперь с ней поступить? Предать смерти? Ведь когда-то Альдо поклялся самолично расправиться с убийцей матери. Если этим он купит душевный покой, так почему бы и нет? Он не испытывал к ней ничего, кроме ненависти и отвращения, точно так же, как к спящей в нескольких шагах от него очаровательной женщине. Или позволить Адриане мало-помалу увязнуть в подстерегающей ее нищете, помогая лишь при крайней необходимости? Может быть, это будет более утонченной местью? Предстоит еще узнать, есть ли какая-то связь между ней и Анелькой. Может быть, новая княгиня Морозини захочет помочь бывшей любовнице отца? И что тогда станет с ним, с теми, кто живет рядом, когда они окажутся между двух огней, окруженные двойной ненавистью? Надо что-то предпринять!

В десять часов утра Морозини отправился к мэтру Массариа, своему нотариусу, чтобы составить завещание, в котором делил все свое состояние между Ги Бюто, Адальбером Видаль-Пеликорном и Чечиной с Заккарией. Сделав это, князь вернулся к своим повседневным делам с успокоенной душой: если он умрет, Анелька и Адриана не получат ни единой крохи его богатств...

* * *

Люксембургский банкир защелкнул футляр с грифоном из золота и рубинов, сунул его в карман, горячо пожал руку Морозини и, натягивая перчатки, произнес:

– Я никогда не смогу отблагодарить вас, дорогой князь! Моя мать будет счастлива получить в подарок к Рождеству эту фамильную драгоценность, пропавшую сотню лет назад. Настоящий сюрприз, вы и впрямь творите чудеса!

– Вы помогли мне в этом. Вы терпеливы, а я упрям, остальное довершила удача...

Он смотрел в окно, как его клиент садится в «Джудекку», чтобы Дзиан отвез его на вокзал. Действительно, послезавтра Рождество, и времени у люксембуржца было в обрез, но зато он уезжал счастливым...

Морозини не мог сказать того же о себе. Радость клиента и близость Рождества только делали его усталость еще более заметной. Особенно когда он вспоминал прошлый год! В такие же предрождественские дни они с Адальбером передали алмаз Карла Смелого Симону Аронову. В сочельник дворец Морозини грустил только об отсутствии Миныза праздничным столом, но эту брешь надежно затыкала веселая троица: милая тетя Амелия, Мари-Анжелина дю План-Крепен и Видаль-Пеликорн. Все трое искренне радовались тому, что вместе с Альдо отмечают лучший праздник года.

На этот раз – поражение по всему фронту. Опал навсегда потерян, а в семью Альдо вошли подозрительная женщина и преступник в ожидании суда. Остальных, настоящих, не будет: госпожа де Соммьер лежит в постели с гриппом в своем особняке у парка Монсо, План-Крепен за ней ухаживает. Что до Адальбера, он, наверное, проводит праздники в Вене, с Лизой и ее бабушкой. Ах, это было бы лучше всего! Почему, почему он вынужден лишать себя подобной радости?

Внезапно князь-антиквар почувствовал, что по спине у него пробежала дрожь, в носу засвербило. Князь разразился отчаянным чихом. Он простудился. Как глупо было торчать на пронизывающем декабрьском венецианском ветру и пережевывать свои несчастья! Он вполне мог заниматься этим и в комнате. Морозини поспешил было к двери, но тут его взгляд за что-то зацепился. Он присмотрелся внимательней. Лодка гостиницы Даниели разворачивалась, направляясь ко входу в рио Фоскари, и лодочник махал ему рукой – наверное, привез нового клиента. Вернее, клиентку: рядом с ним стояла женщина, элегантная, в шапочке из голубого песца и пальто, отделанном тем же мехом. Она тоже помахала рукой, и сердце Альдо на мгновение перестало биться. Но лодка уже причаливала, и князь едва успел оправиться от изумления: на носу стояла Лиза, с покрасневшим от холода носиком, и ее фиалковые глаза светились радостью.

– Здравствуйте! – закричала она. – Думаю, вы меня не ждали?

От девушки исходил такой свет, такое тепло, что Альдо сразу перестал дрожать. Он с трудом удержался, чтобы не сжать ее в объятиях, и только протянул к ней руки.

– Нет, я не ждал вас! И меня даже одолевали мрачные мысли, но появились вы, и все прояснилось! Какое невероятное счастье – видеть вас сегодня здесь!

– Сейчас все вам расскажу. Можно войти? Здесь так холодно и сыро...

– Конечно! Входите! Входите скорее!

Альдо повел ее в свой рабочий кабинет, но навстречу им попался Заккария с чайным подносом в руках. Узнав гостью, старый слуга поставил свою ношу на сундук и бросился к ней:

– Барышня Лиза!.. Кто бы мог подумать? Ох, как обрадуется Чечина!

Прежде чем его успели остановить, он помчался в сторону кухни, позабыв о своих величественных манерах и думая только о том, чтобы поскорее обрадовать жену. Альдо тем временем привел гостью в большую, обтянутую золотой парчой комнату, где они так часто работали вместе и где она предельно естественным движением опустилась в кресло, в которое садилась прежде, собираясь стенографировать письма, которые диктовал ей Морозини. Не успели они сказать друг другу и двух слов, как дверь распахнулась под натиском Чечины, и та, смеясь и плача, налетела на Лизу, едва не раздавив ее в порыве восторга:

– Клянусь всеми святыми рая, это она, это в самом деле она! Наша малышка!.. О, Иисусе сладчайший, какой великолепный подарок вы сделали нам на Рождество!

– Ну что, Лиза, теперь видите, с какой нежностью к вам здесь относятся, не правда ли? – с улыбкой проговорил Альдо, когда Лиза выпуталась наконец из водоворота лент, накрахмаленного полотна, черного шелка и роскошной плоти, в который превратилась плачущая жаркими слезами Чечина. – Надеюсь, вы останетесь с нами?

– Вы прекрасно знаете, что это невозможно. Как и в прошлом году, я спешу в Вену, к бабушке, которая поручила мне передать вам ее самые теплые пожелания! Она вас очень любит.

– И я ее тоже. Это удивительная женщина! Как она себя чувствует?

– Как нельзя лучше! Ждет в гости моего отца и мачеху. Это не так уж ее радует, но долг гостеприимства обязывает, и я не хочу оставлять ее без поддержки в этом испытании...

– Но тогда... как же вы приехали в Венецию? Неужели действительно только ради нас?

Альдо не решился сказать вслух «ради меня», но всей душой на это надеялся! В эту минуту он наконец осознал, какое чувство испытывает к Лизе. Он понял, почему не любит больше Анельку, почему никогда больше не сможет ее любить, если, конечно, то, что влекло его к ней, было любовью. И улыбка Лизы согрела ему сердце:

– Конечно, ради вас! Я люблю Венецию, но чем бы она была без вас... всех? И потом, по правде говоря, есть еще одно...

Ее прервал звук легких шагов. В тот же миг у Альдо померкло в глазах, а Чечина попятилась в тень книжного шкафа, словно отступила перед угрозой. В погрузившийся в безмолвие кабинет вошла Анелька.

– Извините, если помешала, – звонко произнесла она, – но мне надо выяснить одну вещь. Альдо, что вы думаете об обеде у Калерджи? Вы хотите идти туда или нет?

– Поговорим об этом позже! – ответил побледневший от боли и ярости Морозини. – Сейчас не время и здесь не место это обсуждать. Оставьте нас, пожалуйста!

– Как вам угодно!

Презрительно пожав плечами, молодая женщина повернулась на высоких каблуках, взмахнула креп-жоржетовой юбкой, показав безупречные ноги, и исчезла так же внезапно, как появилась. Но Лиза уже машинальным движением поднялась с места. Она тоже была бледна. Девушка узнала непрошеную гостью, и в ее глазах, когда она подняла их на Альдо, удивление смешалось с болью.

– Я не ошиблась? Это действительно... леди Фэррэлс?

Господи, как же трудно выговорить ответ! Но все-таки надо...

– В самом деле... но теперь она носит другое имя...

– Только не говорите мне, что ее фамилия... Морозини. Дочь... О, какой ужас!

Лиза бросилась прочь из комнаты, но Альдо метнулся к ней и удержал за руку.

– Прошу вас, одну минуту! Только одну минуту!.. Позвольте мне объяснить вам...

– Отпустите меня! Нечего здесь объяснять! Я ухожу... Ни минуты больше здесь не останусь!

Срывавшийся, нервный голос выдавал, насколько она потрясена. Чечина попыталась прийти на помощь Альдо:

– Дайте ему всего одну минуточку, барышня Лиза! Он не виноват...

– Довольно уже быть ему нянькой, Чечина! Этот здоровенный балбес уже в таком возрасте, когда понимают, что делают... и, в конце концов, я ведь всегда знала, что он любит эту женщину.

– Да нет же, вы не хотите понять...

– Ну все, довольно, Чечина! Я вас очень люблю, но не требуйте от меня слишком многого! Прощайте.

Она наклонилась, чтобы поцеловать старую подругу, потом обернулась к Альдо, до того подавленному непоправимостью происшедшего, что он даже не пытался бороться.

– Я чуть не позабыла об истинной цели моего приезда! Держите! – прибавила она, бросив на стол черный бархатный футляр. – Я привезла вам это! Тело Эльзы нашли...

Упав среди бумаг, футляр раскрылся, и показался орел, который уже никто не надеялся увидеть. Под горевшей на столе яркой лампой грани бриллиантов вспыхнули всеми цветами радуги, а в таинственных глубинах опала, казалось, зарождались все оттенки солнечного спектра.

Когда Альдо вновь повернул голову, мадемуазель Кледерман уже не было в комнате. Он даже не пытался ее догнать. Зачем? И что он может ей сказать? Застыв над камнем и не решаясь к нему прикоснуться, князь слушал, как нарастает и затихает вдали рокот мотора лодки, уносившей Лизу. Далеко, как можно дальше от него! Слишком далеко для того, чтобы когда-нибудь им довелось встретиться...

Жюльетта Бенцони Книга 4. РУБИН КОРОЛЕВЫ

Мишелю де Гресу, который так хорошо умеет раздвигать горизонт...

Часть первая НИЩИЙ ИЗ СЕВИЛЬИ 1924 год

1 СТРАЖДУЩАЯ ДУША

Впразднике было что-то колдовское. Да и как иначе, если он порожден древней, сохранившейся в своей первозданности, чуждой всему наносному андалузской традицией. Ощущение чуда усиливал детский голос исключительной красоты...

На стуле у фонтана в черном костюме и белой сорочке, сложив руки на коленях, вытянув шею и подняв глаза ввысь, словно вопрошая о чем-то звезды на высоком густо-синем небосводе, сидел мальчик по имени Маноло. Словно не замечая окружавшей его толпы, он выпевал своим хрустально-звонким голосом необычайно красивую solea. Рядом, опершись ногой на табурет, стоял гитарист и с какой-то особенной заботливостью смотрел на мальчика.

Прозрачная музыкальная фраза взлетала к небу, затем прерывалась странными мольбами и вновь возобновляла свой полет. Слушатели затаили дыхание, очарованные столь совершенным исполнением «cante jondo» – «глубинной песни», пришедшей из седой старины, когда византийские церковные мелодии смешались с музыкой мавританских королей Гранады и страстными напевами цыганских таборов, поселившихся здесь в XV веке. Таким было и фламенко до того, как его «подправили и окультурили» в многочисленных кафе Трианы и Сакро-Монте – ни на что не похожее, чистое искусство...

Умолк последний звук – и словно рассеялись чары. На секунду воцарившуюся тишину взорвал гром аплодисментов, юный певец привстал со стула и поклонился с очень серьезным видом. Маноло не стукнула еще и четырнадцати, но он был уже знаменит. Два года назад этот мальчик-цыган без труда выиграл певческий конкурс в Гранаде, организованный поэтом Федерико Гарсия Лоркой и композитором Мануэлем де Фалья. С тех пор его всюду зазывали к себе наперебой, во всяком случае, пытались это сделать, правда, не всегда успешно, ибо те, кто занимался карьерой начинающего певца, вели жестокий отбор выступлений юного дарования. Но могли ли они устоять перед доньей Аной, семнадцатой герцогиней де Мединасели, если она уже решила, кто должен стать гвоздем программы устроенного ею вечера в честь королевы, приуроченного ко дню Святого Исидора?

В просторном патио, озаренном сотнями свечей и маленьких масляных светильников, подчеркивавших великолепие азулехос[39], князь Морозини оказался рядом с хозяйкой дворца и ее августейшей гостьей. Он легко забыл о певце, любуясь двумя прекрасными дамами, столь выделявшимися своей едва ли не нордической красотой среди темноволосых и смуглых людей. Самая знатная после герцогини Альба женщина в Испании, натуральная блондинка, какие нередко встречаются в Венеции, с точеными чертами лица и большими светлыми глазами, герцогиня словно застыла возле кресла своей повелительницы. И годы – а ей было уже тридцать шесть, и семикратное материнство оказались бессильны перед красотой и прелестями доньи Аны.

Золотистые волосы королевы-англичанки, лилейный цвет ее лица и цвета морской волны глаза чудесно сочетались с высоким андалузским гребнем, поддерживавшим ниспадавшие волнами кружева. Связанные узами настоящей дружбы – королева Виктория-Евгения была крестной маленькой – дочери герцогини Марии-Виктории, занимавшей пост придворной дамы, – почти ровесницы, обе женщины обладали безукоризненным вкусом и чувством элегантности, и казалось, будто они на самом деле сошли с полотна Гойи, чью эпоху, воспроизведенную в творениях великого художника, должна была воссоздать атмосфера великолепного празднества, устроенного в Каса де Пилатос, севильском дворце Мединасели.

Дворец совершенно очаровал Морозини. Он уже бывал в Севилье, но на сей раз прибыл сюда в составе свиты королевы по горячей просьбе ее царственного супруга.

– Ты оказал мне большую услугу, Морозини, – заявил Альфонс XIII, всегда говоривший «ты» тем, кто ему нравился, – и в благодарность я обращаюсь к тебе еще с одной просьбой: сопровождай мою жену в Андалусию! Сейчас у нее дурное настроение, Испания ее тяготит. Твое присутствие внесет приятное разнообразие. Бывают моменты, когда она скучает по Англии!

– Но я же не англичанин, ваше величество, – попытался сопротивляться Морозини, которого мало привлекала перспектива барахтаться в сетях сурового дворцового этикета.

– Ты венецианец с примесью французской крови. Это почти то же самое. К тому же ты не считаешь чай страшным ядом и так же ненавидишь корриду, как и моя жена... Ну а поскольку вам не подобает останавливаться под одной крышей, тебе забронируют апартаменты в палас-отеле «Андалусия»., где ты будешь моим гостем. Я тебе весьма обязан, – добавил король, приподнимая с письменного стола дивной красоты предмет: украшенную золотом и драгоценными камнями агатовую чашу с ручкой, представлявшей собой Купидона из слоновой кости с золотом, оседлавшего эмалевую химеру. Это и была та самая «услуга», за которую король хотел отблагодарить Альдо.

Двумя месяцами раньше таланты Морозини понадобились наследникам одного неаполитанского принца. Тот, как выяснилось, совсем разорился, и обманутая в своих надеждах семья решилась на то, чтобы продать невероятное количество разнообразного «барахла», скопившегося в некогда роскошном дворце, пришедшем теперь в полный упадок. Там можно было найти что угодно: от чучел животных, пустых клеток и чудовищных подделок под готику до восхитительного набора природных кристаллов, коллекции табакерок, нескольких достойных произведений живописи, а также чудесной старинной чаши. Собственно, именно она побудила Альдо приобрести всю эту свалку, чтобы затем уступить большую ее часть старьевщику. Чаша вызывала в нем смутные воспоминания о чем-то.

Смутное ощущение переросло в уверенность, когда после долгих часов, проведенных среди старых книг в тиши фамильной библиотеки, Морозини откопал наконец то, что искал: предмет прежде принадлежал великому дофину, сыну короля Франции Людовика XIV. Страстный коллекционер, принц бредил чашами, кубками, блюдами, ларцами – этими драгоценными жемчужинами времен Ренессанса и барокко. После смерти дофина в Медоне 14 апреля 1711 года Король Солнце счел справедливым, что, хотя покойный принц и отказался от своих прав на трон Франции, его младший сын, ставший королём Испании Филиппом V, должен получить хоть что-то на память об отце. И сокровища, упакованные в кожаные кофры с гербами усопшего дофина, тронулись в путь – в Мадрид. Там они и находились вплоть до царствования – впрочем, очень короткого – Жозефа Бонапарта, возведенного на испанский трон своим братом Наполеоном. Оставляя дворец, не слишком щепетильный корсиканец увез коллекцию в Париж.

Царствовавший после императора Людовик XVIII мог бы рассматривать сокровища, собранные во Франции одним из его предков, как ее национальное достояние, но, в надежде исправить поколебленные корсиканской бурей отношения между Францией и Испанией, предпочел вернуть их в Мадрид. К несчастью, вещи были небрежно упакованы и многое разбилось или было повреждено во время транспортировки. Хуже того: дюжина уникальных предметов исчезла. В том числе и агатовая чаша, украшенная двадцатью пятью рубинами и девятнадцатью изумрудами.

Идентифицировав таким образом свое приобретение, Альдо подумал, что было бы справедливо уступить его испанской короне, чтобы чаша воссоединилась с другими, уцелевшими после стольких перипетий реликвиями, хранившимися теперь в Прадо. Он написал королю Альфонсу XIII и в ответ получил приглашение.

Разумеется, с финансовой точки зрения это была невыгодная операция: короли всегда неохотно раскошеливаются, особенно если речь идет о покупке предмета, который, по их мнению, им и так принадлежит. Испанец не составил исключения: он притворился, будто чаша – это подарок, расцеловал князя в обе щеки с волнением, которое выдавала скатившаяся по его внушительному бурбонскому носу слеза, пожаловал ему орден Изабеллы II и, в конце концов, допустил «в свой круг». Иными словами, Морозини отныне считался другом короля, он сопровождал его величество в нескольких безумных поездках на мощных автомобилях, которые монарх страстно любил, и самое главное – был приглашен на королевскую охоту. Там Альдо имел возможность убедиться в особых талантах Альфонса XIII, обладавшего глазом орла и редкостной скоростью стрельбы. Охотясь влёт с тремя ружьями и двумя заряжающими, его величество нередко ухитрялся в считанные мгновения поразить сразу пять целей – две спереди, две сзади и пятую... где придется. Воистину это был лучший стрелок Европы. Так что же, получив столько привилегий, предъявить монарху счет, словно Альдо – простой лавочник? Морозини списал чашу в убыток и двинулся в Севилью в свите Виктории-Евгении, счастливый оттого, что снова встретится с семьей Мединасели и увидит Каса де Пилатос – одно из самых красивых творений из камня, воздвигнутых под небом Испании.

Выдержанный в средневековом мусульманском стиле, хотя строительство было начато уже в конце XV века, дворец, окруженный суровыми стенами, включал в себя два пышных сада с поющими фонтанами, несколько различающихся по стилю зданий, главный двор и восхитительный внутренний дворик (тот самый, где теперь выступал юный певец), ажурные галереи. При отделке отдали предпочтение мавританской манере, а во главу угла поставили разнообразие азулехос. Их было даже слишком много на вкус Морозини: такое изобилие разрисованных и раскрашенных изразцовых, плиток, казалось ему, несколько портило впечатление, хотя в умеренных количествах они были очень хороши. Впрочем, в целом ансамбль был, безусловно, очарователен.

Что же до названия – «султанский» дворец носил имя знаменитого прокуратора Иудеи, – им он был обязан дону Фадрику Энрикесу де Рибейра, первому маркизу Тарифа, который, совершив паломничество в Святую Землю, пожелал, чтобы его обиталище напоминало хоромы Пилата. Возможно, это была легенда, но ей охотно верили, и ежегодно во время Страстной недели именно отсюда брал начало «крестный путь», протекавший затем по улицам Севильи, которая, надо отметить, в своей средневековой части чрезвычайно походила на Иерусалим: белые, замкнутые в собственном пространстве дома с потайными садами и дворами, утопавшими в тени.

...Тишина взорвалась громом аплодисментов, и певец с гитаристом удалились, предварительно удостоившись чести быть представленными королеве. Морозини воспользовался паузой и тоже потихоньку скрылся – ему давно хотелось познакомиться поближе с картиной, висевшей в маленькой гостиной зимних апартаментов, картиной, которую до тех пор он видел лишь мельком.

Тонкие подошвы лакированных туфель Альдо позволили ему бесшумно подняться наверх. Достаточно просторная лестничная клетка была обильно разукрашена цветной мавританской керамикой, подобранной под вкусы Ренессанса. Князь добрался до нужной комнаты и застыл на пороге с гримасой разочарования: кто-то опередил его, кто-то уже стоял перед портретом королевы Испании Хуаны, матери Карла V, которую прозвали Безумной.

Изумительное полотно мастера, создавшего «Легенду о Магдалине», было написано в ту пору, когда дочь их католических величеств короля и королевы Испании была еще совсем юной и слыла одной из самых прекрасных принцесс Европы. Роковая любовь, приведшая ее к безумию, еще не увлекла девушку. Что же до женщины, стоявшей перед картиной и гладившей раму, ее силуэт странно походил на силуэт той, что была изображена на портрете. Наверное, потому, что она была одета и причесана так же – по моде XV века.

Морозини подумал было, что незнакомка постаралась одеться пооригинальнее – ведь вечер был посвящен Гойе. Наряд дамы был поистине роскошен: платье и головной убор пурпурного бархата, шитого золотом, – одеяние, достойное принцессы. Сама же она показалась князю молодой и красивой.

Тихонько придвинувшись поближе, Альдо заметил, что длинные ослепительной белизны пальцы уже оставили раму и теперь прикасались к драгоценности на шее Хуаны – неограненному рубину в ажурной золотой оправе. Незнакомка ласкала камень, и наблюдателю почудилось, что он слышит стон. А ведь именно ради этого украшения князь-антиквар и оставил праздник – формой и размером рубин напомнил ему другие камни...

Заинтригованный, придя в сильное волнение, Альдо двинулся было вперед, но тут незнакомка услышала его шаги и обернулась. Это было одно из прекраснейших лиц, какие князь когда-либо видел: совершенный овал, удивительная матовая бледность, непостижимая глубина огромных темных глаз, таких больших, что, казалось, незнакомка носит маску. И эти глаза были полны слез.

– Мадам... – начал Альдо.

Но разговору не суждено было продолжиться: вздрогнув от испуга, женщина метнулась в самый темный угол этой большой, но скудно освещенной комнаты. На мгновение князю показалось, что она растворилась в сумерках, но он все же отважился двинуться по ее следам.

Выйдя на лестницу, князь обнаружил, что незнакомка остановилась на середине пролета и как будто поджидала его.

– Не уходите! – попросил Альдо. – Я бы хотел поговорить с вами.

Не отвечая, она проворно заскользила по ступенькам вниз, направляясь к главному двору. И снова остановилась, теперь – у портала.

Альдо поманил одного из слуг, спешившего в патио с подносом, заставленным бокалами с шампанским.

– Вы знаете эту даму? – спросил он.

– Какую даму, сеньор?

– Вот ту, что стоит внизу, у входа, в таком необычном красно-золотом платье...

Слуга бросил на князя сочувственный взгляд.

– Простите, сеньор, но я никого там не вижу...

И машинально чуть отодвинул свой поднос, видимо, предполагая, что этот элегантный господин во фраке – Морозини никогда не надевал маскарадных костюмов – уже и так навеселе.

– Вы ее не видите? – Альдо был ошеломлен. – Очаровательная женщина, одетая в пурпурный бархат! Вот, посмотрите – она взмахнула рукой!

– Уверяю вас, там никого нет, – жалобно пробормотал слуга, охваченный внезапным испугом. – Но если она вас зовет, надо следовать за ней... Покорнейше прошу извинить меня!

Сказав это, он исчез, словно блуждающий огонек, унося поднос, бокалы на котором клацали, словно зубы от страха, и проявляя при этом чудеса балансировки. Морозини пожал плечами и повернул голову к дверям: женщина стояла в той же позе и всё. так же манила его рукой. Альдо не колебался ни секунды – здесь наверняка есть какая-то тайна, и тайна эта весьма соблазнительна. Он направился к выходу, но незнакомка уже шагнула за порог. Выйдя наружу, князь даже подумал, что упустил ее. Но оказалось, что она всего лишь завернула за угол. Таинственная дама остановилась у фонтана и вновь повторила приглашающий жест, прежде чем углубиться в лабиринт улиц и площадей. Севилья строилась не по плану, а беспорядочно, разбрасывая свои дворцы, дома и сады, чья яркая зелень выгодно оттеняла белизну и охру стен, нежную розоватость крыш. Жизнь города постоянно кипела, не затихая и ночью, и лишь ненадолго умолкала в самые знойные дневные часы. Синий бархат небосвода, усеянного звездами, то тут, то там эхом отражал звуки гитары, приглушенные напевы, смех или щелканье кастаньет, доносившиеся из бесконечных кабачков.

Женщина в красном все еще шла, и так прихотливо, что вконец запутавшийся Морозини подумал: уж не заметает ли она следы, то и дело возвращаясь назад? Разве им еще не попадалась вот эта одинокая пальма у стены сада? И эта кружевная кованая решетка, прикрывающая окно, под которым росли розы?

Упавший духом и встревоженный Альдо уже совсем было решил отказаться от преследования и уселся на какую-то тумбу: неровные камни, которыми были вымощены улицы (чаще всего самая обычная речная галька из Гвадалквивира), мало подходили для прогулок в вечерних туфлях. В добрых старых эспадрильях было бы куда удобнее! Но все-таки Морозини снова тронулся в путь – по темной улице, на углу которой на мгновение замедлила шаг дама в красном. Она опять сделала тот же манящий жест и улыбнулась, и эта улыбка заставила венецианца забыть о боли в ногах. О, эта женщина была дьявольски кокетлива, но при этом так красива, что противиться ей было совершенно невозможно!

Узкий проулок вывел их в незнакомый квартал, где ночь казалась еще темнее. Дома здесь были совсем старыми и не столь нарядными. Их серые облупившиеся стены источали какое-то кислое зловоние, и этот запах нищеты смешивался с ароматом цветущих апельсиновых деревьев, заполнившим всю Севилью. Но Морозини даже не успел задать себе вопрос, что привело женщину в бальном платье в подобное место, как она уже скрылась в окруженном одичавшим садом ветхом, грозившем вот-вот рухнуть здании, в котором тем не менее ощущались следы былой роскоши. Дом стоял на углу маленькой площади, облагороженной старинной часовней.

Решив довести приключение до конца, Морозини вознамерился легко одолеть потрескавшуюся створку, но дверца в стене сопротивлялась, никак не желая открываться. Он нажал было плечом, но тут позади него раздался голос:

– Не делайте этого, сеньор! Если только вы не ищете несчастий себе на голову...

Резко обернувшись, – он не слышал до этого ничьих шагов, – Альдо в волнении приподнял брови и уставился на словно возникшего из небытия и теперь стоявшего перед ним странного человека. Своим костлявым лицом, удлиненной бородкой, гладко выбритым черепом, резко очерченными скулами и красными отрепьями, в прорехи которых выглядывало чистое на вид белье, тот поразительно напоминал водоноса с картины Веласкеса. Но его остроконечные уши, горящий взгляд из-под тяжелых век, сардоническая складка узкогубого рта вызывали в памяти черты какого-то беса, способного сыграть с вами дурную шутку. Однако все это не произвело на Альдо никакого впечатления.

– Почему же вдруг со мной должно случиться несчастье?

– Потому что сегодня – ночь 15 мая, праздник Святого Исидора, епископа Севильи, великого ученого, а еще... именно в эту ночь она умерла...

– Умерла? Вы хотите сказать, что эта молодая женщина, такая красивая, на самом деле не живая?

– В каком-то смысле живая, особенно в эту ночь, единственную в году, когда она может выйти из своего дома и отправиться на поиски того, кто снимет с нее проклятие. Но если ей удается затащить к себе кого-нибудь, то несчастный не возвращается или теряет рассудок, потому что никто не хочет ей помочь и она сердится. К счастью, не всякий может ее увидеть. Для этого нужна... особая восприимчивость.

– Откуда вы это знаете?

– Знаю, потому что однажды ночью, десять лет назад, провожал сюда последнего беднягу, которого она успешно завлекла в свое логово. То, что я видел и слышал тогда, повергло меня в ужас и – поверьте мне, сеньор! – я не робкого десятка, но позорно бежал! И, думаю, как раз вовремя. С тех пор я и слежу...

– И что же, вы проводите целую ночь возле этого дома?

– Да. Я живу неподалеку. Днем я прошу милостыню у церкви, но пока светит солнце, бояться нечего, и мне случалось несколько раз бывать в этом заброшенном саду. Калитка вообще-то едва держится...

– Если здесь совершаются такие ужасы, почему же дом до сих пор не снесли или не сожгли?

– Все боятся связываться со злым роком. Приближаться к дому, где обитает призрак, опасно. Но разрешите и мне задать вам один вопрос, сеньор!

– Отчего бы и нет? – вздохнул Морозини. Ему нравились манеры этого нищего, гордостью и благородством напоминавшего настоящего идальго.

– Где вы встретили Каталину?

– Ее так зовут?

– Да. Она дочь Диего де Сусана, одного из самых богатых «конверсос»[40] города. Диего стал и одной из первых жертв инквизиции... Но вы мне не ответили...

– Простите. Я встретил ее в Каса де Пилатос. Пока в патио и в садах продолжался праздник, я поднялся наверх, чтобы получше рассмотреть картину, которая меня заинтересовала. Она стояла перед этим портретом и ласкала раму. Увидев меня, она бросилась прочь, а я... я последовал за ней.

– На портрете была Хуана Лока – безумная королева?

– Действительно, так. Тут есть какая-то связь? Ваша Каталина была точно так же одета...

– Да, хотя эти женщины никогда не встречались друг с другом. Принцессе было два года, когда разыгралась драма, и не она привлекает Каталину, а одна из ее драгоценностей. Вы заметили на шее у королевы огромный рубин, оправленный в золото?

– Заметил, – подтвердил Альдо, поостерегшись, однако, сказать, что ему и самому хотелось как следует рассмотреть именно этот камень.

– Несчастная обречена искать этот рубин. Пока не найдет – не получит избавления... Впрочем, это долгая и печальная история, сеньор, а сейчас уже так поздно...

– Мне бы все-таки хотелось послушать. Может быть, выпьем где-нибудь по стаканчику хереса или мансанильи?

С этими словами Альдо вытащил из кармана и показал нищему купюру. Тот расхохотался, обнажив зубы, почти такие же белые, как у его собеседника.

– Замечательно мы будем выглядеть вместе: вы во фраке и я в моих лохмотьях! Ладно, я с удовольствием возьму эти деньги, но завтра, когда вы будете одеты не так роскошно, чтобы не бросаться в глаза.

– Договорились. Где и когда?

– Здесь же. Скажем... часа в три? Будет жарко, и стало быть, народу будет немного... Я буду ждать вас у часовни.

– А куда мы пойдем?

– Нет места спокойнее, чем этот одичавший сад. Если, конечно, вы не бойтесь...

– Напротив! Я бы охотно вошел туда и сейчас!

– Не вынуждайте меня начинать все с начала! – вздохнул нищий. – Никогда не, надо бросать вызов потусторонним силам. Завтра вы узнаете... по крайней мере, то, что знаю я. Вы возвращаетесь в Каса де Пилатос?

– Скорее всего. Мне кажется, я ушел оттуда так давно...

– Идемте. Сейчас я найду вам машину.

Спустя некоторое время Морозини вновь оказался на празднике. Гости уже перешли к ужину; столы были накрыты в большом саду под увитыми цветами арками и пальмами, почти тропическими на вид. Смех, обрывки разговоров, звуки музыки наполняли ночь, и Морозини вдруг усомнился в правильности своего поведения: он явился последним и с трудом теперь найдет отведенное ему место. За столом, во главе которого восседала королева, это было бы грубым нарушением этикета.

Альдо предпочел подождать, вышел в маленький садик, освещенный множеством огней, но совсем пустой, сел на скамью, выложенную желтыми фаянсовыми плитками, вытащил сигарету из портсигара и закурил. Тут его и обнаружила одна из придворных дам.

– Как, князь, вы здесь? Но вас же ищут повсюду! Ее величество даже забеспокоилась. Вам нездоровится?

– Да, немножко. Видите ли, донья Исабель, иногда меня мучает невралгия, и при таких болях я становлюсь малоприятным собеседником. Это началось во время концерта, и мне пришлось удалиться...

Самая чопорная и неприступная из великосветских дам, так же как и самая знатная старуха, всегда проникнется жалостью к страданиям привлекательного мужчины, и донья Исабель не стала исключением.

– Надо было предупредить меня и уйти. Ее величество чрезвычайно вас любит и не захотела бы видеть ваших страданий. Я передала бы ей ваши извинения... Впрочем, и сейчас не поздно, – добавила она, вглядевшись в перекосившееся якобы от боли лицо князя. – Мы вызовем экипаж, и вас отвезут в отель. Я сама этим займусь. А завтра вы явитесь в Алькасар с извинениями...

– Охотно приму вашу помощь, сударыня, хотя уйти с праздника без разрешения королевы...

– Я получу его для вас. Она поймет. Идите! Сейчас прикажу, чтобы подъехала одна из наших карет.

Через несколько минут Морозини, в восторге от своей хитрости, уже катил по направлению к отелю «Андалусия». Лошади бежали резво и весело, коляска, разукрашенная бубенчиками и красными и желтыми помпонами, казалась князю верхом комфорта – после прогулки в лакированных туфлях по каменистым улицам он ног под собой не чуял. Благодаря любезности доньи Исабель он теперь имел возможность полностью отдаться мыслям о своей будущей встрече с нищим. Встрече, которая, как подсказывало венецианцу охотничье чутье, обещала навести на интересный след. А за прошедшие два года не было событий более волнующих, чем те, что поочередно вели то к одному, то к другому из драгоценных камней, в незапамятные времена, похищенных с пекторали Первосвященника Иерусалимского храма[41]. Теперь оставалось отыскать последний из них: большой рубин-кабошон. Именно по этой причине Аль-до стремился без помех тщательнейшим образом изучить портрет Хуаны Безумной: камень, который мать Карла V носила на шее, полностью отвечал всем приметам исчезнувшей драгоценности.

И правда, последние два года Морозини провел в разъездах по Европе в обществе своего друга – египтолога Адальбера Видаль-Пеликорна. Им удалось разыскать три из четырех украденных камней: сапфир, алмаз и опал. Того, кто отправил их в эту удивительную погоню за сокровищами, Альдо встретил в подземельях варшавского гетто: Это был хромой еврей, блистательно образованный. Очень умный и даже наделенный даром предвидения. Одним словом, Симон Аронов был из тех людей, кто умеет привлекать к себе других. История, которую услышал от него князь-антиквар, никого не могла бы оставить равнодушным, тем более Морозини, человека, в котором удивительно сочетались мудрость и отвага, да к тому же искренне влюбленного в старинные драгоценности и в то же время склонного к приключениям. Рассеянный по земле народ Израилев вернет себе родину и обретет свою государственность только тогда, когда ему удастся полностью восстановить в первозданном виде свою древнюю святыню – пектораль Первосвященника. Тогда же священные камни, украденные еще солдатами Тита, утратят свою дьявольскую способность творить зло. Одному Богу известно, какую губительную силу они таят в себе! Их красота и огромная ценность вызывали равное вожделение и у женщин, и у мужчин, и на протяжении веков они оставляли за собой кровавые следы.

Один из этих камней принес несчастье и в семью самого Альдо: его мать, княгиня Изабелла, унаследовавшая сапфир от своих предков, была предательски убита. Как был убит и сэр Эрик Фэррэлс, богатейший торговец оружием, в убийстве которого принимал непосредственное участие его тесть (а возможно, и его собственная жена!) – граф Солманский, заклятый враг Хромого, также напавший на след утраченных драгоценностей. Не менее зловещую роль сыграла Роза Йорков – алмаз Карла Смелого, герцога Бургундского. Вокруг этого камня сложился сюжет почище шекспировского: полдюжины трупов только после объявления аукциона в Лондоне! И еще несколько впоследствии. Что же до опала, связанного с трагической легендой Габсбургов, с судьбами ослепительной Сисси и ее несчастного сына Рудольфа, не далее, как прошлой осенью он оставил на австрийской земле четырех мертвецов! И всякий раз охотники за камнями сталкивались с преступной волей графа Солманского.

Самому Морозини тоже досталось. Мало того, что Солманский сделал убийцей любимую кузину Альдо – Адриану Орсеоло, он, прибегнув к низкому шантажу, ухитрился принудить князя Морозини жениться на своей дочери – очаровательной, но не слишком разборчивой в средствах Анельке, вдове сэра Эрика Фэррэлса, вполне вероятно, ею же самой и отравленного, хотя суд Олд-Бейли не сумел доказать ее виновности.

Ирония судьбы! Альдо оказался мужем женщины, по которой когда-то сходил с ума, а затем понял, что больше не любит ее. Да и любил ли он ее на самом деле? Так легко спутать желание с любовью...

Вернувшись в «Андалусию», Альдо отправился в бар выпить стаканчик на сон грядущий. Отличное средство прогнать мрачные мысли, которые неизменно овладевали им, когда он вспоминал о той, что носила его фамилию. Впрочем, она делала это не без грациозности. Прелестная блондинка, хрупкая и нежная, Анелька притягивала мужчин, словно горшок с медом – мух. Морозини завидовали. К нему ревновали. Если бы стало известно, что их брак так и остался фиктивным, Альдо сочли бы сумасшедшим, но он не изменил клятве, данной им над могилой матери, и ни за что не позволит дочери ее убийцы праздновать победу и стать продолжательницей одного из самых благородных и самых древних родов Венеции. Альдо знал, что не сможет посмотреть в глаза своим детям, если их дедом станет Роман Солманский...

Из этого чудовищного положения существовал один-единственный выход: только Ватикан мог признать брак, заключенный по принуждению и не приведший к созданию семьи, недействительным. Морозини сразу же принял решение: он возбудит процесс.

И если не занялся этим на следующий же день после свадьбы, то только по одной причине – он пожалел женщину, которую перед Богом обязался любить и защищать. А все из-за того, что когда-то и на самом деле страстно любил ее и готов был на все, лишь бы обладать ею.

Что и говорить, положение Анельки сейчас было незавидным. Дворец так и не стал для нее домом, слуги ее скорее терпели, чем принимали; муж, которому она то и дело признавалась в любви, держал ее на расстоянии, и лишь горничная Ванда, служившая ей еще с детства, сохраняла, преданность своей госпоже. Ко всему этому прибавлялась тревога за судьбу отца, ожидавшего в английской тюрьме слушания дела об убийстве, которое вполне могло привести его на виселицу. Каким бы мерзким злодеем ни был граф Солманский, но он был отцом Анельки и она не могла приказать себе любить его меньше. И если Морозини радовался, видя своего врага поверженным, то вряд ли можно было ожидать от Анельки, чтобы она разделяла его чувства. И потому, пока не будет вынесен приговор, простая человеческая жалость не позволит супругу отправить свое прошение об аннулировании брака. Но после этого, умрет ли Солманский или останется в живых, Альдо сделает все, чтобы обрести свободу.

Правда, что потом делать с этой свободой? Да ничего особенного, по-видимому. Единственная женщина, ради которой Морозини с наслаждением отказался бы от нее, потеряна навсегда. Скорее всего, она презирает, ненавидит его, и никто, кроме него самого, в этом не виноват. Слишком поздно Альдо понял, как сильно любит бывшую Мину ван Зельден, превратившуюся в один прекрасный день в обворожительную Лизу Кледерман...

Обнаружив, что коньяк пробуждает горькие воспоминания вместо того, чтобы заглушать их, Морозини поторопился покинуть бар, поднялся к себе в спальню, даже не взглянув на волшебный пейзаж ночной Севильи за окном, улегся в постель с твердым намерением заснуть и таким образом скоротать время, остававшееся до условленной встречи с нищим. Вчерашний знакомец не преминул явиться на свидание. Ступив на маленькую площадь, Морозини заметил нищего, скорчившегося у входа в часовню. На нем красовались те же самые кораллового цвета лохмотья, что и ночью. Место было пустынным, подаяния просить было не у кого, и нищий, казалось, дремал. Однако стоило появиться тому, кого он ждал, нищий поднялся, сделал Альдо знак идти к дому и сам пошел туда же.

В ярком свете жгучего, будто африканского, солнца раны и язвы жилища обнажались во всей своей неприглядности, но даже они не могли испортить суровой красоты дома. Морозини подумал, что нигде в мире не умеют так горделиво носить, отрепья, как в Испании.

Не говоря ни слова, нищий выудил откуда-то из глубин своего тряпья ключ и отпер им калитку, оказавшуюся более прочной, чем представлялось на первый взгляд.

– Вот видите, если вы не призрак, сюда не так-то легко и проникнуть, – заметил нищий. – Но Каталине-то ключи не требуются!

– А те, кого она заманивает, как же они проходят?

– Дьявол помогает им. Этой ночью и вы могли бы войти, если б я не вмешался.

Когда-то сад, несомненно, был восхитительным. Синие и желтые плитки, которыми были вымощены дорожки, растрескались, выцвели, а иные и раскрошились, но прекрасный весенний день превратил живую яркую зелень, сохранившуюся с прежних веков, в подобие джунглей, наполненных дурманящими ароматами. Весь этот роскошный хаос успешно скрывал раны старого дома. Служивший некогда скамьей огромный потертый камень, выложенный голубыми изразцами, располагался под не поддавшимся времени апельсиновым деревом, покрытым благоухающими белыми цветами. Здесь и расположились Альдо со своим новым знакомым.

– Не знаю, проживает ли здесь дьявол, – начал Морозини, – но сад скорее напоминает рай...

– Жаль только, выпить нечего, – откликнулся нищий. – Здесь мы почти что на исламской земле, а гурии Магомета обычно бывали более щедры.

– Что же вы сразу не сказали! – воскликнул Альдо, вытаскивая из дорожной сумки, которую захватил с собой, два порронес[42] с мансанильей, предусмотрительно завернутые в мокрые тряпки, чтобы вино оставалось холодным.

Один он протянул собеседнику.

– Сеньор, вы умеете жить! – обрадовался тот, запрокидывая голову и привычным жестом заливая в глотку солидную порцию.

Альдо последовал его примеру, но куда более сдержанно.

– Я подумал, – пояснил он, – что ваша память почувствует себя лучше, если ее несколько освежить. А теперь, когда это уже сделано, расскажите мне о загадочной Каталине, чья красота меня просто потрясла.

– Что-что, а потрясать она умела. В конце XV века это была самая красивая девушка Севильи, а может, и всей Андалусии. И, поскольку ее отец был очень богат, у нее были возможности подчеркнуть свою красоту: она одевалась, как принцесса.

– Вы сказали, что ее отец был «конверсос». Это значит выкрест, не так ли?

– Да. Но не всякий мог так называться: он был именно крещеным евреем. Надо сказать, никогда, ни в одну эпоху после разгрома Израиля Титом, евреи не были так близки к построению Нового Иерусалима, как в средние века в этой стране. Гонения начались позднее, в эпоху Изабеллы Католички. А поначалу их влияние было огромно. К примеру, не без их участия в 709 году из Африки пришли сарацины. Под властью калифов, несмотря на преследования, евреи достигли наивысшего процветания. Они превзошли всех и в медицине, и в астрологии, а с помощью своих африканских собратьев из Африки завозили лекарства, травы, специи, все, что обеспечивало удачную торговлю и давало возможность разбогатеть. Но может быть, я вам наскучил, сеньор? Похоже, я читаю лекцию по истории и...

– Очень познавательный и не лишенный интереса урок! Ну, продолжайте же...

Ободренный таким образом, нищий улыбнулся Морозини, еще раз обильно оросил свою глотку, вытер рот рукавом и снова заговорил:

– Затем христиане мало-помалу начали отвоевывать полуостров, но евреев это не слишком-то обеспокоило. Даже в 1248 году, когда король Фердинанд III, прозванный Святым, вновь покорил Севилью, он предоставил им для перестройки под синагоги четыре мечети и отвел самые богатые кварталы. А выдвинул им при этом всего лишь два условия: не оскорблять христианскую религию и воздержаться от стремления обращать других в свою веру. Сожалею, но должен отметить, что евреи не сдержали своих обещаний...

– Сожалеете? Почему же?

– Потому что я сам еврей, – просто ответил нищий. – Диего Рамирес – к вашим услугам. И мне совсем не по душе обличать своих единоверцев. И все же совершенно очевидно: они очень и очень часто нарушали закон. Они сталинастолько богаты, что одалживали деньга королям. Альфонс VIII сделал одного из евреев своим казначеем, и постепенно они начали прибирать к рукам правительство. Говорят даже, что Педро Жестокий – он часто и подолгу живал здесь – на самом деле был евреем. Бытует легенда, будто бы королева Мария, которой муж грозил смертью, если она не родит ему наследника, подменила в колыбели новорожденную дочь на мальчика. Смерть Марии стала первым несчастьем для детей Израиля, однако их ожидало нечто гораздо худшее: великая эпидемия чумы. «Черная смерть» за два года выкосила половину Европы, и обезумевшие толпы принялись преследовать евреев, обвиняя их в том, что они отравляли колодцы. Убийц не остановили даже призывы папы Клемента VI, грозившего им отлучением от церкви. Только здесь, в еврейском квартале, были истреблены четыре тысячи его обитателей, тех же, кто остался в живых, принудили креститься.

Вот так возникло это понятие – «конверсос», – но искренне обращенные попадались среди них крайне редко, а большинство отказывалось от веры предков только для видимости. Они очень быстро поняли, что крещение – их единственный шанс вернуть себе богатство и могущество. Сделавшись христианами, они могли теперь занимать важные посты, вплоть до церковных, и даже – жениться на девушках из знатных семей. И они настолько быстро взобрались вверх по этим ступенькам, что вскоре вновь стали государством в государстве. У некоторых даже хватало лицемерия, не отказываясь от тайного соблюдения иудаистских обрядов, помыкать своими бедными собратьями, никогда не предававшими закона Моисеева.

Такое положение вещей могло бы продолжаться долго. Но, к несчастью, те, кто был уверен в своем богатстве, всемогуществе и поддержке Церкви, во всяком случае, большей части священнослужителей, таились все более неохотно. Они чуть ли не открыто богохульствовали, насмешничали и демонстрировали полное отсутствие принципов. За это очень многие ненавидели их почти так же, как боялись. Но самой главной ошибкой этих людей было то, что они недооценили молодую королеву Изабеллу, обладавшую всеми задатками великого государственного деятеля.

– Отлично, – обрадовался Морозини. – Чувствую, мы подбираемся к эпохе инквизиции...

– Ну Да! Однажды, в сентябре 1480 года, Изабелла Католичка открыла один из ящиков в своем кабинете, где хранились государственные бумаги, и достала документ, который лежал там без движения уже довольно долго. Это был пергамент, висевший на шелковых лентах папских цветов и скрепленный свинцовой печатью: булла, разрешавшая испанским королям вершить у себя церковный суд. Документ был датирован 1 ноября 1478 года. Но королева, будучи женщиной мудрой и осторожной, долго размышляла, прежде чем его обнародовать. И вот наконец она решилась пустить в ход грозное оружие, хранившееся в тайнике ее покоев...

Диего Рамирес снова прервался, чтобы подкрепиться, и Морозини забеспокоился, сохранит ли он ясность ума, чтобы досказать историю, все больше и больше занимавшую князя.

– Если я вас правильно понял, – заметил он, – то декорации на сцене уже установлены, атмосфера времени создана. Не пора ли перейти к Каталине?

– Не беспокойтесь, сейчас перейду. Между учреждением инквизиции и драмой, о которой я хочу рассказать, прошло всего три месяца. Два первых инквизитора – брат Хуан де Сен-Мартен и брат Мигель де Морильо – приказали арестовать наиболее подозрительных из «конверсос». Доминиканские монахи, составлявшие трибунал, обосновались в крепости Трианы, на другом берегу реки, и упрятали в темницы, расположенные ниже уровня Гвадалквивира, многих самых богатых и влиятельных людей Севильи.

– Диего де Сусан, отец Каталины, оказался в их числе?

– Не сразу. Он собрал в церкви Сан-Сальвадор, переделанной из древней мечети, тех из «конверсос», кто остался на свободе. Ждать больше было нельзя, смертельная опасность надвигалась с угрожающей быстротой. И Диего призвал своих собратьев, многие из которых были важными должностными лицами в городе, к мятежу. Решено было собрать войска – им было чем заплатить! – и с их помощью захватить Севилью -и пленить грозный трибунал. Мятежники распределили между собой обязанности: кто завербует наемников, кто купит оружие, а кто разработает план действий, которые должны были обернуться настоящей войной против Церкви и Изабеллы. Вот теперь мы подходим к Каталине.

– Что общего у нее могло быть с заговором?

– Больше, чем вы думаете. У девушки была горячая кровь, и она была безумно влюблена в одного из офицеров королевы. Одна мысль о том, что он может погибнуть, сводила ее с ума. Ведь в случае победы мятежников ее Мигель был бы убит одним из первых. И тогда...

– Только не говорите, что она донесла на собственного отца!

– Именно это она и сделала. А заодно и на всех остальных. Их заточили в крепость Трианы, допросили, а затем представили совету легистов. Второстепенные участники были приговорены к тюремному заключению, а главари – к сожжению на костре. С февраля 1481 года запылали первые костры инквизиции, причем не только в Севилье, но по всей Испании. Принимая во внимание «услугу», оказанную дочерью Диего де Сусана, последнего не приговорили к сожжению, но когда его привели в собор для публичного покаяния, он отрекся от христианства и объявил себя правоверным евреем. Несколько дней спустя его, вместе с двумя сообщниками, сожгли на костре. Казнь устроили за стенами города, в Кампо де Таблада, народу собралось немного: чума еще свирепствовала, и Севилья была охвачена страхом. Но Каталина была там. Переодевшись нищенкой, она наблюдала за казнью, и пламя костра, пожиравшее ее отца, отражалось в ее больших черных глазах...

Взгляд нищего блуждал. Казалось, он искренне переживает ужасную сцену, только что им описанную, начисто забыв, что сидит в одичавшем саду.

– Похоже... вы там были... вы тоже... – прошептал Альдо.

Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть рассказчика на землю. Некоторое время он молча смотрел на князя.

– Может, и был... А может, видел во сне... В этом городе прошлое всегда слишком близко.

– Что с ней стало?

– Она осталась одна. Ее преступление из тех, что вызывают у людей гадливость. Однако она надеялась, что со временем все забудется и уляжется. Имущество ее отца конфисковали, но Каталина сумела сохранить золото и драгоценности, а главное – рубин, который ей запрещали носить, потому что он считался священным камнем и был самым дорогим из тайных сокровищ Диего де Сусана.

Гордо князя-антиквара мгновенно пересохло: неужели он напал на след?

– Священный камень? – выдохнул он. – Что это значит?

– Когда-то... очень-очень давно этот рубин вместе с одиннадцатью другими камнями украшал пектораль Первосвященника Иерусалимского храма. Вся дюжина символизировала двенадцать колен Израилевых. Только не спрашивайте меня, как рубин, символ Иуды, попал в руки Диего! Кажется, он передавался в семье из поколения в поколение, а для него самого служил знаком его глубокой приверженности вере Моисеевой.

Порроне опустел. К восторгу своего собеседника, Морозини вытащил из сумки другой, но на этот раз сам пригубил первым. Ему повезло: нашлась путеводная нить к последнему недостающему камню, к тому самому, который даже Симон Аронов не представлял, где искать. Такое следовало отпраздновать хотя бы глотком мансанильи. Это уже была удача. Пусть небольшая, но удача. Хотя огромная пропасть разделяла возможность добраться, подержать камень в руке от обрывочных сведений о рубине, к тому же сведений, относящихся к XV веку. И все же Альдо с трудом удерживал переполнявшие его чувства.

Довольный, Альдо вытер рот платком и, протянув порроне нищему, спросил:

– И что же, Каталина захотела носить его в качестве украшения?

– Конечно. Ее мало заботили религиозные соображения. А кроме того, Сусана – так ее прозвали – верила, что этот рубин дарует вечность ее красоте. Но ей не удалось сохранить камень.

– Его украли?

– Нет. Она рассталась с ним по собственной воле. Не надо забывать: положение Каталины было весьма и весьма опасным и щекотливым. Еврейская община прокляла ее. Она стала почтя изгоем, и даже возлюбленный, которого ее преступление ужаснуло, отвернулся от девушки. У нее больше не было выбора: либо униженное существование отверженной и зачумленной, либо изгнание, но она не могла уехать далеко от того, кого страстно любила. И тогда она обратилась за помощью к старинному другу отца, епископу Тиберийскому, человеку алчному и тщеславному. Ему удалось убедить Сусану отдать ему камень, чтобы он мог преподнести его королеве Изабелле, обожавшей рубины. За это Каталина получит королевское покровительство. Для отверженной жить под защитой королевы означало приблизиться к Мигелю: рано или поздно он не устоит перед ее чарами и... Она отдала камень.

– А епископ, разумеется, постарался оставить его себе?

– Вовсе нет. Он передал его королеве и даже просил за отцеубийцу, изобразив ее как женщину, глубоко почитающую Церковь, а мотивом преступления выдвинул отвращение к лицемерному поведению отца. Изабелла отправила Каталину в монастырь, но та вовсе этого не желала. Ей было нужно только одно – заполучить Мигеля. Она так буйствовала, что из монастыря ее выгнали. Жить ей было не на что, и осталось только одно – продавать свое тело. Сусану это не ужасало. Она снова поселилась в этом доме – он успел прийти в запустение, потому что никто не хотел жить в нем. Пока не увяла ее дивная красота, она вела постыдную жизнь. Со старостью пришла нищета, потом – смерть... Говорят, она раскаялась и испустила последний вздох на ступеньках часовни, но, как вы могли убедиться, смерть не принесла ей успокоения. Душа страждет, и призрак Каталины, преследуемой проклятием еврейского народа, обитает в этом доме...

– Известно ли что-нибудь об этом проклятии? Есть ли средство спасения страждущей души?

– Возможно. Если Сусана сможет разыскать священный камень и вернуть его детям Израиля, мир снизойдет в ее душу. Вот почему она каждый год покидает свой дом, чтобы отправиться на поиски рубина, а вернее, человека, который согласится отыскать для нее камень.

– И всегда идет в Каса де Пилатос? Рубин на портрете – именно тот, который она ищет?

– Да. Королева подарила его своей дочери Хуане, когда та уезжала в Нидерланды, чтобы выйти замуж за сына императора Максимилиана, того самого Филиппа Красивого, из-за которого впоследствии потеряла рассудок... Что стало с камнем дальше, сеньор, не могу вам сказать... Я поведал все, что знаю.

– Это очень много, и я весьма благодарен вам, – ответил Морозини, вынимая из кармана конверт с обещанным вознаграждением. – Но прежде, чем мы расстанемся, мне бы хотелось зайти в дом.

Диего Рамирес спрятал конверт под блузу, бросив перед этим быстрый взгляд на содержимое, потом скривился:

– В этом доме не на что смотреть. Ничего, кроме мусора.

– А Каталина? Разве вы не сказали, что она обитает там?

– По ночам! Только по ночам! – внезапно разволновавшись, выкрикнул нищий. – Всем известно, что призраки днем не показываются!

– В таком случае и бояться нечего. Пойдемте?

– Предпочитаю подождать вас здесь... только не слишком долго! Дверь не запирается на ключ, ее легкооткрыть... Отсюда видно: она за пятым столбиком галереи...

Альдо без труда проник в унылое пространство, довольно точно описанное его спутником. Два заброшенных зала под кедровыми потолками, изящная резьба сохраняла еще кое-где остатки красок... В глубине второго зала лестница, выложенная битыми керамическими плитками, вела на второй этаж, но ее очертания лишь угадывались в темноте...

В покинутом доме было холодно. Пахло пылью, мышами и чем-то еще – неразличимым, но навевавшим печаль. Все здесь было так странно, что, несмотря на свою отвагу, Морозини почувствовал, как у него на лбу проступают капли пота. Даже сердце его замерло, когда он стал медленно приближаться к старым ступеням. Венецианец мучительно ощущал чье-то присутствие, оно страшило его, но даже на секунду князь не подумал отступить.

– Что со мной? – пробормотал он. – Уж не схожу ли я в самом деле с ума, раз так остро ощущаю присутствие невидимого?

И вдруг – он ее увидел! Нет, скорее, смутно различил, потому что это было только лицо с неясными чертами, лицо, тонувшее в тенях, скопившихся у лестницы. Но это была та самая женщина, за которой он следовал накануне. Лицо было похоже на цветок, плавающий в тумане, погруженный в сумерки, цветок без стебля, способный вобрать в себя и выразить все человеческие страдания. Наверное, такие лица бывают у мучеников.

Потрясенный Альдо заговорил, и в голосе его невольно прозвучала нежность:

– Каталина! Я тоже ищу рубин, ищу, чтобы вернуть народу Израиля. Когда найду камень, – приду и скажу вам об этом... И я буду молиться за вас!

Ему почудилось, что он услышал вздох, и лицо исчезло. Больше ничего не было видно. Тогда, как обещал, Альдо прочитал вслух «Отче наш», перекрестился и вышел в сад. Ощущение тревоги, не отпускавшее его в этом странном доме, рассеялось, напротив, он почувствовал себя сильным и решительным, как никогда прежде. Миссия, возложенная на него Симоном, казалась князю теперь еще более благородной, ведь ему предстояло, кроме всего прочего, спасти погибшую душу.

Нищий, боязливо ожидавший его возвращения, двинулся навстречу:

– Ну, сеньор? Вы довольны?

– Да, и очень благодарен вам за то, что привели меня сюда. Думаю, теперь этот дом станет поспокойнее. Если, конечно, она правильно меня поняла.

– Вы... вы ее видели? Сусану?!

– Может быть... Я обещал ей найти рубин и вернуть камень ее соплеменникам. Если мне это удастся, я приеду и скажу ей об этом.

Рамирес вытаращил глаза, забыв даже допить мансанилью, а ведь кувшинчик он все еще держал в руках.

– Вы что же, и в самом деле надеетесь? После стольких веков? Нет, вы еще безумнее меня, сеньор!

– Ничего подобного, просто мое ремесло – отыскивать потерянные драгоценности. А теперь можно уходить. Надеюсь, мы еще когда-нибудь увидимся.

– Я побуду здесь еще немножечко... В обществе этого прекрасного вина... Храни вас Господь, сеньор!

Забыв свою сумку, Морозини отправился в отель пешком. Город просыпался после сиесты, брести по узким улочкам, обрамленным белыми стенами, над которыми возвышалась розовая башня Жиральды, было очень приятно. К тому же во время прогулки Альдо всегда лучше думалось... почти так же, как в ванне. Ванну Альдо примет сразу же по приходе, прежде чем переодеться к ужину. Королева устраивала сегодня прием в Алькасар Реаль, и его никак нельзя было пропустить. Во-первых, чтобы не восстановить против себя такую прелестную даму, как Виктория-Евгения, а во-вторых, потому, что венецианец надеялся встретиться во дворце с человеком, которого накануне он видел лишь мельком, но который, как ему теперь казалось, мог бы принести немалую пользу...

Морозини пришла в голову идея, а когда такое случалось, ему не терпелось ее осуществить. Просто грех заставлять ее томиться ожиданием. Разве само слово «идея» – не женского рода?

2 ВЛЮБЛЕННЫЙ В КОРОЛЕВУ

Явившись в Алькасар, Альдо буквально столкнулся с тем, кого искал: тот прогуливался взад-вперед по патио лас Донселлас под руку с лысым господином, которому, видимо, было довольно трудно передвигаться. Он был одет в потрепанный фрак и казался бы каким-нибудь чиновником в отставке, если бы не повесил на шею орден Золотого Руна, чтобы продемонстрировать свою принадлежность к высшему сословию Испании. Иначе; конечно же, и быть не могло, раз спесивый маркиз Фуенте Салида оказывал ему подобное внимание. Морозини не нашел удобным приблизиться. Так или иначе, сначала следует найти кого-нибудь, кто представил бы его официально. Благородный старец для этого не годился: они с князем были незнакомы. И Альдо направился в Посольский салон с надеждой встретить там донью Исабель.

Два дня назад, сидя в малой гостиной Каса де Пилатос вместе с королевской свитой за чаем, Морозини впервые заметил портрет Хуаны Безумной. Решив рассмотреть его повнимательнее после концерта, назначенного на следующий вечер, князь подошел к полотну, чтобы просто взглянуть. Но когда он, с чашкой в руке, шагнул к картине, перед ней уже стоял некий господин, машинально помешивавший чай ложечкой. И судя по всему, был столь увлечен, что не обращал ни малейшего внимания на то, что происходит вокруг. Пожилой мужчина, прямой, как палка, плоский и какой-то деревянный. В профиле его трудно было отыскать хоть что-то привлекательное: отсутствие подбородка, скошенный лоб, длинные седые волосы и – во всей красе – длинный острый нос. Адамово яблоко над глянцевитым воротничком находилось в постоянном движении: видимо, мужчина очень волновался. Было совершенно очевидно, что он застрял здесь надолго, что мешало подойти к картине, и Морозини решился начать разговор, скрывая нетерпение за самым что ни на есть любезным тоном:

– Изумительный портрет, не правда ли? Даже не понять, чем восхищаешься больше – мастерством живописца или красотой модели...

Ложечка замерла, адамово яблоко тоже. Нос описал дугу, и его обладатель пронзил князя ледяным взглядом; цветом и нежностью его глаза могли бы посоревноваться с дулом пистолета.

– Насколько мне известно, мы не представлены друг другу? – презрительно изрек он.

– Нет, но мне кажется, это легко исправить. Я...

– Меня не интересует, кто вы. Прежде всего, вы не испанец, это сразу видно, и вообще я не вижу никаких причин заводить с вами знакомство. Тем более, что вы ведете себя назойливо: только что грубо прервали высокие мгновения изысканных чувств. Идите своей дорогой, будьте добры.

– С удовольствием, сударь! – откликнулся Морозини. – Я не предполагал, что встречу такого грубияна в подобном доме.

И отвернулся, чтобы присоединиться к другим гостям. Когда князь проходил по гостиной, его остановила, схватив за рукав, маркиза Лас Марисмас – донья Исабель.

– Я видела, как вы поцапались со стариком Фуенте Салида, – насмешливо улыбнулась она. – Похоже, между вами возникли не очень-то теплые отношения?

– Скорее слишком горячие. Общение было бурным, но неприятным.

Морозини пересказал маркизе их короткий разговор. Молодая женщина рассмеялась.

– Поймите, дорогой князь, вы совершили преступление – да-да, оскорбление величества, осмелившись прервать свидание «дона Базилио» (так его прозвали) с его возлюбленной королевой!

– Возлюбленной? Вы хотите сказать, что он влюблен в портрет?

– Нет, в оригинал: Больше того, он пронес эту великую страсть через всю жизнь, чуть ли не с самого детства.

– Что за странность! С трудом себе представляю, как можно вздыхать по столь мрачной принцессе!

– Это потому, что вы не испанец. Я признаю, вид у нее несколько устрашающий, но для многих из нас она – мученица. И вот что еще важно: она была последней нашей королевой перед тем, как трон перешел к Габсбургам – сначала к ее собственному сыну Карлу V, а затем к его потомкам. Ее брак с Филиппом Красивым обернулся катастрофой для страны... А что До Фуенте Салида, надо отметить, что в наши дни он, безусловно, высочайший авторитет во всем, что связано с историей Хуаны.

– Жаль, что он так нелюбезен: наверное, беседа с ним могла бы быть захватывающей...

– Хотите, я это улажу? Пойдемте, я вас ему представлю. У него ко мне слабость: говорит, я похожа на «Нее».

– Может, и так, но куда красивее! Что же до маркиза, у меня нет ни малейшего желания снова окунаться в эту сверх меры соленую водицу[43]. Большое спасибо за предложение, но...

Как же Альдо теперь жалел, что отказался! У него возникла куча вопросов к «дону Базилио»! Прозвище удивительно подходило к старику – недоставало только огромной шляпы и иезуитской сутаны, чтобы в точности соответствовать персонажу. И вот теперь, чтобы получить возможность задать эти вопросы, придется попытаться как-то исправить сделанное, пусть даже в ущерб собственной гордости.

Войдя в Посольский салон, отделка которого и в особенности чудесный купол апельсинового дерева датировались эпохой Педро Жестокого, Морозини застал там необычайное оживление. Королева еще не появлялась. Обычно в ожидании августейшего выхода публика болтала о пустяках, сплетничала, но на этот раз все эти нарядные господа и дамы в вечерних туалетах страшно волновались. В центре стояла герцогиня Мединасели, нервно теребившая веер из черных страусовых перьев. Альдо собрался было подойти к ней, но дама заметила его первой и приблизилась сама:

– Ах, князь, я искала вас все время после обеда, но так и не смогла найти. Вы уже виделись с полицейскими?

– С полицейскими? Нет. А зачем?

– О, поверьте, я очень огорчена, но никак нельзя было не обратиться в полицию? В моем доме совершена кража. Похитили весьма ценную картину: портрет Хуаны Безумной. Вы, вероятно, заметили его?

– Заметил? Вы хотите сказать, заинтересовался им, причем очень сильно? Я рассчитывал даже переговорить с вами о нем. Когда же его украли?

– Вчера вечером, во время праздника. В какой именно момент, трудно сказать. О! Вот и ее величество! Всего два слова напоследок: полиция попросила меня составить список всех гостей, даже тех, кто состоит в свите королевы.

Герцогиня едва успела вернуться на свое место и присесть в реверансе: улыбающаяся Виктория-Евгения в бриллиантовой диадеме уже входила в гостиную. Донья Исабель шла за ней, а Альдо принялся искать глазами «дона Базилио» в толпе гостей.

Долго искать не пришлось: Фуенте Салида стоял прямо напротив князя, по другую сторону прохода. Его самоуверенный и безмятежный вид удивил Морозини. Конечно, волнение несколько улеглось с приходом королевы, но ведь не мог же маркиз не знать о краже, которая, естественно, должна была повергнуть его в глубокую скорбь. Его возлюбленная находилась ныне в руках Какого-то подлого негодяя – сама мысль об этом должна была бы быть для него невыносимой! Но может быть, он еще ни о чем не ведает? В любом случае за ним стоит понаблюдать...

Пока королева беседовала то с одной, то с другой группой гостей, Альдо отвел в сторону донью Исабель.

– Хочу попросить вас об услуге, дорогой друг! Но... дело такое деликатное... Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня флюгером, вертящимся по воле ветра во все стороны...

– Ну и предисловие! Чего же вы хотите?

– Этот вспыльчивый старик, маркиз Фуенте Салида... Мне бы хотелось, чтобы вы все-таки представили нас друг другу.

Прелестное лицо молодой женщины расцвело улыбкой: просьба, по всей видимости, показалась ей забавной.

– Вы склонны к мученичеству, дорогой князь?

– Вовсе нет, но мне необходимо задать ему несколько вопросов. Вы же сами говорили, что он крупнейший авторитет во всем, что касается Хуаны Безумной.

– Именно так. Но вы не боитесь, что подучится еще хуже, чем вчера? Попадете под горячую руку... Вы же знаете, что портрет, висевший в гостиной у Мединасели, похищен. Вероятно, маркиз в ужасном настроении.

– По нему этого не скажешь. Он кажется скорее спокойным. Может быть, он еще не знает?

– В таком случае – пойдемте.

Однако «дон Базилио» уже знал. И, похоже, узнал только что, ибо его мертвенно-бледное лицо окрасилось каким-то странным румянцем, что, вероятно, было у него признаком сильнейшего волнения. Птичья голова с длинным носом вертелась во все стороны так, словно маркиз надеялся унюхать след преступника.

– Немыслимо! Невероятно! Просто скандал! – без конца повторял он. И тут же призвал в союзники госпожу Лас Марисмас. – Вы со мной согласны, дорогая Исабель? В какое ужасное время мы живем!

Донья Исабель, которая взяла на себя миссию примирить двух мужчин, тут же ухватила быка за рога:

– Мы с князем полностью разделяем ваше мнение, милый дон Манрике, и, кстати...

«Дон Базилио» на мгновение прервал поток проклятий и обратил на Морозини совиный взгляд.

– Князь? – проворчал он. – Какой еще, Господи, князь? Каким образом?

Это прозвучало столь презрительно, что забыв о своих благих намерениях, Альдо не удержался и вспылил.

– Если среди предков насчитываешь четырех венецианских дожей, один из которых – князь Пелопонесса, – бросил он, отвечая спесью на спесь, – вряд ли стоит докладывать о своем происхождении испанскому дворянчику!

Донья Исабель отважно бросилась разнимать строптивцев:

– Господа, господа! Подумайте, ведь здесь королева! Подобная перепалка между людьми, чей ум и огромные знания должны вести к согласию, лишена всякого смысла! Позвольте же, князь, представить вас, – привилегия возраста, – улыбнулась она, чтобы избежать новой вспышки, – маркизу Фуенте Салида, камергеру ее величества королевы Марии-Кристины, вдовы нашего покойного короля Альфонса XII. Дон Манрике, перед вами – князь Морозини, представитель высшей знати Венеции и международный эксперт по историческим драгоценностям. Его знания почти столь же обширны, как ваши... И наш король, которому он оказал огромную услугу, очень его любит...

Фуенте Салида был неисправим. Угрожающе наставив длинный нос на венецианца, он легким кивком головы обозначил поклон и пробормотал:

– Хм, хм... Тем не менее хоть и знатный, но коммерсант... Так о чем же мы можем беседовать?

– О том великолепном периоде истории Испании, который называют Золотым веком, – бесстрашно начал Морозини. – А в особенности – о самой несчастной и, возможно, самой притягательной из королев. О той, чей портрет посмел похитить преступник, о донье Хуане...

Маркиз жестом прервал его, кашлянул, вытащил откуда-то из-под фалды фрака необъятный носовой платок, надолго погрузил в него свой нос и наконец заявил:

– Ни время, ни место, ни обстоятельства не кажутся мне подходящими для того, чтобы тревожить столь благородную память. Вы не скажете мне ничего такого, чего бы я не знал. К тому же я не соглашаюсь говорить о Ней нигде, кроме единственного места: места ее мученичества. Это в Тордесильясе, где у меня дом. А мы сейчас далеко оттуда.

– Но почему же не в Гранаде, где в кафедральном соборе, в королевской часовне, она покоится рядом со своим супругом и матерью? – вызывающе спросил Альдо.

– Потому, что там – всего лишь прах, а мне важна только жизнь! Ваш покорный слуга, сударь! Зовут к ужину, и нам больше нечего друг другу сказать. Дорогой мой герцог, я пойду с вами, – добавил он, заботливо склоняясь к лысому черепу господина с Золотым Руном, который, казалось, стоя спал.

Маркиза смотрела им вслед, пока они не скрылись в толпе гостей.

– Что за непроходимый глупец! – вздохнула она. – Несчастны королевы, вынужденные жить среди подобных людей! А этого даже не извиняет то, что он, насколько мне известно, принимает себя за Дон Кихота, Он просто одержим хронической курсилерией!

– Курсилерия? Это что такое?

– Что-то вроде снобизма. Быть «курси» – значит быть напыщенным, претенциозным, чопорным, но, тем не менее, иметь манеры, выходящие за рамки буржуазного понимания респектабельности. Наш Манрике и правда из хорошего древнего рода, но не самого высокого происхождения, поэтому он с истинным благоговением относится к каждому, кто носит герцогский, княжеский титул или – тем более! – корону...

– Однако мой титул, по-видимому, не произвел на него особого впечатления?

– Потому что вы иностранец. Беднейший идальго имеет в его глазах большую цену, чем английский лорд или французский принц. А уж что касается этих последних, он ни на минуту не забывает, что наши короли – из Бурбонов. Ладно, покончим с этим, предложите мне руку – вы мой сосед по столу – и пойдемте ужинать, иначе вы опять привлечете к себе внимание.

В половине первого ночи Альдо пешком возвращался в отель «Андалусия». Идти было совсем недалеко, а прекрасная ночь так и манила прогуляться.

Однако в ячейке для почты его ожидал крайне неприятный сюрприз: комиссар полиции Гутиерес приглашал князя Морозини явиться назавтра к десяти утра. Положительно, ему на роду написано посещать полицейские участки во время каждой своей поездки за границу: после Парижа в Лондоне, после Лондона в Зальцбурге и вот теперь – в Севилье. Не говоря уж о подобных визитах в собственной стране.

«Надо будет как-нибудь на досуге написать сравнительную монографию», – подумал Альдо, с наслаждением вытягиваясь на постели. Приглашение в полицию не встревожило его: разве донья Ана не сказала, что власти желают побеседовать с каждым из гостей? И разве в его жизни не было случая, когда отношения с полицейским переросли в крепкую дружбу: именно такая дружба связывала князя и его друга Адальбера с Гордоном Уорреном из Скотленд-Ярда.

Однако, едва войдя на следующий день в кабинет комиссара Гутиереса, Морозини понял, что на приятельские отношения рассчитывать не приходится. Полицейский удивительно напоминал раздразненного быка – огромная голова с прилизанными блестящими волосами, черными почти до синевы, красное лицо, такая же черная, как волосы, остроконечная бородка, на массивный лоб падает завиток. Картину: дополнял весьма презрительный и властный взгляд темных глаз. Словом, если добавить ко всему этому торс с квадратными плечами, возвышающийся над заваленным бумагами столом, и громадные ручищи, получалась фигура, которая производила изрядное впечатление на того, у кого совесть нечиста.

Окинув критическим взором высокую и элегантную фигуру вошедшего, этот тип что-то буркнул, потом, сверившись с записью, которую немедленно накрыл широкой ладонью, спросил:

– Вас зовут... Морозини?

– Действительно, это моя фамилия, – ответил Альдо, спокойно усаживаясь на стул для посетителей и заботливо поправляя складки брюк.

– По-моему, я не предлагал вам сесть!

– Простая забывчивость с вашей стороны, так я думаю, – сладким голосом предположил Альдо. – Но теперь все улажено? Если я правильно понял, вы бы хотели выслушать мое мнение о краже, жертвой которой стала позавчера госпожа герцогиня Мединасели в Каса де Пилатос.

– Вот именно. И я уверен, что вы можете сообщить мне интереснейшие вещи.

Морозини вопросительно поднял бровь.

– Не очень понимаю, какие, но спрашивайте.

– О-о, проще простого: извольте сказать мне, где сейчас находится украденная картина.

Допрашиваемый вздрогнул и нахмурился.

– Откуда мне знать? Не я же взял ее...

Гутиерес попробовал придать своей физиономии хитрое выражение, которое к ней совершенно не подходило.

– Это мы еще поглядим. У меня сильное подозрение, что вы и на самом деле не сможете точно сказать, где сейчас портрет королевы Хуаны. Я предполагаю, что, спустившись по Гвадалквивиру, он сейчас движется в направлении Африки или в любом другом и что обыск вашего номера в «Андалусии» ничего не даст.

– Иными словами, вы называете меня вором, причем без малейших доказательств!

– Не беспокойтесь, они у нас очень скоро появятся. Кое-кто утверждает, что именно вы похитили картину, а кроме того, один из слуг видел, как вы уходили из Каса де Пилатос в самый разгар праздника.

– Но это смешно! Я следовал за дамой...

– А слуга ее не видел; это, впрочем, не означает, что ее не было в действительности и что она не могла унести картину, спрятав ее под платьем. Вынутый из рамы портрет занимает не так уж много места, а это был маскарад, на дамах были широкие юбки...

– Я вышел, это и впрямь так, и я шел за дамой, это тоже правда... Но лучше мне поговорить об этом с герцогиней. Мне кажется, вы неспособны понять, что со мной случилось вчера. А она поймет.

– Скажите еще, что я полный идиот! И перестаньте ерзать, Морозини, – не выкошу, когда передо мной вертятся!

– А я не выношу, когда со мной разговаривают, как с рецидивистом и когда ко мне относятся без Должного уважения: я не Морозини, во всяком случае – для вас! Я князь Морозини, и вы можете называть меня «ваша светлость» или хотя бы просто «князь». Добавлю, что я прибыл в этот город по приглашению его величества короли Альфонса XIII и в свите вашей королевы. Что вы на это скажете?

Альдо крайне редко позволял себе вот так щеголять своими титулами, считая это проявлением снобизма, или, скорее... «курси», но сидевший перед ним тупица поистине обладал даром выводить из себя. Впрочем, выпад князя возымел некоторое действие. Комиссар чуть побледнел, и его маленькие глазки часто-часто замигали.

– Герцогиня не говорила мне об этом, – заговорил он более мирным тоном, впрочем, так и не подумав извиниться. – Она просто дала мне список гостей, которые были у нее позавчера...

– И в этом списке она написала просто «Морозини»?

– Н-нет... она указала ваш титул. Я устрою вам очную ставку со слугой, но так уж получается, что тяжелые обвинения – причем вполне правдоподобные – выдвинуты против вас одним из ваших... ну, то есть одним из участников праздника. Этот человек убежден в вашей виновности, он говорит, что вы проявляли к картине подозрительный интерес, а поскольку речь идет о лице вполне... – Позвольте догадаться! Мой обвинитель – маркиз Фуенте Салида, не так ли?

– Я... я не обязан указывать вам свои источники!

– И тем не менее, вы это сделаете, потому что я соглашусь на очную ставку со слугой только в том случае, если вы предложите сюда явиться и вышеупомянутому «лицу»... Может быть, вы не знаете, но этот человек испытывает к пропавшей картине всепоглощающую страсть. В то время как я всего лишь смотрел на портрет, он чуть ли не покрывал полотно, поцелуями – во всяком случае, мне так показалось.

– Картины не целуют! – возмутился искренне шокированный Гутиерес. Комиссар полиции начисто был лишен чувства юмора.

– Почему бы и нет, если ты влюблен в изображенною на ней особу? Разве вы сами никогда не целовали фотографию вашей жены?

– Сеньора Гутиерес, моя супруга, не из тех, с кем допустимы подобные вольности!

О да, Морозини охотно в это поверил! Если она под стать своему повелителю, то должна представлять собой настоящее страшилище. Впрочем, князь находился здесь не для того, чтобы копаться в подробностях личной жизни комиссара.

– Как бы то ни было, я настаиваю: если кто-то и причастен к исчезновению картины, так только он!

– Вы тоже, по его словам. Кому же верить?

– Поставьте нас лицом к лицу и сами увидите. Однако комиссар не собирался сдаваться. Он припас в рукаве еще одну карту, которая казалась ему козырным тузом.

– А вы действительно антиквар по профессии?

– Да, но я не занимаюсь картинами. Моя специальность – драгоценные камни и старинные украшения. И если уж вам угодно знать, то вот что я вам скажу. Стремясь изучить пресловутый портрет, я хотел прежде всего как следует рассмотреть рубин на шее королевы. Художник изобразил его исключительно талантливо, и я почти уверен, что это именно тот камень, который я разыскиваю по поручению одного из моих клиентов.

– Вы думаете, я попадусь на вашу удочку?

– Послушайте, сеньор комиссар, верите вы этому или нет, мне абсолютно безразлично. Если желаете, мы можем хоть сейчас отправиться в Каса де Пилатос, где вы повторите свои обвинения в присутствии герцогини, ее слуги и «дона Бази...», маркиза Фуенте Салида, за которым вы изволите послать...

– Именно так я и собирался поступить, но не по вашему приказанию. Советую вам не слишком заноситься. Вести следствие – моя работа, и я намерен сделать все, чтобы организовать эту встречу... завтра, в час, удобный для герцогини. А вы пока будете под надзором.

– Надеюсь, вы не станете задерживать меня здесь? – А почему бы и нет? Знакомство с испанской тюрьмой пойдет вам на пользу.

– По-дружески советую вам бросить эту затею, иначе я позвоню в свое посольство в Мадрид, а заодно и в королевский дворец с просьбой найти для меня адвоката. Потом...

На мгновение показалось, что бык сейчас же, не теряя ни секунды, поднимет на рога наглеца, но он удовольствовался тем, что выпустил свой гнев через ноздри, откашлялся и в конце концов буркнул:

– Ладно, вы можете уйти отсюда. Но предупреждаю: за вами будут следить, куда бы вы ни направились.

– Если это доставит вам удовольствие! Только должен предупредить, что сейчас я направлюсь не куда-нибудь, а в королевскую резиденцию, чтобы попрощаться с ее величеством. Я временно стал членом свиты, и поэтому мне следовало бы вернуться в Мадрид вместе с ней сегодня вечером. Раз это невозможно, придется извиниться и попросить отпустить меня.

– А вы не воспользуетесь этим, чтобы сбежать? Даете слово?

Морозини насмешливо улыбнулся:

– Охотно дал бы, если бы слово... вора имело для вас значение. Но так и быть, успокойтесь, завтра я буду еще здесь, Я не из тех, кто пускается наутек, испугавшись обвинения. Предпочитаю выяснить все до конца, прежде чем вернуться домой.

И князь вышел, непринужденно поклонившись., Альдо Морозини не спеша добрался до королевской резиденции, твердо решив не посвящать ее величество в свои распри с полицией. Он принес извинения за то, что не сможет сопровождать королеву на обратном пути в Мадрид, сославшись на непреодолимое желание задержаться еще на несколько дней в Андалусии. Он выслушал заверения в том, что его с огромным удовольствием примут как в столице, так и в любом другом месте, и наконец откланялся. Донья Исабель, немного удивленная стремлением Морозини задержаться в Севилье, проводила его до выхода из апартаментов.

Если умная женщина хочет что-то узнать, она всегда достигнет цели. Тем более что у Альдо не было никаких причин утаивать от нее правду. Маркиза так и подскочила от возмущения:

– Вас обвиняют в краже? Вас?! Но это же безумие!

– Не такое уж безумие, особенно если принять во внимание, что это – дело рук вашего «дона Базилио». Славный малый ненавидит меня. Должно быть, он вбил себе в голову, что я позарился на дорогой его сердцу портрет, и воспользовался этим, чтобы отделаться от меня.

Это честно... Особенно, если он искренне верит, что я виновен.

– Почему вы ничего не сказали ее величеству?

– Ни в коем случае! Я слишком дорожу своей репутацией, а посещение альгвасилов обязательно оставляет на ней пятнышко. А кроме того, я люблю сам улаживать свои дела...

– Вы сошли с ума, друг мой! Этот Гутиерес будет преследовать вас и чинить всякие козни сколько ему вздумается. Ему ничего не стоит гноить вас в тюрьме, пока не найдется картина!

– А права человека?

– Ах, о чем вы! Не забудьте, ведь здесь рядом Африка, а века мало изменили нравы. Но если серьезно... Если в результате очной ставки комиссар захочет задержать вас, непременно потребуйте, чтобы он доложил об этом в Мадрид. И в любом случае, я сейчас же дам указания мажордому, отвечающему за нашу резиденцию в Севилье, ему можно доверять; он проследит за всеми перипетиями дела и в случае необходимости предупредит меня.

Морозини взял руку молодой женщины и поднес ее к губам:

– Вы лучший друг на свете! Спасибо!

Расставшись с доньей Исабель, Альдо направился к ближайшей церкви, казавшейся особенно красивой под утренним солнцем. Однако он понапрасну переходил от портала к порталу – красных лохмотьев нищего нигде не было видно. Впрочем, возможно, это было и к лучшему: у полицейских, следивших за ним, неизбежно возникли бы вопросы, окажись он в одной компании с Диего.

Не придумав ничего более полезного, Альдо решил прогуляться. Но прежде, чтобы привести в гармонию свои чувства, зашел помолиться. Затем князь спокойно дошагал До Змеиной улицы, куда въезд транспорту был запрещен. Это был «нервный узел» города, изобиловавший кафе, ресторанами, казино и клубами, в которых за большими стеклами можно было увидеть, как севильские богатеи развлекались, попивая освежающие напитки, куря громадные «пурос»[44] и наблюдая за тем, что происходит снаружи. Было уже больше часа пополудни, и Морозини решил пообедать. Он вошел в ресторан Кавильо и заказал знаменитое андалусское гаспачо, жареные лангусты и марципаны и запил всё это оказавшимся просто отличным белым вином. Чего нельзя было сказать о кофе по-мавритански – напиток представлял собой густую кашицу, протолкнуть в горло которую удалось лишь при помощи большого стакана воды. Пообедав таким образом, Альдо подумал, что его «телохранитель» тоже имеет право отдохнуть, и, вернувшись в «Андалусию», устроил себе сиесту, как это принято в Испании. Его преследователю на это время предоставлялся выбор между креслом в просторном холле палас-отеля или пальмами в саду...

Само собой разумеется, заснуть Альдо не удалось. Прежде всего потому, что сиеста не входила в его привычки, но главное – из-за того, что, несмотря на безмятежный вид, который он всеми силами старался сохранить, эта история его раздражала. Морозини совершенно не хотелось надолго застревать в Севилье. Да и комиссар Гутиерес не внушал ему никакого доверия: весьма вероятно, отпустил Альдо сейчас просто для того, чтобы выиграть время и придумать, как бы получше, не портя себе карьеры, обойти королевскую защиту и все-таки не выпустить князя из своих когтей. Каким бы ни оказался результат завтрашней очной ставки, Морозини был почти убежден: средства, чтобы упрятать его в тюрьму, найдутся.

Стук в дверь прервал приступ «морбидецца», как говаривали в его родной Венеции, а проще – медленного погружения в мрачные глубины отчаяния. Морозини открыл дверь и оказался лицом к лицу с грумом в красной форме с галунами. Мальчик протягивал на серебряном подносе конверт. В нем лежала записка всего в две строчки, но она значила для Альдо не меньше, чем глоток воды для умирающего от жажды. В нескольких словах герцогиня Мединасели просила его прийти поболтать с ней около семи вечера: «Никто нас не потревожит. Прошу вас, приходите. Мне будет очень неприятно, если вы увезете из Севильи нехорошие впечатления».

Не означало ли это, что донья Ана в курсе событий и нисколько не верит выдвинутым против него обвинениям? И, вполне возможно, милая женщина кое-что знает о драгоценностях...

В самом лучшем расположении духа Альдо принял душ и переоделся в антрацитово-серый элегантный костюм, безупречный покрой которого выгодно подчеркивал его широкие плечи, длинные ноги и узкие бедра. Белая сорочка с крахмальным воротничком и шелковый в серо-голубых тонах галстук дополнили наряд, как нельзя лучше подходивший для визита к даме во второй половине дня. Быстрый взгляд в зеркало напомнил князю, что его густые волосы уже начали серебриться на висках, но это его не печалило. В конце концов, легкая проседь вполне шла к его матовой коже, к вызывающе благородным чертам, к сине-стальным глазам, в которыхчасто светились искорки иронии. Удовлетворенный своим внешним обликом, Морозини взял шляпу и перчатки, позвонил по внутреннему телефону портье и вызвал машину. Через несколько минут он уже стоял у входа в Каса де Пилатос.

Хозяйка дома приняла гостя в беседке Большого сада. В темно-красном платье из римского крепа, с несколькими нитками жемчуга, обвитыми вокруг шеи, герцогиня сидела в большом плетеном кресле у стола, на котором были сервированы прохладительные напитки. Морозини заметил, что она слегка взволнована, даже, пожалуй, тревожится. Впрочем, когда князь склонился к руке доньи Аны, она одарила его прелестной улыбкой.

– Как любезно с вашей стороны, что вы пришли, князь! Снова видеть этот дворец для вас не такое уж большое удовольствие.

– Да почему же? Это великолепие не может не радовать глаз, – ласково ответил Альдо, оглядев цветущие и благоухающие заросли. Это был один из знаменитых садов, тех самых, в которых в полной мере воплотился андалузский гений.

– Все это так, однако, именно здесь произошли не самые приятные события. Не могу выразить, до какой степени я смущена и взволнована тем, что вас втянули в грязную историю с кражей картины. Вам надо было сразу мне все рассказать. Если бы не донья Исабель, я И сейчас ничего не знала бы...

– Ах, значит, это она...

– Да, она... До чего же смехотворное обвинение! Мы совсем не знаем друг друга, но ваша репутация говорит за вас. Надо быть таким сумасбродом, как этот бедняга Фуенте Салида, чтобы обвинить вас в краже! Что же до болвана, который якобы видел, как вы преследуете некую, в природе не существующую даму, то я его попросту выгоню...

– Нет-нет, не надо его увольнять! Он говорил правду. Он действительно видел, как я вышел из дома. Понимаете, слуга проходил через главный двор с подносом, уставленным бокалами, а я спросил его, кто та дама, которую, как оказалось, лишь я один и видел. Он-то не заметил никого...

– А комиссар из этого сделал вывод, что вы таким образом пытались отвлечь его внимание от сообщника или сообщницы, уходившей с картиной.

– Так вот что он подумал... Мог бы мне прямо сказать. Так или иначе, это смешно, – Альдо и в самом деле засмеялся. – Как бы я мог отвлечь его внимание, указав на даму, которую он не видел, но которая...

Князь прервался: важный, будто министр, слуга вошел, чтобы разлить напитки. Морозини попросил чуточку хереса, хозяйка дома последовала его примеру. Налив вина, так же молчаливо, как и появился из-за цветущих померанцев, слуга удалился.

Герцогиня вертела бокал в руке.

– Вы могли бы описать мне эту женщину?

– Разумеется. Я мог бы рассказать вам и о том, куда ее проводил... Вот только!.. Боюсь, вы примете меня за сумасшедшего, донья Ана!

– Все-таки расскажите!

Герцогиня внимательно, не проронив ни слова и не выказывая видимого удивления, выслушала Альдо, потом заявила как ни в чем не бывало:

– Кое-кто утверждает, что она появляется здесь ежегодно, в один и тот же день. Я сама никогда ее не видела, ведь она показывается только мужчинам.

– Значит, вы знаете, оком речь?

– Все севильцы знают историю Сусаны. Она записана в нашей общей памяти. Мой свекор говорил, что встречал ее и... и один из наших дворецких тоже – его однажды утром обнаружили бродящим по улицам – бедняга лишился рассудка. Говорят, она возвращается сюда из-за портрета королевы, а главное – из-за рубина, который у доньи Хуаны на шее. Как вы полагаете, может быть, она и украла картину?

– Не думаю, чтобы у нее была такая возможность. Во всяком случае, когда я шел за ней, у нее ничего с собой не было. Но раз уж мы заговорили о драгоценности, изображенной на портрете, не знаете ли вы, что с ней' стало? Такой большой рубин не мог не оставить следа в истории...

Однако герцогиня только развела маленькими, унизанными кольцами руками.

– Стыдно в этом признаваться, но я ничего о нем не знаю. А ведь мы – потомки маркиза Дениа, бывшего начальником тюрьмы в Тордесильясе, где бедная королева томилась долгие годы, причем порой в чудовищных условиях. Этот Дениа и его жена были в высшей степени алчными людьми, они вполне могли украсть какие-то драгоценности, которые удалось сохранить несчастной донье Хуане. Не менее вероятно и то, что к моменту ее смерти рубин уже не принадлежал ей, иначе он, возможно, попал бы к нам по наследству. Королева, к примеру, могла подарить камень своей младшей и самой любимой дочери Каталине, когда та уезжала из Тордесильяса, чтобы выйти замуж за короля Португалии. Но вот что мне пришло в голову: поскольку завтра вы все равно должны были встретиться на очной ставке с маркизом Фуенте Салида, можно было бы узнать его мнение по этому поводу. Мне кажется, ему известно абсолютно все, что касается безумной королевы.

– Почему вы говорите «должны были»? Я по-прежнему должен, сударыня... Или вам не хочется устраивать эту встречу под вашим кровом? Тогда, признаюсь, меня это огорчило бы: я очень на нее рассчитывал...

– Очная ставка ни к чему. Я намерена уладить дело сегодня же – через четверть часа комиссар Гутиерес должен явиться сюда. Что до маркиза, я послала ему приглашение отобедать у меня завтра вместе с вами. Насколько я его знаю» он бегом прибежит, – добавила она с улыбкой, на которую улыбкой же тотчас откликнулся Альдо.

– «Курсилерия»?

– «Курсилерия». Этот человек не может устоять перед герцогским титулом, а у меня их девять. Забавный тип: каждую весну он приезжает сюда, в Гранаду, как бы на поклонение: к портрету и к могиле. Мы всегда приглашаем его к себе. Но на этот раз его паломничество совпало с приездом королевы.

– Я был удивлен, не увидев его в королевской свите. Мне говорили, что он камергер.

– Да. Но королевы Марии-Кристины, матери короля и вдовы Альфонса XII. Она уединенно живет в Мадриде, и должность камергера при ней ни к чему не обязывает. Думаю, впрочем, что ее величество находит маркиза несносным.

С чисто военной пунктуальностью Гутиерес явился минута в минуту. Он почтительно поклонился, как человек, знающий, с кем имеет дело, и уселся на краешек стула, на который ему указали. При этом комиссар не преминул бросить на Морозини многозначительный взгляд: было совершенно очевидно, он отнюдь не в восторге от того, что застал здесь князя. Еще меньшее удовольствие вызвали у него первые же слова хозяйки дома.

– Я просила вас прийти ко мне, сеньор комиссар, чтобы вы не шли по ложному следу, – проговорила донья Ана, посылая полицейскому одну из тех улыбок, перед которыми трудно устоять. – Могу заверить вас, что присутствующий здесь князь Морозини не имеет никакого отношения к ущербу, который нам нанесли...

– Простите, что возражаю вам, госпожа герцогиня, но факты и свидетельства, которые мне удалось собрать, говорят не в пользу вашего... вашего подзащитного.

Слово было выбрано неудачно. Донья Ана грозно нахмурила бровь:

– Я никого не защищаю, сударь! Просто благодаря чистой случайности могу предоставить вам неопровержимые доказательства. Когда мы ужинали, маркиза Лас Марисмас пришла испросить у ее величества королевы разрешения уйти для князя Морозини, у которого начался острый приступ невралгии. Затем она вызвала экипаж, и князя отвезли в отель. Чуть позже я попросила свою секретаршу, донью Инес Авиеро, принести мне шаль. Она исполнила мою просьбу. И донья Инес утверждает категорически: когда она шла по гостиной мимо портрета, тот был на месте.

– Она могла не заметить пропажи. Когда привыкаешь всегда видеть какой-то предмет на одном и том же месте, случается, что...

– Только не с доньей Инес! У нее наметанный глаз, и ничто не может ускользнуть от ее бдительного взора, ни одна деталь. Можете спросить у нее самой, я прикажу позвать...

– Если она так в этом уверена, почему же ничего не сказала, когда я допрашивал ее?

– Вы ее об этом не спросили, – ответила герцогиня с неуязвимой логикой. – Впрочем, и мне донья Инес не сразу сказала о том, что видела портрет на своем месте около часа ночи. Только когда мы остались одни вчера вечером и стали припоминать все детали. Поскольку князь покинул нас примерно в половине первого, выводы делайте сами.

Тон герцогини не допускал возражений, и скромный полицейский, сидевший перед одной из самых знатных дам Испании, не мог поставить ее слова под сомнение, как бы ему того ни хотелось. Он съежился, втянув бычью голову в массивные плечи, и, казалось, не решался встать. Донья Ана милосердно выдержала паузу, давая полицейскому время, чтобы переварить разочарование, и добавила уже гораздо более мягко:

– Будьте добры поставить в известность маркиза Фуенте Салида обо всем, что я только что сказала.

Гутиерес вздрогнул, словно пробудившись от сна, и не без усилия поднялся.

– Сеньор маркиз все равно завтра не пришел бы. Перед тем, как явиться сюда, я заходил к его кузену, у которого он останавливается, приезжая в Севилью, и мне сказали, что он уже уехал.

– Как?! – возмутилась герцогиня. – Выдвинул ложное обвинение и сбежал? Вот лучшее доказательство того, что он действовал лишь из личной неприязни и это просто злобный выпад.

– Я скорее склонен видеть в его поспешном отъезде желание сэкономить, – предположил комиссар, надеясь таким образом защитить важную персону. – Маркиз воспользовался случаем добраться до Мадрида с королевской свитой, и благодаря этому поездка ничего ему не будет стоить.

Морозини расхохотался.

– Быть может, он попросту пересмотрел свое суждение, – снисходительно заметил он. – Что до меня, все хорошо, что хорошо кончается, и я теперь смогу заняться собственным отъездом.

Он тоже поднялся, но донья Ана его удержала.

– Останьтесь еще на минутку! Господин комиссар, ваше расследование зашло в тупик, и у вас, не сомневаюсь, много дел. Не стану вас задерживать...

Гутиерес вышел, всем своим видом показывая, до чего ему не хочется упускать добычу.

– Мало похоже, что нам удалось его переубедить, – отметил Морозини.

– Какое это имеет значение? Единственное, что важно: он перестанет досаждать вам. Его обвинение – нелепость!

– Людям свойственно подозревать чужаков, в особенности иностранцев.

– Это свойственно скудоумным людям. Первое качество хорошего полицейского – умение распознать, с кем имеешь дело.

В соседнем монастыре зазвонил колокол. Альдо снова встал, и на этот раз его не удерживали. Когда он склонился к руке хозяйки, его взгляд заискрился.

– Я очень вам благодарен, госпожа герцогиня. Вы даже не можете представить себе, как благодарен!

Тот же огонек зажегся в темных зрачках доньи Аны.

– Не хотите ли вы сказать, дорогой князь, что мое свидетельство не было чистой правдой?

Морозини полной грудью вдохнул свежий воздух. Легкий ветерок с моря тихонько шевелил верхушки высоких пальм.

– Прохладно, а платье вашей милости (он сознательно употребил английское обращение к герцогиням, уж очень оно подходило донье Ане) из очень красивой ткани, но совсем легкое... А ваша милость пока не послала за шалью...

На этот раз расхохоталась она. Потом тоже встала и взяла Альдо за руку.

– Думаете, надо было?.. Да ведь мне никогда не бывает холодно! Но... мне хотелось бы знать, куда вдруг так заторопился Фуенте Салида? Он охотно прибедняется, хотя и не нищий, далеко не нищий. Так почему он поспешил пристроиться в королевскую свиту?

– Острый приступ «курсилерии»?

– Что-то не очень верится в это: у него есть возможность приблизиться ко двору, когда захочет. А может быть, он просто-напросто раскаивается в своих фантастических обвинениях?

– Возможно. Но если он испытывает угрызения совести, я об этом узнаю. Завтра утром я отправляюсь в Мадрид, и было бы очень странно, если бы я там не отыскал его. Не забудьте: мне нужны его знания. И это – единственная причина, по которой я не поколочу его.

– А то бы поколотили?

– Как бы, по-вашему, на подобные обстоятельства отреагировал испанец?

– Боюсь, очень бурно.

– Мы, венецианцы, столь же чувствительны, но вам я обещаю по возможности быть с ним любезным.

Морозини не стал говорить, что ему пришла в голову странная идея. А не был ли вором сам «дон Базилио»?

Они вышли в большой внутренний Двор, где их уже дожидался дворецкий, которому было поручено проводить гостя до экипажа.

Альдо поклонился:

– Я навсегда ваш раб, донья Ана. Отныне я знаю, как выглядит ангел-хранитель!

– Истине очень трудно проложить себе дорогу к свету. И наш долг помочь ей в этом... И потом, если быть до конца откровенной, я буду очень рада, если, лишившись портрета, избавлюсь наконец от визитов Сусаны. Мне... мне они совсем не нравятся!

Доехав до площади, в глубине которой возвышался палас-отель «Андалусия», Морозини вдруг заметил человека в старой соломенной шляпе и выцветших красных лохмотьях, показавшихся ему знакомыми. Человек явно делал уже не первый круг по площади. Князь остановил коляску и выпрыгнул из нее, подумав, что, возможно, Диего Рамирес ждет именно его. И не ошибся: едва заметив Альдо, нищий потихоньку сделал ему знак следовать за собой.

Шествуя друг за другом, они приблизились к известному вгороде зданию, барочный фасад которого был украшен великолепными азулехос. Здесь располагался приют де ла Каридад, основанный в XVI веке носившим то же имя религиозным братством. Приют давал убежище нищим и хоронил казненных, чьи брошенные тела до этого разлагались под открытым небом. Одним из создателей и главных попечителей благотворительного заведения выступил дон Мигуэль де Манара, чья распутная жизнь, должно быть, послужила основой для истории Дон-Жуана. То, что в приют вошел нищий, никого не должно было удивить, но и появление в таком месте весьма элегантного господина – тоже, потому что монахини, работавшие в приюте, часто принимали дары от представителей высшего севильского общества.

Все так же, на некотором расстоянии друг от друга, Морозини и нищий прошли в часовню, которая всегда была открыта до позднего вечера. Зная, что его странный знакомец еврей, Альдо гадал, зачем тот привел его в христианскую церковь, но Рамирес не стал проходить внутрь, к алтарю, а остановился справа от большой двери перед кошмарным творением Вальдеса Леаля, шедевром испанского реализма, о котором Мурильо говаривал, что рассматривать его можно, только зажав нос.

Картина изображала мертвых епископа и рыцаря в полуоткрытых гробах, кишащих червями...

– Могли бы найти местечко получше! – шепнул Морозини, становясь рядом с нищим.

– А почему не здесь? Для всех, подобных мне, это – утешительное зрелище, но я хочу поговорить с вами о совсем другой картине.

– О той, что украдена из Каса де Пилатос? Я знаю об этом, меня даже обвинили в краже.

– Большая ошибка! Я знаю, кто взял ее.

Альдо смотрел на своего собеседника с удивлением, граничившим с восхищением.

– Откуда вам это знать?

– Мы, нищие, вертимся везде: вокруг церквей, на пласа дель Торос в дни корриды, у богатых домов, когда там устраивают праздники. Мне было достаточно поискать, поспрашивать...

– И что?

– Это случилось около двух часов ночи. Праздник еще не закончился, но королева уже собралась уходить: приглашенные и домочадцы герцогини толпились вокруг нее, а нищие в это время держались чуть подальше, на улице у задней стены Малого сада, куда двое или трое слуг обычно выносили им пищу – ее всегда остается в избытке, когда в Каса де Пилатос устраивают приемы, а слуги знатных господ нередко просят нас оказать им в обмен на еду какую-нибудь услугу. И вот в ту ночь, как говорит Гомес – нищий от церкви Святого Эстебана, один из пакетов отличался от остальных. Он был прямоугольным, не очень большим и довольно плоским. Гомеса разобрало любопытство, и он пошел следом за Человеком, которому дали этот пакет. Самое интересное: тот даже не стал дожидаться дележки еды, а побежал прочь, словно сам дьявол гнался за ним по пятам.

– И куда же он побежал?

– К старому дворянскому дому у пласа де Энкарнасьон. Дом принадлежит одному старому филину, немного впавшему в детство, чей брат – камергер королевы-матери.

– Его зовут случайно не Фуенте Салида, этого камергера?

– По-моему, так...

– Значит, у него была самая веская причина навести на меня полицию: это он поручил украсть картину, и, как я предполагаю, портрет сейчас едет вместе с маркизом и королевской свитой по направлению к Мадриду. Вы оказали мне бесценную услугу!

– Ну, цена у всякой вещи есть, – скромно сказал нищий.

Морозини уловил намек, вытащил из бумажника несколько купюр и сунул их в руку, находившуюся совсем рядом.

– Еще два слова: почему вы предприняли эти розыски? Из-за меня?

Диего Рамирес вдруг стал очень серьезным.

– В какой-то степени, наверное, из-за вас, но в особенности потому, что той ночью, которая последовала за нашим с вами свиданием, я слышал, как плачет Каталина!

– Скажите ей, пусть потерпит немного. Я найду рубин и передам его детям Израиля. Тогда и вернусь. Храни вас Господь, Диего Рамирес!

– Храни вас Господь, сеньор князь.

Только на улице Морозини сообразил, что Рамирес назвал его князем, и задумался, откуда нищий мог узнать его титул, но быстро отогнал от себя эту мысль: как и у Симона Аронова, у этого чертова нищего агентура, похоже, работает наилучшим образом...

3 НОЧЬ В ТОРДЕСИЛЬЯСЕ

В Мадриде, как и в Париже, и в Лондоне, Альдо знал лишь один отель: «Ритц». Он предпочитал эти роскошные гостиницы, основанные гениальным швейцарцем, ценя в них стиль, элегантность, кухню, погреба и некий особый образ жизни. Каждый город, конечно же, вносил свой колорит, и все же в любой точке земного шара в отелях «Ритц» была своеобразная атмосфера, позволявшая даже самым привередливым постояльцам чувствовать себя как дома.

Однако на этот раз Морозини провел в «Ритце» всего сутки: ровно столько времени ему понадобилось, чтобы узнать у портье, где находится дворец королевы Марии-Кристины, бывшей эрцгерцогини австрийской, отправиться туда за сведениями о маркизе и услышать, что Фуенте Салида не успел даже переступить, порог этого дворца – его ждала телеграмма со срочным вызовом в Тордесильяс: заболела супруга маркиза.

Альдо удивился, узнав, что старый разбойник, влюбленный в королеву, умершую почти пять веков назад, женат. Однако астматическая и прихрамывающая придворная дама, которая сообщила все это, возведя глаза к небу, уверяла, что это одна из лучших пар Испании, благослови их Господь... При этом она не забыла осведомиться, зачем сеньору иностранцу понадобилось искать встречи с самым пылким ксенофобом королевства. На этот случай князь заранее заготовил ответ: надо побеседовать об одном новом факте, о детали, касающейся пребывания королевы Хуаны с супругом у короля Людовика XII в Амбуазе в 1501 году от Рождества Христова. Эффект превзошёл все ожидания. Несколько минут спустя Альдо уже выходил из дворца с подробным адресом и пожеланиями доброго пути. Ему оставалось только справиться о железнодорожном расписании и взять билет либо на поезд на Медину дель Кампо, либо на тот, который шел из Саламанки в Вальядолид: оба делали остановку в Тордесильясе. Расстояние не превышало двух сотен километров, однако скверно составленное расписание делало путешествие довольно долгим.

Гранитные и песчаные пустыни Старой Кастилии тянулись бесконечно. Было жарко, и добела раскаленное голубое небо простиралось над сьеррой, придавливая к земле покорные деревушки и тропинки, которые, казалось, плутали в поисках разбросанных по холмам и возвышенностям домов. Довольно безрадостная картина. Сойдя в Тордесильясе, Морозини, с трудом переживший тяжкую жару, насквозь пропыленный и покрытый угольной крошкой, чувствовал потребность в ванне и смене белья и находился в весьма дурном расположении духа. Если бы не жизненно необходимые сведения, которыми располагал старый безумец, никакая сила не заманила бы его в этот угрюмый городишко, возвышавшийся на холме над рекой! От мрачного замка, где сорок шесть лет томилась в жестоком кошмаре, перемежавшемся отчаянием и безумием, королева Испании, незаконно лишенная свободы волей безжалостного отца, а вслед за тем еще более безжалостного сына, не осталось даже руин... Потомки предпочли уничтожить этих каменных свидетелей человеческой жестокости.

Туристов здесь тоже было немного. Если бы еще замок сохранился, он, возможно, привлекал бы в Тордесильяс толпы любопытных, и в маленьком городке, в котором насчитывалось не более четырех-пяти тысяч жителей, конечно, давно построили бы приличный отель.

А ту гостиницу, в которой пришлось остановиться Альдо, едва ли сочли бы достойной даже в самой крошечной из «столиц» французских кантонов Швейцарии. Приезжий получал здесь нечто вроде монашеской кельи с выбеленными известью стенами, насквозь пропитавшимися запахом прогорклого масла, свидетельствовавшим явно не в пользу местной кухни. Не могло быть и речи о том, чтобы надолго задержаться в таких условиях. Значит, надо как можно скорее встретиться с маркизом.

Воспользовавшись тем, что на закате стало прохладнее, Морозини быстро умылся, справился, где находится церковь, рядом с которой, как ему было известно, обитал разыскиваемый им Фуенте Салида, и резво зашагал по улочкам города, ставшим с наступлением сумерек чуть оживленнее.

Найти то, что он искал, оказалось нетрудно: это был квадратный массивный дом, полукрепость-полумонастырь, с редкими окнами, снабженными выступающими вперед крепкими решетками, способными отпугнуть всякого непрошеного гостя. Над сводчатой дверью – несколько более или менее стершихся гербов, которые, казалось, отталкивали друг друга, стремясь занять господствующее положение. Цитадель на вид была почти недоступна, но... ее следовало одолеть. Ведь если Фуенте Салида и в самом деле похитил портрет, картина обязательно должна находиться в этом доме. Вот только как в этом удостовериться?

Порыв горячности уступил место рассудительности. Чтобы заставить эту слишком прочную дверь открыться перед ним, Альдо решил прибегнуть к хитрости. Поправив на голове шляпу, он приподнял тяжелый бронзовый молоток. Тот опустился с таким замогильным звуком, что гостю на мгновение показалось: дом пуст. Но почти сразу же он услышал чьи-то приглушенные шаги, человек за дверью скользил, видимо, по выложенному плитками полу.

Петли, должно быть, были хорошо смазаны – дверь отворилась без того апокалиптического скрежета, который ожидал услышать Альдо. На пороге появилась служанка – об этом можно было догадаться по ее черному чепцу и белому фартуку, – тощая, морщинистая, с лицом, вполне достойным кисти великого Эль Греко. Некоторое время женщина молча рассматривала иностранца, потом спросила, что понадобилось господину. Призвав на помощь все свои познания в испанском, Морозини объяснил, что прибыл по поручению королевы и ему необходимо срочно увидеться с сеньором маркизом. Дверь распахнулась во всю ширь, и служанка изобразила нечто, напоминавшее глубокий реверанс. Князю показалось, что он внезапно очутился в прошлом. Этот дом был выстроен, вероятно, еще при их католических величествах, и с тех пор интерьер не слишком изменился., Альдо пришлось спуститься по двум ступенькам, и его оставили ожидать в низком зале, своды которого поддерживали тяжелые столбы. Кроме двух жестких скамеек со спинками из черного дуба, стоявших одна напротив другой у стен зала, здесь не было никакой мебели. Морозини вдруг стало холодно – как бывает в приемных наиболее суровых монастырей.

Женщина вернулась через минуту. «Дон Базилио» шел за ней по пятам. Но стоило ему узнать гостя, как заискивающая улыбка на его устах сменилась жуткой гримасой:

– Вы?! По поручению королевы?! Это ложь – убирайтесь вон!

– Ни за что! Я бы не стал пускаться в дорогу в такую адскую жару только ради удовольствия поприветствовать вас. Мне надо поговорить с вами... о вещах, чрезвычайно важных. Что же до королевы, вы отлично знаете: мы в наилучших отношениях. Маркиза Лас Марисмас, которая дала мне ваш адрес, могла бы подтвердить это.

– Так вас не бросили в тюрьму?

– Только не потому, что мало было стараний меня туда упрятать... Однако не могли бы мы поговорить в более подходящем месте? И главное, наедине?

– Пойдемте! – нелюбезно буркнул хозяин, знаком отослав служанку.

Если вестибюль олицетворял собой монашескую суровость, то зал, где теперь очутился Морозини, был выдержан в совсем другом роде. Фуенте Салида устроил здесь нечто вроде святилища в честь своей принцессы: среди знамен Кастилии, Арагона, других провинций Испании и трех рыцарских орденов, на помосте, куда вели три ступеньки, под навесом из ткани королевских цветов стояло готическое кресло резного дерева с высокой спинкой. Над этим импровизированным троном висел портрет Хуаны: простая черно-белая гравюра. На противоположной стене, построенной из песчаника, который не сочли необходимым покрыть штукатуркой или хотя бы побелить, раскинув в стороны свои иссохшие руки, висело большое распятие черного дерева. Вдоль боковых стен симметрично расположились табуреты, над каждым – дворянский щит, обозначавший, что тут может разместиться один из членов Большого Совета. Все вместе производило сильное впечатление, тем более, что маркиз, пересекая зал в направлении к противоположной двери, преклонил колено перед троном. Морозини учтиво сделал то же самое, чем заслужил первый одобрительный взгляд хозяина дома.

– Это кресло, – объяснил Фуенте Салида, – появилось здесь не случайною. Она сидела на нем! Кресло ведет свое происхождение из Каса дель Кордон в Бургосе, и, возможно, это самое драгоценное из моих сокровищ. Пойдемте ко мне в кабинет!

Состояние узкой комнаты, душной, несмотря на открытое окно, за которым виднелось бледнеющее вечернее небо и слышался вечерний гул городка, наилучшим образом могло бы определить слово «хаос». Вокруг вощеного деревянного стола с коваными ножками, заваленного бумагами, перьями, карандашами и множеством предметов неопределенного назначения, прямо на вымощенном плитками полу стопками громоздились книги. Их было так много, что ходить по кабинету следовало с осторожностью.

Маркиз вытащил откуда-то табурет и предложил его гостю, а сам уселся в кресло, обитое некогда красной кожей и украшенное шляпками больших бронзовых гвоздей. Впрочем, для опытного глаза антиквара – отличная вещь, должно быть, такая же старая, как и сам дом. Во всяком случае, хозяин кресла чувствовал себя в нем вполне уютно. Оно, несомненно, придавало ему уверенность в себе – «дон Базилио» положил руки на подлокотники. В его взгляде трудно было бы уловить даже следы приветливости.

– Хорошо. Поговорим, раз уж вам так этого хочется. Но недолго. Я не могу уделить вам много времени...

– Я отниму его у вас ровно столько, сколько необходимо, чтобы все выяснить. Прежде всего хочу, чтобы вы знали: полиция не задержала меня, поскольку есть все доказательства моей невиновности.

– Хотелось бы знать, кто их представил, – усмехнулся «дон Базилио».

– Лично герцогиня Мединасели по свидетельству своей секретарши. Понимаю, сделать из меня козла отпущения Показалось вам весьма удобным, но на этот раз, к сожалению, не удалось.

– Отлично, счастлив за вас. И вы проделали такое путешествие, чтобы сообщить мне это?

– Отчасти. Но главным образом – для того, чтобы предложить вам сделку.

Фуенте Салида так и подскочил – будто его вытолкнула из кресла распрямившаяся пружина.

– Извольте понять, сударь: это слово не может иметь ко мне никакого отношения! Никто не может заключать «сделок» с маркизом Фуенте Салида! Я-то ведь не торговец!

– Нет-нет, вы приобретаете ценности несколько иным способом. Что же до соглашения, которое я вам предлагаю, – может быть, слово «соглашение» вам нравится больше? – то, убежден, через несколько минут оно покажется вам интересным.

– Это меня настолько удивило бы, что я, не теряя времени, попрошу вас удалиться!

– О, не раньше, чем вы меня выслушаете! Разрешите закурить? Конечно, дурная привычка, но благодаря ей мозг работает лучше: мысли проясняются...

Не дожидаясь разрешения, Морозини достал из кармана золотой портсигар с выгравированным на нем княжеским гербом, вынул оттуда тонкую сигарету, предложил закурить и хозяину, от чего тот в немом негодовании отказался, покачав головой, спокойно прикурил, выпустил два-три клуба дыма и только тогда заявил, скрестив свои длинные ноги и не забыв позаботиться о складке на брюках:

– Что бы вы там ни думали, идея завладеть портретом королевы Хуаны никогда не приходила мне в голову. Зато я бы дорого дал за сведения об изумительном рубине, который на нем изображен: о том, что на шее у королевы. Меня интересует, что с ним стало. И если кто-то и может ответить на этот вопрос, то только вы. Если верить слухам, никто в мире не знает больше вас о несчастной королеве, которая никогда не правила.

– А почему вас интересует именно этот камень, а не какой-то другой?

– Вы коллекционер, и я тоже. Вы должны были бы понять меня с полуслова, но я постараюсь выразиться более определенно. У меня есть все основания считать, что я ищу именно этот рубин: проклятый камень, приносящий несчастья и способный приносить их и в будущем, до тех пор, пока он не вернется к своему законному владельцу.

– Естественно, к его величеству королю!

– Никоим образом, и это отлично вам известно. Разве вы не знаете, кому принадлежал этот кабошон прежде, чем его подарили Изабелле Католичке, которая, в свою очередь, передала его дочери, когда та вступала в брак с Филиппом Красивым?

Глаза старика засверкали ненавистью: – С этой свиньей! С этим фламандцем, который завладел самой прекрасной жемчужиной Испании лишь для того, чтобы втоптать ее в грязь!

– Не стану с вами спорить. Но признайте: обладание этим чудесным рубином совсем не принесло счастья вашей королеве.

– Может, вы и правы, но у меня нет ни малейшего желания ради вас вспоминать эту историю. О том, перед чем благоговеешь, можно говорить лишь с теми людьми, в которых рассчитываешь найти понимание. Вы к ним не относитесь, вы ведь даже не испанец.

– Лично я отнюдь не сожалею о том, что не испанец, и вам придется с этим смириться. Но поскольку вы, кажется, меня не поняли, скажу яснее: это вы украли портрет, или его украл для вас один из слуг, передавший картину через стену переодетому в нищего сообщнику, который поспешил отнести похищенное в дом вашего брата... Что такое? Вам нездоровится?

Это было еще мягко сказано. Маркиз внезапно сделался пурпурно-фиолетовым, казалось, он вот-вот задохнется. Но, видя, что Морозини готов броситься ему на помощь, Фуенте Салида вытянул вперед длинную тощую руку, чтобы защититься от него, и завизжал:

– Это уж слишком! У... Убирайтесь вон! Прочь отсюда!

– Успокойтесь, пожалуйста. Я здесь не для того, чтобы судить вас, еще меньше – для того, чтобы забрать у вас портрет. Я даже не прошу вас признаться в краже и даю честное слово никому не сообщать о ней, если вы дадите мне взамен то, за чем я сюда пришел...

Мало-помалу лицо «дона Базилио» приобретало свой нормальный цвет.

– Я считал вас другом доньи Аны.

– Мы стали друзьями с тех пор, как она защитила меня от судебной ошибки. Но, тем не менее, хочу сказать: мне глубоко безразлично, вернется ли к ней картина. Больше того, я не уверен, что ей самой этого хочется...

– Смеетесь?

– Ни в коей мере. С портретом связаны странные ночные визиты, происходящие ежегодно в Каса де Пилатос. И, кстати, надо сразу же предупредить вас: вы можете унаследовать эту традицию.

Маркиз пожал худыми плечами.

– Если речь идет о призраке, то знайте: я их не боюсь. В этом доме один уже есть.

Морозини отметил про себя, что эти слова похожи на признание в краже, но вслух ничего говорить не стал. Только еще шире улыбнулся, надеясь, что так его вопрос прозвучит убедительнее:

– Значит, вы согласны поговорить со мной о рубине?

Старый маркиз больше не колебался. Он откинулся на спинку кресла, еще прочнее уперся локтями в подлокотники и соединил кончики пальцев.

– В конце концов, почему бы и нет? Но предупреждаю: мне известно не все. Так, например, я представления не имею, где камень может находиться сейчас. Не исключено, что он безвозвратно утерян.

– Такие поиски и составляют суть моей профессии, – со всей серьезностью произнес Альдо. – Не скрою, однако, что они доставляют мне удовольствие. История всегда была для меня садом чудес: прогуливаясь по нему, порой рискуешь жизнью, зато он умеет вознаградить, вас за это ни с чем не сравнимой радостью.

– Я начинаю верить, что мы можем прийти согласию, – сказал, внезапно смягчившись, старик. – Как вы уже знаете, королева Изабелла подарила этот восхитительный камень, который мы видели на портрете, своей дочери Хуане в день, когда принцесса отплывала из Ларедо в Нидерланды, где ее ожидал избранный для нее супруг. Это был завидный брак даже для инфанты: Филипп Австрийский по материнской линии – потомок герцогов Бургундских, которых называли великими герцогами Запада, был сыном императора Максимилиана. Он был молод, считался красивым... Хуана верила, что плывет к счастью. Счастье! Как будто это утешение ничтожных людей может существовать для принцессы! В том же 1496 году должно было состояться и второе бракосочетание: сестра Филиппа, принцесса Маргарита, выходила замуж за старшего брата Хуаны, наследника испанского трона. Корабли, отвозившие инфанту, должны были вернуться обратно с невестой принца...

Рассказчик умолк и хлопнул в ладоши – по этому знаку прибежала служанка, и маркиз отдал ей краткое приказание. Чуть позже женщина явилась снова – на этот раз с подносом, на котором стояли два оловянных кубка и графин с вином. Почтительно присев в реверансе, служанка поставила все это на стол перед хозяином. Не вымолвив ни слова, маркиз наполнил кубки и предложил один из них своему гостю.

– Попробуйте «Амонтильядо», – посоветовал он. – Если вы знаете толк в винах, вам должно понравиться...

Даже если бы это был яд Борджиа, Морозини согласился бы выпить зелье – ведь оно служило знаком примирения. Но это было вино, к тому же приятное на вкус: мягкое и очень душистое.

По всей видимости, Фуенте Салида нужно было подкрепиться: он один за другим осушил два кубка подряд.

– Не знаю, ваш рубин тому виной или что-то еще, – вновь заговорил он, – но в августе громадную флотилию – сто двадцать кораблей! – изрядно потрепала в Ла-Манше сильная буря. Ища убежища, они отправились в Англию, где несколько кораблей пропали. Слава Богу, эта участь не постигла тот, на котором находилась принцесса, но прошло больше месяца, прежде чем она сошла наконец на низкий берег Фландрии, и еще месяц, прежде чем соизволил появиться жених.

– Как? Он не прибыл в порт встретить свою невесту?

– Да нет же, Господи! Он охотился в Тироле. И тогда и после ему не приходило в голову особо усердствовать в заботе о жене. Впрочем, было и к лучшему, что их первая встреча отложилась: Хуана сошла на берег вымокшая до нитки, измученная морской болезнью, да к тому же с чудовищным насморком. Но все же, едва она ступила на землю, было сделано самое необходимое, и вАнтверпене она впервые увиделась с некоторыми членами своей будущей семьи – с Маргаритой, которой предстояло стать ее невесткой, и с бабушкой, Маргаритой Йоркской, вдовой Карла Смелого.

– А то, что жених не слишком к ней торопился, не ранило принцессу?

– Нет. Хуане сказали, что он занят государственными делами, а она с детства привыкла с уважением относиться к этому аргументу. Знаете, она была, наверное, лучшей из принцесс ее возраста...

– Вы говорите о ней так, словно были с ней знакомы, – заметил Морозини, тронутый неподдельной страстью, звучавшей в голосе старика, не по своей воле принимавшего его у себя.

Не ответив, Фуенте Салида встал, достал из темного угла Комнаты плоский сверток из грубой ткани, развязал его и, достав портрет, разложил полотно на столе, прямо под большим канделябром с полуоплывшими свечами.

– Посмотрите на это нежное, это восхитительное лицо, такое молодое, но такое серьезное! Это лицо юной девушки, наделенной всеми достоинствами, живым умом, способностями к искусству: Хуана рисовала, писала стихи, играла на многих музыкальных инструментах, знала латынь и другие языки, танцевала с бесконечной грацией. Единственное темное пятнышко: склонность к меланхолии, унаследованная от бабушки-португалки... Ее мать имела все основания считать, что она станет замечательной императрицей рядом с достойным ее супругом. Но она не могла даже на секунду предположить, что тупица и грубиян, злоупотребляя страстью, которой пылала к нему Хуана, приведет ее на грань безумия...

Не стану рассказывать вам всю ее историю – ночи бы не хватило. Поговорим только о том, что вас интересует: о рубине. Вы легко догадаетесь, что после первых ночей любви, – а он тоже любил ее, до тех пор, пока не стал третировать, пока не стал пренебрегать ею и не вернулся к своим любовницам! – так вот, после первых ночей любви она подарила ему драгоценность, которую некоторое время он с гордостью носил... Но через некоторое время она заметила, что он больше не носит этот камень. Бедная девочка решилась спросить, где ее подарок. Филипп не задумываясь ответил, что он куда-то подевался, но, конечно, в один прекрасный день найдется.

– И нашелся?

– Да. Три года спустя. История двигалась гигантскими шагами. Скончался брат Хуаны, принц Австрии, за ним пришел черед старшей сестры – Изабеллы, чей единственный ребенок тоже угас в 1500 году. И вот Хуана и ее супруг оказались наследниками двух корон: Кастилии и Арагона. Они вернулись в Испанию, чтобы получить признание их католических величеств и кортесов. Но Филиппу Испания скоро, надоела, фламандскому жуиру здесь нечего было делать. Он уехал на родину, а его жена сходила с ума от отчаяния, но вынуждена была оставаться здесь. Когда наконец после нескольких сцен, сильно встревоживших ее мать, несчастную отправили к мужу, уже началась зима. Погода стояла ужасная, все бури со всего света трепали корабль, на котором она плыла в Брюгге. Когда же наконец она высадилась на берег, в разгаре было празднество, устроенное ее обожаемым супругом, на котором он бесстыдно демонстрировал свою последнюю пассию: прелестное создание с золотыми волосами, распутницу, на груди которой горел... рубин, подаренный Хуаной мужу в знак любви!

Гнев ее был страшен. Назавтра она приказала своим служанкам схватить фламандку и, не слушая ее криков, не только сорвала с нее драгоценность, но и при помощи ножниц изуродовала ее роскошную шевелюру, а потом раскромсала лицо. Филипп отомстил за любовницу, наказав жену, как нашкодившее животное: выпорол кнутом! Ей стало после этого так плохо, что этот хлыщ, ее муж, подумал: а вдруг она умрет? И, испугавшись гнева родителей Хуаны, а более всего боясь потерять права на испанский трон, принялся просить прощения. Хуана простила, но рубин оставила у себя.

Изабелла Католичка скончалась, и Филипп с Хуаной вновь отправились в Испанию, чтобы вступить на трон Кастилии, которую кончина Изабеллы отделила от Арагона. Фердинанд был жив и здоров, мало того – только что женился снова. Судьба распорядилась так, что ни Хуане, ни Филиппу никогда больше не довелось увидеть серое небо Фландрии. 25 сентября 1506 года Филипп простудился, возвращаясь с охоты, слег и умер после недельной агонии, в течение которой жена не отходила от него ни на шаг.

Когда он испустил последний вздох, Хуана не плакала, напротив, выглядела странно спокойной, хотя все ожидали приступа отчаяния. Известно, что в ночь после временных похорон она пошла в картезианский монастырь де Мирафлорес, где стоял гроб с телом, приказала открыть гроб и принялась осыпать покойного ласками и поцелуями. Видимо, именно в этот момент она надела ему на шею рубин – так же, как после одной из первых ночей любви. Она наотрез отказалась предать тело земле и решила отвезти его в Гранаду, чтобы там он покоился по-королевски рядом с Изабеллой Католичкой. И вот тут-то и начался кошмар! Именно тогда ее охватило безумие. В ночь под Рождество 1506 года Хуана во главе длинного кортежа двинулась из Бургоса навстречу ветрам и шквалам, свойственным нашим местам.

Гроб был помещен на колесницу, запряженную четверкой лошадей. Ехали по ночам, а когда наступал рассвет, останавливались в каком-нибудь монастыре или сельском доме, и тогда с уст черного призрака, каким стала королева, срывались страшные слова: «Откройте гроб!». Она была одержима страхом, что останки ее идола могут похитить. Тем более что, беременная пятым ребенком, Хуана знала: придется где-то задержаться, чтобы произвести его на свет. Особенно подозрительными казались ей женщины, даже монашки не пользовались ее доверием, и она никогда не останавливалась в женских монастырях. Ей необходимо было каждый час убеждаться в том, что тело на месте, и по ее приказанию погребальные службы совершались трижды в день.

17 января в Торквемадо родилась маленькая Каталина, и здесь пришлось задержаться: Кастилию охватила эпидемия чумы. Только в середине апреля стало возможным снова двинуться в путь... все так же – по ночам, все в том же кошмаре. Если какая-то женщина осмеливалась приблизиться к гробу, она выносила себе тем самым смертный приговор!

В конце концов королевская свита, перепуганная и вымотанная до предела, решила, что пора положить конец этому жуткому странствию. Были посланы гонцы к отцу королевы – к тому самому Фердинанду Арагонскому, что был изгнан Филиппом Красивым из Кастилии и жил вместе с молодой супругой – француженкой Жермен де Фуа в Неаполе. Тем более, что тот известил о своем возвращении в Испанию. Узнав о произошедшем, он ускорил отъезд, весьма довольный подвернувшимся случаем.

Он встретился с Хуаной в Тортоле. Молодая королева пережила тогда мгновения счастья: она любила отца и надеялась, что он тоже ее любит. Тогда как на самом деле у него не было иной цели, кроме как завладеть ее троном. Фердинанд, однако, умело скрыл свою игру, притворился нежным, любящим, пообещал лично сопроводить траурный кортеж до Гранады и... отправил Хуану сюда, в Тордесильяс! И она провела здесь безвылазно сорок семь лет, до самой своей смерти! Что же до тела Филиппа, то его «временно поместили» в монастырь Святой Клары.

В женский! «Клариссы» были женщинами, а этого Хуана вынести не могла! Она устраивала сцену за сценой, но ничего не могла добиться, кроме того, чтобы ей разрешили посещать дорогого ее сердцу покойника, которого она продолжалаупрямо обожать... Но на этот раз она забрала свой рубин из боязни, что «похотливые твари» – монашки – могут украсть его как украшение. И с тех пор хранила камень у себя.

– Иначе говоря, его похоронили вместе с ней.

– Нет. Кое-кто завладел им во время агонии королевы... Те, кто охранял ее.

– Кто же это?

– Некие маркиз и маркиза Дениа, люди без сердца и совести.

– Значит, надо искать рубин у их наследников?

– Сегодня их наследница – герцогиня Мединасели. Дениа были удостоены герцогского титула, и это – один из девяти, которыми владеет герцогиня. А камень уже давно исчез из семьи.

– Откуда вы знаете? Вы же не разыскивали вещи, оставшиеся от королевы...

По презрительной мине, которую скорчил маркиз, Альдо понял, что сказал глупость: малейшее напоминание об идоле, которому он поклонялся, должно было быть драгоценным для такого фанатика. И действительно, князь услышал:

– Только этим я и занимаюсь всю мою жизнь и потратил на это большую часть состояния. Впрочем, мне помог случай: один из моих предков в своих воспоминаниях указал, что присутствовал при покупке камня князем Кевенгиллером, тогдашним послом императора Рудольфа II при испанском дворе. Император – возможно, вам это известно – был дважды правнуком Хуаны: через свою мать – Марию, дочь Карла V, и через отца – Максимилиана, сына Фердинанда, четвертого ребенка нашей бедной королевы. Кроме того, он был заядлым коллекционером, постоянно охотился за разными историческими диковинами, в том числе необычными камнями.

– Знаю, – проворчал Морозини. – «Он любил только необычайное и чудесное», – так писал кто-то, не помню, кто, из его современников.

Хорошее настроение венецианца резко упало: если в поисках рубина придется блуждать в запутанных лабиринтах королевских династий, трудностям не будет конца. Даже проникновение в склеп Хуаны Безумной, находившийся в самом центре кафедрального собора Гранады, казалось ему делом более простым. Тем не менее Альдо стало немного полегче, когда Фуенте Салида добавил со смехом:

– Итак, рубин отправился в Прагу, но я не смог бы вам сказать, что с ним было дальше. Но одно я знаю наверняка: после смерти императора 20 января 1612 года в списке оставшихся после него драгоценностей камень не фигурировал. Не было его ни среди личных вещей Рудольфа, ни среди многочисленных экспонатов его кунсткамеры.

– Вы абсолютно в этом уверены?

– Сами понимаете, я искал... Даже не надеясь когда-либо завладеть им, но хотя бы узнать... – Слава Богу, что он вам не достался. Мне кажется, вы довольны своей судьбой.

– Теперь – да... в полной мере! – сказал маркиз, бросив влюбленный взгляд на портрет.

– Тогда удовольствуйтесь тем, что имеете, и помните, что этот проклятый камень мог принести вам лишь несчастья и катастрофы!

– Но вы-то все-таки его ищете? Не боитесь?

– Нет, потому что, найдя камень, я не оставлю его себе. Понимаете, маркиз, я уже нашел три ему подобных, и они вернулись на свое место: на пектораль Великого Первосвященника Иерусалимского храма. Рубин должен воссоединиться с ними. Только тогда он потеряет свою зловещую колдовскую власть.

– Это... еврейская реликвия?

– Не делайте гримасы: вы об этом знали. Разве вам не известно, что для того, чтобы подарить рубин Изабелле Католичке, дочь Диего де Сусана, отправив отца на костер, присвоила камень, хранившийся в севильском гетто как святыня?

Фуенте Салида смущенно отвернулся. Ни для кого не секрет, что в жилах доброй половины испанского дворянства текло хоть несколько капель еврейской крови.

– Хорошо, князь, – сказал он, поднимаясь. – Вот и все, что я мог рассказать вам. Надеюсь, вы сдержите слово и никому не скажете об этом?

Он указал на картину. Морозини пожал плечами.

– Эта история меня не касается, а слово я держу всегда. Однако вам, наверное, лучше припрятать этот шедевр на какое-то время.

Дон Манрике молча проводил гостя до дверей. И только в последний момент попросил, явно стесняясь своей просьбы:

– Если вам удастся напасть на след рубина... Мне бы хотелось, чтобы вы дали знать...

– Разумеется. Я вам напишу.

Они распрощались в соответствии с протоколом, но без рукопожатия: этот англосаксонский обычай был не в моде в Старой Кастилии...

Вернувшись в свою гостиницу, Альдо уселся в общей зале с намерением заказать себе ужин, но тут появился тот, кого он менее всего ожидал увидеть. Комиссар Гутиерес собственной персоной, еще более чем когда-либо напоминавший боевого быка. Не теряя ни секунды, полицейский набросился на «подозрительного иностранца»:

– Что вы здесь делаете?

– Я сам мог бы задать вам подобный вопрос, – как можно более спокойно заметил Морозини. – Мне как, предположить, что вы меня преследуете? А я и не догадывался.

– Вот и отлично, что не догадывались. А теперь отвечайте: зачем вы сюда приехали?

– Поговорить.

– Только поговорить? С человеком, обвинившим вас в воровстве? Странновато звучит, а?

– Именно потому, что он обвинил меня в воровстве, мне и захотелось объясниться с ним. Когда носишь такое имя, как у меня, невозможно оставить обвинение подобного рода без внимания и позволить ему тащиться за собой, особенно за границей. Разумеется, дело могло дойти до дуэли или до драки, но маркиз оказался более умным и более уравновешенным человеком, чем я предполагал. Объяснения были даны и приняты, мы оба удовлетворены, и маркиз предложил мне стаканчик «Амонтильядо», более чем приличного. Вот. Теперь – слово за вами!

– Что за мной?

– Скажите мне, по крайней мере, почему вы за мной следите? Вы работаете в Севилье. Но я встречаю вас в нескольких сотнях километров оттуда. Чего еще вы от меня хотите?

– Меня интересуют ваши дела и поступки, вот и все.

– Ах так...

В этот момент появился трактирщик и водрузил дымящееся блюдо на стол.

– Если кроме дел и поступков вас интересует и мой ужин, мы могли бы его разделить. Испанская кухня порой бывает сомнительна, но она всегда обильна. Садитесь! Мне всегда нравилось поболтать за хорошим столом.

Сформулировав таким образом приглашение разделить трапезу, Альдо про себя усомнился, заслуживает ли предложенная им пища названия «хорошего стола». Было совершенно очевидно: пережаренность свинины компенсировалась недоваренностью турецкого горошка. Все было в изобилии приправлено неизбежным красным перцем. Но, каким бы оно ни было, блюдо, по всей видимости, соблазнило Гутиереса, и он, ни секунды не колеблясь, взял стул и уселся.

– В конце концов, почему бы и нет?

Призванный повелительным жестом князя трактирщик поторопился поставить на стол еще один прибор. Догадавшись, что его гость, ввиду своих габаритов, может счесть свою долю ужина недостаточной, Морозини потребовал вторую порцию – с омлетом, а также «самое лучшее вино, какое у вас есть».

Пока венецианец заказывал, комиссар расцветал, словно роза под солнцем, а первый стаканчик вина он пригубил уже с полуулыбкой, не забыв поцокать языком в знак одобрения, которого князь, впрочем, отнюдь не разделял. Принесенное трактирщиком вино по крепости не уступало настоящей бургундской водке, а на вкус было скорее терпким.

– Повторите-ка, зачем вы отправились к маркизу?

– Мне казалось, я выразился достаточно ясно, – сказал Альдо, щедро наполняя бокал своего собеседника. – Я просил объяснений, они мне были представлены, и мы помирились... тем более легко, что наш дорогой маркиз уже начал сожалеть о выдвинутых им обвинениях.

Круглые глаза полицейского все еще смотрели подозрительно, и Морозини поторопился добавить:

– Может быть, я ошибаюсь, но, кажется, вас не совсем убедило свидетельство герцогини Мединасели?

В скромной зале трактира громкое имя прозвучало, как удар гонга. Упрямый полицейский почувствовал себя не в своей тарелке: получалось, будто он обвиняет донью Ану во лжи... Такое предположение было определенно не по душе Гутиересу, он, казалось, съежился.

– Н... н-нет, – пробормотал он. – Но я уверен, дворянство – это такой клуб, где все поддерживают друг друга...

– Вам следовало сообщить об этом маркизу Фуенте Салида, когда он обвинил меня в воровстве!

– Но в конце-то концов, кто-то ведь взял же этот чертов портрет! Согласен, вы не выносили его сами, но разве вы не могли иметь сообщника? Денег, чтобы расплатиться с ним, у вас хватит...

Морозини еще раз наполнил бокал своего визави и расхохотался.

– Твердо стоите на своем, да? И до чего упрямы! Просто не знаю, как мне переубедить вас. Значит, вы думаете, я забрался в эту глушь, чтобы...

– ...Чтобы заставить маркиза признать вас невиновным? Может быть... Но ведь ничем не докажешь, что вы с ним, к примеру, не были сообщниками!

На виске у Альдо забилась тонкая жилка, как всегда, когда он нервничал или чуял опасность. Этот тупица умнее, чем кажется. Если ему придет в голову устроить обыск у Фуенте Салида, дело может обернуться драмой. Старик способен вообразить, что Морозини обманул его и навел на него полицию, выудив предварительно все нужные сведения. Бог знает, как станет реагировать маркиз, что еще он в состоянии выдумать. Однако когда Морозини заговорил снова, его лицо могло бы послужить образцом безмятежности.

– Почему бы вам не спросить об этом самого маркиза?

– Почему бы нам не пойти к нему вместе?

– Что ж, если вам так хочется... Интересно будет посмотреть, как он вас примет, – ласково улыбнулся Альдо. – Но сначала, если не возражаете, покончим с ужином. Лично мне, думаю, доставил бы удовольствие десерт с каким-нибудь, может быть, более сладким вином. Как на ваш взгляд?

– Неплохая идея, – согласился полицейский, с видимым сожалением допивая то, что осталось в бокале.

Это была, в общем-то, не «неплохая», а просто великолепная идея, если бы только Альдо удалось осуществить то, что он задумал. Позвали трактирщика. Он принес десерт, состоявший из взбитых яиц, молока и сахара, марципаны и какое-то непонятное пойло. Знатный иностранец попросил хозяина сводить его в погреб, чтобы самолично выбрать подходящее вино. Тот охотно согласился, не забыв прихватить фонарь – освещать дорогу.

– У меня не слишком богатый выбор там, в подвале, – извинялся трактирщик по пути.

Но для той цели, какую поставил перед собой Альдо, подвал оказался вполне пригодным. Спустившись вниз, он достал из кармана блокнот и ручку, быстро нацарапал по-французски записку, в которой сообщал маркизу о нависшей над ним опасности, вырвал страничку, тщательно сложил ее. Затем, обращаясь к хозяину, спросил:

– Вы знаете маркиза Фуенте Салида?

– Очень хорошо знаю, сеньор, очень хорошо.

– Распорядитесь, чтобы ему немедленно отнесли это. Слышите? Без малейшей проволочки! Это очень важно. Может быть, даже для всего Тордесильяса.

При виде купюры, сопровождавшей послание, глаза трактирщика загорелись.

– Сейчас же пошлю официанта... А... а как насчет вина?

Была выбрана запыленная бутылка – херес, который обошелся князю не дешевле, чем отличное шампанское в «Ритце», – это-де единственная, последняя бутылка, которую придерживали «для особого случая». Затем Морозини вернулся наверх и присоединился к полицейскому, уже атаковавшему марципан.

Часом позже бронзовый дверной молоток в доме маркиза зазвенел под рукой Гутиереса. Почти сразу же прибежала испуганная служанка в ночной кофте и чепце. Следом за ней появился и сам дон Манрике, облаченный в цветастый халат. Смутное пламя свечи, которую он держал в руке, делало его физиономию еще более нелепой.

– Что вам угодно? – сурово спросил маркиз, и его тон в сочетании с внешностью привидения заметно поубавил уверенности у комиссара.

И все же упрямство победило. Разразившись наконец потоком извинений и любезностей, Гутиерес изложил, чего он хочет: следуя за князем от самой Севильи и совершенно пораженный тем, что тот приехал в Тордесильяс, комиссар полиции желал бы осмотреть дом, потому что... ну... в общем, ему неясно, не ломают ли перед ним комедию, и...

Презрение, которым маркиз облил полицейского, могло бы повергнуть в прах практически любого из его коллег, но этот, возможно, вдохновленный тем, что изрядно выпил, твердо стоял на своем. Мысли редко приходили Гутиересу в голову, но если уж он ухватится за какую-нибудь, то не отпустит и пойдет напролом, до конца. Оставив местного альгвасила, мобилизованного по такому случаю, наблюдать за Морозини и маркизом, он решительно отправился вслед за служанкой, которой хозяин велел зажечь свет во всех комнатах и показать сеньору комиссару все, включая подвал и чердак.

– Давайте обыскивайте! – бросил Фуенте Салида с небрежностью уверенного в себе знатного вельможи. – А мы подождем здесь...

Произнеся эти слова, маркиз уселся на одну из скамеек нижнего зала, поставил подсвечник на пол и указал Морозини на другую скамью – напротив. Тот тоже сел. Охранник удовольствовался тем, что прислонился к столбу.

За все время обыска маркиз и князь не обменялись ни словечком. Фуенте Салида добросовестно изображал возмущение тем, что венецианец привел к нему полицию, однако мелькнувшая на его губах молчаливая улыбка недвусмысленно давала понять, как на самом деле он расценивает комедию, в которой они оба вынуждены принимать участие. Морозини, со своей стороны, наслаждался затянувшейся тишиной в сумерках зала, где они с маркизом выглядели так, словно бы бодрствовали у гроба некоего невидимого покойника. Это был замечательный отдых, особенно для человека, у которого началась мигрень. Морозини всегда плохо переносил крепленые вина, и херес, хотя он выпил совсем немного, все-таки сделал свое черное дело. Зато Гутиерес безо всяких последствий проглотил три четверти бутылки!

Князь задремал, когда полицейский вернулся – грязный до ужаса, весь покрытый пылью и с пустыми руками. Он определенно был зол, но все же счел необходимым извиниться.

– Должно быть, я ошибся. Господин маркиз, соблаговолите извинить меня. Но все-таки признайте: ваше внезапное примирение с человеком, которого вы обвиняли, могло навести на мысль...

– Ничего я не собираюсь признавать, сударь. Было бы полезно, занимаясь вашим... вашим ремеслом, разбираться в людях получше. К вашим услугам, господа! Больше вас не задерживаю.

Вышли в молчании. Крайне заинтригованный, Морозини под предлогом того, что обронил в доме перчатку, быстро вернулся. И как раз вовремя: служанка уже запирала дверь, пришлось даже ее чуть-чуть отодвинуть.

– Я уронил перчатку, – объяснил князь, показывая вторую, которая изящно обтягивала его руку.

Маркиз успел уже дойти почти до самых дверей своей комнаты. Морозини в три прыжка догнал его.

– Не сердитесь за мое любопытство, но как вы это сделали?

Тонкая улыбка растянула длинное высокомерное лицо.

– Во дворе есть колодец – портрет там... Надеюсь, моя королева простит мне подобное обращение, недостойное ее величества.

– Любовь – лучшее, главное из извинений. Я уверен: там, где она сейчас, она это понимает. Я сообщу вам новости о рубине... если удастся напасть на его след.

Морозини вышел так же стремительно, как вошел. Полицейские ждали его в нескольких шагах от двери. В полном молчании они добрались до трактира.

– Что вы теперь намерены делать? – хмуро спросил Гутиерес у входа.

– Пойду спать, а завтра вернусь в Мадрид, чтобы попрощаться с их величествами перед отъездом в Венецию.

– Отлично, поедем вместе.

Такая перспектива отнюдь не вдохновляла Морозини. Зато это был шанс наладить отношения с чересчур недоверчивым комиссаром, а значит, предложение следовало принять с хорошей миной. Поезд уходил в девять утра, и они договорились встретиться внизу в восемь, чтобы вместе позавтракать перед дорогой.

Совместное путешествие оказалось менее тягостным, чем предполагал Альдо: полицейский почти все время проспал. Тем не менее, на Северном вокзале князь с облегчением пожал ему руку и попрощался, надеясь, что навсегда. Чтобы хоть немного утешить беднягу Гутиереса, выглядевшего очень грустным, он заявил:

– Такую известную картину нелегко продать, и если я узнаю, что ее выставили на каком-то аукционе, или что она появилась в чьей-то частной коллекции, я обязательно сообщу вам об этом...

Верх лицемерия, конечно, но ведь, в конце концов, князь-антиквар всего лишь делал свою работу и старался выполнить ее как можно лучше.

В отеле Альдо поджидало письмо от Ги Бюто. Как обычно, когда патрон отсутствовал, верный друг подробно рассказывал ему обо всем, что касается его магазина. Однако на этот раз Ги счел нужным добавить несколько слов о супруге Альдо:

«Донна Анелька покинула нас два дня назад, получив письмо из Англии. Не знаю, отправилась ли она именно туда, нам она ничего об этом не сказала. Но она послала Ванду взять билет в спальный вагон «Восточного экспресса» до Парижа. Она не сообщила, когда вернется. Чечина целыми днями поет...»

В последнее Альдо сразу же поверил: Чечина делала над собой огромные усилия, чтобы терпеть «захватчицу». И теперь, конечно, счастлива, что хоть временно избавилась от нее. Что же до письма из Англии, он догадывался, чему оно было посвящено. Следствие по делу Романа Солманского должно было закончиться, и, возможно, молодую женщину извещали о том, когда ее отец предстанет перед судом Олд-Бейли... Конечно, со стороны Анельки неосторожно возвращаться в Англию, где у нее больше врагов, чем друзей. Но разве упрекнешь дочь в том, что она хочет быть рядом с отцом, когда он в беде? Это, скорее, говорите ее пользу. Ладно, что бы там ни было, в Париже, где Морозини собирался задержаться, чтобы рассказать Адальберу о своей находке, он, вероятно, получит более подробную информацию.

На следующий вечер князь-антиквар отправился «Южным экспрессом» в сторону французской столицы.

Часть вторая ЧАРОДЕЙ ИЗ ПРАГИ

4 ПРИХОЖАНКИ ЦЕРКВИ СВЯТОГО АВГУСТИНА

На четвертом перроне вокзала «Аустерлиц», несмотря на ранний час, клубилась толпа встречающих и пассажиров. Однако это не помешало Морозини, передававшему в окно чемоданы носильщику, заметить в самой гуще этой толпы знакомую светлую кудрявую шевелюру. Сомнения были недолгими: глядя поверх голов, он рассмотрел, кроме растрепанных, как всегда, волос, голубые глаза, курносый нос и псевдоангельское выражение лица своего друга и соратника во всех делах Адальбера Видаль-Пеликорна.

Поскольку князь не предупреждал его о своем приезде, он подумал, что литератор-археолог (он же временами и тайный агент) явился на вокзал встречать кого-нибудь другого, тоже прибывшего «Южным экспрессом», и, обрадованный случаем переговорить с другом, немедленно выскочил из вагона и устремился к нему.

– Что ты тут делаешь?

– Естественно, встречаю тебя! Рад тебя видеть, старина! Отлично выглядишь!

Комплимент сопровождался шлепком по спине, способным свалить с ног быка.

– Ты тоже. И одет лучше, чем любой египтолог мира! – отозвался Морозини, искренне восхищаясь безупречным серым фланелевым английским костюмом своего друга и галстуком цвета опавших листьев. – Но как ты узнал, что я приезжаю?

– Мадам де Соммьер сообщила мне об этом вчера вечером по телефону.

– Как я рад! Значит, и она в Париже? Зная, что по весне она предпочитает путешествовать, я послал телеграмму в надежде, что хотя бы Сиприен окажет мне гостеприимство и сообщит новости. Конечно, можно было бы остановиться в «Ритце», но... признаюсь, очень уж люблю особняк моей тетки на улице Альфреда де Виньи...

– Понимаю, но туда ты не поедешь. Поедем ко мне – для этого я и приехал за тобой.

– К тебе? Почему? В доме тетки Амелии идет ремонт, у нее полно гостей или...

– Ничего похожего. Дорогая маркиза была бы счастлива принять тебя, ты это отлично знаешь, но она опасается, что тебе не очень понравится соседство твоей жены...

– Анелька живет у нее?!

– Конечно же, нет! Примерно неделю назад она обосновалась в соседнем доме.

– В особняке ее покойного мужа? Но мне казалось, дом Эрика Фэррэлса продан?

– Он стоит пустой, но все еще числится за наследниками. А наследница – вдова...

– И незаконный сын ее супруга. Ты забыл о Джоне Сэттоне...

– Послушай, у нас еще хватит времени поговорить об этом. И у меня дома это будет гораздо удобнее, чем на вокзальном перроне.

Несколько минут спустя маленький ярко-красный «Амилькар» Адальбера, нагруженный багажом венецианца, уже уносил друзей в направлении улицы Жуффруа. В дороге Альдо предпочел хранить молчание, предоставив шоферу возможность целиком отдаться радостям и трудностям вождения, носившего у него всегда опасно спортивный характер. Весна в Париже в нынешнем году выдалась изумительная, цветущие каштаны выстроились вдоль набережной Сены. Путешественник расслабился, впрочем, не оставляя мыслей о новой возникшей перед ним загадке: почему Анелька остановилась в своем прежнем жилище? Княгине Морозини там нечего делать... Может быть, тетя Амелия и в особенности ее постоянная спутница Мари-Анжелина дю План-Крепен, от которой ничто не могло ускользнуть, сумеют хоть что-то объяснить? Этот вопрос так мучил Альдо, что он отважился прервать молчание, неизменно устанавливавшееся, когда. Видаль-Пеликорн садился за руль.

– Мне бы очень хотелось поговорить с тетей Амелией. Предусмотрено ли программой тайное свидание в полночь под деревьями парка Монсо?

– Она приедет поужинать с нами сегодня вечером, – бросил Адальбер, не отрывая глаз от дороги.

Появление со стороны улицы Риволи двух полицейских на велосипедах Заставило стихнуть бешеный рев мотора. Адальбер послал им ангельскую улыбку, и она еще сияла у него на лице, когда он обернулся к Альдо:

– Ну, как тебе жилось в Испании? Хорошо? Зачем все-таки тебя туда занесло? Там же, должно быть, дьявольски жарко!

– Возвращал испанской короне одну вещь, исчезнувшую еще в прошлом веке. За это был удостоен чести сопровождать королеву в Севилью на праздник у Мединасели, в то время как ее царственный супруг отправился пошалить в Биариц... Впрочем, благодаря этому мне удалось напасть на след рубина, последнего из недостающих камней пекторали...

Машина вильнула, предательски выдав взрыв эмоций водителя, но тот быстро пришел в себя.

– И ты мне сразу не сказал!

– Чтобы мы очутились в кювете? Ты сам-то хоть понимаешь, на какой скорости едешь?

– Признаю: в хорошую погоду я позволяю себе несколько...

– И в дождь тоже! Да, кстати, о рубине. Не слишком торопись ликовать: я установил его местопребывание лишь до конца XV века, когда его купили по поручению императора Рудольфа II.

– Только не говори мне, что нам опять придется возиться с сокровищами Габсбургов!

– Не думаю. Человек, которого я расспрашивал в Испании, клянется, что император перед смертью уже не обладал камнем. Куда он подевался, никто не знает. Первым делом, мне кажется, надо связаться с Симоном. Никто лучше его не разбирается в драгоценностях Габсбургов, и, узнав то, что знаю я, он, может быть, даст дельный совет, где надо искать. Тем более что этот чертов камень, по-моему, приносит еще больше несчастий, чем остальные.

– Расскажи!

– Не сейчас. Лучше смотри, куда едешь!

Альдо благоразумно не раскрыл больше рта до тех пор, пока его друг не притормозил у подъезда своего дома, весьма изысканного строения в стиле «модерн». Видаль-Пеликорн занимал просторные апартаменты на втором этаже, а его хозяйство превосходно вел верный слуга Теобальд. В случае необходимости к лакею присоединялся его брат-близнец Ромуальд, с которым они составляли поистине бесценную пару – и потому, что ничего не боялись, и потому, что умели абсолютно все: от выращивания редиски до устройства засад при боевых действиях в голой степи.

Теобальд был счастлив вновь принимать «господина князя», что нашло отражение и в роскошном завтраке, накрытом в библиотеке, и... в букете благоухающих пионов на маленьком столике в спальне гостя.

Поглощая бесчисленное количество горячих бриошей, чудесных слоеных круассанов и тостов с пахнущим лесными орехами маслом и абрикосовым джемом, Альдо рассказывал о своих испанских приключениях и о том, как в обмен на нужные ему сведения дал вору возможность пользоваться украденным.

– Любовь оправдывает все! – вздохнул Видаль-Пеликорн. – Не мог же ты разбить сердце этого бедняги!

– Истинная любовь, возможно. Но всегда ли она такова, какой ее рисуют? – прошептал Морозини, вспомнив о той, которая получила право носить его имя, прибегнув к шантажу, круто замешанному на той самой любви... – Кстати, слышал ты что-нибудь новенькое о Лизе Кледерман?

Адальбер подавился круассаном, протолкнул его в горло с помощью хорошего глотка кофе, что, видимо, и вызвало ярчайший пурпурного цвета румянец, разлившийся по его лицу.

– При чем тут Лиза, если речь идет о любви? – выговорил он наконец.

– Потому что я знаю: у тебя к ней слабость. А поскольку вы – лучшие друзья и у нее нет никаких причин отворачиваться от тебя, я подумал, вдруг ты что-то знаешь...

– Это ты ее видел последним, когда она принесла опал!

– Значит, ни письмеца, ни звонка?

– Ничего. Должно быть, она слишком боится, что я заговорю о тебе, вот я и не знаю, где она. Во всяком случае, не в Вене: я... я получил весточку от госпожи фон Адлерштейн, и, кажется, ее внучка очередной раз растворилась в воздухе.

– Ладно, не будем больше, об этом... Вернемся к первопричине всех бед: к Анельке. Что она делает в Париже?

– На вид – ничего особенного. Живет более или менее замкнуто в особняке Фэррэлса... Но я бы предпочел, чтобы тебе о ней рассказали наши милые дамы с улицы Альфреда де Виньи.

Мадам де Соммьер не разделяла благодушия Адальбера. Она очень любила Альдо – сына своей племянницы и крестницы. Известие о его женитьбе на вдове ее бывшего соседа и врага, сэра Эрика Фэррэлса, потрясло ее. Старая маркиза понимала, что у Альдо не было выбора, его вынудили заключить эту омерзительную сделку, но, даже благословив чету для проформы, она отказывалась считать молодую женщину своей племянницей. «Церковный суд доступен каждому, кто обладает здравым смыслом, – написала она племяннику, узнав подробности, – и я надеюсь, что ты, не откладывая, этим воспользуешься...»

И первый вопрос, который мадам де Соммьер задала Морозини, едва войдя в дом на улице Жуффруа и расцеловавшись с племянником, был: – Ты уже подал прошение в Ватикан об аннулировании брака?

– Нет еще.

– Скажи, пожалуйста, почему? Ты передумал?

– Ни в коей мере, но, признаюсь, мне не хочется обвинять эту несчастную – мне и в самом деле ее немножко жалко! – в момент, когда ее отец готовится отвечать за свои преступления перед английским судом.

– С такими идеями ты никогда из этого не выпутаешься! Представь, что его повесят, ты тогда примешься ее утешать?

– Надеюсь, она найдет необходимую поддержку у брата. Вот закончится процесс – отправлю свое прошение. С этой минуты мы сможем жить каждый своей жизнью.

– Тогда поторопись написать и отправить: процесса не будет!

Голос маркизы звучал драматически, и Альдо, посмеиваясь про себя, подумал, что порой его любимая старенькая тетушка донельзя бывает похожа на Сару Бернар в преклонные годы – глубокий, вибрирующий голос, валик белоснежных волос с редкими рыжеватыми прядями, оттеняющими совсем еще молодые зеленые глаза... Даже платье покроя «принцесс» из лилового муара с маленьким треном было из той эпохи. Маркиза де Соммьер свято хранила верность моде, начало которой положила много лет назад королева Англии Александра, и мода эта наилучшим образом шла к ее высокой худощавой фигуре. Она всегда носила на шее целую коллекцию длинных золотых цепочек с жемчужинками, эмалевыми вставками и миниатюрными драгоценными камнями, причем коллекция менялась в зависимости от цвета наряда старой дамы. На одной из цепочек висел неизменный лорнет. Сейчас маркиза сидела очень прямо в обитом темно-зеленым бархатом кресле и напоминала то ли картину кисти Ла Гайдара, то ли портрет китайской императрицы, который князь однажды с восторгом рассматривал в витрине магазина своего друга – антиквара с Вандомской площади Жиля Вобрена.

Рядом с этой величественной особой ее чтица – рабски преданная маркизе дальняя родственница, напротив, заставляла вспомнить полуосыпавшуюся пастель, до того была бесцветна. Длинная и тощая старая дева с бледно-желтыми кудряшками итакими веками, что из-под них были едва видны желтовато-серые глаза – временами очень живые, – длинным острым носом, который Мари-Анжелина, как никто, умела совать в чужие, дела. Свободная из-за своей внешности от какой бы то ни было собственной личной жизни, эта удивительная особа обожала потихоньку вмешиваться в то, что ее совсем не касалось, обнаруживая при этом качества, достойные применения на набережной Орфевр. В роли детектива она успела оказать князю Морозини уже не одну услугу, и он умел ценить ее талант.

Мадам де Соммьер протянула свою царственную руку:

– План-Крепен! Газету!

Словно бы ниоткуда, а вероятнее всего, из кармана, затерявшегося в ее пышных юбках, Мари-Анжелина вытащила то, о чем ее просили: номер «Морнинг пост», датированный позавчерашним днем. Мадам де Соммьер, не удостоив газету и взглядом, тотчас же передала ее племяннику. Три колонки на первой полосе венчал громадный заголовок: «Смерть в тюрьме».

Альдо с удивлением прочел, что граф Солманский, который должен был предстать перед судом Олд-Бейли на следующей неделе, покончил жизнь самоубийством. Он отравился огромной дозой «веронала», два пустых флакона от которого были обнаружены вместе с письмом, где «благородный поляк» заявлял, что предпочитает отчитаться за свои преступления перед Богом, а не перед людьми, и поручал своим детям позаботиться о спасении его души. Он умолял, чтобы его останки были переданы сыну Сигизмунду и чтобы тот отвез тело в Польшу, где граф найдет успокоение в земле своих предков...

– Его предков! – не удержался Альдо. – У старого мошенника там их никогда не было! Он же русский.

– Раз он приобрел имя и титул, может быть, он позаботился заодно и о семейном склепе? – предположил Видаль-Пеликорн, наливая мадам де Соммьер бокал шампанского – ее любимого напитка, который она обязательно пила каждый вечер.

Морозини тем временем продолжал изучать газету.

– Это позавчерашний номер.

– Я его купила вчера, – уточнила Мари-Анжелина. – Требуется по крайней мере день, чтобы английская газета попала в Париж.

– Наверное. Но меня интересует не это. Когда, ты сказал мне, Анелька прибыла сюда? – обернулся он к другу.

– Кажется, дней пять назад.

– Действительно, пять дней, – подтвердила План-Крепен.

И добавила, что в начале прошлой недели ее внимание привлекло необычное оживление в соседнем доме, где с момента смерти сэра Эрика Фэррэлса обитали лишь привратник и его жена. Ничего особенно выдающегося, но были открыты окна, распахнуты ставни, можно было уловить легкий шум, производимый людьми, занятыми, по-видимому, уборкой.

– Мы тогда подумали, – сказала мадам де Соммьер, – что дом готовят к визиту возможного покупателя, но в своем излюбленном справочном бюро План-Крепен кое-что удалось разведать...

Вышеупомянутое «справочное бюро» было не чем иным, как утренней шестичасовой мессой в церкви Святого Августина, где собирались наиболее набожные прихожанки, среди которых была немало кормилиц, компаньонок, кухарок и горничных из этого богатого буржуазного квартала. Мари-Анжелина, приложив немало изобретательности, в конце концов завязала знакомство с большинством этих добрых женщин и черпала из разговоров с ними сведения, почти всегда оказывавшиеся весьма полезными. На этот раз новость сообщила кузина привратницы из особняка Фэррэлса, служившая в доме одной престарелой баронессы на авеню Ван Дейка, где в ее обязанности входило лишь кормление бесчисленных кошек и игра в триктрак с хозяйкой...

Эта благочестивая особа излила исполненной сочувствия Мари-Анжелине жалобы своей родственницы, для которой с возрождением закрытого в течение двух лет особняка заканчивался сладостный период ничегонеделания. Но самое худшее – хозяйка и слышать не хотела о том, чтобы как в прежние дни нанять многочисленную прислугу. Пришедший из Англии на бумаге с гербом Гросвенор-сквер приказ гласил, что пребывание хозяйки в доме не будет долгим: она просто пожелала окунуться на несколько дней в былую атмосферу. А поскольку она привезет с собой камеристку, одной горничной достаточно, остальную работу по дому следует выполнять самой привратнице и ее супругу, способному также взять на себя обязанности шофера.

– Что за безумная мысль! – вздохнул Морозини. – Зачем явилась сюда эта женщина, носящая теперь мое имя, под своей прежней фамилией? Я узнал, что она уехала из Венеции, получив письмо из Лондона...

– Должно быть, ей сообщили, что начинаются слушания по делу, и она захотела быть поближе к отцу, – попытался объяснить Адальбер. – Ведь вернуться в Англию ей было бы затруднительно.

– Из-за того, что шеф полиции Уоррен и, естественно, Джон Сэттон убеждены, что она отравила Фэррэлса, а также из-за угроз, которые она, по ее утверждению, получала от поляков? По-моему, это не выдерживает никакой критики. Имея такие средства, какими располагают и она сама, и ее брат, вполне можно найти надежное убежище в Лондоне. Насколько я понимаю, Сигизмунд в связи с последними обстоятельствами вернулся из Америки и, конечно, мог бы тайно приютить ее. Тем более что теперь у нее итальянский паспорт, и я не вижу причин, зачем бы полякам или даже Скотленд-Ярду интересоваться некоей княгиней Морозини!

– Может, Скотленд-Ярду и незачем, но к самому Уоррену это никак не относится! Имя «Морозини» ему кое-что говорит. Помимо дружбы, которая вас связывает, не забудь: он же сам арестовывал у тебя в доме твоего тестя, вдоволь набегавшись за ним по всей Европе...

– Хотелось бы мне съездить в Лондон, – пробормотал Альдо. – Хотя бы чтобы поболтать с Уорреном. Что ты об этом думаешь?

– Неплохая идея. Погода прекрасная, море должно быть спокойным, по крайней мере тебя ждала бы приятная прогулка.

– Если хотите знать мое мнение, – вмешалась маркиза, – лучше, чтобы один из вас понаблюдал за тем, что происходит у моих соседей. На мой взгляд, там творится нечто странное.

– Прежде всего необходимо узнать, каким образом «леди Фэррэлс» предугадала самоубийство своего отца. Полагаю, что братец Сигизмунд нашел возможность поставить ее об этом в известность, не дожидаясь, пока делом займется пресса. Может быть, ваша приятельница способна ответить на этот вопрос? – добавил князь, обращаясь к Мари-Анжелине.

Лицо старой девы приняло выражение кошки, внезапно наткнувшейся на миску со сливками.

– Конечно. Кое-что могу сказать вам сразу: вчера эта «леди», как и каждое утро, послала свою польку за английскими газетами и прочитала их абсолютно спокойно, без малейшего волнения. Странно, а?

– Да уж куда странней! Но скажите, Мари-Анжелина, неужели ваша привратница коротает жизнь у замочной скважины? В противном случае, откуда бы ей все это знать?

– Ну, не без этого, конечно. Но в основном она находится в доме под предлогам тою, что должна наблюдать за тем, как исполняет свои обязанности горничная: ведь она сама ее выбрала. Так что никто не возражает против ее присутствия.

– И она сама видела, как леди Фэррэлс читала газету?

– «Читала» – слишком сильно сказано! Глянула на нее, потом бросила на стол. А ведь сообщение о самоубийстве ее отца было на первой странице, и она никак не могла его не заметить!

Воцарилось молчание. Мужчины размышляли, мадам де Соммьер мирно допивала второй бокал шампанского, а Мари-Анжелина ерзала на стуле.

– Так что же будем делать? – не утерпела она.

– Пока что поужинаем, – решил за всех Альдо. И правда, в эту самую минуту появился Теобальд, важный, словно архиепископ, и объявил, что ужин для господ подан. Общество перешло к столу.

Но никто не был голоден настолько, чтобы ради еды прервать обсуждение столь волновавшей всех темы. Ловко очищая сложенных пирамидой раков, старая маркиза неожиданно дала очень дельный совет:

– На вашем месте, господа, я распределила бы обязанности. По-моему, будет правильно, если один из вас отправится в Лондон – разнюхать, что там за душой и на уме у шефа полиции Уоррена, а другой в это время станет из моего дома наблюдать за тем, что происходит в соседнем. Если мне не изменяет память, дорогой Альдо, тебе уже приходилось – одному или с План-Крепен – осуществлять вылазки, которые всегда оказывались весьма полезными. Признаюсь, Меня очень заинтриговали поступки твоей так называемой супруги.

– Я не только не возражаю, но целиком поддерживаю ваш план. Но почему в таком случае мне нельзя было сразу приехать к вам?

– Средь бела дня, чтобы все увидели? Ты слишком скромен, мальчик мой, тебе пора бы знать, что твои приезды и отъезды никогда не остаются незамеченными. Всегда найдется какая-нибудь женщина, которая обратит на тебя внимание...

– Не будем преувеличивать!

– Я только констатирую факт. И не надо без конца прерывать меня! Я хочу предложить тебе перебраться в мой дом потихоньку и лучше всего ночью.

– Какие у нас всегда прекрасные идеи! – воскликнула Мари-Анжелина, употребив множественное число» первого лица, как всегда, когда говорила о своей патронессе. Перед компаньонкой забрезжило увлекательное приключение, сулившее нарушить монотонность ее существования, и она была просто в восторге.

– И впрямь прекрасная мысль – согласился Альдо. – Очень умно придумано. – И добавил, обернувшись к другу, который ополаскивал пальцы в специально приготовленной для этого мисочке: – Как тебе понравится перспектива прогуляться к Уоррену? Хочешь его навестить?

– Не только хочу, но вот уже целых три минуты только об этом и думаю! – заявил тот! – И отбываю завтра. А ты?

– Почему бы и не сегодня ночью? Сиприен привез вас в экипаже, тетя Амелия?

– Да, и должен заехать за нами в одиннадцать. План-Крепен, идите позвоните домой, чтобы приготовили постель для месье Альдо.

Ужин закончился, и шаги «придворного кучера» маркизы возвестили о том, что карета подана. Верная образу жизни своей юности, мадам де Соммьер ездила в «бензиновой поводке» только когда не было другого выхода, предпочитая передвигаться по городу в экипаже; запряженном отличной упряжкой. Альдо отправился к себе в комнату сменить смокинг на что-нибудь более подходящее для того, чтобы свернуться калачиком на полу экипажа. Он захватил с собой несессер с туалетными принадлежностями, спустился по лестнице и, убедившись, что на улице нет ни одной живой души, проскользнул в карету, которую Сиприен заботливо поставил подальше от фонарей. Спустя несколько минут к нему присоединились две дамы, заботливо поддерживаемые Адальбером, а еще через четверть часа тайный пассажир без приключений высадился во дворе особняка де Соммьер, как только за экипажем закрылись ворота.

Отом, чтобы идти спать, не могло быть и речи – слишком рано. И, устроив тетю Амелию в маленьком лифте, позволявшем ей подниматься наверх минуя лестницу, Альдо отправился в зимний сад, служивший продолжением большой гостиной, чтобы выпить там стаканчик и спокойно поразмышлять.

Странное чувство охватило его. Почти ровно два года назад он, сидя здесь же, сгорал от желания совершить набег на соседний особняк и вырвать оттуда даму своего сердца – прелестную хрупкую Анельку Солманскую, которую алчный и властолюбивый отец отдал «минотавру» – торговцу оружием, богатому, могущественному и уже весьма немолодому сэру Эрику Фэррэлсу. И вот теперь практически в тех же самых декорациях действовали те же, но изменившиеся до неузнаваемости персонажи. Эрик Фэррэлс заплатил жизнью за свою чересчур запоздалую любовь. Что же до женщины, которую Альдо так страстно желал тогда, то она превратилась в княгиню Морозини с помощью бессовестного шантажа, а от жестокой и пылкой страсти, из разряда тех, что пожирают сами себя, не осталось ничего, совсем-совсем ничего...

И вот этой ночью она снова была в особняке Фэррэлсов, отделенная от князя всего двумя стенами. Кто знает, что она делает – может быть, спит, хотя это маловероятно, ведь Анелька всегда была ночной птичкой. В Венеции, если она не уходила куда-нибудь – по преимуществу одна, ибо Альдо вовсе не стремился демонстрировать публике прочность своего семейного союза, – в ее спальне допоздна горел свет. Она болтала там со своей горничной Вандой, покуривая, играя в карты и даже порой попивая шампанское, от чего Чечина постоянно тихо кипела.

– Мало того, что она шлюха, так она еще и пьет! – ворчала верная кухарка. – Княгиня Морозини – пьяница, такого мы еще не видывали!

На самом деле Анелька, похоже, пила более чем умеренно, во всяком случае, днем ее поведение не носило никаких следов ночных возлияний.

Вспомнив о спиртном, Альдо поднялся, чтобы подлить себе еще, но садиться уже не стал. Охваченный внезапным желанием узнать, что творится по соседству, он тихонько открыл балконную дверь, спустился по ступенькам в сад и подошел к ограде, откуда был хорошо виден особняк Фэррэлсов. Как он и предполагал, в окнах первого этажа (там, он это хорошо помнил, располагалась маленькая гостиная) горел свет. Решение пришло внезапно: он хочет увидеть, и увидит! Альдо вернулся в дом, поставил бокал на стол и бесшумно двинулся к кустам рододендрона, гортензий и бирючины, образовывавших вместе с невысокой решеткой границы между двумя владениями.

Ему не в первый раз доводилось преодолевать эту естественную преграду. Он уже пробирался здесь в тот вечер, когда Эрик Фэррэлс вступил в брак с прекрасной полькой, и именно тогда ему чуть не свалился на голову Адальбер Видаль-Пеликорн, приглашенный на торжественный прием, но обосновавшийся на балконе второго этажа с целью, вовсе не подходящей для гостя на светском приеме. Теперь опасаться было нечего. Адальбер, скорее всего, в этот самый момент пакует чемодан, чтобы ехать в Лондон.

Потихоньку пробравшись через кусты, Морозини на цыпочках приблизился к окнам. Зрелище, открывшееся ему, было мирным, почти интимным. Анелька сидела на кушетке, поджав под себя ноги, – как хорошо Альдо помнил эту ее привычку, – курила и с кем-то разговаривала. С кем – удалось разглядеть не сразу. Сперва ему показалось, что с Вандой, и, чтобы убедиться в этом, венецианец перебрался к соседнему окну. И еле сдержал возглас удивления: в кресле, так же,как Анелька, с сигаретой, расположился мужчина, и этот мужчина был не кто иной, как Джон Сэттон – незаконный сын Фэррэлса и заклятый враг Анельки! Человек, заявлявший, что может доказать: это она убила своего мужа! Чего ради он сидит там, развалясь, словно у себя дома, и даже улыбается молодой женщине, рассматривая ее с явным удовольствием? Правда, верная себе, Анелька действительно была изумительно хороша в ярко-розовом крепдешиновом платье, отделанном блестящими бусинками, в платье, которое было едва ли длиннее сорочки и отнюдь не напоминало траурное. Впрочем, никакой сорочки она и не носила. Две совсем узенькие бретельки придерживали шелковую ткань на груди, так же свободной от всяких стеснений.

Окна были закрыты, и расслышать, о чем говорят эти двое, было невозможно, тем более, что говорили они негромко. Только звонкий смех Анельки проникал сквозь стекла. Внезапно мизансцена переменилась: Сэттон бросил недокуренную сигарету в пепельницу, встал, подошел к кушетке, взял Анельку за руки, поднял ее, а затем обнял – с неистовством, выдававшим овладевшее им безумное желание. Он осыпал поцелуями тонкую шею, а она таяла в его объятиях, но когда ему захотелось покорить последний бастион – избавиться от тонкого платья, молодая женщина легонько оттолкнула его, смягчив, впрочем, суровость жеста улыбкой и легким поцелуем в губы. Затем она взяла Сэттона за руку и направилась вместе с ним к двери. Чуть позже осветилось окно центрального балкона на втором этаже – там, как было известно Альдо, находилась спальня леди Фэррэлс.

Морозини стоял на прежнем месте не двигаясь и сам удивлялся полному отсутствию реакции со своей стороны. По закону эта женщина была его женой, и вот сейчас она делит постель с другим мужчиной, а это не вызывает у него никаких чувств, кроме затаенного гнева, смешанного с отвращением. Куда естественнее было бы разбить окно, ворваться туда, наброситься на парочку и как следует отдубасить своего соперника, облегчив таким образом душу. Вот только Сэттон не был ему соперником. Поскольку сам Альдо больше не любил, да и Сэттон оказался просто несчастным дураком, еще одним, кто, как и он сам когда-то, попал в ловушку, подстроенную лукавой сиреной, умевшей играть на струнах своего тела, как другие играют на струнах гитары.

Так что самым правильным сейчас было оставаться в тени и внимательно наблюдать за тем, что еще выкинет эта странная любовная парочка.

Пробираясь обратно сквозь цветущие кустарники, Альдо внезапно сообразил: через несколько часов Адальбер отправится на встречу с Гордоном Уорреном, и необходимо любым способом дать ему знать, что Джон Сэттон перешел во вражеский лагерь. Это помогло бы избежать многих неприятностей и, кто знает, может, и принесло бы шефу полиции какую-то пользу.

Вернувшись в особняк маркизы, Морозини обнаружил, что Мари-Анжелина сидит на лестнице, обхватив руками колени. Верная компаньонка решила не ложиться спать, пока его нет дома!

– Что-нибудь увидели?

– Да... и об этом надо немедленно сообщить Видаль-Пеликорну. Телефон по-прежнему в привратницкой?

– Разумеется. Мы не меняем своих взглядов.

Дело в том, что маркизу де Соммьер просто ужасала мысль о том, что какая-то дурацкая машинка может вызвать ее звонком, будто простую служанку. Понимая, однако, что телефон в повседневной жизни не только полезен, но, можно сказать, просто необходим, она в конце концов примирилась с его существованием, но сослала аппарат в сторожку. К сожалению, Альдо никак не мог рисковать, посвящая слуг в свои семейные неприятности.

– Ну что ж, значит, придется идти на улицу Жуффруа!

– Это неразумно! Мы приняли столько предосторожностей, чтобы тайно привезти вас сюда. А если вас заметят соседи?

– Поверьте, это совершенно исключено, – усмехнулся венецианец. – Дайте мне ключ, я ненадолго.

Через несколько секунд он уже шагал в направлении улицы Жуффруа, пожалев только о том, что парк закрыт и нельзя, сократить дорогу. Впрочем, для такого тренированного мужчины, как Морозини, вовсе не составляло труда преодолеть этот путь.

Единственным приключением стало то, что ему долго не открывали. Адальбер и его лакей, видимо, крепко спали, ожидая часа, когда надо будет ехать на вокзал. Прошло немало времени, пока из-за двери раздался сонный голос археолога, весьма нелюбезно поинтересовавшегося, кто там.

– Это я, Альдо! Открой, пожалуйста, мне надо с тобой поговорить!

Дверь распахнулась.

– Какая муха тебя укусила? Знаешь, который час?

– Для важных вещей время суток не имеет значения! Я только что видел, что происходит в доме Фэррэлсов.

– И что же там такое происходит?

– Я видел свою жену в сильно декольтированном вечернем платье, млеющую в объятиях ее злейшего врага – Джона Сэттона!

– Что-что?! Ну-ка, иди сюда, сейчас сварю кофе – спать мне сегодня не придется...

Пока Альдо молол кофе, Адальбер поставил на огонь воду, достал чашки и сахар.

– Можешь заодно принести и свой кальвадос, – пробурчал князь. – Мне нужно подкрепиться.

– Ты их видел? – спросил Видаль-Пеликорн, тревожно взглянув на друга.

– Как тебя... Разве что они были чуть-чуть подальше... Они уединились в маленькой гостиной, а я стоял за окном, там, где ты когда-то свалился мне на голову. После... после непродолжительного обмена любезностями, они взялись за ручки, как примерные детишки, и пошли наверх, дабы насладиться главным блюдом...

– А ты? Что ты сделал?

Морозини поднял на друга глаза, из серо-стальных ставшие зелеными:

– Ничего. Ровным счетом ничего!.. Ты хочешь знать, что я ощущал? Короткую вспышку гнева, почти сразу же погашенную отвращением. И – ни малейшей боли. Если моим чувствам требовалась проверка, то сегодня она состоялась. Эта женщина мне противна. Что, впрочем, не означает, будто ей сойдет с рук все, что она делает сейчас, будучи моей женой. Она мне за это заплатит!

Вздох облегчения, который испустил Адальбер, мог бы поднять в воздух воздушный шар средних размеров.

– Уфф!.. Так-то лучше! Прости, что возвращаюсь к этому. Но как она была одета – скажи-ка еще раз!

– В какую-то розовую шелковую тряпку, всю в блестящих бусинках, а под ней – ничего.

– И это спустя всего два дня после того, как она узнала о смерти отца? Интересное поведение! В любом случае, ты правильно поступил, что пришел. Мы с Уорреном посоветуемся, какие выводы можно сделать из такого поворота во взглядах Сэттона.

– Ну, поворот – это, наверное, сильно сказано: даже собираясь отправить ее на виселицу, он признавался, что испытывает к ней сильное влечение. А позже Анелька рассказывала, что он предлагал ей выйти за него замуж, когда нашел ее в Нью-Йорке. А она-де добродетельно отказалась. Разумеется, потому, что любила меня. Такова была предназначенная мне версия...

– Поди разберись в истинных чувствах этой женщины! Может, она тебя и любит, то есть и тебя тоже?

– Да брось ты, мне на это наплевать!

Сформулировав таким образом свое кредо, Альдо проглотил чашку кофе, сдобрив ее крепким кальвадосом, пожелал другу доброго пути и отправился обратно на улицу Альфреда де Виньи. Теперь можно было не особенно торопиться, но и медлить тоже не стоило: Морозини сообразил, что забыл кое о чем спросить План-Крепен.

Волновался он зря: старая дева и не думала ложиться спать. Она просто перешла с одной лестницы на другую и теперь, положив голову на колени, поджидала возле лифта.

– Ну как? – встрепенулась она. – Все в порядке?

– Почти. Но я хочу попросить вас об услуге. Вы ведь утром пойдете к мессе?

– Естественно. Сегодня праздник Святой Петрониллы, девственницы и мученицы, – пояснила эта своеобразная христианка.

– Постарайтесь узнать, не приехал ли вчера кто-нибудь к Фэррэлсам... Мужчина... – И чтобы избежать лишних вопросов, добавил: – Расскажу все чуть позже. Сейчас мне абсолютно необходимо отдохнуть... и вам тоже.

Во время завтрака, за которым по традиции обязательно собирались все домочадцы, Альдо получил нужные ему сведения: действительно, позавчера из Лондона прибыл некто, но в этом не было ничего необычного, потому что это был секретарь покойного сэра Эрика Фэррэлса, пожелавший встретиться с вдовой, чтобы обговорить с ней дела. Он уезжает сегодня утром...

– А она? Тоже уедет?

– Ни в коем случае. Больше того, я думаю, она ждет новых гостей, потому что поручила своей польке заготовить кучу провизии...

– Но как ваша партнерша по триктраку смогла так быстро узнать о том, что происходит в особняке? Или тамошняя привратница тоже была в церкви?

– С ней это случается, но не в том дело. Главное, мадемуазель Дюфур – так зовут мою знакомую – каждое утро заходит в особняк Фэррэлсов, чтобы там по-человечески позавтракать, – без этого ей трудно было бы выполнить свою задачу. Понимаете, ее хозяйка под предлогом того, что ей приходится содержать три десятка кошек, отыгрывается на себе самой и компаньонке – обеим перепадают жалкие крохи. А у мадемуазель Дюфур отличный аппетит. Ну вот, благодаря этому мы и имеем то, что имеем...

– Кого же, по-вашему, может ожидать эта женщина? – спросила госпожа де Соммьер, внимательно слушавшая весь разговор, прихлебывая кофе с молоком мелкими глотками.

– Может быть, брата с женой? Если они получили разрешение доставить тело Солманского в Польшу, им никак не миновать Париж – ведь горб придется отправлять «Северным экспрессом». Значит, им нужно будет где-то дождаться поезда.

– Столько продуктов для двух человек на пару часов? – Мари-Анжелина скорчила гримасу сомнения. – А по-моему, как говорят у нас в Нормандии, нужно пристальнее следить за этой женщиной – еще больше, чем обычно, дорогой мой князь! Днем это просто, но по ночам предлагаю вам, сменяя друг друга...

– План-Крепен! – воскликнула маркиза. – Вы опять собираетесь скакать по крышам?!

– Именно так. Но нам не следует об этом беспокоиться, туда легко влезть. А потом, надо сказать, я это обожаю! – добавила старая дева с восторженной улыбкой.

– Ба! – маркиза возвела глаза к небу. – Ладно, по крайней мере, скучно не будет!

Собравшись к послеобеденной мессе, добровольная помощница Альдо получила новую возможность удовлетворить любопытство. Не успела она выйти из особняка де Соммьер, чтобы направиться в церковь Святого Августина, как перед домом, в высшей степени интересовавшим ее, остановилось такси. Из машины вышли трое: темноволосый худощавый молодой человек, про которого можно было бы сказать, что у него приятная наружность, если бы он не держался столь спесиво; юная блондинка, одетая довольно изящно, но чересчур экстравагантно; и, наконец, весьма пожилой, усатый и бородатый мужчина, носивший монокль и опиравшийся на палку, от чего его спина казалась еще более сгорбленной.

Мари-Анжелина почувствовала непреодолимую потребность задержаться поблизости от новоприбывших. Она принялась лихорадочно шарить в сумочке, как будто спохватилась, что забыла дома что-то важное. Это позволило ей оставаться в двух-трех метрах от «гостей», которые, впрочем, не обращали на нее никакого внимания.

– Приехали? – спросила молодая женщина. Гнусавый акцент выдавал ее происхождение – с противоположного берега Атлантики.

– Да, дорогая, – ответил младший из мужчин, акцент которого наводил на мысль скорее о Центральной Европе. – Будьте добры, позвоните. Не понимаю, почему не открыли ворота заранее. Дядя Болеслав может простудиться...

Сияло солнце, и весеннее тепло царило в Париже, но старик и правда выглядел совсем обессиленным.

– Господину надо было остаться в машине, – сказал шофер, видимо, пожалев дрожавшего пассажира. – Я бы мог заехать во двор...

– Да что об этом говорить, друг мой, бесполезно! Ах, вот и открывают! Заплатите, пожалуйста, этому человеку, Этель. Обопритесь на мою руку, дядя Болеслав! Ах, вот и Ванда! Она займется багажом...

Полька-камеристка засуетилась вокруг прибывших. Решив, что уже увидела и услышала достаточно, Мари-Анжелина словно бы в досаде стукнула себя по лбу, закрыла сумочку и, развернувшись, со всех ног ринулась обратно.

Со скоростью ветра она пронеслась по гостиным и ворвалась в зимний сад, где мадам де Соммьер устраивалась по вечерам, чтобы выпить свой неизменный бокал шампанского. Сидевший рядом с ней Альдо погрузился в найденную им в библиотеке книгу, в которой описывались сокровища австрийских императоров, и в частности Рудольфа II. Впрочем, список был неполным, это признавал сам автор, да иначе и быть не могло – ведь в коллекцию императора входило немыслимое количество ценностей, большая часть которых была продана или украдена после его смерти. Князь-антиквар не в первый раз интересовался этим невообразимым скоплением причудливых вещей, где рядом с чудесными картинами и изумительными драгоценностями числились корни мандрагоры, какие-то странные эмбрионы-уродцы, василиск, индейские перья, замурованная в хрустальную глыбу фигурка черта, кораллы, окаменелости, камни, помеченные кабалистическими знаками, зубы кашалота, рога носорогов, череп с бронзовым колокольчиком, чтобы вызывать духов умерших, хрустальный лев, железные гвозди якобы от Ноева ковчега, редкие манускрипты, огромный безоар, доставленный из Португальской Индии, черное зеркало Джона Ди – знаменитого английского мага и Бог знает что еще, подогревавшее страсть монарха, в котором родовая меланхолия Габсбургов выработала склонность к колдовству и некромании.

В том, что все это разлетелось по миру, не было ничего удивительного, однако можно было надеяться, что хотя бы о самых ценных камнях останутся какие-нибудь сведения, а рубин должен был находиться среди драгоценнейших... И все-таки в перечне его не было.

Бурное вторжение донельзя взбудораженной Мари-Анжелины заставило Морозини прервать свои изыскания. Выслушав точное описание прибывших, Альдо без труда идентифицировал двоих: это были, вне всякого сомнения, Сигизмунд Солманский и его американская супруга. А вот фигура «дяди Болеслава» представлялась абсолютно загадочной по той хотя бы причине, что князь до сих пор никогда, ни единого раза о таком не слыхивал.

– Опишите-ка мне его еще разок, – попросил он Мари-Анжелину, и она принялась рассказывать все сначала с еще большим жаром.

– Вы говорите, он на вид некрепкий и ходит согнувшись? А как вам кажется, какого роста он может быть на самом деле?

– Тебе что-то пришло в голову? – полюбопытствовала мадам де Соммьер.

– Я... еще не знаю... Внезапное появление этого типа, имя которого ни разу не упоминалось даже на свадьбе Фэррэлса, где собрался весь свет, кажется мне очень странным. Кроме того, когда покупают фамилию, она не может распространяться на всю семью... на братьев... А Солманский по происхождению был русским!

– Что за глупости ты болтаешь! Это может быть дядя по материнской линии!

– М-м-м... Ну да. Действительно, может быть. Хотя мне с трудом в это верится. Помнится, Анелька как-то говорила, что у нее нет никакой родни со стороны матери.

– Так что же вы предполагаете? – Мари-Анжелина всегда готова была кинуться по самому фантастическому следу. – Что он не совсем умер, покончив жизнь самоубийством в Лондоне, или что чудесным образом воскрес?

– Еще одна начала бредить! – воскликнула маркиза. – Поймите, дитя мое, когда кто-то умирает в тюрьме, в какой бы стране это ни случилось, если только не в самой дикой, обязательно делается вскрытие. Ну, не сходите же с ума!

– Вы правы! – воскликнул Альдо. – Мы оба бредим, как вы сказали. И все же я многое дал бы, чтобы понять, что происходит в этом доме... – Чувствую, что нам предстоит волнующая ночь! – с удовлетворением объявила Мари-Анжелина.

Однако, к ее огромному разочарованию, впрочем, как и к разочарованию Альдо, заглянуть в соседний дом оказалось совершенно невозможно. Хотя вечер выдался очень теплым, все окна были наглухо закрыты, а занавеси задернуты, в чем Морозини смог убедиться, спустившись в сад выкурить сигарету. В комнатах первого и второго этажей зажгли свет, это можно было заметить по ярким полоскам вдоль кромки штор. Экспедиция на крыши после полуночи тоже ничего не дала. Альдо махнул рукой и отправился спать, предоставив упрямой Мари-Анжелине прогуливаться в обществе окрестных кошек по кровлям среди водосточных желобов. Она спустилась вниз лишь с наступлением дня и так заторопилась в церковь, что явилась туда задолго до того, как ее открыли.

Зато с мессы компаньонка вернулась радостная и сообщила огромное количество информации. Вероятно, в награду за бессонную ночь фортуна распорядилась так, что привратница особняка Фэррэлсов тоже явилась к утренней службе. Эта достойная женщина сочла правильным, прийти помолиться за упокой души несчастного, чьи останки находились в камере хранения Северного вокзала в ожидании европейского экспресса, который отвезет их на родину сегодня вечером. Но самыми интересными оказались сведения о том, что леди Фэррэлс – положительно, все сговорились называть ее так! – не будет сопровождать тело своего отца, как можно было предполагать. Она задержится в Париже, чтобы позаботиться о престарелом господине, которого слишком утомило путешествие.

– Я, разумеется, спросила, приглашали ли к нему врача, – добавила Мари-Анжелина, – но мне ответали, что в этом нет необходимости, поскольку через несколько дней он и сам поправится.

– И что же наша прелестная Анелька собирается делать со своим дядюшкой, когда он поправится? – спросила мадам де Соммьер. – Отвезет его в Польшу?

– Я думаю, мы узнаем об этом в ближайшие дни. Надо вооружиться терпением.

– У меня его не так уж много, – проворчал Морозини, – а времени еще меньше. Надеюсь только, что ей не придет в голову отвезти его в Венецию. Со дня свадьбы она знает, как я отношусь к ее семье.

– Ну конечно, она не решится! Не беспокойся!

– Трудно сказать! Этот дядя Болеслав совсем мне не нравится.

Поводов для оптимизма стало еще меньше, когда из Лондона вернулся Адальбер. Он был не столько обеспокоен, сколько задумчив.

– Никогда бы не подумал, что у такого страшного злодея и убийцы, как Солманский, к тому же почти приговоренного к повешению, могут быть подобные связи! Впрочем, Уоррен тоже удивился. Похоже, после смерти Солманского единственной заботой британского правосудия стало утешение его семьи. Перед Сигизмундом и его женой распахнули двери тюрьмы, им выдали тело самоубийцы. Они настояли, чтобы не делали вскрытия. Им-де оно внушает ужас, а результата все равно Никакого: всем известно, что причина смерти – отравление «вероналом». Один Уоррен остался недоволен: он твердо придерживается правил и обычаев и не терпит приказов...

– Когда утешали скорбящих членов семьи, упоминалось ли имя дяди Болеслава?

Светло-голубые глаза Видаль-Пеликорна стали еще круглей.

– А это что еще за птица?

– Как? В Лондоне ничего не слышали о дяде Болеславе? Каким же образом тогда он появился здесь вместе с Сигизмундом и его женой, которые проявляли о нем бесконечную заботу, поскольку старик выглядел совсем больным?

– В жизни не слышал о таком! И где же он теперь?

– По соседству, – язвительно улыбнулся Морозини. – Юная чета прибыла сюда лишь на сутки – до отхода «Северного экспресса», оставив гроб на хранение на вокзале. Однако, приехав в Париж вместе с дядей Болеславом, уедут они без него. Бедняга страшно измучен, он нуждается в отдыхе и неусыпной заботе. Это и обеспечивает ему в данный момент моя дорогая женушка, прежде чем увезти... не знаю, в каком направлении, но, надеюсь, не в мой дом.

– Ну и дела!

Адальбер прикрыл глаза, так что из-под опущенных ресниц виднелись лишь тоненькие блестящие полоски. Одновременно он сморщил нос, словно собака, вынюхивающая след. Саркастический тон друга заставил его призадуматься.

– Мне пришла в голову одна идея, – через некоторое время проговорил он. – Интересно, а тебе, случайно, не приходила такая же? Это выглядит бредом, но у таких людей правда еще невероятнее бреда...

– Говори! Я скажу, то это или не то.

– О, все очень просто! Солманский принял не «веронал», а какое-то лекарство, которое ввело его в состояние каталепсии. Поверив в его смерть, власти любезно отдали останки безутешной семье, а оказавшись во Франции, покойник вылез из ящика в обличье дяди Болеслава...

– Оно самое! Хотя я повторяю себе, что это чертовски трудно осуществить...

– Ты забываешь о деньгах! Эти люди очень богаты: помимо наследства Фэррэлса, из которого, как ты говорил, твоя дражайшая супруга получила большую часть, существует еще американская жена Сигизмунда, и она – насколько мы знаем этого типа, – должно быть, отнюдь не нищенка. Сколько времени, на твой взгляд, пробудут здесь Анелька и ее «дядюшка»?

В течение следующих трех дней Альдо, оставаясь затворником у тети Амелии, буквально грыз удила, поглощая все, что находил интересного – в библиотеке, или часами обсуждая с Адальбером возможные пути рубина после его появления в Праге. Первым делом они написали Симону Аронову, сообщив ему новости и умоляя пролить на них хоть какой-то свет. В ожидании ответа Морозини превратился в комок нервов, не в силах ни расслабиться, ни отдохнуть, и только по ночам спускался в сад, чтобы понаблюдать за редкими передвижениями в соседнем доме. А Мари-Анжелина не пропускала ни одного вечера, бегая по крышам в надежде, впрочем, всегда тщетной, что-то обнаружить. Обитатели особняка Фэррэлсов решительно не желали открывать окна и раздвигать занавеси, а в такую теплую погоду это могло означать только одно: им есть что прятать.

Дом представлял собой подлинный островок тишины посреди Парижа, буйно веселившегося на непрекращающемся празднике в честь VII Олимпиады и столь же бурно переживавшего все, что происходило с правительством, шедшим к своему краху вместе с президентом Александром Мильераном. Так продолжалось три дня. На четвертое утро Мари-Анжелина бегом прибежала из церкви: она узнала, что леди Фэррэлс и «дядя Болеслав» отбывают из Парижа вечером следующего дня «Арльберг-экспрессом». Узнав новость по телефону, Видаль-Пеликорн бросился к Куку и взял купе в спальном вагоне для мадемуазель дю План-Крепен. Куда именно направлялась странная пара, точно известно не было, и билет для Мари-Анжелины на всякий случай взяли до Вены.

И все-таки Адальбера мучили сомнения: ведь если «дядя Болеслав» и впрямь Солманский, как же он решится пересечь австрийскую границу?

– Загримированный и с фальшивыми бумагами? Почему бы и нет? – отвечал ему Альдо. – Наш друг Шиндлер, должно быть, знает о самоубийстве и вряд ли коротает время, гуляя вокруг пограничного столба. Ясно одно: она везет его не ко мне. Поскольку у нашей парочки нет никаких причин подозревать, что за ними шпионят, они вполне могут проехать через Симплон.

На следующий вечер, гордая отведенной ей ролью, Мари-Анжелина заняла место в том же спальном вагоне, что и Анелька с «дядей». И опять потекли часы ожидания, тем более тягостного для Морозини, что он беспокоился о том, что его посланница рискует снова не сомкнуть ночью глаз. Однако тетя Амелия поспешила успокоить его:

– Ты же знаешь Мари-Анжелину: то, что она вознамерилась выведать, от нее не скроешь. Держу пари, уже через полчаса после отхода поезда она будет точно знать, куда направляются наши приятели.

И действительно, в понедельник утром звонок из Цюриха внес полную ясность: путешественники остановились в лучшем отеле города, и План-Крепен, естественно, сделала то же самое. Ей даже удалось уточнить, что Анелька зарегистрировалась как княгиня Морозини, а «дядя» – как барон Солманский.

—Что я теперь должна делать? – осведомилась старая дева.

– Ждать.

– Сколько времени?

– Пока что-нибудь не произойдет. Если ваше ожидание затянется, пришлем кого-нибудь сменить вас. Да, пожалуй, в любом случае мы так и поступим. Вы не должны привлекать внимание, – решил Морозини.

В тот же вечер Ромуальд, брат-близнец Теобальда, верного лакея Видаль-Пеликорна, отбыл в Швейцарию. Он прекрасно знал отца, сына и дочь Солманских, успев сыграть свою роль в трагической свадьбе Анельки с Эриком Фэррэлсом. Мари-Анжелина высоко ценила его способности.

Два дня спустя мадемуазель дю План-Крепен вернулась с новостями: молодая женщина уехала в Венецию, оставив «дядю Болеслава» укреплять здоровье под неусыпным надзором Ромуальда, твердо решившего следовать за стариком по пятам.

– Она уехала одна? – переспросил Альдо.

– Конечно. То есть я хочу сказать – с Вандой.

– В таком случае и мне надо возвращаться домой. Давно уже пора взглянуть, что там творится.

– Ты собираешься наконец отправить прошение об аннулировании брака в Ватикан? – поинтересовалась мадам де Соммьер.

– Это первое, чем я займусь. Как только вернусь, испрошу аудиенции у венецианского патриарха[45].

– Если уж такая язычница, как я, возносит за тебя молитвы, это не может тебе не помочь, – засмеялась мадам де Соммьер, целуя племянника, что всегда служило у нее признаком необычайного волнения.

Снабженный массой напутствий, Альдо наконец сел в «Восточный экспресс» и отбыл в Венецию через Симплон. Перед отъездом он в сотый раз заверил Адальбера, что немедленно сообщит ему, как только получит новости от Симона Аронова. След рубина был совсем горячим, грешно было бы дать ему остыть.

5 ВСТРЕЧИ

Женщина, сидевшая напротив за обеденным столом, ничем не напоминала то соблазнительное создание в сверкающем розовом платье, которое Альдо видел выходящим из гостиной Фэррэлсов за руку с Джоном Сэттоном.. Глубокий траур, ни малейшего следа косметики – она выглядела как когда-то в мрачной комнате для свиданий тюрьмы Брикетон – олицетворение бесконечной душевной скорби в сочетании с чувством собственного достоинства. Это способно было тронуть кого угодно, кроме, естественно, Альдо Морозини. Впрочем, он принял игру с безукоризненной любезностью.

– Я не сомневаюсь, что эти господа должным образом выразили сочувствие вашему горю, – произнес князь, указывая на Ги Бюто и Анджело Пизани, разделявших с ними трапезу. – Слова в подобных обстоятельствах не играют большой роли, и я не стану говорить, что испытываю хоть малейшее горе, но прошу вас поверить: скорблю вместе с вами...

– Спасибо. Очень мило с вашей стороны сообщить мне об этом.

– Что вы! Не стоит благодарности... Но я немного удивлен, видя вас здесь, разве вы не сопровождали тело вашего отца до Варшавы?

– Нет. Брат запретил мне, да я и сама не имела ни малейшего желания возвращаться туда. Кажется, вы забыли, что там мне угрожает опасность?

– В Англии тоже, а вы вроде бы не побоялись... Вы ведь были там, или я ошибаюсь?

– Ошибаетесь. Я провела какое-то время в Париже, дожидаясь... дожидаясь новостей о процессе. Находиться в Англии, каждую минуту дрожа от страха, что на меня набросится целая свора журналистов, – нет, это было бы невыносимо!

– А в Париже? Разве газетчики не преследовали вас там?

– Никоим образом. Мы с Вандой останавливались у одной американки, кузины моей невестки. То есть я хочу сказать, нашей невестки, – добавила молодая женщина с тонкой улыбкой.

– Не извиняйтесь – семейные узы мало что значат для меня.

– А как вы сами, как прошла ваша поездка в Испанию?

– Очень приятно. Я видел потрясающие вещи.

Альдо упомянул о «потрясающих вещах» для того, чтобы втянуть в разговор Ги Бюто, но, разумеется, не обмолвился ни малейшим намеком об истории с украденным портретом. Необходимо было разрядить этот обмен скрытыми колкостями новой темой, иначе он не сумеет сохранить хоть какое-то хладнокровие перед этим живым средоточием лжи. Альдо не впервые приходилось наблюдать выдающиеся актерские способности Анельки, она всегда была искусной комедианткой, но сегодня превзошла самое себя...

Видимо, это стало последней каплей: пока длился обед, князь принял твердое решение не откладывая предпринять первые шаги к аннулированию своего брака.

Переодевшись в темный костюм, Морозини сел гондолу Дзиана. Он держал путь к Сан-Марко и, всегда, если дело было не особенно срочным, не стал пользоваться моторкой. Ему казалось, что запах бензина и яростное урчание мотора не должны нарушать очарования чудесного ансамбля, состоявшего из базилики и Дворца дожей и словно бы возложенного короной на чело самой величественной из республик.

Пройдя мимо двух колонн из восточного гранита, одна из которых была увенчана крылатым венецианским львом, а другая – статуей Святого Теодора, попирающего крокодила, колонн, между которыми когда-то казнили преступников, Морозини скоро оказался у портика Сан-Марко, над которым гарцевали четыре величественных коня позолоченной меди, изваянные Лисиппом в III веке до Рождества Христова и вызывавшие когда-то жгучее вожделение Бонапарта. Морозини любил их и всегда отвешивал им легкий поклон, прежде чем скользнуть в полумрак византийской базилики, освещаемой лишь пламенем свечей, горевших перед знаменитой «Pala d'Oro». Каждый раз, когда Альдо попадал сюда, ему чудилось, будто он проник в самую чащу некоего заколдованного леса.

Как обычно, внутри храма толпился народ. С приближением лета возрастало число туристов, мало-помалу наводнявших город, отравляя жизнь коренным венецианцам. Альдо, как человек глубоко верующий, прежде всего отдал свой долг Господу короткой молитвой, и только после этого отправился на поиски благословившего не так давно его насильственный брак отца Герарди, священника, с которым он дружил с детства. Он нашел падре у дверей ризницы – тот собирался уходить.

– Ты торопишься? – огорчился князь.

– Не очень. Мне надо в четыре навестить больную на рио деи Санти Апостоли...

– В таком случае – поехали! Дзиан ждет меня на набережной с гондолой, мы отвезем тебя туда, куда нужно. А по пути поговорим.

– Похоже, у тебя что-то серьезное? – спросил священник, глядя на обеспокоенное лицо друга.

– Даже очень, но не будем об этом, пока не сядем в гондолу. Там нас, по крайней мере, никто не потревожит. Пока что расскажи мне, что новенького у тебя...

Болтая, они направились к гавани Сан-Марко, когда навстречу им попалась высокая, уже чуть грузноватая, но все еще привлекательная дама, чей безупречного покроя костюм выглядел слегка поношенным.

Узнав даму, падре Герарди улыбнулся и хотел было подойти к ней, но Альдо схватил его за локоть и увлек в другую сторону с явным намерением избежать встречи. Лицо священника выразило крайнее удивление:

– Только не говори мне, что ты не узнал ее! Это же твоя кузина.

– Знаю.

– И ты не поздороваешься с ней? Не остановишься поболтать?

– Между нами кошка пробежала...

Поняв, что другу не хочется сейчас ничего объяснять, Герарди не стал настаивать. Он дождался момента, когда они устроились на бархатных подушках гондолы, и только тогда решился заговорить снова: священник заметил, как внезапно помрачнело лицо Альдо.

—Ну, ладно, – он попытался тем не менее изобразить хорошее настроение, – что же ты намерен мне поведать?

– Все очень просто: мне надо аннулировать мой брак. Как видишь, я намерен пройти все инстанции. Начал с тебя – ведь ты нас благословил.

– Хочешь развестись с женой? Уже? Но ты ведь женат всего-то...

– Не пытайся вспомнить: это не имеет значения. Если бы я мог развестись с ней в тот же вечер, я бы это сделал!

– Но это же безумие! Твоя жена... прелестна и...

– Знаю, но дело не в этом. Прежде всего она мне не жена, я ни разу до нее не дотронулся...

– Фиктивный брак? Между таким мужчиной, как ты, и такой женщиной, как она? Никто никогда не поверит в это!

– Для меня не имеет значения, что подумают другие, Марко. Я хочу разрушить союз, заключить который меня принудили силой.

– Силой? Тебя?

– Ну, шантажом, если тебе так больше нравится. Я был вынужден вступить в брак с бывшей леди Фэррэлс, чтобы спасти жизнь двум невинным людям: Чечине и ее мужу Дзаккарии.

– Но... они же оба были в церкви!

– Потому что я дал слово и мне оказали честь, поверив. Ты священник, Марко, и я могу быть с тобой откровенным. Я должен рассказать тебе все.

Нескольких фраз оказалось достаточно, чтобы описать кошмар, пережитый Альдо и его домашними по его возвращении из Австрии. Священник Слушал, не перебивая, но с явным возмущением, нараставшим по мере того, как он узнавал все новые и новые подробности.

– Почему ты мне ничего не сказал? – наконец взорвался он. – Почему ты позволил мне благословить брак, который с самого начала должен был быть признан недействительным?

– Ты сам согласился – я не вынуждал тебя. Если бы я предупредил тогда, ты мог бы отказаться...

– Естественно, я отказался бы!

– И подверг бы себя опасности. Разве ты не понимаешь, при каком режиме мы живем? Кто ничего не знает, тот ничем и не рискует.

Герарди не ответил. Было бы слишком трудно опровергнуть слова Альдо. В нынешнем 1924 году Италию захлестнула настоящая волна терроризма. Победа фашистов на парламентских выборах была сокрушительной, и, чтобы закрепить ее, Муссолини поспешил аннексировать Фиуме[46], в чем его всецело поддержал величайший поэт Габриеле д'Аннунцио, получивший от короля за эту оказанную родине услугу титул князя Невозо. А накануне аннексии был убит депутат-социалист Маттеоти. Все эти события венецианское общество переживало как цепь непрерывных оскорблений и пощечин. Вот почему Марко Герарди был не слишком удивлен, услышав рассказ о драме во дворце Морозини.

Гондола с крылатыми львами неторопливо поднималась по Большому каналу. Альдо, какое-то время помолчав, спросил:

– Ну что? Что ты решил? Могу я рассчитывать на твою помощь?

Очнувшись от глубокой задумчивости, священник вздрогнул:

– Разумеется, ты можешь на меня положиться. Тебе надо написать официальное прошение, изложить причины, заставляющие тебя добиваться расторжения брака. Я передам его святейшему патриарху, но не стану скрывать: ссылка на брак «vi coactus» меня немного беспокоит. Одним из свидетелей со стороны твоей супруги был Фабиани, главарь чернорубашечников, а поскольку эти люди стоят у истоков шантажа, жертвой которого ты стал, им наверняка не понравится подобная огласка.

– Огласка! Огласка! Я не собираюсь кричать об этом на улицах!

– Нет, но в суде адвокат станет задавать вопросы, вполне возможно, затруднительные. Свидетелям также придется давать показания, а они могут просто испугаться... Не лучше ли сослаться на отсутствие интимных отношений, хотя тут тоже могут возникнуть сложности... Твоя жена до свадьбы была девственницей?

– Ты отлично знаешь, что она была вдовой.

– Ее супруг был намного старше ее, мне помнится. Хотя это ни о чем не говорит...

– У нее хватало и любовников, – проворчал Морозини.

– Значит, тем более тебе надо посмотреть правде в глаза. Что тебя ожидает? Признание отсутствия интимных отношений в данном случае может свидетельствовать о... о неспособности супруга.

– Ну уж нет! – вырвалось у Альдо с такой силой, что лодка покачнулась.

Марко Герарди расхохотался.

– Я подозревал, что эти слова произведут эффект! А ведь тебе не о чем беспокоиться: половина Венеции... – или три четверти? – подпишутся под тем, что это неправда.

– Ладно-ладно, не делай из меня Казанову! Послушай, все, чего я хочу, – это быть свободным... И может быть, когда-нибудь создать нормальную семью.

Вот и обсуди это дело с патриархом, расскажи ему что угодно, но позаботься о том, чтобы я, в конце концов, выиграл.

– Ты понимаешь, что это может затянуться надолго?

– Конечно, лучше поскорее покончить со всем этим, но в разумных пределах.

– Отлично. Я повидаюсь с нашим юристом и его преосвященством. Попробуем найти лучшего церковного адвоката, и я сам составлю вместе с тобой прошение в Ватикан... Вот я и приехал! Спасибо, что подвез.

– Подождать тебя?

– Не стоит. Я могу задержаться. Храни тебя Бог, Альдо!

Выходя из лодки, священник перекрестил друга.

Несколько дней спустя Морозини уже держал в руках образец письма, полностью отвечавшего всем его чаяниям: его желания были изложены там самым подробным образом. Князь, не откладывая дела в долгий ящик, тщательно переписал прошение, надписал в соответствии с протоколом адрес: «Его преосвященству кардиналу Лафонтену» – уроженец Витербо, бывший в то время патриархом Венеции, носил тем не менее чисто французскую фамилию.

Назавтра Альдо отправил Дзаккарию к Анельке с просьбой встретиться с ним в библиотеке перед ужином. Ему показалось более приличным предупредить молодую женщину о том, что он собирается предпринять, а не ставить ее перед свершившимся фактом. Ведь ей предстояло тоже обзавестись адвокатом, а кроме того, Морозини все еще питал слабую надежду прийти хоть к какому-то согласию, которое позволило бы легче пережить неприятный эпизод.

Вечернее платье Анельки – из черного расшитого черными же блестками крепа – лишь чуть смягчало показной траур. Безжалостный Морозини подумал, что его женушка отлично знает, как выгодно траурный цвет подчеркивает золото ее волос.

– Что за торжественное приглашение! – вздохнула она, усаживаясь на кушетку и дерзко закидывая одна на другую свои изящные, обтянутые черным шелком ножки. – Могу я закурить или обстоятельства слишком серьезны?

– Не стесняйте себя. Впрочем, и я последую вашему примеру, – сказал Альдо, вынимая портсигар и предлагая ей сигарету.

Вскоре две тонкие струйки голубого дыма поднимались к роскошному кессонскому потолку.

– Итак? – спросила Анелька с тонкой улыбкой. – Что вы хотели мне сказать? У вас такой вид, будто вы приняли важное решение...

– Я в восторге от вашей проницательности. Я действительно принял решение, которое, по всей видимости, вас не удивит. Я хочу обратиться к его святейшеству папе с просьбой расторгнуть наш брак.

Последовавший мгновенно ответ был более чем резок:

– А я отказываюсь!

Альдо пересел поближе к бювару, где хранились многочисленные почетные свидетельства о его титулах, словно надеясь почерпнуть оттуда новые силы для начатой им битвы.

– Не имеет значения, соглашаетесь вы или отказываетесь. Хотя, конечно, было бы проще, если бы мы могли договориться.

– Никогда!

– Понятно. Но повторяю еще раз: я предупредил вас только из вежливости и чтобы дать вам возможность обеспечить себе защиту. Мы будем сражаться.

– Вряд ли вы ожидали от меня иного ответа! Я слишком много сил положила на то, чтобы выйти за вас замуж!

– Меня уже давно интересует почему?

– Очень просто: потому что я люблю вас! – бросила она сухо и нервно. Резко контрастируя с тоном сказанного, слова прозвучали странно.

– Хорошо сказано! – не удержался от иронии Морозини. – Какой мужчина устоял бы перед таким страстным объяснением!

– От вас зависит, чтобы я говорила иначе.

– Не стоит труда, и вы знаете это!

– Как угодно... Могу я узнать, чем вы обосновываете свою просьбу?

– Вы с отцом снабдили меня множеством аргументов: союз, заключенный по принуждению и... и не имевший продолжения. Уже одна эта причина само собой подразумевает признание брака недействительным.

Анелька прикрыла глаза, так что оставались видны лишь блестящие золотистые щелочки, и одарила мужа замечательно двусмысленной улыбкой:

– Ну, хорошо. И что же, вы совсем не боитесь?

– Не изволите ли сказать, чего мне бояться?

– Прежде всего вызвать недовольство тех, кто помог привести вас к алтарю. Эти люди не любят, когда им указывают на их ошибки.

– Если память мне не изменяет, арест вашего отца сильно охладил их рвение.

– Рвение может возродиться снова. Достаточно назначить цену... а я богата! Вам следовало принять это во внимание. Что же до второго выдвинутого вами аргумента, – не боитесь ли вы показаться смешным?

– Почему? Потому что не хочу делить с вами постель? – резко бросил он. – Вы очаровательны, но это ничего не значит. Если желать каждую красивую женщину, которая находится в пределах досягаемости, жизнь станет невыносимой!

– Я не «каждая женщина»! Разве вы не говорили мне когда-то, что я обладаю редкостной красотой, что грех держать ее под спудом, что я могла бы стать королевой Венеции и что красивее меня, наверное, нет женщины в мире?

Альдо поднялся, раздавил сигарету в пепельнице и, сунув руки в карманы, прошел по комнате к окну.

– Как глуп бывает мужчина, когда думает, что влюблен! Несет всякий бред! У меня возникло ощущение, что вы вполне уверены в себе. Я искренне восхищаюсь!

– И правильно делаете. Мне достаточно один раз взглянуть на мужчину, чтобы он сразу же влюбился в меня. Вы же сами не были исключением!

– Да, но это давно прошло. Признаю также, что вы легко вскружили голову Анджело Пизани... о чем он не перестает сожалеть. Странно все-таки: в вас влюбляются, а потом локти себе кусают. Почему бы это?

– Смейтесь, смейтесь! Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Вам недолго осталось смеяться, потому что у меня есть средство опровергнуть ваш аргумент о так называемом фиктивном браке.

– Так называемом? Я что – лунатик?

– Никоим образом. Но случаются и чудеса.

Слово это прозвучало так неожиданно, что Морозини расхохотался:

– Вы и святой Дух! Вы принимаете себя за Богоматерь? Это уж слишком!

– Не богохульствуйте! – воскликнула Анелька, быстро перекрестившись. – Необязательно делить постель с мужем, чтобы явить миру образ счастливой, вполне удовлетворенной... будущей матери. В таком случае довольно трудно говорить о фиктивном браке, не правда ли?

Брови Альдо сдвинулись и превратились в темную полосу, нависшую над позеленевшими глазами.

– Ваша речь кажется мне несколько туманной. Не соблаговолите ли выразиться яснее? Что вы имеете в виду? Вы беременны?

– Как быстро вы схватываете! – насмешливо отозвалась она. – Да, и надеюсь подарить вам через несколько месяцев наследника, о котором вы так мечтали...

Пощечина последовала так быстро, что Морозини и сам не сразу понял, что сделал: так естественно выплеснулся наружу долго сдерживаемый гнев. Только когда Анелька пошатнулась и схватилась за щеку, он осознал, что ударил сильно. Щека молодой женщины стала пунцовой, в уголке губ показалась капелька крови. Но князь не испытывал ни угрызений совести, ни жалости.

– Вы живы? – абсолютно спокойно поинтересовался он. – Тем лучше, продолжим.

– Да как вы осмелились? – прорычала она, пригнувшись, будто собираласьнаброситься на него.

– Вам хочется попробовать еще? Ладно, Анелька, довольно, – Морозини переменил тон. – Вот уже несколько месяцев... да что я говорю; лет! – как вы пускаетесь на любые ухищрения, чтобы сделать меня своим послушным рабом. Вам даже удалось притащить меня к алтарю, но с тех пор, может быть, вы усвоили, что я не позволяю управлять мною, как марионеткой? А теперь карты на стол: вы беременны? Не хотите ли рассказать от кого? – От кого вам бы хотелось? Да, конечно же, от вас! И я никогда не отступлюсь!

– Если только этот новорожденный не будет слишком похож на Эрика Фэррэлса или на Джона Сэттона, или... Бог знает на кого!

У Анельки перехватило дыхание, и в ее непомерно расширившихся глазах Морозини с жестоким удовольствием прочел появившийся испуг.

– Вы с ума сошли! – выдохнула она.

– Не думаю. Поройтесь в вашей памяти... Воспоминания должны быть еще свежи...

Она, казалось, поняла и закричала:

– Вы шпионили за мной!

– А почему бы и нет, раз вы решились нарушить единственное требование, которое я выдвинул перед нашей свадьбой? Я просил вас не позорить мое имя. Вы перешли границу, тем хуже для вас!

– Что вы намерены делать?

– Ничего, моя дорогая, ничего особенного. Я послал прошение об аннулировании брака, оно пойдет своим путем. А вы можете распоряжаться собой, как вам будет угодно, можете, к примеру, отправиться туда, где вам приятнее жить...

Она напряглась, словно натянутая тетива, оставалось лишь выпустить стрелу:

– Никогда!.. Слышите, никогда я не уеду отсюда. Потому что уверена – вам не добиться того, чего вы желаете! Я останусь здесь и буду спокойно растить моего ребенка... и тех, которые, возможно, появятся потом.

– Вы намерены дать обрюхатить себя всему христианскому миру? – с уничтожающим презрением бросил Морозини. – Уже довольно давно я начал опасаться, что вы – шлюха! Теперь я в этом убежден и хочу дать вам только один совет: берегитесь! Терпение – не главная добродетель князей Морозини, на протяжении веков они ни разу не колебались, когда надо было отсечь пораженную гангреной конечность... Желаю всего наилучшего, сударыня!

Несмотря на внешнее спокойствие, Альдо дрожал от бешенства. Эта женщина с ангельской внешностью, женщина, которую он столько времени возводил на пьедестал, с каждым днем все больше открывала свое истинное лицо – пустого и алчного существа, способного на все ради достижения своих целей, главная из которых – полный захват всего, что ему принадлежит: имени, дома, состояния и его самого. Богатства!, доставшегося ей от Фэррэлса, ей не хватило, она еще не насытилась.

– Должен же я как-нибудь от нее избавиться! – процедил он сквозь зубы, меряя большими шагами «портего», длинную галерею с семейными портретами на стенах.

Затем князь спустился вниз – сообщить Чечине, что не станет ужинать дома. Одна только мысль о том, что Анелька займет свое место за столом напротив него, была непереносима. Он нуждался в глотке свежего воздуха.

Странное дело, Чечины, которой в это время полагалось быть на кухне, там не было. Дзаккария объяснил, что она поднялась к себе переодеться.

– А где господин Бюто?

– В лаковой гостиной, наверное. Ожидает ужина...

– Я беру его с собой.

– Значит, госпожа будет ужинать одна?

– Госпожа пусть делает, что хочет, а я ухожу! Ах Да, совсем забыл! С сегодняшнего дня, Дзаккария, мы больше не станем накрывать стол в лаковой гостиной, перейдем в ковровую. И пусть госпожа не пытается изменить это указание, иначе я вообще не сяду с ней за стол. Предупреди, пожалуйста, Чечину.

– Интересно, что она на это скажет... Но вы же не запретите Чечине готовить для вас? Она так любит вас побаловать!

– Думаешь, я хочу лишить себя самого тонкого удовольствия? – улыбнулся Морозини. – Нет, конечно, но постарайся, чтобы мое указание было выполнено. Впрочем, я уверен, вам с Чечиной и так все ясно.

Дзаккария молча поклонился.

Ги Бюто тоже не понадобились подробные объяснения. Однако Альдо не преминул дать их, пока они вдвоем вкушали лангустов под позолоченными лепными сводами ресторана «Квадри». Это роскошное место было избрано, во-первых, чтобы не переодеваться – оба выскочили из дома как были, в смокингах, а во-вторых, чтобы избежать нашествия комаров – с начала июня эти твари завладели всей лагуной, а особенно – Венецией. Пересказав своему наставнику сцену, которая только что произошла между ним и Анелькой, князь добавил:

– Я теперь не могу вынести и мысли о том, что она будет восседать в лаковой гостиной между портретами моей матери и тети Фелиции. Все время с тех пор, как я вернулся домой, мне кажется, что их взгляды укоряют меня!

– Не надо думать об этом, Альдо! Вы стали жертвой... и только жертвой тягостного стечения обстоятельств, и там, где эти благородные дамы сейчас находятся, они прекрасно понимают, что вы ни в чем не повинны.

– Вы полагаете? Если бы я не изображал придурковатого странствующего рыцаря в садах Виланова и в «Северном экспрессе», не считая моих подвигов в Париже и Лондоне, я бы не попал в такую передрягу!

– Вы были влюблены – этим все объясняется! Но что же теперь? Как вы надеетесь выпутаться?

– Еще сам не знаю. Покамест подожду, как посмотрят на мое дело в Риме. Всякому овощу – свое время, и сейчас я хочу вплотную заняться рубином Хуаны Безумной. Это куда интереснее, чем мои личные дела... и куда менее гнусно. – Есть какие-то новости от Симона Аронова?

– Их должен получить Адальбер, а он пока не подавал признаков жизни.

Назавтра, словно поторопившись на зов друга, на письменный стол Альдо легло письмо от археолога. Письмо, показавшееся адресату тревожным. Впрочем, Видаль-Пеликорн и не скрывал своего отнюдь не беспричинного беспокойства. До сих пор переписка с Хромым осуществлялась через один из банков Цюриха, что гарантировало полную секретность – письма шли под номерами, кто-то передавал их в ту или другую сторону, никому не было известно, от кого и кому они предназначены, и все шло как по маслу. Однако последнее адресованное Аронову письмо, посланное друзьями из Парижа, вернулось на улицу Жуффруа с припиской от «экспедитора», поставившего в конце свою подпись: некий Ганс Вюрмли. Тот сообщал, что, в соответствии с последними указаниями, всякая переписка с этого дня прекращается. Иными словами, Аронов – по причине, известной только ему одному, – больше не хотел ни отправлять, ни получать никаких писем. Адальбер писал, что ему необходимо встретиться с Альдо и обсудить с ним все не по телефону.

– Черт побери, вот и приехал бы сюда! – проворчал Морозини. – У него-то сколько угодно свободного времени, а я не могу каждый раз бросать свои дела!..

Как раз на это утро у князя было намечено очень важное дело, и он решил обдумать со всех сторон эту проблему позже. Можно было, конечно, позвонить Адальберу, но прослушивание телефонных переговоров, особенно международных, давно стало излюбленным развлечением фашистов. Скорее всего поэтому Адальбер и взялся за перо...

Все еще во власти мучивших его мыслей, Альдо дошел до отеля «Даниели», где у него было назначено свидание с русской дамой, княгиней Лобановой, которая, как и множество ее соотечественников, испытывала финансовые затруднения. Впрочем, эти затруднения имели вполне прозаическую природу, так как дама до неприличия увлекалась азартными играми. Князь-антиквар, никогда не наживавшийся на бедствиях других, в особенности женщин, вздохнул, подумав о том, что ему придется выложить кругленькую сумму за драгоценности, продать которые потом будет весьма затруднительно.

Впрочем, на этот раз он ошибся – ему не пришлось пожалеть о назначенной встрече. Княгиня предложила ему бриллиантовую застежку от корсажа супруги Петра Великого императрицы Екатерины I. Эта бывшая служанка пастора из Магдебурга, государыня, для которой в юности трактиры были привычнее салонов, со временем научилась разбираться в прекрасных камнях, и немногие дошедшие до наших дней ее драгоценности отличались редкими достоинствами.

Зная, с кем она имеет дело, знатная дама сразу же назначила цену – высокую, но в разумных пределах, – и Морозини не стал, спорить: он достал чековую книжку, выписал требуемую сумму и принял из рук хозяйки чашку почти черного чая из самовара, предложенную ему в знак того, что сделка состоялась.

Альдо и вообще не очень любил чай, а уж такой – «по-русски» – просто терпеть не мог, и потому твердо решил, что, выйдя из отеля, направится прямиком в кафе «Флориан», находившееся по соседству на площади Сан-Марко, и выпьет там чего-нибудь более цивилизованного.

Князь спустился по широкой готической лестнице и уже приближался к выходу из роскошной гостиницы, когда кто-то остановил его:

– Простите, пожалуйста! Вы ведь – князь Морозини?

– Действительно... Но какая неожиданная радость – встретить вас в Венеции, барон!

Он сразу же узнал этого сорокалетнего мужчину – худощавого, светловолосого, элегантного обладателя чарующей улыбки. Перед ним стоял Луи Ротшильд, в венском дворце которого на улице Принца Евгения его принимали в прошлом году, когда там останавливался барон Пальмер – одно из перевоплощений Симона Аронова.

– Я плавал по Адриатике и подумывал, не навестить ли вас, но случилась авария с яхтой – и дело решилось само собой. Я оставил ее в Анконе, и вот я здесь. Найдется ли у вас минутка для меня?

– Конечно. Желаете пойти ко мне... или предпочитаете остаться здесь? Вы ведь, вероятно, здесь остановились?

– Если бы я сейчас не встретил вас, то отправился бы в палаццо Морозини, но... Вы уверены в своем окружении? Мне надо сообщить вам весьма конфиденциальные вещи.

– Нет, не уверен, – ответил Альдо, думая о ненасытном до неприличия любопытстве Анельки. – Наверное, лучше остаться здесь. В отеле мы найдем, где уединиться.

– Мне всегда внушают недоверие места, где, запершись вдвоем в пустой комнате, приходится говорить чуть ли не шепотом, чем непременно привлекаешь внимание. Куда более изолированно чувствуешь себя в самом центре толпы.

– Я собирался выпить кофе у Флориана. Тамошняя толпа, полагаю, вас удовлетворит, – сказал Альдо с обычной своей усмешкой.

– Почему бы и нет?

Приняв почтительные поклоны величавых швейцаров, они вышли и вскоре оказались в кафе, где царили особые законы. Наступал вечер, терраса была набита битком, но директор, прекрасно разбиравшийся в своих гостях, быстро смекнул, какие необычные клиенты к нему явились, и спешно отправил к ним официанта. Тот так же быстро отыскал свободный столик в самом уютном месте – в тени аркад, под высокими зеркалами в гравированных рамах. Прежде чем удалиться, официант заверил, что здесь господа смогут спокойно поговорить..

Проходя к столику, Альдо поздоровался с несколькими знакомыми, и в их числе – с неугомонной маркизой Казати. На этот раз, благодарение Богу, она со своим давним любовником, художником Ван Донгеном, сидела в самом центре большой шумной компании, и за их столиком свободного места не было. Альдо удостоился широкой улыбки и приглашающего жеста, на которые он ответил вежливым поклоном, мысленно поздравив себя со столь благоприятным стечением обстоятельств.

Только допив первую чашку капуччино, барон, не меняя тона, спросил:

– Не знаете ли случайно, где сейчас находится Симон... то есть барон Пальмер?

– Я сам хотел задать вам этот вопрос. От него уже давно нет никаких вестей. Более того, последнее отправленное ему письмо вернулось обратно.

– А куда вы его посылали?.. Прежде, чем вы ответите, хочу сказать, что я осведомлен и о пекторали, и о ваших мужественных поисках. Симон знает, как я хочу, чтобы наш несчастный народ вернулся на свою историческую родину...

– Не сомневаюсь в этом. И даже предполагал, что вы помогаете нашему делу деньгами.

– Не я один, это делают многие из нашей большой семьи... Но вернемся к Симону. Куда же вы посылали письма?

– В цюрихский банк, как он просил. Однако мой компаньон в этом деле, французский археолог Адальбер Видаль-Пеликорн только что прислал мне вот это. Как видите, всякая переписка должна быть прекращена.

– Понятно, – проговорил Ротшильд, прочитав письмо. – И это весьма тревожно. Я... я почти уверен, что он в опасности.

– Почему у вас сложилось такое впечатление?

– Дело в том, что мы должны были путешествовать вместе. В этом прерванном мною сейчас круизе намечалось много остановок, и главная – в Палестине. Вы же знаете, наша земля в 1920 году стала мандатной территорией Великобритании. Однако вот уже полсотни лет, как активисты возвращения евреев на землю предков основали там около двадцати земледельческих колоний. Это начинание выжило благодаря солидной помощи моего родственника – Эдмонда Ротшильда. Назначенный Лондоном верховный комиссар, сэр Герберт Сэмюэль, который исполнен доброй воли и решимости установить прочный мир между мусульманами и евреями, предоставил последним право на образование государства. Нашим маленьким общинам не хватает на это средств, и их-то и должны были привезти мы с Симоном. Ему, кроме того, предстояло обнадежить еврейских поселенцев, рассказав, что пектораль, в которой теперь недостает всего лишь одного камня, возможно, скоро с триумфом вернется на землю предков. Вам не надо говорить, как хотелось ему отправиться в это путешествие. Но я тщетно прождал его в порту Ниццы.

– Он не явился?

– Нет. И даже не прислал ни словечка, чтобы объяснить свое отсутствие. Я ждал, сколько мог, но у меня была назначена важная встреча поблизости Яффы, и пришлось выйти в море. Покончив с делами, я решил навестить вас, чтобы хоть что-то узнать. К несчастью, у вас, похоже, не больше информации, чем у меня самого.

– И что вы предполагаете? Считаете, что он... мертв?

Узкое выразительное лицо барона Луи, хмурое от тревожных мыслей, вдруг словно бы осветилось изнутри:

– Самая правдоподобная из гипотез, но... не могу в это поверить! Понимаете, я хорошо его знаю, и он мне очень дорог. Мне кажется, если б его не стало, я бы почувствовал...

– Да услышит вас Бог!

– К тому же он совсем недавно освободился от своего злейшего врага, не правда ли? Граф Солманский предпочел смерть суду по делу об убийстве... Это такое облегчение, поверьте!

Морозини немного помолчал. Взгляд его блуждал по мраморным столикам, за которыми сидели посетители. Одни оживленно беседовали, другие флиртовали, мечтали, кто-то, заслушавшись, воспарял на крыльях музыки, исполнявшейся небольшим оркестром. Все они в той или иной мере наслаждались покоем и безмятежностью предвечернего часа, и только их с бароном обступили тревожные тени. Альдо спрашивал себя, как поступить, и никак не мог решить, должен ли он поделиться с Ротшильдом своими подозрениями, что Солманский куда живее, чем тому кажется.

Внезапно его взгляд замер: две женщины устраивались за столиком всего в нескольких шагах от их стола, прятавшегося в тени длинных листьев пальмы в кадке. На одной было черное платье, с крепового тока спускался шарф, обвивавший шею, на другой – серое с темно-красной отделкой. Со стороны они казались близкими подругами. До князя донесся знакомый смех, волна отвращения затопила его, отозвавшись горечью во рту: он узнал Анельку и Адриану Орсеоло. Альдо щелкнул пальцами, подозвал официанта и заказал коньяк с водой, предварительно спросив, не желает ли того же барон. Тот с беспокойством смотрел на Морозини:

– Нет, спасибо. Вы... вы плохо себя почувствовали?

Вытащив платок, Альдо дрожащей рукой утер пот со лба. На мгновение ему показалось, будто его невидимыми щупальцами опутывает некий заговор, но он резко отбросил эту мысль, уже приняв решение:

– Ничего, ничего, не волнуйтесь, барон. Боюсь только, мне сейчас придется сообщить вам неприятную новость. Я подозреваю, что Солманский жив. Конечно, у меня нет полной уверенности, но...

– Жив? Это невозможно!

– Для этого человека нет ничего невозможного. Не забудьте, что в его распоряжении состояние Фэррэлса, что у него есть подручные, – одному Богу известно, сколько их! – а главное, члены его семьи. Сын, не слишком обремененный щепетильностью, и дочь... возможно, самое опасное существо, какое мне доводилось видеть в жизни.

– Вы знакомы с ней?

– Я даже на ней женат. Она – в нескольких шагах от нас: вон та женщина в черной шляпке, которая болтает с особой в сером. Вторая – моя кузина и... убийца моей матери. На преступление ее толкнула любовь к Солманскому, с которым у нее была связь.

Хладнокровие Луи Ротшильда было почти легендарным, но, слушая князя, он вытаращил глаза так, словно перед ним предстали все кошмары преисподней. Альдо подумал, что барон может принять его за сумасшедшего, и усмехнулся:

– Будьте уверены, барон, я в своем уме! Хотя, трудно спорить, моя семья весьма напоминает семейство Атридов...

– Как вы можете выносить подобное положение?

– А я и не выношу. Я уже предпринял попытку освободиться... тем или иным путем...

– Что вы имеете в виду? – в голосе барона Луи прозвучали нотки беспокойства.

– Ничего, что противоречило бы Божьим или даже человеческим законам! Впрочем, если меня вынудят, я способен решиться на многое. Но сегодня самое важное – судьба Симона. Я рассчитывал, что он поможет мне напасть на след рубина, последнего недостающего камня. Я напал на его след в Испании, но он затерялся...

– Где? В какое время?

– При императоре Рудольфе II. Мне известно, что камень был куплен для него. Вы знаете что-то еще?

– Кто же его купил для императора?

– Князь Кевенгиллер, в то время – императорский посол в Мадриде.

– Если так, то нет никаких сомнений: камень был передан государю. Значит, нет необходимости рыться в архивах Гошестервица, – это крепость, которую Георг Кевенгиллер построил в Каринтии в конце XVI века.

– Я и не думал, что имя покупателя так важно.

– О, напротив! Хорошо известно, каким чудаковатым коллекционером был император. Не составляло труда воспользоваться его средствами и... оставить купленное у себя. Но не для Кевенгиллера! Значит, надо искать в сокровищнице, а это не просто. Так уж случилось, что не все осталось в Праге, далеко не все.

– Я это знаю. Кроме того, один из специалистов по вещам, принадлежавшим Хуане Безумной, – а рубин был в их числе, – утверждает, что у императора не было камня перед смертью...

– Камень принадлежал матери Карла V?

– Именно так. Он даже изображен на одном из ее портретов.

– Как странно! И все же я не понимаю, почему ваш специалист настолько уверен, что рубина не было в сокровищнице. Трудно представить, чтобы такой страстный коллекционер, как Рудольф, расстался со столь ценной вещью, тем более – принадлежавшей когда-то его собственной семье. Кроме того, Рудольф был самый скрытный, самый непредсказуемый из людей. Этот рубин должен был стать одним из самых дорогих его сердцу сокровищ. Он вполне мог где-нибудь его спрятать. Может быть, среди других камней? Мне кажется, у него были и другие, до сих пор не обнаруженные...

– Разве он не мог подарить камень какому-то близкому человеку? Женщине?

– Единственная, кого он по-настоящему любил, никогда бы не украсила себя подобной драгоценностью. – Что же остается? Разобрать – камешек за камешком – замок в Градчанах в поисках тайника... которого, возможно, никогда и не существовало?

– Ну, это было бы слишком, – улыбнулся барон. – Я думаю, что нужно как можно подробнее исследовать жизнь Рудольфа... И вот еще что, мы не можем с уверенностью сказать, что, когда шведы в 1648 году взяли Прагу, они не обнаружили этот гипотетический тайник.

– В таком случае камень был бы помещен в шведскую сокровищницу, из которой королева Христина, оставив трон, забрала самые лучшие драгоценности и кое-какие безделушки. Она бы не забыла такое чудо! Что стало с ее наследством дальше, мне известно: сначала по завещанию оно было передано кардиналу Одескальчи в Рим, затем в 1721 году его купил регент Франции Филипп Орлеанский. Мой друг Видаль-Пеликорн уже составил опись наследия регента. Часть его драгоценностей перешла в королевскую сокровищницу. У меня есть полный каталог: рубин там не значится. А если бы камень остался в руках наследников, это стало бы известно коллекционерам. Конечно, можно предположить, что рубин украли, но я в это не верю. Императорский дворец хорошо охраняли, и за кражей такого масштаба последовало бы примерное наказание. Нет, этот чертов камень просто улетучился из рук Рудольфа II... и мне остается только биться головой об стену!

– Это было бы печальное зрелище! – отозвался барон с мягкой улыбкой. – Нет, гипотезу о краже надо отбросить. Вы же понимаете, что такой камень непременно всплыл бы где-нибудь, и могу вас заверить, моя семья узнала бы об этом. Вы знаете, с каким азартом мы охотимся за раритетами и старинными камнями. Но рубин никогда не появлялся в поле зрения ни одного из нас. Отсюда следует самый простой вывод: скорее всего рубин до сих пор хранится в Праге.

– Симон знал бы. Я ведь слышал, когда был в Вене, что у него поместье в Богемии...

– Действительно, но оно довольно далеко от Праги. Если я правильно помню, это где-то поблизости от Крумлова. Поместье завещано «барону Пальмеру» женщиной, об имени которой я умолчу. Единственной, которую, как мне кажется, он любил. Вот почему ему нравится иногда останавливаться там. Однако оставим на время Симона и попробуем поискать след камня. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется... да, я уверен, что рубин все еще находится в Богемии.

– Вы ясновидящий? – в свою очередь улыбнулся Морозини.

– Боже сохрани! Впрочем, для тех, кто знает нашу историю и наши традиции, Прага – особенный город. Вы, наверное, помните, что на географической карте она представляет собою вершину замкнутого треугольника, два других угла которого – Лион и Турин. Все три города похожи. Во всех трех полно потайных ходов, извилистых улочек, но из трех только Прага – колдовской город.

– Это потому, что Рудольф держал при дворе целую армию магов, колдунов, алхимиков и прочих кудесников?

– Нет, это связано с легендой, возникшей задолго до Рудольфа. Наше предание гласит, что после разграбления Иерусалима некоторым евреям удалось унести с собой в изгнание камни от сожженного Титом храма. Они привезли их в Прагу. Из этих камней, проделавших такой дальний путь, была сложена синагога, самая древняя, та, которую сегодня называют Староновой. Вы ее увидите, если поедете в Прагу... А я уверен, что поедете!

Взгляд Ротшильда затуманился, голос стал глухим, было похоже, будто перед его мысленным взором возник дорогой ему образ...

– Я бы поехал... – тихо сказал Морозини.

– Что-то говорит мне, что вы об этом не пожалеете. У меня ведь бывают прозрения. Сейчас я во власти очень сильного чувства, настолько сильного, что я хотел бы отправиться туда вместе с вами. К сожалению, у меня сейчас нет такой возможности, но я постараюсь помочь вам.

Барон достал из футляра рыбьей кожи визитную карточку с позолоченными уголками, черкнул на ней несколько слов, положил ее в конверт и тщательно заклеил его. Потом он вырвал из записной книжки листок, написал имя, адрес и протянул бумажку своему собеседнику.

– Можете запомнить?

– У меня отличная память, – ответил Альдо, глядя на текст, с которым, как он понял, ему придется расстаться. – Раз увидев, я уже не забуду!

Тогда барон зажег спичку, положил тонкий листок в кофейное блюдце, а когда бумажка сгорела, размешал пепел ложечкой так, чтобы он превратился в однородную массу, наподобие порошка. После этого он взял блюдце в руки и дунул на пепел. Частички разлетелись по воздуху, точно крошечные черные мушки. И только затем передал Альдо конверт.

– Отдадите ему это, и я смею надеяться, он вас примет.

– Вы не уверены?

– С ним никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Даже моя рекомендация может не сыграть никакой роли. Это удивительный человек... Очень требовательный, несговорчивый... Настоящее не интересует его... Он пользуется огромным уважением. Говорят, он наделен необычайными способностями и даже владеет секретом бессмертия...

– Симон знает его?

– Понаслышке – наверняка. Но я не думаю, что они встречались. Может быть, потому, что сам Симон этого не хотел. Он слишком хорошо знает, скольким опасностям подвергается сам и все, кто его окружают, и вряд ли захотел бы навлечь их на такого человека.

– А я, я, по-вашему, способен решиться на такое... святотатство?

– Другого средства нет, – вздохнул барон Луи. – Вы нуждаетесь в его помощи... Но вот вам мой совет: не пускайтесь в одиночку в это путешествие! В таком городе, как Прага, опасность подстерегает на каждом шагу, она может явиться неизвестно откуда. Нужен надежный спутник.

– Понятно. Но все же не следует ли попытаться разыскать Симона?

– Просто не знаю. Ну, раз уж вы едете в Богемию, можете съездить в Крумлов, но будьте осторожны! Вполне возможно, Симон уединился по доброй воле и наши поиски способны вызвать у него раздражение. Со своей стороны, я рассчитываю на помощь моего многочисленного разветвленного семейства. Некоторые мои родственники знакомы с ним, уважают его, и, знаете ли, наша семейная служба информации работает ничуть не хуже, чем во времена нашего предка Майера Амшеля, который выпустил из своей меняльной лавочки во Франкфурте пять стрел, ставших основой нашего герба... Пять его сыновей разлетелись по всей Европе...

– Мы еще увидимся?

Барон не ответил. Человек, сидевший за соседним столиком, сложил свою газету и, подозвав официанта, попросил счет. Ротшильд дождался, пока официант удалится, и лишь тогда заговорил снова:

– Возможно. Но не скоро. Завтра утром я покину Венецию и направлюсь в Акону, где, надеюсь, мою яхту уже отремонтировали. Я сообщу вам новости, если они будут...

И тут на его обычно невозмутимом лице отразился ужас.

– О Господи! По-моему, к вам идет гостья. Вы разрешите мне поскорее исчезнуть?

Действительно, по переполненной посетителями террасе, подобно большому кораблю, прокладывающему себе путь среди лодочек, забивших порт, волоча за собой шлейф пунцового муслина, плыла маркиза Казати. На надменной голове светской львицы колыхался целый лес из драгоценных перьев райских птиц. Вероятно, долгий разговор двух мужчин заинтриговал ее, и теперь она решительно направлялась к их столу, чтобы выяснить, в чем дело. Барон Луи встал, пожал руку Морозини, поклонился даме с грацией распорядителя бала XVIII века и, попетляв между столиками, вскоре исчез в опускающихся на город синеватых сумерках. Альдо тем временем тоже поднялся, но только затем, чтобы склониться над протянутой ему длинной рукой, унизанной жемчугами и рубинами.

– Если не ошибаюсь, – промолвила маркиза, – ваш собеседник – это один из Ротшильдов?

– Да, барон Луи. Венская ветвь.

– Так я и думала... Он сбежал из-за меня?

– Он не сбежал, а ушел. Его яхта стоит на ремонте в Анконе, и он ненадолго заезжал сюда, чтобы скоротать время. Мы были знакомы в Вене, и вот теперь случайно встретились в холле «Даниели». Вы удовлетворены?

Большие черные, густо накрашенные глаза Луизы Казати взглянули на Морозини с легким раскаянием.

– Вы находите, что я слишком любопытна, да? Но, дорогой Альдо, я же ваш друг и пришла дать вам добрый совет: вы не должны позволять своей жене выставлять себя напоказ...

Морозини терпеть не мог, когда кто-нибудь без приглашения лез в его частную жизнь. Поэтому он дерзко поднял бровь:

– Выпить рюмочку у Флориана на закате солнца в обществе кузины не означает, на мой взгляд, «выставлять себя напоказ»! Что тут страшного?

– Да будет вам! Во-первых, вся Венеция знает, что вы ужас как поссорились с Адрианой Орсеоло, что, впрочем, неудивительно после ее римской эскапады...

– Дорогая Луиза, – решительно остановил ее Альдо, – только не говорите, что вы причисляете себя к эскадрону непреклонных дуэний, которые, забыв о своих девичьих шалостях, расстреливают из золотых лорнетов тех, кто еще позволяет себе галантные приключения!

– Разумеется, нет. Мне не подобало бы упрекать ее за греческого лакея, когда я сама... Ну, ладно, оставим это! Гораздо больше нас, коренных венецианцев, смущают ее нынешние связи, которые, кажется, имеют отношение к вашей супруге. Поглядите!

К столику двух дам в это время бодрым петушиным шагом приблизился коммендаторе Этторе Фабиани – один из самых наглых фашистских ставленников во всей Венеции. Затянутый в мундир, обутый в сверкающие черные сапоги, прикрыв пилоткой становящуюся все обширней лысину, с горящим взглядом и распустив губы, он склонился к руке Анельки, после чего уселся рядом с Адрианой, с которой состоял, по всей видимости, в наилучших отношениях.

– Говорят, – шумно выдохнула Казати, – что он не упускает случая встретиться с вашей женой. Похоже, он сильно влюблен.

– Что это он расхрабрился? Разве он не опасается прогневить начальство, ухаживая за женщиной, отец которой предстал перед судом за тяжкие преступления?

– Время идет... А потом, Солманский ведь покончил с собой. К тому же Фабиани, вероятно, полагает, что своим поведением не нарушает внешних приличий. Так или иначе, перед ним очень красивая женщина, и этот развратный и неисправимый бабник положил на нее глаз. Что не мешает ему сохранять отличные отношения с графиней Орсеоло. Впрочем, мне кажется, Адриана вот уже несколько дней выглядит получше...

Несмотря на внешнюю язвительность, все, что говорила маркиза Казати, было продиктовано искренним дружеским участием. И Альдо прекрасно это знал.

– Насколько я понимаю, Луиза, у вас припасен для меня еще один добрый совет?

Она одарила его улыбкой, в которой, несмотря на весь ее чудовищный макияж и нарочито трагический вид, притаилось что-то шаловливо-детское:

– Может, и так!.. Спасайте свою репутацию, Альдо! А что до остального, в вашем распоряжении всегда одна-две моих пантеры. Если их не кормить, лучше к ним не приближаться, – того и гляди случится несчастье!

Идея показалась такой невероятной, что Альдо не удержался от смеха. И верно: Казати, известная как любительница хищников и даже змей, всегда была готова прийти на помощь друзьям, когда те оказывались в затруднении. Альдо встал, взял ее руку и поцеловал.

– Всем сердцем надеюсь обойтись менее радикальными средствами, но все-таки спасибо! А теперь – простите, я должен проводить вас к вашему столику, у меня сегодня еще много дел...

Вернув маркизу ее возлюбленному, Морозини направился прямо к столику, где сидели две женщины. Не удостоив их даже приветствием, он схватил внезапно ставшими твердыми, как железо, пальцами запястье Анельки:

– Попрощайтесь с друзьями, дорогая, и пойдем! Вы забыли: сегодня вечером у нас прием...

В тоне Альдо не прозвучало ни малейшей нежности, и молодая женщина охнула. Но тем не менее встала.

– Вы сделали мне больно, – прошептала она.

– Жаль, но я тороплюсь. Не трудитесь – сидите, коммендаторе, – добавил он с презрительной улыбкой. – Крайне сожалею, что помешал вашему веселью.

И прежде, чем тот успел приподняться, князь утащил Анельку в гондолу, поджидавшую на набережной Эсклавон. Молодая женщина попыталась высвободиться, но муж держал ее крепко, и, не желая устраивать скандал, она вынуждена была повиноваться.

– Вы что, с ума сошли? – дала она волю гневу, когда они отчалили.

– Этот вопрос должен был бы задать я: разве не безумие показываться на людях с Фабиани, не говоря уж об этой женщине, которую, как вы отлично знаете, я выгнал из своего дома? Вы хотите, чтобы вас презирала вся Венеция?

Анелька забилась в уголок обитой бархатом скамейки и заплакала:

– А вам-то что до того? Я разве не имею права жить, как мне хочется?

– Нет. Пока вы носите мою фамилию. Вот потом...

Альдо выразительным жестом продемонстрировал, насколько ему безразлично, каким будет это «потом», чем вызвал новую вспышку гнева Анельки:

– Никакого «потом» не будет! Нравится вам или нет, вам придется признать моего ребенка своим наследником, а я останусь в вашем доме!

– Вашего ребенка?

Альдо рассмеялся резким смехом.

– Надеюсь, он не будет похож на Фабиани! Хороши бы вы были в таком случае!

Равнодушный к бешенству жены, не обращая внимания на правившего гондолой Дзиана, который втянул голову в плечи и явно предпочел бы провалиться сквозь землю, Альдо продолжал смеяться. Он смеялся, поднимаясь по лестнице палаццо Морозини, и в его смехе не было и тени веселья. В нем звучали гнев и отчаяние. Войдя в дом, князь повернулся к Анельке спиной и направился в свой кабинет. Там он объявил Ги Бюто, что завтра уезжает и поручает верному другу, как обычно, вести все дела фирмы.

Поместив царскую застежку в громадный средневековый ларь, усовершенствованный таким образом, чтобы стать самым современным и самым надежным из сейфов, Альдо давал последние наставления. Странно, но в этот раз он совсем не чувствовал того радостного возбуждения, какое всегда испытывал прежде, отправляясь в путешествие. Нынешняя поездка будет куда более опасной. И виной тому злокозненный рубин – еще более кровавый, нежели прочие камни. Нет, конечно, венецианец не боялся: он уже давно перестал дорожить своей жизнью, а особенно с тех пор, как семейство Солманских грубо вторглось в самую интимную ее сферу. Только глухая тревога за близких сжимала его сердце – за Ги Бюто, Чечину, Дзаккарию, молоденьких горничных. Если он погибнет, они целиком и полностью окажутся во власти Анельки и ее родни...

Бюто, слишком хорошо знавший своего бывшего воспитанника, не мог не разгадать его мысли.

– Бесполезно спрашивать вас, Альдо, едете ли вы на розыски последнего из пропавших камней. Но мне кажется, что на этот раз вы уезжаете без обычной радости. Я не ошибся?

– Нет, хотя я вовсе не утратил вкус к охоте. Просто-напросто то, что я оставляю здесь, повергает меня в ужас. Словно бы смертоносная болезнь, какой-то омерзительный червь подтачивает гордое и живое дерево, каким было до сих пор это жилище. Если я не вернусь...

– Не говорите таких слов! – воскликнул Ги внезапно изменившимся голосом. – Я запрещаю вам произносить их, как запретил бы любой, кто здесь живет. Вы должны вернуться, иначе все это бессмысленно!

– Я сделаю все, что смогу. И все же сегодня вечером я намерен составить новое завещание, а вас попрошу на рассвете отнести его мэтру Массариа, поставив свою подпись вместе с Дзаккарией. Если эта женщина беременна...

– Княгиня?!

– Не называйте ее так! Хотя бы при мне... Если она действительно готовится произвести на свет ребенка, я не хочу, чтобы существо, не имеющее ко мне никакого отношения, стало моим наследником... Если я умру, мое прошение об аннулировании брака станет недействительным.

– Вы не умрете! – продолжал упорствовать Ги Бюто, в глазах которого зажегся огонек, согревший душу Морозини.

– Да услышит вас Бог!

Запершись у себя, Альдо провел большую часть ночи за составлением документа. Он обновил прежние пункты завещания, начисто отказав ребенку, которого «графиня Солманская» может произвести на свет, в каком-нибудь праве на наследство; подробно описал свои отношения с Анелькой в последнее время, рассказал о своих наблюдениях на улице Альфреда де Виньи, которые могли засвидетельствовать мадам де Соммьер и Адальбер Видаль-Пеликорн, и добавил даже, что он подозревает младших Солманских в том, что они способствовали побегу отца из тюрьмы, инсценировав его смерть. Покончив с завещанием, Альдо наконец почувствовал себя лучше. Он спрятал документ в сейф и позволил себе несколько часов сна, в котором так нуждался. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, он решил ехать не поездом, маршрут которого мог бы выдать его намерения, а на машине, купленной в прошлом году в Зальцбурге и ожидавшей его в гараже Местра. Ко всему прочему это позволяло ему не зависеть от железнодорожного расписания.

Утром Морозини попросил Ги и Дзаккарию подписаться под завещанием, положил его в портфель, который всегда сопровождал его в путешествиях, быстро попрощался со всеми – так, словно ему предстояла очередная краткая поездка, обычная для известного антиквара, и отчалил на моторке Дзиана. Первым делом они заехали к мэтру Массариа, который встретил их в халате, затем, вернувшись в лагуну Сан-Марко, катер прибавил ходу и вскоре вышел в открытое море, оставляя за собой длинные белые струи пены...

Спустя час после отъезда Альдо, Чечина, повязав голову косынкой, из-под которой не выглядывали, как в прежние времена, веселые разноцветные ленты, взяла корзину и направилась к рынку Риальто. Подойдя к Капмо Сан Поло, она зашла в церковь, помолилась Богоматери, зажгла большую свечу, затем вышла через боковую дверь и углубилась в узкую улочку, куда выходили задние стены двух патрицианских домов. Остановившись около низкой калитки, она отперла ее своим ключом, потом закрыла ее за собой, быстрым шагом пересекла прелестный внутренний дворик, украшенный журчащим фонтаном, и, несколько раз стукнув в старинную свинцовую раму высокого окна, вошла в просторную комнату со словами:

– Я не могла не прийти. Есть новости...

В это самое время Альдо, сидя за рулем своего маленького «Фиата», ехал к Альпам, по направлению к перевалу Бреннер. И только миновав границу и добравшись до Инсбрука, он послал своему другу Адальберу короткую телеграмму: «Остановлюсь в Праге, в отеле «Европа». Подтверди приезд. Альдо».

Он не сомневался: если только Адальбера не свалит с ног какая-нибудь опасная болезнь, он вскочит в первый же поезд...

6 НАЗОЙЛИВЫЙ АМЕРИКАНЕЦ

Морозини столкнулся с этим человеком в первый же вечер своего пребывания в Праге. Усевшись на высокий табурет в элегантном, украшенном великолепными фресками баре «Европы», прочно поставив здоровенные ступни в белых теннисных туфлях на перекладины красного дерева, тот поглощал сосиски с хреном – блюдо, которое можно получить в Праге в любой час дня и ночи, но лучше не заказывать его в баре отеля «Европа»! – и запивал их пльзенским пивом из большой кружки.

Не заметить его было невозможно: фланелевый костюм, плотно облегавший борцовские плечи, кричащий галстук, взлохмаченные рыжие патлы и красная, обожженная солнцем физиономия были совсем не к месту в этом роскошном отеле, недавно отделанном в стиле «Арт нуво»; еще меньше все это гармонировало с томными мелодиями, которые играли скрытые за живыми растениями скрипка и фортепиано. К тому же этот странный посетитель сидел в одиночестве, компанию ему составлял лишь чопорный бармен с длинными, черными, свисавшими вниз усами, хоть как-то прикрывавшими презрительную складку губ...

Морозини, уставшему от долгой и трудной дороги, – он добирался от Инсбрука до Праги через Зальцбург и Пассау, – хотелось всего-навсего выпить чего-нибудь холодного и, немного придя в себя, подняться в номер. Он заказал джин-физ. Хотя князь еще не успел переодеться и был в запыленном дорожном костюме, бармен обслужил его с чрезвычайной почтительностью. Наметанный глаз безошибочно определил ранг нового клиента. Бармен простер свою любезность даже до того, что постарался, насколько можно, увеличить дистанцию между Морозини и этим варваром в белом костюме.

Последнего, впрочем, это нимало не смутило. Обрадованный тем, что появился кто-то, с кем можно поболтать, он перетащил свои тарелку и кружку поближе к Альдо и обратился к нему на своем родном языке:

– Как я рад увидеть хоть кого-то, кто не похож на туземца! Вы кто? Англичанин, француз, австриец...

– Итальянец! – проворчал Альдо, который терпеть не мог, когда на него так бесцеремонно набрасывались, особенно если он, как сейчас, был не в духе.

– Да ну? Вот не подумал бы... Я-то американец... – И протянув своей жертве огромную, как лопата, ручищу, которую Морозини вынужден был пожать, без передышки продолжал: – Разрешите представиться: Алоизиус С. Баттерфилд из Кливленда, штат Огайо! – Альдо Морозини, из Венеции, – машинально ответил Альдо, высвобождая свои пальцы из сдавивших их тисков.

Но он сильно ошибался, если рассчитывал отделаться от американца при помощи этой скромной визитной карточки. Человек из Кливленда взревел носорогом, отчего бармен так и подскочил за стойкой, а потом завопил, изо всех сил молотя кулаком по собственной левой ладони:

– Не может быть! Вы – «тот самый» Морозини, который торгует старинными драгоценностями?

– Да, это так, – признался Альдо, даже не подозревавший о столь широкой своей известности, тем более – на Среднем Западе.

– Ну и ну, вот это кусок счастья привалил, как говорят англичане! Главное, повезло мне, что я не успел уехать к вам – вы-то здесь!

– Вы собирались поехать ко мне?

– Я всерьез об этом подумывал. Надо сказать, я богат... даже очень богат, и у меня есть жена, и она без ума от этих маленьких штучек, которые так дорого стоят. И, конечно, я хочу привезти ей подарочек.

– Вам проще было бы заехать в Париж и зайти там к Картье, Бушерону или...

– Нет. Те штуки, которые у них продаются, совсем новенькие! А Корали хочет игрушку, с которой связана какая-нибудь история.

– Но у меня нет монополии на торговлю историческими драгоценностями. Эти крупные ювелиры точно так же покупают их и продают...

Американец скривился:

– Так или иначе, у них эти штуки менее исторические, чем у вас. Мне говорили, что вы дворянин, герцог или...

– Князь, но титул здесь ни при чем, и в данный момент у меня нет ничего особенно интересного для продажи...

– Ну, это вам так кажется, – заупрямился тот. – Надо еще поглядеть... Еще джин-физ? – предложил он, видя, что Альдо допил свой стакан.

– Нет, спасибо. Более того, я собираюсь, с вашего позволения, откланяться. Я хотел бы расположиться у себя в номере, принять душ...

– Поужинаем вместе?

– Нет, прошу меня извинить! Я буду ужинать в номере. А потом лягу спать: устал с дороги...

Альдо слез с табурета и направился к двери, но от Алоизиуса С. Баттерфилда не так-то легко было отделаться. Тот буквально преградил ему путь:

– О'кей, тогда увидимся завтра! Вы долго здесь пробудете?

– Пока не знаю. Это будет зависеть от того, как пойдут дела, и от расписания моих встреч. Спокойной ночи, мистер Баттерфилд!

Его тон не допускал возражений, и американцу волей-неволей пришлось посторониться. Морозини поднялся в номер, чувствуя себя потрепанным бурей мореплавателем, наконец-то достигшим тихой гавани. Этот шумный, надоедливый янки принадлежал к той разновидности людей, какую ему меньше всего хотелось бы встретить в Праге. Он был совершенно не кместу в этом городе искусства, грез и тайны, где ощущаешь себя на перекрестке многих миров. Он выпадал из окружения, был фальшивой нотой в прекрасной симфонии, а для Альдо фальшивый звук был непереносим. Надо как-то так устроить, чтобы как можно меньше с ним встречаться.

Окна просторного и роскошно отделанного номера, отведенного нашему путешественнику, смотрели на площадь Венцеслава – засаженный липами огромный прямоугольник, над которым возвышалась конная статуя короля Богемии, окруженная четырьмя пешими статуями его святых покровителей. Морозини открыл окно и выглянул на балкон, чтобы вдохнуть упоительный аромат, который в конце летнего дня источали цветущие деревья. Вид на густые леса и мягкие, чуть волнистые просторы полей, обнимавших золотой город, был потрясающим и вместе с тем умиротворяющим. Справа, на фоне темной зелени итальянских садов, высился Градчанский холм, гордо несущий на себе королевский дворец, церкви и замки. Морозини подумал, что, может быть, полюбит эту столицу, потому что все здесь, как и в Венеции, было исполнено колдовским очарованием и поражало своей необычностью. Если, конечно, удастся забыть о металлическом лязге трамваев...

Тут Альдо вспомнил, что вместе с ключом от номера портье передал ему письмо, которое он, мучимый жаждой, сунул в карман, даже не взглянув на конверт. А потом из-за этого американца он и вовсе позабыл о письме. Понадеявшись, что письмо от Адальбера, князь поспешно вскрыл конверт и с изумлением увидел подпись Луи Ротшильда.

«Мне очень жаль, – писал барон, – что я не мог рассказать вам больше о необыкновенном человеке, с которым вам предстоит встретиться, но на террасе кафе это было невозможно. Один раз, один-единственный раз мне дано было к нему приблизиться, и я был сокрушен его величием. Этого человека называют тайным Царем, Светочем и Несравненным, потому что он не принадлежит этой земле. Считается, что в нем воплотился – я доверяю вам одно из сокровенных преданий Израиля – великий раввин Лёв, которого Рудольф II принял в своем пражском дворце и который за одну ночь вылепил из глины и земли гигантское существо и оживил его, вложив ему в рот клочок пергамента с начертанным на нем тайным именем Бога. Этот Голем (так его звали) как-то вечером накануне субботы, когда хозяин позабыл вынуть волшебный клочок, разбушевался и стал крушить все на своем пути. Лёву удалось обуздать свое творение, и утративший силу исполин рассыпался, снова превратившись в кучу земли и глины. Но жители Праги верят, что Голем всегда готов возродиться и появляется перед большими несчастьями. Говорят, что в ожидании своего часа его останки покоятся на чердаке Староновой синагоги, синагоги Лёва... и Ливы, теперешнего великого раввина, который, впрочем, носит то же имя, что и величайший среди учителей прошлых времен.

Возможно, вы примете меня за помешанного. Но все же я надеюсь на ваше понимание, потому что вы, друг Симона Аронова, знаете о нашем народе намного больше, чем обычные люди. Я же чувствовал себя обязанным рассказать вам обо всем этом для того, чтобы вы, узнав, что за встреча вам предстоит, знали бы и то, какие слова произнести. Да не оставит вас Всевышний и да поможет он вам довести до благополучного завершения ваше опасное предприятие...»

Альдо в задумчивости перечитал письмо еще раз, затем отправился в ванную, сжег его над раковиной, и пепел смыл. Подобное послание от такого современного человека, как барон Луи, удивило, но не поразило его. Морозини давно было известно, что Ротшильды – люди столь же универсально культурные, сколько и глубоко привязанные к своим традициям, к истории и корням своего народа. Да и сам он слишком много читал о Рудольфе II, чтобы не знать о существовании Лёва, величайшего из раввинов, и Голема – его фантастического создания, хотя отнюдь не готов был поверить, что тот или другой способны объявиться в XX веке.

Решив подумать о странном письме попозже, Альдо стал звонить по телефону: сначала попросил принести ему меню из ресторана, потом соединить его с Парижем, с Видаль-Пеликорном. Поскольку ожидание наверняка затянется – никак не меньше нескольких часов, – у него вполне хватит времени вымыться и даже поужинать.

Альдо соединили с Парижем только в десять часов вечера. К телефону подошел Теобальд. Да, телеграмму его светлости они получили, но, к сожалению, к этому времени хозяин уже уехал в Цюрих – кажется, у Ромуальда возникли там какие-то проблемы.

– Не знаете ли вы хотя бы, в том ли он отеле, где останавливалась мадемуазель дю План-Крепен? Кстати, она уже вернулась?

– Да, ваша светлость... и, насколько я знаю, прекрасно себя чувствует. Что касается того, в каком отеле остановился хозяин, я ничего не знаю наверняка, но рассчитываю, что очень скоро он позвонит.

– Хорошо. Как только он позвонит, передайте ему, что чрезвычайно важно, чтобы он как можно скорее приехал ко мне.

– Хорошо, ваша светлость. Я желаю вашей светлости спокойной ночи!

– Спасибо, Теобальд, постараюсь спать спокойно. И надеюсь, что ваш брат выпутается из своих затруднений, впрочем, правильнее назвать их нашими общими...

Добравшись наконец до постели и с наслаждением вытягиваясь на свежих простынях, Морозини все же испытывал смутное беспокойство: если Адальбер срочно выехал к Ромуальду в Цюрих, значит, что-то произошло. Но что именно? Он постарался отогнать эти мысли, понимая, что иначе ему не уснуть. А ему действительно необходимо было выспаться.

Его разбудил ворвавшийся в открытые окна птичий щебет. Альдо никогда не любил долго валяться в постели. Вот и сейчас он быстро встал, принял душ, побрился, облачился в костюм из английской фланели с легкой тюсоровой рубашкой и закурил первую утреннюю сигарету. Он решил, в ожидании известий от Адальбера, посвятить этот первый день изучению достопримечательностей города – города, которого он совершенно не знал, но который успел пленить его. А заодно и отыскать тот адрес, что дал ему Луи Ротшильд...

День выдался чудесный, и Морозини захотелось заказать коляску. Так он поступил когда-то в Варшаве и сохранил о той поездке приятнейшие воспоминания. Но внезапно Альдо сообразил, что у него очень мало шансов наткнуться в Праге на кучера, говорящего по-французски, по-английски или по-итальянски. Кроме того, дом загадочного человека, с которым ему предстояло встретиться, Иегуды Ливы, стоял в старинном еврейском квартале, и, чтобы остаться незамеченным, лучше ему отправиться туда пешком. Он еще успеет прокатиться в экипаже, когда соберется подняться к королевскому дворцу и поискать там тень императора Рудольфа II, пленника собственных грез... а его машине лучше постоять в гараже отеля.

Альдо торопливо спустился по лестнице из тикового дерева – гордости отеля, в отделке которого соединились драгоценные породы древесины, золоченые украшения, витражи, узорчатые перила и тающая живопись Мухи, подошел к портье и спросил, не может ли тот раздобыть для него карту старого города.

– Разумеется, ваша светлость! Осмелюсь посоветовать вам, если вы располагаете свободным временем, отправиться туда пешком...

– Отличная идея! – протрубил за спиной Морозини слишком хорошо знакомый голос. – Может, пойдем вместе?

Сраженный этим ударом судьбы, Альдо обернулся и в ужасе уставился на фланелевый в полосочку костюм и пестрый галстук Алоизиуса С. Баттерфилда, которые сегодня утром он дополнил еще и соломенной шляпой с ярко-красной лентой – ну прямо-таки ходячий флаг! Откуда этот фанфарон выскочил в такой ранний час? Да и вообще, ложился он спать или нет? Слегка помятый костюм наводил на мысль, что его обладатель со вчерашнего дня не переодевался и, возможно, спал одетым.

Морозини все-таки сумел изобразить на своем лице улыбку, которой не поверил бы ни один из тех, кто хорошо его знал.

– Прошу вас меня извинить, мистер Баттерфилд, – произнес он со всей любезностью, на какую в этот момент был способен, – мне не хотелось бы нарушать ваши планы...

– О, у меня нет никаких определенных планов, – отозвался американец. – Я только позавчера приехал, и у меня полно времени. Я, понимаете ли, прибыл сюда по просьбе жены, чтобы разыскать оставшихся в живых членов ее семьи. Ее родители жили в одной из окрестных деревень, потом, как многие другие, эмигрировали в Кливленд и стали работать на заводе. Это было как раз перед тем, как она родилась. И вот, раз уж я отправился в Европу улаживать кое-какие дела, она попросила меня заняться поисками...

– И не поехала с вами? Как странно. Неужели ей не хотелось увидеть эту прекрасную страну?

Баттерфилд опустил голову, и на его лице появилось скорбное выражение.

– Она, бедняжка, не отказалась бы, только вот очень больна. Она лишена возможности передвигаться, а я должен сделать для нее фотографии, – прибавил он, указывая на лежавший на соседнем столике фотоаппарат.

– О, как жаль, – сочувственно начал Альдо, но болтливый американец, видимо, решил, что ему есть еще что сказать собеседнику:

– Теперь вы понимаете, почему мне так хочется купить ей украшение по вкусу? Так что вам придется хорошенько подумать и поискать то, что могло бы ей понравиться. Цена значения не имеет... Может, обсудим это по дороге?

Подавив тяжелый вздох, Альдо собрался с силами и ответил:

– Я подумаю, и, если вам будет угодно, мы поговорим об этом позже. А сейчас я хочу погулять один. Не обижайтесь на меня, но, когда мне предстоит знакомство с новой местностью, я предпочитаю делать это в одиночестве. Я не люблю делиться впечатлениями. Желаю вам приятно провести день, мистер Баттерфилд, – прибавил он любезным тоном, взяв из рук портье карту, которую тот подал ему, возведя глаза к небу и тем самым выражая глубочайшее сочувствие. И вышел, на ходу взмолившись Господу, чтобы американец проявил деликатность и не пустился бы в погоню. Через несколько минут, немного успокоившись, князь уже шагал в сторону Влтавы: свод правил хорошего тона для путешественника обязывал его первым делом направиться к Карлову мосту, одному из красивейших и самых знаменитых в мире мостов.

Мощенную камнем дорогу, протянувшуюся над Влтавой между Градчанами и Старым городом, охраняли двойные готические ворота, заостренные кверху, словно мечи; этот триумфальный путь несли на себе средневековые опоры, шагающие через воспетый Сметаной стремительный и величественный поток. Словно в почетном карауле по обеим сторонам моста выстроились три десятка статуй. Все вместе производило сильное впечатление, которое не могла испортить даже шумная и пестрая толпа, заполнявшая мост в погожие дни и состоявшая большей частью из зевак, но еще из Певцов, художников и музыкантов. Альдо остановился, завороженный яркими красками и берущей за душу мелодией цыганской скрипки, постоял минуту и почти с сожалением шагнул под высокий свод ворот, чтобы направиться к следующему чуду – Староместской площади, над которой возвышались Пороховая башня и два шпиля церкви Тынской Богоматери. Выкрашенные в разные цвета, роскошно отделанные здания – жемчужины зодческого искусства, стоявшие вокруг площади, создавали удивительный архитектурный ансамбль, в котором готика, барокко и ренессанс соединялись воедино благодаря белым аркадам.

Морозини снова вспомнил Варшаву, рыночную площадь, по которой ему так нравилось гулять, но здесь все было еще более непривычным. Прямо под открытым небом ремесленники вырезали по дереву и тачали кожу, выступали кукольники с марионетками, передвижные кухни торговали маринованными огурчиками, которыми так любят лакомиться пражане, и знаменитыми сосисками с хреном. И вместе с тем казалось, что в любую минуту откуда ни возьмись здесь появится кортеж бургомистра, направляющийся к прелестному зданию ратуши, или на площадь выйдут хорватские гвардейцы императора, волокущие какого-нибудь осужденного преступника к эшафоту. Белые голуби взлетали над «домом с золотым единорогом», над «домом с каменным барашком» или «с колоколом», проходили, смеясь и болтая, женщины с корзинами в руках, дети запускали юлу. Казалось, время здесь уже давно остановилось и кружит на месте вместе со стрелками больших, украшенных знаками зодиака часов на ратуше с их лазурным циферблатом и двигающимися фигурками Христа, апостолов, смерти...

Через площадь – так же, как в Варшаве, – можно было попасть в еврейский квартал; справившись с картой, Альдо направился туда. Однако обернувшись, чтобы напоследок полюбоваться розовым фасадом, украшенным, восхитительным ренессансным окном, он заметил белую фигуру под шляпой с красной лентой. Ни малейших сомнений! Это был американец, вооруженный фотоаппаратом. Чтобы проверить свои подозрения, Альдо спрятался за уличный лоток и оттуда стал наблюдать за нахалом: тайный голос нашептывал ему, что Алоизиус выслеживает его...

И в самом деле, тот завертел головой, явно отыскивая пропавшего вдруг князя. Чтобы окончательно в этом убедиться, Альдо снова показался и встал перед статуей предтечи Реформации Яна Гуса, сожженного в Констанце в XV веке и стоявшего здесь на своем бронзовом костре вечным укором и проклятием палачам. Альдо хотел проверить, подойдет ли к нему американец, но тот, напротив, проворно спрятался за памятник. Тогда Морозини двинулся дальше. Но, решив не рисковать, он не пошел в гетто, а углубился в извилистые живописные улочки на противоположной стороне площади и составлявшие старую часть города, и там замедлил шаг. Он приметил вывеску, украшенную кружкой пива с шапкой пены, низкие окна с бутылочного цвета стеклами в свинцовых переплетах, вошел в пивную и сел за столик у окна. Минутой позже он увидел своего преследователя – потеряв князя из виду, Алоизиус явно его искал. Все это совсем не нравилось Альдо!

Прихлебывая превосходное свежее пиво, поданное не менее свеженькой девушкой в национальном костюме, венецианец старался разгадать загадку, которую задал ему этот бестактный и упрямый тип. Чего ему, собственно, от него надо? Ни его слова, ни тот факт, что американцу были известны его имя и род занятий, не могли заставить Морозини поверить в горячее желание Алоизиуса купить у него историческую драгоценность. Альдо не в первый раз приходилось иметь дело с американцами, иногда несносными, почти как назойливая леди Риббсдейл, или другими, подобными ей, но все это не шло ни в какое сравнение с уроженцем Кливленда. Что-то здесь было не так.

Внезапно вспомнив то, что рассказывал ему Ротшильд об одной особенности Праги, он знаком подозвал к себе официантку.

– Скажите, фрейлейн, – спросил Альдо, бросив взгляд на улицу, – мне говорили, что в этом доме есть еще один выход. Это правда?

– Конечно, сударь. Вы хотите, чтобы я вам его показала?

– Вы не только красавица, но и умница! – улыбнулся Альдо, расплачиваясь за пиво. – Как-нибудь загляну к вам еще...

В поле его зрения снова появилась шляпа с красной лентой. Баттерфилд возвращался, явно намереваясь зайти в пивную, но, когда он Переступил порог, девушка уже увлекла Морозини в глубину темного коридора, который, сделав поворот, вывел его на загроможденный бочками задний двор. За ними, под дугой свода, виднелась другая, оживленная улица. Альдо выбежал на нее, остановился, чтобы сориентироваться, потом вернулся на Староместскую площадь и зашагал к началу улицы, ведущей прямиком в еврейский квартал. Стены домов здесь хранили следы старой ограды.

Он дошел до Йозефова и двух его главных достопримечательностей: старого еврейского кладбища и Староновой синагоги. Последняя более всего интересовала венецианца – человек, которого он искал, Иегуда Лива, служил там и жил в соседнем доме. Князь долго стоял, рассматривая старейшее в Праге еврейское святилище, выстроенное в XIII веке. Эхо было почтенного вида здание, обособленно стоявшее на маленькой площади; нижняя его часть была широкой и низкой, над ней возвышалось нечто вроде часовни с двойным шпилем и такой высокой крышей, что, казалось, она вдавливает синагогу в землю. Альдо дважды обошел ее кругом, не зная толком, что делать дальше.

Следуя советам барона Луи, он должен был дождаться приезда Адальбера, но что-то подсказывало ему, что с вручением рекомендательного письма лучше не медлить. И все же некий священный трепет мешал Альдо на это отважиться. Он немного прошелся по узким и темным улицам еврейского квартала.

В отличие от варшавского гетто пражское не сохранило прежней архитектуры – кривых, налезающих друг на друга домишек на грязных улочках. В 1886 году император Франц-Иосиф приказал разрушить его и таким образом оздоровить место, где до того привольно жилось лишь тараканам. Пощадили только синагоги и маленькую ратушу, в которой решались внутренние дела еврейского квартала. И все же не прошло и тридцати лет, как новый квартал сумел обрести прежнюю живописность благодаря лепившимся один к другому узеньким домишкам, большим и неровным камням мостовой, лавочкам старьевщиков, мастерским холодных сапожников и маленьким харчевням, крытым проходам и наружным лестницам, где вечно сушилось белье. Запахи капусты, вареного лука и супа из репы смешивались с еще менее благородными испарениями, и только у дверей молитвенных домов их заглушал запах ладана.

Все еще охваченный сомнениями, Морозини никак не решался ступить за ограду старого кладбища, походившего на море, на котором Некий чародей остановил волны: серые могильные камни теснились и напирали друг на друга среди кустов жасмина и бузины. И тут внезапно он увидел человека, одетого в черное, с пейсами, свисавшими из-под полей круглой шляпы: тот только что вышел из синагоги и теперь старательно запирал дверь огромным ключом. Морозини приблизился к нему:

– Извините, что осмеливаюсь обратиться к вам, но не вы ли раввин Лива?

Выглянув из-под черной шляпы, человек внимательно всмотрелся в незнакомое лицо, потом ответил:

– Нет. Я всего лишь его недостойный служитель. Что вам от него нужно?

Тон был отнюдь не дружелюбный, скорее даже враждебный. И все же Альдо притворился, будто не замечает этого.

– Я должен передать ему письмо.

– Давайте!

– Я должен передать письмо в собственные руки и, поскольку вы не раввин...

– От кого письмо?

Этого Морозини уже не мог стерпеть.

– Я начинаю думать, что вы и в самом деле «недостойный» служитель. Какое вы имеете право интересоваться перепиской вашего хозяина?

Лицо человека между черными спиралями волос стало багровым.

– Так что же вам нужно?

– Чтобы вы проводили меня к нему... вот в этот дом, – ответил князь, уже поняв, что это – тот самый дом, какой ему нужен. Потом прибавил: – И, разумеется, чтобы вы обо мне доложили, если раввин Лива соблаговолит меня принять.

– Идемте!

При внимательном взгляде можно было заметить, что дом раввина намного старше соседних: его стены были того темно-серого оттенка, какой обретается лишь с веками, окна с цветными стеклами в свинцовых переплетах тянулись вверх под стрельчатыми сводами, а низкую дверь, которую человек открыл ключом, почти таким же большим, как ключ от синагоги, украшала поблекшая от времени звезда с пятью лучами. Морозини подумал, что этот дом тоже, должно быть, уцелел еще с тех времен, когда все кругом сносили.

Вслед за своим провожатым князь поднялся по каменной лестнице, обвивавшейся вокруг центрального столба, но, когда они оказались перед дверью, выкрашенной потускневшей красной краской и висевшей на железных петлях, служитель попросил гостя отдать ему письмо и подождать здесь.

– За этой дверью есть только его руки, больше ничьи. Клянусь спасением души, никто другой к письму не притронется...

Альдо молча отдал то, что у него просили, и, прислонившись к каменному столбу, стал ждать. Долго томиться ему не пришлось. Вскоре дверь открылась, и тот же служитель, ставший вдруг очень почтительным, склонился перед ним, приглашая войти.

Альдо ступил в комнату, занимавшую, как во времена Средневековья, весь этаж. Однако сходство этим не ограничивалось. Хотя день был солнечным, комнату освещали высокие и толстые свечи, горевшие в железных семисвечниках, и этот смутный свет действительно был необходим – так темны были своды и узки оконные проемы с красными и желтыми стеклами в свинцовых переплетах. Человек, находившийся в комнате, тоже казался выходцем из прошлого. Он выглядел так, что, однажды увидев, его уже нельзя было забыть. Необыкновенно – особенно для еврея! – высокого роста, очень худой; с костлявых плеч до самого пола спадали складки длинного черного одеяния; длинные, совершенно белые, отливавшие серебром волосы покрывала бархатная ермолка. Но самым удивительным, без сомнения, было его морщинистое бородатое лицо и горящий взгляд темных, глубоко ушедших под властные брови глаз.

Великий раввин стоял возле длинного стола, на котором стопкой лежали колдовские книги и древняя инкунабула[47] в деревянном переплете – Индрараба, Книга тайн. Об этом человеке говорили, что он не принадлежал к нашему миру, что он владел языком мертвых и умел истолковывать божественные знаки. Неподалеку от него, на бронзовой подставке, в футляре из кожи и шитого золотом бархата, покоился двойной свиток Торы.

Морозини вышел на середину комнаты, склонился не менее почтительно, чем склонился бы перед королем, выпрямился и больше не двигался, понимая, что эти сверкающие глаза внимательно изучают его.

Иегуда Лива бросил на стол карточку барона Луи и взмахом длинной, бледной руки пригласил гостя сесть.

– Так, значит, ты и есть посланник? – спросил он на таком чистом итальянском, что Морозини невольно пришел в восторг. – Ты был избран, я полагаю, самим временем, для того, чтобы найти четыре камня с пекторали.

– В самом деле, похоже на то, что я был избран.

– И что тебе удалось?

– Три камня уже вернулись к Симону Аронову. Из-за четвертого – рубина – я здесь, и, чтобы найти его, мне нужна ваша помощь. Как и для того, чтобы отыскать Симона, о котором мне в последнее время ничего не известно. Не скрою от вас, что я очень встревожен...

Легкая улыбка немного смягчила суровые черты великого раввина:

– Успокойся! Если бы владельца пекторали уже не было в живых, мне бы об этом сообщили; но он сам давно знает, да и ты должен знать, что его жизнь висит на волоске. Надо молить Бога, чтобы волосок не оборвался до тех пор, пока этот человек не исполнит свое предназначение. Он для нас очень много значит...

– Известно ли вам, где он сейчас находится? – почти робко спросил Морозини.

– Нет, и не пытаюсь узнать. Я думаю, что он скрывается, и следует уважать его волю. Вернемся к рубину! Что заставляет тебя думать, будто он здесь?

– В сущности, ничего... или же, напротив, все! Все, что мне удалось выяснить до сих пор.

– Говори! Расскажи мне, что тебе известно...

И Морозини, насколько мог подробно и обстоятельно, пересказал раввину свои испанские приключения, не пропуская ничего, вплоть до того обстоятельства, что позволил вору воспользоваться плодом преступления.

– Возможно, вы сурово меня осудите, но...

Лива небрежно отмахнулся от этого предположения:

– Мне нет дела до полицейских историй. Да, впрочем, и тебе тоже. А теперь дай мне подумать!

Потянулись долгие минуты ожидания. Великий раввин, сидевший в своем высоком кресле из черного дерева, подперев рукой подбородок, казалось, глубоко задумался. Очнувшись от своих размышлений, он достал из стоявшего за его спиной книжного шкафа свиток толстой пожелтевшей бумаги, обеими руками развернул его и принялся изучать. Потом свернул, положил на прежнее место и снова обратился к гостю.

– Сегодня в полночь, – произнес он, – приходи к королевскому дворцу. Справа от больших ворот, в углублении между домами, ты увидишь проход, ведущий в сад. Там я тебя встречу...

– Королевский дворец? Но... разве сейчас там не резиденция президента Масарика?

– Вот именно для того, чтобы не приближаться к главному входу и к часовым, я и назначил тебе встречу там. Во всяком случае, то здание, куда мы направляемся, от резиденции довольно далеко. Я поведу тебя в прошлое, и настоящее ничем нам не угрожает... А теперь иди и приходи вовремя! В полночь...

– Я буду на месте.

Морозини вышел на улицу с ощущением, что он и впрямь возвратился в сегодняшний день после погружения в прошлое, хотя самое волнующее приключение было ему обещано лишь ночью. Уличная суета быстро привела его в равновесие. Уличный базар шумел совсем как в Уайтчепле, но благодаря яркому солнцу, зеленым деревьям и цветущей на старом кладбище бузине причудливая смесь старьевщиков, зеленщиков, бродячих музыкантов, холодных сапожников, торговцев цыплятами и бесчисленных мелких ремесленников смотрелась веселее и обретала особую прелесть, какой был лишен еврейский квартал в Лондоне. Альдо побродил немного среди этого веселого беспорядка, заглянул по привычке в лавочку старьевщика, показавшуюся ему чуть менее грязной, чем прочие, – ему уже случалось находить в подобных лавочках удивительные вещи, – и, поторговавшись, чтобы не нарушать традицию, купил флакон темно-красного богемского стекла, по словам продавца – XVIII века, на самом деле – XIX, но вполне стоивший того, что за него запросили. Как положено доброму венецианцу, Морозини любил стекло и охотно допускал, что во Франции или в Богемии можно найти предметы не менее прекрасные, чем в Мурано.

Часы на башне пробили полдень, и Морозини задал себе вопрос, стоит ли ему возвращаться в отель лишь ради того, чтобы поесть. Ответ был отрицательный: возвращение в «Европу» было сопряжено с риском снова попасть в лапы американца. Он выбрал «Пивную Моцарта», самую красивую в старой части города. Поедая гуляш, способный воскресить мертвого, – повар не пожалел красного перца! – венецианец решил, чем займется во второй половине дня: отправится на разведку туда, куда предстоит идти ночью. Он поедет на машине на Градчаны, осмотрит часть замка, открытую для публики, и знаменитый собор святого Витта. Осталось подумать, как распорядиться вечером. Как избежать пытки Баттерфилдом, который, Морозини не сомневался в этом, будет торчать в баре до поздней ночи? Из бара так удобно наблюдать за входом в отель...

Внезапно взгляд Альдо упал на маленькую афишку в рамке лакированного дерева. Она извещала о представлении «Дон-Жуана», которое должно было состояться в тот же вечер. Так, во всяком случае, понял Морозини. Призванный на помощь официант подтвердил: сегодня вечером в Национальном театре дают гала-представление. И поскольку это тот самый зал, где опера была поставлена в 1878 году, спектакль обещает стать событием.

– Вы думаете, еще можно купить билеты?

– Смотря сколько.

– Один.

– Я бы очень удивился, если бы вам это не удалось. Если вы остановились в большом отеле, портье мог бы помочь вам...

– Прекрасная мысль! Соедините меня, пожалуйста, с отелем «Европа»...

Не прошло и нескольких минут, как Альдо уладил вопрос с билетом, закончил обед в оказавшемся вполне приличным кафе и заказал машину. Для начала он велел отвезти его к Национальному театру, чтобы как следует запомнить его расположение, а оттуда прямо ко входу в королевский дворец. Альдо всегда прекрасно ориентировался на местности и был уверен, что, проделав этот путь однажды, он сумеет безошибочно его повторить. Единственный способ не привлечь к себе лишнего внимания нынешним вечером – воспользоваться собственным автомобилем.

После полудня время пролетело быстро. На королевском холме было чем полюбоваться самому привередливому любителю прекрасного, даже если не брать в расчет сам великолепный вид на «стобашенный город», чьи позеленевшие от времени медные крыши еще хранили кое-где остатки блеска, за который Прагу некогда прозвали золотой. Немногие современные здания затерялись среди роскоши старинной архитектуры, а длинная дуга Влтавы, с ее старыми каменными мостами и зеленеющими островками, голубой, искрившейся под солнцем лентой обвивала древние кварталы. Богемская столица напоминала дышащий невинной свежестью букет цветов.

А между тем, и Морозини теперь это знал, Прага во все времена притягивала к себе сверхъестественные явления. Языческие народные традиции сплетались здесь и с иудейской кабалистикой, и с самыми загадочными течениями христианства. Город всегда давал приют всевозможным колдунам, магам и алхимикам, добывавшим богатство из подземных руд. Что же касается окруженного садами дворца, надменно смотревшего на окрестности с вершины своего холма, то именно такое место могло приворожить императора, влюбленного в красоту, фантазию и грезы, но вместе с тем боявшегося людей не меньше, чем богов, и проведшего раннюю юность при мрачном, озаренном отблесками костров инквизиции дворе своего дяди Филиппа II Испанского. С тех пор у Рудольфа осталась склонность к меланхолии и одиночеству, и более всего на свете он ненавидел царствовать. И все же этот почти чуждый собственной власти правитель внушал удивительное почтение подданным. Это объяснялось прежде всего природной величественностью, благородством манер, молчаливостью – он мало говорил, а главное – его загадочным взглядом, истинного выражения которого никто не мог постичь... Одно было несомненным: этот человек не познал счастья, и, возможно, присутствие среди его несметных сокровищ зловещего рубина сыграло в этом свою роль...

Именно об удивительной судьбе этого давно почившего императора и размышлял Морозини, возвращаясь в «Европу». Дневные чары города до такой степени околдовали его (а сколько еще удивительного обещали ночные!), что венецианец позабыл про своего американца. А тот был тут как тут, на своем посту, засел в баре, и, когда Альдо его заметил, было уже слишком поздно. Однако, благодарение Господу, Алоизиус, казалось, нашел себе новую жертву: он разговаривал со стройным темноволосым человеком южноевропейского типа.

Альдо метнулся к лифту. На какое-то мгновение ему показалось, будто он уже где-то видел этого человека... Впрочем, во время многочисленных поездок ему приходилось встречаться с таким множеством самых разных людей, что он почел за лучшее не задумываться.

Когда же князь, уже одетый для театра, вновь вышел в холл, Баттерфилд, оказавшись у него на пути, ошеломленно уставился на его шесть футов, аристократического великолепия и воскликнул:

– Ух ты!.. Какой красавчик! И куда это вы в таком виде направляетесь?

– Как видите, ухожу! И позвольте мне не докладывать вам обо всех моих свиданиях!

– Да-да, конечно! Ну что ж, приятного вам вечера! – пробурчал разочарованный американец.

Заказанная по телефону машина ждала у входа в отель. Альдо сел за руль, закурил сигарету и мягко тронулся с места. Через несколько минут он остановился у театра и влился в изысканную толпу, ни в чем не уступавшую той, что посещала оперные театры Парижа, Вены и Лондона или его любимый «Ла Фениче» в Венеции. Прелестный зал был выдержан в зеленых и золотистых тонах, чуть поблекших, что лишь усиливало очарование... Зато, едва взглянув на программку, Морозини еле удержался, чтобы не выругаться: исполнительницей партии Церлины оказалась именно та венгерская пташка, что помогала ему избавиться от скуки в конце прошлой зимы. Князь подосадовал на то, что услужливый портье достал ему слишком хорошее место: если только Ида обнаружит его присутствие, она немедленно выдумает Бог знает какую романтическую и лестную для себя историю, и ему будет стоить нечеловеческих усилий от нее избавиться!

Альдо собрался было встать и поискать себе место подальше от сцены, но зал уже был полон. Уйти тоже невозможно – не станешь же шататься во фраке по пивным и прочим кабакам, дожидаясь полуночи. Однако он быстро успокоился: в соседнем кресле расположилась дама весьма внушительных размеров. Ее голову, склонившуюся сейчас к низенькому бесцветному спутнику, венчало такое обилие черных перьев, что, казалось, ради них ощипали целое стадо страусов. Морозини, несмотря на высокий рост, оказался практически задрапирован этой ниспосланной ему ширмой и, почувствовав себя в безопасности, безмятежно погрузился в божественную музыку несравненного Моцарта. По крайней мере, до конца антракта!

Когда в зале зажегся свет, Альдо вышел одним из первых и поспешил в бар, чтобы выпить стаканчик и погрызть соленых крендельков с тмином. А вернувшись на свое место, обнаружил поджидавшую его билетершу с запиской, которую та, заговорщически подмигнув, вручила ему. Значит, его все-таки обнаружили!

«Как это мило, что ты пришел! – писала венгерка. – Разумеется, мы ужинаем вместе? Зайди за мной после спектакля. Люблю навеки! Твоя Ида».

Ну вот! Это была катастрофа. Если Альдо так или иначе не ответит на приглашение своей бывшей любовницы, она примется искать его по всему городу – она вполне на такое способна – и он будет выглядеть чудовищным хамом! Но нет! По крайней мере, на сегодняшний вечер ей придется обойтись без него. За все золото мира он не отказался бы от таинственного свидания с великим раввином.

Усилием воли Морозини заставил себя сидеть спокойно, – времени было еще достаточно! – и дождаться той минуты второго акта, когда донна Анна под крики «браво!» закончила арию «Crudele? Ah no! Mio ben!..» Только тогда он выбрался из-под перьев и потихоньку выскользнул из зала. Затем, отыскав ту самую билетершу, он вытащил записку из бумажника и попросил:

– Пожалуйста, не будете ли вы так любезны, когда спектакль закончится, отнести это фрейлейн Нажи?

На обороте полученной им записки венецианец быстро нацарапал несколько слов: «Ты угадала, я пришел только для того, чтобы услышать тебя, но сейчас мне надо уладить важное дело. Мы не сможем поужинать вместе. Я свяжусь с тобой завтра же. Нtсердись на меня. Альдо».

Складывая записку, чтобы положить ее обратно в конверт, князь прибавил:

– Когда я подходил к театру, то заметил у входа цветочницу. Не могли бы вы купить два десятка роз и приложить их к моей записке? Мне необходимо сейчас уйти.

Увидев, какая крупная купюра появилась в руках у этого привлекательного мужчины, билетерша заулыбалась еще шире, взяла у него из рук бумажку и сделала легкий реверанс.

– Все будет в порядке, господин, не беспокойтесь. Жаль только, что вы не сможете дослушать до конца. Там так чудесно поют...

– Не сомневаюсь в этом, но не всегда получается так, как хочется. Благодарю вас за вашу любезность...

Снова сев в машину, Альдо вздохнул с облегчением. Его не волновала реакция Иды: он вообще не собирался с ней встречаться. Единственное, что было важным, – в полночь оказаться у входа в королевский дворец... Тут Альдо услышал, как старинные часы пробили одиннадцать раз, и подумал, что, кажется, явится раньше, чем назначено. Впрочем, это куда лучше, чем заставлять ждать великого раввина. Кроме того, у него будет достаточно времени, чтобы найти укромное место, где можно оставить автомобиль...

Он тихонько тронулся с места, прислушиваясь к далеким отголоскам музыки. В Праге, – как, впрочем, и в Вене, – воздух всегда был наполнен какими-нибудь мелодиями, слабыми звуками скрипки, флейты или цитры, – и это составляло немалую часть ее очарования. Опустив все стекла, Альдо вдохнул ночной аромат и заметил, что погода, похоже, начинала портиться. Небо, совсем еще ясное, когда он пришел в театр, сейчас заволакивали тяжелые тучи. День был жарким, и заход солнца не принес с собой прохлады. Далекие раскаты грома извещали, что близилась гроза, но Морозини до этого не было дела. Он чувствовал, что его ждет удивительное приключение, и испытывал приятное внутреннее возбуждение. Он не знал, зачем великий раввин ведет его во дворец, но сам Иегуда Лива представлял собой настолько загадочную фигуру, что Альдо ни за что, ни за какие сокровища не отказался бы от этой встречи.

Пока его маленький «Фиат» карабкался вверх по склону Градчанского холма, Альдо представлял себе, что погружается в нечто загадочное и неведомое. Темные и до того безмолвные, что шум мотора казался здесь неприличным, улицы были скупо освещены далеко стоявшими друг от друга фонарями. Там, наверху, чернел огромный дворец богемских королей. Иногда в лучах фар сверкали огоньки кошачьих глаз. Только оказавшись на Градчанской площади у монументальных ворот дворца, Морозини почувствовал, что вернулся в XX век: несколько фонарей освещали серо-белые полосатые будки часовых, охранявших президента, и восемь скульптурных групп, которые красовались на колоннах, разделявших решетки с монограммой Марии-Терезии.

Морозини, которому совершенно не хотелось привлекать внимание охраны, поставил машину у дворца князей Шварценберг, запер ее, а потом вернулся к проходу между домами, откуда двойная арка вела к садам, тоже огражденным решетками. Каким бы странным ни казалось место, встреча была назначена именно здесь, и Альдо, запасшись сигаретами, приготовился ждать. Поначалу тишина казалась ему полной, но спустя некоторое время он начал различать слабые звуки: отдаленный шум засыпающего города, шелест крыльев летящей птицы, кошачье мяуканье. А потом, где-то на севере, словно щепотка магния, вспыхнула и озарила небо молния, и тут же упали на землю первые капли. В тот же самый миг часы на соборе святого Витта пробили полночь, решетка ворот бесшумно повернулась на своих железных петлях, и показалась длинная черная фигура – Иегуда Лива поманил к себе Морозини. Тот бросил сигарету и повиновался. Ворота у него за спиной сами собой закрылись.

– Иди сюда, – прошептал великий раввин. – Возьми меня за руку!

Кругом была полная темнота. Чтобы найти дорогу в этих садах, заполненных статуями и павильонами, надо было обладать сверхъестественным зрением.

Держась за крепкую холодную руку раввина, Альдо добрался до монументальной лестницы, соединяющей здания дворца. Впереди был большой двор, над которым возвышались башни собора; главный портал приходился как раз напротив свода, но Морозини едва успел оглядеться: пройдя низкую дверь, он оказался, как он понял, в средневековой части дворца. Альдо был здесь сегодня днем, воспоминания были еще совсем свежи, и он знал, что они направляются к огромному Владиславскому залу, занимавшему весь второй этаж. Совсем недавно он слышал, как гид говорил, что это – самый большой светский зал в Европе. Правда, помещение внутри очень напоминало кафедральный собор с его высоким сводом и прихотливыми нервюрами, сплетавшимися в сложный и вместе с тем гармоничный растительный узор. Настоящая жемчужина пламенеющей готики, хотя высокие окна указывали уже на наступление Возрождения.

– Богемские короли, а позже императоры принимали здесь своих вассалов, – проговорил великий раввин, не заботясь о том, чтобы приглушить прозвеневший бронзовым колоколом голос. – Трон стоял там, – прибавил он, указав на дальнюю стену.

– Зачем мы здесь? – спросил Морозини, непроизвольно стараясь говорить тише.

– Мы пришли получить ответ на вопрос, который ты задал мне сегодня утром: что сделал император Рудольф с рубином, доставшимся ему от бабушки?

– В этом зале?

– По-моему, это самое подходящее место. А теперь замолчи и, что бы ты ни увидел, что бы ни услышал, оставайся нем и недвижим, словно каменный! Встань у этого окна, смотри и помни только об одном: один-единственный звук, одно движение, и ты погиб...

Гроза за окном разбушевалась вовсю, и зал время от времени озарялся вспышками, но глаза Морозини уже начинали привыкать к темноте.

Вжавшись в глубокий проем окна, Альдо смотрел, как его спутник вышел на середину зала и остановился метрах в десяти от голой стены, перед которой некогда стоял императорский трон.

Из складок длинного одеяния Лива извлек несколько предметов: сначала кинжал с широким клинком – этим кинжалом он очертил в воздухе воображаемый круг, в центре которого оказался сам; потом четыре свечи, они зажглись сами собой, и он прикрепил их к плитам пола к северу, югу, востоку и западу от себя. Казалось, гигантские лианы свода оживают, ветви сплетаются над головой этого священнослужителя древности.

Лива не шевелился. Склонив голову на грудь, он надолго погрузился в глубокие размышления. Наконец, выпрямившись во весь рост, раввин откинул голову назад, воздел над головой обе руки и громко заговорил. Безмолвному наблюдателю показалось, что раввин произносит древнееврейскую молитву. Потом он уронил руки, выпрямил шею и тотчас, в повелительном жесте разъединив пальцы, протянул к стене правую руку и отрывисто произнес какую-то фразу – не то призыв, не то приказ. И тогда произошло невероятное. На фоне голой стены обрисовалась фигура. Вначале ее очертания были зыбкими и неопределенными, словно сами камни испускали неясный свет. Затем бесплотное очертание стало заполняться светом, и вскоре можно было разглядеть красную мантию на плечах, а еще немного погодя над ней показалось скорбное, с резкими чертами лицо мужчины, наполовину скрытое бородой и длинными светло-рыжими усами, обрамлявшими полные губы. В благородных чертах этого лица читалось страдание, тусклый взгляд, казалось, туманили слезы. Надо лбом видения смутно колыхалась корона...

Между великим раввином и призраком завязался странный, почти литургический диалог на каком-то славянском языке; завороженный и вместе с тем испуганный, Морозини не понял ни единого слова. Ответы следовали один за другим, иногда длинные, но чаще всего краткие. Загробный голос звучал слабо, как у совершенно обессилевшего человека. Казалось, протянутая рука раввина вытягивает из горла призрака слова. Наконец тот произнес последнюю фразу, и по тому, как мягко и сочувственно она прозвучала, Альдо понял: это было утешение и вместе с тем просьба. Медленно, очень медленно Иегуда Лива опустил руку. И пока она опускалась, призрак растворялся в стене...

Теперь были слышны лишь удаляющиеся раскаты грома. Великий раввин застыл в неподвижности. Скрестив руки на груди, он продолжал молиться, и Морозини, в своем углу, беззвучно прочитал «De profundis». Наконец, все еще не двигаясь с места, чародей сделал легкое движение рукой, словно приказывая свечам погаснуть. Наклонившись, собрал их и повернулся к окаменевшему в ожидании венецианцу. Лицо раввина было смертельно бледным и выражало беспредельную усталость, но вся его фигура «словно светилась торжеством победы.

– Пойдем! – только и сказал он. – Больше нам здесь нечего делать...

7 ЗАМОК В БОГЕМИИ

Вмолчании великий раввин и его гость покинули дворец, но вместо того, чтобы вернуться к валу и садам, вышли из средневекового крыла дворца на площадь, разделявшую апсиду собора и монастырь святого Георгия, прошлипо едва освещенной улице, носившей то же имя, потом углубились в узкие темные переулки, напоминавшие расщелины между суровыми стенами дворянских или монашеских жилищ. За весь путь Морозини не задал ни единого вопроса. Он еще не пришел в себя после того, чему стал свидетелем, он готов был поверить, что идущий впереди человек в длинном черном одеянии» при помощи какого-то волшебства перенес его во времена Рудольфа, и ждал, что из окружавшей их темноты появятся воины с алебардами, грозные ландскнехты, слуги, несущие дары или, может быть, сопровождающие некоего посла.

Альдо очнулся от своих грез лишь тогда, когда великий раввин распахнул перед ним дверь низенького домика, выкрашенного в светло-зеленый цвет, совсем крохотного домика, ничем не отличавшегося от своих разноцветных соседей. Теперь князь вспомнил, что видел эти строения днем, и понял: его привели на Золотую улочку, где жили те, кто пытался делать золото. Встроенная в крепостные укрепления, возвышавшиеся над одинаковыми крышами, она была предназначена Рудольфом II для того, чтобы – как гласило предание – дать приют алхимикам, которых содержал император...

– Входи! – пригласил Лива. – Этот дом принадлежит мне. Нас никто здесь не потревожит, мы сможем поговорить...Обоим пришлось согнуться, чтобы войти внутрь. Вокруг пустого очага теснились стол, буфет, на котором стоял подсвечник с Двумя свечами, два стула, напольные часы и узкая лестница, ведущая на второй, с еще более низким потолком, этаж. Морозини сел на предложенный ему стул, а хозяин дома тем временем достал из буфета склянку с вином, наполнил чарку и протянул гостю:

– Пей! Тебе это не помешает. Ты очень бледен.

– Ничего удивительного. Нельзя не волноваться, когда перед тобой открывается окно в неведомое... в потусторонний мир.

– Не думай, будто я часто проделываю подобные опыты, но ради сынов Израиля рубин надо отыскать, и другого способа не существует. Полагаю, тебе известно, кого я только что расспрашивал?

– Я уже видел его портреты: это был... Рудольф II?

– Это действительно он. И ты был прав, когда решил, что этот камень, наиболее зловещий из всех, никогда не покидал Богемии.

– Он здесь?

– В Праге? Нет. Чуть позже я скажу тебе, где он. Но прежде я должен рассказать тебе ужасную историю. Ты же должен ее выслушать, чтобы хорошенько представить себе, на что тебе придется пойти, и чтобы ты не совершил безумного поступка: отыскав камень, не унес бы его в полной безмятежности, намереваясь вернуть Симону. Сначала ты должен принести его ко мне, и как можно скорее, чтобы я мог снять с него смертельное проклятие, не то ты сам рискуешь стать жертвой. Ты должен поклясться, что отдашь камень мне в руки. Потом я верну его тебе. Клянешься?

– Клянусь своей честью и памятью моей матери, павшей жертвой сапфира! – твердо ответил Морозини. – Но...

– Яне люблю, когда мне ставят условия.

– Это не условие, всего лишь просьба. В вашей ли власти избавить от страданий одну неупокоенную душу? Мне кажется, вам повинуется все и вся...

– Ты говоришь об отцеубийце из Севильи?

– Да. Я пообещал ей, что постараюсь ей помочь. Мне кажется, ее раскаяние искренне, и...

– ...только еврей может снять проклятие, наложенное другим евреем. Не беспокойся о ней: как только рубин утратит свою власть, дочь Диего де Сусана обретет покой. А теперь слушай! И пей, если тебе хочется.

Не обращая внимания на протестующий жест Морозини, старик снова наполнил чарку, потом откинулся на спинку стула, скрестив на коленях длинные руки. Наконец, не глядя на гостя, он начал рассказ:

– В то время, в 1583 году, Рудольфу исполнился тридцать один год. Он уже семь лет занимал императорский трон и, хотя был помолвлен со своей кузиной, инфантой Кларой-Евгенией, все не решался вступить в брак. Впрочем, нерешительность в течение всей жизни была главным его недостатком. Он любил женщин, но брак его пугал, и он довольствовался тем, что удовлетворял свои мужские потребности с женщинами легкого поведения. Его двор, куда стекались артисты и ученые, в том числе и шарлатаны, был в те времена веселым и блестящим. Художники Арчимбольди, что рисовал такие странные портреты, стал для императора тем, чем Леонардо да Винчи был для Франциска I: он распоряжался празднествами, придумывал балы, спектакли, а чаще всего – маскарады, которые Рудольф обожал. На одном из таких праздников император приметил удивительно красивую пару. Их звали Екатерина и Октавио и, к изумлению. Рудольфа, который прежде никогда их не видел, они оказались детьми одного из его «антикваров», Джакобо да Страда, приехавшего, как и Арчимбольди, из Италии и тоже одаренного такой красотой, что сам Тициан посвятил ему одно из своих полотен. Брат и сестра были удивительно похожи друг на друга, и, увидев их, император испытал сильное смущение, может быть, более сильное, чем то, в которое повергло этих детей величие государя. Они показались ему настолько необыкновенными, что он счел их небесными созданиями и пожелал приблизить к себе.

Отец стал главным хранителем коллекций, Октавио, которого позже напишет Тинторетто, занялся библиотекой, Екатерина в течение многих лет была подругой Рудольфа, такой скромной, что никто, кроме ближайших друзей, не подозревал об этой связи. Кроткая женщина искренне любила императора и родила ему шестерых детей.

Первый из них, Джулио, родился в 1585 году. Рудольф тотчас же страстно к нему привязался и горевал, что не может сделать его своим наследником, не обращая никакого внимания на предостережения Тихо Браге, своего астронома-астролога. В соответствии с гороскопом ребенок должен был вырасти своенравным, жестоким и деспотичным. Если бы ему довелось царствовать, он стал бы подобием Калигулы и, во всяком случае, народ никогда бы его не принял. Опечаленный, но смирившийся император тем не менее оставил сына при себе и велел воспитывав как принца. К несчастью, гороскоп оказался более чем верным: в ребенке соединились все пороки Габсбургов, точно так же, как у его кузена по крови, дона Карлоса, сына Филиппа II. В девять лет у Джулио проявилась эпилепсия, и за ним пришлось строго наблюдать, что не мешало мальчику с поразительной изобретательностью устраивать побеги. Когда ему исполнилось шестнадцать, поползли слухи: принц нападает на своих служанок, похищает маленьких девочек, истязает их, мучает животных. Однажды разразился ужасный скандал: Джулио голым разгуливал по улицам Праги и приставал к встречный женщинам. Народ начал роптать, и император, очень опечаленный, решил отослать сына от двора. Джулио был страстным охотником, и Рудольф отдал ему замок в Крумлове, на юге страны... В чем дело?

– Простите, что перебиваю вас, – проговорил Морозини, вздрогнувший при этом названии, – но я не в первый раз слышу об этой местности.

– Кто тебе о ней говорил?

– Барон Луи. Кажется, у Симона Аронова поместье в тех краях...

– Ты в этом уверен? – Да.

– Это странно, потому что рубин находится как раз в Крумлове. Допустим, это... совпадение. Но я вернусь к своему рассказу. В своих новых владениях Джулио стал полновластным хозяином, однако ему было категорически запрещено под каким бы то ни было предлогом возвращаться в Прагу. И только матери позволили его навещать. Вскоре во всей округе воцарился ужас. Принц, помешанный на охоте, держал свору огромных псов, наводивших страх даже на приставленных к ним слуг. Кроме того, поскольку Крумлов издавна славился своими кожевниками, Джулио устроил в замке дубильный цех, а вдобавок – мастерскую чучельника: он сдирал шкуры с животных и набивал их соломой или дубил кожи. Ночи проходили в оргиях. Принц приводил к себе девушек – иногда он платил им, иногда похищал, некоторые так никогда и не вернулись. Ужас разрастался...

Первое время все молчали, никто не решался сообщить о происходящем императору, тот обожал старшего сына и, зная, что тот разделяет любовь отца к драгоценностям, а особенно любит рубины, подарил ему к восемнадцатилетию великолепный камень, привезенный из Испании Кевенгиллером. Джулио обрадовался до безумия, повесил камень на цепочку и больше с ним не расставался.

Однажды вечером, возвращаясь с охоты, он заметил на дороге совсем юную девушку, почти девочку, но такую красивую, что с первого взгляда воспылал к ней нечистой страстью и увез в свой замок. В тот же вечер он изнасиловал несчастную. Бедняжка ночью бежала, но, обессилев после всего, что ей пришлось пережить, упала без чувств на берегу пруда, где на рассвете ее нашли стражники. Все тело ребенка было исполосовано шрамами. Разумеется, они известили хозяина. Тот лично отнес девочку в замок и теперь уже запер в комнате, не впуская к ней ни слуг, ни горничных. Каждую ночь из комнаты доносились крики, рыдания, мольбы о пощаде. Отец девочки, городской цирюльник, осмелился явиться за ней в замок. Это привело Джулио в ярость, и он выгнал его, отколотив мечом плашмя.

Все же через месяц несчастной вновь удалось бежать, она укрылась у родных. Джулио явился туда за ней. Поначалу они отпирались, но Джулио, придя в бешенство, схватил ее отца и сказал рыдающей матери, что, если дочь не вернется к нему сегодня же вечером, он убьет ее мужа... И вечером девушка вернулась. Джулио был очень мил: он отпустил отца с подарками и ласковыми словами: он-де любит свою «маленькую голубку» и собирается на ней жениться. Наступающая ночь будет их брачной ночью. И отец, отчасти успокоенный, ушел.

Иегуда Лива, немного помолчал и глубоко вздохнул, словно готовился к испытанию:

– На следующее утро слуги, не сумев открыть дверь комнаты и не слыша за ней никаких звуков, решились ее взломать. Они привыкли к жестоким выходкам хозяина и все же отпрянули в ужасе при виде того, что открылось их взглядам. Комната была разгромлена, перины на постели вспороты, на коврах – лужи крови, в которых плавали клочья кожи. Посреди всего этого Джулио, совершенно голый, если не считать цепочки, на которой висел рубин, плакал, сжимая в объятиях тело... вернее, то, что осталось от тела девушки: она была совершенно растерзана, зубы выбиты, глаза выколоты, уши отрезаны, ногти вырваны.

Сторожам удалось увести безумца, то и дело теряющего сознание. Останки девушки завернули в простыню и похоронили по христианскому обряду, затем послали гонца к императору. Это произошло 22 февраля 1608 года.

Рудольф приехал. Сердце его разрывалось, но он отдал необходимые приказания: прежде всего следовало избежать огласки чудовищного преступления. Родители девушки получили целое состояние и земли подальше от тех мест. Потерявшего рассудок Джулио заперли в его покоях, замуровав все выходы и забрав окна крепкими решетками. Больше никто, кроме двух верных слуг, его не видел, но все слышали, как он воет по ночам. Он не выносил никакой одежды и ходил голым, как животное. Четыре месяца спустя его нашли мертвым... и император, виновник его смерти, так никогда и не утешился. Молодого человека похоронили в часовне замка.

Голос великого раввина смолк. Морозини достал платок, вытер пот со лба, потом плеснул в чарку вина и одним глотком опорожнил ее. Венецианцу тягостно было это погружение в ужасное прошлое, но под пристальным взглядом темных глаз, наблюдавших за ним, он Постарался скрыть свои чувства. – Именно, – произнес он наконец, – император сегодня вам все открыл?

– Нет. Он не так долго говорил. Мне была известна эта чудовищная история, но я ничего не знал о рубине. Теперь я знаю, где он, но не думаю, что тебе приятно будет это услышать. Твои испытания еще не кончились, князь Морозини.

– Где же он?

– По-прежнему в Крумлове... и по-прежнему на шее у Джулио. Отец потребовал, чтобы камень остался при нем...

Альдо снова вытер вспотевший лоб. Он чувствовал, как вдоль позвоночника ползет струйка холодного пота.

– Не хотите же вы сказать, что мне придется...

– Осквернить могилу? Придется. И я, с таким уважением относящийся к мертвым, тебя к этому призываю. Это надо сделать хотя бы для того, чтобы душа несчастного безумца обрела покой и чтобы выкупить душу севильянки. А потом – самое главное – надо восстановить пектораль. От этого зависит будущее Израиля.

– Какой ужас! – прошептал Морозини. – Я поклялся Симону Аронову не останавливаться ни перед чем, но на этот раз...

– Ты до такой степени испугался? – нахмурился раввин. – Но чего? Современные археологи во имя науки без колебаний проникают в могилы людей, умерших сотни и сотни лет назад.

– Я знаю. Один из моих друзей как раз этим и занимается. И без особых переживаний.

– Хотя то, что делают они, куда серьезнее. Они вытаскивают тела усопших, чтобы затем во всем убожестве выставить на публичное обозрение. Ты же должен всего лишь забрать камень, ничем больше не нарушив сна Джулио, и после этого его сон станет более мирным.

Но ты не сможешь проделать это один. Я не знаю, что ты там найдешь, – каменную плиту, саркофаг... Кто-нибудь может тебе помочь?

– Я рассчитывал на того самого друга-египтолога, но от него нет известий.

– Подожди еще немного! Если он не приедет, я дам тебе письмо к крумловскому раввину. Он кого-нибудь для тебя найдет...

– Собственно, где он, этот Крумлов?

– Более чем в сорока километрах к югу от Праги, в верхней части долины Влтавы. Замок принадлежит князю Шварценбергу, он долгое время был крепостью, к которой затем добавились более мирные пристройки. Часовня – в старой части замка. Больше ничего не могу тебе сказать. А теперь я провожу тебя до выхода из сада, но... не уезжай, не повидавшись со мной! Я постараюсь, чем только могу, помочь тебе.

Вернувшись в машину, Альдо сел за руль и надолго замер в неподвижности. Он был ошеломлен, оглушен этими прожитыми вне времени часами. Ему хотелось сидеть не шевелясь, а главное – в тишине, а в этот час ночи тишина была глубокой, полной и тоже вне времени...

Наконец он зажег сигарету и затянулся с таким наслаждением, словно уже много дней не курил. Нервы постепенно успокоились, и Альдо подумал, что пора возвращаться. Автомобиль, катясь вниз по склону холма, словно бы переносил своего хозяина в прозаический мир живых.

К погруженному в полумрак отелю «Европа» Альдо подъехал уже в четвертом часу пополуночи. Бар был закрыт, чему он очень обрадовался, поскольку побаивался, что оттуда выскочит давешнее американское чучело с дежурной улыбкой, приклеенной к губам, и кружкой пива в руке. Однако все сошло тихо и мирно. Ночной портье, поклонившись, дал князю ключ и вместе с ним протянул сложенную вдвое записку, которую достал из ящика:

– Здесь письмо для вашей светлости...

Развернув записку, Морозини едва не закричал от радости. «Я в 204-м номере, твой ближайший сосед, но, Бога ради, дай мне поспать! О своих проделках расскажешь завтра», – писал Видаль-Пеликорн.

Морозини готов был упасть на колени и вознести благодарственную молитву. Таким облегчением было узнать, что Адальбер рядом и предстоящее испытание они встретят вместе! Альдо легким шагом направился к лифту. Жизнь внезапно показалась ему прекрасной...

На следующее утро, не успел Морозини открыть глаза, как дверь его номера отворилась и на пороге возник Адальбер, кативший перед собой столик на колесиках, нагруженный основательным завтраком на двоих. Между ними было не принято долго изливать свои чувства. Вот и сейчас археолог лишь критически посмотрел на сидевшего в постели друга, затем перевел взгляд на разбросанные детали вечернего костюма.

– Я так и думал. Ты здесь не скучал.

– Ни минуты! Сначала – «Дон-Жуан» в Национальном театре, потом – впечатляющая аудиенция у императора, за которой последовала откровенная беседа с человеком, прожившим, как я подозреваю, не менее трех-четырех веков. А ты-то откуда явился? – прибавил Альдо, нашаривая ногами шлепанцы.

– Из Цюриха. Теобальд передал мне твое послание. Я отправился туда выручать Ромуальда, которого швейцарские полицейские подобрали однажды утром на берегу озера в довольно-таки плачевном состоянии.

Альдо, надевавший в это время халат, замер.

– Что случилось?

– О, классический прием! Я даже удивляюсь, как такой старый лис, как Ромуальд, на это попался. Он пытался выследить «дядю Болеслава» и оказался в компании четверых, не то пятерых бандитов, которые избили его и бросили в камышах, решив, что он мертв. К счастью, Ромуальд крепкий парень, а швейцарцы умеют выхаживать больных! У него сильный ушиб головы и множество переломов, но он выкарабкается. Я отправил его в Париж, в клинику моего друга, профессора Дьелафуа, где за ним присматривают два здоровенных санитара. Во всяком случае, одно я могу тебе сказать: «дядя Болеслав» и папаша Солманский – один и тот же человек...

– Я об этом догадывался. И он по-прежнему в Цюрихе... мой милый тесть?

– Понятия не имею. Ромуальд выследил его до виллы на озере, но куда он делся потом – выяснить невозможно. На всякий случай я отправил длинное послание нашему дорогому другу, суперинтенданту Уоррену. Союзники должны делиться друг с другом всем, даже головной болью!

– Уж ее-то он после твоего письма получит.

Адальбер уже уселся за стол. Он, видимо, был сильно голоден и к заказу подошел со всей серьезностью, прибавив к классическому английскому завтраку традиционные венские сласти. Налив себе большую чашку кофе и приступив к яичнице с беконом, он обратился к Альдо:

– Иди ешь, все остынет. И тем временем подробно расскажешь мне, как провел вечер. Сдается мне, тебе было не скучно?

– Ты себе и представить не можешь, до какой степени! Во всяком случае, ты появился как раз вовремя: вернувшись ночью, я чувствовал, что схожу с ума.

Голубые глаза Адальбера под упрямо спадавшей на них светлой вьющейся прядью заискрились.

– Мне всегда казалось, что ты к этому предрасположен...

– Я посмотрю на тебя, когда я закончу свой рассказ. Чтобы дать тебе некоторое представление – мне известно, где находится рубин...

– Ты шутишь?

– Вовсе нет! Но для того, чтобы его получить, нам придется превратиться в кладбищенских воров: мы должны осквернить гробницу.

Адальбер поперхнулся кофе: – Что ты сказал?

– Правду, старина. Только не понимаю, отчего ты так переживаешь: египтологу следовало бы привыкнуть к подобным упражнениям...

– Ну, ты и скажешь! Одно дело – могила, которой две или три тысячи лет, а другое – та, которой...

– Примерно триста лет.

– Это совершенно разные вещи!

– Не вижу большой разницы. Покойник есть покойник, и на мумию смотреть не приятнее, чем на скелет. С чего это ты стал привередничать?

Видаль-Пеликорн налил себе еще чашку кофе, потом стал намазывать на хлеб масло и джем.

– Хорошо! Тебе есть что рассказать, так рассказывай. Что еще за аудиенция у императора? Ты опять видел привидение?

– Можно его и так назвать...

– Это превращается в манию, – проворчал Адальбер. – Тебе следовало бы принять меры...

– Посмотрел бы я на тебя! Лучше слушай, а главное – открывай рот только для того, чтобы есть.

Удивительно, но чем дальше рассказывал Альдо, тем хуже становился аппетит у его друга, и когда он закончил, Адальбер, отставив тарелку подальше, нервно курил.

– Ну что? Ты еще считаешь, что у меня галлюцинации? – ласково спросил Морозини.

– Нет!.. Нет, но это Бог знает что! Расспрашивать тень Рудольфа II, в полночь, в его собственном дворце! Кто он такой, этот Иегуда Лива? Маг, волшебник... воскресший хозяин Голема?

– Ты знаешь об этом ровно столько, сколько я, но Луи Ротшильд, похоже, недалек от подобной мысли...

– Когда мы едем?

– Как можно скорее, – ответил Альдо, внезапно вспомнив о своей венгерской певице и не сомневаясь, что она быстро его отыщет. – Почему бы не прямо сегодня?

Он не успел договорить, как постучали в дверь. На пороге стоял коридорный с письмом на подносе.

– Только что принесли для господина князя, – объявил он.

Альдо, охваченный ужасным предчувствием, взял письмо, дал мальчику на чай и принялся вертеть конверт в руках. Ему казалось, что он узнает этот экстравагантный почерк, и, к несчастью, он не ошибся: в нескольких полных самодовольства фразах, ей самой казавшихся обворожительными, прекрасная Ида предлагала встретиться, «чтобы поговорить о сладостном былом», в ресторане Новачека, что в Петржинских садах на Малой Стране – квартале, раскинувшемся у подножия Градчанского холма.

Морозини показал Адальберу записку, распространявшую сильный запах сандала:

– Что мне делать? У меня нет ни малейшего желания с ней встречаться. Вчера вечером я зашел в театр чисто случайно, ради того, чтобы убить три часа...

– Сегодня вечером она тоже поет?

– Кажется, да. По-моему, я читал, что представлений должно быть три...

– Тогда лучше тебе пойти на свидание. Наговори ей чего хочешь, это я оставляю на твое усмотрение, и, поскольку, если ты не против, мы уедем сразу после обеда, она не сможет пуститься в погоню... А вот если ты не появишься в ресторане, от нее всего можно ожидать. А я пообедаю и дождусь тебя здесь.

Это было мудрое решение. Предоставив Адальберу заниматься приготовлениями к отъезду – друзья намеревались оставить комнаты за собой на время своего отсутствия, поскольку им надо было затем явиться в старую синагогу, – и проследить, чтобы машина была готова к середине дня, Морозини велел подозвать коляску и отправился на свидание. Разумеется, без особого восторга.

Ресторан располагался в самом очаровательном местечке, какое только можно придумать. Из тенистого цветущего сада, в котором были расставлены ряды столиков, открывался чудесный вид на реку и город. Венгерская канарейка явилась в муслиновом платье с букетиком глициний, ослепительно улыбаясь из-под капора, украшенного теми же цветами. Ее наряд куда больше подошел бы для приема в саду какого-нибудь посольства, нем для завтрака на открытом воздухе... и уж совсем он не вязался с огромным блюдом кислой капусты, на которой красотка остановила свои выбор, добавив к ней сосиски с хреном – «я их обожаю, милый!» – и пивом. Забавно все же, что обстановка и даже одежда, в которой твоя спутница сидит за столом, возбуждает или охлаждает! Альдо был бы чувствительнее к чарам поедательннцы кислой капусты, одетой в австрийский «дирндль», с голыми руками под короткими рукавчиками фонариком из легкой белой ткани, чем к стараниям примадонны, всеми силами стремящейся обратить на себя внимание. Поскольку народу было немного, ей это вполне удалось, тем более что говорила Ида довольно громко, не оставив никого из соседей в неведении насчет княжеского титула своего собеседника.

– Ты не могла бы говорить немного потише? – попросил он наконец, обессилев от долгого перечисления названии городов, в которых Ида имела огромный успех. – Совсем ни к чему всем окружающим слышать, о чем мы говорим...

– Прости меня! Я знаю, что это дурная привычка, но всему виной мой голос. Он нуждается в постоянном упражнении...

В первый раз в жизни Морозини, завсегдатай «Ла Фениче», слышал, чтобы колоратурное сопрано поддерживали в форме посредством непрестанных воплей, но, в конце концов, у каждого свой метод.

– Ах, вот оно что! Ну а чем ты собираешься заниматься теперь?

– Еще два дня я пою здесь, а затем еду в турне по многим знаменитым курортам: сначала, разумеется, Карлсбад, потом Мариенбад, Экс-ле-Бен, Лозанна... точно уже не помню. Но вот что мне пришло в голову, – прибавила Ида, вытянув на скатерти ухоженную руку, – почему бы тебе не поехать со мной? Это было бы прелестно, и коль скоро ты приехал сюда только для того, чтобы меня услышать...

– Сразу перебью: я приехал сюда не ради тебя, а по делам, и то, что ты поешь в «Дон-Жуане», стало для меня приятным сюрпризом. Разумеется, я не устоял...

– Это очень мило, но, надеюсь, мы, по крайней мере, не расстанемся до моего отъезда?

Альдо взял протянутую руку и прикоснулся к ней губами.

– К сожалению, расстанемся! Сегодня днем я уезжаю из Праги вместе с другом, с которым работаю. Как жаль, – лицемерно прибавил он.

– О, это очень печально! Но в какую сторону ты едешь? Если по направлению к Карлсбаду...

Альдо мысленно благословил знаменитый курорт за то, что он находится к западу от Праги.

– Нет! Я еду на юг, в сторону Австрии. Если бы не это, ты прекрасно знаешь, я был бы счастлив снова тебя услышать...

Князь внутренне приготовился выслушать поток упреков, но Ида, похоже, сегодня была настроена воспринимать все философски:

– Не огорчайся, carissimo mio! У меня есть для тебя сюрприз: на осень у меня ангажемент в Венеции. Буду петь Дездемону в «Ла Фениче»...

Морозини успешно подавил готовое сорваться с его туб проклятие и мгновенно отразил удар:

– Какая удача! Мы с удовольствием придем к тебе поаплодировать... вместе с женой.

Улыбка исчезла, уступив место жгучему разочарованию.

– Ты женился? Но когда же?

– В ноябре прошлого года. Что поделаешь, надо же когда-нибудь устроить свою жизнь... Странно, – прибавил он, – моя жена немного похожа на тебя...

Собственно, это легкое сходство и бросило когда-то Альдо в объятия Иды, ведь в то время он любил Анельку, и ему было дорого все, что о ней напоминало. Теперь дело обстояло по-другому: ни одна женщина теперь не могла его взволновать... если только не походила на Лизу, но Лиза была единственной и неповторимой, и даже туманное сходство показалось бы венецианцу святотатством.

Слова бывшего любовника не утешили Иду. Задумчиво глядя куда-то вдаль, она крутила ложечку в чашке кофе. Альдо воспользовался ее рассеянностью, чтобы оглядеться кругом. И вдруг увидел, как со своего места поднялся человек, которого он без всякого труда узнал: тот самый тип, что разговаривал вчера в баре с Алоизиусом Баттерфилдом, избавив князя от прилипчивости американца. Он, должно быть, обедал за соседним столиком, и теперь уходил, держа в одной руке сложенную газету, а другой поправляя темные очки. Альдо не успел продолжить свои наблюдения, потому что в эту минуту Ида вышла из мечтательной меланхолии и вновь заговорила.

– Надеюсь, – сказал она, – ты придешь поболтать со мной, когда я буду в Венеции? Знаешь, я верю в совпадения, в судьбу, и мы не случайно встретились теперь... Что ты об этом думаешь?

– Но... я совершенно с тобой согласен, – улыбнулся Альдо, радуясь, что так легко отделался.

Было совершенно очевидно, что Ида не утратила надежду: когда это наличие законной супруги мешало мужчине иметь любовниц? Мечты венгерской певицы приняли другое направление, и, поняв, что, если станет дуться, ничего не выиграет, она вела себя обворожительно до тех пор, пока они не покинули ресторан Новачека со всеми его садами и его кислой капустой.

«Она оказалась умнее, чем я думал», – решил Морозини и, со своей стороны, стал держаться любезнее, чем поначалу. Рука об руку они перешли Влтаву по восхитительному Карлову мосту, откуда коляска доставила Иду Нажи к театру, где ей надо было немного подправить красоту. Певица дружеским жестом протянула руку бывшему возлюбленному:

– Увидимся осенью? – С удовольствием, – ответил Морозини, галантно склоняясь над ее пальцами. – Отвезите меня в отель «Европа», – прибавил он, как только бело-лиловая пена платья молодой женщины растаяла за колоннами театра.

В тот же день Морозини и Видаль-Пеликорн покинули Прагу: один – за рулем, другой – разложив на коленях дорожную карту. Крумлов находился примерно в ста шестидесяти километрах от столицы, но к нему вели несколько дорог, главные – через Писек или Табор. Адальбер избрал второй путь, показавшийся ему более легким, впрочем, все дороги все равно сходились в Будейовице в одну, которая вела к австрийской границе и далее к Линцу.

К вечеру, без всяких приключений, друзья прибыли к месту назначения. Когда, сделав последний вираж по проложенной в густом богемском лесу дороге, они увидели перед собой то, к чему стремились, оба одновременно вскрикнули: «Ой!» – и Альдо остановил машину у обочины.

– Если раньше это был охотничий домик, с тех пор он сильно подрос, – заметил Видаль-Пеликорн.

– Версаль при Людовике XIII тоже был охотничьим домиком, и ты видел, во что его превратил Людовик XIV. Раввин же предупредил меня, что это – большой замок!

– Может быть, но не до такой же степени! Мы хоть сможем войти туда, или лам придется осаждать его несколько месяцев?

Крумлов и правда выглядел внушительно и даже устрашающе. Он стоял на скалистом уступе, возвышаясь над долиной Влтавы и над маленьким городком. Самое крупное богемское поместье Шварценбергов состояло из множества зданий, выстроенных в разные эпохи, но своими широкими покатыми крышами одинаково напоминавших казармы, Над всем этим возносилась высокая башня, словно выпрыгнувшая из какого-то фантастического фильма. Она состояла из четырех уровней: внизу башню опоясывала галерея в ренессансном стиле с навесом, поддерживаемым столбиками; затем возникали парные средневековые окна; дальше шла странная конструкция, увенчанная двумя колоколенками и ажурной башенкой, которая в свою очередь завершалась медной и когда-то, должно быть, позолоченной луковицей. Все уровни сужались кверху, придавая постройке обманчиво-веселый вид разукрашенного сахарного пряника. Основание этой сторожевой башни, из которой, похоже, не так-то легко бывало выбить оборонявших ее, заканчивалось вровень с верхушкой соседней колокольни – по одному этому можно было судить о ее высоте. Весь ансамбль казался воплощением аристократического высокомерия и совершенно не внушал доверия.

– Что будем делать дальше? – вздохнул Морозини.

– Для начала поищем постоялый двор и снимем там комнаты. Портье «Европы» дал мне кое-какие полезные советы...

– А не дал ли он тебе заодно адрес хорошего торговца скобяным товаром? Не перочинным же, пусть даже швейцарским, ножиком мы будем вскрывать могилу...

– Не беспокойся. Все предусмотрено. Люди моей профессии никогда не трогаются в путь без небольшого набора инструментов. Что касается крупных предметов, лопаты или кирки, мы легко раздобудем их здесь. Я не представлял себе, как стану грузить в машину подобные штуки под изумленными взглядами швейцаров из «Европы».Морозини окинул друга насмешливым взглядом. С самой первой их встречи ему было известно, что в профессиональные навыки этого археолога входит выполнение некоторых тонких работ, весьма напоминающих ремесло заправского взломщика. Можно было не тревожиться: Адальбер никогда не отправлялся в путь, не предусмотрев всего необходимого.

– Не забывай о том, что нам предстоит действовать в частных владениях и надо любой ценой избежать повреждений. По крайней мере, видимых!

– Что, по-твоему, я прихватил с собой? Динамит?

– Меня это не слишком удивило бы...

– И ты был бы прав, – заключил Адальбер с самым серьезным видом. – Динамит – очень полезная вещь. Разумеется, при условии, если умеешь им пользоваться и знаешь дозировку.

Ангельское выражение лица Адальбера, очень часто напоминавшего нашкодившего херувима, нимало не обманывало его друга. Только очень наивный человек удивился бы, обнаружив в его дорожном «несессере» кусочек-другой штуковины, что изобрел великий Нобель, однако сейчас не время было обсуждать этот предмет. Уже темнело – лопнувшая шина задержала друзей в пути дольше, чем они предполагали, и теперь Альдо хотелось поскорее добраться до места.

– Так, – сказал он, заводя наконец машину. – Давай посмотрим поближе на этот городок. Отсюда он выглядит привлекательно, и вроде бы там можно уютно устроиться. Завтра утром, если ты не возражаешь, я предлагаю тебе раньше, чем подняться в замок, отправиться вместе со мной на поиски дома Симона. Я предпочел бы одолжить лопату и кирку у его слуг, чем возбуждать любопытство местных жителей, зачем бы двум элегантным иностранным туристам могли понадобиться инструменты такого рода...

– Отличная идея!

– Как она называется, твоя гостиница?

– «Zum goldener Adler»[48]. Богемия населена людьми, которые охотнее говорят по-немецки, чем по-чешски. Кроме того, мы находимся во владениях Шварценбергов, которых история сделала богемскими князьями, но они не перестали от этого быть уроженцами Франконии. Не считая того, что и Австрия нашла среди них множество верных слуг.

– Спасибо за исторический экскурс! – насмешливо перебил его Морозини. – Я знаю, что такое «Список известных фамилий». Я по этой книге чуть ли не читать учился.

Адальбер недовольно пожал плечами:

– Каким же ты бываешь снобом!

– Иногда это может пригодиться... – парировал Альдо.

И внезапно умолк, пораженный открывшейся ему красотой. Еще от Табора он начал восхищаться пейзажем, почти диким видом лесов, холмов с крутыми склонами, почти без исключения увенчанных величественными руинами, бурных рек, пенящихся в глубоких ущельях, но Крумлов, лежавший в объятиях быстрых, темных и золотых волн Влтавы, был красив особенной, безупречно-гармоничной красотой, словно изысканная музыкальная фраза. Высокие коралловые или бархатисто-коричневые крыши – точь-в-точь как на средневековой картинке. Гордо возвышавшаяся над ним башня, похожая на устремленный в небо перст, многократно усиливала впечатление, хотя старые стены и другие укрепления давно уже были разобраны.

Обещанная Адальберу портье гостиница стояла рядом с церковью. Ее хозяин своим длинным острым носом и маленькими круглыми глазками куда, больше напоминал лесного дятла, нежели царственную птицу, изображение которой украшало его вывеску. Смуглый и темноволосый, точно зрелый каштан, он казался полной противоположностью своей жене Грете. Та сложением походила на дюжего ландскнехта, а величественной осанкой и толстыми светлыми косами на валькирию из древних легенд. Для полного сходства недоставало только крылатого шлема, копья и коня, хотя все эти предметы, конечно же, привели бы почтенную женщину в замешательство – более мирного существа и представить себе было нельзя. Во взгляде ее голубых глаз, неотрывно устремленных на миниатюрного супруга, словно стрелка компаса на север, читалась почти тупая покорность. В довершение ко всему Грета отличалась высокими хозяйственными добродетелями и в первый же вечер показала себя великолепной стряпухой, за что гости были ей чрезвычайно признательны. Ее же стараниями они получили две прекрасные и очень уютные комнаты, какие умели устраивать в прежние времена, располагавшиеся к тому же в красивом доме, чья высокая четырехскатная крыша была никак не моложе XVI века.

Сейчас, в конце весны, приезжих было еще немного, и новоприбывшие были окружены особенно нежными заботами. Тем более что оба говорили по-немецки. Хозяин, Иоганн Цеплер, австриец, женившийся на местной девушке, любил поболтать и, очарованный любезностью итальянского князя, уговорил гостей после ужина попробовать старую сливовую водку, как нельзя лучше, подходившую к кофе, который здесь варили не хуже, чем в Вене. И поскольку ничто так не развязывает языки, как старая сливовица, Цеплер сразу же почувствовал себя свободно и уверенно.

Путешественники объяснили ему, что приехали в Крумлов, рассчитывая добиться разрешения осмотреть замок. Он-де очень интересует Морозини, который собирает сведения о не до конца еще изученных жемчужинах Центральной Европы с целью написать книгу – этот предлог всегда сгодится! А закончив работу, они намереваются навестить старого друга, чье поместье вроде бы расположено неподалеку.

– Такой человек, как вы, должен знать всю округу и даже более того, – сказал Альдо. – Вы, конечно же, сможете нам объяснить, где живет барон Пальмер?

У трактирщика вытянулось лицо.

– Барон Пальмер! Господи... Значит, вы ничего не знаете?

– Чего же мы не знаем?

– Его дом сгорел недели две тому назад, а сам он пропал во время пожара...

Морозини и Видаль-Пеликорн переглянулись, чувствуя, как их охватывает страх.

– Погиб? – выдохнул венецианец.

– Ну... должно быть, так, хотя тела не нашли. Собственно, вообще ничего не нашли: чета слуг, живущая вместе с садовником в отдельном домике, подобрала только слугу-китайца, раненного и без сознания.

– Как случилось, что дом загорелся? – спросил Адальбер.

Иоганн Цеплер пожал тощими плечами в знак полного неведения.

– Я мало что могу вам сказать. В ту самую ночь была сильная гроза. Гром гремел и гремел имолнии сверкали, но только перед самым рассветом тучи словно прорвало. Начался форменный потоп, и он погасил огонь, но от дома к тому времени почти ничего не осталось. Он был... одним из ваших друзей, этот барон?

– Да, – отозвался Альдо, – наш старый друг... и мы очень любили его!

– Мне очень жаль, что я сообщил вам плохие новости. Мы здесь не часто видели пана Пальмера, но все относились к нему с большим уважением, он был щедрым человеком. Еще сливовицы? Она так помогает переносить тяжелые удары...

Предложение было сделано от чистого сердца. Друзья приняли его и в самом деле почувствовали, что это крепчайшая настойка помогла им перенести обрушившийся на них жестокий удар. Мысль о том, что Хромого больше нет на этом свете, была для обоих непереносимой.

– Мы сходим туда завтра утром, – вздохнул Морозини. – Вы, конечно, сможете показать нам дорогу? Мы ведь приехали сюда впервые...

– О, это очень просто: вы отправитесь отсюда на юг, подниметесь по течению реки и примерно в трех километрах отсюда по правую руку увидите дорогу среди деревьев. Ее перегораживает старая решетка, укрепленная между двумя каменными столбами. Решетка слегка заржавела, и ее никогда не закрывают. Вам останется только войти и двигаться по дороге. Когда вы увидите перед собой обугленные развалины, знайте, что вы добрались до места... Но... разве вы не говорили, что хотели бы посмотреть на здешний замок?

– Да, в самом деле, говорили, – с видимым усилием произнес Адальбер, – но, признаюсь, у нас как-то вылетело это из головы. Надеюсь, князь согласится принять нас?

– Его сиятельство сейчас в Праге или в Вене, не знаю точно, в Крумлове его нет.

– Вы в этом уверены?

– Это очень легко проверить. Достаточно взглянуть на башню: когда его сиятельство приезжает, там вывешивают знамя... Но вам не о чем беспокоиться: в замке всегда есть люди. Например, дворецкий и наверняка доктор Эрбах, который ведает библиотекой: он даст вам все сведения, какие только пожелаете... Я должен перед вами извиниться. Меня зовут.

Хозяин ушел, а Альдо и Адальбер поднялись к себе. Оба были слишком потрясены тем, что узнали, чтобы об этом говорить. Обоим хотелось поразмышлять молча, и в эту ночь ни тот ни другой почти не спали...

И на следующее утро, спустившись к завтраку в общую комнату, они едва обменялись несколькими словами. Весь недолгий путь к месту трагедии друзья тоже не разговаривали. Дом эпохи Ренессанса – это можно было определить по уцелевшим камням фундамента и обломку стены, на которой сохранились следы «граффито»[49], гризайльных фресок, столь ценимых во времена императора Максимилиана, – был почти полностью уничтожен. То немногое, что от него осталось, представляло собой груду почерневших развалин, вокруг которой, словно стража у гроба, высились столетние буки. Чуть дальше, за цветущим садом, располагались конюшни и службы, резко контрастировавшие с пожарищем своими безмятежно распахнутыми навстречу солнцу окнами. Веселый шум реки дополнял очарование этого уголка, и Морозини вспомнил, что прежде дом принадлежал женщине. Женщине, любившей Симона Аронова и завещавшей ему свой дом как Последнее свидетельство любви...

Привлеченный, должно быть, звуком мотора, к посетителям уже спешил человек – бежал так быстро, как только позволяли ему тяжелые сапоги с раструбами, перехваченные ремнем. Он был одет в короткие штаны из узорного коричневого бархата, красный двубортный жилет и короткую куртку со множеством пуговиц. Так одевались зажиточные богемские крестьяне, и этот костюм подчеркивал крепкое сложение человека, истинный возраст которого выдавали лишь поседевшие волосы и длинные усы.

Оба иностранца тотчас почувствовали, что они здесь – нежеланные гости. Как только его смогли услышать, мужчина рявкнул:

– Что вам надо?

– Поговорить с вами, – спокойно объяснил Морозини. – Мы – друзья барона Пальмера, и...

– Докажите это!

Чего проще! Альдо сначала бессильно развел руками, но потом ему в голову пришла мысль:

– Нам сказали в Крумлове...

– Кто именно в Крумлове?

– Иоганн Цеплер, трактирщик. Только не перебивайте меня все время, иначе мы ни к чему не придем: Так вот, Цеплер нам рассказал, что азиатский слуга барона спасся во время пожара, что он лежит больной у вас. Скажите ему, что я хочу поговорить с ним. Я князь Морозини, а это – господин Видаль-Пеликорн...

Сторож наморщил лоб, лицо его все еще оставалось недоверчивым. Похоже, иностранные имена пришлись ему не по нраву. Одним и тем же движением оба друга вытащили визитные карточки и вручили ему:

– Передайте вот это! И сами увидите...

– Хорошо. Подождите здесь.

Он вернулся в дом и через несколько минут снова вышел, поддерживая под руку человека, который другой рукой опирался на трость. Альдо без труда узнал Вонга, шофера-корейца Симона Аронова, – он видел его однажды вечером на улицах Лондона за рулем машины, принадлежавшей Хромому. Лицо слуги хранило следы перенесенных страданий, но гостям показалось, что в его черных глазах горел огонек.

– Вонг! – бросился к нему Альдо. – Как грустно встречаться с вами при таких обстоятельствах... Как вы себя чувствуете?

– Уже лучше, ваша светлость, спасибо! Я рад снова видеть вас, господа...

– Не могли бы мы немного поговорить, не слишком ли это утомит вас?

Чех все-таки вмешался:

– Эти люди – друзья пана барона?

– Да. Его лучшие друзья... Можешь мне поверить, Адольф!

– Тогда прошу меня извинить. Те, другие, тоже представились его друзьями!

– Другие? – спросил Адальбер. – Кто они?

– Три человека, они явились как-то днем, – проворчал Адольф. – Хоть я уверял их, что пана барона нет дома, что его давно здесь не видели, – мне было приказано так говорить, – они все стояли на своем. Хотели, видите ли, «подождать». Тогда я взял ружье и сказал, что не позволю им торчать перед нашей дверью до второго пришествия и, если они добром не уйдут, я заставлю их отсюда выкатиться...

– Они ушли?

– Неохотно, можете мне поверить, но у меня гостила родня из Гогенфурта, уже два дня у меня жили, помогали белить ригу. Мужики прибежали на шум, а поскольку сложения они примерно такого же, как я, те прохвосты поняли, что им с нами не справиться. Они ушли, но наследующий день вернулись. Это было вечером... а кузены мои уже уехали домой... если позволите, я посажу Вонга на эту каменную скамью. Он еще недостаточно окреп, чтобы долго стоять...

– Мне следовало самому вам это предложить, – огорчился Морозини, беря у корейца трость, чтобы подвести его к скамье, на которую тот опустился со вздохом облегчения.

Странным казалось видеть такое участие со стороны чешского крестьянина по отношению к человеку, стоявшему так далеко от него и по рождению, и по культуре, но смотря то на одно, то на другое лицо, Альдо был поражен сходством разреза глаз, одинаково миндалевидных и чуть раскосых. В конце концов, Паннония воинов-гуннов не так уж далеко отсюда, и, вполне возможно, эти два человека были ближе друг к другу, чем представлялось постороннему.

– Вы говорили, – начал Адальбер, – что эти люди потом вернулись? Но прежде всего скажите нам, как они выглядели.

Адольф пожал плечами и вздохнул себе в усы:

– Уф!.. Как вам объяснить? Во всяком случае, на приличных людей они были не похожи. Один из них говорил по-нашему, но к своим обращался на очень гнусавом английском. Все трое были одеты в темно-серые костюмы и соломенные шляпы с цветными лентами, и без конца что-то жевали. Но уж что правда, то правда, – все они здоровенные парни!

– Опять американцы, – определил Морозини, перед мысленным взором которого сразу представилась фигура его пражского зануды. – Что-то много их этим летом в Богемии! – Помолчав, он прибавил: – А кто из них на вид был главным? Тот, который переводил?

– Сначала мы так подумали, но на другой день убедились, что ошиблись. В этот раз они пришли вчетвером; с ними был красивый темноволосый молодой человек, очень хорошо одетый. Очень знатный на вид, и он всеми командовал. И еще; он знает кучу языков, но готов поклясться, что он поляк.

Альдо и Адальбер, осененные одной и той же мыслью, быстро и понимающе переглянулись – уж слишком описание подходило к Сигизмунду Солманскому. Опять же доподлинно известно, что он в Европе, а уж привезти с собой изрядную шайку американских бандитов ему не составляло никакого труда. В его распоряжении состояние его жены, возможно, и сестры тоже, так что денег, скорее всего, сколько угодно...

– Не могли бы вы рассказать поподробнее, что же произошло? – попросил Видаль-Пеликорн.

– Было уже около одиннадцати часов, и мы сидели и курили трубочки, садовник Карл и я, а моя жена тем временем убирала посуду, и тут закричали собаки... Заметьте, я не сказал: залаяли! Это бы настоящий ужасный крик, и мы выбежали из дома, Карл и я, но мы и оглянуться не успели, как нас оглушили, втащили обратно и привязали к стульям. Там мы и пришли в себя, и моя жена, тоже связанная, с кляпом во рту, была рядом с нами. Мы видели, как мелькали за окнами какие-то тени с фонарями. Видели и силуэт пана барона за окном его кабинета. Шум стоял оглушительный, потому что бандиты подобрали в лесу ствол дерева и принялись им, как тараном, вышибать дверь, и при этом ревели, как ослы...

– А вы, Вонг? Где были вы? Рядом с хозяином?

Раненый, казалось, дремал. Услышав свое имя, он открыл глаза – к величайшему удивлению остальных, они были полны слез.

– Нет. Хозяин послал меня после обеда в Будейовице, с машиной. Я должен был отвезти пакет в банк, потом сделать кое-какие покупки, но вернуться был Должен только поздно вечером. Причём хозяин не велел подъезжать к дому. Он приказал поставить машину в развалинах монастыря, метрах в трехстах отсюда, и ждать. И вот я в первый раз в жизни его не послушался...

– Вы? Вы не послушались? – удивился Морозини.

– Да. Никогда нельзя действовать по первому побуждению. Я приехал в указанное место и вдруг услышал оглушительный шум, а следом за ним к небу взметнулось пламя. И я помчался к дому, бросив машину. Когда я добежал, замок уже горел, вокруг суетились люди, но среди них не было ни Адольфа, ни Карла. Тут иностранцы меня и заметили. Один заорал: «Это китаец!». И все скопом на меня набросились и приволокли к Адольфу, и там я увидел всех связанными и с кляпами во рту. Те негодяи были в бешенстве, и во что бы то ни стало хотели, чтобы я сказал им, где хозяин, потому что никак не могли поверить, будто он мог уничтожить собственный дом, а сам остаться внутри.

– Что это значит? Барон... – начал ошеломленный Адальбер.

– Да, это сделал он! – подтвердил Адольф со слезами на глазах. – Он, видимо, заранее всё приготовил, чтобы их встретить. Негодяи уже почти протаранили дверь, когда дом взорвался. Двое из них рухнули замертво, а в остальных просто бес вселился...

– И вы уверены, что барон был внутри, когда дом взорвался?

– Я видел его силуэт в кабинете, на фоне освещенного окна, – подтвердил Адольф. – Когда раздался взрыв, свет все еще горел, и, конечно же, пан барон не успел бы выскочить. Там был только один выход, через ров с водой. Нет, сомнений быть не может: наш добрый хозяин мертв. Не забудьте, что у него была больная нога! Допустим, он даже захотел бы, но ведь он не смог бы выпрыгнуть в окно! К тому же они его там стерегли...

– Но если все так и произошло, почему же эти бандиты пытались заставить Вонга сказать им, где его хозяин?

– Потому что не могли в такое поверить! Особенно тот молодой красавчик. Они прижигали его сигаретами и били такой странной перчаткой...

–Кастетом, – пояснил Вонг. – У меня переломаны все ребра: однако, в конце концов, им пришлось согласиться с очевидным. К тому же взрыв и пожар привлекли внимание местных жителей; здесь их не так много, но сбежались все, и тогда красивый молодой человек крикнул своим, что пора сматываться и забрать с собой оба трупа. Они так и сделали, но, перед тем как скрыться, этот мерзавец успел в меня выстрелить. К счастью, он сильно нервничал и промахнулся. А потом нас освободили, и Адольф поехал за врачом в Крумлов...

– А машина? – внезапно спросил Морозини. – Вы послали кого-нибудь за ней?

– Конечно, – ответил Адольф. – Карл умеет водить машину, он туда отправился, но, как ни искал, так ничего и не нашел.

– Может быть, ее взяли бандиты?

– Они слишком торопились, пятки так и сверкали! И потом, уж поверьте, так просто это место не найдешь.

Предоставив Адальберу задавать дальнейшие вопросы и уточнять подробности, Морозини отошел от беседующих и отправился изучать развалины. Возможно ли, что под этой грудой обломков покоится тело Симона? Венецианцу трудно было в это поверить: совершенно очевидно, что Аронов был готов к встрече с врагами. Он даже позаботился о том, чтобы удалить Вонга с машиной, которой, несомненно, собирался воспользоваться для бегства. Значит, Хромой знал способ покинуть это переставшее быть тайным убежище перед тем, как его раз и навсегда уничтожить? Может быть, подземный ход?

– Спорим, что ты подумал о том же, о чем я? – заговорил подошедший к нему в эту минуту Адальбер. – Трудно поверить, что Симон пожертвовал собой, более того, своей священной миссией, только ради удовольствия ускользнуть от банды Солманского... Ты же не станешь спорить, что «темноволосый молодой красавец» – не кто иной, как незабвенный Сигизмунд? Прежде всего, зачем бы Симону просить Вонга спрятаться вместе с машиной в развалинах? Он, разумеется, рассчитывал к нему там присоединиться...

– Но как же он выбрался из дома? Я подумал о подземном ходе...

– О подземном ходе всегда думают, когда речь идет о старом замке, но, по словам Адольфа, его там нет. При всем при том меня не оставляет странное чувство...

– Тебе кажется, что Вонг тоже не до конца уверен в гибели хозяина, но ни за что на свете он не заговорит об этом при Адольфе, как бы дружески и преданно тот ни относился к Симону. Выход только один: когда мы отсюда уедем, надо будет взять с собой корейца.

– Куда?

– Ко мне, в Венецию. Поместим его в больницу святого Дзаккарии, там умеют выхаживать больных. Ты же понимаешь, жив Симон или умер, мы не можем бросить его верного слугу. Если Хромого нет в живых, я возьму Вонга к себе на службу, а если он жив... Что-то подсказывает мне, что, возможно, Вонг единственный, кто может привести нас к нему.

– Неплохая мысль! Попробуем отыскать этот чертов рубин и вернемся к голубым волнам Адриатики. Пока камень не будет у тебя в руках, я ни на шаг от тебя не отойду!

8 ИЗГОЙ

Герр доктор Эрбах ничем не напоминал тех библиотекарей, с которыми Морозини – и даже Видаль-Пеликорну – приходилось встречаться раньше. При взгляде на этого человека мало кто поверил бы, что ему удалось получить все или почти все ученые степени Венского университета – до того он напоминал распорядителя бала или галантного аббата при каком-нибудь королевском дворе XVIII века: седые букольки подрагивали на бархатном воротнике присборенного на талии сюртука, из-под которого выглядывала кокетливая сорочка с пышными жабо и манжетами, ноги обтягивали панталоны со штрипками. И все это великолепие было обильно припорошено табачной крошкой. На самом кончике вздернутого носика доктора Эрбаха сидели круглые очки в металлической оправе, глаза посверкивали – книжный человечек с любезной улыбкой, казалось, в любую минуту готов был взлететь или подпрыгнуть, оттолкнувшись тросточкой, ибо он скорее порхал вокруг нее, чем опирался при ходьбе.

Похоже, его ничуть не смутила необходимость принять египтолога, сопровождаемого князем-антикваром. Он вел себя так доброжелательно и услужливо, что Морозини подумал: должно быть, доктор Эрбах смертельно скучает в огромном замке, придать обжитой вид которому было не под силу немногочисленным попадавшимся на пути слугам.

– Вам повезло, что застали меня здесь, – сказал Эрбах, выйдя к посетителям в очаровательную китайскую гостиную, где они коротали время в ожидании. – Я занимаюсь библиотеками и других замков Щварценбергов: в Глубоке, где семья проводит большую часть времени, и в Требоне, но это незначительная резиденция. Сейчас я здесь для того, чтобы разобрать огромную переписку князя Феликса за 1810 год, когда он был послом в Париже, а как раз в это время Наполеон I женился на нашей эрцгерцогине Марии-Луизе. Такая трагическая история! – прибавил он со вздохом, даже и не подумав предложить своим гостям сесть. – Вы – француз, месье, – он повернулся к Адальберу, – и вам, наверное, известно, какую драму пережила семья в те ужасные времена?.. Во время бала, который давали в честь новобрачных в посольстве на улице Монблан, импровизированный бальный зал в саду загорелся, это вызвало страшную панику, и несчастная княгиня Полина, прелестнейшая из наших дам, погибла в огне, отыскивая свою дочь... Такая трагедия, господа!

Эрбах выпалил все это единым духом. Однако после последней фразы замолк, чтобы набрать воздух в легкие, и Альдо не замедлил воспользоваться паузой.

– Вы верно догадались, что мы интересуемся также и историей; – вставил он, – но в наши намерения не входил исторический экскурс в славное прошлое князей Шварценберг, каким бы ярким оно ни было...

– Что есть, то есть! О княгине Полине даже сложили легенды. Уверяют, что в ту самую минуту, как она умерла, ее призрак явился здесь, в Крумлове, кормилице, которая растила младшего из ее детей. Но я же держу вас на ногах! Прошу вас, господа, садитесь!

Он указал на два изящных кресла эпохи Людовика XV, обитых белым и синим атласом, сам устроился в третьем и продолжал:

– На чем же мы остановились? Ах да, несчастная княгиня Полина! Если желаете, можете полюбоваться ее портретом в бальном платье, он висит в парадных апартаментах, где многие государи...

В упоении от того, что у него появились слушатели, библиотекарь мог бы говорить часами, но жестокосердный Адальбер решил вмешаться и поймал его на слове:

– Именно ради государей мы и позволили себе побеспокоить вас, герр доктор. Мне кажется, давно пора объяснить вам цель нашего посещения: мой друг, присутствующий здесь князь Морозини, и я сам желали бы собрать документы, касающиеся императорских и королевских резиденций бывшей Австро-Венгерской империи.

Брови Эрбаха, воспользовавшегося паузой для того, чтобы взять понюшку табака из очень красивой табакерки, поднялись до середины лба, и он предупреждающим жестом вскинул белую и ухоженную, словно у прелата, руку.

– Позвольте, позвольте! Каким бы обширным и благородным ни был Крумлов, все-таки он никогда не являлся императорской резиденцией, пусть даже владевшие им князья выступали в роли правителей.

– Разве он не принадлежал императору Рудольфу II?

Приветливое лицо доктора Эрбаха вмиг превратилось в маску скорби.

– О Господи! Вы правы, и мне самому это слишком хорошо известно. Однако, видите ли, обитатели этого замка, как, впрочем, и жители города, не любят вспоминать об этом. Вас действительно так интересует эта печальная страница?

– Это необходимо для нашей работы, – ответил Альдо. – Но если вам слишком тягостно пересказывать чудовищную историю об императорском бастарде, так знайте: нам она уже известна. Нам недостает лишь деталей – точных дат, расположения на местности. Замок, разумеется, выглядел не так, как сейчас?..

– Конечно, – с облегчением отозвался Эрбах. – Я покажу вам все, что осталось от тех времен. Что же касается дат... император владел Крумловом всего десять лет. В 1601 году он заставил последнего из Розембергов, Петра Ворка, погрязшего в долгах и разврате, продать ему это владение, которое он в 1606 году подарил... принцу Джулио после неслыханного скандала. Точнее, он определил ему Крумлов местом жительства, надеясь, что, если его удалить от двора, люди быстро забудут о его поведении. И поскольку вы уже знаете, что тогда произошло, я ограничусь тем, что скажу вам: после ужасной драмы, печально известным героем которой был бастард, его заперли в покоях, превратив их в тюрьму. А потом, 25 июня 1608 года, он внезапно скончался. После его смерти император сохранял за собой замок вплоть до 1612 года, а затем подарил его одному из своих верных друзей и советников, Иоганну Ульриху фон Эггенбергу...

– В самом деле, всего неполных одиннадцать лет, – прервал его Адальбер. – Но вернемся, прощу вас, хоть ненадолго к этому Джулио. Я знаю о нем гораздо меньше, чем князь Морозини. Мы слышали, что он был похоронен здесь, в часовне. Не могли бы вы показать нам его могилу?

Библиотекарь явно смутился.

– Ее давно здесь нет! Вы же понимаете, что новому владельцу не очень нравилось жить в подобном соседстве. Тем более что несколько служанок едва не умерли от страха, увидев призрак голого окровавленного мужчины... Фон Эггенберг поделился своими затруднениями с настоятелем монастыря миноритов, который расположен внизу, в квартале Латран, и попросил взять к себе покойного, надеясь, что в обществе святых отцов тот утихомирится. Но настоятель не соглашался, опасаясь, что среди горожан вспыхнет возмущение. А это обязательно произошло бы, если бы останки безумного убийцы покоились бы в черте города. Трагедия была еще слишком свежа в памяти.

– И что же? Как же с ним тогда поступили? – поинтересовался Морозини. – Бросили в реку?

– О, князь!.. В жилах этого несчастного все-таки текла императорская кровь! Поразмыслив, настоятель нашел выход: на некотором расстоянии от города находилась небольшая обитель, принадлежавшая к его же монастырю. Там уже никто не жил, но иногда, в определенные дни, служили мессу. Разумеется, земля там была не менее освященной, чем в нашей часовне святого Георгия или в монастыре. Иоганн Ульрих фон Эггенберг нашел эту мысль превосходной, но на всякий случай действовать решили в полной тайне. Тяжелый гроб из тикового дерева под покровом ночи перенесли на кладбище обители, на котором уже давно никого не хоронили...

– ...и которое, по всей видимости, к тому времени уже пришло в полное запустение? – язвительно вставил Видаль-Пеликорн. – Чтобы усопший окончательно исчез с лица земли?

– На такое они не решились. Если верить тому, что я вычитал в архивах замка, на могилу была положена плита с выгравированным на латыни именем Юлиус... Но они постарались восстановить растительность вокруг могилы, чтобы как можно лучше сохранить тайну. Ведь иначе покой усопшего мог нарушить кто угодно... хотя бы из мести. Ну вот, я рассказал вам все, что знаю, – поспешил прибавить Эрбах, утирая пот с лица большим носовым платком. Видно было, что весь разговор ему крайне неприятен.

– Не совсем, – сладким голосом возразил Морозини. – Где расположена эта обитель?

– О, я не думаю, что она может представлять хоть какой-то интерес для вашей работы, ваша светлость. Она полностью разрушена...

– Но где они, эти развалины?

– По южной дороге, недалеко отсюда... и, прошу вас, давайте поговорим о чем-нибудь другом! Не хотите ли осмотреть замок?

Чтобы уйти от пугавшей его темы, Ульрих Эрбах готов был открыть перед своими гостями любые двери, какие они только пожелают. Вытянуть из него было больше нечего, и Альдо с Адальбером охотно последовали за ним, не забывая на каждом шагу восторгаться красотами этого странного жилища, где столетия переплетались так же тесно, Как в Праге: прекрасный ренессансный двор, тройной мост, переброшенный через глубокую расщелину между двумя скалами и соединявший жилые помещения с удивительным театром XVIII века, в котором была единственная в те времена в Европе вращающаяся сцена, появившаяся на несколько десятилетий раньше остальных. Библиотека, хотя и лишившаяся части своих сокровищ, перешедших в библиотеку Глубоки, была все же хороша, и ее хранитель, в конце концов, вздохнул:

– Признаюсь вам, здесь я чувствую себя более всего счастливым, у этого замка есть душа...

– А в Глубоке нет?

Эрбах пожал тощими плечами, обтянутыми черным бархатом.

– Пародия на Виндзор! Замок для Алисы в Стране Чудес, построенный совсем недавно княгиней, начитавшейся Вальтера Скотта! Конечно, библиотека там великолепная... но я предпочитаю здешнюю...

Они расстались лучшими друзьями. Любезный библиотекарь проводил их до караульного помещения, и Альдо с Адальбером стали спускаться к городу. Они долго шли молча, но потом Альдо не выдержал.

– Ну, что ты на это скажешь? Симон жил в нескольких сотнях метров от рубина и даже не догадывался об этом!

– Верно, если только камень все еще там. Кто тебе сказал, что те, кто принес туда гроб, не открывали его?

– Это были монахи, а они с уважением относятся к мертвым. Даже к трупу помешавшегося убийцы. И потом, им и так уже было достаточно не по себе – ведь пришлось нарушить приказание покойного императора... Не говоря уж о том, что этот Джулио, похоже, и сейчас еще внушает сильный страх. Готов поклясться: никому не пришло бы в голову поднять крышку гроба.

– Согласен, но каким образом нам отыскать могилу?

– Будем надеяться, что нам повезет! И в любом случае будет легче, чем искать в часовне замка. Ты видел эту жемчужину барокко? Нелегко бы нам пришлось, если бы надо было рыть ямы в мостовой или вскрывать одну из могил. Ине забывай о страже, охраняющей замок. Откровенно говоря, по-моему, так даже лучше! Во всяком случае, призрак императора, должно быть, не подозревает о том, что стало с останками его сына...

– Кажется, и в самом деле с того света не все видно. Что будем делать теперь?

– Сядем в машину и отправимся на разведку. Еще совсем рано, у нас уйма времени до ужина.

Получасом позже маленький «Фиат» катил по тропинке, ведущей к тем самым развалинам, где Симон Аронов приказал Вонгу спрятать машину. Приехав на место, друзья приуныли.

– Все равно что искать иголку в стоге сена! – пробормотал Видаль-Пеликорн.

В самом деле, когда они ступили за то, что некогда было оградой, перед ними выросла огромная груда камней – видимо, все, что осталось от часовни: в первозданном виде уцелели лишь мощная стрельчатая арка портала и несколько обломков стены. Все это буйно поросло сорной травой, колючей ежевикой и неведомо как пробившим себе дорогу кизилом.

– Здесь, похоже, был пожар, – заметил Адальбер, указывая на явные следы огня. – Во всяком случае, внутри часовни искать нет смысла. Кладбище, скорее всего, находилось с другой стороны.

– Ты только посмотри, сколько здесь камней. У нас ничего не получится! Это титанический труд!

– Не стоит преувеличивать! Нам, археологам; к такой работе не привыкать. Для начала обозначим участок. Иными словами, попытаемся определить местонахождение старого кладбища.

В течение двух часов друзья бродили среди развалин, то приподнимая один камень, то переворачивая другой. Чем дальше они углублялись, тем гуще становилась растительность, и когда, наконец, они набрели на древнюю стелу, напоминавшую надгробие, то оказались почти на опушке леса! За густыми ветвями серебрилась недвижная вода маленького прудика, в ней отражались последние лучи заходящего солнца, Адальбер сделал вывод:

– Ни малейшего сомнения: кладбище – между опушкой и тем местом, где больше всего развалин. Оно, должно быть, скрыто под этой буйной растительностью. Нам потребуются инструменты. Давай вернемся в город! Если повезет, найдем какую-нибудь лавочку, где еще открыто...

– А ты не боишься, что торговца обуяет любопытство? Позволь напомнить тебе, что мы собирались попросить кирку и лопату у слуг Симона.

– Я прекрасно помню, но нам придется работать прямо под боком у Адольфа, и любопытство может обуять и его. Он, несомненно, явится взглянуть, чем мы заняты. Других-то развлечений здесь нет. И что, по-твоему, он скажет, застав нас за осквернением могилы?

– Раз так, то за снаряжением лучше отправиться в Будейовице. Этот город намного крупнее Крумлова, а ехать до него никак не больше двадцати пяти километров.

– Неплохая идея, но сегодня мы не успеем, уже слишком поздно. Отправимся туда завтра на рассвете.

Вот уже четыре дня, как Адальбер и Альдо, вооружившись садовыми ножницами, секаторами, вилами, лопатой и киркой, работали, как батраки, на участке, определенном Адальбером. Одну за другой они расчистили уже довольно много могил, но ни одна из них не соответствовала описанию, данному доктором Эрбахом. Это была изнуряющая работа, тем более – в такую жару.

– Я начинаю думать, что мы здесь проведем все лето, – вздохнул Альдо, вытирая пот со лба закатанным рукавом рубашки. – В Венеции решат, что я умер...

Видаль-Пеликорн насмешливо улыбнулся другу.

– Ах ты, изнеженный аристократ! Вот что значит привычка к комфорту, когда работой считается перебирание драгоценных камушков! Мы-то, археологи, привыкли раскапывать курганы в пустыне под палящим солнцем, мы куда выносливее! – Ты забыл упомянуть о том, что в вашем распоряжении всегда имеется толпа феллахов. Насколько мне известно, они-то и роют землю. А вы, археологи, как ты выразился, орудуете большей частью кисточкой и губкой, очищая то, что для вас выкопали...

Хозяин постоялого двора удивлялся, видя своих гостей по вечерам совершенно измученными и куда более грязными, чем подобает туристам. Под строжайшим секретом пришлось сообщить ему, что случайно они напали на руины древнеримской виллы и теперь пытаются расчистить место, чтобы в дальнейшем начать раскопки. Цеплер, в восторге от того, что оказался единственным посвященным в тайну, способную вскоре вызвать повышенный интерес к их местам, поклялся молчать и удвоил внимание к таким интересным постояльцам. Каждое утро он снабжал их солидными корзинами с закусками и несколькими бутылками минеральной воды, а по вечерам скромно осведомлялся о результатах.

– Дело двигается! – заверял его археолог. – Но, знаете ли, такого рода открытия за несколько часов не делаются...

Как-то днем, когда два труженика, устроив перерыв, отдыхали и подкреплялись персиками и сливами, они увидели, как по тропинке к ним приближается молоденькая девушка, в облике которой им почудилось нечто призрачное. Это была крестьяночка с длинными светлыми косами, очень хорошенькая, с охапкой ромашек и васильков в руках. С той удивительной вежливостью, какую встречаешь повсюду в Чехии, она поклонилась им и спросила, что они здесь делают. Ответил ей Альдо:

– Недавно я узнал, что один из моих предков, живший в этой обители монахом, покоится здесь. Я ищу его могилу.

Девушка подняла светло-голубые, словно два барвинка, глаза на удивительного незнакомца – такого изысканного, несмотря на то, что штаны у него были перепачканы, землей, а распахнутая рубашка с закатанными рукавами обнажала загорелые мускулистые руки.

– Вы совершенно правы! – вздохнула она. – Нельзя бросать бедных умерших. Наш святой долг – -почитать место их последнего упокоения и ухаживать за ним. Господь непременно поможет вам найти могилу!

Сказав эти слова, она сделала легкий реверанс и пошла своей дорогой Дальше, озаренная солнцем: Широкая синяя юбка, вышитая желтыми цветами, развевалась над округлыми икрами.

– Куда, по-твоему, она направляется? – прошептал Адальбер, глядя, как девушка углубляется в лес.

– Скорее всего, возвращается домой...

– Тропинка никуда не ведет, кроме как на берег пруда, а в той стороне нет ни одного дома.

– Может быть, она торопится... на свидание? Такая прелестная малышка...

– Возможно, но мне все-таки хотелось бы знать, куда она идет. Ты не обратил внимания на то, что она словно грезит наяву? Даже голос ее звучал как-то отдаленно, когда она похвалила твою набожность...

Последние слова Адальбер произносил, уже вставая и устремляясь вслед за девушкой. Альдо пожал плечами:

– Собственно, почему бы и нет? Все-таки какое-то разнообразие.

И последовал за другом.

Спрятавшись за деревьями, они наблюдали, как девушка огибала пруд. Пройдя примерно половину его окружности, она оказалась в той части леса, что окаймляла противоположный берег. Не зная, насколько глубоко она зайдет в лес, Альдо и Адальбер опасались выйти на открытое место. Девушка может испугаться, если внезапно их увидит.

– Я точно заметил место, где она вошла в лес, – шепнул Альдо. – Давай немного подождем. А потом пойдем поглядим.

Усевшись на траву у подножия ясеня, они прождали около четверти часа, прислушиваясь к пению славки. Потом Альдо взглянул на часы:

– Теперь пора...

Он едва успел договорить, как из леса показалась возвращавшаяся назад той же дорогой девушка.

– Бежим! – прошептал Адальбер. – И быстро принимаемся за работу.

– А ты заметил, что у нее в руках больше нет цветов? Хотел бы я знать, где она их оставила!

– Попробуем найти. Непохоже, чтобы она уходила далеко...

Когда девушка поравнялась с ними, оба в поте лица ворочали камни.

– Как вы споро работаете! – похвалила она. – И в такую-то жару!

– Похоже, вас она тоже не пугает, барышня. Можно с, вами поболтать минутку-другую?

– Я бы с удовольствием, но очень спешу. Меня ждет мама. Возможно, до скорой встречи?

Она кивнула им, улыбнулась чудесной улыбкой и скрылась среди развалин. Не успела она еще выйти на дорогу, как двое мужчин уже снова мчались к берегу пруда и, в свою очередь, углубились в лес, оставляя на стволах зарубки, потому что никакой тропинки здесь уже не было. Внезапно за деревьями мелькнуло яркое пятно: цветы, оставленные девушкой. Но только разглядев, куда именно она их положила, Альдо и Адальбер осознали, что их вела невидимая рука, и эта белокурая малышка, может быть, и впрямь послана небом: цветы лежали на почти скрытом колючими зарослями большом, поросшем мхом камне, на котором еще можно было прочесть выбитое имя: Юлиус...

Морозини опустился на одно колено, чтобы получше рассмотреть надпись.

– Значит, это и есть монастырское кладбище? – с горечью сказал он. – Герр доктор обманул нас.

– Не думаю. Ложь, по-моему, уходит корнями в более далекое прошлое! Видимо, монахам соседство этого покойника нравилось не больше, чем владельцу замка. Они пообещали похоронить Джулио в обители и ночью пришли за ним. Графа, засевшего вон там, на своей скале, больше ничего не интересовало. Главное – избавиться, а что дальше, он не спрашивал, скорее всего, ограничившись тем, что хорошо заплатил, и святые отцы вместо того, чтобы похоронить этого несчастного по-христиански, как их просили, зарыли его здесь... подальше от своего жилища. Как изгоя, каким он всегда и был!

– Хорошо еще, что не бросили в пруд...

– Наверное, это было чересчур даже для их трусливой совести. Но ты только подумай – если бы не эта малышка, мы бы еще долго искали могилу! Такая трогательная забота, такие трогательные цветы... Я теперь прямо-таки стыжусь того, что нам придется сделать...

– Я с тобой совершенно согласен, но выбора у нас нет. Постараемся как можно лучше уничтожить следы своего пребывания здесь. Эта девочка, должно быть, грезит о незнакомце, покинутом всеми в своей романтической могиле. Нам незачем разрушать ее мечту. Что до рубина, – если, конечно, он здесь, в чем я уже начинаю сомневаться, – Джулио будет только спокойнее, после того как мы избавим его от этого камня.

Вечер не принес с собой прохлады. Вслед за ним наступила темная, тяжелая, душная ночь. Адальбер остался на месте, а Альдо тем временем вернулся в гостиницу и сообщил Иоганну, что фермер, с которым они успели, подружиться, приютит их на эту ночь у себя.

– Не беспокойтесь, завтра мы вернемся!.. Мне хотелось бы только, чтобы вы мне дали пару бутылок вашего замечательного «Старого мельника», я подарю их нашему хозяину.

Унылая физиономия трактирщика, испугавшегося конкуренции, мгновенно прояснилась. Он предложил прихватить еще и бутылочку сливовицы – «здесь такую очень любят!» – от которой Альдо не стал отказываться. Погрузив напитки в корзину, он, прежде чем вернуться к Видаль-Пеликорну, заглянул еще к зеленщику и накупил персиков и абрикосов. С этими запасами друзья дождались наступления ночи, с опаской поглядывая на небо, по которому медленно плыли черные тучи...

– Если все это прольется на нас, быть нам мокрыми до нитки! – вздохнул археолог.

– Трактирщик посоветовал мне прихватить наши плащи. Они весьма пригодятся нам утром... ну хотя бы для того, чтобы скрыть, в каком мы виде.

И все же пока ни отдаленный гром, ни беглые сполохи не предвещали ливня. Вскоре совсем стемнело. Друзья одним и тем же движением бросили окурки, взялись за инструменты и направились к месту, где им предстояло завершить их жутковатую работу. Подойдя к могиле вплотную, они зажгли потайные фонари – совсем без света обойтись было невозможно.

Меньше всего опасений им внушала плита, она просто лежала на земле, и поднять ее не составляло труда.

Зато дальше надо было копать. Альдо и Адальбер, перекрестившись, приступили, сменяя друг друга, к этой каторжной работе.

– Не исключено, что с гробом придется еще труднее, – пробормотал Альдо. – Тиковое дерево не поддается гниению и довольно тяжелое... Венеция на таком стоит.

– Все зависит от глубины.

Но им опять повезло. Видно, монахи, спеша избавиться от нехристя, сделали свое дело на скорую руку. Они удовольствовались тем, что слегка забросали гроб землей, рассчитывая на исключительные достоинства древесины и на каменную плиту, которые наверняка помешают диким лесным зверям добраться до тела. Друзья успели углубиться примерно на метр, когда заступ в руках Адальбера наткнулся на что-то твердое.

– Кажется, есть!

Работая упорно, но предельно осторожно, они постепенно высвободили длинный черный ящик. Адальбер опустил к нему фонарь: на крышке высветился императорский герб из потускневшего металла. И опять им улыбнулась удача: крышка удерживалась лишь собственным весом да проржавевшими железными крючками, с которыми археолог легко справился при помощи зубила и кусачек.

– Может быть, нижние и ломать не надо, – сказал Адальбер. – Спускайся, мы приподнимем крышку, ты ее подержишь открытой, а я тем временем поищу...

Доведись им прожить еще тысячу лет, ни Альдо, ни Адальбер не смогли бы забыть того, что им открылось. Они ожидали увидеть кости, но их взорам предстало почерневшее, иссохшее тело молодого человека необычайной красоты. Труп, видимо, был завернут в широкий, бархатный пурпурный плащ, шитый золотом. Теперь же он превратился в реденькое изодранное красноватое покрывало, лишь кое-где сохранились более плотные куски под почти не потускневшими золотыми узорами.

– Видно, алхимикам Рудольфа II удалось раскрыть некоторые рецепты египтян, – прошептал Адальбер, чьи длинные пальцы тем временем легко и привычно шарили под прозрачной тканью, покрывавшей тело.

И внезапно в скудном свете фонаря блеснула кровавая вспышка: рубин был здесь, подвешенный на золотой нашейной цепочке, и, казалось, смотрел на них, словно раскрывшийся во мраке ночи красный глаз...

Какое-то время друзья потрясенно молчали. Наконец Адальбер пробормотал охрипшим голосом:

– Послали тебя... Ты должен его взять. А я подержу крышку.

Альдо неуверенно протянул к трупу ставшую вдруг ледяной руку. Мягкими и осторожными движениями он нащупал застежку и расстегнул замочек, но цепочку трогать не стал, лишь снял подвеску, спрятал ее в карман, а взамен достал узкий плоский сверточек и развернул его: там оказался красивый нагрудный крест из золота с аметистами, Альдо повесил этот крест, купленный у антиквара в богатом квартале Будейовице, на место рубина.

– Я освятил его, – пояснил Альдо.

Затем он поправил, как мог, обрывки ткани, перекрестил тело и помог Адальберу положить на место тяжелую крышку. Не сговариваясь, друзья в один голос прочитали «De profundis». Оставалось лишь засыпать могилу...

Вскоре плита, а за ней и цветы юной незнакомки легли на прежнее место. Непосвященный человек ни за что не догадался бы, какую титаническую работу проделали здесь эти двое.

Совершенно обессилевшие, они рухнули на землю и лежали, приходя в себя, пока не утихло отчаянное сердцебиение. И тут где-то прокричал петух.

– Неужели мы всю ночь здесь провели? – удивился Адальбер.

И, словно небо ждало лишь этого сигнала, этих нескольких слов, оглушительный раскат грома раздался над их головами. В ту же минуту ослепительно вспыхнула молния, и тучи наконец прорвало. На землю хлынули потоки воды.

Хотя друзей защищали кроны деревьев, оба в одну минуту промокли насквозь. Впрочем, они и не думали прятаться от ливня, а наоборот, с каким-то дикарским удовольствием подставляли себя под струи воды, словно принимали новое крещение. После такой жары и такого труда это было чудесное ощущение...

– Уже светает, – опомнился наконец Альдо. – Пора возвращаться.

До машины друзья добрались по колено в грязи, но зато тела уже не хранили ни малейшего следа страшной работы, которую им пришлось проделать. Они разделись донага, разложили вещи, как могли, на заднем сиденье, завернулись в плащи и мгновенно уснули.

Они пробудились поздним утром; Дождь все еще лил. Мир вокруг казался однообразно серым и мокрым, но оба чувствовали себя бодро.

– Брр! – Адальбер встряхнулся. – Я зверски голоден. Мне необходим завтрак, а главное – крепкий кофе.

Альдо не ответил. Он развернул платок, вытащил рубин и теперь разглядывал его, положив на ладонь. Великолепный камень чудесного оттенка, оттенка голубиной крови, был, наверное, самым красивым из четырех, которые им удалось найти.

– Дело сделано, Симон! – вздохнул венецианец. – Остается узнать, когда и каким образом мы сможем отдать его тебе. Если только это вообще возможно.

Видаль-Пеликорн, в свою очередь, взял в руку драгоценность и покачал на ладони.

– И что будет с пекторалью? Если хочешь знать, я глубоко убежден в том, что Симон жив, я не могу поверить в его смерть. Слишком странно все это происходило – наверняка он сам подстроил. Вспомни, что он взорвал дом – значит, знал способ выбраться из него. И потом, машина, в которой Вонг должен был его ждать, она ведь исчезла...

– А мне трудно поверить в то, что он остался в живых и бросил на произвол судьбы слугу.

– Он не мог ничего поделать. Вонг нарушил приказание, вернувшись к дому, и Симон не имел права рисковать и возвращаться за ним. Держатель пекторали не вправе неосторожно играть собственной жизнью. А нам следует найти способ вернуть эту штуковину на ее исконное место. Камень великолепен, но сколько ужасов накопилось вокруг него! Подумай, ведь начиная с XV века он больше времени проводил на телах покойников, чем на живых людях... Мне не хочется долго на него смотреть...

– Так или иначе, я обязан отнести его великому раввину, чтобы он снял с рубина проклятие и тем самым освободил душу Сусаны. Он также скажет нам, что делать дальше. Сегодня вечером мы возвращаемся в Прагу...

– А как же Вонг?

– Мы зайдем к нему и предупредим, что один из нас вскоре за ним приедет. Потом посадим его на поезд Прага – Вена, а дальше – экспрессом до Венеции. Ты поедешь с ним, а я вернусь на машине...

Друзья оделись и отправились к Вонгу. Однако вопреки ожиданиям Морозини кореец наотрез отказался ехать в Венецию.

– Если мой хозяин еще на этом свете, он, конечно же, ищет меня, и ему не придет в голову отправиться в Италию. Если вы хотите мне помочь, господа, отвезите меня поскорее в Цюрих...

– В Цюрих? – переспросил Адальбер.

– У моего хозяина там вилла на берегу озера, а по соседству находится клиника, принадлежащая одному из его друзей. Тому самому, кто помог нам бежать. Там меня будут хорошо лечить. Там я и подожду... если только есть кого ждать.

– А если он не появится?

– Тогда я буду иметь честь и прискорбную необходимость обратиться к вам, господа, и мы вместе попытаемся найти окончательное решение.

Морозини кивнул в знак согласия:

– Как хотите, Вонг! Но будьте наготове! Дня через два или три я за вами приеду. Мы поедем «Арльберг-экспрессом» из Линца. А сейчас у нас есть еще дела в Праге...

– Я буду ждать, ваша светлость. И обещаю повиноваться... Я уже слишком горько пожалел о том, что не исполнил приказаний моего хозяина.

Войдя вместе с Адальбером в холл отеля «Европа», Альдо обнаружил неприятный сюрприз – в одном из кресел, прикрытый трепещущим крылом развернутой газеты, раскинулся Алоизиус С. Баттерфилд. Заметив прибывших, он тотчас же отшвырнул газету.

– Ах, какая радость видеть вас снова! – взревел американец, улыбаясь так широко, что можно было созерцать все великолепие фантазии его зубного техника, питавшего исключительное пристрастие к золоту. – Я уже начал беспокоиться, куда это вы подевались!

– Разве я обязан давать вам отчет о своих передвижениях? – с вызовом осведомился Морозини.

– Нет... Простите, если я неудачно выразился, вы же знаете, до какой степени мне хочется, чтобы дело у нас с вами сладилось. Когда я обнаружил ваше отсутствие, я был очень огорчен и даже подумывал отправиться в Венецию, но мне сказали, что вы собираетесь вернуться. И я решил вас дождаться.

– Очень сожалею, мистер Баттерфилд, но, по-моему, я достаточно ясно высказался: за исключением моей личной коллекции, у меня в данный момент нет ничего, что могло бы вас заинтересовать. Так что не теряйте времени и продолжайте ваше путешествие: в Европе сколько угодно ювелиров, способных предложить вам прекрасные вещи...

Американец вздохнул так, что на ближайшем растении затрепетали листья.

– Хорошо! Но что поделать, раз вы мне так симпатичны! Ладно, пусть сделка не состоится, давайте, по крайней мере, выпьем по стаканчику вместе.

– Если вам угодно, – сдался Альдо, – но только позже! Сейчас я испытываю сильнейшее желание принять ванну и переодеться.

И он, наконец, присоединился к Адальберу, терпеливо дожидавшемуся его у лифта.

– Да что ж такого ты сделал этому типу, что он так в тебя вцепился?

– Я тебе уже говорил: он вбил себе в голову, что должен купить украшение для своей жены именно у меня... и потом, кажется, я ему понравился!

– По-твоему, этого достаточно? А вот мне он совершенно не нравится, твой американец!

– Вовсе это не «мой» американец, и мне он нравится не больше, чем тебе. Но что поделаешь, я все-таки обещал выпить с ним по стаканчику перед ужином. Надеюсь, после этого мы от него избавимся.

– Посмотрим. Я, например, подумываю о том, не отправиться ли нам куда-нибудь в другое место? На случай, если он еще сильней тебя полюбит и пожелает непременно разделить с нами трапезу?..

Так и случилось. Но тут решительно вмешался Адальбер. Он встал, сухо поклонился Баттерфилду и напомнил Альдо, что они в этот вечер приглашены на ужин к одному из его собратьев-археологов. Причем произнес свою тираду специально припасенным для подобных обстоятельств безапелляционно-презрительным тоном. Это подействовало волшебно, американец не стал упорствовать.

Через несколько минут друзья уже катили в коляске по Карлову мосту, направляясь к острову Кампа, где нашли пристанище на одной из уютных площадей, в прелестном старомодном ресторанчике, который назвал им на ушко портье «Европы», – в «Серебряной щуке».

– Ох, – вздохнул Видаль-Пеликорн, откидываясь на спинку скамьи с красно-золотыми подушками, – и сладко же мы с тобой заснем после треволнений предыдущей ночи.

– Ты-то заснешь, а мне нужно уйти после ужина. Вот что мы сделаем: по дороге в отель я попрошу кучера высадить меня на Староместской площади.

Адальбер нахмурился.

– Вот как? И что ты собираешься делать?

Альдо вытащил из кармана письмо, он написал его у себя в номере перед тем, как спуститься вниз.

– Заскочу к раввину и суну это ему под дверь. Я прошу его принять нас как можно скорее. Мне не терпится очистить этот камень. С тех пор, как мы его заполучили, я каждую минуту ожидаю какого-нибудь несчастья.

– Я не суеверен, но, признаюсь, что на этот раз мне тоже не по себе. Где сейчас рубин?

– У меня в кармане. Не думаешь же ты, что я бы решился оставить его в номере?

– Нет, но почему бы не в сейфе отеля? Он именно для того и предназначен...

– Ну да... А ночью, того и гляди, «Европа» загорится.

Несмотря на всю серьезность разговора, Адальбер расхохотался и залпом осушил бокал вина.

– Пора что-то предпринять! Похоже, наше приключение сильно на тебя подействовало, старина.

Однако вскоре веселости у Адальбера поубавилось – вернувшись в отель, он обнаружил, что его номер обыскали. Причем таинственные сыщики действовали очень умело, и только наметанный глаз археолога, от которого не укрывалась ни одна, даже самая незначительная деталь, позволил ему понять, что произошло. Разумеется, Альдо тоже был нанесен визит, так что, несмотря на страшную усталость, друзьям пришлось взяться за работу и переставить всю мебель в обоих номерах, чтобы обеспечить себе возможность спокойно выспаться ночью. Как следует забаррикадировав двери и окна, – слава Богу, ночь была хоть и теплой, но без обычнойлетней духоты, – они наконец добрались до постелей, не забыв сунуть под подушки по пистолету. Камень предусмотрительный Альдо доверил одной из чаш в стиле Галле, из которых состояла люстра в его номере. Приняв меры предосторожности, они уснули сном праведников.

На следующее утро вместе с завтраком Морозини принесли на подносе письмо. К нему была приложена записка портье, объяснявшего, что письмо в семь часов утра принесла какая-то девушка.

«Сегодня ночью, в одиннадцать часов, в Староновой синагоге. Да пребудет с тобой мир...» – писал Иегуда Лива.

С той самой минуты, как роковой рубин оказался в его руках, Морозини с нетерпением ждал этого сигнала. Он нисколько не раскаивался, что нарушил вечный покой Джулио, – напротив, он был уверен, что теперь наконец к несчастному снизойдет успокоение. Но сама драгоценность создавала тягостную атмосферу, постоянно напоминая обо всех ужасах и несчастьях, какие навлекало на людей обладание этим камнем. Собираясь выйти из номера, Альдо пришлось буквально заставить себя извлечь это чудовище из хрупкого стеклянного тайника. Лучше было не оставлять камень там на тот случай, если горничные решат основательно почистить люстру. Он немного успокоился, вспомнив о том, что совсем скоро, уже сегодня ночью, проклятый рубин утратит свою колдовскую власть...

День друзья потратили на то, чтобы подготовить машину к долгой дороге и побродить по городу, а вечером решили поужинать в пивной «Моцарт». Это была удачная мысль. Во-первых, не нужно было возвращаться в отель, рискуя подвергнуться нескромным расспросам со стороны Баттерфилда. А во-вторых, отпадала необходимость облачаться в традиционные смокинги, слишком элегантные для ночных прогулок по старому еврейскому кварталу Праги.

На город спустилась прекрасная теплая ночь, и, когда двое друзей вышли из пивной, на улицах и площадях было полно народу. Летом в Праге словно воцарялся непрекращающийся веселый праздник. Освещенные газовыми фонарями, в которых, казалось, отражались звезды, мелкие торговцы бойко продавали огурцы, сосиски с хреном и пиво, гребя деньги лопатой под скрипки уличных музыкантов, в игре которых старые цыганские мелодии сменялись темой Сметаны, посвященной Влтаве, и более известной, чем национальный гимн. Цыганка-гадалка, с огненным взглядом из-под длинных спутанных черных волос, едва сдерживаемых желтым платком, схватила было Альдо за руку, но он мягко высвободился.

– Спасибо, но мне не хочется знать свое будущее, – сказал он ей по-французски.

Должно быть, женщине этот язык был незнаком. Она огорченно взмахнула руками, отчего зазвенели все ее серебряные браслеты, и со вздохом тряхнула головой.

– Может быть, ты зря отказался, – заметил Видаль-Пеликорн. – Сейчас самый подходящий момент для того, чтобы узнать, что нас ждет...

Через несколько минут их поглотила тьма еврейского квартала, и с непривычки оба зажмурили глаза. Приятный запах жареных сосисок и свежей мяты уступил место мясному душку и затхлой вони старых тряпок, которыми несло из двух лавок, стоявших одна против другой. Пара грязно-желтых фонарей безуспешно старалась осветить ухабистую, плохо вымощенную улицу. Постепенно глаза обоих мужчин привыкли к темноте, и они стали различать стену старого кладбища и трепещущие кроны деревьев, -укрывавшие невообразимое нагромождение надгробных камней, отчего этот приют мертвых напоминал неспокойное зимнее море. Внезапно обоняния ночных гостей коснулся нежный, ласкающий аромат цветущей бузины и жасмина. Они приблизились к ограде, перед ними выросла черная островерхая громада древней синагоги...

Подойдя еще ближе, Альдо и Адальбер заметили полоску света, выбивавшуюся из приоткрытой двери.

– Входи один! – шепнул Адальбер. – Раввин меня не знает.

– А ты что собираешься тем временем делать?

– Сторожить. Осторожность никогда не помешает. Этот квартал выглядит жутковато.

Демонстрируя суровую решимость, археолог уселся на истертые ступени и принялся набивать трубку. Альдо не стал его уговаривать и толкнул дверь, над которой в витраже стрельчатого свода на фоне усеянного крупными звездами неба распускалась смоковница. Створка скрипнула, но легко подалась.

Готические своды и колонны древнего святилища, озаренного лишь восхитительным семисвечником, стоявшим на алтаре, и двумя большими свечами у его подножия, тонули во мраке, но суровость открывшегося зрелища поразила Альдо. Лишь на редких слабо освещенных капителях глаз различал мотив виноградной лозы, несколько смягчавший убранство святилища.

Высокая фигура раввина горельефом выделялась на фоне этой строгой и вместе с тем таинственной декорации. Положив рядом со свитками Торы Индрарабу Книгу тайн, Иегуда Лива склонился над ней и внимательно изучал. Заслышав легкие шаги посетителя, он выпрямился. Альдо заметил, что из-под длинного черного плаща раввина выглядывают белые погребальные одежды.

Оробевший Морозини застыл посреди нефа. Низкий голос попросил его приблизиться к подножию алтаря, а затем прибавил:

– Здесь ты не в церкви. Тебе следует покрыть голову. Возьми ермолку, она лежит у твоих ног, и надень ее. — Простите меня. Моя вина тем больше, что я знаю этот обычай, но сегодня я очень взволнован...

– Ничего удивительного, если, как сказано в твоем письме, ты нашел то, что искал. Думаю, это было нелегко... Вскрыть склеп в дворцовой часовне – тяжелая работа. Как ты с ней справился?

– Тело было не в часовне.

В нескольких словах венецианец рассказал все, что произошло с тех пор, как он покинул Прагу. Не забыл он упомянуть и о пожаре в маленьком замке, и об исчезновении Симона Аронова. Великий раввин улыбнулся:

– Не тревожься: держатель пекторали не погиб. Я даже могу тебе открыть, что он приходил сюда...

– В эту синагогу?

– Нет, в наш квартал, Иозефов, где живет его друг. Напоминаю тебе, что для нашего общего блага нам с ним лучше не встречаться. Еще хочу сказать, что искать его бесполезно: он лишь промелькнул здесь и снова скрылся. Не спрашивай меня, куда он отправился, мне это неизвестно. А теперь дай мне проклятый камень!

Альдо развернул белый платок, в который был завернут рубин, и подал его раввину на раскрытой ладони, словно раскаленный уголь. Иегуда Лива протянул к драгоценности костлявые пальцы, взял ее и пристально вгляделся. Потом поднял повыше, словно желая воздать дань уважения некоему неведомому божеству. И в ту же минуту подобно выстрелу прогремел грубый голос:

– Кончай кривляться, старик! Сейчас же отдай мне эту штуку!

Резко обернувшись, Альдо в изумлении уставился на шутовскую фигуру Алоизиуса С. Баттерфилда, возникшую из мрака подобно какому-то злому духу. Большой кольт, который тот наводил то на него, то на раввина, выглядел весьма устрашающе.

А наглый тип бессовестно потешался над удивлением князя:

– Не ждал такого, а, князек? Никогда не надо считать папашу Баттерфилда за дурачка, и, если уж хочешь знать, я давно тобой интересуюсь. Однако мы здесь не для того, чтобы обмениваться любезностями! Эй, ты, дашь ты мне этот булыжник или нет?

В голосе, эхом отразившемся от стен синагоги, прозвучала твердость металла:

– Подойти и возьми, если посмеешь.

– Еще как посмею! А ты, Морозини, стой и не двигайся, не то я на месте уложу твоего приятеля..

Альдо, все это время гадавший, куда подевался Адальбер, попытался выиграть время:

– Как вы сумели сюда войти? Никто вам не помешал?

– Ты имеешь в виду того типа с трубочкой? Он получил хороший удар по башке и теперь спит сном младенца... если только мой приятель не счел нужным его прикончить...

– Какой приятель?

– Ты его узнаешь. Ты видел его в «Европе», а незадолго до того – в Венеции: он пил кофе рядом с тобой и Ротшильдом у Флориана...

Низенький человечек с черными волосами, в темных очках в свою очередь вышел на освещенное место. И он тоже был вооружен. Альдо мысленно обругал себя последними словами. Как он мог, поняв, что где-то его уже видел, не вспомнить, где именно! Наверное, старею, решил он.

Баттерфилд начал подниматься по каменным ступеням, но его уверенность словно таяла по мере того, как он приближался к великому раввину. Со стороны казалось, что он вдруг даже стал ниже ростом. Старик не шевелился, его темные глаза метали молнии. И снова загремел грозный голос:

– Ты будешь проклят до скончания веков, если прикоснешься к этому камню, и никогда больше не обретешь покоя...

– Ну хватит! Заткнись! – гаркнул американец. Его била дрожь, выдавая охвативший его страх, но рубин был рядом, в руках раввина, и алчность оказалась сильнее. Баттерфилд выхватил камень, попятился, поскользнулся, попробовал нашарить ногой ступеньку и рухнул вниз на каменные плиты. Рубин выпал у него из рук и откатился в сторону на несколько шагов. Альдо нагнулся было, чтобы его поднять, но человечек в очках завизжал:

– Не двигаться!

Не сводя глаз с Морозини и продолжая в него целиться, он присел, схватил драгоценность и сунул ее в карман.

– Вставай! – скомандовал он своему другу. – Бежим отсюда.

И он исчез с какой-то сверхъестественной быстротой. Уверенный в том, что легко догонит хилого человечка и без труда справится с ним, Альдо бросился в погоню. Тот обернулся и выстрелил. Задетый пулей, венецианец пошатнулся и упал в тот самый миг, когда прогремел второй выстрел – видимо, Баттерфилд оправился от своего падения. Перед тем, как потерять сознание, раненый услышал раскаты голоса раввина, который, казалось, кого-то звал. И тут раздался ужасный вопль, вопль насмерть перепуганного человека. Это кричал американец. Последнее, что успел запомнить Альдо, перед тем, как погрузиться во тьму, было ощущение, будто стена синагоги внезапно сдвинулась с места.

Князь медленно приходил в себя. Все вокруг показалось ему таким странным, что он готов был поверить, будто попал в Зазеркалье. Он лежал на чем-то, должно быть, на кровати, и кровать эта стояла в светлой комнате, напоминавшей больничную палату. Тем не менее склонившийся над ним человек ничуть не был похож на сиделку. Это был раввин Лива – его волнистая борода, белые волосы, длинные черные одежды. Альдо чувствовал себя из рук вон плохо: болела грудь, подташнивало. Он снова закрыл глаза, надеясь вернуться в блаженные сумерки, где, лишенный сознания, он был избавлен и от страданий.

– Ну, проснись же! – мягко приказал незабываемый голос, каким мог бы говорить ангел на Страшном суде. – Ты еще принадлежишь этому миру, и тебе пора снова занять в нем свое место!

Раненый попытался изобразить нечто, ему самому представлявшееся улыбкой, и прошептал:

– Я думал, что уже умер...

– Могло быть и так, если бы он получше прицелился, но – хвала Всевышнему – пуля не попала тебе в сердце, и нам удалось ее извлечь...

– А где я?

– В доме друга, Эбенезера Майзеля, он богатый человек и превосходный хирург. Это он извлек из твоей груди пулю. Кроме того, он мой сосед, и наши дома сообщаются. А значит, я могу приходить навещать тебя, когда хочу... Я вернусь завтра.

Морозини понял, что, кроме всего прочего, это давало возможность не впутывать в дела еврейского квартала полицию. Ну и прекрасно. Но теперь, когда голова у него прояснилась окончательно, возникло множество вопросов, и он удержал собравшегося уйти раввина за рукав.

– Можно еще минуточку? Есть ли какие-нибудь известия о друге, Которого я оставил у дверей синагоги и которого негодяи оглушили, перед тем как напасть на нас?

– Успокойся, С ним все в порядке! Он уверяет, что шишки на голове никогда его не пугали. Ты скоро его увидишь...

– А рубин?.. Что стало с рубином?

Иегуда Лива безнадежно развел длинными руками:

– Пропал! Снова исчез... Коротышка в темных очках убежал вместе с ним. Наши люди пытались напасть на его след, но он словно растворился в воздухе. Никто его не видел...

– Какая трагедия! Столько труда потрачено, и все для того, чтобы два жалких подонка, наверняка нанятые Солманским...

– Теперь остался только один. Американец, который, охваченный безумной жаждой убийства, осмелился стрелять в меня, уничтожен. Один из моих слуг взял это на себя...

– Но каким образом... Раввин положил руку на голову Альдо.

– Ты слишком много говоришь!.. Лежи спокойно! Твой друг расскажет тебе то, что знает.

Иегуда Лива ушел. Оставшись один, Альдо осмотрелся кругом. И увидел, что помещение, которое он принял, очнувшись, за больничную палату, поскольку все здесь было белое, на самом деле гораздо больше напоминало комнату молодой девушки. Длинные белые шелковые занавески были подхвачены голубыми лентами с бантами; приподнявшись, венецианец разглядел два голубых же креслица, секретер грушевого дерева и, между окнами, высокое зеркало, пуфик и полочку, уставленную флаконами. Странно: комната казалась не жилой. Все было слишком аккуратно, слишком безупречно убрано, не чувствовалось ни следа присутствия, живого человека: ни единого цветочка в хрустальных вазах, маленький секретер очень уж наглухо заперт, а главное – не уловить даже самого слабого аромата духов. Особа, которая вошла с дымящейся плошкой на подносе вскоре после ухода раввина, никак не могла быть хозяйкой комнаты: крепкая пятидесятилетняя женщина с квадратным лицом, с убранными под белый чепчик волосами, в таком же белоснежном переднике – она напоминала то ли сиделку, то ли надзирательницу...

Без единого слова, без улыбки она поправила подушки Альдо, помогла ему сесть и поставила перед ним поднос.

– Извините меня, но я не голоден, – сказал князь чистую правду: его совсем не соблазняла предложенная ему вместе с чашкой чая молочная кашка, напоминавшая английскую овсянку.

Ничего не ответив, женщина сдвинула густые брови и непреклонно указала пальцем на еду. Это, по-видимому, означало: раненому ничего другого не остается, как подкрепиться. После этого суровая особа вышла из комнаты.

Альдо без сожаления отдал бы левую руку за чашку крепкого кофе и горячие булочки Чечины. Но делать было нечего. Если он хочет набраться сил, – а это просто необходимо, – то должен поесть. Вздохнув, он осторожно попробовал с ложечки и убедился, что кашка горячая, очень сладкая и пахнет ванилью. А коль скоро ему все равно не удалось бы без посторонней помощи избавиться от подноса, Альдо принялся поглощать содержимое плошки, отчего сразу почувствовал себя намного лучше. А чай и вовсе оказался превосходный – индийский, с плантаций Дарджилинга, и очень хорошо заваренный. Альдо воспрял духом – что и говорить, все могло бы обернуться гораздо хуже. Он уже заканчивал есть, когда дверь отворилась, пропуская Адальбера, широко улыбнувшегося при виде этого зрелища:

– Похоже, дела идут на лад? Цвет лица у тебя несколько землистый, но, надеюсь, со временем это пройдет. Во всяком случае, ты выглядишь гораздо лучше, чем вчера вечером!

– Вчера вечером? А давно я здесь?

– Почти двое суток. И хозяева ухаживают за тобой, не жалея сил...

– Я отблагодарю их. Но, насколько я понял, я все еще нахожусь в гетто?

– Надо говорить: еврейский квартал, или Иозефов, – менторским тоном поправил его Адальбер. – И можешь возблагодарить за это Господа: у доктора Майзеля волшебные пальцы, пуля прошла в полусантиметре от твоего сердца. Тебя не прооперировали бы лучше ни в одной из крупных европейский больниц...

– Пожалуйста, сними с меня поднос и садись!. И скажи мне, ты-то сам как себя чувствуешь?

Адальбер взял у него поднос, поставил на маленький столик, придвинул поближе одно из голубых креслиц и уселся.

– Слава Богу, у меня крепкая голова, но эта скотина, шагов которого я почему-то не слышал, здорово мне, врезал, и я долго не мог прийти в себя. Собственно говоря, меня вернул к жизни этот необыкновенный раввин. Я даже сперва решил, что вижу сон: он словно бы явился прямиком из Средневековья.

– Вполне возможно! И отныне ничто, происходящее здесь, меня не удивит. Но расскажи мне про Алоизиуса. Лива сказал мне, что он мертв, кто-то из слуг об этом позаботился?

– Да, и это тоже тайна не хуже других. Я сам ничего не видел, поскольку в это время меня приводили в чувство здесь, в этом доме, но мне известно, что он стрелял в раввина и попал ему в руку. А утром жители квартала нашли американца у ворот кладбища: на нем не было ни одной видимой раны, но впечатление было такое, будто по телу прошелся дорожный каток.

– Пришлось, наверное, сообщить американскому консулу, и из этого раздули целую историю?

Адальбер привычным движением взъерошил свои светлые кудри, но сделал это более сдержанно, чем обычно, – видимо, голова еще побаливала.

– По правде сказать, нет, – вздохнул он. – Прежде всего выяснилось, что Баттерфилд, которого звали не Баттерфилд, а Сэм Стронг, на самом деле был гангстером, и его разыскивала полиция нескольких американских штатов. А когда консул приехал в этот квартал, то решил, что попал в сумасшедший дом. Можешь себе представить, какой ужас царит здесь с тех пор, как обнаружили этот странный труп. Люди говорят, что правосудие свершил Голем, и сделал это потому, что нечестивец посмел выстрелить в великого раввина... Эй, что ты так надулся? Только не говори мне, что тоже в это веришь!

– Нет... конечно, нет. Это всего лишь легенда.

– Да, здесь легенды живут долго, особенно эта. Люди верят, что останки создания рабби Лёва покоятся под сводами старой синагоги и что в течение веков они не раз воскресали для того, чтобы свершить правосудие или внушить страх перед Всемогущим...

– Я знаю... Говорят еще, что наш раввин потомок великого Лёва... может быть, даже его воплощение, и что он унаследовал его власть и проник во все тайны кабалистики...Продолжая говорить, Альдо вспомнил собственное странное ощущение: в тот миг, когда он терял сознание, ему показалось, что часть стены сдвинулась. Баттерфилд совершил святотатство, и не только тем, что выстрелил в служителя Бога, но и тем, что оскорбил его, к тому же – в стенах храма. И разве не сказал недавно Лива, что это сделал его слуга? Единственным известным Альдо слугой раввина был тот, кто привел его в прошлый раз: маленький человечек, на голову ниже американца, и уж никак не способный раздавить его своим весом.

Разговор прервался с появлением человека в белом халате со стетоскопом на шее. Адальбер встал и посторонился, чтобы тот мог подойти к постели.

– Вот и доктор Майзель, – объявил он.

Раненый улыбнулся и протянул руку, которую хирург взял в свои ладони, крепкие и теплые. Лицом врач чем-то напоминал Зигмунда Фрейда, а его улыбка лучилась добротой.

– Как мне благодарить вас, доктор? – произнес Морозини. – Насколько я понял, вы совершили чудо?

– Все, что от вас требуется, – это лежать спокойно! Пока вы были во власти лихорадки, вы нас изрядно помучили. Однако никакого чуда не произошло: у вас крепкий организм, и можете поблагодарить за это Бога. Ну а теперь посмотрим, как дела!

В глубокой тишине хирург внимательно осмотрел пациента, наложил на грудь свежую повязку – руки у него были удивительно легкими – и, наконец, объявил:

– Все идет как нельзя лучше. Главное, что вам теперь нужно, – это покой, чтобы рана побыстрее зарубцевалась. А еще, чтобы набраться сил, вы должны хорошо питаться. Через три недели я выпущу вас на свободу!

– Три недели? Но удобно ли стеснять вас так долго?

– С чего вы взяли, что вы меня стесняете?

– Но... я имел в виду эту комнату. Очевидно, она принадлежит молодой девушке?

– Вы правы. Здесь жила моя дочь Сара, но она умерла...

Теплый голос, на мгновение сорвавшись, снова зазвучал спокойно:

– Не стесняйтесь! Сара любила выхаживать больных, и иногда я помещаю в ее комнату людей, которые предпочитают не иметь дела с государственной клиникой. Ну а теперь я вас оставлю. До завтра!.. Не слишком его утомляйте! – прибавил доктор, обращаясь к Адальберу.

– Я посижу еще несколько минут и уйду, – пообещал тот.

Доктор вышел из комнаты, и Видаль-Пеликорн сел на прежнее место у постели друга. Морозини казался растерянным.

– Что тебя мучает? – спросил Адальбер. – Срок в три недели?

– Да, конечно! Впрочем, наверное, иначе нельзя: никогда еще я не чувствовал себя таким слабым...

– Это пройдет. Ты хочешь, чтобы я сообщил твоим домашним?

– Только не это! Но кое-что ты мог бы для меня сделать.

– Все, что угодно, за исключением того, чтобы вернуться в Париж. Я тебя не оставлю, пока ты не будешь совершенно здоров. Времени у меня предостаточно...

– Это еще не причина, чтобы терять его понапрасну. Тебе следовало бы взять машину, съездить за Вонгом и отвезти его в Цюрих. Похоже, он очень этого хочет, и, кто знает, может, там есть какие-то известия? Если не о рубине, так, по крайней мере, о Симоне, а что касается камня, то...

– У нас нет ни малейшей надежды его отыскать, да? Все время, что ты здесь лежишь, я обшариваю Прагу в поисках коротышки в темных очках, но он, должно быть, в тот же день уехал. Никаких следов! Полиция тоже его разыскивает, потому что я, естественно, дал его приметы. Нападение на великого раввина наделало шуму в городе...

– Даже если его и удастся схватить, рубина мы не получим. Он наверняка уже в лапах Солманского. Коротышка, разумеется, член американской шайки, привезенной сюда Сигизмундом. Вот кого я искренне надеюсь изловить. Не забудь, что он доводится мне шурином, да и рубин, возможно, еще себя покажет.

Адальбер встал и осторожно положил руку другу на плечо.

– Я очень испугался, – с внезапной серьезностью сказал он. – Если бы тебя не стало, из моей жизни ушло бы что-то очень важное. Так что береги себя!

Произнеся эти слова, археолог отвернулся, но Альдо готов был поклясться, что успел заметить блеснувшую в уголке глаза слезинку. Впрочем, Адальбер никогда так шумно и не сопел...

Часть третья БАНКИР ИЗ ЦЮРИХА

9 ПОСЕТИТЕЛЬ

Откинувшись на спинку большого старинного кресла, стоявшего за письменным столом, Морозини со смешанным чувством горечи и наслаждения любовался тем, что покоилось в открытом футляре, лежавшем поверх зеленого с золотом кожаного бювара. Это было двойное чудо – пара серег с чуть розоватыми бриллиантами, каждая состояла из длинной капли и звездочки, вырезанных из одного камня и нежного узора из мелких, все того же редкого оттенка, камешков. В ярком свете мощной ювелирной лампы бриллианты вспыхивали и мягко переливались; окруженная таким сиянием, любая женщина сделалась бы неотразимо Прекрасной. И ни одна женщина не могла бы устоять перед чарами этого волшебного украшения. Королю Людовику XV пришлось долго терпеть недовольство своей фаворитки, графини дю Барри, когда он у нее на глазах подарил серьги дофине Марии-Антуанетте по случаю ее первого дня рождения на французской земле. Теперь прелестная вещь была его собственностью. Князь купил серьги за несколько месяцев до своей встречи с Хромым у одной старой английской леди, охваченной страстью к игре. Он познакомился с ней в казино в Монте-Карло, где она мало-помалу расставалась с содержимым своей шкатулки. И когда венецианец, жалея ее, заметил, прежде чем совершить покупку, что дама сильно ущемляет своих наследников, та, высокомерно пожав плечами, ответила:

– Эти драгоценности не входят в состав имущества, доставшегося мне от покойного супруга. Они перешли ко мне от матери и принадлежат лично мне. К тому же я ненавижу двух жеманных дур, моих племянниц по мужу, и предпочитаю, чтобы серьги сделали счастливой какую-нибудь красивую женщину...

– В таком случае, почему не доверить их «Сотбис»? Цена на аукционе, несомненно, поднимется очень высоко...

– Может быть, и так, но на аукционе никогда не знаешь, с кем имеешь дело. Там побеждает тот, чей кошелек толще. А с вами я спокойна, потому что вы – человек со вкусом. Вы сумеете продать их умно и с разбором... И потом, я не могу ждать.

Тогда князь заплатил ей настоящую цену, что несколько истощило его казну, и до сих пор, вопреки словам старой дамы, так и не смог решиться расстаться с этим колдовским украшением. Более того, оно положило начало его коллекции. Впоследствии к серьгам присоединился изумрудный браслет Мумтаз-Махал, тайно выкупленный у старого друга, лорда Килренена, который тоже и слышать не хотел о том, чтобы предмет, связанный с историей его любви, попал в лапы наследников...

Негромкий деликатный стук отвлек Альдо от созерцания. Даже не закрывая футляра, он пошел открывать дверь, которую запирал на ключ каждый раз, как собирался поднять крышку своего знаменитого сундука, стоившего всех сейфов мира. Эту меру предосторожности он ввел из-за Анельки, не считавшей нужным стучать в дверь, прежде чем войти в кабинет своего «мужа». Однако ближайшие его помощники никогда не забывали оповестить о своем появлении.

На пороге стоял Бюто, и взгляд его серых, всегда немного печальных глаз остановился на открытом футляре. Старый наставник улыбнулся своей робкой улыбкой, придававшей ему столько обаяния – обаяния, не исчезавшего с годами.

– О, я помешал вам? Вы любовались своими сокровищами?

– Не говорите глупостей, Ги, вы никогда мне не мешаете, и вам это известно. Что касается сокровища, я как раз спрашивал себя, не следует ли мне с ним расстаться?

– Великие Боги! Что за мысль? Мне казалось, что эти серьги дороги вам больше, чем все прочие драгоценности?

Альдо, снова повернув ключ в замке, подошел к письменному столу и тонкими нервными пальцами взял футляр.

– Это правда. Я купил их, собираясь когда-нибудь подарить той женщине, которая станет моей женой, матерью моих детей, подругой в радости и в горе! Согласитесь, при теперешних обстоятельствах они мне ни к чему...

– Если забыть об их красоте и об их истории. Дофина обожала это украшение и часто надевала его, даже став королевой... Разве что вам очень нужны деньги?

– Вы прекрасно знаете, что нет. Наши дела идут великолепно, и это несмотря на мои частые отлучки. – ...всегда имеющие целью еще большее процветание этого дома.

В самом деле, с тех пор, как три месяца назад Альдо вернулся в Венецию, нежно опекаемый Адальбером, он с головой ушел в работу и трудился как одержимый. Видаль-Пеликорн, в свою очередь, вернулся в Париж, где получил приглашение прочесть курс лекций. Морозини изъездил всю Италию, Лазурный берег и часть Швейцарии в тайной надежде, что, встречаясь со столькими клиентами, хоть где-нибудь нападет на след рубина. Искал он и след Сигизмунда Солманского. Альдо ни на миг не сомневался в том, что именно Сигизмунд стоял во главе шайки американских гангстеров, с которыми ему пришлось столкнуться в Праге. Адальбер; со своей стороны, проделывал ту же работу в других городах Европы, в которые его заносила судьба. И на какое-то время Альдо даже поверил в то, что ему без всякого труда удастся осуществить свои планы.

Когда Морозини, вернувшись из Праги, появился дома, Анельки не было: она ужинала на Лидо вместе со своей невесткой, приехавшей туда отдохнуть на несколько дней. Это весьма не нравилось Чечине, и та, даже не дав хозяину времени принять ванну, начала произносить страстную обличительную речь, в которую ни Дзаккарии, ее мужу, ни Ги Бюто долго не удавалось вставить ни единого слова. Как, впрочем, и самому Альдо.

– Какой позор, совесть бы имела! Эта женщина ведет себя так, будто она у себя дома! Если она уходит и с кем-то встречается, мне до этого дела нет, это касается только ее, но чтобы она принимала здесь своих так называемых друзей – вот этого я не потерплю! А с тех пор, как приехала её невестка, – о, против той я ничего не имею, она иностранка, но очень милая и довольно-таки глупенькая! – с тех пор, говорю, как она здесь, «княгиня» успела уже дать два больших приема в ее честь. Сам понимаешь, когда она явилась сообщить мне о первом, я высказала ей все, что думаю, чтобы она не рассчитывала на меня, не стану я угощать ее компанию. Теперь вокруг нее вертится целая шайка каких-то хлыщей, которые зарятся и на ее драгоценности, и на ее особу, и две, не то три полусвихнувшиеся девицы, среди которых, представь себе, и твоя кузина Адриана. Вот она, по-моему, окончательно рехнулась: остригла волосы, выставляет напоказ ноги и по вечерам разгуливает в каких-то рубашонках, мало что прикрывающих!.. Но, возвращаясь к первой вечеринке: мой отказ не слишком-то смутил красотку: она все заказала в «Савое», включая официантов. Прислуга на вечер! Здесь! Представляешь себе? Такой стыд! Я потом три ночи плакала, даже обиделась на Дзаккарию, потому что он, видишь ли, отказался уйти со своего поста и встречал всю эту публику...

– Надо же было хоть кому-то присмотреть, – робко подал голос дворецкий, чья величественная физиономия обмякла, как всякий раз, когда ему приходилось терпеть особенно «крупные» вспышки гнева его супруги.

– А ангелы и Пресвятая Дева с этим не справились бы? Я их попросила, а они всегда прислушивались к моим молитвам. Так что тебе бы лучше...

Альдо смело ринулся в бой:

– Погоди немного, Чечина! Я тоже имею право кое-что сказать. Но прежде свари мне кофе, поговорим потом. – И, обернувшись к старому дворецкому, прибавил: – Ты хорошо сделал, Дзаккария. Я не могу обвинять Чечину, она вправе отказаться готовить угощение, но за дом отвечаешь ты.

– Мы сделали все, что могли, я и малышки – я имею в виду горничных. Господин Бюто тоже мне помог. Он засел у вас в кабинете и никого не впускал ни туда, ни в кладовые...

– Сердечно благодарен вам обоим. Но скажи мне, когда же она приехала, эта американка?

– Две недели тому назад, с ней был муж...

Альдо одним прыжком вскочил с кресла, в котором с наслаждением раскинулся, отдыхая после тяжелого для еще не до конца окрепшего организма путешествия.

– Он был здесь? Сигизмунд Солманский?.. Посмел прийти в мой дом?

– Этому типу наглости не занимать! – понизив голос, произнес Адальбер.

– О нет, во дворце он не жил. Графиня, впрочем, тоже. Они сначала поселились в «Бауэр Грюнвальде», а потом, когда он уехал, его жена отправилась на Лидо, где, по ее мнению, намного веселее...

– А куда он держал путь?

Дзаккария развел руками, демонстрируя полное неведение. Вернулась с нагруженным подносом Чечина и сообщила, что горничные уже готовят комнату для «синьора Адальберто».

– Если хочешь поговорить с полькой, то она здесь, – прибавила хранительница домашнего очага, обращаясь к своему любимцу. – Она ждет возвращения хозяйки, чтобы помочь ей... раздеться! Можно подумать, такой уж тяжкий труд – снять рубашонку, под которой, считай, и нет ничего!

– Это ни к чему, – сказал Морозини, знавший, какой ужас испытывает перед ним верная Ванда, до гроба преданная своей хозяйке. – Мне никогда не удавалось добиться от нее ничего, кроме невнятного лепета.

И тут ему пришла в голову мысль, которой он поспешил поделиться с Видаль-Пеликорном: почему бы ему не отправиться поприветствовать невестку своей временной супруги и не извиниться за то, что не имел возможности принять ее лично? Альдо достаточно хорошо знал американок и понимал, что эта женщина не останется равнодушной к такому проявлению вежливости. А тем временем Адальбер подождет Анельку и поболтает с ней. Как знать, вдруг удастся что-нибудь у нее выудить?

На следующее утро Морозини лично сел за руль моторной лодки, в половине двенадцатого спрыгнул на причал Лидо и, широко шагая, направился к курортному отелю.

В глубине души он опасался не слишком теплого приема, однако его опасения быстро рассеялись. Альдо едва успел заговорить с управляющим, которого знал давно, как увидел спешившую к нему совсем молоденькую женщину в белом пикейном платьице, со слегка растрепанными светлыми волосами, выбивавшимися из-под белой повязки. Остановившись перед Альдо и глядя на него широко раскрытыми голубыми глазами, она покраснела, смешалась и, пытаясь изобразить реверанс, едва не споткнулась ножками в белых носочках и белых же сандалиях о собственную теннисную ракетку, которую держала в опущенной руке.

– Я – Этель Солманская, – сообщила она, еще неуверенно выговаривая польские окончания слов, и гость пожалел, что ее голос звучит с гнусавым американским акцентом. – А вы... мне сказали, вы – князь Морозини?

Она явно была сильно смущена и взирала на высокую породистую фигуру, узкое лицо под темными, чуть серебрившимися на висках волосами, голубые глаза со стальными отблесками и беспечную улыбку гостя, галантно склонившегося перед ней, с простодушным любопытством и восхищением.

– Собственной персоной, графиня. Счастлив засвидетельствовать вам мое почтение.

– Вы... муж... Анельки?

– Да, в общем, так считается! – ответил Альдо, которому совершенно не хотелось обсуждать свое странное семейное положение с этим миниатюрным существом, напоминавшим изящную статуэтку и, похоже, обладавшим небольшим количеством мозговых извилин. – Я узнал, что вас принимали в моем доме, когда меня самого там не было. И вот я здесь, чтобы извиниться перед вами...

– О!.. О, не стоило... в самом деле... – лепетала она, еще сильнее покраснев. – И как это мило, что вы пришли сюда... Мы... может быть, сядем и выпьем что-нибудь?

– С удовольствием, но я вижу, что вы собирались играть, мне не хотелось бы лишать вас удовольствия.

– Ах, вот что!.. Это совсем не важно!

И, обернувшись к дожидавшейся ее поодаль группе молодых людей в белом, графиня крикнула прямо-таки устрашающе-пронзительным голосом:

– Не ждите меня! Нам с князем нужно поговорить.

Особенно звонко она выкрикнула титул, чем немало позабавила Морозини, потом выпятила грудь, схватила его за руку и потащила на террасу, где, едва усевшись в удобное плетеное кресло, немедленно потребовала виски с содовой.

Альдо поддержал ее выбор и произнес небольшую речь о традициях венецианского гостеприимства и о том, как сильно он сожалеет, что вынужден был их нарушить, особенно по отношению к столь прелестной особе. Его слова пьянили Этель не меньше, чем виски, и заданный им в заключение вопрос показался ей совершенно естественным:

– Как же получилось, что ваш муж оставил вас одну в таком опасном городе, как Венеция? Опасном, разумеется, для красивой женщины...

– О, с Анелькой я не одна. И потом, знаете, вокруг меня всегда столько людей...

– Я только что имел случай в этом убедиться. Впрочем, ваш супруг, без сомнения, в ближайшие дни за вами -приедет?

– Нет. Он должен повидаться в Италии со многими людьми, у него деловые встречи...

– Деловые? Чем же он занимается?

Она улыбнулась с обезоруживающим простодушием.

– Понятия не имею. Во всяком случае, не знаю никаких подробностей. Он занимается банковским делом, импортом... По крайней мере, я так думаю. Он не желает ни во что меня посвящать: говорит, такие сложные вещи не для женских мозгов. Все, что мне известно, – он должен был посетить Рим, Неаполь, Флоренцию, Милан и Турин, после чего покинет Италию. Он еще не сказал мне, где мы с ним встретимся...

«Не везет!» – подумал Морозини и с рассеянным видом поинтересовался:

– А как поживает ваш свекор? Какие от него новости?

Лицо молодой женщины побагровело, и Альдо уже решил, что придется просить официанта принести нашатырь. Она залпом осушила свой стакан, потом смущенно спросила:

– А разве вы не знаете, что... что с ним случилось? Я не люблю говорить об этом. Такой ужас!

– О, простите меня, пожалуйста, – с сокрушенным видом покаялся Альдо и взял ее руку, которую она и не помышляла отнять. – Просто не знаю, как я мог забыть! Тюрьма, самоубийство... Вы ездили за его телом вместе с вашим мужем. И куда вы его отвезли?

– В Варшаву, в семейный склеп. Несмотря на печальные обстоятельства, обряд был очень красивый...

Их разговор прервал служащий отеля, принесший на подносике письмо. Этель поспешно схватила конверт, извинилась перед гостем, затем нервным движением вскрыла конверт и бросила его на стол. Морозини разглядел римский штемпель. Прочитав письмо, она сунула его в карман и со смешком повернулась к Альдо:

– Это от Сигизмунда! Он велит мне остаться здесь еще на некоторое время...

– Хорошая новость. Значит, у нас будет возможность встретиться снова. Если только вам это не неприятно, – прибавил он, окончательно поработив ее своей безотказно действующей улыбкой.

Этель пришла в восторг и с позабавившей князя откровенностью дала понять, что предпочла бы не осведомлять свою золовку об этих предполагаемых встречах. У Альдо мелькнула мысль, что Этель недолюбливает Анельку... а к нему, возможно, относится с симпатией. Это могло оказаться крайне полезным, но тем не менее Морозини решил не злоупотреблять ее расположением. Перед ним стояла одна цель – отыскать Сигизмунда...

Вернувшись домой, князь застал Анельку с Адальбером в библиотеке. Поскольку он еще не виделся с женой, – она очень поздно вернулась накануне, – то сейчас поцеловал ей руку и осведомился о здоровье, притворяясь, будто не замечает ее мрачного вида...

– Поговорим чуть позже! – сухо произнесла полька. – Пора за стол, мы и так достаточно долго вас ждали.

– Я могу подождать еще, – улыбнулся археолог. – Не так уж сильно я проголодался...

– А вот я очень голоден, – откликнулся Альдо. – От морского воздуха у меня всегда разгуливается аппетит, а я только что совершил приятнейшую поездку. Такая чудесная погода!..

Ги Бюто уехал по делам в Падую, и за столом в лаковой гостиной они сидели втроем. Однако беседу поддерживали лишь Альдо с Адальбером, да и то довольно пустую. Разговор перескакивал с живописи на музыку и на театр, но Анелька ни разу не вставила даже слова. С отсутствующим видом она катала хлебные шарики, не обращая на друзей ни малейшего внимания. Ее рассеянность позволила Адальберу при помощи выразительной мимики сообщить другу, что он не имеет ни малейшего представления о причинах плохого настроения его жены и не сумел выудить из нее никакой информации.

После кофе Адальбер покинул дворец, сославшись на непреодолимое желание снова увидеть работы художников-примитивистов, собранные в Академии, в то время как Альдо последовал в библиотеку за Анелькой, шедшей впереди походкой завоевательницы. Едва дверь за ними затворилась, молодая женщина перешла в наступление:

– Говорят, вы были ранены, и даже, кажется, тяжело?

Альдо пожал плечами и закурил.

– Каждой профессии присущи свои опасности. Адальбер много раз едва не становился жертвой укуса скорпиона, мне же досталась пуля бандита, который напал на старика. Но не тревожьтесь, я прекрасно себя чувствую...

– Вот это меня и огорчает: лучшей из новостей для меня было бы известие о вашей смерти!

– Что ж, вы, по крайней мере, откровенны.. Не так давно вы уверяли, что любите меня. Похоже, ваши чувства изменились?

– Действительно, изменились...

Она подошла почти вплотную и подняла к мужу искаженное гневом лицо с горящими, словно два факела, глазами:

– Разве не советовала я вам не подавать эту дурацкую просьбу о признании брака недействительным? И тем не менее на днях мне пришло уведомление.

– И что же? Вам следовало этого ждать. Ведь я предупреждал вас, не так ли? Можете теперь высказать ваше мнение.

– Отдаете ли вы себе отчет в том, что вся Венеция только об этом и говорит? Вы выставляете нас на посмешище!

– Не понимаю, каким образом. Я вынужден был на вас жениться, теперь стараюсь вернуть себе свободу: что может быть естественнее? Но, если я правильно понял причину вашего гнева, вас беспокоит ваше положение в свете? Вам следовало побеспокоиться об этом прежде, чем бросать мне вызов.

Сожалея о том, что чья-то нескромность – знать бы чья – раскрыла ей его планы, Альдо без труда представил себе, как венецианское общество, настоящее, а не та шумная толпа космополитов, что заполняла Лидо, «Гаррис-бар» и прочие увеселительные заведения, могло оценивать положение подозреваемой в убийстве первого мужа женщины, от которой теперь старался отделаться второй муж.

– Чего я понять не могу, так это каким образом слухи могли распространиться. Падре Герарди, которому я вручил свою просьбу, а вслед за ним кардинал Лафонтен не склонны болтать, и я сам ничего никому не говорил...

– Это известно. К счастью, у меня есть превосходные друзья, которые готовы поддержать меня, помочь мне... даже в вашей семье! Вам не победить, Альдо, так и знайте! Я останусь княгиней Морозини, а вы будете опозорены. Вы забыли, что я беременна?

– Так, значит, это правда? Я думал, вы только пытались возбудить мою ревность, посмотреть, какое у меня станет лицо...

Она расхохоталась так визгливо, что Альдо даже огорчился. Эта молодая женщина, такая обворожительная, что первым побуждением нормального мужчины было желание броситься к ее ногам, становилась почти уродливой, когда открывалась ее подлинная натура. Лицо-то у нее было ангельским, но никак не душа...

– У меня для вас приготовлено медицинское свидетельство, – в бешенстве выкрикнула она. – Я беременна целых два месяца. Так что, дорогой мой, вам рано успокаиваться. Вам очень трудно будет добиться признания брака недействительным.

Альдо презрительно пожал плечами и намеренно повернулся к ней спиной:

– Не будьте слишком уверены в себе: можно сегодня быть беременной, а завтра перестать. В любом случае, запомните накрепко: вам не суждено прожить здесь всю жизнь, и во очень простой причине. Рано или поздно дом вас отвергнет. Вы никогда не станете настоящей Морозини!

И он вышел, столкнувшись за дверью с Чечиной, которая, судя по всему, подслушивала. Кухарка была бледна как смерть, но ее черные глаза сверкали.

– Ведь это неправда – то, что она сказала сейчас? – прошептала толстуха. – Она же не беременна, эта дрянь?

– Похоже, что это так. Ты же слышала: она была у врача...

– Но... это же не ты?

– Не я и не Дух Святой! Я подозреваю одного англичанина, который еще совсем недавно объявлял себя ее врагом. Сюда не приходил некто Сэттон? – прибавил он, уводя Чечину подальше от двери, которая могла в любую минуту открыться снова.

– Вроде бы нет. Но вообще мужчины сюда приходят, и всегда только иностранцы. Она всеми силами изображает траур, но это не мешает ей развлекаться.

– Прошу тебя, Чечина, что бы ни произошло, никому не говори о том, что услышала, и веди себя так, словно ничего не знаешь. Обещаешь?

– Обещаю... Но если она попробует еще раз проделать то, что проделала в Англии, придется ей иметь дело со мной. Клянусь перед ликом Мадонны! – заключила Чечина, простирая над парадной лестницей недрогнувшую руку.

– Не волнуйся! Я о себе позабочусь...

Начиная с этого дня, во дворце Морозини воцарилась странная атмосфера.Адальбер вскоре уехал в Париж, а дом превратился в своеобразный храм безмолвия. Анелька часто выходила по вечерам – видимо, со своей американской компанией, которую все-таки больше не решалась приводить в дом. Альдо был поглощен делами, то и дело отправляясь в короткие поездки. И что странно – ему больше не удалось встретиться с Этель Солманской. Когда он, через два дня после первого знакомства, пришел в гостиницу, ему сообщили, что молодая женщина внезапно уехала, получив телеграмму. Она не оставила адреса, куда следовало пересылать ее корреспонденцию, впрочем, той почти и не было. Затем Альдо уехал в Рим – там должен был состояться интересный аукцион, надеялся он также навести там справки о Сигизмунде. Напрасный труд! Несмотря на многочисленные связи Морозини в Вечном городе, – а он предпринял там в крупных отелях целое тайное расследование, – ему так и не удалось ничего разузнать. Никто не только не видел графа Солманского, но даже и не слышал о таком. Пришлось смириться...

– Позвольте дать вам совет, – сказал Ги Бюто. – Никогда не надо отчаиваться...

Морозини бережно закрыл белый кожаный футляр, убрал его в сундук и улыбнулся старому другу.

– Раз вы советуете, Ги... Но признайте все же, дела идут неважно. Мое прошение о признании брака недействительным ни на йоту не сдвинулось с мертвой точки. Анельку все время словно напоказ тошнит, и она переходит только с кровати на шезлонг и обратно, а если я случайно встречаюсь с Вандой, та смотрит на меня с такой смесью упрека, страха и отвращения, словно я отравил ее хозяйку. Наконец, Симон Аронов исчез, и рубин тоже. Невеселые итоги!

– Что касается последнего, позвольте дать вам еще один совет: не упорствуйте! До сих пор вам в этом деле сопутствовала удача, и не надо удачу подстегивать. Наберитесь терпения и дождитесь, пока что-нибудь само приплывет к вам в руки... а если, к несчастью, вам не суждено больше увидеть Хромого из Варшавы, значит, надо отступиться и предоставить Истории идти своим чередом...

– Не так-то это просто, Ги! Если судьба целого народа действительно зависит от этой пекторали, я не признаю за собой права отступиться, и если я узнаю о смерти Симона, я попытаюсь сам продолжить поиски. Я знаю, где находится пектораль, я держал ее в руках. Беда только в том, что я вряд ли сумею отыскать в подвалах и подземельях варшавского гетто дорогу к тайнику... Более того, Видаль-Пеликорн разделяет мою решимость. Мы не собираемся опускать руки – ни один, ни другой. Главное на сегодняшний день – отыскать этот проклятый рубин, а он, скорее всего, в руках Солманского.

– В таком случае мне больше нечего сказать. Я буду молиться за вас, дорогой мой мальчик...

Услышав это нежное обращение, которое Ги не употреблял с тех пор, как его подопечный вышел из школьного возраста, Альдо смог оценить всю меру тревоги, бушевавшей в груди бывшего наставника. Впрочем, его не оставляла надежда, что удача еще может повернуться к нему лицом.

И он не ошибся. Уже совсем поздно вечером зазвонил телефон. Альдо и Ги засиделись в библиотеке, покуривая сигары у впервые зажженного этой осенью камина. На пороге появился Дзаккария и сообщил, что его светлость спрашивает господин Кледерман, который остановился в отеле «Даниели». Меньше всего Альдо ожидал услышать это имя, и потому даже не сразу заставил себя двинуться с места.

– Кледерман? Что ему может от меня понадобиться? – взволнованно бросил он. – Хочет известить меня о замужестве Лизы?

Услышав его напряженный и вместе с тем срывающийся голос, господин Бюто удивленно и чуть насмешливо поднял брови.

– Для таких предположений нет оснований, – очень мягко заметил он. – Разве вы забыли, что он крупнейший коллекционер, а вы – один из самых прославленных антикваров в Европе?

– Верно, – пробормотал Альдо, смущенный тем, что невольно выдал самую потаенную свою мысль, поселившуюся в его душе с прошлого Рождества: он смертельно боялся узнать, что Лиза больше не носит фамилию Кледерман. – Я поговорю с ним!

Минутой позже в трубке послышался отчетливый голос цюрихского банкира:

– Извините меня за то, что беспокою вас в такое позднее время, но я только что приехал в Венецию и не собираюсь здесь задерживаться. Могли бы вы принять меня завтра утром? Во второй половине дня меня уже не будет в городе.

– Минуточку!

Альдо бросился в кабинет, чтобы заглянуть в расписание встреч. По крайней мере, такое оправдание он придумал для себя самого, чтобы дать бешено колотившемуся сердцу время успокоиться. Кроме того, оттуда он мог продолжить разговор с личного аппарата.

– В одиннадцать часов вас устроит? – предложил он.

– Вполне! Значит, в одиннадцать. Желаю вам доброй ночи...

Ночь, однако, получилась неспокойной. Возбужденный и немного встревоженный, Альдо довольно долго не мог уснуть, и лишь постепенно понял, что в глубине души скорее рад этому гостю, чей приезд, возможно, слегка оживит ставший на редкость мрачным дом. Даже Чечина в последнее время перестала петь, и пораженные этим обстоятельством горничные начали передвигаться по дому совершенно бесшумно. Так что к назначенному часу князь был полностью готов, облачившись в темно-серый костюм в мелкую клеточку и украсив его галстуком оттенка старого золота, и в ту минуту, как Анджело Пизани открыл перед Морицем Кледерманом дверь его кабинета, он притворился погруженным в созерцание прелестного старинного ожерелья из кораллов и мелкого жемчуга. Хозяин поспешно вскочил навстречу гостю.

– Рад снова видеть вас, дорогой князь! – произнес тот, сердечно пожимая протянутую ему руку. – Наверное, вы – единственный человек, способный помочь мне разгадать одну небольшую тайну и тем самым помочь исполнить заветное желание...

– Если только это в моей власти, буду счастлив вам помочь. Прошу вас, садитесь... Могу ли я предложить вам чашечку кофе?

Швейцарский банкир, больше похожий на одевающегося в Лондоне американского священника, наградил хозяина дома одной из своих редких улыбок.

– Вы меня искушаете. Я знаю, что в вашем доме кофе варят особенно вкусно. Ваша бывшая секретарша часто мне об этом рассказывала...

Вместо ответа Морозини позвал Анджело и распорядился принести, кофе, потом сел на прежнее место и, стараясь говорить безразличным тоном, спросил:

– Как она поживает?

– Думаю, хорошо. Лиза, вы сами знаете, из тех перелетных птичек, которые не так часто дают о себе знать. Единственное исключение – ее бабушка, видимо, у нее она сейчас и находится... Кстати, скажите, довольны вы были ее работой?

– Больше, чем доволен! Она была незаменимой сотрудницей...

За стеклами очков в роговой оправе, закрывавших часть гладко выбритого, с тонкими чертами лица, темные глаза Кледермана, так напоминавшие глаза его дочери, на мгновение вспыхнули.

– Мне кажется, – сказал он, – ей здесь нравилось, и я сожалею о том, что вынужден был, в силу обстоятельств, разоблачить ее невинную хитрость... Но я приехал в Венецию не для того, чтобы рассказать вам о Лизе. Причина вот в чем: через две недели моя жена празднует свой день рождения одновременно с годовщиной нашей свадьбы. По этому случаю...

Появление Дзаккарии с кофе помогло Альдо справиться с собой: меньше всего ему хотелось после разговора о Лизе слышать имя Дианоры, прежней его любовницы! Дождавшись, пока Дзаккария расставит на столике чашечки и вазочки – за вкрадчивыми жестами дворецкого скрывалось живейшее любопытство, ведь он тоже очень любил «Мину», и внезапный приезд ее отца был для него целым событием, – Мориц Кледерман продолжал прерванную речь:

– По этому случаю я хочу подарить ей ожерелье из рубинов и бриллиантов. Я знаю, что она давно мечтает о хороших рубинах. В то же время случай – вполне можно назвать его и так – сделал меня обладателем исключительного камня, индийского, если судить по цвету, происхождения, но, вне всяких сомнений, очень древнего. Однако, несмотря на все мои познания в истории драгоценностей, – а вы должны согласиться, что они довольно обширны, – я не могу докопаться, откуда он мог взяться. Поскольку это кабошон, я одно время предполагал, что рубин мог быть в числе сокровищ герцогов Бургундских, но...

– Вы привезли его с собой? – спросил Альдо внезапно севшим голосом, в горле у него пересохло.

Банкир взглянул на собеседника со смешанным выражением удивления и сочувствия.

– Дорогой князь, вы должны были бы знать, что никто не станет разгуливать с камнем такой величины в кармане, особенно – позвольте сказать вам об этом – в вашей стране, где иностранцы подвергаются самой суровой проверке.

– Можете ли вы описать мне рубин?

– Разумеется. Вес приблизительно тридцать карат... о, как же мне раньше в голову не пришло! Я не случайно только что упомянул о герцогах Бургундских – ведь рубин по форме и величине точь-в-точь повторяет Розу Йорков, тот проклятый алмаз Карла Смелого, что доставил и вам, и мне столько неприятностей...

На этот раз сердце Альдо стукнуло невпопад: не может же это быть?.. Это было бы слишком прекрасно, но, увы, не стоит даже мечтать.

– Как он к вам попал?

– Самым естественным образом. Один человек, американец итальянского происхождения, явился и предложил мне его купить. Такие вещи случаются с людьми, чья страсть к коллекционированию широко известна. Он сам приобрел его на распродаже в каком-то австрийском замке.

– Маленький черноволосый человечек в темных очках? – перебил его Морозини.

Кледерман даже не пытался скрыть своего беспредельного удивления:

– Вы колдун или... вы знакомы с этим человеком?

– Мне кажется, мы с ним встречались, – ответил Альдо, вовсе не собиравшийся рассказывать о своих недавних приключениях. – Ваш рубин оправлен в виде кулона, да?

– Нет. Должно быть, прежде он был в оправе, но потом ее сняли, впрочем, очень аккуратно. О чем вы подумали?

– О камне, хранившемся в сокровищнице императора Рудольфа II, камне, чей след я долго искал, хотя понятия не имею о его названии. И... вы его купили?

– Разумеется, но позвольте мне не называть вам цену. Я собираюсь сделать его главной частью подарка, который готовлю для своей жены, и был бы, конечно, очень рад, если бы вы могли побольше рассказать мне об истории этого камня.

– Я еще не вполне уверен. Мне стоило бы его увидеть.

– Вы его увидите, дорогой друг, вы его увидите. Своим посещением вы доставите мне огромное удовольствие, особенно если поможете мне найти вторую половину того, ради чего я к вам явился. Видите ли, когда я говорил вам об ожерелье, то имел в виду вот что: может быть, у вас найдутся еще несколько рубинов, поменьше этого, но тоже старинных, и их можно будет, соединив с бриллиантами, превратить в уникальную вещь, достойную красоты моей супруги. Вы ведь с ней встречались, мне кажется?

– Да, действительно, несколько раз, в те времена, когда она была еще графиней Вендрамин... Но уверены ли вы, что она мечтает о рубинах? Прежде она предпочитала жемчуга, бриллианты и изумруды, которые так шли к ее северной красоте...

– О, она по-прежнему любит их, но вы не хуже меня знаете, как непостоянны женщины. Моя жена, с тех пор как увидела рубины Бегум Ага-Хана, только ими и бредит. Она уверяет, что на ней эти камни будут производить впечатление крови на снегу, – со смешком прибавил Кледерман.

Кровь на снегу! Эта безумная Дианора и ее роскошный муж даже не подозревали, до какой степени этот несколько затасканный романтический образ мог оказаться верным, если только прекрасная датчанка когда-нибудь повесит на свою лебяжью шейку рубин, принадлежавший Хуане Безумной и садисту Джулио...

– Когда вы уезжаете? – неожиданно спросил Морозини.

– Сегодня вечером, как уже говорил вам. Я еду пятичасовым поездом до Инсбрука, там пересаживаюсь на «Арльберг-экспресс» и возвращаюсь в Цюрих. – Я еду с вами!

Тон был из тех, что не допускает возражении. Увидев по лицу гостя, что тот несколько шокирован, Альдо прибавил, уже помягче:

– День рождения вашей супруги через две недели, значит, я должен как можно скорее увидеть ваш рубин. Что касается других камней, я мог бы вам предложить недавно купленное в Риме ожерелье, оно должно вам понравиться.

Вооружившись связкой ключей, Альдо направился к своему сундуку и отпер замки, после чего, приведя в действие потайной механизм, открыл дублирующие внешнюю защиту современные стальные запоры. Он вынул из сундука широкий футляр, раскрыл его, и на пожелтевшем бархатном ложе обнаружилось созвездие жемчужин, бриллиантов, а главное – розовых, очень красивых рубинов, заключенных в типично ренессансный плетеный узор. Кледерман вскрикнул от восторга, и Морозини поспешил воспользоваться случаем:

– Прекрасно, не правда ли? Это украшение принадлежало Джулии Фарнезе, юной любовнице папы Александра VI Борджиа. Именно для нее оно и было заказано. Не думаете ли вы, что оно вполне удовлетворило бы желания госпожи Кледерман?

Банкир взял великолепное ожерелье, которое едва уместилось в его ладонях. Любовными, удивительно осторожными движениями он ласкал каждый камень – только подлинная страсть к драгоценностям проявляется таким образом.

– Чудо! – вздохнул швейцарец. – Жаль было бы его разбирать. Сколько вы за него хотите?

– Нисколько. Я предлагаю вам обменять его на ваш кабошон...

– Вы же его даже не видели! И не представляете себе, насколько он ценен.

– Да, пожалуй, но мне кажется, я знаю этот камень. Как бы там ни было, ожерелье я беру с собой. Мы встретимся в поезде.

– Что ж, я очень рад. Сейчас же позвоню домой и распоряжусь, чтобы для вас приготовили комнату...

– Ни в коем случае! – запротестовал Альдо, у которого волосы на голове встали дыбом при одной мысли о том, чтобы оказаться под одной крышей с пылкой Дианорой. – Отель «Бор-о-Лак» вполне устроит меня. Я забронирую себе номер. Извините меня, – более любезным тоном прибавил он, – но я – человек нелюдимый и очень дорожу своей независимостью...

– Я вполне способен это понять. До вечера!

После ухода банкира Альдо позвал к себе Анджело Пизани и отправил его с поручениями: сначала в агентство Кука заказать билет на поезд и номер в отеле, после на почту отправить Видаль-Пеликорну наскоро сочиненную телеграмму: «Кажется, я нашел потерянный предмет. Буду Цюрихе, отель «Бор-о-Лак». Всего наилучшего».

Секретарь ушел, а Альдо еще долго сидел в кресле у письменного стола, глядя, как играет свет на прекрасном ожерелье Джулии Фарнезе. Он чувствовал, как в нем нарастает необычайное возбуждение, лишающее способности ясно мыслить. Внутренний голос нашептывал ему, что кабошон Кледермана не может быть не чем иным, кроме как рубином Хуаны Безумной, и все же он никак не мог понять, почему человек в черных очках отправился продавать камень швейцарскому банкиру, вместо того чтобы отдать его охваченным нетерпением заказчикам. Может быть, он вообразил, что после смерти сообщника может расправить крылья и попытаться сколотить состояние для себя лично? Это объяснение было единственно возможным, и, по всей видимости, мелкий бандит проявил удивительное легкомыслие... Но, в конце концов, это его дело, а главная забота Альдо сейчас – уговорить Кледермана уступить ему драгоценный камень, если только это действительно тот самый.

Углубившись в размышления, князь не услышал, как отворилась дверь, и заметил вошедшую Анельку лишь тогда, когда она встала прямо перед ним. Он тотчас поднялся, чтобы поздороваться с ней:

– Вы лучше себя чувствуете сегодня утром?

В первый раз за последние три недели она была одета, причесана и явно не так бледна.

– Кажется, меня уже больше не будет тошнить, – рассеянно произнесла она.

Ее внимание было приковано к ожерелью, которое Альдо только что выпустил из рук: она схватила его с вожделением, какого муж никогда прежде у нее не замечал. Даже легкий румянец появился на ее щеках.

– Какое чудо!.. Незачем и спрашивать, не подарите ли вы его мне? Я никогда бы не поверила, что вы можете быть настолько скупым мужем...

Мягко, но решительно Альдо отнял у нее драгоценность и положил обратно в футляр:

– Во-первых, я вам не муж, а во-вторых, это ожерелье уже продано.

– Как я предполагаю, Морицу Кледерману? Я видела, как он выходил отсюда.

– Вы прекрасно знаете, что я не желаю обсуждать с вами свои дела. Вы хотели поговорить со мной?

– И да и нет. Мне хотелось бы знать, зачем приходил сюда Кледерман. Он был моим другом, вам это известно?

– Он был главным образом другом несчастного Эрика Фэррэлса.

Молодая женщина отмахнулась, давая понять, что не видит разницы.

– Так, значит, эти великолепные камни будет носить прекрасная Дианора? Жизнь и в самом деле полна несправедливостей.

– Не вижу, каким образом это может относиться к вам. Мне кажется, у вас нет недостатка в украшениях? Фэррэлс буквально засыпал вас драгоценностями. А сейчас, если вы позволите, мы закончим этот разговор... пустой разговор. У меня много дел, но, раз уж вы здесь, я воспользуюсь этим для того, чтобы с вами проститься: я не буду обедать дома, а вечером уезжаю...

Внезапно это прелестное, безмятежное лицо запылало гневом, и Анелька, схватив руку Альдо, сдавила ее с невероятной силой:

– Вы едете в Цюрих, не так ли?

– У меня нет никаких причин это скрывать. Я уже сказал вам: у меня дела с Кледерманом.

– Возьмите меня с собой! Это будет только справедливо, мне очень хочется поехать в Швейцарию.

Альдо довольно грубо вырвал руку:

– Вы можете поехать туда в любое время. Но только не со мной!

– Почему?

У Морозини вырвался тяжелый вздох:

– Не заводите все время одну и ту же ссору! Наше положение – признаю, очень неприятное, – таково, каким его создали вы. Так живите своей жизнью и предоставьте мне жить своей! А, Ги, как вы кстати, – прибавил он, обернувшись к своему поверенному, который в эту минуту со своей обычной скромностью вошел в кабинет.

Анелька повернулась спиной и, не прибавив ни слова, вышла из комнаты. Она унесла с собой такой груз обиды и злобы, что Альдо показалось, будто воздух внезапно посвежел.

Остаток дня он провел, занимаясь текущими делами с Ги, затем велел Дзаккарии приготовить чемодан – чемодан с двойным дном, которым он всегда пользовался, когда приходилось перевозить ценные предметы, – после чего отправился утешать Чечину, совершенно убитую известием о предстоящем отъезде своего любимца. Она перекрестила его, потом с жаром обняла.

– Береги себя! – попросила она. – С некоторых пор я очень беспокоюсь, стоит только тебе выйти за дверь...

– Совершенно напрасно, а на этот раз ты и вовсе должна быть довольна: я еду вместе с отцом... Мины. Мы направляемся к нему в Цюрих, но я, разумеется, остановлюсь в гостинице. Как видишь, тебе не о чем тревожиться.

– Если бы этот господин был только отцом нашей дорогой Мины, я бы не переживала, но он еще и муж... этой...

Кухарка, никак не могла заставить себя произнести имя Дианоры, которую ненавидела еще с тех времен, когда та была любовницей Альдо. Морозини рассмеялся:

– Что ты выдумала? Вспомнила старую историю! Дианора не так глупа: она нашла себе очень богатого мужа и крепко держится за него. Спи спокойно и хорошенько ухаживай за господином Бюто!

– Можно подумать, я без твоих наставлений этого не сделала бы! – проворчала Чечина, передернув пухлыми плечами.

Приехав на вокзал, Альдо увидел свежие афиши театра «Ле Фениче», извещавшие о предстоящих представлениях «Отелло» с участием Иды Нажи, и решил, насколько возможно, затянуть свое пребывание в Швейцарии. Цюрихскому банкиру никогда в жизни не догадаться, какую услугу он оказывает Альдо, беря его с собой! И Морозини сел в поезд рядом с Морицем Кледерманом еще охотнее, чем рассчитывал. Хоть этого он избежит!

Вечером, когда поезд уже подходил к Инсбруку, а дворец Морозини погружался в сон, Чечина набросила на голову черный шарф. Она изо всех сил старалась избегать взгляда супруга, курившего последнюю сигарету, раскладывая пасьянс.

– Тебе не кажется, что уже поздновато для того, чтобы выходить из дома? А если хозяйка тебя спросит?

– Скажешь, что я пошла помолиться!

– В Сан Поло?

– Вот именно, в Сан Поло! Он – апостол язычников, и если кто-то и может заставить раскаяться эту девку, которая свалилась нам на голову, так он один. А еще он имеет некоторое отношение к исцелению слепых...

Дзаккария поднял лицо от карт и улыбнулся жене:

– Ну, тогда кланяйся ему от меня...

10 КОЛЛЕКЦИЯ КЛЕДЕРМАНА

Оказавшись в Цюрихе и впервые увидев жилище банкира, Морозини понял, почему Лиза всегда предпочитала жить в Венеции либо в одной из резиденций своей бабушки: Там, конечно, тоже были дворцы, но дворцы, соразмерные с человеком, не давящие его своими размерами. Банк размещался в настоящем храме Неоренессанса, изобиловавшем коринфскими колоннами и кариатидами. Собственно дом располагался на берегу озера, в местности, называемой Goldkuste – Золотой берег, – огромный дворец в итальянском стиле, напоминавший виллу Сербеллони на берегу озера Комо, но только с гораздо большим количеством архитектурных украшений. Вся эта пышность подавляла, и надо было обладать неумеренным влечением к роскоши бывшей Дианоры Вендрамин, чтобы чувствовать себя здесь непринужденно. Зрелище несколько скрашивали великолепный парк с фонтанами, спускавшийся к прозрачным водам озера, и величественная панорама снежных горных вершин. Так или иначе Морозини, бросив первый взгляд на это показное величие, подумал, что ни при каких обстоятельствах не хотел бы здесь жить. Банкир доставил его в отель, посоветовав немного отдохнуть перед ужином.

– Мы будем одни, – сообщил он. – Жена уехала в Париж к своему портному. Она выбирает платье, которое наденет в свой... тридцатый день рождения.

Морозини только улыбнулся, произведя в уме быстрый подсчет: к моменту их первой встречи с прекрасной Дианорой рождественским вечером 1913 года ему самому было тридцать, а Дианоре, овдовевшей в двадцать один, сравнялось тогда двадцать четыре. Так что, если правильно сложить цифры и если исходные данные верны, в этом, 1924 году, ей должно было исполниться никак не меньше тридцати пяти.

– Мне казалось, – с улыбкой заметил он, – что красивые женщины никогда не признаются в своем возрасте?

– О, моя супруга не похожа на других. И потом, одновременно с днем ее рождения мы отмечаем седьмую годовщину нашей свадьбы. Поэтому мне хочется отпраздновать это событие с особенным блеском.

Войдя в гостиницу – роскошный отель в стиле XVIII века, окруженный великолепным садом, – Альдо с удивлением обнаружил там телеграмму от Адальбера. «Жди, выезжаю. Буду Цюрихе 23 вечером», – гласила она. Значит, археолог должен приехать завтра. Зная по опыту, что когда обнаруживается очередная часть пекторали, ничто не происходит без причины, Альдо обрадовался. Тем более что с некоторых пор этот крупнейший город Швейцарии то и дело упоминался в том или ином контексте. Здесь всегда располагалась финансовая база Симона Аронова. Именно здесь скрылся из поля зрения Ромуальда старый Солманский, по-видимому, также имевший в Цюрихе свое убежище. Именно сюда просил привезти его раненый Вонг... И вот теперь Кледерман приобрел драгоценный камень, который скорее всего окажется тем самым рубином. По всему выходит, что в ближайшем будущем можно ожидать бурных событий!

С наступлением сумерек на город обрушились настоящие потоки воды. Около восьми часов сверкающий «Роллс-Ройс» банкира, управляемый безукоризненного вида шофером, доставил Морозини к подъезду, где его встречал ливрейный лакей с большим зонтом. Гостя передали с рук на руки дворецкому, обладавшему чисто британской осанкой, что не мешало ему быть типичным уроженцем кантонов. Происхождение выдавала шея непомерно могучего объема и мощи, стянутая белоснежным отутюженным отложным воротником.

Отдав пальто лакею, Морозини проследовал за внушительной фигурой по широкой каменной лестнице, услышав перед тем, что господин ожидает «господина князя» в своем рабочем кабинете.

Едва Альдо переступил порог, как банкир с крайне озабоченным видом протянул ему газету.

– Взгляните! Здесь пишут о человеке, который продал мне рубин. Он мертв...

Статья, снабженная довольно-таки скверной фотографией, сообщала, что в озере был выловлен труп американца итальянского происхождения, Джузеппе Сарони, разыскиваемого полицией Нью-Йорка. Его, по-видимому, жестоко пытали, потом задушили, после чего уже мертвого бросили в воду. Дальше следовало описание внешности, и оно развеяло последние сомнения Альдо: это был детальный портрет человека в темных очках.

– Вы уверены, что это – тот самый? – спросил он, возвращая банкиру газету.

– Совершенно уверен. Впрочем, он называл мне свое имя.

– Как вы с ним расплатились? Чеком?

– Естественно. И теперь я слегка обеспокоен, поскольку начинаю подозревать, что камень краденый. Если это так, то когда мой чек найдут, у меня могут быть неприятности...

– Возможно. Рубин и в самом деле был украден! Три месяца тому назад в Староновой синагоге в Праге его выхватили из рук великого раввина Иегуды Ливы. Вор убежал, всадив пулю мне в грудь в полусантиметре от сердца. Раввин тоже был ранен, но легко...

– Невероятно. Что вы делали в этой синагоге?

– За свою долгую историю рубин, изначально принадлежавший еврейскому народу, подвергся проклятию. Великий раввин Богемии должен был снять проклятие. Он не успел это сделать: негодяй выстрелил и убежал, и его не смогли найти...

– Но... в таком случае, рубин принадлежит вам?

– Не совсем так. Я искал его по просьбе клиента, и нашел в замке, расположенном неподалеку от австрийской границы.

– Как вы можете быть уверены, что речь идет о том самом камне? В конце концов, это не единственный рубин в виде кабошона...

– Ваши сомнения легко развеять. Покажите мне камень! Я полагаю, вы достаточно доверяете моему слову?

– Разумеется, разумеется... я покажу его вам, только прежде давайте поужинаем! Вы должны знать от своей кухарки, что суфле не может ждать. Вы расскажете мне о своих приключениях за столом.

Вошедший в эту минуту дворецкий объявил, что ужин подан. Спускаясь по лестнице вслед за хозяином дома, непринужденно рассуждавшим об охоте, Альдо обдумывал, как ему лучше подать свою историю. И речи не могло быть о том, чтобы хотя бы намеком заикнуться о пекторали. Ни в коем случае не следовало упоминать и о севильском приключении, еще меньше – о таинственном поведении раввина. Словом, умолчать придется о многом, ведь цюрихский банкир, несомненно, не примет ничего, так или иначе связанного с фантастическими, загадочными явлениями, тайным знанием... Конечно, как всякий истинный коллекционер, он не может не знать о том, что некоторым драгоценным камням приписывают роковую роль в судьбах людей, но до какой степени он верит в то, что большинство смертных считает легендами? Это еще предстоит выяснить.

Суфле оказалось превосходным. Кледерман, с большим почтением относившийся к своему повару, пока в его тарелке хоть что-то оставалось, открывал рот только для поглощения пищи. Но когда слуги наконец унесли грязную посуду, он, одним глотком осушив свой бокал, наполненный восхитительным невшательским вином, перешел к делу.

– Если я правильно понял, вы оспариваете у меня право на обладание рубином-кабошоном?

– Юридически это невозможно, поскольку вы честно купили его. Однако морально... да, оспариваю. И вижу только один возможный выход из этого положения: вы скажете мне, сколько за него заплатили, и я верну вам эти деньги.

– А я вижу другой выход, еще проще вашего: я возмещу вам ту сумму, какую вы потратили в Богемии, учитывая, разумеется, труд, который вы на себя взяли, чтобы завладеть рубином.

Морозини с трудом подавил печальный вздох: он и не надеялся, что противник легко сдаст свои позиции. Красота камня сделала свое дело, и Кледерман готов был заплатить за него вдвое или втрое больше, если потребуется. Когда в коллекционере пробуждается его главная страсть, нелегко заставить его выпустить добычу из рук.

– Поймите же наконец, что дело не в деньгах! Мои клиент так дорожит рубином только потому, что обязан очистить камень от проклятия, поражающего всех его обладателей.

Мориц Кледерман рассмеялся:

– Только не говорите мне, что человек двадцатого века, в здравом уме и достаточно образованный, может верить в подобный вздор!

– Верю я в это или нет, значения не имеет, – очень мягко возразил Альдо. – Но следует считаться с моим клиентом, а он, кроме того, мой друг. Он свято верит, что камень проклят. Впрочем, когда я узнал всю историю этого злосчастного рубина, начиная с XV века и до наших дней, я охотно признал его правоту...

– Ну, так расскажите же мне об этом! Вы знаете, до какой степени увлекают меня древние драгоценности.

– История этого камня началась в Севилье, вскоре после учреждения инквизиции. На троне восседали их «католические величества», а рубин принадлежал одному богатому «конверсос», Диего де Сусану. Местная еврейская община почитала камень священным...

С первых же слов Альдо почувствовал, что ему удалось пробудить в собеседнике живейшее любопытство. Медленно, стараясь сохранить как можно большую достоверность, но в то же время и умалчивая о многих деталях собственных приключений, он пробирался сквозь плотную завесу прошлого: вот камень подарен Сусаной-отцеубийцей королеве Изабелле; вот печальная повесть о Хуане Безумной и ее необузданной страсти; вот камень похищен и продан послу императора Рудольфа II; вот последний подарил его своему любимому незаконному сыну; вот, наконец, рубин оказывается в их с Видаль-Пеликорном руках «в одном богемском замке, владелец которого сполна познал превратности судьбы». Разумеется, ни слова не было сказано ни о призраке Сусаны, ни о страстном поклоннике Хуаны из Тордесильяса, ни о явлении императора в Градчанском замке, ни о вскрытии заброшенной могилы. Знакомство с великим раввином Морозини тоже объяснил совсем просто: следуя совету барона Луи Ротшильда, он отправился к нему в надежде выяснить кое-какие подробности, как всегда делал во время поисков. И, разумеется, Альдо не забыл подчеркнуть, какими ужасными несчастьями сопровождался путь кровавого камня.

– В синагоге я сам стал его жертвой, а тот, кто вам его продал, в свою очередь поплатился жизнью.

– Все это так, но... ваш клиент, разве он сам не боится пресловутого проклятия?

– Он – еврей, а только еврей способен снять проклятие, наложенное севильским раввином...

Кледерман немного помолчал, потом позволил лукавой улыбке смягчить свои всегда суровые черты. Уже подали кофе. Банкир предложил гостю великолепную гаванскую сигару, дал ему время раскурить ее и оценить аромат, и только тогда наконец спросил:

– И вы ему поверили?

– Кому? Моему другу? Разумеется, я ему верю...

– Однако вам следовало бы знать, на что способны наши собратья-коллекционеры, когда речь заходит о столь редкой и столь драгоценной вещи. Священный камень!.. Символ утраченной родины, Несущий в себе все беды и страдания угнетенного народа!.. Пожалуйста, сколько угодно, но из всего, что вы сейчас мне рассказали, явственно вытекает только одно: эта драгоценность отягощена историей. Вы отдаете себе в этом отчет? Изабелла Католичка, Хуана Безумная, Рудольф II и его чудовищный бастард... История всех имеющихся у меня камней и вполовину не так увлекательна...

– Человек, просивший меня найти этот камень, не стал бы прибегать к пошлым уловкам. Я слишком хорошо его знаю, чтобы усомниться в нем: для него это вопрос жизни и смерти.

– Хм!.. Над этим стоит подумать! А пока я покажу вам тот самый камень, а заодно и мою коллекцию. Идемте!

Они вернулись в большой кабинет-библиотеку на втором этаже, и на этот раз Кледерман запер дверь на ключ.

– Вы боитесь, что кто-нибудь из слуг может войти сюда без стука? – спросил Морозини. Его позабавила эта мера предосторожности, показавшаяся ему ребячеством.

– Ничего подобного. Сейчас вы поймете. Дело в том, что эта комната никогда не запирается, кроме тех случаев, когда я хочу проникнуть в сейф. Собственно говоря, только повернув этот ключ, можно открыть бронированную дверь. Вы сами увидите...

Банкир пересек кабинет, достал висевший у него на шее под крахмальным пластроном ключик и вставил его в углубление резьбы, украшавшей книжный шкаф в глубине комнаты. Толстая, обитая стальными листами дверь медленно повернулась на невидимых петлях, увлекая за собой великолепную имитацию из фальшивых переплетов. Кледерман улыбнулся:

– Надеюсь, вы цените выпавшую вам удачу. На свете существует не более полудюжины людей, которые когда-либо входили сюда. Идите за мной!

Стены просторной бронированной камеры с пола до потолка занимали сейфы.

– У каждого – собственный код, – продолжал банкир. – И только мне одному известны все комбинации. Когда придет время, я раскрою их своей дочери...

Его длинные пальцы быстро и ловко вращали два больших диска на дверце первого из сейфов – вправо, влево, еще раз и еще. Замки пощелкивали, и вскоре толстая створка отошла, за ней обнаружилась груда футляров.

– Здесь находится часть драгоценностей Екатерины Великой и некоторые другие вещи русского происхождения.

Оклеенная лиловым бархатом коробка в руках Кледермана распахнулась, явив взгляду изумительное бриллиантовое ожерелье, пару бриллиантовых же серег и два браслета. Морозини широко раскрыл глаза: ему был знаком этот убор. Князь любовался им еще до войны, когда тот украшал одну великую княгиню, связанную узами родства с императорской семьей; впоследствии дама внезапно исчезла, ходили слухи, что она была убита. Украшения действительно принадлежали прежде Северной Семирамиде, но сейчас эти бриллианты не ласкали взор Альдо: он испытывал отвращение к тому, что на языке профессионалов называется «красными драгоценностями», – к камням, ради обладания которыми проливали кровь. Не удержавшись, венецианец сурово спросил:

– Откуда у вас этот убор? Мне известно, кому он принадлежал перед войной, и...

– ...и вы спрашиваете себя, не приобрел ли я его у убийц великой княгини Натальи? Уверяю вас, она мне сама его продала... прежде чем сбежать в Южную Америку со своим дворецким, в которого она была безумно влюблена. Я открыл вам чужую тайну, но, надеюсь, вы не заставите меня пожалеть об этом?

– Не беспокойтесь на этот счет. Вы должны знать, что для антиквара профессиональная тайна не менее свята, чем для врача.

– Ни секунды в этом не сомневался, – рассмеялся Кледерман. – Мне ведь известна ваша репутация. Надо сказать, великая княгиня очень разумно поступила, что уехала. По крайней мере, спасла от большевиков свою жизнь и часть состояния.

После бриллиантов Морозини получил возможность полюбоваться знаменитым в узком кругу профессиональных коллекционеров аметистовым убором и некоторыми другими менее известными вещицами. Затем они перешли к содержимому других сейфов. Кледерман показал Морозини изумительный изумруд, принадлежавший последнему императору ацтеков и привезенный в Европу Фернандо Кортесом; два из восемнадцати прославленных бриллиантов «Мазарини»; браслет, изготовленный из нескольких бриллиантов, некогда входивших в пресловутое «Ожерелье королевы», разобранное и проданное в Англии четой Ла Мотт; бриллиантовую застежку от корсажа графини дю Барри; одно из жемчужных колье королевы-девственницы; и множество прочих чудес, приведших Альдо в полное восхищение: он и помыслить не мог, что коллекция Кледермана представляет такую ценность. Настал черед последнего, не открытого еще сейфа.

– Здесь хранятся драгоценности моей жены, – сказал банкир. – Они становятся настолько прекраснее, когда она их надевает... Но, кажется, вы удивлены?

– Не скрою. Во всем мире мне известны лишь три коллекции, которые могли бы соперничать с вашей.

– Ваша похвала лестна для меня. Впрочем, это не только моя заслуга. Начало коллекции положили мой отец и мой дед, однако вот то, что я купил у того американца.

И банкир открыл очередной черный бархатный футляр. Словно кровавый глаз циклопа, сверкнул на Морозини своим адским огнем рубин Хуаны Безумной. Венецианец взял его двумя пальцами – ему не нужно было внимательно рассматривать камень, на розыски которого ушло столько сил.

– Никакого сомнения. Именно эту драгоценность похитили у меня в Праге.

Для пущей уверенности – а вдруг, как это ни невероятно, перед ним лишь искусная копия? – Альдо подошел к письменному столу, извлек из кармана ювелирную лупу и под мощной лампой принялся рассматривать плоскую сторону камня. Обеспокоенный Кледерман прикрыл дверь в свою сокровищницу и тоже подошел к столу.

– Смотрите, – сказал Альдо, показывая ногтем на оборотную сторону камня и предлагая ему свою лупу. – Видите там крошечную звезду Соломона? Это доказательство того, что рубин имеет иудейское происхождение.

Кледерман, вооружившись лупой, внимательно изучил камень и вынужден был признать неприятную для себя очевидность. Но ничего не сказал. Он положил футляр с рубином на темно-зеленую кожаную обивку своего письменного стола, потом позвонил и двинулся отпирать дверь.

– Выпьете еще кофе? – обратился он к Морозини. – Откровенно говоря, мне он просто необходим.

– А вы не боитесь бессонницы? – с полуулыбкой спросил Альдо.

– Я обладаю способностью засыпать тогда, когда захочу. Но что вы собираетесь делать?

Морозини вытащил из кармана запасливо принесенную с собой чековую книжку и вечное перо и стал что-то писать, примостившись на краешке стола.

– Чек на сто тысяч долларов, – с величайшим спокойствием ответил он.

– Кажется, я не говорил вам, что согласен продать камень, – ледяным тоном отчеканил банкир. Но его слова не произвели на князя ни малейшего впечатления.

– А я не вижу, как вы можете поступить иначе! – возразил он. – Только что мы говорили о «красных драгоценностях». Этот камень залит кровью больше, чем вы могли бы себе вообразить...

Кледерман пожал плечами:

– По-другому и быть не может, когда речь идет об исторической драгоценности. Могу я напомнить вам о Розе Йорков, алмазе Карла Смелого, том самом, который свел нас в Лондоне? Вы жаждали заполучить его так же страстно, как и я, ивам совершенно безразлично было его трагическое прошлое.

– Разумеется, но в тот раз я не отыскивал его, рискуя жизнью... Теперь все по-другому! Ну, подумайте, в конце концов! – прибавил Морозини. – Вам действительно хочется увидеть, как горит на груди вашей жены камень, который десятки лет провел на трупе? Вам это не внушает отвращения?

– Умеете же вы вызвать в воображении какую-нибудь гадость, – проворчал банкир. – Однако лучше будет сказать вам сразу: теперь, когда мне известен путь этого рубина, мне, разумеется, совершенно не хочется дарить его моей жене. На свой день рождения она получит в подарок ожерелье, которое вы привезли... А это чудо я оставлю себе...

Альдо не успел ответить: распространяя вокруг себя ночную свежесть, смешанную с нежным ароматом дорогих духов, Дианора, скорее отбросив, чем отворив створку двери, шумно и вместе с тем царственно вторглась в кабинет.

– Добрый вечер, дорогой! – произнесла она своим чудесным контральто. – Альбрехт сказал мне, что, здесь у вас князь Морозини... И, право же, так и есть! Какая радость снова видеть вас, друг мой!

Протягивая обе обнаженные, без перчаток, руки, она уже устремилась к Альдо, но внезапно остановилась и резко свернула вправо:

– Что это такое?.. О, Боже!.. Какая дивная вещь!

Сбросив широкое манто, отделанное голубым песцом, – льняные волосы покрывала шапочка из того же меха – она уронила его на ковер, словно смятую бумажную обертку, и, бросившись к рубину, схватила камень, прежде чем муж успел помешать ей. Лицо красавицы озарилось радостью. С камнем в руке она приблизилась к Кледерману.

– Мориц, обожаемый мой! Вы никогда ни перед чем не останавливались, вы готовы небо и землю перевернуть, лишь бы доставить мне удовольствие. Но сегодня вы превзошли самого себя. Где вы нашли этот удивительный рубин?

Она, казалось, совершенно позабыла о присутствии Альдо. Но венецианец отнюдь не собирался мириться с таким положением дел: ставка была слишком крупной.

– Я нашел его первым, сударыня. Ваш супруг всего лишь купил его, впрочем, в полном неведении, у человека, который украл его у меня. Так что я как раз собирался возместить ему расходы, – прибавил он, отрывая чек от корешка.

Дианора подняла на него прозрачные глаза – от охватившего ее гнева в них вспыхнули молнии.

– Уж не хотите ли вы сказать, что собираетесь забрать мой рубин?

– Я намерен всего лишь восстановить справедливость. Камень принадлежит даже не мне. Я купил его для клиента...

– Никакой клиент не имеет значения, если речь идет обо мне, – вызывающим тоном заявила молодая женщина. – Тем более что вам нечем доказать свою правоту. Такой коллекционер, как вы, не остановится и перед тем, чтобы солгать.

– Успокойтесь, Дианора! – вмешался Кледерман. – Мы как раз обсуждали этот вопрос, когда вы вошли. Я не только не принял чека от князя, но и собирался сам предложить ему выписать чек, с тем чтобы возместить понесенные им убытки...

– Все это слишком сложно для меня. Ответьте мне честно и откровенно, Мориц! Вы купили этот камень для меня, ко дню моего рождения, да или нет?

– Да, но...

– Никаких «но»! Значит, он мой, и я оставляю его себе! Я сама придумаю для него оправу...

– Вам следовало бы, – перебил ее Альдо, – дать вашему мужу возможность объяснить это «но»! Вам стоит послушать: тело человека, продавшего ему этот камень, только что вытащили со дна озера... Перед тем его задушили. А менее чем за три месяца до этого он всадил мне пулю чуть ли не в сердце.

– Боже мой!.. Какая волнующая история! Тем больше у меня оснований дорожить этим камнем.

И Дианора расхохоталась в лицо Морозини, в который раз мысленно спрашивавшего себя, как он мог умирать от любви к этой помешанной. «Такая красота, и ни капли мозгов!» – думал венецианец, глядя, как молодая женщина порхает по кабинету мужа. Годы скользили по ней, словно живительная влага. Сквозь ее нынешний облик Альдо видел ее такой, какой предстала она ему рождественским вечером у леди Грей. Северная фея! Снежная сильфида в искрящемся платье цвета ледника, так нежно льнувшем к каждому изгибу ее юного тела, еще более пленительного, чем ее лицо!.. Позже он встречался с ней еще дважды: в Варшаве,где на одну ночь оба вновь обрели головокружительные наслаждения былых времен, и на свадьбе Эрика Фэррэлса с Анелькой Солманский. Но во второй раз он уже не подпал под влияние чар обольстительной датчанки. Впрочем, лишь потому, что был околдован прекрасной полькой! И сейчас Альдо невольно подумал, что между этими двумя женщинами существует странное сходство.

Как и Анелька, Дианора не отставала от моды – по крайней мере, в манере одеваться, – ее платье из тонкой серо-голубой шерстяной ткани открывало выше колен безупречные ноги и позволяло угадать все грациозные линии тела, по-прежнему стройного и ничем не скованного под этим нарядом... Зато роскошный бледный шелк волос она все же сохранила в неприкосновенности. Сейчас она продела свою руку под руку мужа и смотрела ему в глаза с нежной мольбой. А тот... даже не верилось, что это лицо, такое холодное и суровое на вид, способно выражать такую страсть. Может быть, еще не все потеряно, не попробовать ли разыграть эту карту?

– Будьте благоразумны, сударыня! – мягко произнес Морозини. – Разве хоть один любящий муж согласится с легким сердцем подвергнуть опасности ту, которую любит? А вы, без сомнения, окажетесь в опасности, если будете упорствовать в желании оставить себе этот камень.

Все еще цепляясь за руку Кледермана и глядя ему в глаза, Дианора передернула плечами:

– Какая чушь! Мой муж достаточно силен, достаточно могуществен и достаточно богат для того, чтобы защитить меня от любой опасности. Вы понапрасну теряете время, милый князь! Никогда, слышите, никогда я не отдам вам эту драгоценность! Я уверена, что для меня она станет самым настоящим счастливым талисманом.

– Превосходно! Вы победили в этой битве, сударыня, но я не теряю надежды выиграть войну в целом! Оставьте пока рубин у себя, но, умоляю вас, подумайте еще! Не в моих привычках пугать людей, однако вам следует знать: сохранив рубин, вы навлечете на себя несчастье. А теперь желаю вам спокойной ночи!.. Не провожайте меня, – прибавил он, обращаясь к Кледерману. – Я знаю дорогу и собираюсь прогуляться до отеля пешком!

Кледерман расхохотался и, оставив жену, подошел к своему упрямому гостю.

– Вы знаете, что отсюда до него несколько километров? И лаковые туфли – не самая удобная обувь для прогулок. Умейте красиво проигрывать, дорогой князь, и разрешите моему шоферу отвезти вас. Или вы позволите мне предложить вам башмаки погрубее?

– Вы решили сегодня вечером не оставлять на мою долю никакой инициативы? – спросил Альдо с улыбкой, которая, впрочем, была адресована только швейцарцу. – Согласен на машину. Я бы предпочел грубые башмаки, да опасаюсь неодобрительного взгляда портье в «Боре»!

Длинная машина скользила по мокрому саду, но дождь уже перестал. Небо прояснялось, и от черной воды озера тянуло холодной сыростью. Всю дорогу, до самого центра города, они катили по большим лужам, в которых зыбко отражался свет фонарей. В такой поздний час, да еще и погода выдалась ненастная, улицы совсем опустели. Несмотря на яркое освещение, Цюрих этим вечером выглядел печально, и Альдо с признательностью подумал о Кледермане: в долгой прогулке по этой ледяной хлюпающей пустыне не было бы ровным счетом ничего приятного! А поразмышлять над проблемой, поставленной перед ним четой Кледерман, вполне можно, лежа в теплой постели. Пока что Морозини не представлял себе, как ее решить. Даже при помощи Адальбера. Разве что просто-напросто ограбить банкира?

Все еще перебирая в уме варианты, князь шагал по широкому, застланному толстым ковром коридору к своему номеру. Он вставил ключ в замочную скважину... И тут на него обрушилась темнота. Удар по затылку свалил венецианца с ног, и тот, словно сброшенная одежда, упал на заглушивший шум мягкий ковер...Альдо очнулся на узкой железной кровати в комнате, обставленной так убого, что даже монах-траппист погнушался бы ею. Стоявшая на столе керосиновая лампа освещала потрескавшиеся, покрытые плесенью стены. Первой мыслью Альдо было, что ему снится кошмар, но еле ворочающийся язык и гудящий череп убеждали в неприятной реальности происходящего, хотя он никак не мог припомнить, что же с ним произошло. С трудом приводя в порядок мысли, Альдо постепенно восстановил в памяти последние свои осознанные жесты: вот он остановился перед дверью, вот вставил ключ. Дальше – черная дыра. Стало быть, вопрос в следующем: каким образом он из коридора роскошного международного отеля попал в эту грязную яму? Мыслимо ли, чтобы напавшие на него сумели, пусть даже посреди ночи, вытащить его из отеля и куда-то перенести?

И что еще более странно: он мог свободно передвигаться, его не связали. Князь встал на ноги и подошел к единственному окну, узкому, с крепко запертыми ставнями. Что касается двери, она, хоть и выглядела ветхой, была снабжена новеньким замком, с которым Морозини никак не сумел бы справиться. Он не обладал талантами своего друга Адальбера и сейчас горько пожалел об этом. «Если нам суждено когда-нибудь встретиться снова, попрошу его дать мне несколько уроков!» – пробормотал он, вновь вытягиваясь на матраце, ничем не покрытом и, казалось, набитом булыжниками. Рано или поздно кто-нибудь обязательно сюда придет, а пока лучше потерпеть...

Долго ждать не пришлось. Стрелка часов Альдо – у него, как выяснилось, ничего не взяли – отсчитала десять минут, и дверь открылась, пропустив внутрь какое-то земноводное: сходство с жабой было поразительным, вплоть до бородавок. Позади уродца шел человек, при виде которого узник невольно вскрикнул от изумления. Вот этого типа он никак не ожидал еще раз встретить в своей жизни, по той простой причине, что считал его заточенным во французскую тюрьму или же должным образом переправленным в Синг-Синг: это был собственной персоной Ульрих, американец, с которым князь столкнулся два года назад, бурной ночью на вилле в Везине. Однако это возникновение из небытия не только не встревожило венецианца, но даже позабавило его: всегда лучше иметь дело с кем-то, кого уже знаешь.

– Опять вы? – добродушно спросил он. – Уж не назначили ли вас посланцем американских гангстеров в Европе? Я был убежден, что вы в тюрьме.

– Оставаться там или выйти – зачастую всего лишь вопрос денег, – произнес холодный резкий голос, воспоминание о котором еще хранила память Альдо. – Зря французы захотели переправить меня в Штаты: я этим воспользовался, чтобы выйти на простор, но отнюдь не атлантический. Выйди отсюда, Арчи, но далеко не уходи!

Ульрих устроил свое длинное костлявое тело, облаченное в хорошо сшитый твидовый костюм, на единственном стуле, предоставив кровать в полное распоряжение Морозини. Тот зевнул, потянулся, потом снова улегся, расположившись так спокойно, словно был у себя дома.

– Ничего не имею против откровенной беседы с вами, дорогой мой, но мы вполне могли бы поговорить и в отеле. Ведь вы, похоже, имеете туда свободный доступ? У вас здесь так гадко.

– Это, в общем-то, не курорт. Что касается того, о чем я хотел с вами поговорить, все дело укладывается в три слова: мне нужен рубин.

– Это у вас что, мания? В прошлый раз вы гонялись за сапфиром. Теперь – рубин. Вы намереваетесь похищать меня всякий раз, как вам захочется получить какой-нибудь драгоценный камень?

– Не притворяйтесь дурачком! Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать. Рубин продал Кледерману этот болван Сарони, вообразивший, что сумеет всех обдурить и прикарманить камень. А сегодня Кледерман перепродал его вам. Так скажите мне, где он, и вас тут же отвезут обратно в город!

Морозини расхохотался:

– Где вы изучали психологию коллекционеров? Вы решили, что банкир привез меня сюда, чтобы продать мне редчайший предмет, который ему удалось заполучить? Разумеется, я хотел выкупить у него рубин, но Кледерман дорожит им как зеницей ока. Я потерпел неудачу.

– А я завладею им, и вы мне поможете.

– Отсюда, из этой ямы? Не представляю себе, каким образом. Кстати, это вы так ловко управились с беднягой Сарони?

– Нет, не я, это мой... наниматель, – ответил Ульрих с оттенком презрения, не ускользнувшим от Морозини. – Он сам вел допрос, а потом его подручный убил Сарони. Я лично терпеть не могу пачкать руки...

– Понимаю. Вы – мозг ассоциации?

В бледных глазах американца на мгновение вспыхнул огонек гордости.

– В самом деле, можно и так сказать!

– Странно! Я допускаю, что выработку планов не доверяют молодому Сигизмунду, ведь он отнюдь не светоч мысли, но... старик Солманский по-прежнему жив, несмотря на разыгранную в Лондоне комедию самоубийства. И если только он внезапно не впал в детство...

– Что ж, вы много чего знаете! Нет, он не впал в детство, но он болен. Средство, которое он принял, чтобы симулировать смерть, вызвало непредвиденные последствия. Он уже не может сам руководить операциями. Зачем, по-вашему, ему понадобилось брать на себя труд устраивать мне побег и поставить меня во главе шайки бандитов, вывезенных из Америки, Сигизмундом?

Разговор принимал неожиданный оборот, который весьма заинтересовал Морозини. Он поспешил воспользоваться своим преимуществом:

– Ясно, у них возникла потребность в человеке с крепкой хваткой. Сигизмунд – не более чем опасный и жестокий безумец. По всей вероятности, для его отца это тоже не секрет.

– Совершенно верно! – подтвердил Ульрих, его прямо-таки распирало от самодовольства.

– Иными словами, вы получаете распоряжения непосредственно от старика. Он здесь?

– Нет. В Варшаве...

Убаюканный похвалами бандит слишком быстро сболтнул это, но тотчас же спохватился:

– Вас это ничуть не касается!

– Чего же вы от меня ждете? Я уже сказал вам, что Кледерман хочет оставить рубин себе. Не понимаю, чем еще я могу быть вам полезен?

На грубом, топорном лице американца, словно маска, появилась недобрая улыбка.

– Все очень просто: вы устроите так, чтобы добыть его. Вы можете свободно прийти к нему в любое время. Так или нет?

– Если бы это было так, я бы уже составил план, но то, о чем вы сейчас меня просите, означает взломать сейф, вполне заслуживающий этого названия. Это же Форт-Нокс в миниатюре!

– Ну, не надо отчаиваться. Устраивайтесь, как хотите, но мне нужен рубин, иначе...

– Иначе – что?

– Вы можете стать вдовцом!

Это было так неожиданно, что Морозини вытаращил глаза.

– Что это значит?

– Очень просто: ваша жена у нас в руках! То самое прелестное создание, которое вы, рискуя собственной жизнью, явились вырвать из моих лап на вилле в Везине!

– Я прекрасно понял, но... она же сестра и дочь ваших хозяев? Неужели они приказали вам похитить мою жену?

Ульрих немного подумал, прежде чем ответить, потом поднял голову с видом человека, только что принявшего решение:

– Нет. Скажу даже, что эта деталь им неизвестна. Видите ли, мне показалось, что недурно было бы обеспечить себе гарантию против них и одновременно приобрести средство давления на вас!

Мозг Альдо работал с лихорадочной быстротой. Во всем этом было нечто странное. Поначалу он даже решил, что гангстер блефует.

– Когда же вы ее похитили? – безразличным тоном спросил он.

– Вчера вечером, около одиннадцати, когда она вместе с подругой выходила из «Гаррис-бара»... Вам этого достаточно?

– Нет. Я хочу позвонить домой!

– Почему? Вы мне не верите?

—Не верю. По-моему, срок слишком короткий для того, чтобы привезти ее сюда...

– Я не сказал, что она здесь. Но что она у меня в руках – вот в этом вы можете не сомневаться!

Альдо, всвою очередь, задумался. Когда он расстался с Анелькой, та только-только избавилась от приступов тошноты, но была, еще далеко не в блестящей форме. Трудно было представить себе ее потягивающей коктейли в «Гаррис-баре», пусть даже с подругой, которой, скорее всего, была Адриана. Во всяком случае, одно несомненно: Ульрих знал, что он женат на вдове Фэррэлса, но совершенно не представлял себе их нынешних отношений. Какое-то мгновение он лелеял мысль с широкой улыбкой заявить: «Моя жена у вас? Чудесно! Так оставьте ее себе, вы даже не представляете, какую услугу мне этим оказываете!» Альдо представил себе, какая физиономия сделается у Ульриха при этом известии... Однако, поразмыслив, он решил отказаться от подобного удовольствия. Венецианец по опыту знал, что этот человек опасен и без малейших колебаний начнет истязать Анельку, лишь бы добиться своего. А Альдо, как страстно ни желал вновь обрести свободу, вовсе не хотел смерти молодой женщине, и еще менее – чтобы ее подвергли пыткам. Самое разумное, что он мог сейчас сделать, – это принять предложенные ему условия игры. Это было единственной возможностью выйти на свежий воздух...

– Ну что? – спросил Ульрих. – Больше ничего не скажете?

– Новость такого рода требуется обдумать, разве не так?

– Может быть, но по-моему, вы уже достаточно размышляли. И что же?

Морозини изобразил на своем лице как можно более встревоженное выражение.

– Но, по крайней мере, вы ничего плохого ей не сделали?

– Пока еще нет. Скажу даже, что с ней очень хорошо обращаются.

– В таком случае, у меня нет выбора. Что вам, собственно, нужно?

– Я вам уже сказал: рубин.

– Не рассчитываете же вы, что я отправлюсь за ним сегодня ночью? А завтра рубин отнесут какому-нибудь ювелиру, там его вставят в оправу, чтобы подарить госпоже Кледерман по случаю дня ее рождения.

– И когда этот день рождения?

– Через тринадцать дней.

– Вы там будете?

– Разумеется! – ответил Альдо, с хорошо разыгранной усталостью пожав плечами. – Если только вы не оставите меня здесь.

– Не совсем представляю себе, на что вы можете пригодиться, сидя в этой яме. Так вот, слушайте меня хорошенько! Вас отвезут обратно в город, и вы будете находиться под моим наблюдением, господин князь! Разумеется, речи быть не может о том, чтобы обращаться в полицию: я об этом узнаю, и вашей жене придется несладко. Точно так же и речи быть не может о том, чтобы переехать в другой отель. Позже я назначу вам встречу. Вы можете попытаться узнать, какому ювелиру закажут оправу... – Ульрих встал и направился к двери, но перед тем, как ее открыть, обернулся: – Не делайте такое ужасное лицо. Если дела пойдут так, как я хочу, может случиться, что и вы найдете здесь свою выгоду.

– Не представляю, каким образом?

– А вы подумайте! Если я с вашей помощью смогу потрясти сейф Кледермана, очень может быть, что я отдам вам рубин...

– Как? – проронил ошеломленный Альдо. – Но я думал...

– Солманские хотят заполучить его любой ценой, а вот мне совершенно безразлично, достанется он им или нет! Надо быть таким тупицей, как Сарони, чтобы вообразить, будто такую штуку можно потихоньку продать. В сейфе у этого банкира, должно быть, найдется что-нибудь, чем куда легче набить карманы...

– Там много исторических драгоценностей. Их тоже не так легко продать.

– На этот счет не беспокойтесь. В, Америке продается все, да и цены повыше, чем здесь. До скорого!

Сидя на своей кровати, Альдо поднял руку и небрежно помахал ему. Минутой позже явилось земноводное по имени Арчи, украсившее свою физиономию жалким подобием улыбки:

– Тебя отвезут в город, парень, – заявил он.

Морозини не успел и рта раскрыть: нанесенный с невероятной силой удар дубинки снова отправил его в страну грез...

Во второй раз он очнулся в обстановке еще менее приятной, чем в первый: в том неизвестном доме, по крайне мере, была кровать. Теперь же Морозини открыл глаза в темном, холодном и сыром месте. Вскоре он понял, что лежит на траве, а вокруг лужайки растут прекрасные деревья. Между стволами виднелось озеро, лодочные сараи, рестораны на сваях.. Ночь еще не кончилась, фонари продолжали гореть. Продрогший, несмотря на шерстяное пальто, которое ему любезно вернули, Альдо скоро заметил огни «Бор-о-Лака», до которых, как ему показалось, было недалеко. И хотя голова на каждый шаг отзывалась болью, князь пустился бежать, мечтая о трех вещах: выйти из сада, вернуться в номер и согреться.

При виде вернувшегося в таком плачевном виде, хотя и трезвого вроде бы клиента, которого он считал давно спящим в своей постели, портье позволил себе только поднять бровь, – он скорее дал бы отрезать себе язык, чем осмелился задать вопрос. Альдо туманно махнул ему рукой и спокойным шагом направился к лифту: в глубине кармана он нащупал ключ от номера.

Горячий душ, две таблетки аспирина – и он нырнул в постель, решительно отогнав все мысли, способные помешать уснуть. Прежде всего – спать, а там поглядим!

Было не больше десяти часов, когда Морозини проснулся, чувствуя себя после сна куда лучше, чем ожидал. Для начала он заказал солидный завтрак, потом попросил соединить его по телефону с Венецией. История с похищением Анельки, хотя он не слишком-то поверил Ульриху, смущала его. Если это правда, значит, у него дома все вверх дном и, может быть, даже полно полиции? Ничего подобного: голос, который он услышал в трубке, – голос Дзаккарии – звучал спокойно и безмятежно. Альдо попросил позвать к телефону жену.

– Ее нет дома, – ответил верный слуга. – После вашего отъезда ей захотелось переменить обстановку, и она отправилась на несколько дней погостить к донне Адриане.

– Она взяла с собой вещи?

– Конечно. Столько, сколько требуется для недолгой поездки. Что-нибудь не так?

– Все в порядке, не беспокойся. Я только хотел сказать ей пару слов. Кстати, Ванда поехала с ней?

– Конечно...

– Превосходно. Я позвоню моей кузине.

Здесь ему тоже не повезло. Надменный мужской голос сообщил, что ни графини Орсеоло, ни княгини Морозини дома нет: дамы покинули Венецию накануне и отправились на Большие озера. Не зная точно, где остановятся, адреса они не оставили.

– А вы-то сами кто такой? – спросил Альдо, которому не понравился ни тон, ни голос этого типа.

– Я – Карло, новый слуга госпожи графини. Это все, что вашей светлости угодно знать?

– Это все. Спасибо.

Альдо повесил трубку. Он чувствовал себя растерянно. То, что происходило в Венеции, оказалось еще более странным, чем он предполагал. Где сейчас Анелька? В плену у Ульриха или мирно отдыхает на Лаго-Маджоре? Или, может быть, их похитили всех вместе – обеих женщин и Ванду в придачу? Или Адриана, не довольствуясь своими отношениями с семейством Солманских, решила теперь связаться с американскими гангстерами? Да еще этот новый слуга, тоже не без странности: имя вроде бы итальянское, но его чудовищный акцент наводил на мысль, что Карл или Чарли подошло бы ему больше. И что все это, собственно, может означать?

Длинный ряд вопросительных знаков выстраивался перед Морозини до тех самых пор, пока с шумом и грохотом на своем ярко-красном «Амилькаре», отделанном черной кожей, не подкатил Адальбер. Его появление произвело глубокое впечатление на дежурного на стоянке, уверенного, что в отель прибыл один из выдающихся гонщиков. Однако Морозини в восторг не пришел.

– Неужели ты не мог приехать поездом, как все люди? – проворчал он.

– Если ты настаиваешь на конспирации, надо было предупредить... и остановиться в деревенском трактире. Мы что, и правда должны стараться не обнаружить себя? Знаешь ли, моя, как говорят канадцы, «колесница» битком набита наисовременнейшими карбюраторами, компрессорами и чем-то там еще, что позволяет развивать потрясающую скорость. Если возникает какое-нибудь срочное дело, это может пригодиться. А ты что, не в духе? Неприятности?

– Если бы тебя за одну ночь два раза подряд стукнули по голове, ты бы тоже видел жизнь в менее розовом свете. Что же касается неприятностей, их хоть отбавляй...

– Пойдем в бар, выпьем по стаканчику, и ты мне все расскажешь!

В баре почти никого не было, и два друга, устроившись за столиком под сенью пальмы в кадке, смогли спокойно поговорить. Точнее, говорил Альдо, а Адальбер потягивал коктейль, время от времени шмыгая носом. Причем так часто и громко, что Морозини, которого это начало раздражать, спросил в конце концов, не простужен ли он.

– Нет, но я только что открыл, что шмыганье носом способно выразить любые оттенки чувств: печаль, презрение, гнев и Бог знает что еще. Так что я тренируюсь... Тем не менее мы действительно – особенно ты – оказались в трудном положении. Совершенно бредовая история, но я просто аплодирую тебе за твою выдержку с этим гангстером. Ты правильно сделал, что подыграл ему, и я даже спрашиваю себя, не поможет ли это нам схватить всю шайку.

– Думаешь?

– Да конечно же. То, что Ульрих действует в одиночку, нам весьма на руку. О чем мы еще можем мечтать, если не о том, чтобы натравить одну шайку на другую?

– Согласен, но что будет с Анелькой?

– Ставлю свою рубашку против морковного огрызка, что ее никто не держит в плену. Этот тип просто блефует. Он воспользовался благоприятными обстоятельствами, и я на твоем месте не стал бы терзаться сверх меры.

– О, но я вовсе не терзаюсь «сверх меры»! Я просто боюсь сделать ошибку, жертвой которой может оказаться она. Ну а теперь скажи, как ты представляешь себе развитие событий?

– В ближайшее время предлагаю тебе разделить обязанности. Ты мог бы встретиться с прекрасной Дианорой и попытаться ее образумить. Тем временем я узнаю, по-прежнему ли в Цюрихе Вонг и известно ли ему, где сейчас находится Симон.

– Зачем он тебе?

– Узнать, есть ли у него копия рубина, такая же точная, как копии сапфира и алмаза. Сейчас самый подходящий момент для того, чтобы нам ее передать.

– Разумеется. Но ты забываешь, что сегодня рубин должны отдать ювелиру, чтобы тот изготовил для него великолепную оправу, достойную его новой владелицы.

– Однако прежде чем он этим займется, должно же пройти несколько дней? Надо постараться произвести подмену у ювелира. Если мы получим копию, нам, думаю, не составит никакого труда уговорить Кледермана или его жену, чтобы нас повели полюбоваться этим чудом. Я только что приехал, и сгораю от желания на него взглянуть...

– И ты думаешь, что сможешь подменить камень под носом у трех или четырех человек?

– Господи... ну конечно же. Что-то подсказывает мне, что в этот момент меня охватит вдохновение, – проговорил Адальбер, поднимая к потолку совершенно ангельский взгляд; – Хотя, разумеется, я предпочел бы, чтобы госпожа Кледерман проявила благоразумие и согласилась на твое ожерелье.

– Будь по-твоему. Я предприму еще одну попытку, хотя сильно сомневаюсь в успехе. Если бы ты видел, как она смотрела на рубин...

– Попытайся, по крайней мере, узнать, кто ее ювелир! Мы навестим его. По логике вещей, это должен быть Бейер, но мастеров такого уровня здесь несколько.

– Договорились. Завтра схожу к ней в такое время, когда Кледерман предположительно должен быть в банке. Я возьму с собой ожерелье, и мы посмотрим, что получится. А сегодня вечером, если хочешь, поужинаем вместе, и я пораньше лягу спать. Советую тебе сделать то же самое. Наверное, дорога тебя утомила?

– Меня? Я чувствую себя свежим как огурчик. И даже подумываю, не навестить ли мне Вонга сегодня же ночью. У нас не так много времени, и чем меньше мы будем его терять, тем лучше...

Альдо не пришлось долго раздумывать над тем, какой час будет наиболее благоприятным для его беседы с Дианорой: на подносе с его завтраком, между хлебной корзинкой и вазочкой меда, виднелся длинный конверт из плотной бумаги. В нем лежало написанное по всем правилам приглашение прийти к пяти часам на чай на виллу Кледермана.

– Наконец хоть что-то определенное! – прокомментировал это событие Видаль-Пеликорн, вернувшийся из своей ночной экспедиции с пустыми руками. – Я уже было начал думать, что Бог Израиля настроен против нас!

– Ты никого не застал у Вонга?

– Даже кошки. Ставни закрыты, двери заперты, а все вместе залито дождем. Я снова пойду туда после обеда и попытаюсь что-нибудь узнать у соседей. В Гельвеции корейцы не так уж часто встречаются. Кто-нибудь должен был заинтересоваться его приходами и уходами.

– Может быть, он уехал к Аронову?

– Если дом пуст, я это выясню. Не исключено, что вчера вечером Вонг был дома, и просто меня не услышал.

– И ты не попытался войти? Обычно двери не оказывают тебе длительного сопротивления.

– Если Вонг уехал, я понапрасну потерял бы время. И потом, лучше немного осмотреться днем, прежде чем браться ночью за какое-нибудь дело.

– В зависимости от того, что ты сегодня узнаешь, может быть, сходим туда вечером вместе...

Ровно в пять часов Морозини вышел из такси у знакомого уже ему подъезда. Дождь тоже не преминул явиться на эту встречу, и церемониал прошлого вечера двигался по накатанным рельсам до самого верха лестницы. Зато там дворецкий вместо того, чтобы направиться к рабочему кабинету банкира, свернул влево и распахнул перед гостем двойную дверь: госпожа ожидала его светлость в своих личных апартаментах.

При этих словах князь слегка нахмурился, но вскоре успокоился: безупречно выдержанный в стиле Людовика XVI салон, куда его провели, больше напоминал музей, чем будуар, располагавший к проявлению слабостей. И женщина, вошедшая в комнату пять минут спустя, в полной мере соответствовала чуть жеманной роскоши обстановки. Она была в платье из облачно-серого крепа с длинными рукавами и драпировкой, переходившей в повязанный вокруг шеи в шарф, на фоне которого очень красиво выглядело тройное ожерелье из мелкого жемчуга, такой же жемчуг украшал ее ушки. Никогда прежде Альдо не видел Дианору одетой так строго, но он вспомнил, что протестантский Цюрих вынуждал своих католических детей, пусть даже и миллиардеров, к несколько чопорному поведению.

Дианора протянула гостю царственную руку, отягощенную драгоценными перстнями, и одарила его насмешливой улыбкой.

– Как мило с вашей стороны, дорогой друг, принять мое столь неофициальное приглашение!

– Не стоит извиняться. Я как раз собирался, сударыня, просить вас о встрече. Мне нужно поговорить с вами...

– Говорят, великие умы всегда найдут общий язык. Сейчас подадут чай, и мы спокойно все обсудим.

Они вели обычный светский разговор ни о чем, пока дворецкий, сопровождаемый двумя горничными, не поставил перед Дианорой чайный поднос с сервизом из позолоченного серебра и саксонского фарфора и множество тарелочек с бутербродами, печеньями, пирожными и шоколадом – угощения хватило бы человек на десять.

Госпожа Кледерман приступила к «чайной церемонии», почти такой же сложной, как в Японии, и Морозини невольно залюбовался безупречной грацией этой женщины, в которую был так безумно влюблен десять лет назад. Казалось, она владеет тайной вечной молодости. Лицо, руки, светлые шелковистые волосы – все в ней было гладким, свежим, свободным от малейшего недостатка. В точности такая, как прежде! И большие, окаймленные длинными ресницами глаза сохранили свое аквамариновое сияние. Даже после недавнего своего открытия Альдо понимал страсть банкира к этому восхитительному творению природы, хотя сам оставался равнодушным: насколько больше ему нравились веснушки и дразнящая улыбка Лизы!

– Дайте мне угадать, о чем вы хотели побеседовать со мной, – проговорила Дианора, ставя на стол пустую чашку. – Держу пари, речь пойдет о рубине!

– Совсем не трудно догадаться. И мы должны поговорить о нем очень серьезно. Эта история намного печальнее, чем вам представляется.

– Какой зловещий тон! Я знавала вас более веселым, милый мой Альдо... или нам следует забыть о том, что мы были друзьями?

– Некоторым воспоминаниям никогда не изгладиться из памяти, и как раз во имя нашей дружбы я и прошу вас отказаться от этого камня.

– Слишком поздно! – усмехнулась она.

– Что это значит – слишком поздно?

– Даже если бы я и захотела – а об этом и речи быть не может! – я не могла бы вам его вернуть. Вчера утром Мориц уехал в Париж. Только Картье кажется ему достойным создать обрамление, подобающее этому чуду...

– Но ведь и здесь есть хорошие художники?

– Конечно, но только совершенство меня достойно, вы ведь знаете это?

– Я никогда не утверждал противного, и именно потому мне омерзительно думать, что этот кровавый камень с ужасным прошлым может стать вашей собственностью. Вы играете с дьяволом, Дианора!

– Не говорите глупостей! Мы живем не в средние века.

– Прекрасно, – вздохнул Морозини. – Остается только надеяться, что с Кледерманом во время его поездки ничего не приключится... – О, поездка будет очень короткой: он возвращается сегодня ночью. По завершении работы украшение Привезет точно к празднику тайный гонец. Разве это не интересно?.. Кстати, могу я рассчитывать на ваше присутствие?

– Тогда вам придется пригласить и моего друга Видаль-Пеликорна: он вчера ко мне приехал.

– Правда? О, я так рада! Обожаю этого человека!.. Но поговорим теперь о вас. Собственно, только ради этого я вас и позвала.

– Обо мне?.. Не вижу, о чем здесь говорить!

– Да не скромничайте вы! Вам это совершенно не идет, и у меня к вам серьезные претензии. Значит, вы женились?

– Пожалуйста, Дианора, давайте поговорим о чем-нибудь другом. Да, я женился, однако не по своей воле.

– Значит, вас все-таки можно принудить? Эта молоденькая дурочка, поймавшая в свои сети бедного Эрика Фэррэлса, творит настоящие чудеса. Объясните мне, как это вышло, я-то думала, что знаю вас?

– Здесь нечего объяснять. Вы все поймете, когда я скажу вам, что подал прошение в Рим об аннулировании брака.

Насмешливое выражение лица молодой женщины внезапно сменилось серьезным.

– Я рада этому, Альдо. Эта женщина тем опаснее, что на вид она ангел. Признаюсь, услышав о вашей женитьбе, я испугалась за вас. И Мориц тоже, потому что он очень вас ценит. Мы оба твердо убеждены в том, что она отравила Фэррэлса... и было бы жаль потерять такого человека, как вы.. – тут Дианора внезапно развеселилась. – А теперь не расскажете ли вы мне про ваши с Лизой, моей падчерицей, приключения? Не так давно я с удивлением услышала, что, когда вы вернулись с войны, вам предлагали на ней жениться?

– Да, это так, – пробормотал смущенный Альдо.

– Невероятно! – продолжала смеяться Дианора. – Подумать только, я чуть было не стала вашей тещей! Какой ужас! Не думаю, что мне это понравилось бы. По крайней мере, в то время...

– Почему такая оговорка? С тех пор вы переменили мнение на этот счет? – спросил немного удивленный Морозини.

– Да. На самом деле жаль, что вы отказались, хоть это и делает вам честь. Теперь вы не были бы в таком неприятном положении. Лиза немного безрассудна, но она хорошая девушка. А ее венецианские приключения, этот невообразимый маскарад! Я так смеялась. После этого я стала относиться к ней с некоторым уважением. Из нее вышла бы безупречная княгиня Морозини.

Изумление Альдо росло с каждым ее словом.

– Вы? Вы, Дианора, говорите мне это? Не верю своим ушам! Значит, вы с ней больше не на ножах?

– Раньше так и было, но прошлой зимой многое изменилось. Наверное, вы этого не знаете, но Мориц перенес серьезную операцию. Я так боялась... До такой степени, что... я поняла, как он мне дорог.

Уже несколько минут она, опустив глаза, нервно теребила свой жемчуг. А потом вдруг прямо посмотрела в глаза Альдо.

– Когда я кружила по больничной приемной, дожидаясь конца операции, я поклялась, если все пройдет хорошо, стать безупречной женой. Любящей.... и верной женой!

Морозини, наклонившись к ней, взял обеими руками пальчики Дианоры.

– Вы поняли, что любите его, – очень мягко сказал он. —И позвали меня сегодня за тем, чтобы сказать мне об этом. Я не ошибся?

Она неуверенно ему улыбнулась. Наверное, именно так улыбнулась бы юная девушка, рассказывающая своему отцу о первой любви, подумал растроганный Альдо.

– Да, – сказала Дианора. – Именно так. Я поняла, может быть, с опозданием, что у меня удивительный муж, и тогда...

– Если вы вспоминаете иногда о том, чем мы были друг для друга, решительно забудьте об этом!.. Или лучше скройте в самой глубине вашего сердца. Никто туда не заглянет. Особенно я!

– Я не сомневаюсь в вашей скромности. Вы благородный человек, Альдо, но мне необходимо было сказать вам, чтобы между нами не оставалось ничего не договоренного...

Помолчав немного, Дианора неожиданно спросила:

– Раз мы с вами теперь старые добрые друзья, позволите ли вы мне задать вам один вопрос?

– Это ваше право.

– Кого вы любите? Если, конечно, любите кого-нибудь?

К великому своему неудовольствию, венецианец почувствовал, что краснеет. Он попытался вывернуться:

– В эту самую минуту я люблю вас, Дианора. Я только что узнал незнакомую мне прежде женщину, и она мне очень нравится.

– Не говорите чепухи!.. Хотя я с удовольствием вам поверила бы. Наверное, Лиза сделала такое же открытие...

Услышав это имя, Альдо от неожиданности покраснел еще сильнее. Дианора опять засмеялась.

– Ну, хорошо, я не хочу вас пытать... только знайте, что вы ответили на мой вопрос.

Полчаса спустя, прощаясь с Дианорой, Альдо оказался во власти сложного чувства – вместе с облегчением от мысли, что ему не придется больше выдерживать притязания бывшей любовницы, он испытывал к ней большую нежность. Она стала дорога ему теперь, когда искренне полюбила своего мужа. Тем более что, кажется, и Лиза сложила оружие. И ко всему этому добавлялась мучительная тревога, стоило вспомнить о том, какие беды может навлечь на эту, отныне сплоченную, семью проклятый рубин. Что же делать, как избежать этого?

– Да, незавидное положение! – признал Адальбер, когда Альдо рассказал ему, как прошла встреча. – У нас все меньше простора для действий. Вонг уехал. Одна из соседок видела, как пять дней тому назад он покидал виллу с большим чемоданом в руках. Я ходил на вокзал и пытался выяснить, какие поезда уходили оттуда в тот вечер около восьми часов. Таких было несколько, в том числе один на Мюнхен и далее на Прагу. Но я не могу понять, зачем ему туда возвращаться?

– Может быть, он отправился дальше? Если ты начертишь прямую линию, соединяющую Цюрих, Мюнхен и Прагу, и продолжишь ее, ты окажешься прямо в Варшаве.

– И Симон тоже там?

Морозини, бессильный что-либо утверждать, только развел руками.

– У нас нет никакого способа это выяснить, и, в любом случае, мы не успеем его найти, чтобы получить копию рубина. Зато, может быть, стоит послать твоих близнецов понаблюдать за окрестностями дома Картье в Париже?

Адальбер с веселым любопытством взглянул на друга.

– Скажи-ка мне откровенно, не подумываешь ли ты перехватить гонца, которому поручено привезти сюда готовое ожерелье?

– Ну разумеется! Все, что угодно, лишь бы не позволить этому проклятому камню повредить Кледерманам! Но поскольку оправа будет роскошной, надо будет устроить так, чтобы полиция ее нашла...

– Ты делаешь успехи! А... твой приятель-гангстер? Что ты ему скажешь? Меня очень удивит, если этот тип не объявится в самое ближайшее время.

Ульрих и в самом деле не заставил себя ждать. В тот же вечер, поднявшись к себе в номер, чтобы переодеться к ужину, Альдо нашел на полу записку, в которой его приглашали выкурить сигару около одиннадцати часов рядом с беседкой на Бюркли-плац, неподалеку от его отеля.

Он явился туда в назначенный час, и американец уже поджидал его, сидя на скамейке, с которой открывался вид на темное ночное озеро, в водах которого отражались тысячи огней.

– Вы что-нибудь узнали? – без предисловий спросил бандит.

– Да, но прежде расскажите мне о моей жене!

– Уверяю вас, она прекрасно себя чувствует! Пока вы ведете честную игру, у меня нет оснований плохо с ней обращаться.

– И когда вы мне ее вернете?

– Как только рубин или другие драгоценности окажутся у меня в руках. Я дал вам слово.

– Хорошо. Новости вот какие: рубин отправился в Париж, к ювелиру Картье, которому поручено, по-видимому, сделать из него ожерелье. Кледерман сам отвез камень... и я предполагаю, что он лично отправится и забирать украшение. Его жена не смогла мне сказать точно, потому что это сюрприз к дню ее рождения.

Американец немного поразмышлял, отчаянно затягиваясь толстой, будто ножка стула, сигарой.

– Ладно! – вздохнул он наконец. – Лучше подождать, пока камень вернется сюда. Теперь слушайте меня внимательно! В праздничный вечер я буду в доме Кледерманов – им наверняка потребуется дополнительная прислуга. Когда решу, что момент настал, дам вам знак, и вы проведете меня к бронированной комнате, а как в нее проникнуть, объясните прямо сейчас. Затем вы вернетесь наблюдать за тем, что происходит в гостиных, разумеется, главным образом присматривая за банкиром. Если он соберется выйти, вы его задержите. Итак, я слушаю вас!

Морозини довольно точно описал кабинет банкира и подступы к бронированной комнате. Он не испытывал ни малейшего раскаяния, снабжая бандита сведениями, потому что готовил для него неожиданный поворот. Что, и преподнес в заключение своего рассказа:

– И, наконец, последнее: маленький ключик, которым отпирается дверь бронированной комнаты, висит на шее у Кледермана, и я не представляю себе, каким образом вы ухитритесь его заполучить.

Это известие совсем не понравилось Ульриху, и тот что-то пробурчал сквозь зубы. Однако если Альдо думал, что он признает себя побежденным, то ошибался. Прошло всего несколько секунд, и помрачневшее лицо американца озарилось:

– Главное – это знать, – изрек он.

– Вы же не собираетесь его убить? – резко спросил Морозини. – В таком случае, на меня не рассчитывайте!

– Может, вы любите его сильнее, чем свою жену? Не беспокойтесь, я намерен решить эту проблему другим способом... и без лишней жестокости. Я – истинный профессионал, так и знайте. А теперь слушайте, что я вам скажу.

Очень доходчиво он объяснил Альдо, что тому предстоит сделать, даже не подозревая, что человек, которого он считал полностью от себя зависящим, готов на все, чтобы вернуть рубин, но при этом не позволить весельчаку Ульриху сбежать с одной из лучших в мире коллекций драгоценностей.

Когда он закончил, Морозини ограничился тем, что прогнусавил в лучшем чикагском стиле:

– С моей стороны все будет о'кей!

Это заявление несколько ошарашило собеседника, но он воздержался от комментариев, и они расстались, чтобы встретиться в следующий раз вечером 16 октября.

11 ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ДИАНОРЫ

Вполном соответствии с фасадом залы для приемов «виллы» Кледермана свое внутреннее убранство позаимствовали у итальянского Ренессанса. Мраморные колонны, позолоченные расписные кессонные потолки, тяжелая мебель и старинные ковры представляли собою достойное обрамление для нескольких прекрасных картин: одного Рафаэля, двух Карпаччо, одного Тинторетто, Тициана и Боттичелли. Эти картины свидетельствовали о богатстве дома еще красноречивее, чем роскошь обстановки. Обойдя гостиную, Альдо вернулся к хозяину и похвалил полотна.

– Похоже, вы коллекционируете не только драгоценности?

– Ну, эта маленькая коллекция собрана в основном для того, чтобы заманивать сюда почаще мою дочь: она не слишком любит этот дом как таковой.

– А ваша жена, думаю, любит?

– Мало сказать. Дианора обожает виллу. Она говорит, что именно такой дом ей подходит. Лично мне достаточно было бы хижины в горах – лишь бы я мог разместить в ней комнату-сейф.

– Надеюсь, Дианора в добром здравии? Я думал, что увижу вас вместе...

– Только не сейчас. Вы ведь, наверное, знаете, она Так любит эффекты! И не появится до тех пор, пока не соберутся все, кто приглашен на ужин.

Вечер, как это часто практиковалось в богатых домах Европы, был четко поделен на две части: ужин человек на шестьдесят, в котором принимали участие только «самые близкие» и наиболее значительные персоны, а следом за ним – бал, куда собиралось раз в десять больше гостей.

Адальбер с самым непринужденным видом задал вопрос, который вертелся у Альдо на языке:

– Мне кажется, нам предстоит грандиозный праздник. Есть ли надежда увидеть здесь мадемуазель Лизу?

– Меня бы это удивило. Моя дикарочка не раз говорила, что не переносит «эти огромные светские сборища». Почти так же, как здешнюю обстановку, которую находит чересчур пышной. Она прислала моей жене роскошную корзину цветов с очень милой записочкой, и, думаю, тем и ограничится.

– А где она сейчас? – осмелился спросить Альдо.

– Об этом лучше поинтересоваться у торговца цветами с Банхофштрассе. Лично я не знаю... Господин посол, сударыня, какая честь принимать вас у себя нынче вечером, – добавил банкир, обращаясь к вошедшей паре, судя по виду – англичанам.

Как того требовал этикет, друзья раскланялись и вновь отправились бродить по гостиным, обильно украшенным в честь праздника розами и орхидеями. Цветы казались особенно прекрасными в живом свете свечей, заменявшем на сегодняшний вечер холодный электрический – только громадные напольные канделябры с длинными свечами могли должным образом озарить триумф Дианоры. Целой армии слуг в ливреях английского покроя под водительством импозантного дворецкого было поручено заботиться о гостях, среди которых были и сливки швейцарского банковско-промышленного капитала, и иностранные дипломаты, и известные литераторы. Однако – никаких художников или актеров, они бы могли нарушить стиль этой толпы, в которой не все женщины были одинаково элегантны, но все сияли роскошными драгоценностями, среди которых попадались весьма старинные. Возможно, те, кто приглашен только на бал, окажутся менее чопорными, но сейчас здесь собрались исключительно солидные и серьезные особы.

Едва войдя в дом, Альдо нос к носу столкнулся с Ульрихом. Гангстер, как и обещал, преобразился в безупречного слугу, ничем не отличавшегося от остальных, и в данный момент обслуживал гардероб у лестницы, где уже скопилось множество весьма дорогих мехов. «Сообщники» только перемигнулись. Было заранее условлено, что Морозини проводит своего необычного знакомца в рабочий кабинет банкира и даст ему необходимые указания во время бала.

В толпе сновали лакеи, нагруженные подносами с шампанским. Адальбер взял два бокала и передал один из них другу.

– Ты знаешь кого-нибудь из приглашенных? – спросил он.

– Никого. Мы ведь не в Париже, Лондоне или Вене, и у меня здесь нет никакой родни, даже самой отдаленной. А ты чувствуешь себя неуютно среди незнакомых людей?

– Ну, в анонимности есть своя прелесть. Можно расслабиться. Надеешься, что мы увидим рубин сегодня вечером?

– Надеюсь. Во всяком случае, посланец нашего приятеля продемонстрировал примерную скромность и ловкость. Никто его не видел, никто ничего не заметил.

– Точно.Теобальд с Ромуальдом,, сменяя друг друга, дежурили у дверей Картье, но ничто не привлекло их внимания. Твой Ульрих был прав: пытаться перехватить драгоценность в Париже – дело бесполезное... Святой Боже!

Все разговоры умолкли, и восклицание Адальбера прозвучало во внезапно наступившей тишине, выразив общее восхищение гостей: на пороге показалась Дианора.

Она вошла в очень строгом черном бархатном платье с маленьким треном, и у Альдо сжалось сердце: перед его мысленным взором мгновенно предстал портрет его матери кисти Сарджента – одно из лучших украшений палаццо Морозини в Венеции. Платье, выбранное Дианорой для этого вечера, так же, как и платье покойной княгини Изабеллы, чуть присборенное на груди и плотно облегающее талию, оставляло обнаженными руки, шею и плечи. Дианора когда-то восхищалась этим портретом и, конечно, вспомнила о нем, заказывая туалет к празднику. И в самом деле, разве можно было найти лучшее оформление для сказочного камня, чем ее светящаяся кожа? Рубин Хуаны Безумной сверкал своим зловещим огнем в центре ожерелья, составленного из изумительных бриллиантов и двух других рубинов, поменьше. Вопреки обыкновению ни на руках, ни в ушах молодой женщины не было украшений. Не было драгоценностей и в искусно подчеркивающей стройность шеи высокой прическе из серебристо-пепельных волос. И только туфельки из пурпурного атласа, мелькавшие в такт шагам под темной волной платья, перекликались с завораживающим оттенком рубина. От красоты Дианоры у всех присутствующих перехватило дыхание, гости молча смотрели, как она приближается, как улыбается... Муж поспешил к имениннице, галантно поцеловал руку, повел к наиболее именитым из собравшихся.

– Ну-ка, помоги мне, – попросил Видаль-Пеликорн, обладавший, впрочем, отличной памятью. – На портрете Сарджента твоя мать изображена с сапфиром?

– Нет. Там на ней только кольцо: квадратный изумруд. Ты тоже заметил, что платье такое же?

Внезапно тишина взорвалась: кто-то зааплодировал, и все восторженно подхватили. В зале воцарилась атмосфера настоящего праздника. Гостей пригласили к столу.

Ужин был подан на саксонском фарфоре и серебре, вино разливали в гравированные золотом бокалы дивной красоты, и трапеза шла именно так, как и должна была идти: роскошно, вкусно и удручающе скучно. Одно блюдо сменяло другое: икра, дичь, трюфели, бокалы наполнялись потрясающими французскими винами, но с соседями Альдо не повезло. По правую руку от него сидела толстая гурманка, по всей видимости, симпатичная, но говорившая только о кухне, а по левую – тощая и сухая дама, вся осыпанная бриллиантами, она ничего не ела и еще меньше разговаривала. Поэтому венецианец следил за переменой блюд со смешанным чувством облегчения и тревоги – по мере приближения к десерту приближалось и время, когда ему придется сыграть, может быть, самую трудную в жизни роль – проводить грабителя к сокровищам друга и сделать так, чтобы тот ничего не унес. Задача не из легких!

Адальберу повезло больше: напротив него оказался профессор Венского университета, помешанный на древней истории, и с самого начала ужина они оба, не обращая ни малейшего внимания на окружающих, только и делали, что радостно перебрасывались хеттами, египтянами, финикийцами, персами и шумерами, с пылом, возраставшим по мере того, как в очередной раз наполнялись их бокалы... Они настолько увлеклись беседой, что понадобилось призвать их к порядку, чтобы бургомистр Цюриха смог обратиться к госпоже Кледерман с короткой, но изысканной речью, посвященной дню ее рождения, по случаю которого устроен столь великолепный праздник. Затем банкир, в свою очередь, сказал несколько любезных слов гостям и нежных – жене, после чего приглашенные наконец получили возможность встать из-за стола и перейти в просторный бальный зал, утопавший в зелени и розах. Двери по другую сторону широкой лестницы вели в зимний сад и в гостиную, целиком отданную любителям карточной игры. Невидимый струнный квартет, сопровождавший ужин, сменился оркестром цыган в красных венгерках, расшитых черными бранденбурами. Начали стекаться гости, приглашенные только на бал, принося с собой свежесть ночного воздуха. Ульрих и прочие слуги сновали среди вновь прибывших. Решительные действия должны были начаться, когда бал разгорится по-настоящему... Незадолго до полуночи Альдо подумал, что времени, по-видимому, осталось совсем мало. Дорого бы он дал, чтобы избежать того, что ему предстояло!

Большая часть приглашенных уже собралась. Кледерман позволил себе передышку, сев за партию в бридж с тремя весьма солидными господами. А Дианора, освободившись от своих обязанностей хозяйки, приняла приглашение Альдо на танец.

Впервые за весь вечер ему удалось приблизиться к молодой женщине. Теперь, кружа ее в вальсе, почти соприкасаясь с ней, он смог по достоинству оценить и волшебный цвет ее лица, и нежность кожи, и шелковистость волос, и победный блеск сиявшего на шее рубина. И не удержался от комплимента.

– Картье сотворил чудо, – заметил венецианец, – но он мог бы взять и какой-нибудь другой камень. Ожерелье выглядело бы не менее роскошно.

– Вы думаете? Заменить рубин такого размера не так уж легко, – отозвалась Дианора. – И знаете, я просто влюбилась в этот камень!

– А я его ненавижу! Дианора, Дианора! Почему вы не хотите поверить; что, надев эту проклятую драгоценность, вы навлекаете на себя опасность?

– О, я не стану носить рубин часто! Подобные драгоценности проводят больше времени в сейфе, чем на своих владелицах. Как только кончится бал, он туда и отправится!

– И вы забудете о нем, получив то, чего желали: великолепный камень, минуты триумфа? Понимаете ли вы, что пугаете меня, что я не перестаю дрожать за вас?

Слегка прижавшись к Альдо, она одарила его лучезарной улыбкой:

– До чего же приятно это слышать! Вы будете непрестанно думать обо мне? И вы хотите, чтобы я, услышав такое, захотела расстаться со столь магической драгоценностью?

– Вы забыли о нашем последнем разговоре? Вы любите мужа?

– Да, но это вовсе не означает, что я начисто отказываюсь от приятных воспоминаний. И мне кажется, вам я обязана самыми прекрасными, – добавила она, снова становясь серьезной.

Но Альдо уже смотрел в другую сторону. Он ошеломленно наблюдал за тем, как в зал, весело улыбаясь, входят трое – мужчина и две женщины: Сигизмунд Солманский, Этель и... Анелька. Князь остановился.

– А эти-то что здесь делают? – процедил он сквозь зубы.

Дианора, удивленная внезапной остановкой партнера, проследила за его взглядом и простодушно ответила:

– Они? О-о, я совсем забыла, что, встретив пару дней назад молодого Сигизмунда и его женушку, пригласила их к себе. Вы же знаете, мы старые друзья, он сопровождал меня, когда мы с вами встретились в Варшаве. Но... я понятия не имела, что его сестра тоже здесь и что он собирается привести и ее. Но как же, дорогой князь, неужели вы не знали, что ваша жена в Цюрихе?

– Нет, не знал. Дианора, это безумие – пригласить сюда таких людей! Они явились не затем, чтобы приветствовать вас, – они хотят заполучить то, что у вас на шее!

Госпожа Кледерман заметно встревожилась. Она некоторое время молча смотрела на внезапно побледневшего и словно оцепеневшего кавалера, прикрывая рукой колье, потом произнесла: – Вы нагоняете на меня страх, Альдо!

– Наконец-то!

– Простите... Мне нужно пойти встретить их. Это... это мой долг хозяйки.

Адальбер тоже заметил новоприбывших и, протолкавшись сквозь толпу, присоединился к другу.

– Что им здесь надо? – прошептал он.

– Ты сумеешь ответить на этот вопрос не хуже меня, – усмехнулся Морозини. – Во всяком случае, мы имеем возможность убедиться, что для несчастного, незаконно лишенного свободы существа милейшая Анелька выглядит совсем неплохо!

– Тогда почему же этот тип сказал тебе, что похитил ее?

– По-видимому, он полагал, что я ничего не узнаю. Этот тип очень наивен в своем роде. Вполне возможно, эта интермедия нравится ему не больше, чем мне. Впрочем, сейчас я все выясню!

И, не желая тратить время даром, князь направился к двери, сделав большой крюк, чтобы не столкнуться лицом к лицу с нежданными гостями и дать им беспрепятственно пройти к буфету в сопровождении Дианоры. У Альдо не было никакого желания обмениваться притворными любезностями со своими злейшими врагами.

Американца Морозини обнаружил у лестницы. Тот поставил ногу на нижнюю ступеньку и замер в таком положении: казалось, он раздумывает, стоит ли подниматься. Ульрих выглядел мрачным, и Морозини поймал его тревожный взгляд. Но это не помешало князю решительно наброситься на переодетого гангстера.

– Пошли, – процедил он сквозь зубы. – Надо поговорить!

Альдо попытался вытащить американца из дома, но тот воспротивился:

– Не стоит выходить – есть местечко поудобнее...

Ульрих попросил одного из помощников заменить его, и «сообщники» один за другим пробрались вглубь безлюдного гардероба. Место было действительно спокойным, мирным, и шум бала проникал сюда сильно приглушенным толщей меховых шуб, накидок и прочих одежд. Отойдя достаточно далеко от входа, Морозини схватил гангстера за отвороты фрака.

– Ну, теперь мы наедине! Ваши объяснения!

– Не надо меня трясти. Я и так все скажу.

Он был раздосадован, но голос его не дрогнул, и Морозини отпустил его.

– Ну, я жду! Объясните, каким образом моя жена, которую вы якобы держите в плену, только что появилась в этом зале и весьма нарядно одетая?

Произнеся эти слова, Альдо вытащил портсигар, достал сигарету и постучал ею по золотой коробочке, прежде чем прикурить. Ульрих кашлянул.

– Не найдется ли и для меня сигаретки? Я уже несколько часов не курил...

– Дам, когда ответите.

– Ну, это не сложно. Я говорил вам, что не особенно доверяю Сигизмунду, и с тех пор, как старик более или менее отошел от дел, остерегаюсь всех. Вот я и решил позаботиться немного о себе самом. Поскольку мне поручили следить за вами, мне пришло на ум немного вас пошантажировать и получить благодаря вам побольше барыша. Я и сказал, что похитил вашу жену. И вроде бы сработало: вы поверили...

– Это вам показалось, что сработало! Если уж хотите знать все, я чуть не сказал вам: «Оставьте ее себе». Но не станем отвлекаться. Я видел, что она пришла вместе с Солманскими. Как это могло получиться?

– Понятия не имею. Когда я их увидел, мне показалось – потолок рухнул мне на голову!

– А они вас видели?

– Нет, я поспешил испариться. Значит, теперь вы не станете помогать мне получить то, что там? – добавил он, выразительно глянув на потолок.

– Нет... но, возможно, я предложу вам компенсацию...

Тусклый взгляд гангстера чуть оживился.

– Это как?

– В сейфе отеля, где я остановился, хранится очень красивое рубиновое ожерелье, которое я привез, чтобы обменять на камень, купленный Кледерманом у вашего друга Сарони...

– Вот идиот этот Сарони! Надо же – решиться действовать в одиночку!

– А вы-то чем лучше, мой мальчик? Но я предлагаю вам достойно выпутаться из этой истории, да еще получить награду в виде моего ожерелья, если с вашей помощью мне удастся поймать банду. Прежде всего – зачем Солманские явились сюда сегодня вечером?

– Клянусь, не знаю! Но не так уж трудно догадаться: хотят завладеть рубином. Теперь, когда вокруг него еще и целая куча бриллиантов, он стал еще краше...

– Просто смешно. Кледерман не дитя, тут у него наверняка полно полицейских в штатском.

– Я сказал только то, что думаю. А ваше ожерелье – оно стоящее?

– Я только что объяснил вам, что привез его, чтобы обменять на камень. Оно стоит не меньше ста тысяч долларов.

– Да, но его нет сейчас с вами. Где гарантия, что я получу его, если помогу вам?

– Мое слово! Я никогда не давал его зря, и готов убить каждого, кто меня в этом заподозрит! Вот что я хочу знать...

Звук выстрела не дал князю закончить фразу. Почти сразу же после хлопка в зале поднялся страшный шум, все разом закричали. Двое мужчин в гардеробе застыли и переглянулись.

– Там стреляли, – сказал Ульрих.

– Пойду посмотрю. Оставайтесь здесь, я скоро вернусь.

Альдо вбежал в зал и с большим трудом принялся продираться сквозь толпу, сгрудившуюся у одного из буфетов с прохладительными напитками. Трое слуг пытались сдержать любопытных. От того, что князь увидел, добравшись до цели, у него перехватило дыхание – на полу, лицом вниз, лежала Дианора, и из раны на ее спине струилась кровь! Несколько человек склонились над ней, а муж, с искаженным болью лицом, поддерживал ее голову.

– Господи! —выдохнул Альдо. – Кто это сделал?

Кто-то, он не разглядел кто, ответил ему:

– Стреляли снаружи, через окно. Какой ужас!

Тем временем один из официантов, объявив, что он из полиции, взял дело в свои руки, и никто не стал ему возражать. И начал он с того, что попросил разойтись тех, кто склонился над телом. Среди них была и Анелька, и Альдо невольно оказался лицом к лицу с ней.

– Ну и ну! – воскликнула она, нимало не смутившись. – Вот и вы! Откуда вы взялись?

– Это мне следовало бы спросить, что вы здесь делаете?

– Почему бы мне не быть на балу, если и вы здесь?

– Помолчите-ка немного, – приказал полицейский. – Не место и не время спорить. И, кстати, кто вы такие?

Альдо назвал свое имя, а заодно и имя своей жены, но той захотелось кое-что прибавить:

– Вам следует спросить моего драгоценного муженька, где он находился в то время, когда стреляли в госпожу Кледерман. Очень странно, но его не было в зале!

– На что это вы намекаете? – загремел Альдо, испытывая жгучее желание хлестнуть как следует по наглой физиономии.

– Я ни на что не намекаю. Я говорю, что вы вполне можете оказаться убийцей. Разве у вас не было оснований разделаться с ней? Прежде всего – затем, чтобы завладеть ожерельем, вернее, большим центральным рубином. Она же не согласилась уступить вам камень, когда вы заходили к ней дней десять назад?

Альдо в изумлении смотрел на молодую фурию. Откуда, черт побери, ей это известно? Неужели Солманский держит шпиона в самом доме Кледермана?

– Когда дама приглашает меня на чашку чая, мне случается принять приглашение. Что же до вас... припомните, чью фамилию носите, и не ведите себя, как уличная девка!

– На чашку чая? Правда? Вы имели обыкновение попивать чаек, когда были ее любовником?

Полицейский больше не старался прекратить ставший для него столь интересным диалог. Однако при последнем слове, выкрикнутом молодой женщиной, Кледерман встал, оставив безжизненное тело успевшему приехать врачу, и шагнул к чете Морозини. В его мрачном взгляде отчаяние уступило место гневному недоумению.

– Вы были ее любовником?! Вы?! Вы, которому...

– Я был им еще в то время, когда Дианора была графиней Вендрамин, и нас разлучила война. Окончательно, – пояснил Альдо.

– Могу это засвидетельствовать! – закричал Адальбер, вставая рядом с другом. – Вам не в чем его упрекнуть, Кледерман. Ни его, ни вашу жену! Дело в том, что мадам... мадам Морозини затаила злобу на своего мужа, когда он подал прошение об аннулировании их брака. Она что угодно скажет, лишь бы навредить ему!

– Сразу видно, что вы его дружок, – еще более ядовито, чем всегда, бросила Анелька. – Тем более что вы тоже охотились за рубином, да-да, вы тоже! Ну, и ваше ценное свидетельство...

– За рубином? Каким еще рубином? – вмешался полицейский.

– Вот этим, посмотрите, – ответил банкир, возвращаясь к телу жены. – О-о...

Бросившись на колени, он откинул рассыпавшиеся волосы убитой, обнажив шею. Потом при помощи доктора с бесконечной осторожностью перевернул тело: ожерелье исчезло!

– Мою жену убили, чтобы украсть его! – загремел банкир в бешенстве. – Я требую найти убийцу, требую найти вора!

– Это не так уж сложно, – прошипела Анелька. – Они оба перед вами. Один убил, а другой воспользовался суматохой, чтобы украсть ожерелье.

– Если вы намекаете на меня, – буркнул Видаль-Пеликорн, – то я был в это время в гостиной, где идет игра. А вот вы были совсем рядом, вы... или ваш брат? Кстати, где он?

– Он только что был здесь, но моя невестка очень впечатлительна, ей стало дурно, и ему пришлось ее увести. – Сейчас мы в этом удостоверимся, – снова вмешался полицейский. – Но прежде, господа, с вашего разрешения я должен обыскать вас.

Альдо и Адальбер с превеликой любезностью позволили это сделать, и, естественно, ничего не было обнаружено.

– На вашем месте, – насмешливо посоветовал полицейскому Морозини, – я бы поторопился проверить, как себя чувствует графиня Солманская, и тщательно пошарил бы в карманах ее супруга.

– Сию минуту это и сделаю. Однако вы так и не сказали мне, где были в Момент, когда стреляли в госпожу Кледерман.

– Очень просто, инспектор, он был со мной!

На глазах изумленного Альдо из-за колонны появилась Лиза. Она подошла к отцу и нежно взяла его за руку.

– Ты? – удивился тот. – А мне казалось, ты не хочешь быть на вечере...

– Я передумала. Я спускалась по лестнице, чтобы сделать вам сюрприз и поцеловать Дианору, когда увидела Альдо... то есть, хочу сказать, князя Морозини. Он выходил из зала с явным намерением покурить на свежем воздухе. Я удивилась, встретив его, и очень обрадовалась, ведь мы старые друзья. И мы вышли вместе...

– Вы были в саду и ничего не заметили? – проворчал полицейский.

– Мы вышли из другой двери. А теперь, прошу вас, инспектор, отпустите этих господ. Они не имеют никакого отношения к убийству.

– Прежде, чем отпустить, я должен допросить их: может быть, они что-то заметили. А вот и мои люди, – добавил инспектор, показывая на входившую в зал группу полицейских.

– Поймите же, с моим отцом надо обращаться бережно, мы хотели бы побыть одни, и уж во всяком случае, не стоит оставлять тело его супруги на этом пыльном паркете!

Тон Лизы звучал строго. Инспектор сразу же уступил.

– Госпожу Кледерман сейчас отнесут в ее спальню, и вы сможете позаботиться о ней... А я займусь остальным. Господа, – прибавил он, обращаясь к Альдо и Адальберу, – прошу вас ненадолго задержаться, чтобы прояснить некоторые детали. И вас, сударыня, тоже... Где же она? – воскликнул инспектор, обнаружив, что Анельки поблизости нет.

– Сказала, что пойдет поискать брата, – объяснил один из официантов.

– Хорошо, подождем...

Двое полицейских хотели было поднять тело Дианоры, но несчастный муж воспротивился:

– Не трогайте ее! Я сам отнесу!

С силой, неожиданной для такого некрепкого с виду человека, банкир поднял безжизненное тело и твердым шагом направился к лестнице. Дочь собралась последовать за ним, но Альдо задержал девушку:

– Лиза! Я хотел бы поговорить с вами...

Она попыталась улыбнуться ему.

– Я знаю все, что вы хотите мне сказать, Альдо! Сейчас не время. Увидимся позже. Сейчас я нужна ему.

С болью в сердце Морозини следил за тоненькой белой фигуркой, удалявшейся вслед за свисавшим из рук Кледермана черным бархатным шлейфом. Инспектор вернулся к Морозини.

– Вы давно знакомы с фрейлейн Кледерман? – Несколько лет, но какое-то время мы не виделись. Я очень обрадовался, встретив ее здесь сегодня.

Этот полицейский, конечно, даже и представить себе не мог, до какой степени обрадовался Альдо появлению Лизы! Он заговорил снова:

– Ваша жена, кажется, не собирается возвращаться. Пойду поищу ее.

Альдо не рискнул идти вместе с инспектором. У дверей полицейские записывали имена гостей, выслушивали их заверения о том, что им нечего сообщить следствию, после чего отпускали домой. Те, кого еще предстояло допросить, образовали длинную очередь, которая потихоньку рассасывалась. Альдо предложил другу закурить, сам взял сигарету. Говорить было невозможно – вокруг толпились полицейские. Наконец вернулся инспектор в самом мрачном расположении духа.

– Никого! Я никого не нашел! В вестибюле мне сказали, что дама в платье с черными блестками только что взяла свое манто. Что же до ее невестки, не знаю, насколько плохо она себя почувствовала, но там же, в гардеробе, видели после выстрела очень красивого темноволосого молодого человека с дамой в небесно-голубом платье, которая плакала навзрыд, но отнюдь не собиралась упасть в обморок. Они удрали так, словно за ними гнался сам дьявол.

«И не без причины, – подумал Альдо. – Они унесли ожерелье, которое Сигизмунд или сама Анелька ухитрились стащить...» Однако делиться догадками, которые только усилили бы подозрительность полицейских, поостерегся. Впрочем, ему не удалось избежать новых вопросов. Инспектор вытащил блокнот:

– Ладно. Так или иначе, они – члены вашей семьи. Сообщите адреса!

– Единственный известный мне адрес моего шурина, которого я, впрочем, своим родственником не считаю, это дворец Солманских в Варшаве. Его жена – американка, и, насколько я знаю, за океаном они обитают в Нью-Йорке, на Лонг-Айленде. Что же до... «моей жены»... Палаццо Морозини в Венеции!

Полицейский густо покраснел:

– Не издевайтесь надо мной! Мне нужен ваш здешний адрес!

– Мой? Отель «Бор-о-Лак», – спокойно, почти сладко сказал Альдо. – Но не подумайте, что они тоже остановились там. Мне неизвестно, где они живут.

– Вы хотите, чтобы я поверил, будто ваша жена поселилась не с вами?

– Вам придется поверить, потому что это правда. Вы только что имели случай заметить, какие нежные отношения нас связывают. И я был страшно удивлен, увидев ее здесь: я полагал, что она отдыхает на озерах в Италии вместе с кузиной...

– Мы их разыщем. У них здесь есть знакомые?

– Понятия не имею. Мои собственные знакомства в Цюрихе ограничиваются семьей Кледерман.

– Отлично. Можете отправляться в отель, но, наверное, мы еще встретимся. Никуда не уезжайте без моего разрешения!

– Можем мы попрощаться с фрейлейн Кледерман, прежде чем уйти?

– Нет.

Друзья приняли это к сведению и отправились в гардероб. Ульрих сам подал Морозини пальто.

– Вы знаете, где живет эта шайка? – шепотом спросил у него князь.

– Да. Через час я приду к вам.

Полураскаявшийся гангстер сдержал слово. Часом позже он постучал в дверь номера, где Морозини с Видаль-Пеликорном ожидали его, предупредив ночного портье, что к ним явится гость, и предусмотрительно заказав бутылку виски. Открывшему дверь Альдо показалось, что Ульрих сейчас упадет без чувств к нему на руки: и обычно-то не отличавшийся здоровым цветом лица, он был бледен до синевы, даже губы побелели. Указав ему на кресло, князь протянул гангстеру полный стакан виски, который тот проглотил одним духом.

– Отлично! – заметил Адальбер. – Вообще-то чистый, виски двадцатилетней выдержки заслуживает лучшего обращения.

– Следующий стакан обещаю смаковать, как положено, – вяло улыбнулся гость. – Клянусь, мне это было просто необходимо.

– Если я правильно понял, вас не поставили в известность о том, что должно было произойти у Кледерманов?

– Ни в коей мере. Я даже не знал, что Солманские туда заявятся. А уж убийство!..

– Вы казались мне менее чувствительным, когда мы встречались в Везине, – сказал Альдо.

– В ту ночь я ведь никого не убил, правда? Понимаете, я вообще убиваю, только защищаясь, и терпеть не могу убивать задаром.

– Задаром? – усмехнулся Адальбер. – Ишь куда хватил! Задаром! А ожерелье, которое стоит, возможно, два или три миллиона? Ведь это ваши друзья его стянули!

– Кончайте обмен любезностями! – приказал Альдо. – Перейдем к делу. Вы сказали, что знаете, где они находятся? Так? Значит, пейте второй стакан и ведите нас туда!

– Эй, минутку! А колье, что вы мне обещали? Я хотел бы на него посмотреть.

– – Оно в сейфе отеля. Отдам вам, когда вернемся. Повторяю: я дал вам слово!

Ульрих на мгновение встретился глазами со стальным взглядом князя-антиквара.

– О'кей. Когда вернемся. А пока мой вам совет – прихватите пушки.

– Будьте спокойны! Мы знаем, с кем имеем дело, – сказал Адальбер, извлекая из кармана внушительных размеров револьвер.

Вернувшись с приема в отель, они с Альдо первым делом сменили вечерние костюмы на более подходящую для ночных прогулок одежду.

– Поехали?

Втиснувшись в «Амилькар» Адальбера, трое мужчин направились к южному берегу озера.

– Это далеко? – спросил Альдо.

– Километра четыре... если знаете местность, между Воллишофеном и Кильшбергом...

– Что меня удивляет, так это то, насколько вы сами хорошо знаете Цюрих и его окрестности, – отозвался Альдо.

– Моя семья родом отсюда. Ульрих ведь не американское имя. А моя фамилия – Фридберг...

– Да что вы говорите!

Часы на церкви Кильшберга пробили три, когда машина добралась до въезда в городок. Неожиданно ноздри путешественников защекотал очень приятный запах.

– Это же шоколад! – принюхавшись, сказал Адальбер.

– В сотне метров – фабрика Линдта и Шпрюнгли, – объяснил Ульрих. – Но глядите: вот дом, который вы ищете, – добавил он, указывая на прелестное старинное шале на берегу озера. Свет луны позволял рассмотреть роспись на стенах во всей красе. Дом был окружен прекрасным садом. Адальбер окинул шале беглым взглядом, после чего отправился припарковать свою достаточно шумную машину подальше от него. Вернулся он пешком, и какое-то время все трое молча смотрели на дом с закрытыми ставнями: казалось, все внутри спали.

– Любопытно! – нарушил молчание Ульрих, – Они не могли вернуться задолго до нашего приезда, и все трое вроде бы не из тех, кто ложится спать с заходом солнца...

– Так или иначе, – прервал его рассуждения Морозини, – я приехал сюда не для того, чтобы любоваться старинным домом. Лучший способ узнать, что там происходит, – войти и посмотреть. Кто-нибудь из вас сумеет открыть дверь?

Адальбер вместо ответа вынул из кармана связку каких-то металлических предметов, поднялся на ступеньки крыльца и наклонился к замочной скважине. Альдо не сводил с друга восхищенного взгляда: тот во всей красе продемонстрировал свои тайные способности – за несколько секунд совершенно бесшумно открыл дверь, на вид казавшуюся неприступной. – Можно заходить, – прошептал он. Доверив Ульриху электрический фонарик, мужчины двинулись вдоль длинного, выложенного плитками коридора, выходившего в просторную комнату с камином, в котором светились догорающие головешки. Напротив, судя по запаху кислой капусты, размещалась кухня, а в глубине коридора виднелась красивая лестница с деревянными резными перилами: она вела на верхние этажи, становившиеся чем выше, тем теснее из-за сужавшейся к коньку двускатной крыши. Не выпуская из рук оружия, непрошеные гости осмотрели первый этаж, затем с бесконечными предосторожностями стали подниматься по лестнице, покрытой ковровой дорожкой. На втором этаже оказалось четыре комнаты – нигде ни души. На третьем – та же картина. И повсюду они находили следы поспешных сборов в дорогу.

– Никого! – вздохнул Адальбер. – Успели смыться.

– Лучшее доказательство того, что ожерелье у них, – проворчал Морозини. – Испугались, что полиция их накроет.

– Полиции пришлось бы долго их искать, – возразил Ульрих. – Цюрих – большой город, а окрестности еще обширнее.

– Он прав, – признал Альдо. – Но к чему же тогда такое стремительное бегство? И в каком направлении они уехали?

– А почему бы не к тебе? Твоей дражайшей супруге так хотелось, чтобы тебя арестовали! Возможно, она привезет ожерелье – с рубином или без него – в твой собственный дом, чтобы, когда ты вернешься, навести на тебя полицию.

– Она на такое способна, – задумчиво проговорил Альдо. – Может быть, и правда мне лучше побыстрее отправиться в Венецию?

– Не забудь, что сказал бравый инспектор: нам нельзя покидать Цюрих вплоть до его новых распоряжений!

В этот момент к друзьям подошел Ульрих, отлучившийся, чтобы повнимательнее осмотреть кухню.

– Пойдите взгляните! Я слышал шум в подвале. Кто-то там стонет... или хрипит... Можно спуститься через люк...

Из осторожности решили, что первым пойдет Ульрих, поскольку он хорошо знает дом. Альдо и Адальбер спускались следом. Гангстер, очутившись внизу, сразу же включил свет. Открывшееся им зрелище заставило всех троих в ужасе попятиться: на полу лежал человек, чье тело представляло собой одну сплошную рану и носило следы ожогов.. Распухшее, кровоточащее лицо было почти неузнаваемо, но друзья без всяких колебаний определили: это Вонг! Альдо опустился на колени рядом с несчастным, не понимая, с чего начать, как помочь ему...

– Господи! – шептал он. – Ну и отделали его эти подлецы! И за что?

Ульрих, который становился всё полезнее в этой экспедиции, уже отыскал графин с водой, стакан, чистые тряпки и даже бутылку коньяка.

– Я знаю, – сказал он, – что их навязчивой идеей, кроме рубина, было узнать, где находится какой-то Симон Аронов. Но я совершенно не представляю, откуда здесь взялся этот человек...

– С виллы, расположенной в трех или четырех километрах отсюда, – ответил Адальбер. – Я ездил туда, хотел с ним повидаться, но никого не застал. Неудивительно! Одна из соседок даже сказала, что видела, как Вонг уехал однажды вечером на такси с чемоданом.

– Она видела кого-то, но наверняка не Вонга, – откликнулся Альдо, пытаясь смыть кровь с изуродованного лица. – Сам понимаешь; соседей вряд ли приглашали понаблюдать за похищением!

– Как он?

– Дайте я посмотрю, – предложил Ульрих. – В моей... моем деле часто приходится сталкиваться с разными ранениями, а потом... я отчасти медик...

– Нужно вызвать «скорую помощь» и отвезти его в больницу, – сказал Альдо. – В Швейцарии они на каждом шагу.

Но американец покачал головой.

– Бесполезно. Он умирает. Все, что можно попытаться сделать, – попробовать привести его хоть ненадолго в чувство на случай, если он захочет что-то вам сказать.

С бесконечной осторожностью, странной для человека, посвятившего свою жизнь насилию, он обмыл рот, черный от запекшейся крови, и заставил умирающего проглотить немного коньяка. Должно быть, спиртное обожгло раненому рот, потому что он слабо застонал, но все-таки открыл глаза. И, видимо, узнал встревоженного Альдо, склонившегося к нему. Попытался поднять руку – князь взял ее в свои.

– Быстрее! – прохрипел Вонг. – Надо спешить!

– Куда вы хотите, чтобы мы поехали?

– В Вар... Варшаву... Хозяин!.. Они знают... знают, где он!..

– Вы им сказали?!

В угасавших глазах зажегся огонек: гордость корейца была задета.

– Вонг... не заговорил... Но они знают... Предатель... Вюрмли... Он ждет их т-там...

Произнеся эти слова, он испустил последний вздох. Голова верного слуги чуть дрогнула. Альдо поднял на американца вопрошающий взгляд.

– Да. Все кончено, – подтвердил тот. – И что вы теперь станете делать? Заявите в полицию?

– Конечно, нет! – ответил Адальбер. – От полиции нам лучше держаться подальше, пока действует наша подписка о невыезде. Вот уберемся отсюда, тогда и известим ее.

– Мудрое решение! А теперь что будем делать? Лично мне не хотелось бы застревать здесь надолго...

– Вас можно понять, – вздохнул Морозини. – Я предлагаю вернуться с нами в отель, дождаться там часа, когда можно будет открыть сейф, и я отдам вам то, что обещал. Потом мы расстанемся.

– Минутку! – вмешался Адальбер. – А не знаете ли вы случайно, кто такой этот Вюрмли, о котором только что упомянул Вонг?

– Понятия не имею.

– Зато я знаю, кто это! – сказал Альдо. – А теперь – уходим, и, видит Бог, я очень сожалею, что мы не можем похоронить как подобает такого преданного человека, каким был Вонг. Просто чудовищно бросить его здесь!

– Да, – откликнулся Адальбер, – но поступить по-другому было бы опасно!

Уже в восемь утра Видаль-Пеликорн и Морозини катили прочь из Цюриха по дороге, ведущей к озеру Констанс. Ульрих отбыл в неизвестном направлении, унося в кармане великолепное ожерелье Джулии Фарнезе вместе с подписанным Альдо свидетельством о покупке, составленным, чтобы избавить гангстера от возможных неприятностей. Друзья наспех собрали вещи, и пока Альдо сочинял Лизе записку, где объяснял, что они уезжают на поиски воров, а вероятнее всего – и убийц Дианоры, Адальбер готовил машину к дальней дороге. Он подсчитал, что, сменяя друг друга за рулем, они вполне могут оказаться в Варшаве раньше Сигизмунда.

– Отсюда до Польши, должно быть, тысяча двести – тысяча триста километров. Это не так уж страшно, и, если ты чувствуешь, что можешь...

– Еще как могу! Мне нужны головы Солманских! Либо они, либо я...

– Мог бы сказать – «либо мы», я ведь не намерен стоять в стороне! Да, кстати, ты говорил, что знаешь, кто такой Вюрмли?

– Да. И ты его знаешь, только забыл имя: тот самый тип из банка, который служил связным между нами и Ароновым.

– Не может быть! Такой надежный человек!

– Ну, значит, он перестал быть надежным! Деньги творят чудеса, а у Солманских денег хватает. Не знаю, как они узнали про этого Ганса Вюрмли, но раз Вонг утверждает, что он предатель, у нас нет оснований ему не верить. Им мы займемся позже. Сердце мне подсказывает, что в Варшаве нас ждет развязка – хорошая или дурная, будет видно...

Адальбер покачал головой и ничего не ответил. В этих краях дорога была плохая и требовала внимания. Когда они миновали особенно трудный участок, Альдо усмехнулся:

– Ты надеешься довезти меня в приличном виде?

– Поскольку мы будем вести по очереди, тебе остается только пенять на себя самого, если что-то случится. Но постарайся не сломать мою машину, я ею дорожу. Это истинное чудо!

И чтобы доказать исключительные качества своего «Амилькара», Адальбер изо всех сил нажал на акселератор. Автомобиль полетел вперед, как стрела...

12 ПОСЛЕДНЕЕ ПРИСТАНИЩЕ

На следующий день, ближе к вечеру, Альдо остановил машину у гостиницы «Европейская» в Варшаве. Цвет покрытого пылью и грязью «Амилькара» стал неразличимым, но он вел себя мужественно – на всем долгом пути через Мюнхен, Прагу, Бреслау и Лодзь всего два раза лопнули шины! Альдо и Адальбер тоже выглядели не слишком-то свежими: часть пути их сопровождал дождь. Они приехали измученные, разбитые, поспать удавалось лишь урывками в, казалось, обезумевшем автомобиле, который летел по дороге, даже не стараясь уберечь от тряски своих пассажиров. Силы друзей поддерживала упорная надежда опередить врага, зависевшего от не всегда согласованных расписаний поездов.

Одна забота неотступно терзала Альдо: ему предстоит без проводника найти дорогу в подвалах и подземных ходах еврейского квартала, дорогу, которая вела в тайное убежище Хромого. Не подведет ли его обычно такая надежная память? Ведь прошло уже два года... Мозг буравила еще одна мучительная мысль: похоже, Солманским тоже известен этот путь. Едва приехав, Морозини порывался немедленно отправиться в еврейский квартал, но Адальбер был непреклонен: в таком возбужденном состоянии Альдо ничего толком не сумеет добиться. Так что прежде всего – душ, еда и короткий отдых, хотя бы до наступления темноты. – Напоминаю тебе, что мне придется взламывать дверь дома, стоящего посреди живущего бурной жизнью квартала. Меня просто-напросто арестуют! И потом, может быть, и нет нужды в такой спешке?

– Уверен, что есть! Ладно, согласен на душ и на то, чтобы что-нибудь перекусить, но отоспимся мы позже. Подумай, ведь я не уверен, что найду дорогу. И как нам быть, если я заблужусь?

– Почему бы не поднять восстание? В конце концов, Симон – еврей, а мы будем посреди гетто. Его единоверцы, возможно, поднимутся...

– Ты и правда так думаешь? Здесь еще свежа память о русских сапогах, евреи здесь пугливы и не выносят шума... Ладно, там посмотрим.. А пока давай поторопимся!

Расположившись в огромных номерах, друзья позволили себе понежиться в горячей ванне, после которой Альдо пришлось встать под ледяной душ, потому что он едва не уснул. Затем они принялись поглощать яства, в изобилии стоявшие на большом подносе. Традиционные закуски с копченой рыбой соседствовали с полным блюдом колдунов, сочных равиолей с мясной начинкой, которые Альдо по достоинству оценил еще в прошлый свой приезд. После чего, заботливо проверив оружие и пополнив запасы сигарет, Альдо с Адальбером облачились в непромокаемые плащи, сразу став похожими на близнецов, – погода стояла уже холодная, день был серый и дождливый, – и пустились навстречу новому опасному приключению.

– Мы отправимся туда пешком! – решил Морозини. – Это не так уж далеко.

Надвинув каскетки на глаза, подняв воротники плащей, ссутулившись и засунув руки поглубже в карманы, друзья вышли под моросящий дождик, очень напоминавший бретонский, впрочем, не останавливавший жизни города и не умалявший его Красоты. Адальбер, никогда прежде не бывавший в Варшаве, восхищался домами и дворцами Северного Рима. Его очаровала рыночная площадь, окружающие ее ренессансные дома с длинными наклонными крышами, а особенно – знаменитая таверна Фукье, о которой Альдо в нескольких словах успел ему рассказать.

– Если мы выберемся отсюда живыми и если нам не придется улепетывать со всех ног, – прибавил он, – мы задержимся здесь на два-три дня, и я обещаю тебе лучшую в твоей жизни попойку у Фукье. У них есть вина, ведущие свое происхождение со времен крестовых походов, и я пил там сказочный токай...

– Может быть, с этого следовало начать? Стаканчик приговоренного... А так я рискую умереть в неведении!

– Ты что, пораженец? Только этого не хватало! Смотри, вот и вход в еврейский квартал, – указал он на башни, обозначавшие границу.

Темнело быстро, и в будках с окошками, где сидели мелкие табачные торговцы, одна за другой зажигались керосиновые лампы. Морозини без колебаний шагнул на главную, самую широкую, с проложенными по ней трамвайными рельсами улицу древнего квартала, но вскоре покинул ее, свернув в извилистый переулок, запомнившийся ему благодаря своему сходству с расщелиной между двух скал и еще – из-за лавки старьевщика в самом его начале. До сих пор все шло хорошо: он знал, что этот переулок выведет их на небольшую площадь с фонтаном, на которой стоит дом покойного Эли Амшеля – именно в его подвале был скрыт вход в подземелья.

Дом действительно оказался перед ними, немой и черный, с истертыми ступенями и маленькой нишей «мезузы», к которой каждый еврей должен был прикоснуться, входя в жилище.

– Будем надеяться, что дверь не станет серьезным препятствием и мы сможем войти, не привлекая к себе внимания! – пробормотал Видаль-Пеликорн. – Вокруг не видно ни души: момент самый подходящий.

– Так или иначе, а войти надо. Ничего страшного, если придется применить силу! Нас примут за полицейских, только и всего.

Но дверь не доставила им лишних хлопот, легко отворившись под ловкими пальцами археолога. Двое мужчин вошли в узкую темную прихожую, тщательно закрыли за собой дверь и прошли в большую комнату первого этажа, которая производила впечатление очень приветливой, когда Морозини был здесь в прошлый раз, – с большими книжными шкафами, обитыми штофом креслами, а главное, квадратной печкой, распространявшей тогда уютное тепло. На сей раз ничего подобного они не увидели. Здесь не было ни души – весь дом казался заброшенным. Холодно, сыро, пахнет плесенью, везде паутина; гостей встретил только шорох лапок разбегающихся мышей. Никто не сменил здесь несчастного Эли Амшеля, убитого Солманскими.

Электричество не работало, но его заменили мощные карманные фонари Альдо и Адальбера.

– Лучше бы нам, – предложил Адальбер, – зажигать только один, чтобы экономить батарейки, ты ведь говорил, что придется довольно долго двигаться под землей...

– Может быть, мы даже сумеем сэкономить обе батарейки. Там в углу были керосиновые лампы, они давали вполне приличный свет.

Он без труда обнаружил эти лампы, они так и стояли на старом сундуке. Взяв одну, с полным резервуаром, он зажег ее и протянул Адальберу:

– Держи! А я подниму люк.

Убрав старый потертый ковер, он ухватился за железное кольцо, и им открылась ведущая в подвал лестница.

– До сих пор я не ошибался, – вздохнул Альдо. – Будем надеяться, что так пойдет и дальше и я вспомню, какую из этажерок с бутылками двигал Амшель...

Он остановился, пораженный: этажерку вместе со стеной, к которой она была прикреплена, кто-то уже привел в движение, проход был открыт. Кто-то прошел здесь, может быть, совсем недавно и, опасаясь, что не сможет справиться с механизмом с другой стороны, предпочел оставить проход открытым. Друзья переглянулись и одним и тем же движением схватились за оружие. Теперь им придется двигаться, словно по минному полю, и нельзя допустить, чтобы их застали врасплох...

– Раз так, – прошептал Адальбер, – я оставляю лампу здесь, с фонарем мне будет удобнее, и к тому же, если в нас будут стрелять, с ним мы не вспыхнем.

Альдо молча кивнул, и подземное путешествие началось. Он волновался еще сильнее, чем перед тем, как открыть люк. Может быть, в эту самую минуту Симону Аронову грозит смертельная опасность. Морозини не имел права на ошибку.

– Постарайся расслабиться, – тихонько посоветовал Адальбер. – Если ты будешь слишком волноваться, мы можем заблудиться...

Увы, это было более чем вероятно! Перед ними открылся ряд коридоров, одни – с выложенным старым кирпичом полом, другие – с утоптанным земляным. Альдо помнил, что шел тогда вслед за человеком в круглой шапочке более или менее прямо. С некоторым облегчением он увидел перед собой полуосыпавшийся стрельчатый свод, вид которого также запечатлелся в его памяти. Еще он помнил, что шли они довольно долго, но, оказавшись перед развилкой, Альдо вынужден был остановиться, и сердце у него тоскливо защемило. Надо свернуть вправо или влево, или продолжать двигаться прямо? Боковые коридоры лишь слегка отклонялись от среднего, а в тот раз его вел проводник...

– Останемся в среднем коридоре, – предложил Адальбер, – и пройдем еще немного. Если тебе покажется, что мы ошиблись, вернемся назад и попробуем другой.

Они продолжили путь, и Альдо вскоре понял, что это не та дорога. Сейчас коридор уходил вниз, а ему казалось, будто он припоминает, что тогда они, скорее, поднимались вверх. И друзья вернулись к развилке.

– Ну а теперь что? – шепнул Адальбер. – Какой ты выбираешь?

– Нам надо найти низкую дверь... С правой стороны. Это была первая дверь, которую мы видели после длинного промежутка...

И правда, если поначалу по обе стороны им попадалось множество дверей, то забранных решетками, то закрытых деревянными створками, за которыми располагались подвалы частных домов, позже, как помнил Альдо, они шлидлинным глухим коридором.

– Это старая дверь на железных петлях, ключ от нее был у Амшеля. Если мы ее и найдем, открыть будет нелегко.

– Предоставь мне об этом судить!

Они пошли дальше, стараясь двигаться как можно быстрее. Сердце Альдо, стесненное ужасным предчувствием, тяжело колотилось в груди. И вдруг кто-то вышел, вернее, выскочил из бокового прохода. Это был рыжий бородатый еврей со свисавшими из-под грязной ермолки пейсами. Почти наткнувшись на двоих мужчин, он вскрикнул от ужаса.

– Не пугайтесь, – сказал ему Альдо по-немецки. – Мы не причиним вам никакого зла...

Но тот покачал головой. Он не понял ни слова, из его глаз не уходило выражение испуга и недоверия.

– Мне очень жаль, – произнес Адальбер на своем родном языке, – но мы не говорим по-польски...

Бородатое лицо выразило сильнейшее облегчение.

– Я... говорю по-французски! – заявил он. – Что вы здесь ищете?

– Друга, – без колебаний ответил Альдо. – Мы думаем, что он в опасности, и хотим ему помочь...

В тот же самый миг до них донесся приглушенный расстоянием, но явственно различимый отголосок болезненного стона. Человек рванулся, словно его стегнули кнутом.

– Мне надо привести помощь! Пропустите меня! Но Альдо схватил его за ворот длинного сюртука.

– Помощь для кого?.. Его случайно зовут не Симон Аронов?

– Я не знаю его имени, но это – брат...

– Тот, кого мы ищем, для нас – тоже брат. Его убежище напоминает часовню...

И снова до них донесся крик боли. Альдо посильнее встряхнул своего пленника.

– Будешь ты говорить? Да или нет? Скажи нам, кому ты собирался привести помощь?

– Вы... вы —враги... и вы тоже!

– Нет. Клянусь собственной жизнью и Богом, которому поклоняюсь, что мы – друзья Симона. Мы пришли, чтобы помочь ему, но я не могу найти дорогу.

Остаток недоверия еще не исчез из взгляда еврея, но он уже понял, что неожиданно выпавший ему шанс следует использовать.

– От... отпустите меня! – прохрипел он. – Я... отведу вас.

Его немедленно поставили на ноги.

– Идите сюда, – сказал он, ныряя в тот самый коридор, из которого вышел.

Альдо ухватил его за полу.

– Это не та дорога. Здесь я никогда не ходил.

– Здесь две дороги, и эта короче. Мне приходится вам верить. Вы могли бы отплатить мне тем же...

Крик боли продолжал звучать.

– Пошли, – решился Адальбер. – Мы пойдем за тобой, но попробуй только споткнуться!

Метров через сто в стене внезапно открылся проем, и они вошли в заваленный обломками подвал; Альдо вспомнил, что он уже видел его прежде. Теперь незнакомец указал на железную лестницу, скрытую грудой развалин. Она вела к двери, тоже железной и очень старой, видимо, сохранившейся со времен древних королей. Дверь была открыта. Крик, доносившийся из-за нее, превратился в непрекращающийся стон. Не обращая больше никакого внимания на проводника, который воспользовался этим, чтобы раствориться во тьме, Альдо и Адальбер, охваченные лихорадочным волнением, ринулись вверх по небольшой, покрытой пурпурным ковром лестнице, оказавшейся за дверью. Там никого не было. Никого не было и в коротком коридоре, открывшемся впереди: негодяи были слишком уверены в том, что никто их не потревожит! Но от зрелища, которое открылось Морозини и Видаль-Пеликорну, волосы у них на головах встали дыбом: на большом мраморном столе с бронзовыми ножками, освещенном горевшими в семисвечнике свечами, был распростерт Симон Аронов, совершенно нагой. Его руки и ноги были с невероятной жестокостью привязаны к ножкам стола, больную ногу снова перебили, и она лежала, согнувшись страшным углом. Над несчастным склонились двое: незнакомый гигант, вооруженный раскаленными на жаровне щипцами, рвал в клочья тело Симона, а Сигизмунд, обезумевший от садистской радости, приплясывал, без конца твердя один и тот же вопрос:

– Где пектораль? Где пектораль?..

Содержимое книжных шкафов было выброшено на пол, должно быть, в них основательно порылись, а в высоком кресле черного дерева, в кресле Хромого, неподвижно восседал старый Солманский – с горящими глазами, вытянув шею, одной рукой судорожно вцепившись в ожерелье Дианоры. Стоявший рядом с ним еще один незнакомец смотрел на все это и смеялся.

– Говори! – каркал граф. – Говори, старый черт! А потом тебе позволят умереть.

Два выстрела грянули одновременно: Сигизмунд, чей лоб пробила пуля Альдо, и палач, голова которого разлетелась на части от выстрела Адальбера, умерли, даже не успев понять, что произошло. Парализованный старик Солманский только и мог, что закричать от ужаса: Альдо держал его под прицелом. Видаль-Пеликорн тем временем застрелил человека, которого все это так забавляло, после чего бросился к измученному пытками Симону. Тело Хромого представляло сплошное месиво, но все же он был в сознании. Послышался его слабый, шелестящий, хотя все еще властный голос:

– Не убивайте его, Морозини! Еще не время!

– Как скажете, друг мой. Хотя убить его означало бы всего лишь отправить его туда, где ему и следовало бы находиться: разве он не умер в Лондоне несколько месяцев тому назад?

Потом, перестав насмехаться, он крикнул:

– Старая сволочь! Мне следовало пристрелить вас, еще когда вы оскверняли мой дом своим присутствием.

– И ты был бы неправ, – заметил Адальбер, безуспешно пытавшийся влить в рот Симона несколько капель воды. – Он заслуживает большего, чем пуля или скользящая петля на рассвете. Доверься мне, я об этом позабочусь...

– Всевышний уже позаботился об этом, – прошептал Симон. – Он больше не может ходить, его приспешники принесли его сюда. Он непременно хотел сам продемонстрировать мне, что рубин у него... как были уже у него сапфир... и алмаз.

– Ну, что до тех двух, – усмехнулся Видаль-Пеликорн, – он может их выбросить в помойное ведро: это всего лишь копии...

Он ожидал яростных протестов, но Солманский видел только одно: труп Сигизмунда с дырой посреди лба на красивом жестоком лице...

– Мой сын! – лепетал он. – Мой сын! Вы убили моего сына!

– Вы убили многих, и без малейшего раскаяния! – с отвращением бросил ему Морозини.

– Эти люди ничего для меня не значили. А его я любил...

– Да ну? Вам неведомы были никакие чувства, кроме ненависти... О, похоже, вы плачете?

В самом деле, по бледным впалым щекам катились слезы, но они не растрогали Альдо. Он небрежно взял из рук Солманского ожерелье и подошел к Симону, которого Адальбер успел отвязать от стола. Но тот после такого долгого и мучительного истязания уже не в силах был пошевелиться, Альдо оглядел комнату.

– Есть здесь какая-нибудь кровать, куда можно было бы вас перенести?

– Да... но это бесполезно. Я хочу умереть... прямо здесь. Там, куда они меня бросили... где я молил Всевышнего избавить меня... Я оказался... сильнее... чем думал.

Друзья подсунули ему под голову подушку и прикрыли истерзанное тело шелковым халатом; который сорвали с него палачи. Альдо очень нежно взял Симона за руку.

– Мы вытащим вас отсюда... будем ухаживать за вами! Теперь опасности больше нет, и...

– Нет... Я хочу умереть... Я выполнил свою задачу, я слишком сильно страдаю. Вы тоже справились со своим делом, вы оба, и теперь вы должны довести его до конца.

– Вы хотите отдать нам пектораль?

– Да... чтобы вы прибавили к ней этот... великолепный рубин... но здесь ее нет. Я расскажу вам...

– Подождите минутку! – попросил Адальбер. – Дайте мне прикончить этого старого бандита. Не хотите же вы, чтобы он услышал то, что не смог вырвать у вас под пытками?

– Нет... хочу! Ему от этого станет только хуже, когда... вы установите здесь... бомбу замедленного действия, которую я всегда держу наготове на случай необходимости во всех своих резиденциях. Мы уйдем с ним вместе... и я увижу, может ли ненависть... продолжаться... в вечности.

– Вы хотите взорвать половину города? – в ужасе спросил Альдо.

– Нет... не пугайтесь!.. Над нами... чистое поле. Вы сами увидите, когда выйдете отсюда... через эту дверь!

Его рука приподнялась, указывая в глубину старой часовни, но тотчас упала, обессилевшая, на ладонь Альдо. Тот хотел было что-то сказать, но Хромой остановил его.

– Дайте мне договорить... Вы унесете это ожерелье... Вы поедете в Прагу: там покоится священная пектораль... в одной из могил еврейского кладбища... Дайте мне пить!.. Коньяку!.. Он там, в шкафу, справа.

Адальбер бросился к шкафу, наполнил стакан и с материнской заботливостью дал умирающему выпить несколько глотков.

Лицо Симона с заострившимся носом и смертельно бледными щеками чуть-чуть порозовело.

– Спасибо... На кладбище вы найдете могилу Мордехая Майзеля, который был у Нас городским головой во времена императора Рудольфа. Там я ее зарыл после того, как... сбежал из своего богемского замка... Иегуда Лива поможет вам, когда вы все ему расскажете...

– Многое ему уже известно, – сказал Альдо, – и я хотел бы рассказать об этом вам. Мы следовали за вами почти по пятам и...

Огонек интереса загорелся в единственном голубом глазу Симона, когда-то таком ярком, а теперь почти выцветшем. Изорванные губы, прикрывавшие рот с выбитыми зубами, даже сложились в подобие улыбки.

– И правда... я так и не знаю, где... был рубин. Как вы его отыскали?.. Это станет моей последней радостью...

Не обращая больше внимания на старого Солманского, которого Адальбер на всякий случай прикрутил к креслу веревками, снятыми с его жертвы, Морозини рассказал обо всем, начиная с видения в севильской ночи и закончив убийством Дианоры. Аронов слушал его со страстью, казалось, действовавшей, словно исцеляющий бальзам, на его истерзанное тело.

– Значит, мой верный Вонг... умер? – произнес он. – Он был последним моим слугой, самым верным, после Эли Амшеля. Я... расстался с другими, когда мне пришлось скрываться... Что до вас обоих... я никогда не смогу отблагодарить вас... за все, что вы сделали. Благодаря вам священная пектораль вернется на землю Израиля... но, к несчастью, я больше не могу снабжать вас деньгами...

Каркающий голос Солманского словно, рашпилем скребнул по нервам всех троих:

– Хорошо тебя обобрали, а, старый прохвост? Тот самый день, когда мой дорогой сын изловил Вюрмли и сделал его своим другом, был благословенным днем. Тебя разорили, загнали в угол, затравили, почти убили!

– Нечем гордиться, – с уничтожающим презрением бросил ему Морозини. – Ты умрешь и даже не увидишь пекторали. Ты потерял все.

– Осталась еще моя дочь... твоя жена; и, поверь мне, она всегда знает, что делает. Сейчас она в твоем доме и она носит ребенка, которому достанется твое имя, все твое состояние и которого ты даже не увидишь, потому что она отомстит за нас...

Альдо, пожав плечами, повернулся к нему спиной.

– Да? Ну, мы еще поглядим! Не слишком-то полагайся на эту утешительную мысль! Но... хорошо, что ты меня предупредил.

Затем он обратился к Симону:

– Кстати, о пражском раввине, могу ли я задать вам один вопрос?

– Я ни в чем не могу вам отказать... только спрашивайте побыстрее! Мне уже не терпится расстаться с этими лохмотьями кожи и обломками костей...

– Как получилось, что вы никогда не встречались, Иегуда Лива и вы? И тем не менее он знает о вас, как знает и о вашей миссии...

– Я не хотел обращаться к нему, чтобы не подвергать его опасности. Он слишком много значит для Израиля, потому что он, великий раввин, и есть настоящий хозяин пекторали. Теперь следует выполнять его приказания... А сейчас вы должны найти потайную дверь...

Симон хотел приподняться, но все кости у него были раздроблены, и он закричал от боли. Альдо с бесконечной нежностью обнял его, и был награжден признательным взглядом.

– Черный бархатный занавес... между двумя книжными шкафами... Отдерните его, Адальбер!

– Там за ним глухая стена, – исполнив приказание, сказал археолог. – И еще – узкий витраж.

– Отсчитайте пять камней вниз от левого угла... этого витража и поищите неровность на шестом... Когда найдете, нажмите на это место!

Теперь все смотрели на Адальбера, который в точности следовал инструкциям. Они услышали легкий щелчок, и тотчас в открывшееся прямо в стене отверстие ворвался холодный ночной воздух.

– Хорошо, – прошептал Симон. – А теперь... бомба! Снимите подставку для факела, ближайшую к железному сундуку... и ковер, который висит под ней.

– Там маленькая дверца.

– Устройство за ней... Несите его сюда...

Минутой позже египтолог извлек сверток, в котором лежали палочки динамита и взрыватель, снабженный часовым механизмом, и положил все это на запятнанный кровью мрамор стола.

– Который час? – спросил Симон.

– Половина девятого, – ответил Альдо.

– Так... поставьте часы... на без четверти девять... нажмите на красную кнопку... и бегите отсюда так быстро, как только сможете!..

Приступ боли заставил его дернуться в объятиях Альдо, он не замедлил запротестовать:

– Четверть часа? И вы хотите мучиться еще столько времени?

– Да... да, потому что он... вон тот... он еще полон сил... и его агония будет куда более жестокой... Уходите отсюда!.. Прощайте... дети мои!.. И спасибо! Если что-то вам здесь нравится... возьмите это себе, и молитесь за меня... особенно тогда, когда народ Израиля вернется на свою землю... О Господи!.. Положите меня... Альдо!

Морозини повиновался. Симон с трудом дышал и не мог уже сдержать стонов, по лбу его струился пот.

– Вы же не бросите меня здесь? – взревел Солманский. – Я богат, вам это известно, а вы на этом деле поистратились. Я дам вам...

– Ни слова больше! – оборвал его Альдо. – Я запрещаю вам оскорблять меня...

– Но я не хочу умирать... Поймите же! Я не хочу...

Вместо ответа Адальбер скомкал валявшийся на полу шарф и заткнул им рот пленнику. Потом по одной принялся задувать свечи.

– Нажми на кнопку, – обратился он к Альдо, полными слез глазами смотревшему на муки Хромого, – а потом давай быстрее, если только у тебя не дрогнет рука!

Морозини повернул к нему голову. Друзья коротко переглянулись, и князь включил смертоносный механизм. Наконец, взяв свой револьвер, в котором еще оставалась одна пуля, он приблизил его к голове человека, почитаемого им больше всех на свете, и выстрелил... Истерзанное пытками тело обмякло. Освобожденная душа могла лететь.

– Идем, – поторопил его Адальбер. – И не забудь рубин...

Альдо сунул ожерелье в карман и бросился бежать, пока его друг задувал последние свечи... И дверь гробницы, в которой еще оставался один живой человек, захлопнулась...

Они миновали развалины и, пробежав несколько десятков метров, оглянулись на то место, где предполагали увидеть часовню. Удивлению их не было границ: они увидели всего лишь холмик из земли и камней, поросший сорняками, холмик, на котором не видно было и следа отверстия...

– Невероятно! – прошептал Видаль-Пеликорн. – Как он смог такое устроить?

– Ему все было подвластно. Это был удивительный, необыкновенный человек, и я никогда не устану благодарить небо за то, что мне довелось его встретить...

Ему нестерпимо хотелось плакать, да и Адальбер начал шмыгать носом. Альдо нашел руку друга и быстро пожал.

– Пойдем отсюда, Адаль! У нас мало времени, сейчас все это взлетит на воздух...

Друзья побежали дальше, в том направлении, где горели редкие огоньки – скорее всего, дома на окраине Варшавы. Вскоре они оказались на дороге, по обеим сторонам которой стояли уже обнажившиеся деревья; за их стволами поблескивала темная вода реки. Альдо сразу узнал ее.

– Это Висла, а дорога, по которой мы идем, – дорога на Виланов, он должен остаться у нас за спиной. Мы очень скоро будем в городе...

Грохот взрыва помешал ему договорить. Небо над тайным убежищем Хромого озарилось. Из середины холмика вырвалось пламя, взметнулись в небо искры. Одним и тем же движением Альдо и Адальбер перекрестились. Нет, разумеется, они не думали об искуплении грехов и преступлений человека, только что за них расплатившегося, просто они сделали это из уважения к смерти, кого бы она ни настигла...

– Интересно, – заметил Видаль-Пеликорн, – что подумают об этом странном кургане археологи, которым придется работать здесь в ближайшем будущем или спустя годы...

– Да, их здесь ждут сюрпризы...

И друзья в молчании двинулись дальше. На следующее утро они уехали в Прагу, торопясь избавиться от смертельно опасного камня.

В тот же вечер и в тот самый час, когда Морозини и Видаль-Пеликорн постучались в дверь дома великого раввина на улице Широкой, в Венеции Анелька и Адриана Орсеоло садились ужинать в лаковой гостиной. Вдвоем...

Женщины расстались перед тем в Стрезе, где Адриана провела сутки, после чего вернулись в Венецию, а ее «кузина» села в поезд и отправилась к брату в Цюрих. И теперь, едва возвратившись на берега Большого Канала, Анелька поспешила пригласить поужинать «в своем доме» ту, что стала с недавних пор ее ближайшей подругой. В самом деле, их отношения, завязанные ради того, чтобы доставить удовольствие Солманскому-отцу и вместе с тем насолить Морозини, мало-помалу переросли в нежное сообщничество.

Ужин, который «княгиня» обычным своим высокомерным тоном заказала Чечине, должен был знаменовать собой, по ее представлениям, серьезные изменения в укладе жизни дома. Уверенная, что Альдо еще не скоро вырвется из лап швейцарской полиции, Анелька намеревалась отныне утвердить себя в палаццо Морозини полновластной хозяйкой и госпожой. Если даже Альдо удастся вернуться до того, как родится ребенок, ему все равно не останется ничего другого, как смириться со свершившимся фактом. Его репутация будет погублена – уж об этом-то Анелька и ее «милая подруга» позаботятся, – выбора у него не будет, придется беспрекословно подчиниться и признать свое отцовство. Вот это новое положение вещей они и собирались отпраздновать вдвоем, прежде чем устроить большой прием, на который «княгиня Морозини» намеревалась в ближайшее время позвать свою интернациональную компанию и нескольких специально для такого случая выбранных венецианцев – достаточно обнищавших для того, чтобы согласиться петь хвалы богатой, великодушной и вместе с тем красивой женщине.

– Я собираюсь дать этот большой ужин недели через две, – объявила она «своей кухарке». – Вскоре мне придется считаться с будущим ребенком и беречь себя, но сейчас, для этого ужина с графиней Орсеоло, я хочу французскую кухню и шампанское... Даже не пытайтесь заставить меня есть вашу итальянскую стряпню, я ее ненавижу, а вам о ней вообще лучше забыть.

– Хозяину она нравится!

– Его здесь нет, и вернется он не скоро. Поэтому запомните хорошенько: если хотите остаться в этом доме, вам придется слушаться меня. Понятно?

– О, куда уж понятней, – сквозь зубы процедила Чечина. – Начинается правление госпожи княгини?

– Можете сказать и так... хотя мне хотелось бы, чтобы тон был повежливее. И знайте: вашей наглости я не потерплю. Вы здесь не больше, чем кухарка, и можете передать это своему мужу и всем остальным слугам...

Чечина ушла, ничего не ответив, и удовольствовалась тем, что повторила, как ей было приказано, слова хозяйки Дзаккарии, Ливии и Приске. Дворецкий был ошеломлен. А молоденькие горничные дружно перекрестились, и у обеих на глаза выступили слезы.

– Что же это значит, госпожа Чечина? – спросила Ливия, за последние несколько лет сделавшаяся правой рукой и лучшей ученицей кухарки.

– Княгиня желает дать почувствовать свою власть всем в этом доме. – Но ведь, насколько мне известно, дон Альдо не умер? – воскликнул Дзаккария.

– Она ведет себя в точности так, как если бы его не было в живых.

– И мы будем это терпеть?

– Немножко потерпим, муженек, немножко потерпим...

К назначенному часу кухня дворца распространяла изысканные ароматы, повсюду стояли цветы, а на круглом столе, накрытом в лаковой гостиной, красовался столовый сервиз из позолоченного серебра с гербами Морозини, рядом с прелестным розовым севрским фарфором и бокалами, гравированными золотом. В хрустальной вазе распускались розы, и Дзаккария, облаченный в самую красивую ливрею, встретил донну Адриану со своей обычной любезностью и не замедлил подать обеим дамам в библиотеку шампанское.

– Мы что-нибудь празднуем? – спросила Адриана, невольно смутившаяся от этого чересчур изысканного приема.

Все было бы совсем по-другому, если бы сам Альдо вышел навстречу, протянув к ней руки, как бывало в прежние времена!

– Ваше возвращение в эти стены, милая Адриана, – сияя улыбкой, ответила Анелька. – И начало новой эпохи в семье Морозини.

Они обсудили события, которыми был отмечен так трагически завершившийся день рождения госпожи Кледерман. Несмотря на все свое самообладание, Адриана не сумела скрыть изумления, услышав, что Анелька, похитив ожерелье и передав его затем своему брату, посмела обвинить мужа в убийстве.

– Не выглядело ли это несколько... чрезмерным? Я знаю Альдо с детства: он не способен убить женщину...

– Уж это-то мне известно, иначе меня самой давно не было бы в живых. Нет, это сделал... друг моего брата, он выстрелил из сада, а потом убежал через озеро, но Альдо давно пора было преподать хороший урок. Надеюсь, он пойдет князю на пользу... и надолго.

– Меня это удивило бы. Швейцарские полицейские – не дураки. Они быстро обнаружат его невиновность...

– Не обязательно. Когда я оттуда сбежала, события принимали не самый приятный для него оборот. Впрочем, если он и вырвется из этой ловушки, им займется мой брат, он это умеет. И, если уж хотите знать все, дорогая Адриана, я очень надеюсь больше никогда в жизни не увидеть моего любимого мужа, – прибавила она, поднимая бокал.

Графиня Орсеоло не поддержала ее тост. Как бы сильно она ни была обижена на Альдо, ей неприятна была мысль о том, что можно вот так отдать знатного венецианца на растерзание польско-американской своре...

К счастью, в эту минуту явился Дзаккария и объявил, что ужин подан. Женщины перешли к столу, весело болтая о будущем, которое им, особенно Анельке, представлялось в самом розовом свете:

– Антикварный магазин прекрасно обойдется без Альдо, – говорила она, изящно пробуя с ложечки раковый суп, только что поданный старым дворецким. – Впрочем, в последние годы ему и так частенько приходилось обходиться без хозяина. Я оставлю при нем милейшего господина Бюто...

– Кстати, а где он сейчас? Он с нами не ужинает?

– Нет. Он у нотариуса Массариа, и, по-моему, так даже лучше: он слишком привязан к моему дражайшему супругу, чтобы выслушать то, что мне надо вам сказать. Но для меня не составит труда уговорить его остаться. Альдо погибнет... Какой-нибудь несчастный случай... все будет выглядеть совершенно естественно, и Ги привяжется к ребенку, которого я произведу на свет. Мне хочется, чтобы это был сын!

– Трудно принудить природу, – улыбнулась Адриана. – Придется взять то, что Б... что небо вам пошлет...

– Это будет мой ребенок, только мой. Я оставлю здесь и малыша Пизани. Он меня обожает, хотя и держится на расстоянии, но прибежит, стоит только пальцами щелкнуть. А затем я перевезу сюда и моего отца и стану ухаживать за ним. На него очень угнетающе действует его увечье, и он будет лучше чувствовать себя здесь, рядом со мной и своим внуком. Если бы у него не было в Варшаве крайне важного дела, с которым необходимо покончить как можно скорее, я ни за что не позволила бы ему вернуться в наш дворец, такой холодный временами, такой мрачный...

С супом было покончено, и Дзаккария убрал со стола. Следующее блюдо – великолепное суфле – принесла сама Чечина. Анелька недовольно приподняла бровь:

– Почему это вы подаете на стол? Где Дзаккария?

– Извините его, княгиня. Он только что поскользнулся в кухне на очистках и сильно ушибся. А пока ему не станет легче, подавать буду я: суфле ждать не может.

– Да, это было бы жаль, – согласилась Адриана, с удовольствием поглядывая на чудесную воздушную массу под золотистой корочкой. – Как восхитительно пахнет!

– Что внутри? – спросила Анелька.

– Трюфели и грибы вперемешку, и чуть-чуть старого арманьяка...

Не менее ловко и уверенно, чем сделал бы это сам Дзаккария, Чечина, очень величественная в своем лучшем черном шелковом платье, с гладко причесанными волосами под чепчиком из того же черного шелка, наполнила тарелки, потом чуть отступила и остановилась под портретом княгини Изабеллы, сложив руки на животе.

– Ну? – раздраженно поинтересовалась Анелька. – Чего вы еще ждете?

– Я только хотела узнать, по вкусу ли мое суфле госпоже княгине и госпоже графине.

– Это вполне естественно, – вступилась за нее Адриана. – Во время больших званых обедов в хороших домах шеф-повар всегда присутствует, когда подают главное блюдо... Ведь так, Чечина?

– Вы правы, госпожа графиня.

– В таком случае... – смилостивилась Анелька, погружая ложечку в благоухающее блюдо.

Наверное, это было очень вкусно, если судить по тому, как лакомились обе женщины. Стоя под портретом, Чечина смотрела на них... и с жестоким нетерпением ждала первых симптомов. Долго ей томиться не пришлось. Анелька первой выронила ложку и схватилась за грудь.

– Что такое? Я ничего не вижу... и мне так больно, так плохо...

– И мне тоже... Я слепну... О Боже!

– Самое время воззвать к Господу! – проворчала Чечина. – Вам предстоит дать ему отчет. А я свела счеты моих князей...

Вот так спокойно, словно перед ней разыгрывали салонную комедию, Чечина смотрела, как перед ней умирают обе женщины...

Когда все было кончено, она принесла маленькую скляночку со святой водой, опустилась на колени перед трупом Анельки и совершила над ее животом обряд малого крещения ребенка, которому не суждено было родиться. Потом встала, снова подошла к портрету матери Альдо, приложилась к ее ступне, будто это была икона, шепотом произнесла горячую молитву и, наконец, подняла доброе, залитое слезами лицо.

– Попросите Господа отпустить мне мои грехи, мадонна миа! Теперь нашему Альдо нечего опасаться, и вы тоже отомщены... Мне же понадобится ваша помощь. Молитесь за меня, прошу вас, молитесь за мою погубленную душу!

Она взяла со стола блюдо, на котором оставалось еще немного смертоносной пищи, вернулась в кухню, где никого не было: она предусмотрительно отправила Дзаккарию в аптеку – попросила срочно принести магнезию, сославшись на внезапные и загадочные боли в желудке. Ливия и Приска были отпущены на вечер – одна в кино, другая в гости к матери. И там, усевшись за большой стол, за которым столько лет кормила малыша Альдо и готовила чудесные блюда для любимых хозяев, Чечина вытерла слезы валявшейся здесь же тряпкой, перекрестилась и отправила в рот полную ложку рокового суфле.

13 ПЕКТОРАЛЬ ПЕРВОСВЯЩЕННИКА

Было уже за полночь, погода совсем испортилась, и на улицах Праги не было ни души. В полной тишине слышно было только тихое журчание воды в реке. Один за другим, трое мужчин вошли в узкую калитку сада мертвых, и Иегуда Лива почти сразу остановился.

– Стойте здесь! – сказал он своим спутникам. – И смотрите! Могила Мордехая Майзеля находится в нижней части кладбища, неподалеку от могилы рабби Лёва, моего предка. Вы должны помешать следовать за мной любому, кто появится здесь... если предположить, что в такой поздний час сюда кто-нибудь забредет.

Оба друга кивнули, поняв, что раввин не хочет, чтобы они видели, как он проникнет в могилу, но нимало не обиделись, напротив, почувствовали облегчение от того, что им не придется снова участвовать в подобном процессе.

– Не понимаю, – сказал Альдо, – как можно найти дорогу среди этого нагромождения камней, торчащих во все стороны. Вид такой, будто некий великан небрежно рассыпал их здесь. Их так много!

– Двенадцать тысяч, – уточнил Адальбер. – Я кое-что прочел об этом кладбище. Здесь хоронят с XV века, но, поскольку территория еврейского квартала ограничена, мертвых складывали одного над другим, иногда до десяти тел. И только два или три выдающихся человека за все века получили право на последнее жилище с четырьмя стенами; наверное, Майзель входит в их число. Должно быть, так и есть, потому что для иудеев потревожить покой усопших – тяжкое преступление...

– Для нас тоже...

За оградой послышались шаги, и оба умолкли: незачем было давать знать кому бы то ни было, что на кладбище кто-то есть. Потом шаги стихли, и Альдо проскользнувший было между стволом дерева и стеной, чтобы попытаться разглядеть нежданного гостя, вернулся на прежнее место. Адальбер потер ладони одна о другую:

– Как здесь мрачно... и холодно! Я совсем замерз...

– Летом здесь намного приятнее. Между могил растут полевые цветы, а главное – все благоухает: жасмин, бузина, просто райский аромат...

– Какой ты стал романтик! Держись веселей – с нашими неприятностями покончено... как, впрочем, и с приключениями!

Тяжкий вздох Адальбера вызвал улыбку у его друга.

– Похоже, ты об этом жалеешь?

– Да, немного жаль... Придется довольствоваться египтологией. И знаешь, – внезапно став серьезным, прибавил он, – жизнь станет намного скучнее теперь, когда Симон нас покинул...

– Мне тоже жаль. Однако позволь напомнить тебе о том, что мои неприятности еще не кончились. Последняя представительница рода Солманских продолжает свирепствовать под моим кровом... и это может затянуться надолго.

– Ты вспомнил об аннулировании брака?

– Да. Когда я этого добьюсь, если только добьюсь, в моем доме будет жить чужой ребенок, а я стану совсем седым. А в это время Лиза... выйдет замуж за Апфельгрюне или еще за кого-нибудь.

Воцарилось молчание, только раз нарушенное шумом проехавшей где-то далеко машины. Сидя рядышком на большом камне, словно пара воробьев на ветке, Альдо с Адальбером слушали, как затихает вдали рокот мотора.

– Ты наконец признаешься, что любишь ее? – прошептал Видаль-Пеликорн.

– Да... Но как только подумаю о том, что уже столько лет мог быть ее мужем, – готов сам себя отколотить!

– Не стоит! Я не могу себе представить вас двоих в браке по расчету. Ты поступил абсолютно правильно, отказавшись жениться ради денег. И она, я уверен, не согласилась бы при таких условиях стать твоей женой. Очень скоро она начала бы тебя презирать...

– Ты прав. Но, собственно, тебе-то что мешает? Ты мог бы жениться на Лизе. Свободен, как ветер, и тоже ее любишь!

– Да, но она меня не любит... И потом, мне кажется, что я самый настоящий старый холостяк. Не представляю себе, как я мог бы жениться – близнецам это не понравится! Разве что... разве что я женился бы на План-Крепен.

– Ты шутишь?

– Не совсем. Она образованная девушка, любопытная, опять же способности к акробатике, наверняка она была бы просто находкой во время раскопок. Не говоря уж о ее детективных талантах!

– Да ты на нее хоть посмотрел внимательно?

– Серьезных увечий у нее нет, а со всем прочим легко справятся умелый портной и хороший парикмахер – они способны полностью преобразить человека. Ну, ладно, успокойся! Я не стану лишать мадам де Соммьер ее верного оруженосца, но вполне возможно, позже я предложу Мари-Анжелине место секретарши... или верной подруги! Я уверен, мы прекрасно сработались бы... Мне эта девушка кажется забавной!

Время шло, а раввин все не возвращался. Альдо начал беспокоиться.

– Не пора ли пойти взглянуть, что там у него...

– Лучше не надо. Это может ему не понравиться. Он велел нам смотреть, так и будем смотреть в оба!

– Наверное, ты прав, но мне не нравится эта атмосфера... и это место. Я сам себе начинаю казаться привидением. Как в одном стихотворении Верлена, оно мне очень нравится...

– «В огромном парке, стылом и безлюдном, две тени проскользили...» – отозвался Видаль-Пеликорн. – Я тоже вспомнил эти строчки... да только мы с тобой – не пара любовников былых времен.

Морозини тихонько усмехнулся, но усмешка вышла невеселой.

– И почему ты почти всегда угадываешь, что пришло мне в голову?

Адальбер пожал плечами:

– Наверное, это и есть дружба!.. Смотри, он возвращается!

Вдали показалась высокая черная фигурах длинными белыми волосами.

– Идем обратно! – только и сказал раввин, поравнявшись с часовыми.

Они молча покинули кладбище и вернулись в дом, где по-прежнему горели свели. Откуда-то из складок своего просторного одеяния Иегуда Лива извлек сверток и развернул на столе верхнее грубое серое полотно, потом – нижнюю тонкую белую ткань. И перед ним появилась священная пектораль – точно такая, какой ее видел Морозини за два года до этого в руках Симона Аронова. С той единственной разницей, что теперь недоставало всего одного камня, одного-единственного в четырех рядах оправленных в золото кабошонов. Три других – сапфир, алмаз и опал – были возвращены на свои места, и Альдо, не без волнения склонившись над драгоценным украшением, погладил пальцем звездный камень, который некогда носила его мать...

– Теперь дайте мне ожерелье, – сказал Лива. Он успел принести кожаный мешок с инструментами, разложил их перед собой и занял свое место в кресле с высокой спинкой.

Пальцы раввина быстро задвигались, очень осторожно освобождая рубин от оправы. Затем, положив камень на ладонь, Лива перенес его на раскрытый свиток Торы, и Морозини почудилось, будто рубин сверкает ярче обычного, словно защищаясь от чего-то.

После этого великий раввин простер над ним обе руки и стал произносить непонятные слова: по тону его голоса можно было догадаться, что он отдает приказания. И тогда произошла странная вещь: огненные вспышки понемногу стали гаснуть, ушли вглубь, и, когда Лива убрал руки, рубин был всего лишь красивым темно-красным камнем, поблескивавшим в слабом свете свечей. Великий раввин снова взял его в руки.

– Вот и все! – проговорил он. – Отныне он никому не причинит зла, и я верну его на пектораль. Посмотрите в этом шкафу, – прибавил он, указывая на странный буфет, – вы найдете там испанское вино и бокалы. Наливайте себе, садитесь и ждите!

– Зачем нам ждать? – спросил Альдо. – Теперь все в порядке, и пектораль в вашем распоряжении. Я полагаю, для нее это лучшее место?

– Нет. Не таким образом должно исполниться предсказание. Кто-то должен доставить ее на землю наших предков. Это сделал бы Симон Аронов. Прими, Всевышний, его душу! Вы посланы им, князь Морозини, и, раз его больше нет с нами, на вас возлагается обязанность вернуть пектораль на родину!

– Но кому ее передать?

– Я позже вам объясню. А сейчас не мешайте мне работать!

Не смея возразить великому раввину, но и не смирившись, Альдо взял из рук Адальбера протянутый ему стакан, одним глотком его осушил, потом наполнил снова. Какое-то время друзья молча ждали. Наконец Видаль-Пеликорн решился нарушить тишину.

– Нельзя ли задать вам несколько вопросов? – спросил он. – Или вам это помешает?

– Нет. Можете говорить. Что вам хотелось бы узнать?

– А почему бы вам самому не поехать в Святую Землю?

– Потому что я должен оставаться здесь, а еще потому, что со мной пектораль может снова оказаться в опасности. Она должна попасть в надежные руки. Богатый, знатный и с хорошими рекомендациями иностранец будет куда лучше принят англичанами.

– И вы думаете, что, когда пектораль вернется на родину, евреи со всего мира начнут туда переселяться?

– Кое-кто, наверное, поедет сразу, но массовое переселение начнется позже... лет через двадцать. Пока что мои собратья прочно обосновались в различных странах. Многие из них богаты и счастливы. У них нет ни малейшего желания бросать все ради неустроенной жизни первых поселенцев. Чтобы они на это решились, их должна гнать беда, великое несчастье, которого никто и ничто теперь не сможет отвратить, потому что оно уже надвигается.

– Но ведь Симон говорил, – вмешался Морозини, – что, если мы достаточно быстро восстановим пектораль, Израиль может быть спасен?

– Ему нужно было как-то вас подбодрить... и потом, может быть, он сам хотел в это поверить? Во всяком случае, в предании не говорится, что Израиль вновь обретет независимость, как только пектораль вернется домой. Речь шла о том, что наш народ не сможет обрести свою землю и свое могущество, пока не вернется священный символ колен Израилевых. Мы не сможем избежать чудовищных испытаний. До того, как обрести себя, народ Израиля пройдет через пламя ада.

Часом позже пектораль была восстановлена во всем своем былом великолепии, и раввин снова завернул ее в белоснежную ткань, а после – в грубое полотно.

– И все же я предпочел бы, чтобы она осталась у вас, – вздохнул Морозини. – Перед смертью Симон сказал нам, что вы – последний из Первосвященников Храма, несколько камней из стен которого вмурованы в стены вашей синагоги. Вы могли бы спрятать ее здесь, например, на чердаке...

Иегуда Лива посмотрел на князя взглядом, пронизывающим, словно огненная стрела.

– Ей там не место. То, что лежит под крышей Староновой синагоги, относится к Божественному Правосудию и Возмездию. Пектораль должна принести с собой надежду, вернувшись туда, откуда ей никогда не следовало уходить.

– Прекрасно! Все будет выполнено в соответствии, с вашей волей...

Князь протянул руки, взял серый сверток и спрятал его на груди, потуже затянув пояс плаща.

– Ты ничего не забыл? – спросил великий раввин, видя, что он собирается уйти.

– Если вы хотите прибавить к этому ваше благословение – не откажусь.

– Я говорю о той женщине из Севильи, чья неупокоенная душа...

– Господи! – густо покраснев, простонал Альдо. – Сусана! Как же я мог позабыть о той, кому мы обязаны возвращением рубина?

– У тебя есть кое-какие оправдания. Держи!

Он взял с аналоя, на котором покоилась Тора, тон-кий свиток пергамента, вложил его в кожаный футляр, затем протянул Альдо.

– Тебе предстоит еще одно путешествие, друг мой! Ты отправишься туда, глубокой ночью войдешь в дом этой несчастной, достанешь пергамент, расстелешь его на ступеньках лестницы и уйдешь, не оборачиваясь. Это свидетельство искупления ее греха...

– Я сделаю все так, как вы приказали!

– Мы сделаем, – поправил друга Адальбер, когда ночными переулками они пешком возвращались в отель «Европа». – Я всегда обожал истории с привидениями!

Но только добравшись до гостиницы, он получил наконец согласие Альдо.

– Я был бы рад, если бы ты поехал со мной, но я надеялся, что ты предложишь сопровождать меня в Иерусалим, – сказал Альдо, положив сверток с пекторалью на столик у изголовья и вытащив оттуда письмо, которое Иегуда Лива засунул под полотно.

– Я так и собирался поступить! А что мы будем делать сейчас?

– Три часа ночи. Тебе не кажется, что лучше всего было бы лечь спать? Как только проснусь, позвоню домой узнать, вернулась ли Анелька. Давно пора вырвать у нее когти!

– Каким образом?

– Пока не знаю, но думаю, что известие о смерти отца и брата должно сделать ее более сговорчивой. Надеюсь, мне удастся уговорить ее отправиться жить куда-нибудь в другое место...

– По-моему, – вздохнул Адальбер, – ты все еще веришь в сказки. Ну да ладно, спокойной ночи!

– Нет никаких причин, чтобы она оказалась беспокойной...

И правда, давно уже Альдо не случалось так безмятежно спать. Почти полное истребление рода Солманских и восстановление пекторали наполняли его душу подлинной радостью, ничто или почти ничто не омрачало мыслей. Морозини проснулся поздно с ощущением, что родился заново. Он был бодр и исполнен колоссальной жаждой деятельности. Первым делом князь заказал телефонный разговор с Венецией, и, пока дожидался, привел себя в порядок (в первый раз за несколько месяцев он пел под душем) и плотно позавтракал. Он закурил первую в этот день сигарету, глядя, как веселое осеннее солнце скользит лучами по завиткам в стиле модерн, украшавшим его окно, – и тут его соединили с домом. Первые же слова нанесли тяжелый удар по беспечной радости жизни.

– Альдо! Наконец-то вы! – прозвучал на другом конце провода полный тревоги голос Ги Бюто. – Слава Богу! Где вы? Я думал, вы в Цюрихе, но в отеле мне сказали, что вы уже несколько дней как уехали на машине вместе с господином Видаль-Пеликорном... А нам-то, нам вы сейчас так нужны!

– Мы в Праге... Но, Бога ради, успокойтесь, друг мой! Что происходит?

– Ваша жена и ваша кузина Адриана умерли... отравились грибным суфле... И Чечина при смерти.

– Отравились? Но где?

– Здесь, конечно. Во дворце!.. Анелька собиралась отпраздновать с графиней Орсеоло скорый захват власти в доме. Она приказала Чечине приготовить на ужин блюда французской кухни... Они так их и не доели...

– Вы хотите сказать, Чечина их...

– Да... а потом она тоже поела суфле, но...

В телефоне внезапно что-то затрещало, Альдо больше ничего не слышал, только отчаянно кричал «алло!». Наконец раздался голос телефонистки:

– Мне очень жаль, господин, наверное, что-то произошло... может быть, гроза, но связь прервана!

Альдо так яростно швырнул трубку, что аппарат покачнулся и упал. Не обращая на него никакого внимания, он ринулся к Адальберу и застал того в постели: попивая восхитительно пенящийся кофе по-венски, друг курил душистую сигару. Археолог так явно предавался блаженству, что Морозини устыдился того, что приходится нарушать этот вполне заслуженный покой.

– Хороший денек, а? – произнес Адальбер. – Давно уже я не чувствовал себя так замечательно. Чем сегодня займемся?

– Насчет тебя не знаю, а я сажусь в первый же поезд до Бены, где надеюсь успеть на экспресс «Вена – Триест – Венеция»...

– Что случилось, пожар?

– Почти... Мне надо как можно скорее вернуться домой.

В нескольких словах Альдо пересказал свой слишком короткий телефонный разговор. Адальбер поперхнулся кофе, отбросил сигару и выскочил из постели...

– Я еду с тобой! Нельзя тебе ехать туда одному.

– А твоя машина? Ты что же, ее бросишь?

– Ах да, верно! Послушай, отправляйся поездом, а я оплачу счет, заправлюсь и тут же выеду. Встретимся на месте... Кстати, вот и случай проверить, могу ли я поспорить с железной дорогой!

– Дороги здесь неважные, так что, пожалуйста, будь осторожнее. Довольно несчастий!

Он направился к двери. Адальбер его окликнул:

– Альдо!

– Да?

– Ты можешь ответить мне откровенно? Ты ведь не станешь сильно горевать из-за Анельки и той, убийцы твоей матери?

– Это правда, но Чечина – совсем другой дело! Она часть меня самого, и мне невыносима мысль о том, что она ради меня пожертвовала всем, даже своей жизнью. Поверь, это нестерпимо...

На последнем слове князь едва сдержал рыдание. Он выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Через десять минут такси уже везло его навокзал..

Ги Бюто, которому Альдо послал телеграмму перед тем, как уехать из «Европы», встречал его на вокзале Санта-Лючия с моторной лодкой. Этим серым и дождливым ноябрьским утром бывший наставник, одетый во все черное, выглядел донельзя печальным, даже несмотря на то, что котелок на его голове был, как всегда, игриво сдвинут набок. Увидев Морозини, он бросился ему на шею, весь в слезах и не в силах вымолвить ни слова.

Никогда прежде Альдо не видел его плачущим. При виде страданий этого человека, всегда такого сдержанного и любезного, у него сжалось сердце:

– Чечина... она уже?..

Старик выпрямился, утирая глаза:

– Нет... еще нет! Это граничит с чудом... похоже, будто она чего-то ждет!

– Расскажите мне, как все это произошло.

– Мадам Анелька, как я вам уже говорил, пригласила вашу кузину, с тем чтобы отпраздновать, как она это называла, «захват власти». Чечина ничего прямо не сказала, но дала мне понять, что предпочла бы, чтобы я ушел. И я с удовольствием отправился ужинать к Массарии. Затем она отправила Ливию в кино, а Приску – в гости к матери, сказав, что для ужина на двоих ее и Дзаккарии вполне достаточно. После того, как подали первое блюдо, раковый суп, Чечина пожаловалась мужу, что у нее боли «внутри», как она выразилась, и отправила его к Франко Гвардини за магнезией...

– Но ведь аптека в это время уже закрыта?

– Вот именно. Она-то знала, что аптекарь в конце концов откроет, но на это уйдет время. Потом она сама подала на стол великолепное грибное суфле с трюфелями. Скажу вам правду, я совсем не разбираюсь в грибах. Во всяком случае, те, которые использовала Чечина, были ядовитыми: обе женщины умерли через пятнадцать минут после того, как отправили в рот первую ложку. Затем Чечина сама поела суфле...

– Почему же тогда...

– Она не умерла тоже? Благодаря Дзаккарии. Ему показались подозрительными эти внезапные боли у его жены, он догадался, что она что-то задумала, и вместо того, чтобы пойти к Гвардини, со всех ног бросился к мадемуазель Кледерман...

Чемодан, выпавший из рук Альдо, едва не свалился в канал.

– К Лизе? Она здесь?

– Ну да. В начале этого года она тайно, при помощи нашего нотариуса, купила небольшое палаццо Сан Поло и поселилась там под чужим именем с горничной и слугой. Чечина часто ее навещала. Она говорила, что это укрепляет ее дух, и я охотно верю этому... Она всегда возвращалась повеселевшая; впрочем, и Дзаккария тогда становился веселее!

– А вы? Вы тоже знали?

– Да! Простите меня!.. Видите ли, в конце прошлого года Чечина написала мадемуазель Лизе, объяснив ей, каким образом вас заставили жениться на леди Фэррэлс. Тогда та решила вернуться, и в ее доме мы устроили как бы небольшой штаб, чтобы придумать, как лучше вас защитить. Видите ли, мы были абсолютно уверены: рядом с той несчастной вы в постоянной опасности. Особенно после того, как объявили о своем намерении аннулировать этот брак...

Они сели в лодку, которой правил Дзиан, тоже одетый в траур. Альдо и Ги Бюто сели сзади.

– В больницу! – распорядился Бюто. – Но не слишком быстро, чтобы мы успели поговорить...

Лодка медленно отчалила задним ходом, потом свернула в Большой Канал.

– Почему вы ничего мне не сказали? – упрекнул старика Морозини. – Мне бы тоже было легче!

– Вы бы не удержались и отправились к ней, и вся Венеция решила бы, что вы завели любовницу. Но самое главное – она сама не захотела, чтобы вы знали о том, что она в Венеции. Гордость, милый Альдо!

– Но почему?

– Мы все знали, что вы ее любите... но вы-то сами хоть раз ей об этом сказали?

– Я слишком боялся, что она рассмеется мне в лицо. Не забывайте, она была моей секретаршей в течение двух лет, и для нее не осталось тайной ни одно из моих... любовных приключений. И потом, когда она привезла мне опал, когда единственное, что мне оставалось сделать, это заключить ее в объятия, вошла Анелька... И Лиза убежала.

– Да, в тот момент она решила больше никогда не встречаться с вами. Если бы не Чечина; так и случилось бы...

– Но как она оказалась тогда в Цюрихе? Она появилась, чтобы спасти меня, в тот самый миг, когда женщина, носившая мое имя, обвинила меня в убийстве.

– Она узнала, что вы уехали с ее отцом. И села в следующий же поезд...

– А потом не осталась там? Кледерману, у которого такое горе, она, наверное, сейчас очень нужна?

– Каждый человек переживает горе по-своему. Предав земле тело жены, Кледерман предпочел с головой уйти в дела. Он уехал в Южную Африку. Лиза немедленно вернулась сюда, более чем когда-либо обеспокоенная вашей участью. Именно она не дала Чечине умереть вслед за теми двумя. Она прибежала вместе с Дзаккарией и мгновенно поняла, что произошло. Чечина уже лежала на полу. Тогда Лиза принялась вливать ей в рот молоко и оливковое масло и сумела вызвать рвоту. Тут как раз и я вернулся. Дзаккария послал Дзиана меня предупредить, а я вызвал полицию...

– О Господи!

– Без этого нельзя было обойтись. Однако я позаботился о том, чтобы позвонить Домой комиссару Сальвини, а он просто преклоняется перед вами после той истории с ограблением графини Орсеоло. Тот немедленно примчался, и все произошло как нельзя лучше: он дал заключение, что произошел один из тех прискорбных несчастных случаев, какие нередки осенью из-за этих проклятых грибов. Ведь столько людей считают, что хорошо в них разбираются. Даже такая великая кулинарка, как Чечина, могла ошибиться: доказательством служит то, что она и сама стала жертвой собственного изысканного блюда! Что можно к этому прибавить?

– Ничего, разве что правду о ее состоянии. Ее можно спасти?

– Не знаю. Врачи считают, что им удалось вывести яд, но, похоже, сердце с трудом справляется. Она ведь была очень тучной, и сильные переживания, страсть, с какой она делала все, за что ни бралась, в конце концов его истощили...

– Что значит «была очень тучной»? А теперь разве нет?

– Увидите сами. Она невероятно изменилась за несколько дней...

Лодка повернула в рио ди Мендиканти, прошла мимо Сан Джованни и Паоло, мимо школы Сан-Марко и, наконец, причалила у ступеней больницы. Вслед за наставником Морозини поднялся по лестнице, прошел длинным коридором, даже не замечая, что с ним то и дело кто-нибудь здоровается. Наконец перед ними открыли дверь палаты, и сердце его переполнилось печалью. Он едва узнал Чечину. Она лежала в больничной постели неподвижно, уже почти безжизненно, и казалась уменьшившейся наполовину. Это лицо с опавшими щеками, трагически осунувшееся, с кругами под опущенными веками, уже не принадлежало миру живых. Альдо потребовалось всего мгновение на то, чтобы понять: той, кого он так любил, которую считал почти матерью, которая была добрым духом его дома, остается прожить всего несколько минут, и ничего сделать нельзя.

Его душу охватила такая боль, что он не мог приблизиться. Стоя в ногах постели, вцепившись обеими руками в крашеные железные прутья, он словно искал опору, ободряющего слова, заверений, что это неправда... и встретил взгляд прекрасных темных глаз Лизы. Девушка, все дни не отходившая от больной, увидев, что он входит в комнату, забилась в угол. Глаза ее были полны слез...

– Она уже?..

– Нет. Она еще дышит...

Тогда он направился к Лизе, к теплому свету, которым, казалось, ее волосы озаряли комнату умирающей. Мгновение постоял перед ней неподвижно, не в силах пошевелиться, зачарованный устремленным навстречу ему ясным лицом. И потом движением, естественным от того, что он столько раз совершал это в мечтах, Альдо сжал ее в объятиях и разрыдался.

– Лиза! – шептал он, осыпая поцелуями голову, которую она уронила ему на плечо. – Лиза... Я так тебя люблю!

Какое-то время они так и стояли, обнявшись, соединенные и горем, и ослепительным светом любви, вырвавшейся наконец наружу, почти забыв о том, где находятся. И тут внезапно послышался слабый, измученный голос:

– Ну вот... Долго же ты собирался!

Это были последние слова Чечины. Ее приоткрывшиеся на миг глаза снова закрылись, и, словно она ждала только этой минуты, Чечина перестала цепляться за жизнь и ушла в вечность...

Два дня спустя длинная черная гондола, украшенная бронзовыми львами и лиловыми бархатными покрывалами, шитыми золотом, скользила по лагуне, направляясь к острову Сан Микеле. Управлял гондолой Дзиан, с головы до ног одетый в черное, но сегодня он вез только один груз: гроб с телом Чечины, покрытый бархатом с вытканным на нем гербом князей Морозини и засыпанный цветами.

Сзади, в других гондолах, следовали Альдо, Лиза, Дзаккария, Адальбер и прочие домочадцы, а за ними – вся Венеция, потому что весь город знал и любил Чечину. Элегантные челны аристократов плыли вперемешку с лодками и даже баржами зеленщиков, здесь были ее многочисленные друзья – и те, кого она знала, и совсем неизвестные ей, а главное – внушительная толпа женщин, одетых в черное: экономки и кухарки со всего города. У всех у них в руках были букеты или венки: скромная дочь неаполитанских набережных, которую подобрала во время свадебного путешествия княгиня Изабелла, направлялась к княжескому склепу, где ей предстояло упокоиться, окруженная роскошью, достойной догарессы.

Никого не удивляло то, что Альдо пожелал устроить такие пышные похороны. Один из самых таинственных городов мира если о чем-то и не знал, то о многом догадывался, а странные события, происходившие в доме Морозини в последний год, никого в Венеции не оставляли равнодушным. Кроме того, венецианцы, которые уже начинали задыхаться под ярмом фашизма, получили лишнюю возможность встретиться, собраться вместе...

Никто не удивлялся и тому, что тела Анельки и Адрианы все еще лежали во временном склепе, хотя обе – одна через брак, другая по праву рождения, – должны были бы покоиться в гробнице Морозини. Все знали, что Альдо готовит для них общую могилу. Им предстоит остаться сообщницами и после смерти...

В тот же вечер Альдо проводил Лизу на поезд, идущий в Вену, где она должна была жить у бабушки до тех пор, пока они смогут соединиться и принадлежать друг другу, не рискуя вызвать осуждения. Но уже было решено, что Альдо приедет в Австрию на Рождество и привезет в подарок обручальное кольцо. А перед тем ему предстоит сделать много дел. Он должен вместе с нотариусом распорядиться судьбой наследства той, что так недолго была его супругой и от которой он не хотел ничего себе оставлять. Все должно было перейти либо к наследникам Фэррэлсов, либо к благотворительным организациям. Кроме этого, Морозини должен был совершить еще одно путешествие, наверное, последнее в его холостяцкой жизни. Через несколько дней после похорон он вместе с Адальбером уехал в Севилью. Сусана тоже заслужила покой...

Эпилог

Десять месяцев спустя, прекрасным сентябрьским утром 1925 года, яхта барона Луи Ротшильда покинула свою стоянку в бухте Сан-Марко и вышла в пролив Лидо. Погода обещала быть отличной, и тонкий форштевень мощного судна весело резал переливающийся шелк моря, чуть более синего, чем небо.

Стоя на баке обнявшись, князь и княгиня Морозини думали об открывающемся перед ними будущем. Три дня назад кардинал-архиепископ Вены – кузен госпожи Адлерштейн – обвенчал их в своей личной часовне в присутствии лишь нескольких друзей и свидетелей. Ими стали Адальбер Видаль-Пеликорн и Анна-Мария Моретти со стороны жениха, а со стороны невесты – ее кузен, Фридрих фон Апфельгрюне (он и сам только что женился на юной, очень красивой и глупенькой баронессе, в которую влюбился с первого взгляда на балу у Кински, где оттоптал ей ноги и оборвал подол платья), и австрийский министр иностранных дел, другой кузен бабушки Лизы. Мориц Кледерман, чуть менее безучастный, чем обычно, нашел в себе силы улыбнуться, передавая свою дочь ее будущему супругу. Свою Лизу – всю в белом муслине, очаровательную и такую взволнованную под длинной прозрачной фатой! Она так сияла, что ставшая отныне ее теткой маркиза де Соммьер растеряла всю свою сдержанность и залилась слезами в момент, когда новобрачные давали обет вечно любить друг друга.

Затем, после обеда, устроенного во дворце Адлерштейнов с пышностью, достойной эрцгерцогов, молодые в автомобиле отправились на берега Дуная и провели первые дни медового месяца в прелестной маленькой гостинице. Тем, кого они пригласили вместе с собой в путешествие на яхте, предоставленной им для этого бароном Ротшильдом, – Адальберу, мадам де Соммьер и Мари-Анжелине дю План-Крепен, – они назначили свидание на набережной Эсклавон в Венеции. Их гостями стали те, кто вместе с Альдо был участником бурных приключений в поисках пропавших камней.

Дело в том, что корабль барона Луи был предназначен не просто для свадебного путешествия: он направлялся в Хайфу, откуда его пассажиры должны были добраться до Иерусалима, где их примет президент Общества сионистов Хаим Вейцман, великий химик, который во время последней войны руководил лабораториями Британского Адмиралтейства, человек, благодаря которому в то время евреи и арабы достаточно мирно уживались в Палестине. Именно ему Морозини и Видаль-Пеликорн должны были передать пектораль, до поры запертую в сейфе яхты. А сами молодожены и их друзья во время круиза служили для пекторали почетным эскортом.

– Кто и когда слышал о свадебном путешествии, в котором принимали бы участие шесть или семь человек? – вздохнул Морозини, нежно поправляя шарф, которым Лиза повязала голову. – Ты бы, конечно, предпочла что-нибудь более романтичное?

Молодая женщина засмеялась:

– У нас впереди множество других путешествий, мы ведь больше никогда не расстанемся, и Мина снова поступит на службу! А это так волнует!

– Только не говори, что я вновь увижу мешковатые костюмы и кошмарные грубые башмаки!

– Ну конечно же, нет! Я слишком хочу тебе нравиться, и ты можешь успокоить Анджело Пизани, а то он умирает от страха, что бывший жандарм в юбке снова займет свое место. Я буду счастлива помогать тебе в работе, но у меня есть желание поиграть немного в княгиню... хотя бы в то время, когда мне придется беречься, чтобы не повредить твоему потомству...

– Это правда? – растроганный Альдо чуть сильнее прижал к себе жену. – Ты действительно хочешь иметь детей?

Она сморщила носик и прикоснулась губами к его щеке.

– Но я же здесь именно для этого, дорогой! И я хочу целую кучу! Мы наймем двух или трех нянь... и еще учителя плавания, чтобы они не барахтались в Большом Канале всякий раз, как им это взбредет в голову.

– Ты сумасшедшая! Но как я тебя люблю!

И Альдо поцеловал свою жену отнюдь не супружеским поцелуем.

Освободившись, Лиза взяла мужа за руку и потянула за собой на нос корабля. Она вдруг стала очень серьезной.

– Что случилось? – забеспокоился Альдо. – Почему у тебя такое выражение лица?

– Потому что я думаю: а состоится ли свидание в Иерусалиме? Не скажешь, что пекторали очень уж везло с тех пор, как она существует!

– Что еще ты вообразила?

– Ну, не знаю: берберийские пираты... Буря или даже ураган?.. А может, молния?

– Лиза, Лиза, нельзя же быть такой оптимисткой! – смеясь от всей души, сказал Альдо. – Но если тебе угодно бредить, запомни: в случае кораблекрушения я обниму тебя и больше не выпущу! Если пекторали суждено оказаться на дне моря, это ее дело, но тобой я дорожу больше всего на свете, и мы будем жить вместе или умрем вместе!

– Хм-м... что за чудная музыка! Ты не мог бы исполнить ее еще разок на бис? Пожалуйста!

– Не люблю повторяться! – проворчал Альдо, закрывая жене рот долгим поцелуем...

Жюльетта Бенцони Книга 5. ИЗУМРУДЫ ПРОРОКА

Моей дочери Анне — самой первой и бесценной читательнице, с нежностью…

Часть первая НАБАТЕЯНКА

1 НОЧЬ НАД ИЕРУСАЛИМОМ…

После жаркого дня на город опустилась мягкая прохлада, в темно-синем бархатном небе засияли мириады звезд. Только земли Востока знают тайну такой синевы, словно созданной для того, чтобы часами безмятежно сидеть на террасе, вдыхая аромат цветов и прислушиваясь к отзвукам отдаленной песни или внимая сказке тысяча второй ночи. Альдо Морозини, пожалуй, даже получил бы удовольствие от ночной прогулки, если бы только она не была ему так бесцеремонно навязана этим странным мальчишкой. Для Морозини — князя-антиквара — в ночной прогулке явственно присутствовал дух приключений, от страсти к которым его не способна была исцелить даже недавняя женитьба. Впрочем, Лизе этого и не хотелось, больше всего она боялась, как бы муж не «погряз в быту и не закоснел», о чем и сообщала, забавно морща свой хорошенький носик, правда в глубине души надеясь, что Альдо не слишком серьезно отнесется к ее заявлениям.

Вот и теперь, когда этот нелепый мальчишка, такой серьезный, в белой кипе, с пейсами, и при этом одетый в смешные короткие штанишки, внезапно появился на террасе отеля среди суетившихся между столиками кафе высоченных суданцев в белых перчатках, национальных одеждах и красных фесках, Лиза ничего не сказала. Мальчик уверенно, так, словно хорошо знал Морозини, направился прямо к нему и, не обращая никакого внимания на погнавшегося за ним метрдотеля, протянул князю письмо, сказав при этом на безупречном английском, что подождет ответа снаружи. И вышел, держась все с тем же достоинством, но так быстро, будто опасался, что кто-то может задержать его.

Новобрачные в тот вечер ужинали одни на украшенной олеандрами террасе нового отеля «Царь Давид», на стенах которого едва успела просохнуть краска. Все те, кто вызвался сопровождать их в этой поездке, являющейся одновременно и свадебным путешествием, удалились. Адальбер Видаль-Пеликорн — археолог, ставший за время долгих поисков драгоценных камней, которые пропали в незапамятные времена с пекторали Великого Первосвященника, лучшим другом Альдо, — отправился к какому-то своему английскому коллеге. Вот уж поистине, эти коллеги, где бы он ни появился, вырастали как грибы после дождя! Что же до старой маркизы де Соммьер — тетушки Амелии, — то она осталась на яхте барона Ротшильда, бросившей якорь в порту Яффы. Маркизу удерживал там приступ подагры, который наверняка был вызван тем, что она слегка злоупотребляла обожаемым ею шампанским. Естественно, Мари-Анжелина дю План-Крепен — ее компаньонка, кузина и «подручная» — осталась с ней и приплясывала на месте от нетерпения, как боевой конь, в ожидании исцеления маркизы, которому сильно мешало наличие на судне отличного погребка. Разумеется, Мари-Анжелина и не догадывалась о том, что госпожа де Соммьер добровольно выбрала для себя «заточение» на яхте, потому что больше всего боялась одного: как бы в то время, когда ее племянник и Видаль-Пеликорн будут передавать пектораль, План-Крепен, с ее страстью к приключениям, не сунула в их дела свой острый нос. Как только все будет закончено, маркиза сразу же «выздоровеет», переедет в отель «Царь Давид», и истовая католичка Мари-Анжелина сможет наконец направить свои обутые в белые полотняные туфли стопы по пути, пройденному когда-то Господом. А пока обе женщины бесконечно созерцали морские волны и минарет, возвышавшийся над древней Яффой, а Альдо и Лиза безмятежно наслаждались своим медовым месяцем…

Пока Альдо читал послание, переданное ему мальчиком, Лиза Морозини, с деланно рассеянным видом помешивая ложечкой кофе, исподтишка следила за мужем. В те времена, когда она, скрываясь под псевдонимом Мины Ван Зельден, работала у него секретаршей, она бы, конечно, сама вскрыла письмо, прежде чем передать его хозяину, но молодая супруга уже не могла себе этого позволить. Что, впрочем, не мешало ей сгорать от любопытства… К счастью, ее пытка скоро закончилась, Альдо протянул ей листок со словами:

— Вот, посмотри! И скажи мне, что ты об этом думаешь…

Послание оказалось коротким. Всего три или четыре строчки и подпись.

«Простите мне это обращение к вам, которое, должно быть, вас удивит, но мне необходимо как можно скорее переговорить с вами об очень важном деле. Если вы согласны, следуйте, ничего не опасаясь, за юным Эзекиелем, которому я всецело доверяю. Рабби Абнер Гольберг».

Покрутив листок бумаги своими длинными тонкими пальцами, Лиза вернула его мужу.

— А что, по-твоему, я могу думать? Ты знаком с этим Гольбергом?

— Я лишь видел его. Он стоял рядом с Великим Раввином, когда мы передавали ему пектораль. Как я понял, его доверенное лицо…

— Тогда мне просто нечего сказать…

Альдо улыбнулся, глядя в фиалковые глаза жены, так чудесно оттенявшиеся пышной золотисто-рыжей шевелюрой, которую ни одни святотатственные ножницы не смогли бы превратить в модную гладкую короткую стрижку. Потом он взял жену за руку, нежно поцеловал в ладонь и встал.

— Мне кажется, стоит пойти. Вернусь — обо всем тебе расскажу. Веди себя хорошо! — добавил он, бросив достойный Отелло взгляд в сторону четырех английских офицеров, сидевших неподалеку от их столика и уже в течение нескольких дней делавших столь же трогательные, сколь и безуспешные попытки познакомиться с Лизой.

Эзекиель действительно ждал князя у выхода из отеля, сидя на низкой стенке в тени терпентинного дерева. Увидев Морозини, он встал, но тут же уселся снова, показав на элегантный белый смокинг лондонского покроя и лакированные туфли Альдо:

— Идти предстоит довольно долго. Переоденьтесь…

— Мы что — пойдем куда-то далеко отсюда?

— Нет, не очень, но лучше переодеться…

Альдо не стал спорить и расспрашивать дальше, поднялся к себе в номер, переобулся в теннисные тапочки, надел брюки попроще, сменил смокинг на свитер и вернулся к мальчику. Они сразу же пустились в дорогу.

Обнаружив, что, пройдя гробницы семьи Ирода, они спускаются в долину Кедрона, Морозини мысленно поблагодарил своего спутника за добрый совет по части одежды.

Ему уже показывали эту дорогу, совсем недавно открытую археологами. Два отрезка древних ступенчатых улочек, поросших за долгое время буйной растительностью, пробивавшей себе путь между разбитыми камнями. Попав сюда, князь-христианин, каким был Альдо Морозини, не мог не разволноваться, ведь именно по этим камням так часто ступали когда-то запыленные сандалии Иисуса Христа, когда Он направлялся в горницу Тайной Вечери, в Гефсиманский сад или еще дальше — в Вифанию, селение на склоне горы Елеонской, где жили Его друзья Лазарь, Марфа и Мария… И, может быть, потому, что в поздний час здешние места были пустынными, Морозини растрогался еще больше, его еще сильнее обступили воспоминания, чем на Виа-Долороза, Крестном пути Христа, где всегда было полным-полно визгливых паломников…

Когда они углубились в долину Кедрона, Альдо показалось, будто небо отступило за стены Старого города и каменистые склоны, усеянные гробницами, и он подумал, что именно так и должно выглядеть самое начало долины Иоса-фата, где Господь намерен осуществить Страшный суд: именно здесь после конца времен соберутся все души перед Господом, и каждому воздастся по делам его…

— Далеко еще? — спросил Морозини, понимавший, что они проделали уже немалый путь вокруг развалин древних крепостных стен.

— Не так уж, — ответил Эзекиель. — Вот Гихонский ключ. Если хотите, можете напиться. Вода здесь свежая, чистая. С древнейших времен это самое драгоценное достояние нашего города.

— Спасибо, мне не хочется пить.

Вам повезло! — сказал мальчик, жадно глотнув из согнутой ковшиком ладони несколько капель воды. — Ну вот, мы уже пришли, — прибавил он, зажигая светильник, взятый им из выемки в скале. И они углубились в проход, который начинался у родника и исчезал под тяжелыми скалами с развалинами крепостных стен.

— Хорошо еще, что уровень воды невысок, — заметил Альдо, разглядывая свои уже промокшие туфли. — Тут можно было бы попросту утонуть… И вообще, если бы я знал заранее, то надел бы высокие сапоги!

— Вода пробивается только раз в три часа, — пояснил мальчик, — так что опасаться нечего. Это подземелье было вырыто царем Езекией, чтобы защитить Гихон и уберечь город от жажды…

Несколько скользких ступенек, вырубленных в скале, железная решетка, которую мальчик открыл и запер снова, когда они ее миновали, а затем — погружение в недра земли. Это погружение, показавшееся Морозини бесконечным, пробудило воспоминания о прошлом, которое ему совсем не хотелось пережить заново. Его первая встреча с Симоном Ароновым, хромым одноглазым человеком с гордой душой, ввергшим его в лавину самых невероятных приключений, произошла в похожем месте. Все начиналось так же: с бесконечно долгого путешествия по галереям и коридорам подземелий Варшавского гетто. Была бы у него хоть малейшая надежда встретиться с Симоном в конце пути, по которому вел его этот незнакомый мальчик, Морозини с радостью согласился бы пройти еще столько же, но хозяина пекторали больше не было на свете: он положил конец своим страданиям, взорвав вместе с собой старинную часовню, а с ним погиб и его заклятый враг… И теперь Альдо пришло в голову: а вдруг этот паренек просто-напросто начитался Жюля Верна и открыл новую дорогу к центру Земли… В желтом свете фонаря впереди была видна лишь все та же черная дыра, и уже чудилось, что этот путь никогда не кончится, но тем не менее должен же был он хоть куда-то привести! Морозини беспокоила и еще одна «мелочь»: вода теперь доходила до щиколоток… Наконец над водой показались высокие ступени, они поднялись и… оказались под открытым небом. Во дворе какой-то мечети, построенной, должно быть, еще во времена крестовых походов. Во всяком случае, от нее мало что осталось. Посреди двора был большой водоем, где собиралась вода из источника. Рядом, на камне, сидел длинноволосый бородатый мужчина со сгорбленной спиной, одетый в черный долгополый сюртук. На голове его красовалась черная же фетровая шляпа. Фотографическая память Морозини позволила ему мгновенно и безошибочно узнать в нем раввина Абнера Гольберга. Раввин встал, приветствуя гостя.

— Ты можешь оставить нас, Эзекиель, — сказал он мальчику. — Ты отлично выполнил поручение. А князя Морозини я провожу сам…

— Могу ли я узнать, где мы находимся? — спросил князь, которому было неудобно в промокших брюках и туфлях. — Хотя, кажется, я когда-то уже видел это место…

— Нет никаких оснований скрывать, — спокойно ответил раввин, и голос его звучал ровно и мягко, почти вкрадчиво. — Вот перед нами — Силоамская купель, в которую, благодаря каналу, прорытому Езекией, постоянно поступала вода, и потому жители Святого города могли выдержать любое нападение, не страдая от жажды.

— Силоамская купель? — удивился Морозини. — Разве нельзя было прийти сюда посуху, обычным путем? По-моему, мы не меньше трех километров шлепали по грязи!..

Не преувеличивайте, а кроме того, для такого молодого и тренированного человека, как вы, князь, это не так уж тяжело, тем более что жара спала. Успокойтесь: я не заставлю вас возвращаться назад той же дорогой!

— Вам-то самому, видно, не хочется промочить ноги?

— Дело в другом — необходимо было сохранить нашу встречу в тайне. В туннеле Езекии никто не мог вас выследить, а то, что я вам сейчас скажу, крайне важно для будущего Израиля.

— Как? Опять? Мне казалось, что, возвратив вам пектораль, я сделал уже достаточно для вашего народа!

— Конечно, и наш Великий Раввин выразил вам нашу глубокую признательность. Вот только… пектораль еще не обрела того могущества, которым обладала изначально…

— Не понимаю, чего ей еще не хватает, этой пекторали? Может быть, это не ей, а вам просто-напросто недостает терпения? Не могли же вы всерьез предполагать, что стоит ей со всеми камнями оказаться здесь, на месте, и тут же, немедленно, возродится в наши дни царство Соломоново? Слава богу, сейчас мирное время и…

— Да, мирное, но это мир на английский манер, а кроме того, повторяю, символ единства двенадцати колен Израилевых когда-то обладал необычайным пророческим могуществом… в котором мы сейчас испытываем большую нужду. Скажите, неужели вы не заметили на оборотной стороне пекторали двух отверстий, напоминающих маленькие кармашки?

— Конечно, заметил, но я не придал этому значения, поскольку никто не смог объяснить мне, зачем они нужны.

Они имеют колоссальное значение, потому что именно в этих «кармашках» находились в незапамятные времена «Урим» и «Туммим», «Свет» и «Совершенство», — два изумруда, пришедшие к нам из тьмы веков. Пророк Илия, на котором уже была рука Господня и в которого вселился дух Яхве, получил их во время одного из своих видений прямо с Неба… Илия был уже немолодым человеком, и Господь хотел помочь ему в беспощадной войне, которую он вел с нечестивым безбожником царем Ахавом и его женой, бесстыдной Иезавелью. Достаточно было взять в каждую руку по чудесному изумруду, чтобы ясно увидеть будущее, и это ясновидение снисходило на пророка подобно тому, как вода начинает бить из родника в скале…

— Я никогда не слышал ничего подобного о пекторали, и, думаю, по той простой причине, что она была изготовлена по приказу царя Соломона, то есть намного позже…

Тонкие губы раввина раздвинулись, и в зарослях его черной бороды ослепительно сверкнула улыбка.

— Вероятно, но воссоединение пекторали с этими священными изумрудами придало ей особое могущество. Я не могу и не хочу рассказывать вам всю историю — мы потеряли бы слишком много времени впустую, но кое-что вам знать нужно. До наших дней дошли сведения о том, что Илия оставил своему ученику Елисею изумруды тогда же, когда и свою власяницу, — перед тем как вознестись в огненной колеснице на небо. Затем камни передавались из рук в руки Великими Первосвященниками — по мере того как они наследовали друг другу. И когда была наконец создана пектораль, они нашли там себе место. Но это место — ненадежное, потому что, в отличие от всех остальных камней, изумруды не были закреплены в оправах — их вставляли в «кармашки» только на время обрядов. Впрочем, поскольку изумруды предназначались Господом для укрепления могущества истинного пророка, Первосвященники обретали пророческий дар, лишь надев на себя пектораль. А поскольку хранить столь драгоценные камни в ничем не защищенных «кармашках» пекторали было небезопасно, изумруды обычно держали в специальном кожаном мешочке, подвешенном к золотой цепи, которую Первосвященники носили на шее…

— В таком случае почему же они в свое время не предсказали появления римского императора Тита, который принес с собой войну, разрушение Храма и почти полное уничтожение народа?

Абнер Гольберг отвел глаза, словно не желая видеть развернувшейся перед ним страшной картины.

— Люди стали совсем другими, гнусные пороки, страсть к золоту завладели умами даже тех из них, кому следовало бы быть среди самых достойных, самых благородных, самых великих… Во времена разграбления Иерусалима «Урим» и «Туммим», «Свет» и «Совершенство», уже не были в Храме. Впрочем, пророчества никогда не помогали избежать катастроф, потому что люди в них не верили.

— И что же сделали с этими камнями? Продали их? Может быть, потому, что перестали верить в их силу? Господь ведь не слеп и не глух, вполне возможно, что Он попросту отнял у изумрудов их чудодейственную силу, посчитав недостойными тех, кто владел «Уримом» и «Туммимом»? В таком случае они стали обычными драгоценными камнями… Очень красивыми, наверное? — добавил князь, невольно поддавшись своей страсти к драгоценностям, в особенности к тем, которые имеют свою историю.

— Нет, до этого все-таки не дошло! Камни были украдены незадолго до того, не знаю кем, но знаю точно, что они побывали в руках у вождя ессеев, которые укрылись в Масаде, последней и самой мощной из выстроенных Иродом крепостей, той, что смогла устоять дольше других…

Я знаю героическую историю Масады, — проворчал Морозини, — и, поскольку вам она тоже хорошо известна, вы, несомненно, понимаете, что искать ваши изумруды так же бесполезно и бессмысленно, как считать песчинки в пустыне. Если ессеи не закопали их в каком-то укромном местечке громадной каменной платформы, они стали военным трофеем Флавия Сильвы, а может быть, их попросту украл какой-нибудь из солдат Десятого легиона… Ну и как же вы собираетесь отыскать их?.. Потому что ведь именно это послужило причиной нашей с вами встречи, правда? Вам угодно, чтобы я нашел эти камни?

— Вы правы! Если кто-то и может это сделать, то только человек, который сумел восстановить пектораль!

— Увы! Уж вам-то хорошо известно, что путеводной нитью для меня был Симон Аронов — единственный, кто исчерпывающе был осведомлен о проблеме. Но Симона Аронова больше нет, да он и при жизни никогда даже не упоминал о таинственных изумрудах…

И без того довольно мрачное лицо раввина потемнело еще больше.

— Может быть, он не упоминал о них только потому, что сам владел ими? Я слышал, ему удавалось предсказывать будущее… Возможно, именно этим и объясняется его прозорливость.

Тут Гольберг попал в точку. Морозини не забыл предсказания Хромого, касающиеся того, что он называл «черным порядком». И Аронов оказался прав: фашизм, с которым сам Альдо уже успел познакомиться в Италии, воцарился и в Германии с приходом к власти Адольфа Гитлера. Идеология фашизма — безбожная и не знающая никаких запретов идеология — совратила многих людей из числа побежденных в Великой войне.

— Мне кажется, — убежденно ответил Морозини, — что не требовалось никакой помощи, пусть даже и полученной в наследство от пророка Илии, чтобы ясно увидеть будущее в столь очевидной ситуации. Но почему вы и словом не обмолвились об этих камнях раньше, при передаче пекторали? Хотели действовать без посторонней помощи?

— Наш Великий Раввин — мудрый старик, чьи мысли чаще обращаются к Всевышнему, чем к грешной земле. Возвращение священного сокровища глубоко обрадовало его, и он, не думая о большем, довольствуется ожиданием времен, когда пророчество сбудется и Израиль станет независимым государством. Может быть, ему не суждено увидеть это своими глазами, но я еще молод, и будущее мне небезразлично. Поэтому мне нужны эти камни, и поэтому я хочу их найти.

— Никто не мешает вам этим заняться… Только без меня!

— Вы отказываетесь помочь мне?

— Решительно! Я деловой человек, господин раввин, и я не могу посвящать свое время поискам по меньшей мере сомнительным, я не могу позволить себе блуждания в тумане: ведь, кроме Масады, которая представляет собой сейчас развалины среди пустыни, вы не даете мне никакого следа… Я не знаю даже, как выглядят эти камни, да и вы, видимо, знаете об этом не больше, чем я…

Ошибаетесь! Вот они, в натуральную величину, — сказал Гольберг, вытаскивая из кармана сюртука картонку, на которой акварелью, несомненно талантливым художником, было выполнено изображение того, что казалось Морозини до тех пор совершенно невероятным. Два абсолютно одинаковых изумруда, два правильных семигранника высотой в три сантиметра и шириной в один, два изумительных прозрачных камня глубокого зеленого цвета, каждый с миниатюрным вкраплением: одно из них напоминало солнце, другое — нарождающуюся луну… Никогда еще этот известный всей Европе, да что там Европе — прославленный везде, вплоть до Америки, эксперт по драгоценностям не видел камней, до такой степени идентичных и тем не менее совершенных каждый в своем роде. Внезапно в Альдо проснулась умолкнувшая было страсть.

— Невероятно! — воскликнул он. — Никогда бы не мог поверить, что на склонах Джебел-Сикаита, где примерно в 2000 году до Рождества Христова были открыты первые изумруды, могло таиться подобное чудо!

— Вы очень точно заметили: чудо! — откликнулся раввин. — И они вовсе не ведут своего происхождения с берегов Красного моря. Не стоит забывать: это «Урим» и «Туммим», «Свет» и «Совершенство», и они были переданы самим Ягве пророку Илии, к чьему роду я принадлежу…

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что Великий Раввин Палестины естественно наследует Великому Первосвященнику древних времен и что однажды меня призовут к этому высокому служению… Тогда «Свет» и «Совершенство» позволят мне услышать голос Всевышнего… Вот почему они мне необходимы!

— Я говорю вам: напрасные мечты! Подумайте лучше о том, что если эти камни не были погребены в незапамятные времена, то должны были пройти путь, который невозможно проследить, что их, вероятно, разделили, а может, и раздробили…

Он не решился добавить: «…если считать, что они вообще существовали не только в предании и изображение не является плодом фантазии романтически настроенного художника», — но и без того его сомнения натолкнулись на полное уверенности возражение:

— Нет! Ягве такого не допустил бы. Я знаю, что они существуют и сейчас, знаю, что их великолепию ничто не повредило. Ничего другого и вообразить невозможно!

Вот это и называется слепой верой! — не без иронии произнес Альдо, которому не слишком понравился фанатический огонек, блеснувший на мгновение в полуприкрытых тяжелыми веками глазах раввина. Он никогда бы не позволил себе подумать так, когда Аронов рассказывал ему о пекторали, впрочем, подобная мысль вообще не могла бы тогда прийти ему в голову. — Что бы там ни было, насколько я понимаю, вы отправляете меня на новые поиски Грааля — разве не говорили, что эта Чаша, между прочим, тоже священная, была сделана из цельного громадного изумруда? Но ведь я не Галахад, не Персеваль и не Ланселот! Я всего лишь коммерсант, к тому же молодожен, надеющийся стать отцом семейства и…

— Не болтайте глупостей! — вдруг взорвался Гольберг. — Вы человек, избранный Симоном Ароновым. А это означает, что только вы один способны найти «Свет» и «Совершенство». И вы должны это сделать! Это необходимо для Израиля.

— Послушайте, господин раввин, — сделал Морозини еще одну попытку, чувствуя, что тоже вот-вот вспылит, — единственное, что я могу пообещать вам, — если я волею судьбы набреду на след ваших изумрудов, то пойду по этому следу, но выбросьте из головы мысль о том, что я целиком отдамся этим поискам. А теперь, если вам угодно объяснить мне, как выйти отсюда, я хотел бы вернуться к себе в отель. Представьте себе, у меня замерзли ноги!

Он ожидал приступа гнева, ярости, возмущения, ожидал, что раввин будет настаивать, может быть, примется умолять его, но ничего такого не произошло. Гольберг всего лишь посмотрел на часы и улыбнулся.

— Вы можете еще передумать… Да, я забыл сказать об одной существенной детали. Поскольку для вас как для коммерсанта деньги имеют определенное значение…

— А для вас — нет?

— В большей или в меньшей степени… В день, когда вы доставите мне «Урим» и «Туммим», я заплачу вам полмиллиона долларов.

Хотя Морозини и удивило то, каким крупным оказалось предложенное ему вознаграждение, он не подал виду и лишь пожал плечами.

— Да хоть бы вы и целый миллион мне предложили, я не изменю своего решения! Если мне попадутся ваши камни, я верну их вам без всякого вознаграждения, мне хватит и возмещения расходов — на их покупку, например, — но ни на что другое не рассчитывайте!

— Значит, вы не станете утруждать себя поисками изумрудов?

— Вы на редкость понятливы! Знаете, за три года ваша пектораль просто перевернула всю мою жизнь, а я слишком дорожу тем, что сейчас имею, чтобы начать все сначала. Молите Бога, чтобы мне улыбнулась удача, а поскольку вы — верный Его слуга, — может быть, Он и смилостивится к вам. Итак, мы все прояснили, и мне пора в обратный путь.

— Еще минуточку, раз уж вы вспомнили о Всевышнем! Известно ли вам, что именно водой из Силоамской купели Христос исцелил слепого?

— Да, я знаю об этом.

— Я надеялся, что такое же чудо произойдет здесь и с вами, князь, потому что вы слепы, вам не дано предвидеть, какие тяжелые последствия может иметь ваш отказ и для будущего этой несчастной, раздираемой на части страны, так и для вашего собственного!

— Это угроза? — Морозини был явно удивлен.

— Лишь предупреждение. Хотите вы того или не хотите, но ваши недавние поиски привязали вас к священным камням, которые хранились в храме Соломона. Вы стали им служить, а такую связь не так-то просто разорвать!

— Поживем — увидим… Вот как щедро мне платят за мои труды!.. И напоминаю вам: у меня еще больше замерзли ноги!

— Подумайте еще и… извольте следовать за мной. Даже без долгого пути по подземельям, необходимость которого, несмотря ни на какие заверения раввина, по-прежнему казалась Морозини весьма и весьма сомнительной, возвращение в отель «Царь Давид» заняло довольно много времени. Какие там пять минут! Миновав развалины сооружений времен Давида, они благодаря открытому в результате осыпей подземному ходу благополучно прошли через крепостные стены и оказались в Старом городе, в древнем еврейском квартале, где в этот поздний час можно было заметить лишь редкие призрачные тени прохожих да кошек, которые в поисках ночных приключений бесшумно двигались по улицам. У ворот Яффы спутники, холодно простившись, расстались, и Альдо припустился бегом — и чтобы наконец согреться, и чтобы скорее очутиться рядом с Лизой, по которой уже успел соскучиться. Он знал, что она одобрит его решение отклонить просьбу Гольберга, потому что возвращение пекторали принесло ей такое же облегчение, как и ему самому. То, что камни-убийцы смогли занять свои места в золотых лунках, не смыло с них кровавых следов, и Лиза постоянно опасалась, что разразится еще какая-то катастрофа. «Свет» и «Совершенство», исчезнувшие так давно, что найти их представлялось нереальным, вполне могли оказаться ничуть не менее опасными…

Первым человеком, увиденным Морозини, когда он наконец добрался до окружавшего отель сада, стал Адальбер Видаль-Пеликорн, который мерил шагами расстояние между двумя кипарисами, росшими перед входом, и мусолил сигару такую толстую, что она вполне могла бы служить насестом для пары канареек. Заметив Альдо, археолог набросился на него, как ястреб на цыпленка:

— Что происходит, черт побери? Вот уже битый час, как я тебя дожидаюсь! И в каком ты виде! Ты что — свалился в болото?

— Нет. Всего лишь прошелся по туннелю царя Езекии. Мне нужно с тобой поговорить. Но почему ты здесь один? Где Лиза?

— Чудный вопрос! Я как раз собирался спросить тебя об этом! Похоже, господа Морозини ведут сегодня ночью бурную жизнь! Некий парнишка с пейсами явился за ней часа через два после того, как увел тебя самого…

После хорошей пробежки Альдо было очень жарко, но в этот момент он почувствовал, как холодный пот покрывает его тело.

— Что ты такое говоришь? — с трудом прошептал он, потому что в горле у него пересохло. — Лиза ушла с этим…

— Да, портье даже показалось, что он понял, в чем дело: с тобой что-то приключилось, во всяком случае, по его мнению, Лиза выглядела очень встревоженной. Зато он совершенно не понял, почему при этом для тебя оставили письмо.

— Письмо?

— Перестань повторять, как попугай, мои слова! На, держи письмо: портье передал его мне, и потребовалась вся почтительность по отношению к чужой переписке, воспитанная во мне моей бабушкой, чтобы я не вскрыл это послание.

Альдо, ничего не ответив, схватил конверт, дрожащими от нетерпения и внезапно нахлынувшего на него смутного страха пальцами разорвал его, вынул сложенный вдвое листок бумаги, развернул и… едва не лишился чувств.

На листке было написано:

«Вашу жену вернут вам, когда вы добудете для меня известные вам камни. Я знаю, что вы их найдете. И только от вас зависит, с легкостью ли госпожа Морозини перенесет заточение, или оно станет для нее мучительным, и закончится ли оно когда-нибудь. Ведите себя благоразумно, и к ней будут относиться как к принцессе. Известите о случившемся любые власти — гражданские или религиозные, — и ее закуют в цепи и бросят в темницу, к которой вы никогда не найдете дороги, тем более что она будет находиться за пределами страны. Следовательно, вам нужно немедленно приступить к поискам. Когда вы найдете камни, вам надо будет вернуться в Иерусалим и дать в местной прессе следующее объявление: „А.M. желает встретиться с А.Г., чтобы завершить известное обоим дело“. Но не рассчитывайте воспользоваться этим средством в надежде поймать меня в ловушку. Знайте: никакими пытками никому не удастся заставить меня признаться в том, где я прячу вашу жену, а если бы даже страдания и заставили меня выдать тайну, охранникам дан приказ убить княгиню, если я не приду за ней сам, один, и не произнесу пароля. Выбор за вами».

— Подлец! — пробормотал Морозини, комкая в кулаке письмо, которое Адальбер поспешил у него изъять.

— Может, дашь мне прочесть?

— Извини!.. Я… мне кажется, я схожу с ума!

— И есть от чего, — согласился археолог, дочитав письмо. — А теперь объясни мне, — добавил он, прикуривая сигарету и засовывая ее в рот друга, губы которого побледнели как мел, — объясни мне прежде всего вот какую штуку: что это за камни?

Альдо рассказал ему и о камнях, и обо всех тех приключениях, какие ему пришлось пережить с тех пор, как он, оставив Лизу за столиком на террасе, вышел из отеля. Адальбер умел слушать: он ни разу не перебил князя. Впрочем, Морозини рассказ помог овладеть собой: описывая случившиеся события, он анализировал происшедшее в последние часы. Тем не менее, когда он заканчивал свое повествование, на глазах его блестели слезы.

— Похоже, ты близок к отчаянию… Ради бога, держи себя в руках! — прошептал Адальбер, не глядя на друга.

— Со мной такое в первый раз… Но скажи, как ты думаешь, есть ли у меня хоть малейшая надежда найти эти проклятые изумруды, а значит — увидеть снова мою жену?

— Мне не нравится, что ты говоришь «есть ли у меня»! А обо мне ты случайно не забыл? Поиски камней для пекторали были нашим общим делом. Ее окончательное восстановление — тоже наше общее дело. И мы не успокоимся, пока не найдем Лизу, она-то, в отличие от этих пресловутых изумрудов, вполне реальна. Поэтому мы станем искать ее, а не их, мой мальчик, и будем соблюдать при этом все предложенные нам условия: не ставя в известность полицию и делая вид, что больше всего на свете озабочены тем, как бы нам найти «Свет» и «Совершенство». Мы же не впервые самостоятельно проводим расследование…

— Но прежде, чем вслепую броситься на поиски, может быть, лучше сделать кое-что еще. Я повидаюсь с Гольбергом, дам ему слово выполнить его просьбу, касающуюся изумрудов, и у него не останется никаких оснований для того, чтобы задерживать у себя Лизу…

— Дитя мое, сколько тебе лет?.. Я сказал бы: пятнадцать, в лучшем случае — шестнадцать! Что за глупая наивность! Ты полагаешь, он поверит твоему слову?

— До сих пор никому и в голову не приходило поставить его под сомнение!

— Никому не приходило, а ему пришло. Лучшее тому доказательство — то, что он приказал похитить Лизу еще .до того, как закончилась твоя с ним беседа. Ты ошибаешься, говоря: «У него нет никаких оснований»; напротив, у него есть все основания верить, что тебе уже слегка поднадоели древнееврейские сокровища и потому тебе вовсе не хочется становиться «сверхсрочником» в этом деле. Однако добавлю, что отнюдь не собираюсь отговаривать тебя от откровенного разговора с этим Гольбергом, хотя при этом, по-моему, камень за пазухой тоже не помешает!

Морозини прикурил новую сигарету, но на этот раз руки его уже не дрожали. Он понял, как ему следует действовать, а это всегда было для него лучшим средством обуздать тревогу. Тем временем Видаль-Пеликорн снова взял в руки письмо и принялся изучать его.

— Эй! Послушай, а тут, оказывается, есть постскриптум! Ты заметил?

— Нет… Ну, и что же там, в этом постскриптуме?

— Что сначала надо искать в Масаде, потому что…

— Потому что изумруды находились у изгнанного вождя ессеев в момент, когда его убили, так? — перебил друга князь. — Он надеется, что этот достойный человек успел где-то там закопать их, прежде чем отдать Богу душу, и рассчитывает, что я смогу перевернуть тонны скальной породы и каменных развалин в поисках его вожделенных камней!

— Ишь, какой важный! Он рассчитывает не на тебя одного, но и на меня тоже. Тут есть несколько весьма лестных слов по части моих археологических талантов…

Ну и прекрасно! Отправляйся туда, если тебе это улыбается. Что до меня, то я хочу только найти Лизу. И как можно быстрее!

— Каким образом? Пойдешь к губернатору? Устроишь допрос Великому Раввину? Возьми-ка перечитай письмо — и ты поймешь, что Лиза может погибнуть, если ты предпримешь что-то в этом роде!

— Понимаю, но прежде всего я хочу отыскать мальчишку. Ведь именно он приходил сюда за ней. Я хочу узнать, куда он ее отвел…

— А знаешь, сколько еврейских мальчишек живет в этом Святом городе? Мне кажется, что для Лизы было бы лучше всего, если бы мы и впрямь отправились в Масаду. Нужно сделать вид, что мы повинуемся и делаем все так, как нас заставляют делать.

— Возможно, это разумное решение, но я никуда не поеду, прежде чем не попытаюсь еще раз встретиться с Гольбергом. Он же не убьет мою жену только из-за того, что я сейчас отправлюсь в Большую синагогу и попрошу его поговорить со мной, а не брошусь немедленно к Масаде.

— Действительно, ты можешь так поступить, — согласился Видаль-Пеликорн. — Это не повлечет за собой тяжелых последствий. А еще можно расспросить портье. Если он дважды за один вечер видел мальчика, то наверняка запомнил его и, может быть, знает, откуда тот взялся?

Но портье, как выяснилось, никогда прежде не видел мальчика и ничего не мог о нем сказать.

— Такие люди, как он, воспринимают наш отель как место греха и погибели, — сказал портье с явным презрением, — и у парнишки должны были быть очень веские причины для того, чтобы два раза подряд явиться сюда. Но если его сиятельство пожелает, мы могли бы известить полицию…

Нет-нет, благодарю вас, — поспешил отказаться от предложенной помощи Морозини. — По-моему, нет никакого смысла впутывать полицию в подобное дело… в общем, не имеющее большого значения…

Похищение Лизы — дело, «не имеющее большого значения»! Произнеся эту святотатственную для него фразу, Альдо почувствовал стыд, но разве он мог из-за каких-то неосторожных слов позволить подвергнуть даже малейшим страданиям ту, которую он любил всей душой?..

Весь остаток ночи он просидел на кровати, прикуривая одну сигарету от другой и комкая в руках батистовую ночную сорочку в кружевах, которую горничная положила на одеяло, стеля постели на ночь. Никогда в жизни он так за нее не боялся, никогда еще у него не было так тяжело на сердце…

Однако никому бы не пришло в голову это заподозрить, когда на следующее утро Альдо, по обыкновению элегантно одетый, с беспечным видом направился к зданию главной синагоги и спросил там, нельзя ли ему повидаться с рабби Абнером Гольбергом. Нет, сказали ему там, это невозможно, господин Гольберг еще на рассвете отправился в Хайфу, сопровождая Великого Раввина, который отплывает сегодня в Геную, чтобы сесть там на пакетбот, идущий в Нью-Йорк. Святой человек вознамерился исполнить обещание, уже давно данное им евреям огромной диаспоры, обитающей в Соединенных Штатах Америки. Ничего другого князь и не надеялся услышать, но все-таки он уточнил:

— Господин Гольберг тоже отплывает в Америку? Левит, принимавший Морозини, видимо, решил, что незваный гость задает слишком много вопросов, потому что ответил уклончиво:

— Возможно… Но я в этом не уверен… Может быть, вам угодно встретиться с рабби Левенштейном, он остался сейчас главным в синагоге.

Поначалу князь отклонил предложение: нет, он хотел видеть только господина Гольберга лично и никого другого… Разве что юный Эзекиель находится где-то поблизости? Брови удивленного новым вопросом левита подскочили над очками.

— Эзекиель?! Какой еще Эзекиель?

— Только не говорите, что не знаете, о ком идет речь. Когда рабби Гольберг совсем недавно представлял мне его, то сказал, что он — дитя его души… За неимением, быть может, дитя его тела?

Левит, казалось, очень огорчился.

— Вполне возможно, но, поверьте, я ничего от вас не скрываю, сударь, я приехал из Наблуса… И я тут прожил совсем мало времени… И я ничего… или почти ничего не знаю о рабби Гольберге…

— Но вы думаете, что рабби Левенштейн знает больше?

— Может быть… Может быть… Надо спросить его самого.

Альдо только зря потерял время! Рабби Левенштейн, у которого был такой длинный нос и полностью отсутствовал подбородок, так что при виде его нельзя было не вспомнить зеленого дятла, от которого он отличался разве лишь цветом, вовсе не интересовался своим собратом, считал Гольберга высокомерным и чересчур резким и старался держаться от него подальше. Еще меньше, естественно, его занимало какое-то «дитя души» этого собрата, более того, князю показалось, что «дятел» явно рад, что хоть на время избавился от Гольберга.

— Вполне возможно, что его какое-то время вообще не будет в Иерусалиме! — ликующим тоном поведал он Морозини. — Я уверен, рабби Гольберг приложит все усилия к тому, чтобы получить возможность сопровождать Великого Раввина и в Америку…

Выложив все это, он внезапно покинул своего гостя и отправился возносить хвалу Господу, который милостиво снизошел до исполнения самых тайных помыслов своего верного слуги. Для очистки совести Альдо, выйдя из Старого города, отправился в квартал Меа-Шарим, слывший цитаделью иудаизма, где селились в основном выходцы и:; Польши и Литвы, и построенный примерно в 1874 году неким Конрадом Шиком. Князю удалось узнать, что Гольберг живет именно в этом квартале. Довольно долго Морозини простоял перед суровым на вид зданием из серого камня, созерцая забранные решетками окна, потом, сделав вид, что просто прогуливается, принялся бродить по узким улочкам, наводненным хасидами, казалось скроенными по единой модели и отличавшимися друг от друга лишь незначительными деталями одежды, напоминавшей о том, откуда они родом. Ему попадались на глаза дети и подростки, но ни у одного из них не было мрачного взгляда Эзекиеля взгляда, который, как был уверен Альдо, он узнает из тысячи. А может быть, он тоже уехал вместе с Великим Раввином?

Нет, это невозможно! Совершенно очевидно, что именно этот парнишка отвел Лизу туда, где ее держат заложницей, или передал тем людям, которые должны вывезти ее за пределы страны, как было обещано в послании. И так удивительно, что Гольберг отправился бороздить моря вместо того, чтобы следить за своей пленницей. Но, в конце концов, очень может быть, что он предпринял дальнее путешествие как раз для того, чтобы спасти свою драгоценную шкуру, чтобы избежать расправы со стороны выведенного из себя мужа, который вполне способен уничтожить его, невзирая ни на какие угрозы. Должно быть, он полностью доверяет тем, у кого прячет Лизу, среди этих людей может находиться и мальчик. Гольберг, несомненно, отлично подготовился, прежде чем совершить свое черное дело: он не оставил князю даже кончика нити, за которую можно было бы ухватиться в надежде выбраться из этого лабиринта… И тем не менее выбраться необходимо, но как? Как? Если нельзя обратиться за помощью к полиции, которая, наверное, могла бы все-таки выследить кого угодно даже в таком запутанном городе, как Иерусалим, если их всего лишь двое… В то время как они с Адальбером, похоже, имеют дело с реально существующей могущественной организацией…

Вернувшись в отель, Морозини попал на семейный совет, который оказался в самом разгаре. Госпожа де Соммьер и Мари-Анжелина дю План-Крепен только что прибыли в Иерусалим, решив, что настало наконец время присоединиться к бывшим хранителям пекторали. Не последнюю роль в их решении сыграло и еще одно обстоятельство: Луи Ротшильд был вынужден выехать в Вену — его вызвали туда по радио. С присущей ему любезностью он оставил свою яхту в распоряжении друзей, тем более что можно было воспользоваться куда более быстрым способом передвижения — поездом. А корабль просто-напросто встанет на рейд в самом большом местном порту — Хайфе и будет там дожидаться новых распоряжений. Друзья расстались на вокзале, где маркиза и ее компаньонка сели в поезд, следовавший по маршруту Хайфа — Лод — Иерусалим, а барон — в другой, до Триполи. Потом «Таурус-экспресс» отвезет его через Сирию и Анкару в Стамбул, а оттуда, Уже на Восточном экспрессе, он довольно скоро попадет Домой.

После того как путешественницы смыли с себя дорожную пыль, Адальбер рассказал им обо всем, что произошло За последнюю ночь, и теперь они, ожидая Альдо и часа обеда, обсуждали случившееся, попивая одна — коктейль, а другая шампанское. От приступа подагры не осталось и следа: видимо, помог чудодейственный пластырь, доставленный из лавки некоего аптекаря, проживавшего в Яффе. Морозини вошел в бар, и сразу же три пары глаз вопросительно уставились на него. Адальбер вскочил и устремился ему навстречу.

— Ну? Говори скорей! Что нового?

— Ничего… или почти ничего. Великий Раввин плывет в Нью-Йорк, а Гольберг сопровождает его. Может быть, правда, только до Генуи, но никакой уверенности в этом нет. Что же касается юного Эзекиеля, то, если бы он явился с планеты Марс, о нем, наверное, и то было бы известно больше, чем сейчас. Никто его не знает, никто его не видел…

Высказав таким образом в двух словах все, что ему удалось установить, Альдо поцеловал руки маркизы и Мари-Анжелины, опустился в кресло и позвал бармена, чтобы заказать виски с содовой. Потом с вежливой улыбкой обратился к путешественницам:

— Ну как? Все прошло нормально? Дорога не тяжелая? Тетушка Амелия, мне кажется, вам стало лучше?

— Я бы не сказала этого о тебе, мальчик мой! Ты выглядишь чудовищно.

— Какое это имеет значение! Адальбер рассказал вам?..

— Да. Тебе следовало послать эту чертову пектораль по почте и отправиться в свадебное путешествие в Индию или Египет!

Мари-Анжелина, чей острый нос уже описывал дуги, вынюхивая следы и делая ее похожей на охотничью собаку, вышедшую в поиск, повернулась к Морозини.

— Как княгиня была одета вчера вечером?

— В платье от Жанны Ланвен из белого муслина в желтых цветах…

— Были ли на ней какие-нибудь… стоящие драгоценности?

— Нет. Было бы слишком неосторожно брать с собой в дорогу слишком дорогие вещи. Впрочем, она и не любит «быть похожей на церковную раку», как она выражается. Вечером на ней было только несколько тонких золотых браслетов с мелкими топазами и бриллиантами, обручальное кольцо и изумруд, который я подарил ей к помолвке и с которым она никогда не расстается…

— Тридцать каратов! Ну, просто не на что покуситься! — не удержался от иронии Адальбер. — Но мы же знаем, что Лизу похитили не из-за этого. Куда вы клоните, Анджелина?

Произносимое на итальянский манер, это имя на самом деле не очень подходило его обладательнице, но зато приводило в восторг засидевшуюся в девушках компаньонку маркизы, которую та звала просто-напросто по фамилии: План-Крепен. Анджелиной ее вообще-то окрестил Адальбер, но Лиза и Альдо поддержали друга. Еще не совсем привыкшая к новому имени, Мари-Анжелина покраснела от удовольствия.

— А вот куда. Мне кажется, очень трудно предположить, что такую красивую и элегантную молодую женщину, как Лиза, да еще одетую в нарядное вечернее платье, могли умыкнуть так, чтобы никто из окружающих ничего не заметил. Тем более что, насколько я понимаю, она шла пешком…

— Да, действительно. Во всяком случае, портье мне сказал так. У входа в отель не было автомобиля…

— Машина могла стоять… А можете ли вы сказать Мне, как выглядел этот мальчик?

— Только не я, — проворчал Адальбер. — Я его вообще не видел.

— Ну, я-то имел возможность разглядеть его как следует, — сказал Альдо. — Но описать…

— В чем тут проблема? — удивилась госпожа де Соммьер. — Ты же отлично рисуешь! Вот и сделай его портрет, если трудно описать словами!

Альдо поморщился.

— Я еще могу кое-как справиться с пейзажем, изобразить какую-нибудь драгоценную безделушку, но вряд ли справлюсь с портретом…

— И все-таки давайте попробуем, — предложила Мари-Анжелина, извлекая из большой кожаной сумки, с которой никогда не расставалась, альбом для рисования и карандаши. — Вдвоем мы должны справиться…

И они справились. Морозини сделал набросок, План-Крепен в соответствии с его указаниями принялась с поразительным мастерством вырисовывать детали. Не прошло и получаса, как с листа бумаги на собравшихся уставился Эзекиель собственной персоной, точно такой, каким он сохранился в памяти Альдо.

— Просто фантастика! — воскликнул князь. — Вам удалось невозможное: вы смогли уловить его взгляд, который потряс меня: одновременно алчный и горделивый! Решительно, список ваших скрытых талантов день ото дня растет!

— Не буди в ней тщеславие, мой мальчик! — с притворной суровостью проворчала маркиза. — Ну а теперь, когда мы знаем, как он выглядит, что будем делать?

— Если я правильно поняла, — сказала Мари-Анжелина, к которой мало-помалу возвращался обычный цвет лица, — если я правильно поняла, эти господа должны обследовать… какое-то место, названия которого я не уловила…

— Масада! — буркнул Морозини. — Каменистое плато, формой напоминающее то ли гондолу, то ли веретено.

Словом, удлиненный ромб, примерно в семьсот метров длиной и с максимальной шириной где-то метров в триста пятьдесят. Чудное место для поиска двух камешков! Можно провозиться до конца жизни! Да и то, если согласиться с тем, что есть хоть один шанс их там найти, во что я совершенно не верю. Достаточно вспомнить, что драма, связанная с осадой и падением этой крепости, разразилась в 73 году христианской эры! Тогда иудеи — защитники крепости от римлян (их было около тысячи человек) — сожгли все, что представляло собой хоть какую-то ценность, а затем убили всех своих родных и покончили с собой! Даже если эти проклятые камни и были там в те времена, то все равно их там давным-давно нет и в помине!

— А вот это никому не известно, — вздохнул Видаль-Пеликорн. — Если твой раввин считает, что там можно найти какие-то следы, значит, надо попытаться это сделать…

— Но если он так уверен, почему не попробовал поискать сам?

— Потому что археология — серьезная наука, и без специальной подготовки этим делом не занимаются, старина! И рабби это знает… Кроме того, может быть, тут есть и другие причины…

Сегодня утром, пока ты ходил в синагогу, я снова навестил сэра Персиваля Кларка, у которого был в гостях вчера вечером. Он — представитель Британского музея. Ему уже немало лет, но от этого он не менее пылко относится к Палестине, где надеется окончить свои дни. Тебе, вероятно, известно, что сэр Персиваль — великий специалист по иродианской эпохе. Он отлично знает Масаду, где много работал на развалинах дворца царя Ирода I Великого, знаешь, этого дворца, выстроенного террасами на носу нашего неподвижного «корабля», стоящего на берегу Мертвого моря. Он говорит, что это одно из прекраснейших мест в мире и что…

— Давай-ка без подробностей из путеводителя для туристов! Мы здесь не для этого собрались.

— Увы, увы! Тем не менее сэр Персиваль дал мне настолько детальные, насколько только можно пожелать, сведения об осаде крепости, которая велась под руководством Флавия Сильвы, и — главное! — о тех местах, где жили ессеи. Это намного сокращает периметр наших изысканий…

— Но почему камни не могли быть спрятаны в каком-то другом месте?

— Господи, да мы же все время возвращаемся к отправной точке! Пойми, наконец: эти камни — священные предметы и потому они могли находиться только в святом месте! А вовсе не во дворце тирана или в каком-то там, бог знает каком, гражданском строении. Одно из двух: либо, если они еще оставались в руках предводителя ессеев в момент массового самоубийства, тот постарался как можно лучше припрятать их прямо у себя в доме или в синагоге. Если принять эту версию, появляется шанс найти изумруды. Но может быть и другой вариант: камни перенесли куда-то еще или попросту украли… В этом случае нам их никогда не обнаружить…

— Держу пари, что верным окажется именно другой вариант. Но ты прав: надо все же посмотреть. А теперь — скажи, как нам следует подготовиться к этой экспедиции: это будет настоящая осада, не так ли?

— Послушай, Альдо, — вмешалась маркиза, — мы отлично понимаем, что тебе очень тяжело, но нельзя же быть таким озлобленным и сварливым? Это ни к чему хорошему не приведет…

Простите меня… Я прихожу в бешенство от одной только мысли о том, что придется потерять на этой чертовой горе кучу времени, которое я мог бы целиком посвятить поискам Лизы!

— Подумай о том, что своими действиями ты по крайней мере обеспечишь ей более сносные условия в плену. Может быть, ей было бы куда хуже, если бы они видели, что ты рыщешь по всему Иерусалиму, стараясь узнать не где камни, а где твоя жена… Мы это сделаем сами, без тебя, и, будь уверен, отлично с этим справимся!

— «Мы»? Кого вы имеете в виду, тетушка Амелия?

— Конечно, главным образом План-Крепен! Вспомни о шестичасовых мессах в церкви Святого Августина и о той ценной информации, которую она оттуда приносила! Ее-то никто ни в чем не заподозрит… Ведь вы именно потому и хотели иметь портрет мальчика, Анжелина?

— Конечно. Мы абсолютно правы, — улыбаясь, сообщила старая дева, которая никогда не обращалась к своей хозяйке и родственнице прямо, а говорила о ней лишь в первом лице множественного числа.

— Что же касается всего необходимого для «осады», как ты выразился, — снова заговорил Адальбер, — то главное, о чем нам надо будет позаботиться, это надежный автомобиль и все то, что нужно для разбивки лагеря. Что до остального, сэр Перси посоветовал мне повидаться с неким Халедом, который руководил его собственной командой. Он живет в дивной романтической местности — в оазисе Эйн-Геди, где все изрыто пещерами и водопады стекают в чудные горные озера. Там, по преданию, Давид скрывался от царя Саула. А расположено это чудо в каких-нибудь двадцати километрах от Масады, и потому этот Халед знает плато как свои пять пальцев. У него мы сможем найти все, чего нам будет не хватать…

Что ж, все, о чем ты говоришь, совсем неплохо, но я не понимаю, каким образом ты представил цели нашей будущей экспедиции своему гостеприимному хозяину? Надеюсь, ты даже и не намекнул ему на то, что…

— На изумруды? Археологу, пусть даже и отставному? Ты что — за дурака меня держишь или за сумасшедшего? По официальной версии, мною владеет страстный интерес к народам, населявшим в незапамятные времена берега Мертвого моря, а особенно — к ессеям. Халед покажет нам, где они селились, куда перемещались, и мы выиграем время…

Впервые за долгие часы улыбка озарила напряженное лицо Морозини.

— Кем надо быть, — сказал он, — чтобы осмеливаться давать тебе советы в деле, в котором ты прекрасно разбираешься! Я просто неуч! — И, обратившись к женщинам, добавил: — Благодаря вам троим я, слава богу, почувствовал себя хоть немного лучше. Может быть, мне даже удастся более трезво мыслить…

— Если человек хочет ясно мыслить, он прежде всего должен хорошо питаться, — нравоучительным тоном произнесла Мари-Анжелина. — А я умираю с голоду. Может быть, отправимся обедать?

Они прошли на затененную террасу, где суданцы в белых перчатках уже начали свои ритуальные движения вокруг столиков. Мужчины помогли дамам усесться, Альдо уже успел занять свое место, когда перед ним внезапно появился молодой гигант с соломенными волосами и длинным, обожженным солнцем лицом. На исполине была военная форма цвета хаки. Он вытянулся, щелкнул каблуками, потом поклонился.

— Прошу прощения, если я проявляю нескромность… — сказал молодой человек по-английски.

— Пока не знаю, скромны вы или наоборот… Кто вы такой?

— Лейтенант Дуглас Макинтир из генерального штаба… Я… Я ужинал здесь вчера вечером с товарищами…

— Да, я вас заметил, — сухо ответил Морозини. — Насколько я помню, вас заинтересовала княгиня Морозини, моя супруга, и…

Обветренное лицо лейтенанта побагровело, но простодушные голубые глаза смотрели все так же прямо.

— Мы восхищаемся ею! Простите еще раз, пожалуйста, но мне хотелось бы узнавать… узнать, не случилось ли с ней что-нибудь неприязненное?

— Неприятное, — машинально поправил перешедшего на французский шотландца Альдо. — А почему вы так решили?

— Понимаете, я очень удивлен, поскольку не вижу ее рядом с вами. Я думал, она вчера встретилась с вами в том старом доме…

— В старом доме?! Ну-ка, пойдемте вон туда! Начинайте без меня! — бросил Альдо своим спутникам, взял офицера под руку и вывел в сад.

— А теперь — говорите. Что это еще за дом?

— Сейчас объясню…

И шотландец действительно рассказал удивительную историю. Оказывается, вчера, вопреки ожиданиям Альдо, когда он ушел, ни Макинтир, ни его друзья не осмелились подойти к Лизе.

— Мы же ей не были представлены, но она… она произвела на нас такое впечатление! Она довольно долго оставалась одна на террасе. Видимо, ждала вас. В конце концов она ушла. Я думаю, поднялась к себе. Мои товарищи ушли, а я остался. Сам даже не знаю почему, но мною овладело какое-то беспокойство… Понимаете — такая смутная тревога, необъяснимая… Я устроился у бара и стал ждать вашего возвращения. Но вместо вас пришел мальчик. У него еще было письмо для княгини, он ее подождал внизу, потом она спустилась, и они ушли вместе… Вот… И я пошел за ними…

— И куда они направились? К машине, стоявшей где-то поблизости?

— Нет, там не было никакой машины. А если бы и была, я бы все равно последовал за ними: у меня есть мотоцикл! — гордо добавил шотландец. — Но они пошли пешком, и, надо сказать, очень быстро…

— Моя жена переоделась? В чем она была?

— Нет, не переоделась. На ней было то же самое восхитительное платье, что и за ужином, и позолоченные туфельки…

— На высоких каблуках! Бежать в таком виде по иерусалимским улицам! И куда же они отправились?

— Это был дом в квартале Меа-Шарим… Хотите, я вам его покажу?

— Хочу ли я?!. Дайте мне только время сказать моим друзьям, чтобы они обедали без меня…

Минуту спустя Морозини, занявший место на багажнике тарахтящего мотоцикла, и Макинтир уже неслись по направлению к кварталу, где жили польские и литовские евреи. Какое-то время спустя Морозини тронул водителя за плечо:

— Лейтенант, ваша машина грохочет, как танк. Слишком много шума. Давайте пойдем дальше пешком.

Они попросили торговца фруктами, дремавшего среди своих фиников, винных ягод, миндаля и прочих щедрых даров природы, присмотреть за мотоциклом, и тот поклялся беречь его пуще глаза. Теперь можно было спокойно следовать дальше. Снова эти узкие запутанные улочки, часто перегороженные зигзагообразно расставленными препятствиями, чтобы предупредить внезапное нападение. К тому же на ночь эти улочки еще и перекрывались цепями… И вот он — дом! Альдо сразу же узнал его: это был дом Гольберга…

— Вы видели, как они вошли сюда, — спросил князь, — но видели ли вы, как кто-то оттуда выходит?

— Нет. Никто не вышел. Хотя я стоял тут долго… очень долго… столько, сколько смог… Уже начинало рассветать, когда мне пришлось уйти. Ведь я же солдат…

— …и вам нужно следовать предписаниям начальства, так? Спасибо за все, что вы сделали, — сказал Альдо, похлопав по плечу молодого человека, который еще недавно казался ему таким несимпатичным.

— Разве мы не войдем туда?

— Нет. Хозяин этого дома сегодня утром уехал в Хайфу, а может быть, и в Соединенные Штаты вместе с Великим Раввином Палестины.

— Не может этого быть! — заупрямился Макинтир. — Я же видел: никто оттуда не выходил! Ни раввин, ни кто еще! И даже этот мальчишка в локонах!

— Это означает одно: что у дома есть еще один выход. Евреи вообще обожают подземные ходы. Мания какая-то… Но надо признать, что подобная мания спасала им жизнь во многих обстоятельствах. Конечно, этому кварталу всего-то лет пятьдесят, но, думаю, и при его строительстве следовали все тем же обычаям… Ну что, возвращаемся?

— А вы не хотите объяснить мне, что произошло? Морозини внимательно вгляделся в лицо лейтенанта, простодушное выражение глаз… В конце концов Альдо решил, что ему можно доверить часть тайны: с одной стороны, он не имеет никакого отношения к властям, а с другой, — видимо, он влюблен в Лизу и, возможно, сможет хоть чем-то помочь.

— Понимаете, я не могу рассказать вам все, и мне придется апеллировать не только к вашей скромности, но и к вашей чести. Дело в том, что мою жену похитили… Если это станет известно какому бы то ни было представителю власти или полиции, она рискует жизнью…

— Вы не можете сказать мне, кто похититель, но ведь можете хотя бы намекнуть, чего он хочет? Выкупа? Мне кажется, вы богаты…

— Нет, ему не нужны деньги, ему нужен предмет, утерянный очень давно. И он думает, что мне удастся отыскать его.

— Вы тоже так считаете?

— Нет. Но поскольку это — единственный способ вернуть Лизу, — а меня заверили, что с ней будут хорошо обращаться только в том случае, если я не пущу собак по следу, — мне нужно попытаться…

— Я могу помочь вам? Я же не представитель власти, не официальное лицо! Но в генеральном штабе можно узнать очень много…

— Почему бы и нет? Тем более что мне необходимо на какое-то время уехать из Иерусалима… Вам и карты в руки… А теперь — вернемся в отель, я хочу представить вас своей семье.

Назавтра, в то самое время, когда Мари-Анжелина, надев на голову колониальный шлем, а на ноги — крепкие полотняные туфли, повесив на плечо этюдник и явно намереваясь заняться живописью в разных местах старинного города, первым делом направила свои стопы в сторону Большой синагоги и квартала Меа-Шарим, Морозини и Видаль-Пеликорн двинулись к Масаде…

2 ПОСЛЕДНЕЕ УБЕЖИЩЕ

Одетые в полотняные рубашки и шорты цвета хаки, водрузив на головы пробковые шлемы, Видаль-Пеликорн и Морозини с тяжелыми рюкзаками за спиной взбирались по Змеиной тропе, которая извивалась по восточному склону горы Масада. Проводник Халед, нанятый ими по рекомендации сэра Перси, шел чуть впереди. Он оказался человеком быстрым и легким, хотя ему и стукнуло шестьдесят. Его крепкие икры, мелькавшие перед глазами друзей, были такими сухими и твердыми, словно их вырезали из старого масличного дерева. У подножия горы один из сыновей Халеда сторожил верблюдов-дромадеров, на которых путешественникам удалось преодолеть двадцать километров, отделявших древнюю разрушенную крепость от оазиса Эйн-Геди. Там, в оазисе, они оставили большой серый автомобиль марки «Тальбот», предложенный им для поездки Дугласом Макинтиром. На этой надежной машине они проехали примерно восемьдесят километров — от Иерусалима до оазиса, сорок пять километров вполне приемлемой дороги до Хеврона и больше тридцати по тропе, идущей к берегу Мертвого моря через Иудейские горы. Другие сыновья проводника замыкали шествие, взвалив на себя остальную кладь.

По мере того как они поднимались, пейзаж становился все величественнее. Красновато-охряная пустыня, на фоне которой внезапно вырастала гигантская скала Масады, врезалась неровными клиньями в обширное пространство воды почти аспидного цвета. Тяжелое колыхание волн с оборками густой пены выдавало необычайную плотностную соляную насыщенность морской воды. Порой солнце бросало луч на один из соляных кристаллов и, отражаясь от него, пускало в глаза стрелы ослепительно белого света… Желваки серы, ветки окаменевших деревьев довершали причудливый образ этого чересчур соленого моря, в котором битум, гипс и многие другие минералы заменили неспособных жить в подобных условиях рыб и водоросли. Если посмотреть на север, внизу можно было разглядеть маленькую впадину Эйн-Геди и длинные ряды тамарисков, зонтики акаций и содомских яблонь, обрамляющих дорогу к источнику, который дал оазису свое имя и благодаря которому там появилась такая буйная растительность. Небо над всем этим пространством было таким чистым, что казалось, можно увидеть устье Иордана, чьи священные воды терялись в глади водоема, названного древними озером Асфальтит…

Подъем оказался тяжелым, и Адальбер на минутку остановился, чтобы перевести дыхание.

— Почему бы, — спросил он у проводника, — нам было не воспользоваться эстакадой, построенной Флавием Сильвой для подъема к крепости его боевых машин?

— Потому что за долгое время она частично обвалилась у вершины. Она — с другой стороны, на западе… — ответил Халед, который из вежливости тоже остановился. — Кроме того, вы же мирные люди, и то, что построено ради смерти, не годится.

— Что-то я не знаю в мире ни одной дороги, которая — в то или иное время — не использовалась бы ради смерти, — пробормотал Адальбер, пыхтя, как паровоз. — Я, между прочим, археолог, а не альпинист!

— А что — разве ты никогда не взбирался на пирамиды? — не удержался от иронии Морозини. — Там ты не чувствовал себя альпинистом?

— Ну, взбирался, но это было так давно… Наконец они добрались до места, когда-то служившего одним из входов в крепость, и вышли через эти ворота на обширное пространство желтой земли, усеянной камнями. Со всех сторон их окружали величественные руины. Все увиденное повергло Альдо в отчаяние.

— Господи, это безумие! Как найти здесь два камешка размером с детский мизинчик? — процедил он сквозь зубы. — Даже если допустить, что они по-прежнему здесь.

— Нужно верить в благоприятный исход. Какого черта ты опять стал сомневаться? Благодаря сэру Перси я знаю, где нам надо искать.

Видаль-Пеликорн вытащил из нагрудного кармана некое подобие плана местности и разложил бумагу на камне.

— Вот где мы находимся. Как видишь, наибольший интерес представляет собой эта точка на севере, которая сейчас расположена справа от нас. А там возвышался дворец царя Ирода Великого, состоявший из трех связанных между собою террас, выстроенных на уступах. Такое расположение позволяло с легкостью защищать дворец. Из преданий известно, что дворец был великолепен. К нему примыкало множество вспомогательных помещений. Есть и другой дворец, западный, наверное, это он — вон там, внизу, прямо напротив нас…

— Нет, — поправил археолога Халед, — это византийская церковь. Дворец левее…

— Древняя синагога и квартал, где жили ессеи. Это внизу над обрывом.

Было решено на следующий день осмотреть этот город-дворец, где уже после разгрома Иерусалима Титом девятьсот зелотов Елеазара бен-Иаира прожили, отрезанные от мира, долгих три года и где они в течение нескольких месяцев упорно сопротивлялись наступавшему на них Десятому римскому легиону. Все это закончилось массовым самоубийством жителей, на которое они добровольно решились, не видя пути к спасению. Когда римляне закончили строительство эстакады, по ней была поднята к стенам крепости осадная машина с мощным тараном, и стало очевидно, что никакой надежды уже нет. В ту ночь, после которой должна была начаться решающая атака римлян, зелоты разделились на группы по десять человек, включая детей и женщин. В каждой группе был назначен старший: ему предстояло зарезать остальных. После этого формировались новые десятки — и так до тех пор, пока в живых не остался только один из защитников крепости. Это был Елеазар, он последним покончил с собой.

Наутро, когда Флавий Сильва с легионерами, распахнув тяжелые створки ворот, ступили на каменистую почву развороченного города, они увидели лишь трупы, над которыми уже кружились прилетевшие из пустыни грифы…

— Говорят, правда, — заключил Адальбер, — что две женщины и пятеро детей спаслись. Вероятно, отцы этих детей не смогли лишить жизни своих близких. И кто скажет, правы ли были они, ведь и женщинам, и детям предстояло очутиться в рабстве у консула…

— А еще говорят, — продолжил Халед, — что одна из этих женщин была настоящей красавицей и что консул полюбил ее… А теперь пора выбрать место, где вы разобьете лагерь…

Действительно, солнце уже заходило, заставляя пустыню сверкать огнем и окрашивая гладь Мертвого моря в пурпурно-фиолетовый цвет. Альдо и Адальбер выбрали для лагеря древний каземат с полуразрушенными стенами, но пока еще крепкой кровлей.

Халед помог мужчинам снять рюкзаки и затем спросил:

— Вы ведь не станете просить меня остаться? Я беспокоюсь о сэре Перси…

— Что ж, конечно, мы не станем тебя задерживать. У нас есть все необходимое, ты показал нам источник с питьевой водой. Ждем тебя через два дня. Посмотришь, как мы устроились, и доставишь нам съестные припасы. Надеюсь, мы сможем здесь спокойно работать.

Араб с тяжелым вздохом пожал плечами.

— Тут не было никого с тех пор, как сэр Перси прекратил свои походы… Разве что джинны, которых приносят злые ветры…

И тем не менее кто-то здесь, по-моему, есть… — сказал Морозини, выглядывая в дыру в стене каземата. — Только что я видел, как что-то шевельнулось между камнями…

Мужчины вышли наружу и направились к византийским развалинам. В косых лучах заходящего солнца они заметили человека, закутанного в темно-синее покрывало. Силуэт, казалось, возник из самих сумерек. Едва заслышав шум и голоса людей, неизвестный бросился со всех ног, причем острый глаз Альдо заметил, что ноги в запыленных сандалиях весьма изящны. Женщина! Халед, предвосхищая вопрос удивленного князя, тяжело вздохнул.

— Иншаллах! Она вернулась!

— Ты ее знаешь? — спросил Морозини. — И кто эта женщина?

— Безумная! Сумасшедшая! Время от времени она является сюда как вестница бедствия! Она переворачивает камни, она ищет неизвестно что. Однажды одному из моих сыновей удалось приблизиться к ней, но она говорила на языке, которого он не понимает. Все, что он смог о ней узнать, это имя. Ее зовут Кипрос… Очень странное имя!

— Кипрос! — задумчиво повторил Адальбер. — Так звали мать Ирода Великого, который построил эти дворцы… Она принадлежала к странствующему племени набатеев… Караваны набатеев бороздили пустыню во всех направлениях между Красным морем и Средиземноморьем. Мне кажется, они первыми сделали верблюдов-дромадеров домашними животными и доставляли на них от одного моря к другому специи, привезенные из Индии, арабскую смирну и китайские шелка из царства Хань…

— Набатеев давным-давно не существует, и Петра, их столица, — это мертвый город, где живут только дикие звери, — презрительно сказал Халед.

Если только народ не истребить полностью, до последнего человека, он не может совсем исчезнуть с лица земли, — отозвался Морозини. — Скоро стемнеет, а до Эйн-Геди еще надо добраться… Тебе пора возвращаться, Халед. Спасибо за помощь.

Женщина тем временем уже скрылась за развалинами северного дворца. Араб отправился по Змеиной тропе к своим сыновьям и верблюдам, но прежде, чем проводник исчез за воротами в крепостной стене, Альдо успел заметить, как он, подняв с земли камень, изо всех сил швырнул его в сторону развалин и крикнул что-то, чего князю не удалось понять. Морозини вернулся к Адальберу, пытавшемуся разжечь огонь в импровизированном очаге, сложенном из трех камней, и рассказал ему о том, что увидел минуту назад.

— Я не знаю, кто эта женщина, но ясно, что твой Халед ее ненавидит…

— Да, это очевидно. Он, к счастью, не «мой» Халед, а Халед сэра Перси.

— Халед тебе не нравится?

— Не очень. Да и мы с тобой ему нравимся не больше. Если бы мы в какой-то степени не были гостями сэра Перси, он ни за что не согласился бы стать нашим проводником и помогать нам…

— Тебе понятна причина такого отношения?

— Еще как понятна! Да он же просто-напросто роется здесь в своих собственных интересах. Наверняка. Скажу тебе больше — могу держать пари, он ищет то же самое, что и женщина-призрак.

— Можно подумать, ты знаешь, что они ищут!

— Конечно, догадываюсь. Впрочем, и сэр Перси мне говорил об этом, правда, только как о любопытной легенде, бытующей в простонародье. Они ищут сокровища Ирода Великого!

Морозини, расхохотавшись, уселся по-турецки перед огнем.

— Мне надо было самому сообразить… Ведь всегда повторяется одна и та же история: как только какой-то великий исторический персонаж приказывает построить крепость, а особенно если ее строят в труднодоступном, диком месте, из этого следует, что он обязательно зароет здесь какие-то сокровища, сохранность которых обеспечит эта крепость…

— В данном случае главным сокровищем для Ирода Великого был он сам, собственной персоной. Его можно понять: он женился вторым браком — а всего у него было пять жен! — на Мариамне, внучке первосвященника Гиркана II, чтобы его династия оказалась в кровном родстве с домом Давидовым, а потом, превратившись в кровавого деспота, без колебаний истребить весь дом Асмонеев, прямых потомков законных правителей еврейского народа, включая и любимую жену. Таким образом он разделался с истинными наследниками иудейских царей. Это был жестокий подозрительный человек, и дворец, выстроенный посреди пустыни, — лучшее тому доказательство.

— Избиение младенцев — это его рук дело?

— Нет, его сына, ИродаАгриппы I[50] , того самого, который поднес голову святого Иоанна Крестителя на блюде своей падчерице Саломее. Возвращаясь к Ироду Великому, можно допустить, что он закопал нечто, приберегаемое на черный день, именно в этом месте…

— Но эта женщина, Кипрос, которая носит имя его матери, откуда она тут взялась?

— Поди знай! Если удастся поймать ее, может, тогда узнаем. А пока давай-ка поужинаем и ляжем спать. Я просто умираю от усталости.

— Вот что значит превратиться в салонного археолога! Ржавеешь… Но я совершенно поражен твоими обширными познаниями! Есть ли хоть один народ, древняя история которого была бы тебе неизвестна?

Адальбер потянулся, довольно хмыкнул, явно польщенный таким предположением, затем, вконец разлохматив свою густую шевелюру, поправил непокорную прядь и бросил на друга исполненный лукавства взгляд.

— Не стоит преувеличивать мои познания. Признаюсь, что во всем, что касается Палестины, со мной позанимался сэр Персиваль Кларк. Помог отстающему ученику… Вот уж кто истинный кладезь самых разнообразных познаний! Жаль, что слабое здоровье приковало его к креслу, а то бы он наверняка отправился сюда вместе с нами!

— Если бы он был вполне здоров, то не дал бы тебе никакой полезной информации. Археологи — самые скрытные люди на свете и, как правило, весьма недоверчиво относятся друг к другу…

— Так же, как и антиквары! Но в твоих словах есть доля истины. И я думаю, его не особенно огорчило то, что какие-то «вольные стрелки» без особенных средств и амбиций интересуются его работами и, в частности, Масадой, в которую он так страстно влюблен. Тем более что я пообещал ему сделать кучу фотографий, чтобы он смог себе представить, в каком сейчас это все виде… Ладно, на сегодня — хватит разговоров! Я сплю…

А к Альдо сон не шел. Адальбер уже давно похрапывал, а он все еще вглядывался в небо, сидя на обвалившейся колонне и куря одну сигарету за другой. Таким образом он хотел успокоить нервы, что, по правде говоря, плохо ему удавалось. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким ничтожным и беспомощным, как теперь, когда у него похитили Лизу. Великолепие окутывавшей его своим покрывалом звездной ночи, которое давало ощущение, будто он один стоит на мостике корабля, покачивающегося на волнах в открытом море, отнюдь не умаляло тревоги. Наоборот, ночь заставляла его лишний раз соизмерить собственную малость с безграничностью Вселенной… А может быть, его попросту подавляли масштабы этих развалин, среди которых так трудно отыскать путеводную нить, способную помочь найти эти проклятые камни… Где-то в пустыне раздался крик шакала, и это еще больше раздосадовало Морозини: он увидел в этом дурное предзнаменование и торопливо перекрестился, как сделал бы любой суеверный итальянец… И, как ни странно, именно этот простой жест позволил ему наконец выплыть из этого болота тоски, в которое он погрузился, когда исчезла Лиза. Не потому, что, перекрестившись, он внезапно ощутил божественную защиту, нет, он вдруг снова стал самим собой. Не только последним в длинной веренице мужчин, — да и женщин тоже! — умевших вести непримиримую борьбу, но и человеком, способным противостоять любым неблагоприятным обстоятельствам с той самой беспечной улыбкой, которая привлекала к нему так много людей. И если сейчас и речи не могло быть об улыбках, оставалось другое, не менее существенное. Князю пришло в голову, что его уныние и его мрачные мысли могут оскорбить Господа, потому что на самом деле битва с роком не была для него единоборством. Ему помогали друзья. С ним был Адальбер, чье мерное похрапывание придавало спокойствие. С ним была Мари-Анжелина, эта смешная старая дева, которая всегда так неожиданно и так своевременно приходила к нему на помощь. С ним была тетя Амелия способная весь мир перевернуть, лишь бы у ее любимого племянника стало все в порядке. И этот влюбленный шотландец, готовый пожертвовать собой, не считаясь ни с чем, ради женщины, которая, как ему было отлично известно, никогда не одарит его ничем, кроме улыбки или, в лучшем случае, целомудренного поцелуя в щеку. И, наконец, сама Лиза — дочь влиятельного швейцарского банкира Морица Кледермана и внучка неукротимой австриячки, этой восхитительной старой дамы, графини фон Адлерштейн. Да и не только в происхождении, не только в родственниках дело. Сама Лиза, княгиня Морозини, не из тех женщин, которые позволят распоряжаться их судьбой. Она непременно попытается найти выход из положения. Лиза любит его так же сильно, как он ее, и эта любовь поможет им преодолеть любые превратности судьбы…

Альдо встал, выбросил, докурив едва до половины, последнюю сигарету и, захватив в своем временном пристанище одеяла, улегся среди развалин византийской церкви. Какое бы спокойствие ни навевал храп Видаль-Пеликорна, все-таки он был слишком громким…

Когда из-за безжизненных, голых Моабских гор, тянувшихся вдоль восточного берега Мертвого моря, поднялось солнце, друзья уже принялись за работу. Археолог начал с того, что сделал несколько фотоснимков руин, находившихся в разных местах крепости, памятуя о своем обещании сэру Перси. И это позволило ему обнаружить, что в трехъярусном дворце царя Ирода, фотографии которого он видел, будучи в гостях у сэра Перси, произошли некоторые изменения.

— Должно быть, время от времени сюда приходят люди, которые роются в развалинах, причем, увы, не профессионалы. Посмотри-ка на это безобразие, — добавил он, присев на корточки рядом с фрагментом чудесной мозаики в розово-коричневых тонах с изображением цветка, в центре которого находилась дыра, явно проделанная киркой или ломом. — Видишь? Тут наверняка поработал кто-то, кто ужасно торопился и крушил все, что под руку попадалось. Добавлю, что это было совсем недавно…

— Думаешь, набатеянка?

— Возможно… Но скорее тут все-таки трудился мужчина. Ничего удивительного, если подумать, сколько слухов бродит в здешних краях о спрятанных сокровищах!

— Но ведь мы с тобой, по существу, тоже охотимся за сокровищами, к тому же за такими миниатюрными… Грабители, по крайней мере, не теряют надежды найти огромный сундук…

— Мы тоже, хотя наш может оказаться не таким огромным. Ессеи наверняка очень тщательно упаковали каждый изумруд, а не стали класть их вместе с другими священными предметами… Хотя кто поручится, что все было так, а не иначе?! А может быть, они положили камни вместе с какими-нибудь текстами? Но в любом случае во дворце тирана им не место! Лучше займемся синагогой!..

— Думаешь, это правильное направление? Победители — легионеры Флавия Сильвы — должны были разграбить ее, как войска Тита разграбили Иерусалимский храм… А где жили ессеи?

— Там, где мы с тобой разбили лагерь: в казематах крепости — в стороне от святого места. А семьи зелотов скорее всего размещались напротив, между дворцом и Змеиными воротами, которые были наиболее защищенным местом.

— Ладно. Как бы там ни было, главный здесь — ты. Будем делать так, как ты скажешь…

В течение нескольких дней друзья трудились не покладая рук. Они начали с раскопок на том месте, где в древности находился храм, и прежде всего набросились на углы разрушенного здания. Но им не удалось обнаружить ничего интересного. По вечерам сил у них едва хватало даже на то, чтобы приготовить скромный ужин и сразу же улечься спать. Халед или один из его сыновей появлялись раз в двое суток, чтобы снабдить их продуктами. Но никто из них не задавал никаких вопросов, и вообще арабы здесь не задерживались. А когда, посмотрев с каким-то недоуменно-презрительным видом на все происходящее, арабы удалялись, друзьям становилось понятно: любому из них кажется, что эти иностранцы роются здесь напрасно — ничего им не найти… Как-то, совсем выбившись из сил и потеряв терпение, Морозини оставил Адальбера продолжать свои каторжные работы, а сам прошел в соседний зал, который был куда меньше размером, и стал выстукивать стены и шарить по углам. Не то чтобы он надеялся добиться здесь большего успеха, чем Адальбер, но сама работа казалась ему не такой бессмысленной и трудоемкой. В конце концов он пришел к мысли о том, что Видаль-Пеликорн, повинуясь своей профессиональной страсти, больше думает о тайнах, которые скрывает древняя синагога, чем о розыске изумрудов.

Может быть, в данном случае пословица звучала не совсем верно, но свою удачу Альдо воспринял именно по принципу: «дуракам — счастье». Как-то, постучав уже без всякой надежды на успех пару дней по поверхности, напоминавшей терракоту, он внезапно обнаружил под ней пустое пространство. Весьма этим обстоятельством удивленный, он просунул руку в образовавшуюся дыру и… вытащил оттуда какой-то продолговатый предмет, завернутый в ветхую ткань. Это оказался пергаментный свиток, покрытый древними письменами. Альдо бросился к другу, крича:

— Адаль!.. Посмотри!.. Я что-то нашел!

Археолог рванулся ему навстречу, с алчным блеском в глазах выхватил из рук свиток и принялся внимательно рассматривать его.

— Слава богу, ты не стал развертывать этот свиток! Он такой древний, что это потребует особых предосторожностей…

— Скажи-ка, а тебе — специалисту по древневосточным языкам — знакомы эти письмена?

— Пока не понимаю. Думаю, что скорее всего это арамейский — язык, на котором говорил Христос… Сэр Перси, конечно, скажет нам, что тут «на самом деле. Где ты его нашел?

— Пойдем покажу.

Археолог изучил дыру и обломки глины, которые Аль-до оттуда вытащил.

— Этот свиток находился в глиняном кувшине. Надо его вытащить, но очень осторожно. Может быть, там есть и другие…

— Думаешь, это важная находка?

— С точки зрения археолога? Еще бы не важная! А если иметь в виду то, чем мы с тобой занимаемся, — совсем другое дело… Но в любом случае — это несомненное доказательство присутствия здесь ессеев. Чтобы спасти от осквернения римлянами свои самые священные книги, им пришлось захоронить их таким образом… Они, так сказать, спасали свои сокровища. А мы попытаемся отыскать их…

— Как ты думаешь, изумруды могут быть среди этих сокровищ? — спросил Морозини, в голосе которого прозвучала слабая надежда.

Если бы речь шла об обычных драгоценных камнях, даже самых сказочных, я бы, не колеблясь, сказал «нет», потому что у ессеев царили суровые нравы, они презирали земные блага. Но если речь для них шла о предметах божественного происхождения или по крайней мере священных, тут могло быть и иначе. Во всяком случае, я с такой уверенностью «нет» не скажу… За работу!

Однако трудиться им пришлось недолго. Стемнело, наступила ночь, а кроме того, они очень устали за день. Рассудительный Адальбер решил отложить продолжение раскопок на завтра. Они скромно поужинали остатками жаренного на углях козленка, маслинами и финиками, потом археолог, как обычно, сразу же рухнул на свою походную постель и захрапел, а Морозини закурил последнюю за день сигарету и принялся рассматривать ночное небо. Но усталость взяла свое, и он, вытащив свой матрас наружу, как чаще всего делал здесь, улегся спать под звездами…

Подсознание — или, может быть, это было столь присущее ему шестое чувство, чувство опасности, не раз его выручавшее в чрезвычайных обстоятельствах, — внезапно разбудило князя. И не зря. Рядом с собой он различил неясный силуэт человека, стоявшего на коленях. Зато кинжал, который тот занес над ним с несомненным намерением вонзить оружие в грудь спящего, был виден вполне отчетливо, его сталь сверкала в холодном свете полной луны. Альдо увернулся от удара, вскочил на ноги и навалился на нападавшего, пытаясь обезоружить его. Под руками Альдо скользила пахнущая ладаном ткань, тело агрессора оказалось весьма гибким, а формы ничуть не напоминали мужские… Силы были неравны, и борьба оказалась короткой, но женщина выскользнула из рук князя и собиралась было удрать, когда он схватил ее за щиколотку. Потеряв равновесие, незнакомка упала на землю, и Альдо, прижав коленом ее вздымавшуюся грудь, свободной рукой отбросил с лица женщины прикрывавшую его ткань. Лицо, которое ему открылось в серебряном свете луны, было красивым, черты его тонкими и правильными, но оно явно не принадлежало юной девушке. Это было лицо женщины лет сорока — сорока пяти, явно не вкушавшей сладостной жизни гарема. Тело, которое он придерживал, чтобы пленница не вырвалась и не убежала, было нервным и сухим, как у горной козы. Глаза показались Альдо огромными: два сумрачных озера, в которых мелькали молнии.

— Кто ты? — спросил Морозини на своем весьма неважном арабском. — Почему ты хотела убить меня?

Вместо ответа она плюнула ему в лицо. Такой поступок заслуживал хорошей пощечины, но что-то удержало от нее князя, что-то кроме того, что перед ним была побежденная женщина. Может быть, он угадал ее знатное происхождение?..

— Не стоит так вести себя, — только и заметил он, выворачивая себе шею в надежде вытереть о рубашку влажную щеку. — Впрочем, можешь и не отвечать на первый вопрос: я знаю, кто ты. Тебя зовут Кипрос, а прозвали Набатеянкой. Так или не так?

— Лучше говори с ней по-гречески, — спокойно посоветовал только что подошедший Адальбер, которого, должно быть, разбудил шум борьбы.

— Я не говорю по-гречески, разве что на языке Демосфена, благодаря моему дорогому наставнику…

— Думаю, это подойдет. Набатеи когда-то говорили на арамейском наречии, но постепенно перешли к языку Гомера, потому что так оказалось удобнее для торговли. Слушай, а могу я предложить тебе позволить ей встать? Понимаешь, в таком положении ей трудновато поддерживать беседу…

— Если я ее отпущу, она сбежит. Ты себе не представляешь: это настоящий угорь!

— Ну, все-таки…

Морозини подчинился и нехотя освободил свою пленницу. Адальбер протянул ей руку и произнес по-гречески какое-то приветствие, которое удовлетворило ее, потому что женщина улыбнулась и приняла предложенную ей помощь. Она гибким движением поднялась и стояла теперь перед ними с таким надменным видом, что Альдо сразу же понял: первое впечатление его не обмануло. Эта женщина в истоптанных сандалиях, одетая в потрепанную серую тунику и нищенского вида покрывало, выглядела так, словно сама была княгиней. Она немного помолчала, потом спокойно забрала у Альдо свой кинжал и засунула его за пояс.

— Надеюсь, вы не станете ждать от меня извинений, — сказала она на таком чистейшем французском, что Альдо с Адальбером вытаращили глаза от удивления.

— Вы говорите на нашем языке? — наконец выдавил из себя ошеломленный Адальбер.

— С детства, когда я жила в Ливане… Могу ли я узнать, кто вы такие?

Все еще несколько обалдевший Адальбер представился сам и представил своего друга, причем сделал это так по-светски, словно они находились в гостиной, а не на пустынной скале, возвышавшейся над берегом Мертвого моря.

— Что ж, мне очень жаль, — сказала женщина. — А я приняла вас за грабителей, за таких же разбойников, как этот Халед и его сыновья, — ведь это они доставили вас сюда…

В отличие от Адальбера, Морозини не желал складывать оружие. Ему казалось, что для женщины, которая наверняка убила бы их обоих, если бы он вовремя не проснулся, подобное раскаяние звучит несколько неискренне.

— Довольно странное заявление. Эти, как вы выражаетесь, разбойники настроены по отношению к нам куда более дружелюбно, чем вы.

Она дерзко улыбнулась в ответ:

— А вы, оказывается, злопамятный!

— Я был бы менее злопамятным при других обстоятельствах… Но раз уж, по вашему мнению, речь идет всего лишь о недоразумении, скажите, кто вы такая и почему вам так хотелось разделаться с нами?!

— Кто я такая? Вы же знаете — меня зовут Кипрос…

— Этого вовсе недостаточно!.. Да и вряд ли вас действительно так зовут.

— И все-таки меня зовут именно так, к тому же это очень известное имя.

— Да, так звали мать Ирода Великого, — подтвердил Адальбер. — Но с тех пор прошло слишком много времени. Вряд ли вы станете утверждать, что имеете к нему отношение…

— Вы ошибаетесь, я имею к нему отношение. Я — его потомок. Он — мой предок по одной линии, точно так же, как по другой…

Она произносила все это надменно, высоко подняв голову, но вдруг умолкла: видимо, почувствовала, что из-за своего высокомерия зашла дальше, чем ей хотелось бы.

— Так кто же ваш предок по другой линии? — поинтересовался Морозини.

— Это неважно… Вам не нужно знать больше…

— Хорошо, держите при себе тайну вашего происхождения, но скажите: почему вы набросились на меня? Да, вы сказали, что приняли нас за грабителей, но на что тут покушаться грабителям? Мне кажется, вряд ли в этой разрушенной крепости можно найти что-либо представляющее интерес…

— И тем не менее вы ищете! И даже что-то нашли. Я слышала, как вы в конце дня звали вашего друга посмотреть на находку.

Видаль-Пеликорн открыл было рот, чтобы ответить, но Морозини жестом остановил его. Эта самонадеянная и высокомерная женщина все больше и больше раздражала его: какого черта она сует нос в их дела? У него не было ни малейшего желания делиться с ней своими планами.

— Мы не нашли ничего такого, что могло бы представлять интерес для вас. Мы ищем вовсе не сокровища Ирода.

— Я тоже их не ищу. Что ж, желаю вам спокойной ночи, господа!

У них даже не было времени ответить: незваная гостья стремительно метнулась к развалинам Иродова дворца и исчезла, легкая и бесшумная, как тень.

— И что же ты обо всем этом думаешь? — сказал Альдо, закуривая.

Видаль-Пеликорн, не сводя глаз с развалин, среди которых исчезла женщина, пожал плечами.

— Ничего не могу понять… Знаю лишь одно: нам теперь придется спать по очереди…

— Мудрое решение. Ее невнятные извинения никоим образом меня не убедили. Слишком уж ей хочется знать, что мы такое здесь нашли, и будь уверен: она вполне способна повторить свою попытку еще до рассвета. Иди спать, мне все равно не хочется…

— Всего лишь час пополуночи, — сказал Адальбер, посветив карманным фонариком на наручные часы. — Разбуди меня часа через два, я покараулю до утра.

Не прошло и трех минут, как в ночной мгле разнесся могучий храп археолога. Поистине, Видаль-Пеликорн обладал драгоценным даром засыпать в любую минуту. К Альдо, в отличие от него, сон не шел. Но Кипрос в ту ночь не вернулась…

Она появилась через день, словно животное, привлеченное знакомым запахом. Альдо как раз варил кофе, а надо сказать, что итальянцы вообще наделены особыми способностями к приготовлению этого напитка. Свой рецепт он унаследовал от покойной Чечины, дорогой его сердцу кормилицы и кухарки, выбравшей смерть как последнее и самое верное доказательство своей преданности Морозини…

— Как хорошо пахнет! — негромко произнесла Кипрос. — Я просто не могла устоять…

В нежном свете восходящего солнца она уже нисколько не походила на призрак, несмотря на то что на ней была все та же жалкая одежда. Морозини, смотрел на гостью внимательно. Ему уже приходилось видеть таких женщин — ну, скажем, среди тех, кто увлекается теннисом: гибкая, с быстрой реакцией, с отличной осанкой. Тренированное тело настоящей спортсменки. Но в данный момент Кипрос больше напоминала маленькую девочку, облизывающуюся при виде любимого лакомства. Альдо позабавила подобная перемена.

— Могу предложить чашечку. Кофе сейчас будет готов, — улыбаясь, предложил он.

— Большое спасибо… С удовольствием…

Она уселась на большой камень, скрестив свои сухие жилистые ноги. Поза выглядела чрезвычайно естественной и до такой степени не соответствовала персонажу, с которым отождествлялась у князя ее внешность, что он чуть не предложил гостье сигарету. Впрочем, когда он попробовал представить ее себе в европейской одежде, пригубливающей стаканчик в баре отеля «Царь Давид», из этого тоже ничего не вышло: видимо, мешал арабский тип, к которому принадлежала эта женщина. Ее гордо посаженная голова была явно сотворена для того, чтобы носить корону, диадему или тиару… Нет, особа, находившаяся перед князем, точно была загадкой…

Кипрос тоже наблюдала за князем, внимательно глядя на него сквозь полуопущенные густые черные ресницы. Казалось, созерцание Морозини приносит ей какое-то странное облегчение. Теперь, когда она увидела Альдо при свете дня, она уже сожалела о своем ночном поступке. Хоть он одет как цивилизованный человек, но все равно сразу видно, какое это красивое животное! Элегантный мужчина, высокий, породистый, а как ему идет эта рубашка! И до чего привлекательно его узкое лицо с надменным профилем, как хороши его темные, чуть посеребренные на висках волосы, его небрежная улыбка, серо-голубые глаза, отливающие блеском стали! Она снова заговорила:

— До чего удивительно: вы итальянец, южанин, а глаза у вас — голубые…

— Во-первых, я венецианец, а не просто итальянец, это имеет существенное значение. А во-вторых, цвет глаз я унаследовал от своей матери, она была француженкой…

Кофе был готов. Альдо налил дымящийся напиток в чашку, протянул ее нежданной гостье. Та сосредоточенно принялась пить.

— Ну, как? Вкусно?

— Божественно! Давно я не пила ничего подобного! В наших краях выбор есть только между жидкой кашей по-турецки и водянистыми помоями, столь милыми сердцу унылых англичан!

Альдо налил ей вторую чашку, позвал Адальбера, который что-то внимательно рассматривал в византийской церкви, и уселся напротив Кипрос, чтобы самому отведать восхитительного напитка.

— Халед… Простите, что упоминаю его имя, ведь я знаю, что вы его не любите… Но Халед сказал нам, что вы не всегда живете здесь. Это правда?

— Совершенно верно. Я появляюсь здесь только два раза в год: в зависимости от движения Солнца и Луны…

— А в остальное время?

Она неопределенно повела рукой с зажатой в ней пустой чашкой и чуть отвернулась от Альдо — так, что ему был виден только ее профиль.

— О-о… То здесь, то там… Как придется!..

— Вы по-прежнему относитесь к нам с подозрением? Разве я, предложив вам выпить с нами кофе, не предложил вам в некотором роде преломить кусок с нашего стола, оказав доверие как уважаемой гостье?

— Может быть, и так… Но все равно я прошу вас: не старайтесь узнать обо мне больше, чем я сказала. Моя жизнь принадлежит мне одной!

— Я и не буду пытаться вырвать у вас правду, пока довольно и того, о чем вы рассказали. Но все-таки признайте, что хотя бы в одном я прав: трудно считать вас набатеянкой. Этого племени давно уже не существует…

— Но кровь людей этого племени все еще течет в жилах немногих его представителей. Я — одна из них.

Тут наконец появился Адальбер, на ходу рассматривавший что-то лежащее у него на ладони. Он протянул находку другу и повернулся к Кипрос, любезно приветствуя ее так непринужденно, словно ее присутствие здесь было совершенно закономерным.

— Погляди-ка, что я раскопал! — обратился он к Альдо.

— Кольцо?

— Скорее печатка. Но гравировка почти неразличима. Мне кажется, тут что-то вроде листочка дерева…

— Покажите!

Кипрос потянулась к находке, и ее жест был настолько естественным, что можно было подумать, она имеет право первой увидеть ее.

Адальбер, не противясь, отдал ей печатку и заметил поспешно:

— Вы, конечно, сию же минуту обнаружите, что этот предмет сделан не из золота.

— Да, я знаю, из бронзы. Это, конечно, вещь времен осады крепости, возможно, принадлежала кому-то из защитников. Может быть, даже и самому Елеазару, который намеревался воспользоваться этой печатью в день, когда снимут осаду и надо будет подписывать мирный договор…

— Браво! — Адальбер захлопал в ладоши. — А вы очень сильны в истории!

— Можно набраться знаний за много лет. Что вы собираетесь сделать с этой печаткой?

Ей явно хотелось забрать находку себе. Однако Адальбер не собирался уступить ей перстень. Он мягко, но решительно взял печатку из рук Кипрос.

— Я отдам ее сэру Персивалю Кларку. Может быть, он сумеет рассказать нам о ней побольше…

— Вы с ним знакомы? — удивленно спросила Кипрос.

— Конечно же. А как иначе мы смогли бы познакомиться с Халедом, его доверенным лицом?

Женщина пожала плечами, на лице ее появилось презрительное выражение.

— Ах, эти англичане! Они совсем не понимают, кому можно доверять. Спасибо за кофе!

Кипрос поднялась, но прежде, чем она успела сбежать — легкая и быстрая, как антилопа, — Морозини взял ее за руку и удержал.

— Всегда готов услужить вам… Куда вы так торопитесь?

— Нет, не тороплюсь, просто не люблю подолгу оставаться среди людей, — выпалила она, но сразу же добавила, чтобы хоть как-то смягчить фразу, Которая могла показаться гостеприимным хозяевам лагеря слишком грубой: — Какими бы приятными они ни были…

Но улыбка не осветила при этом ее лица, скорее всего она вообще не умела улыбаться.

— Разрешите мне по крайней мере задать вам еще один вопрос. Где вы живете среди этих камней? Мы уже много раз обошли руины большого дворца, но ни разу не видели там ни одной живой души…

— Вы меня искали?

— Можно сказать и так. Вы — это опасность, и нам хотелось знать, откуда она может прийти.

— По-прежнему так думаете?

— Теперь нет, — вмешался в разговор Адальбер, — и поэтому вы могли бы доверять нам чуть-чуть больше…

— Я никогда никому не доверяю. Никому!

На этот раз она скрылась из глаз так быстро, что друзья даже не успели заметить, куда она делась. Морозини пожал плечами.

— Халед говорил мне, что где-то здесь есть пещеры. Наверное, она скрывается в одной из них. А потом, она ведь знает Масаду как свои пять пальцев, так что вполне могла выбрать убежище в противоположной стороне от дворца… Искать бесполезно. И вообще, может быть, она больше не появится…

Но она приходила еще дважды. И Морозини с Адальбером заметили, что она неизменно появляется в те дни, когда ни сам Халед, ни его сыновья не поднимаются на плато, чтобы принести продукты. Зато араб с течением времени проявлял все большее любопытство. Он никак не мог понять, что на самом деле здесь так долго делают эти люди, приехавшие для того, чтобы ознакомиться с местностью.

— Если вы хотите производить раскопки, вам нужны люди. Хотите, я вам их приведу?

С какой стати, Халед?! — Видаль-Пеликорну явно не понравилось предложение араба. — Если бы нам понадобились помощники, мы обратились бы к тебе, и ты это отлично знаешь. Но пока нам никто не нужен. На самом деле мы находимся здесь, чтобы доставить удовольствие сэру Персивалю Кларку. Он пишет книгу о Масаде, а так как он сам не может передвигаться, то поручил нам кое-что проверить на месте. Проверка заняла гораздо больше времени, чем мы предполагали поначалу. Вот и все.

— А эта набатеянка вам помогает? — неожиданно поинтересовался Халед.

— С чего бы это? — сухо проговорил Морозини, которого уже начинали раздражать настойчивые расспросы Халеда.

Араб кивнул понимающе, сложив руки на груди и стараясь спрятать появившуюся у него на губах загадочную улыбку. Но эта улыбка не ускользнула от внимания его собеседников.

— Действительно, незачем, — согласился проводник. — Я только подумал, что в конце концов она явится поговорить с вами… Да хранит вас Аллах в мире и спокойствии!

Произнеся это воззвание к Аллаху, которое, впрочем, отнюдь не убедило друзей в том, что Халед действительно желает им мира и спокойствия, араб удалился.

— Ставлю десять против одного, что по его приказу один из его многочисленных сыновей шпионит за нами! Тут хватает развалин, чтобы среди них остаться незамеченным.

— Ты прав, и я думаю, что и за Кипрос тоже скорее всего шпионят.

Ощущение безопасности, в котором пребывали двое друзей до того, как Кипрос напала на Альдо, теперь рухнуло окончательно. Они снова взялись за работу, но без прежнего рвения, тем более что им пока не удалось найти ничего примечательного. Даже простодушная вера Адальбера в успех предприятия сильно поколебалась, и порой его охватывало ощущение беспомощности.

— Не знаю, откуда взял твой раввин сведения о том, что на этом залитом кровью плато мы сможем найти «если не сами изумруды, то по крайней мере следы, наверняка ведущие к ним»… Мечтать, конечно, очень приятно, но эти мечты не всегда могут послужить предвестниками открытий…

— Если только на этот счет нет никаких указаний в том манускрипте, который мы нашли и не можем прочесть.

— Что-то мне в это не верится… У меня такое впечатление, что это скорее какой-то священный текст, что было бы естественно, учитывая место, где мы его нашли. Во всяком случае, если мы не придумаем ничего другого, нам, увы, придется довериться переводу сэра Перси.

— Неужели ты думаешь, что он подсунет нам какие-то бредни? Ты не доверяешь ему?

— Кто знает, до какой степени можно доверять археологу! Особенно если речь идет о драгоценных находках. Если обнаруживается какой-то след, слишком сильно искушение самому попытать счастья…

— И ты сам бы так поступил?

Адальбер возвел к небу — а точнее, к падавшей ему на лоб непокорной пряди — невинный взгляд.

— Да что уж там… — только и сказал он. Морозини, не удержавшись, расхохотался. Он слишком хорошо знал, что и сам не способен сопротивляться магии, исходящей от какого-нибудь потрясающего камня. Бесспорно, им придется пойти на риск, но что делать? Значит, так тому и быть.

— Знаешь, а ведь мы можем сфотографировать свиток и заказать другой перевод… Посмотрим, совпадет ли он с переводом сэра Перси… Да и вообще: не можем же мы провести в этой чертовой крепости всю жизнь!

Последнее было очевидно. Они пришли к единодушному решению порыться здесь еще дня два-три, а затем вернуться в Иерусалим. Но заняться дальнейшими раскопками им было не суждено…

Следующей же ночью, когда Адальбер дежурил, а Аль-до, которому никак не удавалось заснуть, только успел задремать, вдруг раздался душераздирающий крик. Морозини вскочил, и они с Адальбером, не сговариваясь, бросились к отверстию в одной из стен каземата, за которой зияла пропасть.

— Кричали там, внизу, — прошептал Видаль-Пеликорн. — И это был женский крик…

— Значит, Кипрос живет где-то под нашим убежищем. Но как нам спуститься к ней?

— По канату! Окажемся прямо на месте.

Новый крик, более слабый, заставил их действовать быстрее. На то, чтобы привязать к надежному камню веревку и выбросить ее в дыру в стене, потребовалось не больше минуты, и вот уже Аль до, более спортивный и легкий, чем его товарищ, соблюдая всяческие предосторожности, стал скользить по канату вниз. Ночь выдалась достаточно светлой, и, опустившись на несколько метров, он смог сориентироваться на местности. Он обнаружил слева от себя вход в пещеру и узкую тропу, пробитую в скале, — тропу, огибавшую еще два куда-то ведущих отверстия и терявшуюся после этого в руинах дворца. Альдо раскачал веревку, чтобы оказаться поближе к этой тропе, но спрыгнуть туда не успел: ему помешали. Из одной из пещер вышли двое мужчин с мешками на спине. Они, согнувшись под кладью, пробежали по узкому карнизу и скрылись среди камней. При этом они так торопились, что не заметили Альдо. А тот через три секунды уже спрыгнул на тропу и, как было условлено заранее, трижды дернул за веревку, чтобы известить Адальбера о том, что спустился благополучно. Видаль-Пеликорн спустился в свою очередь, и друзья устремились к отверстию в скалах, из которого только что выбежали мужчины с мешками — скорее всего грабители. Здесь царила непроницаемая тьма, и Альдо зажег лампу, прикрепленную к его поясу. Но ориентировались они в основном на звук: откуда-то издалека по-прежнему доносились стоны.

Первая пещера, в которую они попали, была совершенно пуста, но за неким подобием каменного столба находился низкий проход, по которому они, пригнувшись, и двинулись вперед. Зрелище, открывшееся им в следующем «помещении», было настолько ужасным, что они невольно вскрикнули. Кипрос, в изорванной в клочья тунике, лежала на земле в луже крови. Она лежала на боку и окровавленной рукой зажимала страшную рану в животе. Несчастная женщина задыхалась и время от времени испускала жалобные стоны, еще более душераздирающие, чем любые крики. Обстановка в ее убежище была проста почти до убожества: набитый соломой матрас, одеяла, несколько предметов туалета, два кувшина: побольше — с водой и поменьше — с маслом, кое-какая провизия: финики, винные ягоды, оливки, сухие сыры…

Адальбер снял с шеи висевшую на ней сумку с аптечкой для оказания первой помощи — он сообразил прихватить ее с собой. Он попытался перевернуть Кипрос на спину, чтобы осмотреть рану, но несчастная сопротивлялась.

— Нет… Ради бога, нет… Мне слишком больно! Лучше помогите мне умереть!

— Кто это сделал? — спросил Альдо, опустившись на колени по другую сторону раненой и смоченным в воде платком стараясь стереть с ее лица грязь и кровь.

— Двое… два сына Халеда…

— Но почему?

— Там… Позади…

Окровавленная рука указала на стену пещеры, возле которой валялся окованный железом полусгнивший кедровый сундук, раскрытый и опустошенный. Возле него в лучах одного из светильников что-то сверкало. Морозини нагнулся и поднял выпавший из оправы лунный камень, видимо потерянный грабителями…

— Вам удалось найти сокровища царя Ирода?

— Да… Частично… Там должно быть еще что-то… о, сжальтесь надо мной! Сделайте что-нибудь! Мне больно!..

— Сейчас вам станет легче, — пообещал Адальбер, наполняя какой-то жидкостью из ампулы шприц. — Это вам наверняка поможет…

— У тебя с собой морфий? — удивился Морозини.

— Всегда! Когда отправляешься в экспедицию, на раскопки, никогда ведь не знаешь, кто и что себе сломает. И укол часто помогает сделать обезболивание, прежде чем приступить к лечению.

Действительно, чудовищные страдания раненой, казалось, немного затихли, ее удалось уложить на спину, но о том, чтобы сдвинуть ее с места, по-прежнему не могло быть и речи. Впрочем, в этом не было и необходимости, потому что смерть приближалась к ней семимильными шагами. Это было видно по тому, как побледнело ее лицо, как запали ноздри, как угасали глаза. Но в эту минуту смерть была единственным избавлением для Кипрос, и нельзя было пожелать ей ничего лучшего: рана была ужасающей, от развороченных внутренностей шел тяжелый запах, кровь не переставала течь. И тем не менее Кипрос попыталась улыбнуться — впервые за время их знакомства.

— Я нашла это… случайно… Я их не искала…

— А что же вы тогда искали?

— Вот… там…

Она показала на довольно широкий и сильно потертый кожаный пояс, которым придерживалась на талии ее туника и который Адальбер расстегнул, чтобы получше рассмотреть рану. Альдо, стараясь действовать как можно осторожнее, вытащил пояс из-под неподвижного тела и, следуя указаниям Кипрос, нашел в толще кожи карман, из которого извлек пластинку слоновой кости, на вид очень древнюю. На пластинке с безупречным мастерством была вырезана женская фигура, судя по короне — фигура королевы, а у этой королевы в ушах были длинные и очень странные серьги: видимо, оправленные в золото семигранники, в центре которых неведомый художник ухитрился разместить в одном — миниатюрное солнце, в другом — нарождающуюся луну…

— Эта штука — римского происхождения! — воскликнул Адальбер, выхватывая из рук друга пластинку. — Кто эта женщина?

— Бе… Береника… Но ее служанка… должна была… привезти серьги сюда…

— О ком вы говорите?

— О… О-ох!.. Как… как мне плохо!..

Дыхание раненой стало прерывистым. Кипрос умирала. Она с трудом повернула голову к Альдо и, собрав последние силы, прошептала:

— Спасайтесь!.. Они убьют и вас тоже!.. И… и пойдите к Перси… Кларку… Скажите ему, что… что его… его дочь… умерла!..

С последним словом совпал и последний вздох несчастной.

Стоя на коленях по обе стороны от тела Кипрос, Альдо и Адальбер ошеломленно посмотрели друг на друга. Потом Морозини, легко коснувшись век Кипрос, навсегда закрыл ее глаза…

— Его дочь? — наконец вымолвил он. — Не понимаю, как это может быть?

— В Палестине все может быть! — откликнулся Видаль-Пеликорн. — И вообще, он находится здесь так долго, что тут нет ничего удивительного. Что нам теперь делать?

— Прежде всего — похоронить ее, — ответил Альдо, взяв одно из одеял и бережно оборачивая им мертвое тело. — Мы же не можем оставить Кипрос на растерзание стервятникам, которые наверняка слетятся на запах крови.

— Не так уж легко сделать могилу в скале, если нет динамита. В этой пещере сухо, в ней нет ни одного отверстия, кроме того хода из первого грота, по которому мы пришли. Если мы завалим камнями этот проход, ее убежище станет для нее вполне достойной могилой.

Два часа спустя дело было сделано, и друзья уже стояли в сумеречном свете только нарождающегося дня на той самой тропинке, по которой убежали убийцы. О том, чтобы вернуться наверх тем же путем, каким Морозини и Адальбер попали сюда, и речи не было: предприятие могло оказаться слишком рискованным, да и торопиться теперь было некуда. Они пошли по тропинке. Казалось, она должна совсем затеряться среди обломков горной породы, но, дойдя до конца тропы, они обнаружили маленький изогнутый туннель, выходящий в гуще кустарников на одну из узких лесенок, соединявших три уступа Иродова дворца. Оттуда до места, где они разбили лагерь, было уже совсем недалеко. Друзья отвязали веревку и занялись своими обычными утренними делами: умылись и стали готовить завтрак. Когда в воздухе распространился аромат свежеприготовленного кофе, у каждого из них кольнуло в сердце: они сразу же вспомнили о той, которая больше никогда не придет сюда и не попросит угостить ее чашечкой любимого напитка.

Склонившись над своей чашкой и прихлебывая маленькими глотками обжигающий кофе, Альдо сказал:

— Мы должны серьезно отнестись к предупреждению Кипрос. Халед и его сыновья очень опасны. Они дожидались, пока она обнаружит часть сокровищ, чтобы напасть на нее, а значит, теперь они ждут, когда же мы что-то найдем…

— Что ты предлагаешь?

— Весь день провести так, будто ничего Не произошло, а ночью потихоньку отсюда уйти…

— Замечательная мысль! Особенно если учесть, что наша машина находится в Эйн-Геди под их присмотром… Если у них дурные намерения, они ни за что нам ее не отдадут…

Адальбер вытащил трубку, набил ее табаком, заботливо прикрывая от ветра, зажег и выпустил с задумчивым видом два или три кольца дыма.

— А ты не припоминаешь, как мы добирались из Гальштата в Бад-Ишль, словно доблестные ландскнехты?

— Что же, ты хочешь отправиться отсюда в Иерусалим пешком?!

— Если в этом заключается единственная возможность спасти свою шкуру, не вижу здесь ничего невозможного… Да и для тебя тоже. Достаточно будет добраться до Хеврона — а это всего-навсего каких-то тридцать километров по Иудейским горам. Мы оставим все пожитки здесь, машину — у Халеда, пойдем налегке, а потом заберем все при помощи английских властей.

— Иными словами, мы сбежим, оставив безнаказанным убийство этой несчастной женщины? Да ведь у нас же есть оружие, черт побери!

— Мне бы тоже хотелось отомстить, но подумай: нас всего лишь двое против целого селения, наверное! Сначала они разделаются с нами, а потом будут кричать на всех перекрестках, что произошел несчастный случай. Сгоревший автомобиль легко скроет все следы преступления… А кроме того, нам ведь ничто не помешает принять участие в карательной экспедиции, когда мы вернемся в Иерусалим, если сэр Перси сочтет, что ужасная смерть его дочери таковой заслуживает… Улавливаешь?

— Постепенно… Может быть, старик-археолог просветит нас и насчет этой пластинки слоновой кости…

Когда совсем стемнело, друзья покинули лагерь, взяв с собой только свои находки, оружие и фотоаппарат. Совершенно бесшумно они двинулись по направлению к тому отверстию в крепостной стене, которое было проделано тараном Флавия Сильвы.

Поднявшееся к зениту солнце застало их уже довольно далеко от Масады: они отважно взбирались на красные скалы Иудейских гор, к счастью не очень высоких. Но силы их были на исходе, когда они оказались наконец на последнем склоне, ведущем к Хеврону — маленькому городку, раскинувшемуся на четырех холмах. Арабское название этого городка «Эль-Халиль» означало «Друг Божий» — в соответствии с прозвищем патриарха Авраама в Коране. В этом, почти целиком мусульманском городке главной достопримечательностью была мечеть Харам-эль-Халиль, мощное сооружение, возведенное над могилой Авраама, которого мусульмане почитали как одного из пророков исламской религии. Иностранцев здесь не любили. Наши путешественники, выглядевшие к тому же не лучшим образом после долгого путешествия по горным тропам, сразу ощутили это. Владельцы постоялых дворов встречали их надменными взглядами. После нескольких безуспешных попыток устроиться им пришлось попросить убежища в английском караульном помещении. Имя сэра Персиваля Кларка послужило паролем, благодаря которому они не только почувствовали британское гостеприимство, но и получили на следующий день лошадей, чтобы добраться до Иерусалима, расположенного в сорока километрах от Хеврона. Этот необычный для них способ передвижения и странный вид привлекли к ним внимание всех постояльцев отеля «Царь Давид»…

3 ПИСЬМО, ПРИШЕДШЕЕ НИОТКУДА

— Это глава из Второзакония, и я могу сказать с полной уверенностью, что запись относится ко времени осады, — заявил сэр Перси, поглаживая двойную стеклянную пластинку, в которую был заключен большой фрагмент развернутого пергаментного свитка. — Это важное открытие, но ведь, я полагаю, там должны были быть и другие находки? Вам следовало бы быть настойчивее и продолжать поиски…

Несмотря на самоконтроль, если и не данный от природы, то являвшийся непременной частью воспитания настоящего британского подданного, достойного такого высокого звания, голос старого археолога дрожал от возбуждения, и это очень трогало: ведь этот больной человек был навеки прикован к инвалидной коляске. Морозини со свойственной ему склонностью к совершенным творениям подумал о том, как это жаль, потому что отметивший уже свое семидесятилетие старик, несмотря на увечье, представлял собою все-таки потрясающий образчик человеческой породы. Его волевое лицо, его оставшиеся могучими плечи, его гордая голова могли бы принадлежать Цезарю или Тиберию. Чисто выбритый, с коротко подстриженными почти белоснежными волосами, с удивительными дымчато-серыми глазами,страстного блеска которых не могли спрятать никакие очки…

Он принимал своих гостей в просторном рабочем кабинете. Через широкие оконные проемы, выходившие на затененную корявой старой оливой террасу, был виден весь Святой город, раскинувшийся за долиной Кедрона. Дом археолога был перестроен из древнего византийского монастыря. Письменный стол представлял собой доску из белого мрамора, установленную на скульптуры каменных львов. Вокруг можно было увидеть множество книг: книги всех мыслимых и немыслимых форматов, книги в разноцветных переплетах, книги новенькие и потрепанные, читанные и перечитанные не один раз… Кроме них, в кабинете было несколько предметов искусства: восхитительная лампа из мечети, сделанная из голубоватого стекла; позеленевший бронзовый семисвечник, который можно было бы, вероятно, датировать эпохой Христа, и, наконец, в специальной нише, за стеклом, поразительная статуя финикийской богини Астарты, перед которой Адальбер застыл в немом восторге.

Тем не менее именно он первым отреагировал на замечание сэра Перси.

— Конечно, стоило поискать еще, но для этого нам понадобилась бы вооруженная охрана!

— Господи боже мой, от кого там защищаться?

— От банды убийц! От вашего хваленого Халеда и его сыновей. Они только и дожидались, чтобы мы отыскали там золото, или драгоценные камни, или еще что-нибудь, не менее для них интересное, после чего они разделались бы с нами столь же безжалостно, как и…

— Халед?! Да вы с ума сошли! Этот человек безгранично предан мне, и именно по этой причине я и послал вас к нему. То, что вы говорите, просто оскорбительно!

Погодите, сэр Персиваль, вы не дали мне закончить, — с подчеркнутой мягкостью сказал Адальбер. — Я начал говорить о том, как они убили одну женщину, видимо хорошо вам известную, и убили, как только она нашли часть сокровищ Ирода Великого.

Из бледного лицо старого археолога стало серым.

— Кипрос?.. Вы видели Кипрос?.. Значит, она была там?

— Да, была. Халед, ненавидевший ее, сказал нам, что она иногда появлялась в Масаде. Раза два в году…

— Наверное, в дни солнцестояний, — прошептал, словно говоря с самим собой, сэр Перси.

— Но на этот раз она уже никогда не покинет крепость. Мы захоронили ее изуродованное тело в дальней части пещеры, где она жила, но прежде, чем умереть, она успела назвать нам своих убийц.

— Как она умерла?

— Ее зарезали. Чтобы облегчить ее страдания в последние минуты жизни, мой друг Видаль-Пеликорн сделал ей укол морфия…

— Расскажите мне все!

Голос сэра Перси стал таким же бесцветным, как его лицо, и он не вымолвил больше ни слова за все время рассказа Адальбера о пребывании друзей в Масаде, об их встречах с женщиной, которую они считали чуть ли не дикаркой, и о том, что произошло накануне вынужденного побега из крепости.

— Нам очень хотелось отомстить за нее, уничтожив ее гнусных убийц, — взволнованно сказал Альдо, — но мы подумали, что право покарать их должно принадлежать вам. Кипрос сказала нам, что она ваша дочь, это ведь так?

Слово было произнесено. Оно вылетело из уст Морозини, пронеслось по просторной комнате, словно камень, выпущенный из пращи, и, прежде чем вылететь в открытое окно, задело старика, заставив его склонить голову. Воцарилось молчание. Тишину нарушали лишь доносившиеся из сада звуки. Адальбер и Альдо не решались потревожить того, кто, совершенно очевидно, был сражен жгучей болью. В конце концов сэр Перси поднял голову, и стала видна блестящая дорожка от слезы, прокатившейся по его щеке. Но глаза сразу же обрели прежнее жесткое выражение, и можно было подумать, что слезу эту пролила мраморная статуя.

— Она сказала вам правду. Кипрос, которую мне удалось убедить на какое-то время принять имя Александры, на самом деле была моей дочерью. Единственным ребенком за всю мою жизнь… Но, несмотря на это, я не получал от нее никаких известий больше десяти лет…

— К несчастью, нам тоже нечего рассказать вам о ней, кроме того, что уже было сказано. Мы еще знаем только, что она изучала французский язык в Ливане.

— У нее были прекрасные способности к языкам. Как и ко многому другому. Знаете, мне кажется, пора рассказать вам нашу историю, как вы думаете? Если, конечно, я не отнимаю у вас время…

— Мы готовы слушать вас сколько угодно, — ответил Морозини. — И мы очень гордимся тем, что вы сочли нас достойными узнать вашу историю.

— Это совершенно естественно, что тут говорить… Разве вы не были ее последними друзьями, а ведь у нее за всю жизнь было так мало друзей… Могу я вам что-нибудь предложить выпить… Я не стану предлагать вам чай, это наш, английский обычай, а вы наверняка его не любите. Может быть, виски… или бренди?

— Как то, так и другое было бы прекрасно! Повинуясь приказу хозяина, слуга, одетый в белое, вывез инвалидную коляску на террасу, затем принес туда поднос, заставленный бутылками и стаканами. В пейзаже, открывавшемся с террасы, было что-то магическое, волшебное… В косых лучах заходящего солнца позолоченный купол Омаровой мечети, которую называли еще мечетью Скалы, поскольку она сама служила как бы куполом, прикрывающим священную скалу — вершину горы Мориа, отливал багрянцем. Старые городские стены, белые дома, будто сложенные из кубиков, колокольни церквей, башни, минареты и сады закат окрасил во все оттенки цветов радуги — от бледно-зеленого до оранжевого, — и вид Старого города, подернутого дымкой, какую увидишь только в Иерусалиме, ясно говорил о том, почему паломники прежних времен, попав сюда, полагали, что дошли наконец до Земли Обетованной. Именно этот божественный вид и выбрал старый англичанин фоном для того, чтобы поведать венецианцу и французу историю той, кого называли Набатеянкой… — Мне было чуть за двадцать, — начал сэр Персиваль, — когда я впервые отправился в Палестину. Меня взял с собой мой дядя, сэр Персиваль Мур, который организовал тогда археологическую экспедицию с целью разведать после открытия мертвого города Петры караванные пути древних набатеев. Были все основания считать, что они строили на каждом этапе пути настоящие крепости, и самой мощной из них была Обода, расположенная между Петрой и Газой. Я тогда только что закончил Кембридж, но уже за два или за три года до того понял, что археология станет самой большой страстью всей моей жизни. Всем своим существом я стремился к знаниям, и это, пожалуй, было единственным, что меня по-настоящему интересовало… Все остальное, даже женщины, если только им не было три или четыре тысячи лет от роду, совершенно меня не привлекало. А уж с тех пор, как я ступил на эту священную землю, где все проникнуто ароматом древности, я осознал: вся моя жизнь пройдет именно здесь и только здесь находятся ключи к моему полному счастью. Я, дитя туманов, дождей и зеленых английских газонов, был околдован сухой, выжженной солнцем бесплодной пустыней, да она и сейчас не меньше чарует меня… Могу сказать, что в течение первых месяцев я работал больше любого раба, пытаясь вырвать у песков их секреты. Мои глаза и уши не воспринимали ничего, что не было бы связано с этими тайнами. И так продолжалось до тех пор, пока в поистине волшебном месте я не встретил юную девушку…

В трех или четырех километрах к северу от города, выстроенного некогда набатейским королем Ободасом Первым, в глубине горного ущелья находился источник. Его прозрачная, отливающая бирюзой вода выделялась среди охряных скал, и только благодаря этим чистым водам здесь появилась невиданная для этих мест растительность, и под зизифусы приходили утолять жажду каменные бараны, которых называли ибексами. Именно здесь я и увидел впервые Арету, которая пришла с кувшином по воду, — в лучших традициях библейских историй. Ей было всего шестнадцать лет, и она была так же красива, как, должно быть, были красивы эти древние царицы, которые очаровывали завоевателей: Клеопатра. Береника или Балкис, царица Савская… В ее жилах текла кровь царей набатейских, а я… я был всего лишь молодым англичанином, которого попросту ослепило чудесное видение, дарованное Судьбой… Мы с первого взгляда полюбили друг друга, и полюбили так сильно, как бывает только раз в жизни. Каждую ночь я сбегал из нашего лагеря, чтобы встретиться с нею под самым прекрасным в мире небом. Почти восемь километров туда и обратно! — с улыбкой добавил рассказчик. — Я почти не спал и настолько неохотно работал, что это не ускользнуло от внимания дяди, который решил понаблюдать за мной. Таким образом была довольно скоро раскрыта тайна моей любви к той, кого среди нас, приезжих, пренебрежительно называли «местной»…

Старик так произнес это определение, словно оно обжигало его губы. Гнев и печаль, соединившиеся в простом слове, болью отзывались в сердцах слушателей. А сэр Перси тем временем продолжил свою историю:

— Мой дядя был человеком суровым, несгибаемым, с твердыми принципами, да и жили мы в викторианском веке… Он настоял на моем возвращении в Англию. Я был еще несовершеннолетним, пришлось повиноваться. А когда я попал домой, то успел как раз вовремя, чтобы еще застать моего отца живым. Вскоре он скончался, и я стал наследником титула, состояния, стал свободен, как птица, мог делать все, что только захочется… Тогда меня преследовала одна навязчивая идея — вернуться к голубому источнику среди рыжих скал. И чем больше проходило времени, тем сильнее становилось это желание, но я оказался не способен вот так, сразу, оставить мать и сестер, тяжело переживавших потерю… А время шло, наступила зима, душа моя рвалась назад, в пустыню, — ведь там, ко всему прочему, оставалось дело, которое я страстно любил и которое стало мне еще дороже в душной атмосфере лондонских гостиных. В общем, выдержки моей хватило на полтора года. Поскольку теперь я мог снарядить собственную археологическую экспедицию, я это и сделал спустя восемнадцать месяцев после кончины отца. И решил, естественно, направиться прямо в Ободу. Тем более что в Британском музее я узнал: мой дядя сменил место своих изысканий из-за проблем с окрестными племенами и перебрался к Петре. Путь был свободен, и я вернулся к скалам, помнившим царя Ободаса, возвышавшимся над обширным плато. Я вновь увидел ущелье Нахаль-Зин, вновь увидел источник, но, несмотря на все мои поиски, никак не мог найти Арету. Она была дочерью вождя племени кочевников, и никто не мог сказать мне, куда это племя двинулось за прошедшие месяцы. Пустыня молчала в ответ на мой зов, следы замело песками…

Восемь лет спустя я вел раскопки на берегу Красного моря, поблизости от тех мест, где некогда находился порт Эзион-Гебер, куда приходили корабли царя Соломона, нагруженные золотом, сандаловым деревом, драгоценными камнями или слоновой костью. Здесь-то я и встретился снова с Аретой. Она жила в бедности, добывала в заливе кораллы и, преодолевая множество трудностей, воспитывала маленькую дочку: девочке было около десяти лет. Оказалось, что я напрасно пытался отыскать след ее соплеменников: после моего отъезда ее изгнали из племени, несмотря на то что она ждала ребенка, и предоставили ей выживать, как сама сможет. Но малышка была прелестна!

Говорят, что Судьба играет человеком. Я испытал это на себе в полной мере. В момент, когда я снова увидел Арету, ее земному существованию приходил конец: во время одного из погружений под воду что-то задержало ее там дольше, чем позволяло дыхание, и она утонула. Девочка осталась одна. Я взял ее с собой и хотел воспитать ее и дать ей образование, а затем обеспечить достойное существование. С этой целью я прежде всего отвез ее в Ливан, где поместил к родственнице-ирландке, замечательной женщине. Я представил ей Александру как свою приемную дочь и попросил научить ее жить по правилам западного мира. Девочка очень хорошо училась, вскоре она стала увлекаться историей и географией в целом, археологией, а моими работами — в особенности. Кроме этих явных склонностей, насчет нее трудно было хоть что-то понять: малышка оказалась довольно скрытной. Впрочем, она была достаточно вежлива, хорошо воспитана и настолько талантлива во всем, что касалось языков, что я из чистого удовольствия стал учить ее арамейскому и древнегреческому, побуждал писать. Вскоре я обнаружил, что ее мать, пока была жива, познакомила Александру с традициями изгнавшего ее племени, с его историей и даже с его легендами. Чуть ли не с младенчества, во всяком случае с того возраста, когда девочка хоть что-то научилась понимать, она знала о двух женщинах, носивших имя «Кипрос»: о той, которая была женой Ирода Агриппы, и о другой, ее тезке, — тоже набатеянке, которая оказалась в осажденной крепости вместе с любимым человеком, неким зелотом по имени Симон. Эта Кипрос была так хороша собой, что в момент массового самоубийства защитников Масады ни у кого не хватило духа убить ее, и она оказалась одной из тех двух женщин, которых Флавий Сильва взял в рабыни. Но и он был покорен ее красотой и, возвращаясь в Рим, увез ее с собой, как Тит увез Беренику, служанкой которой впоследствии и стала Кипрос.

Драматические события могли бы на том и закончиться, но случилось так, что, покидая Масаду, Кипрос захватила с собой два священных камня, которые для нее священными не были: два огромных изумруда изумительной красоты, похожих как две капли воды, но отличавшихся тем, что в глубине одного светилось миниатюрное солнце, а в глубине другого — нарождающийся месяц. Она подарила камни иудейской царице, для которой была скорее подругой, чем служанкой. А Беренике было известно, что эти камни на самом деле не что иное, как «Свет» и «Совершенство» из Иерусалимского храма, так называемые «Урим» и «Тум-мим». Чтобы не привлекать к ним внимания любопытных, она приказала оправить изумруды в золото и стала носить их в ушах как серьги. Вскоре, когда Тит стал императором, он предал свою любовь, и, по его желанию, Береника вместе с Кипрос вернулась в Иудею. Там на нее было совершено покушение, и Кипрос, чрезвычайно этим взволнованная и перепуганная, опасаясь, что на этот раз именно изумруды навлекли на царицу несчастье, поклялась умирающей Беренике, что отнесет их туда, откуда взяла. Так она и сделала.

А потом вышла замуж и в день собственной смерти завещала старшей дочери тайну «Света» и «Совершенства», но не открыла ей места, где они спрятаны, чтобы у потомков не возникло желания вернуть себе камни, способные притягивать беды.

— И вы думаете, что изумруды и до сих пор находятся там, где их укрыла служанка Береники?

Разумеется, нет! Но дайте мне закончить мою историю… Доверие, установившееся между мною и Александрой, как и наша взаимная привязанность, казалось, только росли по мере того, как проходили годы. Однажды я показал ей предмет, найденный мною у одного дамасского антиквара. Это была пластинка, сделанная из слоновой кости, с вырезанным на ней изображением Береники в короне и с серьгами, которые явно были не чем иным, как «Светом» и «Совершенством». Вид этой пластинки произвел на Александру чрезвычайно глубокое впечатление. Не проходило и дня, чтобы она не принималась умолять меня отдать ей пластинку, но я и сам был очень привязан к миниатюрному портрету и потому не соглашался подарить его ей. В конце концов я сказал уже почти взрослой тогда девушке, что она получит пластинку после моей смерти, потому что я намерен завещать ей все, чем владею в Палестине. Но она отказалась мне поверить и обвинила меня в том, что я пытаюсь таким образом отвлечь ее внимание от пластинки. «Что бы вы там ни говорили, вы никогда по-настоящему и не собирались удочерить меня! — воскликнула она. — Я для вас никто, по существу, вы только из милосердия занимаетесь мной!» И тут я совершил тягчайшую ошибку: я рассказал ей историю о голубом роднике и о молодых людях, которые около него встречались, которые любили друг друга. Мне казалось, она будет счастлива узнать правду о своем происхождении, узнать, что она и на самом деле моя дочь. К сожалению, ничего подобного не произошло. Наоборот. С ней случился приступ бешеного гнева, и она осыпала меня упреками. Среди прочих преступлений, в которых я был повинен, как и все англичане, по ее мнению, я оказался виноват в том, что злоупотребил доверием ее матери, что совратил ее, а потом бросил, обрекая на позор и нищету. Еще она сказала мне, что никогда меня не любила, а напротив — всегда ненавидела. После чего заперлась у себя в комнате, откуда ее никакими силами не удавалось выманить. Так никто и не видел, как и когда она оттуда вышла, — просто однажды утром я обнаружил комнату пустой: Александра сбежала… Все, что я смог узнать: кто-то якобы видел выходящую из дома женщину в национальном костюме… Она оставила для меня прощальную записку с очень жестокими словами: Александра писала, что мы никогда больше не увидимся и что, если я стану искать ее, она покончит с собой. Записка была подписана «Кипрос», и я сразу же понял: Александра исчезла навсегда, чтобы вернуться к дикой, кочевой жизни… Перед уходом она открыла мой сейф, шифр которого был ей хорошо известен, и взяла оттуда деньги и пластинку слоновой кости, ту самую, что я отказался ей подарить… И вот теперь вы сообщаете мне о ее смерти. Я сражен, я убит — ничего уже нельзя изменить, ее жизнь завершилась, а моя, жалкая и никому не нужная, продолжается.

Кларк отвернулся от хранивших молчание гостей. Аль-до, выждав минутку, тихонько сказал:

— Я понимаю, что в вашем горе это не утешит, но, может быть, все-таки вам будет приятно увидеть эту реликвию снова?

Вытащив из кармана пластинку слоновой кости, он развернул бумагу и протянул сокровище Кипрос ее отцу.

— Значит, она так и была все время с ней?

— Да, это она нам передала пластинку… Она просила передать ее вам!

Это даже не было ложью. Скорее всего умирающая Кипрос действительно хотела вернуть пластинку отцу, в существовании которого только что призналась… Сэр Перси с удивительной нежностью погладил слоновую кость кончиками пальцев, потом прошептал:

— Как это странно… Вы сказали, что она нашла сокровища царя Ирода или по крайней мере часть этих сокровищ, тогда как их она вовсе и не искала… Потому что если на самом деле ей чего-то хотелось, так это найти эти легендарные изумруды. Бедная девочка! Она просто помешалась на них! Она всей душой верила в сказки, которые рассказывала ей мать, и не хотела слушать меня, когда я говорил ей, что нет ни единого шанса отыскать «Свет» и «Совершенство» в Масаде. Она отвечала мне на это, что просто мне хочется помешать ей заняться там раскопками…

Пока сэр Перси прихлебывал виски, друзья быстро обменялись понимающими взглядами. Потом Адальбер, стараясь говорить как можно спокойнее и не терять простодушного вида, благодаря которому он легко завоевывал симпатию стольких людей, сказал:

— Ужасная, трагичная история! А как вы думаете, где могла бы жить ваша дочь, когда уезжала отсюда? Ведь, если верить Халеду, она появлялась в крепости не чаще двух раз в год…

Старик пожал плечами.

— Неужели вы думаете, что, узнав о том, где она скрывается, я не отправился бы немедленно туда, чтобы попытаться вернуть ее? Что же до ее визитов в древнюю крепость, я предполагаю, что частота их зависела от расположения Солнца на небосводе… Не знаю, может быть, дело тут было в днях солнцестояния… Или есть какая-то связь с положением Луны… Древние набатеи-кочевники прокладывали свой путь по звездам… Об их истинных познаниях в астрономии и других науках сохранились кое-какие сведения, но, конечно, за прошедшие века они в большей или в меньшей степени трансформировались. Должно быть, в ее бедной голове смешались все легенды, рассказанные матерью и касавшиеся этих двух камней, о которых говорили, что они были переданы на землю самим Господом Богом… Вы же понимаете, — добавил старик, — что, если бы я верил в малейшую возможность найти изумруды в Масаде, я бы сам бросился на их поиски… Тем более что я долго работал на этой площадке…

Голос и выражение лица Адальбера являли собой воплощение наивного простодушия. Он наконец смог задать вопрос, который так долго вертелся у него на языке.

— Но откуда у вас такая уверенность в том, что этих предметов там нет? Ведь вы же сами сказали: служанка Береники поклялась вернуть их туда, откуда взяла!

Сэр Перси усмехнулся:

— Дорогой мой, археолог с вашим опытом и вашим талантом не должен верить любым сказкам, какие только бродят по земле!

— В любые, конечно, нет, но почему бы не поверить в такую красивую легенду, особенно если учесть, что до сих пор я никогда не слышал об этих камнях и их истории?

— Да, правда, вы ведь в основном занимались египтологией… Тем не менее, видимо, вы заинтересовались и ессеями, раз приходили ко мне за советом?

Еще бы не заинтересовался! Дело в том, что они уже попадались мне на пути, когда барон Ротшильд еще и не помышлял пригласить меня и моего друга Морозини поехать с ним на Восток. А когда я оказался тут, мне вдруг захотелось узнать о них поподробнее. Таким уж я уродился! — добавил он с невинной улыбкой. — Хватаюсь за все, к чему толкает меня любопытство. А ваша история так прекрасна…

— И, поскольку я его очень хорошо знаю, — подхватил Морозини, — то легко могу догадаться, что теперь он потерял голову из-за ваших магических изумрудов. Впрочем, и я сам тоже, потому что драгоценные камни — моя специальность, и, признаюсь, никак не могу понять, почему вы так уверены, что набатейская легенда лжет. Почему вы так уверены, что в Масаде ничего нельзя найти, если та женщина поклялась вернуть туда изумруды?

— Только потому, что у меня для этого есть все основания… Вы ведь француз, господин Видаль-Пеликорн, и вам, может быть, известны записки одного бургундского путешественника XV века? Его звали Бертрандон де Ла Брокьер…

— Посланник герцога Бургундского Филиппа Доброго? Тот, кому было поручено найти путь по суше между Святой землей и Бургундией? Конечно же, я слышал о нем! Филипп действительно во время знаменитого пиршества в Фезане дал торжественный обет отправиться в крестовый поход, но, как истинно сухопутный человек, он чрезвычайно опасался путешествия по морям… Впрочем, он так никуда и не отправился — ни по суше, ни морем…

— С чего это ты вздумал читать нам лекцию? — притворно возмутился Морозини, которого в глубине души забавляла вся эта ситуация. — Ла Брокьер известен мне не хуже, чем тебе, а может, и еще лучше. Когда Ги Бюто был моим наставником, он, как истинный бургундец, сто тысяч раз мне о нем рассказывал. Правда, я думаю, его рассказы основывались лишь на местных преданиях, потому что ни в каких книгах мне ни разу не попадались…

Да, это книга весьма редкая, — перебил князя сэр Перси. — Но случилось так, что у меня она есть. Не поможете ли вы мне добраться до кабинета? Уже темнеет, а нам понадобится свет…

Адальбер подвез старика к книжным шкафам, и тот достал с полки толстый том в сафьяновом переплете с протертым насквозь — так, что стали видны места, где страницы были сшиты, — корешком. Внешний вид книги ясно говорил о ее почтенном возрасте. В руках англичанина она сама открылась на страницах, видимо, перечитанных множество раз. Сэр Перси протянул ее Адальберу.

— Вот, посмотрите, пожалуйста… Здесь речь идет о событиях 1492 года в Дамаске.

— «…многие французские, венецианские, генуэзские, флорентийские и каталонские торговцы, среди которых был француз по имени Жак Кер, который с тех пор завоевал завидную репутацию во Франции и стал королевским казначеем…»

— Нет-нет, на правой странице! — нетерпеливо перебил Видаль-Пеликорна сэр Перси.

— «Дамаск, разоренный и сожженный за тридцать лет до того отродьем Сатаны, которого звали Хромым Тимуром[51] показался нам тем не менее красивым и процветающим. Мы видели наиба, или управителя, гордо проезжавшего по улицам и площадям на белом боевом коне с многочисленной свитой. Великолепное зрелище! Этого сына египетского калифа считали великим, но не слишком добросердечным и благожелательным правителем. Нам показалось, что его одежда целиком соткана из золотых нитей, у него было изумительное оружие, и он украсил себя множеством драгоценных камней. Самое большое восхищение вызывали два огромных изумруда, похожих, как две капли воды, но различавшиеся тем, что в центре одного из них светилось маленькое солнце, а в другом словно сиял лунный месяц Эти изумруды были прикреплены к золотой цепи, надетой на шею государя. Ходили слухи, что принц никогда с ними не расстается и держит их при себе в качестве талисмана поскольку эти камни перешли к нему как наследство от великого Салах-ад-дина…»

— Салах-ад-дин! Саладин! — воскликнул Морозини. — Каким образом эти проклятые камни попали к нему?

— Это не имеет никакого значения, — спокойно ответил хозяин дома, быстро захлопывая книгу. — Важно то что их видели в Дамаске на груди принца-мамелюка в 1492 году. Следовательно, искать их в Масаде — чистое безумие…

— А Кипрос читала эту книгу?

— Нет, я купил ее уже после того, как она сбежала из дома…

— Но все равно: как вы могли допустить, чтобы она искала понапрасну? Я уверен, что вы могли узнать, где она скрывается, и предупредить ее.

Альдо, ничуть не стараясь замаскировать свой гнев, говорил тоном обвинителя, но сэра Перси это, казалось, нисколько не задело.

— Дорогой мой князь, если бы вы прожили в этой стране так же долго, как я, вы бы — так же, как и я, — склонились к фатализму и научились жить в соответствии с этим. Выбранный для себя Александрой образ жизни делал ее поистине неуловимой: искать ее было так же бесполезно, как пытаться вычерпать море или ловить ветер в пустыне. — Злой рок поджидал ее в Масаде: рано или поздно она неизбежно погибла бы там…

— Но можем ли мы надеяться, что вы озаботитесь хотя бы наказанием ее убийц? Вряд ли нужно скрывать от вас, что мы бы хотели быть в этом уверены!

— Легко себе это представляю, но все-таки мне кажется, что не стоит превращать мое личное дело в международную экспедицию! Я отец Александры, и наказанием преступников следует заниматься только мне самому. А вам достаточно подумать о том, как вернуть машину, которую вам одолжил генеральный штаб.

— О, это уже сделано! — заверил сэра Перси Адальбер, который еще не совсем оправился от бурного объяснения с молодым Макинтиром, сходившим с ума при мысли о том, что эта жемчужина британской короны находится в руках неверных, и о том, что по этому поводу скажет начальство. Его несколько успокоило только то обстоятельство, что сэру Перси, несмотря ни на что, будут переданы важные археологические находки…

Тихий вечер, опустившийся на город, окрасил его в чудесные зеленовато-розовые тона. Погода была так прекрасна, что, выйдя из дома на Масличной горе, друзья отказались от предложенного любезным хозяином автомобиля и предпочли возвратиться в отель пешком. Они долго шли молча, потом Адальбер принялся размышлять вслух:

— Из чистого любопытства я очень хотел бы узнать, как все-таки эти треклятые изумруды попали к Салах-ад-дину!

— Я сам с тех пор, как мы вышли от сэра Перси, только и думаю об этом, и вот что пришло мне в голову. Может быть, служанка Береники все-таки не сдержала слова, которое дала хозяйке и, вернувшись к своим, попросту отдала камни соплеменникам, чтобы добиться их расположения с помощью такого исключительного трофея…

— Мммм… Да-а… Может быть, может быть… А потом что?

Набатеянам, насколько мне с недавних пор известно, пришлось все-таки подчиниться римским законам. Они отказались от своих караванов, а при Траяне — и от своей независимости, чтобы превратиться в пастухов и земледельцев на всей территории страны от Мертвого до Красного моря. После Рима их подчинила себе Византия, после Византии начались крестовые походы. А я очень хорошо представляю себе, что такое были эти великие христианские экспедиции, благодаря которым западное рыцарство проникло на Святую землю. Мои предки по материнской линии принимали участие в крестовых походах, да и предки по отцовской линии тоже, правда, в другое время. Среди построенных крестоносцами крепостей самой мощной была, наверное, моабская крепость Крак, воздвигнутая вблизи от южного берега Мертвого моря, чтобы контролировать древние набатейские караванные пути, связывавшие Петру с Дамаском. Хозяином Крака, или Керака, был некий Рено де Шатильон, воплощенный тип правителя-корсара, не считающегося ни с чем, кроме собственных желаний…

— Да знаю я это, знаю! Я ведь тоже изучал историю — и не только древнюю! Но не понимаю, при чем тут Шатильон. Что ты имеешь в виду?

— Ничего конкретного — просто думаю, размышляю, стараюсь себе представить… Мне кажется, что камни еще и в те времена находились у набатеев, которые тогда были абсолютно порабощены, их без зазрения совести грабили, как хотели. К тому же, введя в обычай обирать до нитки всех, кто осмеливался передвигаться по стране — в одиночку или в караване, Рено должен был и их ободрать как липку, особенно если до него дошел хоть малейший слух о легенде, а надо сказать, ушки у него в таких делах всегда были на макушке…

— Ты думаешь, он мог подарить изумруды одной из своих жен или наложниц?

Конечно же, нет! Не боявшийся ни Бога, ни дьявола, но страшно суеверный, как большинство людей его эпохи, должно быть, он решил сохранить их для себя самого в качестве талисманов, тогда как настоящим его защитником был молодой человек исключительных достоинств, правивший тогда в Иерусалиме. Я говорю о Бодуэне IV, больном проказой царе, перед которым отступил сам Салах-ад-дин, причем не из-за его болезни, а благодаря его гению и отваге. Бодуэн дважды спасал Крак-де-Моаб, когда на крепость нападал курдский эмир… А потом ужасная болезнь, сделавшая его живым мертвецом, довершила свое черное дело, и никто уже ни разу не пришел на помощь старому бандиту. В конце концов Салах-ад-дин после грандиозной битвы при Тибериаде взял его в плен — кстати, в этой битве нашел свою смерть один из моих предков… Но вернемся к Рено де Шатильону. Возмущенный его наглостью, Салах-ад-дин хотел собственноручно отрубить ему голову, но разрубил только плечо. Голова же Рено пала под кривой турецкой саблей от руки безжалостного палача. Вполне возможно, что именно в этот день Салах-ад-дин и стал обладателем «Света» и «Совершенства» Израиля…

— Браво! — Адальбер не удержался от аплодисментов. — Рассказываешь просто божественно, и я слушал бы тебя до утра, но все это напоминает роман, а не реальную историю!

— Может быть, и роман, но, согласись, довольно правдивый. Во Франции, в замке Роклор, должно храниться донесение об этой битве, написанное раненным в ней Жераром, который потом мог вернуться на родину…

— Было бы интересно убедиться в достоверности твоего рассказа, но это все равно не даст нам никаких сведений о том, как после того развивались события. Итак, мы в Дамаске, в 1492 году, и видим на груди у сына калифа изумруды. Вот и все, что известно. А дальше что?

— А дальше… Надо подумать, надо, может быть, поехать в Дамаск, порыться в архивах, поискать там…

— Ну да, ну да! Наглотаться там пыли, до того наглотавшись песка в пустыне! Ничего не скажешь, приятная перспектива!.. Только представишь себе — сразу начинает мучить жажда! Послушай, пойдем-ка лучше в бар, выпьем старого доброго виски, — предложил Адальбер, ступая на порог ярко освещенного отеля «Царь Давид».

Но вдруг остановился.

— Как странно, — сказал он. — С тех пор как мы вышли от сэра Перси, меня преследует мысль о том, что я заметил там что-то, что уже видел раньше, но никак не пойму, что именно…

— Ничего удивительного! Наверное, ты читал какие-то научные труды о его раскопках, а там были фотографии или рисунки находок…

— Да нет, я не читал о нем ничего такого особенного…

— Ладно, действительно — пойдем выпьем, — поторопил друга Морозини, взяв его под руку. — Нет ничего полезнее приятной обстановки бара для того, чтобы в мозгах просветлело!

К удивлению Альдо и Адальбера, они обнаружили в баре госпожу де Соммьер, между тем как бар никогда не был ее излюбленным местом отдыха. Она сидела у ног изображенного на фреске Голиафа одетая в вечернее платье — розовато-лиловые кружева и жемчуга на шее! — а перед ней стояла в ведерке со льдом бутылка шампанского, которое она потихоньку попивала с весьма меланхолическим видом.

— Боже мой, тетя Амелия! Что вы тут делаете? — забеспокоился Морозини.

Коротаю время… И нервничаю… Как хорошо, что вы вернулись! А то я уже думала, что вы останетесь ужинать с этим старым гробокопателем, к которому отправились с визитом!

— Нет, к ужину он нас не пригласил. А где Мари-Анжелина?

— В этом-то все и дело! — вздохнула маркиза и взялась за бутылку, чтобы подлить себе шампанского, но Адальбер галантно оказал ей эту услугу. — Я жду ее уже почти три часа. Обычно она возвращается из своих походов на этюды вовремя — так, чтобы успеть помочь мне одеться к вечеру. А сегодня не появилась! Пришлось мне выпутываться из этого положения самой. Ну, я оделась, а потом, пометавшись немного по комнате — совсем как зверь в клетке, — спустилась сюда. И вот сижу…

— Сейчас уже около девяти, — озабоченно заметил Альдо, посмотрев на часы. — Не знаете ли вы, куда именно она отправилась на этюды?

Старая дама возмущенно повела плечами, от чего задрожали украшавшие ее шею жемчуга.

— Вы ее знаете так же хорошо, как я сама! Куда она отправилась! План-Крепен просто помешана на расследованиях, теперь она перевоплотилась в сыщика и бродит повсюду с таинственным видом. Это забавляло бы меня, если бы уже не начало раздражать. Уходя, она сказала мне только, что напала на след…

Очень странно! — заметил Видаль-Пеликорн. — Она ничего нам не сказала вчера за ужином. В сообщении, которое она сделала после нашего возвращения из Масады, речь шла скорее об отрицательных результатах расследования. Ей не удалось обнаружить ничего интересного, а главное — она не нашла Эзекиеля, который, кажется, исчез с лица земли. То же касается и ее рисунков, показанных нам. Конечно, она не лишена таланта, но — нигде ни малейшей зацепки, даже на изображениях дома Гольберга, который она нарисовала во всех, какие были только возможны, ракурсах. ..

Некоторое разнообразие в беседу внесло появление лейтенанта Макинтира, который, как и всегда каждый вечер, зашел в бар «Царя Давида» пропустить стаканчик. Еще более прокаленный солнцем, которое окончательно сожгло ему кожу на носу, офицер настолько обрадовался, увидев Морозини и Видаль-Пеликорна, что заговорил на ломаном французском.

— Все в большой порядок! — объявил он. — Я уже прибыть из Эйн-Геди, откуда взять автомобиль и…

— Говорите по-английски, старина, — посоветовал Альдо. — Вам легче будет точно выразить свои мысли. Значит, вы забрали армейскую машину? И как? Никаких затруднений?

— Какие там могли быть затруднения? Несчастный старикашка, который там живет… Халед, по-моему?.. Так вот, этот бедный старик так до сих пор и не понял, почему вы решили уйти из крепости пешком, даже не попрощавшись с ним, тогда как он… он… Как он сказал?.. Он погружен в скорбь…

— В скорбь? А почему, господи боже мой?

— По случаю исчезновения трех его сыновей… Он говорит: «Свет очей моих…» И вот они бросили его посреди ночи — той самой ночи, когда вы сами ушли из Масады, — и забрали с собой и дромадеров, и все деньги — совсем немного! — сколько у него было… Если бы вы только видели этого бедолагу! Просто смотреть больно!

Несчастный старик? Бедолага? Больно смотреть? Ни Альдо, ни Адальбер не могли себе представить Халеда в такой роли. Надо было быть очень наивным, чтобы поверить в его горе… Или араб — великий артист?

— Что ж, мне очень жаль его, но я счастлив, что для вас все кончилось хорошо.

— Счастливы? Что-то не похоже! — заметил лейтенант, который все-таки был не совсем слеп. — У вас огорченный вид. Какие-то неприятности?

— Пока не знаем. Но уже девять, а мадемуазель дю План-Крепен еще не вернулась из города.

— Девять часов вечера — это совсем не позднее время. Может быть, она задержалась у друзей?

— Нет здесь у нее никаких друзей, — раздраженно сказала маркиза. — Она совершенно одинока и проводит свое время в поисках живописных уголков, где можно было бы написать этюд… Бог знает, куда она отправилась сегодня! Во всяком случае, она давно уже должна была прийти!

Из красного Макинтир внезапно стал зеленым.

— Вы полагаете, что и она… Как наша дорогая княгиня… Боже мой! Надо немедленно отправляться на ее поиски! Я думаю, что надо разделить город на участки и каждому искать в своем, мои товарищи вам помогут, — с горячностью произнес лейтенант, как по волшебству, на глазах превращаясь в гневного воителя. — Надо обыскать Старый город, и в первую очередь квартал Меа-Шарим.

— Этого мало, — вздохнул Адальбер. — Надо обыскать весь Иерусалим. Мало ли куда ей заблагорассудилось податься…

Мари-Анжелину искали всю ночь, к розыску подключились двое однополчан Макинтира, но не было ни малейшего следа пропавшей, никто ее не видел, никто о ней не слышал. И только на рассвете, когда перламутровый туман окутал город и умирающий от усталости Альдо вернулся в отель, и он, и только что присоединившийся к нему Адальбер просто-таки застыли перед открывшимся им зрелищем. На площадке лестницы, свернувшись калачиком, лежала Мари-Анжелина, рядом с ней был аккуратно поставлен ее этюдник, поверх него лежал колониальный шлем…

— Ничего себе картинка! — удивился Адальбер. — Слушай, что она здесь делает?

— Ты же видишь: спит!

Альдо хотел было разбудить Мари-Анжелину, сначала тихонько позвал ее, потом стал трясти за плечи… Тщетно! Единственное, чего он добился: План-Крепен перевернулась на другой бок — так, словно почивала у себя в постели, — и что-то невнятно пробормотала. Именно в этот момент в нос друзьям ударил резкий запах.

— Но… Но она же пьяная!

— Отличный диагноз! Можно подумать, она искупалась в виски: просто пьяна в стельку… Остается узнать, где она так нализалась…

— Вопросы будем задавать потом. А сейчас надо отнести ее в спальню, пока сюда не сбежались все постояльцы отеля. Возьми шлем и этюдник, а я понесу Анджелину.

Морозини взвалил спящую старую деву себе на плечо, вошел вместе с ней в лифт, поднялся на третий этаж и в конце концов опустил свою ношу на кровать в номере, дверь которого была не заперта по очень простой причине: на этот раз госпожа де Соммьер решила «коротать время» в номере План-Крепен.

— Тихо, тихо! — предупреждающе шепнул Альдо. — Не шумите, тетя Амелия, ничего особенного не случилось: она попросту мертвецки пьяна…

— А я и не собиралась шуметь. Я вообще никогда не поднимаю шума из-за пустяков. Единственное, что мне хотелось бы знать: в каком кабаке она смогла дойти до такого состояния…

— Здесь не так уж много кабаков, — сказал появившийся в эту минуту на пороге комнаты Адальбер. — Должно быть, это произошло у кого-то дома… Но ведь она терпеть не может виски!

— Меня бы удивило, если бы она полюбила его после этой ночи, — заметил Альдо, рассматривая лицо Мари-Анжелины и нюхая ее одежду. — Ее явно заставили пить: вот у нее синяк на подбородке, а одежда пахнет виски… Спустись-ка на кухню, там уже наверняка включили плиту, и попроси сделать кофе, да покрепче! А пока мы ее разденем и уложим. Мы с тетей Амелией…

— Нет уж, тетя Амелия в одиночку! — запротестовала старая маркиза. — Я охотно приму твою помощь, пока речь идет о верхней одежде, но что касается белья… Это — мое дело. Бедняжка умрет от стыда, если узнает, что ты видел ее голой! С нее станется посыпать голову пеплом и обойти босиком, хорошо если не во власянице, все окрестные соборы…

— Вы очень плохо знаете женщин, тетушка! Все зависит от того, что скрывается под ее одеждой. Ладно-ладно, не надо кричать, я уже отвернулся.

Чуть позже переодетая в трогательный пеньюар нежно-розового цвета, стянутый на запястьях и вокруг шеи розовыми ленточками, Мари-Анжелина мелкими глоточками пила крепчайший кофе. Впрочем, она тут же и отдавала выпитое, и все начиналось сначала. Кроме того, Альдо и Адальбер, поддерживая старую деву с двух сторон, время от времени заставляли ее пройтись туда-сюда по комнате. А она протестовала с тем большей энергией, чем дольше продолжалось исцеление.

Когда наконец она оттолкнула своих лекарей, чтобы самостоятельно усесться в кресло, все вздохнули с облегчением: самое трудное осталось позади. Адальбер спустился вниз, чтобы сообщить помощникам по розыску План-Крепен хорошую новость (разумеется, не уточняя деталей!) и пригласить их поужинать вместе в тот же вечер. Заодно он заказал обитателям третьего этажа довольно плотный завтрак…

Поднявшись, он обнаружил, что Мари-Анжелина с закрытыми глазами по-прежнему сидит в кресле, прямая, словно аршин проглотила, и при этом безудержно рыдает, поливая обильными слезами свой трогательный розовый халатик. Ее отчаяние, похоже, сильно раздражало маркизу, а Морозини изо всех сил старался успокоить безутешную женщину.

— Ну же, Анджелина, не стоит так отчаиваться! Конечно, это было неприятное приключение, но зачем же так плакать? Никто вас не обесчестил, зря вы расстраиваетесь…

— О, нет!.. Я знаю, что теперь обесчещена навеки! Я это знаю! — всхлипывала старая дева. — Ведь я — из рода План-Крепенов, и мои предки… они участвовали в крестовых походах!

— Как? И они тоже? — удивилась госпожа де Соммьер. — С ума сойти, сколько народу там было, прямо толпами валили! А я считала, что вы, как Кольбер, ведете свое происхождение от славного торговца сукнами из Реймса…

— А он-то, он от кого вел свое происхождение? От одного оруженосца… служившего графу из Шампани… А его дети потеряли право на дворянство, потому что занялись неподобающим для дворян делом… Они стали работать! Ох!..

Все эти исторические изыскания, прерываемые всхлипываниями и шмыганьем носом, в другое время позабавили бы Морозини, но сейчас ему было очень жалко несчастную жертву алкоголя.

— Нет никаких оснований в этом сомневаться, — ласково сказал он. — Ну же, Анджелина, успокойтесь! Сейчас вы позавтракаете, а потом расскажете нам, что же с вами случилось. Прежде всего: где вы были? Мы же искали вас всю ночь и по всему городу!

Мари-Анжелина достала носовой платок, громко высморкалась и вытерла глаза.

— Я… Я была в Синедрионе… Госпожа де Соммьер расхохоталась.

— Чего еще ждать от этого города, если даже там евреи устроили кабак!

— Я всегда знал, что вы безбожница, но уважайте по крайней мере чужие религиозные чувства! — проворчалМорозини. — Продолжайте, Анджелина…

— Пусть она сначала поест, — посоветовал Адальбер. — Вот и завтрак доставили!

Действительно, два суданца в белых перчатках уже вкатили в комнату нагруженный самыми разнообразными яствами столик на колесиках, на который кающаяся грешница накинулась с диким криком:

— Господи, до чего я же голодна!

Она проглотила подряд яичницу с ветчиной, порядочный кусок окорока и три тоста с апельсиновым джемом, запивая все это обжигающим чаем.

— У вас железный желудок, План-Крепен, — желчно заметила маркиза, которая за это время успела съесть только одну тартинку…

— Если у Анджелины не было во рту ни крошки и за сутки выпила только ведро виски и немного кофе, она, должно быть, и впрямь умирает от голода, — сказал Адальбер, и сам воздававший должное завтраку.

Наконец умиротворенная и насытившаяся Мари-Анжелина, закурив — невероятное дело! — предложенную Альдо сигарету, принялась рассказывать о своих приключениях. На самом деле то, что она назвала Синедрионом, древним советом судей, пред которыми предстал в свое время Иисус Христос, было не чем иным, как вырытыми в скалах катакомбами, где находились могилы этих самых судей. Привлеченная красотой местности, а в особенности великолепным фасадом в эллинском стиле с колоннами и с вырезанным из камня растительным орнаментом, План-Крепен написала несколько акварелей и уже собиралась уходить. Но в эту минуту из зарослей кустарников вдруг показался тот самый Эзекиель, которого она столько дней искала и не могла найти. Сердце ее замерло, кровь застыла в жилах. Она глаз не могла оторвать от мальчика, а он, подозрительно оглядевшись по сторонам, решительно направился к подземному ходу и углубился в него. Естественно, ни секунды не потратив на размышления, Мари-Анжелина поспешила за ним.

— Но у меня ведь не было электрического фонарика, — объяснила она, — поэтому пробираться по катакомбам пришлось практически ощупью. Не было слышно никакого шума, и я совсем было уж решила отказаться от преследования, когда увидела где-то вдали, в глубине подземной галереи, свет, который показался мне огоньком свечи. Ну, я и пошла на этот огонек, принимая все меры предосторожности, чтобы не поскользнуться и не упасть на неровной почве. Наконец я добралась до какого-то помещения, похожего на зал, где действительно горела свеча, поставленная на нечто вроде саркофага. И тут я потеряла сознание. Дальше идут только смутные, обрывочные воспоминания… Когда я пришла в себя, я находилась все на том же месте, и человек в маске вливал в меня какой-то крепкий напиток, наверное, для того, чтобы я очнулась окончательно, и я узнала вкус виски…

— Ах, вы узнали! Значит, вы его уже пробовали? — не без сарказма спросила маркиза. — А я-то думала, что мне принадлежит честь воспитания вашего вкуса!

— Чтобы знать, что выбрать, следует отведать всего, — достойно ответила План-Крепен. — Значит, и виски тоже. А в тот момент этот напиток оказался мне полезен, но люди в черном — а их оказалось двое! — настаивали на том, чтобы я пила еще и еще. У меня начала кружиться голова, и я хотела отказаться. Тогда меня стали поить силой, пока я снова не потеряла сознание. И дальше уже я ничего не могу вспомнить…

— Эти люди принесли вас сюда вместе с вашим этюдником, — сказал Альдо, — и положили на площадку лестницы, ведущей в отель…

— Господи! Сколько же людей могли увидеть меня в таком состоянии!

— Ни один. Тогда едва рассветало, и в вестибюле не было ни души.

— Ах! Что ж, это, конечно, удача… Но все же, какой стыд, какой позор! Меня обесчестили!..

— Да ладно уж, не стоит столько говорить об обычной пьянке! — проворчала маркиза. — Что же до бесчестья… я бы очень удивилась, если бы это случилось. На вашей одежде не сохранилось ни малейшего следа какого бы то ни было насилия.

— Только этого недоставало! Но, может быть, меня обокрали? Передайте мне, пожалуйста, мою сумку, — обратилась она к Видаль-Пеликорну.

Ей не пришлось проводить инвентаризацию: едва открыв свой большой кожаный ридикюль, она наткнулась там на белый конверт, никогда прежде ею не виденный. Это было письмо, адресованное Морозини. Почерк, которым был написан адрес, заставил забиться сильнее сердце князя.

— Это ведь почерк Лизы! — воскликнул он. — О господи!

Альдо лихорадочно разорвал конверт и вытащил оттуда вчетверо сложенный листок бумаги. Развернул и обнаружил всего лишь несколько строк, начертанных рукой жены.

«Если ты меня любишь, — писала молодая женщина, — не ищи меня, никого не посылай на мои поиски. Попытайся найти то, о чем тебя просят, я уверена, что ты способен это сделать. В любом случае, я не в Иерусалиме, и со мной хорошо обращаются. Ради тебя, ради нас обоих я должна позаботиться о себе. Люблю тебя. Лиза».

— Вот и ответ на вопрос, который мы задаем себе с самого рассвета! — воскликнул Альдо, передавая письмо госпоже де Соммьер. Адальбер, пристроившись за ее плечом, тоже стал читать его. — Мари-Анжелину похитили для того, чтобы она стала почтальоном.

— Как это почетно! — проговорила явно оскорбленная План-Крепен с сарказмом.

— Эти восточные люди всегда перебарщивают, — недовольно сказала маркиза. — В наших замках принято предлагать почтальону стаканчик вина, а вовсе не накачивать его виски до потери сознания. И что же нам теперь делать? Остаемся здесь?

— Зачем? — вздохнул Видаль-Пеликорн. — Мы уверены — то, что мы ищем, уже давно находится за пределами этой страны, и, если Анджелина не станет возражать, я употребил бы воровское выражение, сказав, что ее «засекли»… Будет куда лучше, как мне кажется, если вы, глубокоуважаемые дамы, отправитесь на яхту барона Ротшильда и пуститесь в плавание, целью которого станет Франция…

— Мой друг прав, — подхватил Альдо. — То, что случилось с Анджелиной, наводит на размышления. Ни за что на свете я не хотел бы подвергать вас обеих какой бы то ни было опасности!

— Вы просто хотите отделаться от нас! — простонала План-Крепен чуть ли не плача. — Куда вы поедете?

— Это пока не решено, — признался Альдо. — Но здесь не останемся…

— Тогда почему бы нам не поехать всем вместе?

С внезапно проснувшейся нежностью маркиза накрыла своей ладонью руку верной служанки.

— Будьте благоразумны, моя дорогая! Вы же понимаете, мы будем для них помехой. Альдо и так очень беспокоится за жену. Не хватало только, чтобы ему пришлось вот так же переживать из-за нас. Пошли телеграмму капитану яхты, мой мальчик, — завтра утром мы отправимся в Яффу…

По дороге в расположенные рядом номера друзей, где можно было наконец принять душ и немножко отдохнуть, Адальбер, вопреки обыкновению, молчал, а Альдо, не выпускавший из рук письмо Лизы, поглаживал бумагу кончиками пальцев. Войдя в комнату, он наконец нарушил тишину:

— И все-таки: у тебя есть хоть какая-то идея? Что будем делать? Ты думаешь, надо ехать в Дамаск?

Адальбер, повинуясь привычке в затруднении ерошить свои и без того непокорные волосы, насмешливо улыбнулся.

— Нет… По-моему, скорее надо двигаться в сторону… Дижона!

— Дижона? Ехать во Францию?

— А ты знаешь другой Дижон? Да-да, тот самый город, где делают горчицу!

— Слушай, сейчас не время шутить!

— А я и не шучу. Нам надо ехать именно в Дижон… или, на худой конец, следующей ночью ограбить библиотеку сэра Перси.

— Не понимаю, о чем ты…

— Сейчас пролью свет. Заметил ли ты, с какой быстротой, я бы сказал, с какой виртуозностью он отобрал у тебя книгу Ла Брокьера, как только ты прочел в ней указанное тебе место?

— Ну, заметил, хотя тут…

— Нет ничего особенного? А тебе не показалось, что ему очень не хотелось, чтобы ты читал дальше?

— Нет, не показалось, а ты думаешь иначе?

Может быть, он не желал, чтобы мы узнали еще что-то важное об этих легендарных изумрудах? Не думаешь? В конце концов, вполне возможно, что твой раввин — не единственный, кому хотелось бы ими завладеть!

— Не в обиду тебе будь сказано, но ты несешь околесицу! Ты видел, в каком он состоянии? Полупарализованный старик! Каким образом, по-твоему, он может заниматься поисками камней? Впрочем, кому, как не нам, знать это: ведь мы сами заменили его в Масаде!

— Дорогой мой князь, если человек богат и его обслуживают по высшему классу, он еще и не то может себе позволить: может нанять корабль, поезд, автомобиль и даже самолет…

— Но он не может, к примеру, ни проползти по подземелью, ни спуститься в пропасть по веревке, как мы тогда. Кроме того…

— Всегда можно попросить кого-то другого сделать за тебя то, что сам не можешь.

— Кроме того, если в этой священной книге осталось еще что-то интересное, ему не было смысла дожидаться нас. Он же не знал заранее, что мы появимся и захотим поработать на плато!

— Ладно, с этим я согласен. Но, с другой стороны, мы же тоже не знаем, с какого времени он владеет этой книгой. Он сказал только, что купил ее уже после побега Александры-Кипрос. А это могло быть и сразу после этого события, и, скажем, недели две назад.

— Возможно, но вынужден тебе напомнить еще одно обстоятельство. У него не было ни малейшего основания подозревать нас в чем-либо, поскольку он понятия не имел о том, что мы ищем на самом деле.

— Ну да. И он даже проявил… ну, не скажу желание помочь, но все-таки некую благосклонность, рассказав нам во всех подробностях историю Береники!

— Послушай, а тебе не кажется, что ты преувеличиваешь? Можно подумать, ты вдруг беспричинно невзлюбил его!

— Вовсе нет. Он мне даже чем-то симпатичен», но он — археолог! И англичанин к тому же! С такими людьми всегда приходится быть настороже: будто идешь по темной улице и не знаешь, кто вынырнет из-за угла… В любом случае я настаиваю на своем: у меня есть смутное подозрение в том, что нам просто необходимо дочитать до конца этот кусок о приключениях Бертрандона. Вот почему мне и пришло в голову отправиться в Дижон: именно там хранятся архивы герцогства Бургундского и библиотека, где должен быть по меньшей мере один экземпляр этой книги…

— Верю, но куда проще вернуться к сэру Перси и попросить его — в этом же нет ничего особенного! — еще раз показать книгу, которая нас заинтересовала.

— Ставлю десять против одного, что из этого ничего не выйдет!

— Согласен на пари. Пойдем к нему сегодня же, только поближе к вечеру, когда самая страшная жара спадет… Да и неудобно являться к человеку, когда он отдыхает после обеда…

— С огромным удовольствием… Единственная просьба: найди машину, потому что после нашей ночной экспедиции я просто ног под собой не чую!

— Как же, как же — ты без ног, он без ног, вот тебе и одна из тем для разговора с беднягой Кларком! — с беспощадной иронией откликнулся на просьбу Морозини.

— Браво! Ты докатился до шутки весьма дурного вкуса, приятель!

Альдо охотно согласился, хотя в этот момент ему и думать не хотелось о соблюдении самых элементарных приличий. Он мечтал только об одном: остаться поскорее одному, чтобы читать снова и снова эту коротенькую весточку от Лизы. Тем более что письмо заканчивалось фразой, которая особенно грела его сердце: «Люблю тебя»… Князю было о чем помечтать, пусть даже ожиданию суждено продлиться не одну неделю!

Адальбер отправился к себе, а Альдо принялся рассматривать конверт, листок, на котором была написана записка. Отличная веленевая бумага, вряд ли ей дали бы такую, находись она в плохих условиях. Да и сам почерк тоже: твердый, разборчивый, не видно малейшего следа ни торопливости, ни какой-либо нервозности. Совершенно очевидно, что Лиза, когда писала, вполне владела собой. Казалось, она примирилась с тем, что ее взяли в заложницы, но ведь они оба пережили вместе слишком много приключений, чтобы она могла пусть даже и в неприемлемых для нее обстоятельствах позволить себе поддаться панике или даже просто излишне встревожиться. Как настоящая представительница рода князей Морозини, как княгиня былых времен, она была готова ко всему и не теряла достоинства ни в каких условиях. Всегда оставалась сама собой…

День казался Альдо бесконечно долгим. Несмотря на нечеловеческую усталость, ему безумно хотелось действовать, делать что угодно, лишь бы хоть чуть-чуть приблизиться к цели. Но делать было явно нечего. В ожидании времени, когда будет прилично явиться к старому больному человеку, он принял ванну, немного поспал, пообедал, потом довольно долго, как зверь в клетке, метался по дорожкам сада, окружавшего отель. Наконец пробило пять, и, сев в автомобиль, взятый напрокат в гостинице, друзья отправились к Кларку и очень скоро прибыли к древнему византийскому монастырю, выстроенному на склоне Масличной горы. Но, когда они позвонили в колокольчик у ворот, только птицы в саду на секунду замолкли, больше никакого ответа не последовало.

Дернув еще и еще раз за старинную цепь и по-прежнему не добившись результата, Адальбер разнервничался.

— Нет, это невозможно! Даже если его слуга отправился за хлебом, за молоком или еще бог знает за чем, даже если сэр Перси остался в доме один-одинешенек, он все равно прекрасно мог бы открыть нам, потому что все в его доме приспособлено для этого!

— Но, может быть, он уехал? Разве ты сам, не далее как сегодня утром, не внушал мне, что богатый калека имеет возможность передвигаться множеством способов?

— Что-то он слишком поторопился с отъездом! И куда же он направился?

— Откуда мне знать? Вчера он об этом и словечком не обмолвился, но, в общем-то, почему он должен был нам докладывать? Мы не настолько близкие друзья… Могу тебе предложить и другую гипотезу: он знает, что пришли именно мы, и не имеет никакого желания видеться именно с нами!

— Охотно склоняюсь к этой мысли. Она в точности совпадает с тем, что я думаю сам. Помнишь наше пари?

— Случайное совпадение! — пробормотал Морозини. — Ну и что будем делать? Поедем в Дижон?

— Не раньше, чем сделаем последнюю попытку разобраться во всем на месте. Если сэр Перси и на самом деле уехал, он же не взял с собой свою библиотеку… Мне бы хотелось в этом убедиться. И не позже, чем нынешней ночью.

Морозини ошеломленно уставился на друга.

— Не хочешь же ты сказать, что…

Лицо Адальбера осветила простодушная, чуть ли не ангельская улыбка.

— Вот именно что хочу! Хочу нанести визит в этот древний монастырь что-нибудь около часа ночи! Вот так-то, старина!

— С ума сошел?.. Как ты это сделаешь? Этот древний монастырь весьма надежно защищен, и потребуются как минимум кое-какие инструменты, чтобы тайно туда проникнуть…

— Ба! Любой археолог, достойный этого высокого звания, всегда имеет в своем распоряжении все необходимое…

Ну, скажем, набор инструментов, пригодных для самых разных нужд. И, добавлю, полезных в данном случае!

— В данном случае?.. А если сэр Перси никуда не уехал, а попросту окопался в своем жилище? Нас схватят и отправят в тюрьму! Не говоря уж о том, как нелепо и жалко мы будем выглядеть…

— Волков бояться — в лес не ходить! — нравоучительным тоном заметил Адальбер. — И еще: риск — благородное дело! А потом, ты же отлично знаешь: не настолько уж я неловок…

Это было еще мягко сказано. Альдо и впрямь хорошо был известен талант взломщика, которым обладал его друг в придачу ко многим достоинствам, необходимым для загадочной деятельности секретного агента, которым он охотно становился, если подворачивался случай. Как ему было забыть их первую встречу, когда в саду, примыкавшем к одному из особняков парка Монсо в Париже, Адальбер после ночного визита в кабинет некоего торговца пушками буквально свалился ему на голову со второго этажа! И после того — во время охоты за четырьмя драгоценными камнями с пекторали Великого Первосвященника сколько раз ловкие пальцы Видаль-Пеликорна приходили на помощь, если не окончательно решали дело!

— Либо сюда, либо в Дижон! — заключил археолог. — Может, все-таки попробуем?

— Попытка не пытка, — тоже пословицей ответил Морозини. — Раз уж мы здесь… Обитель сэра Перси, по крайней мере, ближе…

Они еще некоторое время простояли у входа в дом Кларка, словно надеясь, что кто-нибудь все-таки подаст хоть какие-то признаки жизни. Но на самом деле Адальбер все это время внимательно изучал и сам дом, и его окрестности.

— Я проберусь через сад и террасу, — в конце концов прошептал он. — Не может быть и речи о том, чтобы пройти через главный вход.

— Ты считаешь, что эти огромные окна будет легче открыть? А может быть, там есть еще и ставни? И если хозяин в отъезде, они должны быть закрыты…

— Никаких ставней там нет. Понимаешь, когда я захожу в дом кого-то из своих собратьев, меня всегда одолевает желание присмотреться ко множеству деталей: как запираются двери, есть ли сигнализация, можно ли забраться на крышу… Это всегда может пригодиться, — сладким голосом добавил он.

— Слава богу, твои собратья не все похожи на тебя, — заметил Морозини. — А если бы они вот так же охотились за тобой самим?

Наступил вечер. Как было условлено, они поужинали вместе с товарищами по приключениям минувшей ночи. Ужин оказался приятным, не более того. Альдо и Дуглас Макинтир думали о Лизе, а что до Мари-Анжелины, то она хотя и бурно выражала свою признательность тем, кто так старался ради ее спасения, на самом деле думала только о том, что ей вскорости придется покинуть эту волшебную страну, чтобы вернуться в зиму, вернуться к мирной жизни на улице Альфреда де Виньи, к местным кумушкам и к шестичасовым мессам в церкви Святого Августина.

— Может быть, мы все встретимся на Рождество в Венеции, — сказал ей в утешение Альдо. — Ив любом случае я твердо вам обещаю, Анджелина, что либо призову вас, либо явлюсь к вам сам, если нам понадобится ваша помощь!

Утешение было слишком слабым, План-Крепен сокрушенно вздохнула и бросила на князя укоризненный взгляд.

— Но я ведь так надеялась быть с вами, пока мы не дойдем до цели!

— Если бы мы только знали, сколько до нее еще добираться, до этой цели!.. Но будьте уверены: мы сделаем все возможное и невозможное, чтобы Лиза как можно скорее вернулась ко мне…

Около часа ночи Морозини остановил машину под старой оливой, откуда ему было удобно наблюдать за подступами к дому, и выключил фары. Друзья договорились заранее о распределении обязанностей: Адальбер делает попытку проникнуть в дом, Альдо стоит на страже. Теперь они молчали. Видаль-Пеликорн сменил смокинг на черный свитер с высоким воротником, вместо лакированных туфель надел пару крепких башмаков на каучуковой подошве, не позабыл о перчатках и спрятал свою буйную соломенную шевелюру под кепкой, надвинутой на самые брови. Повесив на плечо небольшую сумку с набором нужных ему инструментов, он кивнул другу в знак прощания и побежал к древнему монастырю, производя не больше шума, чем кошка на своих мягких лапах. Альдо смотрел, как он ловко взбирается на стену, как исчезает в саду… Когда Адальбера совсем не стало видно, принялся ждать, и ожидание это, как ему показалось, затянулось до бесконечности. Сидя в машине с поднятым капотом, он курил одну сигарету за другой, проклиная свою роль караульного и с отчаянием думая о том, как там Адальбер в одиночку борется с неизвестностью в этом чужом доме, почему-то теперь представлявшемся ему враждебным. Загасив пятую сигарету, он, уже не в состоянии сидеть без движения, вышел из машины, постарался закрыть за собой дверцу так, чтобы она не хлопнула, и сделал несколько шагов по направлению к воротам. Все было спокойно, ничто ни в саду, ни в доме не шевельнулось. Царила такая мертвая тишина, что можно было подумать, он очутился на необитаемой планете… Тишина эта была нестерпимой, и князь со смутным облечением услышал донесшиеся издалека звуки колокола, звонившего утреню в монастыре, стоявшем на дороге в Вифанию и Иерихон…

Усевшись под масличным деревом напротив стены, окружавшей сад, Альдо хотел было закурить, но сигареты кончились, его пальцы нащупали пустоту, и он чуть было не выбросил со злости драгоценный золотой портсигар с выгравированным на нем гербом рода Морозини. Но вовремя спохватился и ограничился тем, что тихонько выругался: нервозность давала о себе знать.

Но наконец над стеной возник темный силуэт того, кого он ожидал с таким нетерпением. Адальбер спрыгнул на землю, и у Альдо с души свалился тяжкий груз. Он побежал навстречу другу.

— Долго же ты там был!

— Если хочешь, я могу дать тебе несколько уроков того, как проникать в дома, куда тебя не приглашали, и тогда ты узнаешь: если хочешь действовать по всем правилам, это требует внимания, а значит — и времени.

— Согласен, только отложим это на потом, а пока скажи — ты нашел книгу? У меня сложилось ощущение, что ты успел прочесть ее всю — с начала до конца!

— Ах, если бы нашел!..

— Ее там нет?

— Нигде. Я обыскал всю библиотеку, не только то место, где ей полагалось бы стоять, но — увы… Я искал по всему дому, представляешь, даже в спальне сэра Перси: вдруг, думаю, он держит ее на ночном столике…

— Как ты решился?

— А что тут особенного? В доме пусто, как у бедняка в кармане… Ладно, поехали!

Говорить больше было не о чем. Друзья молча сели в машину, Альдо — за руль, Адальбер рядом, и помчались по темной дороге назад, в отель.

На следующее утро госпожа де Соммьер, Мари-Анжелина, Морозини и Видаль-Пеликорн выехали на автомобиле из Иерусалима в Яффу, чтобы погрузиться там на яхту барона Луи Ротшильда. Корабль должен был доставить мужчин в Триполи, откуда они поедут дальше на «Таурус-экспрессе», а дам — в Ниццу, где маркиза решила задержаться на некоторое время.

— Там все-таки не так грустно, как в Париже, — со вздохом сказала она. — После такого солнца мне совсем не хочется мокнуть под дождем в парке Монсо… Пусть уж там деревья плачут пока без меня…

А солнце действительно радостно сияло, рассыпая сверкающие искры по темно-синей глади Средиземного моря. Не отрывая взгляда от постепенно удалявшихся древних минаретов Яффы, Альдо чувствовал, как рвется какая-то связь между ним и покинутой им страной, и чувство это никак нельзя было бы назвать приятным. Да, конечно, в письме Лизы говорилось, что ее нет больше в Святом городе, и ему хотелось этому верить, но он вовсе не был убежден, что жену, как обещал Гольберг, вообще вывезли за пределы Палестины, а не держат где-то в пустыне, подальше от песков и скал этого изумительного берега… Он снова сказал себе: однажды — и так скоро, как это только возможно! — им все-таки придется вернуть ему Лизу, — но это было слабым утешением. Все равно оказалось чертовски тяжело оставлять эти такие странные края, имея лишь смутную надежду добиться победы вдали от них!

Часть вторая ПРОРИЦАТЕЛЬНИЦА

4 ОПУСТЕВШИЙ ДОМ

Муниципальная библиотека города Дижона делила помещение со Школой права. Прежде в этом здании обитали иезуиты, которые закладывали основы прочного образования, чем и воспользовались Боссюэ, Бюффон, Кребильон, Ла Моннуайе, Пирон и некоторые другие выдающиеся умы XVII и XVIII веков. Учителя ушли в небытие, изгнанные суровыми республиканцами, но знания остались — сохранились в многочисленных шкафах и на стеллажах, украшавших стены старинной часовни с красивыми округлыми сводами. Именно сюда после утомительного железнодорожного путешествия на Восточном экспрессе, не откладывая дела в долгий ящик, и явились Морозини и Видаль-Пеликорн.

Их принял симпатичный старичок с седоватой бородкой и с ухоженными руками. Облик старичка как нельзя лучше гармонировал с благородством обстановки. Господин Жерлан, руководивший библиотекой, оказался в высшей степени любезным человеком. Он встретил незваных гостей с той чуть преувеличенной вежливостью, тайну которой, кажется, сумели сохранить лишь в провинции, что казалось диковинным после опустошительной во всех смыслах войны и после безумных лет, когда все только и старались как можно скорее позабыть о прошлом, обо всем, что минуло — раньше или позже. Но господина Жерлана не коснулась эта эпидемия всеобщего забвения: этот немолодой человек с сильным бургундским акцентом хорошо знал, как следует принять известного археолога и не менее знаменитого, чем драгоценные камни, которыми он занимался, сиятельного венецианского эксперта.

Естественно, среди сокровищ, хранившихся в Дижонской библиотеке, была книга бургундского путешественника XV века, и после короткого ожидания Альдо и Адальбер с радостью увидели, как старичок выкладывает на письменный стол роскошный том, переплетенный в красный бархат и украшенный серебряной пластинкой с выгравированным на ней гербом герцога Бургундского Филиппа Доброго. Морозини удивленно поднял брови:

— О господи! Это ведь оригинал рукописи?

— Да, действительно, оригинал. Именно тот экземпляр, который Ла Брокьер преподнес своему хозяину, возвратившись из путешествия. Я подумал, вам будет приятно его увидеть…

— Как это любезно с вашей стороны, сударь, — сказал Альдо, погладив своими длинными сильными пальцами бархатный переплет.

— Но, — вмешался Адальбер, — это ведь написано на старофранцузском, да? А прочесть книгу на этом языке в наши дни может, наверное, только тот, кто окончил Национальную школу хартий. Мы же, к сожалению, не специалисты в палеографии и архивном деле. Нет ли у вас экземпляра этой книги, изданного позже, удобного для чтения и… и не такого драгоценного?

По лицу хранителя сокровищ, такому цветущему и любезному, пробежало легкое облачко.

— Вот этого, к величайшему сожалению, у нас больше нет. Примерно полгода назад у нас похитили именно такой принадлежавший библиотеке экземпляр…

— Боже мой! Кто же это сделал? — в один голос воскликнули друзья.

Господин Жерлан развел руками, что должно было означать полную неспособность ответить на столь прямой вопрос.

— Увы, нам это неизвестно. Как раз в это время мы взяли на работу одного молодого библиотекаря. Он был дипломированным специалистом и показал наилучшие рекомендации от министра народного просвещения. Но у этого молодого человека оказалось слабое здоровье. Вы же знаете, климат в Бургундии континентальный, и его трудно перенести тому, кто родился и жил в Париже. Поэтому юноша довольно быстро нас покинул…

— И унес с собой вашу книгу? — с улыбкой спросил Морозини.

— Мы в этом не совсем уверены, однако — вполне может быть. По правде говоря, мы ее хватились не сразу. Как раз перед тем, как уехать из Дижона, этот молодой человек взял книгу якобы для того, чтобы передать ее во временное пользование — это у нас исключительный случай! — одному хорошо нам известному уроженцу нашего города, который из-за болезни не может передвигаться и который… так никогда ее и не получил! Его секретарь был очень недоволен, что хозяин, совершенно ни в чем не замешанный, оказался впутанным в это дело, которое иначе, как кражей, и не назовешь… Кстати, министр народного просвещения, как выяснилось, тоже никогда не слышал об этом юном Армане Дювале…

— А любовницу этого юноши звали, конечно, Маргаритой Готье? — от души расхохотавшись, спросил Видаль-Пеликорн. — Вот только «Дамы с камелиями» нам и не хватало!

Но господин Жерлан даже не улыбнулся. И взгляд, который он бросил на смешливого археолога, был скорее суровым, чем одобрительным.

— Да, я тоже заметил, как странно его зовут, но молодой человек объяснил мне, что эта хорошо всем известная фамилия у него настоящая и что именно поэтому его мать, обожавшая Александра Дюма-сына, дала ему такое романтическое имя. Вот только, — смущенно добавил старичок, — теперь-то мне самому кажется, что все это — сказки и что на самом деле юношу вовсе и не звали Арманом Дювалем… А его настоящего имени я так и не узнал…

— Вы ни в чем не виноваты, и вам совершенно не в чем себя упрекнуть, — спокойно и ласково сказал Морозини. — В мире так много людей, умеющих ловко менять не только имя, но даже и внешность… Хотя… А вы могли бы нам его описать, на случай, если вдруг доведется встретиться?..

Хранитель библиотеки очень охотно набросал словесный портрет мошенника, вот только, к сожалению, портрет этот мог бы подойти очень многим. Лет примерно двадцать пять — двадцать шесть, светловолосый, с серыми глазами… Однако, описывая «Армана Дюваля», старик постепенно вошел во вкус и припомнил некоторые детали, свидетельствовавшие о его наблюдательности. Господин Жерлан категорически утверждал, что рост юноши составлял ровно сто восемьдесят три сантиметра, что у него был волевой подбородок, разделенный надвое глубокой ямочкой, и что его руки с длинными и тонкими пальцами можно было бы назвать даже красивыми, если бы кончики этих пальцев не были слегка сплющенными…

Господин Жерлан так увлекся описанием преступника, что Адальберу пришлось ему напомнить: они пришли сюда, в общем-то, не для того, чтобы заняться преследованием предполагаемого похитителя, а для того, чтобы узнать продолжение одного из фрагментов книги Ла Брокьера.

Можно ли все-таки как-нибудь познакомиться с содержанием рукописи?

— Мы ищем, — честно признался Морозини, — два драгоценных камня, о которых идет речь в этой книге. Я держал в руках экземпляр, но у меня его отобрали прежде, чем я успел прочесть следующую страницу.

— А можете ли вы мне сказать, о каком времени шла речь в том месте рассказа, который вам удалось прочесть?

— Конечно. В 1432 году в Дамаске Ла Брокьеру только что довелось встретиться с Жаком Кером…

— Ну, тогда нам будет легко отыскать продолжение… Извольте минутку подождать!

Жерлан вышел из своего рабочего кабинета с достоинством, вполне отвечавшим его облику, и вернулся несколько минут спустя вместе с другим стариком. Новоприбывший выглядел как брат-близнец Моисея из скульптурной группы Клауса Слютера «Колодец пророков», которая служила главным украшением древней усыпальницы герцогов Бургундских в картезианском монастыре Шанмоль, выстроенном у въезда в Дижон. Длиннющая раздвоенная борода, переходящая в буйную растительность на лице, закрывающую его до самых глаз; повелительный взгляд, который, казалось, был способен проникнуть не только в прошлое, но и в будущее, глубокий, как даль времен, куда он заглядывал. Однако гостям господина Жерлана с трудом удалось сохранить серьезный вид при встрече со столь внушительным персонажем: когда их представили друг другу, они едва удержались от хохота. Этот импозантный господин носил легкомысленную фамилию Лафлер[52], разумеется, совершенно ему не подходившую. К тому же, несмотря на явную почтительность, с которой к нему обращался хранитель библиотеки, «великий архивист-палеограф», казалось, не переставал досадовать на то, что его привели сюда, оторвав от куда более важных дел. Во всяком случае, всем своим видом он показывал именно это и даже не старался скрыть дурного расположения духа. Он неохотно взял в руки драгоценный манускрипт, все с тем же надутым видом нашел в нем нужную страницу, небрежно, словно имел дело не с рукописью XV века, а с расписанием поездов железной дороги, прочел уже знакомые друзьям строки, с ходу переводя их со старофранцузского, и наконец перешел к новому тексту.

— «На нас произвел глубокое впечатление этот принц, о безвременной кончине которого мы узнали на следующий день. Он был злодейски убит в парильне своего дворца, после чего многих людей казнили, но никто не был абсолютно уверен в том, что убийца находится среди них. После этого произошло поистине чудесное событие: в городе Андрианополе[53] мы имели честь быть представленными султану Мураду, которого называли Мурадом Вторым и у которого в то время только что родился третий сын, названный Мехмедом. И тогда мы смогли увидеть у него на груди, справа и слева от крупной жемчужины, два изумруда. Это были те самые камни, которые носил совсем еще недавно принц Дамасский, но, опасаясь обнаружить какую-то мрачную тайну, мы даже и не стали пробовать узнать об этом побольше…»

Дальнейшее не представляло интереса для слушателей. Они горячо поблагодарили искусного переводчика, который в ответ буркнул что-то, чего нельзя было разобрать: то ли это было свидетельством удовлетворения, то ли знаком полного безразличия, — после чего, взмахнув полами своего длинного редингота, господин Лафлер исчез за дверью, грозный и всемогущий, как сам Левиафан. Прощание с любезным господином Жерланом было куда более сердечным. И вот уже наконец друзья, покинув сокровищницу знаний, перенеслись из прошлого в настоящее: в ресторан отеля «У колокольни», считавшегося тогда, кстати, одним из лучших во всей Франции… Там, с наслаждением вкушая пропитанные чесночным соусом эскарго, поданные вместе с бутылкой отличного шабли, и великолепного петуха с «Шамбертеном», они подводили итоги прошедшего дня.

— Не слишком ли много километров мы проехали ради такой скудной информации? — размышлял вслух Адальбер. — А знаешь, пожалуй, нет… Я не жалею об этом, потому что даже то немногое, о чем нам только что сообщили, дает нам возможность найти то, что мы ищем.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что, если изумруды при Мураде Втором стали частью сокровищницы оттоманских султанов, есть реальный шанс обнаружить их там и сейчас. Такие люди никогда легко не расставались с тем, на что уже наложили лапу. Ты знаешь их историю?

— Даже неплохо, начиная с времен Мухаммеда Второго, но почти ничего о том, что было до этого.

Отлично, тебе не хватает знаний о не таком уж долгом периоде, потому что твой Мухаммед был не кем иным, как тем самым мальчиком Мехмедом, который как раз и родился в Андрианополе, когда там пребывал Ла Брокьер. Тогда он был всего лишь третьим сыном султана Мурада, но после смерти двух своих старших братьев оказался первым. И это был человек, который в двадцать один год покорил Византию, человек, изобретательность и дерзость которого как военачальника не знала себе равных. Представляешь, он не просто привел к стенам Константинополя двухсоттысячную армию с мощной артиллерией, он еще к тому же и доставил с Босфора в бухту Золотой Рог военные галеры по суше! Для этого он ночью, уложив на всем пути бревна и смазав их маслом и мылом, прокатил по холмам корабли. Сам понимаешь, подобный тип ни за что не выпустит из рук добычи, и, вполне может быть, мы сможем обнаружить наши камни в стамбульской сокровищнице сераля…

— Это было бы слишком хорошо! — вздохнул Морозини, покачивая бокал с «Шамбертеном» и принюхиваясь к аромату дивного напитка. — Хочу тебе напомнить, что там, в Истанбуле, больше нет никаких султанов. А значит, сокровищница…

— Могу тебя заверить, что она-то на прежнем месте. Прежде всего потому, что последний из султанов не так уж давно отправился в изгнание, причем так быстро, что вряд ли успел захватить что-либо с собой. А кроме того, новый правитель страны Мустафа Кемаль-паша, которого называют Ататюрком, вовсе не из тех людей, какие способны разбазаривать эти сказочные скопления золота, бриллиантов и драгоценных камней всех разновидностей, по его мнению принадлежащих всему народу, неподкупным вождем, а следовательно и простым хранителем сокровищ которого он хочет себя представить. Да, в общем-то, как говорят, таков он и есть…

— Что ж, может, ты и прав… Значит, мы снова садимся в милый нашему сердцу Восточный экспресс?

Нет, сначала на пару дней заедем в Париж. Хотя бы для того, чтобы сменить содержимое наших чемоданов. А кроме того, — продолжал Видаль-Пеликорн, — мне придется повидаться с турецким послом, чтобы получить от него рекомендательное письмо к правительству и к главному хранителю Сокровищницы, которая находится в Топкапы-Сарае. У меня достаточно титулов и связей, чтобы тут не было особенных проблем, — добавил он с видом, вызвавшим улыбку друга.

— Да уж, и скромности тоже тебе не занимать! Одновременно тебе надо будет подумать о том, как забрать оттуда камни, если они действительно еще там, и унести свои головы… Договорились! Значит, едем в Истанбул, но сначала…

— А тебе бы не хотелось сделать крюк и заехать домой, в Венецию?

— Нет, ни в коем случае! Вернуться в дом без Лизы — об этом не может быть и речи. Ги Бюто просто заболеет, узнав, что случилось, а мне необходимо, чтобы он был в полном здравии и» чтобы никакие дурные мысли его не мучили: ведь ему приходится управлять всеми нашими делами, пока я занят поисками этих проклятых изумрудов. Любой ценой нужно скрыть от него похищение Лизы, которую он любил бы не больше, будь она даже его собственной дочерью. Нет-нет, не в Венецию… В Прагу!

Адальбер, который все время разговора попивал свое бургундское, поднял на друга удивленный взгляд.

— А туда-то зачем? Ты что — хочешь повидаться с…

— Иегудой Леви? Да. И вообще, мне следовало подумать об этом раньше. Если кто-то и может помочь нам в наших поисках, то именно он, главный раввин Праги. Взгляд этого человека так же легко проникает в прошлое, как и в будущее. И в любом случае, я смогу получить от него по крайней мере хороший совет…

Голос Альдо затих, стены роскошного отеля, затуманившись, отступили, и перед его мысленным взором появился, как наяву, высокий темный силуэт величественного и благородного человека с длинными седыми волосами, ниспадающими из-под черной ермолки… Как будто и не прошло столько времени! Морозини охватила внутренняя дрожь — так, будто он снова окунулся в таинственную атмосферу грозовой ночи, когда призрак императора отвечал на зов этого человека…

— С того самого момента, как речь зашла о предметах иудейского культа, мне надо было подумать о встрече с ним, — прошептал князь, как во сне.

— Но почему ты думаешь, что сейчас слишком поздно? Это действительно блестящая идея. Сейчас покончим с обедом и двинемся в Париж. Я займусь всем необходимым, а ты отправишься в Богемию. Оттуда тебе не составит никакого труда поехать прямо в Стамбул, где мы и встретимся в «Пера-Паласе» через неделю или дней через десять…

Не прошло и двух дней, как князь уже был в Праге, где в прошлом году пережил столь волнующие приключения в тронном зале Градчан и видел смерть так близко. В отеле «Европа» его встретили с той неброской любезностью, с какой в подобных дворцах всегда принимают постоянных клиентов. Ему отвели на третьем этаже тот же номер, который он занимал прежде: с балконами над вершинами старых лип на Вацлавской площади, а в просторном зале ресторана, украшенном пальмами в горшках и витражами работы Альфонса Мухи, его посадили за тот же столик, к которому он успел привыкнуть в последний свой приезд. Еще немного — и ему предложили бы прошлогоднее меню…

Впрочем, почему бы и нет, раз он и теперь находился почти в том же расположении духа? Тогда он искал рубин Хуаны Безумной и очень надеялся что-то прояснить во время будущей встречи с Иегудой Леви, исключительным человеком, рекомендательное письмо к которому ему дал барон Луи Ротшильд. А сегодня вечером он с еще большим нетерпением ждал встречи все с тем же раввином, намеченной на следующее утро, потому что, если речь снова шла о драгоценных камнях, путеводная нить к ним оказалась еще более запутанной, а кроме того, изумруды пророка Илии никогда не появлялись в этом златоглавом городе. Но главное: произошли очень важные перемены с ним самим и в нем самом. Тогда он был женат — причем насильно! — на пленительной ведьме, которую он ненавидел. Теперь его женой была ничуть не менее очаровательная женщина, которую он страстно любил и с которой был разлучен, и сейчас его будущее и его счастье в еще большей степени зависели от приносящих зло именно потому, что были священными, камней, и не было почти никакой надежды где-нибудь их найти… Он с грустью подумал о том, как ему недостает ободряющего присутствия Адальбера, и о том, что, пожалуй, никогда в жизни он не чувствовал себя настолько одиноким…

В прежние времена он бы, наверное, провел вечер в баре, попивая виски с содовой, покуривая и наблюдая за посетителями, но на этот раз, закончив ужинать, он вышел на улицу и побрел к Влтаве, чтобы посмотреть, как текут ее черные воды, поблескивающие под огнями уличных фонарей. Он поступил бы точно так же, если бы Лиза была с ним: они медленно дошли бы, прижавшись друг к другу, до изумительного Карлова моста и постояли бы там, помечтали бы в тени выстроившихся вдоль него скульптур, а потом все так же медленно, чтобы пуще разгорелось желание, вернулись бы в отель и легли бы в широкую постель, чтобы любить друг друга большую часть ночи, если не всю ночь целиком…

Тело Лизы, стройное, сильное и вместе с тем бесконечно нежное, источающее одновременно необычайную свежесть и сладострастие, кружившее голову куда сильнее, чем умелые ласки других женщин. Конечно, и о тех, прежних, у него сохранились воспоминания, но больше от усталости и пресыщений. А от Лизы ему никогда не устать, с ней никогда не наступит пресыщение. Он это очень хорошо понимал, особенно в те мучительные ночи, когда его охватывали приступы какой-то первобытной ревности, когда он терзался мыслями о том, как она далеко от него, как близко к незнакомцам, вполне может быть, относящимся к ней с недостаточным уважением. В такие моменты он старался успокоиться, напоминая себе о двух годах, прожитых рядом с этим обворожительным, обожаемым нынче существом, двух годах, когда ему и в голову не приходило, что под почти что безобразными и уж, во всяком случае, бесформенными одеждами некоей Мины Ван Зельден скрывается чувственное, нежное тело… Даже План-Крепен не польстилась бы на подобные «наряды»… И тогда ему становилось немножко легче, и тогда порой ему даже удавалось улыбнуться… В конце концов, не такое уж плохое лекарство от тоски, способной свести тебя с ума!

Но в этот вечер лекарство не помогало. От воспоминаний Альдо стало только хуже, и он решил не откладывать дела в долгий ящик. Вышел из гостиницы и направился к Староместской площади, к самому сердцу Праги. Поблизости оттуда, пройдя через средневековые ворота, по бокам которых стояли угловые сторожевые башни, можно было попасть в древнее пражское гетто, которое называли еще Иозефовым кварталом. А здесь, уже совсем в двух шагах, находился дом старого раввина, и достаточно было постучаться в дверь, чтобы появилась возможность раз и навсегда покончить с этим чересчур романтическим городом и сесть в поезд, который унесет его сначала в Вену, а уже оттуда — в Стамбул.

Не дойдя до места, Альдо резко остановился. Постоял минутку, подумал и повернул назад, к отелю «Европа». Нет, он не захотел рисковать: свалившись втакой поздний час как снег на голову, он может вызвать раздражение Иегуды Леви, ведь он знал, что ночи этого странного человека отнюдь не походили на ночи других людей. Кроме того, кровати во всех гостиницах мира на самом деле были только тем, для чего и были предназначены: удобным местом для сна. А сон — лучшее средство избавиться от тягостных мыслей. Поэтому Морозини быстренько принял душ, в виде исключения позволил себе проглотить таблетку снотворного, закрыл глаза и до утра спал мертвым сном…

Следующий день выдался холодный, серый и дождливый. В точности соответствовавший настроению Альдо. Туго затянув пояс своего непромокаемого плаща, подняв воротник, надвинув кепку до бровей и спрятав в карманы руки в американских перчатках из свиной кожи, он двинулся в путь. Было обычное городское утро чешской столицы, вокруг суетились пражане, позвякивали, проезжая мимо, трамваи. Морозини шел к древней Староновой синагоге, такой почтенной, что о ней говорили, будто камни, из которых она построена, принесли с собой евреи-эмигранты, и камни эти были ими взяты из руин Иерусалимского храма. Наподобие своего священнослужителя, эта прославленная в истории, равно как и в легенде, синагога отличалась суровой, загадочной красотой.

Ближе другие к ней стоял дом Иегуды Леви. Князь легко узнал это старинное здание — серое, с узкими стрельчатыми окнами, с похожей на печать шестиконечной звездой на фронтоне, с низкой дверью, в которую он трижды ударил бронзовым молотком так, как его когда-то научили. Но в доме никто не откликнулся, а когда он повторил условный стук, ему показалось, что звон бронзы эхом отдается где-то в глубине совершенно пустого дома.

Морозини подумал, что раввин и его слуга отправились в синагогу, и совсем было решил последовать туда за ними, когда из соседнего дома, еще лучше известного Альдо, потому что именно туда он был доставлен после драмы, разыгравшейся в Староновой синагоге, вышел человек. Человек знакомый: хозяин этого дома, доктор Майзель, тот самый, что лечил его когда-то. Князь, обрадованный, что встретил друга, бросился к нему.

— Как приятно видеть вас, доктор! Я хотел зайти повидаться с вами после встречи с раввином, но раз вы куда-то уходите, я никак не могу упустить возможность поговорить с вами!

Глаза хирурга за толстыми стеклами очков засветились от удовольствия.

— Господин Морозини! Какая нечаянная радость! Но… прежде всего: как вы себя чувствуете?

— Настолько хорошо, насколько только возможно. Вы чудесно излечили меня, и я никогда не смогу забыть вашего гостеприимства!

— Да полно… Оставьте… Я был счастлив, что могу оказать вам эту услугу. Может быть, зайдете ко мне хоть на минутку?

— Но вы же куда-то шли?..

— Ничего срочного. Шел к своему книготорговцу… Это можно отложить на потом. Тем более что, думаю, мне придется сообщить вам новость, которая очень вас огорчит…

— Что случилось?

— Вы ведь приехали, чтобы повидаться с Иегудой Леви, не так ли?

— Естественно! Поверьте, я очень привязался к нему и… Эбенезер Майзель печально покачал головой и взял Альдо за руку, чтобы провести в свой дом.

— Отныне, друг мой, вам придется довольствоваться воспоминаниями о нем… Великого Раввина Богемии больше нет. Но лучше присядьте — нам будет удобнее поговорить в моем кабинете.

Морозини послушно направился за гостеприимным доктором. Жестокое разочарование усугубляло боль, которая неожиданно пронзила его, когда он услышал горькую новость. Целых три дня он только и думал о том, как ему смогут помочь сверхъестественные возможности человека, зову которого повиновался призрак императора Рудольфа Второго, друга колдунов и алхимиков. Он возлагал на эту встречу столько надежд! Он был уверен, что выйдет из дома раввина, по крайней мере держась за кончик путеводной нити, что услышит хоть какой-то намек, даже если Иегуда Леви не сможет поведать ему всю историю «Урима» и «Туммима»…

И вот теперь оказывается, что ничего этого не будет. Он обезоружен, он снова стоит на перекрестье дорог, не зная, по которой пойти, он снова колеблется, выбирая путь, так и не успев поверить окончательно в то, что «Свет» и «Совершенство» можно будет обнаружить в одной из богатейших сокровищниц мира. Ему было очень тяжело, но совсем не хотелось обидеть того, кто принял его как друга, и потому, ни на миг не скрывая своих сожалений, своего разочарования, Альдо внимательнейшим образом выслушал обстоятельный рассказ врача о кончине человека, в котором концентрировались все духовное могущество и все познания народа Израиля…

Само по себе событие было столь же простым, сколь и таинственным. Однажды в ночь шаббата в алхимической лаборатории раввина, находившейся на первом этаже задней части его дома, случился пожар. Огонь разгорелся очень сильный, но стены строения были такими толстыми, каменные своды и железная дверь такими прочными, что это сберегло от огня большую часть дома, но одновременно помешало прийти к раввину на помощь. Когда на рассвете Удалось наконец проникнуть туда, где прежде находилась лаборатория, там можно было увидеть лишь железную арматуру, пепел, спекшуюся штукатурку да несколько косточек, которые бережно собрали, чтобы захоронить.

— Как вы думаете, что это: несчастный случай или преступление? — спросил Морозини, которого доктор привел за собой на кухню, где стал сам варить кофе: кухарка Майзеля к тому времени уже отправилась на базар за продуктами.

— Никто не знает, но… — хирург со значением посмотрел поверх очков на своего гостя, — но… мне кажется, что Иегуда Леви сам разжег этот огонь…

— Самоубийство?! Таким жутким образом?

— Он же был не таким человеком, как другие. Если бы это был несчастный случай, несомненно, были бы слышны крики о помощи, а мы — все соседи — ничего не слышали. Кроме того, Абраам Хольц — вы с ним знакомы: он прислуживал раввину — так и не смог найти после пожара ни одной из магических книг хозяина, а главное — редчайшее издание — «Индрарабу», Великую Книгу Тайн, между тем у Иегуды Леви хранился один из двух существующих в мире ее экземпляров…

— Вот вам и мотив преступления: раввина убили, чтобы похитить эту книгу!

— Нет. Она тоже сгорела: .Абраам нашел одну из застежек переплета. По причине, известной лишь ему самому, — может быть, просто потому, что полагал: пробил его час, — Иегуда Леви захотел умереть, унося с собой ключи от своего могущества…

Морозини помолчал, размышляя, взвешивая каждое из только что услышанных им слов.

— Что ж, в конце концов, и такое возможно… Но одна вещь очень меня удивляет: как мог раввин, так свято соблюдавший все традиции своего народа, покончить с собой в ночь шаббата?

— Пожар начался часа в два. Строго говоря, это была уже не суббота, это было воскресенье. А шаббат заканчивается в полночь… Его похоронили на кладбище — ту малость, что удалось найти…

— Вы могли бы отвести меня туда?

— Сию же минуту, если вам угодно!..

Несколько минут спустя они уже находились на живописном старинном еврейском кладбище, где надгробные камни волнами набегали друг на друга, как бы застыв в хаотическом, но тем не менее прекрасном движении. Осенний ветер, поднявшийся в то утро, шуршал мертвыми листьями, они взмывали в воздух, летали вокруг, как бабочки, и запах отсыревшей земли сменил теперь божественный аромат жасмина и бузины дивных летних дней. К огромному удивлению Альдо, который не переставал думать о том, как в этом хаосе удалось найти место, достойное столь необычного человека, Майзель подвел его к высокой стеле, украшенной завитками и древнееврейскими надписями и увенчанной чем-то вроде огромной сосновой шишки. Там с XVII века покоился знаменитый раввин Иегуда Лёв бен Безалел, творец и хозяин Голема, этого легендарного глиняного исполина, которого он, используя как слугу, оживлял, вложив тому в рот записочку с магическим словом «шем», клочок пергамента с тайным именем Бога, и который однажды принялся разрушать все, что попадалось на пути…

— Вот здесь! — сказал хирург.

— Как это так — здесь? Вы что — положили его останки в эту могилу?

Эбенезер Майзель поднял с земли камешек, бережно положил его к подножию стелы и трижды поклонился.

— Нам показалось, что это для него самое подходящее место, что это будет естественно, — ответил он. — А теперь я оставлю вас здесь поразмышлять, если хотите, но надеюсь, что мы еще увидимся и что вы не забудете дорогу к моему дому. Даже сейчас, когда его больше нет с нами, — добавил он, движением головы указав в сторону могилы…

— Будьте в этом уверены, но сегодня мне приходится попрощаться с вами: я с минуты на минуту уеду из Праги…

Морозини довольно долго простоял перед надгробием, припоминая слова доктора: «Нам показалось, что это для него самое подходящее место, что это будет естественно»… И понял правоту доктора. Он вспомнил о том, как барон Луи Ротшильд, передавая ему записку с адресом раввина, сказал: «Вот увидите, это очень странный человек, он владеет тайной бессмертия…» На самом деле этой тайной владеет каждая человеческая душа, но сам факт, что прах этого человека захоронили именно здесь, словно подкреплял достоверность другой легенды: той, что утверждала, будто Леви — это воплощение души рабби Лёва, хозяина Голема, от которого он унаследовал его могущество и его удивительные способности. Именно над этой легендой Морозини и размышлял дольше всего в те дни, когда лечился после ранения в доме Эбенезера Майзеля. Особенно ясно ему вспоминалось последнее мгновение перед тем, как он, сраженный пулей, потерял сознание: Баттерфилд, наглый шут, явившийся в древнее святилище, чтобы убить его и раввина, безуспешно стрелявший в последнего, издал перед собственной смертью ужасный вопль, вопль насмерть перепуганного существа, а ему самому показалось при этом, что стена синагоги сдвинулась с места и движется к американцу… Говорили, что тело несостоявшегося убийцы имело такой вид, словно по нему прошелся каток для утрамбовки асфальта… И разве не шептались люди о том, что на чердаке Староновой синагоги лежит куча глиняной крошки, способная по велению того, кому известно тайное заклинание, вновь обрести форму человеческого тела?.. Так что закономерно, что два великих раввина обрели покой под этим надгробием, ведь и вправду, возможно, это был один человек…

Морозини огляделся, выбрал поблизости белый круглый и гладкий, как морская галька, камешек и положил его к подножию надгробия, чуть отступил, низко поклонился и, не оборачиваясь, ушел с кладбища. Теперь ему было больше нечего делать в Праге, и он уезжал из чешской столицы, мучась жестоким разочарованием: он ведь так рассчитывал на удивительные возможности старика-раввина! Без его действенной помощи, без его могущественной поддержки поиски «Света» и «Совершенства» становились куда более проблематичными. Два часа спустя князь сел в поезд, направлявшийся к Вене, где на следующий день должен был остановиться Восточный экспресс, который увезет его в Стамбул.

Морозини любил Вену, а особенно — отель «Захер», хозяйка которого — последняя представительница рода, к которому принадлежал основатель гостиницы, бывший повар князя Меттерниха, — фрау Анна Захер всегда принимала его чуть ли не с нежностью, как самого желанного гостя. Кроме того, бабушка Лизы, графиня фон Адлерштейн, жила здесь в своем дворце на Гиммельфортгассе, и он знал, что она тоже относится к нему тепло. И он от всей души платил графине взаимностью, всегда помня о том, как нелегко было завоевать привязанность гордой старой дамы. Первой его мыслью по выходе из вагона было сейчас же отправиться к ней, но Альдо тут же отказался от этой мысли. Конечно, не без сожаления, но ведь ему слишком хорошо была известна проницательность Валерии фон Адлерштейн. Что ему было делать? Сказать, что приехал сюда по делам, и передать нежный привет от оставшейся в Венеции Лизы? Нет, это совершенно невозможно: бабушка бы тут же поняла, что он скрывает правду! Она с первого же взгляда определила бы, что он совсем не похож на счастливого новобрачного. Графиня неизбежно подвергла бы его форменному допросу, и ему пришлось бы выложить все как есть, не скрывая своих страданий, а меньше всего на свете ему хотелось лишить покоя эту чудесную женщину. В конце концов князь прямо с вокзала отправился в гостиницу, отлично зная, что фрау Захер, воплощенная сдержанность, скорее даст изрубить себя на кусочки, чем признается, что он остановился у нее, если Морозини попросит ее об этом. Никто не должен знать, что он в Вене. Оставалось только, не выходя из отеля, дожидаться отбытия Восточного экспресса…

Благодаря доброму расположению его старинной приятельницы, ожидание оказалось не таким тягостным, как Альдо заранее представлял себе. Блюда, которые она подавала ему вместе со свежими газетами и журналами, вполне можно было назвать маленькими шедеврами поварского искусства. Анна сама составила ему компанию, и это помогло ему окунуться в привычную атмосферу слухов и сплетен, узнать обо всех новостях столичного общества. Он узнал от нее, что госпожа фон Адлерштейн проводит время в своем поместье в Бад-Ишле, в Рудольфскроне, а барон Луи Ротшильд еще не вернулся из Англии. Она выразила также крайнее удивление тем, что куда-то совершенно исчез барон Пальмер, но Морозини удержался и не рассказал ей о трагической кончине Хромого, известного ему самому под именем Симона Аронова, именем, в подлинности которого у него тоже могли быть кое-какие сомнения…

Единственное, что его на мгновение встревожило уже перед самым отъездом на вокзал Императрицы Елизаветы, было внезапное появление в холле гостиницы Фрица фон Апфельгрюне, родственника и бывшего воздыхателя Лизы. Морозини едва хватило времени броситься в укрытие за огромной пальмой в кадке, чтобы не оказаться нос к носу с этим опасным болтуном. Но фрау Захер, которая как раз собиралась распрощаться с дорогим гостем, спасла его и на этот раз. Она поспешила к Фрицу и увела его за собой куда-то в глубины отеля, сияя от счастья и расточая на ходу любезности, на которые по отношению к нему в обычное время, по правде говоря, скупилась. Именно благодаря этому Альдо удалось скрыться незаметно.

Оказавшись наконец в надежном убежище, каким стало для него комфортабельное и элегантно украшенное маркетри и сверкающей медью купе спального вагона, Морозини решил придерживаться той же стратегии, что и в Вене: как можно меньше высовываться наружу и отправляться в ресторан во вторую очередь, чтобы сталкиваться с насколько только можно малым числом путешественников. Счастливая звезда по-прежнему покровительствовала ему, в роскошных темно-синих вагонах с желтой полосой не обнаружилось ни одного из знакомых венецианцев, но тем не менее он высадился на вокзале Гейдар-паши, находившемся прямо на берегу Золотого Рога, с чувством огромного облегчения.

Утро выдалось довольно холодным. Пронзительный ветер, называемый здесь мельтемом, дул с Кавказских гор, покрывая воды Босфора барашками пены. Но солнце сверкало на позолоченных, отливавших зеленью куполах соборов, ласкало розовые крыши и сады, где возвышались остроконечные черные кипарисы. Сидя в фиакре, который вез его по кишащему людьми широченному мосту Галаты к древним кварталам, где селились иноземцы, и к высотам Бейоглу, Альдо позволил себе наконец расслабиться и насладиться прелестью путешествия. Он совсем не знал Константинополя и пообещал себе как следует познакомиться с городом в ожидании приезда Адальбера. Созерцание этого восточного порта, одновременно роскошного и убогого, этого города, некогда бывшего врагом Светлейшей республики, вызывало у венецианца странное чувство: пышность Стамбула казалась ему обольстительной, но в душе невольно шевелилось и какое-то тайное злорадство, словно некие чары овладели им. Хотя в этом не было ничего удивительного: вся военная история Венеции здесь вставала перед глазами, потому что, если не обращать внимания на электричество и несколько пароходов на рейде, в Стамбуле с тех пор по-настоящему ничего не изменилось.

Увы, волшебство внезапно улетучилось, едва путешественник переступил порог вестибюля «Пера-Паласа», хотя и здесь основатели грандиозного отеля — а это была Международная железнодорожная компания — постарались придать обстановке истинно «оттоманский» характер: облицовка белым, черным и красным мрамором, громадные пурпурные ковры, гроздья белых тюльпанчиков-плафонов в позолоченной бронзе огромных люстр, прислуга в национальных костюмах… В общем, архитекторы и декораторы постарались сделать все, и перемена места после путешествия в Восточном экспрессе произошла безболезненно, чтобы очарование сохранилось. Для всех — может быть, но не для Морозини: только он появился в холле, только двинулся по направлению к конторке портье, его остановило восторженное восклицание высокой женщины, укутанной в бархат и чернобурки и похожей на длинную, вытянувшуюся вверх и поросшую шерстью невиданную змею. Женщина неожиданно появилась из лифта и бросилась к князю.

— Альдо!.. Альдо Морозини здесь?! Нет, не может быть, это какое-то чудо!

«Господи! — вздохнул про себя несчастный Морозини. — Господи, что я Тебе сделал, зачем Ты напустил на меня Казати?»

Да, это была она. Угнетенный вопиющей несправедливостью небес, князь машинально поцеловал руку, с которой была быстро стянута перчатка и которая была подана ему истинно королевским жестом. Счастье еще, что дело обошлось этим: на какое-то мгновение ему показалось, будто она сию минуту кинется к нему на шею!

— Какие уж тут чудеса, дорогая Луиза… Я здесь по делу. Но — вы? Вы-то что тут делаете? Я знаю, что вы любите путешествовать и много ездите по свету, но встретить вас именно здесь, на краю Европы, в самый неподходящий для этого сезон! Зима ведь на носу! Неужели вас теперь привлекает ислам?

Маркиза Казати на несколько тонов понизила свой прекрасный бархатистый голос, благодаря которому она, если бы только захотела, могла бы сделать блестящую карьеру в опере, и с таинственным видом шепнула Морозини в самое ухо:

— Ничего похожего, дорогой мой! Но если я скажу вам правду, вы поклянетесь, что сохраните мою тайну?

— Даже если вы скажете мне неправду, маркиза! Я всегда храню доверенные мне секреты.

— Я приехала сюда, чтобы побывать у одной гадалки, прорицательницы. Мне говорили, что это какая-то сверхъестественная женщина, какая-то удивительная еврейка…

— Надо думать, удивительная, если заставила вас забраться так далеко! Столько стран проехать!

— На самом деле все это пустяки, и потом, я обожаю Восточный экспресс…

— Вы, по крайней мере, приехали сюда не одна?

— С горничной… Мне бы не хотелось, чтобы слухи о моей поездке поползли по всему городу. Разумеется, я здесь не инкогнито, но почти… Потому на мне этот наряд, — конечно, довольно простенько, но что поделать — приходится терпеть!

Если бы Морозини был не так хорошо знаком с этим удивительным созданием, с одной из самых необычных женщин своего времени, он, наверное, расхохотался бы во все горло: ничего себе «простенько»! Но, помимо чернобурок, на Луизе действительно был довольно скромный костюм с черной бархатной треуголкой, украшенной лишь вуалеткой. Абсолютно никаких султанов из перьев, никаких разноцветных эгреток, никакой парчи, никакого ни усеянного блестками, ни даже самого простого муслина, — словом, ничего из того, из чего обычно состояла ее повседневная одежда. И всего лишь два ряда жемчугов, хотя, как правило, она обвешивала себя драгоценностями, как елку игрушками. Морозини невольно улыбнулся той одновременно насмешливой и небрежной улыбкой, лишь приподнимавшей уголки губ, которая придавала ему столько обаяния.

— Да, я заметил это, маркиза, — он тоже стал говорить тише. — Но не решился спросить вас, не в трауре ли вы… Как поживает наш дорогой маэстро?

Огромные черные глаза, казавшиеся еще больше от щедро наложенной на ресницы туши, округлились от ужаса. Маркиза бросила на Морозини испуганный взгляд и быстро перекрестилась.

— Бог с вами, Альдо! Что за чудовищная мысль! Слава тебе господи, все хорошо! Но я здесь в какой-то степени из-за него…

В течение долгих лет Луиза Казати была любовницей и одновременно музой художника Ван Донгена. Вначале — единственной, но время шло, порой он находил себе другие источники вдохновения, и жизнь в принадлежавшем маркизе дворце розового мрамора, построенном в Везине, отнюдь не всегда протекала безмятежно. Прежде всего потому, что сама маркиза и безмятежность существования были две вещи несовместные. Она устраивала из собственной жизни непрекращающийся театр, сказку из «Тысячи и одной ночи». Она организовывала совершенно невероятные празднества, она могла жить лишь среди небывалой роскоши, разного рода драгоценных предметов, редчайших мехов, золотой посуды, отливающих разнообразными оттенками шелков, страусовых перьев, чернокожих слуг, леопардов и змей, которых она дрессировала и которые были для нее чем-то вроде культовых животных…

— Он дает вам повод для беспокойства?

В черных, как ночное небо, глазах блеснула молния.

— Да, — просто ответила она. — Случаются моменты, когда Кес избегает меня, и я хочу знать, почему. Как мне говорили, эта еврейка способна объяснить причину. Давайте поужинаем вместе, дорогой Альдо, и я вам обо всем расскажу.

Морозини совсем не был уверен в том, что ему хочется знать что-то сверх того, что ему рассказала Луиза, но, поскольку его начинало тяготить одиночество, он решил, что, раз уж он пойман в сети, глупо вырываться из них. В конце концов, ужин с Луизой — это не так уж плохо: хоть она иногда и действует на нервы, с ней по крайней мере не соскучишься. Они договорились встретиться ровно в восемь внизу в салоне.

Проходя вслед за маркизой в зал ресторана, очень напоминавший оранжерею из-за огромного количества цветов и растений в горшках, Альдо немного опасался, что к их столику будут без конца подходить всяческие старые и новые знакомые Луизы, несмотря на то что она изо всех сил старалась держаться незаметно: всего лишь черные кружева и одно-единственное бриллиантовое ожерелье! Но опасения его не оправдались: туристический сезон закончился, народу было совсем немного, да и те в основном завсегдатаи и люди слишком молодые для того, чтобы уже встречать на своем жизненном пути маркизу Казати в ее лучшие времена. Поэтому они спокойно попробовали из громадного блюда отличавшееся божественным вкусом имам-байялды[54], отведали великолепной бастурмы[55] и — дабы не потерять окончательно связи с Западом — запили все это отменным шампанским. Луиза Казати, казалось, была в восторге оттого, что встретилась с князем, и в конце концов объяснила своему сотрапезнику истинную причину этой радости. Саломея, гадалка, сказала она, живет в старом еврейском квартале Хаскиой на северном берегу Золотого Рога, иначе говоря, поблизости от порта. Кроме того, она согласилась принять иностранную клиентку только глубокой ночью. И это очень волновало маркизу.

— Если бы я знала об этом заранее, — повторяла она, — я бы захватила сюда с собой хотя бы секретаря и лакея…

— Но вы же можете попросить в отеле дать вам охрану. По меньшей мере — переводчика, он может оказаться полезен…

— Нет. Я говорю на многих языках, вам это известно, мне не нужны никакие переводчики! Впрочем, прорицательница дала мне понять, что она не хотела бы видеть у себя в доме местной гостиничной прислуги. Вероятно, я могла бы обратиться в посольство Франции или Англии, но мне совсем не хочется, чтобы там узнали о том, что я нахожусь здесь, а главное, с какой целью. Понимаете, вот уже пятые сутки я верчусь в этом порочном круге в поисках решения. И вдруг вижу вас… Вы приехали — это какое-то волшебство!

Морозини рассмеялся и накрыл ладонью лежавшую на столе узкую длинную руку, украшенную прекрасным бриллиантом желтоватого оттенка. Что ж, в конце концов, они же — старые друзья…

— Вы хотите, дорогая, чтобы я проводил вас к этой женщине? Не вижу причин отказать вам в помощи, наоборот, это доставит мне удовольствие. Хотите — отправимся прямо сегодня же вечером?

— О! Вы просто прелесть! Саломея ответила на мое письмо — никаким иным образом нельзя договориться о том, чтобы она приняла клиента! — и написала, что ждет меня в течение семи дней. Четыре уже прошло. И еще при этом поставила свои условия…

— Боже мой, если бы все гадалки, которые морочат людям головы в Париже, Риме, Лондоне, Венеции и не знаю где еще на свете, были бы такими же привередливыми, у них бы не было ни гроша…

— Вы думаете? Мне кажется, что наоборот: то, что она настолько труднодоступна, и делает ей самую лучшую рекламу… Добавлю еще, что она принимает очень мало клиентов и берет за свои услуги очень дорого, но это не имеет значения.

— А что, может быть, вы и правы… Может быть, эта женщина просто очень ловкая коммерсантка…

— Нет-нет, ни в коем случае, она не такая! — горячо возразила маркиза Казати, и в голосе ее прозвучала смутная тревога. — Ей случалось говорить совершенно ужасные вещи, так я слышала. Она предсказала одному… Нет, я не хочу об этом говорить!

Альдо нахмурился, предложил своей собеседнице сигарету, дал ей прикурить и закурил сам.

— Мне кажется, вы настолько же боитесь идти туда, Луиза, насколько хотите этого. Вы думаете, ваши проблемы стоят такого риска?

Она отвела глаза, так чудовищно увеличенные макияжем, что казалось, на ней надета трагическая маска, и молча выпустила изо рта колечко дыма. Потом заговорила:

— Да. Я должна знать, даже если это принесет мне страдания… Нет ничего ужаснее сомнений и подозрений, друг мой.

С этими словами она встала из-за стола. Альдо только и оставалось, что последовать за ней в одну из тех гостиных, где подавали кофе. Оттуда открывался прекрасный вид на окрестности гостиницы, и клиенты получали несказанное наслаждение, глядя на раскинувшийся до самого горизонта волшебный город, само название которого уже будило фантазию. С высоты холма, на котором был расположен отель, за Золотым Рогом, где теснились корабли с разноцветными флагами, открывалась турецкая часть города, собственно Стамбул: узкие улочки царского квартала со старинными, еще времен императора Константина, крепостными стенами, тянущимися вплоть до садов Сераля со множеством деревьев; удивительное скопление крыш, куполов, садов, памятников древности, среди которых возвышались освещенные луной и словно пришедшие из восточной сказки шесть минаретов мечети султана Ахмеда, Голубиная мечеть и мощные контрфорсы знаменитой Айя-Софии — Софийского собора… Трепещущий лунный свет заливал поистине сказочную картину, Луиза и Альдо смотрели и не могли наглядеться, поглощенные каждый своими мыслями, каждый своими тревогами, теми, которыми им обоим не хотелось делиться даже с друзьями. Лакей в тюрбане, специально приставленный к этому важному делу, приготовил изумительный кофе, они выпили по нескольку чашечек, а затем, все так же молча, поднялись каждый к себе — переодеться для выхода на улицу, а маркиза еще и передала свои бриллианты горничной. Чуть позже они оба уже ехали в коляске, запряженной крепкой и весьма энергичной лошадью, по улицам Перы по направлению к порту, к Сладким Водам Европы, к лестницам Касима-паши, где находился старый морской арсенал, и вот уже перед ними расположенный по соседству квартал Хаскиой. Несмотря на то, что уже наступила ночь, было ясно видно: они попали, может быть, в самую бедную часть города. Деревянные домишки со стенами, разъеденными ветрами и солью, теснились вокруг древних синагог с торчащими под плоскими крышами выступами. Жалкие лавчонки с закрытыми ставнями часто занимали нижние этажи, время от времени виднелись открытые двери амбаров или складов или забранные крепкими решетками окна меняльных контор с перемычками, где была изображена звезда Давида, но, странное дело, если домишки казались ветхими, то их окна и двери были вполне новыми, а замки на них прочными и крепкими. На улицах вовсе не было людей…

— Вот мы и приехали, — вздохнула госпожа Казати, которая не впервые была в Константинополе, да к тому же еще побывала в этом квартале и днем, чтобы произвести разведку на местности. — Дом Саломеи совсем недалеко…

Действительно, фиакр вскоре остановился перед кедровой калиткой тонкой резьбы. Калитка вела в сад. Маленький бронзовый молоточек был привешен перед зарешеченным окошечком. Альдо постучал. Окошечко открылось, и маркиза назвала свое имя. После короткого ожидания появилась служанка. Она поклонилась гостям и повела их за собой по саду, где царили не разнообразные ароматы лета, а запах туи и жженого дерева. Они прошли по маленькой сверкающей чистотой передней и остановились на пороге просторной комнаты, освещенной подвешенным на цепях к низкому потолку бронзовым светильником. Прямо под лампой стояла женщина, и отсветы коротких язычков пламени плясали на ее одежде и волосах. Когда гости вошли в комнату, женщина молча поклонилась, но в этом поклоне не было и следа угодливости. Морозини с любопытством рассматривал гадалку, ему казалось, что он пронесся сквозь годы назад и попал в средневековье. Действительно, на Саломее был изысканный головной убор, какие носили в то время женщины Иерусалима, у нее было поразительной красоты лицо цвета слоновой кости и громадные темные глаза с проницательным взглядом, прямой, почти греческий нос, полные, четко обрисованные губы… В общем, внешность гадалки оказалась еще более яркой и впечатляющей, чем у самой Казати. Сколько Саломее лет, сказать было трудно: на вид едва ли больше тридцати, но, судя по тому, что говорили Луизе, она была известна как прорицательница довольно давно. Впрочем, неважно, сколько бы ей ни было, красота ее просто ослепляла…

Гадалка скользнула взглядом по клиентке, после чего посмотрела на Морозини настолько пристально, что тому стало не по себе… Он слегка поклонился.

— Вот перед вами та, кто нуждается в вашей помощи, мадам, — сказал он — Я могу подождать в саду…

Саломея прошла в глубину комнаты, приподняла тяжелую бархатную занавеску.

— Там холодно. Пройдите сюда, здесь горит огонь… У нее оказался низкий теплый голос, чуть хрипловатый, но это только добавляло ей очарования. Когда она стояла вот так у драпировки, поддерживая ее рукой с множеством тонких браслетов, то напоминала библейских героинь, из-за которых мужчины теряли головы. Вирсавию, Суламифь или ту самую Саломею, имя которой она носила… Та Саломея, которая свела с ума Ирода, та Саломея, что своим танцем добилась от царя обещания выполнить любое ее желание и попросила голову Иоанна Крестителя, та Саломея, должно быть, была очень похожа на эту… Под длинной желтой шелковой туникой, украшенной вышивкой, под тяжелыми ожерельями из янтаря, бирюзы, жемчуга и кораллов угадывались дивные линии тела, не просто восхитительного, но настолько волнующего, что Альдо про себя подумал: хорошо, что Луиза не взяла сюда с собой своего художника, из-за которого у нее и так слишком много беспокойства…

Обстановка в комнате, куда его отправили, была почти такой же, как в соседней: здесь все было подчинено удобству, глаз ласкали ковры, многочисленные подушки, занавеси из тяжелого шелка, прикрывавшие окно. От бронзовой жаровни исходило не только нежное тепло, но и тонкий аромат сандала. Служанка, которая только что проводила их к гадалке, появилась снова. На этот раз — с медным подносом, на котором стоял дымящийся кофе: видимо, чтобы скрасить ожидание…

Морозини уселся на диван, обитый бархатом кораллового цвета, царившего в этом доме наравне с ярко-желтым, и выпил, одну за другой, две чашки кофе: без этого, похоже, он бы заснул. Ему было до странности хорошо здесь, он расслабился так, как не мог себе позволить расслабиться уже несколько недель. Время словно остановилось, он не мог бы сказать, долго ли продолжалось гадание, и, когда Саломея снова приподняла занавеску и заглянула к нему, улыбнулся ей, сказав:

— Как, уже?

Лицо прорицательницы смягчилось, перестало быть таким гордым и неприступным, она одарила князя бесконечно ласковой улыбкой:

— Раз вам показалось, что прошло мало времени, значит, вам у меня хорошо!

— Вы правы, так оно и есть…

Увидев Луизу Казати, он понял, что она страшно взволнована. Наверное, она даже всплакнула, потому что принялась спешно наводить порядок в своем макияже, делавшем ее похожей на лунного Пьеро. Тем не менее Альдо догадался, что она довольна. Возможно, Саломее удалось рассеять ее сомнения, избавить от подозрений? Две женщины церемонно распрощались, и Казати королевской походкой направилась к двери, как всегда напоминая примадонну, покидающую подмостки, но в момент, когда Альдо, в свою очередь, поклонился и собрался уходить, прорицательница схватила его за руку.

— Скоро тебя ждет большая опасность. Приходи ко мне на следующую ночь в этот же час. Один!

Он открыл было рот, чтобы задать вопрос, но она сделала ему знак молчать, жестом указав на высокий черный силуэт, скользнувший в прихожую. Морозини покачал головой, улыбнулся и ничего не сказал. Несколько минут спустя он уже ехал рядом со своей спутницей в коляске, продвигаясь через ночь, которая чем ближе к утру, тем становилась темнее.

В течение всей поездки они не обменялись и парой слов… Луиза, съежившись в своем уголке, казалось, задремала, и Альдо вовсе не хотелось возвращать ее к реальности. Только когда фиакр подъехал к дверям «Пера-Паласа» и портье гостиницы, открыв дверцу, помог маркизе выйти из экипажа, она вдруг объявила:

— Это на самом деле совершенно удивительная женщина, я ни секунды не жалею о том, что отправилась в это путешествие, но не вернусь сюда никогда!..

— Почему же?

— Она говорит слишком правдивые вещи!

Потом Казати своим обычным царственным жестом протянула Альдо руку для поцелуя, а когда тот склонился над ней, добавила:

— Спасибо, друг мой, что проводили меня, но я думаю, что завтра нам не удастся увидеться: я намерена проспать до самого отхода поезда. Хочу поспать и подумать.

— Тогда я желаю вам приятного возвращения домой, Луиза. Я был счастлив провести этот вечер с вами.

— Вы останетесь здесь, в этом городе?

— Да, думаю, что пробуду в Стамбуле еще несколько дней. Я же вам говорил: есть дела, которые надо уладить.

— Наверное, вам предстоит откопать еще какое-то чудо из чудес? Как бы мне хотелось задержаться и посмотреть, но, что поделаешь, надо возвращаться… Удачи вам!

— А вам — счастливого пути!

5 ТОПКАПЫ-САРАЙ

Видаль-Пеликорн приехал следующим поездом, и приехал не один. Большой трансевропейский экспресс ходил всего три раза в неделю, и, поскольку даты более или менее совпадали, Морозини отправился встречать поезд. Среди моря шляп пассажиров с Запада и тюрбанов носильщиков он отыскал взглядом долговязую фигуру и лондонскую фуражку друга и помахал ему рукой. Но, подойдя поближе, увидел, что Адальбера сопровождает прелестная юная особа. Из-под бежевой шляпки выбивались светлые кудряшки, хорошенькие голубые глазки смотрели ясным и невинным взглядом, круглое личико украшали ямочки, стройное и подвижное тело облегал превосходно сшитый бежевый костюм, открывавший очень красивые ноги с чуть, пожалуй, великоватыми ступнями, элегантно обутые в туфли из такой же светло-коричневой кожи ящерицы, что и сумка. На плечи незнакомки был небрежно накинут просторный дорожный плащ из тонкой шерсти. Опытным глазом Альдо безошибочно определил в ней англичанку — сомнений быть не могло, этот фарфоровый оттенок кожи дарят только окрестности Гайд-парка, — но англичанку, одевающуюся в Париже и притом не лишенную средств к существованию. Дальнейшее лишь — подтвердило верность его выводов.

— А, ты здесь! — воскликнул, увидев венецианца, сияющий от радости археолог. — Позвольте, дорогая моя, представить вам князя Морозини, моего друга, о котором я столько вам рассказывал. Альдо, это мисс… или, вернее, достопочтенная Хилари Доусон, моя коллега. Мы познакомились в вагоне-ресторане в первый же вечер пути.

— Неужели и правда коллега? — удивился Альдо, склоняясь над маленькой ручкой, затянутой в светло-коричневую, в тон сумке и туфлям, перчатку. — В это почти невозможно поверить…

— Да почему же? — спросила она.

— Потому что я в жизни своей не встречал археолога, который хоть отдаленно напоминал бы вас. Типичный представитель этой корпорации скорее усат, бородат, желчен, не моложе сорока и с пылью веков, въевшейся под ногти…

— Ну и портретик вы нарисовали! — весело произнесла она. — Я очень рада, что не подхожу под это описание, и тем не менее могу вас заверить, что действительно принадлежу к числу служащих Британского музея.

— Что ж, придется мне примириться с этой очевидной истиной.

Под легкомысленной любезностью сказанных им слов Морозини старался скрыть смутное беспокойство. Ему совершенно не нравились ни сияющая физиономия его друга, ни что-то слишком уж нежные взгляды, которые тот расточал своей новой знакомой. Влюбиться в девицу, сбежавшую зачем-то на Восток из Британского музея, представлялось Альдо самым неуместным, что только можно было совершить в данных обстоятельствах. У него оставалась слабая надежда на то, что это прелестное создание поселится у какой-нибудь подруги или у родственников. Но и эта надежда вскоре рассеялась: достопочтенная Хилари Доусон, как и все прочие, остановилась в «Пера-Паласе», и Альдо пришлось дожидаться, пока она со всеми своими чемоданами и картонками поднимется к себе в номер. Только после этого он смог приблизиться к Адальберу, который внезапно превратился в мечтателя и смотрел вслед возносившейся ввысь в кабине лифта стройной фигурке с тем вдохновенным видом, с каким Ламартин, должно быть, созерцал волны воспетого им озера.

— Ну, разве она не восхитительна? — изрек археолог со вздохом, который окончательно вывел из себя Морозини.

Схватив Адальбера за руку, он буквально приволок его в бар, в этот час почти безлюдный.

— Я никогда не стану восхищаться созданием, только что выпорхнувшим из Британского музея, и мне очень хотелось бы запретить тебе с ней связываться! Похоже, ты несколько спятил, раз притащил к нам эту девицу, которая скорее всего немедленно начнет совать в наши дела свой хорошенький носик.

— Да что это на тебя нашло? Почему ты во всем видишь только плохое? — обиделся Адальбер, уязвленный в своих лучших чувствах.

— Не во всем, но английская археологиня — это последний человек, который мог бы нам в существующих обстоятельствах понадобиться. Зачем она сюда явилась? Она тебе что-нибудь рассказала на этот счет?

Разумеется! Мы заговорили о работе во время первого же ужина в поезде. Хилари пишет трактат о китайском фарфоре, и она добилась от турецкого правительства разрешения изучить собранную в Старом Серале огромную коллекцию, состоящую из столовой посуды султанов и полученных этими султанами подарков.

— А в ответ ты, утонув в ее голубеньких глазках, доверчиво поведал ей, что мы с тобой собрались в Стамбул ради того, чтобы отыскать пару изумрудов…

— Ну все, прекрати! Хватит! Во-первых, я вовсе не тонул в ее голубеньких глазках, я всего лишь нахожу ее глаза очаровательными, и только.. Во-вторых, я сказал ей, что мы интересуемся сокровищницей тех же самых султанов, — признай, это вполне естественно для такого специалиста, как ты, — и что мы собираемся туда заглянуть…

— А разрешение, надеюсь, ты получил?

— Конечно. Без него я не приехал бы… И в-третьих, мне не хотелось бы, чтобы ты вмешивался в мою личную жизнь. Я-то ни разу тебя не упрекнул, пока ты с ума сходил по некой обворожительной польке…

— Оставь ее прах в покое! — резко оборвал его Морозини.

— Я и не собираюсь нарушать его покой, я только пытаюсь объяснить тебе, что я тоже не деревянный чурбан и что у меня тоже есть живое сердце. Что, я не имею на это права?

— Ладно, признаю твою правоту, — вздохнул Морозини, — и даже прошу у тебя прощения… Но согласись, что эта прелестная девушка появилась очень уж некстати…

«Или очень уж кстати», — прибавил он мысленно, хотя вслух, разумеется, этого не произнес. Он невольно сопоставил появление достопочтенной Хилари Доусон с предостережением ясновидящей, над которым, впрочем, до сих пор запрещал себе задумываться: «Тебе грозит опасность…» Может быть, это было глупостью, граничившей с безумием, но он пообещал себе принять приглашение гадалки, хотя откладывал это со дня на день уже пятые сутки после отъезда Луизы Казати.

— О, поверь мне, ничего страшного в этом нет, — отозвался Адальбер со своей обычной добродушной улыбкой, — и я не предполагал, что ее присутствие может настолько тебя раздражать. Неужели твоя поездка в Прагу привела тебя в такое нервное состояние? Ты привез оттуда какие-то неприятные известия?

— Хуже не придумаешь. Иегуда Леви умер, и на эту ниточку нам больше рассчитывать не приходится.

— Это очень печально, но, вполне может быть, не так уж трагично. Я-то уверен в том, что камни уже много веков преспокойно дремлют среди оттоманских сокровищ…

— Если только какой-нибудь из этих султанов — например, почему бы не Мурад Второй? — не додумался завещать похоронить их вместе с собой… Вспомни наши богемские приключения! А если мое предположение верно, нам на этот раз придется вскрывать уже не заброшенную могилу в глухом лесу, а гробницу в мечети посреди Бурсы!

— Ну, скажи, почему надо сразу представлять себе самое худшее?

— Не знаю. Может быть, потому что меня недавно предупредили об угрожающей мне опасности. И, поскольку мы так прочно с тобой связаны, эта опасность, наверное, угрожает не только мне, а и тебе тоже.

— Кто мог тебе такое сказать? Прорицательница какая-нибудь? Гадалка?

— Молодец, сообразил! Стопроцентное попадание! Голубые глаза Адальбера округлились от удивления:

он-то думал, что всего-навсего удачно пошутил.

— Ты что, теперь к гадалкам ходишь? Вот уж от кого я этого не ожидал.

Нет, конечно. Просто так вышло, что мне пришлось встретиться с одной из таких женщин… Давай закажем еще по стаканчику, и я тебе все расскажу!

Потягивая из бокала сухой мартини, Альдо рассказал о случайной встрече с маркизой Казати; и о том, как ему пришлось ее проводить к Саломее; и обо всем, что произошло у ясновидящей… Наконец он повторил фразу, которой та приглашала его прийти снова в любоевремя.

— И ты так до сих пор и не зашел к ней? Я на твоем месте полетел бы на крыльях на следующий же вечер! Это же чертовски волнующая история!

— Слишком волнующая! Не прими меня за самовлюбленного хлыща, но я достаточно хорошо умею читать в женских глазах, и в глазах Саломеи я прочел нечто вроде приглашения. Понимаешь, что я имею в виду? И тогда я подумал, что она заговорила об опасности только для того, чтобы раздразнить мое любопытство…

— Вполне возможно, и в таком случае я плохо представляю себе, как бы ты мог, живя в постоянной тревоге из-за Лизы, соответствовать желаниям прекрасной еврейки. И все-таки не забывай о том, что сказала тебе твоя Казати: «Она говорит слишком правдивые вещи!» Может быть, стоило бы все-таки к ней сходить и узнать, в чем дело? Если хочешь, я пойду с тобой…

— Спасибо, старина, но я уже могу обходиться без няньки! И я лучше сумею устоять перед этой Саломеей, чем старик Ирод, даже если она вздумает проплясать передо мной танец семи покрывал!.. Ладно, давай на время обо всем этом позабудем и вернемся к Топкапы-Сараю. Значит, у тебя есть необходимое нам разрешение?

— Посольство не чинило ни малейших препятствий. Завтра же мы отправимся во дворец и начнем переговоры. И не беспокойся, Хилари с нами не пойдет: у нее встреча назначена на послезавтра…

Слабое, но все-таки утешение!

На следующий день Ортакапы — тяжелые стрельчатые ворота, заключенные между двумя восьмиугольными башнями с островерхими крышами, — приоткрылись перед Альдо Морозини и Адальбером Видаль-Пеликорном, одетыми как подобает элегантным деловым людям. Эти Срединные ворота и вели в Топкапы-Сарай, дворец Пушечных Ворот, и в прежние времена лишь султаны имели право въезжать в них верхом. Впрочем, если не считать вида транспорта, по этой части здесь ничего не изменилось, потому что машину, на которой приехали Альдо с Адальбером, им пришлось оставить снаружи.

У обоих друзей при виде дворца перехватило дыхание: им показалось, будто они входят в замок Спящей красавицы. В последней четверти прошлого века султаны постепенно перебрались из Старого Сераля, где было слишком много трагических призраков, в новую резиденцию Долма-Бахчу, выстроенную на берегу Босфора. Впрочем, и Мустафа Кемаль Ататюрк, новый правитель Турции, приезжая в Константинополь, любил там работать[56]. Войдя во двор Дивана, куда вели ворота, некогда закрывавшиеся за приговоренными к смертной казни, Морозини ощутил явственное удовольствие оттого, что этот дворец оказался сонным приютом теней. Ему очень не хотелось бы увидеть здесь суетливых служащих, снующих взад и вперед с пером за ухом и папками под мышкой. Здесь, в этом дворе, где росли столетние платаны и кипарисы и откуда в просвете между зданиями служб Сераля открывался прекрасный вид на Мраморное море, мечта могла тем легче расправить крылья, что правительство, похоже, заботилось о садах. Они содержались в куда большем порядке, чем залы, в которых некогда проходили судебные заседания, или комнаты султанов и их приближенных-мужчин — к помещениям бывшего гарема и близко подойти было нельзя! — где слой пыли покрывал и черные, и белые мраморные плиты, и позолоченное дерево, и даже чудесные старинные изразцы стен.

У человека, встретившего их у входа в бывший зал суда — здание с колоннадой под крышей с широким навесом, из-под традиционной черной одежды выглядывал воротничок с отогнутыми концами, а на голове красовалась феска, напоминавшая куличик, вылепленный из красного песка еще неумелыми детскими руками. При каждом движении, стоило ему повернуть голову, вокруг фески начинала порхать длинная шелковая кисть. Лицо было почти полностью скрыто огромными закрученными усами и сверкающими стеклами пенсне. На виду оставался лишь выдающийся нос, из-под усов торчали, как у зайца, два передних зуба, а подбородка, казалось, не было вовсе. Вот таким был Осман-ага, неусыпно охранявший оставшиеся в полной неприкосновенности сокровища бывших своих хозяев; правда, ему помогали вооруженные до зубов стражи, которых становилось все больше по мере приближения к кладовым. И это зрелище лишало прелести и прекрасные здания, и чудесные сады, и восхитительный вид на синюю морскую даль.

— Как неприятно здесь их видеть! — заметил Морозини, незаметно указав другу на одного из этих охранников. — На мой взгляд, они несколько портят пейзаж…

— Да ладно! Раньше вместо них были янычары, ничуть не более привлекательные, хотя, конечно, выглядели они куда более живописно…

Вслед за Осман-агой они вошли в небольшую комнату, всю обстановку которой составляли стол, заменявший письменный, стул и множество толстых книг в выцветших красных переплетах. Перед роскошной тяжелой бронзовой дверью стояли два солдата с ружьями наготове…

— Вам разрешено посетить сокровищницу, — сказал хранитель. — И все же позвольте подвергнуть вас небольшой процедуре.

Еще два солдата, вошедшие вслед за ними, тотчас принялись обыскивать посетителей под одобрительным взглядом Осман-аги.

— Дипломатия — это само собой, — елейным тоном пояснил тот, — а предосторожность никогда не бывает излишней. Прибавлю к этому, что при выходе вас снова обыщут… Разумеется, при этом мы принесем вам наши нижайшие извинения!

— Доверия ни на грош, — проворчал Морозини, который терпеть не мог, чтобы к нему прикасались чужие руки. — Я-то думал, что любезное разрешение, выданное вашим правительством…

— Несомненно, несомненно! Но даже самым выдающимся людям иногда бывает трудно устоять перед искушением… Через несколько минут вы и сами поймете, почему мы так поступаем.

Стражи отворили бронзовую дверь, она с чудовищным скрежетом медленно повернулась, и перед вошедшими открылись два просторных зала, освещенные слабым светом, лишь проникающим через крохотные окошки в барабанах высоких, словно в мечети, куполов, заменявших потолки. Ночью залы освещались лампами, свисавшими на цепях из центра каждого купола, но Альдо с Адальбером на них и не взглянули, настолько их заворожило представшее перед ними зрелище.

— Да это пещера Али-Бабы! — прошептал в изумлении один.

Точно. Кажется, мы попали в какую-то из сказок «Тысячи и одной ночи», — отозвался другой. — Я действительно начинаю понимать причину их недоверия: здесь столько искушений!

И впрямь, захватить что-то с собой казалось неправдоподобно легким делом. Надо было всего лишь наклониться и запустить руку в один из больших медных или бронзовых тазов для варенья, до краев наполненных одни — аметистами или бирюзой, другие — розовыми бериллами, александритами, топазами и другими полудрагоценными камнями. Более дорогие — алмазы, рубины, изумруды, жемчуга и сапфиры — украшали множество обиходных предметов, посуду, кофейные или чайные сервизы, вазы, кувшины, а над всем этим возвышались четыре трона различных эпох, один другого пышнее. Здесь же было и оружие, роскошное, с насечками золотых и серебряных узоров и украшенное прекрасными камнями. В числе прочего был великолепный кинжал, висевший поверх кафтана из золотой парчи — в этом же зале находились и парадные одежды — и украшенный тремя изумрудными кабошонами такой красоты, что у Альдо сердце дрогнуло. Тем не менее он быстро опомнился: ведь они пришли сюда не за этим! В представленной им своеобразной экспозиции было полным-полно и . драгоценных украшений, кое-как разложенных в витринах, и среди них — сказочный розовый бриллиант, ограненный в форме сердца. Камней было слишком много, и, глядя на все эти несметные богатства, друзья почувствовали себя немного растерянными и даже подавленными: как можно здесь хоть что-нибудь найти, когда прекраснейшие в мире драгоценности лежат чуть ли не кучами?

— Красиво, правда? — произнес Осман-ага, явно очень гордый тем, какое впечатление произвели сокровища на этих гяуров, с которых всегда так трудно бывает сбить спесь, уж очень они самодовольные.

— Великолепно, — совершенно искренне признал Альдо, — но я надеюсь, что у вас все же существует опись всего этого богатства. Хотя и не представляю, как это можно описать!

— Для молодой Турции нет ничего невозможного! Все учтено, вплоть до самого мелкого камешка, все записано в книги, которые находятся в соседней комнате.

— И вы знаете, где… где помещается каждый предмет?

— Это немножко другое дело. Знаем… в общих чертах. К примеру, вот здесь лежат тысяча сто двадцать три аметиста, — пояснил он, указывая на первую попавшуюся чашу.

— В таком случае не могли бы вы сказать нам, — перебил его Адальбер, — где находятся драгоценности, принадлежавшие султану Мураду Второму, отцу Завоевателя? Мы пишем о нем книгу, и нам необходимы все подробности, какие только можно найти…

Хранитель сокровищницы жестом бессилия широко развел руки:

— Они здесь, среди всех других, и это вполне естественно, потому что после Мурада их носил его прославленный сын, а после того — его наследники. Наиболее старинные драгоценности находятся вот в этой витрине.

— Не могли бы вы ее открыть? Довольно трудно разглядеть, что там внутри. Дело в том, что драгоценности лежат… в некотором беспорядке.

— Но ведь это лишь усиливает впечатление богатства и роскоши! Разве не так?

— Тем не менее эти витрины меня несколько шокируют: в древние времена довольствовались тем, что складывали драгоценности в ларцы. А то, что мы видим, слишком напоминает прилавок торговца и, как мне кажется, выглядит не совсем достойно!

Вытащив из кармана маленький ключик, Осман-ага открыл указанный ему длинный стеклянный ящик, и Морозини, запустив туда длинные ловкие пальцы, стал поочередно извлекать украшения и раскладывать их на соседней витрине. Но ничего, напоминавшего «Свет» и «Совершенство», он не нашел. Вот разве что золотую цепь, к которой была подвешена очень крупная грушевидная жемчужина с чудесным блеском, и эта жемчужина явно должна была дополняться двумя другими камнями, потому что по обеим сторонам от нее висели пустые колечки…

— Изумительно! — снова вполне чистосердечно восхитился он. — Но ведь это ожерелье неполное. Думаю, это та самая цепь, которую видел один бургундский путешественник XV века в Адрианополе на груди у султана. Описание жемчужины, которое он оставил в отчете о своих приключениях, как будто в точности соответствует тому, что мы видим, но он упоминал еще о двух изумрудах…

Осман-ага неожиданно разнервничался. Поспешно выхватив цепь из рук Морозини, он бросил ее как нечто, не имеющее ни малейшей ценности, на пыльное сукно, устилавшее дно «прилавка», сгреб туда же прочие украшения, заботливо разложенные венецианцем на стекле соседней витрины, захлопнул крышку и запер ее на ключ.

— Да что это с вами? — удивился Адальбер, который наблюдал за ним с любопытством энтомолога, присматривающегося к какому-нибудь редкому насекомому. — Вам что — не нравится эта жемчужина? Но ведь она очень красивая…

Конечно, красивая, но у меня создается впечатление, что тут прямо-таки настоящий заговор! — воскликнул хранитель сокровищницы с внезапной яростью — Зачем всем этим людям почти одновременно понадобились именно проклятые камни? Правда, у каждого находился какой-нибудь предлог, но я все-таки поговорю с министром и думаю, что в результате никого больше в сокровищницу не пустят!

— Неужели нас так много? — удивившись, поинтересовался Морозини.

— На мой взгляд, многовато. Так что давайте, господа, мы с вами на этом расстанемся!

— Погодите минуточку! К вам приходило много посетителей, которые интересовались бы вот этим ожерельем?

— Да уж, я бы сказал, даже слишком много! Вы — третий и четвертый!..

— А кто приходил до нас?

— Понятия не имею. Какой-то мужчина, какая-то женщина… И вообще, вас это не касается!

— Еще одну минутку! — остановил его Адальбер. — Почему вы называете исчезнувшие изумруды проклятыми камнями?

— Это тоже вас не касается. В любом случае в сокровищнице их давным-давно уже нет! Слуга покорный, господа, всегда рад оказать услугу!

Произнося эти любезности, Осман-ага одновременно ущипнул себя за правое ухо, потом тихонько свистнул и трижды постучал по столу.

Охрана двинулась к посетителям с явным намерением без лишних церемоний вывести вон, и Альдо с Адальбером распрощались с хранителем с максимальной скоростью и минимальной вежливостью.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросил Адальбер, пока они вдвоем шли через сад. — Похоже, не мы одни интересуемся «Светом» и «Совершенством», которые здесь называют «проклятыми камнями». У этого типа вид был вроде бы даже испуганный?

— Еще какой испуганный! Видел, какую пантомиму он разыграл перед тем, как выпроводить нас за дверь?

Ты имеешь в виду, что он дернул себя за ухо, свистнул, а потом постучал по столу? Я едва удержался от смеха: он был прямо-таки неотразим, когда все это проделывал!

— Хорошо сделал, что удержался: здесь считается, что подобные манипуляции предохраняют от сглаза, только стучать надо обязательно по деревянному предмету!

— Хотел бы я знать, что за всем этим кроется? Альдо устало пожал плечами.

— А я сейчас даже и не уверен, что меня это интересует. Во всем случившемся я вижу только одно: нить снова оборвалась! И думаю только об одном: куда нам теперь податься?

— Во всяком случае, одно утешение у нас остается: если нить оборвалась для нас, то она оборвалась и для наших конкурентов, а конкуренты, по-видимому, — у нас объявились, и их не так уж мало. Но я с тобой согласен: удар оказался жестоким, — я ведь был совершенно уверен в том, что мы сегодня же увидим собственными глазами «Свет» и «Совершенство»…

— И затем нам пришлось бы искать способ извлечь их оттуда как-нибудь так, чтобы нас не пристрелили на месте или же не арестовали за кражу и потом расстреляли, что, в общем, одно и то же… Турки, похоже, начисто лишены чувства юмора… И все же, если поразмыслить, я начинаю спрашивать себя…

Он остановился в тени кипариса и, чтобы дать себе время подумать, закурил, задержав взгляд на прелестной беседке, увенчанной чем-то вроде приплюснутого сверху купола.

— Ну, и о чем же ты размышляешь? — нетерпеливо поинтересовался Адальбер.

Если бы мы смогли узнать, почему еврейские «Свет» и «Совершенство» здесь называют «проклятыми камнями», может быть, мы к чему-нибудь и пришли бы. Ты не знаешь историка или, может быть, какого-нибудь археолога, который…

— Археолог никогда не бывает «какой-нибудь»!

— Хорошо, пусть не какой-нибудь! Так вот, кого-то, кто хорошо был бы знаком с историей оттоманских султанов?

— Я-то нет!.. Зато ты знаком с человеком, который мог бы оказаться нам весьма и весьма полезным!

— Не понимаю, кого ты имеешь в виду?

— Твою гадалку!

— Она смотрит в будущее! А вовсе не в прошлое.

— Для таких женщин, как она, прошлое всегда имеет значение, а твоя прорицательница к тому же еще и еврейка. Для евреев же память о прошедших веках священна. Кроме того, она предупредила тебя о том, что тебе угрожает опасность…

— Я, кажется, уже высказал тебе все, что думаю на этот счет.

— Может быть, и так, синьор Казанова! Но не мог бы ты хоть ненадолго забыть о своей царственной особе? Опасность скорее всего реальна, потому что, кроме нас, есть другие люди, которые ищут изумруды. Если она и впрямь что-то знает или что-то заметила в тебе, это может оказаться интересным.

— А если она ничего такого не увидела? Если я был прав?

— Ну, так ты напустишь на себя добродетельный вид, скажешь ей, что ты — верный муж, потреплешь барышню по щечке и отправишься восвояси. Вот так, ничего сложного, и я думаю, что попытаться все-таки стоит.

— Ты прав. У нас не остается выбора. Я пойду к ней сегодня же ночью…

— …а я подожду тебя в машине и буду поглядывать, что делается в окрестностях ее дома.

— Только сначала мы попробуем сделать еще одну вещь.

Покинув Топкапы-Сарай, они отправились на Большой Базар, где собрались представители всех корпораций, в особенности — ювелиры, торговцы драгоценностями и антиквары. Морозини по опыту знал, что иногда удается — при условии, что ты по-настоящему разбираешься в этом! — откопать там совершенно удивительные находки, а иногда и получить очень ценные сведения. Сверившись со своей записной книжкой, Морозини без труда отыскал посреди огромного крытого рынка, весьма живописного под стрельчатыми сводами, лавочку торговца, специализирующегося на старинных драгоценностях: она была, вне всяких сомнений, самой красивой из всех, но в то же время и самой скромной и наименее посещаемой. Дверь не была распахнута настежь, как у других, а в витрине, затянутой черным бархатом, была выставлена всего лишь одна вещь: на этот раз старинный женский пояс, составленный из широких колец, украшенных чеканкой и россыпью бирюзы, жемчуга и оливинов восхитительного светло-зеленого оттенка. На звонок вышел служитель. После того как Морозини назвал себя, он проводил гостей в рабочий кабинет со сводчатым потолком, где их встретил человек лет пятидесяти, дородный и одетый примерно так же, как Осман-ага, с той разницей, что его одежда была из тонкого черного сукна и сшита у хорошего портного. Лицо хозяина лавки, разумеется, тоже украшали усы, но скорее монгольского типа. Ювелир, которого звали Ибрагимом Фахзи, встретил венецианского собрата и его спутника с той изысканной вежливостью, какой отличаются восточные люди, если им удается избежать поэтических излишеств, но при этом ухитрился не утратить деловой хватки:

— Я не знал, что вы прибыли в наш город, и, по-моему, вы здесь впервые. Тем не менее я не слышал ни об одном аукционе, который мог бы привлечь внимание наших друзей с Запада…

— По той простой причине, что в ближайшее время ничего такого и не предвидится. Мы с моим другом Видаль-Пеликорном предприняли это путешествие с двойной целью: не только ради своих исследований, но и ради удовольствия открыть для себя прекрасный, завораживающий город, дышащий историей.

Фахзи хлопнул в ладоши, и тотчас появился поднос с традиционным кофе. Слуга поставил его на низкий столик и удалился.

— Кто-кто, а я не стану протестовать, когда наш царственный город называют прекраснейшим, я очень люблю слушать похвалы его красоте. Но не покажусь ли я вам нескромным, если спрошу о предмете ваших исследований?

— Разумеется, драгоценности. Когда тобой владеет такая страсть, она уже не проходит. Собственно говоря, мы с моим другом пишем книгу. Нас особенно интересуют пропавшие драгоценности, которым выпало сыграть важную роль в истории народов. Например, знаменитое ожерелье французской королевы Марии-Антуанетты… Хотя похитители разделили его на части, нам все же удалось отыскать какие-то следы. Или изумруд, который Птолемей подарил римлянину Лукуллу, с выгравированным на нем его портретом… А еще «Три брата» — прославленные рубины, которые носил на шляпе Карл Смелый, герцог Бургундии.

— Очень интересно! И вы думаете, что сумеете все это отыскать? Даже сами камни? Правда, ходят слухи, будто вам удалось найти знаменитую пектораль Иерусалимского Первосвященника…

Мало ли что рассказывают, — отозвался Морозини, неприятно удивленный тем, что столь тщательно оберегаемый секрет стал широко известен, и не намеренный распространяться на эту тему. — И вы не можете не знать, что в любом, кто занимается нашим ремеслом, рядом с коллекционером дремлет сыщик. Нет лучшего развлечения, чем идти по следу, — прибавил он несколько легкомысленным тоном, чтобы турок не догадался о том, насколько в действительности серьезны его поиски…

— И след ведет сюда, в Константинополь? В нашей истории нет ни одной из тех, так сказать, знаменитых драгоценностей, чьи приключения стали известны всему свету и с которыми нередко связываются различные суеверия.

Морозини пожал плечами.

— Не столько суеверия, сколько знаменитые проклятия. Вы, может быть, в них не верите, и вы правы, поскольку их породила лишь человеческая алчность. Тем не менее мы слышали о древних камнях, пропавших из сокровищницы султанов и называемых «проклятыми камнями»…

Широкая физиономия ювелира, казалось, внезапно превратилась в восковую маску.

— От кого вы о них слышали?

— О, это не имеет ни малейшего значения! — небрежно отозвался Альдо. — От одного приятеля-турка, с которым я встретился в Париже.

— И… этот друг больше ничего вам о них не рассказал?

— Право, нет. Разве что… Ах да, что, начиная с XV века, их якобы больше никто не видел. Один французский путешественник любовался ими, когда они украшали грудь султана…

Ибрагим Фахзи расхохотался, и его смех показался Адальберу, молча за ним наблюдавшему, несколько натянутым.

— А-а, старая легенда о смерти отца Мехмеда II, якобы отравленного из-за пары изумрудов? Детские сказки! Просто смешно. И не думайте за это ухватиться! Вашей книге это ничего не даст, может только вызвать недоверие у читателей.

— Легенда? Ну и что же? — мягко повторил за ним Морозини. — Мне всегда казалось, что у истоков легенды зачастую можно отыскать истину.

— Только не в этом случае! И я даже не смогу как следует пересказать вам эти бредни. А что вы скажете о поясе, который я выставил в своей витрине?

Альдо понял, что тема закрыта, похвалил, как только мог, украшение, о котором шла речь, и гости расстались с хозяином ювелирной лавки, по крайней мере внешне, наилучшими друзьями.

— И все-таки этот заговор молчания выглядит более чем странно! Осман-ага выходит из себя, стоило только заговорить об изумрудах, а Ибрагим Фахзи, едва речь коснулась пустой, по его же словам, легенды, начинает принужденно смеяться. Что, по-твоему, это означает?

— Может быть, мы слишком близко подошли к какой-то государственной тайне?

— И сколько ей сейчас веков, этой тайне? Сейчас, когда Оттоманская империя превратилась в воспоминание?

— Мустафа Кемаль Ататюрк, правитель, установивший новый режим, держится за эти воспоминания. Он ополчился против тиранической монархии, а вовсе не против истории страны, которой он гордится. Все, что принадлежит славному прошлому, принадлежит и ему. Тем более что власть Ататюрка, которая держится на его исключительной личности, может быть, превосходит власть султанов.

Вернувшись в отель, они застали там Хилари Доусон, которая проявляла все признаки сильнейшего недовольства, порожденного жестоким разочарованием: у нее отобрали выданное ей разрешение осмотреть коллекцию фарфора, хранившуюся в Старом Серале.

— И без каких-либо объяснений! — восклицала она, размахивая только что полученным официальным извещением. — Мне только и сообщили, что при нынешнем положении вещей в Топкапы-Сарае меня уже не могут туда пустить. Но вы-то там побывали? Вы заметили что-нибудь такое, что оправдывало бы подобные меры? Может быть, там ведутся какие-то реставрационные работы?

— Дворец в этом крайне нуждается, — ответил Аль-до, — но ничего похожего мы не заметили.

— Ну, так что же все это значит? Что я такого сделала этим людям?

В прелестных голубых глазах англичанки сверкали слезы, и она выглядела настолько трогательно, что Альдо почувствовал, как начинают таять его предубеждения.

— К сожалению, посольства теперь находятся не здесь, а в Анкаре, куда Ататюрк в двадцать третьем году перевел все правительство. Вам придется решить, стоит ли ваша работа поездки туда. Но, может быть, консул Великобритании смог бы вам помочь? Вы ведь — дочь лорда, и все английские двери должны перед вами распахиваться? Но меня-то интересуют вовсе не английские, а турецкие двери, так что в этом случае мне лучше бы оказаться немкой, чем англичанкой. Мне и так стоило огромного труда получить это разрешение…

— Должно быть, просто какое-то недоразумение, — произнес Адальбер с такой влюбленной улыбкой, что Морозини немедленно захотелось надавать ему пощечин. — Я могу сходить с вами к вашему консулу, а если хотите, то и к французскому…

Она взглянула на поклонника с сомнением.

— А вас-то сегодня утром впустили? Вы удовлетворены?

И да, и нет, — ответил Адальбер. — Скажем, поначалу все шло вполне прилично, но мы очень быстро поняли, что оказались нежеланными гостями. Ну, не стоит так расстраиваться! Ничто еще не потеряно, и вы слишком прелестны для того, чтобы кто-нибудь мог надолго перед вами устоять. В конце концов мы обязательно получим для вас это разрешение…

— До чего же вы милый! Какое счастье, что я вас встретила, — вздохнула она, улыбнувшись так, что Альдо сразу же почувствовал себя лишним.

— Ну, хорошо, — непринужденно бросил он, — пожалуй, пора мне вас оставить. Разбирайтесь со своими консульствами, а я тем временем позвоню в Венецию, хочу узнать, что делается у меня дома…

— Конечно, позвони! — рассеянно отозвался Адальбер. — А я сейчас же займусь делами мисс Хилари. Встретимся за ужином!

Даже когда все идет из рук вон плохо, иногда случаются приятные сюрпризы, и на этот раз Альдо пришлось дожидаться всего час, прежде чем его соединили с Венецией. К телефону подошел Анджело Пизани, и в его голосе явственно послышалось облегчение…

— Наконец-то! Наконец-то! — воскликнул молодой секретарь. — Вы даже представить себе не можете, дон Альдо, до какой степени я рад вас слышать.

— Вы так беспокоились?

— Правду сказать, ужасно, а господин Бюто — еще сильнее, чем я. В ответ на нашу телеграмму из «Царя Давида» сообщили, что вы уехали из Иерусалима, и с бароном Ротшильдом нам тоже связаться не удалось…

— Потому что сейчас он должен быть где-то в Богемии. Мы с ним расстались примерно месяц тому назад, его срочно туда вызвали.

— Да, конечно, но разве вы не должны были уже вернуться?

— Но я же написал господину Бюто! Разве он не получил моего письма?

— Никаких писем не было, и он очень переживает.

Морозини чуть было не сказал, что он-то сам переживает куда сильнее, но вовремя прикусил язык и дальше распространяться не стал.

— Ну, хорошо, вот я и нашелся. Что у вас там делается?

— Э-э… я предпочел бы, чтобы вам рассказал об этом сам господин Бюто.

— Так позовите же его! И побыстрее! Связь может с минуты на минуту прерваться.

— Так ведь его же здесь нет! — простонал Анджело, похоже готовый расплакаться. Однако его голос внезапно повеселел: — Нет, вот он как раз идет сюда!

Еще мгновение, и в трубке зазвучал мягкий, хорошо поставленный голос бывшего наставника Альдо, ставшего со временем поверенным в его делах. Но на этот раз Морозини уловил в голосе всегда удивительно спокойного Ги Бюто несвойственный тому оттенок раздражительности.

— Где только вас черти носят, Альдо? Мы вас повсюду ищем!

— Они принесли меня в Константинополь. Значит, вы так и не получили моего письма?

— Нет, я ничего не получил, но от восточной почты ничего другого ждать и не приходится, она никогда хорошо не работала. Главное, что у вас все в порядке. Надеюсь, у донны Лизы тоже все хорошо?

— Не совсем так, но об этом мы поговорим чуть позже, если хватит времени. Что делается дома? Анджело, похоже, чем-то сильно встревожен.

— Особенно тревожиться не о чем, но у нас действительно возникла неожиданная проблема. Вы помните Спиридиона Меласа, бывшего лакея вашей кузины, графини Орсеоло?

— Того самого, из которого она намеревалась сделать нового Карузо? Еще бы, прекрасно помню. И что он еще натворил?

— О, ничего особенного, просто он требует свою долю наследства. И к тому же утверждает, будто у него есть завещание.

— Надо же, до чего обнаглел! После того, что он почти разорил ее и выставил на посмешище, он теперь хочет получить и то, что ему не удалось у нее отнять, — дворец и остатки ее имущества?

— Вот именно. Что нам делать? Я, разумеется, обратился к мэтру Массариа, но он говорит, что только вы можете опротестовать завещание.

— Мне совершенно не хочется это делать, дорогой мой Ги. Вы знаете, как обстояло дело с моей кузиной Адрианой и в чем была ее вина передо мной. То, что ее наследство попадет в руки проходимца, мне, собственно говоря, представляется вполне естественным.»

— Разумеется, я примерно это и ожидал от вас услышать, но на этот раз я прошу вас подумать о том, что скажут люди. Венеция не поймет того, что вы отдаете какому-то ничтожеству исторический дворец и остатки, пусть даже там действительно мало что осталось, наследства великого и знатного рода. Тем более что все считают, будто причиной смерти Адрианы, как и Анельки, и Чечины, было случайное отравление ядовитыми грибами. И, если вы допустите подобный скандал, вы только проиграете, потому что никто вас не поймет!

Альдо раздумывал недолго. В трубке уже некоторое время слышался характерный шорох, означавший, что вскоре связь будет прервана.

— Я немедленно напишу мэтру Массариа, — сказал он, — и поручу ему опротестовать завещание и вести дело так, как он сочтет нужным. Вы правы! Если мы выиграем дело, мне никто не помешает передать это наследство в дар Венеции или какой-нибудь благотворительной организации, не так ли?

— Я рад это слышать! А теперь хотя бы два слова о Лизе. Она что — нездорова?

— Нет, но у нас возникла одна проблема, о которой я не могу распространяться по телефону. Лучше напишу. Надеюсь, здесь почта работает лучше, чем в Иерусалиме.

Телефон, видимо, разделял мнение князя, потому что у Ги Бюто даже не хватило времени ответить: связь с Венецией прервалась. Альдо счел бесполезным перезванивать. Он немедленно написал своему нотариусу, затем, немного подумав, сочинил письмо для Ги Бюто, в котором ограничился сообщением о том, что дело с пекторалью получило неожиданное продолжение и что в силу этого от него потребовали некоторых действий и кое-каких гарантий. Имя Лизы в письме даже не упоминалось. Он знал, что старый друг достаточно проницателен, чтобы прочесть между строк. Покончив с письмами, Морозини принял душ, надел приличествовавший для ужина смокинг и, сунув в карман конверты, отправился к портье, чтобы попросить того отправить почту. У князя оставалось немного времени, и он надеялся скоротать его в баре за стаканчиком в ожидании, когда появятся голубки-археологи.

Взяв у постояльца письма, человек с золотыми ключами протянул ему в обмен конверт без марки и без каких-либо признаков того, что он прошел через руки почтальонов, — даже без адреса, на белой бумаге четко выделялось только имя князя.

— Кто это принес?

— Какой-то посыльный, ваше сиятельство. Он не стал ждать ответа.

— Благодарю вас.

Морозини отправился в бар, на ходу распечатывая конверт. Познакомившись с его содержимым, он удивленно поднял бровь: никогда в жизни ему не доводилось еще получать столь кратких посланий. Всего два слова да восклицательный знак, но зато как недвусмысленно! «Убирайтесь отсюда!» И все.

Князь задумчиво сунул записку в карман, выбрал себе спокойный уголок в роскошно обставленном мавританском кафе, заменявшем здесь бар, заказал виски с содовой, затем машинально вытащил из золотого портсигара сигарету и так же машинально затянулся, выпустив первые колечки дыма. Стакан спиртного и сигарета — это всегда были для него наилучшие условия для раздумья, правда, еще ванна, а когда удавалось объединить все три удовольствия, он становился по-настоящему счастлив, но сейчас не могло быть и речи о том, чтобы возвращаться в номер даже ради такого приятного времяпрепровождения. Сейчас надо было дождаться Адальбера и Хилари. Он снова уставился на конверт, на листок бумаги, пытаясь обнаружить хоть какие-то следы их происхождения, ведь написанное там стоило долгих размышлений. Пусть он и не мог пока понять, откуда исходит угроза, но она была очевидной и однозначной, хотя и не сформулированной: либо он уедет, либо с ним случится нечто весьма неприятное. И дело касалось определенно его одного: на конверте была написана только его фамилия.

Естественно, ему ни на мгновение не пришло в голову повиноваться странному предписанию. Во-первых, он вообще терпеть не мог, когда им командовали, а во-вторых, достаточно ему было почувствовать, что он стесняет кого-то из людей, не скрывающих своих недобрых намерений, достаточно ему было ощутить, что его присутствие кому-то неудобно, как его начинало разбирать любопытство и страстное желание разобраться во всем как следует.

Не оставив ему времени на дальнейшие раздумья, в кафе появились Адальбер и Хилари, он поспешно сунул записку в карман и встретил новоприбывших обычной своей непринужденной улыбкой.

— Ну что? Какие новости?

По выражению лица друга и его спутницы он бы мог и сам догадаться, что новости отнюдь не блестящие. Это вполне подтвердилось: подвигая кресло так, чтобы англичанке удобнее было сесть, Видаль-Пеликорн пожал плечами и тяжело вздохнул.

— Все получилось примерно так, как я и предполагал: консулы никак не могут повлиять на решение министерства. Они здесь только для того, чтобы перебирать бумажки. Англичанин и не подумал скрывать от нашей приятельницы, что единственный шанс для нее чего-то добиться — поехать в Анкару и там поговорить с самим послом…

— Ну и в чем дело? Ничего страшного! Отсюда до официальной столицы едва ли больше четырехсот пятидесяти километров, туда протянута железная дорога. Очевидно, вам предстоит ехать не на Восточном экспрессе, но и другие поезда бывают вполне приличными…

Хилари испуганно уставилась на Морозини.

— Я это знаю, но ведь Анкара пока еще не совсем настоящий город. Кажется, это что-то вроде большой деревни, и полиция там ничегошеньки не может сделать… Если бы вы согласились поехать туда со мной, я бы чувствовала себя куда более спокойно.

В тот вечер на ней было креп-жоржетовое белое платье, расшитое миниатюрными голубыми бусинками — в цвет глаз. Наряд делал девушку необычайно соблазнительной, но Альдо был абсолютно нечувствителен к такого рода соблазнам. И он ответил ей с добродушной улыбкой:

— Неужели вы, только что проехавшая через всю Европу, опасаетесь нескольких часов путешествия? Неужели вы, выбравшая себе профессию, при которой надо уметь противостоять как людям, так и стихиям, опасаетесь каких-то ничтожных бюрократов?

— Я ведь не археолог, если иметь в виду то, чем занимается господин Видаль-Пеликорн. Я никогда в жизни не руководила никакими раскопками, просто специализируюсь на фарфоре и фаянсе, — строго говоря, я обычный музейный работник.

— Что ж, очевидно, с этим дело иметь приятнее: фарфор бьется, но ручек не испачкаешь! — саркастически заметил Морозини.

— Не будьте таким жестоким! Я ведь прошу о такой малости! Мы могли бы сесть в поезд прямо сегодня ночью — я навела справки! Завтра утром мы были бы уже на месте, все уладили, и завтра же вечером вернулись бы назад. Разве это слишком дерзкая просьба?

— Не знаю насчет дерзости, но, на мой взгляд, просьба невыполнимая. У меня сегодня вечером очень важное свидание. Ах да, я хотел сказать: у нас, — добавил князь, бросив взгляд на Адальбера, который сидел с видом побитой собаки. Впрочем, это не помешало ему немедленно вмешаться в разговор.

— Положим, это не такое уж срочное свидание! В конце концов, его можно перенести на день или на два, а я и сам готов признать, что при нынешней обстановке в Анатолии, когда ежеминутно можно ожидать волнений, мне было бы гораздо спокойнее, если бы мы поехали вместе с Хилари!

Морозини иронически поднял бровь.

— А почему это «мы»? Разве недостаточно тебя одного для выполнения столь сложной задачи? Ну и отправляйся в Анкару, если тебе это улыбается!

— Но мы же договорились…

— Скажем, что у нас кое-что предполагалось, — немного мягче сказал Альдо, которому вовсе не хотелось, чтобы между ними встала стена, но который тем не менее не переставал досадовать на друга, выбравшего именно этот момент, чтобы без памяти влюбиться. — С другой стороны, если не дай бог что-нибудь случилось бы с мисс Доусон, ты был бы так несчастен, а меня загрызла бы совесть. Поезжайте вдвоем и не думайте обо мне.

— Тогда сейчас же дай слово, что дождешься, пока я вернусь, чтобы пойти туда, куда мы собирались!

На этот раз Альдо от души расхохотался, убедившись в том, что Адальбер сразу же перестал настаивать на его поездке с ними. Еще бы! Предполагаемое путешествие наедине с девушкой его мечты должно было заранее приводить его в восторг.

— Я попытаюсь, хотя, знаешь ли, я ведь уже достаточно взрослый, чтобы уметь выпутываться самому!

— Не знаю, как и благодарить вас, — вмешалась в непонятный для нее разговор девушка, взгляд голубых глаз которой мгновенно из тревожного стал безмятежным.

— Даже и не пробуйте! Что за пустяки — никаких поводов для благодарности! Адаль, сходи к портье и скажи, чтобы вам забронировали места на ночной поезд, а потом мы наконец поужинаем…

Ужин занял немного времени. Поезд отходил в одиннадцать, и путешественникам надо было успеть переодеться и собрать кое-какие вещички для недолгой поездки, тем более что для красивой молодой женщины «кое-какие вещички» обычно означают не меньше двух битком набитых чемоданов. Отложив салфетку, Морозини предпочел, оставив влюбленную парочку готовиться к дороге и пожелав им счастливого пути и исполнения всех надежд, подняться к себе в номер. Ему претила сияющая физиономия Адальбера, такого радостного, словно он отправлялся не в деловую поездку, а в свадебное путешествие, но он очень не хотел снова опускаться до словесной дуэли. Что же до записки с неясной угрозой, упрятанной в карман смокинга, то князь решил показать ее другу, когда тот вернется. А пока положил эту записку в несессер свиной кожи, где держал свои туалетные принадлежности, и тщательно запер его.

С высоты своего балкона, возвышавшегося над входом в отель, он наблюдал за тем, как парочка усаживалась в принадлежавшую гостинице машину, которая должна была отвезти голубков на паром, пересекавший Босфор, чтобы они попали на вокзал Скутари, находившийся в азиатской части города.

Когда автомобиль исчез из виду, Морозини еще довольно долго созерцал волшебную красоту Стамбула и Золотого Рога, искрящегося, как нынешнее платье Хилари, тысячами маленьких огоньков, разбросанных по синему бархату ночи. Около половины двенадцатого, набросив плащ прямо поверх смокинга, что сразу же придало ему вид человека, собирающегося приятно провести время в ночном кабачке, он спустился к конторке, осведомился у портье о нескольких подходящих для развлечений адресах, отказался от предложения зарезервировать в том или другом месте столик, взял машину и, в свою очередь, покинул «Пера-Палас». Предъявленный ему ультиматум не оставлял Морозини много времени на размышления: ему нужно было в ту же ночь непременно повидаться и поговорить с Саломеей…

6 КОЛДОВСКАЯ НОЧЬ

— Что ж, заходи, я тебя ждала…

— Как ждала? Я же не предупредил заранее, когда приду!

Нет, не предупредил. Но я знала, что ты однажды вернешься — не в тот вечер, так в другой… А сегодня с утра мне что-то говорило, что это будет именно нынешний вечер… Иди сюда, садись рядом со мной!

Она протянула к нему тонкую изящную руку с браслетами, всю в золоте и рубинах. В этот вечер Саломея была одета как на праздник: ее окутывали длинные полотнища вроде покрывал из тонкого муслина, шитого золотом, а между драпировками были видны драгоценные ожерелья и застежки. Гадалка полулежала посреди подушек, диадема тонкой ювелирной работы, украшавшая ее волосы, была еще роскошнее, чем в прошлый раз, а длинная, соскользнувшая на плечо коса с вплетенными в нее золотыми бусинками казалась продолжением изумительного головного убора. В миндалевидных черных глазах и на ярко-алых губах отсвечивали огоньки бронзовых люстр, висевших на разных уровнях. Саломея была поразительно красива, ее красота просто околдовывала, а когда Альдо, следуя приглашению, опустился на подушки рядом с ней, он ощутил еще к тому же дивный, опьяняющий аромат, с каким прежде никогда не встречался. Его снова, как тогда, охватило волнение. И чтобы рассеять чары, он приступил к разговору, стараясь говорить как можно суше и спокойнее:

— В ту ночь ты сказала, что мне угрожает опасность. Можешь объяснить, что именно ты имела в виду?

— Возможно… — загадочно ответила она, хлопнув в ладоши, чтобы принесли кофе. — Но ты же пришел сюда не только ради этого…

— А зачем еще? Я знаю, что туман, окутывающий будущее, расступается перед тобой… и что ты говоришь слишком правдивые вещи.

— Это твоя подружка, с которой ты приходил тогда, сказала так? Кстати, кто она тебе?

Просто старая приятельница, но ты, которая видишь и знаешь все, должна бы знать и это… Да, действительно, она так и сказала. И думаю, была настолько же удовлетворена твоими прорицаниями, насколько и испугана ими…

— Она странная женщина и родилась не в свое время. Ошиблась веком. Она прибыла издалека, как и я сама… Но она привела тебя ко мне, и за это я благодарна ей…

Морозини нахмурился, смутно ощущая, как его снова охватывает подозрительность.

— Не понимаю, за что тут быть благодарной, — резко сказал он.

— Ты тот, кого я ждала так долго!

Ну вот, только этого еще и не хватало! Теперь — Саломея, но все это уже было в его жизни… Чтобы сдержаться и не показать раздражения, Альдо выпил чашку обжигающего кофе, который показался ему как никогда ароматным.

— Послушай, — вздохнул он, — мне нужны всего лишь твои знания. Ты сказала, что в ближайшем будущем мне грозит опасность, и я думаю, ты была права, потому что сегодня вечером я получил вот эту записку. Как видишь, письмецо короткое, но весьма недвусмысленное.

Она бросила на листок бумаги презрительный взгляд.

— И ты испугался?

— Нет, но уверен, что к этому надо отнестись серьезно.

— Наверное, но тебе ведь в любом случае надо собираться в дорогу. Что ж, я тебе посоветую послушаться…

Разочарованный и взбешенный оборотом, который принял разговор, Альдо вскочил на ноги и сделал это так неловко, что чуть было не опрокинул низкий маленький столик, на котором стоял поднос с кофе.

— Если это все, что ты способна мне сказать, значит, я пришел зря. Мне лучше уйти, не хочу терять время попусту…

— Ты правда считаешь, что пришел зря? Ладно-ладно, успокойся и не извращай смысла моих слов. Ты уедешь из Стамбула потому, что твоя жизнь — далеко отсюда, а то, что ты ищешь, еще дальше…

— Так ты знаешь, что именно я ищу?

— Ты ищешь священные камни, которые дают способность провидеть будущее, и как раз поэтому-то тебе и грозит опасность…

У Морозинипропало всякое желание уйти. Он почувствовал, что наконец-то сможет ухватиться за кончик путеводной нити.

— Но если ты сама говоришь, что этих камней здесь нет, я не могу понять, почему меня должны преследовать именно здесь!..

— У твоих врагов прямо противоположные интересы. Одни готовы на все, лишь бы не появились снова эти изумруды, которые сыграли такую трагическую роль в истории одной из самых почитаемых династий, а другие, наоборот, хотели бы, чтобы ты их нашел и чтобы они смогли обогатиться на этом.

— А ты знаешь, где они находятся?

— Я знаю, где они были уже давно…

— Так расскажи мне, по крайней мере, их историю!

— Не сейчас.

— Но когда же?! — воскликнул Морозини, снова чувствуя раздражение. — Ты знаешь, что мне надо уехать, больше того, ты сама советуешь мне это сделать, и ты же говоришь «не сейчас»! Надо еще раз повторить? Когда?

— После того, как мы займемся любовью… Тогда я тебе скажу все.

Он посмотрел на Саломею с изумлением:

— Займемся любовью? Ты и я?

— Ты видишь здесь кого-то другого? Я хочу принадлежать тебе. Не волнуйся, на это потребуется немного времени. Час, не больше…

— Но это невозможно!

Теперь моя очередь спрашивать. Почему это невозможно? Разве я недостаточно хороша собой? — удивилась она, потягиваясь на своих подушках так, чтобы изумительное тело, едва прикрытое тонкой тканью, было видно во всей красе.

— Ты необычайно хороша, но, поскольку тебе обо мне явно известно все, ты не можешь не знать, что я совсем недавно женился и очень люблю свою жену, которую у меня похитили… Согласись, все это отнюдь не располагает к тому, чтобы забавляться с другой женщиной, как бы она ни была хороша собой.

Намеренно произнесенное им слово «забавляться», видимо, больно задело женщину, потому что она нахмурилась. В прекрасных черных глазах блеснула молния.

— Князь не имеет права быть вульгарным. Все, чего я от тебя хочу, это исполнения того, что было назначено мне судьбой уже очень давно и что только ты можешь осуществить. Я вовсе не прошу тебя забыть твою жену. Я просто хотела бы, чтобы ты забылся на время сам, чтобы подавил свою волю и повиновался инстинкту…

— Не хочу тебя обидеть, ты действительно очень красива, но я никогда не смогу это сделать!

Сможешь, сможешь… Я в этом уверена… Выпей еще немножко кофе! Морозини машинально повиновался, а она в это время трижды хлопнула в ладоши. В соседней комнате зазвучала тихая музыка, на пороге появилась служанка. Не говоря ни слова, девушка подошла к хозяйке, сняла с нее диадему резного золота и унесла с собой. Едва она скрылась за занавеской, Саломея встала, прошлась босиком», позвякивая браслетами на ногах, по ковру, устилавшему пол, потом начала танцевать. Танец был медленным, почти величественным, он напоминал священные танцы жриц, приносящих дары своим богам. Трижды она вставала на колени перед Альдо, не выбиваясь из завораживающего ритма музыки, и трижды поднималась, мягко поводя бедрами. Затем она чуть отступила и сбросила первое покрывало к ногам мужчины, который поднял его, странно зачарованный происходящим. Ему вдруг показалось, что время остановилось, что реальность отступает от него все дальше и дальше по мере того, как продолжается этот сладострастный танец, темп которого мало-помалу убыстрялся. Он перестал быть европейцем, затерянным на границе двух миров, он стал царем древних времен, смотревшим, как перед ним оживает и постепенно обнажается восхитительная статуя… Один за другим в воздух взлетали куски шитого золотом муслина, дивное тело обнажалось все больше. Вот теперь на ней, кроме последнего покрывала, остались лишь инкрустированные жемчугами, кораллами и драгоценными камнями широкий золотой пояс и резное украшение типа пекторали, неспособное всей своей тяжестью смять горделивую грудь, и еще — подвески в ушах да многочисленные браслеты на тонких запястьях и лодыжках… Альдо чувствовал, как пот струится по его спине, как странно затуманивается его сознание, как растет и крепнет желание… Удивленный этим, он на секунду задумался о необычном вкусе кофе, но зрелище было слишком завораживающим, чтобы он мог найти в себе силу сопротивляться.

Наконец не стало и последнего покрывала, танец достиг апогея. Пектораль упала на ковер, туда же полетел и-пояс, после чего Саломея, совершенно обнаженная, часто дыша, упала к ногам Морозини и обхватила его щиколотки… Неслыханным усилием воли он заставил себя подняться, стремясь прогнать искушение, развеять чары, но женщина, только что стоявшая перед ним на коленях, не переставая ласкать его, встала, обвилась вокруг него, подобно лиане, и принялась потихоньку раздевать. Он бессознательно попытался ее оттолкнуть, положил руки ей на плечи, но не смог этого сделать: всякое сопротивление было сломлено! У нее была такая нежная кожа, а ее аромат действовал на него как приворотное зелье. Минутой позже они уже ласкали друг друга на горе подушек… Альдо забыл все на свете… Но когда он взял ее, то чуть не вскрикнул он удивления: Саломея оказалась девственницей!

Она почувствовала, как он поражен, и еще крепче обняла его.

— Тише, тише! — прошептала она. — Так и должно было быть…

Позже он все-таки поинтересовался:

— Почему так и должно было быть?

— Потому что когда-то, в очень давние времена, один человек умер, отказавшись от дара, который я преподнесла тебе сегодня…

— Но это же просто глупо! Я не Иоанн Креститель, а ты не дочь Иродиады…

— Может быть, мы были ими прежде? Разве кто-нибудь это знает?.. Во всяком случае, когда я увидела тебя в тот вечер, я сразу поняла, что это ты — тот, кто должен был прийти, тот, для кого я берегла себя…

Он резко отстранился.

— Что за безумие! Послушай, давай договоримся, Саломея. Я любил тебя потому, что ты этого хотела, потому что ты сама назначила эту цену за сведения, которые я уже отчаялся получить… И еще потому, что ты очень красива, а я всего-навсего мужчина, ничем не лучше других…

— Ты что — сожалеешь?

Он пожал плечами, встал, обернул вокруг бедер одно из ее брошенных на пол муслиновых покрывал и стал искать сигареты. Нашел, прикурил…

— Я бы солгал, если бы стал отрицать, что ты заставила меня пережить минуты… ну, незабываемые, скажем так… Но ты должна знать: мы никогда больше не займемся этим снова!

Боишься, что я стану привязываться к тебе? Нет, тебе нечего опасаться! Ты уйдешь свободным, я больше ни о чем тебя не попрошу. Наоборот, теперь настала моя очередь выполнять условия сделки.

Последнее слово она произнесла с такой печалью, что Альдо невольно вернулся к дивану, сел на краешек, взял тонкую руку молодой женщины и поцеловал в ладонь.

— Назвать этим словом то, что ты дала мне возможность пережить, было бы слишком грубо. Когда два человека, сливаясь, создают подобную симфонию, скорее следовало бы говорить о соглашении.

Пристально посмотрев ему в глаза, в самую их глубину, она улыбнулась с неожиданной на этом лице нежностью.

— Спасибо.

Она тоже встала и, приблизившись к жаровне, медленно потягивалась всем великолепным телом, наслаждаясь теплом. Это зрелище было до того исполнено чувственности, что Морозини благоразумно поспешил закрыть глаза. Ему очень не хотелось снова поддаться искушению… Но когда он опять открыл глаза, Саломея, уже одетая в далматику из золотой парчи, прикуривала. И к запаху его английского табака теперь примешивался запах «Латтакии».

— Хочешь еще кофе?

Он покачал головой. И тогда она, вместо того чтобы к нему приблизиться, подтянула к себе голубой кожаный пуф, расшитый серебром, и села напротив, по другую сторону кофейного столика.

— Я ничего не знаю о тех людях, которые хотят, чтобы ты нашел камни, но я скажу тебе, почему в этой стране к ним относятся как к худшему из проклятий и почему опасно даже упоминать о них: потому что это еврейские камни…

— Мне говорили, что сам Иегова некогда дал их пророку Илии. Насколько мне известно, Господь никогда не был евреем…

— Но зато его сын евреем был, а если ты будешь все время меня перебивать, мы никогда не дойдем до конца…

— Извини.

— …потому что стали причиной смерти султана Мурада и, если они вновь вынырнут на поверхность, то, возможно, благодаря им выплывет и истина, похороненная много веков назад и связанная с происхождением того, кого они считают величайшим из своих правителей наравне с Сулейманом Великолепным: Мехмеда Второго Завоевателя, того, кто поработил Византию, столицу христианства, чтобы навеки подчинить ее исламу.

— И что же это было за происхождение?

— Еврейское.

Глаза у Морозини стали почти круглыми.

— Как это может быть?

Разумеется, по материнской линии. Его мать, которую называли Хума-хатун, та, кого сын неизменно почитал, в память о которой даже построил мечеть, происходила из римского гетто. Ее звали Стелла: имя, соответствующее персидскому имени Эстер и означающее «звезда», имя, которым называли девочек только в еврейских семьях. Во время поездки с матерью и братом в Александрию ее схватили и привезли в Адрианополь, чтобы продать там как невольницу, но благодаря своей красоте она попала в гарем Великого Господина. Мурад влюбился в нее и сделал ее своей второй женой; первой была сербская принцесса Мара Бранкович, дочь сербского деспота Георгия… Однажды Хума-хатун — будем уж называть ее тем именем и тем титулом, которые она носила, — увидела, как ее муж надевает на себя ожерелье, состоявшее из крупной жемчужины и двух изумрудов, и с ужасом поняла, что это за камни: ведь во всех городах еврейской диаспоры оплакивали утрату пекторали Первосвященника и дополнявших ее «Урима» и «Тум-мима». То, что ее муж — нелюбимый муж — носит их на своей груди, показалось ей худшим святотатством, какое только можно вообразить, и она решилась, под видом прихоти красивой женщины, попросить его подарить ей эти камни. Но он отказал, ссылаясь на то, что изумруды достались ему в наследство от великого Саладина и, несомненно, вместе с ними передается и воинская доблесть того, а это женщине совершенно ни к чему. Она продолжала настаивать и даже открыла ему, чем были для ее народа эти камни, но теперь он разгневался: когда же она наконец поймет, что положение, до которого он ее возвысил, истребляет всякую память о прошлом и что ради блага и ради величия его сына никто не должен знать, что его мать — рабыня-еврейка? Что же касается изумрудов, они давным-давно стали военным трофеем, и из всей их истории люди должны вспоминать лишь о Саладине. Пройдет время, и эти изумруды будет носить Мехмед…

Для той, что прежде звалась Стеллой и сейчас еще продолжала втайне исполнять обряды своей религии, эти слова звучали богохульством. И она решила завладеть «Светом» и «Совершенством». Это было нелегким делом, и она, возможно, даже рисковала жизнью, но ей представлялось, что она нашла способ заполучить камни: Мурад был хорошим правителем, он берег своих солдат, заботился о благоденствии своего народа и чтил свой религиозный долг, но очень любил вино и вкусную еду. И, пока она раздумывала над тем, как ей поступить, однажды вечером султан вернулся во дворец в страшном волнении: когда он шел по мосту через Тунджу, дервиш из ордена Мевлеви, к которому он относился с большим почтением, предсказал ему скорую смерть. Жена увидела в этом знак судьбы и решила подождать. Несколько дней спустя после обильного застолья Мурад приказал позвать свою любимую жену, желая удостоить ее своей любви, но среди ночи она позвала на помощь: Мурад начал задыхаться. Через час он умер, а Хума-хатун, Райская Птица, вернулась в свои покои, унося с собой снятые с цепи изумруды.

Это еще не было окончательной победой: она не могла ни хранить их при себе в гареме, ни тем более покинуть дворец и добраться до маленькой еврейской общины, существовавшей в Адрианополе. И тогда она отважилась рискнуть и рассказала свою историю первой жене, не зная, какие чувства может питать к ней истинная принцесса.

Но она нашла у той понимание…

Мара, дочь сербского деспота, была христианкой и страдала оттого, что отдана безбожнику, пусть даже и султану. Конечно, она не знала унижений рабства, а ее брак был заключен в результате политической комбинации. Мы ничего не знаем о том, какие чувства она питала к Мураду, но известно, что после смерти сына, которого она ему родила и который должен был править после него, она утратила всякий интерес к придворной жизни. Единственным человеком, который вызывал ее сочувствие, была вторая жена султана, несчастная женщина, раздираемая между голосом крови, который пытались в ней заглушить — позже Мех-мед Второй распространит слух, будто его мать была французской принцессой! — и любовью к сыну, воспитанному в строгом соответствии с законами религии, которая для нее оставалась ненавистной.

После смерти Мурада Мара добилась от нового правителя, знавшего, чем обязана ей его мать, разрешения увидеть родные края, отца и братьев. Она и увезла с собой изумруды, намереваясь передать их еврейской общине своей страны. Ей и в голову не приходило оставить их у себя: она знала, какое проклятие тяготеет над этими драгоценными камнями. Кроме того, она знала, как драгоценна дружба, завязавшаяся между ней и второй женой покойного султана: новый правитель бесконечно любил свою мать, так что лучшего союзника и представить себе было нельзя. И она была исполнена твердой решимости исполнить обещание. К несчастью…

— Ну вот! Значит, опять произошло какое-то несчастье?

— Несчастья всегда случаются, когда речь идет о священных предметах, запятнанных кровью. На отряд, сопровождавший принцессу к отчему дому, напал самый грозный из всех, кто разорял страну, и вообще самый страшный человек из всех, кто жил в те времена: валахскии воевода Влад Дракул, о жестокости которого ходили такие легенды, что даже турки дрожали перед ним. Его прозвали Цепеш — «сажающий на кол» — за особое пристрастие к этой пытке. Рассказывают, он любил есть, окруженный, словно частоколом, рядом несчастных, умирающих на заточенных кольях.

— Ну и человек! — поежился от отвращения Морозини. — И что, принцессу постигла та же страшная участь?

— Нет, этого он все-таки не посмел сделать. Последствия могли оказаться слишком серьезными — Бранкович был могущественным правителем. Влад удовольствовался тем, что велел своим людям ее ограбить, а потом сделал вид, будто разыскивает преступников. Так что, когда Мара добралась до Семендрии, изумрудов в ее сундуках уже не было…

Морозини поморщился. Только этого ему и не хватало — неужели ко всем прежним сложностям теперь придется еще и разыскивать эти проклятые камни в неразберихе балканских стран? Но тут же ему в голову пришел другой вопрос.

— А ты-то откуда можешь все это знать?

Я происхожу по прямой линии от любимой служанки Хумы-хатун, той, которая обеспечивала связь между ней и принцессой Марой. Последняя, кстати, окончила свои дни в Константинополе, как только Мехмед, относившийся к ней с искренней симпатией, завладел этим городом. Ее вроде бы привела туда давняя любовная история. Моя прабабка, та самая служанка, тоже обладала даром ясновидения, и три женщины часто встречались. Хума очень страдала из-за того, что священные камни попали в такие плохие руки — уж лучше им было оставаться у турок! — и без конца уговаривала сына выступить против Влада, который был его вассалом с тех пор, как Мурад покорил Валахию. И она, и Мара знали, что этот демон — Дракул означает дьявол! — украсил изумрудами пряжки, которые носил на шляпе.

— Ей не стоило так из-за этого терзаться: разве проклятые камни не должны были погубить того, кто обладал ими и украшал ими себя?

Только не в этом случае. Я уже сказала тебе, что этот человек был истинным воплощением дьявола: казалось, удача была с ним неразлучна. Никогда его грабежи не приносили столько добычи, и никогда им не владела такая яростная и неукротимая жажда власти и богатства. Она до такой степени им овладела, что в один прекрасный день он решил перестать платить ежегодную дань в две тысячи дукатов, которую должен был приносить султану как его вассал. Мехмед пять лет это терпел, а затем собрал войска и выступил в поход против наглеца; но на самом деле невыплаченная дань была лишь предлогом. У него были две тайные причины: во-первых, он хотел вернуть Раду, младшего брата Влада, настолько же прекрасного, насколько тот был безобразен. Во время завоевания Валахии Мурадом Вторым мальчик был взят в заложники и воспитывался в Адрианополе, и Мехмед с тех пор был в него влюблен. Впрочем, это была любовь без взаимности: Раду боялся Мехмеда и при первом удобном случае от него бежал, оставив нового султана безутешным. Во-вторых, ему стало известно, что Дракул владеет драгоценностью, похищенной у его отца в момент смерти, — правда, имени похитителя он не знал и так никогда и не узнал! И Мехмед решил, что как Раду, так и изумрудам настало время вернуться в Сераль. Ты, наверное, догадываешься, с каким ужасом Хума-хатун наблюдала за приготовлениями сына. Конечно, она оплакивала утрату священных камней, которых лишился ее народ, но при мысли о том, что когда-нибудь они засверкают на груди или на тюрбане Мехмеда, ее охватывал непреодолимый ужас.

Тем временем Влад, готовясь отразить нападение, обратился за помощью к своему сюзерену, королю Венгрии Матвею Корвину: когда султан явится, ему окажут достойную встречу…

Однако Мехмед трезво мыслил и, как и его отец, попусту кровь своих людей не проливал. По совету своего великого визиря, которого звали Махмуд-паша, он отправил к Владу посольство, предлагая ему приехать — вместе с братом! — для того, чтобы обсудить создавшееся положение. Вместо ответа, Дракул прибил гвоздями парадный тюрбан к макушке главы посольства, а всех, кто его сопровождал, велел посадить на кол. А затем повел свои войска на турецкие позиции в Валахии, по пути грабя, поджигая и зверски убивая все живое. Теперь уже никто не мог остановить Мехмеда, и он лично выступил в поход против этого дьявола. После множества боев Владу пришлось бежать в Венгрию, где его посадили в тюрьму, чтобы он осознал разницу между союзниками и врагами в том, что касалось его излюбленного развлечения: Влад до того увлекся и забылся, что на колу оказались и несколько венгров. Тем временем Мехмед, у которого в самом разгаре был медовый месяц с Раду, поставил юношу, под охраной турецких войск, валахским воеводой вместо брата…

Но удержать под замком человека, так любившего свободу, как любил Влад, было несбыточной мечтой. Прошло много лет, прежде чем этому дьяволу удалось вырваться из тюрьмы, но в конце концов он вернулся в Валахию, где без труда нашел сторонников: турецкое иго породило множество недовольных. Что касается Раду, то он куда больше времени проводил при дворе, чем на своих землях, где, впрочем, ему нелегко было бы удержаться, поскольку он так никогда и не смог завладеть сокровищами брата. И потому Влад, найдя свои богатства в целости и сохранности, смог уверенно раздавать обещания, заплатить своим войскам и повести их в поход на свои прежние владения, которые ему удалось отбить. Хотя ему так и не удалось убедить жену, которая была венгеркой и доводилась родственницей королю Матвею, и сына присоединиться к нему. Снова начались массовые убийства, но теперь они ограничивались лишь пленными: Владу слишком нужны были его войска, чтобы он мог губить их ради забавы. Впрочем, к тому времени им руководили только природная храбрость и желание навсегда изгнать турок из страны, которую, как оказалось, он успел полюбить. Два года прошли в ожесточенных боях, и наконец в одном из них смерть настигла Дракула. Говорят, его тело покоится под курганом, возвышающимся посреди маленького островка на озере Снагов неподалеку от Бухареста, где он нашел убежище и для себя, и для своих сокровищ. Впрочем, рассказывают и другое: будто бы под курганом не лежит никакое тело и что гроб так же пуст, как пуст сундук, стоящий у него в изножье…

— Иными словами, — вздохнул Морозини, едва Саломея умолкла, — теперь уже никто не знает, где «Свет» и «Совершенство». Они, как мне кажется, окончательно исчезли. И ты солгала мне, дав понять, что знаешь, где они находились.

— Я тебя не обманывала. В Румынии, или, точнее, в Трансильвании, есть город, который называется Сигишоара. Там родился Влад Дракул, и там же родилась единственная женщина, которую он любил: цыганка по имени Илона. Сигишоара для цыган священный город, именно там они с незапамятных времен выбирают своего короля. И именно там Влад каждый год встречался с Илоной. Ради него она в конце концов покинула свой табор и стала вести оседлую жизнь. Хотя, может быть, она сделала это и для того, чтобы спасти своих братьев от страшной мести возлюбленного. Так вот, она жила в этом городе и родила Владу дочь, которую тот нежно любил. И, наконец, именно ей, Илоне, в минуту смертельной опасности он передал на хранение самое ценное, что было среди его сокровищ… в том числе и два изумруда. Они по-прежнему у этих женщин.

Морозини буквально подскочил:

— Ты что, шутишь? Ты говоришь мне о женщинах, которые жили четыреста лет тому назад, так, словно они по-прежнему живут среди нас.

— В каком-то смысле так оно и есть: дочь Илоны так и не вышла замуж, но каждый год, когда цыгане возвращались в Сигишоару, она встречалась со своим возлюбленным, и она родила ему дочь, для которой повторилась та же история. И вот так, от дочери к дочери, потомство Илоны дошло до наших дней…

— И всех этих женщин убивали одну за другой?

Ничего подобного. Действие проклятия было приостановлено ради этих женщин, поклонявшихся камням с изображениями солнца и луны, естественных покровителей этих детей ветра и долгих дорог. Правнучки Илоны стали в каком-то смысле… весталками, жрицами, хранившими камни. И не забудь, что ко всему этому еще прибавлялась страшная и гордая легенда о человеке, который хотел освободить Валахию от турецкого ига. Так что нет никаких причин предполагать, будто «Урим» и «Туммим» покинули Румынию…

— Откуда ты это знаешь?

— Это моя тайна. Тебе придется довольствоваться тем, что я рассказала…

Альдо не стал расспрашивать дальше. Встав, он подобрал свои вещи и быстро оделся, внезапно охваченный нетерпением: ему захотелось как можно скорее уйти из этой комнаты, подальше от этого дивана, на котором он нарушил клятву верности. Конечно, он пошел на это только ради спасения Лизы, но он был слишком честен сам с собой, чтобы не упрекнуть себя в удовольствии, которое получил при этом. Дал ли бы он так легко себя уговорить, если бы эта женщина не была так красива?

— И все-таки мне хотелось бы, чтобы ты ответила на один вопрос…

— Спрашивай…

— О, вопрос очень простой: это еврейские камни, ты сама еврейка. Почему же, если ты знала, где они находятся, ты ничего не сказала об этом своим единоверцам?

— Потому что я им не доверяла. Люди меняются, и я слишком сильно опасалась, как бы рыночная ценность камней не перевесила их духовную ценность. И потом, я ждала тебя. Я могла рассказать это только тебе… Отправляйся туда! Ищи жилище той, в чьих жилах течет кровь Дракула. Ты найдешь «Свет» и «Совершенство», и они вернутся в Иерусалим. Там они, по крайней мере, займут наконец подобающее им место и окажутся в тех руках, в каких им положено находиться…

Внезапно промелькнувшая в голове Морозини мысль о Гольберге и о тех средствах, которыми тот не гнушался ради обладания изумрудами, заставила его задуматься над тем, действительно ли именно в такие руки следовало бы попасть изумрудам. Он в этом сомневался, но, разумеется, вслух своих сомнений высказывать не стал.

Он уже собрался уходить, но в последнюю минуту спохватился, достал из кармана записную книжку и на всякий случай записал трудное название города, которое Саломея продиктовала ему по буквам: «Сигишоара»… Наконец он склонился было над ней для прощального поцелуя, но она, поднявшись, крепко обняла его:

— Тебе действительно уже пора?

От прикосновения ее тела он дрогнул, но на этот раз у него были все основания для того, чтобы овладеть собой. Он легонько коснулся губами ее жаждущих губ, потом мягко отстранил молодую женщину:

— Спасибо тебе за все, что ты дала мне! Я никогда этого не забуду…

— Но никогда не вернешься?

— Кто знает? Конечно, в ближайшее время не вернусь, но… если мне удастся найти для твоего народа «Свет» и «Совершенство», я приду рассказать тебе об этом.

Он не стал добавлять к этому, что придет с самыми благими намерениями, чтобы не гасить радости, вспыхнувшей в прекрасных темных глазах.

— Ты обещаешь?

— Обещаю…

Выйдя в сырую и холодную ночь, он почувствовал, как навалилась на плечи усталость, и порадовался, что его ждет машина. Он никогда в жизни не дошел бы до «Перы» пешком. «Пора бы запомнить, что тебе уже не двадцать лет, и даже не тридцать! — сказал он сам себе. — А сейчас тебе бы не помешали несколько часов сна…»

Он уснул в машине, водитель его разбудил. В гостинице Альдо поднялся пешком в свой номер — он боялся заснуть в лифте. Добравшись наконец до постели, он свалился на нее, как был, одетый и провалился в блаженный сон.

Он все еще крепко спал, когда за ним пришли: он был арестован по обвинению в убийстве гадалки из квартала Хаскиой. Она была убита той же ночью…

Все это напоминало кошмар. И напоминало до такой степени, что Морозини спрашивал себя, проснулся ли он действительно или эта колдовская ночь все еще длится. Сначала его номер наполнился солдатами со свирепо закрученными усами, потом они шли по коридорам отеля, провожаемые испуганными взглядами постояльцев, потом его везли в тюремной машине с вооруженными до зубов охранниками… За мостом Галаты кончились «европейские» кварталы, дальше была железная решетка и серые стены тюрьмы рядом с минаретами Айя-Софии и наконец холодная и зловонная камера, в которую его бросили и где ему предстояло дожидаться первых допросов. Хорошо, что он успел прихватить с собой теплый плащ, хоть сможет согреться в ближайшие дни. Но он был заключен и еще в одну, на этот раз — невидимую тюрьму, был огражден барьером чужого, незнакомого языка, барьером непреодолимым, поскольку те, кто его схватил, похоже, никакими иностранными языками не владели… Насмерть перепуганный управляющий «Пера-Паласа» прочитал и перевел Морозини ордер на его арест и все обвинения, которые ему предъявляют, но никаких подробностей сообщить не мог, поскольку офицер, командовавший подразделением, ничего не объяснил.

Сидя на едва прикрытых грубым вытертым одеялом досках, которые должны были служить ему постелью, Альдо растерянно оглядывал свое новое жилище: каменные стены, Когда-то давно выбеленные известью, от которой теперь остались лишь туманные разводы, соседствовавшие с подозрительными пятнами и непонятными надписями; табуретка, ведро в углу, тяжелая, выкрашенная зеленой краской дверь с зарешеченным окошком… Больше ничего… Изучив обстановку, он попытался понять, что с ним произошло. Саломея убита! Но кто же ее убил, господи боже мой? И когда? Сам он ушел от нее в три. Возможно, убийца был уже там, подстерегал, пока он выйдет. Он даже наверняка был там, поскольку несчастная женщина была убита «ночью», но эта уверенность была единственной брешью в выраставшей вокруг Альдо сплошной и непреодолимой стене вопросов, ответов на которые было не найти. И это тем более его тревожило, что порядки в новой Турции, как говорили, мягкостью не отличались. Заподозренного и потом обвиненного в чем-то человека могли без особых формальностей повесить или расстрелять, в зависимости от того, был ли он штатским или военным, причем для иностранцев никаких исключений не делали.

Ошеломление прошло, уступив место подавленности, а та, в свою очередь, сменилась гневом. Неужели он, князь Морозини, позволит вздернуть себя на виселицу, расстанется с жизнью, которую так любит, расплачиваясь за преступление, которого не совершал? Неужели он сдастся без борьбы? Ну нет, ни за что! К тому же и Адальбер скоро вернется. Как только Адальбер узнает, что с ним произошло, он сделает все возможное и невозможное, чтобы вытащить его отсюда. Уж в этом на него можно положиться: если понадобится, он дойдет и до самого Ататюрка, только бы спасти его, Альдо…

Эта уверенность немного его утешила и ободрила, и все же день, а потом и ночь прошли хуже некуда. Прежде всего, ему, несмотря на теплый плащ, было холодно: в единственное расположенное под самым потолком и забранное железными прутьями окошко свободно проникал мельтем — холодный ветер, который дул с Черного моря. И потом, он был голоден: за все время ему всего один раз бросили кусок черствого и заплесневелого хлеба и поставили кувшин с водой. А главное, ему казалось, что он совсем один во внезапно ставшем таким враждебным к нему мире, что его до скончания веков забыли в каком-то средневековом каменном мешке… К концу ночи ему ненадолго удалось задремать, но проснулся он совершенно разбитым и с горьким привкусом во рту. Он глотнул воды. Он готов был отдать все, что угодно, за возможность принять душ, побриться и выпить чашу кофе, пусть даже плохого, лишь бы горячего. И еще за сигарету, но у него отняли и его золотой портсигар, и зажигалку, и вообще все, что при нем было, даже наручные часы. Поэтому он понятия не имел о том, который теперь час. Когда снова появился сторож с куском хлеба, он стал показывать на запястье, надеясь, что тот поймет, но сторож только тупо на него поглядел, пожал плечами и вышел. И снова наступила тишина. Стены в этой тюрьме были такими толстыми, что никак нельзя было услышать, что в ней делается.

И потому Альдо чуть было не закричал от радости, когда наутро два охранника пришли за ним, вывели из камеры, защелкнули на нем наручники и повели куда-то по лабиринту грязных коридоров с бесчисленным множеством решеток, при виде которых становилось ясно, что о побеге и думать нечего. Затем они поднялись по двум лестницам, и пленник наконец оказался в кабинете, хозяин которого, человек с длинными монгольскими усами и впечатляющими мускулами, распиравшими хорошо сшитый костюм, куда больше походил на янычара старых времен, чем на служащего молодой республики. Чуть поодаль сидел и ждал еще один человек, уже немолодой на вид, с усталым лицом и глазами навыкате. Как только Морозини вошел, он сразу представился ему на довольно скверном итальянском: это оказался переводчик. Кроме того, он объяснил Морозини, что Селим-бею поручено вести расследование его дела.

— Я весьма вам признателен, — сказал Альдо, — но, нимало не подвергая сомнению ваши способности, я все же предпочел бы обойтись без посредников. Будьте любезны, спросите у этого господина, говорит ли он только по-турецки. Меня вполне устроило бы, если бы мы говорили по-французски, по-английски или по-немецки.

Селим-бей говорил по-немецки, и допрос шел на языке Гёте, которым турок, впрочем, владел довольно свободно. Перечислив не допускающим возражений тоном имена и титулы подозреваемого, этот так называемый следователь перешел к делу:

— Вы обвиняетесь в том, что убили в ночь с 5-го на 6-е число текущего месяца в припадке ревности женщину, известную под именем Саломеи Га-Леви, которая была вашей любовницей…

От изумления брови Морозини поднялись вверх сантиметра на два, не меньше.

— Моей любовницей?.. Из ревности? Да с чего вообще вы все это взяли?

— Попрошу ограничиться тем, чтобы отвечать на мои вопросы. Да или нет?

— Нет. Тысячу раз нет! Зачем мне было ее убивать?.. Кстати, каким же образом, по-вашему, я ее убил?

— Зарезали ножом.

Какой ужас!.. Но я продолжаю: так вот, с чего бы мне убивать женщину, которую я видел всего-то второй раз в своей жизни? Саломея была очень известной ясновидящей, и несколько дней тому назад я сопровождал к ней мою приятельницу, маркизу Казати, приехавшую из Парижа ради того, чтобы та ей погадала. То, что маркиза мне рассказала, звучало настолько впечатляюще, что мне пришло в голову и самому воспользоваться талантами этой гадалки.

— Вот только вместо того, чтобы гадать о будущем, вы с ней переспали. По-вашему, это вполне естественно для незнакомого с ней клиента?

Догадавшись о том, что у турка есть свидетель, — несомненно, служанка Саломеи! — Альдо не стал отпираться, находя это бессмысленным и даже опасным.

— Согласен, что подобное встречается нечасто, тем не менее так и было. Повторяю, я действительно видел Саломею второй раз в жизни, но… как всякий мужчина, вы должны понимать, что существуют определенные… невольные побуждения. Саломея была необыкновенно красива. Признаюсь, я не устоял…

— Иными словами, вы ее изнасиловали? Услышав это слово, Альдо сорвался с места:

— Разумеется, нет! Я слишком люблю и уважаю женщин, для того чтобы унизиться до подобного…

Тонкая и презрительная улыбка, возникшая на лице чиновника, в точности повторила изогнутую линию его усов.

— Однако в те времена, когда солдаты дожа Энрико Дандоло взяли Византию, ваши предки от этого не отказывались?

С тех пор, сударь, прошло шестьсот лет, и если я восхищен вашей образованностью в области истории, то все же и удивлен тем, что осман упоминает об этом периоде. Насколько мне известно, в 1453 году люди султана Мехмеда Второго тоже этим не пренебрегали? Кроме того, я надеюсь, что вы не станете брать на вооружение спорный вопрос, в течение стольких веков стоявший между Константинополем и Венецией? Я, сударь, всего-навсего простой торговец! Не наемник и не захватчик! А что касается тех минут, которые я провел с Саломеей, то те, от кого вы получили эти сведения, если, конечно, это честные люди, должны были рассказать вам и о том, как все происходило.

— Кого вы имеете в виду?

— Свидетелей, которых вы должны были допрашивать: служанку, которая открыла мне дверь и подала нам кофе, музыканта, который для нас играл… Откуда мне знать, я не могу сказать вам, кто там в доме еще был!

— Что ж, тогда вы, может быть, скажете мне, где сейчас драгоценности этой женщины?

— Ее драгоценности?

— Да, ее драгоценности! У нее были очень красивые вещи… Вещи, которые были на ней, когда вы пришли, и которых у нее уже не было, когда вы оставили ее лежать в луже собственной крови.

Волна гнева словно подхватила Альдо, заставив его вскочить на ноги.

— И эти верные слуги позволили мне изнасиловать их хозяйку, потом перерезать ей горло и спокойно уйти с несколькими килограммами золота?.. Да-да, с килограммами, потому что одна только ее диадема должна была весить немало!

— Вы их запугали.

— Один-единственный человек, к тому же безоружный и обессилевший после любви, да еще и нагруженный всеми этими побрякушками? Да, ничего не скажешь, выглядит очень правдоподобно!

— Эти побрякушки были очень ценными, и они пропали.

— И вы нашли среди моих вещей все это, да к тому же, может быть, и нож, которым было совершено убийство?

— Нет, но непременно найдем в ближайшее время.

Не сомневаюсь. Только мне хотелось бы, чтобы вы знали: я сказал, что я торговец, и так оно и есть, это правда, но всем известно, что меня интересуют только исторические драгоценности. Те, что были на Саломее, пусть даже она и была совершенно удивительной женщиной, для меня ни малейшего интереса не представляют. Кроме того, если я оставил ее лежащей в луже крови, то и на мне должны были остаться следы крови. Но ведь шофер, который три часа ждал меня у ее дверей, должно быть, сказал вам, что я не был с головы до ног вымазан кровью?

— Мы его еще не нашли.

— Еще вопрос, найдете ли вы его вообще, но я могу вам предложить и кое-что получше. Вернувшись в гостиницу, я сразу же, как был, одетый свалился на постель. Именно там и схватили меня ваши люди. Следовательно, на мне по-прежнему все те же вещи. Конечно, теперь они уже грязные и измятые, не спорю, но напрасно вы стали бы искать на них следы крови.

— Никто не занимается любовью в одежде. Вы помылись, только и всего! Как бы там ни было, против вас существуют слишком тяжкие улики, чтобы я мог довольствоваться вашими… объяснениями. Вас будут судить, князь…

— Чего ради стараться? Почему бы просто не повесить меня теперь же? Вы выиграли бы время. А пока что мне хотелось бы, чтобы итальянского посла в Анкаре поставили в известность об этой истории. Думаю, его никто не извещал об этом?

Селим-бей презрительно пожал плечами:

— Незачем беспокоить особу такого ранга из-за обычного уголовного преступления…

Да вы что, в самом деле? Но не мешало бы вам знать, что я тоже достаточно важная особа, у меня княжеский титул, я эксперт по драгоценностям с мировым именем, известный коллекционер. И я требую, чтобы по крайней мере консул был поставлен об этом в известность. Он сделает все необходимое…

Селим-бей поднялся:

— Но ему уже сообщили, и я не думаю, чтобы он захотел в это вмешиваться. Так что незачем напускать на себя важный вид, сударь! Здесь вы — всего лишь убийца, обвиняемый в грязном преступлении. И судить вас будут именно по этой причине…

Альдо потребовалось призвать на помощь все свои душевные силы для того, чтобы, вновь оказавшись в своем каменном мешке, не впасть в отчаяние. Он чувствовал, что запутался в какой-то паутине, и никак не мог понять ни того, откуда тянутся невидимые нити, из которых она была сплетена, ни того, как он может оттуда выбраться.

Этот Селим-бей выбирал из его ответов только то, что лило воду на его мельницу, и был твердо намерен вращать ее в соответствии со своими инструкциями или с полученными им от кого-то указаниями. Кроме мучительной тоски и тревоги, Морозини терзала еще и та картина, которую ему только что описали: Саломея, это прекраснейшее творение природы, лежащая с перерезанным горлом в луже собственной крови!.. Ему невыносима была мысль о том, что ее убили из-за него, может быть, только для того, чтобы привести его туда, где теперь он оказался, но даже об этом думать было не так нестерпимо, как о Лизе! Лиза, его бесценная и обожаемая Лиза, которую он больше никогда не увидит! Завтра или, может быть, через три дня, через неделю, утром или посреди ночи он умрет здесь, в этой грязной дыре, или же во дворе тюрьмы, и никто даже не узнает, что с ним случилось. Тоталитарные режимы так хорошо умеют избавляться от тех, кто им мешает! И тут Альдо задумался о том, стоит ли, в самом деле, обращаться к итальянскому послу? Он знал, что в Риме на него давно уже поглядывают косо, несмотря на то что королева дружила с его матерью: дело в том, что истинным хозяином страны был теперь не король Виктор-Эммануил, а Бенито Муссолини, и для назначенного им дипломата имя князя Морозини ничего не значило. В конце концов узник всерьез пришел к выводу, что ему остается лишь совершить последний достойный его самого и его семьи поступок: умереть с поднятой головой, не утратив ни своей обычной гордости, ни привычной элегантности, пусть даже никто никогда не узнает о его достойном поведении.

А время между тем продолжало идти: день закончился, наступила ночь, и снова день, и снова ночь… И никаких перемен!.. Снова его обступило душное, тоскливое молчание…

Но вдруг, в час, когда все кругом казалось погруженным в сон, дверь камеры отворилась, впустив свет электрического фонарика. В камеру вошли двое, и сердце у Альдо забилось быстрее: должно быть, они пришли за ним, чтобы ночью вынести приговор и тайно казнить? В таком случае, несмотря на свой жалкий вид и на то, что он дрожал от холода, он должен был собраться с силами: ему предстояло показать, каким человеком он был и намерен оставаться до последней минуты. И он встал, сохраняя ледяное спокойствие, выпрямился, и с некоторым высокомерием, которое решил проявить перед лицом уготованной ему смерти, произнес:

— Вы пришли за мной, господа?

— Нет-нет, — ответил голос, который ему уже доводилось где-то прежде слышать. — Я пришел для того, чтобы поговорить с вами…

Только тогда луч света выхватил из темноты хитрое лицо Ибрагима Фахзи, владельца лавочки с Большого Базара. Конечно, это было полной неожиданностью для Морозини, но он ничем не выдал своего удивления.

— Я не знал, — только и произнес князь как можно сдержаннее, — что у вас свободный доступ в тюрьмы вашего города.

— Не сказать, чтобы столь уж свободный, но при наличии денег можно без большого труда добиться всего, чего пожелаешь…

— Однако мне тем не менее представлялось, что теперь порядок в вашей стране блюдется достаточно строго. Ваше правительство заботится об этом.

— Так и есть, но до него отсюда пятьсот километров. А мне непременно надо было с вами поговорить.

Ибрагим Фахзи жестом приказал тюремщику удалиться, и тот повиновался, бросив на ходу несколько слов, должно быть, указывая, каким временем располагает посетитель, потому что ювелир в ответ кивнул.

— Что ж, слушаю вас, — вздохнул Морозини. — Как-никак, а все же время быстрее пройдет…

— Может быть, вам и это не помешает? — спросил Фахзи, вытаскивая из кармана дорожную фляжку. — Это превосходный коньяк, который поможет вам согреться. А то здесь прямо зуб на зуб не попадает…

— Я предпочел бы бутерброд или чашку горячего кофе. Алкоголь не так уж хорош на пустой желудок…

— Вас что, не кормят?

— Взгляните сами! — ответил Альдо, показывая кусок хлеба, от которого он откусил лишь нетронутую плесенью часть. — Наверное, у вас в Турции принято морить подозреваемых голодом, чтобы добиться от них признаний?

— Мне очень жаль, и, поверьте, я сделаю все, что нужно для того, чтобы с вами получше обращались. Если только вы все же решите здесь остаться.

— А разве от меня зависит, гостить ли мне в этом «отеле» и дальше?

— Возможно…

— В таком случае давайте поскорее покинем этот приют! Я уже вполне насладился пребыванием здесь.

— Не так быстро! Но вы действительно могли бы в ближайшее время выйти на свободу, если бы повели себя благоразумно.

Морозини всегда терпеть не мог крутиться вокруг да около — как в повседневной жизни, так и в делах.

— Нельзя ли немного пояснее? Что все это означает?

— Что я располагаю достаточным влиянием для того, чтобы ваше дело рассматривалось более серьезно и чтобы полиция захотела заняться поисками настоящего убийцы. А она этого делать не собирается, потому что у нее и без того есть вполне подходящий человек на эту роль…

— Подходящий? А как же насчет правосудия?

— О, это!

Жест, сопровождавший короткое восклицание ювелира, был куда более красноречивым, чем слова.

— Понятно! В таком случае объясните мне, пожалуйста, что подразумевается в моем случае под благоразумным поведением?

— Вамследовало бы поделиться со мной теми сведениями, которые сообщила вам ясновидящая.

Впервые за долгое время на лице Морозини появилась насмешливая и вместе с тем беспечная улыбка.

— Вы хотите знать, что ждет меня в будущем? До чего трогательно!

— Момент для шуток выбран неудачно. Я хочу знать, что она рассказала вам об изумрудах…

— Каких изумрудах?

— Не прикидывайтесь наивным: тех самых, которые называют проклятыми камнями…

— …и которые очень не хотелось бы вновь увидеть вашему правительству, но на которые вам очень хотелось бы наложить руку?

— Да, для того, чтобы навсегда их уничтожить! И я уверен в том, что Саломея Га-Леви кое-что знала об этом.

— Почему? Потому что она была еврейкой? Что же вы сами у нее не спросили, раз верите в это?

— Я не то что верю, я в этом уверен. Однажды она сделала… скажем, полупризнание кое-кому, кто мне об этом рассказал. Одной женщине, которую она очень любила…

— Похоже, она неудачно выбрала человека, которому можно было довериться. И что дальше?

— Она хотела открыть тайну лишь тому мужчине, который, как ей было известно, когда-нибудь придет и которому она отдастся. Она отдалась вам: следовательно, она вам рассказала…

— Вы довольно много знаете! В таком случае меня удивляет, что вы при такой твердой убежденности не попытались заставить ее заговорить. Эта страна всегда славилась своим умением добиваться вынужденных признаний.

Ибрагим Фахзи, отвернувшись, уставился на закрытую дверь, и на его широкой физиономии появилось смущенное выражение.

— Все эти средства оказались бы бессильны против нее… и потом, тому, кто попытался бы к ним прибегнуть, пришлось бы иметь дело с Гази.

— Ататюрком? Он интересовался ею?!

— Саломея была очень известной гадалкой. Мустафа Кемаль когда-то сам обращался к ней перед тем, как прийти к власти. И мы знали, что впоследствии он ее оберегал для того, чтобы в случае необходимости снова воспользоваться ее даром ясновидения…

— Плохо он ее берег, раз ее убили.

— Раз вы ее убили, — мягко поправил ювелир. — И потому вам не приходится ждать снисхождения. Вас повесят, дорогой князь, если только я в это не вмешаюсь.

— И каким же образом в этой ситуации вы можете в это вмешаться?

— Возможно, я знаю убийцу: несчастный человек, безнадежно в нее влюбленный, человек, который не смел к ней приблизиться и не смог перенести того, что она отдалась другому.

— Похоже, в ту ночь в доме было полным-полно народу. Но ведь он должен был бы убить меня, а не ее!

— Не беспокойтесь, эта мысль ему тоже приходила в голову… иначе он не стал бы на вас доносить; но все-таки именно она была главной причиной его страданий. Она должна была погибнуть.

— Ну, в таком случае все складывается замечательно! Расскажите все это властям, и пусть меня выпустят на свободу!

Ибрагим Фахзи устремил на узника хитрый взгляд, каким смотрит человек себе на уме, надеясь, что удастся провернуть выгодное дельце и при этом не переплатить. С подобным взглядом Морозини уже не раз встречался в самых разных уголках планеты и хорошо знал, что он означает.

— Вы можете быть уверены, что я это сделаю, как только вы расскажете мне, что открыла вам Саломея.

— Господи, да с чего вы взяли, что она мне что-то открыла?

— Не увиливайте, я в этом абсолютно уверен, и мы только попусту теряем время. Скажите мне, что вы узнали, и через два часа вас выпустят на свободу.

— Или казнят!

И, внезапно расхохотавшись, отчего посетитель пришел в полнейшее недоумение, Альдо воскликнул:

— Да вы за дурака меня принимаете, дорогой мой! Я вам все расскажу, — допустим, мне есть что рассказывать! — и вы преспокойно обо мне забудете, тем самым одним выстрелом убив двух зайцев: вы получите то, что хотели, а я уж точно не смогу путаться у вас под ногами, разыскивая камни. Неплохо придумано! Ибрагим Фахзи побагровел:

— Вы меня оскорбляете! Я честный человек…

— В самом деле? Если бы вы были честным человеком, вы уже давно рассказали бы судебным властям этой страны все, что вам известно о гибели Саломеи, и я был бы на свободе. Нет, я не согласен на эту сделку.

— Вы с ума сошли! Вы что, не знаете, что вам грозит веревка?

— Точно так же она будет грозить мне и в том случае, если бы я заговорил… и если бы мне было что сказать. Хотя в действительности это не так. Так что разрешите мне с вами проститься, дорогой коллега. Боже, до чего хотелось бы продолжить прерванный сон!

Ювелир вскочил, не сводя пылавшего неприкрытой яростью взгляда с узника, старавшегося устроиться поудобнее на голой доске.

— Хватит выламываться! Я — ваша единственная надежда. О, я знаю, на что вы рассчитываете: вы воображаете, будто ваш друг-археолог землю и небо перевернет, чтобы вытащить вас отсюда, вот только, я думаю, он не успеет. Для того чтобы он мог помочь вам, он должен сначала узнать, что с вами произошло. А он ни о чем и не подозревает…

— До чего же в «Пера-Паласе» скромные служащие!

— Он понятия об этом не имеет по той простой причине, что он еще не вернулся из Анкары, а когда вернется, будет уже поздно! Так что советую вам хорошенько подумать!

Альдо почувствовал, как его затрясло, но он сумел напрячь все мускулы, так что его посетитель ничего не заметил… И голос его звучал по-прежнему ровно, когда он произнес:

— После моей смерти слишком поздно будет и для вас. Особенно если я расскажу следователю о вашем посещении, а я не премину это сделать, уж будьте уверены.

— Я пришел сюда с его согласия. Так что не питайте несбыточных надежд! Напротив, это я расскажу ему обо всем. А уж он-то знает, что ему делать…

Морозини, обернувшись, через плечо бросил на Фахзи насмешливый взгляд:

— Пытки! Да, ничего не скажешь, вам в голову приходят блестящие идеи! Вот только что-то подсказывает мне, что ваш приятель-судья ничего не знает об истории с изумрудами. Возможно, я и ошибаюсь, но он кажется мне честным человеком. В отличие от вас. И не надо мне рассказывать, что вы ищете их для того, чтобы уничтожить! Только не вы! А теперь оставьте меня в покое! — прибавил он так грубо, что тот не стал протестовать.

Забрав свою фляжку, к которой Альдо даже не притронулся, посетитель подошел к двери и постучал, подзывая сторожа, но, прежде чем уйти, произнес:

— Мы еще увидимся!

Альдо не ответил. Он с глухо закипающим гневом обдумывал то, что услышал от ювелира: Адальбер и его возлюбленная все еще были в Анкаре!

Да что же они там делают столько времени?

Ярость все сильнее овладевала Альдо. Он и представить себе не мог, что друг во всех приключениях на этот раз бросит его ради какой-то юбки. Только не Адаль! Под легкомысленной внешностью археолога скрывался разумный и очень образованный человек, истинный кладезь познаний, с иронией относившийся к своему времени и современным ему деятелям, любивший пожить со вкусом и настолько же мало приспособленный для волнений и терзаний страсти, как морж — для того, чтобы поселиться в Сахаре. Насколько было известно Альдо, на свете существовала лишь одна женщина, из-за которой сердце Адальбера могло забиться сильнее, и этой женщиной была Лиза. Но, зная, что связывает ее с Морозини, он ни разу не позволил себе ни единым словом, ни единым жестом выдать свои чувства и довольствовался тем, что выражал молодой княгине нежное восхищение и бесконечную преданность. И что же теперь? Прекрасно осведомленный о том, до какой степени судьба Лизы зависит от исхода этой злополучной истории, он бросает все, чтобы следовать по пятам за девушкой, с которой познакомился в поезде, и отдать себя в ее распоряжение? Нет, такого даже и представить себе невозможно!

И гнев Альдо утих так же быстро, как и разгорелся. Да и по какому праву он может указывать своему другу, как ему поступать? Адальбер, не теряя твердости и спокойствия, выстоял во всех бурях, сопровождавших драматическую историю с Анелькой. Безрассудная любовь, которую питал к ней Альдо, привела всех, кто жил в его доме, на край пропасти, заставила Чечину совершить двойное убийство, за которое она, безупречно порядочная женщина, немедленно после его совершения расплатилась собственной жизнью. Нет, в самом деле, не ему читать мораль! Хилари красива, несомненно, умна, да еще к тому же археолог по профессии. У нее есть все, чтобы пленить Видаль-Пеликорна, и, в конце концов, он имеет право быть счастливым. И все, что Альдо мог сказать, — и на этом покончить с сожалениями, — то, что Адальбер неудачно выбрал время!..

Еще два дня прошли на черством хлебе и ледяной воде, и это было для Альдо хуже всего. Он чувствовал, что силы его на исходе, и боялся, что еще несколько дней такой диеты, и он ослабеет настолько, что уже не сможет встретить смерть не только достойно, но и красиво. Ибрагим Фахзи как раз и рассчитывал на его слабость, чтобы добиться от него желаемого. И Альдо заставлял себя съедать до последней крошки корки хлеба, которыми его кормили.

К вечеру второго дня дверь камеры снова отворилась и на пороге появился сторож, но он не принес ни кувшина с водой, ни хлеба. Вместо этого он сделал узнику знак следовать за ним и повел Альдо по тем же коридорам, по которым его в прошлый раз водили к следователю. Правда, никакой охраны на этот раз не было, но, должно быть, начальство решило, что предполагаемый убийца стал за это время вполне безобидным. Как и тогда, его ввели в кабинет, но на этот раз — в кабинет директора тюрьмы. И сейчас его встретили возмущенные восклицания на чистейшем французском языке:

— Господи! В каком он состоянии?.. Значит, вот как у вас обращаются с людьми, против которых существуют лишь подозрения?

И голос, и звучавший в нем гнев, и язык, на котором он говорил, — все это, несомненно, принадлежало Видаль-Пеликорну, и Альдо, охваченный радостью, которую уже и не надеялся испытать, впервые в жизни едва не лишился чувств. Бросившись к нему, Адальбер усадил его в вытертое кожаное кресло, законный хозяин которого, низенький человечек, смущенно смотрел на всю эту сцену со стороны. Адальбер тем временем продолжал:

— Да принесите же кофе, черт возьми! И парочку этих ваших дурацких приторных пирожных! Его же ноги не держат!.. Успокойся, я пришел за тобой, — прибавил он, обращаясь к Альдо, который немедленно после этих слов попытался встать.

— Так пойдем отсюда! Уйдем сейчас же, сию же минуту! Я ничего не возьму у этих людей!

— Ну, не глупи! Чашка горячего кофе тебе не помешает. А потом я сразу отвезу тебя в гостиницу!

— Но как тебе это удалось? Нашли настоящего убийцу?

— Да… или нет… Мне на это в высшей степени наплевать!..

— Ну, тогда каким же образом?..

— Я тебе все чуть позже расскажу…

Кофе принесли мгновенно. И Альдо, который готов был камни есть, до того он изголодался, залпом проглотил три крохотные чашечки подряд, даже не дождавшись, пока осядет гуща. Тем временем в кабинет вошел незнакомый чиновник, о чем-то тихонько поговорил с директором тюрьмы, а затем приблизился к Морозини:

— Позвольте принести вам, сударь, извинения от имени моего правительства. Гази не может допустить, чтобы даже вдалеке от Анкары продолжали применять беззаконные методы старого режима. Он лично приказал ускорить проведение расследования по делу об убийстве этой женщины. И результаты расследования доказывают вашу невиновность. Итак, вы свободны, и во дворе вас ждет машина, которая отвезет вас в гостиницу.

— Я бесконечно признателен его превосходительству Гази, — поднявшись, ответил Альдо. — Могу ли я надеяться иметь честь высказать ему свою благодарность лично, если ему угодно будет меня принять?

— Он уже снова уехал в Анкару, и вы все равно не успели бы. Дело в том, что если он и пожелал пресечь то, что считает злоупотреблением властью, то он не хочет, чтобы вы задерживались в нашей стране. Приходите в себя и отправляйтесь в путь. Восточный экспресс уходит завтра.

Яснее не скажешь. Спасенный Морозини по-прежнему оставался незваным гостем, и, более того, ему недвусмысленно и точно указали, на какой именно срок распространяется предоставленная отсрочка. Разумеется, Морозини, счастливый тем, что так легко отделался, спорить не стал.

К тому же теперь у него не было никаких причин задерживаться.

Часом позже в своем номере в «Пера-Палас» он погрузился в горячую ванну, о которой мечтал в тюрьме, и с наслаждением затянулся сигаретой, а Адальбер, пристроившись рядом на табуретке, курил сигару и рассказывал о своих приключениях.

— Все вышло не так, как мы рассчитывали: мисс Доусон своего не добилась. Британский посол промариновал нас сорок восемь часов — потому мы и задержались, — а потом сообщил, что не желает впутываться в ее посудные истории. Он посоветовал ей вернуться в Лондон и подождать там, пока обстоятельства сложатся более благоприятным образом, а это непременно произойдет через некоторое время. Он даже пообещал ей лично за этим проследить. Так что мы вернулись, сам понимаешь, очень разочарованные, и в довершение ко всему управляющий гостиницей сообщает нам о том, что ты арестован. Мне нетрудно было понять, в чем тебя обвиняют, и я из кожи вон лез, чтобы тебя вытащить, но повсюду натыкался на необъяснимое непонимание. Никто, в том числе и консул, не желал впутываться в эту историю, и я уж совсем было собрался снова отправиться в Анкару, теперь уже по твоему делу, а там, следуя давней мудрости, говорящей, что лучше обращаться к Господу, чем к его святым, любой ценой добиться аудиенции у Ататюрка, как вдруг ко мне в номер приходит этот симпатяга Абеддин, наш управляющий. Не считая Хилари, он был единственным другом, какой у меня здесь остался, и он поделился со мной бесценными сведениями: если мне хочется лично увидеться с Гази, мне надо лишь попытаться каким-нибудь образом проникнуть в номер 101… «Здесь? В гостинице?»

«Да. Он с незапамятных времен, приезжая в Стамбул, останавливается здесь».

«Но мне казалось, что он останавливается во дворце Долма-бахче, на Босфоре?»

«Официально — да, и ему случается там жить, но, когда он приезжает лишь для того, чтобы окунуться в атмосферу любимого им города, он занимает неизменно в гостинице свои апартаменты. У него даже стоят здесь его любимые каминные часы».

Естественно, его всегда охраняют, но мне все же удалось добиться у него приема, сделав вид, будто я ошибся номером. Не скрою от тебя, что чуть было не оказался твоим соседом по камере, но мне в конце концов удалось уговорить его меня выслушать… Ну а все дальнейшее тебе известно. А теперь вылезай из воды, иди поешь то, что я заказал, и расскажи мне, как это все с тобой приключилось!..

— Погоди минутку! Ты рассказал ему о том, что мы на самом деле здесь разыскивали?

— Да. Не такой это человек, которому стоило бы пробовать что-то такое врать, и, мне кажется, я в жизни не встречал никого, кто держался бы так же холодно и сдержанно. Этот человек — настоящий Северный полюс, но он умеет слушать и отделять правду от лжи. И единственным условием, которое он нам поставил, было то, что изумруды никогда больше не должны здесь появиться.

— Он знает и причину, по которой мы занимаемся их поисками?

Да, и желает нам успеха. Вернувшись в Палестину, они перестанут представлять опасность, потому что раввин их спрячет, и больше никто не сможет раскопать их историю и узнать, что Мехмед Завоеватель был евреем, поскольку родился от матери-еврейки. Разумеется, этот самый раввин не должен ничего знать о том, каким был путь изумрудов, и я дал слово сохранить это в тайне.

— Ты правильно сделал, что все ему рассказал, твоя откровенность — лучшая гарантия нашей честности…

И Альдо, одновременно с удовольствием уплетая более или менее нормальную пищу, которой так долго был лишен, в свою очередь, ничего не утаив, рассказал другу о ночи, проведенной в доме Саломеи. К его величайшему удивлению, Адальбер почти никак не отреагировал, когда он дошел в своем рассказе до рокового момента. Вместо того чтобы восклицать и ужасаться, он лишь спокойно поинтересовался, покусывая кубики розового лукума:

— Тебе понравилось?

— Да. И пусть даже я покажусь тебе чудовищем, признаюсь, я безумно ее хотел и испытал сильнейшее наслаждение…

— А если бы она была жива, ты пошел бы к ней снова?

— Никогда. Я распрощался с ней, и никакая сила не заставила бы меня…

— Переспать с одной женщиной для того, чтобы спасти другую, любимую, конечно, не самое обычное дело для мужчины. Правда, история знает немало примеров, когда ради своих возлюбленных женщины отдавались своим врагам. Почему же ты должен показаться мне чудовищем? Из-за Лизы?

— Разумеется. Я так ее люблю, что никогда бы не подумал, будто смогу пожелать другую женщину, а уж тем более — овладеть ею… Мне так мерзко, что я готов сквозь землю провалиться…

Так постарайся обо всем забыть, а главное, когда встретишься с женой, не вздумай устраивать себе развлечение во вкусе Достоевского с душераздирающими признаниями, покаянием, битьем в грудь и посыпанием головы Пеплом. Саломея мертва, и только мы с тобой знаем, какой ценой тебе пришлось купить у нее сведения. Ты хорошо меня понял?

— Хорошо понял. Не беспокойся, среди моих предков нет ни одного русского, поэтому мне будет легче оставить при себе свои эмоции.

— Превосходно. Ну, так что же она тебе сообщила? Альдо коротко рассказал о том, что узнал от гадалки.

— Нет никаких причин считать, что она могла ошибаться. Изумруды должны находиться у наследницы Влада Дракула…

Брови Адальбера ушли под непослушную прядь, неизменно падавшую ему на лоб.

— Влада Дракула? Уж не хочешь ли ты сказать, что потащишь меня к дочке Дракулы?

— Ничего подобного! Влад Цепеш был правителем.

— Я знаю, о ком идет речь, но знаю и то, что он послужил прототипом для персонажа американского писателя Брэма Стокера. Только не говори мне, будто ты не читал книгу.

— Честное слово, не читал. Я считал, что Дракула — персонаж вымышленный и создан кинематографом…

— Грубейшая ошибка! Его создал писатель, взяв за основу трансильванского монстра, и приставил к реальному имени одну букву. Так где она живет, твоя наследница?

— Как раз в Трансильвании. Подожди, я записал название города, потому что оно сложное…

Взяв со стола записную книжку, которую ему вернули вместе с прочим его имуществом, Альдо принялся ее листать. Но, как он ни старался, изучая страничку за страничкой, той, где он под диктовку Саломеи записал название города, в книжке не было. Он озабоченно посмотрел на друга:

— Запись пропала. Кто-то вырвал этот листок…

— Вот как?.. Но ведь у тебя же феноменальная память, неужели ты не можешь вспомнить?

— Напрочь из головы вылетело. Это со всяким может случиться… Все, что я помню: начиналось название города на «си», а кончалось на «ра»…

— Мы, наверное, сможем его отыскать на карте Румынии. Я схожу к портье, узнаю, нет ли у него случайно карты, а заодно закажу нам на сегодняшний вечер билеты на Восточный экспресс…

— Что за чушь! Для начала мы едем в Бухарест…

— Нам сказали ехать Восточным экспрессом, мы и поедем Восточным экспрессом… А если понадобится, сойдем раньше. Заодно закажу билет и для Хилари.

— Она уже уезжает?

— Ну… да. Ее тоже более или менее выпроваживают, раз предложили вернуться «позже»! И потом, уж не знаю почему, но она испугана и предпочла бы оставаться под моей защитой, — несколько смущенно признался Адальбер.

Эта новость не доставила Альдо ни малейшего удовольствия, но он слишком многим был обязан своему другу для того, чтобы с ним пререкаться. Он ограничился тем, что заметил:

— Боится? Послушай, уж не прячет ли и она чего-нибудь такого за своими фарфоровыми чашками? Она достаточно красива для того, чтобы быть хорошей шпионкой, а Британский музей — идеальное прикрытие.

— Как видишь, не такое уж идеальное! Впрочем, женщины такого рода вообще не знают, что такое страх. А она всерьез перепугалась… Бедная девочка нуждается в помощи… — твердо заключил Адальбер.

Морозини всегда забавляла и трогала самоотверженная готовность археолога броситься на помощь, но на этот раз благородная черта друга его не восхищала. Взять Хилари с собой — еще куда ни шло, но как убедить ее ехать дальше, когда они сами сойдут с поезда? Вырванная из записной книжки страничка заставляла предположить, что им придется двигаться по минному полю, поскольку кому-то уже сейчас известно, куда они отправятся, покинув Стамбул. И нахальная девчонка, мертвой хваткой вцепившаяся в свою новую игрушку — плюшевого мишку, была им совершенно ни к чему…

Отложив решение этого вопроса на потом, Альдо решил несколько часов поспать в хорошей постели. Он еще успеет сложить чемоданы…

7 ДОЧЬДРАКУЛА

Придя на вокзал, Морозини понял, насколько прав был Видаль-Пеликорн, когда настаивал на том, чтобы ехать Восточным экспрессом: полицейские наблюдали за их отъездом, следовали за ними на расстоянии и не ушли с перрона, пока поезд не тронулся. Конечно, проще и быстрее было бы плыть морем до Варны, а дальше поездом добраться до Бухареста, но Гази распорядился определенно, и приходилось ему повиноваться: Альдо слишком многим был обязан правителю Турции, чтобы позволить себе протестовать. Так что они решили доехать до Белграда, а там пересесть на другую ветку линии, соединявшей Швейцарию с Австрией, Венгрией и Югославией, чтобы попасть в столицу Румынии. Теперь, когда они оказались вне пределов турецкой юрисдикции, руки у них были развязаны, но, разумеется, Хилари Доусон не была посвящена в эти дорожные планы: для нее они все направлялись в Париж.

Однако, поглядев на то, как она боязливо пробирается по вокзалу, ухватившись за руку Видаль-Пеликорна и испуганно оглядываясь кругом, Морозини начал смутно догадываться о том, что произойдет, когда они сойдут без нее в Белграде. И пока англичанка устраивалась в своем одноместном купе (они с Адальбером взяли для себя двойное), Альдо поделился своими опасениями с другом:

— Эта девушка прямо умирает от страха. Как ты думаешь, согласится ли она нас отпустить?

— Почему бы ей нас не отпустить? Я допускаю, что сейчас она, бедная кисонька, ужасно потрясена, но это только здесь, на турецкой земле. Поезд — несомненное продолжение Запада, и здесь она уже почувствует себя в некотором роде дома, особенно на следующее утро, когда пройдет ночь. Мы будем в Белграде завтра вечером, около семи, а сейчас не больше четырех часов пополудни: таким образом, у нее есть двадцать семь часов на то, чтобы прийти в себя. Тем более что я бы очень удивился, если бы в поезде не оказалось одного-двух англичан. На этой линии всегда хоть несколько человек да попадется…

— Хватит! Мне кажется, ты своими рассуждениями пытаешься сам себя уговорить! Не знаю, в какой стадии сейчас находится ваш роман, но мне очень жаль, что в Белград мы приедем не посреди ночи: мы бы сошли с поезда, пока она спит, и дело было бы сделано. А мы приедем туда как раз после чая, и нам никак не удастся уйти по-английски…

Адальбер с досадой передернул плечами:

— Что тебе только в голову приходит! Говорю тебе, все пройдет как нельзя лучше. Мы договоримся встретиться в Париже или Лондоне, только и всего. Хилари, конечно же, нас поймет. Эта самая скромная девушка из всех, кого я знаю…

Может быть, она и была самой скромной — и то еще, как поглядеть! — но что она была самой трусливой — это уж точно. Когда Адальбер заговорил на волновавшую друзей тему в вагоне-ресторане, она застыла с устрицей в руке, а ее большие голубые глаза немедленно наполнились страхом и слезами одновременно. Морозини, который был более или менее к этому готов, задумался над вопросом, в чем же, собственно, состоит прославленная британская невозмутимость. Во всяком случае, Хилари этой добродетели явно была лишена начисто.

— Вы хотите меня бросить? — тихим, сдавленным голосом прошептала она.

— Речь вовсе не идет о том, чтобы бросить вас, Хилари. Просто-напросто мы на время расстанемся с вами в Белграде, чтобы уладить одно важное дело, а вы доедете до Парижа и там нас подождете, или, если вас это больше устраивает, возвращайтесь в Лондон, а я приеду к вам туда.

— Вы хотите, чтобы я осталась одна в этом поезде?.. О, Адальбер, я никогда не смогу…

— Однако вы же ехали в нем одна, когда направлялись в Стамбул? Никто же не обещал вам, что вы встретите защиту в лице Адальбера! — взорвался Морозини.

Она бросила на Альдо убийственный, полный негодования взгляд:

— Это вовсе не одно и то же! Тогда я была просто пассажиркой, одной из многих, затерянной в людской толпе. Никто меня не знал… А теперь все изменилось!

— Не понимаю, в чем перемена.

— Вы разве уже забыли о том, как мы выехали из Константинополя? Нас, можно сказать, выставили под полицейским надзором. И кто вам сказал, что против нас не замышляют что-либо подобное в самом поезде?

— Для этого нет никаких причин. Власти убедились, что мы отбыли, как нам было предписано. И на этом все закончилось!

— Боюсь, вы — неисправимый оптимист! И вообще, зачем вам выходить в Белграде?

— Вам уже было сказано, — проворчал Морозини. — У нас там дело, которое надо уладить.

— В таком случае все очень просто: мы все втроем выйдем в Белграде, вы уладите свое дело, и мы поедем дальше следующим поездом…

— Нет, все далеко не так просто: мы в Белграде не останемся.

— Вот это мне совершенно безразлично, если только я останусь с вами. Куда вы, туда и я…

— Но это может оказаться опасным, — предостерег ее Морозини, вспомнив о страничке, вырванной из его записной книжки.

— Не имеет значения! Любую опасность вполне можно пережить, если встретить ее втроем! О, Адальбер, вы же не бросите меня одну после того, как пообещали никогда не оставлять меня в трудную минуту!

Морозини, продолжая расправляться со своим бифштексом, мысленно послал ко всем чертям донкихотские склонности друга. Хилари уже заранее выиграла дело: достаточно было взглянуть на то, как умильно и сострадательно смотрел на нее Адальбер. Если она еще минутку попоет свою жалобную песенку, он, пожалуй, расплачется вместе с ней…

— Есть очень простой способ покончить с этим вопросом, — сказал Альдо. — Я выйду в Белграде один, а вы вдвоем поедете дальше…

Адальбер отреагировал мгновенно и довольно бурно:

— Об этом и речи быть не может! Стоит оставить тебя одного, и ты тут же влипаешь во что-нибудь ужасное. Хилари, прошу вас, будьте благоразумны!

— Я никогда в жизни благоразумной не была, — упрямо возразила она. — И я не хочу вас терять!

Это было почти что любовное признание. Морозини, конечно, прошептал, что лучший способ потерять мужчину — цепляться за него, но Хилари Доусон испепелила его таким негодующим взглядом, что он сдался. Ничего, чем больше она будет липнуть к Адальберу, тем, может быть, скорее ему надоест.

— Ладно, возьмем ее с собой! — вздохнул он. — Если нам встретится вампир, может, он для начала захочет попробовать ее молодой крови, а не нашей, куда менее соблазнительной!

И на этом он закрыл тему, закурил сигарету и принялся с порочным удовольствием слушать Адальбера, который плел историю «не к ночи будь сказано», опираясь не столько на историческую действительность, сколько на книгу Брэма Стокера. Нельзя же, в самом деле, рассказывать про изумруды этой девице, которая всюду сует свой нос! Ему все-таки удалось с удовлетворением отметить, что враг понес некоторые потери: Хилари слегка побледнела; правда, это сделало ее еще более прелестной.

Когда на следующий день около половины седьмого экспресс остановился у перрона в Белграде, три путешественника вышли из вагона, и Морозини принялся разыскивать поезд Вена — Будапешт — Бухарест, который должен был везти друзей в почти противоположном направлении На их счастье, поезд отходил через три часа, к тому же — снова везение! — изучив железнодорожное расписание. Морозини обнаружил, что им даже не надо брать билеты до Бухареста по той простой причине, что поезд останавливался в Сигишоаре. Это позволяло им не проезжать лишнюю сотню километров, и даже две, если учесть, что при шлось бы возвращаться обратно. Ожидание в вокзальном буфете было не из приятных: холод, пришедший из России и распространившийся по всей Центральной Европе, до брался и сюда, и в большом зале, который не под силу было согреть нескольким жалким жаровням, у них зуб на зуб не попадал. К тому же еда, которую им подали, была практически несъедобной. Зато у Альдо появилась возможность найти у навязавшейся им в спутницы дочери Альбиона кое-какие достоинства: она не только привыкла к плохой погоде, но еще и умудрилась найти восхитительными сармале — острые капустные листья с не менее острым фаршем, которые обоим мужчинам показались отвратительными.

— Если ты дорожишь своим Теобальдом, при котором тебе так сладко живется, не женись на этой девушке! Вот увидишь, твой верный лакей-повар мигом сбежит, только ты его и видел… — шепнул Морозини, как только Хилари удалилась «попудриться» в омерзительную дамскую комнату «в турецком вкусе», где на стенах было куда больше подозрительных пятен и надписей, чем зеркал…

— Да я никогда и не собирался на ней жениться!

— Это еще впереди! Она очень хорошо умеет уговаривать!

Когда путешественники добрались до Сигишоары, они увидели местность, засыпанную снегом. Весь этот край, с его еловыми лесами, старыми замками, прикорнувшими на отрогах Карпат, и крошечными, одиноко стоявшими деревянными домиками, к которым вели дороги с глубокими рытвинами, так напоминал рождественскую открытку, что Хилари, как маленькая девочка, от восторга захлопала в ладоши.

— Можно подумать, мы вернулись в давно забытые времена в старую Англию, — растроганно проговорила девушка.

— Надеюсь, — глухо проговорил Альдо, — что это впечатление у вас сохранится, хотя я в этом сомневаюсь.

И все же она не так уж сильно ошибалась. Если трудно было понять, что такого английского она увидела в этом пейзаже, то впечатление, что время пошло вспять, было очень явственным, достаточно было повернуться спиной к железной дороге. Сигишоара, стоящая на уступе над Тирнава-Маре, со своими девятью сторожевыми башнями выглядела настоящим средневековым городом, из-за своих стен высокомерно поглядывающим на неопределенного возраста постройки нижнего города, прилепившиеся у его ног. Впечатление окрепло, когда, пройдя через укрепленные ворота, путешественники оказались на маленькой площади с могучим деревом, широко раскинувшим обнаженные ветви. Отсюда расходились крутые извилистые улочки, мощенные неровными камнями, с домами под крышами из темной черепицы, видневшейся вокруг труб, там, где снег еще не держался. В темные проходы по ночам, наверное, небезопасно было углубляться: через низкие ворота по крытым лестницам из потемневшего от времени дерева можно было, попасть к главной точке города: готической церкви с колокольней под маленьким куполом, возвышавшейся над кладбищем, где могилы были скрыты среди почерневшей травы…

— Город, похоже, не очень маленький, — пробормотал Видаль-Пеликорн, — а сведений у нас немного. Вернее, почти нет. Как ты думаешь, мы сможем найти особу, с которой должны вступить в переговоры?

— Для начала нам надо найти жилье! А гостиницы всегда были лучшим источником сведений…

Гостиница, которую им посоветовали на вокзале, носила немецкое название «Zum Goldene Crone», отчего путешественники испытали огромное облегчение. Еще бы: ведь это означало, что в той части страны, куда их занесло, на этом языке говорят по меньше мере наравне с румынским, которого ни тот, ни другой не знали. В самом деле, с течением веков саксонцы постепенно прочно обосновались в Трансильвании, которую делили с валахами и венграми. Это обстоятельство избавляло друзей от главных трудностей общения.

Гостиница располагалась в верхней части города и была довольно комфортабельной, если понимать под этим наличие множества изразцовых печей и двойные рамы в окнах. Это был красивый старинный дом шестнадцатого века, и ему не помешал бы кое-какой ремонт. Хозяин, Отто Шаффнер, царствовал там над десятком комнат и большим залом, переходившим в кухню с тяжелыми сводами, где запах пива смешивался с застоявшимся табачным дымом. Этот громоздкий, краснолицый, медвежьего сложения человек отдавал приказания двум официантам, очень напоминавшим его самого, только помельче, старухе-кухарке, похожей на ведьму из волшебной сказки, и четверым девицам, которые, если судить по их пестрым юбкам, смуглым лицам и огненным глазам, должно быть, принадлежали к одному из цыганских таборов, чьи костры и шатры путешественники заметили у въезда в город. Девушки были красивыми, гордыми и даже дерзкими, словом, ничуть не напоминали обычных трактирных служанок, и Морозини, встретив мимоходом приглашающий взгляд, на мгновение призадумался: точно ли в этом доме помещается только гостиница, или же здесь еще и заведение, мало подходящее для юной леди, только что выпорхнувшей из Британского музея. Заметив, как он нахмурился, Отто Шаффнер, на которого княжеский титул Альдо успел произвести сильное впечатление, поторопился предупредить его вопросы:

— Вам нечего опасаться, ваша светлость, моя гостиница — солидное заведение. Эти девушки — цыганки, но они не занимаются комнатами, они здесь только подают на стол. Я каждую зиму их нанимаю, когда они табором становятся поблизости от города и остаются до весны. Они привлекают клиентов, потому что на них приятно смотреть, и потом, они умеют петь и танцевать.

— А кто же убирает в комнатах?

— Двое моих слуг! С ними же можете не опасаться воровства. Надеюсь, что вам у нас понравится…

Этот вопрос следовало бы задать Хилари. Когда они спустились к ужину, голубым глазам англичанки открылся зал, где было полным-полно мужчин в меховых или расшитых яркими нитками кожаных жилетах. Между столиками, разнося кружки и кувшины, порхали девушки в пестрых одеждах, и два скрипача исступленно пиликали, стараясь заглушить шум голосов и раскаты смеха. Увидев эту картину, англичанка в испуге отпрянула, но Адальбер ласково удержал ее:

— Да нет, это вовсе не преисподняя. Это просто-напросто место, куда мужчины приходят после работы, чтобы немного отдохнуть и повеселиться. И, похоже, здесь вкусно кормят…

Так оно и оказалось. Кухарка Отто была валашкой, и потому, не питая пристрастия к саксонской кислой капусте, умела готовить превосходные румынские блюда. За сытным супом с индюшачьими потрохами последовали цыпленок на вертеле и мититеи, коротенькие говяжьи колбаски с чесноком и травами, и все это сопровождалось непременной мамалыгой, блюдом из кукурузной крупы, уваренной до твердости с маслом и сыром. И, наконец, слоеный пирог с яблочным повидлом и чудесное красное вино из Котнари, после чего хозяин пожелал непременно угостить их цуйкой — сливовой водкой, которую пьют прямо из крохотных графинчиков с очень длинными горлышками. В результате всего этого голубой взгляд Хилари утратил суровость и приобрел туманное, но благодушное выражение. Она даже аплодировала музыкантам, которые сыграли для нее дойну, одну из тех неотвязных румынских кантилен, каких не встретишь больше ни у одного народа… Потом она наконец позволила проводить себя до двери номера, где от печки разливалось мягкое тепло, но Аль до с Адальбером, едва за ней закрылась дверь, снова спустились в зал. Им показалось, что сейчас самое время задать Шаффнеру несколько вопросов. Они и на этот раз решили, добывая сведения, сослаться на то, что собирают материалы для книги. За дело взялся Адальбер.

— Я историк, — начал он, — и мы с князем пишем труд о великих личностях румынской истории…

— Вы расскажете о нашем короле Фердинанде, храни его Господь?

— Возможно, в следующей книге, — не желая его разочаровывать, ответил Адальбер. — Пока что мы добрались только до XV века, и мы собираем сведения о прославленном деятеле, который, кажется, здесь и родился: воевода Влад Дракул…

— Уж конечно, он родился здесь! — воскликнул Отто, и на его физиономии появилось блаженное выражение. — Завтра я покажу вам его родной дом, это неподалеку отсюда. Ну и парень он был, этот Цепеш! Лучше было не попадать в число его врагов, да и друзьям иногда доставалось, но он был храбрым, как лев, и он прогнал отсюда турок. Цыгане, — прибавил он, глянув на Мьярку, одну из четырех девушек, которая, услышав имя Влада, остановилась рядом с ними, — цыгане ему чуть ли не поклоняются…

— И даже женщины? Хотя, видит бог, они так от него натерпелись! Говорят, он взрезал животы беременным, чтобы вырвать оттуда ребенка, да и другим, которые притворялись беременными в надежде его разжалобить, он тоже взрезал животы, чтобы доказать им их неправоту…

Нашим никогда не приходилось на него жаловаться, — перебила его цыганка, — потому что единственная женщина, которую он любил в своей жизни, была из наших…

Черные глаза Мьярки сверкали. Морозини ответил на ее пылающий взгляд беспечной и насмешливой улыбкой:

— Да никто и не спорит. Легенда утверждает, что у него от той цыганки была дочь, которая осталась в этих краях и, в свою очередь, произвела на свет дочь при помощи одного из твоих соплеменников, и так далее, и так далее… Неужели и это похоже на правду? — прибавил он, пожав плечами.

Девушка так стукнула кулаком по столу, что посуда задребезжала:

— Это не легенда, а истинная правда. В этой стране всегда жили дочери Влада и вольных людей. Других детей никогда не бывало! Всегда девочка, всегда одна, и, когда приходило время, она отдавалась цыгану, которого сама выбирала… Они соединялись под звездным небом в ночь, которую указывали им прорицательницы, и женщина производила на свет ребенка при всем племени…

— …Словно королева прежних времен! Но, если твоя история правдива, значит, одна из этих женщин должна жить и в наши дни?

— Так и есть! Только…

Девушка внезапно умолка, плюнула на пол и, подхватив поднос, который перед тем оставила на свободном столике, ушла в кухню.

— Что она хочет этим сказать? — провожая ее глазами, спросил Альдо.

— О, да то, что… времена изменились! — воскликнул Отто. — Последняя из них нарушила традицию. Она сейчас уже не очень молода, и детей у нее никогда не было. На ней цепь прервалась. Впрочем, она и живет уже не здесь…

Друзья переглянулись, потом Адальбер спросил равнодушным тоном:

— Так где же она живет?

— Недалеко отсюда. Она нашла себе старый замок на первых отрогах гор. Живет там с двумя лакеями-венграми, оба сильные, как быки, и со свирепыми псами, которые удерживают любопытных на расстоянии. Даже цыгане, которые вообще никого и ничего не боятся, не решаются приблизиться к замку. Они довольствуются тем, что проклинают ее и ждут ее смерти.

— Но почему?

— Чтобы завладеть ее трупом и вонзить кол ей в грудь. Они говорят, что она от них отвернулась, потому что продалась дьяволу и стала вампиром. Ни один путешественник из тех, кто туда отправился, не вернулся назад…

— И что же, вы тоже во все это верите?

— Во что? В существование вампиров? В Трансильвании все в них так или иначе верят. Что касается Илоны — ее зовут так же, как звали ее мать, бабушку и прабабушек, — то я не знаю, сколько во всем этом правды. У цыган, знаете ли, богатое воображение, но тут я иногда начинаю думать, что они отчасти правы. У нас говорят: нет дыма без огня…

— У нас тоже так говорят. И… далеко ли отсюда ее уютное жилище?

— Примерно двадцать километров вверх по течению Тирнава-Маре!.. Только не говорите мне, что вы собираетесь туда заглянуть!

— А надо было бы, — сказал Альдо. — Напоминаю вам, что мы пишем книгу, и читателей наверняка заинтересует такая волнующая история. Какое завершение линии Влада Цепеша!

Шаффнер сходил за бутылкой цуйки и наполнил тойю, крохотный графинчик, который все трое тут же и опорожнили.

— Если вы туда пойдете, я дам вам с собой бутылку цуйки, она вам пригодится. Но вашу даму вам лучше бы оставить здесь. Илона всегда ненавидела женщин… мне кажется, в том числе и родную мать!

— Мы так и хотели сделать.

— И еще надо будет… — Отто смущенно умолк, кашлянул, потом все-таки решился договорить: — Надо вам будет уплатить то, что вы мне должны. Когда вернетесь, тогда будем считать по новой…

— Хорошо еще, что у него хватило такта не сказать «если вернетесь», — заметил Адальбер, когда они поднялись к себе в номера, — только, похоже, он не слишком-то верит в то, что мы вернемся. Как ты думаешь, должны ли мы принимать всерьез его предостережения?

— Предостережение, от кого бы оно ни исходило и в чем бы ни заключалось, всегда надо принимать всерьез. А я вот о чем себя спрашиваю: не прочла ли эта Илона твою знаменитую книжку или, может быть, посмотрела фильм о вампирах? Уж очень все в точности сходится: свирепые псы, заменяющие волков, слуги — мастера на все руки, старый замок… Мне кажется, все это предназначено для того, чтобы отвадить простодушных, но назойливых и любопытных гостей.

— Иными словами, изумруды должны быть по-прежнему у нее, и она их таким образом охраняет?

— Именно так думала Саломея, и Саломее я верю. А наш хозяин, видимо, не в курсе…

— Поскольку не упомянул о них? Подобные вещи чужим не рассказывают. Алчность легко заставляет позабыть страх. Ну, так что мы будем делать?

— Само собой, отправимся туда, и завтра же! Но на этот раз надо уговорить Хилари остаться здесь.

Легко сказать — уговорить Хилари! Когда на следующее утро они спустились к завтраку, мисс Доусон, успокоенная и уверенная в себе, наотрез отказалась остаться в тылу.

— Я не расстанусь с Адальбером, и Адальбер не расстанется со мной, — твердо заявила она. — Куда он, туда и я!

Альдо почувствовал, как в нем закипает ярость.

— Сколько вам лет? — грубо спросил он. — Три года? Или уже четыре исполнилось?

— Двадцать три! — покраснев, ответила она. — Но вам, князь, как джентльмену, следовало бы знать, что дамам таких вопросов не задают.

— Я только хотел кое-что уточнить: поскольку вам уже двадцать три года, вы же сумели их как-то прожить без Адальбера?

— Я не сталкивалась с подобными проблемами.

— Послушайте: нам надо нанести визит владелице одного замка в окрестностях города, она ненавидит женщин и, кроме того, возможно, буйно помешанная. Вы весьма осложните нашу задачу.

— Но я вовсе не мешаю вам идти туда одному! — уколола она Морозини. — В конце концов, вы тоже вполне можете без него обойтись…

— Хилари, — запротестовал Адальбер, — я тоже долженпойти туда, это входит в мои обязанности. Образумьтесь хоть немного!

— Нет. Только не в том, что касается вас. Вы… очень дороги мне, — прибавила она, покраснев еще сильнее, чем прежде.

В эту минуту дверь зала распахнулась, впуская странную процессию: попа в черной рясе и золотой епитрахили, с кадилом в руке, и трех мальчиков, похоже, исполнявших роль певчих. Ни на кого не глядя, священник обошел зал, размахивая кадилом и нараспев приговаривая что-то непонятное, прошел в кухню, где старуха, опустившись на колени, поцеловала ему руку, оттуда — в другой зал, который помещался за кухней, потом вернулся обратно, ласково улыбнулся троим присутствующим, безотчетно вставшим при его появлении, еще немного помахал кадилом и, наконец направился к двери. У порога Отто тоже поцеловал ему руку, и оба вышли. Слышно было, как заскрипели ступеньки под ногами священника и его свиты… В зале сильно пахло ладаном, и Хилари расчихалась.

— Что это еще за дурацкая комедия? — очень недовольная, воскликнула она.

Но ответ она получила несколько позже — от Шаффнера, и довольно нелюбезный: трактирщик явно давал ей понять, что ему не по вкусу ее возмущение.

— Надо же время от времени освящать дома… Это местный обычай, и мы его придерживаемся!

Но Альдо с Адальбером только переглянулись: они догадались, что хозяин гостиницы счел нужным позвать священнослужителя перед тем, как отпустить постояльцев в рискованную экспедицию… И когда, часом позже, они отъезжали от крыльца в надежной повозке, запряженной двумя могучими конями, которых он для них где-то разыскал, Шаффнер еще долго стоял на пороге и смотрел им вслед. Обернувшись, Альдо увидел, что трактирщик осенил их размашистым крестным знамением, затем перекрестился сам.

— Он-то уже не надеется увидеть нас живыми! — шепнул Морозини сидевшему рядом Адальберу.

Хилари, закутанная в меха и укрытая двумя одеялами, устроилась рядом с возчиком под козырьком, который должен был защищать пассажиров от дождя и снега. Но сейчас погода вроде бы исправилась, немного потеплело и первый недавно выпавший снег начинал таять под лучами бледного зимнего солнца, выглядывавшего из-за черных елей… Повозка поднималась вдоль берега реки, и перед путешественниками разворачивался великолепный пейзаж: фоном для него служили суровые и величественные Карпаты, в сторону которых они и направились. Последнюю часть пути им предстояло проделать пешком: возчик заранее предупредил их об этом:

— Я подожду вас на постоялом дворе в деревушке, оттуда до замка всего каких-то два километра…

— Вы что же, не довезете нас до места? — возмутился Адальбер, мысленно пообещав себе при этом сказать на этот счет по возвращении несколько теплых слов трактирщику. — Но ведь с нами дама!

— Она может остаться со мной, если пожелает. Впрочем, для нее так было бы куда лучше…

— Да почему же?

В ту же минуту из чащи леса до них донесся далекий вой, который тем не менее ни с чем нельзя было спутать.

— Слышите? — спросил возчик. — Волки! Я не хочу рисковать ни своими конями, ни собственной шкурой…

Все было решено, сбить его с этого было невозможно, оставалось лишь объяснить положение Хилари: очевидно, что возчик всерьез перепуган. Его испуг заставлял предположить, что в конце пути их подстерегает опасность куда более реальная, чем обещают местные поверья. Мисс Доусон стала расспрашивать, что это за таинственная женщина, к которой они едут. Адальбер рассказал ей все, что знал, то есть очень немногое, и закончил свой рассказ словами:

— Одно мы знаем точно: она ненавидит всех прочих женщин, и естественный вывод из этого тот, что вы спокойно дождетесь нас на постоялом дворе…

Он вложил в свой ответ всю твердость, на какую только был способен, но девушка рассмеялась ему в лицо, а потом обиженно заявила:

— Когда же вы наконец расстанетесь с мыслью отделаться от меня? Что мне здесь делать с этим мужланом и кучкой грязных крестьян? Кроме них, здесь никого нет. Может, мне с ними поиграть в кости, заливая в себя этот мерзкий алкоголь, каким у нас побрезговал бы и портовый грузчик?

Альдо подумал, что вчера этот напиток вовсе не казался ей таким уж отвратительным, но решил не вмешиваться в то, что все сильнее напоминало семейную сцену. Впрочем, Хилари продолжала свою обличительную речь:

— И знайте, что англичанка из хорошей семьи не боится никаких врагов, ни реальных, ни воображаемых!

— Так оставайтесь здесь! — вполне логично заметил князь.

Она бросила на него возмущенный взгляд.

— Вот этого я как раз и не сделаю! Единственная вещь, которой я… которая была бы мне неприятна, это остаться покинутой здесь, среди туземцев, говорящих на непонятном языке и больше похожих на медведей, чем на людей, пока вы там спокойненько дадите себя поубивать! Пойдем вместе! Ну, вы идете?

И, выпрыгнув из повозки прямо в грязь, что, похоже, нимало ее не озаботило, она решительно двинулась по еще не тронутой дороге — на ней не было никаких следов. Альдо и Адальберу оставалось лишь последовать за девушкой.

— Я буду ждать вас до завтрашнего вечера, но не дольше! — крикнул им вслед возчик. — У меня работы хватает!

И вошел на постоялый двор.

— Не слишком торжественная надгробная речь! — заметил Морозини, пожав плечами и поглубже натягивая на голову каскетку.

Дорога была разбитой, и продвигаться вперед оказалось нелегко, но стоявший по обеим ее сторонам лес был великолепен. Его голубые дали были озарены отсветами снега, и только легкий бег косули временами нарушал эту застывшую красоту. Хилари вела себя достойно, от мужчин не отставала. Как и положено организованной и привыкшей к путешествиям англичанке, она всегда возила с собой одежду, в точности соответствовавшую климату и ситуации. Вот и теперь ее ноги были защищены от холода и непогоды высокими шнурованными ботинками, а все прочие части тела укрывались под твидовой юбкой, пестрым свитером и шубой на бобровом меху, крытой толстым коричневым сукном.

По мере того как путешественники приближались к замку, дорога все круче забирала вверх, и внезапно деревья расступились, открыв взгляду высокие каменные стены средневековой ограды. Стены были пробиты редкими бойницами, виднелся и стрельчатый портал с изглоданными временем скульптурами и с воротами, висевшими на огромных ржавых петлях. В воротах было маленькое окошко. Зимнее безмолвие ощущалось здесь явственнее, чем где-либо еще.

— Ну и что нам теперь делать, чтобы нас впустили? — проворчал Адальбер, которому это место было явно не по душе. — В рог трубить, что ли?

— Если он у тебя при себе, можно, конечно, попробовать, но вообще-то здесь есть цепь, и она, должно быть, соединена с колоколом…

— Все до того проржавело, что боюсь, как бы цепь не оборвалась, если за нее потянуть…

Хилари положила конец этим рассуждениям, ухватившись за цепь и энергично дернув. По ту сторону стены загудел колокол, судя по звуку — довольно большой, потом бешено залаяли собаки. Хилари нетерпеливо дернула за цепь во второй раз, и тогда над краем стены показался на редкость неприветливый персонаж, исполин в кожаной одежде, в волчьей шапке, такой же косматой, как усы и борода, которой он зарос до самых глаз. На поясе у него висели топор и нож с широким лезвием, за плечом — охотничье ружье. Он хрипло прокричал нечто, означавшее, должно быть, «что вам угодно? ».

— Мы хотели бы поговорить с графиней Илоной… — ответил Альдо по-немецки.

— С чего ты взял, что она графиня? — шепнул ему Видаль — Пеликорн.

— В этих странах титул почти всегда прилагается к замку, и ей это может только польстить. И потом, поскольку ее фамилии мы не знаем, так все-таки лучше звучит, чем мадам или фрау Илона, разве нет?

— Пожалуй, — усмехнулся Адальбер.

Тем временем исполин снова, на этот раз тоже по-немецки, спросил со стены:

— Что у вас за дело к ней?

— Хотим предложить ей одну сделку; мы прибыли издалека: я — князь Морозини, антиквар из Венеции…

— А остальные?

— Это… леди Доусон, из Британского музея, — кратко объяснил Альдо, решив не углубляться в дебри английских титулов, — и господин Видаль-Пеликорн… из… из Коллеж де Франс!

Хилари впервые улыбнулась.

— Похоже, нас с вами обоих повысили в звании? — шепнула она Адальберу.

— Вам повезло больше, чем мне. Я не отказался бы побыть бароном… или маркизом. Мне всегда нравился этот титул. От него веет войной в кружевах и пудреными париками…

Исполин тем временем скрылся, больше ничего не сказав, и прошло не меньше десяти минут, пока он появился снова, предварив свое появление адским грохотом задвижек, сопровождавшимся скрежетом ключей и истосковавшихся по маслу петель. Встав в проеме ворот, громила почти целиком заслонил его собой, и за ним в полумраке лишь угадывался далеко уходящий свод.

— Только мужчины, — рявкнул он. — Женщина останется снаружи!

— Ну вот, что я вам говорил? — прошептал Морозини под аккомпанемент бурных возражений страшно оскорбленной девушки.

Потом, уже погромче, прибавил, обращаясь к привратнику:

— Послушайте, но ведь это же невозможно! Мы же не оставим знатную даму томиться у вас под дверью?

— Или так, или вообще никто не войдет! Никто не мешает вам остаться с ней или вообще немедленно уйти отсюда… Вас не приглашали!

Он уже отступил на шаг, собираясь запереть ворота, но Адальбер вмешался в разговор:

— Настаивать бесполезно. Лучше ты иди туда один, а я составлю компанию Хилари.

— О, я вполне могу побыть и одна, — запротестовала та. — Я… Мне очень жаль, Адальбер, — прибавила она, понизив голос.

— Давно бы так! — пробормотал Морозини. И, направившись к привратнику, бросил ему: — Пойдемте!

Тот свирепо оскалился, обнажив под спутанными усами кривые зубы:

— Скажите вашим друзьям, что лучше бы им вернуться в деревню. Может быть, им долго придется ждать… и даже очень долго. А зимой сюда по ночам приходят волки.

Очень мило, что вы нас предупредили, — произнес несколько встревоженный Адальбер, — но мы достаточно взрослые для того, чтобы самим решать, как нам поступить… Мы остаемся!

— Ваше дело!

Еще мгновение — и тяжелая дубовая створка, окованная железом, захлопнулась у Морозини за спиной так же неумолимо, как опускается на могилу каменная плита. Это так на него подействовало, что даже захотелось оглянуться и посмотреть, не заметна ли над воротами надпись, которая начертана огненными буквами над вратами Дантова ада: «Входящие, оставьте упованья». Но потом, пожав плечами, отогнал эту мысль. Ради Лизы он готов был вступить в схватку со всеми демонами, какие только есть на земле.

То, что открылось ему в конце прохода под низкими сводами, где всадник не смог бы проехать, не пригнувшись, выглядело столь же неприветливо. Теперь перед ним возвышался сам замок, стоящий на скале и словно выраставший прямо из нее. Замок был заключен в кольцо двора, стиснутого каменными стенами, в толще которых размещались службы. Он ничем не напоминал место увеселений: это было сооружение вроде широкой и приземистой круглой башни с редкими и узкими тройными окнами, и единственным, что немного смягчало облик этого чудища, была окружавшая верхний этаж галерея с изящными аркадами. На фоне хмурого неба, по которому ветер гнал растрепанные тучи, замок выглядел зловещим, почти не уступая в этом своеобразному украшению, водруженному посреди двора: виселице, на которой покачивался скелет, подвешенный за ребра к огромному крюку для туш… Представив себе, какая смерть выпала на долю этого человека, Альдо почувствовал, что бледнеет… Но его уже встречали: четыре огромных пса, свирепо рыча, натягивали поводки, которые удерживал железной рукой исполин, точная копия привратника. И одного из этих псов было бы достаточно, чтобы Альдо почувствовал себя не лучше повешенного… Тем не менее нельзя было показывать свой страх, и Альдо, презрительно пожав плечами, лишь скользнул взглядом по человеку с собаками и вслед за провожатым поднялся по каменным ступеням, которые вели к двери замка…

Переступив порог, он с изумлением огляделся, спрашивая себя, уж не перенесся ли он в другой век или, может быть, на другую планету, настолько безумным выглядело то, что его окружало: головокружительное нагромождение лестниц с просветами, балок на цепях, темных сводов и еще более темных провалов, похожих на каменные мешки. Несколько летучих мышей дополняли картину, придавая интерьеру особое мрачное «очарование». Никому и в голову не могло бы прийти, что здесь живет женщина. И тем не менее Альдо провели по этим каменным и деревянным лабиринтам к двери, выкрашенной красной краской и ведущей в комнату, которая куда больше напоминала тюремную камеру, чем прихожую. Ее обстановку составляли низкая кровать с соломенным тюфяком и одеялом, стул, стол с потушенным фонарем и примитивные «удобства». Исполин зажег фонарь и, положив на стол несколько листков бумаги и перьевую ручку, выглядевшую здесь неуместно, указал на все это гостю.

— Пишите! — распорядился он.

— Что я должен написать?

— Все сведения о себе: имя, профессия, возраст и так далее. И причину, которая привела вас сюда…

— Вам не кажется, что это напрасная трата времени? Для полного счастья мне надо всего лишь несколько минут поговорить с вашей хозяйкой…

— А ей этого недостаточно! Напишите то, что я вам сказал. Потом она решит, что с вами делать: принять, вышвырнуть вон или…

— Или что? — переспросил Морозини, чье терпение быстро истощалось.

— Сами увидите! А теперь, если не желаете писать, я выведу вас за дверь и велю Тьярко спустить собак…

Попробуй спорить в подобных обстоятельствах! Морозини, отчаянным усилием воли подавляя закипавшее в нем бешенство, написал короткий, но полный отчет о себе, закончив его тем, что желал бы приобрести камни, которые, по его мнению, по-прежнему находятся в распоряжении владелицы замка. Исполин собрал листки, сунул их в карман и направился к двери, остановив Альдо, который хотел было последовать за ним:

— Вы ждите здесь!

Пришлось смириться, и Альдо снова уселся на стул. Дверь опять заперли снаружи, и узник принялся размышлять о том, в какую же ловушку он угодил на этот раз. Размышлять пришлось долго. Шли часы, не принося с собой ничего нового, если не считать наступления ночи и появления недавнего собеседника, который принес корзину с бутылкой вина, горшочком холодной говядины с овощами и сытной мамалыгой. На этот раз Альдо не выдержал.

— Я не ужинать сюда пришел, — сказал он, оттолкнув корзину. — Я пришел поговорить по делу с вашей хозяйкой. Примет она меня или нет?

— Она это обдумывает.

— И долго еще она будет думать? Тот пожал плечами.

— Это весьма рассудительная дама. Она знает, что в тех случаях, когда предстоит принять решение, торопиться никогда не следует. Лучше бы вам поесть и поспать немного, пока она что-нибудь решит.

— Спать здесь? Да здесь же собачий холод!

Потому я и советую вам поесть, это поможет вам согреться. И потом, вы достаточно тепло одеты! — прибавил он, пощупав толстое сукно плаща с меховым воротником. — Хорошая тряпочка!

Это было уже за пределами всякой реальности. Морозини совершенно не готов был к разговору «о тряпках» с этой гориллой и грубо оттолкнул руку наглеца:

— Может, еще дать адресок моего портного?.. Ну, все, с меня довольно! Скажите вашей хозяйке, что шутка слишком затянулась. Я хочу поговорить с ней, а потом вернуться к моим спутникам.

— Их здесь уже нет!

— Вы их прогнали?

— Даже не пришлось. Им, наверное, надоело ждать. Тем более что снова пошел снег. И чтобы вы знали: люди, которые сюда входят, редко выходят отсюда. В наших краях это всем известно… Приятного аппетита!

На этих утешительных словах гигант закончил разговор, оставив Альдо наедине с его невеселыми размышлениями. Он оказался на краю света, в полудикой стране, где никого не заботит участь ближнего. Адальбер, конечно, о нем не забудет, ему наверняка не «надоело», как говорила эта скотина, но как он может ему помочь? При одной мысли о том, чтобы приблизиться к замку, крестьяне пугались до смерти, и трудно было винить их в этом после того, как увидишь виселицу посреди двора. Похоже, Илона придерживается семейных традиций…

В комнате становилось все холоднее. Побегав по комнате взад и вперед, потопав ногами и похлопав себя по бокам, чтобы согреться, Альдо решил, что ему все-таки стоит подкрепиться. Съев большой кусок мамалыги, которая показалась ему не такой подозрительной, как рагу, он запил ее вином… и крепко уснул.

Возвращение к действительности превзошло все ожидания. Тюремная обстановка куда-то исчезла. Теперь Морозини видел над собой кремовый арочный потолок с тонким золотым орнаментом. Скосив глаза, он обнаружил, что находится в просторной гостиной в оттоманском стиле, где пол был устлан разноцветными коврами, стояли мягкие диваны вроде того, на котором он сейчас лежал, крытые желтым бархатом или бледно-голубым атласом, расшитым золотыми цветами, низкие столы черного дерева или с инкрустированными крышками и великолепный наргиле из янтаря и бронзы. На стенах, затянутых голубым шелком, висели персидские миниатюры, но больше всего в глаза бросался портрет мужчины в шлеме, напоминавшем головку снаряда. Из-под этого шлема смотрели темные, проницательные и жестокие глаза; тонкие и слишком красные губы были обрамлены всклокоченными усами и редкой жесткой бородкой. Рядом с одним из окон стоял большой черный рояль, заслонивший вскинутым лаковым крылом почти весь проем. И над всем этим плыл аромат, который тотчас признало искушенное обоняние Морозини, хотя разум восставал против его присутствия в замке ужасов: «Heure Bleue»[57] парфюмерной фирмы «Герлен». Но еще более поражала воображение женщина, появившаяся в поле зрения Альдо: высокая, русоволосая, цветущая и ослепительно красивая, несмотря на то что в ее густых волосах, собранных в низкий узел на затылке, виднелись белые пряди. Она была одета в длинную черную с серебряными нитями тунику, отделанную шиншиллой по краю широких рукавов и глубокого выреза.

— Ну, как вы себя чувствуете, милый князь? — спросила она.

— Хорошо, — ответил Морозини, немедленно поднимаясь на ноги. — Хорошо, но…

— Только, пожалуйста, не повторяйте обычной ошибки, не спрашивайте: «Где я?» Вы все испортите!

— Да я и не собирался. Вы, я думаю, графиня Илона…

— Вы можете называть меня так…

Отвернувшись от него, она села к роялю и почти небрежно пробежала пальцами по клавишам слоновой кости. Альдо машинально последовал за ней и, чтобы удобнее было наблюдать за хозяйкой дома, облокотился на инструмент. Музыка кое-что рассказала ему об этой женщине: она играла Листа, и исполнение было блестящим, хотя несколько холодным и излишне техничным. Этой сирене недоставало души, и, не дав ей доиграть пьесу до конца, он задал первый вопрос:

— Не хотите ли вы объяснить мне кое-что?

— Что именно?

— То, как со мной здесь обошлись, оставив моих друзей на холоде, под угрозой нападения волков…

— Считайте, что вам повезло. Никто до сих пор не имел права переступать порог этого замка. Любопытных я ненавижу еще сильнее, чем женщин… Тот, кто сюда войдет, живым не выйдет. Это необходимо, я оберегаю свой покой…

— Тогда почему же вы меня впустили?

— Потому что вы — Морозини.

— И это имя вам что-то говорит?

— Вы не ошиблись…

Она отошла от рояля и встала перед портретом воина, в котором Альдо без колебаний признал Цепеша, хотя прежде не видел ни одного его изображения. Погладив с каким-то чувственным удовольствием крашеную доску, она произнесла:

— Некий Паоло Морозини охранял венецианские фактории в Далмации и искал союзников в борьбе против турок. Он забрался сюда, чтобы встретиться с Владом, и они стали друзьями…

— И Влад не предложил ему сесть на один из своих наилучшим образом заточенных колов? — съязвил Морозини. — Но ведь именно так он имел обыкновение поступать с послами…

— С послами султана — да. Но не с посланцем города, в который он был влюблен. Твой предок приехал сюда тайно, но он привез подарки, и он умел говорить, умел очаровывать. Кроме того, он был храбрым и очень красивым человеком. Они провели множество часов… наедине. Влад очень любил Паоло, и его чувства оставались неизменными. Время и расстояние были над ними не властны. Вот потому я, его дочь, принимаю тебя здесь вместо того, чтобы травить собаками…

— Плохо принимаете, — вставил Альдо, отметив мимоходом, что Илона оказала ему честь, обращаясь к нему «на ты». — Не так уж любезно запирать гостя в промерзшем насквозь карцере…

— Но с твоим предком поступили не лучше. Для начала Влад запер его вместе с его людьми. Потом испытал его мужество, заставив явиться туда, где он пировал…

— …в своей излюбленной обстановке: в окружении нескольких несчастных, умирающих на колах?

Илона, погладив портрет по щеке, улыбнулась:

— У каждого человека есть свои странности!.. Там был один пустой кол. Твоего предка раздели догола и предложили подкрепиться перед пыткой. Он принял приглашение и, усевшись в чем мать родила рядом с Владом, хладнокровно пообедал; при этом так блестяще вел разговор, что окончательно покорил хозяина. Вот тогда и зародилась их дружба…

Альдо не стал спрашивать о том, далеко ли зашла эта дружба. В семье много всякого рассказывали о Паоло и его приключениях, но об этой истории умалчивали. Может быть, только Совет Десяти[58] кое-что знал на этот счет, да и то вряд ли!.. Божественно красивый венецианский капитан обладал самым холодным и расчетливым на свете умом и весьма причудливыми любовными пристрастиями. Особенно в тех случаях, если речь шла об интересах Венеции или его собственных… Но сейчас не время было углубляться в историю. Илона уже шла к нему, затягиваясь сигаретой, вставленной в длинный янтарный мундштук… Ее бедра весьма выразительно покачивались под сверкающей черной тканью платья, декольте соскользнуло, открыв круглое плечо, но Морозини в ответ лишь одарил ее самой насмешливой улыбкой, на какую был способен:

— В самом деле, любопытная встреча! Должен ли я сделать из нее тот вывод, что мне следует раздеться для того, чтобы поужинать с вами во дворе, рядом с неудачным украшением, которое вы там выставили?

— А вы бы сделали это, если бы я потребовала?

— Право, нет. Слишком холодно…

Она приблизилась к нему почти вплотную, окутывая ароматом духов и дурманящим запахом восточного табака, и ее черные глаза пристально взглянули в глаза Морозини. Но он выдержал ее взгляд и не перестал улыбаться. И внезапно Илона расхохоталась звонким, веселым, юным смехом: словно девочка, которой удалась проделка.

— Господи, до чего же забавно! — воскликнула она, отстранившись, чтобы опуститься на один из своих диванов. — Давно мне не было так весело!

— Ну, так тем лучше! Может, посмеемся вместе?

— Почему бы и нет? Но сначала стряхните с себя этот дурацкий вид и садитесь сюда. Сейчас мы выпьем по стаканчику и будем друзьями, — прибавила она и, протянув руку, открыла маленький инкрустированный бар и достала оттуда два бокала и прозаическую бутылку «Наполеона».

— Друзьями? — повторил Аль до. — И чем же будет держаться наша дружба?

— Не волнуйтесь, всего лишь дружбой наших предков! У меня есть любовник, и этого мне вполне достаточно!.. Так что сначала давайте выпьем, а потом вы скажете мне, что привело вас сюда. Может быть, вы тоже тайный посол?

С этой странной женщиной все шло так быстро, что Морозини помедлил, пригубив чудесный золотистый коньяк, и лишь потом ответил:

— И да, и нет. Если меня и послали, то по делу, в котором вы ничего не поймете, но исход которого для меня очень важен, потому что от него зависит жизнь моей жены.

— Вы женаты? Как жаль! — слегка надувшись, воскликнула она.

— Почему? Ведь это никак не мешает дружбе, которую вы мне предлагаете?

— Я и не отказываюсь от своих слов. Ну, говорите, о чем вы просите!

Теперь настал черед Альдо приблизиться к портрету.

— Влад любил первую Илону так сильно, что завещал ей сокровище, добытое, может быть, и предосудительным путем, но это была вещь, которой он дорожил, потому что видел в ней воплощение своей удачи, и, насколько мне известно, ваша мать, бабушка и прабабушки всегда хранили это сокровище как самое драгоценное, что у них было…

Чему тут удивляться? Это главным образом цыгане решили превратить его в некий символ их странствий, потому что там были изображения луны и солнца, и мои прабабушки, как вы говорите, поверили в красивую легенду! И так никогда и не смогли выйти из-под их власти. Цыган было слишком много, и они были слишком могущественны, несмотря на презрение, которым их всегда окружали. Мои прабабки оставались пленницами цыган, и каждая из них, когда она подрастала настолько, что могла носить ребенка, становилась добычей короля. Вот именно от этого я и убежала, потому что не хочу помнить, что во мне течет другая кровь, кроме крови Влада. Первый мужчина, которому я отдалась, был не королем оборванцев, а настоящим принцем…

— И все же вы сохранили камни с изображениями луны и солнца, — мягко проговорил Морозини. — Именно для того, чтобы умолить вас продать мне эти камни, я и пришел к вам. Я готов заплатить за них любую цену. Они мне необходимы…

— По-настоящему?

— По-настоящему!

И он вкратце рассказал этой незнакомой ему и, наверно, преступной женщине о зеленых камнях и о шантаже, жертвой которого он стал. Разумеется, не вдаваясь в подробности. Она слушала его завороженно, как ребенок, которому рассказывают чудесную сказку, и, когда дослушала до конца, протяжно вздохнула:

— Как увлекательно! Мне тем более жаль, что у меня больше нет этих камней…

Альдо, словно споткнувшись на полном бегу, уставился на нее, разинув рот:

— Что вы сказали? У вас их больше нет?

— Именно что нет.

— Но куда вы их дели? Вы их потеряли? Их украли у вас?

— Это, наверное, было бы намного романтичнее, но на самом деле все совсем не так: я просто-напросто их продала!

— Продали? — воскликнул Морозини, не веря своим Ушам. — Но ведь они были драгоценнейшим из сокровищ Влада, тайным, но почитаемым символом цыганского народа?!

Напомню вам, что я отреклась от этого народа, от Племени, которое хотело навязать мне свою волю, как навязывало ее всем женщинам в моем роду и в роду Влада, что главное. На какие деньги, по-вашему, я смогла купить этот замок, принадлежавший тому, кого я считаю своим единственным предком? Мои прабабки жили скудно, почти в нищете, рядом с этим богатством, которое цыгане то и дело пробовали у них выманить. Но, когда девушка соглашалась отдаться их королю, они на время успокаивались. Когда я отказалась, они стали угрожать. Я поняла, что мне надо защищать себя. Я могла бы убежать очень далеко. Человек, которого я любила, хотел меня увезти, но брак с ним был невозможен, и я не хотела покидать землю Влада. И тогда я решила ее возродить к жизни, но для этого нужны были деньги. У моего милого Райнера их не было, но все же он сумел мне помочь тем, что привез сюда одну из своих кузин, невероятно богатую женщину, помешанную на драгоценностях…

— Вы привезли ее сюда?

— Я уже сказала вам, что у меня тогда еще не было этого замка, — с досадой ответила она. — Я познакомилась с Райнером, когда он приехал в Сигишоару в свите короля Фердинанда во время официального визита. Потом он меня, можно сказать, похитил и увез в летний дворец поблизости от Синаи, это недалеко отсюда. Там мы любили друг друга, и туда же приезжала принцесса… Она заплатила мне с истинно королевской щедростью. Я стала богатой и смогла устроить свою жизнь. Жизнь, которую надо было защищать. Я поняла, что страх будет моим лучшим оружием, и действовала соответственно при помощи двух моих сторожевых псов, которых дал мне Райнер. Рассказывают даже, будто я пью кровь моих жертв, будто я вампир…

— И многих вы убили?

Лицо, оживившееся во время рассказа, внезапно стало строгим, а совершенную линию рта нарушила жестокая улыбка.

— Покой цены не имеет… И потом, вас это не касается. Вы еще что-нибудь хотите у меня узнать?

— Да. Имя этой столь щедрой знатной дамы.

— На это не рассчитывайте, потому что она может начать упрекать меня в нескромности! Насколько мне известно, эта дама — обладательница коллекции старинных драгоценностей, а такие люди любят оставаться в тени…

На этот счет Альдо знал побольше ее самой, но это новое препятствие его разозлило.

— Назвать имя еще ничего не значит, а я все устрою так, что она никогда не узнает, кто мне его назвал…

— Нет, — отрезала Илона. — Если я назову имя, вы попросите и адрес.

— Мне он ни к чему. Европейский «Готский альманах» мне прекрасно известен, и я знаю, кто где живет. Умоляю вас, назовите мне ее имя! Вы же знаете, что мне необходимо найти эти камни, чего бы это ни стоило…

— Она никогда вам их не продаст… И она, несомненно, богаче вас!

— Что мне сделать, чтобы вас убедить?.. Или хотя бы скажите мне, кто такой этот Райнер, которого вы так любите!..

— Вы смеетесь? Если я не смогла выйти за него замуж, то именно потому, что он женат и к тому же родственник короля Фердинанда. Иногда… он тайно приезжает ко мне сюда, и мы любим друг друга. Если я пошлю вас к нему, вы все испортите, а этого я допустить не могу.

— Вы лишаете меня всякой надежды!

— А вот это мне совершенно безразлично! — отрезала она, но потом, внезапно сменив тон, прибавила: — Но, раз уж вам так хочется дать мне какое-нибудь обещание, поклянитесь, что вы никогда никому ничего обо мне не расскажете и не станете повторять того, что я вам открыла в память о Паоло Морозини.

— А если я откажусь?

— Тогда у меня не останется выбора. Послушайтесь меня, довольствуйтесь тем, что я вам рассказала… и радуйтесь, что вам удалось вырваться невредимым из когтей дочери Дракулы!

Альдо вздрогнул:

— Дракулы? Но, значит, вы слышали…

И тут она снова, как раньше, звонко рассмеялась :

— Ну да, дорогой друг, я не только знаю все эти легенды, но, благодаря Райнеру, мне удалось прочесть книгу, которая удивительным образом продлевает жизнь моего обожаемого предка. Мне это очень пригодилось для того, чтобы создать мою собственную легенду. Подвиги Влада начали постепенно скрываться в тумане времени. Эта дурацкая книга пришлась как раз вовремя, чтобы придать им новый ореол ужаса…

Она неожиданно рассмеялась, и огоньки свечей блеснули на ее белоснежных… и странно острых зубах.

— Это помогло мне лучше понять то удовольствие, которое мог испытывать Влад оттого, что столько людей, и таких мужественных, дрожали перед ним. Страх дарит тому, кто его порождает, могущество… и ощущение удивительного покоя! А теперь, я думаю, нам пора расстаться. Надеюсь, добрыми друзьями?

От Морозини не ускользнул прозвучавший в этих словах оттенок угрозы. В ответ он слегка поклонился:

— Не сомневайтесь! Ваше гостеприимство, сударыня, незабываемо…

— И вы сохраните тайну? Даже если вам придется уйти, так и не узнав имени принцессы?

— Даже и тогда! — ответил он с улыбкой, которая не потребовала от него напряженных усилий. Пока он разговаривал с этой странной женщиной, его мозг не переставал работать. В конце концов, он достаточно хорошо знал европейскую аристократию и тесный мирок коллекционеров драгоценностей, чтобы без большого труда открыть имя, которое от него утаили. — Даю вам слово.

Спасибо! В таком случае позвольте предложить вам провожатого до деревни, только прежде давайте выпьем немного токайского, королевского вина!

— С удовольствием…

Она принесла другие бокалы и, достав из шкафчика покрытую пылью бутылку, налила в один янтарную жидкость и поднесла ее Альдо двумя руками, словно чашу, потом налила и себе. Молча переглянувшись, они подняли бокалы и пригубили вино. Альдо ощутил истинное наслаждение: токай был великолепным. Но удовольствие оказалось кратким: едва сделав глоток, он упал на ковер…

Когда он пришел в себя, морозная заря уже подрумянила снег вокруг елки, под которой он находился. Снег лежал и на ветвях дерева, пригибая их к земле, так что только ноги Альдо торчали наружу. С тяжелой головой и еле ворочая языком — токайское оказалось скорее дьявольским, чем королевским вином! — он с трудом соображал, что к чему. Но, выбравшись наконец из-под елки, он увидел, что его милосердно оставили у дороги и что оттуда уже виднелись крыши деревеньки. Ободренный этим зрелищем и сознанием того, что остался в живых, он тронулся в путь на еще нетвердых ногах. Впрочем, в конце дороги уже показалась знакомая фигура, и она приближалась так быстро, как только позволяли сугробы и рытвины. Это был Адальбер, и Альдо, как мог, поспешил к нему с криком:

— Адаль!.. Я здесь!

Друзья обнялись с бесконечной радостью, от которой у обоих на глазах выступили слезы.

— Ты жив? Ты цел? — повторял Адальбер, ощупывая руки и спину Альдо. — Господи, как же я испугался!

— Ты туда возвращался?

— Разумеется. Когда стемнело, мне пришлось проводить в деревню Хилари, которая умирала от страха и чуть было не замерзла насмерть, и на этот раз ей пришлось-таки остаться на постоялом дворе. Должен сказать в ее оправдание, что атмосфера там не самая приятная. Местные жители были совершенно уверены, что ты уже давно мертв, а я иду на верную смерть. Меня даже окропили святой водой и только что не прочли молитвы, какие читают над умирающими. Но ты-то видел эту знаменитую Илону?

— Да, и до сих пор не пойму, сумасшедшая она или же просто слишком расчетливая женщина. Несомненно одно: она преступница!.. Кроме того, она прочла пресловутую книгу Стокера и вдохновляется ею…

— А камни? Ты смог поговорить с ней об изумрудах?

— Она продала их, чтобы купить этот замок. Я тебе расскажу, только не при Хилари, потому что я дал слово.

— И ты знаешь, где они?

— Она не захотела назвать мне имя их нынешней владелицы, но я думаю, что мы сумеем его узнать. Пожалуйста, давай поскорее вернемся в дом! Мне до безумия хочется выпить чашку кофе!

— Не питай безумных надежд! Сначала попробуй то, что они тут, в этой чертовой стране, называют кофе!

Появление Морозини на постоялом дворе вызвало переполох. Лазарь, восставший из гроба, не так поразил бы воображение крестьян. Они согласились, что Альдо не привидение, лишь после того, как он потребовал основательный завтрак, и тогда уже его окружили, и стали поздравлять и восхищаться им, как героем. Особенно радовался возчик, с которым они добирались до замка, а уж когда славному малому велели быть наготове, чтобы вернуться в Сигишоару, его радости не было предела. Что касается мисс Доусон, то она заявила, что «очень рада» снова видеть его, но таким тоном, словно он ездил поохотиться, а не побывал у врат ада. Впрочем, Альдо и не питал никаких иллюзий насчет того, какие чувства испытывала к нему англичанка.

— Наверное, ей всю ночь снилось, что она навсегда от меня избавилась, — сказал он Адальберу, когда тот провожал его в каморку, которую ему предоставили в качестве номера, где он мог бы кое-как привести себя в порядок…

— Ничего ей не снилось, потому что она вообще не спала. Она так боялась, как бы я не воспользовался тем, что она уснула, и снова не отправился в этот проклятый замок, что заставила меня всю ночь просидеть с ней рядом в общей комнате у камина. Никогда еще ночь не тянулась так долго!

— Выспишься в повозке, а еще лучше того — в поезде. Надеюсь, мы сегодня же вечером сможем уехать в Бухарест. Я этой страной сыт по горло…

Продолжая говорить, он сбросил свой теплый плащ, размотал шелковый шарф, который был у него на шее…

— Постой-ка! — вдруг произнес Адальбер. — Что это у тебя там? Поранился?

Альдо подошел к осколку зеркала, перед которым должны были бриться неосторожные путешественники, рискнувшие остановиться на этом постоялом дворе, и с изумлением уставился на крохотную припухшую ранку, алевшую у него на шее. Потом рядом с его лицом в зеркале отразились внезапно побледневшее лицо Адальбера и дрожащий палец, которым тот тянулся потрогать ранку.

— Как раз на уровне яремной вены!.. — почти беззвучно прошептал он.

Их взгляды встретились в зеркальном осколке.

— По-моему, самое время отсюда уехать, — сказал Альдо. — Чем скорее и чем быстрее, тем лучше! Здесь так легко сойти с ума…

И он поспешно замотал шарфом пораненную шею. Хорошо еще, что никто из местных этого не видел!

Часть третья ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ

8 НОВОГОДНИЙ БАЛ

С чувством неизъяснимого облегчения путешественники снова сели в Восточный экспресс и двинулись в Париж. Альдо не хотел возвращаться в Венецию без Лизы, и, кроме того, ему хотелось посоветоваться с маркизой де Соммьер, которая во всех вопросах, связанных с Румынией, могла считаться непревзойденным авторитетом. Еще бы, ведь она по-прежнему поддерживала переписку с королевой Марией, с которой познакомилась в Англии почти одновременно с тем, как эта внучка королевы Виктории[59] стала женой короля Фердинанда. Кроме того, маркиза, сама неутомимая путешественница, то и дело наезжала по приглашению царственной особы то в Бухарест, то в Синаю… Следовательно, никто лучше ее не смог бы помочь племяннику разрешить загадку Илоны.

А пока, под стук колес поезда, Морозини, приближаясь к столице страны, которую считал своей второй родиной, то и дело заключал пари сам с собой, стараясь угадать, чем кончится дело: соблаговолит ли когда-нибудь достопочтенная Хилари Доусон отцепиться от Адальбера или так и будет ходить за ним по пятам. Пока что англичанка вцепилась в него намертво, и это обстоятельство невероятно раздражало Альдо. Сильнее всего Морозини выводило из себя то, что она то и дело уволакивала его друга в коридор для бесконечных разговоров с глазу на глаз и в то же время неизменно умудрялась втереться между ними, когда венецианец пытался хоть на минутку остаться наедине с Адальбером.

Накануне вечером в вагоне-ресторане, между осетриной и филе косули по-охотничьи, допив шабли и поставив на стол бокал, он бесцеремонно поинтересовался:

— Я думаю, ты в Париже не задержишься? Брови Адальбера поползли вверх.

— Тебе не кажется, что я и так слишком долго не был дома? Перелетной птице ужасно хочется вернуться в свое уютное гнездышко, — прибавил он, нежно улыбаясь сидевшей напротив него Хилари.

— Ты прекрасно знаешь, что мисс Доусон терпеть не может путешествовать в одиночестве. Неужели у тебя хватит жестокости позволить ей без твоей поддержки пуститься в плавание по неласковым волнам зимнего Ла-Манша?

Хилари вздернула свой хорошенький носик, что служило у нее признаком прилива боевого духа:

— Кто, собственно, вам сказал, что я хочу немедленно вернуться в Лондон?

— А разве это не так? Я-то думал, что вы стремитесь как можно скорее связаться с Британским музеем?

— Никакой срочности в этом нет. Мне очень хочется задержаться в Париже, походить по музеям, побегать по магазинам и все такое прочее! Адальбер обещал не покидать меня одну.

— И вам не приходило в голову, что у Адальбера могут оказаться, кроме этого, и другие дела?

— А вы-то сами? Я, кажется, слышала, что очень важные дела призывают вас… в Венецию? Но что-то не так часто вы там появляетесь, как можно было бы ожидать!

— Уж не должен ли я перед вами отчитываться?

Заметив, что в глазах друга уже вспыхнули опасные зеленые искры, Адальбер решил, что ему следует вмешаться в разговор, принявший неприятный оборот.

— Все, хватит, успокойтесь оба! Милая Хилари, надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что, находясь в вашем обществе, я испытываю большое удовольствие…

— Удовольствие? Я-то надеялась на нечто большее…

— С некоторыми словами стоит подождать, не произносить их слишком поспешно. Прибавлю к этому, что я буду счастлив уделить вам столько времени, сколько вы захотите… но немного позже. Я уже говорил вам о том, что у нас с Морозини есть поручение, которое мы должны выполнить, — продолжал он, словно не заметив убийственного взгляда, брошенного на него Альдо, — и наши недавние приключения должны были бы убедить вас в правдивости моих слов…

— Вы прекрасно знаете, что я готова разделить с вами все… — выпалила она с такой горячностью, что тотчас, кажется, об этом пожалела; во всяком случае, если судить по тому, что она вспыхнула до самых корней своих белокурых волос.

Растроганный Адальбер взял ее лежавшую на столе руку, поднес к губам и коснулся мимолетным поцелуем.

— Ваши слова доставили мне бесконечную радость, — прошептал он, — но вам уже немало пришлось рисковать, и я позабочусь о том, чтобы в дальнейшем вы не подвергались никаким опасностям. Возможно, нам вскоре придется снова уехать из Парижа, и, не стану скрывать, мне было бы спокойнее, если бы вы ждали меня в Лондоне…

Она взвилась, словно подброшенная пружиной.

— Лучше бы вам наконец сказать откровенно, что вам не терпится от меня избавиться!

И, не дожидаясь ответа, она стрелой пронеслась через весь вагон-ресторан. Адальбер немедленно вскочил, чтобы ее догнать, но Морозини его удержал.

— Погоди минутку! Что именно ты ей рассказал насчет того, что мы ищем?

— Ничего, кроме того, что она сейчас сама тебе сказала… Клянусь честью! Мне кажется, она считает нас парой тайных агентов и находит всю эту историю очень увлекательной…

— И еще… Прости за нескромный вопрос, но в каких вы, собственно говоря, сейчас отношениях?

— Во всяком случае, не в таких, как тебе представляется! Она порядочная девушка. Она думает скорее о браке.

— А ты?

Видаль-Пеликорн пожал плечами, что можно было истолковать и как полную неопределенность в этом вопросе, и как выражение фатализма, потом вздохнул и наконец, поскольку все предыдущее нимало не прояснило для Морозини его намерений, ответил:

— У меня никогда не возникало желания жениться. Я слишком дорожу своей холостяцкой жизнью, но что правда — то правда: стоит мне на нее взглянуть, и я уже не так в этом уверен.

— Ну, тогда беги к ней мириться. Это твоя жизнь, а не моя, и я не имею права в нее вмешиваться. Если потребуется, передай ей мои извинения!

Инцидент был исчерпан, но Морозини по-прежнему пребывал в сомнениях. Когда поезд прибыл в Париж, Хилари попросила Адальбера найти для нее такси, чтобы отвезти ее в«Ритц», и после холодного прощания Альдо наконец, к величайшему своему удовольствию, расстался с англичанкой. Правда, Адальбер вызвался ее проводить до гостиницы.

— Потом заскочу домой, — сообщил он Морозини, — и приеду к тебе, жди меня на улице Альфреда де Виньи…

— А если тети Амелии нет дома? Ты же знаешь, ей вечно не сидится на месте…

— Тогда приезжай ко мне, будем ждать, пока она появится. Остается только надеяться, что она не отправилась в Америку или в Южную Африку!

Но госпожа де Соммьер вопреки их ожиданиям оказалась дома. Сиприен, старый метрдотель, при виде Альдо расплылся в улыбке до ушей и проводил в спальню, где маркиза завтракала в постели, а Мари-Анжелина читала ей вслух «Фигаро». Точнее, страничку светской хроники в газете, а еще точнее — объявления, помещенные под рубрикой «Кончина».

— В моем возрасте, — говорила тетушка Амелия, — не помешает знать, кого следует вычеркнуть из своей записной книжки…

Маркиза пребывала в довольно мрачном расположении духа, которое никак не могли улучшить серенькое утро и нудный дождь за окном. Но появление Альдо мгновенно разогнало тучи — если не на небе, то по крайней мере в душе и на лице тетушки.

— Вот тебя-то мне и надо! — воскликнула она, протягивая ему обе руки, окутанные сиреневым батистом с кружевными прошивками. — Мы с План-Крепен ничего о тебе не знали и уже начали погружаться в ужаснейшую тоску…

— …осложнившуюся ипохондрией! — пискнула чтица. — И наше дурное настроение нередко делало нас агрессивными!

— Вы, сдается мне, только что вернулись из церкви Святого Августина, где вроде бы должны были принять причастие? — в негодовании напустилась на нее старая дама. — В таком случае, дочь моя, можете отправляться исповедоваться заново! Вы вполне заслужили, чтобы я немедленно отправила вас за покупками.

— Прошу вас, не делайте этого, — сказал Альдо, со вздохом опускаясь в стоявшее рядом креслице. — Мне очень много надо вам рассказать. Вам обеим!

— Ну, это может немного подождать… Хотя бы до тех пор, пока ты основательно не подкрепишься. Ты выглядишь хуже некуда, просто смотреть страшно. От Лизы, конечно, все еще никаких новостей?

— Никаких.

— А… о камнях что-нибудь известно?

— Мы смогли проследить их путь до недавнего времени.

— Значит, ты знаешь, где они сейчас?

— Пока что нет… но рассчитываю на вас, чтобы это узнать.

— На меня? — изумилась госпожа де Соммьер.

— Да. Но сначала я должен рассказать вам обо всем, что с нами приключилось.

И Альдо, не переставая при этом поглощать в неимоверных количествах круассаны, гренки с маслом и с джемом, варенье и кофе, приступил к насколько можно подробному рассказу. Правда, кое-какие детали он все же опустил, избавив маркизу де Соммьер от описания ночи, проведенной с Саломеей. О том, какое неприятное напоминание о себе оставила у него на шее Илона, он тоже умолчал, тем более что след этой встречи был стыдливо заклеен пластырем. Впрочем, под конец тетушка Амелия слушала его уже не так внимательно, а последние слова и вовсе почти пропустила мимо ушей. Едва Альдо произнес имя принца Райнера, она впала в глубокую задумчивость. И еще довольно долго молчала после того, как племянник умолк. В конце концов лицо ее выразило сомнение, а во взгляде, устремленном на Альдо, блеснул веселый огонек.

— При дворе Фердинанда никогда не было никакого Принца Райнера. Эта девица тебе сказки рассказывала…

Или нет, скорее она просто скрыла под маской своего героя. На самом деле речь идет, должно быть, о Манфреде-Августе, кузене Гогенцоллернов; и королева Мария действительно рассказывала мне о его «возмутительной» связи с цыганкой, девушкой, которую он поселил в старинном охотничьем домике неподалеку от Синаи…

— Может быть, это и так, но только, если мы начнем заниматься предположениями, нам нелегко будет во всем разобраться. Можете ли вы, если допустить, что принц тот самый, отыскать среди его кузин немецкую принцессу, страстно любящую изумруды? Хотя вряд ли после войны, разорившей три четверти аристократии, еще остались принцессы, способные покупать себе драгоценности такого класса…

Вместо ответа маркиза де Соммьер снова погрузилась в размышления, только на этот раз она размышляла вслух:

— У двойного дома Гогенцоллернов и Гогенцоллернов-Зигмарингенов, к которому принадлежат румынские короли, кузенов и кузин более чем достаточно, но если мы, как ты предлагаешь, будем исходить из того, что речь идет о Манфреде-Августе, то среди его родни я не вижу ни одной принцессы, которая могла бы нас устроить.

— О, нет! — простонал несчастный Альдо, у которого снова возникло ощущение, будто он уперся во внезапно выросшую перед ним непреодолимую стену.

— Но зато есть одна великая княгиня. Твоя графиня-цыганка, должно быть, что-то спутала, впрочем, скорее всего покупательница просто поостереглась называть ей свое настоящее имя. Да, все, что я могу тебе предложить, это великую княгиню!

— Русскую? И после Октябрьской революции?

Немногим, и даже очень немногим из них, не стану спорить, все-таки удалось сохранить свое состояние; но на этот раз наша великая княгиня своим титулом обязана вовсе не принадлежностью к семье русского царя. На самом деле она грузинка. Федора Дадиани, ведущая свое происхождение от мегрельских князей[60], в свое время вышла замуж за великого князя Карла-Альбрехта Гогенбурга-Лангенфельса, который был намного старше ее и оставил ее богатой вдовой, владелицей земель и замков, в том числе одного весьма значительного…

Воскрешенный этим известием Альдо звучно хлопнул себя ладонью по лбу.

— Один из тех медиатизированных[61] князей , которых в Германии было полным-полно! Как же я раньше об этом не подумал? Я знаю понаслышке о великой княгине Федоре, но никогда с ней не встречался и понятия не имел о том, что она собирает драгоценные камни…

— Собственно говоря, она этим и не занимается, она всего лишь страстно любит изумруды…

— …И не смогла устоять перед теми самыми камнями, которые я ищу! Ну что ж, тетушка Амелия, по-моему, за несколько минут вам удалось полностью разобраться в этом вопросе. «Свет» и «Совершенство» теперь находятся у этой женщины, и я непременно должен ее найти!

— Не так-то это легко сделать, как тебе кажется. Эта женщина, кстати, очень красивая, путешествует по всему свету и коллекционирует любовников. Во всяком случае, так мне сказали, — уточнила маркиза, а затем повернулась к старой деве: — План-Крепен, не попросите ли вы принести мне чашечку кофе: этот милый мальчик выпил весь кофейник!

— Знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы меня ей представить?

— Да нет, пожалуй. Если не считать румынской королевы Марии, которая терпеть ее не может, и Манфреда-Августа, который был ее любовником и с которым я встречалась всего один раз в жизни, в Бухаресте, мне никто и в голову не приходит…

И тут раздался спокойный, но вместе с тем торжествующий голос Мари-Анжелины, уже собиравшейся выйти из комнаты, чтобы передать распоряжение маркизы:

— Послезавтра принцесса Мюрат устраивает в своем особняке на улице Монсо благотворительный вечер в пользу Комитета помощи русским эмигрантам… И княгиня Федора там будет!

— Откуда, черт возьми, вы это знаете?! — вскричал потрясенный Альдо, но у госпожи де Соммьер ответ был уже наготове.

— Шестичасовая месса в церкви Святого Августина, разумеется! Ты разве забыл, что именно там План-Крепен добывает большую часть сведений? Но откуда, — продолжала она, повернувшись к своей чтице, — откуда вам известно, что она, как вы говорите, там будет?

— О, она в каком-то смысле главная гостья на этом вечере. В особенности для челяди: она до такой степени щедра, что слуги принцессы Мюрат чуть ли не свечи жгут в ее честь, когда она появляется. И потом, не говоря уж о том, что она украшает собой любое собрание, ее присутствие напоминает о покойной принцессе Ахилл Мюрат, урожденной Саломее Дадиани, мегрельской царице и ее кузине. В доме Мюратов склонны поддерживать воспоминания о коронованных особах.

Я бесконечно вам благодарен, Анджелина! — воскликнул Морозини, чувствуя, что возрождается к жизни. — Вы, несомненно, лучший источник информации, какой мне когда-либо встречался в жизни. А не знаете ли вы случайно, каким образом я мог бы в течение сорока восьми часов добиться, чтобы меня пригласили в дом, где я не знаю ни одной души, а главное, незнаком с хозяевами? — поинтересовался он, явно поддразнивая старую деву.

Но если он рассчитывал застать ее врасплох, то ошибался. Мари-Анжелина с вызовом поглядела на него.

— Нет, — сказала она, — пока не знаю, но сейчас же узнаю!

И мгновенно выскочила за дверь. А часом позже уже вернулась с информацией, которая показалась Морозини не лишенной интереса: в тот же день после обеда в особняке Друо должен состояться аукцион, на котором предполагается распродать библиотеку старика-генерала, потомка одного из офицеров Великой армии. На продажу выставлены книги, принадлежавшие Наполеону I, а кроме того, письма императора и его маршалов, которые владелец терпеливо собирал на протяжении всей своей жизни. Принц Мюрат болен гриппом и не встает с постели, поэтому на аукцион пойдет его жена с его секретаршей и его сестрой, герцогиней де Камастра.

Альдо прекрасно понимал, какая пропасть лежит между тем, чтобы оказаться на аукционе, среди толпы, в нескольких шагах от дамы, и тем, чтобы заставить эту самую даму пригласить его к себе в дом. Он понятия не имел, как взяться за дело, но ради того, чтобы приблизиться к женщине, державшей в руках «Свет» и «Совершенство», а следовательно — и жизнь Лизы, он готов был на любой безрассудный поступок. Кроме того, он отчасти надеялся и на свою счастливую звезду.

И звезда не подвела, потому что первым же человеком, которого он встретил в вестибюле прославленного парижского зала аукционов, был его друг Жиль Вобрен, антиквар с Вандомской площади, с таким увлечением изучавший каталог, что едва не налетел на Альдо. Только тогда он приподнял тяжелые веки, нередко придававшие его лицу сонное выражение, которое он ловко умел использовать.

— Как! Ты здесь? — воскликнул он, от волнения перестав контролировать легкий средиземноморский акцент, с которым обычно легко справлялся. — Ты в Париже и до сих пор мне не позвонил?

— Я только что приехал, дорогой мой! Сегодня утром прибыл Восточным экспрессом.

— Опять гоняешься по всей Европе за какой-нибудь легендарной драгоценностью? А как поживает твоя жена? Я надеюсь, она приехала вместе с тобой и ты не откажешь мне в удовольствии представить меня ей?

— В другой раз. Лиза со мной не приехала…

Ноздри крупного носа, придававшего антиквару сходство с упитанным Людовиком XVIII, одевающимся на Бонд-стрит, вздрогнули от притворного негодования.

— Как, ты уже оставляешь ее одну дома, хотя вы всего несколько месяцев как поженились?

— Приходится. Я много разъезжаю, а Лиза, которая уже немало попутешествовала, всем прочим городам предпочитает Венецию…

— Не могу поставить ей это в вину, но с твоей стороны очень неосторожно оставлять ее одну: она совершенно обворожительна.

Я знаю, — безрадостно ответил Альдо, которому вдруг и очень не вовремя захотелось плакать. К счастью, Вобрен уже сменил тему и теперь интересовался, что, собственно, Морозини делает в Друо на аукционе, где не выставлено на продажу ни одной драгоценности. Но тут, не дождавшись ответа, антиквар уже отвернулся от друга, чтобы с изысканностью, достойной двора Людовика XIV, раскланяться с двумя величественными дамами, направлявшимися в зал, у входа в который стояли Морозини с Вобреном. Дамы приветливо улыбнулись, как улыбаются тем, кого высоко ценят, и проследовали своей дорогой; мужчины проводили их взглядом, особенно пристально смотрел им вслед Альдо, у которого царственный вид одной из женщин вызвал смутные воспоминания. Дама была уже немолода, хотя и свежа для своих примерно шестидесяти лет, и ее серебристую седину, прикрытую черным током с вуалеткой, казалось, должна была венчать корона.

— Кто они такие? — спросил Альдо.

— Ты разве не знаешь? Я-то думал, что ты знаешь наизусть весь европейский гербовник, не говоря уж о «Готском альманахе». Это была принцесса Мюрат, урожденная Сесилия Ней д'Эльшинген. Вторая дама — ее сестра, герцогиня де Камастра, и уж ее-то ты, по крайней мере, должен был бы знать, потому что Камастра — сицилийцы.

— Не знаю, в курсе ли ты, что между Венецией и Сицилией есть некоторая разница и определенное расстояние. Да, так ты, кажется, спрашивал меня, что я здесь делаю? Так вот, милый мой, я пришел только затем, чтобы встретиться с принцессой.

— Вот оно что? Но почему?

— Послезавтра она устраивает благотворительный вечер в пользу русских эмигрантов, и я хотел бы туда попасть…

— Интересная новость! Ты так безумно интересуешься теперь русскими эмигрантами?

— Некоторые из них были хорошими клиентами.

— И тебе хотелось бы помочь им посредством… Ах, вот оно что! — внезапно закричал Вобрен, хлопнув себя по лбу.

— О чем это ты?

Да о твоих намерениях! Какой же я глупый! Ты слишком тесно со всем этим связан, чтобы не знать о том, что в самое ближайшее время здесь будут продавать драгоценности дома Романовых, в том числе корону Екатерины II, на которой в общей сложности четыре тысячи каратов драгоценных камней. Тебя, конечно, это интересует, и ты хочешь быть поближе?

— Вот именно! — с облегчением выдохнул Морозини, впервые услышавший об этой продаже, но тут же решивший обязательно узнать, на какое число она назначена, если только Ги Бюто еще не позаботился об этом.

— Нет ничего проще! В крайнем случае ты мог бы даже обойтись и без меня: у тебя известное имя, громкий титул, ты уважаемый эксперт, так что тебя примут… ну, не скажу, что с распростертыми объятиями, поскольку это не в стиле принцессы, но все-таки доброжелательно. Особенно если ты намереваешься сделать какое-нибудь пожертвование. Я тебя представлю, как только закончится аукцион. А пока пойдем в зал, скоро начнется!

— Собственно, а ты-то сам что здесь делаешь? Ты ведь специалист по XVIII веку, а не по эпохе Империи?

— Нет, но я здесь вполне на своем месте, дорогой мой! Я пришел купить для одного прекрасного клиента редчайшее издание «Опасных связей» с гербом герцога Шартрского. Библиотека никак не может принадлежать полностью к одной эпохе, так что, как видишь, мое присутствие здесь вполне оправдано.

Никогда еще торги не казались Морозини такими долгими, несмотря на развлечение, которое доставила присутствующим схватка между принцессой Мюрат и представителем принца Виктора-Наполеона, главы императорского дома, живущего в изгнании в Брюсселе и, кроме того, тяжело больного. Схватка, в которой и сам он принял участие, решив купить письмо императора к маршалу Мармону и подарить его Ги Бюто. Этот поступок стоил ему изумленного взгляда принцессы, бешеного — уполномоченного принца и кислого замечания Жиля Вобрена.

— Какая муха тебя укусила? — спросил он. — Ты помешан на «эссоннском предателе»?

— Нет, но он был бургундцем, и это доставит удовольствие моему дорогому Ги Бюто, тоже бургундцу. Он с удовольствием собирает все, что имеет отношение к его обожаемой провинции.

— А ты заметил, что у принцессы очень недовольный вид? Странный ты выбрал способ понравиться!

— Зато это даст мне возможность принести ей свои извинения… и весьма обстоятельные. Кроме того, она по крайней мере будет знать, кто я такой.

В самом деле, венецианского антиквара хорошо знали в особняке Друо, и оценщик не отказал себе в удовольствии объявить, сопроводив свои слова поклоном и улыбкой:

— Продано князю Морозини, которого мы всегда рады здесь видеть!

Как только торги закончились, Альдо направился прямо к знатной даме, даже не забрав свою покупку и не дав другу времени проявить инициативу. Склонившись сначала перед принцессой, затем перед ее сестрой с видом человека, знающего, с кем он имеет дело, Альдо произнес с самой своей чарующей улыбкой:

— Боюсь, я навлек на себя неудовольствие вашего высочества, но я пришел сюда лишь затем, чтобы купить это письмо.

Разумеется, это была ложь, но вид у него был настолько обезоруживающе самоуверенный, что возразить было нечего, и принцесса лишь неодобрительно устремила на него свой лорнет.

— Здесь всякий волен поступать, как ему угодно, сударь, поскольку мы, к сожалению, живем в республике. Вы, должно быть, пишете книгу?

Ни в коем случае, мадам. Я всего лишь хочу сделать рождественский подарок давнему и дорогому другу, для которого письмо императора, даже адресованное герцогу Рагузскому, будет лучшим из всех возможных даров.

— Мне кажется, неплохо оказаться в числе ваших друзей. Вы проявляете к ним удивительную щедрость…

Жиль Вобрен счел этот момент как нельзя более подходящим для того, чтобы вступить в разговор:

— Он более чем щедр, ваше высочество, и не только по отношению к друзьям, но всегда окажет помощь тому, кто попал в беду. Собственно говоря, я надеялся, что по окончании торгов вы позволите мне представить вам моего друга. Князь Морозини, эксперт по историческим драгоценностям, хорошо известен в среде русских эмигрантов, к которым ваше высочество проявляет такую доброту…

Лорнет повис, покачиваясь, на своей тонкой золотой цепочке, и почтенная дама, приподняв красиво изогнутые брови, испытующе взглянула на Альдо:

— В самом деле? В таком случае я хотела бы убедиться в этом лично: послезавтра я устраиваю благотворительный вечер в пользу этих несчастных, мы пришлем вам приглашение. Где вы живете?

— На улице Альфреда де Виньи, у моей двоюродной бабушки маркизы де Соммьер…

— О, так мы соседи! Мы будем рады видеть вас, князь! Наконец-то она произнесла титул, на что Альдо уже перестал надеться. И одновременно с этими словами на прекрасном и высокомерном лице принцессы расцвела самая обворожительная улыбка, какую только можно себе представить.

— Ну вот, дело сделано, — с удовлетворением произнес Вобрен, как только они отошли на некоторое расстояние. — Мне кажется, мы хорошо поработали…

— А ты тоже там будешь, на этом… вечере?

Нет, дорогой мой! Во-первых, меня не приглашали, а во-вторых, в мои намерения совершенно не входит выкладывать целое состояние всего-навсего за концерт, пусть даже и очень хороший, и за ужин. Ну, а тебе я желаю хорошо поразвлечься… Только не забудь, я надеюсь, что ты до отъезда еще успеешь пообедать или поужинать со мной!

Возвращаясь домой, то есть к тетушке Амелии, Аль до на минутку задержался у привратника, чтобы позвонить Адальберу; маркиза, которая не могла смириться с тем, чтобы ее вызывали звонком, словно прислугу, по-прежнему отказывалась допустить в свои покои это «варварское устройство», а ему необходимо было рассказать другу о последних событиях. Но его ждало разочарование: дома он застал только Теобальда, который довольно кислым тоном сообщил, что Адальбер «ушел пить чай с леди Доусон и вернется не скоро»! Верный слуга явно невзлюбил англичанку, Альдо готов был в этом поклясться. Развеселившись, он доставил себе удовольствие, сделав Теобальду легкое внушение:

— Послушайте, Теобальд, только не пытайтесь меня уверить, будто вы не разбираетесь в английских титулах. Надо говорить так: достопочтенная Хилари Доусон, а вовсе не леди Доусон, поскольку эта девушка — всего лишь дочь лорда, а титул леди принадлежит ее здравствующей матери.

Из груди Теобальда вырвался бурный вздох, заполнивший телефонную трубку шумом и треском.

— Вы правы, ваше сиятельство, но эта иллюзия все-таки служила мне некоторым утешением. С тех пор как месье вернулся, я только и слышу, что об этой даме. А если он о ней не говорит, то без конца названивает ей по телефону. Боюсь, у него это серьезно…

— Подождите так расстраиваться, Теобальд. Месье пока что не женился.

Ваше сиятельство, вы так добры, что утешаете меня, я от всего сердца благодарю вас. Мне что-нибудь передать месье?

— Да. Скажите ему, что послезавтра я встречаюсь с интересующей нас особой. Позже я ему перезвоню.

Войдя в назначенный час в роскошный, сияющий всеми своими ярко освещенными окнами особняк на улице Монсо, Морозини подумал, что никакой войне не удастся уничтожить роскошь и элегантность, свойственные лучшим французским домам. Принц и принцесса — он немного бледный, но улыбающийся, она — великолепная в черном кружевном платье и с чудесными старинными драгоценностями — встречали гостей приветливо, что ничуть не умаляло их вполне королевского величия. Особенно сильное впечатление производила принцесса Сесилия. С тех пор как ее сын Наполеон в 1916 году пал смертью храбрых, она не снимала траура, и глухой оттенок ее черных платьев не только подчеркивал ослепительное сияние ее бриллиантов, но и оттенял нежную прелесть блондинки, о которой никак нельзя было сказать «со следами былой красоты»… Сверкнув кольцами, принцесса протянула недавнему сопернику руку безукоризненной формы, над которой тот почтительно склонился, затем представила его своему супругу и пригласила пройти в бальный зал, где была устроена импровизированная сцена. В этот вечер там должны были звучать прославленный шаляпинский бас и чернояровские балалайки.

В большой зал, где каждая мелочь несла на себе отпечаток двух империй — принцесса Мюрат и впрямь была первой дамой имперского мира на территории своей страны, — медленно стекалась значительная часть того, что обычно подразумевается под словами «весь Париж», иначе говоря — те, кто мог заплатить огромные деньги за право усесться на один из бесчисленных позолоченных стульчиков. Только в первом ряду стояли кресла, предназначавшиеся для наиболее знатных гостей и располагавшиеся по обе стороны от места хозяйки вечера, великой герцогини Гогенбург-Лангенфельс, которая, несомненно, должна была прибыть последней.

Морозини поздоровался с немногочисленными знакомыми, пожал несколько мужских рук, несколько женских поцеловал, не переставая краешком глаза поглядывать в ту сторону, откуда должна была появиться та, кого он с таким нетерпением дожидался. Наконец она показалась в дверях, и у него перехватило дыхание. Ему показалось, что сердце у него вот-вот остановится, он не мог глаз от нее отвести, так она была хороша в своем зеленом бархатном платье с маленьким шлейфом, тесно облегавшем ее высокую и тонкую фигуру от маленьких ступней в золотых туфельках до ослепительно белых открытых плеч, плавные линии которых не перебивало ни единое украшение. Должно быть, она отказалась от ожерелий для того, чтобы подчеркнуть великолепие серег, искрившихся на фоне ее длинной нежной шеи. Два сказочных изумруда в простой золотой оправе, точно того же оттенка, что огромные глаза, слегка удлиненные и тем самым выдававшие легкую примесь южной крови. Изумруды так шли прекрасной мегрелке, чью великолепную и гордую голову. словно оттягивали назад роскошные светлые, чуть рыжеватые волосы, заплетенные в косы, уложенные короной и увенчанные золотой диадемой с изумрудами. Обнаженные руки не украшал ни один браслет, и лишь единственное кольцо с изумрудом скорее отягощало, чем украшало хрупкую узкую кисть.

Ее появление было встречено восторженным шепотом, не смолкавшим все то время, пока она ленивой и даже немного утомленной походкой следовала в сопровождении хозяев к своему креслу. Эта особенная, лишь ей присущая манера держаться была исполнена несомненной грации, но в соединении с бледностью лица и легкими, нежными кругами, оттенявшими глаза, наводила на мысль о том, что, возможно, великая княгиня не вполне здорова.

Во время концерта Морозини мало что слышал: его внимание было приковано к этой женщине, и ни о чем другом он думать не мог. Даже не приближаясь к ней, он проникся уверенностью в том, что ее украшают «Урим» и «Туммим», и, чтобы унять дрожь в пальцах, он судорожно сжимал программку, которую ему только что вручили. Наг конец-то он видел перед собой эти камни, а ведь он уже почти отчаялся напасть на их след. Вот они, совсем рядом, в нескольких шагах от него, и по-прежнему недоступны. Но ему непременно надо преодолеть это расстояние, так или иначе, но завладеть ими. Оставалось лишь придумать способ заполучить их, и это должно было оказаться нелегким делом: владелица, несомненно, очень гордится ими, раз носит в такой простой оправе, не говоря уж о том, что она выложила за них целое состояние.

Очень редко случается, чтобы женщина не почувствовала устремленного на нее настойчивого взгляда. Великая княгиня не стала исключением из правила. Дважды за то время, пока русский бас рассказывал о муках совести, терзавших Бориса Годунова, она оборачивалась и всякий раз встречалась глазами с этим прикованным к ней взглядом. Похоже, это доставляло ей удовольствие, потому что она слегка улыбнулась в ответ. К тому же после того, как концерт закончился громом рукоплесканий и все потянулись к столам, где был накрыт ужин, она сама стала высматривать Альдо. Впрочем, ей не составило труда его найти: словно загипнотизированный, он шел за ней, не отступая ни на шаг. И потому видел, как она наклонилась к хозяйке и тихонько сказала ей несколько слов. Та обернулась и, после недолгих колебаний, подошла к Морозини и сказала, что его приглашают сесть рядом за столом.

— Идите сюда, я вас представлю! — сказала она довольно резким тоном, в котором сквозило неодобрение. — Кажется, моя кузина хочет с вами поговорить. Может, она решила купить какое-нибудь украшение? — прибавила принцесса с поистине царственным высокомерием, на которое Альдо ответил лишь улыбкой и легким поклоном.

— Может быть, — насмешливо повторил он. Нет, она решительно принимает его за какого-то лавочника.

Собственно говоря, его нисколько не интересовало, что думает о нем хозяйка дома. Главное, он сможет приблизиться к даме с изумрудами настолько, насколько это вообще возможно, и потому он мысленно поблагодарил судьбу. Еще минута — и он, должным образом представленный, занял свое место за столом, во главе которого сидели хозяин дома и прекрасная Федора; принцесса сидела во главе второго стола.

Вблизи безупречное совершенство лица великой княгини, с его тонкой и гладкой, словно фарфоровой, кожей, поражало еще больше. Что же касается изумрудов, то, если бы у Альдо еще и оставались какие-то сомнения, с этого момента сомневаться не приходилось: перед ним действительно были «Свет» и «Совершенство» в такой тяжелой золотой оправе, что они даже слегка оттягивали мочки ушей княгини. Но, как ни хороша была Федора Дадиани, нельзя же было до бесконечности молча ею любоваться, пора было переходить от созерцания к беседе и прежде всего поблагодарить ее за лестное внимание. И только Альдо собрался открыть рот, великая княгиня, не дав ему времени что-нибудь сказать, заговорила сама.

— Я и не представляла себе, — произнесла она своим певучим голосом с милым славянским акцентом, — что мне выпадет счастье встретиться здесь с таким интересным человеком, как вы, князь. Я чуть было не осталась дома…

— Было бы очень жаль, если бы вы так поступили! Вы не любите музыку, ваше высочество?

— Конечно, люблю. Шаляпин божественно поет, но все эти вечера в любом городе мира так похожи один на другой: концерт, потом ужин, или же бал, потом ужин. В любом случае в конце концов все всегда оказываются за столом, и все это нестерпимо скучно! И всегда к тому же еще так долго!

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы, сударыня, не скучали, и постараюсь вас не разочаровать. Но, может быть, не такой уж я интересный человек, как представляется вашему высочеству?

— Конечно, такой! Я кое-что о вас знаю. Только, пожалуйста, бога ради, позабудьте о моем высочестве и уж тем более не обращайтесь ко мне в третьем лице. От этого разговор становится таким тяжеловесным!

— Как вам будет угодно! Но что бы вам хотелось обо мне узнать?

— О, так много всего! Я очень любопытная. И, кроме всего прочего, на вас лежит отсвет Венеции, самого пленительного города, какой только существует в мире, и потом, вас озаряют все эти драгоценные камни, все эти волшебные сокровища, которые проходят через ваши руки. То, что я люблю больше всего на свете!

Альдо не преминул воспользоваться случаем:

— Да, я знаю. Вы, сударыня, прославились своей любовью к прекрасным камням, особенно к изумрудам… Но те, что украшают вас сегодня вечером, поистине великолепны…

Правда, сказочные камни? — оживленно подхватила она. — Я без ума от этих серег! Я заплатила за них целое состояние одной очень странной женщине, она наполовину цыганка и была любовницей моего родственника, который держал ее взаперти в охотничьем домике в Карпатах. Вот, возьмите! Полюбуйтесь!

Быстрым и грациозным движением она вынула из уха серьгу и протянула ее соседу по столу, тотчас прибавив со смехом:

— Господи, да у вас руки дрожат! Неужели вы одержимы той же страстью, как я?

Она не преувеличивала. Теперь, когда Альдо держал наконец в руках это чудо, за которое готов был, если потребуется, заплатить собственной кровью, его захлестнуло неимоверное волнение, его буквально трясло. С трудом справившись с собой, он ответил:

— Намного большей, сударыня! Вы говорили, что заплатили за эти камни целое состояние? Ну а я отдал бы все, что у меня есть, чтобы их получить.

Тон его был настолько серьезным, что прекрасные длинные зеленые глаза Федоры округлились от изумления.

— Это так важно? — спросила она, забирая у него из рук серьгу и снова вдевая дужку в ухо. — Уж не стараетесь ли вы меня испугать?

— Ни в коей мере, ваше высочество, но у этих древних, и весьма древних, камней удивительная история.

— И что — она вам известна?

— Более или менее.

— Так рассказывайте же, рассказывайте поскорее!

— Простите меня, но только не здесь и не сейчас!

В самом деле, в эту минуту принесли омаров и вокруг стола суетилось множество слуг. Впрочем, в это самое время и хозяин дома решил, что венецианец слишком надолго присвоил себе прекрасную соседку, и обратился к ней с каким-то вопросом. Воспользовавшись этим, Альдо два-три раза глубоко вздохнул, стараясь унять бешено колотившееся сердце, и попытался разработать план дальнейших действий. Он как раз обдумывал, не окажется ли наилучшим решением кража со взломом, когда Федора вновь повернулась к нему:

— Вы правы. Здесь совершенно невозможно разговаривать, а, с другой стороны, завтра утром я уезжаю в Лангенфельс, чтобы заняться подготовкой к балу, который я традиционно устраиваю в последнюю ночь года. По этому случаю я хотела бы видеть вас среди своих гостей и надеюсь, что потом вы составите мне компанию еще на несколько дней. И тогда у нас будет вполне достаточно времени для того, чтобы познакомиться поближе и поговорить! Вы приедете?

Она на мгновение прикоснулась к руке Альдо, а в ее голосе зазвучали более теплые и волнующие нотки. Морозини тотчас вспомнил о многочисленных любовниках, которых приписывала молва этой сирене, и с легкой досадой подумал, что ему снова придется расплачиваться натурой, но не мог же он упустить великолепный случай завладеть изумрудами, когда случай этот сам шел к нему в руки. Безусловно, надо принимать приглашение. Он еще успеет разобраться во всем на месте…

— С бесконечной радостью! — прошептал он с самой обольстительной улыбкой. — Ваше приглашение для меня тем приятнее, что впоследствии я намеревался ехать в Вену. Кстати… могу я взять с собой своего секретаря? — спросил он, мгновение поколебавшись перед тем, на какую должность ему назначить Адальбера, чье присутствие и особые таланты показались ему совершенно необходимыми.

— Разумеется! Что мне какой-то секретарь? — откликнулась великая княгиня, небрежным взмахом руки отметая проблему. — Это огромный замок, да там, впрочем, будут и другие приглашенные. Только они там не задержатся…

Но этот увлекательный разговор пришлось прервать, потому что к Альдо обратилась другая его соседка по столу, русская графиня из Комитета помощи. Ее интересовало, какая погода сейчас в Венеции. Альдо ответил ей со всей любезностью, на какую способен окрыленный надеждой человек.

Назавтра он с утра поспешил к Адальберу, чтобы тот не убежал со своей англичанкой по магазинам или пить чай. И в самом деле успел вовремя: Теобальд, на лице которого почему-то было написано полное отчаяние, проводил его в комнату, где Адальбер сидел за завтраком с задумчивым видом, встрепанный сильнее обычного, обмакивая круассан в чашку кофе с молоком. Похоже, он не спал ночь: комната так пропахла табаком, что Альдо первым делом бросился к окну и распахнул его, а уж потом выложил разом все свои новости. Адальбер выслушал его с блаженной улыбкой, после чего наконец проговорил:

— У меня для тебя тоже важная новость: я помолвлен! Весной мы с Хилари поженимся.

— Поздравляю! Должно быть, именно из-за этой новости у бедняги Теобальда такое выражение лица?

— Да ладно, он привыкнет! Хилари — совершенная прелесть!

— На меня она такого впечатления не производит, но дело сейчас не в этом. Мне надо знать, могу ли я на тебя рассчитывать?

— Для того, чтобы в последний день года поработать твоим секретарем в замке у великой княгини? Конечно! Меня это тем более устраивает, что таким образом я смогу поехать в Англию, чтобы отпраздновать Рождество вместе с Хилари и ее семьей. Она хочет представить меня своим родственникам. Это вполне естественно, не так ли?

Более чем! Ну хорошо, я желаю тебе всего наилучшего. Только уж будь любезен стоять на перроне Восточного вокзала в день и час, которые я тебе сообщу! И уж как-нибудь постарайся вспомнить среди своих британских райских наслаждений, что я сражаюсь за жизнь моей жены!

Выкрикнув все это, Альдо вылетел за дверь, взбешенный сверх всякой меры и особенно оттого, что сознавал, насколько несправедливы и, более того, жестоки были его последние слова. Адальбер ведь вполне имел право на счастье, и, кроме того, Морозини прекрасно знал, с какой нежностью его друг относится к его жене, и подчас эта нежность даже начинала князя слегка раздражать. Он так разозлился на себя, что чуть было не вернулся назад с извинениями, но гордость удержала Морозини от этого шага. Гордость и внезапно охватившая его усталость. Он прекрасно знал, что любовь может разрушить все, что угодно, в том числе и самую крепкую дружбу. Может быть, ему пора начать привыкать к мысли, что он теряет Адальбера?

Но, несмотря ни на что, в назначенный день и час тот решительными шагами мерил перрон, держа в руке кожаный портфель и в скромном костюме, приличествующем секретарю важной особы. Но ни это, ни серьезный вид, с которым он приветствовал «хозяина», едва увидев его, не обманули Альдо: он понимал, что Адальбер не забыл его убийственной выходки при последней встрече. Впрочем, он и сам с того дня не переставал сожалеть о вырвавшихся у него словах, и потому теперь, не обращая ни малейшего внимания на других заполнивших перрон пассажиров, в зимних сумерках казавшихся неясными тенями, шагнул к другу и крепко обнял его за плечи.

— Прости меня! — сказал он. — Я вовсе не понимал тогда, что говорю.

— Давай забудем об этом. Я и сам должен попросить у тебя прощения, раз позволил тебе предположить, будто могу не думать ни о Лизе, ни о твоих переживаниях… А теперь нам пора разработать план боевых действий…

— Я только того и жду… Кстати, как поживает Хилари? Адальбер расхохотался:

— Кстати о Хилари, когда речь зашла о боевых действиях? Похоже, ты не собираешься складывать оружия? Не беспокойся, тебе нечего бояться, что она сейчас выйдет из вагона: Хилари согласилась остаться дома… Да, чтобы не забыть: кто я теперь такой? Ты приготовил для меня фальшивые документы, или как?

— Все это совершенно ни к чему. Тебе не надо менять ни имени, ни национальности, но для великой княгини ты будешь просто Адальбером Видалем. А теперь пойдем в вагон, здесь собачий холод!

Поезд готов был тронуться. Пассажиров через громкоговоритель приглашали занять свои места. Друзья подошли к проводнику, и тот указал им купе, которое они должны были делить до Брегенца, а оттуда маленький местный поезд доставит их в Лангенфельс, столицу великого княжества Гогенбург. Минутой позже, когда длинный состав, пыхтя и выпуская клубы дыма, тронулся с места, Альдо с Адальбером, уютно расположившись среди красного дерева, меди и бархата тесного купе, уже согревались теплом ненарушенной дружбы. Морозини испытывал несказанное наслаждение от возможности спокойно разговаривать, не видя перед собой хорошенького личика и не ощущая любопытных взглядов достопочтенной Хилари Доусон. Господи, как давно им не удавалось поговорить без того, чтобы она не встревала в разговор! И еще большее счастье он ощущал оттого, что ему казалось, будто и Адальбер разделяет то же чувство; но из осторожности он не стал касаться этой темы.

Великое княжество Гогенбург-Лангенфельс, целиком расположенное в горах и зажатое между Баварией и Австрией, давно перестало существовать как политическая единица. До самого начала войны его правитель был одним из бесчисленных медиатизированных князей, объединенных в исполинскую немецкую империю, с которой разделалась милитаристская Пруссия Бисмарка, но княжество, надежно защищенное стеной Альп, не пострадало от этого и по-прежнему не испытывало никаких неудобств от того, что принадлежало отныне неустойчивой республике. Во всяком случае, богатства великого князя остались в неприкосновенности, а прекрасная Федора, став лишь хозяйкой замка, не перестала от этого быть владелицей своих земель.

Сойдя на перрон маленького вокзала в Лангенфельсе, Морозини и Видаль-Пеликорн испытали приятное ощущение, что время здесь остановилось и ничего не меняется. Городок, утопавший в снегу, этот маленький уютный городок с его старинными домами, с его стенами пастельных тонов, украшенными фресками на религиозные или сельские мотивы, с его резными раскрашенными деревянными балконами и высокими крышами, укрытыми белой пеленой, больше всего напоминал рождественскую открытку. Все было как в прежние времена, и даже мощный «Роллс-Ройс» с гербами на дверцах, дожидавшийся путешественников, оказался довоенного выпуска; впрочем, автомобиль так и сиял здоровьем, а шофер и лакей в безукоризненной темно-серой ливрее во всех отношениях представлялись достойными королевского двора…

Красное вечернее солнце бросало теплые отсветы на снег и апельсиновым сиянием озаряло пейзаж, открывшийся перед друзьями, едва они прошли через средневековые ворота, увенчанные квадратной башней. Заснеженные горы служили великолепным фоном для грозного средневекового замка, над которым возвышался лес башен, островерхих крыш и колоколен, и который, в свою очередь, величественно вырастал из скалы.

— Ну вот, опять феодальный замок! — простонал Адальбер, который, видимо, никак не мог забыть жилище «графини» Илоны. — Там наверняка полно сквозняков и огромных каминов, которые плохо топятся. В холодное время года жить здесь — настоящая пытка!

— Да ты, оказывается, в Англии сделался неженкой… Но, по-моему, английские торфяные печки не так уж хорошо греют?

— Все зависит от того, как ими пользуются. Только вспомни, как приятно было в нашем домике в Челси! А то, что мы видим, — настоящая крепость!

Альдо отметил, что его друг ни словом не намекнул на замок своего будущего тестя, но, поскольку готов был поклясться, что это жилище насчитывает несколько веков, оставил все свои замечания при себе, а вслух сказал лишь, что размеры Гогенбурга и те крыши, которые виднеются из-за стен, позволяют надеяться на уютные комнаты. Так оно и оказалось.

Поднявшись по длинному подъездному пути, огражденному огибавшей уступ скалы зубчатой стеной, друзья попали в парадный двор, с трех сторон окруженный низкими аркадами, под которыми все еще стояли огромные старинные бочки, куда во время осады собирали дождевую воду. Четвертую сторону замыкал фасад великолепного здания эпохи Возрождения со множеством окон в скульптурном, итальянского стиля, обрамлении, в каждом из которых пылало зарево роскошного заката. Войти в замок можно было через портал темного дуба с позолоченной резьбой, над которым были укреплены большие гербы Гогенбургов-Лангенфельсов и помещенная в выложенную камнем нишу конная статуя. На шум подъехавшей машины вышли дворецкий и четверо лакеев в традиционных костюмах. Дворецкий, произнеся все положенные формулы приветствий, провел гостей в просторный холл, наполненный упоительным запахом хвои, исходившим от огромной наряженной елки, затем к подножию лестницы, лакеи подхватили их чемоданы, но за это короткое время Адальбер уже успел ощутить, какое дивное тепло царит в этом жилище, и расплылся в улыбке.

— Разумеется, мы сохранили все камины, — объяснил дворецкий в ответ на его расспросы, — но ее высочество очень чувствительна к холоду, постоянно зябнет и потому приказала установить и центральное отопление.

— Благослови ее господь! — сказал Морозини. — Мой секретарь очень боится сквозняков.

— К сожалению, в таком огромном замке их трудно избежать. У нас около сотни спален и гостевых комнат.

— Окажут ли нам честь позволить поприветствовать ее высочество перед ужином?

— Нет. Ее высочество отдыхает перед балом и до его начала никого не принимает. Впрочем, праздничный ужин будет поздним, в полночь. А в восемь часов вашему сиятельству, как и другим гостям, подадут ужин в апартаменты. А сейчас я прошу ваше сиятельство меня извинить, но прибывают новые гости, и я должен их встречать…

В самом деле, за это время еще два автомобиля оставили во дворе свои следы, проделав тот же путь, что и их предшественники, и потом, в течение часа, пока друзья устраивались на новом месте, гости не переставали прибывать. Альдо досталась роскошная и вместе с тем очень уютная комната с большой кроватью, увенчанной парчовым балдахином, но при этом снабженной мягкими перинами и подушками, — спальня с толстым ковром на полу и пылающим камином. Ей лишь немногим уступала соседняя комната, предназначавшаяся секретарю, разве что кровать была попроще, с дубовым изголовьем, украшенным старинной росписью с цветочными мотивами.

— Мне бы очень хотелось осмотреть дом, — сказал Адальбер, глядя, как играют отсветы пламени в низком бокале с выдержанным коньяком, который он только что налил себе из хрустальногофлакона, стоявшего среди множества других в флорентийском кабинете с гостеприимно распахнутыми дверями. — Хотя бы только для того, чтобы выяснить, далеко ли мы находимся от комнат хозяйки. И потом, если учитывать, чем мы намереваемся здесь заняться, неплохо было бы произвести разведку.

— Никто нам не говорил, что мы должны сидеть взаперти. Иди, прогуляйся, осмотрись. Я останусь здесь. Если тебя кто-нибудь о чем-нибудь спросит, ты всегда сможешь объяснить, что ищешь таблетку аспирина для своего хозяина. Что-то мне подсказывает, что аспирин скоро мне понадобится.

— Еще чего! Я все-таки твой секретарь, а не лакей. Я скажу, что ищу библиотеку: так будет куда элегантнее!

В любом случае Видаль-Пеликорн не успел далеко уйти и его отсутствие оказалось недолгим: не прошло и десяти минут, как в дверях показалась его кисло-сладкая физиономия.

— Там толпы народу. И все до единого либо немцы, либо австрийцы. Беспрерывно туда-сюда снуют то слуги с чемоданами, то горничные с вечерними платьями, которые они несут с таким видом, словно это Святые дары. И, похоже, все эти люди друг друга знают…

— Это вполне естественно. Если сегодняшний бал, как нам сказали, — это традиция, значит, Федора каждый год собирает здесь практически одних и тех же людей, баварскую и австрийскую знать. А ее апартаменты тебе удалось найти?

Да. Мы оказались в привилегированном положении, поскольку нас от них отделяют лишь апартаменты покойного великого князя Карла-Альберта. Один из слуг успел мне все это рассказать, пока не появился некий барон фон Таффельберг, который, как мне показалось, исполняет здесь роль если и не хозяина дома, то по меньшей мере церемониймейстера. Он самым любезным образом, но весьма недвусмысленно дал мне понять, что я выбрал весьма неподходящее время для того, чтобы бродить по коридорам, и что желательно, чтобы гости оставались в своих комнатах до тех пор, пока не пробьет час и всех не позовут вниз.

— А какой он из себя, этот барон?

— Типичный прусский юнкер. Железобетонная физиономия, гладкая и безволосая, блекло-голубые глаза, в одном монокль, поэтому бровь влезла на середину лба, и негнущийся, как доска, так что можно подумать, будто он в корсете. Смотрел на меня не более ласково, чем смотрел бы на хлебную корку, завалявшуюся за буфетом. Словом, сухой, холодный и неприятный — дальше некуда!

— Он что — дракон, стерегущий сокровище?

— Если хочешь знать мое мнение, очень похоже на то. После того как мы с ним расстались, он вошел к великой княгине — как бы сказать поточнее — вошел, как свой человек! Если эта прекрасная дама подумывает о романе с тобой, тебе придется его остерегаться. Возможно, его зовут Отелло.

— Да у меня и в мыслях нет ни возбуждать его ревность, ни вступать с ней хоть в какие-нибудь отношения. Мне нужно было лишь проникнуть сюда. И теперь я надеюсь так запугать нашу хозяйку историей изумрудов, чтобы она согласилась продать мне камни. Ну а если не получится, тогда прибегнем к сильным средствам!

— Поиграем в Арсена Люпена?

— Вот именно. Думаю, тебя такая перспектива не испугает? Слава богу, отсюда до венгерской границы рукой подать: надо только добраться до того леса на гребне горы, — прибавил венецианец, указывая на какую-то точку в расстилавшемся за окном пейзаже. — Самое главное…

Его рассуждения прервал деликатный стук в дверь. В ответ на приглашение войти на пороге показалась молодая и очень красивая белокурая женщина, одетая в строгое и элегантное светло-серое бархатное платье, отделанное белым атласом. Шею ее обвивало жемчужное ожерелье в два ряда, тройные нитки того же жемчуга украшали запястья. Войдя, она улыбнулась пленительной, но немного печальной улыбкой.

— Если не ошибаюсь, князь Морозини?

— К вашим услугам, мадам…

— Мадемуазель. Меня зовут Хильда фон Винклеред, я фрейлина ее высочества. Она хотела бы лично встретить вас, но, учитывая количество и знатность гостей, ей неудобно было так кого-то выделять. Тем не менее, поскольку к этому часу все гости уже размещены, она желает с вами поговорить. Не угодно ли вам следовать за мной?

— С удовольствием…

Альдо, не рассчитывавший на подобную удачу, тем не менее сдержался и не стал показывать ни чрезмерной радости, ни излишней поспешности и последовал за фрейлиной обычной своей беспечной походкой. И все же, увидев, в какой обстановке жила великая княгиня, он вздрогнул и едва удержался от изумленного восклицания: ему показалось, будто его перенесли в Кремль времен Ивана Грозного! Низкие сводчатые потолки, расписанные яркими красками и золотом, скрывали изначальные кессонные, — должно быть, эту прихоть подсказала ностальгия по детству, проведенному в царском дворце… Окна, едва умещавшиеся под этими сводами, были задернуты тяжелыми, сплошь расшитыми занавесями, пол устилал роскошный ковер, и повсюду были расставлены низкие столики, с почти варварским великолепием инкрустированные полудрагоценными камнями, кресла, больше походившие на византийские троны, и бронзовые подсвечники, уставленные целым лесом горящих свечей: они заменяли здесь проведенное во всех остальных комнатах замка, но не допущенное в эти покои электричество. Зажженные свечи были расставлены по всей комнате, но особенно много их было перед иконами в золотых и серебряных окладах, оставлявших открытыми только лики и руки святых. В двух комнатах, через которые они прошли, было нестерпимо жарко, и особенно удушливой эта жара казалась от легкого дыма, поднимавшегося над бронзовыми курильницами, стоявшими прямо на полу. Морозини, наделенный тонким обонянием, узнал запах ладана, но благоухания, которое к нему примешивалось, распознать так и не смог. Впрочем, он обо всем позабыл, как только его ввели в комнату, где Федору, сидевшую перед высоким зеркалом, как раз в это время причесывали: он словно оказался в святилище царицы и в пещере Али-Бабы одновременно! Повсюду, куда ни посмотри, его окружали драгоценные камни, оправленные и без оправ: ими были полны кубки и чаши, они грудами были навалены в раскрытых ларцах, с подсвечников небрежно свешивались ожерелья из уральских аметистов и бирюзы, но два низких столика, стоявших по обе стороны зеркала, были отданы изумрудам. Здесь были кольца, ожерелья, браслеты из одних изумрудов или изумрудов с бриллиантами. Ослепленный этим великолепием, но все же острый взгляд антиквара мгновенно отыскал скромно лежавшие среди других камней «Свет» и «Совершенство».

— Как я рада видеть вас, князь! — произнес певучий, чуть приглушенный голос. — Я так боялась, что вас остановит какое-нибудь препятствие! — прибавила она, протягивая вошедшему тонкую обнаженную руку, и Альдо, склонившись над этой рукой, с удивлением почувствовал, как она холодна.

— Никакое препятствие не смогло бы меня остановить, мадам! — воскликнул он, даже не пытаясь придумать что-нибудь более оригинальное.

Тотчас заметив эту вялость воображения, она со смехом откликнулась:

— Разве могла ваша галантность подсказать вам другой ответ! А как вам нравится мое логово?

— Поражает и даже слегка околдовывает. И как нельзя лучше вам подходит!

Ему удалось в точности передать свои ощущения. Федора, даже одетая в батистовый пеньюар с пеной кружев, который облаком окутывал ее фигуру и расстилался у ног, завораживала взор. Казалось, она притягивает свет, позволяя отражать его лишь роскошным блестящим волосам, которые парикмахер, должно быть глухой и слепой, укладывал в сложную прическу, собираясь увенчать ее изумрудной с бриллиантами тиарой, пока лежавшей рядом на подушечке. Но сейчас Федора показалась ему еще более бледной, чем в первую встречу, даже в заполняющем комнату теплом мерцании свечей…

— Вполне ли вы здоровы, ваше высочество? — решился спросить Альдо. — Мне кажется, вы немного бледны…

— У меня никогда не бывает особенно яркого румянца, но, признаюсь, сегодня вечером я и правда чувствую себя несколько усталой. Могу ли я попросить вас, дорогой друг, минутку потерпеть? — прибавила она, выслушав нечленораздельное бормотание своего парикмахера. — Кажется, я слишком сильно верчусь…

Она снова приняла застывшую, величественную позу, а Морозини тем временем вновь принялся разглядывать обстановку. Приблизившись к устроенной в одном из углов комнаты небольшой молельне, он тотчас узнал чудесный образ Богоматери, занимавший главное место в иконостасе.

— Мне казалось, что эта икона Андрея Рублева была в числе тех, которые он написал для Троице-Сергиевой лавры?

От удивления ее высочество слишком резко повернула голову и потому тихонько вскрикнула от боли, прежде чем ответить:

— Откуда вы это знаете?

— Перед войной я побывал в России и видел ее там. Неужели монастырь был разрушен после Октябрьской революции?

— Нет. Эта икона — сестра той, которую вы видели. Художник написал вторую Богоматерь для одного из моих предков, и с тех пор этот образ остается бесценным сокровищем моей семьи.

— Пусть он как можно дольше хранит вас! — медленно проговорил Альдо. — Это… настоящее чудо!

— Благослови вас Господь на добром слове…

К этому времени прическа была закончена, и на голове красавицы уже сверкала драгоценная диадема, состоявшая из длинных чередующихся изумрудных и алмазных игл. Взмахом руки отослав парикмахера, Федора удержала фрейлину, собравшуюся удалиться вслед за ним:

— Останься, Хильда! От тебя у меня нет секретов… Я надеялась, — добавила она, обернувшись к Альдо, — что нам удастся поговорить подольше, когда уедут все остальные мои гости, но я не уверена, что у меня хватит времени. Может случиться так, что меня призовут в другое место. Если вы не слишком голодны, может быть, мы могли бы поговорить прямо сейчас?

— Я совсем не голоден, мадам, — ответил Морозини, внутренне ликуя при мысли о том, что ему не придется надолго задерживаться в этом замке.

В намерения прекрасной дамы явно не входило делать Альдо своим любовником, и это его донельзя обрадовало. Вот только придется вести игру осторожно и быть предельно осмотрительным.

— Благодарю вас…

Поднявшись со своего места, Федора пересела в изножье широкой кровати, убранной мехами и золотой парчой, но по пути успела взять серьги, которые так влекли к себе Морозини.

— Сядьте рядом со мной… И расскажите мне, почему в тот раз, в Париже, вы сказали, что готовы отдать все, что у вас есть, лишь бы получить эти камни…

Альдо поколебался лишь мгновение. Сейчас уже не время было выдумывать какие-нибудь сказки, к тому же эта женщина, так внимательно на него смотревшая, внушала ему доверие. Стараясь не говорить лишнего, он рассказал ей о своих приключениях у водоема Селах и о том, что за ними последовало. И особенно позаботился о том, чтобы не упоминать о древней легенде, которая приписывала «Свету» и «Совершенству» божественное происхождение. Великая княгиня, должно быть обладавшая несколько суеверной религиозностью, скорее всего вцепилась бы в них так же крепко, как хватается за подвернувшуюся ветку тонущий человек, если бы только услышала, что камни пришли от самого Иеговы. Но по той же причине Альдо не преминул, как мог, подчеркнуть зловещую опасность, исходившую от изумрудов.

— Вы любите вашу жену? — спросила Федора, как только Морозини умолк.

— Больше всего на свете, мадам. Если я потеряю ее, моя жизнь утратит всякий смысл…

— И конечно же, вы никогда ей не изменяли!

Альдо ответил мгновенно, не задумываясь и вполне искренне, поскольку то, что произошло между ним и Саломеей, нельзя было считать нарушением клятвы верности: он всего-навсего расплатился таким образом за необходимые ему сведения.

— Нет, — твердо произнес он.

— И все же…

Федора ненадолго умолкла, прикрыв глаза, так что сквозь ресницы едва пробивалось зеленое сияние, потом, улыбнувшись, заговорила снова:

— И все же вы прекрасно понимали, приняв мое приглашение, чего я от вас ждала? Это правда или я ошибаюсь?

— Правда. У меня достаточно опыта, чтобы услышать то, что не произносят вслух. Ваше высочество желало оказать мне честь совершенно особого рода.

— К черту все эти замысловатые объяснения! Мое высочество желало с тобой переспать, дружок! — воскликнула она. — И ты ведь был согласен, разве не так?

— Нет. Простите меня, мадам, — поспешил добавить он, желая смягчить грубость отказа. — Несомненно, вы — одно из самых прекрасных творений Господа, но я надеялся, что достаточно искусен, чтобы суметь уговорить вас продать мне эти камни. В моем представлении речь могла идти всего лишь о коммерческой операции, ни о чем другом…

— А если бы я сказала, что только при таком условии соглашусь продать изумруды?

Он отвел взгляд, чтобы ускользнуть от ослепительного сияния ее зеленых глаз, которых она с него не сводила, и ответил:

— Я вам уже сказал, что люблю свою жену больше всего на свете…

— И ты готов был расплатиться собой? — звонко расхохотавшись, продолжала она. — Может, это было бы маловато, а? Эти изумруды обошлись мне в целое состояние.

— Даже если бы мне пришлось отдать все, что я имею, я готов заплатить за них ту цену, которую вы назначите.

— Все твое состояние? Ты так богат?

— Разумеется, мое богатство не идет ни в какое сравнение с богатством вашего высочества, но пожаловаться на бедность не могу. За эти камни я отдам вам все, что имею. Лишь бы только Лиза осталась в живых…

— Ее зовут Лиза? Лиза… а как дальше? Какое имя она носила до того, как вы поженились?

— Лиза Кледерман.

Федора снова рассмеялась.

— Дочка швейцарского банкира? Понимаю, что ты ею дорожишь, даже не удивляюсь тому, что ты готов отдать мне все свое состояние. С ней ты так или иначе с голоду никогда не умрешь…

Это уж было слишком! Побледнев от ярости, Альдо вскочил с места и, гордо выпрямившись, бросил женщине, которой мало было его истязать, но захотелось еще и оскорбить:

— Мое состояние, мадам, я создал, имея в своем распоряжении дворец более древний, чем ваш замок, предметы, собиравшиеся в течение веков моими предками, среди которых не один носил золотой «корно» венецианских дожей, и многое другое, но создал его собственным трудом. Если вы отнимете у меня все, что у меня есть, я начну заново и не стану просить подачек у моего тестя. А теперь назовите вашу цену, и давайте с этим покончим!

Великая княгиня некоторое время хранила молчание, разглядывая Морозини с таким видом, словно решала, во сколько его оценить. Она чувствовала, что он едва сдерживает бушующий в нем гнев, и находила, что Альдо в таком состоянии становится еще более привлекательным.

— А что, если, — тихонько произнесла она, — что, если я удовольствовалась бы всего одной ночью любви?

Морозини с оскорбительным высокомерием пожал плечами:

— Любви? Лучше бы вам не называть этим возвышенным словом то, что стало бы всего лишь жалкой карикатурой на нее. Нет, мадам. Давайте вернемся к деньгам. Боюсь, при другой форме оплаты вы остались бы крайне недовольны тем, что получили!

Небрежно поклонившись, он повернулся и направился к Двери, у которой все еще стояла Хильда фон Винклеред. Но здесь его настигло приказание великой княгини:

— Останьтесь! Я, кажется, не давала вам разрешения на то, чтобы уйти!

— А мне кажется, что нам больше нечего сказать друг другу, все уже сказано, — отпарировал он, снова развернувшись к ней лицом, чтобы взглянуть на нее.

Она сидела на прежнем месте, похожая в своем снежно-белом наряде и сверкающей короне на волшебницу из восточной сказки, и, держа в руке изумруды, любовалась тем, как отражаются в них огоньки горевших в подсвечнике свечей.

— Какой же ты несдержанный, дружок, не надо так кипятиться! Мне хочется еще кое-что тебе сказать: сегодня вечером я надену эти камни в последний раз, а завтра они станут твоими. Тогда мы и назначим цену… Что ж, теперь — иди!

Под рукой Хильды изукрашенная на манер ларца дверь отворилась, и Альдо, пробежав через душные, словно терем, комнаты, выскочил в коридор, еще слегка оглушенный тем, что ему только что пришлось пережить и довелось выслушать. Тем не менее в глубине его души последние слова, произнесенные великой княгиней, звучали победной песней. Завтра он уедет отсюда в Иерусалим, увозя с собой выкуп за Лизу. Радость распирала его, словно кто-то внутри его надувал воздушный шар, он почти подлетел к дверям своей комнаты и, распахнув их, ураганом ворвался туда.

— Адаль, — завопил он, — мы победили!

Видаль-Пеликорн, который в эту минуту методично расправлялся с паштетом из зайца, чуть не подавился. Поперхнувшись, он судорожно схватился за стоявший перед ним на столе бокал с вином. Отпив несколько глотков, Адальбер еще долго кашлял и переводил дух, потом наконец еле выговорил сдавленным голосом:

— Что ты сказал?

— Что тебе не придется изображать из себя Арсена Люпена. Завтра великая княгиня отдаст мне изумруды…

— И что она хочет получить взамен?

— Пока что не знаю, но в одном я уверен: завтра она мне их продаст! Недолго нам осталось мучиться, старина, наши трудности приходят к концу! Вот-вот я снова увижу Лизу!

И он, едва не расплакавшись от счастья, бросился в объятия друга, вскочившего тем временем со стула ему навстречу, тоже со слезами на глазах. Мгновение чистого счастья, которому как нельзя лучше отвечали далекие звуки оркестра, уже начавшего настраиваться в преддверии грандиозного праздника этой ночи.

Два часа спустя князь и его мнимый секретарь, оба затянутые в безукоризненные черные фраки, тот и другой с цветком гардении в петлице, вошли в огромный рыцарский зал, целиком занимавший наиболее старую часть замка. Под высокими готическими сводами выстроилась коллекция доспехов, чередовавшихся со старинными гобеленами, сохранившими на удивление яркие краски, и все это придавало бальному залу величие, которого нисколько не умаляли гирлянды из плотно переплетенных еловых ветвей, серебряных нитей и остролиста, протянувшиеся между четырьмя высокими елями, стоявшими по углам и окруженными мерцанием сотен свечей. К одной из трех бронзовых люстр — той, что располагалась в центре, — был подвешен исполинский шар омелы. В высоких каминах, устроенных в противоположных концах зала, пылали целые стволы, распространявшие свежий и совершенно упоительный аромат смолы. Посередине, на обширном возвышении, оркестр потихоньку наигрывал мелодии Ланнера и Штрауса, приберегая все же первый вальс до той минуты, когда великая княгиня откроет бал.

К моменту появления друзей зал уже наполнился ослепительными вечерними платьями, фраками и мундирами, повсюду мелькали голые плечи, на волосах искрились диадемы, сияли огнями бриллианты, светился жемчуг или же трепетали перья. Гости собирались группами, болтали и смеялись, но сдержанно, как подобает хорошо воспитанным людям. Между этими группами пробирались лакеи в зеленых с белым ливреях, с трудом удерживая подносы, нагруженные бокалами с шампанским…

Зал был расположен ниже остальной части замка, и, чтобы в него войти, надо было спуститься с площадки на несколько ступенек. Альдо с Адальбером задержались у дверей, разглядывая присутствующих, но не увидели ни одного знакомого лица.

— Поскольку устраивать этот бал — местная традиция, здесь должны быть главным образом люди, живущие по соседству с замком, — заметил Альдо. — Я слышу одну только немецкую речь.

— Это позволит нам не вступать в разговоры. Хотя я вижу здесь очень хорошеньких женщин! — воскликнул Адальбер, который пришел в наилучшее расположение духа и намерен был весело проводить старый год. — В любом случае, давай для начала выпьем по бокалу шампанского! Не знаю лучшего средства заставить ноги двигаться резвее!

— Ты собрался потанцевать?

— А почему бы и нет? Я, знаешь ли, еще не состарился!

— Да, но ты ведь помолвлен?

— Во-первых, это не официальная помолвка! И потом, даже если и так, помолвка не приравнивается к пострижению в монахи!

Вдвоем они нырнули в заполнившую зал толпу, взяли по бокалу шампанского с ближайшего подноса и с радостью выпили за этот день, 31 декабря, день, которым заканчивался не только год, но и цепь долгих, тягостных странствий. Впрочем, пили они не в одиночестве, потому что группы охотно расступались, принимая в свой круг двоих элегантно одетых мужчин.

Внезапно наступила тишина.

Оркестр остановился на середине фразы. Барон фон Таффельберг приблизился к дирижеру и что-то прошептал ему на ухо, прежде чем повернуться лицом к залу, где все взгляды тотчас обратились к нему. Барон был бледен так, что даже губы побелели, и казалось, пережил страшное потрясение: иначе, наверное, никак нельзя было объяснить отсутствие в его глазу неизменного монокля.

— Что с ним стряслось? — еле слышно прошелестел кто-то за спиной Морозини. — Похоже, он сейчас упадет в обморок.

Но Таффельберг уже справился с собой и более или менее окрепшим голосом произнес:

— Дамы и господа, я обращаюсь ко всем вам, неизменным гостям на этом празднике и верным друзьям этого дома. Я должен сообщить вам ужасное известие: ее высочество госпожа великая княгиня Гогенбург-Лангенфельс только что скончалась…

9 НЕУДОБНОЕ НА СЛЕДСТВО…

Снова наступило молчание, то гнетущее молчание, какое наступает после известия о непоправимой беде. Таффельберг по-прежнему неподвижно стоял на возвышении, повернувшись лицом к толпе гостей, смотревших на него так, словно смысл его слов до них не доходил. Наконец один из приглашенных, пожилой человек с суровым и высокомерным лицом, приблизился, опираясь на трость.

— Что это означает, Фриц? Она умерла? Но от чего? — властным тоном спросил он.

— Внезапное недомогание… Она уже давно чувствовала себя не вполне здоровой, но особых причин для беспокойства не было. Собственно говоря, на самом деле пока ничего не известно, герр генерал, но врач сейчас как раз у нее. Не угодно ли вам пойти со мной?..

Ничего не ответив, старик подхватил свою трость и последовал за Таффельбергом. Толпа растерянно перешептывающихся гостей расступилась перед ними, давая им дорогу.

— Мы тоже пойдем! — решил Морозини. — Нам надо все узнать…

Друзья без затруднений присоединились к маленькой кучке людей — не иначе, ближайших родственников умершей, — которые потянулись вслед за теми двоими, и, пробираясь среди слуг, казалось обратившихся в каменные статуи, поднялись к покоям великой княгини. У входа в первую комнату, куда вошла маленькая группа, тоже застыли несколько лакеев. Эти двери стояли распахнутыми настежь, но низкая и узкая дверь, ведущая в спальню Федоры, была закрыта. Однако под рукой Таффельберга она подалась, и тогда присутствующим открылось поразительное зрелище: на постели, одетая в длинное черное, с длинными рукавами, но очень глубоким вырезом бархатное платье, шлейф которого струился по ступенькам кровати до самого пола, покоилась Федора, окруженная сиянием драгоценных камней. Сказочный убор из бриллиантов и изумрудов, усыпавших ее грудь, голову и запястья, дополнял великолепную диадему и явно должен был включать в себя и серьги. Но великая княгиня, как и обещала Альдо, решила в последний раз надеть «Урим» и «Туммим», чья простая, почти грубая оправа не очень подходила ко всему остальному. При виде изумрудов у Адальбера едва не сорвалось с губ ругательство, а у Альдо заструился между лопаток холодный пот. На мгновение оба перенеслись в прошлое и словно воочию увидели, как летней ночью в Богемии приподнимают плиту и обыскивают затерянную в лесу могилу грешника. Неужели им придется снова проделать нечто подобное? Хотя, впрочем, вряд ли у них будет такая возможность…

— Не могут же они ее так со всем этим и похоронить? — прошептал Видаль-Пеликорн.

Морозини в нерешительности покачал головой. Он был настолько потрясен, что совершенно утратил способность что-либо соображать и понимал лишь одно: цель, которая была уже совсем рядом, только руку протянуть, снова от него отдалялась, и никто не мог ему сказать, куда она от него уйдет и где остановится… Снова ему предстояло изматывающее преследование, мучительные поиски…

Его раздумья прервал врач, который бережно и очень осторожно осматривал тело. Распрямившись, он с озабоченным видом произнес:

— Боюсь, что великая княгиня умерла от яда. Возможно, потребуется вскрытие и помощь полиции.

— Вскрытие, полиция? Да вы с ума сошли, друг мой! — проворчал генерал. — Я никогда в жизни этого не допущу. Мы все прекрасно знаем, что у моей племянницы было больное сердце…

— Тем не менее, по некоторым признакам…

— Не желаю ничего подобного слышать!

И тогда раздался мягкий и печальный голос Хильды фон Винклеред.

— Не надо делать вскрытия, — сказала она, протягивая генералу какое-то письмо. — Великая княгиня знала, что обречена. И, как написано в ее предсмертном письме, добровольно ушла из жизни.

По комнате пробежал шепот, никто не мог отвести взгляда от бледной и неправдоподобно прекрасной статуи, которая бесстрастно покоилась на устланной мехами постели.

— Вот почему она сказала мне, что должна отправиться в другое место, — прошептал Морозини, но, несмотря на то, что он говорил еле слышно, старик каким-то чудом уловил эти слова и грозно на него уставился:

— А вы что здесь делаете, сударь?.. И вообще, кто вы такой? Я вас не знаю!

— Я был приглашен ее высочеством. Моя фамилия Морозини. Князь Морозини, из Венеции!

— И с какой стати она пригласила вас на новогодний бал, куда отродясь не приглашали иностранцев? Кем вы были для нее? — прибавил он, надменно разглядывая высокую стройную фигуру гостя.

— Нет, — ответил Альдо не менее, если не более высокомерно. — Я не был для ее высочества тем, о чем вы подумали, генерал. На самом деле нам надо было обговорить условия одного делового соглашения.

— Делового? С женщиной, которая ровным счетом ничего не понимала в делах?

— Возможно, она разбиралась в них лучше, чем вам представляется. Впрочем, мадемуазель фон Винклеред может вам это подтвердить, — добавил он, поворачиваясь к девушке, которая внимательно прислушивалась к спору. — Фрейлина ее высочества присутствовала при разговоре, состоявшемся между мной и великой княгиней перед началом праздника.

— Это чистая правда! — сказала Хильда. — Речь шла о коммерческой сделке…

— И что было ее предметом?

— Серьги с изумрудами, которые и сейчас еще украшают ее высочество. Она пообещала князю продать их ему завтра утром.

— В самом деле? Что ж, теперь об этом и речи быть не может. Эти камни являются частью наследства, а наследником являюсь я в качестве ближайшего родственника.

— Минуточку! — перебил его Морозини, приведенный в негодование этими бесчувственными притязаниями, высказанными в нескольких шагах от еще не остывшего тела. — То, что вы наследуете титул и все то, что его сопровождает, например, замок, вовсе не означает того, что ее высочество не изложила на бумаге свою последнюю волю. Она вполне могла это сделать, поскольку, по словам мадемуазель фон Винклеред, знала, что ее дни сочтены.

— Так оно и есть, — подтвердила Хильда. — Вот в этом секретере лежит конверт, запечатанный тремя сургучными печатями с гербом ее высочества; я много раз видела этот конверт, который должны были вскрыть после смерти великой княгини.

— Ну, что ж, мы немедленно этим займемся, — отозвался генерал, направляясь к секретеру, на который указала Хильда.

Но не успел он к нему приблизиться, как Фриц фон Таффельберг, бросившись вперед, преградил ему путь, заслонив секретер раскинутыми в стороны руками.

— Никто не прикоснется к чему бы то ни было здесь, пока не появится нотариус, так же, впрочем, как и бургомистр, то есть представители судебной власти, которых необходимо сейчас же предупредить. Проявите хоть немного уважения, господа, к той женщине, которая только что закрыла глаза и которую все мы оплакиваем!

Последнее слово явно было лишним. Никто не выглядел особенно опечаленным. И Морозини проникся внезапным сочувствием к этому холодному, высокомерному и, пожалуй, жестокому человеку, который не мог скрыть своей боли. Наверное, в этой мрачной комнате только он вместе с Хильдой и горевал о смерти прекрасной Федоры, в которую барон — Альдо нисколько в этом не сомневался — был влюблен до безумия.

— Вы правы, сударь, — медленно проговорил Морозини. — Это совершенно недопустимо, и я приношу вам свои извинения за то, что принял участие в споре, но я имею обыкновение отвечать на заданные мне вопросы.

— Ну вот, вы на них уже ответили, — вмешался генерал. — И теперь, когда вам больше нечего здесь делать, я позволяю вам удалиться, равно как и покинуть Гогенбург.

— Об этом и речи быть не может! — резко оборвал его Таффельберг. — Никто не покинет замок до тех пор, пока власти не дадут на это разрешения. Бывает, что за самоубийством скрывается убийство.

— Вы совершенно помешались, друг мой! Вы забываете о существовании письма; а впрочем, в конце концов, поступайте как знаете! Только я все же настаиваю на том, чтобы этот субъект вышел из спальни ее высочества. Мы имеем право остаться в своем кругу.

— Это вполне естественно, — с легкой улыбкой признал Морозини. — Оставляю вас наедине с вашей великой скорбью, генерал!

И он направился в отведенные ему комнаты вместе с Адальбером, который все это время оставался таким же безмолвным, как вытканные на гобеленах фигуры, но, едва выйдя за дверь, тяжело вздохнул и спросил:

— В какую идиотскую историю мы с тобой влипли на этот раз? И что нам теперь делать?

— Ждать, разумеется.

— Чего?

По-моему, мне незачем тебе объяснять: нам надо дождаться, пока объявят, кто наследник. По крайней мере, кому достались драгоценности… Надо же, как не повезло! Эти проклятые камни были почти что у нас в руках, и снова от нас ускользают!

Дав наконец волю душившей его ярости, Альдо схватил первое, что попало ему под руку, — это оказалась терракотовая ваза с ветками остролиста — и швырнул в печку, которой отапливалась комната. Ваза разлетелась на куски, и тогда он, рухнув на стул, запустил обе руки в свои густые темные волосы и принялся немилосердно их трепать. Оглядевшись, Адальбер заметил еще одну вазу в том же роде и принес ее другу.

— Если тебе от этого легче, разбей и эту тоже, она еще уродливее! — посоветовал он спокойным тоном, мгновенно отрезвившим Морозини.

Тот встряхнул головой, поднял на друга глаза, мало-помалу приобретавшие обычный цвет, и коротко усмехнулся:

— Похоже, я начинаю терять рассудок! Поставь-ка эту штуку на место и лучше налей мне чего-нибудь выпить. А если у тебя есть какой-нибудь план, то выкладывай его тоже!

— Собственно, плана у меня никакого нет. Если бы этой несчастной женщине не пришла в голову неудачная мысль повесить себе в уши проклятые камни, я посоветовал бы тебе потихоньку навестить ее комнату, поскольку, по твоим словам, они запросто валялись на туалетном столике. Но при нынешнем положении вещей это отпадает начисто. С нас заживо сдерут кожу!

Чего я совершенно не могу понять, так это — почему она столь странно поступила! Вот посмотри, что получается: эта женщина дает мне обещание, которое она должна исполнить на следующий день, говорит, что хочет в последний раз надеть свои серьги, и действительно их надевает, но вместо того, чтобы спуститься вниз и открыть бал, спокойно укладывается на свою постель и принимает яд! Что-то здесь не сходится… И если бы не предсмертная записка, я бы скорее подумал, что это…

— Что это убийство? Я тоже подумал об этом. Только в любом случае, убийство или нет, нас это не касается…

— Нет, ну все-таки! Если эта несчастная женщина действительно была убита…

— Нас это не касается! — твердо отчеканил Адальбер, подчеркивая каждое слово. — Снеси обратно на чердак твои старомодные рыцарские доспехи и предоставь этим людям разбираться между собой. Все, что нам нужно, это получить наконец изумруды. Она пообещала отдать их тебе?

— Да.

— При свидетелях?

— Мадемуазель фон Винклеред при этом присутствовала. Нам оставалось лишь назначить цену.

— В таком случае нам надо дождаться, пока вскроют завещание, если оно существует, и обсудить этот вопрос с наследником. Соединенными усилиями мы вдвоем, наверное, сумеем его уговорить…

— Ждать! Снова ждать! И сколько еще времени это может протянуться?

Адальбер обреченно пожал плечами. Это был один из двух главных вопросов; второй касался личности наследника. Детей у великой княгини не было, и, если все достанется этому старому вояке, господину генералу, они, конечно, снова окажутся в незавидном положении.

— Лучше всего нам сейчас лечь спать, — заключил он. — Может быть, завтра утром мы сможем разузнать побольше!

— Завтра утром нас вежливо попросят побыстрее отсюда убраться.

— Никакой трагедии я в этом не вижу: в таком случае мы поселимся в Лангенфельсе и дождемся, пока состоятся похороны, только и всего!

— Может быть, ты и прав, но сейчас у меня сна ни в одном глазу. Я должен попробовать разузнать побольше!

И, не дожидаясь ответа Адальбера, Альдо бросился к двери, ведущей в коридор, но за порог выйти не успел: из спальни покойной донеслись неистовые крики и показалась маленькая группа людей, состоявшая из генерала фон Лангенфельса, Фрица фон Таффельберга и мадемуазель Хильды. Старик был в ярости и бушевал, а двое других безуспешно пытались его успокоить.

— Никогда в жизни я не позволю устраивать такую непристойную комедию! Моя племянница, должно быть, сошла с ума перед тем, как написать такое бредовое, ни на что не похожее завещание!

— Может быть, ее последняя воля действительно выглядит диковинной, и поверьте мне, генерал, мне все это нравится ничуть не больше, чем вам, — уговаривал его Таффельберг, в голосе которого звучала такая боль, что Морозини невольно насторожился, — но тем не менее завещание существует, и мы должны с ним считаться.

— Глупости! Какой-то жалкий клочок бумаги!

— Да, но подписанный двумя свидетелями и скрепленный ее печатью!..

— Ничего, огонь прекрасно справится и с бумагой, и с подписями и с печатями!

— Наверное, справится, — мягко перебила его девушка, — но с чем он не сможет справиться, так это с копией завещания, также написанной собственной рукой ее высочества и хранящейся у ее нотариуса в Брегенце. Воля великой княгини должна быть исполнена!

— Ну, так нам придется подкупить нотариуса, только и всего!

Это невозможно! Кроме того, что он богат, он еще и неподкупен. Именно за это качество ее высочество его и выбрала. Надо смириться, монсиньор! — прибавила Хильда, впервые именуя старика новым титулом, что, похоже, несколько смягчило его, усладив его слух и польстив тщеславию. И он уже почти без гнева заметил:

— Да, но совершенно невозможно допустить, чтобы эта безумная не лежала рядом со своим покойным мужем в часовне замка. Никто не поймет, если мы отправим ее в Лугано!

— Каждый решит, что это очередная ее причуда. Наша покойная хозяйка на них не скупилась, и все прекрасно это знали. Эта дочь далекого края обожала средиземноморское тепло. Потому-то ей и пришла мысль быть похороненной там, где солнечно. В конце концов, она и родилась не здесь…

— Я готов с вами согласиться. Но не приходило ли вам в голову, что этот Манфреди, или как его там зовут, вполне может и отказаться?

— Ему придется подчиниться! Не захочет добровольно, заставлю силой! — проворчал Таффельберг. — Я сумею его заставить сделать все, что потребуется!

— Думаю, в этом я могу на вас положиться, но, если мы и исполним ее безумную последнюю волю, я требую сохранить это в тайне! Погребение состоится здесь, через три дня, как того требует обычай, и я сам буду им распоряжаться. И больше я ничего не желаю слышать!

Резким движением отстранив со своего пути своих спутников, новый великий князь решительным шагом направился к своим апартаментам. Двое оставшихся хранили молчание, пока он не скрылся из виду. Наконец Хильда, всхлипнув, проговорила:

— Фриц, все это ужасно! Что мы станем делать, если он откажется нам помочь?

В точности исполним волю великой княгини! Он получит свое погребение, раз ему так уж хочется, но это не помешает ей упокоиться в Лугано. Одному Богу известно, как мне ненавистен этот Альберто Манфреди, но все будет так, как захотела она!

И Таффельберг тоже бросился бежать по темному коридору, словно намереваясь немедленно свести с кем-то счеты. Хильда, оставшись одна, уткнулась лбом в колонну и смогла наконец дать волю своему горю. Морозини, замерший в своем углу, не знал, на что решиться. Два слова, прозвучавшие в подслушанном им странном диалоге, погрузили его в бездну размышлений: Лугано и Альберто Манфреди, хорошо знакомые ему название города и имя человека. Более того, граф Альберто Манфреди, если уж называть его in extensor[62], был одним из лучших его клиентов. Этот знатный итальянец, принадлежавший к старинному веронскому роду и поселившийся по другую сторону швейцарской границы в силу ряда причин, не последней из которых стало распространение в Италии фашизма, с огромным увлечением коллекционировал бирюзу и красивых женщин, которых с легкостью покорял при помощи своего немыслимого природного обаяния. Но с некоторых пор он совершенно забросил одну из своих коллекций, оставив себе лишь бирюзу: это случилось год тому назад, после того как он до безумия влюбился в девушку, чьи огромные глаза были точь-в-точь того же оттенка, что и обожаемые им камни, и женился на ней. Несмотря на разницу в возрасте в двадцать пять лет, это был один из наиболее удачных браков, какие только можно себе представить. Однако, если Альдо правильно понял то, что ему удалось услышать, прекрасная Федора вроде бы попросила похоронить ее поблизости от жилища человека, который, несомненно, был одним из ее любовников. В этом необходимо было разобраться, и как можно скорее!

Выбравшись из укрытия, Альдо приблизился к девушке, которая теперь безутешно рыдала, закрыв лицо руками.

Вытащив из кармана чистый платок, он осторожно вложил его в руку Хильды, которая была настолько поглощена своим горем, что нимало не удивилась появлению Морозини.

— Спасибо! — только и сказала она.

— Вам страшно тяжело, да? — очень мягко произнес Альдо. Хильда, как маленькая, несколько раз энергично кивнула.

И тогда он прибавил:

— Слишком тяжело для того, чтобы поговорить со мной одну минутку?

— О чем вы хотите поговорить?

— О графе Манфреди и о великой княгине. Да нет, здесь нечему удивляться! Я действительно все слышал. Дело в том, что несколько минут назад я вышел из своей комнаты, чтобы попытаться увидеться с вами…

— Вы хотели поговорить о серьгах? Но я больше ничего не могу сделать. Поймите! Они остались у нее в ушах, и…

— Речь идет не о них. Так вот, когда я выходил из своей комнаты, то невольно услышал ваш разговор с Таффельбергом. Дело в том, что я хорошо знаю Манфреди и очень хотел бы понять, что все это означает.

— Вы с ним знакомы?

— Да… И, возможно, я мог бы вам помочь. Достаточно ли вы доверяете мне для того, чтобы объяснить, в чем суть этого дела?

Все очень просто. Это совершенное безумие, но это просто… Примерно год назад, узнав о браке Альберто Манфреди, с которым она незадолго до того пережила страстную любовь, ее высочество решила после своей смерти завещать ему тело, «которое он так любил», с теми украшениями, которые будут на ней в момент смерти, и в том самом платье, которое она надевала в день их первой встречи. Великая княгиня задумала это для того, чтобы когда-нибудь они упокоились рядом в земле Лугано, помнящей их любовь. Тело должно быть торжественно передано господину Манфреди, и он сможет сохранить на память драгоценности княгини, чтобы впоследствии унести их с собой в могилу. Вот и все!

— И это представляется вам простым? Да это самый коварный удар, какой только можно нанести человеку, который наконец обрел в жизни надежду на счастье! Как, по-вашему, жена графа Манфреди отнесется к этой посмертной сопернице вместе с ее драгоценностями или без них?

— Драгоценностями, носить которые она будет не вправе, но которые, возможно, все-таки ее соблазнят?

— Насколько я ее знаю, меня бы это удивило. Но в таком случае, зачем Федора украсила себя и теми изумрудами, которые должна была мне продать?

— Потому что вы сказали ей, что они притягивают несчастья. Только и всего! А ведь она умела быть и доброй! Она была добра ко мне.

Альдо, несколько обескураженный открывшимися ему прихотливыми извивами жаждущего мести женского ума, хранил молчание, так же как и девушка, вновь ушедшая в свои невеселые мысли. Наконец он спросил:

— И что Таффельберг намерен делать в ближайшее время?

— Действовать в соответствии с обычаями. Тело будет забальзамировано, затем его выставят на три дня и три ночи, чтобы подданные ее высочества смогли с ней проститься. Затем тело перенесут в склеп…

…откуда Таффельберг в одну прекрасную ночь его тайно похитит, погрузит в какой-нибудь фургон и лично сопроводит до Лугано, чтобы там вручить адресату «в торжественной обстановке»?

— Именно так. Он с давних пор влюблен в ее высочество, и с силой, сравнимой разве что с силой этой любви, ненавидит графа Манфреди. И, конечно, постарается навредить ему как можно больше. Меня это огорчает, потому что граф Альберто искренне любил мою хозяйку, но ее ревность и бесконечные капризы постепенно отдаляли его от нее, и в конце концов им из-за этого пришлось расстаться. Еще до того, как он встретил свою нынешнюю жену.

— И, разумеется, великая княгиня так никогда и не пожелала с этим смириться?

— Нет. В ее оправдание могу сказать, что она очень тяжело переживала разрыв, и эта рана так никогда и не затянулась. Великие страдания и привели к той ситуации, в которой мы сейчас оказались. А теперь я должна перед вами извиниться! Мне надо вернуться к ней.

— Ступайте с миром, мадемуазель де Винклеред! Оплакивайте вашу великую княгиню и не тревожьтесь о графе Альберто! Это я беру на себя.

— Правда? Вы сможете что-то предпринять?

— Думаю, у меня должно получиться, если удача будет на моей стороне!

Альдо и в самом деле начинал думать, что удача, возможно, наконец ему улыбнется. Если Таффельберг и впрямь такой человек, каким он ему представляется, — а Морозини редко ошибался, когда речь заходила о характере его современников, — изумруды беспрепятственнодостигнут Лугано. Даже если новый великий князь сделает попытку каким-нибудь образом воспрепятствовать отправке драгоценностей Федоры, на Таффельберга можно положиться: он в точности исполнит указания покойной, хотя бы для этого ему пришлось поднять в замке восстание или проткнуть мечом старика. Последний приобретет право на уважение и повиновение со стороны Таффельберга лишь после того, как мятежная душа Федоры обретет покой.

Адальбер, выслушав рассказ Альдо, полностью согласился с его предположениями.

— И значит, если я верно понял, мы завтра же отправляемся в Лугано? Какая замечательная идея! Я очень люблю этот город, и потом, там сейчас почти жарко!

— Нет, только не завтра. Я не хочу так быстро отсюда уезжать, потому что хотел бы взглянуть своими глазами на ближайшие события. Невозможно предсказать, что сделает генерал, только что ставший великим князем: ему, вероятно, не так легко будет выпустить из рук настолько драгоценные украшения…

— …хотя они и не принадлежат к сокровищнице великих князей: это личная собственность Федоры. Я тоже успел, когда мы были у нее в спальне, перемолвиться кое о чем с ее фрейлиной. Что касается старика, то ему придется считаться с бывшим адъютантом: его поведение не менее непредсказуемо, но, я думаю, меры он в любом случае примет самые крутые. Федора отправится в Лугано со всеми своими побрякушками, уж в этом ты можешь не сомневаться.

— Сомнения еще никому и никогда не мешали! — пробормотал Морозини. — А двадцати четырех часов, если мы опередим Таффельберга на сутки, нам вполне хватит на то, чтобы предупредить Манфреди…

Все прошло как нельзя лучше. Князь Морозини изъявил желание из уважения к памяти пригласившей его особы присутствовать на погребении и высказал намерение перебраться на ближайший постоялый двор, а новому великому князю, в ответ на столь любезное предложение, ничего другого не оставалось, как пригласить его остаться в замке до похорон. Это позволило ему незаметно наблюдать за приготовлениями.

Набальзамированное тело Федоры, обряженное в точности так, как она была одета в ночь своей смерти, положили в Рыцарском зале, и в течение трех дней местные жители, да и более далекие друзья приходили поклониться этой Спящей красавице, которую уже не мог разбудить ничей поцелуй. Суровые приказания Фрица фон Таффельберга удерживали на почтительном расстоянии журналистов, они и близко не могли подойти к замку, который охранялся, как во времена осады. Газетчикам, рассыпавшимся по окрестным постоялым дворам, оставалось лишь тешить себя надеждами на прибытие какой-нибудь важной особы, пристроившись к которой они смогли бы просочиться в замок. Один из них даже попытался взять крепость штурмом, но, пока он карабкался на стену, его учуяли сторожевые псы, которые неусыпно несли службу вместе с людьми, и в результате его с позором, хотя и без ущерба проводили до будки привратника. Даже те, кто являлся в замок, чтобы воздать хозяйке последние почести, должны были тем или иным способом засвидетельствовать свою благонадежность.

Посетители, медленно огибая символическое ограждение из бархатных шнуров, проходили мимо катафалка, у которого застыли в почетном карауле солдаты старой гвардии. Пламя свечей, горевших в высоких бронзовых подсвечниках у изголовья, заставляло сверкать и переливаться сказочный убор, при виде которого кое-кто начинал потихоньку перешептываться. Все эти люди явно задавались вопросом, неужели такие сокровища и впрямь будут заперты в склепе, но никто не осмеливался об этом спросить. Фриц фон Таффельберг, стоя в трех шагах от гроба в своем гусарском мундире и опершись обеими руками в белых перчатках на рукоять своей сабли, зорко и сурово наблюдал за происходящим.

— Как ты думаешь, он вообще когда-нибудь ложится спать? — шепотом поинтересовался Адальбер.

— Я даже не уверен, что он в этом нуждается. Похоже, он скроен не из той материи, что простые смертные, но…

Морозини не договорил. Его внимание привлек низкорослый лысый человечек в роскошной темно-серой шубе, как раз эту в минуту оказавшийся в желтом пятне света, разлившегося от свечей. В толпе крестьян он был не единственным зажиточным на вид человеком, да и в его собственной внешности не было ничего примечательного, за исключением носа картошкой да двойного подбородка, свидетельствующего о его пристрастии к еде. Альдо незаметно кивнул на новоприбывшего другу, удивленному его молчанием и ждущему окончания фразы:

— Вон тот тип! Тебе не кажется, будто мы с ним где-то уже встречались?

— Да, я припоминаю… Вот только — где?

— Он вместе с нами сошел с поезда в Брегенце, и в том поезде, на котором мы приехали сюда, я тоже его видел…

— Ну и что? Он, наверное, не один такой. Местный житель, приехавший провести с семьей рождественские праздники, а может быть, человек просто вернулся домой из поездки. В том и другом случае мне кажется как нельзя более естественным то, что он пришел поклониться праху своей бывшей правительницы.

— Наверное, ты прав, — вздохнул Морозини. — Мне уже повсюду начинают мерещиться враги…

И все же он не мог оторвать глаз от этого человека и все более пристально к нему присматривался. Он видел, как тот довольно долго простоял у тела, сложив руки с таким видом, будто молился, потом, быстро перекрестившись, словно нехотя двинулся дальше, и то лишь после того, как ему дали понять, что следует уступить место другим. Морозини уже собирался последовать за ним, но, внезапно заметив, что мадемуазель фон Винклеред знаками подзывает его из дальнего угла комнаты, приблизился к ней.

— Вы ведь собираетесь ехать в Лугано, да? — спросила она.

— Да, собираемся. Лучший способ избежать трагедии — вовремя предупредить. Мы думали уехать сразу после окончания обряда погребения.

— Найдите какой-нибудь предлог, чтобы уехать сегодня же. Через два часа отходит поезд на Брегенц… Прежде всего, похороны состоятся на двадцать четыре часа раньше, то есть завтра, а потом, на следующую ночь, Фриц увезет тело. Если учесть, что вас может подвести неудобное расписание и вы задержитесь на пересадке или, например, не сразу найдете графа Манфреди, выигрыш во времени мог бы оказаться недостаточным…

— Вы — само благоразумие! Но не могли бы вы помочь мне с предлогом? Я думаю сослаться на телеграмму, полученную из Венеции…

— Разумеется, вы можете на меня рассчитывать, но будьте уверены, что доказательств у вас никто и не потребует: новый великий князь вас ненавидит, а Таффельберг ненавидит еще сильнее. Они будут только рады, если вы уедете.

— Я тоже без них скучать не стану, а вам спасибо за то, что предупредили!

Через полтора часа после этого разговора, официально распрощавшись с хозяевами, которые приняли это с нескрываемым удовлетворением, Альдо и его «секретарь» выехали из Гогенбурга в той самой машине, которая их туда привезла. Теперь она доставила их на вокзал, откуда маленьким поездом, ходившим только до Лангенфельса и обратно, они отправились в Брегенц. Там переночевали, а наутро принялись пробираться к цели по запутанному лабиринту швейцарских железных дорог.

Назавтра, когда последние посетители разъезжались из замка, предоставляя близким в узком кругу совершить погребение великой княгини, лысый человечек в темно-серой шубе и с лицом, которое было бы вполне заурядным, если бы не его разбухший нос, попросил разрешения переговорить с фрейлиной покойной. Человечек выглядел крайне взволнованным и, оказавшись лицом к лицу с девушкой, тотчас рассыпался в извинениях и сожалениях:

— Мадемуазель, мне сообщили, что князь Морозини покинул замок еще вчера вечером. Не могли бы вы сказать мне, куда именно он уехал? Просто не знаю, как быть, если мне не удастся в самое ближайшее время его разыскать!

— Можно узнать, кто вы такой, сударь?

— О, прошу извинить меня за то, что я не представился, но я так потрясен, что начисто позабыл об этом: я его кузен, Доменико Панкальди. Совершенно необходимо, чтобы он как можно скорее вернулся домой, в Венецию!

— А что случилось?

— О, мадемуазель, случилась трагедия, страшная, чудовищная трагедия! Его поверенный был убит во время чрезвычайно дерзкого ограбления. И я должен как можно быстрее привезти домой господина Морозини!

— Но, поскольку вы знали, что он здесь, почему же вы не позвонили вместо того-, чтобы самому отправляться в путь? Ведь так было бы намного быстрее.

— Да ведь у вас телефон не работает. Он уже два дня как поврежден. Так что я вскочил в первый же поезд — и вот я здесь… Но где же князь, мадемуазель? Умоляю вас! Скажите мне, пожалуйста, ради бога скажите, где его найти!

Казалось, он вот-вот расплачется; впрочем, Хильда знала, что телефонная линия, соединявшая Гогенбург-Лангенфельс с остальным миром, действительно была повреждена…

— Но что дает вам основания предполагать, будто мне это известно?

— То обстоятельство, что вы с ним друзья. По крайней мере, так выходит по словам слуги, который меня к вам направил. И потому заклинаю вас, если вы действительно считаете князя своим другом, скажите мне, где я могу его найти. Венецианская полиция недоверчива и сурова. Она его уже ищет, и я даже не решаюсь представить себе, что произойдет, если его не найдут. Так сжальтесь же надо мной и ответьте, где он!

— Y него было дело в Лугано. Я думаю, что там вы сможете его застать…

Человечек так обрадовался, что чуть было не пал ниц к ногам девушки.

— О, благодарю вас!.. Благодарю от всего сердца, мадемуазель! Морозини тоже не преминет поблагодарить вас за то, что вы для него сделали! Вы просто-напросто спасли его! Вы проявили себя как истинный друг! А теперь мне надо поспешить на поезд. Я постараюсь уже из Брегенца дозвониться в несколько гостиниц…

— Думаю, это действительно лучшее решение. Счастливого пути, господин Панкальди!

Выбравшись на свежий воздух, фальшивый Доменико Панкальди, чье настоящее имя было Альфред Оллард и который в равной мере мог считаться как подданным его британского величества Георга V, так и его итальянского величества Виктора-Эммануила II, остановился и глубоко вдохнул этот и на самом деле свежий, чрезвычайно, даже слишком свежий, но такой живительный альпийский воздух. Все прошло как нельзя лучше, просто восхитительно удалось благодаря его исключительному актерскому таланту и благословенной способности плакать по желанию, которой природа, во всем остальном поскупившаяся, наградила его в виде компенсации. Впрочем, разыгрывать комедии было его излюбленным занятием, а то представление, которое он только что устроил для мадемуазель фон Винклеред, переполняло его восторгом. Он сожалел лишь об одном: о полном отсутствии публики, способной оценить его по достоинству, — в таком случае его наниматели могли бы обнаружить, какой выдающийся артист почтил их своим сотрудничеством .

Правда, этот приступ самодовольства вскоре прошел, вытесненный вставшей перед «артистом» проблемой: зачем бы это Морозини и его драгоценному археологу понадобилось отправляться в Лугано, если изумруды по-прежнему — он только что получил подтверждение этого — висели в ушах немецкой великой княгини, чей гроб закрыли всего несколько минут назад? И тотчас в его голове возник новый вопрос, вызвавший внезапную и сильнейшую тревогу: а что, если камни фальшивые? По крайней мере, это объяснение казалось логичным: решение навечно заточить в склепе такие великолепные драгоценности граничило с безумием даже в том случае, если появления грабителей могил опасаться не приходилось. А у кого хватило бы безрассудства на то, чтобы попытаться вскрыть могилу, находящуюся под тройной защитой: дверей склепа, дверей часовни и, наконец, должно быть, еще средневековых, но очень надежных укреплений замка Гогенбург? В таком случае можно было предположить, что этот чертов князь, так хорошо разбирающийся в старинных драгоценностях, сумел изготовить копии камней, вот только где и когда он мог бы это сделать? За ним и за его сообщником следили с тех самых пор, как они покинули Иерусалим, за ними следовали по пятам и пристально наблюдали ловко сменявшие друг друга агенты. Когда он был в Париже во время рождественских праздников? Да он и близко не подходил ни к одному ювелиру или хотя бы к кому-нибудь, кого можно было считать ремесленником-надомником. То же самое было в Англии с Видаль-Пеликорном. Ну и что дальше?

Вывод напрашивался сам собой: надо было отправляться в Лугано, и чем скорее, тем лучше. Наполнив свои просторные легкие изрядной порцией свежего воздуха, Альфред Оллард пустился бежать так быстро, как только позволяли ему его коротенькие ножки. Он спешил к маленькой гостинице в Лангенфельсе, где его дожидался товарищ по злоключениям, тот самый человек, которому так хорошо удавались своевременные повреждения телефонных линий…

Несмотря на то, что стояла зима, погода в Лугано была чудесная. Ласковое солнышко нежно поглаживало обрамленные аркадами улицы и дома, выстроенные в итальянском вкусе, отражалось в воде прекрасного озера и заливало сиянием склоны окружавших его величественных Итальянских Альп, сплошь заснеженных, кроме горы Сан-Сальваторе, до самой вершины поросшей лесом. Наши путешественники прибыли в Лугано среди ночи и потому в первые минуты вынуждены были довольствоваться теплом, ощущавшимся уже на террасе вокзала, за которой лишь угадывался расстилавшийся вокруг пленительный пейзаж. Но ближе к полудню, устроившись в запряженной парой лошадей коляске, которая должна была отвезти его на виллу «Клементина», где жил граф Манфреди, Альдо сумел ненадолго отвлечься от всех забот и насладиться прогулкой. Обсаженная деревьями набережная незаметно переходила в идущую вдоль озера дорогу, откуда видны были холмы, покрытые садами и виноградниками и сверкавшие на темном фоне каштановых лесов и орешника, словно драгоценные камни на бархате раскрытого футляра. Среди всего этого были рассыпаны прелестные деревушки и уединенные виллы.

Если жилище графа Манфреди, возвышавшееся над садами, уступами спускавшимися к самому озеру, было и не самым большим, то уж точно самым красивым и выделялось чистотой стиля: увенчанное фронтоном центральное строение с лоджией и расходящиеся от него два крыла с выстроившимися вдоль террас статуями. Перед фасадом пестрели узорные клумбы. Густая и плотная зелень великолепно оттеняла белизну и изящество здания.

Альдо заранее предупредил Альберто Манфреди о своем приезде, и тот как раз возвращался из сада, когда коляска с гостем остановилась у ступеней крыльца. Его радость при виде гостя была, несомненно, искренней, и Альдо ее разделял: его встречи с веронцем всегда доставляли удовольствие обоим. Манфреди в то время было около пятидесяти, но выглядел он лет на десять моложе, несмотря на роскошную седую шевелюру, спускавшуюся сзади на шею и так чудесно обрамлявшую его смуглое лицо с властными чертами. Впрочем, суровость черт смягчалась обаятельной улыбкой, озарявшей лицо не только блеском крепких белых зубов, но и сиянием больших серых глаз. Рукопожатие графа было крепким и надежным, и то же ощущение надежности исходило от всего его стройного мускулистого тела, которое безупречно облегал костюм из английской фланели.

— Вы и представить себе не можете, какую радость доставили мне своим приездом! — воскликнул он, взяв гостя за руку, чтобы ввести его в дом. — Я бы даже сказал, что вас послало само небо: я как раз собирался ехать в Венецию, чтобы попытаться вместе с вами подобрать подарок, который доставил бы удовольствие моей жене, у нее скоро День рождения…

— Все дело было в этом подарке? Вы хотели купить еще что-нибудь из бирюзы?

— Нет, мне нужен жемчуг. Анналина обожает жемчуг, и мне хотелось подарить ей что-нибудь очень красивое и, если возможно, обладающее историей…

— Буду ли я иметь честь засвидетельствовать ей свое почтение?

— Не сейчас. Она только что вместе с кухаркой отправилась за покупками. Вам ведь, наверное, известно, какая она великолепная хозяйка? Да, сейчас ее, к сожалению, нет дома, но это позволит нам спокойно поговорить…

Они вошли в маленькую гостиную, где солнце празднично играло в гранях старинного хрусталя, заполнявшего целую витрину и, казалось, окрашивало своим теплым светом золотистую бархатную обивку удобных кресел. Это была уютная комната, украшенная рождественскими розами, голубыми гиацинтами и белыми тюльпанами, и все здесь дышало покоем и счастьем. Каждая мелочь — забытый на спинке кресла муслиновый шарф, серебряная рамка с фотографией счастливой четы на прелестном бюро эпохи Людовика XV, раскрытая книга, придавленная на недочитанной странице парой очков, весело горевший в камине огонь — уверенно напоминала о мгновениях драгоценной близости, которую ближайшие события, возможно, поставят под удар.

Граф предложил Морозини что-нибудь выпить, но тот всем прочим напиткам предпочел кофе: слишком давно ему не приходилось пить кофе, действительно заслуживающий это название!

— Но, прежде чем мы займемся жемчугом, скажите мне, дорогой друг, что привело вас сюда. Не могу же я, в самом деле, предполагать, будто вы читаете мысли на расстоянии?

Конечно, нет, и я очень боюсь, дорогой граф, что стану для вас менее желанным гостем, как только вы узнаете, что привело меня в ваши края. Я приехал для того, чтобы предупредить вас об опасности, угрожающей вашему счастью. Потому что вы ведь счастливы, правда?

— Вполне счастлив! Бесконечно счастлив!.. Но вы меня пугаете… О какой опасности идет речь?

— Я думаю, вы помните великую княгиню Гогенбург-Лангенфельс?

— Федору? Несомненно, дорогой князь, вы ведь заранее знаете ответ на этот вопрос. Такую женщину, как она, забыть невозможно, даже если, кроме нее, в твоей жизни было немало других, но…

— Она только что скончалась в своем замке в Гогенбурге. Вместо того чтобы открыть традиционный новогодний бал, на который любезно пригласила и меня, она покончила жизнь самоубийством, приняв яд…

— Что вы говорите? Она покончила с собой? Федора?

— Да. И, я думаю, сделала это из любви к вам или, вернее, из мести: вы осмелились ее покинуть для того, чтобы жениться на другой.

Манфреди вскочил со своего кресла и принялся расхаживать по комнате.

— Я бросил ее для того, чтобы жениться? Вот уж чего не было, того не было! Я разорвал нашу связь, потому что совместная жизнь с этой женщиной стала совершенно невыносимой. Из уважения к памяти покойной я избавлю вас от подробностей, скажу только, что, не положи я этом) конец, она свела бы меня с ума. О, это было не так-то легко: она не допускала даже мысли о том, что от нее можно уйти, если не она сама это приказала. Похоже, она всегда первой уставала от затянувшихся отношений. На этот раз произошло обратное, но я больше не мог терпеть: я буквально задыхался!

Насколько мне известно — я ведь очень недолго был с ней знаком, — она так никогда и не смогла с этим примириться. Она считала, что вас у нее отняла другая женщина, ваша жена, и она вознамерилась отомстить этой женщине.

— Каким образом?

— Она завещала вам свое тело!

Манфреди внезапно перестал мерить шагами комнату и замер на месте.

— Что вы сказали?

— О, вы прекрасно расслышали. Именно так. И вам придется, если только вы не хотите, чтобы произошел чудовищный скандал, принять это наследство. Позвольте мне сейчас же рассказать вам всю историю от начала до конца, потому что вам придется принимать меры и надо будет действовать очень быстро…

Морозини в нескольких предельно точных фразах описал все, что произошло в Гогенбурге 31 декабря, и все, что за этим последовало, не забыв упомянуть о бешеной ревности Таффельберга и о том, с какой злобной радостью тот приступил к выполнению своей миссии. Не утаив также ни того, какая причина привела в замок его самого, ни того, что Федора не сдержала своего обещания.

— …и у меня есть все основания предполагать, — со вздохом закончил он, — что завтра Таффельберг будет здесь.

— Это настоящее безумие! — воскликнул совершенно убитый этим известием Манфреди. — Совершенно бредовая история. Но что же мне делать?

— Есть ли здесь поблизости какая-нибудь часовня?

Есть прямо здесь, в этом поместье. Впрочем, там никогда еще никого не хоронили, но, в конце концов, это часовня. Дело не в этом. Что я скажу моей жене? Она оказывает мне честь, несмотря на разницу в возрасте, ревновать меня. Меня это очень умиляет и трогает, потому что я осознаю, какая удача мне выпала и какой чудесный подарок Анналина мне сделала, согласившись стать моей женой.

— А об этой истории ей ничего не известно?

— О, еще как известно! Более того, наша связь с Федорой — ее излюбленная тема, когда она впадает в ярость. Это случается редко и выглядит очень забавно… Можете себе представить, что с ней сделается при одной мысли о Федоре, находящейся непосредственно в ее владениях, чуть ли не в ее доме?

— Возможно, нам удастся сделать так, чтобы она ничего не узнала, но для этого надо на время удалить ее из дома.

— Но куда мне ее отправить и, главное, под каким предлогом?

— Вот в этом-то вся загвоздка.

Наступило молчание, с каждой секундой становившееся все более тревожным и тягостным. Анналина могла вернуться с минуты на минуту. И Морозини в конце концов заговорил первым:

— У вас здесь много слуг?

— Да нет, немного. Мой лакей, горничная моей жены, кухарка, садовник с двумя помощниками…

— Это уже многовато, когда надо действовать незаметно. Еще я хотел бы знать, есть ли у графини какие-нибудь родственники, живущие на некотором расстоянии отсюда? Я знаю, вы сейчас скажете, что у меня убогое воображение, раз я намерен предложить вам классический способ с телеграммой, но, поверьте, самые избитые приемы действуют лучше всего.

В Люцерне живет ее сестра, с которой она постоянно ссорится из-за того, что та меня ненавидит. Должен признаться, что и я, со своей стороны, тоже терпеть ее не могу…

— А если бы она заболела, ваша жена поехала бы к ней?

— Кто, Оттавия заболеет? Да она здорова как бык! Она всех нас переживет и доживет до Страшного суда…

— Но может же с нею что-то случится: сломает, например, ногу?

— Она не станет вызывать к себе сестру из-за такого пустяка… Но, может быть, стоит попробовать другое. Вот уже два года, как они обе, моя жена и ее сестра, участвуют в судебном процессе против одного типа, который утверждает, будто является внебрачным сыном их покойного отца и претендует на изрядную долю наследства.

— Это действительно интересно. Как поступит ваша свояченица в том случае, если появятся какие-либо новые сведения? Вызовет к себе вашу жену или сама сюда явится?

— Она всегда считала мое жилище чем-то средним между преддверием ада и публичным домом, и она поклялась, что ноги ее здесь не будет!

— Чудесно! Вот что мы сделаем: вы дадите мне все необходимые сведения, и я отправлюсь в Люцерн. К вечеру я буду на месте и смогу отправить оттуда телеграмму за подписью вашей свояченицы. Завтра утром вы ее получите, и графине Аннелине останется только собраться в путь…

— Я с вами согласен, но ведь это даст нам всего несколько часов. Как только моя жена приедет в Люцерн, она тут же узнает, что никто ей не посылал никаких телеграмм. И немедленно вернется домой. Собственно говоря, сколько времени нам потребуется?

Должно хватить сорока восьми часов… и… мы можем устроить так, чтобы графиня оставалась в Люцерне до тех пор, пока мы не покончим с этой неприятной историей. Я, кажется, уже говорил вам, что мой друг, археолог Видаль-Пеликорн, помогает мне в поисках этих проклятых камней и что сейчас он ждет меня в отеле.

— Да, действительно, но я не понимаю…

— Сейчас поймете. Если вы дадите мне фотографию вашей жены и сумеете незаметно позвонить, чтобы сообщить мне время отхода поезда, Адальбер поедет вместе с вашей женой, будет тенью повсюду следовать за ней и как-нибудь устроит так, чтобы она не вернулась домой раньше времени.

— И как он это сделает?

— Откровенно говоря, пока что мне об этом ровным счетом ничего не известно, — улыбнулся Альдо, — но он человек на редкость изобретательный и притом одаренный чувством юмора и не лишенный деликатности. Он для меня все равно что брат, и с такой охраной вашей жене ничего не может угрожать. А теперь скажите, что вы обо всем этом думаете.

— А у меня есть выбор?

— Разумеется, при условии, что вы можете предложить еще какое-нибудь решение!

Манфреди взглянул на часы.

— В любом случае сейчас у нас остается слишком мало времени. Анналина вот-вот вернется, и я предпочел бы, чтобы вы с ней не встречались. Я сообщу вам все, что вам надо знать, а пока возьмите недавнюю фотографию, которая мне очень нравится, — произнес он, вытаскивая из бумажника снимок прелестной молодой женщины с длинными темными волосами, скрученными в низкий узел на затылке, и большими светлыми глазами, в которых, казалось, сияло все счастье мира…

— Какого цвета у нее глаза? — спросил Альдо.

— Голубые… Нет, не совсем так: светло-голубого, аквамаринового оттенка…

— В таком случае, дорогой друг, вам нет нужды расставаться с этим чудесным портретом, вам придется лишь назвать мне время отхода поезда: такая красавица не может затеряться в толпе. Адальберу довольно будет описания, — мягко проговорил Морозини, возвращая фотографию, которую граф, нескрываемо обрадованный тем, что получил ее назад, тут же бережно убрал на прежнее место.

Эта пара, несомненно, заслуживала того, чтобы приложить кое-какие усилия ради ее сохранения!

Вернувшись в гостиницу, Морозини прежде всего сверился с расписанием поездов и посвятил Адальбера в суть разработанного им плана, затем позволил себе немного расслабиться и насладиться завтраком в залитой солнцем столовой, и наконец отправился на вокзал, чтобы сесть в поезд, идущий в Люцерн.

Через четыре часа тринадцать минут — неизменная при любых обстоятельствах точность швейцарских поездов могла бы войти в поговорку! — он вышел из вагона на берегу Люцернского озера и бегом припустился к центральному почтамту, чтобы отправить телеграмму. Затем, точно зная, что до следующего утра поездов не будет, устроился на ночлег в гостинице «Швейцерхоф». Наутро он пешком — погода была такая чудесная! — направился к вокзалу.

В Лугано он застал Адальбера на террасе отеля: Видаль-Пеликорн безмятежно читал газету, потягивая чинзано.

— Что новенького? — поинтересовался Альдо, знаком попросив принести ему то же самое.

До сих пор все идет как и предполагалось. Твой друг Манфреди позвонил около десяти часов, сообщил, что телеграмма пришла и что поезд графини уходит в два часа. Я немедленно заказал себе билет на тот же поезд.

— От Таффельберга никаких известий?

— Пока никаких, но я надеюсь, что он появится здесь, как мы рассчитывали. Я же не смогу до бесконечности удерживать в Люцерне эту молодую даму. Особенно после того, как она узнает, что сестра и не думала ее вызывать…

— И как ты намерен ее удержать?

Адальбер не спеша сложил газету, распрямил свои длинные ноги и потянулся, жмурясь на солнце, как кот.

— Пока что у меня нет ни малейшей идеи, дорогой мой… Но я рассчитываю на вдохновение. Я уверен, что идея возникнет, как только я увижу эту даму, если верить тебе, совершенно прелестную. Красивые женщины всегда меня вдохновляли.

— Даже после того, как в твоей жизни появилась достопочтенная Хилари Доусон? Я-то думал, ты никого, кроме нее, и не видишь. И потом, ты вроде бы почти помолвлен?

— Вот именно что «почти»! А это существенно меняет дело! Ну что, пойдем обедать?

Адальбер и впрямь, похоже, не слишком страдал оттого, что между ним и Хилари Доусон пролегли десятки миль. Более того, он был в превосходном расположении духа и наслаждался ролью, отведенной ему в этой запутанной истории. Все это несколько утешало Альдо, нескрываемо огорченного тем, что его друг готов расстаться со своей великолепной независимостью и приятнейшим образом жизни ради какой-то британской трещотки.

В самом деле, если бы ставка в этой игре — ведь речь шла о жизни и свободе Лизы Морозини! — не была такой серьезной, Адальберу его последние приключения казались бы забавными и скорее приятными. И это впечатление еще усилилось, когда двумя часами позже он усаживался напротив Анналины Манфреди, которую он без всякого труда отыскал на перроне. Она была не только одной из самых красивых женщин, каких он встречал в своей жизни, но и одной из самых обаятельных, потому что с безупречными чертами мадонны у нее соединялись дерзкая улыбка, живой и веселый взгляд светлых глаз и поступь королевы. И эта короткая поездка в ее обществе обещала оказаться сплошным удовольствием!

Поклонившись даме с безупречной вежливостью, Видаль-Пеликорн развернул газету таким образом, чтобы видеть поверх страниц свою прелестную соседку и иметь возможность постоянно за ней наблюдать. Анналина казалась озабоченной и даже недовольной, и Адальбер едва успел подумать, что с ней, пожалуй, нелегко будет завязать разговор, как она открыла сумочку и достала оттуда лаковый, оправленный в золото портсигар. В руке Адальбера мгновенно, словно по волшебству, появилась зажигалка.

— Надеюсь, вы позволите мне, мадам!

Она позволила дать ей прикурить, поблагодарила слегка рассеянной улыбкой и, не обращая больше никакого внимания на спутника, принялась любоваться проносящимся за окном пейзажем. Поезд начал подниматься к долине Левентина, оттуда он через Беллинцону пойдет к Сен-Готардскому туннелю и по долине Рейса покатит к Люцернскому озеру. Адальбер не стал нарушать задумчивость попутчицы. Забившись поглубже в свой угол, он отложил газету, скрестил руки на груди и закрыл глаза: так было гораздо удобнее наблюдать за молодой женщиной и обдумывать, как ему действовать, когда они окажутся на месте.

Он и не догадывался о том, что, появившись незадолго до того на вокзале в Лугано, он посеял смятение в несколько, должно быть, утомленном уме Альфреда Олларда, который в это самое время, по-прежнему в сопровождении своего верного приспешника, вышел из вагона. Адальбер был слишком занят преследованием своей прелестной «жертвы», чтобы заметить двух коммивояжеров, которые буквально остолбенели, увидев его.

— Послушайте-ка, — сказал приспешник, откликавшийся на имя Сэма Петтигрю, — уж не тот ли самый француз сейчас прошел мимо нас?

— Он самый, — мрачно подтвердил господин Оллард, у которого в голове роилось множество вопросов.

— И куда, по-вашему, он собирается ехать этим поездом?

— В какое-нибудь место, расположенное на линии, соединяющей Лугано с Люцерном и Базелем.

— А тот, другой, итальянец? Он-то где?

— Откуда, по-твоему, я могу это знать? Может, все еще здесь… А пока что надо выяснить, не встретится ли он где-нибудь с этим типом. Вот, бери деньги, — прибавил он, изучив расписание и поспешно вытаскивая из бумажника несколько купюр. — Ты только-только успеваешь вскочить в поезд. Билет купишь у контролера.

— Вы что, хотите, чтобы я сразу же опять куда-то ехал? — простонал господин Петтигрю. — С меня, знаете ли, уже хватит этих поездов. Я, видите ли, совершенно не могу спать в вагоне!

— Тебе платят не за то, чтобы спать! Говорю тебе, следи за французом. А я отправляюсь на поиски второго.

Ворча и ругаясь, Петтигрю повиновался. Он как раз успел добежать до перрона и вскочить в вагон в ту самую минуту, когда объявили, что двери закрываются. Успокоившись хоть на этот счет, Альфред Оллард покинул вокзал и принялся обходить гостиницы, в которых мог бы поселиться Альдо Морозини.

Тем временем человек, так сильно занимавший его мысли, устроился поближе к телефону и стал ждать известий с виллы «Клементина», твердо вознамерившись не двигаться с места, пока эти известия не будут получены. По его расчетам, Фриц Таффельберг был уже где-то неподалеку…

10 …И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО!

По мере того, как поезд приближался к Люцерну, надежды Адальбера на приятную беседу с хорошенькой соседкой постепенно улетучивались. Несмотря на то, что ему дважды удалось поднести огонь к ее сигаретам и оба раза его вознаграждала мимолетная улыбка, сопровождавшая короткое «спасибо», ему ни разу не довелось поймать обращенный на него взгляд. Даже в те минуты, когда он притворялся спящим. Он явно не вызывал у нее ни малейшего интереса. Адальбер не стал обижаться. Он с величайшим смирением подумал о том, что Морозини, вероятно, на его месте добился бы большего. Впрочем, возможно, эта молодая женщины была слишком горда для того, чтобы поверять свои заботы первому встречному, будь он хоть трижды князь и при этом чертовски обаятельный. Утешаясь этой мыслью, Адальбер проявил тактичность и не стал донимать Анналину взглядами, которые в конце концов могли бы показаться ей назойливыми, а потому тягостными.

Когда поезд остановился, он ограничился тем, что снял с сетки над сиденьем и передал ей элегантный дорожный чемоданчик для косметики, поклонился и вышел из купе, намереваясь отыскать на вокзале удобный наблюдательный пункт, откуда он мог бы за ней проследить. Вскоре он нашел подходящий столб. Спрятавшись за ним, Адальбер увидел, как его недавняя соседка, стоя на перроне, растерянно оглядывается. Наверное, в тех случаях, когда она приезжала к сестре, ее всегда кто-нибудь встречал. Никого так и не увидев — и не без причины! — она заметно помрачнела, потом, постояв еще минутку, с досадой пожала плечами и направилась к выходу. Адальбер пошел следом за ней, предположив, что она собирается сесть в такси, но она пересекла пешком большую площадь, за которой сразу открывалась река в том месте, где она впадает в озеро. Как раз напротив была пристань, обеспечивающая связь с другими расположенными вдоль реки населенными пунктами, и мост, перекинутый через Рейс, чьи зеленые воды кипели, словно в горном потоке. Графиня Манфреди вступила на этот мост. Адальбер последовал за ней на некотором расстоянии, решив, что пресловутая сестра, должно быть, живет неподалеку от вокзала.

Он не ошибся: графиня прошла по мосту над озером, откуда в одну сторону открывался великолепный вид на заснеженные горы, в другую — на старый город с его средневековыми мостами под навесами, укрывающими незамысловатые росписи, которыми были украшены их пролеты, а один из мостов охраняла башня, подножием уходившая прямо в воду. Затем Анналина направилась к церкви, обогнула ее, устремилась к старинному и очень красивому дому и скрылась в подъезде в ту самую минуту, когда фонарщики приступили к своему ежевечернему обходу. Темнело, и в домах одно за другим начинали светиться окна. Зажегся свет, хотя и довольно скупой, и в том доме, который интересовал Адальбера…

Видаль-Пеликорн подумал, что Анналина там не задержится: она уйдет, как только обнаружит, что в ее присутствии нисколько не нуждаются. Поэтому он спрятался за выступом в стене церкви, окруженной лесами, поскольку ее готовились заново штукатурить. Оттуда ему было очень удобно наблюдать за тем, что происходит в доме напротив, и к тому же он был хоть немного защищен от пронизывающего ветра.

Адальбер забился как можно глубже в свой угол и принялся смиренно дожидаться дальнейшего развития событий…

В тот же самый вечер, в Лугано, Морозини почувствовал, что больше не может сидеть в бездействии рядом с упрямо молчащим телефоном. Если все шло так, как и предполагалось, — а он не видел никаких оснований для того, чтобы планы нарушились, — Таффельберг должен был уже оказаться на месте. В таком случае почему его об этом не извещают, как было условлено? Час был уже поздний, и в прелестной старинной столовой гостиницы заканчивался ужин. Альдо, которого точило нетерпение до такой степени, что он даже не смог заставить себя поесть, спустился вниз и попросил подать машину, которую еще днем должны были взять для него напрокат. Автомобиль оказался «Фиатом», немного напоминавшим тот, который он в свое время купил в Зальцбурге. Сочтя это обстоятельство добрым предзнаменованием и радуясь тому, что начинает действовать, Альдо сел за руль и бодро тронулся с места, несмотря на проливной дождь, не прекращавшийся с четырех часов пополудни. В такую плохую погоду и в такой поздний час движение даже на городских улицах нельзя было назвать оживленным, но за пределами города не было и этого. За водяной завесой, с которой отчаянно и отважно боролись «дворники», расстилалась пустынная, унылая, мокрая и скользкая дорога. Озера и то не было видно, оно казалось черной дырой…

Добравшись до виллы «Клементина», Морозини замедлил ход, потом затормозил. Что-то явно было не так: ворота широко распахнуты, но в окнах темно. Даже если допустить, что Манфреди куда-то отлучился, это выглядело странным, но не мог же он уйти, раз ждал Таффельберга! Движимый безотчетным побуждением, Альдо проехал мимо красивой кованой решетки ворот и поставил машину чуть подальше, через дорогу, у соседского сада. Выйдя из машины, он поглубже надвинул каскетку и, проверив, не выскользнул ли из кармана купленный в Париже револьвер, туже затянул пояс непромокаемого плаща. И наконец вступил на огибавшую виллу широкую аллею.

Обойдя дом и оказавшись с той стороны, где сады красиво раскинулись по склону горы вокруг трех расположенных уступами бассейнов, он заметил в одном из окон первого этажа слабый свет. Одновременно с этим его взгляд, привыкший к темноте, различил на песке следы, говорившие о том, что здесь останавливалась тяжелая машина, но не стал терять время на то, чтобы выяснить, куда ведут эти следы. Все это вместе показалось ему довольно-таки подозрительным, и он, бесшумно ступая по песку, направился к дому, поднялся по трем ступенькам крыльца, на которое выходили застекленные двери прихожей, без труда открыл ту, что была в центре, и решительно свернул вправо, туда, где из-под двери пробивалась полоска света. Инстинктивно нашарив в кармане оружие, он крепко сжал его и только тогда вошел в своего рода буфетную, уставленную высокими старинными шкафами и горками со столовым серебром и стеклянной посудой, но в комнате никого не оказалось. Альдо приглушенно позвал:

— Манфреди!.. Вы здесь?

В ответ раздался странный стон, такой, какой мог бы издать человек с заткнутым ртом. Ориентируясь на этот звук, Морозини перешел в соседнюю комнату, где тоже было темно, повернул выключатель, и тогда перед ним открылось удивительное зрелище: трое слуг графа — его лакей, горничная его жены и кухарка — лежали рядышком, крепко связанные, и у каждого кляп во рту. Три пары глаз устремили на него полные безмолвной мольбы и исполненные надежды взгляды.

— Похоже, здесь что-то произошло! — сказал Альдо, стараясь говорить подчеркнуто спокойным тоном.

И, не теряя времени, вытащил кляп изо рта старика и перерезал на нем веревки, а затем занялся обеими женщинами, которые, уже обретя дар речи, продолжали хранить испуганное молчание и предоставили объясняться старому лакею.

— Ах, ваше сиятельство! — начал тот. — Вас послало само небо! Мы уже несколько часов живем словно в страшном сне…

— Где граф?

— Там, в часовне. Эти люди приехали ночью…

— Сколько их?

— Двое, но они хорошо вооружены. Главный из них сначала заявил, что ему надо поговорить с господином графом, и я его впустил. Тем временем его спутник, настоящий исполин, поочередно привел нас в совершенно беспомощное состояние. Я позволил захватить меня врасплох. А ведь господин граф предупреждал меня, что ждет неприятного визита, и…

— Дальше, дальше!

Я ничего не видел, но слышал, как мой хозяин протестовал против грубого обращения, которому его подвергли. Они втолкнули его в фургон, в котором приехали, и я слышал, как главный произнес: «Нравится вам это или нет, но будет только так, и никак иначе, и считайте, что вам повезло иметь часовню, не то я похоронил бы ее прямо перед домом, на самом видном месте!» А потом они уехали, и больше я ничего не знаю!

— Ладно, накиньте дождевик и проводите меня к часовне. И как можно тише. Ах да, забыл: прихватите оружие!..

— Здесь нет оружия.

— Как? В таком огромном доме, где хранится коллекция драгоценностей, и нет оружия?

— Господин граф не выносит его со времен войны, а госпожа графиня и того пуще. Но у нас есть замечательный сейф для коллекций!…

Морозини подумал, что, пожалуй, впервые встречает коллекционера, у которого способ охраны его сокровищ зависит от душевного состояния. Большинство его собратьев скорее были склонны набивать свое жилище оружием, и он знал кое-какие дома, напасть на которые было делом более безнадежным, чем атаковать броненосец… Тем временем кухарка вышла из состояния летаргии, в которое погрузили ее пережитые ужасы, и, заявив: «Я пошла вызывать полицию!» — направилась к двери.

Морозини едва успел ее перехватить:

— Даже и не думайте! Во всяком случае, пока… Лучше скажите, есть ли у вас электрический фонарик?

— Да, в кухонном шкафчике.

— Тогда встаньте у того окна, откуда лучше всего видны подходы к часовне.

— Значит, у окна библиотеки, это в другом крыле виллы.

— Хорошо. Так вот, вы становитесь у этого окна, а фонарик дайте…

— Джузеппе, ваше сиятельство! — подсказал тот, о ком шла речь.

…Джузеппе! Если увидите, что фонарик зажегся и погас три раза подряд, можете звонить в полицию. Только тогда. Вам все понятно?

— Все понятно!

Морозини и его провожатый, вооруженный неким подобием дубинки, молча тронулись по огибавшей террасы тропинке среди высоких деревьев, на которой колеса фургона оставили двойной след. Вскоре показалась часовня, похожая на уменьшенную копию греческого храма. Фургон стоял перед фасадом, украшенным пятью дорическими колоннами и увенчанным треугольным фронтоном. Задние дверцы фургона были открыты, и в слабом свете, падавшем изнутри часовни, было видно, что он пуст.

Знаком приказав Джузеппе оставаться сзади, Морозини бесшумно подкрался ко входу и, заглянув в часовню, без всякого удивления увидел там именно то, что ожидал увидеть. Таффельберг, затянутый наподобие мотоциклиста с головы до ног в черную кожу, держал под прицелом револьвера Альберто Манфреди, сидевшего на скамеечке для молитвы в явном изнеможении и утиравшего платком взмокшие лицо и шею. Плиты перед алтарем были подняты, и в образовавшейся яме все еще работал человек, напоминавший турецкого борца: он продолжал выбрасывать землю, и рядом с могилой постепенно вырастал холмик. Чуть поодаль стоял длинный гроб, и Таффельберг бросил своей жертве,указывая на него:

— Что, дорогой мой, уже притомились? Я-то думал, вы посильнее будете. Правда, этот труд потруднее и погрязнее, чем затаскивать женщин к себе в постель, но тем не менее вам надо еще кое-что сделать, пока Ахмет заканчивает свою работу. Теперь вы должны открыть вот это…

— Вы с ума сошли? Никогда в жизни вы меня не принудите совершить святотатство!

— Никакое это не святотатство, а точное исполнение воли ее высочества: она пожелала, чтобы вы, прежде чем ее предадут земле, еще раз смогли полюбоваться ею во всем блеске ее красоты. Кроме того — и это тоже ее воля — она хочет, чтобы вы оставили у себя драгоценности, которые сейчас на ней, и пусть они вам всегда о ней напоминают. Она считала это чем-то вроде компенсации за те незначительные затруднения, которые могло причинить вам ее прибытие. Ну, беритесь за дело! Давайте, открывайте!

— Чем? — в ярости огрызнулся тот. — Ногтями?

— Вечно вы, итальянцы, все драматизируете. В этом чемоданчике есть все необходимое, — прибавил немец, ногой подтолкнув к графу названный предмет. — Ну, поживее!

Ничего не оставалось, кроме как повиноваться. И пока Манфреди выкручивал длинные винты, Альдо чувствовал, как дыхание Джузеппе у него за спиной становится все более учащенным. Старик даже прошептал с болью:

— Неужели мы и правда должны позволить ему это сделать?

— Тише! Мы вмешаемся, когда я сочту нужным. Я хочу узнать побольше…

Несчастному Альберто потребовалось довольно много времени, чтобы справиться с работой: она была до такой степени ему омерзительна, что пальцы не слушались его. Турок — а могильщик и впрямь оказался турком — закончил свое дело и теперь стоял и смотрел, как трудится Манфреди. Он попытался прийти ему на помощь, но Таффельберг не разрешил. Адъютант великой княгини явно наслаждался унижением, которому подверг ненавистного ему человека. А у того, бедняжки, руки так дрожали, что смотреть было жалко…

Наконец крышка была снята, и все увидели Федору, покоившуяся на белом атласе и по-прежнему прекрасную в своем сказочном уборе, мерцавшем в тусклом свете двух фонарей. Казалось, если бы Манфреди и так уже не стоял на коленях, то преклонил бы их сейчас перед этим завораживающим зрелищем. Забыв о своем печальном положении, он прошептал:

— Как она прекрасна!

— Да, не правда ли? — язвительно подхватил Таффельберг. — Слишком хороша для такого пошлого любовника, как вы! Она была достойна любви царя… Достойна любви божества!

Решив, что враг окончательно повержен, он решил добить его своей тевтонской спесью, но итальянец, доведенный до предельного изнеможения, охваченный бессильной яростью, все же нашел в себе достаточно сил, чтобы ответить, и расхохотался, хотя смех его больше походил на рыдания.

— Должно быть, божества вроде вас? Вы просто уморительны, Таффельберг! Вы думаете, я не знаю, какие чувства вы к ней испытывали? Если вообще применительно к вам можно говорить о чувствах. Да она, впрочем, никогда на них и не отвечала взаимностью, даже от нечего делать, от скуки, каким-нибудь тоскливым вечером…

— Да вам-то откуда знать? С чего вы взяли, будто я не держал ее ночью в своих объятиях?

— Одну ночь — еще возможно… Но не две! Она не могла не понять, что вы собой представляете…

— Неправда! Если бы не вы, она осталась бы со мной, если бы не вы и ваша самонадеянность! При жизни ее мужа я был единственным настоящим другом Федоры, мне одному она доверяла, и только вы нас разлучили. Тогда я вас ненавидел, а теперь вы мне противны.

Манфреди пожал плечами.

— А я даже этого к вам не испытываю. Вы и того не стоите.

Таффельберг рванулся было к нему, но опомнился и сдержался, лишь угрожающе качнув пистолетом.

— Думайте обо мне все, что вам угодно. Тем не менее вы в моей власти. А теперь довольно разговоров: снимайте с нее драгоценности!

— Чтобы я… Ну, нет! Я отказываюсь к ним притрагиваться!

— И все-таки вам придется это сделать, поскольку она вам их завещала. А потом вы дадите мне расписку для нотариуса в Брегенце…

Морозини в своем углу весь обратился в слух. В этой яростной схватке над гробом мертвой, но роскошной красавицы было нечто нереальное.

Альберто Манфреди с непреодолимым отвращением повиновался и стал снимать с Федоры диадему, затем ожерелье, браслеты, серьги, которые он подержал на ладонях.

— Странно! — словно размышляя вслух, произнес он. — Они никак не сочетаются с остальными украшениями. Но ведь Федора никогда не допускала промахов такого рода…

— Значит, у нее были на то свои причины. Положите все вот сюда, — прибавил Таффельберг, протягивая ему черный бархатный мешочек с продернутым в него шнурком. — А теперь затяните шнурок! Ахмет поможет вам опустить ее высочество в избранную великой княгиней для себя могилу…

Морозини не ожидал, что все будет проделано так быстро. Манфреди явно не терпелось с этим покончить, и он без лишних нежностей и без всякого благоговения по отношению к женщине, пожелавшей принадлежать ему и после смерти, снова закрыл ее лицо воздушным покрывалом и водрузил на место крышку. Гроб опустили в могилу быстро.

У Ахмета вполне достало бы сил проделать это и в одиночку, но Таффельберг был твердо намерен заставить врага испить чашу до дна. Правду сказать, вид у последнего был довольно жалкий. Бледный, трясущийся всем телом, он стоял, опираясь на одну из колонн часовни и никак не мог отдышаться.

— Ну вот… теперь… я думаю… вы довольны! — с трудом выговорил он, от изнеможения не замечая, что немец удержал слугу, который уже собрался забросать гроб землей.

— Еще не вполне! Вы должны теперь подписать вот этот документ, — неожиданно мягким тоном проговорил Таффельберг. — Присутствующий здесь Ахмет и ваш покорный слуга подпишутся как свидетели, и мы скрепим его вашей печатью, — прибавил он, указывая на перстень с печаткой, который граф носил на правой руке. — И тогда последняя воля ее высочества будет исполнена. Только подпишитесь, пожалуйста, полным именем! А не какими-то неразборчивыми каракулями!

Отвинтив колпачок ручки, немец протянул ее графу, и тот, машинально взяв перо, направился к алтарю, куда Таффельберг небрежно бросил документ.

Чувствуя, что его мучения близятся к концу, он почти перестал дрожать и расписался довольно твердой рукой. Поставив свою подпись, он наклонился, чтобы подобрать бархатный мешочек, но Таффельберг, улыбаясь, опередил его.

— Вот здесь в нашей чудесной истории произойдет небольшое изменение, которое я счел нужным в нее внести. Думаю, будет лучше, если эти драгоценности останутся у меня: собственно говоря, они вам совершенно ни к чему.

— Что? — воскликнул вмиг воскресший Манфреди. — Вы хотите…

Разумеется, я хочу оставить их у себя! Вы ведь даже не сможете объяснить их появления вашей жене, которую я, к величайшему своему сожалению, лишен чести приветствовать. Зато мне они очень и очень пригодятся, потому что, если уж вы хотите знать все до конца, я совершенно не намерен снова ехать в Германию, которая скатывается к анархии, вовсе не намерен прислуживать выживающему из ума старику и, покидая Гогенбург, даже и в мыслях не держал туда возвращаться. С этим, да еще с тем немногим, Чем я обладаю, мы — я и мой верный Ахмет — переберемся в Америку, чтобы начать там новую жизнь!

— Значит, за этим величественным фасадом скрывается обыкновенный вор? — проговорил Манфреди, который, по-видимому, в глубине души начал потихоньку примиряться с идеей пополнить свою личную сокровищницу великолепными украшениями великой княгини.

— Ничего подобного. Я ничего у вас не отнимаю, поскольку вы никогда ими не обладали, а ее высочеству они действительно больше не нужны…

— А как же эта бумага для нотариуса? Разве вы не должны отдать ему расписку?

— Я отправлю ее по почте перед тем, как покинуть Европу! Ну а теперь, дорогой граф, я думаю, мы с вами друг другу все сказали, и, поскольку у меня нет ни малейшего желания позволить вам меня преследовать…

С этими словами он поднял револьвер, но не успел нажать на спусковой крючок. Грянул выстрел, и Фриц фон Таффельберг с застывшим на лице беспредельным удивлением рухнул на каменный пол часовни, и в ту же минуту в Дверях показался Морозини, за которым следовал Джузеппе, до того потрясенный, что никак не мог перестать стучать зубами. Появление князя было встречено бешеным Ревом, и турок полетел на него, словно каменная глыба во время обвала, выставив вперед огромные ручищи.

— Берегитесь! — завопил Манфреди, но Альдо и без того был начеку.

Он увернулся, как делает матадор, на которого несется бык, и разогнавшийся Ахмет на полной скорости врезался в железную стенку фургона.

Он был настолько могучим человеком, что удар всего лишь оглушил его. Не сговариваясь, Морозини, Манфреди и Джузеппе на него навалились и крепко связали теми самыми веревками, на которых только что опускали гроб. Затем они отволокли его в часовню, усадили, прислонив к колонне, и вернулись к главному действующему лицу, не подававшему никаких признаков жизни. Опустившись рядом с ним на колени, Альдо взял его руку и пощупал пульс.

— Он умер? — дрожащим голосом еле выговорил Джузеппе.

— Несомненно! Я не собирался его убивать, но в спешке, должно быть, прицелился слишком верно…

— Надеюсь, вы не станете его оплакивать? — возмутился Манфреди. — Если бы вы его не застрелили, он убил бы меня. Дорогой князь, я вам обязан жизнью! Но что же нам с ним делать? И как поступить с пленником?

— Надо обратиться в полицию, — предложил Джузеппе.

— Да вы с ума сошли, друг мой! Что, по-вашему, мы должны им рассказать? — запротестовал граф. — Может быть, лучше всего было бы устранить и этого человека тоже?

— Только на меня не рассчитывайте, — сухо произнес Морозини. — Я не могу хладнокровно убить человека. И никогда не стану убивать беззащитного!

— Развяжите его, тогда увидите, какой он беззащитный! Если бы нам не удалось его скрутить, он бы всех нас здесь уложил!

И тут за их спинами раздался глубокий бас, изъяснявшийся, как и все прочие участники сцены, по-итальянски.

— Ничего подобного! Я всего лишь хотел убрать вас со своего пути, чтобы сбежать с фургоном! — сказал на удивление спокойный Ахмет.

— И куда вы собирались бежать? — поинтересовался Морозини. — В Америку?

— Нет. Я хотел вернуться домой, в Стамбул… Ведь теперь я свободен!

— Но разве раньше вы не были свободны? Насколько мне известно, слуга не является рабом, и вы были всецело преданы Таффельбергу.

— Я был именно рабом. Надо вам сказать, что пять лет тому назад я совершил преступление. Барон спас меня из рук палача с тем условием, что я сделаюсь его слепым и глухим орудием. Преданный слуга, как бы не так!

— Он заставил вас подписать бумагу, в которой вы полностью признавались в совершенном преступлении, и хранил ее при себе? — догадался Альберто Манфреди.

Турок гордо выпрямился, несмотря на стягивавшие его веревки, и, пренебрегая тем, кто к нему обратился, устремил взгляд своих черных глаз на Морозини.

— Нет. Никаких бумаг не было! У него было мое слово, и он знал, что я никогда его не нарушу. Пусть я убийца, но прежде всего я честный человек. Я и вам готов дать слово, если вы отпустите меня на родину. Никто никогда ничего не узнает о том, что здесь произошло!..

Наступило молчание. Три оставшихся персонажа этой драмы обдумывали только что услышанные ими слова. Наконец граф, пожав плечами, заметил:

— Гарантия немного слабовата, вы не находите?

Нет, — отозвался Альдо, продолжавший смотреть в глаза пленнику. — Нет, я этого не нахожу. Мне достаточно будет его слова… Или я уже ничего не понимаю в людях…

— Вы хотите его освободить? А кто вам сказал, что он тотчас на нас не набросится? По-моему, лучше выдать его полиции.

— Вы бредите, мой дорогой граф! Вы можете себе представить, как полиция станет разбираться в этой более чем странной истории? Надеюсь, что у вас нет жгучего желания познакомиться со швейцарскими тюрьмами? Вряд ли они намного комфортабельнее всех прочих… А кроме того, если вы хотите, чтобы ваша жена оставалась в стороне от всего этого, вы бы только проиграли, обратившись в полицию…

Не дожидаясь ответа, он наклонился, чтобы развязать веревки, и даже помог Ахмету встать, одновременно заключив:

— Мне достаточно его слова, и я беру на себя всю ответственность…

Встав на ноги, турок внимательно посмотрел на князя, отказавшегося видеть в нем злоумышленника, и склонился перед ним.

— Спасибо, господин! Вы располагаете словом Ахмета Хелеби. Вы возвращаете мне свободу, и я этого не забуду. Но, прежде чем уйти отсюда, я помогу вам.

Он принес из фургона одно из одеял, без которых не обойтись на горных дорогах. Затем, тщательно проверив карманы Фрица и вытащив оттуда все лишнее, он аккуратно завернул труп в одеяло и опустил его в открытую могилу, на то самое место, которое покойный предназначал Манфреди. После этого засыпал яму частью земли и, на этот раз прибегнув к помощи Джузеппе, уложил на место плиты, на которые обоим мужчинам пришлось навалиться всем своим весом.

— Ну а теперь, — сказал он наконец, — надо убрать оставшуюся землю. У вас есть какая-нибудь тачка?

Джузеппе отправился за тачкой, а заодно прихватил и две метлы. Теперь его опасения полностью рассеялись, и он с готовностью помог турку навести порядок в часовне. Они великолепно с этим справились: когда работа была закончена, никому и в голову не могло бы прийти, что в этом помещении что-то произошло.

— Как только мы запрем дверь, я выброшу ключ, — пообещал Манфреди. — Таким образом, пройдет немало времени, прежде чем кто-нибудь сюда проникнет…

— Теперь вы можете отправляться в путь, — сказал Альдо, обращаясь к турку. — Я желаю вам долгих лет жизни в вашей стране. Долгих лет покоя… и забвения.

— Я уже обо всем забыл…

И он двинулся навстречу своей судьбе, а во взгляде его засветился огонек, какой всегда зажигает сознание вновь обретенной свободы.

— Все бумаги в порядке, — произнес Морозини, глядя на то, как фургон медленно трогается с места. — С этой машиной и с тем, что он прихватил с собой, он сможет у себя на родине начать новую жизнь.

— Благодаря вам, милый князь, это опасное дело закончилось благополучно, — вздохнул Манфреди. — Но как же я перепугался, господи!

Уже под утро Джузеппе, вновь превратившийся в безупречного, немного чопорного слугу, каким неизменно был До этой ночи, подал хозяину и гостю великолепный кофе с бутербродами, после чего скромно удалился. Тогда Манфреди, взяв со стола лежавший там черный бархатный мешочек, развязал шнурок и поочередно достал оттуда драгоценности, раскладывая их на гладкой поверхности дерева. Его движения были неторопливыми и едва ли не почтительными, и тем не менее Морозини заметил, что руки у него снова начали дрожать. Когда все драгоценности были выложены, он взял со стола роковые изумруды и протянул их Альдо.

— Это ведь то самое, что вы хотели, да? Мне кажется, вы их честно заработали!

Едва «Свет» и «Совершенство» коснулись ладоней Альдо, он почувствовал, что и у него затряслись руки. Но он тотчас крепко сжал камни, охваченный непередаваемой радостью и чувством победы: наконец-то он может заплатить выкуп за Лизу! Это мгновение искупало все последние месяцы, полные тревог, мучений, тяжких трудов и даже отчаяния. Еще немного, и он вновь обретет счастье!

— Спасибо, — только и сказал он.

Но Альберто Манфреди жестом отмел какую бы то ни было благодарность и вернулся к столу, на котором по-прежнему сверкали диадема, ожерелье, браслеты и кольца. Пока Альдо наливал себе еще чашечку кофе, он любовался ими, осторожно проводил по ним пальцем.

— Как бы вы поступили с ними на моем месте? — спросил он.

— Вот в чем в Швейцарии нет недостатка, это в банках, — улыбнулся Морозини. — Ив каждом из них есть неприступные сейфы, да и у вас самого, я думаю, где-то такой сейф наверняка есть. Вот туда их и надо поместить, причем как можно скорее, потому что я не представляю, чем вы объясните их появление вашей жене, если они попадутся ей на глаза.

— А что, если… если вы возьмете их с собой?

— Я? А что мне с ними делать? Если у вас нет сейфа, так снимите его!

— Дело не в этом…

Вид у него внезапно сделался до того смущенным, что у Альдо, терявшегося в догадках о том, что бы это значило, уже готов был сорваться с языка вопрос, но Манфреди все-таки решился заговорить сам.

— Как по-вашему, могу я ими располагать по собственному усмотрению? — спросил он.

На этот раз Морозини начал кое-что понимать, но не подал виду.

— Это зависит от того, под каким углом взглянуть на вещи. Если придерживаться буквального исполнения последней воли великой княгини, вы должны хранить их при себе как драгоценное напоминание о вашей любви, а затем приказать похоронить вместе с вами, когда вы уснете вечным сном рядом с ней.

— Но я не имею намерения быть похороненным рядом с ней. Тем более в обществе известного вам господина. Да, впрочем, это и невозможно, потому что нас с женой похоронят в Вероне! — с досадой воскликнул Манфреди.

— , Успокойтесь! Я в этом нисколько не сомневаюсь, иначе все, что мы только что проделали, утратило бы всякий смысл. Кроме того, великая княгиня явно намеревалась вам навредить своим роскошным, но отравленным подарком. Я думаю, что, как только подписанный нами документ достигнет Брегенца, — думаю, нет необходимости объяснять, что я заменю Ахмета в качестве свидетеля, — нотариус уберет его в долгий ящик, а там пыль и забвение примутся за дело…

— Да, но после моей смерти этот самый нотариус или его преемник мог бы затребовать подтверждения, и…

— …и, если драгоценности окажутся проданными, могли бы возникнуть некоторые затруднения? Именно поэтому вы хотите доверить их мне?

— Да.

Взяв в руки великолепное ожерелье, Манфреди поглаживал составлявшие его изумруды и бриллианты. Потом, по-прежнему не решаясь поднять взгляд на гостя, он произнес:

— Теперь, когда мы с вами разделили такую страшную тайну, я не вижу причин хоть что-либо от вас скрывать. Я разорен, милый мой, или по крайней мере близок к разорению.

— Разорены? Вы?

Удивление Морозини было вполне искренним. В его представлении Альберто Манфреди оставался одним из самых богатых людей Италии. Но тот продолжал:

— Да, я!.. Кроме семейного склепа, о котором я только что упомянул, у меня в Вероне не осталось ничего. Люди Муссолини все отобрали. У меня осталась лишь эта вилла и еще кое-какие крохи. Я даже собирался продать свою коллекцию бирюзы. Так что я очень рад этим сокровищам, даже при тех обстоятельствах, при каких они ко мне попали.

— Понимаю! — сочувственно откликнулся Морозини. Манфреди в ответ невесело улыбнулся:

— Нет, на самом деле вы не можете понять, каким образом могло испариться богатство, подобное моему, пусть даже и урезанное. Что ж, объяснение укладывается в одно слово: игра.

— Вы играете? Вы?

— Нет, не я: моя жена. О, это нисколько не омрачает нашу любовь. Она — лучшая из женщин, и я дорожу ею больше всего на свете, но она, в конце концов, тоже человек, а у нас у всех есть свои недостатки. У нее оказался этот. И, к несчастью, всего в получасе по воде от нас находится Кампионе-д'Италия с его знаменитым казино… Слишком сильное искушение.

— И она не может перед ним устоять. Но вы хотя бы просили ее об этом?

— Нет. Я хочу, чтобы она была счастлива. Я намного старше, и то, что она дарит мне, настолько бесценно…

— Прошу вас, не надо так уничижительно к себе относиться! Вы по-прежнему очень привлекательны, мой дорогой граф, и позволю себе напомнить вам об одной великой княгине, которая только что из-за любви к вам покончила жизнь самоубийством! Если я правильно понял, графиня считает, что вы все еще располагаете несметным богатством?

— Вот именно. До сих пор мне удавалось скрывать от нее мои затруднения…

— И вы называете это счастьем? А что будет, когда она все истратит?

— Не будьте так жестоки: иногда ей случается и выигрывать, и тогда она радуется, как ребенок…

— Не сомневаюсь, что это прелестное зрелище, но я хотел бы услышать ответ на мой вопрос: что будет, когда она окончательно разорит вас? Согласится ли она на прозябание?

— Я этого уже не увижу, поскольку уйду из жизни, зная, что не оставлю ее в нищете: ее семья богата, и даже при том, что по завещанию отца состоянием управляет старшая сестра…

— Это просто смешно! Вы должны сказать ей правду. Если она действительно так сильно вас любит, как вам кажется…

— Мне это не кажется: я в этом уверен. Вы ведь знаете силу ее ревности, поскольку нам с вами пришлось разыграть настоящую комедию, чтобы избежать драмы.

Морозини не ответил. Теперь у него сложился совершенно иной образ молодой графини, по-прежнему улыбавшейся ему рядом с мужем с фотографии в серебряной рамке, и этот образ существенно расходился с тем, который создал себе Манфреди. Альдо знал, что безумная ревность не всегда порождается избытком любви — разве что любви к собственной персоне и доведенному до предела чувству собственника. Ревнивая и страстно увлеченная игрой Анналина Манфреди нравилась ему все меньше.

Тем временем ее муж продолжал, и его голос зазвучал робко и нерешительно, когда он спросил:

— Теперь, когда вам все известно, вы согласитесь взять с собой эти драгоценности и как можно выгоднее их продать, только, разумеется, без всякой огласки? Или вы считаете, что я не имею права ими распоряжаться?

— Нет, не считаю. Как была бы исполнена последняя воля Федоры фон Гогенбург, если бы Таффельбергу удалось осуществить свои планы? Драгоценности уже были бы на пути в Америку. Так что я согласен ими заняться, но чуть позже.

— Почему чуть позже?

— Потому что, расставшись с вами, я не поеду домой и мне не хочется таскать за собой эти камни по всей Европе, да и не только по Европе. Так что пока унесите их отсюда и спрячьте, и можете на меня рассчитывать. Как только я вернусь, мы посмотрим…

Он не договорил. Послышался шум мотора, и Манфреди бросился к окну:

— О боже! Это моя жена… и с ней какой-то мужчина… Как она могла так быстро вернуться?..

— Потом разберемся! Есть дела более спешные: берите этот мешок, унесите его, высыпьте все из него куда хотите и положите вместо этого свою коллекцию бирюзы…

— Но… но зачем?

Делайте, как я сказал, и побыстрее! У нас мало времени! И позвольте мне ее встретить, когда она войдет! Ах, да! Чуть не забыл: когда вернетесь в комнату, ведите себя так, будто не слышали, как она подъехала!

Манфреди поспешно выбежал из комнаты, потому что мрамор прихожей уже зазвенел под высокими каблуками его жены, и дом наполнился звуками спорящих голосов:

— Избавлюсь я от вас когда-нибудь или нет? — пронзительно визжала женщина.

— Я уже тысячу раз вам говорил, и повторяю снова, что мне поручено вас охранять, — отвечал куда более спокойный мужской голос, бесспорно принадлежавший Адальберу.

Еще секунда — и Анналина Манфреди вихрем ворвалась в маленькую гостиную, внеся с собой в окутавших ее мехах холодный зимний воздух и пряный аромат гвоздики и сандалового дерева. И, внезапно лишившись дара речи, остановились как вкопанная перед явно знатным и непринужденно элегантным мужчиной, молча поклонившимся ей. Сразу стало понятно: она совершенно не ожидала увидеть в своем доме подобного человека, и, едва только к ней вернулась способность разговаривать, спросила:

— Кто вы такой, сударь? И где мой муж?

— Князь Альдо Морозини, из Венеции, к вашим услугам, графиня! Ваш муж вернется сюда с минуты на минуту… Здравствуй, Адальбер, — прибавил он, увидев выросшую за спиной Анналины долговязую фигуру друга.

Графиня мгновенно откликнулась:

— Вы знакомы? Что все это значит?

— Собственно говоря, объяснение этому очень простое и вполне естественное в том случае, когда муж любит жену так, как ваш муж любит вас, — ответил Альдо, украсив себя ради этой юной фурии самой пленительной улыбкой. Впрочем, женщину, казалось, это нимало не тронуло.

— Ах, вы находите это очень простым и вполне естественным? Значит, то, что этот тип пристал ко мне еще вчера вечером, не успела я выехать из Лугано…

— Я всего-навсего дал вам прикурить, — запротестовал Адальбер. — Если это, по-вашему, называется приставать…

— Хорошо, не спорю, но потом вы выслеживали меня до самого дома моей сестры. Там вы шпионили за мной, подкарауливали меня…

— …и чуть было не замерз насмерть у холодной церковной стены! Да, мадам, это правда, и я этим горжусь!

Анналина, продолжая не прекращавшуюся, видимо, от самого Люцерна ссору, свирепо огрызнулась:

— Жаль, что не замерзли! Расскажите-ка теперь, что вы сделали потом, когда увидели, что я вышла из дома…

— …и пешком, среди ночи и в ярости отправились на вокзал? Я последовал за вами, черт возьми! И попытался вам объяснить, что, во-первых, до утра не будет ни одного поезда на Лугано, а во-вторых, что ваш муж, которому надо было уладить одно щекотливое дело, поручил мне присматривать за вами и удерживать вдали от дома до тех пор, пока все не будет закончено…

Анналина взорвалась с силой, напомнившей Альдо припадки ярости его несравненной Чечины:

— Щекотливое дело? Ну, конечно, ведь речь идет о женщине! Меня убрали из дома под каким-то дурацким предлогом, чтобы Альберто мог спокойно принимать здесь одну из своих бесчисленных любовниц, а вы, чьего имени я и знать не желаю, вы — его сообщник во всей этой недостойной истории!.. Но я этого так не оставлю, вам это даром не пройдет… Альберто! Альберто, ты где?

Она бросилась к двери. Альдо довольно грубо перехватил ее на пороге и удержал, крепко схватив за руку.

— Образумьтесь хоть немного, графиня! По-моему, я нисколько не похож на женщину, вы не находите?

— Немедленно отпустите меня! Это ничего не доказывает, разве только то, что и вы, должно быть, тоже его сообщник. Кто она вам, эта женщина, — сестра, кузина?

Отпустив руку Анналины, князь сказал, как отрезал, и в голосе его зазвучала сталь:

— Я, графиня, торгую не женщинами, а старинными драгоценностями! И здесь речь шла не о любовнице, но о том, чтобы доказать вам свою любовь! Похоже, вы никогда не слышали обо мне?

Отрезвившись, но не сменив гнев на милость, молодая женщина с явной неохотой признала:

— Конечно, слышала! Вы очень известный человек, но это никак не объясняет ни ваших тайных дел с моим мужем, ни того, что это за пресловутое доказательство любви. Если Альберто хочет подарить мне какое-нибудь украшение, ему незачем окружать это такой великой тайной!

— Да, если бы это было так, я согласился бы с вами! Вот только для него речь шла не о том, чтобы купить, а о том, чтобы продать!

— Продать? Но что? Ведь не может же это быть…

— Да, мадам, речь шла именно о его коллекции бирюзы! Молодая женщина так побледнела, что Альдо протянул к ней руки, чтобы поддержать: ему показалось, что она теряет сознание. Но графиня, ухватившись за спинку стула, удержалась на ногах.

— Что вы хотите этим сказать? Что мой муж разорен?

— Пока еще не совсем, но до этого не так далеко. Вы ведь знаете, как он дорожит своей коллекцией? Так что сами можете судить, насколько это серьезно!

Голос Анналины, в котором до сих пор звучали раскаты злобной ярости, внезапно изменился, стал мягче, зазвучал серьезно и печально:

— И это я довела его до этого, правда? Я и моя тяга к игорному столу… Вот почему он вынужден был удалить меня из дома, чтобы переговорить с вами без помех, да?

Морозини молча наклонил голову, но в эту минуту вернулся Манфреди с небольшим чемоданчиком в руках.

— Все здесь, дорогой мой! — сказал он. Потом, притворившись, будто только сейчас заметил жену, прибавил: — Как, ты здесь? Но ведь в это время нет ни одного поезда? Как же ты добралась?

Он спрашивал Анналину, но взгляд его с безупречной естественностью был устремлен на Видаль-Пеликорна, которого он видел впервые в жизни, но догадывался, что это и есть обещанный Морозини провожатый. Что делало честь его незаурядным актерским способностям!

Археолог улыбнулся:

— Скорый поезд на Милан и аварийный сигнал!

— Как, ты велела остановить для тебя поезд, любовь моя? — удивился Альберто, подойдя к жене и заключая ее в объятия. — Тебе не кажется, что это не вполне благоразумно?

— Прости меня, но со вчерашнего вечера я словно обезумела! Когда я пришла к Оттавии, она страшно удивилась, никак не могла понять, чего я от нее хочу, а, когда я заговорила о телеграмме, поклялась всеми святыми, что и не думала ничего посылать, и сразу после этого принялась так тебя критиковать, что мы поругались и не могли перестать несколько часов. Мы выложили друг другу все, что у нас накопилось…

— И она даже не предложила тебе поужинать?

— Она-то нет, но Готфрид, старый дворецкий моего отца, пригласил нас к столу… где мы продолжали пререкаться. Ты ведь знаешь, как нелегко ее остановить…

— Тебя тоже, — улыбнулся муж. — В некотором роде фамильный талант…

— Да, конечно! Тотфрид и комнату для меня приготовил, но я отказалась ночевать в доме, где твое имя втаптывают в грязь!

— И, поскольку твоя сестра предположила, будто я, воспользовавшись твоим отсутствием, принимаю у себя любовницу, ты решила проверить, не окажется ли в этом обвинении доля истины?

— Признаюсь, да.

— Ну что ж, ты сама видела: я принимал всего-навсего князя Морозини, чья репутация тебе известна. К тому же я искренне считаю его своим другом.

Продолжая говорить, граф взял чемоданчик, который поставил, чтобы обнять жену, и хотел отдать его Морозини, но Анналина запротестовала:

— Нет, Альберто! Ты этого не сделаешь!.. Я никогда себе не прощу, если из-за моего безрассудного поведения тебе придется расстаться с камнями, которые ты так любишь! Наверное, есть еще какой-нибудь способ все уладить. И прежде всего, я себя «отлучу»! Я и близко не подойду к игорному столу.

— Ты будешь чувствовать себя несчастной, а я хочу, чтобы ты всегда была счастлива!

— С тобой я и так всегда буду счастлива!

Увлеченные своей любовью, Альберто и Анналина, казалось, совсем позабыли о том, что при этой сцене присутствуют зрители. Но вскоре молодая женщина, опомнившись, повернулась к ним:

— Мне очень жаль, что вас напрасно побеспокоили, князь, особенно при таких необычных обстоятельствах, — сказала она, протягивая Морозини руку, над которой тот склонился, — но я не хочу, чтобы мой муж расставался с тем, что так ему дорого, и мы найдем другой выход. Перед вами, сударь, я тоже должна извиниться, — прибавила она, обращаясь на этот раз к Адальберу. — Боюсь, из-за меня вы провели далеко не лучшую ночь!

— Вы хотите сказать, графиня, что я провел весьма волнующую ночь? — улыбнулся археолог.

— » Ну, хорошо, я надеюсь, что еще буду иметь удовольствие принимать вас обоих в более спокойной обстановке.

Безмятежная, улыбающаяся, невероятно обаятельная молодая графиня вновь превратилась в то прелестное создание и ту безупречную хозяйку дома, какой была всегда. Что касается Альберто, он сиял от радости, видя, что приключение, которое могло бы разбить его жизнь, не просто благополучно закончилось, но и привело к счастливому исходу. Отправив Джузеппе спать, он сам проводил обоих гостей до машины, которую Морозини оставил за пределами его владений.

— Я никогда не забуду того, чем обязан вам, друг « мой, — сказал он, крепко пожимая руку князя. — Впрочем, если бы я и попытался об этом забыть, достаточно было бы взглянуть на часовню, чтобы освежить мне память…

— Вам не слишком тяжело будет нести этот крест? Все время помнить о том, что оба они там лежат? И смогут ли молчать обо всем ваши служанки?

— Здесь опасаться нечего. Они мне преданы, да и Джузеппе крепко держит их в руках. Им легче умереть, чем причинить ему какие-нибудь неприятности, а Джузеппе — мой самый старый слуга. Вы можете уехать спокойно! Теперь все будет хорошо, и я бесконечно вам благодарен.

С этими словами они расстались, снова обменявшись дружескими рукопожатиями. Машина развернулась и покатила по ночной дороге. Дождь на время утих. Устроившись на пассажирском сиденье, Адальбер отчаянно зевал с угрозой для собственной челюсти: прошедшая ночь совершенно его измотала. В самом деле, возвращаясь назад вместе с Анналиной, он ни на минуту не сомкнул глаз, опасаясь, что молодая женщина воспользуется этим и каким-нибудь образом от него улизнет. И теперь наслаждался возможностью расслабиться. Через несколько минут легкий храп сообщил Альдо, которого это слегка позабавило, о том, как основательно расслабился его друг. Но внезапно Адальбер, словно вынырнув из кошмарного сна, буквально подскочил на сиденье и открыл один безумно смотревший глаз:

— Но как же изумруды? Они у тебя?

— Я как раз думал о том, когда же ты наконец меня об этом спросишь? — засмеялся Альдо. — Успокойся, они здесь, — прибавил он, прижав руку к груди. — И мы сможем освободить Лизу…

— А-а, ну вот и прекрасно!

И, блаженно вздохнув, Адальбер снова провалился в сон…

Когда господин Петтигрю открыл глаза, он не сразу понял, что к чему. Было по-прежнему темно, но поезд прибыл в Милан, и почти все пассажиры сошли с поезда. Разумеется, тех, за кем он должен был следить, и след простыл! При мысли о том, что скажет его работодатель, господин Альфред Оллард, обладавший вспыльчивым характером, он почувствовал легкий озноб. Как будто он недостаточно промерз в Люцерне, на лютом ветру около этой проклятой церкви, где окопался француз! Он так окоченел, что, само собой, оказавшись в теплом уютном купе, поддался навалившейся на него усталости.

Он даже не заметил, что поезд останавливался по тревоге, и потому теперь принялся рыскать по вокзалу в поисках своего подопечного. Разумеется, он никого не нашел и, удрученный этим, отправился в вокзальный буфет, чтобы поднять дух при помощи двух-трех чашечек кофе с граппой. Почувствовав достаточный прилив сил для того, чтобы помериться силами с судьбой, он направился к телефону, но, найдя его, внезапно передумал звонить. Господин Оллард не любит, чтобы его будили среди ночи. Вообще-то уже, наверное, наступило утро, но еще не рассвело. И, в конце концов, телефон здесь не поможет! Лучше всего было бы сесть в поезд, отправиться в Лугано и лично обо всем доложить. По крайней мере, застав хозяина врасплох, он сохранит за собой некоторое преимущество, а вот если он позвонит, господин Оллард будет закипать гневом все время, оставшееся до их встречи, а времени у него на это будет предостаточно.

Оттянув таким образом, насколько можно, неприятный момент, господин Петтигрю отправился изучать расписание поездов, затем взял билет и, поскольку до отхода поезда было еще несколько минут, вернулся в буфет выпить еще одну, четвертую, чашку кофе с граппой. После этого он почувствовал себя намного лучше. Господин Петтигрю был из тех людей, кто не любит излишне осложнять себе жизнь.

И все же ему пришлось отвечать за свои поступки, когда, войдя солнечным зимним утром в холл бывшей виллы «Мерлина», он неожиданно очутился лицом к лицу со своим работодателем.

— Могу ли я поинтересоваться, откуда вы явились? — спросил господин Оллард мягким тоном, который непременно встревожил бы более восприимчивого человека.

— Из… Милана.

— И чем же вы занимались в Милане?

— Я следил за известным вам человеком. Он взял в Люцерне билет до Милана. Тогда и я поступил так же.

И вы решили, что можете спокойно спать до конечной остановки? Вот только он, должно быть, сошел с поезда раньше, тот, за кем вы должны были следить, потому как только что я видел его здесь: он был в самом радужном настроении и вместе со своим сообщником спешил к парижскому поезду. И это означает, что сейчас за ними уже никто не следит!

— Вы хотите сказать, что я должен снова куда-то ехать? — простонал Петтигрю, раздавленный этим новым ударом судьбы.

— Слишком поздно! Даже для меня! На то, чтобы выехать из отеля такого уровня, требуется некоторое время, и я мог только посмотреть им вслед.

— Ну, так что же нам теперь делать?

— Сесть в следующий поезд. Вы, надеюсь, не рассчитывали на то, что я устрою вам отдых в роскошном отеле? Впрочем, вы возвращаетесь в Лондон: я достаточно на вас насмотрелся… А сейчас идите умойтесь: от вас разит этой мерзкой итальянской водкой..

— А кто займется ими? — спросил Петтигрю, который был совсем не прочь покончить с железными дорогами и вернуться к родному очагу.

— Я позвоню, пусть их кто-нибудь встретит, когда они сойдут с поезда. У них был такой довольный вид! Неужели они все-таки смогли раздобыть изумруды? Но, если так…

— Вы на них нападете?

— Ш-ш-ш! Такого приказа не было. Если они сядут в следующий Восточный экспресс с пересадкой на «Таурус-экспресс», мы все поймем. Это будет означать, что камни у них.

Через четыре дня, едва успев заново сложить чемоданы и наскоро успокоить маркизу де Соммьер, Альдо с Адальбером пустились в долгий путь через всю Европу и Малую Азию.

Часть четвертая ВОРОВКА

11 СИЛОАМСКАЯ КУПЕЛЬ

Когда Морозини с Видаль-Пеликорном после утомительного путешествия добрались до Иерусалима и вошли в гостиницу «Царь Давид», первым человеком, которого они встретили даже раньше, чем портье, оказался лейтенант Дуглас Макинтир из генерального штаба. Он раздраженно вышагивал взад и вперед по холлу со стеком под мышкой, явно дожидаясь кого-то, кто никак не шел!

Внезапное появление двух наших путешественников подействовало на него, как пробившийся сквозь черные тучи солнечный луч. Лейтенант внезапно остановился с тем восторженным выражением на лице, какое появилось, должно быть, у святого Павла, увидевшего свет на дороге в Дамаск. Он до того обрадовался, что утратил свою британскую чопорность, и Альдо даже показалось, будто он вот-вот кинется ему на шею.

— Это вы! — воскликнул он по-французски. — Я так счастлив! А что наша княгиня?

Альдо, которого это множественное число в особый восторг не приводило, тем не менее широко улыбнулся Лизиному воздыхателю.

— Надеюсь, мы скоро ее увидим…

Не выпуская стека, Макинтир с силой ударил правым кулаком по левой ладони:

— Я так ужасно доволен!

— Но вы-то сами что здесь делаете?

— Я жду. — И, понизив голос почти до шепота, прибавил: — Я жду… как это у вас называется? Одну шишку? С которой я должен делать экскурсию и которая, увы, заставляет долго себя ждать! Но теперь это уже не имеет значения…

— Потому что вам хочется с нами поговорить? Послушайте, старина, мы очень устали и все в пыли. Нам надо отдохнуть и как следует вымыться. Так что, если хотите, давайте сегодня поужинаем вместе. Разумеется, в том случае, если вы вечером свободны.

— Я освобожусь… Великое спасибо!

Тем временем «шишка» спустилась в холл, и лейтенант поспешил ей навстречу.

— Ты правильно сделал, что пригласил его, — заметил Адальбер. — Судя по тому, что нам только что довелось пережить, ситуация здесь не из спокойных, и он может нам понадобиться.

В самом деле, положение в Палестине становилось все серьезнее. Относительное спокойствие, установившееся с тех пор, как знаменитая декларация Бальфура провозгласила создание национального очага для еврейского народа без ущемления прав арабов — хотя в этом обещании заключалось непримиримое противоречие, — постепенно разрушалось. Английское мандатное управление, старавшееся как-нибудь сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, ничего не могло добиться. В обоих лагерях создавались группы решительно настроенных молодых людей; стычки и волнения вспыхивали ежедневно, и никто не мог предсказать, чем все это закончится: красивый план справедливого раздела между двумя общинами рассыпался в руках чиновников. И, поскольку турки не могли примириться с тем, что у них отняли господство над землями, где они в течение веков оставались полновластными хозяевами, на границах то и дело начинались беспорядки. Вот и «Таурус-экспресс», на котором прибыли друзья, подвергся нападению шайки грабителей, к счастью обращенных в бегство местным отрядом охраны, так что пассажиры отделались лишь испугом. Альдо проявил величайшую осмотрительность и постарался как можно лучше сберечь сокровище, которое вез с собой, и потому «Свет» и «Совершенство» вернулись в Иерусалим в его носках, что, возможно, было несколько унизительно, зато помогало сохранить тайну. Он не мог вынести мысли о том, что камни окажутся в грязных лапах разбойников с большой дороги. Морозини предпочел бы их проглотить, пусть бы даже это стоило ему жизни…

Сразу после обеда Адальбер отправился в редакцию местной ежедневной газеты: прежде всего надо было позаботиться о том, чтобы три дня подряд помещали объявление, о котором говорил раввин Гольберг. Затем останется только ждать результатов, и это будет не самым легким делом. А вдруг Гольберга сейчас нет в Иерусалиме?

Впрочем, ответ на последний вопрос дал Дуглас Макинтир. После отъезда тех, кого он стал считать своими друзьями, лейтенант завел привычку прогуливаться в штатском по кварталу Меа-Шарим и заглядывать в лавочки старьевщика и торговца коврами, расположенные по соседству с проклятым домом, в котором у него на глазах скрылась Лиза. Так что у него не было ни малейших сомнений в том, что раввин находится в Священном городе.

— Я сам вчера его видел. И совершенно уверен, что он на месте!

Впрочем, и ответ не заставил себя ждать. Через два часа после того, как газета поступила в продажу, грум принес в номер Морозини письмо, сказав, что его доставил рассыльный. В письме было всего несколько строчек, и Альдо прочел их в одно мгновенье.

— Встреча назначена на завтрашний вечер, — сказал он Адальберу. — В одиннадцать часов у Силоамской купели! Во всяком случае, так я понял, потому что он пишет: «…там, где мы встречались в прошлый раз…»

— В этом нет ни малейшего сомнения, но почему, интересно, нам было попросту не заявиться к нему в дом? Должен же он догадываться, что нам известно, где он живет…

— У него есть на это свои причины, и, возможно, главная из них — по крайней мере, я хотел бы на это надеяться! — та, что выбранный им для нашего свидания пустынный уголок кажется ему наиболее подходящим местом для того, чтобы вернуть мне Лизу…

До назначенного срока оставалось еще довольно много времени, и надо было чем-то его занять. Альдо вместе с Адальбером присвете дня изучил дорогу, по которой им придется идти ночью, а потом, подтачиваемый давней тревогой, слегка утихшей после того, как он завладел камнями, но вновь ожившей с тех пор, как они вернулись в Иерусалим, решил сложить этот тяжкий груз у подножия Креста. Так всегда поступала в часы испытаний его мать, и так всегда поступали все Морозини на протяжении долгой истории рода, которая для некоторых из них разворачивалась частью на этой земле. Отойдя от водоема Селах он, вместо того чтобы вернуться в отель, свернул к долине Кедрона.

— Ты куда? — удивился Адальбер. — Уж не хочешь ли ты сказать, что собрался навестить нашего старого друга сэра Перси?

— Нет. Я хочу посетить кое-кого повыше. Я хочу помолиться у Гроба Господня. Так что не жди, возвращайся в гостиницу без меня!..

Если только ты не будешь настаивать на том, чтобы идти туда в одиночестве, я бы тоже пошел. Мне даже кажется, что это самая лучшая мысль, какая только могла прийти в голову.

Ничего не ответив, Альдо ограничился тем, что взял его под руку, глубоко тронутый этим новым доказательством дружбы. И они вместе прошли по дороге вдоль крепостной стены до старых Львиных ворот, впоследствии освященных под названием Ворота Святого Стефана. Оттуда начинался Скорбный путь, Виа-Долороза, по которому Иисус, уже израненный бичами преторианцев и жестокими шипами своего шутовского венца, шел, изнемогая под тяжестью креста, от крепости Антония до Голгофы, Лобного места, — холма, на котором ничего не росло. Теперь на этом месте купола византийской базилики тщились заменить собой грозный и лучезарный символ, на котором был распят Искупитель и который открыл людям врата надежды…

Но там, где два нечаянных паломника ожидали найти тишину и сосредоточенность, они встретили оглушительный гвалт и суету: беспокойная толпа, в которой смешались представители всех монотеистических религий. Теснясь и напирая один на другого, все эти люди карабкались вверх по узкой наклонной улочке. Поднимаясь, они, словно заблудившиеся, тыкались вслепую между старыми домами, и казалось, верхние этажи вот-вот сомкнутся над ними, над мостовой.

На каждой из остановок Крестного пути возвели здание, и все они принадлежали разным религиям: место взятия Креста оказалось перед монастырем «Сестричек Святого семейства», встреча с Богоматерью — у Армянской церкви, Вероника и ее плат достались мелхитам, или Объединенным грекам, немецкая протестантская богадельня отмечала место встречи со святыми женами, а коптская церковь — Третье падение, и так далее. Но удивительнее всего было то, что вход в храм Гроба Господня охранял мусульманин.

— Сама базилика еще хуже, если только это возможно: ее делят между собой семь общин, которые ею распоряжаются, поддерживают в ней порядок… и отчаянно ее друг у друга оспаривают, — сказал Адальбер.

— Как можно было такое сделать! И, раз ты знал обо всем этом заранее, почему не остановил меня?

— Потому что тебе только полезно было подняться по Скорбному пути, но, если ты хочешь спокойно помолиться, давай спустимся к церкви Святой Анны. Этот храм построили крестоносцы, и он самый красивый, а главное, самый строгий из всех здешних храмов и лучше всего подходит для мистических устремлений…

— Но он ведь, наверное, тоже принадлежит каким-нибудь монахам?

— Монахам — да, но не «каким-нибудь»! Белым отцам, в числе которых был и Шарль де Фуко!

И Альдо отправился молиться в церковь Святой Анны.

Как бы медленно ни тянулись часы, но все-таки пришло время собираться на назначенную раввином встречу. И Альдо с Адальбером неторопливо, словно вышли прогуляться, первый — покуривая сигарету, второй — сигару, направились к Старому городу. Они медленно брели по переулкам, освещенным газовыми фонарями у дверей лавочек, потом вышли за старые укрепления, спустились к развалинам города Давидова и наконец добрались до древней мечети, заключавшей в себе водоем, у которого Иисус исцелил слепорожденного. Давно стемнело, кругом царили непроглядный мрак, тишина и покой, от которого становилось даже немного не по себе. Где-то вдали часы пробили одиннадцать раз…

Подойдя к водоему, Альдо негромко окликнул:

— Вы здесь?

Никто не отозвался, но внезапно ему показалось, будто он что-то увидел.

— Адаль, дай скорее фонарь!

И тогда в тонком луче света обозначилось то, что он боялся увидеть: на гладкой поверхности воды чуть покачивалось тело человека, а рядом с ним — упавшая с его головы черная шляпа. Тело раввина Абнера Гольберга. И кинжал, которым его убили, все еще торчал из раны на груди…

Ноги у Альдо подкосились, и он упал на колени, раздавленный этим новым ударом судьбы, означавшим для него такие страшные последствия. Он слишком хорошо помнил, что было сказано в письме, полученном в тот вечер, когда похитили Лизу: на случай, если Гольберг не явится лично, чтобы освободить княгиню, сторожам отдан приказ ее убить. А Гольберга самого только что кто-то зарезал…

Адальбер тоже мгновенно оценил весь ужас положения, в котором они оказались, но он не растерялся. Бросившись к Альдо, он заставил его подняться на ноги:

— Пойдем! Надо отсюда сматываться, и поживее! Тот, кто это сделал, вполне способен послать сюда полицию, чтобы свалить на нас убийство. Лучше мы сами туда сообщим…

— Но как же Лиза? А если она была здесь?

— Если она была здесь и ее снова похитили, нам тем более понадобится помощь!

— Ты прав, нам нельзя терять ни минуты…

— И все же вам придется уделить мне еще немного времени, — произнес насмешливый голос, который ни тот, ни другой не осмеливались узнать, до такой степени невероятно, неправдоподобно он здесь прозвучал…

Тем не менее это действительно была достопочтенная Хилари Доусон. Она внезапно появилась у них перед глазами, преспокойно спустившись по лестнице с железными перилами, соединявшей площадку с водоемом и окружавшую ее террасу, над которой поднимался древний минарет. Но если она ждала, что хоть кто-нибудь из них вскрикнет от удивления, увидев ее, то просчиталась: ни тот, ни другой ей этого удовольствия не доставили.

— Я так и знал, что она окажется мразью! — презрительно бросил Морозини.

— Зря я не посчитался с твоим мнением, — отозвался Адальбер, но Альдо услышал в голосе друга легкую дрожь, выдавшую его боль. И Альдо тем труднее было это перенести, что за спиной англичанки внезапно показались два вооруженных до зубов араба, и еще несколько появились из арок, расположенных на уровне водоема. К тому же среди этих людей были двое сыновей Халеда, иными словами — убийцы набатеянки.

Тем временем голос, который умел, когда надо, быть таким нежным, продолжал звучать:

— Вам следовало бы получше скрывать свою радость от нашей встречи, господа! Особенно вам, дорогой Адальбер! Вы могли бы с большей элегантностью признать свое поражение. Мне-то казалось, вы хороший игрок.

— А я считал вас настоящей леди! Но вы оказались убийцей и едва ли стоите веревки, на которой вас повесят! Ведь именно вы убили этого несчастного, не так ли?

— Зачем, по-вашему, мне самой пачкать руки? Ведь Али и Карим так ловко управляются с кинжалом! Этот несчастный, как вы его назвали, — хотя, по-моему, вы чересчур снисходительны к нему! — был убит на расстоянии, одним броском, но зато прямо в сердце.

— И как только вы посмели представить меня своей семье! — не удержался Видаль-Пеликорн.

— Ой, только не надо беспокоиться о моей семье! Она и не такое повидала. Правда, я охотно признаю, что среди людей, с которыми ее сводила судьба, было немного равных вам. Вы — великий археолог и достойный враг.

— Враг? — презрительно повторил Морозини. — Как истинная дочь Альбиона, вы умеете смешивать жанры. Разве не вы говорили о свадьбе?

— Я и на это могла бы пойти! Перспектива была не лишена приятности: муж из хорошей семьи, богатый, порядочный; к тому же — ученый, который мог бы открыть мне свободный доступ во все музеи Франции и других стран: этим пренебрегать никак не следовало. Над этим даже стоило всерьез подумать, и, признаюсь, я это обдумывала. К несчастью для вас, милый Адальбер, мне слишком дорога моя независимость… и еще кое-кто. И поскольку я приняла решение, то позволила себе сбросить маску.

— Иными словами, я должен быть вам крайне признателен? — спросил Адальбер, к которому вместе с уверенностью вернулось и чувство юмора. — Примите мою нижайшую благодарность за то, что помогли избежать чудовищной глупости! Я тоже ценю свою независимость, дражайшая Хилари! Если, конечно, вас действительно так зовут.

Женщина звонко расхохоталась:

— Да, это интересный вопрос. Кто же я — Хилари или, например, Вайолет, Сандра, Дейзи или Пенелопа? Мне в самом деле случается менять имена. При моем роде деятельности это бывает необходимо.

Упоенная победой англичанка, казалось, находила живейшее удовольствие в том, чтобы покрасоваться перед мужчинами, оказавшимися в ее полной власти. Но, как часто случается с людьми, наделенными непомерным честолюбием, она слишком разговорилась, слишком расхвасталась, упиваясь собственными словами, и внезапно в голове у Альдо промелькнула ослепительная догадка. Дело в том, что в течение двух или трех последних лет кто-то воровал старинные, а нередко и древние драгоценности из частных коллекций и даже музеев, которые охранялись не так надежно, как крупные национальные собрания. Ловкому вору или, вернее, воровке, потому что было известно, что это женщина, всегда удавалось скрыться, не оставив следов. Свидетели, случайно оказавшиеся в том или ином месте, могли припомнить лишь то, что видели некую особу в черном костюме — таком, какой был на Хилари сегодня вечером, — из-под которого скромно выглядывала белая блузка. Короче говоря, наряд, какой носило множество женщин и который не позволял не только схватить воровку с поличным, но хотя бы опознать ее. За неимением лучшего имени газеты прозвали ее Марго-Сорокой, и вокруг нее начала создаваться легенда…

— А нет ли случайно среди ваших имен и Марго? — почти небрежно поинтересовался Альдо, с удовольствием отметив, что женщина вздрогнула, услышав этот вопрос.

— Что за странная мысль? — откликнулась она, нервно хихикнув. — Для меня это слишком заурядное имя…

— Возможно. Правда, Марго-Сорока ни разу никого не убила, а здесь перед нами труп. И тем не менее то обстоятельство, что не вы сами нанесли удар, ничего не меняет: убийца именно вы…

— Кроме того, можно предположить, что эта Марго продемонстрировала еще не все свои таланты, не развернулась в полную силу, — перебил его Адальбер. — Убийство, знаешь ли, такая штука, стоит только начать, и втянешься! Я даже думаю, что вскоре должна наступить и наша очередь. Нам ведь слишком много известно об этой…

Взрыв звонкого смеха не дал ему договорить. Удивительно, как могла эта молодая элегантная белокурая женщина так .беззаботно смеяться в такой зловещей обстановке, с плавающим рядом трупом и в присутствии этих людей с мрачными лицами…

— До чего же вы мелодраматичны, дорогой Адальбер! Вы мне решительно нравитесь. Так почему же вы думаете, будто я стану вас убивать?

— Потому что так выходит по логике вещей, — пожав плечами, ответил за него Морозини. — Мой друг только что вам объяснил: мы слишком много о вас знаем!

— То, что вы знаете, ничего вам не даст. Сейчас я вам объясню почему. Только раньше мне хотелось бы — меня заставляет это сделать нежность, которую я к вам питаю, — оправдать себя в ваших глазах, милые мои друзья. Я только что сказала вам, что не убивала Гольберга, и это правда. Я не только сама этого не делала, но даже и не я отдавала приказ его убить.

— Но кто же в таком случае?

— Неужели вы думаете, что я вам это скажу? А теперь, пожалуй, самое время закончить эту приятную встречу. Не будете ли вы так любезны, милый князь, отдать мне чудесные изумруды, ради которых вам столько пришлось потрудиться?

В тишине ночи ответ прозвучал, словно выстрел:

— Нет!

— У вас нет выбора, — со вздохом объяснила Хилари. — Не заставляйте меня приказывать обыскать вас. Это было бы… так неприятно!

— Делайте что хотите! Добром я вам их не отдам. Я должен вам объяснить… Эти камни — выкуп за мою жену, которую похитила ваша жертва…

— Я знаю.

— Откуда вы можете это знать?

— Говорю вам, знаю, значит, знаю! В любом случае, этот человек мертв. Вашей жене нечего опасаться, он больше ничего плохого ей не сделает.

— Напротив, именно теперь есть чего бояться! — вмешался Адальбер. — Если те, кто стережет жену Альдо, узнают о смерти Гольберга, они убьют ее! Хилари, если осталось в вас хоть что-то от той девушки, которую я любил, не берите на душу еще одно преступление. Ведь речь идет о молодой женщине, которую не может не полюбить всякий, кто ее узнает!

— Черт возьми! Как пылко вы говорите! Вероятно, вы тоже принадлежите к толпе ее поклонников?

— Не думаю, чтобы за вами еще сохранялось право расспрашивать меня об этом. Тем не менее готов признаться, что отношусь к Лизе Морозини с нежностью и готов ради нее на многое.

— Меня это нисколько не интересует. Хватит, довольно болтовни: давайте сюда изумруды, князь!

— Я убью всякого, кто посмеет ко мне приблизиться! В одно мгновение в руке Морозини оказался револьвер, глянувший черным дулом, и Хилари, уже протянувшая руку за камнями, остановилась и даже попятилась в испуге:

— Не валяйте дурака: говорю вам, ей больше ничто не угрожает!

— Откуда вам знать?

— О, для этого у меня есть все основания: теперь она в моей власти. Этот… этот достойный человек привел вашу Лизу с собой. И мне оставалось лишь ее подобрать!

— В самом деле? Тогда все очень просто: верните ее мне и берите изумруды. У меня и в мыслях никогда не было оставлять их у себя.

В последнем я и не сомневаюсь, но, если бы только я вас послушалась, вы наверняка немедленно пустили бы по моему следу полицию и забрали бы назад свои драгоценные камушки.

— Нет. Я даю вам слово. У меня нет ни малейшего желания оставлять у себя эти изумруды. Совсем напротив! Я просто не знаю другого предмета, который был бы способен так же приносить несчастья, как они!

— Меня не так легко провести, дорогой князь, и я не верю ни одному вашему слову. Дело в том, что пока еще ваша женушка мне нужна. Именно для того, чтобы заставить вас сидеть тихо и дать мне время уехать подальше. А потом вам ее вернут… в свое время.

— С какой стати я должен верить вам на слово, если мое слово для вас ничего не значит? Прикажите, чтобы ее привели… Или я вас убью!

Больше он ни слова произнести не успел. Похоже, у этой авантюристки войско было куда более многочисленное, чем он предполагал. Два человека, выскочившие неизвестно откуда, набросились на Альдо и схватили его за руки. Он инстинктивно нажал на спусковой крючок, раздался выстрел, но пуля устремилась в небо. Тем временем другие арабы занялись Адальбером. В одно мгновение обоих крепко связали, лишив возможности пошевелиться, и Хилари, лично обыскав Альдо, без всякого труда обнаружила во внутреннем нагрудном кармане его смокинга завернутые в шелковый платок «Свет» и «Совершенство», «Урим» и «Туммим».

Она залюбовалась ими с улыбкой, какую всякая женщина приберегает для красивых вещей.

— Что за чудо! Они и в самом деле стоят всего того, что нам всем пришлось ради них вытерпеть.

— Вам пока что ничего особенного терпеть не пришлось, но все еще может измениться! Не забывайте, что эти камни приносят несчастье.

Я вовсе не собираюсь ими себя украшать, да и потом, я не суеверна… Мне очень жаль расставаться с вами, дорогие друзья. Остаток ночи, вероятно, причинит вам некоторые неудобства, но зато никому не придет в голову обвинить вас в убийстве Гольберга! Одно на одно и выйдет.

— Вы за это поплатитесь, Хилари Доусон! — прорычал взбешенный Адальбер.

Повернувшись к нему, она улыбнулась почти что нежно:

— Вы мне вреда не причините, а о душе я еще успею подумать, у меня много времени впереди, да и потом, я в рай не тороплюсь, предпочитаю устроить себе райскую жизнь на земле. Прощайте, миленький! Да, кстати… На самом деле меня зовут вовсе не Хилари Доусон. А что касается моей так называемой семьи, то это была просто-напросто компания близких друзей, согласившихся изобразить моих родственников…

— Да есть ли в вас вообще хоть что-нибудь настоящее? — презрительно бросил Альдо. — В любом случае запомните: где бы вы ни были, я вас найду, и тогда вам придется расплатиться за все, что вы сделали.

Наконец-то он заслужил остаток ее улыбки.

— Я прямо-таки сейчас умру от страха, милый Альдо! А пока этого не случилось, позвольте мне сказать вам, что для человека со вкусом вы совершили непростительный промах по этой части в матримониальном отношении: вы с этой толстухой никак не можете хорошо смотреться вместе!..

И Хилари, уводя с собой свое несимпатичное войско, покинула водоем Селах, оставив пленников под впечатлением последних произнесенных ею слов. Но Альдо все-таки выждал некоторое время, прежде чем дать волю своему изумлению:

— Лиза — толстуха? Ну уж этого-то про нее никак не скажешь! И что бы все это могло означать?

— Что Гольберг, должно быть, привел с собой какую-то другую женщину, и эта дрянь сейчас увела с собой вовсе не Лизу.

— Иными словами, это означает, что Лиза по-прежнему во власти сторожей, которым этот человек поручил ее охранять? И ей по-прежнему угрожает смертельная опасность? Боже милостивый! Я сойду с ума! И сколько времени мы еще будем здесь валяться, как две сосиски?

— Мне нечего ответить на твой вопрос, старина, — со вздохом ответил Адальбер, который отчаянно извивался в надежде каким-нибудь образом избавиться от веревок. — Тебя так же крепко связали, как меня?

— Боюсь, что да, но, если нам удастся лечь рядом, может быть, ты сможешь попытаться перегрызть веревки у меня на руках или я попробую — на твоих…

— Хуже всего, что здесь почти ничего не разглядеть… Но, едва Видаль-Пеликорн успел произнести эти слова, их тотчас опроверг тонкий луч света. Адальбер немедленно принялся вопить:

— Сюда!.. Мы здесь!.. Помогите!..

Свет приближался, подрагивая в такт чьим-то убыстрившимся шагам, потом ярко озарил лежавших, и вслед за этим послышалось радостное восклицание.

— А я-то думал, куда вы подевались, — говорил лейтенант Макинтир, вытаскивая из кармана швейцарский нож и начав резать ту веревку, которая оказалась ближе: первыми под руку ему попались путы Адальбера…

— Вы шли следом за нами? — спросил тот.

— Да. Правда, на довольно большом расстоянии. Так, на всякий случай… Вдруг вам потребовалась бы помощь.

— Так оно и вышло! А вы никого не встретили, когда шли сюда?

— Нет. Я и вас-то потерял из виду, я был довольно далеко отсюда, когда раздался выстрел. И тогда я вернулся…

— И никого не видели? — повторил свой вопрос Адальбер. — Не видели молодую белокурую женщину с шайкой арабов?

— Да нет же, уверяю вас!

— Они, наверное, прошли туннелем Езекии, — пробормотал Альдо. — Вода из источника в водоем сейчас не течет. Или, может быть, они рассыпались в разные стороны? Кстати, насчет водоема, поглядите-ка, лейтенант, что в нем плавает! Вы увидите там труп раввина по имени Абнер Гольберг.

Луч фонаря послушно двинулся в том направлении, и в пятне света показалось темное, тихонько покачивающееся на воде тело.

— Господи! — простонал молодой шотландец. — Раввин! Теперь такое начнется — сам черт не распутает! И ко всему еще евреи станут вопить, что надо очистить этот водоем! Это вы его убили?

— Да конечно, мы, а то как же! — взорвался Морозини. — Мы его убили, хотя он был единственным человеком, который знал, где находится моя жена, а после этого мы, поскольку мы дьявольски изворотливы, связали друг друга веревками, чтобы обеспечить себе безупречное алиби. Вы бредите, Макинтир, или что?

— О, простите, мне очень жаль! Я не соображал, что говорю… Только я уже теперь ничего не понимаю: вам что, по-прежнему неизвестно, где находится княгиня Морозини?

— Да мы вам об этом все время твердим. Мне кажется, — с тяжелым вздохом прибавил Видаль-Пеликорн, — нам придется все ему объяснить, и к тому же со всеми подробностями. Так что, если вы ничего не имеете против, давайте вернемся в гостиницу и там поговорим. Но, может быть, вы хотите вызвать полицию?

— Вот уж нет, лично я никого вызывать не буду, — возразил лейтенант. — Я предоставляю сделать это первому же человеку, который забредет сюда погулять. А там пусть евреи сами разбираются с арабами, потому что кинжал, который торчит в ране, по-моему, достаточно ясно указывает на автора этого преступления. И я совершенно не хочу в это впутываться. Мой полковник, чего доброго, может меня разжаловать. Пошли отсюда, и побыстрее!

Сунув в карман нож, которым он только что так ловко действовал, перерезая веревки, Макинтир уже собрался было двинуться в обратный путь, когда Морозини внезапно остановился:

— Погодите минутку! Адаль, тебе не кажется, что лучше бы нам убрать отсюда труп? Люди, которые стерегут Лизу, видя, что Гольберг не возвращается, могут выместить все на ней, а когда узнают о его смерти, они точно ее убьют. Вспомни, что было сказано в письме: он сам должен был за ней прийти и назвать пароль…

— Это невозможно! — вернувшись назад, воскликнул Макинтир. — Если мы к нему прикоснемся, нас могут привлечь к ответственности. По меньшей мере — как сообщников… А я, хочу вам напомнить, принадлежу к английской армии: возникнет опасный дипломатический прецедент! Сейчас и без того ситуация не самая лучшая.

— А если нам не удастся его спрятать, умрет моя жена! Так что мне за дело до ваших дипломатических уловок?.. Идите и ждите нас в гостинице! Мы сами с Видаль-Пеликорном этим займемся.

Еще не договорив, Морозини опустился на колени у того края бассейна, ближе к которому плавало тело, потом, чувствуя, что вот-вот свалится в воду, улегся на землю и, как мог, вытянулся. Он уже почти потерял равновесие, когда ему наконец удалось ухватиться за полу длинного сюртука и подтянуть тело к себе…

— Помоги мне! — выдохнул он, и Адальбер бросился к нему.

Вдвоем им удалось вытащить Гольберга из воды и уложить его на берегу.

— Ну, и что вы теперь собираетесь с ним делать? — с явным неодобрением проворчал шотландец.

— Вот уж чего в долине Кедрона более чем достаточно, это заброшенных могил, — ответил Адальбер, полностью поддержавший идею друга. — Мы пройдем через туннель Езекии. И не надо говорить, что это путь долгий и трудный: выбора у нас, как и сказал только что Альдо, действительно нет. Возвращайтесь к гостиницу, лейтенант, только фонарь нам оставьте!

— И потом меня где-нибудь подберут со сломанной ногой? Нет уж! Давайте я вам посвечу.

— А как насчет дипломатического прецедента? — : язвительно поинтересовался Морозини.

— Постараемся его избежать. И потом, такая женщина, как княгиня, вполне заслуживает того, чтобы из-за нее началась война!

Совершенно не понимая, что ему надо сделать — поблагодарить или разозлиться, — Альдо благоразумно предпочел промолчать и подхватил труп за ноги, предварительно сняв с него туфли, вытряхнув из них воду и сунув их в карманы.

— И вот это не забудьте, — буркнул шотландец, подцепив своим неизменным стеком плававшую в бассейне шляпу и положив ее на грудь покойнику. — Не то кто-нибудь может призадуматься над тем, что она здесь делает…

Несмотря на то, что покойный Гольберг был небольшого роста и худой, спускаться с его телом по туннелю длиной в пятьсот метров с крутыми и скользкими ступенями оказалось не просто нелегко: это было настоящее мучение, и Альдо с Адальбером охотно признали, что без фонаря Макинтира они, пожалуй, не справились бы с этим. Но, как бы там ни было, переход, длившийся, как им показалось, целую вечность, все-таки закончился, и они снова оказались на свежем воздухе, под ночным небом, вдохнули благоухание кедра и эвкалипта, доносившееся из зеленой долины… Найти рядом с прославленными гробницами какую-нибудь выемку в скале оказалось делом куда более легким. Они, как смогли, уложили тело убитого раввина, завалили вход в пещеру камнями и хворостом, а потом наконец пустились в долгий путь к гостинице… Теперь участь Лизы зависела только от того, много ли времени пройдет, прежде чем найдут труп.

Поскольку час был поздний, — вернее, уже почти ранний, — гостиничный бар был закрыт, но Морозини тем не менее без особого труда сумел раздобыть у ночного портье бутылку виски, сифон с газированной водой, лед и стаканы.

— Нередко случается, — объяснил этот любезный человек, бросив заговорщический взгляд на Макинтира, — что кое-кто из этих господ проводит всю ночь в одном из наших малых салонов за игрой в покер…

— Думаю, я бы тоже с удовольствием к ним присоединился, — заметил Адальбер, — но сейчас у нас есть дела поважнее!

Взглянув на мокрые измятые и грязные смокинги и мундир вернувшихся невесть откуда постояльцев, портье готов был с этим согласиться, но от комментариев воздержался. В отелях такого уровня в любой стране еще и не такое можно было увидеть…

Венецианец, погруженный в безрадостные размышления, предоставил рассказывать обо всем Адальберу, — разумеется, только после того, как они переоделись сами и помогли Дугласу привести себя в порядок. Он беспрерывно дымил, прикуривая одну сигарету от другой, и, не слушая, что говорит друг, мучительно искал выход из трудного положения, в котором они очутились.

— И теперь, когда Гольберг мертв, а он был единственным человеком, знавшим, где прячут Лизу… — сказав это, Адальбер умолк.

— Во всяком случае, мы можем попытаться найти этого мальчика, Эзекиеля, которого покойный так любил. Должен же он хоть что-нибудь знать, — произнес наконец Альдо.

— Кто это — Эзекиель? — спросил Дуглас.

— Тот мальчик, который приносил письма и который увел Лизу к Гольбергу. Мадемуазель дю План-Крепен, следуя нашим указаниям, сделала его портрет, и, по-моему, у меня среди вещей где-то есть копия этого рисунка, — объяснил Адальбер.

— Это ни к чему! Я и так прекрасно его помню. У меня очень хорошая память на лица, и я велю его разыскать, — возразил лейтенант. — Впрочем, было бы очень странно, если бы он не вынырнул на поверхность при известии о смерти раввина: могу вас заверить, что оно понаделает здесь шума!

Есть еще кое-что, что нам надо узнать, — снова заговорил Альдо. — Эта женщина… Будем называть ее Хилари, поскольку другим именем мы не располагаем. Так вот, эта женщина сказала, что работает на кого-то другого, и, возможно, нам следовало бы позаботиться о той несчастной, которую она, приняв за мою жену, взяла с собой, чтобы обеспечить себе возможность беспрепятственно уйти. Она вскоре обнаружит, что это не Лиза, и тогда таинственный наниматель, возможно, захочет избавиться от заложницы… Мне тяжело думать о том, что она может погибнуть…

— Мне тоже, но нет ли у тебя каких-нибудь догадок насчет этого таинственного заказчика? Например, не поразило ли тебя то обстоятельство, что личную охрану Хилари составляли сыновья Халеда и, вероятно, их ближайшие друзья?

— Разумеется, да! Но не имеет никакого смысла подозревать сэра Перси! Разве ты забыл о том, что у него свои счеты с этими людьми после смерти Кипрос?

— Сэра Перси? — вмешался в разговор Макинтир. — Вы, случайно, не сэра Персиваля Кларка имеете в виду?

— А почему бы и нет? — откликнулся Альдо, с некоторым удивлением глядя на внезапно побагровевшее лицо молодого шотландца. — Он доводится вам родней или вы по какой-то причине перед ним преклоняетесь?

— Родней? Нет, конечно, ведь я, слава богу, шотландец! Но это слишком известный человек, и он слишком много услуг оказал своей стране для того, чтобы я позволил его заподозрить в чем-либо в связи с такой грязной историей. И здесь нам с вами не по пути!

— А кто вас просит нас сопровождать? — внезапно разозлился Альдо. — Все вы, англичане, на один манер скроены! Готовы на все, лишь бы только это не затрагивало вашу страну и ее дурацких знаменитостей!

— Я не англичанин! — рявкнул Дуглас. — Вы прекрасно знаете, что я…

— Да знаем мы! А король Георг Пятый, которому вы служите, он-то кто? Тоже шотландец?

— Ладно, успокойся! — попытался утихомирить его Видаль-Пеликорн, обеспокоенный тем, какой оборот принимали события. — Вспомни, ведь этот парень только что помог нам выпутаться из такой передряги…

— Ничего я не забываю, но надо как-нибудь уж выбрать, чего ты хочешь в жизни: или он помогает нам спасти Лизу, или воспевает своего Кларка!

— Я хочу вам помочь! — жалобно сказал готовый расплакаться Дуглас. — Но при этом я хочу, чтобы вы проявили уважение к старому и достойному человеку!

Альдо отвернулся, взял еще одну сигарету и дрожащей рукой, выдававшей его волнение, поднес к ней спичку.

— Хорошо! Уважайте его, сколько вам будет угодно, но постарайтесь хотя бы отыскать Эзекиеля. Он сейчас для нас — самый главный свидетель, и надо действовать как можно быстрее!

Но мальчика долго разыскивать не пришлось.

Когда Альдо вернулся в свою комнату и рухнул на кровать, чтобы попытаться расслабиться хотя бы телом, раз уж душевный покой недоступен, Эзекиель внезапно появился перед ним, откинув москитную сетку, которая тотчас окутала его, словно покрывало — новобрачную.

— Где раввин Гольберг? — спросил он, направив на Морозини пистолет рукой слишком твердой, чтобы не заподозрить в мальчишке умения обращаться с оружием.

— Вы хотели бы это знать? — переспросил Альдо, которому вид пистолета внезапно вернул все его хладнокровие.

И, не обращая ни малейшего внимания на угрозу, подвинулся к краю постели, сел и преспокойно начал обуваться, продолжая в то же время спрашивать:

— Вы ведь его ближайший помощник, не правда ли? Вы ведь никогда с ним не расстаетесь? Как же так вышло?

Я не видел его со вчерашнего вечера, мы расстались в шесть часов. Он отправил меня с… поручением, но я знал, что в одиннадцать вы с ним должны были встретиться у Силоамской купели. Он был так счастлив, что получит «Свет» и «Совершенство», и долгими молитвами благодарил Всевышнего…

— А моя жена? Она была с ним?

— Не думаю. По-моему, он собирался пойти за ней вместе с вами, чтобы вы могли своими глазами убедиться в том, что с ней хорошо обращались…

— Вы в этом уверены? Так знайте, что с ним была женщина… и что его убийцы ее похитили!

— Его убийцы? Презренный гой, вы убили его? Оружие опасно дрогнуло в руке мальчика, и Морозини, бросившись к нему, выбил у Эзекиеля из рук пистолет и закинул через открытую дверь в ванную.

— Подумайте сами! Разве стал бы я спрашивать, где моя жена, если бы это я убил Гольберга! Мы, как и было сказано в объявлении в газете, получили изумруды и пришли в одиннадцать часов к Силоамской купели. Мы действительно нашли там раввина Гольберга, но он плавал в водоеме с торчащим из груди арабским кинжалом.

— Я тоже туда приходил, но я его там не видел.

— Мы унесли его и положили во временную гробницу, чтобы избежать столкновения между двумя общинами…

— Вам ничего не удастся избежать! По нашим обычаям, тот, кто убил, должен заплатить за это собственной жизнью. И вы сейчас же скажете мне, где вы его положили…

— Сначала я расскажу вам, что произошло. Сядьте и не дергайтесь хоть какое-то время!

Теперь Морозини в свою очередь рассказывал о трагических событиях минувшей ночи, и Эзекиель внимательно выслушал его до конца, но так и не утратил недоверия.

— По правде сказать, вы — моя единственная надежда, — горестно закончил свой рассказ Альдо, — потому что я уже и не знаю, в какую сторону мне бросаться. «Урима» и «Туммима» у меня больше нет. Абнер Гольберг мертв, и у меня нет никакой возможности отыскать мою жену. Что касается камней…

— Надо снова их найти. И вы узнаете, где княгиня, лишь после того, как сможете мне сказать, где находятся «Свет» и «Совершенство». Я вернусь сюда сегодня вечером, в десять часов, той же дорогой. И не вздумайте приготовить мне какой-нибудь неприятный сюрприз, понятно?

Морозини пожал плечами.

— Чего вы боитесь? Полиции? Я еще не сошел с ума, и вы мне нужны.

— Посмотрим! Да, и еще одно. Если вы хотите, чтобы я вам поверил, скажите мне, куда вы отнесли рабби Абнера.

Альдо объяснил ему это достаточно подробно: с такой информацией никак нельзя было ошибиться. Мальчик невесело улыбнулся.

— Сами того не подозревая, вы исполнили один из законов нашего священного города: для того, чтобы сберечь его чистоту, в нем никого не хоронят.

Морозини подумал, что о чистоте живущих в этом городе людей можно было бы многое порассказать, но от каких бы то ни было комментариев удержался. И даже не пошевелился, когда Эзекиель сходил в ванную, чтобы подобрать свой пистолет, вышел на балкон и спустился по цеплявшимся за стену побегам бугенвиллеи так же спокойно, как сошел бы на землю по лестнице. Побледневшая полоска неба на востоке предвещала рассвет. Альдо только сейчас осознал, насколько сильно у него болит голова, и это нимало не способствовало прояснению мыслей. Наверное, оттого, что он слишком много курил, и при этом еще выпил… Альдо отыскал в несессере аспирин, принял две таблетки, запил их стаканом воды, снова растянулся на постели, чтобы дождаться, пока лекарство подействует. Но, едва он опустил голову на подушку, как провалился в благодетельный сон… И на этот раз уже никто его не будил по той основательнейшей причине, что до предела вымотанный Адальбер тоже спал, а прочих останавливала предусмотрительно вывешенная на двери табличка с просьбой не беспокоить.

День уже клонился к вечеру, когда Альдо очнулся от сна и с удивлением почувствовал себя вполне отдохнувшим и свежим, пусть даже в голове у него еще плавали последние клочки тумана, но они нисколько не мешали ясности первой мысли, пришедшей ему в голову, как только он открыл глаза.

Для того чтобы сделать эту мысль еще более ясной, он встал под душ, основательно намылился, как следует растерся волосяной варежкой и щедро опрыскался английской лавандой. Затем побрился и вернулся в комнату с приятным ощущением того, что никто и ничто не сможет помешать ему осуществить идею, которая пришла к нему во сне. В своей комнате он застал Адальбера, который поставил стул в проем балконной двери и, усевшись на него, смотрел на лучи заходящего солнца: почти каждый вечер эти косые лучи точно так же, как и сейчас, превращали Старый город в Небесный Град, сотканный из света и золота.

— Ну как, тебе лучше? — спросил Адальбер, не отрывая глаз от волшебного и поминутно меняющегося пейзажа.

— Да. И я принял решение: сегодня же вечером я отправлюсь навестить…

— Сэра Персиваля Кларка? И почему ты так решил, скажи на милость?

Сначала я хотел бы знать, как ты догадался. Ну, ладно, отвечу. Потому что я глубоко убежден в том, что именно он — главная пружина во всей этой истории. Среди арабов, которых мы видели сегодня ночью, были сыновья Халеда. Я совершенно в этом уверен. И это означает, что он и не собирался им мстить за смерть свой дочери.

— Это вполне логичное рассуждение… А вот я, кроме того, теперь знаю, что он — тот самый человек, на которого работает Хилари. Сегодня ночью я нашел наконец ту самую деталь, которая так меня смущала, но которую я никак не мог уловить…

— И каким же образом на тебя снизошло это озарение?

— Это произошло, когда в нашей истории появилась Марго-Сорока. Именно она открыла мне глаза. Ты помнишь многочисленные витрины, украшающие дом сэра Перси?

— Конечно, помню. Я заметил там очень красивые древние украшения, но в этом нет ничего удивительно, если принять во внимание, что он работал во многих странах Востока…

— Разумеется, но удивительное тем не менее есть: среди предметов, не представляющих исторического интереса, во всяком случае не имеющих криминального прошлого, там лежит золотая пряжка от пояса с головой Геракла, увенчанная вместо шлема головой Немейского льва; так вот, этой пряжкой я несколько лет тому назад любовался в коллекции Сиракузского музея. Это один из немногих предметов, собранных в семидесятых годах до Рождества Христова проконсулом Верресом, которые позже смогли найти…

— Он и не скрывает, что купил некоторые из этих украшений. Так почему бы и не пряжку с Гераклом?

— По той простой причине, что ее никогда в жизни не выставляли на продажу! Зато когда я. года три тому назад, был в Италии, то читал в одной газете заметку о дерзком ограблении, лишившем Сиракузы многих ценных предметов. И я помню, что пряжка была названа среди украденных вещей.

— Я не отрицаю, что он мог купить ее у вора, но это еще не означает…

— Что за муха тебя укусила? Ты говоришь, что собираешься навестить сэра Перси, я лью воду на твою мельницу, а ты начинаешь привередничать? Ты заболел или что?

— Нет, и готов признать, что выступаю против собственных интересов, но, возможно, как раз потому, что слишком уж складно все получается: мне представляется опасным открыто выставлять краденую драгоценность…

— Здесь? Иными словами, на краю света, с европейской точки зрения? Для того, чтобы ее заметить, нужен специалист такого класса, как я, и при этом не только посетивший музей до ограбления, но еще и запомнивший, что он там видел. Кроме всего прочего, в Сиракузы народ толпами не валит, хотя музей там один из лучших во всей Италии. Прибавлю, что он к тому же и один из наименее охраняемых…

— Так что же, это Марго украла пряжку?

— Во всяком случае, в газете эту кражу приписывали именно ей. Ну, так мы идем к нашему другу Кларку?

— Несомненно, но только не теперь. Меня не так давно навещал Эзекиель, и мне пришлось рассказать ему все насчет Гольберга. Он хотел меня убить…

— Вижу, что ему это, слава богу, не удалось! Но взамен он сообщил тебе, где Лиза?

— Нет, но мальчик должен прийти ко мне снова сегодня вечером, в десять часов. Наверное, лучше всего будет его дождаться. Он мог бы нам помочь.

Собственно говоря, а почему бы и нет? Теперь, когда его покровителя нет в живых, он, наверное, сам хочет заполучить изумруды. И потом, третий человек будет для нас совсем не лишним, поскольку в том, что рискует обернуться карательной экспедицией, на Макинтира рассчитывать не приходится…

Шотландец, похоже, и правда на них обиделся, потому что совершенно не показывался и отсиживался где-то у себя в углу. Друзья рано поужинали, что было вполне естественно для проголодавшихся людей, которым предстояла долгая и полная опасной неизвестности ночь, и, выпив по две чашки крепкого кофе, отправились дожидаться Эзекиеля в комнату Альдо. Последний воспользовался этим для того, чтобы прояснить одну вещь, о которой только что вспомнил.

— Скажи-ка, а когда вы с Хилари ездили в Лондон, как она выкрутилась с Британским музеем? Ведь, насколько я помню, ты собирался пойти туда вместе с ней? Во всяком случае, ты мне так говорил.

— Да, я действительно говорил так, но мы туда не ходили, — признался Адальбер, залившись краской. — Она… Ей не терпелось представить меня своим родным. И не надо на меня так смотреть. Ну да. меня провели, я попался на все удочки. Но я не первый, с кем такое случается, — с горечью прибавил он.

— Сам знаю, поскольку именно я самым блестящим образом открыл сезон, и приношу тебе мои извинения. Заметь при этом, что я не удивился бы, если бы у нее и в самом деле нашлись знакомые среди сотрудников музея. Такие особы всегда обеспечивают свои тылы. Во всяком случае, кем бы она ни была, Марго-Сорокой или королевой английской, это уже не имеет значения, поскольку Гольберг мертв. И теперь, дружище, остается надеяться лишь на то, что Эзекиель сможет рассказать нам что-то интересное.

Как бы там ни было, — мечтательным тоном произнес Адальбер, — мне бы очень хотелось, после того как закончится вся эта кошмарная история, — а я очень надеюсь, что мы из нее выберемся, — так вот, говорю, мне бы очень хотелось потолковать насчет Марго-Сороки с Гордоном Уорреном, нашим приятелем из Скотланд-Ярда.

С колокольни собора Французской Богоматери, ближайшей к отелю католической церкви, только что донесся десятый удар, когда мальчик, с похвальной пунктуальностью, возник среди веток бугенвиллеи и ступил на балкон. Если он и был вооружен, это оставалось незаметным, но зато он выглядел куда более озабоченным, чем в прошлый раз. Встревоженный Морозини тотчас приступил к нему с расспросами. Неужели ему не удалось отыскать останки раввина?

— Нет, я его нашел. Он лежит в том самом месте, которое вы мне описали, и я благодарю вас за то, что вы о нем позаботились. Впрочем, он и останется там до тех пор, пока я не узнаю, кто приказал его убить… Но меня беспокоит другое: госпожа Морозини исчезла из того дома, куда мы ее поместили. И не только она! Вместе с ней бесследно пропали и ее сторожа..

— В этом нет НУ его удивительного, — возразил ему Морозини. — Разве я не говорил вам, что она вчера ночью сопровождала раввина Гольберга и что англичанка взяла ее заложницей с тем, чтобы обеспечить свое бегство? Так что и сторожам совершенно незачем было там оставаться.

— Вы пока не понимаете. Речь идет о чете, которая круглый год живет в одном доме среди Галилейских холмов, и, даже если в подкреплении, которое мы им послали, надобность отпала, у них-то не было никаких оснований покидать собственный дом!

— Галилейские холмы. А мы-то думали, что ее переправили через границу, — с горечью произнес Альдо. — Хорошо же вы над нами посмеялись!

Ничего подобного! Просто лучше было, чтобы и вы так думали, и она сама тоже. Ее привезли туда кружным путем, сделав достаточно большой крюк для того, чтобы она поверила, будто оказалась в Сирии или даже еще дальше отсюда… Она и понятия не имела о том, где находилась.

— Если она в течение нескольких месяцев сидела взаперти в подвале, это и в самом деле нелегко было понять!

— Нет. Вы не должны так думать! С ней очень хорошо обращались, и ей даже прислуживала одна женщина, очень преданная рабби Абнеру и добрая. До сегодняшнего дня я там не появлялся и ни разу вашу жену не видел, но могу вас заверить, что ей не приходилось терпеть ни малейших лишений, кроме лишения свободы.

— Одного этого уже вполне достаточно! Остается только надеяться, что она и теперь не подвергается худшему обращению…

Адальбер, не скрывая досады, вмешался в разговор:

— К чему вы устроили этот бессмысленный спор? У нас есть дела поважнее, чем рассуждать о том, что могло произойти. У нас есть идея насчет того, где могут сейчаснаходиться и княгиня Морозини, и ваши проклятые изумруды. Так что вопрос вот в чем: хотите ли вы помочь нам отобрать их, да или нет?

— Таких вопросов не задают! — презрительно бросил мальчик. — Разумеется, я пойду с вами!

— Мы не хотим вынуждать вас к этому, — сказал Альдо. — У вас еще есть время подумать! Мы идем в дом богатого и могущественного человека, всеми уважаемого англичанина. Он, как и вы, постоянно живет здесь, и в его силах причинить вам очень серьезные неприятности!

— Если он убил рабби Абнера — он мой враг! — с жаром воскликнул Эзекиель. — А если он приказал убить рабби Абнера и я не убью его сегодня же ночью, месть моя будет страшной! Кто этот человек?

— Сэр Персиваль Кларк. Вы по-прежнему хотите идти с нами?

— Еще больше, чем раньше! Он слишком дружит с арабами для того, чтобы быть нашим другом.

12 АРАБКА

Когда они приблизились к бывшему монастырю, кругом стояла холодная и безмолвная ночь. Казалось, вся природа затаила дыхание в ожидании драмы. Высоко в небе стояла безупречно круглая, как на японской гравюре, луна, и от высоких деревьев на Масличной горе ложились на землю причудливые тени, придавая пейзажу фантасмагорический и несколько зловещий оттенок.

Как и прошлый раз, когда они сюда приезжали, Морозини остановил машину вдалеке и спрятал ее за деревьями; отсюда начинался небольшой спуск, по которому можно было двигаться с включенным мотором.

— Высший класс! — оценил Видаль-Пеликорн. — Если в доме кто-нибудь слышал шум мотора, он подумает, что машина едет в сторону Иерихона.

— Именно на это я и рассчитывал. Как видишь, сэр Перси еще не лег: в библиотеке горит свет. В его возрасте люди спят немного: я даже не представлял себе, как это я смогу направить луч электрического фонарика прямо в перепуганное лицо внезапно разбуженного калеки.

— Мы, как я погляжу, по-прежнему галантны? Но мы все-таки не дойдем до того, чтобы звонить?

— Идиот! — проворчал Альдо, передернув плечами. — Мы войдем именно тем способом, который так хорошо тебе удается. Показывай дорогу! Готовы, Эзекиель?

— На все, князь! Я вам уже это сказал.

И в руке подростка внезапно блеснул пистолет, вещественное доказательство того, что служение Иегове вовсе не отменяет инстинкта самосохранения.

— Уберите это пока! Может быть, позже и придется им воспользоваться.

Трое ночных посетителей, один за другим, перебрались через стену и бесшумно, словно кошки, подкрались к подножию той самой террасы, с которой несколько месяцев тому назад Альдо с Адальбером любовались великолепным солнечным закатом, пылавшим над Иерусалимом.

Просторная комната была залита мягким светом и дышала вечерним покоем и уютом. Да и в самом деле, разве могло существовать более мирное зрелище, чем этот старик, сидевший в большом кресле у письменного стола — кресло на колесах сейчас стояло в сторонке. Старик, перебиравший какие-то заметки, время от времени поглядывая на красивую молодую женщину, которая, полулежа на диване, потягивала шампанское и была хороша как никогда в темно-синем бархатном платье, украшенном лишь трижды обвивавшей хрупкую шейку жемчужной нитью. Других драгоценностей на ней не было, если не считать пары серег с великолепными грушевидными жемчужинами.

Если при виде Хилари друзья удивились, то удивились не столько тому, что она расположилась здесь, как у себя дома, — они ведь уже раньше догадались, что ее таинственным заказчиком был именно сэр Перси, — сколько тому, что она все еще здесь! Разве не логичнее было бы для нее, запрятав свою пленницу в надежное место, вскочить в первый же поезд или на первый же подвернувшийся корабль, идущий в любом направлении, лишь бы убраться подальше отсюда? Так нет же, она преспокойно разлеглась на диване, потягивая шампанское и улыбаясь мужчине, который как раз в эту минуту поднял свою прекрасную голову и окинул грациозную фигурку таким взглядом, что у невидимых наблюдателей не осталось ни малейшего сомнения в природе его чувств: это был взгляд бесконечно влюбленного и вместе с тем беспредельно счастливого человека.

— А я-то думал, — еле слышно прошептал Альдо, — что она могла оказаться еще одной его внебрачной дочерью, или, может быть, племянницей, или…

— …или любовницей! — закончил за него Адальбер. — Может быть, он вовсе и не парализован, как все считают!

— Но ты же сам мне говорил, что он уже много лет прикован к инвалидной коляске… Если память меня не подводит, после какого-то несчастного случая на раскопках?

— Тише! — перебил их Эзекиель. — Она что-то говорит!

В самом деле, Хилари только что нарушила свою соблазнительную позу, поднялась с дивана и, подойдя к сэру Перси, обвила его шею рукой.

— Вы ведь знаете, миленький мой, — сказала она, — что завтра на рассвете я уезжаю. Дайте мне взглянуть на них в последний раз!

Персиваль Кларк повернул голову и потянулся губами к обнимавшей его обнаженной руке.

— Мне бы очень хотелось оставить их вам, любовь моя, потому что вы вполне их заслужили, но я слишком долго их искал… Я верю в могущество, которое эти камни дарят тому, кто умеет говорить на их языке.

— О, мне хорошо известны ваши таланты медиума!.. Но ведь говорят, будто эти камни могут принести несчастье?

Только женщинам, потому что они видят в этих изумрудах всего лишь редкостное украшение. Бог дал их мужчине, и только мужчина может иметь с ними дело… И то не всякий! Не каждому это дозволено! — надменно прибавил он.

— Тем не менее я принесла их вам и со мной не случилось ни малейшей неприятности. Так вы покажете их мне еще разочек? Признаюсь, что красота этих изумрудов меня завораживает. У них такой необычный, такой насыщенный цвет!

В голосе молодой женщины внезапно прозвучала настолько очевидная страсть, что старик-археолог не удержался от улыбки.

— С каким жаром вы говорите, дорогая моя! Я даже не уверен, благоразумно ли будет доставать их?

— Вполне! Я обещаю вам, что смогу себя сдержать! Сэр Перси откатился в своем снабженном колесиками кресле к одному из стеллажей с книгами, открыл нижнюю дверцу шкафа, сунул руку внутрь, и внезапно выдвинулся спрятанный в резьбе ящичек: в нем на черной бархатной подушке покоились изумруды. Старик с оттенком даже какой-то почтительности взял в каждую руку по драгоценному камню и, не закрывая потайного ящика, оттолкнулся, чтобы вернуться вместе с креслом к большой мраморной плите, лежавшей на каменных львах и служившей ему письменным столом. Изумрудов, зажатых у него в кулаках, не было видно. Опершись локтями на подлокотники кресла, закрыв глаза, он застыл в неподвижности, бессознательно приняв торжественную позу Первосвященника. Хилари, не в силах дольше терпеть, раздраженно воскликнула:

— У вас еще будет Достаточно времени для того, чтобы испытать их силу! Дайте их мне! Мне до того хочется к ним прикоснуться!

Словно нехотя и даже как будто бы через силу, Персиваль Кларк разжал руки и протянул ей изумруды на раскрытых ладонях. Молодая женщина жадно схватила камни.

Потом, осторожно держа изумруды кончиками пальцев, повернула их, чтобы полюбоваться их игрой в свете большой бронзовой лампы, стоявшей на мраморе стола.

— Поразительно! Какое великолепие! И посмотрите, как мне идет этот роскошный цвет!

Она подошла поближе к старинному зеркалу, стоявшему на столике с гнутыми ножками, и, приложив изумруды к лицу, справа и слева, залюбовалась собой. Но голос сэра Перси, внезапно сделавшийся резким и отрывистым, вернул ее к действительности:

— Я не знаю ни одной женщины, которой не были бы к лицу эти камни, и именно это делает их такими опасными. Сейчас же отдайте мне изумруды!

— О, можно еще только одну минуточку подержать их?.. Они так восхитительно смотрятся!

— Да, но с такими драгоценностями не играют. Верните их мне. И побыстрее!

На этот раз просьба прозвучала несомненным приказом. Лицо археолога словно окаменело, и властное пламя его взгляда, казалось, обжигало ту, на кого он смотрел. Она нерешительно повела плечами, как будто старалась прогнать неловкость, но, укрощенная, неохотно направилась к протянутой руке. Именно эту минуту Альдо и выбрал для того, чтобы появиться на подмостках. Окно оставалось приоткрытым, и он, одним прыжком перемахнув через подоконник, оказался в комнате как раз вовремя для того, чтобы выхватить изумруды, которые в это мгновение переходили из одних рук в другие.

— Мне кажется, — холодно произнес он, — что никому из вас двоих они не принадлежат. Так позвольте же мне вернуть их тому, кому они принадлежат по праву! — прибавил он, спокойно опуская камни к себе в карман.

Принадлежат по праву? — повторил за ним, казалось, нисколько не удивленный его появлением сэр Перси. — Хотелось бы мне знать, о ком, по вашему мнению, может идти речь? Думаю, уж никак не о том еврейском негодяе, который вчера поплатился за свою алчность?

— Речь идет о народе Израиля… Если только вы не собираетесь опротестовывать права наследников пророка Илии! Что же касается раввина, убитого вчера по вашему приказу, ему они были нужны для того, чтобы придать своим соплеменникам больше могущества, и это, в конце концов, цель достаточно благородная, пусть даже о средствах, которыми он воспользовался для того, чтобы заполучить камни, этого никак не скажешь. Но в этом отношении вы ничем не лучше его! Где сейчас княгиня Морозини, моя жена?

— Понятия не имею… О, да вы явились ко мне с целым отрядом! — прибавил сэр Перси, увидев Адальбера, за которым следовал Эзекиель с пистолетом в руке; последний бросился к Хилари, направившейся к гонгу с явным намерением позвать лакея Фарида. — Очень рад снова вас увидеть, дорогой коллега!

— Подумать только, а я-то считал вас порядочным человеком! — вздохнул Адальбер, связывая молодую женщину шнуром от занавески. — Простите, дорогая моя, — галантно сказал он, обращаясь к ней, — но, когда имеешь дело с вами, никакие меры предосторожности лишними не покажутся.

— Вы что же, думаете окончательно подчинить меня себе при помощи этого обрывка веревочки? — со смехом отозвалась молодая женщина. — Даже и не мечтайте, милый Адальбер! От этих уз я избавлюсь еще быстрее, чем от тех, которыми вы намеревались навеки соединить наши жизни.

Не без некоторых внутренних противоречий, дорогая моя. Теперь я могу вам признаться в том, что не так-то легко отказаться от той приятной жизни, какую я веду. Выбрав вас, я рисковал потерять моего верного Теобальда, настоящую жемчужину среди слуг. И над этим еще стоило поразмыслить…

— Бросьте трепаться! Я же знаю, что вы до безумия влюблены в меня…

— Был, дорогая моя, был влюблен! Видите ли, я, может быть, иногда произвожу впечатление медлительного человека, но мне случается и довольно быстро соображать. Поэтому я без малейших переживаний передам Марго-Сороку в руки полиции любой страны, какая заинтересуется вами.

Она презрительно пожала плечами.

— Вы по-прежнему верите в эти дурацкие сказки?

— Не такие уж они дурацкие! Более того, в этой самой комнате существует доказательство того, что вы и эта загадочная особа — одно и то же лицо…

И тут Эзекиель, потеряв терпение и не в силах дольше слушать это, с его очки зрения, пустое любезничанье, внезапно взорвался.

— Хватит болтовни! — рявкнул он, поочередно наводя пистолет на молодую женщину и на старика. — Я хочу знать, кто убил рабби Абнера! И не вздумайте говорить мне, что это дело рук каких-то там арабов! Они были всего лишь исполнителями, а я хочу знать, кто отдал им приказ его убить. Вы? Или вы?

— Он, конечно, — сказал Морозини. — Перед тем как бросить нас связанными у Силоамской купели, эта женщина сказала нам, что действует по приказу, и, поскольку изумруды были здесь…

Ну, так мы заставим его говорить! — яростно выкрикнул мальчик, решительно надвигаясь на сэра Перси. — И я могу вам поклясться в том, что он признается…

Эзекиель ошибался, если думал таким образом запугать свою будущую жертву. Вместо того чтобы прийти в ужас, археолог лишь расхохотался и, внезапно повысив голос, произнес:

— Вам достаточно того, что вы успели здесь сейчас услышать, капитан?

В то же мгновение раздалась пронзительная трель свистка, и одновременно с этим из-за книжного шкафа вышел офицер военной полиции, а из соседней комнаты появились двое солдат. Еще четверо ворвались в комнату, перепрыгнув через перила террасы, выходящей в сад.

— Вполне достаточно, сэр Перси, для того, чтобы признать, что вы были правы, попросив охранять вас сегодня ночью. Эй, вы там, бросайте оружие!

Альдо, Адальбер и Эзекиель не успели и глазом моргнуть, как их, несмотря на протесты и возмущение, обыскали с ног до головы, и особенно свирепо это проделали с мальчиком, на которого в заключение надели наручники. И, разумеется, у Морозини, помимо револьвера, сразу же обнаружили изумруды, которые капитан тотчас почтительно положил на письменный стол сэра Перси.

— Вот ваше имущество, сэр! И мои поздравления! Несомненно, речь идет о недавней находке, которая послужит к еще большей славе Великобритании!

— Скажите-ка мне, капитан, — вмешался кипевший яростью Альдо, — у вас что, уши заложило? Вы же все слышали!

Офицер смерил его надменным взглядом, достаточно ясно продемонстрировав тем самым уровень собственного интеллекта.

— Не думаю, мой мальчик! Что за вопрос?

— Во-первых, я вам не мальчик! Я — князь Морозини, из Венеции, эксперт международного класса по старинным драгоценностям, а этот господин, которого вы задержали, — известный французский археолог Адальбер Видаль-Пеликорн. Во-вторых, что касается молодого человека…

— Он еврей… Это совершенно очевидно!

— Надо же, до чего вы наблюдательны! Прибавлю, что, если вам хочется узнать о нас побольше, вам не помешало бы обратиться за сведениями в Скотланд-Ярд, к нашему другу Гордону Уоррену, начальнику полиции…

— Мы находимся на оккупированной территории и Скотланд-Ярду не подчиняемся… И потом, я все видел собственными глазами!

— Но похоже, что вы при этом ровно ничего не слышали! Именно потому я и спрашивал, все ли у вас в порядке со слухом! Я обвинил этого человека в том, что он приказал прошлой ночью убить у Силоамской купели раввина Абнера Гольберга, который был правой рукой Великого Раввина Палестины…

— Если бы там убили какого-то раввина, это уже было бы известно. Евреи бы вопили, как недорезанные свиньи…

— Я, как вы удивительно точно подметили, тоже еврей, — воскликнул Эзекиель, — и я буду кричать еще громче недорезанной свиньи, возмущаясь вашим английским правосудием! Этот человек — убийца…

— …а эта женщина — международная преступница, воровка, известная под именем Марго-Сороки, — подхватил Адальбер, — и прибавлю, что они вдвоем держат в качестве заложницы княгиню Лизу Морозини, жену моего друга и дочь крупнейшего швейцарского банкира. Кроме того, у нас есть все основания опасаться за жизнь Лизы Морозини, если ее не найдут в самое ближайшее время!

Этот поток сведений, казалось, пробил броню уверенности капитана. И, похоже, особенно последняя из сообщенных ему подробностей.

— Дочь крупнейшего швейцарского банкира? И кого же именно?

— Морица Кледермана, из Цюриха. Вам это имя что-нибудь говорит? — пожав плечами, бросил Альдо.

Он плохо представлял себе, каким образом подданный Швейцарии мог заинтересовать англичанина, который только что высокомерно отмел упоминание об одном из руководителей Скотланд-Ярда. Офицер снизошел до разъяснений:

— У меня в Цюрихе живет бабушка, и я иногда ее навещаю. Там этого человека очень хорошо знают. Так значит, Мориц Кледерман — ваш тесть?

— Лучше суть вопроса изложить просто невозможно. И прибавлю к этому…

Тем временем сэр Перси, раздосадованный тем, что эти переговоры велись уже значительно более любезным тоном, не выдержал и резко перебил собеседников:

— Каковы бы ни были семейные связи этого Морозини, капитан Хардинг, он от этого не перестает представлять собой серьезную угрозу для меня, в чем вы только что смогли убедиться лично, наблюдая из своего укрытия за сценой, которая здесь происходила. Напоминаю, капитан, что я обратился к вам для того, чтобы вы меня от него защитили. Так что давайте не будем отступать от темы… и для начала освободите мисс Доусон!

Разумеется, сэр Перси — ответил капитан, исполняя его просьбу, — но поймите, что я должен прояснить кое-какие вопросы. Только что были выдвинуты достаточно серьезные обвинения, и я нисколько не сомневаюсь в их полной абсурдности в том, что касается вас, но насчет этой молодой дамы мне хотелось бы узнать немного побольше.

— Эта дама — моя близкая подруга, и я за нее ручаюсь!

— Не спорю. Тем не менее мне хотелось бы понять, почему ее только что назвали международной воровкой? Более того, этот человек утверждал, что прямо здесь существует некое доказательство. Поймите, всегда можно оказаться жертвой обмана даже со стороны лучшего друга, и мне хотелось бы увидеть доказательство, о котором шла речь.

— О, за этим дело не станет, — заверил его Адальбер, который начал подозревать, что этот капитан Хардинг, со всеми его расшаркиваниями и угодливостью, не так глуп, как можно было предположить по первым его словам. Упоминание о Морице Кледермане затронуло тайную струнку, упрятанную глубоко под броней его британского высокомерия; возможно, дело объяснялось примесью швейцарской крови, соединившейся с ностальгическими детскими воспоминаниями о каникулах, проведенных у бабушки, молочном шоколаде и пастушеских мелодиях. — Не угодно ли вам попросить хозяина дома передать вам ключи от этой витрины? — продолжал он, указывая на самую дальнюю, если смотреть от большого окна, витрину.

Кларк, на вид совершенно спокойный, достал из кедровой шкатулки маленький ключик и молча протянул его офицеру. Тот подошел к витрине, открыл ее и вопросительно посмотрел на присоединившегося к нему Адальбера.

— Знакомы ли вы с коллекцией Сиракузского музея, капитан? Нет? Что ж, меня это нисколько не удивляет. Обычно люди знают или думают, что знают, потому что окинули коллекцию взглядом, утомленным избытком прекрасного, еле передвигаясь на уставших ногах по залам музеев Рима, Флоренции, Венеции или Неаполя. Тем не менее те, кого интересует греческое искусство, наверняка назовут этот музей одним из наиболее значительных во всей Италии. Но только те, кто увлечен этим периодом, и настоящие знатоки — они действительно прекрасно его знают, а эта молодая дама принадлежит к числу знатоков. Взгляните на эту золотую пряжку для пояса с изображением головы Геракла и Немейского льва, датируемую IV веком до Рождества Христова! — И Адальбер, протянув руку, вытащил из витрины маленькую, но восхитительно сделанную штучку и положил ее на ладонь Хардингу. — Три или четыре года тому назад ее украла из музея вместе с несколькими другими безделушками женщина, которую газеты прозвали Марго-Сорокой и которую вы сейчас видите перед собой!

— Это просто возмутительно! — выкрикнула молодая женщина. — Как только у вас хватает наглости меня в этом обвинять! Я не имею ничего общего с той, о ком вы говорите, а что касается этого предмета…

— Может быть, сэр Перси расскажет нам, как эта вещь к нему попала? — спросил Видаль-Пеликорн, поворачиваясь к старику. Но если он рассчитывал его смутить, то жестоко ошибался. Тот даже одарил его довольно-таки презрительной улыбкой.

— О, все очень просто: я ее купил. И, между прочим, очень дорого заплатил одному странному типу, который явился ко мне однажды вечером в Каире, где я читал лекции. Признаюсь, я не поинтересовался происхождением вещи, и, наверное, мне можно было бы поставить это в вину, но я был настолько очарован красотой пряжки, что купил ее, не торгуясь.

В самом деле, вы купили ее у мужчины? Да еще к тому же «странного» типа? — насмешливо переспросил Адальбер. — Я не сомневаюсь, что, если бы попросили вас его описать, вы побаловали бы нас в высшей степени живописным портретом. Но я думаю, что таинственным персонажем скорее всего была наша милая Хилари: поскольку пряжка была у нее, она вам ее и принесла. Впрочем, я совершенно уверен, что, если хорошенько поискать, — прибавил он, снова приглядываясь к витрине, — мы нашли бы здесь и другие украденные ею вещи. Не говоря уж о двух изумрудах, еврейских камнях, называемых «Свет» и «Совершенство», которые сэр Перси поспешил засунуть к себе в карман, как только вы отобрали их у князя. И которые тем не менее в действительности принадлежат последнему, и нам стоило нечеловеческих усилий привезти их в Иерусалим…

— Привезли потому, что они должны были послужить выкупом за мою жену! — взорвался Альдо, чье терпение окончательно истощилось. — Пока мы с вами здесь разглагольствуем, она, может быть, умирает в какой-то дыре, куда ее упрятала .эта мерзкая женщина! Я требую, — вы слышите, капитан? — требую, чтобы вы исполнили свой долг честного человека, чтобы вы арестовали эту женщину и чтобы…

— Минуточку! Одну минуточку! — прервал его Хардинг. — «Эту женщину»! Вы только так ее и называете. Но ведь у нее же есть какое-то имя…

— Разумеется, имя у нее есть, — спокойно сказал сэр Перси. — Это достопочтенная Хилари Доусон.

— А вот это чудовищная ложь!

В отличие от всех, кто входил в эту комнату до него, лейтенант Дуглас Макинтир вошел через дверь и в сопровождении Фарида. И сделал это в самую подходящую минуту для того, чтобы успеть услышать конец фразы.

— Как это — ложь? — загремел старый археолог. — И прежде всего, вы-то сами кто такой?

Шотландец, исправляя упущение, назвал свое имя, звание и должность, но, не желая терять преимущество, доставшееся ему благодаря его внезапному появлению, немедленно продолжил:

— Я прекрасно знаком с достопочтенной Хилари Доусон, служащей Британского музея, потому что она дружит с моей тетей Арабеллой с тех пор, как они вместе учились в школе. Это очаровательная седая дама в пенсне, и лет ей, должно быть, никак не меньше, чем моей тетушке, то есть под шестьдесят.

— Что за чушь! — завопила та, кого теперь уже никто и не знал, как называть. — Я — единственная и подлинная Хилари Доусон…

— А моя тетя Арабелла — королева Виктория? — предположил Макинтир, уставившись на нее своими круглыми глазами. — Я допускаю, что ее именем пользоваться очень удобно, поскольку она нигде не бывает, кроме музея, где занимается коллекцией фарфора, и своего маленького домика в Кенсингтоне, где живет с дюжиной кошек. К тому же она донельзя скромная, робкая и незаметная особа. Она никуда не ходит и практически ни с кем не видится. Она бы очень удивилась, узнав, что некая авантюристка ведет под ее именем очень бурную жизнь по всему свету.

— В таком случае, мисс, не угодно ли вам будет сказать мне, кто вы на самом деле такая? — обратился Хардинг к молодой женщине.

— Царица Савская! — передернув плечами, ответила та. — Подобно ей, я каждый раз, как приезжаю в Палестину, привожу с собой сокровища. Не так ли, дорогой Перси?

Впервые за все время тот выглядел растерянным. Альдо задумался над тем, действительно ли он принимал все, что рассказывала о себе его любовница, за чистую монету, или готовился разыграть комедию.

— Не знаю, — прошептал старик, проводя дрожащей рукой по лбу. — Откуда я мог знать, что вы не та, за кого себя выдаете? Я лет тридцать не был в Британском музее.

— Но ведь вы, — вмешался Морозини, который начал склоняться к гипотезе комедии, — соглашались на то, чтобы она приносила вам краденые предметы? И не вздумайте говорить, что это не вы пустили ее по нашему следу, как только мы начали искать «Свет» и «Совершенство»…

— Я сам уже так давно их ищу!

— Кипрос тоже искала их! Ваша дочь, которую убили ваш друг Халед и его сыновья! Может быть, они даже сделали это по вашему приказу, поскольку вы явно не потребовали у правосудия покарать их!

— Нет! Не говорите так! Я любил Кипрос, но… Халед и его сыновья — все равно что ветер в пустыне: могут скрыться, не оставив ни малейшего следа… Я знаю, что они люди алчные и жестокие, но…

— Но, пока вы хорошо им платили, они верно служили вам? Вот только именно этим людям ваша подруга «Хилари» передала Лизу, мою жену? В таком случае, если хотите, чтобы я вам верил, скажите мне, куда они ее увели. А если не скажете и если с ней случится несчастье, я буду считать, что вы в этом виноваты, и клянусь честью своего рода, что убью вас!

— Успокойтесь, сэр! — перебил его Хардинг. — Не следовало бы высказываться в таком роде в моем присутствии!

— Знали бы вы, до чего мне это безразлично! Если я не найду Лизу живой, у меня больше не останется никакого смысла в жизни, кроме мести!

Персиваль Кларк пристально поглядел в глаза Морозный, потом, обернувшись к стоявшей рядом с ним молодой женщине, попросил:

— Хилари, скажите ему, где она! Ее смерть никакой пользы вам не принесет. Я очень огорчен тем, что с вами приключилось, потому что вас сейчас арестуют, но я позабочусь о том, чтобы найти для вас самого лучшего адвоката…

Внезапно в глазах молодой женщины вспыхнул неукротимый гнев.

— Вам самому понадобится хороший адвокат! Вы что же думаете, если меня будут судить, то я стану молчать? Я-то никого не убивала, потому что я всегда всего лишь действовала по вашим указаниям, и у меня на руках нет крови, а вы теперь, когда все открылось, изображаете из себя Понтия Пилата! Умываете руки, свалив все на меня? Ну, нет, я на это не согласна!

— Согласны вы или нет, — заорал Альдо, окончательно потерявший контроль над собой, — мне до этого дела нет. Я хочу знать, где моя жена!

Хилари, внезапно утратив всякое высокомерие, посмотрела на этого доведенного до отчаяния человека с выражением, которое можно было бы даже счесть за сочувствие.

— Понятия не имею! — вздохнула она. — И очень прошу вас мне поверить. Сыновья Халеда должны были отвезти ее в надежное место и держать там до тех пор, пока я не окажусь за пределами страны. Сэр Перси должен был известить их об этом. Но им было приказано не причинять ей никакого вреда…

— Не причинять ей вреда? — с горечью переспросил Альдо. — Вы, наверное, ничего не знаете о том, как эти же самые люди убили набатеянку Кипрос, несмотря на то что она была дочерью их хозяина?

Но молодая женщина не успела ответить. Заметив, что охранявшие его полицейские с живейшим интересом прислушиваются к спору, Эзекиель выбежал на террасу и, опершись на перила руками, закованными в наручники, выпрыгнул в сад…

— Бегите за ним, стадо идиотов! — взревел капитан и, подбежав к перилам, стал судорожно обшаривать взглядом темноту ночи, ставшую еще более непроницаемой оттого, что луна теперь скрылась за тучами. — И приведите его назад, или вам не поздоровится!

Трое полицейских, в свою очередь перепрыгнув через перила, тоже растворились в ночи, но их начальник, взбешенный этим внезапным побегом, никак не мог успокоиться. Вернувшись в библиотеку, которая теперь казалась ему ненадежной и опасной территорией, он попытался обрести более твердую почву под ногами.

— Ну все, с меня хватит! — заявил он. — Ваши истории становятся все более запутанными, и я намерен со всем этим покончить. Мисс, вы арестованы именем короля, а остальные пойдут со мной… чтобы я мог допросить их в моем кабинете…

— Вы и меня собираетесь арестовать? — поинтересовался сэр Перси.

Офицер несколько мгновений задумчиво разглядывал парализованного старика.

— Вас пока нет, но вы должны, сэр, оставаться в моем распоряжении… И, возможно, вам следует позаботиться о том, чтобы найти для себя адвоката.

— Здесь? Но я здесь ни одного приличного адвоката не знаю…

— Тем не менее вы находили, что для меня они достаточно хороши? — с горечью заметила молодая женщина. — И вы еще говорили, будто любите меня?

Я говорил правду, и мне кажется, что и сейчас ничего не изменилось. Вы ведь тоже так говорили, и тем не менее, как только дела пошли не так гладко, как предполагалось, вы немедленно стали выступать против меня?

— Милый мой, — со смехом ответила она, — думаю, пора вам наконец кое-что узнать. У нас с вами было несколько довольно приятных моментов, и вы хорошо платили мне за те штучки, которые я вам приносила. Вот и вся правда обо мне, потому что, если хотите знать, в жизни я люблю всего две вещи: драгоценности и деньги. Такая любовь требует очень многого и оставляет очень мало места для всего остального. Князь Морозини мог бы вам это объяснить не хуже меня самой…

— Нет, — возразил Альдо. — Деньги интересует меня только как средство что-то получить, а моя страсть — согласен, истинная страсть — к прославленным драгоценностям никогда не заглушала биения моего сердца. Все мои богатства ничто в сравнении с любовью моей жены! И мне вас жаль!

— Не трудитесь меня жалеть! И, знаете ли, хоть я и не ясновидящая, но могу точно вам предсказать, что, прежде всего, недолго просижу в тюрьме. И потом, что рано или поздно мы с вами еще встретимся! И с вами тоже, дорогой Адальбер! Я сохранила самые лучшие воспоминания о наших совместных странствованиях…

— Ладно, все, хватит! — перебил ее капитан. — А я могу вас заверить, что вы отправитесь в тюрьму, и если только ваша вина в убийстве будет доказана, то и на виселицу, так-то вот, красавица моя!

— А что вы собираетесь делать с князем и его другом? — спросил Дуглас Макинтир, который за все последнее время не произнес ни слова.

— Вы разве не слышали, лейтенант? Я намерен увести их с собой, чтобы допросить…

— В таком случае я пойду с вами. Я достаточно осведомлен обо всей этой истории, чтобы дать вам разъяснения, а кроме того, я хочу, чтобы вы разобрались с этим Халедом и его сыновьями, которые, на мой взгляд…

— Может, вы думаете, что я плохо знаю свое дело? — рявкнул капитан. — Я сделаю все, что должен сделать, но с удовольствием выслушаю и вас! Ах, да, пока не забыл: сэр Перси, эту золотую пряжку я возьму с собой, чтобы кое-что выяснить насчет нее. Кроме того, я хочу, чтобы вы отдали мне то, что эти господа называют «Светом» и «Совершенством»! Мне кажется, что и об этих камнях мне предстоит немало узнать!

Старый археолог, внезапно смертельно побледневший, привел в действие механизм потайного ящичка, достал изумруды, полюбовался ими на свет, как недавно делала Хилари, и, прежде чем протянуть камни офицеру, на мгновение зажал их в руке.

— Вот они! Берите! Может быть, хотя бы вам они не причинят зла…

Хардинг, пожав плечами, сунул камни себе в карман так же равнодушно, как убрал бы носовой платок.

— Вздор! Я никогда не был суеверным!

— Я так и думал! Для этого надо быть немного поумнее! Вы не хотите попрощаться со мной, Хилари?

— А в этом есть необходимость?

— Думаю, да…

— Ну, тогда прощайте, Перси! — равнодушно произнесла молодая женщина, которой в это время один из солдат помогал закутаться в накидку из того же темно-синего бархата, что и платье, но на белой атласной подкладке…

И вышла, не обернувшись…

В ту ночь еще долго после того, как все посетители покинули бывший византийский монастырь, на письменном столе сэра Персиваля Кларка горела лампа. Все время, какое потребовалось на то, чтобы написать три письма, одно из которых оказалось очень и очень длинным…

Допросы, которые вел в штаб-квартире военной полиции капитан Хардинг, ставший неприступным и подозрительным, словно средневековый инквизитор, затянулись чуть ли не до утра, и в конце концов Морозини и Видаль-Пеликорн вынуждены были признать, что их собеседник был, пожалуй, не так глуп, как им показалось поначалу, пока он окружал сэра Персиваля Кларка почтением, граничившим с угодливостью. Теперь он выглядел именно тем, чем и был на самом деле: хороший полицейский, может быть, без озарений, но, по крайней мере, умеющий слушать. Что не всегда оказывалось легким делом из-за нетерпеливого Дугласа, которому так хотелось поскорее вызволить своих друзей из всех неприятностей, что он поминутно и чаще всего некстати вмешивался в разговор.

И все-таки именно благодаря ему им обоим разрешили вернуться в гостиницу, оставив в полиции паспорта, хотя и запретили покидать гостиницу «Царь Давид» вплоть до новых распоряжений: поскольку Дуглас мог подтвердить многое из того, что говорил Альдо, он ручался за правдивость рассказа обоих друзей. А главное, он потребовал — положение, которое он занимал в генеральном штабе, давало ему преимущество над старшим по званию, но занимавшим не такую важную должность офицером — немедленно начать розыск Лизы Морозини. И даже потребовал этого с таким пылом, что капитан раздраженно бросил ему:

— А вы вполне уверены, лейтенант, в том, что не влюблены в эту даму?

— Да… Но я глубоко уважаю ее! — самым серьезным тоном ответил тот.

Хардинг перевел насмешливый взгляд на Морозини:

— И вы говорите это при ее муже? Я-то думал, будто все итальянцы ревнивы.

— Мы никогда не ревнуем беспричинно, — сухо произнес Альдо. — И я помню лишь о глубоком уважении к ней. Когда мою жену похитили в первый раз, лейтенант Макинтир сделал все возможное и невозможное для того, чтобы помочь мне ее найти. С моей стороны было бы очень глупо обижаться на такое преданное и такое рыцарское отношение.

— Думаю, у вас красивая жена? Морозини, выведенный из терпения, вспылил:

— Да, очень красивая! Но речь идет не об этом!.. Мы должны найти ее живой, понятно вам, капитан? С ума можно сойти от того, как вы обсуждаете ее внешность в то время, как она подвергается, может быть, ужасным пыткам в руках этих зверей, убивших Кипрос. Сделайте же что-нибудь, не то я шкуру с вас спущу, капитан, и, если потребуется, дойду до самого короля Англии!

— Вы мне угрожаете?

— Воспринимайте это как вам будет угодно! Если моя жена погибла…

Альдо не смог договорить: его душили слезы, и он, уже в не силах сдерживаться, с помощью встревоженного этим припадком горя Адальбера рухнул на свое место. Тем временем Дуглас, со своей стороны, бурно негодовал, и Хардинг понял, что зашел слишком далеко. Впрочем, он не счел нужным извиниться.

— Я вам уже сказал, что свое дело знаю. Мы дали телеграмму на пост в Хевроне. Они пошлют людей в Эйн-Геди и обыщут деревню. И, если княгиня там…

— Они избавятся от нее тем или иным способом! — воскликнул Альдо. — Позвольте нам с Адальбером туда поехать!

— Об этом и речи быть не может! Возвращайтесь в свою гостиницу, или я упрячу вас в тюрьму!

— Я сам туда поеду! — заверил Альдо Дуглас Макинтир. — Я должен сначала сделать отчет в генеральном штабе, а потом сразу же отправлюсь туда!

— Почему бы вам не прихватить с собой армейское подразделение? — проворчал Хардинг. — Вы же знаете, что с арабами сейчас надо обращаться поосторожнее. С Абдаллахом, новым королем Трансиордании, нелегко поладить, а Великий Муфтий Иерусалима — его друг! Пожалуйста, не устраивайте дипломатических инцидентов! Предоставьте действовать мне.

— Хорошо, я поеду туда один, — пробормотал сквозь зубы упрямый шотландец.

— Если вам так уж хочется рисковать своей карьерой, это ваше дело, но вас, — Хардинг сердито повернулся к Морозини, — я попрошу дать честное слово, что вы не сбежите вместе с ним! Или я оставлю вас здесь!

Альдо вынужден был подчиниться, вместе с двумя «сообщниками» покинул наконец полицейский участок и с похоронным видом направился к гостинице. Но в ту минуту, когда лейтенант уже собирался с ними распрощаться, Адальбер прошептал:

— Думаю, вы собираетесь ехать в штатском? И не найдется ли у вас местечка в машине?

— Вы не должны уходить из «Царя Давида»! И потом, я поеду на своем мотоцикле.

— Если он у вас без коляски, меня вполне устроит багажник и маленькая подушечка! И хочу вам напомнить, что я-то ведь не давал честного слова…

— Прискорбное упущение!

— Очень своевременное упущение. Всегда надо уметь использовать чужие ошибки, — заключил Адальбер с невинной улыбкой, развеселившей и лейтенанта.

— Через час! — согласился тот. — Рядом с гробницей семьи Ирода, и постарайтесь, чтобы вас никто не заметил!..

Часом позже Адальбер, облачившийся в твидовый костюм — обычное одеяние любого английского туриста в это время года, — надвинув до темных очков каскетку и обувшись в крепкие ботинки на каучуковой подошве, с кожаным портфелем в одной руке и легким дождевиком, переброшенным через другую, выбрался из гостиницы по служебной лестнице и прошел через сад. Альдо остался один, очень подавленный, хотя и старался этого не показывать. Ему мучительно было сознавать, что он предоставил другим — пусть даже это был его ближайший друг! — вызволять ту, кого он любил больше всего на свете. Но он дал слово, и теперь был осужден кружить по своей комфортабельной клетке, чувствуя себя пленником скорее честного слова, казавшегося ему нелепым, чем стен своей комнаты, из окон которой открывался вид на сады и на залитый золотым светом простор. Разве не лучшим противоядием от тревоги была деятельность? А он не только лишен был возможностей действовать, но даже не знал, не погнались ли за обыкновенным миражем эти два рыцаря без доспехов, отправившиеся освобождать пленную принцессу. Ведь не только ни у кого не было ни малейшего представления о том, где могла находиться Лиза, но и чем больше он размышлял, тем больше укреплялся в мысли о том, что «толстуха», о которой упоминала Хилари, никак не могла оказаться Лизой, а значит, ее надо было искать у евреев. А евреи, видя, что Гольберг не возвращается, вполне могли убить заложницу перед тем, как скрыться. И с этой стороны горизонт тоже оставался беспросветным, поскольку Эзекиель, единственная остававшаяся у них путеводная нить, тоже испарился…

Альдо заперся у себя в комнате и провел там весь длинный день, не прикоснувшись к подносу с едой, которую непременно пожелал ему принести встревоженный его измученным видом слуга. Потом потянулась такая же долгая ночь, и ни днем, ни ночью он не знал ни минуты покоя. Стоя перед окном, распахнутым в бездонную синеву, он неустанно обращался к звездам, как делали они с Лизой, когда только приехали в Иерусалим. Старался отыскать ту, которую со смехом выбрала для себя его молодая жена, и разглядеть, блестит ли она все так же ярко или потускнела. Несмотря на то, что в комнату постепенно вползал ночной холод, он никак не мог решиться закрыть окно и согревался лишь огоньком сигареты, прикуривая одну от другой.

Он видел, как наступил рассвет, вспыхнуло пламя зари и наконец блеснуло зимнее солнце, согревающее все на земле — все, кроме его безутешного сердца, в котором только что умерла последняя надежда. Выбросив пустую пачку от сигарет и направляясь к столику, где оставалась еще одна, последняя пачка, он успел увидеть свое отражение в зеркале и недовольно поморщился. С двухдневной щетиной, с кругами под покрасневшими от дыма и бессонницы глазами, в помятом смокинге, который ему и в голову не пришло снять, он выглядел совсем не так, как обычно, — выглядел по меньшей мере на свои годы. Он напоминал промотавшегося игрока из тех, кого можно встретить у дверей казино: выйдя на яркий свет, они щурятся, словно внезапно выдернутые из привычной тьмы ночные птицы. И нередко прямиком направляются к смерти, ища в ней забвения своих неудач.

Морозини спросил себя, способен ли он поступить так же в том случае, если Лиза не вернется. Это было бы так просто, так легко, куда легче, чем прозябать еще, может быть, долгие годы, хотя в семье Морозини всегда принято было считать этот выход недостойным, если только его не оправдывали чрезвычайные обстоятельства.

— Почему бы и нет? — вслух произнес он. — Только не в таком виде! Морозини не встретит смерть в образе бродяги… И потом… Лизе совсем не понравилось бы видеть тебя таким! По крайней мере, сходи прими душ и побрейся!..

Его горестные размышления прервал кто-то, дважды решительно постучавший в дверь.

— Входите! — крикнул Альдо. — Не заперто. Вошел капитан Хардинг.

Оглядев комнату и мимоходом заметив переполненные пепельницы и неразобранную постель, он остановил взгляд на самом Морозини.

— Выглядите вы неважно, — отметил он.

— Это имеет для вас хоть какое-то значение?

— Да. А… ваш друг в таком же состоянии?

— Понятия не имею. Сходите и посмотрите сами!

— Я только что от него. Его нет в номере. Я приблизительно догадываюсь, где он может находиться. И с кем, хотя, в общем, большого значения это не имеет.

— Да что вы? Он вас больше не интересует?

— Нет. Впрочем, и вы тоже. Вы позволите мне сесть? Я тоже не спал эту ночь. И вообще-то я не прочь был бы выпить чашечку кофе. Здесь его варят превосходно. Никакого сравнения с тем, что варят в нашей штаб-квартире.

— Про английский кофе всем давно все известно! — сказал Морозини, снимая телефонную трубку, чтобы сделать заказ. — Пожалуйста, садитесь! И скажите мне, чему я обязан честью…

Хардинг внимательно посмотрел на собеседника, словно прикидывал, как могут на того подействовать слова, которые он собирался произнести, потом откашлялся, прочищая горло, и наконец сказал:

— Я пришел вернуть вам свободу. Вы можете отправляться, куда вам будет угодно. Например, можете присоединиться к вашему другу с непроизносимым именем.

Альдо с удивлением смотрел на капитана.

— Что произошло?

— Нечто очень неприятное, но полностью снимающее всякие подозрения как с вас, так и с вашего друга. Сэр Персиваль Кларк ночью застрелился…

— Он покончил с собой? — ошеломленно выдохнул Морозини. — Но почему? Из-за этой женщины?

— Наверное, но дело не только в ней. Перед смертью он написал три письма: одно для нее, поручив мне его ей передать, одно для высшего английского начальстве в Палестине, сэра Герберта Сэмюэля, поручая ему заботу о своем имуществе и своих коллекциях, завещанных Англии, и, наконец, третье письмо — для меня, в нем он объясняет мне всю эту историю с изумрудами и признается в том, что воспользовался вами и вашим другом-археологом…

— Как это могло случиться?

— О, это было совсем нетрудно! Ему становилось известно все, что здесь происходит. Разумеется, он узнал и то, что вы привезли Великому Раввину знаменитую пектораль Первосвященника, и у него появилась надежда на то, что вас попросят найти камни, которые они называют «Свет» и «Совершенство». С тех пор за вами постоянно наблюдали, и, пригласив господина Видаля… как там дальше… на ужин, он послал кого-то следить за вами, когда вы встречались с раввином Гольбергом.

— Это невозможно. В туннеле Езекии никакнельзя кого-то преследовать.

— Но если знаешь, куда он ведет, совсем несложно прийти прямо туда… не замочив ног.

— Лучше бы он присмотрел за моей женой, чтобы избавить ее от мучительного плена.

— Это его не интересовало. Значение для него имел только результат, и за вами следили, за вами шпионили на протяжении всех ваших долгих странствий в поисках изумрудов.

— И, начиная от Стамбула, этим занималась достопочтенная Хилари Доусон? Я это знаю!

— Были, кроме нее, и другие, чьи имена сэр Перси милосердно утаил, но они на самом деле всего-навсего следовали за вами по пятам.

— Кстати, насчет имен: удалось ли вам узнать настоящее имя фальшивой Хилари?

Вид у капитана внезапно стал очень смущенным. Он кашлянул, встал, сделал два или три круга по комнате и наконец, собравшись с силами, признался:

— Нет. И я не знаю, удастся ли когда-нибудь кому-нибудь это узнать. Чтобы уж ничего не скрывать от вас, я даже не смогу передать ей предсмертное письмо сэра Перси. Она… Ее больше нет в Иерусалиме.

Альдо так и подскочил:

— Вы упустили ее? Она сбежала?

— Никоим образом, но результат все равно тот же. Вчера, около полудня, пришел приказ из достаточно высоких сфер, чтобы заставить меня повиноваться: арестованную следовало немедленно переправить в Каир, где она должна была предстать перед судом. Так что мы посадили ее на корабль, отплывавший в Египет.

— Где она, по вашему мнению, никогда не высадится?

— Меня бы это очень удивило. Судно, на котором она должна была плыть, вошло в порт Яффы через час после ее отъезда.

— Что все это означает? Совершенно бредовая история.

— О, все это совсем не сложно понять, — на этот раз нимало не смущаясь, ответил Хардинг. — Оба судна были одного типа и назывались одинаково.

— Невероятно! Как это могло произойти?

— Ну, мало ли! Надо думать, у этой женщины, кто бы она ни была, воровка или еще кто-нибудь, есть высокие покровители. И мы не скоро увидим ее снова!

Альдо почувствовал, что ему, кажется, говорят не все, но в то же время восхитился тем, с какой быстротой исполнялись предсказания Хилари. Разве она, насмешливо прощаясь с ним, не заверила его в том, что надолго в тюрьме не задержится и что они увидятся снова?

— Вы не видите никаких препятствий к тому, чтобы отдать мне письмо, которое написал ей сэр Перси?

— Зачем оно вам?

— Вспомните, что она сказала, когда вы меня уводили! Может быть, когда-нибудь я с ней встречусь. Во всяком случае, раньше, чем вы…

— Почему?

— О, все очень просто! Я — специалист по старинным драгоценностям, причем большей частью — историческим.

— Это я знаю, но… Альдо пожал плечами:

— Она тоже, хотя и на свой лад!

Капитан Хардинг немного подумал, потом вздохнул:

— Почему бы и нет, в конце концов? Я пришлю вам это письмо. И, кстати…

Сунув руку в карман мундира, он вытащил маленький белый сверток, получившийся из сложенного носового платка:

— Возьмите! Я вам их возвращаю! Они ваши, ведь эта чертовка именно у вас их украла…

На белой ткани сверкнули два камня, украшавших Беренику, Саладина, оттоманских султанов, любовниц Влада Дракула и прелестные ушки великой княгини. Сейчас, когда солнечный луч вспыхнул в их таинственных зеленых глубинах, они показались князю-антиквару прекрасными как никогда. И все же Морозини мягко отвел руку, протянувшую ему изумруды:

— Нет. Они принадлежат еврейскому преданию. Отдайте их Великому Раввину Палестины! Они воссоединятся с пекторалью, которую когда-то дополняли…

Хардинг отвел руку с изумрудами, но лишь для того, чтобы положить камни на маленький столик.

— Всего этого я и знать не хочу. Вы — последний известный их владелец, вам я их и возвращаю. Вы можете делать с ними все, что вам заблагорассудится, но на меня не рассчитывайте. Я — английский офицер, и, если вы заставите меня их забрать, я отправлю их прямиком в Британский музей. В надежде, что они до него доберутся! Теперь вы свободны, и я желаю вам удачи.

Он церемонно откланялся и направился к двери, но на пороге остановился.

— Ах, да, чуть было не забыл! Не спешите разыскивать лейтенанта Макинтира и вашего друга. У меня нет никаких сомнений в том, что сегодня вечером они будут здесь: в районе Хеврона и до самого Мертвого моря происходят серьезные волнения. Их оттуда вышлют…

Альдо не ответил. Что он мог сказать этому человеку, для которого исчезновение Лизы было всего лишь несущественной подробностью? И правда, судьба ополчилась против них. Ко всем их несчастьям недоставало только нового всплеска борьбы, сталкивавшей время от времени евреев с арабами, а тех и других вместе — с английскими оккупантами…

Он долго сидел, устремив неподвижный взгляд на великолепные и роковые драгоценности, которые больше никто не пытался у него отнять, но теперь они внушали ему ужас. Такой ужас, что он решил ни минуты лишней их у себя не держать.

Отыскав шелковый платочек, Альдо завернул в него камни, выбрал костюм, который он наденет для этого случая, и засунул сверток в один из внутренних карманов. Затем принял холодный душ, побрился, оделся тщательнее обычного — из уважения к тому, с кем ему вскоре предстояло встретиться, — и, выйдя из гостиницы, пешком отправился в Старый город, в главную синагогу, а там попросил о встрече с Великим Раввином.

Открывший ему и сразу узнавший его левит — тот самый, с которым он разговаривал на следующий день после похищения Лизы, — важно кивнул и распахнул перед ним дверь приемной, где он ждал и в прошлый раз. Но перед ним появился Эзекиель…

Внезапно просияв, протянув к гостю обе руки, он скорее подбежал, чем подошел к нему:

— Вы пришли? Неужели это означает…

— Что я вам «их» принес? Да. Капитан Хардинг только что вернул «их» мне. Но каким чудом вы оказались здесь?

Подросток небрежно передернул плечами.

— Это совсем маленькое чудо. Я прибежал сюда через туннель Езекии, а синагога — это место, где можно найти убежище. Впрочем, нам только что стало известно, что против нас не будет выдвинуто никаких обвинений. И вообще все хорошо для всех, кроме нашего бедного рабби Гольберга. Я прекрасно понимаю, что то, как он с вами поступил, было нехорошо, но он был готов на все ради этого сокровища. И он велел позаботиться о вашей жене.

— Вся беда в том, что теперь я уже не имею никакого представления о том, где ее искать. Если, конечно, она еще жива. У арабов нет тех причин, какие были у вас, для того, чтобы бережно с ней обращаться… Могу ли я видеть Великого Раввина?

— К сожалению, нет! Он отправился вместе с некоторыми из наших братьев за останками рабби Абнера в ту пещеру, где вы его положили. Он отправился туда, чтобы произнести над телом все положенные молитвы, прежде чем навсегда опустить его в землю…

— Ничего не поделаешь! Что ж, — продолжал Морозини, вытащив из кармана маленький сверток и протягивая его Эзекиелю, — вот то, что вы так долго искали!

Эзекиель точно так, как сам он недавно сделал, развернул на ладони легкую шелковую ткань и на мгновение залюбовался изумрудами Пророка.

— Я равнодушен к драгоценностям, — вздохнул он, — но должен признать, что эти камни великолепны…

— И насколько великолепны, настолько же и опасны! Теперь, я думаю, «Свет» и «Совершенство» воссоединятся с пекторалью?

Нет. После смерти рабби Абнера Великий Раввин узнал обо всем, чего тот потребовал от вас, и мы с ним, даже не зная еще, увидим ли когда-нибудь вновь «Свет» и «Совершенство», решили их судьбу. Я должен подняться на гору Синай и спрятать их там, где был услышан голос Яхве и где Он дал Моисею Десять Заповедей. Он дал эти камни, и Ему они должны быть возвращены! Рабби Абнер обольщался, когда думал, что после того, как из-за них пролито столько крови, совершено столько низостей и преступлений, божественные камни еще способны хоть на какое-то пророчество…

— Делайте что хотите, — неопределенно махнув рукой, ответил Альдо. — Я свою задачу выполнил.

— А мы свою еще нет. Мне кажется, рабби Абнер пообещал вам крупную сумму денег?

Морозини отшатнулся от него:

— Неужели вы думали, будто я их приму?

— Нет. Но моим долгом было напомнить вам об этом.

— Спасибо. Я не простил бы вам, если бы вы вздумали на этом настаивать.

Когда, избавившись от камней, но не от мучительной тревоги, Альдо уже приближался к «Царю Давиду», он заметил, что у входа толпятся зеваки: там разыгрывалась одна из тех уличных сценок, какие нередко можно увидеть на Востоке. В центре событий были гостиничный возчик, осел и арабская женщина, которая только что приехала на нем верхом и теперь в своих пыльных тряпках и грязных туфлях без задников прошла прямо в сад, окружавший роскошный отель. Во время всей этой сцены слышен был лишь один голос — служащий без передышки изливал на нахалку поток арабских ругательств, в который несчастная женщина не могла вставить ни словечка. Но внезапно он взвизгнул от боли — арабка яростно придавила ему пальцы ноги своим шлепанцем, и тогда наконец все услышали ее голос, произносивший на безупречном английском языке:

— А я, идиот беспросветный, говорю вам, что мне надо видеть князя Морозини. Я знаю, что он здесь…

Этот голос!.. Мог ли существовать на свете второй подобный ему?

Альдо, словно был потерявшейся собачкой, а этот голос был голосом его хозяина, рванулся вперед, охваченный лихорадочным нетерпением. Растолкав всех, он пробился сквозь толпу и подбежал к женщине в ту самую минуту, когда портье уже выталкивал ее из сада. Схватив «арабку», он чуть было не упал вместе с ней, но ему удалось сохранить равновесие и даже заехать кулаком по физиономии служащего, так что теперь уже тот не удержался и свалился на землю под дружный смех зрителей.

— Альдо! — вздохнула «арабка», отряхивая свои кошмарные покрывала. — Наконец-то ты пришел! Я уже не знала, что делать.

Не веря своим ушам, а собственным глазам — еще того меньше, он тупо уставился на это круглое темнокожее лицо, словно гримом, покрытое пылью, на черную косу, свисавшую из-под головного покрывала. Но огромные фиалковые глаза могли принадлежать лишь одной женщине на всем свете.

— Лиза? Это правда ты?

Она расхохоталась и бросилась ему на шею.

— Понимаю, что выгляжу не лучшим образом, но, если меня как следует намылить и потереть, я, может быть, снова стану похожа на себя…

От нее пахло потом, песком и даже теми ужасными духами, которые обожают восточные женщины низшего сословия. Впрочем, через несколько секунд она, опомнившись, разжала объятия:

— Пойдем! Все эти люди так на нас смотрят!.. Ах, да, и еще скажи этому грубияну, пусть позаботится о моем осле! Его потом надо будет отвести в Старый город…

Возчик, еще не вполне оправившийся ни от удара, ни от удивления, но утешившийся купюрой, которую сунул ему Альдо, радостно пообещал сделать все, как надо, и даже поклонился недавнему обидчику. Но тот уже тащил жену к лифту с такой скоростью, что та взмолилась:

— Хоть немного помедленнее, милый!..

— Да, правда, ты, наверное, умираешь от усталости. Откуда ты приехала?

— Из окрестностей Хеврона. Да я тебе сейчас все расскажу…

— Подожди! Я отнесу тебя.

— Нет! Только не это! Все в порядке… Оказавшись в комнате, она первым делом сбросила туфли, потом поспешила избавиться от большого плотного и когда-то, должно быть, белого покрывала, окутывавшего ее от макушки до щиколоток, и наконец осталась в простор г ной рубахе с цветочным узором. И тогда пораженный Альдо мгновенно понял, почему Хилари называла Лизу толстухой.

— Ну да, — весело подтвердила Лиза. — Чуть больше чем через два месяца ты будешь папочкой. И даже дважды, потому что женщина, которая за мной ухаживала, говорила, что их там двое…

У Альдо подогнулись ноги, он упал на колени на мраморный пол и расхохотался так, что согнулся пополам. Этот нервный, почти истерический смех вскоре без перехода сменился рыданиями и потоком слез. Стержень, который помог Альдо продержаться все это время, наконец сломался…

Лиза молча смотрела на мужа, лежавшего у ее ног: его реакция ее не удивляла, и ей нетрудно было его понять. Куда труднее было до него добраться. Кое-как, опираясь на диван, она сползла на пол, села рядом с ним и, положив его голову себе на колени, принялась тихонько поглаживать.

— Бедный мой, любимый! Тебе было так тяжело? Знаешь, и мне тоже… На самом деле, я даже не знаю, смогла бы я так благополучно из всего этого выбраться, если бы не эти две женщины, еврейка и арабка, — говорила Лиза.

Двумя часами позже молодая женщина, избавившись от своих лохмотьев, смыв грязь и «боевую раскраску», сидела в огромной кровати и, прижавшись к груди крепко обнимавшего ее мужа, заканчивала свою историю. Она уже рассказала о том, как Эзекиель привел ее в дом Гольберга, как ее там одурманили и усыпили, что позволило похитителям незаметно для нее увезти ее далеко от Иерусалима. Она пришла в себя в узкой комнате с выбеленными стенами, похожей на монашескую келью, и рядом с ней была толстая еврейка в национальном костюме, которая довольно суровым тоном посоветовала Лизе сидеть тихо, если она не хочет, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое. Через некоторое время мужчина — муж сторожившей ее еврейки — рассказал ей о том, какую сделку навязали Альдо, но еще до того у Лизы появились прихоти в еде и тошнота по утрам, так что Дебора — та самая женщина — быстро догадалась о ее состоянии. Вот тогда она и добилась для Лизы разрешения написать Альдо то самое письмо, для которого Мари-Анжелина дю План-Крепен стала невольным почтальоном.

— Я ужасно боялась, что ты совершишь какой-нибудь неосторожный поступок, что ты попытаешься силой меня отбить, потому что мне до безумия хотелось когда-нибудь положить тебе на руки этого ребенка, о котором я сама только что узнала. Я стала казаться самой себе очень хрупкой и даже драгоценной…

— Но почему ты не написала об этом в своей записке?

— Чтобы ты изводился еще больше?

— Не думаю, чтобы можно было терзаться еще больше, — вздохнул он, прикасаясь губами к еще влажным, но уже вновь обретшим свой чудесный золотистый венецианский оттенок волосам.

Затем для будущей матери потекли спокойные дни в доме Деборы и Самуила, в доме, ни названия которого, ни местоположения сама она так и не узнала. Это был прямоугольный дом с террасой, на которую Лиза не могла попасть, и садом, окруженным высокой стеной, так что нельзя было разглядеть ничего за его пределами, но мягкая прохлада, ощущавшаяся в воздухе, говорила о том, что все это расположено где-то среди холмов. Столетняя смоковница раскинула над садом свои крепкие ветви с плотной листвой, и Лиза проводила дни своего плена в тени этого дерева. Дебора старательно за ней ухаживала. На Лизино счастье, она оказалась повивальной бабкой, хотя вообще для любой еврейки всякая беременная женщина становится едва ли не священной.

Наконец, совсем недавно, настал день, когда пленнице объявили о том, что ее муж вернулся в Иерусалим и, вероятнее всего, выполнил свою миссию. И, как и на пути туда, Лизу усыпили, да еще к тому же завязали ей глаза. Так она покинула этот в общем гостеприимный дом, где ей пришлось провести несколько месяцев, которые показались ей вечностью! Для того чтобы на нее поменьше обращали внимание, ей загримировали лицо и одели ее в платье, какие носят женщины из еврейских поселков. Впрочем, теперь ей уже понадобилась просторная одежда, а от хорошенького белого муслинового платьица в желтых цветочках осталось одно воспоминание. И Лиза вновь оказалась в том самом старинном здании в квартале Меа-Шарим, из которого ее когда-то увезли.

Ночью незнакомый мужчина — она-то никогда раньше не видела Абнера Гольберга — провел ее через улочки и развалины Старого города к тому мрачному месту, где его ждала смерть. Здесь мгновенно разыгралась трагедия, которой руководила молодая белокурая женщина, на вид такая явная англичанка, что Лиза уже подумала, не познакомиться ли с ней. Но ту явно забавляло ее причудливое одеяние, а объясняться было некогда: сильный удар по голове мгновенно отослал Лизу в царство кошмаров, и бедняжка пришла в себя только в машине-, мчавшейся на бешеной скорости в полной темноте, и на этот раз — под охраной вооруженных до зубов арабов с суровыми лицами. Когда машина остановилась, все пошло по прежнему сценарию: белый дом в незнакомом месте, правда, без сада, но с внутренним двориком, где вокруг старого оливкового дерева росли цветы, немолодая женщина…

— На этот раз женщина, ее звали Галима, не была акушеркой, но для того, чтобы определить мое состояние, специальных знаний уже и не понадобилось. И тогда она стала осыпать руганью мужчин, которые меня привезли. Я не понимала ни слова, но по ее жестам легко было догадаться: она была в ярости, неистово возмущалась тем, что ей приволокли женщину, у которой пузо на нос лезет. Когда мужчины ушли, она попыталась успокоить меня и стала на ломаном английском объяснять мне, что я должна оставаться у нее до тех пор, пока некая неизвестная особа не покинет страну, но что со мной будут хорошо обращаться. И правда, все то время, те несколько часов, пока я у нее оставалась, Галима так же заботилась обо мне, как раньше Дебора, и не скрою, что это навело меня на некоторые размышления. Хоть я и была сыта по горло этими бесконечными приключениями, но они помогли мне понять, что, когда речь идет о ребенке, которому предстоит родиться на свет, женщины могут оказаться друг с другом заодно. А очень скоро Галима предоставила мне явное доказательство этого…

— Это она дала тебе осла и переодела тебя?

— Ну конечно. Хотя я пробыла у нее совсем недолго. Уже с утра начались беспорядки, и мужчины покинули дом.

Тогда она пришла ко мне и сказала, что мое присутствие там становится опасным и что лучше мне уехать: ей не хотелось бы, чтобы меня нашли в ее доме. Я должна была бежать, и она объяснила мне, как добраться до Иерусалима. Сам понимаешь, я только об этом и мечтала, но все-таки надо было пройти около сорока километров, и это ее тревожило. «В твоем состоянии ты не доберешься!» — твердила она. И тогда она вырядила меня так, как ты видел, и дала мне осла, принадлежащего, между прочим, ее сестре, которая замужем за медником из арабского квартала. Вот туда его и надо отвести. А потом, это было вчера утром, я села верхом на осла, и она пожелала мне доброго пути… во имя Аллаха!

— И пусть Он ее благословит! — воскликнул Аль-до. — Хотел бы я поглядеть, как ты ехала на своем осле. Ты, наверное, была похожа на Пресвятую Деву во время бегства в Египет.

— Ах, теперь ты уже богохульствуешь? — сурово сказала Лиза. — Здесь нет ничего смешного. Пресвятая Дева, наверное, боялась еще больше меня, потому что кругом были солдаты Ирода, а путь предстоял более долгий. Правда, муж был рядом, а я умирала от страха: вдруг ты уже уехал…

— Без тебя? Лиза, да ты с ума сошла! Я приехал сюда за тобой, и никакая сила не заставила бы меня уехать. Дорога была не слишком тяжелой?

— Она показалась мне бесконечной! Благодаря Галиме у меня было что есть и что пить, но на пути мне встречалось столько людей — одни убегали, другие шли в бой. Раз десять, не меньше, пришлось прятаться… И даже ночью пришлось идти.

— Ты умела управлять ослом?

— У меня в детстве был ослик, и я его обожала. Позже у меня были лошади, но ослика я любила больше.

— У тебя не было никаких неприятных встреч? Никто с тобой не заговаривал?

— Неприятных встреч не было, я же тебе сказала, что пряталась, как только замечала что-нибудь подозрительное. Что касается разговоров, то я знаками показывала: мол, я глухонемая… Как же я рада, что добралась!..

Голос молодой женщины едва приметно дрогнул, и Альдо крепче обнял хрупкие плечи.

— Теперь ты в безопасности, ангел мой, и я клянусь, что больше никто нас с тобой не разлучит…

— Я тебе верю, но все-таки тебе придется ненадолго меня оставить.

— Зачем? Ведь нам так хорошо здесь вдвоем.

— Конечно, но тебе придется пойти купить мне что-нибудь из одежды. Не могу же я все время ходить в махровом купальном халате.

— Я сейчас же этим займусь, только сначала попрошу принести твои вещи. Поскольку я должен был сюда за тобой вернуться, я поручил их администрации гостиницы. Все, кроме драгоценностей, — их увезла тетя Амелия.

— Отличная новость! — воскликнула Лиза. — Хотя я боюсь, что не влезу в свои платья…

— Из-за живота?

Не только. Ты не заметил, что я вообще поправилась? В последнее время меня кормили кашей из турецкого гороха с растительным маслом, инжиром, финиками, козьим сыром и сластями, истекающими медом и битком набитыми миндалем или фисташками. Я, правда, их с удовольствием ела, но от этого еще никому не удавалось похудеть! Только что в ванной я испытала такое потрясение! — простонала она. — Я больше никогда в жизни не решусь посмотреться в зеркало!

— И все же тебе следовало бы попытаться еще раз, только смотри внимательнее! Ты себе и представить не можешь, до чего аппетитно ты выглядишь со всеми твоими округлостями.

И, желая получше ее в этом убедить, Альдо подарил своей молодой жене далеко не супружеский поцелуй…

Вернувшись, в точном соответствии с предсказаниями капитана Хардинга, под вечер в гостиницу, Адальбер и Макинтир услышали от портье, что князь Морозини в настоящий момент отлучился, но приглашает их поужинать с ним чуть позже. Они немного удивились, что Альдо с такой точностью угадал, когда они вернутся, но вместе с тем почувствовали и облегчение: наверное, ему стало известно о беспорядках и он не сердится на них за это стремительное возвращение. Зато его приглашение на ужин удивило их куда сильнее: они-то воображали, будто он, глубоко несчастный, сидит, забившись в уголок своей комнаты и окружив себя таким облаком дыма, что и не продохнешь.

Тем не менее в назначенный час оба, одетые с иголочки, появились под олеандрами на террасе, освещенной мягким светом небольших ламп на украшенных цветами столиках. Метрдотель провел их в самый дальний конец террасы, и там их ожидало потрясение, какого ни тому, ни другому в жизни до сих пор испытать не довелось. Они увидели Альдо в белом смокинге, припавшего губами к руке ослепительной красавицы, при виде которой оба лишились дара речи: Лиза, чудесно причесанная, с золотыми шпильками в собранных в низкий узел волосах, одетая в нечто вроде вышитой золотом далматики из белого шелка, ослепительно улыбалась, протягивая к ним свободную руку, унизанную множеством золотых браслетов, — Альдо только что подарил их вновь обретенной жене, опустошив ради нее лавочку йеменского ювелира. Из тех драгоценностей, которые были на ней во время похищения, у Лизы осталось только обручальное кольцо…

Окаменев от изумления, Макинтир застыл в неподвижности.

— Это… это сама царица Савская! — еле выговорил он. Но у Адальбера радость уже взяла верх над изумлением.

— Нет. Это Лиза! Наша Лиза! — закричал он и бросился ее целовать.

— Ну да, конечно, она! — смеясь, сказал Альдо. — Она вернулась совсем одна, как большая, и верхом на ослике!

Ужин прошел не только весело, но и очень увлекательно, потому что каждый рассказывал о своих приключениях, которые в этой роскошной и спокойной обстановке казались волшебными сказками, но пережитые трудности, тревоги и страхи уже забывались, их заслоняла радость, ведь они снова были вместе…

Едва заметив беременность Лизы, Адальбер немедленно потребовал, чтобы ему оказали честь стать крестным отцом.

— Эта честь по праву принадлежит вам, — сказала Лиза, — только, я думаю, нам понадобится еще один крестный, потому что у нас скорее всего будут близнецы! Хотите ли вы стать крестным отцом, лейтенант Макинтир?

Молодой человек отчаянно покраснел, пробормотал что-то неразборчивое, но и без слов стало понятно, что он бесконечно счастлив при одной мысли о том, что таким образом займет хоть крохотное место в жизни женщины, навсегда покорившей его сердце.

В воздухе уже плыл аромат кофе, и высокие суданцы в белых балахонах скользили в своем бесшумном танце, когда к Морозини приблизился грум и, поклонившись, протянул конверт на серебряном подносе:

— Письмо для его сиятельства!

Лиза застыла с бокалом шампанского в руке, широко раскрыв глаза.

— О нет! — почти с болью простонала она. — Только не сейчас!..

Взяв письмо, Альдо положил другую руку на руку жены:

— Я же сказал тебе, что больше никто не сможет нас разлучить.

Он быстрым движением вскрыл конверт, развернул листок и пробежал глазами письмо без обращения.

«Мне очень хотелось бы снова с вами встретиться, — говорилось в нем. — Что вы думаете насчет сентября в Париже? Там, насколько мне известно, будут выставлены на продажу кое-какие прелестные вещицы. Мне давно кажется, что мы с вами созданы для того, чтобы ладить друг с другом!..»

Подписи тоже не было, ее заменял маленький рисунок пером, изображавший длиннохвостую сороку.

— Ну, что? — нетерпеливо спросила Лиза чуть охрипшим голосом.

Альдо нежно улыбнулся ей, поднес к губам ее внезапно похолодевшую руку, поцеловал в ладонь, потом, снова взяв письмо, разорвал его в мелкие клочки и бросил их в пепельницу.

— Ничего существенного, душа моя!.. А главное, ничего интересного.

Сен-Манде, февраль 1999

Жюльетта Бенцони Книга 6. ЖЕМЧУЖИНА ИМПЕРАТОРА

Венсану Мейлану, благодаря которому я познакомилась с «Регентшей».

С огромной благодарностью и величайшей нежностью.

Часть I «РЕГЕНТША»

Глава I ЦЫГАНКА

Убранство «Шехерезады», идею которого оформителю явно подсказали сказки «Тысячи и одной ночи», было великолепным и создавало соответствующее настроение. Икру здесь подавали только высшего сорта; изящные и стремительные, словно танцовщики, официанты легко несли на вытянутых руках блюда с сочными шашлыками; а цыганская музыка пьянила не хуже водки и шампанского. И все же Альдо Морозини скучал...

Такое крайне редко случалось со знатным венецианцем, ставшим антикваром, более того. – выдающимся антикваром, одним из нескольких европейских экспертов по историческим драгоценностям. Но ведь в жизни каждого выпадают дни, когда все идет не так, как хотелось бы, когда люди и вещи, словно сговорившись, превращают приятную жизнь в унылую равнину, на которой не растет ни единого дерева, и потому не за что зацепиться глазу.

Такое с Альдо Морозини случалось крайне редко, однако именно это произошло с ним в дождливый и скучный мартовский день. Князь-антиквар приехал в Париж ради покупки гарнитура из сапфиров и бриллиантов, принадлежавшего одному американцу: тот уверял, будто получил его от некоей особы – само собой, вконец разорившейся! – числящей среди своих предков Людовика XV и небезызвестную девицу из Оленьего Парка. И почти сразу же один за другим посыпались неприятные сюрпризы. Во-первых, чертов янки собрал всех ювелиров, каких только мог найти в Париже, и в номере Морозини в «Ритце» было не протолкнуться. Во-вторых, весь «гарнитур» свелся к одному-единственному колье. В-третьих, два камня оказались с дефектами, так что вряд ли колье действительно имело хоть какое-то отношение к щедротам короля: Людовик Возлюбленный прославился как человек со вкусом и не мог подарить любовнице сомнительную драгоценность. Едва с экспертизой было покончено, Морозини выбежал из отеля, донельзя взбешенный тем, что приехал в столицу Франции из-за предмета, который того не стоил, вместо того чтобы отправиться во Флоренцию на весьма интересные торги у Строцци. Конечно, там его заменит друг и компаньон Ги Бюто, но мысль об этом служила довольно слабым утешением.

В довершение всего, те места, где Альдо обычно бросал якорь в Париже, на этот раз оказались для него недоступными. Его лучший друг Адальбер Видаль-Пеликорн, археолог и ученый, чьи ловкие пальцы оказали такую бесценную помощь во время охоты за камнями, пропавшими с пекторали Великого Первосвященника, а потом – за священными изумрудами пророка Илии, только что отбыл в Египет.

– Уехал в Асуан, чтобы встретиться с коллегой, который пригласил его по поводу... по поводу одной недавней находки, – объяснил Теобальд, верный слуга и повар Адальбера, в отсутствие последнего исполнявший обязанности сторожевого пса.

– Коллега? – недоверчиво переспросил Морозини. – Странно... это что-то новенькое. В его профессии коллега коллегу скорее прирежет, чем поделится стоящей находкой!

– Князь, я могу вам сказать только то, что знаю сам! – ответил задетый за живое Теобальд. – Хотя полностью разделяю ваше мнение! – подумав, добавил он.

Поняв, что больше здесь ничего не выведать, Морозини обошел кругом парк Монсо и направился на улицу Альфреда де Виньи, к маркизе де Соммьер – любимой «тетушке Амелии» – в надежде остановиться там, как делал почти всегда, но и тут оказалось, что птичка упорхнула из клетки. Более того, даже Сиприен, обветшалый дворецкий, и тот куда-то исчез на весь день. Что же касается самой госпожи маркизы и мадемуазель Мари-Анжелины, то, как выразился Люсьен, привратник, «им пришлось продлить свое пребывание в Ницце. И все из-за того, что в последние дни у нас стоит очень плохая погода...»

Погода и в самом деле ничем не радовала. Дождь как зарядил, так и лил непрерывно. Ничего общего с привычными для этого времени года короткими мартовскими ливнями. В Венеции, правда, происходило то же самое, Карнавал шлепал по лужам. А поскольку наводнение было единственной из венецианских достопримечательностей, которую Лиза терпеть не могла (она всегда старалась сбежать от нее в Швейцарию или Австрию), – то и сейчас жена Альдо вместе с близнецами уехала в Вену, как только в городе начали сооружать традиционные перекидные мостки.

Вот почему Морозини был в таком отвратительном настроении. При других обстоятельствах он, выйдя из «Ритца», сел бы в первый поезд, идущий в Венецию, чтобы как можно скорее вновь окунуться в теплый свет, которым Лиза озаряла старое семейное палаццо, но этот свет сиял сейчас совсем в другом дворце – фамильном австрийском; и, хотя Альдо очень любил его хозяйку – старую графиню фон Адлерштейн, Лизину бабушку, ему не слишком-то нравилось жить в роскошном жилище, выходившем на узкую улицу, которая напоминала ему Хофбург и несколько мрачное великолепие двора Франца-Иосифа. Он чувствовал себя там не вполне на своем месте, ему даже казалось порой, будто его присутствие нежелательно. Может быть, из-за того, что старый дворецкий графини Иоахим, похоже, затаил на князя обиду с тех самых пор, когда тот, разыскивая Лизу, чуть не ворвался силой в резиденцию на Гиммельпфортгассе.

Морозини, окончательно павшему духом, ничего другого не оставалось, как вернуться в «Ритц», где он когда-то был завсегдатаем, и отправиться в бар в надежде взбодриться при помощи коньяка. Хоть здесь повезло: в баре сидел его друг и коллега Жиль Вобрен, который при помощи того же напитка пытался смыть огорчение из-за того, что наглый клиент оставил ему чек без покрытия.

Крепкая дружба, связывавшая этих двоих, зародилась в те времена, когда Вобрен помогал молодому Морозини делать первые неуверенные тогда еще шаги на пути антикварной коммерции. Вобрен, который был чуть постарше Морозини, своими тяжелыми веками и гордым профилем походил, в зависимости от освещения, то ли на Юлия Цезаря, то ли на Людовика XI, если, конечно, допустить, что эти исторические лица согласились бы одеваться на Бонд-стрит.

– Мало нам было собственных жуликов, – поделился он огорчением с Альдо, – так теперь еще и эти чертовы янки своих присылают!

– Полностью разделяю твой чувства, – поддержал его тот. – С той разницей, что мой янки оказался скорее дураком, чем вором.

– Еще того хуже! С дураками прямо беда! Если только они решат, будто обладают редчайшими сокровищами, позволив какому-нибудь проходимцу себя в этом убедить, то потом, в свою очередь, всенепременно пытаются заставить поверить в эту чушь и профессионалов. А самое удивительное – что иногда этот номер им удается.

– Только не со мной, – отозвался Морозини. – Я пока еще способен отличить рейнскую гальку от бриллианта!

– Даже если имеешь дело с красивой женщиной?

– Для меня больше не существует никаких красивых женщин! Прекрасна только моя жена! – добродетельно возмутился Альдо.

– О-о, я знаю, тебе досталась редкая жемчужина, знаю, что рядом с Лизой все прочие выглядят довольно бледно, но мне-то, скромному холостяку, разреши уж по-прежнему живо интересоваться дивными глазками, хорошенькими ножками и стройными фигурками. Кстати, раз уж речь зашла об этом, может быть... Или ты сегодня же вечером уезжаешь?

– Нет. В Венеции погода еще хуже здешней, и Лиза не вернется домой до конца месяца.

– Тогда, пожалуй, я поведу тебя ужинать к русским. В «Шехерезаде» выступают цыгане, и у них есть одна певица, до того красивая, что дух захватывает...

– Да уж, у тебя явно дух захватило... а может, и способность соображать отшибло? Разве ты не знаешь, что цыгане не «компрометируют себя» с клиентами заведений, где выступают? Они считают себя независимыми артистами. Но тем не менее не премину уточнить, что к деньгам они неравнодушны, а ты, к сожалению, богат!

– К сожалению? Ну, спасибо, утешил! Другими словами, я не могу рассчитывать на то, что меня полюбят ради меня самого?

– Я в жизни ничего подобного не говорил, и прекрасно знаю, что за тобой числится несколько очень лестных побед; но все-таки будь предельно осторожен. Мужчины этого племени то и дело хватаются за нож. И если твоя прелестница и впрямь так хороша...

– Сам увидишь!.. Хотя... Как-то не очень я уверен, что стоит брать тебя с собой. Уж очень ты привлекателен! – прибавил Вобрен, окинув нарочито недовольным взглядом своего друга: его тонкое, резко очерченное лицо, смуглая кожа которого так эффектно контрастировала с седыми висками, светлые глаза, по настроению менявшие цвет с голубого на зеленый и обратно, и высокую гибкую фигуру, всегда облаченную в великолепные, но неброские костюмы. Да еще этот княжеский титул, перед которым ни одна женщина не устоит! Нет, все-таки Природа чересчур щедра к одним людям и слишком скупа к другим! Впрочем, Жиль Вобрен отнюдь не причислял себя к последним и был вполне доволен своей внешностью.

Морозини в ответ рассмеялся. Да, он был не только женат, но счастливо женат на совершенно очаровательной женщине, год назад подарившей ему сразу двух детей, мальчика и девочку, от которых он был без ума. Его восторг слегка умерялся разве что в те моменты, когда уже явственно установившееся между малютками взаимопонимание заставляло обоих разом широко открывать хорошенькие ротики и дружно реветь: достаточно было одному или одной из близнецов заплакать, как второй или вторая тут же принимается вопить с еще большим усердием. Правда, заливистый смех у них был не менее заразительным и почти таким же громким, как и рев. Вот потому-то Альдо, который рос единственным ребенком в семье, иногда несколько терялся при взгляде на эту пару херувимчиков, в которых была самая малость от чертенят. Близнецы только что открыли для себя радость самостоятельного передвижения, и теперь так носились на четвереньках по всему отцовскому палаццо, что пришлось забаррикадировать выход на лестницу, чтобы они, по крайней мере, оставались на том этаже, где была устроена детская. Что же касается первого этажа – того, где помещались кабинет Морозини и выставочные залы, – доступ туда близнецам был строго воспрещен, если только их не держали на руках мать и Труди, могучая швейцарка, выкормившая княжеских отпрысков и умиравшая от страха при одной только мысли о том, что они могут скатиться по ступенькам подъезда и уйти под воду канала... Да и вообще не нашлось пока ни одного человека, как среди хозяев, так и среди слуг «дома Морозини», кто усомнился бы в том, что Антонио и Амелия – лучшие младенцы во всей Европе. Близнецами восхищались в Швейцарии, где жил их дед с материнской стороны, банкир Мориц Кледерман, и во Франции, где большую часть времени проводили крестный отец и крестная мать Антонио – Адальбер Видаль-Пеликорн и Мари-Анжелина дю План-Крепен, и в Англии, где жила крёстная мать Амелии, леди Уинфилд, и даже в Индии, где служил в Пешаваре крестный отец Амелии, лейтенант Макинтир...

Альдо с трудом вырвался из плена сладостных и всепоглощающих мыслей о своем семействе и, услышав, наконец, о чем толкует ему друг, позволил Вобрену в тот же вечер затащить себя на ужин в «Шехерезаду».

Но теперь, сидя в ресторане, он об этом жалел, поскольку не мог заставить себя восторгаться, подобно Жилю, и по-прежнему скучал. Однако следовало быть справедливым и признать, что место приятное, а околдовавшая Вобрена девушка действительно на редкость красива: медного оттенка кожа; жгучие глаза; черные тяжелые косы, перехваченные золотыми кольцами, падающие на ничем не стесненную под черно-красной атласной блузкой грудь; широкая юбка до пола; осиная талия, стянутая драгоценным поясом. На тонких запястьях звенят золотые и серебряные браслеты, с шеи спускаются длинные бусы, и от всего этого стройного, но вместе с тем цветущего тела исходит нескрываемая чувственность... Да, пассия Жиля оказалась самой привлекательной в труппе – она же семья – цыган, состоявшей из шести скрипачей, двух гитаристов и еще одной певицы. А вот ту красавицей не назовешь: намного старше, слишком толстая, с лоснящейся кожей, большим красным ртом и маленькими черными глазками, – и все же по всему видно, что главная здесь – она, потому что это ей принадлежит чарующий голос, богатый, теплый, чуть хрипловатый; и, хотя она поет на незнакомом языке, ей удается донести до слушателей колдовство бесконечных дорог, продуваемых ветрами бескрайних степей, и страсть народа, скрывающего многовековые страдания под гордыми восклицаниями и насмешками, понятными лишь посвященным. В своих песнях ромалы обращались только к цыганам. К другим, их называли гаджо, относились в лучшем случае с иронией, о которой те даже и не догадывались...

Конечно, Морозини, как истинный ценитель, не мог не залюбоваться красотой юной Варвары, но всерьез заинтересовала его лишь толстая певица. Как и положено итальянцу, Альдо был неравнодушен к красивым голосам, а здесь он явно встретился с чем-то исключительным, ничего подобного ему до сих пор слышать не доводилось, и на то время, пока звучал этот голос, он и думать забыл о скуке. Закончив петь, цыганка закурила длинную сигарету и, небрежно прислонившись к одной из колонн, принялась жадно затягиваться, не обращая никакого внимания на зал и не сводя глаз с голубых струек дыма, которые выпускала изо рта.

Скрипки неистовствовали, но уже настал черед гитаристов, и они, не переставая играть, поднялись со своих мест и пошли по кругу вслед за красавицей Варварой, пустившейся в пляс. Это был странный танец, в котором ногам отводилась минимальная роль: они всего лишь быстро несли тело вперед, и ступни при этом почти не отрывались от пола. Собственно говоря, по-настоящему в пляске принимал участие лишь торс девушки: откинув назад голову, свесив руки, она так трясла плечами и грудями, словно отдавалась какому-то незримому любовнику. Именно это невероятно возбуждало зрителей. Вот и Жиль Вобрен сделался кирпично-красным и нервно оттянул пальцем воротник, как будто тот внезапно стал ему тесен.

Потом оба гитариста запели, а танцовщица, продолжая свой неистовый танец, вскинула руки и закружилась, взвихрив юбки и отбивая такт каблуками. Внимание всего зала по-прежнему было сосредоточено на ней одной. Морозини, как и все прочие, смотрел на нее, когда до его слуха внезапно донесся шепот:

– Вы ведь князь Морозини, знаменитый эксперт по драгоценным камням?

Подняв глаза, Альдо увидел, что толстая цыганка теперь стоит рядом с ним.

– Да, это я, – подтвердил он. – Но откуда вы меня знаете?

– Я вас видела, давно... в Варшаве. Вы тогда меня не заметили, но мне назвали ваше имя. Князь, вы мне необходимы! Только не смотрите на меня! Продолжайте любоваться представлением...

Цыганка переместилась к другой колонне, но голос у нее был достаточно мощным для того, чтобы Альдо, несмотря на звуки оркестра и шум, который подняла публика, начавшая аплодировать, отчетливо слышал каждое слово. Никто не обращал на них внимания, даже Вобрен, хотя и был совсем рядом...

– Зачем же я вам понадобился?

– Это для одного... одного друга, у него серьезные затруднения. Но вас должно заинтересовать то, что он вам расскажет. У вас есть машина?

– Я живу в Венеции. А здесь обхожусь такси.

– Тогда возьмите такси и ждите меня на углу улицы Клиши!

– Приглашение распространяется и на моего друга?

– Нет. Впрочем, у него, похоже, не возникнет ни малейшего желания вас сопровождать... А вы... Сегодня вечером я должна петь еще один раз. И как только закончу, можете отсюда уйти, – мы с вами встретимся...

Морозини повернулся к ней, надеясь выведать побольше. Не очень-то ему нравился властный тон, каким разговаривала с ним толстая цыганка. Но сказать ничего не успел: певица уже стояла рядом с оркестром.

От Вобрена полностью ускользнула разыгравшаяся в двух шагах от него сцена. Он глаз не сводил с танцовщицы, и Альдо оценил улыбку, которую та послала ему, проносясь мимо в танце. Одной такой улыбки вполне достаточно, чтобы воспламенить его друга. Так и вышло – живо обернувшись к Альдо, Жиль посмотрел на него торжествующим взглядом.

– Если ты не против, возвращайся домой без меня! Я намерен подождать эту красавицу, и, как только она освободится...

– Конечно, я сейчас оставлю тебя одного. Ты мог бы пригласить ее за свой столик...

– Ох... Это ведь настоящая цыганка, как и все семейство. Увы, она не согласится... Ты можешь посидеть еще немного.

– Нет, пожалуй, пойду... Устал, и спать очень хочется. Завтра позвоню...

– Ты еще не уезжаешь в Венецию?

– Скорее всего, заверну в Вену. Страшно соскучился по Лизе и близнецам! Но я не уеду, не предупредив тебя. Желаю удачно провести остаток ночи! Только берегись братьев твоей красотки!..

– У меня же самые... самые благородные намерения!

– Но ты ведь не собираешься на ней жениться?

– А почему бы и нет? У цыган существует своя аристократия, и Васильевы к ней принадлежат. Я уже знаю, как с ними говорить...

– Это ещё не значит, что они захотят тебя слушать. Не валяй дурака, Вобрен! Ты богат, недурен собой и пользуешься широкой известностью, но для них ты – никто, поскольку ты не ром! Так что повторяю: будьосторожен!

Морозини встал, ласково похлопал друга по плечу и подошел к двери в тот самый момент, когда толстая Маша начала петь последнюю на сегодня песню. Взяв в гардеробе свое черное пальто из альпаки, он попросил швейцара подозвать такси и в ожидании машины закурил сигарету. Долго ждать не пришлось: не прошло и двух минут, как, отозвавшись на свисток человека в красной униформе с золотым галуном, к тротуару подкатил автомобиль, за рулем которого сидел пожилой шофер в кожаной фуражке. Лицо водителя украшали длинные усы и короткая седая бородка, форма которой выдавала в нем бывшего военного. Усевшись, Морозини открыл окошко, отделявшее его от шофера, и произнес:

– Доедете до улицы Амстердама, потом вернетесь по улице Милана и остановитесь на улице Клиши, чуть-чуть не доезжая до улицы Льежа.

Водитель приподнял брови, однако от комментариев воздержался: он недавно стал таксистом, но уже успел привыкнуть к прихотям клиентов. Прибыв в указанное место, шофер остановил машину, выключил мотор и стал ждать дальнейших распоряжений. Но Альдо, не выходя из такси, снова закурил...

Наконец, из-за угла показалась внушительная фигура, втиснутая в нечто вроде далматики, подбитой мехом, закутанная в пеструю шаль, да еще и в платке, завязанном под подбородком. Женщина двинулась к такси, и Морозини вышел из машины, чтобы помочь ей сесть. К величайшему его удивлению, певица окликнула шофера и обменялась с ним несколькими фразами по-русски.

– Вы знакомы с водителем?

– В наше время половина парижских таксистов – русские. Это полковник Карлов, я хорошо его знаю. Он часто приходил меня послушать в Санкт-Петербурге!

– Ничего не скажешь, вкус у него отменный! Куда мы едем?

– Я ему уже все объяснила. На Монмартр, улица Равиньян... Машина тронулась с места и, несколько неуклюже развернувшись, поднималась теперь по улице Клиши.

– И зачем же мы туда едем?

– Повидаться с другом... которому необходима ваша помощь! Нам очень повезло, что вы пришли сегодня в «Шехерезаду». И еще большая удача – что я узнала вас.

– А что ему от меня надо?

– Скоро узнаете. Вы взяли с собой оружие?

– Чтобы поужинать в русском ресторане? Это было бы странно...

– В самом деле, странно... Но ничего, дело поправимое...

И, вытащив откуда-то из недр своей широченной сборчатой юбки маленький револьвер, Маша Васильева протянула его спутнику.

– Надеюсь, вы умеете с ним обращаться?

– Разумеется, но, если вы взяли с собой эту игрушку, значит, думали, что она вам понадобится. А если вы отдадите ее мне, то останетесь безоружной?

Цыганка хладнокровно вытащила из спрятанных где-то на ней ножен испанскую наваху, и сталь на мгновение блеснула в свете уличного фонаря.

– Этой штукой я могу убить почти так же быстро, как выстрелом из пистолета, – объяснила она безмятежным тоном домохозяйки, которая показывает подруге узор на спицах. – И уверена, что вы так не сможете!

– Вот уж точно! – усмехнулся Морозини. – Только скажите, это уже все или вы носите при себе целый арсенал?

Цыганка, должно быть, лишенная чувства юмора, зло на него посмотрела. Машина тем временем, натужно урча, лезла вверх по склонам Монмартра, одного из немногих уголков Парижа, которые Альдо знал плохо. Однажды он поднимался к Сакре-Керу, но, если вид на расстилавшийся внизу Париж его пленил, сам собор показался чудовищным, не шел ни в какое сравнение с Нотр-Дам, и больше князь туда не возвращался. Но сейчас такси миновало обычные места прогулок и углубилось в путаницу темных переулков старой деревушки, населенной более или менее оголодавшими художниками и стариками, живущими одними воспоминаниями.

– Приехали, – объявила наконец Маша, кивнув на маленький ветхий домик, за которым начинался пустырь.

Освещения здесь не было никакого. Открыв окошко, отделяющее пассажиров от водителя, Маша велела ему остановиться, но флажок не опускать и подождать, пока они вернутся.

– Надеюсь, вы там не задержитесь! – проворчал шофер. – Не самое приятное место. Кто, черт возьми, может здесь жить?

– Тот, у кого денег слишком мало, чтобы поселиться где-нибудь еще! – ответила цыганка. – Например, беженцы вроде нас.

– Ладно, сдаюсь! Молчу! И все-таки вид у этого дома нежилой.

В самом деле, ни в одном из окон дома, четвертый, самый верхний этаж которого слегка нависал над улицей, не было видно даже слабого света. Выйдя из машины, Морозини оглядел облупившиеся стены, расшатанные ставни и дверь, которая казалась не слишком надежной защитой. Подозрения оправдались: створка легко подалась под рукой Маши. Тогда цыганка извлекла из складок своей поистине неисчерпаемой юбки карманный фонарик, включила его, и вскоре под шагами незваных гостей заскрипели ступеньки. На последнюю площадку выходили две двери, одна напротив другой, рядом с каждой – чугунный умывальник с краном...

– Господи! – прошептала Маша, поспешно перекрестившись. – Что здесь стряслось?

Дверь одной из квартир была наполовину сорвана с петель и болталась. За ней была непроглядная темень... Морозини взял фонарик из рук цыганки.

– Я пойду вперед! – не допускающим возражений тоном отрезал он. – Мало ли кто там может прятаться!

Но внутри никого не оказалось. Луч фонарика осветил скромное жилье, по которому, похоже, пронесся ураган. Все валялось на полу, начиная от жалкой кухонной утвари и заканчивая покрывалом с кровати. Единственным устоявшим на ногах предметом был стол с потухшей керосиновой лампой на нем, которую Альдо и зажег. Цыганка, шатаясь, подобрала один из стульев и рухнула на него. Стул угрожающе затрещал под ее тяжестью, и Маша невнятно пробормотала какое-то ругательство или, может быть, заклинание на своем непонятном языке.

– Может быть, вы попробуете объяснить мне, что могло здесь произойти? – мягко поинтересовался Морозини. – И скажете, зачем мы сюда пришли? Похоже, перед нашим приходом здесь произошло сражение?

– Нет, сударь, похищение! – донесся робкий голосок из распахнутой двери.

На пороге стоял маленький серый человечек с взъерошенными волосами, зябко кутая тощие плечи в такую же серую шаль, которая, должно быть, заменяла ему домашний халат, поскольку из-под ее бахромы виднелись подол ночной сорочки в полоску и босые ступни в шлепанцах.

– Ты живешь здесь напротив, дед? Что случилось с Петром Васильевым?

Старик, которого толстая цыганка, ухватив могучей рукой за шиворот, почти оторвала от пола, пискнул испуганной мышкой. Морозини пришлось вмешаться:

– Вы его наполовину придушили, мадам. Не лучший способ добиться ответа...

Бедняга силился достать ногами пол. Альдо вырвал его из рук цыганки, усадил на стул, на котором тот повис, словно мокрая тряпка, и принялся шарить вокруг в поисках неизвестно чего. Смущенная толстуха, догадавшись, чего он хочет, сказала:

– Здесь где-то должна быть бутылка водки. Я сама принесла ее Петру...

Величественно переступая через кучи хлама, она двинулась в глубину комнаты, отыскала в маленьком шкафчике с оклеенной обоями дверцей полупустую бутылку водки и, прежде чем передать ее Морозини, отхлебнула сама.

– Сначала надо позаботиться о себе, любимой, – усмехнулся Морозини.

– Волнения плохо сказываются на моем голосе, а я очень люблю этого дурака Петра. Это.... это мой брат!

Старик, немного оправившийся от испуга и подбодренный алкоголем, охрипшим голосом рассказал, что около полуночи перед домом остановилась машина. Какие-то люди вошли в дом, видимо, зная, куда им надо, потому что без остановок поднялись на четвертый этаж.

– Да и здесь ведь тоже они могли бы ошибиться дверью, но ничего подобного: они прямиком направились к моему соседу. И тут начался настоящий ад: оглушительный грохот, крики, стоны, разъяренные голоса, сыпавшие вопросами по-русски. Не сомневаюсь, что моему соседу пришлось пережить очень неприятные минуты, но сил у меня маловато, и потом, я так перепугался, что не решился даже выглянуть за дверь...

– Надо было вызвать полицию.

– Для этого нужен телефон, а ближайший телефон находится в кафе на углу улицы Аббесс...

– А другие жители дома? Они тоже пальцем не шевельнули?

– Они, наверное, сжались в клубочек в постели, натянув одеяло на голову. Это такие же маленькие люди, как я. На первом этаже живет старик с внуком. На втором обитает семья ночного сторожа, он сам домой возвращается только на рассвете, На третьем – не очень здоровая женщина с тремя детишками. Она работает приходящей прислугой, а с малышами сидит старая дева, которая живет по соседству. Так что помощи от кого-нибудь дождаться было бы трудно...

– Понимаю, – сочувственно вздохнул Морозини. – Так вы говорите, эти пришельцы похитили вашего соседа?

– Да. Через какое-то время они, должно быть, услышали шум из моей квартиры, я ведь не сидел неподвижно, и ушли, а его увели с собой. Я слышал, как один из них произнес, причем по-французски, и выговор у него был просторечный: «Смываемся! Здесь нас могут сцапать, а у нас есть другие средства развязать ему язык...» Кто-то велел ему замолчать, и они ушли. Мой несчастный сосед уже на ногах не держался, и я видел, что они несли его до машины. Это был черный лимузин.

– Давно они ушли? – угрюмо спросила Маша.

– Нет, когда вы подъехали, они, должно быть, только-только свернули за угол, я даже додумал, что это они возвращаются. Но тут я увидел, как вы выходите из такси. Вы кто? – А сами-то вы кто такой? – напустилась на него цыганка. – Что-то я вас ни разу не видела, когда приходила сюда...

– Потому что весь день я работаю, а по ночам сплю. Моя фамилия Мерме, я работаю экспедитором у Дюфайеля[63]. Вы сами вызовете полицию или это надо сделать мне?

– Только не вздумайте что-нибудь делать! – сердито отрезала Маша. – Сами разберемся.

– Это не слишком благоразумное решение! – вмешался Альдо, которому уже померещилась вражда между двумя разбойничьими шайками. – Вы – эмигранты, и...

– ...цыгане, и мы не доверяем полиции. Петр был одним из наших... пусть даже и паршивая овца. Мои братья и наши родители должны обо всем узнать. Пусть и решают. А вы идите спать, – повернулась она к Мерме, – и никому о том, что случилось, не рассказывайте!.. Кстати, как они выглядели, эти похитители?

–-. Я не очень хорошо их разглядел. Видел их только через замочную скважину и потом из своего окна. Один был очень высокий, другой довольно маленького роста. На вид скорее хрупкий. На обоих надеты длинные пальто и черные шляпы, надвинутые на лоб. Еще двое были в кепках и смахивали на грузчиков с Центрального рынка...

– Хорошо, благодарю вас. Возвращайтесь к себе! – произнесла Маша неожиданно ласковым голосом. – И не удивляйтесь, если увидите меня снова...

Она мягко подтолкнула Мерме к двери и постаралась поплотнее ее прикрыть за ним.

– Вы намереваетесь остаться здесь? – удивился Морозини.

– Мне надо кое на что взглянуть...

Цыганка направилась к тесному камину, в котором дотлевали угли – должно быть, по ее мнению, они делали это слишком медленно, потому что она подхватила с пола кастрюлю, вышла к крану на лестничной площадке, вернулась с водой и выплеснула ее в камин. Угли зашипели, повалил густой дым. Маша распахнула окно.

– Можно спросить, во что это вы играете? – спросил Морозини, с интересом следивший за ее действиями.

– Хочу показать вам то, из-за чего я вас сюда привела... конечно, если это все еще здесь находится!

Выждав несколько минут, пока зола и угли остынут, она сдернула со стола клеенку, расстелила ее поверх золы, чтобы не испачкать свою атласную юбку, и принялась шарить в глубине камина. Морозини внимательно за ней наблюдал. Рискуя обломать ногти, Маша вывернула один из кирпичей, запустила руку в образовавшуюся нишу и вытащила оттуда маленькую железную коробочку. Поставив ее рядом с собой, вернула на место кирпич и поворошила угли, уничтожая следы своего вторжения. Затем поднялась, встряхнула клеенку, положила обратно на стол и распорядилась, протянув коробочку Морозини:

– Открывайте! У меня руки слишком грязные для того, чтобы прикасаться к этому чуду!

Альдо послушно откинул крышку, достал из коробочки что-то упакованное во много слоев ваты, развернул – и тихо ахнул, когда в желтом свете керосиновой лампы перед ним засияло сказочное украшение, огромная жемчужина, самая большая из всех, какие ему доводилось видеть в жизни, в оправе из бриллиантов, хотя и мелких, но тем не менее великолепных. Чистейший блеск белого жемчуга завораживал, и князь-антиквар на мгновение задержал в пальцах драгоценную подвеску ради чувственного наслаждения, которое испытывал, прикасаясь к ней. В то же время его фантастическая память, хранившая сведения едва ли не обо всех существующих на свете знаменитых драгоценностях, – а жемчужина таких размеров не могла не быть знаменитой! – принялась лихорадочно работать, но так ничего ему и не подсказала. Кто же она, эта красавица? Он знал самых крупных ее сестренок, в том числе легендарную «Pйrйgrine», и знал, в какой коллекции хранится каждая из них. А эта откуда взялась?

– Похоже, это украшение заставило вас поломать голову? – заметила Маша. – Говорят, жемчужина принадлежала Наполеону...

Подсказка помогла. Альдо мгновенно вспомнил иллюстрации, появившиеся во французских газетах в 1887 году, во время бессмысленной торговли королевскими драгоценностями, устроенной по распоряжению республиканского правительства, у которого недоставало ума понять, что отныне эти сокровища принадлежат французскому народу, естественному хозяину при демократическом режиме, и потому его недолговечным избранникам не пристало ими распоряжаться. А главное, перед его глазами встал один старинный нагрудник, расшитый бриллиантами и жемчугом и некогда украшавший роскошные платья императрицы Евгении: изумительная вещь, треугольником опускавшаяся на грудь и завершавшаяся великолепным финальным аккордом: огромной жемчужиной в оправе из бриллиантов...

– «Регентша»! – изумленно выдохнул он в конце концов. – Я слышал, что ее купил кто-то из русских князей или великих князей, но так никогда толком и не узнал, что с ней стало...

– А Петр знает, и именно он мне об этом рассказал, когда месяц тому назад мы нашли его, умирающего от голода, на берегу Сены в Булони-Билланкур. Он надеялся отыскать там своего бывшего... хозяина.

Последнее слово она произнесла так, будто рот у нее был полон яда, и она его выплюнула. Всем хорошо известно, что цыгане не признают над собой никаких господ, кроме господа бога.

– И кто же был этим его... нанимателем? – дипломатично поинтересовался Морозини.

– Князь Феликс Юсупов, царский племянник по свойству... Тот самый, что убил Распутина!

– Да-да, я понял! А что Петр делал у него на службе?

– Был его лакеем!

И на этот раз Маша на самом деле сплюнула, прежде чем продолжить:

– Вот потому-то мы и прогнали его от нас. Настоящий цыган не может быть ничьим лакеем! Но князь Феликс был на удивление красив. Он был сказочно богат и очень привлекателен, настоящий артист. В Санкт-Петербурге он часто к нам приходил. Он играл на гитаре, пел и танцевал вместе с нами. Я готова признать, что он обладал каким-то неотразимым обаянием, и перед ним не могли устоять ни мужчины, ни женщины. Петр был... он был просто околдован им и последовал за ним в его дворец на Мойке...

– Вы уверены, что именно в качестве лакея? – спросил Морозини, у которого этот краткий рассказ пробудил легкие подозрения.

Маша угадала его мысль и возмутилась:

– Уж точно не в качестве любовника, если вы на это намекаете! Насчет того, что было до свадьбы, ничего не скажу, но после того, как Юсупов женился на княгине Ирине, он оставался ей верен. По крайней мере, мне так кажется, – благоразумно уточнила она. – Надо сказать, она прекрасна, словно Пери.

– Я ее не знаю, а потому ничего на это возразить не могу. Так, значит, ваш Петр поступил в дом к Юсупову. И что было дальше?

– Дальше? Мы ничего о нем не знали до того самого утра на берегу Сены. Мы ведь революцию пережили, вы не слыхали? – насмешливо поинтересовалась она.

Альдо, которого цыганка уже начала раздражать, только плечами пожал.

– Благодарю вас, я в курсе! Среди моих друзей есть русские. Давайте, если вы ничего не имеете против, вернемся на берег Сены. Так, стало быть, вы подобрали блудного сына и простили его?

– Только я... одна из всей семьи... потому что это мой младший брат, и я никогда не смогла бы его разлюбить... что бы он ни натворил. Другие, мужчины, ничего и слышать не хотели: для них он отныне не был ром. Тем не менее они предоставили мне свободу действий, сказали, я могу делать все, что угодно, при условии, что они об этом ничего не будут знать... Вот я и взялась за дело. Я знала этот дом. С его хозяйкой мы были знакомы еще в России и, когда Петр вышел из больницы, поселила его здесь; я заботилась о том, чтобы он ни в чем не нуждался до тех пор, пока не окрепнет и не сможет сам заняться своими делами.

– А что у него за дела?

– Продать эту штуку как можно дороже: вырученных денег должно было хватить на то, чтобы вывезти из России девушку, которую он любит. Это вполне возможно, если у тебя есть средства и знаешь надежный путь.

– Ну хорошо, а теперь скажите, что нам с этим делать? – спросил Морозини, покачивая на ладони сказочную жемчужину в бриллиантовой оправе. – Положим ее обратно?

– Вы с ума сошли? Чтобы она попала в руки неизвестно кому? Она сейчас там, где ей и следует быть: в руках знатока и честного коммерсанта... Во всяком случае, говорят о вас именно так! Положите ее в надежное место и сами решайте, что с ней делать дальше!

– Едва ли это разумно. Вы не забыли о том, что вашего младшего брата только что похитили, и уж наверняка не для того, чтобы сводить поужинать?! Вполне возможно, что сейчас он переживает не самые приятные минуты...

– Замолчите! По-вашему, я могу об этом забыть? – проворчала цыганка.

– Никогда не мешает трезво взглянуть на вещи и сделать выводы. Человеческие силы не беспредельны, и вполне может случиться, что Петр сломается и расскажет, где спрятал жемчужину. Рассуждая логически...

– Его уже пытали, и он ничего не сказал...

– Говорю вам, человеческие силы не беспредельны. И, рассуждая логически, следует предположить, что похитители вернутся сюда, чтобы проверить его слова. Если они ничего не найдут, то снова начнут пытать, и на этот раз его ждет смерть...

Маша отвела глаза и принялась кружить по комнате, стягивая на обширном теле концы пестрой шали.

– Если они получат жемчужину, все равно его убьют! – прошептала она.

– Возможно, вы правы, но мы можем попытаться заставить их заплатить за свое преступление. Вот как мы, пожалуй, поступим...

– Господи, у вас уже есть план?

– Какой-никакой, а есть! Прежде всего, надо положить эту коробочку на место. Вытащив из нее содержимое, – прибавил Альдо, предупреждая какие бы то ни было возражения. – Затем вы уедете на такси, а то шофер, должно быть, уже изнывает от нетерпения. Вот, возьмите, чем ему заплатить, – он вытащил из бумажника несколько купюр и протянул их цыганке.

– А вы? Вы что – вернетесь пешком?

– Нет, не вернусь. Останусь ждать.

– Здесь?! Чтобы и вас похитили?!

– Вот уж чего мне совершенно не хочется! Я собираюсь попросить соседа меня приютить и думаю, что он не устоит перед крупной купюрой. А мне будет очень удобно следить за развитием событий...

– Но что вы сможете сделать один?

– А вы что предлагаете? Может быть, вы решились обратиться в полицию? – с едва заметной иронией спросил князь.

– Ни за что! Тем более что они там сроду не понимали по-русски! И вообще – тех, кто из России, по-каковски бы они ни говорили...

– Тогда делайте, как я сказал, то есть прежде всего – уезжайте отсюда! Пока перед домом будет стоять такси, никто сюда не сунется... Ах да, чуть не забыл! Я остановился в «Ритце», и мне хотелось бы знать ваш адрес.

Во время разговора Альдо успел сунуть «Регентшу» в карман смокинга, выбрать в золе несгоревшую щепку примерно того же размера и очертаний и заботливо обернуть ее ватой, не пожалев собственных рук, белоснежных манжет и черных брюк с безупречной складкой, которым данная операция причинила некоторый ущерб.

– Ну, теперь идите! – скомандовал он после того, как Маша сунула ему записку со своим адресом в тот же карман, где уже лежала жемчужина.

Она вышла молча, и только ступеньки заскрипели под ее тяжелыми шагами. Морозини тем временем как мог отряхнулся от пепла, вымыл руки под лестничным краном и вытер их полотенцем, которое подобрал с пола. Затем постучался.

Дверь тотчас распахнулась. Теодюль Мерме, в высшей степени заинтригованный происходящим в квартире соседа, должно быть, все это время простоял в прихожей; и, когда элегантный господин попросил приютить его на несколько часов, явно обрадовался возможности чем-то расцветить свое тусклое и однообразное существование. И поспешил показать нечаянному гостю тесное жилище, дышавшее чистотой и порядком, – полная противоположность царившему напротив хаосу. Все как положено: столовая в стиле Генриха II, доставленная прямиком от Дюфайеля, аспидистра в горшке, у окна вольтеровское кресло, украшенное связанным крючком подголовником, маленькая картинка на дереве, изображающая морское купание в Гранвиле, несколько пожелтевших фотографий в латунных рамках. В соседней с ней крохотной спальне – тоже, разумеется, от Дюфайеля! – большой зеркальный шкаф, ночной столик с лампой и неубранная постель, за состояние которой Теодюль Мерме извинился, прибавив, что у него после всего происшедшего недостало мужества снова в нее лечь.

– Я предпочёл сварить себе кофе, чтобы немного согреться, – пояснил он. – Выпьете чашечку?

– С удовольствием, но мне не хотелось бы причинять вам беспокойство.

– Ни малейшего беспокойства. Мне приятно поговорить с таким человеком, как вы...

– Во мне нет ничего, особенного, – улыбнулся Альдо, пригубив горячий кофе, который неожиданно оказался вкусным.

– Вы прекрасно знаете, что это не так. И толстуха, которая приходила вместе с вами, тоже не такая, как все. Но ее я уже видел раньше: Вы-то хоть не русский? – внезапно забеспокоился он.

– Нет-нет, на этот счет можете не волноваться! Я венецианец...

– О, венецианец! Как Казанова!

Он явно получил кое-какое образование, и Морозини, не удержавшись, засмеялся:

– Не до такой степени: мать у меня была француженкой. Скажите, а вы хорошо знали вашего соседа?

– Совершенно не знал! Он появился здесь приблизительно месяц назад с толстой цыганкой, которая приходила с вами. Выглядел парень очень бледно, и поначалу она бывала здесь каждый день. Хозяйка тоже навещала нового жильца, но, по мере того как ему становилось лучше, он приучался жить один. Ни с кем не разговаривал... При встрече только здоровался – и все. Впрочем, я думаю, он довольно плохо говорил по-французски. Какое-то внимание он уделял Только малышу с первого этажа. Я несколько раз видел их вместе, и, похоже, они друг с другом ладили.

– Но есть же у него родители, у этого малыша?

– Только дед. Неплохой, в общем, человек. Вот только глухой как пень, но при этом болтливый как сорока. Кое-как перебивается на скудную пенсию. Мальчик выполняет всякие мелкие поручения. Ему, наверное, лет двенадцать...

– Вполне уже взрослый... А в школу ходит?

– Ходит время от времени, когда больше нечем заняться. Только не думайте, что он хулиган и бездельник! Конечно, уличный мальчишка, но неплохой. Его зовут Жанно. Вернее, Жан Лебре, как и его деда.

Скрежет тормозов прервал разговор на полуслове. Морозини бросился к окну, но опоздал: ему так и не удалось увидеть, кто вошел в дом. Пришлось направиться к двери и, осторожно ее приоткрыв, прислушаться.

Кто-то осторожно поднимался по лестнице, и ступеньки на этот раз скрипели куда тише: должно быть, эта особа весила намного меньше Маши... Впереди новоприбывшего двигался слабый луч света, похоже, у незваного гостя был при себе карманный фонарик. Вскоре в поле зрения Морозини появился темный силуэт. Щель в двери была узкой, но Альдо все же сумел разглядеть, что перед ним женщина.

Дверь в квартиру Петра продолжала болтаться на одной петле, и незнакомке не составило ни малейшего труда проникнуть в убогое жилье. Морозини со всевозможными предосторожностями приоткрыл дверь чуть пошире. Теодюль Мерме оказался заботливым хозяином: петли не заскрипели, и шестигранные терракотовые плитки на площадке тоже не выдали Альдо.

В свете фонарика обозначилась тоненькая женская фигурка в темном пальто на обезьяньем меху и шляпке с опущенными полями, почти полностью скрывавшей волосы. Увидев, что в комнате все перевернуто, женщина приглушенно вскрикнула и шагнула туда с опаской, но явно зная, куда ей направиться. То есть прямиком к камину.

Положив фонарик на пол, она подобрала валявшуюся рядом газету, расстелила ее, опустилась на колени, и, точно так же, как незадолго до нее делала Маша, принялась рыться в глубине очага, – правда, не снимая перчаток. Это продолжалось несколько минут, и Морозини, который из-за двери наблюдал за ней, затаил дыхание, боясь, как бы не выдать себя; со своего места он прекрасно все видел, поскольку фонарик лежал таким образом, что свет падал на затянутые в черную кожу руки незнакомки.

Женщина действовала методично, ощупывая один за другим кирпичи из огнеупорной глины. Наконец ей удалось отыскать то, что надо, она вывернула кирпич и достала из тайника железную коробочку. Поднялась с колен, перенесла фонарик на стол и собралась изучить свою находку, но теперь ее трясло от волнения: руки, минуту назад такие уверенные, дрожали.

При виде обгоревшей деревяшки незнакомка сердито вскрикнула, потом, кипя от ярости, разразилась потоком слов, непонятных для всякого, кто не владел русским языком. А именно так обстояло дело с ее единственным слушателем. После чего она, немного успокоившись, принялась размышлять, для чего ей пришлось сесть, и ее лицо оказалось наконец-то на свету. Морозини в своем укрытии разочарованно скривился: глядя на изящную фигуру незнакомки, он ожидал, что лицо будет ей соответствовать. Однако под серой фетровой шляпкой с опущенными полями скрывалась грубо слепленная физиономия с большим, тяжелым и довольно вульгарным носом. Падавшие из-под шляпки на щеки темные, прямо подрезанные волосы казались жесткими.

Этажом ниже кто-то пошевелился, и женщина, должно быть, решив, что она и без того слишком задержалась, встала и тотчас скрылась из виду, следуя за белым лучом фонарика. Она прошла мимо Морозини, едва не задев его, но так и не заметила, – слишком была потрясена и разочарована! – вышла за дверь и быстро спустилась по лестнице. Ступеньки скрипели так громко, что она не услышала чужих шагов у себя за спиной Морозини, махнув рукой ненадолго приютившему его Мерме, устремился за незнакомкой, решив выследить ее и узнать, куда она направится. Он рассудил, что раз ей известен тайник, в котором прятали жемчужину, она непременно должна быть как-то связана с похитителями Петра Васильева...

К несчастью, оказавшись на улице, женщина села в дожидавшуюся ее машину, которая тотчас отъехала, оставив Морозини в полной растерянности на тротуаре. Как можно пешком в полной темноте глухой безлунной ночи догнать человека, уехавшего в автомобиле? Князь уже начал выкладывать всю свою коллекцию ругательств, глядя на удаляющийся красный огонек, когда внезапно рядом с ним затормозило такси.

– Я уже заждался, – проворчал полковник Карлов, распахнув дверцу. – Влезайте поскорее, не то мы ее потеряем!

Альдо не заставил себя уговаривать и буквально вскочил в машину.

– Сам бог послал мне вас, полковник! – воскликнул он, со вздохом облегчения откинувшись на подушки.

– Никакой не бог, всего лишь толстуха Маша, а когда речь заходит о ней, тут уж скорее не бога надо поминать. Эта женщина – настоящая чертовка, но когда-то могла из меня веревки вить! И должен признаться, что ни годы, ни лишние килограммы ничего не изменили! В жизни бы не поверил...

– И как же вы объясняете этот феномен?

– Все дело в ее голосе! Думаю, перед его чарами я всегда буду бессилен...

Глава II В КОТОРОЙ НАЧИНАЮТСЯ НЕПРИЯТНОСТИ...

Отставной полковник, конечно, был уже не первой молодости, но машину тем не менее вел решительно, быстро и с великолепным пренебрежением к опасности. Бросившись в погоню, он поминутно совершал настоящие подвиги: в числе прочих – выделывал головокружительные виражи и так накренял при этом машину, что колеса с другой стороны отрывались от асфальта. Бешеная гонка оказалась не напрасной: не прошло и десяти минут, как такси уже двигалось вдоль Сены поблизости от Сент-Уана на некотором расстоянии от преследуемого, не теряя его из виду, но и не попадаясь ему на глаза.

Внезапно водитель затормозил столь резко, что Морозини, которого демонстрация скоростной езды в большой восторг, прямо скажем, не приводила, скатился с сиденья на пол и, упав на колени, едва не ткнулся носом в стекло, отделявшее его от шофера.

– Что это вы вдруг остановились? – разозлился он.

– Здесь находятся мастерские завода Ситроена, заброшенные из-за наводнения. Туда-то они и пошли, – уверенно заявил Карлов.

– Вы что – видите в темноте, как кошка? – восхитился Морозини, который и сам на зрение пожаловаться не мог.

– Нет, просто живу здесь поблизости и знаю эти места как свои пять пальцев. Машину они, наверное, поставили во дворе. – А мы что будем делать? – Я, само собой, пойду туда... А вы не могли бы подъехать поближе?

Полковник-таксист насмешливо взглянул на него поверх очков.

– Мне тоже в свое время случалось надевать лаковые туфли к вечернему костюму, и я знаю, что для ходьбы это не самая удобная обувь, но вы, наверное, уже заметили, что мотор у моей машины самую малость шумный? Так что придется вам смириться со своей участью, и, клянусь святым Георгием, вы это переживете! А я тем временем вручную подтолкну свое такси, чтобы вам меньше пришлось идти в случае внезапного возвращения. Здесь дорога идет под уклон, и у меня должно получиться, – прибавил он, выбираясь со своего места и распрямляя довольно-таки внушительную фигуру.

– Что поделаешь! – ответил Альдо, тоже выходя из машины и проверяя, на месте ли револьвер: как знать, ему в любую минуту может потребоваться оружие.

– Не волнуйтесь, когда вы оттуда выйдете, я буду уже совсем рядом! – заверил князя Карлов, принимаясь, как и обещал, подталкивать такси.

– Да я и не волнуюсь.....

Занимался хмурый, насморочный день, в тусклом свете вырисовывались очертания когда-то нарядного, но теперь обезображенного индустриализацией парижского предместья. Прелестный замок, так любовно построенный и убранный Людовиком XVIII для одной из фавориток, – последней представительницы этой корпорации, если и не вообще, то во Франции уж точно, – почти лишился своего парка, жестоко порубленного компанией Томсон-Хаустон, со времен войны занимавшейся Производством трансформаторов и приборов высокого напряжения. Что же касается самого замка, во время все той же войны превращенного в госпиталь, теперь там была ремесленная школа для мальчиков. Словом, картина выглядела довольно уныло, но Морозини бросил на нее лишь беглый взгляд, оценивая степень опасности, которая могла исходить от нагромождения жилых зданий и мастерских.

С оружием наготове и со всеми обычными в таких случаях предосторожностями он пробрался через захламленный двор и вошел в просторную полуразрушенную мастерскую, где почти все окна были выбиты, а немногие уцелевшие стекла почернели от пыли. Смотреть тут было не на что, кроме притаившейся в темном углу зловещей композиции: жаровни с еще красневшими углями, к которой прислонены были щипцы и какие-то длинные железные прутья. Рядом виднелись пятна крови.. Альдо почувствовал себя так, словно мгновенно перенесся в самое что ни на есть мрачное Средневековье, хотя на стене над орудиями пытки красовался обрывок рекламного плаката!.. Правда, никаких следов жертвы он не обнаружил, – похоже, все каким-то таинственным образом отсюда улетучились.

Морозини долго осматривал мастерскую и двор, в особенности двор, где следы шин, местами появляясь, тут же и пропадали, – их сменяли разнообразные отпечатки подошв. Среди больших и широких – следы женских туфелек на тонком каблуке. Складывалось впечатление, что люди, объединив усилия, приподняли машину и отнесли ее в какое-то надежное укрытие. Правда, предположение даже самому Альдо показалось совершенно бредовым... И все же, все же...

Тем более что в глубине двора Альдо углядел металлическую штору, насквозь проржавевшую, но с заботливо смазанным механизмом. Опять начались сомнения: во-первых, штора была опущена, а во-вторых, в одиночку ее было не сдвинуть. Но все же на всякий случай князь решил попросить полковника Карлова ему помочь. Сложение у таксиста было медвежье, и его пассажир с легкостью представлял себе, как этот русский офицер гнет руками подковы...

Морозини отправился на поиски полковника, но далеко ходить не пришлось: такси стояло почти у самых ворот разрушенного завода. Водитель тоже оказался неподалеку: он сидел на берегу Сены рядом с маленьким мальчиком, и оба смотрели на бегущую у самых ног речную воду. Князь приблизился к ним. Услышав его шаги, мальчик поднял на него горестные голубые глаза, из которых все еще ползли по круглым щекам слезы. На вид ему было лет десять, и, со своими веснушками и растрепанными светлыми волосами, выбивающимися из-под кепки, он очень напоминал одного из монмартрских сорванцов с рисунков Пульбо – в длинных штанах, грубых ботинках, с обмотанным вокруг шеи вязаным шарфом, вот только его одежда, хоть и поношенная, выглядела добротной и чистой. Мальчик обратился к незнакомцу таким тоном, словно хорошо знал его и воспринимал его присутствие здесь как нечто вполне естественное:

– Вот на этом самом месте они бросили его в воду, привязав к ногам здоровенный камень! Он прямо сразу пошел к дну...

И парнишка снова разревелся в три ручья, а Карлов проворчал:

– Незачем дальше и искать вашего приятеля, сударь. Малыш был здесь. Все произошло у него на глазах...

– Погодите-погодите! Вот именно это мне и хотелось бы узнать: что ваш малыш делал в таком месте в такой час? Скажи-ка мне, – продолжал он, присаживаясь на корточки, чтоб оказаться на одном уровне с ребенком, – тебя случайно не Жанно Лебре зовут?

– Да, так... А кто вам это сказал?

– Мой мизинчик. Осталось только узнать, как ты здесь оказался.

– Прицепился к их тачке! Я слышал, как они подъехали, как поднялись в квартиру к Петру. Тогда я по-быстрому оделся и хотел пойти поглядеть, что там делается, но услышал, как они уже спускаются вниз. Потом я увидел, как они вытащили из дома Петра. И тогда я решил проследить за ними и выяснить, куда они его повели.

– Наверное, не так-то легко это было?

– Да уж. Я прицепился к запасному колесу, а они катились довольно быстро, но зато они не могли меня увидеть, потому что шторка на заднем стекле была задернута. Машина подъехала сюда, остановилась перед мастерской, и тогда я соскочил на землю. Потом они повели Петра внутрь, и больше я ничего не видел. Но я все слышал, – в голосе мальчика зазвучал непередаваемый ужас, он снова расплакался и принялся утираться рукавом. – Вот гады! Знали бы вы, что они с ним делали! А потом стало тихо, я больше ничего не слышал, и тогда из мастерской вышла какая-то тетка, которой я раньше не видел, она села в машину и уехала, а я остался и спрятался во-он там, за большим бидоном из-под бензина. И уже оттуда видел, как вышли те двое. Они несли тело. Я сразу понял, что это Петр и что он умер. Потом они стали привязывать камень... А я все сидел здесь, думал, вдруг камень отвяжется, но больше я ничего.. ничего больше не видел!

Жанно разрыдался пуще прежнего. Морозини погладил его по голове, стараясь успокоить. Потом повернулся к таксисту:

– А вам-то удалось что-нибудь еще увидеть? Или кого-нибудь, кроме малыша?

– Я видел ровно столько же, сколько и вы сами. На этот раз машина въехала во двор завода, и мне кажется, что сейчас самое время сходить за полицейскими...

– Верно. Вот только перед этим я хотел попросить вас помочь мне. Дело в том, что внутри никого нет, и машина тоже куда-то делась. Там остались только орудия, при помощи которых они заставляли Петра заговорить.

– Может, с территории есть другой выход?

– Мне пришло в голову то же самое, но без вас я не смогу это выяснить.

Жанно, само собой разумеется, пошел с ними, и вскоре все трое стояли перед железным занавесом, так сильно заинтриговавшим Морозини. Общими усилиями им удалось приподнять тяжелый рифленый лист железа, и они смогли убедиться в том, что за ним скрывается всего-навсего тесный проход, упиравшийся в узкую, тоже насквозь проржавевшую и запертую на замок решетку.

– Очень удобно! – оценил Морозини. – Что же, получается, наши зловещие птички улетели. А мы как поступим?

– Насчет вас не знаю, – проворчал Карлов, – а мне очень хотелось бы вернуться домой. Я свою ночную смену отработал...

– И, поскольку вы живете где-то рядом, вам больше никуда ехать не хочется? Но вам все-таки придется отвезти этого малыша к деду, да и меня заодно подбросите... Сделаете небольшой крюк, только и всего!

– Да вы что? Мне и в голову не пришло бы бросить вас здесь... Садитесь!

Они тронулись в обратный путь, но на этот раз Карлов не так сильно гнал машину, потому что уже рассвело и улицы начали мало-помалу оживать. Нечего было и надеяться на то, что возвращение на улицу Равиньян пройдет тихо и незаметно жильцы дома, оправившись от испуга, выползли из своих углов и столпились вокруг экспедитора от Дюфайеля, который благодаря тому, что видел представление из первого ряда, теперь завладел вниманием публики и устроил прямо на улице нечто вроде пресс-конференции, в которой самое активное участие принимал инспектор Блуэн, – разумеется, без полиции не обошлось, – вооружившийся карандашом и блокнотом, в котором он что-то судорожно строчил. И только дедушка Лебре остался в стороне: глухой как тетерев, он ровным счетом ничего не слышал и даже то, что внук куда-то отлучался, заметил лишь по его прибытии. Но, поскольку мальчишка, видимо, то и дело убегал, старик не особенно волновался.

Появлению такси с пассажирами обрадовались, будто это была манна небесная. Теодюль Мерме не отказал себе в удовольствии представить собравшимся своего ночного гостя, к величайшей досаде Альдо, которому совершенно не хотелось впутывать в эту историю полицию, но ничего не поделаешь -пришлось доставать паспорт. Княжеский титул произвел на собравшихся колоссальное впечатление, в особенности на Мерме. Вот уж кто теперь будет без конца развивать и приукрашивать эту историю, хвастаясь перед партнерами, когда они соберутся поиграть в манилью.

Куда меньшее впечатление титул произвел на инспектора Блуэна. Это был человек уже в летах, медлительный, неразговорчивый и ни перед кем не терявшийся. Приказав своим подчиненным отправить всех по домам, он вместе с тремя новоприбывшими устроился поближе к такси, намереваясь послушать их версию событий. Она полностью совпала с тем, что рассказал ему экспедитор от Дюфайеля, при этом Альдо счел совершенно излишним упоминать о «Регентше». Да, приятельница привезла его к политическому беженцу, чтобы заключить сделку, – с русскими эмигрантами это бывает нередко! – но приехав на место, они нашли квартиру перевернутой вверх дном, к тому же оказалось, что несчастный Петр исчез. Приятельница уехала, а он остался, решив поглядеть, как пойдут дела дальше. Появилась женщина, которая порылась в камине, но ничего там не нашла, после чего они с Карловым ехали за ней до Сент-Уана, а там она скрылась, но зато им встретился малыш Лебре, который рассказал о том, что удалось увидеть.

– Вам придется показать мне это место, – подвел итоги допроса свидетелей Блуэн, закрыв блокнот и обращаясь к Карлову. – Если человека бросили в воду, мы, наверное, сможем его найти...

– В любом случае следы крови вы найдете, – отозвался Морозини. – А я вам еще нужен?

– Может быть, понадобитесь! Где вы живете?

– В «Ритце».

– Вот оно что! – усмехнулся полицейский. – Так постарайтесь там и оставаться. Мне наверняка еще потребуется с вами поговорить.

– Не представляю, что бы я мог вам еще рассказать.

– Как знать. Может быть, всплывет какая-нибудь подробность... Вот, например, имеете вы хоть какое-то представление о том, что собирался вам продать этот русский?

– Абсолютно никакого, – соврал Альдо с легким налетом наглости, которая неизменно просыпалась, как только кто-то проявлял недоверие к его словам. – И мадам Васильева, которая меня сюда привезла, тоже этого не знала, – продолжал он, про себя решив как можно скорее предупредить Машу. – Этот человек попросил ее найти покупателя для какой-то ценной вещи, но что именно он хотел мне предложить, не сказал. Вчера вечером мы с мадам Васильевой встретились в «Шехерезаде», а что было дальше, вам уже известно.

– И все-таки я попрошу вас оставаться в пределах досягаемости! – величественно и с некоторым оттенком угрозы в голосе распорядился Блуэн. – В конечном счете ничего так и не прояснилось, но сейчас я вас отпускаю!

Затолкав обратно в глотку урок вежливости, который уже был у него наготове для этого паршивого инспекторишки, Морозини пообещал маленькому Жанно, что еще придет с ним повидаться, пожал руку Карлову, который, обреченно вздыхая, приготовился везти полицейских к заброшенному заводу, после чего пешком дошел до площади Тертр, где сел в такси и велел ехать в «Ритц».

Вернувшись в гостиничный номер, Альдо разделся, принял душ, энергично растерся полотенцем, закутался в халат, закурил и уже собрался было растянуться на постели и хоть немного отдохнуть, но перед тем, не удержавшись, достал из кармана смокинга свою ночную находку и принялся ее изучать со страстью, которая неизменно просыпалась в нем, как только ему в руки попадала не просто редкостная, но имеющая свою историю драгоценность. А у этой жемчужины история была.

Правда, покороче, чем у других драгоценностей, и это его несколько смущало. Собственно говоря, что о ней известно? Что перед тем как, отправиться в свой гибельный русский поход, Наполеон I подарил жемчужину жене, которая если не на деле, то, по крайней мере, на словах делалась регентшей. Какое-то недостаточно значительное событие для того, чтобы дать имя подобной вещице...Дальше... После первого отречения императрица Мария-Луиза покинула Париж, прихватив с собой собственный ларец и кое-какие драгоценности, принадлежавшие короне, но, по совету отца, австрийского императора Франца II, как только Наполеон оказался на острове Святой Елены, отослала все это Людовику XVIII... И, воссоединившись с остальной частью национальной сокровищницы, жемчужина вместе с прочими спокойно ждала – король-гражданин Луи Филипп никогда оттуда ничего не брал – пока взойдет на престол Наполеон III и свету явятся прекрасные плечи императрицы Евгении, а затем, после падения империи, сокровища снова оказались в запертом на пять замков большом ящике, хранившемся в одном из подвалов павильона Флоры в Тюильри. Там они и оставались вплоть до 1887 года, когда правительству республики пришла в голову неудачная мысль торговать наследием империи. Знаменитый нагрудник, на котором красовалась «Регентша», купил Жак Россель, который через посредничество Фаберже затем перепродал его князю Юсупову, деду человека, впоследствии прославившегося в Старом и Новом Свете как убийца Распутина. В общем, у этой жемчужины, едва ли не самой крупной из всех известных на сегодняшний день, история не слишком длинная!.. Первое упоминание о ней относится к 1811 году, когда «Регентша» без всякого шума появилась у королевского ювелира Нито, который и предложил ее Наполеону. Но не из небытия же она возникла, и, поскольку Нито не больше, чем самого императора, можно было заподозрить в том, что он на досуге балуется ремеслом ловца жемчуга, совершенно ясно, что он должен был ее у кого-то купить. Вот только у кого? Может, тут вся загвоздка?

Это уже была задача из тех, какие нравились Альдо, хотя сама по себе жемчужина не слишком его волновала, поскольку не принадлежала к числу камней, рожденных земными недрами. Дочь моря, удивительно хрупкая и женственная, она могла раствориться, потускнеть и даже умереть. Ее можно было облупить, то есть снять верхний слой, чтобы из-под него она засияла еще лучше. Словом, она не была вечной, в отличие, к примеру, от алмаза, чье нерушимое великолепие приворожило его навсегда. Кстати, те бриллианты, что окружали «Регентшу», были хоть и мелкими, но очень красивыми, и Морозини долго ласкал и поглаживал нежную плоть жемчужины, так гармонирующую с женской кожей, проводил пальцами по тонким граням камней, своим мерцанием подчеркивавших блеск перламутра. Но что же ему с ней делать, если того человека, который считал себя ее владельцем, больше нет на свете?

Ни на одно мгновение он не соблазнился мыслью купить жемчужину или попросту оставить ее у себя. Роскошное украшение его совершенно не привлекало, и на то у него были достаточно веские личные причины. Как истинный венецианец, он ненавидел Наполеона, – разве генерал Бонапарт не уничтожил Светлейшую республику, разве не сжег он на площади Сан-Марко Золотую книгу, куда были вписаны самые великие семьи, не говоря уж о краже бронзовых коней, украшавших собор? Его также оставляла равнодушным мысль о том, что жемчужина сияла на пышной груди Марии-Луизы, которую Альдо считал не более чем индюшкой с непомерным сексуальным аппетитом. К тому же чудесное украшение принадлежало к числу тех, которые на языке скупщиков краденого называются «красными драгоценностями». То есть к числу тех, из-за которых пролилась кровь. С течением веков такое случалось со многими историческими драгоценностями, но время шло, и они успевали «остыть» – по терминологии все тех же скупщиков! – а «Регентша» была запятнана совсем свежей кровью несчастного Петра.

Утомленный ночной экспедицией, Альдо позволил себе вздремнуть пару часов, после чего проделал водные процедуры, заказал основательный завтрак, проглотил его до последней крошки круассана, побрился, оделся, вышел из гостиницы через дверь, ведущую на Вандомскую площадь, отказался от Услуг таксиста и пошел пешком. Погода стояла сухая и холодная, вполне подходящая для прогулки. Да и идти пришлось недалеко – всего-навсего на угол площади и улицы Мира, где находилась лавка Вобрена. Но самого его на месте не оказалось. Над великолепной коллекцией мебели, ковров, картин и безделушек, принадлежавших по преимуществу французскому XVIII веку, на котором специализировался Вобрен, царствовал полном одиночестве элегантный старый господин, откликавшийся на фамилию Белей. Он уже много лет оставался помощником Жиля, и Морозини хорошо его знал. Господин Белей сообщил, что Вобрен отправился проводить экспертизу на авеню Анри Мартен и до обеда не появится.

– А сегодня утром вы его видели? – поинтересовался Морозини.

– Да... конечно. Он пришел около десяти.

– Он был в полном порядке?

Господин Белей позволил себе едва приметно улыбнуться, что у него могло считаться проявлением безудержного веселья.

– Думаю, в полном порядке... Но не могу сказать с уверенностью, что он был в своем обычном состоянии.

– Что вы хотите этим сказать?

– Он выглядел... как вам объяснить? Мечтательным... да, вот именно! Мечтательным и рассеянным. Он довольно долго простоял перед этим зеркалом в стиле Регентства, созерцая свое отражение, после чего спросил у меня, как мне кажется, пойдут ли ему усы. Длинные усы.

– И что вы ему ответили? – Морозини тоже развеселился.

– Что мои суждения в этой области совершенно неосновательны, но нам, англичанам, и в особенности – тем, кто служил в индийских войсках, подобные волосяные украшения всегда представляются несколько... неопрятными. Во всяком случае, это мое личное мнение...

– И мое тоже. Отрастив усы, он станет похож на торговца коврами... Вы не могли бы ему передать, что я позвоню вечером?

Лелея тайную надежду, что желание отрастить усы – это предел безумств, на которые способна толкнуть Вобрена страсть, Альдо остановил такси и назвал адрес Васильевых.

Цыганское племя обитало в небольшом трехэтажном доме на улице Клиньянкур. Ворота были заперты, но рядом с ними висел колокольчик, и Морозини уверенной рукой дернул за шнурок. На звон прибежал мальчик лет двенадцати с такими жгуче-черными глазами и волосами, что было ясно: он-то уж точно не в этом квартале родился. Коротко кивнув незнакомцу, мальчик спросил, что ему угодно.

– Видеть мадам Васильеву... Мадам Машу Васильеву, – уточнил Морозини. – Мне надо с ней поговорить...

– Вы из полиции?

– Разве я похож на полицейского?

– Не очень, но тот человек, что приходил сегодня с утра пораньше, тоже на полицейского не слишком-то смахивал...

– Да, это никуда не годится! – сокрушенно произнес Альдо, пряча улыбку. – До чего только мы докатимся, если полицейские станут сами на себя не похожи? Но я-то всего-навсего князь Морозини. Вот моя карточка, – прибавил он, достав из бумажника маленький картонный прямоугольник и протягивая его юному церберу, который на карточку и не взглянул.

– Так бы сразу и сказали! Пойдемте! Не знаю, обрадуется ли она вам, но ничего плохого вы ей точно не сделаете.

Альдо вслед за мальчиком вошел в довольно просторную комнату, должно быть, служившую семье Васильевых гостиной, потому что посередине стоял покрытый ковром стол, а на нем красовался самовар. Совершенно роскошный самовар, и Морозини на мгновение почудилось, будто он перенесся в Москву, и даже не в Москву, а куда дальше, потому что комната, завешанная драпировками и коврами, заваленная подушками, походила скорее на монгольскую юрту. Но ему некогда было разглядывать убранство цыганской гостиной, потому что у самовара сидела Маша и, время от времени всхлипывая, пила чай, а по лицу ее струились слезы. Она ничего не сказала, увидев вошедшего гостя, только молча кивнула на стул рядом и налила чашку чаю. Потом снова наполнила свою и припала к ней.

Морозини не стал нарушать молчания. Он тоже пригубил чай, обжегся, но не стал дуть на обжигающий напиток, который толстухе явно никаких неприятностей не доставлял. Наконец цыганка произнесла:

– Человек, который приходил до вас, полицейский то есть, сказал мне, что эти звери убили Петра, бросили его в воду.

– Да. Маленький Жанно Лебре прицепился к машине похитителей и таким образом выследил их до Сент-Уана. Но подобный конец можно было предвидеть с той самой минуты, как вашего брата похитили.

– Должно быть, вы правы. И до чего славный паренек этот Жанно!.. Расскажите мне, что происходило после того, как я ушла. Насколько я поняла, приходила какая-то женщина?

– Да, и ваш брат, видимо, заговорил, потому что она знала, где искать жемчужину. И если я смог, в свою очередь, эту даму выследить, то лишь благодаря полковнику Карлову, который! отвез вас и вернулся за мной. Это вы попросили его так сделать?

– Нет, но это вполне в его духе. Он старый ворчун, но ведь – русский человек, и его интересует все, что связано с Россией.

– Есть ли у вас хоть какие-то предположения насчет того, кто мог похитить Петра? И что это за женщина?

Маша пожала плечами – нет, никакого представления об этом она не имеет, – потом сказала:

– Мы ничего не знаем, но можете не сомневаться: мой отец; мои братья и я сама будем их искать и, с божьей помощью, найдем.

Она трижды по-православному осенила себя крестным знамением, потом снова принялась за чай.

– Но я думал, семья от Петра отказалась... – негромко произнес Морозини.

В мокрых от слез глазах сверкнула молния, не предвещавшая ничего доброго.

– Люди отказывались от него, пока он был жив, но смерть стирает все. Остается только то, что убит один из Васильевых, и убийцы должны заплатить за это собственной кровью. Понимаете?

– Да, понимаю... и, собственно, я пришел, чтобы отдать вам это.

Достав «Регентшу» из кожаного мешочка, в котором хранил ее, Морозини положил жемчужину на стол. Маша с минуту молча смотрела на драгоценность, но не протянула руки. Более того, она отшатнулась от стола.

– Мне ее не надо. Заберите обратно!

– Тем не менее по праву наследования она принадлежит вам.

– Какое там наследование? Петр ее украл.

– Нельзя украсть то, что брошено. Князь Юсупов увез с собой другие драгоценности, почему же он не взял жемчужину?

– Это его личное дело... Нет, мы не хотим ее брать. На ней кровь Петра, и она принесет нам несчастье.

– Она стоит целое состояние. Продайте ее!

– Продайте сами! В конце концов, это ваше ремесло, именно затем я вас разыскивала. Только деньги нам потом не приносите! Они будут такими же грязными, как и жемчужина. Морозини от удивления несколько минут не мог выговорить ни слова. Странная женщина! Отказывается от того, что другие сочли бы неслыханной удачей. И нельзя не признать в этом жесте величия, потому что Васильевы хоть и имеют успех, но небогаты.

– И как же мне в таком случае с этими деньгами поступить?

– А как хотите... Отдайте на благотворительные цели... или нет, лучше так: используйте их на то, чтобы обеспечить будущее мальчика, который, рискуя собственной жизнью, пытался помочь Петру. Дедушка старый, мальчик в любую минуту может остаться один. И тогда его ждет сиротский приют...

– Да, вот это в самом деле хорошая мысль...

Морозини встал, сунул в карман жемчужину и уже собирался откланяться, но Маша его удержала:

– Погодите еще минутку! Скажите, пожалуйста, та женщина, что приходила ночью... какая она из себя?

Альдо постарался как можно подробнее описать незнакомку, но певице этот портрет никого не напомнил.

– Мне это ни о чем не говорит, но я запомню ваше описание. Как бы там ни было, нам, может быть, еще придется встречаться. Полиция начала расследование.

– Я и без всякой помощи полиции рад буду вас увидеть... если вы позволите, – Альдо улыбнулся, и на замкнутом, горестном лице цыганки тоже показалась улыбка. – До моего возвращения в Венецию я обязательно снова приду в «Шехерезаду», чтобы услышать ваше пение...

Он поцеловал протянутую ему руку и направился к двери, но Маша снова его задержала:

– А вашему другу-антиквару, – она опять улыбнулась, на этот раз насмешливо, – скажите, чтобы не питал иллюзий насчет Варвары. Вчера она была с ним ласкова, потому что надо было отвлечь его от вас, но она помолвлена с одним из наших, его зовут Тьярко. Сейчас он в Венгрии, но скоро вернется и... и Тьярко такой, что всегда готов схватиться за нож...

Вспомнив чувственный танец прекрасной Варвары, Альдо подумал, что рядом с такой женщиной этому самому Тьярко, наверное, приходится везде расхаживать с ножом, и, наверное, в повседневной жизни это создает некоторые неудобства. Но, оставив свои соображения при себе, он ограничился тем, что пообещал поговорить с Жилем.

И выполнил обещание несколько часов спустя, когда они вместе ужинали в баре «Ритца». Вобрен твердо намеревался воздать должное икре, которую подавали в «Шехерезаде», а потому, не собираясь наедаться за ужином, предпочел бар, а не ресторан.

– Ты что – и впрямь собираешься ходить туда каждый вечер? – спросил Альдо, глядя, как его друг лениво отщипывает кусочки морского языка. – Ты погубишь свое здоровье, расстроишь дела, разоришься и, может быть, покончишь с собой, – а что толку?

– Убери свой хрустальный шар: насколько мне известно, ты никогда не был ясновидящим...

– Нет, но я хорошо осведомлен. Только для начала позволь тебя спросить: что ты делал вчера вечером, после того как я ушел из «Шехерезады»?

На время перестав терзать ни в чем не повинную рыбину, Жиль Вобрен поднял на друга безрадостный взгляд:

– Правду сказать, ничего особенно интересного. Варвара передала мне записку, в которой просила подождать ее у выхода. Я так и сделал, но она появилась ненадолго и только для того, чтобы сказать, что испытывает ко мне... большую, симпатию, ей хотелось бы познакомиться со мной поближе, но сейчас кое-что препятствует сближению.

– И вряд ли положение изменится к лучшему. Она говорила тебе о Тьярко?

– Это еще кто такой?

– Ее... жених, но я думаю, правильнее было бы сказать – ее любовник. Он венгр, временно отсутствует, но в остальное время разгуливает везде с ножом в зубах.

– Зачем?

– А ты как думаешь? Отелло рядом с ним, должно быть, выглядит робким подмастерьем.

На этот раз Вобрен отложил вилку.

– Откуда ты все это взял?

– У меня-то, милый мой, ночка выдалась беспокойная. Ты был настолько погружен в свои грезы, что даже и не поинтересовался, отчего это я так поспешно тебя покинул...

– Да, ты прав. Так куда же ты отправился? – вежливым тоном человека, которому совершенно безразлично, что ему ответят, спросил антиквар.

Альдо как можно короче рассказал другу о ночных приключениях и о своем посещении дома на улице Клиньянкур. Его рассказ, далеко выходивший за рамки обыденного, все же привлек внимание Жиля, но тот усвоил главным образом то, что князь теперь в наилучших отношениях со старшей сестрой его возлюбленной.

– Изумительно! – воскликнул он. – Благодаря тебе я теперь смогу там закрепиться, потому что, разумеется, помогу тебе продать твой камень.

– Жемчужина не имеет ничего общего с камнями, и уж позволь мне самому с ней разобраться. Что касается твоих дальнейших отношений с Васильевыми, похоже, ты решил не обращать ни малейшего внимания на то, что я сказал тебе насчет Тьярко?

На невозмутимом лице антиквара расцвела такая самодовольная улыбка, что Морозини отчаянно захотелось влепить другу несколько оплеух, чтобы вернуть его на землю.

– Дорогой мой, победа без риска славы не приносит, а Варвара стоит того, чтобы из-за нее ломать копья.

– Если ты что-то и сломаешь, дуралей, то скорее собственные кости! Только не рассчитывай, что я стану собирать обломки... А, Оливье! Вы хотите поговорить с кем-то из нас?

Конец фразы был обращен к царственному Оливье Дабеска, в течение долгих лет служившему в «Ритце» метрдотелем, а следовательно – одному из наиболее осведомленных и наиболее ценимых всем Парижем людей. Он выглядел величественно, был безупречно любезен и всегда знал, как надо поступить. Морозини был награжден самой приветливой из его улыбок:

– Мне придется побеспокоить ваше сиятельство. Некий господин испытывает сильнейшее желание побеседовать с вами несколько минут.

И он протянул Альдо визитную карточку, на которой тот прочел имя и звание старшего комиссара Ланглуа.

– Я попросил этого господина подождать вас в салоне Психеи, который сегодня вечером свободен, но, если вашему сиятельству угодно без помех закончить ужин, я позабочусь о том, чтобы скрасить ожидание вашего гостя... – Ни в коем случае не следует заставлять полицию себя ждать, – со смехом возразил Морозини. – Да и все равно я уже сыт...

Он встал и, опередив метрдотеля, перешел в прелестно убранный салон, по которому, попирая ногами изумительный ковер, расхаживал взад и вперед мужчина лет сорока. Салон Психеи, обставленный подлинной мебелью времен Людовика XV, сделал бы честь и Версалю. Что же касается полицейского, он, к величайшему удивлению Морозини, вполне вписался в роскошную декорацию. Старший комиссар Ланглуа оказался высоким, сухопарым господином с решительным лицом и холодными, пронзительными серыми глазами, глубоко сидевшими в глазницах. Одет он был в превосходно сшитый и отлично на нем сидевший серый костюм в клетку, который дополняли шелковый галстук оттенка старого золота и такой же платочек, скромно выглядывающий из нагрудного кармана.

Увидев вошедшего, полицейский перестал прогуливаться по салону, но коротко поклонился лишь тогда, когда Альдо к нему приблизился.

– Князь Морозини?.. Поверьте, я искренне сожалею о том, что мне пришлось прервать вашу трапезу, но я решил, что вам приятнее будет встретиться со мной здесь, а не в моем кабинете на набережной Орфевр.

– Ужин не имеет для меня особого значения, и я признателен вам, комиссар, за то, что вы пришли сюда. Садитесь! Может быть, что-нибудь заказать? Например, кофе? Признаюсь, я охотно выпил бы чашечку...

– В таком случае и я тоже. Благодарю вас.

Они расположились у столика на одной ножке, где мгновенно появился серебряный поднос. До тех пор, пока, не подали кофе, они обменивались ничего не значащими фразами, что давало им возможность приглядеться друг к другу. Альдо подумал, что таким хладнокровным и учтивым человеком, должно быть, нелегко манипулировать. Но то, что он не отказался от угощения, обнадеживало.

– Давайте перейдем к цели моего визита, – наконец произнес комиссар, отставив чашку. – Сегодня днем бригада речной полиции отыскала тело Петра Васильева....

– Уже? Но ведь, насколько я понял из рассказа малыша Лебре, к его ногам был привязан камень?

– Должно быть, плохо привязали. Один моряк, поднимая якорь, заодно вытащил на поверхность воды и тело. Разумеется, он не стал его трогать и поспешил связаться с нами. Впрочем, ему и самому не хотелось к этому телу приближаться...

– Почему?

– Очень уж неприятно на него смотреть. Увидев его, жена этого моряка впала в истерику.

– Вы уверены, что это именно Петр Васильев?

– Ни малейших сомнений. Его опознали брат и сестра. Конечно, им придется дождаться результатов вскрытия, и только потом они смогут его похоронить.

– Зачем делать вскрытие? Мы знаем, что этого несчастного пытали, затем убили.

– Потому что этого требует закон... и потому что в случаях, подобных этому, труп может приготовить нам немало сюрпризов. Васильев вывез из России одну или несколько драгоценностей, несомненно, отдельные камни, которые легче, спрятать, чем ожерелье или браслет. Однако эти камни не попали в руки убийц, родственников или ваши, если верить вашим показаниям и показаниям Маши Васильевой...

– Думаете, он мог их проглотить?

– Он был бы далеко не первым, кому в голову пришла подобная мысль.

– Вероятно, так, но в данном случае мне это представляется сомнительным.

– Почему? Вам известно, что представляли собой эти драгоценности?

– Нет, и Маше Васильевой – тоже. Брат никогда ей их не показывал. Но с учетом того, как завязались наши отношения, предположение о том, что он мог их проглотить, представляется неправдоподобным. Маша знала, что у ее брата есть одна или несколько драгоценностей, которые он намеревался продать как можно выгоднее. С другой стороны, она помнила меня по Варшаве, где мы встретились года три или четыре назад, и теперь, увидев в «Шехерезаде», куда я пришел с другом провести вечер, попросила, чтобы после ее выступления я поехал вместе с ней к брату. Выйдя из кабаре, мы отправились на Улицу Равиньян. Что мы там застали, вы уже знаете: в квартире все перевернуто вверх дном, и никаких следов Петра.

– До этого места мне все понятно, а вот дальнейшее – не очень. Вместо того чтобы немедленно обратиться в полицию, что было бы вполне естественно, Маша Васильева вернулась домой, а вы устроили засаду в квартире напротив. Бога ради, объясните мне, что вы собирались делать?

– Посмотреть, что может еще произойти.

– Странная мысль! А что, по-вашему, могло произойти? Они разгромили квартиру, после чего увели хозяина, чтобы его убить...

– Нет. Они увели его для того, чтобы без помех допросить в тихом уголке. Если бы они нашли то, что искали, им проще было бы оставить его на месте, предварительно задушив или перерезав ему горло.

На лице Ланглуа мелькнула улыбка, но его глаза по-прежнему пристально смотрели на Альдо.

– Дальнейшие события подтверждают вашу правоту, поскольку не только появилась некая женщина, но и направилась прямиком к тайнику, вероятно, осведомленная пленником. Странности начинаются после этого: как ни удивительно, она ничего там не обнаружила. Васильев должен был заговорить, чтобы избежать пытки. Указать местонахождение пустого тайника означало бы обречь себя на верную смерть, разве не так?

Морозини пожал плечами.

– Он так и так был обречен. И лучшее тому доказательство – они убили несчастного и бросили тело в Сену, даже не дожидаясь возвращения этой женщины.

– Хм! Но это не объясняет, куда могли подеваться драгоценности. Может быть, их взяла эта толстуха Маша?

– Не стоит совсем уж отказывать ей в сообразительности. Зачем в таком случае ей было приводить меня? Только ради того, чтобы убедиться: тайник пуст?

– Вы говорите, она не знала, что за клад привез с собой ее брат? Странно, что Петр ничего не рассказал ей.

– Она ни слова не говорила ни о каком кладе. Брат ей сказал только то, что речь идет о какой-то очень и очень ценной... но маленькой вещице. Прибавив к этому, что эта штучка стоит огромных денег. Она думала, что выяснит это вместе со мной.

– И вы не попытались отгадать, о чем шла речь? Какие-нибудь из знаменитых романовских изумрудов? Черный жемчуг Екатерины Великой?

Морозини с веселым изумлением уставился на собеседника:

– Неужели я имею дело с собратом, скрывающимся под личиной полицейского?

– Нет, я и в подметки вам не гожусь, но признаюсь, я всегда страстно интересовался историей драгоценных камней и любовался красотой этих самых камней. Когда во Францию приезжает раджа Капурталы, – или кто-нибудь из ему подобных, – я всегда стараюсь устроить так, чтобы мне поручили его охрану. Только ради собственного удовольствия! Благодаря этому мне время от времени выпадают очень любопытные встречи.

Альдо охотно ему поверил. Этот любезный и элегантный человек сильно отличался от тех полицейских, с которыми правителям обычно приходилось иметь дело в поездках, и они, без сомнения, предпочитали именно его.

Ланглуа тем временем поднялся:

– Я отпускаю вас на свободу... правда, временно! Нет-нет, не беспокойтесь, это проявление чистейшего эгоизма. Мне очень хотелось бы еще как-нибудь с вами поболтать. Вы не собираетесь в ближайшее время возвращаться в Венецию?

– Вообще-то я об этом подумываю! Дела не могут ждать до бесконечности... не говоря уж о моей жене!

– Если не ошибаюсь, ваша супруга – дочь Морица Кледермана?

– Да, это так. Вы знакомы с отцом Лизы?

– Не имею этой чести, но нельзя же интересоваться миром драгоценностей и ни разу не услышать имени одного из крупнейших европейских коллекционеров. В любом случае беспокоиться вам не о чем! Я не собираюсь задерживать вас дольше, нем потребует необходимость. История очень неприятная, и, к сожалению, вы оказались к ней причастны. Кроме того, мне известно, что в некоторых случаях вы не видели никаких препятствий к тому, чтобы помочь полиции.

– Кто, черт возьми, мог вам такое сказать?

Комиссар снова улыбнулся своей неповторимой улыбкой и крепко пожал руку Морозини. Именно такие рукопожатия всегда нравились Альдо: твердые и уверенные.

– Гордон Уоррен из Скотленд-Ярда принадлежит к числу моих друзей... Иногда мы с ним сотрудничаем, и ему случалось говорить о вас.

После ухода комиссара Альдо немного посидел в одиночестве, выкурил сигарету и лишь после этого вернулся к Вобрену. В истинном смысле слов полицейского сомневаться не приходилось: ему было строго предписано оставаться в Париже, но, если было в жизни что-то, чего он терпеть не мог, то именно вынужденно оставаться на одном месте. И сколько времени это может продлиться? Разумеется, о делах беспокоиться нечего: Ги Бюто, который был его наставником до того, как сделался доверенным лицом, был вполне способен какое-то время управляться с ними самостоятельно, а с тех пор, как появилось чудесное изобретение Александра Белла, стало возможным переговариваться, невзирая на расстояния. Разумеется, при условии, что хватит терпения. Но ведь была еще и Лиза, разлука с которой становилась для него нестерпимой уже через три-четыре дня, и он знал, что с ней происходит то же самое. Альдо представить себе не мог, что она вернется домой, а он ее не встретит. Следовательно, ему надо как можно быстрее выпутываться из этой неприятной истории!

Но каким образом это сделать? Отдать жемчужину Ланглуа, выложив ему все как есть? Маша не согласится. Унаследовав жемчужину наравне с остальными родичами блудного сына, она доверила ее ему, Морозини, попросив продать и использовать вырученные деньги на благие цели, – вот только сколько времени на это потребуется? Альдо плохо представлял себе, каким образом он сможет выставить «Регентшу» на продажу так, чтобы полиция при этом не насторожилась...

Докурив, князь потушил сигарету и направился к Жилю, хотя и сомневался, дождётся ли тот его. Но он был на месте, мечтал над стаканом шабли, полуприкрыв глаза и загадочно улыбаясь. Когда Морозини уселся напротив, Вобрен открыл один глаз и произнес:

– Я уже представлял себе, как на тебя надевают наручники.

– Никогда не поверил бы, глядя на твою блаженную физиономию! Вот уж о ком ты точно не думал, это обо мне. А надо бы, потому что я влип в неприятную историю.

– Так выкладывай скорее!

Альдо вкратце пересказал ему свой разговор с комиссаром, потом спросил:

– А ты бы как поступил на моем месте?

– Не знаю. Здравый смысл, если хоть сколько-нибудь из нему прислушиваться, подсказывает: надо немедленно бежать к Ланглуа и отдать ему треклятую жемчужину, но, насколько Я тебя знаю, не могу себе представить, чтобы ты тихо-мирно вернулся домой, не выяснив, кто убил этого бедолагу, и не убедившись в том, что убийцы сидят за решеткой. Что касается меня, – я не потерплю, чтобы ты причинил хотя бы малейшее огорчение кому-нибудь из Васильевых, и в особенности – сестре Варвары...

– Да уж, что называется, полезный совет... – проворчал Морозини. – Если ничего лучше ты придумать не в состоянии – что ж, благодарю покорно! Насколько я понимаю, ты опять собрался туда? – прибавил он, видя, что Вобрен допил вино и поднялся.

– Ты все понимаешь правильно! И мог бы пойти со мной... хотя бы для того, чтобы послушать, как Маша поет «Две гитары». Минуты чистейшего наслаждения!

– Нет уж, спасибо! Лучше бы мне не показываться в «Шехерезаде» слишком часто. Этот милейший комиссар вполне способен установить за мной слежку. Расскажи Маше все, что тебе известно, а потом передашь мне ее ответ... Хотя мне он известен заранее: эта женщина никогда не согласится на то, чтобы драгоценность, стоившая жизни ее младшему брату, попала в руки полиции! Вопрос этики!

Когда Вобрен упорхнул навстречу своей любви, Альдо отправился в бар на улице Камбон: из двух баров «Ритца» он предпочитал именно этот. Франк, старший бармен, встретил его почтительной и чуть заговорщической улыбкой, которую приберегал для лучших клиентов:

– Как всегда, коньяк с водой, ваше сиятельство?

– Нет, Франк! Без воды и большой стакан!

Вместо того чтобы устроиться за одним из столиков, Альдо взобрался на высокий табурет у стойки красного дерева и облокотился на нее, как человек, намеренный просидеть здесь некоторое время. Франк, едва заметно приподняв бровь и тем самым показывая свое удивление с наилегчайшим неодобрительным оттенком, не спешил браться за бутылки.

– Хм! Князю требуется нечто действенное?

– Именно так! Воды не надо!

– В таком случае почему бы вам не выпить коктейль? Например, Corpse Reviver? Альдо засмеялся: – Я знаю, что вы – король коктейлей на обоих континентах, Франк, но вы действительно считаете, что меня требуется реанимировать?

– Для того чтобы выяснить, какое средство следует употреблять при определенной степени затруднений, надо попробовать.

– И что же в это волшебное зелье входит?

– Corpse Reviver номер один – это треть кальвадоса, треть бренди и треть итальянского вермута.

– Если есть номер один, значит, существует, по меньшей мере, и номер два?

– Чисто математическая логика. Существует, на основе перно с добавлением небольшого количества лимонного сока и шампанского...

– Черт возьми!

– ... но мне кажется, что номер первый вам подходит больше. Однажды вечером сюда заглянул князь Юсупов, похоже, слегка расстроенный... Ему очень понравился мой «номер первый», и уходил он в куда лучшем настроении, чем пришел.

– А сколько он выпил таких коктейлей?

– Три или четыре... может быть, и пять, – лицо Франка приобрело выражение, которое можно было бы передать словами: «сладостная мечта».

– Наверное, у него тогда были крупные неприятности?

– Вашему сиятельству не доводилось в последние дни заглядывать в газеты?

– Честно говоря, нет.

Бармен нырнул за стойку, достал пачку газет, выбрал одну и, мельком глянув на заголовки, протянул ее Морозини.

– Вот! Дочка Распутина, которая с некоторых пор живет у нас, собирается начать против него судебный процесс, обвиняя в убийстве ее отца. Здесь есть фотография этой дамы, и, прямо скажу, смотреть на нее не слишком приятно!

Альдо взял газету, и сердце у него замерло на миг: на снимке была изображена та самая женщина, которая обыскивала квартиру Петра Васильева!

– Да, лицо и в самом деле так себе!.. Знаете, Франк, пожалуй, приготовьте мне ваш номер первый, причем так, чтобы я смог потом повторить. Думаю, мне это понадобится...

Глава III МАЛЕНЬКИЙ КРАСНЫЙ АВТОМОБИЛЬ...

Оказалось, что снадобье Франка, при условии, что им не злоупотребляют, действует совсем неплохо. Альдо оно помогло, по крайней мере, в одном: ему пришла в голову удачная мысль – вернуть жемчужину ее законному владельцу, попросив того, если он ее продаст, сделать что-нибудь для малыша Лебре. А там будет видно, может быть, ему и самому придется постараться, хотя вряд ли, поскольку Феликс Юсупов слыл очень щедрым и великодушным человеком. Словом, как бы там ни было, Маша останется довольна, а он избавится от хлопот.

Оставалось только добраться до Юсупова. Морозини никогда с ним не встречался и не знал его адреса. Франк сказал только, что тот живет где-то вблизи Булонского леса, но не уточнил, где именно. Не в правилах «Ритца» называть адреса клиентов, даже если это и не составляет государственной тайны. И все же бармен прибавил к этим скудным сведениям, что русский князь – владелец небольшого ресторана на улице Мон-Табор, то есть совсем недалеко от отеля, и что ресторан назывался «Русский домик». По словам все того же Франка, там хорошо обслуживают и вкусно кормят... Кроме всего прочего, хозяину случается туда заглядывать... Так что Альдо решил для начала пообедать в «Русском домике».

Примерно в половине первого он вышел из отеля и пешком направился к улице Кастильоне. Он спустился до пересечения с улицей Мон-Табор и, свернув за угол, угодил в середину собравшейся на тротуаре толпы. Прохожие с видом знатоков любовались тем, как два человека приблизительно одного роста и комплекции энергично выясняли отношения, а попросту говоря, тузили друг друга, причем один из них отчаянно вопил, то взывая о помощи, то призывая полицию. Движение, и без того на этой тихой улочке не слишком оживленное, окончательно прекратилось из-за маленького ярко-красного «Амилькара» с черными кожаными подушками, вставшего поперек мостовой. Должно быть, водитель выскочил из него и, не теряя времени, набросился на свою жертву...

Едва увидев знакомую машину, Альдо рванулся вперед, если не в бой, то, по крайней мере, напролом через небольшую толпу. Он безжалостно расталкивал зевак, пробираясь в первый ряд. Добившись своей цели, он смог наконец увидеть во всей красе искусство того из противников, на чьей стороне к этому времени оказался перевес и который изо всех сил трудился над физиономией врага: удары сыпались с регулярностью метронома, и беднягу уже не держали ноги. И вот победитель добил его великолепным апперкотом в челюсть, отправив в нокдаун – то есть под аплодисменты зрителей отбросил в дверной проем, где тот окончательно и рухнул...

– Надеюсь, это послужит тебе уроком, бесстыжий обманщик! – выкрикнул Адальбер Видаль-Пеликорн. (Это был, конечно же, он!) – А если в ближайшие двадцать четыре часа не вернешь обратно то, что у меня украл, ты у меня еще получишь!

– Полиция идет! – предупредил кто-то из толпы. Морозини одним прыжком очутился рядом с другом, схватил его за руку, подтащил к машине, сам нырнул на водительское место и взялся за руль.

– Скорее! Нам больше здесь нечего делать!

К счастью, мотор продолжал работать. Альдо достаточно было всего лишь включить передачу и нажать на акселератор, и маленькая гоночная машина ракетой сорвалась с места, а Адальбер, который поневоле оказался пассажиром и еще долго не мог прийти в себя от изумления, смог выговорить только некоторое время спустя:

– Ничего себе! А ты-то откуда взялся?

– С неба прилетел! Как и полагается ангелу-хранителю. Если бы не я, на тебя надели бы наручники и уволокли в полицейский участок. Что тебе сделал этот бедолага? И, прежде всего, кто он такой?

– Коллега! – проворчал археолог, вытаскивая из кармана большой платок, чтобы утереть струившуюся из носа кровь. – Его зовут Фруктье Латроншер!

– Через дефис? Как Видаль-Пеликорн?

– Нет, Фруктье – его имя.

– И что же он тебе сделал?

Для того чтобы удобнее было разговаривать, а еще – потому что Альдо понятия не имел о том, куда ехать, он остановил машину под каштанами на Елисейских Полях.

– Почти ничего! Всего-навсего заставил меня прогуляться до Асуана, где назначил свидание под тем предлогом, что ему необходимо показать мне надписи, которые он случайно обнаружил рядом с первым порогом Нила, но не сумел расшифровать.

– Египтолог, который не умеет прочесть иероглифы? Это что-то новенькое!

– Он не египтолог. Он изучает цивилизации Евфрата. Потому-то я ничего и не заподозрил.

– В таком случае что он делал в Асуане, ведь это не его территория?

– Якобы отдыхал в отеле «Старый порог», и открытие, о котором идет речь, совершил случайно во время прогулки.

– А вы с ним в такой большой дружбе, что для него совершенно естественно было вспомнить о тебе, чтобы поделиться своей находкой?

– Не сказать, чтобы мы были друзьями, но он всегда выказывал мне величайшее уважение, можно даже сказать – преклонение. Словом, у меня не было ни малейших оснований в нем усомниться. Вот только... когда я приехал в Асуан, его там уже не было. Он уехал, оставив мне письмо с кучей извинений и тремя орфографическими ошибками: изъявлял сожаление по поводу того, что нашу встречу придется отложить, поскольку его отец только что скончался в Монтобане и он должен туда вернуться.

– Так что тебе тоже пришлось уехать восвояси. Только ведь не из-за этого ты так его отколотил несколько минут тому назад? Он же не виноват в том, что потерял отца...

– Если не считать того, что он потерял его десять лет тому назад. Сразу после возвращения я наткнулся на одного человека, который кое-что знал на его счет и просветил меня: вот уже полгода как этот проходимец водит меня за нос. Он такой же археолог, как... как... да как ты, например! Только он очень много читал и хорошо соображает. Вот отсюда и эта поездка через весь Египет.

– И что за ней крылось?

– Самое обыкновенное ограбление. Меня просто-напросто обокрали – ободрали как липку, ни дать ни взять – разбойники на большой дороге...

– Ограбили квартиру на улице Жуффруа? Но, когда я там был, твой Теобальд ничего не сказал мне об этом!

– Нет... не на улице Жуффруа!

Адальбер снял маленькую кожаную фуражку, которую всегда надевал, садясь за руль, и выпустил на свободу кудрявую соломенную шевелюру, к сорока годам слегка засеребрившуюся. И тотчас прядь волос привычно упала ему на лоб, прикрывая глаза чудесного голубого цвета, обманчиво простодушное выражение которых придавало нечто ангельское его круглому курносому лицу, за годы раскопок потемневшему под палящими лучами египетского солнца. Но, хоть Адальбер и был самым лучшим парнем на свете, честным и верным другом и выдающимся археологом, не следовало слишком доверять его невинной и даже наивной внешности: этот долговязый и всегда одетый с иголочки человек обладал неожиданными особенностями и умениями: например, он почти профессионально и на удивление ловко управлялся с любыми замками. Это не означает, что последний представитель старинного пикардийского рода Видаль-Пеликорн был заурядным взломщиком, но его способности порой оказывались весьма полезными во время поисков, которые заставляли его вместе с Морозини разъезжать по всей Европе и загоняли даже в Палестину. Закоренелый холостяк, – хотя и было у него в жизни приключение, которое едва не привело его под венец, – Адальбер был беззаветно предан Альдо и преисполнен нежного восхищения Лизой, перенося это чувство и на детей.

Сейчас это бесхитростное лицо на глазах у Альдо, с любопытством следившего за его превращениями, принимало довольно красивый кирпичный оттенок, но деваться было некуда: Адальбер дошел в своем рассказе до того места, где необходимо было дать хоть какие-то разъяснения.

– Надо тебе сказать, что все, что мне удалось собрать в течение моей довольно-таки долгой карьеры, хранится не в моей квартире. Я купил лет... скажем, десять тому назад старый дом в Сен-Клу... и, поверь мне, оттуда открывается совершение восхитительный вид на Сену!

– Неужели ты хочешь мне сказать, что обзавелся тайником, где укрываешь добычу, как делают воры и грабители?

– Ох, до чего же ты любишь громкие слова! Настоящий итальянец! Ни в чем не знаешь меры!

– Во-первых, я не итальянец, а венецианец, а во-вторых, мне нравится называть вещи своими именами.

– Так вот, здесь как раз имя совершенно для вещи не подходит. Я бы назвал это скорее... маленьким частным музеем, куда мне нравилось время от времени приходить, – вздохнул Адальбер. – И вот его-то старательно обчистили!.. Скажи, пожалуйста, что мы здесь делаем? Зачем ты остановился у этого тротуара, под деревом, на котором почки еще только раскрываются? Может быть, поедем домой? Теобальд, наверное, уже приготовил обед. И, собственно, что ты вообще делал на улице Мон-Табор?

– Собирался пообедать в «Русском домике»...

– Терпеть не могу русскую кухню! За исключением икры. Ты любишь икру?

– Икру люблю, но туда мне надо было по делу. Я тебе чуть позже объясню. А пока давай разберемся с твоей историей! Ты-то сам что делал на этой улице?

– А я шел покупать галстуки и вдруг увидел этого типа, который, надо тебе сказать, исчез из своей квартиры на улице Жакоб, не оставив адреса. Стоило мне его увидеть, у меня кровь закипела. Остальное ты знаешь.

– Глупее драки в этом случае ничего не придумаешь! Лучше бы ты его выследил и узнал, куда он едет. Меня бы сильно удивило, если бы он тебя послушался и отдал тебе твое барахло. Тебе надо было обратиться в полицию!

– Наверное, надо было, – небрежно отмахнулся Адальбер, – вот только я совершенно уверен в том, что мое, как ты его называешь, «барахло» уже далеко, и у меня нет никаких доказательств того, что Латроншер имеет к этому хоть какое-то отношение!

– Последний вопрос: как получилось, что мне ты никогда не говорил про свой «частный музей», а этот тип оказался в курсе? Ты водил его туда?

– Не бредишь часом, дорогой? Я еще не сошел с ума! Он, наверное, как-нибудь меня выследил.

– Что правда, то правда: пытаться проскользнуть незамеченным на машине вроде этой – чистейшее безрассудство, чтобы не сказать больше! – усмехнулся Морозини, снова заводя мотор, который тут же радостно взревел, спугнув стаю голубей.

– У кого совесть чиста, тому незачем проскальзывать незаметно! – тоном оскорбленной добродетели изрек Адальбер. -Давай теперь подарим себе несколько мгновений восхищение безупречной красотой! Как поживает Лиза?

Через двадцать минут оба друга уже сидели за столом и уплетали отменный паштет, поданный Теобальдом, который не помнил себя от радости при виде внезапного восстановления того, что он называл «тандемом». Со времен неудачной помолвки хозяина с мисс Доусон бедный парень как огня боялся непрошеной гостьи, которая могла снова появиться в доме и взять прежнюю власть над Адальбером. Сколько тот ни твердил, что не желает иметь ничего общего с воровкой, да к тому же еще и авантюристкой, Теобальд по-настоящему успокаивался только тогда, когда на горизонте появлялся Морозини или же Видаль-Пеликорн отправлялся в Венецию. Разумеется, продолжая делать свое дело, – за паштетом последовали совершенно великолепные морские гребешки с шампанским! -он ни слова не упустил из рассказа князя-антиквара о его монмартрских приключениях. Помощь Теобальда, на которого можно было рассчитывать в трудных обстоятельствах, была так драгоценна, а верность его столь безупречна, что никому и голову бы не пришло хоть что-то от него скрывать.

– В каком-то смысле, – сказал в завершение рассказа Морозини, – ты, устроив весь этот переполох, оказал мне услугу. У меня было ощущение, что за мной следили с той самой минуты, как я вышел из «Ритца».

– Где ты ни минуты больше не останешься! – выкрикнул Адальбер. –Если за тобой шпионит комиссар Ланглуа, здесь он тебя искать не станет. Как только Теобальд закончит возиться с посудой, мы отправим его в отель за твоими чемоданами. Он пройдет через улицу Камбон, будет держаться как можно незаметнее... а знаешь ли ты, что он превосходно управляется с замками? Это я его научил!

– Боже правый, надо же до такого додуматься! Ты хочешь, чтобы в следующий раз, когда я остановлюсь в «Ритце», меня арестовали за мелкое мошенничество? Сбежать, не заплатив по счету? Вот спасибо, удружил, ничего не скажешь!

– Дашь Теобальду конверт с деньгами и письмо, он оставит все это на камине.

– Дело в том, что... там остались не только чемоданы.

– Ты оставил жемчужину в сейфе отеля?

– Нет. Она как раз в моем номере.

– Ну, так в чем дело? Тебе надо только сказать Теобальду, где она лежит. Ты ведь знаешь, что можешь ему доверять?

– Вот этого можно было не говорить! Теобальда я знаю. И его брата-близнеца тоже. Кстати, а у Ромуальда как дела? Все так же бегает?

– Нет, сейчас как раз ковыляет: повредил ногу заступом, когда работал в саду.

Часом позже Теобальд, в черном пальто и котелке, ни дать ни взять безупречный слуга из хорошего дома, вошел в «Ритц» через подъезд на улице Камбон, беспрепятственно поднялся на второй этаж, остановился перед дверью номера 207 и без малейших затруднений открыл ее при помощи отмычки, которой орудовал с ловкостью профессионала. Но, едва войдя, он убедился в том, что его опередили, и это явно пошло не на пользу роскошным апартаментам: все было перевернуто вверх дном и, хотя вроде бы ничего не разбили и не сломали, но не осталось ни одного ящика, из которого не выкинули бы содержимое, ни одной подушки, которую не сбросили бы с места, и ни одного шкафа, который не выпотрошили бы до основания.

Теобальд некоторое время с невозмутимым видом созерцал это безобразие. Затем его взгляд переместился вверх и остановился на граненой хрустальной люстре. Внимательно ее изучив, он разглядел утолщение на колонне, украшенной разнообразными стеклянными наростами. Обреченно вздохнув, он снял пальто, шляпу и пиджак, оставив на руках перчатки, огляделся, выбрал стоявший у стены инкрустированный шкафчик, вытащил его на середину комнаты, точно под люстру, затем придвинул к нему письменный стол, на который и залез, чтобы затем перебраться на шкаф {Морозини велел ему действовать именно так). Добравшись до люстры, он без труда обнаружил маленький сверток в прозрачной бумаге, которую две узкие Полоски клейкой ленты удерживали: между двумя выступами. С пола, если не знать заранее о существовании тайника, его невозможно было, обнаружить, и Теобальд, знавший толк в этом деле, оценил укрытие по достоинству, но не стал тратить драгоценных минут на бесплодное восхищение. Отклеив крохотный сверток, он сунул его в карман, спустился вниз, расставил мебель по местам и принялся собирать одежду и прочие принадлежавшие Альдо вещи, сразу же укладывая их в чемодан. Затем перешел в ванную, сложил туалетные принадлежности в несессер, привел в порядок собственный костюм и, захватив пальто и шляпу, как ни в чем не бывало покинул номер, аккуратно закрыв за собой дверь. Правда, перед тем как уйти, он немного помедлил, не зная, как поступить с конвертом, который вручил ему Альдо, посоветовав при этом оставить его на видном месте посреди письменного стола. В таком беспорядке как-то не очень хотелось что-нибудь оставлять.

Спустившись в холл, он направился прямиком к стойке и передал запечатанный конверт портье со словами:

– Я пришел за багажом князя Морозини.

– Мы всегда с сожалением расстаемся с князем, но надеемся вскоре увидеть его снова! Заверьте его сиятельство в том, что мы всегда готовы ему служить, – учтиво добавил служащий отеля, бросив взгляд на приложенное к деньгам письмо.

Теобальд поманил портье пальцем, чтобы тот приблизил ухо к его губам:

– Между нами говоря, повезло вам, что его сиятельство прислал сюда меня! – доверительно шепнул он в ухо портье. У вас тут очень любопытный метод уборки.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что вам не помешало бы послать кого-нибудь в двести седьмой номер. Вы очень удивитесь, когда увидите, как он выглядит...

Высказавшись, Теобальд подхватил багаж и с достоинством вышел на бульвар Мадлен, чтобы сесть там в такси, поскольку ни одна из стоявших у отеля машин доверия ему не внушала. Вернувшись на улицу Жуффруа, он рассказал Альдо о том, в каком состоянии нашел его номер, и вручил ему пакетик, заметив при этом:

– Великолепный тайник! Комнату перевернули вверх дном, обшарили каждый уголок, а жемчужину не нашли. Осталось узнать, кто приходил с обыском. Полиция?

– Вот уж точно нет! – ответил Морозини. – Либо я перестал разбираться в людях, либо комиссар Ланглуа не из тех, кто действует подобным образом. Если бы он проводил подобные изыскания, то делал бы это тщательно, в моем присутствии или, по крайней мере, в присутствии кого-то из служащих «Ритца», и уж, во всяком случае, не со злобой, которая охватывает бандитов, не находящих того, что искали.

– Тогда кто же? – спросил Адальбер.

– В том-то и вопрос! У похитителей не было никакой возможности узнать, что я замешан в эту историю, если только один из них не был на улице Равиньян в тот момент, когда мы привезли малыша Лебре, а потом отвечали на вопросы инспектора.

– Уже кое-что! Но есть более серьезная проблема: они подозревают, что именно ты взял вещь, спрятанную в камине. Что ты написал в письме, которое Теобальд отнес в «Ритц»?

– Что я намерен провести двадцать четыре часа у одного из друзей, после чего уеду в Лондон. Если допустить, что им дадут прочесть это письмо, они там и станут меня искать...

– Ты забываешь только о том, что Ланглуа, весьма любезно, но твердо попросил тебя не покидать Францию, и даже больше того – не уезжать из Парижа. Не держи его за дурака, Альдо! Этот парень не промах...

– Но при этом, похоже, звезд он с неба не хватает. И все же я допускаю, что ты прав. Так что я сообщу ему, что останусь у тебя, и попрошу, если возникнет необходимость, прийти поговорить со мной сюда или назначить встречу где-нибудь еще, соблюдая осторожность... Кстати, насчет «поговорить»: мне необходимо встретиться с князем Юсуповым. За его адресом я и шел в «Русский домик».

– Этот-то зачем тебе понадобился?

– Всего-навсего затем, чтобы передать одну вещь!

Альдо развернул бумагу, взял в руки прелестное украшение и положил его на стол между собой и Адальбером.

– В конце концов, драгоценность принадлежит ему, поскольку его дед купил ее самым законным образом. Он может поступать с ней, как захочет, а главное – пусть сам разбирается с комиссаром Ланглуа. А я смогу наконец вернуться домой.

– В «Ритце», что ли, тебе не дали его адрес?

– Нет, ты же знаешь Франка, их бармена. В отличие от большинства своих коллег, он – сама скрытность, сама корректность. Он только и сказал мне, что Юсупов живет где-то у Булонского леса...

– У меня есть старый друг, который живет там же. Наверное, он сможет тебе помочь. Такому экзотическому персонажу, как Юсупов, вряд ли легко было бы затаиться... Сейчас позвоню другу.

Но Адальбер позвонил не сразу, он еще помедлил и, протянув руку к жемчужине, взял ее за бриллиантовую подвеску, как взял бы за хвостик ягоду клубники.

– До чего хороша! – вздохнул он, любуясь тем, как играет на ней свет. – Неужели тебе не хочется оставить ее у себя? Я думал, ты неравнодушен ко всем историческим драгоценностям?

– Только не к этой! Во-первых, для меня это «красная» драгоценность...

– От пролитой крови? Но ведь это участь почти всех украшений, у которых есть история. Ты уже забыл камни с пекторали?

– Нам и тогда больше всего на свете хотелось одного: как можно скорее вернуть их на их законное место. Кроме того, жемчуг я люблю меньше, чем камни. Он может умереть, а камни не умирают никогда. И, наконец, «Регентша» связана с Наполеоном, а я, как и положено истинному венецианцу, всегда относился к императору без всякого восторга.

– Допустим! Но Наполеон не был ловцом жемчуга. Она ведь должна была существовать и до него? И прежде всего, почему ее называют «Регентшей»?

– Думаю, из-за Марии-Луизы, которой пришлось стать регентшей, когда ее супруг отправился воевать в Москву...

– Эта гусыня? Она ни на что была не годна. А уж тем более – на то, чтобы править, и незачем было награждать эту великолепную жемчужину титулом, который ей совершенно не подходил. Тебе не хочется копнуть чуть поглубже? Ведь должна же быть другая причина? Другая регентша! Настоящая!.. Или, может быть, она принадлежала какому-то регенту, как большой луврский бриллиант?

– Нито, который продал жемчужину Наполеону, может быть, что-нибудь об этом и знал, но Нито ведь давным-давно умер...

– После таких людей остаются архивы...

Морозини встал, взял со стола жемчужину и засунул ее в карман.

– Адальбер, не искушай! Лучше найди мне адрес Юсупова!

Юсуповы жили в доме 27 по улице Гутенберга, довольно красивом здании, состоявшем из главного корпуса и двух пристроек, выходивших одна во двор, другая в сад. Последняя по прихоти князя, страстно любившего представления, была переделана в театр.

Альдо пришел к Юсуповым около четырех часов пополудни, рассудив, что это вполне подходящее время для человека, не предупредившего о своем визите. Конечно, ему было бы намного удобнее договориться о встрече по телефону, но в сложившихся обстоятельствах он предпочитал действовать с предельной осторожностью.

Попросив таксиста, который его привез, немного подождать, венецианец вошел в распахнутые ворота, поднялся по ступенькам крыльца и позвонил у дверей. Открыл ему верзила, задрапированный в длинную хламиду, своей белизной подчеркивавшую черноту самой черной кожи, какую только можно было отыскать во всей Африке. Слегка поклонившись элегантному посетителю, это существо, не дав ему и рта раскрыть, произнесло:

– Я – Тесфе, слуга хозяина. Что тебе надо от него, о чужестранец?

– Минуту внимания. Не мог бы ты передать ему вот это? – ответил Морозини, протягивая негру визитную карточку, на которой приписал от руки несколько слов.

Черный исполин взял у незваного гостя из рук карточку, снова поклонился, ушел и пропал навсегда. Вместо него явился белокурый юноша, чей украшенный очками нос, бесспорно, выдавал в нем секретаря. Так оно и оказалось. Этот молодой человек, по фамилии Кетли, учтиво осведомился о цели столь внезапного визита.

– Мне хотелось бы поговорить с князем Юсуповым об очень важном деле, требующем его личного присутствия. Дело несколько... деликатное. Именно по этой причине я не предупредил о своем приходе заблаговременно.

– Вы ничего не можете рассказать мне о сути этого дела?

Альдо был способен проявлять терпение лишь в тех случаях, когда считал, что овчинка стоит выделки. Ему и в голову не могло прийти, что человек, благодаря своему браку ставший племянником покойного царя, окажется до такой степени труднодоступным.

– Нет. Только самому князю – или никому! Должно быть, вы обо мне не слышали, иначе знали бы, что я прихожу сам, только если дело крайне важное...

– Но... князь болен!

– Очень жаль. Когда он почувствует себя лучше, позвоните мне, пожалуйста, по этому номеру...

Альдо уже потянулся за карточкой, чтобы записать на ней номер телефона, когда за спиной у секретаря раздался смех, дверь распахнулась, чтобы пропустить одно из самых прекрасных созданий, каких Морозини когда-либо доводилось видеть. Причем красота этого создания была довольно редкой разновидности: архангел, одевающийся у самых модных лондонских портных. Черты его лица были до того тонкими, что, озаренные завораживающим взглядом зеленовато-голубых глаз, казались женственными. В ранней молодости Феликс Юсупов этим пользовался, белыми санкт-петербургскими ночами разгуливая по увеселительным местам в юбках, позаимствованных им у своей матушки. Так развлекался князь, обладавший когда-то несметным богатством, – вероятно, самым крупным состоянием в России! – позволявшим ему удовлетворять любые прихоти. Со всем этим было покончено раз и навсегда после его женитьбы на княжне Ирине, племяннице Николая II, однако многочисленные таланты и артистические наклонности требовали реализации: он до безумия любил музыку и литературу, прекрасно танцевал, пел, играл в спектаклях и руководил домом моды куда лучше, чем иные профессионалы. Альдо сам смог убедиться в том, насколько великолепным голосом одарен Юсупов, когда тот воскликнул:

– Умоляю вас, простите моим верным стражам выказанное ими чрезмерное усердие! Им повсюду мерещатся враги... Входите, входите же! Идемте со мной! Мы познакомимся поближе, потому что я, конечно же, знаю, кто вы такой!

Невозможно было устоять перед такой неотразимой приветливостью, не пожать руку, протянутую с такой непосредственностью. Феликс Юсупов повел гостя через комнаты, отделанные в синих и зеленых тонах, в гостиную, которая, должно быть, служила ему и рабочим кабинетом: здесь можно было увидеть признаки всех занятий князя – от рулонов шелка, предназначенных для дома моделей «Ирфе» (Ирина и Феликс), до гитары; ручка лежала наготове на раскрытой тетради с недописанными заметками о новой книге, повсюду стояли планшеты с листами эскизов театральных костюмов... С прекрасно написанного портрета, висевшего на стене, смотрела не менее прекрасная молодая женщина. Что касается обстановки, она была совершенно английской.

– Мне неудобно сейчас беспокоить вас, – начал Морозини. – Ваш секретарь сказал мне, что вы нездоровы.

– Мидии, дорогой мой! Я поел мидий, которые со мной не ужились, но сейчас, как видите, мне уже гораздо лучше. И, кроме того, я сгораю от нетерпения, мне хочется поскорее узнать, что привело ко мне такого известного человека... и такого нерусского. Может быть, вы хотели купить у меня драгоценности? Но, вы знаете, у меня ровно ничего не осталось. Да садитесь же, прошу вас!

Альдо устроился в чиппендейловском кресле, заботливо проверив складку на брюках.

– Совсем напротив, князь! Я вам кое-что принес...

– Боже мой! Кто мог вам внушить, будто я способен купить что бы то ни было? Я беден, как Иов!

– Речь и не идет о том, чтобы покупать.

Вытащив из кармана шелковый платок, в который была завернута «Регентша», Морозини развернул его и положил вместе с украшением поверх стопки бумаг.

– Это ведь принадлежит вам, не правда ли? Я пришел для того, чтобы всего-навсего вернуть вам ваше имущество.

Глаза русского князя округлились, выражение его лица мгновенно изменилось. Юсупов наклонился над жемчужиной, чтобы получше ее разглядеть, однако в руки не взял и даже сцепил пальцы за спиной, как будто боялся невольно к ней потянуться. Когда он снова поднял глаза, в его взгляде не оставаясь и следа веселости. Только вопрос и легкая настороженность.

– Где вы ее нашли? – спросил он.

– Это довольно долгая история, – ответил Альдо, слегка дивленный безрадостной реакцией. – И трагическая... – Меня это не удивляет. И все же мне хотелось бы услышать эту историю... если вы не торопитесь?

– Я в полном вашем распоряжении.

– Тогда выпьем чаю! Только сначала спрячьте это! Альдо, не переставая удивляться, прикрыл жемчужину концами белого шелкового платка. А хозяин дома хлопнул в ладоши, и почти в то же мгновение появился исполин Тесфе, толкавший перед собой столик на колесиках, на котором царил самовар в окружении крохотных бутербродов, ячменных лепешек и печенья, создав тем самым своеобразный англо-русский союз.

– В моем доме никогда не подают пирожных с кремом, любезно улыбнувшись, пояснил Юсупов. – Пресса как в Европе, так и в Америке, изобразила меня в таком виде, что приходится принимать меры предосторожности, которые кому-то могут показаться необходимыми...

Газеты и в самом деле, как только речь заходила о Феликсе Юсупове, редко упускали случай присоединить к его имени броское пояснение: убийца Распутина! А ведь каждому было известно, что в ту трагическую ночь на набережной Мойке князь прежде всего угостил «духовного наставника» царицы особенно любимыми им пирожными с розовым кремом, в которые перед тем щедро вспрыснули через шприц стрихнин, и мадерой с цианистым калием. Впрочем, все это нисколько не повредило человеку, в котором дьявол, казалось, сосредоточил все свое могущество. Напичканной ядами жертве удалось убежать, но Феликс и его кузен, великий князь Дмитрий, догнали Распутина и расстреляли из револьверов. Но и тогда, когда «труп» был спущен под лед в Неву, никто не был вполне уверен в том, что с ним наконец покончено. Так что ничего удивительного не было в том, что пирожные с кремом навсегда исчезли с княжеского стола...

– Лично я ничего не имел бы против, – вздохнул Альдо, принимая налитую для него чашку и надкусывая бутерброд с огурцом.

Надо же было придумать такое наказание для него – он терпеть не мог как чай, так и огурцы! Ему куда больше удовольствия доставила бы чашечка кофе, а этот черный исполин, скорее всего, абиссинец или что-то близкое к тому, наверное умеет его варить. Любуясь портретом, Морозини спросил, окажут ли ему честь – представят ли княгине.

– К сожалению, не получится. Ирина уехала в Англию навестить свою матушку, но вы можете прийти в другой раз, когда она вернется. А пока расскажите мне вашу историю!

Альдо повиновался и на этот раз ничего не скрыл. Не забыл упомянуть и о том, что полиция им интересуется, но особенно старательно расписывал мужественное поведение малыша Лебре. И закончил свой рассказ словами:

– В обмен на возвращение этой великолепной драгоценности я прошу вас только об одном: вырвать мальчика из лап подстерегающей его нищеты. После чего мне останется только откланяться и поблагодарить за дружеский прием, я на подобное и не рассчитывал...

– Господи, да почему же? Вы принесли мне принадлежавшую моей семье драгоценность, взамен просите лишь исполнить вполне естественное для любого доброго человека желание и ждете, что я брошу в вас камень?

Альдо рассмеялся.

– Этого не ждал, но все же опасался, свалившись так внезапно на голову, -вас потревожить. Собственно, так оно и вышло!

– Нет. Вы ничуть меня не потревожили... разве что в том смысле, какого и предположить не могли...

Юсупов снова развернул огромную жемчужину, несколько мгновений, молча и по-прежнему не прикасаясь к ней, смотрел на нее, потом с внезапной холодностью произнес:

– Мне не доставляет ни малейшего удовольствия возможность снова увидеть эту драгоценность. Совсем напротив! Когда мы бежали из Санкт-Петербурга, я нарочно оставил ее там.

– Нарочно?.. Мне говорили, что вы взяли с собой лишь небольшие камни или украшения, но «Регентшу» так легко было снять с этого знаменитого нагрудника. Несчастный Петр Васильев именно так и поступил.

– Я прекрасно мог взять с собой и весь нагрудник, раз сумел вывезти две картины Рембрандта. Вот только существует одно обстоятельство, о котором вы не подозреваете: дело в том, что, придя ко мне в тот... исторический вечер, Распутин рассчитывал быть представленным моей жене, но, кроме того, надеялся, что я ему уступлю – для него это означало «подарю» —то, что он называл «Большой Жемчужиной Наполеона»! В разговорах, которые были между нами перед тем, он часто упоминал о ней, и в конце концов я понял, что он приписывает этой драгоценности магические свойства: она могла ему дать абсолютную власть... богатство, равное императорскому...

– Что за чушь! Наполеон никогда ее не носил. Перед тем, как отправиться в Россию, он подарил ее своей жене!

– Конечно, но вы – человек западный, и потому представить себе не можете, что представляет собой для моей страны тень Императора: его вполне серьезно считали воплощением дьявола, им даже пугали маленьких детей. Кроме того, жемчужина принадлежала и другому французскому императору...

– Победителю при Седане? Благодаря ему, как, впрочем, и его дяде, немцы вошли во Францию...

– Дорогой мой!.. Вы никогда не будете рассуждать так, как сибирский крестьянин, а в особенности – этот сибирский крестьянин! Он был убежден в том, что жемчужина обладает магическими свойствами, потому что с ней связано имя Наполеона. Мой дед, со своей стороны, покупая ее, видел в ней нечто вроде военного трофея. Он подарил драгоценность своей дочери Зинаиде, моей матери. И интересно, что ей, всю жизнь обожавшей драгоценности, именно эту жемчужину носить совсем не нравилось. Она находила ее... тяжелой. И воспринимала скорее как музейный экспонат, своего рода диковинку. Но, поскольку моя невеста восхищалась этим украшением, матушка перед нашей свадьбой отдала жемчужину мне – для Ирины. Подарок доставил моей молодой жене величайшее удовольствие, она носила жемчужину в виде подвески на длинной цепочке, в которую были вставлены и другие жемчуга и бриллианты, она взяла ее с собой в свадебное путешествие. Мы поехали сначала в Египет, затем в Палестину...

– Я тоже в свадебное путешествие ездил в Палестину, – заметил Морозини. – И сохранил об этом далеко не самые лучшие воспоминания...

– Так же, как и я! С нами то и дело приключались какие-нибудь беды и неприятности: для начала я, едва оказавшись в Каире, подцепил желтуху, а мою жену едва не укусил скорпион. В Иерусалиме нас чуть было не раздавила толпа, набившаяся в православный собор, чтобы на нас поглазеть. Мы в брались оттуда невредимыми только благодаря одному молодому дьякону и боковой двери: главную дверь вышибли.

– Эти люди были настроены против вас?

– Нисколько. Наоборот, такой напор толпы следует считать проявлением симпатии. На нас всегда со всех сторон сбегаются поглядеть, когда мы путешествуем, – с горькой улыбкой пояснил Феликс. – Должно быть, нас находят крайне экзотическими фигурами! Короче говоря, пасхальная ночь, которую я там провел, и моя встреча с Тесфе, моим слугой-абиссинцем, которого я нашел в миссии, были единственными отрадными впечатлениями за всю поездку, и я, пожалуй, рад был покинуть эти края. Мы отправились в Италию. На следующий день после нашего приезда мы встретились с молодым итальянским аристократом, с которым я был знаком до того, и пригласили его на ужин, а еще через день он покончил с собой!

– Жемчужина в тот вечер была на княгине?

– Она каждый день надевала ее, и Бамбино – так я окрестил этого итальянца, потому что он выглядел очень уж юным, – восхищался жемчужиной и долго с ней играл. Он, пожалуй, скорее, любил Наполеона, чем наоборот!.. Но и это еще не все: три дня спустя, когда мы уходили с виллы Адриана, Ирину едва не убила пуля террориста, за которым гналась полиция, после чего я чуть не потерял жену в катакомбах святого Каллиста: она задержалась, читая надпись.

– В самом деле, удивительный ряд совпадений! А потом вы вернулись в Россию?

– Нет, сначала заехали в Париж, чтобы забрать украшения, которые я заказал у Шоме. Я умолял тогда Ирину расстаться с проклятой жемчужиной, но она ни за что не соглашалась, и единственное, чего я смог добиться, – жена пообещала больше ее не носить. Для верности я снова прикрепил «Регентшу» к знаменитому нагруднику, который совершенно немыслим на современных платьях...

– ...а когда вы покидали Санкт-Петербург, то даже и не подумали ее оттуда забрать?

– Вы все поняли правильно! И потому я надеюсь, что вы лучше всякого другого поймете, отчего мне больше не хочется иметь дело с этой... этой злополучной вещицей! Я даже в руки ее не хочу брать. Заберите ее, продайте, делайте с ней все, что хотите! Я больше не хочу иметь с ней ничего общего и благословляю небо за то, что моя жена сейчас в Лондоне!

Морозини, совершенно ошеломленный, переводил взгляд с огромной жемчужины, мирно лежавшей перед ним и в свете угасающего дня окруженной сияющим ореолом, на человека, который, стоя в нескольких шагах от стола, с отвращением на нее смотрел.

– Вы поставили меня в очень затруднительное положение! – произнес наконец князь. – Не могли бы вы спрятать жемчужину в сейф, а через некоторое время выставить на продажу? Например, в пользу всех этих беженцев, которым, насколько мне известно, вы помогаете, или дома призрения княгини Мещерской в Сен-Женевьев-де-Буа? Не говоря уж о моем маленьком подопечном!

– Вашими устами глаголет святое чувство, дорогой князь, я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы ее продать. Только продавать ее буду не я! А главное, я не хочу, чтобы при этой упоминались наши имена! Так что займитесь этим сами! В конце концов, это ведь ваше ремесло?

От Морозини не ускользнула грубость тона Юсупова, которой прежде не было. Что поделаешь, и он тоже принимает Альдо за лавочника и ни в какую не желает признать, что роскошный антикварный салон князя все-таки выглядит куда лучше какого-нибудь ресторана или модного дома. Обиженный гость уже собрался ответить, и довольно резко, но дверь внезапно распахнулась, пропуская водоворот черно-бурых лисиц, от которого исходил сложный и пьянящий аромат, напоминавший одновременно розовые сады Исфагана после дождя и таинственные святилища дальних стран, где жгут мирру и сандаловое дерево. Для чувствительного носа Альдо аромат был, пожалуй, чересчур навязчивым, но тем не менее действовал неотразимо. В то же время по комнате разнесся звук мягкого, чуть глуховатого голоса:

– Дражайший Феликс! Простите мне мое вторжение, но нам крайне важно поговорить о необычайно важных вещах!

Не обращая на гостя ни малейшего внимания, молодая женщина устремилась к Юсупову, протягивая ему обе руки. Альдо только и успел заметить, что вошедшая на редкость хороша собой. Чистый профиль, тонкие черты лица, светлые, неповторимого оттенка голубые глаза, блестящие из-под неправдоподобно длинных и густых ресниц. Длинные волосы цвета воронова крыла были уложены в замысловатую прическу, украшенную крохотной меховой шапочкой, с брошью из светлых сапфиров. Но, если волосы свои незнакомка в жертву моде не отдала, презрев короткую стрижку, то прихотям кутюрье следовала, должно быть, слепо, поскольку ее короткое, с небрежной грацией накинутое манто позволяло увидеть во всей красе совершенно прелестные ножки.

Однако неудержимый порыв, увлекший ее в глубину комнаты, к хозяину дома, угас при виде драгоценного украшения, по-прежнему лежавшего на шелковом платке.

– Ой! Что это за чудо!.. Где вы отыскали эту сказочную жемчужину? Она самая большая из всех, какие мне доводилось видеть! Какая красота! Какая...

Ее руки в черных замшевых перчатках уже почти коснулись «Регентши», но Юсупов крепко сжал их и выпускать явно не собирался:

– Только не прикасайтесь к ней, Таня! Не надо!

– Почему? – простонала та, словно он причинил ей боль.

– Она не приносит счастья. Кроме того, она принадлежит князю Морозини, которого вы видите перед собой и которого я имею удовольствие вам представить. Графиня Абросимова, дорогой друг!

Альдо склонился над рукой, которую графиня протянула ему, не удостоив и мимолетным взглядом. Ее восхитительные голубые глаза были прикованы к жемчужине. На этом прекрасном, чуть восточном лице Морозини без всякой радости увидел уже знакомое ему раньше выражение болезненной алчности.

Юсупов, слегка встревожившись, поспешил вмешаться:

– Мне не хотелось бы задерживать вас, князь! Заберите ваше имущество, – продолжил он, сделав нажим на слове «ваше», – и на этом расстанемся! Но я буду рад снова видеть вас в любой из ближайших дней! Подождите минутку, Таня! Я только провожу нашего друга!

Дольше оставаться у Юсупова было невозможно. Альдо спрятал жемчужину в карман, поклонился графине и вышел из гостиной вместе с хозяином, который проводил его до прихода, с некоторой поспешностью пожал ему руку и вернулся к прекрасной гостье. Тесфе подал Альдо его черное шерстяное пальто, шляпу и перчатки и осведомился, не позвать ли такси. Морозини ответил, что такси его ждет, а вот от телефонном справочника он бы не отказался.

Минутой позже он покинул улицу Гутенберга и двинулся по направлению к бульвару Осман, где находилась контора мэтра Лэр-Дюбрея: в том, что касалось продажи с аукциона, ему не было равных во всем Париже, особенно если речь шла о драгоценностях. А кроме того, встретиться с ним было попросту приятно, поскольку Альдо хорошо его знал и оба радовались любому случаю повидаться – хотя бы ради удовольствия поговорить о драгоценных камнях и прославленных украшениях.

И все же, выйдя от Юсупова, Морозини не без колебаний назвал шофёру адрес конторы Лэр-Дюбрея. Ему захотелось направиться на набережную Орфевр и отдать комиссару Ланглуа эту жемчужину, которая явно никого не привлекала, – за исключением банды убийц! – и которую Альдо находил теперь весьма обременительным имуществом. Ему не терпелось вернуться домой, но он не мог уехать из Парижа до тех пор, пока полицейский не вытянет из него все, что считает нужным. Кроме того, Альдо считал, что у него есть обязательства по отношению к Маше Васильевой. Стоит только подвеске попасть в сейф полиции, и одному богу известно, когда она снова увидит свет! Она останется лежать под замком, не принося никому ни малейшей пользы, да вдобавок еще недоверие комиссара Ланглуа усилится, если Альдо признается ему в том, что хранит у себя вещественное доказательство. Действительно, лучше всего ее продать, и продать как можно скорее.

Мэтр Лэр-Дюбрей, как и рассчитывал Морозини, встретил его с распростертыми объятиями, если только подобное выражение применимо к человеку, в повседневной жизни предельно сдержанному и необщительному. Но таков уж удел любой исторической драгоценности: заставлять даже тех людей, которых никак не назовешь экспансивными, забыть о выдержке и хладнокровии.

– «Регентша»?.. Вы принесли мне «Регентшу»? – воскликнул этот выдающийся оценщик, когда за ними плотно закрылись обитые кожей двери его кабинета и Морозини рассказал, зачем пришел. – И вы совершенно уверены, что это именно она?

– Судите сами! Огромная жемчужина снова, покинула свое укрытие, но этот раз рука Лэр-Дюбрея с благоговейным восторгом взяла подвеску и перенесла ее на письменный стол, под только что зажженную мощную электрическую лампу. В течение нескольких минут в строгом, но вместе с тем роскошном кабинете, украшенном картинами и прочими предметами, которые могли бы осчастливить любой музей, царила глубокая тишина. Альдо, усевшись в кресло, молча наблюдал за оценщиком.

Наконец тот погасил лампу и, не выпуская из рук жемчужины, вернулся на прежнее место за рабочим столом.

– Никогда бы не подумал, что снова ее увижу, – вздохнул он. – Видите ли, князь, я был еще подростком во времена прискорбно памятной нам продажи королевских драгоценностей, и мой отец принимал в этом участие. Зная о моей уже тогда пробудившейся страсти к историческим драгоценностям, он взял меня с собой, сказав, что мне выпал неповторимый шанс увидеть сказочную сокровищницу, собранную французскими императорами, приумножившими то, что досталось им от французских королей. Незабываемое и горестное зрелище, от которого я пришел в ярость! Мне хотелось броситься к этой ослепительной витрине, выхватить из нее хотя бы самые прекрасные вещи и убежать с ними. Я был... потрясен, зачарован... Мое внимание прежде всего привлекли тогда прелестный жемчужный венец императрицы Евгении... и вот это чудо природы, сиявшее среди бриллиантов... О боже!.. Никогда мне не забыть того дня, до самого вечера я плакал и не мог успокоиться. Но вы, наверное, считаете меня безумцем?

– Ни в коем случае! Вы и представить себе не можете, дорогой мэтр, до какой степени мы с вами схожи. Единственное Различие между нами состоит в том, что вы, насколько я заметил, питаете слабость к жемчугу?

Оценщик залился румянцем, словно юная дева при первом объяснении в любви.

– Я его обожаю... А вы нет?

– Нет. Я больше люблю камни. В особенности изумруды и бриллианты, от которых вполне могу потерять голову! При этом, разумеется, невозможно оставаться совсем уж равнодушным к жемчугу. И, кстати, не можете ли вы сказать мне, почему эта жемчужина называется «Регентшей»? С исторической точки зрения это совершеннейшая бессмыслица...

– А вот и нет, имя было дано не случайно. И намного раньше того дня, 28 января 1811 года, когда она перешла из рук Нито в руки Императора, вот только я думаю, что, кроме меня, об этом никто не знает. Да и я обязан своими знаниями случаю и большой удаче, позволившим мне при подготовке к торгам обнаружить в библиотеке замка в долине Луары письмо маршала д'Эстре, который в то время был послом в Риме. Письмо было адресовано его внучатому племяннику герцогу де Бофору и сопровождало удивительный подарок, который следовало «без лишнего шума» передать королеве Анне Австрийской. Король Людовик XIII только что скончался, и молодой Бофор, которого молва называла любовником королевы, был в большой милости. Думали даже, будто его ожидало еще более высокое призвание, и маршал, заботившийся о чести рода, желал упрочить будущее, обещавшее стать ослепительным. Впрочем, только ввиду столь блистательных перспектив маршал решился расстаться с драгоценностью, тайно подаренной ему папой Григорием XV в знак благодарности за мощную поддержку, оказанную ему, тогда всего лишь кардиналу Людовизи, в момент избрания на папский престол. В конце своего письма Франсуа-Аннибал д'Эстре советовал племяннику дать этой несравненной жемчужине имя «Регентша», поскольку именно регентшей стала в это время мать малолетнего Людовика XIV-го.

– Спасибо! Вот теперь название и в самом деле разъяснилось. Зато мне по-прежнему непонятно, почему Анна Австрийская, которая так любила жемчуг и у которой его было так много, никогда даже не упоминала об этом сказочном подарке человека, не столько богатого, сколько благородного и покрывшего себя славой?

– Обстоятельства! Придворный траур – не самое лучшее время для того, чтобы хвастаться подобной обновкой. Да и положение Бофора вскоре изменилось, об этом позаботился кардинал Мазарини. Более того, герцог пять лет пробыл в заточении в Венсеннском донжоне...

– Вы думаете, королева не решалась выставлять напоказ драгоценность, полученную в подарок от человека, которого она отдала на растерзание Мазарини?

– Да, я думаю именно так. Тем более что Мазарини, у которого было на драгоценности чутье, какому позавидовала бы любая ищейка, дал Анне Австрийской понять, что это было бы неприлично, поскольку двор убежден в том, что Бофор – ее любовник. Но и это еще не все. После беспорядков Фронды, играя на более или менее реальной ревности и пользуясь правами тайного супруга, которые королева имела глупость ему дать, Мазарини заставил королеву отдать ему «Регентшу», этот дар любви, который ей самой он носить не позволял!

– Вполне соответствует его натуре стервятника... Но в таком случае жемчужина должна была обнаружиться в оставшемся после него наследстве?

– Нет. Она была получена от Бофора, а Бофора он ненавидел и в нем видел причину всех своих бед. Ему совершенно не хотелось оставлять жемчужину у себя, и он подарил ее одной из своих племянниц...

– Одной из Мазаринеток? Которой?

– Самой красивой и единственной блондинке среди всех: Анне-Марии Мартиноцци, которую он в феврале 1654 года выдал замуж за принца де Конти – маленького, тщедушного, уродливого, болезненного, а ко всему еще и одного из подстрекателей Фронды. Из-за этого ему, как и его брату Конде, пришлось посидеть в Венсенне, в той самой камере, откуда удалось бежать Бофору. Но он был принцем крови, и только это имело значение для хитроумного кардинала.

– А почему он отдал жемчужину именно Анне-Марии?

Мэтр Лэр-Дюбрей откинулся на спинку кресла, чтобы удобнее было блуждать по потолку кабинета блаженным, мечтательным взглядом.

– Знаком ли вам, дорогой князь, некий портрет, написанный неизвестным художником и хранящийся где-то в Версале?

– Нет. И я не понимаю...

– На этом портрете изображена молодая – впрочем, она так и не успела состариться, поскольку умерла тридцати пяти лет от роду! – принцесса Конти, буквально усыпанная жемчугом, и не мелким. Волосы ее забраны, должно быть, в сетку, которую мы не можем разглядеть, потому что она почти полностью покрыта грушевидными жемчужинами, превращающими ее в некое подобие рыбьей чешуи. Что же касается платья, та его часть, которая видна на портрете, тоже украшена невероятным количеством жемчуга.

– И «Регентша» тоже там?

– Нет. Мадам де Конти не желала ее носить при жизни Анны Австрийской, а когда та скончалась, жемчужины у принцессы уже не было.

– Ее украли?

– Опять-таки нет. В 1662 году на Францию обрушился страшный голод, и принцесса продала все свои украшения, весь свой жемчуг, который так любила, ради того, чтобы накормить бедняков Берри, Шампани и Пикардии. Большая жемчужина исчезла, и никто не знал, где она была до тех пор, пока, полтора столетия спустя, не оказалась в руках Нито...

– Красивая история! – оценил Морозини. – Но откуда вы ее узнали?

– Когда принцесса продавала свои драгоценности, маршалу д'Эстре было восемьдесят девять лет. Он старался не терять из виду жемчужину, безутешно сожалея о том, что так неудачно ее подарил. Меня очень интересовал этот человек. Мне удалось найти другие заметки и документы, благодаря которым я смог восстановить всю историю. То, что вы сегодня принесли мне «Регентшу», для меня очень много значит. Это настоящий праздник для меня. Она так прекрасна!

Жемчужина покоилась в ладони оценщика, и он легонько поглаживал ее пальцем. Альдо молчал, не желая прерывать мгновения нескрываемого счастья, но мэтр Лэр-Дюбрей сам разрушил чары, со вздохом сказав:

– Но, к сожалению, мне, должно быть, снова предстоит ее потерять? Ведь если вы пришли ко мне, значит, хотите, чтобы ее продал?

– Может быть, вы захотите купить ее для себя? – с улыбкой спросил Альдо.

– Увы, жена мне этого не простит! Она тоже в своем роде величайшая редкость, поскольку терпеть не может драгоценностей. Могу ли я поинтересоваться, кто продает эту великолепную вещь? Вы сами?

– Нет. Но продавец хотел бы остаться неизвестным, если вас это не смущает.

– Нисколько. Если вы его представляете, условия будут наилучшими. Дело в том, что как раз...

Он прервался и, взяв со стола толстую папку, принялся листать бумаги.

– ... через десять дней состоится аукцион, где будет выставлено много довольно интересных драгоценностей, принадлежавших двум владельцам. Оба недавно скончались. «Регентша» могла бы стать главным лотом этих торгов... Или вы предпочитаете, чтобы она продавалась отдельно?

– Отнюдь. Наоборот, я хотел бы, чтобы она была продана как можно скорее. Вот уже больше недели как я уехал из Венеции, и мне не терпится туда вернуться...

– Тогда постараемся сделать все, чтобы не задерживать вас слишком надолго. Я попрошу вас поставить несколько подписей, а затем потихоньку займусь подготовкой: начну рассказывать о жемчужине кое-кому из коллекционеров...

Выйдя из кабинета мэтра Лэр-Дюбрея, Морозини почувствовал облегчение. Теперь, когда «Регентша» покоилась в ультрасовременном сейфе прославленного оценщика, ему оставалось лишь спокойно вернуться в квартиру Адальбера... и позвонить в Вену. Больше всего на свете ему сейчас хотелось услышать голос Лизы, а может быть, если повезет, то до него донесется и щебетание его птенчиков! А дальше – сплошные удовольствия: он уже предвкушал хороший ужин, мирный вечер у камина, с общими воспоминаниями или разговорами об археологии, потом – безмятежный сон... Спокойная ночь без забот, без цыганской музыки, без полицейских и даже без сновидений! Давно Альдо не чувствовал себя до такой степени уставшим...

Но, скорее всего, он слишком многого хотел. Когда после трехчасового ожидания Морозини наконец соединили с Веной, на другом конце провода раздался голос Иоахима, дворецкого, который церемонно изложил ему последние новости: нет, княгини нет дома, и госпожа графиня тоже отсутствует! Нет, сегодня к вечеру они не вернутся! И завтра не вернутся, и послезавтра их тоже не будет... Дамы уехали в Зальцбург, в гости к друзьям, которые дают несколько концертов музыки Моцарта, а в завершение устраивают большой бал.

– А когда же они должны вернуться?

– Не знаю, ваше сиятельство! Дамы взяли с собой довольно-таки... внушительный багаж.

– А близнецов? Их они тоже с собой прихватили?

В голосе Иоахима, и без того скрипучем, послышались нотки явственного неодобрения.

– Разумеется! Княгиня – прекрасная мать и... – Ох, вот уж это я знаю не хуже вас! Не будете ли вы так любезны сообщить мне, у кого они гостят?

На другом конце провода повисло молчание, прерываемое лишь коротким сухим покашливанием, отчего Альдо просто вышел из себя.

– Эй, Иоахим! О чем вы задумались? Может быть, речь идет о государственной тайне?

– Н... нет! Нет... но позвонить им нельзя.

– Да почему же, скажите на милость?

– В замке, где царит музыка, нет ни одного телефона, поскольку эти режущие слух звонки там совершенно неуместны.

– Но хотя бы почту там могут получать? Или письма тоже производят слишком много шума, оскорбляющего слух? Так все-таки у кого они гостят?

– У его светлости князя Коллоредо-Мансфельда – и этим все сказано! – провозгласил дворецкий с пафосом, приличествующим упоминанию о столь прославленной особе. – Недопустимо тревожить такое знатное семейство!

– Скажите, пожалуйста, милейший Иоахим, а я-то кто такой?

– Э... Ну конечно же! Прошу ваше сиятельство простить мое прискорбное упущение. Я только хотел сказать...

– Вы превосходно высказали все, что хотели!

Альдо так бросил трубку, что телефон едва не раскололась. Он был в бешенстве, и не только потому, что Лиза позволила себе несколько дней отдохнуть в обществе Моцарта. Морозини просто-напросто сильно недолюбливал Коллоредо со чады и домочадцы, упрекая их в том, что они перегибают палку в своем преклонении перед гениальным композитором, которому их предок буквально не давал жить! А кроме того, она могла бы сама предупредить мужа о поездке вместо того, чтобы перепоручать это несносному Иоахиму.

– Ты на него рассердился? – поинтересовался Адальбер, войдя в комнату с кучей книг и сваливая ее на письменный стол.

– На кого?

– На мой телефонный аппарат. Чем он тебя обидел, за что ты над ним так измываешься?

– Он соединил меня с этим дураком Иоахимом. Лиза, ее бабушка и близняшки в Зальцбурге, у Коллоредо, и напыщенный кретин просто раздувался от ощущения собственной значимости, сообщая мне это. А все потому, что они – родовитые князья...

– Тогдакак ты сам всего-навсего жалкий венецианский медиатизированный князек, да еще ко всему прочему и лавочник... Держи! Только что для тебя принесли вот это письмецо, – прибавил археолог, выхватив из груды книг длинный, узкий голубоватый конверт. – Точно от женщины: чертовски вкусно пахнет!

Конверт и в самом деле благоухал, и, еще не взглянув на подпись, Альдо уже знал, от кого оно: чуткий нос назвал ему имя отправительницы.

– Графиня Абросимова! – вполголоса пробормотал он. – Откуда у нее мой адрес? То есть, вернее, твой?

– А сам-то ты откуда ее знаешь?

– Только сегодня днем встретил у Юсупова.

– Тогда все очень просто: он и дал ей адрес.

– В таком случае он ясновидящий, потому что я не помню, чтобы делился с ним такими сведениями. Да и с какой стати мне было давать ему свой адрес? У него нет ни малейшего желания снова нас видеть – как меня, так и «Регентшу».

– В таком случае ясновидящая сама графиня... И чего она от тебя хочет, если это не слишком нескромный вопрос?

– Приглашает меня завтра к себе на чай, поскольку весьма сожалеет о краткости нашего недавнего свидания. Еще она пишет, что знает меня понаслышке и ей необходим совет...

– Очень уж туманно. И что ты ей ответишь? Альдо сложил листок и сунул его в карман.

– Ответа не требуется. Прекрасная дама явно не сомневается в том, что я приму приглашение. Она меня ждет – вот и все.

– Ага... А что, она красивая?

– До неприличия. Она, должно быть, грузинка, черкешенка или еще кто-нибудь в этом роде...

– И ты, конечно же, пойдешь?

– А ты не пошел бы? Хотя бы из любопытства? Адальбер пожал плечами и принялся расставлять книги на полках.

В вопросе нередко уже заключен ответ...

Глава IV УЖИН «У МАКСИМА»

Прекрасная черкешенка, – и впрямь прекрасная! – жила на тихой улочке поблизости от Трокадеро[64], в маленькой квартирке на четвертом этаже османовского дома, где стекла в лифтах были украшены гравировкой, а на лестнице лежал темно-красный ковер, прижатый к ступенькам блестящими медными прутьями. Дверь Альдо открыло странное существо женского пола, которое вполне могло бы родиться от брака Бекасины с Чингисханом. Совершенно круглое лицо обрамлял черный шелковый платок, сколотый под подбородком золотой булавкой. Кругленький носик соседствовал на этом лице с жестокими монгольскими глазами, черными, словно яблочные семечки. Что касается рта, то, пока женщина не заговорила, казалось, будто его нет совсем: всего-навсего узкая щель в пышке не так уж часто открывавшаяся.

– Я – князь Морозини, – объявил Альдо.

– Госпожа графиня ждет князя... Существо проводило Альдо в гостиную, поразившую его банальностью своего убранства: стулья и кресла, обитые ярко-желтым шелком, вокруг дивана в том же стиле Людовика ХV из большого магазина бархатные шторы в тон обивке, подделка под персидский ковер, люстра с хрустальными подвесками и такие же подвески на подсвечниках по обе стороны камина, на котором гордо высились часы в корпусе из белого мрамора. На стенах – два скучных пейзажа, зато на одноногом столике в хрустальной вазе – великолепные темно-красные розы на длинных стеблях.

Только эти розы и оживляли комнату, где ничто, кроме них не указывало на присутствие в доме молодой и красивой женщины. Впрочем, в гостиной любого дорогого отеля можно было увидеть такие же. Альдо подумал, что красавица Таня, скорее всего, сняла эту квартиру вместе с обстановкой. Но стоило графине появиться на пороге, и все вокруг словно озарилось светом ее волшебной красоты.

Как и накануне, она была в черном, – позже Альдо узнает, что других цветов в одежде она не признавала, – и пусть для любой другой жгучей брюнетки это было бы совершенно неприемлемо, Тане все оказывалось к лицу: ее сияющие голубые глаза и кожа оттенка камелии словно излучали собственный свет. Крепдешиновое платье графини, скорее всего, было от Жана Пату. Благодаря Лизе, хотя сама она одевалась по преимуществу у Жанны Ланвен, Альдо научился распознавать стиль едва ли не всех парижских кутюрье. Но, разумеется, особенно его заинтересовала брошь из светлых сапфиров и бриллиантов, придерживающая у плеча складки платья. Он просто не отводил от украшения взгляда.

А молодая женщина тем временем быстро приближалась к Альдо, протягивая ему обе руки.

– Феликс даже не дал нам времени познакомиться! – с ослепительной улыбкой воскликнула она, – Но ни с одним человеком на свете мне так не хотелось встретиться, как с вами!

Взяв обе руки Тани в свои, Альдо склонился над ними, коснулся одной губами и, улыбнувшись в ответ, спросил:

– Могу ли я узнать, чем вызвано столь лестное для меня внимание?

– Скромность вас не украшает, дорогой князь! Только не говорите, что не знаете, насколько вы интересуете женщин. Ведь поистине вы вобрали в себя сверкание прекраснейших бриллиантов, редчайших рубинов, самых великолепных изумрудов, всех драгоценностей, какие когда-либо украшали монархов или императоров! Вы словно явились из мира «Тысячи и одной ночи»!

– Клянусь вам, у меня нет ни волшебной лампы, ни ковра-самолета, а дамам, любящим необычные украшения, должны куда больше нравиться ювелиры вроде Шоме или Бушерона. Меня привлекают только исторические драгоценности...

– То, что вы – коллекционер, тоже всем известно! Но прошувас, садитесь и давайте поговорим!.. Или лучше идемте пить чай! Думаю, там уже накрыли...

В столовой, обставленной не менее банально, чем гостиная, единственную теплую ноту вносил самовар, стоявший посреди стола в окружении булочек, баранок и прочих непременных принадлежностей русского чаепития. Дочь Чингисхана тоже была здесь, но по знаку хозяйки удалилась... Пригубив чай, заваренный тонкими и умелыми белыми руками, украшенными одним-единственным бриллиантом, Морозини спросил:

– А где вы взяли мой теперешний адрес? Как правило, приезжая в Париж, я останавливаюсь не там.

Она посмотрела на него поверх своей чашки исполненным невинности взглядом:

– Спросила у Феликса. Потом поговорила с вашим консьержем, он подтвердил.

В обязанности любого консьержа входит как охрана хозяев дома, так и снабжение сведениями посетителей, и потому Альдо смирился с тем, что не сможет применить каких бы то ни было карательных мер по отношению к церберу дома Адальбера.

– В самом деле, это совершенно естественно, – пробормотал он, одновременно стараясь вспомнить, в самом ли деле давал адрес Юсупову. – А теперь не угодно ли объяснить, чем я могу быть вам полезен?

Графиня деликатно утерла хорошенький ротик крохотной вышитой салфеткой, затем одарила гостя чарующей улыбкой:

– Вы могли бы мне помочь в розысках кое-каких фамильных драгоценностей, пропавших после революции. Мой покойный супруг был дипломатом, он вовремя почувствовал, откуда ветер дует, и благоразумно разместил средства в Западной Европе. Это позволяет мне жить безбедно. Когда мы поженились, он был уже зрелым человеком, обладающим немалым опытом. Я каждый день вспоминаю его добрым словом и благодарю за то, что он так позаботился о моем будущем. Но, кроме денег, у нас были очень ценные украшения! К несчастью они были похищены во время нашего бегства из Санкт-Петербурга. И мне хотелось бы...

– Позвольте перебить вас, графиня! – сказал Альдо, жестом призывая хозяйку дома прерваться. – Я хотел бы объяснить, что у вас, возможно, не совсем верные сведения. Прежде всего я – антиквар, и если я страстно – к чему скрывать -люблю драгоценности, то меня волнует не столько их красота, сколько их история. Мне известно, что Российская империя обладала сказочным собранием драгоценностей, распределенных, за исключением тех, что были в царской сокровищнице, между многими частными лицами; но я совершенно не склонен разыскивать фамильные драгоценности, бесконечно ценные, я допускаю, для их владельцев, но меня оставляющие равнодушным.

Князь-антиквар говорил твердо, может быть, чересчур резко, но он намеренно выбрал такой тон. Не впервые в его жизни красивая женщина просила разыскать ее бриллиантовое или жемчужное ожерелье, украденное нечистым на руку лакеем, а то и попросту потерянное. Но ведь он не был ни полицейским, ни частным детективом, и такого рода расследования были не по его части. И потому Альдо предпочитал сразу же выложить все напрямую и прекратить бесполезный разговор. А если красавица Таня на него рассердится, тем хуже для нее самой!

Но она, ничуть не рассердившись, налила гостю еще одну чашку чая и снова улыбнулась, более того – голос ее зазвучал до странности вкрадчиво:

– Но я и не прошу вас гоняться за чем попало! У нас было несколько именно исторических драгоценностей. Прежде всего, пара рубиновых браслетов, принадлежавших прежде королеве Марии-Антуанетте...

Альдо с трудом подавил тяжкий вздох и раздражение. Мария-Антуанетта! Куда только от нее деться! Если бы величественной и несчастной королеве и в самом деле принадлежали все те драгоценности, какие ей приписывали, пришлось бы превратить в сейф половину Версальского замка. Но он сдержался и проговорил вполголоса:

– Эта королева никогда не носила рубинов. Больше всего она любила бриллианты и жемчуг. Еще она носила сапфиры, которые так красиво оттеняли ее глаза... собственно, вы делаете то же самое!

– Вы уверены? Дело в том, что мой муж говорил совершенно определенно. Он утверждал, что у него есть доказательства. Вообще-то речь могла идти о подарке от какого-нибудь иностранного государя, переданном через посла...

– Посол, достойный этого звания, для начала осведомился бы о предпочтениях особы, которой предназначается подарок от его государя. Особенно в том случае, если мы говорим о настолько прославленной женщине, какой была Мария-Антуанетта.

– Любой может ошибиться. Но, как бы там ни было, я когда-то носила эти два браслета совершенно сказочной красоты, достойные попасть в королевскую сокровищницу. Кроме того, я знаю, где они сейчас.

– В таком случае я не понимаю, что за роль отводится мне во всей этой истории.

– Роль посредника. Несколько дней тому назад я увидела свои браслеты у магараджи Капурталы. Они были на руках принцессы Бринды...

Морозини едва не свалился со стула.

– То есть вы хотите, чтобы я попросил магараджу вам их продать? Почему же вы сами к нему с этим не обратились?

– Индусы не слишком считаются с женщинами, хотя мал раджа очень нашу сестру любит. Человек с вашей репутацией преуспеет в этом больше, чем я. И речь идет вовсе не о продаже, а всего-навсего о том, чтобы вернуть то, что принадлежит мне по праву...

Всего-навсего! Альдо больше не хотел ничего слушать, с него было вполне достаточно. Должно быть, эта женщина помешалась. Он встал, поклонился и произнес:

– Мне очень жаль, графиня, но не следует рассчитывать на меня в предприятии, ни на чем разумном не основанном. Кроме всего прочего, вы просите меня вести переговоры, тогда как на самом деле требуется выкрасть ваше имущество. И, наконец, до войны мои родители часто встречались с магараджей в замке Шомон, у принцессы де Бролье. Он очень милый человек и большой друг Франции. Мне совершенно не хочется, чтобы возобновление нашего с ним знакомства произошло в таких неприятных обстоятельствах.

– Ну, будет, будет!.. Не станем ссориться, посидите еще немножко! Забудем о браслетах! Мне очень хочется, чтобы мы с вами стали друзьями.

Ее прекрасные глаза смотрели на Альдо с мольбой и таким искренним раскаянием, что ему, чтобы не чувствовать себя последним хамом, только и оставалось, что сесть на прежнее место.

– Я об одном этом и мечтаю, сударыня, но при условии, что вы больше не станете требовать от меня невозможного. Кстати, меня очень удивило то, о чем вы только что упомянули: магараджа уже в Париже? Как правило, он появляется здесь позже.

– Да, он немного сдвинул сроки из-за празднования своего юбилея, которое должно состояться осенью. Он сделал крупные заказы нескольким парижским ювелирам и приехал взглянуть, что они для него приготовили. Но давайте сменим тему! Знаете, что вам следовало бы сделать для того, чтобы скрепить нашу дружбу?

– Нет, но надеюсь услышать это от вас.

– Пригласить меня поужинать в какое-нибудь приятное местечко! Сегодня вечером я свободна, и мне хочется пойти куда-нибудь с вами. Хотя бы для того, чтобы позлить тех женщин, о которых я вам недавно говорила!

– Я думаю, что для достижения этой цели вам достаточно просто-напросто им показаться.

– Может быть, но, если я буду с вами, получится забавнее. Заезжайте за мной около восьми. Если я задержусь, Тамара вас займет...

– Я предпочел бы подождать вас в машине. Проводить время с ней – не такое уж веселое развлечение...

– Но она так мне предана!.. Впрочем, делайте, как вам удобнее...

– Хорошо, поднимусь, чтобы сказать, что я вас жду!

– Ты идешь куда-то с женщиной? – Видаль-Пеликорн ушам своим не поверил. – А о Лизе ты подумал?

– Лиза в Зальцбурге, купается в музыке Моцарта, и уж конечно, в обществе не одной только своей бабушки. Кроме того, она прекрасно знает, что, когда я путешествую, это не означает паломничества по монастырям. И, наконец, приглашение исходило не от меня. Графиня сама попросила, чтобы я повел ее ужинать. В такой ситуации трудно отказаться, ты согласен со мной?

– Что-то мне подсказывает, что, если бы тебе удалось как-нибудь от этого увильнуть, она устроила бы нечто ужасное. И мне очень хочется пойти с вами!

– Еще чего! Ты что, решил побыть дуэньей?

– Нет, я всегда мечтал стать кому-нибудь старшим братом...

– Лизе, например? В таком случае сегодня вечером я развлекаюсь без шурина. Впрочем, можешь успокоиться, я придумал другую программу...

Он и в самом деле представил себе, что могло бы быть: ужин наедине, затянувшееся общение, которое воспитанный человек должен будет продлить посещением какого-нибудь модного и дорогого кабаре. Это означает, что они, возможно, выпьют лишнего, а в завершение его пригласят на последний стаканчик в гости к даме. Однако созерцание даже самого пленительного женского лица, если только ты в эту женщину не влюблен, рано или поздно прискучивает. И, если часть вечера посвятить искусству, это дает немалый выигрыш во времени.

– Надеюсь, вы не очень голодны? – весело поинтересовался Альдо, когда полковник Карлов распахнул перед ними дверцу своей машины.

Морозини случайно встретил русского полковника, когда возвращался к Адальберу, и решил пользоваться его услугами более или менее постоянно, что было вполне возможно сделать, если звонить в определенное бистро на площади Клиши.

– Я поведу вас в «Олимпию», потом поужинаем «У Максима». Если она и испытала разочарование, то ничем его не выдала.

– А что мы будем смотреть в «Олимпии»?

– Конечно, Аргентину! Надеюсь, вы любите фламенко?

Она рассмеялась:

– Вы думаете, что я пресытилась русскими танцами и мне пора сменить обстановку? Мысль в самом деле неплохая.

Появление графини в прославленном зале незамеченным не осталось. Поверх черного бархатного платья с длинными рукавами, спереди закрытого до самой шеи, но оставлявшего обнаженной почти всю спину, она накинула нечто вроде короткого домино из той же ткани, завязывавшегося у подбородка большим бантом из черного атласа. На фоне платья сияла брошь из бриллиантов и жемчуга, на правой руке Тани звенели такие же жемчужные с бриллиантами браслеты, левую украшал один-единственный бриллиант, который Альдо уже видел днем.

«Она и правда очень хороша, – подумал венецианец, на мгновение залюбовавшись тонко очерченным профилем, склоненным над программкой. – Но почему она так печальна?» Ему и в самом деле показалось, будто ее нежные прелестные губы едва приметно дрожат. Неужели он расстроил ее, пригласив на это представление?

Занавес поднялся, открыв декорацию: залитая жгучим солнцем испанская улица, по которой взад и вперед разгуливали прохожие. Вскоре показалась и высокая, кажущаяся еще выше от многочисленных оборок на шлейфе ее черно-красного севильского платья фигура прославленной танцовщицы. Аргентину нельзя было назвать настоящей красавицей, ее ослепительно белые зубы, в которых ей нравилось держать алую розу, слишком выпирали, но, когда послышался треск кастаньет, и ему ответил перестук каблучков, и оборки разом взметнулись вверх и закружились, Морозини забыл о своей спутнице, отдавшись ритму танца. Эта женщина, эта Аргентина, поистине обладала даром околдовывать толпу, и каждый из номеров ее программы завершался громом аплодисментов...

Когда начался антракт и в зале зажегся свет, Альдо пришлось спуститься с облаков, и тут он увидел, что Таня не только не аплодирует, но, кажется, даже скучает.

– Вам не нравится? – спросил он.

– Нет, – вздохнула графиня, устало пожав плечами. – Никогда мне не понять, почему смотреть на эту женщину сбегаются такие толпы. Она до того безобразна...

– Согласен, но ее огромный талант заставляет об этом позабыть!

– При условии, что вам нравится такая музыка, а вот я ее не люблю.

Альдо немедленно вскочил и подал спутнице руку, помогая встать.

– В таком случае мы немедленно уходим! Но вам следовало сказать мне об этом раньше. Я никогда не привел бы вас сюда. Мне же хотелось доставить вам удовольствие, – в виде извинения прибавил он.

– Мы еще недостаточно хорошо знакомы для того, чтобы вы узнали мои вкусы. И потом, я очень проголодалась!

– Тогда едем ужинать!

– Не рановато ли?

– Какая разница! Не выгонят же нас из-за этого на улицу, и столик у нас заказан. Вокруг будет чуть поменьше народу, только и всего!

– Лично я на это жаловаться не стану. Больше того, я вообще предпочла бы маленький кабачок в тихом местечке...

– В таком виде? Да в ваше тихое местечко мгновенно собрались бы толпы. Но, если вам не нравится «У Максима», мы можем пойти куда-нибудь еще.

Графиня прижала к себе руку Альдо, на которую опиралась, и с улыбкой ответила:

– Нет-нет, все прекрасно! Не обращайте на меня внимания: иногда я, по-моему, немного схожу с ума...

– Вам это так идет!..

Видимо, так подумал и Альбер, пузатый и прославленный, метрдотель знаменитого ресторана, когда они появились на пороге. Он незаметно окинул молодую женщину оценивающим взглядом, нескрываемо повеселел и поздоровался с Альдо, как с хорошим знакомым, после чего провел пару к столику, стоявшему на самом виду в зале, который резное красное дерево, медь и красная кожаная обивка сидений превратили в шедевр стиля «модерн», Морозини прошептал:

– Графиня предпочла бы тихий уголок, Альбер!

– О, как жаль! Тем более что у нас не так много тихих уголков.

Альбер все же проводил их к угловому столику, и Таня с довольной улыбкой наконец уселась.

– А теперь я бы выпила глоточек шампанского! – вздохнула она, стягивая с рук длинные, выше локтя, черные перчатки.

Пока Альдо обдумывал меню, Таня рассеянно поглаживала то браслеты на левой руке, то бриллиант на правой, и, казалось, ее мысли снова унеслись куда-то далеко.

– Вы ведь действительно любите драгоценности, не так ли? – спросил Морозини, понаблюдав за ней несколько минут.

– Да, просто обожаю! Это самое прекрасное из всего, что создали земля и люди!

– О, как вы безжалостны к человеческому роду! Не хотите ли рассказать мне о тех драгоценностях, которые ищете?

– Хочу, но сделаю это позже, если вы ничего не имеете против. А сейчас... Знаете, мне весь день не терпится задать вам один вопрос: что вы сделали с той жемчужиной, которую я сегодня видела у Феликса? Вы так быстро ее спрятали...

– Просто снова убрал в сейф.

– Вы приносили ее Феликсу для того, чтобы он ее купил?

– Не совсем так. Чтобы показать ее.

– А кому она принадлежит? Она ваша?

– Нет, не моя. Что касается имени владельца, мне не давали разрешения его называть. Может быть, вам известно, что это один из законов нашей профессии: мы должны хранить тайну, если нас не освободят от этого обязательства. В данном случае этого не произошло.

– Как жаль! Я только мельком успела ее увидеть, и мне очень хотелось бы всласть ею полюбоваться. Я и не думала, что может существовать еще одна такая же огромная жемчужина, как «Peregrine». У нее есть имя?

– Да. «Регентша»!

– Мило...

Таня потребовала устриц, но, прежде чем приступить к ним, принялась осторожно поддевать вилочкой каждую устрицу на своей тарелке.

Это позабавило Морозини.

– Жемчуг ищете?

– Всегда может внезапно повезти. С одной моей подругой такое однажды случилось.

Зал постепенно заполнялся мужчинами во фраках и смокингах и дамами, усыпанными драгоценностями. Таня наконец решилась попробовать устриц, но, внезапно закашлявшись, закрыла лицо салфеткой и вскочила с места.

– Извините, – приглушенным голосом пробормотала она. – Я... я сейчас вернусь!

И так быстро убежала в туалет, что Альдо едва успел подняться с места, чего требовали правила хорошего тона. Нет, вечер явно не удался! Все решительно идет не так, как надо! Морозини тоже отодвинул тарелку, закурил и принялся ждать...

Ждать ему пришлось довольно долго, и он все сильнее нервничал. Докурил уже вторую сигарету, но Таня так и не появилась. Скорее раздраженный, чем встревоженный, он уже хотел пойти взглянуть, в чем дело, когда к его столику приблизился Альбер, который сообщил, что прекрасная спутница Альдо просит ее извинить, ей вдруг стало нехорошо, и, поскольку ее недомогание никак не проходило, она решила вернуться домой.

– Лакей остановил для нее такси, и она уехала.

– Но почему же не позвали меня, если ей стало так плохо?

Альбер кашлянул, явно смутившись:

– Собственно говоря, она уже довольно давно уехала, она и в туалет-то зашла только для того, чтобы вымыть руки и оставить салфетку мадам Иветте. Похоже, дама очень торопилась уйти. До такой степени, что машину предпочла ждать на улице... Я велю принести вашему сиятельству других устриц: эти уже нагрелись...

– Нет. Уберите только ее тарелку! Я не собираюсь за ней гоняться и намерен поужинать: представьте себе, Альбер, я проголодался!

– Если ваше сиятельство позволит, я признаюсь, что очень рад этому: ваше сиятельство слишком редко у нас появляется. Я лично позабочусь о том, чтобы этот ужин стал... незабываемым.

– До чего же любезно с вашей стороны, Альбер, но скажите, вы раньше видели графиню?

Метрдотель чуть наклонился к нему, понизив голос:

– Ее лицо из тех, которые трудно забыть. По-моему, она приходила сюда дважды несколько месяцев тому назад, и я почти уверен в том, что с ней был один из гостей месье Ван Кипперта, американского миллиардера, который сегодня появился незадолго до того, как графине стало нехорошо.

– Который же из них? – спросил Альдо, искоса поглядывая на указанный ему столик.

– Тот, что сидит напротив янки. Знатный испанец, марки д'Агалар. Он тоже, если верить слухам, очень богат...

– Что ж, вот для меня и развлечение! Спасибо, Альбер! Постараюсь отныне появляться у вас не так редко... – прибавил он, вовсе не собираясь выполнять обещание.

Альдо ел не спеша, наблюдая за группой человек в десять окружавших американца: там были несколько очень красивых увешанных бриллиантами женщин, явно прибывших из Соединенных Штатов, и незнакомые ему мужчины. Младшая из женщин, совсем молоденькая девушка, казалось, была подругой того самого маркиза, на котором Морозини и сосредоточил свое внимание: жгучий брюнет с темными восточными глазами, – должно быть, в его жилах текла кровь древних мавританских королей, – с резким профилем, презрительной складкой губ и волчьим оскалом вместо улыбки. Альдо тотчас определил свое впечатление:

– Красивый парень, но физиономия на редкость неприятная! И все же некоторым женщинам он наверняка должен нравиться...

Во всяком случае, в отношении девушки в платье из белого тюля можно было не сомневаться. Светлая блондинка с прелестными, по-девичьи хрупкими плечами смеялась в ответ на любое слово маркиза и буквально пожирала его глазами. Тем не менее трудно было себе представить, чтобы он говорил что-нибудь уж очень забавное!

Чуть позже, выходя из зала с сигаретой в руке, Альдо поманил к себе метрдотеля.

– Ваше сиятельство уже покидает нас?

– Да, Альбер, и ужин был во всех отношениях превосходный. Скажите, а что вам известно об этом маркизе д'Агаларе? Он женат?

– Нет. Он из тех, кто срывает цветок, вдыхает его аромат, потом бросает. Иногда, как говорят, еще и ногой раздавит. Из очень знатного рода, богат. Во всяком случае, к своим подругам он, по слухам, проявляет щедрость. Но все же я думаю, что он не прочь жениться на маленькой Ван Кипперт, а она, со своей стороны, кажется, совсем не прочь сделаться маркизой.

– Я не уверен, что это такая уж удачная мысль!..

Остановившись на пороге ресторана, Морозини замешкался, глядя на часы: было около полуночи, более или менее пристойное время для того, чтобы нанести визит красивой женщине. Не желая сообщать адрес лакею, чтобы тот поймал для него такси, Морозини двинулся в сторону площади Мадлен беспечным шагом человека, который только что плотно поужинал и теперь совершает небольшую прогулку, дабы облегчить пищеварительный процесс. Выйдя из поля зрения лакея, он немедленно остановил свободную машину и почти не удивился, узнав в ее водителе полковника Карлова.

Альдо сел и открыл окошко, отделявшее его от водителя.

– Как идут дела? – вежливо осведомился он.

– А как, по-вашему, они могут идти? Полиция по-прежнему ходит за мной по пятам.

– Но ведь они нашли тело? Чего же им еще надо?

– Мне-то откуда знать? Как бы там ни было, они без конца просят меня рассказать про ту ночь. Можно подумать, они мои внучата, а я их бабушка, и вся эта история – сказка про Красную Шапочку... С мальчишкой все точно так же, но он от этого, пожалуй, получает удовольствие: еще бы, ведь теперь он может задаваться перед приятелями! И ему-то, по крайней мере, есть что рассказывать... хотя каждый раз приходится повторять одно и то же.

– А что он может еще сказать?

– Вы забываете о том, что он своими глазами видел похитителей! Легавые все еще надеются вытянуть из него хоть какие-нибудь дополнительные приметы.

Альдо молча положил ему руку на плечо и слегка сжал, а затем, чтобы переменить тему, спросил:

– Вы знаете графиню Абросимову?

– Ее саму нет, а вот мужа ее знал. Он был много старше ее и чудовищно богат. Страстно любил драгоценности. Ее же я видел только однажды, и она оказалась до того красива, что захотелось упасть перед ней на колени! Впрочем, ей приписывали немало похождений...

– Ничего удивительного! Она и впрямь обворожительна, но я не уверен, что счастлива...

– Трудно быть счастливой русской женщине в наше время... Ей-то, насколько я знаю, хотя бы есть на что жить?

– Похоже, да, но ей хотелось бы отыскать украденные у нее драгоценности...

– В самом деле? Что ж, парень, который их украл, не зря старался! Муж буквально осыпал ее бриллиантами, сапфирами, изумрудами и жемчугом. Только не рубинами: он говорил, что они не подходят к цвету ее глаз. По-моему, украшений у нее было больше, чем у самой царицы.

– Он никогда не дарил ей рубинов? Вы уверены?

Карлов пожал плечами.

– Я только повторяю то, что слышал сам. Так... Мы приехали, вот она – ваша улица Греза.

– Остановитесь, пожалуйста, у дома номер семь.

– Подождать вас?

– Хорошо бы! Я ненадолго. Собственно говоря, – с улыбкой прибавил он, – вот здесь и живет графиня.

Бывший полковник повернулся и с удивлением взглянул пассажира:

– Здесь? В таком случае она недавно сюда перебралась. В шоферских кругах известно все обо всех, и я слышал, что она жила в одном из самых красивых домов на набережной Орсе.

Альдо пришлось потрудиться, пока ему открыли дверь. Крепко же спал консьерж в этом доме! Наконец князя соизволили впустить, и он смог проникнуть в дом, выкрикивая на ходу имя графини, как было принято делать в парижских домах... Но попасть в квартиру оказалось еще труднее. На звонок довольно быстро откликнулся грубый, хотя и женский голос, но Альдо вынужден был вступить в переговоры, которые длились с переменным успехом до тех пор, пока из-за двери не послышался дрожащий от ярости голос мадам Абросимовой.

– Что вам надо? – спросила она.

– Узнать, как вы себя чувствуете. Вы так внезапно исчезли!

– Спасибо, я чувствую себя превосходно. Только не говорите, будто вы беспокоитесь о моем здоровье. Уж очень не скоро вы начали беспокоиться...

– В тех случаях, когда женщина решает удалиться, догонять ее не всегда прилично.

– Однако именно так вы и поступили... правда, с запозданием. Так что уходите отсюда и не мешайте мне спать.

Послышалось глухое ворчание, означавшее, что верная Тамара где-то неподалеку и готова приступить к исполнению своих обязанностей сторожевой собаки.

– Я хотел с вами поговорить. Неужели это так сложно?

– Очень. Что вы хотите мне сказать?

– Через дверь – ничего... но я не расположен отсюда уходить.

Между двумя женщинами состоялось короткое совещание, после чего наконец послышалось шуршание снимаемой цепочки, и дверь отворилась.

– Входите! – прорычала дочь Чингисхана.

В прихожей было темно, но в дверном проеме ярко освещенной гостиной вырисовывалась тонкая фигурка Тани. Она была полностью одета и, несомненно, еще не ложилась. Альдо вошел в комнату следом за ней.

Таня устроилась у горящего камина на груде подушек, сваленных у ножек одного из вычурных кресел в стиле Людовика XVI. Рядом с ней – запотевший стакан с прозрачной жидкостью, вряд ли в нем была вода. Схватив стакан, Таня одним глотком его осушила.

– Пить в одиночестве – не лучшая привычка, – мягко заметил Морозини. – Как правило, это приводит к самым плачевным результатам.

– Хотите?

Развернувшись в своем гнездышке из подушек, она достала откуда-то бутылку водки, велела гостю взять для себя стакан со стоявшего на столе подноса, налила ему, затем снова наполнила свой стакан.

– До дна! – приказала она, подкрепляя слова делом, затем отшвырнула стакан и, потянувшись с томной грацией, откинулась на подушки.

– Ну, так что же?. О чем вы хотели со мной поговорить? Альдо ответил не сразу. Он смотрел на Таню, думая о том, как хорошо быть женатым – и женатым именно на Лизе! – потому что эта женщина была чертовски соблазнительна со своими огромными затуманенными алкоголем глазами и этим безвольно раскинувшимся телом, чьи очертания обрисовывались так явственно, а над тонким черным шелковым чулком, обтянувшим прелестную ножку, виднелась полоска белой кожи.

– Да говорите же, – поторопила она, – что вы молчите?

Она намеренно соблазняла его, и в другое время он, может быть, и поддался бы соблазну. Заниматься любовью – лучший способ забыть на время о своих заботах, но что-то подсказывало ему, что связь с этой женщиной лишь добавит ему проблем.

– Я пытался найти ответ на вопрос, – наконец произнес он, – но лучше всего будет задать его вам: почему вы так боитесь маркиза д'Агалара?

Эти слова произвели магическое действие: сирена тотчас вернулась на твердую землю. Графиня побледнела и стиснула сплетенные тонкие пальцы, пытаясь скрыть волнение.

– Интересно, с чего вы взяли, что я его боюсь? И откуда вы его знаете?

– Я его не знаю, – безмятежно ответил Альдо, – но вы сейчас исправите положение. А насчет того, что вы не боитесь, что ж, объясните мне в таком случае, почему вы изобразили приступ кашля в ту самую минуту, как он вошел в ресторан.

– Я по-настоящему закашлялась!

– В таком случае это произошло как нельзя более кстати. И кашель мгновенно прошел, стоило вам выйти из зала.

Альдо сел рядом с ней, но не на подушки, а на ковер, скрестив ноги по-турецки. Взяв сигарету из своего золотого портсигара, он зажег ее и решительно вложил в губы молодой женщины, потом закурил сам.

– Таня, может быть, вы расскажете мне всю правду? Мне кажется, вам станет легче. Прежде всего, что это за человек?

Она несколько раз с жадностью затянулась, потом вздохнула:

– До последнего времени он был моим любовником. И еще – моим другом. По крайней мере, я в это верила...

– И что же заставило вас переменить мнение?

Таня рассказала Альдо о своей встрече с Хосе д'Агаларом на одном из больших парижских вечеров, устроенных в пользу русских беженцев. Рассказала о том, как общий знакомый представил их друг другу, и после этого они не расставались в течение нескольких недель. Агалар уверял, что безумно в нее влюблен, и поиски ее пропавших драгоценностей стали для него кровной заботой.

– Я была так счастлива! – вздохнула молодая женщина. – Он нашел для меня две вещи. Конечно, не самые ценные, но все-таки начало было положено. И ему удалось получить их за относительно невысокую цену...

– Значит, он заставил вас за них заплатить?

– Что бы там ни говорили на этот счет, у него нет никакого состояния, хотя семья у него действительно очень богатая. Что касается меня, то я считаю вполне естественным хоть немного компенсировать ни в чем не повинным покупателям этих краденых драгоценностей потерю. И потом, вы даже представить себе не можете, как сильно я его любила. Я даже подумывала выйти за него замуж, но он дал мне понять, что не стремится к этому, предпочитая оставаться холостяком, чтобы не обижать родных, которые держат для него наготове невесту чуть ли не королевского рода...

– Первая рана? – сочувственно произнес Альдо.

– Разумеется, Я тоже принадлежу к знатному роду и не вижу, почему бы герцогу, его отцу, меня не принять. Я и сказала ему об этом, и он на некоторое время от меня отдалился: обиделся. Но, повторяю, я была от него без ума. А потом в один прекрасный день он приоткрыл передо мной свой секрет, попросив помочь ему лично в возвращении моих драгоценностей... а также некоторых других. Помощь моя должна была заключаться в следующем: он указывает мне интересующие его дома, а я должна добиться того, чтобы меня там принимали, – что, как вы понимаете для меня не составит никакого труда. Таким образом я могу снабжать его необходимыми сведениями...

– ...после чего в одну прекрасную ночь ваши новые «друзья» лишатся самых ценных своих вещей, – заключил Альдо, который все понял как нельзя лучше из этого слегка бессвязного рассказа. – Иными словами, великолепный маркиз оказался просто-напросто взломщиком.

– Именно так я и подумала и потому отказалась. Тогда он рассердился и посоветовал мне решить, чего же я все-таки хочу. Он сказал, что люди, не пожелавшие вступать со мной в какие бы то ни было переговоры и возвращать то, что мне принадлежало, не заслуживают порядочного к себе отношения! Тогда я сказала, что большой изумруд, об утрате которого так сокрушалась мадам Печчи-Блунт, никогда мне не принадлежал. А он мне на это ответил, что вполне имеет право подумать и о себе и что этот самый изумруд принадлежал его собственной семье: якобы один из предков, спутник Кортеса, некогда взял его в сокровищнице Монтесумы.

– Как я погляжу, у этого парня на все найдется ответ!

– В большей степени, чем вы можете себе представить. Кроме того, он мне сказал, что теперь мы связаны, и хочу я этого или не хочу, я должна продолжать помогать ему, потому что иначе он устроит так, чтобы все свалить на меня. То же самое будет, если я обращусь в полицию. Затем он посоветовал мне подумать обо всем этом, пока он съездит к родным в Андалусию. И вот теперь он вернулся...

– Но ведь не бросился к вам первым делом?

– Дайте мне еще сигарету!

На этот раз Альдо предоставил Тане возможность прикурить самой и, как раньше, сделать две или три затяжки, прежде чем продолжить:

– Это было бы нелегко сделать! Как только дверь за ним закрылась, я наспех сняла вот эту вот квартиру и поселилась здесь. Раньше я жила на набережной Орсе и оставила там много красивых вещей, но тогда я думала только об одном: скрыться от него.

– Да вы же всего-навсего перешли на другой берег Сены! Почему вы не уехали куда-нибудь подальше? Не отправились в Англию, в Швейцарию, в Америку?

– Я люблю только Париж. Кроме того, у меня сердце разрывается, стоит только подумать, что между мной и камнями, которые я разыскиваю, ляжет слишком большое расстояние.

– Кстати, насчет сердца: а что стало с вашей великой любовью к дону Хосе?

– Я и сама толком не знаю, поскольку не задавала себе такого вопроса. Но мне кажется, от нее мало что осталось! Теперь, как вы понимаете, я его просто боюсь.

– Хм!.. Допустим. Но в таком случае вы должны были бы скрываться, прятаться под шалями, накидками, покрывалами. Зачем вы явились к князю Юсупову в таком умопомрачительном наряде?

– Феликс – мой друг, настоящий друг, и в его доме мне ровным счетом ничего не угрожает. Кроме того, Хосе не принимают в русских домах, во всяком случае, в том, что от них осталось. Он наглый, грубый, и, кроме того, он после глупейшей ссоры убил на дуэли молодого Вронского.

– Отчего он не жил во времена Анны Карениной! Несчастная женщина не закончила бы свою жизнь под колесами поезда, а свет лишился бы прекрасной книги! – не удержавшись, съехидничал князь. – А теперь объясните мне, почему вам непременно хотелось куда-нибудь пойти со мной?

– Я не знала, что он уже вернулся... и еще – когда я вас увидела, мне показалось, что небо ответило на мои мучительные вопросы насчет идеального мужчины...

Наверное, Морозини должен был почувствовать себя польщенным, но он не мог не встревожиться. Тотчас поднявшись с ковра, он перебрался в кресло.

– Премного благодарен, но что вы под этим подразумеваете? В чем проявляется моя идеальность?

– В том, что вы лучше всех разбираетесь в камнях, располагаете большими средствами, вас принимают... больше того – зазывают в любое общество, и вы представляете собой наилучшую гарантию из всех возможных, если только захотите взять меня под свое покровительство...

– Вы уже много всякого наговорили, и я думаю, что пора расставить все по местам. Я всей душой готов вам помочь... но лишь в определенных пределах...

– Что за пределы?

– Пределы законности. Со мной и речи не может быть о том, чтобы добывать драгоценности кражами! Кроме того, вам следует принять во внимание, что я не парижанин, живу в Венеции, и потому между нами довольно большое расстояние, измеряемое многими километрами. Наконец, пусть даже моему мужскому тщеславию бесконечно льстит мысль сделаться вашим... официальным покровителем, об этом не может быть и речи, так как я женат и люблю свою жену!

Таня прикрыла веки, и на ее лице появилась очаровательная лукавая гримаска.

– Почти все интересные мужчины женаты, и все без исключения уверяют, будто любят своих жен... Из этого еще ничего не следует.

– Наверное, вы лучше меня можете об этом судить, но для меня это не пустые слова и не отговорка. Если я говорю, что люблю женщину, которая носит мое имя, это истинная правда. И ни один человек из тех, кто ее знает, ни на мгновение не сможет в этом усомниться. А теперь давайте сменим тему, хорошо? Лучше покажите мне драгоценности, которые ваш Хосе «помог» вам отыскать!

Таня гибким движением поднялась с подушек, вышла из гостиной и вскоре вернулась, держа в руках потертый кожаный футляр с утратившим позолоту гербом на крышке. Открыв футляр, она протянула его Морозини: внутри лежали серьги и крест, усыпанные жемчугом и изумрудами. Старомодные, выполненные в несовременной манере, но – по крайней мере, первый взгляд, – с хорошими камнями. Альдо, решив изучить их получше, вытащил из кармана маленькую лупу ювелира, которую всегда носил при себе вместе с носовым платком, портсигаром и бумажником. Пристроив лупу на глаз, он наклонился к стоявшей на столе лампе.

Ему хватило и беглого осмотра, да и тот лишь подтвердил то, что Альдо заподозрил в первое же мгновение: золотые оправы были старинными, но жемчуг и изумруды – не только новыми, но попросту поддельными. Значит, этот бандит д'Агалар посмел продать – дешево, но все же продать! – этой несчастной женщине драгоценности, в которых он подменил сам и главное и чья стоимость теперь не превышала цены золотого лома.

Тем не менее он не стал делиться с Таней своими наблюдениями, соображения насчет бандита тоже оставил при себе, закрыл футляр и вернул его владелице.

– Вы иногда надеваете их?

– Никогда. Хосе посоветовал мне в течение некоторого времени никому их не показывать. Да и к тому же они вышли из моды, и лучше выждать какое-то время, прежде чем снова начать их носить.

«Ну, еще бы! – подумал Альдо. – Этот тип не сумасшедший и себе не враг! Бедная девочка и впрямь влипла в историю. Но я-то как во всем этом оказался замешан и что мне делать дальше?»

Он чувствовал себя усталым и слегка сбитым с толку еще и потому, что за спиной прекрасной графини угадывалось грязное дело, возможно, целая ассоциация злоумышленников, от которых ему хотелось бы держаться как можно дальше. Тем временем Таня отнесла на место футляр, вернулась в гостиную и теперь с мольбой смотрела на него.

– Ну, дайте мне хотя бы какой-нибудь совет! Я совсем одна, и мне так страшно!

– Я готов предложить вам даже два совета, но ведь вы ни одному из них не последуете, разве не так?

– Как знать. Все-таки говорите!

– Во-первых, расскажите вашу историю полиции. Если хотите, могу связать вас с комиссаром Ланглуа, и я бы очень удивился, если бы он не смог избавить вас от маркиза!

– Полиция? О, нет, только не это! Ни за что! Теперь – второй совет!

– Его вы один раз уже слышали: уезжайте! Поживите некоторое время в Англии – у меня есть друг в Скотленд-Ярде – или, например, в Швейцарии...

Внезапно прекрасное лицо графини озарилось ослепительной улыбкой:

– А почему бы не в Италии? К примеру, в Венеции? Тогда вы могли бы за мной присматривать... незаметно... Ваша жена, наверное, не до такой степени ревнива, чтобы запрещать вам всякую дружбу с женщинами?

Альдо вздрогнул и нахмурился.

– Я никогда не давал моей жене поводов для ревности, – сухо ответил он, прекрасно понимая, что лжет и что в те времена, когда она изображала при нем секретаршу во времена его катастрофического брака, поводов для ревности у Лизы было более чем достаточно. И потому ему совершенно не хотелось, чтобы это когда-либо повторилось. Он знал, что жена полностью ему доверяет, и сам слишком дорожил Лизой для того, чтобы хоть сколько-нибудь ее задеть, приведя в дом такое соблазнительное существо. Впрочем, та, о ком шла речь, сама закончила его мысль.

– ...но вы не захотите подвергатьее такому испытанию, -печально произнесла она. – И я, конечно же, буду вас стеснять.

– Ничего подобного, – любезно возразил Альдо. – Но вы будете чувствовать себя неуютно у нас, при нашем диктаторском, несмотря на присутствие короля, правлении. Иностранцы у нас живут под постоянным и довольно неприятным наблюдением. Поверьте мне, Англия подойдет вам куда больше. А если вы и этого не хотите... то единственный совет, какой могу вам дать, – как можно реже выходите в свет. Или, может быть, вам стоит поискать убежища у вашего друга Феликса? кстати, раз уж речь зашла о нем: почему бы вам не поехать Лондон к княгине Ирине?

– Она меня не любит, и я не уверена, что сама люблю ее! Альдо устало вздохнул:

– Тогда сидите дома! Никуда не выходите и ждите известий от меня. Я постараюсь в точности разузнать, чем занят ваш дружок...

Несколько минут спустя Альдо снова подошел к машине Карлова, испытывая от этого облегчение, за которое сам себя упрекнул, считая это недостойным в сложившейся ситуации чувством. Лизе не понравится, если он сделается эгоистом и бросит в трудном положении женщину, единственная вина которой заключается в том, что она слишком красива!.. Так что он, конечно же, поможет ей... только при условии, что она сама себе тоже поможет и согласится прислушаться к мудрым советам!

А пока они, как и предлагал Альдо перед визитом к графине устроились в маленьком кафе на улице Сен-Дизье, которое закрывалось и на ночь и где, по словам полковника, варили превосходный кофе. Разумеется, разговор зашел о Тане Абросимовой. Карлов оказался отличным источником информации. От него Альдо узнал точный адрес, по которому прежде жила молодая женщина, а заодно выяснил, что квартира записана на имя д'Агалара и что тот, несомненно, снова там поселился.

– Если он вас интересует, я могу аккуратно за ним понаблюдать, разумеется, за хорошее вознаграждение, потому что я, к сожалению, сейчас не располагаю такими средствами, чтобы делать подарки...

– Само собой разумеется, но я предпочел бы, чтобы вы следили не за ним, а за ней. Этот человек ее запугал. Тем не менее я не уверен, что она согласится безвылазно сидеть дома. Квартира, надо признаться, довольно мрачная...

– О-о-о, что касается графини, здесь вам довольно будет подкупить ее консьержа. В таких домах, пусть квартиры и выглядят невесело, зато у консьержей, как правило, есть телефон... А из этой парочки он, конечно, куда интереснее...

– Согласен. Завтра я этим займусь. Еще кофе?

– С удовольствием. Хороший, да?

На самом деле кофе здесь был ничуть не лучше, чем в других местах, зато кальвадос, которым Карлов его сдабривал, был и в самом деле превосходный. По части спиртного на русского человека из хорошей семьи всегда можно было положиться, и Альдо с легкостью позволил приобщить себя к милому едва ли не всем таксистам культу «кофейка-с-кальвадосом». Это было, бесспорно, великолепное тонизирующее средство. И потому на обратном пути на улицу Жуффруа Альдо чувствовал себя куда большим оптимистом, чем еще совсем недавно, и будущее окрашивалось для него в нежные краски рассвета. Сломав несколько копий ради того, чтобы вернуть спокойствие в душу прекрасной графини, он вновь окажется в своем великолепном венецианском палаццо, где его встретит улыбкой жена... и воплями близнецы. В настоящую же минуту ему больше всего хотелось оказаться в постели и отдаться чарам благодетельного сна. Но его ждало разочарование: лечь спать удалось не сразу.

Несмотря на поздний час, Адальбер был еще на ногах. В старой домашней бархатной куртке и шлепанцах он расхаживал по кабинету и декламировал следующее:

– Благодарю, – проворчал Морозини, – только все это уже сделано. Что на тебя нашло? Ты составляешь завещание или с запозданием принимаешь решения, которые обычно принимают в начале года?

Адальбер, остановленный в своем лирическом порыве грозно сверкнул взглядом из-под упавшей на лоб пряди и громовым голосом воскликнул:

– Варвар! Как можешь ты с подобной развязностью трактовать великий текст, который дошел до нас из глубины веков, который я только что имел счастье перевести!

– Из глубины веков?

– Это четвертая династия, невежда! Речь идет о части наставления Хергеделя, сына великого Хеопса! Мудрое наставление, которому каждый из нас должен следовать...

– Похоже, ты в это поверил! Адальбер, милый, спустись на землю и окинь благосклонным взглядом населяющих ее несчастных смертных! А если это «наставление» кажется тебе столь мудрым, отчего же ты ему не следуешь? Женись... на крепкой женщине и...

– Я предпочитаю стройных и нежных. Терпеть не могу то, что называется «бой-баба» и «гусар в юбке»!.. Но откуда ты, собственно говоря, явился в такое время? Уже почти три часа ночи...

– И потому единственное мое желание – лечь спать... если, конечно, ты согласишься слегка приглушить свой лирический порыв.

– Я, наверное, последую твоему примеру, – произнес археолог, бросив на стол папирус, который держал в руке.

И тут же схватил довольно большой картонный прямоугольник с роскошным гербом:

– Вот, смотри, мне только что принесли приглашения для нас обоих...

– Для нас обоих? Значит, кому-то известно, что я живу у тебя. От кого приглашения?

– От принца Карама, самого младшего из сыновей магараджи Капурталы. Его отец 15 апреля устраивает праздник в своем замке в Булонском лесу. Я туда приглашен, и принц прибавляет, что и его отец, и он сам сочтут для себя великой честью, если ты соблаговолишь меня сопровождать. Они, похоже, действительно знают, что ты поселился у меня. Впрочем, для тебя есть и отдельное приглашение...

–. Откуда же им известно, что я здесь?

– Этого принц Карам не сказал. Своего рода тайна... ты ведь обожаешь тайны.

– За исключением тех, что касаются меня непосредственно. И потом, к пятнадцатому апреля я надеюсь быть дома.

– Ни за что нельзя поручиться, а отвечать надо сейчас. На твоем месте я принял бы приглашение. Праздники у магараджи всегда восхитительны, а для такого человека, как ты, могут оказаться еще и очень интересными. Наконец, если Лиза вдруг задержится в Зальцбурге...

– Ох, прошу тебя! Не надо даже вслух говорить о таком! Ты ведь знаешь, как мне не терпится ее увидеть...

– Да ты еще и суеверный! Послушай, ты в любом случае можешь принять приглашение, а если уедешь раньше – откажешься и выскажешь множество сожалений. А может быть, еще и вернешься? Поверь мне, ради этого стоит прокатиться!

– Поживем – увидим!

Глава V ОЖИВЛЕННЫЕ ТОРГИ

Как и всегда во время крупных аукционов, большой зал особняка Друо был переполнен. Прессе понадобилось всего несколько дней на то, чтобы завладеть информацией о «Регентше» и под грохот сенсационных заголовков состряпать для нее историю, – вернее, несколько историй, не имевших почти ничего общего С действительностью. Контора мэтра Лэр-Дюбрея ограничилась упоминанием о покупке ее Наполеоном для Марии-Луизы, о ее пребывании у императрицы Евгении и о том, что во время распродажи королевских драгоценностей она была куплена ювелиром, который впоследствии перепродал ее кому-то из членов семьи российского императора. И больше никаких подробностей. Как и хотел князь Юсупов, его имя не упоминалось... почти до самого дня торгов, но накануне журналист из газеты «Утро», Мартин Уолкер, добыв сведения одному богу ведомо где, раскатал на четыре колонки заголовок «Кровавая жемчужина» с подзаголовком «Распутин пришел за ней к Юсупову, но встретил там смерть». Под этим была напечатана статья, впрочем, неплохо написанная, в которой Морозини с недоверчивым изумлением прочел все то, о чем рассказал ему князь Феликс, хотя рассказ, как всегда в газетах, был сильно приукрашен. Среди прочего сообщалось и такое: Феликс с Распутиным условились о том, что княгиня Ирина, с которой «старцу» не терпелось сблизиться! – сама преподнесет ему жемчужину, повесив ее себе на грудь и предоставив ему право снять ее оттуда...

– О господи! – воскликнул Морозини, смяв газету и отбросив ее подальше. – Где этот чертов сукин сын такое отыскал?

– Ты же сам говоришь – чертов сукин сын, так что одному черту это и известно! – вздохнул Видаль-Пеликорн, подбирая газету с пола. – Но такого рода фокусы удаются лучше всего, когда к ним примешана доля истины...

– Как бы там ни было, но, если мне попадется под руку этот Мартин Уолкер, я заставлю его назвать свои источники!

И Альдо отправился на аукцион в самом воинственном настроении. Рядом вышагивал Адальбер, ни за что на свете не хотевший упустить многообещающее зрелище.

Им не так-то легко оказалось проникнуть в святая святых, они вообще не смогли бы попасть в зал без помощи одного из крепких агентов-савояров, которые следили за порядком и пытались справиться с толпой любителей сильных ощущений. Народу собралось столько, что нелегким делом было выловить из толпы обладателей приглашений, и администрации особняка Друо пришлось вызывать полицию, чтобы успокоить публику.

Впрочем, полиция уже и так была на месте. Пробравшись в первые ряды, предназначенные для возможных покупателей, Альдо нос к носу столкнулся с комиссаром Ланглуа, как обычно, одетым с иголочки и спокойно листавшим каталог аукциона, куда в последнюю минуту наспех прибавили листок с описанием «Регентши». Они поздоровались, причем в голосе полицейского прозвучала едва уловимая насмешка:

– С удовольствием вижу, что вы все еще у нас гостите, князь...

– Надеюсь, для вас это не стало неожиданностью? Но, может быть, мне не передали от вас разрешения вернуться домой? Или вы обо мне попросту забыли?

– Забыть о вас не так-то легко, но вполне может случиться так, что ваш... ваш карантин закончится уже сегодня.

Затем, более сухо, прибавил:

– Вас привело сюда любопытство?

– Нет, – так же сухо ответил Альдо. – Моя работа.

– Вы хотите купить знаменитую жемчужину?

– Я не очень люблю жемчуг, и к тому же у меня для нее нет никакого покупателя на примете.

– Историческая драгоценность – и вы ею пренебрегаете? Поразительно! Но не потому ли вы от нее отказываетесь, что она из тех, которые у скупщиков краденого и ювелиров называются «красными драгоценностями»?

– Знаете, почти все исторические драгоценности принадлежат к числу «красных», об этом и говорить нечего. А что, «Регентша» тоже такая?

– Можно подумать, вы об этом не знали! Неужели мне придется пожалеть о своих добрых намерениях?

– Ваших добрых намерениях?

Простодушие и безразличие – вот и все, что отразилось в это мгновение на лице Морозини. Он даже наградил комиссара Ланглуа чудесной улыбкой, которую тот, казалось, невысоко оценил.

– Я собирался сегодня же вечером позволить вам сесть в Восточный экспресс, идущий в Венецию. Видите ли, князь, я совершенно уверен в том, что именно «Регентшу» прятал в своем камине несчастный Петр Васильев, и вам это прекрасно известно, поскольку именно вы ее нашли...

– С чего вы это взяли?

– Из собственных размышлений, а также из наблюдений за некоторыми лицами, замеченными мной среди публики. Смотрите! Видите, вот сидит ваша подруга Маша Васильева с двумя своими братьями? Меня очень удивило бы, если бы она пришла сюда что-то купить. Тогда – зачем она сюда пришла?

– Пришла потому, что сегодня продают только русские драгоценности. Способ не хуже любого другого вдохнуть воздух родины! По крайней мере, я так предполагаю...

– У вас ведь на все найдется ответ, не так ли? – со смешком отозвался полицейский. – Но, откровенно говоря, я не понимаю, почему вы так упорно скрываете от меня правду. Ведь это не вы убили цыгана. Признаюсь, ваши мотивы от меня ускользают.

– Что ж, я объясню вам свое присутствие: здесь выставлен на продажу изумруд, о котором говорят, будто он принадлежал Ивану Грозному, и мне хотелось бы приобрести его для одного коллекционера...

Ланглуа несколько секунд задумчиво рассматривал элегантного и беззаботного на вид человека, сидевшего перед ним. Нет, эта красивая маска, любезная и непроницаемая одновременно, не дает никакой возможности прочесть правду. И, пожав плечами, комиссар заметил:

– В конце концов, может быть, так и есть... О, вот и виновник всего этого столпотворения!

Человек лет тридцати, с пронзительным взглядом и встрепанными светлыми волосами, довольно высокий, крепкого сложения, в хорошо сшитом, хотя и довольно поношенном твидовом костюме, прокладывал себе путь сквозь толпу, не слишком заботясь о тех, кого расталкивал локтями. Метод хоть и грубоватый, но действенный: вскоре он уже стоял рядом Ланглуа и Морозини.

– Что, комиссар, все еще ловите своего преступника? Надеетесь встретить его здесь?

– А почему бы и нет? Похоже, он любит драгоценности, а здесь есть на что поглядеть!.. Князь, позвольте вам представить Мартина Уолкера, я надеюсь, вы по достоинству оценили его статью.

– «Кровавая жемчужина»? Да, статья, несомненно, сработала... но прием далеко не новый. Куда новее великолепное воображение, которое вы проявили...

Журналист, наморщив лоб, соображал:

– С кем имею честь... о, нет, незачем называть мне ваше имя! Князь Морозини – я угадал?

– Вы угадали верно. Тем не менее я редко имею дело с прессой.

– Зато она вас очень любит. Вы – из тех бесценных людей, благодаря которым мы иногда можем погрузить в мечты миллионы читателей! Человек, лучше всех знающий мир исторических драгоценностей! Вы собираетесь купить жемчужину?

– Нет. Всего-навсего изумруд.

– Такой же кровавый, поскольку, если верить каталогу, он принадлежал Ивану IV?

На этот раз в движение пришли брови Альдо, взлетевшие с некоторым вызовом:

– Как это может быть? Вы, такой любитель броских определений, и вдруг обозначаете его всего-навсего порядковым номером?

Уолкер рассмеялся, отчего сразу помолодел лет на пятнадцать.

– Ну вот, меня сразу и уличили: да, по образованию я историк! Прошу прощения!.. Что ж, похоже, толпа начинает рассасываться, и вскоре можно будет отделить выдающихся особ от мелкой сошки.

Действительно, хаос мало-помалу превращался в порядок, и зал постепенно приобретал все более цивилизованный вид. Альдо и оба его спутника с непринужденным видом принялись изучать толпу. В ней можно было различить любопытных, ничего не покупающих зевак, богатых женщин; актрис театра и кино, явившихся себя показать, а может быть, и позволить себе чем-нибудь соблазниться; представителей двух или трех крупных ювелирных фирм; русских, которых привела сюда тоска по родине... И, наконец, здесь были коллекционеры: двое Ротшильдов, Нубар Гульбекян и кое-кто помельче, но Морозини тотчас о них забыл, сосредоточив свое внимание на группе из трех человек, в которых без труда узнал миллиардера Ван Кипперта, его дочь и маркиза д'Агалара, сумрачного красавца, явно ухаживавшего за юной Мюриэль и ее огромным приданым. Альдо никогда в жизни не поверил бы, если бы не видел сам, что на этом наглом лице могут расцветать такие улыбки. Правда, это позволяло маркизу демонстрировать снежный блеск своих зубов. И молоденькая американка, казалось, была совершенно очарована им...

Адальбер, задержавшийся рядом с внушительным с виду бородачом, украшенным громадной розеткой ордена Почетного легиона, как раз в эту минуту уселся на место, которое приберег для него Альдо.

– А я уже подумывал, сможешь ли ты вообще сегодня с ним расстаться, – шепнул ему Морозини. – Это твой родственник?

– Как же! Это тот самый академик, который познакомил меня с Латроншером. Я хотел выяснить, не знает ли он, где сейчас этот бандит, потому что на улице Мон-Табор, разумеется, уже никого нет...

– Ну и что оказалось? Ему это известно?

– Этот вор вроде бы в Багдаде.

– Родина всех уважающих себя воров со времен знаменитого фильма с Дугласом Фербенксом! – со смехом заметил Морозини. – Твой академик слишком часто ходит в кино.

– Может, это и правда, – проворчал Адальбер. – Я ведь говорил тебе, что проходимец изображает из себя «месопотамолога». Вот только шестое чувство подсказывает мне, что Фруктье уехал не так далеко. Мне так почему-то кажется...

– Поговорим об этом позже. Торги начинаются.

Оценщик и в самом деле уже начал произносить короткую речь, расхваливая выставленные на продажу вещи. Затем начался аукцион. Первым на торги был выставлен убор, украшенный великолепными бриллиантами, прежде принадлежавший некоей принцессе. Цена на него мгновенно выросла до головокружительных высот. За ним последовали два жемчужных ожерелья, интереса у Альдо не вызвавших. Он отрывал взгляд от знатного испанца лишь для того, чтобы оглядеть толпу, боясь увидеть среди прочих лиц прелестное лицо Тани. До этого дня она никуда не выходила, но Альдо, навестивший молодую женщину накануне, опасался, что ее благоразумия хватит ненадолго. Потому что прекрасная графиня скучала, оставшись в обществе Тамары, которая гадала ей на картах все время, что не лежала, простершись перед иконами, – и не скрывала скуки и нетерпения.

– По-вашему, я должна всю жизнь провести взаперти?

– В любом случае не больше пяти дней. Потерпите еще чуть-чуть. Если Агалару удастся осуществить свои планы, он уедет в Соединенные Штаты, и вы сможете строить планы на будущее...

В самом деле, уже начали ходить слухи о предстоящей женитьбе красавца маркиза на мисс Ван Кипперт, и, если судя по тому зрелищу, которое предстало сейчас взгляду Альдо, слухи, – дошедшие до него через Жиля Вобрена, – имели под собой некоторые основания.

Вскоре внимание Морозини снова привлекли движения молоточка слоновой кости: помощник мэтра Лэр-Дюбрея принес большой квадратный изумруд, которым Альдо, как он заверил комиссара, собственно, и интересовался. Камень и правда был восхитительный и не мог не пробудить страсти, жившей в душе пылкого любителя драгоценностей. Поначалу князь-антиквар, по своему обыкновению, с беспечным видом следил за торгами, а затем вступил в игру, и вскоре его единственным соперником остался барон Эдмон де Ротшильд. Поединок приковал к себе взгляды всего зала, и победу Морозини встретили громом аплодисментов. Барон отступил с улыбкой, любезно взмахнув рукой.

– Ты с ума сошел? – шепнул на ухо Альдо Видаль-Пеликорн. – Надеюсь, у тебя есть покупатель?

– А почему бы мне не купить его для себя? Я ведь их коллекционирую, ты разве не знал? Тот камень, что украшает безымянный палец Лизы, ничуть не менее красив, разве что более современный.

– Ты ей его подаришь?

– Только не это! Если изумруд и правда принадлежал царю Ивану, он не годится для подарка любимой женщине. Дело в том, что у меня действительно есть покупатель, причем совершенно неожиданный. Перед самым отъездом я получил письмо из палаццо Венеции[65]: дуче, который, по-моему, вообразил себя Нероном, хочет, чтобы я нашел для него изумруд, прежде принадлежавший знаменитой личности...

Адальбер тихонько присвистнул:

– Трудно отказаться... И... ты уверен в том, что он тебе заплатит?

– Думаю, да. У нас все еще есть король, и, пока он сидит на своем месте, Муссолини не может себе позволить совсем уж превратиться в разбойника с большой дороги...

Наконец настала минута, которой все ждали с нетерпением. Оценщик принес «Регентшу» и для начала, в сопровождении обоих савояров, подошел с ней к тем возможным покупателям, которые этого пожелали. По рядам этих людей, над которыми, казалось, распростерлась тень Императора, пронесся шепот, и Альдо различил в нем преклонение. Торги начались в торжественной тишине, поначалу в них участвовали пять претендентов, но цена быстро росла, и вскоре осталось трое, потом двое покупателей: на этот раз ими были Гульбекян и Ван Кипперт, который не скрывал, что огромная жемчужина была единственной целью его присутствия на аукционе. Именно ему она и досталась, и, как только объявили, что жемчужина куплена им, он встал и вскинул руки в победном жесте. Но тут прогремел выстрел. Ван Кипперт рухнул на пол. Поднялся переполох, люди вскакивали с мест, что-то кричали.

Шум стоял невообразимый. Всем хотелось увидеть, что произошло, и комиссару Ланглуа пришлось буквально расталкивать любопытных, прокладывая себе дорогу к распростертому телу, к которому припала рыдающая Мюриэль.

Мэтр Лэр-Дюбрей застыл на возвышении с молоточком в руке, ему даже в голову не пришло спрятать жемчужину. Альдо рванулся вперед, чтобы ее уберечь, и в то же мгновение увидел женщину; бежавшую к нему из глубины зала. Она тоже устремилась к «Регентше», на бегу протягивая руки, но князь оказался проворнее и перехватил незнакомку раньше, чем она успела коснуться желанной добычи. Альдо увидел перекошенное лицо, горящие глаза и сразу узнал эту женщину, тем более что на ней была та же одежда, в какой она приходила в квартиру Петра Васильева: перед ним была Мария Распутина.

Она бешено отбивалась, вырываясь из рук Альдо, но хватка у него была железная, и ей только и оставалось что скулить:

– Отпустите меня!.. Отпустите!.. Я вам ничего плохого не сделала!..

– Мне – нет, но несчастный Петр не мог бы сказать тоже о себе!

– Ему я тоже ничего плохого не сделала... Я хотела... всего-навсего забрать то, что принадлежит мне!

– Принадлежит вам? Странный у вас взгляд на вещи. «Регентша» никогда вам не принадлежала...

– Этот чертов Юсупов пообещал отдать ее моему отцу! Отпустите меня, говорю вам!

– Об этом и речи быть не может! Сначала мы поговорим с полицией...

– Нет... Нет, вы не можете этого сделать!.. Я и без того достаточно настрадалась! Сжальтесь, если только ваша мать вас любила, не выдавайте меня полиции! Мои девочки могут умереть из-за этого...

В ее голосе звучала настоящая боль, в черных глазах блестели слезы, и Альдо почувствовал, что решимость его слабеет.

– Отпустите эту несчастную девушку, пусть уходит! – прошептал кто-то у него за спиной.

Повернув голову, Альдо увидел Мартина Уолкера, который ободряюще ему улыбался. Журналист повторил:

– Отпустите ее!.. Я расскажу вам, где ее найти, и вы сможете с ней поговорить... Вот так-то лучше! – продолжал он, видя, что Морозини разжал руки. – А вы бегите быстрее отсюда! Мы придем к вам, и вы расскажете вашу историю...

– Спасибо... Большое спасибо!

Женщина быстро наклонилась, схватила руку Уолкера, поцеловала ее и растворилась в толпе, которая теперь уже не теснилась вокруг убитого, а стремилась побыстрее покинуть место трагедии. Но комиссар Ланглуа, не обращая ни малейшего внимания на протесты всякого рода знаменитостей, отдал приказ закрыть двери и никого не выпускать, чтобы иметь возможность допросить всех свидетелей. Исключение было сделано лишь для тех, кто никак не мог быть причастен к убийству американца: их отпустили сразу, как только они назвали свои имена. Но тут же стало очевидным, что никто из людей, присутствовавших в зале, не мог стрелять в Ван Кипперта. Пуля вошла ему в голову спереди, а это означало, что стрелявший должен был стоять позади возвышения оценщика. Но, разумеется, никто ничего не видел...

Тем временем Альдо с Адальбером приблизились к мэтру Лэр-Дюбрею, которого ноги не держали, и он, придавленный грузом волнений, тяжело опустился в кресло. Казалось, он вот-вот лишится чувств. В руке оценщик держал какую-то бумагу, но «Регентши» нигде не было видно, и первым делом Морозини осведомился о ней:

– Где жемчужина?

Лэр-Дюбрей поднял на него тусклый взгляд.

– Не волнуйтесь, она лежит у меня в кармане!.. Вот, возьмите! Прочтите это!

И протянул Альдо лист бумаги, на котором печатными буквами было написано следующее: «Незачем продолжать торги или устраивать новые. Любого, кто посмеет купить жемчужину Наполеона, постигнет та же участь, потому что Великая Жемчужина может принадлежать только мне. Так угодно господу, и я сумею завладеть ею, когда придет время...» Подпись была совершенно немыслимая, и Морозини прочел ее вслух:

– Наполеон VI? Ничего себе! Вы о нем что-то раньше слышали? А откуда это взялось?

– Понятия не имею! – откликнулся оценщик. – Что же касается Наполеона... Наверное, полупомешанный какой-то, а может, и совершенно ненормальный...

– Или просто-напросто человек, чья прабабушка... облагодетельствовала Императора? – самым любезным тоном вступил в беседу Адальбер. – Нечто вроде того, что произошло с Людовиком XV: никто не может в точности сказать, сколько у него потомков.

– Как бы там ни было, моих проблем это не решает. Не хотите ли вы теперь объяснить мне, что я должен делать с этой треклятой жемчужиной?

Мэтр Лэр-Дюбрей должен был пережить сильнейшее потрясение, чтобы прибегнуть к такому грубому выражению, -этот человек был истинным воплощением высокого стиля.

– Думаю, лучше всего будет вернуть ее вам, дорогой князь, -со вздохом прибавил оценщик.

Ответить Альдо не успел: внезапно рядом с ним оказался Жорж Ланглуа.

– Так, значит, это вы... «дорогой князь»... выставили ее на продажу? Так я и думал. А отсюда до того, чтобы догадаться что именно она и была сокровищем, исчезнувшим из квартире Васильева, всего один шаг, – насмешливо закончил он. – И вы, разумеется, сделали этот шаг? Незачем хитрить дальше, – сдался Альдо. – Да, это я поручил «Регентшу» заботам мэтра Лэр-Дюбрея.

– А до того она лежала в камине на улице Равиньян?

– Да.

– Не хотите ли вы в таком случае объяснить мне, по каком праву ее присвоили? У этого действия есть название, «дорогой князь», не говоря уж о том, что мы имеем дело с сокрытием вещественного доказательства.

Тон Ланглуа сделался угрожающим, но Альдо не обратил на это внимания. Постаравшись обуздать закипавший в нем гнев, он холодно произнес:

– Никто и никогда еще не осмеливался назвать меня словом, которое у вас на уме, «дорогой комиссар». И я не присваивал «Регентшу». Я отнес жемчужину законному владельцу, князю Феликсу Юсупову, который не захотел ее взять и попросил меня оставить ее себе и выставить на торги...

– И, разумеется, князя сейчас здесь нет и он не может подтвердить ваши слова?

– Он на Корсике, и нельзя сказать, чтобы это было на краю света. Так что спросите у него!

– Не премину, но этим еще не объясняется, почему вы решили совершить противозаконное деяние: вы должны были отдать мне жемчужину!

– И что бы вы с ней сделали? Заперли бы в сейфе, где она пролежала бы до греческих календ? А Юсупов пожелал, чтобы деньги, вырученные от продажи, помогли облегчить участь несчастных...

– Только что из-за нее убили человека. По-вашему, так вышло лучше?

На этот раз вместо Альдо ответил Лэр-Дюбрей. Протягивая комиссару листок бумаги со странным посланием, он произнес:

– И, если верить вот этому, она убьет еще и других. Так что я возвращаюсь к первому своему вопросу: что мне с ней делать? – с этими словами оценщик вытащил из кармана подвеску и протянул ее полицейскому на раскрытой ладони.

Полицейский взял сначала письмо, бросил на него взгляд, потом сунул в карман, после чего поднял с ладони оценщика «Регентшу» и несколько мгновений рассматривал ее в свете ярких ламп аукционного зала.

– Только мании величия нам в этой истории и не хватало! Никогда в жизни мне не понять, почему во все века люди убивали друг друга из-за таких вот штучек...

– Но признайте, по крайней мере, что это истинное чудо! – запротестовал Лэр-Дюбрей, уязвленный в лучших чувствах из-за столь явного пренебрежения к объекту его тайной страсти.

– О, с этим я полностью согласен!..

Комиссар еще несколько секунд рассматривал жемчужину, потом спросил:

– Думаю, в этом здании надежные сейфы?

– У нас здесь установлены самые лучшие, какие только существуют в природе. Даже Французский банк оснащен не более надежно... – Ну так заприте там эту смертоносную красоту и храните до тех пор, пока мы не схватим за шиворот кандидата в императоры! А потом разберемся, что с ней делать, поскольку покупка Ван Кипперта, разумеется, недействительна.

– Действительна. Продажа состоялась. Его наследница вполне может выплатить условленную сумму и забрать жемчужину.

– У нее, наверное, сейчас найдутся другие дела, но, если такое случится, покажите ей послание Его Величества и объясните, что, как бы там ни было, Франция обладает преимущественным правом покупки, поскольку жемчужина входит в число драгоценностей короны.

– Превосходно! – заключил Морозини. – А как вы поступите со мной? Вы меня арестуете, или я могу вернуться домой.

– Ни то, ни другое, «дорогой князь», – ответил Ланглуа с легкой улыбкой. – Вы – очень важный свидетель, и вы нам еще понадобитесь. Так что потерпите немного – и наслаждайтесь парижской весной!

– Но меня ждут торговый дом, жена... не говоря уж о двух детях!

– Мне очень жаль... но почему бы княгине не присоединиться к вам? Кажется, летние коллекции очень удались. А теперь прошу меня извинить, расследование начинается, а мне надо поговорить с семьей жертвы.

Глядя вслед комиссару, приближавшемуся к группе, которая окружала прикрытое одеялом тело, – в ней прежде всего выделялся Мартин Уолкер, – Альдо думал о том, что хорошо бы семья юной Мюриэль состояла еще из кого-нибудь, кроме ее «жениха». Сейчас, склонившись над сидевшей чуть поодаль рыдающей девушкой, мерзавец уже утешал ее с крайне неприятным видом собственника...

– Может, поедем домой? – предложил Адальбер. – Не знаю, что это со мной, но я проголодался.

– Мы в любом случае можем чем-нибудь перекусить, но если ты не возражаешь, я поведу тебя сегодня вечером ужинать в «Шехерезаду».

– Икра, водка, блины, шашлыки и все такое прочее? Тебя, как беднягу Вобрена, тянет к разврату?

– Нет. Мне надо поговорить с Машей. Она и ее братья ушли первыми.

– Тогда предадимся наслаждениям старой России! Но что ты думаешь о предложении комиссара?

– Позвать Лизу сюда? А ты отдаешь себе отчет в том, что вместе с ней приедут близнецы и их швейцарская нянька? Если тебе и захотелось сделаться мучеником, у Теобальда такого желания уж точно нет!

– А что госпожа де Соммьер?

– Тетя Амелия? По последним сведениям, какими я располагаю, она еще не вернулась. И потом, мне совершенно не хочется впутывать Лизу в эту скандальную историю.

– Жалко! – вздохнул Адальбер, питавший слабость к молодой жене Альдо.

– Мне тоже жаль. Ты себе и представить не можешь, как я по ней скучаю... И даже не могу поговорить с ней по телефону, чтобы звонком не спугнуть тень божественного Моцарта!

Но, даже если Коллоредо терпеть не могли резких звуков, Лиза всегда ценила удобства, которые доставляет телефон, и в тот же вечер сама позвонила мужу.

– Как ты догадалась, что мне больше всего на свете хотелось услышать твой голос, душенька моя? – воскликнул он.

– Может быть, это потому, что мне тоже хотелось тебя услышать. Скажи, когда ты собираешься вернуться домой?

– К сожалению, еще не сейчас, – вздохнул Альдо. – То неприятное дело, о котором я тебе уже говорил, сегодня получило продолжение: американский миллиардер был убит в аукционном зале во время торгов, в ту самую минуту, когда покупал «Регентшу». Полиция требует, чтобы я еще задержался здесь...

Но вместо горестных восклицаний и протестов, на которые он рассчитывал, неприятно удивленный Альдо услышал нечто весьма напоминавшее вздох облегчения.

– Что касается меня, то в этом нет ничего страшного, дорогой. Мы сможем подольше побыть здесь. Собственно, я тебе затем и звонила, чтобы сказать об этом...

– Вы остаетесь в Зальцбурге? Вам еще не надоели концерты и прочие оратории?

– Мы уже не у Коллоредо. Я звоню тебе из Рудольфскроне, куда мы вчера перебрались. Понимаешь, встретили в Зальцбурге английских друзей, очень милых, один из них – исследователь и, конечно же, охотник. Бабушка их очень любит, и ей захотелось показать им свой замок. Ну, и теперь устраиваем охоту и большой бал.

– В это время года? – проворчал Морозини, которому совершенно не нравился жизнерадостный тон жены... Разве Лиза не должна в разлуке с ним томиться от скуки?

– Почему бы и нет? Весна в Ишле прелестная, после Пасхи начнется курортный сезон. К тому же и погода стоит великолепная!

– А что при этом происходит с близнецами?

– Близнецы просто счастливы. Еще бы: в их распоряжении здесь целый большой дом, не говоря уж о том, что все наши слуги от них без ума. Но, послушай, собственно говоря, если тебя скоро выпустят, может быть, ты к нам приедешь?

– Бога ради, не надо говорить: меня «выпустят»! Я еще не сижу в тюрьме! Пока что не сел!

– Пожалуйста, без глупостей, милый. Нет, в самом деле, ты же все-таки не рецидивист какой-нибудь?

– Все-таки нет. А как их зовут, твоих милейших англичан?!

– Сэр Уильям Салтер и его жена Сара... она кузина Мэри Уинфилд, крестной Амелии...

– Я знаю, кто такая Мэри Уинфилд, – угрюмо проворчал Альдо. – А этот Салтер и есть искатель приключений?

– Нет, тот – его сводный брат, Френсис Тревелиан. Да ты, наверное, уже видел в газетах его фотографии: он поднялся к истокам Амазонки... Удивительный человек!

– Может быть, и видел... Да... Вполне возможно...

На самом деле он превосходно помнил исследователя, о котором шла речь: высокий сухопарый тип с красивой невозмутимой физиономией и зубами, белоснежными даже на плохой газетной фотографии. Именно такой человек, какого особенно неприятно видеть рядом с романтичной молодой женщиной, если это ваша жена! И еще неприятнее становится, когда в ее голосе, стоит ей упомянуть о нем, начинают дрожать лирические нотки!

Альдо не успел развить своего мнения вслух, поскольку именно в эту секунду связь прервалась. Он еще несколько мгновений слушал, как Лиза, встревоженная его внезапным молчанием, кричит на том конце провода: «Алло! Алло! Мадемуазель, не разъединяйте, пожалуйста!» – потом повесил трубку.

– Ну, что? – произнес Адальбер. – Видел бы ты, какое у тебя стало лицо!

– У тебя еще и не такое стало бы, если бы твоя жена принялась бредить охотником за головами, только что вернувшимся с берегов Амазонки...

Глаза Адальбера стали совершенно круглыми:

– Лиза? Бредит каким-то охотником? В жизни не поверю!

– Надо было дать тебе отводную трубку!

И князь вкратце пересказал наиболее существенное из того, что говорила Лиза, но, если он рассчитывал найти у друга сочувствие, его ждало горькое разочарование: Адальбер рассмеялся, и это окончательно вывело из себя Альдо.

– Ага! Ко всему еще, тебе это кажется смешным? – возмутился он.

– В общем, да! Ну, мальчик мой, сам подумай: вот уже который день ты остаешься в Париже под тем предлогом, что полиция без тебя не может обойтись...

– Предлогом?!

– Лиза вполне может вообразить, будто это – всего лишь предлог. И потому платит тебе той же монетой.

– Но это попросту чушь собачья! Она доверяет мне точно так же, как И я доверяю ей!

– Глядя на тебя, такого не подумаешь! А знаешь, если ты рискуешь застрять здесь слишком надолго, я могу съездить в Ишль, сверить часы. Я-то имею право уезжать...

Альдо рухнул в кресло, вытянул далеко вперед длинные ноги и закурил.

– Она немедленно разгадает твои хитрости, старина! Но за предложение спасибо. А теперь иди одевайся, пойдем развлекаться, – мрачно прибавил он.

Как ни удивительно, когда наши друзья вошли в «Шехерезаду», Жиля Вобрена они там не застали. Впрочем, было еще довольно рано, зал далеко не заполнился. Под руководством метрдотеля, который как нельзя лучше смотрелся бы в «Князе Игоре», они выбрали столик неподалеку от эстрады, откуда видно было все, что происходило в этом роскошном заведении. Цыганские скрипки неистовствовали, но ни Маши, ни красавицы Варвары пока не было видно. Морозини подумал, что момент, может быть, самый подходящий для того, чтобы поговорить с певицей, и, посоветовав Адальберу, какие блюда и напитки заказать для них обоих, встал и уже собрался было выполнить свое намерение, когда бархатная портьера приподнялась, пропуская комиссара Ланглуа в безупречном смокинге от хорошего портного. Остановившись на пороге, комиссар закурил внушительных размеров гаванскую сигару. Морозини сел на прежнее место... Не отрывая взгляда от меню, Адальбер спросил:

– Ты что, передумал?

– Нет, но момент мне кажется неподходящим. Посмотри туда!

Адальбер восхищенно присвистнул:

– Черт возьми! Если в этом году у полиции такая форма, я немедленно поступаю туда на работу!

– Может быть, это и неплохая идея, если вспомнить о твоей... смежной деятельности. У тебя было бы хорошее прикрытие...

Тем временем полицейский успел заметить друзей и направился к столику, за которым они сидели. Альдо встал навстречу комиссару:

– Надеюсь, вы сейчас не на службе и не откажетесь поужинать с нами?

Жорж Ланглуа нечасто улыбался, что придавало его улыбкам особенное очарование:

– На службе-то я всегда, а сюда только зашел на минутку. Но я вам очень благодарен.

– Неужели вы хотите сказать, что уходите прямо сейчас? Не послушав Машу Васильеву?

– Я ее уже слышал... в другом амплуа! И не могу позволить себе поддаться чарам такого прекрасного голоса. Улисс хотя бы велел привязать его к мачте корабля. Но... я охотно вернусь послушать ее пение, когда история закончится.

– Надеюсь, это произойдет скоро. Ваш Наполеон VI мне совсем не нравится.

– А мне и того меньше. Доброй ночи, господа!

Коротко поклонившись, Ланглуа непринужденной походкой удалился в сторону гардероба.

– С чего это тебе вздумалось его приглашать? – сердито спросил Адальбер. – Готов признать, что он элегантно выглядит, но как-то одного этого маловато, чтобы делить с ним хлеб-соль.

– А почему бы и нет? Он, знаешь ли, великолепная ищейка! Кстати, а почему бы тебе не поинтересоваться у него насчет твоего приятеля Латроншера!.. О, нет, только не это! Такого просто быть не может!

В самом деле, из-за роскошной, шитой золотом бархатной портьеры показался еще один персонаж, правда, по части одежды сильно уступавший денди с набережной Орфевр: Мартин Уолкер наряжаться не любил и остался верным своему поношенному твиду, бриджам, вяло пузырившимся над гольфами, и грубым ботинкам на толстой подошве. Так же, как и Ланглуа, он остановился у входа, чтобы закурить, и уже достал из кармана трубку, но важный метрдотель, смотревший на него с почти осязаемым отвращением, вовремя подоспел, чтобы уберечь своих гостей от тошнотворных миазмов.

– Зачем он-то сюда явился? – вслух размышлял Альдо. – Должно быть, приметил Васильевых на аукционе...

Князь проворно поднялся с места и взмахнул рукой, чтобы привлечь внимание журналиста. Адальбер возмутился:

– Уж не хочешь ли ты и этого тоже пригласить с нами поужинать?

– «Почему бы и нет?» – снова спрошу я. Он ведь пообещал мне очень важные сведения... Я и не думал, что мы с вами так скоро увидимся, – прибавил Морозини, обращаясь к Уолкеру, который поспешил откликнуться на его зов. – Я собирался завтра утром наведаться в вашу газету, чтобы с вами поговорить, но вы меня опередили. Садитесь же, прошу вас...

Уолкер не заставил долго себя уговаривать и не стал возражать, когда Морозини попросил поставить еще один прибор. Напротив, когда в его бокале вскипели первые пузырьки шампанского, на его довольно-таки обаятельном лице с большим насмешливым ртом, кривоватым носом и голубыми глазами, смотревшими прямо и смело, – именно это и делало физиономию привлекательной, – расцвела почти детская улыбка неисправимого лакомки. А появление икры привело его в настоящий восторг.

– Если вы всегда так обходитесь с прессой, нет ничего удивительного в том, что она вас обожает. – Я обхожусь с вами по-дружески, потому что надеюсь на взаимность. Сегодня днем вы кое-что мне пообещали...

– Я об этом не забыл и благодарен вам за то, что вы позволили Марии уйти. Я уже говорил вам, что это очень несчастная девушка.

– Тем не менее она замешана в убийстве Петра Васильева, поскольку явно связана с убийцами. Не забывайте о том, что я видел ее в его квартире вскоре после похищения и что я следовал за ней до места преступления... где она словно по волшебству исчезла вместе с ними...

– Знаю. Она сама мне об этом сказала.

– Вы с ней так близко знакомы?

– Достаточно хорошо знаком! Больше того, именно я устроил ее в Фоли-Рошешуар, не то она умерла бы с голоду.

– Она работает в театре?

– Слишком громкое слово – всего-навсего в мюзик-холле и далеко не лучшем. Она танцовщица. Согласен, красавицей ей не назовешь, но она хорошо сложена, и ноги у нее великолепные...

Затем, повернувшись к Адальберу, который смотрел на него так, словно ждал, что журналист сбежит, прихватив столовой серебро, заметил:

– Я где-то слышал ваше имя: вы, кажется, археолог?

– Египтолог, – уточнил Видаль-Пеликорн, на челе которого начали мало-помалу рассеиваться грозовые тучи. – Вот уж не думал, что мое имя известно господам газетчикам.

– Разумеется, не всем, но я – особый случай. Я всегда пытал настоящую страсть к предметам, выкопанным из земли, которые нередко могут много о чем порассказать. Вот потому и знаю, кто вы такой...

И, сжалившись над Видаль-Пеликорном и желая дать ему время оправиться от смущения, Уолкер принялся неспешно делать себе очередной бутерброд с икрой. Альдо вернулся к прежней теме:

– Мне хотелось бы поговорить с госпожой Распутиной. И чем раньше, тем лучше...

– Что вы надеетесь от нее услышать?

– Надеюсь что-нибудь узнать о ее опасных приятелях. Я вполне готов допустить, что она не участвовала в убийстве Петра, но она все равно остается сообщницей. Кроме того, я убежден в том, что эти люди имеют отношение к убийству в зале особняка Друо.

– Наверное, вы правы, но, пусть даже Мария и была там, к убийству она отношения не имеет. Что касается сведений о тех, кого вы именуете ее опасными приятелями, можете быть уверены в том, что она ничего не сможет вам сообщить...

– А вы-то что об этом знаете? – вкрадчиво спросил Адальбер.

Уолкер наградил его широчайшей и слегка насмешливой улыбкой.

– Неужели вам не приходило в голову, что я с ней уже поговорил на эту тему? Я тоже – лицо заинтересованное, причем в первую очередь! Только представьте себе, какую статью я мог бы написать о своей встрече с Наполеоном VI!

– Вы в курсе? – сухо поинтересовался Альдо. – Каким образом?

– Мария мне о нем рассказала... хотя сама никогда в глаза его не видела.

– Объясните, сделайте милость!

– О, все очень просто, – вздохнул Уолкер, протягивая пустой бокал, чтобы его наполнили. – Я не стану пересказывать вам ее биографию, потому что это было бы напрасной тратой времени: если вы с ней встретитесь, она сама выложит вам всю свою жизнь со всеми подробностями. Скажу только, что после множества мытарств они с мужем, неким Борисом Соловьевым, бежали из Санкт-Петербурга, оказались в конце концов в Париже. Здесь Мария рассчитывала на помощь некоего банкира по фамилии Рубинштейн, но тот испарился. Муж, не выдержав обрушившихся на семью испытаний и непосильной работы – он брался за все, чтобы прокормить жену и двух малышек! – умер, и Мария, продав все, что еще оставалось ценного, оказалась в полной нищете. И тем более жестокой нищете, – сумрачно пояснил журналист, – что она не могла надеяться на поддержку других русских беженцев: ведь для них дочь Распутина была отмечена печатью проклятия. Вот тогда-то она и откликнулась на объявление: требовались хорошенькие девушки, умеющие танцевать. Она пришла по указанному адресу, но человек, который занимался отбором, чуть не свалился со стула, услышав ее имя, и сказал, что ее место не здесь, пусть едет в Америку и разыгрывает свою комедию перед янки. В полном отчаянии она добрела до кабачка на Монмартре и там принялась глушить коньяк, чтобы хоть ненадолго забыть о своих горестях и разочарованиях. Именно в этом кабачке я ее и встретил. Бедняжка была донельзя жалка, и я всеми силами старался ей помочь. Поэтому мы с приятелями и устроили ее в Фоли-Рошешуар: надо же было как-то существовать. Там ее имя и талант, – а она не без способностей! – привлекли несколько поклонников, в числе которых был некий Аарон Симанович, в свое время служивший секретарем у Распутина. Именно он уговорил Марию подать в суд на князя Юсупова, который выпустил книгу, где рассказал о своей истории со старцем.

– И у нее есть шансы выиграть дело?

– Не имею ни малейшего представления. Мне кажется, французскому правосудию не разобраться в русском деле десятилетней давности, но как знать... Поскольку она требует двадцать пять миллионов, предстоит увлекательнейший поединок между знаменитыми адвокатами. Ее интересы защищает мэтр Морис Гарсон, интересы Юсупова – мэтр Моро-Джиаффери, так что еще посмотрим, чья возьмет. Примерно в это же время она начала получать таинственные послания. Некто предлагал заступиться за нее, уберечь от безжалостных врагов, которые в зависимости оттого, какой оборот примет процесс, могут захотеть положить ему конец, устранив ее и ее дочерей. Попытка похищения – к счастью, неудавшаяся! – убедила ее принять помощь этих невидимых, но деятельных друзей. В обмен на свои услуги эти люди просили ее помочь им заполучить сокровища императорской казны прежней России... и французской империи...

– Только и всего! Желаю им получить удовольствие от этих поисков! Сейчас все это рассеяно по планете, если не считать тех сокровищ, которые у советских достало ума сохранить!

– Это их личное дело, но вам, только что купившему исторический изумруд, следовало бы призадуматься!

– Будьте уверены, я не премину это сделать. Спасибо за совет. Но почему – французской империи, и что это за Наполеон VI? Бессмыслица какая-то!

Уолкер подождал, пока им на тарелки сдвинут с шампура пышущий жаром шашлык, затем продолжил:

– Только на первый взгляд. Если хорошенько подумать, это покажется не такой уж глупостью. Вам когда-нибудь доводилось слышать имя Бережковской? Ее еще называли «Бабушкой Революции».

– Нет, никогда.

– А я слышал, – вмешался Адальбер. – Кажется, она провела большую часть жизни в Сибири, откуда ее перевезли в Крым и поселили в одной из прежних царских резиденций. Вроде бы в Ливадии. Я читал о ней в какой-то статье... немецкой, что ли...

– Браво! А в этой статье говорилось о том, что Бережковская – дочь Наполеона и хорошенькой московской торговки?

– В это мне как-то трудно поверить, – со смехом произнес Морозини. – Если даже допустить, что нашлась женщина достаточно храбрая для того, чтобы, не убоявшись Растопчина и его пожаров, явиться к Императору и утешить его своими прелестями, ваша героиня должна была родиться в 1813 году, а к тому времени, когда она достигла солнечных берегов Крыма, ей стукнуло бы сто четыре?

– Совершенно верно! – отозвался Видаль-Пеликорн. – Именно потому о ней и написали в той немецкой статье, только там ни слова не было о Наполеоне. Так какая же связь с этим внезапно появившимся «претендентом на престол»?

– Он просто-напросто ее внук! – весело сообщил журналист. – Тот из «приближенных», что завязал отношения с Марией, все это подробно ей разъяснил. В сибирской глуши, куда в конце концов отправили ее мать, эта Бережковская родила сына от одного из декабристов, сосланных туда Николаем I, а у этого сына, в свою очередь, в конце прошлого века тоже родился сын. По-моему, захватывающая история. Или вам не нравится?

– Во всяком случае, впечатление производит сильное! – вздохнул Альдо. – Но откуда возникла цифра «шесть»?

– В этой семье, похоже, принято всему вести строгий учет. Если мы будем исходить из принципа, что его императорское высочество, сын Наполеона Третьего, имел право на порядковый номер.«Четвертый», следовательно, потомок декабриста становится Наполеоном Пятым, а его сын, согласно простой логике, Шестым. Все очень несложно...

– И Мария Распутина никогда его не видела?

– Нет, что вполне объяснимо. Человеку с такими высокими запросами следует себя беречь. Она имела дело лишь с второстепенными особами.

– Хорошо, все это я готов принять на веру, – согласился Альдо, прикуривая, – но я не могу понять другого: с какой стати эта женщина предъявляет права на «Регентшу»? Она никогда не принадлежала ее отцу, и я думаю, что ваш Наполеон VI и не думает отдавать ей жемчужину: вероятно, для него она представляет собой некий символ?

– Совершенно верно, но вспомните, что ей двадцать шесть лет, она вдова и не видит никаких препятствий к тому, чтобы сделаться мадам Наполеон. Как и все великие авантюристы, этот человек наверняка холост!

– И она поверит в такую чушь? Вы говорите, она его не знает?

– Но она слышала его голос и продолжает надеяться на встречу, которая станет для нее первой наградой. Затем он, вполне возможно, сделает ее своей любовницей.

– Где только вы все эти сведения берете? – насмешливо спросил Адальбер. – Откуда вам могут быть известны намерения никому не ведомого человека?

– Само собой, точно я ничего не знаю, но журналисту лучше обладать кое-каким воображением. Это позволяет заполнять пробелы. Кроме того, я достаточно хорошо осведомлен о том, что происходит в голове у Марии...

– И она ничего не сказала вам про убийц этого несчастного Петра? – спросил Альдо, которого уже начала раздражать чрезмерная, на его взгляд, наивность этого парня. – По-моему, вы должны быть заинтересованы в том, чтобы этих злодеев поймали. Вам это дало бы возможность написать отличную статью.

– Только в том случае, если я сумею проникнуть в эту организацию и доберусь до ее мозга. Поставить Наполеона VI перед объективами наших фотографов – вот ради этого стоит потрудиться. Но надо набраться терпения.

– Что касается меня, мое терпение уже кончилось, потому что я очень хочу вернуться домой, а это новое убийство ситуацию не улучшило...

Морозини не договорил: в зале бешено зааплодировали, приветствуя появление Маши. Она начала петь, и за столиками воцарилось молчание, поскольку все мгновенно подпали под действие ее чар. В том числе и Альдо, который нимало не и пытался эти чары развеять, скорее наоборот. Слов он не понимал, но глубокий звучный голос, напоминающий пение виолончели, действовал на него завораживающе. И зачем только этот журналист принялся шептать ему на ухо:

– Вы знаете эту песню? Она называется «Конец пути», и в ней звучит такая боль. Наверное, Маша посвятила ее памяти своего брата? Хотите, я вам переведу?

– Вы говорите по-русски?

– Я говорю на пяти языках, при моей профессии это весьма полезно. Вот, послушайте, о чем она поет:

– Бога ради, замолчите! – сердито прошептал Морозини, которого услышанное неприятно поразило, потому что он как раз думал о Лизе и о том, как хорошо было бы слушать песню вместе с ней. – Я предпочитаю ничего не понимать: этот голос – сам по себе поэма...

– О, простите!.. Никак не могу отделаться от привычки по любому поводу демонстрировать свои таланты...

– Ничего, не обращайте внимания! В последнее время настроение у меня довольно мрачное...

– Вполне понимаю вас и постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы вам помочь!

Их взгляды встретились. И то, что прочел Альдо во взгляде журналиста, ему понравилось. Он улыбнулся:

– А я постараюсь, чтобы вам не пришлось слишком много трудиться...

Выходя в четвертом часу утра из «Шехерезады», Альдо чувствовал себя немного лучше. Под конец вечера ему удалось перекинуться с Машей несколькими словами. Она встретила его со слезами на глазах и сказала, впервые обратившись к нему «на ты» и тем самым обозначив, что между ними установилась связь:

– Прости меня! Боюсь, я втянула тебя не только в серьезную, но и опасную историю. Сегодняшнее убийство показало нам, что мы имеем дело с людьми, которые не отступят не перед чем...

– Не вини себя ни в чем, Маша Васильева! – ответил ой сжимая обеими руками ее до странности холодные пальцы. – В моем ремесле то и дело встречаешься с опасностями, потому что все исторические драгоценности опасны в большей или меньшей степени. Надеюсь, удача меня не покинет!

– Да услышит тебя господь! Но вот что я еще хочу тебе сказать: днем или ночью, в любой час, когда потребуется наша помощь, Васильевы тебя не бросят. Моим голосом говорят и мои братья. Мы будем сражаться рядом с тобой!

Она притянула голову Альдо на свою просторную грудь и поцеловала, окутав благоуханием амбры и ладана, странным образом освятившим это объятие. Затем перекрестила ему лоб.

– Спасибо! – прошептал растроганный Морозини. – Я этого не забуду!

Часть II КРОВЬ НА ПЕРВОМ ПЛАНЕ

Глава VI ГОСТИ МАГАРАДЖИ

Кабинет комиссара Ланглуа на набережной Орфевр нисколько не походил на своего хозяина, несмотря на то, что рабочий стол украшал букетик пармских фиалок в трогательной вазочке из голубого опалового стекла. Все остальное – зеленые папки, темная мебель и потертая «чертова кожа» обивки, – совершенно не вязалось с элегантностью обитателя кабинета. Даже довольно красивый красно-синий персидский ковер, расстеленный под столом, не намного улучшал общее впечатление, так как прикрывал паркет, который натирали уж точно никак не чаще, чем раз в году. Впрочем, помимо запаха пыли, в кабинете можно было различить тонкий аромат английского табака, а это было уже лучше.

– Наверное, ваш кабинет выглядит совсем не так, как наши здесь, в Префектуре, – произнес Ланглуа, который стоял, прислонившись к картотеке, и, покуривая коротенькую трубку, наблюдал за посетителем. – Что поделаешь, республика небогата. Прибавлю, что ковер мой собственный.

Сегодня утром комиссар был одет в темно-синий саржевый костюм со скромным гранатовым галстуком. И впервые Морозини заметил у него на лацкане маленькую розетку ордена Почетного легиона.

– Цветы, думаю, тоже вы принесли? Им редко случается расцветать в полицейском участке...

– Тем не менее в этом кабинете они стояли всегда, и я всего лишь продолжаю традицию моего предшественника, который был и моим наставником: комиссар Ланжевен, чей портрет вы видите перед собой. Великий сыщик, сейчас он уже на пенсии.

– О, месье Ланжевена я знаю!

И, поскольку брови Ланглуа поползли вверх, Альдо пояснил:

– Он старинный друг моей тетушки, маркизы де Соммьер. И я даже кое-чем ему обязан: комиссар дал мне несколько хороших советов в одном трудном деле. Может быть, передадите ему привет?

– Не премину это сделать, будьте уверены. А теперь не хотите ли объяснить, что вас привело?

– Вот это! Альдо достал из кармана кожаный футляр, в который поместили «Регентшу» после аукциона, открыл его и положил на стол.

– Я вам ее принес, – вздохнул князь. – И делайте с ней теперь что хотите!

Отложив трубку, Ланглуа взял футляр и поднес его поближе к лампе, заливавшей рабочий стол холодным светом. Потом осторожно поднял жемчужину за бриллиантовую подвеску:

– Столько крови пролито из-за нескольких граммов роскоши! Поверить трудно.

– Благодаря моему ремеслу мне слишком хорошо известно, что подобные вещи случаются гораздо чаще, чем вы думаете, но, похоже, эта вещь особенно опасна. Сегодня утром, едва рассвело, меня разбудил мэтр Лэр-Дюбрей...

– ... сегодня ночью ставший жертвой попытки ограбления. Если это действительно можно так назвать! Его, главным образом, пытались напугать, подбросив сообщение помешанного, дерзнувшего подписаться Наполеоном VI. Если оценщик не хочет поплатиться жизнью, ему следует вернуть жемчужину владельцу или отдать тому, кто выставил ее на торги. Значит, Лэр-Дюбрей вам позвонил?

– Совершенно верно, и теперь я пришел к вам, потому что с меня хватит, я сыт по горло этой историей, комиссар! Дела требуют моего присутствия дома, да и мне самому очень хочется поскорее вернуться в Венецию.

– Вы могли это сделать и раньше. Достаточно было сказать мне правду вместо того, чтобы играть со мной в прятки. Но для порядка давайте вернемся немного назад: значит, именно этот предмет и искали убийцы Петра Васильева в его квартире?

– Да, так. Его сестра хотела отдать мне жемчужину, чтобы я ее продал. Мы нашли ее вместе, а что было дальше, вы уже знаете. Зная, что последним владельцем «Регентши» был князь Юсупов, я отправился к нему, чтобы вернуть ему жемчужину, но он не захотел ее взять. Это человек... в высшей степени привлекательный и немного странный...

– Я с ним встречался и полностью с вами согласен. Я знаю также, что он продал кое-какие драгоценности, вывезенные им из России, а эту вещь, если я вас правильно понял, взять отказался? Но почему?

– Не хотел к ней прикасаться. Суеверие или предчувствие, называйте как вам будет угодно, но, как бы там ни было, он сказал, чтобы я сам занялся ею и поскорее ее продал. Вырученные деньги должны были помочь облегчить участь его соотечественников и обеспечить будущее малыша Лебре, того самого мальчика, который не побоялся выследить похитителей цыгана. Так что мне пришлось забрать «Регентшу», но оставлять у себя я ее не захотел – доверил мэтру Лэр-Дюбрею. И вот к чему все это привело.

– Почему бы вам самому не купить жемчужину или не уговорить вашего тестя? Вы ведь оба коллекционеры и, скорее всего, богаты?

– Потому что я тоже ее не хочу. Можете, если угодно, назвать меня суеверным венецианцем, но я не хочу впускать «Регентшу» в дом, где живут моя жена и мои дети. Вчерашние события только еще раз подтвердили то, в чем я совершенно убежден: любому человеку, который будет обладать «Регентшей», угрожает опасность. По крайней мере, до тех пор, пока вы не схватите этого маньяка, помешанного на короне!

– Не сомневайтесь, я приложу к этому все силы. А пока вы хотели бы, чтобы она оставалась у меня?

– Вот именно. Собственно говоря, это ведь вещественное доказательство, и я не думаю, чтобы убийца обнаглел до того, чтобы проникнуть в вашу крепость. Что касается маленького Лебре, его будущим я займусь безотлагательно. А беженцам придется подождать возможности обратить в деньги это проклятое украшение...

– Да, прекрасно вас понимаю. И все же я не могу оставить ее у себя.

– Но... почему? – Альдо не скрывал глубочайшего разочарования.

– Я мог бы вам сказать, что наши сейфы недостаточно надежны, но главная причина заключается в том, что закон не позволяет нам обременять себя тем, что в действительности не является вещественным доказательством, поскольку убийца не держал эту вещь в руках. Может быть, вы перед отъездом доверите ее Французскому банку? Поскольку вам, несомненно, хочется, чтобы я вернул вам свободу, – с легкой улыбкой прибавил Ланглуа.

– Вы будете ближе к истине, если скажете, что я только об этом и мечтаю!

– Что ж, уезжайте! Если вы мне понадобитесь, я всегда смогу вас найти! Я даже опасаюсь, что несколько превысил свои полномочия...

Морозини испытал такое облегчение, что готов был расцеловать комиссара, но все-таки ограничился тем, что горячо пожал ему руку. И, не заставляя себя упрашивать, немедленно забрал футляр.

– Вы последуете моему совету? – спросил Ланглуа.

– Насчет Французского банка? Возможно, если мне не удастся в ближайшее время от нее избавиться. Кстати, завтра приглашен на вечер у магараджи Капурталы и...

Комиссар внезапно расхохотался:

– Эй, полегче на поворотах! Я прекрасно знаю, что вы готовы на все, лишь бы избавиться от этой проклятой жемчужины, но хочу напомнить вам, что раджа – давний друг Франции и более того – это замечательный друг. Вы ведь не хотите, чтобы его здесь у нас убили? Если вам не жаль магараджу, пожалейте хотя бы меня, – прибавил он, снова сделавшись серьезным. -И потому, если вы возьмете свою проклятую побрякушку на этот прием, постарайтесь, чтобы вечер не закончился в луже крови! Ну, а теперь позвольте пожелать вам благополучного возвращения в вашу чудесную Венецию. Если вы вдруг снова мне понадобитесь, – позвоню...

Ланглуа проводил посетителя до двери, у порога они обменялись рукопожатием.

– Честно говоря, очень рад, что познакомился с вами, – произнес комиссар. – Возможно, до скорой встречи...

– Лично я был бы этому очень рад, но все зависит от обстоятельств...

– Разумеется. Да, вот еще, пока не забыл: можно задать вам один вопрос?

– Но... конечно же!

– Вы смогли бы узнать женщину, за которой следили до Сент-Уана?

– Да.

– И... у вас нет никаких соображений насчет того, кто она такая?

На мгновение Альдо услышал, как Мартин Уолкер защищает несчастную, обремененную слишком громким именем. Увидел молящие глаза Марии. Каким бы симпатичным человеком ни был Ланглуа, он все же оставался полицейским, и не стоило увеличивать и без того длинный список испытаний, выпавших на долю бедняжки.

– Ни малейшего представления, – твердо ответил он. – Судя по ее акценту, она, наверное, русская, но это все, что я могу вам сказать.

– Что ж, придется этим довольствоваться!

Магараджа Капурталы обитал в маленьком белом замке, выстроенном во времена Второй Империи в Булонском лесу, совсем рядом с полем для скачек, чтобы тогдашний его владелец мог, не выходя из дома, наблюдать за бегами. Замок, уютно устроившийся среди зелени, придавал этой части Булонского леса дополнительное очарование. Сегодня вечером он сиял огнями, подобно рою светлячков. Погода стояла прохладная, но ясная, почти весь день светило солнце, и Адальбер решил вывести из гаража свою ярко-красную гоночную машину, котя Альдо и отговаривал его, считая, что людям в вечерних костюмах куда больше пристала поездка на такси.

– Да мы же вылезем из твоей машины измятые и растрепанные, как старый веник! – предсказывал он, устраиваясь на кожаном сиденье рядом с водительским местом.

– Не могут же все на свете перемещаться в гондолах, – парировал его друг. – И мы в любом случае будем выглядеть лучше, чем в дорогом твоему сердцу такси, которое все-таки выглядит чудовищно буржуазным и которое мы не сможем отыскать, когда соберемся домой. А если тебе не хочется сразу, как приедем, заново завивать локоны, надень это! – прибавил он протягивая князю кожаный шлем, точно такой же, какой был на голове у него самого. – Будешь похож на летчика!

Когда они остановились у белого замка, Альдо, знавший толк в таких делах, не мог не восхититься нахальством, с которым археолог втиснул свою машину между двумя сверкающими «Роллс-Ройсами», и тем, как его водитель элегантно соскочил на землю, сорвал шлем, бросил его на сиденье и отошел, предоставляя одетому в белое слуге с тюрбаном на голове возможность припарковать свой «Амилькар». Другой слуга открыл низенькую дверцу рядом с пассажирским местом, Альдо – куда спокойнее, чем его друг, – сошел на землю, первым делом убедился, что его великолепно сшитая фрачная пара под широким черным плащом нигде не помялась, и только тогда успокоился.

Если Морозини и рассчитывал оказаться в декорациях восточной сказки, то ожидания его не оправдались. За исключением роскошных старинных шелковых ковров, почти везде покрывавших полы, обстановка принадлежала французскому XVIII веку, и это были лучшие образцы мебельного искусства того времени.

– Удивительно, правда? – шепнул Адальбер на ухо Альдо, вместе с ним пристраиваясь к веренице гостей, ждавших своей очереди приветствовать хозяина. – Но самое удивительное, что можно здесь увидеть, – это сам магараджа. Поистине необыкновенный человек! Когда видишь его таким, какой ой сейчас, – продолжал археолог, кивнув в сторону высокой стройной фигуры со множеством сверкающих орденов на одежде и в белом тюрбане, украшенном огромным изумрудом, над которым рассыпался целый фейерверк бриллиантов, – трудно себе представить, что в восемнадцать лет он весил больше ста килограммов и был всего-навсего никому не известным раджой, сикхским царьком, сидевшим, однако, на троне с пятилетнего возраста.

– И он стал магараджей, то есть, насколько я понимаю, великим царем, благодаря вмешательству Святого Духа...

– Роль Святого Духа в этом случае сыграл Эдуард VII. Надо тебе сказать, что Джагад Джит Сингх из Капурталы, этот мелкий незначительный раджа, одаренный великолепным, ясным умом, сумел превратить, свое государство в образцовое. Он совсем юным приехал в Европу, где мгновенно очаровал почти всех государей, начиная с королевы Виктории, у которой, как известно, не самый легкий характер, а с греческим королем Георгием у него завязалась настоящая дружба. Но именно во Франции, где королей уже не осталось, его посетило озарение.

– Ему явился Шива?

– Нет. Людовик XIV. В 1900 году Джит Сингх, как и все остальные, приехал взглянуть на Всемирную выставку; в это время он жил в отеле, в Версале, и долго осматривал замок. Для начала зеркала в знаменитой галерее показали ему, насколько он тучен, но тем не менее великолепие самих этих мест его очаровало. Вернувшись домой, он похудел на пятьдесят килограммов за три года – попросту стал вести себя благоразумно! – и начал постройку дворца во французском стиле, желая сделать его достойным высокого образца, поскольку у него было ощущение, будто Людовик XIV заново воплотился в нем...

– Наш Король-Солнце не промахнулся с выбором... – откликнулся Альдо шепотом, поскольку подходила их очередь, и одновременно рассматривая тонкое лицо, проникнутое благородством и кротостью, освещенное обворожительной улыбкой и ясным взглядом умных темных глаз. – И в самом деле, до чего обаятельный человек!

Первое впечатление превратилось в убежденность, когда его пальцы соприкоснулись с пальцами магараджи, и Джагад Джит Сингх сообщил, что действительно счастлив и польщен тем, что принимает у себя такого гостя:

– С месье Видаль-Пеликорном мы давно знакомы, я знаю, какая прекрасная дружба связывает вас с ним, и для меня большая радость сегодня вечером увидеть рядом с ним того, в ком воплощается не только великая история, но и великолепие Венеции... надеюсь, чуть позже мы сможем поговорить...

Все это было произнесено на безупречном французском твердым тоном и хорошо поставленным голосом, делавшими особенно приятным комплимент, на который Морозини – редчайший случай в его жизни, поскольку он научился не доверять сердечным порывам, – отреагировал с жаром мгновенно зародившейся симпатии. Он и сам не мог бы объяснить, почему, но этот человек ему очень понравился.

Чуть подальше необычайно красивая, смуглая, темноволосая молодая женщина в сари оттенка рассветного неба и с целым водопадом жемчуга на шее и в ушах тоже принимала гостей, помогая свекру: принцесса Бринда была женой наследного принца Карама Джита Сингха, а сам наследник престола затерялся в толпе приглашенных. На поклоны наших двух друзей принцесса ответила с непринужденностью безупречной хозяйки парижского дома, сочетавшейся с врожденной грацией, свойственной индийским знатным дамам. Альдо довелось узнать, что его слава дошла и до Индии...

Процессия разворачивалась медленно – магараджа обращался к каждому из гостей с краткой, но учтивой речью, – и Альдо с Адальбером ушли в глубину гостиной, устроившись поближе к грандиозным цветочным композициям, образовавшим своего рода фон праздника. Альдо спросил, за что магараджа награжден орденом Почетного легиона – здороваясь с ним, он заметил розетку среди прочих орденов.

– Вполне естественно, что магараджа его получил, – объяснил Адальбер. – Помимо того, что Джагад Джит Сингх – личный друг Клемансо, он, кроме всего прочего, является еще и юристом первой величины, и именно он представлял индийских правителей в Обществе наций в течение четырех лет войны, а потому подписывал Версальский договор. Надо мне все-таки как-нибудь съездить в Капурталу. Говорят, он превратил свою страну, размером с Великое герцогство Люксембург, в самое современное и одно из самых богатых государств Индии...

– Во всяком случае, если говорят, что в магараджу вселился Людовик XIV, тут какая-то ошибка с королем, ведь кругом – сплошной Людовик XV.

– Дело в том, что наш амфитрион предпочитает моды эпохи Возлюбленного. Там, у него на родине, бывает, что весь двор облачается в костюмы той эпохи и пудреные парики при температуре сорок пять градусов в тени! И все говорят при этом только по-французски...

– Невероятно! – Морозини развеселился. – Но как бы там ни было, здесь мне нравится... Столько красивых женщин!

– Что правда, то правда – он их обожает...

В самом деле, в просторных гостиных, кроме дипломатов – самым значительным среди них был посол Англии – находились и самые красивые женщины Парижа, француженки и иностранки, вокруг которых толпились восторженные почитатели их красоты. Здесь можно было увидеть обворожительную маркизу де Шасслу-Лоба, леди Мендл, принцессу Фосиньи-Люсинь, графиню де Мен, миссис Дейзи Феллоуз, жену кутюрье Люсьена Лелона, урожденную принцессу Палей, ставшую голливудской кинозвездой, как и ослепительная Пола Негри, теперь – княгиня Мдивани и владелица замка Серенкур. Этим двум дамам и доставалась большая часть мужского поклонения. Были, конечно, кроме них, и другие, некоторых Альдо знал и перекинулся с ними несколькими словами. Одеты все дамы были восхитительно, драгоценности сверкали как маленькие солнца.

Альдо разговорился с одной из гостий – все еще прелестной, несмотря на возраст: он познакомился с ней в Англии перед войной, когда она еще была герцогиней Мальборо. И по-настоящему обрадовался, встретив ту, что при рождении получила имя Консуэло Вандербильд, потом была любимым искушением для кисти художника Эллё, во время войны, будучи замужем, влюбилась в одного из асов французской авиации, героического полковника Жака Бальзана, а позже, когда овдовела, стала его женой... И вот теперь она блистала в высшем обществе... Щедрая и великодушная, Консуэло не уставала помогать несчастным. Альдо чувствовал себя счастливым рядом с этой очаровательной, несмотря на седые волосы, женщиной, они весело перебирали воспоминания, но вдруг взгляд венецианца застыл, уставившись в одну точку: к магарадже подошла молодая женщина в черном бархатном платье с длинной бледно-голубой атласной пелериной. Таня Абросимова, которой велено было носа из дому не высовывать, с победным видом явилась в замок среди Булонского леса и в эту самую минуту награждала хозяина чарующей улыбкой. К графине вскоре присоединились двое молодых людей, явно – ее верные рыцари, и все трое отправились прогуливаться по гостиным. Таня переходила от одного к другому, кому улыбаясь, кому протягивая руку.

С сожалением покинув свое место рядом с мадам Бальзан, лордом Нолхемом и милым принцем Карамом, четвертым сыном Джагада Джита Сингха, Альдо пустился догонять Таню и настиг ее в ту самую минуту, когда она, устроившись в своеобразной нише среди кустов жасмина, брала бокал шампанского из рук одного из своих чичисбеев, явно решивших дальше чем на метр от нее не отходить. Альдо, приблизившись к маленькой группе, любезно попросил этих господ дать ему возможность несколько минут поговорить с их прекрасной подругой и тотчас был награжден парой возмущенных взглядов. Но что тут поделаешь, просьба прозвучала как приказ, и Таниным поклонникам пришлось ее исполнить. Таня же явно обрадовалась встрече, она порывисто протянула Альдо обе руки.

– Господи, как же я рада вас видеть! Я и не знала, что вы будете здесь сегодня вечером!..

И она принялась усаживать его рядом с собой на стоящий среди цветов диванчик.

– Я тоже не ожидал вас тут встретить, – произнес Альдо, сурово на нее глядя. – Не хотите ли объяснить мне, что вы делаете среди толпы народу, в то время как...

– ... я должна была бы томиться в своем унылом жилище и поминутно просить Тамару погадать мне на картах? Вы что, не читали сегодня утром «Фигаро»?

– Да конечно же, нет! Мне хватает собственных проблем и чужими заниматься совершенно не хочется...

– Что ж, очень жаль, потому что среди светской хроники промелькнула одна в высшей степени интересная заметка, извещающая о том, что по окончании траура мисс Мюриэль Ван Кипперт и маркиз д'Агалар официально объявят о своей помолвке, за которой вскоре последует свадьба. Вот потому-то, дорогой князь, я здесь и свободна как ветер! Ах, вы и представить себе не можете, какой счастливой я себя чувствую с самого утра, и поскольку давным-давно получила приглашение от магараджи, то и решила, что этот прием для меня – самая лучшая возможность вернуться к светской жизни. Разве это не чудесно?

– Если вы так говорите, значит, так и есть. Тем не менее вполне ли вы уверены в том, что брак побудит вашего сумрачного друга отказаться от того, чтобы вас использовать?

– Использовать? Какое гадкое слово!

– Суть сама по себе еще того гаже. Тем не менее термин точный.

– Но послушайте, я ему теперь совершенно ни к чему! Если его американка похожа на всех других, он больше ни на шаг от нее не отойдет. И я напоминаю вам, что сейчас она в глубоком трауре. Следовательно, и его мы еще не скоро увидим в парижских салонах. Впрочем, они, наверное, уедут в Америку, чтобы ее несчастный отец мог упокоиться в родной земле...

– Не знаю, возможно, зрение меня подводит, но мне что-то кажется, будто ваш идальго не в таком глубоком трауре, как вам представляется. Или эта породистая волчья физиономия, которая маячит рядом с хозяином дома, принадлежит не ему?

Таня проследила глазами за едва приметным жестом Морозини и мгновенно побледнела. Ее затянутая в бархат рука вцепилась в руку Альдо:

– Пресвятая Богородица, как он здесь очутился?

– Эту маленькую тайну нам еще предстоит разгадать, а пока, если позволите, я хотел бы дать вам совет: как можно быстрее покинуть этот дом... и незаметно!

– Но, послушайте, это невозможно! Сейчас подадут ужин...

– Для красивой женщины нет ничего невозможного. Вы всегда имеете право почувствовать недомогание, и я вижу поблизости двух парней, которые с удовольствием вас проводят, если не домой, – чтобы не давать ваш адрес, то в какой-нибудь отель, где вы проведете ночь, поскольку до завтра отпустили слуг и у вас нет ключа...

– Вы думаете, надо поступить именно так? – недоверчиво переспросила она, отдергивая руку. – Они знают Хосе и не поймут...

– ... почему вы его избегаете? Но, если они в вас влюблены так, как мне кажется, они только! рады будут понять все, как надо, потому что их эта возможность приведет в восторг. Поверьте мне, Таня! Если вы действительно боитесь этого человека, надо уезжать! И поскорее!

К сожалению, это проще было сказать, чем сделать. В ту самую секунду, как Альдо встал и собрался уходить, все присутствующие замерли. Два юных адъютанта в ослепительных туниках встали каждый рядом у одной из двух колонн у входа, и слуга, в чьи обязанности входило объявлять имена гостей, провозгласил:

– Его Величество магараджа Альвара!

– Нас сегодня особенно балуют – столько восточных владык сразу, – шепнул Адальбер, приблизившийся к Альдо с тайной надеждой на то, что его представят прелестной темноволосой даме. – Но этот мне не слишком нравится...

Больше он ничего сказать не успел, потому что воцарилось молчание, вызванное появлением восточного правителя, навстречу которому с распростертыми объятиями устремился Джагад Джит Сингх. В самом деле, впечатление было сильное! Презрев западный костюм, этот человек облачился в ачкан[66] темно-розового бархата, усыпанный бриллиантами и рубинами, но между этим фантастическим одеянием и своеобразной шапочкой, увенчанной короной, было лицо из другого века. Под этими чистыми чертами явно текла монгольская кровь, а удлиненные, с желтыми лучами глаза казались тигриными. Что касается улыбки, освещавшей загадочное лицо, от нее просто мороз шел по коже...

– Ты его знаешь? – шепнул Морозини.

– Немного знаю, но куда лучше с ним знаком твой друг Юсупов. Года два или три назад ему стоило огромного труда удерживать магараджу на некотором расстоянии: похоже, его Величество был влюблен в него...

Магараджи поцеловались, соблюдая обряд, после чего атмосфера праздника, ненадолго нарушенная, быстро восстановилась. Альдо заметил, что новоприбывшему представляли главным образом мужчин – женщинами, похоже, он почти не интересовался... Зато Адальбер, улыбаясь до ушей, спросил:

– Не хочешь ли ты представить меня своей прелестной даме?

Альдо вздрогнул.

– А?.. Что?.. Да, конечно, только предупреждаю тебя: дама уже нас покидает. Дорогая Таня, это мой друг Адальбер Видаль-Пеликорн, выдающийся археолог. Графиня Таня Абросимова.

– Покидает? Но нельзя же прямо вот так: взять да и уйти! – запротестовал Адальбер, галантно целуя кончики тонких пальцев. – Сейчас подадут ужин и, если графини не будет за столом, там будет недоставать света!

– Возможно, но, если мы будем медлить, этот свет погаснет, и очень скоро: ему угрожает опасность.

Больше Альдо ничего сказать не успел. Когда он повернулся, чтобы подать знак двум робким воздыхателям, испепелявшим взглядами соперника, в поле его зрения появился Хосе д'Агалар.

– Позвольте, господа, мне надо поговорить с графиней!

Затем, коротко поклонившись молодой женщине, он заговорил с ней по-русски, на языке, которого Альдо не знал, но агрессивный тон не оставлял места для сомнений, и венецианец немедленно вышел из себя:

– Простите, сударь, вы – близкий родственник этой дамы?

– Не суйтесь не в свое дело!

– Видите ли, дело как раз мое: спокойствие и благополучие графини очень близко меня касаются... как и всех ее друзей, – прибавил князь, с удовлетворением отмечая, что временно оттесненные ухажеры снова придвинулись и явно встали на его сторону, поскольку энергично закивали. – Однако вы говорите с ней тоном, каким ни один дворянин не станет говорить с женщиной. А вы, как я слышал, маркиз? Поверить невозможно...

Резко очерченное лицо с оливкового оттенка кожей, казалось, слегка пожелтело. Агалар издал короткий смешок, напоминавший шипение змеи...

– А вы-то что можете знать о поведении дворян, мальчик мой? Я, знаете ли, испанский гранд! А вы – кто такой?

– Можете обращаться ко мне «ваша светлость»! Князь Альдо Морозини, и, чтобы поступить с вами, как вы того заслуживаете...

Имя Морозини подействовало, Агалар вроде бы успокоился, но в его черных глазах зажегся недобрый огонек:

– А-а-а, так это вы...

– Да, это я.

– Я хотел сказать: вы тоже любовник этой дамы?

– Просто друг... и почтительный друг. А в ответ на ваше «тоже» прибавлю, что вы еще и хам!

Адальбер тотчас придвинулся к Альдо и положил ладонь на его руку.

– Для ссоры место выбрано неудачно, – тихо заметил он. – Магарадже это может не понравиться. Если вы собираетесь драться, идите лучше в парк!..

Но, несмотря на полученное оскорбление, перспектива дуэли испанца вроде бы нисколько не прельщала. Он только плечами пожал, сказав при этом:

– Никто не дерется ради чего попало или кого попало. Если эта женщина вам нравится, я вам охотно ее уступаю! К тому же я голоден, а объявили, что ужин подан...

И, нелепо взмахнув рукой, красавец маркиз круто развернулся на слишком высоких по меркам мужской элегантности каблуках и присоединился к другим людям, заинтересовавшимся было началом ссоры, но теперь спешившим к накрытым столам.

Таня, смертельно бледная, не решалась выбраться из своего цветущего укрытия и только испуганно смотрела на четверых мужчин, оставшихся рядом с ней.

– Я... я думаю, мне действительно лучше вернуться домой...

– Это вполне естественное желание, – отозвался Альдо, – Сейчас провожу вас...

Но в это самое мгновение к ним приблизился принц Карам, который расхаживал среди гостей с таким видом, будто кого-то высматривал.

– Ах, вот вы где, князь! – сказал он, обращаясь к Альдо. – А я вас искал. Отец хочет, чтобы вы сидели за его столом. И господин Видаль-Пеликорн тоже.

Альдо хотел было ответить, что прежде всего надо позаботиться о графине Абросимовой, которая внезапно почувствовала недомогание, но оба молодых человека, временно низведенные до уровня мыслящих статистов, поспешили снова выйти на передний план:

– Князь, не беспокойтесь, идите скорее к магарадже! А мы с д'Обре позаботимся о графине, – сказал один из них. – И будьте уверены, что мы сделаем все как нельзя лучше.

Внезапно обнаружив, что этот молодой француз может быть на редкость милым парнем, Альдо поблагодарил его и протянул Таниным воздыхателям руку, прежде чем склониться перед нею самой:

– Думаю, графиня, вы можете положиться на этих господ! Завтра я к вам заеду узнать, как дела...

Искусное соединение восточной и западной цивилизаций превратило большой зал, где был накрыт ужин, в поистине сказочное место. Скатерти и салфетки были из затканной золотом оранжевой парчи; на столах возвышались подсвечники литого золота, в которых горели большие свечи янтарного оттенка; сверкали гравированные золотом хрустальные бокалы; мягко светился восхитительный фарфор сервиза, специально сделанного в Севре и выполненного в тех же теплых тонах, но главным украшением были удивительные золотые вазы с бледными орхидеями, перемешанными с пламенеющими розами и черными ирисами. По залу были расставлены столы, накрытые каждый на двенадцать персон, и, заняв свое место за тем, во главе которого сидели магараджа и принцесса Бринда, Альдо удивился тому, насколько близко оказался к хозяину дома: он действительно мог с ним поговорить, потому что между ними сидела лишь принцесса Мария де Бролье. К тому же он был знаком с экстравагантной владелицей замка Шомон на Луаре, давней подругой Джагада Джита Сингха, у которой тот часто гостил и даже подарил ей слона. Беседа с ней всегда доставляла князю удовольствие: у этой женщины была несколько резкая, откровенная манера поведения и почти неизменно хорошее настроение. Она обожала драгоценности, и потому разговор сразу же зашел о камнях, прославленных и безвестных; говорили также, разумеется, и о празднике, который магараджа собирался устроить осенью по случаю своего пятидесятилетия и который обещал быть совершенно великолепным. После этого Альдо нашел вполне естественным, что сразу после того как, следуя английскому обычаю, дамы удалились и оставили мужчин одних, Джагад Джит Сингх пригласил на свой юбилей и его, и Видаль-Пеликорна, весьма ценимого магараджей за широкую образованность и ценные труды по археологии.

– Мне хотелось бы показать вам мои сокровища: некоторые из них до сих пор неведомы Европе. Разумеется, для меня будет особой честью, если княгиня Морозини окажет мне милость и согласится вас сопровождать. Я много слышал о ней, о том, насколько это блестящая и очаровательная женщина...

Боже милостивый, от кого он мог это слышать? Впрочем, в подобной информированности не было ничего удивительного, если знать, как нравятся Джагаду Джиту Сингху красивые женщины из любой страны! Во время ужина, как раз тогда, когда подали изумительного ягненка под соусом карри, в котором мерцали серебряные блестки, Альдо забавлялся, слушая откровения госпожи де Бролье насчет неустанной охоты магараджи за красавицами.

– Он даже женился сначала на испанке, затем на итальянке, а когда я удивилась тому, что он, с его страстной любовью к Франции, не прибавил к списку одну из ее дочерей, знаете, что он мне ответил?.. «Я люблю их всех! И никогда не смогу сделать выбор!»

Чего же особенно удивляться, тому, что имя Лизы как-то впорхнуло в его уши... Разве не была она и в самом деле одной из самых обольстительных женщин на всей планете? С точки зрения самого Альдо, все остальные и в подметки ей не годились. Продолжая размышлять об этом, он автоматически поблагодарил и сказал, что он и его супруга с удовольствием посетят страну, которая давно их притягивает.

И, пока английский посол, отхлебнув изрядный глоток портвейна, снова взял нить разговора в свои руки и увел его туда, куда надо было ему, Альдо, на время предоставленный сам себе, принялся грезить о втором медовом месяце в сказочной Индии. Если только Лиза согласится на такое долгое время доверить близнецов их прабабушке, у них может получиться совершенно волшебное путешествие. Полностью уйдя в свои мысли, он рассеянно скользил взглядом по роскошному залу, где теперь оставались только мужчины, но, внезапно вернувшись в окружающую его реальность, стал внимательно оглядывать всех присутствующих. В самом деле, ему не показалось: Хосе д'Агалара нигде не видно.

Выйдя из-за стола, Морозини сразу же нашел Адальбера, развеселившегося при мысли о грядущей поездке в Индию, и мгновенно охладил его восторги:

– Ты прав, поездка будет великолепная, но пока что меня смущает одна вещь: давно ли ты видел нашего испанского гранда?

– Похоже, давно... Тем не менее он вошел в зал раньше нас и при этом уверял,будто умирает с голоду. Ну, и как же он смог испариться?

– Тем более что у него не было на то никаких причин. Но мы в любом случае можем постараться это выяснить.

Вернувшись в просторное помещение, где к тому времени уже суетились, наводя порядок, многочисленные слуги, Альдо отыскал среди них того, кто руководил их действиями.

– Я ищу маркиза д'Агалара, – обратился князь к слуге по-английски. – Не могли бы вы сказать мне, за каким столом он сидел?

Индиец поклонился и отправился за листами бумаги, на которых были нарисованы столы и расписано, кто где сидел, проглядел их и затем показал Альдо место интересующего его гостя. Поблагодарив, тот вернулся к Адальберу.

– Он сидел за столом магараджи Альвара. Как получилось, что я его не заметил? Он непременно должен был оказаться в поле моего зрения...

И тут послышался вкрадчивый голос с легким восточным акцентом:

– Не о том ли... господине вы говорите, который так непристойно подавился, поглощая карри, и которого поспешили убрать с моих глаз? Поистине отвратительная была картина!

Джай Сингх Кашвалла, магараджа Альвара собственной персоной, стоял рядом с ними в сопровождении двух человек из своей свиты. Он благодушно улыбался, но эта улыбка не достигала глаз, казалось, старавшихся проникнуть в самую душу Альдо. Тот, в полном соответствии с требованиями этикета, низко поклонился.

– Если Ваше Величество так говорит, это должно быть правдой. Тем не менее маркиз д'Агалар, испанский гранд, должен был бы знать, как себя вести, когда имеешь честь ужинать за царским столом!

– Испанский гранд? Есть о чем говорить! – заметил тот, презрительно махнув рукой, на которой поверх перчатки красовался рубин размером с перепелиное яйцо. – Всего-навсего маркиз. Вы-то, как мне сказали, князь? Итальянский гранд, если я правильно понял?

– Венецианский! Я чрезвычайно польщен вниманием, которым удостоил меня иностранный государь!

– Вас очень хорошо знают в мире драгоценных камней, и вы могли заметить, что я тоже их люблю. Не хотите ли поговорить со мной о них... наедине?

– Боюсь, Вашему Величеству об этом предмете известно больше, чем мне.

– Не может быть! Даже и не пытайтесь меня в этом убедить, лучше приходите завтра обедать. Сравним наши познания. Я живу в «Кларидже». В час дня вас устроит?

Как бы ни хотелось Альдо отвертеться, подобное приглашение отклонить было невозможно, и он с новым поклоном ответил:

– Для меня это будет великой честью...

– Тогда скажите свой адрес моим слугам. Машина придет за вами завтра в половине первого...

И магараджа, кивнув Морозини на прощанье, удалился.

– О господи! – простонал Альдо, глядя ему вслед; – Только этого мне еще недоставало!

– Ну-ну! —усмехнулся Адальбер. – Ты хорошо разглядел его грудь? Ни одна витрина ни у одного ювелира не идет с ней ни в какое сравнение! Да ты просто купаться начнешь в драгоценных камнях, приятель!

– Наверное, так оно и будет, только я предпочел бы купаться вместе с кем-нибудь другим, потому что это высочество мне совершенно не нравится. Особенно если вспомнить о том, что ты рассказал мне о его отношениях с Юсуповым!

– Я только повторил то, что сам слышал. Может, это всего-навсего сплетня...

– В которую ты-то ведь поверил. Мне этого вполне достаточно.

– Для того чтобы отказаться туда идти? Не изнасилует же он тебя между десертом и сыром? Да ты на полголовы выше, чем он! – со смехом успокаивал друга Адальбер.

– Теперь уже ничего не поделаешь: я дал согласие и пойду туда. Только постараюсь сделать так, чтобы второй раз идти уже не пришлось...

На следующий день Альдо, одетый с вполне официальной элегантностью – черный сюртук, серый жилет, воротничок с отогнутыми уголками, галстук-пластрон из плотного серого шелка, сколотый булавкой с выгравированным на сардониксовой головке гербом, – сел в серебристый «Роллс-Ройс» магараджи, который за несколько минут бесшумно домчал его до «Клариджа».

Это был самый новый из парижских палас-отелей, открывшийся только в 1919 году, и, конечно же, туда стекалось немало молодых постояльцев из мира кино или спорта, привлеченных особыми удобствами, которые там имелись: турецкими банями и прелестным бассейном в греко-византийском стиле, где можно было увидеть самых красивых женщин Парижа. Но, когда Морозини вышел из машины, он на мгновение усомнился, не перенесся ли он каким-нибудь чудом в Индию, потому что вход охраняли два молодых адъютанта из той коллекции, которую, похоже, собрал магараджа Альвара. Причем отбор был явно тщательным, поскольку молодые люди, облаченные в струящиеся одежды, превращавшие их в подобие водопадов, были примерно одного роста и взгляд каждого напоминал взгляд пугливой лани. Это сразу же заинтриговало посетителя, и ему захотелось узнать побольше о хозяине: значит, его привлекают только мальчики? Как бы там ни было, он готов был поклясться, что эти двое боятся своего владыки...

А ведь они, должно быть, воины, если судить по длинным кинжалам, которыми эти красавцы, уж конечно, не преминут воспользоваться по знаку повелителя. А пока что юнцы с ланьими глазами, похоже, заполонили собой весь отель, поскольку один из мальчиков вызвался проводить Альдо, еще двое охраняли лифт внизу, двое – наверху, и еще парочка стояла у двойных дверей, которые вели в покои магараджи. Тот занимал целый этаж, откуда исчезли обычные служители.

«Забавная, наверное, жизнь у других постояльцев, – подумал Морозини. – Если, конечно, здесь еще кто-нибудь остался». В самом деле, он не увидел ни одного человека, а в вестибюле у тех представителей администрации отеля, кто занимался размещением приезжих, вид был странный и напряженный.

Обстановка салона, куда провели гостя и где был накрыт роскошный стол на двоих, тоже претерпела заметные изменения: здесь появилось множество подушек, пуфов и вышитых золотом и серебром драпировок. В воздухе плыл аромат ванили, смешанный с запахом сандалового дерева, а невидимый музыкант играл на гитаре пронзительную и вместе с тем завораживающую мелодию...

Наконец показался магараджа: он шел навстречу Альдо, приветливо протягивая ему обе руки, а на лице его сияла такая ослепительная улыбка, какой от него никак нельзя было ожидать.

– Дорогой друг! Как это любезно с вашей стороны – откликнуться на мое скромное приглашение!

– Как любезно со стороны Вашего Величества было меня пригласить!

– О, это вполне естественно. Вы мне сразу понравились, а я не люблю укрощать порывы моего сердца! Садитесь, прошу вас, и давайте поговорим! Но... умоляю вас, обходитесь со мной как с другом и забудьте об обращении в третьем лице! Вы ведь и сами – князь!

– Разумеется, Ваше Величество, но вы управляете тысячами подданных, а я правлю лишь в собственном доме...

– ...который мне так хотелось бы увидеть! Венеция поистине завораживает своими стоящими на воде дворцами. Это единственный город в Европе, где восточный человек может по-настоящему почувствовать себя дома. Но давайте пообедаем! Мне столько надо вам сказать, а это чудесно сочетается с радостями застолья...

В самом деле, все время, пока длился обед, – приготовленный на западный манер и совершенно превосходный, – главным действующим лицом в беседе был Альдо. Магараджа, говоривший ласково, но очень определенно, засыпал его вопросами, расспрашивая о семье, о предках, о его жилище, о профессиональной жизни, о молодости, учебе, путешествиях и, наконец, о его привычках. Иногда эти расспросы были почти неприличными. Так, например, магараджу не привело в восторг то обстоятельство, что гость оказался женатым.

– Такой человек, как вы, должен быть свободен в своих действиях. Иметь детей – это хорошо, но... зачем обременять себя их матерью... или матерями?

– Я никогда не воспринимал мою жену как обузу. Совсем наоборот! Мне даже подумать страшно о том, чтобы жить без нее.

– Тем не менее сейчас ведь вы живете вдали от нее! И, если вы можете обойтись без вашей супруги неделю или пару месяцев, значит, вы можете бесконечно долго существовать в разлуке с ней. Время ничего не значит для богов и для людей, способных к ним приблизиться. Она хотя бы красива? – поинтересовался магараджа с оттенком пренебрежения, не ускользнувшим от Морозини и крайне ему неприятным.

Но ответить-то было надо.

– Моя жена более чем красива! И отличается от всех прочих женщин! – сухо произнес он.

– У вас есть при себе ее фотография?

– Нет.

– Почему? У европейцев карманы всегда набиты изображениями их родных, которые они обожают показывать!

– Только не я! Не говоря уж о том, что на моей одежде нет карманов[67], фотография не может передать сияния живого лица. Это могла бы сделать только живопись! При условии, что художник умеет различить душу за внешними чертами.

– А такие художники существуют? Ваши теперешние живописцы мажут свои холсты грубыми красками, которые моим глазам ни о чем не говорят, ничего для меня не означают...

Глянув на украшавшую одну из стен тонкую восточную живопись, Альдо простил хозяину дома резкость его суждений. Каким образом этот человек из другого века мог бы хоть что-нибудь понять в картинах Дерена, Матисса, Вламинка? Но, поскольку разговор зашел об искусстве, он решил и дальше придерживаться этой темы. Обед тем временем подошел к концу, принесли кофе.

– Раз уж речь у нас зашла о красотах творения, позволю себе напомнить вам, Ваше Величество, что вы обещали показать истинные чудеса...

Магараджа улыбнулся, несколько раз хлопнул в ладоши в определенном ритме, и по этому знаку появились два красавца с боязливыми взглядами, неся каждый по довольно внушительному ларцу. Поставив ношу на низкий столик, они поклонились со сложенными перед грудью руками и исчезли еще быстрее, чем появились.

Поднявшись со своего места, магараджа откинул крышку одного из ларцов: там лежали короны и диадемы. Среди них наметанный глаз Альдо мгновенно заметил полосу рубинов и бриллиантов, вчера украшавшую шапочку Альвара – наследника монголов и Чингисхана, чья кровь текла в его жилах. Сегодня на восточном принце шапочка была белая, с маленьким жемчужным венцом.

– Великолепно! – оценил Морозини, изучив один за другим эти знаки власти. – Но неужели вы не боитесь путешествовать с подобным кладом?

– Здесь далеко не все. Я не смог бы взять с собой в поездку все свои драгоценности, пришлось довольствоваться теми, которые я надеваю чаще всего, которые предпочитаю всем прочим. Например, вот это.

Открыв второй ларец, он достал оттуда ожерелье из нескольких рядов бриллиантов и огромных изумрудов, Альдо таких больших никогда и не видел. Правда, они не были огранены, а только отполированы, в виде кабошонов. Но камень Ивана Грозного, купленный на аукционе в Друо, рядом с ними показался бы скромным украшением. К величайшему удовольствию хозяина, Альдо не стал скрывать ни своего удивления, ни восхищения.

– Я, по-моему, никогда не видел среди драгоценностей ничего равного этим камням по величине.

В душе князь-антиквар утешил себя тем, что видел более красивые камни...

– О, тем не менее такие существуют, – вздохнул магараджа. – У Ядавиндры Сингха из Патиалы есть еще более прекрасные камни. Вы, несомненно, увидите их, если примете приглашение магараджи Капурталы, потому что он наверняка там будет. Рядом с ним я всего-навсего мелкий царек, – прибавил он с невыразимой горечью. – В его владениях насчитывается два миллиона подданных, а у меня только пятьдесят тысяч... Один его дворец Мота Баг занимает четыре гектара...

– Истинное величие правителя не измеряется ни числом его подданных, ни площадью его дворца, – мягко заметил Морозини. – Оно определяется лишь его поступками, его мудростью и спокойствием, царящим в его государстве.

Внезапно ему показалось, будто тигриные глаза увлажнились. Магараджа встал и положил обе руки ему на плечи.

– Как ты хорошо сказал! – хрипло проговорил индус. – Ты должен стать моим другом!

– Это будет для меня большой честью! – ответил Альдо, которого совершенно не радовало такое внезапное сближение с явным педерастом, и на мгновение он даже испугался, как бы магараджа не кинулся его целовать.

Но тот ограничился тем, что снял с пальца кольцо с рубином, ограненным в форме наконечника копья, и надел его на средний палец гостя.

– Вот что по-настоящему скрепит нашу дружбу! – сказал он. – У этого камня цвет крови, а кровь – лучшая связь между людьми. Постарайся вспоминать об этом, когда будешь смотреть на этот перстень.

Альдо мог лишь поблагодарить, испытывая при этом смутное чувство стыда. На свидание, которое ему совершенно не нравилось, он шел с тайной мыслью предложить «Регентшу» этому явно богатейшему государю; но после такого подарка довольно трудно было бы говорить о делах. Тем более что при сложившихся обстоятельствах предложение венецианца вполне могло быть воспринято как обмен залогами дружбы, а жемчужина была куда дороже прелестного рубина, только что полученного Морозини.

– Ваша щедрость заставляет меня пожалеть о том, что я не могу подарить нечто равное...

– Более чем достаточно будет, если ты подаришь мне немного своего времени. Я пробуду здесь еще несколько недель, потом отправлюсь в Англию...

– Я бы с удовольствием, но вскоре мне пора возвращаться в Венецию. Именно времени-то у меня и меньше всего...

– Но ведь ты не уезжаешь сегодня вечером?

– Конечно, нет!

– Значит, мы сможем еще побыть вместе и не раз?

«Подумать только, – размышлял Альдо на обратном пути, – что я поклялся сделать эту встречу первой и последней!»

Приходилось предусмотреть еще, по крайней мере, одну, не то этот человек с тигриными глазами может – кто знает, чего от него ждать! – свалиться ему на голову в один из ближайших дней. Разве не сказал он, что обожает Венецию?.. Или что-то в этом роде...

– Ну как, давай рассказывай! – закричал Адальбер, едва увидел Альдо на пороге. – Оказывается, у вас нашлось о чем поговорить? Уже седьмой час!

– О, в его обществе время летит незаметно! Он практически заставил меня исповедоваться! И посмотри сюда, – прибавил Альдо, протягивая другу кольцо, которое он в машине снял с руки и спрятал в карман. – Он решил, что мы с ним почти что братья!

– Черт возьми! Он щедр к братишкам, но хотел бы я знать, что подумала бы твоя матушка, предложи ей подобного сыночка!.. Ну хорошо! Оставим это и поговорим о другом: похоже, сегодня какой-то рубиновый день! Вот, читай!

Он протянул Морозини сложенную газету с обведенной красным карандашом заметкой. Мартин Уолкер явно лишь из страха доставить неудовольствие прославленному гостю удерживал свое перо на самой границе скандала. «Дерзкая кража у большого друга Франции! Магараджу Капурталы ограбили!» В тексте говорилось о том, что из покоев принцессы Бринды исчезла пара рубиновых браслетов. Больше ничего не пропало, зато на месте браслетов была обнаружена маленькая карточка с латинской буквой «N». За этим следовал длинный пассаж о таинственной личности, о которой начинали поговаривать в обществе, сравнивая со знаменитым Арсеном Люпеном. С той только разницей, что у этого преступника на совести было уже два убийства, а знаменитый джентльмен-грабитель никогда никого не убивал.

– Ну и что? – спросил Адальбер. – Что ты об этом думаешь?

– Наверное, то же, что и ты. Наш Наполеон VI и мрачный маркиз д'Агалар вполне могут оказаться одним и тем же человеком. Вчерашнее недомогание было симуляцией, и он, воспользовавшись тем, что все сели за стол, вполне мог слазить в сундуки принцессы.

– Конечно, ты высказал первую мысль, которая приходит в голову, но признаюсь тебе, что мне трудно в это поверить.

– Почему? Потому что он слишком похож на типичного испанца, чтобы у него могла оказаться русская бабушка? Закон Менделя иногда выдает забавные шутки... И потом, почему только эти два браслета, когда там наверняка было еще немало привлекательных побрякушек?

– Как раз это я тебе сейчас объясню. Потому что эти драгоценности – русские, а наш русско-корсиканский император интересуется только такими и еще французскими. Браслеты принадлежали прежде графине Абросимовой, которая тебе так сильно понравилась.

– А тебе она не нравится? – с невинным видом удивился археолог.

– О, она очень красива, не стану спорить, но ведь ты знаешь, что мне теперь ни одна женщина не сможет понравиться...

– До чего же это прекрасно – быть добродетельным!

– Ты мог бы вместо этого сказать «любить» – и не ошибся бы, – серьезно ответил Альдо. – Тем не менее завтра же я иду к ней, поскольку и ее тоже не было на ужине.

– Ты ее подозреваешь?

– Почему бы и нет? Таня боится д'Агалара, потому что она в его власти, но, с другой стороны, она едва ли не бредит теми драгоценностями, которые украли у нее большевики. Сама говорила мне об этих браслетах...

– Возможно, но ты видел, в какое состояние она пришла, когда увидела этого испанца? А для такой дерзкой кражи необходимы крепкие нервы. Потому что, пусть даже все гости сидели за столом, а вокруг них суетилось множество слуг, наверное, в личных покоях тоже могли встретиться какие-нибудь слуги?

– Да, я ведь и не говорю, что она это сделала, и искренне считаю, что кража – дело рук дона Хосе; но мне хотелось бы знать, читала ли она эту заметку, что она думает на этот счет и нет ли у нее случайно каких-нибудь новостей от ее милого дружка?..

– Поскольку речь зашла о нем, есть кое-что совершенно для меня непонятное: вот перед нами человек, который собирается жениться на миллиардерше и при этом зачем-то играет во взломщика, похищая драгоценности, которые его невеста вполне могла бы купить...

– Вполне справедливо, но тогда объясни мне, что он делал вчера вечером в Лоншанском замке, когда ему следовало бы держать за руку мисс Ван Кипперт в тиши маленькой гостиной ее отеля?

Ответить Альдо не успел. В дверь два раза коротко позвонили, а минутой позже наполовину встревоженный, наполовину почтительный Теобальд ввел в комнату комиссара Ланглуа...

Глава VII БЕЗУМНАЯ НОЧЬ

– Мне очень жаль, что приходится вас беспокоить в момент, который вы, вероятно, сочтете неподходящим, – произнес полицейский с тонкой улыбкой, финал которой был обращен к Морозини. – Вы, кажется, собрались уходить? – Нет, я не ухожу, наоборот, только что пришел. Был приглашен к магарадже Альвара на обед, который затянулся несколько дольше, чем я предполагал.

– Что же до меня, я и вовсе с места не двигался, – подал голос Адальбер, домашняя одежда которого уж точно никак не подходила для светской жизни. – Но садитесь же, господин комиссар, и расскажите, что вас к нам привело. Выпьете что-нибудь?

На этот раз Ланглуа откровенно рассмеялся.

– В высшей степени уместный вопрос, господин Видаль-Пеликорн! Вы хотите знать, на службе я или нет? Что ж, я с удовольствием чего-нибудь выпью: денек выдался тот еще!

Получив стакан коньяка с водой, Ланглуа со вздохом облегчения уселся в одно из уютных старых кожаных кресел археолога.

– Приятно к вам приходить, – констатировал он. – Но вы, наверное, предпочли бы, чтобы это не превращалось в привычку...

– Почему? Я люблю, когда людям нравится ко мне приходить!

– Не искушайте меня! Я провел весь день в Лоншанском замке, допрашивал через переводчика слуг повелителя Капурталы. Но, увы, мало что узнал. А потом, изучая список вчерашних гостей, увидел там ваши имена и решил вас навестить в надежде на то, что, может быть, вам кое-что известно. Заметили ли вы вчера вечером что-нибудь особенное?

– Если не считать недомогания, жертвой которого внезапно сделался один из гостей, – сказал Адальбер, – ничего интересного там не происходило.

– О ком идет речь?

– Испанский дворянин, маркиз д'Агалар, если не ошибаюсь? Мы даже удивились, увидев его там, поскольку его невеста сейчас в трауре...

– Тут нечему удивляться: помолвка разорвана.

– Девушка поняла, что имеет дело с проходимцем? – поинтересовался Альдо, успевший сменить визитку на пиджак.

– А вы считаете его проходимцем?

– Допустим, это личное впечатление, не более того!

– В конце концов, почему бы и нет! Но помолвку разорвала не мисс Ван Кипперт, а он сам...

– Надо же! Вот неожиданность: он отказался от такого брака?

– Из завтрашних газет вы узнаете об этом больше. А я слышал от друга-журналиста, что из Нью-Йорка приехал дядюшка невесты, и маркиз хлопнул дверью.

– И это вы называете «разорвать помолвку»? – Альдо развеселился. – Скорее, этот самый дядюшка наговорил нашему идальго неприятных вещей, и его гордость не стерпела обиды. Но, может быть, он рассчитывал на то, что Мюриэль еще за ним побегает?

– Меня бы это удивило: послезавтра она отплывает из Шербура на «Иль-де-Франсе», сопровождая гроб с телом отца. Но давайте вернемся к нашим баранам: вам случайно не приходило в голову, что Агалар и наш Наполеон-взломщик – одно и то же лицо?

Вопрос был задан небрежным тоном, но пристальный взгляд Ланглуа противоречил внешней беспечности. Поняв это, Альдо избрал ту же манеру поведения.

– Трудно поверить: неужели найдется такой испанец, который не ненавидел бы Императора?

– Среди русских тоже трудно найти человека, который бы его любил. Я допускаю, что маркиз не слишком похож на потомка московской торговки, но, поскольку человеческому безумию пределов нет... Это все, что вы можете мне сообщить об Агаларе?

Морозини, разумеется, мог бы ему еще много чего поведать... Рассказать о Тане и о том, какой ужас внушал ей красавец маркиз... Но ему не хотелось, чтобы молодая женщина вступала в непосредственный контакт с полицией, пусть даже полицию представлял бы обходительный человек, сидевший сейчас напротив него. Кроме всего прочего, упомянуть о ней означало бы раскрыть пока еще, возможно, существующий секрет убежища, и потому он только плечами пожал:

– Если не считать ужина «У Максима», где я видел его в обществе Ван Киппертов, мы с ним не встречались до вчерашнего вечера.

Это была чистая правда, и тем не менее, Альдо не мог избавиться от чувства, что он нагло лжет. Комиссар, слава богу, вроде бы ничего не заметил, потому что в эту минуту выбирался из уютного кресла и благодарил Адальбера за гостеприимство, а тот с необычайной сердечностью приглашал Ланглуа пользоваться его гостеприимством, как только тому захочется. Этот обмен любезностями не помешал полицейскому уже на пороге задать Морозини последний вопрос:

– Вы – специалист по драгоценностям, и мне хотелось знать, не показался ли вам странным выбор вора, ограбившего принцессу? Почему он взял только эти два браслета, хотя там было много других украшений?

– Как я могу ответить на такой вопрос? Его мотивы мне совершенно чужды...

– Конечно-конечно! И все же принцесса Бринда сообщила мне, что только эти два браслета не индийские, а также не куплены у ювелиров с улицы Мира или Вандомской площади. Ее муж, зная страсть принцессы к рубинам, купил их для нее на русском аукционе. Любопытно, не правда ли?

Последние слова комиссар произнес до странности сурово, и, когда он вышел, Альдо повернулся к другу и с недоумением спросил:

– Что это ему в голову взбрело? Что я их украл?

– Нет, но я подумываю, не следует ли тебе рассказать ему все, что ты знаешь насчет прекрасной графини. Он из тех людей, которые умеют добывать сведения...

– А я подумываю, не сесть ли мне в первый же поезд, идущий в Венецию! Я уже сыт по горло этими историями!

– Увы, тебя посетила не самая лучшая мысль!.. Поверь мне, – прибавил Адальбер, наливая себе еще один стакан, – тебе следовало бы приглушить свои рыцарские чувства и сказать комиссару пару слов про Таню. В конце концов, ей, может быть, от этого будет только лучше, как знать!

– Может быть, ты и прав!.. Завтра утром схожу ее повидать, и тогда мы решим, что делать дальше. А сейчас пойдем ужинать, просто умираю с голоду!

Теобальд только что появился в дверях столовой и объявил, что ужин готов, но где-то в скрижалях у особенно злокозненного духа было записано, что Морозини не дадут спокойно его переварить, потому что, вернувшись в свою комнату с намерением подарить себе долгую ночь безмятежного сна, он внезапно увидел, что на руке позолоченной бронзовой Фортуны, раскинувшейся на каминных часах, висит нечто, от чего у него перехватило дыхание: оба рубиновых браслета принцессы Бринды!

Не решаясь к ним притронуться, Альдо недоверчиво рассматривал широкие золотые кольца, усыпанные великолепными камнями от двух до трех каратов каждый. Камни были прекрасны, чудесного оттенка «голубиной крови», но взирал он на них с запоздалым ужасом: а что, если бы Ланглуа пришло в голову заглянуть в его спальню...

Вторая мысль, явившаяся ему, была более практической: каким образом у него оказались эти чертовы драгоценности? Морозини открыл дверь, чтобы позвать Теобальда, который, скорее всего, еще не лег, когда его внимание привлек стук оконной створки, захлопнувшейся от легкого сквозняка у него за спиной. Но ведь Теобальд каждый вечер, когда приходит стелить постель, тщательно закрывает окна и задергивает занавески. Занавески-то и сейчас были задернуты, но вот окно было распахнуто!

Как и другие окна спален этого довольно старого дома, это выходило в маленький внутренний дворик с садом, в центре которого бил фонтан, летом приносивший приятную прохладу. И, поскольку квартира Адальбера была на втором этаже, не так уж трудно было догадаться, каким путем принесли опасный подарок: архитекторы барона Османа подчас особенно изощрялись, украшая свои «модерновые» строения архитектурными излишествами. Для мало-мальски ловкого квартирного вора влезть по такой стене было все равно что прогуляться по бульвару!

В следующее мгновение Альдо ворвался в спальню Адальбера, который тоже собирался лечь спать.

– Иди взгляни! – мрачно сказал он.

– На что взглянуть?

– Иди, сам увидишь!

Обнаружив перед собой роскошно украшенную Фортуну, потрясенный Адальбер только ахнул, а затем вытащил из кармана карандаш и воспользовался им для того, чтобы снять браслеты, не дотрагиваясь до них руками. Отнес их на секретер в стиле ампир, – один из самых красивых предметов мебели в этой комнате, – взял два конверта, сунул в них браслеты, заклеил конверты как можно лучше, после чего с довольным видом вздохнул: – Ну вот!.. Надеюсь, ты-то к ним не притрагивался?

– Я еще с ума не сошел.

– В таком случае завтра мы можем отнести это нашему другу Ланглуа, а ему останется лишь вручить их владелице. Только чего я понять никак не могу – зачем кому-то понадобилось приносить их тебе?

– Именно для того, чтобы сделать чуть более весомыми подозрения этого самого Ланглуа против меня. Я не сразу признался ему в том, что у меня была «Регентша». Он подумает, что я принес ему браслеты, потому что после его ухода на меня напал страх. Мне очень не понравились его последние слова сегодня вечером...

– Может быть, но умоляю тебя, давай не будем драматизировать ситуацию! Еще немного – и ты мне скажешь, что он принимает тебя за Наполеона?

– Поди знай!;. Я вот подумал, не пришло ли ему в голову устроить за мной слежку?

Адальбер некоторое время, нахмурившись, смотрел на друга. Потом круто развернулся, перешел в ту часть квартиры, окна которой выходили на фасад, остановился у окна своего рабочего кабинета и приподнял занавеску, стараясь оставаться незаметным. Улица была тиха и пустынна. Ни единой живой души! И даже ни одной кошки на мостовой, промокшей под моросившим весь вечер дождиком. Но у Видаль-Пеликорна был наметанный глаз археолога, способного в груде мусора разглядеть фрагмент бронзовой статуэтки или осколок глиняного горшка, указывающие на более крупные находки. Пристально вглядевшись, он различил в углублении ворот почти напротив окна очертания темной фигуры...

– Думаю, ты прав, – признал он. – Там кто-то есть...

Желая в этом убедиться, он тихонько приоткрыл окно, потом резко его распахнул, как будто от порыва ветра – так, что едва не вылетели стекла, – и результат оказался очень интересным: невольное движение выдало присутствие закутанного в непромокаемый плащ человека в мягкой шляпе с опущенными полями. Тогда Адальбер зажег настольную лампу и подчеркнуто отправился затворять окно усталым жестом человека, которого потревожили среди ночи. И в эту самую минуту зазвонил телефон...

Альдо, стоявший ближе к аппарату, снял трубку. И тотчас послышался женский испуганный голос.

– Алло!.. Алло! Пожалуйста, господина Морозини! Скорее!

– Я слушаю. Кто это?..

Но он уже знал, кто, прежде чем она назвалась:

– Это Таня! Умоляю вас, приходите! Скорее, скорее!.. Сейчас он явится сюда, и я боюсь! О, я так боюсь!

– Что происходит? Объясните!

– Не могу! У меня нет времени! Только вы можете меня спасти! Говорю вам, он идет сюда! Сам только что сказал мне об этом по телефону.

– Запритесь покрепче и велите вашей Тамаре никому не открывать!

– Ее здесь нет! Сегодня пасхальная ночь! Ничто не может помешать ей в эту ночь пойти в церковь!

– Надо же, до чего у вас хороший сторож! Послушайте...

В ответ раздался настоящий вой, и почти сразу же испуганный голос Тани сменился мужским голосом с легким акцентом, безошибочно указывавшим, на его обладателя:

– Надеюсь, сударь, – тон этого голоса был до странности любезным, – что вы не принимаете всерьез вопли этой безумной женщины! Я ничего плохого ей не сделал, просто вошел в квартиру, не дав себе труда позвонить. В этом не было необходимости, поскольку я предупредил о своем приходе.

– Никто не станет так кричать без причины. Что вы с ней сделали? Я слышу, что она плачет...

– Ровным счетом ничего, уверяю вас... разве что немножко вывернул руку, чтобы отнять телефон. Она чувствует себя как нельзя лучше, но...

– Но?

– Но дело может обернуться для нее плохо, если вы не исполните приказаний, которые я сейчас вам дам.

– Приказаний?! Мне?!

– А почему бы и нет?.. Разумеется, если вам безразлична участь этой несчастной дурочки, достаточно повесить трубку, и больше мы об этом говорить не будем; но, если вы хоть сколько-нибудь о ней беспокоитесь, вы сейчас присоединитесь к нам... не забыв прихватить жемчужину Наполеона. Она очень много значит для меня...

– Может быть, это фамильный сувенир? – Кто может знать наверняка?.. Так вот, я советую вам принести ее мне, и чем скорее, тем лучше. Я хочу сказать – для Тани!

– А если не принесу?

На том конце провода послышался металлический, невероятно жестокий смех, от которого у Альдо мороз пробежал по коже, а затем вполне логично прозвучавшие после этого слова:

– Я ее убью, но могу вас заверить, что умирать она будет очень долго... Видите ли, она предала меня, снюхавшись с вами, и заслуживает за это наказания...

– Она вас не предавала. Мы просто друзья... да и то вряд ли это можно назвать дружбой!

– Нехорошо вот так вот отрекаться от своей возлюбленной. Она ничего не утаила от меня, рассказала про все ваши... шалости! Готов признать, что у вас есть оправдание. Она ведь действительно красива, не правда ли, а я – художник, и кое-что могу извлечь из этой красоты, превратить ее в совершенно иное творение. Надо вам сказать, что когда-то я немного изучал хирургию и мастерски владею скальпелем. Впрочем, ей-то это известно. Вот послушайте!

Он, должно быть, отодвинул подальше трубку, чтобы Альдо мог услышать долгий стон, который угроза исторгла у несчастной, но ни единого слова Таня не произнесла.

– Я заткнул ей рот, – объяснил маркиз. – Не то она своими криками весь дом переполошила бы. Так вот, слушайте, дорогой мой! Я даю вам... ммм... три четверти часа на то, чтобы сюда добраться. Как только последняя минута истечет, примусь за дело. И не вздумайте обращаться в полицию. Я не одинок, и, если только заметят, что за вами кто-то идет, я могу и поторопиться. Как бы там ни было, меня не поймают. Так что пошевеливайтесь, милейший, если хотите, чтобы ваша прелестная подружка еще выглядела к вашему приходу... аппетитно!.. Ах да, чуть не забыл! Прихватите-ка с собой еще рубиновые браслеты и изумруд Ивана Грозного! С какой стати мне дарить их вам...

– Тогда зачем вы мне их принесли?

– Чтобы вы знали, что нет такого места, куда я не могу проникнуть, и что вы все равно у меня в руках. Так что вы решили?

– Сейчас иду!

Морозини повесил телефонную трубку, а Адальбер одновременно положил отводную.

– Сумасшедший! – тусклым голосом произнес Альдо.

– Больше всего я боюсь, что это ловушка, – сказал Адальбер. – Я даже не спрашиваю, идешь ли ты туда...

– У меня нет выбора. А ты мог бы выбирать?

– Нет. Иди собирайся, а я принесу эту чертову жемчужину. Я вот только насчет чего подумал: а как мы поступим с ангелом-хранителем, который мокнет по ту сторону улицы?

– Есть один выход. Мы с тобой примерно одного роста. Ты оденешься в мои вещи и выйдешь на улицу, чтобы избавить меня от полицейского.

– И куда я его отведу? На набережную Орфевр?

– Нет, – возразил Альдо, которого озарила внезапная мысль. – Ты пойдешь в редакцию «Утра». Спросишь там Мартина Уолкера... и расскажешь ему всю историю. Я не должен обращаться в полицию, но журналист может оказаться не менее полезным, чем полицейский, а этот парень просто мечтает встретиться со знаменитым Наполеоном VI...

– Договорились! Иду за твоей жемчужиной!

Видаль-Пеликорн давным-давно придумал хороший тайник для хранения своих личных сокровищ, таких, которым не требовалось много места – например, драгоценностей. В рабочем кабинете он установил сейф, вскрыв который возможный грабитель должен был бы почувствовать разочарование, поскольку нашел бы в нем всего лишь свитки папирусов, керамику и всякие мелочи, но ни грамма драгоценных металлов или камней. Зато главным украшением курительной комнаты была статуя Озириса в обличье фараона Среднего Царства. Вылепленное из глины божество с полинявшей раскраской было изображено сидящим на базальтовом цоколе и одето в белую тунику. Руки были скрещены на груди и выкрашены черной краской, как и ноги, и лицо с огромными глазами и бородкой. Голову венчала красная корона Нижнего Египта. Произведение было довольно впечатляющим, но подлинность его оставалась весьма сомнительной, хотя и могла обмануть недостаточно искушенного зрителя. Адальбер нашел ее в одной из каирских лавочек, где громоздились копии, среди которых порой попадались действительно старые вещи, и купил из-за того что статуя была снабжена изобретательным и практически невидимым механизмом, позволявшим ее открыть. Верхняя часть короны, представлявшей собой некий гибрид судейской шапочки с рулем, могла приподниматься, а вся внутренность головы представляла собой довольно вместительный тайник, где хранились мелкие золотые статуэтки, серьги и две золотые пекторали, украшенные эмалью, бирюзой, сердоликами и лазуритами. «Регентша», как и изумруд, присоединилась к ним.

Вручив Альдо кожаный мешочек с жемчужиной и изумрудом и оба конверта с браслетами, Адальбер молча добавил к этому небольшой револьвер, затем надел черное пальто из альпаки, шляпу и шарф друга.

– И все-таки мне бы очень хотелось пойти вместе с тобой! – произнес он, пожимая ему руку. – Пожалуйста, будь осторожен! По-моему, этот тип не менее опасен, чем гремучая змея!

– Можешь не сомневаться, я сделаю все, что в моих силах...

Спрятавшись, в свою очередь, за занавеской, Морозини проследил за Адальбером, который вышел из дома и направился к бульвару Малерб, стараясь как можно точнее подражать походке князя-антиквара. Не успел он пройти и десяти метров, как тень отделилась от ворот и молча скользнула следом за ним. Решив, что теперь дорога свободна, Альдо завернулся в старый плащ, натянул поглубже твидовую кепку и тоже вышел излома.

Теперь улица Жуффруа была совершенно пуста. Сунув руки в карманы, Альдо двинулся в направлении, противоположном тому, в каком ушел Адальбер, то есть к площади Терн. На то, чтобы добраться до дома Тани, у него оставалось около получаса. Его раздражало высказанное Агаларом требование прийти пешком. Из-за этого у него не оставалось времени сделать хоть что-нибудь: например, позвонить Карлову в его излюбленное бистро. Пересекая площадь Звезды, он подумал, что хорошо бы поймать такси и хотя бы подъехать поближе, но в это время ни одного такси ему не попалось, и пришлось прибавить шагу и продолжить путь пешком. Ночной Париж казался ему недружелюбным и даже опасным...

Свернув на улицу Греза, он под уличным фонарем взглянул на часы и убедился в том, что до назначенного срока остается еще четыре минуты.

Уже медленнее, с оглядками Морозини двинулся к дому Тани, стараясь не думать о тех, кого он любил, потому что шестое чувство подсказывало ему: он движется навстречу вполне реальной опасности. Зато предстоящее расставание с большой жемчужиной, причинившей ему столько хлопот, на самом деле его нисколько не печалило. Совсем напротив! Пусть даже Альдо не совсем таким способом рассчитывал от нее избавиться, все же он от нее избавится, и, может быть, неотделимый от нее злой рок оставит его в покое и переключится на нового владельца.

В окнах горел свет, а почти у самой двери стоял длинный лимузин. Шофер оставался на водительском месте, и Альдо подумал, что он, должно быть, тоже входит в шайку. Тем не менее венецианец продолжил путь и прошел мимо машины. Дверца резко распахнулась прямо перед ним и с размаху его ударила. В то же мгновение невидимая рука нанесла ему такой сильный удар по затылку, что он без чувств упал на землю.

Минутой позже два человека бросили князя на пол у заднего сиденья машины, потом сели сами, и, бесшумно отъехав, машина скрылась за деревьями авеню Анри-Мартен...

Окна Таниной квартиры были по-прежнему освещены...

Адальберу повезло больше, чем его другу. За углом улицы Жуффруа он нашел свободное такси и, не обращая внимания на пронзительный свист, на который, словно по волшебству, из тьмы вынырнула пара «ласточек»[68] с крепкими икрами, влез в машину. Впрочем, им не пришлось особенно сильно крутить педали, поскольку Адальбер, совершенно уверенный в своем праве поступать как ему заблагорассудится, и не пытался от них оторваться и делать вид, будто торопится. Но город был совершенно пуст, и у Видаль-Пеликорна ушло совсем немного времени на то, чтобы добраться до бульвара Пуассоньер, где на углу улицы, носившей то же название, возвышалось выкрашенное в чудесный красный цвет здание редакции газеты «Утро».

Как и рассчитывал археолог, Мартина он застал за работой: журналист, сидя перед высокой, словно аналой, конторкой, на которой стояла пишущая машинка, окруженный клубами дыма, безостановочно вылетавшими из его трубки, стряпал одну из тех скандальных статей, секрет изготовления которых был ему известен лучше всех. Время от времени он отрывался от работы, чтобы глотнуть пива прямо из горлышка бутылки, стоявшей рядом среди вороха бумаг. Затерявшиеся в обширном помещении, подобно отдалённым островкам, два собрата репортера по перу вроде бы составляли ему компанию, вот только один спал, положив ноги на стол, а второй, судя по его взгляду, охваченный экстазом, сочинял стихи...

На шумное появление Адальбера – поскольку, едва машина остановилась, он буквально ворвался в здание, приказав шоферу подождать, – Мартин ответил возмущенным взглядом:

– Мне надо закончить важную работу, и я не желаю, чтобы меня беспокоили!

– То, с чем я к вам пришел, еще важнее. Так что бросайте все и пошли со мной!

– Куда это?

Отпустив рукав журналиста, за который он поначалу ухватился, Адальбер устремил сверкающий голубой взгляд в не менее голубые, но обиженные глаза Мартина:

– Вам по-прежнему хочется встретиться с Наполеоном VI?

Глаза Уолкера тотчас обрели прежнюю живость:

– А с чего вы взяли, что это возможно?

– А с того, что просто знаю, где он сейчас. Да идемте же! У меня внизу машина; объясню по дороге.

– Куда мы едем-то?

– В сторону Трокадеро! Эй, потише!.. – крикнул он, потому что молодой человек, вскочив со стула, подхватил каскетку и уже несся к двери.

Обернувшись с порога, Мартин сурово ответил:

– Пошевеливайтесь! По-моему, вы очень спешили!

Пока они доехали до улицы Греза, Адальбер, для начала убедившись в том, что собеседнику известно все происшедшее во дворце магараджи; успел рассказать ему о том, как они с Морозини провели вечер, о появлении рубиновых браслетов и, наконец, о телефонном звонке перепуганной Тани и о том, что за ним последовало. Разумеется, ему пришлось кое-что рассказать и об отношениях Альдо с прекрасной черкешенкой.

– Ваш друг до такой степени ею дорожит? – спросил журналист. – Потому что нельзя не заметить, что от всего этого за километр тянет ловушкой, и он очень рискует.

– А если бы вы услышали, как совершенно чужая вам женщина кричит и умоляет вас помочь ей, вы повесили бы трубку и спокойно улеглись в постель? – проворчал Адальбер.

– Нет, – со смехом признал Мартин, – но для меня опасность была бы не так велика. Я – всего-навсего жалкий репортеришка, а никак не эксперт по историческим драгоценностям, плюс коллекционер, плюс князь и плюс чертовски привлекательный парень! Иными словами, я не обладаю всеми теми достоинствами, которые могут навлечь на человека множество неприятностей!..

– Да, плюсов набралось много, и насчет неприятностей я с вами согласен, тут вы правы.

– Значит, русский Наполеон на самом деле оказался испанцем? Интересно! Во всяком случае, кое-кому удалось вовремя из этой истории выпутаться – малышке Ван Кипперт! Я совершенно уверен в том, что, как только она вышла бы за него замуж, с ней сразу произошел бы какой-нибудь несчастный случай... Мне кажется, мы подъезжаем...

Такси и в самом деле остановилось перед домом Тани. Если не считать газовых рожков, все еще светившихся в этот самый темный предутренний час, все огни были погашены, и кругом царило безмолвие.

– На удивление спокойное местечко! – заметил Мартин, не двигаясь с места.

– А вы чего ждали? – проворчал Видаль-Пеликорн. – По-вашему, человек, который занимается такими делами, распахнет настежь окна, зажжет полный свет и начнет крутить граммофон?

– Нет, вы совершенно правы. Идем!

– А мне что делать? – поинтересовался шофер. – Вы хотите, чтобы я опять вас ждал?

– Да, я предпочел бы, чтобы вы подождали, – ответил Адальбер.

– А я предпочел бы этого не делать. Моя ночная смена закончилась, и ясобираюсь вернуться к себе в Леваллуа-Перре! Так что если вы не против, давайте расплачивайтесь!

Ничего другого им не оставалось. Адальбер расплатился с водителем, а Мартин тем временем вцепился в звонок, а потом вступил в переговоры с консьержкой, требуя открыть дверь.

– Я врач! – выкрикнул он. – Мадам Абросимова здесь живет?

– Третий этаж направо! – ответил сонный голос. – И постарайтесь не так вопить, не то перебудите мне весь дом.

– Постараюсь.

Из-за сверкающей медью двери квартиры графини тоже не доносилось ни звука. Адальбер позвонил раз, другой, потом снова и снова, но никто не откликался.

– Может, верная служанка все еще празднует русскую Пасху? – проворчал он. – Но мне как-то тревожно оттого, что никто не отвечает. Надо бы выяснить, что произошло с графиней и, само собой, с Морозини!

Продолжая говорить, он взглядом примеривался к двери, определяя ее прочность. Как и все двери в богатых кварталах, она была сделана на совесть, высадить такую нелегко. Но он не успел со всех сторон обдумать эту проблему: Мартин, запустив руку в один из своих обширных карманов, вытащил оттуда ножик со множеством лезвий и принялся трудиться над замком. Адальбер, достаточно искушенный в деле открывания чужих дверей, как истинный знаток, залюбовался точными и мягкими движениями молодого человека. Всего за несколько минут тот добился желаемого результата, и они смогли проникнуть в прихожую, где сразу нашарили на правой стене выключатель. В двух бра из фальшивого хрусталя, висевших по обе стороны большого зеркала, возвышавшегося над позолоченным деревянным столиком с выгнутыми ножками, вспыхнул свет.

Упершись руками в бока, Мартин оглядывался кругом.

– До странности тихое местечко, если учесть, что совсем недавно здесь разыгралась драма! – заметил он.

– Кроме того, у меня такое впечатление, что здесь нет ни души! – откликнулся Адальбер, который, нахмурившись, уже шагнул в гостиную.

Когда он зажег свет, его взору представилась удручающе банальная реальность: ни малейших следов беспорядка. Даже ваза с ирисами на легком круглом одноногом столике была на месте, и ни капли воды из нее не вылилось. Часы на камине мирно и невозмутимо отсчитывали секунды.

– Или ваш парень – попросту дух, – сказал присоединившийся к нему Мартин, – или тут потрудился домовой. Вы вполне уверены, что здесь что-то вообще произошло?

– Я уверен только в том, что слышал по телефону, и уверен в месте – этом самом! – куда зазвали Морозини. Что вы хотите, чтобы я вам сказал еще? Давайте осмотрим остальные комнаты!

– Глянем, не валяется ли в ванной труп, не торчит ли из плиты обгоревшая нога или не валяется ли на столе в луже крови огромный нож?

– Вы слишком молоды для того, чтобы знать Ландрю, – буркнул Адальбер, – не то я подумал бы, что это одно из ваших главных увлечений. Надо же, какое воображение!

– В моем ремесле без этого не обойтись!.. О, идите скорее сюда! Смотрите!

Открывая двери одну за другой, журналист добрался до спальни, где даже не пришлось зажигать свет, потому что у изголовья горела лампочка под розовым шелковым абажуром, и в этом мягком освещении их взглядам явилась графиня Абросимова. Раскинувшись на белых шелковых простынях в нескромной кружевной сорочке, рассылав свои роскошные черные волосы, Таня крепко спала, и поза ее была до того грациозной, что Мартин невольно выругался сквозь зубы:

– Черт возьми! До чего хороша куколка!.. Похоже, я славно придумал, назвавшись доктором! Выслушивать и выстукивать такую пациентку – одно удовольствие! Эй, а вы что там делаете?

– Вы же видите: я ее бужу! Этой хорошенькой куколке, как вы изволили ее назвать, есть о чем нам порассказать!.. Вернее, я пробую ее разбудить...

В самом деле, для начала он осторожно положил руку на плечо молодой женщины, но, не добившись никакого результата, принялся довольно грубо ее трясти.

– Ничего не получается! – констатировал он, отпуская Таню, которая при этом безвольно откинулась вновь на шелковые подушки. – Она, должно быть, приняла снотворное...

– И, должно быть, сильное! – отозвался Мартин, склонившись над графиней и приподняв ее нежное веко. – Да она накачана наркотиками! – прибавил он, выпрямляясь. – И готов спорить на что угодно, что проснется еще не скоро! Что будем делать?

– Понятия не имею, но мне все-таки хотелось бы, чтобы она объяснила, куда подевался Морозини.

– В любом случае, здесь мы его не найдем!

– Тогда где же он? – спросил Адальбер, охваченный одновременно и гневом, и тревогой.

Журналист только плечами пожал:

– Мне-то откуда знать? Может быть, в Сене, как этот бедолага Васильев... Или еще где-нибудь. Кто знает?

– Легко вам высказывать такие дурацкие предположения! – бросил Адальбер, которого внезапно охватило непреодолимое желание поколотить журналиста. – Но это мой друг... и мне необходимо, слышите вы, необходимо выяснить, куда он мог подеваться!

– Успокойтесь! Я прекрасно вас понимаю, но нам совершенно незачем оставаться здесь. И даже больше того – нам лучше отсюда убраться. Завтра я под каким-нибудь предлогом начну расследование на этой улице, порасспрошу жильцов этого дома и дома напротив...

Адальбер устало провел по глазам рукой, потер переносицу, как делал всегда, когда его что-то смущало.

– Вы правы! Простите меня! – Мне нечего вам прощать...

Ради очистки совести они еще раз обошли всю квартиру, снова попытались разбудить Таню, но, как и сказал Мартин, просыпаться она в ближайшее время явно не собиралась. После чего вышли, старательно закрыв за собой дверь. И, оказавшись на площадке, застыли. Внизу кто-то вошел в лифт и сразу же стал подниматься. Этот кто-то явно хорошо знал дом, поскольку не стал включать свет на лестнице. Мартин схватил Адальбера за рукав.

– Это, наверное, служанка! – прошептал он. – Давайте поднимемся на один пролет!

Затаившись на следующей площадке, они и в самом деле увидели, что лифт остановился на четвертом этаже и оттуда вышла какая-то темная фигура. Это действительно оказалась Тамара, они разглядели ее при свете лампочки, которую женщине пришлось зажечь, чтобы попасть ключом в замочную скважину. Дверь за ней захлопнулась с глухим стуком.

– Теперь смываемся! – сказал Мартин Уолкер. – Завтра я приду снова и расспрошу ее.

– Интересно, как это у вас получится, если она только по-русски и говорит?

– Я достаточно хорошо знаю русский для того, чтобы с этим справиться. Иностранные языки – моя страсть. Идем!

Пренебрегая стоявшей на четвертом этаже стеклянной кабиной лифта, они бесшумно спустились по лестнице, покрытой ковром, заглушавшим их шаги, и через несколько минут уже стояли на тротуаре. Ночь близилась к концу, появились первые дворники с метлами. Мартин с Адальбером молча дошли до площади Трокадеро, где и расстались.

– Я возвращаюсь в редакцию, – произнес Уолкер. – Мне надо закончить работу, но, если я узнаю что-то новое, – позвоню. Дайте мне ваш номер телефона... и адрес тоже! И позвоните сами, если у вас будет что-то новенькое.

Адальбер нацарапал адрес и телефон на страничке из блокнота, выдрал ее и протянул молодому человеку.

– Договорились! Я весь день буду дома, никуда не уйду! Обменявшись рукопожатием, они подозвали такси и разъехались в разные стороны.

И, пока машина в серых рассветных сумерках катила к улице Жуффруа, Видаль-Пеликорн, верный своей оптимистической натуре, отдался надежде, которая зародилась в нем при виде спящей Тани. При свете ночника они не разглядели ни следов насилия на ее теле, ни слез на лице. Может быть, все это была лишь хорошо разыгранная комедия, задуманная для того, чтобы заставить Альдо, наконец, отдать псевдопотомку Императора вожделенную драгоценность? В этом случае Альдо вполне мог вернуться домой, и сейчас Адальбер застанет его просто-напросто сидящим в любимом кресле и курящим сигарету за сигаретой.

Внезапно заспешив, он постучал в стекло окошка, отделявшего его от шофера, и попросил прибавить газу. Тот только плечами пожал, но повиновался, и еще несколько минут спустя Адальбер был у своего дома. Небо уже порозовело, и распахнутые навстречу заре окна говорили о том, что Теобальд начал трудовой день. Адальбер рассчитывал не совсем на это. Он щедро расплатился с шофером, внезапно ставшим чрезвычайно любезным, и поспешно взбежал наверх.

Когда дверь за ним захлопнулась, Теобальд, который в глубине коридора нес в комнаты поднос с завтраком, вздрогнул от неожиданности. Тем не менее, привычный ко всему, он лишь мельком глянул на входящего.

– Доброе утро, князь. Я и не знал, что вы куда-то уходили...

Только тут Адальбер вспомнил, что на нем была одежда Альдо, и следом за слугой направился в столовую.

– Это я, Тео! – сказал он. – Сегодня ночью я переоделся в вещи князя, чтобы он мог выйти из дома без сопровождения часового, которым наградил нас комиссар Ланглуа. Он уже вернулся?

– Кто? Его сиятельство?

– А кто же еще, идиот?

– В высшей степени справедливо! – признал Теобальд, не смутившись. – Право же, понятия не имею... но могу пойти взглянуть.

– Не стоит! Я сам схожу...

К сожалению, комната Альдо была в точности в том виде, в каком он ее покинул. Адальбер, у которого подкашивались ноги, рухнул на постель, тщательно застеленную Теобальдом. Последний, войдя следом за ним, направился к окну и отдернул занавеску.

– А это еще что такое? – воскликнул он, обнаружив проделанное в стекле отверстие. – Нас что, ограбили? Но все вроде бы на местах, ничего не пропало...

– Нет. Напротив, нам кое-что принесли.

И Видаль-Пеликорн рассказал своему верному слуге о том, что произошло, когда он сам и Морозини собирались лечь спать. По мере того как он говорил, на лице Теобальда все ярче проступало живейшее недовольство.

– И вот к чему мы пришли, – заключил его хозяин. – Морозини исчез, и похоже на то, что он был похищен. И это еще не самое худшее, что можно предположить!

И тут Теобальд буквально взорвался:

– А я-то что делал все это время? Я спал там, наверху, в своей комнате, и вам даже в голову не пришло позвонить, чтобы я пришел вам на помощь! Я-то думал, вы мне доверяете! О, какая низость, как это недостойно!

Только этого еще и недоставало: теперь надо было утешать Теобальда...

– Не говори глупостей! – устало произнес Адальбер. – Ты прекрасно знаешь, насколько я тебе доверяю, но все произошло слишком быстро, и никому из нас не пришло в голову тебя позвать. И, собственно, зачем бы мы стали это делать? Не говоря уж о том, что ты целый день работаешь и тебе необходимо хотя бы немного отдохнуть!

– Ах, вот оно что, теперь мне уже отдых понадобился? Неужели я похож на немощного старца? Я что, хрупкий подросток или выздоравливаю после тяжелой болезни? Кроме всего прочего, вы, должно быть, забыли о том, что, если я сам не способен нести свою службу, меня всегда может заменить Ромуальд, мой брат-близнец. Но пока что, слава богу, я еще достаточно крепок.

– Ничего я не забыл! – внезапно заорал Адальбер. – Но пока что тебе надо на время забыть про свою чувствительность, перестать обижаться и подумать о том, какая беда с нами стряслась! Повторяю тебе: Морозини пропал, и от этого Агалара можно ждать чего угодно. Понял?

– Это правда, – признал Теобальд, резко сбавив тон. – Приношу вам мои извинения! Но месье Адальбер знает, что я терпеть не могу, чтобы он пускался в приключения без меня...

– Знаю, старина, знаю! И тоже прошу у тебя прощения, и... и сварил бы ты мне кофе! Да побольше!

– А не лучше ли вам было бы немного поспать? Вы очень плохо выглядите.

– Спать? Вот уж чего я точно не смогу! Я даже не смогу лечь в постель!

– Тогда идите умойтесь и переоденьтесь! А я пойду приготовлю завтрак поосновательнее.

Чуть позже, вымытый под душем, чисто выбритый и закутанный в домашний халат, Адальбер сидел за столом, на котором дымился настоящий английский завтрак. Он не был голоден, а при виде пустого стула напротив ему хотелось плакать, но Теобальд, стоявший над ним, словно нянька над капризным ребенком, буквально заставлял его есть яичницу с беконом и сам намазывал для него гренки маслом и апельсиновым джемом, уверяя, что в трудных ситуациях всегда надо хорошо питаться, чтобы сберечь силы. В утешение себе Адальбер выпил целый кофейник, потом взял трубку и отправился курить в рабочий кабинет, чтобы телефон был у него под рукой. Теобальд последовал за ним:

– Вы не думаете, что следовало бы обратиться в полицию?

– Не знаю. Вчера тот человек сказал, что убьет графиню, если мы вызовем полицию.

Теобальд покачал головой, жалостливо глядя на хозяина и тревожно спрашивая себя, не помутился ли от горя этот великолепный ум. С непривычной для него мягкостью он произнес:

– ...Если я правильно вас понял, эта дама не только не умерла, но спокойно спит в своей постели, возможно, под воздействием какого-то наркотика, но без малейших следов жестокого обращения, тогда как князь Альдо исчез. Следовательно, договор кажется мне недействительным, и не пора ли сказать обо всем этом пару слов комиссару Ланглуа?..

– Ты, наверное, прав, и все же мне хотелось бы еще немного подождать. Ты почти так же хорошо, как и я сам, знаешь, через какие приключения нам с князем Морозини пришлось пройти. В некоторых случаях преждевременное вмешательство полиции привело бы к серьезным неприятностям. Подождем еще несколько часов, и, если Альдо так и не появится, я позвоню в полицию...

Он не стал прибавлять, что рассчитывал в течение дня получить какие-нибудь известия от Мартина, который к этому времени, несомненно, начал свое расследование. К сожалению, утро прошло, но Морозини так и не появился, и журналист не подал никаких признаков жизни. Адальбер, по-прежнему сидевший в своем кресле, – он словно прирос к нему, – старался заставить себя успокоиться, но результат был прямо противоположным желаемому, и табак нисколько не помогал. Никогда еще он не чувствовал так бесспорно, что у него тоже есть нервы, как и у всех прочих людей, – он-то всегда считал себя таким спокойным!

Археолог попытался читать, попробовал работать. Ничего не вышло! Самые волнующие египетские тайны теряли для него всякий интерес, он способен был разгадывать лишь тайну исчезновения Альдо...

Не в силах усидеть на месте, он уже потянулся к телефону, но в эту минуту позвонили у дверей. Убежденный в том, что пришел Уолкер, он рванулся в прихожую и оказался там как раз тогда, когда Теобальд впускал комиссара Ланглуа в сопровождении двух инспекторов. Видаль-Пеликорн был до того рад видеть полицейского, что даже не обратил внимания ни на его официальное сопровождение, ни на его намеренно отчужденный вид.

– Комиссар! Как я рад, что вы пришли! Сам бог вас послал...

– Мне так не кажется! Здесь ли находится субъект, именуемый Альдо Морозини?

– Субъект? Что это означает? – воскликнул Адальбер, донельзя шокированный словами комиссара.

– Что я пришел его арестовать. Вы двое, идите обыщите квартиру! Не забудьте заглянуть в спальни и на черный ход...

Оба полицейских скрылись, и вскоре из глубины квартиры донеслись протесты возмущенного Теобальда. Адальбер тем временем медленно приходил в себя.

– Арестовать? Да за что же, помилуйте?

– Сегодня ночью он убил графиню Таню Абросимову, которая, по всей вероятности, была его любовницей. И для него было бы лучше не оказывать нам сопротивления.

– Он никак не мог бы этого сделать! Морозини сегодня ночью был похищен и, возможно, сейчас уже мертв!

– Не пытайтесь выдумывать невесть что, чтобы выгородить вашего дружка. Улики против него.

– Улики? Что вы такое говорите! Да какие же могут быть улики?

– Письмо, найденное в руке умершей, а также два свидетельства. Служанки, видевшей, как убегал убийца, и консьержки, видевшей его входящим в три часа утра.

– Этого быть не могло! – категорически заявил Адальбер. – Служанка лжет. Что касается консьержки, то, если она кого-то и видела входящим, то она видела меня в одежде Альдо. И я был не один!

– Что это вы мне рассказываете? Историю, от первого до последнего слова выдуманную ради того, чтобы выгородить друга? Это ему не поможет.

– Пожалуйста, совсем-то уж не отказывайте мне в уме! Как до сих пор я не отказывал в нем вам. Я минуту назад сказал, что Морозини пропал сегодня ночью, следовательно, здесь вы его не найдете. Зато, если вы соблаговолите меня выслушать, вы можете почерпнуть из моих слов информацию к размышлению...

– Договорились! Пойдемте к вам в кабинет...

– Шеф, – сказал один из двух инспекторов, появившихся на пороге как раз в эту минуту, – не хотите ли пойти взглянуть?

Он отвел комиссара в спальню Альдо и показал ему дыру в оконном стекле:

– Что это такое, по-вашему?

– Дыра, вырезанная алмазом, вы должны были бы это понять!

– Да, но кто ее проделал и зачем?

– Это я тоже могу вам объяснить, – мягко вмешался Адальбер. – Это дело рук одного странного взломщика, который забрался сюда не для того, чтобы украсть, но для того, чтобы кое-что принести...

– Что?

– Два рубиновых браслета!

После этих слов воцарилось молчание. Ланглуа некоторое время рассматривал растерзанного человека, от которого несло табаком и чье осунувшееся лицо говорило о ночи, проведенной без сна, но еще больше – о том, что этого человека снедает тревога. Со вздохом полицейский снял пальто и шляпу, бросил их на старинный сундук.

– Хорошо. Выкладывайте вашу историю. А вы подождите меня внизу! – прибавил он, обращаясь к полицейским.

В рабочем кабинете Адальбера от табачного дыма невозможно было дышать. Ланглуа направился прямиком к высокому окну и распахнул его.

– Вы позволите? Я и сам курю, но не до такой же степени!

Затем, опустившись в кожаное кресло, которое так понравилось ему вчера, комиссар вытянул вперед свои длинные ноги и вздохнул:

– Рассказывайте!

– Может быть, хотите что-нибудь выпить?

– Нет, спасибо. Не обманывайтесь на этот счет: я по-прежнему при исполнении служебных обязанностей. А теперь начинайте, и постарайтесь меня убедить!

– Я постараюсь прежде всего излагать ясно... если допустить, что это вообще возможно! Но давайте начнем с истории с браслетами...

Адальбер рассказывал без спешки, но и без излишней медлительности. Что-что, а рассказывать он умел, но сейчас старался дать отчет о происшедшем без всяких литературных ухищрений, и полицейский выслушал его от начала до конца, не проронив ни слова. Однако при упоминании о Мартине Уолкере приподнял брови, а когда рассказ был закончен, заявил:

– Ваша история до того неправдоподобна, что я, пожалуй, в нее не поверил бы, если бы не присутствие этого журналиста. Его свидетельство будет решающим, даже если оно нисколько не поможет мне понять, каким образом женщина, которую вы видели так глубоко спящей, часом позже лежала с перерезанным горлом...

– Значит, вот как ее убили? – поморщившись, переспросил Адальбер. – Какой ужас!

– Да. Она лежала в луже крови. Как на бойне. Ничего удивительного в том, что, увидев ее, эта русская упала в обморок...

– Где нашли тело?

– На полу у кровати, а вся постель была разворошена. Женщина была голая, и судебно-медицинский эксперт говорит, что ее изнасиловали.

– И вы осмеливаетесь обвинять Морозини в таких чудовищных вещах? Да это просто бред! – завопил Адальбер. – Вы его не знаете, а если у вас сложилось такое мнение...

– Может быть, он действительно сумасшедший. Ни один человек не может похвастаться тем, будто знает по-настоящему даже самого лучшего друга.

– Я могу и, когда речь идет о нем, знаю, что не ошибаюсь. Только, как бы там ни было, я не понимаю, с чего я, собственно, так разгорячился: ведь в глубине души вы не хуже меня знаете, что Альдо здесь ни при чем. Так что для начала поговорите с Мартином Уолкером. Он расскажет вам о нашем походе в квартиру этой несчастной молодой женщины... Но вы что-то сказали о письме?

– Да. Оно было зажато в ее руке. В нем – и в самых пылких выражениях – ваш друг умолял Таню Абросимову не рвать их связь. Он говорил, что готов на все, лишь бы она осталась с ним. Развестись, бежать вместе с ней, осыпать ее драгоценностями...

– ... и, поскольку она его оттолкнула, он убил ее, перед тем над ней надругавшись самым грязным образом? Как это на него похоже! Альдо обожает свою жену...

– Но эта женщина была до того красива, что и святой не устоял бы! И не в первый раз примерный муж, «обожающий свою жену», как вы говорите, попадается в сети обольстительницы. Впрочем, если мои сведения верны, у Морозини это второй брак? Первая княгиня Морозини умерла, отравившись грибами...

– Которые стоили жизни и старой кухарке семьи, и одной из кузин... Послушайте, комиссар, я с сожалением констатирую, что вы упорно стоите на своем и, несмотря ни на что, считаете Альдо виновным.

– Конечно, нет. Но поймите, что я стараюсь узнать побольше. Ваш друг – итальянец, и потому мы мало о нем знаем. Мне известно, что он – личность выдающаяся, и поверьте, что я совершенно не собираюсь упорствовать в своем обвинении. Пока что у нас есть труп, свидетели и обвиняющее его письмо. Кроме того, ваш друг пропал. Вы говорите, его похитили? А если все произошло не так? Если он вернулся после вашего ухода?

– Чтобы ее убить?

– До чего правдоподобно! И еще вы забыли о том, что, когда мы с Уолкером видели графиню, она спала под действием наркотика и никакого письма у нее в руке не было.

– Кто мне подтвердит, что она была одурманена наркотиком?

– Уолкер. Найдите его!

Но журналиста невозможно было отыскать. Главный редактор «Утра» сообщил Ланглуа, что незадолго до полудня он получил какое-то сообщение и сорвался с места, преисполненный энтузиазма, сказав, что откопал «потрясающую штуку» и что надо «в этом разобраться». И больше ничего объяснять не пожелал...

Назавтра газеты с наслаждением купались в Таниной крови и вовсю охотились за «князем-убийцей», помещая плохонькие фотографии, на которых его едва можно было узнать...

Глава VIII КОШМАР

– Поверить невозможно! Самая нелепая, дурацкая, бессмысленная история, самая невероятная, бессвязная, бредовая, самая... самая... Дайте мне стакан воды, План-Крепен!

Истощив запасы воздуха и набор прилагательных, лишь в слабой степени способных отразить овладевший ею гнев, маркиза де Соммьер перестала метаться по своему зимнему саду, размахивая смятой газетой, и рухнула в кресло, к которому ее вот уже несколько минут как пытались осторожно подвести. Сев, она вроде бы немного успокоилась, особенно после того, как выпила стакан воды, принесенный Мари-Анжелиной дю План-Крепен, ее компаньонкой, отдаленной родственницей и неизменной рабыней. И, немного отдышавшись, продолжала:

– Альдо! Моего Альдо! Князя Морозини, потомка одной из десяти семей, основавших Венецию, где правили два дожа из его рода! Наконец, моего племянника – вернее, внучатого племянника! – подозревают в том, что он изнасиловал и зарезал любовницу, а потом сбежал, как какой-нибудь кот, укокошивший свою курочку? До чего мы докатились!

Последние слова потонули в перепуганном квохтании Мари-Анжелины:

– О!.. Да где же это мы набрались подобных слов? – воскликнула она, по обыкновению, употребляя первое лицо множественного числа, как делала всегда, обращаясь к старой даме.

– У Франсиса Карко! Вы-то, моя чтица, вы что же, никогда не читали Франсиса Карко? Напрасно: он гениальный писатель! И человек, у которого поистине живительный язык! Прочтите «Иисус – бич Божий»! Немного посвежеете!

Несмотря на то, что после убийства Тани Адальберу пришлось пережить немало поистине трагических часов, услышав это заявление, он не мог удержаться от смеха, и ему стало немного легче. Ничего хорошего нет в том, чтобы все глубже погружаться в пучину отчаяния. Прошло уже пять дней с тех пор, как бесследно исчез Альдо, – равно как, впрочем, и Мартин Уолкер! – и, получив накануне вечером телеграмму из Ниццы, в которой ему предлагалось встретить «тетю Амелию», прибывающую Голубым поездом на Лионский вокзал, он начал испытывать некоторое облегчение. Не существовало человека более энергичного и мужественного, чем эта старая дама, родившаяся во времена Второй Империи, дама, чью решительность, храбрость и чувство юмора он не раз имел возможность оценить. Маркиза была настоящей утонченной великосветской дамой, и потому в ее устах жаргонные словечки звучали особенно сочно.

Она направила на Адальбера свой усыпанный мелкими изумрудами лорнет и негодующий взгляд:

– Почему вы смеетесь? Неужели вы находите это забавным?

– О нет! Простите меня! Но мне впервые случилось рассмеяться с тех пор, как...

– Мой бедный друг! Это вы меня простите! Садитесь поближе! – прибавила она, указывая на маленькое плетеное креслице с цветастыми подушками, стоявшее рядом с ее собственным.

Когда Адальбер пересел в это кресло, маркиза внимательно всмотрелась в его лицо:

– Выглядите вы ужасно. Но теперь, когда мы спокойно сидим здесь, вы должны рассказать мне все! План-Крепен, скажите на кухне, чтобы нам приготовили хороший завтрак. Кофе в этих спальных вагонах – просто отрава!

Конца фразы Мари-Анжелина уже не слышала. Она умчалась, надеясь вернуться побыстрее и не упустить ни единого словечка из рассказа археолога. Заметив это, мадам де Соммьер слегка улыбнулась.

– Подождем, пока она вернется! – решила маркиза. – И мне проще – не придется пересказывать. С тех пор как вчера утром она сунула мне под нос эту омерзительную бумажонку, в ее душе запели все трубы крестовых походов. Она набросилась на чемоданы, не дожидаясь, пока я велю ей это сделать, а к тому моменту, как я только приняла решение вернуться в Париж, она уже и билеты заказала. Она горит нетерпением отправиться на поиски Альдо, она убеждена в том, что его держат где-то в заточении. Или же она делает вид, будто это так, из жалости ко мне...

– Я готов скорее положиться на ее суждение и ее чутье. Она не раз помогала нам в делах с пекторалью, и, несмотря на ее внешность робкой старой девы, ваша План-Крепен далеко не глупа...

– А поскольку вы с Альдо стали ее любимыми героями, она устроит мне невозможную жизнь, но, может быть, чего-то и добьется. Прибавлю к этому, что она обожает Лизу и малышей...

Затем голос маркизы понизился почти до шепота:

– Кстати, а о Лизе вы что-нибудь знаете? Ведь новость должна была дойти до Венеции...

– Понятия не имею, дошло до нее или нет... Она сейчас не дома, а в Ишле вместе с бабушкой...

– Что ж, остается надеяться на то, что горы Зальцкаммергута преградят путь этой ужасной вести. Ведь от такого можно с ума сойти...

– Может, Лизу и будет снедать тревога, но вряд ли она станет сходить с ума. Лиза – истинная швейцарка с твердым характером, и она хорошо знает своего Альдо. Вспомните только те времена, когда она для того, чтобы стать его секретаршей, превратилась в подобие голландской квакерши...

– Вот именно это меня и пугает. Она знает практически все похождения его холостяцкой жизни, а главное – ей известно о той зловещей страсти, какую он питал к польке, на которой ему пришлось жениться.

– И вы опасаетесь, что он мог снова вспыхнуть страстью? Ох, нет!.. Мне в такое верится с трудом...

– А я в это и вообще не верю! – громогласно объявила Мари-Анжелина, вернувшаяся в зимний сад впереди Сиприена, старого дворецкого, катившего столик на колесиках, накрытый белый скатертью и уставленный серебряной посудой. Остановив столик, Сиприен поднял боковые створки и принялся ставить приборы.

– Оставьте, Сиприен! Я все сделаю сама. Месье Видаль-Пеликорн, вы можете начать рассказывать.

Приступив к своему повествованию, археолог поочередно переводил взгляд с одной на другую, невольно сравнивая этих столь разных женщин, принадлежавших тем не менее к одному миру, который казался безнадежно устаревшим в эту безумную эпоху. Амелия де Соммьер в свои семьдесят пять была все еще очень красивой высокой старой дамой, – собственно говоря, не такой уж и старой! Она по-прежнему походила на Сару Бернар и носила свои рыжие с сединой волосы уложенными все в тот же пышный валик, и на ее тонком лице по-прежнему молодо блестели ее зеленые, словно молодая листва, живые глаза. Она хранила упрямую верность милым сердцу королевы Александры Английской платьям покроя «принцесс», подчеркивавшим талию, которая оставалась тонкой, несмотря на шампанское, которое маркиза пила ежедневно вместо пятичасового чая.

Что касается Мари-Анжелины, она в свои «за сорок» была типичной старой девой английского толка в теннисных туфлях и колониальном шлеме, который она, отправляясь на юг Франции, украшала вуалеткой. Вытянутая в длину фигура, острый нос, блестящие голубые глаза за стеклами очков и кудрявые волосы, придававшие ей сходство с желтой овечкой. Умная, образованная, хорошая художница, Мари-Анжелина говорила на нескольких языках и разбиралась в древностях не хуже Альдо. Наконец, она с завидной регулярностью занималась шведской гимнастикой и ходила к шестичасовой мессе в церковь Святого Августина: эта месса была для нее бесценным источником всевозможных сведений.

После того как Адальбер закончил свой рассказ, компаньонка маркизы задала лишь один вопрос:

– Не понимаю, в конце концов, неужели никак нельзя выяснить, куда подевался этот журналист, с которым вы были вместе? Его главный редактор должен хоть что-то о нем знать!

– Ровно ничего не знает. Но, похоже, у них так заведено: когда до Уолкера доходит какая-нибудь информация, которая представляется ему интересной, он надевает свою каскетку и исчезает на столько дней, сколько ему надо, никому не сообщая, куда идет, но возвращается с сенсационным репортажем. Надо ждать.

– Ждать, ждать! – перебила его маркиза. – Это очень мило, но я терпением не отличаюсь, и мне хотелось бы снова увидеть моего племянника, перед тем как умереть!

– Мы, слава богу, ещё не умираем! – поспешно крестясь, воскликнула Мари-Анжелина. – Но почему бы нам не обратиться к нашему старому другу, комиссару Ланжевену?

– Он давным-давно в отставке!

– Что никогда не мешало ему быть в курсе наиболее важных дел. Именно такое дело сейчас у нас, и господину Ланжевену известно, какие узы связывают нас с князем Морозини...

Госпожа де Соммьер встала и быстро прошлась по оранжерее из цветного стекла, где размещалась ее коллекция растений. От этого движения зазвенели и зашуршали многочисленные – и драгоценные! – ожерелья, с которыми она никогда не расставалась.

– Вы правы. Мне надо было подумать об этом раньше. Отличная идея, План-Крепен! Идите, звоните ему.

Мари-Анжелина направилась в каморку привратника. Это было единственное место во всем особняке, где госпожа де Соммьер позволила установить аппарат, который считала несовместимым со своей особой. Рожденная во времена хороших манер, она так и не смогла примириться с мыслью, что ее могут вызывать звонком, словно какую-нибудь служанку. Адальбер тем временем откланялся, снабженный заверениями в том, что, если только выяснится что-то новое, его немедленно известят...

Он вернулся домой пешком. От улицы Альфреда де Виньи, где жила маркиза, до улицы Жуффруа было совсем недалеко, достаточно пройти через парк Монсо, а в такое прохладное, чудесное солнечное утро Адальберу хотелось прогуляться. Уже не зная, где искать друга, он днями и ночами сидел взаперти у себя дома, не отходил от телефона, дымил, словно фабричная труба, и с кресла поднимался лишь для того, чтобы умыться, поесть, – без всякого аппетита! – и очень поздно лечь в постель, которая казалась ему таким же уютным пристанищем, как раскаленные угли, на которых поджаривали святого Лаврентия. Но сейчас цветущие рододендроны и молодые листочки на деревьях подействовали на него благотворно. Он даже посидел немного на скамейке, глядя на плавающих лебедей. Вот тогда-то ему в голову пришла одна мысль. Настолько простая, что он назвал себя дураком: давно мог додуматься! Разве не рассказывал ему Альдо о своих странных отношениях с дочерью Распутина? А ведь она была одной из тех марионеток, которыми управлял таинственный Наполеон VI. Морозини, с его устаревшими рыцарскими представлениями о жизни, отказался выдать Марию полиции, поскольку, по словам Уолкера, ее следовало скорее жалеть, чем порицать, и потому что у нее были дети; но, когда речь идет о поисках пропавшего человека, излишняя деликатность становится неуместной. Была только одна загвоздка, притом немалая: Адальбер понятия не имел о том, где живет Мария. Все, что он о ней знал, – она где-то танцует, вот только где? Альдо упоминал какое-то название, но, должно быть, Адальбер в эту минуту думал о чем-то другом и названия заведения не запомнил. На мгновение он побаловал себя мыслью о том, не вернуться ли ему на улицу Альфреда де Виньи, чтобы узнать, удалось ли госпоже де Соммьер связаться с бывшим полицейским, но он не решился лишний раз тревожить ее в день приезда, когда еще и вещи не разобраны. Если до вечера ему самому так ничего и не удастся выяснить, всегда можно позвонить туда и передоверить это дело Мари-Анжелине.

Вернувшись домой, археолог позвал Теобальда, который чистил овощи для супа.

– Скажи, тебе известны парижские мюзик-холлы?

– Ну... да. Вам, я думаю, тоже?

– Нет уж, в этом я никогда толком не разбирался. Назови, какие ты помнишь, сейчас посмотрим!

Теобальд в поисках вдохновения возвел глаза к потолку и начал перечислять:

– ...«Казино де Пари»... «Олимпия»... «Батаклан»... «Фоли-Бержер»... «Мулен-Руж»... и еще...

– Постой! Там было слово «Фоли», только не «Бержер»...

– Ага, дело оказалось труднее, чем я думал. Я-то назвал вам, как мне кажется, весь первый ряд. После этого идет мелочь, которую я знаю еще хуже... Может быть, вам посмотреть в телефонном справочнике? Там ведь должен быть телефон? Если посмотреть на «Фоли»...

– Отличная мысль! Как хорошо, что у меня есть ты! Сам я, кажется, начал ржаветь.

– Это мимолетное впечатление, месье!

Минутой позже Адальбер нашел то, что искал: «Фоли-Рошешуар», и решил отправиться в варьете тем же вечером.

Театр «Фоли-Рошешуар», расположенный на улице с тем же именем, которая за время своего существования успела повидать полтора десятка вновь открывавшихся кабаре, если и уступал роскошным заведениям, перечисленным Теобальдом, тем не менее предлагал вполне приличные зрелища за достаточно умеренную плату. Впрочем, и туда нередко забредали элегантные повесы при деньгах, особенно с тех пор, как афиши стало украшать имя Марии Распутиной. Красовалось оно на афише и сегодня вечером, так что завсегдатаи обратили не больше внимания на смокинг Адальбера, чем на смокинги прочих гостей.

Зная, что молодая женщина – звезда все-таки! – выступает во втором отделении, Адальбер пришел к антракту и сумел найти хорошее место в первых рядах партера. Это позволило ему оценить по достоинству – а он знал в этом толк! – ноги Марии. Танцовщица была одета в более или менее традиционный русский костюм: сарафан в красных тонах, на голове – усыпанный сверкающими поддельными камнями и фальшивым жемчугом кокошник.

Несмотря на длинные ноги и неплохую фигурку, красивой Маша Распутина Адальберу не показалась: чрезмерный макияж только подчеркивал тяжелые черты лица. Пела и плясала она не хуже, но и не лучше других, и ее номер нисколько не заслуживал грома аплодисментов, которым наградили ее зрители. Было ясно, что хлопали не столько ей, сколько ее имени, тому, что она олицетворяла для этих людей страшную тень ее отца.

Зрители, которые сейчас, с горящими глазами, бешено аплодировали, только и мечтали о том, как бы оказаться в ее постели. И потому, как только занавес упал, толпа мужчин бросилась за кулисы. Но вход был узким, и двум крепким служителям без особого труда удавалось сдерживать натиск. Волна переменив направление, отхлынула на улицу, чтобы взять в осаду маленькую дверь, гордо именовавшуюся «служебным входом». Адальбер скорее по принуждению двинулся в общем потоке; спрашивая себя, каким образом он сможет добиться свидания наедине, ради которого, собственно, сюда и пришел.

Вскоре он убедился в том, что не одинок в своем разочаровании. Когда показалась Мария – в шляпке и пальто, отделанном обезьяньим мехом, – два сопровождавших ее громилы мгновенно оттеснили чрезмерно настойчивых поклонников. Молодая женщина прошла среди них, расточая улыбки и воздушные поцелуи в лучших голливудских традициях, после чего ее быстро втолкнули в машину, стоявшую у тротуара, и в ответ на это раздался взрыв протестующих криков.

– Дело осложняется! – прошептал Адальбер, который нередко, если дело не ладилось, разговаривал сам с собой.

Тем не менее господь его услышал, потому что в следующую минуту рядом с ним медленно проехало такси, и Адальбер его остановил.

– Следуйте за этой машиной! – приказал он шоферу, протянув ему купюру. – Ну, что? Опять начинается? – прокомментировал водитель, поворачивая к клиенту бородатое лицо, которое Альдо узнал бы в ту же секунду.

– Что значит – «опять начинается»? Гоните, говорю вам!

– Я хочу сказать, что мне не впервые предлагают выслеживать дочку Распутина. И вы будете разочарованы! Далеко ее не повезут. Сейчас сделают небольшой кружок, после чего доставят девушку домой. Так что, может быть, вам просто дать ее адрес?

– Нет, пожалуй, я предпочту совершить эту прогулку вместе с вами. А вы случайно не полковник Карлов?

– Разве вы меня знаете?

– Еще не имел этой чести, но мой лучший друг не так давно пережил вместе с вами одно приключение.

– Вы говорите об этом бедняге Морозини?

– Ну да! – вздохнул Адальбер, одновременно думая о том, что это печальное определение как-то не очень подходит потомку венецианских дожей. – Только не говорите мне, что и вы считаете Альдо убийцей. Если это так, то говорите адрес, и я выхожу из машины!

Полковник-таксист пожал плечами.

– Надо быть полными идиотами, как эти господа из полиции, чтобы хоть на мгновение поверить, будто такой вельможа, истинный вельможа, мог запачкать руки в крови несчастной Тани! Даже я, который едва с ним знаком, готов собственную бороду прозакладывать, что князь невиновен. Только ведь он пропал, и это, скорее, тревожный признак!

– Я тоже так думаю, но «этих господ» его исчезновение, похоже, не слишком тревожит. Вот потому-то мне и надо поговорить с Марией Распутиной. Может быть, хоть она что-то скажет. Эй, что это вы такое делаете?

В самом деле, Карлов вдруг резко свернул на бульвар, не обращая ни малейшего внимания на увозивший Марию автомобиль, который удалялся в другом направлении. Больше того, проехав несколько десятков метров, он остановился и припарковал машину. Затем обернулся:

– Ничего особенного. Просто экономлю ваши деньги. Незачем рисковать тем, что они нас заметят: достаточно их подождать.

И, показав на здание с узкой дверью, расположенное как раз за сапожной мастерской, у которой они остановились, добавил:

– Мадемуазель Распутина... вернее, мадам Соловьева, поскольку именно такая у нее фамилия по мужу, – живет здесь!

Адальбер не стал уговаривать Карлова: похоже, этот дядька свое дело знает. Вытащив из кармана портсигар, он угостил шофера, который взял сигару с явным удовольствием:

– А-а, «Londres»! Давненько я их не видал!

Оставив стекло окошка опущенным, они принялись курить каждый в своем уголке, один блаженно, другой со все возраставшей нервозностью. Так они прождали добрую четверть часа, и Адальбер уже начал беспокоиться, когда машина наконец показалась, подъехала ближе и остановилась перед указанным ему домом. Из нее вышел один из двух мужчин, затем молодая женщина, спутник буквально втащил ее в дом, и дверь за ними захлопнулась.

– Он с ней живет? – спросил Адальбер.

– Да. То есть я не знаю, любовник ей этот парень или просто телохранитель, но он проведет здесь всю ночь. А вы обратили внимание на его габариты?

– Меня не габариты его смущают: просто очень трудно разговаривать, одновременно работая кулаками. Должен же быть какой-нибудь способ повидать Марию наедине?

– Думаю, днем она живет, как все люди. Только по ночам ее стерегут. Так, что будем делать?

И в самом деле, надо было что-то решать: машина, из которой вышла Распутина, тронулась с места.

– Поедем следом! Шофер, должно быть, член этой шайки. Лучше бы нам узнать, куда он едет.

– Считайте, что это уже сделано!

И они тронулись в путь по ночным парижским улицам. А по дороге еще немного поболтали.

– Как получилось, что вы меня подобрали рядом с «Фоли-Рошешуар» и что вы так много знаете о Марии Распутиной?

– О, я не каждый вечер там дежурю. Это зависит от того какие концы приходится делать с клиентами, но, когда мне это удается, я приезжаю с тайной надеждой, что, может, в одну из ночей произойдет нечто такое, что наведет меня на след убийцы Петра. Один раз я попробовал с Распутиной заговорить, но это оказалась такая странная женщина! Одновременно боязливая, недоверчивая и упрямая. Я даже призадумался, произнесла бы она хотя бы под пыткой одно-единственное словечко о человеке, на которого работала в ту ночь в Сент-Уане.

– А как насчет этой машины? Вы никогда не пытались за ней проследить?

– Конечно, пытался, но, знаете, Карлов стал староват. У меня ревматизм, и теперь я не такой уже крепкий, каким был когда-то. И потому, признаюсь, что рисковать своей жизнью – а я не один, есть люди, которые от меня зависят, – мне совсем не улыбается.

Поколебавшись немного, он продолжил:

– Должен сказать, что однажды вечером я их выследил. Правда, только до ворот Майо. Когда я увидел, что машина нырнула в самую глубину Булонского леса, то развернулся и уехал...

– Что ж, сегодня вечером мы не развернемся и не уедем. Оружие у вас есть?

– Всегда! Ночью никогда не знаешь, с кем встретишься, а вот эта штука выглядит очень убедительно, – прибавил Карлов, вытаскивая из-под сиденья старый боевой пистолет.

– Поскольку и у меня есть то, что надо, мы ко всему готовы! – весело воскликнул Адальбер. – Ну, вперед!

Не так-то легко выслеживать автомобиль на пустых улицах. Однако полковник Карлов, казалось, в совершенстве владел этим искусством, оставляя между собой и противником дистанцию достаточную для того, чтобы не привлечь его внимания. Так они добрались до Майо, еще озаренного огнями Луна-парка, и, когда огромный «Рено» двинулся по аллее, ведущей к Лоншану, машина Карлова свернула туда же, но, к удивлению Адальбера, полковник погасил фары.

– Мы же потеряемся...

– Бог с вами! Нималейшего шанса! Достаточно не терять из виду его задние огни, а потом я, словно кошка, отлично ориентируюсь в темноте!

– Ценная способность, – похвалил Адальбер, откидываясь на сиденье.

Так они пересекли весь Булонский лес, потом выехали на набережную Сены, добрались по ней до моста Сен-Клу и даже дальше, поскольку свернули на улицу Дайи, которая круто взбиралась на холм, на середине сворачивая вправо. Но когда они добрались до этого поворота, то убедились в том, что «Рено» скрылся из виду. Карлов, двигавшийся вдоль стены, остановил свою машину и вышел, чтобы осмотреть окрестности и начало нескольких улиц, одни из которых поднимались к церкви, другие уходили в Сюрень, но красные огоньки так нигде и не мелькнули.

– Ну вот, мы его все-таки потеряли, – вздохнул вышедший следом за водителем Адальбер, усаживаясь на подножку такси. – Теперь нам только и остается, что обшарить Сен-Клу вдоль и поперек!

– Вот чего я совсем не знаю, так это Сен-Клу, должен признаться!

– Зато я знаю! У меня в этих местах, чуть пониже, есть дом.

– Дом? Может, туда сходить?

– Это еще зачем? – проворчал археолог, глаза у которого сразу потускнели. – Там совершенно пусто! Меня ограбили...

– До чего печально! И что, воры совсем ничего не оставили вам? Даже бутылки вина? – посочувствовал Карлов, присаживаясь рядом с пассажиром, который в утешение предложил ему еще одну сигару.

– Да, совсем-совсем ничего! Но, знаете, я ведь не часто приходил туда. Этот дом служил мне скорее... складом. Я – археолог, и все, что я привозил из экспедиций, никак не могло поместиться в моей квартире на улице Жуффруа!

Некоторое время они курили в молчании, бог знает чего дожидаясь: может быть, того, что откуда-нибудь внезапно появится автомобиль...

– Вот скажите, – заговорил наконец Видаль-Пеликорн, – есть одна вещь, которую я не могу себе объяснить...

– Чего именно?

– Почему этим людям не лень все это проделывать только для того, чтобы доставить домой ничтожную актрисульку...

– Но ее имя – Мария Распутина, и князю Морозини, как и нам с вами, известно, что она более или менее подчинена Наполеону VI. Одна только полиция понятия об этом не имеет, потому что Морозини – истинный джентльмен, а по мне, так они именно того и хотят избежать, что чуть было не произошло сегодня вечером: чтобы какой-нибудь поклонник смог приблизиться, уболтать ее, повести, например, ужинать и, после нескольких стаканчиков, все у нее выпытать. И потому они состряпали легенду о богатом покровителе, который приезжает за ней каждый вечер, чтобы провести ночь где-то в другом месте; а на самом деле минут через пятнадцать или через полчаса привозит ее домой...

– ... И этот покровитель, который на самом деле, возможно, совсем не богат, остается с ней, чтобы пристально за ней наблюдать, а машину, слишком «шикарную» для этого квартала, отправляют на стоянку в Сен-Клу? – дополнил Адальбер. – Мне вся эта операция кажется слишком сложной. Куда проще было бы поселить госпожу Распутину в квартале получше и пристроить ее в хороший мюзик-холл.

– Проще, но, конечно, и дороже. А я совершенно не уверен в том, что ваш Наполеон купается в золоте. Что-то мне подсказывает, что у него большие затруднения с деньгами. А кстати, сказал я вам, что это та же самая машина, которая была в Сент-Уане? Только с другими номерами...

– Нет, об этом вы не говорили, но, вообще-то, нам это мало что дает... разве только доказательство, что покровители Марии и есть те самые люди, которые убили цыгана.

Какое-то время Карлов молча курил, наслаждаясь дорогим табаком. Потом встал и спросил:

– Что будем делать дальше?

– Не знаю, что нам еще остается, кроме того, чтобы вернуться. Вы отвезете меня домой?

– Конечно! Вот только я бы на вашем месте, если бы у меня был дом здесь, пусть даже совсем пустой, наверное, заглянул бы туда хоть ненадолго. Просто для того, чтобы оглядеться кругом.

– Я сам об этом подумывал, но сегодня ночью это невозможно... А вот в другой раз... В другой раз... Слушайте, сейчас у меня появилась интересная идея. Но для того чтобы ее осуществить, мне понадобится ваша помощь.

– Выкладывайте...

– Почему бы в следующий раз вместо того, чтобы выслеживать машину, не подождать ее у поворота? Приезжаем, прячем такси и сторожим! Что вы на это скажете?

– Что это дело может выгореть! – восторженно откликнулся Карлов. – Чертовски хорошая идея! Поехали, отвезу вас домой. Пора отдыхать...

Вернувшись к себе, Адальбер увидел Теобальда, раскладывающего пасьянс на кухонном столе.

– Почему ты еще не лег? Я же тебе сказал, что меня ждать не надо.

– Знаю, но у меня срочное сообщение...

– Ты что, писать не умеешь? Дай стакан воды, у меня горло как наждак!

– Вы слишком много курите! – изрек Теобальд, отправившись исполнять хозяйский приказ.

Адальбер жадно выпил стакан «виши», потом второй.

– Ну, так что там у тебя за сообщение?

– Звонила мадемуазель дю План-Крепен. Госпожа маркиза просила передать, что хочет вас увидеть сразу же, как вернетесь домой, даже если будет очень поздно.

– Уже действительно очень поздно! – заметил Адальбер. – И что, я все равно должен к ней идти?

– Ну да!

– Но ведь парк Монсо в такое время уже закрыт. Мне придется обходить вокруг...

– Почему бы вам не взять машину?

– Машина у меня потрясающая, но она поднимает адский грохот, я весь квартал перебужу!

– Тогда вам остается только идти пешком... и я пойду с вами. Вдвоем чувствуешь себя не таким одиноким!

– До чего глубокая истина! – буркнул Адальбер, наливая себе третий стакан, только на этот раз – бордо. Ему необходимо было подкрепиться..

Минутой позже оба спешили по направлению к улице Альфреда де Виньи, и Адальбер, которого начинало клонить в сон, с тоской вспоминал уютное такси полковника Карлова или кожаные сиденья собственного «Амилькара», одновременно спрашивая себя, с чего это маркизе понадобилось так срочно его увидеть, не дожидаясь рассвета. Кроме того, он был недоволен, поскольку не смог убедить Теобальда остаться дома, но, когда на углу улицы Кардине вынырнули и мгновением позже растворились в ночи две подозрительные тени, он понял, что предосторожность была не напрасной. Он так устал, что в случае нападения непременно оказался бы проигравшим, а фигура прямого как зонтик Теобальда в длинном черном пальто и с нахлобученным до бровей котелком не только излучала спокойную силу, но неуловимо напоминала силуэт полицейского, отбивая всякую охоту подходить ближе.

Мари-Анжелину они застали рядом с постелью маркизы де Соммьер. Устроившись на обшитых кружевом подушках, облаченная в сиреневую батистовую кофточку со множеством крохотных оборочек из валансьенских кружев, в чепчике на пышных волосах, старая дама напоминала о приятных обычаях эпохи Короля-Солнца, когда можно было принимать друзей, лежа в постели. Но то, что она хотела сказать Адальберу, было куда менее приятно.

– Мне очень жаль, что пришлось заставить вас нестись сюда, в то время как вы предпочли бы спать, но, если бы я вас не предупредила, у вас был бы весьма жалкий вид, когда комиссар Ланглуа явился бы чуть свет трезвонить у ваших дверей только ради удовольствия взглянуть, какую мину вы при этом состроите!

– Дорогая маркиза, – произнес Адальбер, —в это время суток я не слишком хорошо соображаю, а смысл ваших речей ясен мне не более, чем смысл Откровений святого Иоанна!

– Сварите ему кофе, План-Крепен. Сейчас все объясню!

– С вашего позволения, кофе займется Теобальд, который пришел вместе со мной. И превосходно с этим справится!

– В таком случае я тоже выпью кофе. А теперь слушайте! Вчера, как и обещала, я пригласила в гости моего старого друга Ланжевена, который, разумеется, был в курсе дела и охотно согласился мне помочь. С этой целью он и отправился на набережную Орфевр, к Ланглуа, который, насколько я поняла, был его любимым учеником. Все это происходило под конец дня. Они занялись изучением фактов, и тут на набережную Орфевр нахлынула «Тысяча и одна ночь» в лице индийского принца в розовом бархате. Принц был осыпан жемчугами, и сопровождала его почти так же разукрашенная свита...

– Боже правый! Магараджа Альвара? – еле выговорил ошеломленный Адальбер, безошибочно узнав его по этому описанию. – А он-то зачем туда явился?

– Принес для Альдо алиби из чистого золота.

– Но Альдо не нуждается в алиби! Он нуждается в том, чтобы его нашли. И как можно быстрее!..

– Совершенно с вами согласна, но Его Величество думает по-другому. И потому он со скорбным достоинством объяснил, что Альдо не мог убить несчастную графиню Абросимову, поскольку ту ночь они провели вместе.

– Что?! Да он с ума сошел!

– Возможно. Как бы там ни было, ничто не могло его с этого сбить: он готов перед целым светом поклясться, что они с Альдо до рассвета не расставались.

– Невероятно! И чем же они занимались все это время?

– Они... они беседовали.

– Беседовали? – переспросил Адальбер, и глаза его потемнели. – О чем бы им говорить?

– О предметах высочайшей философии, о реинкарнации, о союзе душ... да мало ли о чем! Он сказал, что Альдо – создание света и что он перед ним... преклоняется... или поклоняется ему... Кажется, он употребил именно это слово...

– Ну, это уже ни в какие ворота не лезет! Морозини и так весь день с ним провел. Он бы туда не вернулся...

– Он туда и не вернулся. Магараджа говорит, что он приехал за ним к вам, предварительно позвонив по телефону. Вы только что ушли. Что касается магараджи, то, едва Альдо его покинул, он почувствовал огромную пустоту и потребность согреться у этого светоча, только что ему открывшегося. Он пытался бороться с собой, но ничего не вышло. И тогда он отправился за ним...

– И Альдо дал себя увести человеку, который ему не нравится... до отвращения?

– Ну... это вы так говорите! А по словам Альвара, между ними даже родилось нечто вроде общности, знакомой одним лишь великим душам. И все же чудовищность преступления на мгновение ошеломила Его Величество, но затем в озарении ему открылась истина, и он получил приказ спешить на помощь брату, против которого выступила человеческая глупость.

– И Ланглуа все это скушал?

– Нет. Разумеется, нет, но он вынужден считаться с заявлением, сделанным иностранным правителем. На этот счет министерство возражений не допускает: магараджу нельзя отослать восвояси, как какую-нибудь мелюзгу.

– А не объяснил ли восточный принц заодно и того, куда он дел Морозини на рассвете, которым завершилась эта великая ночь? Он не отправил его домой в своем «Роллс-Ройсе»?

– Нет. Альдо, кажется, испытывал потребность немного пройтись, подышать свежим утренним воздухом. Магараджа из своего окна видел, как он спускался по Елисейским Полям в сторону площади Согласия...

– ...в сиянии зари, одевавшей его розовыми лучами! – разозлившись, вскричал Адальбер. – Но что за немыслимая глупость! Если читать между строк, Альдо предоставляется выбор между грязным убийством, за которым последовало не менее грязное бегство, и тем, что он провел ночь в постели магараджи Альвара. Потому что про озарения, родственные души и трансцендентальную медитацию можете рассказывать кому-нибудь другому! Все предпочтут мою версию, и Альдо окажется либо убийцей, либо наложником магараджи! Иными словами, он в любом случае будет обесчещен!

– При условии, что он все еще жив! – простонала старая дама несчастным, охрипшим голосом и внезапно разрыдалась, не выдержав двойного груза тревоги и боли.

Адальбер мгновенно успокоился.

– Простите меня, – прошептал он, склонившись над маркизой. – Я дал волю своему гневу и своему страху! Но вовсе не хотел причинить вам боль. Вы кажетесь такой сильной, что в конце концов забываешь о вашей женской хрупкости, о вашем...

– Скажите еще – о «вашем возрасте», и вы больше никогда в жизни меня не увидите! И уберите эту гадость, План-Крепен! – прибавила «тетя Амелия», отталкивая флакон с солями, который поднесла к ее носу Мари-Анжелина. – Я не собираюсь падать в обморок. Я плачу, понимаете, черт побери, плачу!

– Дело в том, что... это так непривычно! – дрожащим голосом ответила перепуганная старая дева. – По-моему, я никогда не видела вас плачущей!

– Ну что ж, когда-нибудь все бывает в первый раз! Подумать только, до чего смешно!

Тут она разрыдалась сильнее прежнего, и Мари-Анжелина, осторожно присев на кровать, явно спрашивала себя, что же ей теперь делать: то ли обнять маркизу и попытаться утешить, то ли дать ей выплакаться как следует...

– Оставьте ее! – тихонько посоветовал Адальбер. – Но сами оставайтесь поблизости. Я пойду домой, а завтра утром, не дожидаясь, пока Ланглуа сам меня позовет, зайду к комиссару.

Теперь археологу не терпелось вернуться домой и попытаться хоть сколько-нибудь разобраться в истории, которая все больше запутывалась. Но он не успел дойти до двери – Мари-Анжелина догнала его на лестнице.

– Вы уверены? Я действительно ничем не могу вам помочь? – спросила она. – Так ужасно сидеть в четырех стенах, когда ничего не можешь предпринять!

– Не сомневаюсь, бедная вы моя, но я и сам примерно в том же положении. Выдумка Альвара ничего не дает, и, до тех пор пока не появится Мартин Уолкер, те, кто похитил Альдо, могут чувствовать себя совершенно спокойно. Только он может подтвердить все, что мы с ним пережили той самой ночью...

– А русская служанка графини? Она упорно обвиняет князя в убийстве? Я не могу попытаться с ней поговорить?

– На каком языке? Вы говорите по-русски?

– К сожалению, нет!

– А она не знает других языков... Да к тому же не покидает квартиры, где произошла драма, и полиция держит ее под наблюдением. Нет, дорогая, тут ничего не придумаешь...

Не успел Адальбер произнести этих слов, как в голове его неожиданно мелькнула интересная мысль.

– Хотя, может, вы преуспеете там, где мне ничего не удалось сделать. У госпожи де Соммьер есть какие-нибудь знакомые среди русских эмигрантов в Париже?

– Не думаю... Собственно говоря, мне ничего на этот счет не известно.

– Надо выяснить! Идемте обратно! – прибавил он, схватив План-Крепен за руку, и потянул её за собой вверх по лестнице. Они вернулись в спальню, где маркиза в полном одиночестве, встав с постели, грустно пила остывший кофе.

Адальбер объяснил свою идею: отправить Мари-Анжелину к Марии Распутиной под видом секретарши какой-нибудь русской дамы из Общества помощи беженцам.

– Эти люди не слишком высоко ставят Распутина, – заметила госпожа де Соммьер. – И потом, какое отношение эта женщина имеет к нашей истории?

Археолог объяснил это маркизе, не забыв упомянуть о том, что пытался сделать сегодня вечером, а также под каким надзором держат молодую женщину двадцать четыре часа в сутки.

– У мужчины нет ни малейшего шанса к ней приблизиться, но женщина... в особенности такая... ловкая, как Мари-Анжелина, могла бы...

– Давайте без лести! – проворчала та. – Если вы считаете меня предельно тусклой и предельно непохожей на великую авантюристку, так сразу и скажите! У меня действительно идеальный тип внешности для этой роли. Остается только выяснить, чьей секретаршей я могла бы назваться, поскольку, если эти люди так недоверчивы, как вы говорите, они захотят узнать, на самом ли деле я та, за кого себя выдаю.

– В этом нет ни малейших сомнений! Ну так что, маркиза, есть у вас кто-нибудь на примете?

– Да-а-а... Вот только не знаю, жива ли она еще. Я имею в виду старую княгиню Лопухину, с которой мы перед войной вместе были на водах в Мариенбаде. Я потом встречалась с ней в Париже, но это тоже было давно. У нее всегда был паршивый характер, и, если я к ней явлюсь, она вполне способна спустить меня с лестницы... Правда, все-таки средство есть... Пожалуй, есть... Мы с План-Крепен сейчас сходим на службу в русскую церковь. Если княгиня еще жива, она там непременно будет...

– Великолепно! – воскликнул Адальбер. – Сейчас расскажу вам все, что знаю о Марии Распутиной. Для начала – ее адрес...

Вскоре, сбросив с себя огромную тяжесть и всецело положившись на таланты План-Крепен, археолог наконец добрался до своей квартиры и своей постели. Где и смог выспаться всласть, поскольку, в противоположность всем догадкам мадам де Соммьер, комиссар и не думал являться к нему с утра.

Вскоре Адальбер почти пожалел об этом. День и в самом деле тянулся угрюмо и бесконечно, несмотря на визит в редакцию газеты «Утро», где по-прежнему не было никаких вестей от журналиста, и другой – на набережную Орфевр, куда под конец дня Адальбер решил наведаться без вызова и посмотреть, что происходит. Однако там он никого, кроме дежурного, не застал: Ланглуа на месте не было, и в ближайшие несколько часов он возвращаться не собирался...

Ночь ничего особенно утешительного тоже не принесла.

Как и было условлено, полковник Карлов на своем такси отвез Адальбера в Сен-Клу, и там они, как можно лучше спрятавшись, дожидались появления «Рено», но прошло несколько часов, а машина так и не показалась. И на рассвете Адальбер вернулся в Париж хмурый, в самом отвратительном настроении.

И все-таки ему было куда лучше, чем Альдо Морозини, который оказался в аду...

С трудом открыв глаза после бесконечно долгого провала во времени, он тотчас снова закрыл их со страшным ощущением, будто ослеп. Перед глазами была полная, абсолютная темнота. К тому же у него раскалывалась голова, и его тошнило от пропитавшего одежду запаха хлороформа. Снова открыв глаза, он потянулся к ним руками и только тут обнаружил, что закован в цепи; на обоих запястьях были стальные наручники, двойная цепь допускала некоторую свободу движений, но, перебирая пальцами звенья, Альдо обнаружил, что другой конец цепи вмурован в стену. И, наверное, с давних времен, потому что цепи заржавели.

Поначалу ему показалось, что это просто кошмар: прошли времена средневековых крепостей, когда узников бросали в яму или ров. И все же мало-помалу перед ним вырисовывалась реальность. Место, где он оказался, было сырым и холодным, а приподнявшись, он нащупал под собой соломенную подстилку, брошенную прямо на утоптанный земляной пол. Как он мог здесь оказаться?

Ценой мучительных усилий Морозини собрал обрывки воспоминаний. Телефонный звонок... испуганный голос Тани... обмен одеждой с Адальбером... улица Греза... сильная боль... и больше ничего! Совсем ничего. Ни малейшего воспоминания о том, что могло произойти после того, как его ударили, а затем усыпили. И ни малейшего представления о том, сколько времени прошло.

Он машинально поискал часы, хотя все равно не смог бы ничего на них разглядеть. Впрочем, часов при нем не оказалось, равно как и сардоникса с его гербом, который он всегда носил на безымянном пальце, и обручального кольца!.. И впервые за долгое время князю стало страшно. В этой камере, которую он не мог разглядеть, было темно и глухо, как в могиле!

А, собственно, чем она от нее отличалась?.. Это и есть могила, затерянная в пустынном месте на краю света, вдали от жизни и людей... Могила, в которой он будет медленно гнить до тех пор, пока господь не сжалится и не избавит его от мук. Никогда он не думал, что подобная ситуация может пробудить в душе ощущение такого отчаяния.

И тогда что-то в нем сломалось, он заплакал, и это помогло снять напряжение, вызванное страхом. Альдо почувствовал себя лучше, слезы снова сделали его таким, каким он был всегда: человеком, умеющим встретить худшее лицом к лицу. И, кажется, худшее уже с ним произошло, но это еще не значит, что он должен сдаться, признать свое поражение. Нашаривая в кармане платок – хоть это они ему оставили! – он почувствовал тяжесть цепей, сковывающих движения, и немного приободрился: зачем, собственно, еще сковывают человека, если не для того, чтобы помешать ему бежать? А из могилы не бегут. Значит, это не могила, и должен существовать способ отсюда выйти.

Морозини поднялся на ноги, ощупал стену в том месте, где к ней были прикреплены цепи, и убедился в том, что стена сложена из больших камней и что вся темница круглая: он смог пройти некоторое расстояние – столько, сколько позволяли ему оковы. Значит, его поместили в своего рода колодец. Сердце у венецианца замерло: ничто так не напоминает колодец, как «каменный мешок»! И тут он наткнулся ногой на ведро... которое, к счастью, не опрокинулось: в нем была вода, – сразу же понял, как ему хочется пить. Опустившись на колени, князь опустил в ведро лицо. Вода была холодная и свежая, что его несколько утешило: раз дают пить, значит, возможно, дадут и поесть, то есть убивать пока не собираются. Смочив в ведре платок, чтобы приложить его к мучительно нывшей голове, Альдо снова сел на подстилку и принялся ждать неизвестно чего...

Он не только понятия не имел о том, чего ждет, но не знал, сколько времени прошло, у него больше не было возможности это определить. Однако постепенно в его темнице стало чуть светлее, и не только потому, что глаза привыкли к кромешной тьме: нет, просто настало утро, и между двух камней над головой проскользнул тонкий лучик света. Очень тонкий, но для Морозини этого оказалось достаточно, чтобы понять: он не в глубоком подземелье, как опасался, а, скорее всего, в одной из тех феодальных башен, которые еще сохранились кое-где в окрестностях Парижа.

Теперь, когда он лучше видел, Альдо смог разглядеть помещение, которое действительно оказалось круглым, метров трех в диаметре. Вот только никакой двери здесь не было. Что касается обстановки, всю ее заменяли соломенная подстилка, ведро с водой и другое ведро, явно предназначенное для гигиенических нужд; но никакой пищи он, как это ни печально, не обнаружил, а есть уже хотелось...

В поисках отверстия, через которое его сюда бросили, князь поднял голову вверх, но там, наверху, скопились густые тени, ничего было не разглядеть. Тем не менее именно оттуда ему внезапно просиял свет, после того как с железным грохотом отодвинулась крышка, и он окончательно убедился в том, что находится в колодце или цистерне метров пяти или шести высотой.

Там, у отверстия, сидел на корточках человек с кривляющейся карнавальной маской на лице.

– Ну, что, ваше сиятельство, – усмехнулся он, – как вам нравится ваше новое жилье? Слишком скромное, на ваш взгляд, а?

Ухо Альдо было слишком восприимчивым и чутким, чтобы он мог не узнать этот хорошо поставленный и, в общем, приятный голос.

– Мне уже случалось оказываться узником, – ответил он с беспечностью, которой далеко не испытывал, но которая стала его второй натурой. – Все тюрьмы похожи одна на другую. Правда, от испанского гранда можно было ждать чего-нибудь получше по части гостеприимства.

– А вы меня считаете испанским грандом?

– К сожалению, да! Снимите же маску, дорогой маркиз! Вы просто смешны!

– Через несколько дней я покажусь вам не таким уж смешным, господин Морозини. Когда вы до конца прочувствуете все прелести своего пребывания здесь. Очень может быть, что вы на коленях будете умолять меня вас отсюда вытащить. Вот только это ничего не даст до тех пор, пока...

– Пока – что?

– Пока я не получу того, что хочу получить!

– А что вы еще хотите? У вас уже есть «Регентша», браслеты принцессы Бринды и изумруд Ивана Грозного... не говоря уж о моих часах, моем обручальном кольце и перстне с печаткой.

– Согласен, это неплохо. Особенно жемчужина, которая больше не покинет собрания драгоценностей Короны. Остальное станет моим трофеем, равно как и то, чего я еще жду от вас...

– Пока я здесь, не представляю, что бы я еще мог вам дать. Мою рубашку? Пожалуйста, если это доставит вам удовольствие.

– Она вам самому еще пригодится. Нет, чего я хочу – это получить вашу коллекцию драгоценностей. Говорят, у вас там есть великолепные вещи...

– Есть. И немало, да, но мне трудновато будет вам ее принести. Венеция далеко отсюда!

– Не будем преувеличивать! Один из моих слуг, под видом скромного и безобидного комиссионера, как раз туда отправился. Я поручил ему передать ваш фамильный перстень с печаткой и письмо. Все адресовано вашей жене...

– Моей жены нет сейчас в Венеции!

– Досадно, но, поскольку на пакете стоит пометка «срочно», есть же у вас дома кто-то, кто передаст ей мое сообщение? Единственное, чем вы рискуете, – ваше пребывание здесь несколько затянется!

– И что же сказано в вашем письме?

– Что она, если хочет увидеть вас живым, должна лично принести мне эти побрякушки туда, куда я скажу. Впрочем, я уточнил, что если она будет слишком медлить, то получит ваше обручальное кольцо... вместе с пальцем, на котором вы его носили!

В душе Альдо что-то дрогнуло. Но отнюдь не при мысли о том, как его искалечат, а лишь при мысли о Лизе, которая может попасть в лапы этого безумца. И все же его голос оставался твердым, когда он произнес:

– Почему именно она? У меня есть поверенный в делах, который может взять из моих сейфов все, что я потребую...

– Я предпочитаю, чтобы это была она. Прежде всего, она красивая женщина, а я больше всего люблю красивые лица, ничто не способно доставить мне такого удовольствия, как красивое лицо. А потом... у меня есть кое-какие планы насчет нее.

– Вы хотите сделать ее коронованной императрицей? Позволю себе указать вам на то, что она уже замужем...

– Хватит меня дураком выставлять! – проворчал Агалар. – Я женюсь тогда, когда потребуется обеспечить будущее династии. Нет, когда я говорю о своих планах насчет вашей жены, это планы не матримониального, а совсем другого порядка.

– Я могу о них узнать?

– Почему бы и нет? Это позволит вам их оценить. Если мои сведения верны, княгиня – дочь швейцарского банкира Морица Кледермана?

– Это всем известно! – пожав плечами, ответил Альдо.

– Причем – единственная дочь? Что ж, все очень просто: когда она принесет мне то, что я хочу получить, я приглашу ее немного погостить у меня – до тех пор, пока ее отец не заплатит выкуп, который я назначу... достаточно высокий выкуп! Но не беспокойтесь, – прибавил маркиз в ответ на глухой ропот, поднявшийся из колодца, – с ней будут обращаться, как с... императрицей. Впрочем... вполне возможно, что, когда вас не станет, я на ней женюсь. Это может произойти довольно скоро.

– Какой же вы мерзавец! – с непреодолимым отвращением воскликнул Морозини. – Значит, получив выкуп, вы меня попросту убьете?

– Мне даже не потребуется этого делать: достаточно будет замуровать вход в этот заброшенный колодец. Никому не придет в голову вас здесь искать: он расположен в глубине парка на склоне холма, где земля осыпалась, на половину его глубины обнажив стену. Следовательно, без воздуха вы не останетесь. Разумеется, когда вас перестанут кормить и поить, пребывание здесь станет значительно менее приятным... И предупреждаю вас, что кричать бесполезно: на двести метров вокруг нет ни единой живой души...

– Проще было бы сразу меня убить.

– А вот и нет! Мне хочется показать вас живым вашей прелестной супруге. Вы будете выглядеть крайне убедительно. Да, кстати, вот вам еда на два дня, – прибавил он, бросая в колодец большой деревенский хлеб, который едва не угодил Альдо в голову. – Что касается воды, ее у вас пока довольно.

– Княгиня Морозини потребует, чтобы вы меня освободили. – Вы так думаете? А я думаю по-другому: мне достаточно будет сделать ваше положение еще более мучительным, чтобы заставить ее исполнять мои желания. Да, в самом деле, мне кажется, я буду очень счастлив!

– Вы забываете только об одном: полиция уже, должно быть, меня ищет...

– О, я нисколько об этом не забываю и даже могу вас заверить в том, что она вас уже ищет. Но не по той причине, по какой вам представляется.

– Да что вы? И по какой же?

– Полиция ищет убийцу. Вас, милый мой, обвиняют в том, что вы прошлой ночью перерезали горло прекрасной графини Тане Абросимовой, которая в течение нескольких дней была вашей любовницей, но захотела разорвать отношения... При ней нашли письмо от вас... замечательное письмо! Полное страсти и угроз.

Окаменев от ужаса, Альдо отреагировал не сразу. И только через несколько секунд смог выговорить:

– Вы ее убили! Вы убили эту несчастную женщину, которую сделали своей сообщницей и держали в страхе?

Маркиз рассмеялся. Скрипучим, жестоким смехом. Смехом помешанного, хотя никто не мог бы с уверенностью сказать, сумасшедший ли этот человек. Смех словно напильником прошелся по предельно натянутым нервам Альдо, а его мучитель тем временем продолжил:

– Держал в страхе? Вам так кажется? Поверьте мне, Таня не выглядела такой уж запуганной, когда занималась со мной любовью. Она делала это весьма охотно, особенно – когда впереди маячила перспектива заполучить какую-нибудь драгоценность. Вам следовало этим воспользоваться...

– Вы ее зарезали? До чего же вы омерзительны!

– Чтобы я ее зарезал? Да вы бредите, милый мой! Я никогда не делаю грязную работу своими руками. Для этого у меня есть исполнители. Например, эта чудесная девушка Тамара! Кстати, именно она вас и обвиняет в убийстве и клянется, будто видела все своими глазами...

– Она вам так предана? Поверить невозможно...

– Она, главным образом, предана опиуму, который я ей даю, и еще кое-кому другому. Так вот, дорогой князь, я думаю, что теперь вы знаете достаточно, чтобы вам было чем занять ум в ближайшие дни. Что до меня, то мне наша беседа доставила величайшее удовольствие. Может быть, я снова захочу ею насладиться. Хотя бы ради того, чтобы держать вас в курсе... Не могу от этого удержаться.

Крышка упала со зловещим грохотом, снова погрузив узника во мрак, тем более страшный, что теперь к физическому недомоганию прибавились тревога и ужас перед тем, что ждет Лизу, когда она попадет в сети этого мерзкого паука...

Глава IX ГДЕ АДАЛЬБЕР НАХОДИТ ТО, ЧЕГО НЕ ИСКАЛ...

Появление Мари-Анжелины на бульваре Рошешуар было обставлено со вкусом... Нельзя было допустить, чтобы у хозяйки возникли хоть малейшие сомнения насчет почти официального характера этого визита, а главное – чтобы не было ни малейших подозрений в наличии своего рода заговора. И потому она отправилась к дочери Распутина в черном авто маркизы – старом, но таком ухоженном, что от него за километр веяло хорошим домом, – с Люсьеном в серо-стальной шоферской ливрее. Сама Мари-Анжелина оделась в скромный, но хорошо сшитый костюм, а шляпка с вуалеткой в достаточной степени скрывала ее лицо, чтобы у нее создалось приятное чувство защищенности от любопытных взглядов. Впрочем, она приподняла вуалетку, когда Люсьен, с фуражкой в руке, открыл перед ней дверцу, и ее большая нога в великолепно начищенной туфле на низком каблуке ступила на тротуар, где между лавчонками и тележками уличных зеленщиков кипела неугомонная жизнь.

Старая дева на мгновение остановилась, чтобы с достоинством обозреть вполне пристойное с виду здание с консьержкой, проводившей большую часть времени за болтовней с соседями и разглядыванием прохожих. Машина Мари-Анжелины произвела на нее сильное впечатление, и потому она самым торжественным тоном объявила посетительнице, что «мадам Соловьева живет на третьем этаже налево, но у нее уже есть посетитель».

– Может, вам лучше подождать, чтоб она ушла? – предупредила консьержка. – Это, знаете ли, не ваш стиль.

– А что у нее за стиль?

– Цыганка! И к тому же опасная. Я не хотела ее впускать, потому что у нас здесь, знаете ли, приличный дом, так она мне ткнула прямо в глаза двумя пальцами и незнамо что забормотала, так я ее и пропустила. И она, знаете ли, всю лестницу собой заняла, вот как.

– Тем более мне следует туда пойти! – с добродетельным видом произнесла гостья. – Мадам Соловьева может нуждаться в помощи, собственно, потому я сюда и пришла.

Сказав это, она подчеркнуто тщательно вытерла ноги о половичок-щетку и принялась подниматься по более или менее чистой лестнице. На четвертом этаже она остановилась, подошла к двери, но звонить помедлила: до нее донеслись спорящие голоса, один сопровождался рыданиями, второй рокотал басовыми тонами, словно отдаленный гром... Наверное, разговор был в высшей степени увлекательный, но, к сожалению, обе женщины говорили по-русски, а Мари-Анжелина, выдающаяся полиглотка, этим языком все-таки не владела. Боясь, как бы ее не застали подслушивающей, она довольно громко и продолжительно позвонила.

Звонок был услышан. Дверь скорее распахнулась, чем открылась, выпуская нечто напоминавшее огромное пушечное ядро, которое приодел костюмер «Русского балета». Шитая серебром пурпурная далматика, черно-красно-синяя шаль, цветастый платок на голове... Маша Васильева на мгновение притормозила, разглядывая новоприбывшую.

– А вы-то кто такая?

Несмотря на грубость тона, Мари-Анжелина сочла возможным ответить:

– Меня прислало Общество помощи русским беженцам... Но, может, и вы тоже?

Взгляд черных глаз, испепеливший Мари-Анжелину, еще больше потемнел.

– Я-то работаю и ни в ком не нуждаюсь!.. Да и она, в общем, тоже! – выкрикнула цыганка, злобно тыча пальцем куда-то в глубь квартиры, откуда доносился плач. – Милосердным дамам лучше бы заниматься теми людьми, которые того стоят! А не сообщницей убийцы!

– Вы... вы думаете?

– Что значит – думаю? Она и ее друзья убили моего брата, а перед тем его пытали, чтобы он сказал им, где прячет драгоценность, которая была его единственным богатством!

– Вы в этом уверены?

– Более чем уверена! Я точно знаю, и Богоматерь Казанская тому свидетельница, что эта тварь была с ними! Только она, конечно же, не желает в этом признаваться!

– А вы хотите, чтобы она призналась? – решилась спросить Мари-Анжелина, делая вид, будто это не слишком ее занимает...

– И не только в этом! Чего я хочу – это узнать, где прячутся убийцы! И придется ей это мне сказать, потому что я еще вернусь... и не одна!

Вуалетка скрыла довольную улыбку старой девы. Эта толстуха, нимало о том не подозревая, подсказала ей великолепное начало разговора. Впрочем, нимало не интересуясь эффектом, произведенным ее словами, цыганка уже понеслась вниз по лестнице, застонавшей под ее тяжестью, вылетела на улицу, толкнув по дороге консьержку и получив вдогонку поток ругани и проклятий, села в машину полковника Карлова, припаркованную на другой стороне улицы. Но этого последнего эпизода Мари-Анжелина уже не видела, поскольку была занята тем, чтобы как можно скромнее и незаметнее проникнуть в квартиру, дверь которой осталась распахнутой настежь. Поставив ноги на фетровые коврики, предохранявшие натертый паркет, она заскользила по полу, ориентируясь на звуки рыданий, пересекла темную прихожую, столовую, украшенную традиционным медным самоваром и пальмой в горшке, и оказалась на пороге спальни, где и нашла плачущую женщину в розовом халате сидящей в кресле, положив перевязанную ногу на стоявший перед ней табурет.

– О боже! – воскликнула Мари-Анжелина, молитвенно сложив руки. – Вы поранились, бедняжка! А эта ужасная женщина на вас кричала! Есть же люди, не имеющие никакого понятия о приличиях... и даже о простом христианском милосердии!

При виде нового лица и при звуках французской речи слезы госпожи Соловьевой разом высохли.

– Благодарю вас за сочувствие, но кто вы такая?

– Меня прислали из Общества помощи беженцам.

– Каким беженцам? Вы ведь не русская.

– Нет, но принцесса Мюрат, которая нами руководит, тоже не русская. Я – мадемуазель дю План-Крепен, секретарша княгини Лопухиной, сама она слишком стара для того, чтобы куда-то ходить. Я пришла узнать, не можем ли мы что-нибудь сделать для вас.

– В самом деле? Я уже не зачумленная? На дочь Распутина смотрят уже не как на ком грязи? Что ж, только я в ваших услугах не нуждаюсь! Я работаю!

– С такой ногой? Вы ведь, как мне сказали, танцовщица... Что с вами случилось?

– Дурацкий вывих.:. Но я еще и певица, и...

– Я очень рада этому обстоятельству, и все же я плохо представляю себе вас на сцене с этой толстой повязкой и парой костылей. Будьте благоразумны, дорогая моя, и давайте немного поговорим! – вздохнула Мари-Анжелина, без приглашения усаживаясь рядом.

После чего незваная гостья сняла перчатки, положила их на колени и под неодобрительным взглядом Марии принялась разглаживать с таким видом, как будто вся жизнь ее зависела от этого действия.

– Я только что сказала вам, что не нуждаюсь в вашей помощи. Уходите! – сказала хозяйка.

– Но мы все-таки можем поговорить. Кто-нибудь вам помогает?

– Соседка. Сейчас она повела моих дочек на прогулку. И потом, у меня есть друг. И ему совсем не понравится, если он застанет вас здесь!

– Почему же? Я принесла вам утешение и немножко денег. Но я с удивлением услышала, что у вас есть дети. А та женщина, которая только что отсюда вышла, об этом знает?

– Понятия не имею, и мне это безразлично.

– Вам не следовало бы так равнодушно к этому относиться. Всегда неприятно, если тебе угрожают смертью, но куда хуже, если у тебя при этом есть семья.

– А вы-то откуда об этом знаете?

– Она сказала мне, что вы – соучастница убийства и что она собирается заставить вас за это заплатить. Может быть, вам следовало обратиться за помощью в полицию?

В черных глазах женщины вспыхнул такой неподдельный испуг, что Мари-Анжелина поняла: ей удалось задеть чувствительную струнку. Марии совершенно не хочется, чтобы в ее семейную жизнь вмешивались власти.

– Мне не нужна полиция. У меня достаточно много друзей, которые могут меня защитить.

– От ваших врагов, может быть, но могут ли они защитить вас от полиции?

– Что вы хотите этим сказать?

– Что до сих пор вам везло, потому что человек, видевший вас в доме Петра Васильева, – настоящий дворянин, не способный выдать женщину. Но он может и передумать.

– В таком случае он перестанет быть, как вы говорите, настоящим дворянином..

– Хорошо, не он. Но где гарантия, что этого не сделают другие? Например, та особа, которая только что ушла отсюда.

Мадам Соловьева яростно передернула плечами.

– Сразу видно, что вы – ничего не понимающая западная женщина. Она цыганка, эти люди никогда не обращаются в полицию. Они сами улаживают свои дела. Но откуда вы все это знаете? Вы из легавых?

Возмущенная физиономия Мари-Анжелины сказала на этот счет больше самой длинной речи.

– За кого вы меня принимаете? Я всего лишь друг того человека, который вас не выдал, И мне хотелось бы поговорить... без свидетелей с тем, кому вы служите.

– Я? Кому-то служу?

– В этом нет ничего постыдного, особенно если работаете на правое дело, а ваше дело можно назвать... имперским?

Русская танцовщица покраснела, что, впрочем, ей очень шло, и, похоже, слегка расслабилась.

– Как зовут вашего друга? Того, что не захотел говорить обо мне?

– Князь Морозини. Он венецианец, антиквар, коллекционер и эксперт по старинным драгоценностям. Ему очень хотелось бы встретиться с человеком, называющим себя Наполеоном VI. Но встретиться с ним... как мужчина с мужчиной, лицом к лицу и в таком месте, которое подходит для будущего императора.

– Что ему от него нужно?

– Не знаю. Поговорить о будущем и, может быть, если его происхождение будет доказано, помочь ему вернуть часть прежних драгоценностей Короны. Никто лучше князя Морозини не знает, где они находятся. Не можем ли мы помочь ему устроить эту встречу? Или хотя бы сказать ему об этом?

Серьезный, теплый и убедительный тон Мари-Анжелины понемногу менял атмосферу.

– То, что вы говорите, очень интересно, и я рада узнать, что существуют люди, способные понять, что он собой представляет, – сказала Мария. – Знаете, это ведь великий человек. В его планах на будущее между людьми царит мир и взаимопонимание. Пусть даже сейчас обстоятельства вынуждают его прибегать к насилию...

– Мы ни на мгновение в этом не усомнились, дорогая моя. Вот потому-то князь, который всеми силами стремится к взаимопониманию...

– Я очень хотела бы вам помочь, – вздохнула Мария Соловьева. – Вот только и сама не знаю, где он сейчас находится.

– О, особенной срочности нет, мы можем подождать. Встреча такой важности должна быть тщательно подготовлена. Дайте мне только его адрес...

– И адреса не знаю.

– В самом деле? В это трудно поверить.

– Вам – может быть, но мне понятно, почему он не говорит мне своего адреса. Вполне естественно, что такой человек окружает себя тайной, иначе у него не было бы ни малейшего шанса управлять своей судьбой.

– Вы думаете? Когда доверяешь своим приверженцам...

– Можно доверять, но не открывать всего. Много раз я слушала его, – восторженно произнесла Мария, – но никогда не видела...

– Это еще более невероятно, – сказала Мари-Анжелина, начиная подозревать, не морочит ли ей голову эта женщина. – Как можно посвятить себя человеку, не зная его? Как можно только слышать его, не видя?

– Те, кто служит Христу, делают это в течение многих веков, – воскликнула дочь Распутина, поспешно перекрестившись несколько раз подряд. – Но, когда я говорю, что ни разу его не видела, это не совсем так. На самом деле я просто никогда не видела его лица. Я знаю только высокую черную фигуру, очень элегантную, в пальто с неизменно поднятым воротником, черной шляпе с опущенными полями... но я знаю, – дрожащим от волнения голосом прибавила она, – что в день его окончательной победы он откроется мне, как обещал, потому что он избрал меня...

Теперь это был мистический припадок, оставалось только понять, настоящий или разыгранный.

– Избрал для чего?

– Чтобы стать его спутницей, его подругой. Он сам мне это сказал.

– В таком случае зачем вся эта таинственность? Ваш отец также начертал для себя судьбу, но он следовал ей с открытым лицом.

– Это не одно и то же. Судьба моего обожаемого отца была судьбой света и победы. Наполеон же должен двигаться в тени, скрываясь от врагов, но откровение будет от этого лишь более ослепительным... А меня он избрал, чтобы я стала его супругой!

Мари-Анжелина начала терять терпение. Так им никогда не выбраться из дебрей этого мистического бреда!

– Не принимаете ли вы себя отчасти за святую Терезу из Лизье? – недовольно пробормотала она. – Вы готовы стать женой человека, которого не знаете, но ведь он, может быть, страшен, как семь смертных грехов...

– Да, готова, потому что я слышала его голос! Он завораживает, словно какое-нибудь заклинание. Такой голос не может принадлежать чудовищу. А кроме того, он так печется обо мне и моих детях! Он нас окружает такой заботой! Я вот никогда не выхожу на улицу без сопровождения...

– А как же тогда с вами случилось это? – спросилаМари-Анжелина, показав на перевязанную ногу.

– Самым глупым на свете образом! Упала на лестнице... Впрочем, не знаю, вернусь ли я в театр. Он этого не желает.

– Его можно понять, – согласилась Мари-Анжелина и со вздохом поднялась. – Что ж, думаю, вы действительно не нуждаетесь в нашей помощи, и я могу вас покинуть.

В черных глазах вспыхнул огонек.

– Разве вы не сказали, что принесли мне немного денег?

– Я в самом деде так сказала, но дамы из комитета думали, что вы живете в нищете, а поскольку благодаря своему знатному покровителю вы ни в чем не нуждаетесь...

– Маленькая прибавка еще никому вреда не причинила! – произнес грубый голос, обладатель которого в эту минуту появился в дверном проеме. – Малышки так любят конфеты!

Габариты этого человека были весьма убедительны, равно как и его лицо, уплощенное в результате усердного посещения залов для боксерских тренировок. Однако мадемуазель дю План-Крепен вела свое происхождение от храбрецов, которые прославили себя в крестовых походах и знали, как встречать врага. Она смерила взглядом пришедшего.

– Общество помощи беженцам не занимается покупкой конфет, – заявила она.

– Почему бы и нет? Мало ли у кого какие потребности. Я уверен, что кое-кто превращает ваши деньги в дешевое вино или, если угодно, в водку.

Произнося эти слова, человек, чей акцент выдавал в нем уроженца скорее парижского предместья, чем берегов Невы, протянул к ней широкую, словно тарелка, руку:

– Ну, сделайте же доброе дело! – продолжал он. – Хозяин сейчас в поездке, а надо купить уголь для кухонной плиты...

Мари-Анжелина поняла, что ей не победить. Открыв сумочку, она вытащила оттуда стофранковый билет, на который тот поглядел презрительно:

– Не очень-то они расщедрились, ваши тетеньки! Нам не только уголь нужен...

Завладев сумочкой Мари-Анжелины, громила выудил оттуда четыре оставшиеся купюры, предоставленные госпожой де Соммьер в распоряжение поддельной дамы-благотворительницы.

– Совсем другое дело! – с удовлетворением произнес он. – Теперь мы почувствуем себя лучше, да и вам, дамочка, станет полегче. Я вас провожу, – продолжал он, взяв План-Крепен за руку и увлекая к лестнице, прежде чем она успела попрощаться. – Привет домашним и заходите как-нибудь, не стесняйтесь...

После чего дверь квартиры захлопнулась.

Отъехав на некоторое расстояние от бульвара Рошешуар, Мари-Анжелина утратила подчеркнуто прямую осанку, откинулась на подушки, отцепила вуалетку и принялась обмахиваться шляпой. Она была несколько разочарована, потому что ждала большего от этой встречи. А у нее только отняли пятьсот франков – и в обмен на что? Она ровным счетом ничего не узнала, кроме того, что эта девица безраздельно предана «Наполеону VI», который, несомненно, очень умен, поскольку сумел использовать притягательность тайны и одновременно мечты о богатстве и славе этой обиженной жизнью женщины. Что касается ее покровителя, портрет, который она нарисовала, был достаточно туманным: высокий, элегантный, с чарующим голосом, и все это упаковано в пальто и черную шляпу с опущенными полями. Не слишком много информации в этом увлекательном описании. Сторож мадам Соловьевой сказал, что сейчас он где-то в поездке, но верить ему нет никаких оснований. На самом деле все они составляют премиленькую бандитскую шайку, за исключением, должно быть, этой самой Марии, чьи наивность и потребность в признании они используют. Да, немного, немного сведений ей удалось добыть! А она-то рассчитывала вернуться с целым ворохом...

– Наверное, старею... – прошептала она, снова вздохнув. – И это не так уж весело...

Перед тем как вернуться домой, на улицу Альфреда де Виньи, она заехала в магазин и сделала несколько покупок по поручению маркизы. Для этого деньги были ей не нужны, у маркизы был открытый кредит. В приятной атмосфере, среди хорошо воспитанных продавщиц и покупательниц, она немного расслабилась. И даже позволила себе немного посидеть в кондитерской, где тонизирующие свойства чашки горячего шоколада немного повысили ее жизненный тонус, но вернулась она довольно поздно, и госпожа де Соммьер кружила, словно медведь по своей клетке, по зимнему саду, где имела обыкновение проводить вторую половину дня в обществе одного-двух бокалов шампанского.

На этот раз маркиза дошла до третьего бокала, а потому буквально набросилась на свою верную компаньонку:

– Да куда же вы подевались, План-Крепен? Вам потребовалось столько времени, чтобы расспросить эту женщину?

– Нет, на это мне потребовалось меньше времени, но, может быть, мы не будем забывать о том, что вы посоветовали заехать в магазин и кое-что купить?

– Правда, я совсем забыла. Но это могло и подождать! Так какие сведения вам удалось добыть?

– Боюсь, не так много! Кроме того, у меня отобрали пятьсот франков!

– Это не имеет значения. Рассказывайте!

Зная характер старой дамы, Мари-Анжелина постаралась рассказывать со всеми возможными подробностями, чтобы избежать бесконечных расспросов, но результат от этого все равно не менялся.

– Я потерпела полную неудачу! – заключила она.

– Не совсем! У нас теперь есть описание – конечно, довольно туманное, но хотя бы очертания фигуры. С другой стороны, мы знаем, что Мария Распутина вряд ли вернется в «Фоли-Рошешуар». Это очень важно, потому что наш друг Видаль-Пеликорн не будет понапрасну дежурить в Сен-Клу...

– Господи, ведь вы правы! А я-то и не подумала! Вот только как нам найти след этого Наполеона для бедных?

– Может быть, это нам удастся, если мы сможем проследить за человеком, который сторожит танцовщицу. А пока позвоните на улицу Жуффруа!

– Уже бегу!..

Но на том конце провода послышался лишь светский голос Теобальда: месье только что ушел, когда вернется неизвестно, и позвонить ему некуда. Месье предупредил, что ужинать дома не будет...

– Не расстраивайтесь, План-Крепен! – попыталась утешить ее маркиза. – В возрасте нашего милого Адальбера ничего не стоит ночь не поспать. Вы все это расскажете ему завтра...

Адальбер и в самом деле понятия не имел о новом положении вещей и назначил встречу полковнику Карлову, собираясь поужинать с ним в русском ресторане на улице Дарю, чтобы тот мог в наилучшем расположении духа приступить к испытанию, то есть выдержать ночь дежурства в Сен-Клу. Для самого Адальбера ужин следовало бы считать самопожертвованием, потому что он терпеть не мог русскую кухню, зато гость так радовался и оказался таким приятным сотрапезником, что археолог не пожалел о том, что пришлось за компанию есть борщ и ненавистные соленые огурцы, тем более что он немного утешился, заказав икру и великолепную кулебяку с семгой. Карлов уплетал за обе щеки, пил соответственно, и Адальбер на мгновение испугался, не слишком ли тот налегает на водку. Но бывший казачий полковник пить умел, и после ужина, когда они двинулись по дороге на Сен-Клу, оказалось, что он и с дорогой после этого прекрасно справляется. Разве что настроение у него стало на удивление благодушное, он даже сделался нежен, чего за ним в обычное время не водилось.

Дежурство обещало пройти приятно. Весенняя ночь была холодной, но ясной, и, устроившись в выбранном местечке, они открыли все окна в такси, чтобы вволю надышаться запахами сирени и молодой листвы. Впрочем, не без примеси ароматного дыма сигар, которые Адальбер никогда не забывал прихватить с собой.

Тем не менее нет такой хорошей вещи, которая в конце концов не приелась бы. Ожидание затягивалось сверх всякой меры, машина не появлялась, и наши приятели уже начинали беспокоиться.

– Может, надо было для начала заехать в театр? – спросил Адальбер, но полковник только усмехнулся в ответ.

– Зачем? Чтобы нас заметили? Нет. Мы выбрали правильный метод. Может, эту девицу повезли куда-нибудь ужинать?

– В таком случае она может запоздать часа на два, на три... Собственно, почему бы и нет?

В самом деле, время близилось к часу ночи, и Адальбер готов был принять не только эту гипотезу, вот только чем дальше, тем труднее ему было оставаться в бездействии. С ночи исчезновения Альдо прошла неделя, а они все еще не напали ни на какой след. А если и эта ниточка оборвется, в какую сторону бросаться тогда?

Длинный пологий склон холма в этот час был пустынен. Ни одна машина мимо не проезжала. Адальбер со вздохом собрался закурить очередную сигару, когда вдруг послышался шум мотора. Автомобиль приближался.

– Наконец-то! – воскликнул археолог.

– Тише, – остудил его радость Карлов. – Это не они. У этой машины одышка, ей трудно подниматься по склону. Готов спорить, это маленький автомобиль... – У меня самого маленький автомобиль, а он взлетает в гору, как птица! Пойду взгляну...

Выбравшись из машины, Адальбер притаился за чрезвычайно удачно подвернувшейся кучей камней, предназначенных для починки дороги: оттуда открывался великолепный вид как на улицу Дайи, так и на склон. Две круглых фары, похожие на пару желтых глаз, судорожно метались по дороге, как будто автомобиль то и дело спотыкался. Не скоро ему удалось добраться до Адальбера, который сразу узнал маленький острозадый «Ситроен». Наверное, из-за того, что дождя не ожидалось, верх был откинут, и силуэт водителя виднелся отчетливо. И еще более отчетливо он стал виден, когда машина проехала под фонарем, отмечавшим поворот на въезд в улицу, где стоял дом Видаль-Пеликорна, в котором он хранил свои неправедно нажитые сокровища...

И вот тут-то Адальбер буквально подскочил на месте. Ошибиться он не мог! Света было достаточно, чтобы он мог узнать водителя. Ни малейших сомнений: перед ним был Фруктье Латроншер!

У Адальбера кровь в жилах закипела. Подбежав к полковнику, он только и выдохнул:

– Оставайтесь здесь на случай, если они, наконец, появятся! А я догоню «Ситроен»...

– Пешком?

– Он едет медленно, а у меня длинные ноги! Не двигайтесь с места!

И археолог припустил в погоню за вором, движимый силой, не имеющей ничего общего со злостью, которую он к нему питал. Нет, теперь скорее им двигало любопытство. Латроншер нынче должен был топтать земной шар где-то между Тигром и Евфратом; каким же образом он оказался в час ночи в Сен-Клу, на той самой улице, где совершил преступление? Неужели его, в лучших детективных традициях, потянуло вернуться на место преступления? Но ведь, поскольку его преступление было всего-навсего кражей, особо притягательной силы у этого места не должно было быть. И действительно, как выяснилось, Латроншер направлялся вовсе не туда. Машина проехала мимо дома, запертого уже в течение нескольких месяцев, и остановил машину чуть подальше, у ворот соседнего дома. Видаль-Пеликорн увидел, как он вышел из машины, отпер ворота, снова сел за руль и направился к гаражу, расположенному справа, у разделявшей два владения стены. После чего поднялся по ступеням крыльца с видом человека, возвращающегося к себе домой. Может быть, он и впрямь вернулся из поездки? В руках у него был чемоданчик и сетка с провизией, откуда торчал длинный батон.

– Быть такого не может! – пробормотал Адальбер, в иных случаях охотно разговаривавший сам с собой. – Он здесь живет? Просто невероятно!

И все же этим многое объяснялось, а главное, – то, почему ограбленный археолог не мог найти ни малейшего следа похищенных вещей во всех тех местах, где пытался отыскать. Просто-напросто потому, что Латроншер удовольствовался тем, чтобы спрятать их в соседнем доме, который купил или снял перед тем, как совершить преступление. Даже для самых тяжелых предметов ему, наверное, достаточно было тачки: Адальберу никогда и в голову бы не пришло искать украденное рядом со своим домом.

Любопытство сжигало археолога, и, решив раз и навсегда все выяснить, он перелез через решетку, что оказалось совсем нетрудно. Затем обошел дом, в котором уже зажегся свет.

Дорожка, которая вела к входной двери, была посыпана песком, и Адальберу, в его туфлях на каучуковой подошве, удалось бесшумно подобраться к окну кухни. Вор был там, готовил себе яичницу на газовой плите. На столе уже ждала тарелка с куском ветчины, лежал хлеб, стакан стоял рядом с початой бутылкой красного вина, были приготовлены нож и вилка.

Латроншер, наверное, умирал с голоду: чемодан, пальто и шляпу он свалил здесь же на стул. Но настроение у него явно не испортилось, потому что за готовкой он насвистывал... Как только яичница изжарилась, он немедленно уселся за стол, налил себя вина, выпил и принялся есть.

Адальберу отчаянно захотелось разбить окно и испортить Фруктье все удовольствие, но усилием воли он это желание подавил. Хотя ограбленный по-настоящему обрадовался тому, что случай позволил ему найти, наконец, вора, он все же не мог забыть о том, что сейчас явился сюда отнюдь не для того, чтобы вершить суд. Латроншер подождет наказания, теперь торопиться некуда: ведь Адальбер знает, где его искать. Задушевный разговор отнял бы слишком много времени, надо подумать и о полковнике Карлове, который, наверное, уже теряется в догадках, куда мог подеваться спутник.

И потому Адальбер так же тихо, как пришел, отправился в обратный путь. В одно мгновение он добежал до того места, где оставил такси... но машины там не оказалось.

Впрочем, неприятной эта неожиданность показалась Адальберу лишь в первую секунду, потом она его обнадежила: значит, тот автомобиль наконец проехал, и Карлов его преследует. Оставалось только его дождаться, и Адальбер сел на невысокую стенку в тени большого дерева, достал ту самую сигару, которую не успел закурить в прошлый раз, и сладострастно затянулся. Начинало холодать, а сигара приятно согревала.

Благоухающий сверточек кубинского табака был наполовину выкурен, когда у поворота к вокзалу показались фары такси. Адальбер выбрался из-под своего дерева и встал так, чтобы его было видно. Карлов остановил машину и наклонился открыть дверцу. Он казался очень возбужденным.

– Я его нашел! – воскликнул полковник. – Он живет вон там, в маленьком домике поблизости от железной дороги... Пойдем туда?

– Что за вопрос! – отозвался Адальбер, устраиваясь рядом с водителем. – Решительно, сегодня ночь сюрпризов. Случай помог мне найти то, что я уже почти отказался искать... Но мне надо будет вернуться сюда и уладить это дело!

– К вашим услугам, если вы нуждаетесь в помощи!

– Не откажусь.

И, пока они поднимались по склону холма, рассказал историю с Латроншером, которую таксист выслушал с живейшим интересом.

– Вот только чего не могу понять, это зачем вам понадобилось прятать все свои находки в этом богом забытом уголке?

– Прежде всего, Сен-Клу – не такой уж заброшенный уголок. Это совсем рядом с Парижем, и вид отсюда открывается великолепный. И потом, нам, археологам, до сих пор полагалось сдавать все, что мы извлечем из раскопок, прежде всего нашему правительству, но теперь все чаще и чаще – правительству той страны, где велись раскопки. То есть, если речь идет о Египте, приходится делать подарки англичанам. А что касается меня лично, то это сильнее меня: существуют предметы, с которыми я просто-напросто не в силах расстаться, – прибавил Адальбер жалобным тоном, отчего его спутник расхохотался.

– Военные трофеи, дорогой мой! Военные трофеи! В этих случаях каждый за себя! Вот мой девиз! – провозгласил бывший казачий полковник, и в его смехе Адальберу почудились отголоски конского ржания.

Свои слова Карлов сопроводил довольно чувствительным тычком локтем в бок Адальберу, который в несущейся по дороге машине не мог ответить тем же, не рискуя жизнью.

– У меня тоже кое-что было по этой части... А вот мы и приехали!

Карлов остановил такси рядом с маленьким домиком, сложенным из песчаника и окруженным садиком. «Рено» стоял у входа, одно из двух верхних окон было освещено.

– Что будем делать? – спросил Карлов.

– Войдем, разумеется! – ответил Адальбер, открывая щеколду на калитке, преграждавшей вход в эти скромные владения, после чего они поднялись по трем ступенькам крылечка.

– Как поступим с дверью? Высадим? – предложил Карлов.

– Вам своего плеча не жалко? В таких домишках прочные двери...

И под любопытным взглядом полковника Адальбер вытащил из кармана орудие, которое вставил в замочную скважину. Через некоторое время дверь бесшумно распахнулась.

– Господи, где вы этому научились?

– Когда я был мальчишкой, то страстно увлекался слесарным делом, – кратко объяснил Адальбер, не вдаваясь в подробности.

При свете карманного фонарика, зажженного археологом, они вошли в небольшой, выложенный плиткой коридор, на другом конце которого начиналась узкая, плохо вымытая деревянная лестница. Подняться по ней так, чтобы ни разу под ногами не скрипнула ступенька, было нелегким делом, но в конце концов с бесконечными предосторожностями им удалось добраться до площадки, куда выходили три двери. Свет виднелся только под одной из них. Адальбер осторожно повернул ручку, дверь отворилась, показав неубранную комнату, посреди которой стоял человек без пиджака. Он потягивался и широко зевал, да так и застыл с открытым ртом, когда увидел перед собой двоих мужчин, один из которых, вооруженный большим армейским пистолетом, был одет в длинную серую блузу и фуражку с лакированным козырьком, какие носят шоферы такси, а второй, одетый скорее элегантно, держал в одной руке электрический фонарик, в другой – браунинг. Но все это снаряжение, видимо, не слишком его смутило, во-первых, потому, что парень был настоящим колоссом, уверенным в своей силе, а во-вторых, потому, что он явно не впервые оказывался в подобной ситуации.

– Чего вам надо? – проворчал он, медленно опуская поднятые руки.

– Чтобы ты оставил свои руки там, где они находятся! – заявил Карлов, который, к изумлению своего спутника, продолжил разговор по-русски, и хозяин комнаты ответил ему на том же языке.

– Да с чего вы вдруг заговорили по-русски? – возмутился Адальбер.

– Потому что он русский. Я даже могу вам сказать, что он с Урала, я узнал акцент... Впрочем, ничего удивительного в этом нет, потому что наш копеечный Наполеон тоже русский. Этого парня зовут Борис Карагьян, он работает на бегах и не понимает, чего мы от него хотим.

– А ведь это очень просто понять: всего только адрес твоего хозяина, приятель! В обмен на это мы не причиним тебе никакого зла, – объяснил Адальбер, для убедительности размахивая пистолетом перед носом у парня.

Но тот принялся хохотать во все горло, а потом разразился новым потоком слов на языке Пушкина.

– Оставайтесь с ним! – сказал Адальбер. – А я пойду осмотрю дом. Может, у меня появится какая-нибудь мысль насчет того, где они прячут Морозини. В таком небольшом домике вряд ли найдется много тайников.

– Идите! А мы тут еще поболтаем...

Когда речь шла о том, чтобы осмотреть какое-нибудь помещение, Видаль-Пеликорн управлялся с этим получше многих полицейских. Для начала он обыскал соседнюю комнату, где явно кто-то жил, потом ванную, спустился на первый этаж -там всю площадь занимали довольно большая комната и кухня, затем в подвал, в котором не нашел ничего, кроме полных и пустых пивных бутылок. Он со вздохом снова поднялся наверх, надеясь, что полковник добился лучших результатов... И тут раздался выстрел, потом по лестнице прокатилось что-то вроде асфальтового катка, сбросив Адальбера, наполовину оглушенного, к ее подножию. Затем хлопнула дверца и раздался звук мотора, но как раз в это мгновение по лестнице прокатилось пушечное ядро, снова хлопнула дверца, и снова послышался звук мотора отъезжающей машины...

Адальбер, еще не совсем пришедший в себя, уселся на нижней ступеньке и попытался собраться с мыслями. Впрочем, ему не составило особого труда восстановить картину: Борис, должно быть, сумел вырваться от полковника, который теперь, бросив его, Адальбера, пустился в погоню. Упрекать его было не в чем: Адальбер и сам поступил бы так же, только теперь приходилось искать способ вернуться в Париж. К счастью, до вокзала отсюда недалеко...

Адальбер поднялся, потер ноющую поясницу и отправился в кухню, чтобы выпить стакан воды и посмотреть, нельзя ли сварить себе чашку кофе: до первого поезда оставалось никак не меньше двух часов.

Найдя все, что искал, он поставил воду на газовую горелку и, зажав кофейную мельницу между колен, принялся крутить ручку, одновременно стараясь освободить голову от всяких мыслей, в надежде, что там появятся новые, более ясные. Затем, пока кофе процеживался, распространяя восхитительный запах – вполне можно быть преступником и любить качественные продукты! – он снова осмотрел дом, но ничего интересного не нашел.

Он едва успел сесть за стол и взяться за дымящуюся чашку, как у дома остановилась машина. Адальберу достаточно было немного вытянуть шею, чтобы убедиться: это было такси Карлова, а в следующую минуту и сам полковник появился в кухне и застыл от изумления перед открывшимся ему зрелищем.

– Только не говорите мне, что вы намерены здесь поселиться...

– Я и не собираюсь здесь селиться, я просто ждал, когда пойдет первый поезд, потому что не рассчитывал на то, что вы вернетесь. Хотите кофе? – прибавил он и, не дожидаясь ответа, пошел искать вторую чашку. – И, может быть, вы расскажете мне, что произошло?

– Произошло то, что нам надо было связать этого типа, – буркнул Карлов, усаживаясь напротив. – И то я не уверен, что этого было бы достаточно: настоящая стихия! Поначалу он отвечал на мои вопросы. Не слишком охотно, но, в конце концов, отвечал, и вдруг он бросился на меня. Тогда я выстрелил и ранил его. Это я понял, потому что услышал стон, но ему не составило ни малейшего труда даже после этого уложить меня на обе лопатки. Дальнейшее вам известно. За исключением того, что я за ним гнался до Версаля, где он сумел оторваться.

– А что вам удалось выяснить?

– Очень немного. Он упрямо твердил, что работает на бегах, что понятия не имеет ни о каких Наполеонах – даже о Наполеоне Первом, – и что приятель, с которым он вместе живет, сейчас в больнице, потому что лошадь его лягнула. А вам удалось что-нибудь найти, кроме кофе?

– Еще меньше, чем вам! Если только Морозини не закопали где-нибудь в дальнем конце сада, его здесь нет, потому как здесь нет ни одного местечка, где его могли бы спрятать. Впрочем, этого и следовало ожидать! Если его держат в плену, то наверняка хорошо охраняют... О боже! С ума можно сойти! Иногда я начинаю верить, что они его убили! – прибавил он внезапно севшим голосом и надавил на глаза кулаками.

Карлов переждал эту минуту волнения и только плеснул еще немного кофе в опустевшую чашку Адальбера. Потом прибавил туда немного кальвадоса из серебряной фляжки, которую всегда носил с собой и которая, должно быть, была драгоценной реликвией, оставшейся от его былого великолепия. Глотнул из фляги и сам, затем произнес:

– Эй, не раскисайте, от этого пользы не будет! Надо действовать... До конца! Даже если в конце нас ждет худшее! Так что слушайте меня!

Оторвав руки от покрасневших глаз, Адальбер выпил кофе, и в глазах его блеснул огонек удовольствия.

– Начинайте! Я вас слушаю.

– Если вам интересно мое мнение, мы уже достаточно наигрались здесь в солдатиков. Надо рассказать полиции все, что нам известно, и хватит уже покрывать эту Марию Распутину! И честно говоря, я думаю, она все врет, и на самом деле она сообщница безжалостного убийцы, а вовсе не несчастная жертва, во что нас пытаются заставить поверить... Что нам теперь нужно, так это средства, которыми располагает полиция! И тем хуже, если при этом побьются чьи-то горшки!

– Даже если одним из этих разбитых горшков окажется Морозини?

– Поди разберись, чего вам надо! Пару минут назад вы тут оплакивали его безвременную кончину... Как бы там ни было, если не заговорите вы, так заговорю я. Идем?

– Идем!

Часом позже такси остановилось перед железными воротами здания на набережной Орфевр.

Комиссар Ланглуа в эту ночь явно не ложился спать. Его всегда так чисто выбритое лицо сейчас заросло двухдневной щетиной, а настроение было – хуже некуда. Обоим приятелям от него досталось.

– И вы только теперь мне все это выкладываете? – загремел он, обращаясь преимущественно к Адальберу. – На что вы рассчитывали, начиная свое частное расследование и ни слова не сказав мне? Хотели показать, что вы умнее?

– Конечно же, нет, но попытайтесь нас понять, комиссар! Мы с Морозини пережили уже столько более или менее опасных приключений, что привыкли прежде всего рассчитывать на собственные силы. В некоторых случаях бывает преждевременно вмешивать полицию в истории...

– ...слишком тонкие для ее тупых, неповоротливых мозгов? Я знаю, что это самое распространенное мнение о нас, но признайте, что, когда главные свидетели молчат, словно воды в рот набрали... или словно они и есть преступники, можно сорваться с тормозов! Не знаю, что мне мешает посадить вас обоих под замок за сокрытие важных фактов.

– Может быть, мысль о том, что толку от этого будет немного. Особенно от того, чтобы запереть полковника Карлова. Если он оказался замешанным в эту историю, то лишь потому, что я пользуюсь услугами его такси.

– Ну, это уж вы через край хватили! – запротестовал тот. – Очень мило с вашей стороны меня выгораживать, но я требую, чтобы мне воздали должное! За царя и честь России! – прибавил он громовым голосом и потряс рукой в воздухе так, словно в ней была шашка и он во главе своего полка несся в атаку.

– А царь-то здесь при чем? – проворчал Ланглуа.

– Как бы там ни было, он остается нашим отцом, и мы, его дети, должны оставаться достойными его, – с беспредельной гордостью ответил старик. – Я намерен показать этой стране, давшей нам приют, что не все мы террористы или нищие! И меня есть право на другие стремления, кроме тех, какие присущи обычному таксисту!

Комиссар ничего не ответил. Что касается Адальбера, он готов был зааплодировать, но в эту самую минуту дверь отворилась, пропуская молодого краснощекого и вислоусого инспектора, который принес с собой свежий утренний воздух и плохую новость: полицейские, отправившиеся на бульвар Рошешуар, чтобы задержать мадам Соловьеву и охранявшего ее человека, вернулись ни с чем, поскольку танцовщица, несмотря на свою вывихнутую ногу, упорхнула вместе со всем семейством. Вчера вечером большой черный автомобиль «Рено» приехал и забрал ее и всех остальных вместе с чемоданами. По словам консьержки, она отправилась в турне...

– Турне? Какого черта! – завопил Ланглуа. – С каких это пор танцовщицы скачут на одной ножке? Ее отвезли куда-то в надежное место, вот оно что!

– И, может быть, это место не так уж далеко, – заметил Адальбер. – Вот почему машина вчера вернулась в Сен-Клу позднее обычного. Его величество переселял свою фаворитку. Остается только выяснить, куда он ее дел.

– Будьте уверены, мы уже этим занимаемся! За домом на Рошешуар и домом в Сен-Клу будет установлено наблюдение, и мы навестим человека, которого ударила лошадь, и машину попытаемся найти... если вы соблаговолите сообщить нам ее номер. Поскольку вы ведь не забыли его записать, не так ли, господа? – произнес комиссар со столь же неожиданной сколь и подозрительной мягкостью в тоне.

– Вы нас совсем уж за дурачков-то не держите, – буркнул Карлов. – Номер ведь у вас есть, потому что это та же машина, которую мы в тот раз с князем Морозини преследовали в Сент-Уане.

– А я люблю, чтобы мне все повторяли по несколько раз. Разумеется, если вы его забыли...

– Ничуть не бывало!

И Карлов продиктовал номер черного «Рено» таким тоном, каким объявлял бы войну. Но Адальбер намерен был сказать кое-что еще и осуществил свое намерение:

– Что касается этой Марии Распутиной, то она, кажется, начала процесс против князя Юсупова. Поскольку это важно, она, наверное, будет как-то связываться со своим адвокатом. Это...

– Мэтр Морис Гарсон! – рявкнул Ланглуа. – Представьте себе, я и сам уже подумал об этом, и будьте уверены, что я к нему обращусь. Вот только его сейчас нет в Париже.

– С ума сойти, скольким людям внезапно потребовалось в последнее время сменить обстановку! – вздохнул обескураженный Адальбер. – И, разумеется, по-прежнему никаких известий от Мартина Уолкера?

– А вот и есть! Его редактор получил от него весточку. Он сейчас в Варшаве.

– Так близко? Вот повезло! И чем же он там занимается?

– Профессиональная тайна! Но скоро вернется.

– Чудесно! Когда найдут труп Морозини, его, наверное, признают невиновным? А пока что...

Внезапно дурное настроение и официальная скованность Жоржа Ланглуа куда-то пропали, он сел рядом с Адальбером и попытался его успокоить:

– Послушайте, не надо отчаиваться! Если это хоть сколько-нибудь вас утешит, могу сказать, что я практически уверен в том, что ваш друг не совершал этого преступления. Вот потому-то я так и сержусь за то, что вы скрыли такие важные обстоятельства. Для того чтобы достойно делать мою работу, я должен знать как можно больше. Вам это понятно?

Адальбер кивнул, но тут же прибавил:

– Мне очень нравится эта внезапно возникшая идея его невиновности. Где вы ее позаимствовали? У магараджи Альвара?

– Я ни на мгновение не поверил его показаниям. Он сочувствует вашему другу, который ему понравился, хочет ему помочь, и это все! Нет, если я переменил мнение, то сделал это потому, что монголка исчезла.

– Вы имеете в виду служанку госпожи Абросимовой?

– ...И обвинительницу Морозини. Она исчезла с улицы Греза, и никто не видел, как это произошло. По какой причине? Тайна тайн! Никаких следов похищения, никаких следов насилия. Она, видимо, ушла своими ногами, по черной лестнице. Консьержка, – которую я, честно говоря, подозреваю в том, что в тоскливые... а может, и в другие тоже... вечера она слишком усердно прикладывается к бутылке, – ничего не видела и не слышала, и наш сыщик тоже.

– А что маркиз д'Агалар? Его тоже след простыл?

– Тоже... Он... по словам его слуги, где-то в поездке, но этот парень не смог нам сказать, где именно.

– Надо было его немножко потрясти, потеребить! – сердито произнес Адальбер. – Он бы стал более разговорчивым.

– У меня нет ни испанского сапога, ни дыбы! – сухо ответил Ланглуа. – Кроме того, против этого человека, равно как и против его хозяина, пока не выдвинуто никаких обвинений.

– Хороша ваша законность! – вздохнул Адальбер и поднялся, решив в ближайшее время навестить этого интересного типа. Может быть, даже вместе с Теобальдом и его братом-близнецом, который был просто чудо-лекарем в случаях, когда требовалось исцеление немых.

– Погодите еще минутку! – сказал комиссар. – Пока вы не ушли, хотелось бы задать вам последний вопрос. Есть ли какие-нибудь известия от княгини Морозини?

– Нет, и я этому рад. Лиза, должно быть, обиделась на мужа за то, что он продлил свое пребывание в Париже, и не торопится покинуть Австрию в надежде, что он решится сам за ней приехать. Пока что это лучше всего. Я только о том и молюсь, чтобы ей в руки не попали французские газеты. Зато, – после недолгих колебаний прибавил он, – у меня есть новости из Венеции.

– А кто там, в Венеции?

– Ги Бюто, поверенный в делах и прежний наставник Морозини. Он уже несколько дней как в курсе дела и с ума сходит от беспокойства, но мне удалось добиться того, чтобы он собрался с силами и вел дела, как обычно. А главное, чтобы ничего не говорил Лизе...

– Лизе? Вы уже второй раз называете это имя!

– Княгине Морозини. Любовь, которую она питает к своему мужу, может толкнуть ее на... необдуманные поступки!

– Лиза!.. Как красиво! – произнес Ланглуа, внезапно сделавшийся мечтательным.

– А сама она еще более красива! И я хочу как можно дольше держать ее в стороне от всех этих ужасов! – воскликнул Адальбер.

Затем, схватив Карлова за руку, потащил его вон из кабинета комиссара, забыв попрощаться...

В семь часов тридцать пять минут утра, – приблизительно в то же время, когда Адальбер с полковником покидали набережную Орфевр, – «Симплон-экспресс» прибыл на Лионский вокзал и остановился у перрона номер семь. Он уже двадцать два часа назад вышел из Венеции, но длительное путешествие не утомило пассажиров: поезд был роскошный и безупречно комфортабельный. Носильщики суетились, спеша услужить всем этим богатым и элегантным людям, но никто не обратил особого внимания на стройную молодую женщину без особых примет, если не считать очков с толстыми стеклами. Под нейтрального цвета плащом на ней был строгий костюм с юбкой по щиколотку и жакетом, который покроем отдаленно напоминал пакетик с жареной картошкой. Серая фетровая шляпка с опущенными полями надежно скрывала волосы. Костюм дамы дополняли перчатки из черной кожи и великолепно начищенные туфли на низком каблуке, а в руках она держала средних размеров чемодан и большой кожаный портфель.

Женщина просочилась сквозь толпу, ни на кого не глядя, вышла на улицу, подозвала такси и велела отвезти ее в отель «Континенталь» на улице Кастильоне.

Прибыв на место, она, словно не замечая слегка презрительного взгляда шофера, открывшего перед ней дверцу, сухо приказала ему взять ее багаж.

У стойки регистрации, не допускающим возражений тоном и не обращая внимания на инквизиторский взгляд портье, попросила номер на неопределенный срок. После чего сняла перчатки, достав из своей черной кожаной сумки ручку, спокойно заполнила карточку, развернулась и последовала за слугой, которого портье подозвал жестом. И только когда путешественница скрылась в лифте, последний дал волю своему любопытству и прочел: Мина Ван Зельден. Секретарша. Прибыла из Венеции...

Глава X В ПАСТИ ВОЛКА

Оказавшись в своем номере, окна которого выходили в сад Тюильри, путешественница открыла одно из них, чтобы подышать свежим, пронизанным солнцем воздухом, потом разобрала чемодан, разложила вещи, оставив на поверхности лишь смену белья, позвонила, чтобы заказать завтрак, потом наполнила ванну и заперлась в ванной комнате.

Когда она оттуда вышла, завернутая в махровый халат, внимание молодой женщины привлекло ее же собственное отражение в старинном зеркале над консолью, и некоторое время она себя разглядывала, на что не решилась, пока приводила себя в порядок. Похоже, она с трудом себя узнавала. Так бледна, что глаза походят на два глубоких провала. И кажется еще бледнее из-за темных волос, которые только что выпустила на свободу из-под резиновой шапочки. И потом, эта горькая складка в углу рта... Но время явно не подходящее для того, чтобы жалеть себя самое!..

Женщина резко отвернулась от неприятной картины и села за стол, который успели накрыть, пока она была в ванной. Ей не очень-то хотелось есть, но она знала, что силы ей вскоре понадобятся. И потом, кофе был хорошим и горячим, так что от одного этого ей стало легче.

Подкрепившись, она снова оделась, гладко причесалась, скрутив волосы в узел на затылке, надела шляпку, пальто и большие очки, в которых чувствовала себя защищенной, словно под маской, взяла сумку, толстый кожаный портфель, вышла из номера и из гостиницы...

Но ушла она недалеко: всего-навсего до почты на той же улице Кастильоне, откуда позвонила по указанному номеру. Данные ей инструкции предусматривали, что она ни в коем случае не должна звонить из отеля. Она не знала, куда звонит, предписано было просто спросить Луиса. Он почти сразу же взял трубку.

– Вы только что приехали? – спросил мужской голос с испанским акцентом.

– Да.

– Где остановились?

– В отеле «Континенталь» на улице...

– Я знаю, где он. Под каким именем?

– Мина Ван Зельден.

На том конце провода послышался неприятный смешок.

– А что-нибудь попроще не могли придумать? Вечно вам, аристократам, нужны заковыристые имена...

– Это имя мне хорошо знакомо.

– Ладно. Не имеет значения. У вас с собой то, что от вас требуется?

– Да.

– Все здесь?

– Все.

– Хорошо. Тогда слушайте! Вы вернетесь в свой отель и будете тихо сидеть там до вечера. В девять часов выйдете под аркады на улице Риволи и остановитесь на углу улицы Руже де Лиля. За вами приедет машина, а до тех пор вы ни с кем общаться не должны. Все понятно?

– Если под «кем» вы подразумеваете полицию, на этот счет можете не беспокоиться.

– Не только. Мы знаем, что у вас в Париже много знакомых. Так что не делайте глупостей. Ваш муж может за это поплатиться: малейшая подозрительная фигура на горизонте – и ему больше не увидеть дневного света.

– Как он себя чувствует?

– А как можно себя чувствовать, когда ты сидишь, прикованный цепями, на дне ямы и на два дня тебе дают краюху хлеба и ведро воды? Впрочем, вы приехали вовремя, мы как раз собирались уменьшить его порции наполовину. Вы найдете, что он изменился!

И снова этот неприятный смешок. Молодая женщина так сжала трубку, что суставы пальцев побелели.

– Это все, что вы хотели мне сказать?

– Нет. Как вы одеты? У нас есть ваша отличная фотография в вечернем платье, но я предполагаю, что по улицам вы не разгуливаете завернутой в несколько километров белого атласа и в изумрудах, стоящих целое состояние.

– На мне серый костюм, плащ, серая фетровая шляпка... и очки.

– Превосходно. До вечера... и сидите тихо, да?

– Можно подумать, у меня есть выбор...

Она повесила трубку, оплатила разговор и медленно двинулась назад к отелю. Вернувшись в номер и закрыв дверь, она на мгновение прислонилась к ней, выронив портфель, и постаралась дышать поглубже, чтобы успокоить отчаянно колотившееся сердце. Потом сорвала шляпку и, бросившись на постель, разрыдалась. Напряжение, в котором Лиза жила с тех самых пор, как получила письмо, сделалось невыносимым, ноей ни разу не удавалось поплакать. Но, какой бы мужественной она ни была, все же и княгиня Морозини не могла держаться до бесконечности...

Она плакала долго, но мало-помалу рыдания, столь горькие поначалу, утихли, и жена Альдо погрузилась в сон, в чем она больше всего и нуждалась...

Проснулась Лиза уже под вечер. Ей уже целую вечность не удавалось так выспаться, и сейчас она не сразу сообразила, где находится, не сразу вспомнила, что произошло и что ей еще предстоит. Дни гнева, сменившиеся днями тоски и тревоги, и вот теперь – это путешествие, которое еще неизвестно чем завершится...

Гнев ее обуял, когда она в Вене начала получать полные негодования письма своего кузена Гаспара Гринделя, который управлял парижским филиалом банка Кледермана. Он видел Альдо ужинающим «У Максима» наедине с прелестным созданием. Правда, красавица ушла раньше его, но он последовал за ней и впоследствии несколько раз ее навещал. Первое послание Лизу раздосадовало, но она не придала ему большого значения, поскольку знала, что Гаспар, истинный швейцарец, недолюбливал человека, которого про себя называл «итальяшкой». Однако он был честен и не стал бы забавляться выдумками. Поэтому Лиза мгновенно приняла приглашение Коллоредо, потом внезапно решила побыть в Рудольфскроне, разжигая ревность мужа и то же время неприметно подталкивая его на то, чтобы к ней присоединиться. Но он и не подумал этого сделать, ухватившись за историю с убийством, свидетелем которого якобы оказался... и которое, по словам все того же Гаспара, никак не оправдывало его столь продолжительного присутствия в Париже. А потом – эта чудовищная газетная вырезка: прекрасная графиня найдена с перерезанным горлом, в руке у нее зажато страстное письмо Альдо. А сам Альдо бежал, его обвиняют в убийстве, и, к несчастью, есть свидетель, выступающий против него...

Госпожа фон Адлерштейн тотчас заверила внучку, что это обычная газетная утка, такое попросту невозможно. Или, может быть, все это подстроено, Альдо втянули в какую-то чудовищную махинацию. Нет, нет и нет! Князь Морозини не способен на дурной поступок, и того меньше – на преступление!

– Я знаю людей, детка, а этого человека особенно хорошо: я пристально его изучила. Никогда он не мог бы этого сделать! Никогда!

Конечно, такие слова приятно было услышать, даже если Лиза и знала по личному опыту, какое влияние могла иметь на Альдо красивая женщина. Ей слишком много пришлось выстрадать из-за его первого брака! И все же она тоже не верила в то, что муж мог совершить убийство.

Лиза немедленно вернулась в Венецию, и тут пришло письмо, принесенное неизвестным гонцом. В этом письме содержалось требование, чтобы княгиня Морозини лично привезла в Париж коллекцию драгоценностей своего мужа, в которой были и ее собственные.

Ей пришлось усмирять гнев старого и милого Ги Бюто, который относился к чете Морозини с поистине отеческой любовью.

– Я не соглашусь – и знаю, что всего лишь говорю то, что, без сомнения, сказал бы вам Альдо, – чтобы вы ввязывались в такое опасное приключение! У Альдо достаточно преданных друзей в Париже. Я уверен, что они прилагают все усилия к тому, чтобы его отыскать...

– Я тоже в этом не сомневаюсь, Ги, но вы ведь читали: я должна прийти лично...

– Нетрудно угадать почему: когда они вас схватят, то уже больше не выпустят. Не забудьте о том, что у вашего отца вы – единственная дочь!

– Может быть, есть какое-то средство. Мы распустим слух, что со мной случилась какая-нибудь неприятность, и я воскрешу Мину. Именно под ее именем я приеду в Париж. И постараюсь убедить их в том, что я на самом деле та, за кого себя выдаю. Для начала перекрашу волосы...

– Лиза, Лиза! У вас есть дети. Неужели вы забыли о них?

– Забыть о них? Господи помилуй, Ги, да вы заговариваетесь! Как будто вы не знаете, до чего я их люблю! Вот только отец им нужен не меньше, чем мать...

– А если они потеряют обоих родителей?

– У них останется достаточно любви, которой их будут окружать до тех пор, пока они не станут взрослыми. Есть еще моя бабушка, мой отец, вы...

– Тогда я поеду с вами! – Нет, Ги. Я должна ехать одна и как можно скорее: вы ведь прочли это письмо? Вы должны остаться здесь именно для того, чтобы защитить детей. Эти люди способны на все...

В конце концов, собрав драгоценности и переложив их из футляров в замшевые мешочки, она села в парижский поезд...

Лиза поглядела на часы. До того, как отправиться к месту встречи, оставалось еще три часа. И что ей делать эти три часа в городе, который она любила, где жили те, кого она считала не только лучшими друзьями, но своей семьей: верный Адальбер, мадам де Соммьер, а также этот необыкновенный, сбивающий с толку и очень симпатичный феномен по имени Мари-Анжелина, и потом, с географической точки зрения наиболее близкий сейчас к ней Жиль Вобрен, выказывавший ей всегда самое почтительное восхищение? Все они были здесь, совсемблизко и в то же время за тысячи верст. Ей было бы так утешительно поделиться с ними своими страхами, своей тревогой. Нет, нельзя. Но разве они не разделяют с ней сейчас эти чувства, ведь все они питают к Альдо истинно дружеские, нежные чувства!

Передернув плечами, как будто стараясь стряхнуть с них тяжкий груз, Лиза снова направилась в ванную, чтобы немного освежиться и поправить легкий макияж, который еще больше отдалял ее от ее собственного образа.

И тут в дверь постучали...

Молодая женщина застыла. Потом, поскольку стук повторился, подошла к двери.

– Кто там?

– Горничная, мадам, – произнес женский голос. – Мы забыли поменять полотенца...

Лиза чуть было не сказала, что это не имеет ровно никакого значения, но побоялась, что у горничной из-за промаха могут быть неприятности.

И открыла дверь...

Первым побуждением Адальбера, когда он вышел от комиссара Ланглуа, было прихватить с собой Теобальда и немедленно отправиться на другую парижскую набережную, туда, где обитал маркиз д'Агалар. Оба были настроены решительно, готовы прибегнуть к любым, в том числе и самым сильным средствам для того, чтобы вытянуть у слуги хоть какие-то сведения. Но, к сожалению, и здесь тоже никого не оказалось.

– Он уехал вчера вечером в Бретань к больной матери, – сообщил консьерж, важный, словно церковный привратник. – Он даже оставил записочку для господина маркиза на случай, если тот вернется во время его отсутствия...

– А где сейчас маркиз, вы тоже не знаете?

– Маркиз никогда не говорит, куда едет, – проворчал тот. – Даже его слуга Гонтран, и то не всегда знает, где он. А путешествует он часто.

– А нет ли у маркиза загородного дома, или замка, или еще чего-нибудь в этом роде в провинции?

– Никогда ни о чем таком не слышал, за исключением фамильного замка в Испании. И где именно находится этот испанский замок, тоже не знаю...

Похвастаться было нечем. Многого же они добились! Впрочем, это уже не казалось странным: стоит только отвернуться, и эти люди расползаются во все стороны, словно тараканы!

– Я чувствую, – решился высказаться Теобальд, – что настроение у вас будет отвратительное, и я предпочел бы, чтобы вы сорвали его на ком-нибудь другом.

– Очень жаль, старина, но, кроме тебя, у меня под рукой никого нет! – обронил Адальбер и свирепо рванул с места, направляясь к дому. – Или сам найди себе заместителя...

– Почему бы им не стать господину Латроншеру? Вы ведь говорили, что нашли его сегодня ночью?

– Отличная идея! Кстати, совсем не лишним было бы заглянуть и в домик у железной дороги! Сейчас заброшу тебя домой и поеду туда.

И, пока маленький красный «Амилькар» катил по дороге в Сен-Клу, Адальбер слушал, как в его душе рога трубят, призывая к нападению. Ему необходимо было разрядиться, и тому, кто подвернется ему под руку, предстояло провести несколько весьма неприятных минут...

Старый дом, принадлежавший человеку из черного «Рено», принес очередное разочарование: Адальбер не увидел там ничего, чего не видел бы прошлой ночью. Никто здесь не появлялся с тех пор, как побывали они с Карловым... И потому колеса красного «Амилькара» сами собой понесли его к логову врага. Правда, остановились они в некотором от него отдалении, поскольку и цвет, и звук «Амилькара» было слишком легко узнать. Адальбер присмотрел для машины небольшую рощицу у въезда в чьи-то владения, а сам отправился пешком к логову крысы, любившей поживиться в частных музеях.

Там тоже ничего не изменилось. Улица была так же пустынна, как и прошлой ночью. Не слышно ни звука и не видно ни единой живой души. И потому Адальбер решительно перелез через ограду и направился к дому, чтобы, обогнув его, войти через кухонную дверь. За время своей достаточно долгой карьеры археологу нередко приходилось входить в дома без приглашения, и он знал, что черный ход почти всегда укреплен хуже, чем парадный. Ему хватило одного-единственного маленького инструмента для того, чтобы справиться с этой дверью, и вскоре он уже стоял в кухне, где прошлой ночью Латроншер жарил себе глазунью. Сейчас здесь никого не было, в кухне было чисто и прибрано.

Убедившись в наличии хозяйственной жилки у своего врага, Адальбер решил осмотреть дом. Первый этаж по обе стороны коридора, откуда вела лестница наверх, занимали гостиная и столовая. Но, войдя в первую же из этих комнат, Адальбер был приятно удивлен, обнаружив кое-какие из собственных пропавших сокровищ: великолепные вазы-канопы украшали столовую, которая без них была бы вполне заурядной. Что касается гостиной, тут обнаружились два больших фрагмента фресок, черная базальтовая статуя Изиды с золотыми украшениями, чудесная голова священной коровы Хатор, несущей между рогами солнечный диск, коллекция малахитовых статуэток, другие канопы и заключенное в витрину собрание бюстов, различных фрагментов и раскрашенных папирусов, которое составило бы счастье Лувра или Британского музея. Все это содержалось в полном порядке, но в такой удручающе банальной обстановке самые замечательные экспонаты выглядели грустновато: они казались сосланными в дворницкую!..

Адальбер как раз поглаживал голову бога-сокола Гора, когда услышал чей-то зевок. И почти сразу же лестница застонала под тяжелыми шагами только что проснувшегося человека, потом, в свою очередь, скрипнула кухонная дверь. Видаль-Пеликорн ошибся, Латроншер был дома, просто позволил себе подольше поваляться в постели. Правда, лег он накануне очень поздно...

На усталом лице Адальбера появилась улыбка, больше напоминавшая гримасу. Сунув руку в карман, он вытащил револьвер: пожалуй, сегодня завтрак застрянет у вора поперек горла... Однако не успел археолог войти в кухню, как у него мелькнула другая мысль: подойдя к окну, он оторвал шнуры двойных штор, повесил их на шею, чтобы оставить свободными руки, и двинулся дальше, на мгновение остановившись, чтобы прислушаться. Шум кофемолки сообщил ему, чем занят Латроншер. И тогда он вошел.

– Надеюсь, вы намололи побольше кофе, дорогой собрат, – любезно произнес Адальбер, – потому что я тоже с удовольствием выпил бы чашечку.

Черный зрачок пистолета противоречил добродушному тону, и Фруктье Латроншер отреагировал как следовало: он икнул, поднял над головой дрожащие руки, машинально раздвинул колени и выронил мельницу. Намолотый кофе просыпался на пол.

– Экий вы неуклюжий! – посетовал Адальбер и, глянув в пакет с кофе, прибавил: – Но, думаю, жалеть особенно не о чем, эта марка кофе все равно никуда не годится! А теперь, дорогой друг, соблаговолите подняться, продолжая держать руки вверх, и повернитесь лицом к этому большому шкафу.

Тот повиновался без возражений: он явно умирал от страха, однако все же нашел в себе силы пробормотать:

– Что это... чего вам... от меня надо?

– Для начала связать вас, после чего мы сможем уладить наши дела...

Он быстренько ощупал округлое, но мускулистое тело Латроншера, который был из породы фальшивых толстяков, – на самом же деле просто коренастым человеком, – исследовал карманы умилительного зеленого халатика в розовых птичках, положил револьвер, потом несколькими проворными движениями крепко связал пленника и усадил его на стул. Затем, пародируя барона Скарпиа во втором акте «Тоски», произнес:

– Ну а теперь поговорим о чистой дружбе! Мне-то казалось, я дал вам неделю на то, чтобы вернуть мне все, что вы у меня украли. Однако я замечаю, что вы не встали на этот путь и мое имущество продолжает украшать вашу гостиную. Впрочем, не все! Кое-чего недостает...

– Там еще есть наверху, в моей спальне, – неохотно признался Латроншер. – И потом, две или три вещи я продал.

– Как! Ты, гад, не только меня ограбил, – завопил Адальбер, окончательно отказавшись от каких бы то ни было вежливых формулировок, – но ты ко всему еще посмел продать часть награбленного?! Я-то думал, что ты, по крайней мере, действовал из любви к искусству! Это непростительно!

– О, я сделал это не с легким сердцем, но я небогат! Мне надо на что-то жить, а, пока вы гнались за мной по пятам, меня никто не взял бы на работу!

Мало-помалу страх его сменился гневом.

– К тому же я взял только то, что вы сами украли! Ну, так что вы теперь со мной сделаете? Выдадите полиции? Трудно вам будет объяснить свою ситуацию. Или убьете?

– Я не убийца... но ради тебя, может быть, сделаю исключение, а потом заставлю себя вырыть яму у тебя в саду. Я просто божественно орудую заступом и лопатой!

– О-о-о... Вы ведь этого не сделаете? Я-то никого не убивал...

– Что верно, то верно, не убивал, – согласился Адальбер. – Но прежде чем решить, что мне с тобой делать, я должен сходить наверх. Посмотреть, что там осталось.

Снова сунув револьвер в карман, он в несколько прыжков поднялся по лестнице и обследовал две комнаты, где ничего интересного не оказалось, затем третью, которая, если судить по разбросанной в беспорядке постели, служила хозяину спальней. В этой комнате нашлось только два украденных предмета, но зато совершенно восхитительных: две женские головки XII династии из полихромного дерева с еще сохранившимися следами росписи, Адальбер особенно их любил. Стоя на подставках напротив кровати, они создавали великолепное обрамление для окна, едва ли достойного такой чести. Адальбер подпрыгнул от радости:

– Красавицы мои! Каким же я дураком был, что бросил вас в этой богом забытой дыре! Но мне так хотелось сохранить вас для себя одного!

Произнося это объяснение в любви, он приблизился к одной из головок и принялся нежно поглаживать темные волосы, когда внезапно его взгляд привлекло нечто за окном.

Окно спальни выходило на ту сторону дома, рядом с которой была стена, отделявшая его от сада соседнего особняка, огромного старомодного здания, выстроенного, должно быть, в конце прошлого века. Оно было украшено башенками, двурогими колоколенками и разбросанными в причудливом порядке балконами. Вообще-то вид был кошмарный, и ко всему еще этот кошмар содержали не лучшим образом: одна из колоколен почти развалилась, два или три окна были выбиты, и на дорожках того, что прежде, вероятно, именовалось «парком», росла трава.

И все же внимание Адальбера привлек не странный вид этого заброшенного «замка», а толстая, одетая в черное женщина, с черным же платком на голове, завязанным под подбородком: она вышла из двери черного хода и, свернув за угол, направилась в глубину сада, где и растворилась в тени деревьев. Но он успел ее узнать: это была служанка Тани Тамара, и, как ни странно, в руках она держала прикрытое тряпкой ведро, явно не пустое.

Позабыв о своих прекрасных египтянках, Адальбер молнией слетел с лестницы, выбежал в сад и бросился к стене, по которой быстро взобрался наверх, но там, немного успокоившись, затаился под прикрытием обвивавшей стену заросли ломоноса. Отсюда он мог увидеть человека огромного роста, который расхаживал взад и вперед за домом. Ружье на плече, два пистолета и кинжал за поясом, еще один кинжал за отворотом сапога, – может, еще и гранаты в карманах? – военная мощь этого человека равнялась крейсеру, и Адальбер на мгновение задумался, что он может здесь охранять. И сразу же явился ответ: а что, если – Альдо? Надо бы поглядеть поближе, но в другой раз, когда будет не так светло.

Он поглубже забрался под свой ломонос: монголка шла обратно, по пути обменявшись со сторожем несколькими словами на непонятном языке. Но наблюдатель увидел, что она освободилась от своего ведра и теперь держит руки в карманах передника. Интересно, где она могла его оставить?

Адальбер дождался, пока Тамара войдет в дом, слез со стены и вернулся к своему пленнику. Тот за все это время не шелохнулся, так и сидел связанный на своем кухонном стуле. Казалось, он примирился со своей участью, но тем не менее поднял на победителя злобный взгляд:

– Что вы со мной сделаете? Я надеюсь, не оставите связанным на всю оставшуюся жизнь?

– Поговорим об этом позже. Пока что у меня есть другие дела...

– Но я есть хочу!..

– Ответь для начала на несколько вопросов. Ты знаешь людей из соседнего дома?

– С какой стороны? – с явной неохотой буркнул тот.

– Уж конечно, не справа, потому что справа живу я. Вернее, раньше жил. Слева, и, если ты и впрямь так голоден, советую тебе не валять дурака!

– До чего же вы разом сделались грубы, «дорогой собрат». Разве я вам «тыкаю»?

– Я всего-навсего немного опережаю полицию. Она, знаете ли, в высшей степени эгалитарна по части обращений... Буквально всех уравнивает... – поспешил разъяснить непонятное слово археолог.

– А вы что, хотите вызвать полицию? – задохнулся Латроншер. – И не боитесь того, что я ей расскажу?

– А вот это не твое дело! Давай-ка отвечай! Кто эти люди по соседству? И на этот раз не придуривайся, речь идет об убийствах... во множественном числе!

– В таком случае... Да, собственно, я мало что о них знаю, поскольку они совсем недавно появились здесь. Дом годами стоял пустым и, как вы могли заметить, уже нуждается в ремонте. Раньше он принадлежал какому-то великому герцогу или что-то в этом роде. Там никогда не было видно ни одной живой души, но несколько недель назад поселились какие-то люди. Видимо, неприхотливые, поскольку в доме явно гуляют сквозняки. Мне стало любопытно, и я начал присматриваться. Один раз я вроде бы даже видел владельца: красивый мужчина, очень смуглый и темноволосый, представительный, но чем-то неприятный. Он приехал в большой черной машине...

– «Рено»?

– Нет. На хорошей, красивой машине. По-моему, это был «Делаж». И с шофером. Он пробыл здесь всего несколько часов, потом уехал, но оставил здесь толпу народа...

– Может, это слуги, которым поручено навести порядок?

– Странные слуги! Ни разу не видел их с веником или метелкой. Если не шел дождь, они играли в шары, а в остальное время, если окно и открывалось, то только для того, чтобы выпустить клубы табачного дыма.

– С ними есть женщина?

– Нет. По крайней мере, я ни разу никаких женщин не видел. Правда, я только что вернулся из поездки... – прибавил он.

– Это верно. Вы ведь вернулись сегодня ночью, – Адальбер снова дипломатично перешел «на вы».

– А вы и это знаете?

– Мне много чего известно. Вернувшись, вы принялись жарить себе яичницу-глазунью. Откуда вы приехали?

– Из Лондона, Я ездил... ездил продавать... одну безделушку.

– Что за безделушка?

– Ну... маленький писец с эмалевыми глазами, XVIII династии, – тихо объяснил Латроншер, ожидавший бурной реакции.

Но Адальбер не отреагировал...

– С этим разберемся позже! Пока что я ищу моего друга, который вот уже... несколько дней как исчез! Возможно, что его могли привезти сюда. У вас есть телефон?

– Зачем он мне? У вас ведь тоже здесь, по соседству, его нет? Потому что вам не больше, чем мне, хочется попасть в телефонный справочник. Чтобы позвонить, надо идти на почту...

– Хорошо... Я иду туда...

– Но вы же не оставите меня в таком виде? В халате и умирающим с голоду! Клянусь, я дождусь вас!.. И даже... и даже помогу вам, потому что... стащить что-нибудь то здесь, то там – это еще куда ни шло! Но убийство! Это уж нет!..

Адальбер в нерешительности рассматривал своего пленника, его жизнерадостное лицо пупса, лысый череп, упитанное тело, втиснутое в зелено-розовый халатик. Упоительная картинка!

– Чего вам бояться? – продолжал тот. – Что я испарюсь, со всем... всем, что здесь есть? У вас на все про все уйдет полчаса, а мне понадобилось две ночи, чтобы все это перетащить! Да и то я не очень знаю, куда податься. Разве что в Мотобан, к отцу, а это не ближний свет. Доверьтесь мне хоть немножко! В этой истории я только одного и хочу: помочь вам! И больше того, знаете что! Пока вы будете звонить, я приготовлю поесть нам обоим, потому что думаю, вы там не задержитесь. А у меня в подвале есть несколько банок гусиных консервов, из дому привез... Это... это вы в полицию собираетесь звонить? – еле слышным голосом закончил он.

– Нет. К себе домой! Мне надо вызвать подмогу...

– Тогда, пожалуйста, развяжите меня! Я оденусь, гляну, что делается в доме по соседству, и займусь кухней...

Вор теперь явно был настроен добросовестно помогать, и Адальбер сдался. Взяв нож, он перерезал шнурки и был вознагражден широчайшей улыбкой:

– Вы, знаете ли, меня немного перетянули, а у меня не очень хорошее кровообращение... Вы как сюда попали, пешком пришли?

– Нет, просто оставил машину чуть подальше...

– Если это та маленькая шумная красная штучка, лучше бы вам загнать ее в сад. Она слишком приметная. Я открою вам ворота.

– Хорошо, на обратном пути загоню...

И Адальбер отправился звонить, а Латроншер, счастливый, словно дитя, прихватил корзинку и рванул в погреб, чтобы притащить оттуда свои знаменитые консервы, к которым щедрой рукой прибавил баночку паштета из гусиной печенки и пару бутылок вина. Выложив все это на кухонный стол, он побежал наверх, в спальню, чтобы переодеться к ночи, которая обещала быть захватывающе интересной. Очень веселое занятие – день и ночь присматривать за незаконно нажитыми сокровищами, – время от времени выбираясь наружу, чтобы раздобыть деньжат, – но рано или поздно это надоедает. А теперь перед Фруктье, общительным по натуре, открывалась возможность приятной перемены существования...

Начинало темнеть.

Одеваясь, Латроншер бросил взгляд на соседний дом, увидел, что в задних комнатах горит свет, но больше никаких признаков жизни соседи не подавали. Решив, что у него есть более важные занятия, он спустился в кухню, облачился в большой передники, напевая, принялся готовить...

Пока ехали в черном лимузине, подобравшем ее на углу улицы Руже де Лиля, «Мина» ни о чем не думала, кроме того, чтобы наилучшим образом сыграть свою роль. Она ничего и не видела, кроме человека, составлявшего ей компанию, потому что шторки на окнах были задернуты, в том числе и на том, которое отделяло пассажиров от водителя. Последний, похоже, был в отличном настроении, она слышала, как он насвистывает. Что касается ее спутника, то казалось, будто рядом с ней на сиденье расположилась груда вещей: темное пальто с поднятым воротником, мягкая шляпа с опущенными полями, между ними – шарф неопределенного цвета; намотанный до самых глаз. Он не произнес ни единого слова, только грубо вырвал у нее портфель, который теперь нежно прижимал к сердцу. Он тяжело дышал и время от времени хихикал, выражая, должно быть, тем самым удовлетворение. Наверное, будущее виделось ему таким же блестящим, как заключенные в этом портфеле драгоценности. Его пленница искренне понадеялась, что от этого у него возникнет желание почаще мыться: исходивший от закутанного мужчины запах застарелого табака и пота был попросту невыносим, а оттого, что машину трясло, легче не становилось, она чувствовала, что ее вот-вот вывернет наизнанку!

Еле удерживаясь, она принялась шарить по карманам костюма, – сумку у нее отобрали, – в поисках носового платка, спрыснутого духами, нашла, приложила к носу и принялась вдыхать свежий лесной аромат.

Поездка продлилась около трех четвертей часа. Под конец вонючий спутник слегка отодвинул шторку со своей стороны, затем, вытащив откуда-то черную повязку, снял с «Мины» очки, сунул их ей в нагрудный карман, – не забыв мимоходом проверить упругость ее бюста, за что чуть было не получил пощечину, но успел увернуться, – и крепко завязал пленнице глаза.

Машина покинула мощеные улицы, повернула направо, покатила по засыпанной гравием дороге с выбоинами и наконец; остановилась. Пленница – насчет своего статуса у «Мины» никаких, иллюзий не оставалось – была извлечена наружу крепкой рукой, после чего ее подвели к крыльцу и заставили подняться по ступенькам, потом пройти через выложенную плитками прихожую и наконец втолкнули в комнату, где сильно пахло пылью и немного – сыростью и где лишенный ковра паркет скрипел у нее под ногами. Там с нее сняли повязку и вернули на место очки. И тогда она увидела, что оказалась в гостиной с окнами, завешенными красными плюшевыми шторами, обставленной несколькими разномастными креслами, диваном, двумя одноногими столиками и еще одним, большим и служившим письменным столом. Скудный и унылый свет изливался из позолоченной бронзовой люстры, где горели лишь три лампочки из шести. За столом сидел стройный темноволосый человек, с головы до ног одетый в черное. Его лицо было скрыто белым платком, позволявшим увидеть лишь очень темные глаза. Она вздохнула и приготовилась ждать.

Человек с белым платком на лице вышел из-за стола, подошел к ней и сорвал с нее очки и серую фетровую шляпку. И тотчас в его черных глазах вспыхнул гнев. – Вы не княгиня Морозини! – проворчал он.

– Я никогда себя за нее и не выдавала, – спокойно ответила она. – Я – Мина Ван Зельден, секретарша князя...

– Я требовал, чтобы княгиня явилась лично!

– Она бы с удовольствием выполнила ваше требование, но сделать это с ногой в гипсе и двумя сломанными ребрами было бы несколько затруднительно. Вам придется довольствоваться мной... и тем, что я вам принесла! – произнесла она, указывая рукой в перчатке на портфель, который вонючка все так же нежно прижимал к себе.

Не сказав ни слова, человек с белым платком отобрал тяжелый кожаный портфель, положил его на стол и принялся изучать содержимое. Замшевые мешочки один за другим раскрывались, выставляя напоказ сокровища: убор из аметистов и бриллиантов, принадлежавший Екатерине Великой; прелестный браслет Мумтаз Махал; два бриллиантовых ожерелья, одно из которых украшало, – правда, недолго, – шею Кристины Шведской, а другое – шею мадам де Помпадур; всевозможного вида и происхождения серьги, другие браслеты, заколки для шляп... Попадались и жемчуга, если они были соединены с драгоценными камнями, и еще здесь были более современные, но роскошные украшения, принадлежавшие Лизе Морозини. Вскоре на столе выросла сверкающая груда, которая вспыхнула и заискрилась, когда человек с платком зажег над столом яркую лампу.

Он ласкал драгоценности с такой жадностью, что «Мине» стало противно. Взяв одну, он откладывал ее, брал другую, потом возвращался к первой так, словно ему предстояло сделать выбор. Должно быть, именно так ведет себя женщина в лавке ювелира.

– Вы довольны? – отрывисто спросила «Мина». – Тогда немедленно верните мне моего хозяина!

Незнакомец оторвался от созерцания и направился к ней, покручивая на пальце принадлежавший императрице Жозефине браслет с опалами и бриллиантами.

– Весьма сожалею, но я получил только половину того, что просил. Коллекция здесь, и я благодарен вам за то, что вы ее привезли, но я хочу еще и княгиню...

– Но я же вам сказала, что...

– Что она на некоторое время прикована к постели? Что ж, я подожду!.. Он, впрочем, тоже, – прибавил черноволосый со злобной интонацией, от которой фальшивая секретарша вздрогнула. – Разумеется, для него сейчас – в его-то положении! – было бы лучше, чтобы его жена как можно быстрее выздоровела. Как он ни крепок, а любой организм рано или поздно сдает. Учитывая только что полученное мною доказательство доброй воли, я не стану приводить в исполнение свою угрозу и уменьшать порции еды. Но, конечно, это зависит от того, сколько времени мне придется ждать.

– Я хочу его видеть!

– Это не представляется мне необходимым. Мне хотелось бы пощадить вашу чувствительность, дорогая моя. Я сам некоторое время его не видел, но сейчас, должно быть, смотреть на него не слишком приятно... Так, значит, вот как мы с вами поступим: следующий поезд в Венецию уходит...

Он взял со стола расписание железных дорог и принялся листать его, переворачивая страницы до тех пор, пока не нашел то, что искал.

– Вот! Он уходит завтра вечером с Лионского вокзала. До тех пор мы подержим вас у себя, чтобы дать вам возможность отдохнуть, а завтра отвезем на вокзал, но... но некоторым образом останемся с вами... или, вернее, кое-кто проводит вас до Венеции: не беспокойтесь, это будет женщина, всецело преданная нам. Она сможет присмотреть за княгиней, когда врачи позволят ей путешествовать. Что вы думаете насчет такого плана?

– Что вы – бесчестный человек и чудовище!

Он пожал плечами и злобно усмехнулся:

– Да нет же, я весьма человечен! Так что поздравьте себя с тем, что вы так безобразны, не то я, может, предложил бы вам более приятный способ провести время... Тимур! – позвал он, повысив голос и хлопая в ладоши.

На зов явился неожиданный персонаж: коренастый человек ширины такой же, как и высоты, с бычьей шеей и явно монгольским типом лица. Хоть он и был невысок, но одарен недюжинной силой. Человек с платком указал ему на «Мину» и отдал приказ на незнакомом языке. Тимур кивнул и тотчас сжал руку фальшивой секретарши с такой силой, что ей показалось, будто она попала в тиски. Из этих лап не вырвешься!

– Спите спокойно, дорогая моя! – пожелал человек с платком. – Мы с вами увидимся завтра, перед вашим отъездом! А пока можете не волноваться: о вас позаботятся, чтобы вы не умерли с голоду... Вы принесли мне слишком красивые вещи для того, чтобы я стал экономить на вашем питании!

Оставшись один, маркиз вернулся к столу, сдернул платок и погрузил длинные жадные пальцы в сверкающую массу... В его черных глазах горел адский огонь.

Когда такси полковника Карлова с погашенными фарами и с благоразумной осторожностью въехало в маленький садик Латроншера, было уже больше десяти часов вечера. Адальбер, который уже не мог ни усидеть, ни устоять на месте, бросился к дверце.

– Долго же вы добирались! – с негодованием выдохнул он. – Чем вы там занимались?

– Прежде всего, надо было меня найти, – произнес низкий голос бывшего казачьего полковника. – И не кипятитесь! Как смогли, так и приехали, быстрее не получилось!

– Мы потеряли много времени, пока искали Ромуальда, – подхватил Теобальд. – Но, к сожалению, так и не нашли!

– Он что, уехал? В отпуск? К больной матери? Или готовит репортаж?

– Это в мой огород! – сказал Мартин Уолкер, который тем временем вылез из такси с противоположной стороны. – Я и правда должен принести вам кучу извинений.

– Должны-то должны, только не мне! – проворчал Адальбер. – Откуда вы взялись?

– Непосредственно сейчас – от вас, а перед тем – от комиссара Ланглуа. Но нельзя ли эти переговоры провести внутри? Здесь несколько свежо!

Адальбер кивнул в знак согласия, и они вошли в дом, на пороге которого поджидал их Латроншер. По пути Теобальд объяснял:

– Господин Уолкер был у нас, когда вы позвонили. Он непременно желал меня сопровождать, а поскольку я никак не мог отыскать моего брата, я подумал, что такой молодой и спортивный человек может нам пригодиться.

– Молодец, правильно поступил. А вы, – повернулся Адальбер к Мартину, – можете вы мне объяснить, почему исчезли именно в тот момент, когда были так нужны? Из-за вас Морозини обвиняют в ужасном преступлении, и все ваши собратья успели вывалять его в грязи.

– Меня оправдывает то, что я не знал о смерти графини. Рано утром я получил известие, которое могло навести нас на след...

– В Польше? Не далековато ли?

– Когда речь идет о поисках убийцы, никакой путь не кажется слишком далеким. Мне сообщили, что в Варшаве только что обнаружены рукописи Наполеона Первого и что их будут продавать с аукциона. Я подумал, что наш Наполеон не устоит и у меня есть шанс сцапать его там. Так что я отправился туда...

– И что же вы там нашли?

– Ничего. Поразмыслив, польское правительство в последний момент отменило торги. Так что я вернулся и, поскольку раньше мне удалось раздобыть одну или две французские газеты, я бросился на набережную Орфевр, чтобы рассказать о том, как мы тогда провели ночь.

– Надеюсь, вам поверили?

– О, да! Но я все же получил свое: Ланглуа был взбешен тем, что я не появился раньше. В точности как вы! Ну ладно, завтра вся пресса воздаст должное вашему другу. А мне позвольте принести искренние извинения.

Молодой человек был явно взволнован и преисполнен раскаяния. Адальбер протянул ему руку, а другой дружески хлопнул по плечу.

– При условии, что мы найдем его живым! Я почти уверен, что он здесь...

– Рассказывайте!

Теперь все пятеро собрались в гостиной, так причудливо украшенной чудесами эпохи фараонов. При виде сокровищ густые брови журналиста поползли вверх:

– Мы попали к одному из ваших собратьев?

– В каком-то смысле да. Прибавлю еще, что из окна второго этажа мы видели, как подъехала машина и сначала остановилась за домом, потом скрылась в гараже. Все огни были погашены, но нам показалось, что внутри была женщина...

– Их там много, в доме?

– Не имею ни малейшего представления! Есть, по крайней мере, двое только что прибывших, не знаю, может быть, один из них – искомый Наполеон, и должно быть, есть еще двое других, потому что наш гостеприимный хозяин видел, как четверо играли в шары. Не забудьте и нашу подружку Тамару, которая не слабее, если не крепче, любого мужчины...

– Вы в полицию не обращались?

– Конечно, нет. Прежде всего, мы не уверены в том, что нашли именно то место, где держат князя, и потом, внезапное появление людей в мундирах может означать для него смертный приговор... Идем туда?

– Давайте сначала поднимемся на второй этаж, осмотрим территорию.

Некоторое время они, стоя в темной комнате, наблюдали за соседним домом, и то, что они увидели, их совсем не обрадовало. Машину поставили в гараж, но у каждого входа, парадного и черного, ходил вооруженный часовой, и для того чтобы подобраться к дверям, надо было пересечь открытое пространство..

– И все-таки нам надо туда войти, – произнес наконец Уолкер.

– Одно решение есть, – спокойно откликнулся Адальбер. – Через крышу!

– Пробираться через эти дебри колоколенок и зубчиков по черепичным скатам? Вы с ума сошли!

– У колоколенок и черепичных скатов есть маленькие окна или слуховые окошки, как правило, ведущие на чердаки. Вы никогда альпинизмом не увлекались?

– Нет, никогда. У меня голова на высоте кружится!

– Какая жалость! А я вот увлекался. Я начал заниматься этим на Пирамидах и в Долине Царей.

Он не стал прибавлять к этому, что во времена своей работы на Второе Отделение ему случалось карабкаться и на более неприступные с виду здания.

– Давайте разделим работу между собой! Я полезу наверх, а вы постоите вон в тех зарослях бересклета, так, чтобы присматривать за часовым у заднего входа. Что касается Теобальда, он подежурит у стены и постережет лестницу, которую я сейчас попрошу у нашего хозяина, будет держать ее наготове и вообще караулить.

– А я? – проворчал Карлов. – Мне что, совсем уже заняться нечем?

– Вы составите компанию хозяину дома и будете держать такси под парами на случай, если придется смываться. А теперь, господа, за дело! Латроншер, найдите мне лестницу!

Лестница дала возможность перелезть через стену примерно на равном расстоянии от углов дома, то есть таким образом, чтобы оставаться вне поля зрения часовых. Адальбер перелез первым и бесшумно соскочил на землю. Мартин решительно последовал за ним, а чтобы победить головокружение, отважно спрыгнул с закрытыми глазами. Теобальд невозмутимо замыкал процессию. После чего каждый на цыпочках и со всевозможными предосторожностями направился в свою сторону. Адальбер успел со стены обследовать ту сторону дома, по которой намерен был взбираться, приглядел, где крупные выступающие камни, где карниз, где балкон, которые облегчили бы ему задачу, – не говоря уж о великолепном водосточном желобе. Но, подступившись к делу вплотную, он уже не был так уверен в том, что все пройдет так легко, как он вообразил. И все же неожиданно подвернулся дополнительный козырь: на третьем этаже – второй был очень высоко поднят – зажегся свет в застекленной башенке. Она и осветила ему путь. Натянув замшевые перчатки, чтобы защитить пальцы, археолог, обратившись в альпиниста, направился на штурм дома.

Начало было обнадеживающим: без особых затруднений добрался до первого балкона перед широким темным окном, за которым находилась, наверное, одна из парадных комнат, но выше стена была гладкой, если не считать завитушек, это самое окно украшавших, К счастью, ему удалось обнаружить рядом с водосточной трубой колонну, призванную, должно быть, скрыть уродство трубы. Теперь он поднимался медленнее и с большим трудом еще и потому, что начал бояться – одно не-верное движение и он окажется на земле. Ему приходилось тщательно выбирать точки опоры для рук и ступней. Казалось, прошла целая вечность, пока он добрался до второго балкона, украшенного вырезными трилистниками. Приближаясь к освещенной башенке, он все лучше различал окружающее, но это преимущество имело и обратную сторону: он и сам становился все более заметным.

Наконец мучительное восхождение закончилось. Адальбер добрался до карниза, на который опирался маленький балкончик, и со вздохом облегчения перевалился туда. Самое трудное было сделано. Перебраться на крышу было теперь Совсем несложно благодаря обилию различных архитектурных излишеств, многие из которых никакого отношения к Средневековью не имели – как, например, пухлощекий ангелочек, весело размахивающий трубой. Теперь «скалолаз» оказался на высоте башенки, которая на самом деле выглядела чем-то вроде эркера в форме фонаря и от которой его отделяли теперь всего-то два метра карниза.

Отдохнув, он уже собрался было продолжить восхождение, когда заметил в окне силуэт женщины: наверное, той самой, которую недавно привезли и которая теперь, выглянув наружу, попыталась открыть окно, а потом, не преуспев в этом, обескураженно пожала плечами и отступила.

Со своего места Адальбер плохо разглядел ее, особенно из-за того, что стекла были грязные, но что-то в этой мельком увиденной фигуре привлекло его внимание, и он подумал, что эта женщина, должно быть, пленница. Лучше всего, по его мнению, было взглянуть на нее поближе, потому он шагнул через перила балкона и, спиной к пустоте, двинулся по карнизу. Добравшись до окна, протер стекло носовым платком и, вывернув шею, сумел заглянуть внутрь. То, что он увидел, настолько его ошеломило, что он едва не сверзился вниз. Да, напротив него действительно сидела в кресле в горестной позе женщина, но этой женщиной была... Мари-Анжелина дю План-Крепен.

Он не стал терять времени на бесплодные вопросы, не стал раздумывать, как она здесь оказалась, но, окрыленный новой надеждой, принялся сначала совсем тихонько, затем все громче барабанить по стеклу.

И увидел, как она подняла голову, потом бросилась к окну, которое, впрочем, не открывалось, придвинула лицо к стеклу и едва не закричала от радости. Но почти сразу же безнадежно махнула рукой. Успокаивая ее, он приложил раскрытую ладонь к окну, затем принялся рыться в карманах, где у него хранился полный набор инструментов, необходимых человеку, желающему проникнуть в дом без разрешения владельцев. Среди прочего там был алмаз стекольщика, при помощи которого он принялся вырезать отверстие достаточно большое, чтобы можно было в него пролезть. Поняв его замысел, Мари-Анжелина приложила к стеклу подушку, чтобы уменьшить шум.

Это была долгая и довольно утомительная работа для человека, находившегося в таком неустойчивом равновесии, но в конце концов кусок стекла был вырезан и уложен на ковер, а фальшивая Мина помогла своему другу влезть в комнату. В доме было по-прежнему тихо.

– Погасите свет! – шепнул Адальбер. – Они подумают, что вы спите, а разговаривать мы можем и в темноте. А теперь расскажите мне, что вы здесь делаете, – спросил он, опускаясь в изножье кровати и утирая пот, струившийся у него по лбу, равно как и по всему телу.

– Замещаю Лизу. Она должна была принести всю коллекцию драгоценностей Альдо.

И Мари-Анжелина рассказала Адальберу о шантаже, которому подверглась Лиза, и о приказаниях, которые были отданы похитителями, точных и жестоких. Лиза должна была приехать под чужим именем и под страхом смерти, грозившей мужу, не должна была видеться ни с кем из своих друзей. Потому и выехала с коллекцией под видом Мины Ван Зельден, в прежнем своем облике верной и малопривлекательной секретарши.

– Но, – продолжала старая дева, – как только Лиза села в «Симплон-Экспресс», как Ги Бюто, оставшийся в Венеции, не смог больше выносить мысли о том, что ей предстоит встреча с такими опасными людьми. Он должен был что-то предпринять. И тогда он позвонил нам, а чтобы разговор не подслушали, отправился к аптекарю Франко Гвардини, другу детства Альдо, и позвонил от него. Он хотел, чтобы маркиза предупредила обо всем своего старого друга, бывшего комиссара полиции Ланжевена, но нам пришла в голову другая мысль. Зная план, которому должна была следовать Лиза, я отправилась к ней в «Континенталь» и мне, хотя и не без труда, удалось уговорить эту упрямицу позволить мне занять ее место. Такую роль я могла сыграть без всякого труда...

– Меня удивляет то, что вы смогли ее уговорить! Насколько я знаю Лизу... И она не выставила вас за дверь?

– О, она попыталась это сделать, но я оказалась сильнее. Кроме того, думаю, ей стало легче оттого, что она увидела перед собой дружеское лицо. Она сбросила напряжение, для начала расплакавшись, а потом не заставила себя особенно просить и рассказала обо всем, что ей предстояло сделать. Только когда я сказала, что хочу пойти вместо нее, она сделалась непреклонной: пойдет она и никто другой. Тогда мне пришлось прибегнуть к решительным мерам...

– Что вы подразумеваете под «решительными мерами»? Мари-Анжелина отчаянно покраснела, – жаль, что это зрелище пропало в темноте! – опустила голову и вздохнула:

– Нанесла ей апперкот в подбородок.

– Что нанесла?

– Проще говоря: кулаком врезала! Надо вам сказать, что я очень много занимаюсь спортом и немного боксировала... Если противник не ожидает нападения, я обычно неплохо справляюсь.

– Интересно, есть ли на свете хоть что-нибудь, с чем бы вы не справились? – произнес ошеломленный Адальбер. – И что было дальше?

– Дальше я ее раздела, связала поясами от купальных халатов, заткнула рот платком и заперла в ванной. Не беспокойтесь, дышать ей не трудно. Потом забрала ее одежду... и заняла ее место на этой встрече. Вот только наши трудности еще не закончились: исчадье ада, которое я видела этажом ниже, требует Лизу, в противном случае грозится не выпустить Альдо.

– Нетрудно понять почему: он надеется, схватив Лизу, шантажировать ее отца, чтобы получить новый выкуп.

– Вы думаете? Мориц Кледерман – крепкий орешек.

– Да, и наверняка он не позволит с легкостью собой манипулировать, но тем временем все эти отсрочки могут стоить жизни Альдо.

– Ох, и я тоже в этом убеждена. Что будем делать дальше?

– Попытаемся отсюда выбраться, чтобы впустить тех, кто остался внизу. Включите свет и кричите так громко, как только сможете... и подольше – столько, сколько потребуется, пока кто-нибудь сюда не придет.

Продолжая говорить, Адальбер взял кочергу, стоявшую у камина, и спрятался за дверью. Мари-Анжелина, со своей стороны, набрала в грудь побольше воздуха и принялась пронзительно и очень убедительно вопить: как кричала бы женщина, которую жестоко истязают. Результат не заставил себя ждать: зазвенели ключи, дверь с грохотом распахнулась, и появился человек с типично иберийской внешностью:

– Что здесь происходит? Но...

Он застыл перед Мари-Анжелиной, которая, стоя посреди комнаты, смотрела на него с кроткой улыбкой. Тем не менее больше он ни одного вопроса задать не успел, потому что Адальбер со всей силой обрушил на его голову кочергу, и он молча рухнул на пол.

– Пошли! – коротко скомандовал археолог.

Он запер дверь на ключ и, держа в одной руке револьвер, а другой схватив за руку «сообщницу», потащил ее по пыльному и совершенно пустому коридору, который вел к последней площадке широкой деревянной лестницы. Там они остановились и прислушались. В доме было тихо, никаких звуков до них не доносилось. И все же дом не спал, потому что в какой-то из комнат первого этажа горел свет, освещая лестничную клетку.

Один за другим, прижимаясь к стенам, чтобы как можно меньше скрипели ступеньки, они осторожно спустились вниз, остановившись на втором этаже, где под одной из дверей виднелась полоска света.

– Пойдем посмотрим? – шепнула Мари-Анжелина.

– Нет. Сначала впустим остальных. Нам потребуется помощь...

Они продолжали скользить вдоль ступенек, пока не спустились в просторную, выложенную плитками прихожую, где не было никакой мебели, если не считать старинного портшеза. Адальбер направился к освещенной комнате и увидел, что это была плохо обставленная гостиная с красными плюшевыми занавесками, и в ней никого не оказалось. Он жестом поманил спутницу к задней двери под лестницей и прошептал несколько слов ей на ухо. Она кивнула, показывая тем самым, что поняла, открыла дверь и окликнула часового, вышагивавшего перед дверью взад и вперед.

– Скажите-ка, голубчик! – произнесла она донельзя светским тоном. – Не могли бы вы мне сказать?..

Эффект неожиданности сработал как нельзя лучше. Удивление на короткий миг парализовало часового. На очень короткий миг, но этого оказалось достаточно: Мартин Уолкер, выскочивший невесть откуда, обрушился на него, оглушил мощным ударом кулака, а когда тот повалился, что-то сделал с его шеей, оставив его бесчувственным и безжизненным.

– Что вы с ним сотворили? – поразился Адальбер.

– Пережал сонные артерии. На некоторое время он отключился: меня научили этому в Японии. Но, может быть, надо попробовать его спрятать?

– У нас есть все, что надо!

Минутой позже часовой, связанный по рукам и ногам чулками Мари-Анжелины, с кляпом из двух носовых платков во рту, лежал в портшезе.

– Есть ведь еще и другой, перед домом, – шепнул Адальбер. – Может быть, не помещает заняться и им?

– Эй, потише! У меня нет других чулок! – простонала старая дева, которая тем временем обувалась на босу ногу, сидя на голой земле.

– Может быть, на вас есть комбинация? – услужливо подсказал Мартин. – Если порвать ее на полоски...

– Вы в своем уме? А если еще двух или трех надо будет вывести из строя, вы что, меня догола разденете?

– Ба! Это ведь ради благого дела, – ответил журналист с такой обворожительной улыбкой, что она покраснела.

– Если уж по-другому никак нельзя...

– Некогда здесь шутки шутить! – проворчал Адальбер. – Давайте выведем этого парня из строя, разбираться будем потом.

Все повторилось снова, но на этот раз оба приятеля навалились на часового одновременно: кулак Адальбера свалил его с ног, после чего пальцы Мартинасработали так же, как и в случае с его сообщником.

– Здесь есть стенной шкаф! – сообщила Мари-Анжелина, лихорадочно исследовавшая панели обшивки в прихожей. – И вроде бы крепкий: давайте сунем его туда!

– До чего же хорошая штука – целомудрие! – насмешливо заметил Адальбер. – Оно делает девушек такими изобретательными...

Запихнув часового в шкаф и заперев на ключ дверцу, они устроили короткое совещание, пытаясь подсчитать, сколько же всего жильцов в этом доме.

– Мы еще далеко с ними не покончили, – объяснила Мари-Анжелина. – Есть еще человек, который привез меня с улицы Риволи, шофер и монгол... или что-то вроде того.

– Монголка! – поправил Адальбер.

– Ничего подобного. Я же вам сказала, что это мужчина. Что-то вроде желтого танка и сильный, как медведь. Почему вы сказали «монголка»?

– Потому что здесь есть еще и служанка графини Абросимовой, и именно она навела меня на мысль о том, что надо заняться этим домом...

– Не забудьте еще и хозяина, Наполеона VI, он опаснее гремучей змеи!

– О, уж о нем-то я нисколько не забываю! Больше того, мы именно с него и начнем. Он, наверное, на втором этаже?

– Идите туда! – предложил Мартин. – А я позову Теобальда, и мы осмотрим подвал. Там, наверное, кухня, там и слуги. Если услышите выстрелы, не пугайтесь! Я никого не намерен щадить! – прибавил он, засовывая за пояс пистолет, изъятый у второго сторожа, поскольку пистолетом первого завладела Мари-Анжелина.

Что касается ружей, то их сочли чересчур громоздкими и сунули под лестницу.

Так же осторожно, как спускались, Адальбер и Мари-Анжелина поднялись на второй этаж и приблизились к двери, под которой виднелась полоска света. Археолог наклонился, чтобы поглядеть в замочную скважину, но ключ был вставлен изнутри, и он ничего не увидел. Бандит, похоже, заперся... В самом деле, когда Адальбер с бесконечными предосторожностями нажал на ручку двери, та не поддалась. Он подошел поближе к Мари-Анжелине и спросил:

– Вы не побоитесь остаться здесь и последить за этой дверью?

– Вот с этим – нет! – ответила она, потрясая пистолетом. – Тем более что я хорошо стреляю. А что вы хотите сделать?

– Пролезть через окно. На тот балкон, который к нему примыкает, забраться очень легко, потому что он расположен над крыльцом, и часового перед входом больше нет. Но, если вам придется стрелять, будьте осторожны: он мне нужен живым, чтобы узнать, где находится Морозини...

Она сделала знак, что все поняла. Адальбер снова спустился по лестнице, вышел из дома и принялся исследовать портик, который поддерживал балкон, напоминающий декорацию к «Ромео и Джульетте». Но здесь – нежданный дар небес! – на готическую балюстраду изящно карабкался плющ. Адальбер почувствовал, что за спиной у него вырастают крылья, и не прошло и пяти минут, как он достиг своей цели и приблизился к доходившему до пола стрельчатому окну. Обитатель комнаты был настолько уверен в себе, что не нашел нужным ни занавесить окна, ни повязать лицо белым платком, и археолог мгновенно узнал маркиза д'Агалара. Сидя на резном деревянном стуле за столом, на котором лежал раскрытый портфель, мерзавец держал на ладони драгоценность и любовался ею. И драгоценностью этой было не что иное, как «Регентша»...

Убедившись в том, что окно только притворено, Адальбер решил, что везение его не покинуло. Благословенная неосторожность людей, считающих себя неуязвимыми! Несмотря на усталость, Адальбер улыбнулся, покрепче перехватил револьвер и тихонько толкнул ногой створку.

– Мне очень жаль, что приходится мешать столь сладостным раздумьям Вашего Величества, – насмешливо произнес он, – но боюсь, как бы в самое ближайшее время ваш военный трофей от вас не ускользнул. Руки вверх!

Тот, скорее раздосадованный, чем испуганный, повиновался и спросил:

– Кто вы и чего хотите?

– Друг князя Морозини. Я пришел за ним и одновременно хочу забрать все то, что вы у него украли. Начиная вот с этого! – прибавил он, завладев жемчужиной и сунув ее в нагрудный карман. – Вам не объяснили, что это некрасиво – получить выкуп и не отпустить пленника?

– Я получил не все, на что рассчитывал. У меня нет никаких оснований отпускать вашего друга. Я же сказал, что княгиня Морозини должна явиться лично!

– Нетрудно угадать, зачем она вам нужна: хотите шантажировать ее отца, заполучить коллекцию Кледермана... а под занавес всех поубивать, чтобы быть совершенно уверенным в том, что вас не узнают. Хорошо придумано, но ваш план провалился! Ну, а теперь вы покажете мне дорогу, – сурово прибавил Адальбер. – Встаньте и идите вперед!

– Куда вы собираетесь идти?

– Искать Морозини! И, пожалуйста, побыстрее!

– Незачем торопиться: он мертв!

Сердце Адальбера на мгновение замерло, он стиснул зубы, но его решимость лишь окрепла:

– Тогда проводите меня на его могилу! И предупреждаю, что вам придется ее разрыть! Я в каком-то смысле уподобляюсь святому Фоме: верю только в то, что вижу своими глазами!

– Никакой могилы нет. Мы бросили его в Сену!

– Врите больше! Он бы уже всплыл.

– Только не с чугунной чушкой, привязанной к ногам... Кровь Адальбера стыла все сильнее. Этот отъявленный негодяй говорил так уверенно.

– Если вы это сделали, вы сумасшедший, потому что теперь у меня нет никаких причин вас щадить...

Оружие в вытянутой вперед руке почти касалось лица Агалара, а во внезапно ставших непроницаемыми глазах этого человека маркиз прочел свою смерть. Этот человек в него выстрелит, нет ни малейших сомнений. И он дрожащей рукой отвел револьвер:

– Я вам солгал. Он жив! И я... я сейчас отведу вас к нему.

– Надеюсь, он в добром здравии. Иначе от вас останется такая малость, что и на гильотину положить будет нечего! Идите! Я пойду следом за вами... И чтобы ни одного лишнего жеста, иначе вы покойник!

– Я не так глуп...

Выйдя за дверь, Адальбер нахмурился; он ждал, что его встретит дуло пистолета Мари-Анжелины, но ее на месте не оказалось. Это его удивило, но не слишком: он достаточно хорошо знал прихотливый нрав последней представительницы рода План-Крепен. Видимо, что-то привлекло ее внимание, и она отправилась посмотреть на это поближе.

Один за другим они размеренным шагом спустились вниз.

В прихожей Адальбер подумал, что атмосфера какая-то странная: слишком пустынно и безмолвно. Но ведь если Мартин с Теобальдом застали врасплох людей из кухни, должен был подняться шум, между тем все было тихо. Дверь в освещенную гостиную по-прежнему стояла распахнутой, равно как и двери, ведущие в сад. Адальбер подумал, что они туда и направятся, но Агалар повернул в гостиную.

– Не туда! – проворчал Адальбер. – Я уверен, что в доме его нет.

– Конечно, но я должен взять ключи, а они в этой комнате...

– В таком случае...

Они, по-прежнему один за другим, вошли в освещенную зону. Тут что-то просвистело в воздухе, и запястье Адальбера обожгла боль. Вокруг его руки обвился тонкий ремешок длинного бича. И бичом этим орудовал монгольский коротышка. Археологу показалось, будто ему оторвали руку, он выронил оружие и рухнул на истертый ковер.

– Браво, Тимур! – сказал довольный Агалар. – А я уже думал, куда это ты запропастился.

– Наверху в засаде женщина. Оглушил ее и бросил в угол.

Адальбер мысленно попросил прощения у Мари-Анжелины, виновной только в том, что ее застали врасплох, и у него защемило сердце при мысли о том, что этот негодяй может быть, ее убил...

– Где сторожа? – спросил маркиз. Тимур знаком показал, что не знает.

– Рано или поздно мы их найдем. Где все остальные?

– Здесь, дон Хосе! – произнес незнакомый голос с испанским акцентом. – На нас напали в кухне, Пабло убит, но вон того я оглушил, стукнув его по голове утюгом, – прибавил он, бросая на пол связанного по рукам и ногам человека, в котором Адальбер с нарастающим отчаянием узнал Мартина. Журналист был бледен, без сознания, по его виску струилась кровь.

– Он был один? – проскрежетал Агалар, ударив бесчувственное тело ногой в остроносом ботинке.

– Нет. Там был еще какой-то тип, которому удалось скрыться, но далеко ему не уйти. Тамара ходила туда... с собаками. На обратном пути она увидела убегавшего мужчину и спустила их с поводка. Наверное, он сейчас не слишком-то хорош с виду.

На этот раз Адальбер, не удержавшись, мучительно застонал. Теобальд, его верный, незаменимый слуга! Друг!.. На этот раз все кончено, и по его собственной вине! До чего глупо было не вызвать полицию сразу же после того, как он узнал Тамару. И все только потому, что он боялся, как бы появление толпы полицейских не ускорило конец Альдо... и еще потому, что, связанный прежним словом, он надеялся самостоятельно выбраться из этой слишком искусно расставленной ловушки!

Однако его слабый болезненный стон снова привлек к нему внимание Агалара. От кожаного ремешка Адальбера освободили, но он по-прежнему лежал на полу, и монгол придавил его затылок ногой.

– Неприятно, да, терять приятелей? – ухмыльнулся он. – Вот только я тоже кое-кого потерял и намерен заставить вас заплатить за это как можно дороже...

– Если ваша цена – это смерть, вы ошибаетесь. Если моих друзей нет в живых, мне тоже жить совершенно не хочется. Так что валяйте, убивайте!

– Будьте уверены, не премину это сделать. Но вы ошибаетесь, если рассчитываете отделаться пулей в голову. Ночь еще далеко не кончилась, времени у нас полно! Кроме того, этот дом стоит достаточно уединенно, чтобы никто не мог услышать ваших криков... Разденьте его и привяжите к столбу, вы там! Что касается вас, дорогой мой, вы сможете оценить, с каким искусством Тимур может нарезать из вашей спины ремешков своим бичом...

Минутой позже полуголый археолог был крепко привязан к толстому дубовому столбу, который едва мог обхватить обеими руками...

Глава XI ГДЕ МИР НАЧИНАЕТ ВРАЩАТЬСЯ В ОБРАТНУЮ СТОРОНУ

Пока Адальбера привязывали к нового рода орудию пытки, после которой ему не суждено было остаться в живых, в голове у него отчаянно крутились мысли. И внезапно зародилась легкая, очень слабая надежда на спасение – благодаря тому, что маркиз полагал пустыми соседние дома, – это, к слову сказать, делало честь скромности Латроншера. Тем не менее там был не только он, но и Карлов, в чьей храбрости и решимости сомневаться не приходилось. Надо было попытаться поднять тревогу, и его единственный шанс – если в подобной ситуации вообще стоило говорить о шансах – заключался в том, чтобы орать под пыткой как можно громче.

Первый же удар бича дал ему понять, что заставлять себя кричать не придется. Жесткий ремень из кожи гиппопотама, вызвав нестерпимо жгучую боль, исторг у него вопль, а второй удар – настоящий вой: несчастному казалось, будто у него заживо сдирают кожу со спины. Но хихиканье Агалара его возмутило:

– Как вы можете утверждать, будто в ваших жилах течет кровь Наполеона, когда на самом деле вы всего-навсего сумасшедший преступник и садист...

– Не забывайте, в моих жилах течет и азиатская кровь, глупец несчастный! Продолжай, Тимур!

– Когда-нибудь... Когда-нибудь вы поплатитесь за свои...

Третий удар лишил Адальбера дара речи, боль была такой жестокой, что он едва не потерял сознание, больше того, чуть ли не молиться стал, чтобы это произошло... Пусть блаженное беспамятство придет раньше, чем четвертый удар еще глубже взрежет его плоть! Но он был слишком крепок, и, для того чтобы он лишился чувств, требовалось нечто большее. Еще два удара поразили его, не дав желаемого результата. Он закрыл глаза, ожидая еще более сильной боли, открыл рот... Раздался крик, но издал этот крик не он, и бич на него не обрушился.

С усилием повернув голову, археолог увидел монгола, падающего с ножом в горле. Ножом, который чья-то уверенная рука метнула из задней двери. И в ту же минуту в его поле зрения появились люди в пестрых одеждах. Один из них перерезал державшие Адальбера веревки. Он соскользнул на землю, и зрелище, которое теперь ему открылось, показалось ему сном, тем более что в его ушах раздалось восхитительное женское контральто. Слов он не понимал, поскольку Маша Васильева обращалась к Агалару по-русски, однако толстуха в сверкающих лохмотьях обрушилась на маркиза с такой яростью, которая не требовала перевода, настолько речь дышала ненавистью и презрением. Ошеломленный испанец слушал ее, не пытаясь отстранить, но, только когда Агалар, в свою очередь, вскрикнул, Адальбер понял, что происходит: цыганка только что во ткнула ему в грудь кинжал, который держала в руках. Агалар упал к ее ногам, и она снова занесла руку.

– Нет! – простонал Адальбер. – Мне надо, чтобы он заговорил! Он должен сказать, где Морозини...

Археолог попытался подняться, но сумел лишь встать на колени.

– Эй вы, помогите ему! – приказала цыганка, – Видите же, человек весь в крови. Сделайте что-нибудь!.. А ты прав, братишка: он должен заговорить!

Схватив одной рукой Агалара, Маша рывком подтащила его к своим коленям:

– Слышал, убийца? Говори, где князь!

– Не скажу... Я знаю, что я... умру, но пусть и он тоже умрет... только медленнее... вот... и все!

Кинжал, который Маша выдернула из груди маркиза, приблизился к его правому глазу:

– Нет, ты будешь говорить, или я выколю тебе глаз... потом второй! Убил моего брата, и теперь нечего ждать от меня жалости. Говори, если хочешь спасти, по крайней мере, свою душу, если это еще возможно!

– Делай... что... хочешь! Ты... у тебя не хватит времени...

Тело негодяя сотрясла судорога, он откинулся назад. Это был конец. Поняв это, цыганка выпустила его из рук.

– Но ведь кто-то же должен сказать нам, где князь!

Оглядевшись, она увидела, что испанец, который стерег Мартина, тоже мертв. Убит был и Тимур.

– Есть еще люди, которых мы заперли, – вспомнил Адальбер. – Один в портшезе... А другой там – в стенном шкафу.

Их извлекли наружу, но Мартин и тут слишком хорошо поработал: перед нашими друзьями лежали два бездыханных тела...

– Женщина! – внезапно вспомнил Адальбер. – Монголка! Она должна знать...

– Женщина с собаками? – переспросил один из братьев цыганки. – Алеша убил двух зверей, которые бросились на человека. А она убежала.

– А тот человек? Как он?

– Его сильно попортили! – ответил цыган, явно искушенный в тонкостях французского языка. – Но он выкарабкается!

– Я хочу его видеть!

В этот момент Агалар, который уже считался мертвым, открыл испуганные глаза. Из одного выкатилась слезинка, и все услышали, как маркиз с ужасающей печалью прошептал:

– Клянусь... спасением моей души! Я не... не убивал цыгана... и американца тоже! Это не я... Наполеон! Не я! Бог... Бог меня простит!

В его глазах навеки застыл ужас, тело в последний раз напряглось и замерло. На этот раз все действительно было кончено. Маша чуть дрожавшей рукой опустила ему веки и перекрестилась, а потом горестно прошептала:

– Перед смертью не лгут!.. Все надо начинать заново! Снова перекрестившись, она принялась читать молитвы.

– Раз уж он так раскаивался, мог бы и Альдо освободить! – в бешенстве воскликнул Адальбер. – Надо обшарить этот дом от подвала до чердака! И еще надо найти Мари-Анжелину, – прибавил он, вспомнив, наконец, о подруге.

– Вам-то как раз лучше сидеть тихо! Слышите, что говорю? Сидеть! – приказала Маша. – Сначала я промою ваши даны...

– Позже, позже, еще успеем! – отмахнулся Адальбер, надевая рубашку и куртку. – Займитесь лучше другими ранеными! – посоветовал он, указывая на Мартина, медленно приходившего в чувство, и Теобальда с перевязанной кухонным полотенцем рукой, которого только что привел Алеша.

Судя по бледному перекошенному лицу, Теобальд сильно страдал, но при виде хозяина сумел выдавить из себя улыбку:

– Пусть месье из-за меня не расстраивается!.. Все образуется! Но вам придется какое-то время самому чистить себе ботинки! И я прошу у вас прошения!

Адальбер приблизился к слуге и крепко обнял:

– Не говори глупостей! Я сам буду чистить тебе ботинки.

А потом ушел вместе с четырьмя братьями Васильевыми. Им предстояло осмотреть каждую из комнат, а в доме их насчитывалось немало. Входя в очередное помещение, они зажигали свет, выходя, оставляли его включенным, и вскоре все здание засияло огнями, как в праздник. Однако ни малейшего следа Морозини нигде не обнаружили. Зато почти чудом удалось найти в одной из колоколенок на крыше мадемуазель дю План-Крепен. Ее кинули туда, словно тюк с грязным бельем, и она едва могла дышать, но, услышав шум, застонала, и ее стоны привлекли внимание Адальбера.

– Почему вас не связали и не заткнули вам рот? – удивился он, помогая подруге спуститься на чердак.

– А вам что – кажется, я еще мало натерпелась?

Пока они спускались вниз, археолог успел рассказать Мари-Анжелине о последних событиях, но все равно она вздрогнула при виде горы тел на полу. Мартин Уолкер, который наконец-то пришел в себя, тоже смотрел на следы бойни ошеломленным взглядом и скреб пятерней во взъерошенных светлых волосах. Его висок теперь был украшен синяком размером с куриное яйцо. Но не это его заботило:

– Надо же, я все самое интересное пропустил! Теперь вам придется обо всем подробно рассказать... А Морозини так и не нашли?

– Так и не нашли! Весь дом вверх дном перевернули – и никаких следов!

– А это кто? – спросил журналист, кивнув на Мари-Анжелину. – Тоже из их шайки?

– Нет. Это мадемуазель дю План-Крепен, родственница Морозини. Она заняла место Лизы перед тем, как та должна была отдать выкуп и сдаться сама. Но об этом мы расскажем вам попозже! Сейчас надо...

– Позвать комиссара Ланглуа, и побыстрее! Хотя бы для того, чтобы пересчитать трупы и помочь нам обшарить сад.

– Вы думаете... его там закопали? – еле выговорил Адальбер, у которого перехватило дыхание.

– Нет, так я не думаю, – нетерпеливо ответил Уолкер. – Да проснитесь же, старина! Вы разве забыли, что увидели из дома по соседству? Тамара отправилась в сад с хлебом и ведром, а вернулась с пустым ведром.

– Поскольку я не видел, что было в ведре, я подумал, что она пошла выливать помои...

– ...или отнести кому-то пищу! Должны же у этого чертова дома быть какие-нибудь подсобные строения или что-то в этом роде?

– Вы правы! Пойдем поглядим! Но какая жалость, что этой проклятой бабе удалось бежать! Клянусь вам, она заговорила бы...

Внезапно раздался спокойный бас полковника Карлова:

– Вы что-то потеряли?.. Не это, часом?

Он привел на поводке Тамару, словно злобного пса: вокруг шеи у нее была обвязана веревка. Другим концом веревки Карлов связал ей руки за спиной. Монголка молчала, и ее плоское лицо дышало ненавистью, но, увидев сородича, лежавшего мертвым на полу, она завыла как волчица, потом разразилась потоком проклятий и хотела броситься на тело, однако Карлов, дернув за веревку, ее удержал:

– Насколько я понял из слов дикарки, это ее муж, – пояснил он. – Иными словами, она была куда больше предана Агалару, чем бедной Тане. Ей просто-напросто было поручено присматривать за графиней: бедняжка могла переезжать сколько угодно, она все равно тащила за собой это каторжное ядро...

– Мы позволим ей плакать сколько угодно после того, как она скажет, где Морозини! – перебил его Адальбер. – Спросите у нее, куда она в тот раз шла со своим ведром и с хлебом! И, пожалуйста, как можно более решительно! Иначе я сам этим займусь...

– Вам все равно потребуется переводчик: по-французски она знает всего несколько фраз. То, что совершенно необходимо знать прислуге.

Но монголка не отвечала на вопросы, она упрямо молчала, сжав губы в тонкую линию на восковом лице. Тем временем братья Васильевы, вооружившись электрическими фонариками, обшаривали парк. Вскоре Алеша вернулся – один, поскольку его братья продолжали искать.

– Мы ничего не нашли, потому что ничего там нет. Сад состоит из заросшего травой куска земли, маленькой рощицы, а за ним идет, довольно высоко над дорогой, нечто вроде плато с непролазными кустами... Мои братья продолжают искать, больше для очистки совести, чем ради чего-то еще. Пленника здесь нет... Ну, и где в таком случае искать дальше?

Адальбером овладела настоящая ярость. Он бросился к монголке с криком:

– Клянусь вам, сейчас она заговорит! Эта женщина знает, где он. Я в этом уверен! Она должна заговорить! Должна! Говори, черт тебя возьми! – он в отчаянии разрыдался и вцепился в женщину.

Его оттащили. На Тамару его рыдания не произвели ровно никакого впечатления, точно так же, как и само его внезапное нападение. Стоя на коленях рядом с телом мужа, по-прежнему со связанными руками, она затянула что-то тихое и монотонное, но действовавшее сильнее любых криков. И тогда в дело вмешалась Маша.

– Предоставьте это мне! – спокойно сказала она. – Я, кажется, знаю, что надо ей сказать...

Она опустилась на колени рядом с Тамарой... и запела.

У тех, кто ее слушал, мороз пробежал по коже. Никогда еще голос цыганки не был таким теплым, таким берущим за душу. Тем не менее мелодия не походила ни на одну из тех песен, какие они слышали раньше. В ней было что-то более дикое, героическое и вместе с тем отчаянное...

– Что это она поет? – прошептал Карлов. – Не понимаю... – Это, кажется, что-то монгольское, – ответил Алеша. – Понятия не имею, откуда она такое знает...

Одно было несомненно: на Тамару песня подействовала. Она повернула голову к цыганке и слушала с таким напряженным вниманием, что это ощутили все присутствующие. Вскоре, не переставая петь, Маша развязала веревку, стягивавшую запястья Тамары и, встав, протянула ей руку. Та, не отпуская руки певицы, в свою очередь поднялась. Казалось, жизнь монголки зависит от этого голоса, этого взгляда...

Рука в руке, женщины направились к двери и вышли из дома... Адальбер и Мартин хотели броситься им вслед, но Алеша их удержал:

– Пойдем следом, но на некотором расстоянии!

Ночь, до сих пор непроглядно темная, начала уступать место рассвету, и в силуэтах двух этих женщин, медленными шагами удалявшихся сквозь ленты наползавшего с реки тумана, скользившие среди деревьев, было что-то завораживавшее. Маша продолжала петь... Те, кто шли следом, старались ступать тише, они затаили дыхание, сознавая, насколько хрупка связь между певицей и той, что так напряженно ей внимает...

Наконец они вышли из рощицы и оказались на возвышенности, о которой говорил Алеша. Оттуда открывался вид на Сену, на темный массив Булонского леса и огни города. Внезапно Тамара присела на корточки среди высокой травы, принялась раздвигать эту траву, перемешанную с землей, потом, выпрямившись, поглядела на Машу. Та умолкла и протянула к Тамаре обе руки, но монголка с криком, напоминавшим рыдание, увернулась от нее, подбежала к краю земляной террасы и бросилась в пустоту...

И Маша не сделала ни единого движения, чтобы ее удержать.

Только трижды перекрестилась.

Мужчины уже были там, на этом расчищенном клочке земли. Их взглядам открылась железная крышка с ручкой, они ее приподняли. Адальбер, стоя на коленях у края отверстия, опустил руку с фонариком в яму, откуда шел тяжелый запах. То, что он увидел, привело его в ужас:

– Господи! – воскликнул он, едва не задохнувшись. – Он там... на дне этой ямы... И похоже... похоже, что он мертв!

Однако со дна колодца донесся слабый голос:

– Адаль... это ты?

– Да, старина, да, это я. Как ты там?

– Это... не имеет значения! Лиза! Где Лиза?

– Не волнуйся, с ней все в порядке! Я иду к тебе!

Затем, повернувшись к тем, кто его окружал, Адальбер спросил:

– Но как туда спуститься? Найдите мне веревку... или лестницу!

Веревка нашлась неподалеку. Она лежала в траве, и на конце у нее был крюк, при помощи которого спускали и поднимали ведро: в течение двух недель эта веревка с крюком была единственной связующей нитью, соединявшей погребенного заживо с миром живых. Федор, самый крупный из братьев Васильевых, обвязался ею и сел на землю, а двое других его держали, чтобы Адальбер мог спуститься к другу.

– Но поднять князя мы так не сможем! – заметил Федор. -Нам потребуется лестница. Вызовите пожарных! Они справятся лучше, чем мы, если он ранен. И не забудьте про полицию.

– Заодно и слесаря приведите! – проворчал Адальбер со дна ямы. – Он прикован к стене!

Прошло не меньше часа, прежде чем усилиями трех людей носилки, спущенные в колодец, были подняты по лестнице на поверхность к нежному свету неспешно поднимавшегося солнца.

– О господи! – выдохнул один из полицейских. – Каким же чудовищем был этот псевдо-Наполеон!

Морозини и в самом деле вызвал бы жалость даже у злейшего врага: истощенный, бледный, с заросшими бородой щеками, ввалившимися и лихорадочно блестящими глазами, вспухшими руками и запястьями, покрытыми струпьями и кровоточащими ранами, чудовищно грязный и распространяющий зловоние... В нем просто невозможно было узнать того обаятельного и беспечного человека, который холодной апрельской ночью покинул квартиру на улице Жуффруа, чтобы погрузиться в еще более глубокую ночь. Ко всему еще Альдо сотрясали приступы мучительного сухого кашля, услышав который археолог нахмурился: он знал, насколько его друг чувствителен к холоду, а эта весна как две капли воды походила на начало зимы. Не говоря уж о сырости, царившей на дне проклятого колодца!

– Надо немедленно отвезти его домой! – воскликнула Мари-Анжелина, которая присоединилась к мужчинам и теперь тихонько плакала в платочек. – Мы будем за ним ухаживать!

– Об этом и речи быть не может! – отрезал Ланглуа. – Ему необходима больница, и мы отвезем его в Отель-Дье.

– Комиссар прав, – подтвердил Адальбер. – Альдо необходимо как следует осмотреть. Потом мы сможем его забрать...

– До чего прекрасные слова! – усмехнулся Ланглуа. – Никак на вас снизошла мудрость? Вот только, похоже, чуть поздновато. И вам еще придется кое в чем дать мне отчет! С каких это пор для того, чтобы разобраться с преступниками, обращаются за помощью не к полиции, а к цыганам?

– Это я позвонил в «Шехерезаду» перед тем, как отправиться сюда, – вмешался Мартин Уолкер. – Вызывать вас было бы слишком рискованно!

– А теперь вы довольны? Прелестная картина охоты! Настоящая бойня...

– Вы ничего лучшего не сделали бы! Может быть, получилось бы даже хуже, потому что сейчас в нашем лагере все целы, если не считать спины Видаль-Пеликорна. Чем кипятиться, лучше бы занялись проблемой, которая теперь перед вами встала: Агалар не был Наполеоном VI. Он признался в этом перед смертью, попросив прощения у бога и поклявшись в том, что не убивал ни Петра Васильева, ни Ван Кипперта! Словом, вы должны нас благодарить, потому что мы убрали целую шайку преступников, и это не стоило ни гроша французскому правосудию!

– Мне вот тоже все казалось, будто я что-то позабыл! – усмехнулся Ланглуа. – Что ж, благодарю вас, господин Уолкер! И постарайтесь не переусердствовать в сенсационном материале, который вы непременно напишете.

– Ну, комиссар! – произнес Уолкер с обезоруживающей улыбкой. – Можно подумать, вы меня не знаете.

– Вот именно что знаю.

– В таком случае вы должны знать и о том, что я преклоняюсь перед полицией и ни за что на свете не хотел бы смутить ее покой.

Адальбер тем временем приблизился к Маше, которая неподвижно стояла в стороне, прямая и безучастная, и наблюдала за происходящим... – Что это вы пели сегодня той женщине?

Не глядя на него, она ответила:

– Песню смерти монгольских воинов. Меня научил ей один человек, он умирал, это было очень далеко отсюда... В ней говорится о славе тех, кто с честью сражался, а теперь, освободившись от ненависти, возвращается в родную степь, которую омывают золотой Онон и голубой Керулен... но не просите меня перевести ее дословно: я хоть и понимаю слова, все равно не смогла бы это сделать...

И, поправив сползший с головы платок, цыганка присоединилась к братьям...

Как и сказала Мари-Анжелина, Лиза без труда освободилась от своих пут, как только пришла в себя на банном коврике, где лежала в одной рубашке. Совершенно идиотская ситуация, над которой она сама первая охотно посмеялась бы, не будь ставка в этой игре так высока. Она очень любила План-Крепен, охотно признавала за ней выдающиеся достоинства, но на этот раз неимоверно злилась на нее за то, что та вмешалась в драму, в которой речь шла о жизни Альдо.

Вернувшись в комнату, молодая женщина прежде всего убедилась в том, что уже половина десятого, и, следовательно, машина приведена в действие, и остановить ее нет никакой возможности. Что же делать? Оставаться в этом скучном номере без всякой связи с кем бы то ни было показалось ей невыносимым, и, поскольку ее место заняла неукротимая Мари-Анжелина, она вполне могла отправиться на улицу Альфреда де Виньи, совершенно уверенная в том, что тетя Амелия сумеет ее утешить и чем-нибудь да поможет...

Внезапно заторопившись, Лиза оделась в вещи Мари-Анжелины, собрала то, что успела вытащить из дорожного чемоданчика, схватила сумку и спустилась в холл, чтобы оплатить счет и вызвать такси. В тот вечер в «Континентале» был прием, и на мгновение ей стало не по себе, потому что в толпе прибывающих она узнавала кое-какие лица. Но ее маскарадный костюм и грим оказались безупречными, в чем она и убедилась, поглядевшись в одно из высоких зеркал у входа и ловя скользившие по ней равнодушные взгляды не узнававших ее людей. Еще несколько минут – и она уже катила в сторону парка Монсо...

Но если Лиза рассчитывала, что ее появление в какой-то мере окажется сюрпризом, ее ждало разочарование.

– Наконец-то вы здесь! – воскликнула мадам де Соммьер, которая вот уже больше часа, позвякивая ожерельями, мерила шагами свой зимний сад.

– Вы меня ждали?!

– Разумеется! А что вам теперь еще остается делать, кроме как коротать время со мной? Ждать лучше вдвоем, чем наедине с собственным воображением. Я ведь, знаете ли, очень люблю План-Крепен...

– Почему же вы тогда позволили ей все это проделать?

– Потому что это было единственным толковым решением. Потому что у вас двое маленьких детей, которые в вас нуждаются еще больше, чем в отце. Наконец, потому что в жилах План-Крепен течет кровь этих безумцев, которые пересекали моря и пустыни ради обладания кучкой камней, на которые Христос разве что наступил мимоходом.

Она остановилась, поглядела Лизе в глаза, потом обняла ее и прижала к сердцу.

– Бедная моя девочка! Сколько же вам пришлось выстрадать! Простите меня за то, что я прежде всего не подумала о вас! Простите за этот резкий прием, но... но такая уж я уродилась! Если я не буду ругаться, то попросту рухну!

– Я знаю. Мой отец такой же, как вы... и я, наверное, тоже. Но мне страшно... Мне очень страшно!

Высвободившись из объятий маркизы, Лиза упала на стоявший поблизости пуфик и разрыдалась так, словно река слез прорвала все шлюзы. Госпожа де Соммьер какое-то время молча смотрела на то, как она плачет, и только нежно поглаживала рукой крашеные волосы молодой женщины, с жалостью перебирая темные пряди... Наконец она услышала:

– Почему... почему вы мне не сказали, что он полюбил эту женщину? Полюбил так сильно, что убил ее.

Поняв, что в ране Лизы действует еще и разъедающий ее яд, мадам де Соммьер подтянула к пуфу, на котором сидела Лиза, низкий стул и взяла руки молодой женщины в свои, стараясь открыть ей лицо.

– Душенька моя, да как же вы могли поверить в подобный ужас? Неужели вы так плохо знаете Альдо?

– Напротив, я слишком хорошо его знаю. Я знаю, что им овладевают внезапные страсти, с которыми ему трудно бывает справиться. Неужели вы забыли Анельку, а ведь до нее была еще и Дианора, жена моего отца!

– Ну-ну, а теперь вспомните, что было до всемирного потопа! История с Дианорой приключилась еще до войны. Что касается польки, с ней он быстро разобрался...

– Не так быстро, как вам кажется! Я была рядом с ним. Пусть даже никто меня не замечал. Так почему бы – после датчанки и польки – ему не полюбить эту русскую?

– Господи, кто вам такое рассказал?

– Человек, которому я полностью доверяю: мой кузен Гаспар. Он видел Альдо «У Максима» с этой женщиной, за которой он потом пошел. Она была, по словам Гаспара, на редкость красива, и...

– И вы все это проглотили, не дав себе труда проверить? Почему же вы сразу не приехали к нему, вместо того чтобы оставаться в Австрии?

– Да потому что я терпеть такого не могу! – воскликнула Лиза. – Ревнивая жена, которая приезжает забрать мужа и вернуть его домой, таща за ухо? Это вы, вы должны были меня позвать!

– Мы были в Ницце. И только когда прочли обо всем в газетах, поспешили вернуться... после того, как преступление совершилось. Вы и на это считаете его способным?

Лиза в растерянности пожала плечами:

– Почему бы и нет? У него в родословной века насилия, ревности, страстей...

– ... как и у любого из обитателей нашей планеты, все равно, князь он или простолюдин. Как бы там ни было, вместо того, чтобы слушать наветы – и, может быть, не такие уж простодушные! – вашего милого кузена, вам надо было позвонить Адальберу. Альдо жил у него, и он осведомлен обо всем лучше, чем кто-либо другой!

– Его друг? Больше, чем брат?.. Он ничего не сказал бы мне.

– Я в этом не уверена. Может быть, вам это неизвестно, но я подозреваю, что наш археолог с давних пор в вас влюблен... Он не стал бы сложа руки смотреть на подобную катастрофу.

И, поскольку молодая женщина хранила молчание, тетя Амелия продолжала:

– Лиза, Лиза! То, что мы вместе переживаем сегодня вечером, слишком серьезно и слишком мучительно, чтобы примешивать сюда то, что в лучшем случае может оказаться недоразумением, а в худшем – низостью!

– Вот чего быть не может! Гаспар честный, прямой человек...

– И он любит вас... Да или нет?

– Не знаю...

– Да знаете вы все! И в этом случае его взгляд на вещи, возможно, небеспристрастен...

На этот раз Лиза ничего не ответила.

Впрочем, в эту минуту в комнату вошел старый Сиприен, кативший перед собой столик на колесиках, на который он составил все то, что требуется для обычного чаепития на английский лад, с той разницей, что собственно чая здесь не было, но были шоколад и кофе... и даже ведерко с шампанским.

– Куда вы все это тащите? – бросила ему мадам де Соммьер.

– Я подумал, что, если госпожа маркиза и княгиня захотят дождаться мадемуазель дю План-Крепен, ночь может показаться им долгой... и холодной.

После чего верный слуга поправил огонь и подбросил в камин несколько поленьев.

Ночь и в самом деле оказалась долгой, но, когда Сиприен вернулся в гостиную, сходив к телефону в каморку привратника, он застал обеих женщин спящими: старшую в шезлонге, младшую в глубоком кресле, и некоторое время простоял, вглядываясь в лица, на которых даже во сне лежала печать заботы. Ну что ж, он принес хорошие новости, пусть даже господина Альдо в настоящее время везут в больницу!

И, приблизившись к хозяйке, Сиприен почтительно коснулся ее плеча и слегка его потряс...

Что касается больницы, Альдо очень недолго пробыл в Отель-Дье. Ровно столько, сколько потребовалось на то, чтобы мадам де Соммьер об этом узнала и сделала – исключение из правил! – два телефонных звонка: один – «старому другу», профессору Дьелафуа, требуя места в его клинике, другой – комиссару Ланглуа, чтобы высказать ему свое мнение насчет качества ухода, какого можно ожидать в старейшей парижской больнице:

– Вы хотите, чтобы мой племянник, ко всему, набрался еще вшей, блох и бог знает чего еще?

– Может, тараканов? Мы живем не в Средние века, мадам, и, если в Отель-Дье принимают неимущих, уличных девок и прочие отбросы общества, там все-таки слышали об асептике и антисептике.

– У него там отдельная палата?

– Нет, но...

– Вот! Вы же сами видите! Словом, если вы его туда поместили, то только для того, чтобы иметь под рукой. Хорошо еще, что не засунули его в лазарет Санте!

– Понимаю ваши чувства, мадам, но прошу вас успокоиться. Мне действительно надо задать ему еще несколько вопросов, но только в качестве свидетеля, поскольку против него больше нет никаких обвинений!

– Так-то оно лучше! Ладно, извините меня... и поймите, что мне, в моем возрасте, не хочется тащиться через весь Париж всякий раз, как я захочу его навестить. А клиника профессора Дьелафуа недалеко от моего дома...

– В таком случае поступайте, как хотите! У меня нет никаких оснований вам возражать... Но поскольку я имею... ммм... удовольствие с вами беседовать, позволите ли задать вам один вопрос?

– Почему не задать?

– Благодарю вас. Мне сказали, что княгиня Морозини сейчас у вас...

– Да. Тем не менее, если вы хотите с ней поговорить, я попрошу вас немного потерпеть. Она только что пережила кошмар, от которого еще не вполне очнулась...

– Это вполне естественно. Я подожду и пока предупрежу Отель-Дье.

Часом позже Альдо, которого в Отель-Дье вымыли и перевязали, лежал среди океана белизны в комнате с видом на деревья парка Монсо и подвергался первому осмотру профессора Дьелафуа. Впрочем, сам он об этом не подозревал. С тех пор, как его вытащили из колодца, лихорадка постоянно усиливалась, жар нарастал, и, пребывая в полубреду, князь не отдавал себе отчета в том, где находится и что с ним.

Осмотр был самым тщательным, и, завершив его, «старый друг», – которому едва ли перевалило за пятьдесят, – лично отправился на улицу Альфреда де Виньи, чтобы доложить о результатах, не скрывая своих опасений.

– У князя Морозини бронхопневмония, – объяснил профессор. – Недостаточное питание и сомнительная вода, которой его поили, тоже на пользу ему не пошли. Хорошо, что его оттуда вытащили, но лучше бы пораньше.

– Но ведь у него крепкое здоровье? – спросила Лиза, все существо которой протестовало против такого неутешительного итога. – Он всегда занимался спортом...

– Это не мешает ему иметь слабые легкие. Тем не менее сложение у него действительно крепкое, и именно на это я рассчитываю, чтобы вытащить князя из этой истории... Не отчаивайтесь, княгиня! Случай тяжелый, но не безнадежный, и я всего только рассказал вам, в каком ваш супруг состоянии сейчас...

– Но я хочу туда пойти! Я хочу его видеть!

– Нет, прошу вас пока не делать этого. Не теперь! Дайте мне еще хотя бы день или два. Думаю, князю не понравится, если вы увидите его в таком состоянии, в каком он находится сейчас.

– Вы не имеете права так говорить! Это мой муж! Мы с ним обвенчались, чтобы вместе переживать лучшие и худшие времена. И, если настали худшие, я должна быть рядом. Я приду... завтра!

Дьелафуа пожал плечами.

– Не могу вам запретить...

– А я могу только поддержать вас, – сказала госпожа де Соммьер, когда врач ушел, – но, может быть, вам надо что-то сделать со своей внешностью? В таком виде вы неузнаваемы!

Лиза встала и направилась к зеркалу над камином. В стекле отразилась женщина, чья бледность резко контрастировала с темными волосами, совсем не похожими на великолепную золотисто-рыжую шевелюру, обычно ее окутывавшую. Кроме того, эта женщина была очень плохо одета, в неизящные вещи, которые ей совершенно не шли.

– Вы хотите сказать, что я – настоящее пугало?.. Переодеться я, конечно, переоденусь, да и с цветом лица, в общем-то, можно что-то сделать. Но что касается волос, боюсь, если я начну их обесцвечивать, получится только хуже. Может быть, лучше всего коротко остричь их и подождать, пока отрастут...

– Альдо это не понравится. Он так любит ваши волосы! Не отрезайте их совсем коротко и осветлите то, что останется. Слава богу, существуют великолепные парикмахеры!

– Знаю, но до завтра мне не успеть. Я только и успеваю, что позвонить к Ланвен, у них есть мои мерки, и я попрошу их принести что-нибудь, чтобы я могла пристойно одеться.

Разумеется, одели ее не просто пристойно. Придя тем же вечером ужинать, Адальбер (проспавший весь день, как и сломленная усталостью после полной приключений ночи Мари-Анжелина) смог обнять высокую темноволосую женщину, бледную и прекрасную, в платье из креп-жоржета оттенка ледника и шарфом вокруг шеи, подчеркивавшим редкий темно-фиалковый оттенок глаз.

– Непривычно, – произнес он, отводя Лизу на расстояние вытянутой руки, чтобы получше ее разглядеть, – но далеко не безобразно. И этот цвет удивительно вам идет! Интересно, что скажет Альдо?

– Узнаем завтра. Я не хочу больше ждать, хочу поскорее его увидеть. Это я должна быть рядом с ним, а не какие-то незнакомые сиделки!

– К сожалению, и вы ничем не сможете помочь. Я перед приходом сюда заезжал в клинику: жар не спадает, и Альдо по-прежнему без сознания... Это... производит довольно сильное впечатление, даже теперь, когда его отмыли. Мари-Анжелина, увидев Альдо, когда его только вытащили на свет божий, чуть в обморок не упала...

Лиза слегка улыбнулась и взяла за руку упомянутую даму, которая мгновенно залилась краской.

– Милая! Она проявила необычайную храбрость, правда? И все же я страшно на нее разозлилась, когда пришла в себя на полу ванной в «Континентале», связанная махровыми поясами от халатов. А теперь не знаю, как ее и благодарить!

– О, я этого не заслуживаю! Я всегда обожала разыгрывать комедии, переодеваться, менять облик. Мне так понравилось быть Миной Ван Зельден...

– Да, но в ближайшем будущем вам все-таки придется довольствоваться ролью План-Крепен, – вмешалась маркиза. – Лично с меня довольно: вчерашняя комедия едва не обернулась трагедией. А пока давайте сядем за стол и выпьем шампанского в честь нашей героини!

– Шампанского! – возмутилась Мари-Анжелина. – Когда Альдо находится между жизнью и смертью!

– Он не выздоровеет быстрее оттого, что мы станем пить одну воду. Нам нужны конструктивные мысли, а для меня в этом деле шампанское почти так же незаменимо, как молитвы! Мы выпьем и за его здоровье. Впрочем, я уверена, что он выкарабкается.

И, опершись на руку Адальбера, неукротимая старая дама направилась в столовую. И никто не видел, что на глазах у нее блестели слезы...

Что касается Лизы, то, когда она назавтра во второй половине дня переступила вместе с Адальбером порог палаты в клинике профессора Дьелафуа, ее глаза были сухими, но встревоженными. Встретившая их старшая медсестра оказалась очень милой, по-матерински заботливой и толковой. Для начала она пригласила их в свой кабинет, где предложила Лизе сесть и угостила ее сигаретой.

– Вы думаете, мне необходимо ободрение? – прошептала та, неуверенно оглядываясь кругом.

– В этом нуждаются все и всегда. Жар спал. Но еще недостаточно, больной пока слаб и находится в состоянии, близком к бессознательному. Сегодня профессор настроен болееоптимистично, но, когда речь идет о таком... внушающем беспокойство случае, как этот, я имею обыкновение предлагать родным, пришедшим в клинику, сделать передышку между улицей и палатой. Это позволяет им войти к больному более спокойными, а я успеваю... изменить их поведение и внешний вид, потому что надо же думать о том, какое впечатление они произведут на того, кого пришли повидать.

– О чем вы? – переспросил Адальбер.

– О том, что залитое слезами лицо, растрепанные волосы, преждевременный траур производят на больного тягостное впечатление. Слава богу, к вам это не относится, – прибавила сестра, повернувшись к Лизе и с улыбкой рассматривая костюм из черного бархата и бледно-голубого шелка, в котором княгиня выглядела такой элегантной: тюрбан из обеих материй плотно закрывал ее голову, позволяя увидеть надо лбом лишь корни темных волос.

– Мадам выглядит... безупречно!

– Вы не преувеличиваете? – со смехом произнес Адальбер.

– Нисколько! Одна моя больная на другой день после операции упала в обморок при виде черной сутаны священника. Это был друг, пришедший ее навестить, но она-то думала, что он явился ее соборовать! А теперь можете идти!

Вслед за сестрой Лиза с Адальбером прошли по пахнущему воском и дезинфекцией коридору, в конце которого виднелась застекленная дверь, ведущая в сад. Медсестра открыла дверь и отошла в сторону: перед ними был Альдо.

Лежавший на спине с вытянутыми вдоль тела руками в безупречно заправленной постели Морозини казался еще выше, и вид у него, с этим восковым, несмотря на загар, оттенком кожи, с побледневшими губами и закрытыми глазами, был довольно жалкий. Лиза села на стул, стоявший у изголовья, и взяла в свои дрожащие руки большую смуглую руку мужа, потом взглянула на стоявшую в ногах кровати медсестру.

– Он может меня услышать? – спросила она.

– Не знаю. Сегодня утром князь очень метался, но сейчас успокоился.

– Может быть, он уснул?

– Вряд ли...

В самом деле, неподвижное лицо дрогнуло. И в то же время рука, которую держала Лиза, напряглась. Стиснув ее покрепче, Лиза наклонилась к мужу.

– Не тревожься, мой дорогой, – прошептала она. – Я здесь, рядом с тобой. Это я, твоя..

Лиза не успела договорить. Морозини открыл глаза и обратил к ней мутный, бесцветный взгляд. В то же время все его тело содрогнулось. Она почувствовала, как муж вцепился в ее руку.

– Таня! – слабо выдохнул он. – Вы здесь, Таня?

Лиза так резко отшатнулась, что чуть было не упала, и вырвала руку, словно пальцы Альдо ее обожгли. Ей стало нестерпимо больно, она бросилась к побледневшему Адальберу.

– Уведите меня отсюда!.. Уведите поскорее...

– Вам плохо, мадам? – забеспокоилась медсестра. – Пойдемте со мной!

– Нет... Нет, спасибо! Я только хочу уйти... Немедленно!

Казалось, Лиза вот-вот упадет. Адальбер взял ее под руку, чтобы увести из палаты, в которой осталась медсестра, усадил в одно из плетеных кресел, расставленных у застекленной двери, взяв ее ледяные руки в свои, принялся растирать. И одновременно пытался вывести молодую женщину из состояния транса, в которое она впала. Но она ничего не видела и не слышала. Все ее тело дрожало, и он понял, что после всего, что ей пришлось вытерпеть, это испытание оказалось последней каплей, переполнившей чашу страданий. И тогда он решительно, хотя сердце у него сжалось, влепил Лизе пощечину, в то же время Моля о прощении.

Средство подействовало. Лиза перестала дрожать и подняла на обидчика оживающий взгляд. Тогда он попытался вступиться за друга:

– Лиза, Лиза! Поймите, он все еще бредит...

В это время появилась медсестра, которая сказала примерно то же самое.

– Ваш супруг еще не пришел в сознание, мадам. Не надо обращать внимание на то, что он говорит...

Лиза, поочередно поглядев на них, ответила:

– Когда человек бредит, он не лжет. Тогда его устами говорит бессознательное. Благодарю вас за доброту, мадам! Пойдемте отсюда, Адальбер!

И Лиза покинула клинику с твердым намерением больше туда не возвращаться...На обратном пути домой она отказалась выслушать пламенную речь Адальбера, который снова попытался защитить друга.

– Значит, вы мне не верите, не доверяете? Клянусь собственной душой, что Альдо не был любовником этой женщины! Он жил у меня: если что, я бы знал, правда ведь?

– И вы можете поклясться в том, что он ее не любил? Разве не бросился он к ней, как только она его позвала?

– Как бросился бы на помощь любому другому человеку, оказавшемуся в опасности. Он всего-навсего оказался жертвой хорошо подстроенной ловушки, при помощи которой Агалар мог завладеть целым состоянием, точно зная, что мы не обратимся в полицию, поскольку Альдо обвиняли в убийстве...

– О, это я вполне могу допустить!

– Тогда почему бы не допустить и того, что между Альдо и этой женщиной ничего не было?

– Из-за того, что я только что слышала. И еще из-за письма...

– Того, что нашли в руке жертвы? Одно только это обстоятельство должно было сделать для вас подозрительным подобное свидетельство. Кроме того, вы не хуже меня знаете, что почерк можно подделать. Когда в комнату Альдо принесли браслеты принцессы Бринды, вполне могли прихватить образец его почерка. На секретере лежали черновики делового письма, которое он начал писать.

– У вас, похоже, на все найдется ответ.

– Потому что во мне говорит глубокое убеждение. Выслушайте еще вот что: едва его достали из колодца, он первым делом спросил о вас, он о вас беспокоился.

Лиза легонько погладила археолога по щеке.

– Милый Адальбер! Вы и впрямь лучший из друзей, какого только можно пожелать человеку! Ради Альдо вы отправитесь в ад, распевая гимны.

– Нет, Лиза, – ответил тот, внезапно став очень серьезным. – Если бы он сделал что бы то ни было, причиняющее вам страдания, я встал бы у него на пути. Я слишком... привязан к вам, чтобы такое стерпеть.

Затем, переменив тон, прибавил:

– Вы ведь не бросите Альдо из-за этого, тем более теперь, когда он, может быть...

– ...умирает? Бог этого не допустит. А о том, чтобы его бросить, и речи быть не может. И еще меньше – о том, чтобы развестись, ведь у нас дети!

– Только из-за них? Будьте искренни, Лиза! Можете ли вы представить свою жизнь без него?

Она, не ответив, отвернулась к окну, за которым проплывали деревья Булонского леса. В самом деле, хотя до клиники было совсем недалеко, они воспользовались машиной маркизы, чтобы по возможности избежать контактов с журналистами. А на обратном пути, когда они вышли из клиники, Адальбер, чтобы дать Лизе время успокоиться, велел Люсьену ехать через Лоншан.

– Ответьте, Лиза! Мне надо знать.

– Я бы сама хотела это знать. Давайте вернемся домой! И, хотя я не склонна уподобляться Терамену, я все же скажу вам всем одновременно, что я намерена делать.

Она и в самом деле сказала это в немногих словах:

– Если вы согласны меня потерпеть, тетя Амелия, я побуду у вас до тех пор, пока Альдо не окажется вне опасности. После чего вернусь в Ишль, к детям.

– И к этому замечательному английскому исследователю? – усмехнулась мадам де Соммьер.

Ответная улыбка Лизы была печальнее слез.

– Он никогда не приезжал в Рудольфскроне. Мы встретились с ним в Зальцбурге, у Коллоредо, и я с ним танцевала. Но я уже получила к тому времени письмо от Гаспара. Оно вызвало у меня раздражение, и я надеялась пробудить ревность Альдо, чтобы заставить его приехать ко мне. Это было глупо и совершенно ни к чему... и недостойно меня!

– ...но вполне действенно, – произнес Адальбер. – Могу вас заверить, что Альдо был в ярости.

– Наверное, не в такой, как вам кажется! Я знаю, каким он бывает в подобных случаях. Если бы он и впрямь так разозлился, он первым же поездом приехал бы в Ишль, несмотря ни на какой полицейский надзор. А я повела себя как... как...

– Не упрекайте себя! Я поступила бы гораздо хуже, – вздохнула маркиза. – Я всегда мечтала о приключении с великим авантюристом, но мне встретился лишь отец Фуко. Святой! Кроме того, я уже вышла из возраста шалостей. А теперь не могли бы вы решить сомнение в его пользу?

Вместо ответа Лиза поцеловала старую даму и ушла к себе. Маркиза тут же обрушилась на Адальбера.

– Совершенно бредовая история, но мне необходимо знать правду. Можете ли вы мне поклясться, что между Альдо и этой несчастной женщиной никогда ничего не было?

– Я ничего не знал и не видел, – ответил тот, пожав плечами. – А поручиться ни за что никогда нельзя...

– Она и впрямь была так красива?

– Больше чем красива! Обворожительна... она поистине околдовывала! И все же готов положить руку в огонь и дать голову на отсечение, что Альдо к ней не прикоснулся. Он по-настоящему любит свою жену...

– Как по-настоящему любил Анельку, а до нее – Дианору Вендрамин! Мой бедный друг, все, что мы можем сделать, вы и я, это предоставить действовать времени...

– Если Альдо даст нам его, это время! Я возвращаюсь в клинику и не сдвинусь с места, пока не буду уверен хоть в чем-нибудь!

В самом деле, двое суток спустя профессор Дьелафуа мог уже поручиться за жизнь своего пациента, но решил продержать его в клинике еще две недели для того, чтобы обеспечить полное выздоровление, а главное – уберечь князя от журналистов. С той самой ночи в Сен-Клу пресса не унималась, пытаясь сократить разрыв между Мартином Уолкером, которому его положение свидетеля обеспечивало привилегию, и всеми остальными, далеко от него отставшими. Подступы к клинике осаждали день и ночь, несмотря на полицейские кордоны, при помощи которых комиссар Ланглуа пытался защитить больного.

В самом деле, помимо Видаль-Пеликорна, который трое суток оттуда не выходил, Жиля Вобрена, мадам де Соммьер, Ги Бюто, поспешившего приехать из Венеции, Мари-Анжелины Альдо навещали прочие друзья, а многие известные личности прислали свои карточки, как, например, магараджа Капурталы перед отъездом в Индию. Но чаще всех появлялся магараджа Альвара, который с первого дня присылал узнать новости и которого комиссару Ланглуа стоило большого труда отговорить от того, чтобы поставить вокруг клиники охрану из своих адъютантов.

Лиза, как и обещала, уехала, едва только больной начал выздоравливать. Перед тем у нее была долгая беседа с Ги Бюто, к которому она была искренне привязана. Суть этой беседы она изложила Адальберу, пока тот провожал жену друга на поезд до Зальцбурга, где ее должна была встретить бабушкина машина:

– Я совершенно не намерена разводиться или лишать Альдо малышей, но я не хочу некоторое время его видеть, потому что мне надо подумать. Как бы там ни было, близнецам лучше провести лето в горах, чем в сырой душной Венеции. Скажите ему, что он может мне писать, но мы с ним ни в коем случае не увидимся! Это ничего не помогло бы уладить...

– Нелегко будет заставить его проглотить такую пилюлю!.. Потому что, в конце концов, Лиза, даже если допустить, – а я этого не допускаю! – что у него была слабость к этой женщине, теперь Таня мертва.

– Вот именно! Воспоминание об умершей, может быть, еще труднее стереть, а я не хочу, чтобы он нас все время сравнивал.

Как и предвидел Адальбер, передавать это сообщение оказалось нелегко. Когда сознание Альдо окончательно прояснилось, первым делом он потребовал, чтобы к нему пришла жена. Адальбер тогда выкрутился, сказав, что Лиза больна, но настал день, когда Морозини достаточно набрался сил, чтобы услышать правду. И правда его ошеломила:

– Лиза больше не хочет меня видеть? Она в самом деле верит, будто я был любовником той женщины?

– Хуже того: она убеждена, что ты ее любишь!

– Глупо, это предельно глупо! Кто мог ей такое внушить?

– Прежде всего, кузен Гаспар...

– Им я займусь, как только...

– Не советую. Ты ведь понимаешь, что я с ним повидался. Он тебя не любит, но он честный человек, и он всего только рассказал о том, что видел своими глазами. Если ты набросишься на него, Лизе это не понравится. Впрочем, главный виновник всего не он, а ты сам...

– Я?!

– Да, дорогой, именно ты. Когда Лиза пришла сюда на следующий день после твоего спасения, ты назвал ее Таней. Я прекрасно знаю, что ты еще бредил, но что было – то было, я сам при этом присутствовал.

Ошеломленный Морозини какое-то время молчал, потом воскликнул:

– Что за глупости! Я совершенно не помню Лизу. Зато я очень хорошо помню, что в какой-то момент туманно видел Таню...

– Значит, тебе явился призрак: ты ведь и сам знаешь, что она убита!

– Потом я это понял, но клянусь тебе, что в ту минуту Таня была для меня вполне живой. Я и сейчас вижу, как она надо мной склоняется, с этим ее бледным лицом, в черном и бледно-голубом, это ее обычные цвета...

– Она... она всегда носила эти цвета?

– Всегда! Они так шли к ее большим голубым глазам.

– Ты видел голубые глаза?

– Может быть, и нет... Я видел нечто туманное, но это могла быть только она.

– Тем не менее это была не она, а Лиза. Лиза, которая сначала выкрасила волосы, чтобы сыграть роль, за которую взялась, чтобы прийти к тебе на помощь, а потом оделась в то, что ей посоветовали у Ланвен: костюм из черного бархата и бледно-голубого атласа, с прелестным тюрбаном из тех же тканей, который плотно окутывал ее голову. Теперь мне все понятно: это чудовищное недоразумение...

– Да конечно же! Так что послушай, старина! Ты как можно скорее поедешь в Ишль... или нет! Ты позвонишь ей и все это расскажешь! Нет, в самом деле, до чего же глупо все вышло!

Адальбер не стал спорить и отправился звонить, но ответ, который он принес назавтра, был именно таким, какого он и ожидал.

– Ну что? – нетерпеливо спрашивал Альдо. – Что она сказала?

– Что дело не в словах... и что вид у тебя был слишком счастливый. И она не изменила своего решения не видеться с тобой до осени...

Альдо, страшно разочарованный, вспылил:

– До чего упряма! А кто ей сказал, что к этому времени я еще захочу ее видеть? Женщины – это нечто немыслимое: ты ее любишь, не знаешь, что для нее сделать, мучаешься из-за нее, когда...

– Я могу вставить словечко?

– Какое?

Адальбер открыл было рот, чтобы высказать мелькнувшую у него мысль, потом снова закрыл, решив, что это может оказаться предательством по отношению к Лизе. А подумал он о том, что сцена в клинике лишь укрепила принятое раньше решение встретиться с мужем лишь осенью, то есть через полгода. Иными словами – тогда, когда ее отросшие волосы вернут ей ее истинный облик. Очень женское решение, но такое понятное!

– Ну что? – рявкнул Морозини. – Будешь говорить или нет?

– Нет. Подумал и решил не говорить, так что продолжай ругаться. Тебе это на пользу.

Несколько дней спустя профессор Дьелафуа позволил Альдо покинуть клинику, чтобы продолжить выздоровление у мадам де Соммьер. Весна превратила парк Монсо, куда выходило окно его спальни, в огромный разноцветный и благоухающий букет. Это было словно долгожданное избавление: Альдо уже больше не приходилось терпеть медицинских ограничений, незыблемых ритуалов измерения температуры, процедур, приемов пищи, посещений и отхода ко сну в восемь часов вечера. А главное – здесь он мог наконец позволить себе восхитительное наслаждение – закурить сигарету.

Конечно, не самое полезное занятие для человека, выздоравливающего от бронхопневмонии, но удовольствие было таким острым, что Альдо сразу почувствовал себя лучше. Для него это был первый шаг к нормальной жизни, к которой он так стремился.

Образ, который возвращали ему зеркала, болезненно напоминал тот, что он видел в них после войны. Раны на запястьях затянулись, но вся одежда висела мешком, а кожа на лице словно прилипла к костям. К тому же малейшее усилие утомляло Альдо. На самом деле, – пусть даже минутами он изнемогал от желания снова увидеть жену, – своеобразный карантин, которому подвергла его Лиза, оказался не такой уж плохой идеей. Ему невыносимо было бы чувствовать на себе ее полный сомнений и жалостливый взгляд, зная, что выглядит он – краше в гроб кладут. Ему надо набраться сил, научиться жить с прежней жадностью и вновь обрести свои страсти. Все свои страсти!

Коллекция Морозини отправилась в Венецию вместе с Ги Бюто, которого незаметно сопровождали двое полицейских в штатском. Комиссар Ланглуа пришел лично объявить Альдо, что рубиновые браслеты вновь заняли свои места в ларцах принцессы Бринды, а изумруд Ивана Грозного и, разумеется, «Регентша» были выданы Адальберу. Для Морозини это оказалось удобным поводом разгневаться.

– Ладно еще – изумруд, который приобретен самым что ни на есть законным образом в зале аукциона, но эту проклятую жемчужину я больше не хочу держать у себя! Я хочу подарить ее Лувру, и все тут! Когда ее поместят в галерею Аполлона, она больше никому не станет досаждать! А иначе из-за нее непременно будут неприятности, потому что Агалар, к несчастью, оказался никаким не Наполеоном VI, и нет никаких причин для того, чтобы «настоящий» Наполеон VI отказался от своих притязаний!

– Вы забываете о том, что не являетесь ее владельцем. Если память мне не изменяет, им все еще остается князь Юсупов.

– Она ему не нужна! Он поручил мне ее продать...

– Но не подарить, поскольку деньги, вырученные за нее, должны пойти на благотворительные цели. Так почему бы вам ее не купить?

– Вот этого не будет никогда! Она вся в крови, и меня самого из-за нее чуть было не убили! Что касается того, чтобы ее продать, смерть Ван Кипперта хоть кого оттолкнет от подобной покупки. Во всяком случае, Друо больше ее не хочет. И я не уверен, что в Англии дело пошло бы лучше...

– Попробуйте в Америке! Ван Кипперт превосходно знал, что он покупает.

– Но вот чего он точно не знал – того, что будет убит на месте. Если хотите знать, что я на самом деле думаю, комиссар, так лучше всего для меня было бы, чтобы вы поскорее арестовали Наполеона VI. Он поклялся заполучить ее даром. А теперь, когда мы знаем, что это не Агалар, наверное, придется начинать все сначала?

– А я, по-вашему, чем занимаюсь? Только вот свидетельских показаний практически нет.

– Вы нашли Марию Распутину?

– Пока еще не нашел. Ее, конечно, ищут, но у нас нет никаких улик против нее. Кроме того, если я правильно понял, она знает лишь силуэт и голос этого человека... Что не помешало ей в него влюбиться... Словом, воображение у нее работает на всю катушку!

– Но, как мне показалось, он тоже ею дорожит. Надо ее найти и начать пристальную слежку...

– Спасибо за советы, но я свою работу знаю. И вот что мне пришло в голову, – сказал Ланглуа, покосившись на большого размера карточку с великолепным гравированным гербом, лежавшую на столике рядом с Морозини. – Не хотите ли вы продать эту чертову жемчужину магарадже Капурталы? Я вот вижу, у вас здесь лежит роскошное приглашение. Вы намерены его принять?

– Когда занимаешься таким ремеслом, как мое, от подобных случаев не отказываются, но, возвращаясь к «Регентше», скажу, что здесь у меня шансов никаких нет. Да, если бы она принадлежала какому-нибудь из Людовиков, XIV, XV или XVI, дело было бы уже сделано, но Наполеон его не интересует. И потом, все та же проблема: на ней слишком много свежей крови...

– Так что же вы намерены с ней делать?

– Понятия не имею. Наверное, в ожидании лучших дней положу в сейф Французского банка. И я не могу только ею и заниматься: мне давным-давно пора вернуться в Венецию. Мой дом может существовать и без меня какое-то время, но лишь в определенных пределах...

Он не успел дальше развить свою точку зрения на этот предмет: в комнату вбежала красная и запыхавшаяся Мари-Анжелина.

– Альдо, к нам ввалилась «Тысяча и одна ночь»! Там... там магараджа! Настоящий!.. Он сияет подобно заре, и свита его почти так же сияет, как и он сам. Его люди заполонили весь дом, а меня он отстранил со своего пути с некоторым даже отвращением... Просто сказка!

Но полицейский уже опознал это фантастическое явление:

– Альвар, ни малейших сомнений!.. Я могу отсюда выйти так, чтобы с ним не встречаться?

– Комиссар! Вы его боитесь?

– Нет, но, встретившись с ним, я буду обязан посадить его под замок за дачу ложных показаний в деле об убийстве, а я не имею права развязывать дипломатический инцидент. Так как мне выйти?

– Через балкон, – ответила Мари-Анжелина, распахнув застекленную дверь. – Он сообщается со спальней маркизы.

– А маркиза не сочтет меня невоспитанным?

– Да что вы, она будет в восторге! Я провожу вас...

Они скрылись как раз вовремя: в комнате Альдо уже появился красный от спешки и гнева Сиприен, которого буквально втолкнули туда два великолепных молодых человека с газельими глазами, чьи шитые золотом туники сверкали в лучах солнца, пятнами ложившегося на ковер. Старик открыл было рот, чтобы доложить об августейшем госте, но от ярости голос у него пропал, и о приходе Джая Сингха объявил один из молодых людей. В следующую минуту состоялся выход «примадонны» в короне из рубинов. На костюме магараджи было столько золота, рубинов и огромных топазов, что он походил на извержение вулкана.

Сняв атласные перчатки, под которыми магараджа, избегая нечистых прикосновений, носил еще другие, из шелка такого тонкого, что казался почти прозрачным, он с распростертыми объятиями устремился к Альдо.

– Мой дорогой... столь дорогой друг! Какая радость видеть вас после этого чудовищного испытания! Но... в каком состоянии! – восклицал восточный владыка, и тон его голоса, казалось, понижался по мере того, как он рассматривал Морозини. – У вас не заразное заболевание? – прибавил он, довольствуясь тем, что вместо предварительно намеченных поцелуев пожал Альдо обе руки.

– Нисколько, Ваше Величество! – ответил тот, встав, чтобы поприветствовать своего гостя. – Я, собственно, никогда и не был заразным, а теперь и вообще выздоравливаю...

– Я так счастлив! Какая ужасная история! Все ваши друзья очень перепугались. А я, наверное, больше всех, меня словно ранили: такое чувство, словно у меня отняли брата!

– Ваше Величество проявляет ко мне беспредельную доброту, и я знаю, какую великодушную помощь вы старались мне оказать. Не могу выразить, до какой степени я вам признателен...

– В таком случае, – произнес магараджа, прикрыв глаза и оставив между веками лишь узкую желтую щелочку, – почему бы не вернуться к тому, о чем мы условились до этих страшных испытаний: оставьте в покое «величество» и зовите меня просто Джаем Сингхом!

– Может быть, это окажется нелегко, но я обещаю попробовать...

Когда красавцы-слуги скрылись из виду, магараджа демократично пододвинул кресло, чтобы быть поближе к Альдо, но не забыв при этом прихватить несколько дополнительных подушек. При этом его взгляд, как прежде взгляд Ланглуа, упал на картонку с гербом, и он улыбнулся:

– А-а-а, я вижу, вы получили приглашение из Капурталы?

– Да, в самом деле. В сопровождении очень любезного письма от принца Карама.

– Надеюсь, вы туда поедете? Это позволит нам встретиться под небом моей великолепной страны. Но мне вот что пришло в голову: почему бы нам не отправиться туда вместе?

– Вместе?

– Ну да. Выезжайте чуть пораньше и навестите меня в Альваре! Это позволит мне показать вам, выдающемуся эксперту, кое-какие редкие драгоценности, которыми я обладаю. И потом, в Альваре есть такие архитектурные жемчужины! А после мы вместе поедем к Джагаду Джиту Сингху. Мой личный поезд удобнее, чем поезд вице-короля...

– Не сомневаюсь, что это приглашение адресовано также и моей жене, которая привыкла, чтобы ее встречали с такими же почестями, как и меня самого. Я не могу навязывать...

– Бросьте, бросьте! Ничего неудобного в этом нет. У меня тоже есть жены, которые никогда не покидают дворца. Принимать княгиню Морозини будет для них истинной радостью. Я много путешествую, и они, конечно, чувствуют себя немного одинокими: подобный визит принесет им радость и свет... О, не отказывайте мне! Мы проведем вместе несколько прекрасных дней... Кроме того, – прибавил магараджа после небольшой паузы, – собираясь сегодня к вам, я намеревался предложить вам одну сделку.

Как только слово было произнесено, Морозини почувствовал себя свободнее. Вот, наконец, твердая почва, на которой ему нравится передвигаться, а глядя на этого человека, при малейшем движении рассыпавшего тысячи искр, он подумал, что сделка может быть интересной. Как бы там ни было, они сменят тему...

– Какого же рода сделка? – спросил он.

– Мне хотелось бы купить жемчужину, о которой так много пишут в газетах. Ту, что принадлежала великому Наполеону! Можете ли вы показать ее мне?

– Ее здесь нет. Этот дом принадлежит моей двоюродной бабушке, маркизе де Соммьер. Речь идет о даме преклонных лет, живущей с не менее пожилыми слугами, а «Регентша» оказалась несколько... опасной драгоценностью. Впрочем, я так или иначе должен предупредить вас об этом.

Альвар взмахом руки отмел предупреждение.

– Можете ли вы, как специалист, описать мне ее?

Для Морозини это было проще простого. Он даже поймал себя на том, что впал в некоторый лиризм, описывая восхитительный блеск жемчужины, ее форму, ее мягкое сияние, не забыв упомянуть и о чистоте и высоких достоинствах бриллиантов, с которыми она была соединена. Магараджа буквально впитывал его слова, а когда речь закончилась, с энтузиазмом воскликнул:

– Великолепно! Я уже в точности вижу ожерелье, которое велю сделать и в котором она займет главное место. Цена значения не имеет, я ее покупаю!

Альдо едва не закричал от радости. Ему показалось, что над его головой раскрылись небеса и он услышал пение ангелов! Проклятая жемчужина уедет в Индию, окажется вне пределов досягаемости «Наполеона VI»! И эта ходячая выставка драгоценностей даже не обсуждает цену! Цену, благодаря которой жизнь маленького Лебре будет обеспечена, и можно будет помочь другим несчастным.

– Думаю, – сказал он, стараясь сдержать ликование, – что вы не пожалеете об этой покупке! Насколько я знаю, это одна из двух прекраснейших жемчужин в мире, и, если вы окажете мне честь посетить меня завтра, она будет вас ждать.

– Дело, в том, что завтра меня здесь уже не будет! Я с первым же судном возвращаюсь домой...

– Но тогда...

Успокаивающе кивнув, Альвар тихонько похлопал в ладоши в определенном ритме: появился одетый в синее человек с портфелем под мышкой.

– Один из моих секретарей, – представил вошедшего Альвар. – Вот что я вам предлагаю: он сейчас даст вам чек на половину суммы, о которой мы условимся...

– Одну минуту! – перебил его Морозини. – Я прошу у вас прощения, но я не привык так работать. Я беру деньги только в обмен на выбранную клиентом драгоценность. Вы можете получить жемчужину сегодня вечером... даже, если надо, через час. Тогда вы за нее и заплатите, и не будем больше об этом говорить.

– Тсс! Тсс!.. Я не так представляю себе это дело. Я вам уже сказал, что не собираюсь брать ее с собой, а если хочу уплатить вам половину ее стоимости, то только для того, чтобы скрепить наш уговор. Другая половина суммы будем вам вручена... как только вы приедете в Альвар. Когда, перед отъездом в Капурталу, вы сами принесете ее мне! И тогда удовольствие от нее станет в сотню раз больше... а для вас это составит всего лишь небольшой крюк.

Ангелы внезапно перестали петь...

Часть III СОКРОВИЩА ГОЛКОНДЫ

Глава XII ВОРОТА ИНДИИ

Морозини и Видаль-Пеликорн с живейшим удовольствием ступили в Бомбее на твердую землю. Несмотря на заботу и комфорт, царившие на «Иррауади», пакетботе, который вез их из Марселя, обоих почти все время нещадно укачивало. Если не считать медленного подъема по Суэцкому каналу и плавания по Красному морю – до чего приятная интермедия! – дядюшка Нептун не переставал на них дуться, чтобы не сказать больше. Ласковое Средиземное море во второй половине октября показало себя злобным, а выйдя в Индийский океан, они попали в хвост циклона, который только что, слава богу, не полностью разорил индийское побережье. В частности, к большой радости жителей города и пассажиров кораблей, порт Бомбей от него не пострадал. И вот теперь большое белоснежное судно смогло без труда причалить и высадить несчастных пассажиров, испытывающих невероятное облегчение оттого, что оказались, наконец, на суше, но уже потных от влажной жары, неизменно стоявшей в этом большом порту.

– А что бы с нами было, если бы сейчас был не прохладный сезон! – вздохнул Адальбер, усевшись в машину, которой предстояло отвезти их в отель, и обмахиваясь пробковым шлемом. У меня ощущение, что я оказался в парилке...

– Сегодня ночью ты, скорее всего, замерзнешь, – ответил? глядя на то, как солнечные стрелы пронизывают туман и вонзаются в воду, Альдо, которому любая жара была нипочем.

Все здесь было совсем иным, необычным! Он понимал, что стоит на пороге неведомого мира, и именно о нем, этом мире, он мечтал с детства: перед ним лежала Индия! Короткое слово, но такое выразительное, что не нуждается ни в каких определениях, потому что само по себе наполнено красками, ароматами пряностей; сверканием драгоценных камней и блеском алмазов на тюрбанах, плывущих среди высокой травы над спинами слонов, укрытых расшитыми золотом попонами. Правда, в настоящую минуту действительность предстала совсем другой: город был окутан серым туманом, приглушавшим краски, и, хотя Морозини знал, что где-то в этой огромной стране его ждет обещанное великолепие, все же сейчас он не только не видел сверкания, но и не ощущал никаких волнующих запахов. Их заглушали испарения тины, гнили и раскаленного масла, к которым временами примешивалось еле уловимое благоухание курений.

И все же, оказавшись перед отелем – огромным караван-сараем, украшенным четырьмя минаретами с центральным павильоном, над которым высилась, подобно исполинской клубничине, громада купола, – Альдо немного утешился: стоило рассеяться туману, и показалось синее небо, по которому плавно летели белые птицы... Напротив, на другом конце овальной площади, которой завершался приморский бульвар, над портом возвышалось нечто вроде триумфальной арки из желтого базальта: это величественное сооружение было выстроено в 1911 году для увековечения посещения Индии королем Георгом V. Внушительная, пожалуй, даже тяжеловесная арка, казалось, всем своим каменным весом наваливается на пеструю толпу. Здесь были нищие, заклинатели змей, прорицатели, торговцы амулетами, обнаженные святые люди с посыпанными пеплом волосами, горбатые коровы и маленькие продавцы фруктов: народ цвета мела и земли, представленный во всем своем разнообразии, среди которого мелькала порой грациозная фигурка женщины, задрапированной в сари нежных тонов. Эта триумфальная арка называлась Воротами Индии, и имя свое получила недаром...

Стоя рядом с машиной, откуда гостиничные слуги извлекали багаж, венецианец неспешно осматривался: ему казалось, что он попал в декорацию, где будут разыгрывать «За восемьдесят дней вокруг света». Но вдруг из толпы «статистов» вырвалась молодая женщина, вооруженная «Кодаком», и побежала через площадь так, как это делают фотографы, то есть не обращая ни малейшего внимания, куда мчится. При этом она то и дело оборачивалась, выискивая наилучшую точку для съемки. Дальше все произошло мгновенно: девица-фотограф влетела в груду багажа, едва не упала, ухватилась за первое, что подвернулось ей под руку, – а подвернулось ей плечо Адальбера, – потеряла свой белый шлем и расхохоталась.

– Sо sorry!– начала она. – I am... Но археолог уже ее узнал.

– Леди Мэри?.. Господи, какая приятная встреча!

– И неожиданная, – подхватил Альдо. – Мэри, что вы делаете в Бомбее?

Онемев от удивления, она поочередно разглядывала их так, словно они свалились с неба. А насмотревшись, наконец выговорила:

– Привет, это я должна вас об этом спросить! Ну и откуда же вы взялись?

– Да с корабля, разумеется! – объяснил Альдо, которого эта внезапная встреча привела в полный восторг, и наклонился, чтобы поцеловать крестную своей дочери.

Но она закричала:

– О боже! Чуть не забыла... Увидимся позже!

И, ограничившись этими краткими разъяснениями, нырнула в двери отеля. Почтительно склонившиеся служащие едва успели открыть перед ней двери. Двое друзей, которых она так неожиданно бросила, в полном недоумении смотрели, как Мэри Уинфилд, одна из двух лучших подруг Лизы, исчезает в недрах отеля, куда и они вскоре за ней последовали.

– Что это на нее нашло? – удивлялся по дороге Адальбер, несколько даже оскорбленный таким поведением. – Не понимаю, какая муха ее укусила!

Дело в том, что, начиная с крестин близнецов, он испытывал некоторую слабость к молодой англичанке, не меньше ценя ее юмор и энергию, чем хорошенькое, неизменно улыбающееся личико, светлые, такие же непокорные, как у него самого, кудри и искрящиеся ореховые глаза, придававшие ей вид бесенка, задумывающего очередную проказу. Мэри, так же презиравшая условности, как и Лиза, одна была в курсе выходки дочки швейцарского банкира, бросившей фамильные дворцы ради того, чтобы облачиться в лишенную элегантности одежду Мины Ван Зельден, выдающейся секретарши. Дочь чудовищно богатого члена Парламента, она покинула родительский дом и предпочла поселиться в Челси, чтобы развивать свой талант художника. Впрочем, талант действительно был, и, хотя раздражал ее семью, ей самой начинал приносить лестные заказы.

Альдо снисходительно и философски пожал плечами:

– Мэри никогда ничего не делает, как другие. Незачем и задаваться вопросами на ее счет. Ты же слышал собственными ушами: увидимся позже. А пока давай примем душ и переоденемся!

Отель «Тадж-Махал» размерами мог сравниться, может, только с дворцом какого-нибудь из правителей, где полным-полно переходов, внутренних дворов, двориков, застекленных галерей. Глядя на его затянутые красным бархатом стены, большие вентиляторы с медленно вращающимися лопастями под потолком, на огромные люстры богемского хрусталя и армию слуг в красно-белых одеждах, наши путешественники почувствовали себя так, словно попали в некий шлюз между Западом и Востоком, но с явным креном в сторону последнего. В холле было столько народу, что он напоминал рынок, с той только разницей, что здесь толпились люди разных национальностей и рас, и объединяло всех лишь одно: материальное благополучие.

Войдя в свой номер, просторный, как внутренность вокзала, отчего огромная кровать под белой москитной сеткой казалась игрушечной, Альдо бросился к секретеру, где были приготовлены конверты и бумага, набросал короткую записку, сунул ее в конверт, на котором написал имя леди Уинфилд, и, позвонив слуге, велел передать письмо по назначению.

– Я только что послал записочку Мэри, пригласил ее с нами пообедать, – сообщил он Адальберу, который зашел проведать друга и взглянуть, как он устроился.

– По-моему, отличная мысль! Слушай, а не кажется ли тебе, что нам хватило бы одного номера на двоих? У меня ощущение, что я живу среди пустыни...

– Никто не мешает тебе эту пустыню заселить. Я совершенно уверен в том, что, стоит только кликнуть, и набежит целая толпа баядерок, – со смехом сказал Альдо.

– В такую жару? Ты смерти моей хочешь! Да еще эта штука еле вертится, – зло прибавил археолог, указав на вентилятор, лениво гонявший воздух под потолком.

– Позвони! Его заставят вертеться побыстрее. Я тоже, пожалуй, об этом попрошу...

В самом деле, через несколько минут блестящие лопасти завертелись вихрем, правда, воздух не стал от этого свежим и прохладным. Только душ принес некоторое облегчение, но, облачившись в смокинг и потратив кучу времени на завязывание галстука, Альдо начал жалеть о том, что не может облачиться в просторную местную одежду. Правда, он плохо представлял себе, как бы выглядел в тюрбане.

Ночь упала внезапно, словно театральный занавес, принеся с собой легкую прохладу. Впрочем, этого уже было достаточно для того, чтобы человек мог думать не только о своем самочувствии. Леди Уинфилд ответила, что рада будет пообедать с друзьями, и к семи оба спустились вниз, чтобы встретить ее.

Они нашли Мэри на большой, уставленной цветами террасе, которая примыкала к холлу и служила баром. И, хотя это бар был почти полон, там царило спокойствие, какое всегда наблюдается там, где собираются «люди из хорошего общества»: играл невидимый оркестр, велись неслышные разговоры. Леди Уинфилд, одетая в медового цвета вечернее платье с украшениями из топазов на шее и в ушах, приканчивала то, что принято называть крепким виски, а когда слуга-бой приблизился, чтобы принять заказ, попросила еще порцию. Казалось, настроение у нее превосходное, и для начала она попросила извинения за то, что так внезапно покинула их у входа в отель.

– Я заметила в холле почтового служащего и тут же вспомнила, что забыла принести вниз приготовленное письмо. А теперь объясните мне, наконец, что вы оба делаете в Бомбее?

– Мы здесь только проездом, – ответил Альдо. – Нас пригласили на праздник по случаю юбилея магараджи Капурталы.

– Как вам повезло! Это будет главное событие года здесь. Но... не рановато ли вы приехали? Если я правильно помню, все произойдет только 24-го числа этого месяца?

– Мы немного задержимся в пути. Мне надо уладить одно дело с другим правителем... – Он немного поколебался, но все-таки задал вопрос, который жег ему губы: – У вас есть какие-нибудь новости от Лизы?

И тотчас пожалел об этом, поняв, что придется давать объяснения, а может, и обо всем рассказать, но Мэри, казалось, совсем не удивилась. Альдо вздохнул свободнее.

– С августа ничего, – ответила она. – А до того я провела несколько дней в Ишле с ней и близнецами...

– Как они? – прошептал Альдо, у которого задрожал голос и слезы выступили на глаза.

Собеседница тепло улыбнулась ему, и ее рука, довольно крупная и крепкая для женщины, легла ему на рукав.

– Все здоровы, а близнецы – настоящие чертенята, которым всегда будет необходимо присутствие отца...

– Поскольку вы, Мэри, как мне кажется, в курсе дела, вы должны знать, что это зависит не от меня... пусть даже я виной тому, что все так печально сложилось. Едва вернувшись в Венецию после того, как я лежал и выздоравливал у тети Амелии, я написал Лизе. Написал длинное письмо, которое осталось без ответа.

– Я тоже написал ей письмо, – сказал Адальбер, – и, если мне она все-таки ответила, ее послание отнюдь не поощряло к продолжению переписки. Очень мило, любезно и вежливо она попросила меня заниматься своими делами. Общий смысл был таков.

– Узнаю ее стиль, – смеясь, произнесла Мэри. – Не зря она родилась в Швейцарии: вот уж кто не станет ходить вокруг да около!

– Это скорее можно считать достоинством. Но что неприятно, – заметил Адальбер, – Лизе ведь присуще и швейцарское упрямство тоже. Почему она не хочет допустить, что мы все время говорили ей одну только правду?

– А по-вашему, эту правду так легко было выслушивать? Поменяйтесь ролями, попробуйте встать на ее место! Ей лучше, чем кому-либо другому, известно, какой успех у женщин имеет Альдо... и до какой степени он к этому чувствителен. Честно говоря, думаю, я сама реагировала бы так же...

– А вам не кажется, что я тоже могу обидеться? – вступил в разговор задетый за живое князь. – Она нимало не колебалась, выбирая, чьим словам верить: моим или кузена Гаспара!

– Вы с ним виделись, с кузеном Гаспаром?

– Никак не мог этого сделать. К нему ходил Адальбер.

– И хуже всего то, – вздохнул последний, – что этот самый Гаспар оказался хорошим парнем. Он прямо посмотрел мне в глаза и заявил, что рассказал только о том, что видел сам. А когда я ему намекнул, что в услугах частного детектива никто не нуждался, ответил, что давно любит Лизу и воспринимает всякое покушение на святыню, каковой является ее счастье, как личное оскорбление. Конечно, после этого мы могли и подраться, но это мало что изменило бы...

– Ну и хорошо сделали, что не пошли на скандал. Честно говоря, Альдо, я считаю, что в вашем теперешнем положении время работает на вас, а вам остается только быть терпеливым и... благоразумным!

Сказав это, Мэри одним духом осушила второй стакан и поднялась:

– Может, пойдем пообедаем? Я жутко проголодалась... Идя следом за молодой женщиной в большой обеденный зал, где цветы клонились под ветром, поднятым вентилятором, Альдо проворчал:

– Благоразумным, благоразумным! Как прикажете это понимать?

– Понимайте так, что в Индии полным-полно очаровательных женщин с большими томными глазами, – именно таких, которых мужчинам немедленно хочется взять под свое покровительство, – бросила Мэри, не оборачиваясь.

– Почему же Лиза сама не приехала проверить? Ее ведь тоже пригласили в Капурталу, а она даже не соизволила ответить. Я-то надеялся, что ей захочется взглянуть на такое исключительное зрелище.

– Вы сами по себе исключительное зрелище, – со смехом произнесла Мэри, пока Адальбер отодвигал от столика легкое кресло, помогая ей сесть. – Лиза пресытилась исключительными зрелищами, только и всего!

– Нет, Мэри, вы несносны! Вы все обращаете в шутку! Давайте сменим тему: не хотите ли все-таки поведать нам, что вы делаете здесь, да еще совсем одна? Вы еще не в том возрасте, чтобы играть в иссушенную солнцем старую путешественницу.

– О, я, как и вы, здесь только проездом, и в качестве официального лица, потому что еду в Дели к вице-королеве. Леди Уиллингдон хочет, чтобы я написала ее портрет.

– Браво! – захлопал в ладоши Адальбер. – Вот это и называется признанием. Ваша душенька довольна, леди Мэри?

– Да-а-а... Хотя официальные портреты часто бывает скучно писать. Мне куда больше нравится изображать уличных певиц, или танцовщиц из Ковент-Гарден, или, например, старого пастора. Им есть что сказать, они даже могут сказать куда больше, чем какая-нибудь дива в вечернем платье, застывшая под водопадом бриллиантов. Но, слава богу, у вице-королевы оказалось умное и живое лицо. Правда, она обожает сиреневый цвет, от которого я не в восторге, но наказание будет не слишком суровым, – зато я увижу страну... Кстати, насчет страны! Альдо, вы ведь сказали, что собираетесь перед тем, как ехать в Капурталу, побывать еще у одного правителя? Я не ошиблась?

– Да, в самом деле...

– У кого же?

Морозини, занятый тем, что диктовал заказ метрдотелю, не ответил. Вместо него это сделал Адальбер:

– Мы едем к магарадже Альвара.

Мэри вздрогнула, и в ее прелестных ореховых глазах появился испуг:

– О, нет! Неужели вы поедете к этому... ммм... ненормальному?

– Вы его знаете?

– Лично – нет, хотя видела один раз на приеме. Допускаю, чтона первый взгляд он может показаться привлекательным, он любит покрасоваться и, наверное, это один из самых богатых людей среди равных ему по положению. Пожалуй, Альвара можно даже назвать красивым, но для того, кто умеет, как я, читать по лицам, физиономия этого человека выражает самую холодную жестокость. Знаете, какое у него любимое развлечение, когда он у себя? Привязать молоденького мальчика, наполовину растерзав его, к двум повозкам, в которые впряжены волы, и пустить упряжки по самым плохим дорогам.

– Фу! Да он настоящий мерзавец! – поморщился Адальбер.

– Тем не менее, он считает себя святым, поскольку строго исполняет религиозные законы. Он может до бесконечности рассуждать на темы индуистского мистицизма и реинкарнации.

– Это я знаю, – улыбнулся Альдо, без особого удовольствия вспомнив долгий день, проведенный в «Кларидже». – Но справедливости ради уточню: он умеет дружить, умеет проявлять великодушие и доказал мне это... – Я же сказала, что он любит покрасоваться. Дружить – это совсем другое дело! Вот сейчас расскажу вам одну историю, которая произошла в той самой делийской резиденции, куда я направляюсь. Вице-королева непременно хотела заполучить Альвара на какой-то праздник. Для начала он отказался под тем предлогом, что там гостей непременно сажают в кожаные кресла, а его религия, чрезвычайно уважающая священных коров, запрещает ему какой бы то ни было контакт с их шкурами. Он, впрочем, вообще утверждает, будто никогда не прикасался к коже и носит только шелковые перчатки.

– Точно. И даже две пары, – заметил Морозини.

– Вы и это уже знаете? Ладно, продолжу. Желая доставить ему удовольствие, вице-королева велела покрыть всю мебель ситцем с цветочным рисунком – магараджа обожает розы! – и сообщила ему об этом. После этого он приехал в Дели на одном из своих «Роллсов», который из осторожности внутри застелил коврами, и вышел оттуда лишь на строго необходимое время. Но это еще не все, что он проделал с хозяйкой дома: он ее самым прямым образом унизил!

– Как? Женщину? Вице-королеву?

– Да! Приглашенный на большой обед, он явился роскошно одетый и буквально усыпанный бриллиантами. Во время обеда леди Уиллингдон долго восхищалась одним бриллиантовым кольцом, которое Альвар носил поверх тонкой шелковой перчатки, призванной уберечь его от нечистых прикосновений. Сняв кольцо, он нехотя протянул его вице-королеве. Оная естественно, надела кольцо на палец – ей было интересно, как оно смотрится на ее руке. Однако у этикета, принятого при дворе этой благородной дамы, есть один мелкий недостаток, общий с правилами хорошего тона, введенными королевой Мэри: если ей у кого-нибудь понравится та или иная вещь, считается... ну, скажем, хорошим тоном ей эту вещь подарить. И Альвар это отлично знал.

– Ну и...

– Чего вы меня торопите? Ничего не скрою, не волнуйтесь. Итак, все ждали, что кольцо станет собственностью хозяйки дома, но магараджа и не подумал дарить перстень. Наоборот, решив, что его бриллианты слишком долго гостят на руках вице-королевы, которая не уставала ими любоваться, он попросил вернуть ему кольцо. Если это, конечно, можно назвать «попросил»! Потом он подозвал слугу, велел тому наполнить чистой водой хрустальный стакан и опустил туда кольцо, чтобы очистить его от чужого прикосновения, потом вытер его скатертью и спокойно надел на палец. Можете себе представить, какие лица стали у вице-королевы и всех присутствовавших при этом англичан?

– Хамство немыслимое, – согласился Альдо, – но ненаказуемое. Мне куда меньше нравится история про повозки с быками...

– Я с вами согласна, но рассказала все это исключительно для того, чтобы отговорить вас ехать в Альвар. С вами там только несчастья и могут приключиться...

Адальбер рассмеялся:

– Только не с ним, дорогая моя! Магараджа обожает Альдо и обращается с ним с невероятной почтительностью...

– Именно это больше всего меня и тревожит! У него пять жен, но кому не известно, что он – педераст? Все его «адъютанты», из которых иным не больше десяти-двенадцати лет, прошли или пройдут через хозяйскую постель: не случайно же он всегда выбирает слуг за красоту! И красоту определенного типа!

Морозини успокаивающим жестом положил ладонь на руку молодой женщины:

– Дорогая моя, я ведь не желторотый птенчик. Мне за сорок, и меня уже не пугает ваш индийский Калигула. Впрочем, мы не собираемся задерживаться у него надолго: почти сразу вместе с Альваром мы отправимся в Капурталу.

– Ну и замечательно! Зачем ехать к Альвару? Если у вас есть с ним какие-то дела, лучше решить их в Капуртале!

– Это невозможно! Я должен передать магарадже купленную им у меня драгоценность. Это непременное условие.

– Что за бред! Верните ему деньги и продайте эту вещь кому-нибудь другому.

– Нет, милая моя! Эта драгоценность – настоящее проклятие, и я был слишком счастлив, когда нашел для нее покупателя. И потом, я дал слово. Так что не мучайте себя понапрасну и верьте: все пройдет хорошо.

– Да и я всегда буду рядом! – с широкой улыбкой заключил Адальбер. – А уж вдвоем-то мы с ним справимся, и не таких повидали...Мэри Уинфилд не ответила. Ее задумчивый взгляд поочередно задержался на лицах обоих мужчин, сидевших рядом с ней, и наконец остановился на лице Морозини.

– И все-таки хотела бы понять... – продолжала она. – Вы ведь сказали, что Лиза была вместе с вами приглашена в Капурталу? Так вот, если допустить, что она приняла бы приглашение, что бы вы сейчас с ней делали? Взяли бы с собой в Альвар?

– Разумеется.

– Надо же! – вздохнула Мэри, взяв у Альдо предложенную ей сигарету. – И какая она умница, что отказалась! Дело в том, дорогой мой, что ваша жена даже не вышла бы из здания вокзала: ее усадили бы в поезд и отправили в Дели, а может, вернули бы в Бомбей.

– Вы, должно быть, шутите? Альвар говорил мне совершенно иное.

– Нисколько не шучу. Ни одна европейская женщина никогда не удостаивалась позволения провести сколько бы то ни было времени у этого милого парня. Так что я повторяю свой вопрос: что бы вы делали в таком случае?..

– Ни к чему и спрашивать! Естественно, уехал бы вместе с ней...

– А ваше дело чести?

– Ох, до чего же вы несносны!.. Вы меня просто измучили своими нападками, но я начинаю радоваться тому, что Лиза но я поехала со мной... а прежде так из-за этого огорчался!

– Что ж, видите, и я вам хоть на что-нибудь да сгодилась. Когда вы уезжаете?

– Завтра вечером. А вы? Может быть, поедем вместе до Джайпура, где у нас пересадка на Альвар, вам оттуда удобней ехать дальше, в Дели?

– Удобно-то удобно, и я бы с удовольствием, но мне надо остаться здесь еще на несколько дней. У меня в этом городе друзья, и, поскольку не каждый день приезжаешь в Индию, я хочу этим воспользоваться...

– Что ж, вполне естественно. Собственно говоря, вице-король ведь наверняка поедет в Капурталу... Так, может быть, увидимся там?

– Каким образом? У вице-королевы и без того слишком много багажа, чтобы она стала обременять себя еще и портретисткой... Нет-нет, увидимся позже, дорогой мой... если вам удастся вырваться живым из когтей тигра.

– За что я вас люблю, дорогая моя, так это за ваш оптимизм! Не хотите напоследок сказать нам что-нибудь более приятное?

Мэри немного подумала, покраснела, потом, глядя князю прямо в глаза, произнесла:

– Берегите себя! Я уже видела, как плачет Лиза. Я не хочу увидеть ее под вдовьим покрывалом. Это ее убьет. Помните об этом!

И, не дав ему времени даже вздохнуть, Мэри Уинфилд переменила тему: как опытная путешественница по стране, она теперь принялась доказывать двум друзьям, что между индийскими поездами и Восточным экспрессом нет ничего общего...

Около полуночи Морозини и Видаль-Пеликорн покинули Бомбей, так его и не увидев. Пожалуй, и времени у них на это было маловато, но главное – не было желания. Этот большой портовый город, сырой, суетливый и удушливый, им не нравился. Может быть, причиной тому были грифы, выполнявшие задачу могильщиков. Альдо и Адальберу показали возвышающиеся над пальмами Башни Безмолвия, башни смерти, где этих отвратительных птиц дважды в день кормили трупами приверженцев Заратустры. Смысл– действа был чудовищно прост: для того чтобы не осквернять Мать-Землю, обнаженные тела раскладывались на покатых концентрических террасах мощных башен, а затем, когда от трупов оставались только кости, сбрасывали останки в центральный колодец... Одного этого было достаточно, чтобы у друзей пропало всякое желание гулять по городу.

– Я даже крематорий на Пер-Лашез выносить не могу, – вздохнул Адальбер, – а здесь и пяти минут бы не выдержал.

Так что наши герои с чувством явного облегчения заняли места в соседних, но не сообщающихся купе, в которых им предстояло провести не меньше двух дней, поскольку движение поездов не подчинялось никакому расписанию.

Ночь стояла почти прохладная, и Альдо, несмотря на возмущенные протесты своего слуги Рамеша, решил хотя бы на время отказаться от тройной защиты двери: стекла, ветки от насекомых и деревянной створки. Сегодня вечером вентилятор под потолком казался ему бесполезным, и, пока поезд начинал свое медленное продвижение к северу, в сторону Дели, венецианец стоял, облокотившись на окно, и, вдыхая пряный воздух этой завораживающей страны, мечтал о том, чтобы чудесная, но столь обременительная драгоценность, которая сейчас мирно дремала в его чемодане, безвозвратно затерялась на ее просторах.

Вскоре пришлось закрыть окно: локомотив выплевывал тучи мелкого угля. Под суровым взглядом Рамеша Морозини наконец решился лечь в постель, и оказалось, что он прекрасно себя чувствует на этом несколько жестковатом, но достаточно широком ложе. Поблагодарив Рамеша улыбкой за пожелание доброй ночи, он почти сразу уснул и спал сном младенца до тех пор, пока его не разбудили, предложив чашку горячего чая и сообщив, что он должен готовиться идти завтракать в вагон-ресторан. Там князь застал Адальбера, который глаз всю ночь не сомкнул, а потому пребывал в довольно хмуром настроении...

– Ты хоть заметил, что этот поезд больше десяти раз останавливался? Просто дилижанс какой-то, честное слово! Как можно спать в таких условиях, – кипятился он, набрасываясь на яйцо всмятку так, словно оно-то и было во всем виновато.

– Может, тебе надо было попросить твоего боя рассказать тебе сказку или спеть колыбельную? Здесь поезда покрывают большие расстояния и останавливаются во всех более или менее крупных пунктах на своем пути. Ты к этому привыкнешь.

– До чего у тебя счастливый характер! А пыль? Ты и к ней привык тоже?

Вентиляторы отгоняли пылинки от столов, но они тем не менее продолжали невинно кружиться в чудесном утреннем солнечном свете.

– Все равно ничего другого не остается! Тебе надо постараться поспать днем. Тем более что, если верить «расписанию», мы должны в три часа прибыть в Джайпур, чтобы пересесть на другой поезд, в три часа утра – учти!.. И придется два часа ждать поезда на Альвар...

– Куда мы, я полагаю, тоже прибудем среди ночи? – проворчал археолог. – Похоже, в этой стране поезда отправляются и прибывают всегда между полуночью и рассветом. Они что здесь, не могут поступать, как все люди?

– Если учитывать дневную температуру в жаркий сезон, это не кажется таким уж глупым!

– Ну да, конечно! Особенно если учесть, что ночью здесь собачий холод!

Адальбер решительно не хотел сдавать позиции. Позавтракав, Альдо закурил сигарету, чтобы скоротать время до следующей остановки. Преимущество отдельных купе состоит в том, что можно спокойно наслаждаться всеми дорожными радостями, не слыша недовольных выступлений соседа...

Странное вышло путешествие: монотонный стук колес отмерял части фильма, в котором ровно ничего не происходило. Альдо смотрел через стекло на унылый пейзаж. Остались позади пышные окрестности Бомбея с их оранжерейной жарой. Теперь они ехали по бескрайнему пространству, покрытому высохшей травой, напоминающему саванну, где изредка встречались рощицы пыльных деревьев или искривленные кустарники, а с ветки на ветку лениво перепархивали птицы. Иногда картину несколько оживляло стадо газелей. Единственным развлечением служили остановки на маленьких станциях: там целые семьи индусов, одетые в пропыленные одежды из хлопка, сидя на голой земле, ждали поезда. Кое-где на перрон выходила корова, с пресыщенным видом пережевывая пучок травы. Время от времени попадался оазис с неподвижным прудом или же словно выросший из желтой земли пик скалы, на котором, подобно одинокому стражнику, несущему ненужную тысячелетнюю службу, гордо торчали стены форта. И тогда достаточно было появления нескольких тюрбанов и сари на ближайшей станции, чтобы Морозини вообразил целую историю о любви и войне, о пленной принцессе, влюбленном поэте и диких завоевателях, которые, ворвавшись в ворота, находят лишь пепел костра, куда бросилась, спасаясь от них, прекрасная дева...

По правде сказать, ему не приходилось напрягать воображение, потому что Рамеш оказался хоть и не слишком красноречивым, но хорошим гидом, всегда способным сказать ему название места и поведать, что там происходило когда-либо. И потому Альдо, невольно завороженный этими рассказами, не отходил от окна и доехал до Джайпура, не открыв ни одной книги и газеты из тех, которые прихватил с собой.

Двухчасовая остановка в Джайпуре оказалась невероятно утомительной. Альдо знал, что столица Раджастана, несомненно, самый крупный в Индия центр драгоценных камней, была, кроме того, одним из самых красивых и интересных индийских городов. Однако приходилось довольствоваться тем, что можно было увидеть со стороны вокзала.

– Никто нам не помешает осмотреть город на обратном пути, – философски заметил Адальбер. – После юбилея будет некуда торопиться, времени предостаточно.

Сама мудрость говорила его устами, поскольку и речи не могло быть о том, чтобы нарушить программу и заставить ждать непредсказуемого магараджу. Разве не расписал он едва ли не по минутам путешествие того, кого называл своим «братом»? Последнее обстоятельство несколько тревожило Адальбера:

– В полученных тобой указаниях ни слова не говорилось обо мне, и у меня Не сложилось впечатления, что я тоже являюсь членом его семьи...

– Ты входишь в мою семью, и он это знает. Я сказал ему, что мы вместе совершаем путешествие в Индию. Значит, он ожидает твоего появления...

Тем не менее, когда в четыре часа утра они вышли из поезда на продуваемый ветром перрон прелестного маленького альварского вокзала из розового песчаника, то обнаружили там тонкую фигуру адъютанта в тюрбане, двух вооруженных до зубов воинов и слугу, держащего на подносе дымящуюся чашку чая. Одну-единственную... и Морозини гневным жестом от нее отказался:

– Насколько мне известно, капитан, нас здесь двое! И Его Величеству это тоже известно. Почему же здесь только одна чашка?

– Этот обычай исполняют лишь по отношению к почетным гостям, – объяснил офицер. – Ваше сиятельство может видеть, что мы пришли встречать другого гостя магараджи, – прибавил он, кивнув тюрбаном на только что сошедшего с поезда персонажа в меховой шубе и папахе, который шел к ним, волоча за собой чемодан.

– Кто это? – полюбопытствовал Морозини, видя, что никто не собирается избавить новоприбывшего от громоздкого багажа.

– Знаменитый астролог из Бомбея, Шандри Пател. Извините, мне придется ненадолго отлучиться!

Он отошел в сторону, щелкнув пальцами, подозвал двух солдат, которых путешественники поначалу не заметили, и указал им на астролога. Те направились к нему, забрали чемодан и, ухватив каждый за свою руку и не обращая ни малейшего внимания на протесты путешественника, потащили его к военной машине, стоявшей неподалеку от внушительного «Роллс-Ройса».

– Куда его везут? – не скрывая изумления, спросил Морозини.

– В тюрьму, – ответил офицер с таким видом, словно это было само собой разумеющимся делом.

– И он добровольно отправляется в заключение? Специально для этого приехал? – удивился Адальбер, припоминая, что видел в вагоне-ресторане этого кругленького человечка с оливковым лицом. Он казался тогда неизменно довольным собой и изображал знатного вельможу.

– Он приехал, потому что Его Величество его пригласил.

– Если Его Величество имеет обыкновение так принимать гостей... – начал Альдо, поворачиваясь, чтобы вернуться в вагон.

– Нет, ваше сиятельство! Это совсем другой случай. Если этот человек приехал, значит, он плохой астролог.

– Почему вы так решили?

– Я ничего не решал. Так думает магараджа. Он плохой астролог, потому что не сумел прочесть по звездам, что по прибытии его ждет тюрьма. Извольте следовать за мной, господа!

– Что ж, – прошептал Адальбер на ходу, – думаю, нас ждут сюрпризы... Хорошо же это все начинается!

– Единственное, что остается, это не слишком здесь задерживаться, – так же тихо ответил Альдо. – Я постараюсь уладить дело за один день, и мы уедем.

– Ох, чует мое сердце, нелегко будет это сделать! Не забывай, он пообещал тебе охоту на тигра!

– Но я терпеть не могу любую охоту!

Дальше спорить было некогда: они подошли к длинной машине, мягко отливавшей серебром в свете узкого лунного серпика. Слуга открыл дверцу с гербом перед Морозини, который тотчас отстранился, пропуская вперед друга. Это, несомненно, было нарушением протокола, поскольку тот явно не считался почетным гостем, но венецианец был твердо намерен играть по собственным правилам. Адъютант промолчал, только с трудом сглотнул, и Альдо стало его жаль.

– Ваш хозяин оказал мне честь назвать меня своим братом, – объяснил он с самой обезоруживающей улыбкой. – Я постараюсь ему внушить, что эта великая честь не отменяет моей привязанности к давним друзьям.

И он присоединился к Адальберу на подушках, которые, как и вся внутренность машины, были покрыты тигриными шкурами... Это не привело его в восторг. Самый грозный из всех хищников, казалось, стал символом этого государства: у его правителя были тигриные глаза и, наверное, те же свирепые инстинкты. Инцидент на вокзале достаточно красноречиво говорил о его холодном и жестоком юморе. «Надо выбраться отсюда как можно скорее», – подумал он. Оставалось выяснить, насколько это будет легко. Туманное предчувствие подсказывало ему, что они с Адальбером, несмотря на изысканный комфорт роскошной западной машины, только что попали в давно прошедшие времена, где все зависело от воли одного-единственного человека. Адальбер, должно быть, думал так же, потому что Альдо внезапно услышал:

– Как бы там ни было, мы не станем болтаться здесь после даты, назначенной для отъезда в Капурталу.

– Похоже, и тебе неспокойно? Адальбер поморщился.

– Атмосфера не располагает к безмятежности. Этому типу слишком нравятся тигры. И теперь они мне повсюду мерещатся. Один даже на дверцах нарисован, поддерживает вместе с быком герб этого господина. Да и на самом гербе изображен катар, знаменитый индийский кинжал, на лазурном поле. Уж очень все это вместе мало успокаивает!

– Согласен, но должен же здесь, как и во всех индийских государствах, существовать какой-нибудь британский резидент? О, смотри, до чего красиво!

Забыв о своих смутных страхах, Альдо только что увидел Альвар на рассвете, и это зрелище оказалось невыразимо прекрасным... Огромный город расстилался у гор Аравалли, отделявших эти места от бесплодных равнин севера Индии. Над ним возвышался увенчанный крепостью пик скалы, а внутри, за огромными стенами и глубокими рвами, простиралась синяя водная гладь, в которую уходили широкие беломраморные ступени, с изящными беседками с тонкими колоннами и золочеными куполами. Вдоль маленького озерца шла узкая набережная, обводившая ряд сказочных дворцов и храмов, перемежавшихся садами. Удивительные сочетания красок, от чуть розовато-белого до глубокого пурпура, и все это оправлено в золото и серебро, вспыхивает искрами, а вверху летают белые голубки. Это похоже было на Багдад «Тысячи и одной ночи», на небесный Иерусалим. Обоим гостям могло бы показаться, что они очутились в раю, если бы не почти осязаемая угроза, исходившая от древней крепости с ее неприступными стенами, напоминавшими о том, что они призваны внушать страх.

У подножия гор, спиной к синему озеру, стоял окруженный садами дворец магараджи, Виней Вилас Махал. Его монументальные ворота, которые стерегли стражи в красно-золотых одеждах с длинными копьями, распахнулись перед роскошной машиной. Колеса мягко зашуршали по посыпанным песком дорожкам, затем по плиткам из красного и цвета слоновой кости мрамора.

Когда машина остановилась, откуда-то из-под плит внезапно выросла целая толпа слуг, одетых в белое, но из машины никто не вышел. Только капитан, который встречал их на вокзале, а потом занял место рядом с шофером, извинившись, скрылся во дворце.

– Этому типу непонятно, как поступить со мной, – проворчал Адальбер. – Пошел за распоряжениями...

А пока у них было время полюбоваться огромным двором, и впрямь великолепным со своими беседками с колоннами в виде лотосов и множеством балконов с куполами. Над центральным павильоном реял флаг магараджи, бело-красно-сине-желтый, с тем же гербом, что и на машине. Но в то утро Адальбер был совершенно не склонен проявлять терпение.

– Мне очень хочется попросить шофера отвезти меня в гостиницу. Должна же быть в таком большом городе хоть какая-нибудь гостиница!

Альдо не успел ответить: офицер появился снова, а рядом с ним – невысокий худой человечек с медным лицом под белым тюрбаном и огромным носом, одетый в длинный сюртук, украшенный перламутровыми пуговицами. Альдо сразу его узнал: это был секретарь магараджи.

– Мне доверена величайшая честь приветствовать вас, господа, и проследить за вашим размещением. Его Величество поручил вас моим заботам до вечера, когда в честь вашего приезда будет дан большой обед...

– Магараджа сейчас отсутствует? – коротко и резко спросил Морозини, недовольный, поскольку он намеревался уладить дело с жемчужиной как можно скорее. – Мне казалось, он назначил встречу на сегодня?

Лицо секретаря озарилось широкой улыбкой, он снова склонился, сложив руки перед грудью:

– Вчера, сегодня, завтра... Что значит время? В Индии его не существует, а здесь – в особенности! Его Величество охотится с гостем, присланным Британским музеем в Резиденцию. По пути сюда поезд пересек большой охотничий заповедник Сариская, угодья государя...

– Возможно. Ночью в ваших поездах ничего не разглядеть. Мне и в самом деле показалось, что, подъезжая, мы видели какие-то лесистые холмы, пруды...

– Здесь полным-полно дичи, – лирическим тоном изрек секретарь. – Здесь водятся леопарды, дикие кошки, антилопы и, разумеется, господин тигр. Его Величество очень гордится своим заповедником и хотел показать его нежданному гостю.

– Он тоже охотник?

– Нет. Ботаник... но в заповеднике можно всякое найти.

– Хорошо. А пока нам хотелось бы отдохнуть и, главное, смыть с себя эту пыль...

– Более чем справедливое желание! Примите мои извинения!

Человечек хлопнул в ладоши. Два роя босоногих слуг завладели багажом путешественников... и потащили его в двух противоположных направлениях. Морозини тотчас запротестовал:

– Мы живем в разных частях дворца? Но здесь, наверное, достаточно просторно для того, чтобы нас поселили вместе?

– Здесь не гостиница, – сказав это, секретарь сплюнул на землю. – И потому апартаменты приглашенных находятся в разных местах. В чем были бы почести, если бы они селились рядом? Достопочтенные гости встретятся сегодня вечером за обедом. Им едва хватит дня для того, чтобы оправиться после долгого и трудного путешествия...

Ничего не поделаешь, пришлось подчиниться. Обменявшись сокрушенными взглядами, друзья последовали каждый за своими чемоданами. Морозини, со своей стороны, войдя в боковую дверь, оказался в широком коридоре с полом, выложенным черными мраморными плитками. Мебели здесь не было, зато стены украшали яркие фрески. Коридор заканчивался путаницей квадратных садов с прохладными фонтанами, ажурных галерей и дворов, которая заканчивалась крутой лестницей, а та вела к другой галерее, в середине которой перед путешественником, наконец, открылись резные и раскрашенные створки двойной двери: он был на месте, и высокий худой слуга, одетый лучше других, уже раскрывал его чемоданы.

Посередине большой комнаты стояла огромная кровать с серебряными ножками, застеленная покрывалом из пурпурно-серебряной парчи, она одиноко возвышалась среди великолепных ковров теплых расцветок, под большой красно-золотой люстрой венецианского хрусталя. Другой мебели почти не было, разве что несколько старинных расписанных сундуков и нескольких кресел с пурпурными и золотистыми подушками. На стенах, в высоких нишах, коллекция чудесной восточной живописи под стеклом, и повсюду – цветы в высоких вазах, стоящих на полу. Смежная со спальней ванная, где тоже суетились слуги, была не менее роскошной. Морозини впервые видел углубленную в пол ванну из розового кварца с золотыми кранами и золотым кругом душа над головой. Здесь, среди этих стен, где куски такого же розового кварца чередовались с крохотными зеркалами, стоял массажный стол, а на чем-то вроде туалетного столика столпились флаконы с этикетками лучших парижских парфюмеров и целая коллекция кремов и лосьонов, на которые Морозини поглядел неодобрительно.

Что касается духов, для себя Альдо их терпеть не мог, делая исключение только для любимой лавандовой воды, и наблюдаемое тут изобилие ароматов и притираний создавало у него ощущение, что он оказался в туалетной комнате куртизанки. Особенно если прибавить к этому целые кипы розовых полотенец и халатов, украшенных золотыми иероглифами. Он жестом подозвал слугу, который разбирал чемоданы, тот представился, назвавшись Аму и объяснив, что приставлен к Альдо и будет служить ему все время его пребывания во дворце.

– Ты вполне уверен, что эти покои предназначены именно Для меня? Здесь столько духов, кремов, все эти хрупкие штучки... Я ведь все-таки не женщина!

Слуга еще шире распахнул и без того огромные темные глаза.

– Это самая красивая комната во дворце после покоев Его Величества, сагиб, – заикаясь, объяснил он. – Она близко от комнат хозяина, сагиб, и хозяин предназначает ее для тех гостей, которых любит. То есть она редко служит... – прибавил Аму, понизив голос почти до шепота. – Но, если надо ему сказать, что сагибу комната не нравится...

На этот раз в текучих зрачках слуги отразился подлинный ужас, и Морозини пожал плечами:

– В таком случае ничего не станем ему говорить... Случалось мне жить в помещениях и похуже этого, – прибавил он с беспечной улыбкой, очаровавшей уже стольких людей. – Но не мог бы ты сказать мне, в какой части дворца поселили джентльмена, который прибыл вместе со мной?

Жест Аму, говоривший о полном его неведении, подразумевал одновременно и то, что для него проблема совершенно не имеет значения, и улыбка Альдо исчезла.

– Дело в том, – сухо произнес он, – что этот человек – мой самый дорогой друг, и я хотел бы знать, где он. Когда ты это выяснишь, немедленно отведи меня к нему...

– Боюсь, это будет нелегко, сагиб... Тем не менее Аму, склонившись со сложенными перед грудью руками, растаял подобно белой тени, оставив Морозини наедине с наполненной ванной, где на поверхности воды плавали лепестки роз. Делать ему было больше нечего, а помыться все равно необходимо, и он блаженно погрузился в воду, чтобы избавиться от желтой пыли, облепившей тело подобно второй коже. Энергично отскреб пыль, сполоснулся под душем и почувствовал себя так, будто родился заново. Потом растерся перчаткой из конского волоса, сбрызнул себя лавандовой водой и, обернув бедра одним из дурацких розовых полотенец, принялся бриться, сожалея в эту минуту о легкой руке Рамеша, своего боя, которого оставил на вокзале, дав ему достаточно рупий, чтобы тот мог дождаться его, Альдо, возвращения. Сожалея, потому что собственная рука венецианца сегодня была не такой уверенной, как обычно, и он порезался.

– Сагиб мне позволит? – Аму, подошедший бесшумно, ибо ступни были босыми, оказался рядом с ним и мягко, но непреклонно завладел бритвой, потом обработал ранку.

– Ну что? – спросил Морозини, – ты знаешь, где мой друг?

– Я главным образом знаю, где нет друга сагиба.

– То есть?

– Его нет во дворце. Пока тебя сюда вели, его увезли в машине, на которой вы оба приехали... Пожалуйста, сагиб, не двигайся, а то я тоже окажусь неловким... а для меня это будет позором!

– Не понимаю. Я видел, как он ушел следом за своим багажом в другую сторону от того двора, где все еще стоял «Роллс-Ройс», на котором мы прибыли сюда:

– Машина потом снова подобрала его в садах...

– Немыслимо! – проворчал Альдо, чувствуя, как им овладевает гнев. – И ты не знаешь, куда его отвезли? Надеюсь, все же не на вокзал? Потому что если это так, то собери мои чемоданы: я тоже уезжаю, как только покончу дела с твоим хозяином...

– Нет, нет, нет, сагиб! – простонал несчастный и перепуганный Аму. – Магараджа не мог бы сделать подобной веши. Твоего друга отвезли к Диван-сагибу.

– Диван-сагибу?

– Это... это первый министр. Очень мудрый и очень важный человек, твоему другу будет у него хорошо. И потом, – поспешил прибавить слуга, – Диван-сагиб будет на обеде сегодня вечером, и твой друг вместе с ним.

– Ты абсолютно в этом уверен?

– Уверен, сагиб! Совершенно уверен! Ты можешь положиться на Аму!

– Я только того и хочу, но не мог бы ты объяснить мне, почему мой друг должен жить у этого Дивана, а не здесь? Не потому ведь, что здесь не хватает места?

– Конечно, дело не в этом, но дворцовый астролог сообщил, что ты приедешь вместе с нечистым человеком, которого опасно оставлять здесь... Это не помешает другу сагиба прийти на обед, но, поскольку он не будет здесь ни мыться, ни... делать другие вещи, все это не так страшно.

– А Диван не боится нечистоты?

– С ним все по-другому: он мусульманин! У него совсем другие опасения.

Сказав все это, Аму удалился, чтобы проследить за тем, как накормят его нового хозяина перед тем, как тот предастся необходимому после долгого путешествия отдыху.

Оставшись один, Альдо подумал, что его пребывание здесь начинается не приятным образом, и чем короче оно окажется, тем лучше: в Капуртале он должен быть через две недели, а это не ближний свет. И вообще, о том, чтобы провести еще столько дней здесь, теперь-то уж и речи быть не может!

«Два дня! – решил он. – Я отвожу этому ненормальному максимум два дня. После чего уезжаю в Дели. Это даст нам с Адальбером время посмотреть город перед тем, как отправиться на праздник по случаю юбилея...»

Успокоив себя таким решением, Морозини, в общем, довольно приятно провел день. А потом наступил вечер...

В половине девятого за гостем пришел Аму, чтобы провести его по лабиринту галерей, лестниц и дворов до зала приемов, который предшествовал пиршественному залу и где приглашенные хозяином люди обычно пили коктейли и другие напитки по своему выбору.

Как и все остальные, это помещение было огромным и все целиком отделано белым мрамором. Князь полюбовался высоким сводчатым потолком, украшенным чудесной резьбой. В середине зала располагался декорированный цветами бассейн с фонтаном, к нему сходились два больших ковра, чьи мотивы, казалось, были навеяны этими самыми цветами. За широкими окнами виднелся освещенный парк, на краю которого оркестр магараджи играл английскую музыку – наверное, в честь ботаника, чей лысый череп, затерявшийся среди разнообразных тюрбанов других гостей, отражал огни громадных люстр с подвесками. Здесь были одни мужчины, человек двадцать самое большее, и на их пестром фоне магараджа выделялся, как исполинская розовая лилия среди поля первоцветов: сверкал бриллиантами и рубинами, которыми усыпаны были розы, вышитые на его бархатной тунике, сияние довершала диадема, словно ореолом ракет венчавшая его высокомерное лицо. Среди приглашенных мелькали слуги в бело-золотистых одеждах, поднося им на серебряных подносах стаканы с разноцветными напитками.

Когда вошел Морозини, разговоры разом прекратились. Бросив своего ботаника, Альвар устремился к почетному гостю, протянув ему обе – затянутые в перчатки! – руки и сияя улыбкой, открывавшей все зубы. Довольно, впрочем, красивые зубы...

– Мой друг!.. Мой драгоценнейший друг! Какую радость дарит мне ваше присутствие! Вот уже много недель я жду этой минуты. Хорошо ли вы доехали?

– Превосходно, Ваше Величество, но я...

– Идите, идите сюда, я представлю вам людей, которым выпало счастье обедать вместе с вами!

Взяв Альдо за руку, магараджа увлек его к другим гостям, среди которых были преимущественно крупные государственные чиновники или военные. Альдо поздоровался сначала с ботаником, сэром Джошуа Китингом, который описывал бородачу в тюрбане удивительные свойства новой разновидности Prosopis cineraria, более известной в Индии под именем кхейры и считающейся там почти священной, – он только что открыл в охотничьем заповеднике эту неведомую разновидность, и достоинства ее наверняка должны были оказаться поразительными. Здесь Морозини удостоился лишь небрежного пожатия руки и взгляда, который за невозможностью пройти поверх головы – роста у ботаника было маловато! – на краткое мгновение уперся в его галстук. Затем настал черед Дивана – сэра Акбара Гохинда, – и венецианец сразу понял, что имеет дело с сильной личностью и что этот человек ему нравится. Его узкое лицо с тонкими чертами и умными, задумчивыми глазами обрамляла седая бородка. Не слишком высокий, он тем не менее выглядел весьма элегантно в скромном тюрбане без украшений и черной шелковой тунике с алмазными пуговицами. Руки у него были поразительно красивыми, улыбка – дружеской. Мысль о том, что Адальбер остановился в доме этого человека, успокаивала («Вот только куда ты подевался сейчас, Адальбер?»). Археолога нигде не было видно...

Заметив, что князь ищет кого-то глазами, и перехватив его взгляд, первый министр спросил:

– Вы ищете вашего друга?

– Да, сэр Акбар. Мне сказали, что его отправили к вам, и я очень благодарен за то, что вы его приютили, но, признаюсь, я не слишком хорошо понимаю... – Я предпочел бы сам вам об этом сообщить, друг мой, – перебил явно недовольный Альвар. – Но в наших дворцах сплетни так быстро распространяются...

– Здесь так просторно и так много народу, неудивительно, что ветер быстро разносит новости. Сегодня днем я хотел повидаться с господином Видаль-Пеликорном, но мне сказали, что он... наносит визит Диван-сагибу...

– Я этому очень рад! – с улыбкой и легким поклоном произнес тот. – Это широко образованный человек, с которым мне приятно будет подолгу беседовать...

Но магараджа желал покончить с этим вопросом лично.

Просунув руку под локоть Альдо, он увлек его к одному из высоких окон, нетерпеливым жестом отстранив слугу с подносом.

– Не обижайтесь на то, что мои дружеские чувства к вам заставили меня временно удалить вашего друга. Я бы с удовольствием пригласил его во дворец в... другое время и при других обстоятельствах, но я непременно хотел, чтобы никто третий не встревал между нами. Да и звезды так посоветовали. Нам надо поговорить о стольких вещах, касающихся высочайших устремлений человека!

– Монсеньор, – произнес Морозини, – я приехал полюбоваться вами в вашем родовом замке, взглянуть на ваши коллекции. И если вы об этом не забыли, завершить сделку, но, боюсь, высочайшие устремления человека мне несколько чужды. Другими словами, я рассчитывал провести под дружеским кровом всего лишь несколько часов. В каком-то смысле – каникулы в удивительной обстановке дома истинного волшебника.

Эта маленькая лесть под конец разгладила складку, которая начала было появляться между бровей Джая Сингха. Слегка поколебавшись, он рассмеялся:

– Каникулы! Великолепное определение, мне нравится! Будут вам каникулы, дорогой князь... и больше того. Но пойдемте же обедать!

Опередив Морозини, а также ботаника, несколько сбитого с толку появлением нежданного конкурента, и старого Дивана, тихонько потиравшего руки, магараджа направился в пиршественный зал, где был накрыт нескончаемо длинный стол красного дерева, за которым между приглашенными оставалось большое расстояние. Разумеется, стол был роскошным со всеми этими хрустальными подсвечниками, чередующимися с золотыми блюдами, полными фруктов, и изобилием цветов, какие свойственны роскошным столам. Посуда тоже была из золота, и Морозини слегка приподнял брови: ему впервые в жизни доводилось есть из таких драгоценных тарелок. Выглядели они впечатляюще, но лично он предпочел бы хороший фарфор. Все это слегка напоминало прием у нувориша!

Джай Сингх сел на одном из концов стола, устроившись на чем-то вроде трона, заваленного парчовыми подушками, так что его ноги оказались на высоте столешницы. Рядом с ним стояло запертое на замок золотое блюдо: его собственный обед, который он съест, когда ему заблагорассудится, ведь и речи не может быть о том, чтобы он ел то же, что и гости. Морозини и сэра Джошуа поместили по обе стороны этого монументального сооружения. Соседом Альдо справа был Диван, соседом ботаника – один из командующих армией Альвара. За спиной у каждого гостя стоял слуга в белом, прямой и неподвижный, словно колонна, и готовый мгновенно исполнить малейшую его прихоть.

Начался балет огромных золотых блюд, нагруженных множеством закусок, большинство которых были Альдо неведомы, хотя в честь иностранных гостей решено было устроить обед на европейский лад. Окинув взглядом собрание многоцветных тюрбанов, окаймлявших стол словно цветочным бордюром, Морозини наклонился к Дивану:

– Не можете ли вы сказать мне, сэр Акбар, почему, принимая английского ученого, магараджа не пригласил других британцев? Должен же здесь быть резидент, как в других индийских государствах?

– Да, он у нас есть, – вздохнул старик, аккуратно поднося ко рту ложечку с икрой. – Только его никогда нет на месте. Сейчас, например, он в Дели. Он часто туда отправляется, оставляя в Резиденции лишь горстку подчиненных.

– И Его Величество позволяет ему такую свободу?

– Скажите лучше, он такую свободу поощряет! Когда сэр Ричард Блоунт находится здесь, он становится мишенью для стольких дурных шуток, что старается появляться во дворце как можно реже.

– Дурных шуток?

– Да, у Его Величества незаурядное чувство юмора. У британского резидента тоже, замечу в скобках, но, когда этот бедняга находит в своей ванной комнате выводок скорпионов или когда одному из тигров Его Величества позволяют погулять по садам Резиденции, сэру Ричарду это почему-то не слишком нравится. О, конечно же, слуг, виновных в таком упущении, сурово накажут, но все равно, как нарочно, стоит сэру Ричарду оказаться здесь, и он тотчас сталкивается с мелкими проблемами такого рода.

– Вы сказали, что слуг сурово наказывают?

– Его Величество приказывает обычно повесить их на деревьях в Резиденции. И присылает извинения. Леди Блоунт, во всяком случае, больше не желает приезжать в Альвар. Его Величество от этого в восторге, поскольку ненавидит европейских женщин. Он говорит, что они плохо пахнут...

– Европейские женщины или женщины вообще? Я ни одной не видел в этом дворце...

– И все же они есть, и недалеко...

Подняв голову, сэр Акбар показал Альдо взглядом верхнюю часть зала, где была расположена галерея, закрытая мраморными панелями с тонкой ажурной резьбой.

– Вы хотите сказать, что они там, наверху?.

– Да, это в самом деле так. Не сомневайтесь, существует и законная «магарани», и еще три других жены более низкого ранга, родившие правителю детей. Есть еще и сестры, и тетушки. Поверьте мне, женская половина плотно заселена. Просто государь очень строго соблюдает «пурда»[69]. И эти галереи устроены нарочно для того, чтобы женщины могли невидимо для нас принимать участие в церемониях...

Во время этого короткого диалога магараджа беседовал с ботаником. Альдо услышал последние слова:

– Мы рады, что вы нашли у нас то, что искали, сэр Джошуа. Значит, теперь больше ничто не мешает вам продолжить ваше ученое путешествие?..

Блаженное выражение, разлитое на лице ученого, подернулось тучкой непонимания:

– Продолжить путешествие, Ваше Величество? Я пока об этом не думаю. Я, конечно, уже нашел интересные образцы, но вовсе не уверен, что исчерпал все богатейшие возможности этого чудесного края, и собираюсь завтра же отправиться в поля...

– Тсс, Тсс, Тсс... Вы ни-че-го в этом не понимаете. А я говорю вам, что вы найдете образчики куда интереснее у моего соседа из Бхагатпура. Его охотничьи угодья больше моих, и растительность там совершенно удивительная! Так что я отдаю распоряжения насчет вашего отъезда... Нет-нет, не благодарите меня! Для меня это истинное наслаждение – помогать науке...

Дело было решено, прибавить нечего. Магараджа утратил интерес к гостю, которого так быстро спровадил, и внезапно осознал, что голоден. И, пока для его сотрапезников продолжался балет блюд, он велел поставить перед собой огромную золотую посудину с замком и отпер замок ключом, который подал ему один из слуг с тревожными глазами. Впрочем, этого странного человека окружали только молодые слуги, сменявшие таких же молодых адъютантов в дорогих шелках, но у всех без исключения был взгляд затравленного зверя, который Морозини успел в свое время заметить в «Кларидже».

Когда открылся купол риса ослепительной белизны, на котором были разложены всевозможные продукты – дичь, мясные шарики, овощи, яйца, а вокруг – множество маленьких тарелочек с разноцветными пряностями и приправами, воцарилась тишина. Сняв перчатку, Джай Сингх скатал шарик из риса, присоединил к нему кусочек дичи и обмакнул все это в красноватый порошок. Прикрыв глаза, поднес еду ко рту – и тут же выплюнул с воплем, за которым последовал поток слов. Диван перевел Альдо суть монолога:

– Яд!

– Что? В этой горе пищи – яд?

Старик устало пожал плечами:

– Если Его Величество так говорит, это, должно быть, правда... Думаю, вам не понравится то, что за этим последует...

Дальнейшее было стремительным и ужасающим: два стража схватили слугу, который принес ключ, и подтащили к высокому трону правителя. Тот жестом велел подать золотую чашу с крышкой. Другой страж взял на ложку немного риса,опустил его в чашку и вытащил покрытым сверкающими осколками.

– Толченое стекло! – шепнул Диван, но его голос был заглушён воплями несчастного, которому пришлось проглотить три ложки адской смеси, после чего его, наполовину задохнувшегося и стонущего от боли, увели из зала, где как ни в чем не бывало возобновился разговор. Магараджа вымыл руки, снова надел перчатки, взмахом руки велел унести роковое блюдо и с любезной улыбкой обратился к Морозини:

– Забудем об этом инциденте! Нам, правителям, то и дело приходится становиться жертвами... заговоров такого рода. Сегодня вечером я поем только немного фруктов.

Оцепенев от ужаса и отвращения, Альдо ничего не ответил. Его позеленевшие глаза не отрывались от лица палача, посмевшего претендовать на его дружбу.

– Ну же, друг мой, придите в себя! – продолжал Альвар шелковым голосом. – Происшествия вроде этого случаются то и дело, приходится быть бдительным. Сейчас мы с вами выпьем немного коньяка, это поможет забыть о жалком недоучке-убийце.

Альдо одним глотком осушил протянутый ему стакан, потом встал и поклонился со сдержанностью, достойной британского офицера:

– С позволения Вашего Величества, я предпочел бы удалиться. Я внезапно ощутил усталость от путешествия...

– Хорошо, хорошо! Идите отдыхать, милый Морозини. Мы увидимся завтра. Вас проводят в ваши покои.

Выходя из-за стола, Альдо мимоходом заметил испуганное лицо ботаника и перехватил озабоченный взгляд сэра Акбара, но ему нестерпима была мысль о возможности остаться пусть даже на минуту в этом роскошном зале, где только что несчастного мальчика постигла страшная и явно незаслуженная кара. Князя раздирали два противоречивых желания: задушить этого монстра с его сверкающим ореолом и бежать со всех ног из этого дворца, из этой страны, снова оказаться в подрагивающем вагоне поезда, который унесет его в другое место, как можно дальше отсюда! И то, и другое было неосуществимо: убить Альвара означало подписать собственный смертный приговор, а то, что Адальбер гостил у Дивана, мешало покинуть город, оставив друга на растерзание мстительному магарадже.

Вернувшись в свою комнату, где рассчитывал найти Аму, Морозини увидел другого слугу, стоявшего у двери, которую юноша открыл с глубоким поклоном.

– Ты кто? А где Аму?

Слуга приподнял тяжелые веки, показав зрачки, словно плавающие в черной воде:

– Аму болен. Я Рао... и к твоим услугам, сагиб!

– Спасибо. Сегодня вечером я в тебе не нуждаюсь. Можешь идти.

Не настаивая, слуга удалился, предоставив Морозини задаваться вопросом о том, что означает эта внезапная болезнь человека, который превосходно себя чувствовал несколько часов тому назад. И что вообще означают события этого странного вечера. Откуда взялось внезапное обвинение в том, что подсыпали яд в огромное блюдо, на которое для отравления потребовался бы килограмм мышьяка или стрихнина. Несомненно, все это было подстроено, а может быть, попросту предназначалось для того, чтобы дать понять именно ему: следует ублажать человека, для которого человеческая жизнь так мало значит. В этом заключалось предупреждение. И, может быть, угроза...

Альдо взял из портсигара сигарету, закурил и подошел к окну, чтобы подышать ночной прохладой. Окно выходило во внутренний двор, за стены которого цеплялись красные и белые бугенвиллеи. В цветнике, разбитом на восточный лад, то есть расчерченном на квадраты, цвели гвоздики, вербена и роза. Местечко было бы прелестное, не будь оно так наглухо закрыто. Наверное, туда нелегко было бы добраться, пришлось бы обходить дворец, размеры которого превращали его собственное родовое жилище в скромный особнячок. Кроме того, под внутренней галереей, между колоннами показалась воинственная фигура стража, вооруженного длинной кривой саблей.

Венецианец несколько минут постоял, дыша ночным воздухом, прислушиваясь к отзвукам странной музыки, которую исполнял оркестр магараджи.

Докурив, он решил лечь: надеялся, что сон поможет ему прояснить мысли, и потом, действительно чувствовал себя усталым. Разделся, разбросав вещи по ковру, затем направился в ванную, чтобы в последний раз на сегодня принять душ и почистить зубы. Но, взяв приготовленный для этого стакан, обернутый в розовую шелковую бумажку, нашел внутри тонкий листок, скрученный в плотную трубочку. Развернув его, Морозини прочел единственное, но малоутешительное слово:

«Уезжайте!»

Глава XIII БАЛА КИЛА

Когда Альдо Морозини, которого провожал Рао, вышел из главного входа дворца, его уже ждала длинная синяя машина «Бугатти» с шофером, с ног до головы одетым в белое. Похоже, слуга с бегающими глазами окончательно заменил Аму. С утра, когда еще не рассвело, Альдо разбудила записка магараджи, приглашавшего его немедленно совершить прогулку в обществе хозяина. Почти сразу появился и Джай Сингх, и гость, привыкший к роскошным нарядам хозяина дворца, с трудом на этот раз его узнал. Сейчас, одетый совсем просто, в белые галифе, твидовую куртку и рубашку-поло, на голове – маленький белый тюрбан без всяких украшений, на руках – замшевые перчатки, он был сам на себя не похож, казался моложе... и был в превосходном настроении.

– Вчера вам пришлось пережить средневековый вечер, – сказал магараджа с улыбкой, которую умел делать обольстительной, – и, поскольку вы не привыкли к нашим нравам и обычаям, я подумал, что легче всего вам будет вернуться в наше время, совершив утреннюю прогулку в одном из тех автомобилей, которые я так люблю водить сам.

И действительно, закутав голову в неожиданное на нем синее покрывало, Джай Сингх сел на место водителя, а тот символическим жестом открыл перед гостем крохотную дверцу, которую князь легко мог бы перешагнуть.

– Погода сегодня идеальная, – снова заговорил магараджа, – и я хочу показать вам мою страну...

Было раннее утро. Небо окрасилось в розовые тона, милые сердцу здешнего хозяина, но у самой земли оно делалось ослепительно алым. Вот-вот солнце должно было вынырнуть из-за горизонта и начать свой дневной путы.

– Яне слишком рано вас разбудил? – участливо спросил магараджа из-под своего покрывала.

– Нисколько, монсеньор. Мне всегда нравилось смотреть, как встает солнце. А здесь это зрелище особенно красиво...

– Не правда ли? Вот потому у нас существует обычай приветствовать дневное светило. Слушайте!

В самом деле, где-то в садах, по которым рассыпались занятые поливкой люди, сгибающиеся под тяжестью бурдюков с льющейся из них водой, послышались нежные звуки.

– Особая флейта, которая служит только для этого...

Но конец фразы потонул в реве мощного мотора, и машина сорвалась с места, издавая треск рвущегося шелка и рассыпая из-под колес мелкий голубоватый гравий. Впечатляющий отъезд, разогнавший Птиц... и садовников. Джай Сингх вел машину так, словно они с ней были одни на свете, и Морозини, любивший скорость и хорошие автомобили и, как полагается истинному итальянцу, прекрасно умевший их водить, уже спрашивал себя, не пора ли прочесть молитву. Так, на всякий случай...

Ракетой промчавшись по садам, магараджа направился к гряде холмов, не снимая ноги с педали газа и не обращая внимания ни на тучу белой пыли, которую он поднимал, ни на то, что могло за ней скрываться. В то утро рассталась с жизнью не одна домашняя птица, погиб под колесами и молодой кабанчик, отважившийся вылезти из родного логова. Царственный водитель пробормотал что-то нечленораздельное, но не остановился. Равно как и тогда, когда перед ним оказалась женщина с кувшином на голове – он отбросил ее на ковер сухой травы.

– Остановитесь, монсеньор! – запротестовал возмущенный Морозини. – Что, если вы убили эту женщину...

– О, беда невелика, убив, я избавил бы ее от скорби, подстерегающей всякое живое существо, и от ужасов старости. Но нет, она уже поднимается, – прибавил адский водитель, мельком глянув в зеркальце заднего вида.

Женщина и в самом деле поднялась с земли, но с трудом, а ее кувшин был разбит вдребезги.

– Прошу вас, остановитесь, Ваше Величество! Я хочу выйти...

– Чтобы на вас с воплями набросилась вся семейка и содрала с вас все вплоть до рубашки? Вы шутите, дорогой мой? Поверьте, я знаю их лучше, чем вы.

Он смеялся, очень довольный собой, а его пассажиру очень хотелось задушить весельчака этим нелепым синим покрывалом или хотя бы покинуть навсегда, но ни того, ни даже другого не сделаешь... Глупо ведь выскакивать из машины на полном ходу, рискуя жизнью... И бешеная гонка продолжалась —по высоким травам, через колючки, а время от времени и по неглубоким заболоченным озерцам, по берегам которых росли старые деревья с искривленными ветвями и блестящими после только что закончившегося сезона дождей, дочиста вымытыми листьями. Они выехали из горной долины, в которой помещался Альвар, и дорога, казалось, убегала в бесконечность. Джай Сингх, поглощенный радостью вождения, с застывшей на лице улыбкой, не произносил ни одного слова, ни о чем не рассказывал. Странный у него был способ знакомить со своей страной...

– Куда мы едем? – спросил Морозини.

Машина остановилась так резко, что пассажир чуть было не вылетел из нее поверх невысокого лобового стекла.

– Сюда. Здесь проходит граница моего государства, – сказал Джай Сингх, указывая на железную дорогу и стоящий рядом столб, выкрашенный в цвета Альвара. – Мы вернемся другой дорогой. Так вы все посмотрите.

Резкий разворот, от которого взвыл мотор, – и снова бешеная гонка, но уже в обратном направлении. Если они и ехали другой дорогой, Морозини этого не заметил. Теперь пыли было еще больше, чем по дороге туда. Время от времени в поле зрения показывались горы, которые становились все ближе. Перед ними лежали холмы, и машина, вдруг резко вильнув вправо, стала все на той же бешеной скорости по ним подниматься, так что пассажиру показалось, будто он попал на «американские горки». Что касается Джая Сингха, он откровенно развлекался, хохотал, словно мальчишка, перескакивая через канавы, проваливаясь в рытвины или взлетая по склону, чтобы через мгновение скатиться с другой стороны.

– Вы не находите, что мы как будто бы в Луна-парке? – со смехом спросил он. – Обожаю Луна-парк! Когда я приезжаю в Париж, то провожу там целые часы. Меня это приводит в восторг! А вас нет?

– Не помню, чтобы я туда ходил...

– Что ж, так у вас будет хоть какое-то представление об этом чуде. Хотя там ощущения куда сильнее!

Сильнее? В знаменитом парижском «Scenic-railway» вас везли по совершенно гладким рельсам, не имеющим ничего общего с этой дорогой, где сплошные рытвины и выбоины. Умение по ней проехать делало честь талантам водителя, но пассажиру от этого легче не становилось. Впрочем, путешествие закончилось после довольно крутого виража... прямо в ворота парка, к счастью, защищенные густыми зарослями гибискуса, смягчившими удар.

Дворцовая стража прибежала, чтобы извлечь своего правителя из кучи листьев и цветов, а в благодарность получила залп ругательств на хиндустани, но таких выразительных, что Альдо не потребовалось перевода. После чего Джай Сингх сорвал с себя покрывало и сел, скрестив руки и недобро глядя перед собой, а один из слуг побежал во дворец. Никто из ехавших в «Бугатти» не был ранен, но Морозини подумал, что хозяин дома мог бы и осведомиться о его здоровье. А тот упрямо молчал до тех пор, пока не появился «Роллс-Ройс», внушительный и красивый, несмотря на то, что был выстлан изнутри розовыми коврами. И в эту минуту, внезапно вспомнив о госте, Джай Сингх велел ему сесть в машину и занял место рядом с ним, проворчав:

– Никуда не годится! Сам не знаю, почему я так люблю эти проклятые машины! Ту теперь только выбросить!

– Она не так уж сильно Повреждена, Ваше Величество, и жаль было бы...

– Что? Как можно оставлять у себя вещь, ставшую несовершенной? Я бы такого не стерпел. Эту машину похоронят среди холмов, как и другие...

– Другие?

– Да. Я всегда велю хоронить автомобили, которые провинились и не справились.

– Какая жалость! Ваша «Бугатти» – благородная машина...

– Вот потому она и заслуживает погребения вместо того, чтобы быть выброшенной на свалку как лом. Не волнуйтесь, у меня есть еще две. Я всегда их покупаю по три.

Пока слуга провожал князя в его покои, Морозини пытался запомнить дорогу, чтобы потом без труда найти выход из этого лабиринта, выстроенного из мрамора и розового песчаника. Магараджа сказал ему, что у него день поста, поэтому Альдо будет обедать один, и они встретятся под вечер, чтобы посетить сокровищницу. А значит, можно осмотреть город, который казался ему очень интересным, а попутно выяснить, где находится резиденция Дивана и встретиться с Адальбером, которого ему очень недоставало.

Тем не менее пришлось вступить в переговоры с Рао. Заместитель Аму непременно желал его сопровождать под тем предлогом, что гость рискует заблудиться или его обворуют бесчисленные нищие, встречавшиеся на каждом шагу.

– Я должен присматривать за тобой, сагиб! Это мой долг.

– Что ж, я освобождаю тебя от этого долга. Я люблю осматривать города в одиночестве.

– В таком случае позволь мне хотя бы проводить тебя через дворец, чтобы тебе не пришлось делать большой крюк в парке. Ты окажешься сразу перед священным бассейном, в самом центре города...

Предложение показалось Альдо разумным, хотя Морозини совершенно не доверял этому слишком открыто улыбавшемуся лицу и фальшиво доброжелательному взгляду. Но, в конце концов, знать, где находится другой выход, ему не помешает, совсем наоборот, всегда может пригодиться... И все же проход по дворцу подверг его память чересчур суровому испытанию: здесь было слишком много коридоров, слишком много двориков, слишком много подъемов и спусков, слишком много разнообразно убранных комнат... В конце концов они оказались на широкой лестнице, чьи лоснящиеся ступени спускались прямо– в воду, в которой отражалось синее небо. Город был здесь, он открылся перед Альдо, и ему почудилось, что дышать сейчас легче, чем во время утренней гонки через поля. Все здесь было красиво и гармонично. Навстречу попадались женщины в ярких или нежных покрывалах: пурпурных, оранжевых, охристых, коричневых, шафрановых, – индианки напоминали оживших персонажей картин или фресок во дворце. Одни, в ожерельях из цветов, двигались к храму, другие направлялись к людным улицам, из которых главная пересекала Альвар во всю длину. Удивительная триумфальная арка, нечто вроде восточных ворот с башенками и бирюзовой мозаикой, вызывала в памяти Самарканд. Все здесь кипело жизнью и красками, завораживающим видением воскрешая прошедшие века. Горбатые быки с крашеными рогами важно шествовали среди лавок, и никто не обращал на них внимания, уступая дорогу лишь слону, несущему на спине раскрашенное седло с балдахином и разноцветными занавесями и погонщика в алом тюрбане. И все же одна вещь поразила Морозини. Несмотря на яркие краски, на богатство отдельных зданий с резными крашеными карнизами, с красивыми балконами, с окнами, прячущимися за плитами ажурного мрамора, большая часть этого огромного города оставляла впечатление бедности.

В самом деле, здесь было слишком много нищих, слишком много облезлых домишек среди пышных садов и богатых жилищ. Улицы были грязны, несмотря на множество подметальщиков, которым поручено было следить за состоянием мостовых и тротуаров, но они, похоже, нисколько об этом не заботились. Даже главная улица, та, что, проходя под восточной аркой, вела к уступам горы, на которой возвышался форт Бала Кила, не избежала общей участи. Толстые, высокие стены форта, символа прежних правителей, высились над пиком скалы и продолжались вниз, словно тянущиеся к городу и обхватившие его когти... Это напоминание о войне находило отклик в фигуре воина в парчовом одеянии, с кривой саблей на шелковой перевязи, чей тяжелый взгляд давил на толпу, которой он словно бы и не видел. Затянутой в перчатку рукой он вел под уздцы коня, украшенного почти так же пышно, как и он сам...

Едва увернувшись от маленькой повозки, которую на отчаянной скорости гнал стройный молодой человек в тунике цветов Альвара, – не иначе, один из многочисленных адъютантов магараджи, – Альдо поневоле вошел в лавочку ткача, где громоздились свертки тканей для сари, от простого синего хлопка до драгоценных муслинов, украшенных золотой или серебряной вышивкой или сверкающей каймой. Ткач, восхищенный выпавшей ему редкой удачей, посещением европейца, тотчас стал показывать ему свою работу. В самом деле, он умел делать удивительные вещи: двусторонние сари, разного цвета с лица и с изнанки.

– Наша местная специальность, сагиб! – заявил он. – Настоящая тайна, которой другие завидуют. Только здесь умеют делать эти великолепные ткани! Я – дворцовый поставщик, магарани и раджкумари дарят меня своим доверием...

Радуясь случаю заполучить богатого покупателя, хозяин лавки начал читать своего рода лекцию, одновременно изливая на прилавок потоки чудесных материалов нежных или ослепительных цветов. Альдо решил поддаться на уговоры и купить сари для Лизы. Она замечательно будет носить эту благородную и вместе с тем прелестную одежду. Он выбрал бледно-зеленое с золотой вышивкой, нити которой на изнанке отливали светло-голубым. Что-нибудь купить – разве не лучший способ завязать разговор с продавцом?

– Думаю, вы и Диван-сагиба тоже обслуживаете? – небрежно спросил Морозини, поглаживая мягкий муслин, который он надеялся сам задрапировать на теле Лизы: как же она будет в нем хороша!

– Вроде бы да, но можно сказать и нет, потому что Диван-сагиб стар, его жена – у него всего одна супруга! – тоже, и у нее столько красивых вещей, что она редко что-нибудь покупает...

– Кстати, – продолжал Морозини, пока продавец заворачивал свое творение в кусок шелка, как в простую бумагу, – я хотел бы нанести ему визит. Можете ли вы показать мне, где он живет?

– Конечно, сагиб, конечно! Это очень легко. Сейчас я вам покажу...

Вручив венецианцу пакет, он проводил Альдо до выхода на улицу и показал ему на пышно цветущие за аркой деревья, поднимающиеся над высокой белой стеной с простыми низкими воротами из резного кедра.

– Это вон там! Всего несколько шагов, сагиб! Примите мою благодарность, сагиб! Будьте уверены, что я сохраню.

Морозини уже отошел от него и не слышал окончания речи, но когда он достиг указанных ворот, то внезапно заметил, что по обе стороны от него словно из-под земли выросли два дворцовых стража, которых сопровождал офицер.

– Мне кажется, вашему сиятельству пора возвращаться в свои апартаменты, – чрезвычайно почтительно сказал он.

– Позже! – сухо ответил Морозини. – Прежде я хотел бы нанести визит первому министру.

– Его, несомненно, нет дома, ваше сиятельство, – с огорченным видом произнес офицер. – В этот час Диван-сагиб всегда находится рядом с Его Величеством... а Его Величество уже ждет ваше сиятельство. А ждать магараджа не любит.

– А я не люблю, чтобы мне указывали, как поступить! Еще не настало время, когда я должен присоединиться к вашему хозяину. И если Диван отсутствует, может быть, вы позволите мне продолжить прогулку?

На лице офицера было теперь написано отчаяние:

– Магараджа специально послал меня за вашим сиятельством. Он заметил, что ему не терпится вас увидеть...

Настаивать на своем было бы жестоко, подумал Альдо, который под огорчением молодого человека разгадал настоящую тревогу. Все ту же тревогу!

– Как хотите, капитан. Мы возвращаемся, но я попрошу, чтобы ваши люди остались сзади. Мне совершенно не хочется передвигаться по городу в окружении двух солдат...

– Вполне естественно. Я, со своей стороны, провожу вас... как можно скромнее.

В этот момент ворота, у которых они разговаривали, открылись, и появился Диван собственной персоной. Морозини тотчас испепелил взглядом молодого капитана:

– А мне только что сказали, что вы во дворце, Диван-сагиб. Но, получается, это не так?

Старый министр тонко улыбнулся.

– Это всего лишь вопрос времени. Я сейчас туда иду... Но вы, я думаю, хотели узнать о своем друге?

– Больше всего мне хотелось бы его увидеть!

– Это невозможно! Вы знаете, что его мне доверили, и Его Величеству не понравилось бы, если бы были нарушены его приказания. Но не беспокойтесь, – поспешил прибавить старик, видя, что у Морозини вырвалось гневное движение, – у него все в порядке. Он отправился с двумя моими сыновьями охотиться на кабана. Мы пойдем вместе?

Руководствуясь тем принципом, что из беседы с умным человеком всегда что-нибудь да узнаешь, Альдо согласился, и они прогулочным шагом двинулись ко дворцу, а военные слегка отступили.

Магараджу они нашли в одном из дворов дворца, там, где располагался слоновник, высокое, словно собор, здание, в котором помещалась целая дюжина этих благородных животных. Правитель, одетый с той же простотой, что и утром, разговаривал со старшим погонщиком в этой своеобразной «конюшне», но тотчас прекратил беседу, увидев князя и своего министра.

– Мне очень жаль, дорогой друг, что пришлось за вами посылать, – извинился он с той обольстительной улыбкой, какая появлялась порой на его лице, – но я освободился раньше, чем рассчитывал, и мне вас недоставало...Магараджа о чем-то коротко переговорил с Диваном, и тот удалился, после чего Джай Сингх взял гостя за руку:

– Начнем же нашу экскурсию! И, поскольку мы встретились в этом дворе, я покажу вам самую странную повозку, какую вам когда-либо доводилось видеть.

И в самом деле, в глубине слоновника стоял какой-то двухэтажный монстр, ярко и обильно разукрашенный... Хотя без этой экзотической нотки он был бы точь-в-точь лондонский автобус...

– Это сделано для того, чтобы впрягать сюда четырех слонов, – пояснил Джай Сингх. – И это позволяет возить довольно много людей в труднодоступные места. Но пойдемте же смотреть мои сокровища! Я думаю, вы останетесь довольны... Начнем с гаражей...

Гаражи того стоили: в них выстроились несколько десятков автомобилей, среди которых были два синих «Бугатти», близнецы осужденного сегодня утром на погребение, шесть «Роллсов», в том числе и устланный коврами и застеленный тигровыми шкурами, и еще три или четыре машины, обитые внутри шелком, бархатом или парчой. Ничего особенно удивительного во всем этом здесь, в стране магараджей, не было, поражала воображение только своеобразная карета с мотором: огромный золотой «Ланчестер», в точности воспроизводивший экипаж, в котором ездят короноваться английские короли. Разумеется, лошади отсутствовали, на их месте был капот, украшенный гербом Альвара с тигром и быком по бокам.

– Хотите прокатиться? – предложил Джай Сингх.

– Да нет, – со смехом отказался Морозини, – я люблю машины, но все-таки предпочитаю им драгоценности...

– Тогда не стану больше томить вас ожиданием. Альдо привык к роскошным коллекциям, ему пришлось немало их повидать, начиная с коллекции его собственного тестя, но, когда он вошел в залы, где были собраны сокровища Альвара, у него закружилась голова. Поддавшись своей страсти к волшебным камням, он даже забыл на мгновение, что оказался здесь не только и не столько ради собственного удовольствия. Залы шли анфиладой, и в каждом были неприступные бронзовые двери и не менее неприступные резные мраморные окна. В первом зале в застекленных, но укрепленных шкафах хранились чудесные вещи: многочисленные короны магараджи, его ожерелья, браслеты, украшения для тюрбанов, разложенные так же искусно и защищенные так же надежно, как в витрине какого-нибудь ювелира с Вандомской площади. Ослепленный сокровищами, Альдо подумал, что этот странный правитель сказочно богат. Он не знал, чем восхищаться в первую очередь, и тут его взгляд упал на стоявшую отдельно в застекленной нише и освещенную снизу рассеянным светом чашу, вырезанную из огромного цельного изумруда. Остановившись перед ней словно вкопанный, он не мог сдвинуться с места, и хозяин дома почувствовал его волнение. Магараджа молча открыл стеклянную дверцу и, достав чашу, вложил ее в задрожавшую руку потрясенного Морозини:

– Неужели вы нашли Грааль, чашу, в которую собрали кровь Христа? Предание говорит, что она была сделана из цельного изумруда...

– В таком случае ее должен был найти великий император Акбар, мой предок, потому что эта сказочная чаша принадлежала ему. Она, похоже, взволновала вас?..

– Никогда не думал, что увижу своими глазами подобное чудо, – прошептал князь-антиквар, а его длинные, сильные и нежные пальцы все гладили и гладили чашу.

Но в конце концов ему пришлось с ней расстаться, и чаша вновь заняла свое место в хрустальной нише. Затем он полюбовался ожерельем из божественно ограненных рубинов, множеством украшений из жемчуга, бриллиантов и изумрудов. Только сапфиров здесь не было, потому что этот камень считался если и не приносящим несчастье, то, по крайней мере, нежелательным! Все вместе выглядело очень красиво, хотя порой оправы казались чересчур тяжелыми; но ведь в индийских драгоценностях золото значит почти так же много, как и камни.

Затем Морозини увидел поразительную коллекцию нефрита, достойную китайского императора, и удивился ей: он-то думал, что только Китай способен порождать такие чудеса...

– Но все это лишь видимость, – внезапно вздохнул человек, который, однако же, всегда покрывал себя этой видимостью в изобилии. – Великий Рамакришна написал: «Когда вы признаете, что мир нереален и эфемерен, вы откажетесь от него и избавитесь от всех ваших желаний...»

– Я до этого еще не дошел, – со смехом сказал Морозини. – Да и вы тоже, Ваше Величество, поскольку, слава богу, вы чудесно умеете носить на себе истинное великолепие и, думаю, находите в этом удовольствие. Что вполне естественно: ни вы, ни я не достигли еще возраста отречения. Кстати...

Он вынул из кармана замшевый мешочек, в который положил «Регентшу», вытащив ее из свернутых носков, достал жемчужину и, взяв за бриллиантовую подвеску, положил на бархатную подушку, приготовленную для извлекаемых из витрин драгоценностей.

– Вот она – «Регентша», императорская жемчужина, которую вы попросили меня вам привезти. Что вы о ней думаете?

Руки в шелковых перчатках схватили драгоценность с жадностью, удивительной для такого богатого человека. Они ощупывали и гладили ее, они ее словно бы рассматривали и вдыхали. Странные тигриные глаза светились, как глаза хищника, подстерегающего жертву:

– Она восхитительна! Еще прекраснее, чем я думал! Ах, я предчувствую, что, когда ее вставят в ожерелье, она станет одним из любимых моих украшений. Но для нее надо найти достойное обрамление – может быть, бриллианты? Я сегодня же вечером созову моих ювелиров...

Магараджа снова убрал жемчужину в мешочек, сунул его в карман, затем, обняв Альдо за плечи, поцеловал:

– Спасибо, друг мой, спасибо! Эта великолепная жемчужина навсегда соединит нас! Пойдем, я хочу еще кое-что тебе показать!

Все это, несомненно, было очень лестным, но Морозини, как хороший коммерсант, задался вопросом, не забыл ли магараджа на радостях, что должен выплатить ему вторую половину условленной суммы, и вообще, как бы там ни было, он, Морозини, совершенно не хотел, чтобы его что-нибудь, пусть даже долг, навеки соединяло с этим полуварваром. Но, наверное, заговорить в такую минуту о деньгах было бы верхом неприличия. Они всегда успеют этим заняться, когда уедут из Альвара в Капурталу.

А пока они перешли в другой зал, где хранились рукописи, которые составили бы счастье Ги Бюто. Среди прочего здесь была «Махабхарата», много веков тому назад написанная на свитке бумаги шестидесяти шести метров длиной, и написанная так мелко, что буквы можно было разглядеть только в лупу. Впрочем, Морозини остался довольно равнодушным к этому подвигу. Ему куда больше понравился роскошный экземпляр «Гулистана», «Розового Сада» персидского поэта Саади, датируемый XIII веком, богато иллюстрированный изысканными миниатюрами.. Альдо с удовольствием полюбовался бы еще этими сокровищами, но Джай Сингх, подобно музейному смотрителю, предвкушающему час закрытия, вдруг заторопился, ветром пронесся мимо коллекции музыкальных инструментов, показал Альдо еще несколько салонов: Зеркальный, Охотничий, где стены исчезали под множеством трофеев и где обитало семейство набитых соломой и с большим реализмом выполненных тигриных чучел, и остановился лишь в большом зале аудиенций, Дурбаре, где возвышался трон из чистого золота. Стены и потолок зала были покрыты золотыми арабесками, оставлявшими место лишь для большого пурпурно-золотого портрета принца, сплошь покрытого драгоценностями до самой усыпанной рубинами шапочки, над которой, словно маленький громоотвод, торчал рубиновый султан... Принц опирался на кривую саблю в ножнах из нефрита и бирюзы, а рядом с ним стоял большой щит, украшенный шестью изумрудными кабошонами. Красив этот человек был необычайно: черты лица, наполовину скрытого короткой бородой, были так же чисты, как и у самого магараджи.

– Мой дед, Банай Сингх, – представил Альвар. – Это был великий раджпутский правитель и истинный воин: раджпут никогда не расстается ни со своей саблей, ни со своим конем.

Может быть, так оно и было в действительности, но не на картине, где никаких коней художник не изобразил. Тем не менее Морозини приветствовал предка так же, как это сделал и сам Джай Сингх.

– Поскольку вы выходили в город, вы, наверное, заметили на берегу внутреннего озера великолепное здание из темного песчаника с десятью куполами белого мрамора: это мавзолей моего деда, но его называют Рани Музи Чатри, преклоняясь перед вдовой, Рани Музи, которая после смерти Баная Сингха стала «сати». Это означает...

– Что она живой взошла на погребальный костер мужа, – перевел Альдо. – Я надеюсь, что вы, Ваше Величество, навек изгнали из своей страны этот чудовищный обычай?

– Англичане этого потребовали, но... очень трудно после того, как ты умер, помешать народу соблюдать обычаи... а безутешной вдове последовать за супругом и обрести святость... А теперь идемте! Я хочу показать вам еще кое-что интересное! Морозини уже начал уставать, но ему все же пришлось последовать за хозяином в очередную комнату, по сравнению с другими – небольшую. Это была столовая, центр которой занимал стол из литого серебра с выгравированными на столешнице сверкающими волнами. Посередине стоял серебряный канделябр со множеством ветвей, украшенный причудливыми цветами и лианами, предмет, на вкус Альдо, скорее фантастический, чем красивый.

– Великолепно! – сказал он, не вдаваясь в ненужные подробности.

– А главное, эта очень забавная штука. Попробуйте приподнять подсвечник!

Морозини наклонился, – чтобы дотянуться, ему пришлось почти лечь на стол, – взялся за подножие канделябра... и внезапно оказался его пленником: две лианы, пробужденные, должно быть, его движением, обвились вокруг запястий князя, заставив его застыть в очень неудобной позе. Джай Сингх, расхохотался, отчего Альдо пришел в негодование:

– Что еще за чертовщина? Я не нахожу это забавным!

– Ну, друг мой, это всего лишь шутка! Игрушка, если угодно. Но очень полезная: у меня ни разу его не украли. Один Вишну знает почему, но почему-то эта вещь очень соблазняет моих молодых адъютантов. Но стоило им прикоснуться к вожделенному канделябру, – они немедленно становились пленниками, причем в позе, дающей возможность истинному любителю оценить красоту тела хорошо сложенного подростка!

По спине Морозини потек холодный пот, а к гневу примешалось отвращение: он слишком хорошо понял, на что намекал Джай Сингх... Несомненно, это была одна из причин, которые делали взгляд этих мальчиков постоянно испуганным, чтобы не сказать больше. И все же Альдо овладел собой и спокойно, ледяным тоном произнес:

– Соблаговолите меня отпустить! Мне не нравятся такие шутки... и еще меньше обращение такого рода с мужчинами. Кем бы они ни были!

Джай Сингх перестал смеяться и поспешил освободить гостя, рассыпаясь в извинениях. Это всего лишь маленькое развлечение. Никогда он не позволил бы себе насмехаться над тем, кого считает своим братом...

– Пойдем выпьем чего-нибудь, чтобы сгладить это дурное впечатление. Все это забавы, недостойные таких людей, как мы. Завтра я покажу тебе свое истинное сокровище, не имеющее ничего общего с земными благами. Завтра я познакомлю тебя с моим Учителем, с человеком, который открывает передо мной врата святости. Благодаря ему я имею право носить титул Радж Риши, что означает «учитель веры» и «святой человек»... Завтра я покажу тебе свет...

Несмотря на лирический порыв магараджи, Альдо все это не слишком-то успокоило. Учитывая странный способ существования Джая Сингха, венецианец спрашивал себя, перед какого рода сумасшедшим ему предстоит раскланиваться... Он уже принял решение: после этого визита к «святому человеку» он распрощается с Джаем Сингхом, заберет Адальбера и вместе с ним уедет в Дели, где они проведут несколько дней перед тем, как отправиться на торжества по случаю юбилея правителя Капурталы. Разумеется, не забыв потребовать уплаты второй половины суммы, о которой они условились!.. Ему очень не нравилось в этом роскошном дворце, полном скользящих теней, хоть это и были всего-навсего бесчисленные слуги.

Назавтра, выходя во двор к магарадже, он ожидал увидеть автомобиль или, может быть, коня, на котором ему предстояло отправиться к Учителю – Альдо представлялось, что святой человек должен жить в храме или в какой-нибудь хижине, но Джай Сингх, одетый в темное монашеское платье с капюшоном, с покрытой синим покрывалом головой, сидел в седле с балдахином на спине слона.

– Учитель живет вон там, – объяснил он, указывая на форт Бала Кила. – Так он ближе к небу, а его благословение распространяется на всю мою страну...

Альдо с улыбкой кивнул. Прогулка могла оказаться приятной, и ему впервые предстояло прокатиться на слоновьей спине. Плавно покачиваясь в седле в такт мерному шагу слона, они проплыли над городом, видя повсюду одни только согбенные спины, затем дорога круто пошла в гору, внизу поросшую пыльными деревьями, на которых резвились стаи обезьян, но выше лежала каменная пустыня, нагромождение скал, заканчивающееся у старых стен с закругленными зубцами, каждый из которых был прорезан бойницей. С каждым шагом слона пейзаж становился все более суровым, сбоку от тропинки открылась пропасть, крутые склоны казались все неприступнее. Они приближались к старому форту. Здесь царило молчание, шум города отступил. Никого кругом, только гриф время от времени тяжело пролетал над древними камнями, описывая концентрические круги. Джай Сингх молчал, положив руки на разведенные колени. Казалось, он молился: покрывало возле его губ шевелилось от дыхания, но с них не слетало ни единого звука.

Наконец они оказались у подножия стен, которые, несмотря на размеры слона, отсюда казались еще выше, чем из долины. Кое-где стены осыпались, но в других местах на них еще сохранились резные деревянные павильоны, в прежние времена служившие, должно быть, сторожевыми башнями. С этой высоты – несколько сот метров над городом – видны были километры укреплений, уходивших в бесконечную даль: Великая Китайская стена, да и только, разве что немного потоньше, но такая же неприступная.

– Мои предки умели защищать свои земли, – произнес Джай Сингх, на время оторвавшись от молитвы.

– Вижу. Это производит впечатление.

Но они уже прибыли на место. Войти в форт можно было через единственные, внушительных размеров ворота, которые с глухим звуком открылись перед слоном и тотчас закрылись снова. Внутри оказался просторный двор, за ним – старый дворец. Здание выглядело бы пустым, если бы не двое слуг, которые простерлись ниц, перед тем обменявшись несколькими словами с магараджей. Тот снял свое синее покрывало.

– Учитель Чандра Нанду нас ждет.

Они шли через залы, дворы и галереи с остатками былой роскоши: фресками с золотыми вкраплениями, позолоченными резными потолками, ажурными колоннами, мраморными балконами, но чем дальше они продвигались, чем глубже заходили в наиболее древнюю часть, в самое сердце старого форта, выстроенного в десятом веке, тем более суровой и простой делалась обстановка. Наконец они оказались на вершине башни, в середине круглой пустой комнаты, где на вытертом ковре сидел, скрестив ноги, старик с бритой головой, одетый примерно в такое же платье, какое носил магараджа. Рядом с ним – кувшин с водой и миска с пшеничными лепешками-чапати, но больше Альдо ничего не успел разглядеть: Джай Сингх, уже стоявший на коленях, простерся ниц, вынудив его сделать то же самое.

– Он может многому вас научить, – настойчиво прошептал магараджа, – но надо оказать ему уважение, которого он вправе ожидать, потому что перед нами, наверное, величайший святой во всей Индии...

Затем, усевшись по-турецки на некотором расстоянии от старика, он заговорил с ним на хиндустани, а Альдо воспользовался этим, чтобы получше изучить того, кого Джай Сингх называл своим Учителем. Лицо, полностью выбритое, как и вся голова, было поразительно красивым, несмотря на частую сетку морщин. Наверное, все дело было в крепких и вместе с тем тонких костях черепа. Глаза же, глубоко ушедшие под густые белые брови, были не черными, а светло-зелеными, словно океанские глубины, пронизанные солнечным светом. Взгляда поймать не удавалось: по большей части сморщенные веки были полуопущены, но, когда Чандра Нанду открывал глаза, – а это случилось за все время разговора лишь один или два раза, – это помеченное следами времени лицо казалось невероятно молодым...

Наконец через несколько минут магараджа встал и, снова простершись перед Учителем и поднявшись, повернулся к гостю:

– Тебе оказана великая честь и тебе выпала огромная удача. Учитель соглашается оставить тебя у себя... на несколько дней!

Морозини мгновенно вскочил:

– Что?.. Да об этом никогда и речи не было!

– Знаю, знаю, но я не представлял себе, что Чандра в тебе увидит исключительное существо. Он хочет получше тебя узнать. Ты не можешь отказаться, – внезапно твердым тоном произнес магараджа, – потому что это означало бы оскорбить его... и меня тоже! Оставайся здесь! Ты увидишь, в один прекрасный день ты станешь меня благодарить.

– Скажите мне, что я сплю. Мы говорим на разных языках...

– Он сумеет объяснить тебе все, что ты должен знать.

– Я вполне удовлетворен тем, что уже знаю, и у вас нет на меня никаких прав!

– У меня нет, но у него – да, с тех пор как он признал тебя достойным у него учиться. Я знал это с первой нашей встречи. Я сказал тебе: ты – мой брат, и ты станешь им в еще большей степени после того, как его послушаешь.

– Я не останусь здесь ни одной лишней минуты! Сразу после этой экскурсии я собирался объявить вам, что уезжаю в Дели ближайшим поездом, и именно это намерен сделать. Я попрощаюсь с этим стариком, как подобает, и вернусь в город...

В глазах Джая Сингха зажегся холодный, свирепый огонь, способный испугать человека менее решительного, а главное – менее разгневанного, чем Морозини. И все же в словах, которые произнес Альвар, прозвучала явственная угроза:

– Ты останешься здесь... потому что этого хочу я: не обманывайся на сей счет! Если ты думаешь, что мы пришли сюда одни, – ошибаешься. Мои солдаты последовали за нами, они будут охранять эту часть форта. И ты не сможешь выйти, разве что у тебя, как у птицы, отрастут крылья. Впрочем, я не советую тебе этого делать, и знай: если та откажешься от случая, который я тебе предоставляю, ты погибнешь, и весьма неприятным образом. Так что слушай то, чему тебя научит Чандра Нанду, потому что слушать Учителя – величайшая удача, какую только жизнь могла тебе подарить! А потом, когда ты станешь таким, каким тебе изначально суждено было стать, ты разделишь мою жизнь, мои богатства... и мое сердце.

– Нет, я правильно думал, вы и в самом деле сумасшедший! Вы забыли о том, что внизу у меня остался друг и что он будет меня искать?

На красивом лице Альвара вновь появилась жестокая улыбка.

– Твой друг не станет искать тебя, князь. По моему приказанию сыновья Альвара увели его на охоту, а у нас охота, если не остерегаться, дело очень опасное. Может произойти несчастный случай... особенно если встретишься... с тигром.

Минутой позже руки Альдо сомкнулись на горле Джая Сингха, который от удивления пискнул по-мышиному.

– Ты ведь не мог этого сделать, исчадье ада? Ты не мог погубить этого человека! А если все-таки сделал, я убью тебя, мой «брат», и немедленно! Что-то подсказывает мне, что твои верноподданные будут мне за это признательны...

Альвар, не способный произнести ни слова, только менял цвета – по его лицу прошли все оттенки радуги. Он уже задыхался, но внезапно запястье Альдо оказалось словно в тисках, и ему пришлось разжать руку: хрупкий старик, который, казалось, спал, пришел на помощь своему ученику, не произнеся ни единого слова. Потом снова впал в свое медитативное оцепенение, а Альвар, упав на колени, поднес обе руки к своему несчастному горлу. Затем поднялся наподобие кобры, которая готовится напасть, но все же отступил к двери.

– Ты останешься здесь до тех пор, пока не научишься благоразумию и не станешь относиться ко мне с должным уважением, – прорычал он, угрожающе наставив на Альдо палец. – А если этого не произойдет, мои тигры полакомятся твоей нечистой плотью...

Предупредив движение Морозини, который готов был снова броситься на него, магараджа поспешно скрылся за дверью, и окованная железом створка захлопнулась за ним. Добежав до двери, Альдо понял, что она заперта. Он рванулся к узким стрельчатым окнам, в которых синело небо. И вдруг услышал за спиной:

– Оставь надежду выбраться через окно! Оно слишком узкое! Кроме того, ты упал бы с высоты в сотню метров.

Он вздрогнул, обернулся... Да, это говорил Чандра Нанду. Его глаза цвета весенней листвы, теперь широко раскрытые, смеялись.

– Вы говорите по-английски?

– И по-французски тоже, если тебе так удобнее. И еще на нескольких европейских языках... Как видишь, мне не составит никакого труда преподать тебе мудрость Древних Книг...

– Не знаю, какого рода мудрость вы внушали своему ученику, но мне не с чем вас поздравить! Если он – святой человек, Тамерлана можно считать божеством.

Старик рассмеялся.

– У нас будет еще много времени, чтобы об этом поговорить. Садись рядом со мной!

Произнеся эти слова, странный Учитель хлопнул в ладоши. Появился один из двух слуг, которых Альдовидел во дворе, – словно чертик из табакерки, поднялся из люка, устроенного в полу комнаты, и низко поклонился, сложив руки на груди. Старик отдал ему какой-то приказ, и тот снова скрылся в люке, но почти тотчас вернулся, неся поднос, на котором стоял кувшин со свежей водой, лежали фрукты и чапати. Морозини удивился:

– Она не заперта на ключ?

– А тебе бы этого хотелось? Ты здесь у меня в гостях... пусть даже выходы из форта охраняют воины.

– Так всегда бывает?

– Нет. Такие меры предосторожности приняты впервые – в твою честь. Обычно я довольствуюсь – и прекрасно довольствуюсь, поверь мне! – двумя моими учениками. Их я стараюсь научить наилучшему способу достичь Нирваны.

– Альвара вы обучали этому же? В таком случае вас не за что похвалить.

– Тут особый случай. Мне действительно похвалиться нечем. Я живу в этом старом форте с тех пор, как прежний магараджа его покинул, перебравшись в более удобное жилище. Мне здесь нравится, потому что никто не препятствует мне творить добро. Местные жители свободно приходят ко мне. И, когда молодой Джай Сингх вбил себе в голову, что должен достигнуть святости, я сделал все, чтобы ему помочь, хотя прекрасно знал, что ничего у него не выйдет. Когда умеешь читать, всегда нетрудно произносить священные тексты. Их поэзия действует на человека, а Джай Сингх восприимчив к красоте, но он берет из моего учения то, что его устраивает, и отбрасывает все остальное. С тобой наверняка все пойдет куда легче...

– Не думаю. Я не принадлежу Азии, и мой Учитель, перед которым я преклоняюсь, – Иисус Христос. Простите меня!

– Мне нечего тебе прощать, но, если бы ты прочел некоторые отрывки из наших священных книг, ты бы увидел, что между нами и истинными христианами расстояние не так велико. Знаешь ли ты, что в «Упанишадах» сказано: «Мир рожден любовью, его поддерживает любовь, он идет к любви и входит в любовь...»?

– Я этого не знал. Иисус не сказал бы лучше... Но, если вы проповедуете эту доктрину, каким образом получается, что Джай Сингх, называющий себя вашим последователем, стал тем, чем стал? И что вы с этим миритесь?

– Я мирюсь с этим как с роковой неизбежностью, как с грозой, с которой ничего не поделаешь, можно разве что попытаться смягчить участь тех, кого она поражает. Совершив особенно гнусное преступление, он спешит ко мне, посыпав голову пеплом, и, когда он мне исповедуется, я вынуждаю его хоть как-то загладить причиненное зло... Хочешь пример? Каждый год, в день своего рождения, он заставляет свой народ, который, поверь мне, небогат, дарить ему груду денег, равную ему по весу... но затем эти деньги раздают самым бедным... Когда он предается беззакониям, а потом приходит просить наказания, я стараюсь сделать так, чтобы это наказание пошло на пользу близким жертвы. Несколько раз, пригрозив навеки от него удалиться, я сумел заставить его отказаться от дурных намерений. К несчастью, обычно, когда он приходит плакать у моих ног, бывает уже слишком поздно! Зло становится непоправимым, и тогда я на несколько месяцев прогоняю его с глаз долой.

– И он на это соглашается?

– Да, потому что больше всего на свете он боится, что я его покину. Такое уже случалось дважды. Во время праздника один его шурин, совершенно пьяный, требовал от магараджи, чтобы он нашел ему девку, чтобы провести с ней ночь. В конце концов Джай Сингх сказал ему, что пришлет самую красивую из своих наложниц, но при условии, что все будет происходить в полной темноте и они не обменяются ни единым словом. Тот, обезумев от похоти, готов был согласиться на любые условия. Его ввели в темную комнату, где уже ждала молодая женщина, которой он долго наслаждался. Внезапно комнату залил яркий свет, и несчастный увидел, что занимался любовью с родной сестрой, одной из жен Альвара. Назавтра оба покончили жизнь самоубийством... Я тогда уединился в горах и в течение полугода не пускал к себе магараджу. Он целый месяц провел перед пещерой, в которой я жил, умоляя меня о прощении, терпя голод, холод и палящее солнце, плача и клянясь, что больше никогда так не поступит. Я бросал ему еду, как собаке. Наконец мы вместе вернулись сюда, и в течение целого года он был для своих подданных лучшим из правителей. А потом все началось сначала!

– Он сделал что-то похожее?

– Нет. Все было... по-другому. Принцесса из его семьи отказалась стать «сати»: он велел бросить ее тиграм вместе с ребенком.

– О боже, нет!.. Неужели он такое сделал?

– Конечно, сделал, и это было не впервые. Других несчастных уже постигла такая же страшная участь, но тогда я об этом не знал...

– Вы снова уехали?

– Это не потребовалось. Вице-король узнал о драме, и Джай Сингх, чтобы его не сместили с престола, бежал в Лондон, где у него есть весьма могущественный друг, сэр Эдвин Монтегю, государственный секретарь по делам Индии. Как бы случайно поменяли вице-короля. Альвар вернулся домой. И снова припал к моим ногам.

– Тиграм! Бросить женщину и ребенка на съедение тиграм! – пробормотал Морозини, который уже не слушал... – Похоже, это его любимый способ избавляться от тех, кто ему мешает... Вы его слышали? Именно эту участь он уготовил самому дорогому моему другу... И со мной будет то же, если я не подчинюсь его воле! Мерзкий негодяй!..

– Успокойся!.. Он в самом деле отдел приказ Дивану... но Диван – мудрый человек. И, наверное, устроил так, чтобы твой друг исчез каким-нибудь другим способом... думаю, он где-нибудь его спрятал!

– Да услышит вас господь! Но мне-то что здесь делать?! – внезапно закричал князь. – Я-то нормальный человек, хороший муж, отец, христианин, и никогда, слышите, никогда я не соглашусь вести ту жизнь, на которую это чудовище решило меня обречь! Я хочу уйти отсюда... и как можно скорее!

– Не кричи так громко! Я не глухой, а сторожа понимают только свой язык. Совершенно бесполезно поднимать шум и вопить.

– Если вы мудрый человек, вы должны понять, что я не могу смириться, что все это меня возмущает!

– Я и не советую тебе смиряться: я советую тебе успокоиться. Ты должен... притвориться.

– Притвориться?

– Ну да. Джай Сингх думает, что, если мне удавалось порой смягчить его сердце, твоему тоже не устоять. Конечно, нам потребуется время...

– У меня нет времени. Самое большее – через неделю я должен быть в Капуртале, куда приглашен магараджей! И на этот раз – очень хорошим человеком!

– Да. Вот только слишком любит праздники... Я его знаю.

– Он приезжал сюда?

– Нет. Я много лет назад встречался с ним в Париже... когда еще не был святым человеком. Ну, поешь немного! Потом посмотрим...

От Чандры Нанду, бесспорно, исходило умиротворение. Деля с ним скудную пищу, Альдо поймал себя на том, что ведет разговор о самых разных предметах, не имеющих, однако, никакого отношения к Нирване. Мудрец, который оказался еще старше, чем выглядел, много путешествовал, много читал, много видел и много помнил. Ему не стоило никакого труда разговорить «ученика», которого привели к нему насильно. Так что последний, почувствовав к нему доверие, в конце концов спросил:

– Мне не хотелось бы подвергать вашу жизнь опасности, но что вы мне посоветуете?

– Прежде, всего успокоиться и смириться с тем, что тебе придется провести три или четыре дня в моем обществе. Может быть, мое гостеприимство покажется тебе несколько сдержанным, но рядом со мною ты сможешь, по крайней мере, расслабиться, спокойно спать, думать...

– ... о способах бегства? Вы мне поможете?

– Я бы только того и хотел, но на первый взгляд проблема представляется неразрешимой. Иди взгляни!

Они подошли к двери, и старик ее открыл. Тотчас перед ними скрестились два копья, что вызвало у мудреца гнев. Он сухо произнес несколько слов, и стражи склонили головы, потом бросились бежать вниз по лестнице.

– Стража перед моей дверью! – проворчал Чандра. – Никогда еще он на такое не осмеливался! Он, видно, очень тобой дорожит... и это не облегчит тебе задачу...

– Почему? Мы ведь можем выйти?

– Не обольщайся! Эти два солдата всего-навсего спустились ниже по лестнице, но я не думаю, чтобы я смог прогнать их совсем, потому что Джая Сингха они боятся еще больше, чем моих проклятий. Но давай выйдем отсюда!

Они в свою очередь прошли по каменной лестнице и оказались на площадке с остатками резного деревянного павильона. Когда они наклонились к зияющему отверстию, которое когда-то было окном галереи, в лицо им ударил ветер. Глазам открылся бескрайний горный пейзаж, они залюбовались освещенными солнцем далями, осенними красками земли и камней, переливами темного золота. Но то, что увидел Альдо внизу, привело его в отчаяние: стена башни заканчивалась метрах в пятнадцати внизу узким карнизом, покрытым камнями и кустарником. А дальше еще метров на пятьдесят отвесно вниз уходил уступ скалы, на котором стояла крепость...

– Я ведь тебе сказал, что, если бы только у тебя были крылья... —. с печалью в голосе произнес старик. – Это единственное место, через которое ты можешь выйти, не встретив часовых. И Джаю Сингху это прекрасно известно.

– А люк, через который вошел ваш слуга?

– Люк ведет в комнату, где нет никаких отверстий, кроме двух бойниц. Именно там живут слуги, и там хранят все, что нам может потребоваться. В центре этой комнаты устроен колодец, который уходит в недра земли...

– Оттуда берут воду? Каким образом? Там должна быть веревка?

– Есть цепь, очень длинная и очень крепко прикованная. Она продержалась много веков, выдержала много осад. Ее нельзя снять, чтобы сделать орудием твоего побега.

– О господи!.. Но как же тогда быть?

– Молиться тому богу, которого ты призываешь бездумно, и молиться с силой и верой. Может быть, Он над тобой сжалится? Я могу дать тебе лишь помощь сочувствующей души.

– Не могли бы вы убедить Альвара вернуть мне свободу? Например, вы во сне получили приказ с небес.

Старик улыбнулся.

– Я и в самом деле мог бы... но не теперь! Твой мучитель раньше чем через неделю не появится. А вот тогда мы посмотрим...

– Неделя! – вздохнул удрученный Морозини. Что за проклятье его преследует: стоило ему вырваться из одной подземной тюрьмы, как он тут же оказывается в другой среди облаков. Конечно, на этот раз тюремщик относится к нему с симпатией, и не надо все время быть настороже, но поможет ли ему Чандра бежать? Несмотря на почитание, с которым Джай Сингх относился к старику, он вполне мог его убить, если тот упустит добычу. Альдо и думать не хотел о том, что может стать причиной гибели этого кроткого и обходительного человека. К тому же смерть в когтях Джая Сингха легкой быть не может...

Вечером, пока Учитель, поднявшись на вершину башни, читал свои молитвы, Альдо изучал большой зал, где его держали в заточении. Через люк пленнику просунули матрац и одеяла, чтобы он не страдал от ночного холода, сделав таким образом ему уступку, как западному человеку: Учитель довольствовался соломенной подстилкой. Стены были совершенно голые. Самый суровый из монастырей мог показаться уютным местечком по сравнению с жилищем Чандры Нанду...

Ужин оказался таким же скудным, как и завтрак, но Альдо не жаловался: свежая вода, фрукты и чапати стали для него здесь лучшей в мире пищей, но он так нервничал, что боялся всю ночь не сомкнуть глаз, о чем и сказал.

– Я помогу тебе, – ответил Чандра. – Ложись.

Сев у изголовья импровизированного ложа, Чандра Нанду положил голову Альдо к себе на колени и принялся ее массировать легкими движениями, произнося непонятные слова. Альдо чувствовал, как тревога, тоска, беспокойство и возмущение понемногу его покидают. Он расслабился и тихонько соскользнул в сон еще до того, как старик снял его голову со своих колен.

Так прошла первая ночь.

Четыре следующих дня Морозини нечем было заняться, кроме того, чтобы слушать Учителя и говорить с ним. Учение было простым, слова кроткими и исполненными веры.

– Я всегда и неизменно простираюсь перед богом, который присутствует в огне и воде, – говорил Чандра. – Бог пронизывает все на свете, он в ежегодном урожае, в цветах и в деревьях...

Или еще:

– Отдавая, ты получаешь. Мудрый никогда не рождается, никогда не умирает...

И еще он говорил:

– Ограниченный человеческий разум видит не достаточно далеко. У него нет доступа в страну богов...

Все эти слова приводили Альдо в восторженное удивление своей ясной простотой.

– Иисус говорил почти так же. Тогда что же нас разделяет?

– Многие ненужные человеку вещи, такие, как цвет кожи, способ истолковывать божественные слова, а главное – безумие, потребность в могуществе и уверенность каждого в том, что он лучше своего брата...

– И этому ты учил Джая Сингха? С трудом верится!

– И все же это правда. Но его уши слышат только то, что им хочется услышать. Он вывел из моего учения, что оно, несомненно, пригодно для большинства смертных, но не для него. Он считает, что принадлежит к сонму божеств...

– Так я и думал: он сумасшедший!

– Тем не менее он вовсе не безумен, когда речь идет о его интересах. Никто не может сравниться С ним в ловкости и хитрости. Он начинает бредить лишь тогда, когда речь заходит о его будущей жизни. Считая себя поистине святым, он полагает, что ему не придется возвращаться на землю в ином обличье. По его мнению, цикл его реинкарнаций завершится апофеозом...

– Как ему хорошо, что он заботится лишь о своей будущей жизни, – вздохнул Альдо. – А меня тревожит моя теперешняя жизнь. Если я должен всю ее провести в этом месте...

Сухая рука Чандры легла на руку Альдо.

– Не думаю, что твое предназначение – остаться здесь. Тебе подвернется случай... и скоро.

– В самом деле? Случай? Какой? И когда?

– Успокойся! Я говорю тебе то, что приходит на ум... то, что я чувствую... но больше ни о чем не спрашивай! Пойдем лучше вместе со мной смотреть на звезды! Ночь должна быть ясной...

Они поднялись на площадку, и Морозини полной грудью вдохнул прилетевший с севера ветер. День выдался слишком тяжелый, напряженный, и прохладная свежесть воздуха бальзамом омывала его разгоряченное тело. А ночь и в самом деле обещала быть великолепной: мириады звезд украшали ее такими алмазами, перед которыми все сокровища мира казались обычным песком. Будто сам небесный Иерусалим в сиянии огней приближается к слепой, погрязшей в грехах земле!

– Вот видишь, – сказал мудрец, – когда небо облекается таким великолепием, мне случается провести здесь всю ночь, проникаясь его красотой, потому что...

В это мгновение что-то просвистело у них в ушах, затем послышался глухой удар. Стрела почти вертикально вонзилась в стропила колоколенки. К ней тонкой бечевкой, конец которой исчезал в пропасти, была привязана записка... Развернув записку, Альдо сел на пол, чтобы при свете зажигалки прочесть ее, не рискуя быть замеченным:

«Тяните за нитку до тех пор, пока в ваших руках не окажется привязанная к ней веревка. Затем положитесь на друга и на свою удачу...»

Подписи не было. Чандре незачем было читать записку, чтобы понять, что означает бечевка, он уже тянул за нее. Наклонившись над пропастью, Альдо смутно различил чей-то силуэт на скалистом уступе с другой стороны пропасти.

– Там, кажется, человек? Ты знаешь, кто это?

– Может быть, посланец Провидения... Или твой злейший враг. Выбирать тебе.

– А что будет с вами, если я сбегу?

– За меня не переживай. Джай Сингх никогда и пальцем меня не тронет: я для него представляю собой нечто вроде страховки с того самого дня, как он узнал, что его смерть прямо связана с моей...

Веревка теперь была надежно закреплена. Альдо обнял старика.

– Спасибо!.. От всего сердца спасибо! Храни вас бог! И шагнул через парапет.

Глава XIV ЦАРСКАЯ ОХОТА

Хорошо иметь веревку для побега, но, когда веревка гладкая, а ты с отроческого возраста не занимался такими упражнениями, бросаться в пустоту, имея лишь эту ненадежную опору, довольно неуютно; и все же Альдо, охваченный навязчивой идеей вновь обрести свободу, готов был без колебаний броситься и в огонь. Стараясь не смотреть на бездну под ногами, которую не могла скрыть даже ночная тьма, и глядя вверх, на звезды, он крепко ухватился за пеньковый жгут и, упираясь ногами в стену, начал спускаться.

Спуск показался ему бесконечным. Вершина башни недостаточно быстро отступала к небу, однако ускорить движение было бы безрассудством. Сжав зубы, постаравшись забыть о горящих ладонях, с бешено колотящимся сердцем, он методично двигался навстречу своей свободе. Наконец дружеские руки обхватили его за талию, помогая встать на каменном, поросшем кустарником уступе. И знакомый голос прошептал:

– Не бойся, сагиб! Это я, Аму... Надеюсь, ты меня не забыл?

– Аму? Но как ты здесь оказался? Я думал, ты...

– Умер, да? Как мой несчастный брат Удай, которого магараджа заставил проглотить толченое стекло?.. Узнав об этом, я сразу же бежал, посоветовав тебе поступить так же.

– Это ты бросил мне записку в стакан в ванной?

– Да, сагиб. Когда я узнал, какого человека так ждали, чей приезд так подготавливали, я понял, что тебя ждет; я захотел тебя предупредить, но было слишком поздно: ты уже не мог ускользнуть от него, от этого демона. Тогда я постарался за тобой присматривать, и, когда увидел, как тебя на спине слона увозят в форт Бала Кила, я понял, что из тебя хотят там слепить другого человека, послушную игрушку. И тогда я сделал все, что мог...

– Почему? Ты ведь почти меня не знаешь.

– Я быстро догадался, что ты – добрый и смелый человек... но мы плохо выбрали место для разговоров, и твои трудности еще не кончились: теперь нам надо спуститься вниз. Здесь уже не так круто, и ты можешь держаться за камни... Но сначала покажи мне руки.

Кожа на ладонях и впрямь была содрана, исцарапана, руки кровоточили. Аму вытащил из кармана кусок ткани, разорвал его на длинные полосы и перебинтовал раны. В это время на них свалилась веревка. Аму улыбнулся:

– Я вижу, старик стал твоим другом. Она еще может нам пригодиться, эта веревка... чтобы обвязаться. Ты будешь спускаться первым, а я стану тебя держать...

– А сам ты сможешь спускаться без страховки? Я уже столько раз взбирался и спускался по этим склонам! Я ведь родился здесь...

Этот человек был действительно послан Альдо самим Провидением! И князь подумал, что, если он выберется отсюда, надо будет обязательно отблагодарить этого ангела-хранителя, который внезапно проникся к нему такой невероятной преданностью.

Второй спуск и в самом деле оказался менее крутым, чем первый. К тому же здесь было много камней и кустов, за которые можно было ухватиться. Наконец, через несколько столетий и после трех остановок, которые позволили Аму догнать спутника, они оказались на тропе – пусть неширокой и тоже довольно крутой, но такой, по которой можно было идти, а не ползти. Добравшись до большого камня, Аму вытащил из-под него сверток с одеждой, похожей на свою собственную: штаны, широкая рубашка, напоминающая тунику, старая куртка, сандалии и длинная полоса материи, чтобы сделать из нее тюрбан.

– Ты должен все это надеть, сагиб, потом я выкрашу твое лицо, руки и ступни жидкостью из этого пузырька. А затем провожу на вокзал, и мы дождемся поезда на Дели, он пройдет здесь завтра ночью...

– Но все-таки объясни мне, почему?..

– Потому что благодаря тебе вице-король, может быть, узнает правду о Джае Сингхе Кашвалле. Ты большой сагиб, он к тебе прислушается. Я – бедный человек... и у меня убили брата!

В его голосе звучала такая скорбь, что Альдо почувствовал, как в нем растет сильное желание помочь Аму и его соотечественникам сделать все, чтобы избавить их от бездушного палача и садиста.

– Если благодаря тебе, Аму, я отсюда выберусь, клянусь честью, я сделаю все, чтобы здесь воцарилась справедливость...

– Спасибо, сагиб! Это будет нелегко: он так богат, и у него могущественные покровители. Но пусть он хотя бы подольше живет в Европе, которую так любит. Когда его здесь нет, мы можем чувствовать себя спокойно, потому что Диван-сагиб – мудрый и справедливый человек.

– Я постараюсь сделать для тебя то же, что ты сделал для меня. Я уверен, что магараджа когда-нибудь не вернется вовсе из Европы!

Превращение совершилось быстро. С выкрашенными руками и ногами, одетый в старье, которое припас для него Аму, Морозини сделался похожим на любого жалкого индийца и смог, не привлекая ничьего внимания, пройти по ночному городу. Поскольку местного языка венецианец не знал, Аму посоветовал ему молчать – и вообще не открывать рта со слишком белыми зубами, равно как и глаза держать опущенными, чтобы его не выдал их редкий в этой стране голубой цвет... В индийских городах по ночам жизнь кипит, потому что каждый старается избежать невыносимой дневной жары, но никто не обратил внимания на Аму и Альдо, и они беспрепятственно добрались до вокзала. Там Аму подвел спутника к колючему кустарнику и сказал:

– Ожидание будет долгим. Мы проведем здесь весь день и половину следующей ночи. Постарайся отдохнуть. Делай как я!

Подняв вытертый воротник своей куртки, он улегся на землю под кустом, прикрыл глаза свисающим краем тюрбана и уснул так же спокойно, как если бы лежал в мягкой постели. Морозини последовал его примеру: он так устал, что уснул бы, должно быть, и на доске с гвоздями...

Сильный удар ногой в бок резко вернул Морозини к действительности... Повернувшись, он впустил в глаза солнечные стрелы и на мгновение ослеп. Тем временем чьи-то руки энергично встряхнули его и привели в вертикальное положение:

– Если ваше сиятельство ждет поезда, – произнес насмешливый голос, – вы рискуете прождать довольно долго. И нехорошо вот так бросать столь великодушного правителя, как Его Величество.

Теперь, когда один из сикхов, сопровождавших этого человека, воин исполинского роста, заслонил Альдо от солнца, он смог узнать секретаря магараджи, смотревшего на него с злобным удовольствием.

– Его Величество, – продолжал тот, – будет весьма разочарован, увидев своего гостя в столь плачевном состоянии...

– Вот это мне совершенно безразлично, поскольку я не имею ни малейшего желания снова его видеть. И потому намерен спокойно дождаться поезда...

– Что? В таком виде? Без багажа? Тсс! Тсс! Тсс!.. Это неразумное решение. Кроме того, перед тем, как уезжают, принято прощаться!

Тут он отдал приказ, и два солдата, схватив Альдо за руку, потащили его к военной машине вроде той, которая несколькими днями раньше увезла злополучного астронома. Морозини, потерпевшего крушение всех надежд, утешала лишь мысль о том, что Аму нигде не было видно. Куда он подевался? Конечно, Аму не мог его предать, это Альдо и в голову не пришло, славный парень слишком старался вытащить его из форта. Но в таком случае как его смогли так быстро обнаружить? Этот вопрос он и задал секретарю, пока машина везла их во дворец. Тот рассмеялся:

– По правде сказать, мы вас никогда и не теряли из виду. У нас многие ведут ночную жизнь и всегда найдется кто-нибудь, кого интересует все более или менее странное. Так что один из подданных Его Величества смог наблюдать ваш... акробатический исход из старого форта и проследил за всем, что последовало... до самого вокзала. Убедившись в том, что вы не тронетесь с места до прихода поезда, этот честный человек как можно скорее отправился во дворец... К сожалению, вашего спасителя мы не нашли. Когда мы пришли сюда, вы спали под кустом в полном одиночестве. Но я не теряю надежды его поймать...

Альдо выслушал это с облегчением. Если бы несчастный Аму попался в лапы этим людям, его, наверное, скормили бы на завтрак тиграм... Оставалось выяснить, какая участь была уготована ему самому...

К величайшему удивлению князя, его не бросили в тюрьму и даже не отвели к Джаю Сингху. Его попросту отвели в его апартаменты... чтобы он вымылся и переоделся, поскольку и речи не могло быть о том, чтобы оскорбить зрение и обоняние магараджи, предъявив ему непокорного гостя в таком виде. Но на этот раз приведением Альдо в порядок занималось с полдюжины слуг. Его мыли долго и тщательно, все это заняло не меньше часа, потому что краска Аму оказалась весьма стойкой; затем его облачили в галифе, рубашку и куртку защитного цвета, надели на голову шлем... и связали руки за спиной. Он не протестовал: к чему напрасный труд?

В таком виде Морозини вывели в парадный двор, где уже ждал слон и, на его спине, – магараджа под своим синим покрывалом. При помощи лесенки Альдо взобрался к Джаю Сингху, который сидел безмолвно и неподвижно, словно изваяние. Не выдержав, Альдо заговорил первым:

– Что за комедию вы разыгрываете... брат мой? – прорычал он, уже не сдерживая гнева.

– Комедию? – ответила шелковым голосом статуя под синим покрывалом. – Где вы видите комедию? Разве я не пообещал вам еще в Париже, что мы поохотимся на тигра? Я просто-напросто держу слово...

– Поохотиться на тигра? Со связанными руками? Вы меня дураком считаете?

– Я считаю вас предателем... человеком, которого я хотел привести к святости и который жестоко меня оскорбил. Мое раненое сердце взывает о мести. И все же я, как видите, устраиваю для вас царское развлечение... Разумеется, эта охота закончится прискорбным для вас образом. Она закончится несчастным случаем... печальным для меня... и мучительным для вас. Но я постараюсь, чтобы от вашего тела осталось достаточно много и чтобы вас можно было узнать...

– Вы посмеете это сделать? Убить гостя, на которого вы не имеете никаких прав?

– Я не собираюсь вас убивать. Повторяю, вы станете жертвой несчастного случая!.. Больше мне прибавить нечего.

По знаку его руки в перчатке слон, окруженный загонщиками, слугами и воинами, вооруженными копьями, тронулся в путь. Альдо больше не стал разговаривать с этим монстром и попытался собрать все свое мужество перед лицом ожидавшей его ужасной смерти, которую хотел встретить с достоинством, как подобает князю Морозини. Он принялся беззвучно молиться, чтобы не дать приблизиться к себе милым образам тех, кого любил и кого больше никогда не встретит на этой земле. Только бы не думать о Лизе, о том, что он больше не сможет сжать ее в объятиях! Не думать о близнецах, которых он не увидит выросшими! О дорогих друзьях, которые станут оплакивать его... Но до чего же это было трудно, господи! Слова молитв таяли, словно туман, под напором прекрасных и нежных образов, от которых он хотел бежать! Теперь ему хотелось, чтобы все произошло скорее... Альдо нестерпим был торжественный шаг слона, несущего его на пытку.

Так они прошли через парк и оказались на просеке, проложенной саблями в джунглях, среди высокой травы и перепутанных стволов деревьев. Впереди слона, указывая дорогу, шагали люди. Альдо невольно шарил взглядом по травам, стараясь угадать, откуда покажется могучий желтый зверь с черными полосами, где сверкнут острые клыки, где заскребут землю длинные когти, которые разорвут его на части... Уготованная ему смерть была ужасна, и князю пришлось призвать на помощь всю свою гордость, чтобы не трястись, хотя его захлестнул неодолимый страх... Морозини казалось, что пытка длится вечность...

Наконец они присоединились к группе загонщиков, собравшихся у неглубокого пруда, вода в котором под этим неясным светом блестела подобно ртути. Они прибыли на место.

Джай Сингх обменялся несколькими словами с предводителем своих людей, одобрительно кивнул и сказал:

– Ваш палач недалеко, ждать придется недолго. Спускайтесь!.. И прощайте!

Пожав плечами, Морозини повернулся к нему спиной и отдался в руки пары слуг, которые помогли ему спуститься на землю.

– Идите прямо вперед! – приказал магараджа. – Вам помогут.

И в самом деле, следом за ним двинулись два стража, подталкивая его в поясницу наконечниками копий. Но внезапно осужденный обернулся и в последний раз взглянул в лицо убийце:

– Меня ждет жестокая смерть, но она в сто раз лучше той, которую господь уготовит тебе и которая не будет иметь конца, потому что тебя ждет ад! Прощай... святой человек!

Снова отвернувшись, венецианец с гордо поднятой головой двинулся вдоль пруда к окаймлявшим тихую воду высоким травам. Он уже почти вошел в заросли, когда ему показалось, будто в нескольких шагах от себя он видит желтое пятно. И Альдо закрыл глаза, ожидая страшного удара и молясь о том, чтобы в падении удариться головой о камень и избежать худшего...

Он чувствовал, что зверь здесь, что зверь готов прыгнуть, и в самом деле послышался шорох травы... за которым немедленно последовал выстрел. Открыв глаза, он увидел в нескольких шагах от себя тигра, убитого наповал. Он обернулся. Что же, все это было шуткой? Он думал, что сейчас увидит перед собой стоящего в седле магараджу с ружьем в руках и улыбкой до ушей.

И тут ему показалось, будто в глазах у него двоится: перед ним был второй слон со множеством людей в униформе на спине. Стрелял один из этих людей. Другой уже спускался, чтобы со всех ног устремиться к нему... на бегу он потерял шлем, показались взъерошенные соломенные волосы. Длинноногий английский офицер на бегу кричал:

– Все в порядке, Морозини? Вы целы?

Минутой позже они стояли лицом к лицу, и Альдо рассмеялся нервным смехом, перемежаемым слезами, но от этого ему вдруг стало легче:

– Макинтир! Что вы здесь делаете? Я думал, вы в Пешаваре! Он не успел услышать ответ. Внезапно лишившись сил и сознания, он упал на землю...

Обморок длился недолго. Несколько пощечин и основательная порция виски вернули князя к жизни. Действительность повернулась к нему веселым лицом его друга Дугласа Макинтира, офицера на службе у Его Величества Георга V, крестного дочери Альдо Амелии. Стоя на коленях рядом с ним, Макинтир все же обеспокоенно на него поглядывал.

– Похоже, вы вовремя появились, старина, – улыбнулся Альдо. – Отличный выстрел! – прибавил он, кивнув на мертвого хищника.

– О, это не я! Стрелял майор Хопкинс, адъютант генерала Хартвелла, советника вице-короля, который ждет нас сейчас во дворце.

– Кто ждет? Вице-король?

– Нет... Генерал Хартвелл, – пояснил Макинтир. – Вам повезло: Хопкинс – лучшее ружье во всей индийской армии. Ну и Напугали вы нас! Когда мы приехали в Альвар и Диван сказал, что магараджа увез вас довольно странным способом охотиться на тигра, мы поспешили вас догнать... но еще минута – и было бы слишком поздно.

– Минута? Вы хотите сказать – секунда. Я должен поблагодарить вашего майора Хопкинса, – прибавил Морозини, поднимаясь с большим проворством, чем можно было от него ожидать. – Но... куда подевался Альвар?

В самом деле, второй слон вместе с магараджей куда-то исчез.

– Что с ним будет? Насколько я понимаю, он был застигнут на месте преступления?

– В этом нет никаких сомнений... но не стройте слишком больших иллюзий! Если бы вы умерли, неприятностей было бы больше, но все равно Альвар выкрутится. Он скажет, что вы были неосторожны и захотели спуститься вниз, чтобы убить тигра.

– Без ружья и со связанными за спиной руками? Вы смеетесь надо мной, лейтенант?

– Капитан! – поправил его шотландец. – Вы должны знать, что лорд Уиллингдон, вице-король, направил нас сюда с приказом избегать, насколько возможно, дипломатических осложнений. У магараджи высокие покровители, с ним надо обращаться деликатно.

– Но вы ведь можете рассказать о том, что видели своими глазами?

Дуглас смущенно шмыгнул носом, сорвал травинку, погрыз ее, потом вздохнул:

– Мы сможем свидетельствовать... только если нас попросят. А версия будет такой, что вы были слишком неосторожны, и...

– И вы меня спасли? С этим я согласен, но у вашего магараджи тоже было ружье. Он мог мне его одолжить... или, по крайней мере, не дать мне встретиться с тигром. Мне кажется, что я сплю, старина! Такое здесь правосудие, в Индии?

– Знаю, знаю, но правосудие – это одно, а политика – совершенно другое. И, поскольку вы живы, и вы...

Он остановился и покраснел, не решаясь договорить. Но Морозини без труда угадал его мысль:

– ... и я не англичанин. Дело в этом?

– Да, с англичанином Альвар никогда бы не посмел проделать нечто подобное.

– Что ж, вот я и предупрежден, – с горечью сказал Морозини. – Но объясните мне хотя бы, каким чудом вы здесь оказались... как раз вовремя, чтобы предотвратить мою встречу с Шер-ханом.

– За это надо благодарить Дивана и Видаль-Пеликорна. Когда сэр Акбар понял, что магараджа не намерен вас отпускать, он притворился, будто отправляет Адальбера на охоту вместе со своими сыновьями. На самом деле они посадили его в поезд, идущий в Дели, на первой же станции за Альваром, а потом вернулись с громкими криками, что произошло ужасное несчастье и они потеряли нашего друга. А он, приехав в Дели, поспешил в Резиденцию с письмом, которое дал ему Диван для вице-короля. Ему тем легче было получить аудиенцию, что он встретил Мэри Уинфилд, и леди Уиллингдон, которая терпеть не может магараджу Альвара, взяла его под свое покровительство. В результате вице-король отдал приказ, чтобы приготовили его поезд для делегации, которую он посылает в Альвар... и вот мы здесь! Я очень рад, старина! – прибавил Макинтир и с внезапным порывом радости хлопнул Морозини по плечу. – Для милой княгини Лизы это было бы слишком большим горем!

Альдо подумал, что сам он не так уж в этом уверен, но оставил свои горькие мысли при себе. Зачем портить настроение Макинтиру, который, будучи влюбленным в Лизу, остался тем не менее верным другом ее мужа... Но, все же не удержавшись, Морозини слегка поддразнил шотландца:

– Но, я думаю, друзья вдовы постарались бы ее утешить? И вы первый?

– Мы зря потеряли бы время! – сурово глядя на него, ответил капитан. – Княгиня Лиза не из тех женщин, которых можно... утешить.

Продолжать разговор на эту тему было бы дурным тоном.

Возвращение во дворец оказалось весьма живописным. Магараджа, мгновенно облачившийся в свой розовый бархат с бриллиантами, торжественно принимал сэра Уильяма Хартвелла в большом зале Дурбар, где давались аудиенции самым высоким посетителям. Когда Морозини и Макинтир присоединились к ним, англичанин устремил на венецианца взгляд, полный безмолвных упреков. Неприятные темы ни в коем случае затрагивать не следовало, и Альдо воздал должное проницательности своего друга Дугласа: и речи не могло быть о том, чтобы хотя бы упрекнуть этого индийского сатрапа, который только что попытался вкусно накормить его особой свое любимое животное. Впрочем, Альвар заговорил сам – после того, как Альдо искренне поблагодарил майора Хопкинса, который спас его от тигра.

– Замечательный выстрел, майор! – сказал он. – Вы, наверное, один из лучших стрелков не только во всей Европе, но и во всем западном мире.

Комплимент доставил Хопкинсу удовольствие. Майор кирпично покраснел и горячо пожал руку спасенному.

– Мне, увы, редко удается вволю пострелять, – жизнерадостно сказал он. – В садах Резиденции не так много крупных хищников, но на этот раз господин Случай сделал так, что голова зверя на короткое мгновение оказалась у меня на прицеле. Нам обоим повезло.

– Особенно мне, и я никогда не смогу в полной мере отблагодарить вас...

– Надеюсь, – сладчайшим голосом произнес магараджа, обращаясь к князю, – что, если вам случится охотиться на тигра, вам больше не придет в голову злополучная мысль пытаться застрелить его с земли. Это очень, очень неосторожно...

Морозини погрузил взгляд своих потемневших глаз в зрачки наглеца:

– Я всегда слыл неосторожным... и даже отчаянно храбрым, Ваше Величество! Не будь у меня этого недостатка, я никогда бы сюда не приехал. Но, прибыв всего-навсего заключить сделку, я не предполагал, что мне окажут честь, пригласив на охоту, куда обычно приглашают лишь государей или других правителей.

– Каждый получает по заслугам, дорогой мой, и я очень сожалею о том, что вы уезжаете, но сэр Уильям, который был так добр, что лично привез мне письмо от Его Высочества вице-короля, не желает задерживаться. Поэтому я отдал приказ приготовить ваш багаж, и поверьте, сделал это не с легким сердцем...

– Надеюсь, Ваше Величество не сомневается в том, как мне жаль так скоро покинуть его? Я никогда не забуду столь щедрого гостеприимства!

Лица улыбались, но в желтых глазах горел свирепый огонь, а зеленые были полны презрения. Морозини с почти британской сухостью кивнул и вместе с Макинтиром и в сопровождении слуги вернулся в свои апартаменты.

Войдя в комнату, Дуглас на мгновение оцепенел, потом расхохотался:

– Вы здесь живете? Можно подумать, это спальня куртизанки!

– Да, не правда ли? На самом деле я думаю, что наш дорогой Джай Сингх рассчитывал, что ему удастся заставить меня сыграть эту роль. Дайте мне пару минут! Я сейчас переоденусь и пойду с вами, – прибавил князь, отправляясь в ванную, чтобы наскоро принять душ и одеться в чистое.

Выйдя оттуда, он увидел, что Макинтир уже не один: секретарь стоял рядом с ним и держал в руках футляр, который и протянул Морозини:

– Его Величество просит меня вернуть вам этот предмет, князь, – с поклоном произнес он. – Надо вам сказать, что по размышлении магараджа решил, что вещь его не интересует, и он надеется, что вы не против вернуть ему уже выплаченную сумму.

– Ни малейших возражений! – с холодной улыбкой ответил Морозини.

Достав чековую книжку, он написал на листке требуемую цифру, подписался и протянул чек секретарю.

– Я получил франки, но предпочитаю вернуть в фунтах стерлингов. Может быть, ваш хозяин предпочел бы рупии, но эта монета не имеет хождения на Западе...

Секретарь поджал губы, поклонился и вышел, а Альдо со вздохом открыл футляр: дерзкая в своем великолепии, «Регентша», подобно Аргусу, смотрела на него сотней бриллиантовых глаз... Макинтир восхищенно присвистнул:

– И она не интересует Альвара? Что же ему тогда надо? До чего хороша жемчужина! В нашей Лондонской Башне нет ни одной такой же большой! Вам, конечно, совсем нетрудно будет продать ее кому-нибудь еще!

– Зря вы так думаете! Это куда труднее, чем вам кажется! – вздохнул Морозини, засовывая в карман злополучную драгоценность, которая никак не хотела с ним расставаться.

На маленьком вокзале из розового песчаника ждал, под военной охраной, поезд вице-короля. Этот ослепительно белый, сверкающий лаком в солнечных лучах поезд с английским гербом был символом английского могущества на всем протяжении индийской сети железных дорог. Держась на почтительном расстоянии, пестрая, но, по большей части, жалкого вида толпа робко смотрела на больших бородатых сикхов с блистающим оружием, так мало походивших на обычных людей. В жилах каждого из них, – как правило, все они были шести футов ростом, – текла смешанная арабская, турецкая, персидская, афганская и татарская кровь, но ни капли индийской. Это были свирепые, гордые, великолепные воины, почти никогда не слезавшие с коней: самый прекрасный эскорт, какой может пожелать для себя любой государь... Они резко контрастировали с теми, кто сейчас пожирал их глазами. Морозини скользнул по ним взглядом, но его взгляд остановился на человеке, стоявшем рядом с одним из них, чуть позади. У этого человека было такое печальное, такое испуганное лицо, что Морозини не выдержал. Он направился к толпе, схватил Аму за руку и повел за собой, а сикху, который пытался этому воспротивиться, повелительно бросил:

– Этот человек – мой слуга. Я думал, что он потерялся, – и затем, обращаясь к индийцу, лицо которого при этих словах просияло, прибавил: – Иди туда, где багаж!

– Это ваш слуга? – удивился Макинтир, ни на шаг от него не отступавший. – Странно он выглядит!

– Видели бы вы меня сегодня на восходе солнца и на этом же самом месте, вы бы мой вид тоже нашли странным. Если Аму останется здесь, он погибнет. А я обязан ему жизнью, мы вместе пережили необычайное приключение.

– Надо, чтобы вы потом мне об этом рассказали. А пока...

Макинтир сделал Аму знак следовать за ним, отвел его к вагону, предназначенному для багажа и для слуг, коротко отдал несколько приказаний и оставил юношу там обезумевшим от радости и признательности.

Минутой позже красивый белый поезд тронулся с места и, провожаемый Диваном и офицерами Альвара, двинулся в сторону гор, чтобы позже перебраться на ветку, идущую от Бомбея к столице Индии...

Отель «Ашока», менее шумный и не такой огромный, как бомбейский «Тадж-Махал», был выстроен в прекрасном парке неподалеку от стен старого города Дели, что делало его более приятным и удобным для отдыха. Морозини нашел Видаль-Пеликорна на затененной зонтиками террасе. Адальбер, сидя перед полупустым стаканом, с видимым раздражением прислушивался к разговору между членами американской семьи, расположившейся под соседним зонтом, и торговцем якобы персидскими коврами, который весьма лирически, хотя и на довольно плохом английском, расхваливал свой великолепный товар, вышедший прямым ходом из машины, которая трудилась где-нибудь в окрестностях Манчестера.

При виде друга Адальбер издал восклицание, вскочил так резко, что опрокинул стакан и, не обращая на это ни малейшего внимания, схватил Альдо за руку и потащил в отель.

– Наконец-то ты появился! Я уже начал опасаться худшего.

– А худшее и в самом деле едва не произошло, старина! Еще чуть-чуть – и мною бы пообедал роскошный тигр. Если бы у майора Хопкинса рука оказалась не такой твердой...

– Неужели негодяй Альвар осмелился на такое?

– Он еще и не на то способен! Давай чего-нибудь выпьем, мне это просто необходимо!

Они устроились в баре, почти пустом в столь ранний час. Заказали ледяной мятный джулеп и принялись рассказывать друг другу о своих приключениях. Альдо со вздохом завершил свой рассказ такими словами:

– И ты еще не знаешь самого интересного!

– И без того уже неплохо. Что же там еще могло произойти?

– Вот это!

И Альдо выложил перед другом открытый футляр синей кожи, в котором нежилась «Регентша», кокетливо поглядывая из-под своей бриллиантовой «шапочки».

– Ты ее забрал? – выдохнул Адальбер.

– Как же – «забрал»! Он сам мне ее вернул. После того, как я отказался принять участие в его игре, жемчужина перестала интересовать этого негодяя. Она была только приманкой, необходимой для того, чтобы завлечь меня в его логово...

Археолог взял жемчужину, положил ее на ладонь и залюбовался:

– А ведь она очень красива... и история у нее интересная! Обычно все дерутся из-за королевских или императорских драгоценностей, а эта никак не может пристроиться! Никто ее не хочет. Даже ты!

– Ты забыл о нашем друге Наполеоне VI?.. Видишь ли, я думаю, что вернусь к своему первоначальному намерению: предложу ее Лувру.А участь маленького Лебре я уже обеспечил!

– Но ты забываешь про подопечных Юсупова!

– И они без помощи не останутся! Я достаточно богат для этого. И потом, может быть, музей даст мне денег за жемчужину...

– Мне нравится твой оптимизм! Стоит только подумать, что мы проделали весь этот путь, ты не раз рисковал жизнью, чтобы вернуться к тому, с чего начали! Просто плакать хочется!

Морозини беспечно пожал плечами:

– Будет что внукам рассказывать. А потом, может быть, в Капуртале на нее найдется покупатель, – прибавил наш неисправимый авантюрист. – Когда мы должны выезжать?

– Завтра. Как видишь, ты приехал вовремя.

– А пока что пойду-ка я к себе в номер. Поезд у вице-короля, может, и белый, а вот уголь по-прежнему остается черным!

Пока Альдо на лифте поднимался наверх к Аму, сияющему и облаченному в новую одежду, купленную на деньги, которые дал ему новый хозяин, Адальбер попросил портье вызвать машину и, убедившись в том, что Альдо добрался до номера, покинул гостиницу.

Встретились друзья за столом, и, не дав Альдо ни слова вставить, Адальбер сообщил ему, что он приглашен на чай к вице-королеве, что нисколько Морозини не обрадовало. Во-первых, он не любил этих женских болтливых светских мероприятий, а во-вторых, без труда догадался о том, чему был обязан этим лестным приглашением: он наверняка должен был играть там бесславную роль диковинного зверя и рассказывать свою историю толпе скучающих женщин.

– Я предпочел бы, – сказал князь, – встретиться с ее мужем. Прежде всего для того, чтобы его поблагодарить, а потом, мне есть что ему рассказать...

– Одно другому не мешает! Лорду Уиллингдону случается зайти на чашку чаю к жене. Ну-ну, не строй из себя медведя! Ты, по крайней мере, получишь удовольствие от встречи с Мэри Уинфилд! Портрет уже начат...

– И правда, совсем забыл. Я очень люблю Мэри. Она сейчас единственное, что связывает меня с Лизой. Для меня это так драгоценно!

– А узы брака ты позабыл? Их тоже не стоит сбрасывать со счетов... и потом, не падай духом! Иди принарядись! Там будет множество красивых женщин...

– Вот это меня и пугает! Ну, в конце концов...

Незадолго до пяти часов оба друга, одетые с иголочки, сели в машину, выбрались из города, двинулись вдоль берега притока Джамны, самой большой реки Раджпутаны... и тут же оказались в джунглях: если не считать самой дороги, по которой они ехали, здесь не было ни малейших признаков цивилизации. – Ты уверен, что мы едем в Резиденцию? – спросил Морозини.

– Совершенно уверен. Это кусочек священной земли, его оставили в таком виде, чтобы почтить память британских солдат, погибших во время знаменитого восстания сипаев. Но мы уже почти на месте.

И в самом деле, еще несколько оборотов колес – и заросли раздвинулись, открыв вход в до того английский парк с ярко-зелеными газонами и цветниками, что Морозини вскрикнул от удивления:

– Можно подумать, мы в Англии! До чего неожиданно!

– Но вполне понятно. Ты можешь в этом положиться на англичан: они будут избегать ностальгии, насколько возможно. По-моему, они и на Северном полюсе способны устроить английский сад!

Все было на месте: теннисные корты, площадка для крикета, футбольное поле. Повсюду виднелись беседки, коттеджи, предназначенные для персонала, а среди всего этого – большое здание в колониальном стиле, простое и приятное со своими верандами, покрытыми вьющимися растениями, где болтали группы женщин в светлых платьях и мужчин в летних костюмах. На могущество того, кто обитал в этом доме, указывали лишь часовые у подножия широкой лестницы.

– Англичане, – прибавил Адальбер, – находят эту Резиденцию слишком скромной и с нетерпением ждут окончания строительства огромного дворца в новой части Дели. Наверное, он больше будет соответствовать имперскому размаху, но мне кажется, что я предпочел бы жить здесь...

И в самом деле, атмосфера здесь была очень приятная, можно сказать, добродушная. До посетителей долетал шум разговоров на фоне английской музыки. Адальбер взял друга под руку.

– Пошли! – весело сказал он. – Пойдем поздороваемся... и не делай такое лицо! Ты похож на христианина, которого собираются скормить хищникам.

Войдя на половину вице-королевы, Альдо почувствовал себя так, словно его засунули в середину букета орхидей. Все здесь было сиреневым: занавеси, ковры, ситцевая обивка мебели, даже сама леди Уиллингдон была одета в муслин того же оттенка, а на плече у нее была приколота орхидея. Возраст ее было трудно угадать: аристократическое и высокомерное лицо обрамляла рыжая шевелюра, при виде которой Альдо вздохнул, склоняясь над рукой в аметистовых кольцах.

– Ах! – воскликнула леди Эмили. – Вот и наш путешественник, который забрел к этому коршуну Альвару. Дамы, – прибавила она, возвышая и без того звучный голос, – я обещала вам князя Морозини? Вот он! Вы можете задавать ему любые вопросы, какие пожелаете! Я рада видеть вас, князь! Здесь слишком редко бывают гости с Запада! Надеюсь, вы простите нам наше любопытство... но прежде мы напоим вас чаем!

Именно чаепития Альдо больше всего и боялся! Сидя рядом с вице-королевой, с чашкой в руке, он подвергался перекрестному огню вопросов дам, которые оказались доброжелательными и, к величайшему его облегчению, вскоре оставили тему злодеяний Джая Сингха Кашваллы, перейдя к драгоценностям, знаменитым и обычным, благодаря которым князь-антиквар приобрел свою почти всемирную репутацию. Собственно говоря, леди Эмили так плотно завладела им, что мало кто из дам осмеливался вмешаться в их диалог, и, когда она наконец оставила Морозини, чтобы встретить бельгийского посла и его жену, Альдо тотчас оказался во власти Мэри Уинфилд, давно подстерегавшей удобный случай.

– Наконец-то мы можем поболтать с вами, Альдо! – вздохнула она. – Стоит вам где-нибудь появиться, и все дамы тотчас липнут к вам, словно пчелы к сотам!

– Сжальтесь надо мной, Мэри! Вы ведь не станете просить меня рассказать обо всем, что было после Бомбея? Этим займется Адальбер. А я вам скажу только одно: вы были совершенно правы, когда отговаривали меня туда ехать. Вот и все!

– Согласна! Поговорим о другом... Но, если вы хотите избежать некоторых особ, повсюду вас подстерегающих, пойдемте смотреть набросок портрета леди Эмили! Я, в общем, им довольна, она, впрочем, тоже, но я хотела бы услышать мнение просвещенного любителя...

Она увела венецианца из большого салона в маленькую комнату окнами на север, выходившими прямо в огромные заросли сиреневого гибискуса. В этой комнате, на некотором расстоянии от помоста с креслом, стоял мольберт. На спинке кресла модель оставила сиреневый, расшитый золотом шарф…

Портрет уже был не только начат: на туманном фоне с удивительной силой выступало лицо, на котором художница любезно разгладила морщины, тогда как все остальное, тело, и роскошное – разумеется, сиреневое! – платье были лишь намечены, равно как и диадема на рыжих волосах.

– Великолепно! – сказал Альдо и со смехом прибавил: – Однако вы пошли на некоторые уступки, этой леди Уиллингдон лет тридцать!

– Не все ли равно, если главное здесь есть? Мэри чудесно схватила эту смесь гордости и простодушия, которая составляет самую суть характера леди Эмили. Что до меня, я искренне считаю, что этот портрет станет одной из лучших ее работ...

Ошеломленный Альдо повернулся на звук знакомого голоса и теперь смотрел, не в силах поверить своим глазам, на высокую молодую женщину в муслиновом платье цвета нильской воды и такой же зеленой легкой шляпке, из-под которой выбивались блестящие кудряшки. Она же на него и не глянула, спокойно продолжая разбирать творение подруги.

– Лиза! – выдохнул он. – Скажи мне, что я не сплю! Она повернулась к мужу, и он увидел, что она улыбается, что она красива, как никогда прежде, и его сердце растаяло от любви, хотя он все еще не решался к ней приблизиться.

– Нет, ты спишь, – возразила она. – Спишь и видишь сон. Мы оба видим сны, но зато кошмар уже кончился. О, любовь моя, мне было так страшно! И я так на себя сердилась...

Наконец-то она в его объятиях! Наконец он может вдыхать ее запах, обнимать ее, касаться губами нежной кожи! В течение бесконечно долгой минуты они молчали. И, может быть, продолжали бы целоваться, если бы Мэри Уинфилд покашливанием не предупредила их о том, что надвигается толпа любопытных дам с вице-королевой во главе.

– Вам лучше бы спуститься в сад, – посоветовала она. – Там сейчас чудесный воздух, и, если вы немного поищете, найдете кусты жасмина и роз, которые никто еще не сумел убедить перекраситься в сиреневый цвет...

Продолжая говорить, художница открыла перед ними застекленную дверь, за которой начиналась лестница в несколько ступенек. Лиза со смехом взяла мужа за руку.

– Ты всегда знаешь, что сказать, Мэри, и в какой момент это надо сказать... Надеюсь, твоя крестница будет на тебя похожа.

– Вот уж точно нет! Я – единственная в своем роде... и так оно даже лучше... Ну, бегите! Я слышу, что птичий двор уже почти что здесь.

Держась за руки, как дети, они спустились в прохладу сада, где их приняла каменная скамья под кустами жасмина... и в течение долгих минут ни один звук не нарушал тишины этого безмятежного уголка. Только легкая зеленая шляпка, лежащая на еще более зеленом и чудесно подстриженном газоне, указывала на то, что здесь кто-то есть...

Лиза опомнилась первой:

– Ты знаешь, что в британских садах запрещено заниматься любовью? Так решила королева Виктория!

– Пусть она катится ко всем чертям! Лиза, Лиза... я слишком тебя хочу!

– Я тебя тоже, – призналась молодая женщина, – но муслин – слишком нежная ткань, было бы неприлично вернуться в Резиденцию в лохмотьях!

– Тогда давай вернемся! Я увезу тебя в гостиницу!

– Надо все-таки немного выждать, любовь моя! Мы так долго ждали...

– Вот именно! Мне кажется, мы натерпелись достаточно, и объявляю тебе, что больше я с тобой не расстанусь! Даже если мне в один прекрасный день придется отправиться в Перу за сокровищами инков! Никогда, Лиза, никогда больше я с тобой не расстанусь дольше, чем на сутки!

Он снова прижал ее к себе, ища ее губы, но она со смехом его оттолкнула:

– Нет, Альдо! Не теперь!.. И вообще, ты недостойный отец: ты меня даже не спросил о близнецах.

– Думаю, с ними все в порядке, иначе ты бы мне уже об этом сказала. Что ты с ними сделала? Привезла с собой?

– Ты в своем уме? В эту страну, где на каждом углу можно что угодно подхватить? Они в Цюрихе, у моего отца. Знаешь, он не очень хорошо себя чувствует, – с грустью прибавила Лиза. – Он крепкий человек, но никак не может оправиться после смерти жены. В присутствии двух наших маленьких дьяволят ему лучше: он их обожает.

– И все равно мы за ними поедем и заберем, как только вернемся. Если так будет продолжаться, все будут знать, как они выглядят, кроме меня.

Лиза вытащила из висевшей у нее на запястье муслиновой; сумочки две фотографии.

– Вот! – сказала она. – Перед моим отъездом папа уж взял к ним здоровую девицу в помощь Труди. Без меня ей одной было бы не справиться, а мне не хотелось довести нашу помощницу до нервного срыва.

– С ними так сложно? – спросил Альдо, глядя на две живые мордашки с одинаковой плутовской улыбкой, и прибавил, уже начиная таять: – По-моему, они просто прелесть.

– Да! Да! Да! Они совершенная прелесть! – заверила его Лиза. – Но вся проблема в том, что они начинают сами это понимать и склонны этим пользоваться...

– Собственно говоря, – снова заговорил Альдо, потихоньку засовывая фотографию в карман, – давно ли ты сюда приехала?

– Одновременно с Мэри. Мы были на одном корабле, и...

– ...и, значит, ты была в «Тадж-Махале», когда я там жил? – понял Альдо и нахмурился.

На его жену это не произвело никакого впечатления.

– Вот именно! Я даже видела тебя из окна своего номера. Где ужасно скучала!

– Но почему же ты тогда?.. Ты считала, что я еще недостаточно наказан? О, Лиза! Когда ты поняла, что я никогда тебя не предавал? Что я никогда не любил эту женщину?

– Думаю, в глубине души я была в этом уверена всегда, и когда я тебя увидела, то чуть было не побежала к тебе. Но ведь уже решила не показываться до Капурталы... И потом, Мэри сказала мне, что у тебя дела с магараджей Альвара, и я подумала, что будет бесполезно и даже опасно обременять тебя присутствием женщины...

– Это было бы, главным образом, губительно для моего душевного покоя. Я бы не пережил, если бы знал, что ты в пределах досягаемости этого монстра...

– Нет, это я уже не жила, милый! Мы выехали в Дели первым же поездом, чтобы сообщить леди Уиллингдон о твоем неосторожном поступке. Она разделила наше беспокойство и предупредила мужа. Которому, правда, ты создал проблему, потому что – не британский подданный...

– Я заметил! – сердито отозвался Альдо. – Альвар умышленно хотел меня убить, а ему даже ни словечка упрека не досталось!.. Разве что по щечке не похлопали со словами: «Тсс! Тсс!.. Такой большой мальчик и так плохо себя ведет! Пора кончать с ребячеством!»

– Не преувеличивай! После приезда Адальбера и его рассказа, основанного на словах Дивана, лорд все-таки послал ближайшего советника... и лучшего стрелка во всей армии! На всякий случай.

– Это правда, и жаловаться мне не на что, поскольку я жив!.. И нашел тебя! Давай уйдем отсюда!

И все же им пришлось выждать подходящего момента, чтобы распрощаться. Вице-королева, разумеется, нашла вполне естественным, что княгиня Морозини уходит с мужем. Эта англичанка была сентиментальной, и встреча, произошедшая под кровом Резиденции, преисполнила ее радостью, она почувствовала себя доброй феей, – конечно, феей Сирени! – и это ей очень понравилось. Более практичная Мэри, целуя Лизу, шепнула ей, что сунула в машину, которая должна была увезти чету, маленький чемоданчик со всем необходимым на ночь.

– Остальной твой багаж поедет с нами в поезде до Капурталы, – прибавила она. – Что касается Адальбера, я оставляю его здесь. Он уже знает всех в Резиденции и поужинает с нами...

Об ужине Лиза и Альдо не могли даже и думать, сегодня вечером, в этой гостинице на краю света, они снова стали такими, какими были вечером после свадьбы на маленьком постоялом дворе на берегу Дуная, или в Иерусалиме, когда Лиза в невероятных тряпках вернулась в отель «Царь Давид» к мужу, Который уже отчаялся снова ее увидеть. Правда, в тот раз беременность молодой женщины заставляла их быть осторожными. Но женщина, которую сейчас держал в своих объятиях Альдо, была тонкой, словно лиана, и вовсе не просила быть поосторожнее, совсем наоборот...

Ближе к полуночи голод вернул их к действительности. Альдо заказал шампанское и сандвичи, и они поужинали посреди разоренной постели – достаточно большой, чтобы там поместилось куда более многочисленное семейство.

– Такое впечатление, что у нас пикник! – заметила Лиза, с явным удовольствием потягивая шампанское.

– А что, тебе уже случалось бывать на пикниках в костюме Евы? Надо мне поинтересоваться поближе твоими поездками в Австрию!

– В Австрии такого не делают. Пикник – английская особенность... и лучше одеваться потеплее. Но признаюсь, что здесь... на берегу реки...

Она потянулась со сладострастной грацией, от которой кровь у ее мужа закипела. Оттолкнув поднос, он набросился на нее:

– Согласен, при условии, что крокодилом буду я. Реки здесь кишат крокодилами, душенька, но, если сегодня тебя кто-нибудь съест, то это будет твой супруг.

Остаток ночи и часть дня протекли незаметно, Альдо и Лиза потеряли всякое представление о времени. Тем не менее приближался час, когда надо было отправляться на вокзал. Пока Альдо принимал душ, Лиза как хорошая жена приводила в порядок его багаж. Занимаясь этим, она наткнулась на замшевый мешочек и открыла его. «Регентша» сама собой скользнула в ее руку, и молодая женщина на мгновение залюбовалась драгоценностью.

– Так вот эта знаменитая жемчужина! – произнесла она. – Какое чудо! Я никогда еще не видела такой большой...

Альдо, вышедший из ванной с полотенцем вокруг бедер, нахмурился и осторожно взял жемчужину из рук жены.

– Я предпочел бы, чтобы ты к ней не прикасалась, ангел мой! С тех пор как это чудо, как ты ее называешь, вошло в мою жизнь... в нашу жизнь, все только и делало, что рушилось.

Лиза с удивлением взглянула на мужа:

– Да ты стал суеверным, как я погляжу? Ты и правда убежден, что такая прелестная вещь может иметь хоть какое-то влияние на жизнь человека... или нескольких? Я не думала, что ты до такой степени итальянец.

– Во-первых, я не итальянец, а венецианец! Во-вторых, я не знал, что ты до такой степени швейцарка! Спроси-ка у своего отца! Он тебе скажет, что нет такого коллекционера драгоценностей, который бы не знал, что некоторые камни приносят зло. Например, Большой Голубой Бриллиант Людовика XIV, который, даже в уменьшенном виде и совершенно неподходящим образом переименованный, продолжает источать злую энергию даже и в бронированной витрине Смитсоновского института. Я это знаю: на себе испытал... Но разве мы не говорили уже на эту тему в другое время и в другом месте? Правда, не с тобой, а с некоей Миной. Которая, впрочем, была не более понятливой. И ты отлично знаешь, что нам пришлось перенести, когда мы с Адальбером искали камни с пекторали, а потом – изумруды Пророка?

– Ваши неприятности шли от людей, а не от самих камней!

– Я никогда и не утверждал обратного. Опасными их делает алчность, которую они возбуждают...

– Как бы там ни было, похоже, эта красивая жемчужина не хочет с тобой расставаться? Что ты теперь собираешься с ней делать?

– Наверное, отдам в Лувр! – растерянно пожав плечами, ответил Альдо. – Я знаю, что в мире существуют и другие музеи, но, поскольку ей следовало бы называться «жемчужиной Наполеона», а сам я – наполовину француз, я думаю, что ее место во Франции...

И, чтобы закрыть тему, Альдо снова засунул «Регентшу» в свернутые носки...

На следующую ночь, в белом лаковом, похожем на шкатулку поезде, к которому прибавили много вагонов, они вместе со свитой вице-короля отправились в Капурталу.

Глава XV ПРАЗДНИК В КАПУРТАЛЕ

Капуртала была одним из самых маленьких индийских государств, но при этом одним из самых процветающих. А до чего хорош был розовый город с его маленькими домиками и роскошными зданиями, казавшимися декорацией на фоне лиловых склонов Гималаев, их заснеженных вершин и чистого безоблачного неба над ними! Оказалось, что во владениях Джагада Джита Сингха нет нищих: для тех, кто был в нужде, предусмотрели просторное здание, где о них заботились. Для Индии это было удивительное явление.

Чета Морозини и Видаль-Пеликорн, хоть и прибыли вместе со свитой вице-короля, были тем не менее отделены от официального эскорта. В то время как все прочие рассаживались по традиционным «Роллс-Ройсам» и «Бентли», им была подана великолепная длинная серебристо-голубая машина, которая и доставила троицу во дворец. Здесь для почетных гостей были приготовлены апартаменты.

Дворец оказался поразительным! Вместо ожидаемого непомерного нагромождения башен, башенок, колоколенок, ажурных мраморных окон, дворов и садов путешественники увидели посреди парка, напоминавшего бессмертное творение Ленотра, типично французское строение. Первоначально предполагалось сделать дворец копией Версаля, но огромный центральный павильон, увенчанный плоским куполом, уводил слишком далеко от сооружения Мансара. Кроме всего прочего, он был розовым!

Альдо и Лиза получили в свое распоряжение большую спальню, маленькую гостиную и обычные «удобства». Все это было обставлено в стиле Людовика XVI. Кроме того, им, как выяснилось, полагалось некоторое количество из трех сотен дворцовых слуг: один был приставлен к ванной, другой должен был делать массаж, оказались среди них и специалисты по распаковке багажа, по цветам, лакомствам и сигаретам... Был даже и такой, в чьи обязанности входило объявлять программу на день и сообщать, который час.

– Торжество специализации! – весело констатировала Лиза. – Но, похоже, это не слишком нравится Аму, – прибавила она, глядя, с каким непреклонным видом тот завладел одеждой ее мужа и ее собственными платьями, намереваясь их погладить. – Но ведь он должен был к этому привыкнуть?

– Нет. Альвар не так щедр с гостями, там мне полагался всего один слуга. С чем я себя сегодня и поздравляю!

– Думаешь, он приживется в Венеции?

– Многие его собратья прижились в Англии и даже в Шотландии, а Венеция куда приятнее с точки зрения климата. Меня вообще-то больше смущает то, как встретит его Дзаккария...

– Ты ровным счетом ничего не понимаешь! Аму – такой милый, такой обаятельный мальчик! Кроме того, он тебя спас, так что наш дворецкий будет его попросту обожать... но поостережется это показывать! А пока давай позовем слугу, который ведает программой, и выясним, что мы должны делать...

Собственно говоря, делать им было ничего не надо, кроме того, чтобы поужинать и поприсутствовать, вместе с несколькими французскими друзьями магараджи, в числе которых был незнакомый Морозини писатель Франсис де Круассе, в качестве зрителей на фейерверке, военном параде и других церемониях, устроенных в честь вице-короля и иностранных послов в Дели. Милый принц Карам и его жена, прелестная Сита, особенно много занимались гостями, стараясь, чтобы они не чувствовали себя «декоративным элементом». Ведь день рождения магараджи еще не наступил...

В самом деле, два дня спустя белый поезд ушел, увозя с собой Мэри Уинфилд, опечаленную тем, что не сможет увидеть великолепное зрелище – прибытие других правителей. Какими бы роскошными ни были британские мундиры, особенно форма легендарных бенгальских улан, художница догадывалась о том, что все это ни в какое сравнение не идет со сказочным разнообразием красок и сокровищ, которые выплеснутся на Капурталу. Но она состояла при вице-королеве, в отличие от четы Морозини и Видаль-Пеликорна, которые были приглашены самим магараджей... Единственным утешением для Мэри служило то, что капитан Макинтир тоже уезжал.

И все же Альдо и Адальбер с легкой тревогой смотрели, как пустеют просторные и элегантные шелковые шатры, раскинувшиеся на два километра в дворцовом парке, а английский флаг сменяют эмблемы различных правителей. Их общую мысль облек в слова археолог. Когда они, покуривая сигары, прогуливались в затихших на время садах, он спросил:

– Думаешь, он посмеет явиться?

– Ты про Альвара?

– А про кого же еще? Ты ведь прекрасно знаешь: он приглашен, – и разве не предполагалось, что мы должны прибыть сюда в его собственном поезде?

– Да уж, не преминет явиться! Скажи, пожалуйста, а что могло бы этого негодяя остановить, если его преступления все еще не заставили британское правительство сместить такого магараджу?

Ни тот, ни другой в этом не сомневались, и еще того менее – Аму, прибежавший наутро с первой чашкой чая: он никому другому не позволял ее принести. Впрочем, Альдо и Лизу уже разбудила пушка, которая вот уже час как не переставала грохотать.

– Он приехал, князь сагиб! Хозяин страха только что приехал сюда! Ты слышал пушку?

– Да мы только ее и слышим, – ответила Лиза, не отрываясь от чашки с чаем. – Только не говори нам, что он имеет право на все эти почести!

– Нет. Только на семнадцать залпов[70], но поезда правителей прибывают на вокзал один за другим. Вот потому пушка почти не умолкает. Что до него самого, я только что его видел в этой машине с тигриными шкурами, с которой он не расстается. Что с нами со всеми теперь будет?

– Ничего, Аму! – ответил Морозини, пытаясь успокоить слугу своей обворожительной улыбкой. – Здесь Альвар не дома, а наш хозяин – не такой человек, который потерпит, чтобы притесняли кого-то из его гостей.

– Притесняли? – переспросил Аму, услышавший это слово впервые.

– Чтобы им причиняли зло. А что до тебя, то ты теперь не у него на службе, а у меня.

– О, за себя я не боюсь! Я слишком маленький человек, чтобы он помнил мое лицо, я боюсь за тебя, хозяин! Ты от него ускользнул, а он никогда не забывает...

– Не переживай. Здесь он уже ничего не может сделать.

Впрочем, на самом деле Морозини, знавший способность магараджи Альвара творить зло, был не так уж в этом уверен, но не хотел тревожить Лизу. И пообещал быть настороже. Что касается Адальбера, тот проявил себя оптимистом:

– Здесь будет столько народа, что этот чертов Альвар тебя даже и не увидит. Я провел все утро на вокзале, смотрел, как прибывают правители. Столько было разных красок и так сверкали драгоценности, что у меня глаза разболелись.

– Значит, ты его видел?

– Ну да. Розовый, как леденец, а вокруг целый кордебалет из эфебов с глазами испуганной лани, но, поскольку я демократично смешался с толпой, он меня не заметил...

– Бог его знает: заметил – не заметил... – вздохнул венецианец. – Глупо ты поступил. Толпа народу – еще не причина для того, чтобы проявлять неосторожность...

Несмотря на внешнюю безмятежность, Альдо чувствовал себя менее уверенно с тех пор, как знал, что Джай Сингх живет в тех же стенах, что и он. Конечно, князь к этому готовился, но, может быть, все-таки благоразумнее было бы увезти Лизу подальше от этого гадючника. Хотя так трудно было устоять перед великолепием готовящегося зрелища: фантастического скопления драгоценных камней, из которых иные считались прекраснейшими в мире и при этом почти никогда не покидали Индии. Такого случая больше не представится... Вот только Лиза, Лиза!.. Он не должен был позволять ей оставаться, зная, что сюда приедет Альвар! Этот демон ненавидел женщин, презирал их, и не было для него большего удовольствия, чем заставить их страдать. Когда злодей увидит Лизу, он сразу поймет, что перед ним – лучшее средство задеть самую чувствительную струну ускользнувшего от него пленника и отомстить ему...

– Мне надо было заставить Лизу уехать вместе с Мэри Уинфилд и леди Эмили! – подумал он вслух. – Вот только я – проклятый эгоист! И потом, сам же поклялся не расставаться с ней больше чем на двадцать четыре часа!

– Ты до такой степени боишься? – спросил Адальбер, о присутствии которого Альдо позабыл. – Но ты ведь не думаешь, что Альвар посмеет...

– Не заставляй меня без конца твердить, что он способен на все...

Венецианец явно не один так думал. В это мгновение показался секретарь магараджи, который пришел просить князя Морозини соблаговолить последовать за ним к его господину.

Альдо застал Джагада Джая Сингха в большом дворцовом вольере, огромной теплице, где среди пышно цветущих растений летали разноцветные попугайчики, гималайские синие птицы и большие бразильские попугаи, один из которых при виде хозяина закричал: «Да здравствует Франция!» Среди цветов были красиво расположенные бассейны с китайскими рыбками, гуляли розовые фламинго, черные ибисы, золотистые фазаны, плавали белые лебеди...

Магараджа Капурталы в малиновом тюрбане без всяких украшений, который очень шел к его кроткому и вместе с тем энергичному лицу с шелковистыми седыми усами, стоял у одного из бассейнов и бросал рыбкам хлебные крошки. Когда Морозини вошел, он взял его за руку и подвел к каменной скамье рядом с кустом сиреневых орхидей.

– С самого вашего приезда у меня не было времени поговорить с вами так, как хотелось, но я надеюсь, что вы на меня не сердитесь.

– Конечно, нет, монсеньор! Когда принимаешь столько народу, просто невозможно с кем-нибудь уединиться. Разве я не понимаю?

– И все же нам надо поговорить. Лорд Уиллингдон рассказал мне о некоторых... по меньшей мере, неприятных событиях, которые произошли с вами по вине Альвара. Меня это не удивило, потому что я уже давно не питаю никаких иллюзий на его счет. В течение многих веков Индия страдала от подобных деспотов, но, увы, лично у меня не было никаких оснований его не пригласить. Знаете, политика иногда требует...

– Надеюсь, вы не станете давать мне объяснений, а тем более – оправдываться или извиняться? – остановил его Морозини. – Ваш юбилей – очень большой праздник, на котором должны присутствовать все прочие правители. Что касается меня, не являющегося правящим государем, я без труда пойму, если вы пожелаете, чтобы... я удалился, если мое присутствие может хоть в какой-то мере нарушить ход подобного события.

– Да ничего подобного! Напротив, я непременно хочу, чтобы вы остались. Прежде всего – как друг. И потом, присутствие такого эксперта усилит блеск праздника. Более того, ходу подчеркнуть: я не боюсь за вас, я знаю, что вы способны защитить себя, равно как наш дорогой Видаль-Пеликорн.

– В таком случае не понимаю, к чему вы клоните, монсеньор!

– Я хотел поговорить о княгине Морозини... Вы знаете, с каким нежным восхищением я отношусь к красивым женщинам, – в отличие от Альвара! – а ваша жена удивительно хороша собой. И моя невестка Бринда, которую вы уже знаете и которая лишь мельком ее видела, хотела бы залучить ее к себе в покои... до тех пор, пока правители не разъедутся по своим государствам. Как вы думаете, княгиня Лиза – ведь ее так зовут? – согласится на это? Она, разумеется, не будет лишена ни одного из праздников, потому что Бринда принимает гостей вместе со мной и моим старшим сыном Тиккой, и я не признаю «пурда». Вот только княгиню не увидят рядом с вами. А Бринда уверена, что она будет носить сари грациозно и элегантно. Что вы об этом думаете?

– Что вы, монсеньор, лучший и деликатнейший из людей. Спасибо! Благодарю вас от всего сердца!

Лиза приняла приглашение с улыбкой, за которой скрывалось облегчение. С тех пор, как они начали ждать появления Альвара, Альдо сделался нервным, и почти так же нервничал Адальбер. Зная, что она надежно защищена, они оба почувствуют себя лучше, а главное – у них будут развязаны руки, они смогут встретить врага лицом к лицу, и встретить достойно.

– В конце концов, мы ведь на самом деле не расстаемся, а если это можно считать расставанием, то оно продлится всего несколько дней. И потом, может быть, окажется забавно пожить на женской половине... при условии, что ты не заведешь нечто подобное у нас...

– Ты смерти моей хочешь? – поинтересовался Альдо, целуя жену отнюдь не супружеским поцелуем. – По-моему, тебя, Амелии, Лидии и прочих наших преданных служанок более чем достаточно, хватит с меня и этих женщин!

– Мужлан!

И Лиза смеясь ушла вслед за слугами, которые пришли взять ее багаж.

Теперь, когда одной проблемой стало меньше, можно было более спокойно ждать неминуемого столкновения. Оно произошло в тот же вечер-Дворец этой ночью облекся в волшебное одеяние. Миллионы крохотных язычков пламени плясали в чашах из розового с золотом стекла, озаряя на индийский лад террасы, балконы, крыши и едва ли не каждую архитектурную деталь. Для того чтобы не разрушить чары, на этот раз золото и краски гостиных лишили электрического света, и теперь они отражали огоньки тысяч свечей в высоких канделябрах. Все это сияло среди буйства роз и жасмина. Наверное, все с той же целью – сберечь гармонию – и избежать черно-белых пятен среди этого праздника красок, Альдо и Адальбер в конце дня вместо своих западных костюмов получили от дворцового портного кафтаны из золотой парчи, узкие брюки из той же ткани и тюрбаны цвета красных пионов, какие принято было носить в этой стране. К нарядам была приложена записка от магараджи, который просил гостей сегодня вечером оказать ему такую любезность и одеться в национальные костюмы.

– Он, наверное, рассчитывает на то, что в этой одежде мы затеряемся в толпе, – решил Адальбер, принимая различные позы перед зеркалом. – Хорошо еще, что кожа у нас с тобой достаточно загорелая, – благодаря загару мы будем не слишком выделяться...

Конечно, европейцы были выше ростом большинства приглашенных, но, в общем, получилось неплохо! Пожалуй, за исключением тюрбанов.

– У меня такое ощущение, будто на моей голове раздавили клубничину, – пожаловался Адальбер.

– А по-моему, мы очень хороши собой, – с довольным видом отозвался Альдо. – И это куда приятнее носить, чем накрахмаленный пластрон и воротничок с отогнутыми уголками! Особенно в этих краях!

– О, ты-то, конечно, и в лохмотьях нищего выглядел бы отлично! Породу не спрячешь! А мне остается надеяться только на то, что никто не станет смеяться.

У входа в гостиные они встретили единственного француза, который остался в Капуртале. Присутствие господина де Круассе объяснялось его тесными связями с семьей магараджи и тем, что он начал долгое путешествие по Индии. На нем был в точности такой же золотистый костюм, как на них, но его длинное, бледное аристократическое лицо выглядело совсем неплохо под раджпутским тюрбаном со свисающим краем, выдержанным в тех же тонах, что и остальная одежда.

– Ваш тюрбан, – заметил Морозини, – выглядит куда естественнее наших! Сразу видно, что вы – привилегированный гость.

– Ничего подобного! Я тоже получил эту красную штуку, но, благодарение господу, второй сын магараджи Биканера спас мне жизнь, лично накрутив этот тюрбан, – со смехом объяснил француз. – Конечно, сохранилось ощущение, что на голову мне нахлобучили курочку фазана, но видели бы вы меня перед тем!

Продолжая говорить, он тревожно похлопывал себя по бокам.

– Вы что-то ищете? – спросил Адальбер.

– Сигареты! Я знаю, что они где-то здесь, но мне еще не удалось определить, в какой из внутренних карманов я их засунул... А что, княгини Морозини сегодня вечером нет с вами? Надеюсь, она не больна?

– Нет, благодарю вас. Лиза с принцессой Бриндой, которая хочет оставить ее при себе на все время праздников. Я думаю, моя жена тоже будет в национальном костюме...

– Только княгине удается его носить куда лучше, чем нам! Посмотрите! Вот же она!

И в самом деле, в эту минуту появились дамы, и Альдо от души улыбнулся, глядя на свою очаровательную жену, идущую рядом с принцессой Бриндой, которая по случаю праздника надела светло-коралловое сари, затканное золотом, и великолепный рубиновый гарнитур – в том числе и браслеты, в свое время украденные покойным Агаларом! А Лиза выглядела ослепительно в бирюзовом сари с ожерельем и тяжелыми серьгами из изумрудов и бриллиантов, идеально подходивших к обручальному кольцу, с которым она никогда не расставалась.

– Ну знаешь, – восхищенно присвистнув, заметил Адальбер. – Я и не знал, что ты на такое способен!

– Успокойся! Эти драгоценности – не ее. Ее собственный гарнитур чуть поменьше, но она предпочла не брать его с собой в такую долгую поездку.

Трое мужчин поклонились Бринде и ее подругам, затем устроились у окна, чтобы ничего не пропустить из великолепного представления – прибытия правителей. Первыми, разумеется, вошли хозяин дома, его старший сын и его зять, молодой раджа Бунди. Все склонились перед ними. Впервые Джагад Джит Сингх украсил свой белый тюрбан чудесным украшением, специально заказанным по этому случаю ювелиру Шоме: от огромного изумруда ввысь устремлялась стрела из камней поменьше, а по бокам расположились почти такие же крупные завитки из бриллиантов. Даже для Индии это была редкостная драгоценность, затмившая блеском все, в том числе и золотое платье, пересеченное широкой голубой лентой. Раскланявшись с присутствующими, государь и молодые принцы заняли свои места, чтобы встречать сменяющих друг друга правителей. Для Морозини настало время любоваться сказочными сокровищами Индии, куда более живыми сейчас, чем в витринах.

– Мне кажется, что я присутствую на генеральной репетиции феерии! – пробормотал Франсис де Круассе, который был человеком театральным и знал, о чем говорит. – О! Вот и Аврора на снегу! Это напоминает рассвет, озаряющий ледник Гималаев.

В самом деле, вошел магараджа Кашмира, впереди него адъютанты, одетые в пастельные тона от розового до сиреневого. Сам он был усыпан жемчугом в таком количестве, что цвет одежды различить было невозможно. Ни одного драгоценного камня! Только жемчуг, но никогда Морозини не видел столько жемчуга сразу!

– Ты мог бы показать ему твою жемчужину, – шепнул Адальбер. – Она не разрушила бы ансамбля. Напротив...

– Собственно, почему бы и нет? Но давай подождем продолжения...

Набоб Паланпура писателя не вдохновил: конечно, изумруды у набоба были, и довольно красивые, но их здесь и у других было не меньше! Зато при виде следующего гостя француз тихонько присвистнул:

– А вот этот похож на императорского колдуна! Только взгляните на эту рубиновую трость и на это платье, – настоящий поток лавы! Невероятно!

Следующий вошедший исторг у всех троих одинаковое восторженное восклицание. Магараджа Патиалы, один из двух или трех богатейших правителей Индии.

– Он напоминает пикового короля или Франциска Первого! – выдохнул Круассе.

Очень высокий, с лицом, обрамленным черной бородой, которую невидимая сетка удерживала в форме веера, этот человек, казалось, был сплошь одет в бриллианты. Они струились по всему его телу, разве что глаза не прикрывали. Но здесь Морозини знал, с чем имеет дело, и без всякого труда высмотрел среди прочих ожерелий великолепное колье, как и «Регентша», прежде принадлежавшее к числу драгоценностей французской Короны.

– Взгляните, господа! Вы видите на его шее чудо, пришедшее от нас: бриллианты, подаренные Наполеоном III императрице Евгении по случаю рождения наследного принца...

– Господи! – прошептал Адальбер. – Как только, это женственное украшение могло оказаться на такой мужественной груди? Все те же дурацкие торги 1887 года?

– Конечно! И на этот раз ничего назад не получить! Наш камень почти и не виден среди этого разгула бриллиантов!

Наполовину ослепленные, трое мужчин с удовольствием встретили появление магараджи Биканера и его сыновей.

– Мой спаситель! – вздохнул Круассе. – Полюбуйтесь же элегантной простотой этих правителей пустыни! Со своим потемневшим золотом и приглушенным пурпуром они напоминают мне богов осени! Не знаю, как вы, а я действительно нахожу их великолепными! И какая элегантность!

– Вполне разделяю ваше мнение. Магараджа Патиалы ослепителен, но, признаюсь, у меня слабость к этим людям!

Альдо еще немного поболтал с Круассе во время образовавшегося «антракта». Несмотря на странную внешность, писатель был – само очарование, а разговаривать с ним, благодаря его чувству юмора, оказалось истинным наслаждением. Но внезапно француз умолк, а затем в воцарившейся вдруг тишине воскликнул:

– О господи! От этого у меня прямо холодок по коже! Разумеется, его восклицание относилось к появлению Альвара.

«В его ушах сверкали маленькие бриллиантовые люстры. Его чистое и варварски красивое лицо освещала свирепая, насмешливая улыбка. На нем не было тюрбана, его заменяла маленькая синяя шапочка, усыпанная звездочками, а платье цвета ночи было украшено светилами. На его затянутых в перчатки пальцах блестели красные и зеленые камни. От него словно исходил сумеречный свет...»[71]

Медленным, почти торжественным шагом Джай Сингх двинулся к хозяину дома, не глядя на него. Полузакрытые желтые глаза магараджи Альвара обшаривали разноцветное собрание.

– Он ищет тебя, – прошептал Адальбер. – Он, наверное, уже знает, что ты не передумал и приехал...

– Пусть поищет! – ответил Альдо, презрительно пожав плечами. – Мало шансов, что он узнает меня в таком наряде.

Но не успел князь договорить, как опасные зрачки остановились на его лице. Улыбка магараджи стала еще более ослепительной, и Морозини понял, что узнан. Тем не менее Альвар не сделал ни малейшей попытки приблизиться, пока продолжали входить другие правители, более или менее пышно наряженные. Присутствующие следили за ними с уже ослабевающим вниманием, как если бы во время фейерверка после заключительного залпа выпустили несколько менее интересных ракет. Нельзя сказать, чтобы среди этих правителей не было особенно роскошно украшенных, но даже для Альдо сверкающих драгоценностей оказалось слишком много, он устал на них смотреть... А тут и время ужина пришло.

Столы были накрыты в Дурбар-холле, огромном прямоугольном зале, окруженном галереей с частыми деревянными решетками. Мягкий свет заливал эти длиннейшие столы, столь же великолепные, как и те, что когда-то готовились принять гостей к ужину в Версале. Магараджа оставался верным своей любви к Франции, и столы были уставлены бесценной посудой, чередующейся с горами фруктов и снопами цветов. Вокруг суетилась сотня слуг в ярко-синих туниках с серебряными поясами и малиновых тюрбанах. Зрелище незабываемое, но оно не отвлекло Морозини от снедающей его тревоги. Благодарение Браме, он хотя бы сидел достаточно далеко от Альвара, – может быть, удастся спокойно поужинать... Тем более что Лиза, сидевшая между принцем Карамом и магараджей Биканера, тоже находилась не так уж близко от этого негодяя. Адальбер предупредил ее, и теперь она великолепно играла роль гостьи принцессы Бринды, даже не глядя на мужа.

Пиршество было, как и ожидалось, долгим и торжественным, но Альдо не слишком скучал благодаря Круассе: тот, сидя между двумя сыновьями магараджи, оживленно беседовал с ними по-французски, и Морозини охотно участвовал в разговоре. Но даже самое лучшее когда-нибудь кончается, и после того, как дамы удалились, мужчины встали из-за стола, чтобы соблюсти традицию питья кофе, одновременно любуясь вспыхнувшим в парке фейерверком.

В это время магараджа Капурталы приблизился к своим французским гостям, чтобы принять поздравления и доставить себе удовольствие немного поговорить на их языке, и все было хорошо, но внезапно совсем радом раздался слишком хорошо знакомый Альдо голос, который произнес также по-французски:

– Не понимаю, как мой брат Джагад Сингх мог пригласить на такой большой праздник бесчестного человека.

Ласковое лицо хозяина дома приняло замкнутое и решительное выражение:

– А я плохо понимаю, как ты осмеливаешься под моим кровом выдвигать, тем более кому-то из моих дорогих гостей, столь тяжкое обвинение! И потому прошу тебя удалиться. Все равно не стану больше тебя слушать.

– С вашего разрешения, монсеньор, я хотел бы узнать об этом чуть больше. В чем меня обвиняют? – сдерживая гнев, поинтересовался Альдо.

– В том, что вы меня обокрали. Этот человек привез мне драгоценность, за которую я еще в Европе заплатил половину ее стоимости. Я принял его как брата, а он, уезжая, увез бесценную жемчужину, которую я приобрел. Может быть, он и князь, но при этом оннечестный торговец и...

Мерзавец не успел договорить: звучная пощечина, которую влепил ему обвиняемый, не дала ему продолжить и даже на мгновение помешала дышать.

– Вы лжете и ответите за это! Монсеньор, – прибавил князь Морозини, обращаясь к хозяину дома, – мне крайне неприятно нарушать столь блестящий и прекрасный праздник, но этот человек меня оскорбил! И это после того, как пытался меня убить! Я вправе требовать удовлетворения... при помощи оружия!

– У нас не существует дурацкой западной дуэли, где противники царапают друг друга шпагами, которые только для женщин и годятся, – проскрежетал Альвар. – И вашему «дорогому гостю» прекрасно это известно! Напротив, это меня запятнала его нечистая рука, меня – Раджа Риши! И я требую, чтобы его прогнали... разумеется, после того, как обыщут его комнату. Я уверен, что там найдут мою жемчужину.

Альдо собирался ответить, но тут властно и холодно вмешался магараджа Капурталы, предварительно убедившийся в том, что все гости увлечены зрелищем играющего огнями парка и никто не заметил столкновения.

– Ничего подобного не будет! Вы находитесь в моем доме и в моем государстве, где вас – и одного, и другого – не только защищают, но и сдерживают законы гостеприимства. Никаких дуэлей... и никаких оскорбительных обысков! – А главное, бесполезных! – отозвался Морозини. – Жемчужина действительно у меня: этот негодяй вернул мне ее, сказав, что больше она ему не нужна, и потребовав отдать уже выплаченные им деньги. Что я и сделал, немедленно выписав чек. Клянусь в этом памятью моих предков и честью моего имени!

– Я тоже готов свидетельствовать, что это так, если Ваше Величество выразит такое желание, – прибавил Адальбер. – Очень жаль, что вице-король, а с ним генерал Хартвелл и майор Хопкинс уже уехали! Они могли бы рассказать, каким образом князю Морозини удалось покинуть Альвар не лежа в гробу!

На губах магараджи Капурталы появилась легкая улыбка:

– Не беспокойтесь, дорогой друг! Я более осведомлен, чем предполагает правитель Альвара. Лорд Уиллингдон кое-что мне рассказал. А теперь окажите такую любезность: вернитесь, пожалуйста, все на праздник!

Альдо молча поклонился, но Альвар, взбешенный и не нашедший слов, чтобы добавить, покинул террасу... Адальбер смотрел ему вслед и видел, как тот с гибкой быстротой хищника растворился в золотистых джунглях, которые их окружали. Он не заметил человека, одетого в цвета магараджи Патиалы, бородатого и смуглого, чьи светлые глаза наполовину скрывались под темными веками. Этот человек исчез следом за ним...

– Что, по-твоему, он намерен делать? – спросил Адальбер у друга чуть позже, когда вечер закончился и они возвращались домой. – Вернется к себе?

– Нет, не думаю. Во всяком случае, не раньше даты, назначенной для его отъезда, то есть через сорок восемь часов. Не забывай о том, что завтра – великий день, день юбилея, и наш магараджа будет принимать почести от своего народа и от равных себе. Альвар не может уехать, не потеряв лица.

– Тем хуже! Его сегодняшнее нападение было довольно смелым. Интересно, что он нам еще приготовит?

– Поживем – увидим! – ответил Альдо, устало пожав плечами. – Главное, что Лиза в стороне от его выходок!

Дома их ждал сюрприз: Аму, который обычно спал на ковре в гостиной у входа в спальню, сейчас лежал поперек двери, вытянувшись во всю длину. Его так основательно оглушили, что привести верного слугу в чувство стоило большого труда. Совершенно очевидно было, что парень хотел преградить кому-то доступ в спальню хозяина, где теперь все было перевернуто вверх дном. Тот, кто это сделал, наверное, остался доволен: «Регентша» исчезла...

Все, что смог рассказать, придя в сознание, славный малый, не слишком проясняло ситуацию: он стелил постель, услышал шум в гостиной и, естественно, пошел посмотреть, что там делается. На пороге получил жестокий удар по затылку!.. Иными словами, Аму ничего не видел. Что касается осмотра места происшествия, из него два друга тоже мало что вынесли: нападавший не оказал им такой любезности и не оставил там ни пуговицы, ни клочка тюрбана, ни коробки спичек или окурка сигары, как сделал бы персонаж хорошего детектива. Кроме всего прочего, грабитель взял только жемчужину.

– Хочешь знать мое мнение, нам и улики никакие не нужны, – вздохнул Адальбер, опускаясь в кресло и наливая себе стакан виски. – Все совершенно ясно: наш дорогой Альвар прислал одного или нескольких сбиров, чтобы забрать жемчужину, только и всего!

– Меня удивляет только одно: с тех пор, как мы здесь, нас окружает толпа слуг, у каждого из которых своя специальность. Не скажешь ли ты мне, почему в таком случае Аму оказался один на один с вором?

– По двум причинам: прежде всего, этот человек наверняка был одет в дворцовую униформу, и потом, он воспользовался моментом, когда все смотрели фейерверк. Индийцы до него охочи, и к тому же это одно из немногих проявлений светской жизни, в которых слуги могут принимать участие наравне с хозяевами: для этого достаточно иметь глаза.

– Согласен, но они могли бы вернуться! Ракеты уже давно погасли.

– Уже поздно, а у них длинные дни. Кроме того, ты забываешь, что Аму обожает играть роль сторожевого пса. Как бы там ни было, все довольно ловко подстроено: ты во всеуслышание заявил, что забрал «Регентшу», и, если сегодня вечером ты скажешь Джагаду Джиту Сингху, что ее у тебя украли, он мог бы, если бы Альвар снова взялся за свое, подумать, что ты нашел простой способ избежать суда: жемчужины у тебя больше нет, значит, ты никак не можешь ее вернуть этой сумрачной скотине.

– Плохо себе представляю, как бы я мог в такой час пожаловаться нашему хозяину. Утром начнется большой парад. У Джагада Джита Сингха не так много времени, чтобы отдохнуть, если он вообще успеет лечь в постель. Я думаю, он скорее захочет собраться с мыслями перед этим торжеством, на котором мы получили привилегию присутствовать. Единственные из европейцев, не считая Круассе! И я больше не хочу портить праздник.

– Другими словами, ты решил промолчать?

Альдо порылся в карманах, нашел портсигар, закурил, в задумчивости выпустил несколько клубов дыма и наконец улыбнулся:

– Да.

– Но ведь это обойдется тебе в целое состояние?

– Не спорю, но я так рад, что безвозвратно утратил эту проклятую жемчужину! Если она причинит Альвару хотя бы половину тех неприятностей, которые я ему от всей души желаю, я буду счастливейшим из людей! К сожалению, мне об этом уже узнать не придется!

– Но ты всегда можешь подключить свое воображение! – заметил Адальбер, вновь придя в отличное настроение и выбравшись из кресла. – А пока давай поможем Аму привести в порядок твою спальню..

Назавтра маленький городок Капуртала выглядел особенно розовым. Дело в том, что в ожидании кортежа слонов, который должен был доставить магараджу, наследника и принцев в парадный двор Старого Дворца, где их ждали «вассалы» и высокопоставленные чиновники, женщины города в праздничных покрывалах всех, оттенков розового собрались на террасах.

Еще на одной террасе, за стенами дворца, устроенной напротив трона и прикрытой от жгучего солнца большим сине-золотым тентом, устроились наши друзья. Морозини и Видаль-Пеликорн, вновь одетые в строгие визитки, присоединились к Франсису де Круассе, который встретил их со всей сердечностью. Накануне француз ухаживал за принцессами и совершенно не заметил столкновения.

– Я думаю, – начал он, – что мы сейчас будем присутствовать при исключительном событии, но мне очень хочется выйти на улицу, чтобы посмотреть, как приближается кортеж.

– Там огромная толпа, вас попросту раздавят, – ответил Альдо.

В самом деле, по всей длине главной улицы, как и в Альваре, разрезающей город надвое, сине-белые солдаты твердо сдерживали нетерпеливо напиравшую толпу, которая старалась прорваться за заграждения.

– Видно и отсюда будет неплохо, – откликнулся Адальбер. Обширный двор наполнялся людьми, почти на всех были золотые одежды и малиновые тюрбаны, и каждый стоял на строго отведенном ему протоколом месте.

– Может быть, все-таки попробовать? Ведь завтра я с самого раннего утра уезжаю в Амристар и Лахор, – я уже попросил подать мне ужин пораньше...

– Но праздник-то закончится только завтра поздно вечером. Разве вы на нем не будете?

. – К сожалению, нет, у меня очень насыщенная программа, и завтра вечером меня ждут у губернатора Лахора!

– Нам будет вас недоставать, – искренне сказал Морозини.

– Мне вас тоже, но мы наверняка встретимся в Париже. А сейчас я должен отлучиться.

И француз направился к лестнице, ведущей ко входу во дворец.

Ожидание затягивалось. Наконец послышался первый пушечный залп: кортеж вошел в городские ворота. Ослепительное зрелище! Пять слонов с пурпурно-золотыми попонами, с длинными золотыми цепями вокруг шеи и камнями в ушах, величественно двигались вперед, гордо неся на спинах седла из позолоченного серебра с золотыми балдахинами. В первом, недвижный, словно идол, усыпанный бриллиантами и рубинами, сидел магараджа. Один.

Первый залп заставил всех, кто был во дворе, вскочить на ноги. Они стояли все время, пока продолжалось триумфальное шествие их правителя, которого приветствовали с таким энтузиазмом, что крики заглушали пушечный гром. Наконец «он» появился, и все склонились подобно цветам под ветром, когда правитель-юбиляр следовал к своему трону. Затем началась долгая церемония с вручением подарков: каждый приближался, кланялся, вручал свой дар, пышный или скромный, например, корзинку фруктов, но всех равно благодарили улыбкой, несколькими любезными словами и поцелуем. Затем начались песни, танцы, молитвы. А потом – речь магараджи, произнесенная на хиндустани и, следовательно, непонятная для европейских ушей. Речь продолжалась до тех пор, пока заходящее солнце не окрасило гранатовым светом снежные вершины Гималаев.

В течение почти всей церемонии Альдо наблюдал за своим врагом. Альвар, вызывающе глядевший из-под своей сверкающей короны, сидел неподвижно, как статуя, ни с кем не говорил и не проявлял ни малейшего интереса к происходящему вокруг. Чувствовалось, что он-то присутствует здесь ради соблюдения приличий, но сердцем, полным ненависти, находится где-то далеко... Морозини остро осознал это, когда его взгляд на мгновение встретился с взглядом тигриных глаз. В них вспыхнул огонь злобной радости, который Альдо, естественно, приписал удовлетворению оттого, что злодей вновь завладел «Регентшей». Теперь великолепная драгоценность принадлежит ему и при этом не стоила ни единой рупии... В общем, торжество противника выглядело довольно убого, и Морозини ответил на его взгляд презрительной улыбкой. И тогда на короткий миг Альвар рассмеялся. Не в силах понять, нем вызвана его внезапная веселость, Альдо перестал о нем думать.

Морозини понял это лучше, когда все церемонии закончились и он вернулся в Новый Дворец, где осталась с другими женщинами принцесса Бринда. Большой Дурбар был местом, предназначенным для мужчин, женщины могли лишь глядеть сквозь решётки Старого Дворца, а Бринда ненавидела все, что напоминало «пурда». Разумеется, Лиза оставалась с ней. С приближением вечера они, как обычно, вышли в сад, чтобы посмотреть, как в лучах заходящего солнца вспыхивают снега Гималаев и подышать ароматами земли, нагретых за день солнцем цветов и деревьев.

Принцесса и княгиня медленно шли по розовому песку, который под деревьями становился лиловым. Внезапно из тенистой аллеи выбежал слуга и бросился к Лизе:

– Мадам, мадам! – закричал он по-французски, – ваш муж... о, прошу вас, идите скорее!

И тотчас скрылся там, откуда пришел. Молодая женщина последовала за ним, убежденная в том, что с Альдо произошло какое-то несчастье, а потому не тратившая времени на раздумья. Но, когда она добежала до ближайшего перекрестка, этот человек уже скрылся из виду, и Лиза остановилась, готовая закричать от ужаса: выбравшись из брошенной корзины, перед ней медленно поднималась, вставая на хвост, змея – королевская кобра с высунутым раздвоенным языком, готовая броситься...

Лиза инстинктивно отступила назад, прижав руки ко рту, чтобы не позвать на помощь: в ответ на крик кобра непременно напала бы на нее. Глаза молодой женщины наполнились ужасом. Она так испугалась, что даже не думала о близкой смерти: она попросту была парализована, не способна связно мыслить.

Но час Лизы еще не пробил. На ее счастье, один из садовников, несший на голове тяжелую корзину овощей, предназначенных для дворцовой кухни, решил пройти как раз через эту тенистую рощицу. Он мог бы убежать, но оказался смелым человеком: увидев молодую женщину, такую красивую в сари цвета зеленой воды, и готовую броситься на нее змею, парень рванулся вперед, обрушил на рептилию свою корзину с овощами, сам навалился сверху и принялся громко звать на помощь. На его крики сбежались дамы и стража из дворца, от которого они были неподалеку. Бесчувственную Лизу унесли, а один из стражей через корзину пристрелил кобру.

К тому времени, как пришел Альдо, рядом с Лизой, которая, вполне естественно, билась в истерике, находился врач магараджи, француз.

– Вам лучше увидеться с княгиней позже, – посоветовала принцесса, рассказав о том, что не могло быть ничем иным, как покушением. – Правду сказать, не представляю, кто бы мог на такое решиться. Ипочему? У Лизы здесь только друзья...

– Несомненно, мадам, но у меня есть враги. И я знаю, где найти убийцу. С вашего позволения...

Альдо коротко поклонился и убежал, а за ним, разумеется, последовал Адальбер, у которого тоже не было никаких сомнений насчет личности виновного. Ненадолго заскочив к себе, чтобы взять оружие, они промчались через уже освещенный парк и очутились рядом с тем из роскошных шелковых шатров, в котором обитал Альвар со своей свитой. Альдо твердо решил убить преступника, не дав ему и рта раскрыть, как только тот окажется перед ним.

– А ты не боишься его людей? – на бегу поинтересовался Адальбер.

– Нет, скорее всего они на руках отнесут нас обратно. А если нет, что ж, будем защищаться, только и всего.

Но ни того, ни другого не произошло. Когда они добежали до лагеря, где еще реял флаг раджпутского принца, они нашли только нескольких слуг из дворца, которые убирали в шатре перед тем, как вынести мебель и свернуть ковры под присмотром одного из интендантов магараджи. Этот интендант и сообщил нашим друзьям, что об отъезде Альвара было объявлено еще с утра, и он сел в поезд сразу после Дурбара. В этот час он должен быть уже далеко...

– Теперь ты понимаешь, почему он смеялся, этот мерзкий гад? – в ярости спросил Морозини. – Он сделал так, чтобы я потерял то, что больше всего люблю. И я ничем... ничем не мог помешать ему! А теперь он навсегда останется недосягаемым...

– Пока он в своей стране – должно быть. Разве что ты хочешь туда вернуться?

– С ума сошел?.. Видишь ли, иногда я начинаю сожалеть о том, что мы живем не в Средние века. В то время можно было собрать армию, взять врага в осаду, загнать его за укрепления и в конце концов убить его так, как он заслуживает...

– Разрушив все и предав население огню и мечу? Странные у тебя мечты, старина!.. А хорошей дуэли тебе бы не хватило?

– Два дюйма железа или пуля? Для такого монстра этого слишком мало!

– А знаешь, я согласен с тобой, но думаю, тебе еще представится возможность расквитаться с ним по своему выбору. Не забывай, что этот сатрап обожает Запад и в один прекрасный день он к нам вернется. Вот тогда и поглядим...

– Республиканские законы его защитят. Тебе хочется кончить жизнь на эшафоте?

– Ни за что на свете... но я бы с удовольствием, к примеру, спустил его на дно колодца! – произнес Адальбер с явным удовольствием. – А мы бы потом этот колодец наглухо закрыли, чтобы знать, что он оттуда не выберется. Вот такая месть мне подходит! Китайская пытка десяти тысяч кусочков оставляет слишком много грязи...

– Ты прав: помечтать всегда можно! Пойдем-ка к Лизе и будем тоже готовиться к отъезду. Мне немного надоела сказочная Индия...

Лиза уже спала. Врач сделал ей успокаивающий укол и теперь не сомневался в благополучном исходе. Если кто-то и может умереть от страха, то никак не эта красивая молодая и здоровая женщина.

– Может быть, вашу супругу еще разок-другой посетят ночные кошмары, но могу вас заверить, что через два дня ее можно будет посадить на корабль...

Подбодренные этим сообщением, наши друзья вернулись в свои апартаменты, чтобы избавиться от гнетущей официальной одежды, поужинать и немного отдохнуть, но застали там секретаря магараджи, который разговаривал с Аму.

– Его Величество просит вас к себе, господа! – сообщил посланец юбиляра. – Только что произошло нечто серьезное...

– Да, я знаю, моя жена чуть было не умерла.

– Мм... кое-что другое. Его Величество очень недоволен. У него сейчас магараджа Патиалы.

Нежданный гость явно больше ничего рассказывать не хотел. И незачем было его расспрашивать.

– Хорошо, – вздохнул Морозини. – Мы идем с вами.

Они и в самом деле застали обоих правителей в одной из маленьких гостиных личных покоев магараджи, где Патиала казался громоздким на фоне хрупких маркетри и нежных шелков мебели в стиле Людовика XVI. Этому исполину больше подходили массивные троны и заваленные подушками просторные диваны. Прислонившись к колонне, скрестив руки на груди, покрытой его знаменитыми изумрудами, он явно сдерживал неистовый гнев и лишь рассеянно глянул на прибывших. Обо всем рассказал своим мягким голосом магараджа Капурталы.

– Друг мой, – произнес он, обращаясь к Альдо, – я узнал о несчастье, которого вам удалось избежать, но, если вы не против, мы поговорим об этом позже. Вот перед вами один из самых близких моих друзей, который только что был необъяснимым образом обокраден.

– Кража? – удивился Альдо. – Как это могло случиться? Шатры правителей охраняет вооруженная стража, а свита Его Величества – одна из самых внушительных...

– Несомненно, но, когда перед возвращением в Патиалу его слуги стали собирать ларцы с драгоценностями, оказалось, что одной вещи, и не самой мелкой, недостает.

– Это невероятно и, конечно, прискорбно, но какую помощь можем оказать мы? Я – эксперт... а не полицейский.

– Наша полиция уже занимается этим, но я думаю, что эта кража вам кое о чем напомнит. Речь идет о бриллиантовом колье императрицы Евгении...

– Великолепная драгоценность, которую я особенно люблю! – взревел Патиала. – Если вора найдут... а я надеюсь, что его найдут, я задушу его собственными руками!

– Французская вещь, – с дерзкой улыбкой произнес Морозини. – Вы же не думаете...

– Нет-нет-нет, пусть вам такое и в голову не приходит! – вмешался Джагад Джит Сингх. – Если я попросил вас прийти, то потому, что вам эта кража напомнит о другой истории. На месте ожерелья лежало вот это.

И он протянул Альдо прямоугольный листок, на котором было всего несколько слов: «Позвольте мне взять то, что мне принадлежит!» И подпись: Наполеон VI...

На несколько минут в элегантно обставленной комнате воцарилось ошеломленное молчание. Только и слышно было, что журчание водопадов за открытыми окнами, в которые вливалась ночная прохлада.

– Неслыханно! – выдохнул Адальбер. – Как он мог сюда добраться?

– Несомненно, смешавшись с другими приглашенными! – проворчал Патиала.

– Вы прекрасно знаете, что нет, – резко перебил его магараджа Капурталы. – Вы и сами говорили, что к вашему шатру не приближался ни один иностранец. Значит, это должен быть кто-то из...

– Или любой индиец в ливрее магараджи, – невежливо перебил хозяина взволнованный Морозини.

Несмотря на сумрачный вид гостя, Джагад Джит Сингх расхохотался:

– Я плохо себе представляю цветного, претендующего носить такое славное имя, как имя Императора.

–.Тем более что ему приписывают русское происхождение, – продолжил Альдо. – Хотя одно время его считали испанцем. Если поиски здесь ничего не дадут, надо будет предупредить комиссара Ланглуа с набережной Орфевр, поскольку до сих пор вор объявлялся только в Париже... Ланглуа должен знать, что его дичь забрела сюда. Он сможет, по крайней мере, проследить за прибывающими судами, поездами...

– Хорошо бы еще знать, как выглядит Его сомнительное Величество, – подсказал Адальбер.

– Ланглуа – человек методичный, организованный, умный. Он великолепный полицейский, и я не сомневаюсь, что ему удастся схватить вора, потому что тот, несомненно, вернется в Париж.

Пока что обыскали дворец, город и парк, откуда один за другим уезжали приглашенные правители, что совсем не облегчало дела. Между дворцом и вокзалом непрерывной чередой двигались машины, и это еще больше затрудняло задачу, тем более что большинство правителей, к величайшей ярости Патиалы, отказались предоставить свой багаж для осмотра. И внезапно у Морозини мелькнула мысль:

– А что, если он уехал с Альваром? Этот человек, похоже, прекрасно знал, где искать драгоценности, которыми хотел завладеть. Он ведь должен был знать, что Джай Сингх забрал у нас «Регентшу»?

– В таком случае лучше бы ему на свет не родиться; теперь я недорого дал бы за его шкуру. Послушай, а ведь, может быть, он ограбил и твою комнату? – предположил Адальбер.

– Нет, он слишком хорошо воспитан – обязательно оставил бы визитную карточку. Ты знаешь его привычки...

– Да, но это означало бы слишком рано сообщить о своем присутствии, а я напоминаю тебе, что он нацелился на нечто большее, чем бриллианты Евгении...

И в самом деле, никто ничего не нашел. Вор и его сказочная добыча растворились в ослепительной, но при этом несколько суетной атмосфере праздника, в котором участвовало столько разных людей. Пришлось смириться...

Патиала отправился в Дели убеждать вице-короля связаться со Скотленд-Ярдом, а чета Морозини и Видаль-Пеликорн на несколько дней задержались в Капуртале, наслаждаясь вновь обретенным покоем. Им удалось посетить французский лицей, новую современную больницу, Дворец Сокровищ, где хранились драгоценности Короны, старинное оружие, ценная мебель и великолепная коллекция восточной живописи. Но только мужчинам дано было право посетить зал по соседству с покоями Джагада Джита Сингха, стены которого были украшены великолепной коллекцией портретов особого рода: разнообразнейшие изображения нагих женщин...

Тем временем принцесса Бринда повела Лизу в гости к первой жене магараджи – той, что никогда не покидала дворца среди садов, полных ярких цветников и птичьего щебета, расположенного на некотором расстоянии от города. Поскольку эта супруга так и не смогла дать магарадже детей, она сама избрала для себя «пурда», несмотря на уговоры мужа, которому наносила визиты раз в год.

– С возрастом и учитывая, что тех магарани, которые ее сменили, уже нет на свете, она могла бы вновь занять свое место рядом с моим свекром, – объяснила Бринда, – но она отказывается это сделать...

– Она, наверное, была очень красива!

– Она и сейчас красива, но слишком строго придерживается традиций. Новый Дворец ей не нравится, там она чувствовала бы себя потерянной. А здесь она живет так, как жили все ее предшественницы, и я искренне надеюсь, что умрет прежде мужа. Иначе она вполне способна занять свое место на погребальном костре.

– И сжечь себя заживо? – в ужасе переспросила Лиза.

– Да. Она такая. Вот потому мы все воспринимаем как благословение то, что она поражена тяжкой болезнью, а у моего свекра железное здоровье...

– Но, в конце концов, она не смогла бы действительно осуществить этот немыслимый план! Ваш муж и его братья воспротивились бы этому. Здесь у вас современное государство...

– На ее стороне священники, брамины, которые осуждают современность. Вы правы, ей не позволили бы сделать это публично, но мы уверены, что она совершила бы свое жертвоприношение в стенах собственного дворца... Вот видите, что такое Индия! Удивительное соединение людей, желающих идти к будущему, и других, которым хотелось бы воскресить прошлое... Вы, западные люди, не можете этого понять.

– Но ведь она так мило меня приняла! А ведь я – европейская женщина.

– Да, но у вас, в ее глазах, есть два достоинства: вы княгиня... и вы не англичанка. Это много значит.

– А я просто счастлива, что встретилась с ней...

Лиза знала, что надолго сохранит в памяти образ женщины в серебристо-серых одеждах, напоминающих оттенком ее же волосы. Хотя первая жена магараджи была маленького роста, она казалась высокой, потому что была сложена с изяществом и совершенством танагрской статуэтки и, наверное, благодаря тому, что держалась очень прямо, с уверенностью женщины, чьи ноги никогда не знали притеснения европейской обуви.

Впрочем, дело было и в том, что в ее жилах текла древняя кровь многих поколений принцесс.

– Мне хотелось бы стать такой, как она, когда состарюсь, – призналась Лиза Альдо вечером. – Несмотря на возраст, у нее почти нет морщин, держится великолепно, а когда видишь ее глаза, вообще обо всем остальном забываешь. Они такие длинные, такие темные, словно она носит маску...

– Но это и есть маска, можешь быть в этом уверена! И не завидуй ей: я уверен в том, что ты станешь чудесной старой дамой! А поскольку мы будем стариться вместе, мы и не заметим стигматов времени, потому что никогда не перестанем любить друг друга...

Назавтра личный поезд магараджи – целая симфония меди и драгоценных пород дерева – увез в Дели трех последних гостей, присутствовавших на празднике в Капуртале. В Дели они провели всего два дня, посетили Красный форт и пообедали в Резиденции. И еще узнали, что Мэри Уинфилд и Дуглас Макинтир объявили о своей помолвке. Свадьба состоится весной, в Шотландии, и за свидетелями далеко ходить не придется.

Затем началось долгое путешествие до Бомбея, но для Альдо и Лизы, запершихся в своем купе под охраной верного Аму, время пролетело на удивление быстро. Они были вместе, они возвращались домой, где они, наконец, увидят близнецов.

– Думаешь, малыши меня узнают? – с беспокойством спрашивал Альдо. – Если они продолжают в прежнем духе, то вполне способны выгнать меня из дому...

– Это скорее ты можешь их не узнать! Что до них, то, когда я уезжала, они по утрам и вечерам целовали твою фотографию.

– А ты?

– Я тоже, – призналась Лиза, устраиваясь поуютнее в объятиях мужа. – Кто-то же должен был подавать им пример...

ЭПИЛОГ

На этот раз телефонная связь между Парижем и Венецией была на удивление хорошей. Альдо слышал ясный и четкий голос комиссара Ланглуа так, словно тот сидел напротив него в большом рабочем кабинете со старинными панелями двух оттенков серого, обрамлявшими незаконченную фреску Тьеполо. И то, что говорил этот голос, было захватывающе увлекательным.

– ...Это произошло в замке Гробуа, поблизости от Парижа, где принцесса да ла Тур д'Овернь, урожденная Ваграм, давала русский праздник в честь кого-то из великих князей. Для того чтобы оживить этот праздник, она наняла труппу Васильевых. Не знаю, известно ли вам, но у принцессы есть драгоценности, подаренные некогда Наполеоном одной из ее прабабок, жене маршала Бертье, принцессе де Ваграм.

– А главное, ей удалось выкупить пару бриллиантовых серег, принадлежавших императрице Жозефине, – прибавил Морозини, который лучше всех в этом разбирался.

– Да, это так, и я попросил ее, разумеется, не афишируя этого, не надевать их в этот вечер, но оставить в своей комнате и не слишком старательно прятать. И прибавил к этому, что хочу воспользоваться ими, чтобы расставить ловушку одному нашему «приятелю». И принцесса на это согласилась.

– Вы крупно рисковали. Он очень ловок, мы с вами оба кое-что знаем на этот счет...

– Несомненно, но и я не так глуп. Я был убежден в том, что Наполеон VI непременно клюнет на такую приманку, тем более что в замке в тот вечер было много народу, в том числе – дополнительные слуги, несколько газетных фотографов, жандармы у ворот замка. Разумеется, среди персонала были мои люди, присутствовал и ваш покорный слуга в вечернем костюме. На время я смешался с толпой гостей, а потом незаметно отправился наблюдать за комнатой принцессы. Произошло то, что я и предвидел: во время ужина, когда, как и в «Шехерезаде», пели цыгане, наш вор, переодетый лакеем, пробрался в комнату принцессы. Ему не стоило никакого труда отыскать знаменитые серьги, но я был там и схватил его. Мы стали драться и... признаюсь, я оказался побежденным. Он ускользнул от меня и выскочил в окно, а я тем временем по свистку поднял на ноги всех моих людей. Не буду в подробностях рассказывать вам о том, как мы гнались за ним по парку, это эпическая и... кровавая история, поскольку он без колебаний стрелял в преследователей, которые, разумеется, отвечали тем же, но этот человек, как некогда Распутин, казалось, был заговорен от пуль. И если в конце концов он рухнул наземь с перерезанным горлом, то убил его нож, брошенный Машей Васильевой...

– А разве она не пела?

– Сами понимаете, свисток наделал шуму. Все бросились наружу...

– Браво! Но не томите меня, комиссар! Скажете ли вы мне, наконец, кто он такой?

– Скажу. Мартин Уолкер. На самом деле его звали Борис Куликов, и он был внуком Бережковской. Не скрою от вас, что я об этом подозревал, сопоставив несколько мелких событий, его долгую отлучку из газеты ради репортажа в Азии и кражу ожерелья у магараджи Патиалы. Впрочем, мы нашли у него и ожерелье, и много других вещей. Он собрал немало сокровищ.

– Вы сказали «был»? Он умер?

– Да. Маша бросает нож еще лучше, чем ее братья. Я оставил ее на свободе под надзором, потому что, убив Уолкера, она спасла жизнь моим людям. Ей придется отвечать перед судом, но она отделается условным заключением. Прибавлю к этому одно: эта женщина так счастлива, что смогла отомстить убийце брата, что и на эшафот бы взошла с песней... Удивительная женщина! Алло... Алло! Я перестал вас слышать!

– Я здесь, но, признаюсь, вы меня несколько расстроили. Я хорошо относился к этому парню, который не побоялся рисковать, чтобы вытащить меня из когтей Агалара.

– Мне он тоже, представьте себе, нравился. И, если бы он только воровал, еще куда ни шло, можно было бы обойтись с ним помягче, но он был и безжалостным убийцей, и...

На этом месте телефон, который, должно быть, устал вести себя безупречно, принялся трещать и издавать нечленораздельные звуки. Через какое-то время Альдо повесил трубку и откинулся на спинку кресла, машинально отыскивая сигареты, с которыми так хорошо думается. Трагический конец истории оставил у него во рту горький привкус. Люди никогда не перестанут его удивлять: до чего же много масок скрывает их истинное «я»...

– Ты спишь? – насмешливо спросила Лиза. Он и не слышал, как она вошла.

– Вот, смотри, – продолжала она, – почтальон только что принес тебе пакет из Парижа.

Пакет был довольно большой, размером с коробку от ботинок, завернутый в плотную бумагу и надежно обвязанный бечевкой. Альдо взял с секретера работы Шарля Буля венецианский стилет, разрезал веревку и развернул бумагу. Там и в самом деле оказалась обувная коробка – от Вестона! – а в ней другой пакет, поменьше, таящий в себе еще один, и так далее, словно вложенные одна в другую матрешки.

– Это шутка? – спросил Морозини, чей кабинет был теперь завален картоном и бумагой. – Наверняка удачная шутка Адальбера!.. Нет, все-таки...

Князь умолк. Он только что обнаружил под всеми этими упаковками маленькую коробочку из светлого дерева, обвязанную крепкой красной бечевкой и запечатанную сургучной печатью.

– Господи! Что это может быть? – сказала Лиза, с интересом наблюдавшая за процессом распаковки. – Кстати, хочу тебе сообщить, что, если это и от Адальбера, он скрылся за псевдонимом. Речь идет о некоем Галлуа.

Но Альдо не слушал жену. Он только что открыл коробочку и со стоном упал в кресло.

– О нет! Только не это!

Совершенно круглая и чистая, кокетливая и очаровательная, «Регентша» улыбалась ему из-под своей алмазной «шапочки», нежась на ложе из черного бархата.

Сен-Манде, июнь 2001

ДЛЯ ТЕХ, КТО ХОЧЕТ УЗНАТЬ ОБ ЭТОМ ПОБОЛЬШЕ

Пропавшая в России во время Октябрьской революции, «Регентша», которую называют также «Жемчужиной Наполеона», вновь после семидесятилетнего отсутствия появилась в восьмидесятых годах в Женеве, на аукционе «Кристи», причем так и не удалось выяснить, кто ее продавал. Она была куплена молодым, тридцатипятилетним кувейтским банкиром, который захотел подарить ее сестре на тридцатилетие.

Что касается магараджи Альвара, он был свергнут с трона в 1933 году, когда совершил особенно гнусный поступок, который настроил против него и его народ, и англичан: после игры в поло, где Джая Сингха особенно преследовали неудачи, он свалил всю вину на своего пони, облил его бензином и поджег.

Выбрав местом изгнания Париж, он жил там с двадцатью пятью слугами, не отказывая себе ни в чем, особенно в коньяке. Высшее французское общество, как и английское, его отвергло. Он же этого никак понять не мог и потому страшно разгневался, когда его не пригласили на коронацию короля Георга VI, отца королевы Елизаветы. Он вообще часто впадал в гнев и во время одного из таких припадков упал с мраморной лестницы и сломал позвоночник. Его отвезли в больницу, где он и умер после долгих мучений 20 мая 1937 года. Согласно последней воле преступного магараджи, его набальзамированный труп был перевезен в Альвар, где он в последний раз появился сидящим на заднем сиденье своего золотого «Ланчестера» с рулем из слоновой кости. Он был одет в розовое, мертвые глаза прикрыты темными очками, руки в шелковых перчатках лежали на золотом набалдашнике трости. После этого зловещего появления его тело исчезло в пламени костра, а душа, несомненно, отправилась в преисподнюю...

Жюльетта Бенцони Книга 7. ДРАГОЦЕННОСТИ МЕДИЧИ

Часть первая ОХОТА НАЧАЛАСЬ!

Глава I ЭТО БОЛДИНИ

– Невероятно!

Несмотря на неизменное самообладание, Альдо Морозини не удержался от восхищенного возгласа, как только дверь распахнулась и глазам его предстало зрелище, подавившее своим великолепием скромную гостиную: большой женский портрет, автора которого он определил мгновенно, ибо это был изумительный Джованни Болдини, чья волшебная кисть, начиная с конца прошлого столетия, запечатлела самых знаменитых и самых обольстительных женщин своего времени. Между тем это чудесное полотно было совершенно неизвестно Морозини, хотя он много лет поддерживал самые дружеские отношения с художником. К тому же здесь была изображена пожилая дама, что никогда не привлекало Болдини, безумно любившего свои модели, которые находились обычно в расцвете красоты. Правда, несмотря на возраст, женщина поражала своим необычным обликом.

Сделав два шага вперед, Морозини откровенно залюбовался высокой стройной фигурой, закутанной в черные кружева, которые почти сливались бы с темным фоном, если бы не золотые блики на изящном столике с зеркалом эпохи Регентства. Все эти тени и отсветы служили обрамлением для великолепного лица, пощаженного временем, с бездонными черными глазами, высокими скулами и все еще четкой линией подбородка. Диадема серебристых волос подчеркивала высокомерно-ироничное выражение, а в сверкающем взоре угадывался откровенный вызов. Незнакомка, несомненно, обладавшая завораживающей красотой в молодые годы и сохранившая столь прекрасные следы ее в старости, могла быть королевой, и Морозини, который был лично знаком почти со всеми из них, копался в памяти, обычно непогрешимой, стараясь вспомнить, кто она такая, поскольку если с ней самой он, видимо, никогда не встречался, то украшавшие гордую шею сказочные драгоценности казались ему до странности знакомыми, но при этом восходившими к глубине веков и одновременно свидетельствующими о дурном вкусе, что никак не вязалось с образом изображенной на портрете женщины. Действительно, если длинное ожерелье из жемчуга, некрупных алмазов и рубинов можно было уверенно датировать началом двадцатого века, то подвешенный к нему сказочно-прекрасный крест напоминал об искусстве и пышной роскоши шестнадцатого столетия, несомненно итальянского. Украшавшие его камни и жемчужины были несравненными по качеству и внушительными по размеру. Крест казался слишком громоздким для такого наряда: подобные драгоценности надевали под платье с корсажем и декольте, для которого нужна застежка. Здесь же маленькую грудь прикрывала муслиновая ткань. Сверх того, серьги в тон кресту окончательно превращали эту даму в подобие живого футляра для чрезмерно роскошных и ослепительных драгоценностей. Но руки ее, которые словно поигрывали веером из черных страусиных перьев, не были унизаны кольцами, лишь на правом безымянном пальце этой странной женщины огромным рубином горело единственное кольцо.

– Ну, и что вы об этом думаете?

Брюзгливый голос вернул к действительности князя-антиквара, который считался самым знаменитым в Европе экспертом в области драгоценностей. Вопрос был задан хозяином вполне буржуазной квартиры на улице Лион, расположенной недалеко от одноименного вокзала, куда Морозини отправился, чтобы доставить удовольствие давней подруге. Властный и сухой тон во всех отношениях подходил Эврару Достелю, аристократу, который настолько проникся новыми идеями, что стал писать свою фамилию в одно слово, отказавшись от апострофа, по его мнению, совершенно вышедшему из моды. Это, впрочем, не мешало ему тиранить служащих возглавляемого им департамента в Министерстве социального обеспечения. Он был затянут в узкий черный пиджак и полосатые брюки, его длинную тощую фигуру венчала голова с седеющими и заметно сильно поредевшими волосами, «фасад» поражал сочетанием выразительного носа с плачевным отсутствием подбородка. Эврар надеялся скрыть этот изъян за ленинскими усами и бородкой, однако последняя лишь сильнее подчеркивала огромное адамово яблоко, выпиравшее из целлулоидного воротничка с загнутыми краями. На переносице торжественно восседало пенсне.

Будучи примерно одних лет – сильно за сорок – со своим гостем, он являл с ним разительный контраст. Альдо Морозини был высок, строен и очень элегантен в своем сшитом в Лондоне костюме, таком же, как у принца Уэльского. Его густые темные волосы, слегка посеребренные сединой, составляли идеальное сочетание с загорелой кожей и породистыми чертами лица, с беспечной улыбкой и насмешливым взглядом голубых глаз, которые в моменты гнева становились зелеными. Что случалось нередко: будучи венецианцем до мозга костей, он обладал горячей кровью и чувствительным слухом.

Бросив еще один долгий взгляд на картину, Альдо ответил на заданный ему вопрос другим вопросом, следуя приобретенной за долгие годы привычке, которая позволяла ему не прерывать нить размышлений:

– Если я правильно понял мадемуазель дю План-Крепен, эта дама – ваша тетушка?

Глава департамента поджал губы, словно проглотил горькую пилюлю:

– Да. Это баронесса д'Остель, урожденная Олимпия Кавальканти. Она пела в театре Сан-Карло в Неаполе, когда мой дядюшка воспылал к ней страстью и женился на ней. Разумеется, о лучшем она и мечтать не могла: подумаешь, какая-то актрисулька!

Морозини сдвинул брови. Фамилию эту он когда-то слышал. Страстный любитель оперы, как и его мать, он вспомнил, что она упоминала имя Олимпии Кавальканти.

– У нас не принято называть примадонну актрисулькой, – сухо возразил он. – Если память мне не изменяет, Олимпия Кавальканти довольно рано завершила свою блистательную карьеру. Вероятно, она любила вашего дядюшку?

– Он был очень богат, знаете ли. Я готов допустить, что внешностью его Господь не обидел, но уверяю вас, не будь он обладателем большого состояния, она ничем бы не пожертвовала ради него. Они жили, можно сказать, на широкую ногу. Много ездили: два или три раза совершали кругосветные путешествия и несчетное количество раз посещали Италию, Америку, так что в своей парижской квартире бывали не часто, а в фамильном замке в Перигоре и того реже. Поэтому продали его, что ускорило смерть моего отца. Он-то был младшим в семье, и ему пришлось работать, чтобы прокормить семью, тогда как дядюшка Грегуар со своей шлюхой развлекались по дворцам и казино, – бросил Достель с почти осязаемой ненавистью.

– Как давно скончался ваш дядюшка?

– Три года назад, и она, естественно, унаследовала все его состояние. Мне самому ничего не досталось, и после похорон на кладбище Пер-Лашез, кстати, народу пришло очень мало, я больше никогда не встречался с этой женщиной. Знаю только, что она жила почти полной затворницей в своей квартире на улице Фезандри. Вместе с двумя слугами, которых она сделала наследниками всего, что у нее осталось и что я пока не сумел оценить, но сделаю это обязательно, ибо намереваюсь оспорить завещание...

– Зачем? Я полагал, что она оставила вам...

– Свой портрет... и драгоценности! Морозини не смог скрыть изумления:

– И вы недовольны? Черт возьми! Что еще вам нужно? Портрет кисти Болдини стоит очень дорого, а драгоценности, которые я с первого взгляда опознать не могу, хотя они кажутся .мне знакомыми, представляют собой целое состояние: у них наверняка королевское происхождение, и крест, к примеру, явно флорентийская работа, я склоняюсь к эпохе Медичи...

Эврар Достель издал неприятный смешок и досадливо передернул плечами:

– Медичи? Не смешите меня, дражайший! Хотите, я покажу вам то, что получил от нотариуса?

– Будьте так любезны! – отрывисто сказал Морозини, чувствуя, как в нем закипает гнев. Обращение «дражайший» было совершенно неуместным.

Оставив князя наедине с бывшей дивой, во взгляде которой он теперь смог угадать, что она была вполне способна сыграть какую-нибудь шутку со своим «племянником», Достель вышел из гостиной, но почти сразу вернулся со шкатулкой размером с обувную коробку – впрочем, довольно красивой благодаря инкрустациям из эбенового дерева и слоновой кости! – и, поставив ее на сосновый столик рядом с небольшой голубой вазой, где подрагивало несколько нарциссов, извлек из нее четыре предмета: браслет из трех лепестков, жемчужную «гирлянду» хорошего блеска, но с камешками среднего размера, перстень, усеянный крохотными бриллиантами и с половиной жемчужины посредине, и, наконец, изображенное на портрете ожерелье, но без креста. Последний, равно как и серьги, блистал своим отсутствием.

– Вот!– провозгласил Достель, и его ноздри задрожали от негодования. – Вот эти самые драгоценности! Кстати, оставлены они вовсе не мне, а моей жене! Вы можете мне объяснить, куда подевались серьги и крест? – спросил он, мстительно ткнув пальцем в портрет.

– Откуда мне знать? Нотариус ничего не сказал вам?

– Когда?

– В тот момент, когда вручал вам драгоценности. Полагаю, вы выразили ему свое удивление?

– А вы как думаете! Он предположил, что мадам д'Остель каким-то образом распорядилась ими незадолго до смерти. Что ее побудило к этому, я не постигаю: она просто купалась в деньгах! – с раздражением бросил Эврар.

– Если бы их продали на аукционе, я бы знал об этом, можете не сомневаться.

– Неужели?

Очевидно, он не поверил. Морозини пояснил сухо:

– У меня сеть информаторов по всему миру: ни одна сколько-нибудь заметная качеством своим или происхождением вещь не могла бы миновать меня. Смею вас заверить, что ни в одном аукционном зале этих драгоценностей не видели. Если баронесса решила расстаться с ними, она либо подарила их кому-нибудь, либо втайне продала.

– Может быть, их у нее украли?

– И она не заявила о краже в полицию? Крайне неправдоподобно. Информация об этих драгоценностях красовалась бы на первых полосах всех газет.

– А если кража произошла в момент ее смерти? К примеру, это могли сделать слуги-наследники...

Морозини взял ожерелье и подошел к окну, желая получше рассмотреть золотую сеточку посредине. Вынув из кармана ювелирную лупу, он вставил ее в глазную впадину, чтобы вынести безошибочный вердикт, затем вновь подошел к портрету и направил указательный палец на драгоценность:

– Взгляните! Крест прикреплен к ожерелью кольцом с рубином. Снять его, не оставив ни единого следа на тонком золоте, мог только специалист, потому что это очень тонкая работа, а вы сами видите, что царапин на металле нет, – добавил он, протянув хозяину дома лупу.

Достель долго изучал ожерелье, затем со вздохом положил его в шкатулку.

– Ваше заключение?

– У меня его нет и быть не может при нынешнем положении вещей, ведь я пока знаю не больше, чем вы...

В этот момент в комнату, где беседовали мужчины, вошла молодая женщина, что явно не понравилось ее мужу:

– Зачем вы явились сюда, дорогая Виолен? Мы обсуждаем серьезные вещи, женскому разуму не доступные! Лучше бы вы сварили нам кофе!

– В полдвенадцатого утра? Это или слишком рано, или слишком поздно, друг мой, – ответила она, и ее мягкий голос приятно пощекотал чувствительное ухо Альдо.

Поистине, эта юная дама была очаровательна, и склонившись к протянутой ему руке, он улыбнулся самой обольстительной из своих улыбок. Прекрасный цвет лица, прекрасные ореховые глаза, прекрасные светлые волосы, гладко причесанные на прямой пробор и собранные на затылке в красивый шиньон, которых, конечно же, никогда не касались святотатственные ножницы парикмахера. Виолен Достель могла бы стать просто неотразимой, будь она одета иначе, а не в это бесформенное платье того же лазурного цвета, что ваза на сосновом столике. Портили ее и нервно подрагивающие губы, которым, возможно, хотелось, но не удавалось улыбнуться, и странное вопросительное выражение во взгляде. На вид ей было около тридцати лет. Впрочем, некоторой силой характера она все же обладала, поскольку оставила без внимания попытку изгнать ее и, напротив, взяла в руки золотое ожерелье из драгоценных камней с таким же благоговением, как если бы это была корона.

– Прелестная вещица, вы не находите?

– Она будет еще более прелестной, когда вы ее наденете, мадам.

– Мне бы очень хотелось, да только повода нет. Разве что в семействе будет какая-нибудь свадьба?

Достель фыркнул самым неподобающим образом:

– Если крест и серьги не удастся найти, разумнее было бы продать все это. Наше финансовое положение значительно улучшится, – сказал он, указав широким жестом и на шкатулку, и на портрет, однако его супруга тут же запротестовала:

– О нет, друг мой! Неужели вы это сделаете? Мы ведем вполне достойный образ жизни, как мне кажется... и я так счастлива, что у меня наконец появились драгоценности. Что касается портрета, на нем изображена наша родственница и, кроме того, он просто освещает нашу гостиную...

Сам Альдо назвал бы эту комнату иначе, но было очевидно, что пожелтевшие обои и разнородные кресла с одинаковой обивкой из желто-голубого репса – из той же ткани были сделаны и двойные гардины, – благодаря портрету стали выглядеть гораздо наряднее. Однако наследника это обстоятельство отнюдь не впечатлило, поскольку он тут же разразился гневной тирадой:

– Вы полагаете, что я до конца жизни должен любоваться женщиной, которая так подло обманула нас? Этому портрету самое место на аукционе, так как он дорого стоит, если верить господину Морозини. И пусть его купит один из ее бывших любовников, уж он-то сумеет создать для него подходящую обстановку.

Альдо подумал, что для бывших любовников, судя по возрасту дамы, времена первой молодости давно миновали. Между тем Виолен попыталась – довольно робко! – оспорить утверждения своего супруга и господина:

– Ах, друг мой! Вам не следует злословить на ее счет, ведь так можно дойти до клеветы. Я никогда не слышала...

– Я знаю, что говорю! Эта мазня на следующей неделе будет выставлена в зале Друо, и драгоценности пойдут туда же!

– Но ведь они принадлежат мне! – жалобно сказала Виолен, с трудом сдерживая слезы.

– Они принадлежат нам, поскольку мы супруги и владеем имуществом совместно. Кроме того, они положительно вскружили вам голову! Вы всегда казались мне весьма разумной женщиной. Оставайтесь такой и впредь! Вы доставите мне удовольствие и...

Морозини решил, что ему пора вмешаться. Очевидное огорчение молодой женщины растрогало его, и хотя ему очень хотелось проучить невежественного беотийца[72], посмевшего назвать картину Болдини мазней, он решил прибегнуть к дипломатическим методам:

– Поступив так, вы совершили бы ошибку, – произнес он. – Во-первых, выставлять этот портрет на продажу сейчас преждевременно. Разумеется, вы выручите за него какие-то деньги', но получите гораздо больше, когда художник покинет наш мир. А ведь ему за восемьдесят...

Альдо сам ужаснулся своим словам, однако с подобным мужланом следовало говорить на понятном ему языке, и Достель действительно сразу же насторожился.

– Кроме того, – продолжал князь, – публичное появление этих драгоценностей произведет сенсацию в среде знатоков. Я знаю таких, кто немедля кинется по следу.

– Вы должны разбираться в этом, ведь если верить нашей кузине План-Крепен, вам нет равных среди экспертов? Вот почему я пригласил именно вас: найдите мне эти драгоценности!

Внезапно воодушевившись, Достель высказал свое требование столь властным тоном, что Морозини ощутил острое желание отхлестать его по щекам. Но из уважения к молодой женщине он лишь пожал плечами и презрительно рассмеялся:

– Только и всего? Вы ошиблись адресом: я не фокусник, и вам это известно! Мадам, мое почтение!

Он уже повернулся на каблуках, когда она окликнула его:

– О нет, умоляю вас! Не... не бросайте нас!

Это была не мольба: это был крик боли. Едва взглянув в прекрасные глаза, налившиеся слезами, Альдо понял, что за его раздражение расплатится Виолен. Муж ее тем временем бормотал невнятные извинения:

– Я очень сожалею!... Я так надеялся! Рекомендация нашей кузины... Быть может, я неудачно выразился!

Он был к тому же явно разочарован, и Альдо решил дать ему последний шанс лишь для того, чтобы немного успокоить молодую женщину. Однако он не хотел пробуждать в них чрезмерные надежды.

– Дружеское расположение мадемуазель дю План-Крепек ко мне столь велико, что она склонна сильно преувеличивать мои таланты. Я попытаюсь отыскать хотя бы один след этих драгоценностей, когда сумею точно их идентифицировать.

– У вас есть план? – спросил Достель.

– Быть может. Мне нужно кое-что выяснить. Если я прав, такие баснословные драгоценности могли принадлежать либо музею, либо представителю прославленной династии, либо крупному коллекционеру.

– ... а наша тетушка не подпадает ни под одну из этих категорий. Вы забываете, что красивая и ловкая женщина, способная действовать с размахом, может выудить все что угодно у влюбленного идиота.

– Это лишь одна из гипотез. Если это так, драгоценности действительно были украдены, а затем спрятаны с целью выждать, пока вы смиритесь с их потерей, или тайком проданы какому-нибудь богатому и неразборчивому любителю, готовому щедро оплатить грязную сделку. Был ли произведен тщательный обыск в апартаментах вашей тетушки?

– По моей просьбе нотариус взял это на себя, и я должен сказать, что новые владельцы не посмели протестовать, наверняка из страха перед полицией...

– Не говорите так, Эврар! – воскликнула его супруга. – По словам мэтра Бернардо, они, напротив, охотно согласились на это и были крайне удручены тем, что их могут принять за воров, тогда как наша тетушка проявила такую щедрость по отношению к ним. Нотариус со своими клерками буквально перевернул и там все вверх дном. Это его собственные слова.

– Вы, дорогая моя, настолько глупы, что готовы поверить любой паршивой собаке, стоит той заскулить!

– Мэтр Бернардо излишней чувствительностью не страдает, однако он сказал, что убежден в их искренности.

– Возможно, он их сообщник! Прекратите болтать глупости...

Не желая знакомиться с очередной главой «печальной жизни мадам Достель», Морозини резко вмешался:

– Для начала дайте его адрес! Я намерен посетить его...

– Зачем? – взвился муж. – Он уже все рассказал, и я не вижу, что нового он может сообщить. Мы уже все выяснили с ним.

– Отношения с нотариусами являются составной частью моей профессии. У меня есть соответствующие навыки, поэтому я умею задавать правильные вопросы.

– Как вам угодно! И вы... вы надеетесь достичь цели быстро?

На сей раз Морозини не сумел сдержать улыбки.

– Кто может это знать? Понадобится несколько лет или несколько дней, если удача будет на моей стороне. Розыск такого рода большей частью оказывается делом весьма деликатным...

– И как... как дорого мне это обойдется? Улыбка Альдо стала презрительной.

– Определенный процент от продажи драгоценностей, поскольку в ваши планы, как я полагаю, не входит оставить их себе. Я не частный детектив и не намерен отказываться от всех своих дел, целиком посвятив себя вам. Вы должны проявить терпение...

– Я понял! Что ж, придется мне потерпеть в надежде, что рано или поздно мне удастся кое-что выручить за эти побрякушки, – вздохнул Достель, закрыв шкатулку и взяв ее под мышку.

Его жена испустила тихий стон, задевший самые чувствительные струны в душе Морозини.

– Если вы не дадите мне слова ничего не предпринимать, я сразу откажусь помогать вам. Ожерелье является вещественным доказательством. Сверх того, я готов заняться этим делом для того, чтобы ваша супруга могла сохранить эти драгоценности... и чтобы доставить удовольствие мадемуазель дю План-Крепен.

Невозможно было выразить яснее, что, если бы речь шла об одном Достеле, ему осталось бы предаваться своим раздумьям и сожалениям. Глава департамента понял это сразу. И Альдо без труда разгадал брошенный на него злобный взгляд собеседника, который в то же время бормотал, что обещает исполнить это требование. Он выглядел как бульдог, вынужденный отдать кость.

С похвальным намерением разрядить заряженную электричеством атмосферу маленькая мадам Достель осмелилась задать вопрос:

– Мари-Анжелин сказала нам, что вы венецианец, кня... мсье? Это так необычно!

Альдо заметил, что она осеклась на его титуле, несомненно, из опасения пробудить желчный темперамент супруга, ненавидевшего аристократические привилегии. И он улыбнулся понимающей улыбкой:

– Отчего же, мадам? Нас больше трехсот тысяч, и мы делим эту честь с теми, кто родился в Венеции, но больше там не живет.

– Говорят, у вас так красиво!

– Конечно, я тут немного пристрастен, но возражать не стану. В наш город часто приезжают на медовый месяц, – лукаво добавил он.

– Свой медовый месяц мы провели в Роморантене! – вмешался муж, которого явно раздражали эти сентиментально-туристические рассуждения. – Не знаю, известно ли вам, но это также город у моря, где есть замок и красивые дома. Зачем искать далеко то, что имеешь у себя?

– Очарование одного места не лишает очарования другого... и, если мне повезет, вы сможете сравнить. Равно как и с другими городами. К примеру, Брюгге великолепен!

Обрадованный тем, как слегка заблестели ореховые глаза мадам Достель, Морозини распрощался с супругами, вялую руку пожал, несравненно более приятную поцеловал, вышел на лестничную площадку, быстро спустился по лестнице с пятого этажа на первый (в доме не было лифта) и, оказавшись на улице Лион, вновь увидел солнце, которого ему так не хватало в квартире Достелей, обращенной окнами на север. Хотя эта широкая магистраль была застроена хорошими домами, здешние обитатели, к несчастью, оказались между 7\ионским вокзалом и железнодорожной веткой Бастилии, поэтому их атмосферу часто отравлял паровозный дым, а уши страдали от бесконечных свистков локомотивов. Но цена за жилье была умеренной, главное же, Достель – как ему рассказали! – выбрал это место из-за относительной близости к Министерству социального обеспечения[73], расположенного на набережной Рапе. Он мог, таким образом, ходить на работу пешком и возвращаться домой тем же манером, что давало существенную экономию для бюджета.

Очень характерно для подобного типа – заботиться только о себе, не думая о том, что молодая жена обречена на соседство с вокзалом, наиболее благоприятным для реализации парижских грез, ведь именно оттуда отправляются в солнечные страны, где приятно жить, – на Лазурный Берег, Итальянскую Ривьеру, в Венецию и другие места, способные удовлетворить влюбленное в красоту воображение, тогда как Виолен этих радостей была лишена, но зато ей приходилось вдыхать тошнотворные испарения...

По улице в поисках клиента медленно проезжало такси. Морозини остановил его и, взглянув на часы, велел отвезти себя на улицу Альфреда де Виньи: он обещал вернуться к обеду, и для нотариуса уже не оставалось времени. С ним можно будет повидаться ближе к вечеру.

По дороге он вернулся в мыслях к чете Достель и оценил собственное поведение. Поначалу ему несомненно льстила роль галантного кавалера, готового ринуться на поиски ради удовольствия очаровательной женщины, которой достался невозможный муж, но теперь, перед лицом собственной совести, он вынужден был признать, что никакая сила не смогла бы удержать его от охоты за столь необычными драгоценностями. Он был уверен, что когда-то уже видел их, возможно, на другом портрете. Но когда и где? Время создания и происхождение их не вызывали сомнений: шестнадцатый век и, несомненно, Флоренция. Однако его память, обычно безотказная, не желала двигаться дальше – возможно, потому, что была утомлена делом, которое и привело его в Париж нынешней весной по просьбе комиссара Ланглуа. Альдо познакомился с ним в прошлом году, когда велось следствие о краже «Регентши»[74], обнаружившее тайную деятельность видной персоны высшего парижского общества, скончавшейся при забавных обстоятельствах, которым был обязан своей славой президент Феликс Фор. Замешанная в преступлении дама полусвета обладала весьма сомнительной репутацией и была, несомненно, связана с воровским миром. Вскоре выяснилось, что жилище этого элегантного, красноречивого, образованного, богатого и вхожего в лучшие дома холостяка превратилось в огромную шкатулку для коллекции драгоценностей, доставленных сюда из самых разных стран Европы, причем все они – без единого исключения – в один прекрасный день или прекрасную ночь исчезли из мест своего привычного обитания. Некоторые из них – отнюдь не самые заурядные! – стали проблемой для главы Сыскной полиции, воззвавшего к глубоким познаниям своего бывшего подозреваемого, Альдо Морозини, с которым он поддерживал теперь наилучшие отношения. И князь-антиквар действительно сумел опознать многие украшения, давно покинувшие футляры августейших особ или давних друзей. Однако все эти разыскания потребовали довольно напряженной работы мозга. В этом-то и была, вероятно, причина неожиданного провала в памяти.

Добравшись до места, Морозини расплатился с таксистом, добавив по обыкновению щедрые чаевые, и устремился в особняк своей двоюродной бабушки, маркизы де Сомьер, где он обычно останавливался, когда приезжал в Париж. Дом находился между дворцом и парком Монсо, куда выходили фасады внушительных зданий, построенных во времена Второй империи. Особняк предназначался для одной из прекрасных львиц, цариц парижской разгульной жизни, в которую влюбился дядюшка мадам де Сомьер. Он женился на этой женщине к ужасу семьи и на свое счастье, поскольку у нее было состояние, тогда как азартные игры и ставки на бегах совершенно его разорили. Но зато он был красавец-мужчина, и она прониклась к нему настоящей страстью. Изгнанная из хорошего общества пара жила в мире и довольстве – ей не хватало лишь ребенка, который освятил бы столь удачный союз. Поэтому баронесса де Фошроль, овдовев, сделала своей единственной наследницей юную Амели, племянницу мужа, которую случайно встретила на прогулке. Ну и скандал разразился в семействе! Однако Амели, уже бывшая замужем за маркизом де Сомьер, сочла это забавным: пожертвовав деньги благотворительным организациям, она с благословения своего супруга оставила за собой дом с окнами в парк, где и поселилась после свадьбы сына, которому предоставила в полное распоряжение фамильный особняк в предместье Сен-Жермен. С той поры она жила здесь, наслаждаясь полной свободой в обществе старых слуг и кузины, которая была гораздо моложе ее и служила ей компаньонкой, камеристкой, чтицей, конфиденткой, рабыней. Можно было бы даже сказать, что Мари-Анжелин дю План-Крепен отдала маркизе свою душу, если бы она не была столь благочестивой особой. Они много путешествовали, а в промежутках приятно проводили время в Париже, часто вмешиваясь – к величайшему своему удовольствию, но порой и в крайней тревоге – в бурные похождения князя-антиквара, что вносило в их существование изрядную толику перца.

Со своей стороны, Альдо Морозини безраздельно обожал – невзирая на чрезмерное изобилие позументов, кисточек, помпонов, галунов, пуфиков, ковров, гобеленов и прочей пышности, которую так любила первая хозяйка особняка! – как сам дом, так и его обитательниц.

– Дамы мои у себя? – спросил он старого дворецкого, который принял у него шляпу и перчатки. – Надеюсь, я не опоздал?

– Нет, госпожа княгиня еще не вернулась...

– Это означает, что она вышла?

– Хм... да. За покупками, полагаю...

Вместо ответа Альдо расхохотался. Не будучи расточительной от природы – швейцарское происхождение обязывает! – его жена Лиза любила Париж почти так же, как Венецию, которая была ее великой страстью еще до того, как она познакомилась с будущим мужем... Дважды в год она приезжала сюда ради коллекций самых знаменитых модельеров, а также ради небольших лавочек, картинных галерей, мастерских художников и аукционов, ибо она разбиралась в древностях лишь немного меньше своего супруга, у которого два года проработала секретарем[75]. Как говорил Альдо, у нее был нюх охотничьей собаки, и она нередко раскапывала вещи, достойные выставочного зала в венецианском дворце Морозини, куда устремлялись коллекционеры и любители редкостей со всего мира.

Прекрасно зная, где отыскать «своих дам» в это время суток, Альдо направился прямо в зимний сад, к большому павильону с японскими витражами, предназначенный архитектором для сбора цветов и чаепития. В саду, примыкавшем непосредственно к дому, царил приятный хаос – олеандры соседствовали с бамбуком, рододендроны с пальмами, юкка с неизбежными аспидистрами, – и мадам де Сомьер проводила здесь гораздо больше времени, чем в салонах, которые она находила невыносимо скучными... Пробираясь сквозь заросли, Альдо услышал недовольный голос, что нисколько его не взволновало: маркиза и План-Крепен обожали устраивать ораторские поединки по самым разнообразным поводам, начиная от своих читательских пристрастий и кончая хитросплетениями европейской политики, не упуская также из виду новости, пришедшие по почте, и сплетни, собранные на ранней мессе в церкви Святого Августина, ревностной прихожанкой которой была Мари-Анжелин. Ее патронесса, со своей стороны, отличалась некоторой склонностью к вольтерьянству и ограничивала свои отношения с Господом воскресной службой в одиннадцать часов, куда отправлялась разряженная в пух и прах, как и полагается благородной даме, желающей нанести визит более титулованному знакомому.

В этот день спор, похоже, разгорелся из-за приглашения, относительно которого возникли разногласия. В данный момент свою точку зрения излагала мадам де Сомьер:

– Вы случаем не заболели, План-Крепен? Неужели я, в моем-то возрасте, обязана тащиться к дикарям?

– Вечные преувеличения! Ведь прошлым летом мы не считали, будто миссис Ван Бюрен только что выскочила из ирокезского типи? Я припоминаю, как мы говорили, что находим ее любезной в общении, и не могу понять, отчего присланное ею приглашение заставляет нас лезть на стену? – воскликнула компаньонка, которая обращалась к маркизе только в первом лице множественного числа, что сначала раздражало старую даму, но затем стало для нее привычным и даже приятным.

– Любезной в общении? Где вы набрались таких слов? Насколько мне известно, царствование Людовика XIV давно закончилось?

– У нас просто плохое настроение... и плохая память! Гораздо легче придираться к моим словам, нежели чем признать, что я права.

– В чем?

Решив, что слышал достаточно, Морозини вошел в сад и увидел то, что ожидал увидеть: тетушку Амели, восседавшую в своем большом белом ротанговом кресле на подушках из китайского шелка с вышитыми розами перед небольшим столиком, где лежала свежая почта – будучи большой любительницей эпистолярного жанра, маркиза состояла в переписке с доброй половиной Европы, – и Мари-Анжелин, которая мерила большими шагами мраморный пол, прикрытый легкими циновками, потрясая посланием на толстой кремовой бумаге.

– Ну, о чем идет спор сегодня? – спросил Морозини, целуя свою двоюродную бабушку. – Обсуждаете одну из сентенций Екклесиаста?

Маркиза ответила ему добродушной улыбкой.

– Хочешь уверить, будто не подслушивал, скверный мальчишка? Вот и не заставляй меня повторять. В письме, которым План-Крепен размахивает, словно зулус дротиком, содержится приглашение от миссис Ван Бюрен провести сезон на ее вилле в Ньюпорте.

– А вы знаете, что эта вилла – настоящий дворец, чем-то напоминающий Версаль?

Она сверкнула на него темными глазами, зрачки которых по-прежнему блистали свежим цветом молодой травы. В свои восемьдесят лет она сохранила прямую осанку высокой, худой, аристократической фигуры, ее длинную шею поддерживал кружевной воротник на китовом усе, великолепно подходивший к платью и служивший опорой для целой коллекции золотых и жемчужных ожерелий со вставками из янтаря, розовых кораллов, аметистов, аквамаринов и опалов, которыми она поигрывала с неподражаемым изяществом, равно как висевшим на отдельной цепочке лорнетом. Следуя моде, по-прежнему дорогой ее сердцу, она зачесывала в высокий валик белоснежные волосы с вкраплениями рыжих прядок и в своем «княжеском» одеянии походила, в зависимости от освещения, либо на Сару Бернар, либо на королеву Александру Английскую. Она обладала умом, не уступавшим в быстроте взгляду, крепкими зубами, великодушным сердцем, и Альдо ее боготворил.

Гораздо менее живописной, но такой же прямой, как жердь, была Мари-Анжелин дю План-Крепен, которую маркиза часто называла своим церковным сторожем. Старая дева – хотя ей исполнилось только тридцать восемь лет, она явно оставила мысли о замужестве – густыми завитками палевых волос напоминала желтого барашка, но все остальное было у нее острым: и нос, и кости, и ум. Она отличалась почти энциклопедическими познаниями и разнообразными талантами, благодаря которым стала одним из самых ценных и эффективных помощников Морозини.

При виде Альдо ее лицо вспыхнуло от удовольствия.

– Ну как? – спросила она. – Вы видели портрет? Что вы о нем думаете?

– Портрет заслуживает всяческой похвалы. Почему вы не сказали мне, что это работа Болдини?

– Я хотела сделать вам приятный сюрприз, поскольку опасалась, что владелец вам совсем не понравится.

– Не самый выдающийся образчик человеческой породы, его жена, право, заслуживает лучшего!

– Это и мое мнение, – вздохнула мадам де Сомьер. – Подумать только, ведь ее выдали за этого скрягу под предлогом, будто он занимает высокое положение в обществе! Ваши кузены Меркантуры совершенно лишены чувства реальности, План-Крепен.

– Они всегда пытаются поймать дьявола за хвост, мы все это хорошо знаем. Им казалось, что глава департамента непременно должен стать министром. Если бы вы видели Виолен до замужества! Она была само очарование.

– Она и сейчас очаровательна.

– Да, но так замкнулась в себе! И так скверно одевается! . Маркиза едва не задохнулась от негодования:

– Не такому помятому сморчку, как вы, План-Крепен, судить о женской элегантности! Можно подумать, будто вы одеваетесь хорошо!

– Мне нечего показать. В отличие от нее!

Альдо, обняв старую деву за плечи, осмотрел ее с головы до ног.

– Я в этом совсем не уверен! Надо сказать Лизе, чтобы она в ближайшее же время занялась вами. У нее дар превращать куколку в бабочку и наоборот...

– Каждому свой стиль, – провозгласила мадемуазель, покраснев так, что физиономия обрела цвет зрелого перца. – И всему свое время. Мы говорили о портрете мадам д'Остель и о драгоценностях, в которых она позировала.

– Именно это и следует выяснить, – вмешалась мадам де Сомьер. – Откуда они взялись и где они, ведь нотариус клянется, что никогда их не видел?

Альдо уселся в одно из ротанговых кресел, заботливо разгладив складку на брюках, вынул сигарету из золотого портсигара с выгравированным фамильным гербом и стал задумчиво постукивать ею по блестящей крышке.

– Откуда они взялись? Полагаю, ими владели Медичи. Так подсказывают мне стиль и эпоха, но я никак не могу привязать их к определенному лицу, хотя убежден, что они мне знакомы. По крайней мере, крест...

Двоюродная бабушка с удивлением взглянула на него:

– Где же твоя несравненная память?

– .Быть может, взяла отпуск... Или я просто старею, – вздохнул Альдо, бросив взгляд на висевшее рядом зеркало, в котором отразились серебристые нити на висках. – Как бы там ни было, вспомнить я пока не могу...

– Ладно, оставим вопрос о конкретном лице! Медичи, это уже кое-что. Где драгоценности могут быть сейчас?

– Откуда мне знать? Возможно, мадам д'Остель спрятала их... Но где, только Господу ведомо. Или же подарила кому-нибудь? Или тайно продала?

– Ни за что не поверю! – воскликнула Мари-Анжелин. – Племянника она, конечно, не любила, но к жене его относилась с большой нежностью. Именно поэтому и завещала свои драгоценности Виолен...

– Поскольку они составляют гарнитур, мадам д'Остель, наверное, пыталась предотвратить их продажу мужем. А он уже хотел это сделать в том случае, если я не отыщу остальное. Он сразу заявил мне, что хочет выставить унаследованные женой драгоценности на аукцион.

– Ты будешь искать их?

– Ну да, тетя Амели! При условии, что он не притронется к вещицам, которые получила его несчастная молодая жена. Эти драгоценности ей очень дороги. Так что после обеда я собираюсь повидаться с нотариусом и что-нибудь выяснить. А кстати, раз уж речь зашла об обеде, вы можете мне сказать, чем занимается моя жена? – добавил он, бросив взгляд на наручные часы.

– Я здесь, здесь! Уже иду, – послышался веселый голос, сопровождаемый стуком высоких каблучков по паркету соседней комнаты.

И Лиза Морозини появилась в зимнем саду, где была встречена тремя блаженными улыбками, приветствующими радость жизни, воплощенную в ней. Свежее дыхание парижской весны ворвалось вместе с высокой молодой женщиной, необыкновенно элегантной в строгом сером костюме, который выглядел так просто именно потому, что стоил очень дорого в ателье любимой портнихи Жанны Ланвен. На ее золотисто-рыжих волосах сидела крохотная шляпка из белого фетра с острым как нож зеленым пером – в тон перчаткам и сумочке из кожи ящерицы; задорный носик уже украсился несколькими веснушками, которые, впрочем, меркли в непосредственной близости от великолепных бездонных глаз редкого фиолетового оттенка. В руках она держала большой букет из желтых тюльпанов и белых лилий, который тут же вручила Мари-Анжелин.

– Я нашла их у Лашома, – сказала она, – и, как мне помнится, вы обожаете эти цвета!

– Еще бы она их не любила, – насмешливо бросила маркиза. – Ведь это же цвета Папы! Но они все равно восхитительны!

Покраснев от радости, Мари-Анжелин взяла букет и поставила его в вазу, а Лиза поцеловала старую даму, прежде чем повернуться к мужу, который обнял ее с такой страстью, что едва не поцарапался о перо на шляпке.

– Все такая же опасная с этими твоими финтифлюшками на голове, – нежно проворчал он и ловко снял украшение, мешавшее поцеловать жену так, как ему хотелось: иными словами, отнюдь не по-семейному, что чрезвычайно нравилось тетушке Амели.

– Не люблю, когда ты опаздываешь, – добавил он, выпустив жену из объятий. – Это глупо, но я все время боюсь, как бы с тобой чего не случилось!

– Так ведь я всегда опаздываю, дорогой!

– Вот почему я живу с чувством постоянной тревоги, – вздохнул он. – И я не могу понять, как изумительная Мина Ван Зельтен, образцовая секретарша, словно проглотившая настенные часы, став Лизой Кледерманн, преобразилась в ужасное существо, начисто лишенное малейшего понятия о времени.

– Ладно! Я постараюсь почаще воскрешать Мину. А сегодня перестань ворчать! У меня для тебя подарок! Я ведь не только к Лашому заглянула.

– Неужели ты посетила блошиный рынок в этом наряде?

– Кто говорит о блошином рынке? Я отправилась в Нейи, чтобы повидаться с доктором Анри Артманом...

– Ты больна? – мгновенно всполошился Альдо.

– Вовсе нет: беременна! Я же сказала, что у меня для тебя подарок. Так вот, в сентябре ты получишь еще одного маленького Морозини!

Обе дамы встретили новость радостными восклицаниями, и только Альдо пробормотал:

– Ты уверена?

– Абсолютно! Винить можешь только самого себя: это нам принес карнавал. Ты помнишь бал у Брандолини?

Конечно же, он помнил великолепный Морской бал, на котором Лиза, наряженная сиреной с морской звездой из коралла и жемчужными нитями в длинных, распущенных по плечам волосах, почти весь вечер танцевала – поочередно! – с двумя мускулистыми тритонами, которым в конце концов удалось привести в ярость ее мужа, наряженного самим собой, то есть во фрак с домино цвета морской волны, расшитого водорослями из рубинов. Засим последовала памятная семейная сцена, окончившаяся пылким примирением, ибо Лиза в тот вечер была воистину неотразима.

– Почему же я должен винить одного себя? – обиженно сказал он. – Мне кажется, некоторая доля ответственности лежит и на тебе!

– Нет, нет и нет! Ты это сделал нарочно! И не поленился уведомить меня, чтобы я ни о чем не беспокоилась в течение нескольких месяцев, потому что буду сильно занята.

– Я это сказал?

– Конечно! Правда, красноречие твое несколько пострадало из-за всего того, что ты выпил, но сама цель была обозначена очень четко, – заключила Лиза со смехом.

Она уселась рядом с маркизой, а муж спросил ее:

– Но почему Артман? Он же специалист по кишечным заболеваниям...

– ...и президент общества Гинекологии и Акушерства. Вдобавок я очень люблю его, и потом, если бы я пошла на консультацию к доктору Ди Марко, вся Венеция узнала бы новость на следующий день. Я воспользовалась этим небольшим путешествием, чтобы прояснить зародившиеся у меня подозрения.

– Чудесно! – воскликнул Альдо и наконец улыбнулся. – Я так счастлив, сердце мое... Но ты уверена, что будет только один ребенок?

Лиза рассмеялась. Она сама задавалась этим вопросом, поскольку предыдущая беременность привела к рождению близнецов Антонио и Амелии, детей совершенно восхитительных, кто будет спорить, но в свои два с половиной года поставивших на уши весь дом с того самого момента, как они научились передвигаться самостоятельно. Изобретательность этих неотличимых друг от друга ангелочков с лазурными глазами и густыми темными кудрями оказалась необыкновенной и равнялась лишь их обаянию и искренности, поскольку им даже в голову не приходило утаивать какую-либо из своих проделок, которыми сами они весьма гордились. При этом они так нежно любили родителей, что применять по отношению к ним строгие меры было свыше сил человеческих. Короче, прелестные и абсолютно невыносимые дети, так что возможное появление второго дуэта заставило Морозини призадуматься.

– Ручаться нельзя, – сказала Лиза, – но Артман считает такой исход маловероятным.

– Это успокаивает! И что мы теперь будем делать?

– Я предлагаю пока что сесть за стол, – сказала мадам де Сомьер. – Уже поздно, а Евлалия будет дуться на нас три дня, если мы не воздадим должное ее гастрономическим талантам!

Обед прошел очень весело. Выпили за здоровье того или той, кто появится на свет. Альдо сиял от радости. В свое время он очень жалел, что был единственным ребенком, как, впрочем, и Лиза, поэтому ему очень нравилась мысль о создании многочисленного семейства и перспектива своего грядущего превращения в патриарха. Он почти забыл о загадочных драгоценностях мадам д'Остель, и вернула его на ристалище Мари-Анжелин, которая спросила, что он собирается предпринять после визита к мэтру Бернардо, если тот не сообщит ему ничего нового.

– Действительно, – воскликнула Лиза, – ты же сегодня утром виделся с этими людьми? Было интересно?

– Более чем! В картине есть что-то загадочное. Великолепные драгоценности, запечатленные кистью Болдини, но никто, похоже, не знает, откуда они взялись. Что касается меня, я точно знаю, что где-то видел их, но не могу вспомнить где. Я старею, счастье мое! Тревожный симптом! – добавил он с принужденной улыбкой. – И все же мне хочется это выяснить: тем самым я мог бы оказать услугу бедной молодой женщине, которая рискует лишиться наследства, весьма скромного, но для нее очень дорогого!

В глазах Лизы зажегся лукавый огонек:

– Красивая загадка и несчастная молодая страдалица! Все, что ты так любишь! Тогда отправляйся к Болдини и расспроси его. Раз он изобразил эти обольстительные камушки, значит, где-то их видел.

– Я уже думал об этом. Надеюсь, он по-прежнему живет в Париже?

– И не собирается уезжать! – подтвердила маркиза. – И даже намерен жениться!

– В его-то восемьдесят лет? – спросил Альдо, едва не задохнувшись от изумления. – Вы уверены?

– Газета «Фигаро» уверена! А почему бы и нет? Для счастья любой возраст хорош.

– Кстати, – вмешалась Лиза, – что представляют собой эти драгоценности?

– Крест и пара серег. Я попробую нарисовать их, – сказал Морозини. – Ангелина, у вас наверняка найдется листок бумаги и карандаш? Ведь вы рисуете не хуже Дюрера!

Комплимент доставил удовольствие – особенно вкупе с именем художника, произнесенным на итальянский манер, что очень нравилось старой деве.

– У меня есть кое-что получше!

Она вышла и через минуту вернулась, протянув Альдо великолепный – в цвете! – рисунок.

– Почему же вы сразу мне его не показали? – удивленно спросил Альдо.

– Я хотела, чтобы вы увидели драгоценности на портрете. И познакомились с бедной Виолен!

– Какое романтическое имя, – кисло произнесла Лиза. – Оно ей действительно подходит?

– В общем, да, – нехотя ответил ее муж. – Гораздо больше, чем ревность такой дивной женщине, как ты! Ну-ка, посмотри!

В сфере, имеющей отношение к историческим камням, молодая женщина обладала познаниями почти столь же обширными, как ее супруг. Впрочем, она буквально купалась в драгоценностях с детства, поскольку ее отец, банкир из Цюриха Морис Кледерманн, владел одной из самых крупных коллекций в Европе. Внимательно изучив рисунок, она рассмеялась:

– Ты прав, Альдо, либо ты стареешь, либо слишком много работаешь!

– Неужели ты их узнала? Где они? Быть может, у твоего отца?

– Я знаю не больше тебя, где они сейчас, но вот где мы их видели, могу тебе сказать: у нас!

– У нас?

– Вот именно! Разумеется, не в доме Морозини, но в Венеции. В герцогском дворце! Ну, вспоминай же! Портрет Бьянки Капелло, который Флоренция преподнесла дожу Никколо да Понте, желая отблагодарить его за роскошные драгоценности, подаренные по случаю ее свадьбы с великим герцогом Франческо Медичи. Это произошло вскоре после пожара, почти уничтожившего Дворец дожей вместе с самыми прекрасными картинами Тициана. И Медичи, узнав, что Тинторетто и Веронезе трудятся не покладая рук, чтобы вновь украсить его, приказал изобразить свою Бьянку в этих драгоценностях, желая внести свой вклад в реставрацию.

– Ты совершенно права! – вскричал Альдо, ударив кулаком правой руки в ладонь левой. – Никколо да Понте пошел на большую жертву, подарив Флоренции этот гарнитур, ведь ему так нужны были деньги. Одновременно он провозгласил «Любимой дочерью Светлейшей республики» ту самую женщину, которую в течение многих лет преследовали как шлюху и убийцу. Но дипломатические отношения дороже, не так ли? На сей раз, сердце мое, приключение становится по-настоящему захватывающим. Всем пока!

Не дожидаясь кофе и даже ни с кем не попрощавшись, Альдо ринулся за шляпой, перчатками и первым такси, которое попадется ему на глаза. Изумленные женщины молча взирали на это стремительное бегство. Первой придя в себя после долгой паузы, Лиза произнесла:

– Я спрашиваю себя, не лучше ли мне было промолчать! Я сама подала ему сигнал к охоте!

– Неважно, каким образом это произошло, – сказала мадам де Сомьер, – он все равно обнаружил бы этот секрет! Вы всего лишь ускорили ход дела, моя милая!

– А по-моему, это потрясающе! – с воодушевлением вскричала План-Крепен и в экстазе молитвенно сложила руки. – Нам вновь предстоит пережить одно из захватывающих приключений, столь благодетельных для ума...

– ...и столь пагубных для всеобщего спокойствия! – закончила фразу старая дама.

– Кто может пожелать спокойствия, когда речь идет...

– Обо мне, например, – жалобно сказала Лиза. – Когда я носила близнецов, то не меньше шести раз оказывалась на грани самоубийства, пока Альдо и наш дорогой Адальбер скакали во всех направлениях, разыскивая два зеленых камушка, испарившихся из Иерусалима! В этом не было ничего захватывающего!

– О, я об этом не забыла, – вздохнула Мари-Анжелин. – Как мне хотелось тогда, чтобы и мы остались там! Но пришлось уехать! – добавила она, выразительно взглянув на маркизу.

Мадам де Сомьер, ухватив свою трость за хрустальный набалдашник, концом ее ткнула свою чтицу в плечо:

– Довольно бредить, План-Крепен! Даже Альдо способен угомониться. Особенно зная, что наша Лиза находится в положении, которое в прежние времена называли интересным!

– Это вы грезите, тетя Амели! Держу пари, что это увлекает его куда меньше, чем побрякушки Бьянки Капелло!

– Разумеется, нет! – со смехом отозвалась маркиза. – И пари с вами заключать не буду, потому что боюсь проиграть. И все же этот мужчина без всякого сомнения обожает вас.

– Если бы я в этом хоть на секунду усомнилась, пальцем не пошевелила бы, чтобы подарить ему еще одного наследника, – сказала Лиза, наливая себе вторую чашку кофе. – Но, боюсь, не удастся мне потолстеть! По крайней мере, сейчас! Хотя два лишних килограмма у меня уже есть! – с грустью заключила она.

Глава II СТРАННАЯ ИСТОРИЯ

Посетив нотариуса, Морозини не узнал ровным счетом ничего нового. Мэтр Бернардо принял его с изысканной любезностью крючкотворов старой школы, которые с давних пор привыкли безошибочно определять социальный статус своих посетителей. Даже не имей Альдо княжеского титула, мэтр сразу понял бы, с кем имеет дело. Тем более что фамилия Морозини кое-что ему говорила.

Обменявшись с гостем протокольными приветствиями у дверей, он подтвердил, что никогда не держал в руках и даже не видел пресловутый гарнитур.

– Хотя я много раз пытался это сделать, – вздохнул мэтр Бернардо, разводя холеные руки в знак разочарования, – но стоило мне заговорить об этом с мадам д'Остель, как она заявляла, что столь дорогие драгоценности следует скрывать от людей, что она покажет их мне в нужное время, что торопиться нам некуда... И все это с очень странной, я бы сказал, насмешливой улыбкой, которая, по правде говоря, мне весьма не нравилась. В общем, я ничего не сумел вытянуть из нее. А теперь она умерла, и больше никто не знает, где же эти камни!

– А слуги-наследники?

– Нет, что вы! Я с ними поработал, как выражаются в полиции. Это славные, простые люди, очень удрученные истериками господина Достеля. «Что могли бы мы сделать с подобными вещами? – сказал мне Проспер, муж. – Да нас бы убили, если бы мы оставили их себе!»

– В общем-то, он прав, но если бы драгоценности перешли к мадам Виолен д'Остель, опасность угрожала бы уже ей.

– . В любом случае баронесса сначала вручила бы их мне. Нет, поверьте, когда Проспер и его жена клянутся, что никогда их не видели, они говорят чистую правду. Я в этом абсолютно убежден.

– Это еще более удивительно! Ведь баронесса должна была надеть их, перед тем как позировать Болдини?

– Конечно. Но обычно она хранила их в футляре. В таких вещицах среди бела дня не показываются. Даже в автомобиле это небезопасно.

– Хорошо! Оставим это пока! Прямо от вас я пойду к художнику и расспрошу его. Это мой давний друг. Но ответьте мне еще на один вопрос. Знаете ли вы, откуда или от кого достался этот гарнитур мадам д'Остель?

– Да. Она сказала мне, что драгоценности ей подарил один поклонник в те времена, когда она пела на европейских оперныхсценах.

– Поразительная щедрость! Она когда-нибудь выступала в Америке?

– Нет. Она боялась моря, после того как едва не погибла во время шторма, хотя пересекала всего лишь Па-де-Кале. Что уж говорить об Атлантике!

– Мне говорили, что она была итальянкой?

– Да. Из Феррары.

– Как и Болдини! Очень занятно! Но я, наверное, отнял у вас слишком много времени, мэтр?

– Вовсе нет! Говорить с вами – одно удовольствие! Если я правильно «понял, вы собираетесь заняться поисками?

– А что бы вы сделали на моем месте? Я люблю подобные загадки, – с улыбкой произнес Морозини.

– В таком случае, искренне желаю вам решить ее... и если бы я посмел...

– Продолжайте...

– Нет, это бесполезно! Простите меня. Если вы найдете эти драгоценности, газеты только об этом и будут писать...

– ...если сумеют получить информацию! Не беспокойтесь! Если удача мне улыбнется, я сразу же дам вам знать. Взамен прошу вас присмотреть за Эвраром Достелем! Он обещал не продавать ничего из маленького наследства своей жены, пока не получит известия от меня, но я ему совершенно не доверяю!

– Я тоже! А вот она – трогательное создание. Я сделаю все, что в моих силах...

Великий художник жил по адресу бульвар Бертье, 41, в розовом доме, верхний этаж которого занимала мастерская. Подобно соседним, этот квартал, возведенный на месте бывших городских укреплений, приютил целую колонию людей искусства. Морозини уже бывал здесь, но на этот раз подумал, что сегодня ему не избежать железной дороги, на этот раз расположенной поблизости ветки Париж – Сен-Лазар, периодически выплевывающей в окружающее пространство тучи угольной пыли... Болдини провел в этом квартале несколько десятилетий своей жизни, и самые красивые женщины мира приходили позировать в комнату со стеклянной крышей, откуда можно было увидеть только небо.

Будучи завсегдатаем, Морозини поднялся на крыльцо, позвонил в дверь и стал ждать. Через какое-то время одно из окон распахнулось, из него высунулась голова мужчины в фуражке и в круглых очках на длинном носу. Ворчливый голос осведомился:

– Кто там?

Затем, когда Альдо снял шляпу и отступил на шаг от стены, художник воскликнул:

– О! Какой приятный сюрприз! Морозини?

– Да, мэтр. Это я!

– Подождите! Я сейчас спущусь и открою вам! Служанка ушла за покупками.

Через несколько секунд дверь открылась и на пороге появился маленький коренастый человек, уже очень пожилой и с первого взгляда походивший на бульдога, но, присмотревшись внимательнее, можно было обнаружить, невзирая на морщины и поредевшие усы, прежний гордый профиль, насмешливый рот, прямой нос и глаза... Вот глаза действительно утратили свой ярко-карий цвет и поблекли. Но сейчас лицо художника лучилось от радости. Обняв гостя с подлинно итальянским пылом, он воскликнул:

– Поистине, это сердце мое узнало вас, ибо зрение мое, увы, потеряло былую остроту. Быть может, это произошло потому, что я думал о вас...

– Какая неожиданная честь! Неужели вы обладаете еще и даром двойного зрения?

– Мне хватило бы одного, но только хорошего! Я почему-то надеялся, что вы придете, а по какой причине, скажу позже. Вы давненько ко мне не заглядывали!

– Должно быть, года три-четыре. Я очень хотел навестить вас в прошлом году, но...

– Вы были слишком заняты. Газеты сообщили мне о ваших столкновениях с русскими, о жемчужине Наполеона и обо всем прочем.

В квартире на первом этаже, где обитал художник, комнат было немного: гостиная и спальня, но весь ансамбль радовал глаз. Помимо картин и рисунков, развешанных на всех стенах, здесь было много цветов, главным образом роз, чей аромат проникал повсюду. Однако памятный Альдо беспорядок заметно уменьшился.

– Похоже, у вас превосходная служанка! – сказал Альдо.

– Неплохая, но цветы – дело рук Эмилии. Она украсила мои последние дни, а поскольку вы не знаете, кто такая Эмилия, я расскажу вам о ней: примерно три года назад ко мне пришла взять интервью молодая журналистка из туринской «Газзетта дель Пополо», и я оставил ее при себе. О, не подумайте ничего дурного. Просто мы сразу прониклись самыми нежными чувствами друг к другу...

– Как мне сказали, вы подумываете жениться на ней?

– Да. Это выглядит смешно, не так ли?

– Будь это кто-нибудь другой, быть может! Но только не вы! У необыкновенного человека – необыкновенная жизнь.

Они вошли в спальню художника, где тот охотно проводил время, когда не работал в мастерской. Это была красивая комната в английском духе, где кровать – очень красивая, в стиле ампир, не слишком большая, с восхитительным голубым покрывалом – не навязывала своего присутствия. Зато на белом мраморном камине бросался в глаза великолепный бюст кардинала. Это была работа Бернини, создавшего нарочито высокомерный образ, в котором ничто не напоминало о христианском смирении. Кардинал из рода Медичи походил на мушкетера, по ошибке надевшего не ту шляпу! Альдо рассматривал его с удовольствием, равно как и яркий портрет молодой женщины в белом муслиновом платье, висевший напротив кровати.

– Ваша нареченная мирится с такими свиданиями в ее отсутствие? – спросил Морозини, взяв рюмку с отменным коньяком, которую художник налил по собственной инициативе. (Это был любимый коньяк Морозини, а Болдини обладал прямо-таки несокрушимой памятью.) – Она не ревнует?

– Не больше, чем ревновала бы моя дочь. Видите ли, Морозини, поначалу я думал удочерить ее, но в Ферраре у меня осталась семья, и это усложняло дело. Выйдя за меня замуж, она станет моей наследницей, и я обеспечу ее на всю оставшуюся жизнь. Такой же способ выразить любовь, как и все прочие...

– Отнюдь не самый плохой! Это очень похоже на вас. Сверх того, я убежден, что она вас любит, ведь обаяние ваше остается по-прежнему неотразимым.

Это был не комплимент, а констатация факта. Всю свою жизнь Джованни Болдини обожал женщин – и лошадей, которые нередко отвечали ему взаимностью, настолько силен был исходивший от него магнетизм.

– Она так мила, что позволяет мне в это верить, – улыбнулся художник, – но я этим не злоупотребляю. Эмилия окружила меня нежным вниманием, что бесконечно ценно для меня сейчас, когда силы мои тают.

– Ваши силы тают? Бросьте! Вы умрете стоя! Какая красавица вдохновляет вас в этот момент?

– Я сейчас портретов не пишу. Зрение мое слабеет, и работаю я теперь только углем. – Внезапно сменив тон, он вдруг спросил в упор: – Почему вы никогда не заказывали мне портрет вашей жены?

Морозини покраснел.

– Я бы никогда не осмелился. Самые знатные дамы осаждают, вас своими мольбами, и есть такие, которые просят написать их еще раз. Сколько вы сделали портретов Луизы Казати?

Болдини скупо улыбнулся:

– Несколько... если считать и копии! Я не устоял перед искушением и переделал для самого себя ее портрет девятьсот девятого года.

– Тот самый, где она, одетая в черное, держит за бриллиантовый ошейник черную борзую, и на этом фоне выделяются только ее белые длинные перчатки, букет пармских фиалок и само лицо! Ей было тогда двадцать пять лет... и она была изумительна. Но если вы хотите получить Лизу, это еще не поздно сделать, при условии, что вы поторопитесь! Она сейчас в Париже...

– И вы не взяли ее с собой? – подскочил художник. – Приведите ее немедленно!

– Боже мой! Я не ожидал такого взрыва энтузиазма. Правда, я всегда знал вас как человека безудержного, но пока, дорогой мэтр, соблаговолите потерпеть и разрешите мне поговорить с вами о другом портрете.

– Каком?

– Баронессы д'Остель!

Внезапно Болдини расхохотался, и в смехе этом прозвучала юношеская веселость. Его прекрасный басовитый голос неожиданно стал звонким.

– Я не думал, что сумею так позабавить вас, друг мой! – с некоторым удивлением произнес Морозный. – Вы знаете, что она умерла?

Художник, слегка успокоившись, снял очки, чтобы вытереть глаза, и налил в рюмку гостя вторую порцию чудесного «Наполеона».

– Действительно, это совсем не забавно, а смеюсь я от радости, что сбылась моя надежда привлечь внимание какого-нибудь эксперта к написанному мною. И что этим экспертом оказались вы! Это настоящее счастье! И еще утешение!

– Почему?

– Я скажу вам потом. О чем вы хотели узнать?

– О том, что ваша модель сделала с драгоценностями, в которых позировала. Я имею в виду не ожерелье, а крест и серьги Бьянки Капелло!

– Вы их опознали? Браво! Впрочем, поскольку это вы, я не удивляюсь.

– Опознал их не я, а Лиза. Она вспомнила портрет, который находится в Венеции. Но, если я правильно понял, драгоценности эти вам знакомы?

– Да. Я видел их до того, как стал писать портрет.

– Тогда вы должны знать, каким образом они стали собственностью мадам д'Остель?

Улыбка Болдини на мгновение превратилась в ухмылку фавна.

– Но они никогда не были ее собственностью, – мягко сказал он.

– Как?

– Вы слышали. Эти драгоценности никогда ей не принадлежали. По правде говоря, она впервые увидела их на портрете. Впрочем, они ей страшно понравились.

Альдо встал, чтобы получше рассмотреть ухмылку кардинала Бернини. Обернулся он, сдвинув брови.

– Вы смеетесь надо мной, мэтр?

– Вовсе нет! Добавлю, что на вашем месте я реагировал бы точно так же. Мы оба итальянцы, и Феррара не так далеко от Венеции. А теперь оставьте Медичи в покое и присядьте! У вас слишком высокий рост, и у меня начинается головокружение!

Вот, так будет лучше! – добавил он, когда Морозини исполнил его просьбу. – Я хочу рассказать вам одну историю, и, надеюсь, она вас заинтересует...

– При такой-то преамбуле? В этом нет никаких сомнений. Продолжайте!

– Ну, так я начну с Олимпии Кавальканти, иначе говоря, мадам д'Остель. Она из Феррары, как и я, и детьми мы жили с ней на одной улице. Когда мы встретились много лет спустя, она стала знаменитой, я тоже. Она была необыкновенно красива, знаете ли...

– Это видно по ее портрету. Когда вы его написали?

– Примерно три года назад. Добавлю, что я давно хотел написать ее – мы были тогда довольно близки! – но ей вечно не хватало времени, а потом мы потеряли друг друга из вида. До того вечера, когда она пришла ко мне с просьбой сделать, наконец, ее портрет. Признаюсь вам, я заколебался...

– Потому что она постарела, а вы любите только молодых?

– Пожалуй, да, впрочем, она сохранила многое от былой красоты, и перед ее яркой личностью моя кисть все же не устояла. Особенно когда она сказала мне, что хочет быть изображенной в великолепных драгоценностях, которых не могла иметь в лучшие свои времена. Я подумал сначала, что она желает остаться после смерти в роскошном облике, идеализированном благодаря магии чудесных камней.

– И это оказалось не так?

– Да, не так. Я это не сразу понял, но в конечном счете она призналась мне, что у нее есть племянник-наследник, которого она терпеть не может еще и потому, что он, женившись на очаровательной молодой женщине, сделал ее несчастной. Поэтому она решила завещать ему свой портрет и свои драгоценности при условии, что последние перейдут в собственность жены. В сущности, она желала привести в ярость этого скаредного мозгляка. Вот ее слова: «Знаю, что Виолен будет очень рада носить то, что я оставлю ей на самом деле, а он, надеюсь, лопнет от злости или же его хватит удар. Гарпагон невинное дитя по сравнению с ним, и он перевернет небо и землю, чтобы узнать, куда подевался бесценный гарнитур». Вот тогда я и согласился писать ее...

– Но ведь она рисковала усугубить трудности Виолен?

– Нет, поскольку в том случае, если она уйдет из жизни, не оставив детей, драгоценности перейдут в собственность одной из благотворительных организаций.

– Иными словами, она не имеет права распоряжаться ими по своему усмотрению? Следовательно, мсье Достель солгал мне... и, возможно, нотариус тоже! Продолжайте!

– Я согласился, но в некотором роде сменил прицел. Ведь я намеревался запечатлеть на своем полотне украшение из рубинов и алмазов, как меня и просили, но мне пришла в голову мысль, что я получил возможность реализовать давнишнюю мечту, наведя молнии Правосудия на след убийцы.

– Я не принадлежу к судейскому сословию, и молнии Правосудия, как вы выражаетесь, мне недоступны.

– Да, но вы, без всякого сомнения, обладаете самым тонким нюхом во всем, что имеет отношение к знаменитым камням. Если бы вы не зашли ко мне, я бы сам написал вам... Вот почему вместо никому не ведомого гарнитура я изобразил Олимпию в прославленных драгоценностях Флорентийской колдуньи!

– Во Флоренции сказали бы, что она скорее Венецианская колдунья, – заметил Морозини и после паузы добавил: – Иными словами, вы видели их с такого близкого расстояния, что смогли в точности воспроизвести их на картине, но вы не знаете, где они, поскольку упомянули об убийце. О том, кто завладел ими, как я полагаю.

– Ваши предположения верны, и теперь я должен перейти к другой истории, гораздо более мрачной...

Послышался звук открывшейся и тут же захлопнутой входной двери. Художник осекся и заговорил гораздо тише:

– Если это Этьенетта, горничная, мы можем продолжать. Если же Эмилия, побеседуем в другое время. Ни за что на свете я не хочу впутывать ее в эту историю! Она мне слишком дорога, а дело может оказаться опасным...

Это была Эмилия. Через мгновение она появилась в алом костюме, подчеркивавшем ее красивую фигуру, в светло-сером шарфе в тон перчаткам и в маленькой круглой фетровой шляпке на густых темных волосах, к которым явно не прикасались преступные ножницы парикмахера. Как истинный обожатель женщин, Болдини ненавидел круглую стрижку «под мальчика», лишавшую их самого прекрасного из всех украшений. Вдобавок такая прическа совершенно не подходила бы к овальному лицу счастливой мадонны, каким обладала вновь пришедшая, чей встревоженный взгляд тут же обратился на склонившегося перед ней гостя.

– Князь Морозини, дорогая Эмилия, – представил его художник. – Кажется, я говорил вам о нем не меньше десяти раз?

Молодая женщина быстро положила на столик перевязанную розовой ленточкой коробку из кондитерской и протянула Альдо руку в перчатке, которую не стала снимать, чтобы не создавать излишней суматохи.

– Как минимум! – подтвердила она с улыбкой, по-детски трогательной и простодушной. – Очень рада познакомиться с вами, князь! Я отнесу это Этьенетте и попрошу ее приготовить чай, – добавила она, вновь взяв коробку с пирожными и окинув ее оценивающим взглядом хозяйки дома, которая не ожидала гостей и опасается, что угощения не хватит на всех. Болдини засмеялся:

– Этьенетта еще не вернулась, и я совсем не хочу пить чай. Не беспокойтесь так, Эмилия! Все у нас хорошо!

– Тогда я вас оставлю?

– Нет, это я оставлю вас, – сказал Морозини, одарив ее самой ослепительной из своих улыбок. – Мне нужно идти. Что же касается дела, о котором мы говорили, – продолжил он, обращаясь к Болдини, – нам стоило бы обсудить его без спешки. Завтра, если вы свободны, дорогой мэтр? Мы могли бы пообедать вместе, к примеру, в «Ритце»?

Глаза художника сверкнули прежним блеском за стеклами очков. Было видно, что он очень рад приглашению.

– Прекрасная мысль! Я не был там уже несколько месяцев!

– Может быть, вы предпочитаете «Максим»?

– О нет! В полдень так скучновато, а вечером для меня слишком поздно! Что вы хотите, я становлюсь чем-то вроде старой развалины, которую правительства разных стран украшают орденами, но никуда больше не приглашают! Вы придете с княгиней? – добавил он, не желая отказываться от своих намерений.

– Деловой обед не допускает женского присутствия, – мягко возразил Альдо. – Вы увидитесь с ней позднее.

Радость, осветившая лицо художника, померкла, словно под набежавшим облачком:

– Позднее? Боюсь, друг мой, как бы это не оказалось слишком поздно для меня! Возможно, мне лучше и не встречаться с ней? Мучительно сознавать, что я уже не способен передать на полотне ее красоту! Эта разновидность бессилия даже хуже, чем все остальные, и появляется она тоже с возрастом...

В голосе художника звучала настоящая боль, поразившая Морозини. Неужели Болдини так постарел? Или так болен? Бесконечно грустно было слышать, как он говорит о бессилии, ведь его сексуальные аппетиты были хорошо известны, а его модели – за редчайшим исключением! – были уверены, что он непременно попытается затащить их в постель. Неужели веселого фавна так тяготил возраст или он использовал это сравнение с целью показать, как его больше тревожит упадок неистового таланта?

– Ну-ну, – сказал Морозини художнику, который провожал его до двери. – Когда готовишься жениться на столь красивой женщине, черным мыслям предаваться грешно. Вам достаточно простого карандаша, чтобы на бумаге возникли невероятные отблески красоты! Вы – как феникс, который всегда возрождается из пепла. До завтра...

Высматривая такси, Альдо подумал, что в отношении любого другого это был бы явный перебор, но Болдини родился, как и он сам, под солнечным небом Италии, где люди с неподражаемой грацией преувеличивают все события повседневности. Не худший способ поднять жизненный тонус, и в данном случае наградой ему стала улыбка художника.

Он убедился, что полностью достиг своей цели, на следующий день, когда Болдини, опираясь на трость с янтарным набалдашником, торжественно вошел в холл «Ритца» на Вандомской площади. Альдо едва узнал его. Из вчерашнего кокона в фуражке и шерстяной кофте явилась на свет великолепная серо-черная бабочка, в одеянии которой была продумана каждая деталь – и безупречно сшитый костюм, и серая продолговатая жемчужина на черном шелковом галстуке, и ослепительно белый воротничок с загнутыми краями, и бутоньерка с розеткой ордена Почетного легиона, а также знаками отличия кавалера итальянской Короны, и изящные золотые запонки. Даже лихо закрученные тонкие усики обрели прежний победоносный вид. Словом, подлинное возрождение!

Эта героическая попытка совершенства внешнего облика была вознаграждена удивленными и вместе с тем радостными приветствиями – великий художник уже давно не бывал в свете! – многих посетителей ресторана и приемом, которым почтил его прославленный Оливье Дабеска, всемогущий метрдотель «Ритца». Встретив обоих мужчин у порога, он проводил их к одному из лучших столиков с видом на сад.

– Ваш визит для нас честь, увы, слишком редкая, мэтр, но тем большее удовольствие видеть вас снова!

– Я теперь почти не выхожу, дорогой Оливье, и только по настоянию князя Морозини выполз из своей норы. Но признаюсь, что я счастлив оказаться вновь в этом прекрасном заведении и воздать должное его кухне.

– К примеру, нашему фаршированному морскому языку под соусом ампир?

Художник расхохотался и словно обрел утраченную юность:

– Ну и память у вас! – вскричал он, окинув элегантный и украшенный цветами зал прежним взглядом победителя.

– Не только у Оливье прекрасная память, – сказал Морозини, беря предложенное ему меню, – я заметил двух или трех красивых женщин, которые глядят на вас с явным вожделением. Не сомневайтесь, они знают, кто вы такой...

Ошибиться в этом было невозможно. С появлением художника многие изящные дамы явно оживились. Начались оживленные перешептывания, прекрасные глаза заблистали при мысли о магических портретах, тайной которых обладал этот человек.

Женщины представляли себя на месте герцогини Мальборо, княгини Бибеско или принцессы Анастасии Греческой, мужчины не без зависти вспоминали величественное изображение Верди и совершенно потрясающее – Робера де Монтескью.

– Вам нужно лишь выбрать, если вы сами не против, – шепнул Альдо, радуясь этому маленькому триумфу художника, но тот с улыбкой отверг предложение:

– Если я еще способен создать великую картину, позировать мне будет ваша жена или вы оба? Напомните мне, чтобы я показал вам «Прогулку в лесу», где запечатлены супруги Лидиг. Я очень люблю это полотно, которое пришлось переделывать после их развода, поскольку ни один из них не пожелал сохранить изображение другого...

– И вы считаете это ободряющим примером? Рисуйте Лизу, если хотите, но я на это не пойду!

– Маловерный!

Наслаждаясь икрой и знаменитым морским языком под соусом ампир, Морозини предоставил своему визави возможность вновь погрузиться в столь приятную для него атмосферу, поскольку знал, что тема для разговора у них всегда найдется. За тушеной бараниной побеседовали о лошадях, которых мэтр любил едва ли не меньше женщин, и лишь когда подали кофе вместе с выдержанным арманьяком в низких хрустальных бокалах, Альдо решил приступить к главному сюжету.

– Быть может, теперь вы расскажете мне о драгоценностях Колдуньи? – вздохнул он. – Мне не терпится узнать, где и когда вы их видели?

Болдини поднес к длинному носу бокал с темно-золотистым напитком, ноздри его дрогнули, и он закрыл глаза, чтобы полнее ощутить божественный аромат.

– Много лет назад я отправился на Сицилию по приглашению князя Ганджи и провел несколько дней в его изумительном дворце в Палермо. Вы хорошо знаете Палермо, князь?

– Более или менее! Сицилия, подобно Венеции, представляет собой замкнутый мир, враждебный нам, северянам. Однако к Палермо я питаю слабость. Этот город, насыщенный запахами буйной растительности, ухитряется быть средневековым и одновременно мавританским на острове, где всегда преобладало греческое искусство. У меня сохранилось ощущение, будто я попал в сказку «Тысячи и одной ночи», по недоразумению ожившей на другом берегу.

– У вас острый глаз, и вы совершенно правы. В этих фантастических дворцах, окруженных сказочными арабскими садами, течет очень странная жизнь и порой происходят события невероятные. В качестве примера я избрал костюмированный бал, устроенный одним дворянином на изумительной вилле Багерия по случаю помолвки с молодой флорентийкой, идеально красивой девушкой, которую звали Бьянка Буэнавентури. Темой бала был Ренессанс, и мне редко удавалось видеть столь прекрасное празднество. Сады с фонтанами и водопадами, освещенными тысячами маленьких огней, создавали атмосферу тайны, подчеркивали пышность костюмов, источали ароматы, где запах роз и апельсиновых деревьев смешивался с запахом мирта и всех растений Востока. Это была гигантская благоухающая курильница под темно-голубым небом, усеянным сверкающими звездами, или огромный букет цветов. По саду непринужденно прогуливались люди в роскошных одеяниях, которые, надев их, словно бы сменили кожу. Невидимые музыканты негромко наигрывали на скрипках и арфах нежные мелодии, пришедшие из глубины веков, и у всех возникло впечатление, будто мы принимаем участие в неком балете, поставленном бесплотным режиссером, который звуком рожка заставил нас устремиться в украшенный зеленью зал, где ужину должна была предшествовать церемония вручения кольца невесте. Ее никто еще не видел, и я признаюсь вам, что, когда она вошла, у меня пресеклось дыхание!

– У вас? Художника, создавшего портреты незабываемых женщин?

– Это слишком сильно сказано. Незабываемыми я бы их не назвал – за редчайшими исключениями. Но ту женщину я не забуду никогда. Она была в изумительном платье шестнадцатого века из белого атласа, переливающегося золотом, из широкого ворота, словно цветок из вазы, поднималась лебединая шея, чистое лицо обрамляли густые золотистые волосы, под тяжестью которых голова слегка клонилась назад, что делало еще более прекрасными ее глаза, самые темные и самые бархатные из всех, какие я когда-либо видел. Настолько они были великолепны, что почти затмевали драгоценности: длинный крест на простой шелковой ленте, покоившийся на почти полностью открытой груди! И серьги, которые мне незачем описывать, потому что вы уже видели их вчера.

– Эти драгоценности принадлежали ей? Вы сказали, что ее звали Буэнавентури – как юношу, который похитил Бьянку Капелло из Венеции и был впоследствии убит?

– Они действительно принадлежали ей, но лишь с того самого вечера: накануне праздника жених Дарио Павиньяно собственноручно украсил ими свою невесту, а в момент обручения просто надел на палец кольцо с огромным рубином, которым вы также могли восхититься. Но не спрашивайте меня, каким образом оказался у него этот гарнитур. Была ли это семейная реликвия или он купил эти драгоценности? Он был очень богат...

– Я склонен принять семейную версию. Или же они были куплены тайно... Впрочем, на Сицилии возможно все. Несомненно, это самая таинственная и самая непредсказуемая часть нашего королевства. Неважно, каким образом они стали собственностью новой маркизы Павиньяно...

– Если бы это было так, я никогда не позволил бы себе украсить ими шею Олимпии д'Остель. И вы еще не услышали конец этой истории. После обмена кольцами и ужина празднество продолжало идти своим чередом, не теряя своей гармонии и веселья. Каждый сознавал, что видит подлинно счастливую пару, которая через месяц скрепит свой союз священными узами брака. Они идеально подходили друг к другу, хотя Павиньяно был старше невесты на два десятка лет. Но он отличался изумительной красотой, и не было никаких сомнений, что оба они горячо любят друг друга. Затем начался бал, который продлился до рассвета, ибо все присутствующие предавались развлечениям, не помышляя о сне.

– Но что-то прервало веселье?

– О да! Жуткая драма.

Болдини поставил на стол хрустальный бокал, который согревал в своих ладонях, и Альдо увидел, как его руки судорожно дрогнули. Художник потупился и заговорил глухим голосом:

– Танцы продолжались около часа, когда жуткий крик пронзил атмосферу этой сладостной ночи и положил конец празднеству: одна влюбленная парочка, искавшая уединения возле фонтана посреди круглой площадки, окруженной густыми зарослями тиса, внезапно обнаружила невесту, лежавшую в луже крови. Ей перерезали горло, и, разумеется, на ней не было уже ни креста, ни сережек, которыми некогда владела Strega[76]. Лишь обручальное кольцо с рубином осталось на пальце...

– Какой ужас! – выдохнул Морозини вместе с сигаретным дымом. – Убийцу нашли?

– Да и нет. В этом преступлении обвинили Павиньяно.

– Но это же бессмысленно! Человек обожает свою невесту, устраивает в ее честь одно из таких празднеств, которые можно увидеть лишь раз в жизни, дарит ей королевские драгоценности и, находясь на вершине счастья, убивает, чтобы забрать то, что сам вручил? Быть может, несчастный помешался?

– Никто не смог бы сказать, поскольку обнаружить его не удалось. Он исчез; не оставив никаких следов, словно был вознесен на небо или же поглощен бездной. Больше его никто никогда не видел.

– Но ведь было же расследование, суд, наконец?

– Расследование тайное, суд без обвиняемого. Никто из тех, кто присутствовал на празднестве, не желал быть замешанным в это чудовищное дело. Кроме того, у девушки не оказалось родных, а Павиньяно не оставил наследника, так что некому было тормошить полицию с целью завладеть имуществом... на которое государство наложило секвестр. Да и потом, вы же знаете, какой силой обладает мафия на Сицилии. Газетам заткнули рот и передали дело в архив, после того как Павиньяно был заочно приговорен к смерти!

– И вы промолчали, подобно всем остальным? Это не похоже на вас!

– Не совсем так, поскольку я изобразил на картине пропавшие драгоценности. Вследствие чего стал получать письма с угрозами, как, наверное, и другие участники бала. И все-таки мне удалось увидеть еще раз гарнитур Бьянки Капелло, – добавил художник, не отрывая взгляда от собеседника, чтобы оценить его реакцию.

Она оказалась именно такой, как он ожидал. Прикрыв глаза и с наслаждением потягивая арманьяк, Морозини едва не поперхнулся коньяком, закашлялся, побагровел, поспешно схватил стакан с водой, которая постепенно вернула ему нормальный цвет лица. Болдини не удержался от смеха:

– Простите! Я не ожидал такого эффекта.

– Уж если говорить об эффектах, вы умеете их преподносить! Великое искусство! Где же вы снова увидели драгоценности?

– В Лондоне, в конце двадцать первого года. Не знаю, известно ли вам это, но я скрывался там в самом начале войны, пока не выбрал в качестве окончательного убежища Ниццу. В Англии у меня осталось несколько друзей, и в День святого Сильвестра один из них предложил мне пойти в «Ковент-Гарден», где Тереза Солари должна была петь Тоску. Признаюсь вам, я был в восторге: я всегда обожал Солари и особенно в этой, просто созданной для нее, роли. Но в тот вечер она превзошла саму себя полнотой и силой чувств, не доступной прежде даже ей...

– Подождите! Ведь именно тогда она и разбилась?

– Не разбилась, а была убита. Некая преступная рука открыла люк под матами, на которые она приземлялась, после того как в соответствии с ролью кончала с собой, бросившись с крепостной стены замка Святого Ангела. В нужный момент маты убрали, и несчастная провалилась в подвал театра.

– Да, это так. Пресса писала, что убийца хотел завладеть ее драгоценностями. Как все великие певицы, она надела одно из собственных украшений...

– Да, но нигде не было сказано, что речь идет о гарнитуре Бьянки Капелло. Мне хватило беглого взгляда, чтобы узнать его, и во время представления я не сводил с него бинокля. Вам не стоит объяснять, как тяжело мне было видеть эти кровавые камни на груди такой великой певицы.

– Убийцу схватили?

– Насколько я знаю, нет, хотя полицейский, который вел это дело, был отнюдь не новичок! Весьма странная птица, скажу вам! В своем неизменном широкополом плаще грязно-желтоватого цвета он походил на летучую мышь.

– Главный суперинтендант Гордон Уоррен. Я прав? – с широкой улыбкой осведомился Морозини.

– Вы его знаете?

– Ваше описание изумительно. Мы с моим другом Видаль-Пеликорном прозвали его Птеродактилем. Как видите, вы недалеко ушли от нас. После первого знакомства... скажем так, весьма неприятного, он стал нашим лучшим другом. Но меня удивляет, что он закрыл следствие, не добившись результата. Наряду со своим французским коллегой комиссаром Ланглуа это один из наиболее цепких и упорных полицейских из тех, что мне известны. Настоящий профессионал, которому поручают вести самые деликатные дела.

– Я не говорил, что он прекратил расследование, а сомневаться в его профессиональных качествах было бы дурным вкусом. Но когда я вернулся во Францию, следствие застряло на мертвой точке... или же английская полиция просто не сочла нужным информировать такого иностранца, как я? В любом случае, большой симпатии ко мне никто не испытывал.

В этом Морозини ничуть не сомневался. Пристальный взгляд желтых глаз Уоррена во время бурного начала их отношений забыть было невозможно. Согласно критериям суперинтенданта, великий Болдини с его итальянской болтливостью и одновременно несколько пренебрежительным высокомерием подпадал под категорию сомнительных иностранцев, не заслуживающих доверия. Вместе с тем имело смысл наведаться в Лондон, чтобы поговорить с Птеродактилем по душам, и Альдо уже начал обдумывать эту интересную мысль, когда обнаружил, что внимание художника переключилось с него на пару, которую Оливье Дабеска с трагической миной провожал к одному из столиков в центре зала, после того как мужчина властным жестом отверг предложение разместиться в глубине. Несомненно, он желал, чтобы весь ресторан любовался его спутницей. И она поистине того заслуживала! Восхитительная молодая блондинка с темными глазами, цвет которых колебался между синим, темно-зеленым и черным, одетая в превосходный черный костюм с норковым манто, чье авторство не вызывало сомнений – стиль одного из великих кутюрье угадывался за версту, и Морозини не мог решить только, был ли это Жан Пату или Люсьен Лелон. Зато он уверенно определил руку Каролины Ребу в крохотной шляпке с черной вуалеткой, элегантно сидевшей на светлых, артистически уложенных волосах. Лишь она была способна создать этот шедевр неустойчивого равновесия, весьма напоминавший модели, которые безумно нравились Лизе.

Ее спутника никак нельзя было назвать обаятельным красавцем: в свои пятьдесят с лишком он выделялся лишь кичливостью манер, которую венецианец инстинктивно ненавидел, зная по опыту, что те, кто имеет право на высокомерие, крайне редко демонстрируют его, считая это проявлением дурного тона. Однако незнакомец был очень богат, о чем безошибочно свидетельствовали как жемчуга молодой женщины, так и его собственная коллекция золотых украшений: помимо толстой, как якорный канат, цепочки от часов, пересекавшей жилет, браслета на запястье и перстней на каждом втором пальце, из того же металла были громадная булавка на галстуке с огромным алмазом посредине, портсигар и зажигалка. Последние два предмета он выложил на стол, что явно мешало официанту, но, поскольку ему очень нравилось поигрывать ими, никто не посмел бы просветить его на сей счет: в этом храме хорошего вкуса клиент был, по определению, всегда прав.

Внешние данные незнакомца, по-видимому, не играли большой роли для нежно поглядывающей на него спутницы. Жесткое лицо с кожей в красных прожилках, весьма заметный двойной подбородок, маленькие глазки неопределенного цвета, глубоко сидящие в орбитах под нависающими над ними клочковатыми седыми бровями, отнюдь не красили его. Среднего роста, он был словно выломан одним ударом резца из шероховатого камня, напоминающего гранит. Из его широченных плеч выпирала шея, более короткая, чем высокий жесткий воротник, заставлявший вздергивать вверх голову. В довершение всего он носил длинные монгольские усы, не скрывавшие, а скорее подчеркивавшие безжалостные складки в углах рта и выражение тупого упрямства. Однако Болдини с неослабным вниманием вглядывался именно в этого человека. Поначалу Морозини это позабавило.

– Вы избрали не ту цель, дорогой мэтр. Этот мерзкий тип не заслуживает вашего интереса, а вот его спутница...

– Всего лишь красивая женщина», – откликнулся художник с неожиданной резкостью. – Вы поняли бы это лучше, если бы узнали, что ее спутник замешан в двух драмах, о которых я вам только что рассказал... Мне хотелось бы еще выпить. Вы не возражаете?

– Напротив! Я последую вашему примеру.

Жестом подозвав официанта, Альдо сделал заказ, исполненный почти мгновенно. И пока Болдини отпивал золотистый напиток, не сводя глаз с незнакомца, он осторожно предположил:

– Не означает ли это, что сей господин присутствовал...

– ...на вечере в Багерии и в «Ковент-Гардене». Такую рожу забыть невозможно, поверьте мне, – добавил художник с внезапной нервозностью.

– В таком случае, вы должны знать, кто он.

– Один из американских толстосумов, столь же богатых, сколь плохо воспитанных. Этот родом из Нью-Йорка или Чикаго, я точно не помню. Он управляет там настоящей империей, которая занимается строительством небоскребов – такой своеобразный фасад – и другими, гораздо менее афишируемыми делами. Добавлю, что по происхождению он сицилиец. Зовут его, кажется, Риччи? Да, да, я припоминаю: Алоизий Ч. Риччи.

– Риччи? А он случайно не из Флоренции?

– Ну, в нем нет ничего от Боттичелли или Верроккьо!

– Меня поразила его фамилия. Неужели вы забыли, что один из Риччи сыграл решающую роль в жизни Бьянки Капелло?

И, поскольку Болдини явно ничего об этом не знал, Морозини продолжил:

– Так звали убийцу ее первого мужа, того самого Пьетро Буэнавентури, который похитил ее из Венеции и привез во Флоренцию. Он был сбиром Франческо Медичи, который сделал ее великой герцогиней. А теперь позвольте мне сказать вам, что у нас набирается слишком много совпадений. Нам не хватает только представителей рода Капелло и Медичи, чтобы получить полный набор.

На сей раз художник не сумел скрыть изумления. Его глаза за тонкими стеклами очков в золотой оправе расширились, и он стал еще пристальнее вглядываться в американца. Морозини спросил:

– Что вам еще известно о нем?

– Кроме его неумеренной склонности к блондинкам, которых он, как я слышал, довольно часто меняет, мне нечего вам сообщить.

– Это уже неплохо. Остальное я постараюсь выяснить в другом месте.

Оторвав наконец взгляд от американца, Болдини вздрогнул, словно его внезапно разбудили:

– Вы полагаете, что этот человек мог сыграть какую-то роль в этих двух убийствах? Вы говорите серьезно?

– Очень серьезно! Я бы предпочел, чтобы он коллекционировал драгоценности, а не хорошеньких женщин, но ведь одно другому не мешает, а вы, как мне кажется, не слишком интересовались этим типом.

– Вынужден согласиться и признаю, что почти забыл о нем. Мои воспоминания ожили, только когда я вновь увидел его. Не сочтите меня нескромным, но где вы надеетесь отыскать решение проблемы?

– В Лондоне. Меня вдруг охватило страстное желание снова побывать в Скотленд-Ярде и повидаться с его лучшей ищейкой. Пока же, я думаю, нам предстоит завязать новое знакомство, – добавил он, понизив голос.

Действительно, перебросившись несколькими словами с метрдотелем, Алоизий Ч. Риччи извлек – с медвежьей грацией! – свою тушу из изящного кресла в стиле Людовика XV и направился к столику двух друзей. По этому случаю он украсил физиономию улыбкой во все зубы, разумеется, золотые. Блестящий образчик американского стоматологического искусства, которое не сделало его более привлекательным... Слегка наклонив корпус, он заговорил по-итальянски:

– Мне сразу показалось, что это великий Болдини, и я решил пригласить его за свой столик, однако упрямый осел-метрдотель пытался внушить мне, будто вы не согласитесь!

„Захваченный врасплох художник не нашелся с ответом, и Альдо сделал это за него, чтобы дать ему время прийти в себя:

– Этот упрямый осел, как вы изволили выразиться, не только один из самых деликатных и любезных людей в Париже, но также человек, который прекрасно знает тех, с кем имеет дело! В отличие от вас, осмелюсь предположить? Заметьте, он был совершенно прав, предупредив, что ваше приглашение не будет принято.

Публичная отповедь, очевидно, не слишком понравилась американцу, глаза которого злобно вспыхнули. Тем не менее это не помешало ему отодвинуть стул и усесться за стол, не дожидаясь приглашения.

– А вы тут при чем? Вас это совершенно не касается. Впрочем, мне все равно. .Синьор Болдини, – начал он, однако Морозини тут же парировал, решив не давать спуску этому типу, который все больше и больше ему не нравился:

– Его следует называть мэтр! Или маэстро, если это вам больше по нраву!

– Мэтр, раз вы настаиваете, но теперь попрошу меня не перебивать! Я бы хотел, мэтр, чтобы вы написали портрет сопровождающей меня молодой особы. Полагаю, в ней есть все, чтобы соблазнить вашу кисть?

– Конечно, она очень красива, но...

– Сейчас вы имеете лишь слабое представление о ее прелестях, скрытых повседневной одеждой. В декольтированном платье она великолепна! Плечи, грудь...

Художник жестом сухо прервал его.

– Нисколько не сомневаюсь, однако позволю себе отказать вам. Я больше не пишу портретов!

– Да что вы? Почему?

– Я немолод, сударь, – сказал Болдини с величайшим достоинством. – Мои глаза и пальцы тоже. Полагаю, на этом мы можем закончить разговор?

Такого Риччи не ожидал. Он явно не привык, чтобы ему перечили.

– Даже не самое лучшее полотно вашей работы стало бы жемчужиной моей коллекции! Я люблю продлевать отношения с женщиной, заказывая ее портрет. Своеобразный способ не расставаться с ней никогда. И я готов заплатить дорого, очень дорого!

– Этот довод для меня значения не имеет. Хотя я не так богат, как вы, мне вполне достаточно того, что есть. Но, чтобы смягчить свой отказ, могу дать вам совет: прогуляйтесь по Монпарнасу! В Париже полно талантливых художников! Начав с «Клозери де Лила»[77] и закончив Куполом[78], вы встретите их не меньше дюжины. Вот хотя бы этот гениальный японец, которого зовут Фуджита...

– Это меня не интересует! – перебил художника Риччи. – Либо вы, либо никто!

– Значит, никто! Обидно за вашу молодую даму! Злобный огонек блеснул из-под тяжелых век дельца.

– Лучше бы вы прямо сказали, что не хотите, ведь эта девушка не герцогиня и не модная кокотка...

– Вздор! Я писал не только знатных дам или звезд. И давайте завершим на этом наш спор! Я полностью отказался от портретов... если только речь не идет о лошадях!

Но от Алоизия Ч. Риччи избавиться было не так-то просто. Плотно утвердившись на стуле и опершись локтями о стол, он вознамерился дискутировать дальше, однако Альдо решил, что пришла пора отвадить его:

– Вам не приходит в голову, что вы досаждаете мэтру Болдини? – произнес он ледяным тоном. – Когда мэтр отказывает, это окончательно и бесповоротно.

– А вы не хотите заткнуться? Кто вы, собственно, такой?

– Князь Морозини из Венеции.

В свирепом взгляде американца злоба сменилась изумлением:

– Тот Морозини, что по части драгоценностей?

– Он самый.

– О! Это все меняет, и вы меня очень интересуете! Не знаю, известно ли это вам, но я коллекционирую и женщин, и украшения. Преимущественно знаменитые! Мне кажется, одно гармонирует с другим, а вы как думаете?

– Я думаю, что ваша прекрасная спутница слишком долго пребывает в одиночестве!

– Она привыкла...

– Зато я не привык. Я не терплю, когда женщину заставляют ждать.

С этими словами он посмотрел на часы, встал со своего места и обошел столик кругом, чтобы помочь подняться Болдини:

– 'Весьма сожалею, – сказал он, – но нам предстоит важная встреча, и условленный час приближается. Простите, мэтр, что я тороплю вас...

– Не стоит извиняться! – сказал художник с широкой улыбкой, в которой сквозило явное облегчение. – Не будь вас, я бы забыл обо всем.

– Я не люблю, когда меня выпроваживают, – проскрипел Риччи, получив в ответ дерзкую усмешку Альдо и его язвительный совет:

– В таком случае следует научиться уходить с достоинством.

– И еще я не люблю поучений!

– Так не доводите дело до них! Надеюсь, мы больше не увидимся, мсье!

– Ну, это дело другое!

Непрошеный гость наконец поднялся с места и вернулся к своему столику, где молодая женщина, не смея приступить к трапезе без него, томилась перед тарелкой с половиной лангусты, которой, к счастью, не грозила опасность остыть.

– Боюсь, – сказал Болдини, – как бы бедняжке не пришлось расплатиться за наш двойной отказ.

Однако Риччи просто занял свое место и, не удостоив спутницу даже взглядом, принялсяпожирать свою порцию с жадностью изголодавшегося человека.

Тем временем Альдо увлек в сторону метрдотеля:

– Этот Риччи, вы его знаете?

– Да и нет, Ваше превосходительство! Он клиент отеля.

– Это означает, что вы с вашим легендарным тактом ничего мне не расскажете, – вздохнул Морозини.

– Себя не переделаешь. Впрочем, я могу высказать осторожное предположение: многие здесь сожалеют, что этот господин с упорством, достойным лучшего применения, останавливается в нашем отеле. У нас есть много американских клиентов, которыми мы очень дорожим, поскольку это достойные люди и с ними приятно общаться, но этот!..

– Почему ваша служба бронирования не откажет ему? На мой взгляд, нет ничего проще, надо просто сказать, что все номера заняты!

От вздоха Дабеска могла бы обвалиться Вандомская колонна.

– Мы сотни раз так говорили!

– И что же?

– А то, что на нас сразу наваливались посол Соединенных Штатов, Кэ д'Орсэ и порой даже Елисейский дворец[79]. Он вроде бы известный меценат и поэтому персона «в высшей степени grata»[80]!

Тут Морозини расхохотался:

– Я всегда говорил, что республики чрезмерно неразборчивы в связях! Кстати, где он живет, когда не бывает в Париже?

– В Нью-Йорке на Пятой авеню, но главным образом в Ньюпорте, где он, как говорят, построил точную копию флорентийского дворца Питти.

– Включая сады Боболи? – с изумлением спросил Альдо.

– Не знаю. Но он вполне на это способен.

Бережно усадив великого художника в такси и обещав ему зайти вместе с Лизой до ее отъезда в Венецию, Морозини решил вернуться на улицу Альфреда де Виньи пешком. Стояла восхитительная погода, и от небольшого цветочного рынка на площади Мадлен исходил такой сильный аромат сирени, что проходивший мимо автобус не мог заглушить его своими миазмами. Морозини заглянул туда ненадолго, а затем стал неспеша подниматься по бульвару Малерба, размышляя над тем, что узнал от Болдини. История оказалась такой захватывающей, что ему страстно захотелось выяснить всю ее подноготную, но он спрашивал себя, как к этому отнесется его жена. После погони за «Регентшей» и незабываемого путешествия в Индию он обещал больше не расставаться с ней, за исключением тех случаев, когда она едет в Цюрих погостить у отца или в Вену к бабушке, или когда он сам посещает какой-либо аукцион на территории Италии. Сейчас он несколько сожалел об этой рожденной спонтанно, под воздействием сильнейшего волнения, опрометчивой клятве, которую при его профессии было весьма трудно держать. Тем более при беременной жене – ее полагалось беречь по определению. Однако после визита к Болдини и сегодняшнего захватывающего обеда он чувствовал, как нарастает в нем лихорадочное возбуждение, которое рождалось каждый раз, когда перед ним возникал след, горячий или остывший, замечательной драгоценности. И Бог свидетель, этот гарнитур заслуживал такого эпитета! Как и все, что имело отношение к Медичи. Эти меценаты, выползшие на свет из-под маленькой банковской стойки, обладали природным чутьем и почти визионерским вкусом: они сводили с ума Флоренцию и всю Европу своими роскошными празднествами, произведениями искусства и политическими интригами, которые подарили церкви двух пап, а Франции двух королев! Во всем этом ощущался изрядный запашок серы, чему немало способствовала и женщина, прозванная Колдуньей... Альдо отчетливо сознавал, что ему будет почти невозможно устоять перед мольбой, с которой взывала из глубины веков эта прекрасная дама.

Он понимал также, что грядущее приключение лишится изрядной доли перца без его друга Адальбера Видаль-Пеликорна, которого Лиза именовала «больше, чем братом»...

Приехав в Париж по вызову комиссара Ланглуа, Морозини мог теперь никуда не спешить, поскольку Лиза и багаж уже находились у тетушки Амели. Поэтому он решил пройти через парк Монсо на улицу Жоффруа, где жил археолог, который не подавал о себе вестей в течение нескольких месяцев. Это, впрочем, ничего не означало: хотя Адальбер обладал довольно бойким пером, он не любил писать письма, ненавидел почтовые открытки и одобрял только телеграммы – в случае крайней необходимости. Иными словами, Альдо никогда толком не знал, где пребывает отсутствующий друг. Лишь Теобальд, незаменимый камердинер-повар-секретарь Адальбера, был в курсе его перемещений. Да и то не всегда: случалось, что Адальбер, уехав в Египет или в какую-нибудь другую страну Ближнего Востока, совершал прыжок в несколько сотен, порой и тысяч километров, повинуясь первому побуждению и никого об этом не предупредив. Правда, этот человек занимался отнюдь не одной только египтологией и оказывал множество мелких услуг Франции, не имевших никакого отношения к расшифровке иероглифов, но походивших на них своей полной загадочностью для большинства смертных. Вот почему Морозини почти не удивился, когда за полированной дверью элегантной квартиры обнаружил лишь фигуру в неизменном полосатом жилете – почтительного и безупречного Теобальда. О нет! Господина Адальбера нет в Париже! Уже два месяца как отправился в Долину фараонов, возможно, там и находится сейчас, однако верный слуга не может ручаться в этом господину князю. При других обстоятельствах Морозини был бы только слегка разочарован, но теперь он внезапно почувствовал глубокое сожаление... Словно ему предстояло идти в бой, лишившись панциря или лучшего оружия! Да и веселья прежнего, конечно, не будет!

Глава III ТУМАНЫ ТЕМЗЫ

– Рискуя прослыть тупицей, я все же хочу, чтобы мне объяснили, кто такая Бьянка Капелло! – заявила маркиза, выпив последний глоток шампанского и поставив на стол пустой бокал. – Вот уже два дня эта особа разгуливает по моему дому, и никто даже и не думает представить ее мне! – добавила она жалобно.

– Неужели мы не знаем Бьянку Капелло? – вознегодовала шокированная Мари-Анжелин.

– Ну и что? Почему я должна ее знать? Вы вообразили, План-Крепен, будто я веду учет всех потаскух Франции, Наварры и даже других стран, поскольку одна из них завещала мне этот особняк? У меня нет ваших энциклопедических познаний! И я вовсе не Пико делла Мирандола в. юбке! – воскликнула мадам де Сомьер, слегка разгорячившись.

– Как можно поминать Пико делла Мирандола и не знать Бьянку Капелло? – вздохнула старая дева, возведя глаза к небу.

– Они же не были супругами, насколько я знаю? И если судить по крохам, подобранным мною то здесь то там, они даже не были современниками! Эпоха Ренессанса обнимает несколько столетий, так что не говорите глупостей! И налейте мне еще немного шампанского!

От Альдо не ускользнул печальный взгляд, брошенный старой дамой на пустой бокал, и он поторопился наполнить его вновь. Было пять часов вечера, и тетушка Амели, которая ненавидела чай – этот отвар! – отмечала по-своему британский fiveo clock, совершая возлияния в честь «Дом Периньон».

– Спасибо, мой мальчик! Ты возьмешь на себя труд просветить меня?

– Пусть лучше это сделает Лиза, – ответил он, с нежностью взглянув на жену. – Она знает Венецию и ее призраки гораздо лучше меня, и если дом Морозини будет когда-нибудь уничтожен неким катаклизмом, она будет иметь большой успех в роли лектора и гида!

– Но ведь я ненавижу лекции! – вздохнула молодая женщина. – Либо лектор невыносимо скучен, либо тема! Кстати, от еще одной порции шампанского я бы тоже не отказалась.

– Порядочные лекторы пьют только воду!

– И зря. Быть может, их бы слушали с большим интересом, однако, чтобы доставить удовольствие тете Амели, я приступаю: в ночь на двадцать девятое ноября тысяча пятьсот шестьдесят третьего года...

– Ты даже точную дату знаешь? – с искренним восхищением произнес Альдо.

– Если ты будешь прерывать меня, мы не управимся и за неделю! Итак, я повторяю: в ночь на двадцать девятое ноября тысяча пятьсот шестьдесят третьего года двое влюбленных бежали из Венеции на лодке, которая обычно доставляла в город провизию. Оба совершенно обессилели от страха, ибо в случае поимки их, скорее всего, ожидала неминуемая смерть, по крайней мере юношу, сына флорентийского нотариуса и скромного служащего банка Сальвиати, где он проходил обучение. Девушка же принадлежала к одному из самых могущественных патрицианских семейств Гримальди-Капелло. Она считалась также самой красивой девственницей Венеции, и ее уже обручили с сыном дожа Приули. Ей было шестнадцать лет, и ее звали Бьянка.

– Полагаю, юноша тоже был хорош собой? – промурлыкала тетушка Амели.

– Достаточно, чтобы соблазнить ослепительное создание, предмет грез доброй половины мужчин. Ибо она была еще и богата: обстоятельство, не ускользнувшее от внимания похитителя, Пьетро Буэнавентури, который подучил ее захватить с собой драгоценности и немного золота, да и сам залез в кассу своего нанимателя с целью покрыть первые расходы. В общем, так рисковать – а риск был огромен! – можно было только по очень веской причине! Но предприятие завершилось успешно: они высадились на берег недалеко от Падуи, где наняли лошадей, чтобы добраться до Флоренции... где Бьянка пережила первое разочарование: семья Буэнавентури занимала на площади Сен-Марко узкое высокое здание с двумя окнами на втором этаже, сравнивать которое с дворцом ее отца было бы просто смехотворно. Но любовь их была крепка...

Альдо расхохотался:

– Ах, как мне нравится этот поэтический оборот и эта изящная лаконичность! Тебе следовало бы писать, сердце мое! Предвещаю тебе триумфальный успех.

– Рассказывай сам или помолчи! – парировала Лиза и тут же вернулась к своему рассказу: – Бьянка между тем смертельно скучала, ибо всех развлечений у нее было – разглядывать прохожих из окна и изредка под густой вуалью посещать службу в монастыре Сан-Марко, где, впрочем, один из священников благословил ее брак с Пьетро в часовне, божественно расписанной великим Фра Анжелико. Покидать дом она не могла, ибо в Венеции бегство ее привело к ужасной драме: были обнаружены лодочники, нанятые Пьетро. Их подвергли пытке, а затем казнили вместе с женами. Дядя юноши, старый Буэнавентури, у которого он жил, также попал в руки палачей и вскоре умер, прикованный цепью к стене каземата. Совет Десяти послал самых ловких своих сбиров во Флоренцию с целью схватить виновных и доставить в Венецию, где им пришлось бы дорого заплатить за свое преступление.

Пьетро до смерти перепугался и, чтобы обезопасить себя, а также своих родных – весьма недовольных этим безумным браком, за который больше всего укоряла его мать, – решил добиться покровительства Франческо Медичи, сына и наследника великого герцога Козимо I. Расчет был довольно подлым, ибо все знали, что Франческо обожает женщин и готов ринуться на завоевание любой красотки. Если Бьянка понравится ему, не только молодой чете будет обеспечена защита, но и Пьетро получит существенные выгоды, ведь будущий правитель Флоренции славился своей щедростью...

– Фу! Какой мерзкий тип! – проворчала маркиза.

– Согласна с вами, Пьетро был абсолютным ничтожеством, если не считать внешности. Однако он добился полного успеха. Франческо Медичи принял его весьма радушно и даже с некоторым нетерпением: те редкие люди, которым удавалось рассмотреть юную затворницу с пьяцца Сан-Марко, рассказывали о ней чудеса. И, поскольку прежде всего нужно было устроить так, чтобы герцог увидел Бьянку, решили, что в условленный момент молодая женщина выглянет из окна, чтобы подышать свежим воздухом. Риск казался минимальным: Франческо распорядился, что его вооруженные слуги уже с вечера взяли под охрану дом. В назначенное время он стал прогуливаться под окнами Бьянки и смог разглядеть ее во всем блеске расцветшей красоты, ибо она только что произвела на свет дочь. Франческо загорелся мгновенно, ведь Бьянка действительно была очень красива со своими темными глазами, контрастирующими со светлыми волосами, а черты ее лица отличались необыкновенной тонкостью и чистотой. Герцог полюбил ее страстно и стал думать лишь о том, кто мог бы устроить ему встречу с ней...

Лиза на секунду умолкла, чтобы смочить губы искристым вином, отхлебнула глоток и продолжила:

– Эту приятную обязанность взяла на себя одна знатная дама, маркиза де Мондрагон. Она завязала знакомство с Бьянкой и увлекла в свой дом, где по счастливой случайности часто бывал Франческо. Встреча состоялась, и молодая женщина легко ответила взаимностью на чувства герцога. Надо сказать, что в свои двадцать три года Франческо был весьма соблазнителен, хотя симпатий особых не вызывал. От матери, Элеоноры Толедской, он унаследовал элегантную внешность, правильные черты лица и, главное, красивые глаза, зато от отца, страшного Козимо I, – тяжелый характер, природную жестокость, доходившую порой до настоящего зверства, неистовую гордыню и ярко выраженное пристрастие к слабому полу. К несчастью, сын был лишен как отцовского холодного и ясного ума, так и вкуса к политике. Как бы там ни было, между ним и Бьянкой молния ударила дважды, с той и другой стороны, а через несколько дней, когда муж своевременно отлучился в деревню, Франческо явился в дом на пьяцца Сан-Марко и овладел своей красавицей. Вскоре их связь стала публичной. Тогда в дело вмешался Козимо I: его ничуть не тревожило, что сын обзавелся очередной любовницей, но пробираться к ней приходилось через ночной город, что было небезопасно. К тому же он хотел женить Франческо на эрцгерцогине Иоганне Австрийской.

– Ив заключение он посоветовал разорвать связь? – вмешалась маркиза, слушавшая историю Бьянки с упоением. – Это классика!

– Медичи никогда не отличались пристрастием к классике, – возразила Лиза. – Козимо приказал сыну отправляться на свадьбу с герцогиней, а любовницу поселить в небольшом дворце на Виа-Маджо, на правом берегу Арно, что было гораздо ближе к дворцу Питти, тогдашней резиденции великого герцога. Так и произошло: законная жена Иоганна Австрийская почти сразу забеременела, а для четы Буэнавентури началась роскошная жизнь. Бьянка стала фрейлиной, а Пьетро – камергером, на которого пролился такой денежный дождь, что в народе его прозвали Пьетро Золотые Рога. У него оказалась толстая кожа, и он не обиделся, напротив, обратил данное обстоятельство себе на пользу, постоянно требуя новых финансовых вливаний и доходных должностей. Он неустанно жаловался жене и чуть ли не самому герцогу на то, сколько мук терпит из-за их связи. Эти стенания так утомили Франческо, что в один прекрасный вечер, во время пирушки с друзьями, он заявил, что назойливый жалобщик, того и гляди, потребует у него наследственное право на верховную власть в Тоскане. Слова герцога не ускользнули от внимания Роберто Риччи, который нередко принимал участие в кутежах Пьетро, и он предложил покончить с вымогателем на условиях полной безнаказанности. Это ему обещали, и в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое августа тысяча пятьсот семьдесят второго года означенный вымогатель был убит несколькими ударами кинжала около своего дома, куда его отнесли, когда рассвело, чтобы подготовить к вечному упокоению. Бьянка, вся в черном, держа за руку маленькую девочку, отправилась к великому герцогу с мольбой покарать убийц мужа. Козимо принял ее тепло и заверил, что будет сделано все, дабы она получила полное удовлетворение, после чего... прикрыл дело. Впрочем, Бьянка, подав столь прекрасный пример супружеской верности, проявила хороший вкус и нашла в себе мужество не настаивать на обвинении. Она поспешила забыть Пьетро и целиком сосредоточилась на новых устремлениях, главным из которых было стать великой герцогиней Тосканы: Пьетро отошел в лучший мир, а здоровье герцогини Иоганны оставляло желать лучшего. И в этом не было ничего удивительного, ибо после свадьбы одна беременность сменялась у нее другой.

Заброшенная, оскорбленная, раздавленная наглой роскошью своей соперницы, несчастная уже не могла чувствовать себя в безопасности за циклопическими стенами дворца. Особенно после смерти Козимо I, который сделал ее великой герцогиней. Она лишилась могущественного заступника, и Франческо не скрывал, как ему не терпится избавиться от нее. Ведь она уже исполнила свою миссию, даровав супругу семерых детей, из которых девочке по имени Мария предстояло стать в один прекрасный день королевой Франции, супругой Генриха IV.

«В начале тысяча пятьсот семьдесят восьмого года, ожидая восьмого ребенка, Иоганна была в столь жалком состоянии, что не могла передвигаться самостоятельно. Ее переносили из одной комнаты в другую или в сад, где она могла любоваться фонтанами, в специально сделанном для нее кресле. И вот однажды утром, когда она попросила отнести ее в сад с целью посмотреть на новые каскады и лужайки, несшие кресло лакеи выпустили его из рук на самой середине большой лестницы. Иоганна покатилась вниз по мраморным ступенькам, дробившим ей кости. Через несколько часов у нее произошел выкидыш, и она скончалась в ужасных мучениях. Дорога оказалась свободной перед Бьянкой, и Франческо уже заявил о своем намерении жениться на ней. Именно тогда Венеция произвела один из тех невероятных поворотов, тайной которых владел Дворец дожей. Приговорив к смерти, опозорив и презрев Бьянку, Светлейшая республика решила простить ее и провозгласить своей Любимой дочерью. Она даже послала во Флоренцию ее отца, которому предстояло освятить примирение, но...

– А! Имеется все-таки «но»! Я начала подозревать, что все было слишком уж хорошо в этом худшем из миров, – пробурчала мадам де Сомьер.

– В историях такого рода они есть всегда, – улыбнулась Лиза. – Человек, восставший против любовников, был грозным противником, поскольку речь шла о родном брате Франческо, кардинале Фердинандо Медичи. Во время объявления о помолвке он устроил великому герцогу ужасную сцену, заявив, что мул, даже увешанный золотом, не может превратиться в чистокровную лошадь, что прощение Венеции ничего не меняет и что ни Флоренция, ни Австрия никогда не согласятся с этим чудовищным браком. И кардинал уехал в Рим, чтобы не освящать своим присутствием скандальную церемонию. Атмосфера во Флоренции накалялась и становилась невыносимой для Бьянки, которую горожане ненавидели за гордость и бесстыдную роскошь. Дошло до того, что любые неприятности и беды, случившиеся в Тоскане, тут же приписывались ей. И называли ее не иначе как Strega – Колдунья!

Великий герцог знал об этом, однако, несмотря на угрозы и аресты, фаворитка не могла выйти на улицу: стоило ей появиться, как в нее летели камни. Шквал ненависти был таким мощным, что Франческо занемог, и ему пришлось провести несколько дней на острове Эльба. Он ясно понимал, что от этого брачного союза следует отказаться, но ничего не мог с собой поделать. И двенадцатого октября тысяча пятьсот семьдесят девятого года звон колоколов и пушечные выстрелы возвестили о торжественном событии, но толпившийся на улицах народ безмолвствовал, а по пути следования свадебного кортежа поспешно стирали оскорбительные надписи на стенах домов. Перед лицом столь единодушного и явного осуждения герцогская чета решила покинуть дворец Питти и обосноваться за городом, на великолепной вилле Поджо-а-Каейяно, столь дорогой сердцу Лоренцо Великолепного. Франческо, окончательно забросив государственные дела, предался своей давней страсти – алхимии. Он добился некоторых успехов, но недовольство его правлением все возрастало, чему немало способствовали агенты кардинала.

Бьянка страшно перепугалась, узнав, что архиепископ Флоренции с кафедры собора Дуомо обрушился на недостойного правителя и Колдунью, которая царствует, скрываясь от всех, словно прокаженная. Пытаясь отвести угрозу, она сама написала Фердинандо и заявила, что ничего так не желает, как примирения двух братьев. Кардинал вернулся во Флоренцию. Произошел обмен куртуазными визитами, состоялись разнообразные празднества и даже охота, которую очень любил кардинал. Наконец Фердинандо принял в своем дворце герцогскую чету. После ужина супруги вышли прогуляться к маленькому озеру, чтобы насладиться красотой необыкновенной ночи, а на следующий день оба слегли с сильнейшей лихорадкой, приковавшей их к постели. Все закончилось за несколько дней. Первым умер Франческо, затем наступила очередь Бьянки, которая успела написать мужу последнее признание в любви. Венецианские сенаторы воспользовались ситуацией и в один голос объявили, что кардинал отравил «любимую дочь» Республики, но Флоренция, безмерно обрадованная обеими смертями, не обратила никакого внимания на подобные «мелочи». Была устроена иллюминация. Фердинандо, скинув сутану, принял верховную власть и похоронил брата с величайшей пышностью, однако Колдунье в христианском погребении отказал. Ее зарыли ночью, втайне от всех, на каком-то пустыре...

Трое слушателей встретили конец рассказа овацией. Лиза поблагодарила, приложив руку к сердцу, и залпом допила шампанское.

– Не знал, что тебе так близка флорентийская культура, – сказал Альдо. – Я думал, тебя интересует только Венеция.

– И ее уроженцы тоже. А Бьянка была одной из самых красивых женщин Венеции.

– Как бы там ни было, я не знал, чем закончилась эта история. И тело ее так и не нашли?

– Думаю, нет. Впрочем, зачем было его искать? Как ты догадываешься, сбиры Фердинандо не стали хоронить ее вместе с драгоценностями.

– Должно быть, они были великолепными! – вскричала Мари-Анжелин, которая не открывала рта во время рассказа Лизы, что было совсем на нее не похоже. – Известно, что с ними сталось?

Ей пришлось подождать ответа. Старый Киприан, который долго терпел, воспользовался паузой и, провозгласив сакраментальное: «Госпожа маркиза, кушать подано!» – добавил sottovoce:

– Если кнели перетомятся, придется объясняться с Евлалией! У нее собачье настроение!

Направляясь к столу, Альдо хлопнул дворецкого по плечу:

– Хотите, я с ней поговорю?

– Она обожает Ваше превосходительство, но слепа и глуха, когда одно из ее блюд в опасности! Быть может, если удастся быстро справиться с супом...

Между тем суп оказался очень горячим. С риском обжечься его героически уничтожили за три минуты. Все лица приобрели прекрасный пурпурный цвет, когда появились рыбные кнели по-мантуански, которые раздулись лишь чуть больше, чем следовало. Тем не менее дегустация началась – разумеется, в полном молчании. Только когда Киприан подал телячье рагу со шпинатом, разговор возобновился. Первой открыла огонь План-Крепен:

– Так что же с этими драгоценностями?

Она смотрела на Морозини, и тот сразу понял, к кому относится вопрос.

– Боюсь вас разочаровать, но я ничего о них не знаю. Медичи были так богаты и у них было столько драгоценностей, что очень легко запутаться. Однако мы можем поразмышлять вместе. В первую очередь я собираюсь подправить несколько демонический образ Фердинандо, созданный моей дорогой супругой. После смерти его брата и Бьянки было произведено нечто вроде вскрытия, и во внутренних органах не обнаружили никаких следов яда...

– Ты действительно веришь, что врачи осмелились бы уведомить об этом великого герцога? – возмутилась Лиза. – Только безумцы или самоубийцы могли бы пойти на такое! Но жертвы в последний раз принимали пищу в его доме...

– Избавься от предубеждения, что это жестокий человек! После Лоренцо Великолепного он был лучшим и мудрейшим правителем Флоренции, блистающей и процветающей при нем в мире и спокойствии.

– Однако сутану свою он скинул, как говорит Лиза, – вмешалась Мари-Анжелин, для которой было священным все, что имеет отношение к религии.

– Сутану он носил чисто символически, и была это не сутана даже, а подрясник. Он стал кардиналом в возрасте четырнадцати лет, как это часто практиковалось в наших княжеских семействах, но никогда не получал рукоположения. Между тем Церковь многим обязана ему, в частности в деле распространения веры, но, как истый Медичи, он любил искусство и был страстным коллекционером античных древностей... Это по его приказу в Риме возвели Виллу Медичи, а уже в качестве суверена он создал порт в Ливорно и сильный флот, способный противостоять турецким пиратам. Он поддерживал очень теплые отношения с Екатериной Медичи, и именно она, можно сказать, выдала за него свою племянницу Кристину, дочь Карла II Лотарингского, который вынужден был отказаться от союза с испанцами. Позднее Фердинандо соединил узами брака свою племянницу Марию и Генриха IV. А теперь перейдем к драгоценностям, – поспешно добавил он, увидев, как его жена и Мари-Анжелин порываются заговорить одновременно.

Обе столь же синхронно закрыли рты. Альдо продолжал:

– У Фердинандо было восемь детей от Кристины Лотарингской, двое из которых возобновили старый союз с Австрией, так что в сокровищницу Габсбургов попало множество украшений, однако я с трудом представляю, что великий герцог предлагает в качестве презента драгоценности, принадлежавшие злополучной шлюхе. Зато он вполне мог включить их в огромную коллекцию своей племянницы Марии. Это было логичнее, поскольку, за исключением пресловутого креста, ее собственный отец подарил их второй супруге. Кроме того, Фердинандо выказал необыкновенную щедрость по отношению к ней. Подумайте сами, ведь галера Марии, на которой она отправилась во Францию, была вызолочена от носа до кормы, украшавший ее французский герб состоял из алмазов и сапфиров, а тосканский блистал рубинами, изумрудами и сапфирами...

– Ну и наворотили! – вздохнула мадам де Сомьер, вяло тыкая вилкой в шпинат, который она не любила.

– Я согласен с вами, и, может быть, вся эта ювелирная мишура несколько осыпалась по ходу плавания, но, если вернуться к тому, что нас занимает, гарнитур Бьянки, скорее всего, попал во Францию вместе с невестой Генриха IV. Мне очень хочется пойти в Лувр, чтобы получше рассмотреть серию больших полотен Рубенса, посвященных Марии Медичи. Я припоминаю, что на одной из них королева изображена с крестом, очень сходным по стилю...

– В таком случае он должен быть среди других драгоценностей Короны, – констатировала маркиза, а затем добавила: – Слушай, а ведь ты не рассказал нам; что удалось тебе узнать от Болдини.

– Да, верно, – произнес Альдо, и лицо его омрачилось. – Ужасная история, я сам пока не знаю, что думать о ней.

– Так расскажи нам! У нас весь вечер впереди.

Он исполнил эту просьбу за десертом, когда подали торт с клубникой. Рассказ был детально точен, он не упустил даже короткую стычку с Риччи, но когда закончил, словно тень набежала на лоб и прекрасные фиалковые глаза его жены. Он не сразу заметил это, поскольку Мари-Анжелин уже бурно радовалась при мысли, что у этого американца есть дворец в Ньюпорте, куда миссис Ван Бюрен пригласила «нашу дорогую маркизу» и, разумеется, ее саму. Помянутая ею маркиза поспешила охладить ее энтузиазм:

– Спокойнее, План-Крепен! Вы еще туда не попали. Меня не слишком соблазняет это приглашение, но если оно дает вам возможность сунуть ваш острый нос в дела подозрительного персонажа и начать охоту...

– Подозрительного, но очень интересного! И если бы Альдо захотел присмотреться к нему поближе...

– Так и есть! Она должна была это сказать, – вскричала мадам де Сомьер, хлопнув ладонью по столу. – Да вы хоть взгляните на Лизу, дуреха! Можете быть уверены, именно этого она и ожидала!

Альдо пристально взглянул на жену, и глаза его засветились нежностью:

– Ты встревожена, сердце мое? Это правда?

– Правда! Я убеждена, что ты уже устремился, пусть даже мысленно, по следу этих проклятых драгоценностей, а эта история мне не нравится. Эти убитые женщины...

– Пока я просто намереваюсь посетить Лондон и, в частности, Скотленд-Ярд.

– Ты хочешь увидеться с Уорреном?

– Да. Его мнение для меня очень важно. И ты могла бы поехать со мной. Это недалеко, и ты бы могла бы пробежаться по магазинам вместе с Мэри. Должно быть, она уже вернулась из Индии, поскольку ее свадьба с Дугласом Макинтайром состоится через два месяца в Шотландии[81].

– Мэри в Капуртале, где пишет портрет принцессы Бринда, а Дуглас сейчас в пешаварской миссии. Что до свадьбы, она будет через месяц, но только в Дели, во дворце вице-короля. Я получила от нее письмо незадолго до того, как мы уехали из Венеции!

– И ты мне ничего не сказала?

– У тебя всегда столько всяких дел! Ты ринулся в Париж, как молния, и я догнала тебя лишь через несколько дней... Поэтому у меня все вылетело из головы. Ну, а в Лондон ты поедешь один. Я предпочитаю подождать тебя здесь, если только речь не идет о нескольких месяцах! Не задерживайся надолго, иначе я вернусь домой.

Альдо присел на корточки перед женой и взял ее руки в свои:

– Мы ведь дали клятву не расставаться? Поедем со мной в Англию и вместе вернемся домой!

– Нет, дорогой мой! Мне есть о ком позаботиться, и потом, я слишком хорошо тебя знаю! Если ты почуешь след, тебя ничто не остановит, и ты окажешься по ту сторону Атлантики, сам того не заметив.

– Ты так сурово меня судишь? – произнес Альдо с такой глубокой обидой, что Лиза расхохоталась:

– Да не сужу я тебя сурово и вообще не сужу. Просто я должна считаться с тем фактом, что у твоей жены нет права на собственные капризы. Это оборотная сторона медали.

– Тогда я не поеду, – заявил Морозини, поднявшись на ноги.

– Нет, ты поедешь, иначе ты будешь постоянно ломать голову о том, куда же подевались подарки дожа! А мне нужен покой. Хотя бы на несколько месяцев. Так что поезжай в Лондон, и посмотрим, что из этого выйдет!

– Да, но мне не хочется оставлять тебя сейчас. Ты будешь терзаться, а для ребенка это вредно. .

– Ну, не до такой же степени! Если хочешь, я скажу тебе, что меня беспокоит больше всего: ты пускаешься один в эту авантюру, а я уверена, что без приключений это дело не обойдется. Если бы Адальбер был с тобой, я была бы куда спокойнее.

– Да, но Адальбер в очередной раз исчез, и никто не знает, где он.

Тетушка Амели, которая вместе с Мари-Анжелин деликатно отдалилась от супружеской четы, вновь выдвинулась на авансцену и покровительственно обняла Лизу за плечи:

– Дети мои, вы напрасно стремитесь предугадать все события! Посмотрим для начала, что привезет нам Альдо от суперинтенданта. Лиза, вы можете оставаться здесь, сколько пожелаете. И распорядитесь привезти близнецов, если скучаете по ним. Что касается Видаль-Пеликорна, должен же он в конце концов появиться? План-Крепен возьмет на себя приятный труд наблюдать за тем, что происходит на улице Жоффруа. Когда он вернется, мы пошлем его к тебе, мой мальчик. Главное, чтобы мы знали, где находишься ты сам.

Лиза повернулась и нежно прикоснулась губами к напудренной щеке старой дамы.

– Вы всегда знаете, что нужно сказать, тетя Амели. С вами все становится проще...

– К тому же, – медовым голоском пропела Мари-Анжелин, разливая кофе, – в случае нужды есть еще я...

Обретя такое утешение, Альдо на следующее утро сел в скорый поезд до Кале на Северном вокзале.

«Что хорошо в англичанах, так это ощущение, будто у них никогда ничего не меняется, – думал Морозини спустя два дня, проходя через решетчатые ворота Скотленд-Ярда. – Это позволяет полностью отрешиться от времени и не замечать, как подступает старость».

Это было верно как в отношении солидного здания с круглой башней из темного дартмурского гранита, словно бросающего вызов векам, так и в отношении часовых в яйцевидных касках с ремнями под подбородком и отменяющих все физические различия, в отношении длины усов, бесконечных серых коридоров и, возможно, постового сержанта, которому Альдо адресовал просьбу о встрече с главным суперинтендантом Уорреном. Действительно, сержант оказался тем самым. Услышав фамилию, он слегка оживился, и на лице его появилось слабое подобие улыбки:

– Давненько мы вас не видели, сэр! – сдержанно сказал он и, сняв трубку внутреннего телефона, поднес ее к уху. Затем, обменявшись парой слов с невидимым собеседником, произнес: «Вас ожидают».

– Тот же этаж, тот же кабинет?

– Конечно, сэр!

Не удостоив вниманием лифт, Морозини стал подниматься по лестнице. В большом здании царила незаметная, но оживленная деятельность. В резиденции полиции Ее Величества двери не хлопали так, как в здании их французских коллег, но атмосфера была тяжелее из-за табачного дыма от трубок – каждый знает, что трубка способствует мыслительному процессу, – и сигарет. Дежурный, который сам не курил, открыл перед посетителем обитую дверь, и тот смог убедиться, что кабинет, где работал его друг, остался таким же – с коричневыми, почти черными ящиками для бумаг, зелеными матовыми лампами, черным потертым кожаным креслом и неудобными стульями. Единственное изменение – и нешуточное! – появилось в облике самого Гордона Уоррена. Все воспоминания, которые сохранил о нем Альдо, были серого цвета. Однако сегодня он был одет в превосходно сшитый, как обычно, темно-синий костюм – и при этом еще с васильком в петличке. Но неизменный плащ также присутствовал: он висел на вешалке, подобно свернутому флагу.

– Рад видеть вас, Морозини, – сказал Уоррен, поднявшись навстречу гостю. – Надеюсь, это чисто дружеский визит?

Внешне он совершенно не изменился: длинный, тощий, лысый, желтоглазый и тонкогубый. Его костистая, но сильная рука весело стиснула аристократические пальцы посетителя. Тон был спокойным, однако мелькнувшая в глазах искорка и слегка дрогнувшая верхняя губа выдавали радость, которой вскоре предстояло померкнуть, как с большим сожалением предвидел Альдо.

– Я приехал сюда из Парижа с единственной целью – повидаться с вами, – сказал он. – Признаюсь, что у меня есть к вам пара вопросов, но я мог бы написать. И не устоял перед искушением. Однако скажите сначала, как вы поживаете?

– Полагаю, хорошо. Никогда не задаю себе такого вопроса. Но зато хочу узнать новости о Лизе. Впрочем, если вы были в Париже, то свежих вестей у вас нет?

«Чертов полицейский! – подумал Морозини, – Значит, ты стремишься выведать, что я делал во Франции?» Впрочем, скрывать здесь было нечего, и он ответил сразу:

– Она воспользовалась моей поездкой, чтобы обойти всех модельеров, следовательно, пребывает в хорошей форме. Что до меня, со мной пожелал проконсультироваться ваш коллега Лаглуа в связи с довольно мутным делом...

– Любопытная коллекция этого виконта, избравшего для себя «смерть прямо как у президента, верно?

– Положительно, от вас ничего нельзя скрыть, – со смехом произнес Альдо. – Нам удалось вернуть некоторые драгоценности их законным владельцам.

– Если вы думаете, что кто-то из них англичанин, это не так.

– Я знаю и не стал бы ради этого бросать вызов ворчливому Па-де-Кале. Привела меня сюда история куда более давняя, восходящая к тем временам, когда мы еще не были знакомы. Вы помните трагическую смерть певицы Терезы Солари?

– Убитой в «Ковент-Гардене» в декабре двадцать первого? Забыть такое нелегко. Очень красивая была женщина, голос необыкновенный... но каким образом вы заинтересовались этим делом? В связи с драгоценностями, которые были украдены у мертвой?

– Естественно. Они также были необыкновенными, вернее, по-прежнему необыкновенны, поскольку я полагаю, что их можно где-то найти. У вас нет каких-нибудь соображений на сей счет?

– Никаких. В газетах такая информация не затерялась бы... Но каким образом эта история дошла до вас? Ведь в те времена ваша репутация была еще совсем свежей?

– Она и сейчас не такая старая. Меня просветил художник Болдини. Это настоящая волшебная сказка, но ее стоит послушать, и я пришел сюда не для того, чтобы утаивать от вас хоть что-нибудь.

Со своей привычной точностью Морозини набросал портрет мадам д'Остель, не особенно вдаваясь в детали 'и избегая лирических отступлений, зная, что Уоррен их не выносит. Тот слушал его с напряженным вниманием и попутно что-то заносил в блокнот.

– Драгоценности Медичи! Черт возьми! – вздохнул он, когда Альдо завершил рассказ. – Ваш Болдини мне этого не сказал. А кстати говоря, почему?

– Думаю, ему показалось, что это вас не заинтересует... и что вы опасаетесь, как бы он не влез слишком глубоко в ваше расследование.

– Он был не так уж не прав. Припоминаю, что он несколько раздражал меня своими комментариями, в общем-то, скорее забавными. Кроме того, он следовал за мной буквально по пятам и явно считал, что следствие топчется на месте.

– И это тоже правда, хотя талантам вашим он воздал должное. Но ему кажется, что расследование попросту забросили.

Уоррен выпустил из пальцев карандаш, положил локти на письменный стол и устремил на Альдо тяжелый, как камень, взгляд.

– Мы никогда не бросаем расследование, если нет результата. Дело все еще не закрыто... хотя убийцу мы нашли.

– Вы схватили его? Кто это был?

– О! Простой исполнитель, некий Бобби Расти, который устроился на работу в театр машинистом сцены за несколько недель до представления. Свидетели видели, как он убегал из «Ковент-Гардена» сразу после того, как было обнаружено тело. И сел в машину, ожидавшую его поблизости от театра...

– И вам удалось найти его спустя какое-то время?

– Это сделала бригада речников, выловивших его труп около Уоппинга спустя примерно месяц после преступления. Он был попросту зарезан.

– Иными словами, он был лишь подручным, а настоящего убийцу вы не вычислили?

– Нет. Вот почему дело не закрыто. У вас есть какие-то предположения? – спросил полицейский с деланным безразличием, сосредоточив все внимание на карандаше, который затачивал перочинным ножом с таким тщанием, как если бы от этого зависела судьба мира. В свою очередь, Морозини стал пристально изучать свои ногти.

– Быть может! – небрежно бросил он. – Заметьте, это всего лишь предположение, но я отчего-то верю в совпадения. И есть такие, которые заставляют задуматься. Знаете ли вы некоего Риччи? Алоизия Риччи, если быть точным?

– Американского миллиардера? Я знаю то, что знают все: мерзкий тип с итальянскими корнями и огромным богатством сомнительного происхождения. Как он замешан в этом деле?

– Возможно, никак не замешан, однако выяснилось, что он был гостем Павиньяно на одной весьма примечательной свадьбе и присутствовал на трагическом представлении «Тоски».

Круглые глаза Птеродактиля оторвались от карандаша и сверкнули желтым огнем.

– Каким образом вы узнали?

– От Болдини, разумеется!

– Ах этот! Мне надо было не скрываться от его проклятий, а подвергнуть строжайшему допросу! Он рассказал вам все или же мне следует выяснить у него какие-то подробности?

– Кроме того, что он получил тогда письмо с угрозами, вынудившее его вернуться во Францию и избавить вас от своего присутствия, я искренне полагаю, что вы знаете все. Естественно, у него не было никаких причин рисковать своей шкурой из-за прекрасной певицы, которую все равно было не воскресить. Однако у него возникла мысль украсить портрет покойной мадам д'Остель драгоценностями Венецианской колдуньи в надежде, что кто-нибудь вроде меня заинтересуется ими и попытается их разыскать. Кстати, должен сказать, что, перед тем как броситься на вокзал и устремиться к вам, я пообедал в «Ритце» вместе с Болдини, а за соседним столиком оказался Риччи с одной из своих пассий.

За этим последовал детально точный пересказ разговора Болдини и Альдо с миллиардером, который, впрочем, не слишком впечатлил Уоррена: тот вновь принялся изучать кончик своего карандаша.

– Не вижу здесь ничего, что подтверждало бы гипотезу о его виновности, – сказал он по завершении рассказа. – Болдини отказался писать портрет его девицы, а вы не пожелали провести расследование, важное для него как коллекционера. Только и всего.

– Тем не менее этот персонаж заслуживает некоторого внимания. Хотя бы в силу того, как он воспринимает отказ. Я обнаружил это сегодня утром на своем столике для завтрака, – добавил он, вынув из кармана телеграмму и бросив ее на письменный стол. – Мне сообщают, что позавчерашней ночью дом художника едва не сгорел, и лишь благодаря присутствию духа одного из соседей, любителя подышать свежим воздухом, пожар удалось быстро потушить. Это был явный поджог. Тоже совпадение?

Ничего не ответив, суперинтендант дважды перечитал подписанный Лизой текст телеграммы и, прервав молчание, взревел таким зычным голосом, что ему позавидовал бы командующий парадом гвардейцев:

– Пойнтер!

Боковая дверь тут же отворилась, и Альдо смог убедиться, что инспектор Джим Пойнтер также совсем не изменился: все та же гренадерская стать и длинная физиономия с выступающими вперед передними зубами, поразительно напоминающими заячьи резцы. Судя по всему, он был рад вновь встретиться с Альдо, однако суперинтендант не дал ему времени выразить это.

– Принесите мне досье Терезы Солари! Декабрь двадцать первого года! – распорядился Уоррен.

– О, я не забыл! Приятно видеть вас, сэр! – успел произнести инспектор и мгновенно исчез.

– Мне тоже! – сказал Морозини захлопнувшейся двери, тогда как через главный вход в кабинет прошествовал дежурный с подносом для чая. Действительно, » уже пробило пять часов, и священный напиток начал свою циркуляцию в здании Скотленд-Ярда, как и во всей остальной Англии. Альдо ненавидел чай и отдал бы все что угодно за чашку хорошего кофе, но в Соединенном Королевстве к этому божественному нектару относились с прискорбным небрежением и осмеливались подавать под этим названием – исключая отель «Ритц» с его швейцарскими корнями – отвратительную бурду, которая, как подозревал венецианец, происходила по прямой линии от древесных отваров, изготовленных друидами. Однако на подносе стояли две чашки – зримый знак уважения Скотленд-Ярда к посетителю, который был другом патрона. Поэтому Альдо покорно выпил предложенную ему сладенькую водичку с молоком.

Со своей стороны, инспектор Пойнтер обнаружил замечательное проворство: письменный стол Уоррена еще хранил тепло от горячей чашки, когда на него легла запрошенная папка, которую, впрочем, полицейский не стал открывать. Толщина ее указывала на изрядное количество бумаг, и, догадываясь, что Уоррен хочет просмотреть их в одиночестве, Морозини поднялся с кресла и откланялся, предварительно сообщив о своем намерении заглянуть завтра, если суперинтендант не возражает.

– А может быть, вы согласитесь отужинать со мной? – предложил он.

– Так ведь мы все равно увидимся сегодня вечером!

– Где?

– Разумеется, уВидаль-Пеликорна.

Он произносил Пеликорн очень забавным образом, но Морозини был настолько удивлен, что даже не улыбнулся:

– Адальбер? Он здесь?

– Кажется, уже неделю. О, так вы этого не знали! Боюсь, . я совершил промах.

– Нет. Я только что приехал, и ему это неизвестно. Сам же я считал, что он все еще в верховьях Нила, но вы сообщили мне приятную новость. Я бегу к нему прямо сейчас! И, разумеется, увидимся вечером!

Счастливый, словно школьник перед встречей с лучшим другом, Альдо с радостью покинул резиденцию полиции метрополии, поймал такси и назвал адрес Адальбера в Челси. Ибо после дела о Розе Иорков, которое надолго задержало их обоих в Лондоне, археолог снял в артистическом квартале очаровательный домик эпохи Стюартов, принадлежавший прежде художнику Данте Габриэлю Россетти. И так полюбил это жилище, что решил сохранить его за собой, что позволяло время от времени наезжать сюда с целью проследить, как идут дела у коллег-соперников из Британского музея. После того как была обнаружена могила Тутанхамона, он совершенно потерял покой и сгорал от желания каким-то образом обставить их. И Морозини, пока его автомобиль пробивался сквозь забитые в конце дня машинами улицы Сити, думал, что должно было произойти нечто чрезвычайное, раз Адальбер покинул Египет и прилетел в Лондон, минуя Париж. Главное, не прихватив по пути верного Теобальда – единственного человека, способного обеспечить ему комфорт и уют, которых он был лишен на раскопках.

Однако, когда Альдо позвонил в дверь из полированного дуба, сверкающую, как ее медные ручки, открыл ему все тот же Теобальд в широком белом фартуке. Несказанно удивились они оба.

– Ваше... хм... превосходительство? – заикаясь, пролепетал Теобальд.

– Вы? Но что вы тут делаете?

– Господин князь видит сам: я служу!

– Почему вы меня не предупредили о своем отъезде? Как давно вы здесь?

– Три дня, Ваше превосходительство, три дня! Мой господин вызвал меня телеграммой. Я уложил дорожную сумку, закрыл дом на улице Жоффруа и уехал.

– Так почему вы мне ничего не сказали? Вы же знали, что я разыскиваю вашего господина?

– Что там такое, Теобальд?

Появление Адальбера с трогательным букетом роз и ландышей избавило слугу от тягостной необходимости отвечать на этот непростой вопрос, однако господин его, вместо того чтобы просиять при виде друга, не выказал ни малейшей радости, напротив, взгляд его голубых глаз, на которые падала непокорная светлая прядь, странным образом омрачился.

– Ты? Но как ты сюда попал?

– А ты как думаешь? Уж, конечно, не пешком пришел! – выпалил Альдо, несколько ошарашенный подобным приемом.

Хотя они с Адальбером никогда не были склонны к пылким объятиям при встрече, у него впервые появилось неприятное ощущение, что он явился некстати.

– Прости меня! Я хотел сказать, каким образом ты оказался в Лондоне?

Теобальд скромно удалился на кухню, оставив Адальбера хозяином положения в тесном пространстве прихожей. Чувствительный к подобным тонкостям, Альдо начал закипать:

– Ты же в Лондоне, разве нет? И, насколько я знаю, мне никто не запрещал посещать Англию! В любом случае, ты мог бы пригласить меня войти и предложить мне стул и даже стаканчик вина! Так принято у друзей.

Очевидно смущенный, Видаль-Пеликорн слегка посторонился, и Морозини смог наконец покинуть пределы прихожей и войти в гостиную – как всегда, уютная, с бархатными гардинами бледно-желтого цвета, ковром в тон занавескам, чиппендейловской мебелью и большими честерфилдскими креслами, она гораздо больше напоминала «комнату для жизни»[82], чем гостиную. Как и при первом своем визите, Морозини увидел круглый стол, накрытый сейчас на три персоны и придвинутый к камину из белого мрамора, где горело несколько поленьев, источавших запах сосны, гораздо более приятный, чем обычный запах торфа. Во всех больших египетских вазах стояли цветы, а букет, который держал в руках Адальбер, явно предназначался для сосуда, расположенного в центре стола.

– Превосходно! – иронически произнес Альдо. – Похоже, ты ждал меня? Я всегда восхищался силой твоего предвидения...

– Почему ты так решил? – угрюмо осведомился Адальбер.

– Этот стол! Совсем как в первый мой приезд. Три прибора: для Уоррена, тебя и меня.

– С чего ты взял, что должен прийти Уоррен?

– Я только что от него. Он сказал мне об этом, простодушно предположив, будто мы собираемся поужинать вместе.

– А! Так ты виделся с ним? Визит дружеский или деловой?

Видаль-Пеликорн принялся тщательно обрезать стебли цветов, что позволило ему не смотреть на друга.

– И то и другое, – ответил Морозини, – но, судя по всему, тебе на это в высшей степени наплевать, поэтому я не стану досаждать тебе скучными подробностями. И мешать твоим артистическим порывам, которые меня несколько удивляют: тебе следовало бы предупредить, что ты сменил специальность и занимаешься теперь обрезкой цветов.

– Я имею право расставлять цветы в своем доме, – огрызнулся Адальбер, который вместо стебля откусил секатором кончик ногтя.

– Конечно же, у тебя есть все права, милейший! Даже право принимать меня подобным образом. Раньше ты отличался большей любезностью. И поскольку я явно тебе мешаю...

– Ты никогда мне не мешаешь! Точнее, очень редко! Признаю, что сегодня вечером... Ах, я не подумал! Наверное, ты хотел поселиться у меня?

– Полагая, что ты в Египте? Я не имею привычки оккупировать жилище, которое мне не принадлежит. Не беспокойся, вещи свои я оставил в «Ритце», а о том, что ты в Лондоне, мне сообщил Уоррен. Сверх того, он оплошал, бедняга. Предположил, что я буду ужинать у тебя вместе с ним.

– Но зачем ты все-таки приехал? У тебя неприятности?

– С чего ты взял, что у меня неприятности, требующие вмешательства полиции Ее Величества?

– Тогда что ты делаешь в Лондоне?

– А вот это тебя не касается, голубчик! У каждого есть свои маленькие тайны. Я мог бы спросить тебя о том же, так ведь ты не намерен отвечать, поэтому мне остается раскланяться и удалиться! Кстати говоря, я и представить не мог, что у Птеродактиля столь романтические вкусы, – добавил он, ткнув пальцем в букет. – Розы и ландыши! Какая* у него, в сущности, нежная душа...

Альдо издевался, но внутри у него все кипело. Столь холодный прием со стороны друга разочаровал его тем больше, что предшествовала ему радость, испытанная им при мысли, что удастся восстановить тандем для охоты за драгоценностями Колдуньи. Морозини не понимал, что происходит. До сегодняшнего дня их союз представлял собой отлаженный, хорошо смазанный механизм – впервые в него попало что-то, напоминающее песчинку и заставившее его скрипеть. Быть может, он даже сломался?

Не желая задерживаться на столь огорчительном выводе, Альдо двинулся в прихожую. Адальбер шел следом.

– Слушай, – сказал он, – мне очень жаль, что я вынужден был так тебя принять, но у меня чрезвычайно важное дело и совсем нет; времени для тебя. Ты должен понять! Мы увидимся позже, и тогда я все тебе объясню...

– Ты ничего мне не объяснишь, потому что тогда времени не будет уже у меня, – бросил Морозини, который почти задыхался, стараясь сдержать гнев. – Желаю тебе приятно провести вечер!

– Но скажи хоть, как поживают Лиза и дети?

– Превосходно! Всего хорошего!

Принимая шляпу и перчатки из рук Теобальда, Морозини встретился с ним взглядом, и взгляд этот, исполненный глубокой грусти, пытавшийся что-то передать ему, напомнил ему о не столь давних событиях. У Теобальда был точно такой же взгляд, когда во время обратного путешествия после изнурительной погони за изумрудами Пророка Адальбер обручился с фальшивой Хилари Доусон, и на улице Жоффруа заговорили о браке, который в глазах образцового слуги означал конец существования – конечно, полного всяческих неожиданностей, но очень гармоничного в деталях повседневной жизни. Один лишь факт, что ему придется готовить для англичанки с безнадежно испорченным вкусом, вызывал у него дрожь. И Альдо словно озарило: эту цветочную оргию, недовольный вид Адальбера и явное стремление избавиться от него можно было объяснить лишь одним – Адальбер ждал в гости женщину. Однако что-то здесь не сходилось: зачем в таком случае понадобился Уоррен? Срочных дел у Альдо не было, и он решил прояснить этот вопрос.

Вернувшись на набережную Чейн-Уок, он спокойным шагом двинулся вдоль Темзы словно бы в поисках такси, увидел впереди несколько деревьев, прошел мимо них, чтобы его уже не было видно из окон дома, повернул назад и спрятался за самым толстым стволом, чтобы оттуда наблюдать за происходящим. Уже стемнело, когда он заметил приближение Уоррена в смокинге под широким плащом. Затем, после некоторой паузы, которая показалась ему бесконечной, появился черный длинный «Роллс-Ройс» с шофером за рулем: из него вышла молодая женщина, закутанная в шиншилловое манто. Весной и в такую теплую погоду – экая мерзлячка! При свете фонаря Альдо сумел разглядеть ее великолепные темные волосы, над которыми вздымался белый султан, прикрепленный к узкой головной ленте с множеством мелких алмазов. Другими алмазами сверкали ее серьги, но она принадлежала к тому типу женщин, которые не нуждаются в украшениях, чтобы подчеркнуть свою красоту. В холодных лучах уличного светильника она показалась ему восхитительной – одновременно у него возникло впечатление, что он ее где-то видел. Несомненно, она походила на египетскую принцессу, но напоминала еще кого-то, чье имя он сейчас не мог вспомнить. .

Когда прекрасная незнакомка вошла в дом, Альдо с трудом одолел искушение переговорить с шофером. Хотя тот должен был дорожить службой у явно богатой дамы, к любому человеку можно найти подход, однако он плохо видел себя в этой роли и, подумав, что Уоррен, возможно, согласится удовлетворить его любопытство, он постоял еще несколько секунд, разглядывая освещенные окна, а затем стал высматривать такси, чтобы вернуться в отель. Чувствовал он себя еще хуже, чем когда выходил из дома Адальбера: ему было ясно, что тот влюбился в даму в шиншилловом манто, но разве это повод почти вышвырнуть вон своего лучшего друга?

Альдо сознавал, что означенный лучший друг в свое время не проявил большого энтузиазма в Стамбуле, когда увидел, как из «Восточного экспресса» выходит сияющий Адальбер, держа под руку белокурую англичанку, которую якобы звали Хилари Доусон. Он выказал любезность, поскольку это было его второй натурой, но не стал скрывать ни своего недовольства, ни даже подозрений[83], целиком оправдавшихся впоследствии, это верно, но ведь сейчас не было никаких оснований предполагать, что эта красивая женщина окажется столь же ядовитой, как лже-Хилари. Более того, совершенно очевидно, что в данном случае явно не возникнет денежных проблем...

Усевшись в пропахшее запахом остывшей трубки такси, он вопросил свою совесть и признал, что был не прав. С какой стати вздумалось ему управлять переживаниями Адальбера? А ведь тот вынужден был терпеть все перипетии его собственной личной жизни в то время, когда он поддался чарам Алельки Солманской[84], а позже Видаль-Пеликорн покорно принял известие о его свадьбе с Лизой, хотя сам испытывал к девушке нежные чувства. Незнакомка же была очень красива! С ее претензиями походить на египетскую принцессу она обладала всем, чтобы обольстить археолога. И цветочная оргия, устроенная Адальбером, безошибочно свидетельствовала об этом. Поразмыслив как следует, Альдо пришел к выводу, что больше всего ранит его в этой истории присутствие Уоррена. Какую роль играл Птеродактиль в любовных приключениях Видаль-Пеликорна? Дуэньи? Это смехотворно. Конфидента? Вот где оказалось больное место... Или же у дамы была проблема, требующая совета, быть может, даже тайной помощи полиции, и этим все объясняется гораздо лучше, нежели романом, порожденным его южным воображением?

Когда он дошел до этого пункта, такси остановилось перед отелем «Ритц», но, прежде чем швейцар в ливрее успел открыть дверцу, Морозини приказал шоферу:

– Едем обратно на Чейн-Уок!

– Если вы потом захотите вернуться сюда, вам лучше обратиться к одному из моих коллег, сэр. Я заканчиваю через полчаса.

– В таком случае...

Альдо расплатился и вышел из машины, едва не наступив на ногу швейцару, который услышал этот разговор:

– Вызвать другое такси, сэр?

– Не сейчас, спасибо!

Привыкнув к капризам клиентов, швейцар не настаивал. Альдо вошел в холл отеля и направился прямиком в бар. Только что он придумал более удобный способ реализовать свою идею, но для этого ему требовалась порция лучшего коньяка, чтобы взбодриться, и телефонный справочник... Обретя и то и другое, он отыскал номер «Уайт Хоре», паба на улице Стренд, куда любил заглядывать один из его старых знакомых. И попросил подозвать к телефону Гарри Финча[85]. К счастью, тот оказался на месте.

– Вы меня помните? Князь Морозини!

– Такого клиента, как вы, забыть нелегко, сэр. Я вам нужен?

– Прямо сейчас, если вы свободны. Приезжайте ко мне в «Ритц»!

Через несколько минут Гарри Финч остановил такси перед роскошным зданием отеля.

– Как приятно вновь увидеть Вашу светлость! – вскричал он с неподдельной радостью.

– Оставьте в покое Светлость! У меня нет прав на этот титул. С меня вполне хватит обращения «сэр».

– Как вам угодно. Ну, так куда мы отправимся сегодня вечером? Уайт-Чепл, Лайм-Хаус? – предложил Финч таким тоном, словно это были блюда из меню.

– В Челси, если вы не против. Точнее, на Чейн-Уок.

– Ого, ваши вкусы переменились!

– Что вы хотите, нельзя же все время посещать низкопробные заведения. В конце концов, это утомляет!

– Я не критикую ваш выбор. В аристократических кварталах тоже можно повеселиться...

Такси Финча лихо сорвалось с места, оставив у Морозини впечатление, будто даже мотор рокочет от радости. Он и сам был очень доволен тем, что вновь работает с Гарри Финчем, который в свое время оказался очень ценным и – что было еще важнее – неболтливым помощником. Завидев дом Адальбера, перед которым все так же стоял «Роллс-Ройс», он приказал остановиться на таком расстоянии, чтобы можно было разглядеть входную дверь.

– А теперь подождем! – сказал он, когда Финч нашел идеальное место для парковки.

– До каких пор?

– Пока машина не тронется с места. Мы поедем за ней. Я хочу знать, куда она направится.

– Не отвечайте, если вам неохота, 'но ведь именно здесь вы поселились на время процесса Фэррэлса, наделавшего столько шума? И с вами еще жил один француз... с невозможной фамилией, но очень симпатичный.

– Он и сейчас здесь живет, так что вопрос вполне уместный. Я опасаюсь, что он попал в довольно опасную историю.

– Но с деньгами у него полный порядок! Какая тачка! Я вас правильно понял: вы хотите защитить его?

– Именно так!

Ждать пришлось около часа. Часы на Биг-Бен пробили полночь, когда входная дверь открылась и на крыльцо вышел Адальбер, проводивший своих гостей до машины. При виде молодой женщины Финч восхищенно присвистнул и воскликнул:

– Понятно, отчего вы всполошились! Ничего не скажешь, красотка хоть куда! И все, что надо, у нее имеется! Послушайте, тот мужчина, что сел в машину рядом с ней, это случаем не лучшая ищейка Скотленд-Ярда? Суперинтендант Уоррен?

– Да, он!

– Ну, если уж следить за машиной, где находится он, нужно принять меры предосторожности. Ему эта музыка знакома!

– Принимайте ваши меры, дорогой Финч, принимайте! Все, что я хочу на сегодняшний вечер, это узнать, где дама живет и, если возможно, кто она такая.

– Ну, с этим проблем не будет.

Прежде чем тронуться с места, Финч отпустил «Роллс-Ройс» на некоторое расстояние и лишь потом двинулся следом. Через несколько минут он сказал:

– Похоже, она везет его в Ярд? Неужто Уоррен будет еще работать?

– Удивляться нечему! Сколько я его знаю, он живет совершенно не так, как все.

Действительно, Уоррен вернулся в свой кабинет. Оба наблюдателя увидели, как автомобиль замер перед постовым и суперинтендант вышел. «Роллс-Ройс» направился дальше. Невозмутимый Финн поехал за ним.

Так они добрались до Ридженс-Парк, где прекрасная машина остановилась перед одним из самых роскошных домов. Водитель Альдо тихо произнес:

– Скажите пожалуйста, она ни в чем себе не отказывает! Это особняк Гановер-Лодж, который совсем недавно принадлежал адмиралу Битти! Что будем делать теперь?

– Ничего. Вы просто отвезете меня в «Ритц». Но если сумеете выяснить, кто теперь живет в этом доме, окажете мне большую услугу.

– О, особых сложностей здесь нет. Имея такой адрес и номер «Роллса» в придачу, можно добиться всего.

– В таком случае полагаюсь на вас, дорогой Финч! Мне уже давно стало ясно, что вам цены нет.

Через несколько минут Морозини поднялся к себе в номер с намерением лечь спать, тогда как Гарри Финч, безмерно гордый собой и королевским образом вознагражденный за свои труды, вновь помчался по улицам ночного Лондона.

На следующий день на столе для завтрака Альдо обнаружил конверт с лежащей внутри карточкой, на которой было написано рукой его помощника:

«Это княгиня Оболенская, но не принимайте ее за русскую. Она самая настоящая американка, хоть и обзавелась титулом».

Глава IV ЖАКЛИН

Через два часа Морозини, которого по пятам преследовал испуганный дежурный, ворвался в кабинет суперинтенданта Уоррена. Полицейский, поглощавший в этот момент один из тех пузырящихся напитков, которые будто бы помогают справиться с похмельем, поперхнулся, задохнулся, раскашлялся, побагровел и обрел естественный цвет лица только после того, как нежданный посетитель раза три сильно хлопнул его по спине.

– Я распорядился... чтобы... меня... не тревожили, – с бесконечной мукой проговорил Уоррен.

– Он ничего не хотел слушать, – пролепетал молодой инспектор. – Я сделал все, что мог!

– Знаю, Крофтон! Южный шторм непредсказуем! Возвращайтесь на свой пост! А вы, – добавил он гораздо менее добродушным тоном, – что вы здесь делаете? Обычно сюда не являются запросто, по первому побуждению!

– Тысяча извинений, но нынешней ночью я совсем не спал и сегодня утром хочу знать, кто такая княгиня Оболенская, с которой вы ужинали вчера вечером?

Как знаток, Уоррен искренне восхитился, отчего глаза его стали круглыми:

– Какая жалость, что вы итальянец!

– Прошу прощения, венецианец!

– А есть разница?

– Огромная! Так вы сказали? Если бы я не был...

– Я бы немедленно зачислил вас в свой штат!

– Это не ответ, и я должен напомнить вам, что ваше время бесценно. Итак, повторяю: кто...

– Чудовищно богатая американка...

– Это я уже знаю.

– Чего же вам еще нужно? – проворчал Уоррен, явно начинавший злиться.

– Какое отношение она имеет к Адальберу и что делала у него вчера вечером?

– Вы же не думаете, что я вам отвечу? Если ваш друг не соблаговолил сказать вам, я тем более этого не сделаю. Профессиональная тайна! Вы должны понять...

– Полностью с вами согласен, но раз вы играете роль конфидента в данном деле, я хочу знать, какое отношение эта женщина имеет к Адальберу?

Внезапно длинное лицо Уоррена скривилось в иронической ухмылке, и в глазах его под нависшими бровями зажегся огонек:

– Ей-богу, да у вас приступ ревности!

Этого говорить не следовало. Морозини зашелся от ярости:

– Выбирайте выражения! Я не ревную, я крайне раздражен тем, что от меня скрывают факты, быть может, представляющие опасность для моего лучшего друга. За последний год я столько натерпелся от русских аристократов, подлинных или фальшивых, что от них меня уже с души воротит!

– О, полагаю, эта аристократка не вызывает ни у кого сомнений. Даму принимают члены королевской семьи, а некоторые и сами бывают у нее. Среди ее родни имеются представители и нашей аристократии: барон Астор из Хивера и...

– Только не говорите мне, что это одна из Асторов!

– Так и есть! Вы против них что-то имеете?

Альдо ответил не сразу. Он понимал теперь, кого напоминает ему «египетская принцесса»: грозную Аву Астор, одну из самых красивых женщин своего времени, но также самое жестокосердое, властное, тщеславное и назойливое создание из всех человеческих существ. Иными словами, худшая из зануд! Размышляя вслух, он обронил:

– Должно быть, это ее дочь! У нее была склонность к египтологии...

– О ком вы говорите?

– О леди Рибблздейл! Об Аве Астор, если вам больше нравится, первый муж которой утонул на «Титанике».

– Да, это верно. Как вы догадались?

– Она внешне очень напоминает мать. Если она похожа на нее и в нравственном отношении и если, как я опасаюсь, в нее влюблен Видаль-Пеликорн, бедняга ступил на гибельный путь.

– С чего вы взяли, что он в нее влюблен?

– Цветочная оргия, которой он предавался вчера вечером, явно говорит об этом. Вдобавок меня приняли так, словно я булыжник, угодивший в лягушачье болото. Черт возьми! Вы должны это знать, коль скоро разделили ужин с влюбленными голубками?

На сей раз Уоррен не удержался от смеха:

– И вы спрашиваете себя, зачем я там понадобился? Признаю, что в один прекрасный момент задал себе тот же вопрос.

Адальбер подпал под власть ее чар, в этом сомневаться не приходится.

– Это дуэт или он вздыхает соло?

– Нет, это не дуэт, Пока нет. У меня такое впечатление. Как бы это сказать? В их отношениях есть нечто... средневековое... именно так: дама и ее рыцарь, который готов на все, чтобы завоевать ее.

– Понимаю! Нужно проползти несколько километров на брюхе, чтобы получить разрешение облобызать ее пальчики. И вы считаете это нормальным?

– Успокойтесь! Все это не так уж опасно. Скажу вам больше: у княгини Алисы...

– Ее зовут Алиса?

– Алиса-Ава-Мюриэль! Думаю, при крещении Ава шла первой, но мать решила остаться единственной в своем роде, поэтому дочь ее всегда называли только Алисой.

– В этом она вся! Простите, что перебил вас. Вы сказали, что у княгини...

– Неприятности, и Видаль-Пеликорн, желая помочь ей, обратился за советом ко мне. На этом я умолкаю, и не спрашивайте меня больше ни о чем: профессиональная тайна!

Морозини не настаивал. Ему пришла в голову мысль, что, если отловить и подвергнуть допросу Теобальда, можно будет узнать больше. Пришла пора заняться собственными проблемами.

– Понимаю. Теперь скажите мне, удалось ли вам что-нибудь обнаружить в досье Терезы?

– Ничего особенного. Убийца, как вы знаете, мертв, и нет никаких оснований связывать его с Риччи. Единственная вина этого американца состоит в том, что он присутствовал в зале на представлении, во время которого разбилась Солари. Мы же не можем инкриминировать ему любовь к «Тоске»?

– Наверное, он без ума от Скапья. Они очень похожи. У него в Англии есть какое-нибудь пристанище?

– Больше того: целое имение в окрестностях Оксфорда, но когда он приезжает в Лондон на день-два, то останавливается в отеле «Савой». Не стану скрывать, что этот тип мне не нравится и я хотел бы подловить его на чем-нибудь, но при нынешнем состоянии дел это невозможно.

– И все-таки, – вздохнул Морозини, – я готов сунуть руку в огонь, что он в этом деле завяз по уши. И возможно даже, именно у него хранится то, что я разыскиваю.

– Трудно доказать! Очевидно, его нельзя связать с преступлением в Багерии, иначе с той ночи драгоценности перешли бы к нему, и, следовательно, Солари не смогла бы появиться в них.

– Логично. Но он мог увидеть их в тот вечер, а потом заняться поисками. Известно, каким образом попали они в шкатулку дивы?

– Кто знает? Ее тогдашний покровитель, миланский банкир, поклялся, что видел их у нее в самом начале их связи. Ее костюмерша и горничная это подтвердили. Мол, речь идет о фамильных драгоценностях.

– Фамильные, да. Но что это за фамилия? Вот в чем вопрос.

– Я так не думаю. Понятно, что вы копаетесь в истории с целью выяснить, кто ими владел и кому передавал, но, по моему личному мнению, главный вопрос в том, у кого они оказались после представления в «Ковент-Гардене».

– Судя по всему, так. Однако, поверьте мне, проделанный ими из Флоренции путь также весьма важен. И одному Господу ведомо, как трудно восстановить их маршрут. Я уверен, что они находились в собственности Марии Медичи, когда та приехала во Францию, чтобы выйти замуж за Генриха IV. Тем не менее их никогда не было среди драгоценностей французской Короны. Это означает, что королева рассталась с ними. Ради кого и по какой причине? Возможно, это произошло в конце ее жизни, когда она испытывала серьезные финансовые затруднения.

– Но их могли и украсть?

– Почему нет? Однако у меня нет возможности выяснить это.

– Еще раз повторю, это не так уж важно!

– Напротив, поскольку потомки временных владельцев, считая их частью наследства, бросаются на поиски, не особенно заботясь о средствах заполучить назад свое достояние. Я могу привести вам пример, имеющий прямое отношение ко мне: покойный сэр Эрик Фэррэлс решил вернуть то, что называл «Голубой звездой», поскольку в семнадцатом веке его протестантский предок расплатился за нее каторжными галерами. А моя мать была убита человеком, который хотел продать драгоценность ему. Конечно, сэр Эрик не сам подсыпал яд, но он был косвенным виновником преступления. Вы сказали, что убийцу Солари нашли в Темзе, куда он угодил не по собственной воле: это обстоятельство указывает на заказчика, и пусть даже вы не нашли ни единого следа, ведущего к Риччи, я почти убежден, что приказ отдал он. Вы говорите, у него есть имение в окрестностях Оксфорда? Где именно?

Уоррен сдвинул брови и стал выравнивать пачку бумаг из досье, постукивая ею о письменный стол.

– Если я вам скажу, вы туда ринетесь и, не исключено, попадете в западню, из которой я буду не в состоянии вас вытащить. Особенно если вас схватят в доме! Вы угодите в тюрьму, потому что перед лицом закона дружба вынуждена отступить...

– Вы считаете меня таким неловким?

– Нет. Я считаю скорее, что вы идете по ложному следу, поскольку Риччи американец. Он живет по ту сторону океана, бывает там чаще, чем у нас, и, если драгоценности у него, он наверняка не стал бы хранить их в Британии.

– Почему нет? Ведь такие ценности довольно трудно вывезти за пределы страны?

Суперинтендант скривил губы в злобной улыбке:

– У него есть связи, а у нас аналог вашего дипломатического чемодана! Сверх того, должен напомнить вам, что он возвел копию вашего дворца Питти, который, как мне кажется, просто создан для драгоценностей великой герцогини Тосканской.

Морозини не ответил. Это выглядело довольно правдоподобно, и в рассуждениях суперинтенданта Уоррена наличествовал здравый смысл, но он не мог избавиться от ощущения, что полицейский хотел таким элегантным способом избавиться от него. Особенно если Адальбер со своей американкой уже задали ему какую-нибудь задачу. Альдо решил сменить тему:

– Вы действительно не хотите сказать мне, что происходит между Видаль-Пеликорном, его княгиней и вами?

– Нет. Весьма сожалею. Если вы ласково попросите его, он вам, наверное, скажет.

– Ласково? Видели бы его вчера вечером: с таким же успехом вы могли бы ласково попросить любимую косточку у бульдога! Что ж, я уже достаточно надоедаю вам! Пора дать вам возможность заняться своими делами.

– Вы уезжаете?

В голосе полицейского прозвучала надежда. Альдо неопределенно пожал плечами. Это всегда помогало ему уклониться от прямого ответа.

– Не то чтобы прямо сейчас, но надолго здесь не задержусь. Моя жена ждет меня в Париже, и ей не терпится вернуться домой.

Лицо Уоррена озарилось широкой улыбкой, выдававшей облегчение.

– Поскольку указанный дом представляет собой дворец на берегу Большого Канала, ее можно понять. Передайте ей, пожалуйста, мой восхищенный привет, вам же я пожелаю счастливого пути!

Выпровоженный – едва ли это слово было преувеличением! – таким образом, Альдо покинул Скотленд-Ярд без намерения возвращаться туда. Он ощущал горечь: вслед за Адальбером Уоррен также дал ему от ворот поворот. Он оказался в одиночестве, и это было очень неприятное ощущение! Даже тягостное – настолько тягостное, что у него возникло сильнейшее желание увидеть Лизу, ее любящую улыбку и фиалковые глаза. Пускай все летит к чертям! Если он не мог больше рассчитывать на Адальбера, ослепленного своей американкой, несомненно, такой же сумасшедшей, как ее мамаша, если Уоррен любезно, но твердо отказал ему в помощи, значит, остается только сесть на пароход до Кале, затем заехать во французскую столицу за женой и отправиться на «Восточном экспрессе» в Венецию. Так называемое «интересное» положение Лизы требовало, чтобы он все свое внимание посвятил ей – нужно отогнать подальше трогательный образ Виолен Достель, которая, разумеется, вскоре лишится скромных драгоценностей, завещанных ей бывшей певицей. Неясное ощущение провала быстро улетучится. Что ж, пожалуй!

Нервной походкой он вошел в холл «Ритца» и сразу направился к стойке для почты, за которой сидел служащий, помогавший клиентам в организации путешествий. Именно в этот момент молодая женщина, сидевшая в глубине холла, в кресле под сенью пальмы, быстро встала, подошла к нему и притронулась к его руке:

– Господин князь, прошу вас...

Круто обернувшись, он с удивлением узнал красивую молодую женщину, которую видел за обедом в парижском «Ритце» в обществе Алоизия Риччи. Но сейчас она выглядела не такой веселой, а в глазах ее застыло тревожное выражение. Было очевидно, что она вот-вот расплачется.

– Вы узнаете меня? – тихо спросила она.

– Увидев один раз, вас забыть трудно, – любезно ответил он. – Это было в Париже, и вы сидели недалеко от столика, где я обедал вместе с Джованни Болдини. А вашим спутником был американец с манерами не слишком приятными, если я не ошибаюсь.

– Вы не ошибаетесь. Умоляю вас, уделите мне немного времени! Мне, мне очень нужна помощь! – добавила она неуверенно. – Я очень долго ждала вас!

– Как долго?

– Со вчерашнего дня. Я только что приехала в Лондон, намереваясь обратиться за помощью к другу... По крайней мере, я считала этого человека другом. Проходя мимо этого отеля, я увидела, как вы вошли сюда. Тогда я вошла следом, сняла номер с целью убедиться, действительно ли вы остановились здесь, и с утра заняла наблюдательный пост в холле.

– Откуда вы приехали?

– Из замка недалеко от Оксфорда, где мне удалось сесть на лондонский поезд. Я почти не говорю по-английски, и это было нелегко, но мне нужно было уехать как можно дальше!

Морозини решил выяснить позднее причину такой спешки и спросил только:

– Вы француженка? Почему вы не сели на поезд, идущий в Дувр?

– Потому что Алоизий первым делом будет искать меня в Париже. Ему в голову не придет, что я решусь остаться в стране, где не знаю никого и ничего.

– Кроме этого друга, в котором вы не слишком уверены, если я вас правильно понял?

Она склонила белокурую голову, увенчанную крохотной шляпкой с изящным бантом в тон шоколадно-коричневому костюму, который украшала оторочка белого атласа. Из груди ее вырвался вздох:

– Да. Он ненавязчиво ухаживал за мной и даже дал мне свой адрес на тот случай, если я решусь расстаться с Алоизием, но, когда я приехала к нему, его не было дома, а слуга сказал мне, что он будет отсутствовать несколько дней. Тогда, не зная, куда пойти, я стала бродить по городу, остальное вы знаете!

Остальное Альдо знал, но его гораздо больше интересовали предшествующие события. Окинув взором роскошную анфиладу позолоченных арок из искусственного мрамора, украшавших первый этаж отеля, он посмотрел на часы и решительно взял молодую женщину под руку:

– Пойдемте! Сейчас время ленча, и нам будет гораздо удобнее беседовать за столиком в каком-нибудь тихом уголке.

Она покорно позволила увести себя и не сдержала вздох облегчения, заняв место в кресле с подлокотниками, которое предложил ей Альдо. Приглядевшись к ней повнимательнее, он обнаружил несомненные следы Слез, плохо скрытые пудрой, главное же, горестную складку между бровей. Еще более странная вещь: она вела себя как изголодавшееся животное. Бархатный взгляд ее карих глаз не отрывался от хлебцев на соседнем столе, где обедали двое мужчин. Наклонившись к ней, он спросил:

– Вы хотите есть?

Она утвердительно кивнула, не сводя глаз с соседнего столика. И он понял, что его вежливый, почти формальный вопрос, на который часто отвечают лишь улыбкой, приобрел значение почти трагическое для этой женщины, которая действительно страдает от голода. Подозвав метрдотеля и заказав полный, но не слишком тяжелый обед, он попросил сразу принести тарелку с хлебцами и маслом. Все было исполнено мгновенно. Эффект оказался поразительным: не в силах больше терпеть, девушка схватила хлеб и, позабыв даже намазать его маслом, стала торопливо откусывать большие куски, одновременно запивая водой, отчего щеки ее раскраснелись.

– Вы не в этом отеле сняли номер, – ласково сказал Альдо. – Где вы провели ночь?

Она подняла на него глаза, полные слез, потом опустила голову, выронив последний хлебец, и судорожно сжала руки:

– Почему вы так говорите?

– Потому что вы на самом деле изголодались, а в этом отеле подают довольно плотный завтрак. Так где же вы были?

– В зале ожидания на вокзале, недалеко отсюда. Вы понимаете, денег мне хватило лишь на то, чтобы купить билет на поезд и на омнибус до Пиккадилли. Тот, с кем я хотела увидеться, живет неподалеку... Я проходила мимо и увидела, как вы вошли...

– Хорошо! Давайте сначала пообедаем, а уж затем поговорим.

Пока оба – она уже не так поспешно, как хлеб, – поглощали лосося по рецепту маркизы де Севиньи, прославившего здешнюю кухню, он незаметно и не без восхищения рассматривал свою гостью. Несмотря на пережитые ею тяжкие часы, она сумела сохранить опрятный и свежий вид. Конечно, ей помогла в этом туалетная комната на вокзале Чаринг-Кросс, но тем не менее это был настоящий подвиг. Он убедился в этом еще больше, когда она наконец представилась: Жаклин Оже, родом из Дьеппа, двадцать три года, работала манекенщицей у Жана Пату. Три недели назад, во время показа мод на улице Сен-Флорантен, она познакомилась с Риччи, и тот сразу проявил интерес к ней, под предлогом будто она живой портрет его дочери, которая вот уже десять лет как умерла.

– Поначалу, – сказала Жаклин, – он показался мне чудесным. Он вел себя как настоящий отец и заявлял, что мне теперь не нужно тревожиться о будущем, поскольку всю заботу обо мне он возьмет на себя. И сразу приступил к делу! Он скупил для меня половину коллекции, которую я представляла, подарил мне вот эти часы, – добавила она, показав украшенный бриллиантами тоненький браслет на запястье, – велел мне выехать из комнаты на улице Батиньоль и поселиться вместе с ним в «Ритце». Он все готов был сделать для меня, и вы сами были свидетелем, как он пытался заказать мой портрет великому художнику, с которым вы обедали. Отказ привел его в ярость.

– Я вам верю: на следующий день после этой встречи дом Болдини загорелся, и его удалось спасти только чудом...

– Вы думаете, это он устроил пожар?

– Не он лично, а кто-то из его людей. Вы ведь познакомились с его окружением?

– Да. Я знаю секретаря, шофера и камердинера. Признаюсь, они мне совсем не понравились, особенно Агостино, камердинер. Он выглядит как самый настоящий злодей из кино. Тем не менее именно он посоветовал мне бежать и дал денег.

– Не так уж много, если вы не смогли снять номер в приличной гостинице.

– Он сделал, что мог. А что касается пожара в доме художника... Прежде я возмутилась бы, услышав, как вы обвиняете Риччи в причастности к преступлению, но теперь это меня не удивляет. И вы, возможно, правы.

– Что же произошло потом?

– Мы вернулись сюда, но в Лондоне не задержались. У вокзала Виктории ожидала машина, которая отвезла нас в Левингтон-Мэнор, недалеко от Оксфорда, куда Риччи и поместил меня, после того как в некотором роде похитил из дома моделей Жана Пату. Это красивый дом на берегу Темзы, отделенный от остальных огромным парком. Мне там совершенно не нравилось из-за общей атмосферы. Приезжало много мужчин, но ни одной женщины, и я поняла, что фактически это центр деловой активности Риччи в Англии. Некоторые из посетителей были англичанами, именно тогда я и встретила Дэвида Феннера. Он мне сразу приглянулся, и я ему тоже. Я наши отношения не афишировала, но думала, что мой «отец», быть может, благосклонно примет молодого человека, с которым сам связан, в качестве жениха. Между тем мы вернулись в Париж и там увиделись с вами.

В тот же вечер мы вновь сели на лондонский поезд, а из Лондона сразу поехали в Левингтон-Мэнор. Дэвид появился там на следующий день, и я должна сказать, что до меня донеслись отзвуки бурного объяснения. Я очень расстроилась, но мне удалось поговорить с ним до его отъезда, и именно тогда он дал мне свою карточку со словами, что если мне понадобится помощь... Остальное вы знаете. Риччи же был взбешен, а когда я попыталась заступиться за Дэвида, разъярился еще больше. Вот тогда-то он со злобой объявил мне, что не хочет даже слышать о нем и надеется, что мне не пришло в голову втюриться в него, потому что он сам хочет сделать меня своей женой. Да, да, добрый отец преобразился в жениха! Он сказал, что любит меня и что мы поженимся сразу после возвращения – очень скорого – в Соединенные Штаты. Напрасно я объясняла ему, что мои чувства к нему – а я действительно к нему хорошо относилась! – не имеют ничего общего с любовью. Он уперся: меня-де ожидает великая судьба, все мне будут завидовать, я получу великолепные драгоценности и в конце концов отвечу ему взаимностью. С этого момента он потребовал, чтобы я называла его Чезаре...

– А, та самая буква Ч, которая следует за Алоизием?

– Да. Насколько я понимаю, это его настоящее имя, второе он взял позже, чтобы больше походить на американца. Я очень старалась не доводить его до крайностей, но совершенно потеряла голову от страха, когда он позавчера объявил мне, что мы уезжаем через день, то есть сегодня, в Саутгемптон, где сядем на пароход. Я ничего ему не ответила, я просто онемела от ужаса. Чтобы успокоиться, я пошла прогуляться в парк. Наверное, подсознательно думала о бегстве. Вот тогда ко мне подошел Агостино. Он сказал, что я должна уехать, потому что в Америке со мной случится несчастье, я же ответила, что ничего другого и не желаю, однако не знаю, как это сделать. Он сообщил, что Чезаре будет отсутствовать до полудня, а потом спросил, умею ли я грести...

– Вероятно, у обитателей Оксфорда это вторая натура? – с улыбкой вставил Морозини.

Она несмело улыбнулась в ответ.

– К счастью, я умею, потому что родилась у моря. На следующее утро, когда Риччи уехал, Агостино посадил меня в лодку, которую ночью подогнал к границе парка. Я оделась так, как вы видите, потому что он посоветовал мне ничего не брать с собой, кроме сумки. Но я выбрала самую большую, чтобы спрятать небольшую шляпку. Агостино дал мне немного денег, и я спустилась на веслах по Темзе до Оксфорда, где бросила лодку и взяла билет на поезд...

– Почему, черт возьми, он это сделал?

– Я его об этом спросила. Он ответил, что делает это ради матери, которая была француженкой, как я. И еще он повторял, что не хочет для меня такой судьбы, как у других, но больше ничего не сказал. Впрочем, для разговоров момент был неподходящий. Я поблагодарила его и села в лодку.

Жаклин умолкла, чтобы воздать должное жаркому из ягненка, которое поставили перед ней. Альдо к своей порции не притронулся. Этот Риччи тревожил его все больше и больше. Предостережение камердинера, пусть и весьма загадочное, бросало дополнительный мрачный отсвет на портрет, который в черной краске, похоже, не нуждался. И, вспомнив про портрет, он спросил девушку:

– Если Риччи назначил отъезд на столь близкое время, каким образом сумел бы Болдини написать ваш портрет? Значит, ему пришлось бы задержаться в Париже?

– Вовсе нет! Он предложил бы художнику поехать в Оксфорд, а в случае отказа увез бы его силой. Он на это вполне способен.

– Ну, не стоит преувеличивать! Поднялся бы страшный шум, ведь я был свидетелем предложения. Я даже спрашиваю себя, зачем он его сделал?

– Не знаю!

– Ладно, пока оставим это! Теперь надо решить, что мне делать с вами... Ваш Дэвид, как вы мне сказали, будет отсутствовать несколько дней? Вы не знаете, когда он вернется?

– Нет. Я была так расстроена, так упала духом, что забыла даже спросить об этом.

– Ну, это мы уладим! Телефон у него, полагаю, есть?

– Разумеется!

Она вынула из сумочки визитную карточку и протянула ее Морозини.

– Подождите меня! – сказал Альдо, вставая.

Он направился в холл, попросил швейцара набрать номер, напечатанный на бристольском картоне, и занял место в самой удаленной кабинке. Через мгновение он услышал хорошо поставленный голос слуги, попросил позвать к телефону мистера Феннера и, получив ожидаемый ответ, воскликнул:

– Экая досада! Мне нужно увидеться с ним как можно скорее. Вы не могли бы сообщить мне, когда он вернется?

– Мне он сказал, что вернется в пятницу. Что-нибудь передать ему?

– Да, будьте добры, попросите его, чтобы он срочно позвонил в отель «Ритц». Князю Морозини!

Фамилия и титул произвели свой обычный эффект. Слуга клятвенно заверил, что выполнит поручение, и довольный Альдо вернулся в зал ресторана: сегодня была среда, значит, ждать осталось всего два дня. С учетом всех обстоятельств это неплохо: он воспользуется этой паузой, чтобы раскрыть тайну отношений Адальбера с дочерью невыносимой Авы Астор.

– Все складывается удачно, – весело объявил он своей спутнице. – Ваш приятель возвращается в пятницу вечером и сразу по приезде позвонит мне.

Сверкнувшая в глазах девушки радость мгновенно померкла.

– Но я же не смогу ждать его до пятницы!

– Прекрасным образом сможете. Вы теперь моя гостья: у вас будет комната в этом отеле, где вы благоразумно дождетесь субботы. Ради вашей безопасности еду вам будут подавать в номер, но сейчас вам, наверное, хочется что-нибудь купить? Предметы туалета, к примеру, ночную рубашку, сменное белье. Здесь недалеко есть нужный вам магазин, на противоположной стороне улицы, за Грин-Парк...

Она ошеломленно смотрела на него:

– Но почему вы это делаете? Это слишком... Успокоительным жестом онбыстро накрыл своей ладонью руку девушки:

– По той же причине, что Агостино: моя мать была француженкой, и мне очень не нравится господин Риччи. Поверьте, для меня большая радость – вырвать из его когтей такую очаровательную девушку, как вы. И не думайте, что я питаю какие-то сомнительные намерения: я буду вам как брат!

Девушка покраснела, и глаза ее наполнились слезами.

– Как мне вас отблагодарить? – прошептала она, но в голосе ее прозвучала легкая настороженность, которую Альдо уловил на лету.

Он засмеялся:

– Понимаю! Вы по горькому опыту научились не доверять людям, которые норовят сделать вас членом семьи. После отца – брат? Не тревожьтесь, я женат, очень люблю свою супругу и детей, которых она мне подарила. Давайте покончим с десертом, выпьем кофе и примемся за дело!

Через полчаса Жаклин получила комнату, не слишком удаленную от номера Альдо, и, проникшись теперь полным доверием к нему, согласилась взять несколько банкнот на самые насущные покупки. В порыве радостной признательности она звучно чмокнула его в щеку – не слишком изысканно, но зато искренне – и устремилась на оживленные тротуары Пиккадилли. Предоставленный самому себе, Альдо задумался о том, что ему следует сделать, и решил наконец вызвать такси, чтобы поехать к Адальберу. Он направился со своей просьбой к швейцару ровно в тот момент, когда с улицы донесся ужасающий скрип тормозов, затем послышались крики и восклицания, а посреди мостовой тут же возникла толпа.

– Что случилось? – спросил он у служащего в украшенном галунами мундире, который сбегал на место происшествия и теперь поспешно возвращался на свой пост. – Несчастный случай?

– Я бы сказал, скорее убийство, сэр! Молодую даму сбила машина, которая не остановилась и умчалась прочь. Какой позор!

Морозини ощутил ледяной холод в позвоночнике, это было нечто вроде предчувствия.

– Молодая женщина, говорите вы?

– Да. И пяти минут не прошло, как она вышла из отеля. Если господин желает такси...

– Не сейчас, спасибо. Я пойду взглянуть...

Он не без труда пробился сквозь толпу, и ему хватило одного взгляда, чтобы узнать женщину, над которой склонились полицейский в форме и какой-то мужчина: это была Жаклин, ее лицо было залито кровью, отчего изящная шляпка с бантом казалась особенно нелепой. Жаклин, которая уже никогда не встретится со своим любимым, с этим Дэвидом Феннером...

Врач выпрямился. Кто-то спросил:

– Она мертва?

Врач кивнул, и Альдо попятился. Первым его побуждением было выйти вперед и объявить, что он знает жертву, но ему тут же пришло в голову, что придется давать слишком много объяснений рядовым полицейским, которые вряд ли что-нибудь поймут. У него было лучшее решение: двинувшись в направлении Пиккадилли-Серкус, он быстро поймал проезжавшее мимо такси и велел отвезти себя в Скотленд-Ярд с намерением еще раз вторгнуться в кабинет Уоррена. Правда, на сей раз он позволил дежурному шествовать впереди. Впрочем, данное обстоятельство ничуть не смягчило раздраженного Птеродактиля:

– Опять вы! – проворчал он. – Вы что, собираетесь тут поселиться?

– Риччи только что и почти на моих глазах убил молодую женщину. Это вас интересует или нет? – холодно сказал Альдо.

– Что? А ну-ка, присядьте! Кажется, вы еще не вполне отошли! Вид у вас довольно бледный.

– И есть от чего!

Уоррен подошел к одному из своих шкафов, извлек оттуда бутылку виски и два стакана, плеснул в каждый из них щедрой рукой и протянул один из стаканов Альдо:

– Выпейте! Это хорошее снадобье, рассказывать будете потом!

Тон был еще брюзгливым, но голос звучал гораздо приветливее. Альдо взял предложенный стакан и залпом осушил содержимое.

– Вы даже не разбавили! – возмутился шотландец.

– Прекрасный напиток, – виновато произнес Альдо. – Плесните мне еще чуточку, и я воздам ему должное.

Получив новую порцию, он зажал стакан в руке и начал рассказывать. Поскольку у него не было склонности к долгим рассуждениям, он справился со своим делом быстро и четко. Уоррен, слушавший очень внимательно, записал что-то в блокнот, потом снял трубку телефона и попросил, чтобы его соединили с постом на Пиккадилли: в этом дуэте он исполнил партию, состоявшую лишь из междометий, но, связавшись с полицией округа Темз-Вэлли, распорядился послать людей в Левингтон-Мэнор и тут же принял еще одно решение:

– Вы поедете со мной на опознание! Это неприятное дело, но, пока мы не добрались до Риччи, вы остаетесь единственным человеком, который хоть немного знал несчастную девушку!

Пришлось через это пройти. Но опознание оказалось не столь тяжким, как думал Альдо. Лицо Жаклин, очищенное от крови и грязи, выглядело неожиданно безмятежным, и на губах ее застыла легкая улыбка. Видимо, она так и не поняла, что случилось: когда ее сбил автомобиль-убийца, она бежала, полная надежд, навстречу новой жизни. Даже сам Уоррен расчувствовался.

– Похоже, она умерла счастливой благодаря вам, – пробормотал он. – Не каждому такое дано...

– Это не повод забывать об убийце.

– Я и не намерен!

Однако в Ярде Уоррена ожидали неутешительные новости. Полиция никого не обнаружила в Левингтон-Мэнор. Только сторож из местных жителей смог дать какие-то объяснения: Риччи, его секретарь, камердинер и шофер сегодня утром сели в Саутгемптоне на американский пароход «Левиафан», находившийся сейчас в открытом море. Один из бдительных прохожих успел запомнить номер преступной машины, который, как выяснилось, был снят с автомобиля, принадлежавшего настоятелю собора Святого Павла...

– Что ж, – пришел к заключению суперинтендант, – вот так можно с полной безнаказанностью совершить преступление в самом центре Лондона! У нас нет ни малейшей улики, чтобы атаковать Риччи. Мы с вами оба знаем, что это сделал он, но никто не выдаст ордер на его арест. К тому же, будучи пассажиром американского судна, он пребывает уже на их территории...

– А не слишком ли вы торопитесь? – взвился Альдо. – Разумеется, настоятель здесь совершенно ни при чем, но ведь сам автомобиль-убийца кому-нибудь да принадлежит, верно?

– Он наверняка краденый и, скорее всего, покоится сейчас на дне Темзы... Как его обнаружить?

– Хорошо, допустим! Остается этот Дэвид Феннер, чью карточку нашли в ее сумочке и который должен вернуться в пятницу вечером! Если он любил ее, возможно, кто-нибудь расскажет?

– Это наш единственный шанс.

Уоррен не раскрыл всех своих мыслей. А именно: если этот молодой человек замешан в подозрительных делишках Риччи, вряд ли ему захочется рисковать своей репутацией ради женщины, которую он едва знал с точки зрения светской и совсем не знал с точки зрения библейской. Это было бы чистейшим безумием – особенно если он понимал, какая опасность грозит тому, кто выдаст Риччи полиции... Возможно, он рискнул бы, если бы Жаклин уцелела, но теперь...

Последующие события полностью подтвердили его опасения. Дэвид Феннер, предупрежденный слугой о том, что его разыскивает полиция, явился в Скотленд-Ярд сразу после приезда. Это был мужчина лет сорока, довольно привлекательной наружности, по профессии биржевой брокер. Мягким голосом, любезным тоном и в улыбчивой, насколько позволяли обстоятельства, манере он сообщил, что действительно проникся симпатией к «приемной дочери» мистера Риччи и предложил ей свои услуги в случае ее приезда в Лондон, намереваясь показать ей достопримечательности британской столицы. Он глубоко опечален трагической гибелью очаровательной девушки, но не видит, чем может быть полезен Скотленд-Ярду, поскольку встречался с американским бизнесменом – за исключением двух коротких визитов в Левингтон-Мэнор! – только по работе.

– Что вы думаете об этом? – спросил Уоррен, который разрешил Морозини присутствовать, при условии, что во время допроса тот не раскроет рта.

– Думаю, что он лжет! Я готов поклясться, что он был готов просить руки той, кого считал воспитанницей Риччи, но ее смерть раскрыла ему глаза, и он счел за лучшее отступиться. Весьма вероятно, что он точно так же обошелся бы и с несчастной Жаклин: быстро сменил бы пластинку и посоветовал ей как можно быстрее вернуться домой. Его могла заинтересовать возможная наследница, но не беглянка, за которой охотится столь опасный Отелло. Это было бы смешно, если бы не было так мерзко!

– Разделяю ваши чувства. Именно поэтому я намерен установить скрытую слежку за этим типом. Характер его занятий, официальных или нет, может поведать о многом. Времени мы не пожалеем! А теперь, дорогой друг, настоятельно советую вам вернуться к супруге. Полагаю, она уже начинает беспокоиться...

– Наверное. Но прежде позвольте мне спросить: что вы собираетесь делать с телом?

Уоррен поднял одновременно и брови, и плечи:

– Естественно, похоронить! На кладбище для бедняков, поскольку мы знаем, что во Франции у нее родни не осталось.

– Позвольте мне отвезти тело на родину. Она была из Дьеппа, и даже если никто ее там не помнит, будет справедливо, если она упокоится в своей земле, – сказал Альдо, не обращая внимания на изумленный взгляд полицейского.

– Это вам будет стоить целое состояние, а вы едва с ней знакомы!

– Быть может, но знаете, мне кажется теперь, будто она отчасти принадлежит к моей семье. И если бы вы помогли мне уладить все формальности...

– С величайшей охотой! Я займусь этим прямо сейчас! Вы продолжаете удивлять меня, Морозини, но вы настоящий джентльмен! Уже завтра вы сможете выехать!

Альдо поблагодарил и на сей раз покинул Скотленд-Ярд с твердой уверенностью, что больше сюда не вернется. Сейчас ему очень хотелось побыстрее уехать из Англии и вернуться в Париж. Конечно, крюк в Нормандию задержит его, однако он знал, что никогда бы не простил себе, если бы оставил в чужой земле несчастную девушку, которая обратилась к нему за помощью.

Не имея больше никаких дел, он отправился в Челси. Было слишком глупо расстаться со своим лучшим другом после подобия ссоры, которая со временем могла бы приобрести излишнее значение. На всякий случай он велел таксисту подождать и мысленно поздравил себя с этим, так как в доме обнаружил лишь Теобальда. Тот сообщил ему, что Адальбер уехал в Хивер-Кестл, сопровождая госпожу княгиню к лорду Астору.

– Я был очень расстроен из-за господина князя, – вздохнул верный слуга, – и очень рад его возвращению. После того, что произошло, я не очень на это надеялся и боялся, что больше не увижу его.

Морозини так давно знал Теобальда, что ни на секунду не усомнился в искренности этих слов. Огорченная физиономия верного слуги Адальбера подсказывала, что он не слишком-то доволен новыми любовными поползновениями хозяина. Альдо одарил его самой обезоруживающей из своих улыбок:

– Из-за такой безделицы со старым другом не ссорятся. У нас столько общих воспоминаний, что женщине, какой бы красавицей она ни была, их стереть не под силу.

– Но это все же ведет к некоторым потерям! – вздохнул Теобальд. – И я счастлив, что Вашему превосходительству пришла в голову счастливая мысль повидаться со мной.

Было видно, что на сердце у него тяжело и он жаждет одного: излить душу внимательному и надежному другу.

– У меня есть время, – помог ему Альдо. – Хотите, мы с вами немного поболтаем?

– О да! Если господин князь соблаговолит пройти в гостиную...

– Кухня вполне подойдет... и чашка кофе в придачу! Должно быть, на этом обездоленном острове вы один умеете варить его! И это напомнит нам прежние славные деньки, когда мы работали вместе! Похоже, они больше не вернутся?

– О, не будем зарекаться! Я каждый день молюсь, чтобы мой господин вернулся к реальности.

Не умолкая ни на секунду, он провел Альдо на кухню, усадил перед круглым столом, отполированным до блеска, и тут же приступил к приготовлению желанного напитка: вооружился кофемолкой и начал бешено вращать ручку. Между тем Альдо не желал упускать нить разговора:

– Он на самом деле влюблен в нее?

Продолжая крутить ручку, Теобальд возвел глаза к потолку:

– Увы! Дело обстоит еще хуже, чем в Стамбуле, когда он волочился за этой англичанкой! С княгиней же он познакомился в Луксоре, во время осмотра Зимнего дворца, и с той поры буквально молится на нее. Он видит в ней свою звезду...

– Иными словами, он сошел с ума! Вот только почему? Я видел эту даму: конечно, она очень красива, но он и не таких видывал.

– Такую, которая уверяет, будто является новым воплощением знатной египтянки, он встретил впервые – на костюмированном балу, где она предстала в облике принцессы времен Рамзеса. А главное, ей дана мистическая власть пророчества, исходящая от ожерелья из золота и лазурита, которое было найдено в гробнице Тутанхамона...

Морозини расхохотался, хотя ему было совсем не до смеха:

– Нет, все это мне снится! Неужели египтолог такого калибра мог попасться на такую грубую уловку? Ожерелье Тутанхамона? Она его раздобыла в магазине каирского ювелира в лучшем случае, а в худшем – в лавчонке сомнительного, но красноречивого торговца. Пророческое кольцо, надо же! Только этого нам не хватало!

Постепенно его веселость преобразилась в гнев. Переждав бурю, Теобальд налил ему еще одну чашку кофе и подал сверх того печенье собственного изготовления, очень любимое гостем.

– К несчастью, проклятая драгоценность подлинная, – вздохнул он. – Эта дама присутствовала при вскрытии гробницы, и лорд Карнавон подарил ей ожерелье незадолго до своей смерти. Вот почему она не только страшно гордится своим ожерельем, но и верит, что посредством его может переноситься в иную эпоху и перевоплощаться по собственному желанию в египетскую принцессу, которой была в прежней жизни. И мой господин, совершенно зачарованный ее красотой, чрезвычайно интересуется ее рассказами о прошлом... Он хочет написать книгу о пережитом ею периоде: она для него бесценный исторический материал – драгоценный именно тем, что живой.

– Британский музей, Лувр и прочие известные музеи просто лопнут со смеху! Если он не боится такого позора, значит, влип очень серьезно!

– Именно это я и пытаюсь втолковать господину князю. Ведь эта дама перевернет вверх дном всю нашу жизнь, и мне это так больно, так тяжело! Я наверняка умру от горя.

– К счастью, до этого еще далеко! – сказал Морозини, глядя на пышущую здоровьем, хотя и очень расстроенную физиономию Теобальда. – К тому же она не может претендовать на роль жены. Или князь Оболенский тоже призрак?

– О нет, он вполне реален, и у этой дамы, кажется, есть дети от него, однако время его прошло, и она подумывает о разводе с ним.

– Чтобы связать нашего друга нежными узами брака? Будь она благословенна, если принесет ему счастье, однако я в этом сильно сомневаюсь!

– Я тоже. Ваше превосходительство может быть уверено: если он на ней женится, я немедленно уйду...

– Вы никогда этого не сделаете, вы слишком к нему привязаны, – улыбнулся Альдо, растрогавшись при виде слезы, медленно сползавшей по щеке верного слуги.

– Я буду вынужден, ведь эта дама меня не любит. О, если я не найду достойного места, поеду к Ромуальду, моему брату-близнецу, и буду помогать ему возделывать сад...

– Вам это не подходит! Слушайте, Теобальд, я хочу сделать вам одно предложение: если брак будет заключен и вы не пожелаете остаться, я возьму вас к себе на службу ровно на то время, сколько продлится означенный брак. Вы знаете не хуже меня, что у этих американок развод в крови. Ведь наша дама уже на грани его. Как только она бросит вашего господина, вы снова займете свое место рядом с ним. Погостить в Венеции всегда приятно, конечно, есть еще близнецы, но...

– О, господин князь очень добр, и я ему от всей души благодарен!

Молитвенно сложивший руки Теобальд выглядел так, словно вновь увидел сквозь тучи блистающее на небе солнце.

– Значит, договорились, – продолжал Альдо, – а сейчас я должен оставить вас, мой добрый Теобальд. Однако не могли бы вы мне сказать, что делал в этих стенах суперинтендант Уоррен во время памятного ужина с княгиней Оболенской?

– Я в точности не знаю, мой господин молчит об этом, как рыба. Но мне кажется, ей нужна защита.

– Черт возьми! На таком уровне? Значит, дело серьезное. Как же так случилось, что вы ничего не знаете? Видаль-Пеликорн обычно всегда знакомил вас с проблемами такого рода.

– Но только не в этот раз! Мой господин, очевидно, понял, что я не слишком благосклонно воспринимаю его отношения с этой дамой.

– Вы с ней холодны?

– Скорее, да... и это очень печально! Ваше превосходительство еще останетесь здесь на какое-то время?

– Нет. Я и так слишком задержался. Моя жена ждет меня в Париже. Потом мы вернемся в Венецию. По крайней мере, я надеюсь на это.

По мере того как Альдо говорил, ему становилось ясно, что он сам в этом отнюдь не убежден. Мысль о возвращении домой раздражала и даже угнетала его, поскольку это означало, что убийца бедной Жаклин может спокойно заниматься своими отвратительными делишками. Вновь заняв место в такси, он все же позволил высказаться и разуму: прекрасно ощущать себя орудием Немезиды, но уж слишком похоже на безумие – как можно сражаться с человеком, имеющим все козыри на руках, тогда как он сам, не зная никого в этих краях, окажется без малейшей поддержки и помощи? Он просто обломает на этом зубы. А может быть, и не только зубы. А ведь у него семья: двое детей и жена, которая ждет третьего, – все, что нужно для счастья. Как смеет он рисковать таким счастьем ради того, чтобы разыгрывать донкихота в гостях у янки. К тому же на Адальбера больше рассчитывать не приходится. В общем, самоубийственная затея... Нужно как можно скорее забыть эту историю.

Но на следующий день, когда в порту Нью-Хейвен свинцовый гроб с телом Жаклин медленно опускали на кране в трюм корабля, плывущего в Дьепп, он понял, что забыть никогда не сможет. Его привел сюда Уоррен, который стоял рядом с ним, засунув руки в карманы своего неизменного «Берберри»[86] и натянув на брови твидовую кепку в надежде спастись от мелкого назойливого дождя, который лил не переставая с прошлой ночи. Морозини провожал взглядом постепенно исчезающий из виду ящик, где покоились останки молодой невинной женщины, с горечью и одновременно с яростью. Уоррен, закутанный в старомодный плащ с крыльями, делавший его похожим на доисторическую птицу, спокойно попыхивал своей короткой трубочкой и не говорил ни слова.

Лишь когда гроб исчез в корабельных недрах, он вынул из кармана белый конверт и протянул его Альдо:

– Держите! Возможно, вам это пригодится. Морозини взглянул на него с недоумением:

– Что это?

– Моя визитная карточка с парой фраз в придачу. Если вы все-таки решитесь отправиться за океан, я настоятельно рекомендую вам заглянуть в Нью-Йорке к моему старому другу, шефу городской полиции Филу Андерсону. Это человек очень умный, очень компетентный, очень надежный, и к его советам стоит прислушаться. Кроме того, он отрастил длинный, как бивень слона, зуб на все, что имеет отношение к мафии, а ваш Риччи может принадлежать к ней.

– А почему вы предположили, что я туда поеду? – спросил Альдо, однако карточку взял и спрятал в карман.

– Без всяких причин! Просто мне пришла в голову такая мысль. Заметьте, я вовсе не подталкиваю вас к этому. А сейчас вам пора подниматься на борт, – добавил он, посмотрев на часы. – Передайте мои наилучшие пожелания княгине. Возможно, как-нибудь я навещу вас.

– Это было бы лучшей из всех новостей! Наш дом всегда открыт для вас!

Мужчины обменялись рукопожатием, и Альдо направился к трапу, но, сделав три шага, обернулся:

– Прошу вас, постарайтесь удержать Видаль-Пеликорна от слишком больших глупостей! Он вообразил себя Марком Антонием, и его американская Клеопатра начинает всерьез меня тревожить!

Уоррен вынул трубку изо рта и скривил губы, что должно было означать улыбку:

– Представьте себе, меня тоже! Счастливого пути!

Через два дня Альдо уже был в Париже. Жаклин Оже отныне обрела вечный покой в родной земле, и благодаря принятым Скотленд-Ярдом мерам это произошло без каких-либо затруднений. Он мог только отдать должное организации дела. У трапа корабля его ожидали полицейские и похоронный катафалк. Таможенный контроль проявил оперативность и такт. После короткой службы в церкви гроб, усыпанный свежими цветами (Уоррен предусмотрел даже эту деталь), был опущен в могилу, где покоились родители девушки. Альдо осталось лишь оплатить счет и надеяться, что кто-нибудь придет помолиться к могильной плите, на которой по его распоряжению выгравировали имя и даты жизни. Вот почему на парижский поезд он сел с ощущением, что совесть его чиста. Однако разум бунтовал по-прежнему: нельзя было отделаться от мысли, что Риччи преспокойно наслаждается лучами солнца, после того как навсегда лишил этого счастья создание Божье, перед которым предстал в облике рождественского Деда Мороза, оказавшегося лишь маской безжалостного убийцы. Виновность сицилийца-янки в этом преступлении не вызывала у него никаких сомнений, даже если тот был непричастен к убийствам в «Ковент-Гардене» и в Багерии.

Его возвращение на улицу Альфреда де Виньи ознаменовалось тремя улыбками и вздохами облегчения – хотя он несколько раз звонил специально для того, чтобы успокоить женщин. Это не помогло, ибо Лиза инстинктивно обрела старые привычки образцовой секретарши и раздобыла английские газеты, в которых широко освещалось «Загадочное убийство на Пиккадил-ли». Именно их и предъявили Альдо, когда он, избавившись от угольной и прочей дорожной пыли, присоединился к своим женщинам в зимнем саду, где маркиза на свой манер отмечала fiveo'clock, выпивая один-два бокала шампанского.

– Давно ты знаком с этой молодой женщиной? – спросила Лиза, протягивая «Дейли Мейл» мужу.

Вопрос был задан невинным тоном, но Морозини слишком хорошо знал жену, чтобы недооценить звучавшее в голосе напряжение, однако, сознавая чистоту своих намерений, не желал получать выволочку – пусть даже от лучшей в мире супруги, восхитительной, как никогда, в крепдешиновом платье с набивкой из зеленых, желтых и белых геометрических фигур. Он нахмурился, а потом, сохраняя верность привычке, ответил вопросом на вопрос:

– Что это на тебя нашло? Ты покупаешь английскую прессу?

– Когда ты куда-нибудь уезжаешь, дорогой, я всегда покупаю местные газеты, – пропела она с совсем уже ангельской кротостью. – Редко бывает, чтобы там не было новостей о тебе. Ты такой интересный, яркий, заметный человек...

– Неужели там говорится обо мне? – проворчал он, увидев на первой полосе фотографию Жаклин. – Где, черт возьми, эти парни сумели ее раскопать?

– Твою фамилию полностью не называют, – вмешалась мадам де Сомьер, – но когда речь идет о князе М., а ты находишься где-то поблизости, все становится ясно. Лучше бы ты сам рассказал нам, не слишком присочиняя!

– Я никогда ничего не сочиняю, когда имею дело с вами, – парировал Альдо. Затем, увидев устремленные на него взгляды трех женщин, добавил: – Вы что же, решили судилище устроить? Я пережил несколько тяжелых дней, быть может, впереди меня ожидает кое-что похуже, а вы не нашли ничего лучшего, как подвергнуть меня допросу! Вы вполне заслужили, чтобы я вообще отказался от рассказа!

– Нет, не заслужили! – жалобно протянула готовая расплакаться Мари-Анжелин. – Это было бы слишком жестоко!

– Только чтобы доставить удовольствие вам, Анжелина! Узнайте прежде всего, что с Жаклин Оже я познакомился только в день ее смерти. До этого я видел ее только мельком, в «Ритце», во время обеда с Болдини, и, поскольку об этом я вам подробно рассказывал, вы должны это помнить.

– А, та самая блондинка! – воскликнула Лиза.

– Да. Та самая, только ее уже нет на свете! Теперь постарайтесь выслушать меня, не перебивая.

Времени на это ушло немного, но к концу рассказа тетушка Амели утирала слезы:

– Ты похоронил ее рядом с родителями? О, это очень хорошо, малыш!

– Я всегда знала, что вышла замуж за точную копию Дон Кихота, – сказала Лиза, более взволнованная, чем ей хотелось показать. – Что меня тревожит теперь, так это продолжение.

– Какое продолжение?

– Продолжение этой печальной истории. Ведь ты в скором времени посетишь Главную Трансатлантическую Компанию. Я права, не так ли? Ты думаешь именно об этом?

Альдо сел рядом с женой на ротанговое канапе с подушками, затянутыми в ткань Жуй, и взял ее за руку, чтобы по своей нежной привычке поцеловать ладонь. На ресницах ее подрагивали слезинки.

. – Нет, если тебе это больно, сердце мое. Конечно, мне хотелось бы, чтобы мерзкий тип заплатил за свое преступление или преступления, хотелось бы найти драгоценности Бьянки Капелло, ибо я убежден, что оба дела тесно связаны между собой. Но ты – самое дорогое, что у меня есть, и ни за что на свете я не желал бы причинить тебе страдания. Особенно сейчас! Вот если бы ты поехала вместе со мной...

– Это было бы верхом безумия! – вскричала Мари-Анжелин, чьи ноздри вздрагивали с того мгновения, как Лиза упомянула прославленную пароходную компанию. – Нельзя забывать о младенце! Зато мы могли бы с пользой сопровождать Альдо, ведь миссис Ван Бюрен уже пригласила нас в Ньюпорт.

– Я так и думала, что мы очень скоро услышим о ней, – иронически произнесла мадам де Сомьер. – Вы никогда не упускаете случая устроить ваши маленькие делишки, План-Крепен! Почему путешествие в Америку верх безумия только для Лизы? Конечно, она беременна, но я – старуха с хрупким здоровьем...

– Кому вы это пытаетесь внушить, тетя Амели? – произнесла Лиза, обретя способность улыбаться. – Вы сильны, как взвод мушкетеров.

– Спасибо, что меня не сравнили с каким-нибудь турком, – промолвила маркиза. – Но не будем отвлекаться. Если ты действительно решил поехать туда, Альдо, я, возможно, приму приглашение, о котором мне прожужжали все уши. В сущности, Лиза, и вы вполне могли бы сопровождать нас. Миссис Ван Бюрен, которая страстно увлекается геральдикой, будет на седьмом небе от счастья принимать в своем доме княгиню, сроки у вас еще ранние, морской болезнью вы не страдаете, а уж отсутствие комфорта вам точно не угрожает. Как жаль, что молодой Видаль-Пеликорн сошел с дистанции, волочась за своей шлюхой...

Тираду свою она завершила вздохом, и в этот момент вошел Киприан с серебряным подносом, на котором лежала телеграмма, адресованная Морозини. Тот взял ее, нетерпеливо вскрыл пальцем и прочел вслух:

«Пароход «Иль-де-Франс», направляющийся в Нью-Йорк, пятнадцатого числа нынешнего месяца остановится в Плимуте. Места забронированы для моего господина и его спутницы. Почтительно кланяюсь. Теобальд».

– Великолепно! – воскликнула Мари-Анжелин. – Это все меняет! Нужно сразу...

Мадам де Сомьер воспользовалась тростью, чтобы отбить на паркете негодующую серию ударов:

– Спокойнее, План-Крепен! До пятнадцатого еще пять дней. В каютах, похоже, нет свободных мест, а палуба меня не прельщает!

– Но можно же попытаться? – жалобно сказала компаньонка. – Я верю в Альдо: он что-нибудь придумает.

– Минуточку! Ты едешь, Лиза? Я был бы так рад!

Она поняла, что в душе он принял решение и мыслями находится уже далеко от Парижа. И все-таки улыбнулась ему самым сердечным образом:

– Нет, не поеду, но ты можешь отправляться со спокойной душой. Не знаю, говорила ли я тебе, но я не люблю Америку. Кроме того, мне не нравятся приключения, даже если я ничем не стеснена.

– Что же ты собираешься делать? – спросил он с искренним огорчением.

– Во-первых, вернусь домой, чтобы забрать близнецов, а потом стану ожидать тебя у бабушки, в Рудольфскроне. Дети обожают это место, и мне там будет лучше, чем на борту парохода, каким бы он ни был роскошным. В начале беременности тошнота неизбежна, а на море – тем более.

– Ты самая изумительная женщина в мире! – убежденно сказал он. – И будь уверена, я совершу невозможное, чтобы ты получила своего супруга в целости и сохранности... Впрочем, может быть, места нам не достанутся...

Мари-Анжелин, угадав его мысль, уже устремилась к телефону.

Вернулась она удрученной. Осталась только одна каюта первого класса, да и ту освободил внезапно занемогший пассажир.

– Я забронировала ее для Альдо, – вздохнула она, чуть не плача, – и билет ему доставят завтра утром, а вот нам разместиться негде...

– Невелика потеря! – сказала мадам де Сомьер. – Мы отправимся на следующем пароходе!

– Да, но это будет не «Иль-де-Франс»! Все, кто путешествовал на нем, в один голос говорят, что это изумительно... Настоящая мечта!

– Ну и что? «Пари», «Лафайетт» или «Франс» ничуть не хуже! Не все ли вам равно, где страдать от морской болезни?

– Мы знаем, что у меня ее никогда не бывает! Мы пускаемся в плавание не впервые...

Когда маркиза и ее «дуреха на все руки» затевали дискуссию такого рода, она грозила затянуться надолго. Поэтому Лиза сочла за лучшее вмешаться и сказала, что предпочитает не покидать Европу. Главное, что Альдо окажется на том же пароходе, что Адальбер. С их глупой ссорой пора кончать, а она будет чувствовать себя гораздо спокойнее, если рядом с ним будет верный друг!

Предоставив остальным возможность развивать этот сюжет, она взяла отложенную мужем газету и стала внимательно разглядывать фотографию на первой странице. Увидев это, Альдо подошел к ней.

– Это всего лишь бедная девушка, которой не повезло, – мягко сказал он. – Она заслуживала лучшего...

– Несомненно! Но ты разве ничего не заметил?

– Ей-богу, нет! Разве что газетная бумага не может передать подлинное лицо, она его искажает и не воздает должного! Но тебе, кажется, это не мешает?

– Хм! С учетом бумаги, как ты сказал, и другого стиля одежды... ты не находишь, что твоя протеже очень напоминает Бьянку Капелло на портрете работы Брондзино?

– Поскольку я никогда не видел этой картины, не могу подтвердить твою правоту.

– А ты мог бы: она находится в Лондоне, в Национальной галерее, да ведь тебя интересуют только драгоценности! В живописи, знаешь ли, есть свои хорошие стороны...

– Ты несправедлива: художники часто вдохновляли меня на новые идеи. Порой это было просто подготовкой почвы, но часто и сигналом к отъезду. Однако, если она так похожа на Бьянку, это должно было бы поразить Болдини, ведь мы оба видели Жаклин Оже.

– Болдини верит в свой собственный гений и специально не изучает старых мастеров, но для меня сходство очевидно, и я спрашиваю себя, не была ли невеста Багерии девушкой такого же типа? Судя по пересказанному тобой описанию Болдини, это вполне вероятно.

– О чем ты подумала?

– Сама не знаю. Просто пришла в голову мысль.

– Но ведь Солари была брюнеткой?

– Ты когда-нибудь видел, чтобы партию Тоски или Баттерфляй пели блондинки? Для того и существуют парики. Впрочем, это может быть простым совпадением: я не видела никого из них и позволила разгуляться своему воображению!

– Иногда оно делает тебя чрезвычайно проницательной, поэтому твои слова заслуживают всяческого внимания. Посмотрим, нельзя ли что-нибудь извлечь из этой идеи...

– Для меня, – вмешалась Мари-Анжелин, – главным связующим звеном остаются драгоценности: обе первые жертвы носили их в момент убийства.

– И убийца хотел ими завладеть, – кивнул Альдо. – Но ведь они не фигурируют в убийстве на Пиккадилли?

– Нет, зато есть девушка, похожая на Бьянку Капелло и... Гневно стукнув тростью о паркет, тетушка Амели велела всем замолчать.

– Мы не можем поговорить о чем-нибудь другом? – пожаловалась она. – Остерегайтесь навязчивых идей! Если так будет продолжаться, мы начнем видеть эту женщину повсюду!

Часть вторая ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ

Глава V ПАССАЖИРЫ ПАРОХОДА «ИЛЬ-ДЕ-ФРАНС»

Удобно расположившись в трансатлантическом поезде, который следовал в Гавр, Альдо мысленно признался себе, что рад совершить это путешествие в одиночестве, раз уж Лиза отказалась его сопровождать. Он обожал тетушку Амели и охотно признавал многочисленные таланты, а также безупречную преданность Мари-Анжелин, но предпочитал обойтись без них и их инициатив в тот момент, когда Адальбер под руку со своей пассией взойдет на борт парохода. Мужчины должны решать свои проблемы между собой, тем более что нынешняя ситуация представлялась чрезвычайно деликатной. В любом случае, он встретится с ними позже, в Ньюпорте, и, быть может, они обеспечат ему прочный тыл, которым никак нельзя пренебрегать на чужой или даже враждебной территории. Что же касается его прекрасной супруги, то разлука с ней, хоть и была очень тяжела, но развязывала Морозини руки. И освобождала разум, избавленный от необходимости постоянно думать о ней, поскольку она находилась в уязвимом положении. Разумеется, ей всегда удавалось противостоять трудностям – свою предыдущую беременность, к примеру, она бодро перенесла в совершенно невозможных условиях, – но все же было куда спокойнее сознавать, что она вместе с близнецами находится в самом сердце австрийских гор. Тем более что ее пребывание в Америке неизбежно ослабило бы его самого, даже лишило бы мужества, поскольку он постоянно опасался бы навлечь своими действиями опасность и на нее. Тогда как теперь эта угадываемая им неизбежная опасность превращалась для него в то, чем была всегда: солью, сдабривающей одно из тех приключений, в которые он окунался с извращенным, как сам прекрасно сознавал, наслаждением и в которых тем не менее время от времени нуждался. Это был запретный и вместе с тем желанный плод, добавлявший перца в его скучное существование «лавочника». Даже если означенная лавка представляла собой венецианский дворец, а продаваемые там вещи все как одна достойны были стать экспонатом музея и пополнить королевскую сокровищницу. Только это и могло оправдать в его собственных глазах нелепую идею переплыть Атлантику в поисках драгоценностей, которые, вполне вероятно, находились вовсе не в Америке, и человека, которого он считал – не имея на то ни малейшего доказательства! – убийцей, хотя тот лично ему ничего дурного не сделал. Человека, принадлежащего, как он готов был ручаться, к мафии. Ради чего? Чтобы отомстить за гибель незнакомой девушки? Да, конечно, но также из-за спортивного азарта, подчиняясь своему нюху, почуявшему свежий след... И еще из-за Адальбера, чтобы тот не наделал глупостей: «египетская принцесса» отличалась необыкновенной красотой, однако она была дочерью Авы Астор, что не сулило ничего хорошего душевному спокойствию славного французского археолога. В сумме все это делало предстоящее путешествие довольно захватывающим, и Альдо поймал себя на том, что с довольной улыбкой смотрит на проносящиеся за стеклами холмистые берега Сены, одновременно закуривая десятую сигарету.

Добравшись до морской гавани Гавра, он невольно присвистнул от восхищения: пароход «Иль-де-Франс» и в самом деле был великолепен! Последнее детище Главной Трансатлантической Компании с черным корпусом, белыми палубными постройками и тремя черно-красными трубами, возможно, нельзя было отнести к самым большим из действующих тогда пароходов – хотя двести сорок один метр в длину со счетов не сбросишь! – однако в нем блистательно сочетались величие и элегантность, а внутреннее убранство и обслуживание единодушно признавались несравненными. Один американский журналист написал, что «он красив без напыщенности, удобен без претенциозности, радушен без снобизма и воплощает собой на море то представление о Франции, какое сложилось в Америке». Со своей стороны, Альдо же подумал, что путешествовать на таком изумительном судне – настоящее удовольствие, и убедился в справедливости своего предположения, когда у входа на трап его любезно встретил первый помощник капитана и тут же поручил заботам одного из грумов в форменной одежде цветов Компании, который проводил его в каюту первого класса, где ему предстояло провести пять следующих дней. Она оказалась вполне современной, большой, светлой и чрезвычайно удобной: меблировка из эбенового и лимонного дерева, кремовые занавески, темно-коричневая кушетка, сверкающая ванная комната, где было все необходимое, переливающиеся опаловым светом лампы.

Морозини не в первый раз пересекал Атлантический океан, но было это еще до войны: тем не менее, хотя значительные изменения были очевидны, он не забыл правила поведения хорошего пассажира. Поэтому он вызвал звонком стюарда с целью распаковать багаж и уложить вещи в платяной шкаф, а также предъявить паспорт и подписать таможенную декларацию. Покончив с этим, он надел непромокаемый плащ, водрузил на голову фуражку и поднялся на палубу, чтобы присутствовать при отплытии. Небо было серым, дул легкий ветерок и моросил мелкий дождь, однако на пристани собралась целая толпа людей, которые махали платочками и что-то кричали. Корабельная сирена трижды загудела. Буксиры повлекли за собой оторвавшийся от причала «Иль-де-Франс». Полоса воды между ним и сушей постепенно расширялась, и вскоре показались фигуры тех, кто остался на берегу, тогда как прежде были видны только их головы и руки. Поскольку никого из близких Альдо здесь не было, он просто смотрел, как медленно удаляется порт, и думал о том, что для провожающих – многие из них плакали! – отплытие парохода приносит больше страданий, чем отход поезда, так как длится значительно дольше. Он всегда ненавидел проводы и радовался, что Лиза, как и он, не терпит такого рода прощаний – независимо от избранного способа передвижения. Вот почему она позавчера запретила ему даже показываться у спального вагона «Восточного экспресса», идущего в Симплон, взяв с собой на вокзал только Мари-Анжелин и Киприана, которые должны были убедиться, что отъезд прошел благополучно. Правда, на сей раз он пытался возражать, желая побыть с ней несколько лишних минут, но она, вырвавшись из его объятий, сказала ему, перед тем как сесть в машину на улице Альфред – де-Виньи:

– Нет никаких причин хоть в чем-то изменять нашим привычкам... разве что ты не надеешься вернуться? В любом случае, мы оба всегда не любили устраивать зрелище напоказ.

Последний поцелуй, на сей раз очень короткий, и она удалилась гордой поступью, держа спину очень прямо и не поворачивая головы, чтобы он не заметил ее слез. Воспоминание об этом пронзило Альдо в тот момент, когда пароход выходил в открытое море, и внезапно превосходный оптимистический настрой, не покидавший его во время путешествия из Парижа в Гавр, улетучился и уступил место ощущению, что он совершает непоправимую глупость, втянувшись в эту авантюру, ибо разлука с любимыми людьми может оказаться вечной. Возможно, он устремился бы к капитану с просьбой высадить его с корабля вместе с лоцманом, когда недоверчивый и одновременно радостный голос воскликнул:

– Нет, я сплю наяву! Ты что здесь делаешь? Вздрогнув, он повернул голову: перед ним стоял его друг Жиль Вобрен, известный антиквар с Вандомской площади. Тот был настолько доволен встречей, что улыбался во весь рот. Благодаря ему все неприятные ощущения Альдо исчезли.

– А ты сам? – тут же парировал он, обменявшись с Жилем крепким рукопожатием.

Столь же высокий, как Альдо, но более дородный, Вобрен с его поредевшими волосами – в данный момент скрытыми под ирландским картузом – и тяжелыми веками в хорошем настроении походил на римского императора, а в плохом на Людовика XI. Всегда одетый с иголочки (в костюмы, сшитые только в Лондоне), всегда со свежим в зависимости от сезона цветком в бутоньерке, он скрывал за своим величественным обликом лучший в мире характер – если только ему не наступали на ногу, – громадную эрудицию, утонченный вкус и замечательную деловую хватку в сочетании с необыкновенной щедростью и слабостью к красивым женщинам. У него вечно была какая-нибудь сердечная история, и соблазнять он умел: женщинам нравились его глуховатый голос и чарующая улыбка. На вопрос Альдо он ответил сразу:

– Я еду выкупать на аукционе выставленный наследниками предмет мебели, который вообще не должен был покидать пределы Франции, кресло из рабочего кабинета Людовика XV...

– Только и всего? – восхищенно присвистнул Морозини. – И, разумеется, ты готов разориться, ведь если оно тебе достанется, перепродавать ты не станешь?

– Разумеется, нет...

Восемнадцатый век в целом и Версаль в частности были главной страстью антиквара. Он мечтал восстановить с максимальной полнотой меблировку несравненного дворца, опустошенного Революцией: это стало его хобби, как скрипка для Энгра, и ему уже удалось добиться значительных успехов. Свою будущую коллекцию он намеревался завещать государству – при условии строгой сохранности! – в том случае, если умрет, не оставив детей. Поскольку он был закоренелым холостяком, закалившимся в общении с множеством вероятных тещ, такой исход был вполне вероятен. А беспокойство Альдо по поводу его денежной несостоятельности прозвучало явно иронически, ибо он был чрезвычайно богат. Пропустив мимо ушей это замечание друга, Жиль Вобрен предпочел вернуться к началу разговора: с какой целью Морозини сел на пароход, направлявшийся в Нью-Йорк?

– Чтобы найти драгоценности, которые исчезли при трагических обстоятельствах...

– «Красные», значит? – сказал Вобрен, используя термин, применяемый специалистами по отношению к драгоценностям, которые стали причиной убийства.

– Необыкновенно красные! И еще, чтобы попытаться наказать преступника!

– Отличная программа! Что это на тебя нашло? Ты поступил в полицию? Не слишком разумно для женатого человека и отца семейства!

– Ты даже сам не понимаешь, насколько ты прав! Но есть вещи, которые честный человек может вынести только до определенных пределов.

– У тебя будет время, чтобы все рассказать мне! Ах, дорогая баронесса! Вы здесь?

С этим возгласом Жиль Вобрен, совершенно позабыв о Морозини, устремился навстречу высокой, очень красивой брюнетке, которая своим дымчато-серым одеянием – начиная от замшевых туфель на длинных стройных ногах и кончая муслиновой вуалеткой на голове – походила на призрак некой странствующей императрицы. Рукой в перчатке она придерживала складки тонкой ткани, обрамлявшей лицо, которое могло бы показаться до приторности совершенным, если бы не рот с чувственными губами – слишком большой, слишком выпуклый, быть может, слегка мясистый и при этом ослепительно алый. Он настолько выделялся, что затмевал даже прекрасные глаза, серые и слегка раскосые. На протянутой антиквару руке со снятой перчаткой сверкал один, но великолепный алмаз.

– Ах, дорогой Вобрен! – сказала она. – Я знала, что вы на борту, и искала вас.

Голос у нее был необычный – низкий, бархатный, чуть хрипловатый, соблазнительный ровно настолько, чтобы перед мужчиной открылись пугающие, но желанные горизонты. Неудивительно, что Жиль поддался ее чарам: эта баронесса, вероятно, напомнила ему Варвару Василевич, цыганку, в которую он так безумно влюбился в прошлом году[87]... Не сводя восторженного взора со своей дамы, он взял ее под руку с явным намерением увести как можно дальше от своего друга. С тяжким вздохом Альдо вновь обратился к созерцанию пейзажа. Нет, это просто невероятно! Сначала Адальбер, а теперь Жиль – который, между прочим, так обрадовался встрече с ним! – бросили его ради женщины. Конечно, обе были изумительны, но всему есть предел!

Судно, выйдя из гавани, направилось в открытое море. Берега Франции постепенно исчезали из вида: город Гавр прежде всего, но также синие крыши Онфлёра, а еще дальше – бежевая кайма пляжей Ульгата, Довиля и Кабура. Ветер стал совсем прохладным, и Морозини уже собирался вернуться в каюту, когда внимание его привлекли шум мотора и крики пассажиров на другом конце палубы: маленький биплан «Blue-bird Blackburn»[88] кружился над пароходом, опускаясь так низко, что было видно, как пилот в открытой кабине машет платочком. На эти сигналы горячо реагировала группа людей, окружавших юную девушку, которая, в свою очередь, бешено размахивала голубым шарфом и посылала воздушные поцелуи пилоту, получая ответные с процентами. Видимо, это был жених прелестной девочки, решивший проститься с ней таким красивым способом. Пассажиры с энтузиазмом встретили смельчака, и Альдо тоже был очарован: ему понравился этот немного безумный поступок. На палубе звучали приветственные крики и смех, но все рано или поздно кончается: сделав последний круг, самолетик повернул к берегу. И внезапно на глазах у всех произошла драма: у биплана заглох мотор, и он вошел в пике. Палуба охнула в едином порыве, а девушка в ужасе закричала. Все с бессильным отчаянием смотрели на волны: до места трагедии было уже далеко – туда нельзя было добраться ни вплавь, ни даже на спасательной шлюпке! Некоторые женщины лишились чувств, а невеста, словно оцепенев, намертво вцепилась в перила и не сводила глаз с моря.

Вдруг наступила полная тишина, потому что шум двигателей умолк. Затем они заработали вновь: капитан принял решение вернуться назад в надежде спасти пилота. Пройдя две-три мили на полной скорости, корабль сбавил ход и медленно приблизился к месту, где самолет нырнул в волны, не оставив по себе никаких следов. Пассажиры парохода затаили дыхание, и на какое-то мгновение всем показалось, что надежды больше нет. Однако «Иль-де-Франс» упорно продолжал поиски. Уже наступали сумерки, когда с передней палубы раздался возглас:

– Вот он! Я его вижу...

Со своего места Альдо не видел ничего, кроме спасательной шлюпки, которую проворно спускали на воду. Мгновение спустя послышались крики:

– Его спасли! Он жив!

– Хвала Господу! – выдохнула дама в сером, оказавшаяся рядом с Альдо. – Бедняжка Дороти не пережила бы этой катастрофы.

– Вы с ней знакомы?

– Мы с ней даже родня. Ее зовут Дороти Пейн, она принадлежит к одной из наших лучших нью-йоркских фамилий, но летчик, ее жених, это француз по имени Пьер Лэр, сын богатейшего торговца хлопком[89]...

Баронесса говорила об этом самым естественным тоном, как будто знала своего соседа с давних пор, но при этом не смотрела на него, и Альдо с удивлением отметил про себя, что нигде не видно Жиля.

– Что вы сделали с моим другом Вобреном? – спросил он.

– О! Он побежал на мостик к капитану, но, полагаю, опытный моряк в его советах вряд ли нуждался. Это настоящий джентльмен! Повернуть такой большой корабль ради столь незначительного типа!

– Должно быть, он думает, что любая человеческая жизнь имеет ценность и нужно делать все возможное, чтобы спасти ее. Но вы правы, путешествовать на пароходе, которым командует такой человек, это большое счастье. А теперь мне, наверное, следует представиться...

Она засмеялась, и, несмотря на волнующий низкий голос, смех у нее оказался заразительно веселым:

– Не стоит труда. Я уже спросила нашего друга. А вот моего имени вы не знаете!

– Я сожалею об этом с того момента, как увидел вас.

– Ах, как галантно это было сказано! Что ж, меня зовут Полина Белмонт, полгода назад я стала вдовой барона Франца фон Этценберга и теперь возвращаюсь домой, в Нью-Йорк.

Бешеные аплодисменты заглушили ее слова: молодого летчика, мокрого до нитки и завернутого в одеяло, подняли на борт. Двое матросов тут же понесли его в лазарет, где его должен был осмотреть врач. Сил у него хватило лишь на то, чтобы помахать своей невесте, которая снова плакала – на сей раз от счастья.

Тем временем вернулся Вобрен. Он был слегка уязвлен, увидев, что баронесса и Морозини беседуют как старые знакомые, но постарался ничем этого не показать. Его настолько переполнял энтузиазм, что места для более мелких чувств не осталось:

– Что за человек наш капитан! Какое хладнокровие, какая элегантность! Он меня вежливо выпроводил, но я на него не сержусь. Он составляет чудную пару со своим кораблем[90]. Быть может, нам пора подготовиться к ужину? – добавил он, предложив руку баронессе, которая покачала головой:

– Идите без меня! Я схожу узнать, как себя чувствует Дороти, и побуду с ней. Впрочем, никто и не переодевается для первого после отплытия ужина!

– А я так надеялся пригласить вас! – воскликнул Вобрен с гримасой разочарования. – Мы оба, разумеется! – добавил он так поспешно, что вызвал у Морозини улыбку.

– У вас будет масса времени, чтобы сделать это! И, полагаю, вам есть что рассказать друг другу, раз вы так давно не виделись.

– Это неплохая мысль, – тут же согласился Жиль. – Кажется, на борту две звезды и еще несколько известных лиц, которые в первый вечер не покажутся. Можно будет спокойно поговорить....

– Вот оно что! – прошептал Альдо, провожая взглядом Полину фон Этценберг, которая направлялась к лестнице. – Как приятно иметь такое средство для исцеления! Полагаю, ты опять влюбился? Должен признать, что твой выбор заслуживает всяческого одобрения.

– Разве она не великолепна? – вздохнул антиквар с таким чувством, что Альдо понял: ужин пройдет под аккомпанемент восхвалений прелестей красавицы-американки.

– Изумительна! И давно ты с ней знаком?

– Неделю. Я встретил ее в «Бёф-сюр-лё-Туа», куда привел одного клиента из Швейцарии. Она была там с друзьями, а мой клиент, оказывается, хорошо ее знал. Он представил нас друг другу.

– Овдовела полгода назад и появилась в «Бёф-сюр-лё-Туа»? Тебе не кажется, что с мужем распростились весьма поспешно?

– Он пил, как лошадь, и в пьяном виде поднимал на нее руку. Учитывая, что он всегда был под парами вина или шнапса, она, как ты понимаешь, не слишком о нем жалеет. Вместе с тем одевается она только в серое или в белое. Но что это с тобою сталось, отчего ты так придирчив? Надеюсь, у тебя все в порядке? Я имею в виду Лизу!

– В полном порядке. Она готовится подарить мне третьего ребенка, а сейчас должна быть в Австрии вместе с близнецами. Однако не могу отрицать, что стал несколько подозрительным. Не без причины...

– Ты мне расскажешь об этом за ужином! Пойдем вымоем руки, выпьем по стаканчику и вперед...

К парадным помещениям парохода в стиле чистейшего ар деко вела монументальная мраморная лестница с полированными медными перилами и зеркалами на стенах, соединявшая простоту линий с самой утонченной роскошью. Интерьеры создавались величайшими мастерами своего дела: Рюльману принадлежал общий салон, называемый также Чайным, со стенными панелями из светлой древесины ясеня, прошитыми полосками посеребренной бронзы; Ричарду Бауэнсу – громадный холл; Сю и Мару – Большой салон с его канапе, накрытыми обюссинскими коврами, на которых были изображены самые прекрасные дворцы парижского региона – Версаль, Шантийи, Ментенон, Нуайон; Анри Пакону – Большая кофейная терраса и Курительная комната трех уровней. Повсюду были великолепные украшения из кованого железа Раймона Сюба, громадную столовую Пату с потолком в три уступа освещали сто десять светильников Лелика из янтарно-жёлтого стекла, в середине ее возвышался удивительный фонтан Навара – пирамида из золотых и серебряных цилиндров. Именно около этого фонтана расположились Морозини и Вобрен, посетив предварительно бар со стенами красного дерева, уже заполненный американцами, которые жаждали воспользоваться благами страны, избавленной от ужасов сухого закона.

В столовой далеко не все места были заняты. Многие дамы, не только знаменитости, предпочли заказать ужин в каюту, чтобы получше подготовиться к завтрашнему появлению. Удобно устроившись в красивых креслах из сикоморы, обтянутых переливчато-зеленой тканью Веронезе, оба друга с наслаждением углубились в изучение столь же разнообразного, сколь превосходного меню – при этом каждый клиент мог дополнить его по своему усмотрению, заказав любимые блюда. Вобрен доверился рекомендации метрдотеля: ему принесли взбитые яйца с трюфелями и вино, которое он выбрал.

Как и предвидел Альдо, большая часть ужина была посвящена баронессе Полине, превозносимой ее воздыхателем до небес. Морозини узнал – хотя это уже было ему известно! – что она из Белмонтов, стало быть, принадлежит к одной из лучших нью-йоркских фамилий, а также – вот об этом он даже не подозревал! – что она талантливый скульптор, хотя еще не получила признания, прежде всего, разумеется, со стороны родственников, явно не одобрявших столь эксцентричных склонностей.

– Это не имеет значения, – радостно сообщил Вобрен. – Она совершенно независима, особенно после того как овдовела, нее есть собственный дом и мастерская на Вашингтон-сквер, а состояние ее покойник не успел растратить. Но могу тебя заверить, что вещи она создает просто изумительные! Без преувеличения! Мне бы хотелось устроить ей выставку в Париже...

Так все и шло вплоть до десерта, когда несколько выдохшийся антиквар вновь проявил интерес к присутствию своего друга Альдо на пароходе. Тот был уже изрядно раздражен и потому изложил свои намерения в самых общих чертах: он разыскивает гарнитур из сокровищницы Медичи и одновременно надеется положить конец преступной деятельности лица, скорее всего, и завладевшего этими драгоценностями.

– А доказательства у тебя есть? – спросил Жиль Вобрен, удобно устроившись в комфортабельном кресле и прикурив ароматную гаванскую сигару о свечу в курительной комнате, куда они перебрались из столовой.

– Доказательства? Нет. Но у меня имеются сильнейшие подозрения, которые разделяет и главный суперинтендант Гордон Уоррен из Скотленд-Ярда, с которым, как ты знаешь, я уже давно нахожусь в дружеских отношениях.

– Кумекаю я, ты даром потратишь время! – сказал антиквар, который любил вставлять в свою речь простонародные словечки в ущерб классическому олимпийскому стилю. – И навлечешь на себя большие неприятности. Когда ты в последний раз был в Соединенных Штатах?

– В тринадцатом году! Признаю, что перерыв получился большой!

– Да уж! Это означает, что ты понятия не имеешь о нравах и обычаях, которые расцвели после войны, и если твой тип – мафиозо, тебя ждет верная гибель. Слушай, если хочешь, давай обсудим это завтра с Полиной. Она тебе скажет...

– Ради бога! – с возмущением оборвал друга Морозини. – Это мои дела, и я предпочитаю, чтобы они оставались в тайне! Пусть Полина становится центром твоей жизни, это касается только тебя, но я в твои любовные истории влезать не хочу, так что позволь мне удалиться! Я хочу спать!

– Похоже, характер у тебя совсем испортился! – сказал Жиль, ничуть не обидевшись. – Это потому, что на сей раз твой сумасшедший археолог не поехал с тобой?

Подобное определение никак не могло смягчить гнев Альдо. Он знал, что между двумя его друзьями существует некое соперничество, но Вобрен никогда прежде не высказывался на сей счет с такой откровенностью.

– Если ты действительно хочешь знать, он сядет на этот пароход сегодня вечером в Плимуте, но для меня будет совершенно бесполезен, поскольку с ним дело обстоит точно так же, как с тобой: он уподобился ученой собачке, танцующей на задних лапках перед красивой женщиной. Спокойной ночи!

– Неужели? Но тогда...

Продолжения Альдо не услышал: он уже спускался по большой лестнице с намерением вернуться в каюту, как вдруг ему захотелось выкурить сигарету на верхней палубе. Ночь была черная, без звезд, поднявшийся холодный ветер предвещал понижение температуры в зоне айсбергов, через которые предстояло пройти кораблю. Под черной обшивкой длинного корпуса плескались волны. На палубе никого не было, и Альдо наслаждался полным одиночеством. К несчастью, он забыл захватить пальто, и по спине у него пробежала неприятная холодная дрожь. Не хватало еще подхватить простуду в самый неподходящий для этого момент! Бросив за борт недокуренную сигарету, он вернулся в свою уютную плавучую комнату, почистил зубы, лег в постель и без всякой книги или газеты сразу же заснул, убаюканный далекими отзвуками бортового оркестра. Он спал так крепко, что даже не пошевелился, когда посреди ночи «Иль-де-Франс» сделал остановку в Плимуте, чтобы забрать британских пассажиров. Завтра можно будет узнать, сел Адальбер на пароход или нет. Пока же ему было вполне достаточно новых любовных приключений Вобрена.

Тем не менее именно мысль об этом разбудила его, хотя атлантические волны продолжали мерно раскачивать судно, убаюкивая тех, кто еще нежился в постели. Он встал, принял душ, побрился и, облачившись в махровый халат с монограммой Главной Трансатлантической Компании, позвонил, чтобы ему принесли завтрак. Вскоре появился стюард с подносом всякой снеди, достаточной для прокормления целой семьи. Помимо кофе, которое Альдо попробовал не без тревоги и нашел превосходным, там были яйца вкрутую, апельсиновый сок, грейпфрут, мягкие булочки и хрустящие круассаны, безупречно поджаренные тосты, различные джемы, свежее масло, молоко, сметана и сыр.

– Желаете еще что-нибудь, мсье? – спросил предупредительный стюард.

– Вы хотите сказать, что если бы я вздумал заказать баранью ножку, то получил бы ее?

– Конечно, мсье! Правда, мне пришлось бы просить о снисхождении: вам пришлось бы немного подождать.

– Великолепно, но успокойтесь, я ничего такого не сделаю. Превосходно... Послушайте! Где вы взяли эту газету?

Действительно, на подносе лежала свернутая газета, которую Альдо стал разворачивать, не прекращая вести разговор.

– Это «Атлантик», мсье, – газета, издаваемая на борту. Частично она печатается в Париже, но все основные материалы каждое утро выпускаются здесь: депеши и данные о биржевом курсе, которые мы получаем по радио, а также программа дня.

Поистине, все было продумано до мелочей: можно заняться спортом в гимнастическом зале со всеми мыслимыми снарядами и приспособлениями, или же пройтись по прогулочной палубе, или устроиться с книгой в одном из многочисленных шезлонгов, и ноги вам закутает пледом внимательный грум. Поскольку погода стояла прохладная, в одиннадцать часов пассажирам предложат горячий бульон. В полпервого начнется обед, за которым последует кофе, который будет подан в два часа в красивом салоне Рюльмана. В три часа – демонстрация «Джазового певца», первого звукового фильма. В четыре часа – представление театра марионеток для детей, в распоряжении которых имеются также игровые комнаты. В пять часов – чай с сандвичами, мороженым и разнообразной выпечкой. В восемь часов – ужин. В девять часов – концерт польского пианиста с непроизносимой фамилией, после чего танцы до середины ночи с шампанским и другими напитками. На рассвете – праздничное угощение с луковым супом в качестве главной приманки.

– Скажите мне, неужели на этом пароходе все время едят? – с изумлением осведомился Морозини.

– Это французское судно, Ваше превосходительство. Мы делаем все, чтобы пассажиры оценили изысканность нашей кухни и вин. К тому же не забывайте про морской воздух! Ваше превосходительство представить не можете, до какой степени он возбуждает аппетит! Даже молодые дамы, которые очень заботятся о фигуре, не могут устоять...

– Счастье, что плавание длится меньше месяца! Иначе с трапа вашего корабля спускались бы толпы толстяков.

– На пароходах, обслуживающих Дальний Восток, кормят тоже неплохо, однако тамошние пассажиры не боятся ожирения, ну а для тех, кому изысканная пища вредна, всегда есть английские корабли! На них никому не грозит опасность переедания...

Не желая больше дремать, пусть даже в шезлонге с видом на океан, Альдо предпочел выйти на прогулочную палубу, огромную и огороженную перилами из тикового дерева, с раздвижной крышей, которую открывали в хорошую погоду. Сегодня утром об этом не было и речи: море, как и небо, отливало всеми оттенками серого, а ветер силой в шесть-семь баллов гнал дождевые облака к европейским берегам. Потому в «трансатлантических» шезлонгах было совсем немного людей: лишь около десятка пассажиров полулежали в удобных креслах у цинковой стены, окрашенной в кремовый цвет с чередованием матовых и блестящих полос. Отдыхающие надели твидовые или габардиновые костюмы: мужчины были в фуражках из такого же материала, женщины – в мехах или в узких фетровых или бархатных шляпках, но все без исключения закутали ноги шотландскими пледами идентичных цветов. Альдо бросил на них лишь мимолетный взгляд с целью убедиться, что там нет знакомых, и продолжил прогулку по кругу, радуясь, что встречает на пути только энергично вышагивающего американца, выгуливающего на поводке трех жесткошерстных фокстерьеров, грума и няню с коляской, в которой восседала очаровательная девчушка лет двух: она одарила его радостной улыбкой и захлопала в ладошки, но тут же, без всякого перехода, разревелась, когда мимо нее прошел длинный пассажир в черной шляпе и в столь же темных очках на носу. Дойдя до конца верхней палубы, он с удивлением увидел там миниатюрный гидросамолет, тщательно укрытый брезентом и поставленный на катапульту. Один из моряков объяснил ему, что этот летательный аппарат, выпущенный в определенной точке маршрута, позволяет доставить почту на сутки быстрее. Он все еще беседовал с молодым моряком, когда к нему подошла баронесса фон Этценберг.

– Мне сразу показалось, что это вы, – сказала она так вместо вступления. – Вы принадлежите к числу смельчаков, предпочитающих поддерживать форму, чем нежиться под одеялом?

– Я никогда не был завзятым «шезлонгистом», – ответил он, склоняясь к протянутой ему руке. – Впрочем, я мог бы вернуть вам этот комплимент.

– О, я никогда не поступаю, как все! Сверх того, я настоящий морской волк и плавала на старом паруснике. Чего не скажешь о нашем друге. Я была свидетелем, как он сделал героическую попытку поупражняться в гимнастическом зале, но позеленел, как салат, и поспешно удалился в свою каюту.

– Бедняга Жиль! Наверное, мне следует заглянуть к нему, возможно, я смогу помочь?

– Ничего делать не надо, я только что попросила бортового врача зайти к нему. Очень славный человек, мне однажды понадобились его услуги, и он проявил себя с самой лучшей стороны.

– Вы уже путешествовали на «Иль-де-Франс»?

– Это мое четвертое плавание! Я обожаю этот корабль. Здесь чувствуешь себя как дома и даже лучше, потому что о тебе всячески заботятся. И атмосфера здесь именно такая, какую я люблю. А вы?

– О, у меня это в первый раз. Я не бывал в Америке с 1913 года.

– Это удивительно, ведь вас хорошо знают по обе стороны Селедочного моря[91]!

– Это так, но мне было достаточно Европы, тем более что ваши учтивые соотечественники приезжали на консультацию ко мне домой...

– Когда домом служит дворец, удивляться не приходится.

Вкупе с вашей репутацией он составляет одну из достопримечательностей Венеции, отчего ваше присутствие на борту интригует еще больше. Чем вы намерены заняться у нас? – добавила она, дав волю своему любопытству и отбросив, как истая американка, ребяческие правила вежливости и такта, столь почитаемые в Европе. Но прямой до грубости вопрос не задел Альдо: быть может, потому что он чувствовал искреннюю симпатию этой женщины, которая не отводила взгляда и смотрела ему в лицо своими серыми глазами. Тем не менее ответил он уклончиво:

– Я еду, чтобы уладить одно дело.

– Какого рода дело?

Он отпрянул и сдвинул брови. Баронесса Полина, пожалуй, зашла слишком далеко... Впрочем, она и сама поняла это:

– Простите меня, если я проявила нескромность. Я задала этот вопрос только потому, что мне очень хочется по-настоящему подружиться с вами. Вы ведь много лет не бывали в Соединенных Штатах, а у нас «дела» часто решаются насилием или коварством, особенно когда речь идет о том, чем занимаетесь вы: исторические драгоценности, знаменитые или не очень, но всегда великолепные, иначе вы не обратили бы на них внимания, и, следовательно, чрезвычайно опасные.

– Надеюсь, в данном случае это не так, – улыбнулся Альдо. – Я просто хочу проверить одну гипотезу.

Вопреки его ожиданиям, Полина не попросила уточнить характер этой гипотезы, но молча и очень внимательно посмотрела на него, и в ее взгляде он прочел тревогу, которая показалась ему трогательной, поскольку эта женщина не пыталась соблазнить его: она только что говорила о дружбе, и это звучало искренне. Во всяком случае, Альдо поверил ей. Быть может, ему просто хотелось поверить? Наконец она спросила:

– У вас есть друзья в Нью-Йорке?

– Несколько клиентов... среди которых я обычно друзей не завожу. А почему вы об этом спрашиваете?

– Чтобы узнать, собираетесь ли вы остановиться в частном доме.

– Боже мой, конечно, нет! У меня нет предубеждений против отелей, и я даже люблю жить в гостинице, если она хорошего качества. Я забронировал номер в «Уолдорф-Астория»...

– Как все! Я готова была поклясться! Это просто смешно.

– Почему смешно?

– Не потому, что я ненавижу все, имеющее отношение к Асторам, и не потому, что ее скоро снесут... О! Кого я вижу?

Последнее восклицание относилось к княгине Оболенской, которая только что появилась на палубе. Альдо мог бы и не узнать ее в узкой бархатной шляпке гранатового цвета и в таком же пальто с серебристо-черным воротником из лисьего меха, если бы рядом с ней не вышагивал Адальбер в буром твидовом костюме и картузе – настоящая симфония! Парочка о чем-то оживленно переговаривалась.

– Вы знаете эту даму? – спросил Морозини у Полины.

– Она знаменита... или почти знаменита! Алиса Астор, дочь Авы, еще более безумной, чем она. Я ее не выношу. Возьмите меня под руку и проводите в радиорубку!

– Хотите подать сигнал SOS? – пошутил Альдо.

– Не надо меня подзуживать! Нет, мы просто переменим место вашего обитания: это будет отель «Плаза»! Единственный отель, который подходит человеку ваших достоинств. Кстати, наш друг Вобрен уже забронировал там номер...

Разумеется, этот аргумент был куда убедительнее, чем антипатии баронессы, и Альдо позволил увести себя, очень довольный в глубине души тем, какую мину скорчит Адальбер, когда пути обеих пар пересекутся.

Действительность намного превзошла его ожидания. Когда он проходил мимо, увлеченно беседуя со своей спутницей, Адальбер вытаращил глаза, застыл на месте и даже обернулся им вслед, тогда как обе женщины обменялись ледяным взглядом, одна презрительно выпятив губы – Полина! – другая с не меньшим пренебрежением пожав плечами. Альдо ограничился лукавой усмешкой, которую сразу заметила наблюдательная баронесса:

– Вы знакомы с этим человеком?

– Не только знаком, но даже считал его своим лучшим другом.

– Почему «считали»? Он вам уже не друг?

– Я сам задаюсь этим вопросом. После его знакомства с княгиней Оболенской у меня создалось впечатление, что он больше не хочет меня видеть.

– Потому что он влюблен в эту дуреху и далеко не так обольстителен, как вы? Чем он занимается в жизни?

– Он египтолог с блестящей репутацией...

Уже взявшись за ручку двери, ведущей в радиорубку, Полина расхохоталась:

– Тогда можете поставить крест» на вашей замечательной дружбе! Алиса считает себя новым воплощением Клеопатры или чем-то в этом роде. Она проглотит его с потрохами...

Войдя внутрь, она все еще продолжала смеяться, но Альдо ее веселья не разделял. Эта любопытная женщина обладала способностью снимать шелуху с души, и, хотя ему самому никогда не приходила в голову мысль, что Адальбер мог увидеть в нем возможного соперника (полная дичь!), он стал всерьез опасаться, что, если она права, их почти братским отношениям нанесена смертельная рана. И это было совершенно невыносимо – особенно при его нынешнем состоянии духа. Логический вывод: им следовало объясниться со всей откровенностью, лицом к лицу, глаза в глаза и обязательно наедине!

В ожидании, когда баронесса покончит со своими радиограммами, он решил отправиться в бар вместе с парой художников, которые сели на пароход ночью, а затем пошел навестить Жиля Вобрена, дела которого оказались совсем не блестящими: бедняга лежал на постели, так и не сняв спортивного костюма, а цвет лица у него был все таким же зеленым. Над ним хлопотал стюард[92], менявший ему холодные компрессы на лбу.

– Похоже, ты чувствуешь себя неважно? – констатировал Морозини.

– Зато у тебя все отлично! – со стоном отозвался Вобрен. – Ты выглядишь до отвращения здоровым, а вот я уподобился жалкому червяку... И я страшно боюсь, что меня увидят в таком состоянии!

Альдо мысленно согласился с ним: он сам ненавидел показываться на люди больным.

– Но я тебе не чужой человек, а старый товарищ, который, как и ты, прошел всю войну. Что тебе прописал врач?

– Раствор хлоралгидрата, будто бы действующий как снотворное, да только во мне он задержался всего на пару минут...

– Он тебя принял за девчонку? Впрочем, если ты смотрел на него таким взглядом, это неудивительно! Тебе следует поесть...

– Умолкни, несчастный!

– ...жареных хлебцев и бриошей... и запить все это ледяным виски с содовой!

– Откуда у тебя этот рецепт?

– Мой старый друг лорд Килренан, хоть и был старым морским волком, иногда все же страдал от этой пакости, и представь себе, адмирал Нельсон тоже. Он лечился только этим снадобьем. Заметь, он считал виски панацеей от всех недугов, начиная от головной боли и кончая мозолями на ногах. И он был не так уж не прав: как-то раз между Кале и Дувром мне пришлось прибегнуть к этому методу, и эффект оказался поразительным. Вашему доктору следовало бы это знать, – добавил Морозини, обращаясь к молодому стюарду.

– Возможно, он опасается применять его к тем, кого не знает, чтобы американские власти не обвинили нас в подстрекательстве к потреблению алкоголя. Кроме того, если у вас слабая печень, мсье.

– Отчасти, – признался Вобрен, – но я предпочитаю умереть, чем так мучиться! Что подумает обо мне баронесса?

– Только самое хорошее, поверь мне! Она беспокоится за тебя, и это уже неплохой признак, верно? Останьтесь с ним! Я схожу за лекарством сам, – сказал Альдо, направляясь к двери.

И он открыл ее так стремительно, что стоявший за ней человек успел лишь отпрянуть и тут же ринулся прочь, пробормотав какие-то извинения. Несколько озадаченный Морозини смотрел, как в конце коридора исчезла фигура в серо-бежевом габардиновом плаще, каких на пароходе встречалось немало. Из-за поднятого воротника и надвинутой на брови фуражки он не сумел разглядеть лицо незнакомца. И очень пожалел об этом, так как этот тип явно подслушивал под дверью, из-за чего едва не получил удар в лоб. Альдо все же погнался за ним, однако, добежав до поворота, никого не обнаружил. Должно быть, незваный визитер скрылся в одной из кают, но как определить, в какой?!

Направляясь в бар, Морозини продолжал гадать, отчего кто-то проявил такой интерес к больному, с утра не покидавшему постели, который, кроме краткой беседы с доктором и нескольких слов, адресованных стюарду, издавал лишь такие малопривлекательные звуки, как бурчание в животе. Разве что любопытствующего субъекта занимал вовсе не Жиль, а он сам? Это означало, что за ним следили – вывод хоть и логичный, однако ничего не проясняющий.

Взяв в руки запотевший бокал, Альдо вернулся в каюту с целью лично вручить больному лекарство и, объявив, что заглянет завтра, пошел к себе, чтобы переодеться к обеду. Он завязывал галстук, когда в дверь постучали, но не успел он крикнуть «Войдите!», как Видаль-Пеликорн уже переступил порог. Глаза у него потемнели от гнева, светлая прядь воинственно торчала надо лбом, и начал он без всякой преамбулы:

– Нам нужно поговорить!

Его отражение появилось в зеркале, перед которым Альдо продолжал манипуляции с галстуком, как если бы ничего не произошло:

– Я придерживаюсь того же мнения, но ты мог бы для начала поздороваться!

– Ладно, если тебе так хочется, здравствуй!

– Это самое малое из того, что требуется, и я не буду настаивать на том, чтобы ты спросил меня: «Как поживаешь?»

– У тебя такой цветущий вид, что спрашивать необязательно!

– Опять! Сегодня меня попрекают этим уже во второй раз, и оба раза я слышу это от друга – или того, кто был им! Это становится утомительно.

– Кто же этот второй «бывший»?

– Жиль Вобрен.

– Он тоже здесь?

– А почему бы и нет? Ты же здесь? Ну, так что тебе нужно? Убедившись в том, что галстук завязан идеально, Альдо отошел к столику у изголовья кровати, где оставил свой портсигар, тогда как Адальбер совершил маневр в противоположном направлении, и прислонился спиной к комоду, над которым возвышалось зеркало.

– Скорее я должен задать тебе этот вопрос! Почему ты меня преследуешь?

– С чего ты взял, что я тебя преследую?

– Сначала в Лондоне, когда ты ворвался в дом, словно молния...

– Я предпочел бы другое сравнение: упал как камень в мутное болото, где весело барахтались вы трое – Уоррен, твоя прекрасная дама и ты.

– ...а теперь на этом пароходе!

– На который я сел прежде тебя, еще в Гавре, совершенно не подозревая, что остановка в Плимуте принесет мне нежданное счастье общения с тобой! – солгал Альдо с неподражаемым апломбом. – А теперь, – продолжил он более жестким тоном, – мне хотелось бы узнать, что я тебе сделал дурного, кроме путешествия на пароходе, о котором не счел нужным уведомить тебя?

– Ничего, но...

– Неужели я настолько восстановил против себя, сам того не зная, дочь леди Рибблздейл? Впрочем, в этом нет ничего удивительного, ведь ее мать ненавидит меня.

– Значит, я был прав, не доверяя тебе: ты побеспокоился о том, чтобы выяснить, кто она!

– Ты принимаешь меня за певчего из церковного хора? Разумеется, я «побеспокоился». Ты же не думаешь, что я подвергнул Уоррена допросу? Он просто удовлетворил мое любопытство!

Несмотря на свой загар – вечный, как у самого Морозини! – Адальбер побледнел.

– Что он тебе сказал?

– Кроме имени будущей экс-княгини Оболенской, абсолютно ничего! Правда, упомянул, что вы занимаетесь неким деликатным делом...

Из груди археолога вырвался вздох облегчения:

– Слава богу! Слушай, я могу сказать тебе только одно: она владеет бесценным украшением, за которой охотятся люди, готовые на все. Уоррен сделал все, чтобы защитить ее в Лондоне, но опасность была настолько велика, что она предпочла тайно отплыть в Соединенные Штаты. Вот почему мы сели на французский пароход ночью. Однако присутствие здесь самого знаменитого эксперта по историческим камням для нас просто губительно, ведь Алиса предпринимает невероятные усилия с целью убедить всех, что она рассталась с этой драгоценностью...

– Что это такое?

– Ожерелье, найденное в гробнице Тутанхамона и подаренное ей лордом Карнавоном...

– Никогда об этом не слышал! – вновь солгал Альдо. – Впрочем, египетские украшения меня не интересуют! Они слишком тусклые! Я люблю только блестящие вещицы из алмазов и их зелененьких братцев. Тебе следовало бы это знать!

– Украшение из золота и лазурита, обнаруженное в гробнице, о которой грезит весь мир? На тебя трудно угодить! Одно исключение ты мог бы сделать!

– Ну нет! О жемчужинах Клеопатры ничего не скажу, поскольку они живые и всегда считались лучшим украшением для женщины, но золотые бляхи, которыми фараоны закрывали брюхо, меня никогда не привлекали. Это твоя епархия!

– Ладно, ты меня убедил. Но чем же ты занимаешься здесь?

– ...и без тебя, хотя до сих пор мы всегда работали вместе, одолев вдвоем немалый путь! Видишь ли, я такой же коммерсант, как Вобрен, и у меня есть разные сложные дела...

Продолжая говорить, Альдо тихонько приближался к двери: знаком приказав своему другу молчать, он рывком распахнул ее. Там никого не оказалось, но в коридоре он увидел тот же силуэт, что прежде: видимо, звук приближающегося голоса вспугнул любопытного.

– Ты думаешь, нас подслушивали? – спросил Адальбер.

– Как подслушивали под дверью Вобрена. И теперь я уверен, что все дело во мне.

– Почему? Ты занят поисками, которые могут кому-то повредить?

– А как ты полагаешь? Что могло бы заставить меня сесть на этот, конечно, вполне приятный пароход, в то время как Лиза возвращается в Венецию одна?

– Она могла бы поехать с тобой! Ей не нравится Америка?

– Не слишком. Кроме того, она ждет ребенка. Наконец, жену не берут с собой, когда идут по следам украшения и убийцы, чьи пути могут пересечься.

– Черт возьми! И что же это за украшение такое? – не удержался от вопроса Адальбер, стараясь говорить небрежным тоном.

– Успокойся! Это не ожерелье Тутанхамона, но опасность представляет не меньшую. Насколько мне известно, по крайней мере три женщины умерли из-за того, что владели этой драгоценностью... или надевали ее, поскольку речь идет о гарнитуре из ожерелья и серег. Ты удовлетворен?

Видимо, Адальбер не был удовлетворен, поскольку задал еще один вопрос:

– А эта дама, с которой ты прогуливался по палубе? Ты работаешь на нее? Она очень красива!

– Теперь мы перешли к инсинуациям? Нет, милостивый государь, я не работаю на нее. Это подруга Вобрена, с которой я познакомился только вчера. Но ты должен знать ее... Неужели твоя княгиня тебе не рассказала? Они друг друга не выносят.

– Алиса мне ничего подобного не говорила. Она на нее даже не взглянула.

– Тем не менее увидела! Ты хочешь мне еще что-то сказать? Надеюсь, что-нибудь разумное?

– Нет... Да! Если я правильно понимаю, мы оба занимаемся весьма деликатным делом и, возможно, нам не следует путаться под ногами друг у друга. Ради безопасности Алисы я предлагаю, чтобы во время этого путешествия мы делали вид, будто совсем не знакомы ...

– Ну, разумеется, дружище, – сказал Альдо, стиснув зубы, чтобы сдержать нарастающий гнев. – И даже после! Каждому свои проблемы, каждому свой путь! Прекрасная мысль!

Повернувшись к двери, он распахнул ее настежь, показывая тем самым, что беседа окончена. Задетый за живое, Видаль-Пеликорн не двинулся с места.

– Я надеялся, что ты поймешь, – сказал он со вздохом, а потом направился к выходу. – Ты очень изменился, Морозини!

– Изменился? Я всегда был безнадежным идиотом! Неужели ты этого не знал?

Едва Адальбер вышел, Альдо с треском захлопнул за ним дверь и, схватив подвернувшуюся под руку пепельницу, швырнул ее об стену. Этим он немного облегчил душу, но одновременно ему захотелось плакать. Ведь Адальбер пришел лишь затем, чтобы приказать ему держаться подальше от своей драгоценной Алисы! Альдо мгновенно возненавидел эту шлюху, которой удалось поколебать дружбу, выкованную, как он думал, на века! Это было невероятно! Непостижимо! Главное же, очень неприятно, и Альдо, потерявший аппетит при одной мысли, что ему придется сидеть за одним столом с женщиной, похитившей часть, – и не самую худшую – его самого, решил обойтись без обеда. Наверняка многие последуют его примеру, поскольку погода не улучшилась. Ветер, налетевший из Исландии, встряхивал Северную Атлантику и одновременно судно, несмотря на все усилия конструкторов сделать его более устойчивым[93]. Альдо, всегда любивший шторм, до которого, впрочем, дело еще не дошло, подумал, что рокот бурных волн лучше согласуется с его настроением, чем светские разговоры или ватное безмолвие каюты. Надев непромокаемый плащ, он направился на корму – туда, где вздымалось древко трехцветного флага, и облокотился о перила как раз над глубокой длинной бороздой, постепенно закручивающейся в бант, который быстро исчезал в серо-зеленых, с бахромой белой пены, волнах. Вдалеке океан устилали полосы еще разрываемого ветром тумана, пока не загустевшего до зловещего «морского пюре», но и этого оказалось достаточно, чтобы Альдо ощутил, как в нем усиливается гнетущее чувство одиночества. Холод не давал ему вдохнуть полной грудью влажный соленый воздух. За его спиной было пустое пространство: обеда и морской болезни хватило, чтобы на палубах никого не осталось. Он видел только французский флаг, отяжелевший от влаги, и катапульту с гидросамолетом наверху, которая словно бы принадлежала к иному миру, как и отдаленный шум двигателей. И неумолимо расширялась водная гладь между ним и уже далекой Европой, между ним и всем, что он любил.

Внезапно его всегда настороженный слух подал ему сигнал о том, что кто-то приближается к нему легкой, быстрой, осторожной поступью, едва слышной благодаря обуви на резиновой подошве. Он повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть того, кто показался ему матросом гигантского роста с темным лицом. В ту же секунду незнакомец, сжимавший в правой руке нож, бросился на него.

Отпрянув в сторону движением, достойным матадора, на которого мчится бык, Альдо сумел избежать смертельного удара, но не соприкосновения с мускулистым телом, источавшим запах пота, мокрой шерсти и еще какой-то аромат, чей характер он надеялся определить позднее, если сумеет выйти живым из этой передряги. Пока же ему пришлось полностью сосредоточиться на вынужденной схватке, которая вполне могла оказаться очень короткой. Помимо ножа, нападавший обладал недюжинной силой, и его целью было убийство. Не соглашаясь с ним в этом пункте, Альдо защищался, однако, несмотря на бицепсы, накачанные благодаря постоянным занятиям боксом, борьбой, фехтованием и плаванием, понимал, что будет очень трудно вырваться из рук столь мощного противника. Оба они уже катались по палубе, и незнакомец, отбросив нож, сдавил пальцами горло Морозини, который почувствовал себя, словно в тисках. Он задыхался…

Глава VI ВЕЧЕР НА БОРТУ

С энергией отчаяния Альдо попытался освободиться от навалившегося на него тяжелого тела, от стиснувших пылающее горло рук, однако он заметно уступал противнику в весе, и силы его неумолимо таяли. Он понял, что сейчас умрет здесь, в самый разгар дня, на набитом людьми пароходе, и через мгновение убийце останется только выкинуть его тело за борт, навсегда вычеркнув из списка живых. Словно в фильме, крутившемся с бешеной скоростью, он увидел Лизу, детей, свою прошлую жизнь, мать... Но внезапно услышал у самого уха крик боли, и пригвоздившая его к земле тяжесть словно испарилась. В ушах у него гудело, перед глазами прыгали черные точки: он уловил запах духов, почувствовал, как чьи-то руки быстро срывают галстук, расстегивают воротник и начинают мягко массировать онемевшее горло. Подняв наконец веки, он разглядел черты лица, большой алый рот.

– Ну, кажется, я подоспела вовремя! – послышалось контральто баронессы Полины. – Вот что, попробуйте глотнуть несколько капель моего эликсира!

И осторожно приподняв ему голову, она поднесла к его губам дорожную серебряную фляжку, в которой оказался напиток, обжегший ему рот и пищевод. Из глаз у него полились слезы, он закашлялся, но сумел сесть:

– Что это такое?

– Смесь моего изготовления: треть джина, треть виски и треть кальвадоса. Правда, эффективно? Я всегда держу ее при себе на случай упадка сил. Теперь попробуйте встать! Я помогу вам...

Это оказалось нелегко. Пароход проходил через зону сильного волнения, но, ухватившись за перила и руку Полины, необычно сильной для женщины, Альдо сумел вернуть себе вертикальное положение.

– Спасибо, баронесса! Вы гораздо сильнее, чем могло бы показаться...

– Я же скульптор. Материалы, которые я использую, намного тяжелее полотна художника, и мне очень трудно сохранять руки в пристойном виде, однако у каждой медали имеется своя оборотная сторона. Как вы себя чувствуете?

– Лучше благодаря вам! Я обязан вам жизнью, но как вы сумели справиться с убийцей?

Полина фон Этценберг подняла свою эбеновую трость с рукоятью из слоновой кости, походившей на эфес, которая, собственно, и оказалась чем-то вроде шпаги, ибо в ножнах из черного дерева находился короткий и тонкий клинок.

– Я всадила это ему в спину, однако, похоже, угодила в ребро, потому что лезвие согнулось, а негодяй не только не рухнул, но бросился наутек, как заяц. Простите, что я не бросилась за ним: мне нужно было заняться вами. Вы меня страшно перепугали!

– А уж сам я как перепугался! – произнес Альдо. – Но каким чудом вы здесь оказались? И с какой целью?

– Очень просто: я искала вас. Вас не было в каюте, не было в столовой или в баре, однако где-то вы должны были находиться, а я заметила, что вы любите дышать свежим воздухом. Ну, а теперь пойдем к капитану! – добавила она, протянув ему руку.

– Зачем? Вы же не думаете, что напавший на меня человек состоит членом экипажа?

– Почему бы и нет? Разве не мог убийца затеряться среди стольких людей, обслуживающих корабль?

– Конечно, нет. Помимо того, что Компания нанимает только тщательно проверенных матросов и стюардов, среди них мало кто пользуется туалетной водой «Ветиве де Герлен». Убийца раздобыл где-то форменную одежду, каким образом, одному богу известно, но, можете мне поверить, это был пассажир. Так что незачем досаждать нашему капитану и посвящать его в эту историю!

– Но по какой же причине вас пытались убить? Это означает, что у вас на борту есть враги, иначе нападение лишено смысла...

– Враги на борту? Я ничего об этом не знаю. Однако при моей профессии они появляются неизбежно. Но вы-то сами!Как случилось, что вы гуляете с таким оружием в руках?

– В артистическом квартале, где я живу, женщине, которая любит выходить одна, лучше иметь при себе средства защиты. Впрочем, я далеко не всегда беру с собой трость. Сейчас пришлось, поскольку море слегка волнуется и раскачивает пароход, а мне совсем не улыбается растянуться на глазах целой толпы глупых снобов. Счастливая случайность, род вдохновения. Разве нет?

– Еще бы! Может быть, выпьем хорошего кофе? Я обнаружил, что на этом пароходе его умеют варить, а для меня это, поверьте, отнюдь не маленький комплимент!

Бар был переполнен в любое время суток. Все же им удалось найти столик подальше от компании игроков в покер. Молчаливые игроки в бридж имели в своем распоряжении специальный салон. Какое-то время Альдо и его спутница тоже молчали. Им нужно было прийти в себя. Он, естественно, нуждался в этом больше, чем она, и, хотя близость смерти не являлась для него каким-то новым ощущением, все» случившееся выглядело удивительным: среди бела дня и на корабле, где было полно народу. А ведь он заказал билет на пароход в самый последний момент! Тем не менее обнаружилось уже два врага: тот, кто подслушивал, и тот, кто хотел сбросить его за борт. Это не мог быть один человек – разница в росте сразу же бросалась в глаза. Шпион казался скорее маленьким, в то время как убийца был выше его самого. Кроме того, если первый несомненно обитал в каюте люкс, второму ничто не мешало появиться из второго или даже третьего класса. В принципе пересекать границу первого класса не разрешалось, но всегда существуют способы обойти любой запрет. Тогда кто же? И почему? Ответа на эти вопросы не было. Главное же, главное – кто стоял за всем этим? Кроме Алоизия Ч. Риччи, он не видел никого, кто мог бы до такой степени ненавидеть его, чтобы подослать к нему убийцу. Неужели то, что он немного помог Жаклин Оже, стало для миллиардера смертельным оскорблением? Правда, за куда меньшую вину Болдини чуть не сгорел в своем доме, а Жаклин жизнью заплатила за бегство. В ближайшие дни надо быть очень, очень бдительным...

Погрузившись в раздумья, он забыл о посланной ему Провидением баронессе, но та и не думала обижаться. Она разглядывала его с вниманием энтомолога, заполучившего редкое насекомое, и наконец спросила:

– Что вы собираетесь делать теперь?

В ее прекрасном бархатном голосе звучала тревога, и он тепло улыбнулся ей:

– Что мне остается? Только ждать. Разве мы все не пленники на этом великолепном корабле? Я постараюсь завершить плавание самым приятным образом. Но приму меры предосторожности. А вы чем собираетесь заняться сегодня днем? Быть можем, пойдем в кино?

– Нет, спасибо. Я хотела бы написать несколько писем.

– В таком случае, я провожу вас в корреспондентский салон. Очень приятное место.

– Возможно, но я предпочитаю сочинять в одиночестве. В этой красивой комнате чувствуешь себя, как в школе. Я вернусь к себе, и вам следовало бы поступить так же: только что вы чудом избежали смерти, а это как-никак серьезная встряска... Увидимся за ужином.

Она встала, и Альдо сделал то же с намерением проводить ее, но она попросила его остаться, и он поклонился ей, тогда как она непринужденно двинулась к выходу, опираясь на трость, которой нашла такое удачное применение. Положительно, это была необычная женщина, обольстительная и очень привлекательная! Ничего удивительного, что Вобрен влюбился в нее. Он сам, независимо от того, что был обязан ей жизнью, ощущал притягательность этого странного сочетания – исходивших от нее чувственности и надежности старого друга.

Прежде чем вернуться в свою каюту, он зашел к Жилю, чтобы посмотреть, как тот себя чувствует. На пороге он столкнулся с бортовым врачом, который сообщил, что их «общий» больной сладко спит:

– Завтра он будет свеж, как огурчик... если только его не скрутит похмелье.

И, поскольку Морозини смотрел на него с недоумением, служитель Гиппократа добавил с насмешливой улыбкой:

– Виски вещь хорошая, но полпинты, пожалуй, многовато! С приятными лекарствами такого рода всегда возникают проблемы: их часто перебирают!

Успокоившись на сей счет, Альдо пошел к себе. В каюте он обнаружил карточку с изображением «Иль-де-Франс» и приглашением отужинать за столом капитана. Это был еще один довод в пользу того, чтобы истребить все следы последнего злоключения! Он тщательно запер дверь на ключ и, задернув занавески, растянулся на постели.

В восемь часов Альдо, облаченный в безукоризненный черный смокинг, превосходно сшитый и подчеркивавший его аристократическую стать, шел за метрдотелем по направлению к почетному столу через огромный зал, сверкающий хрусталем и серебром, украшенный цветами и ярко освещенный кессонами матового стекла на потолке с лепниной и торшерами в форме вазы, излучавшими более мягкий и рассеянный свет. Громадная лестница, по которой медленно спускались дамы в ослепительных платьях и сверкающих драгоценностях, подчеркивающих строгую простоту черных мужских фраков, представляла собой феерическое зрелище. Мода изменилась, и платья-рубашки, едва прикрывавшие колени, остались в прошлом: в этот сезон преобладающей была длина платьев до щиколотки. Прямой крой также уступил место гибким линиям, благодаря которым ткань плотно облегала тело – к великому отчаянию женщин, не обладавших идеальной фигурой. Некоторые декольте были головокружительными, а вырезы на спине доходили до поясницы, но излишнюю откровенность нарядов сглаживали длинные атласные или муслиновые шарфы, отделанные кружевами и перьями. А какими роскошными были ткани! Расшитые золотом или серебром парча и перламутровый атлас, креп с жемчужинами, стразами или блестками, муслин и газ, взлетавшие воздушными полосками, похожими на языки пламени, или собранные в складки на бедрах. В моде была асимметрия, и платья, оставляя обнаженным одно плечо, удерживались на другом драгоценной брошью или букетиком цветов. В прическах также царило разнообразие, позволявшее показать красоту волос, которые струились волнами или слегка завивались, что давало возможность вновь украсить голову диадемой... Все это походило на бесконечно красивый танец, словно некий режиссер, обожавший элегантность и искусство жизни, поставил ритмическую павану на величественных мраморных ступенях, покрытых красным ковром.

Альдо, завороженный сценой, в которой сам играл лишь незначительную роль, восхищенно следил за шествием, не зная, что его ожидает. И навстречу ему с радостной улыбкой двинулась Полина фон Этценберг, великолепная в своем креповом платье с крохотными эполетами на плечах: оно было выдержано в любимых ею серых тонах и при каждом движении переливалось хрустальными блестками, цвет которых варьировался от снежно-белого до иссиня-черного. Ее блестящие темные волосы были собраны в шиньон, слегка оттягивающий назад голову на гордой шее, не отягощенной ожерельем или каким-либо иным украшением. Лишь несколько алмазных звездочек сверкало в волосах, а лицо обрамляли длинные серьги из тех же камней.

Взяв Альдо под руку с изящной непринужденностью светской дамы, она шепнула ему:

– Вы пришли вовремя, поэтому успеете переварить сюрприз до появления звезд.

– Какие же звезды у нас будут?

– Адольф Менжу, киноактер, а главное, бесподобная Сесиль Сорель и граф де Сегюр в качестве ее мужа. Что касается сюрприза...

– Спасибо, я уже вижу...

Действительно, усевшись на указанное ей метрдотелем место по левую руку от капитана, прекрасная Алиса принялась поигрывать своей жемчужной цепочкой, тогда как склонившийся к ней Адальбер что-то шептал ей самым интимным образом.

– О да! – вздохнула Полина. – Мы будем ужинать вместе! Вот что значит принадлежать к знаменитым американским семьям! Но, хвала Господу, мне не придется сидеть напротив этой мегеры. Вы тоже окажетесь не слишком близко от вашего «друга». И от меня, – добавила она, надув губы. – Моим соседом будет ваш египтолог, и, поскольку он лишился общества своей красотки, боюсь, меня ожидает скучный вечер.

– Это меня удивило бы. Он блестящий собеседник и, поверьте мне, в целом совершенно очаровательный человек. Кто еще будет с нами?

– Вчерашнее развлечение: моя маленькая кузина Дороти и ее летающий рыцарь.

– Он решил остаться на пароходе?

– А что ему остается? В любом случае, даже если у него нет ни единого су, в средствах он стеснен не будет. Капитан у нас настоящий джентльмен и обращается с ним, как с самым дорогим гостем, даже одолжил ему смокинг. Есть еще одна премилая молодая пара: Кирилл Иванов с женой Кэролайн. Он русский, получивший американское гражданство, а она принадлежит к одной из лучших наших фамилий – Ван Дрейсенам.

Они уже приближались к столу, где предстояло выдержать обряд взаимных представлений, чему Альдо втайне радовался, но тут весь зал встал и разразился овацией: по большой лестнице неторопливо шествовал хозяин корабля, которого сопровождали молодой Ван Лэр и Дороти Пейн, необыкновенно хорошенькая в как нельзя более целомудренном платье из белого тюля с букетиками мелких, подобранных под цвет лица роз, – она переживала мгновение славы вместе со своим героем. Подойдя к столу, капитан начал знакомиться с приглашенными.

Суровый на вид, с красивым энергичным лицом и густыми седеющими волосами, капитан Бланкар славился галантностью и учтивостью. Равно как мужеством и доблестью. Многие до сих пор с восторгом вспоминали о первом плавании в Гавр парохода «Иль-де-Франс», только что сошедшего со стапелей верфи в Сен-Назере: старший офицер, подписав все необходимые бумаги, отдал приказ сниматься с якоря, но тут по чьей-то преступной оплошности заработали двигатели. Корабль находился в узкой гавани, где развернуться было невозможно, и огромный брус, похожий на подъемный мост, преграждал путь в открытое море. Распоряжение заглушить двигатели последовало мгновенно, однако пароход продолжал движение по инерции. Все это очень напоминало саботаж, который мог бы свести с ума любого посредственного капитана, но Бланкар был не из таких. Прокричав в рупор требование поднять брус, он сам встал за штурвал и направил «Иль-де-Франс» прямо к выходу в надежде, что это смелое решение позволит преодолеть невероятное стечение обстоятельств и проход завершится для судна минимальным ущербом. И он оказался прав: брус поднялся почти перед форштевнем, корабль проскочил узкую горловину, не получив ни единой царапины, под восторженные крики толпившихся на набережной людей.

Именно этот моряк с немного застенчивой улыбкой, но с повадками светского льва, принимал теперь своих гостей и представлял их друг другу. Помимо Альдо, Полины, княгини Оболенской и Адальбера, Ван Лэра и Дороти Пейн, там была и американо-русская молодая чета: граф и графиня Ивановы. Они являли собой прекрасную пару: муж, великолепный красавец огромного, как сказали бы в прежние времена, гренадерского роста, жена – урожденная Кэролайн Ван Дрейсен – высокая, светловолосая, очаровательно-веселая и элегантная в бархатном черном платье и с очень красивым рубиновым ожерельем. Пока мужчины обменивались рукопожатием и целовали ручки дамам, явился улыбчивый говорливый Менжу, который извинился за опоздание, сославшись на превратности игры в покер. После этого приглашенные расселись за столом.

– Пришли не все? – осведомился капитан, увидев пустующее место напротив и еще одно между Кэролайн Ивановой и летчиком.

Каолина только рассмеялась в ответ:

– Когда приглашают Селимену[94], капитан, нужно быть готовым к тому, что она явится, когда театр будет полон и занавес поднят. Великая Сорель не может просто войти, как вы или я.

– Наверное, но, поскольку эта дама не глава государства и не коронованная особа, у меня нет причин томить ожиданием других дам, и я сейчас распоряжусь, чтобы подавали на стол...

Мгновение спустя в зале воцарилась полная тишина в знак приветствия актрисе, которая, по правде говоря, вполне этого заслуживала. На лестнице, только что совершенно пустой, возник величественный и дерзкий силуэт той, которая в «Комеди Франсез» затмила Сару Бернар эксцентричной пышностью и продолжала выступать – на пятом десятке, но с каким блеском! – в таких ролях, как Селимена, Федра или Андромаха. В длинном платье с серебряными полосками, запахнувшись в некое подобие кардинальской мантии, гордо вскинув голову, украшенную алмазным ободком и пурпурным султаном, положив длинную руку на плечо своего супруга, графа Гийома де Сегюра, она на мгновение застыла, роскошная и необычная, высокомерно презирающая моду и разглядывающая зал словно бы со сцены самого знаменитого из французских театров. Вспыхнули аплодисменты, и Селимена с благородной грацией спустилась к подножию лестницы, где ее встретил куртуазный по духу и по должности капитан.

Когда она заняла место рядом с Альдо – ему была оказана честь стать ее соседом, – он мысленно признал, что она все еще красива: светлые волосы с венецианским пепельным отливом, большие голубые глаза, искусно увеличенные макияжем, большой алый рот и прекрасные, быть может, излишне ровные зубы. Эта новоявленная графиня де Сегюр источала аромат, как благовонная восточная курильница. Сверх того, она изъяснялась хорошо поставленным голосом – чтобы слышно было даже на галерке! – и со слегка подвывающей интонацией, как будто находилась на сцене. Едва она села за стол, все разговоры стали невозможными. Подобно королеве, приветствующей свой двор, великая Сесиль повела беседу, одарив каждого из сотрапезников приличествующей случаю похвалой, которая показывала, что она прекрасно знает тех, кто оказался с ней за одним столом.

– Наверное, изучила список приглашенных, – прошептала Полина, ухитрившаяся сменить место, чтобы сесть рядом с Альдо, и удостоившаяся одобрения за то, что «владеет резцом скульптора, как Мольер пером...». – Это очень разумно: комплименты всем нравятся.

Каждый был так или иначе облагодетельствован, и последним удостоился приветствия Альдо, занятый разделкой омара термидор, которым актриса величественно пренебрегла. К своему удивлению, он попал в фавориты. Громко и внятно поименовав его во всеуслышание «чародеем роскошных празднеств прошлого», великая Сесиль заметно понизила голос и спросила, решившись одновременно приступить к дегустации обитателя морских глубин, с которым прочие приглашенные, пользуясь благодетельной тишиной, могли покончить спокойно, что именно ему известно о судьбе «остальных» алмазов из ожерелья королевы. Она была убеждена, что один из них достался ей и в подтверждение показала безымянный палец, на котором красовался великолепный камень, окруженный другими поменьше. Склонившись над вытянутой прекрасной рукой, Альдо внимательно рассмотрел кольцо.

– Возможно, вы правы, мадам. Ваш алмаз должен весить три карата. В знаменитом ожерелье таких было восемь, а всего их насчитывалось, если мне не изменяет память, двадцать шесть. Это были круглые камни: один в одиннадцать каратов, четырнадцать – в десять, три – в пять, восемь – в три. И, конечно, не стоит забывать о восемнадцати камнях грушевидной формы, а также о совсем мелких камешках – их было шестьсот три. Весьма вероятно, что ваш алмаз входил в число восьми. Где вы его приобрели?

– В Лондоне, у одного антиквара, чье имя я забыла. Он заверил меня в его подлинности. Следовательно, об этом камне говорить нечего: меня интересует, что сталось с другими.

– Кроме тех, которыми владеют герцоги Сазерленд и Дорсет, остальные рассеялись по свету и были использованы для других украшений...

– О, как бы мне хотелось это выяснить! Видите ли, я мечтаю купить еще несколько таких камней, и, если бы вы мне помогли, я была бы вам бесконечно благодарна...

«Так и есть, – подумал Альдо. – Опять меня принимают за частного детектива, которому нечего делать, как только сидеть в ожидании клиентов!» В этот момент он поймал взгляд Адальбера, который, будучи отделен от своей пассии почти всем пространством стола, явно томился и предпринимал сверхчеловеческие усилия, чтобы поддержать разговор со своей соседкой. Перед самым ужином Альдо обменялся с ним вежливым рукопожатием, хотя к княгине Оболенской все же не был допущен. Сейчас в глазах друга блеснуло нечто, похожее на прежнее понимание, но продолжалось это лишь мгновение, а затем Видаль-Пеликорн вновь устремил взор на Алису, которая вела оживленную беседу с капитаном Бланкаром. Морозини вздохнул. Однако надо было что-то отвечать своенравной актрисе:

– Вы требуете невозможного, мадам. Если только один из двух герцогских домов, которые я вам назвал, не выставит камни на продажу – что мне кажется совершенно невероятным! – я не представляю, как искать разрозненные алмазы, которые могли получить другую огранку и войти в состав других украшений. Разве что чудо...

– Но вы же и есть кудесник, творящий чудеса? – вмешался Кирилл Иванов, не упустивший ни единого слова из этого разговора. – Держу пари, что ваше присутствие на этом пароходе объясняется поиском какой-либо драгоценности! Я не ошибся?

Иванова отличала холодная красота греческой статуи, но улыбка его была очаровательна. Морозини улыбнулся в ответ в своей непринужденной манере:

– И вы, несомненно, проиграли бы пари. Быть может, я хочу осмотреть частную коллекцию... или оказать любезность важной особе, лишенной возможности передвигаться, к примеру, из-за преклонного возраста?

– Как владелец «Стандард-Ойл»? Джон Рокфеллер действительно очень стар. Но в свои девяносто лет он все еще играет в гольф на полях в своем имении «Покантико-Хиллс»...

Альдо коротко рассмеялся:

– Он или кто-нибудь другой! А почему бы не предположить, что я предпринял это путешествие просто из желания увидеть вновь Соединенные Штаты, где я в последний раз был до войны? Слухи о необыкновенном процветании Америки...

– О, это совершенно верно! – с энтузиазмом откликнулся молодой человек. – После избрания президента Гувера мы переживаем невероятное время. Уровень жизни постоянно растет. Подумайте только, согласно недавним опросам, средний американец имеет около двадцати костюмов, двенадцать шляп, восемь пальто и двадцать четыре пары обуви!

– Полагаю, у вас этого добра гораздо больше? – спросил Морозини с едва уловимой дерзостью.

– Ей-богу, не знаю! Я часто обновляю гардероб, но одно совершенно очевидно: состояния сколачиваются у нас с невероятной скоростью! С тех пор как Крайслер ввел торговлю в кредит, роскошные автомобили заполонили улицы Нью-Йорка, а если говорить о сфере ваших интересов, князь, то в конце прошлого года Блэк Старр и Фрост, ювелиры с Пятой авеню, выставили на продажу необыкновенное колье из розовых жемчужин, оценив его в шестьсот восемьдесят пять тысяч долларов. Не прошло и недели, как появился покупатель, пожелавший остаться неизвестным, но, по словам продавцов, речь идет об обладателе недавнего и скромного состояния! Все продается, все покупается, и даже в газетах помещаются рекламные объявления, восхваляющие соболей ценой в пятьдесят тысяч долларов!

– В самом деле, поразительно!

– И абсолютно точно, – подтвердила Полина, – но вам следовало бы добавить, что все это процветание основано на безудержной спекуляции. Stock Exchange[95] постоянно лихорадит, и я порой спрашиваю себя, не опасно ли это? Иногда мне кажется, что мои соотечественники в той или иной степени сошли с ума.

– Почему же? – воскликнул Иванов. – Разве это не естественно, что каждый человек всегда стремится к большему комфорту, к большему богатству? А поскольку все это можно обрести на рынке, совершенно нормально, что все пытаются использовать его!

– Я порой спрашиваю себя, – мягко вмешался капитан, – не происходит ли это от того, что американцы скучают...

– Что вы хотите сказать?

– О, это просто: сухой закон не дает им пить, тотализатор и азартные игры запрещены законом, вот они и ударились в спекуляцию. Этот способ взбодриться ничем не хуже других...

Полина согласилась с ним, ее поддержал киноактер, но поскольку Иванов, с негодованием отвергнув такое предположение, разразился гневной филиппикой, которая грозила перерасти в отповедь служащему компании, облагодетельствованной реками американского золота, капитан прервал поток его красноречия, попросив Адольфа Менжу рассказать о последних новостях и фильмах Голливуда. Тот ответил с присущей ему добродушной любезностью, а затем Селимена взяла инициативу в свои руки и больше ее не упускала, довольно ловко переведя разговор на тему искусства вообще и театра в частности. Все приняли участие в беседе, после чего приглашенные разбились на отдельные группы. Сорель болтала с актером, граф де Сегюр – массивный и довольно молчаливый мужчина – общался с летчиком и Кэролайн Ивановой, Полина – с Альдо, который краем глаза следил за Адальбером. Тот ни с кем не разговаривал, опустошал бокал за бокалом – явный перебор! – и пристально смотрел на Алису, которую капитан Бланкар расспрашивал о Египте. Все это крайне не нравилось Морозини, хотя он по опыту знал, что археолог пить умеет. Однако во время памятных «пьянок» с участием Альдо Адальбер всегда сохранил хорошее настроение, что было, впрочем, нормальным для него и при других обстоятельствах. Но сейчас унылой тоской веяло от этого человека, который наливался алкоголем, глядя, как его египетская принцесса кокетничает с капитаном. Что с ним случилось, отчего у него такой голодный, жадный взгляд? До какой степени поддался он чарам дочери бесчувственной Авы и что она дала ему – или притворилась, будто дает! – взамен? Они стали любовниками? Или она обещала выйти за него замуж с целью завладеть хотя бы частью его глубоких археологических познаний? И что же теперь делать, если Адальбер лишил Альдо всех привилегий дружбы? И, прежде всего, права прийти на помощь!

Когда все поднялись из-за стола, Видаль-Пеликорн, даже не взглянув в его сторону, направился все еще твердым – хотя излишне напряженным и механическим – шагом к молодой женщине, которую уже взял под руку Иванов, чтобы проводить в салон, где должны были состояться концерт и танцы. Альдо увидел, как он властно и не слишком вежливо отстранил соперника, а затем повлек за собой Алису, которая подчинилась с улыбкой, словно озарившей скорбное лицо несчастного влюбленного.

Подавив вздох, Альдо хотел последовать за ним, но тут Полина нежно прикоснулась к его руке:

– А не послушать ли нам Равеля вместе? – предложила она. – Мне кажется, так будет забавнее. Или я тоже этого не заслуживаю?

– Простите меня! Но удовлетворит ли вас столь скучный кавалер?

– Вы? Да по сравнению с вашим другом вы просто искритесь весельем, дорогой князь! Сегодня вечером он наводит тоску на всех, и я даже готова пожалеть эту шлюху Алису. Послушав «Павану для умершей инфанты» в обществе такого мрачного типа, можно сразу уходить в монастырь кармелиток!

– Не будьте жестоки, баронесса! Это не похоже на женщину, у которой столь прекрасный искренний взгляд и столь великодушная улыбка! Лучше бы вы помогли мне осуществить операцию по спасению, которая с каждой секундой становится все более необходимой. Адальбер, играющий роль измученного страдальца и чуть ли не Отелло... Тут можно было бы разрыдаться от смеха, но хочется просто рыдать...

– Она до такой степени его изменила?

– Вы даже не представляете. Если бы вы его знали...

– О нет, не надо так! – возразила она. – Он ведь не умер, насколько я знаю, и нет никаких причин предаваться отчаянию. Тем более что мы способны это предотвратить...

– Мы? Значит, вы предлагаете мне союз?

– Почему бы и нет? Ничто не доставило бы мне такого удовольствия, как вырвать добычу из когтей дорогой Алисы. Знаете, – продолжала она с характерной для нее грубоватой откровенностью, – я была любовницей Сергея Оболенского, и мы собирались пожениться, когда она выкрала его у меня из-под носа. Такие вещи не забываются.

– Если судить по ее взгляду, брошенному на вас, она вас тоже не слишком любит?

– Потому что у нее нет чувства юмора. Мы с Сергеем время от времени встречаемся, и она это знает. Давайте послушаем хорошую музыку! Это превосходное средство возвысить душу!

Отказавшись от мысли понять душу по крайней мере американских женщин, Альдо позволил увести себя в салон, где погрузился в удобное кресло и едва не заснул, убаюканный торжественным ритмом «Паваны» в интерпретации чешского квартета с непроизносимым названием. Но по крайней мере он получил время для раздумий. Полина как истинная меломанка бешено аплодировала во время каждой паузы, однако по ходу исполнения хранила полное молчание. Адальбер и Алиса сидели на два ряда впереди, и Альдо мог видеть, как склоняются друг к другу их головы. Это давало такую пищу для размышлений, что в конце концов ему совсем расхотелось спать... Что же делать, как развеять эти чары?

После концерта гости капитана перешли на танцплощадку большого салона, ярко освещенную лучами света, которые падали, словно золотой дождь, из позолоченных кессонов на потолке, тогда как столики, где можно было передохнуть за бокалом шампанского, оставались в приятном полумраке. Равеля сменил джаз, и судовой оркестр с явным удовольствием стал исполнять то зажигательные, то медленные композиции.

Альдо пригласил Полину на довольно томный танец и не прогадал, потому что молодая женщина оказалась прекрасной партнершей. Исходивший от нее причудливый аромат тонких духов делал особо приятными моменты сближения, но во время одного из них на плечо Альдо легла чья-то рука:

– Если позволишь, теперь моя очередь!

И Жиль Вобрен, разодетый в пух и прах, как обычно, решительно привлек Полину к себе. Та рассмеялась:

– Похоже, мы видим воскресшего из мертвых? Но как же вы красивы!

– Я должен был присоединиться к вам! Мысль о разлуке с вами стала для меня невыносимой. Ты не обидишься, если я займу твое место? – обратился он к Альдо несколько желчным тоном и, не дожидаясь ответа, исчез вместе с Полиной в толпе танцующих.

Морозини смирился и, сев за столик, подозвал официанта, чтобы заказать свой любимый коньяк. Некоторое время он наблюдал за прекрасным зрелищем: шелестели и переливались всеми оттенками цветов платья, открывая красивые ножки в светлых шелковых чулках, лаковых лодочках или тонких сандалиях с золотыми или серебряными каблуками. Когда танец закончился, Вобрен повел Полину к столику, расположенному по другую сторону площадки. Что до Адальбера и Алисы, их нигде не было видно. Подумав, что лучше будет пойти спать, Альдо допил свою рюмку и встал из-за стола. Внезапно он почувствовал, как на него без видимых причин навалилась усталость. Скорее моральная, чем физическая. После отступничества Адальбера – и, несомненно, именно из-за него! – отступничество Вобрена казалось особенно неприятным. Он чувствовал себя словно зачумленный, от которого шарахаются ближайшие друзья.

Бросив последний взгляд на освещенную площадку, где танцующие пары сплетались в самом аргентинском из всех танго, он направился к выходу, но тут его остановил Иванов.

– Вы уже уходите? Да ведь сейчас только одиннадцать! – воскликнул он с неожиданной сердечностью.

– Мне кажется, это самый лучший час для того, чтобы лечь в постель, – ответил Альдо, думая, что молодой человек начнет восхвалять прелести ночной жизни, однако тот и не подумал возражать:

– Как же вам везет! Я бы хотел сделать то же самое, но моя жена любит танцевать, и мне нужно быть поблизости от нее.

– Так вы не танцуете?

– Нет, я не люблю! Знаю, это может показаться странным, потому что русских всегда представляют весельчаками, которые пляшут вприсядку, выбрасывая ноги направо и налево, скрестив руки на груди и испуская вопли команчей. Но мне все эти антраша и раньше были не по нраву, а уж когда я стал американцем, тем более... Я предпочитаю бейсбол и домашние тапочки.

– С такой красивой женой уклоняться от светской жизни весьма не просто, – поддержал разговор заинтригованный Альдо: – Чем же вы занимаетесь, пока графиня танцует?

– Я произношу выспренние речи в честь моей новой родины и играю. Бридж вас не соблазняет?

– Тут моя очередь сказать: я не люблю.

– А как насчет покера?

– Тоже нет! Я очень плохо блефую, и меня всегда ощипывают. Я предпочитаю аукционы: когда имеешь дело с алчным и упорным соперником, это очень увлекательно...

– Вполне вам верю. Давайте возьмем в баре по последнему стаканчику, и вы мне расскажете об этом! Вы совершите акт благотворительности: все места в Партиях уже заняты, и я не знаю, чем мне заняться!

Трудно отклонить приглашение, сделанное с таким мягким юмором! Тем более что Иванов все больше и больше нравился Морозини. Что редко случается, когда имеешь дело с красавцами. Подобные любимцы судьбы, всегда окруженные женщинами, склонны воображать себя пупом земли. А этот Иванов походил на мальчишку, которому все интересно, и, когда «последний стаканчик» превратился во второй, он буквально засыпал Альдо вопросами о ювелирном искусстве, об аукционах и особенно о знаменитых камнях, которые тот сумел приобрести или хотя бы видел своими глазами. Возможно, он разбирался в этих вещах чуть лучше, чем хотел показать, ибо, заказав третью порцию спиртного (Альдо отказался!), неожиданно сказал:

– Меня очень заинтриговала одна вещь. Я люблю читать французские и английские газеты, и мне запомнились некоторые дела, в которых вы принимали участие – дело Фэррэлса несколько лет назад, а в прошлом году эта история с жемчужиной Наполеона»! – вместе с неким Видаль-Пеликорном, египтологом по профессии. Однако сегодня за ужином присутствовал человек с такой же фамилией, но вы оба, казалось, были не знакомы друг с другом. Надеюсь, я не проявил нескромность?

У него оказалась слишком хорошая память, и захваченный врасплох Альдо, чтобы выиграть время, открыл свой портсигар и закурил сигарету.

– Нет, – сказал он, затянувшись в первый раз и выпустив дым изо рта. – Просто в последнее время мы несколько охладели друг к другу.

Кирилл Иванов расхохотался и ударил кулаком в ладонь, как самый настоящий янки:

– Десять против одного, что тут не обошлось без очаровательной супруги моего кузена Оболенского!

– Она ваша кузина?

– Была короткое время, поскольку они оформляют развод. Она красивая женщина, но сильно повредилась рассудком с тех пор, как побывала в Египте. Специалист в данной области для нее настоящий подарок, так что ваша ссора к лучшему.

– Почему же?

– Потому что, если вы предоставите ей свободу рук, не пройдет и полгода, как ваш бывший друг возомнит себя Рамзесом II. Как странно, что вы оказались на одном корабле!

– Простое совпадение, к тому же я сел на пароход раньше, чем это сделал он во время остановки в Плимуте.

– Я знаю: прекрасная Алиса, ее тридцать чемоданов и новая собачонка поднялись на борт вместе с нами. Будем надеяться, что бедняга сумеет вернуться на землю, пока не станет слишком поздно. Надеюсь, вы поможете ему в этом?

– Разумеется, нет! – отчеканил Морозини, вставая. – Я еду в Нью-Йорк по делу. Завершив его, я вернусь в Европу первым же пароходом.

– Если вы давно не бывали в Америке, это очень жаль. Позвольте нам, мне и моей жене, показать вам, какой она может быть обольстительной!

– Спасибо за предложение! Мы еще поговорим об этом... А теперь, с вашего разрешения, я вас покину: мне действительно очень хочется спать!

– Мне тоже, и я сейчас взгляну, как идут дела у Кэролайн! Обменявшись рукопожатием, мужчины разошлись в разные стороны.

За три последующих дня у Альдо сложилось впечатление, что он не только живет в своем особом мире – это было вполне нормально! – но и что этот мир вывернут наизнанку. Хотя он находился на одном пароходе со своими лучшими друзьями, общаться ему приходилось с совершенно незнакомыми людьми, такими как супруги Ивановы, Ван Лэр с невестой, французский актер, очаровавший его своим юмором и природной элегантностью. Особенно тяжким было отчуждение Адальбера, который попросту игнорировал его. Вобрен все еще выказывал прежнюю сердечность, но лишь когда они были одни. Стоило баронессе Полине появиться на горизонте, как антиквар бросался к ней с такой стремительностью, будто Альдо был снарядом замедленного действия, грозившим подорвать ее. Это явно забавляло молодую женщину, которая не протестовала, но дружески подмигивала ему издали. Ни она, ни Альдо не желали причинять боль славному Жилю, павшему жертвой очередной всепожирающей страсти. В другое время Альдо отнесся бы к этим выходкам добродушно, но на сей раз пришел в раздражение. Перед последним ужином накануне прибытия в Нью-Йорк он завершил свой вечерний туалет быстрее, чем обычно, и направился к каюте своего друга, который невероятно долго готовился к выходу на люди. Постучав в дверь, он вошел, не дожидаясь ответа.

Антиквар был занят тем, что тщательно завязывал белоснежный галстук, представлявший собой последний и важнейший штрих вечернего костюма. При виде Альдо он вздрогнул, неудачно затянул бант и рассерженно бросил:

– Ты мог бы и постучаться! Что тебе нужно?

– Во-первых, я постучался. Во-вторых, я должен задать тебе вопрос.

– Какой?

– Ты помнишь мою жену?

– Ну да! – произнес ошеломленный Вобрен.

– Ты не забыл, надеюсь, ее лицо, ее фигуру, ее обаяние?

– Ну... Нет!

– Я бы так не сказал. Неужели ты искренне полагаешь, что с такой супругой может возникнуть желание волочиться за любой красивой женщиной в пределах досягаемости? Мне надоело, что вы оба, ты и Видаль-Пеликорн, относитесь ко мне, как к прокаженному. Вам следовало бы исполнять партию Отелло дуэтом!

Вобрен отбросил в сторону измятый галстук, сел в кресло и закурил. Руки у него немного дрожали.

– Ты прав, это идиотизм. Но я хочу, чтобы ты знал: я не тебя боюсь – я боюсь ее! Я прекрасно знаю, что ты любишь Лизу и никогда не стал бы флиртовать с пассией друга. Вот только у пассии этой имеются глаза, и я сам все время невольно сравниваю нас и всегда не в свою пользу. Когда ты рядом, я кажусь себе Квазимодо...

– ...а меня ты принимаешь за этого дурака Феба? Благодарю покорно! Но скажи мне, это ведь у тебя что-то новенькое? Ты часто знакомил меня со своими возлюбленными и никогда не испытывал этого комплекса, кстати говоря, смехотворного!

– Согласен, и ты, конечно, прав, но, видишь ли, на этот раз все очень серьезно! Знаешь, я ведь ее по-настоящему люблю! – тихо сказал Вобрен.

– Ну и чудесно! Женись на ней, а я буду твоим шафером. Это изумительная женщина! Она говорила тебе, что спасла мне жизнь?

И Альдо рассказал о том, что произошло на задней палубе на второй день плавания.

– Она владеет клинком, как покойный д'Артаньян, – заключил он. – Настоящая амазонка и к тому же творческая личность... Вы будете чудной парой!

Продолжая говорить, Альдо копался в отделениях дорожного чемодана, нашел наконец новый галстук и подошел к своему другу:

– Позволь мне! У тебя дрожат руки...

– Ты сознаешь, что означает твой рассказ? Кто-то пытался убить тебя, и ты не счел нужным предупредить капитана?

– Это ни к чему бы не привело. Нападавший затерялся в массе людей и второй попытки не сделал. Держись прямо и подними подбородок!

Под ловкими пальцами Альдо белоснежная бабочка обрела совершенную форму, однако Вобрен даже не улыбнулся.

– Кто на этом пароходе может желать твоей смерти?

– Я по-прежнему не знаю. Как ты понимаешь, я держался настороже и принял меры предосторожности, но ничего подозрительного не заметил. У меня даже возникла мысль, не стал ли я жертвой нападения по ошибке?

– Иными словами, тебя спутали с кем-то другим? Трудно поверить! Мало найдется мужчин, похожих на тебя.

– Может быть, описание оказалось неточным. Убийца мой был явно всего лишь исполнителем.

– Или же он не посмел попробовать еще раз, но как только ты сойдешь на сушу, тебе следует смотреть в оба... если это все-таки не ошибка. И знаешь, ты должен был рассказать мне об этом раньше! Я же твой друг, черт побери!

И Вобрен со слезами на глазах крепко обнял Морозини, выдав тем самым свои чувства. Этот последний вечер они оба очень весело провели в обществе Полины. Настроение Альдо заметно улучшилось после того, как он обрел своего прежнего Вобрена: ему казалось, что тиски разжимаются...

На следующий день все трое стояли на верхней палубе и смотрели, как приближается американский берег.

Стоя между двумя мужчинами и облокотившись о перила, Полина фон Этценберг, закутанная в громадный тонкий шарф серо-жемчужного цвета, концы которого развевались на ветру, смотрела, как из золотистого утреннего тумана постепенно проступают небоскребы, заполонившие в течение полувека остров Манхэттен[96]. «Иль-де-Франс» сбавил ход и неторопливо двигался по спокойным водам громадной бухты Нью-Йорка, тогда как на палубах пассажиры щелкали затворами фотоаппаратов, чтобы увековечить статую Свободы, подаренную некогда Францией и ставшую символом Америки.

Неподалеку остановился красивый черно-красно-белый корабль, который спустил шлюпку с таможенниками и врачами. В Соединенные Штаты допускали лишь тех, кто мог доказать свою благонадежность, а кандидатам в эмигранты предстояла длительная проверка на расположенном поблизости острове Эллис-Айленд с его низкими строениями и четырьмя башенками[97]. Для тех, кто видел в медной женщине с факелом воплощение своих надежд, это печальное обстоятельство несколько портило впечатление от прекрасного солнечного утра.

Забыв о своей немецкой фамилии и превратившись вновь в стопроцентную американку, баронесса показывала друзьям самые известные здания и называла их: Вулворт, Нью-Йорк телефон, Либерти, Кьюнард, Стандард ойл, Пулитцер, Парк-Роу, Банк оф Манхэттен и, разумеется, внушительное муниципальное сооружение, где размещалась городская мэрия. Полина была так счастлива, что казалась помолодевшей лет на пятнадцать и стала похожа на восторженного подростка. Когда Альдо с улыбкой сказал ей об этом, она ответила без всякого смущения:

– Вы правы. Я обожаю Европу, но каждый раз, увидев мой город, спрашиваю себя, как я могла жить вдали от него.

– Я думал, вы любите Париж, – произнес Вобрен тоном, выдававшим досаду и разочарование.

– Конечно, я люблю Париж! Разве можно его не любить? Это изумительный и такой занятный город, где у меня много друзей и куда я непременно вернусь еще не раз, но вигвам свой после завершения немецкого эпизода я намерена поставить именно здесь...

Несчастный влюбленный ничего на это не ответил, но вздохнул так выразительно, что Альдо проникся состраданием к нему. Сначала недоступная и неуловимая цыганка, а теперь эта своенравная американка, которую ему, возможно, удастся сделать любовницей, но никак не супругой, о чем он уже начал мечтать! Эти размышления прервало шумное появление четы Ивановых и Дороти Пейн, донельзя оскорбленной тем, что ее летающий рыцарь, у которого, разумеется, не было и не могло быть визы, вступил в конфликт с иммиграционными службами. Полина тут же устремилась на помощь девушке, обратившейся в фонтан слез. Все пытались утешить ее, но она ничего не желала слушать.

– Мы решили увести ее оттуда, – объяснил Иванов. – Она едва не расцарапала физиономии чиновникам, когда те заявили, что ее Венсан не имеет права сойти на берег. Тщетно капитан Бланкар и первый помощник Виллар просили за него, да и мы все готовы были дать поручительство, но закон есть закон. Ван Лэру придется вернуться во Францию.

Казалось, ничто не могло осушить слез Дороти. Крохотных носовых платочков из кружевного батиста, которыми располагали обе дамы, для этого оказалось явно недостаточно.

– Дайте мне ваш платок, Кирилл! – распорядилась Кэролайн, и тот со смехом исполнил приказ, но между ним и его женой стоял Морозини, который сразу уловил аромат, исходивший от белого прямоугольника. Платок был надушен, он мог бы поклясться в этом, туалетной водой «Ветиве де Герлен». И вопрос тут же слетел с его губ:

– Какой знакомый запах! – сказал он. – Вы сохраняете верность Герлену?

– К несчастью да, дорогой друг!

– Не вижу здесь трагедии...

– И напрасно! На этот платок я истратил последние капли из последнего флакона. Так что теперь я остался без туалетной воды: флакон, купленный до отъезда и положенный в чемодан про запас, был украден, а на пароходе достать его невозможно. Отныне я безутешен...

– Подумаешь, какая драма! – вмешалась его жена. – Будто, кроме французской туалетной воды, ничего на свете не существует. Особенно если речь идет о мужчине! Что предпочитаете вы, князь?

– Английскую лаванду, – почти машинально отозвался Альдо.

– Ну, вот видишь, Кирилл!

– Если ты родился в России, только французская туалетная вода...

Между супругами разгорелся спор, идущий под аккомпанемент рыданий Дороти, но Альдо, потеряв интерес к разговору, отошел на несколько шагов в сторону. На одно мгновение ему показалось – хотя это и выглядело невероятным! – что на него напал Иванов. Рост, сила – все совпадало! Причину, по которой этот блестящий молодой человек, женатый на богатой наследнице, собирался вычеркнуть его из списка живых, понять было невозможно, как, впрочем, и мотивы анонимного убийцы, промышляющего воровством в каютах класса люкс и выкидывающего людей за борт!

– О чем ты задумался? – спросил Вобрен, который подошел к нему и предложил сигарету.

– Ты хочешь знать? Я подумал, что мне надо вернуться домой как можно скорее, потому что уже сейчас у меня возникает вопрос, чем мне предстоит заниматься в этой стране.

– Своим ремеслом, полагаю?

– Нет. Я влез в дело, которое меня не касается.

– Как? Неужели тут нет даже малюсенькой драгоценности?

– Разумеется, есть, но я не уверен даже в том, что эта драгоценность действительно находится здесь! И мне не нравится, что священный огонь, судя по всему, покинул меня с тех пор, как мы вышли из Гавра...

– А этот священный огонь зовется случайно не Видаль-Пеликорн?

– В конце концов, и такое возможно! Вся эта история кажется мне слишком абсурдной!

– О, в этом я с тобой вполне согласен! Поворачиваться спиной к такому другу, как ты, чтобы доставить удовольствие женщине, это полный идиотизм, – совершенно серьезно произнес Жиль Вобрен, и в голосе его прозвучало столь искреннее негодование, что Альдо внезапно воспрянул духом. Хлопнув Жиля по плечу, он веселосказал:

– Не беспокойся! Я справлюсь...

Ведомый на буксире прекрасный властитель морей поднимался теперь по Гудзону, направляясь к пирсу Главной Трансатлантической Компании. На палубу ринулась обычная свора журналистов, готовых атаковать знаменитых людей, чьи имена значились в списке пассажиров. Гранд-дама «Комеди Франсез» и Адольф Менжу получили свою долю, но кое-что досталось и Алисе Астор. Со своего места Альдо мог видеть, как она шествует под руку с Адальбером посреди вспышек фотоаппаратов. А вот к нему подбежала только одна девушка с блокнотом и ручкой наготове. За ней неторопливо трусил фотограф.

– Князь Морозини, полагаю? Я Нелли Паркер из «Нью-Иоркер». Не могли бы сказать несколько слов?

Он посмотрел на нее в крайнем удивлении: впервые представители прессы встречали его в чужой стране, и эта маленькая журналистка была совершенно очаровательна в своем непостижимом шотландском берете, из-под которого выбивались буйные пряди рыжих волос.

– Вы не ошиблись, мадемуазель, но чем я мог заинтересовать вас?

– Вы шутите?

– Ни в коей мере.

– Вы прославленный знаток драгоценностей, и наши читатели жаждут узнать о вас все. Какова цель вашего путешествия? Это деловая поездка, да? Вы привезли какую-нибудь редкую вещицу одному из наших миллиардеров или, наоборот, собираетесь что-то купить? У нас этого добра хватает, знаете ли!

– Прежде всего, я никогда не занимаюсь «доставкой». Если клиент покупает у меня драгоценность, он забирает ее сам. Затем – я путешествую ради своего удовольствия. Уже давно я не бывал в этой прекрасной стране и решил наверстать упущенное.

– Без вашей супруги?

– Без супруги, но с друзьями. Вот они перед вами: господин Жиль Вобрен, известный парижский антиквар, и баронесса фон Этценберг. Они-то и убедили меня, что путешествие на «Иль-де-Франс» – это несравненное удовольствие.

– И других причин нет? Я знаю, что все пассажиры этого парохода не устают петь дифирамбы...

– Они поют еще недостаточно! Все просто: за исключением аллеи для любителей верховой езды, асфальтированного шоссе для фанатов автомобильных гонок и лужайки для обожателей прогулок в лесу, на «Иль-де-Франс» есть все, чтобы сделать жизнь приятной. Из этого следует: я в отпуске, мадемуазель! И очень тому рад!

Нелли сдвинула брови, и в ее голубых глазах появилось настороженное выражение.

– Я вам не верю! – заявила она без обиняков.

– Ваше право! Но это сущая истина!

– Разумеется, нет! Если живешь во дворце в Венеции...

– Когда же мне перестанут тыкать в нос этим клише? Дворец в Венеции – это ровно то же самое, что замок во Франции или апартаменты на вашей Пятой авеню: всегда наступает момент, когда хочется их ненадолго покинуть. Особенно если они тесно связаны с работой...

– Вы намерены задержаться надолго?

– Еще не знаю. Спросите у господина Вобрена! – коварно добавил Альдо.

– А почему не меня? – вмешалась Полина. – Я возвращаюсь в Соединенные Штаты, чтобы остаться здесь, и хочу приобщить друзей к некоторым нью-йоркским развлечениям... в частности, празднествам и балам, – добавила она, взяв под руку обоих мужчин, что позволило фотографу сделать отличный снимок. – Мы желаем развлечься!

Для Альдо было очевидно, что юная журналистка верит баронессе не больше, чем ему. И она попыталась разыграть свою последнюю карту:

– Они остановятся у вас, на Парк-авеню?

– У моего отца? Конечно, нет. Что до меня, я живу на Вашингтон-сквер, и моя мастерская занимает почти все свободное место. Но здесь ведь много превосходных отелей, – иронически парировала Полина, более чем когда-либо войдя в образ баронессы. – Ну вот, теперь вы знаете все...

Журналистка явно не разделяла эту точку зрения. И не думая уходить, она продолжала что-то лихорадочно записывать в свой блокнот.

– Например? – осведомилась она, не глядя на троих друзей.

– «Плаза»! – бросил Морозини с раздражением. – А теперь, мадемуазель, нам хотелось бы попрощаться с капитаном Бланкаром и поблагодарить его, прежде чем мы сойдем на берег...

– Да ради бога! – сказала Нелли, захлопнув блокнот и одарив Альдо широкой улыбкой. – Приятных вам развлечений!

Решительно нахлобучив на лоб яркий берет, придававший ей шаловливый вид и нисколько не защищавший от ветра, она присоединилась, по-прежнему в сопровождении фотографа, к своим собратьям и пассажирам, толпившимся у трапа. На набережной народу собралось не меньше, чем при отплытии. Лица, правда, были другие, и уже ощущался бешеный пульс Нью-Йорка: какофония сирен, клаксонов, рычащих моторов, строительных работ и еще какой-то неясный гул – голос города, который никогда не спит.

Задержавшись на палубе, Морозини увидел, как Видаль Пеликорн спустился одним из первых вместе со своей спутницей, вокруг которой поднялась такая суматоха, словно она была звездой Голливуда, и как вслед за ней он сел в громадный черный лимузин с шофером в белой ливрее. Он спросил себя, собирается ли прекрасная Алиса отвезти его в какой-нибудь отель или же удостоить своим гостеприимством? И он понял, что размышлял вслух, когда Полина ответила ему:

– У Асторов более двух тысяч домов в штате Нью-Йорк. Можете быть уверены, она поселит его если не у себя, поскольку с учетом бракоразводного процесса это вопрос деликатный, то где-нибудь под рукой. Об отеле и речи быть не может, ведь там он мог бы столкнуться с вами!

– Хотелось бы мне знать, что я ей сделал? Она смотрит на меня так, словно я ее заклятый враг!

– Вы ее соперник, и она ненавидит вас тем сильнее, что в другое время и при других обстоятельствах она бы из кожи вон вылезла, чтобы соблазнить вас и приковать к своей колеснице. Если вы позволите мне дать вам совет, забудьте на время о своей дружбе. Либо я плохо знаю Алису, либо она бросит его, лишь когда вытянет все соки. Вот тогда вы сможете подобрать то, что останется от вашего египтолога.

– Я не собираюсь торчать здесь вечно, – жестко сказал Альдо.

– Она тоже, не сомневайтесь. Это слишком далеко от ее драгоценного Египта и обожаемой Европы. Как только сезон в Ньюпорте закончится, ручаюсь, она повезет своего песика в Париж, если только уже не сняла с него ошейник и не отправила подвывать куда-нибудь подальше!

Прозвучало это не слишком утешительно, но Альдо решил последовать совету и как можно скорее изгнать Адальбера из своих мыслей. Это было нелегко, однако ему следовало сохранять – помимо ясности мыслей! – свободу передвижения, ибо он находился на той же территории, что Алоизий Чезаре Риччи и (возможно!) драгоценности Венецианской колдуньи. Через несколько минут он уже катил в желтом такси в отель «Плаза» вместе с Жилем Вобреном, тогда как большой серый «Крайслер» – менее внушительный, чем черный лимузин! – с подобающим шофером увозил домой баронессу фон Этценберг. За машиной следовал багажный фургон, так как Полина, которую сопровождала еще и горничная, имела в своем распоряжении пусть не тридцать, но все же двенадцать чемоданов. Весьма нетипичный кортеж для скульптора. Ее мастерская, разумеется, сильно отличалась от мансард нищих художников на Монпарнасе или даже на Монмартре.

Глава VII ТРИ ШАГА В НЬЮ-ЙОРКЕ

Воздвигнутый в тысяча девятьсот седьмом году на углу Пятой авеню и 59-й улицы, отель «Плаза» считался одним из шедевров стиля французского неоренессанса, причем шедевр этот насчитывал девятнадцать этажей и восемьсот номеров. Пройдя сквозь вращающуюся дверь, посетитель попадал в атмосферу нереального безмолвия, чрезвычайно успокоительного после царящего на улицах гама. Франко-итальянский интерьер с коврами из Обюссона, люстрами Баккара, мебелью и канделябрами эпохи Людовика XVI в сочетании с каррарским мрамором, равеннской мозаикой, позолоченными дубовыми панелями, белыми кариатидами до потолка создавали у европейских гостей приятное впечатление, что они не только оказались у себя дома, но и внушили туземцам мысль о прочности своих исторических корней, а также понятие о роскоши старого континента. Еще большее очарование придавал отелю находившийся перед ним большой многоуровневый фонтан, названный именем Пулитцера, и расположенный неподалеку Централ-Парк с его роскошной растительностью.

Альдо поселился в номере на шестом этаже, где его встретила репродукция – но все же чуть уменьшенная! – «Весны» Боттичелли. Пока лакей распаковывал багаж и развешивал одежду на плечиках в шкафу, он решил принять ванну, что оказалось куда приятнее, чем на борту парохода. Здесь можно было понежиться в душистой пене, и он воспользовался этим, чтобы привести в порядок свои мысли. Выкурив сигарету и высушив волосы, он оделся, отправил портье каблограмму, что все в порядке, попросил служителя послать три дюжины роз баронессе фон Этценберг, у которой должен был ужинать, затем спустился в бар, где печальный Жиль уже сидел за столиком, на котором стояла бутылка лимонада. Несчастный антиквар даже не притронулся к ней, и при виде его расстроенной физиономии в глазах Морозини зажглись веселые огоньки.

– Похоже, ты приспособился к местному режиму воздержания! – сказал он.

– Не вижу повода для шуток! Ты тоже с этим столкнешься. Пока плывешь на корабле, и представить себе не можешь, насколько тягостен их сухой закон. Что ты возьмешь?

– А что предлагают?

– Молоко, чай, лимонад, кофе или какой-нибудь сок?

– Нет, спасибо. Пойдем лучше обедать.

– Если ты воображаешь, что это будет веселее, то заблуждаешься! Европейская кухня, пожалуйста, но, увы, нет и намека на вино, без которого она немыслима. Как же это странно!

– Но ведь ты – знал, что тебя ждет? Ты же не в первый раз в Америке, с тех пор как она завязала с выпивкой.

– Именно что в первый! Я действую, как ты. Меня отнюдь не привлекают трансатлантические путешествия, и если бы не этот версальский стул, который я надеюсь вернуть...

– Ты бы остался дома, поближе к наслаждениям «Ритца», и никогда не познакомился бы с баронессой!

– Это правда! К несчастью, она хочет обосноваться здесь навсегда!

– Ну, тебе достаточно переселиться к ней. Я готов поспорить на что угодно, что сегодня вечером тебе не придется пить воду.

– Ты думаешь?

– Готов поклясться! Женщина, которая имеет при себе на случай «упадка сил» фляжку с таким сногсшибательным напитком, каким она меня угостила, никогда не удовлетворится одной лишь водой. У нее наверняка есть свой погребок.

Воскрешенный этой надеждой, Вобрен последовал за Альдо в «Оук-Рум», ресторан отеля, полностью обшитый темными дубовыми панелями, что делало его довольно мрачным, несмотря на вазы с цветами, мягкое освещение и сверкающие приборы из хрусталя и серебра. Окон здесь не было, только большие овальные фрамуги у самого потолка.

Величественный метрдотель принял у них заказ – моллюски под соусом из взбитых сливок, цыпленок на гриле – и без тени улыбки предложил запить все это бутылкой лимонада из канадского ранета. Поскольку он был француз, Вобрен, почти задохнувшись от негодования, спросил его:

– И вам не совестно?

– Абсолютно нет, мсье, и я полагаю, что наш «канада драй» вам понравится. Это довольно приятный напиток!

– Ну, раз вы говорите! Попробовать всегда можно.

Они попробовали, и олимпийская физиономия парижского антиквара вновь расцвела улыбкой: в банальной бутылке из-под шипучего напитка скрывалось вполне приличное красное вино, бургундское вино шардоне. Когда Альдо сделал комплимент величавому служителю, тот позволил себе слегка улыбнуться:

– Мы стараемся порадовать наших европейских клиентов, которые проявляют некоторое недовольство. Добавлю, – тут он заметно понизил голос, – что определенный сорт чая, который подают в номер согласно оговоренному коду, произрастал на берегах Шаранты или Твида, в зависимости от желания. Сверх того, – перешел он почти на чревовещание, – на 58-й улице есть некое заведение, где также не умирают от жажды. Если господа пожелают, наш портье представит их хозяину.

– Да нет же, – заявил Вобрен. – Нас вполне устраивает ассортимент отеля.

Кофе тоже оказался превосходным, и, насладившись им, друзья разошлись, каждый по своим делам. Через портье Морозини отправил шефу полиции свою карточку с просьбой об аудиенции, подкрепленной рекомендацией Уоррена, а затем в ожидании ответа решил прогуляться, чтобы возобновить знакомство с Нью-Йорком. Сначала он хотел перейти площадь, чтобы взять напрокат коляску и совершить неторопливую прогулку по Централ-Парк, но погода в этот нежаркий летний день стояла прекрасная, и он предпочел подняться на площадку одного из больших зеленых автобусов, которые спускались по Пятой авеню до Вашингтон-сквер в южной части Манхэттена. Этот способ передвижения казался очень спокойным и вызывал почти детскую радость: легкий ветерок ласково обдувал лицо, и можно было без всяких помех разглядывать находившийся справа парк. С другой стороны располагались самые богатые особняки города, среди которых нашлось место для музея Нью-Йорка и «Метрополитен». Альдо решил обязательно посетить их. Проезжая мимо зоопарка, он услышал радостные крики детей и рычание львов, слышимое даже на фоне уличного шума. Затем, когда зеленые насаждения остались позади и автобус въехал в бурлящий центр гигантского мегаполиса, он вновь увидел собор Святого Патрика и огромные здания перед ним, принадлежащие Колумбийскому университету, которые уже начали сносить. По словам Полины, такая же участь ожидала и находившийся поблизости старый отель «Уолдорф-Астория». Наконец, его взору предстали роскошные магазины, в том числе и ювелирный «Тиффани», куда он собирался заглянуть больше из любопытства, чем из желания что-либо прибрести. Он знал, что Лизу больше обрадует какая-нибудь старинная вещь, а не драгоценность.

Он вышел из автобуса на Вашингтон-сквер. Это был зеленый прямоугольник, окруженный старинными кирпичными домами, где закладывались основы нью-йоркской элегантности. На соседних улицах стояли величественные здания, в салонах которых хранились сокровища конца прошлого столетия. Он помнил, что некогда тут царили самые грозные дамы высшего света, но сейчас Сквер превратился в интеллектуальный и артистический центр Гринвич-Вилидж. Именно здесь жила Полина фон Этценберг. Из своих окон она, наверное, могла видеть триумфальную арку, возведенную в честь Джорджа Вашингтона, и Альдо понял, почему женщина, творившая под именем Полина Белмонт, предпочла поселиться в доме, больше походившем на человеческое жилище, чем громадные особняки промышленных магнатов. Сухой закон здесь был совершенно ни при чем...

Внезапно Альдо вышел из состоянии задумчивости. Он увидел Вобрена, который, с тростью в руке и в шляпе с широкими полями, шествовал по тротуару, приближаясь к резиденции Полины. В такой момент показываться не следовало. Этот чертов Жиль стал сейчас таким подозрительным, что никогда не поверит, будто друг его оказался в здешних местах в качестве обыкновенного туриста. Впрочем, на сегодня и с прогулкой пора было кончать. Альдо остановил такси и велел отвезти себя обратно, в отель «Плаза».

Он мысленно поздравил себя с этим решением, когда портье передал ему послание от Фила Андерсона: шеф полиции извещал, что с удовольствием встретится с ним в половине шестого. Альдо бросил взгляд на часы: было без четверти пять.

– Далеко отсюда до Главного управления полиции?

– Довольно далеко, но такси доставит вас вовремя. Муниципальный центр, в который входит штаб-квартира полиции Нью-Йорка, находится на юге Гринвич-Вилидж.

Иначе говоря, Альдо предстояло отправиться почти туда же, где он побывал: умнее было бы предварительно навести справки, чем болтаться по улицам без дела! Он быстро поднялся в свой номер, чтобы взять письмо Уоррена, и через несколько минут ехал в такси на юг Манхэттена...

Когда он почти выбегал из дверей отеля, чтобы скорее сесть в машину, то чуть не сбил с ног девушку, которую не успел даже рассмотреть, бросив ей только: «Простите великодушно!»

Но даже если бы он успел приглядеться, вряд ли бы узнал ее. При всей своей эксцентричности Нелли Паркер идиоткой не была и сменила вызывающе яркий шотландский берет на коричневую фетровую шляпу-колокол, полностью закрывшую огненные волосы. Когда Морозини исчез, она обратилась к швейцару:

– Этот торопыга, куда он так помчался?

– К копам!

– На такси и так спешит? Что это на него нашло?

– Понятия не имею. Единственное, что могу вам сказать, мисс Паркер: он едет к боссу, потому что пригласили его на Бэкстер-стрит.

– Ого! Что же он там собирается делать?

Швейцар многозначительно развел руками, тогда как усеянный веснушками маленький носик журналистки сморщился от усиленных размышлений. Наконец она сказала со вздохом:

– Ух! Я гонялась за ним весь день и начинать заново нет смысла. Когда я появлюсь там, он уже уедет. Наверное, лучше подождать его здесь? Что скажешь, Вилли?

– Конечно, он в конце концов вернется сюда, но, с вашего позволения, мне непонятно, чего вы так надрываетесь. Этот тип настолько интересен? Согласен, внешне он вполне ничего, но...

– В данном случае это не так важно, хотя... Что касается того, интересен ли он... Да, чрезвычайно! Куда бы он ни приехал, вокруг него всегда расходятся волны, и я уверена, что благодаря ему раскопаю груду сенсационного материала!

– А почему же тогда здесь нет никого из ваших коллег?

– Потому что их интересует только кино, бейсбол и политика. Ладно! Так что мне делать?

– Заходите и присаживайтесь в холле! Это словно главная ложа в театре: вы сразу увидите, как он войдет...

– Почему бы и нет? Я закажу себе чашку кофе. А тебе спасибо за помощь, Вилли!

– Само собой, мисс Паркер! Я помню добрые старые времена: здорово у нас тогда все получалось...

Весь административный аппарат города был сосредоточен к северу от Фолисквер в квартале, построенном в конце девятнадцатого века. Здания большей частью относились к стилю неоклассицизма. Штаб-квартира полиции Нью-Йорка располагалась еще севернее, в квадрате, ограниченном улицами Хестер-стрит, Грэнд-стрит, Броум-стрит и Бэкстер-стрит, где находился главный вход с двумя огромными бронзовыми фонарями по обеим сторонам[98].

Таксист, высадивший Альдо перед дверью, охотно согласился подождать своего клиента, поскольку, будучи болтлив и любопытен, как почти все члены его корпорации, он так и не сумел выяснить, зачем этому элегантному джентльмену понадобились копы.

Главное управление полиции, конечно, уступало в монументальности нью-йоркской мэрии, которая походила на пятнадцатиэтажный свадебный пирог с колоннами, увенчанный тремя цилиндрами – также в окружении колонн! – и статуей Гражданской славы. Но все же это было внушительное здание с большой лестницей, занимавшей большую часть первого этажа. Но царившая здесь атмосфера оказалась совершенно такой же, как в Скотленд-Ярде или на Кэдез Орфевр: лихорадочная суета, запах табака и хронически скверное настроение. Некоторое различие обнаружилось только в размерах офисных помещений: кабинет Фила Андерсона оказался вдвое больше, чем кабинеты Ланглуа и Уоррена, вместе взятые. Правда, первый был крупной шишкой, а двое последних нет. В шкафах до потолка, полностью скрывавших стены, в беспорядке лежали груды папок, вымпелы и призы, в одном углу стоял флаг Соединенных Штатов. Над громадным письменным столом, занимавшим центр комнаты, вились клубы дыма, посреди которых восседал, подобно Будде в завитках благовоний, шеф городской полиции – с полузакрытыми глазами за очками в черепаховой оправе.

Держа в левой руке сигару, он ухитрился извлечь свое дородное тело из вращающегося кресла и протянул правую, широкую, как лопата, гостю с сердечностью, которой Морозини – по опыту общения с его коллегами по ту сторону Атлантики – отнюдь не ожидал. На кожаном бюваре, стоявшем перед ним, лежала карточка Уоррена.

– Добро пожаловать! – прогремел он густым басом. – Очень рад видеть одного из друзей Уоррена! Как поживает наш любимый старый крокодил?

– Превосходно. Во всяком случае, когда я встречался с ним несколько недель назад, – ответил Альдо, которого позабавило это прозвище.

– Отлично! Присаживайтесь и расскажите мне вашу историю! Уоррен пишет, что вы схлестнулись с этим мерзавцем Риччи? Чем он вам досадил?

Андерсон скорее выплюнул, чем назвал эту фамилию. Одновременно его веселая, круглая и весьма упитанная физиономия с маленькими глазками, походившими на яблочные косточки, заметно помрачнела.

– До настоящего времени лично мне он ничем не досадил. Просто я оказался замешан в одно мерзкое дело, в котором он, по моему убеждению, играет главную роль. Вместе с тем, – с улыбкой добавил Морозини, – я не хотел бы, чтобы вы приняли меня за пылкого южанина с разыгравшимся воображением...

– Не беспокойтесь, мой мальчик! Я знаю, кто вы такой!

– Да? Я удивлен и польщен!

– Я много раз бывал в Европе и всегда интересовался драгоценностями, как большинство моих соотечественников. В среде ювелиров, особенно тех, кто занимается старинными украшениями, ваш авторитет непререкаем. Порой некоторые из этих вещиц попадают сюда, и случается с ними разное, так что мои пристрастия идут на пользу работе. А теперь расскажите, что вам известно о Риччи. Где вы с ним познакомились?

– В Париже, когда я обедал в «Ритце» с моим соотечественником, художником Джованни Болдини...

Андерсон повернул голову, чтобы выплюнуть кусочек сигары.

– С ним я тоже знаком! Приятно узнать, что он еще жив.

– Жив, конечно, но сильно постарел, и недавний пожар, едва не разрушивший его дом, подействовал на него самым удручающим образом.

– Дело рук Риччи?

Морозини ответил неопределенным жестом:

– Я в этом уверен, однако доказательств у меня нет.

– Когда имеешь дело с ним, доказательств никогда не бывает. В этом его сила. Но продолжайте! Я больше не буду вас прерывать!

Он сдержал слово, и только манера курить выдавала его чувства: дым из открытого рта, походившего на кратер вулкана, выходил либо яростными клубами, либо спокойными кольцами. Когда Морозини завершил свое повествование рассказом об отъезде из Ньюхейвена вместе с телом Жаклин, Фил Андерсон какое-то время молчал, откинув голову на высокую спинку черного кожаного кресла и устремив взор в потолок. Чтобы не мешать его размышлениям, Альдо тоже закурил сигарету, что не улучшило атмосферу в комнате, но позволило слегка расслабиться. Наконец шеф нью-йоркской полиции произнес, больше размышляя вслух, чем обращаясь к гостю:

– Несчастная все равно не прожила бы долго, если бы последовала за Риччи в эту страну. Брак с ним не приносит счастья, и на сегодняшний день он, несомненно, овдовел бы уже в третий раз...

– Что вы хотите сказать?

Прежде чем ответить, полицейский позвонил и попросил принести кофе, предварительно удостоверившись, что Морозини составит ему компанию. По собственному почину он величаво прошествовал к окну и открыл его, чтобы проветрить комнату. Впрочем, сигару свою он уже докурил. Пока в кабинет не принесли поднос, он наслаждался свежим воздухом и уличным шумом, потом закрыл окно, вернулся к столу, разлил кофе по чашкам, отдал одну из них Морозини, предоставив тому возможность самому решать, сколько следует положить сахара, уселся в кресло, залпом опорожнил свою чашку и достал очередную сигару, кончик которой попросту откусил. С удовольствием затянувшись и выпустив первое кольцо, он развалился поудобнее и заявил:

– Ну, а теперь я расскажу вам одну необычную историю. Примерно четыре года назад Риччи с большой помпой отпраздновал свадьбу в своем дворце в Ньюпорте, в графстве Род-Айленд, которое...

– Я знаю. Не тратьте силы, описывая мне это место, я побывал там в тринадцатом году.

– Прекрасно! Стало быть, вы знаете, что все представители высшего нью-йоркского общества имеют в этом графстве роскошные резиденции и устраивают там не менее роскошные празднества. Поскольку корни у Риччи весьма сомнительные, ему стоило немалого труда добиться признания. Однако все знали, что он очень богат и обладает большим могуществом, так как у него, по слухам, есть нечто вроде тайной гвардии. Кроме того, он проявил такую щедрость по отношению ко всякого рода благотворительным организациям, что некоторые дамы из числа самых влиятельных сначала приняли приглашение посетить его, а затем дали ему шанс на ответный визит. Они провозгласили его оригиналом: это, мол, один из тех странных, но забавных американцев-иностранцев, которые по счастливой случайности не только ни в чем не нуждаются, но и готовы швырять деньги на ветер. Поэтому, когда он объявил о женитьбе, все сливки почтили свадьбу своим присутствием. Тем более что празднество обещало стать незабываемым зрелищем, поскольку как для приглашенных, так и для самих супругов были приготовлены итальянские костюмы шестнадцатого века.

– Вот как! – процедил Морозини сквозь зубы.

– По его словам, таким элегантным способом он хотел почтить своих флорентийских предков и одновременно предков своей невесты, также родом из Флоренции. Ее звали Маддалена Брандини. Она танцевала в одном ревю на Бродвее. Изумительная была девушка: блондинка с темными глазами, с осанкой королевы и соответствующей фигурой. Возможно, умом она не блистала, но красотой своей сводила с ума. Мне довелось увидеть ее незадолго до свадьбы и чуть позже. Я был тогда инспектором, и меня откомандировали из Нью-Йорка в распоряжение шерифа Уильямса в Ньюпорте для розысков одного мошенника, который вполне мог оказаться и убийцей. Итак, я оказался там во время свадьбы, и скажу вам, что само празднество удалось на славу! Невеста была буквально вся в золоте – под цвет своих волос! – ив старинных драгоценностях, которых нигде не увидишь, кроме как в европейских музеях...

– Большой крест из алмазов, жемчуга и рубинов в сочетании с такими же длинными серьгами? – воскликнул Морозини, словно вдохновленный властным внутренним голосом.

И он ничуть не удивился тому, какой эффект произвели его слова на собеседника.

– Откуда вы знаете? – ошеломленно спросил тот.

– Просто пришла в голову мысль! После визита в Англию у меня не осталось сомнений, что именно у Риччи находятся драгоценности, которые я разыскиваю, и что именно он приказал убить Терезу Солари и, возможно, невесту Павиньяно. Значит, следует допустить, что украшения на какое-то время ускользнули от него, иначе как объяснить их появление у певицы? Но продолжайте же, прошу вас, и простите, что я вас перебил.

– Беда здесь небольшая, более того, ваше замечание не лишено интереса, однако вернемся к свадьбе! Около середины ночи супруги удалились, приглашенные также, а спустя неделю обнаженное и изуродованное тело Маддалены нашли на одном из пляжей к югу от Ньюгюрта. Я бы сказал, что ее не просто убили, а замучили... Даже мне было трудно вынести это зрелище.

– Как же случилось, что Риччи все эти четыре года не сидит за решеткой? – пробормотал Альдо, содрогнувшись от ужаса.

– По той простой причине, что он не мог быть преступником. В момент убийства он находился во Флориде. Уехал утром, сразу после свадебных торжеств, и предъявил целую толпу свидетелей, один другого серьезнее.

– Подкупленных, разумеется?

– Нет. Это все были люди добропорядочные: владельцы отелей, официанты, машинисты поездов и тому подобное.

– ...точно так же, как он оказался на борту «Левиафана» в тот момент, когда машина сбила Жаклин Оже перед отелем «Ритц»... Если он не совершал преступления сам, то выступал в роли заказчика. Вы, несомненно, провели расследование. Что-нибудь удалось обнаружить?

– Ничего! Ровным счетом ничего! – сказал Андерсон, щелкнув ногтем по зубам. – Мы осмотрели его громадную виллу, Палаццо Риччи, как он его назвал, от подвала до чердака, но не нашли ни единой улики, ни одного следа. В садах и эллингах для яхт тоже. Обыскали комнаты слуг, подвергли их строжайшему допросу, и вот что выяснилось: они видели, как Маддалена вошла в брачные покои под руку с Риччи, но после этого никто из них больше не видел молодую женщину.

– Как это может быть?

– Да, она не выходила из спальни. По крайней мере, так показали свидетели, хотя она должна была выйти, поскольку неделю спустя ее тело обнаружили на пляже у гряды скал. Что до Риччи, то он, выказывая несомненное огорчение, объявил, что вынужден уехать, и отправился на яхте в Нью-Йорк, а там уже сел на поезд, идущий во Флориду. Естественно, перед отъездом он велел слугам всячески заботиться о жене, но, когда утром горничная пришла разбудить Маддалену и принесла ей завтрак, в спальне никого не оказалось, а сама комната выглядела точно такой, какой она видела ее в конце дня, когда пришла проверить, все ли в порядке. Постель не разобрана, вещи не тронуты, свадебное платье разложено на кресле. Не хватало только драгоценностей, ночной рубашки, кружевных трусиков и красных бархатных тапочек.

– Иначе говоря, Маддалена отправилась прогуляться в этом, надо сказать, довольно легком наряде – кстати, когда все это произошло?

– В июле, иными словами, в разгар лета, и погода стояла знойная – предгрозовая и душная жара.

– Этим можно объяснить желание прогуляться ночью, когда стало прохладнее, однако после любого торжества слуги обычно торопятся все прибрать, и кто-нибудь должен был ее увидеть, когда она, что правдоподобнее всего, спускалась к морю?

– Однако ее никто не видел, а народу там, поверьте мне, было немало: только в самом дворце не меньше двадцати слуг, а ведь была еще и охрана снаружи. В целом около пятидесяти человек...

– И она исчезла именно в таком виде: в ночной рубашке и тапочках, но с драгоценностями? Что произошло дальше?

– Мужа известили телеграммой, и он явился, выказывая все признаки великого горя: выглядел полубезумным, требовал, чтобы провели самое тщательное расследование, обещал солидную награду тому, кто обнаружит убийцу, и должен вам сказать, желающих нашлось более чем достаточно, но, как всегда, эти добровольцы больше мешали нам, чем помогали.

– Охотно вам верю. И вы говорите, ее нашли обнаженной, а драгоценности, разумеется, были украдены?

– Именно так! Тогда появилась версия, что несчастная сбежала к любовнику. Каким способом, непонятно, разве что она сумела раздобыть у колдуньи волшебное помело или у нее отросли крылья...

– У колдуньи? – переспросил Морозини с едва заметной улыбкой. – Это звучит заманчиво! Вы знаете, что я назвал знаменитый гарнитур Бьянки Капелло Драгоценностями колдуньи? И ведь Сайлем[99] расположен не так уж далеко от Род-Айленда? Но вы что-то говорили о вероятном любовнике...

– Это не так уж удивительно, когда девушка вступает в удачный брак с мужчиной намного старше ее. Утолив страсть и желая избежать неприятностей, любовник мог убить свою возлюбленную и удрать вместе с драгоценностями...

– Конечно, такое вполне возможно...

– Но в высшей степени невероятно, ибо два года спустя драма повторилась: точно такая же и почти в то же самое время... Итак, через двадцать четыре месяца Риччи, не снимавший траура столь долгое время, принял решение жениться вновь. На сей раз он выбрал американку, девятнадцатилетнюю девушку, с которой познакомился в Центральном парке, когда она кормила птичек. Ее звали Энн Лэнгдон, и она работала продавщицей в магазине Вулворта...

– ...чуть рыжеватая блондинка с прекрасными темными глазами, у которой не было никаких родных.

– Откуда вы знаете?

– Я не знаю: я предполагаю. Это совпадает с общей тенденцией.

– Действительно, она была настоящей Золушкой, из которой Риччи сделал ослепительную красавицу. И все пошло по тому же сценарию. Объявили о свадьбе, которая, как и предыдущая, должна была состояться в шесть часов вечера и завершиться балом.

– В тех же самых исторических костюмах, да?

– Именно так. Риччи попросил гостей об этой небольшой услуге в память о своей первой невесте, столь трагически погибшей.

– И все согласились на это?

– Почти все. Первая свадьба была великолепной, неслыханно роскошной. И оставила такие же воспоминания – даже в столь баснословно богатом месте, как Ньюпорт! Многим хотелось пережить это еще раз. Я приехал туда из чистого любопытства, поскольку никто меня не приглашал, и должен признать, что зрелище было феерическим.

– Невеста носила какие-нибудь драгоценности?

– Естественно, но драгоценности были другие, не те, что в первый раз.

– Вот как? А я-то предположил...

– Не давайте воли воображению: если драгоценности Маддалены украл убийца, как мог бы Риччи подарить их своей второй невесте? На груди у нее сверкал огромный бриллиант, висевший на золотой цепочке с жемчужинами и рубинами поменьше, в ушах и на запястьях ничего, но на безымянном пальце правой руки – кольцо с рубином такой же величины.

– И что произошло потом?

– Сценарий практически не изменился. Риччи удалился с молодой супругой в спальню. Через полчаса вынужден был покинуть ее, так как его вызвали телеграммой в Новый Орлеан. Выглядел очень расстроенным, но дело опять оказалось очень важным. И он уехал, приказав слугам проявлять величайшую бдительность.

– Здесь есть что-то, чего я не понимаю. Флорида, как и Луизиана, славится своим приятным климатом: почему же он не мог взять с собой жену? Чем не свадебное путешествие? Странно, что никто не задался этим вопросом...

– Да нет же, все было расписано заранее: медовый месяц молодожены предполагали провести в Италии – в первый раз, в Париже – во второй. Судя по показаниям слуг, обе женщины не рвались совершить эту чисто деловую поездку, особенно после такого утомительного дня. Итак, после отъезда супруга дверь спальни закрылась за Энн, как за Маддаленой, и живой больше никто ее не видел. К утру она исчезла, оставив только свадебное платье и ничего не тронув в комнате.

– Она ушла в ночной рубашке, как и в первый раз?

– И с драгоценностями. Через четыре дня ее тело, изувеченное точно так же, как и в первый раз, было найдено на краю острова. Можете представить, какое впечатление это произвело. Поднялся страшный переполох, и тогда за дело взялось ФБР. Преступника нашли...

– Вот как? И кто же это был?

– Местный рыбак. Красивый парень, между прочим, в которого вполне могла бы влюбиться женщина, особенно если сравнить его с Риччи, при этом анахорет, который жил один с матерью в домишке на берегу, молчаливый и, как говорили, чуть придурковатый.

– Короче говоря, идеальный виновник! – саркастически произнес Морозини. – Удалось вырвать у него признание?

– Даже и не понадобилось! Около его хибарки нашли закопанные драгоценности. Его судили и казнили!

– И нашелся суд, который приговорил его к смерти, тогда как все, по моему мнению, указывало на Риччи?

– Я ваше мнение разделяю, но приходится повторить, что его не было в Ньюпорте. Никто не пытался выяснить, каким образом Питер Баскомб – так звали рыбака – ухитрился завлечь к себе молодых женщин. Следствие исходило из того, что они приходили к нему по собственной воле...

– Это не выдерживает никакой критики! Разве они были знакомы?

– Некоторые свидетели утверждали, будто видели, как он разговаривал с Энн, когда та вышла на прогулку.

Не в силах спокойно усидеть на месте, Морозини встал и принялся расхаживать по кабинету шефа полиции, как если бы находился у себя дома. Эта была немыслимая, необъяснимая история, а он питал священный ужас ко всему необъяснимому.

– Но попытались хотя бы выяснить, как они выбрались из спальни? Через окно?

– Окна, естественно, были по летнему времени открыты, но для женщин там слишком высоко. Палаццо Риччи представляет собой уменьшенную копию дворца Питти, резиденции великих герцогов Тосканских во Флоренции. Это означало бы, что наш приятель дважды подряд женился на опытных альпинистках, способных балансировать на карнизе в элегантном неглиже с оборками и кружевами... и не говорите мне о стенах: мы прощупали их сверху донизу, не найдя абсолютно ничего. Никаких тайников, никаких скрытых проходов!

– Это какое-то безумие! Я не понимаю, как они могли выбраться из спальни без сообщников. Слуг проверяли? Им можно доверять?

– У меня сложилось впечатление, что все они тряслись от страха перед хозяином. В большинстве своем это были итальянцы, и он, похоже, каким-то образом держал их в крайней строгости.

– Наверное, но ведь вы сказали, что обе женщины были очень красивы. Хорошенькая девушка может добиться от возлюбленного всего, что хочет...

– Как бы там ни было, ни полиция, ни ФБР не нашли ровным счетом ничего, а поскольку предполагаемый виновник казнен, делом больше никто не занимался...

– Его надо открыть вновь в память о Жаклин Оже, потому что ей предстояло стать третьей супругой и, следовательно, третьей жертвой, ибо я готов руку положить в огонь: именно он убивает их или приказывает убить.

– Она и «есть» третья жертва, не считая несчастного Баскомба, которого тоже убили. Единственное, в чем ему повезло: его смерть была быстрой и легкой в отличие от несчастных женщин. Вы не могли бы постоять спокойно? Когда я смотрю на вас, у меня кружится голова!

– Простите!

Альдо вновь сел в кресло и, закурив очередную сигарету, спросил:

– А вы не знаете, где Риччи сейчас?

– Не знаю, но это выяснить несложно.

Сняв трубку с одного из телефонов, стоявших на письменном столе, Андерсон пролаял в нее какое-то распоряжение и затем стал задумчиво следить за завитками дыма от своей сигары. Примерно через две минуты ему ответили.

– Он здесь: завтра мэр торжественно открывает построенное им здание на Лексингтон-авеню. Что вы задумали?

– Ничего определенного. Разве что мне бы хотелось посетить Ньюпорт, пока его там нет. Полагаю, сезон еще не начался?

– Нет. Откроется через несколько дней. Боюсь, ничего существенного вы не найдете. Полиция прочесала там все.

– Свежий взгляд может порой обнаружить то, что ускользнуло от опытных профессионалов. Я также хотел бы увидеть место, где жил Баскомб.

– Ну, это я могу устроить...

Андерсон написал несколько строк на чистом листке, вырвал его из блокнота и протянул своему гостю:

– В сущности, это почти все, что я могу для вас сделать. В Род-Айленде вы будете вне пределов моей юрисдикции, ибо там все подчинено полиции города Провиденса в целом и шерифу Ньюпорта в частности. И в том, и в другом случае вы столкнетесь с ожесточенным сопротивлением всему, что может нарушить покой округа, особенно в разгар модного сезона.

– Риччи, однако же, это сошло с рук!

– Да, но вы всегда должны помнить, что он очень богат, очень ловок и очень щедр по отношению к благотворительным организациям, которых развелось видимо-невидимо. Вплоть до настоящего дня его упорно считают несчастным человеком, ставшим жертвой безжалостной судьбы. Так что, когда отправитесь туда на розыски, будьте настороже и внимательно смотрите себе под ноги!

С этими словами Андерсон, желая показать, что с его точки зрения разговор окончен, вновь извлек свое грузное тело из кресла, и Альдо вынужден был сделать то же самое. Тем не менее ему хотелось спросить еще кое о чем:

– Я правильно понял, что Риччи сейчас в Нью-Йорке, стало быть, у вас? Вы не могли установить за ним наблюдение... тайное, разумеется?

Его собеседник затрясся от смеха.

– Неужели вы думаете, что я не использовал это средство? Подобно вам, я убежден, что это опаснейший преступник, каких редко встретишь даже здесь, у нас, ведь он, помимо прочего, занимается продажей спиртного, опиума и парочкой пустяков в том же духе. Поэтому, если вы сумеете раздобыть мне хоть одно доказательство, позволяющее покончить с ним, я буду вам вечно признателен и, быть может, сумею обеспечить вам похороны за государственный счет. Но не пытайтесь просить помощи у Дэна Морриса, шерифа Ньюпорта: он кормится с руки Риччи. Это понятно?

– Яснее выразиться невозможно! Спасибо за ваши ценные советы, шеф Андерсон. Я запомню их...

Действительно, забыть было трудно! Альдо вновь, как и прежде, в одиночку вступил в схватку с врагом, о могуществе и размахе преступной деятельности которого даже не подозревал. Ничего утешительного в этом не было, однако он, несмотря ни на что, получил одно – только одно! – удовлетворение: Риччи на самом деле владел драгоценностями Колдуньи и, следовательно, был несомненным убийцей невесты Павиньяно, а также певицы из «Ковент-Гарден». Морозини сознавал, что ставит на кон свою жизнь, но, по крайней мере, игра стоила свеч. Жаль только, что он не сможет рассчитывать на ловкие пальцы Адальбера в поисках креста и серег. Равно как на ум, ровный характер, спокойное мужество – на все, что делало Видаль-Пеликорна несравненным товарищем в тяжелом и опасном предприятии.

Как всегда в последнее время, у него резко испортилось настроение, стоило ему подумать об Адальбере, поэтому по прибытии в отель он был совсем не расположен любезничать. Убедиться в этом пришлось Нелли Паркер, которая ринулась за ним и догнала его у лифта:

– Прошу вас, мистер Морозини! Одно словечко!

Он бросил на нее угрюмый взгляд. Несмотря на то, что она сменила наряд, он узнал ее, а нацепленная ею дурацкая шляпка скрывала единственное, что могло бы примирить его с ней: рыжие волосы, которые даже издали напоминали ему о Лизе.

– Какое? Я не уверен, что сумею найти вежливое по отношению к вам.

– Я постараюсь и этим удовлетвориться, – сказала она, робко улыбнувшись и показав маленькие белые зубки, совсем как у девчонки, вызывавшие в памяти съеденный тайком шоколад и вылизанную дочиста банку варенья. – Может быть, присядем на пару минут?

– Если бы хотели узнать именно это, то нет. Я тороплюсь!

– Вы бы слегка передохнули, ведь после ленча вы все время на бегу.

– Очень мило, что вы проявляете ко мне такой интерес, но передохнуть я могу в своем номере и в одиночестве! Ну как, эти слова вам подходят? Полагаю, вам хотелось не только попросить меня присесть?

В чистом взоре девушки появилась мольба:

– Расскажите мне о причинах вашего пребывания у нас!

– Я уже говорил вам: отпуск!

– Нет, мне нужна настоящая причина! Никто не начинает отпуск с фараонов!

– Почему же? Я всегда начинаю отпуск с визита в местную полицию. Эти люди лучше всех осведомлены о положительных и негативных сторонах своего региона, к тому же они, поверьте мне, отвечают на все вопросы с безупречной вежливостью. Рекомендуюудостовериться в этом, как только вам захочется куда-нибудь съездить! Всего хорошего, мисс!

И, не оставив ей времени на размышление, он устремился к лифту, двери которого тут же закрылись. На короткое мгновение он успел увидеть Нелли, застывшую на месте с плаксивым выражением лица, как у маленькой девочки, упустившей свой красный шарик. Он невольно улыбнулся, и ему чуть полегчало. Перед этой взбодрившей его встречей он уже почти решил предоставить Вобрену право поужинать одному у баронессы Полины, но теперь подумал, что общение с друзьями поможет ему отвлечься от мрачных мыслей. Что было бы невозможно, останься он в номере, где можно было только кружить по комнате и слушать радио. Утвердившись в этом намерении, он разделся, долго простоял под душем, надушился своей любимой английской лавандой и побрился. Затем сменил белье, натянул черные шелковые носки, надел выходные брюки в полоску и лаковые черные ботинки, расчесал свои густые темные волосы, чуть больше, как ему показалось, поседевшие на висках, быстро и ловко завязал черную шелковую бабочку под воротником с отогнутыми краями, поправив перед тем манишку, усеянную крохотными сапфирами в золотой оправе, и, наконец, облачился в смокинг с шелковыми лацканами, в карманы которого положил бумажник и золотой портсигар с выгравированным гербом – без этих двух вещей он никогда не выходил из дома. Погода стояла такая теплая, что можно было обойтись без пальто, поэтому он взял только чистый платок, шляпу и перчатки, затем смахнул невидимую пылинку с рукава, в последний раз взглянул на себя в зеркало и спустился в холл, где его должен был ждать Жиль. Он думал, что увидит Вобрена, сияющего от радости в предвкушении встречи с Полиной, но ничего подобного: Жиль, хоть и являл собой воплощение элегантной величавости, был явно чем-то расстроен. О причинах своей печали он поведал Альдо, едва лишь друзья сели в такси. Оказалось, что кресло Людовика XV недавно переехало в Бостон, что совершенно не устраивало антиквара.

– Иными словами, ты пересек океан зря? – спросил Альдо.

– Не совсем так: я не потерял шансов заполучить его и в любом случае не зря совершил это путешествие, поскольку познакомился с баронессой, – добавил он с таким восторженным видом, что Морозини захотелось треснуть его по голове.

Но он ограничился ворчливой констатацией: – Я знаю. Лучше расскажи мне о кресле! Как оно оказалось в Бостоне?

– Оно принадлежит теперь Диане, старшей дочери старика Лоуэлла, который там живет. Ей удалось включить его в свою часть наследства под предлогом, что так обещал отец.

– Это означает, что она его не продаст.

– Ты не угадал. Больше всего она хочет провести аукцион. Ей известно о моем приезде, и она сказала своему нотариусу, что ждет меня. Мне придется ехать туда, – произнес Вобрен с таким тяжким вздохом, словно ему предстояло путешествие в Патагонию.

– Ну и что? Бостон это отнюдь не край света. Всего-то чуть больше пятисот километров отсюда...

– Знаю, и если бы речь шла просто о поездке туда и обратно, не стал бы даже упоминать об этом, но я очень боюсь, что мне придется застрять там надолго. Я надеялся купить кресло до того, как завещание вступило в силу, но если все будет зависеть только от Дианы, дело сильно затянется. Мне придется вести бесконечные переговоры...

– Ты имеешь в виду торговаться? Однако это на тебя не похоже. Когда ты что-нибудь хочешь – в частности, для своей коллекции! – то всегда платишь! Сам ставишь последнюю точку!

– К несчастью, в данном случае все не так просто. Хобби этой женщины – французский восемнадцатый век, и, поскольку ей не часто удается встретить собеседника моего калибра, она воспользуется обстоятельствами и станет всячески заманивать меня на беседу.

– Но ведь она должна знать, что у тебя есть и другие занятия? Не будешь же ты вечно сидеть с ней за чаем и рассуждать о Людовике XV?

– Не о Людовике XV – о Помпадур! Она питает к маркизе настоящую страсть. Даже старается подражать ей!

– Разве у тебя нет какой-нибудь безделицы из имущества маркизы, чтобы предложить в качестве разменной монеты?

– Есть, конечно! – мрачно ответил антиквар. – Маленький письменный столик из замка Шуази, но мне не хотелось бы расставаться с ним. Кому, как не тебе, это понять? К тому же, если я выставлю свою красивую вещицу на размен, она наверняка пожелает лично отправиться за ней, и как, можно скорее. Можешь быть уверен, она меня уже не отпустит, и мне придется вернуться в Европу первым же пароходом. Однако...

– Однако это тебя не устраивает?

– Совершенно! Я бы хотел задержаться в Нью-Йорке на две-три недели. Бейли вполне справляется с парижским филиалом, и я, возможно, смогу здесь кое-что присмотреть...

Он нервничал все больше, и Альдо с грустью подумал, что для него это тоже тяжелый удар и что эта проклятая Америка похищает у него одного за другим самых дорогих друзей. Поэтому возразил он Жилю очень мягко:

– Боюсь, этого тебе будет недостаточно. Две-три недели пролетят быстро, и раньше или позже тебе придется возвращаться. Разве что ты ухитришься перетащить Вандомскую площадь на Вашингтон-сквер!

Он попал в самую точку, и Жиль только вздохнул вместо ответа. Но, когда они позвонили в дверь Полины, на Альдо внезапно снизошло озарение, и он тут же объявил:

– Вот что я тебе скажу: все эти неурядицы очень действуют на нервы. Я в таком же положении, как ты... То есть нет, я не в таком положении, поскольку мне нужно скорее вернуться в Венецию. Тем не менее я уже завтра отправляюсь в Ньюпорт. И не забавы ради. Наоборот, я бы предпочел, чтобы сезон вообще не начинался.

Его догадка была верна: когда дверь распахнулась, открыв залитый светом холл, лицо Вобрена внезапно расцвело улыбкой, словно полузасохшая бегония под струей из лейки. Стало ясно: больше всего славный Жиль опасался, что друг Альдо будет нежиться под нью-йоркским солнцем в обществе его пассии, тогда как сам он надолго застрянет в северных туманах. Это доказывало, что любовь и разум не всегда пребывают в согласии: в городе было предостаточно в высшей степени соблазнительных мужчин-, однако бедный малый, подобно Адальберу, не нашел ничего лучшего, как избрать главной мишенью для подозрений . старого друга, хотя прекрасно знал, что после женитьбы тот не представляет никакой опасности. Просто уму непостижимо!

Тем не менее вечер они провели чудесный.

Жилище Полины окончательно убедило Альдо в том, что он замечал и раньше. А именно: статус художника в Соединенных Штатах не имел ничего общего с таковым в Париже. И на Монпарнасе, и на Монмартре – вершинах искусства! – художники были почти нищими. Здесь же таланту не обязательно было укрываться под дырявой крышей или в жалкой развалюхе.

Не имело ничего общего это жилище и с громадными отелями на Пятой авеню с их почти удушающей роскошью и неизменной позолотой. Дом не отличался большими размерами, и преобладал в нем колониальный стиль: простая, но красивая старинная мебель, которая удачно сочеталась с творениями современных и старых и даже древних мастеров – таких как одна из сверкающих на солнце «Крыш» Эдварда Хоппера, кстати, жившего по соседству с Полиной, «Уголок сада» Клода Моне, картина Ван Донгена, набросок Родена, фигурки из золота и слоновой кости работы Шипарю, «Нью-йоркская улица» Прендергаста, бронзовая голова римской матроны и несколько странных статуэток с далеких Кикладских островов, изготовленных в незапамятные времена. Такая коллекция могла принадлежать натуре творческой, обладающей не только вкусом, но и богатством. Неброская обстановка и светлые тона интерьера подчеркивали ценность произведений искусства и одновременно эстетические пристрастия самой Полины, которая надела для этого вечера длинное простого покроя платье из черного бархата с длинной ниткой великолепных жемчужин.

Не было здесь и армии лакеев. Всего три слуги – английский «butler»[100], исполнявший также обязанности шофера, французская кухарка и американская горничная – обеспечивали повседневную жизнь дому, более похожему на обитель мужчины, чем женщины. Заняв место вокруг стола из темно-красного дерева, на чьей блестящей, словно бы атласной, поверхности отражались пламя свечей в серебряных подсвечниках, бокалы из богемского хрусталя и белые орхидеи в большой вазе, оба гостя рассыпались в искренних похвалах хозяйке.

– Находиться у вас – подлинная радость, баронесса, – сказал Жиль Вобрен. – Здесь чувствуешь себя как дома, но, наверное, вы уже устали выслушивать такие комплименты от своих друзей?

– Я не часто даю повод это повторять. Друзей у меня мало, а принимаю я совсем немногих. Я устала от сборищ, где люди, оттаптывают друг другу ноги, орут во весь голос, чтобы перекричать других, и пьют всякую дрянь. Во всяком случае, после введения сухого закона.

– Это вовсе не «дрянь», – произнес Альдо, приблизив к носу хрустальный бокал, наполовину заполненный прекрасным мерсо...

– У моего покойного супруга было одно достоинство – и я часто спрашивала себя, имелись ли у него еще какие-нибудь помимо внешних данных, – он любил вина и умел выбирать их. Благодаря ему я обладаю превосходным винным погребом.

– Я знаю по опыту, – сказал Альдо, – что сухой закон вас не слишком тяготит. Мне представилась возможность отведать укрепляющее средство, которое баронесса берет с собой в путешествие, – добавил он, обращаясь к Жилю. – Как же вам удается обходить законы?

– У меня двойное гражданство, австрийское и американское, что дает мне определенные преимущества, но, главное, я принадлежу к тем, кого наши соотечественники считают своей аристократией, основанной на древности рода и богатстве. Только самый невежественный мужлан осмелился бы заглянуть в бокал одного из Белмонтов. Примите к сведению, господа, что мой дом открыт для вас, и мне будет очень приятно, если вы будете заходить почаще...

– К несчастью, – вздохнул Вобрен, – мне придется расстаться с вами уже завтра, чтобы отправиться в Бостон. Я говорил вам, баронесса, о кресле, которое хочу купить, и надеялся быстро – покончить с этим делом, однако теперь не обойтись без поездки в Массачусетс. Завещание о наследстве вступило в силу быстрее, чем я ожидал, и...

– ...и составлено оно было в пользу Дианы Лоуэлл, – угадала Полина, залившись веселым смехом. – Что ж, мой бедный друг, желаю вам хорошо поразвлечься! Впрочем, вы можете и отказаться, пока не поздно. Она с наслаждением вонзит зубы в такое изысканное блюдо, как вы.

– Я надеюсь ускорить дело, предложив ей нечто вроде обмена. Поскольку вы с ней знакомы, вам известен ее интерес к маркизе де Помпадур...

– Будьте осторожны! Она способна исхитриться, чтобы получить обе вещи разом...

Продолжая говорить, она повернулась к Альдо, который поспешил сообщить, что намеревается сесть на тот же поезд, что его друг. Не дав ему времени для дальнейших объяснений, Полина раздраженно хлопнула по блестящей столешнице:

– Что же это такое? И вы едете в Бостон?

– Нет. В Ньюпорт. Я сойду с поезда в Провиденсе, – сказал Альдо, раздобывший нужную информацию в отеле.

– ...где вам придется сесть на автобус, который доставят на остров паромом а затем проделать такой же путь обратно и вернуться в Нью-Йорк поездом? Это идиотизм!

– Да? Почему?

– Потому что человек ваших достоинств не должен путешествовать, как рядовой коммивояжер. Все люди, обладающие недвижимостью на острове, добираются туда на яхте. Наша семья не исключение, и я могу предоставить вам...

– Нет, дорогая баронесса! Это замечательное предложение, но я не могу принять его. Мне никак нельзя приезжать туда с большой помпой...

– Какая помпа? Прекраснейшие суда восточного побережья стоят на приколе почти весь год. Наоборот, это самый простой способ! Кроме того, вы остановитесь у нас!

Чтобы прервать этот поток красноречия, Альдо на мгновение накрыл ладонью руку Полины.

– Спасибо, спасибо и еще раз спасибо, но я вынужден отклонить все, что вы предлагаете. Мне очень важно сохранить инкогнито. Я буду никому не ведомым туристом, к примеру художником, – решил он внезапно, вспомнив сыгранную в Австрии роль, когда ему пришлось отправиться в Хальштадт за опалом императрицы Елизаветы.

– Вы владеете кистью?

– В определенной мере. Ровно настолько, чтобы выдать себя за человека творческого и не превратиться в посмешище. Вот почему я намерен путешествовать в качестве мистера Неизвестно Кто и остановиться в отеле. Или в старинной таверне, что еще лучше. Как мне помнится, в Ньюпорте таковые есть.

– Разумеется, есть! Особо рекомендую одну из них: таверну «Белая Лошадь», которая была построена еще в начале восемнадцатого века. Спальные комнаты во флигеле, маленькие, но приятные, да и кухня там совсем неплохая, – согласилась Полина, – но...

– Никаких «но», прошу вас! Это очень важно, и спорить здесь не о чем.

– Это означает, что вы не хотите рассказать мне о причинах этой таинственной поездки?

– Именно так. Умоляю вас простить меня.

– Какой же вы загадочный человек! А у вас, – повернулась она к Вобрену, который выказывал легкие признаки нетерпения из-за того, что о нем никто не вспоминает, – у вас есть хоть какие-то предположения на сей счет? Что хочет найти там наш друг? За исключением неприятностей, всегда возникающих при любой игре в прятки?

– Ни малейших. Уже давно я научился удовлетворяться тем, что сам Морозини сообщит мне по своей доброте, и советую вам последовать моему примеру. Представьте, что он идет по следу какого-нибудь необыкновенного украшения и намеревается тайно проникнуть в один из дворцов Ньюпорта... Какой урон эта история могла бы нанести вашей репутации! Лучше уж пребывать в неведении: и вам, и мне от этого будет только лучше!

Веселым тоном и улыбкой Жиль словно призывал оценить должным образом свое остроумие, но Полина даже не улыбнулась. Перебирая жемчужины колье своими ловкими длинными пальцами, она задумчиво изучала отблеск свечей на своем бокале.

– Я с вами не согласна, – сказала она. – Напротив, это может быть чрезвычайно увлекательным. И даже захватывающим...

Затем, поскольку мужчины, демонстрируя трогательное единодушие, хором заверили ее, что неразумно и даже опасно воспринимать в слишком романтическом духе «простое» дело, она залпом осушила свой бокал, внимательно посмотрела на обоих и заявила, что лишь по доброте душевной принимает близко к сердцу заботы гак называемых друзей, которые настолько ей не доверяют.

– Но я всецело доверяю вам, баронесса...

– Зовите меня Полина! И вы тоже, – добавила она, взглянув на Вобрена, который покраснел от радости, несмотря даже на то, что первым милости удостоился Альдо.

– Пусть будет так! Итак, я вам всецело доверяю, дорогая Полина. И мне крайне неприятно отказывать вам после всего, что вы для меня сделали. Однако...

– О, как я не люблю это слово! Оно всегда означает ограничение!

– Вовсе нет! Я лишь хочу вам напомнить то, что вы мне говорили во время нашего морского путешествия о нравах делового мира, царящих в сегодняшней Америке...

– Как они царили в Америке вчерашней, – проворчал Вобрен и пожал плечами, – и будут властвовать в завтрашней...

– Наверное, но, как вы говорили и как я сам успел заметить, нравы эти стали очень жесткими, и я никоим образом не хочу, чтобы столь удивительная женщина, как вы, и, сверх того, творческая личность, пострадала бы из-за моих дел. А мои дела нередко приводят к весьма неприятным последствиям.

– Что неудивительно, поскольку речь идет о драгоценных камнях и особенно таких, которые имеют историческую ценность, верно?

– Именно так.

– Понятно. Мне остается лишь гадать, следы каких старинных сокровищ надеетесь вы отыскать в Ньюпорте, этой ярмарке тщеславия. Поистине, несчастная Америка! – вздохнула баронесса. – Она тратит безумные деньги и лезет из кожи вон, чтобы раздобыть какой-нибудь из шедевров старой Европы, но та не желает с этим смириться и посылает самых одаренных своих отпрысков с целью вернуть их назад. Королевское кресло и неведомое мне украшение! Вы должны бы, напротив, поблагодарить нас за то, что мы спасаем ваши ценности от всевозможных бедствий...

– О, но мы чрезвычайно признательны Джону Рокфеллеру, который столь щедро субсидировал реставрацию кровли в Версальском дворце, – сказал Жиль. – Он выказал величие души и, я уверен, одобрил бы мои действия по возврату мебели и другой утвари, глупейшим образом разбазаренной тупой революцией...

– Ну, а драгоценности, – продолжал Альдо, – настолько зачаровывают, что бедствия, иными словами, уничтожение им не грозит. Зато они сами часто становятся причиной зачастую непредсказуемых катастроф. Вот почему, – добавил он с очаровательной улыбкой, – я считаю богоугодным делом оградить от несчастья любимых друзей.

Полина засмеялась и ничего не сказала. Она медленно переводила взгляд с одного на другого, но, когда взор ее остановился на Альдо, улыбка стала шире. По завершении ужина все трое перешли в салон, где два почти идентичных букета стояли напротив друг друга, на двух одинаковых столиках с гнутыми ножками. Полина закурила, щелкнув тоненькой золотой зажигалкой, а потом кивнула в сторону пурпурных благоуханных цветов:

– Они великолепны, – произнесла она, – и я еще не поблагодарила вас. Как вы сумели, не сговариваясь, угадать, что больше всего я люблю красные розы?

– Все остальные казались мне недостойными вас, – со значением проговорил Вобрен, тогда как Альдо просто заметил, что они очень подходят хозяйке дома.

– И весь дом похож на вас, – добавил он. – Вы окажете нам милость и покажете свою мастерскую?

– Нет. Не обижайтесь, но я еще никого туда не допускала и даже уборку там делаю сама... Когда вспоминаю об этом!

– Но вы все же позволяете любоваться своими творениями, – сказал Вобрен, показав на странную статую из керамики, изображавшую коленопреклоненную слепую женщину и созданную в отчетливо кикладской манере. – Я знаю, что это вылепили вы.

– Не думала, что вы меня так хорошо изучили! Это правда, я выставляюсь, но очень редко и всегда с благотворительной целью. Что касается мастерской, это место, где я раскрываюсь полностью, доверяюсь всем своим инстинктам и порывам, испытываю все муки творчества. И это принадлежит только мне! Оставьте мне право на тайну! Эти розы свидетельствуют о том, что вы отчасти ее разгадали. Разрешите мне не договаривать остальное, цветы же позволят мне думать о вас, когда вы уедете...

Жиль Вобрен сгорал от желания спросить, о ком она будет думать больше, но не посмел сделать этого. Ему и так была неприятна мысль, что они с Альдо прислали одинаковые букеты. Он опасался, что ответ Полины не оправдает его ожиданий, но утешился в момент прощания, когда благоговейно приник к ее руке и услышал, как она шепнула:

– Не позволяйте Диане Лоуэлл надолго завладеть вами и, главное, не говорите ей, что мы друзья. Она вас не выпустит из своих когтей, и я буду очень огорчена!

Морозини она бросила лишь короткую фразу «Берегите себя!», отчего влюбленный пришел в полный восторг. И вполне искренне огорчился, когда по возвращении в отель «Плаза» Альдо обнаружил жалобное письмо от Мари-Анжелин дю План-Крепен: мадам де Сомьер слегла с тяжелейшим бронхитом, поэтому трансатлантическое путешествие отменяется и вряд ли состоится вообще: «Мы простудились за те три дня, что провели в Ментеноне у Ноайлей, когда совершили долгую прогулку без зонтика, невзирая на предостережения старшего садовника. Мы промокли до нитки, но, вернувшись в замок, отказались лечь в постель. Вы же знаете, дорогой Альдо, какие мы! Мы велели Люсьену отвезти нас в Париж, где у нас начался сильный жар. Такой сильный, что профессор Делафуа опасается воспаления легких, которое в нашем возрасте может оказаться роковым. Не могу выразить вам, как я обеспокоена. Обычно мы не выносим постельный режим, однако на сей раз покорно соглашаемся на все...»

Сквозь очень характерный для Мари-Анжелин стиль пробивалась искренняя тревога, полностью вытеснившая сожаления о прекрасном путешествии, во время которого старая дева надеялась не только увидеться с Альдо, но и принять участие в одном из его захватывающих приключений. Сейчас над всем доминировал страх потерять маркизу, хотя близкие привыкли считать ее неуязвимой для болезни и старости. И этот страх передался Альдо, заставив его побледнеть. Он угадывал не высказанный словами призыв о помощи.

– Быть может, она уже... – проговорил он, не решаясь произнести роковое слово. – Письмо было отправлено неделю назад...

– Если бы это случилось, Мари-Анжелин отправила бы тебе телеграмму по радио или по английскому кабелю, который прекрасно работает. Подумай сам: прежде чем вызывать тебя, она обратилась бы к Лизе...

– Ты, конечно, прав, но я все же спрашиваю себя, не следует ли мне немедленно отплыть обратно на «Иль-де-Франс». Если случится худшее, а я окажусь в Ньюпорте, меня будет очень трудно разыскать...

– ...и ты в любом случае приедешь слишком поздно. Слушай, пошли завтра утром телеграмму с просьбой ответить немедленно, и тогда ты сможешь решить с полным знанием дела, возвращаться тебе в Париж или продолжить поиски здесь. В конце концов, ты потеряешь только один день, но зато узнаешь все новости.

Это было мудро. Тем не менее Альдо провел очень скверную ночь и к утру принял решение вернуться во Францию. Никакая охота, сколь бы увлекательной она ни была, не могла устоять перед его любовью к близким. Он мог бы вернуться сюда позже. Отправив свое послание утром; еще до завтрака, и зная, что ответа придется подождать, он проводил Жиля Вобрена на вокзал, где тот должен был сесть на бостонский поезд.

– Чем ты намерен заняться сегодня днем? – спросил антиквар.

– Ждать, конечно! Чем же еще мне заниматься? А затем помчусь в Трансатлантическую компанию, чтобы забронировать место на пароходе. – Внезапно дав волю дурному настроению, он раздраженно добавил: – Ты что, боишься, что отправлюсь за утешением к баронессе Полине?

– Это не самый худший вариант: она надежный друг и может дать хороший совет, – ответил Вобрен таким серьезным тоном, что Морозини стало стыдно. – Лучший адрес, если нужна серьезная помощь. А вот тебе мой, – сказал он, вырвав из блокнота листок, на котором написал несколько слов: адрес отеля в Бостоне и телефон. – Мне бы хотелось, чтобы ты держал меня в курсе.

– Обещаю, что до отъезда обязательно позвоню тебе!

– Спасибо. И еще, если все обойдется и ты все-таки поедешь в Ньюпорт, ты мог бы вызвать меня телеграммой в связи с неотложной необходимостью. Ты оказал бы мне большую услугу!

. Несмотря на всю свою озабоченность, Альдо едва удержался от смеха. Этот хитрец Вобрен никогда не забывал о своих интересах и, доказав величие души советом обратиться за утешением к баронессе Полине, не видел ничего дурного в том, чтобы Альдо помог ему как можно скорее вернуться к своей пассии.

– Неважно каким образом, но я это сделаю, не сомневайся, – заверил он своего друга. – Если останусь здесь, просто позвоню.

Жиль был настолько растроган, что обнял его.

– Я искренне надеюсь, что ты сможешь остаться и выполнить все задуманное, но все-таки будь осторожен... не забывай, куда ты намерен сунуться!

Вернувшись в отель, Альдо, к своему изумлению, обнаружил послание от Лизы, которое, судя по всему, разминулось с его телеграммой: «Ничего страшного, – писала молодая женщина. – Мари-Анжелин слишком переполошилась – точка. Заканчивай свою работу, но возвращайся скорее – точка. Не выношу, когда ты далеко от меня – точка. Нежно целую. Лиза».

Альдо почувствовал облегчение при известии, что тетушка Амели вне опасности, но в глубине души слегка огорчился, что у него больше нет самого весомого предлога для отказа от дела, которое нравилось ему все меньше и меньше. Теперь надо было реализовывать намеченный план. Он выяснил, когда отходит ближайший поезд на Провиденс, и, отправившись в Гринвич-Вилидж, чтобы закупить необходимый художнику материал, принял решение в пользу гуаши и акварели, более подходящих для воплощения приглянувшихся ему пейзажей, а главное, не таких громоздких в сравнении с инвентарем для работы маслом на полотне.

Сделав это, он вернулся обедать в отель, написал одно письмо Лизе и другое Мари-Анжелин, вынул из чемодана только самые необходимые вещи и уложил их в небольшой саквояж, спустился вниз и расплатился с портье, которого попросил приглядеть за остальным багажом, затем вызвал такси и поехал на Центральный вокзал. Теперь ему не нужно было ехать до Провиденса, чтобы составить компанию Жилю на три четверти пути, поэтому он сел на поезд со всеми остановками, поднимавшийся по восточному побережью, и вышел на станции Нарра-гансетт. Это был симпатичный рыбачий поселок на берегу одноименной бухты с паромом, на котором завтра утром ему предстояло преодолеть расстояние примерно в десять миль до Ньюпорта.

Глава VIII ОБИТАТЕЛИ РОД-АЙЛЕНДА

Сняв спальный номер в таверне «Белая Лошадь» на Мальборо-стрит, недалеко от Френдз-Митинг-хаус, старинного дома собраний, напоминавшего о важной роли квакеров в семнадцатом веке, Альдо открыл новый для себя Ньюпорт, не похожий на тот, с каким он познакомился до войны. Тогда его привез сюда один из друзей, который также был всего лишь гостем, однако без малейших затруднений получал доступ в роскошные и порой экстравагантные виллы, расположенные вдоль Бельвью-авеню или Оушен-Драйв. В те времена самыми роскошными из них считались «Брейкерз», впечатляющий итальянский дворец Вандербильтов с мраморными колоннами и алебастровыми пилястрами, и стоявший по соседству французский замок «Болье», возведенный Джоном Астором для своей капризной супруги Авы. В любом случае, вилла Ньюпорта могла быть только итальянским ренессансным дворцом, французским замком или, в крайнем случае, английским в стиле Тюдоров. Строительство любой из них обходилось в несколько миллионов долларов, а внутреннее убранство составляли мраморные статуи, ковры или гобелены из Обюссона, венецианские зеркала, хрустальные люстры, картины старых мастеров и резная позолоченная мебель на гнутых ножках. Ко всему этому полагался отряд слуг в ливреях с серебряными или золотыми галунами. В специально сооруженной гавани красовались самые красивые яхты – моторные и особенно парусные, которые выступали против Англии в борьбе за Кубок Америки, столицей которого был[101] Ньюпорт. Сам Альдо прибыл тогда на яхте Вандербильтов, способной пересечь любой океан с такой же легкостью, как трансатлантический пароход: сразу же закружившись в вихре празднеств и разнообразных развлечений, он практически не видел острова и его жителей. Обитатели Оушен-Драйв и Бельвью-авеню составляли особый мир – даже маршрут маленького трамвайчика, курсирующего по городу, был проложен так, чтобы обходить эти роскошные проспекты стороной.

Не столь значительные люди с куда меньшим состоянием – те, что не родились с золотой ложкой во рту и не принадлежали к числу Четырехсот, которые одни только и имели право доступа в этот священный круг (исключение могли сделать лишь для очень богатых, очень знатных или очень знаменитых чужаков) – могли годами дожидаться приглашения на бал или на пикник. Что касается местных уроженцев, на них высшее общество взирало с еще большим презрением. Их ласково именовали «наш подлый люд», и позволялось им ходить только на пляж Истон, называемый «общим», но категорически запрещалось пересекать границу фешенебельного Бейли-Бич, который, впрочем, во время сезона бдительно охраняли лакеи в ливреях всех цветов.

Альдо помнил, что ему показался в высшей степени смехотворным этот своеобразный феодализм под американским соусом, лишенный всякой исторической основы, однако в то время он хотел только развлечений. Сейчас он смотрел на мир другими глазами, и, оказавшись в центре старого Ньюпорта с его очаровательными белыми колониальными домами, шпилем баптистской церкви Троицы, огородами и садами с узловатыми яблонями и хрупкими вишнями, большими треугольными крышами, английскими окнами с квадратными рамами, наконец, гаванью, где рыбачьи лодки соседствовали с прогулочными парусниками, он испытал куда большее удовольствие, чем когда входил в золоченые двери роскошных вилл. Для него, чистокровного отпрыска старого континента и аристократа по рождению, эти фальшивые дворцы были муляжами, которым недоставало одухотворенности патрицианских особняков Старого Света. И как прекрасно смотрелся Ньюпорт на фоне громадной бухты Наррагансетт с ожерельем зеленых островов среди голубых сверкающих волн! Погода стояла великолепная, ярко светило солнце, но жару смягчал легкий ветерок, насыщенный запахами моря, и в безоблачном небе безмятежно парили морские птицы.

Когда Альдо переступил порог старинной таверны с низкими потолками и неровным, но весьма почтенным полом – дом был построен в тысяча шестьсот восемьдесят седьмом году! – ему показалось, что он внезапно попал в прошлое, в атмосферу «Острова сокровищ» или «Моби Дика». Однако таверна ничем не походила на мавзолей или музей. Напротив, в этих стенах, обшитых сосновыми досками, которым время придало красивый оттенок кленового сиропа, царили шум и суета. Множество людей сидели за столами, накрытыми белыми скатертями – заведение содержалось превосходно! – и оживленно беседовали, попивая чай, кофе, лимонад или нечто вроде пива, настолько легкого, что крепость его вряд ли превышала два градуса. Блюда были преимущественно местные: небольшие омары и рыба, запекаемые в угольной печи, которая стояла за стойкой бара рядом с плитой, где в котелках варились моллюски – главная приманка здешней кухни. Между столами сновали с подносами в руках официантки в накрахмаленных чепчиках и белых фартуках на широких красных юбках по старинной моде. Одна из них углядела вновь прибывшего и его багаж, доставленный посыльным сразу после прихода парома в гавань. Она тут же подошла и, узнав, что ему нужно, позвала хозяина, который обслуживал посетителей за стойкой, но немедленно вышел встретить гостя.

Примерно сорока лет, не слишком высокий и при этом плотный, с ясными голубыми глазами и широким загорелым лицом, на котором при улыбке появлялось множество мелких морщинок, Тед Моос с искренней радостью приветствовал постояльца-иностранца, желавшего поселиться у него до начала сезона, когда приезжих было еще совсем мало. Мистер Морозини – в данном случае титул являлся скорее помехой, чем козырем! – получил заверения в том, что так готовить, как здесь, нигде не умеют и что спальная комната в соседнем доме – в самой таверне ночлег не предоставлялся – обеспечит ему полный комфорт и, сверх того, покой, столь необходимый для его творческой натуры. Действительно, Альдо по зрелом размышлении решил выдать себя за писателя с художественной жилкой, который хочет собрать материал для книги о Войне за независимость и о том, какую роль сыграли в Ньюпорте войска французского короля, в частности отряды под командованием маркиза де Лафайета и графа де Рошанбо. Идея была удачной, поскольку этот период истории Соединенных Штатов, как выяснилось, чрезвычайно интересовал Теда Мооса. Со своей стороны, Альдо имел французского предка, принимавшего участие в экспедиции, и французского же гувернера, просветившего его на сей счет, а потому вполне мог поупражняться в ораторском искусстве на эту тему.

Итак, лед между ним и хозяином таверны был сломан быстро. Тед, любивший поговорить, мысленно поздравлял себя с тем, что заполучил явно состоятельного клиента, с которым можно вдобавок приятно провести вечер в беседе у камина. Даже летом, если не случалось сильной жары, камины разжигали нередко, поскольку климат этого северо-восточного побережья, мимо которого проходило холодное течение Лабрадор, отличался большими перепадами температур, и солнце часто сменялось дождем. В первый же вечер Тед с трубкой во рту подошел к столику редкого для здешних мест клиента. В руках у него был поднос, где стояли кофейник и две чашки. Разлив темный – и прекрасно пахнущий! – напиток, он опустился на стул и, прежде чем завести разговор, положил ноги на камень у очага.

– В это время здесь бывает потише, и можно спокойно поболтать. С чего начнем?

– Ей-богу, сам не знаю. Много ли сохранилось следов Революции?[102]

– Немало, начиная с этого дома, который гораздо старше ее, но есть и другие, особенно в центре города, где почти все строения возникли в то время: синагога – самая старая в Соединенных Штатах, церковь Троицы, дом квакеров, музей, Хантер-хаус, Брик-маркет и особенно Оулд-Колони-хаус. Это место почитаемое и знаменитое: именно здесь в тысяча восемьсот семьдесят первом году встретились наш великий Вашингтон, ваш Рошанбо и шевалье де Берне, командир французской эскадры. Потом в этом здании разместилось правительство. К счастью, нью-йоркские миллиардеры завалили своим мрамором южную часть острова, а центр города не тронули.

Сказано это было желчным тоном. Альдо спросил небрежно:

– Похоже, вы их не очень любите?

– За некоторыми исключениями, нет, не люблю. Они нас считают обслугой, ставят чуть выше рыбаков. Живут своим мирком и всех прочих в упор не видят. За что же нам их любить? Похоже, вы с ними никогда не сталкивались?..

– Да нет, приходилось. До войны один из моих друзей привез меня погостить в «Брейкез».

Тед слегка присвистнул, и во взгляде его выразилось явное понимание того, что писатель этот шишка непростая.

– К старику Вандербильту? Он лучший из этой банды. Ну, и еще Белмонты. Это ведь миссис Белмонт «запустила» Нью-порт вместе с Уордом Маккалистером, однако затем старый плут переметнулся к миссис Кэролайн Астор, которую называли «той самой» миссис Астор, ибо она стала королевой Нью-Йорка и Ньюпорта. Я видел ее, когда был маленьким, и вы не представляете, сколько алмазов она таскала на груди. И всем распоряжалась, и единолично принимала решения, и диктовала законы высшему обществу! Но оставим этих людей, поговорим лучше о Революции!

– Еще одно словечко на эту тему, поскольку данный персонаж меня интригует с тех пор, как я услышал о нем в Европе. Вы знаете Алоизия Ч. Риччи?

Альдо показалось, что веселая физиономия хозяина помрачнела, но это длилось лишь секунду, и хорошее настроение вернулось к Теду.

– Его все здесь знают. Странный тип! – проворчал он, опорожнив трубку в камин, прежде чем снова тщательно набить ее табаком.

– И это все? Мне говорили, что он построил здесь уменьшенную копию дворца Питти во Флоренции. Между тем, побывав здесь в тринадцатом году, я видел несколько сооружений в итальянском стиле, но ничего похожего на резиденцию великих герцогов Тосканских.

– Потому что дворец был построен после войны. Кроме того, он стоит за пределами Золотого Круга, ближе к окраине острова, где берега гораздо круче. Очень мудрое решение, так как поначалу на Риччи здесь смотрели косо, но затем ему удалось приобрести связи и устроить роскошные свадебные торжества, хотя оба раза дело кончилось плохо. Не знаю, что будет дальше: я не удивился бы, если бы после таких драм он вообще оставил бы эти места.

Не показывая своей осведомленности, Альдо потребовал дополнительных объяснений, которые Тед охотно дал и сказал, что с удовольствием покажет «Палаццо», если это интересно гостю. Он добавил, что дворец днем и ночью, независимо от времени года и присутствия или отсутствия хозяина, охраняют люди средиземноморского типа, очень похожие на гангстеров, так что с ними лучше не связываться. Впрочем, Тед слышал от многих, что дом Риччи буквально набит сокровищами.

На следующий день, пожертвовав все утро на исполнение роли, для чего пришлось обойти старый город и заглянуть в библиотеку, которая оказалась куда богаче, чем Альдо ожидал, он взял напрокат велосипед – самое распространенное в здешних местах средство передвижения – и, укрепив на багажнике свой художественный инвентарь, отправился на разведку. Руководствовался он сведениями, полученными от Теда, и собственной памятью, подсказывающей ему названия и облик тех мест, которые он видел много лет тому назад.

Первым делом он направился в Истон-Бич, на «общий пляж», откуда начиналась дорога, которой пользовались в основном рыбаки и таможенники: она шла вдоль берега, расположенного напротив порта, к южной окраине острова, расщеплявшейся на несколько кос. С этой дороги, протянувшейся на четыре-пять километров, были видны тыловые фасады роскошных домов, где его некогда принимали: «Брейкез», «Марбл-Хаус», еще одна резиденция Вандербильтов, построенная по образцу Малого Трианона в Версале, но с лепными украшениями из литого золота, «Роузклифф», «Бичвуд» и «Белмонт-Кастл», а также другие, названий которых он не запомнил. Можно было поехать и по Бельвью-авеню, начинавшейся of библиотеки и образующей становой хребет шикарного квартала, к которому тяготели прочие «виллы», однако он подумал, что на пути вдоль побережья легче обнаружит нужное ему место. Повсюду ощущалось близкое открытие сезона. Окна были открыты настежь, внутри происходила интенсивная уборка, в парках и садах высаживали цветы и подстригали лужайки, стараясь сделать их ровными и мягкими, как бархат. В других местах чистили теннисные корты.

Добрую дюжину километров Альдо крутил педали, не сворачивая с тропинки, кружившей между владениями, которые располагались все ближе к косам на окраине. И он понял сам, не нуждаясь в подсказках, что добрался до места, когда перед ним открылся океан. То, что он искал, стояло на выступе посреди поросшего соснами склона. Сойдя с велосипеда и опершись правой рукой о руль, он какое-то время смотрел на «это» со странной смесью гнева и презрения. Нужно быть полным безумцем, чтобы создать копию – весьма скверную! – символа могущества великих герцогов Тосканских. На тех, кто не был знаком с оригиналом и никогда не видел, как циклопические камни отливают золотом под нежным флорентийским солнцем, это жалкое подобие могло бы произвести впечатление, однако без двух галерей, огибающих благородный почетный двор, без двух-трех окон с каждой стороны копия являла собой тяжеловесное трехэтажное каменное здание с более короткой надстройкой на четвертом, что освобождало место для двух террас. Все остальное: высокие сводчатые окна, балюстрады и балконы – было воспроизведено точно, хотя и в миниатюре. Но как смехотворно выглядела каменная корона на вершине – словно вишенка на торте! А позолоченные решетки на окнах первого этажа и такие же входные ворота! Будучи истым венецианцем, Морозини никогда не любил флорентийские дворцы и считал их громоздкими, словно сейфы банкиров, которым в большинстве своем они и принадлежали! Дворец Питти' был исключением лишь благодаря великолепным садам с роскошной средиземноморской растительностью и изумительными по красоте фонтанами. Этот же сад больше походил на английский, чем на итальянский, хотя расположенный перед фасадом дома многоступенчатый фонтан с не работающими пока устройствами для пуска воды был создан с явной целью несколько облагородить общий облик имения.

Зато никакой суеты, связанной с уборкой, здесь не происходило, нигде не копались в земле садовники. Все казалось вымершим, безмолвным, слепым и глухим, а темно-серый песчаник, почерневший от зимних холодов и штормовых ветров, придавал зловещий вид сооружению, которое при должном уходе могло бы обрести своеобразную красоту.

Рассмотрев здание во всех деталях и убедившись в видимой заброшенности места, Альдо подумал, что было бы любопытно взглянуть на внутреннее устройство дома. Ведя велосипед рядом с собой, он двинулся вдоль стен, усеянных осколками стекла и спускавшихся до скал, которые служили границей владения. Здесь наверняка существовал служебный вход, и в поисках его должна была помочь узенькая тропинка, бежавшая через сосновый и ольховый лес, между густых зарослей кизила.

Действительно, примерно на высоте дома Альдо обнаружил в толстой стене небольшую низкую дверь, почти полностью скрытую плющом. Естественно, она была закрыта, и он наклонился, чтобы изучить замочную скважину. Не обладая виртуозным мастерством Адальбера, чьи проворные пальцы, казалось, способны были справиться с запором любой сложности, он все же приобрел некоторый опыт – такое умение всегда может пригодиться! – ив самых простых случаях мог надеяться на удачу. Этот старый замок, видимо, не принадлежал к разряду слишком хитроумных, и, внезапно преисполнившись оптимизма, он стал рыться в багажной сумке велосипеда и извлек оттуда железный крючок, которого обычно вполне хватало. Он уже собирался вставить его в скважину, но тут на запястье ему легла возникшая ниоткуда рука.

– Не делайте этого! На вас накинется свора демонов!

Он выпрямился и увидел, что рядом с ним стоит не мужчина, как ему показалось из-за низкого голоса и коротко стриженных седых волос, а женщина неопределенного возраста, чье лицо утеряло свежесть молодости, но еще не испытало разрушительного воздействия старости. Кожу уже изрезали морщины, как на начинающем сохнуть яблоке, но отвислых щек и второго подбородка еще не было. Казалось, ее вытесали из тех же камней, что Палаццо, однако при этом она слегка напоминала Полину, поскольку в одежде – блузка, юбка, вытянувшийся свитер – предпочитала серые тона. Но серыми у нее были и глаза, в которых угадывались сила и решимость.

– Что вы хотите сказать?

– Что, если вы вставите вашу отмычку в скважину замка, раздастся пронзительный звон, который взбудоражит весь дом.

– Не вижу в том большой беды: здесь никого нет!

– Вы так думаете? Что ж, попытайтесь!

Судя по всему, она не шутила. Как ни хотелось Альдо осуществить задуманный план, он взглянул на свой крючок с некоторым сомнением.

– Но ведь двери и существуют для того, чтобы в них входили. Как же мне попасть внутрь?

– Вскарабкаться по стене, если у вас хватит мужества, или же попробовать раздобыть ключ, который есть у слуг. Сигнал раздается лишь тогда, когда дверь пытаются взломать.

Похоже, женщина знала местные обычаи. Следовало воспользоваться этим.

– А у вас случайно нет ключа? – спросил он с самой располагающей из своих улыбок, но ответом ему были презрительный взгляд и едкое замечание:

– Вы полагаете, что я служу демонам? В таком случае, мне не о чем с вами говорить. Делайте, что хотите!

Незнакомка круто развернулась на каблуках своихболотных сапог, служивших надежной защитой от колючек и змей, с явным намерением скрыться в лесу, но Альдо почти бросился на нее с целью удержать: женщина, которая зачислила Риччи в ранг демона, могла оказаться чрезвычайно полезной!

– Не уходите, прошу вас! И, главное, простите меня! Я иностранец и практически никого здесь не знаю. Вы, наверное, экономка?

– Вы находите, что я похожа на экономку? – сказала она с язвительной усмешкой. – Действительно, вы скорее всего иностранец... или простак! И какого же рода иностранец?

– Я из Венеции...

– Итальянец, значит? Еще один! – проворчала она. И Альдо подумал, что она не слишком жалует его соотечественников.

– Мы, венецианцы, – произнес он, – и я, в частности, не признаем, что у нас может быть одна родина с Муссолини. Нет, подданные Светлейшей Республики Венеция не считают себя итальянцами.

– Как вас зовут?

– Морозини! Альдо Морозини... А вас? – несмело спросил он, сознавая, что женщина эта произвела на него сильное впечатление.

– Не думаю, что это могло бы вас заинтересовать, – ответила она, пожав плечами.

– Почему же нет?

– Вы ведь не думаете, что мы будем поддерживать знакомство? Я не знаю, зачем вы сюда явились... Вы, собственно, кто? – добавила она, бросив взгляд на мольберт, привязанный к багажнику. – Художник? Здесь есть места куда более красивые, чем этот проклятый дворец...

– Я художник только по воскресным дням, а вообще-то я писатель и антиквар!

Седые брови женщины взлетели вверх на добрых два сантиметра.

– Я начинаю понимать! Вы понадеялись, что дом пустой, и решили порыскать здесь в поисках дармовых побрякушек?

Такими словами нельзя было бросаться в адрес Морозини, который мгновенно забыл о вежливости:

– Вы что же, приняли меня за грабителя?

– А что здесь необычного? Пусть вы хорошо одеты, хорошо воспитаны и весьма недурны собой, у вас вполне может быть легкая на поживу рука и склонность к делам такого рода. Ладно, хватит болтать! У меня своих забот хватает, и я с вами прощаюсь!

На сей раз она метнулась прочь так быстро, что он не успел задержать ее. Ему оставалось только крикнуть ей вслед:

– Клянусь вам, я не грабитель! Скажите мне хотя бы, как вас зовут?

– Это вас не касается! Зачем вам мое имя?

– Все равно скажите! Вы не любите Риччи так же, как я, я чувствую это... Мы могли бы стать друзьями!

Он услышал ее смех:

– Если это так, послушайтесь дружеского совета: убирайтесь отсюда и никогда не возвращайтесь! Здесь нехорошее место...

Звук ее удаляющихся шагов быстро стихал в глубине леса. Невзирая на сапоги – и возраст? – она продвигалась с быстротой козочки. Ошеломленный Альдо застыл, пока до слуха его не донеслись вновь лишь крики морских птиц. Тогда он повернулся к «Палаццо», где все словно вымерло. И было так тихо! Настолько, что казалось невероятным, ' будто внутри есть хотя бы одно живое существо. Незнакомка, конечно, ошибалась: никого там не было, поскольку и сам Риччи по-прежнему пребывал в Нью-Йорке. Но, пожалуй, следует все-таки удостовериться.

Альдо стал изучать местность. Велосипед он положил на землю под кустом и принялся искать поблизости дерево, на которое можно было бы легко взобраться. И обнаружил вполне подходящую сосну с густой кроной. Затем без малейшего колебания вставил в скважину крючок и с рекордной скоростью оказался на дереве, слушая завывания сирены, пронзительной, как труба Ангела в день Страшного суда.

Сосна оказалась укрытием превосходным, хотя и не слишком комфортабельным из-за шероховатой коры и колких иголок. Однако Альдо, увлеченный захватывающим зрелищем, ничего не замечал. Сигнал тревоги произвел такой же эффект, как если бы ногой разворошили муравейник: с обоих концов здания появлялись люди, одетые как лакеи или рабочие. Были среди них даже повара во главе с шеф-поваром, но, как бы ни различался их облик, все они вместо орудий труда держали в руках огнестрельное оружие, с которым явно умели обращаться.

Они подбежали к границам владения, и один из них распахнул дверь, которая привела в действие сирену. Внимательно оглядевшись, он пожал плечами и с ворчанием закрыл вход.

– Опять эти проклятые ублюдки рыбаков! Им нравится выманивать нас отсюда!

– Следовало бы наведаться к родителям, чтобы те объяснили им, что к чему, пока они не получили порцию картечи в задницу, – отозвался другой. – Вот тогда станет спокойнее.

– Да, только до приезда патрона лучше этого не делать! Он не любит, когда проявляют инициативу...

– Что ж, будем надеяться, он скоро появится! Мне все это надоело до черта!

Скоро голоса умолкли. Дом вновь опустел, и безмолвие опять вступило в свои права, однако Альдо решил выждать, пока все не успокоится, и только тогда рискнул пошевелиться. Он медленно спустился с дерева, поднял с земли свой велосипед и, ведя его рядом с собой, также углубился в лес, чтобы выйти на прибрежную дорогу через Форт Уильяме, откуда можно было добраться до таверны другим путем. Шел он в глубокой задумчивости. Незнакомка была права: швырнув камень в болото, он вспугнул лягушек. И узнал вдобавок, что Риччи пока нет на месте. Но не только это: выяснилось, что нелепый дворец охраняют надежнее, чем Форт Нокс[103], и было бы чистейшим безумием сунуться туда с тем оружием, которым он располагал – сумка с инструментами и швейцарский нож! Что же будет, когда появится сам хозяин, ведь Морозини по опыту знал, что этот сицилиец без внушительной свиты не показывается?

Впервые в жизни Альдо потерял уверенность в себе. К кому обратиться? Где найти необходимую помощь? Чтобы хоть на стражу кого-то поставить, если ему удастся проникнуть в дом. Даже это выглядело чертовски сложным. А может, устроиться туда на службу?

Идея выглядела заманчивой, и некоторое время он так и эдак обдумывал ее. По-итальянски он изъяснялся ничуть не хуже, чем эти люди, хотя выговор его, конечно, немного отличался от сицилийского. Возраст? Да, для лакея он был староват – но и должность эта внушала ему отвращение! Зато он выглядел достаточно представительно, чтобы стать дворецким или парадным шофером. К несчастью, все это было возможно только в отсутствие Риччи, который сразу бы узнал его, да и сомнительно, чтобы его люди имели право нанимать кого-нибудь без ведома хозяина. Разве что одного-двух подручных.

Ощущая подступающую мигрень и желая воспользоваться наконец установившейся хорошей погодой, он повернул к Истон-Бич, приобрел купальные принадлежности, зашел в кабинку, чтобы раздеться, бегом пересек песчаную отмель и нырнул головой в волны. Вода оказалась холодной, чем и объяснялось малое количество народа на пляже, но для него это было чрезвычайно взбадривающим средством. Как истый сын Адриатики, он научился плавать чуть ли не раньше, чем ходить, и обожал море. Он превосходно усвоил все стили и теперь в течение получаса с наслаждением «плескался», радуясь тому, что постепенно исчезает легкая боль в голове и расслабляются напряженные мышцы. И, ступив вновь на твердую землю, ощутил такой прилив сил, что дал себе обещание продолжить дело. Да и вообще, наступило лето, и когда еще доведется ему попасть на курорт в разгар сезона!

Приободрившись, Альдо поехал по направлению к таверне и увидел, что Тед Моос, стоя у порога, разговаривает с давешней странной женщиной. Он испытал живейшее удовлетворение: это была желанная возможность узнать, как ее зовут и кто она такая. Чтобы быстрее добраться до парочки, он прибавил ходу, но в тот момент, когда собирался спрыгнуть с велосипеда, незнакомка сдвинула брови, попрощалась с хозяином таверны и удалилась быстрым шагом, высоко держа голову и помахивая пустой корзинкой, которую держала в руке.

– Неужели я напугал эту даму? – обратился Альдо к Теду, который приветствовал его широкой улыбкой. – Мне было бы очень жаль...

– Нет, – ответил Моос, провожая женщину взглядом. – Бетти настоящая дикарка. Надо признать, – добавил он, словно для самого себя, – ей пришлось хлебнуть много горя...

– Неужели?

– Да, да... Впрочем, вряд ли вам это интересно, – вздохнул Тед, опустив руку, которой прикрывал глаза от солнца.

– Вы ошибаетесь! Все, кто страдает, имеют право рассчитывать на мое сочувствие, если я ничего не могу сделать, и на мою помощь, если это в моей власти. Что с ней случилось?

– Она потеряла сына при трагических обстоятельствах: он был обвинен в двух гнусных преступлениях, которых не совершал. И его казнили! Это было ужасно!

В голосе Теда звучало самое искреннее негодование, а в голове у Морозини словно бы что-то щелкнуло. Возможно, здесь следовало рискнуть, и он решил разыграть эту карту:

– Кажется, я знаю, о чем вы говорите. Ее фамилия Баскомб верно?

– Кто вам сказал?

– Я только что узнал это. Видите ли, я встретил эту женщину поблизости от дворца Риччи, когда пытался проникнуть туда, – пояснил Альдо безмятежным тоном.

В глазах Теда мелькнула растерянность, и он сердито насупился:

– Что вы там искали? И кто вы, собственно, такой? Полицейский?

– Вы так думаете? – спросил Альдо с лукавой улыбкой. – Я что, похож на полицейского?

– Нет, но...

– А что, если я тот человек, который хочет отомстить Риччи за смерть молодой женщины, которую он недавно убил в Англии? За ее смерть, за смерть Маддалены Брандини, Энн Лэнгдон и, возможно, других?

– Я бы сказал, что вы сумасшедший, но давайте-ка перейдем в другое место!

Схватив Альдо за руку, Тед повлек его через зал таверны и свой кабинет в заднюю комнату, где имелись два удобных кресла по обе стороны камина, диван с подушками и покрывалом из лоскутной ткани, книжный шкаф и коллекция трубок.

Показав на одно из кресел, Тед нагнулся к нижней полке книжного шкафа и извлек оттуда пузатую бутылку, в которой плескалась явно не вода. Наполнив до половины два стакана, он протянул один гостю:

– Это вам не канадское виски! – сказал он гордо, усаживаясь во второе кресло. – Это шотландское, его везут через Ньюфаундленд...

Янтарный спиртной напиток был тем, в чем Альдо нуждался больше всего, и он с превеликим удовольствием стал потягивать действительно отличное виски. Тед, прищелкнув языком от удовольствия, развалился со стаканом в руке в потертом кожаном кресле.

– И как же собираетесь приступить к делу? – спросил он. – У вас что, целая армия имеется?

– Вовсе нет. Я один, и это создает некоторые проблемы, тем более что я не могу ожидать никакой помощи со стороны вашего шерифа. Кажется, его зовут Моррис? Он по-прежнему занимает свой пост?

– Увы, да! Может быть, вы и сумасшедший, но сведения у вас точные. Кто вам их предоставил?

Неожиданный вопрос показывал, что Тед еще не вполне доверяет своему гостю. Поэтому Альдо решил не увиливать от ответа:

– Андерсон, шеф полиции Нью-Йорка, которому рекомендовал меня мой старый друг Уоррен, главный суперинтендант Скотленд-Ярда...

– Вы знакомы со стариной Филом? Тогда можете рассчитывать на меня. Он был здесь во время тех событий, о которых вы упомянули, и можете мне поверить, все это ему сильно не понравилось. Мне тоже. Я хорошо знал молодого Питера Баскомба. Он был красивый и славный парень, но с бандой Риччи тягаться не мог, и они с ним просто расправились: все улики указывали на него, и я почти уверен, что адвоката, желторотого мальчишку, либо купили, либо запугали! И беднягу Питера вздернули на виселице!

– А его мать? Ее не пытались притянуть к делу?

– На это они пойти не осмелились. Ее не тронули, и она по-прежнему живет в своем домишке в Джудит-Пойнт. Ловит рыбу, чтобы прокормиться, как это делал Питер, в общем, справляется. Здесь – я имею в виду старый город! – ее все знают и все жалеют. Она обожала сына и не покончила с собой только потому, что боится Господа и надеется отомстить врагам, но что она может сделать с Риччи и его бандой?

– Кстати говоря, отчего это в отсутствие патрона дворец кишит народом? Обычно на виллах есть охрана – и охрана надежная, если учесть, какие сокровища там хранятся! – но зачем там повара? Не многовато ли их, чтобы кормить прислугу?

– Сейчас объясню: никто никогда не знает, на месте Риччи или нет. Естественно, бывают заезды, которые я бы назвал торжественными, когда в порт прибывает «Медичи».

– Он дал своей яхте имя Медичи? В апломбе ему не откажешь!

– А кто скажет хоть слово поперек? В общем, иногда он появляется официально, и об этом знают все, однако мне известно, что иногда он приезжает чуть ли не тайком: темной ночью в бухту заходит неизвестное судно, высаживает его, а потом забирает тем же манером. Дом стоит запертый, и только по свету в окнах можно догадаться, что внутри кто-то есть.

– Как вам удалось выяснить это?

– Очень просто: однажды миссис Швоб пришла заказать пирог с устрицами моему повару Эдгару, который изумительно его готовит, и не совладала с языком – надо вам сказать, она не отказывается пропустить со мной стаканчик! Так вот, по ее словам выходило, что она только что разговаривала с Риччи. Понимая, что сглупила, она попыталась как-то выкрутиться, но по своему простодушию еще больше ухудшила дело. Я прогулялся в сторону Палаццо и на рассвете увидел, как из бухты выходит «Медичи»...

– Кто же эта миссис Швоб и откуда она столько знает?

– Это жена Нефтали Швоба, немецкого еврея, сколотившего состояние на железках. Ему принадлежит вилла «Оукс» на Оушен-Драйв. Оба они немолоды, детей у них нет, антипатии ни у кого не вызывают. Это единственные близкие друзья Риччи, которого они знают с давних пор. Благодаря им он и появился в здешних местах...

– И они же убедили представителей высшего общества принять приглашение на свадьбу?

– Некоторым образом. Миссис Швоб входит во все мыслимые и немыслимые благотворительные комитеты. Впрочем, она отличается большой щедростью, и, поскольку Риччи также сделал крупные взносы, одна из старых дам высшего света решилась пригласить его, за ней последовала другая, и в конце концов любопытство подвигло весь бомонд принять участие в свадебных торжествах. Во всяком случае, в первый раз. Во второй раз количество желающих поубавилось. А что такое вы говорили о женщине, убитой в Англии?

– ...накануне ее отъезда в Америку, где она должна выйти замуж за Риччи. Он сначала задурил ей голову, заботясь о ней как о приемной дочери, но, узнав, что ей предстоит стать его женой, она сбежала от него, тем более что была влюблена в другого человека. Какая-то машина сбила ее посреди Пиккадилли.

– И его не арестовали?

– В тот момент, когда она скончалась, он находился на борту «Левиафана».

Последовала пауза, которой Тед воспользовался, чтобы налить еще одну порцию виски. Отхлебнув добрую треть стакана, он тяжело вздохнул:

– В каком-то смысле ей повезло, особенно если она умерла сразу! Я спрашиваю себя, что случилось бы с ней, если бы она приехала сюда?!

– Я уже думал об этом. Но давайте поговорим об этих тайных приездах... Как вы их объясните? Зачем ему это нужно?

– Для контрабанды. Я убежден, что он занимается этим делом с большим размахом и наверняка предпочитает лично присмотреть за разгрузкой или же принять у себя поставщиков, что проще сделать здесь, чем в его офисах в Нью-Йорке, где с него глаз не спускает Фил Андерсон. А теперь скажите, что вы собираетесь делать?

– Мне нужно поразмыслить! Еще один вопрос... Он приезжает только во время сезона?

– Всегда! Остается здесь на три недели или на месяц и обязательно на День поминовения.

– Это означает, что он объявится в самое ближайшее время... Могли бы вы убедить миссис Баскомб поговорить со мной? Я чувствую нутром, что она знает об укладе этого дома гораздо больше, чем кто-либо.

– Попробовать можно. Я отвезу вас завтра на пикапе, но задержимся мы ненадолго: только чтобы завязать разговор. Потом, если получится, вы будете действовать самостоятельно.

Однако на следующий день отыскать Бетти Баскомб не удалось. Не было видно и лодки, обычно стоявшей на якоре недалеко от дома – в сущности, просто деревянной хибары, которую содержали, однако, в безупречной чистоте, а побеленные известью стены освежались не реже одного раза в год.

– Наверное, она в море, – заключил Тед, – но это неважно. Вы теперь знаете, где она живет, и я дам вам записочку для нее...

– Красивое место, – одобрительно сказал Морозини, разглядывая узкую и очень тихую бухточку с такими обрывистыми берегами, что места для песчаного пляжа нигде не было. – Как это здешние миллиардеры не позарились на этот чудесный уголок?

– Никто бы не посмел! Баскомбы здесь с семнадцатого века, как и моя таверна. Ведь когда Питера арестовали, здесь едва революция не произошла. Потому и Бетти не тронули. На нее просто не обращают внимания, а она большего и не просит.

– А что же сам Риччи? Насколько я его знаю, он бы избавился от нее без всяких угрызений совести...

– Нет, тут он бессилен! Попытка свести счеты с Бетти подтвердила бы его преступления, и ему бы устроили суд Линча. И он это знает!

– Странное все-таки это разделение между старым городом и вызолоченным Ньюпортом! В этом и есть источник процветания?

– Сейчас это уже не так заметно, как в прежние времена, ведь наш остров был землей контрастов всегда, с тех самых пор, как сюда пришли первые колонисты. В начале, если следовать Библии, были угнетенные меньшинства семнадцатого века, квакеры и евреи. Однако основой процветания стало рабство, на котором держалась вся торговля с южными штатами.

– Рабство?

– Именно! В такой же степени и даже больше, чем в Чарлстоне, Саванне или Новом Орлеане. Предки наши создали превосходно отлаженную систему: они строили корабли, отправляли их в Африку, набивали трюмы живым товаром и везли его в Вест-Индию, где обменивали на сахар, патоку и золото. Затем возвращались сюда и делали из патоки изумительный ром. Ничто не могло сокрушить этот замкнутый круг. Кроме того, мы были в прекрасных отношениях с богатыми плантаторами-аристократами Юга, а через них – с богатыми английскими плантаторами на Ямайке. К нам приезжали летом, спасаясь от жары. Но никто не строил подобия дворцов или замков. Все жили в простых колониальных домах Старого Ньюпорта, однако приемы здесь следовали за приемами. Так продолжалось в течение всего восемнадцатого века и даже после Войны за независимость, которая изгнала англичан. Что касается южных плантаторов, они исчезли после Гражданской войны.

– А у ваших плантаторов были рабы?

– И не только у них. Великий Вашингтон держал рабов в Маунт-Верноне, а Джефферсон – в Монтичелло. Это были виргинские вельможи. Кстати говоря, мы последними приняли Декларацию независимости, и на нас пришлось сильно нажать, чтобы мы согласились послать своих ребят на войну с южанами. Здесь всегда жили дружно, и деления никакого не было. Затем, уже после войны, явилась миссис Огастес Белмонт с Уордом Маккалистером, полным безумцем, который превратил наши невинные пикники в «сельские празднества» с золочеными лакеями. Шампанское текло рекой на лесных опушках или пляжах, кружевные скатерти расстилали прямо на земле, посуду подавали серебряную, строили беседки из цветов, в кустах играли спрятанные музыканты. Ужин на сто персон был обычным делом, а самый простенький бал обходился в сто тысяч долларов. Потом началось царствование «той самой» миссис Астор. Именно она постановила, что высшее общество должно состоять из четырехсот человек, поскольку именно такое количество народа вмещает бальная зала и в Нью-Йорке, и здесь. Полагаю, остальное вам известно, но мы, жители Старого города, никогда не принимали участия в развлечениях этой ярмарки тщеславия, большей частью довольно безвкусных. Вы знаете, что в прошлом году Гарри Лер устроил ужин для собак, на который пригласил сотню друзей с их домашними любимцами?

– Чем же их угощали? Костями?

– Вы попали пальцем в небо! Фрикасе из курятины, жареная говяжья печенка и прочие лакомства. Все расселись на земле, и пирушка завершилась скандалом, потому что люди умеют лицемерить, а собаки никогда не скрывают, кто им нравится, а кто нет! Это и видно, и слышно!

Морозини смеялся от всего сердца, но Моос не разделял его веселья. Скрестив руки, он подошел к тропинке, бегущей между скал и ведущей на деревянный причал. И стал вглядываться в ярко-синий океан, на волнах которого грациозно скользили яхты с белыми парусами.

– Вы скажете, – вздохнул он наконец, – что полтора месяца пролетят быстро. До и после сезона мы с радостью любуемся самыми прекрасными кораблями во вселенной, чьи владельцы – прежде всего моряки, а уж потом богатеи, с ними мы охотно имеем дело и счастливы видеть их здесь. Смотрите-ка! Да ведь это... Неужели?!

Тед прервал свою речь, нахмурился и, приложив ладонь козырьком к глазам, стал вглядываться в горизонт.

– Что такое? – спросил Морозини.

Вытянув левую руку, Тед ткнул пальцем в какую-то точку:

– Вон там! Дымок! Белый корпус яхты! Но ведь первой по традиции всегда бывает «Нурмахал», стимер Винсента Астора, а он никогда не прибывает в порт раньше или позже двенадцатого июля...

У Морозини было острое зрение, но Тед видел куда лучше, если сумел разглядеть яхту во всех деталях. Пока роскошное судно приближалось, хозяин таверны молчал, а затем воскликнул:

– Это же «Медичи»! И яхта идет прямо в порт, не заходя в свою берлогу! Надо посмотреть поближе! Пойдемте! Мы возвращаемся!

Альдо не стал возражать и быстро забрался в пикап, который тут же рванул с места и помчался на полной скорости. Он не понимал, отчего Теду так важно присутствовать при заходе яхты в порт, но не стал задавать вопросов, заметив свирепое выражение лица своего спутника, полностью сосредоточенного на дороге.

В Ньюпорт они влетели пулей, и через несколько секунд тормоза завизжали, когда машина остановилась у причала, где должна была пришвартоваться вновь прибывшая яхта. Тед выругался сквозь зубы при виде неимоверно роскошного черного «Роллс-Ройса» с надменным шофером и камердинером в белой ливрее с галунами.

– Так я и думал! У этого типа точно есть рация...

– Потому что его людей предупредили и они выехали навстречу? Но разве он не мог известить их обычной телеграммой? – осторожно спросил Альдо.

– Она приходит на почту, и ее доставили бы сегодня утром. Но никаких телеграмм не было...

– Откуда вы знаете?

– Я люблю быть в курсе событий, и у меня есть своя небольшая разведка... Это не вполне законно, согласен с вами, – добавил Тед, покосившись на своего пассажира, – но вы не представляете, как это полезно для моего бизнеса! Я всегда знаю заранее, что...

Он не договорил, и Альдо тактично промолчал, не настаивая на дальнейших объяснениях. Действительно, он уже начинал привыкать к мысли, что в этой занятной стране с драконовскими законами национальным спортом стало умение обходить их. Впрочем, предположение о частной радиостанции показалось ему притянутым за уши.

– Когда я осматривал Палаццо, не заметил ничего похожего на антенну ни на самом здании, ни на пристройках...

– Потому что вы ни о чем таком не думали и антенну не искали. Когда специально не присматриваешься, заметить что-либо трудно.

– Но в таком случае ее могли бы обнаружить вы? Полагаю, вам случалось бывать там?

– Я редко заглядываю в те места, но вы правы: я тоже ничего не заметил. Однако антенну могли спрятать.

Альдо не стал возражать. Тонкий нос белого стимера показался теперь между плоским островом Коут-Айленд, защищавшим самую старую часть порта, и мысом Кингз-парк. На набережной собралась небольшая толпа из тех, кто решил поглазеть на вновь прибывших. Альдо и Тед смешались с ней. Ждать пришлось недолго. Как только матросы подали трап, яхту покинули четверо человек: во-первых, Алоизий Ч. Риччи, затем две женщины, которым он подал руку, чтобы помочь спуститься, и, наконец, мужчина почтенного возраста, как и одна из дам, которая скорее всего была его женой. Так подумал Альдо, и его догадка тут же подтвердилась.

– Смотри-ка, – заметил Тед, – он взял с собой супругов Швоб! Обычно они добираются сами, на своей яхте. А вот девушку я не знаю... Это не их дочь, у них детей нет...

Действительно, вторая женщина выглядела намного моложе миссис Швоб, хотя обе были одеты, в соответствии с модой и сезоном, в светлые шелковые платья – голубое у первой, сиреневое у второй, а также в соломенные шляпки. Со своей стороны, мужчины были в белых брюках и морских блейзерах. Сорочки не были крахмальными, но зато наличествовали галстуки цветов яхт-клуба.

Все четверо, похоже, пребывали в прекрасном настроении. Риччи и чета Швоб оказывали усиленные знаки внимания своей младшей спутнице, которая отчасти походила на королеву в окружении придворных, но королеву очень изящную и грациозную.

– Восхитительное создание! – произнес Тед, внезапно воодушевившись. – Мне не терпится узнать, кто она такая...

Альдо не ответил: ему казалось, будто он видит кошмарный сон. Поверить в это было нельзя, и, пока группа направлялась к «Роллс-Ройсу», дверцу которого камердинер держал открытой, он буквально пожирал глазами молодую особу. Быстрым жестом она сняла шляпку и рассмеялась, когда морской ветер растрепал ее великолепные светлые волосы с рыжеватым венецианским отливом. И Альдо понял, что не ошибся, хотя этот опенок едва не сбил его с толку. Тонкий силуэт, длинные стройные ноги, танцующая походка, по-английски свежий цвет красивого лица с ямочками, голубые глаза – возможно, чуть более темные, чем помнилось ему, но, вероятно, это было следствием искусного макияжа! – могли принадлежать только одной женщине, которую он вряд ли сумел бы забыть, даже если бы прожил тысячу лет. Женщине, ворвавшейся в его жизнь в «Восточном экспрессе», из которого она на его глазах в одно прекрасное утро сошла в Стамбуле под руку с Адальбером. С той поры у него накопилась масса причин для ненависти к ней, но он хорошо знал, на что она способна, и испытывал чувство – чрезвычайно приятное! – что развитие ее отношений с Риччи сулит самые неожиданные сюрпризы.

Тем временем невероятно возбужденный Моос, проводив взглядом автомобиль, увозивший молодую женщину и ее спутников, вернулся к грузовичку. Заняв свое водительское место, он доверительно сказал Морозини:

– Сегодня же вечером я узнаю, как ее зовут. Мне достаточно послать миссис Швоб пирог с устрицами или парочку омаров по случаю возвращения.

– И часто это с вами случается? – спросил Альдо с искренним изумлением.

– Что именно?

– Удар молнии при виде совершенно незнакомой женщины? Она очаровательна, не спорю, но впадать в такой раж...

Тед пожал своими широкими плечами и свирепо нажал на педаль сцепления:

– Уж так я устроен! Если девушка мне нравится, я пойду на что угодно, чтобы ею овладеть. Вы понимаете теперь, почему я не женат, однако ради этой я бы отправился на край света вплавь. Она такая, такая...

В своем энтузиазме Моос не находил слов. Он сильно покраснел, глаза его метали молнии, и Альдо подумал, что недурно было бы устроить ему холодный душ, как это делается при тепловом ударе. Например, рассказать, что, когда он сам впервые повстречал прекрасную незнакомку, она называла себя Хилари Доусон, хотя полиция всей Европы знала эту виртуозную воровку международного класса под прозвищем Марго-Пирожок.

Не успев достаточно изучить характер хозяина таверны и не зная, как тот воспримет откровения такого сорта, Морозини посчитал более разумным оставить эту информацию при себе и спросил только:

– А вас не смущает, что она явилась сюда вместе с Риччи и приходится ему неизвестно кем? Быть может, она его любовница?

– Вы бредите? Такая девушка и с этим?! Вообразить подобное может только извращенный ум.

Тут он явно переборщил. Альдо перешел в наступление:

– Как выглядели погибшие невесты Риччи? Они были дурнушками?

– О нет! Но...

– Никаких «но»: этот человек достаточно богат, чтобы купить любую понравившуюся ему женщину.

– Только не эту! – возмущенно воскликнул Тед. – Я готов признать, что у него куча денег и этим он может прельстить многих, но женщина такого типа, с таким взглядом, с такой улыбкой никогда не отдастся подобному типу, пусть даже он купается в золоте. Она примет от него лишь знаки внимания и восхищения, не больше! Я готов руку положить в огонь!

Альдо хотел было сказать, что эдак можно запросто лишиться руки, но решил промолчать. Он знал, что Хилари – ведь ему она была известна именно под этим именем – умеет обольщать. Он помнил, какой вздор нес Адальбер в течение нескольких месяцев, однако этот американец бил все рекорды! Впрочем, кое-что все же нужно было сказать:

– Несмотря ни на что, вы правы, что привлекли мое внимание к этой теме! Бедняжка явно не знает, с каким подонком имеет дело! За ней нужно внимательно присматривать, чтобы вовремя прийти на помощь, если в том возникнет необходимость.

В это мгновение пикап подкатил к «Белой Лошади», и Тед врезал по тормозам с такой силой, что шины завизжали. Потом он с широкой улыбкой повернулся к своему пассажиру:

– Уверен, что сегодняшний день станет вехой в моей жизни, так что стоит отметить его белым камнем!

– Ну, раз вы так говорите! И что же вы намерены делать? Разжечь праздничный огонь?

Широкая лапа американца с грубоватой сердечностью хлопнула по аристократической спине гостя:

– Пока еще рановато! Посмотрим, что будет дальше. Я уже угощал вас старинным ромом, который гнали во времена работорговли? Ручаюсь, ничего подобного вы еще не пробовали!

Глава IX БЕГЛЕЦ

Миссис Адела Швоб действительно очень любила пирог с устрицами, ибо Тед, вернувшись с виллы «Оукс», куда лично доставил фирменный пирог, излучал удовлетворение всеми порами кожи. Он не только узнал имя своей красавицы, но и видел ее! И она с ним заговорила. И даже улыбнулась ему, когда Адела представила их друг другу со словами, что он не только представитель здешнего старого дворянства и хранитель кулинарных традиций острова, но также владелец дома, обладающего двойным преимуществом: это исторический памятник и одновременно место для общения, которых в наше время почти уже и не осталось. Она добавила даже, что в некотором смысле его можно назвать живой памятью Ньюпорта.

– Ее зовут Мэри Форсайт, – блаженно выдохнул влюбленный. – Она англичанка из прекрасной семьи, которую Швобы знают с давних пор, и приехала в Нью-Йорк, чтобы принять наконец их приглашение провести здесь сезон. Уверен, она станет здесь королевой. Вы не представляете, насколько она хороша! Мужчины начнут драться из-за нее...

– Если это будет кулачный бой, у вас есть все шансы, – раздраженно бросил Морозини, – однако со шпагой и пистолетом вы не смотритесь. А какую роль играет Риччи?

– Он? Да никакой! Просто Мэри и ее друзья приняли его приглашение, иными словами, он предоставил свою яхту с целью прокатить их.

– Как и вас тоже, кстати говоря! Слушайте, Тед Моос, чего вы намерены добиться? Брака? После того, как уложите наповал всех предполагаемых конкурентов?

– Почему бы и нет? – обиженно сказал хозяин таверны. – Разве для нее это плохая партия? Я богат и, хоть не принадлежу к высшему обществу, зато являюсь частью истории, говоря словами миссис Швоб. Разве не мы, потомки первых колонистов, представляем собой истинную знать Соединенных Штатов?

– Это не подлежит сомнению, – примирительно сказал Альдо. – Что ж, мне остается пожелать вам удачи, друг мой! Я искренне желаю, чтобы ваши желания осуществились.

Завершив ужин и оставив Теда предаваться мечтам, Альдо вышел пройтись, прежде чем вернуться в свою приятную спальню, окна которой выходили в сад с цветущими ломоносами и штокрозами. Ночь не только согнала с неба солнце, но и принесла мелкий, едва осязаемый, но упорный и монотонный дождь, похожий на те, что идут в Венеции ранней весной. И стало почти холодно. Это не смутило любителя одиноких прогулок: зайдя к себе за непромокаемым плащом, он спустился в гавань, где все лавки уже закрылись, а зеваки и отдыхающие разошлись по домам. Порт словно бы обрел свою суть, и редкие светящиеся вывески не могли соперничать с маленьким маяком, чей луч скользил по черным водам бухты.

Подняв воротник и засунув руки в карманы, похожий на любого припозднившегося моряка, он неторопливо подошел к «Медичи», уселся на тумбу для канатов и стал всматриваться в яхту, словно надеялся получить от нее ответ на свои вопросы, первый из которых звучал так: с какой целью приехала в Нью-порт Марго-Пирожок под невинным и внушающим доверие обличьем юной подруги старой четы торговцев железом? Для тех, кто ее знал, ответ был очевиден: с целью заняться привычным ремеслом и собрать щедрую жатву дорогих драгоценностей. Возможно, не у тех, кто дал ей пристанище, но уж наверняка в роскошных виллах по соседству, где уже готовятся к балам, празднествам и прочим развлечениям, в которых она, несомненно, будет принимать участие. Когда соберется пресловутое «общество четырехсот», она сумеет утолить свой ненасытный аппетит. Остается выяснить, кто намечается в жертву.

Ответ предстал перед ним в названии яхты «Медичи», однако Хилари – он не мог называть ее иначе! – несомненно, составила список тех, кто коллекционирует ценные украшения, а Риччи к их числу не принадлежал. Следовательно, у нее не было никаких причин проявить к нему особый интерес...

Внезапно в голову ему пришла мысль, которая заставила его улыбнуться: не может быть настоящего сезона без Асторов – хотя бы двух-трех членов клана! – и если прекрасная Алиса заявится сюда со своим новым песиком, будет забавно понаблюдать за Адальбером, который окажется между новой и старой пассией! А если Хилари вдобавок пронюхала о знаменитом ожерелье Тутанхамона, ситуация сложится уникальная!

Из раздумий Альдо вывел целый залп итальянских ругательств. За его спиной одетый в черное человек, лицо которого нельзя было разглядеть, вышел – или его выкинули? – из портовой таверны, где некогда охотно взбадривались любители спиртного, а теперь подавали только кофе, чай, молоко, лимонад и другие безалкогольные напитки. Впрочем, незнакомец именно на это и жаловался:

– Подлая страна! Ик! Нельзя даже... Ик! глотнуть чуточку... Ик!.. чтобы поднять тонус!

Судя по речам незнакомца, он уже успел глотнуть свою «чуточку» и желал продолжения. Подойдя к нему, Альдо увидел, что он размахивает пустой бутылкой и едва держится на ногах. Поскольку изрыгаемые им проклятия были итальянскими, Морозини успел схватить его за руку в тот момент, когда он едва не проломил себе череп о стену дома.

– Эй, полегче! Куда это вы так торопитесь?

При свете одного из редких уличных фонарей Альдо разглядел смуглое и довольно красивое лицо, мокрое не столько от дождя, сколько от слез.

– Пить! – проревел пьяница. – Пить! И ничего другого не желаю!

– Вы уже достаточно набрались, и, если будете так буянить, вас арестуют. Где вы живете?

– ...А тебе какое дело?! И не живу я больше нигде! Подняв голову, он уставился на Морозини мутным, но отнюдь не злобным взглядом:

– Ты кто? Ты сицилиец, как я? Нет! Ты не сицилиец. У тебя выговор резкий!

Было ясно, что даже в таком состоянии он сохранял остатки здравомыслия, подобно многим выпивохам, которые теряют разум лишь после чрезмерных возлияний.

– И все же я итальянец, – сказал Альдо, отказавшись в данном случае от своего излюбленного противопоставления. Его очень заинтересовал тот факт, что пьяница был сицилийцем, и он спросил: – Тебя как зовут?

– Агостино! И мне надо выпить, а потом слинять отсюда прежде, чем это произойдет!

– Что?

– Свадьба!.. Я этого больше видеть не хочу!

Словно от удара молнии в черном небе, в голове Альдо все мгновенно прояснилось, едва он услышал это не слишком распространенное имя, которое назвала ему в «Ритце» Жаклин Оже. Это был камердинер Риччи – тот, что помог ей бежать и дал немного денег. А теперь сам готовился дать деру? Решение было принято мгновенно:

– Идем со мной! – сказал он, схватив за руку сицилийца, который попытался вырваться, однако особого рвения не проявил, поскольку был ниже ростом и далеко не так силен, как сухощавый, но мускулистый Альдо.

– Я не хочу никуда идти! Я хочу выпить!

– Ты получишь выпивку!

– Куда ты меня тащишь?

– В таверну! Там ты найдешь все, что тебе нужно! Я буду тебя поддерживать, но ты старайся идти сам.

Последнее замечание было излишним. Если бы Агостино отказался, Альдо просто оглушил бы его ударом кулака и унес на своих плечах. Этот сицилиец оказался подлинным даром небес, и его следовало укрыть в надежном месте, пока не спохватятся другие подручные Риччи. Через несколько минут оба были в таверне, причем Морозини предварительно осмотрелся. К счастью, последние посетители сегодня не задержались из-за плохой погоды, и в зале практически никого не было. Тед также отсутствовал, но Альдо, решив, что тот удалился в свое укрытие, поволок туда своего драгоценного пьянчугу, постучался и вошел, не дожидаясь разрешения. Действительно, Тед с задумчивым видом сидел в кресле и курил. Он тут же вскочил, намереваясь высказать все, что об этом думает, но Альдо опередил его:

– Я принесу извинения позже! Этот парень надрался, как настоящий поляк, хотя сам он сицилиец! И рассказывает удивительные вещи!

Без особых церемоний Альдо свалил свою ношу на диван, отчего пьяница блаженно засопел, а затем спросил Теда:

– У вас не найдется для него чего-нибудь покрепче?

– Вы же сами сказали, что он мертвецки пьян! Разве ему не хватит?

– Совсем немного алкоголя, чтобы я сдержал слово. Потом можно будет влить в него побольше кофе!

Пока Тед наливал в стакан свое драгоценное виски, Альдо рассказал о вырвавшихся у Агостино словах, о его очевидном страхе и намерении бежать. При слове «свадьба» хозяин таверны изменился в лице:

– Это означает, что Риччи намерен жениться в третий раз?

– А вы как думаете? И еще... По вашему мнению, кого он поведет к алтарю?

Загорелое лицо Теда посерело, а в глазах отразился ужас:

– О нет! Это не может быть она!

– Боюсь, что может. Конечно, поселилась она не в Палаццо, но означает ли это, что у нее нет желания там жить? Англичанка никогда не осталась бы в доме своего жениха до свадьбы. Впрочем, то же самое относится и к представительницам других наций.

– Но ведь предыдущие невесты жили там!

– Ну и что? Этой девушке необходимо демонстрировать добропорядочность, поскольку она далеко не такая невинная простушка, какой вы ее вообразили. Она твердо решила выйти замуж за Риччи...

– Почему вы в этом уверены?

– Из-за цвета волос. От природы ваша Мэри Форсайт блондинка прекрасного скандинавского типа, с серебряным отливом...

– Так вы ее знаете?

– О да! Простите, что не сразу открыл вам это, но прежде у меня не было причин откровенничать с вами. Я никак не ожидал, что Марго-Пирожок остановит свой выбор на Риччи, ведь в ближайшие дни Ньюпорт заполонят богатеи, увешанные драгоценностями.

– Марго-Пирожок?!

– Да. Или Марго-воровка. Такое прозвище дали ей полицейские разных европейских стран, которым никак не удается схватить ее. Она попалась лишь в Палестине, три года назад, но сумела-таки улизнуть, уж не знаю каким образом. Добавлю, что специализируется она по преимуществу на старинных и исторических украшениях, так что это не какая-нибудь заурядная мошенница: она очень образованна, очень ловка и холодна как лед во всем, что касается ее ремесла. И не зная того, что известно нам обоим, я мог бы даже пожалеть Риччи, угодившего в ее сети: она способна обобрать его до нитки!

Несчастный Тед внезапно оказался посреди осколков своей разбитой мечты. Однако он с таким подозрением уставился на своего странного гостя, что тот невольно поежился.

– Как вы ухитрились все это разузнать? – медленно проговорил хозяин таверны. – Это ведь имеет мало общего с Войной за независимость, французским отрядом и всем прочим, о чем вы мне столь живописно рассказывали.

– Все верно, отрицать не буду. Хотя по материнской линии я действительно происхожу от одного из офицеров Рошанбо, действительно люблю рисовать акварели и даже писать маслом, но у меня нет ни времени, ни желания сочинять книжку о вашей революции.

Моос выпрямился во весь рост и сжал кулаки:

– Полагаю, вы обязаны сказать мне всю правду! – отчеканил он. – Кто вы такой?

– Альдо Морозини. Это истинная правда. Венецианец, что тоже правда. Однако профессия моя – эксперт по историческим украшениям. Почти как у Марго, но только я покупаю, а не ворую. Именно занимаясь поиском двух тысячелетних изумрудов в Иерусалиме, я повстречал женщину, которая именовала себя достопочтенной Хилари Доусон, специалистом по древней керамике и сотрудником Британского музея.

Спокойствие Альдо, небрежная элегантность, с которой он закурил очередную сигарету, казалось, произвели впечатление на американца. Однако сдаваться Тед не собирался:

– Чем вы докажете, что сейчас говорите правду?

– Я покажу вам свой паспорт, который вы тактично не попросили предъявить. Кроме того...

– Где вы, Тед Моос? – раздался женский голос из зала. – Покажитесь! Мне нужно с вами поговорить...

Хозяин таверны, двинувшись на зов, открыл дверь, и перед ним предстала обладательница характерного контральто, которое Альдо узнал сразу: Полина! Действительно, это была она – в белом костюме, соответствующем сезону, но никак не погоде сегодняшнего вечера!

– А, вот и вы! – вскричала она, увидев Теда, лицо которого вновь осветилось улыбкой:

– Мисс Полина? В такой час? Чем могу служить?

– Я выбралась сюда, как только смогла, мой славный Тед, ведь решение об отъезде было несколько неожиданным!

– Но сейчас вы одна?

– Пока да. Завтра днем яхта отправится за моим братом и невесткой, которая отказалась ехать, чтобы не нарушить традиций, опередив «Нурмахал». Вот чем объясняется мое появление ночью.

– Для меня это большое удовольствие. Вы будете ужинать?

– Нет, спасибо! Я пришла взглянуть, что вы сделали с моим другом Морозини?

– Он ваш друг?

– Вам следовало бы знать: ведь это я направила его к вам. А, вот и он!

Действительно, услышав свое имя, Альдо вышел из задней комнаты и поцеловал протянутую ему руку. Впрочем, эти нежности не уменьшили подозрений Теда Мооса.

– Я вижу, что вы на самом деле его знаете, и поэтому хочу спросить, кто же он такой? Художник, писатель, антиквар или еще кто-то? Возможно, детектив? Он проявляет интерес к...

Баронесса осуждающе подняла брови:

– К чему вам задаваться такими вопросами,если он здесь по моей рекомендации?

– Я не сказал ему об этом, дорогая Полина. Я подумал, что так будет проще сохранить инкогнито. Явившись сюда в известном вам обличье, я развил преступную деятельность, в чем и был уличен...

– Да, но теперь эти игры можно прекратить! Вы вновь станете самим собой, да я и приехала, собственно, с тем, чтобы забрать вас... Вы будете жить у нас!

– Об этом не может быть и речи! Я вам бесконечно признателен, но вы уже знаете о моем желании не привлекать к себе внимания...

– Лучше всего удается не привлекать к себе внимания в толпе! Среди людей, устремившихся сюда в поисках развлечений, найдется несколько человек, которые вас все равно узнают. Начиная с вашего друга-археолога и Алисы Астор... а они появятся очень скоро. Сверх того, Фил Андерсон наверняка посоветовал бы вам принять мое приглашение.

Внезапно самолюбивый Тед Моос обнаружил еще один повод для обиды:

– Лучше, чем у меня, нигде быть не может, и старина Фил это знает!

Было очевидно, что начинается диалог глухих, и баронесса решила положить этому конец. Она возвысила голос, заполнив все помещение своим великолепным звучным контральто:

– Давайте проясним все до конца, иначе других встреч не будет. Во-первых, отвечая на ваш вопрос, дорогой Тед, скажу, что ваш клиент – не просто мистер Морозини, а князь Альдо Морозини, и он, конечно, антиквар, но при этом всемирно известный эксперт по старинным драгоценностям. Во-вторых, он приехал сюда по делу, в суть которого не посвятил даже меня, но связано оно с личностью одиозной...

– Алоизий Ч. Риччи, знаю, – проворчал Тед. – С которым у него будто бы какие-то счеты...

Услышав имя хозяина, Агостино, сладко спавший на диване, свернувшись клубком, словно сытый кот, в испуге открыл глаза и сделал трогательную попытку подняться. Он едва ворочал языком, но кое-что можно было понять:

– Ри... Риччи!.. Еще одна свадьба!.. Бежать!.. Бежать!

– Спокойно, – приказал Альдо, вновь укладывая его на диван. – Мы с этим разберемся.

– Кто это? – спросила Полина.

– Агостино, слуга Риччи, которому, похоже, претит мысль о еще одной свадьбе. Я бы сказал даже, что подобная перспектива приводит его в ужас. Кстати говоря, его патрон только что прибыл сюда с супругами Швоб, кажется? Так?

– Так! – подтвердил Тед.

– Иными словами, я опоздала. Шеф Андерсон просил передать вам, Альдо, что тот, за кем вы охотитесь, собирается покинуть Нью-Йорк вместе с молодой англичанкой, на которой хочет жениться. Стало быть, он уже здесь... Тем хуже! Андерсон полагает, что невесте грозит большая опасность. Зная, что мы с вами друзья, он решил хоть чем-то помочь вам. Вот почему ему пришло в голову, что у меня вы будете в большей безопасности... по крайней мере, хоть кто-нибудь обеспокоится в случае вашего исчезновения.

– Значит, – жалобно произнес Тед, – он собирается жениться на ней?

– Ну да! – сказал Альдо. – Надо вам сказать, дорогая баронесса, что наш друг Тед безумно влюбился в женщину, которая величает себя Мэри Форсайт...

– Это не настоящее ее имя? – спросила Полина. – А ведь Фил Андерсон...

– Не в курсе того, что происходит на старом континенте, иначе он бы слышал о Марго по прозвищу Пирожок, неуловимой воровке, питающей слабость к алмазам.

– Это она?

– Именно! Я, увы, знаю ее с давних пор.

– В таком случае, – произнесла баронесса, – если ей, как вы считаете, угрожает опасность в случае этого замужества, имеется очень простой способ ее спасения: пусть ее арестуют!

– Без доказательств? И где – здесь?! И кто ее арестует – шериф, абсолютно преданный Риччи?

– О-ла-ла! Как все это сложно! Дорогой Тед, не найдется ли у вас капельки того эликсира, который вам привозят из Ньюфаундленда вместе с соленой треской? Нам нужно прочистить мозги!

На сей раз хозяин таверны проявил больше рвения, быстро наполнив стаканы для баронессы, Альдо и самого себя. Они выпили в молчании, как и подобало обращаться с напитком столь почтенного возраста.

– Как хорошо! – вздохнула Полина, поставив стакан на стол. – Уже поздно, и всем нам не мешало бы немного поспать. Сходите за своей зубной щеткой, Альдо, я забираю вас с собой! Кроме нее, вам ничего не нужно, поскольку все ваши вещи уже находятся в «Белмонт-Кастл».

– Как это? – изумился Морозини.

– Отель «Плаза» просто-напросто передал их мне.

– Но это же противоречит закону! Они не имели права!

– Возможно, но я из семьи Белмонтов, и у меня есть их акции. Кроме того, я ведь могла им и понравиться? – сказала она с победоносной улыбкой. – Ну, а теперь пойдемте!

– Мне очень жаль, Полина, но я остаюсь, – твердо произнес Альдо. – Разве что Тед сочтет меня нежелательным гостем?

– Конечно, нет! – проворчал тот. – Мы уже начали понимать друг друга, так что можем продолжить.

Мадам фон Этценберг открыла было рот, чтобы возразить, но Альдо опередил ее:

– Поймите же, баронесса, мне нужно сохранить полную свободу рук, а это невозможно в обществе вашего брата и невестки. Сверх того, мне нужно заняться этим человеком, – добавил он, показав на Агостино, снова заснувшего на диване.

– Что вы намерены делать с ним? – спросила Полина.

– Сначала отрезвить его, а потом задать несколько вопросов. И я помогу ему покинуть остров, поскольку он сам этого хочет, но его, видимо, уже ищут, так что задача будет непростой...

– Напротив, очень простой, – перебила Полина, протянув свой стакан Теду за небольшой добавкой. – Я уже говорила, что на рассвете наша яхта «Мандала» отправится в Нью-Йорк за остальными членами нашего племени. Она доставит его туда, но вот дальше...

– Он как-нибудь выкрутится сам, и его судьба уже не будет нас касаться. А вам большое спасибо, баронесса!

– Не за что! Тед, вы хорошо знаете капитана Блейка, который командует на «Мандале». Он возьмет вашего типа, не задавая вопросов. Но все-таки скажите, что это моя просьба. Впрочем, он всегда может позвонить мне. На этом я покидаю вас, господа. Очень хотелось бы остаться и узнать, что он расскажет. Наверняка это будет нечто захватывающее, но мне надо вернуться в гнездо. Баронесса, овдовевшая столь недавно, не имеет право всю ночь разгуливать неизвестно где. Слуги начнут судачить, и моему брату это не понравится.

Пока Альдо провожал Полину к ожидавшей ее перед таверной большой спортивной машине, за рулем которой была она сама, Тед отправился на кухню, где сварил очень крепкий кофе. Он захватил также пустое ведро, кувшин холодной воды и салфетки.

Трудное это оказалось дело: вливать чашку за чашкой черного, как чернила, напитка в горло человека, твердо намеренного спать клубочком на диване, и заставлять ходить, чтобы привести в чувство. На церковных часах пробило час ночи, когда Агостино, выблевав большую часть выпитого кофе в ведро, приступил к плотной закуске, которой настоятельно требовал его желудок. Альдо уселся напротив и стал намазывать хлеб маслом.

– Вы по-прежнему хотите покинуть остров? – спросил он, не обращая внимания на мрачный взгляд сицилийца.

– У меня нет выбора. Если меня найдут, я покойник!

– Разве слегка промочить горло такое большое преступление?

– Пить нам запрещено дважды: по закону, это само собой, главное же, по приказу патрона. Все равно каким способом, но я должен уехать как можно дальше отсюда...

– Мы посадим вас на яхту Белмонтов, которая доставит вас в Нью-Йорк.

– Правда?

На смуглом лице беглеца отразилось величайшее облегчение.

– Правда! Сумеете потом выкрутиться без нас?

– Надеюсь. Главное, убраться отсюда незамеченным, а это непросто.

– Мы сделаем так, чтобы это вышло. Кроме того, я дам вам немного денег.

Агостино уставился на своего собеседника, и во взгляде его вновь появилось тревожно-недоверчивое выражение:

– Почему вы мне помогаете? Кто вы?

– Это неважно. Я помогаю вам потому, что вы пытались помочь Жаклин Оже.

– Вы с ней знакомы?

– Был знаком. Очень короткое время, признаю. Просто пообедал с ней, слегка приободрил, а потом ее убили почти у меня на глазах.

– Она умерла? О нет!

– А вы этого не знали?

– образом я мог бы узнать? На следующий день после ее побега я вместе с патроном сел на «Левиафан». Вы говорите, ее убили?

– Не так, как других. Ее сбила машина, но она тем не менее мертва. И похоронена: я отвез ее тело во Францию. И теперь хочу кое-что выяснить...

Агостино смахнул рукавом предательскую слезу и засопел, чтобы не разрыдаться:

– Что вы от меня хотите? Я знаю не так много, как вы можете подумать.

– Об этом я буду судить сам. Вы были – и являетесь сейчас – камердинером Риччи?

– Да.

– Следовательно, вы с ним практически не расставались. Как долго вы находитесь у него в услужении?

– Больше десяти лет. Поначалу мне не на что было жаловаться, потому что платил он щедро и я сумел скопить деньжат, которые спрятаны в надежном месте.

– Иными словами, вы присутствовали на двух свадьбах с одинаковой концовкой: вечером он объявлял, что вынужден уехать, что позволяло избежать обвинения в убийствах, происходивших после его отъезда. Вы сопровождали его?

– Да, и я мог не кривя душой отвечать полиции, что он действительно находился в том месте, о котором говорит. Впрочем, для подтверждения своего алиби он не нуждался в моем свидетельстве: то же самое заявляли многие люди – железнодорожники, служащие отелей, солидные бизнесмены, с которыми он встречался.

– И тем не менее вы знаете, что убийца именно он. Значит, он просто отдавал приказ убить?

– Нет.

– Как это – нет? – вмешался Тед Моос, с неослабным вниманием слушавший разговор.

Агостино поочередно взглянул на двух склонившихся к нему мужчин, и в искренности его взгляда нельзя было усомниться.

– Я знаю, в это трудно поверить, однако могу только повторить: он не убивает и не дает приказа убить. Он женится и уезжает до наступления брачной ночи...

– Согласитесь, подобное трудно представить! – сказал Альдо. – Вы же не станете уверять нас, будто верите в виновность этого несчастного Питера Баскомба?

– Конечно, нет. Я уверен, что он никогда и близко не подходил к обеим жертвам, да и возможности такой у него не было.

– Если вы в этом уверены, почему не сказали об этом на суде? – проворчал Тед.

Экс-камердинер невесело рассмеялся:

– Вы полагаете, что мне позволили бы выступить с обвинением против патрона? После этого я бы недолго прожил. Таков закон омерта. Закон молчания, которому подчиняется вся мафия.

– А Риччи, полагаю, мафиозо высокого ранга, тогда как ваше место в иерархии куда ниже. Но тогда зачем же вы ударились в бега? Не лучше ли было сидеть тихо и ни на что не обращать внимания?

Тут Агостино вдруг стал рыдать, бормоча какие-то невразумительные слова, среди которых можно было разобрать только имя Божие. Дав ему выплакаться, Морозини схватил его за плечи и встряхнул так сильно, что слезы высохли у него на щеках:

– Боишься Господа всемогущего, а? Страшного суда и вечного адского пламени? Вот что тебя терзает!

На искаженное лицо Агостино было жалко смотреть.

– Да! – выкрикнул он. – Мне уже сорок лет, и я хочу жить в ладу со своей душой. Помогая Жаклин бежать, я надеялся предотвратить новое преступление, новое убийство, предотвратить надолго, потому что она была очень похожа на двух первых жертв. И вот появляется еще одна...

– Ты имеешь в виду Мэри Форсайт? Но она же ничем не напоминает Жаклин?

– Отчасти напоминает. Волосы, глаза, овал лица...

Он не ошибся, ведь именно по этой причине Альдо на мгновение заколебался и не сразу узнал Хилари. По причине, известной только ей, она добилась некоторого сходства с портретом Бьянки Капелло. И от этого тайна стала еще более непостижимой.

– Где он с ней познакомился? У Швобов?

– Нет. Швобы, преданные ему по-собачьи, сам не знаю почему, охотно согласились выдать ее за свою кузину. На самом деле он встретил ее на пароходе, и это был удар молнии. Надо признать, она сделала все, чтобы этого добиться. Очень волевая девушка: она знает, чего хочет, и я сразу понял, что ей нужен он. Для меня это загадка. Если не считать денег, в нем нет ничего привлекательного...

– Этого более чем достаточно. Для такой женщины, как она, усыпанный золотом мужчина намного красивее Аполлона Бельведерского!

– Это ее дело! Что бы ни случилось, он женится на ней, а я не вынесу еще одной драмы.

– Чем это тебе грозит? Тебя же не будет здесь, когда она умрет, ты окажешься в Сан-Франциско, в Мехико или на Северном полюсе. Ведь Риччи уедет до-того, как ее умертвят?

Агостино стала бить дрожь: он попросил еще одну чашку кофе и залпом осушил ее.

– Возможно, но я уже видел два трупа, а потом мне снились кошмары. Сил у меня больше нет! Я предпочитаю смыться отсюда. Вы и вправду отведете меня на яхту?

Он попытался встать, однако Морозини удержал его:

– Не спеши так! Мы еще не договорили! Ты утверждаешь, что Риччи сам не убивает, что сомнению не подлежит, и вместе с тем не отдает приказа убить? Кто же тогда это делает?

– Об этом я ничего не знаю! Клянусь спасением души, мне это неизвестно!

– Это невозможно, – взорвался Тед, явно потерявший терпение. – И меня это не устраивает! Парень, либо ты нам все расскажешь, либо я тебя выкину отсюда, и тогда спасай свою шкуру, как хочешь.

– Полностью согласен, – сказал Морозини. – Вернемся к брачной ночи! Когда праздничные торжества завершаются, молодую супругу провожают в спальню, как некогда поступали с принцессами. Супруг должен войти, лишь когда она уже лежит в постели. Однако, вместо того чтобы насладиться своим счастьем, он садится на пароход, поезд и бог знает что еще. Если я правильно понял, никто больше не видит молодую жену, пока ее изувеченный труп не находят где-нибудь в скалах, на солидном расстоянии от дворца и только три-четыре дня спустя. Итак, исчезает она именно из этой комнаты. И, скорее всего, через окно. Но полиция, которую все же нельзя обвинять в полном идиотизме, не обнаружила никаких следов на стене – а без веревки из простыни остается только прыжок с большой высоты! – ив парке. Как все это объяснить? Если ты считаешь Риччи невиновным, значит, тебе известно что-то еще.

– И ты нам скажешь это прямо сейчас, иначе, клянусь, ты с этого острова не выберешься никогда...

У Агостино не осталось выбора. Его буквально трясло от ужаса, но боялся он не этих двух людей, которые задавали ему вопросы. Он переводил испуганный взгляд с одного на другого, стараясь определить, в ком найдет больше сочувствия, однако на лицах обоих видел только напряженное внимание и решимость. В полном отчаянии он сглотнул слюну, перевел дух и еле слышно произнес:

– Я могу рассказать лишь то, что знаю... В Палаццо на первом этаже есть комната, куда никто не имеет права входить и которая постоянно заперта на ключ. Именно она располагается под апартаментами для молодоженов, и их открывают только в день свадебных торжеств.

– Это не спальня самого Риччи?

– Нет. Его спальня находится в другом крыле дворца. Она довольно просто обставлена, тогда как эта комната отличается невероятной роскошью: вся в золоте и парче, достойной королевы.

– Если апартаменты открывают только в канун свадьбы, там должна трудиться целая армия уборщиков, – саркастически заметил хозяин таверны.

– Нет. Никто и никогда там не убирается, но содержат ее в превосходном состоянии.

– Кто же этим занимается? Привидение, что ли? – насмешливо улыбнулся Альдо.

– Те, кого никто не видит. Известно лишь, что они существуют. Это хранители Святого Святых.

– Что это еще за штука? – спросил Тед. – Часовня, где поклоняются уж не знаю какому демону? Или античному божеству?

– Молоху, жаждущему крови? – добавил Альдо.

– Я не знаю и никогда не пытался узнать. Тех, кто пытался, больше нет на свете, так что рассказать они ничего не могут. И умерли они такой смертью, что ни у кого больше не возникает желания выведать хоть что-нибудь. Могу лишь сказать, что патрон иногда проводит там ночь и, когда утром выходит, кипит идеями и планами, отдает множество приказов, словом, развивает бурную деятельность. Но порой он выглядит мрачным и подавленным, словно наказанный мальчишка.

– Ты намекаешь, что истинный глава организации не он? Что мозг ее скрывается в стенах Палаццо?

Агостино понурился и развел руками в знак своего бессилия:

– Я могу сказать лишь то, что знаю, а я знаю немного... если не считать того, что настоящий патрон вовсе не Риччи. Всех слуг отбирали из самых послушных, самых надежных, самых решительных людей... таким был и я, но больше служить не хочу. И не хочу искать разгадку тайны, потому что боюсь. Я жить хочу, неужели вы не понимаете? Хочу бежать как можно дальше из этого ада, пока не поздно. Сжальтесь надо мной, помогите мне! Я не хочу сойти с ума, а это случится, если я вновь увижу, как молодая и красивая женщина переступит порог своих апартаментов после свадьбы.

– Еще один вопрос! – произнес Морозини. – Ты говорил о хранителях Святого Святых. Значит, есть слуги, которые живут отдельно и не вступают в контакт с такими, как ты?

– Да, и мы никогда их не видели. Они жрецы сокрытого бога...

– Все священнослужители, обитающие во вселенной, состоят из плоти и крови. Эти представляют собой исключение? Они чистые духи? И ничем не питаются?

– Для этого в Палаццо есть специальные повара. Кухни располагаются в подвальном помещении, и блюда ставят в особый подъемник – не тот, что обслуживает гостиные...

Наступило молчание. Каждый из трех собеседников мысленно взвешивал и оценивал сказанное. Альдо расправил плечи и взглянул на часы. Время летело быстро, и, чтобы посадить несчастного на «Мандалу», нужно было выходить немедленно. Но один вопрос он все же задал:

– Только ли из-за этой кошмарной тайны вы решили спасти Жаклин Оже или есть здесь что-то еще?

– Вы хотите узнать, любил ли я ее? У меня нет причин скрывать это: да, я любил ее и проклинал себя за то, что не бежал вместе с ней, но она, возможно, не поверила бы мне, если бы я признался ей в этом. И потом, я подумал, что при удаче смогу немного задержать розыски и у нее появится шанс.

– Хорошо! Если вы не против, Тед, мы могли бы уже двинуться в путь. Держите, – добавил он, достав из бумажника несколько банкнот и протянув их Агостино, который взял деньги со слезами на глазах.

– Вы спасли мне жизнь, сэр, и я верю, что Господь вознаградит вас. Знайте, я никогда никого не убивал, кроме как на войне...

– Я надеялся на это. Теперь я в этом уверен!

Когда они вышли из таверны, наступил самый темный час ночи, предшествующий рассвету. Дождь, прекратившийся на какое-то время, стал поливать еще сильнее из-за холодного северного ветра, пригнавшего облака.

– Очень скверно начинается сезон! – сказал Тед Мо-ос. – Обычно в это время погода стоит скорее жаркая.

– Вы опасаетесь, что пострадает светская жизнь?

– Да нет. Будут немного иначе устраивать приемы. В садах натянут тенты, и шампанское все равно будет литься рекой...

– Шампанское? А как же сухой закон?

– Вы же не думаете, будто элита нью-йоркского общества начнет проповедовать воздержание и услаждать себя лимонадом? У нас говорят даже, что налажена прямая линия по доставке виски из Канады. Полиция хорошо знает, с какой стороны намазывать масло на хлеб. Да и закрывать глаза ей придется всего полтора месяца...

Препоручив Агостино капитану яхты, мужчины вернулись домой: Тед в таверну, Альдо в спальню, под окнами которой цвели штокрозы. На прощание Тед сказал:

– Не знаю, как вам, а мне надо поспать два-три часа, чтобы в голове все прояснилось. Ну и история! Вы в это верите?

Перед ними покачивались на прохладном утреннем ветру мачты свежеокрашенных парусников. Элегантные окна и двери в домах на набережных были увиты плющом, и первые фуксии уже раскрывали бутоны в розоватой дымке занимающегося дня. Несмотря на серое небо и порывы ветра, картина создавалась приятная, полная старинного очарования, с которым ничего не могла поделать агрессивно-красная бензоколонка. Альдо, запахнувшись в непромокаемый плащ, зябко передернул плечами:

– Трудно поверить, когда вокруг все так красиво, верно? Однако я убежден, что этот парень сказал правду, даже если нам она кажется нелепой. Любой свет скрывает тени, а змеи порой ползают среди роз.

– Сейчас слишком уж рано для поэзии, – проворчал Тед. – Пойдемте спать! Вам это необходимо так же, как мне!

Подобно театральному занавесу, который поднимается под удары жезлом, прибытие «Нурмахала» взорвало тишину и относительное спокойствие, царившие на острове. Следом появились другие яхты, а доставленные паромами спортивные автомобили, кабриолеты и лимузины – все как один отвечавшие последнему писку моды – разъезжались по имениям, урча моторами и вздымая пыль, которая вскоре превратилась в грязь. Впрочем, вскоре показалось красное солнце, предвестник ветра, благоприятного для гонок на воде, чему страшно обрадовались участники регаты, собравшиеся на террасе Яхт-клуба, где на ветру трепетали вымпелы и флажки. Одновременно зазвучала духовая и джазовая музыка, возвестившая, что сезон в Ньюпорте начался и с развлечениями следует поспешить, так как шесть недель пролетят быстро.

Альдо, которому быстро наскучила суматоха, решил сделать новую попытку поговорить с Бетти Баскомб. Эта женщина, так часто бродившая в окрестностях Палаццо и имевшая столь вескую причину для ненависти к его владельцу, должна была знать о нем гораздо больше, чем другие обитатели острова. Поскольку Теда сегодня невозможно было найти, Альдо подумал, что можно обойтись и без рекомендации, оседлал свой велосипед и двинулся в путь, стараясь держаться подальше от Бельвью-авеню и других слишком многолюдных мест. Благодаря Теду и карте, пришпиленной к двери таверны, он достаточно изучил конфигурацию острова и не боялся заблудиться.

На сей раз Бетти оказалась дома. Сидя на одной из ступенек деревянной лестницы, ведущей в дом, и обняв руками согнутые колени, она всматривалась в океан и, погруженная в раздумья, не увидела, как он подъехал, однако повернула голову на скрип тормозов. Опасаясь, что она сбежит или запрется у себя, Альдо заговорил сразу, еще не успев прислонить велосипед к стволу сосны:

– Миссис Баскомб, окажите мне милость и позвольте поговорить с вами! Я недавно побывал здесь с Тедом Моосом, у которого снимаю комнату, но вы были в море.

– Поговорить о чем?

– О человеке, который принес вам столько зла. Случай предоставил мне возможность выяснить кое-какие подробности, которые могли бы вас заинтересовать.

– Если вы пришли с известием о смерти Риччи, добро пожаловать. Если нет, ступайте своей дорогой!

– Моя дорога уже давно пересеклась с вашей и сейчас привела меня прямо к вам. Нам нужно поговорить. Это очень важно.

Она пожала плечами, но подвинулась, освободив ему место рядом с собой и знаком пригласив сесть. Одновременно она стала рыться в карманах своей бесформенной кофты, извлекла оттуда пачку сигарет, сунула одну из них в рот и собралась прикурить, но Альдо опередил ее, и пламя его зажигалки вспыхнуло у края тонкой трубочки, набитой табаком. Зажигалка была золотой, и Бетти подняла брови:

– Красивая штучка! Похоже, художники нынче не бедствуют? – спросила она с легким презрением.

– Я уже говорил вам, что я также... и прежде всего антиквар. Добавлю: специальность моя – драгоценные камни с историческим прошлым!

– Ага, понятно! Именно поэтому вы и хотели тогда пробраться к нему. Вы хотели их увидеть?

– Перестаньте считать меня вором. Если я чего-то хочу, плачу полновесной монетой! Что касается Риччи, меня привлекают не сокровища его, а он сам: он убил одного из близких мне людей почти на моих глазах. Молодую женщину, которую намеревался привезти сюда, чтобы жениться на ней, но она сбежала от него, и на следующий день ее сбила машина в центре Лондона. Однако я приехал, чтобы рассказать вам о другом: на рассвете мы с Тедом отправили в Нью-Йорк на яхте камердинера Риччи, охваченного паникой при мысли, что готовится новая свадьба.

Бетти вздрогнула. На сей раз в ее панцире появилась трещинка.

– Он собирается взять в жены еще одну? Должно быть, он спятил, ведь моего бедного Питера уже нет... на кого же он свалит свое преступление?

– Спятил, не спорю, однако не может сопротивляться более мощной воле, полностью покорившей его. Послушайте лучше, что мы с Тедом узнали сегодня ночью!

Она слушала безмолвно, без единого слова или восклицания, но когда Альдо завершил рассказ, обхватила голову руками, запустив пальцы в свои короткие седые волосы и закрыв ладонями лицо. Альдо не стал нарушать молчания и спокойно ждал, пока она заговорит. Наконец она опустила руки, вновь обняв колени.

– Вы сказали, что Тед тоже знает эту историю?

– Мы выслушали ее вместе.

– И что вы об этом думаете?

– Честно говоря, проводив Агостино на яхту, мы сами не знали, что подумать. Это кажется просто безумным, но у него не было никаких причин выдумывать столь нелепую историю с целью уменьшить вину – в любом случае, тяжкую! – человека, которого он боится до такой степени, что ставит на карту жизнь, лишь бы навсегда расстаться с ним. А вы поделитесь со мной своим мнением?

– Я полагаю, что он прав. В этом проклятом дворце есть какая-то тайна. Это могло бы объяснить постоянное присутствие людей, которые никуда не отлучаются, даже когда самого Риччи нет. Для охраны дворца хватило бы трех-четырех человек, а их там, говорят, множество. Они стерегут что-то другое. Я очень часто наблюдала за Палаццо и потому не сомневаюсь в словах вашего Агостино.

– Но в таком случае кто это, как вы полагаете? Безумец?

– Безумец, который держит Риччи стальной хваткой и требует от него беспрекословного подчинения? Я бы сказала, что это скорее мозг организации... Быть может, главарь всей американской мафии?

– Чтобы совершать такие преступления, нужен извращенный ум, а я плохо представляю этого грубого, циничного и бессовестного человека, владыку настоящей финансовой империи, в подчинении у безумца...

Бетти Баскомб поднялась, машинально отряхнув юбку, и со скрещенными на груди руками встала перед Морозини:

– Короче говоря, чего вы хотите добиться?

– Сначала мне нужно найти исторические драгоценности, которыми он завладел дважды, убив ради этого двух женщин. Затем сделать все, что в моих силах, чтобы отомстить за убийство еще одной женщины...

– Вы один в мире, у вас нет семьи?

– Есть. Я женат и счастлив. У меня дети...

– Тогда я повторю вам то, что уже сказала при первой нашей встрече: уезжайте отсюда! То, что здесь происходит, вас не касается, и вы погубите себя без всякой пользы. Разве что у вас много союзников...

– Никого, кроме Теда и вас, на что я очень надеюсь.

– Иными словами, никого за вами нет. Это моя собственная война, и я могу потерять в ней лишь свою жизнь, которая нужна мне только для мести. Что касается Теда, он крепко стоит ногами на земле, и я буду сильно удивлена, если он влезет в авантюру, где может все потерять... особенно после того, как услышал рассказ этого Агостино. До вашего приезда он был вполне доволен своей судьбой. Не заблуждайтесь: вы один, и никто вам не поможет! Прощайте...

Бетти легким шагом поднялась в дом и тщательно закрыла за собой дверь. Альдо услышал, как она опустила засов. Несколько грубоватый намек на то, что разговор окончен и продолжения не будет.

Он медленно подошел к своему велосипеду, оседлал его, но затем на мгновение застыл, привалившись плечом к стволу сосны и разочарованно всматриваясь в безмолвный дом. Он надеялся на эту женщину и по-дурацки воображал, будто она примет с распростертыми объятиями неожиданного союзника, искренне желающего вступить в схватку вместе с ней, однако ничего у него не вышло. Хотя схватка ей предстояла неравная – глиняный горшок против железного! – она хотела сражаться одна. Да и не скрывала этого: ведь ему было сказано, что это ее собственная война – безжалостная вендетта, за которую она была готова заплатить жизнью.

Заключив, что больше здесь делать нечего, Альдо вернулся в таверну «Белая Лошадь». Тед за стойкой протирал старинные пивные кружки и поднимал их на свет, чтобы проверить блеск. Гостя он встретил гримасой, которую при желании можно было принять за улыбку.

– Хорошо спалось? Завтракать будете?

– Я уже давно позавтракал и даже успел нанести визит миссис Баскомб, но вот кофе выпью с большой охотой!

За исключением многочисленных итальянских эмигрантов, Тед Моос, возможно, был единственным американцем, способным сварить приличный кофе, и Альдо старался почаще использовать это приятное обстоятельство. Тед сразу приступил к делу, но даже спина его выражала неодобрение, хотя ни единого осуждающего слова он не произнес. Лишь поставив перед Морозини чашку с обжигающим напитком, он спросил:

– Удалось вам вытянуть что-либо из нее?

– Ничего, кроме решительного отказа принять мою помощь.

– Вы рассказали ей историю, которую мы узнали прошлой ночью?

– Естественно. Она заметила только, что это многое объясняет. И ничего больше.

– Вот как? Только это и сказала?

– Это ее собственные слова. Вас это удивляет?

– Да, немного удивляет!

Тед налил кофе в свою чашку и поставил локти на полированную стойку бара, чтобы лучше видеть лицо Альдо:

– Я так и не сумел заснуть, когда мы вернулись. Зато я всю ночь размышлял. Знаете, мы с вами влезли в дело, которое нас не касается.

– Серийные убийства и казнь невиновного касаются любого человека, достойного называться таковым, – жестко произнес Морозини. – Неужели вы решили отступиться?

– А что еще можно сделать? Вы учли соотношение сил? Если то, что рассказал нам Агостино, правда, Палаццо служит убежищем главному крестному отцу мафии, которая, как известно, обладает большей властью, чем президент Гувер, и имеет филиалы по всей стране! Да стоит только пальцем пошевелить против нее, мигом окажешься с петлей на шее или с ножом между лопаток. И это еще в лучшем случае – о худшем лучше даже не задумываться.

– А если это неправда? Ведь вы, похоже, сомневаетесь?

– У Риччи все равно есть грозная армия, тогда как мы не дождемся никакой помощи от шерифа Морриса, разве что он засадит нас в кутузку, ведь никаких доказательств мы предъявить не в состоянии! А я должен продолжать традицию предков и заниматься таверной, которая мне дороже жизни.

Выслушивать все это дальше не имело смысла. Бетти Баскомб была совершенно права: Тед отнюдь не жаждал принимать участие в деле, где ничего не выигрывал, но потерять мог все. Кофе, казавшийся Альдо таким вкусным еще мгновение назад, вдруг обрел горький вкус одиночества, который отбил у него охоту просить добавки. Между тем Тед продолжал:

– Вдобавок предпринимать какие-либо действия во время сезона – это чистое безумие. У меня будет забот сверх головы, да и у вас, полагаю, тоже! Если хотите последовать доброму совету, примите приглашение баронессы и войдите в высшее общество, к которому и так принадлежите...

– Я приехал сюда не танцевать или играть в теннис, – жестко отрезал Альдо.

– Я знаю, но если вы будете вращаться в этих кругах, сможете и с Риччи познакомиться, ведь он часто здесь бывает. Быть может, вам удастся уговорить его продать драгоценности, которые вы ищете?

Только этого еще не хватало! С трудом сдерживая неприязнь, Альдо бросил:

– Благодарю вас за советы, но к таким средствам я никогда не прибегал, ибо они противоречат моим принципам. Я не намерен платить бешеные деньги за украшение, покрытое кровью по крайней мере двух женщин и попавшее в руки бандита в результате омерзительного грабежа! А теперь извините меня, дорогой Тед, но мне надо собрать вещи! Пожалуйста, приготовьте счет!

– Вы уезжаете?

– Да! Ведь вы именно этого хотите, не так ли?

– Вы действительно уезжаете?

– А вот это уже не ваше дело! Прошу вас дать мне счет! Собственно, Альдо еще ничего не решил: противно было спасаться бегством от врага и еще больше – просить приюта у Полины, после того как он отказался от ее гостеприимства. Конечно, ему рекомендовали один из здешних отелей, но сейчас все гостиницы наверняка были забиты туристами. Да и баронесса могла не на шутку обидеться. Но, с другой стороны, ему стала надоедать эта история, где все едва приоткрывшиеся двери с каким-то злокозненным удовольствием захлопывались у него перед носом.

Он отправился в свой флигель и начал складывать вещи, когда под окнами внезапно появилась серая машина Полины, из которой тут же выскочила сама баронесса.

– На сей раз, – заявила она, величественно отбросив все светские условности, – я вас увожу. И пожалуйста, не спорьте! Хватит вам играть в анонимных туристов, настала пора вновь облачиться в броню. Я помогу вам собраться...

Всегда одетая с иголочки, она на сей раз предстала в неожиданном виде: в плиссированной юбке, белом свитере и теннисных туфлях. Эластичная повязка на голове с трудом удерживала ее густые взлохмаченные волосы.

– Ив чем же причина этого похищения?

– Не будьте фатом! Гораздо более интересные вещи происходят в шикарном квартале, чем в таверне Теда Мооса.

– Какие, например?

– Я вам скажу позднее! А пока нам нужно кое-что сделать и поторопиться, если мы хотим все успеть: и устроить вас на новом месте, и одеться должным образом для выхода к столу!

Не дожидаясь согласия Альдо, Полина устремилась в комнату, водрузила на середину комнаты большой чемодан, сумку для обуви, саквояж для предметов туалета и начала укладывать все, что попадалось ей под руку, тогда как Альдо, полностью смирившись и одновременно сгорая от любопытства, занялся материалами для живописи, которыми почти не воспользовался.

Через несколько минут все было уложено, комната обрела первозданный вид, а Морозини оказался в «Паккарде», который тут же стремительно рванул вперед, отчего пустилась в бегство зазевавшаяся кошка, а проходивший мимо пастор застыл перед входом в музей. Крепко вцепившись в руль, нахмурив брови и поджав губы, Полина смотрела только на дорогу и вела машину на полной скорости, как если бы от этого зависела ее жизнь. Лишь вырулив на красивую песчаную аллею, огибавшую громадную идеально ровную лужайку перед виллой «Белмонт-Кастл», она расслабилась и сбавила ход, чтобы не въехать в группу из трех сикомор, отбрасывающих тень на гостиную в саду. Мгновение спустя она остановила автомобиль перед воротами виллы, представлявшей собой довольно хорошую копию замка Мезон-Лаффит.

– Уф! Спасены! – выдохнула она, с удовлетворением взглянув на своего пассажира. – Вы теперь у нас, и вам больше нечего опасаться!

– Опасаться чего? Спасены от кого? Ваши речи отдают беллетристикой, дорогая Полина! Это чистейшей воды хитроумные метафоры, абсолютно недоступные моему пониманию.

К автомобилю подбежали слуги: один из них придержал дверцу, уже открытую Альдо, другие занялись багажом, а величественный дворецкий склонился перед ним и предложил пройти в вестибюль, который, к полному его изумлению, был украшен во французском стиле: четыре орла с распростертыми крыльями по углам и четыре античных бюста, между которыми располагались большие картины с итальянскими пейзажами. Если бы издалека не доносились суховатые звуки банджо, наигрывающего модную мелодию, Альдо мог бы подумать, что сейчас к нему выйдет Людовик XIII, кардинал Ришелье или д'Артаньян, однако появился – бегом – человек в купальном костюме, закутанный в большое махровое полотенце, посиневший и стучавший зубами от холода. Издав гнусавое приветствие и чихнув, он устремился к лестнице.

– Мой брат Джон-Огастес! – представила Полина. – Когда он здесь, то половину времени проводит в воде, независимо от температуры воздуха. И, поскольку сильной жары пока не предвидится, он рискует оказаться в постели с бронхитом. Идемте, я покажу вам вашу комнату.

Спальня оказалась именно такой, какую и следовало ожидать в подобном доме: большая, с коврами на стенах и кроватью с колоннами, флорентийским секретером и двумя креслами с высокой спинкой, которые несли вахту перед громадным камином, где были уложены желтые полешки из дрока. Английское окно выходило на балкон с перилами, откуда открывался вид на сады – ничуть не походившие на творение Ленонтра[104] с его цветниками и клумбами – и на соседнее имение с роскошным замком также во французском стиле, но только шестнадцатого века.

Там царила какая-то суматоха, сновали люди в форме и стояли две полицейские машины.

Машинально взглянув в окно, Альдо, естественно, осведомился, что происходит.

– Это «Болье», – сказала Полина, также подойдя к окну, – имение Авы Астор, которое она оставила детям, чтобы сохранить за собой «Бичвуд» на другой стороне. Наша подруга Алиса прибыла вчера на яхте своего брата и в обществе вашего бывшего лучшего друга, а также Ивановых, которых вы, вероятно, помните.

– Помимо того, что у меня превосходная память, плавание наше завершилось совсем недавно, баронесса. Но почему там оказалась полиция? Надеюсь, – добавил он, почувствовав, как у него внезапно сжалось сердце, – ничего серьезного не случилось?

– Ну, не до такой степени, однако для Алисы это настоящая катастрофа: у нее украли ожерелье Тутанхамона.

– Опять? Когда все мы были в Лондоне, оно тоже пропало, но Гордон Уоррен сумел найти его. Собственно, для спасения своего бесценного сокровища она и отправилась в Соединенные Штаты.

– Что ж, в намерениях своих она преуспела, однако вам известно далеко не все. Ожерелье обнаружили в вещах вашего бывшего лучшего друга, и час назад шериф Дэн Моррис, который, между прочим, терпеть не может французов, с величайшим наслаждением арестовал его. Он едва не разрыдался от привалившего ему счастья...

Глава X «МЫ, БЕЛМОНТЫ...»

Альдо мало интересовали личные пристрастия шерифа, которого он, получив предостережение Фила Андерсона, заранее возненавидел. А вот судьба Адальбера, угодившего в столь неприятную историю, взволновала его донельзя.

– Могу я узнать, каким образом все это произошло? – осведомился он.

Полина разбирала вещи, сложенные весьма поспешно, и укладывала их в гардеробной, при виде которой позеленел бы от зависти любой английский король. Содержимое двух больших чемоданов уже перекочевало на полки. Продолжая копаться в шкафу, она ответила:

– Очень просто! Вчера вечером Алиса надела свое египетское ожерелье, чтобы провести очередной сеанс вдохновенного пророчества, ставший ее специализацией. Когда все завершилось, она ощутила легкую усталость и оставила украшение на туалетном столике, а проснувшись утром, не нашла его. Естественно, была поднята боевая тревога, дом перевернули вверх дном, а потом Кэролайн Иванова вспомнила, что видела на рассвете археолога, который крадучись выходил из спальни Алисы. Так она сказала. У него провели обыск и обнаружили искомый объект.

– Это не выдерживает никакой критики!

– Что вы говорите? – крикнула Полина, которая так глубоко залезла в шкаф, что не слышала уже ничего.

– Я говорю, что это не выдерживает никакой критики! – прокричал Альдо. – И, во имя любви к небу, оставьте мои вещи в покое! Я достаточно большой мальчик, чтобы разложить их самостоятельно.

В следующее мгновение баронесса вылезла из шкафа, держа в руках «браунинг», отливающий синевой в солнечных лучах.

– Что мне делать с этим? Вы всегда путешествуете с оружием?

– А вы нет? – парировал Альдо, завладев револьвером и тут же сунув его в задний карман брюк. – Помнится, именно у вас в руках я видел очень занятную тросточку!

– Эта штука гораздо хуже.

– Вас это пугает? Позвольте вам не поверить. Впрочем, вы имеете право знать, что при моей профессии жизнь свою приходится защищать гораздо чаще, чем вы думаете. А теперь вернемся к Адальберу. Где он?

– Где он может быть? В офисе шерифа, под стражей!

– Тогда прошу вас проводить меня туда: я не знаю, где это.

– Проводить вас туда? Да вы просто бредите, друг мой.

Как вы полагаете, почему я примчалась забрать вас из вашей таверны? Потому что не хотела, чтобы за вами пришли и прихватили с собой, как невинную маргаритку! Здесь вам опасаться нечего: все – включая меня! – подтвердят, что вы гостите у нас уже... уже...

– Уже четверть часа! Как вы думаете, что скажет Тед Мо-ос, когда его начнут расспрашивать? Или вызовут на официальный допрос? Извольте также объяснить, отчего меня считают сообщником по так называемой краже, которая явно была подстроена! Я спокойно сидел в своей таверне...

– ... вы спокойно поджидали своего сообщника с добычей, чтобы затем без промедления отправиться в Нью-Йорк на первом же пароме!

На какую-то секунду Альдо онемел от изумления, быстро сменившегося яростью. Он, в свою очередь, ринулся в гардеробную, достал чемодан и принялся укладывать вещи, но тут Полина встала между ним и шкафом, который первым подвергся разорению:

– Послушайте, прекратите это! Что на вас нашло?

– На меня нашло то, что, если вы так думаете обо мне, я ни секунды не останусь у вас, вернее, у вашего брата, который совершенно не обязан укрывать в своем доме скупщика краденого.

Не выдержав, Полина тоже повысила голос:

– Перестаньте глупить, Альдо! Ни я, ни мои родные так не думаем. Я просто изложила вам факты и причины, по которым вам лучше считаться нашим другом. Для Дэна Морриса это не пустяк!

– Но каким образом он мог узнать, что мы с Адальбером давние друзья? Невероятно, чтобы он прочел старые европейские газеты, в которых, кстати говоря, мы не так уж часто фигурируем.

– Он знает это, потому что ему рассказали.

– Кто же?

– Алиса, разумеется, ведь Адальбер пару раз все-таки упоминал ваше имя. А также Кирилл Иванов, который, судя по всему, хорошо осведомлен о ваших совместных похождениях...

Внезапно Альдо вспомнил, как они с молодым человеком пропустили «стаканчик» в баре на «Иль-де-Франс», пока Кэролайн танцевала в большой гостиной. Тогда Иванов сначала дал понять, что интересовался их приключениями, а потом спросил, почему за столом капитана Бланкара они делали вид, будто не знакомы друг с другом. Он ответил, что между ними пробежала кошка, однако русский американец ему явно не поверил...

Пока он обдумывал это, Полина двигалась в другом, хотя и очень близком направлении, о чем решила наконец высказаться вслух:

– Странно, что он так много выложил шерифу. Я спрашиваю себя, не пришла ли ему в головумысль, когда он увидел вас на пароходе, что вы оказались там не случайно и хотите помочь привычному сотоварищу завладеть этим проклятым ожерельем... Кроме того, вы сейчас упомянули о моей трости, и я четко вспомнила человека, напавшего на вас. Фигура, рост, сила... все совпадает! Не наш ли красавец Кирилл облачился в поношенную матросскую одежду?..

– ...и надушился туалетной водой «Ветиве де Герлен», чей слабый аромат я уловил, невзирая на запах пота, жира и угля? Неужели именно он напал на меня? Но почему?

– С целью сразу вывести вас из игры, чтобы было легче изолировать воздыхателя Алисы. Это могло бы объяснить, каким образом удалось ему так быстро скрыться: вероятно, Кэролайн поджидала его поблизости с плащом, фуражкой и шарфом, которые были вполне уместны по тогдашней погоде. Ибо она его сообщница, можете не сомневаться. Вы не знаете, что от своего отца она унаследовала сильное увлечение Египтом – столь пылкое, как у Алисы, однако возможностей утолить свою страсть у нее гораздо меньше.

– Не слишком ли быстрой была их реакция? Они не могли знать, что я нахожусь на пароходе. Ведь они поднялись на борт в Плимуте.

– Вы ошибаетесь! Они сели на пароход в Гавре. Я видела их...

– Ясно, что все это необходимо обдумать. Особенно если вы уверены, что он действует в сговоре со своей женой...

– У меня в этом сомнений нет.

– В таком случае, именно она могла бы, облачившись в мужской плащ, подслушивать под дверью Жиля Вобрена и моей собственной, когда Адальбер пришел поговорить со мной! Я попытался догнать любопытного незнакомца, но тот исчез за дверью одной из кают, которая, видимо, и принадлежала Ивановым. Кэролайн – женщина высокая, и, как я теперь припоминаю, она вполне может сойти за юношу чуть выше среднего роста.

Полина и Альдо безмолвно переглянулись, слегка ошеломленные тем, что раскрылось им, когда они сопоставили свои наблюдения и размышления. Первой опомнилась все же баронесса, когда взгляд ее скользнул по старинным часам, стоявшим на камине.

– Если вы не против, мы продолжим наш разговор позже. Уже давно пора переодеваться к ужину. Не беспокойтесь, сегодня вечером нас будет только трое: мой брат, вы и я. Синтия, моя невестка, которая не пропускает ни одного светского развлечения, готовясь к собственному балу, который состоится через неделю, сегодня ночью будет танцевать с друзьями в Яхт-клубе.

– В отсутствие вашего брата?

– Как вы сами могли заметить, Джон-Огастес считает себя великим спортсменом. Он следит за своей формой и чаще всего ложится спать засветло. Даже здесь! Смокинг он надевает лишь для того, чтобы не нервировать Беддоуза, нашего дворецкого, и других слуг. Не будь их, он выходил бы к столу в банном халате. И не старайтесь придумывать темы для разговора. Он начнет обсуждать Кубок Америки, когда подадут аперитив, и не умолкнет вплоть до кофе. В утешение скажу вам, что погреб у него изумительный и в винах он разбирается... И что я очень его люблю!

Альдо убедился, что пророчество Полины относительно ужина было абсолютно точным. Джон-Огастес казался неиссякаем. Альдо выслушал всю историю знаменитого приза начиная с Викторианской эпохи, что искупалось великолепными блюдами, двумя бутылками превосходного бургундского и приемом настолько теплым, словно они были друзьями детства, а не людьми, встретившимися впервые в жизни.

Белмонт предложил своему гостю совершить с ним прогулку на новой яхте, которую он подарил самому себе перед регатой Яхт-клуба, однако Полина напомнила ему, что Альдо, судя по всему, предстоит разговор с шерифом, и будет крайне неприятно, если означенный служака обнаружит, что подозреваемый находится вне пределов досягаемости.

– Вы же знаете, какой у него скверный характер, – добавила она.

– У меня характер еще хуже, особенно когда дело касается близких мне людей. Если эта скотина так хочет встретиться с нашим гостем, пусть приходит сюда. Прикажите Беддоузу позвонить ему! Какое время вы предпочитаете, дорогой друг?

– Это значения не имеет, я могу сам посетить его офис! – произнес Альдо, которого, впрочем, подобная перспектива совсем не привлекала.

– Ни за что! Вы его не знаете! Вцепиться зубами в настоящего князя стало бы для него подарком, а мы, Белмонты, не имеем обыкновения скармливать наших гостей скотам! Если он желает поговорить с вами, пусть сам и пошевелится. Беддоуз!

– Не надо! – вмешалась Полина. – Я возьму это на себя. И постараюсь слегка умаслить его.

– Вы с ума сошли! Он способен напроситься на ужин!

– Ну, не будем преувеличивать!

Однако Джон-Огастес не так уж ошибся в своих предположениях, ибо Полина, вернувшись в гостиную после разговора по телефону, объявила, что шериф явится незамедлительно.

– Надеюсь, вы сказали ему, что мы уже поужинали? – проворчал Белмонт, дороживший своей идеей.

Через двадцать минут Дэн Моррис появился в роскошной гостиной, освещенной золотыми кессонами на потолке. Это был человек лет сорока, с костистым лицом, большим носом, светло-голубыми глазами навыкате и узким лбом, который казался еще ниже из-за густых темных волос, завитых в тугие бараньи кудряшки. Его бегающие глазки сразу определили положение трех участников сцены: Полина в платье из черного муслина с белыми вставками, зажав между пальцев мундштук с сигаретой, непринужденно развалилась на широком канапе, по бокам которого стояли мужчины в смокинге: Белмонт – сплетя пальцы за спиной и набычившись, словно перед атакой, и Альдо – сунув одну руку в карман и слегка подбрасывая зажигалку другой.

Шериф коротко поздоровался с хозяевами дома, но взгляд его с самого начала был устремлен на Альдо.

– Вас, кажется, зовут Морозини?

Альдо жестом удержал Полину, которая намеревалась скорректировать столь дерзкое обращение, как если бы титул способен был произвести впечатление на человека такого сорта.

– Да, это так. Чем могу быть вам полезен, шериф?

– Я хочу получить ответ на некоторые вопросы. К примеру, какова причина вашего присутствия здесь?

Джон-Огастес неодобрительно фыркнул и сказал с усмешкой:

– Такая же, как у всех прочих бездельников, которые приехали гульнуть и поплясать в этом чудесном месте вместе с сердечными друзьями, которых мы ежедневно встречаем в Нью-Йорке, где имеем привычку гулять и плясать все остальное время года! И мы приглашаем кое-кого из них сюда, чтобы они тоже насладились этим .зрелищем. Вам бы следовало знать это, Дэн Моррис!

– Этот господин входит в число ваших друзей?

– Не знаю, что бы он делал тут, не будь он таковым. Ноздри у шерифа задрожали, что показывало, насколько он не одобряет юмор миллиардера, на которого сестра взглянула с изумлением, ускользнувшим от внимания полицейского.

– Как случилось, что ваш друг прибыл намного раньше вас?

– Это объясняется очень просто, – вмешался Альдо. – До войны я уже бывал в Ньюпорте, и мне захотелось увидеть его вновь до начала празднеств. Кроме того, я интересуюсь его историей, потому что один из моих предков сражался на стороне Джорджа Вашингтона.

– И это я посоветовала нашему другу остановиться у Теда Мооса, поскольку именно в его таверне лучше всего ощущается атмосфера прежних времен. Но вы так и не хотите присесть, шериф? – добавила Полина, указав на кресло, отвергнутое полицейским, который не желал оказаться ниже по-прежнему стоявших возле канапе мужчин.

– Вероятно, вы не знаете, что ваш гость связан с более чем сомнительным типом, которого я арестовал за кражу бесценного ожерелья мисс Алисы Астор.

– Естественно, знаем! – сказала Полина, презрительно пожав плечами. – Зато вы явно не знаете, что ваш подозрительный тип – это французский ученый-археолог с безупречной репутацией.

– Это доказывает лишь то, что он хитрее, чем вы думаете, и, поскольку его взяли с поличным, дело не представляет никаких затруднений. Он спрятал ожерелье в своем дорожном несессере.

– Ну и тайник для грабителя-виртуоза! – иронически воскликнул Альдо. – Неужели он не мог придумать что-нибудь получше?

– О, я уверен, что он нашел тайник получше... У вас, например! Вы невинно поджидаете его в таверне Теда, а когда он передает вам украшение, тут же отправляетесь в Нью-Йорк, что вы, по словам Мооса, и хотели сделать.

– И я принял такое решение, не имея ожерелья, которое находится у вас в руках?

– Не принимайте меня за идиота, Морозини! Естественно, вы не знали, что кража уже раскрыта. Вы делали вид, будто поссорились со своим сообщником, и поэтому не могли назначить ему встречу в таверне. Следовательно, вы должны были сойтись с ним в каком-нибудь укромном месте, где он и передал бы вам драгоценность.

– Между домом Теда и причалом парома нет никаких укромных мест! – с раздражением возразил Альдо.

– Сверх того, именно в этот момент я приехала за князем Морозини, чтобы он поселился наконец в своей комнате, где его ждет почти весь багаж, привезенный нами на «Мандале».

Последний факт, видимо, поразил полицейского, который не сразу нашелся что сказать, но этого человека было нелегко выбить с занятых позиций. Криво улыбнувшись, он кротко произнес:

– Если только вы не приехали с целью сообщить ему о поимке его друга?

– Почему же вы не добавили: «Но вам это не удалось»? Ведь именно это вы и хотели сказать, шериф? – возмутилась Полина.

Поднявшись с места и устремив пристальный взор на лицо Морриса, она хотела продолжить свою обличительную речь, но тут Джон-Огастес, встав между ней и шерифом, слегка подтолкнул ее к канапе:

– Потому что, даже если он и не слишком хитер, то все равно знает, что с нами, Белмонтами, не стоит заходить слишком далеко. Иначе мы, Белмонты. следуя своему дурному обыкновению, взываем к другим членам нашей семьи, таким как Генеральный прокурор Верховного суда, который является нашим любимым кузеном. Засим полагаю, шериф, что на сегодня вы нас осчастливили достаточно, и вам лучше последовать нашему примеру: пойти спать...

– Минутку, пожалуйста! – вмешался Морозини. – Есть одна вещь, которую я хотел бы узнать.

– Я пришел сюда не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы! – проворчал Моррис. – Это ваша обязанность.

– С какой стати? Вы не имеете против меня решительно никаких улик и действуете, исходя из обвинений, источник которых мне хорошо известен. Сходным образом вы арестовали и господина Видаль-Пеликорна: на основании того, что вам рассказали супруги Ивановы. Не будь их, вам бы в голову не пришло рыться в вещах гостя мисс Алисы. Отсюда всего один шаг до предположения, что именно они спрятали ожерелье. А теперь скажите мне, подала ли сама мисс Алиса жалобу против господина Видаль-Пеликорна?

– Разумеется! Она получила явное доказательство того, что он на самом деле собой представляет!

– Что он собой представляет на самом деле, я знаю гораздо лучше вас, и это известно не только мне, поскольку у него много друзей в Англии. К примеру, главный суперинтендант Скотленд-Ярда Гордон Уоррен, который по моей просьбе может сообщить вам о злоключениях ожерелья Тутанхамона. В Вашингтоне также есть люди, способные замолвить за него слово, и я немедленно обращусь к послу Франции.

– Вы блефуете!

– Свяжитесь со Скотленд-Ярдом и увидите! Пока же я посоветовал бы вам освободить из-под стражи господина Видаль – Пеликорна...

– ...которого мы, Белмонты, с громадным удовольствием примем у себя, – медовым голосом пропел Джон-Огастес и улыбнулся самой очаровательной из своих улыбок.

– Нет, если мисс Алиса не отзовет свою жалобу!

– Вы не имеете права отказывать, если я внесу залог...

– Решение примет судья, но я буду настаивать на сумме в сто тысяч долларов!

– Как вам угодно. Если судья согласится с вашим требованием, вы завтра же получите чек, – отрезал Аль до.

Сколь ни был уверен в себе полицейский, этого удара он вынести не смог. В его холодном взгляде отразилось презрительное недоверие:

– Вы? Трудновато вам будет найти такие деньги. Знаем мы, чего стоят эти благородные промотавшиеся аристократы-европейцы, которые приезжают к нам за богатыми невестами, и я думаю, вы не исключение.

Прозвучало это как утверждение. Не посмев все же взглянуть баронессе в лицо, Моррис произнес свою тираду, слегка повернувшись к ней:

– Прежде чем болтать все, что бог на душу положит, научитесь разбираться в людях! – бросил Альдо, не стараясь больше скрывать своего отвращения к шерифу. – Я не только женатый человек, но еще и отец семейства.

Однако янки не желал так легко сдаваться:

– Вы что, никогда не слышали о разводе?

Если бы эта скотина не держала в своих лапах Адальбера! Последнее обстоятельство заставляло Альдо сдерживаться, иначе он с величайшим удовольствием врезал бы по этой упрямой злобной роже. Между тем Джон-Огастес явно начинал томиться. Прочистив горло, он возгласил:

– Мы, Белмонты, не считаем себя умнее большинства наших сограждан, но когда нам все четко разъяснят, мы в простоте своей этим удовлетворяемся. Вам надо попробовать эту методу, шериф: постарайтесь иногда верить тому, что вам говорят.

– Да? Например, тому, что этот прекрасный сеньор может запросто выложить сто тысяч долларов? Хотел бы я знать, где он их возьмет?

– В банке Моргана, любезный! Его президент Томас У. Ламонт без малейших затруднений оплатит любой чек за моей подписью. Надеюсь, этого вам достаточно? – сказал Морозини, пожав плечами.

– Посмотрим!

– Пора бы вам внять голосу разума, шериф, – лениво протянул Джон-Огастес. – Состояние князя Морозини намного превышает сто тысяч долларов. А будь это не так, я бы с удовольствием одолжил ему требуемую сумму. Что скажете, шериф?

Дэн Моррис, взбешенный еще больше от того, что потерпел – по крайней мере, на данный момент! – полное поражение, круто повернулся на каблуках и почти побежал к двери, но на пороге обернулся:

– Все так же-великодушны и щедры, мистер Белмонт? Однако не торопитесь так! Следствие еще не закончено, и я не пожалею времени, чтобы виновный предстал перед судом. А пока он останется в тюрьме, если только мисс Алиса не отзовет свою жалобу! Что меня, признаться, крайне удивило бы...

Выпустив эту парфянскую стрелу, он удалился, а у троих сотрапезников осталось весьма неприятное ощущение угрозы.

– Я часто думал, что этот тип чем-то напоминает бульдога, – вздохнул Джон-Огастес. – Если уж он схватил кость, отобрать ее невозможно.

– И мне так кажется, – подтвердил Альдо. – Но в данном случае костью является мой старый друг. Завтра же я отправлюсь к мисс Алисе. А сейчас позвольте поблагодарить вас обоих за помощь, хотя вы меня почти не знаете.

Полина рассмеялась и поднесла сигарету в мундштуке к золотой зажигалке, предложенной Альдо.

– У нас, Белмонтов, – сказала она, – есть одно замечательное качество. Нам достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы понять, чего он стоит, и мы никогда не ошибаемся. Поэтому не сокрушайтесь так из-за клыков Дэна Морриса, мы заставим его выпустить добычу. А теперь я бы с удовольствием пошла спать, – добавила она, прикрыв ладонью зевок.

Джон-Огастес и Морозини не замедлили последовать ее примеру.

Этой ночью Альдо спал гораздо хуже, чем в своей маленькой спальне, под окнами которой цвели штокрозы. Несмотря на солидные расстояния между виллами, в ночном воздухе слышались отзвуки джазовых оркестров, играющих почти повсеместно для любителей потанцевать, а также смех, крики, песни. Казалось, одни Белмонты не праздновали, но и это продолжалось недолго: около двух часов дюжина автомобилей доставила в «замок» гостей Синтии, и вскоре мелодия регтайма заполнила весь дом. Конечно, здесь были толстые стены, но Альдо позавидовал слугам, которые размещались в отдаленном флигеле рядом с конюшнями. Впрочем, никто из них и не подумал выйти, так как по общему правилу участники ночных развлечений должны были сами заботиться о себе. Однако когда Джон-Огастес около восьми утра выбежал на первое свидание с голубоватыми волнами океана, уборка шла вовсю.

– Я никогда не пойму, – доверительно сказал он Альдо, когда оба они сели завтракать, – что заставляет людей, танцующих где-то под хороший оркестр, являться в частный спящий дом, чтобы делать то же самое под граммофон, предварительно опустошив кухню. Но моя жена это обожает! Правда, во время сезона раньше полудня она не встает!

– А сейчас не слишком холодная вода?

– Холодная? Ледяная! Зато превосходно укрепляет нервную систему, а мы, Белмонты, всегда стремимся поддерживать нервы в хорошем состоянии!

– Говорите только за себя! – сказала Полина, появившись в этот самый момент в белом свитере и белой плиссированной юбке. – Вы, несомненно, единственный член нашей семьи, обладающий темпераментом полярного медведя. Наш отец терпеть не мог холодную воду, а наша дорогая мамочка за всю жизнь не потрогала пальчиком воду ни в одном из морей, хотя дважды совершила кругосветное путешествие.

– Быть может, на меня снизошло откровение? Вода превосходит все другие стихии! Что вы об этом думаете, Морозини?

– Я принадлежу к народу, который всегда бороздил моря, этим все сказано. Кроме того, я люблю плавать и обязательно пойду окунуться, но чуть позже!

– Вы не правы. Кстати, вчера вы говорили, что собираетесь нанести визит нашей соседке из «Болье»?

– Да, и чем скорее, тем лучше.

– Беддоуз вам это устроит. Он непревзойденный мастер по свиданиям, настоящий бог!

– Почему вы не сделаете своим секретарем его вместо этого мертвенно-бледного холодного карпа, который всегда словно скользит мимо и выглядит как фамильное привидение вашего нью-йоркского дома? Я никогда не смогу привыкнуть к нему!

– Потому что вы не учитываете психологию. Верно, что Купер похож на привидение, именно за это я его и ценю: ему нет равных, когда надо устрашить тех, кто является клянчить денег, и прочих докучных посетителей. Едва он показывает в улыбке свои длинные почерневшие зубы, как они обращаются в бегство с воплем «Спасите!». С тех пор как он у меня появился, я живу гораздо спокойнее! Но в случае нужды готов одолжить его вам.

– Я же сказал, что никогда не смогу привыкнуть к нему. Мои слуги тоже, а мне они очень дороги.

Как бы там ни было, дворецкий подтвердил свою репутацию телефонным звонком в десять утра: княгиня Оболенская будет ожидать князя Морозини ровно в четыре. Но она сможет уделить ему лишь несколько минут по причине чрезвычайно насыщенной программы дня.

– Наверное, ей предстоит свидание со всеми мастерами своего дела. Забота о красоте отнимает у нее бесконечно много времени и стоит целое состояние. Какая жертва, если парикмахеру или массажисту придется подождать пару минут! Я бы охотно поехала с вами, Альдо, но это лишь ухудшит дело. Машина будет подана без десяти четыре.

Без двух минут четыре белый «Роллс-Ройс» с шофером и лакеем, также одетыми в белое, величественно катился по главной аллее «Болье», а еще через минуту лакей в ливрее ярко-синего цвета открыл дверцу перед Альдо, одетым в безупречный английский фланелевый костюм – серый в тонкую белую полоску – с шелковым галстуком, подобранным в тон. Поскольку ему были ненавистны модные в это время шляпы-канотье, на голове у него сидела лихо заломленная панама, которую он отдал вместе с перчатками вышедшему навстречу дворецкому. Его провели в небольшую, вызолоченную сверх меры гостиную в стиле Людовика XV, где на стенах, обитых расшитой розовой парчой, висело несколько картин. Он не успел их рассмотреть: часы на подставке розового мрамора и позолоченной бронзы начали бить, и на четвертом ударе дверь напротив той, что впустила его, распахнулась, и время отступило вспять – на три тысячелетия назад. Прекрасная египтянка, шествующая с расчетливой неторопливостью, могла быть и Клеопатрой, и супругой Рамзеса II. Все было продумано до мелочей: длинная белая льняная туника с тонкими складочками, позолоченные сандалии на ногах, густые черные волосы, разделенные надвое пробором – почти наверняка парик! – украшения из золота и лазурита, среди которых выделялось ожерелье с изображениями Овна, источник неприятностей Адальбера. Как человек тонкого вкуса, он оценил – даже при том, что час для бала-маскарада был неподходящий! – совершенство любовно создаваемого облика. Эта женщина была еще красивей, чем во время его последней встречи с ней на пароходе, и от нее исходил опьяняющий аромат духов, чей сложный состав не поддавался определению.

Он поклонился ей с безупречным изяществом светского человека, но, когда выпрямился, сверкнувшая в глазах искра и ироническая усмешка ясно выразили его отношение к хозяйке дома. Тем не менее он вежливо произнес:

– Не будучи египтологом, мадам, я не знаю, как следует приветствовать создание, явившееся из глубины веков. Возможно, следовало бы упасть ниц? Или это слишком?

– Столь многого от вас не требуется! Что вам нужно? Сухой властный голос нарушил несомненное очарование, исходившее от великолепного облика, и Альдо сразу вспомнил Аву, ее мать. Невероятно, чтобы она говорила таким тоном с любовниками, иначе ей никогда бы не удалось поработить Адальбера.

– Побеседовать с вами, если позволите, – ответил он с еще более язвительной улыбкой.

Алиса вздернула выше свой маленький упрямый подбородок:

– Если речь пойдет об этом злополучном глупце, который притворился археологом, чтобы украсть у меня ожерелье, вы напрасно потеряете время.

– Это он напрасно потерял время, – сказал Морозини с внезапной резкостью, – посвятив вам столько дней и ночей, в которых французская археология нуждалась куда больше, чем вы. В любом случае, для дамы, претендующей на столь тесную связь с глубокой древностью, у вас удивительно короткая память.

– Что вы хотите сказать?

– Не так давно «этот злополучный глупец, притворившийся археологом», – я цитирую ваши слова! – обеспечил вам помощь самого блестящего полицейского Скотленд-Ярда. Или вас уже сумели убедить, что и Гордон Уоррен самозванец?

– Я никогда так не думала, но, поскольку драгоценность у меня украли, этому типу было очень важно вернуть ее, иначе он не смог бы завладеть ею. Я полагала, что он старался ради меня, на самом же деле он работал на себя.

– ...а Уоррен проникся таким расположением к вору, что согласился отужинать у него и общался с ним как со своим другом? Вы сами были тому свидетельницей. Или его вы тоже считаете кретином?

– Вовсе нет, он просто был обманут, как и я. Признаю, что свою роль этот негодяй сыграл превосходно. Он великий актер...

– А я, его друг в течение многих лет, пригласивший его стать крестным отцом моего сына, кто же я, по-вашему? Сообщник или простофиля?

«Египетская принцесса» взяла сигарету из малахитовой шкатулки, закурила и небрежно откинулась на канапе Людовика XV, из-за чего мгновенно потеряла священное величие, превратившись в красивую женщину в маскарадном костюме. Потом, не предложив гостю присесть, она окинула его странным взглядом:

– Так ведь совершенно очевидно, что вы его сообщник! Вы прекрасно разыграли свою маленькую комедию на борту «Иль-де-Франс»: сделали вид, будто вы в ссоре с ним, тогда как на самом деле просто дожидались, когда он передаст вам похищенное ожерелье...

Подумать только, эта женщина показалась ему умной! Глупая курица, столь же тщеславная и ограниченная, как ее мать.

– ...и именно по этой причине, – продолжал он, подлаживаясь под ее тон, – уже на следующий день после отплытия ваш «дальний родственник» Иванов пытался заколоть меня кинжалом и столкнуть за борт?

– Вы с ума сошли?!

Она выкрикнула это с некоторым запозданием, и одновременно Альдо прочел ужас в больших черных глазах, казавшихся огромными из-за ее макияжа. Понимая, что случайно он коснулся больного места, хотя она вряд ли знала о покушении на него, он решительно развил эту тему:

– Если это вы попросили его оказать вам небольшую услугу, следовало объяснить ему, что не следовало пользоваться туалетной водой «Ветиве де Герлен», если хочешь преобразиться в довольно грязного матроса. Это немыслимое сочетание!

Она мгновенно вскочила с канапе:

– Убирайтесь! Вон из моего дома, или я прикажу слугам вышвырнуть вас! Как вы посмели обвинить меня в подобном злодеянии? Вы – презренное существо...

– Немного терпения, я должен сказать вам еще кое-что...

– А я не желаю вас больше слушать! Прочь, самозванец, гнусный лжец! Вы пришли только для того, чтобы встретиться со своим сообщником и подготовить новые мерзости! Лишь такие тупицы, как Белмонты, могли принять вас в своем доме, но они скоро раскаются...

Обезумев от ярости, она ринулась на него, но инстинктивно он успел уклониться от направленных ему в лицо ногтей, схватил ее за руки и сильным толчком вернул на канапе.

– Ну, хватит! – жестко произнес он. – Вы сумасшедшая, право слово, и вас следовало бы лечить! Говорят, это ожерелье погружало вас в транс, и я начинаю верить, что это правда!

– Да, это правда! Но исходит от него только истина и справедливость.

Похоже, она собиралась с силами для новой атаки, но в этот момент ожерелье соскользнуло с ее шеи и упало на ковер. Быстро наклонившись, Альдо подобрал его и одарил Алису насмешливой улыбкой:

– Что ж, посмотрим, как вы заговорите, лишившись своего талисмана?

Она вновь устремилась вперед, но он оттолкнул ее левой рукой, а правой поднес ожерелье к глазам. Его внимание привлекла одна деталь.

– Стойте спокойно и дайте мне посмотреть! – приказал он. Его холодный тон отрезвил ее.

– Что вы хотите посмотреть? Верните мне ожерелье!

– Подождите, говорю вам!

Он вынул из кармана маленькую, но сильную ювелирную лупу, с которой не расставался никогда, и стал внимательно рассматривать реликвию Тутанхамона. Первое беглое впечатление не обмануло его. Он положил лупу в карман и вернул ожерелье Алисе.

– Можете вы мне объяснить, с какой стати знаменитый археолог стал бы воровать и прятать фальшивую драгоценность?

Ему показалось, что она сейчас задохнется от негодования:

– Фальшивую?.. Вы бредите, – взвизгнула она. – Я получила это ожерелье из рук самого лорда Карнавона!

– Только не это! Подаренное вам наверняка было подлинным, но если в вещах Видаль-Пеликорна нашли именно эту подделку, я могу вас заверить, что она не имеет никакого отношения к Тутанхамону. Если вы не верите мне, обратитесь к своим ювелирам. А затем вам придется отозвать свою жалобу: она безосновательна и одновременно несправедлива.

– Нет. Это еще не ясно. Быть может, он принес подделку, чтобы заменить подлинное ожерелье?

– Очень правдоподобно! Вы начитались романов, мадам, и я не буду мешать вашим грезам, но прежде мне хочется задать вам последний вопрос... Любили ли вы Адальбера, пока не выбросили его, как надоевшее платье?

Внезапно она прониклась величайшим интересом к своим наманикюренным ногтям, хотя пурпурный лак был наложен безупречно. И наконец произнесла с глубоким вздохом:

– Думаю, я очень его любила! Он был так забавен и так удобен!

– Удобен? – переспросил Альдо, шокированный этим определением.

– Конечно! Он так много знал, рассказывал такие интересные истории! Слушать, как он говорит о моем обожаемом Египте, было настоящим счастьем! Должно быть, он немало прочел? – добавила она, сдвинув брови.

– Госпожа Оболенская, – с раздражением ответил Альдо, – орден Почетного легиона, академические лавры и место в Академии не дают человеку, который небрежно просматривает научно-популярные книжонки с единственной целью поразить женщину, подобную вам!

– О, награды, сколько людей получают их, не имея на то никакого права!

Можно ли быть такой красивой, такой вздорной и такой тупой? Впервые в жизни Альдо захотелось ударить женщину. Хотя бы для того, чтобы убедиться, затрещит ли погремушка, заменяющая ей мозги... Отбросив надежду договориться с ней, он коротко поклонился и двинулся к выходу, утопая в коврах, устилающих мраморный пол. Ему также хотелось выяснить, что стало причиной поднявшейся в вестибюле суматохи, но едва он подошел к двери, как та распахнулась, чуть не врезавшись ему в лицо, и раздался голос – для него незабываемый:

– Мне сказали, что ты здесь, доченька? Ну да, так и есть! Какая удача! Ты займешься разными мелочами. Разумеется, предварительно переодевшись: этот лен в складочку очень мил, но непрактичен. А что это за парик? И зачем тебе понадобился парик? Неужели ты лысеешь? Это было бы ужасно, хотя моя горничная знает чудодейственное снадобье...

Волна слов затопила гостиную. Одновременно Алиса, испытывающая несказанные муки, с каждой секундой словно бы усыхала на глазах.

– Мама! – пролепетала она наконец. – Зачем вы приехали сюда и что вы собираетесь делать?

– Как это что? Я собираюсь проследить за организацией нашего грандиозного летнего бала, как делала это всегда.

– Кроме прошлого года, когда вы были в Монте-Карло, и позапрошлого, когда вы неизвестно чем занимались в Стамбуле.

– Ты полагаешь? В конечном счете это возможно, но время от времени мне необходимо вспоминать о моих обязанностях, об этом доме, где я всегда чувствую себя хозяйкой...

– Мама! Теперь дом принадлежит мне!

– Что это ты мне поешь? Разумеется, законным собственником является твой брат Венсан, не спорю, но у меня тем не менее возникла масса премилых идей в связи с нашим любимым домом. Ну-ну, мои деточки, потише, потише! – добавила она, обращаясь к своре из пяти тойтерьеров, ворвавшихся в гостиную и носившихся туда-сюда с целью размять лапы.

Один из них проявил особый интерес к Морозини. Зачарованный выступлением своей старой знакомой и ее экстравагантным обликом, он застыл около двери, а собачка, вознамерившись прогнать его оттуда, атаковала отвороты брюк. Эта активная деятельность привлекла внимание хозяйки, которая поспешила на помощь к Альдо.

– Ну же, мое гадкое сокровище! Этот господин пришел сюда не для того, чтобы играть с тобой и...

Оттаскивая своего терьера назад, она подняла голову, и лицо ее тут же озарилось широкой радостной улыбкой.

– Да это же мой маленький князь-гондольер! – воскликнула она. – Каким добрым ветром вас принесло, дорогой мой? Я совсем недавно вас вспоминала!

– Леди Рибблздейл, примите мои уверения! – пробормотал Альдо, удрученный появлением знаменитой и невыносимой Авы Астор, которая не желала отказываться от этого титула, хотя после брака с лордом успела развестись, выйти замуж еще раз и даже овдоветь. Эта манера именовать его «маленьким князем-гондольером» с самого начала вызывала у него желание отхлестать ее по щекам[105]. Однако она никогда не забывала о его ремесле и при каждой встрече надоедала ему просьбами раздобыть тот или иной знаменитый алмаз. Вместе с тем, невзирая на свои шестьдесят лет, она в значительной степени сохранила ту ослепительную красоту, которая делала ее королевой везде, где бы ей ни доводилось бывать. Королевой, правда, очень невоспитанной, ибо будучи эгоисткой до мозга костей, почти лишенной сердца, она глубоко презирала большую часть своих современников и даже не думала этого скрывать.

– Вы знакомы, – подала слабый голос Алиса.

– Конечно, мы знакомы! Мы даже большие-большие друзья, когда он соглашается исполнять мои желания. Что случается редко, должна признать, хотя ради других он совершает настоящие чудеса.

– Так он не самозванец?

Леди Рибблздейл, не без труда согнав двух собачек с кресла, на которое хотела сесть сама, смерила дочь пренебрежительным взглядом:

– Кто сказал тебе такую глупость? Если ты сама вышла замуж за фальшивого князька, не следует думать, будто других не бывает. Вот этот князь настоящий, и, сверх того, он лучший эксперт по историческим алмазам. Говорят, его венецианский дворец – просто чудо какое-то. Кстати говоря, – добавила она, повернувшись к Альдо, – будущей осенью я намереваюсь пригласить себя к вам.

– Минутку, мама! – перебила Алиса. – Если вы так близки с ним, то, возможно, знаете и одного из его друзей? Так называемого египтолога...

– Человек с непроизносимой фамилией? Алиса, доченька моя, ты стала полной дурой? Я давно знала, что кровь Асторов гроша ломаного не стоит, и только благодаря нашей породе Лоулов Уиллингов ты и твой брат хоть немного похожи на приличных людей. А теперь скажи мне: ты не заболела манией преследования? Тебе повсюду мерещатся самозванцы! А как он поживает, этот... этот...

– Адальбер Видаль-Пеликорн, леди Ава! Он в тюрьме. Княгиня Оболенская...

– Оболенская? Фу!

– ...обвиняет его в краже вот этого ожерелья...

– Какой идиотизм! Эта фитюлька даже и не особо красива, хотя у моей дочери великолепные драгоценности! Ведь она унаследовала, например, диадему, которая принадлежала моей свекрови и чудесно подходила мне. Кстати, об украшениях... Наверное, у вас на примете есть что-то интересное? Конечно же, вы приехали сюда, чтобы купить уникальную вещь? Вы не привыкли утруждать себя ради пустяков. Тем более так далеко от Венеции... Что это такое, признавайтесь?

По мере того как она говорила, Альдо все меньше и меньше жалел о ее присутствии, хотя поначалу воспринял ее появление как катастрофу. «Не исключено, что эта дама была посланцем небес. И он не пожалел для нее самой ослепительной своей улыбки:

– Это еще туманный проект, леди Ава, возникший на основе не вполне точной информации, которую следует проверить.

– Но что же это? Что? – вскричала она, сразу же приходя в страшное возбуждение.

– Крест из алмазов, рубинов и жемчуга с серьгами из тех же камней...

Она скорчила гримасу:

– Как вы сказали... Крест?

– ...который принадлежал великой герцогине Флоренции и, по крайней мере, одной из королев Франции: Марии Медичи. Роскошные драгоценности! Крест вот такой величины, – продолжал он, показав приблизительный размер.

– Да? О, это хорошо! Даже очень хорошо! И где же этот гарнитур?

– Я твердо убежден, что украшение находится в Нью-Йорке, но не знаю, кто им владеет.

– Вероятно, я могла бы помочь? Я знаю почти все драгоценности, которые хранятся в шкатулках у дам, жаждущих блистать на балах...

– Благодарю вас за предложенную помощь, леди Ава, несомненно бесценную для меня, но на сей раз я бессилен, поскольку не могу рассчитывать на своего привычного ассистента. Перед отъездом домой я хотел добиться лишь одного: вытащить моего друга Адальбера из когтей шерифа Морриса и из ловушки, в которую его заманили Ивановы. Мадам, ваша дочь отказывается признать очевидный факт того, что эти люди вознамерились опорочить его в ее глазах, хотя знает – я только что сообщил ей об этом, – что это ожерелье фальшивое.

– Ивановы? Это еще кто такие?

– Наши родственники! – злобно выкрикнула Алиса, нашедшая убежище на канапе. – Кэролайн Ван Дрейсен и ее муж.

– Эта молодая дуреха и ее казак? Если ты с ними породнилась, дело твое, но меня не припутывай! Их даже ничтожествами назвать нельзя! И ты доверилась этим людям? Как будто ты не знаешь, что Кэролайн страшно завидует тебе, а ее болван-казак делает все, что она пожелает...

– В данном случае они оказали мне услугу! – заявила Алиса, застыв в своем плиссированном облачении наподобие статуи фараона.

– Я бы такого слова употреблять не стала! И вообще, ступай переоденься! Скоро подадут чай, а у тебя совершенно невозможный вид! Ну, а вы пойдете со мной, я увожу вас!

Она взяла Альдо под руку и властно повлекла за собой. Все это произошло так быстро, что он не успел даже попрощаться с ее дочерью. Оказавшись в огромном холле, где дюжина слуг занималась переноской ее бесчисленных чемоданов, она прижала его к апельсиновому дереву в кадке из китайского фарфора.

– Если я вытащу вашего египтолога из тюрьмы, вы продолжите поиски гарнитура?

Она сразу устремилась туда, куда он намеревался ее завлечь. Поэтому он только ради приличия сделал вид, будто размышляет над этим предложением:

– Нет сомнений, это придаст мне мужества. Не стану скрывать, сейчас мне его отчасти не хватает.

– Черт возьми, встряхнитесь, мальчик мой! Если я верну вам вашего белого как снег друга, который, полагаю, ни сном ни духом не замешан в эту безумную историю, вы должны обещать мне, что продолжите поиски вместе с ним!

– Я могу поручиться лишь за самого себя. Возможно, он захочет прежде всего вернуть настоящее ожерелье с изображениями Овна законной собственнице...

– Почему бы и нет? Одно не мешает другому, и вы могли бы вести совместное расследование, имея в виду обе цели!

Невероятная женщина! Она говорила об этом так беззаботно, как будто речь шла о походе на рынок за вишнями и яблоками. Но помощь свою она предложила очень вовремя. И он решительно произнес:

– Даю вам слово, леди Ава. Верните мне Адальбера, и я вновь примусь за дело.

– Браво! Но скажите-ка мне вот что... В каком направлении движутся ваши поиски? У вас уже есть какие-нибудь идеи?

– Возможно. Но для откровений момент неподходящий, да и час тоже.

Действительно, дом буквально содрогался от ударов гонга, который можно было услышать даже с дороги.

– А! Чай подан! – расшифровала леди Рибблздейл. – Мне нужно переодеться, но мы скоро увидимся... Вы знаете « Гузберри – Айленд – Клаб » ?

– Нет. А что?

– Мы могли бы встретиться там завтра за обедом. Это очень занятный клуб для джентльменов, которые купаются, пьют и ловят рыбу нагишом! О, не беспокойтесь, – добавила она, наслаждаясь ошеломленным видом Альдо, – когда на ленч приглашены дамы, они одеваются.

Если бы он не знал ее так хорошо, то мог бы довериться невинному выражению лица, но ему меньше чем когда-либо хотелось быть свидетелем ее эксцентричных выходок.

– Это и в самом деле было бы ужасно занятно, однако в интересах расследования я стремлюсь насколько возможно не привлекать к себе излишнего внимания. Быть может, мы сумеем улучить момент во время какого-нибудь приема? Они происходят каждый день.

– Почему бы нет? Где вы остановились?

– Рядом с вами, у Белмонтов!

Леди Рибблздейл сделала гримасу и фыркнула совсем не аристократическим образом, но Альдо был к этому готов.

– Вы могли бы найти что-нибудь получше! – заявила она. – Впрочем, если иметь дело лишь с теми людьми, которые нам нравятся, пришлось бы сидеть дома и никуда не ходить. Скоро увидимся, пока!

Обращенная в бегство вторым залпом ударов гонга, она устремилась к лестнице. Альдо, взяв шляпу и перчатки, пошел к своей машине. Очень вовремя: не меньше дюжины «Бентли», «Паккардов», «Даймлеров» и прочих «Роллс-Ройсов» двигалось по аллее, которая, к счастью, была достаточно широкой, чтобы разминуться.

Впервые за долгое время Альдо чувствовал себя умиротворенным и почти счастливым. Он больше не сомневался, что Адальбер очень скоро выйдет на свободу. В надежде заполучить королевские драгоценности Ава Астор была способна на все. Она могла бы даже свалить правительство любой страны, лишь бы добиться своей цели. Дочь значила для нее гораздо меньше, чем перстни на ее красивых руках, всегда сверкающих алмазами. Оставалось узнать, как поведет себя Адальбер по выходе из тюрьмы. Вернется ли он в «Болье», если ему принесут подобающие случаю извинения, или же все мосты были сожжены между ним и Алисой – по его собственной воле или по желанию молодой женщины?

Выяснить это можно было только одним способом: позаимствовать у Джона-Огастеса подзорную трубу, устроиться у окна своей спальни и никуда не отлучаться, чтобы не пропустить важные события, которые произойдут в «Болье» в ближайшие часы. Альдо с трудом подавил желание встретить Адальбера у офиса шерифа, опасаясь унизить друга.

Полина, которую он ввел в курс дела, полностью одобрила его действия. Несомненно, Ава не затратит много времени на то, чтобы вразумить Алису, и, скорее всего, уже завтра узник обретет свободу, так как чайный церемониал и вечерние развлечения – бал в «Роузклифф» – не слишком благоприятствовали семейной разборке, особенно с участием таких персонажей, как Ава Астор и ее дочь. Но Альдо решил занять наблюдательный пост незамедлительно.

– Реакцию этой псевдоегиптянки предсказать невозможно, – сказал он баронессе. – А телефонный звонок много времени не занимает. Если Алиса позвонит шерифу, Адальбер выйдет на свободу уже сегодня вечером. В таком случае шериф либо привезет его сюда, либо просто отпустит, однако без багажа своего он обойтись не сможет. А его вещи, конечно, все еще здесь...

– ; Вне всякого сомнения. В таком случае, идите! – подытожила Полина и распорядилась, чтобы ему принесли великолепную подзорную трубу на медном треножнике, настолько мощную, что из нее можно было бы наблюдать и за звездами.

Как превосходная хозяйка дома, знающая привычки своих гостей, она велела подать ему очень крепкий чай и объявила, что попозже придет ужинать в его комнату.

– Вам будет не так скучно, – улыбнулась она.

– Но что скажут ваши брат и невестка?

– Ничего. Насколько я знаю Джона, он присоединится к нам. Он любопытен, как сестра-послушница, и без ума от вас. Ну а Синтия уже отправилась развлекаться.

Все вышло, как было задумано. Ужин накрыли в комнате Морозини, а в соседнем доме тем временем зажигались окна, хотя сегодняшний бал давало семейство Стьювесент Фиш. Но именно таким образом оповещала о своем присутствии леди Рибблздейл: где бы она ни находилась, ее жилище должно сверкать всеми огнями. Контраст со спокойным «Белмонт-Кастлом» был поразительным, и Альдо встревожился:

– Вы наверняка получили приглашение на сегодняшний вечер? Не считайте себя обязанными оставаться дома из-за меня!

– Я терпеть не могу эти грандиозные приемы, – провозгласил Джон-Огастес, – а моя жена делает все, чтобы наша семья была достойно представлена в свете. Что касается Полины, она уже выросла и может решать за себя сама.

– Не терзайтесь угрызениями, дорогой Альдо, и вспомните, что миссис Стьювесент Фиш пригласила тех же самых людей, которых вы завтра встретите у Дресвелей, послезавтра у Ван Эленов, а на будущей неделе у нас. Я стараюсь тщательно выбирать время и место своего появления, – заключила она с лукавой улыбкой.

Все же этим вечером в «Болье» кое-что произошло: около восьми часов Полина и Альдо увидели, как Ивановы погружаются в одну из принадлежащих Асторам машин со всем своим багажом. По выражению их лиц легко можно было догадаться, что случилось.

– Ого! – воскликнула баронесса. – Как видно, теперь в доме верховодит Ава!

Сомневаться в этом не приходилось. Она стояла на крыльце собственной персоной, скрестив руки на груди, и удалилась, лишькогда машина, сопровождаемая багажным фургоном, выехала за пределы владения.

– Это похоже на экзекуцию, – сказал Альдо. – Графиня Иванова плакала...

– Разумеется. Насколько я знаю Аву, она должна была распорядиться, чтобы слуги перевернули все вверх дном в их комнате... и очень возможно, что им удалось найти ожерелье.

– И она отпустила их, вместо того чтобы вызвать шерифа?

– Просто из уважения к семье Кэролайн. Даже если она клептоманка – а я всегда это подозревала! – Ван Дрейсены не заслужили позора публичного ареста. Ава предпочитает, чтобы они получили по заслугам где-нибудь в другом месте.

Помимо отъезда Авы и ее дочери, сверкающих как рождественские елки, на бал к семейству Стьювесент Фиш, больше в этот вечер ничего не произошло. В конце концов наблюдатели решили лечь спать, но Альдо, поднявшись на рассвете, принял душ, побрился и оделся, чтобы быть в полной готовности. Он уже занял наблюдательный пост, когда появилась Полина в теннисном костюме и с подносом для завтрака. Она светилась радостью жизни и в белом свитере с короткой юбкой походила на девочку, какой была когда-то. Альдо не преминул заметить это, целуя протянутую ему руку:

– Кажется, сегодня утром вы в прекрасной форме, баронесса?

– Это правда, и я сама не знаю почему, но внутренний голос говорит мне, что нас ожидает хороший день. Что нового?

– Я вижу только, как светит солнце и зеленеет трава, – вздохнул он, процитировав жалобные слова «сестрицы Анны» из «Синей Бороды».

– В принципе что-то должно произойти. Если следовать здравой логике, мы скоро увидим, как шериф привезет вашего друга или же за ним отправят машину.

– Быть может, он не захочет возвращаться туда, где ему нанесли столь незаслуженное оскорбление? Кроме того, вернуть его потребовала леди Рибблздейл. Ее дочь, судя по всему, не очень-то с ней согласна.

– А поскольку обе они отличаются страшным упрямством... О, вот и машина!

– И это вы называете машиной?

Действительно, посреди армии садовников с граблями и лейками ко входу в замок «Болье» неторопливо двигался багажный фургон. Слуги вынесли из дома большой чемодан, саквояж и дорожную сумку, сразу же опознанные Морозини.

– Это вещи Адальбера! – вскричал он. – Что все это значит?

– Что он не вернется к Алисе. Пойдемте! Моя машина готова к выезду, мы последуем за фургоном.

Они вихрем пронеслись вниз по лестнице, и мгновение спустя Полина рванула мощный «Паккард» с места вслед за облаком пыли, поднятой грузовичком, в котором место пассажира занял дворецкий Алисы. Фургон направлялся к административному центру Ньюпорта, где рядом с мэрией располагался офис шерифа. Обе машины остановились перед ним, но Полина сохранила дистанцию в несколько метров. Никто не пошевелился: все ждали.

Ждать пришлось недолго. Через несколько минут дверь распахнулась и на пороге появился Видаль-Пеликорн в сопровождении шерифа Дэна Морриса, явно недовольного развитием событий. Адальбер выглядел неважно: в помятой одежде, разумеется, небритый, с осунувшимся из-за недосыпания лицом и волосами, взлохмаченными больше, чем всегда. Взгляд у него был равнодушный и пустой, как будто он утерял интерес к чему бы то ни было. Крушение иллюзий подействовало на него сильнее, чем арест.

Быстро выйдя из машины, Полина и Альдо подошли настолько близко, что услышали, как Дэн Моррис сообщил заключенному об освобождении, а дворецкий Алисы спросил, в какой отель следует доставить багаж – * – быть может, сразу на причал, откуда отправляется паром? Альдо едва не ринулся вперед, чтобы оградить друга от этого дополнительного унижения, но мощная длань Полины удержала его, а сама баронесса провозгласила звучным голосом:

– Доставьте ко мне! Если эти выскочки Асторы так мелочны, что не способны признать свою неправоту по отношению к прославленному ученому, которому они нанесли оскорбление, мы, Белмонты, просим его почтить наш дом своим присутствием!

Эта несколько театральная тирада сумела пробить апатию Адальбера, который даже попытался улыбнуться молодой женщине:

– Благодарю вас, мадам, но вы без труда поймете, что у меня осталось только одно желание: как можно скорее уехать отсюда! Причал парома – это то, что мне нужно.

– Но не мне! – произнес Альдо, выступив из-за спины Полины. – Ты уедешь, когда захочешь, но с воинскими почестями. И только так. Не как лакей, изгнанный за нерасторопность! Эта шлюха должна принести тебе извинения!

– Пусть оставит их при себе! Это меня не интересует!

– И ты не хочешь выяснить, куда подевалось это проклятое ожерелье Тутанхамона? Раньше ты проявлял больше любопытства...

– Нет... Нет, видишь ли, я даже это не хочу выяснять. Возможно, потому, что уже знаю...

– Иванов, конечно? Он пытался убить меня на Иль-де-Франс, так как считал, что я сел на пароход с целью забрать ожерелье после того, как ты его подменишь...

– Не может быть?!

– Нет, может! Спроси у присутствующей здесь баронессы фон Этценберг, гостеприимство которой я умоляю тебя не отвергать!

– Сжалься надо мной, позволь мне уехать! Я по горло сыт всей этой историей! Почему ты заставляешь меня остаться?

Альдо положил руку на плечо Адальбера и, притянув его к себе, поглядел ему прямо в глаза:

– Потому что ты мне нужен! И ты сам не представляешь, до какой степени...

Глава XI ПРАЗДНИК У СИНТИИ

Адальбер слишком хорошо знал своего друга, чтобы хоть на секунду усомниться в его словах, когда тот попросил о помощи. Поэтому он без всяких протестов сел в автомобиль. Труднее оказалось убедить дворецкого Алисы отвезти багаж в «Белмонт-Кастл»:

– Я сильно опасаюсь, – заявил он Полине, – что и госпожа княгиня, и леди Рибблздейл будут крайне недовольны мной, если я нарушу отданный мне приказ. Последствия могут быть таковы...

– Что выставят вас за дверь? Да, насколько я их знаю, они на это вполне способны. Но в таком случае вы могли бы поступить на службу к нам!

– С величайшей радостью, госпожа баронесса может в этом не сомневаться, но... вашему Беддоузу это может не понравиться, да и мне самому не хотелось бы оказаться под его началом. К тому же есть еще и Клементина, горничная госпожи княгини...

– С которой вы не желаете расставаться? – со смехом сказала Полина. – Что ж, я вас вполне понимаю! Хорошо, я позвоню означенному Беддоузу, пусть пришлет наш грузовичок. Вы переложите багаж в него, а затем спокойно вернетесь в «Болье» и с чистой совестью скажете, что оставили вещи господина Видаль-Пеликорна перед офисом шерифа! Ваша хозяйка будет вполне довольна...

Через несколько минут Адальбер с некоторой робостью вошел в дом Белмонтов. Его появление прошло почти незамеченным. По-прежнему незримая Синтия все еще спала, Джон-Огастес находился на своей яхте, а великолепный Беддоуз с присущим ему сверхъестественным тактом сделал все, чтобы никто из слуг не увидел Адальбера в облике человека, только что выпущенного из тюрьмы. Комнату ему дворецкий подготовил в крыле, противоположном «Болье», а тем временем Морозини отвел его к себе, где он мог бы заняться своим туалетом, не дожидаясь прибытия чемоданов. Альдо позаботился даже о подносе с закуской, чтобы Адальбер перекусил перед еще далеким ленчем.

Адальбер безмолвно принял эти знаки внимания и сразу заперся в ванной комнате Альдо, который в нервном ожидании стал курить сигарету за сигаретой и издал вздох облегчения, когда его друг появился в голубом махровом халате, чисто выбритый, с влажными волосами и наконец-то ожившим взглядом: было ясно, что прежний Адальбер возродился. Он выпил три чашки кофе подряд, съел столько же тостов с маслом и толстым слоем апельсинового мармелада, выкурил предложенную Альдо сигарету, развалился в кресле и наконец сумел улыбнуться.

– Прежде всего благодарю тебя за то, что ты сделал! – сказал он. – У меня нет уверенности, что я это заслужил, поэтому чувствую себя полным идиотом! Да и выглядел я, наверное, не самым лучшим образом...

– Перестань, прошу тебя! Когда ты вытащил меня из турецкой тюрьмы в Стамбуле, я тоже был весьма несвеж! Ну что, забудем все и начнем сначала?

– С наслаждением! – воскликнул Адальбер. – А теперь рассказывай! На пароходе ты говорил мне о каком-то гарнитуре и убийце, у которого на совести как минимум три жертвы.

– Браво! Ты хоть почти не слушал меня, однако же все запомнил! Мне остается только объяснить тебе все обстоятельства дела...

В своей спокойной и точной манере, не упустив ни единой детали, Альдо стал излагать своему другу все события, ощущая себя чуть ли не Тераменом[106], но Адальбер слушал его с таким напряженным вниманием, что постепенно он сам воодушевился. Когда рассказчик дошел до признаний Агостино, археолог не выдержал:

– Это какая-то безумная история! В ней есть нечто средневековое. Каким образом в наше время и тем более в этой стране, слишком молодой и потому грубой, воскресла древняя легенда о девственницах, отдаваемых на заклание спрятанному Минотавру? Меня не удивляет, что шериф подкуплен и закрывает на все глаза, но ведь есть другие полицейские более высокого ранга, есть прокуратура...

– Есть также мафия с ее зловещим могуществом. Если твой Минотавр – кстати говоря, мне это сравнение очень нравится! – принадлежит к подобной тайной организации, к нему не подступишься...

– И ты, бедняга, безвинно вляпался в эту трясину?

– Вот почему я сказал тебе, что мне нужна твоя помощь. Риччи в очередной раз собирается жениться, и есть все основания предполагать, что сценарий повторится: непосредственно перед брачной ночью его вызовут куда-нибудь по срочному делу, а через несколько дней будет обнаружен окровавленный труп. Я хочу предотвратить такую развязку и все еще пытаюсь найти способ пробраться в этот смехотворный флорентийский дворец...

– Но ведь мы всегда можем что-нибудь предпринять вдвоем? Мне хочется поближе присмотреться к этому месту. Когда состоится свадьба?

– Не знаю, но оба предыдущих раза это всегда происходило 22 июля.

– В праздник Марии-Магдалины, евангельской грешницы? Такое совпадение не может быть случайным. Значит, жертвы – женщины легкого поведения, заслуживающие кары?

– О двух первых ничего не могу сказать. Но несчастная Жаклин в любом случае под это определение не подходит: она была наивной дурочкой и все еще верила в Деда Мороза. Что касается новой невесты, она отнюдь не ангел, и когда ты, как я надеюсь, получишь возможность увидеть ее, это станет самым большим сюрпризом в твоей жизни.

– Я с ней знаком?

– Мы оба с ней знакомы, и большого счастья нам это не принесло. Сейчас она называет себе Мэри Форсайт, но речь идет о нашей старой знакомой Хилари Доусон, называемой также Марго-Пирожок.

Адальбер вытаращил глаза:

– Не может быть!

– Еще как может! Волосы у нее потеряли прелестный серебристый скандинавский оттенок, который так тебе нравился, сейчас она скорее яркая венецианская блондинка, но это не настолько изменило ее, чтобы нельзя было узнать. И она чувствует себя очень комфортно в роли невесты, что меня весьма интригует. Хочет ли она завоевать положение в обществе, выйдя замуж за миллиардера и запрятав тем самым воровскую фомку в чулан, или же надеется провернуть чрезвычайно выгодное дельце, поймав в свои сети мужчину, в котором нет ничего привлекательного, кроме денег? Возможно, она намерена удрать с добычей, предварительно избавившись от него? Не сомневаюсь, она навела справки и должна знать о предыдущих браках Алоизия Чезаре.

– В этой истории с женитьбой есть что-то, чего я не понимаю: зачем надо доводить дело до этого?

– Ты хочешь сказать, зачем нужна свадьба? Этот вопрос я уже задавал себе. Не могу сказать, что нашел ответ, но мне кажется, все это связано с Бьянкой Капелло, поскольку Риччи женится лишь на тех девушках, которые более или менее на нее похожи. У Хилари сходства скорее меньше, чем у других, хотя она сделала все, чтобы максимально приблизиться к образцу.

Это заставляет меня думать, что ей известно об этом деле больше, чем мне. Ты знаешь историю Бьянки?

– Очень поверхностно.

– Жаль, что с нами нет Лизы: она рассказывает ее дивным образом. От меня такого блеска ожидать нельзя, но нужно мириться с тем, что имеешь.

Он оправился с задачей достойно. Когда рассказ был завершен, Адальбер задумчиво взлохматил волосы, которые уже успели высохнуть:

– Нет сомнений, ты прав. Твоя Колдунья – ключевая фигура. Первую жертву звали Буэнавентури, как первого супруга, а нашего преступника или сообщника – Риччи, как убийцу вышеупомянутого мужа. И не хватает только призрака этой дамы, бродящей по копии дворца Питти. Кстати, мне страшно хочется его увидеть, этот дворец...

– Отправимся после обеда, если хочешь. Прогулка на велосипеде тебя взбодрит.

– Зачем нам велосипед, если в гараже полно машин? – проворчал Адальбер. который очень не любил переутомляться, если была возможность этого избежать.

– В здешних краях это самое популярное средство передвижения, позволяющее ездить повсюду и не привлекать к себе внимания.

– Но кто же захочет не привлекать к себе внимания во время сезона в Ньюпорте? Чем больше показываешься на людях, тем чаще тебя желают видеть.

Первый удар колокола, возвестивший обед, прервал эту беседу и заставил Адальбера ринуться в свою комнату, чтобы сменить банный халат на более подобающий костюм. Он показал неслыханную резвость и уже при втором ударе догнал Альдо на лестничной площадке, так что по лестнице друзья спустились вдвоем.

На сей раз на террасе с цветущими розовыми кустами под большим тентом а белую и голубую полоску Полина оказалась не одна: рядом с ней стояла женщина лет тридцати с короткими светлыми волосами, искусно уложенными вокруг красивого, но не слишком выразительного лица, на котором выделялись лишь высокие брови, придававшие ее карим глазам вечно удивленное выражение. Это была Синтия. Одетая во фланелевый костюм для тенниса – самый распространенный в час ленча наряду с костюмами для верховой езды или гольфа, – она поочередно протянула обоим мужчинам слишком наманикюренную для спортсменки руку и приветствовала их на светский манер, иными словами, наградила княжеский титул Альдо более сердечной улыбкой, чем академические лавры Адальбера. Впрочем, улыбка стала шире при известии, что прославленный археолог отныне будет украшать собою не суетный салон Алисы Астор, а радушный «Белмонт-Кастл». Синтия ненавидела свою соседку и не скрывала этого.

За стол сели, не дожидаясь Джона-Огастеса, который, естественно, опаздывал, и разговор сразу зашел о бале на следующей неделе – главного дела Синтии. Поэтому беседа быстро превратилась в ее монолог, прерываемый изредка репликами Полины. Лишь появление не слишком смущенного опозданием супруга заставило Синтию умолкнуть. Джон-Огастес заверил Адальбера в том, что очень рад видеть его в своем доме, и тут же перешел к необыкновенным достоинствам новой яхты, воспевая ее в лирических тонах, которым недоставало только трубных звуков «Аиды» в качестве фонового аккомпанемента. Синтия не выдержала и взбунтовалась против этого морского нашествия, обменялась колкостями с мужем и покинула стол, когда подали десерт. Она заявила, что будет пить кофе в своей комнате, где никто не помешает ей обдумывать детали предстоящего празднества. За все время ленча Альдо и Адальбер не произнесли ни единого слова.

Едва Синтия удалилась, как до террасы донеслись гнусавые звуки ее банджо. Джон-Огастес прекратил поглощать сыр «Стилтон», который запивал превосходным портвейном, и, пожав плечами, недовольно сказал сестре:

– Надеюсь, вы тоже чем-нибудь займетесь? Если дать ей полную свободу, она способна пригласить черный джаз-банд на свой бал восемнадцатого века просто для создания контраста!

Полина, откинувшись на спинку плетеного ивового кресла, переплела пальцы и сказала со вздохом:

– Я спрашиваю себя, не приходит ли вам с Синтией в голову мысль, что вы оба принадлежите к числу самых невоспитанных людей в стране, где вежливость вообще не в чести. Вы наперегонки оглушали нас – она своим балом, ты вашей яхтой! Господи, как же трудно вас выносить!

Джон-Огастес, лукаво сощурив глаза и усмехнувшись, все же оторвался от сыра с портвейном и посмотрел на троих сотрапезников:

– Я знаю и смиренно прошу у вас прощения, но если бы я не перехватил бразды правления, вы слушали бы только мою жену. По крайней мере, я внес некоторое разнообразие в беседу. Бал, снова бал, все время бал – последние два месяца мы говорим только об этом!

– Хвала небу, что я не живу вместе с вами! Что касается вечернего приема у нас, я не вижу, чем он будет отличаться от других, более или менее живописных, на которые мы уже получили приглашение.

– А вот чем: все вы должны одеться в белые костюмы, но восемнадцатого века! И вы не представляете, что это будет за зрелище: тут вам и платья с фижмами, и облегающие короткие штаны, и туфли с пряжками, от которых у вас заболят ноги, и парики, увы, естественно, напудренные! Ох уж эта пудра! Она разлетится повсюду. Если кому-нибудь придет в голову фантастическая мысль прикончить ближнего своего на этом проклятом балу, полиция получит столько отпечатков пальцев, сколько захочет! Но вы еще не знаете, чего вам удалось избежать, – продолжил он, увидев унылые физиономии сотрапезников. – Синтия хотела возродить олимпийских богов! Мы бы толкались среди Юпитеров с молниями из позолоченного картона, так как на роль Вулкана претендентов обычно гораздо меньше.

– А я, возможно, предпочла бы именно это! – задумчиво проронила Полина. – Греческий костюм очень подходит мужчинам с красивыми ногами...

– Не мечтайте об этом и подумайте лучше, сколько бы к нам явилось ожиревших Венер с артритными ногами.

Альдо засмеялся, но твердо предупредил, что не сможет присутствовать на балу, если ему не разрешат появиться в современной одежде. Ту же просьбу высказал Адальбер, однако у Джона-Огастеса ответ был готов заранее:

– Никоим образом! В доме имеются километровые запасы атласа, бархата и парчи, специально заготовленных для гостей, которых предупредили слишком поздно о грандиозных замыслах Синтии. Мы также наняли китайского портного, который живет около синагоги. За сутки он изготовит вам любой наряд при условии, что вы сделаете для него эскиз! В противном случае вы рискуете стать жертвой его фантазии! Вы могли бы преобразиться в китайских мандаринов...

– В восемнадцатом веке они были, – задумчиво произнес Альдо. – Возможно, это не такая уж плохая идея. Позволительно ли узнать, что вы выбрали для себя, мистер Белмонт?

– Зовите меня Джон-Огастес! Так проще. Что касается вашего вопроса...

– Держу пари, что я сумею ответить! – воскликнула Полина. – Костюм моряка! И я бы поставила на Джона-Пола Джонса!

– Какой же вы бываете несносной! – вскричал ее брат, встав из-за стола. – Пропал мой сюрприз! Джентльмены! С вашего разрешения я удаляюсь, ибо ощущаю необходимость устроить себе небольшую сиесту, которую рекомендую и вам.

– Мы предпочитаем прогуляться, – сказал Альдо. – Погода стоит идеальная...

– В таком случае берите любую машину или лошадь, которые вам приглянутся! – провозгласил Джон-Огастес, направляясь к выходу. – Вы у себя дома... Я бы отправился с вами, но мне надо найти костюм. У этой дурехи редкий талант: она может прожужжать вам все уши по поводу какой-нибудь темы, но главного так и не скажет! Да и вам тоже следовало бы заглянуть к Тонг Ли.

– Сегодня же вечером мы сходим к нему, – обещал Альдо. – Что касается бала, не будет слишком нескромным спросить вас, кто там будет?

– Вовсе нет... Сплошь сливки нашего острова, почти в полном составе.

– Кроме Асторов, полагаю?

– Кроме Алисы Астор! – уточнила баронесса. – В данном и чуть ли не единственном случае мы с Синтией не расходимся и дружно ненавидим ее, однако Ава Астор приглашена и появится в костюме королевы. Вы догадываетесь, какой?

– Марии Антуанетты?

– Точно! Неудобство состоит в том, что будет, возможно, еще парочка других, но это оживит соревновательный дух.

– Швобы также получили приглашение?

– Их нельзя было обойти... Я догадываюсь, что вас беспокоит, дорогой Альдо: вы хотите знать, придут ли с ними Риччи и его последняя по счету невеста? Она считается членом семьи с того момента, как поселилась в «Оукс», и они, естественно, возьмут ее с собой. Поэтому Риччи тоже будет! О чем вы задумались?

– Ни о чем определенном, однако полагаю, что встреча может быть интересной. Я прощаюсь с вами до вечера, баронесса.

После ночи, проведенной в тюрьме, Адальбер куда охотнее уступил бы искушению вздремнуть, но любопытство одержало верх, и он согласился на прогулку – при условии, что не придется садиться на лошадь. Он «катался» вполне прилично (профессия обязывает!), но никогда не мог понять, что за удовольствие часами трястись на спине своенравного животного, которое в любой момент способно взбрыкнуть и сбросить седока в грязную канаву или на изгородь в нескольких километрах от какого бы то ни было жилья, а затем преспокойно вернуться в свою конюшню. Зато «лошадиные силы» он обожал и после отъезда из Парижа не переставал вздыхать о любимом красном «Амилькаре», чихающем и кашляющем при каждой попытки завести мотор.

В гараже, где стояло с полдюжины роскошных машин, он безошибочно выбрал самую скромную – серый «Форд» с бордовыми кожаными сиденьями – и уселся за руль с такой радостью, что Альдо решил удовлетвориться ролью штурмана. Через пятнадцать минут показался дворец Риччи.

Место на сей раз не выглядело пустынным, так как поблизости от Палаццо был устроен огромный пикник. Запахи жареного мяса и древесного угля пропитали воздух, среди деревьев сновали мужчины и женщины в белых костюмах. На дороге также собралась небольшая толпа любопытных – пеших или на велосипедах. Были здесь и запоздавшие приглашенные. Адальбер припарковался у обочины, заглушил мотор и последовал за Альдо, который уже вышел из машины.

Они находились позади Палаццо, защищенного внушительной оградой с кружевными решетками, сквозь которые было хорошо видно, какое оживление царит в доме. Широко распахнутые окна показывали, что там происходит генеральная уборка. Мойщики стекол трудились вовсю, и звуки джазового оркестра временами перекрывал шум работающих пылесосов. В саду чистили статуи и фонтаны, на террасе расставляли усыпанные плодами апельсиновые деревья в кадках.

– Как думаешь, они готовятся к свадьбе? – спросил Адальбер.

– Очень на это похоже. Когда я в последний раз побывал здесь, можно было подумать, что дворец заброшен, хотя внутри людей оказалось немало.

Его слова заглушил рев клаксона, и он посторонился, чтобы пропустить грузовичок бакалейщика, загруженный настолько, что полуоткрытые створки кузова были схвачены веревками. Вежливый водитель, увидев их, приподнял фуражку и подъехал ко входу в служебные помещения.

– Давай спустимся и посмотрим на фасад, – сказал Альдо. – Мне хотелось бы кое-что уточнить.

Они двинулись вдоль стены по тропинке, спускающейся к пустынному пляжу, откуда вела вверх, к цветникам, безупречно бархатная зеленая лужайка. Множество садовников занималось посадкой белых роз, лилий и маргариток.

– Это не напоминает тебе берега Луары и свадьбу Эрика Фэррэлса[107]? – спросил Адальбер. – И здесь спешным образом в огромном количестве высаживают белые цветы. Свадьба уже скоро...

Альдо не ответил. Утвердившись на одном из выступов скалы, он рассматривал дворец в бинокль, который захватил с собой. С этой стороны также были открыты все окна – за исключением двух крайних справа на первом этаже и двух на втором, расположенных прямо над ними. Именно там, как он знал теперь, находилась странная брачная опочивальня, откуда живым выходил только супруг. Альдо передал бинокль Адальберу, который присоединился к нему, и тот в свою очередь стал изучать закрытые окна.

– Нужно присмотреться к ним поближе, – сказал он, возвращая бинокль.

– Я уже думал об этом, но как это сделать? Если ты попытаешься взломать любую из дверей в стене, сирена взвоет так, что и глухие услышат.

– А тебе не приходило в голову, что можно перелезть через стену?

– Ты ее видел, эту стену? Она вся усыпана битым стеклом. Если ты попробуешь взобраться, лишишься пальцев, а то и руки. Наверное, можно использовать скалы, как это сделал я, чтобы посмотреть, но только во время отлива... В прилив это невозможно.

– А во время отлива ночью и в плохую погоду? Почему бы не попытаться?

– Ночь должна быть ясной, иначе мы сломаем себе шеи, и одновременно достаточно темной, чтобы никто в доме не увидел, как мы пересекаем пляж и поднимаемся по лужайке в сад. Ты заметил, сколько окон с этой стороны?

Видаль-Пеликорн принялся теребить свою шевелюру цвета спелой ржи, что служило у него признаком глубокого раздумья.

– Не слишком ли ты осторожничаешь? – мягко спросил он. – Может быть, возраст? Или чрезмерная ответственность?

– Ни то ни другое. Я просто обращу твое внимание на то, что в одиночку пытаюсь решить весьма непростые задачи: обезвредить Риччи и уберечь от страшной участи его новую супругу, а также – всего лишь! – отобрать у него драгоценности Колдуньи.

– Относительно первых двух задач у меня возражений нет, но третья выглядит сомнительной. Пусть Риччи совершил несколько убийств, чтобы украсть гарнитур, но ты все равно не являешься собственником! Вдобавок это «красные» драгоценности, а ты, как правило, таковых избегаешь?

– Да, но я считаю, что приобретенные дурным путем ценности не должны оставаться в руках преступника, и потому охотно продал бы их ради несчастной и очаровательной Виолен Достель, быть может, также ради Бетти Баскомб, чей сын жизнью заплатил за убийство, которого не совершал. И у меня даже есть покупательница.

– Кто она?

– Твоя бывшая будущая теща – Рибблздейл!.. Мне надо было чем-то умаслить ее, – быстро добавил Морозини, увидев, как вытянулось лицо друга, который договорил за него:

– ...чтобы она заставила свою дочь отозвать жалобу? Адальбер насмешливо взглянул на Альдо.

– Должно быть, тебе нелегко пришлось? – заметил он. – Судя по последним слухам, ты избегал ее, как чуму!

– Когда хочешь отобедать с дьяволом, запасайся длинной ложкой! – нравоучительно произнес Альдо. – Именно так я и поступил. А теперь поищем способ незаметно пробраться внутрь. Вдвоем это легче сделать, чем в одиночку.

Они медленно обошли имение в поисках какого-нибудь отверстия или уязвимого места в обороне этой крепости, пока наконец Адальбер не обнаружил в гуще зарослей старую сосну, чьи ветви, искривившиеся от частых ветров, заходили за стену. Правда, ни одна из этих ветвей не выдержала бы веса человека.

– Все, что нам необходимо, – объявил Адальбер, внимательно изучив дерево, – это прочная и достаточно длинная веревка. Мы зацепим ее за верхушку, которая клонится в нужном нам направлении. Один из нас спустится в сад, а другой останется здесь, чтобы помочь первому вернуться назад.

– Видишь, как я был прав, когда говорил, что ты мне нужен? – воскликнул Альдо. – Вдвоем мы непобедимы, и, если ты не против, вылазку надо совершить сегодняшней ночью.

Воинственный дух внезапно вернулся к нему вместе с той верой в будущее, которой ему в последние дни недоставало. Не впадая в чрезмерный оптимизм, он теперь мог надеяться, что с честью выберется из ловушки, в которую угодил, повинуясь чувству долга.

Они вновь сели в машину, однако, вместо того чтобы сразу вернуться домой, Альдо предложил поехать по дороге, ведущей к бухте Бетти Баскомб. Адальбер уже знал о ней. Быть может, ему стоило попытать счастья с ней? В общении с пожилыми дамами он использовал свой метод и часто добивался большего, чем Альдо, которому, пожалуй, не хватало обходительности и добродушия. Когда «Форд» остановился' в нескольких десятках метров от домика Бетти, они увидели, что она сидит на ступеньке лестницы, куда недавно на мгновение был допущен Альдо. Но она была не одна. Рядом с ней сидела какая-то молодая женщина в цветастом сарафане – или девушка, если судить по обнаженным рукам и ногам. Обе вели оживленную беседу. Лицо гостьи было полностью закрыто полями большой соломенной шляпки, призванной защищать от солнца. Невероятная вещь: Бетти, казалось, получала удовольствие от разговора – она даже несколько раз улыбнулась!

Несомненно, это подруга. Разве не намекал Тед, что многие из местных жителей ее поддерживают? Быть может, невеста несчастного Питера, о котором говорили, что он был прост, но красив? Альдо видел, что они ведут себя, как близкие люди, и внезапно ему стало неловко подглядывать за ними.

– Что будем делать? – спросил Адальбер, озадаченный молчанием своего друга.

– Вернемся домой. Эта юная особа, конечно, ничем не сможет нам помочь, и я не собираюсь «незаметно» следовать на автомобиле за ее велосипедом, – добавил Альдо, показав на двухколесную машину, прислоненную к стене дома. – Раз у нас есть время, посетим китайского портного. Хоть одно дело завершим...

– Эта история с маскарадом меня как-то не очень вдохновляет, – проворчал Адальбер, мягко тронув машину с места.

– Сначала я думал, как ты, но по зрелом размышлении решил, что это неплохая мысль. В маске можно подойти к любому человеку, оставаясь не узнанным. Это открывает широкие перспективы.

– С кем ты хочешь поговорить? С Риччи?

– Возможно. И почему бы не побеседовать также с нашей дорогой Хилари? Бог свидетель, я ее очень не люблю, но имеем ли мы право просто смотреть, как она идет на верную гибель, и не пошевелить даже пальцем? В конце концов, это женщина.

– Я не удивлюсь, если ей уже известно об этом, – задумчиво произнес Адальбер. – Вспомни, как тщательно она разработала план с целью завладеть «священными костями»[108]? Мы с ней давно знакомы и хорошо знаем ее: она наверняка провела собственное маленькое расследование, прежде чем сделать ставку на этого типа.

– Возможно... и даже весьма вероятно, однако я предпочитаю либо убедиться в этом, либо предостеречь ее.

– Полагаю, ты знаешь, где она живет?

– Да, а что? Ты хочешь заглянуть к ней?

– Хотелось бы. Мне кажется, если я смогу переговорить с ней один на один, у меня будет больше шансов убедить ее, чем у...

– ...у меня, поскольку она едва не убила всю мою семью? Иначе говоря, беременную Лизу и близнецов... Понятно, что у меня есть все основания ненавидеть ее, а у нее – все основания не доверять мне. Сверни на первую улицу справа, чтобы попасть на Бельвью-авеню! Мы едем в «Оукс».

Вилла Швобов, покрытая паутиной времени и прочная в соответствии с названием[109], не претендовала на сходство с «историческими» сооружениями своих соседей. Это был большой колониальный дом из серого камня, с белыми окнами и портиком, фронтон которого поддерживали четыре колонны. Суровость его облика смягчали многочисленные вьющиеся растения: плети белых роз и синих ломоносов украшали стены и создавали впечатление, будто сад – за исключением неизбежной лужайки весь покрытый цветами – двинулся на штурм здания.

Подъехав ближе, Морозини и Видаль-Пеликорн увидели толпу людей на аллеях и около водруженного на зеленой траве полотняного павильона в желтую полоску, где уже были расставлены многочисленные столы, накрытые кружевными скатертями. У ворот два лакея в белых ливреях проверяли пригласительные билеты у пассажиров лимузина гранатового цвета.

– Надо же! Гарден-парти, прием в саду! – вздохнул Альдо. – Сегодня никаких откровенных разговоров не получится.

– Может быть, все же попытаемся попасть туда?

– Без приглашения или без сопровождающего? Даже и не думай! Посмотри на двух стражей у решетки! В этом и состоит очарование державы, именующей себя страной Свободы: сословные перегородки охраняются здесь гораздо строже, чем где бы то ни было. Ты все же хочешь попытаться?

– Разумеется! Мы ничем не рискуем...

Гранатовый лимузин уже покатил к гаражам, и Адальбер, выведя «Форд» на входную аллею, остановил его между двумя стражами, которые синхронно склонились к окнам.

– Ваши приглашения, господа?

– Мы только что приехали в Ньюпорт, и у нас их нет, – сказал Альдо со всей властностью, на какую был способен. – Мы друзья мисс Форсайт, и нам нужно с ней поговорить!

– Сожалею, господа, но без приглашения въезд запрещен. Морозини, вынул две банкноты, слегка помахал ими:

– А вот это не заменит приглашения?

К его удивлению, лицо охранника окаменело:

– Конечно, нет, сэр! Будьте любезны развернуться!

– Мы сказали вам, что хотим поговорить с мисс Форсайт, – пришел на выручку Адальбер. – Пусть хотя бы один из вас предупредит ее. Мы...

– Бесполезно! Мы получили категорический приказ: ни под каким предлогом не оставлять пост и не пропускать никого без голубой карточки.

– Кто же отдал такой приказ? Мистер Швоб?

– Нет. Мистер Риччи. Сегодня гостей позвали на чай в честь его свадьбы.

– На чай? – презрительно переспросил Альдо. – Обычно приглашают на ужин. Неужели его дела так плохи?

– Нет, но поскольку овдовел он сравнительно недавно, было решено устроить прием попроще и пригласить только самых близких друзей. Будьте любезны повернуть назад и не вынуждайте нас просить о подкреплении.

Не настаивая больше и не разворачивая машину, Адальбер покатил назад к дороге, по которой двинулся затем в обратном направлении.

– Не знаю, заметил ли ты, но у этого холуя под старинной ливреей был пистолет?

– У второго тоже! Положительно, Риччи очень старается оградить свой круг «близких людей». Правда, когда принимаешь около двухсот гостей, сделать это довольно трудно. Теперь нам остается ждать бала Белмонтов, а пока едем к китайцу!

– И, как только стемнеет, мы вернемся в Палаццо. Конечно же, Риччи не отправится спать в семь часов вечера!

Первую часть программы удалось реализовать без затруднений. Оба костюма были заказаны, и Альдо решил, что не мешало бы попить «чайку» в «Белой Лошади». Он не видел Теда Мооса с момента, когда тот, можно сказать, выставил его за дверь, и ему хотелось выяснить настроение хозяина таверны.

Он готовился к прохладной, быть может, даже ледяной встрече, но ничего подобного не произошло. Едва они с Адальбером сели за столик в стороне от бара, как Тед, опередив направлявшуюся к ним официантку, подошел принять у них заказ.

– Я рад, что вы пришли, – сказал он, – потому что мне надо с вами поговорить. Однако прежде я должен извиниться за давешнее. Это было недостойно и меня самого, и традиций моей таверны.

Его огорчение казалось столь искренним, что Альдо без раздумий протянул ему руку:

– Не думайте больше об этом и присаживайтесь за наш столик! Я хочу представить вам господина Видаль-Пеликорна, моего друга и соратника. Полагаю, в такой час мы ограничимся чаем?

– Другое было бы затруднительно. Три чая, Нэнси! – крикнул он, усевшись на скамью рядом с Адальбером. Затем он добавил, понизив голос: – По правде говоря, той ночью я сильно перепугался... Видите ли, когда мы провожали его на яхту, мне показалась, что за нами мелькнула какая-то тень...

– Почему же вы об этом не сказали?

– Потому что мне это могло и привидеться. Мы немало выпили в тот вечер, но, как бы там ни было, я ощутил непреодолимое желание выйти из этого дела, чтобы жить своей жизнью и не думать больше о других. Поэтому я и повел себя так... Я пожалел об этом сразу же, но тут за вами приехала баронесса и увезла вас к себе. И я немного успокоился: в наших краях нет более надежной защиты, и на Белмонтов никто покуситься не посмеет. Я смог перевести дух, но сегодня утром в порт вернулась «Мандала»... впрочем, вы, может быть, об этом знаете?

– Нет. Если баронесса знает, значит, не сочла нужным сказать мне. Да и с какой стати ей говорить? Она не обязана держать меня в курсе всех передвижений фамильной яхты.

– Не важно. Значение имеет лишь то, что рассказал мне капитан Блейк, когда зашел выпить привычную чашку кофе: его пассажир и тридцати шагов не сделал на причале в Нью-Йорке, как получил удар ножом между лопаток, отчего скончался на месте. Вот почему я сам пошел бы в «Белмонт-Кастл» предупредить вас, если бы вы меня не опередили.

– И вы снова испугались?

– Не за себя. Если правильно смотреть на вещи, я в здешних краях вроде исторического монумента, которым очень дорожат. И любой дважды подумает, прежде чем изъять меня из окружающего пейзажа. Кроме того, я принял меры предосторожности. А вот вам нужно поберечься. Вы иностранец, а у Риччи подручных много. Вам следовало бы не выходить из дома...

– Ну, знаете ли, я приехал сюда вовсе не для того, чтобы сидеть взаперти, – сказал Альдо, намазывая маслом сдобную булочку, которую с удовольствием уплел под вторую чашку чая. – Да, кстати, мы только что заезжали к миссис Баскомб.

– Лучше бы вы оставили ее в покое. Она и так настрадалась, а тут еще вас постоянно видят около дома... Не нарушайте ее одиночества!

– Одиночество свое она делит с молодой женщиной или девушкой, которую, судя по всему, хорошо знает. Мы слышали, как они смеялись и разговаривали, но расслышать ничего не смогли...

– Ах вот как? Это что-то новенькое! Как она выглядела, эта ваша молодая особа?

– В белом сарафане с красными цветочками и в большой соломенной шляпе, поля которой почти полностью закрывали лицо. Тонкие руки, на одной из них браслет, ноги красивые. Кожа очень белая, но мы не смогли разглядеть, какого цвета у нее волосы.

Брови хозяина таверны взлетели вверх сантиметра на два.

– Не знаю такую! Какая-нибудь заезжая туристка, но в таком случае я не понимаю, отчего Бетти, пугливая, словно дикая козочка, допустила ее до себя и даже до улыбок снизошла. Здесь я не знаю никого, кому подошло бы это описание. Но теперь я начну присматриваться, да и при случае спрошу у Бетти, о ком идет речь. Это вас интересует?

– Да. Как и все, что касается этой женщины. Ибо я убежден, что она знает о Риччи больше, чем мы трое, вместе взятые. И это нормально: ненависть делает человека зорким...

Его слова прервал сильный раскат грома. Захваченные разговором, мужчины не заметили, что день завершается непривычным образом и над островом сгустились черные облака. Одно из них разразилось ливневым дождем, заслонившим все вокруг. Отказавшись от предложенного Тедом ужина, Альдо и Адальбер ринулись к машине, чтобы поднять ее откидной верх, пока она не превратилась в ванну. Затем они, уже вымокшие до нитки, залезли в нее, и сквозь водяные потоки, в которых отражались огни ярко освещенных вилл, поспешили вернуться в сухие угодья «Белмонт-Кастл».

– У меня такое впечатление, что сегодня вечером мы уже совершили вылазку в озеро, – вздохнул Адальбер. – В такую погоду лазать по деревьям не рекомендуется.

– Что не получилось сегодня, будет сделано завтра, – наставительно произнес Альдо.

– Это изречение принадлежит тебе?

– Нет, Чезаре Борджиа. Он сказал это в тот день, когда не сумел убить своего зятя.

К несчастью, назавтра погода оказалась столь же скверной. Сильная гроза, продолжавшаяся всю ночь, привела в отчаяние обеих хозяек дома, из которых одна намеревалась устроить концерт на природе, а вторая – венецианский праздник вокруг искусственного водоема, сооруженного с большими затратами. Погода испортилась настолько, что в последующие дни с опустевших пляжей убрали тенты и шезлонги. Лишь редкие купальщики с более толстой, чем у других, кожей отважно бросались в крутые пенистые волны. Возглавлял этих героев Джон-Огастес, который убеждал всех, кто желал его слушать, что сейчас гораздо приятнее температура воды, а не воздуха, да и ничто так не укрепляет здоровье, как взбадривающие оплеухи океана. В результате он подхватил сильный бронхит, чем окончательно вывел из себя свою жену.

– Вы считаете, что у меня не хватает других забот? Моему грандиозному балу грозит опасность оказаться в четырех стенах этого дома, а вы доставили себе зловредное удовольствие заболеть!

– Буду я на балу или нет, вам от этого ни холодно ни жарко! – возразил Джон-Огастес. – И позволю себе заметить, что даже при неблагоприятных условиях в саду в вашем распоряжении остаются все гостиные и даже террасы, над которыми можно натянуть тенты. Места хватит для шести или семи сотен человек! Если бы в Ньюпорте танцы устраивали только в хорошую погоду, они превратились бы в редкое развлечение. Но вы, как мне кажется, от этого не страдаете?

Действительно, молодая женщина каждый вечер встречалась с веселой компанией друзей в Яхт-клубе, где джазовый оркестр безумствовал до рассвета. Прочие обитатели «Кастл» – Полина, Альдо и Адальбер – окопались в библиотеке, где очень часто растапливали душистыми сосновыми дровами камин с целью оградить книги от влажного морского воздуха. Там они читали, играли в бридж или в шахматы и пили чай в мирной спокойной обстановке, держась подальше от гостиных, нередко оккупированных Синтией и ее бандой. «Экипировавшись» соответствующим образом, они совершали также – невзирая на шквальный ветер с дождем – вылазки на пляж, столь же пустынный, как во время равноденственных штормов. Казалось, что уже наступила осень, и Синтия дошла до крайней степени отчаяния, когда буквально накануне ее бала небо расчистилось, и лето вернулось во всем своем великолепии. Армия садовников тут же приступила к работе, чтобы ликвидировать нанесенный дождем ущерб – пересадить поблекшие растения и цветы, осушить теннисные корты и залить свежую воду в бассейн с кувшинками. Кроме того, они возвели цветочные арки и прошлись частым гребнем по всем аллеям. Лужайку разве что пылесосом не чистили, но зато в назначенный день и час величественное здание и сад, где развесили сотни венецианских фонариков, походили на волшебный замок фей и слепили своим блеском. Невидимые скрипки играли Вивальди.

– О Синтии можно говорить что угодно! – заметила Полина, обозревая с верхней лестничной площадки анфиладу гостиных, освещенных люстрами и торшерами с множеством свечей, украшенных бесчисленными гортензиями и лилиями, на фоне которых эффектно смотрелись лакеи в зеленых ливреях и париках, охранявшие буфеты с пирамидами из фруктов. – Мол, в голове у нее ветер гуляет, и в жизни она умеет только танцевать да бренчать на банджо, но когда речь идет об устройстве празднества, она просто гений!

Самабаронесса появилась в роскошном древнем китайском наряде из серого атласа, расшитого золотом и жемчугом. На ее черных блестящих волосах красовался замысловатый бархатный головной убор маньчжурских принцесс, украшенный сиреневыми орхидеями и крупными аметистами. Она была великолепна, и Аль-до сделал ей столь лестный комплимент, что ее лицо зарделось.

– Особенно хорошо ей удается окружать себя нужными людьми, – проворчал ее супруг, необыкновенно элегантный в строгом костюме прославленного моряка. – Уже полгода она не устает восхвалять французского художника, который делает декорации для бродвейских театров и получает за это бешеные деньги! Этот пустячок обойдется мне в целое состояние!

– Ну-ну, дражайший братец, не прикидывайтесь скупердяем! Ваши лодки стоят гораздо дороже, чем один праздник!

– Возможно, но они куда долговечнее! Господи Боже! Вот и первый показался! Уинни Лэнгдон в костюме Джорджа Вашингтона! Ему следовало бы знать, что наш первый президент не был карликом!

Это замечание не помешало ему устремиться навстречу гостям, о появлении которых возвестил громовым голосом «глашатай»; чья черная борода разительно контрастировала с белым париком. Он покорно занял место хозяина дома у входа в гостиные. Роль хозяйки исполняла Полина. Синтия, освобожденная от этой тяжкой обязанности, предупредила, что явится – разумеется, в надежде произвести сенсацию! – лишь после того, как соберутся все приглашенные. Альдо и Адальбер остались на верхних ступеньках лестницы, чтобы насладиться зрелищем во всей его полноте.

Одетый в камзол из кораллового атласа с черными обшлагами в тон к атласным черным коротким штанам, Морозини отказался от парика в пользу косички, закрепленной черным бантом. Адальбер, который превыше всего ценил комфорт, заказал у Тонг Ли довольно удачную копию костюма «Шута» Ватто, иными словами, нечто вроде пижамы из белого атласа с плоеным кружевным воротником. Из-под его круглой бархатной шапочки с атласной подкладкой выбивалась непокорная светлая прядь. Он не без труда уговорил Тонг Ли, для которого белый был цветом траура, добавить алые банты и вышитого дракона, приносящего счастье.

Гости прибывали один за другим в убыстряющемся темпе. Гостиные постепенно заполнялись приглашенными в роскошных платьях с фижмами и придворных костюмах. Некоторые мужчины отдали предпочтение более скромным мундирам, а некоторые женщины – туалетам своих американских прабабушек, носивших муслиновые или кружевные чепцы, но все без исключения блистали алмазными и жемчужными украшениями. Смех и разговоры порой заглушали музыку. Внезапно Альдо и Адальбер, несколько рассеянно наблюдавшие за гостями, насторожились: «глашатай» возвестил о появлении мистера и миссис Швоб, мисс Мэри Форсайт и мистера Алоизия Риччи.

Не удостоив вниманием первых двух, они сразу устремили взор на двух последних и больше взгляда от них не отрывали.

Мэри, так она звалась теперь, как подобает доброй англичанке – возможно, она ею и была! – вдохновилась одним из портретов Гейнсборо, выбрав наряд из белого муслина и розовой тафты, в тон которому были подобраны пышные страусиные перья, вздымавшиеся над большой черной бархатной шляпой. У ее спутника хватило ума заказать из того же материала свой камзол, украшенный алмазными пуговицами, и треуголку, которую он держал под мышкой. Однако его лицо в красных прожилках, с одутловатыми чертами и двойным подбородком очень проигрывало из-за слишком тесного парика, не закрывавшего целиком его седые волосы. Должно быть, он отдавал себе в этом отчет, ибо приклеенная улыбка и бегающие глаза ясно показывали, что ему в этом костюме не по себе.

– Ну и пара! – пробормотал Адальбер. – В этой шляпке она на голову выше его. Сверх того, он поистине ужасен. Что за мысль выходить замуж за подобного гнома!

Альдо, уловив явное недовольство в голосе друга, спросил себя, уж не сохранил ли тот остатки былого увлечения. Конечно, не последнюю роль играло и самолюбие: не слишком-то лестно, когда тебя заменяют подобным типом!

– Этот человек очень, очень богат! – прошептал он словно бы в утешение.

– Здесь он не один такой. На этом острове миллиардеров можно грести лопатой.

– Как бы там ни было, она выбрала именно этого, и мне хотелось бы, чтобы она отказалась от своих планов. На мой взгляд, это лучший способ спасти ей жизнь.

И тут внимание всего зала привлекло синхронное появление двух персон. Синтия – Помпадур в голубом, как на полотнах Натье, платье, украшенном белыми кружевами, – опираясь на высокую трость с алмазным набалдашником, величественно шествовала вниз по лестнице, широкие ступени которой были закрыты громадным шлейфом. Одновременно леди Рибблз-дейл – Мария Антуанетта в облике пастушки из Трианона, также одетая в голубое, но с громадным париком, увенчанным шляпкой в цветах, и гигантской тростью в бантах – выплывала из главного вестибюля. Навстречу ей устремились Полина и Белмонт, тогда как Синтия под громовые аплодисменты ступила на натертый до блеска паркетный пол. И тогда Ава возгласила своим звучным голосом:

– С каких это пор обыкновенная фаворитка претендует на большие почести, чем королева?

Джон-Огастес что-то пробурчал себе под нос, но его никто не услышал: зал вновь разразился овацией, и маркизе де Помпадур пришлось совершить прыжок через десятилетия, чтобы приветствовать королеву, которой она не имела чести знать, в конце концов, роль хозяйки дома к чему-то обязывает! Обе дамы рука об руку проследовали в большую гостиную, где сидевший на возвышении оркестр заиграл первый танец. Белмонт, повинуясь долгу вежливости, открыл бал вместе с Авой. Морозини склонился перед Полиной:

– Окажите мне честь, баронесса!

– С удовольствием, дорогой князь...

Для Альдо это было чуть ли не единственным развлечением на балу, который казался ему довольно скучным. С Полиной они танцевали несколько раз, и их пара заметно выделялась на фоне других. Гибкая и легкая, она сегодня вечером излучала обаяние, к которому он не остался равнодушен. Возможно, причиной тому был ее наряд или же едва уловимый мускусный запах неизвестных ему духов... Обычно она использовала другие, хорошо ему знакомые – «Арпеж» Ланвена, которыми одно время увлекалась Лиза. Сейчас аромат был иным. Более восточный? В любом случае, дьявольски чувственный, и он сделал ей комплимент по этому поводу.

– Могу я позволить себе одно желание? – прошептала она, теснее прижимаясь к нему. – Сегодня вечером я хочу соблазнить вас! И не говорите мне о Вобрене! Я так хочу! – добавила она с раздражением.

– Почему же именно сегодня вечером?

– Потому что я жалею, что пригласила Риччи и всю его компанию в надежде доставить вам удовольствие. Они... Я их боюсь!

– Боитесь? Вы, которая не боится ни бога, ни дьявола?

– С чего вы взяли? Я боюсь бога, а дьявола опасаюсь.

И мне кажется, что сегодня дьявол вошел в наш дом. Возможно, в двух обличьях, ибо нежная невеста нравится мне ничуть не больше, чем этот мерзкий хищник. Что вы собираетесь делать?

– В самое ближайшее время? Пригласить мисс Форсайт на танец. Она меня еще не заметила, и я очень надеюсь на эффект неожиданности. Сверх того, мне хотелось бы расстроить эту свадьбу...

– Если она ничем не лучше, чем он, пусть они убивают друг друга! Вы дорожите этой женщиной?

– Ею дорожил Адальбер, а вы говорите глупости! Я приехал, чтобы свести счеты с Риччи и положить конец его злодеяниям. Пусть в данном случае речь идет о девке, я сделаю все возможное, чтобы спасти ей жизнь!

– Она слишком красива, чтобы я могла сохранить душевный покой!

– Зато моему душевному покою ничто не угрожает! Не терзайте себя!

Их лица сблизились, и он прикоснулся губами к виску Полины. Танец заканчивался. Он взял ее под руку и повел к одному из буфетов, где шампанское лилось рекой.

– Давайте выпьем по бокалу! Для нас обоих это будет благотворно...

Затем они расстались, поскольку ее – под предлогом разговора о важном деле – увлекла в сторону очередная внушительная копия Людовика XIV. «И этот тоже не умеет читать римские цифры», – подумал Альдо. Он огляделся в поисках Риччи и его невесты. Это оказалось непростым делом. Празднество набирало обороты. Когда оркестр делал паузу, тишина взрывалась взрывами смеха и мелодичным звоном бокалов. Наконец он увидел их: они сидели у водопада из роз, в центре группы, состоявшей из супругов Швоб и еще трех человек, совершенно ему незнакомых. Впрочем, он мало кого знал в Нью-порте. Риччи говорил без умолку и пылко жестикулировал, но его невеста, казалось, смертельно скучала и уделяла внимание только большому алмазу на безымянном пальце – должно быть, это было ее обручальное кольцо. Когда оркестр заиграл бостон, Альдо решительно двинулся к группе и склонился перед молодой женщиной:

– Могу ли я просить вас об одолжении потанцевать со мной, мадемуазель? Вы позволите, сэр? – добавил он, едва взглянув на Алоизия Чезаре.

И тут же протянул руку в перчатке, чтобы Мэри вложила в нее свою. Она сделала это почти без колебаний, слегка порозовев от удивления и широко раскрыв глаза, и уже поднималась с места, когда Риччи, смерив Морозини злобным взглядом, спросил:

– Кто вы такой, сэр?

Альдо улыбнулся самой дерзкой из своих улыбок:

– Да ведь мы же знакомы! Вспомните Вандомскую площадь, обед с Болдини и вашей...

– Ах да! – вскричал Риччи, оскалившись в подобии улыбки и внезапно став многоречивым. – Я вас не забыл, но ведь и вы появились так неожиданно! Значит, перебрались на другую сторону Атлантики?

Не дожидаясь очевидного ответа на вопрос, он добавил: – Dear[110], позвольте представить вам князя Мозорини из... Венеции. Помнится, я даже пригласил его посмотреть мою коллекцию драгоценностей.

– Морозини! – поправил Альдо, не сомневаясь, что фамилия была искажена нарочно. – К несчастью, мне пришлось тогда отклонить это приглашение. Что касается мисс Форсайт, мы однажды встретились в Лондоне. Три или четыре года назад. Кажется, в Британском музее.

– Как это мило! – воскликнула миссис Швоб. – Может быть, вы присядете и мы немного поболтаем? У вас еще будет время потанцевать и...

– Нет, – отрезала мисс Форсайт без лишних церемоний. – Я хочу танцевать сейчас...

И именно она повлекла Альдо в бальный зал, где обняла его с такой непринужденностью, словно это было для нее самым привычным делом.

– Невероятно, что мы встретились здесь! – промолвила она светским тоном. – Вы снова идете по следу какой-нибудь баснословной драгоценности?

– Возможно... Но прежде всего по следу убийцы. Вы действительно собираетесь выйти за него замуж?

Хилари, убрав руку с плеча партнера, почти ткнула ему в нос кольцом на пальце:

– А вы как думаете?

– Я заметил. Жаль, что оно всего лишь дано взаймы. И на очень короткое время!

– Что это значит?

– А то, что в конце месяца оно покинет ваш прелестный пальчик. Одновременно, быть может, с вашей испорченной душонкой или чуть позже! Вы, может быть, не знаете, что все жены этой американо-сицилийской Синей Бороды завершили свой медовый месяц в морге. И в очень скверном состоянии!

Он почувствовал, как она напряглась и слегка отпрянула назад, однако лицо ее оставалось спокойным. На нем появилось даже подобие улыбки.

– Неужели? – небрежно бросила она. – Скажите, какая страшная история! Заметьте, что ваше сочувствие меня весьма тронуло, тем более что у вас нет причин обожать меня. Как поживает ваша супруга?

– Оставьте ее в покое, пожалуйста! Она поживает прекрасно, и мне не терпится вернуться к ней.

– Вы прекрасный супруг! Что ж вы не мчитесь домой и тратите свое драгоценное время на болтовню со мной в этой копии французского замка? Кстати, коль скоро мы заговорили о Франции, как поживает наш дорогой Адальбер?

– Неплохо. Полагаю, вы сможете убедиться в этом сами. Он слишком галантный человек, чтобы не пригласить вас на танец.

– Он здесь?

На сей раз изумление женщины было искренним и полным. Она машинально повернула голову, и перья на ее ошеломляющей шляпке едва не проткнули глаз Морозини, который все же успел откинуть голову назад.

– Осторожнее, прошу вас! – со смехом сказал он. – Должно быть, Адальбер в другом зале или просто вышел. Он вдохновился костюмом «Шута» Ватто. Неожиданный выбор, но ему очень идет... Это же мечтатель, вы сами знаете!

Танец закончился, но многие пары оставались в центре зала и аплодировали. Альдо и Хилари приняли участие в овации. Оркестр заиграл мелодию на «бис», и они вновь стали танцевать, однако Альдо выбрал направление в сторону одного из окон-дверей, выходивших на террасу, и наконец увлек туда свою партнершу. Две или три пары – главным образом влюбленные – уже целовались в нежном свете венецианских фонариков и не обращали внимания ни на кого. На террасе стояли апельсиновые деревья в кадках из старинного фаянса, а между ними располагались канапе, обитые бело-зеленой парчой. Выбрав одно из них, Альдо усадил Хилари и, предложив ей сигарету, занял место рядом.

– Поговорим серьезно, прошу вас! – произнес он. – Времени у нас немного, а мне нужно рассказать вам о важных вещах: делайте что хотите, но уезжайте из Ньюпорта, пока не слишком поздно. Этот алмаз станет достаточным возмещением за ваши труды.

Она ответила не сразу, пуская голубые колечки дыма и вглядываясь в красивое лицо своего собеседника:

– Ей-богу, ведь вы и в самом деле тревожитесь? Тревожитесь за меня?

– Как я тревожился бы за любую другую женщину, угодившую в эту ужасную ловушку. Как я тревожился за Жаклин Оже, которую убили в самом центре Лондона за то, что она пыталась ускользнуть от вашего жениха. Поверьте мне, Хилари, вам грозит страшная опасность. Если бы вы знали...

– Ну, а если я знаю?

– Это невозможно!

– Вы так думаете? Что ж, мой дорогой Альдо, постарайтесь понять, что я уже не новичок и в настоящий момент занимаюсь делом, которое станет венцом моей карьеры. Я не пожалела ни времени, ни денег на информацию и знаю, что с того момента как выйду замуж... точнее, не существующая Мэри Форсайт выйдет замуж, мне придется вести рискованную игру.

– Это безумие. Вам с этим не справиться! Найдите другого миллиардера и выходите за него!

– Нет. Я хочу именно этого. У других нет драгоценностей Терезы Солари! Настоящее чудо! Драгоценности, достойные королевы...

– Они и принадлежали королевам, но это, возможно, самые «красные» драгоценности в мире!

– Вы их видели? Однако они никогда не оказывались на виду, если не считать того случая, когда разбилась Солари...

– Когда Солари была убита! Как до нее были убиты Бьянка Буэнавентури и по меньшей мере еще три женщины после нее. Это вас соблазняет? Да, вы их наденете, эти проклятые драгоценности! В день свадьбы... И в них вы войдете в брачную опочивальню, но из этой комнаты живой не выйдете! Вашего пылкого супруга срочно вызовут, и он отправится куда-нибудь очень далеко, и вы будете предоставлены судьбе, которую я не пожелал бы худшему врагу!

– ...такому, как я?!

– Отриньте вашу безумную гордость! Вернитесь на землю, Хилари, и хотя бы раз проявите благоразумие! Уезжайте отсюда!

Она затянулась сигаретой и, выдохнув большое кольцо дыма, стала следить за тем, как оно медленно поднимается вверх.

– Один вопрос, мой дорогой князь! Вы сами случайно не интересуетесь этим гарнитуром?

– Который я называю драгоценностями Колдуньи? Разумеется, интересуюсь! Но я вовсе не желаю владеть ими: мне хочется полюбоваться ими одно мгновение, а затем продать их, чтобы сделать немного счастливее бедную молодую женщину. Кроме того, я поклялся отомстить за смерть Жаклин Оже, Терезы Солари и Олимпии Буэнавентури. Тех, что погибли здесь, убил не он.

– Я знаю, что это не его рук дело! – дерзко заявила она. – Следовательно, грязной работой занимается кто-то другой. Именно с ним я собираюсь встретиться и выиграть партию!

– Вы говорите так, будто речь идет о какой-то дуэли. Скажу вам лишь одно: в Палаццо, куда вас отведут, есть некая тайна, некое скрытое помещение, похоже, подземелье, где скрывается всемогущее существо, которому прислуживают другие существа и которое ужасает даже готовых на все подручных Риччи! И вы собираетесь сразиться с ним в одиночку?

Он увидел, как на секунду в глазах ее появилось тревожное выражение, тотчас изгнанное пренебрежительным пожатием плеч.

– Кто вам сказал, что я буду одна? А у вас есть какой-нибудь план?

– Я думаю...

– В таком случае, почему бы нам не обсудить...

– Ах вот вы где! Я вас искал.

Рядом с ними внезапно возник уродливый Алоизий, чей взгляд выражал множество вопросов, задать которые он не посмел. Морозини поднялся с канапе.

– Мисс Форсайт захотелось подышать свежим воздухом, а потом мы вспоминали Британский музей, – добавил он наполовину насмешливо, наполовину серьезно. – Надеюсь, мы не доставили вам неудобств?

– Нет, но я не люблю, когда она надолго разлучается со мной! Разве вы не могли предаваться воспоминаниям при мне и в обществе моих друзей?

– Я не слишком хорошо знаком с вами, а их не знаю совсем! Надеюсь, вы не требуете, чтобы ваша невеста зачеркнула все свое прошлое?

– Напротив, я бы предпочел, чтобы она побольше рассказывала мне о нем. Быть может, за ужином мы сядем рядом и продолжим беседу?

– Очень жаль, но я уже дал слово другим! Спасибо, что уделили мне несколько минут, мисс Мэри! Это были приятные мгновения...

– Почему бы не возобновить их? – сказал Риччи. – Например, в Палаццо, куда она переселится после нашей свадьбы... Или до того, если вы примете приглашение, которое я сделал вам в «Ритце»?

На сей раз ответить Морозини не дала Полина. Она тоже искала его по поручению леди Рибблздейл.

– Она требует вас громогласно и во всеуслышание. Вы с ней знакомы?

– О да! – произнес Альдо, воздев глаза к небу. Следуя за баронессой, он с трудом удерживался от смеха, поскольку к обрученным, раскрыв объятия, приближался ликующий Адальбер:

– Возможно ли? Наша дорогая Мэри здесь! Какой чудесный сюрприз!

Уступив искушению, Морозини обернулся. Если Хилари играла свою роль превосходно, демонстрируя невероятную радость, то Риччи следовало бы запечатлеть кистью живописца: он был похож на злобного быка, изготовившегося к нападению, но сохранившего остатки разума, который предписывал сдержанность в присутствии многочисленных свидетелей. Похоже, он находил, что у его Мэри обнаружилось слишком много старых друзей!

Альдо удалось отвлечься лишь на минутку, ибо на него, грозно стуча тростью, уже надвигалась леди Рибблздейл:

– Зачем вам понадобились эти люди, мой маленький князь? Только легкомысленные Белмонты могли пригласить их к себе!

Не обращая внимания на пребывавший в состоянии хрупкого равновесия сложный головной убор своей дамы, Альдо крепко ухватил ее под руку и потащил к ближайшему буфету.

– Во имя любви к небу, леди Ава, сбавьте тон! Вы погубите весь замысел...

– Какой еще замысел?

Взяв два бокала с шампанским у державшего поднос лакея в парике, он сунул один из них в руку Авы:

– Этот человек владеет драгоценностями, о которых я вам говорил! Вы по-прежнему хотите его выгнать?

– О Господи! Вы уверены?

– Владелец он недавний, но несомненный.

– Именно ему принадлежат крест и серьги?

– Вам следовало бы это знать, ведь две предыдущие свадьбы состоялись в Ньюпорте, и на первой из них в этом гарнитуре красовалась невеста...

– Я же не сижу тут постоянно. К счастью, заглядываю лишь изредка! Во время сезона тут недурно, хотя все не так, как в прежние времена, когда туристы не ходили толпами! Но я все равно предпочитаю Европу и особенно Нью-Йорк... Внезапно обретя задумчивый вид, она добавила:

– Здесь нет Китайского квартала. Вот где я могу по-настоящему развлечься!

– Вы там бываете? – спросил Альдо, неприятно пораженный воспоминанием о восхитительной Мэри Сент-Олбенс, страстной любительнице «фан тан»[111], чья короткая криминальная карьера завершилась трагическим образом[112].

– Зачем лишать себя удовольствия? Я хожу туда, чтобы сыграть в шахматы с настоящим мандарином. Это потрясающе, и мне очень нравится смотреть, как он гневно сметает фигуры с доски, когда я выигрываю партию! Здесь достойных меня соперников нет.

– Неужели? Надо бы мне сыграть с вами.

– Это хорошая мысль, хотя, – добавила она со вздохом, – здесь не хватает этой необычной атмосферы с легким запахом опиума! Еще я люблю пить пиво в кабаках Бронкса и Бруклина. В общем, в бедных кварталах! Так занятно проходить мимо таблички с надписью: «Дамам вход запрещен!» Они ведь даже не знают, что такое настоящая дама... Но вернемся к нашему делу: что вы намерены предпринять?

– Я еще не выработал свою стратегию. Посмотрим, что будет после свадьбы.

– Если вы подумываете о покупке, лучше сделать предложение сейчас, ведь потом муж улетит на другой конец страны, а жена отправится на кладбище! А вообще, это довольно захватывающая история!

– Вы находите?

– Ну, а вы как думаете? Кто пошел бы на эту свадьбу, если бы в ней не было перчика! Все гадают, что будет после! О, вот и ужин. Естественно, вы остаетесь со мной.

Ситуация сложилась такая, что отказываться было нельзя, и Альдо покорно сносил ее общество до конца ужина, превосходного во всех отношениях. Гости располагались за столами на шесть персон, накрытыми белыми скатертями с серебряным тиснением и украшенными старинными канделябрами с высокими свечами. Икра, моллюски, лангусты, гусиная печенка, шампанское (Джон-Огастес строго запретил подавать на стол лучшие французские вина из своего погреба на случай гипотетического, хотя и совершенно невероятного визита полиции!) – празднество завершилось полным успехом и фейерверком, который запускали с понтонов, стоявших на якоре в бухте. После этого танцы продолжились, и только на рассвете стали один за другим разъезжаться лимузины, увозившие в утренний туман более или менее удачных призраков давно минувшей эпохи... Некоторые упились так, что их пришлось подбирать и укладывать на кожаные сиденья машин. Пока Синтия принимала комплименты – вполне заслуженные! – других обитателей дома, Джон-Огастес сбросил обличье Пола Джонса, представ в купальном костюме в черно-белую полоску, делавшем его похожим на зебру, и ринулся к выходу, чтобы нырнуть в волны океана.

– Вам следовало бы сделать то же самое, – бросил он, вернувшись в библиотеку, где Полина, Альдо и Адальбер с наслаждением пили кофе. – Это бодрит!

– Кофе тоже! – возразила его сестра. – В любом случае, согревает! Вам надо бы попробовать! У вас синюшный вид...

– Потом! Сейчас мне страшно хочется спать! – произнес Белмонт в полном противоречии с собственным утверждением и направился к монументальной лестнице.

Адальбер почти сразу последовал примеру хозяина дома. Он совершил настоящий подвиг, проведя весь вечер в обществе Риччи и супругов Швоб и прочитав им самую настоящую лекцию – нескончаемую, но увлекательную – о династии Рамзесов и их сокровищах.

Оставшись наедине с Полиной, которая сидела безмолвно и казалась утомленной, Альдо мягко посоветовал ей пойти отдохнуть, на что она ответила вопросом:

– Вы довольны вечером?

– Да и нет. Я попытался предупредить мисс Форсайт об опасности, которая грозит ей, если она выйдет замуж за Риччи, но она, похоже, знает об этом и утверждает, будто приняла меры предосторожности...

– Какие же?

– Не знаю. Риччи не позволил мне долго разговаривать с ней, и я сказал не все, что мне известно. Быть может, Адальбер оказался удачливее меня? Я был бы рад.

– Я слышала, как перед уходом Риччи приглашал вас к себе? Надеюсь, вы не собираетесь идти?

– Напротив! Я уже несколько дней безуспешно пытаюсь проникнуть в его дворец. Такую возможность упускать нельзя.

– Не ходите!

Это был почти крик, и под удивленным взглядом Альдо молодая женщина заметно покраснела. Она встала и подошла к приоткрытому английскому окну, выходившему на террасу, где уже шла интенсивная уборка. Альдо последовал за ней. – Скажите мне, почему?

– Я не знаю, но этот человек пугает меня, страшно пугает! Он убийца! Даже чудовище! О, Альдо, если вы хоть немного лю... дорожите моей дружбой, то не пойдете в его логово! Я... я не вынесу этого!

Она круто повернулась и оказалась прямо перед Морозини. Он увидел тогда, что глаза ее наполнены слезами, а губы дрожат. Она была в смятении, и он инстинктивно обнял ее за плечи, тут же ощутив, как они дрожат под расшитым атласом платья. Одновременно в ноздри ему проник чувственный аромат ее духов, породивший влечение, которое он попытался изгнать шуткой:

– Моя амазонка впала в отчаяние? Что со мной может случиться? – прошептал он. – Успокойтесь, Полина, умоляю вас! Вы всегда так выдержаны, так уверены в себе, вы же не позволите этому сицилийскому бандиту смутить ваш покой? Это на вас не похоже!

– Это не похоже на все, что я испытывала до сих пор. Пожалейте же меня, если не можете пожалеть себя!

Альдо никогда не смог бы ответить, каким образом губы Полины встретились с его губами, как сам он сомкнул объятия и прижал ее к себе. Возможно, ему не следовало так много пить или же на него подействовал экзотический наряд баронессы, но внезапно он ощутил настолько мощное желание, что бороться с ним уже не смог. Она это почувствовала. Ее поцелуй стал глубже, она теснее прижалась к нему и начала слегка покачивать бедрами...

В следующее мгновение Альдо и Полина любили друг друга на ковре библиотеки. Последним осознанным движением Альдо успел закрыть окна и дверь...

Часть третья МИНОТАВР

Глава XII ФАЛЬШИВЫЙ ДВОРЕЦ

– Простите меня, – пробормотал Альдо, – я вел себя, как грубый солдафон!

Он не осмеливался взглянуть на Полину, но услышал ее мягкий смех, похожий на токованье влюбленной и одновременно веселой горлицы.

– Возможно, потому, что я вела себя, как девка, которой нужен мужчина... Не смотрите же так, Альдо! Можно подумать, будто мы обрекли себя на вечное проклятие или что нам стыдно.

– Но мне действительно стыдно...

Он стал нервно искать свой портсигар в бесконечных оборках своего атласного камзола, к которому так и не смог привыкнуть.

– Почему, боже мой? Из-за вашей жены?

– Отчасти да, несомненно да, но не это самое главное. Я думаю, в основном из-за Вобрена. Он любит вас и...

– Я тоже его люблю, но на другой манер! И я не его собственность...

– Как бы там ни было, я обманул его доверие... и злоупотребил гостеприимством вашего брата!

– Это также и мой дом, а замок наш всякое видывал. У вас такой вид, словно вы потерпели кораблекрушение. Перестаньте терзаться и посмотрите на меня!

Он подчинился, и его расстроенное лицо прояснилось. В розовом утреннем свете она была великолепна. Роскошный головной убор, украшенный орхидеями, аметистами, жемчугом и золотом, валялся на кресле, словно забытый щенком мяч. Ее черные блестящие волосы струились по плечам, и в своем длинном посверкивающем платье она выглядела совсем юной, но также очень уязвимой. На угрюмый взгляд Альдо она ответила улыбкой и приблизилась к нему, не подходя вплотную. Когда она заговорила, ее низкий, бархатный, чувственный голос восстановил утраченную было близость:

– Скажи мне только, ты был счастлив? Я испытала такое счастье, о каком не смела и мечтать. Никогда ни один мужчина не любил меня так, а ведь у нас это длилось всего несколько мгновений.

– Я тоже был более чем счастлив, – признался он, все еще подрагивая от наслаждения, – но этим мы должны удовлетвориться! Мы поддались магии этой праздничной ночи, этому карнавалу, превратившему нас в других людей... Нужно вернуться в двадцатый век!

– Прогнать Дон Жуана и китайскую императрицу? Закрыть книгу сказок «Тысячи и одной ночи», хотя мы прочли лишь одну главу из нее? Какая жалость! Конечно, вы правы, однако мы, Белмонты, не всегда пребываем в ладах с правотой.

Она подняла с кресла свою блистательную тиару и направилась к двери.

– Я попытаюсь немного поспать в надежде, что, когда проснусь, мне покажется, будто я видела чудесный сон! Желаю вам того же, дорогой князь!

– Я тоже попробую заснуть. Боюсь, это будет нелегко. Она чуть повернула голову, так, что он мог видеть только ее профиль, по которому нельзя было угадать выражение лица.

– Спасибо, – сказала она.

Альдо все же спал этой ночью, и спал настолько крепко, что не услышал удара колокола, призывающего на ленч. Впрочем, остальные обитатели дома оказались такими же сонями, и стол был накрыт лишь для пятичасового чая. Хотя английский образ жизни сохранился в бывших колониях на северо-востоке Соединенных Штатов, в этот день освященный веками обычай дал осечку. Ни Полина, ни Синтия к столу не вышли. Лишь Джон-Огастес и Адальбер, которые уже успели поплавать, воздали честь ритуальному чаепитию. Альдо также решил искупаться, чтобы привести в порядок свои мысли, но, поскольку он не любил чай, то оседлал велосипед и покатил в таверну «Белая Лошадь», где выпил несколько чашек кофе и выкурил столько же сигарет. Однако с Тедом ему удалось обменяться одним приветствием, так как посетителей было неимоверно много и персонал выбивался из сил. Он наслаждался относительным спокойствием, в очередной раз оценив мудрость старой поговорки, что по-настоящему одиноким можно быть только в толпе.

Ночное приключение внесло разлад в его душу. По-прежнему ощущая свою вину, он никак не мог принудить себя к искреннему раскаянию. Хотя его любили многие женщины, а сам он по меньшей мере два раза испытывал настоящую страсть, с Полиной ему удалось достичь полного и ослепительного слияния. Между тем его дружеские чувства к баронессе не имели ничего общего с любовью, которая навсегда и безраздельно была отдана Лизе: именно ее он любил и плотью, и сердцем, но тело Полины таило опьяняющее очарование, и этого следовало опасаться. Какое-то колдовство, которое нельзя было объяснить ни бархатной кожей, ни великолепием зрелой красоты, ни знанием любовной науки. Она принадлежала к числу тех редких женщин, ради которых мужчина мог бы пожертвовать всем – даже жизнью! – не испытывая к ним при этом никаких нежных чувств. Он сам до сегодняшнего вечера относился к ней с братским уважением и признательностью. Вывод: надо срочно возвращаться в Европу, иными словами, покончить с делом Риччи! Слава богу, свадьба состоится через три дня! У него хватит самообладания, чтобы удержать себя в рамках...

Вновь увидев ее за ужином, он неожиданно ощутил чувство, более всего походившее на сигнал тревоги. Она появилась в простом вечернем наряде из белого крепа, чей асимметричный крой оставлял ноги открытыми спереди, прикрывая их сзади небольшим шлейфом. Точно так же корсаж, собранный в складочки на груди, удерживался сверкающим ожерельем, зато глубокий вырез на спине доходил до поясницы. У Альдо создалось неприятное впечатление, что под креповым платьем не было надето ничего и если бы украшение из стразов соскользнуло с шеи, Полина предстала бы голой, как Ева в первый день творения. Джон-Огастес, увидев сестру, разинул рот от изумления:

– К кому это вы собираетесь на танцы в таком виде? Вы же устроите революцию!

– Я ни к кому не собираюсь, но сегодня вечером жарко, и мне захотелось показаться в этом платье, которое я ни разу не надевала, просто ради собственного удовольствия! Ну и еще, чтобы проверить, какой эффект оно производит.

– Вы великолепны! – искренне воскликнул Адальбер.

– Возможно! – пробурчал Белмонт, – но если вы не хотите, чтобы на вас накинулась свора наших блюстительниц нравов, советую вам приберечь это платье для вечеринок у камина, сочетая его, быть может, с небольшой шерстяной шалью? У нас, Белмонтов, слабые бронхи.

– Кто вам поверит, если вы целый день плещетесь в холодной воде? Ладно, вы в этом ничего не понимаете. Это платье сшито по последнему писку моды. Спросите у Синтии!

– Мы ее не увидим до послезавтра: она отсыпается!

– ...или у наших друзей! Ну, джентльмены, у кого из вас хватит мужества – потому что мужество вам действительно необходимо! – стать моим спутником на одном из приемов в Яхт-клубе?

– У меня! – вскричал Адальбер. – И я сделаю это с Величайшим удовольствием!

– А вы, Альдо? Вы пойдете со мной на танцы?

В ее смеющемся взгляде был вызов. Он слишком хорошо понимал, чем закончится подобная вылазка, и слегка кашлянул, чтобы внезапно охрипший голос не выдал его чувств. Но постепенно зеленеющие глаза ясно показывали Полине, что он не слишком одобряет ее дерзость:

– Адальбер холостяк, в отличие от меня, и быть спутником сирены, или, точнее, Венеры собственной персоной, настоящий триумф для него, который отцу семейства уже не позволителен.

Полина нервно рассмеялась:

– Венера? Это что, комплимент? В какой из пьес вашего Расина говорится о Венере, не отпускающей свою жертву?

– В «Федре», баронесса! В пьесе о несчастной женщине, которую любовь погубила и на которую вы совершенно не похожи!

– Вот! – с удовлетворением заключил Джон-Огастес. – А теперь, надеюсь, мы приступим к ужину? Что себе думает Беддоуз, где его колокол?

Означенный Беддоуз именно в это мгновение вошел в комнату с серебряным подносом, на котором лежало письмо, и с поклоном обратился к Морозини:

– Для Вашего превосходительства.

– Ответа дожидаются?

– Нет, насколько я знаю. Слуга уже ушел! Альдо вопросительно посмотрел на хозяев дома:

– Вы позволите?

– Конечно же, дорогой друг! – сказал Белмонт. – Тут витает легкий аромат тайны, и я просто сгораю от любопытства!

Текст был любезным, но кратким. Алоизий Ч. Риччи приглашал князя Морозини нанести ему визит около трех часов дня, за ним будет прислана машина.

Полина отреагировала незамедлительно:

– Надеюсь, вы не поедете туда?

Она почти выкрикнула эти слова, но, заметив общее изумление, тут же добавила:

– Нельзя принимать приглашение, составленное в столь развязных выражениях. И ему, видите ли, не нужен ответ. Словно это какое-то официальное извещение!

– В этом пункте я с вами соглашусь, – поддержал сестру Белмонт. – Это звучит бесцеремонно!

Альдо добродушно возразил:

– От подобного человека не следует ожидать, чтобы он держал кодекс правил поведения под подушкой. Я все же приму его приглашение: мне очень давно хочется взглянуть на его Палаццо!

– Я поеду с тобой, – решил Адальбер. – Этот тип должен знать, что мы неразлучны...

– Он вполне способен выставить вас за дверь, – сказала Полина.

– В таком случае я останусь возле дома. И буду ждать! – мужественно провозгласил Адальбер. – Не беспокойтесь, баронесса! Честно говоря, я не вполне понимаю, что может случиться с Морозини, если он придет по приглашению несколько грубоватому, согласен, но при этом открытому. Вряд ли за ним скрывается западня!

Все перешли к столу, где был спешно накрыт холодный ужин. Это было сделано по распоряжению Джона-Огастеса, который понимал, насколько устали слуги, и желал дать им возможность лечь спать пораньше. Синтии по-прежнему не было видно и слышно: чрезвычайно озабоченная цветом своего лица, она прописала себе целительный двухсуточный сон.

Полина поднялась к себе сразу после ужина, оставив мужчин за кофе, который они выпили на террасе, любуясь совершенно изумительным закатом и наслаждаясь вкусом хороших сигар. В этот момент опять появился Беддоуз и сообщил Морозини, что какая-то женщина просит разрешения поговорить с ним наедине. Одновременно он вручил Альдо сложенную вдвое, но при этом запечатанную записочку, в которой было сказано:

«Посылаю к вам Броуни, мою горничную. Выслушайте ее, это чрезвычайно важно! Хилари».

Записку Альдо положил в тот же карман, где лежало послание Риччи, и пошел вслед за дворецким в вестибюль. Там его действительно поджидала женщина в черной одежде и черной шляпке, подобающих камеристке из хорошего дома. Однако своими слишком широкими для женщины плечами она походила на спортсменку и, видимо, отличалась большой силой. Из-под полей шляпы виднелось не лишенное красоты лицо с правильными чертами, которое не портили даже гладко зачесанные и собранные сзади в шиньон волосы.

– Вы можете выбрать место, где нас никто не услышит? – спросила она. – Моя хозяйка придает этому большое значение!

Морозини жестом указал на римский бюст, расположенный ближе всего к двери и дальше всего от лестницы:

– Быть может, вон там?

Она кивнула, а затем, не теряя времени, объявила, что мисс Хилари желает непременно встретиться с ним завтра:

– Мистер Риччи весь день проведет в Палаццо, занимаясь приготовлениями к свадьбе. Она собирается посетить Историческое общество Ньюпорта. Если вы не возражаете, она будет ждать вас в три часа перед синагогой Тауро, расположенной напротив. Если вы согласитесь, вам надо быть очень точным.

– Я всегда точен, но время меня не устраивает. На три часа у меня уже назначена встреча!

– Перенесите ее! Или предупредите, что запоздаете. Мисс Мэри очень рискует, назначая вам свидание, которое, впрочем, будет совсем коротким. Она уверена, что за ней следят, иначе пришла бы сюда сама.

Горничная выглядела действительно встревоженной. Альдо тут же успокоил ее:

– Не тревожьтесь и скажите мисс Мэри, что она может рассчитывать на меня.

Броуни попрощалась и направилась к выходу. Альдо проводил ее и увидел, как она оседлала вполне демократический велосипед, не потеряв при этом ни капли достоинства. Стоя на верхней ступеньке крыльца, он следил за красным огоньком на багажнике, который постепенно растворился в фиолетовых сумерках.

Когда он вернулся на террасу, там уже никого не было. Белмонт и Адальбер отправились на прогулку в парк. Он заметил их благодаря тому, что они курили сигары, но не захотел присоединяться к ним и поднялся в свою комнату, где, не раздеваясь, растянулся на кровати. В сущности, обе встречи его вполне устраивали. Во-первых, он был доволен, что Хилари наконец решилась переговорить с ним. Кроме того, ему было приятно преподать урок вежливости ее жениху. Или машина Риччи дождется его возвращения, или миллиардеру придется назначить другое время для встречи.

Минуту спустя в его дверь несколько раз тихонько постучали, а затем на пороге появился Видаль-Пеликорн:

– Ты теперь спишь одетым?

– Нет. Мне нужно было подумать.

– Будет ли нескромным спросить, кто приходил к тебе?

– Некая Броуни, горничная Хилари! Она передала мне ее просьбу встретиться завтра в три часа.

– В три часа? Тебе пришлось отказаться?

– Ты с ума сошел?

– А как же Риччи?

– Мы попросим машину Риччи подождать или пусть уезжает без нас. В каком-то смысле это меня даже устраивает. Я готов исполнять приказы в армии, но больше нигде.

– Пожалуй, ты прав. Давай встретимся с Хилари! Это меня позабавит, не скрою.

– Сожалею, но я пойду один. Броуни настаивала на этом пункте. Хилари хочет видеть только меня, и я прошу прощения, если это оскорбляет твои воспоминания. Возможно, она боится вновь поддаться твоему роковому обаянию.

– Или боится обнаружить, что я забыл ее. Женщины этого не любят...

– Поскольку встреча будет короткой, она, верно, подумала, что двое беседующих привлекут меньше внимания, чем группа из трех человек. Кстати, ты действительно ее забыл?

– Ты исходишь из старой пословицы, что клин клином вышибают? Да, забыл. Перспектива этого брака приводила Теобальда в отчаяние...

– Ты полагаешь, он больше обрадовался бы другому?

– Между Алисой и мной никогда не вставал вопрос о браке, разве что в мистическом плане. Она все еще находится во власти своего мужа, и я скорее всего расстался бы с ней. Она сама не знает, чего хочет.

– Но ведь она, казалось, дорожила тобой?

– Да, но она дорожила также и Оболенским, своим русским мужем, а в Нью-Йорке на сцене появился новый персонаж: немецкий писатель, которого зовут Гофмансталь...

– Гуго фон Гофмансталь? Он поэт. И уже не первой молодости...

– Нет, Раймунд, его сын! Который овладел искусством использовать отцовские произведения. В последнее время Алиса декламировала их целыми днями напролет. Впрочем, я по-прежнему был нужен ей из-за Египта.

Альдо, который сидел на кровати, предложил другу место рядом с собой. Он по-братски обнял Адальбера за плечи:

– Постарайся забыть и эту! Скажи себе, что на свете есть много красивых женщин, которые будут водить тебя за нос!

– Возможно! Однако, раз уж мы заговорили о красивых женщинах, что у тебя происходит с Полиной?

Альдо мысленно благословил полумрак, царивший в комнате, где горела только одна лампа у них за спиной: он покраснел до ушей.

– Ну, что может у нас быть? Мы друзья... Исповедаться в ночном грехе Адальберу, который всегда относился к Лизе с нежностью и восхищением, было бы верхом глупости. Альдо знал широту взглядов своего друга, однако тот мог бы и не проявить ее, если бы заподозрил хоть малейшую угрозу брачному союзу, который почитал священным. Но, поскольку Адальбер не был слепым, следовало вести очень осторожную игру. В самом деле, в ответ на его слова археолог насмешливо фыркнул:

– Друзья? Она без ума от тебя! Почему, как ты думаешь, надела она такое платье? Не сомневаюсь, что это творение какого-нибудь великого кутюрье, но одновременно это шедевр провокации. Конечно, она может себе это позволить. Изумительная анатомия! Если она вдруг захочет предложить мне утешение, я буду не в силах отказаться! А ты в утешениях не нуждаешься...

И тут он расхохотался от всей души! Альдо тоже сумел рассмеяться, но прозвучало это довольно кисло. К счастью, Адальбер не стал задерживаться на опасной теме, пожелал другу спокойной ночи и ушел к себе, оставив Морозини терзаться угрызениями... и грезить о будущих радостях.

На следующий день без пяти три Альдо уже был на месте встречи. Он пришел туда пешком. Было солнечно, но не так жарко, как в предшествующие дни. Словом, идеальная погода для прогулки, которая, ко всему прочему, давала возможность поразмыслить, тогда как на велосипеде приходилось больше думать о том, как сохранить равновесие.

Он уже бывал в Тауро, самой старой и, несомненно, самой красивой синагоге Америки: слишком пышное внутреннее убранство ему не понравилось, но чистые строгие линии самого сооружения его очаровали. Подобно любому заурядному туристу, он стал рассматриватьфасад и фронтон, следя краем глаза за тем, кто выходит из издания Исторического общества Ньюпорта. И потому не заметил, как появилась машина, на которую, впрочем, все равно не обратил бы внимания: это был обычный зеленый грузовичок, какие здесь можно было увидеть повсюду. Грузовичок остановился возле синагоги, не заглушив мотор, дверцы кузова раскрылись, и оттуда выскочили двое мужчин, которые схватили Альдо с такой быстротой, что он не успел даже пикнуть. Его швырнули в кузов, где третий мужчина нанес ему мастерский удар в челюсть, отправив в страну грез. Двое других похитителей быстро забрались в машину, которая тут же рванула с места. Площадь перед синагогой была пустынной – час сиесты! – и никто ничего не заметил.

Альдо очнулся довольно быстро. Его ударили лишь для того, чтобы он не оказывал сопротивления, но напавшие на него люди с толком использовали те несколько минут, что он был без сознания. Когда он пришел в себя, челюсть у него болела еще сильнее от того, что ее стягивал прочный кляп. Руки у него были скованы наручниками за спиной, ноги связаны, и он никак не мог уберечься от толчков на неровном полу, куда его бросили. Сначала он ничего не увидел и решил, что находится здесь один, но вскоре различил две пары ног на уровне своего лица и ощутил исходивший от похитителей запах. Те сидели, не раскрывая рта, сам же Альдо говорить не мог и был абсолютно беспомощен, поэтому он решил расслабиться, чтобы сохранить, насколько возможно, ясность мысли.

Он не питал иллюзий по поводу своих похитителей: эти люди, несомненно, служили Риччи. Однако приманкой для него послужила записка Хилари – между тем ему было трудно представить, как молодая женщина исповедуется в своем темном прошлом жениху, которого намерена изрядно пощипать на свой манер.

Поскольку он не знал, сколько времени оставался без сознания, ему было трудно даже приблизительно определить пройденный путь, который казался бесконечным из-за крайнего неудобства его положения. Хотя печка в машине не работала, он чувствовал себя так, словно лежит на раскаленной сковородке. Особенно ближе к концу путешествия, когда местность, видимо, стала более пересеченной. Наконец грузовичок остановился, и у него появилась надежда, что он узнает, куда его привезли. Но надеялся он напрасно: ему тщательно завязали глаза, прежде чем дверцы кузова раскрылись. Его спустили вниз, но земли он не коснулся. Какой-то особо мощный человек просто взвалил его на плечо, словно мешок с мукой, и вся группа двинулась вперед. Вместо запаха моря и пропитанных солнцем сосен на Альдо потянуло духом земли, влажности, чуть ли не плесени.

Это путешествие на чужой спине продолжалось несколько минут. Несший его мужчина преодолел крутой подъем, затем послышался звон ключей, лязг железа, и его опустили наконец на некое подобие матраса из соломы. Он крайне удивился, когда с него сняли повязку и наручники, вынули изо рта кляп и развязали ноги. Лишь теперь он увидел, что находится в просторной камере, одну из стен которой заменяла решетка с толстыми прутьями. Стоявший прямо на земле фонарь освещал подвал, рядом лежал пакет со свечами. Трое мужчин смотрели на него. Те самые, которые не проронили ни единого слова во время похищения и поездки на грузовичке. Они продолжали молчать и сейчас. Убежденный, что ответа от них не добиться, он даже не пытался заговорить с ними. Впрочем, они вскоре ушли, и последний закрыл за собой прочную решетку.

Поскольку похитители по доброте своей не забрали с собой фонарь, он смог разглядеть свой каземат. Похоже, это была древняя темница, куда некогда заключали рабов. Прочные, но старые и проржавевшие прутья восходили, видимо, к семнадцатому или восемнадцатому веку. Никаких отверстий не было, однако вентиляцию воздуха обеспечивали боковые галереи. Кроме соломенного матраса, на котором он сидел, и фонаря, ему оставили кувшин с водой с толстым куском хлеба на нем, ведро для отправления естественных надобностей и одеяло. В целом достаточно для Морозини, которому довелось пережить худшее в лапах маркиза д'Агалара. По крайней мере, здесь было светло, и его не приковали цепью к стене[113]. Камера оказалась почти чистой, матрасная ткань – новой, хлеб – довольно свежим, а вода не отдавала гнилью. Это не означало, что надо было радоваться, но и приходить в отчаяние не следовало. Узнав, что он не вернулся, Полина и Адальбер встревожатся, начнут искать его. Обоим мужества было не занимать, и Альдо не сомневался, что в поисках своих они перевернут небо и землю. Разве что...

Одному Господу ведомо, как неприятно звучало это «разве что...»! Его похититель не был идиотом и наверняка принял меры, чтобы избежать вопросов и объяснений... Да и отправился он на рандеву с Хилари, отказавшись от встречи с Риччи, который теперь мог разыгрывать оскорбленную невинность. Тем более что ему не приходилось опасаться местных властей, ведь шериф Моррис сидел у него в кармане! Если вдуматься, ключевой фигурой в деле, несомненно, была Хилари...

Альдо дошел в своих размышлениях до этого пункта, когда вновь появились двое из его похитителей. Один был тем гигантом, что нес его, второй, очевидно, был главным. В руках он держал блокнот и ручку, которые протянул узнику.

– Мы не хотим, чтобы ваши друзья слишком из-за вас переживали, поэтому вы сейчас напишете им пару слов, – произнес он тягучим голосом.

Альдо передернул плечами:

– Полагаю, вы шутите?

– О нет! Шутить я просто не умею.

Бросив взгляд на тяжелую физиономию с холодными глазами, Морозини сразу поверил этим словам.

– Тем хуже, – сказал он. – Впрочем, значения это не имеет. Я не стану писать.

– Ошибаетесь! Пройдите сюда!

Его вывели из каземата, снова защелкнув на запястьях наручники, и потащили в соседнюю галерею, где обнаружилась точная копия его собственного каземата. С той разницей, что на таком же матрасе, как у него, сидела связанная женщина с кляпом во рту. Это была Бетти Баскомб. Услышав их шаги, она подняла голову и открыла глаза, в которых Альдо не увидел страха – одну только бессильную ярость.

– Вы ее узнаете? Вас видели, когда вы разговаривали с ней...

– Это так, но что она делает здесь?

– Она обнаружила вход в наше подземелье, и мы позволили ей рассмотреть его поближе.

– Что вы собираетесь с ней сделать?

– Убить, разумеется, но чуть позже. Патрон думает, что она может оказать нам некоторые услуги. К примеру, сейчас она заставит вас выполнить нашу просьбу.

– Если она в любом случае обречена, не имеет значения, соглашусь я или нет...

– Для нее имеет! Потому что, если вы не сделаете того, что вам сказали, я всажу в нее пулю. Так, чтобы ей было больно, но чтобы она не сразу сдохла. Ну, скажем, в живот? Если вам хочется слушать ее вопли в течение «долгих часов...

В его словах нельзя было усомниться. Несомненно, он был из тех, кто любит мучить других... С болью в сердце Альдо капитулировал:

– Что надо написать?

– Вам скажут.

Его вновь отвели в камеру и дали листок бумаги, на котором приказали написать следующее: «Не беспокойтесь. Мне действительно нужна помощь, и я отправляюсь за ней в Нью-Йорк. Скоро вернусь. А .».

Не тратя времени на бесполезные протесты, он написал то, что ему продиктовали, на листке из блокнота, который вложил в конверт, где вывел имя и теперешний адрес Адальбера, а затем передал его своему тюремщику. Однако это было не последнее требование.

– А теперь раздевайтесь!

– Что?

– Раздевайтесь и поживее! Наденете вот это.

«Это» оказалось синим комбинезоном механика, к счастью, довольно чистым. Нетрудно было догадаться, зачем понадобилась его одежда: кто-нибудь наденет ее, добавив оставленную в грузовичке шляпу, и на глазах у всех сядет на паром. Но делать было нечего – Альдо подчинился.

– Вам следовало бы погладить мои брюки, – насмешливо посоветовал он. – Они слегка помялись, а если вам понадобится перешить их, обратитесь к моему портному: Невил Аткинс, Сэвилл-Роу[114], Лондон.

– Не беспокойтесь, вам вернут ваши вещи, когда вы станете трупом.

– Что ж, тем лучше! Мы, Морозини, всегда заботились о том, чтобы выглядеть достойно.

– Так и будет! И хватит болтать! Постарайтесь поспать! На сегодня все закончено! Завтра вам принесут поесть.

– Только завтра? Я никому бы не порекомендовал ваш отель!

– Хлеб свежий, вода чистая, а диета вам не повредит. Оставшись наедине с фонарем, который, к его облегчению, оставили, он растянулся на матрасе, завернувшись в одеяло, которое показалось ему слишком тонким. После возвращения с войны он стал очень чувствителен к холоду и влажности. Этот подвал был относительно сухим, но прохладным, и синего комбинезона не хватало, чтобы согреться. С вытертым куском шерсти дело пошло лучше, и, свернувшись в клубок, он начал размышлять, стараясь отыскать хотя бы признаки надежды на благополучный исход этого приключения. Это оказалось нелегко, поскольку его противник предусмотрел, казалось бы, все. Однако Альдо не терял надежды. Адальбер, конечно же, задастся вопросом, почему лучший друг обращается к нему на «вы» и искажает благородную фамилию Пеликорнов, удвоив букву «л»!

Более или менее согревшись, он съел хлеб и выпил воду, а затем стал изучать решетку и громадный замок, с которым ничего нельзя было поделать: вместе с одеждой у него отняли бумажник, платок, швейцарский нож и портсигар. В сущности, именно о последнем он сожалел больше всего – и не потому, что это была золотая вещь с выгравированным гербом Морозини! Такую потерю он пережил бы легко, но как нужны ему были сигареты с превосходным табаком, от которых, конечно, желтели пальцы, но которые успокаивали его в тяжелую минуту и помогали размышлять. Впрочем, сейчас лучше всего было поспать – единственное разумное занятие, позволявшее хотя бы сохранить силы.

Он действительно заснул и спал так крепко, что тюремщику пришлось встряхнуть его, чтобы разбудить.

– Пейте! – проворчал тот, протянув ему чашку с чаем.

Альдо не любил ни чай, ни эту английскую манию, укоренившуюся в Соединенных Штатах, предлагать его чуть ли не насильно едва проснувшемуся человеку, однако напиток оказался горячим, сладким и, в общем, бодрящим. Затем ему вновь надели наручники и куда-то повели, не завязывая глаз. Он был доволен этим, поскольку смог убедиться, сколь велико это подземелье, растянувшееся и в длину, и в ширину. Через каждые десять метров встречались перегородки: темные помещения были забиты ящиками, бочками, различными свертками. Все свидетельствовало о том, что это крупный центр контрабандной торговли – в первую голову, спиртным, но также оружием, табаком и наркотиками. В некоторых местах запах опиума забивал все остальные. Иногда появлялась фигура в каске с электрическим фонариком, похожей на ту, что украшала голову его провожатого.

Так они шли несколько минут, пока не достигли железной винтовой лестницы, карабкающейся наверх из подобия круглого колодца, освещенного редкими электрическими лампами. Наверху провожатый Альдо сдвинул часть стены, и ошеломленному Морозини почудилось, будто он вновь оказался во Флоренции, на втором этаже – в миниатюре! – дворца Питти, в вестибюле перед анфиладой гостиных, ведущих к королевским апартаментам. Он прекрасно помнил залы Илиады, Сатурна, Юпитера, Марса, Аполлона и Венеры, украшенные коврами и картинами. Неужели их перенесли на этот американский остров? Поверить в это мог бы только сумасшедший, и нагромождение богатств могло обмануть опытный глаз эксперта лишь на секунду: все здесь было фальшивым! Ковры Сюстерманса – просто раскрашенные полотна, картины – обыкновенные копии, но тем не менее ансамбль стоил целого состояния, если, конечно, Риччи не имел в своем распоряжении целую армию рабов. Пусть даже некоторые репродукции не отличались высоким качеством, все равно эта пышность производила потрясающее впечатление, и иллюзию можно было считать вполне успешной. Тем более что везде стояла роскошная мебель, а пол устилали бесчисленные восточные ковры – и уж они-то были подлинными. Морозини казалось, что он попал в театр, созданный одержимым мегаломаном для постановки кровавых трагедий.

Риччи он увидел в зале Попугаев. За спиной миллиардера висела довольно приличная копия портрета герцогини д'Урбино работы Тициана. На стоявшем рядом с ним столике был накрыт завтрак, и привычный запах итальянского кофе пощекотал ноздри пленника. Между тем хозяин дома встал, приветствуя своего невольного гостя:

– Искренне рад видеть вас, дорогой князь! Поверьте, я глубоко сожалею, что вынужден был прибегнуть к столь радикальной мере, чтобы доставить себе удовольствие встретиться с вами, но я был уверен, что приглашение по всем правилам хорошего тона вы не примете. И я оказался прав, ибо вы отдали предпочтение моей невесте.

– Это по вашей просьбе она назначила мне свидание, обернувшееся ловушкой?

– Нет, я бы даже сказал, что все произошло ровно наоборот. Идея принадлежала ей. Но садитесь же, давайте позавтракаем вместе.

Альдо сел и сгоряча чуть было не отклонил второе предложение. Однако, поскольку он уже накануне ел хлеб своего врага, отказываться от кофе было глупо. Тем более что он в нем нуждался. Поэтому он согласился выпить чашку своего любимого напитка, затем вторую и присовокупил к ним бутерброд с маслом. Риччи, не говоря больше ни слова, принялся истреблять все, что было на столе. Он не столько ел, сколько жрал, что вызывало чувство легкого отвращения у его невольного гостя, который продал бы душу дьяволу за сигарету. Внезапно Риччи, порывшись в кармане, протянул ему тот самый золотой портсигар, о котором он мечтал:

– Ваша вещица?

– Да. Я хотел бы получить также и свою одежду.

– Она в Нью-Йорке, но вам ее вернут. Послезавтра я женюсь, и ваш нынешний костюм – это всего лишь эпизод. А теперь давайте поговорим! – добавил он, откидываясь в кресле, тогда как Альдо сделал первую упоительную затяжку.

– С удовольствием! Особенно если вы хоть на этот раз согласитесь вести честную игру.

– К чему мне затруднять себя ложью, если у меня на руках все карты? Что вы хотите узнать?

– Во-первых, причину моего появления здесь. Почему меня похитили?

– Мне пришлось это сделать, и я решился на это еще прежде, чем Мэри попросила меня вмешаться. Видите ли, у меня есть для вас роль первого плана. Вы будете тайным, но чрезвычайно важным свидетелем на моей свадьбе. Это не означает, что вы будете стоять рядом со мной в ходе официальной церемонии, зато позже, обещаю вам, вы увидите все, что произойдет во время брачной ночи. Вы узнаете все, клянусь вам.

– После чего, полагаю, вы меня убьете?

– Ваше предположение справедливо. Но это не означает, что ваша роль закончится. Напротив, она продолжится еще на какое-то время.

– Ваши речи звучат довольно загадочно, но я понимаю, что вы не расположены говорить больше, а потому не настаиваю. Зато мне хотелось бы выяснить, почему Мэри попросила вас схватить меня. Зачем ей это понадобилось?

– Это вполне естественно, ведь вы ее давнишний враг. Кстати говоря, вы поступили неосторожно, когда дали ей возможность узнать вас на балу у Белмонтов. Неужели вы так плохо ее знаете? Она очень мстительна.

– Я в этом никогда не сомневался. Как и в ее природной хитрости. Что она рассказала вам о наших прошлых отношениях?

– Ну, почти все, я думаю. О том, как вы, ввергнув в отчаяние и доведя до самоубийства ее дядю, знаменитого археолога сэра Персиваля Кларка, у которого украли, по заказу евреев, два бесценных изумруда, донесли на нее в полицию и добились ее ареста. Она избежала петли только благодаря одному из своих друзей, который помог ей бежать. После этого она сумела найти убежище в Англии у своей родственницы, сестры миссис Швоб, вышедшей замуж за английского промышленника. Именно эта женщина посоветовала ей сменить имя, а когда супруги Швоб приехали в Лондон, она решила отправиться вместе с ними в Америку, чтобы начать там новую жизнь и навсегда забыть о ваших кознях. Мы с ней познакомились на пароходе, дальнейшее вам известно!

– Нет, я как раз не знаю продолжения этого столь трогательного романа, но представить могу. Увидев меня, она поняла, что ее усилия избавиться от преследования с моей стороны остались втуне и что я собираюсь вновь разрушить ее жизнь, изгнав из всех приличных домов. Поэтому она попросила такого могущественного покровителя, как вы, оградить ее от моих преступных махинаций...

Декламация Морозини, казалось, не произвела никакого впечатления на Риччи, который продолжал:

– Ваше появление напугало ее тем более, что вы никогда не делали тайны из ваших злокозненных намерений по отношению ко мне по причине двух – так называемых! – трагедий, омрачивших мою жизнь. Вы попытались настроить ее против меня, хотя на самом деле цель у вас одна: завладеть гарнитуром, принадлежавшим моим предкам, который я вручу жене в вечер свадьбы.

– По поводу свадьбы. Под какой фамилией намерена она выйти за вас замуж? Поскольку она сказала вам, что сменила имя, Мэри Форсайт – это нечто вроде ее псевдонима?

– Напротив! Когда вы познакомились с ней в Иерусалиме, она взяла фамилию своей бабушки, которая и стала ее псевдонимом журналистки, а также писательницы: она хотела написать книгу о священных камнях Библии.

Это было уже слишком, и Альдо, не выдержав, захохотал.

Ему следовало бы знать, что воображение этой девки не знает никаких границ. Правда, он никогда бы не поверил, что такой старый лис, как Риччи, способен проглотить подобные небылицы! Но веселье его продолжалось недолго, ибо в желтых глазах сицилийца отразилась неприкрытая злоба.

– Простите меня! – непринужденно извинился Морозини. – Я не сумел сдержаться. Это так забавно!

– Вы находите?

– Конечно! Но давайте резюмируем: итак, Мэри Форсайт – ее подлинные имя и фамилия. Между тем она выступала как Хилари Доусон якобы в честь своей бабушки, настоящая же Хилари Доусон, которая действительно существует, не имеет к ней никакого отношения. Очень хорошо! А теперь позвольте представить вам Марго-Пирожок, еще один псевдоним, под которым она известна полиции всей Европы! Что вы на это скажете?

Риччи ответил не сразу. Встав с места и опершись руками о стол, он устремил на своего пленника холодный, как гранит, взгляд:

– Не тратьте силы зря! – отчеканил он. – Для меня и для моих намерений это не имеет значения!

– Как?

– Вы прекрасно слышали. Она могла бы приехать откуда угодно и сменить фамилию хоть двадцать раз, обладать душой, черной как ад, это не изменит моего решения жениться на ней. Единственное, что имеет значение – ее красота, а также то обстоятельство, что она похожа – меньше, чем другие, но вполне достаточно – на...

– Бьянку Капелло?

Риччи вздрогнул, и во взоре его сверкнула молния:

– О! Откуда вам это известно?

– Она должна была вам сказать, ведь мы с ней об этом говорили. Надеюсь, она не забыла упомянуть и о том, какой живой интерес вызывает у нее ваш так называемый фамильный гарнитур.

– Не без причины, поскольку она знает, что послезавтра вечером наденет его.

– Как раз перед тем, как будет отдана палачу? У вас странная манера любить, мистер Риччи! Вы устраиваете свадьбу, женитесь, дарите драгоценности и убиваете!

– Я никогда никого не убивал, и меня не бывает на месте в тот момент, когда происходят эти убийства.

– Это не означает, что вы не виновны. Я знаю, что формально вы ни при чем, но только формально, поскольку именно вы, перед тем как покинуть ваш дворец, отдаете этих несчастных тому, кто зверски с ними расправляется... Я никогда не смогу понять, отчего вас не арестовали после убийства Энн Лэнгдон! В этой стране очень странные законы...

– У каждого государства они свои, – произнес Риччи с мерзкой улыбкой. – В нашем закон подчиняется богатству...

– Богатству или мафии? К которой вы принадлежите, я в этом убежден.

– Это также должно было бы призвать вас к большей осторожности. Зачем вам понадобилось вмешиваться в мои дела, если не считать того, что вы желаете получить драгоценности Бьянки Капелло?

– Любой человек, достойный этого имени, должен действовать, если он видит, как на его глазах убивают невинную женщину. А я видел, как погибла Жаклин Оже! Я знаю, что она была убита по вашему приказу, и хочу отомстить за нее. Не говоря уж о Бьянке Буэнавентури, Терезе Солари, Маддалене Брандини и Энн Лэнгдон. Я ненавижу Хилари Доусон, или Мэри Форсайт, или как там ей угодно именовать себя, но не могу смириться с тем, что она умрет с распоротым животом, изувеченная и искромсанная! Ведь это женщина...

Риччи грохнул кулаком по столу с такой силой, что фарфоровые чашки подпрыгнули:

– Женщины гораздо хуже мужчин, и по части жестокости нам нечему их учить. Первая из тех, чьим рыцарем вы решили стать, Бьянка Буэнавентури, была чудовищем. Она полностью заслужила свою участь. В ее жилах текла гнилая кровь венецианской Колдуньи и ее жалкого супруга. Поверьте мне: она ничем не отличалась от них...

– Как это может быть?

– Девочка, которую они произвели на свет, вышла замуж за одного из двоюродных братьев Буэнавентури. Это была шлюха чистейшей воды...

– Что же она такого сделала?

Риччи замер, не сводя с лица Морозини взгляда, в котором тот прочел колебание.

– Неважно! – выпалил он, наконец. – Жить вам осталось так недолго, что вы никому не сумеете открыть тайну семьи Риччи! Пойдемте!

Не обратив внимания на эту угрозу, Альдо решительно последовал за ним.

Через полчаса Морозини привели назад, в камеру. Он сел на свой матрас, и его страшная бледность настолько поразила невозмутимого Креспо, что тот не удержался от реплики:

– Надо же, вам вроде как сильно не по себе? Что это с вами сделал патрон?

И, поскольку Альдо ничего не ответил, добавил:

– Сейчас я вам принесу стаканчик граппы, это вас подкрепит, а там и до ленча недалеко!

– Я не хочу есть!

– Я все равно принесу! Патрон хочет, чтобы вы были в хорошей форме на его свадьбе...

Он исчез и через минуту вернулся с оплетенной бутылкой виноградной водки и стаканом, который наполнил и протянул пленнику:

– Пейте!

Альдо выпил одним духом и отдал стакан. Креспо поставил стакан и бутылку на пол, рядом с фонарем:

– Я вам это оставлю на всякий случай. В большинстве случаев хорошая выпивка чертовски помогает.

Его слова подействовали на Альдо, и, на секунду выйдя из оцепенения, он сказал:

– Лучше бы вы отнесли это Бетти Баскомб. Она нуждается в этом больше, чем я! Она все еще здесь?

– Конечно, здесь! Она еще может быть полезна и чувствует себя не так уж плохо. Ее даже развязали и дали поесть. Она что, так сильно вас интересует?

Вместо ответа Альдо только пожал плечами. Все страдающие женщины имели право на его сочувствие и помощь. Включая даже эту Хилари, которую он ненавидел. Эта коварная, алчная предательница, готовая пойти на убийство, чтобы утолить свою страсть к роскоши, вызывала у него жалость, ибо она, хоть и была уверена, что «приняла меры предосторожности», просто не понимала, какой ужас ожидает ее. Никто не имел права подвергать такому мерзкому надругательству женщину!

Альдо провел этот день в попытках выработать план, который позволил бы вытащить из западни и ее, и себя, поскольку их судьбы были отныне связаны. Ему предназначали роль, которая привела Питера Баскомба на виселицу: роль убийцы-садиста. Есть отчего сойти с ума. И что тут можно поделать? У него оставалось так мало времени! Он вновь подумал об Адальбере, который должен был уже получить письмо. Но сумел ли друг понять скрытый в нем смысл? Готовится ли что-нибудь предпринять?

Ради спокойствия души ему следовало бы забыть о своем послании: оно наверняка попало в руки Хилари, а та могла легко устранить некоторые странности, способные насторожить Адальбера. Документы она подделывала не менее виртуозно, чем обделывала воровские делишки, и ей ничего не стоило прибавить парочку успокоительных фраз, а затем приказать верной Броуни отнести письмо в «Белмонт-Кастл»...

Не имея понятия о том, что происходит за стенами Палаццо, Альдо лихорадочно искал повод для надежды. Он был уверен, что Адальбер перевернет небо и землю ради него – при помощи Полины и, быть может, даже Белмонта... Эта утешительная мысль в конце концов одержала верх над нараставшей тревогой, и, воздав должное ленчу, который ему принесли, он решил поспать. Любой ценой надо было сохранить силы перед тем, что его ожидало...

Разбудил его какой-то слабый звук.

Он мгновенно оказался у решетки. Тонкий слух не обманул его: это были шаги человека, который приближался крадучись, в обуви с несомненно резиновыми подошвами, однако из-за неровной почвы подземелья шаги его издавали легкое шуршание. Затем он увидел слабый лучик карманного фонарика, который тут же погас. Сердце Альдо забилось сильнее. Тот, кто принимал такие меры предосторожности, не мог входить в число людей Риччи... Внезапно луч вновь зажегся и упал на его лицо. Одновременно раздалось сдавленное восклицание, и странный гость подземелья устремился к нему:

– А вы-то что здесь делаете? – прошептал голос, который показался ему женским, хотя в царившем вокруг мраке разглядеть что-либо было невозможно.

Он тут же пошел за своим фонарем и вернулся к решетке, обнаружив за ней молодое лицо, которое словно бы висело в воздухе, поскольку девушка была одета в черное, на манер гостиничных воров, и ее фигура сливалась с окружающей темнотой. Но рыжая прядь, выбившаяся из-под черного капюшона, и круглая физиономия принадлежали не кому иному, как Нелли Паркер, журналистке из «Нью-Иоркер».

– Это следовало бы спросить у вас! Вы последняя, кого я ожидал здесь увидеть. Вы выслеживали меня вплоть до этого подземелья?

– Сначала да. Приехав в Ньюпорт, я нашла комнату почти напротив вашей, взяла напрокат велосипед и ездила за вами почти повсюду.

– Как же ухитрились сделать так, чтобы я вас не заметил? У вас дар становиться невидимкой?

– Дар более распространенный, чем вы думаете: искусство походить на любого человека из толпы. Вы тоже могли бы этому научиться, если бы задались такой целью и бросили свои вельможные замашки!

– У меня вельможные замашки?

– Скажем так, у вас они выглядят естественными! Даже на велосипеде, что сильно облегчило мою задачу. Именно следуя за вами, я познакомилась с Бетти Баскомб и сумела с ней подружиться.

– Примите мои поздравления! Это не каждому дано!

– Верно, и на это мне потребовалось отнюдь не пять минут. Но, встретив ее, я сразу вспомнила о деле Баскомба, потрясшем всю округу. Надо сказать, что я отчасти здешняя: у меня тетка живет в Наррагансетте. Это помогло, но все же мне пришлось изрядно потрудиться, потому что Бетти женщина необыкновенная, очень интересная. Интереснее, чем вы с вашими светскими условностями!

– Если я правильно вас понял, вы перестали заниматься мною? – спросил слегка уязвленный Альдо.

– Да! Пережитая ею драма, ненависть к Риччи, месть как цель жизни – все это гораздо увлекательнее, чем история с драгоценностями. И тогда я посвятила себя ей, а поскольку она три дня назад исчезла, я ее разыскивала. Сначала я подумала, что она вышла в море на своей лодке и отправилась на материк, что время от времени делает. Но никогда она не задерживалась на такой долгий срок! Вот почему сегодня ночью я решила обследовать подземелье.

– Вы нашли вход?

– Бетти мне его показала, главное же, механизм, который позволяет сдвинуть с места скалу.

– Вы и в самом деле завоевали ее доверие! В любом случае, вы правильно поступили: она сидит в камере, похожей на эту, в галерее за поворотом. Идите туда! Вы увидите...

– Сейчас пойду, но я вернусь! Вы должны мне многое рассказать!

– Лучше бы вы попытались вытащить отсюда нас обоих! От разговоров я несколько устал!

– Всему свое время! Я вернусь, говорю вам! Поставьте фонарь на место...

Тьма поглотила девушку, словно она была призраком. Морозини казалось, что ее нет целую вечность. Вцепившись руками в решетку, он молил бога, чтобы юная Нелли не попалась людям Риччи, ибо для него и для Бетти она была единственной надеждой, единственным шансом выбраться живыми из этой западни! К тому же надо еще как-то открыть проклятые решетки.

Вернулась она с заметно помрачневшим лицом.

– С ней что-то случилось? – с тревогой спросил Альдо.

– Нет. Ей даже стало лучше. Она рассказала мне о том, что вы сделали для нее, она вас благодарит.

– Хорошо, хорошо, но сейчас, наверное, лучше подумать о том, как нам выбраться отсюда? Вы не принесли ничего, чем можно было бы вскрыть эту железяку?

Она пожала плечами и ответила с усмешкой:

– Традиционную пилку узника? Вы обратили внимание на толщину прутьев? В древности здесь держали рабов, и, поскольку их набиралось иногда довольно много, о надежности запоров позаботились. Бетти хочет, чтобы я принесла динамит...

– У нее есть?

– Да, и она сказала мне, где его найти, но...

– ...но вам это кажется слишком радикальным способом? Я могу понять, почему ей хочется взорвать Палаццо со всем его содержимым, но сам предпочел бы другую могилу. Будет лучше, если вы обратитесь за помощью.

– Куда? И к кому? К Теду Моосу? Я о нем тоже подумала...

– Потом, если хотите, но прежде всего идите к Белмонтам и спросите баронессу Полину. В ее доме остановился мой друг, чью фамилию вы вряд ли сумеете произнести. Вдвоем они что-нибудь придумают. Сколько сейчас времени?

– Три часа ночи. Наверное, до рассвета мы уже не успеем что-либо предпринять.

– Главное, чтобы вы подняли тревогу. Не забудьте, что свадьба будет завтра... и мне хотят дать в ней роль первого плана.

– Какую?

– Я должен сыграть ту же роль, что и Питер Баскомб. Новобрачная умрет в страшных мучениях, и в садистском убийстве обвинят меня, поскольку муж, конечно, окажется далеко отсюда. Но, если я взлечу на воздух вместе с дворцом, защищаться мне будет трудновато. А теперь бегите! На счету каждая минута!

– Иду! Держитесь!

Держаться теперь было немного легче, но когда маленькая фигурка в черном одеянии исчезла вместе с тонким лучом своего фонарика, Альдо почувствовал, как у него защемило сердце. Чудом было уже то, что эта маленькая журналистка смогла пробраться сюда, не наткнувшись ни на кого из подручных Риччи. Но произойдет ли это чудо во второй раз?

Глава XIII РИЧЧИ РАССКАЗЫВАЕТ...

Адальбер, с недавних пор потерявший аппетит, с плохо скрываемым отвращением смотрел на Джона-Огастеса, который, разделавшись с сосисками и яйцами, приступил к методичному истреблению груды тостов, намазанных маслом и мармеладом. Сам он ограничился одним круассаном – повар «Белмонт-Кастл» выпекал их специально для него! – зато черный кофе глотал чашку за чашкой. Сострадательный хозяин дома, на секунду прервав процесс пережевывания пищи, сделал попытку подбодрить его:

– Если бы вы плавали со мной каждое утро, вам бы тоже хотелось есть. Холодная вода чудесным образом разгоняет кровь!

– Вы называете эту воду холодной? Я бы скорее назвал ее ледяной. Уверен, что даже в летнюю жару ее температура никогда не превышает семнадцати или восемнадцати градусов. Слишком мало для меня!

– Потому что вы маленький французик-мерзляк, – изрек Белмонт, который был ниже своего гостя на полголовы, – но когда проведете здесь несколько недель, признаете мою правоту. Все дело в привычке!

– Оставьте его в покое! – вмешалась Полина, которая сумела съесть лишь один маленький тост с маслом, запив его водопадом чая с лимоном. – Адальбер волнуется, и я тоже, вы это прекрасно знаете. Если бы Морозини действительно уехал в Нью-Йорк, он бы уже вернулся. Что может он делать там без багажа, не имея даже свежей сорочки?

– ...И зубной щетки, совершенно с вами согласен, но это еще не повод для того, чтобы садиться на диету. Вы сделали все, что было нужно: позвонили Филу Андерсону и ввели его в курс дела. Теперь остается только ждать.-..

– Ждать, ждать! – проворчал Адальбер. – Я знаю, что Альдо вполне способен на неожиданные решения такого рода, однако не могу допустить, будто он не нашел времени заглянуть к нам или позвонить, прежде чем сесть на этот проклятый паром! Этому нет объяснений.

– Люди видели, как он буквально вбежал на причал, – сказал Джон-Огастес.

– Видели человека, похожего на него и в его одежде, но если это все же не он? В таком случае надо ждать вестей от шефа Андерсона. Кто еще может точно сказать нам, что его нет там?

– Но ведь записка-то на самом деле его? – произнесла Полина, которая уже некоторое время помешивала ложечкой в пустой чашке. – Ведь это его почерк?

– Да! – со вздохом подтвердил Адальбер. – И все равно что-то мне говорит: это фальшивка, нам подсовывают ложный след. К тому же я никак не могу добиться встречи с этой чертовой девкой...

Действительно, он уже два дня пытался добраться до Хилари, но ее охраняли надежнее, чем Президента Соединенных Штатов, и вилла супругов Швоб казалась неприступнее Белого дома. Полина, встревоженная не меньше Адальбера, несколько раз звонила миссис Швоб, но ей отвечали, что та либо слишком занята подготовкой к свадьбе, либо настолько устала, что даже не может подойти к телефону. Тогда баронесса отправилась на место лично, однако не сумела прорваться сквозь охрану – люди Риччи сторожили виллу денно и нощно. Когда же она с чисто аристократическим пренебрежением выразила свое удивление по этому поводу, ей объяснили, что в связи с предстоящим празднеством появились анонимные письма с угрозами, поэтому не может быть и речи о нарушении строжайших приказов будущего супруга, обеспокоенного как безопасностью невесты, так и своей собственной. Даже привычную программу пришлось изменить. Так, священник благословит новобрачных не в часовне дворца, а на вилле «Оукс», в украшенной цветами беседке. Потом супруги дадут званый ужин «для друзей» в своей резиденции, но бала не будет. Зато гости увидят фейерверк.

Все, кого причисляли к высшему обществу Ньюпорта, получили приглашения, но лишь половина согласилась прийти. Остальные, как, например, Вандербильты, не скрывали своего презрительного отношения к хозяину Палаццо и желчно отзывались о новой свадьбе, последовавшей за двумя празднествами со столь трагическим концом. Да и среди тех, кто намеревался присутствовать, было немало людей, испытывающих явно нездоровое любопытство – словно их позвали на жертвоприношение. К таковым принадлежала Синтия Белмонт со своими обычными партнерами по танцам, которых она именовала «бандой», и там уже заключались довольно сомнительные пари на тему: будет ли эта новобрачная убита подобно двум другим? Впрочем, подобные пари были в ходу во всем городке, буквально кипевшем от возбуждения.

Что касается Джона-Огастеса, он предпочел отказаться:

– С этим типом нельзя иметь дело, – объявил он, зевнув так, что едва не вывихнул челюсть. – А итальянская кухня приводит меня в ужас. Я лучше пораньше лягу спать.

Зато Полина приняла приглашение с целью помочь своим друзьям проникнуть в Палаццо, но сегодня утром начала колебаться из-за продолжительного отсутствия Альдо. Она все еще раздумывала над этим, когда Беддоуз пришел с известием, что некая Нелли Паркер, журналистка по профессии, настойчиво просит разрешения поговорить с ней.

– Она не объяснила причину?

– Нет, только сказала, что это очень срочно, госпожа баронесса!

Белмонт уже поднялся в свою комнату, и Полина сидела на террасе вместе с Адальбером, который сделал движение, чтобы уйти, но она удержала его:

– Внутренний голос подсказывает мне, что вы должны остаться. Сходите за ней, Беддоуз! О! Принесите кофе или чай... что предпочитает мадемуазель, – добавила она, когда дворецкий вернулся с молодой рыжей особой в юбке и сером свитере, очень бледной и утомленной на вид.

– Кофе, пожалуйста, и покрепче! – отозвалась Нелли с признательной улыбкой.

Все Белмонты были очень известными фигурами в Нью-Иорке, и она прекрасно знала Полину, однако взгляд ее сразу устремился на Адальбера:

– Могу я спросить, не вы ли тот господин с непроизносимой фамилией? – осведомилась она.

Адальбер подскочил:

– Кто вам это сказал? Вы видели Морозини?

– Да. Это он прислал меня...

– Где он?

– Минутку! – вмешалась Полина. – Присядьте, мисс Паркер, и передохните! Вы выглядите очень усталой.

– У меня была тяжелая ночь... – сказала Нелли, почти рухнув на подушки удобного ротангового кресла, которое придвинул к ней Адальбер. – И я боюсь, что день окажется еще хуже...

Она рассказала, как отправилась на поиски Бетти Баскомб и наткнулась на Альдо, заточенного в том же подземелье. История ее еще не была завершена, как Адальбер уже стоял на ногах, подрагивая от нетерпения:

– Идем туда немедленно! Вы покажете мне дорогу!

– При свете дня это сделать нелегко. Вход располагается на берегу моря, между дворцом и домом Бетти. Там почти всегда народ: рыбаки, купальщики, те, кто приехал на пикник. А скала, которая вдруг разомкнётся, обязательно привлечет к себе внимание. Особенно сегодня, в день свадьбы... явятся толпы любопытных.

– Если вы пришли сказать нам, что сделать ничего нельзя, не стоило затруднять себя. Чем же я, по-вашему, должен теперь заняться? Купаться пойти?

– Быть может, это не такая уж плохая мысль, если скала нависает над морем! – произнесла Полина. – Давайте отправимся туда поплавать! На нас никто не обратит внимания! Возьмем корзинки с едой, захватим моего брата и организуем вылазку на природу! Это даст нам возможность понаблюдать... и выбрать подходящий момент. Вы, разумеется, поедете с нами, мисс Паркер?

– С радостью! Это превосходная идея... Тем более что сейчас князю опасность не угрожает, ведь ему предназначена роль виновника убийства!

Адальбер еще немного поворчал, но в конце концов уступил мнению большинства, к которому без колебаний присоединился и спустившийся на террасу Джон-Огастес. Тот даже предложил воспользоваться яхтой, на что его сестра ответила пожатием плеч:

– Лучшего вы придумать не могли! Яхту длиной в восемнадцать метров, конечно же, никто не заметит, и мы легко займем стратегически важный пункт! Нет, поедем на моей машине и устроимся на пляже с необходимым снаряжением и экипировкой, подобно любой добропорядочной буржуазной семье, которая жаждет подышать воздухом и отдохнуть в тихом местечке.

– Снаряжение и экипировка! Звучит замечательно! – воскликнул Белмонт. – Скажем Беддоузу, чтобы он приготовил корзинки для пикника, а сам я соберу сумку... в которой будут все нужные нам инструменты!

– А динамит у вас есть? – неожиданно спросила Нелли в тот момент, когда Беддоуз явился за распоряжениями своего хозяина. – Бетти просила принести.

Глаза Джона-Огастеса округлились:

– У нас это имеется, Беддоуз?

С высоты своего достоинства дворецкий величественно пояснил:

– Динамит? Главный садовник иногда пользуется им в борьбе с кротами, и я припоминаю, что покойная бабушка Вашей светлости озаботилась приобрести его, когда мистер Ван Бюрен вознамерился увеличить свои владения за наш счет. Как мне кажется, она велела...

– Изумительная женщина! – вздохнул Белмонт. – Она считала делом чести обеспечить свой выводок всем Насущным! Сходим за динамитом вместе, Беддоуз! Вы уверены, что в наших закромах не найдется пушки?

– Увы, нет, сударь, и я всегда об этом сожалел. У мистера Вандербильта есть великолепная пушка, которая изначально находилась на вооружении флагмана французской эскадры «Дюк де Бургонь» в ту пору, когда им командовал шевалье де Терне...

– В любом случае, я не вижу, чем поможет нам пушка во время пикника на скалах! – взорвалась Полина. – Мы только попусту тратим время!

– Не надо так нервничать! Обойдемся и динамитом! Я часто думал, что он просто необходим для завтрака на траве!

Через полчаса все погрузились в машину Полины с воодушевлением и хорошим настроением, столь характерными для вылазок на природу. По крайней мере, внешне, ибо Адальбер был чрезвычайно возбужден, а нервозность Полины выражалась в том, как она переключала скорости. Зажатая между ними Нелли старалась как можно полнее отвечать на их вопросы, касавшиеся мельчайших деталей ее встречи с Морозини. На заднем сиденье похрапывал Джон-Огастес, подложив под ноги очень необычную корзинку для пикника...

Было еще рано, и они почти никого не встретили на пути к пляжу. Зато на небе появились облачка, что заставило Адальбера нахмуриться:

– Не хватало еще, чтобы пошел дождь! Хорошо мы будем выглядеть с нашим завтраком на траве, – пробормотал он.

– Не терзайтесь из-за этого! – сказала Полина. – Во-первых, в нашем кофре имеются зонтики, а во-вторых, тем и прекрасен Ньюпорт, что здесь можно совершать самые безумные поступки, не подвергаясь никакой критике. К тому же мы, Белмонты, давно слывем людьми эксцентричными, но, замечу, мы ничуть не эксцентричнее тех, кто собирается поглазеть на свадьбу отвратительного бандита и воровки!

Облака начали сгущаться, когда компания достигла искомого места – узкой песчаной бухты, окруженной скалами, на которых, помимо мха, росли сосны, искривившиеся под напором сильных ветров. К счастью, пляж оказался пустынным. Удивляться, впрочем, было нечему: вся деятельность на южной оконечности острова, казалось, сосредоточилась вокруг Палаццо Риччи, где лихорадочно готовились к скорой уже свадьбе... Ободрившись при виде солнечного луча, пробившегося сквозь бело-серые кучевые облака, компания расположилась на песке. Место не было лишено очарования, хотя бухта Бетти Баскомб выглядела более живописной. Полина, взяв на себя роль матери семейства, занялась обустройством импровизированного лагеря, тогда как раздевшийся в мгновение ока Джон-Огастес побежал к зеленой воде – после того как Нелли показала ему скалу, где таился вход в подземелье. Он быстро поплыл в этом направлении, желая убедиться, что на противоположном берегу отсутствуют нежелательные свидетели. Нелли и Адальбер отправились «на разведку», изображая туристов, осваивающих приглянувшийся им участок земли. Нелли несла пляжную сумку с инструментами, необходимыми для освобождения узников. Сверх того, у каждого из них под свитером был спрятан пистолет, заткнутый за пояс.

Примерно в полуметре над уровнем моря находился камень, закрывавший вход в подземелье. Он ничем не отличался от других: такая же неровная скала, поросшая колючим кустарником, как и все остальные, образовавшиенечто вроде стены над морем. Нелли подошла к ней, затем поискала глазами Белмонта, который плескался примерно в одном кабельтовом. Тот сделал знак, что все в порядке, и она, сунув руку в перчатке между усеянных шипами веток, нашла железный рычаг, который показала Адальберу. Они обменялись взглядом, исполненным одинаковой тревоги: что откроется им за этой скалой?

– Кто не рискует... – проворчал Адальбер, вытащив пистолет и зарядив его. – Давайте, девушка. Надеюсь, механизм не производит большого шума?

– Его почти не слышно. Похоже, часто смазывают. И к системе сигнализации он не подключен. Это сделано для того, чтобы не привлекать внимания к этой бухте. Форт Уильяме совсем недалеко...

Действительно, скала, по которой бежала вверх причудливая трещина, раскололась на две неравные части, образовав темное отверстие, в которое первым проскользнул Адальбер. Застыв около стены, он стал вглядываться в проход и, когда глаза привыкли к полумраку, увидел, что уходящий вниз коридор с песчаным полом гораздо шире входной дыры и что в нем пусто.

– Можете идти! – шепнул он. – Никого нет.

Нелли двинулась следом за ним, включив свой фонарик, и они бесшумно пошли по коридору. Вскоре обнаружилось, что дневной свет время от времени проникает в подземелье сквозь щели на потолке. Это позволило им потушить слишком опасный в данной ситуации фонарик. Все вокруг было объято тишиной, всегда тягостным безмолвием подземелья. Впрочем, это было естественно, ведь они проникли в логово контрабандистов, которые предпочитают действовать ночью – осторожность обязывает! Кроме того, для подобного сообщества день свадьбы главаря оказался праздничным, выходным.

– В каком-то смысле это хорошо, – выдохнул Адальбер.

– Я тоже об этом подумала: возможно, у нас есть шанс освободить узников...

Но когда они подошли к камере Альдо, их ожидало разочарование: решетка была распахнута настежь, и пленника не было...

– Пойдемте посмотрим, здесь ли Бетти! – прошептала Нелли, направившись к повороту галереи. – Быть может, она что-нибудь знает...

Бетти оказалась на месте. Вцепившись руками в прутья решетки, она напряженно прислушивалась к еле различимым шорохам, который улавливала своим острым слухом. Полудикая жизнь приучила ее различать звуки, недоступные для наполовину оглохших жителей больших городов. Нелли устремилась к ней:

– Я привела друга. Мы выведем вас отсюда!

– Это не самое главное: вы принесли мне то, о чем я просила?

– Динамит? Да, но...

– Главное для меня, – сухо произнес Адальбер, который внимательно изучал запор решетки, – что случилось с другим пленником? Вы знаете?

– Да и нет. Этот мерзавец Креспо пришел за ним примерно полчаса назад.

– И куда он увел его?

– Откуда мне знать? В какое-нибудь другое место этого чудовищного дворца. Сегодня ночью мне очень хотелось с ним поговорить, но мы были слишком далеко друг от друга, нам пришлось бы кричать, и нас могли бы услышать. А мне так хотелось сказать ему спасибо – это прежде всего! И попросить прощения за то, что я плохо приняла его, когда он пришел ко мне с предложением помочь...

– Мы постараемся, чтобы вы сумели это сделать.

Решетке было не меньше двух столетий, и ее прутья, толстые, как рука ребенка, проржавели, но замок был вычищен и смазан – доказательство, что им пользовались не раз и что Бетти была отнюдь не первой узницей. Адальбер выбрал тонкий, но прочный стилет и, под восхищенным взором Нелли, очень быстро разобрался с запором. Петли, не столь ухоженные, заскрипели, когда Нелли толкнула решетку. Затем археолог с такой же легкостью освободил Бетти от цепей, которые позволяли ей передвигаться лишь мелкими шажками.

– Большое спасибо! – сказал она. – Как хорошо оказаться на свободе. А теперь дайте мне динамит!

– Чтобы вы подорвали дворец, а заодно и Морозини? – проворчал Адальбер. – Я против...

– Я ничего не буду взрывать сейчас, это было бы безумием. Обещаю ничего не предпринимать, пока не разъедутся все гости...

– Каким образом вы это узнаете?

– Узнаю, не беспокойтесь! Я успела изучить это подземелье и смогу здесь спрятаться. Поймите же, я не допущу, чтобы Риччи удрал, пока здесь будут истязать женщину!

– О, я понимаю! Надо убить всех, а уж Господь своих узнает? Об этом не может быть и речи! Вы пойдете с нами! Вам дадут то, что вы просите, и вы сможете вернуться сюда ночью, поскольку вам известно, как проникнуть в подземелье, – добавил он, подняв пляжную сумку.

– Нет, я с вами не пойду! К чему мне свобода, если я не могу отомстить?

– И вы еще говорите, будто жалеете, что не поблагодарили Морозини? Хорошенькая благодарность! А вы знаете, что у него жена и дети? Так что давайте-ка успокоимся и уйдем отсюда вместе! Я согласился взять с собой «динамит лишь на тот случай, если бы не осталось других способов вызволить моего друга и вас... если бы пришлось подорвать коридор, чтобы преградить дорогу преследователям!

Он не ожидал того, что последовало. С силой, которую нельзя было заподозрить при таком хрупком сложении, Бетти прыгнула на него, повалила на землю, вырвала сумку и скрылась в глубине галереи. Он быстро поднялся с намерением бежать за ней, но Нелли остановила его:

– Нет! Предоставьте это мне! Я останусь с ней. Свою жизнь она в грош не ставит, но ничего не сделает, если я буду рядом... Возвращайтесь! Вам нужно быть на ужине сегодня вечером!

Последние слова она выкрикнула уже на бегу. Адальбер хотел было догнать обеих женщин, чтобы разделить с ними неизбежные опасности, однако молодая журналистка уже доказала свою решимость, а оставить в неведении Полину было невозможно. Тем более что у него уже возник план. Итак, он отправился в обратный путь и, убедившись, что никто из посторонних не проник в подземелье, закрыл отверстие в скале, а затем присоединился к Полине, которая стоически ожидала его, сидя под зонтом. Пока Адальбер отсутствовал, начался проливной ливень и ей пришлось убрать все вещи в машину. Увидев его, она испустила тяжкий вздох:

– Я просто умирала от беспокойства! Мне казалось, что вы никогда не вернетесь... Где все остальные?

Он рассказал ей все, ища взглядом Джона-Огастеса, который, впрочем, уже подплывал к ним.

– Бессмысленно задерживаться здесь, – проворчал Белмонт. – Остается молиться, чтобы с мисс Паркер ничего не случилось!

– Эта малышка очень смела и совсем не глупа! Она сумела завоевать доверие такой женщины, как Бетти Баскомб! И та не принесет в жертву своей ненависти ее жизнь...

Через несколько минут все трое направились обратно в «Бел-монт-Кастл».

На сей раз Креспо привел Морозини на третий этаж Палаццо, в спальню, где на постели была разложена его одежда – чистая и идеально отглаженная. Здесь была также ванная – глухая, но с вентиляционными отверстиями. Альдо заперли в ней.

– Займитесь своим туалетом! – приказал Креспо. – Патрон желает, чтобы вы сверкали, как никель! Там есть все необходимое: мыло, шампунь, бритва и прочее.

– Вы бы еще добавили: «Не забудь вымыть уши!» Мои детские воспоминания оживают! – иронически заметил Альдо.

Громила в ответ лишь пожал плечами и закрыл дверь на ключ со словами, что откроет, когда пленник постучит. Поскольку бежать из этой смежной со спальней комнатушки было невозможно, Морозини наполнил ванну водой и с наслаждением погрузился в нее. С ранних лет он ненавидел быть грязным, и это омовение – пусть даже оно было последним – доставило ему подлинную радость: он потягивался и плескался под душем, затем, отказавшись от туалетной воды, к которой принюхался с подозрением, вытерся, побрился, завернулся в полотенце и постучал в дверь, которая тут же открылась.

– Вы торчали там слишком долго! – пробурчал Креспо. – А патрон ждать не любит!

– Тем хуже для него! Можно было поселить меня в другом месте, а не в этой крысиной норе!

– Ну и что? Поживее одевайтесь и выпейте кофе, который, наверное, уже остыл!

Действительно, остыл! Но Альдо выпил его без возражений, поскольку качество было важнее температуры. Лучше уж холодный кофе, чем горячая вода после мытья посуды! Приободрившись и переодевшись в собственную одежду, Альдо проследовал за своим тюремщиком через весь дом, превратившийся в улей, где кипела работа: армия слуг наводила последний блеск перед вечерним празднеством. Цветов было так много, что их, должно быть, привезли на яхте, так как сады не могли обеспечить подобного изобилия. Морозини сказал об этом Риччи, которого увидел в том же зале, что накануне.

– Никогда не видел столько цветов разом! – сказал он. – Но, может быть, это простая предусмотрительность? Вы думаете, что они пригодятся и для похорон?

– Не стройте из себя идиота! Похорон не будет!

– Вот как? Неужели вы отказались от намерения превратить красивую женщину в труп, столь же отвратительный, сколь ужасный?

– Конечно, нет! Что положено Чезаре, достанется Чезаре. Я отдал другие распоряжения! Относительно вас тоже.

– Вы хотите отнять у меня роль заранее назначенного убийцы? Как это любезно с вашей стороны! Значит, я теперь вам не нужен?

– Почти все верно, но не слишком радуйтесь! Для исполнения моего плана вам все равно придется исчезнуть.

– Это весьма огорчительно! И по какой же причине?

– Вы чересчур много знаете. Кроме того, вы привели меня в изрядное раздражение во время нашей первой встречи и не прекращаете это делать!

– Я постараюсь это пережить, но в связи с вашей раздражительностью... не полагаете ли вы, что вам пора бы отказаться от ваших зловещих постановок? Как вы думаете, сколько времени власти этой страны, которая еще не превратилась в джунгли, будут бездействовать и закрывать глаза на то, что здесь происходит? Даже если вы полностью приручили Дэна Морриса, даже если вы являетесь одним из столпов мафии, даже если у вас имеются могущественные покровители, федеральных законов еще никто не отменял, и федеральная полиция в конце концов займется вами. Наверное, вы все же думаете об этом?

Странная улыбка внезапно озарила одутловатое лицо Риччи, не сделав его красивее.

– Благодарю за то, что не считаете меня круглым дураком! Естественно, я об этом думаю, и сейчас вы узнаете приятную новость: полностью сознавая опасность, которой вы мне грозите, я могу сообщить вам, что сегодняшняя свадьба будет последней. Я стану безутешным вдовцом и в поисках душевного покоя уеду далеко, очень далеко, чтобы никогда сюда не вернуться.

Альдо вопросительно поднял брови:

– Вы собираетесь покинуть Соединенные Штаты? Но как же ваши многочисленные дела?

– Дела могут благополучно рушиться! Это меня ни в малейшей степени не беспокоит, потому что я давно обеспечил надежное укрытие и для себя, и для своих богатств. Видите ли, Морозини, я точно знаю, что американцев в самом ближайшем будущем ожидает серьезный финансовый кризис. С тех пор как им запрещено пить и играть кроме как в подполье, они ударились в спекуляции на бирже. Между тем биржа взвинтила курс до такой степени, что ценные бумаги потеряли связь с реальным капиталом в промышленности. Все основано на объеме продаж и покупок, который стал просто чудовищным. Поэтому даже легкая заминка в сделках обвалит всю систему. И это произойдет очень скоро. Пусть Америка несется в машине без тормозов, я не собираюсь дожидаться аварии... Результатом этой аварии станет паника, когда миллионы держателей акций внезапно обнаружат, что на руках у них простая бумага.

Вслед за этими словами наступила пауза, во время которой Альдо взвешивал услышанное. Информация, исходящая от этого человека, заслуживала самого серьезного осмысления, однако в нынешнем его положении финансовые проблемы большого значения не имели. Тем не менее он спросил:

– А если... авария не произойдет? Почему вы считаете ее неизбежной?

– Потому что иной исход практически невозможен, но, будьте уверены, в случае задержки я сам позабочусь о том, чтобы она произошла как можно скорее.

– Понимаю! Зато я плохо понимаю, что вы собираетесь сделать с...

Он не нашел слова, подходящего для чудовища, которое ему показали, но Риччи понял:

– Для того, чьи приказы и чьи советы я выполнял в течение стольких лет, потому что жалел его, восхищался им и некоторым образом любил? Одним словом, для Чезаре, финансового гения и моего старшего брата? Он тоже исчезнет. Ему пора уйти, гибель его предрешена. По причинам, которые вы назвали, но также потому, что я хочу прожить оставшиеся мне годы полностью свободным, в мире и спокойствии. Завтра на рассвете этот дворец, который я выстроил для него, взлетит на воздух и вместе с ним все, кто останется внутри. К моему сожалению, вы будете в их числе...

– А вас здесь, разумеется, уже не будет?

– Разумеется. Этой ночью «Медичи» бросит якорь в бухте, и я поднимусь на борт. А потом... Океан велик.

Было что-то пугающее в эгоизме этого человека и особенно в том, как он с небрежностью Нерона или Калигулы распоряжался человеческими жизнями. Даже жизнями тех, кто был ему дорог.

– А что будет с Мэри?

– Ее судьба решена: она станет моим последним подарком Чезаре! Когда его подземная вселенная взорвется, он будет пребывать, надеюсь, на вершине блаженства и ничего не заметит: он умрет счастливым.

– А она? Сколько часов продлится пытка? Разве вы не можете хотя бы от этого ее избавить? Еще раз повторю: она женщина!

– Вы преисполнены жалости, которой эта особа не заслуживает. С тех пор как мы познакомились, она использует меня в своих интересах. По крайней мере, так ей кажется, ибо она даже не предполагает, что я вижу ее насквозь. Вы ведь не сообщили мне ничего нового, когда «разоблачили» ее! И, в сущности, она для меня всего лишь подмена.

– Как это понимать?

– Та, которую я предназначал для исполнения последних желаний моего брата, была красивее и нежнее. Я очень тщательно выбирал ее, и вы знаете, что с ней случилось.

– Вы приказали убить ее на моих глазах на Пиккадил-ли, – отчеканил Альдо, охваченный безумным желанием броситься на этого негодяя и задушить, но сознавал все же, что будет сразу убит, а ему хотелось узнать больше. – Иначе говоря, в Штаты вы возвращались несолоно хлебавши? – с невыразимым презрением добавил он.

– Именно! И вот на пароходе я встретил эту девку. Она была не так красива, как Жаклин, но для моих замыслов сходство ее с Бьянкой Капелло оказалось достаточным. Она приложила немало усилий, чтобы заманить меня в ловушку, хотя на самом деле это я поймал ее... Что ж! – сказал Риччи, поднявшись с кресла. – Теперь вам все известно.

– Отнюдь нет. Поскольку мне не суждено покинуть этот дворец живым, я хотел бы узнать историю драгоценностей Бьянки Капелло... и тех, для кого они стали смертным приговором. Чисто профессиональное любопытство! И, разумеется, мне хотелось бы их увидеть.

– Почему нет? Не вставайте! Они здесь.

Риччи, подойдя к стоявшему в углу флорентийскому секретеру хорошей работы, достал из него современный, но потертый футляр черной кожи и протянул его Морозини:

– Вот! Смотрите!

Ощущение нависшей страшной угрозы отступило перед восхищенным волнением, которое всегда испытывает знаток украшений и эксперт по драгоценностям, когда в его руки попадает необыкновенная вещь. А этот гарнитур – крест и серьги – был уникален по красоте камней и совершенству ювелирного искусства. Особенно хороши были великолепные рубины цвета «голубиной крови» колдовского темно-красного оттенка, на фоне которых отчасти тускнели алмазы и жемчуг, что, впрочем, и являлось их назначением – они подчеркивали безупречный пурпурный блеск. Настолько прекрасны были эти камни, что длинные аристократические пальцы Альдо подрагивали, когда он прикасался к ним. Его так прельстила их глубина, что на секунду он забыл о крови, которая пролилась из-за них, после того как они покинули пределы мастерской.

– Они изумительны! – заключил он. – Поистине достойны королевы! Вполне понятно, отчего Мария Медичи превозмогла ненависть к своей мачехе ради удовольствия носить их!

– Она их никогда не носила. Несомненно, они хранились в ее шкатулке для драгоценностей, когда она отправилась во Францию, чтобы выйти замуж за Генриха IV. Но у нее было так много украшений, что она подарила этот гарнитур своей фаворитке, Леоноре Кончини.

– Галигаи[115]! – вскричал Альдо, слишком взволнованный, чтобы удивиться неожиданной эрудиции мафиозо. – Вот почему они никогда не числились среди Драгоценностей Короны!

После казни этой женщины будущий герцог де Люин, надо полагать, завладел частью ее имущества. Это украшение наверняка было самым красивым из всех, и весьма вероятно, что он вручил его своей супруге, знаменитой герцогине де Шеврез...

– Конечно! – нетерпеливо перебил Риччи. – Сверх того, что я сообщил вам и что сам узнал от Чезаре, остается упомянуть одно: в начале века эти драгоценности вернулись во Флоренцию. Они принадлежали матери графа Павиньяно, любовником которой стал мой брат. Чезаре был великолепен тогда, и ни одна женщина не могла устоять перед ним. Статуя Давида работы Микеланджело, украшающая флорентийскую Сеньорию, дает некоторое представление о нем. Он страстно увлекался историей рода Медичи, частицу крови которых мы унаследовали от прабабки...

– Я полагал, что вы сицилийцы!

– Одно другому не мешает, вам следовало бы это знать! Семейство Павиньяно тоже происходит из Сицилии, однако донна Мария, мать, была из Флоренции, где у нее сохранился фамильный дворец. Она часто встречалась там с Чезаре, и во время одного из таких путешествий он познакомился с Бьянкой Буэнавентури, в которую безумно влюбился: она очень напоминала ту, кого он считал идеалом женской красоты – Бьянку Капелло. Она тоже полюбила его, и они собирались пожениться, когда к ней воспылал страстью Павиньяно. Он был богат, а я только начал сколачивать состояние благодаря имевшимся у меня связям. Тягаться с ним мы тогда не могли, но Бьянка поначалу отвергла его: расстаться с Чезаре было свыше ее сил. И Павиньяно использовал другие средства: однажды ночью нанятые им люди схватили моего брата, притащили в потайное место и изувечили.

– Разве не проще было убить?

– Мертвец порой обладает большой силой! Бьянка могла бы долго его оплакивать, а Павиньяно не терпелось затащить ее в постель: надо было сделать так, чтобы Чезаре вызывал у нее ужас, и вы сами убедились, что результат превзошел все их ожидания.

При воспоминании об увиденном вчера кошмарном лице Морозини содрогнулся: безносое, безгубое, распухшее, испещренное шрамами от ожогов, которые покрывали также почти лысый череп, одноглазое – на месте второго глаза осталась лишь складка фиолетовой кожи. Это лицо было методично, с отвратительной жестокостью уничтожено, но и тело изуверы не пощадили: Чезаре хромал и, подобно обезьяне, передвигался сгорбившись, почти касаясь пола длинными руками.

– Как ему удалось вынести такое? – подумал он вслух.

– Он был очень силен, и ни одной смертельной раны ему не нанесли. Потом его бросили в том месте, где я его нашел. Меня уведомили анонимным письмом. Избавлю вас от описания пройденного им крестного пути: он сумел выжить, хотя все считали его погибшим. Благодаря связям с мафией, я поместил его в надежную больницу, где никто не смог бы повредить ему. Разум он сохранил, и мы оба поклялись отомстить. Палачей нашли – их смерть была ужасной. О том, что случилось с Павиньяно и его невестой, вы знаете. Я собственноручно перерезал горло Бьянке и снял с нее драгоценности. Что до Павиньяно, его больше никто никогда не видел. Ибо он был похищен моими друзьями – вы бы сказали, моими сообщниками, верно? Ему облили лицо серной кислотой, прежде чем похоронить заживо...

Несмотря на все свое хладнокровие, Альдо чуть не задохнулся от ужаса. Он давно знал, до какой жестокости доходят люди – особенно сицилийцы – в делах, связанных с местью, но эту историю было тяжело даже слушать. Ему пришлось сделать усилие над собой, чтобы спокойным тоном задать мучивший его вопрос, хотя гримасу отвращения он скрыть не сумел:

– Я не понимаю, вы забрали драгоценности. Как же получилось, что они попали к Солари, которую вам пришлось убить?

– По самой простой причине: драгоценности у меня украли. Признаюсь, что мне стоило большого труда найти их. Я затратил много времени, прежде чем выяснил, что вором был отец Терезы. Сам он уже отошел в мир иной, избавив меня от необходимости мстить...

– И вы в очередной раз предпочли сделать жертвой невинную женщину?

– Драгоценности были нужны мне, чтобы украшать двойников Бьянки, которых я постоянно искал для Чезаре. Благодаря его финансовому гению – а также войне! – моя империя расширялась. И я построил для него этот дворец...

– ...где ему приходится жить в подземелье! Хотя и великолепно обустроенном, не могу не признать..

– Порой он заходит в эти апартаменты. И даже живет здесь. Его люди тогда берут под охрану весь дворец. Только наружная охрана и садовники остаются на своих местах.

– И они способны смотреть на него без содрогания?

– В их присутствии Чезаре носит маску. Платят им по-королевски, и они знают, что, если проболтаются или не доглядят за ним, долго не проживут. Лишь одно человеческое существо видит его таким, как он есть. Это женщина, медсестра, которая полюбила его еще до катастрофы и ухаживала за ним в больнице. Она уродлива и жизнь свою посвятила ему. Добавлю, что познаниями своими она превосходит любого врача: я об этом позаботился.

– Женщина? И он не покушается на нее?

– Я же сказал вам, она уродлива. Сверх того, желание и ярость вызывают у него лишь те, кто похож на Бьянку. В его апартаментах есть портрет Венецианской колдуньи, а также изображения двух его «жен», ибо вы должны ясно понять: я беру их в супруги, так сказать, по доверенности, ведь нас обоих зовут Чезаре. Только последнюю невесту не удалось изобразить на холсте за недостатком времени, но это уже не имеет значения... Она станет его спутницей в смерти и упокоится в мире рядом с ним.

– В мире? После того, что ей придется пережить?

– Она будет страдать меньше, чем другие, поскольку завтра в этот час все взлетит на воздух, включая и вход в подземелье... Вы позволите мне забрать мои драгоценности? – добавил он, защелкнув футляр, в который Альдо положил вслед за серьгами крест. – Пусть наша дорогая Мэри порадуется, когда наденет их перед свадебным ужином. В последний раз этот крест украсит грудь женщины...

– Вы намереваетесь уничтожить и гарнитур?

– Такое чудо? Вы шутите! Я возьму его с собой как самый прекрасный символ принятого мною добровольного рабства, а также моей свободы...

Вновь открыв футляр, он в свою очередь поднес драгоценности к глазам, в которых они отразились инфернальным блеском. В выражении его лица было что-то демоническое, и Морозини ощутил неприятный холодок, пробежавший по позвоночнику. Несмотря на размеренную речь и уверенность в себе, этот человек был безумен! Но, вспомнив о его сицилийских корнях, Аль-до возвысил голос:

– И вы не боитесь гнева Господня? Крест прежде всего, независимо от материала, из которого он сделан, являет собой символ Христа, а вы превращаете его в орудие смерти! Вас ждет вечное проклятие, Риччи, и дни ваши сочтены, ведь вы уже немолоды...

С сухим щелчком убийца закрыл футляр и прижал его к груди.

– Главное, что Чезаре смог жить в доме своих предков и познать в нем мгновения абсолютного счастья! Что до меня, я знаю: у меня есть еще время, чтобы примириться с Господом! Мой астролог предсказал мне долгую жизнь, и я всегда проявлял щедрость по отношению к благотворительным организациям. Я буду по-прежнему жертвовать на добрые дела, но в другом месте! И еще... да, я возведу церковь в память Чезаре, моего изумительного брата!

– А вы случайно не подумываете о канонизации? – желчно бросил Морозини, однако иронией своей ничего не добился.

Мегаломания Риччи была столь сильна, что делала его неуязвимым. Он наставительно поднял палец:

– Безмерностью своих страданий Чезаре вполне это заслужил!

В дверь постучали, и тут же в приоткрытую щель просунулась голова Креспо:

– Вы не забыли, который час, сэр? Вам надо бы поторопиться...

– Вы правы! Забирайте его! – сказал он, ткнув пальцем в Альдо, как если бы речь шла о простом пакете.

– Если меня ведут на свадьбу, как вы мне заявили, – сказал Морозини, – должен вам заметить, что я одет неподобающим образом!

– Для того, что вам позволят увидеть, этого более чем достаточно. Не беспокойтесь, вас ожидает зрелище, доступное только избранным. Надеюсь, это станет утешением в том, что вы не приглашены на ужин...

– Как? Даже бокала шампанского мне не дадут, чтобы выпить за ваше счастье? Положительно, вы никогда не научитесь жить!

Он издевался – быть может, из-за смехотворного удовольствия оставить последнее слово за собой. Но когда Креспо со своим гориллой поволокли его в наручниках через анфиладу гостиных, он стал лихорадочно размышлять, ища способ выбраться из этой западни...-и ни одного не смог придумать, настолько бессильным ощущал себя в этом праздничном дворце, кишевшем людьми. Если бы у него было хоть какое-нибудь оружие! Только что он боролся с желанием задушить Риччи. При всей крепости мафиозо ему хватило бы умноженной яростью силы, чтобы взять верх. Но тем самым он подписал бы себе немедленный смертный приговор: времени, чтобы справиться с этой толстой шеей, было явно недостаточно – набежавшая охрана сразу прикончила бы его. А ведь единственным утешением для него оставалась надежда, что ему позволят дожить до утра, поскольку сам Риччи сказал, что он будет погребен под обломками Палаццо... Какой крохотный шанс!

Охранники, крепко держа его за локти, направлялись через анфиладу гостиных в ту самую спальню для новобрачных, откуда никогда не выходили предыдущие жены Риччи. Альдо еще не видел столь вычурной комнаты и такого изобилия позолоты!

Самым заметным в ней был альков, где торжественно, словно трон, возвышалась кровать, перед которой стояло некое подобие триумфальной арки с низкой решеткой из двух створок – такой же, как перед столом для первого причастия. С позолоченным деревом всего ансамбля контрастировала постель из пурпурного шелка, настолько расшитого, что изначальный цвет едва угадывался. Над ней был водружен квадратный балдахин, деревянный карниз которого был украшен резными фигурками амуров с гирляндами в руках и акантовыми листьями.

В гостиной, казавшейся преддверием этого монумента, стены и потолок были полностью скрыты под золочеными картушами, волютами, амурами и пальмовыми листьями, которые, отражаясь в зеркалах с такими же пышными рамами, словно бы умножали свой блеск. Громадный стол с гнутыми ножками в ослепительно барочном стиле, видимо, служил трельяжем: множество шкатулочек, флакончиков, щеточек и прочих предметов женского туалета было разложено на парчовой ткани, также позолоченной в тон гардинам. Пол состоял из мраморной мозаики, но ковры, способные утеплить его, полностью отсутствовали, и кресла, обитые красным генуэзским бархатом, как будто скользили по раскрашенному льду.

– Эта спальня сама по себе кошмар! – констатировал князь-антиквар. – У кого может возникнуть желание спать здесь?

– Не волнуйтесь, вы тут прекрасно выспитесь, – мгновенно отозвался Креспо.

– О, спасибо! Теперь я действительно спокоен...

Одно из двух окон было открыто, что позволило пленнику увидеть бухту и носовую часть стоявшей на якоре яхты «Медичи». Второе было зашторено. Креспо распахнул гардины. За ними обнаружился железный стул, чьи ножки были привинчены к полу. С Альдо сняли наручники и тщательно привязали к стулу, заведя руки за спинку. Ему связали и ноги, а в довершение всего всунули в рот кляп.

– Чтобы заглушить вопли радости, – пояснил Креспо со своей мерзкой улыбочкой. – Вам повезло, счастливчик вы эдакий! Вы увидите брачную ночь патрона! Быть может, ожидание покажется вам чуточку долгим, но вы будете щедро вознаграждены!

С этими словами он задернул парчовые гардины, мягкими складками ниспадавшие на пол таким образом, чтобы пленник мог видеть все, что происходит в комнате, но сам оставался невидимым. Затем Альдо оставили одного, и он смог вновь предаться своим размышлениям.

Увы, в них не было ничего утешительного! Послеполуденное время только начиналось, и ожидание, как предупредил Креспо, грозило затянуться надолго. В его положении оно станет бесконечным! К счастью – если само это слово было уместным, – сегодня было не так жарко, как в предшествующие дни, иначе ему пришлось бы гораздо сильнее страдать от жажды, которая неминуемо наступит и будет терзать его, пока дворец не обратится в пыль. Кляп, раздиравший рот, только усугубит эту муку. Тем не менее Альдо не желал рассматривать лишь такую удручающую перспективу. Впасть в отчаяние он всегда успеет – когда у него не останется никаких шансов.

Они и сейчас выглядели крохотными, ненадежными, однако Морозини цеплялся за них всеми силами. Адальбер – и Полина! – должны были встревожиться его столь продолжительным отсутствием. Затем была еще Нелли Паркер, обладавшая талантом проникать всюду, словно юркая мышка. Она хотела спасти Бетти Баскомб, но если ей это удастся, вдвоем они, быть может, сумеют сорвать чудовищные планы Риччи. К несчастью, никто из них не знал, как мало времени отпущено Альдо. Наконец, оставалась еще и Хилари, но придет ли спасение с этой стороны?

Скверная шутка, которую она с ним сыграла, и все, что он знал о ней, не оставляли сомнений: она и пальцем не пошевельнет, чтобы вызволить его. Тем не менее она дала понять, что приняла необходимые меры предосторожности и намерена вступить в схватку со своим будущим супругом, не позволив тому отвести себя на бойню как барана. Риччи же, хоть и не питал иллюзий на ее счет, явно не подозревал, какой решимостью и изобретательностью обладает эта женщина. Когда эти двое сойдутся лицом к лицу в спальне, зрелище будет незабываемое... действительно, достойное внимания. Другой вопрос, какие возможности возникнут для него и сумеет ли он воспользоваться ими?

Пока же он попытался проверить прочность своих уз и начал усиленно шевелить запястьями, благословляя бога за то, что охранники отказались от наручников из-за слишком широкой спинки стула. Но это оказалось слабым утешением: веревки были прочными, а узлы крепкими. Однако он не оставлял своих усилий, изредка давая себе передохнуть, чтобы не вымотаться окончательно. В эти мгновения он замирал, контролируя дыхание. Сквозь щель между гардинами ему была видна огромная кровать, походившая на трон или на жертвенный алтарь. Только сейчас он отметил любопытную деталь: в комнате для новобрачных не было ни одного цветка, тогда как дом был ими переполнен. Кроме того, на постели отсутствовали покрывало и подушка.

Затем Альдо стал изучать заднюю стену алькова: по обе стороны кровати среди позолоченных украшений выделялись четкие прямоугольники дверей. Одна, вероятно, принадлежала платяному шкафу, где и должны были храниться покрывала с подушками. Зато вторая, может быть, вела в логово Минотавра. Никакого другого выхода не было видно...

Продолжая размышлять, Альдо время от времени напрягал мускулы рук и ног в надежде ослабить веревки. Он сделал это, когда Креспо затягивал их, однако бандит постарался на совесть, и жертве его удалось добиться лишь того, чтобы они не врезались в тело, но не освободиться от них – до этого было очень далеко...

Между тем Палаццо наполнился шумом и восклицаниями. К постоянным слугам, как всегда в .подобных случаях, добавились нанятые на время – возможно, здесь их было даже больше, чем обычно, поскольку не все из людей Риччи обладали умением лавировать с подносами среди гостей и вежливо склоняться перед теми, кто сидел за столом. Многих было бы трудно представить в белой куртке официанта, да и задачи перед ними стояли иные – они пребывали в состоянии полной боевой готовности. В этот час бракосочетание, вероятно, уже совершилось на вилле «Оукс», и скоро должны были появиться первые машины. Как только послышался рокот мотора первой из них, оркестр заиграл медленный вальс. Одновременно во дворце осветились все окна, хотя вечер еще не наступил. Смертельное празднество началось...

Глава XIV БРАЧНАЯ НОЧЬ

Постепенно спальня погрузилась в сумрак. Наступил вечер, но сквозь открытое окно проникали отблески светящихся лент, развешанных на фасаде. Вместе с ними доносились обрывки разговоров и отзвуки негромкой музыки, звон хрусталя и серебряных ложек. Но никто не смеялся. Все эти люди собрались в ожидании события, которое к шуткам не располагало. Сегодняшний свадебный ужин больше походил на поминальные пиры, столь любимые древними римлянами. Однако запахи в комнату проникали восхитительные, и Альдо, по-прежнему привязанный к стулу, испытывал настоящие танталовы муки. Тем более что, как он и предвидел, его начала одолевать жажда.

Несмотря на все свои усилия, он лишь слегка ослабил путы, и запястья у него горели. Желая отвлечься, он стал думать о том, что могли делать сейчас Адальбер и Полина, а также Нелли. Сознавали ли они, что развязка неумолимо приближается? Оказались ли его друзья среди гостей? Да и получили ли они приглашение?

На несколько минут его развлекла сцена с участием Креспо: тот вошел с подсвечником в руках и начал зажигать факелы, развешанные по всей вызолоченной комнате, которая засверкала новым блеском. Два из них находились по обе стороны кровати, столь же отталкивающей на вид, но внезапно обретшей странный облик катафалка. Завершив свое дело, негодяй подошел к зашторенному окну, чтобы взглянуть на пленника. Догадываясь, что прежде всего будут проверены веревки, Альдо тотчас напряг мускулы, и Креспо не счел нужным вновь затягивать узлы, однако решил его приободрить:

– Потерпите, конец уже близок! Гости не слишком склонны веселиться, поэтому скоро мы устроим фейерверк. Когда все разойдутся, начнется зрелище только для вас!

Первые залпы раздались спустя некоторое время после его ухода. Альдо мог видеть отражение иллюминации в зеркале.

Ракеты сменяли друг друга в быстром ритме, и их разрывы не позволяли Морозини уловить нить разговоров, происходивших теперь на террасе, прямо под окнами. Иногда звучали аплодисменты – скорее вежливые, чем восторженные. Конец представления зрители встретили овацией, завершившейся очень быстро. Одновременно утихли и голоса: было ясно, что всем этим людям не терпится вернуться домой. Почти сразу послышался рев моторов, и Альдо подумал, что это скорее походит на бегство, чем на обычный разъезд гостей.

Как оказалось, Риччи – разочарованный и даже раздраженный недостатком энтузиазма со стороны приглашенных – фактически прогнал их объявив, что он сам и его молодая жена жаждут удалиться в свои апартаменты, где насладятся всего несколькими часами близости, поскольку рано утром отправятся в свадебное путешествие на яхте «Медичи», уже готовой отплыть на Карибские острова. Холодное недоумение гостей быстро сменилось почти паническим стремлением покинуть зловещее место, и у стоянки машин возникла даже некоторая неразбериха. Оркестр продолжал играть, но гудящие клаксоны на какой-то момент заглушили его.

Затем все успокоилось, и победа осталась за музыкантами. Наступила пауза, потом вновь грянула музыка, на сей раз торжественная: оркестр заиграл «Свадебный марш» Мендельсона, и Альдо понял, что последний акт близок. Скрипки звучали все громче, и это означало, что шествие приближается ...

Двое лакеев в перчатках, держа в одной руке факел, распахнули двойные двери перед четой новобрачных. Риччи в черном смокинге, согласно древнему обычаю, лично ввел в опочивальню совершенно ослепительную Хилари. В своем пурпурно-золотом, усыпанном жемчугом платье с огромными рукавами она походила на один из портретов Пизанелло. На ее гладко зачесанных волосах красовался тюрбан из той же ткани, круглый, как тыква, и почти такой же внушительный. Подобный наряд был в моде задолго до появления на свет Бьянки Капелло, однако впечатление он производил сногсшибательное и соблазнительное – особенно благодаря магической красоте глубокого квадратного декольте, в центре которого блистал рубиновый крест, серьги же великолепно дополняли фантастический головной убор, имевший более королевский вид, чем некоторые короны. Никогда еще Хилари не была так красива, и Морозини, несмотря на отвращение к ней, мог только оплакивать неизбежный страшный конец столь пленительного создания, равно как свое собственное бессилие, ибо он так и не сумел освободиться от пут или раскачать стул с целью повалить его и раздобыть тем самым некое подобие оружия. Бездна отчаяния была опасно близка.

Лакеи медленным шагом удалились, а Риччи остановил свою супругу в центре комнаты. Оскалив в улыбке свои золотые зубы, он с горделивым блеском в глазах запечатлел поцелуй на ее полуоткрытых губах.

– Теперь мы принадлежим друг другу, дорогая! Это самый счастливый момент моей жизни...

Продолжая говорить, он раскрыл объятия, но жесткая юбка и широкие рукава платья помешали ему прижать жену к груди. Он брюзгливо произнес:

– Зачем вы выбрали такое платье? Оно не похоже на те, что носили во Флоренции шестнадцатого века, и я просил совершенно о другом!

– Умоляю вас не сердиться, – пропела Хилари медовым голоском, отчего Альдо сразу насторожился. – Я давно мечтала о подобном наряде. Ничего более роскошного я не видела! И вы должны признать, что это платье мне изумительно идет...

– Конечно, конечно, но...

– ...и оно прекрасно сочетается с этим великолепным гарнитуром.

– Я совершенно с вами согласен, – вздохнул он, пытаясь ухватить ее за округлые полуобнаженные плечи, но она, выскользнув из-под его руки, быстро пробежалась по комнате и наконец остановилась перед кроватью.

– Как случилось, что здесь нет покрывала? На вашей службе слишком много мужчин и недостаточно женщин. Прошу вас, пошлите за моей горничной!

– Нам она не нужна, carissima[116]! Раздеть вас – это теперь моя сладчайшая обязанность!

Он изгибался, чтобы подобраться к застежкам на спине, но она стремительно повернулась и восстановила прежнюю дистанцию.

– Конечно, нет! Вы что-нибудь порвете, а я хочу сохранить это платье в полной сохранности! Позовите Броуни! У нее пальчики, как у феи!

Риччи внезапно оскорбился:

– Не может быть и речи, чтобы служанка вертелась тут во время моей брачной ночи! И я даже не понимаю, как такая мысль могла прийти вам в голову! Если я по несчастью испорчу ваше платье, вы получите точно такое же! – добавил он с кривой улыбкой. – Но уверяю вас, у меня гораздо больше ловкости, чем вам кажется.

– Я в этом убеждена, но в любом случае следует позвать мою камеристку. Хотя бы для того, чтобы она принесла мои ночные принадлежности, отсутствием которых я просто шокирована! Я уже сказала, что служба у вас поставлена из рук вон плохо! К такому небрежению я не привыкла!

– Это пустяки, птичка моя. Я схожу за ними сам, если вам так этого хочется!

– Хочется ли мне? Естественно, как может быть иначе? Такое восхитительное дезабилье! Жемчужный атлас и кружева из Малина. Распорядитесь же, чтобы Броуни принесла мою ночную рубашку.

– Она вам не нужна! – с чувством произнес Риччи. – Атлас и кружева – это прекрасно, не спорю, но для такого страстного супруга, как я, ночная рубашка невыносима. Вы будете прекраснее всего голой, я жажду увидеть вас голенькой!

Наблюдая из своего укрытия, Альдо с восхищением знатока оценил румянец, заливший лицо молодой женщины. Она отнюдь не была недотрогой, но какая же изумительная актриса! Ответ ее прозвучал гневно:

– В Англии не принято бросаться столь вульгарными словами в присутствии новобрачной. Вы могли бы по крайней мере проявить такт и пощадить мою стыдливость! Мне нужна Броуни!

От вздоха Риччи мог бы рухнуть балдахин над кроватью:

– Хорошо! Я сейчас объясню: вашу Броуни отправили на яхту «Медичи», где она сейчас укладывает вещи, чтобы завтра, когда мы снимемся с якоря, все было готово к отплытию. Судите сами, если я и виноват, то лишь в избытке предусмотрительности. Ну же, сладчайшая моя птичка, не томите меня. Нам пришло время любить друг друга. Не сопротивляйтесь нашему обоюдному влечению и страсти. В особенности это касается меня, ведь я старше вас, а вы так прекрасны, что могли бы совратить даже святого. Позвольте мне раздеть вас!

– А я должна буду, вероятно, оказать вам ту же услугу или вы намерены заниматься любовью в одежде? – заявила Хилари ледяным тоном. – Я поражаюсь, где вы могли получить такое воспитание? Джентльмен всегда прибегает к услугам своего камердинера...

Хилари была бесподобна в роли целомудренной простушки, и при менее драматических обстоятельствах Альдо насладился бы этим зрелищем сполна, но нарастающая угроза не способствовала веселью. Да и Риччи явно начинал терять терпение, о чем свидетельствовал ставший злобным взгляд. Должно быть, он понимал, что выглядит смехотворно в глазах невольного свидетеля сцены, которого сам же «пригласил». И он дал волю гневу: сорвал с себя смокинг, галстук и крахмальную манишку с такой яростью, что алмазные пуговицы полетели на пол.

– Ну, хватит! – рявкнул он. – Таким я тебе больше нравлюсь, шлюха? Теперь твоя очередь! Пора показать тебе, кто здесь хозяин... Но сначала сними драгоценности!

Белая рука Хилари взлетела к груди и застыла на сверкающем кресте:

– О нет! Я не сниму их. Они мне очень к лицу. Я полагаю даже, что никогда не верну вам этот гарнитур...

– Ах, ты полагаешь?

Риччи ринулся на нее, словно разъяренный бык, но она вновь ускользнула от него, нащупывая что-то в широком рукаве, и, когда вновь оказалась лицом к лицу с супругом, в руке у нее оказался заряженный револьвер. Спокойно взведя курок, она сказала с насмешливой улыбкой:

– Ну да, полагаю! И не воображайте, будто я не решусь выстрелить. Я очень искусна в этой игре. Гораздо больше, чем в той, что вы хотите мне навязать. Я не такая дура, как вам кажется, сеньор Риччи, и вы можете убедиться, что я должным образом подготовилась к брачной ночи с бандитом!

Ее томный голос и сухая ирония, очевидно, подействовали на нервы Риччи, словно скрежет шила по черепице. Со своего места Альдо мог видеть, как лицо его вздулось от бешенства, однако он сохранил достаточно хладнокровия, чтобы взять себя в руки.

– Стреляй, если это тебя позабавит! Ты переживешь меня на несколькосекунд! Чего стоит твоя игрушка в доме, набитом вооруженными слугами?

– Набитом вооруженными слугами? На вашем месте я не была бы так уверена. Среди них есть мои люди, и вы проявили большую наивность, когда нанимали дополнительную обслугу. Вся она куплена мной.

– Ты блефуешь! Это невозможно!

– Неужели?

Не сводя с него глаз, она отступила к двери и распахнула ее свободной рукой:

– Эй вы, входите!

Но никто не откликнулся на ее призыв. Зато в разных местах прозвучали выстрелы, порой сопровождаемые сдавленными криками. Хилари смертельно побледнела, а Риччи захохотал:

– Твоя небольшая затея, кажется, провалилась? – насмешливо произнес он. – Старых обезьян не учат искусству гримасничать, красотка!

Однако молодая женщина не потеряла головы. И голос ее не дрожал, когда она бросила в ответ:

– Сейчас посмотрим! Идите вперед! – приказала она, сопроводив свои слова угрожающим движением револьвера. – И руки вверх, прошу вас!

Угадав по напряженной интонации, что она выстрелит без колебаний, Риччи подчинился, но в тот момент, когда он подходил к двери, в проеме показался Креспо с еще дымящимся пистолетом в руках.

– Они едва не уделали нас! – крикнул он с удовлетворением, но тут же понял, что происходит, и вскинул пистолет.

Однако Хилари его опередила, с дьявольской точностью всадив ему пулю прямо в середину лба, и он рухнул на пол. Лишь на секунду молодая женщина упустила из виду Риччи, и тот воспользовался этим с быстротой, неожиданной для столь грузного человека. Он прыгнул на нее, какое-то время у них шла борьба за револьвер, но силы были слишком неравны, и на сей раз громоздкое платье не помешало разъяренному мужчине. Бросив Хилари на постель и сорвав тюрбан, он навалился на нее, зажав обе руки в одной своей, и стал методично хлестать ее по щекам. Она закричала от боли, однако это не произвело на него никакого впечатления, и он продолжал наносить удары, пока она не лишилась чувств. Лишь тогда он отпустил ее, не забыв снять крест и серьги, которые сунул в брючный карман.

– Сейчас ты поймешь, кто тут распоряжается. Ты надеялась переиграть меня – и сполна расплатишься за это. Но я хочу, чтобы ты оценила счастье, которое тебя ожидает...

Поднявшись, он открыл скрытый в стене шкаф, достал из него бутылку граппы и жадно сделал большой глоток, прежде чем вернуться к лежавшей на кровати Хилари, которая с трудом приходила в себя. Вставив горло бутылки ей в рот, он заставил ее пить. Очнувшись почти сразу, она закашлялась, поперхнулась, но тут же вскочила с быстротой кобры, готовясь расцарапать Риччи лицо ногтями. Он ожидал нападения и грубо отшвырнул ее. И на сей раз ей не удалось встать: с балдахина на нее внезапно упала сеть с позолоченными ячейками.

Сознавая, что попала в ловушку, она начала яростно рваться, но лишь сильнее запуталась, тогда как ее палач, подбоченившись, хохотал от всего сердца.

– Ты поняла? – отчеканил он, наконец-то отсмеявшись. – Ну, а теперь мы расстанемся, красотка... но не беспокойся, твоя брачная ночь от тебя не уйдет! И еще какая! Не столь долгая, как обычно, увы, однако нельзя получить все сразу...

Под изумленно недоверчивым взором Альдо, который возобновил свои попытки освободиться, Риччи надавил на один из акантовых листьев на стене. Раздался щелчок, затем послышалось тихое гудение, и кровать, оторвавшись от своего нелепого балдахина, стала медленно погружаться в пол...

Ощутив это движение вниз, Хилари испустила крик, услышав в ответ лишь смех убийцы.

– Прощай, красотка! – воскликнул он, склонившись над отверстием. – Боюсь, мы больше не увидимся...

С этими словами он подобрал свой смокинг и оттащил за ноги труп Креспо, загородивший выход. Хлопнув за собой дверью, он все еще продолжал смеяться. Наступила тишина, но пауза продолжалась недолго. Сглотнув слюну и похолодев от ужаса, Альдо услышал жуткий крик, донесшийся из глубин подземелья... Несчастная увидела чудовище, которому была отдана в жертву. Еще один вопль и больше ничего... лишь гудение поднимавшейся наверх кровати.

Пленник был на грани обморока, когда услышал другие звуки совсем близко от себя. Кто-то карабкался по стене к открытому окну. При свете многочисленных факелов Альдо увидел, как через подоконник перелез человек во всем черном и с черным капюшоном на голове, осмотрелся и, бесшумно ступая, двинулся в центр комнаты. Там он оглянулся, чтобы увериться в надежности своих тылов. Это был Адальбер.

Собрав остатки сил, Альдо сумел, несмотря на кляп, издать стон отчаяния. В следующее мгновение гардины разлетелись в стороны.

– Господи! – глухо вскрикнул археолог.

Впрочем, нельзя было терять времени на пустые восклицания. Вытащив нож из ножен, висевших на поясе вместе со связкой инструментов, он осторожно поддел и извлек кляп, затем куда более решительным движением перерезал путы на руках и ногах своего друга.

– И давно ты здесь? – спросил он, энергично растирая оцепеневшие конечности Альдо.

– Примерно с полудня... Ты позволишь?

Слегка спотыкаясь, он устремился к бутылке и сделал большой глоток прямо из горла. Водка обожгла ему небо. С гораздо большим удовольствием он выпил бы воды, однако эффект оказался потрясающим: силы мгновенно вернулись к нему, и он даже сумел улыбнуться.

– О, как хорошо! Каким образом ты сумел пробраться сюда?

– С помощью Полины, – сказал Адальбер, склонившись над телом Креспо. – Я сопровождал ее на праздничный ужин. Мы приехали на ее машине, я сидел за рулем, но шофер в форменной куртке прятался на заднем сиденье. Под смокингом и брюками на мне было это черное трико, и я постарался припарковать «Паккард» в самом темном углу сада. После фейерверка я скинул вечерний наряд, а шофер занял мое место за рулем. В темноте я без труда подобрался к фасаду дворца и, к счастью, заметил это открытое окно. Остальное было легко. Все-таки я еще не проржавел! – радостно добавил он. – Что здесь случилось?

Альдо постарался объяснить все максимально коротко и, завершив свой рассказ, показал на позолоченный лист, приводивший в действие спусковой механизм кровати:

– Я видел, как она опустилась вниз, словно на лифте, и теперь мне понятно, почему Риччи не разрешает заходить в гостиную, которая находится под спальней.

– А я осмотрел ее сегодня вечером. Она была открыта, как и все другие комнаты, но в ней почти нет мебели: несколько кресел на слегка потертом восточном ковре и два серванта, украшенных цветами. Потолок не такой вычурный, как здесь, и вообще, она особого внимания не привлекает. Надо думать, в свое время полиция все в ней перевернула.

– Но тогда каким же образом все это происходит? Поразмыслив немного, Адальбер заявил:

– Разгадка должна быть в подземелье. Вероятно, там установлено нечто вроде лифта, крышей которого служит часть пола под ковром. Когда его включают, он поднимается к потолку и на него встает кровать, чьи ножки отщелкиваются посредством какой-нибудь собачки...

– Я действительно слышал щелчок.

– Видишь? Остается только спустить кровать вниз, а затем с такой же легкостью вернуть на прежнее место. Нечто вроде театральной машины, которая стоит кучу денег, но ведь у этого бандита средств вполне достаточно. Впрочем, хватит рассуждать, времени у нас мало. Ты сможешь выбраться тем путем, каким пришел я?

Палаццо гудело, как барабан, от топота и выстрелов: Риччи и его верные слуги, должно быть, прибирались на свой манер, прежде чем выйти в открытое море. Альдо подошел к постели и чуть не споткнулся о револьвер, который выронила Хилари. Он подобрал его: в магазине не хватало лишь одного патрона. Оставалось еще пять пуль... Не ответив на вопрос Адальбера, он осведомился:

– У тебя есть другое оружие, кроме этого ножа? Адальбер показал «кольт» последней модели и объяснил, что получил его от Джона-Огастеса. Затем он добавил:

– С этой игрушкой вполне можно расчистить себе путь и, быть может, даже избавить планету от Риччи! Зачем ты смотришь не эту кровать? Ты же не собираешься...

– Именно что собираюсь! Я не могу бросить эту несчастную, несмотря на все ее злодеяния...

– Ты не сошел с ума? Сам же говорил, что дворец взлетит на воздух.

– ...перед самым рассветом! Что означает для нее целых три часа пыток. Делай, что хочешь, а я спущусь туда!

Он нажал на позолоченный лист и полез на кровать, которая начала медленно опускаться вниз. Одним прыжком Адальбер присоединился к нему.

– Единственное, чего я хочу, так это вытащить тебя живым из этого дерьма, – проворчал он сквозь зубы. – Поэтому куда ты, туда и я. Вообще-то, ты прав. От Хилари у меня остались воспоминания... пожалуй, даже трогательные! И я...

Он не закончил фразу. Альдо знаком велел ему молчать и, растянувшись на кровати ничком, следил за спуском. Адальбер угадал: через мгновение лифт оказался в описанной им гостиной, где царил полумрак. Но света, проходившего сквозь приоткрытую дверь, было достаточно, чтобы разглядеть отогнувшийся ковер и черное прямоугольное отверстие на паркетном полу. Альдо с трудом одолел искушение спрыгнуть с кровати. На первом этаже так легко было спастись через окно. Шум во дворце почти утих. Вероятно, Риччи и его подручные уже спешили к яхте «Медичи». Взглянув на напряженное лицо Адальбера, Альдо понял, что их мысли совпадают: жизнь и свобода были так близки... Но тут из подземелья донесся душераздирающий стон, который был страшнее крика, и оба друга одинаковым движением встряхнулись, словно прогоняя дурной сон. Необычный лифт продолжил свой спуск...

Он завершился в холле, слабо освещенном бронзовым настенным бра. Но из-под неплотно прикрытой двери вырывался яркий сноп света. Альдо и Адальбер крадучись приблизились к ней. Теперь они услышали рыдания, прерываемые стонами. Альдо с бесконечной осторожностью потянул на себя створку, приоткрыв вход в зал, чье внутреннее убранство можно было увидеть в узком зеркале без рамы, расположенном напротив двери. Огромное подвальное помещение с круглым сводом, скорее всего, находилось прямо под террасой, откуда гости любовались фейерверком.

Это был великолепный зал, в котором прежде всего бросались в глаза четыре портрета: три женщины и один мужчина на фоне драгоценных ковров и высоких полок, заполненных книгами. Все женщины были похожи друг на друга обликом и костюмом. Первой была Бьянка Капелло, запечатленная кистью Брондзино, два других изображения, несомненно, принадлежали Маддалене Брандини и Энн Лэнгдон, причесанных и одетых почти так же, как она. Мужчина, чей портрет возвышался над подобием низкого алтаря, освещенного четырьмя канделябрами с полыхающими свечами, поражал своей красотой и пышностью герцогской мантии шестнадцатого века, но оба зрителя не обратили на него никакого внимания, настолько ужаснула их невероятная сцена, свидетелями которой они стали: распростертую на алтаре Хилари, чьи руки и ноги были привязаны к четырем бронзовым химерам, насиловало чудовищное существо с кошмарно изуродованным лицом и мертвенно-бледным телом. Этот человек походил на восставшего из могилы. Несчастной женщине заткнули рот кляпом, чтобы заглушить крики, и она только стонала, когда палач грубо вторгался в ее лоно и раздирал ей плечи железными когтями, закрепленными на его перчатках. Маленькая женщина в черной одежде, ползая на коленях и монотонно напевая какую-то навязчивую мелодию, тщательно подтирала стекавшую с алтаря кровь..

Даже не задумавшись о том, что на шум могут сбежаться слуги демона, Альдо прицелился и выстрелил в ту секунду, когда насильник с торжествующим рыком выпрямился. Пуля попала в голову, и Чезаре рухнул на свою жертву.

На его вопль эхом отозвалась коленопреклоненная женщина. Вскочив на ноги с быстротой змеи, она выхватила из-под платья нож и схватила Хилари за волосы с явным намерением перерезать горло. Вторая пуля Альдо остановила ее, и она осела на пол.

– У тебя осталось только два патрона! – констатировал Адальбер. – А мы не знаем, сколько еще врагов ожидает нас...

– С тем, что есть у тебя, мы вполне справимся! И вообще, избавь меня от упреков! Лучше помоги.

– Да я тебя ни в чем не упрекаю! Наоборот, я восхищен! Какая точность! Не знаю, сумел бы я попасть. Ты стреляешь лучше меня...

Омерзительный Чезаре был высок и тяжел. Вдвоем они сумели стащить его с неподвижного теперь тела Хилари и положили рядом с канделябром. При ярком свете изувеченное лицо казалось еще более ужасным. Это было так отвратительно, что Альдо невольно заметил:

– Есть отчего обезуметь любому человеку. Лучше бы врачи, ухаживавшие за ним, убили его, а не обрекли на жизнь с этим... Насколько я понял, он сам желал такого исхода...

– Возьми мой пистолет и осмотри все вокруг! Я займусь Хилари! – распорядился Адальбер, перерезав веревки и склонившись над истерзанным телом молодой женщины, которое кровоточило в нескольких местах.

Кровь стекала и с бедер, что свидетельствовало о внутренней ране. Адальбер огляделся и заметил графин с водой на столике, уставленном бутылками со спиртным. Позаимствовав тряпку у мертвой служанки, он сначала смыл кровь, а затем стал протирать тело водкой, чтобы оценить, насколько серьезно Хилари пострадала. Она лишилась чувств, но среагировала на жжение от алкоголя. Пульс у нее был учащенным и слабым, дыхание прерывистым. Тем временем Альдо, держа в одной руке пистолет, а в другой револьвер, медленно обходил зал, удивляясь, почему выстрелы не привлекли внимания охранников. По пути он открывал все двери, принимая обычные в таких случаях меры предосторожности. И за последней из них, ведущей в ванную комнату, обнаружил Нелли Паркер: связанная, как цыпленок, она валялась на кафельном полу, но, судя по внешнему виду, была невредима. Она сразу узнала его и испустила глубокий вздох облегчения, смеясь и плача одновременно:

– Так это вы стреляли? Господи, какое счастье!

– Не спешите радоваться! Пока мы убили только чудовище и его служанку, но скоро могут появиться другие слуги... Сколько здесь было охранников?

Продолжая говорить, он сначала разрезал путы ножницами, лежавшими на полочке, затем стал растирать онемевшие конечности, чтобы восстановить нормальное кровообращение.

– Я видела лишь троих, но они, должно быть, уже далеко. Я слышала, как они говорили, когда уже связали меня, что надо драпать и что дворец взлетит на воздух. А что с ней, с новобрачной?

– Она пережила шок и ранена, но должна оправиться. Она всегда была сильной женщиной. Правда, что подобного кошмара...

– Она может считать себя счастливой: не будь вас, ей пришлось бы мучиться пять или шесть дней. Охранники считали, что третье убийство не сойдет с рук никому и что нужно все бросить, прежде чем дело закончится петлей или электрическим стулом.

– А Бетти? Где она?

– Убита. Ее обнаружили, когда она прикрепляла динамитную шашку к вентиляционной трубе. Она... ей прямо на месте проломили голову. Мне она велела спрятаться, но я все видела. Поймали меня, когда я попыталась убежать... и привели к этому... к этому... Я так испугалась, что упала в обморок. Очнулась я уже связанной, и «он» велел держать меня в ванной комнате... сказал, что займется мной позже! Я, мол, интересная из-за цвета волос! – добавила она, всхлипнув. – Раньше я сомневалась в существовании ада, но теперь уверена, что он есть!

– Пойдемте теперь! – сказал Альдо, помогая ей встать. – Бедняжка Бетти зря надеялась на динамит, но ад со всем его содержимым все-таки взлетит на воздух до рассвета, а Риччи на своей яхте удерет на край света!

Они вернулись в зал, где Адальбер, наспех перевязав Хилари, заворачивал ее в покрывало, сорванное с дивана. Дышала она ровнее, но в сознание все еще не пришла.

– Ей нужен врач, – сказал Видаль-Пеликорн. – Надо скорее кого-нибудь найти, а главное, вынести ее отсюда... Рад видеть вас живой и здоровой, Нелли!

– Вы знакомы? – удивился Альдо.

– Да. Я тебе объясню потом... если это «потом» у нас будет! Попробуем подняться на кровати... но тебе придется отыскать кнопку механизма! Вы идете, Нелли?

Однако в спасенной девушке проснулась журналистка. Встав перед алтарем, рядом с трупом Чезаре, она смотрела на мужской портрет.

– Невероятно, каким он был .красивым, пока его лицо не превратили в фарш! – вздохнула она.

Альдо присмотрелся и увидел, что изображенный на портрете человек действительно был одним из самых великолепных мужчин, каких ему только доводилось видеть: тонкие без слащавости черты, загадочный и глубокий взгляд темных бархатных глаз, горделивая посадка головы с густыми черными кудрями, широкие плечи – Риччи справедливо сравнивал своего брата с Давидом Микеланджело. Все было идеальным. И такой человек превратился в мерзостное отродье, напрочь лишенное души, место которой заняла огненная лава садистской ненависти и потребности в изуверском уничтожении всего живого. Пуля Морозини отправила в ад демона или освободила несчастное существо, погрязшее в гнусных преступлениях. А ведь, по словам Риччи, он был финансовым гением, о его могучем интеллекте свидетельствовали стоявшие на полках научные труды и литературные сочинения, о его вкусе – внутреннее убранство зала, изысканность цветовой гаммы... Альдо с трудом оторвался от неуместного сейчас созерцания и взял за руку мисс Паркер:

– Пойдемте, Нелли! Мы должны найти механизм, поднимающий кровать, и...

– Это не нужно. Я знаю, как выбраться отсюда. Вы же понимаете, здесь имеется подземный выход. Тот, что ведет к морю. Я вас проведу. Мне стало известно, что есть и другой, в парке, но сейчас мы не можем терять время на его поиски... Который час?

– Чуть больше трех!

Чтобы идти быстрее, Альдо и Адальбер решили по очереди нести Хилари, которая оказалась довольно тяжелой. Уступив чувству жалости, Альдо накрыл тело Чезаре ее роскошным платьем, а Нелли закрыла глаза служанке, чье имя они так никогда и не узнали.

– Как могла она его любить? – прошептала девушка. – А ведь она любила: я убедилась в этом за те несколько минут, что провела в их обществе. Это было благоговейное обожание.

– Наверное, она так привыкла к нему прежнему, что иного уже не видела! – сказал Альдо. – Пойдемте! Надо торопиться! Что ты делаешь? – обратился он к Адальберу, который рыскал по залу как человек, который что-то ищет.

– Пытаюсь найти что-нибудь подходящее для носилок. Она, знаешь ли, весит немало!

– Донесем как-нибудь! Будем сменять друг друга! Ведите нас, Нелли!

Девушка направилась к задней стене зала, где действительно оказалась дверь в коридор, застланный красным ковром и освещенный настенными бра с электрическими лампами. Он вел под уклон и кружил вокруг дворца, словно лестница в средневековом замке, пока не уткнулся в железное панно, которое сбежавшие охранники сдвинули и не удосужились поставить на место. Обратная сторона представляла собой имитацию скалы, неотличимой от других, и закрытый вход было трудно разглядеть на стене. От нее расходились в разные стороны, словно пальцы на гусиной лапе, три узких коридора. Нелли без колебаний выбрала левый.

– Вы уверены, что не ошибаетесь? – спросил Альдо.

– Когда меня несли, я притворилась, будто потеряла сознание, но на самом деле старалась запомнить все приметы. У меня прекрасная визуальная память, и, думаю, я не ошиблась. В противном случае...

Ничего больше не добавив, она решительно двинулась вперед. Хилари, лежавшая на спине Адальбера, стонала и явно задыхалась. Тогда мужчины решили нести ее вдвоем за руки и за ноги.

– Далеко еще? – тихо спросил Альдо.

– Нет. Смотрите, вот уже склад для товаров! Мы подходим к галерее, где держали вас с Бетти.

Приободрившись, они ускорили шаг, и им показалось, будто уже слышится бой далеких часов. Вскоре они с огромным облегчением увидели, что отверстие в скалах не закрыто. Нелли первая ползком выбралась наружу, а все остальные ждали ее, затаившись у выхода. Девушка вернулась очень быстро:

– «Медичи» примерно в одной миле от берега, а у самой скалы стоит на якоре лодка, и трое мужчин загружают в нее какие-то свертки... Не показывайтесь и старайтесь хранить молчание!

Мужчины положили свою ношу на землю, и Адальбер как можно мягче накрыл ладонью губы раненой женщины. Они услышали тихие голоса:

– Все готово? Можно уходить?

– Да, но сначала надо закрыть вход.

Через секунду скала встала на место. Альдо почувствовал, как на висках у него проступил пот, а по спине пробежала холодная дрожь. Свобода была так близко, а они четверо оказались в ловушке. Ему казалось, будто тиканье стало громче. Сколько времени осталось до того момента, когда сработает адская машина Риччи?

– Пока они совсем близко, взрыва не будет, – прошептал Адальбер в ответ на немой вопрос своего друга. – Нелли, вы ведь умеете пользоваться этим механизмом?

– Да, но здесь ничего не видно, а я боюсь включить фонарик.

– Включайте! Мы не станем дожидаться, пока дворец обрушится на нас!

Девушка подчинилась. Проведя тонким лучиком по стене, она нашла пусковой механизм, протянула руку и нажала на кнопку, после чего быстро перекрестилась. Снаружи послышался скрип весел, и где-то вдалеке пропел петух...

Ни о чем больше не спрашивая Нелли, мужчины подхватили Хилари и устремились на свежий воздух. В ночном небе уже появилась тонкая светлая полоска на востоке. На яхту с погашенными огнями торопливо поднимались трое мужчин с лодки.

– Быстрее! Быстрее! – раздался громкий крик. – Времени осталось совсем мало.

У беглецов тоже оставалось совсем мало времени. Смерть приближалась огромными шагами. Все сознавали, что, если даже им удастся добраться до пляжа, они могут провалиться под землю или погибнуть под вырванными с корнем деревьями и обломками скал. На яхте, которая уходила из этих мест навсегда, уже поднимали якорь. Нелли включила фонарик, чтобы освещать мужчинам с их ношей тропинку в скалах. И внезапно совсем близко послышался чей-то голос:

– Ш-ш-ш! Сюда!

Джон-Огастес, подобный мокрому Нептуну, хотя и без трезубца, высунулся из еще темной воды. За его спиной покачивалась моторная лодка, которую он, должно быть, привел вплавь, толкая перед собой. Он помог им взобраться и сразу же бросился к пульту управления. Мотор взревел, и «Рива» на полной скорости полетела вперед, прочь от опасных скал.

– Должно быть, вы сродни архангелам, – вздохнул Альдо. – Как вы узнали, что мы выйдем именно отсюда? И что вообще выйдем?

– Я ничего и не знал. Только надеялся, подчиняясь простой логике, ведь это единственный известный нам выход. С того момента, как их проклятая яхта встала на якорь поблизости от берега...

– Но вы же страшно рисковали! Палаццо со всеми его тайнами очень скоро взлетит на воздух!

– Да? Ну, видите ли, мне пришла в голову мысль о чем-то подобном, и я просто места себе не находил. Эта чертова свадьба должна была стать последней, и Риччи наверняка заготовил какой-нибудь подлый кунштюк... И потом, иногда у нас, Белмонтов, обнаруживается дар двойного зрения!

– По поводу зрения, – проворчал Адальбер, – вам следовало бы сменить курс, ведь вы правите точно по направлению к «Медичи»! Вы что, хотите помешать им уйти? Здесь раненая женщина, и ей срочно нужен врач! А по вашей милости нас сейчас обстреляют!

– Я бы очень удивился! У Риччи будет полно других забот... и, кроме того, мне ужасно хочется полюбоваться этим зрелищем! Смотрите!

На море вдруг вспыхнул яркий свет. Мощные прожекторы освещали спокойную на рассвете гладь океана, и на яхте, где забегали встревоженные люди, можно было разглядеть каждую деталь. Одновременно прогремел отданный в рупор приказ остановиться: к «Медичи» приближался боевой корабль ранга эскадренного миноносца.

– Как раз вовремя! – воскликнул Джон-Огастес, хлопая в ладоши. – Как приятно на это смотреть, и я надеюсь, что они пустят ко дну эту посудину!

– Вы знали, что в дело вмешается военно-морской флот? – спросил ошеломленный Адальбер.

– Конечно. Позавчера я переговорил по телефону с генеральным прокурором и, пока вы толкались на вилле Швобов, лично удостоверился, что по распоряжению командира форта Уильяме моряки готовы выйти в море. Как видите, все идет по плану. И замечательно идет! – с удовлетворением добавил он.

Действительно, поскольку яхта отказалась подчиниться, раздался первый – предупредительный – пушечный выстрел, а за ним второй, уже прицельный. На яхте что-то вспыхнуло, и почти одновременно раздался чудовищной силы взрыв, превративший холм в огненный кратер.

Белмонт, который заглушил мотор, вновь включил его.

– Если вам достаточно, мне тоже! – произнес он неожиданно серьезным тоном. – Пора возвращаться.

В то время как лодка мчалась по волнам по направлению к «Белмонт-Кастл», небо заметно светлело, начиная розоветь на востоке. В спокойном и чистом утреннем воздухе отчетливо звучали крики и выстрелы, сопровождаемые рокотом огромного рукотворного вулкана. Стоя на корме, Альдо и Нелли старались разглядеть хоть что-нибудь, но последний акт драмы им увидеть не довелось: моторная лодка повернула за косу, служившую границей бухточки Белмонтов. Какое-то время еще слышались вопли и автоматные очереди, прогремел еще один взрыв, затем все стихло, и лишь над деревьями поднимались султаны черного дыма...

Вслед за пожарными на пепелище толпами потянулись обитатели Ньюпорта. Тем временем «Рива» уже приближалась к причалу перед резиденцией. Там ждала Полина. Завернувшись в шерстяной шарф, скрестив руки на груди, она мерила шагами широкие доски, и в глазах ее полыхало пламя. Чуть подальше держался как всегда бесстрастный Беддоуз.

– Все тут! – крикнул ему Джон-Огастес, заглушив мотор. – Но у нас есть раненая. Вызовите «Скорую помощь»! И пошлите кого-нибудь за носилками.

– Что-нибудь серьезное? – спросила Полина, присев на корточки возле лодки.

Альдо и Адальбер осторожно поднимали Хилари, которая по-прежнему не приходила в сознание. Но когда ее потревожили, она застонала.

– Мы не знаем, – ответил Адальбер. – Раны ее продолжают кровоточить, и пережитое ею, несомненно, оставит свои следы.

– А вы оба целы?

Говоря это, она помогла сойти на берег Нелли, бледной как простыня и явно обессилевшей, но смотрела при этом только на Альдо. Он устало улыбнулся ей:

– Все прошло. Кошмар закончился. Возблагодарим за это Господа!

Два лакея, посланные дворецким, который сам, вероятно, звонил по телефону, подбежали с носилками, на которые уложили раненую. Потом все стали подниматься к дому. Полина чуть отстала, чтобы оказаться рядом с Альдо.

– Это означает, что вы скоро уедете, – прошептала она, не глядя на него.

– Да, Полина. Здесь мне больше нечего делать.

– Вам удалось найти драгоценности?

– Они в кармане у Риччи, а я пока не знаю, что с ним сталось.

– В течение дня это выяснится. Быть может, надежда еще есть?

Она накрыла ладонью его запястье: жест, призывающий остаться. И в глазах ее была мольба. Альдо показал на фигуру на носилках, закутанную в одеяло:

– Если она выживет после всего, что ей пришлось вынести, и какова бы ни была судьба Риччи, это его жена и, следовательно, наследница.

– Да, это так. Вы могли бы подождать, пока мы не узнаем все. И в любом случае, – удовлетворенно добавила она, – вам придется ответить на вопросы полиции...

– Ах да! Я и забыл...

– Потому что вам не терпится уехать?

Он почувствовал, как у нее задрожала рука, и, в свою очередь, успокаивающе накрыл ее ладонью:

– Да, Полина, – мягко сказал он. – Мне будет вас очень недоставать, но...

– Но ваша жизнь не здесь, ваше сердце не здесь... Мне надо будет свыкнуться с этой мыслью. В общем, вы правы: вам действительно лучше уехать...

Риччи был мертв. Как и предсказывала Полина, это выяснилось уже вечером. Во время атаки на «Медичи» он, охваченный безумной яростью, схватил автомат и начал палить по нападавшим. Его усмирили точным выстрелом: пуля попала ему между глаз... По словам очевидцев, он зашатался и упал за борт. Волны океана сомкнулись над ним, и больше его никто не видел. В этом месте было сильное течение.

Относительно быстро выполнив полицейские формальности и ответив на все вопросы следствия – Дэна Морриса сняли с должности шерифа и собирались привлечь к ответственности, – Альдо и Адальбер отправились в Нью-Йорк на яхте «Мандала». Накануне отъезда они нанесли визит в больницу: об этом попросила Хилари, желавшая поблагодарить их.

– Вы спасли меня от худшего, чем смерть, потому что это был самый настоящий ад. И я хотела вам сказать, что отныне никогда не пойду на риск вновь оказаться там. И еще: надеюсь, мы больше с вами не встретимся.

– Вы останетесь здесь? – спросил Адальбер.

– Пока это будет нужно. Швобы не знали, кто такой Риччи. Они делают все, чтобы помочь мне. Наверное, я поживу у них какое-то время. Быть может, задержусь надолго, но затем вернусь в свою страну. Для тех, кто вышел на пенсию, лучше Англии ничего нет.

И она добавила с лукавой улыбкой, напомнившей о прежней Хилари:

– И нет ничего прекраснее герцогского замка моего отца...

– Означает ли это, что Мэри Форсайт исчезла? Это не подлинное ваше имя? – спросил Морозини.

– Нет! Простите мне эту последнюю ложь.

В глубине души Альдо и Адальбер не слишком удивились.

Оба помнили, каким ловким манером Хилари Доусон ускользнула от полиции и даже от британских властей Палестины[117]. Для этого необходима была поддержка кого-то из очень, очень высокопоставленных лиц...

– Почему нет? – заключил Адальбер. – Говорили же в свое время, будто Джек-потрошитель – сын королевы Виктории? Королева Мария была клептоманкой, так почему бы и дочери герцога не стать воровкой международного класса...

Через несколько часов друзья поднялись на борт «Франс», еще одного парохода Главной Трансатлантической Компании, чье внутреннее убранство соперничало с версальской пышностью.

Полины не было на причале. Тем же утром она уехала в Бостон, заявив, что хочет отдать визит Диане Лоуэлл. И когда Альдо выразил удивление по этому поводу, она быстро подошла к нему и запечатлела на его губах легкий поцелуй.

– Как вы полагаете, не пора ли уже заняться беднягой Вобреном и вырвать его из когтей этой ведьмы? Он наверняка думает, что предан и небесами, и землей!

– Господи! – простонал Альдо. – Я совершенно о нем забыл! Должно быть, он меня теперь ненавидит...

– Я все улажу! И не стоит особо меня благодарить. Он единственный человек, с которым я могу часами напролет говорить о вас. Я никогда не забуду вас, Альдо Морозини...

Более взволнованный, чем ему бы хотелось, он ответил:

– Я вас тоже, Полина Белмонт.

Когда пароход «Франс» начал медленный спуск по заливу Гудзон, влача за кормой ленты традиционных серпантинов, Альдо и Адальбер были на палубе. Облокотившись о перила, они провожали взором небоскребы и старались разглядеть в толпе провожающих маленькую фигурку рыжей девушки в шотландском берете. Нелли Паркер пришла проводить их. Она тоже ничего не забыла: вместо простенького репортажа решила написать книгу и уже заключила договор с издательством. Ее ожидал несомненный успех. Да и репортаж – только очень короткий! – появится в прессе. Лучшей рекламы придумать было нельзя.

– По крайней мере, хоть она счастлива! – вздохнул Морозини. – Я удовлетворен лишь тем, что сумел отомстить за Жаклин Оже и другие жертвы братьев Риччи. Виолен Достель никогда не получит драгоценностей Колдуньи, поскольку отныне они покоятся на дне океана!

– Быть может, это к лучшему? Оли вряд ли принесли бы ей удачу.

– Но вырученные за них деньги позволили бы ей вести ту жизнь, о которой она мечтает. А сейчас ее скаредный супруг продаст унаследованные ею от тетки украшения, которым она так радовалась...

Адальбер приподнял полу своего непромокаемого плаща – над Нью-Йорком только что прогремела гроза, – достал из брючного кармана небольшой резиновый пакетик розового цвета и вложил его в руку Альдо.

– Ты сможешь утешить ее этими безделушками.

– Что это?

– Посмотри! Я нашел их в лаковой шкатулке рядом с диваном Минотавра. И подумал, что они нам пригодятся...

В розовом пакетике лежало очень красивое ожерелье из рубинов и алмазов, а также кольцо с крупным красным камнем посредине.

Хотя Альдо сообщил о своем приезде, послав радиограмму с борта парохода, на вокзале Сен-Лазар никого из родных не оказалось. Это не слишком его удивило. Правда, выйдя из такси на улице Альфреда де Виньи и распрощавшись с Адальбером, который ехал дальше, он увидел, что Люсьен, шофер маркизы де Сомьер, сидит за рулем до блеска отполированного «Панара», однако ничего не успел спросить, ибо с крыльца величавой поступью уже спускались старая дама и Мари-Анжелин: обе были в черном, на шляпках – ленточки крепа. Траур!

– Расцелуемся позже! – заявила старая дама, усаживаясь в машину, которая весело задрожала. – Мы опаздываем.

– Кого же это вы так торопитесь похоронить? Мари-Анжелин ответила ему с притворной скорбью:

– Моего бедного кузена Эврара Достеля. Он попал под автобус, когда выходил из своего министерства. Этим автобусом он никогда не пользовался из соображений экономии и все же не разминулся с ним! Настоящая трагедия!

– Так он... О, это лучшая из всех трагедий! – воскликнул Альдо, расхохотавшись.

– Тебе не стыдно? – вознегодовала маркиза. – Ты говоришь о покойнике!

– Прошу прощения, тетя Амели, совершенно нестыдно! Такое событие пропустить нельзя, и я еду с вами.

Садясь в машину, он все еще продолжал смеяться.

Жюльетта Бенцони Книга 8. СЛЕЗЫ МАРИИ-АНТУАНЕТТЫ

ПРОЛОГ

Июльская ночь была теплой и довольно светлой.

В старой, почти полностью разрушенной крепости Стене [118], за одним из внутренних строений притаился маленький человечек, не сводивший глаз с двери, за которой только что исчез офицер со шкатулкой под мышкой. Увидев, что в соседнем окне зажегся свет, человечек осторожно подобрался поближе, надеясь заглянуть внутрь. Свеча у кровати освещала бедно обставленную комнату. Офицер сидел на постели и, позевывая, раздевался. Ему не пришло в голову прятать шкатулку: она стояла на столе, заваленном бумагами, рядом с чернильницей и гусиным пером. Как будто это была ничего не значащая вещь! Маленький человечек побледнел от негодования.

Ведь совсем недавно, когда маркиз де Буйе[119] увидел у него в руках эту шкатулку и поинтересовался ею, маленький человечек, передавая ее маркизу, сказал, что в ней хранятся любимые украшения королевы. Де Буйе забрал шкатулку, заявив, что решит позже, как с ней поступить. Но вместо того, чтобы позаботиться о сокровищах должным образом, он вручил ее молодому адъютанту на хранение. Маленький человечек хотел было выразить протест в связи с таким небрежным обращением со столь ценным предметом… но не посмел. И сейчас он лихорадочно обдумывал способы вернуть шкатулку себе. Уж он-то знает, что с ней делать!

Едва покинув свое укрытие с намерением внимательно осмотреть спальню адъютанта, он вдруг увидел другого молодого офицера, который крадучись шел вдоль дома. Он был высокого роста, с непокрытой головой, но в маске. В его крепко сжатом кулаке блеснуло лезвие кинжала. У маленького человечка замерло сердце, и он поспешно отступил к спасительной стене…

Внезапно высокий офицер ринулся в комнату, с грохотом распахнув дверь, которую адъютант, согласно требованиям устава, не запер на ключ. Тут же послышался шум схватки, и маленький человечек вновь подбежал к окну. Оба противника, опрокинув шаткую походную кровать, ожесточенно боролись друг с другом и, казалось, не замечали, что происходит вокруг. Для маленького человечка это был шанс: шкатулка находилась в трех шагах от него! С неожиданной для себя смелостью он проскользнул в спальню, схватил вожделенный предмет и выскочил наружу — все это заняло не больше нескольких секунд… и никто, похоже, не увидел его.

Он промчался по двору, перелез через полуразрушенную стену и побежал к кабриолету, который спрятал в роще, привязав лошадь к дереву. Через пару минут, сбросив черный плащ и даже треуголку, он погнал свой легкий экипаж к границе. Позади остались и крепость Стене, и городок Варенн, где прошлой ночью король Людовик XVI с семьей был опознан, арестован и задержан в доме Соса[120], хотя до Монмеди[121] беглецам оставалось проехать всего несколько километров…

Но обо всем этом маленький человечек не хотел больше думать. До сих пор он каждый день прислуживал Марии-Антуанетте[122] и даже обрел статус ее доверенного лица. Она считала его настолько незаменимым, что велела ему поджидать ее появления в Монмеди.

Чтобы выполнить это требование, он позволил «похитить себя» — именно такое слово следовало употребить! — герцогу де Шуазелю[123], который не разрешил ему даже зайти домой за вещами, необходимыми в путешествии, и предупредить о своем отъезде квартирную хозяйку мадам де Лааж, так что она, наверное, до сих пор надеется на его возвращение.

Маленький человечек успокоился: если рассуждать здраво, то все складывалось для него не так уж и плохо. В Париже становилось тревожно: эти бесконечные приступы народного гнева до добра не доведут. Но он теперь был свободен — свободен и богат, потому что заполучил настоящее сокровище! Перед ним открывалась новая жизнь! Маленький человечек с наслаждением вдохнул теплый воздух и подхлестнул лошадь, продолжив свой путь без сожалений, без единой мысли о королеве, благодаря которой он стал знаменит и которую бросил на пути в ад.

Это произошло 22 июня 1791 года.

Маленького человечка звали Леонар Отье.

С того момента, как он перестал быть парикмахером Марии-Антуанетты, прошли сутки.

Часть первая ВЕРСАЛЬСКИЕ УБИЙСТВА

Глава 1 «МАГИЯ КОРОЛЕВЫ»

Все предвещало невероятный успех!

При взгляде на огромную толпу, которая осаждала прекрасную внутреннюю лестницу Малого Трианона[124], размахивая пригласительными билетами, возникало естественное предположение, что эти карточки размножились по собственной воле — благодаря той хитроумной алхимии, которой во все времена как огня боятся устроители светских приемов, посвященных значительным событиям в мире искусства.

— Сколько же мы на самом деле разослали приглашений? — жалобно спросила мадам де Ла Бегасьер, председательница Организационного комитета выставки «Магия королевы».

Устраивать мероприятие ей помогала дюжина старых дев аристократического происхождения, чей почтенный возраст обеспечивал выставке должную основательность и исключал любые фривольные поползновения со стороны ее участников. Первенствовала среди них блистательная Мари-Анжелин дю План-Крепен, исполнявшая самые разнообразные функции при маркизе де Соммьер, которая пошла на большую жертву, уступив ее на время комитету. В обычное время Мари-Анжелин была для маркизы домашней чтицей, компаньонкой со многими талантами, беззаветно преданной наперсницей и бездонным кладезем слухов, почерпнутых большей частью на утренней шестичасовой мессе в церкви Святого Августина. Именно мадемуазель дю План-Крепен без колебаний ответила главе комитета:

— Ровно триста двадцать восемь, помимо тех, что были вручены послам, проявившим интерес к выставке, — их около десятка…

— …надеюсь, это не вы включили в их число посла Внешней Монголии[125]? — раздался, словно бы ниоткуда, насмешливый голос, который обе женщины тут же узнали, но отреагировали по-разному: мадам де Ла Бегасьер стала пунцовой, а Мари-Анжелин хмыкнула, наморщив свой острый носик.

И в этом не было ничего удивительного.

Где бы ни появлялся Альдо Морозини, он притягивал к себе взгляды женщин и вызывал любопытство — впрочем, не всегда доброжелательное! — мужчин.

Венецианский князь, разоренный Великой войной[126], он стал антикваром и превратил первый этаж своего дворца на Большом канале в магазин, ставший центром притяжения и для просвещенных любителей, и для снобов двух континентов. Этому, несомненно, способствовала специализация, в которой он не знал себе равных: старинные, большей частью знаменитые украшения, происхождение которых имело глубокие исторические корни, и, главное, редкие драгоценные камни. Он был не только коллекционером, но и признанным экспертом по обе стороны Атлантики. Людей влекло к нему и неотразимое обаяние: ему было около пятидесяти, его густые темные волосы слегка серебрились на висках, надменное выражение породистого загорелого лица смягчалось ослепительной, но не лишенной иронии улыбкой, которой соответствовал насмешливый взгляд светлых глаз. Высокую, стройную (благодаря регулярным занятиям спортом) фигуру Морозини можно было встретить в самых разных странах мира. Он всегда был безупречно элегантен в превосходных костюмах от лучших портных Лондона. Добавим, что он — к великому горю своих многочисленных обожательниц — был женат и абсолютно верен своей прекрасной жене Лизе. Впрочем, нельзя сказать, чтобы это обстоятельство лишало поклонниц надежды.

Мари-Анжелин дю План-Крепен от подобных глупостей была далека. Пережив вместе с Морозини множество волнующих приключений, она прониклась к нему безграничным восхищением и чисто сестринской любовью, часть которой перешла и на Лизу.

— Как вы здесь оказались, Альдо? — воскликнула она, оправившись от изумления. — Я полагала, что вы в главной гостиной?

— Я и был там, но вернулся назад через апартаменты королевы и служебную лестницу. Что до упомянутого посла, клянусь вам, он действительно здесь. Очень напоминает Чингисхана, но от него так разит запахом лошадей и дегтя, что вокруг этой персоны образовалось некоторое свободное пространство. Я бесстрашно подошел к нему и поздоровался, выразив благодарность за интерес к королеве Марии-Антуанетте. Взглянув на меня своими раскосыми глазами, он ответил при посредстве секретаря: «Не знаю такой!» — «В таком случае, почему вы почтили выставку своимпосещением?» — «Украшения! Великолепные украшения! — произнес он, метнув взгляд на витрины, где лежат драгоценности. — У любой королевы их всегда много!»

Наступила короткая, но глубокая пауза: обе женщины с ужасом переглянулись, и Морозини без труда прочел их мысли.

— Не беспокойтесь, витрины очень прочные, и стекла затянуты дополнительной стальной сеткой. Больше всего меня огорчает такой наплыв публики: несчастные билетерши «на контроле» не в силах справиться со всеми желающими попасть на выставку.

Должно быть, какой-то ловкач ухитрился подделать приглашения…

— С голубым тиснением монограммы Марии-Антуанетты и золотыми французскими лилиями? — вскричала мадам де Ла Бегасьер. — Это стоило бы ему бешеных денег…

— Не сомневайтесь, он продал поддельные приглашения еще дороже! Билеты просто рвали из рук. Вы же знаете, что украшения королевы возвращаются в ее любимый Трианон впервые с 1867 года, когда императрица Евгения[127] устроила сходный прием по случаю Всемирной выставки в Париже. Но размах тогда был совсем не тот, что теперь!

Кто бы сомневался! Императрице действительно удалось вернуть на прежнее место несколько предметов мебели, в том числе изумительное бюро с подписью Ризенера[128], и собрать некоторые вещи, имеющие отношение к памяти о королеве. Но в этот раз за организацию выставки взялся в высшей степени представительный — версальский и международный — Организационный комитет, почетными председателями которого стали Джон Д. Рокфеллер, семь лет назад уже пожертвовавший крупную сумму на спасение версальских дворцов, и княгиня Бурбон-Пармская. Они совершили настоящий подвиг, убедив многих владельцев предоставить для экспозиции личные украшения Марии-Антуанетты. Среди этих коллекционеров были Альдо Морозини и его тесть Мориц Кледерман, чрезвычайно богатый банкир из Цюриха. Оба хотели доставить удовольствие бабушке Лизы, графине фон Адлерштайн, входившей в число почетных членов комитета, а Морозини — еще и своему другу Жилю Вобрену, владельцу антикварного магазина на Вандомской площади, специалисту по французскому XVIII веку и неутомимому собирателю всего, что имело отношение к Версальскому дворцу.

Вобрен, можно сказать, оторвал от сердца столик для игры в триктрак[129] с драгоценным «маркетри»[130]: это была одна из ценнейших вещей в его коллекции, но он не сумел устоять перед обольстительной улыбкой прекрасной Леоноры, роскошной итальянки, вышедшей замуж за лорда Кроуфорда. Этот уже пожилой шотландец был неслыханно богат и почти столь же загадочен, о нем знали только то, что в его семье издавна царит подлинный культ Марии-Антуанетты, а сам он владеет многими вещами, которые некогда принадлежали королеве-мученице. Он ежегодно проводил несколько месяцев в Версале и стал инициатором выставки «Магия королевы», а также одним из самых активных членов комитета, в котором по настоянию его жены получил место и Жиль Вобрен.

Новая страсть друга забавляла Альдо. Закоренелый холостяк, Жиль регулярно становился жертвой своей любви с первого взгляда. Эти вспышки были неистовыми, но недолгими: Леонора стала третьей за неполные два года пассией Вобрена, сменив изумительную американку Полину Белмонт, к которой сам Альдо в свое время почувствовал «слабость», и цыганскую танцовщицу из балета «Шахерезада». Возможно, подобная ветреность имела простое объяснение: два первых увлечения антиквара остались безответными, хотя он был готов даже жениться, а вот прекрасная Леонора, по всей видимости, оказалась более доступной. Уловив на лице своего друга притворно скромное выражение и выслушав его полупризнания, Альдо пришел к убеждению, что роман уже разгорелся.

Как бы там ни было, желая угодить своей красотке, Вобрен начал так «обрабатывать» Морозини, что тот согласился отдать на выставку пару подвесок из алмазов розоватого оттенка — одну из лучших вещей своей коллекции. Собственно, с такой же просьбой к нему обратилась и старая графиня, поддержанная Лизой, поэтому он сопротивлялся только для вида — чтобы оценить силу чувств Вобрена. Сейчас эти восхитительные украшения занимали центральное место в одной из витрин, рядом с парой браслетов, принадлежавших Морицу Кледерману, жемчужным ожерельем и одной сережкой — великолепной «слезой», подвешенной к алмазу поразительной чистоты. Под всеми этими драгоценностями были указаны только номера, отсылавшие к роскошному каталогу. Но и там владельцы обозначались инициалами: леди Х.Х. — ожерелье, князь А.М. — подвески, месье М.К. — браслеты, мадемуазель К.О. — «слеза». И так далее… Менее значительные украшения, такие, как перстни, запонки, заколки, были разложены вокруг главных экспонатов. Дополняли ансамбль два застекленных шкафа. В одном были представлены небольшие ценные вещицы: вазочки для сладостей, табакерки, гребни, флаконы, веера, — почти все инкрустированные драгоценными камнями, с вензелем королевы. Любопытно, что центральное место второго шкафа было отведено тому знаменитому ожерелью, которым королева никогда не владела, хотя само название оказалось навеки связанным с ее именем… В шкафу можно было увидеть великолепную копию драгоценности, подаренной Людовиком XV своей любовнице мадам Дюбарри. Экспонат удачно дополняли два других изумительных украшения: диадема леди Крейвен и ожерелье герцогини Сазерленд, в которые были вставлены алмазы, вырванные из алчных рук графини де Ламот[131]. Эти драгоценности совершили путешествие во Францию под бдительной охраной Скотланд-Ярда, на смену которому пришла Сюрте[132].

По правде говоря, некоторые члены комитета, в том числе председательница, супруги Мальдан, сам Морозини да и Жиль Вобрен, выступали против этой экспозиции, ссылаясь на то, что «Магию королевы» следует оградить от темного дела, бросившего тень на французский трон и особенно на Марию-Антуанетту. Но лорд Кроуфорд стал яростно и страстно отстаивать другую точку зрения: по его словам, у каждой магии есть свои темные стороны, которые лишь выгодно подчеркивают ее яркий блеск. Безвинно обвиненную королеву эта история только возвысит. Кстати, о ней невозможно умолчать, поскольку она бесконечное количество раз упоминается в многочисленных мемуарах. Шотландец сумел убедить сомневающихся. Немалую роль сыграл и его личный вклад в выставку — более чем значительный. Альдо не стал возражать, но неприятное ощущение у него все же осталось. Хотя ему очень нравились английские украшения, он хмурился каждый раз, когда его взгляд останавливался на огромном ожерелье.

— Конечно, я знаю, что это копия, — доверительно сказал он Вобрену, — но ничего не могу с собой поделать, мне кажется, эта штука приносит несчастье.

— Слушай, ты уже надоел мне своей манией видеть зловещие приметы в любой мало-мальски исторической драгоценности! Леди Крейвен и герцогиня красуются в подлинных алмазах, заимствованных из «хомута», — потому что это страшилище больше похоже на конскую сбрую, чем на ожерелье, — и ничего, обе прекрасно себя чувствуют. А Леонора восторгается этим украшением и хотела бы заполучить подлинник, ведь копия принадлежит ее супругу!

— Женщины безумны! — вздохнул Альдо и пожал плечами. — Мало того, что она выставила бы себя на посмешище с такой грудой алмазов на шее, у меня нет уверенности в том, что Кроуфорд осилил бы подобные траты даже при его состоянии.

— Красивая женщина имеет право грезить о невозможном, — заметил антиквар слащавым тоном, который в его устах звучал очень забавно.

Жиль Вобрен отличался внушительной статью и своими заметными залысинами, крупным носом, властностью напоминал бы, в зависимости от освещения, Наполеона или Людовика XI, если бы те одевались в Лондоне. Он был всегда элегантен, верен друзьям и обладал большим чувством юмора, которое изменяло ему лишь в тех случаях, когда хоть в чем-то задевали даму его сердца. В такие моменты он становился страшен.

Сейчас, неожиданно объявившись в коридоре в поисках Морозини, он просто лучился радостью:

— Прибывают официальные лица! Тебе надо подняться! И, наверное, придется задержать толпу, пока они не обойдут все салоны, — добавил он, указывая на нескончаемую очередь истинных или ложных приглашенных, которая тянулась по двору, как вереница муравьев.

— Ты прав. Скажи этим типам из охраны, чтобы они остановили людей.

— Это будет нелегко! И откуда только они все набежали?

Когда посетителей при входе на выставку попытались приостановить, послышался шум протестующих голосов. Вобрен взял слово, чтобы воззвать к разуму: все смогут пройти, но немного позже. Народу в залах уже слишком много, и надо хотя бы церемонию открытия провести в гармоничной обстановке. В конечном счете его красноречие возобладало над эмоциями толпы, и он вместе с Альдо вновь вернулся в гостиную.

Малый Трианон, стоявший в глубине двора, благодаря гению своего архитектора Габриэля был возведен таким образом, что с южной стороны к аристократическим салонам нужно было подниматься на второй этаж, тогда как на западной стороне они занимали слегка возвышающийся над землей первый этаж, поэтому в них входили по ступенькам разной высоты. Фасад с четырьмя выступающими коринфскими колоннами, которые служили обрамлением для трех больших окон из пяти, был самой прекрасной частью этого изящного особняка из бежевого камня — быть может, самого совершенного из всех шедевров архитектуры второй половины XVIII века. Отсюда был виден французский сад, протянувшийся до круглого пруда, над которым возвышался очаровательный павильон. Со всех сторон Трианон окружали великолепные пейзажи. Высокие своды дворцовых окон выходили на сады: цветочный на севере и ботанический на юге. Так захотел Людовик XV, просвещенный любитель редких растении. Аттик[133], имевший собственную балюстраду, находился над этажом для приемов. Там располагались личные апартаменты. Этот маленький дворец кубической формы совсем не выглядел тяжеловесным, напротив, он был чудесным образцом изящества и элегантности. Юная Мария-Антуанетта, получив его в подарок от мужа, была так очарована, что проводила в нем сначала целые дни, потом, все чаще и чаще, и ночи. В Трианоне она принимала только самых близких друзей — ту самую «клику», которую ей постоянно ставили в вину, занималась перепланировкой садов и приказала построить Деревушку[134] — красивую игрушку для взрослой девочки! В сущности, она покинула свой Трианон лишь тогда, когда ее заключили в тюрьму по требованию народа, который считал этот восхитительный уголок местом развратных оргий…

Альдо тоже обожал дворец королевы. Воздавая должное изумительному Версалю как несравненному шедевру архитектуры и памятнику истинного величия, он проникся нежностью к этой маленькой «драгоценной шкатулке», деликатная грация которой была способна покорить и молодую королеву, и мужчину с хорошим вкусом. Во многом по этой причине — в числе прочих — он решился показать публике столь дорогие ему сокровища.

Облокотившись о балюстраду, он смотрел, как длинная черная машина с шофером и лакеем на подножке останавливается у ступенек, где по распоряжению комитета дежурили лакеи в напудренных париках и в ливреях цветов королевы. Из машины вышли двое: сначала посол Соединенных Штатов Майрон Т. Херрик, старый и верный друг Франции, представлявший одновременно свою страну и мецената Джона Рокфеллера, а затем почетная председательница, которой он галантно помог покинуть автомобиль. За первой черной машиной последовала вторая — председателя Совета министров Андре Тардье[135], приехавшего без всякого официального эскорта.

Силуэт белокурой прелестной княгини Сикст де Бурбон-Пармской, урожденной Эдвиги де Ларошфуко, чьей золовкой была императрица Зита[136], прекрасно соответствовал общей атмосфере выставки благодаря платью из креп-жоржета того нежно-голубого оттенка, к которому питала особое пристрастие Мария-Антуанетта. Этого нельзя было сказать о ее спутнике в строгом черном пиджаке — только седые, словно бы напудренные волосы и яркие голубые глаза дипломата имели некоторую связь с событием дня. Казалось, они были в восторге друг от друга и продолжали оживленный разговор, завязавшийся, очевидно, еще в машине.

Поднявшись на верхнюю ступеньку, где их дожидались члены комитета, княгиня все еще заразительно смеялась, и это задало тон всей церемонии открытия. Раздавались приветствия и комплименты, мужчины целовали дамам руки, и праздничный гомон затих лишь тогда, когда хранитель Версальского дворца Андре Перате произнес короткую приветственную речь, в которой блеснул эрудицией. Затем уже премьер-министр счел своим долгом выразить признательность „Соединенным Штатам Америки и их послу, на что последний, естественно, ответил лестными словами в адрес Франции, и лишь после этого княгиня разрезала голубую ленту, которая преграждала доступ к выставке. Публика с приглашениями столпилась в прихожей и гостиной, доступ в которые был ограничен шнурами из красного бархата. Официальный осмотр начался…

На выставке были в изобилии представлены изображения королевы: картины, бюсты, рисунки. Прекрасное надменное лицо было запечатлено в мраморе, бронзе, алебастре или на полотнах живописцев. Мебель также принадлежала к той эпохе и была взята либо из дворца, либо одолжена у коллекционеров. Книги с гербом или монограммой Марии-Антуанетты вернулись в комнату, которая была библиотекой, а на стенах, затянутых по этому случаю шелком, были размещены ее записочки на бумаге с золотым обрезом и три акварели ее работы. В витринах выставлялись веера, флакончики и очень трогательный экспонат — книжечка с образчиками тканей всех нарядов Марии-Антуанетты. Каждое утро фрейлина приносила ее королеве, которая листала ее и с ее помощью выбирала себе одежду. Искусные портные сумели восстановить по этой книжечке два платья, представленные теперь на манекенах в кружевных перчатках и атласных туфельках. В выставочных залах можно было видеть детские игрушки и маленькие стаканчики, зеркальца, щеточки, гребни, кувшинчики и флакончики из севрского фарфора или серебра. А рядом лежал дорожный несессер, который Марии-Антуанетте так и не пригодился, потому что, в отличие от всех других французских королев, она жила только в Версале и, главным образом, в Трианоне.

Посетители послушно двинулись за хранителем, проводившим экскурсию, а Вобрен, совершенно забыв о выставке, отчаянно любезничал с Леонорой. Альдо оставил их вдвоем и вновь направился в апартаменты королевы. Это были три расположенные рядом комнаты, в каждой из которых стояла витрина с украшениями. Мебели здесь почти не осталось, зато были расставлены торшеры, в свете которых драгоценные камни переливались особым блеском. Витрины располагались таким образом, что охране было отлично видно любого, кто к ним приближался.

Больше всего Альдо стремился попасть в будуар Марии-Антуанетты. Здесь были выставлены самые ценные украшения, и он хотел внимательно рассмотреть алмазную «слезу», лежавшую рядом с его подвесками и браслетами тестя.

Приехав из Венеции только накануне, он вручил свой футляр принцу де Полиньяку, прославленному члену комитета и признанному в высшем свете композитору, которому пришлось на время отвлечься от музыкальных грез. Он был главой семьи, снискавшей некогда особое благоволение королевы Марии-Антуанетты, поэтому ему было поручено принимать будущие экспонаты от коллекционеров в присутствии вооруженных полицейских. Очевидно, подавленный такой ответственностью, принц воспринимал свой долг как неприятную обязанность, от которой не мог отказаться, но жаждал скорее избавиться. Морозини же рассчитывал встретиться со знаменитым ювелиром Шоме, создававшим экспозицию, или хотя бы с его представителем, чтобы при осмотре выставки услышать профессиональные комментарии специалиста. Но сделать этого, к сожалению, не удалось, и теперь Альдо надеялся хотя бы осмотреть экспонаты в одиночестве.

Как он и предполагал, будуар был пуст, если не считать двух полицейских, стоявших в напудренных париках у витрины. Благодаря прихоти королевы будуар стал самым надежным местом во дворце. Избрав бывшую «кофейную гостиную» Людовика XV в качестве своего интимного уголка, она велела закрыть все окна большими зеркалами, стоявшими на полу, и тем самым добилась совершенного спокойствия, потому что из сада невозможно было рассмотреть абсолютно ничего. Здесь установили особый механизм, освещавший будуар исключительно с помощью электричества.

Войдя в комнату, Альдо подумал, что грезит наяву. Королева была здесь! В роскошном атласном платье с кружевами, с плюмажем из страусиных перьев, который был вставлен в высокую напудренную прическу и заколот алмазной булавкой, с веером в руке, она зачарованно смотрела на камни, блиставшие на черном бархате витрины. Эта женщина была такой прекрасной и стройной, величественной и изящной одновременно, что Морозини невольно воскликнул:

— Ваше величество!

«Мария-Антуанетта» вздрогнула и обернулась.

— Господи, как вы меня напугали! — с улыбкой сказала она.

— Простите меня, мадам, я очень сожалею. Впрочем, я мог бы ответить вам тем же. Иллюзия полная…

Действительно, когда она обернулась, он сразу узнал лицо, которое видел на многих фотографиях: это была актриса Марсель Шанталь, сыгравшая несколько месяцев назад роль Марии-Антуанетты в одном из первых французских звуковых фильмов — «Ожерелье королевы». Улыбка молодой женщины потеплела.

— Спасибо. Простите, но могу ли я узнать, кто вы? Я знакома не со всеми членами комитета, — добавила она, увидев сине-белый знак на отвороте его пиджака.

— Я только вчера приехал… вот с этим, — добавил он, указав на подвески нежнейших розовых тонов, — и…

— О! Так вы венецианский чародей, полагаю? Князь Морозини?

— Я чрезвычайно польщен тем, что мое имя известно… Вашему величеству, — сказал он, склоняясь к протянутой ему руке в перчатке.

— Не скромничайте! Вы хорошо знаете, что о вас грезят все женщины с хорошим вкусом! Остальные, впрочем, тоже… Я бы с величайшим удовольствием поболтала с вами, но толпа уже приближается, и мне надо занять свой пост. Я «главный сюрприз» дня! — со смехом добавила она.

Как только актриса направилась навстречу гостям, Альдо вернулся к витрине, наклонился как можно ближе к интересующей его вещице и вынул из кармана ювелирную лупу, с которой никогда не расставался. К нему тут же бросился один из охранников:

— Что это такое?

— Не ключ, не стамеска… просто лупа…

Морозини был опечален: даже на таком расстоянии мощное увеличительное стекло подтвердило возникшее у него подозрение — восхитительное украшение было фальшивым. Одно из всех. К тому же эта «слеза» лежала на самом почетном месте! Неслыханно!

Сунув маленькую лупу в карман, он решил потребовать объяснений от Шоме, который сопровождал приглашенных. Не может быть, чтобы один из величайших ювелиров мира позволил так себя провести! По всей видимости, на это были какие-то причины! Но следовало подождать: уже слышались звуки многочисленных шагов и звучные, четкие пояснения Андре Перате. Толпа приблизилась к апартаментам: изумленные восклицания свидетельствовали о том, что на пороге их встретила реверансом актриса — роскошный двойник королевы. Раздались крики «браво!». В общем хоре заметно выделялся громкий голос премьер-министра: в скором времени прекрасной Марсель Шанталь суждено будет вытеснить из его пылкого сердца столь же красивую, но не столь импозантную Мари Марке, приму «Комеди Франсез»!

Тардье поцеловал ей руку, и его примеру с энтузиазмом последовали другие. Это привело к некоторой сутолоке у входа, и организаторам пришлось приложить усилия, чтобы толпа плавно, по пять человек за один заход, проследовала мимо витрин. Альдо покинул свой наблюдательный пост и пристроился в хвост, высматривая Шоме, но так его и не увидел.

— Он только что уехал, — сообщила мадам де Ла Бегасьер. — Его попросили к телефону, и он выглядел чрезвычайно взволнованным.

— Он ничего не сказал?

— Да нет же. Впрочем, я ни о чем его не спрашивала. Умоляю вас, князь, позвольте мне насладиться этим мгновением покоя, — добавила она, обмахиваясь пригласительным билетом, как веером. — Не забывайте, что сейчас мне предстоит вывести эту веселую компанию в английский сад, где можно будет выпить шампанского. И я боюсь, что на всех не хватит, ведь такого наплыва мы не ожидали!

— Послушайте! Ведь у вас под рукой Полиньяк и, стало быть, шампанское «Поммери»[137]. Попросите

.его срочно доставить еще несколько ящиков! Что же касается печенья…

— Этим занимается Мари-Анжелин! Она уже помчалась к кондитеру за добавкой! Эта святая дева — истинное сокровище! Никогда не устану благодарить маркизу де Соммьер за то, что она нам ее «одолжила».

— И будете совершенно правы, — одобрил Морозини, которого забавляла мысль о том, как изумилась бы любезная дама, узнав о других, совсем не мирных талантах упомянутой святой девы.

В ожидании он решил выкурить сигарету в английском саду, где и в самом деле был натянут огромный тент в сине-белую полоску, под которым располагался буфет, защищенный от любых ударов стихии.

На время выкинув из головы дело о фальшивой «слезе», которое выглядело просто оскорбительным по отношению к тем, кто, подобно ему, героически расстался с подлинными сокровищами, предназначенными лишь для созерцания их владельцев, он мысленно перенесся в свой венецианский дворец, где месяц назад Лиза с поразительной легкостью родила маленького Марко. Всего полчаса страданий, и мальчуган явился на свет — пухленький и громкоголосый. Он сучил ножками, и его рыжие кудряшки позволяли надеяться на возможное сходство с матерью, в отличие от старших, Антонио и Амелии, смуглых черноволосых близнецов — несомненных Морозини. Малыш был настолько мил, что все пришли в полный восторг. И Альдо был первым — едва крошечная ручонка обхватила и зажала его палец. И совсем уж чудо — внезапное преображение близнецов. Стоило им научиться ходить, как отцовский дворец наполнился их криками, играми, беготней, выдумками (не всегда похвальными) и — по мере освоения речи — ораторскими баталиями. В четыре года это была самая сплоченная и самая инициативная парочка в стране, если не во всей Европе. Но когда дверь в материнскую спальню закрылась перед тайной рождения новой жизни, наступила полная тишина: близнецы больше не шумели! Ходили только на цыпочках, а когда им впервые показали Младенца, уставились на него с необычной серьезностью. И Антонио объявил:

— Заботиться о нем буду я! Как старший брат.

Амелия с негодованием возразила:

— Ты ничуть не старше меня!

— Нет, старше, потому что я мальчик!

Династический конфликт пришлось улаживать отцу. Альдо терпеливо объяснил им, что они во всем равны с точки зрения старшинства, но роли у них разные: защита — со стороны Антонио, нежная забота — со стороны Амелии.

— Так вот, — заключил он после пятнадцатиминутной речи, — вы должны быть для этого малыша тем же, что и мы с мамой. Конечно, в уменьшенном варианте. Главное, чтобы вы это понимали. В той мере, в какой вам это доступно, — добавил он, увидев, что дети притихли.

Сначала молчание близнецов его встревожило, но потом он совершенно успокоился. Зато много беспокойств ему стала доставлять жена. До сих пор Лиза была образцовой матерью, проявляя к детям столько внимания и ласки, сколько требуется, но никогда не впадала в крайности. А с появлением этого младенца ее будто подменили. Лиза была чрезмерно нежна с малышом, заявила, что хочет кормить сама — с близнецами это было невозможно! — чем повергла Альдо в состояние глухого недовольства. Он по-прежнему был без ума от жены и испытывал эгоистический страх, что ее восхитительная грудь пострадает от неустанных атак маленького обжоры. Но не посмел ничего возразить, потому что фиолетовые глаза Лизы начинали лучиться, едва один из ее розовых сосков исчезал в жадном ротике младенца. Удрученный супруг в такие минуты удалялся в свой рабочий кабинет с чувством, будто его обкрадывают прямо на глазах.

Вполне естественно, что, когда настало время уезжать в Париж, Лиза категорически отказалась сопровождать мужа:

— Ты должен понять, что я не могу оставить Марко, а он слишком мал для долгого путешествия на поезде!

— Мы, Морозини, привыкли вступать на дорогу приключений, едва открыв глаза! — проворчал Альдо. — Добрая пинта молока, и можно поднимать парус!

Лиза расхохоталась:

— Ты не преувеличиваешь?

— Ну разве совсем чуть-чуть! Но ведь и ты перебарщиваешь: нам предстоит поездка не в вагоне для скота, а в «Восточном экспрессе».

— Я знаю, но у меня может пропасть молоко из-за самого пустячного происшествия! А младенцу оно необходимо…

— В таких ситуациях из тебя вылезает истинная швейцарка! — разочарованно вздохнул Альдо.

— Тебя это не устраивает? — осведомилась Лиза, и глаза ее вспыхнули гневным огнем.

— Ты хорошо знаешь, что меня устраивает все, но эта выставка будет чем-то вроде семейного собрания: помимо тетушки Амели и Мари-Анжелин, которым не терпится взглянуть на наше сокровище, практически согласился приехать твой отец, и не исключено, что твоя бабушка тоже отважится на поездку! Так что, по-прежнему нет?

— По-прежнему нет. Я боюсь за Марко, он такой слабенький…

— Восемь фунтов при рождении! Неужели мало?

— Да нет… но что-то подсказывает мне: нам лучше остаться здесь. Папа и бабушка смогут заглянуть к нам на обратном пути!

— Насчет нашей дорогой старушки я еще могу согласиться, но Морицу это совсем не с руки. Я никогда не слышал о том, что кратчайший путь из Парижа в Цюрих проходит через Венецию!

— Не беспокойся! Он к нам приедет. Хотя бы в сентябре, на крестины!

Настаивать было бесполезно. Побежденный и поэтому еще более недовольный Альдо отправился в Париж один, в очередной раз доверив магазин дорогому Ги Бюто, своему бывшему наставнику, который теперь чрезвычайно успешно управлял делами Морозини, и секретарю — Анджело Пизани. А также жене, которая в течение нескольких лет была самой превосходной его сотрудницей в облике голландки Мины Ван Зельтен, плохо одетой и блеклой девицы с обширной эрудицией[138]… С той поры многое изменилось, из куколки выпорхнула бабочка, теперь Лиза была женой, возлюбленной, лучшей подругой, советчицей и матерью троих его детей. Он питал к ней безграничную любовь, хотя два раза все же пробил небольшую брешь в их браке[139]. Альдо было очень горько, что его лишили первенства из-за бутуза ростом в пятьдесят сантиметров, который вольготно расположился в завоеванной стране — при молчаливом одобрении всех близких, распростертых ниц. Он ведь и сам входил в их число. Это был «его сын», он им гордился. Вот только в свою спальню Лиза его не допускала — как же, молоко! — и он очень страдал от этого…

Сигарета, о которой он забыл, догорев, обожгла ему пальцы, и это вернуло Альдо к реальности. К тому же громко зазвучали голоса людей, вырвавшихся из дворца и устремившихся к полотняному павильону — всем хотелось подкрепиться!

Светские приемы всегда казались ему очень странным социальным феноменом. Едва на горизонте возникал буфет, как самые элегантные и воспитанные люди слетались к нему, словно стая саранчи. Конечно, после долгих церемоний наподобие аристократической свадьбы, бесконечных заседаний и нудных речей пустота в желудке возникает почти у каждого, и это служило неким оправданием. Вот как сейчас: гости, завершив официальный осмотр выставки, хлынули в английский сад столь плотными рядами, что Морозини едва успел встать за дерево из опасения, что его просто сметут. Посетители Трианона, вынужденные молчать довольно долгое время, пока академик излагал им научные факты и гипотезы, теперь не закрывали рта. Все это напоминало гудящий рой, изгнанный из улья… И вдруг сквозь неясный шум множества голосов прорезался отчаянный крик. Все замерли…

Секундное оцепенение сменилось хором громких возгласов и даже воплей. Некоторые женщины рыдали. Одна лишилась чувств, а толпа, расступившись, образовала подобие круга. Морозини устремился вперед, без излишних церемоний пробивая себе дорогу, и оказался рядом с Вобреном, стоявшим в первом ряду.

— Что происходит?

Но он уже и так увидел: в центре круга на земле ничком лежал человек с кинжалом в спине… Странное дело: лезвие вонзилось в тело жертвы через карнавальную полумаску из черного бархата, как будто прикрепленную к его спине. Удар пришелся в одно из отверстий для глаз. Заинтригованный Альдо склонился и протянул руку, но молодой человек из тех, кто обеспечивал — кстати, не слишком успешно! — охрану порядка, остановил его:— Не надо ничего трогать, месье. Следует дождаться полиции…

— Я знаю, но мы должны убедиться, что этому человеку уже нельзя помочь, что он на самом деле мертв…

— Не сомневайтесь. Достаточно посмотреть, откуда торчит нож. Он вошел в сердце…

Безмолвие неподвижной потрясенной толпы раздражало Морозини. Ему хотелось что-то предпринять! Жиль хотя бы утешал заливавшуюся слезами Леонору. Он отвел ее к каменной скамье, бережно усадил на нее и нежно похлопывал по руке. Между тем муж красавицы сохранял полное бесстрастие. Стоя в двух шагах от Альдо и небрежно опираясь на трость, он поглядывал на премьер-министра и хранителя, которые спокойно беседовали, в то время как охранники выставки торопились занять все ключевые позиции в ожидании коллег из полиции Версаля. Те не замедлили явиться. Альдо же подошел к шотландцу, чье поведение выглядело по меньшей мере странным: он даже не пытался помочь своей прекрасной супруге, а предоставил эту возможность другому мужчине, не скрывавшему своих истинных чувств.

Кроуфорд был рослым массивным человеком, у которого фигура и голова как будто принадлежали к разным историческим эпохам. Великолепно сшитый и, несомненно, английский костюм вполне соотносился с XX веком, а седеющие волосы, обрамлявшие большую лысину и спадавшие на ворот пиджака, крупный нос и живые глаза за стеклами маленьких круглых очков в золотой оправе придавали ему явное сходство с Бенджамином Франклином[140]. Такой контраст нисколько не смущал Кроуфорда, напротив, он это подчеркивал и уверял даже, что трость с золотым набалдашником, необходимая ему из-за легкой хромоты, когда-то принадлежала отцу громоотвода, с которым он находится в отдаленном родстве.

Увидев рядом с собой Альдо, он взглянул на него поверх очков, улыбнувшись одними губами.

— Странная история, не находите? Не выпить ли нам чего-нибудь покрепче, чтобы прийти в себя?

— Почему бы и нет? В этом желании мы не одиноки…

Действительно, многие жаждущие, на короткое время забыв о буфете, поспешили вспомнить о нем. Жиль Вобрен в числе первых раздобыл бокал шампанского и теперь бережно отпаивал свою даму сердца.

Кроуфорд и Альдо едва успели опрокинуть по стаканчику, как за ними явился полицейский: на место преступления только что прибыл комиссар Лемерсье, который желал видеть всех свидетелей драмы.

— Вы здесь присутствовали, — громко заявил он. — Следовательно, не может быть, чтобы никто ничего не видел. Особенно те, кто находился рядом с несчастной жертвой. Поэтому я и мои инспекторы допросим вас поочередно, чтобы сравнить ваши показания. Это займет некоторое время, за что я прошу у вас извинения, но обойтись без этого невозможно!

Никаких возражений не последовало. Шеф версальской полиции был круглым, как шар, и с котелком на голове, что придавало ему некоторое сходство с грушей. Он был энергичен, хотя находился в дурном настроении. Поговорив всего несколько минут с премьер-министром и американским послом, он отпустил их и заявил, что ему нужны члены комитета, которые должны подняться вместе с ним в Трианон, где их допросят при закрытых дверях, чтобы никто не мешал.

Пока все возвращались к маленькому дворцу, Мари-Анжелин подобралась к Альдо и повисла на его руке с блаженной улыбкой, совершенно неуместной в данных обстоятельствах.

—Убийство! Здесь, в Версале! — весело проговорила она. — Разве это не потрясающе?

— Счастье еще, что вы не сказали «чудесно»! Неужели вам не совестно, Мари-Анжелин?

Она сморщила свой длинный нос, одновременно придерживая на завитых волосах, делавших ее похожей на барашка, соломенную шляпку, которая едва не съехала под порывом ветра.

— Вовсе нет! Я предчувствую, что нас ждет одно из наших любимых приключений!

— Говорите уж лучше «ваших». И я не вижу ничего романтичного в убийстве довольно пожилого человека, который, весьма возможно, решил просто полюбоваться на дворец.

— Ничего романтичного? А черная маска, которую комиссар положил в карман, что вы об этом скажете? Я уверена, на обороте что-то написано.

Хуже всего было то, что она, похоже, говорила правду, и Морозини сам об этом задумывался. Одаренная богатым воображением, всегда готовым воспламениться, План-Крепен, как называла ее маркиза де Соммьер, всего лишь высказывала вслух его собственные мысли. Разве не он несколько минут назад инстинктивно протянул руку к маскарадному атрибуту, появившемуся столь драматическим образом? Насколько он мог судить, жертвой оказался человек ничем не примечательный, одетый вполне прилично, чтобы не слишком выделяться в столь элегантном обществе, но без каких-либо знаков отличия. Обычная комплекция, заурядная и, пожалуй, неблагородная внешность, никаких ленточек в петлице… Кто это мог быть?

Альдо быстро понял, что на комиссара Лемерсье в разгадке тайны рассчитывать не стоит — с посторонними лицами тот не поделится никакой информацией. Полицейский с холодной вежливостью задавал краткие четкие вопросы различным членам комитета, и это было в некотором роде подвигом, потому что все порывались заговорить одновременно, правда, без видимой пользы. Никто не видел момента убийства.

— Людей было великое множество, — пояснил Морозини, когда очередь дошла до него, — и на подступах к буфету даже возникла давка. Этим и воспользовался преступник. Какое-то мгновение тело, видимо, оставалось на ногах, поскольку его невольно поддерживали другие присутствующие. — Как случилось, что произошел подобный наплыв публики? Любая выставка такого рода, особенно в Версале, предназначена только для… элиты.

Последнее слово комиссар произнес с презрительной гримасой. Очевидно, он разделял левые идеи… или досадовал на то, что не получил приглашения. Это была явная ошибка устроителей, ведь к его услугам пришлось прибегнуть еще до открытия выставки. Возможно, существовала даже какая-то связь между безумным скоплением народа и тем фактом, что шеф версальской полиции отсутствовал на этом мероприятии. Впрочем, комиссар требовал ответа.

— Комитет разослал триста сорок приглашений, — сказал Альдо. — Но, похоже, в типографии напечатали больше…

— Что это за типография?

Пояснения дал Жиль Вобрен: типография принадлежит господину Кроуфорду.

— Я поговорю с ним, — произнес Лемерсье. — Однако вернемся к вам, — добавил он, с явным раздражением повернувшись к Альдо. — Если я правильно понял, здесь выставлены и ваши драгоценности?

— Да, совершенно верно! Наверху находится пара алмазных подвесок из моей личной коллекции.

— И вы к тому же… венецианец?

Еще один вопрос, который не слишком понравился Альдо, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить миролюбивым тоном:

— Это так. Вас что-то не устраивает?

— Может быть, некая аналогия… У вас ведь это в большом ходу? — спросил Лемерсье, вынув из кармана маску.

— Во время карнавала — безусловно, но не в повседневной жизни. Мы нормальные люди, комиссар. Могу я взглянуть на нее?

— Разумеется, нет! Это важная улика. Стало быть, вы… коллекционируете драгоценности? Это требует больших средств…

О! Морозини обладал весьма чувствительным слухом и прекрасно уловил сильное раздражение, сквозившее в голосе шефа версальской полиции, но ответить не успел: Мари-Анжелин, чьи предки совершали Крестовые походы, всегда держала наготове горячего скакуна, чтобы броситься на помощь тем, кого любила. И она без промедления вскочила в седло:

— Мой кузен — самый известный в Европе эксперт по историческим украшениям…

— И не только в Европе, — вставил Вобрен. — Нет ничего странного в том, что у него есть своя коллекция. Следовало бы удивляться, если бы ее не было…

Полицейский скривил рот, что означало у него улыбку, в которой, однако, не было и тени любезности.

— Что ж, вас тут, кажется, очень ценят, месье! Напомните мне ваше имя?

— Морозини!— Именно так! Если вы позволите, я хотел бы взглянуть на драгоценности. В частности, на те, что принадлежат вам. Как вы их назвали?

— Подвески! — бросил Альдо, которому показалась подозрительной эта внезапная забывчивость. — Иными словами — серьги… Не путайте с подвесками для канделябра.

Эта реплика вылетела у него неожиданно, и ответом ему был ледяной взгляд, обладавший цветом и прочностью гранита.

— Спасибо за то, что вы снизошли к моему невежеству. А теперь пройдемте туда.

Все направились к главной витрине, возле которой по-прежнему дежурили псевдолакеи в напудренных париках. Альдо протянул руку, чтобы показать свое сокровище, и вдруг отдернул ее с возгласом:

— «Слеза»! Она исчезла!

Действительно, между подвесками Морозини и браслетами Кледермана зияла пустота, осталась только карточка с номером украшения в каталоге. Между тем двойные защитные стекла со стальной сеткой были нетронуты — ни малейшей трещины… Лемерсье среагировал сразу:

— Какая слеза?

— Лежавшая здесь драгоценность: сережка без пары, сделанная из двух очень красивых бело-голубых алмазов… Вы куда-нибудь отлучались отсюда? — спросил он, повернувшись к охранникам, но комиссар тут же перехватил инициативу: (

— Прошу вас! Вопросы здесь задаю я, и это моя работа! Ну? Так вы куда-нибудь отлучались?

Лжелакеи стали пунцовыми, Один из них с видимым смущением пробормотал, что на минутку отлучался в туалет. Второй, еще более багровый, признался, что подбежал к окну, когда раздались крики…

— Но я отошел всего лишь на десять метров…

— Этого вполне достаточно! И, разумеется, вы никого не видели?

— Ну… в общем, нет! Я смотрел в сад…

— А в это время кто-то пришел сюда с ключом от витрины, открыл ее, забрал то, что хотел, и спокойно улизнул? Браво! Хорошенькая охрана! Об этом мы еще поговорим. Пока же надо выяснить, кто имеет ключи…

Ювелир Шоме выступил вперед.

— Хранитель и я. Две связки с тремя ключами. Вот мои. Возможно, кто-то сделал копии. Добавлю, что все это меня удивляет. К чему столько трудов, чтобы украсть только одну драгоценность… к тому же фальшивую!

— А, значит, я не ошибся, когда заподозрил подделку, — вставил Альдо. — Копия действительно прекрасная, но не скрою от вас, друг мой, мне крайне неприятно, что фальшивка занимала почетное место между двумя украшениями, истинность которых подтверждается как самой историей, так и качеством камней…

— Это означает, что вор прельстился блеском! Однако мне непонятно, почему он унес столь жалкую добычу и пренебрег драгоценными подвесками этого господина, — саркастически произнес Лемерсье, тщательно выговаривая все слова. — Или этими великолепными браслетами. Кому они принадлежат?

— Швейцарскому банкиру Морицу Кледерману, — не подозревая подвоха, ответил ювелир. — Сам он отсутствует, но его здесь представляет зять, князь Морозини…

— Неужели? Как интересно! В таком случае в ближайшем будущем нас ожидают долгие и плодотворные беседы…

Глаза у него заблестели, как у кота, увидевшего поблизости упитанную мышку. Он чуть было не облизнулся. Альдо подавил вздох, пытаясь в очередной раз угадать, чем именно он вызывает рефлекторную неприязнь у любого полицейского во всех уголках мира. Естественно, кроме Венеции и Нью-Йорка, где он прекрасно ладил с Филом Андерсоном, шефом местной полиции. Правда, в Лондоне и в Париже он тоже в конечном счете завязал прочную дружбу с суперинтендантом Уорреном и дивизионным комиссаром Ланглуа, но это стоило ему неимоверных трудов. Прямо рок какой-то! С этим Лемерсье он определенно не желал вступать в какие бы то ни было отношения, но следовало ответить на брошенный ему вызов.

— С удовольствием, — заявил он. — Добавлю, что мне хотелось бы узнать, по какой причине эту фальшивую «слезу» допустили на выставку.

— Ваш интерес понятен, но позвольте мне сохранить это в тайне! У нас будут другие темы для разговора. А пока извольте сообщить свои координаты присутствующему здесь инспектору Бону и явиться завтра после полудня ко мне в управление полиции, адрес которого вам сообщат. Ровно в три часа!

— Но послушайте, комиссар, — взорвался Жиль Вобрен, — вы что же, действительно полагаете, будто князь Морозини связан с этой странной кражей или с убийством? Мы все можем поклясться, что он находился в саду вместе с нами… весьма далеко от места преступления… идет ли речь об ударе ножом или о воровстве!

— Это правда! — веско подтвердил Кроуфорд. — Я тоже могу поклясться, как и моя жена… и все прочие…

Лемерсье сморщил нос и неучтиво фыркнул.

— Благодарю вас, но я один вправе решать, какое направление примет расследование. Можно быть преступником, даже не прикоснувшись к орудию убийства или к отмычке! Итак, месье Морозини, я жду вас завтра, как условлено. А вы, господа, не волнуйтесь, ваша очередь тоже наступит!

С этими утешительными словами комиссар Лемерсье нахлобучил котелок и направился в сад к своим сотрудникам, которые опрашивали мелких сошек, так как важные персоны давно были отпущены! Включая, естественно, и защищенного своим дипломатическим статусом посла Внешней Монголии, хотя тотобозвал полицейских «желтозубыми псами» и засмеялся, вернее, залаял в лицо самому Лемерсье!

Глава 2 ПОЯВЛЕНИЕ СТАРОГО ДРУГА

Сверкающий медными заклепками старинный черный лимузин фирмы «Панар amp;Левассор», за рулем которого сидел Люсьен, шофер маркизы де Соммьер, двигался по направлению к парку Монсо. Сидевшая рядом с Альдо Мари-Анжелин замкнулась в совершенно непривычном для нее молчании: обычно она изливала свое негодование многословно, но сейчас не произнесла ничего! Ни единого слова! Держась очень прямо и ухватившись рукой в перчатке за голубую петлю, которая позволяла сохранять равновесие при толчках автомобиля на дорожных выбоинах, она с суровым видом смотрела, как мимо окна проплывает знакомый пейзаж. Альдо сначала немного удивился, но потом возблагодарил Бога за эту милость: он готовился к бурному сольному концерту на тему о нынешних варварских временах, а его наградили божественным безмолвием, и ему даже удалось вздремнуть…

Как только машина остановилась во дворе фамильного особняка, План-Крепен вынырнула наружу и устремилась в дом. Морозини спокойно последовал за ней, удивляясь тому, что не слышит ее пронзительного голоса: пролетая через анфиладу комнат, она обычно излагала хронику текущих событий и сейчас должна была приступить к филиппике о происшествии в Трианоне. Неужели тетушки Амели нет дома? Но нет, вот и прозвучало ее контральто:

— Прекрасно! А теперь успокойтесь!

Она и в самом деле была здесь, восседая в своем ротанговом кресле из Манилы, на подушках, обитых цветастым ситцем, посреди зимнего сада, с бокалом шампанского в руке — все согласно ритуалу. Ибо это действительно был самый настоящий ритуал: после пяти вечера маркиза де Соммьер, ненавидевшая чай, заменяла его тем, что называла «напитком королей», который, впрочем, охотно делила с любым гостем, навестившим ее в этот священный час. Подойдя к ней, Альдо получил свой бокал, который наполнила Мари-Анжелин. Взяв руку тетушки в кружевных митенках[141] «шантильи», он поцеловал тонкие пальцы, унизанные алмазными перстнями, которые стоили целого состояния.

— Садись и передохни!

— О, я уже вполне передохнул, тетя Амели! Мне хватило времени, проведенного в машине. Вам никогда не приходила в голову мысль поменять автомобиль?

— Поменять коллекционную вещь на кучу бездушных железок только ради удовольствия приехать на пятнадцать минут раньше других… или вообще никуда не приехать, разве что в клинику? Это разбило бы сердце моему старому Люсьену… и даже мое сердце, если хочешь знать. Однако хорошо же тебя вознаградили за твое великодушие! Лучше бы ты последовал примеру тестя и поручил своему секретарю сопровождать эти камешки.

— Нет. Как только они покидают сейф, я должен наблюдать за ними сам… и еще я подумал: может быть, вам будет приятно увидеть меня?

Маркиза взяла инкрустированный изумрудами; лорнет, который висел среди ее многочисленных цепочек, пристально взглянула на своего внучатого племянника, потом улыбнулась.

— Как будто ты этого не знаешь, — произнесла она с нежностью, которую редко выказывала открыто. — И замечу тебе, что ты меня не поцеловал.

— Похоже, к вам сегодня приходил парикмахер, и я боялся испортить это великолепное произведение искусства, — сказал он, показав на валик серебристых волос с рыжеватыми прядками, благодаря которому маркиза напоминала Сару Бернар в расцвете славы. — Но если вы мне позволяете…

Он встал и поцеловал напудренную щеку старой дамы, которая чмокнула его в ответ.

— Ммм! Всегда приятно целовать такого красивого молодого человека! — удовлетворенно хмыкнула она. — Итак, на чем мы остановились?

— Вы говорили, что…

Альдо не успел закончить: дворецкий Сиприан принес визитную карточку на маленьком серебряном подносе. Взяв ее, маркиза де Соммьер радостно воскликнула:

— Пусть войдет, боже мой! Пусть войдет поскорее!

Мгновение спустя в зимнем саду появился дивизионный комиссар Ланглуа, который был встречен тремя улыбками. Полуседой, стройный, в элегантном костюме цвета морской волны и с васильком в петлице, он вполне оправдывал свое прозвище «денди с набережной Орфевр[142]». Поцеловав руку сначала маркизе, потом Мари-Анжелин, он обменялся рукопожатием с Альдо.

— Счастлив вновь видеть вас, Морозини! Но я был бы еще счастливее, если бы за вами не тянулись всегда эти невозможные истории! Такое впечатление, что вы их приманиваете…

— Я ничего не приманиваю, дорогой мой. Они сами на меня валятся! Кто бы мог подумать, что тупой полицейский заподозрит меня непонятно в чем из-за выставки, в которой я принимаю участие как один из благотворителей! Но каким образом, черт возьми, вы узнали об этом?

— Это работа План-Крепен! — объяснила маркиза. — Она позвонила мне из Версаля и рассказала о том, что происходит, после чего я обратилась за советом к моему старому другу Ланжевену, вашему «доброму наставнику», дорогой Ланглуа… и вы не сочли за труд явиться лично! Это очень мило.

— В прошлом году ваш племянник «не счел за труд» сделать гораздо большее и очень мне помог. Гак что это вполне естественно! Как поживает княгиня Лиза?

— Она нянчится с младенцем! — проворчал Альдо. — И так увлеченно, что у меня порой возникают сомнения, существую ли для нее я!

— Вам это не повредит! — смеясь, возразил полицейский. — Женщины всегда слишком баловали вас! А теперь поговорим о том, из-за чего я пришел сюда! Прежде всего, не совершайте ошибку и не принимайте моего коллегу Лемерсье за идиота. У него жуткий характер — недаром его прозвали «старым дикобразом», но он превосходный полицейский с изумительным чутьем…

— В таком случае он подхватил насморк! — буркнул злопамятный Альдо. — Я находился в километре от будуара королевы и от места убийства. Сверх того, — даже если допустить, что я действовал через подручных, как намекнул Лемерсье, — какой интерес представляет для меня, безусловно, очень красивое, но фальшивое, по словам самого Шоме, украшение? Чтобы зачислить меня в подозреваемые, ему хватило одной гениальной мысли: я родом из Венеции, как и бархатная полумаска, пришпиленная к спине несчастного, о котором я не знаю ровным счетом ничего…

— Его звали Гаспар Тизон, и он работал в версальских архивах, — уточнил Ланглуа.

— В списке гостей он не фигурировал, — бросила Мари-Анжелин. — И, следовательно, оказался в Трианоне по одному из тех из фальшивых приглашений, которые так прекрасно скопированы с настоящих. К тому же мы не знаем, откуда они взялись! Типограф, которому позвонила мадам де Ла Бегасьер, был категоричен: напечатано триста сорок билетов и ни одним больше!

— Значит, их напечатали в другом месте, — сказал Альдо, — но заказать их мог только член комитета…

— Это дело Лемерсье, — отрезал Ланглуа, — и не советую вам вмешиваться. Хорошо уже и то, что он соблаговолил поделиться со мной как с коллегой некоторыми сведениями! Вероятно, вы не знаете, но полиция департамента Сены и Уазы никак не зависит от парижской. Я подчиняюсь столичной префектуре, Версаль — префектуре департамента, и так же обстоит дело со всеми региональными центрами. Аналогичное положение и в сфере юстиции: все знают, что версальские суды отличаются большей жесткостью в сравнении с парижскими.

— Несомненно, — произнесла маркиза, вновь наполнив свой бокал шампанским, — но ведь и Министерство внутренних дел, и хранитель печати находятся в Париже. Разве это не верховная власть?

— Полностью согласен с вами. Но поймите… мы стараемся не мешать друг другу и соблюдать некоторую автономию. Которую порой некоторые полицейские ревностно отстаивают — именно так обстоит дело с Лемерсье.

— Понятно, — вздохнул Альдо. — Значит, завтра мне придется явиться в полицию по его вызову. Адвоката с собой брать?

У него была такая унылая физиономия, что комиссар рассмеялся.

— В этом нет необходимости. Что до «вызова», естественно, вы можете его игнорировать. Но я бы вам очень советовал пойти на встречу с Лемерсье. Выказав любезность по отношению к нему, вы, может быть, пробудите в нем желание зарыть топор войны.

— Будем надеяться, что вы окажетесь правы!

Но Ланглуа ошибся: этого не случилось. Ровно в три часа Морозини вошел в очень красивое административное здание на Парижском проспекте, где размещалось полицейское управление Версаля. Он подумал, что этот особняк XVIII века должен занять почетное место — наряду со Скотланд-Ярдом и другими памятниками во славу защиты прав человека — в его будущей документальной книге о полицейских участках в разных странах мира. Материала у него набралось уже более чем достаточно!

Восхитительный особнячок — просто восхитительный, хотя и не в самом хорошем состоянии! Полицейский в униформе доложил о приходе Морозини, и когда тот оказался в начальственном кабинете, ему пришло в голову, что делать здесь ремонт — пустая трата денег. Ланглуа, облагородивший свою резиденцию благодаря великолепному ковру и расставленным повсюду цветам, превратил бы в конфетку эту комнату с высокими окнами и элегантными панелями на стенах. А тут они были оклеены мерзкими серыми обоями!

К счастью, утопающий в бумагах письменный стол, за которым усердно что-то строчил Лемерсье, не был подписан именем Ризенера, что стало для Альдо некоторым утешением. Он получил возможность свободно оглядеться, потому что хозяин кабинета, казалось, не заметил его прихода и продолжал как ни в чем не бывало работать с документами. Благоразумно подавив желание сесть на стул и закурить сигарету, Альдо с поистине римским стоицизмом застыл напротив великого человека и позволил себе раздраженно кашлянуть только через минуту. Лемерсье наконец поднял голову.

— А, это вы!

— Вас это удивляет? Мне кажется, вы сами назначили…

— Да, но я, откровенно говоря, не ждал вас…

— Когда мне назначают встречу, комиссар, я имею привычку являться в условленное время. Или же вы оказали мне честь забыть меня?

Любезная улыбка не могла скрыть дерзости тона, что прекрасно уловил полицейский. Его карие глаза еще больше округлились, а брови сдвинулись.

— О нет! Присядьте! Я буду к вашим услугам через минуту…

Это было сказано почти вежливо, и Альдо начал думать, что дело идет к примирению. Он уже был готов рискнуть и попросить разрешения закурить, но тут зазвонил телефон.

— Простите! — сказал Лемерсье и, отложив ручку, взял трубку.

Вдруг лицо его побагровело, и он завопил:

— Что вы говорите? Где? Хорошо, еду! Трубка жалобно пискнула, когда ее с размаху шмякнули на место. Альдо встал.

— Какие-то затруднения? Я могу зайти позже… или в другой день? — вкрадчиво произнес он.

Ему показалось, что Лемерсье готов вцепиться в него, однако комиссар внезапно успокоился и обрел свой естественный цвет лица.

— Нет! Я попрошу вас поехать со мной. Вам это будет интересно.

Они мгновенно спустились во двор, где их уже ждал полицейский автомобиль — в двух шагах от такси, на котором приехал Морозини. Полицейский метнул иронический взгляд на своего спутника:

— Вы не отпустили машину? Кто вам сказал, что вы на ней уедете, и что я не задержу вас?

— На всякий случай! Я об этом даже не подумал! — небрежно бросил Альдо.

— Так отпустите ее! Я же сказал, что забираю вас с собой.

— Куда вы меня отвезете? В тюрьму?

— Нет. В Трианон. Произошло еще одно убийство…

На сей раз жертвой стал один из садовников. Он лежал ничком возле прелестного Французского павильона, расположенного на краю сада с тем же названием. Его соломенная шляпа отлетела к тачке с клубнями левкоев, из спины торчал кинжал, пробивший насквозь карнавальную полумаску черного бархата…

— Опять? — воскликнул Морозини, увидев ее. — Должно быть, убийца держит лавку карнавальных принадлежностей!

Человек, стоявший около трупа на коленях, — несомненно, судебный медик, — знаком призвал к молчанию:

— Он умер всего лишь час назад. Тело еще теплое… Врач осторожно вытащил орудие убийства — обыкновенный кухонный нож — и положил на поданный комиссаром платок. Затем он перевернул полумаску и, прочитав надпись на обороте, присвистнул от удивления.

— Боже милосердный! В первый раз вижу такое! Лемерсье, проглотив ругательство, протянул маску Морозини:

— Что скажете?

— Садовник стал жертвой оплошности. А что было написано на первой маске?

— Сейчас она в лаборатории, но текст ее, написанный, как и этот, заглавными буквами, гласил: «Маски спадут, и королева наконец будет отомщена!»

— Вот как? Я бы сказал, это удивительно. Действительно, послание выглядело точно таким, как и первое, — за исключением того, что вторая фраза была зачеркнута, а сверху имелась приписка: «Сожалею! Это ошибка!»

— Ошибка! — бушевал Лемерсье. — Значит, этот тип избрал жертвой не того человека и слишком поздно заметил это?

— Видимо, так и есть, — отозвался врач. — Под маской есть вторая рана.

— Иными словами, — добавил Морозини, — нас ждет продолжение. Как зовут несчастного?

Ответил ему главный садовник, успевший прибежать на место преступления:

— Его зовут… звали Анель, Фельсьен Анель, тридцати лет от роду. Он работал здесь недолго, но проявил себя очень хорошо…

— Женат? Есть дети?

— Насколько мне известно, нет!

— Но как же можно ошибиться в выборе жертвы? — возмутился Альдо. — Это означает, что убийца не знаком с тем, кого хочет заколоть? Или же его ввела в заблуждение эта соломенная шляпа? Он же напал сзади…

— Если мне понадобится знать ваше мнение, я поинтересуюсь им! — рявкнул комиссар. — А пока необходимо задержать на входе всех этих людей, которым не терпится узнать, что здесь произошло…

Действительно, в интересах следствия в Малый Трианон временно не пускали посетителей, поэтому пришлось закрыть Сент-Антуанские ворота, которые вели к дворцу и к Деревушке королевы. Но огромная толпа, движимая любопытством, легко обошла препятствие, пройдя через парк, дворец и Оружейную площадь. Разъяренный Лемерсье встал стеной на пути зевак и приказал немедленно поставить заграждения. Доступ был разрешен только членам Организационного комитета, и вскоре появились трое — мадам де Ла Бегасьер, Квентин Кроуфорд и леди Мендл. Опасаясь за судьбу выставки и находясь поблизости, у самой кромки парка, они хотели удостовериться, что все экспонаты охраняются должным образом, и оказать посильную помощь, если в таковой появится необходимость.

Мадам де Ла Бегасьер рыдала, но продолжала сквозь слезы спорить с Кроуфордом, который пытался успокоить ее.

— Нам лучше как можно скорее закрыть «Магию королевы» и вернуть коллекционерам их драгоценности. Иначе все это кончится катастрофой! — воскликнула она.

— Это было бы безумием! Мы столкнулись с ужасным стечением обстоятельств, но отказываться от выставки нельзя. Подумайте, каких трудов нам стоило создать ее! И не забывайте о том, что Версалю необходимы средства для реставрации обоих Трианонов и Деревушки королевы!

— Я думаю, что ваше «несчастное стечение обстоятельств» могло бы даже принести определенную пользу, — заметила леди Мендл. — Закроем экспозицию на несколько дней, пока полиция не закончит свою работу, а потом начнем пускать посетителей вновь. Два убийства, произошедшие за короткое время на прилегающей к выставке территории, принесут грандиозные сборы!

— Как вы циничны, дорогая! Просто невероятно циничны, — простонала графиня, сморкаясь в платок. — Использовать для получения прибыли такую драму! Я убеждена, милый князь, — добавила она, повернувшись к Альдо, — что вы хотите как можно быстрее забрать то, что принадлежит вам… и вашему тестю.— Никакой спешки нет! Но вот что мне хотелось бы узнать: что-то было украдено, когда убийца совершал свое второе, «ошибочное», преступление?

— Мы все проверили, ничего не пропало, — заявил инспектор Бон, только что закончивший осмотр витрин.

Кража по-прежнему оставалась полной загадкой, поскольку все, кто имел связки ключей, утверждали, что держали их либо у себя в кармане, либо в собственном кабинете…

Полицейские, завершив необходимые следственные действия, распорядились унести тело садовника. Место преступления отгородили ленточкой, и Лемерсье, отдав распоряжения своим людям, предложил Альдо подвезти его.

— Тогда на стоянку такси, ведь свою машину я отослал по вашему приказу.

— Вы так торопитесь? — вмешалась леди Мендл. — Мне кажется, что комитету — по крайней мере, той его части, что действительно работает! — следует срочно собраться. Напоминаю вам, что через две недели должен состояться концерт и праздничный ужин в Деревушке. Полагаю, отменить их будет трудно: приглашения давно разосланы, и почти все гости подтвердили свое согласие на участие в мероприятии.

— Да, это же истинная правда! — простонала мадам де Ла Бегасьер. — А я совсем забыла. Что мы будем делать? Вообразите, что этот преступник, который не способен даже понять, кого убивает, вновь примется за свое грязное дело во время празднества!

Эта бедная женщина, которая обладала прекрасным характером и в обычные дни была отличным организатором, теперь совсем потеряла голову и сломилась под тяжестью случившегося. Ей ответил лорд Кроуфорд:

— Нет никаких причин отменять концерт и ужин. Слишком много средств было потрачено. Но надо обязательно отправить приглашение комиссару Лемерсье.

Когда тот дал согласие, леди Мендл предложила всем собраться завтра у нее за ужином.

— Я живу на вилле «Трианон», на краю парка. Вы к нам присоединитесь, комиссар?

Лемерсье поклонился:

— Благодарю вас, мадам, но боюсь, у меня будет слишком много работы. Как бы там ни было, держите меня в курсе ваших решений. А теперь едем, князь, если вы не раздумали. Я прикажу, чтобы вас доставили домой, — торопливо добавил он.

Альдо охотно задержался бы, но ему совсем не хотелось перечить комиссару, который вроде бы смягчился, поэтому он попрощался с членами комитета и последовал за Лемерсье. Он уже садился в машину, когда леди Мендл крикнула ему:

— Если Адальбер в Париже, привезите его! Морозини взглянул на нее с удивлением:

— Адальбер? Вы имеете в виду Видаль-Пеликорна?

— У меня только один знакомый с таким именем! — смеясь, ответила она. — Полагаю, у вас тоже. И я его знаю с давних пор! Будьте же добры, приезжайте вместе с ним.

— С удовольствием!

Это и в самом деле была хорошая новость! Он собирался расспросить комиссара об этой англичанке, которую впервые увидел накануне открытия выставки, но Адальбер расскажет ему гораздо больше, поэтому он решил воспользоваться наметившимся благоприятным сдвигом в отношениях с шефом версальской полиции и затронуть еще одну занимавшую его тему.

Действовать следовало с осторожностью, и он начал издалека:

— Если это не помешает вашему расследованию, мне хотелось бы узнать…

— …историю с фальшивым украшением, которое так заинтересовало вас.

— Браво! Вы просто читаете мысли…

— Большой заслуги тут нет: это единственное, что могло бы иметь для вас значение, раз вы никак не связаны с кражей… и убийством. Что ж, я вас удивлю. Во время подготовки к выставке ювелир Шоме получил письмо от некоей мадемуазель Каролин Отье. Она сообщала, что ее семье принадлежало алмазное украшение Марии-Антуанетты, которое было затем украдено, и осталась только копия, сделанная ее дедом. Мадемуазель Отье попросила выставить эту копию вместе с другими драгоценностями в надежде, что вор или, по крайней мере, нынешний владелец как-то обнаружит себя, увидев на выставке «слезу». Украшение было приложено к письму: по словам отправительницы, она должна срочно уехать во Флоренцию, где заболела ее близкая родственница. Следовательно, ответа дождаться не может и во всем доверяется месье Шоме. Если он откажется выставить копию, она не будет к нему в претензии и просто заберет свою вещь, когда вернется в Версаль.

— Поскольку уже было принято решение показать копию знаменитого ожерелья, — задумчиво сказал Морозини, — не было, конечно, никакого резона отказываться и от этого предложения.

— Да, но надежда, что вор или нынешний владелец объявится, кажется мне несколько легкомысленной.

— Не такой уж и легкомысленной. Тщеславие коллекционеров не знает границ. Им невыносима мысль, что какой-то самозванец смеет объявлять себя владельцем сокровища, которое находится в их руках. Мне об этом кое-что известно, — вздохнул он, подумав о «Розе Йорков», старинном алмазе, из-за которого пролилось столько крови. — Коллекционер не может удержаться от искушения, хотя и действует более или менее скрытно. Но он всегда проявляет себя. Полагаю, Шоме дал вам адрес мадемуазель Отье? Подлинная или фальшивая эта «слеза», но она украдена — и девушку следует предупредить…

— Все, что мы можем сделать, это опустить на всякий случай повестку с вызовом в полицию в почтовый ящик. Мадемуазель Отье живет в старом доме, который стоит на отшибе и пребывает, похоже, в весьма плачевном состоянии. И, как она объяснила, сейчас там никого нет.

— А слуги? Соседи?

— Абсолютно никого! — проворчал Лемерсье, которого начинали раздражать вопросы Альдо. — Видимо, в золоте она не купается, поэтому можно понять, почему ей так хочется отыскать подлинные камни…

— Вас не затруднит… дать мне этот адрес?

— Разумеется, затруднит! — внезапно побагровев, взревел комиссар. — Чтобы вы полезли в дело, которое вас не касается? Об этом и речи быть не может! Вот что, на стоянке два такси. Берите машину и возвращайтесь к себе! Сегодня я провел с вами уже достаточно времени!

— А… как насчет ближайших дней?

— Ведите себя тихо и ни в коем случае не уезжайте из Парижа. Не забывайте, что вы свидетель… пока. Поэтому будьте у меня под рукой! Вообще-то, я даже подумал, не лучше ли вам поселиться в Версале на время расследования.

— Но это совершенно не входит в мои планы! Я ведь коммерсант и приехал всего на несколько дней…

— Сожалею, но вы мне нужны здесь. Ведь вы, кажется, весьма ценный специалист по украшениям…

— Я предпочитаю слово «эксперт», — сухо поправил Морозини. — Это мой официальный титул…

Небрежным взмахом руки Лемерсье отверг это возражение.

— Не вижу большой разницы! Как бы там ни было, вы вроде бы превосходите всех в этой области: по крайней мере, так утверждает мой коллега Ланглуа. Кажется, ему случалось использовать ваши таланты. Ну, это его дело! Сам я вас не знаю, но если вы представляете такой интерес, мне не с руки гоняться за вами до самой Венеции. И даже до Парижа, если вы мне понадобитесь срочно. Кроме того, почти все члены вашего комитета живут в Версале. У них достаточно места, и кто-нибудь из них с радостью разместит вас у себя!

— Я терпеть не могу беспокоить других людей! — заявил Морозини. — Раз вы принуждаете меня остаться, я предпочитаю гостиницу…

— У нас имеется превосходный отель — «Трианон-Палас». Впрочем, вам это, может быть, не по средствам? — съязвил Лемерсье, совершенно не подозревая, что собеседник умирает от желания набить ему физиономию. — А теперь выходите!

И не дав Альдо времени даже вздохнуть, комиссар высадил его рядом с первым такси и крикнул шоферу:

— В Париж!

Они расстались, пробурчав друг другу что-то невнятное вместо слов прощания. Альдо ощущал некоторое удовлетворение: ему надо было подумать, что было трудно сделать в присутствии этого злобного полицейского, с которым он никак не мог найти общий язык. Ясно было одно: Лемерсье его невзлюбил и, бог весть почему, желал бы приобщить его к этому странному Делу с местью за давно казненную королеву. Несомненно, мысль эта была порождена выставкой в Трианоне. Этот «дикобраз», наверное, не отступился бы от своих первоначальных намерений, если бы не вмешательство Ланглуа и, возможно, тот факт, что своим вызовом в полицейское управление он сам обеспечил Морозини безупречное алиби во время второго убийства.

Впрочем, Альдо признавал и свой промах: попросив адрес мадемуазель Отье, он недвусмысленно показал, что и в самом деле собирается «лезть в дело, которое его не касается». А ведь было намного проще выяснить это у Шоме.

Его размышления прервал голос шофера, раздвинувшего стекло, отделявшее его от пассажира, и пробасившего с сильным русским акцентом:

— Париж большой! Едем на улицу Альфреда де Виньи или на улицу Жоффруа?

— На набережную Орфевр, — машинально ответил Морозини, прежде чем успел осознать услышанное. — Но… откуда вам известны эти два адреса?

Шофер, остановив машину, обернулся, и Альдо сразу узнал под фуражкой с лакированным козырьком веселое бородатое лицо. Борода была уже с заметной проседью.

— Полковник Карлов! Англичанин назвал бы это «куском удачи»[143]! Но что вы делаете в Версале? — спросил Альдо и, быстро выйдя из машины, пересел на переднее сиденье рядом с бывшим казачьим офицером.

Мужчины обменялись крепким рукопожатием. Морозини был счастлив вновь встретиться с соратником — надежнейшим! — по одному из самых опасных своих приключений, где он оказался на волосок от смерти[144].

— Я только что высадил клиента-американца перед аукционным домом. Там было закрыто, но он решил остаться. Наверное, в надежде, что скоро откроют? Эти люди все еще верят, что французское правительство будет по-прежнему сбывать по дешевке обстановку дворца. Что до меня, я бы задрал флажок[145]прямо у носа этого проклятого шпика, если бы сразу не узнал вас…

— Вы знакомы с Лемерсье?

— Можно сказать и так! Мне всегда казалось, что он ненавидит весь человеческий род, но особо выделяет русских. Я живу теперь недалеко отсюда, в скромном домике, унаследованном моей женой от дяди, который умер лишь в прошлом году! Старому черту исполнилось сто три года, когда он выхлебал последнюю бутылку водки! Тогда мы уехали из Сент-Уана и поселились здесь. Для меня далековато, и по ночам я теперь не работаю, чтобы не оставлять Любу одну в этом слишком уединенном месте. В общем, это осложняет мою жизнь, но она так рада иметь свой домик с садом! Впрочем, и я тоже рад! Куда приятнее жить по соседству с земляникой, чем с Блошиным рынком. И у меня появились клиенты в «Трианон-Палас»… А что вы собираетесь делать на набережной Орфевр?

— Вы имеете что-то против?

— Да… нет! Просто я не могу отделаться от ощущения, что комиссар Ланглуа принял меня за старого дурня, когда мы с вашим другом Видалем… как бишь его… ввалились к нему на рассвете после той памятной прогулки в Сен-Клу.

— Вы так много полезного сделали, что он сердился на вас недолго. Кстати, вы не видели Адальбера в последние дни?

— Не видел с тех пор, как мы переехали. Почему вы меня спрашиваете об этом? Не знаете, где он?

— Знаю, что он в Бельгии, не больше! Я приехал только два дня назад, на выставку в Трианоне…

— В Трианоне? Клянусь святым Владимиром, вы никогда не изменитесь! — вскричал Карлов с гомерическим хохотом, от которого задрожали стекла в окнах машины…

— Вы находите это таким забавным? А вы знаете, что произошло убийство… даже два, не считая кражи?

— Два? — переспросил Карлов, тут же став серьезным. — Неплохое начало! Но я смеялся потому, что это меня не удивляет. Вы и Видаль… как бишь его…

— Пеликорн! Не так уж и сложно!

— Как вам угодно! Просто у вас обоих прямо-таки талант влипать во всякие невероятные истории. Кого убили на этот раз?

— Садовника… но, кажется, по ошибке.

И Альдо рассказал обо всем, что произошло после открытия выставки.

— Любопытная история! — отозвался полковник, подкрутив усы. — И то, что вы в это время были у Лемерсье, ни о чем не говорит. У меня предчувствие, что он от вас не скоро отстанет… Но если вам понадобится помощь, я к вашим услугам, не сомневайтесь! Днем и ночью я в вашем распоряжении. По крайней мере, у вас здесь будет свой человек. Сейчас я дам вам мой адрес…

— Превосходная мысль! Знаете что, оставим в покое набережную Орфевр и поедем на улицу Альфреда де Виньи! Тетушка Амели будет счастлива видеть вас…

— С великой радостью!

И полковник, который вел машину на умеренной скорости, — что было совсем на него не похоже! — весело нажал на грушу клаксона. Это было нечто вроде боевого клича! Автомобиль рванулся вперед, как пришпоренная лошадь, как будто Карлов вновь повел в атаку своих неистовых казаков. Когда он влетел на мост Сен-Клу, величественно пренебрегая всеми правилами дорожного движения, Альдо закрыл глаза и препоручил душу Богу, хотя прекрасно знал, что полковник — водитель столь же умелый, сколь отчаянный. Но никому не ведомо, что ждет его за поворотом…

Он вновь открыл глаза, когда триумфальный визг тормозов возвестил о том, что фантастическая гонка завершилась.— Как вижу, вы ведете машину с прежним юношеским пылом, — выдохнул он. — В Версале тоже?

— Естественно!

— Тогда я начинаю понимать, почему вы не ладите с Лемерсье, и за что он вас не любит. Тут дело не в национальных предубеждениях.

— Этому мужлану недоступна радость жизни…

Когда Альдо достал бумажник, чтобы расплатиться, Карлов смерил его тяжелым взглядом и гордо выпрямился, потом снял серую куртку с фуражкой и аккуратно сложил их под задним сиденьем. Затем вынул оттуда пиджак, шляпу и перчатки. Альдо наблюдал за ним с интересом. Сменив обличье шофера на цивильный костюм, полковник торжественно заявил:

— Когда я иду с визитом к светской даме, у меня нет обыкновения брать деньги с того, кто доставил мне это удовольствие!

Альдо в ответ лишь поклонился: вместо таксиста перед ним предстал вельможа, каким полковник и был в прежние времена.

Их появление в саду было встречено тройным возгласом облегчения. Тройным, поскольку в ритуале распития вечернего шампанского принимал участие и Адальбер.

— Наконец-то! — вскричал он. — Мы уже гадали, не пора ли собирать тебе передачу в тюрьму.

— Да уж, сразу видно, как ты изнываешь от тревоги! — проворчал Альдо, желая скрыть радость при появлении старинного друга. — Почему ты не был на открытии? Тебе же послали приглашение!

— Это все из-за моей машины. Я возвращался из Брюсселя, куда поехал навестить коллегу-археолога, но в Бове она отказалась ехать дальше. Пришлось посылать в Париж за деталью, необходимой для ремонта, и я не успел на твою выставку. Заметь, теперь я искренне об этом сожалею… после всего, что случилось!

— Значит, к старости ты стал кровожаднее? В таком случае не беспокойся: ты проворонил только лишь пролог. Сегодня произошло еще одно убийство!

— Что? — хором воскликнули маркиза и План-Крепен, радостно приветствовавшие полковника Карлова и лишь теперь сменившие объект своего внимания.

— Да, да! На сей раз убили садовника, но, судя по всему, по ошибке…

Когда Морозини завершил свой рассказ о печальном событии, желтые глаза Мари-Анжелин сверкали, подобно золотым луидорам:

— Потрясающе! Просто потрясающе! Чувствую, что нас ожидают волнующие необыкновенные приключения!

— Не думаю, что вам доведется принять в них участие, — вздохнул Альдо. — Наш дорогой комиссар желает — лучше сказать требует! — чтобы я на время следствия поселился в Версале. Мне очень жаль, тетя Амели, но я вынужден переместиться в «Трианон-Палас».— Отличная мысль! — возликовал Карлов. — Я ведь вам говорил, что постоянно работаю с клиентами гостиницы. Значит, я всегда буду у вас под рукой…

— При условии, что вы позволите мне оплачивать поездки…

Внезапно Альдо осознал, что в зимнем саду воцарилось безмолвие, которое обычно предвещает великую катастрофу. Действительно, План-Крепен горестно понурилась, а маркиза с интересом наблюдала за ней. Потом старая дева жалобно простонала:

— О нет! Вы не можете так поступить! Альдо подошел к ней и нежно взял за руку.

— Но я же еду не на край света, Анжелина! Кроме того, вы практически каждый день появляетесь в Трианоне, где у вас очень много дел…

— И я буду возить вас туда, когда пожелаете, — подхватил Адальбер. — Моя машина теперь в превосходном состоянии, и вы доберетесь куда быстрее, чем на…

— …моей старой развалине? Смелей, Адальбер, не стыдитесь своего мнения! — воскликнула маркиза. — А вы, План-Крепен, возьмите себя в руки, черт возьми! У вас такой вид, словно вам на голову рухнуло небо…

— Можно сказать и так! — плаксиво пробормотала Мари-Анжелин, уткнувшись носом в платок.

— Да ведь она и зарыдать способна! Ну же, План-Крепен, не теряйте бодрости духа! Неужели вы забыли, что без ваших предков вряд ли бы состоялись Крестовые походы? Напомните-ка мне ваш девиз!

— «Защити нас, Господь, и смерть врагам!»

— Ну вот! Найдите этому девизу практическое применение и для начала спуститесь в швейцарскую, чтобы позвонить.

На улице Альфреда де Виньи телефону нашлось место только у консьержа, ибо маркиза не могла себе представить, что ей можно позвонить, как простой служанке.

— Куда?

— В «Трианон-Палас», разумеется! Я уверена, что полковник знает номер.

— Седьмой в Версале! Но я могу забронировать комнату для Морозини на обратном пути.

— Спасибо. Этого недостаточно! План-Крепен, закажите для нас сьют.

— Для нас? Мы тоже хотим поехать в Версаль? — пролепетала Мари-Анжелин, чуть не задохнувшись от волнения, хотя это никак не повлияло на ее манеру говорить о своей хозяйке и кузине исключительно в «королевском» множественном числе.

— А почему бы и нет? Мы уже побывали во многих отелях по всему миру, а об этом совсем забыли. Вероятно, потому, что он слишком близко. Это ошибка, ведь он расположен в парке рядом с дворцом, в двух шагах от Трианонов… которые я буду счастлива увидеть вновь!

— Мне казалось, вы не любите Марию-Антуанетту? — шутливо спросил археолог.

— Это правда. Я предпочитаю ее супруга, куда более человечного… О, конечно же, я преклоняюсь… истинно преклоняюсь перед королевой-мученицей, но напудренная пастушка из Деревушки действует мне на нервы. Эта «ветреная голова», как говорила моя матушка, наделала столько глупостей, что спасти ее было уже невозможно! А теперь не окажете ли вы любезность, господа, отужинать со мной?

Полковник отклонил приглашение: его ждала жена, которая легко впадала в тревогу. Он сразу попрощался. Зато Адальбер остался на ужин с большой охотой. У него, правда, был свой несравненный Теобальд, незаменимый «Мэтр Жак»[146], но он весьма ценил и таланты Евлалии, кухарки маркизы. Кроме того, они с Альдо не виделись уже очень давно, и у них накопилось множество новостей друг для друга.

Мари-Анжелин, вернувшись из комнаты консьержа, буквально сияла.

— Все устроилось! — воскликнула она. — Нас ожидают завтра, и, хотя из-за выставки народу очень много, мне удалось заказать сьют. Я займусь багажом сегодня же вечером. Надо поспешить с ужином!

Все остальные уже сидели за столом, и она атаковала спаржу под взбитыми сливками с такой решимостью, словно от этого зависела ее жизнь!

— Боже мой, План-Крепен, да успокойтесь же! Вы меньше возбудились бы, если бы мы решились отправиться в плавание на пароходе или на «Восточном экспрессе»! Мы всего лишь едем в Версаль!

— Всего лишь? — задохнулась от возмущения старая дева. — Сейчас Версаль — это центр мира! Впрочем, для меня он всегда был таковым, но теперь еще и эта тайна! Просто фантастика!

— Кстати, в связи с Версалем, ты ведь знаком с некой леди Мендл? — спросил Альдо у своего друга.

— Весь Париж знаком с ней. Твой приятель Вобрен тоже. Он, несомненно, влюбился бы в нее, будь она чуть помоложе. Я несколько раз встречал ее у общих друзей. Она не интересуется Египтом, хотя и бывала там несколько раз, участвуя в коротких экскурсиях, например осматривала дом Мена в Гизе или старый Асуанский водопад. Но это женщина замечательная, образованная, страстная поклонница красоты. Она обожает Версаль…

— Англичанка, конечно?

— И да, и нет. По рождению она американка, но английского происхождения. Ее девичье имя — Элси Вулф. Она очень рано прониклась истинной страстью к Франции в целом и к Версалю в частности… Кажется, ей было двадцать, когда она купила виллу «Трианон» вместе с двумя подругами, мисс Морган и мисс Марбери: первая — миллиардерша, а вторая — театральный импресарио. В отличие от них, Элси не обладала большим состоянием, но поскольку у нее всегда был изумительный вкус, она стала лучшим в мире декоратором интерьеров и благодаря этому разбогатела. Потом она встретила сэра Чарльза Мендла, советника при британском посольстве в Париже, и вскоре они поженились — говорят, это был фиктивный брак, а теперь она вдова. Вот и все! А где будет этот ужин? Полагаю, на вилле «Трианон», поскольку она, если я не ошибаюсь, живет в своем парижском доме на проспекте Йены только зимой.

— Превосходно! Стало быть, я могу рассчитывать, что ты отвезешь меня туда, если, конечно, твой болид будет вести себя прилично!

Состоявшийся на следующий день переезд занял немало времени, поэтому Альдо и Адальбер прибыли на ужин с изрядным опозданием. Черно-красный «Амилькар» остановился у крыльца виллы «Трианон», атмосфера которой сразу показалась довольно унылой, вопреки уверениям Видаль-Пеликорна, который всю дорогу расписывал роскошь — самое уместное слово! — приемов Элси Мендл, любившей поразить своих гостей, даже если их было совсем немного. Археолог говорил, что дом всегда блистает огнями, в гостиных царит веселье и празднество обычно перемещается в парк. Но сейчас был освещен только первый этаж, доносившиеся голоса звучали приглушенно, и, главное, никто не смеялся.

— Мы последние, Хиггинс? — обратился Адальбер к безупречному дворецкому, встречавшему обоих друзей у входа в вестибюль.

— Да, месье. Все уже здесь.

Действительно, около десятка человек уже расположились в салоне, обитом голубой и золотой тканями, где изумительные кресла эпохи Регентства великолепно гармонировали с очень красивой меблировкой, относящейся к французскому XVIII веку. Гости пили коктейли и негромко беседовали, словно в доме был больной. Смокинги мужчин не сильно контрастировали с вечерними платьями женщин, которые предпочли темные цвета, но все же надели очень красивые драгоценности.

Хозяйка дома, отдавшая предпочтение черному бархату[147] и жемчугу, двинулась навстречу опоздавшим, опираясь на трость по причине уже слегка шаткой походки. Небольшого роста, тонкая и хрупкая, леди Мендл — ей было трудно дать ее возраст, больше шестидесяти! — всегда привлекала взоры своими прекрасными черными глазами и серебристыми волосами, которыми очень гордилась. Постарев, она перестала краситься в синий, зеленый или красный цвета согласно своей фантазии.

— Я надеялась принять вас в более радостной атмосфере, — сказала она, протянув руку, которую оба гостя поочередно поцеловали, — но у нас настоящая катастрофа. Это к вам не относится, дорогой Адальбер, ведь вы не член комитета, но я знаю, что вы всегда даете хорошие советы и очень близки с князем Морозини…

— …который тоже не входит в состав комитета, — с улыбкой уточнил Альдо.

— Предоставив нам украшения, вы автоматически вошли в него, а мы как никогда нуждаемся в помощи. Вы знакомы со всеми присутствующими, не так ли?

Это было справедливо в отношении четы Кроуфордов, Жиля Вобрена, мадам де Ла Бегасьер и генерала де Вернуа с супругой. С остальными знакомство состоялось уже здесь: граф Оливье де Мальдан с набережной Орсэ[148], его жена и старый, очень известный архивист — профессор Аристид Понан-Сен-Жермен, который мирно дремал в своем кресле. Ему пришлось трижды повторить имена вновь прибывших, прежде чем он приветствовал их подобием гримасы, после чего тут же заснул вновь.

Когда взаимные представления были закончены, Альдо опустился в кресло, указанное ему хозяйкой дома, и спросил:

— Вы только что упомянули о катастрофе, леди Элси. Надеюсь, речь идет не о…

— Именно об этом. Произошло еще одно убийство. Теперь в Деревушке, где нашли тело водопроводчика.

— Тоже заколот ножом?

— Через черную полумаску.

— Комиссар Лемерсье скоро обзаведется коллекцией. Он позволил вам прочесть надпись на обороте?

— Да. Такая же, как и другие, но с припиской: «На сей раз ошибки нет».

— А имя жертвы известно?

Вместо леди Мендл ответил Кроуфорд, который предварительно заглянул в вытащенную из кармана записную книжку:

— Арель, Фердинан Арель. Аналогия с именем предыдущего — Фелисьен Анель — совершенно очевидна, да и физическим обликом оба мужчины сходны: одинаковый рост, сутулая спина, светлые волосы…

— И эти люди будто бы являются врагами королевы? Убийца это понимает именно так? Это люди, ненавидящие ее и выражающие свое отношение публично — своими поступками или сочинениями — я думаю о старом архивисте! — или очерняют ее память тем или иным способом. Или же…

Альдо умолк, услышав странный звук, походивший на карканье и одновременно на шум скатывающегося по лестнице ореха. Все обернулись к источнику: это был профессор, который наконец проснулся и громко смеялся, стуча зубными протезами. Едва не задохнувшись, он побагровел и закашлялся. Леди Мендл поспешно подала ему бокал шампанского, и, пригубив шипучего вина, он заговорил хриплым голосом:

— История, господа! Лишь история может дать вам ответ. Надо хорошо ее знать! Вы вспоминаете прекрасные времена Версаля и Трианона, балы, празднества, украшения, но о черных часах забываете! Вы знаете великие имена, а о незначительных не ведаете…

Приступ кашля прервал его речь. Он пригубил еще один глоток шампанского, шмыгнул носом и продолжил:— Незначительных, говорю я! Об именах тех гадин, которые ползали в тюремной грязи! Тизон…

Арель… Вам они ни о чем не говорят?

— Ей-богу, нет! — ответил Вобрен. — Вы же сами сказали, профессор, что это самые обычные фамилии! Я знаю только одну Арель, оставившую след в истории, — это нормандка, придумавшая камамбер!

Шутка лишь слегка разрядила атмосферу. Кроуфорд внезапно нахмурился:

— Кажется, я понимаю: Тизоны — это супружеская пара шпионов, которых будто бы приставили ккоролевской семье в тюрьме Тампль, чтобы они отравляли жизнь заключенным. Что до Ареля…

За него договорил Адальбер:

— Это гнусный полицейский с женой-мегерой, не так ли? Ведь именно она провалила заговор Ойе в тот самый момент, когда королева уже готова была покинуть тюрьму?

Кустистые брови профессора удивленно поползли вверх.

— Правильно! — подтвердил он.

— Браво! — сказал Морозини. — А я-то думал, ты не замечаешь других королев, кроме Нефертити, Нефертари, Хатшепсут или Клеопатры.

— Я француз и потратил немало времени, чтобы изучить историю родной страны. Особенно тогда, когда дела у нее шли неважно… Месье Мальдан, — добавил он, повернувшись к дипломату, — ведь вашим предком был один из трех гвардейцев, которые сопровождали королевскую семью во время злополучного путешествия в Варенн?

— Верно. Он ехал верхом позади берлины[149], чтобы защищать тех, кто сидит сзади. Потом это стоило ему жизни…

— Я вспомнил, что читал об этом…

— Но послушайте, — простонала мадам де Ла Бегасьер, — несчастные жертвы ни в чем не виноваты, это их предки — если предположить, что это действительно их предки, — вели себя преступно!

— Для того, кто их убивает, важна только их наследственность, их фамилия. Пусть отвечают за грехи своих отцов. «Отцы ели зеленый виноград, а у детей на зубах — оскомина», — с некоторой торжественностью процитировал библейскую истину Альдо.

— Аминь, преподобный отец! — с иронией произнес Адальбер. — Кому-нибудь известно, есть ли поблизости другие люди с опасными фамилиями?

— Можно даже телефонный справочник просмотреть, — предложил один из гостей.

Снова раздался похожий на скрежет смех профессора.

— При условии, что известны фамилии самых злокозненных персонажей, но мне кажется, что присутствующие на сегодняшнем вечере не слишком осведомлены в этом вопросе. Даже если предположить, что вы овладели кладезем премудрости, удастся ли вам подсчитать всех людей, которых зовут Симон? Ну как? Симон! Очень распространенная фамилия! Как найти того, в чьих жилах течет кровь жуткого сапожника из Тампля[150], пресловутого «воспитателя» дофина, назначенного Комитетом общественного спасения? И нет никаких доказательств, что он сейчас в Версале. В таком случае придется следовать девизу: «Убивайте всех, Господь распознает своих!»

— Он прав, — сказал Альдо, закурив сигарету и неторопливо выдохнув струйку дыма. — Наш убийца не будет устраивать массовое побоище…

— Вы можете быть в этом уверены, юноша! — подтвердил старик. — Наш персонаж хорошо знает свою роль. Должно быть, он уже давно все обдумал и карает лишь тех, кого отобрал заранее, — добавил он, воздев указательный палец к лазурному потолку.

Вошел Хиггинс с известием, что в гостиной накрыт стол для миледи и ее гостей. Все направились туда с нескрываемым удовольствием и, заняв свои места, уже готовились воздать должное булочкам с гусиной печенкой, когда послышался звонок в ворота.

— Возможно, это наш друг Полиньяк, — сказала леди Мендл. — Я почти вырвала у него обещание заглянуть к нам.

Гости прервали трапезу с похвальным единодушием, но через мгновение дворецкий возвестил о приходе Лемерсье. Хозяйка дома поднялась и нашла в себе силы улыбнуться:

— Вы все же решились принять мое приглашение, комиссар? Хиггинс, еще один прибор!

Мрачное лицо полицейского просветлело только на секунду.

— Благодарю вас, мадам, но я заглянул к вам лишь на мгновение. Поскольку я знал, что версальские члены комитета собрались у вас, мне показалось разумным немедленно сообщить вам последние новости…

— Еще один труп? — встревожился генерал де Вернуа.

— Нет: вот это!

Лемерсье вытащил из кармана пакетик и вытряхнул на белоснежную скатерть некий предмет, сверкнувший яркими бликами при свечах, расставленных на большом блюде посередине стола. Одновременно раздался общий вздох изумления: это была алмазная «слеза», похищенная из Трианона.

Все привстали, чтобы получше ее рассмотреть, однако Лемерсье поторопился убрать улику в пакетик.

— Это не все, — объявил он. — Имеется также сопроводительное письмо. Естественно, без подписи и опять заглавными буквами. Наш вор имеет наглость жаловаться, что стал жертвой обмана. Он возвращает нам фальшивое украшение… требуя, чтобы мы вернули ему подлинное!

— Это безумие! — вскричал Морозини. — Где же мы его возьмем, если собственница решила выставить копию именно с целью найти настоящую сережку!

— О, это он прекрасно понял. И заявил, помимо прочего, что является обладателем второй «слезы». Он убежден, что подлинная первая по-прежнему находится у девицы, которая пошла на эту хитрость, чтобы дополнить пару. Он дает ей три дня, чтобы она вернула оригинал… а об условиях передачи ее известят в нужное время.

— Не понимаю, как она может это сделать, если по-прежнему находится в Италии? — спросил Вобрен.

Броня самоуверенности комиссара, должно быть, дала трещину под воздействием этого удара, ибо он провел по глазам слегка дрогнувшей рукой, что не укрылось от внимательного взора Альдо.

— В этом вся загвоздка! — проворчал он. — Я послал своих людей к ней на улицу Плато Сент-Антуан. Там нет никаких признаков жизни. Дом стоит на отшибе, но одна из соседок сказала, что хозяйка, по ее мнению, вернется еще не скоро…

— Почему она так считает? — мягко осведомился Альдо, настолько мягко, что Лемерсье даже не обратил внимания, от кого исходит этот вопрос. Он пожал плечами.

— Это ее внутреннее убеждение, — сказал он, пожав плечами. — Дамы и господа, теперь вы знаете все, что знаю я. Решайте сами, как вам поступить, но я бы настоятельно советовал вам закрыть эту чертову выставку…

Он уже собирался уходить. Оливье де Мальдан удержал его за рукав,

— Секундочку, комиссар! Что произойдет, если — как нетрудно предположить — убийца не получит «слезу» в ближайшие три дня?

— Не знаю! Он сказал только, что мы об этом сильно пожалеем!

И недовольный «дикобраз» удалился, едва поклонившись на прощанье, что лучше всяких слов говорило о состоянии его духа.

Глава 3 БУРНАЯ НОЧЬ

Адальбер вел свой маленький автомобиль без верха на умеренной скорости, чтобы в эту прекрасную майскую ночь можно было надышаться запахом деревьев и скошенной травы. Шофер и его пассажир молчали: каждый размышлял о своем. Только когда показался освещенный вход «Трианон-Палас», Альдо спросил:

— Ты ведь хорошо знаешь Версаль?

— Как сказать! Что ты имеешь в виду — дворец или город?

— Город и его окрестности. Например, знаешь ли ты, где находится улица Плато Сент-Антуан?

Вместо ответа Адальбер остановился на обочине и повернулся к своему другу:

— Слушай, я вижу, куда ты клонишь. Именно на этой улице живет обладательница «слезы», вернее, ее копии?

— Да, девушка, о которой все время говорят и которую никто не видел. Не знаю почему, но мне хотелось бы посмотреть на ее дом…

Археолог засмеялся:— Великие умы сходятся: именно об этом думал и я. Пустые жилища всегда давали нам много полезной информации. Но я не знаю, где это, так что нам следует раздобыть план города. А в такой час… Разве что обратиться к ночному портье в гостинице, однако он может найти это странным… мы ведь не в Париже. Подобный вопрос может вызвать подозрения у служащих этого респектабельного отеля. Уже час ночи… может быть, стоит заняться этим завтра?

— Иначе говоря, ты намерен пойти спать?

— Ты-то уже устроился здесь, а между мной и моей постелью целых семнадцать километров…

— Адальбер, друг мой, ты стареешь! Что ж, возвращайся домой, я справлюсь и без тебя. Вышло так, что Карлов живет на этой самой улице…

Видаль-Пеликорн отшвырнул только что раскуренную сигарету и нажал на педаль газа.

— Ты не мог сказать об этом раньше? Попроси портье объяснить тебе, как можно до него добраться — под предлогом, что тебе нужно срочно переговорить с ним…

Через несколько минут шумная машина вновь отправилась в путь. Путь оказался довольно простым: нужно было повернуть налево от «Трианон-Палас», выехать на большой Королевский бульвар и двигаться прямо, пока не покажется церковь Святого Антония Падуанского. Нужная улица берет начало от ее правого угла.

Должно быть, этот квартал был очень тихим даже днем, а в такой поздний час здесь было совсем без людно и вдобавок — по мере удаления от церкви — плохо освещено. Автомобиль на малой скорости въехал на улицу, где стояли скромные дома с маленькими садиками. Три или четыре из них были старинными, их стиль отдаленно напоминал о королевских временах. В одном из таких домов жили Карлов с женой. Ставни там были закрыты: обитатели, несомненно, спали крепким сном. Альдо с улыбкой подумал, что бывшему казачьему полковнику здесь явно тесновато и он наверняка сожалеет о Сент-Уане, где совсем недалеко бурлил ночной Париж — с его кабаре, подгулявшими посетителями и уличными девицами. Все это вносило некоторую остроту в скучное эмигрантское существование.

Отъехав на некоторое расстояние от этого мирного жилища, Адальбер заглушил мотор перед решетчатыми воротами, на столбах которых красовались полуразрушенные скульптуры. В глубине довольно большого тенистого сада с высокими деревьями стоял домик, который некогда, очевидно, служил охотничьим павильоном. Это было одноэтажное строение, к высоким окнам, доходившим почти до земли, вели ступеньки. Ночь не позволяла изучить все детально, но наблюдатели обладали острым зрением и пришли к выводу, что дом если и не запущен, то содержится не самым лучшим образом. Между ступеньками пробивалась трава, в саду было больше диких зарослей, чем культурных растений. Розовые кусты с яркими цветами хаотично тянулись к балюстраде на крыше. Ночной воздух был насыщен восхитительным запахом огромного тополя.

— Мне кажется, это здесь, — шепнул Адальбер. — Не спрашивай почему, но именно в таком доме могла бы жить семья, обладающая старинным украшением…

— Я охотно согласился бы с тобой, будь дом пустым. Но там кто-то есть, в одной из комнат горит свет.

Действительно, сквозь приоткрытую дверь-окно на крыльцо с тремя ступеньками пробивались желтые лучи.

— Неужели мадемуазель вернулась? Мне хочется взглянуть!

— Хорошо же ты будешь выглядеть, если тебя встретит злобный тип, который решил выкурить последнюю трубочку за кроссвордом…

Но старый демон авантюры уже завладел душой Альдо. Выйдя из машины, он подошел к ограде и смерил ее взглядом: не слишком высоко, залезть можно без проблем. Выбрав опорные точки, из которых самыми надежными были заросли на гребне стены, он устремился на штурм и через пять секунд уже сидел верхом на ограде, покрытой густым ковриком из мха. Мгновение, чтобы перевести дух, — и он исчез за стеной. Легкий шум возвестил о его благополучном приземлении. Адальбер, в душе проклинавший женатых отцов семейства, которые принимают себя за Арсена Люпена[151], тоже выбрался из машины и подошел к воротам. Сквозь прутья решетки он увидел, как Альдо с кошачьей осторожностью пробирается по травяной дорожке, отграниченной двумя горшочками с геранью, входит затем в лучик света и, выпрямившись, пристально смотрит в окно, очевидно удивленный тем, что предстало его взору.

Завершив внутреннюю борьбу между любопытством и нежеланием карабкаться вверх в смокинге и лакированных ботинках, Адальбер все же бесстрашно одолел стену и через несколько секунд присоединился к другу. Увиденное заставило его открыть рот в безмолвном изумленном возгласе: это было чрезвычайно печальное зрелище.

Сидя на табурете для пианино спиной к инструменту, какая-то девушка беззвучно рыдала посреди разгромленной гостиной. Прежде это была, вероятно, премиленькая комната: стены, затянутые узорчатой шелковой тканью, зеркало на камине в виде головы пастуха, какими их представляли некогда в Трианоне, люстра с хрустальными подвесками, потускневшими из-за легкого слоя пыли. Но сейчас все выглядело так, как если бы здесь пронесся ураган. Вся мебель была опрокинута: на полу валялись ящики из шкафов и множество мелких предметов, два глубоких и три обычных кресла были вспороты, так же как и канапе Людовика XVI, портреты и картины сорваны со стен. Девушка, обхватив руками колени, созерцала этот разгром с ужасом: из ее зеленых глаз текли слезы, но она и не думала их вытирать. Строгий костюм, фетровая шляпка, сумочка, перчатки и туфли, а также чемодан служили доказательством того, что хозяйка только что вернулась из путешествия и застала свой дом разоренным.

— Мы подоспели вовремя! — прошептал Адальбер. — Это, конечно, та, кого мы ищем, а по дому как будто Аттила прошелся.

— Надо в этом убедиться и посмотреть, что можно сделать.

Машинально стряхнув с себя пыль, Альдо постучал в стеклянную дверь-окно и направился к жертве неизвестных вандалов:

— Прошу вас извинить меня! Вы ведь мадемуазель Отье?

Он заговорил очень мягким тоном, но она вздрогнула, подняла голову, и мужчины увидели ее лицо — совершенно восхитительное! — с горящими гневом глазами.

— Кто вы? И что делаете в моем доме? Вы пришли завершить свою работу?

С этими словами она вскочила и яростным жестом сорвала с себя шляпку, открыв волосы того же светло-медового оттенка, что и кожа. Высокий рост, длинные ноги, тонкая и одновременно сильная фигура — девушка была так красива, что гости едва не задохнулись от изумления. Адальбер опомнился первым.

— Боже мой, нет! Мы люди светские, и вандализм нам чужд. Мы просто… хотели помочь вам.

— Чем? Прибраться в доме? И как вы проникли сюда?

— Стена, — объяснил Альдо, указав на исцарапанные черные лаковые туфли. — Признаю, мы поступили неординарно, и у вас есть все основания не доверять нам. Но я даю вам слово дворянина, что мы желаем вам только добра…

— Дворянина? Наверное, джентльмена удачи?

— Несколько раз удача мне улыбалась, но, полагаю, такого титула я не заслуживаю. Меня зовут Альдо Морозини, я венецианец, эксперт по драгоценным камням и князь в придачу. Что до моего друга…

Он не успел договорить. Девушка, быстро нагнувшись, схватила бронзовую статуэтку, валявшуюся у ножки пианино, с очевидным намерением превратить ее в орудие защиты…

— Эксперт по драгоценным камням, да? И вы смеете говорить мне это в лицо… Вон!

— Не вижу причин скрывать этого. Я просто хотел, чтобы вы поняли…

— Нечего мне понимать! Вон! Убирайтесь немедленно, или я вызову полицию, — добавила она, подняв свободной рукой с пола телефонный аппарат и водрузив его затем на крышку пианино.

— Что ж, — спокойно заметил Адальбер, — это замечательная мысль, поскольку полиция сама вас ищет! Не забудьте позвать к телефону комиссара Лемерсье! Вы увидите, это превосходнейший человек!

Слегка смутившись, Каролин Отье ослабила оборону.

— Да? Если вы те, за кого я вас принимаю, вам будет трудно это оценить! Разумеется, вы тоже занимаетесь украшениями? — повернулась она к Адальберу.

Тот ответил ей ангельской улыбкой:

— Время от времени, но нечасто. Меня занимают более габаритные вещи. Например, пирамиды, гробницы и саркофаги. Одним словом, мадемуазель, я египтолог…

— В самом деле? И что же делает египтолог в чужом доме в два часа ночи? И как вас, собственно, зовут?

— Адальбер Видаль-Пеликорн, к вашим услугам. Нужно перечислить ордена и университетские звания?

— Нет, я уверена, что ваше воображение не знает границ…

— А вот вам не хватает последовательности. Кажется, вы хотели звонить в полицию?

Альдо в раздражении снял трубку и попросил немного сонную телефонистку соединить его с версальским комиссариатом. Та не замедлила это сделать, и через минуту он уже говорил с полицейским, но не со старым «дикобразом», который, вероятно, иногда отступал перед смехотворной человеческой привычкой ложиться в постель.

— Будьте добры, запишите сообщение для него. Передайте комиссару Лемерсье, что мадемуазель Отье вернулась… Сообщение от князя Морозини… М-о-р-о-з-и-н-и! Именно так! Спокойной ночи…

Эта бесстрашная выходка слегка осадила юную фурию. Она переводила взгляд с Альдо на Адальбера, словно стараясь понять, насколько можно им доверять. Их манеры и элегантность — вполне очевидная, невзирая на следы, оставшиеся после штурма стены! — на мгновение заставили ее подумать о тех светских грабителях, которые стали очень модными благодаря романам Мориса Леблана. Она и сама читала запоем истории о приключениях Арсена Люпена! Но странное послание, переданное в полицию этим человеком, который назвался князем, привело ее в смятение. К тому же она изнемогала от усталости: сначала долгое путешествие, затем ужасный разгром в доме… Не говоря ни слова, она пересекла комнату и исчезла за дверью на кухню, налила себе стакан воды и смочила лицо холодной струйкой. После этого Каролин вернулась в гостиную, где незваные гости уже водрузили на место некоторые предметы обстановки. Адальбер галантно придвинул к девушке кресло со вспоротой подушкой.

— Зачем этому комиссару приходить сюда? — спросила она устало.

— Во-первых, для того, чтобы зафиксировать это разорение, — ответил Альдо. — Надеюсь, вы собираетесь подать жалобу?

— Естественно, но…

— И вы еще не знаете, какой ущерб вам нанесли. Добавьте к этому исчезновение сережки, которую вы доверили Шоме. Ее похитили из Трианона, где она была выставлена вместе с другими украшениями Марии-Антуанетты…

Он осекся, увидев величайшее изумление в ее широко раскрытых зеленых глазах.

— Я? — выдохнула она. — Я доверила какую-то сережку какому-то… как вы его назвали?

— Шоме, ювелиру с Вандомской площади. До вашего отъезда во Флоренцию… Вы ведь были во Флоренции, если я не ошибаюсь?

— Да, и еще в Риме. Я провела там целый месяц.

— Так вот, перед отъездом вы послали ему копию — кстати, очень красивую — алмазной серьги на подвеске, которая входила в число личных украшений королевы. Вы попросили оказать вам любезность и выставить фальшивую драгоценность в надежде, что это позволит выйти на след того, кто украл у вас подлинную вещь два года назад!

— Это какая-то безумная история! У меня никогда не было этой… как вы ее назвали? Алмазной подве… подвески?

— Да. Или серьги. Она представляет собой алмаз с висящей на нем «слезой», тоже алмазной! Секундочку!

Вынув из кармана книжечку в черном кожаном переплете и золотой механический карандаш, он сделал быстрый набросок драгоценности в натуральную величину.

— Вот. Масштаб такой же, и я довольно точно изобразил украшение.

Девушка взяла записную книжку, чтобы рассмотреть рисунок вблизи.

— Вы говорите, что это сережка? И ее носили в ушах? По виду она очень тяжелая.

— Я видел и более крупные серьги. А почему вы спросили?

— Потому что у моего деда был кулон, напоминающий этот… даже очень похожий, если верить портрету, который висит у меня в спальне… в общем, висел до сегодняшнего вечера, — добавила она, взволнованно вскочив с кресла, и открыла еще одну дверь, но не ту, которая вела на кухню.

Мужчины без колебаний последовали за ней в коридор, куда выходили двери спален. Каролин вошла в ближайшую, включила свет и горестно вскрикнула. Комната, сама по себе прелестная — тканые обои «жуи»[152] в голубой рисунок и кровать в стиле Директории серого цвета с голубым орнаментом в технике «решампи»[153] — подверглась такому же опустошению, как и гостиная. Все валялось на полу… за исключением висевшего над постелью овального портрета в позолоченной раме: на нем была изображена дама в шелковом темно-фиолетовом платье, причесанная и декольтированная по моде Второй империи, явно гордая тем, что на груди у нее висит на бархатной фиолетовой ленте алмазный кулон — точная копия в цвете рисунка, сделанного Альдо. Хотя художник не был большим мастером и обслуживал скорее всего буржуазные семьи XIX века, он сумел очень точно изобразить драгоценность. Возможно, и внешность своей модели? Вряд ли ему были за это благодарны. Ведь на портрете у этой дамы были тусклые светло-русые волосы, тяжелый взгляд, самодовольная и одновременно ханжеская улыбка — по отдельности черты ее лица нельзя было назвать неприятными, но в целом она производила гнетущее впечатление… Взглянув на девушку, Альдо невольно спросил:

— Ваша родственница?

— Моя бабушка… вернее, вторая жена дедушки, но их обоих я не знала.

— Это очень хорошо! Было бы жаль, если бы вы походили на нее. Но зачем вы держите эту картину в своей спальне? По правде говоря, эта дама не вызывает симпатии.

— Из-за кулона. Он всегда казался мне таким красивым. Девочкой я просто грезила о нем. Читала сказки Перро и воображала себя героиней «Ослиной шкуры» в платье лунного цвета и с этим украшением на шее… И, естественно, ждала прекрасного принца!

— А он-то хоть появился? — спросил Адальбер, поднимая секретер, выпотрошенные ящики которого валялись на ковре.

Девушка тут же закрылась, как устрица.

— Полагаю, вас это не касается!

— Не сердитесь! — взмолился Альдо. — Глядя на вас, невозможно сомневаться в том, что у вас обязательно должен быть жених.

— Его у меня нет! А теперь будьте любезны удалиться и оставить меня в покое. Я очень устала!

— Вы всерьез намерены лечь спать посреди этого хаоса? Ведь матрасы тоже вспороты!

— Есть еще три спальни. Возможно, хоть одну из них пощадили.

Но везде царило такое же разорение, даже в ванной комнате и в двух туалетах. Лишь кухня осталась в целости и сохранности… Было очевидно, что мадемуазель Отье находится на пределе. Лицо ее осунулось, под глазами появились круги.

— Вы же видите! — произнес Альдо, полный сочувствия, но сгоравший от нетерпения вернуться к «кулону», от которого его отвлек необдуманный вопрос Адальбера. — Если бы вы согласились принять совет, мы бы заперли дом и отвезли вас…

— Я никуда с вами не поеду! — закричала Каролин, у которой явно сдали нервы. — Я вас не знаю и не желаю знать! Быть может, это вы все здесь и перевернули, кто мне скажет? Убирайтесь!

Она побежала в гостиную, и мужчины пошли за ней следом. Тут же выяснилось, что появился новый персонаж: комиссар Лемерсье стоял посреди комнаты, опираясь одной рукой на трость и держа вторую в кармане.

Альдо вздохнул: вероятно, лечь спать сегодня не придется…

— Похоже, я пришел как раз вовремя? — с иронией произнес полицейский. — Эти люди досаждают вам, мадемуазель, после того как перевернули вверх дном ваш дом? По крайней мере, если верить своим глазам?

— Поразмыслите две секунды, комиссар, — взорвался Альдо, у которого лопнуло терпение. — Именно я оставил вам сообщение, чтобы известить о возвращении мадемуазель и о краже со взломом…

— Я знаю. Это было очень ловко с вашей стороны, ведь вы полагали, что я уже в постели. Это придавало вам облик ангела-хранителя… и одновременно вы могли спокойно довершить начатое… Вот только у меня есть привычка оставлять строжайшее распоряжение: меня должны уведомлять обо всех необычных фактах, причем в любое время суток. Может быть, вы соблаговолите объяснить, что вы оба здесь делаете?

Вкрадчивый тон не предвещал ничего доброго. Надо было отвечать. Желая дать Альдо время успокоиться, Адальбер взял инициативу на себя:

— Обыкновенное любопытство, комиссар. Если бы вы лучше знали нас, Морозини и меня, вам было бы известно, что в нас дремлет и временами просыпается вторая натура, испытывающая острый интерес ко всему, что касается драгоценностей с богатой историей.

— Полагаю, — вставил Альдо, — месье Ланглуа вам кое-что объяснил? Или я ошибаюсь?

— Возможно, — нехотя согласился «дикобраз». — Но вы просто решили заняться поисками настоящего украшения…

— И устроили этот погром? — сказал Альдо, с презрением пожав плечами. — Ланглуа, несомненно, сообщил вам, что мы не грабители.

— Это никоим образом не объясняет, почему вы оказались здесь.

Боясь, что Альдо снова вспылит, Адальбер поспешно заговорил:

— Объясняю. Только что, у леди Мендл, вы неосторожно назвали адрес мадемуазель Отье. Нам не хотелось спать, и мы решили заглянуть в этот квартал, чтобы посмотреть на дом. Мы знаем по опыту, что жилище может очень многое поведать о своих обитателях.

— И что же оно вам поведало?

— Что мадемуазель Отье принадлежит к старинной семье. Это порядочные люди, имевшие определенный социальный статус, но затем фортуна отвернулась от них. В этом доме все вещи ценные и качественные, но они несут на себе следы времени, следы упадка…

— Без отступлений, пожалуйста! Вы приехали, посмотрели на дом… и вошли в него. Почему? Вы позвонили?

— Нет,— злорадно сказала девушка. — Они перелезли через стену. Посмотрите на них. Особенно на их смокинги. Если вы виделись с ними сегодня вечером, то должны были заметить, что одежда у них была более свежей.

Внезапно Лемерсье расцвел, как засыхающая бегония под струйкой воды из лейки.

— Вы совершенно правы! Ну, джентльмены, у ваг оригинальная манера входить в дом! Мой мизинчик подсказывает мне, что вы какое-то время погостите у меня… что бы там ни говорил наш элегантный дивизионный комиссар. Мой мизинчик говорит также, что вы пришли за драгоценностью, которую требует убийца… Обыщите их! — внезапно приказал он своим людям, которые немедленно исполнили распоряжение.

Альдо, стиснув зубы, стерпел это унижение. Ему не впервые приходилось ощущать на своем теле пальцы полицейских, но его возмущала нелепость ситуации, в которую они с Адальбером попали. Естественно, у них ничего не нашли.

— Столько трудов и все зря? — резюмировал комиссар, жестом обводя комнату. — Вы уверены, что не проглотили камень?

Совершенно неожиданно Адальбер расхохотался.

— Что? «Слезу» королевы? Вы же видели, какого она размера! Один из нас к этому моменту уже стал бы задыхаться… Или мы раскололи камень на две части, и каждый взял свою долю? Вам придется сделать нам рентген, комиссар.

— Решение будет принято позже. Уведите их!

Обоих друзей в наручниках повели в сад. Обезумев от ярости, Альдо обернулся к девушке, которая вновь забилась в кресло и сидела, закрыв глаза.

— Чего вы ждете, глупенькая? Скажите ему, что никто не сможет ничего найти, потому что и искать нечего…

— Как это нечего искать? — проворчал Лемерсье.

— Спросите у нее! Несмотря на «страшную усталость», возможно, она найдет силы, чтобы поведать вам свою историю. Она утверждает, что у нее никогда не было «слезы», ни фальшивой, ни подлинной и, следовательно, никаких контактов с Шоме…

— И еще, — проворковал Видаль-Пеликорн, — вам следовало бы взглянуть на портрет, который находится в ее спальне. Кроме того, милая девушка сережку именует кулоном, вот вам предмет для размышления.

— Оставь, Адальбер! — посоветовал Морозини. — Комиссар уверен, что обладает двойным зрением, и верит лишь тому, что сам придумал. Готов держать с тобой пари, что он страстный поклонник Арсена Люпена…

— Я посмотрю, как вы будете смеяться на суде! — прорычал взбешенный полицейский. — На вашем месте я бы задумался об адвокате! Наверное, среди ваших влиятельных знакомых найдется хоть один?

— Даже несколько, но не думаю, что нужно будить их в такой поздний час…

Показная веселость египтолога несколько уменьшилась, когда на улице, где стояли полицейские машины, он увидел свой маленький автомобиль, к которому был нежно привязан.

— Моя машина! — воскликнул он. — Вы же не собираетесь оставить ее здесь?

— Так эта красная штучка принадлежит вам? — осведомился Лемерсье, который вышел из дома, чтобы присутствовать при отправке арестованных.

— Да, моя! И она мне очень дорога!

— Очень хорошо, мы о ней позаботимся! Легри! — позвал он. — Права при тебе?

— Да, шеф!

— Отгони ее в наш двор!

Адальбер с явным беспокойством следил за действиями полицейского, который сел за руль и стал рассматривать щиток приборов. Он с облегчением вздохнул, когда мотор сразу завелся, но при переходе на первую скорость рокот сменился жутким скрежетом.

— Идиот! — разъярился кроткий Адальбер. — Водить не умеете! Вы где раздобыли свои права? В мешке Деда Мороза?

— Успокойся, — с улыбкой сказал Альдо. — Мы и не такое видывали!

Через полчаса на улице вновь воцарилась тишина: драгоценный «Амилькар» обрел приют во дворе полицейского управления, а оба друга очутились за решеткой камеры в компании смертельно пьяного бродяги, который развалился на скамье, предназначенной для отдыха заключенных. И вновь прибывшие провели остаток ночи, сидя на полу.

Полы в этом помещении, которое в былые времена явно служило конюшней какого-нибудь аристократа, мало располагали ко сну, зато способствовали размышлению. В то время как Адальбер, давно привыкнув к отсутствию комфорта на археологических раскопках, свернулся клубком и сразу заснул, Морозини прислонился спиной к стене и закурил, обнаружив при этом с досадой, что у него остается только одна сигарета. В голубоватой струйке дыма, поднимающейся к потолку, перед ним вновь возникало трогательное юное лицо с громадными глазами цвета морской волны — двумя прозрачными и вместе с тем непроницаемыми озерами. Почему она, казалось, уже примирившись с незваными гостями и даже позволив им войти в свою спальню, внезапно ополчилась на них?

Только потому, что Адальбер упомянул ее вероятного жениха? Но это предположение совершенно невинно — ведь девушка так красива. Конечно, одета она бедновато — ее серый костюм напомнил Альдо немыслимые одеяния Лизы, когда та под именем Мины Ван Зельден исполняла при нем функции безупречной секретарши. Да, эта девушка явно не была богатой. Но дешевенькая ткань и дурной покрой не могли скрыть длинных ног и изящной фигуры: к стыду своему, Альдо тогда неожиданно ощутил острое желание познать тайны ее тела. Сейчас он корил себя за это, понимая всю опасность подобных порывов. Видимо, воздержание, которому подвергла его жена, уже начинало сказываться.

Осознав, что его мысли постоянно возвращаются к этой жгучей теме, он попытался разбудить в себе гнев. Эта девушка не только донесла на них вопреки всякой логике — если бы они разгромили дом, то не стали бы тупо дожидаться возвращения хозяйки, — она еще и жалобу на них подала! Хорошо еще, что не обвинила их в изнасиловании! Об этом Альдо даже сожалел: по крайней мере, он знал бы, за что сидит, и сохранил бы сладостное воспоминание, которое помогло ему коротать время в тюрьме. Но девушка не испытывала никакого страха перед незваными гостями! Почему же тогда она отказалась от предложенной помощи? Он готов был поклясться, что Каролин чем-то напугана. Испуг этот был давний и, видимо, не покидал ее.

Адальбер в это время захрапел дуэтом с бродягой, и Альдо встал, чтобы слегка размять ноги в тесной камере. На ходу он пнул своего друга пониже спины, и тот, не просыпаясь, сменил модуляцию, перейдя на минорные тона. Альдо чувствовал себя грязным, у него болела поясница, и он в раздражении стал свистеть. Адальбер никак не отреагировал, а бродяга открыл один глаз и, прищелкнув языком, объявил:

— Пить хочу!

Повернувшись к стене, он снова заснул. На сей раз беззвучно, что все-таки означало некоторое улучшение. Тем не менее Морозини ощущал нарастающую тоску: он вновь сел спиной к стене и закурил последнюю сигарету.

Около восьми утра бродягу, еще толком не проснувшегося, выпустили на свободу — его обвиняли только в нарушении ночной тишины, — и он отправился досыпать на первой же скамье, явившейся его неверному взору. Двум другим обитателям камеры великодушный тюремщик принес по чашке «кофе» неопределенного цвета и по ломтю заплесневелого хлеба. Почти сразу после этого явился комиссар Лемерсье с вопросом, не желают ли они признать свою вину, а на их дружный возмущенный протест ответил, что в таком случае им придется иметь дело со следователем.

— Это позор! — завопил Видаль-Пеликорн. — Вы превысили ваши полномочия, и я требую адвоката! Немедленно!

— Отказать я вам не имею права. Как его имя?

— Мэтр Моро-Жафери. Для нас обоих! Он живет…

— Соловей суда присяжных? Похоже, вы очень предусмотрительны! Я думал только об исправительном суде, но если вы хотите подняться рангом выше, попробую вам помочь!

— Вместо того чтобы преследовать нас, комиссар, вы бы лучше занимались ультиматумом, который предъявил убийца! — вскричал Альдо. — Остается всего два дня!

«Дикобраз» саркастически улыбнулся:

— Я этим и занимаюсь, дорогой мой! Только этим и занимаюсь! И внутренний голос говорит мне, что послезавтра ничего не произойдет!

— Послушайте! — прорычал Альдо, позеленев от злости. — Думайте что хотите, но извольте хотя бы известить мою семью в «Трианон-Палас». Речь идет о моей тетушке, маркизе де Соммьер, пожилой даме, которая сейчас сходит с ума от тревоги…

— О! Это продлится недолго. Уже завтра она все узнает из газет!

С этими словами полицейский вышел из камеры.

— Господи! — простонал Адальбер. — Чем мы провинились перед тобой, что ты отдал нас во власть тщеславного идиота… и этой потаскушки?

— Что-то здесь не складывается, — произнес Альдо после секундного раздумья. — Вспомни, что сказал Ланглуа: Лемерсье — не дурак. И даже вроде бы хороший полицейский.

— Почему же он ведет себя как последний олух?

— Возможно, это его устраивает… И я подозреваю, что он невзлюбил меня с первой встречи…— Ты хочешь сказать, что он не поддался твоему знаменитому обаянию?

— Хуже того: он меня не выносит! Что до девушки, не думаю, что она потаскушка. Вчера вечером она почти доверилась нам, но что-то ее испугало. Остается узнать что. У тебя случайно сигареты не найдется?

— Ты слишком много куришь! — ответил Адальбер, протянув ему портсигар и никак не отозвавшись на слова друга, хотя ему не слишком понравилась снисходительная оценка, которую Альдо дал молодой Каролин.

Он говорил о ней так, словно других женщин на свете не существует! Впрочем, египтолог хорошо знал Морозини: не хватало только, чтобы он, разочарованный Лизой, которая на время предпочла ему своего младенца, влюбился в эту девицу! Конечно, девица очень хороша — Адальбер это признавал! — но доверия совершенно не вызывает, как любой человек, отвергший бескорыстно предложенную помощь.

Остаток утра и начало дня прошли без изменений. Ни одна важная персона не удостоила узников своим вниманием. Не пришел к ним ни затребованный адвокат, ни комиссар Лемерсье. Только охранник принес кувшин воды и сэндвичи, но, естественно, пожал плечами и отмахнулся в ответ на все их вопросы.

Для обоих это заключение было вовсе не первым опытом. Альдо, попав в плен во время войны, оказался в застенках одного старого австрийского городка, а во время других своих приключений познакомился с довольно грязными турецкими тюрьмами[154], и это не считая пресловутой шахты в Сен-Клу. Что до Адальбера, то он побывал в неволе в Египте, а потом испытал на своей шкуре гостеприимство мускулистого американского шерифа в Ньюпорте[155]. Но вот делить одну камеру на двоих им пришлось впервые. Хотя тюрьма была французской и даже версальской, это ничего не меняло, напротив. Более того, им казалось, что они брошены всем миром — причем в своей собственной стране. Альдо и в самом деле ощущал себя таким же французом, как Адальбер, поскольку его покойная мать Изабелла, дочь герцога де Рокмора, родилась в одном из лангедокских замков. Время шло, никаких изменений по-прежнему не происходило. Морозини становился все спокойнее, если не сказать флегматичнее, Адальбер же все более походил на кипящий котел, готовый вот-вот взорваться.

Вот почему, когда около пяти часов вечера их мучитель величественно приблизился к камере, он бросился к решетке с воплем:

— Почему до сих пор нет моего адвоката? Это произвол и беззаконие, черт возьми! И если вы будете по-прежнему держать нас здесь, не занимаясь толком своей работой, я подниму такой шум, что меня услышит весь квартал, и…

Он осекся. Комиссар жестом приказал своему подчиненному открыть дверь и направился к выходу, бросив через плечо:

— Вы свободны! Можете выметаться!

Не удостоив их больше вниманием, он вышел. Альдо и Адальбер, устремившись за ним, настигли его в кабинете, где комиссар уже сидел за столом и просматривал бумаги. Морозини, положив руки на стол, наклонился к нему и спросил:

— Быть может, вы все-таки объяснитесь? К мадемуазель Отье вернулся разум?

— Объяснять здесь нечего, — ответил полицейский с почти осязаемой неприязнью. — Жалоба была отозвана.

— Божьим соизволением?

— Вас это не касается. А теперь убирайтесь! Я уже устал от вас. Сейчас вам вернут ваши вещи!

— Надеюсь, вы не забыли о моей машине, — проворчал Адальбер.

— Не вижу причин держать ее у нас. Вот ваши ключи.

Адальбер схватил ключи и ринулся во двор. Через минуту он вернулся в полном бешенстве:

— Две шины проколоты, а у меня только одно запасное колесо! Я хочу знать, чьих рук это дело! — рявкнул он. — Ладно бы одна шина, но две? Это злой умысел…

— Просто невезение!

— И что я должен делать? Взвалить машину на спину и тащить ее до ближайшего гаража?

Альдо, отлучившись во двор, вновь появился в кабинете.

— Идем, — сказал он. — Тетушка Амели прислала за нами Люсьена. При гостинице есть гараж, твоей машиной займутся.

— Никто ничего не будет делать. Я не клиент отеля!

— Клиент, по крайней мере на сегодняшний вечер. Завтра вернешься в Париж свеженьким и чистеньким…

Смирившись, Адальбер последовал за другом. Действительно, во дворе их ждали сверкающий «Па-нар» маркизы, Люсьен и Мари-Анжелин, державшие в руках пыльники, которые призваны были скрыть грязную помятую одежду недавних узников.

— Анжелина, я вас расцелую, когда от меня не будет скверно пахнуть, — сказал Альдо, со вздохом облегчения надевая плащ. — Каким образом вы оказались здесь?

— Наша маркиза расскажет вам все сама и рассердится на меня, если я лишу ее такого удовольствия…

— У вас случайно не найдется расчески и одеколона? — спросил Адальбер. — Несмотря на эти одинаковые пыльники, публика, без всякого сомнения, обратит внимание на наш внешний вид. В холле наверняка пасется парочка журналистов?

— Не тревожьтесь! Мы пройдем через кухню…

Часом позже бывшие узники версальских застенков, приняв душ, побрившись и облачившись в вещи из гардероба Альдо, вошли в небольшую гостиную, где их поджидала маркиза. На столе стояло ведерко с бутылкой шампанского.— Я распорядилась приготовить бутерброды-канапе, чтобы вы смогли дождаться ужина. Этот полицейский, должно быть, морил вас голодом?

— Не совсем, но близко к этому, — сказал Адальбер, который не заставил себя просить дважды и тут же атаковал поднос.

— А ты, Альдо, разве не хочешь есть? — спросила она, увидев, что тот закуривает сигарету.

— Я могу немного потерпеть. Мне хочется узнать, как вы сумели за такое короткое время вырвать нас из когтей человека, который уже видел Адальбера и меня на скамье подсудимых в суде присяжных! Ведь эта молодая дуреха заявила, что мы проникли в ее дом с целью ограбления, хотя там и до нас все было перевернуто вверх дном и полицейские не нашли абсолютно ничего ни у нас в карманах, ни в машине Адальбера. Если бы вы видели этот хаос! По дому будто тайфун пронесся…

— Так я все видела, малыш, я видела собственными глазами! — сказала маркиза де Соммьер с лучезарной улыбкой.

— Да, мы видели, — подтвердила План-Крепен, — потому что мы там были.

— Но кто же вас туда отвез? — изумленно спросил Альдо.

— Наш дорогой полковник Карлов, разумеется!

Подобно всем, кто привык работать по ночам, бывший казачий офицер не мог засыпать рано. Он радовался этому маленькому домику на окраине Версаля прежде всего из-за своей жены Любы, которая была счастлива иметь свой сад и жить в более приличном, чем Сент-Уан, квартале. Об этом он сказал Альдо при первой же их встрече, но умолчал, что означает дом для него самого. Он был счастлив, что у спутницы его жизни будет неплохая крыша над головой, когда ему придется отправиться — как можно позже, разумеется! — на небеса, в голубые степи, где ждут его эскадроны кентавров, которых он так часто в своей жизни водил в атаку с шашкой наголо с лозунгом «За Царя и Отечество!». Карлов никогда не отправлялся в постель до полуночи. Если позволяла погода, выкуривал последнюю трубочку под единственным вишневым деревом, которым так гордилась Люба, наблюдал, как растут на грядках капуста и зеленая фасоль. В плохую погоду он оставался в крошечной гостиной, устроившись в удобном кресле, стоявшем между камином и столиком для самовара. Полковник прочитывал газету от корки до корки, вплоть до подписи выпускающего редактора, не забывая, естественно, кроссворда и подкрепляясь очень крепким чаем, в который подливал немного водки. Благодаря этому коктейлю он, добравшись до своей спальни, засыпал легким сном на пять-шесть часов. Люба находилась в соседней комнате, и он знал, что не потревожит ее. В доме было три спальни — настоящая роскошь! Конечно, это мало напоминало их особняк на Мойке, где они жили до Октябрьского переворота и имели не меньше пятнадцати лакеев. А теперь Любе с ее ревматизмом помогала лишь одна служанка — разумеется, русская! — которая приходила каждый день убираться или стирать, распевая при этом «Очи черные», «Ямщик, не гони лошадей» и другие прекрасные песни, но начинала всегда с заветного гимна «Боже, Царя храни!».

Итак, Карлов никогда не забывался глубоким сном и при малейшем шорохе садился в постели, прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. А в эту ночь полицейские подняли изрядный шум, когда наводнили дом их соседки, о которой полковник знал лишь то, что она молодая, хорошенькая, одинокая и зарабатывает на жизнь уроками музыки. В пижаме и домашних тапочках он вышел на улицу, присоединившись к небольшой кучке любопытных, которых полицейские удерживали на расстоянии. Впрочем, не таком отдаленном, чтобы нельзя было не узнать Морозини и Видаль-Пеликорна: полковник увидел, как их ведут в наручниках и сажают в полицейскую машину. Соседи перешептывались, что этихграбителей схватили прямо на месте преступления.

— Грабители в смокингах и с орденом Почетного легиона (последнее относилось к Адальберу)? — негодующе спросил он. — Вы много таких видывали?

— А почему бы и нет? — возразила кумушка в бигуди и в розовом бумазейном халате. — Уловка, чтобы вызвать доверие. К тому же у этих жуликов столько денег!

Не желая вступать в полемику, Карлов проследил за тем, как увозят машину Адальбера, но не обратился за дополнительной информацией к полицейским, что было бы явной ошибкой. Он вернулся к себе, умылся, побрился и оделся, стараясь не разбудить Любу. Потом, пренебрегши самоваром, сварил очень крепкий кофе, чтобы не впасть в дремоту на рассвете, как это с ним иногда случалось. Жене он оставил записку, что должен заехать за ранним клиентом в «Трианон-Палас». Сел в свое такси, заправился на бензоколонке, сделал круг по Версалю, чтобы проехать мимо полицейского участка и убедиться, что во дворе стоит «Амилькар», потом двинулся к кварталу Нотр-Дам и устроил свой наблюдательный пункт в бистро, где был завсегдатаем. Там он провел некоторое время, дожидаясь, в соответствии с правилами приличия, удобного часа для нанесения визита знатной даме, остановившейся в роскошной гостинице. Скоротать время ему помогли газета «Пти Версай» и пара круассанов с тремя рюмками кальвадоса. Наконец на ближайшей церкви пробило полдевятого, и он, бодрый и свежий, как огурчик, тихонько поехал Королевским бульваром к отелю «Трианон-Палас». Встав под деревьями, отграничивающими место для парковки, он предусмотрительно не стал снимать кожаный колпачок со своего флажка, чтобы никто не занял такси, вышел из машины, пересек вход с колоннами и, оказавшись в холле, полы которого были выложены плитами черного и белого мрамора, решительным шагом направился к стойке портье.

Поскольку Карлов уже год обслуживал клиентов гостиницы, человек с золотыми ключами хорошо знал его и, понимая, с кем имеет дело, ни словом не возразил на необычную просьбу об аудиенции у маркизы де Соммьер, невзирая на утренний час.

— Завтрак ей подают в восемь, — сказал портье, сняв трубку телефона. — Следовательно, она уже проснулась. Я спрошу ее секретаршу, когда она сможет принять вас. Возможно, придется подождать.

Но ждать не пришлось. Через три минуты из лифта в страшном возбуждении вылетела Мари-Анжелин.

— Что случилось? Какие-то неприятности?

— Боюсь, что да. Морозини и Видаль… как бишь его… арестованы!

Оставалось только подняться наверх. Карлов склонился в поклоне перед маркизой де Соммьер, которая приняла его в домашнем халате из лилового батиста с белыми кружевами и чепце того же цвета, сохранявшем ее прическу ночью. Еще через полчаса он вновь сидел за рулем своего такси, чтобы показать дорогу старому Люсьену, так как маркиза предпочла отправиться к мадемуазель Отье в собственном автомобиле. Кроме того — и эта мысль принадлежала полковнику! — было желательно, чтобы девушка пока не знала о его связях с кланом Морозини. Так будет легче наблюдать за ней.

Проезжая мимо дома, Карлов дважды нажал на клаксон и, не останавливаясь, продолжил путь, тогда как Люсьен поставил машину возле решетчатых ворот. Он пошел звонить, а Мари-Анжелин тем временем помогала маркизе выйти. У входа не было ни одного полицейского, но зоркий глаз старой девы сразу же заметил на противоположной стороне улицы водопроводчика, который сидел на багажнике своего велосипеда и чистил ногти с видом человека, кого-то поджидающего.

— Надо быть полицейским, чтобы такое придумать, — иронически заметила она. — Кто видел, чтобы водопроводчики чистили ногти?

— Почему нет? У моего отца в замке Фешроль они приходили на работу в лайковых перчатках… Звоните же сильнее в колокольчик! Похоже, мы приехали в час уборки.

Действительно, самая легкая мебель была выставлена в сад. Посетительницы услышали гудение пылесоса — столь мощного, что он вполне мог заглушить звон колокольчика. Но звонок все-таки был услышан, пылесос перестал гудеть, и к воротам вышла хозяйка дома — в большом фартуке, тапочках и косынке, прикрывающей волосы.

— Вы мадемуазель Отье, я не ошибаюсь? — любезно осведомилась тетушка Амели.

— Да, это я. С кем имею честь?

— Я маркиза де Соммьер, а это моя кузина, мадемуазель дю План-Крепен, которая состоит членом Организационного комитета выставки «Магия королевы». Не могли бы вы уделить нам немного времени, чтобы обсудить злополучные события вчерашнего вечера?

Девушка ответила не сразу. Машинальным жестом она сняла свою косынку, растерянно оглядывая знатную даму — это не вызывало никаких сомнений! — величавую и все еще очень красивую, в длинном платье бежевого гипюра, очень напоминавшем наряд королевы Александры Английской в начале века. Одеяние маркизы дополняли дюжина драгоценных ожерелий на шее, замшевые перчатки в тон платью и широкополая, шляпа с муслиновыми розами. Этот наряд вовсе не казался смешным — напротив, при взгляде на него возникало ощущение, что современная мода сбилась с верного пути. Полноту картины завершала сверкающая старинная машина с шофером в ливрее.

— Вероятно, мы вам помешали, — продолжила маркиза, чьи глаза блистали таким же зеленым огнем, как у самой Каролин, — но, быть может, вы позволите нам войти, чтобы поговорить с большими удобствами, нежели через решетку?

— Мы беседуем, словно в приемной монастыря… или тюрьмы, — сурово добавила кузина, вид которой несколько поблек на фоне маркизы.

— Прошу вас извинить меня. Проходите, пожалуйста.

Она впустила обеих женщин, тщательно закрыла за ними ворота и провела их в гостиную, которая уже обрела более-менее пристойный вид… Было очевидно, что девушка трудилась не покладая рук с самого рассвета. Если она вообще ложилась спать, ибо на лице ее читались явные следы усталости. Но держалась она хорошо, предложила гостьям два плетеных стула, не пострадавших во время разгрома, и спросила, чем может помочь.

— Вы можете исправить несправедливость, — улыбнулась маркиза, отогнув вуалетку к полям шляпы. — По крайней мере, мне кажется, таковая имела место. Я хотела бы, чтобы вы нам рассказали, что произошло вчера вечером в этом доме. Кажется, вам нанесли визит?

— Такой, какого я никому бы не пожелала… Поезд пришел с опозданием, я вернулась из путешествия позже, чем ожидала, и обнаружила, что весь мой дом перевёрнут вверх дном!

— Что у вас украли?

— Насколько я могу судить, ничего: не пропало даже чайной ложки. У меня есть несколько красивых безделушек, оставшихся от родителей… и все на месте.

— Иначе говоря, — заключила Мари-Анжелин, — у вас не нашли того, что искали. Вы предполагаете, что это могло быть?

Мадемуазель Отье, слегка поколебавшись, ответила:

— Понятия не имею!

— В таком случае, — вновь заговорила маркиза де Соммьер, — как случилось, что по вашей жалобе были арестованы мой племянник и его друг? Надеюсь, вы не приняли их за грабителей?

На лице девушки мгновенно появилось выражение недоверия:

— Именно так я о них и подумала, мадам! Как вы назовете людей, которые проникают в дом, перебравшись через ограду?

Маркиза засмеялась:

— Может быть, исследователями? Вы не представляете, сколько подобных вылазок совершили эти двое молодцов, с тех пор как познакомились восемь лет назад. Но они никогда не работали ради личного обогащения. Только в защиту невинной жертвы или во имя правого дела.

— Это означает, что за ними стоит некий мозговой центр, главарь банды, направляющий их действия?

— Вы понимаете, о чем говорите? — вскричала План-Крепен, настолько возмущенная, что забыла о необходимости держать язык за зубами. — Да вы хоть посмотрели на них? Один из них — известный археолог, знаменитость, другой — эксперт по драгоценностям, преимущественно княжеским или королевским, признанный специалист в среде профессионалов! Он владеет дворцом в Венеции, женат на дочери богатейшего банкира, и у него трое детей! А вы отправили их в тюрьму, не дав себе труда немного подумать!

Каролин стала пунцовой от гнева:

— Обычно так и поступают, когда в разгар ночи видят в своем доме совершенно незнакомых людей. Вы не скажете мне, зачем они явились?

— Не знаю, но они должны были рассказать вам об этом, прежде чем вы вызвали полицию!

— О, наговорили они много чего! Превосходный и очень слаженный дуэт! Речь шла о сережке Марии-Антуанетты, вернее, о копии, которую я будто бы доверила ювелиру Шоме, чтобы тот выставил ее в Трианоне, в надежде отыскать подлинную! Безумная история!

— Вы так полагаете? А комиссар Лемерсье не сказал вам ни словечка, прежде чем наброситься на моего кузена?

— Да, — неохотно признала девушка. — Я даже должна явиться сегодня в управление полиции, чтобы… подать жалобу и ответить на вопросы.

— Прекрасно! — сказала маркиза. — В таком случае лучше не откладывать это. Переоденьтесь, мы вас отвезем. Меня ждет машина…

— Я не нуждаюсь в том, чтобы мне указывали, как себя вести! И я не понимаю, зачем мне ехать с вами.

— Потому что это довольно далеко, — мягко произнесла маркиза де Соммьер, — а мой автомобиль стоит у ворот. Это избавит вас от лишних хлопот и трудов, которые вам совершенно ни к чему. Ведь вы очень устали! Или я ошибаюсь?

— Нет! Я… я больше не могу!

С этими словами она вдруг бросилась на канапе, из которого вылезали клочья черной шерсти, и зарыдала. Гостьи благоразумно не стали вмешиваться: было очевидно, что малышке нужно выплакаться.

— Пусть она успокоится, — шепнула тетушка Амели, — а вы взгляните, нет ли в доме чего-нибудь тонизирующего. Потом вы поможете ей собраться, и мы увезем ее с собой.

Старая дева метнула взор на бронзовые настенные часы, выглядевшие исправными:

— А мы знаем, что скоро полдень? Комиссар отправится обедать.

— Ну и что? Мы поступим так же. Хороший обед пойдет бедной девочке только на пользу… Она почувствует себя лучше и сможет выдержать визит в полицию.

— Будем надеяться, что она согласится, — пробормотала Мари-Анжелин. — С ней не так легко иметь дело.

— А вы вообразили, что она бросится нам шею, хотя час назад даже не знала о нашем существовании? О, не забудьте перед отъездом сказать водопроводчику, что с маникюром можно заканчивать. Он тоже имеет право на обед…

— Вот и все! — заключила тетушка Амели. — Дальше все пошло как по маслу. Малышка Отье в конце концов согласилась перекусить с нами, после чего мы отправились в полицейское управление, и она в результате… я бы сказала, весьма оживленной дискуссии… отозвала свою жалобу. Мы отвезли ее домой. Я предложила ей пожить с нами несколько дней в гостинице, чтобы отдохнуть от треволнений, но она отказалась: утверждает, что никак не может покинуть свой дом!

— Раз вы так долго общались с ней, быть может, вам удалось прояснить историю с кулоном? — спросил Адальбер. — Прежде чем отдать нас на поругание полиции, она показала нам портрет…

— Этой ужасной женщины! — промолвила План-Крепен, содрогнувшись.

— Вы в этом ничего не понимаете, деточка! И, главное, не знаете, что уродливая, но желанная женщина способна поработить мужчину надежнее, чем королева красоты. Несомненно, так и произошло со второй супругой дедушки Каролины. Между прочим, она обожала это украшение, с незапамятных времен называемое в семье кулоном, и перед смертью взяла с мужа клятву, что драгоценность похоронят вместе с ней, сохранив это в полной тайне. Тогда она будет уверена, что никто не потревожит ее вечный сон. Убитый горем супруг обещал, что выполнит последнюю просьбу своей жены. Когда он тоже скончался, Каролин, разбирая бумаги, обнаружила его дневник и таким образом узнала этот давний секрет.

— И она не потребовала эксгумации, хотя явно нуждается в деньгах? — с удовлетворением спросил Альдо. — Это героическая девушка!

— Полагаю, она обладает многими достоинствами, — задумчиво произнесла тетушка Амели. — Даже удивительно, что никто до сих пор не подумал жениться на ней, при ее-то внешности!

— Возможно, она сама этого не хочет! — вставил Адальбер. — Посмотрите на меня: целибат — мое призвание.

Морозини засмеялся:

— Не очень-то убедительное доказательство! Разве не был ты несколько раз опасно близок к отречению от своего драгоценного целибата?

— Как мило с твоей стороны напоминать мне об этом! Конечно, плоть слаба, но Господь оградил своего служителя от искуса! — нараспев произнес Адальбер, воздев к потолку молитвенный взор. — И я не устану благодарить его за это!

Глава 4 КЛАДБИЩЕ НОТР-ДАМ И БАССЕЙН «ДРАКОН»

Сделав всего несколько звонков по телефону, Морозини сумел собрать тем же вечером в гостиной своей тетушки, что обеспечивало полную конфиденциальность, наиболее активных членов комитета: мадам де Ла Бегасьер, Оливье де Мальдана, генерала де Вернуа, леди Мендл и Квентина Кроуфорда, с которым маркиза была когда-то знакома, профессора Понан-Сен-Жермена, а также комиссара Лемерсье. Последний был крайне изумлен, но приглашение принял. Адальберу же пришлось вернуться в Париж, чтобы переодеться.

Полицейский для начала извинился за то, что дурно обошелся с ними, упирая главным образом на нехватку времени, поскольку убийца поставил ультиматум и оставалось всего два дня, чтобы отдать ему подлинную «слезу» королевы.

— Возможно, мы найдем ее скорее, — сказал Альдо.

— Стало быть, вы знаете, где она? — проворчал «дикобраз», и в глазах его вспыхнуло подозрение.

— Полагаю, что знаю, благодаря маркизе де Соммьер, пригласившей нас сюда. Сегодня утром она имела очень обстоятельную беседу с мадемуазель Отье…

Лемерсье тут же вскочил с кресла, словно подброшенный рессорой.

— Почему же эти дамы ничего не сказали мне, когда явились, чтобы вытащить вас из камеры?

— Зачем им было все вам рассказывать? — спокойно произнес шотландец в своей несколько тягучей манере. — Вы занимаетесь убийствами, комиссар, а не кражей украшения, которое, кстати, вернули. Кроме того, вы же здесь? Следовательно, не жалуйтесь, что вас обходят вниманием!

— Я сам удивляюсь: что я здесь делаю!

— Просто вы нужны нам, вот и все! — заключил Альдо, поблагодарив Кроуфорда улыбкой.

— Для чего?

— Для того, чтобы быстро получить от прокурора республики разрешение на эксгумацию. «Слеза», ставшая кулоном, должна находиться в склепе семейства Отье на кладбище Нотр-Дам.

Присутствующие, которых Мари-Анжелин обходила с подносом, предлагая шампанское, обменялись изумленными взглядами. Послышался возглас профессора:

— И эта… девица не предприняла попытки заполучить драгоценность? Видимо, она богата…

— Она дает уроки игры на фортепьяно, — сказала маркиза. — Судите сами!

— Хм! Тогда она идиотка… или великая душа! — бросил Понан-Сен-Жермен.

— Кем бы она ни была, — отрезал полицейский, — без ее согласия прокурор нам откажет. На вскрытие могилы необходимо согласие члена семьи!

За категоричным заявлением комиссара последовала пауза. Каждый взвешивал этот не подлежащий отмене приговор.

— Вероятно, надо попросить ее об этом? — предложила маркиза де Соммьер. — Я готова сделать это, поскольку мы уже познакомились. Мадемуазель Отье не любит покойницу, хотя никогда ее не знала. И если сказать ей, что она тем самым спасет одну… или несколько человеческих жизней, она вполне может согласиться…

— …отдать такое сокровище в руки шантажиста и вдобавок убийцы, не получив за это ни гроша, тогда как вы сами утверждаете, что она живет в довольно стесненных обстоятельствах? Вы грезите, дражайшая дама!

— Не думаю! — возразила маркиза, пригвоздив Лемерсье к месту взглядом через лорнет. — У меня, знаете ли, есть некоторый опыт общения с людьми, и я неплохо разбираюсь в человеческой природе!

— Кроме того, — заметил Альдо, — мы могли бы предложить ей определенное возмещение, чтобы подсластить пилюлю! Ведь все вместе мы способны собрать кругленькую сумму, не так ли? Со своей стороны, я готов способствовать…

— Вы шутите! — усмехнулся профессор. — Конечно, вы настоящий Крез, но ко мне это не относится. Я беден, как крыса с помойки.

— Я всегда считал, что крысы с помойки процветают, — сказал Кроуфорд, взгляд которого загорелся лукавым огнем. — У них ни в чем нет недостатка, и они очень упитанные.

— Какой ужас! — воскликнула леди Мендл. — Вам следовало сослаться на Иова, профессор! По крайней мере, это всем известный персонаж… А предложение князя Морозини я поддерживаю и готова участвовать…

— Кстати! А есть ли другие члены семьи? — спросил Оливье де Мальдан.

— Девушка утверждает, что родственников у нее нет, — сообщил Лемерсье. — Кроме одного двоюродного или же троюродного брата. Она не видела его много лет и не знает, жив ли он… В данном случае нас это не должно интересовать: он, кажется, внучатый племянник дедушки, сын его сестры, что не дает ему права голоса в настоящих обстоятельствах.

— К тому же искать его сейчас бесполезно, — решительно сказала маркиза де Соммьер, — ведь время поджимает. Я предлагаю позвонить мадемуазель Отье и спросить, сможет ли она принять через полчаса комиссара Лемерсье, лорда Кроуфорда и меня. Правда, я не член комитета, но, надеюсь, никто из вас не против? План-Крепен, возьмите это приспособление и позвоните девушке, — добавила она, получив всеобщее одобрение.

Возразил один лишь Альдо:

— А почему не я?

— Потому что твое присутствие представляется мне нежелательным. Ты уверен, что несчастной девушке будет приятно увидеть тебя после того, что произошло?

Через пару минут трое доверенных лиц комитета погрузились в машину комиссара, оставив прочих членов на попечение Мари-Анжелин, которая воспользовалась этим, чтобы обсудить пресловутый вечерний прием в Трианоне, намеченный на следующую неделю. Откровенно говоря, никто не знал, как с этим быть…

Ожидание было недолгим: через полчаса делегация вернулась с искомым разрешением.

— Мадемуазель Отье согласилась сразу, — сказала маркиза, пока племянник помогал ей снять просторную бархатную накидку. — Бедная малышка! Это и в самом деле очень милая девочка… Благодарение Богу, она не обязана участвовать в этой тягостной процедуре, поскольку никогда не видела покойную, разве что на портрете. Однако она намерена присутствовать!

— Через двадцать лет мало что осталось для опознания, — проворчал Альдо, который не мог смириться с тем, что он отошел на второй план.

На следующий день ближе к вечеру все общество собралось на кладбище Нотр-Дам, после двух часов закрытом для посетителей. Погода стояла ужасная, и хотя был май месяц, создавалось впечатление, что уже наступила осень. И крайне неприятная осень. Шел проливной дождь, пронзительный порывистый ветер швырял капли воды в лицо. На улицах было совсем немного народу, когда те, кому предстояло присутствовать при печальной церемонии, начали потихоньку собираться у решетки, под тентом которой дежурил сторож. Дело было тайным, и ни один журналист, к счастью, не пронюхал о нем. Их штаб-квартира располагалась у Сент-Антуанских ворот, через которые публика проходила к Деревушке и Трианонам. Некоторые держали под прицелом гостиницу, но бдительная администрация присматривала за ними и старалась держать в отдалении от холла, чтобы они не докучали клиентам. Поэтому журналистская братия либо собиралась в баре, либо торчала на Королевском бульваре. Альдо и Мари-Анжелин отправились на место сбора пешком, покинув отель через служебный выход. В непромокаемых плащах, под зонтом, они ничем не отличались от служителей гостиницы. Тетушке Амели строго было предписано оставаться в номере.

Все потянулись к приземистому строению, напоминающему сарай и примыкающему к домику сторожа. Там стояли козлы, освещенные светом ацетиленовой лампы, отбрасывающей зловещие отблески. Недавние жертвы версальского правосудия сразу увидели Каролин Отье, стоявшую рядом с комиссаром и походившую на призрак в своем черном пальто и низко надвинутой шляпке, которая почти полностью скрывала ее лицо. Она была необыкновенно бледна. Заметив, что девушку бьет дрожь, Мари-Анжелин подошла к ней и крепко взяла за руку. Каролина отблагодарила ее подобием улыбки.

Сразу после закрытия кладбища, как только разошлись последние посетители, могильщики принялись за работу. Промокшие до нитки, они вошли в сарай, неся тяжелый гроб, запачканный землей, но, судя по всему, достойно вынесший испытание временем. Поставив гроб на козлы, они по знаку Лемерсье стали отвинчивать проржавевшие болты, что удавалось им не без труда.

Альдо отвел глаза. Ему всегда было тягостно смотреть на то, как мертвец возвращается из земли в мир живых, но сегодня все казалось особенно гнетущим. Он вспоминал ночь в Богемии, когда они с Адальбером раскопали в чаще леса заброшенную могилу, чтобы вынуть из нее одну из самых злокозненных драгоценностей и вернуть усопшему покой. Тогда природа словно окутала их своим непроницаемым безмолвием. Возможно, поэтому сегодняшнее испытание, в присутствии определенного количества свидетелей, нервировало его куда больше. Он потихоньку огляделся, и его взгляд задержался на Каролин. Она в ужасе прижималась к мадемуазель дю План-Крепен, не могла без дрожи взглянуть, на старый гроб и крепко сжимала руку своей спутницы. С ее стороны было сущим идиотизмом приходить сюда, пусть даже она — единственная родственница покойной дамы. Лемерсье, стоявший рядом с ней, казалось бы, дремал, но на самом деле из-под тяжелых век он пристально следил за ходом работы. Массивный и бесстрастный Кроуфорд делал вид, что все происходящее его совершенно не интересует. Он спокойно курил сигарету, и Морозини тут же последовал его примеру. Генерал де Вернуа бросил на него негодующий взгляд, что заставило Оливье де Мальдана усмехнуться. За время своей уже достаточно долгой карьеры дипломат, вероятно, неоднократно присутствовал при подобных церемониях. Альдо подумал о том, что этот человек ему симпатичен. Возможно, потому, что они слегка походили друг на друга. Оба небрежно-элегантные, не склонные драматизировать неприятные события и придавать им слишком большое значение. Один только профессор Понан-Сен-Жермен был целиком поглощен зрелищем: несомненно, он сгорал от нетерпения и постоянно потирал руки, вытягивая свою длинную шею из воротника со срезанными углами, что делало его похожим на грифа, высматривающего добычу.

Болты никак не удавалось отвинтить… Время шло. Чтобы избавиться от неприятных впечатлений, Альдо мысленно воззвал к жене. Должно быть, она думала, что он порхает по ярко освещенной гостиной, целуя ручку дамам и беседуя с каким-нибудь важным лицом. Или же ужинает в роскошном ресторане вместе с Адальбером. Ей не могло прийти в голову, что у него мерзнут ноги — в проклятом сарае было холодно! — в ожидании, когда же наконец могильщики откроют гроб! Впрочем, скорее всего она ни о чём подобном не думала, если маленькому Марко хоть что-то понадобилось…

Упрямая крышка с хрустом поддалась. Все, кроме женщин, шагнули вперед. Полицейский, вынув из кармана фонарик, включил его и направил луч света на черноватую массу, лежавшую на некогда белой атласной подстилке. Покойница, одетая в расшитое золотом синее бархатное платье с металлическими завитками, походила на мумию, и ее иссохшая кожа плотно облегала скелет… На костях рук и пальцев сохранились золотые браслеты, три довольно красивых перстня, но никакого кулона на пергаментной шее не было…

Раздраженно щелкнув языком, Лемерсье обратился к Каролин Отье:

— Кулона здесь нет, мадемуазель! Как вы это объясните?

Она взглянула на него испуганно и тревожно.

— Что я могу вам сказать, комиссар? Вероятно, кулон украли.

— Не тронув другие украшения? Это невозможно!

— Я так не считаю, — вмешался Кроуфорд. — Когда речь идет о такой драгоценности, все прочее меркнет. Вору, если таковой вообще был, нужна была алмазная «слеза», и только она одна.

Отойдя в сторонку, Лемерсье коротко переговорил с могильщиками, затем вновь вернулся к козлам:

— Эти люди выражают категорическое мнение, совпадающее с моим. До сегодняшнего вечера никто не вскрывал гроб. Это означает, что усопшую похоронили именно в таком виде, как она предстала пред нами сейчас, следовательно, ее воля была нарушена. Но ведь вы говорили нам иное? — обратился он к Каролин.

— Ну да, — еле слышно пробормотала девушка, готовая разрыдаться. — После ее смерти дедушка велел принести портрет, засмеялся и сказал мне: «Не трать время на розыски этой драгоценности. Моя дорогая Флоринда так любила кулон, что незадолго перед кончиной пожелала, чтобы я его надел ей на шею. Она отошла в мир иной с этим кулоном… Я сам проследил, чтобы украшение было на месте, когда закрывали крышку гроба. И сам прикрыл его шелковым шарфиком, чтобы он не попался на глаза похоронным служителям».

— Это тупость, — взорвался Морозини, — и дурно понятая любовь! Ведь вы жили с дедом и были, безусловно, более достойны носить такую чудесную вещь, чем эта женщина!

— Дедушка так не думал. Он страстно любил свою жену. А меня нет. Кроме нее, он никогда никого не любил! И моего двоюродного брата Сильвена тоже не любил! Прогнал его из дома, обозвав нищим попрошайкой…

— А как же ваши отец и мать? Первая жена?

— Он никогда не скрывал своих чувств к ним. Первую жену он взял за ее богатство. Он был очень красив, а у нее было большое состояние. Их сын слишком походил на нее, и когда его убили в начале войны, дедушка и слезинки не проронил. Похоже, он был даже доволен, но еще больше его обрадовала смерть моей матери, которая вскоре умерла от горя, как он мне рассказывал. Это был ужасный человек! Господи, зачем я все это рассказываю? — вскричала она, заметив, как внимательно слушают ее все эти незнакомые люди. И разразилась слезами.

Лемерсье не успел и рта раскрыть, чтобы продолжить допрос, как вмешалась Мари-Анжелин:

— Вы не думаете, что на сегодняшний вечер достаточно, комиссар? Да посмотрите, где мы находимся, черт возьми! Холодно, льет дождь, а вы истязаете эту бедную девочку? Пойдемте, милая, мы вас отвезем, — добавила она заботливо, но благодарности не дождалась.

— Спасибо, но в этом нет нужды, — сказала вдруг Каролин Отье, отстранившись от старой девы. — Меня привез месье Лемерсье, полагаю, он окажет мне любезность и доставит обратно домой.

— Конечно, конечно, — поспешно подтвердил тот. — Я только отдам несколько распоряжений, и мы едем! Дамы и господа, спасибо за то, что вы присутствовали при эксгумации. Прошу вас явиться завтра в управление… скажем, часов в одиннадцать, и мы, возможно, придем к каким-то выводам…

— Мы зря потеряем время, — возразил Кроуфорд, — все выводы уже сделаны: нам нечего вручить убийце. Завтра в этот час у вас будет еще один труп на руках. Как вы надеетесь предотвратить трагедию?

Комиссар пожал плечами:

— У меня нет ни единой мысли на сей счет, сэр Квентин, именно поэтому я хочу видеть вас всех в своем кабинете завтра в одиннадцать. Говорят, утро вечера мудренее: возможно, кому-то из вас придет в голову какая-то идея. В конце концов, именно вы и ваша треклятая выставка стали причиной этой серии убийств! Желаю всем спокойной ночи!

Предоставив могильщикам и сторожу заняться восстановлением прежнего порядка вещей, он проводил девушку к машине, на которой оба они приехали на кладбище, помог ей сесть, и автомобиль укатил под дождем, который так и не прекратился.

— Нам лучше последовать их примеру, — визгливо заявил профессор. — Такая влажная погода не пойдет на пользу моему ревматизму, к тому же я чувствую, что у меня начинается насморк. Не будет ли кто-нибудь так любезен доставить меня до дома?

— Моя машина к вашим услугам, — любезно отозвался Кроуфорд. — Я могу довезти вас, а также мадемуазель дю План-Крепен и князя Морозини.

Но двое последних, не сговариваясь, ответили отказом. «Трианон-Палас» был недалеко, и они предпочитали вернуться туда пешком. Им по-прежнему не хотелось встречаться с журналистами. Тогда Кроуфорд предложил свои услуги генералу. Что касается Мальдана, то он жил в двух шагах от кладбища…

Альдо взял Мари-Анжелин под руку, а та раскрыла свой огромный зонт. И оба храбро вышли из сарая под ливень, который хлестал теперь с удвоенной силой, так что под ногами у них хлюпала вода. Погода отнюдь не благоприятствовала разговорам, к тому же машина, прошедшая мимо них на приличной скорости, обрызгала их с ног до головы.

— Вот осел! — возмутилась План-Крепен и тут же сменила тему: — Что вы думаете о Каролин Отье?

— А что я должен о ней думать?

— Вы не находите ее несколько капризной и даже непредсказуемой? В ту ночь она хорошо приняла вас с Адальбером, но, едва увидев полицию, развернулась на сто восемьдесят градусов и подала на вас жалобу. Сегодня вечером она цеплялась за меня, пока открывали этот зловещий ящик, а когда я предложила ей помощь, прямо-таки устремилась в объятия этого старого «дикобраза», шарахнулась от нас, словно от зачумленных!

— О да, я это заметил! — подтвердил Альдо, но не стал говорить, что заметил и еще кое-что: девушка отводила глаза каждый раз, когда он смотрел на нее. — Не будем забывать, какой тяжелый момент ей пришлось пережить. Кроме того, она чувствовала себя неловко в моем присутствии, ведь она, можно сказать, отправила меня в тюрьму! Или у нее действительно возникли сомнения в моей невиновности, — добавил он с оттенком грусти, который не ускользнул от его спутницы.

Мари-Анжелин нахмурилась.

— Похоже, вас это задело?

— Вовсе нет, — солгал Альдо.

— Все же немного задело! Ну, если вы хотите знать мое мнение, скажу вам, эта «прелестная» особа не столь невинна, как кажется…

— Почему вы так решили?

— Не знаю… пока не знаю. Мне надо многое выяснить. Допустим, у меня сложилось такое впечатление. Мне жаль ее, а с другой стороны, я ей не доверяю. Вот смотрите: она срочно едет во Флоренцию к заболевшей крестной матери и остается там на целый месяц…

— Болезнь может быть затяжной.

— Ее крестная мать болела неделю и сразу после выздоровления повезла свою дорогую крестницу в Рим.

— Что же здесь удивительного? Приходить в себя после болезни лучше в приятной атмосфере, и, когда надышишься запахом лекарств, хочется ощутить аромат апельсиновых деревьев…

— Во-первых, это далеко. Во-вторых, у Каролин нет денег, она зарабатывает на жизнь уроками музыки. Вы понимаете? Этим занимаются девушки из хорошей семьи, когда у них за душой нет ни гроша! Я хорошо знаю, что это такое, представьте себе!

— Вы тоже давали уроки? — спросил заинтригованный Альдо. — И чем только вы не занимались в жизни!

— Не я! А моя кузина Изолин. Поверьте мне, если только вы не профессор консерватории, вам приходится иметь дело с самыми отвратительными клиентами: это родители милых малюток, которых вы учите безошибочно брать ноты. Они отменяют уроки, не предупредив вас, под самыми вздорными предлогами, но если вы позволите себе взять недельную передышку, обвиняют вас во всех смертных грехах и безжалостно отказываются от ваших услуг. И, к несчастью, у них есть огромный выбор. Ну как?

— Что я могу сказать? — ответил Морозини, пожав плечами. — Возможно, мадемуазель Отье сумела завоевать себе более солидную репутацию… или же у нее больше средств, чем мы предполагаем, Анжелина! Этой проблемой можно заняться и позже, а сейчас у нас есть другая неотложная задача. Что произойдет завтра, когда трианонский убийца не получит того, что требует?

— Кажется, у меня есть идея на сей счет!

— Какая?

Они подошли к гостинице, не столь освещенной в этот поздний час. Мари-Анжелин закрыла зонт и решительно направилась в холл.

— Вот мы и пришли! Я вам расскажу завтра. Сейчас я должна узнать, заснули ли «мы» или «нам» нужно немного почитать…

— Заснула? Тетушка Амели заснула тогда, когда мы ступили на тропу войны? Она наверняка в такой ажитации, что вам придется читать ей Пруста до рассвета!

Вернее и не скажешь! Маркиза де Соммьер еще даже не легла. Облаченная в атласный халат цвета слоновой кости и тюлевый ночной чепец того же оттенка, с бантами по старинной моде, она восседала в кресле у окна. Перед ней лежала коробка с шоколадными конфетами, которых уже изрядно поубавилось, на коленях — раскрытая книга. Увидев их, она вздохнула с облегчением и тут же осведомилась:

— Ну, как?

— Ничего! — ответил Альдо. — У покойной дамы перстни на пальцах, браслеты на руках, но никакого кулона на шее!

— Я готова была поклясться в этом! Кто-то знал, что она унесла в могилу целое состояние, и сумел похитить «слезу»…

— Нет. Могильщики вполне уверены, что до сегодняшнего вечера никто не вскрывал гроб. По моему мнению, дедушка в последний момент решил, что хоронить такую чудесную вещь просто глупо, и распорядился ею иначе.

— Думаешь, он продал ее?

— Разве что на «черном» рынке, потеряв при этом половину цены. Но это крайне сомнительно. Эта пара серег исчезла в момент бегства Людовика XVI и его семьи, 20 июня 1791 года.

— Королева держала их при себе?

— Нет. Часть ее личных драгоценностей находилась на пути в Брюссель, где их должна была получить эрцгерцогиня Мария-Кристина, сестра королевы. Остальные она передала с помощью своего незаменимого парикмахера Леонара герцогу Шуазелю, а тот должен был отвезти их в Монмеди, где король надеялся обрести убежище под защитой верных ему войск. В числе сокровищ были также коронационная мантия Людовика XVI и украшения мадам Елизаветы. Часть вещей позднее нашли, но алмазные «слезы» пропали бесследно. А ведь Мария-Антуанетта, как ни странно, любила их больше всего…

— Что же здесь странного?

— Потому что сначала она, можно сказать, возненавидела эти серьги.

— Позвони, пожалуйста, дежурному по этажу.

— Зачем он вам понадобился?

— Я чувствую, что ты сейчас расскажешь целую историю, и мне бы хотелось выпить немного кофе…— О нет! — запротестовала План-Крепен. — Если мы выпьем кофе, то не сомкнем глаз до завтрашнего вечера… а я ужасно хочу спать! — призналась она, бессильно опустившись в кресло.

— В любом случае эта история не будет долгой. Когда эрцгерцогиня Мария-Антуанетта прибыла из Вены на свадьбу с дофином, сердцем и душой Людовика XV владела графиня Дюбарри. Она была всемогущей, но в Версале ее поддерживали далеко не все. Некоторые принцы, многие представители высшей знати видели в ней врага и с радостью встретили маленькую принцессу, которая, естественно, стала их знаменем…

— Я не слишком сильна в истории, но об этом знаю, — проворчала маркиза. — Раз ты отказываешь мне в чашечке кофе, будь краток!

— Слушаюсь! Дюбарри была очень неглупа и поняла, что ей следует привлечь на свою сторону супругу дофина Людовика. Когда ее ювелир принес две изумительные и не отличимые друг друга алмазные «слезы», она подумала, что средство найдено. И приказала сделать из них пару сережек, которые затем послала Марии-Антуанетте, присовокупив очень любезное письмо. Ей казалось, что этот ее подарок примирит их.

— И ты утверждаешь, что она была неглупа? Нужно быть полной идиоткой, чтобы вообразить, будто супруга дофина бросится ей на шею! Полагаю, Мария-Антуанетта отослала их обратно?

— Да, но с большим сожалением. Пара была такой красивой, что она не устояла. И призвала своего ювелира Бемера, сказав ему, что ей понравились «слезы», но только «пуговки», на которых они висят, ее не устраивают: их надо заменить другими камнями, чтобы придворные отчетливо видели разницу. Так и было сделано. Королева часто носила серьги — особенно когда в ее волосах сверкал бриллиант «Санси»[156]. Ей очень хотелось показаться в этих серьгах в Монмеди, но они туда так и не попали.

— Куда же они делись? — спросила Мари-Анжелин, которая зачарованно слушала.

— А вот этого никто не знает. Известно только, что парикмахер Леонар, которому Шуазель вручил одну из шкатулок с драгоценностями, передал ее маркизу де Буйе, который был в то время комендантом крепости Стене. Леонар направился к границе, а Буйе поручил своему адъютанту охранять шкатулку. Этот офицер ночью был убит, и с тех пор никто не знает, чем закончилась история с алмазными «слезами»… Вот и все, тетя Амели, теперь вам известно столько же, сколько мне. А сейчас я пойду спать. Дражайший комиссар вызвал нас завтра в полицейский участок к одиннадцати часам…

На следующий день пятеро мужчин вошли в кабинет Лемерсье. У всех были мрачные лица — в полном согласии с отвратительной погодой. Дождь, взявший передышку на рассвете, стал хлестать с новой силой, и принес его ледяной ветер с севера, проникавший сквозь двери и окна, слишком старые и оттого неплотные. Руки и ноги застывали так же быстро, как и в разгар зимы.

Едва кивнув в знак приветствия, комиссар предложил им сесть в кресла, расставленные полукругом перед его столом. Было ясно, что со вчерашнего вечера настроение его ничуть не улучшилось, и все заняли свои места в полном молчании. Затем генерал, пользуясь привилегией возраста и личного знакомства с Лемерсье, произвел первый выстрел:

— Вы не могли бы сказать, чего ожидаете от нас, комиссар? Напоминаю вам, что наступил третий день…

— Уж не думаете ли вы, что я забыл об этом? А ожидаю я от вас, что вы подскажете мне, как выбраться из ловушки, в которой мы оказались.

— Почему «мы»? — возразил Мальдан. — Я всегда считал, что раскрытие преступлений — это дело полиции.

— Для этого нужно, чтобы полиция обладала необходимыми сведениями. Сведения же эти в ваших руках, поскольку именно вы организовали эту выставку, источник всех наших бед…

— Сначала скажите нам, — попросил Морозини, — сообщил ли наш шантажист, где и когда мы должны передать ему подлинную «слезу», при условии, что мы ее раздобудем?

— Этого я пока не знаю. Он собирается уведомить меня в «подходящее время». Несомненно, в самый последний момент, чтобы мы не смогли расставить там своих людей… во всяком случае, как-то затруднить процесс передачи. Как бы там ни было, «слезы» у нас все равно нет, так зачем об этом спрашивать?

— Мы могли бы сделать вид, что она у нас есть. Мысль эта принадлежит не мне, а мадемуазель дю План-Крепен, я лишь скромный посредник. Она полагает, что фальшивую драгоценность, которую нам вернули, следует поместить в красивую коробочку и согласиться на встречу… Конечно же, шантажист потребует, чтобы никаких полицейских поблизости не было, и тогда в дело можем вступить мы, все здесь присутствующие, а в резерве у нас будут ваши люди. В общем, кузина моя полагает, что таким образом есть шанс вступить в контакт с этим негодяем или с его подручными, если таковые имеются.

— Да, подручные у него есть! Мне сообщили из лаборатории, что мы имеем дело не с одним убийцей, а с тремя…

— Что вы хотите сказать? — спросил Кроуфорд.

— Это же так легко понять, — с насмешкой ответил комиссар. — Тизона, Анеля и Ареля убили разные люди, и разные люди писали послания заглавными буквами. Маски же, судя по всему, были подготовлены заранее, потому что текст везде одинаковый, если не считать приписки «Сожалею, это ошибка!». Как видите, ситуация осложняется…

— Вы правы! — согласился Мальдан. — Тем не менее идея мадемуазель дю План-Крепен кажется мне совсем неплохой. И сам я готов сыграть роль шпика…извините, я хотел сказать «полицейского», под вашим руководством. У меня даже есть велосипед, поэтому я смогу преследовать преступника…

— Не знаю, как я буду выглядеть на велосипеде, — со смехом сказал генерал, — но учиться никогда не поздно. А как вы, профессор?

— Я? Никогда об этом не задумывался… не имел дела с этими двухколесными устройствами. В качестве средств передвижения меня вполне устраивают трамвай и поезд. Но, может быть, у вас найдется велосипед-тандем или трехколесный?

— Почему бы не самокат? — пробормотал Альдо. — У этих людей наверняка имеются автомобили. В любом случае решать вам, комиссар, и я, как и эти господа, целиком в вашем распоряжении…

— Ну что ж, почему бы и нет? — вздохнул Лемерсье после минутного раздумья. — Другого выхода у меня нет, и даже если это не очень законно, шанс надо использовать. Тем более что он в данный момент единственный. Я принимаю ваше предложение, но вы не можете оставаться здесь до того момента, как будет получен ответ. В этом и затруднение: каким образом быстро собрать вас?

— О, это просто, — сказал Оливье де Мальдан. — Я живу в двух шагах отсюда, и если господа согласны… разыграть партию в бридж или в покер, мы будем вместе ожидать вашего звонка и ваши инструкции…

На этом совещание закончилось. Было решено, что каждый зайдет к себе, чтобы переодеться в подходящий для предстоящей операции костюм. Договорились встретиться у Мальдана в четыре часа. Учитывая возраст профессора, его освободили от участия в засаде.

Кроуфорд во время обсуждения не проронил ни слова, что насторожило Альдо.

— Вы не высказали своего мнения, сэр Квентин! Вы против нашей вылазки?

Шотландец засмеялся:

— Мое мнение вы уже знаете. Согласно французской максиме «молчание — знак согласия»! Поддерживаю ваш замысел целиком и полностью, но я, видите ли, не слишком склонен к разговорам… хотя инициативу вашу одобряю. Возможно, это будет даже забавно, — добавил он. — Самое трудное — это помешать Леоноре увязаться за мной. У моей жены авантюризм в крови…

— Я тоже знаком с такой женщиной…

По дороге в гостиницу Альдо размышлял над тем, каким образом обрисовать положение дел, чтобы Мари-Анжелин не вздумалось оседлать своего боевого коня, — он даже склонялся к мысли вообще не говорить на эту тему! Подойдя к «Трианон-Палас», он заметил припаркованный под деревом красный «Амилькар» Адальбера. Вот уж кем пренебрегать никак не следовало!

Из-за плохой погода столики на украшенной цветами террасе пустовали, и свою «семью» Морозини обнаружил в баре, где укрывались от дождя и другие клиенты. Среди них он сразу заметил двух самых хватких парижских журналистов — Бертье из «Фигаро» и Матье из «Матен». Они были ведущими светских хроник, и никто не мог им запретить посещать наиболее популярное место в гостинице. Сидя на высоких табуретах за стойкой, они играли в Занзибар[157] и смаковали свои коктейли с совершенно безразличным видом, но можно было не сомневаться, что они прислушиваются к любому слову и замечают практически все. Альдо помахал им рукой, и они тут жеоткликнулись на его приветствие. Он уже несколько раз встречался с журналистами и знал, что на них можно положиться, — бестактности они себе не позволят. Действительно, оба даже не предприняли попытки подойти к столу, за которым сидели его близкие.

— Я приехал, чтобы пообедать с вами и подышать свежим воздухом, — улыбнулся Адальбер своему другу, который уселся в одно из небольших кресел, обитых голубым бархатом…

— Погода тебя вряд ли обрадует, а вот обед тебе гарантирован, нам будет очень приятно. Ты соскучился?

— Представь себе, да! Версаль всего в семнадцати километрах от Парижа, но с тех пор как вы поселились в здешнем отеле, мне кажется, что моя парижская улица находится на краю света.

— «Un seul être vous manqué et tout est dé peuplé»[158], — иронически произнес Альдо. — Однако нас трое! Почему бы тебе не спросить у администратора, есть ли еще свободные номера?

Видаль-Пеликорн, пошарив в кармане, извлек оттуда ключ с золотым жетоном и положил его на стол:

— Уже сделано! Мой чемодан в номере 28… напротив тебя, дружище!

— Какой приятный сюрприз! — сказала маркиза де Соммьер, поднимая бокал с шампанским. — Добро пожаловать в наш клуб, дорогой Адальбер.

— Чем больше безумцев, тем больше смеха, — вставила явно обрадованная Мари-Анжелин. — Ну, что произошло на встрече у комиссара?

Альдо рассказал все, но тут же добавил:

— Должен сразу предупредить вас, Анжелина! Сегодня вечером в деле примут участие только мужчины.

— Почему же? — возмутилась она.

— Потому что это не вполне законно. Такими делами занимается полиция, и хотя Лемерсье принял наше дружеское предложение, вашего участия он не потерпит.

— Тем более что это может быть опасно, — добавила маркиза, захрустев подсоленным миндалем. — А я не желаю оставаться в одиночестве и кружить по комнате, не помня себя от волнения! Вы моя чтица, черт возьми! Почитаете мне «Монте-Кристо». Это вас развлечет!

— Да, но…— Никаких но! И передайте мне меню! Я хочу есть.

Обед сопровождался беседой. Ресторан был полон, и столики стояли ближе друг к другу, чем в баре. Кроме того, их группа очень выделялась среди посетителей и привлекала к себе внимание. Многие просто откровенно глазели на них. Поэтому Альдо сообщил лишь то, что к четырем часам приглашен на партию в покер у Мальдана — в чисто мужской компании! — к которой может также присоединиться Адальбер.

— Мальдан живет на улице Принцессы, — добавил он. — Можешь не брать машину. Это недалеко, мы пройдемся пешком.

Проводив маркизу и ее чтицу до лифта, Альдо и Адальбер достали из гардероба непромокаемые плащи с каскетками и уже хотели выйти из отеля, как к ним подошел Мишель Бертье:

— Не хотелось бы докучать вам, господа, но мне нужно сказать вам всего одно словечко…

— Хоть два! — проворчал Адальбер, давно невзлюбивший прессу. — «Здравствуйте» и сразу после этого «прощайте». И все будут довольны!

— Да ладно вам, месье Видаль-Пеликорн! — улыбнулся журналист. — Не притворяйтесь более злобным, чем вы есть на самом деле. Вы же знаете, что среди нас встречаются порядочные люди!

— Редко!

— Но это как раз то самое исключение, что подтверждает правило, — вмешался Альдо. — Чем могу быть вам полезен, месье Бертье?

— Я хочу понять, что происходит… если что-то вообще происходит.

— Три трупа за четыре дня вам недостаточно?

— Их даже слишком много, если учесть… общую атмосферу. Выставка по-прежнему открыта, будто ничего не случилось, и с умножением числа жертв успех ее только возрастает. Если это реклама, то весьма дурного толка! Почему вы не закрываетесь? Комитет…

— …в котором я не состою! Выставлены лишь мои драгоценности. А решения принимает полиция. Обратитесь к комиссару Лемерсье!

— Чтобы он выкинул меня за дверь? Это самый неуживчивый человек, какого я только встречал… а список у меня довольно длинный! Вот почему я решил встретиться с вами. Что сейчас предпринимает полиция?

— Что она может предпринимать? — нервно огрызнулся Адальбер. — Убийцу ищет!

— Убийц, — поправил Морозини. — Вот вам новая информация: по мнению полицейской лаборатории, все убийства совершены разными людьми!

— Ага! Это уже кое-что! А вы не знаете, полиция вышла на их след?

— Спросите у нее! Я только слушаю, что мне говорят, и делаю то, о чем меня просят…

— Лемерсье «попросил» вас поселиться в «Трианон-Палас», чтобы держать под рукой? Я слышал, он вас подозревал?

— Для человека, который ничего не знает, вы слышали слишком много, — язвительно проговорил Адальбер. — Нет ничего удивительного в том, что князь Морозини желает лично наблюдать за своими драгоценностями, переданными на выставку. А живем мы здесь ради собственного удовольствия. Версаль великолепен, и я никогда не устану любоваться этим уникальным дворцом, которому нет равных в мире…

— Даже когда идет дождь? — насмешливо спросил Бертье.

— В дождь особенно! Толпы туристов сразу исчезают. Остаются только журналисты, которые обожают докучать порядочным людям!

— И вы идете… любоваться достопримечательностями Версаля?

— Мы могли бы и этим заняться, — иронически отозвался Альдо, — но сегодня у нас другие дела, мы попросту приглашены к друзьям на партию в покер!

Журналист насторожился, как боевой конь при звуке трубы:

— В покер? Да это же моя любимая игра! Вы не возьмете меня с собой? В вашем великолепном городишке скука смертная!

— Только не говорите, что среди этих шныряющих повсюду господ не найдется кого-нибудь, кто составил бы вам компанию!

— О, с этим затруднений нет! Но ставки всегда очень маленькие. С вами же, естественно…

— Вы полагаете, что нас будет легче обчистить? — засмеялся Адальбер. — Ну, так вы ошибаетесь. По крайней мере, в отношении меня: я сижу без гроша.

— Вы думаете, я вам поверил? Ну что ж, желаю вам приятно провести время!

Выйдя из гостиницы, друзья заметили, что полковник Карлов ждет клиентов в своем такси. Альдо хотел дать ему знак, что они пока не нуждаются в его услугах, но Адальбер вдруг предложил:

— Подожди! Давай сядем к нему в машину…

— Но это совсем рядом!

— Вот именно. Даже слишком близко! Оба сели в такси, и археолог сказал:

— Дорогой полковник, нам нужно на улицу Принцессы, но прежде мы хотели бы прокатиться по городу или вокруг парка. На ваш выбор…

— Понял! — лаконично ответил Карлов.

Через двадцать минут он остановил машину перед элегантным домом дипломата и спросил:

— Подождать вас?

— Почему бы и нет? — ответил Альдо. — Но наш визит, возможно, затянется.

В двух словах он обрисовал предстоящую операцию, в которой они с Адальбером собирались принять участие.

— Уверен, что смогу быть вам полезным. Время значения не имеет. Недалеко отсюда есть тупик: я там припаркуюсь…

На старинной улице Принцессы Мальданы занимали двухэтажный особняк, украшенный фигурками сидящих собак и гирляндами между окнами. Построен он был около 1730 года для одного из придворных музыкантов. За прекрасной лакированной дверью темно-зеленого цвета гостей встречал уже пожилой слуга, принимая у них непромокаемые плащи и накидки, а затем провожая их по вестибюлю, выложенному белым мрамором в черных точках, в сине-золотую гостиную — несомненный стиль Людовика XVI. Великолепная мебель той же эпохи удачно дополняла роскошный интерьер. Воздух был насыщен запахом стоящих в многочисленных вазах роз старинных сортов со множеством лепестков. В овальных рамах — портреты двух женщин: одна с прической «королевская птичка», вторая в шиньоне с длинными буклями, которые так нравились императрице Евгении. На других стенах — гравюры Кармонтеля[159]. Чуть поблекший ковер «Савонри»[160] покрывал драгоценный версальский паркет и доходил до кабинета-библиотеки, которая явно была рабочей комнатой хозяина дома, что подтверждали распространяющиеся оттуда струйки голубоватого сигарного дыма. И Мальдан был не один: развалившись в удобных черных кожаных креслах «Честерфилд», Кроуфорд с генералом по его примеру безмолвно курили и пристально следили за тем, как он отвечает кому-то по телефону. Возможно, слово «отвечать» не совсем подходило к данной ситуации, потому что посол не произносил ни слова, приветствуя вновь прибывших улыбкой и жестом. Пока все присутствующие обменивались рукопожатиями, в кабинете царила полная тишина.

Наконец Мальдан, с явно озабоченным видом, выразил согласие с невидимым собеседником и повесил трубку.

— Дурные новости? — осведомился шотландец.

— Не то чтобы очень, но и хорошими их не назовешь. Лемерсье получил приказ подойти — естественно, без сопровождения! — сегодня вечером в одиннадцать к фонтану Дракона, в саду при дворце. Признаюсь, я бы предпочел какое-нибудь другое место, в городе или в окрестностях…

— Но ведь затруднений не будет? — спросил Альдо. — Поздним вечером в саду и парке людей уже нет.

— Естественно. Но это означает, что преступник имеет возможность попасть в дворцовый комплекс, что доступно далеко не всем, и даже мы такого разрешения не имеем.

— Для комиссара и его людей — если он их все же возьмет с собой — такой проблемы не возникнет. Перед ним все двери открыты и ночью, и днем, — заметил генерал. — Он что-нибудь придумал?

— Да. Мы должны прямо сейчас поодиночке отправиться во дворец, взять билеты, как обычные посетители, и затем, словно бы прогуливаясь, подойти к северным боскетам[161] — «Триумфальной арке» и «Трем фонтанам». За ними расположен нужный нам бассейн. Там мы, разделившись на две группы, спрячемся в боскетах и будем ждать.

— Сейчас только пять часов! — простонал Адальбер. — Это означает, что до одиннадцати нам придется стоять под мокрыми деревьями?

— Почему бы и нет? — сказал Альдо. — Мы видывали и худшее!

— Конечно! Но ты-то живешь в городе на воде и понять меня не можешь, а я сильно опасаюсь ревматизма, столь пагубного для гибкости суставов…

— Либо мы соглашаемся, либо нет! — улыбнулся Мальдан, вновь протянув руку к сигаре.

— Ответ ясен, — заметил Альдо, — но я совершенно не понимаю, почему нужно действовать в обход… Ведь «Дракон» находится рядом с бассейном «Нептун», если мне не изменяет память?

— Кажется, я уловил вашу мысль. «Нептун» почти примыкает к Королевскому бульвару, следовательно, располагается напротив гостиницы «Трианон-Палас». Еще до вашего прихода я сказал об этом Лемерсье, но ему как раз и не нравится, что это слишком просто. Мы же не знаем, какими средствами для слежки располагают наши враги, поэтому лучше изображать из себя туристов.

— Почему вы думаете, что нас не засекут? — спросил генерал де Вернуа. — Очень странно выглядят версальцы, которых внезапно обуяло безумное желание осмотреть дворец, знакомый им до мельчайших деталей!

— Вам никогда не случалось прогуливаться там, размышляя о нашем великом прошлом?

— Ну да… время от времени!

— Вот видите! Господа, мне очень жаль, что вы были моими гостями так недолго, однако нам пора идти. Встретимся в боскете «Триумфальная арка» как можно ближе к бассейну и там займем свои места согласно указаниям комиссара… Полагаю, вы вооружены?

Все ответили утвердительно, и на этом было решено разойтись. Альдо и Адальбер ушли первыми, чтобы предупредить Карлова: сегодня вечером его услуги, пожалуй, не понадобятся. Конечно, он может подвезти их ко дворцу, хотя это совсем недалеко. Но когда ему объяснили ситуацию, он решил, что в одиннадцать часов встанет на краю улицы Резервуар, рядом с театром Монтансье, в непосредственной близости от решетки «Дракона».

— Садитесь, господа, я высажу вас у дворца! — заявил Карлов.

Через несколько минут два друга, соблюдая дистанцию, пересекли огромный двор. Морозини направился ко входу в королевские апартаменты, а Видаль-Пеликорн — к тем покоям, которые открывались в сад. Он прошел по деревянным мосткам к Южному партеру и обогнул почти весь дворец, чтобы выйти к Северному партеру, переходившему в два боскета, за которыми находились бассейны «Дракон» и «Нептун».

Каждый из добровольных помощников полиции так талантливо исполнял свою роль и столь убедительно изображал туриста, что лишь к шести часам все собрались перед величественным творением Ленотра[162], который находился тогда в плачевном состоянии. С трех железных дверей арки облезла позолота, то же самое произошло как с боковыми фонтанами, посвященными Победе и Славе, так и четырьмя обелисками, венчающими благородный парковый ансамбль, походивший на декорацию из деревьев. В конце дождливого дня все здесь было проникнуто глубочайшим унынием. Находившийся чуть дальше боскет «Три фонтана» также не избежал ударов судьбы: мох, плесень, лишайники…

— Подумать только, — вздохнул Оливье де Мальдан, — что какой-то идиот делает все, чтобы сорвать выставку, которая должна принести нам кругленькую сумму! И эти деньги так нужны для реконструкции чудесного версальского парка!

— Пока нам не на что жаловаться, — заметил генерал, — зрители валят толпами. Тот факт, что Малый Трианон оказался местом преступления, никого не пугает. Напротив! Сами посмотрите! Мы надеялись на успех, а это подлинный триумф…

— Если только нас не вынудят закрыть выставку! — проворчал Кроуфорд, нашаривая в кармане портсигар.

— Несколько лет назад в Лувре, в отделе египетских древностей, произошло убийство, — напомнил Адальбер. — И народ просто хлынул к нам. Люди съезжались отовсюду: и из Западной Европы, и даже из Соединенных Штатов! Ничто так не возбуждает, как запах крови! Советую вам продлить выставку… Держу пари, что вы еще увидите массовый десант американцев…

— А если те, кто предоставил драгоценности и другие вещи, заберут их?

— Что касается меня, то я не собираюсь этого делать, — заявил Альдо. — И мой тесть тоже, я с ним говорил по телефону. Быть может, он приедет посмотреть, как здесь обстоят дела. Полиция заверила его, что охрана будет усилена и Париж пришлет сюда своих сотрудников.

— Это истинная правда, — подтвердил генерал. — Я заходил на выставку утром, прежде чем отправиться к Лемерсье: днем и ночью витрины находятся под охраной вооруженных полицейских.

Адальбер засмеялся:

— Чертовски привлекательно для vulgum pecus[163]! Нужно создать у посетителей впечатление, будто они принимают участие в массовке какого-нибудь фильма…

— Господа, господа! — призвал всех к порядку Морозини. — Мы здесь для того, чтобы устроить засаду убийце. Сейчас не время затевать весьма спорную дискуссию!

— Он прав! — согласился Кроуфорд. — Займем наши места! Как распорядился Лемерсье?

— Морозини и Видаль-Пеликорн должны ждать в этом боскете, мы с генералом и вы, сэр Кроуфорд, укроемся в «Трех фонтанах». Давайте разделимся!

Искусственная роща, служившая фоном для «Триумфальной арки» и ее безмолвных фонтанов, была густой, как лес. Альдо и Адальбер обосновались за ближайшими к месту встречи деревьями и кустами, чтобы видеть все, но самим при этом оставаться невидимыми. Быстро наступившая темнота делала это место таким мрачным, что невозможно было разглядеть даже циферблат часов, хотя бассейны отчетливо выделялись во мгле. Посреди совершенно круглого бассейна «Дракон» располагалась скульптура агонизировавшего чудовищного зверя, пронзенного стрелами многочисленных амуров, подплывающих на лебедях в сопровождении дельфинов. За ним, уровнем ниже, сверкала гладь очень широкого, разделенного на три части бассейна «Нептун»: там морское божество, вынырнув по пояс из воды вместе с Океаном и Протеем, вздымало свой трезубец, и эти черные силуэты в сумраке после дождливого дня порождали какую-то смутную тревогу.

— Не знаю, видел ли ты уже здешнее «Великое водное представление»? — спросил Адальбер.

— Нет, к несчастью. При мне его не случалось.

— Жаль! Это поистине магическое зрелище. Завершается представление именно здесь. Из пасти дракона вырывается сноп воды длиной в тридцать метров, а вокруг изо ртов дельфинов плещут фонтаны поменьше. К «Нептуну» же стекаются воды из всех верхних бассейнов — посреди бьющих вертикально струй. Тебе даже представить трудно, какое это великолепие… После полудня, в хорошую погоду, кормилицы и няньки всегда приводят сюда малышей. Они входят через решетку, которая виднеется вон там. К сожалению, здесь довольно влажно и в такой дождливый день, как сегодня…

— Можешь радоваться, дождь уже не идет!

— Только не в этом проклятом боскете! На деревьях осталось столько воды, что мы промокнем до нитки! Который час?

— Вроде бы пробило восемь!

— Этот чертов Лемерсье мог бы собрать нас попозже! Ты понимаешь? Нам придется шлепать в этой грязи еще три часа!

— Смотри, какой толстый корень высунулся из земли. Садись рядом со мной!

Прижавшись друг к другу, они устроились поудобнее и закурили: Альдо предпочитал сигареты, Адальбер — сигары. Среди влажной листвы было прохладно, и пальцы их рук хоть немного согревались огоньками. Время текло медленно, только издалека слышались звуки совсем близкого городка. Никому из них не хотелось говорить. Им казалось, что они выпустят внутреннее тепло, если откроют рот. Но внезапно Адальбер, не сдержавшись, чихнул.

— Будь здоров! — шепнул Морозини.

— А тебе пожелаю горячей ванны и кипящего грога! Ты не замерз?

— Да нет, не слишком!

— Надо же! Ведь именно у тебя такие чувствительные бронхи! Мир перевернулся! — проворчал египтолог и вытащил носовой платок, чтобы как можно тише высморкаться, ибо шуметь было никак нельзя…

Наконец в церкви Нотр-Дам пробило одиннадцать часов.

Едва прозвучал последний удар колокола, как послышался звук решительных шагов. Решетка «Дракона» скрипнула, и наблюдатели различили в темноте массивную фигуру комиссара, который спокойно шел к бассейну, засунув руки в карманы и низко надвинув шляпу на лоб. После дождя небо расчистилось, и оба друга, глаза которых уже привыкли к темноте, видели теперь все почти так же ясно, как если бы светила полная луна.

Полицейский уже подходил к бассейну, когда откуда-то появился грум из гостиницы — хотя никто не заметил его прихода! Было слышно, как он спрашивает, действительно ли это комиссар Лемерсье. Услышав утвердительный ответ, мальчуган протянул письмо.

— Что это такое? — спросил комиссар.

Грум, не сказав ни слова, повернулся и помчался к открытой решетке. Адальбер сделал движение, чтобы ринуться за ним, но Альдо крепко ухватил его за руку:

— Спокойно! Мы должны выйти только в случае опасности! Да и не догонишь ты его.

Тем временем Лемерсье, вынув из кармана электрический фонарик, распечатал письмо. Было очевидно, что текст ему не понравился: он побагровел и стал поминать имя Божье с яростью, в которой не было ничего от религиозных чувств. Потом он крикнул:

— Нас переиграли! Выходите все!

Альдо с Адальбером подбежали к нему первыми. Он протянул им письмо и фонарик:

— Вот, держите! Можете прочесть.

Почерк был тонким, мелким и убористым, но вполне понятным. Разобрать его не составило никакого труда:

«Вы и в самом деле поверили, что меня можно заманить в столь неумелую западню? Вы разочаровали меня, комиссар! А теперь ступайте в боскет «Зеленый круг». Там вы найдете мой ответ. Мститель королевы».

Очевидная напыщенность этой подписи вызвала у Морозини презрительную усмешку:

— Занятная мания у преступников — драпировать в романтизм свою жестокость и жажду наживы!

— А я скажу, что он издевается над нами! — мрачно заметил Адальбер.

— А я, что он удивительным образом осведомлен обо всех наших действиях, — добавил подошедший к ним Кроуфорд. — Кто-то проговорился… или у стен комиссариата есть уши!

— Ну уж это я постараюсь выяснить! — проворчал полицейский, словно бы случайно устремив взгляд на своих бывших жертв. — Пока же надо посмотреть, что это за ответ…

Боскет «Зеленый круг» начинался сразу за «Тремя фонтанами». Некогда здесь был водный театр, самый настоящий зал для представлений на воде, где расцвело искусство Ленотра и Франсина, строивших фонтаны для Людовика XIV. От былого великолепия не осталось ничего, кроме громадного овального газона, окруженного столетними деревьями, под кроной которых так приятно было укрыться в знойные летние дни. Участники засады подошли сюда через пару минут. Долго искать им не пришлось: на траве ничком лежал человек, сложивший руки крестом, с торчащим в спине кинжалом. Все сразу увидели, что удар был нанесен сквозь черную карнавальную полумаску.

— Прошу вас оставаться на аллеях, господа! — приказал комиссар. — Никто не должен подходить и к чему-либо притрагиваться! Только я и мои люди.

Он трижды просвистел в свисток, и на эти пронзительные звуки явился инспектор Бон с пятью полицейскими в униформе.

— Я полагал, что присутствие полиции исключается, — сказал Мальдан с легкой иронией.

— Поэтому в парке их не было, они стояли рядом с театром Монтансье в полной готовности и прибежали по первому сигналу, в чем вы сами только что убедились. Неужели вы думали, месье де Мальдан, что я целиком положусь лишь на вас и ваших друзей?

— Как приятно это слышать! — произнес в нос Адальбер, явно подхвативший насморк. — Когда мы сляжем с сильнейшим бронхитом, который подхватили, переминаясь часами с ноги на ногу в этих проклятых мокрых боскетах, нам будет приятно сознавать, что это была простая инсценировка! Большое спасибо!

— Оставьте ваши размышления при себе! Все свидетельствует о том, что мы имеем дело с организованной бандой, поэтому дюжина помощников, пусть даже неопытных, никогда не бывает лишней. Итак, благодарю вас, но сейчас вы можете возвращаться домой!

— Скажите хотя бы, кто этот несчастный? — сухо спросил Морозини.

Это удалось выяснить очень быстро, поскольку бумажник остался у жертвы. В документах значилось: дворцовый гид по имени Люсьен Друэ.

— Так звали хозяина харчевни в Сент-Менеу, который опознал Людовика XVI, когда тому меняли лошадей. Именно он поскакал верхом через поля и успел предупредить жителей Варенна, где королевскую семью арестовали! — с горечью заметил Мальдан, когда добровольные помощники полиции шли к решетке «Дракона». — Я ожидал чего-то подобного!

— Но это же безумие! — взорвался Кроуфорд. — Не могу поверить, что все потомки людей, сыгравших роковую роль в трагической судьбе Людовика XVI и Марии-Антуанетты, выбрали местом жительства именно Версаль!

— Это и в самом деле было бы невероятным совпадением! — сказал Морозини. — Думаю, наш Мститель — раз ему угодно называться таким именем! — попросту использует однофамильцев.

— Вполне возможно, — согласился Адальбер, — но как же нам узнать, есть ли здесь другие? Наверное, следует изучить телефонный справочник, списки избирателей или что-то в этом роде?

— А еще необходимо, — добавил генерал де Вернуа, — очень хорошо разбираться в истории королевской семьи. — Вы, вероятно, знаток, сэр Квентин?

— В некотором роде, но меня и сравнить нельзя с прадедом. Вот он действительно знал все. И был, как и его супруга, хорошо знаком с Акселем фон Ферзеном[164]. Они оба принимали участие в подготовке бегства, столь злополучно провалившегося. Эстафета перешла ко мне, но у меня большие лакуны в знании этого предмета. А как вы, Мальдан?

— Я храню семейные предания, письма, воспоминания. Я глубоко чту память наших несчастных монархов, но… Но вы забываете, что у нас есть нужный человек, и это — старый безумец Понан-Сен-Жермен. Он исповедует настоящий культ Марии-Антуанетты. Как мне рассказывали, у него есть верные последователи, они устраивают настоящие церемонии и все такое прочее!

— Вы никогда их не видели? — спросил Морозини.

— Нет, хотя, по слухам, зрелище весьма живописное. Если вас это интересует, обратитесь к мадам де Ла Бегасьер. Именно она и рекомендовала профессора в члены комитета. И именно по причине его огромных познаний. Он оказался нам очень полезен.

— Может быть, окажется полезным и сейчас, — бросил Видаль-Пеликорн, а потом шепнул Альдо: — Постарайся узнать, где он живет! Я охотно нанесу ему визит, и мы поговорим с ним как… коллеги!

— Мария-Антуанетта не имеет отношения к археологии!

— Ты ничего не понимаешь! Параллель между его возлюбленной королевой и царицей Нефертити, например, имеет все шансы на успех. Особенно в моем изложении!

Выйдя из парка, все распрощались. Кроуфорд объявил, что комитет соберется завтра в полдень в доме председательницы, и попросил Морозини известить об этом мадемуазель дю План-Крепен.

— Дата ночного празднества приближается, — вздохнул он. — Нам нужно принять решение. Очень не хочется отменять это мероприятие, но против нас ополчится пресса, обвиняя в том, что мы затеяли пляски на крови…

Последнее рукопожатие — и шотландец удалился, тяжело опираясь на трость.

— Симпатичный человек, — заметил Альдо. — Но можешь ли ты сказать мне, почему я вспоминаю о статуе командора из «Дон Жуана» каждый раз, когда вижу его?

— О, это из-за его монолитной фигуры! Кстати, ты не видел, куда уехал Карлов?

Действительно, и полковник, и его машина исчезли. Это было совсем не похоже на старого служаку… Альдо и Адальбер поднялись по улице Резервуар вплоть до дворца, обошли кругом театр, но все было тщетно — они никого не нашли.

— Он сам признался, что больше не работает по ночам, — сказал Альдо. — Неужели все-таки взял клиента?

— Вероятно, полиция его вспугнула. Они с Лемерсье не слишком почитают друг друга… В любом случае он всегда хорошо знает, что делает. Вернемся туда, где сухо… и горло не мешало бы промочить. Мне чертовски хочется пить!

— Тем более что нам еще предстоит докладывать. Тетушка Амели и ее верная чтица вряд ли спят ангельским сном, такое даже и представить невозможно! Может быть, Карлов присоединится к нам позже.

Однако полковник так и не появился — ни в эту ночь, ни на следующее утро.

Друзья обратились с расспросами к администратору гостиницы, и тот сказал, что сам очень удивлен: к нему обратился клиент с просьбой вызвать такси, но Карлов не только не был на стоянке, как обычно, но и по телефону не отвечал. Не сговариваясь, оба друга бросились к маленькому черно-красному «Амилькару»…

Глава 5 ПРИЗЫВ О ПОМОЩИ

Через несколько часов комитет в полном составе — парижан вызвали по телефону! — собрался на чрезвычайное заседание в доме графини де Ла Бегасьер. Гостеприимная хозяйка преобразила его в обед, повинуясь хорошо известному закону, что самые горькие пилюли легче проглотить под блюда изысканной кухни и вина, тщательно отобранные под надзором метрдотеля, которого желал бы переманить у нее весь Версаль.

Она жила на улице Независимости Америки, в одном из старинных особняков, выстроенных из кирпича и белого камня, чтобы гармонировать с близлежащим дворцом — с той его. стороной, которая называлась «Крыло Принцев» и занимала часть улицы напротив здания Общественного призрения[165]. Из ее окон открывался вид на оранжерею, что многие считали настоящей привилегией. Во всяком случае, это мнение разделяли те, кому не посчастливилось жить в самом прекрасном квартале старого Версаля, сердцевине королевского города, расположенного между часовней Святого Людовика и дворцом Короля-Солнца.

Оставив Адальбера развлекать тетушку Амели, Альдо с Мари-Анжелин отправились в дом графини пешком. Погода стала более милосердной, хотя голубоватый воздух был холодноват для этого времени года. Идти нужно было около километра. Оба наслаждались прогулкой по благородным улицам. Вымытый дождем и посвежевший, Версаль сверкал и благоухал ароматом травы, земли и мокрых листьев, смешанным с легким дымком от растопленных каминов. План-Крепен обожала совершать моцион. Что касается ее спутника, он не считал футинг[166] своим любимым видом спорта — хотя способен был одолеть большую дистанцию! — зато любил бродить без определенной цели, если его что-нибудь тревожило.

Когда Адальбер заглушил свой шумный мотор перед домом Карлова, послышалось молитвенное пение. Два женских голоса — один тонкий, другой басовитый — выводили по-русски нечто похожее на гимн скорби.

— Надеюсь, до похорон дело еще не дошло? — пробормотал Альдо.

Не на шутку встревоженный, он открыл садовую калитку и направился к дому. Его терзали опасения, что эти женщины читают молитвы над безжизненным телом, как это обычно делается в России. Дверь была не заперта, он вошел и тут же застыл на пороге довольно большой комнаты, которая, очевидно, служила и гостиной, и столовой. В дальнем углу, вокруг большой иконы Казанской Божьей Матери, располагалось несколько икон поменьше. Перед ними с рыданием нараспев читали молитву две коленопреклоненные женщины — примерно одного возраста, но столь же разные, как их голоса. Первая, походившая на гренадера ростом и басом, была на голову выше второй — субтильной и деликатной. Из-под фиолетового чепца изящной дамы, завязанного под подбородком, выбивались седые волосы. Несомненно, это и была супруга полковника, хотя рыдала она гораздо тише первой.

Пришлось подождать, пока они закончат пение, потом женщины, бормоча молитву, еще несколько раз опустились на колени и осенили себя крестом. Только после этого более внушительная особа помогла подняться своей хрупкой спутнице и повела ее к столу, на котором дымился самовар. Тут обе и заметили гостей.

— Вам чего надо? — спросила дама-гренадер, скрестив могучие руки на пышной груди и явно не обременяя себя излишней вежливостью.

— Поговорить с мадам Карловой, — ответил Альдо, поклонившись маленькой женщине. — Конечно, если она не возражает. Это месье Видаль-Пеликорн из Института[167], а меня зовут Альдо Морозини: Мы друзья полковника и хотели бы…

Крупная женщина, испустив пронзительный вопль, повернулась к иконам с очевидным намерением вновь упасть на колени и затянуть еще одно песнопение, но хозяйка сразу остановила ее:

— Довольно, Марфа! Мы еще успеем помолиться. А сейчас я хочу выслушать этих господ, возможно, мы хотя бы что-нибудь поймем! Я знаю, кто вы, — добавила она, пытаясь улыбнуться, но из этой отчаянной попытки ничего не вышло. — Садитесь, пожалуйста! И скажите мне, известно ли вам, где мой супруг?

Она указала им на кресла, и они заняли место за столом, куда Марфа водрузила самовар и расставила чашки, согласно обычаям русского гостеприимства.

— Мы надеялись найти его здесь, мадам, но он, как я понимаю, не вернулся домой?

— Нет… и впервые в жизни я не знаю, где он находится. Даже работая по ночам, он всегда находил способ предупредить меня, что задержится. Вчера он сказал мне, что вернется поздно, но больше я ничего не знаю.

— Нам известно немногим больше, мадам, — ответил Адальбер. — В последний раз мы видели его, когда он припарковал машину возле театра Монтансье, чтобы оказать нам помощь, если мы начнем преследовать некоего загадочного персонажа, с которым у нас была назначена встреча у бассейна «Дракон»… при участии полиции, кстати…

— Он ускользнул от вас и мой муж погнался за ним?

— Нет. Этот человек так и не появился. Гнаться было не за кем, но когда мы решили предупредить полковника, что наша встреча не состоялась, его не оказалось на месте. Прошу вас, однако, не терять надежды, — поспешно добавил Альдо, увидев, как потемнели голубые глаза Любы Карловой. — Вы знаете его лучше, чем мы, и вам должно быть известно, что он, напав на след, добычу не упускает. Возможно, он что-то увидел, пока ждал, и захотел прояснить ситуацию! В сущности, он задержался всего на несколько часов.

Морозини, пытаясь успокоить жену Карлова, старался убедить и самого себя в благоприятном исходе событий, потому что внезапно почувствовал, что не может вынести горя этой пожилой женщины, которая, несомненно, была когда-то очень хороша собой и до сих пор сохранила следы былой красоты… Нет, с безудержным полковником не должно случиться несчастья! Эта пара прошла через ад Октябрьской революции. Они не могут, не должны разлучаться. По крайней мере, не сейчас! Торопливо допив поданный ему чай, он встал и поклонился с чарующей улыбкой:

— Мы немедленно оповестим комиссара Лемерсье о случившемся и сами также займемся поисками…

Когда Морозини произносил эти слова, ему внезапно пришла в голову мысль настолько простая, что он упрекнул себя за рассеянность. В машине он поделился своим открытием с Адальбером:

— Грум, который принес письмо! Быть может, полковник последовал за ним?

— Зачем? Это грум из «Трианон-Палас»… или из другой гостиницы, исполнивший поручение клиента, которого, вероятно, и не видел даже…

— Все же надо узнать, что думают об этом в полиции… и сообщить об исчезновении полковника.

К несчастью, Лемерсье встретил последнее известие с явным раздражением, поскольку неукротимый таксист был, по его мнению, способен на что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание. А вопрос о груме его сразу обозлил.

— Как вы полагаете, на что я трачу свое время? — рявкнул он. — Я подумал об этом гораздо раньше вас, дражайший князь! Мальчика допросили: он работает в «Трианон-Палас» и вчера, придя на службу, обнаружил в кармане форменного пиджака запечатанное послание, записку с инструкциями и банковский билет. Неизвестный клиент добавил, что он получит столько же, когда исполнит поручение. Так и произошло… А теперь дайте мне спокойно работать!

Зная по опыту, какая реакция последует, друзья благоразумно воздержались от вопроса, как зовут грума.

— Если Лемерсье его нашел, я тоже найду! — заверил Адальбер. — Но займусь этим попозже! Ну, ступай на заседание своего комитета…

Обо все этом и размышлял Альдо, шагая по версальским улицам бок о бок с План-Крепен, и сложившаяся в его воображении картина выглядела не лучше, чем бледное, осунувшееся, скорбное лицо Любы. Он был глубоко потрясен тем, что несчастье приключилось с таким могучим жизнелюбивым человеком, как Карлов. И уже представлял себе, как с тяжелым сердцем сообщает печальное известие его вдове!

Когда они пришли, все уже собрались. Активных членов комитета было полтора десятка, и шелест их голосов заполнял анфиладу комнат, хотя местом собрания стала последняя из них. Несмотря на свои тревожные мысли, Альдо по достоинству оценил восхитительную обстановку особняка графини де Ла Бегасьер. Деревянные панели, выкрашенные в бледно-зеленый цвет с золотыми «решампи», занавеси на дверях кисти Буше и Греза, роскошные трюмо. Мебель была из ценных пород дерева, кресла обиты вышитым атласом неярких тонов. Лаковые миниатюры из Китая и терракотовые фигурки Клодиона[168] служили фоном для прелестного клавесина, покрытого «Верни Мартен»[169] с прорисованными на нем персонажами китайских сказок. Пурпурные розы и белоснежные пионы в вазах. Шелковые ковры и сверкающие хрустальные люстры во всех гостиных. А в библиотеке, где участники заседания собрались перед обедом, Альдо залюбовался рядами книг в переплетах из светло-коричневой кожи с золотым тиснением.

— Поистине, у вас чудесный дом, графиня, — сказал он, целуя руку хозяйке, — и если бы я жил не в Венеции, наверное, поселился бы здесь. Вероятно, это последний город, где можно жить, предаваясь мечтам.

— Особенно если вспомнить, какой ущерб нанесли ему абсурдная революция и великие идеи доброго короля Луи-Филиппа! Прямо дрожь пробирает, когда подумаешь, что представлял бы собой Версаль, если бы всего этого не случилось! — воскликнул Жиль Вобрен, на мгновение отвлекшись от прекрасной Леоноры, уютно устроившейся в глубоком кресле.

— Разве ты явился сюда не за тем, чтобы вывезти какую-нибудь безделушку? — со смехом сказал Альдо. — Меня даже удивляет, что ты еще этого не сделал!

— Быть может, и сделаю!

Когда Альдо с Мари-Анжелин, сделав тур по гостиным, взяли по бокалу шампанского, они уже ничем не отличались от остальных гостей. Но вскоре стало очевидно, что, несмотря на улыбчивую приветливость хозяйки дома и ее усилия разрядить атмосферу, обстановка оставалась тягостной. Никто не мог отрешиться от мысли, что убийства продолжаются. Один Вобрен искрился счастьем, но он был влюблен и наслаждался обществом своей красавицы, буквально упиваясь ею.

Когда же все расселись за изысканным столом, где ярко-красные тарелки времен Ост-Индской компании соседствовали с хрустальными бокалами с золотым ободком, лорд Кроуфорд первым коснулся темы, которая занимала умы всех присутствующих. Он дождался первой перемены блюд и, когда было покончено с божественной бараниной, запеченной со спаржей, громко пробасил:

— Смиренно прошу прощения у нашей очаровательной хозяйки, но мне кажется, что нас ожидает не минуемая катастрофа. По состоянию на сегодняшнее утро мы имеем четыре трупа…

Альдо открыл рот, чтобы добавить: «и одно исчезновение», — но вовремя прикусил язык. Полковник не подавал о себе вестей всего лишь с прошлой ночи, и говорить о его исчезновении было слишком рано. Кроме того, не следовало подливать масла в огонь и усиливать очевидное смятение некоторых членов комитета — например, хозяйки дома, которая явно желала, чтобы ее как можно скорее освободили от обязанностей председательницы, потому что звание, столь почетное прежде, теперь приводило ее в ужас. Этой любезной женщине даже нынешний обед казался похожим на поминки: слишком уж печальными выглядели гости. Преамбула Кроуфорда ей понравилась: она ожидала, что шотландец в заключение потребует попросту закрыть выставку. Но быстро поняла, что напоминание о катастрофе стало доводом в пользу усиления охраны Трианона и парка.

— Как вы намереваетесь это сделать? — желчно осведомился генерал де Вернуа. — Рогатки поставите? Призовете на помощь армию? Протянете километры колючей проволоки?

— Почему бы не выкатить и парочку пушек в придачу? — засмеялась Элси Мендл. — Маленький дворец Марии-Антуанетты, как мне кажется, вполне надежно защищен силами полиции и жандармерии. Охрана не торчит на виду, но со своей задачей справляется успешно… Думаю, наш друг Кроуфорд должен пояснить, что он понимает под усилением охраны?— Усиление изнутри, так сказать… И вот тут профессор Понан-Сен-Жермен мог бы оказать нам неоценимую помощь, ведь он знает людей, окружавших королеву на протяжении всей ее жизни, лучше любого из присутствующих здесь.

Занятый отлавливанием хвостика спаржи, уцелевшего на тарелке, профессор ответил на это обращение невнятным мычанием, за которым последовал — бог знает почему! — хитрый смешок. Все переглянулись, но он ничуть не смутился, тщательно вытер рот салфеткой, допил бокал «шабли», удовлетворенно вздохнул и обвел сидевших за столом довольным взглядом:

— Стало быть, я вам нужен?

— Полагаю, да. Нам следует попросить у месье Перате, любезного хранителя, список обслуживающего персонала — во дворцах, садах, парке и в Трианонах. Вы изучите его и отметите имена, которые имеют хоть какое-то касательство к Марии-Антуанетте. Возможно, людей, чьи фамилии могут привлечь внимание преступников, больше нет, но возможно все-таки, что имеются, и тогда их следует временно удалить из Версаля и позаботиться об их охране. Вследствие чего мы, вероятно, будем чувствовать себя немного спокойнее…

— Э, уж очень вы торопитесь! — проворчал старик. — Я знаю далеко не все! За тридцать семь лет, прожитых королевой, вокруг нее побывало множество людей!

— Незачем начинать с детских лет. Люди, от которых она пострадала, могут появиться только с 5 октября 1789 года, когда Версаль был захвачен парижским народом…

— Вы так считаете? Они были и до того! Как вы обойдете дело об ожерелье?

— Его участники не имеют потомков и однофамильцев. Больше не существует таких имен, как Ламот-Валуа или Рето де Вийет[170]… или Калиостро или…

— Роаны[171] существуют, как в прежние времена, — насмешливо бросил Понан-Сен-Жермен, поднимая свой пустой бокал, чтобы его наполнили.

На сей раз в атаку бросился Альдо:

— Наверное, не стоит повторять злобные наветы! Кардинал Луи де Роан, влюбленный в королеву, никоим образом не хотел навредить ей, а после его смерти семья выплатила за ожерелье, украденное мадам де Ламот, все до последнего сантима! Кроме того, мне трудно себе представить, что один из Роанов скрывается в толпе посетителей, преследуя цель убить скромных служителей дворца!

— Вы не думаете, что проще было бы все-таки закрыть «Магию королевы»? — робко спросила графиня де Ла Бегасьер.

— О нет! — возразила мадам де Вернуа. — Вы же видели, сколько народу толпится каждый день у решеток, чтобы посетить нашу выставку. Это настоящее чудо, признайтесь, и сделать что-либо подобное удастся лишь через десятки лет…

— И это еще не все! — воскликнул Жиль Вобрен. — Мне известно из надежного источника, что с каждого парохода, прибывающего в Гавр, сходят американцы, и среди них есть весьма значительные персоны. Это нормально, ведь нашим почетным председателем является Рокфеллер. И мы закроем ворота прямо перед их носом?

В голосе его прозвучала нервозная нотка, и Морозини насторожился. Склонившись через плечо Клотильд де Мальдан к своему другу, он спросил:

— Ты знаком с кем-то из них?

— О да, — ответил антиквар, воздев взор к потолку. — С Дианой Лоуэлл, например! Она даже хотела присутствовать на открытии, но ее задержали дела. Послезавтра прибывает! — добавил он с тяжким вздохом.

Морозини невольно улыбнулся: миссис Лоуэлл из Бостона была сущим кошмаром, который достался бедняге Жилю в прошлом году во время их совместного путешествия в Америку[172]. Вобрен хотел купить доставшееся ей по наследству кресло от письменного стола Людовика XV. Для этого он почти два месяца проявлял чудесадипломатического искусства, торгуясь часами, словно индеец племени сиу с ирокезом. Разница была только в антураже: вместо костра совета — обтянутый розовым атласом будуар. А трубку мира хитроумная дама заменила потоками черного чая, который помогал французу пропихивать в себя ненавистные ему сэндвичи с огурцами. Да и вожделенное кресло он получил только в комплекте с милейшей дамой Лоуэлл, которая вырвала у него обещание с выгодой продать маленький столик, принадлежавший ее любимице — маркизе де Помпадур. Вот почему, проводив её в Гавр и посадив на пароход, он испытал чувство подлинного освобождения. Какое счастье было — наблюдать, как «Левиафан» выходит за пределы порта в открытое море! И вот теперь она возвращается! Какой ужас!

Унылая мина приятеля рассмешила Морозини:

— Не повезло тебе, старик! Совершенно негаданная неприятность! Слушая твои рассказы о пребывании в ее доме, я даже подумал, не собирается ли она женить тебя на себе!

— Ты что, заболел?

— О, как это забавно! — сказала Клотильд де Мальдан, которая сидела между друзьями, и ей пришлось бы приложить сверхчеловеческие усилия, чтобы не слышать их разговор. — А что собой представляет эта дама? Надеюсь, это не слишком нескромно с моей стороны?

— Вовсе нет, — мрачно ответил Вобрен. — Она богата, как золотоносная жила, и жутко уродлива! Мне предстоят тяжелые деньки, — вздохнул он, устремив томный взгляд на Леонору Кроуфорд, сидевшую напротив.— По моему мнению, у тебя есть только один выход — бегство. Ты встретишь ее на вокзале Сен-Лазар с букетом роз, поцелуешь ручку, посадишь в такси, а сам возьмешь другое, до Лионского вокзала, где сядешь в поезд до Рима… или до Венеции! Слушай, поезжай навестить Лизу! Она тебя очень любит и прекрасно поймет твое положение! К сожалению, она не сознает только того, — мысленно добавил он с глубокой печалью, — что мне она нужна так же, как нашему сыну!

— Я совершенно не хочу уезжать отсюда, хотя обожаю твою жену. Ведь приезжают и другие, среди них есть клиенты. И еще… Полина, — добавил он, понизив голос, но продолжая смотреть на леди Кроуфорд.

Альдо, слегка занервничав, положил нож с вилкой на тарелку.

— Полина? — переспросил он.

— Белмонт! Полагаю, ты не забыл ее?

— Нет, конечно…

Ответ прозвучал сухо, но Вобрен, захваченный сюжетом, столь дорогим ему до встречи с Леонорой, не обратил на это внимания и ударился в лирические воспоминания:

— Кстати, я рассказывал тебе, что после драмы в Ньюпорте она приехала ко мне в Бостон, чтобы помочь, как она выразилась, пережить это тяжкое испытание? Благодаря ей Диана Лоуэлл показалась мне почти сносной и даже…

— Давай прекратим этот диалог, который, конечно, наскучил мадам де Мальдан, — резко оборвал его Альдо.

— О, вы мне совсем не наскучили, напротив! — весело сказала молодая женщина. — Когда Оливье был атташе при посольстве в Вашингтоне, мы встречались с Белмонтами. Кажется, это одна из самых значительных семей в Нью-Йорке. И чрезвычайно живописная!

— Совершенно верно, — подтвердил Жиль, обретая былой энтузиазм. — Но я знаю их меньше, чем Морозини. Он жил в их поместье на Род-Айленд, где они построили дом, похожий на уменьшенную копию дворца Мезон-Лафит…

— Мы тоже побывали в Ньюпорте во время сезона! Просто невероятно, сколько там замков, можно сказать дворцов, скопированных по французским, английским или итальянским образцам! Что до тамошних празднеств, они бывают великолепными или же бредовыми в зависимости от артистического вкуса хозяев. Помню, как мы присутствовали…

Поскольку разговор теперь завязался между Клотильд и Жилем, Альдо смог сосредоточиться на своих мыслях, чтобы оценить, какой отклик в его душе вызвало имя Полины Белмонт. Память услужливо воскресила ее такой, какой она впервые явилась перед ним на палубе парохода «Иль-де-Франс», сразу после отплытия из Гавра. Высокая, породистая, в высшей степени элегантная в сером дымчатом ансамбле, дополненном большим муслиновым шарфом, который на манер нимба окружал ее голову без шляпки. Волосы, черные и блестящие, словно шерсть чистокровной лошади, стянутые на затылке в шиньон, серые глаза, очень красные чувственные губы, слишком большой, притягательный, как грех, рот, нарушающий безупречные пропорции ее удивительно подвижного лица. Недавно овдовев после смерти мужа, австрийского барона, пристрастившегося к крепким напиткам, Полина возвращалась тогда в свой прекрасный дом на Вашингтон-сквер в Нью-Йорке, чтобы вновь начать жизнь, более соответствующую ее артистическим вкусам, и обрести мастерскую, где она занималась ваянием и уже проявила себя как талантливый скульптор.

Но отчетливее всего он видел ее такой, какой она оказалась в его объятиях в конце костюмированного бала в доме своего брата в Ньюпорте, — изумительной китайской императрицей, оставшейся в наряде из одних приколотых к волосам орхидей, когда к ее ногам упало длинное атласное платье лунного цвета. И от императрицы осталась только Полина. Связь была краткой, но бурной, и Альдо знал, что никогда о ней не забудет.

Немного позже они простились без надежды увидеться вновь, подчинившись обоюдному стремлению задушить в зародыше то, что могло бы стать настоящей страстью. Но было ли это стремление обоюдным? Тогда он прочел сожаление в прекрасных глазах Полины, и вот она возвращается в Европу!

Альдо не был фатом, чтобы убеждать себя, будто именно он стал причиной этого приезда. Полина наверняка полагала, что он находится в Венеции, рядом с женой и детьми? Хотя нет! Как только стало известно, что на «Магии королевы» будут выставлены драгоценности Марии-Антуанетты, она должна была догадаться, что он как-то причастен к этой затее…

Вобрен громко рассмеялся, и это вернуло Альдо на землю. Жиль в какой-то момент так безумно влюбился в Полину, что их старая дружба едва не пала жертвой этого чувства. Да и только что, сообщая ему о приезде молодой женщины, антиквар смотрел на него с явным вызовом. Нет, это просто игра воображения! Вобрен был теперь «в плену» у прекрасной Леоноры… или же он просто пытался обмануть себя? Альдо знал, что Полину забыть нельзя, и начинал не на шутку опасаться того момента, когда вновь увидит ее.

Что же делать? Самое разумное — покинуть Версаль до ее приезда. Деловой человек его уровня всегда мог бы подыскать для этого благовидный предлог. Но, в конце концов, угроза существует только в его воображении и еще в желании встретиться с ней, которое он ощущал помимо собственной воли. Постоянство дочери свободной Америки сомнению не подвергалось. Полина Белмонт не лукавила с собой и тем более с другими. Она ясно дала понять Морозини, что любит его, но никогда не давила на него. В момент расставания она сказала ему «прощай» с улыбкой, которую никак нельзя было назвать натянутой. Он умирал от желания увидеть эту улыбку вновь, но сохранила ли она свое чувство к Альдо?

Воцарившееся за столом молчание вернуло его к реальности. Он увидел, что все смотрят на него, и на секунду испугался, что стал вспоминать вслух…

— Неужели князь Морозини забыл нас? — произнесла мадам де Ла Бегасьер тоном ласкового упрека. — А ведь его мнение обладает особой ценностью для нас всех…

— Мое мнение? Тысяча извинений, графиня! Кажется, я замечтался.

— Держу пари, что мечта была хорошенькой, — засмеялась мадам де Мальдан. — На кошмар это не походило…

— Заключайте пари, мадам, и вы получите заслуженный выигрыш, но я не хочу заставлять ждать нашу хозяйку и прошу ее повторить свой вопрос. Если речь идет о продолжении выставки, я уже говорил, что согласен.

— Мы обсуждаем не саму выставку, а предстоящее празднество в Деревушке, намеченное на ближайшую среду. Мы уже хотели отменить его, но Элси Мендл предложила нам решение, позволяющее соблюсти правила приличия и одновременно не лишиться финансовой поддержки, на которую мы так рассчитывали. Часть средств можно будет пожертвовать семьям жертв. Конечно, нельзя танцевать там, где погибли четыре человека. Но концерт старинной музыки будет вполне уместен, поскольку атмосфера подобных выступлений взывает к тишине и сосредоточенности. Остается вторая часть — ужин и бал. Мы подумали было перенести их в «Трианон-Палас», но гостиницу от клиентов освободить невозможно. Кроме того, это разрушит очарование празднества, посвященного памяти королевы.

— Если вы хотите узнать мое мнение на сей счет, мадам, признаюсь, мне нечего сказать. Проблема выглядит неразрешимой.

— И, однако же, выход найден благодаря леди Мендл: она предлагает открыть свой собственный сад, который выходит в парк, и устроить ужин именно там, а бал можно и отменить. Все мы знаем ее талант декоратора, поэтому приглашенные легко перейдут из одного места в другое, не нарушая общий тон мероприятия. Вот почему я спросила вас, как вы к этому относитесь.

— Естественно, самым положительным образом. Полагаю, все согласны?

— Полностью согласны!

— Почему же вы предположили, что я думаю иначе? Признаюсь, великодушный жест леди Мендл переполняет меня восхищением.

— Не так уж я его заслуживаю, — ответила Элси, смеясь. — Я обожаю приемы, а создать соответствующую обстановку смогу без проблем. Достаточно будет перенести некоторые элементы декора и придумать другие — я искренне надеюсь, что все получится.

— Мы в этом не сомневаемся, однако уверены ли вы, — спросил, не скрывая беспокойства, Оливье де Мальдан, — что не появятся, как в первый день, поддельные билеты? Это не только осложнит дело, но может его попросту погубить.

— Кстати, я так и не поняла, — добавила его жена, — зачем кто-то счел нужным допечатывать приглашения? На открытии была такая толкотня!

— Именно для того, чтобы убийца мог затеряться в толпе, — объяснил Кроуфорд. — Будьте уверены, как только удастся выяснить, кто заказал эти дополнительные пригласительные билеты, мы сможем схватить мерзавца.

— Несмотря на упрямство и предвзятость Лемерсье, думаю, это от него не ускользнуло и он занялся всеми типографиями региона, — сказал генерал, когда гости встали из-за стола и направились в гостиную, где уже подали кофе…

— Если под регионом вы понимаете Париж с его ближайшими и даже дальними окрестностями, комиссару придется попотеть! — рассеянно отозвался Аль-до, который пристально наблюдал за необычными маневрами Мари-Анжелин.

Старая дева не только вела оживленную беседу с профессором Понан-Сен-Жермен за ужином, но даже ухватила его под руку и повела, как ни в чем не бывало, к стоящему в глубине маленькому канапе, чтобы спокойно продолжить разговор, казавшийся очень оживленным. Заинтригованный Альдо уже хотел подойти к ним, однако Вобрен, оставив ненаглядную Леонору в обществе ее законного супруга, задержал его.

— Если я не ошибаюсь, новость о приезде Полины стала для тебя шоком? — спросил он полусерьезно-полунасмешливо.

— Шоком? А у тебя воображение не разыгралось?

— Не думаю. Ты замолчал и, кажется, даже размечтался, разве не так?

Альдо дерзко поднял бровь:

— Ты, значит, следишь за мной? А я-то считал, что ты занят только красавицей Леонорой! Но на твой вопрос я отвечу. Скажем так: новость меня удивила. Когда мы оба познакомились с ней на пароходе, идущем в Нью-Йорк…

— И во время пребывания в Ньюпорте, где ты был один…

— И в Бостоне, где меня не было, я понял с ее слов, что она окончательно возвращается в родную страну и Европа потеряла шанс увидеться с ней вновь. Кстати, ведь это ты предложил устроить выставку ее скульптур в Париже?

Внезапно Жиль Вобрен расхохотался:

— Я все время забываю, что у тебя потрясающая память! Верно, мы об этом говорили, и когда она приехала в Бостон, чтобы помочь мне, я повторил свое предложение. Именно это и стало главной причиной ее приезда, а вовсе не Мария-Антуанетта, которую она, как мне кажется, недолюбливает. Хотя Версаль обожает… И я радуюсь возможности привезти ее сюда!

У Альдо неприятно кольнуло сердце при мысли, что все его фантазии оказались пустыми, но он обладал достаточной властью над собой, чтобы ничем не выдать себя.

— Похоже, в ближайшее время ты будешь очень занят, дружище?

— Чем же?

— У тебя слишком много дел. Выставка Полины, новый виток американского кошмара в лице требовательной миссис Лоуэлл. И где здесь место для прекрасной леди Кроуфорд?

Жиль напустил на себя фатовской вид, что совершенно ему не шло, и Морозини захотелось как следует стукнуть его.

— Я сохраняю надежду уладить все эти дела с присущей мне ловкостью. Если хочешь знать правду, мне будет приятно видеть Полину и Леонору одновременно.

— Чтобы сравнивать их? Надо же, сколько в тебе отваги! Забавно было бы на это посмотреть, но, увы, этого удовольствия я буду лишен…

— Ты возвращаешься в Венецию?

— Не завтра утром, но мне пора об этом подумать. Невзирая на все эти убийства, выставка имеет огромный успех, и я не собираюсь неделями следить за моими алмазами. Охрана настолько усилена, что им уже ничего не угрожает.

Выпив кофе и обсудив последние детали предстоящего праздника, гости стали прощаться с любезной хозяйкой, принимавшей заслуженные похвалы. Альдо направился в гостиницу вместе с Мари-Анжелин, которую за весь вечер ему так и не удалось отвлечь от оживленного разговора с профессором. Это обстоятельство никак не улучшило его настроения.

— Что на вас нашло, План-Крепен? К чему вам идиллические отношения с этим старым безумцем?

— Во-первых, он не старый безумец, а подлинная сокровищница знаний, если дело касается Версаля в целом и Марии-Антуанетты в частности. Он сообщил мне много нового, — вскинулась она, сразу устремившись в атаку. — И не называйте меня «План-Крепен»! Только наша маркиза имеет на это право. В устах всех прочих это звучит для меня оскорбительно!

Альдо, тут же раскаявшись, нежно взял старую деву под руку:

— Простите меня, Анжелина! Вся эта история подействовала мне на нервы. Думаю, пора уже возвращаться в Венецию.

Она резко остановилась и взглянула ему прямо в глаза.

— Нет, вы этого не сделаете! Разве можно уезжать в тот момент, когда начинается самая потеха?

— Четыре убийства? У вас странное понятие о развлечениях!

— Я неудачно выразилась: в тот момент, когда начинается самое интересное. Посмотрите на меня, Альдо, и скажите, неужели вы действительно хотите уехать, так и не узнав, чем закончится эта история? Не выяснив хотя бы того, что случилось с полковником Карловым?

— Послушать вас, так я собираюсь дезертировать перед лицом врага.

— Именно так я и подумала! Кроме того… если вы уедете, ваша тетушка Амели захочет вернуться на улицу Альфреда де Виньи, и мне придется последовать за ней!

— Тем самым ваш роман с Аристидом Понан-Сен-Жерменом будет задушен в зародыше!— Перестаньте говорить глупости! Я хочу побольше узнать о нем и особенно о созданном им союзе приверженцев королевы. Не спрашивайте почему, но мой нос подсказывает мне, что эти фанаты — по моим сведениям, эта веселая банда вполне заслуживает; именно такого наименования, — могли бы оказаться очень полезными для нас.

— И об этом вам поведал нос?

— Если вы позволите себе хоть малейший намек на его длину, я перестану с вами разговаривать!

— Ну-ну, Анжелина, — улыбнулся Альдо и высвободил руку, чтобы удобнее было идти. — Вы все-таки не Сирано де Бержерак, так что шпагу из ножен не выхватывайте. А вообще, — добавил он, вновь становясь серьезным, — будьте осторожны! Эти люди, конечно, полоумные, но любой фанатизм — вы сами произнесли это слово! — может оказаться опасным. Поэтому держите меня в курсе!

— Значит, вы остаетесь! — возликовала она. — Не представляю, как я стала бы рассказывать вам о последних событиях по телефону или по телеграфу.

— Разумеется. Но у вас есть Адальбер, мое второе «я». И, знаете, он тоже хочет нанести визит профессору под предлогом, будто существует некая параллель между Марией-Антуанеттой и Нефертити…

— Это полный идиотизм, Понан-Сен-Жермена не следует принимать за глупца! В любом случае, — добавила она, наморщив нос, — и комиссар Лемерсье не давал вам разрешения на отъезд!

Альдо не хотелось затевать новую дискуссию, и он оставил за Мари-Анжелин привилегию последнего слова.

Когда они вернулись в отель, портье передал ему два письма. Одно с венецианской маркой, в конверте из голубоватой веленевой бумаги[173]: адрес написан размашистым элегантным почерком Лизы. Второе — без почтового штемпеля: просто записочка, сложенная по старинной моде и запечатанная зеленым восковым кружком с изображением розы. Очень романтично.

— Примерно час назад его принес какой-то мальчик, — объяснил портье, ответив на безмолвный вопросительный взгляд своего клиента.

Естественно, первым Альдо вскрыл именно это послание. Внутри оказался следующий текст:

«Приходите сегодня вечером или, если это невозможно, завтра около одиннадцати, но приходите один! Мне нужна помощь. Каролин Отье».

И ничего больше! Ни намека на вежливую просьбу или на причину, побудившую девушку обратиться к нему. Только две не слишком ободряющие строчки! Призыв о помощи, скорее походивший на приказ, а Морозини не терпел, когда ему приказывали. Особенно если приказывает особа, без колебаний отправившая его в тюрьму! Кроме того, он должен был прийти один. Почему? Это напоминало ловушку. Впрочем, он не привык отступать, напротив, авантюрный дух вкупе с любопытством побуждал его отправиться на свидание. Да и сама эта обворожительная, хрупкая Каролин принадлежала к числу тех женщин, которым очень легко превратить человека чести в своего защитника…

Чтобы ослабить впечатление от странной записки, Альдо вскрыл второй конверт в надежде,,что жена извещает его о своем приезде. Это было бы лучшей новостью. Если прекрасная Лиза будет рядом, Альдо сумеет хладнокровно встретить любое искушение… даже встречу с Полиной. Он вспомнил свои муки, когда она, обуреваемая ревностью и оскорбленная в лучших чувствах, надолго отлучила его от себя, вообразив, будто он влюбился в графиню Абрасимову[174]. Вторая такая история может окончиться неминуемым разрывом.

Прежде чем вынуть письмо из конверта, Альдо прижал его к губам и взмолился:

— Скажи мне, что ты едешь, Лиза! Скажи, что тебе невыносимо жить вдали от меня! Мне нужны твои глаза, улыбка, тело… Так приезжай!

От бумаги пахнуло ароматом ее духов, а также цветов, срезанной травы, леса и песчаного пляжа. Как он все это любил! Закрыв глаза, он долго наслаждался этими пьянившими его запахами и никак не мог решиться развернуть письмо, прочесть его…

— О нет! — простонал он.

Лиза сообщала ему о своем отъезде… в Австрию: «Первая жара упала на нас, как мокрое одеяло. Венеция задыхается, и для детей это вредно. Особенно для нашего малютки Марко, ведь доктор Личчи считает, что у него слабые бронхи. Конечно, оснований для сильной тревоги нет, но я все же, как только Антонио с Амелией окажутся в Рудольфскроне, повезу его в Цюрих на консультацию к профессору Гланцеру. И только тогда успокоюсь… А там посмотрим! Как видишь, любимый, судьба против нас. Я уже было собралась к тебе в Париж, но сейчас это неразумно, да ты и сам бы не обрадовался, потому что я бы извела тебя своими страхами. Надеюсь, впрочем, ты не станешь задерживаться в столь нездоровом месте. Ваша выставка превратилась в сущий кошмар, и бабушка, когда звонила мне, очень сожалела, что побудила тебя ввязаться в это дело…»

Далее следовал список поручений, который Альдо пробежал с раздражением. Из строк письма просто вылезала мать-наседка! Где страстная возлюбленная его ночей — да и многих дней тоже! — память о которых все так же испепеляла его? Похоже, рождение малыша Марко пробудило в Лизе ту здравую, логическую, сухую сторону ее натуры, о которой он никогда не подозревал. Альдо уже стал с тоской вспоминать о временах Мины Ван Зельден. По крайней мере, Мина не теряла чувства юмора! И какой несравненной была сотрудницей!

В конце письма Лиза настоятельно просила мужа приехать к ней либо в Цюрих, где она рассчитывала провести несколько дней в гостях у отца, либо в Ишль, где целительный воздух озер Зальцкаммергута «будет чрезвычайно полезен его бронхам курильщика…».

— Что на нее нашло! — в ярости воскликнул Аль-до, скомкав письмо и едва не швырнув его в мусорное ведро. — Если так будет продолжаться, она начнет заворачивать меня в кашне при малейшем порыве ветра и потребует, чтобы зимой я носил длинные кальсоны, ночные колпаки и теплые домашние тапочки. А кальсоны непременно бумазейные! В ожидании, когда меня можно будет вывозить на прогулку в коляске!

Он был настолько взбешен, что ему необходимо было излить душу понимающему собеседнику. Такому, как маркиза де Соммьер. Он постучался к ней и обнаружил, что она уже готова пригубить свой первый вечерний бокал шампанского.

— Ты пришел составить мне компанию? Очень мило с твоей стороны. План-Крепен внезапно захотелось послушать вечернюю мессу в Нотр-Дам…

Внимательно всмотревшись в племянника, она спросила:

— Что случилось? Почему у тебя такой взъерошенный вид?

— Вот! — произнес он патетическим тоном, протянув ей послание, которое он постарался разгладить, хотя и не совсем успешно.

— Что это? — осведомилась она, отставив бокал и выбрав среди своих цепочек крохотный лорнет, инкрустированный изумрудами. — Похоже на письмо, с которым обошлись не слишком деликатно!

— Так оно и есть! И это письмо от Лизы! Да вы прочтите!

Альдо следил за выражением лица старой дамы и сразу заметил, что уголки губ у нее потихоньку приподнимаются.

— Кажется, вы находите это забавным?

Она подняла на него искрящиеся лукавством глаза:

— Чрезвычайно! Но я достаточно хорошо знаю тебя, чтобы понять, как это тебе не нравится! Здоровый воздух кроткой Гельвеции[175] не для тебя, ты же привык жить в вихре страстей! Аквилон, мистраль, самум — вот что тебе нужно. Тихий бриз озера Леман для тебя невыносим. А вот твоей жене он очень подходит.

— Да нет же! Разве вы не помните, сколько приключений мы пережили с Лизой, находясь рядом или в разлуке? Она жаждет страстей так же, как и я!

— Ты жаждешь, без сомнения, но вот она… Вспомни, сколько твоя жена вынесла, и именно в разлуке с тобой! Перечислить?

— Не стоит! У меня хорошая память.

— Постарайся, чтобы она была еще и объективной! Лиза принимала участие во всех твоих приключениях. Сначала как секретарь, затем как подруга, наконец, как жена. Сейчас она мать… и это чертовски большая разница!

— Не для меня! Она была беременна, когда мы с Адальбером гнались за «Священными Судьбами». Близнецы уже появились на свет, когда Лиза угодила в ловушку, расставленную этим демоном из Гималаев…

— И вновь беременна, когда ты преследовал убийцу-садиста во время роскошных приемов в Ньюпорте! Теперь у вас трое детей, и я полагаю, ей хочется немного передохнуть! Она знает, что твоя страсть к знаменитым камням часто подвергает тебя опасности, и я уверена, что Лиза провела больше бессонных ночей, чем ты можешь себе вообразить. Сейчас она думает, что твоего ремесла достаточно, чтобы приправить жизнь перчиком, который тебе так необходим, но она-то мечтает — для детей и для тебя, кстати, тоже — о теплом очаге, о тихой гавани, где ты можешь обрести покой после битвы. Кроме того, — жестко сказала тетушка Амели, — подобно твоим друзьям, ты не молодеешь, помни об этом!

Несмотря на насмешливую улыбку, сопровождавшую эти слова, Альдо получил оглушительный удар прямо в лицо.

— Что ж, — произнес он, задыхаясь от обиды, — вы умеете поднять ослабевший дух!

— Не смотри на меня так! Да, хоть ты старше жены на полтора десятка лет, она вовсе не считает тебя развалиной, и я убеждена, что отец новобрачной завоюет сердца всех дам, когда твоя дочь Амелия будет выходить замуж. И ты сам об этом знаешь!

— Теперь еще и это! Свадьба Амелии! Знаете ли вы, тетушка Амели, что скоро я начну бояться ближайшего дня рождения?

— Разве я боюсь? Мне скоро восемьдесят, и я, черт возьми, горжусь этим! Словом, перестань говорить глупости, отправь жене самое нежное послание, скажи ей, что полностью ее одобряешь и…

— Одобряю то, что она мчится в Швейцарию, стоит одному из детей чихнуть? Ну, нет! У нас тоже есть превосходные врачи!

— …что ты полностью ее одобряешь, — повторила маркиза, возвысив голос, — любишь и ужасно скучаешь по ней. Ты влюблен в Лизу, как в первый день… и страдаешь, что тебе приходится спать без нее. Разве не так?

— Да, и она это знает. Я рассказал ей о том, что здесь происходит, и попросил приехать ко мне вместе с младенцем и няней. Погода прекрасная, город утопает в зелени…

— Но коровьих колокольчиков не слышно! И даже если бы в Деревушке по-прежнему были коровы, Лиза наверняка заявила бы, что их молоко не соответствует строжайшим требованиям гигиены! Что ты хочешь, она швейцарка!

— Мне как раз и хотелось бы, чтобы она не была швейцаркой до такой степени!

Разговор прервался с приходом Адальбера, который вернулся с выставки. Красный и запыхавшийся, он тяжело опустился в кресло.

— С ума сойти, сколько там народу! — бросил он. — Еще два-три трупа — и вы можете продлевать показ хоть до Рождества. Естественно, больше всего публику привлекают драгоценности и платья. Подойдя к витринам, люди буквально прилипают к ним, и их нужно уводить силой. К счастью, полицейские — парни крепкие, и их более чем достаточно! Вы не окажете мне милость в виде бокала шампанского, дорогая маркиза?

— Теперь вы понимаете, почему я отказалась идти с вами? — сказала тетушка Амели, выполнив просьбу Адальбера. — Вы меня представляете в таком состоянии? А вот вам срочно нужно принять душ!

— Чтобы опять стоять? Ну, нет! Мне нужна ванна, горячая ванна с ароматом ливанского кедра, в которой я буду наслаждаться сигарой! Кстати, как прошел твой обед? — спросил он, повернувшись к Альдо.

— Я тебе расскажу, пока ты будешь изображать одалиску в ванной комнате.

— Но, видишь ли… я могу задремать.

— Выбирай, старина: или ты куришь, или спишь. Сигара мне не помешает. Надо поговорить! — добавил он сквозь зубы.

Оба прошли в комнату Адальбера, и пока археолог наливал воду в ванну, высыпав в нее целый флакон ароматических солей, Альдо уселся на край постели, сунул письмо Лизы в карман и достал записочку Каролин.

— Я только что получил это послание, и мне хотелось бы узнать, что ты об этом думаешь!

Выйдя из заполненной паром ванной, Адальбер взял записку, пробежал по ней глазами и поднял брови.

— Письмо выглядит слишком угрожающим, чтобы скрывать западню… но я бы предпочел пойти с тобой… на всякий случай!

— Я тоже, поэтому и решил переговорить с тобой. Но она хочет, чтобы я пришел один. Что ты предлагаешь?

— Мы пойдем пешком — моей машине трудно остаться незамеченной! — ты войдешь в дом и узнаешь, что хочет Каролин, а я тем временем буду прогуливаться по улице и сразу прибегу, если потребуется. Постарайся только оставить открытой решетку ворот: мне все меньше и меньше нравится лазить через стены…

Было чуть больше половины одиннадцатого, и дождь лил как из ведра, когда два друга, запахнув макинтоши, подняв воротники и нахлобучив до бровей каскетки из твида, покинули «Трианон-Палас». От услуг гостиничного шофера они отказались.

— Нам надо пройтись, — доверительно сказал ему Адальбер.

— Под таким ливнем? Разумно ли это? — встревожился шофер, озабоченный здоровьем клиентов. — Возьмите хотя бы зонты!

— Не все, что разумно, приносит удовольствие, а дождевая вода отлично тонизирует кожу…

Именно эту фразу, слово в слово, повторила шоферу еще одна фигура в черном непромокаемом плаще — на сей раз женская. Это была Мари-Анжелин, устремившаяся следом за друзьями, которой показалось подозрительным внезапное обоюдное желание Альдо и Адальбера лечь спать сразу после вечерней чашки кофе. Правда, князь сослался на то, что хочет перед сном написать длинное послание Лизе.

У Мари-Анжелин в это же время вдруг начался сильный приступ мигрени, вынудивший ее принять таблетку аспирина и прилечь в темной комнате. Маркиза де Соммьер не стала возражать, хотя все прекрасно поняла и сказала на прощание:

— Наденьте плащ и резиновые боты. Кажется, начинается дождь…

— Нам не слишком досаждают мои постоянные отлучки? — спросила План-Крепен, покраснев до ушей.

— Знаете, позволив вам влезть в эту историю с выставкой, связанную с моим племянником и его обожаемыми камнями, я подготовилась к тому, что мне придется провести несколько одиноких вечеров.

Затем она спросила совсем другим тоном:

— Интересно, куда они отправились?

— Это я и хочу выяснить.

— Я тоже. Поэтому не забудьте зайти ко мне, когда вернетесь… и будьте крайне осторожны!

Глава 6 ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ

Безлюдный и печальный под дождем, Королевский бульвар напоминал длинную черную атласную ленту. Ни одного человека, ни единой кошки, ни какой-либо машины, ни малейшего признака жизни! Даже круги света под фонарными столбами выглядели сюрреалистически из-за тени, которую отбрасывали на них деревья.

— Если эта проклятая погода сохранится в ближайшие дни, хорошенький у нас получится праздник, — пробормотал Адальбер, сойдя с тротуара и тут же промочив ноги до лодыжек.

— Зачем же выходить на улицу в лакированных туфлях, когда льет как из ведра? — упрекнул друга Альдо, чувствовавший себя очень комфортно в ботинках на толстой резиновой подошве. — Раньше ты был куда практичнее…

— Кроме них, я могу надеть только старые охотничьи сапоги, потому что в другой обуви, даже сшитой по мерке, у меня при долгой ходьбе начинает зверски болеть мозоль на правой ноге…

— Найди китайского специалиста по педикюру — и все будет в порядке!

— Терпеть не могу, когда чужие руки колдуют над моими ногами…

— Тогда страдай!

Когда они свернули на улицу, где жила Каролин, ситуация ничуть не улучшилась. Небеса словно разверзлись, с наслаждением поливая землю, а спрятаться от дождя было негде, кроме козырька над входной дверью в трехэтажном здании, которое находилось примерно на равном расстоянии между домиком полковника Карлова — о котором по-прежнему не было никаких известий! — и жилищем Каролин Отье. К счастью, дверная амбразура оказалась достаточно глубокой, чтобы Адальбер смог укрыться и даже присесть.

— Сойдет,— объявил он. — Если ты закричишь, я тебя услышу, только не забудь оставить открытыми ворота!

Они и не были заперты. Альдо, лишь слегка толкнув их, оказался в совершенно темном саду — все окна дома были темными. Создавалось даже впечатление, будто здесь никто не живет. Морозини нахмурил брови и инстинктивно нащупал в кармане браунинг, который всегда брал с собой во время вылазок, представляющих хоть какую-то опасность. Держа руку в кармане, он сделал несколько шагов вперед и вдруг услышал:

— Я здесь!

Обернувшись, он увидел, что Каролин сидит на старой каменной скамье под большим черным зонтом, судорожно сжимая в ладонях ручку.

— Что с вами? — удивленно спросил он. — В такую погоду лучше не выходить из дома!

— Я… сей… сейчас объясню! Сядьте рядом со мной. Здесь хватит места!

Он присел на скамью и сразу почувствовал, что она трепещет как лист, несмотря на то что было сравнительно тепло.

— Да вы дрожите! Если вам холодно, не стоит сидеть тут, под дождем…

— Мне не холодно… мне страшно…

— Чего вы боитесь?

— Лучше послушайте!

В темном доме действительно раздавались глухие звуки, словно на пол падали тяжелые предметы.

— Кто-то забрался к вам? Вы его видели?

— Как мне ответить вам? Никого нет, разве что… но вы подумаете, что я сошла с ума!

— Вы никогда не казались мне сумасшедшей, а в своем письме попросили о помощи. Поэтому я и пришел. Говорите же!

Глаза Альдо привыкли к темноте, и он видел лицо девушки, тесно прижавшейся к нему и дрожавшей всем телом. Она была смертельно бледна, по щекам ее катились слезы, взор блуждал. Не получив никакого ответа, Альдо мягко сказал:

— Если в вашем доме привидения, вы можете смело признаться в этом. Я знаю по опыту, что такое бывает и что в загробном мире обитают не только лучезарные души, не только ангелы с белоснежными крыльями, которые поют хвалу Богу у подножья небесного трона.

— Вы верите в призраки? Вы? — с изумлением прошептала она, и Альдо почувствовал в ее голосе облегчение.

Сняв перчатки, он взял Каролин за руку — совершенно ледяную! — и стал согревать ее в своих ладонях.

— Мне приходилось с ними встречаться… и я вполне готов увидеть их вновь. Дверь заперта на ключ?

— Да… но вы же не собираетесь входить?

— Я не вижу другого выхода. Мы должны выяснить, что там происходит… Подождите меня: я скоро вернусь… И дайте мне ключи!

Она неохотно протянула ему ключи, потом уцепилась за него:

— Не оставляйте меня одну!— Никто не мешает вам пойти со мной. Кстати, почему вы потребовали, чтобы я пришел один?

— Я и так уже чувствую себя смешной, — ответила она, отвернувшись. — А у вашего друга вид такой, будто он над всеми насмехается.

— Он производит такое впечатление, но, будучи египтологом, непоколебимо верит в загробный мир и его обитателей. Ну что, идем?

Свернув зонт, поскольку ливень внезапно прекратился, Каролин ухватила Альдо за руку и безропотно последовала за ним. Князь открыл дверь и стал нашаривать справа электрический выключатель. В то же мгновение какой-то метательный снаряд, природу которого он не успел определить, пролетев в сантиметре от его носа, стукнулся о стену и с металлическим звоном упал на пол. Действительно, это был серебряный кофейник, обычно стоявший — рядом с сахарницей, молочником и несколькими перевернутыми чашками — на круглом столике между двумя креслами в стиле Регентства. Каролин нервно всхлипнула:

— Вы… вы видите? Никого нет!

Это была истинная правда. Альдо быстро осмотрел всю комнату: за занавесками и диванчиками было пусто. Впрочем, пока он занимался розысками, подставка для дров внезапно опрокинулась, последовав примеру своей пары, которая уже валялась по другую сторону камина, в котором, к счастью, огня не разводили. Альдо машинально перекрестился.

— Здесь следует провести сеанс экзорцизма[176]! — резюмировал он, обойдя комнату, где все картины, сорванные с петель, лежали на полу.

Хрупкие предметы тем не менее оставались на своих местах. Бушевавшее в доме существо ополчилось только на более тяжелые объекты. Черное крыло пианино было опущено, как и крышка, причем ключ от нее исчез.

— Это вы закрыли пианино? — спросил он девушку, которая свернулась калачиком на канапе и дрожала так сильно, что было слышно, как у нее стучат зубы.

— Нн…ет!

— А вы не знаете, где ключ?

Она покачала головой с таким нескрываемым ужасом, что Альдо решил найти для нее что-либо подкрепляющее, но обнаружил на кухне только молоко и сельтерскую воду. Тогда он вышел в сад и позвал:

— Адальбер! Явись!

И Видаль-Пеликорн, подобно джинну из лампы, материализовался в темноте.

— Что случилось?

— Я тебе сейчас объясню. Ты захватил фляжку с коньяком? Тут кое-кого срочно требуется подбодрить, — сказал он, не дожидаясь ответа, который знал заранее.

Через минуту Альдо, держа в руках стакан, на треть заполненный драгоценной жидкостью, влил в рот Каролин сначала несколько капель, а потом дал ей выпить полный глоток. Девушку сильно передернуло, но потихоньку она стала успокаиваться. Адальбер тем временем осматривал гостиную.

— Вернулся взломщик? — спросил он и тут же добавил, ответив на свой собственный вопрос: — Нет, во время нашего первого визита сценарий был другой. Ничего не сломано…

— Ты прав, — отозвался Альдо, растирая девушке руки. — На сей раз мы имеем дело с призраком…

— Ты шутишь?

— Ни в коей мере.

Он объяснил, как нашел мадемуазель Отье сидящей под дождем в саду, тогда как из дома доносился шум какой-то невообразимой возни. Естественно, девушка перепугалась до полусмерти.

— Странно! — заметил Адальбер. — Она прислала письмо с просьбой о помощи днем. Стало быть, знала о том, что произойдет?

Каролин, немного придя в себя, тихо плакала. Но вопрос услышала.

— То же самое было прошлой ночью… и позапрошлой тоже… Обычно это случается только раз в году, в определенный день…

— Какой же?

— 15 октября. Сначала я подумала, что умру от страха. Затем, в последующие ночи, ничего не происходило, и я уже решила, что мне померещилось, но когда через год это повторилось, я спряталась в мастерской…

— Что за мастерская?

— Мастерская дедушки, где он лепил скульптуры. Это за домом, я вам покажу. И каждый год 15 октября я проводила там ночь.

— Сколько это продолжается?

— Пять лет. В тот день, 15 октября, он умер. И тогда я подумала, что это он возвращается, но никому ничего не сказала, потому что боялась прослыть сумасшедшей. Но сейчас весна! К тому же раньше никогда не было такого буйства, как в последние три ночи… Умоляю вас, помогите мне!

Вновь зарыдав, она укрылась в объятиях Альдо, который непроизвольно обнял ее. Растроганный неподдельным отчаянием девушки, он шептал ей слова утешения, уверяя, что позаботится о ней, и, забывшись, нежно гладил светлые волосы, пахнувшие свежей сиренью.

Адальбер некоторое время смотрел на них, затем укоризненно поднял брови и вышел из комнаты, чтобы осмотреть весь дом. Вернулся он почти сразу и лаконично бросил:

— Взгляни-ка!

Альдо бережно усадил Каролин на канапе и пошел вслед за своим другом в спальню девушки. И тут вещи тоже валялись на полу, открытое окно хлопало от порывов ветра, но самое удивительное зрелище являла собой постель. Она была застлана покрывалом, и на подушке в наволочке из ткани «жуи» лежал портрет «красавицы-бабушки». Морозини, ужаснувшись, протер глаза: ему показалось, что женщина удовлетворенно улыбается, отчего ее образ стал ему еще более антипатичен.

— Что скажешь? — спросил Адальбер, закрывая окно.

— Если бы я не видел, как в сантиметре от моего лица пролетел кофейник, а подставка для дров свалилась на пол сама по себе, я бы подумал, что это злая шутка, автор которой покинул дом через окно, но сейчас мне пришла в голову другая мысль. Эксгумация на кладбище Нотр-Дам состоялась вчера, а сегодня эта жуткая женщина заняла кровать Каролин. Значит, призраком может быть не только ее супруг, но и она…

— Возможно! И что же мы будем делать?

— Очень просто: либо проведем ночь здесь, либо возьмем мадемуазель Отье с собой. Нельзя оставлять ее наедине с призраками: она действительно повредится рассудком.

Адальбер занялся картиной: портрет Флоринды следовало снова повесить на гвоздь. Альдо направился в гостиную и обнаружил, что Каролин заснула. Секунду он смотрел на нее: она была такой юной, такой хрупкой! Своим маленьким покрасневшим носиком, следами от слез и кругами под глазами — что ничуть не вредило ее красоте! — она пробудила в Морозини рыцаря, всегда готового вступить в бой ради прекрасной дамы. А Каролин была так трогательна! Когда пришел Адальбер, он прижал палец к губам и шепнул:

— Поскольку у нас нет машины, чтобы отвезти ее, пусть она поспит здесь. Я останусь рядом…

— Вот как?

Альдо метнул на него испепеляющий взгляд:

— Избавь меня от грязных намеков! Если ты хочешь взять это на себя, милости прошу. Я вернусь завтра на такси…

— Она попросила о помощи именно тебя! Значит, ты и займешься ее охраной! А пока мне хотелось бы взглянуть на мастерскую дедушки. Она где-то за домом…

— Пойдем!

Они вышли и, с радостью убедившись, что дождь окончательно прекратился, обогнули дом. Позади него находилась большая площадка с утоптанной тропинкой, которая вела к строению, похожему на сарай. В реальности это оказался павильон с тремя окнами — уменьшенная копия главного дома. Павильон был заперт. Альдо знал, что ни одна закрытая дверь не является препятствием для ловких пальцев его друга, но тот просто запустил руку под наличник и сразу нашел то, что искал.

— Когда речь не идет о чем-то особо ценном, — пояснил он, — ключ чаще всего лежит именно там.

Он открыл дверь.

В помещении друзья увидели материалы, свидетельствующие об увлечении хозяина: ведерко с большим куском засохшей глины, из которой что-то уже начали лепить, но характер скульптуры определению не поддавался — то ли гриб, то ли голова. Несомненно, смерть помешала художнику обозначить свой замысел яснее. К удивлению Альдо и Адальбера, художник этот не был лишен таланта. Среди его творений выделялась рука с поднятым указательным пальцем, стоящая на сундуке с изображением головы какого-то молодого человека. Несколько барельефов с фавнами, играющими на флейтах, явно были вдохновлены римским искусством. И главное — бюст покойной супруги на обломке колонны. Больших размеров, чем в реальности, и, очевидно, приукрашенный: женщина выглядела не такой неприятной, как на полотне. Ее обнаженные плечи, должно быть, много раз оглаживали, потому что они были отполированы до блеска, как и полные груди, между которыми висел кулон, воспроизведенный с тройным увеличением. Эта скульптура возвышалась в центре помещения, затмевая собой все остальные, по бокам от нее стояли канделябры с уцелевшими огарками свечей. Нетрудно было догадаться, что этому идолу скульптор в буквальном смысле слова поклонялся. Флоринда и в самом деле напоминала какую-то языческую богиню. Она казалась еще более внушительной благодаря подобию конической тиары на голове.

— Эта женщина не была красавицей, — тихо сказал Адальбер, — но обладала великолепным телом, и муж, несомненно, стал ее рабом…

— Даже самые хорошенькие создания не всегда порождают любовь и желание в сердце мужчины, — заметил Альдо. — Но я не могу понять, почему Каролин по роковым датам искала спасение в двух шагах от этой штуки, — добавил он, указав на диван с тремя подушками и меховым одеялом.

— Она не так богата, чтобы позволить себе гостиничный номер! Именно по этой причине ты и нашел ее сегодня в саду. А вот меня занимает другой вопрос. Что же все-таки сделал с треклятым украшением обожатель этой женщины и почему не исполнил ее волю, не похоронив кулон вместе с ней?

— Я разделяю твое недоумение, но все жепопытаюсь угадать. Камень, помимо своей красоты, сохранял для него запах ее кожи.

— Это означает, что он где-то спрятал драгоценность… если только ее не украли после смерти Флоринды. Как бы там ни было, можно пожалеть, что Лемерсье не имеет права обыскать дом и все прилегающие строения. Хотелось бы мне посмотреть на его рожу при виде этого шедевра… кстати, не понимаю, почему Каролин не избавилась и от него, и от ужасного портрета?

— Какие-то чары, быть может? Ладно, хватит разговоров! Возьмем на себя то, чего не сделал комиссар, и, пока это прекрасное дитя спит, прочешем насквозь дом с мастерской.

— Это займет всю ночь, а утром я схожу за такси, чтобы отвезти твою протеже в гостиницу.

— Положительно, ты не хочешь оставлять меня с ней наедине!

— О, я слишком хорошо тебя знаю… За работу!

Поиски украшения заняли у них целых два часа, после чего друзья встретились вновь на кухне и уселись по обе стороны старого дубового стола в ожидании, пока сварится смолотый Альдо кофе. Обоим нужно было подкрепить силы: поиски оказались тщетными. Вымотавшись, они молчали, словно боясь нарушить благословенную тишину, в которую погрузился теперь дом.

— Наверное, дух разрушения смутил наш приход, — сказал наконец Адальбер, задумчиво размешивая сахар в чашке кофе. — Но сколько продлится это затишье?

— Скорее всего до вечера… Или тут ничего не происходит в отсутствие мадемуазель Отье?

— Это я и предлагаю выяснить: отвезем ее в гостиницу, отдадим на попечение тетушки Амели и Мари-Анжелин, а сами с наступлением темноты вернемся сюда. Сторожить будем по очереди.

— Думаешь, она согласится? Вспомни, что до сих пор она всегда отказывалась!

— Да, но сейчас девушка очень испугана.

— Еще одно затруднение: отель забит до отказа!

— Я уверен, что наша План-Крепен охотно разделит с ней свою комнату. Поставить вторую кровать… вот и все!

— Да, но это не может продолжаться долго. Рано или поздно Каролин все-таки придется вернуться в свой дом. Она им дорожит, и это вполне понятно!

— Нужно что-то предпринять! В крайнем случае обратиться к версальскому епископу с просьбой провести сеанс экзорцизма… У меня сомнений нет: это настоящий дом с привидениями. Один раз в год это еще можно вынести, но не каждую ночь!

— А если организовать сеанс спиритизма? Я уверен, что План-Крепен устроит это отлично! И прежде чем выгнать этот дух с помощью святой воды, не лучше ли узнать, чего он хочет?

— Это мысль! — одобрил Морозини. — И внутренний голос подсказывает мне, что Мари-Анжелин обладает способностями медиума. Иногда у нее бывают подлинные озарения!

— Ты смеешься? Такая набожная — чуть ли не ханжа! — да она и слушать нас не станет!

— Не уверен! А теперь, Адальбер, пришло время раздобыть нам машину!

Когда Видаль-Пеликорн ушел, Альдо нашел чемодан и заполнил его подобранными по своему разумению вещами, а потом как можно более деликатно стал будить девушку. Должно быть, она совсем измучилась, потому что это удалось ему не без труда. Наконец она открыла все еще затуманенные сном глаза и, видимо, от усталости не стала протестовать — даже против того, что ее багаж собрал Альдо.

— Если вам будет чего-то недоставать, мы за этим сюда вернемся, — заверил он, — но мне кажется, что вам сейчас нужнее всего настоящий отдых. Признаюсь вам, я просто не понимаю, как вы могли спать в этой кошмарной мастерской!

— А, так вы туда заходили?

— Естественно! У вашего дедушки был талант, но зачем вы сохранили этот бюст, который мне представляется непристойным и даже в какой-то мере жутким?

— Я не имею права избавиться от него. В завещании дедушки сказано, что мастерская должна оставаться в том виде, в каком он ее оставил, иначе меня лишат наследства. Когда я там пряталась, то накрывала бюст простыней, которая утром всегда оказывалась на полу.

Громкий автомобильный выхлоп прервал их разговор. Альдо понял, что Адальбер вернулся на своем «Амилькаре».

— Ты весь квартал разбудишь! — с упреком сказал он. — Который час?

— Чуть больше четырех утра… и я не видел ни одного такси. Зато мне удалось раздобыть номер для мадемуазель Отье: обитавшая в нем желчная баронесса вчера съехала со скандалом, потому что обнаружила в ванной таракана! Это позволило ей не платить по счету, ведь улику она выложила прямо на стол управляющего.

— Ей надо было потребовать, чтобы он лично вызвал для нее такси, — со смехом сказал Альдо.

— Разумеется, но несчастного едва не хватил удар.

Троица кое-как расположилась в маленьком автомобиле. Каролин заняла место рядом с шофером, в заднюю часть кузова поставили чемодан, на который Альдо сел верхом, и машина покатила в «Трианон-Палас» на разумной скорости, чтобы не слишком шуметь. В гостинице горничная повела девушку в освободившуюся комнату, а портье тем временем сообщил Альдо и Адальберу, что их желает немедленно видеть маркиза де Соммьер…

Сразу встревожившись, они бросились к ней в номер, дверь которого она открыла сама. Лицо ее было белей, чем домашний халат с лиловыми лентами.

— Я видела из окна, как вы подъехали. План-Крепен не с вами?

— Нет, — ответил Альдо. — А почему одна должна быть с нами?

— Когда вы вчера вечером ушли, она последовала за вами. Вы же знаете ее: как только вам одновременно захотелось пойти спать, она не смогла сдержать любопытства. И «снарядилась», чтобы выследить вас!

— Да, она вполне способна на такое, — проворчал Видаль-Пеликорн, — где же она может быть?

— Я бы тоже хотела это знать, — прошептала старая дама с нескрываемой тревогой. — Не надо было ей участвовать в этой выставке, такие вещи сводят ее с ума!

— Не упрекайте себя, тетя Амели! Вы же знаете, когда она загорается какой-то идеей, переубедить ее невозможно… На каком расстоянии от нас она держалась?

— Мари-Анжелин не хотела терять вас из виду. Но было темно, и шел дождь. Не думаю все же, что она сильно отстала.

— А мы не видели ни одной живой души, — подумал вслух Адальбер. — Но вот что мне пришло в голову, — тут же добавил он. — Когда мы проходили мимо дома Карлова, в окнах горел свет. Мари-Анжелин, выяснив, куда мы идем, могла зайти к его жене, чтобы узнать, нет ли новостей!

— Ты прав! — одобрительно сказал Альдо. — Едем!

Однако, когда Адальбер остановил свой автомобиль перед домом Карлова, там не было ни света, ни каких-либо других признаков жизни. Альдо взглянул на часы:

— Слишком рано. Мне совестно тревожить сон — несомненно, чуткий — этой несчастной женщины! Если бы Карлов вернулся, такого унылого безмолвия здесь бы не было…

Сидя в машине, они наблюдали, как светлеет небо, которое со временем стало переливаться розовыми бликами. Альдо закурил сигарету.

— Заря! — прошептал он, выпустив струйку дыма изо рта. — Радуга и заря, любимейший мой свет. Она предвещает ясный день…

— Или ветреную погоду, — пробурчал Адальбер, набивая трубку. — Что будем делать?

— Никаких идей! — устало произнес Морозини. — Кажется, у тебя тоже?

— Можно медленно проехаться по улицам Версаля. Может быть, обнаружим какой-то след? Смотри-ка, ласточки! — добавил он, указывая на двух полицейских на велосипедах, кативших прямо к ним в своих больших развевающихся плащах, из-за которых их так и прозвали.

Первый из них, притормозив около пассажирского окошка, наклонился и тронул двумя пальцами свою плоскую каскетку.

— Можно узнать, что вы тут делаете, господа? — вежливо осведомился он.

— Мы уезжаем, — ответил Видаль-Пеликорн. — Нам не пришло в голову, что для визита к даме слишком рано…

Полицейский взглянул на дом, чтобы уточнить его номер.

— Вы хотели повидать мадам Карлову?

— Именно так! Это супруга нашего друга, который недавно исчез…

— Ваши документы, пожалуйста.

— Вот, — сказал Адальбер, вытащив бумажник. — Правда, не понимаю, зачем они вам понадобились. У нас самые чистые намерения…

— В таком случае вы нам поможете, — сказал полицейский, тогда как его товарищ, проверив бумаги Альдо, направился к крыльцу и стал энергично дергать за колокольчик.

Морозини почувствовал, что бледнеет.

— У вас новости о полковнике? Он не…

— Умер? Нет. Два часа назад его доставили в больницу с кошмарной раной на голове…

Адальбер вспыхнул:

— И вас послали предупредить его жену? Неужели Лемерсье не мог найти машину? Ведь несчастная женщина, конечно же, захочет отправиться к мужу. Вы посадите ее на раму велосипеда?

— Нас послали, чтобы известить о случившемся, а не заниматься транспортировкой!

— Что ж, к счастью, здесь оказались мы, — сказал Адальбер, покидая свое водительское место.

Видимо, обитатели дома спали куда более крепким сном, чем предполагали друзья. Полицейским пришлось долго звонить, прежде чем приоткрылась одна из ставен и в окне показалась Марфа в платке. Убедившись, что это полиция, толстуха поспешно спустилась к входной двери, но ее причитания вкупе со звоном колокольчика привели к тому, что из соседних окон высунулись головы — всклокоченные или в папильотках.

— Займись, мадам Карловой! — бросил Адальбер. — Ей понадобится участие, а от полицейских этого трудно ожидать. Я пойду искать такси. Нам придется отвезти в больницу обеих женщин, а у меня не автобус.

— Договорились.

И Альдо, как только плачущая служанка открыла дверь, вошел в дом вслед за «ласточкой». Он подоспел вовремя. Когда они оказались в прихожей, мадам Карлова уже сходила вниз по лестнице, опираясь на перила. Марфа бросилась к ней, что-то быстро говоря по-русски и постоянно осеняя себя крестным знамением, отчего хозяйка дома заметно пошатнулась. Альдо без колебаний оттолкнул служанку, крепко ухватил Любу за руку и помог ей спуститься. Она смотрела на него полубезумным взглядом:

— Скажите мне правду! Мой Николай умер?

— Нет, только ранен. Возможно, серьезно, я знаю не больше, чем вы, но он жив, не сомневайтесь! Сейчас мы отвезем вас в больницу, только попросите служанку дать вам пальто, на улице свежо, — добавил он, заметив на ее плечах легкую трикотажную шаль.

— Да, да, вы правы! Марфа, будь добра! Адальбер выказал проворство и через несколько минут приехал в сопровождении такси, в котором разместились Альдо и обе женщины — служанка и слышать не хотела о том, чтобы остаться дома! Люба с Марфой сидели среди вороха пижам и домашних халатов, обмениваясь пугливыми предположениями и тяжко вздыхая. Машина быстро доставила их к больнице, расположенной рядом с рынком Нотр-Дам, то есть совсем недалеко. Санитарка повела Любу в палату к мужу, а всем остальным вежливо, но твердо приказали подождать в приемном покое. Альдо не очень хотелось слушать жалобные причитания Марфы, и он уже вознамерился предложить своему другу пойти покурить во двор, как вдруг оба в едином порыве бросились в комнатку с застекленной дверью.

— Анжелина! — вскричали они хором. — Что вы здесь делаете?

Это и в самом деле была она. Смирно присев на краешек скамьи в своем черном, блестящем от воды непромокаемом плаще, она неотрывно смотрела на свои колени и машинально теребила перчатки. При виде обоих мужчин она сильно вздрогнула, и лицо ее просветлело.

— Ах, это вы? Я очень рада, — со вздохом сказала она.

— Что же вы не поторопились оказаться в нашем обществе раньше! Вы знаете, что тетушка Амели умирает от волнения и вас ищут повсюду? — проворчал Альдо.

— Но, прежде всего, — добавил Адальбер, — каким образом вы оказались в приемном покое больницы?

— Очень просто: это я нашла полковника Карлова… И вы не представляете, как я беспокоюсь за него!

— Мы вам охотно верим, но где же вы его нашли? Судя по последним новостям, вы помчались по нашим следам! Черт бы побрал ваше любопытство!

— Мое любопытство вам много раз помогало! — оскорбилась старая дева. — И вам следовало бы поблагодарить меня, а не метать громы и молнии! Это правда, я шла за вами, но в отдалении, и собиралась перейти через круглую площадь в конце Королевского бульвара, когда прямо на меня, можно сказать, налетела какая-то черная машина с выключенными фарами. Она чуть меня не сбила, и меня спасло лишь то, что я поскользнулась. Упала носом на асфальт, но, к счастью, ничего себе не сломала. Поднялась, правда, с трудом, и вас уже не увидела, вы исчезли. Зато в свете фонаря разглядела, что поблизости, всего в нескольких метрах, лежит какой-то человек, прижавшись лицом к. земле. Естественно, я бросилась к нему: он не шевелился, седые волосы окровавлены. Но он был жив: на шее еле заметно пульсировала артерия. А вокруг никого не было, даже кошки куда-то попрятались! Собрав все силы, я сумела его перевернуть и узнала полковника. Можно было догадаться и раньше по его серой блузе, но она насквозь промокла. А дождь все лил и лил! Я растерялась, не зная, что делать. Я позвонила в одну дверь, потом в другую, но безрезультатно. Совсем отчаявшись, я подтащила полковника к козырьку над входом и пошла искать помощи. Поверьте мне, это было нелегко! После девяти вечера Версаль закрывается, как театр, в котором окончилось представление…

— Вы правы, — задумчиво кивнул Адальбер. — Американцы говорят о некоторых городках на восточном побережье: «Тротуары сворачивают и убирают до утра!»

— Я позвонила даже в домик смотрителя на кладбище Нотр-Дам. И ничего не добилась! Его интересуют только покойники. Тогда я побежала по улицам наугад и в конце концов встретила двух полицейских на велосипедах. Они поехали со мной к полковнику, потом один отправился в больницу за машиной «Скорой помощи», а второй остался. Он даже предложил мне уйти, но я очень беспокоилась за полковника. Сказала, что это старый друг и мне надо выяснить, насколько плохи его дела. Они любезно проводили меня до больницы, и с тех пор я жду здесь!

— Но ведь есть же телефон? — укоризненно спросил Альдо. — Почему вы не могли предупредить тетю Амели?

Она повернула к нему такое измученное лицо, что Альдо устыдился своего, хотя и очень мягкого, упрека.

— Вы переутомились. Адальбер отвезет вас в гостиницу, вам надо отдохнуть. И он расскажет все тетушке Амели. А я останусь здесь. Хотя бы для того, чтобы помочь мадам Карловой, — добавил он, увидев, как Люба, поддерживаемая Марфой и санитаркой, входит в приемный покой.

— Эта дама отказывается ехать домой, — объяснила санитарка, помогая Любе сесть на скамью. — Она хочет дождаться конца операции.

— Что за операция? — спросил Адальбер, взяв под руку Мари-Анжелин.

— Трепанация черепа. Раненый очнулся, проявил сильное беспокойство и заговорил на непонятном языке…

— Должно быть, по-русски?

— Нет. У профессора Дебре одна из ассистенток — беженка из России, но она ничего не поняла. Конечно, у него сильный жар. А эту даму мы с великим трудом убедили подождать здесь: она не хотела отходить от двери в операционную. Вы не будете так. любезны присмотрель за ней?

— Конечно, я позабочусь о ней, не беспокойтесь! Впрочем… можно ли дать ей и ее спутнице по чашечке кофе?

— Чаю! — прорычала Марфа. — Очень крепкого чаю!

Санитарка посмотрела на нее с таким отвращением, слово она попросила мышьяку.

— В больнице есть только кофе!

— Очень хорошо! — примирительно сказал Морозини. — Им надо выпить что-нибудь горячее.

Его обаятельная улыбка произвела обычное действие. Санитарка растаяла, как масло на солнце.

— А вам? — промурлыкала она.

— Не откажусь. Большое спасибо!

Ожидание длилось почти три часа. Оно показалось бы Морозини нестерпимым, несмотря на кофе с цикорием, очень полезным для здоровья, но для него ненавистным, если бы в конце второго часа не появился комиссар Лемерсье.

— Как, опять вы? — осведомился он с присущей для него любезностью.

— Да!

— А в каком качестве, позвольте узнать?

— Я пытаюсь утешить мадам Карлову. Боюсь, без особого успеха, — со вздохом объяснил Альдо, бросив взгляд на расстроенное лицо Любы, по которому текли горькие слезы.

Марфа же, выпив чашку кофе, забормотала свою бесконечную молитву, напоминавшую жужжание пчел.

— Кажется, Карлову сильно досталось? И мне сказали, что обнаружила его ваша кузина. Любопытно, что ей понадобилось на этой пустынной улице, в полночь и под проливным дождем?

Альдо с трудом подавил отвращение к этому человеку. Комиссар был способен подвергнуть Мари-Анжелин допросу с пристрастием, и его следовало отвлечь любыми способами.

— Мадемуазель дю План-Крепен — ревностная христианка и, где бы она ни находилась, каждое утро, в шесть часов, ходит на мессу. У нее великодушное сердце, и она остро чувствует страдания других людей. Вчера вечером, под влиянием искреннего порыва, она решила навестить мадам Карлову. По дороге к ее дому она увидела, как похитители выбросили полковника из машины, будто мешок с мусором. Полагаю, остальное вам известно…

— И вы не проводили ее? В такую-то погоду…

— Ни я, ни месье Видаль-Пеликорн даже не подозревали о ее намерении. Как всякий порядочный человек, она не афиширует свои милосердные деяния, — сурово пояснил Альдо, и это произвело должное впечатление.

«Дикобраз» заметно смягчился:

— Она сумела разглядеть машину похитителей? Это было такси полковника?

— Полагаю, что ей, несмотря на сильный испуг, удалось это сделать. Мари-Анжелин очень наблюдательна…

— Я обязательно повидаюсь с ней. После обеда! Надо думать, сейчас она спит?

— Благодарю вас за понимание, комиссар!

Восхваляя достоинства Мари-Анжелин, Альдо. нисколько не преувеличивал. Он сам удивился, когда она детально описала комиссару Лемерсье машину: это был черный «Рено», еще не старый, дверцы украшены черно-желтой вязью, напоминающей рисунок на плетеном стуле. К несчастью, номер, заляпанный грязью, ей разглядеть не удалось.

— Весьма предусмотрительно, — прокомментировал Адальбер, — но явно недостаточно. По вязи на дверцах машину легко опознать, тем более что это редко встречается…

— Возможно, машина была просто украдена, — ответил Альдо.

Такого же мнения придерживался и Лемерсье. Комиссар уже собирался уходить, когда Альдо придержал его за рукав.

— Никаких новостей об убийце? — спросил он, понизив голос, чтобы не услышали Люба и Марфа.

— Никаких. Новых требований он не предъявлял, что меня, признаюсь, очень удивляет.

— Возможно, он все-таки не полный идиот? И должен был понять, что ему не дают того, что он вымогает, по очень простой причине: у нас просто нет этого украшения. Или ему нужно время, чтобы подготовиться к чему-то другому?

— Он уже совершил что-то другое. Я готов поклясться, что похищение Карлова — дело его рук.

— Карлов никак не связан с выставкой в память Марии-Антуанетты, — сказал Альдо с притворным удивлением, которое не обмануло комиссара.

— Возможно, зато он очень тесно связан с людьми, для которых эта выставка имеет огромное значение… например, с коллекционерами, любителями драгоценных камней.

— Давайте не будем преувеличивать! Он просто предложил помощь своим друзьям, мне и Видаль-Пеликорну, вот и все. А мы хотим выяснить, кто с ним так обошелся и куда делось его такси. Вы не нашли машину, не так ли?

Лемерсье пожал плечами и водрузил на голову котелок.

— Здесь полно прудов… Нам пришлось бы искать до дня Страшного суда!

— Это означает, что у Карлова, если он выкарабкается, не будет средств к существованию, — серьезно сказал Альдо. — Вам следовало обыскать все, не дожидаясь, пока мы все предстанем перед вечностью!

— Не суйтесь не в свое дело! Я свое ремесло знаю.

И Лемерсье, в ярости нахлобучив котелок ударом кулака, что отнюдь не пошло на пользу головному убору, ринулся к двери.

Когда операция завершилась, Любе позволили подойти к мужу и поцеловать его. Голова полковника почти полностью утопала в бинтах. Карлову выделили отдельную палату, поскольку Альдо объявил, что оплатит все расходы. Раненый все еще находился под воздействием хлороформа. Жене разрешили вновь прийти к нему только завтра, а когда она подняла на хирурга затуманенные слезами глаза, тот постарался подбодрить ее:

— Все прошло лучше, чем я ожидал, учитывая тяжесть ранения. Невзирая на возраст, он человек могучий, с твердым черепом, и могу заверить вас, мадам, что у него очень неплохие шансы на выздоровление… А сейчас ему нужен прежде всего покой… Судя по всему, и вам тоже, — добавил он, мягко отнимая руку, которую бедная женщина поцеловала, не в силах произнести ни слова.

— Будьте спокойны, доктор, — вмешался Альдо. — Я беру это на себя и завтра привезу сюда мадам Карлову. И зайду вечером, чтобы узнать, в каком состоянии больной.

Вернувшись в гостиницу, он обнаружил маркизу де Соммьер с развернутой в руках газетой, наполовину прикрывающей ее лицо. Услышав, как он вошел, она бросила газетный лист на пол.

— О! — удовлетворенно произнесла она. — Наконец появился кто-то, еще способный стоять на ногах и, если мне немного повезет, разделить со мной обед.

— Значит, кроме меня, здесь никого нет? А где все остальные?

— Спят! Может быть, и тебя клонит в сон?

— Да нет, не слишком. Зато я хочу есть.

— Слава богу! Ты-то мне и нужен!

Он помог ей приколоть к волосам шляпку, без которой приличная дама не имеет права появиться на трапезе в публичном месте. Пусть даже речь идет о кусочке фетра или бархата размером с почтовую марку. Выйти «простоволосой» — верх вульгарности! Головной убор маркизы походил на поднос из тонкой лавандовой соломки, украшенный белыми шелковыми розами, — в тон к платью и перчаткам. Вопреки или, быть может, благодаря осознанной архаичности своего наряда старая дама была ослепительной, и Альдо, предложив ей руку, не преминул сделать комплимент:

— Вы выглядите как королева, тетя Амели!

Метрдотель гостиницы, явно разделяя это мнение, церемонно провел их к столику рядом с высоким окном, выходившим во французский сад, за которым виднелись благородные боскеты королевского парка.

Вокруг царили порядок, красота, покой. Усаживаясь за стол, Альдо почувствовал истинное умиротворение и удовлетворенно вздохнул.

— Надо делать это чаще!

— Что именно, мой мальчик?

— Обедать или ужинать вдвоем! Вы действуете на меня в высшей степени благотворно, дорогая тетя Амели!

— Всегда приятно это слышать. Но расскажи же мне, что с бедным Карловым? У него есть шанс выкарабкаться?

— Профессор Дебре надеется на это. Только бы не было никаких осложнений…

— Это было бы ужасно! — пробормотала она, придвинув к себе тарелку с крабовым салатом. — Что с ними будет; если Карлов не сможет работать?

— Я и сам постоянно думаю об этом. С тех пор как нас обволокла эта атмосфера ужаса и роскоши, я решил придерживаться простого принципа: «Каждому дню — своя задача». Тем более что есть еще юная Каролин и ее дом с привидениями.

— Там действительно пошаливают привидения?

— Насколько я мог убедиться, это истинная правда. В любом случае мы с Адальбером собираемся провести там следующую ночь.

— Иисус милосердный! Только не берите с собой План-Крепен. С тех пор как убийца ополчился на версальцев, она словно парит между двумя мирами, и я стала опасаться, что нить, привязывающая ее к земле, может оборваться!

— Будьте спокойны! Мы доверим ее попечению мадемуазель Отье. Этого ей вполне хватит…

Им уже подали на десерт пирожные с персиком, когда в ресторане появилась чета Кроуфордов: он — заметно озабоченный, она — как всегда сногсшибательная в своем платье из китайского крепдешина кораллового цвета, с ниткой тонкого жемчуга на шее и крохотной шляпкой с пучком бело-красных перышек. Заметив мадам де Соммьер и Морозини, лорд Квентин указал метрдотелю на соседний с ними столик, который только освободила какая-то семейная чета.

— Какое счастье, что мы вас встретили! — воскликнула Леонора своим певучим голосом (казалось, в любой момент от разговора она готова перейти к исполнению оперной арии!). — Я убедила мужа прийти сюда, а не оставаться дома. С самого начала выставки потолки словно падают нам на голову, рассыпаясь на куски!

— У вас неприятности? Но почему? — спросила маркиза.

— Именно я был инициатором торжеств в память королевы, и мне хотелось сделать их блистательными, — вздохнул Кроуфорд. — Вы видите, что из этого получилось? Я начинаю думать, что у кого-то на меня зуб. Надо вам пояснить, — продолжил он, залпом осушив поданный ему бокал шампанского, — что примерно месяц назад у меня угнали одну из моих машин в предместье Сент-Оноре, рядом с посольством Англии…— У вас же есть шофер, который должен присматривать за автомобилем в ваше отсутствие, — удивился Морозини. — Как это могло произойти?

— У Филдза с утра болели зубы, и я отпустил его. Впрочем, мне нравится водить самому. И я приехал всего лишь для краткого разговора с атташе по культуре, поэтому не стал заезжать во двор. Кроме того, я спешил…

— И когда вы вышли из посольства, машины не было! — заключил Альдо, сначала поразившись тому, что богатейший шотландец плачется по поводу автомобиля, украденного месяц назад, а потом испытав внезапное озарение: — А какой фирмы ваш автомобиль?

— К счастью, не «Роллс-Ройс», — ответила Леонора, — но все-таки вещица красивая: заказная модель «Рено». Черный с…

— …желтым плетением на дверцах, — договорил ее супруг.

«Я попал в точку», — подумал Морозини, а вслух произнес:

— И вы недавно узнали, что вашу машину не только видели вновь, но что она стала орудием преступления? Или нечто подобное!

— Вы совершенно правы! — воскликнула Леонора. — Нам позвонил комиссар и рассказал эту ужасную историю. Мы просто потрясены!

— Мы озадачены! — поправил сэр Квентин. — У моей жены слишком богатое воображение. Впрочем, признаю, что это весьма неприятно… К тому же я не понимаю, кому мог помешать несчастный водитель такси?

— Этот несчастный водитель такси командовал казачьим полком на царской службе в России, — сухо уточнил Альдо, оскорбленный пренебрежительным тоном шотландца. — Вдобавок он мой друг… и друг Видаль-Пеликорна…

— И мой, кстати, тоже! — эхом откликнулась мадам де Соммьер.

— …И он прикрывал нам тыл во время операции «Бассейн Дракона». Именно тогда его, видимо, и схватили.

— О! Прошу вас простить меня! Я не знал…

— Но это же изумительно интересный человек! — воскликнула Леонора. — Я обязательно навещу его в больнице!

Глаза молодой женщины зажглись огнем, и Морозини мысленно посочувствовал своему другу Вобрену. Эта дама легко увлекалась, и роман с Жилем мог быстро закончиться! Что за мания набрасываться на первый же блестящий камешек, принимая его за алмаз!

Вдруг Альдо заметил, что в поле его зрения появился новый персонаж. Склонившись над плечом Кроуфорда, молодой человек лет двадцати пяти что-то шептал тому на ухо. Писаный красавец! Тициановский «Юноша с перчаткой», в безупречном английском костюме! Тетушка Амели рассматривала его в лорнет с чисто аристократической дерзостью. А черные бархатные глаза Леоноры затуманились — прямо-таки океан нежности… Между тем Кроуфорд встал и с извиняющейся улыбкой поклонился старой даме:— Прошу простить меня, маркиза, но я должен немедленно вернуться домой. Мой секретарь — Фредерик Болдуин — сообщил мне о неожиданном визите…

— А как же обед? — простонала Леонора. — Нам уже подают на стол!

— Вы можете остаться, дорогая! Машина будет ждать вас у входа. Мы возьмем такси.

Он быстро расплатился по счету, кивнул всем присутствующим и покинул зал ресторана. Секретарь следовал за ним, соблюдая почтительную дистанцию в три шага. Тем временем маркиза дала знак метрдотелю перенести на свой столик прибор Леоноры, которая рассыпалась в благодарностях:

— Как это мило с вашей стороны! Я терпеть не могу обедать в одиночестве, и Квентин это прекрасно знает!

— Он, конечно, понимал, что мы не лишим себя удовольствия насладиться еще немного вашим обществом…

В устах Морозини это был банальный комплимент, но Леонора тут же приняла кокетливый вид и шаловливо похлопала его по руке.

— Замечательно сказано! — промурлыкала она. — Нам следует познакомиться поближе, ведь пока мы встречались только в толпе… А я так много слышала о вас! Я безумно люблю…

Слегка приподнятые брови тетушки Амели и тень улыбки, скользнувшая по ее губам, были более красноречивыми, чем любая пространная речь. Альдо же лишь сухо спросил:

— В самом деле?

— В самом деле! Я безумно люблю драгоценности, особенно те, у которых есть интересная история, а вы — признанный авторитет!

— Князь прекрасный специалист и в других, более мелких вещах, — проговорила маркиза де Соммьер. — Но скажите мне, давно ли этот молодой человек служит у лорда Кроуфорда?

— Фредерик? Около пяти лет. Он очарователен, правда? И у него множество талантов!

Слушателям хватило такта не спрашивать, что это за таланты, но молодая женщина, желая продолжить явно дорогую ее сердцу тему, пустилась в объяснения. Она рассказала, что происхождение молодого англичанина никому толком не известно, но сам он «дает понять», что в жилах его есть несколько капель королевской крови — естественно, речь идет об английских монархах! Супруг Леоноры встретил его в казино Монте-Карло, точнее говоря, на прибрежных скалах, где он собирался совершить последний прыжок в Средиземное море, после того как вдрызг проигрался, оставив все свои деньги на зеленом сукне карточного стола…

— Как вы знаете, мой муж коллекционирует произведения искусства, а Фредерик, несомненно, относится к ним. Квентин спас ему жизнь и ввел в наш дом, где он быстро стал незаменимым. Он мастер на все руки, и у него такая прекрасная душа! — довольно неожиданно заключила она и тут же занялась шоколадной шарлоткой, которую поставил перед ней официант.

По лукавому взгляду тетушки Альдо догадался, что она умирает от желания выяснить некоторые подробности истории столь редкого образчика человеческой породы, но леди Кроуфорд, быстро расправившись с шарлоткой, взяла в оборот Альдо. Она стала расспрашивать его, сколько в точности украшений было у Марии-Антуанетты, хотя на этот вопрос никто не смог бы ответить, ведь какие-то драгоценности юная эрцгерцогиня привезла с собой из Австрии. Особо интересовали Леонору украшения из личной шкатулки, поскольку злополучная судьба драгоценностей Короны была известна всем.

Вопросов было слишком много, и Альдо отделался от любознательной особы, сославшись на то, что их с маркизой ждут ее старые знакомые. Он проводил Леонору к ее «Роллс-Ройсу», а затем поднялся в номер к тетушке, которую застал сидящей в кресле. Амели так глубоко задумалась, что даже не сняла шляпки с белыми шелковыми розами.

— Что-то не так?

— Да… или все же нет! Этот молодой человек… у него слишком обольстительная наружность!

— Странный способ выразить неодобрение.

— Он напоминает мне Люцифера. Который тоже был обольстителен… и ты знаешь, куда это его привело?

— Если верить традиции, он вроде бы не роптал на судьбу. Но если вдуматься, вы скорее правы. Надо бы поговорить с Мари-Анжелин. Она должна его знать, ведь ей приходится принимать участие в заседаниях комитета.

— Кого я должна знать? — спросила мадемуазель дю План-Крепен, войдя в гостиную именно в этот момент. Одета она была безукоризненно, но с трудом подавляла зевоту.

— Вы должны знать некоего Фредерика Болдуина…

— …восхитительного секретаря лорда Кроуфорда? Увидевший его хоть один раз больше не забудет, — со вздохом добавила она.

— План-Крепен! — вознегодовала маркиза. — Только не говорите мне, что вы влюбились!

Старая дева вспыхнула, стала искать платок в рукаве, не найдя его, порылась в подушках на канапе и также не нашла, шмыгнула носом, словно напав на след, и вышла из гостиной. Через несколько секунд она вернулась, уткнувшись в большой квадратный кусок батиста.

— Какие новости о полковнике? — невинно осведомилась она.

— План-Крепен, я задала вам вопрос.

— Правда? Ах да, припоминаю…

— Ну и?

— Ну и нет! Во взгляде этого молодого человека есть нечто… нечто невыразимое, но очень напоминающее падшего ангела… Вы сейчас поедете в больницу, Альдо?

Положительно, она не хотела поддерживать эту тему!

— С вашего позволения, я хотел бы пару часов поспать. Предстоящая ночь будет долгой… Нет, Анжелина, — добавил он, увидев, как в ее глазах с белесыми ресницами вспыхнул огонек, — сделайте мне одолжение и останьтесь с тетей Амели. Мы с Адальбером вполне справимся… А новости о полковнике вы можете узнать по телефону. Его лечащий врач — профессор Дебре…

Уже собираясь выйти, он вдруг вспомнил:

— Главное же, позаботьтесь о мадемуазель Отье! Она уже проснулась?

— Я заглянула к ней в спальню: она спит, как сурок!

— Как любой человек, который ночью не сомкнул глаз! Что ж, это очень хорошо!

Глава 7 ПИСЬМО ИЗ БУЭНОС-АЙРЕСА

Поставив машину в саду Каролин под рябиной, чтобы укрыть ее от любопытных глаз соседей, Адальбер с Альдо направились к дому. Оба не чувствовали себя в должной форме, хотя и отдохнули днем. Перед визитом в дом мадемуазель Отье они заехали в больницу и узнали, что полковник вне опасности. Но мажорная составляющая этой новости была омрачена минорной нотой: вследствие удара, нанесенного по голове, Карлов потерял память. Он не узнавал никого, даже жену. И когда два друга подошли к его постели, он вежливо поздоровался, но не выказал при виде их никакой радости. Словно никогда не встречался с ними. И совершенно забыл собственное имя!

— Возможно, это временное явление, — ответил хирург на вопрос Морозини. — Но не исключено, что и надолго. Все зависит от того, как пойдет выздоровление.

— Вы оставите его в больнице или отдадите на попечение жены?

— Через несколько дней он сможет вернуться домой. Хотя он был захвачен насильно — на запястьях следы веревок! — на его физическом состоянии это не отразилось. Быть может, в привычном окружении он придет в себя быстрее.

— Что ж, остается только молиться! — заключил Адальбер.

Это уже усердно делали Люба и Марфа. Когда друзья проходили мимо их дома, до них донеслись те молитвенные песнопения, которые составляют особенную красоту православной службы.

Любопытно, что этот музыкальный речитатив, разносившийся в теплом воздухе сада, повлиял на обоих друзей благотворно. Дождь прекратился. И словно унес с собой все невзгоды последних дней. Память о них сохранялась только в запахе мокрой травы, смешавшемся с благоуханием жимолости и ароматом роз… Поэтому Адальбер, войдя в дом, сразу бросился к окнам, открыл их, чтобы быстрее выветрилась затхлая влажность, и с наслаждением вдохнул воздух сада. Альдо закурил сигарету и сел в кресло рядом с пианино. Он курил, откинув назад голову и стараясь ни о чем не думать, сосредоточившись только на доходивших до него звуках.

Под порывом ветра хлопнуло окно. Адальбер закрыл его и сел напротив своего друга.

— Ну, что будем делать? Ждем вместе в этой комнате или расходимся порознь? Один здесь, другой в спальне…

Альдо взглянул на стенные часы. Они показывали полдвенадцатого.

— Скоро полночь. Надо разделиться, ты прав. Оставайся здесь, а я пойду в спальню.

Адальбер кивнул, открыл захваченный с собой сафьяновый портфель и, вынув из него серебряную фляжку и пакет с кофе, протянул их своему другу.

— Возьми-ка и сделай нам божественный напиток! В этой халупе кофе такой, что пить невозможно. Сколько же людей не понимают одну простую истину: чтобы сварить хороший напиток, надо покупать хорошие зерна.

— Звучит почти как истина «Ла Палис»[177], но ты совершенно прав!

Вскоре из кухни донесся аромат, который так благотворно влиял на расшатанные нервы и делал честь талантам Морозини. Друзья выпили по две чашки, но полночь приближалась, и пора было расходиться по своим постам: Адальберу — в гостиную, Альдо — в спальню Каролин. Оба держали под рукой револьверы, а заодно и маленькие крестики, полученные в дар от План-Крепен, которая освятила их в церкви Нотр-Дам во время вечерней мессы. Они выключили свет и стали ждать…

Но ничего не происходило. В конце концов они просто заснули, и разбудил их хриплый крик петуха в соседнем курятнике. Заметив солнечный луч, Альдо встал и, не включая свет, прошел в гостиную к Адальберу. Тот уже сидел на канапе, заспанный и взъерошенный.

— Ну что? — спросил Морозини.

— Да ничего! У тебя тоже, полагаю.

— Полное спокойствие. Не будь я сам очевидцем того, что творилось здесь прошлой ночью, подумал бы, что Каролин это приснилось. Тем не менее…

— Тем не менее ты знаешь не хуже меня, что такие вещи случаются. Ты знаешь это даже лучше меня, ведь тебе выпала честь встретиться с призраком императора[178]. Но, может быть, загадочный дух нападает только на Каролин? И вообще, не отторгает ли ее этот дом?

— А такое бывает?

— Конечно! Слушай, уже совсем рассвело. Пойдем на кухню, ты сваришь нам кофе, а я расскажу тебе одну историю…

Чуть позже, намазывая апельсиновый джем на булочку — продукты были предусмотрительно захвачены с собой, — Адальбер приступил к своему повествованию:

— Друг моего отца, знаменитый адвокат, потерял жену. Он очень тяжело переживал утрату, потому что боготворил ее, да она и вправду была прелестной женщиной! Одновременно у него пропало желание жить в обществе, особенно в Париже. А детей у них не было. Адвокат жаждал уединения, можно сказать затворничества, чтобы пребывать в покое и тишине, лелея свои воспоминания. Он нашел в Перше[179] старинное аббатство, которое его очаровало, но требовало больших восстановительных работ. Хотя здание это фигурировало в списке исторических памятников Франции, бывшие владельцы запросили за его реставрацию вполне умеренную цену. Итак, адвокат произвел необходимые работы, которые обошлись очень дорого, потому что ему хотелось реконструировать все подлинные детали. Это было сделано не без труда, и в ходе строительства произошло два несчастных случая. Ему даже пришлось удвоить заработную плату рабочим, которые уже готовы были покинуть строительную площадку. Естественно, до этого человека доходили разные слухи и советы провести в аббатстве сеанс экзорцизма, но он был атеист, верил только своим душевным страданиям и своей потребности одиночества. В сущности, ему отчасти нравилась сомнительная репутация этого дома — меньше будут досаждать. Ему показалось, что территорию монастыря будет прекрасно дополнять чудесный сад, и он приказал разбить его. Наконец пришел день, когда все было готово и все вещи расставлены по своим местам. Теперь адвокат мог затвориться в этом аббатстве, отгородившись от внешнего мира. С давнего времени ему прислуживал вывезенный из Ливана камердинер, который стал единственным его компаньоном… На следующий день после вселения местные жители, с любопытством наблюдавшие за домом, увидели распахнутые настежь двери. Оказалось, что друг моего отца лежал мертвым в своей постели: его раздавил камень, непонятным образом выпавший из свода потолка. Стены были покрыты копотью, как если бы в спальне полыхал пожар. Что касается слуги, то сельский полицейский нашел его за пределами аббатства, в полях, полностью обезумевшего…

— Брр! — пробурчал Альдо, выпив одним глотком первую чашку кофе и наливая себе вторую. — Твоя история слишком уж зловещая.

— Зато правдивая! — ответил Адальбер с непривычной серьезностью. — Этот бывший монастырь, вероятно, утратил свою святость из-за какого-то человека, подпавшего под власть сил мрака. С той поры аббатство отторгало чужаков…

— Что с ним сталось?

— Он стал пристанищем бродяг, которые его полностью разграбили. Двое из них решили там поселиться. Они погибли в огне, когда разожгли камин. С тех пор монастырь стоит заброшенным и постепенно превращается в руины, на его территории ничего не растет, кроме колючек и дикой травы. Здесь все не так трагично, но я убежден, что происходит нечто похожее.

— Но мы провели в этом доме целую ночь, и с нами ничего не случилось!

— Потому что целью является Каролин. Если не «очистить» этот дом, он будет постоянно отторгать ее… если не произойдет чего-нибудь похуже. Думаю, все это связано с эксгумацией бабушки… Ладно! Надо прибраться и уходить! — заключил Адальбер и поставил чашки в раковину, собираясь помыть их.

Альдо вернулся в спальню, чтобы забрать оставленные там вещи. И вдруг закричал:

— Иди сюда, взгляни!

— На что?

— На портрет этой женщины! Вчера ночью, перед тем как лечь, я снял его и поставил лицом к стене. Никак не привыкну к этой физиономии! А теперь посмотри!

Дама Флоринда заняла свое прежнее место, с вызовом взирая на пришельцев, и взгляд ее был еще более неприятным, чем когда-либо.

— Может, сожжем его? — предложил Морозини.

— Как бы это не привело к совсем уж драматическим последствиям! Вдобавок тогда надо уничтожить и бюст в мастерской. Если План-Крепен, наша домашняя праведница, знакома с кем-нибудь в архиепископстве, самое время обратиться туда за помощью. Пойдем отсюда! Мне нужен холодный душ. И тебе тоже!

Они ликвидировали следы своего присутствия, тщательно закрыли ставни и окна. В тот момент, когда Адальбер выводил машину, Альдо заметил, что в почтовом ящике, приваренном к решетке, лежит письмо. Оно было адресовано мадемуазель Отье и пришло из Буэнос-Айреса. Никаких данных об отправителе на конверте не было. Твердый почерк говорил в пользу предположения, что автором послания был мужчина.

— Я так и знал, что у нее есть любовник! — заявил Адальбер. — Иначе оставалось бы только удивляться, ведь она такая красивая девушка!

— Почему обязательно любовник? Вполне возможно, что это… просто деловое письмо!

Адальбер расхохотался.

— Неужели ты настолько задет?

— Девушка несчастна, это очевидно! Если бы у нее была какая-то любовная история, пусть даже и в Аргентине, она выглядела бы совершенно иначе.

— Возможно, она потому и несчастна, что ее возлюбленный далеко… или женат?

— Хватит! Прекрати кропать скверный роман и заводи машину!

— В любом случае ты увидишь, какое впечатление произведет на Каролин это письмо, когда передашь его ей. Или ты доверишь это мне?

— С чего бы? Его нашел я, а не ты!

Смех Адальбера слился с рокотом мотора. Альдо откинулся на спинку сиденья, скрестил руки нагруди и упрямо сжал губы. Отвечать он не собирался. Бывали моменты, когда дражайший Адаль доводил его до белого каления…

Спустя некоторое время Альдо позвонил по внутреннему телефону в комнату мадемуазель Отье. Трубку сняла План-Крепен: Каролин ушла прогуляться по парку.

— Попробую отыскать ее, мне нужно с ней поговорить, — поспешно сказал он, опасаясь, что любопытная кузина увяжется за ним.

Близость гостиницы к Трианонам и Деревушке королевы была не единственным ее преимуществом. Этим утром стояла чудесная погода. Солнце согревало листву и лужайки, по которым только что прошлись граблями садовники. Для посетителей выставки время еще не пришло, и парк наслаждался покоем… можно сказать, королевским! Гулять в нем было настоящим счастьем. Пение птиц обычно заглушало неприятный хруст гравия под ногами и надоевшие комментарии, чаще всего лишенные даже тени поэзии, которая одна могла бы передать красоту, изящество и величие этого уникального места, неотрывно связанного с историей. Чем изрекать банальности, лучше уж помолчать. Разве тишина — не лучший способ уловить далекие отзвуки времени?

Сначала он пошел по аллее, ведущей к обоим Трианонам, потом свернул направо, к любимому дворцу королевы, рядом с которым и увидел Каролин. Он восхитился тем, как прекрасно гармонирует с бежевыми камнями ее стройная фигурка в шелковом костюме, с развевающимся на ветру лазурным шарфом. Она шла медленным шагом, шелковистые волосы, вопреки нынешней моде, свободно струились по плечам, и Альдо пожалел о величавом размахе прежнего кринолина, хотя короткая юбка позволяла видеть ее восхитительные ножки…

Услышав шаги, она инстинктивно обернулась и впервые одарила Морозини искренней улыбкой.

— Я знала, что вы вернулись. Я видела вашу машину перед гостиницей. Мне стало легче, потому что я была очень встревожена.

— Чем, боже мой?

— Тем, что дом мог сделать с вами. Порой он бывает… ужасен.

Улыбка исчезла, губы дрогнули и скривились. Она хотела закрыть рот ладонью, но Альдо опередил ее: бережно взял за руку и поцеловал тонкие пальцы.

— Как в тот раз, когда вы сидели под зонтиком в саду? Так вот, мы с Видаль-Пеликорном провели очень спокойную ночь.

— Правда? Ничего не случилось?

— Ничего… точнее, ничего, кроме одного, совершенно невинного происшествия. Я расположился в вашей спальне, но гранитный взор дамы Флоринды раздражал меня. Тогда я снял портрет и поставил на пол, лицом к стене. Признаюсь вам с некоторым стыдом, на вашей постели я спал ангельским сном. Вдыхал аромат ваших духов, что, наверное, и оградило меня от дурных снов. Это было чудесно. А кошмар вернулся только утром, когда я увидел, что портрет вновь висит над кроватью.

— О господи!

Глаза ее вновь наполнились тревогой, и Альдо внезапно ощутил желание обнять ее, успокоить, передать ей свою силу. Но он удовлетворился тем, что взял ее под руку и предложил:

— Может быть, пройдемся? Здесь мы слишком на виду, а мне нужно поговорить с вами.

Она позволила вести себя, как потерявшаяся маленькая девочка. Альдо чувствовал, как дрожит ее рука. Девушка крепче прижалась к нему, и это еще больше сблизило их. Не говоря ни слова, они обогнули Малый Трианон слева, прошли вдоль искусственного озера и поднялись на небольшой холм, окруженный деревьями. На его вершине стояла элегантная мраморная ротонда с куполом на двенадцати коринфских колоннах и со статуей в центре. Внутри была скамья из белого камня, на которую они и сели. Лицо девушки осветилось улыбкой.

— Вы привели меня в храм Любви? Почему?

— Я задумался, и это получилось случайно. Увидел скамью и повел вас к ней без всякой задней мысли. Вам это неприятно?

— Вовсе нет! Я даже считаю… что здесь очень хорошо, — сказала она, с наслаждением вдыхая утренний воздух, уже прогретый солнцем.

— Я очень рад. Это поможет мне кое-что предложить вам, Каролин. Вы позволите мне называть вас так?

Девушка кивнула, и он продолжил:

— Каролин, даже если вам это кажется трудным, вам нужно отказаться от своего дома!

— Что за нелепая мысль! Мой дом переживает тяжелый период, и я стыжусь, что поддалась минутной панике.

— Вы пытаетесь найти разумные доводы, но не питайте иллюзий: этот дом опасен…

— Не надо преувеличивать! Вы только что сказали, что спали там ангельским сном!

— Мы с Адальбером пришли на одну ночь, и дом знал об этом. Я глубоко убежден, что вы не должны там жить… и Адальбер думает так же! Вам грозит безумие… или что-нибудь похуже…

— Не вижу, что может быть хуже…

— Смерть. В вашем возрасте это явно преждевременно…

— Повторяю, вы преувеличиваете, и я теперь жалею, что позвала вас на помощь. Взгляните на ситуацию здраво: если я откажусь от своего дома, то лишусь средств к существованию. Я живу не воздухом, а трудом.

— И вы можете давать уроки музыки только там? Мне кажется, если вы продадите дом, у вас будет достаточно средств, чтобы приобрести жилье. В этом городе очень просторные квартиры, вам хватит места и для пианино, и для мебели…

— Но там не будет ни сада, ни мастерской!

— Готов согласиться с первым доводом, но зачем вам мастерская? Вы так за нее держитесь? Она вам так дорога, что вы не замечаете ее… дьявольской атмосферы?

— Вы правы: я не люблю ее, но обязана сохранить. Как и все прочее. Это категорическое требование моего деда, который завещал все свое имущество мне. Если бы я отказалась, наследником стал бы мой кузен Сильвен.

— Вы, кажется, говорили, что ваш дед выгнал своего внучатого племянника, не пожелав больше видеть его?

— Да, конечно, но он отдал бы предпочтение ему, лишь бы помешать распродаже. И установил бы для него такой же запрет!

Каролин вдруг встала и посмотрела на Альдо. Глаза ее сверкали от гнева и и слез.

— И потом, какое вам дело До всего этого? Почему вы заботитесь о моем будущем? Мы познакомились случайно, и вы уже претендуете на то, чтобы руководить моей жизнью! По какому праву? Вы здесь не живете! Вы даже не француз! Вот и возвращайтесь к себе в Венецию, в ваш дворец, к жене и детям!

Она разрыдалась и рванулась прочь, но слезы туманили ей глаза: она споткнулась о корень дерева и упала бы, если бы Альдо не поддержал ее… и не прижал к себе.

— Даже если это правда, вам не стоило так говорить. Вы же не знаете моих мыслей. Бывает, что незнакомка проникает в вашу жизнь и внезапно занимает в ней определенное место. Все становится иным, чем прежде, и я понимаю, что не смогу жить спокойно, если вы будете страдать или… окажетесь в опасности! Нет, Каролин, хотите вы того или нет, я теперь думаю о вас… о вашем счастье!

Он обнял ее за плечи, и она не стала сопротивляться.

— А если… если это счастье зависит от вас? Если это необходимое условие?

Альдо на мгновение словно ослеп, опьяненный признанием юной красавицы. Он чувствовал, как дрожит прижавшаяся к нему Каролин — такая прелестная и притягательная! Как сладко было бы поддаться этому упоительному искушению, но что-то мешало ему потерять бдительность. Что-то или кто-то. И когда его губы уже готовы были прикоснуться к виску Каролин, он откинул голову назад и мягко отстранился от девушки.

— Вы так молоды! Вы не думаете, о чем говорите…

— Напротив, думаю постоянно! И не упоминайте разницу в возрасте! Вы тот мужчина, о котором мечтают девушки. И я мечтаю о вас. Вы мне нужны, и я знаю, что нравлюсь вам! Не бросайте меня.

При этих словах в голове Альдо что-то щелкнуло, и он увидел себя в купе «Северного экспресса», идущего из Варшавы. Это было несколько лет назад. Он журил тогда молодую полячку, столь же прелестную, как и эта девушка, а та умоляла его бежать с ней, чтобы они могли пожениться. И он поддался уговорам красавицы при обстоятельствах, которые заставили его возненавидеть обворожительную соблазнительницу. Тогда все закончилось драмой, а Каролин некоторыми своими чертами очень походила на Анельку. И тут же, словно противоядие, перед ним во всей своей невероятной чистоте возникло лицо Лизы. Его пронзила мысль о том, что он может потерять ее, — и одновременно ему стало безумно стыдно. Неужели он готов поддаться чарам первой же попавшейся юной прелестницы из-за того, что в разлуке с женой ему просто необходима женщина? Альдо разомкнул свои объятия.

— Вас слишком легко полюбить, Каролин!

И ведь это он тоже говорил Анельке! Тряхнув головой, словно желая прогнать наваждение, он продолжил:

— Но вы знаете так же хорошо, как и я, что долгие отношения между нами невозможны, потому что я люблю жену. Это не означает, что я намерен вас бросить, — торопливо добавил он, услышав гневный возглас девушки. — Я буду присматривать за вами, пока это необходимо, а вы должны обещать мне вести себя разумно и ничего не предпринимать, пока не разъяснится дело с убийствами.

— Вы говорите ерунду! Здесь нет никакой связи!

— Я в этом не уверен. Чутье подсказывает мне…

— Всякий вздор! Я уеду из этой гостиницы, которая мне не по средствам… мне претит жить за ваш счет!

— Вас пригласил не я. Вы гостья маркизы де Соммьер, которая обеспокоена вашей судьбой. Отвергнув ее гостеприимство, вы нанесете ей оскорбление. Кроме того, насколько я знаю Мари-Анжелин, она заявится к вам, прихватив ведро освященной воды, кропило и десяток молитвенников. Так что проявите немного терпения! Меня вы будете видеть, только если пожелаете…

Он отступил на несколько шагов, поклонился и хотел уйти, как вдруг вспомнил, что в кармане у него лежит письмо.

— Простите меня, я чуть не забыл о том, что нашел в вашем почтовом ящике.

При виде конверта Каролин сильно вздрогнула, глаза ее расширились, но она все же протянула руку за письмом. Рука немного дрожала. Альдо готов был поклясться, что девушка побледнела.

— Вам пишут издалека, — негромко сказал он. — Надеюсь, новости хорошие?

— Вас это совершенно не касается!

И, не читая, она сунула письмо в карман. Альдо оставалось только удалиться. Что он и сделал, мысленно называя себя идиотом. Так легко было вскрыть конверт при помощи ножа, над струйкой пара из чайника, а потом заклеить вновь! Вот только такого рода поступки совершенно невозможны, если носишь фамилию Морозини. И это чертовски жаль!

Предоставив девушке возможность продолжать прогулку в одиночестве, он вернулся в гостиницу. После секундного колебания он решил зайти к тетушке и предупредить, что отныне Каролин переходит на ее попечение. Альдо не исключал того, что Каролин захочет поговорить с маркизой, и хотел ввести ее в курс дела, чтобы исключить малейший риск.

Мадам де Соммьер была занята раскладыванием пасьянса, и он извинился за то, что помешал. Тетушка Амели улыбнулась и быстро смешала карты.

— Я просто убиваю время! В любом случае пасьянс не выходил, а ты разгоняешь скуку лучше. Ты что-то хочешь мне сказать?

— Вы угадали. Это касается мадемуазель Отье… В нескольких словах он пересказал свой разговор с девушкой. Впрочем, маркиза не дала ему закончить.

— Я всегда именно так и понимала это дело, — сказала она с легкой укоризной. — Ты же не думал, что я позволю тебе заплатить за нее? Неужели тебе хочется прослыть ее любовником?

— Тетя Амели! — протестующе воскликнул он, с яростью чувствуя, что краснеет.

Маркиза залилась смехом.

— Возможно, и хочется? Она очень красивая девушка, и все бы отнеслись с пониманием… к любому другому, кроме тебя. Например, к Адальберу…

— Почему, извольте объяснить?

— Это очевидно: вас с Лизой связывает любовь, которая умрет только вместе с вами. Но у тебя есть одна слабость, мой мальчик, ты все никак не забудешь приятную холостяцкую жизнь, поэтому любое прелестное создание, оказавшись в опасности, пробуждает в тебе не только рыцаря, но и… ценителя, скажем так! Тем не менее пока это создание не поддается твоему шарму…

Она взглянула на него и приподняла брови.

— Или уже поддается?

— Да… и это меня выбивает из колеи!

— А я в восторге! Вместе с тем мне надо подумать и обсудить с План-Крепен, как достойно выйти из этого положения…

— Кстати, а где она?

— Во дворце. Этот Понан-Сен-Жермен, от которого она без ума, собирает своих почитателей в саду, где собирается произнести нечто вроде мини-лекции, кажется, даже в ее честь! Если я, конечно, сумела правильно ее понять, ведь она находилась в таком возбуждении…

Мари-Анжелин действительно очень удивилась, когда в ответ на ее просьбу о возможности посещать лекции-прогулки профессора, посвященные Марии-Антуанетте, тот назначил ей свидание в боскете «Королева», куда следовало прийти этим утром, в одиннадцать часов. Она думала, что он пригласит ее к себе, в свой старый дом у площади Гоша[180], но профессор предпочитал занятия на свежем воздухе, что показалось План-Крепен вполне разумным. Тем более в такую изумительную погоду… Надев самые удобные туфли на низком каблуке, прихватив детальный план дворца и парка, она вышла из гостиницы на целый час раньше, чтобы не торопясь пройтись пешком. Действительно, такая прогулка требовала времени, поскольку нужный ей боскет располагался напротив Малого Трианона, в конце диагональной аллеи, делившей на две части сады «Короля-Солнца».

По такому случая Мари-Анжелин облачилась в полотняное платье синего цвета «а-ля Натье»[181], который особенно любила королева, на голову водрузила соломенную шляпку-канотье с приколотыми к ней барвинками и не забыла о длинном белом зонте с рукоятью из слоновой кости, служившем ей тростью, когда солнце не слишком палило.

Войдя в сады через решетку «Дракона» — все члены комитета «Магия королевы» имели постоянный пропуск, — она не отказала себе в удовольствии пройти вдоль всего огромного дворца, потом остановилась на террасе, возведенной архитектором как некий дар солнцу, и залюбовалась великолепной перспективой: от бассейна «Латона» к горизонту устремлялась голубая лента Большого канала. Царивший здесь воистину королевский покой усиливал впечатление величия, и старая дева с горделивой радостью подумала о том, что в течение трех царствований ее предки не покидали этот дворец, эти сады, этот парк и их обувь оставила следы на этой земле. Приверженность Версалю практически разорила их, но никто — даже она! — не выразил сожаления по этому поводу, это было бы дурным тоном. На мгновение она вообразила себя одетой в атласное платье с кружевами, с прической «королевская птичка» или «дитя»; ее пышный шлейф волочился по мелкому гравию, она обмахивалась веером, расточала улыбки и кланялась этим сверкающим призракам, которые так ясно предстали ее воображению… Ей показалось, что совсем рядом прошел король — Людовик XV, а не Людовик XIV, которого она не любила, — величественный, в унизанном алмазами камзоле, в треуголке с белым плюмажем. Одной рукой он опирался на высокую трость, а другой вел смеющуюся даму в голубом переливающемся шелковом платье. Уму непостижимо, сколько ярких образов возникает в легком золотистом тумане, который поднимается от деревьев и водоемов, предвещая жаркий день…

Безлюдные в этот час лестницы «ста ступеней», уходящие вниз вдоль оранжереи, в очередной раз вызвали у нее прилив восторга, и по спине пробежала дрожь удовольствия. Сколько прославленных людей спускалось по ним! Ей чудилось, будто она слышит звук их шагов, шелест придворных платьев. Вверху огромное небо, внизу озеро Швейцарцев, где зимой катаются на коньках…

В соборе Святого Людовика пробило одиннадцать, и Мари-Анжелин очнулась от своих грез. Она заторопилась. К счастью, последние ступеньки были уже близко. Теперь надо было свернуть направо и пойти по диагональной аллее, ведущей к месту встречи. Вот и круглая лужайка, обсаженная редкими породами деревьев, такими, как тюльпанное дерево из Виргинии или ливанский кедр, в центре белая статуя Венеры… к которой прислонился профессор в желтоватом чесучовом пиджаке, в жилете горчичного цвета и с галстуком в виде черного витого шнурка. Около тридцати человек образовали полукруг перед своим руководителем. Заметив новую поклонницу, Понан-Сен-Жермен без особых церемоний прошел сквозь этот строй ей навстречу, а она сконфуженно пролепетала:

— Боюсь, я опоздала, профессор!

— Вовсе нет, вовсе нет! Напротив, вы явились точно в назначенное время. Я попросил своих друзей прийти на несколько минут пораньше, чтобы объявить им о вашем присутствии на лекции. Разумеется, мы не в полном составе: некоторые работают. Как правило, во дворце. Вы познакомитесь с ними позже. Вот, друзья мои, перед вами мадемуазель Мари-Анжелин дю План-Крепен, принадлежащая к древней пуатевинской знати. Она пожелала присоединиться к нам, чтобы принять участие в почитании культа нашей королевы-мученицы!

Он представил ей нескольких человек. Это были в большинстве своем пожилые мужчины и женщины, но на всех лицах застыло одинаковое выражение — удовлетворенное и одновременное экстатическое чувство принадлежности к особому клану людей, чьи благородные устремления намного возвышают их над другими смертными. План-Крепен обменялась рукопожатием с некоторыми из них: баронесса, виконтесса, удалившийся от дел доктор, мужчина без какой бы то ни было профессии, вдова обойных дел мастера, работавшего во дворце…

В целом она познакомилась с десятком человек, однако профессор заверил, что позднее у нее будет время узнать и всех остальных.

— Приступим! — провозгласил Понан-Сен-Жермен. — Вас это может удивить, — добавил он специально для План-Крепен, — но тех, кто хочет к нам присоединиться, мы принимаем именно здесь, а вот заседания обычно проводим у меня, хотя все зависит от погоды…

— Очень поэтичная мысль, — вкрадчиво произнесла Мари-Анжелин, допущенная отныне к таинствам. — Мы ведь находимся в боскете «Королева»?

Густые брови профессора сдвинулись, образовав седоватую поросль над запылавшими гневом глазами.

— Никоим образом! В то время боскет носил имя Венеры! — воскликнул он, нежно похлопав ногу статуи. — Не говорите мне, будто вы не знаете о том, что произошло на этом самом месте!

Мари-Анжелин поняла, что ей лучше не высовываться с вопросами. Казалось, всем этим людям нанесли личное оскорбление.

— Ах да! Боскет «Венера»! И именно здесь…

Зная любовь профессора к объяснениям, она надеялась, что он договорит за нее. И не обманулась в своих ожиданиях.

— …была разыграна гнусная комедия, потрясшая основы трона и открывшая дорогу мерзкой революции, которая принесла столько бед нашей возлюбленной государыне. Именно здесь подлая Жанна де Ламот, посмевшая называть себя Валуа, окончательно поработила кардинала де Роана, вынудив его преклонить колени перед девкой в одеянии королевы, на которую та, по ужасной воле рока, была так похожа! Это позволило негодяйке украсть пресловутое ожерелье, копия которого представлена на нашей выставке. Здесь все началось, и здесь же мы приступим к тому, что я не побоюсь назвать нашим крестовым походом, имеющим благороднейшую цель: пусть современники наши спустя десятилетия осознают наконец, какую вопиющую несправедливость допустили люди по отношению к самой трогательной из жертв, какое преступление против нее совершили…

—. Браво, браво! — захлопал маленький господин с седой бородкой, элегантно одетый и с гвоздикой в петлице. — Меня только смущает, что мы никогда не говорим о короле! А ведь его казнили первым!

— Я хоть и не скажу, что король этого заслуживал, но если бы он действовал иначе, не погубил бы свою семью! Он наделал множество глупостей, и вы это прекрасно знаете…

— Постарайтесь быть честным! Если так рассуждать, то их немало совершила и Мария-Антуанетта — коль скоро мы заговорили об этом! Не забудьте, что к вашей авантюристке она отнеслась более чем снисходительно и, спрятавшись за листвой в этом самом боскете, с удовольствием наблюдала, как выставляют на посмешище человека, которого она ненавидела!

— Ах, вы опять принимаетесь за свое! Вам известно, что я думаю об этом вздорном происшествии, слухи о котором, к сожалению, распространяют отдельные историки! И я удивлен тем, что вы делаете среди нас, бывший атташе по культуре при посольстве Австрии. Ведь вы больше, чем другие, должны благоговейно поклоняться Марии-Антуанетте!

Старый элегантный господин засмеялся.

— Да я и остаюсь ее поклонником, дорогой профессор, остаюсь! Но истина никогда никого не бесчестила. Королева, увы, не была святой, как вы хотите доказать, бедняжка была просто женщиной со своими слабостями, именно это и делает ее столь привлекательной!

— Женщина! Со слабостями! Привлекательная! Что это за риторика, недостойная нашего культа?

— Как раз слово «культ» я и нахожу чрезмерным!

— В таком случае не вижу причин терпеть ваше присутствие среди нас, маркиз дез Обье! Ваши предки наверняка позорно бежали сразу после 4 августа[182]!

— Для столь ученого человека вы поразительно невежественны: мои предки, любезнейший, погибли на эшафоте! Все… кроме одного, совсем ребенка, которого спрятали, что и позволило ему в дальнейшем возродить нашу семью. Не будь его, не было бы и меня!

По рядам присутствующих пробежал шелест — то ли одобрения, то ли осуждения, понять было нельзя. Мари-Анжелин своих чувств ничем не выдала, дожидаясь продолжения. И последствия не заставили себя ждать. Понан-Сен-Жермен, побагровев от ярости, возопил:

— Обстоятельство, заслуживающее сожаления! Как достойно сожаления и то, что вам позволили присоединиться к нам! В нашем едином хоре не должно быть ни единой фальшивой ноты, поэтому…

Он почти задохнулся, но жестом отдал распоряжение. Тут же, к великому удивлению новообращенной, появились два молодых человека атлетического сложения… и, подхватив нарушителя спокойствия за руки, вывели его за пределы того места, где он совершил святотатство. Вероятно, даже за пределы садов, потому что он так и не вернулся. Между тем профессор постепенно успокаивался, утирая лоб большим платком и пытаясь изобразить благостное выражение на еще пылающем лице.

— Увы, нам случается порой совершать ошибки! — вновь обратился он к Мари-Анжелин. — Этот персонаж, принятый совсем недавно, являет собой прискорбный пример нашей недальновидности. Чтобы развеять атмосферу, нужно исполнить наш гимн.

И он затянул на латыни собственную занятную версию молитвы Ave Regina caelorum[183], которую все присутствующие хором подхватили. Верная прихожанка парижской церкви Святого Августина слушала их в полном изумлении. Конечно, она любила Марию-Антуанетту, но изгонять Богородицу, чтобы заменить ее королевой, — это уж слишком!

Когда отзвучали последние звуки гимна, приступили к церемонии посвящения. Сначала надо было принести клятву верности королеве — что ж, это ни к чему особенному не обязывало. Профессор, приколов к трепещущей груди Мари-Анжелин синий значок, в центре которого находился вензель Марии-Антуанетты из позолоченной латуни, расцеловал новообращенную и вручил ей текст гимна, попросив выучить его наизусть. После этого все «братья и сестры» пожали ей руку. За исключением двух «вышибал», которые больше не показывались. Наконец слово вновь взял Понан-Сен-Жермен и сообщил, что 16 октября, в годовщину казни королевы, в часовне состоится торжественная месса, а до этого предполагается провести несколько заседаний, о дате которых будет объявлено дополнительно. На этом все стали прощаться, но вдова обойщика, выполнявшая обязанности казначея, не преминула попросить пятьдесят франков — ежегодный взнос! — у новой сестры. Собравшиеся разбились на небольшие группы, из которых самой значительной была та, что имела во главе «мэтра», и никто больше не обращал внимания на Мари-Анжелин.

Она воспользовалась этим, чтобы отстать от других, и, оставшись в одиночестве, обогнула весь боскет, внимательно разглядывая искусственные рощицы, расположенные вокруг. Молодые люди, которые так решительно разобрались со старым маркизом, могли находиться только в двух из них — стоящих друг против друга! И там ей удалось обнаружить окурки от сигарет разных марок, вдавленных каблуком в землю. В лучшем стиле Шерлока Холмса она, нагнувшись, собрала их и завернула в носовой платок. Потом взглянула на часы и решила, что пора возвращаться. Выйдя через решетку оранжереи в надежде поймать такси, она остановила машину, как раз проезжавшую мимо, и быстро добралась до гостиницы.

Там она пустилась на поиски Альдо и обнаружила, что он сидит, погруженный в свои мысли, на террасе под тентом, скрашивая одиночество сигаретой и бокалом лимонада, который вовсе не принадлежал к числу его любимых напитков. Услышав шаги Мари-Анжелин, он встал и придвинул к ней ротанговое кресло.

— Все так плохо? — спросила она, показывая на полный бокал.

— Хуже, чем вы думаете! Мадемуазель Отье хочет вернуться в свой дом. Не знаю, что делать, как удержать ее. Выпьете что-нибудь?

— Охотно! То же, что и вы!

— Тогда возьмите мой бокал: я к нему не притрагивался и, вообще-то, предпочел бы что-нибудь покрепче!

Он подозвал официанта и заказал коньяк, тогда как Мари-Анжелин уже неторопливо потягивала лимонад через соломинку.

— Неужели ее тяготит наше гостеприимство? — спросила она после паузы. — Можно понять: мы для нее совершенно посторонние люди.

— Почему же она тогда обратилась ко мне за помощью?

— Мне нечего вам ответить, дорогой Альдо. Возможно, на это были свои причины.

— Она получила письмо из Аргентины, которое мы с Адальбером обнаружили в почтовом ящике, и я ей его передал.

— Не прочитав?

— Анжелина! А вы бы разве прочли?

— Без колебаний! Есть ситуации, когда необходимо знать всю подноготную тех, с кем имеешь дело. Кстати, меня только что приняли в веселую компанию профессора Понан-Сен-Жермена! Видите? — сказала она, вытащив синий значок из сумочки.

— И как?

— Весьма странно… Да вы лучше послушайте!

Благодаря своей поразительной памяти она почти дословно воспроизвела все, что было сказано в боскете «Королева», не забыв упомянуть о происшествии со старым маркизом, которого вышвырнули вон так своевременно возникшие крепкие молодые люди.

— Любопытный образ действий в отношении мирного собрания поклонников Марии-Антуанетты! Мэтр обзавелся телохранителями, и я убеждена, что помимо этих двоих у него имеются и другие!

Достав платок и развернув его, она показала Альдо четыре окурка, которые разделила пополам своим тонким пальчиком.— Вот эти я нашла в рощице, откуда появились двое молодых людей, зато эти находились в другой, стоящей напротив первой.

— Да ведь вы начитались Шерлока Холмса! — вскричал изумленный Альдо. — Но работу вы сделали прекрасно, потому что все окурки разные. Значит, по меньшей мере четыре человека следили за вашим посвящением! А зачем?

— Вот это и следует выяснить! Почему этому старому безумцу понадобилась охрана? Полагаю, прятать ему нечего?

— А этот… маркиз дез Обье, вы с ним не знакомы? Вы же состоите в родстве с половиной людей, упомянутых в гербовнике?

— Нет, я его не знаю, но, быть может, наша маркиза? Вместе с ней мы выйдем далеко за пределы трех четвертей…

Спустя несколько минут маркиза де Соммьер задумалась над вопросом, а потом объявила:

— Нет, мы не состоим в родстве, но я с ним знакома. Вернее, была знакома, когда он служил в Вене. Очаровательный человек, который, если мне не изменяет память, трепетно относился к Людовику XVI, его семье и особенно к королеве — ее он просто боготворил. Все позволяет предположить, что он живет в Версале, и было бы интересно возобновить с ним знакомство. Разыщите мне его адрес, План-Крепен!

— Возможно, лучше отдать предпочтение случайной встрече, — дал совет Альдо. — Званый вечер состоится послезавтра, и мы все приглашены. Он наверняка тоже?

— Мы это скоро узнаем! После обеда я загляну в список приглашенных…

Хотя стояла солнечная погода и был выбран столик под деревьями, обед оказался невеселым. Каролин сразу же поблагодарила маркизу де Соммьер за гостеприимство и предупредила, что собирается вернуться в свой дом еще до вечера. Бури протестов не последовало. Альдо сохранил полную невозмутимость, так как это не было для него новостью. Мари-Анжелин, мысленно сочинявшая роман о боскете «Королева», лишь вопросительно подняла брови. Адальбер же отсутствовал, поскольку ему пришлось на короткое время вернуться в Париж по важному делу. Только маркиза, которая редко демонстрировала доброту, лежавшую в основе ее характера, не стала скрывать изумления:

— Вы уверены, что сможете вынести жизнь в доме, который совсем недавно внушал вам самый настоящий ужас?

— Там не впервые происходят странные вещи, и до сих пор я выносила их без особого труда. Сама не понимаю, что на меня нашло в этот раз. Несомненно, нервы сыграли со мной дурную шутку, но благодаря вам я вновь чувствую себя спокойной и могу вернуться к привычной жизни.

Она говорила ровным тоном, без всякого выражения, словно читала наизусть выученный урок. Это Привело в раздражение Морозини.— Неужели нет никого, кто мог бы поселиться вместе с вами? Больше всего нас тревожит ваше одиночество.

— Вы ошибаетесь, я люблю одиночество, — ответила она с улыбкой, которую он счел искусственной, потому что устремленные на него глаза остались пустыми. — И дом свой я тоже люблю. Кроме того, мне уже недолго оставаться одной. Письмо, которое вы мне передали, пришло от кузена Сильвена. Он сообщает мне, что скоро вернется…

На этот раз ей удалось поразить всех своих собеседников.

— Ваш кузен Сильвен? Я полагал, что вы давно потеряли его из виду и не знаете, что с ним сталось. По крайней мере, так вы объяснили полиции?

— Именно потому, что это полиция. Он был так далеко, что искать его не имело смысла, это только осложнило бы дело, не принеся никакой пользы.

— Но вы сказали это и нам, — сурово возразил Альдо.

— В сущности, я вам не солгала. Долгое время мне было неизвестно, где он и что с ним. Южная Америка очень большая, и только сегодня утром положение прояснилось. Теперь все хорошо… И мы с ним скоро поженимся.

Даже эта новость прозвучала в устах Каролин как выученный урок. Девушка говорила равнодушным тоном, словно важнейшее событие в жизни любой женщины не вызывает у нее ни малейшей радости. Маркиза де Соммьер, внимательно наблюдавшая за ней, поддержала игру:

— Ну, хоть одно приятное известие! И мы можем не тревожиться за вас, поскольку вы обретете защитника и покровителя, — добавила она, вопросительно взглянув на Альдо, который ответил еле заметным пожатием плеч. — Вы, конечно, любите его?

— О да! Он очень красив! — сказала она, но прозвучало это не слишком убедительно.

Такое странное поведение изумило Мари-Анжелин, которая, прервав свои размышления, перешла от романтических иносказаний к практическим вопросам:

— И когда же возвращается ваш красавец-кузен? Кстати, у вас нет его фотографии?

— Нет… Сильвен всегда ненавидел фотографии. Он говорил, что… что они крадут душу. По крайней мере, отчасти… Моей фотографии у него тоже нет. Мы решили, что так будет лучше!

— Вы не ответили на вопрос мадемуазель дю План-Крепен! — сухо прервал девушку Альдо. — Когда он обещает приехать?

— Я думаю, скоро… Сейчас он, должно быть, уже в море!

Маркиза де Соммьер заметила, что путешествие из Буэнос-Айреса через Атлантический океан требует времени, поэтому Каролин могла бы остаться с ними еще немного… Тогда мадемуазель Отье встала из-за стола, хотя десерт еще не подавали.

— Нет, нет… я должна вернуться домой, и как можно скорее, — с неожиданной нервозностью сказала она. — Благодарю вас за доброту, дорогая маркиза! Я соберу вещи и вызову такси…— Не стоит труда. Вас отвезет мой шофер! Аль-до, предупреди Люсьена, чтобы он подал машину.

— Еще раз спасибо!

Альдо даже не успел встать, как она ринулась к двери. Вышла в холл гостиницы и тут же исчезла.

— Что вы об этом думаете? — удивленно спросила Мари-Анжелин. — Не может дождаться конца обеда, говорит спасибо и спасается бегством, как будто мы собираемся преследовать ее. И даже не прощается!

— Очевидно, что у этой девушки что-то с психикой! Она изменилась так внезапно! — заметила маркиза де Соммьер.

— Это все чертово письмо! — проворчал Морозини. — Мне надо было отказаться от своих великих принципов и ознакомиться с его содержанием, прежде чем передавать его Каролин…

— Несомненно! — согласилась старая дама. — План-Крепен, помогите ей собрать чемодан. Если я хорошо вас знаю, то вы сумеете найти это любовное послание и заглянуть в него, не так ли?

— Разумеется! Вы совершенно правы. Иду к Каролин.

Она вышла из-за стола вместе с Альдо, который отправился предупредить Люсьена. Тетушка Амели, оставшись в одиночестве, заказала «Сент-Оноре»[184]с кремом и с наслаждением съела его под последний бокал шампанского. В каком-то смысле она была довольна, что эта девушка решила сжечь мосты между собой и Альдо, хотя всего три часа назад уверяла, что любит его. Неважно, что он будет уязвлен в своем мужском самолюбии, все-таки она уж очень хорошенькая и… Замечательно! Лучше поберечь душевное спокойствие Лизы: меньше риска — больше пользы!

Альдо вернулся довольно быстро, а Мари-Анжелин успела лишь ко второй чашке кофе. Вид у нее был озабоченный.

— Ну, как? — спросил Альдо.

— Она отказалась от моей помощи, сославшись на то, что справится сама, так как вещей у нее очень мало. Конечно, за дверь она меня не выставила. Чтобы выиграть время, я попыталась уговорить ее переменить свое решение. Естественно, без всякого успеха, но я надеялась раздобыть письмо. В этом я тоже не преуспела. Зато, пока Каролин складывала юбки в чемодан, я выудила из корзинки для мусора вот это…

— Конверт? И что мне с ним делать?

— Внимательно изучить его. И сказать мне, когда именно он попался вам на глаза в почтовом ящике.

— На рассвете, когда мы уже уходили.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы почтальон приносил в подобный час что-либо, кроме телеграмм?

— Нет, но…

— Повторяю, рассмотрите его как следует! Если это письмо доставлено из Аргентины и вообще проходило через какую-либо почту, то я приехала из Соединенных Штатов!

Альдо взял конверт и всмотрелся в него.

— Черт возьми, верно! Марка настоящая, но штемпели, которых и разобрать почти нельзя, совершенно фантастические. Подумать только, — вздохнул он, — эта подделка была у меня в кармане, и я ни о чем не догадался.

— Это понятно, — сказала маркиза. — Ты был слишком занят. Боролся с искушением аккуратно вскрыть конверт. Внутренняя борьба отнимает много времени…

— Вам легко говорить! А вот я чувствую себя идиотом. Письмо, весьма возможно, написано здесь, в Версале, и кузен Сильвен тоже обретается где-то рядом. Хоть Каролин и сказала, что собирается за него замуж, я вижу в нем какую-то угрозу. И девушка явно нуждается в защите! Жить одной в таком доме — просто безумие!

— Составь ей компанию! — едко вымолвила маркиза, нервно раздавив в пепельнице сигарету, которую любила выкурить вместе с кофе. — Она только об этом и мечтает!

Мари-Анжелин догадалась, что кое-какие детали от нее ускользнули. Внимательно посмотрев на обоих, она мгновенно вернула себе обличье тишайшей старой девы:

— Нет, мы не можем предлагать это всерьез! Это было бы неприлично. В крайнем случае эту роль могла бы исполнить я…

— …а мне хотелось бы знать, при ком вы состоите чтицей и секретаршей?— взорвалась маркиза. — С тех пор как я позволила вам торчать в этом чертовом комитете, вас можно увидеть во всех закоулках Версаля, но только не у меня! Я близка к тому, чтобы вернуться на улицу Альфреда де Виньи!

— Успокойтесь, тетя Амели! — шутливо сказал Альдо. — Ни один из нас туда не пойдет, но я сделаю так, чтобы дом был под наблюдением…

Сначала он хотел прибегнуть к услугам Лемерсье, но, зайдя в бар, чтобы пополнить запас сигарет в портсигаре, он заметил журналиста Мишеля Бертье, который, привалившись к стойке красного дерева, потягивал из пузатого стакана какой-то непонятный напиток и, по всей видимости, смертельно скучал. Морозини направился прямо к нему.

— Вы еще здесь? У вас, однако, не так много информации, чтобы передать в газету?

— И не говорите! Об убийце больше ничего не слышно, полиция суетится, но сама, похоже, ничего не понимает, а мой патрон начинает терять терпение. Я дождусь послезавтрашней вечеринки, может, хоть там что-то произойдет. А потом…

— Что это вы пьете?

— «Мари Бризар»[185] с водой.

— Это для барышень! Возьмите лучше рюмку коньяка! Здесь он просто превосходный, и я составлю вам компанию.

У журналиста заблестели глаза.

— Вы мне что-нибудь расскажете?

— Ну… при условии, что вы будете об этом помалкивать, особенно в присутствии ваших собратьев по перу!

— Даю слово! — воскликнул Бертье, сразу став серьезным.

— Дом с привидениями, напротив жилища бедняги Карлова. И наблюдение за хорошенькой девушкой в придачу. Ну как, интересно?

— Еще бы!

— Тогда слушайте!

Часть вторая МЕСТЬ

Глава 8 ВНОВЬ ПОЛИНА

Это было зрелище редкой красоты, и время словно отступило вспять. Проезжая через Сент-Антуанские ворота, машины останавливались у Трианонов, от которых тянулся бесконечный красный ковер, терявшийся под деревьями. Ветви их были украшены венецианскими фонариками, и приглашенные, забыв о грохочущем XX веке с его бесчинствами, попадали в таинственный, влекущий мир магии, словно стирающей грани между целыми столетиями. «Безумные тридцатые» куда-то исчезли, стоял Божьей милостью 1784 год, и королева Мария-Антуанетта готовилась принять шведского короля Густава III, прибывшего инкогнито под именем графа Гага…

Этому впечатлению способствовало, главным образом, скрытое от глаз электрическое освещение. Лампы были установлены в садах, и от них исходил очень мягкий свет. Рядом с каскадом восстановили большие искусственные витражи, как в былые времена: расписанные темперой, они изображали высокую траву, кусты с фантастическими цветами, пальмы и скалы. Персонажи в сверкающих белых одеяниях, казалось, порхали на фоне темной листвы.

Белоснежные цвета, впрочем, стали неотъемлемой частью общего фона представления, как это было на последнем празднестве, устроенном королевой в своем английском саду. Все женщины явились в белых платьях: это было подлинное пиршество атласа, бархата, муслина, крепдешина, парчи, кружев и перьев — и на их фоне самые прекрасные алмазы, самые роскошные жемчужные ожерелья, которые только могли извлечь из футляров для драгоценностей столь же прекрасные приглашенные.

Что касается антуража, леди Мендл и главный декоратор оперы создали настоящее чудо, создав подобие театральной сцены из Деревушки, расположившейся полукругом на берегу искусственного озера. Ее центральными элементами стали дом королевы, к которому можно было подойти со стороны двора, и стоявшая перед молочной фермой башня Мальборо, доступная со стороны сада. Весь ансамбль слегка подсветили невидимыми лампами, чтобы не бросались в глаза следы, оставленные безжалостным временем на изящных деревянных и глиняных постройках. Напротив, у подножия бельведера[186], сверкающего как золото, расставили низкие трибуны, затянутые бело-голубой тканью. Они предназначались для приглашенных. На самом озере установили плот для оркестра: музыкантов выбирала графиня Греффюль[187]. Естественно, все они были в костюмах второй половины XVIII века. Предполагалось, что спрятанные в кронах деревьев прожекторы будут освещать музыкантов, оставив в относительном полумраке окружавшие плот лодки. Доносившаяся словно бы ниоткуда мелодия флейты в ночной темноте звучала феерически… Было тепло, темное небо усеяли многочисленные звезды.

Необычно тихим оказалось начало этого празднества! Гости, сознавая драматизм ситуации, негромко приветствовали друг друга и тихо переговаривались, молодые люди в бело-голубых ливреях провожали их к местам, обозначенным в приглашениях.

Маркиза де Соммьер, как всегда блистательная, появилась под руку с племянником. Ее длинное кремовое платье с белыми кружевами «шантильи»[188] и коротким атласным шлейфом привело в восторг всех присутствующих. Привычный стоячий воротник на каркасе из китового уса она заменила широким ожерельем— «ошейником» из длинных алмазных подвесок в тон к серьгам. Множество тоненьких алмазных браслетов посверкивало на кружевном отвороте ее правого рукава, а на левой руке не было других украшений, кроме обручального кольца и перстня с великолепным камнем голубоватого цвета в окружении двух поменьше. Альдо с изумлением обнаружил его перед самым уходом из гостиницы, когда накрывал ей плечи шарфом, а она натягивала перчатки.

— Я никогда не видел у вас эту драгоценность. Откуда она у вас?

— Я достала ее из своего сейфа, где она пролежала с момента твоей свадьбы. Ты по понятной причине ее тогда не заметил, поскольку смотрел только на Лизу, что вполне естественно.

— Но это же…

Привычным жестом Альдо потянулся за своей карманной ювелирной лупой, но тетушка остановила его:

— Не трать времени! Камень называется «Мазарини», и его носила Мария-Антуанетта. Именно это украшение я выбрала для сегодняшнего вечера. Мне показалось, что этому перстню будет приятно вновь ощутить атмосферу Версаля!

— Почему вы никогда о нем не говорили?

— Потому что не считала нужным! Теперь ты знаешь это, и я добавлю, что камень предназначается Лизе, как и большая часть моих украшений.

— Но это невозможно! У вас есть своя семья!

— У меня был сын, которого я видела очень редко, потому что его жена предпочитала жить в Испании, своей родной стране. Она вышла замуж во второй раз, и у меня нет других внуков, кроме твоих детей.

— И вы никогда мне об этом не рассказывали! Я знал, что вы не встречаетесь с сыном… и не любите говорить о нем, но не подозревал…

— Я хотела, чтобы так и было. Он отказался от Франции ради женщины, которая терпеть меня не могла.План-Крепен раз и навсегда получила приказ не затрагивать эту тему. Ну что, мы идем?

И они направились к выходу, но когда старая дама взяла его под руку, он нежно накрыл ее ладонь своей, а она ответила ему признательной улыбкой. Прямо держа голову в короне серебристых волос, она выглядела как королева — впрочем, для Альдо она всегда была королевой. Сегодня вечером он ощутил прилив гордости, услышав лестный шепот при их появлении. Маркизу сразу же окружили, хотя она предпочитала не бывать в большом парижском свете. Но эта великая путешественница, которую принимали во множестве дворцов по всему свету, обладала невероятным количеством родственников и во Франции, и за границей. Ей и Альдо отвели места на центральной трибуне, среди видных должностных лиц, министров и послов, тогда как Адальбер и Мари-Анжелин оказались слева вместе с некоторыми членами комитета, другие же сидели справа, что позволяло присутствующим, благодаря изгибу озера, видеть друг друга.

План-Крепен в изысканном муаровом платье, который презентовала ей маркиза, была этим вечером наверху блаженства. К тому же она провела долгие часы в обществе парикмахера и маникюрши отеля. Искусный шиньон, легкий макияж, жемчужное ожерелье — еще один дар маркизы — совершенно преобразили ее, и Адальбер сделал ей комплимент:

— Альдо прав, говоря, что вам нужно проявлять больше кокетства.

— Ну, в повседневной жизни это не обязательно, свобода движений для меня дороже. События столь долгого дня меня не пощадили, к тому же я чувствую себя словно на насесте, — сказала она, показав на свои лодочки с высокими каблуками. — В любом случае я никого не смогу ошеломить красотой, как вон та дама, — добавила она, обежав взглядом трибуны, и взгляд ее задержался не на официозной центральной, а на правой, расположенной напротив. — Посмотрите на соседку Жиля Вобрена.

— Вы говорите о леди Леоноре? Ну, это не новость, — рассеянно отозвался Адальбер, занятый изучением программы.

— Я имела в виду вовсе не ее. А ту, что сидит слева от него, с которой он сейчас разговаривает. Она просто великолепна, но я ее не знаю.

Адальбер поднял глаза, и брови его тут же поползли вверх.

— Вот это сюрприз!

— Вы с ней знакомы?

— Еще бы! Мы с Альдо гостили у нее в Ньюпорте. Он никогда не рассказывал вам о Полине Белмонт? Я хочу сказать, о баронессе фон Этценберг?

— Белмонты — это те самые люди, что возвели для себя копию французского замка? Кажется, за образец они взяли Мезон-Лафит!

— Именно так! Они очаровательны. Брат, Джон-Огастес, настоящий феномен: он коллекционирует парусники и купальные костюмы. Ныряет в океан трижды в день, а жена его тем временем танцует или играет на банджо. А Полина — скульптор.

— Да, Альдо в самом деле рассказывал нам о ней… Но никогда не говорил, что она так ослепительна!

— Наверное, не заметил, — буркнул Адальбер, отчетливо сознавая всю нелепость своего ответа.

Разглядывая прекрасную американку в роскошном и одновременно строгом переливчатом платье из муслина, усеянного крохотными хрустальными горошинами, с глубоким декольте, но без единого украшения на груди, наполовину прикрытой длинным прозрачным шарфом, он вновь ощутил острую тревогу, которую пережил в прошлом году. Взаимное влечение молодой женщины и его друга было столь очевидным! Полина — он поклялся бы в этом, положив руку в огонь! — влюбилась в Альдо, а тот пребывал в явном смятении и поспешил создать из океана преграду для прекрасной угрозы, перед которой не смог устоять. Видаль-Пеликорн был почти уверен в этом: пусть всего один раз, но все же не устоял. Несомненно, это произошло на заре, после бала в «Белмонт-Кэстл», когда Полина и Альдо оказались вдвоем в библиотеке…

Адальбер тогда, бесшумно подойдя к комнате, убедился, что дверь заперта на ключ… Два дня спустя они с Альдо сели на пароход, отправлявшийся во Францию. К великому его облегчению, потому что никогда еще счастье Лизы не подвергалось такой опасности. Полина обладала тем же оружием, что и она, — умом, чувственностью, благородством, культурой, смелостью, чувством юмора, безупречным вкусом и способностью любить безоглядно! И Адальбер с некоторым страхом предугадывал ту бурю, которая поднимется в сердце Альдо, когда они с американкой вновь встретятся лицом к лицу. А избежать этого нельзя…

Пока мадам де Ла Бегасьер, стоя на плоту перед музыкантами, произносила небольшой спич, приветствуя гостей с деликатной теплотой, Адальбер слегка наклонился, высматривая своего друга, но увидел только его профиль. Никакого сомнения! Альдо смотрел на Полину, а Полина смотрела на него. Никто из них не улыбался. Тем не менее Адальбер почувствовал, что между ними уже возникла невидимая нить. Он не слышал ни единой ноты концерта, а просто аплодировал вместе с другими. Им овладела одна мысль: Морозини должен вернуться в Венецию, и чем скорее, тем лучше! Оставалось только убедить его в этом…

В представлении с игрой световых лучей и при участии хористов Оперы, показанном в Деревушке, Альдо уловил немногое. Не услышал он и мелодий и арий Моцарта, Глюка, Гретри, виртуозно исполненных музыкантами и такими знаменитыми солистами, как Жермена Любен и Жорж Тиль. Музыка стала фоном для его грез наяву. Убежденный, что никто не обращает на него внимания, он не смог отказать себе в удовольствии любоваться Полиной: ее прекрасным лицом, хоть и спасенным от холодного совершенства слишком крупным ярким ртом, но таким чарующим, таким влекущим… Как сладко ласкать взглядом ее грациозную шею, на которой чуть подрагивает прозрачный шарф, ее тяжелые блестящие черные волосы, собранные узлом на затылке и заколотые искрящимся бриллиантовым полумесяцем. И даже осмелиться вспомнить с дрожью о том, чего сейчас увидеть нельзя, утонуть в серых озерах ее глаз, которые так часто обращаются к нему. Будь они одни в царстве этой роскошной ночи, благоухающей запахом тополей и роз, он бы без единого слова заключил ее в объятия, твердо зная, что она откроется ему так же естественно, как тем ранним утром в Ньюпорте…

Грезы его были прерваны шквалом аплодисментов. Он запоздало присоединился к тем, кто неистово хлопал…

— Если бы не открытые глаза, можно было бы подумать, что ты спишь, — заметила тетя Амели. — Ты впал в транс или это что-то другое?

— Не в транс, но близко к этому! Я задумался о том, какая странная атмосфера нас здесь окружает! Сколько гнусных преступлений на фоне такой роскоши и блеска!

— В таком случае ты, похоже, находишь в этом некоторое удовольствие? Я видела, как ты улыбался… можно сказать, блаженно. Неужели ты стал садистом?

Зеленые глаза старой дамы искрились лукавством, и она, видимо, пребывала в превосходном настроении. Альдо решил не портить ей вечер.

— Когда позволяешь своему воображению блуждать даже среди ужасных событий, случается порой, что в пути встречаешь какой-то забавный, отчасти нелепый эпизод… но признаний от меня не ждите, ведь это не всегда… прилично!

Он выкрутился не без изящества. Если у нее и оставались сомнения, она ничем этого не выдала. Вокруг них гремели аплодисменты, раздавались крики «браво», вызовы на «бис». Наконец Оливье де Мальдан, исполнявший роль распорядителя, пригласил всех проследовать в особняк леди Мендл, и трибуны начали пустеть. Приглашенные гуськом двинулись к дому, который был иллюминирован в стиле Деревушки — венецианскими фонариками и мягким светом невидимых электрических ламп. Ощущение некой мистерии, царившей вокруг озера, тем самым было сохранено. Чтобы добиться этого, хозяйка даже пожертвовала частью ограды: ее снесли, полностью освободив территорию между двумя участками празднества. В доме с высокими окнами-дверьми электричества не включали. Пространство освещал мягкий свет свечей и факелов, обладающих удивительной способностью приукрашивать лица, смягчая их черты, и играть яркими бликами на женских драгоценностях.

На террасе, под деревьями, вокруг небольшого пруда были расставлены круглые столы, накрытые бело-голубыми скатертями из узорчатого шелка. В центре каждого — деревянный раскрашенный «сюрту»[189], утопающий в листве и обвязанный голубой лентой: в этих вазах стояли розы и белый, как свечи, вереск. На всех салфетках, предназначенных стать сувенирами празднества, была вышита монограмма Марии-Антуанетты. Наконец, встречали приглашенных лакеи в белых париках и бело-голубых ливреях. Зрелище было настолько восхитительным, что вновь раздались аплодисменты. Невидимые скрипки и флейты должны были сопровождать ужин, меню которого составил шеф-повар гостиницы «Трианон-Палас», стараясь с максимальной точностью воспроизвести те блюда, что подавали на стол в маленьком замке королевы. К этим тонкостям Альдо не проявил никакого интереса. Вместе с мадам де Соммьер и четой Кроуфордов он вынужден был занять место за одним из двух почетных столов, стоящих на возвышении, откуда был очень хорошо виден расположенный ниже столик, за которым в обществе Полины буквально лопался от гордости Жиль Вобрен. Правда, и она ему часто улыбалась…

Альдо подгадал так, чтобы встретиться с ней на выходе после представления в Деревушке. Доверив Адальберу заботу о тетушке Амели, он быстро направился к Полине, чтобы Вобрен не успел увести ее. «Надо будет мне поговорить с этим типом, — думал он. — Прямо собственником себя возомнил! Разве Полина ему принадлежит?» Впрочем, князь сразу забыл о своем раздражении, потому что она с сияющей улыбкой обернулась к нему.

— Вы в Версале! Какой чудесный сюрприз! — негромко сказал Альдо, целуя ей руку чуть дольше, чем требовали правила приличия.

— И для меня тоже! Я не знала, что вы приехали из Венеции в Париж!

— Вобрен не сказал вам? Почему же? — добавил он, обращаясь к своему другу, который поспешно подошел к ним…

— Просто я хотел сделать вам обоим сюрприз, — ответил тот с крайне расстроенным видом. — Полина приехала, чтобы выставить свои скульптуры, и я, естественно, пригласил ее на этот вечер. Тебе следовало поблагодарить меня.

— Ну, конечно! Я тебе очень благодарен, старик! Дорогая баронесса, позвольте мне представить вас одной даме, которую я бесконечно люблю и с которой вы, без всякого сомнения, найдете общий язык, — произнес Альдо и взял Полину под руку, чтобы отвести к явно поджидавшей их маркизе де Соммьер. Адальбер уже успел предупредить ее.

Действительно, между двумя женщинами сразу возникла обоюдная симпатия. Тетя Амели поблагодарила Полину за гостеприимство и за помощь паре Альдо-Адальбер, попавшей в мрачную и опасную историю в Новом Свете. Старой даме пришлась по душе обаятельная американка. Она оценила открытый взгляд, грудной голос, твердое рукопожатие и веселую почтительность по отношению к ней самой. Несомненно, это яркая и очень привлекательная личность, но ей хотелось бы узнать, насколько племянник разделяет ее точку зрения. Куда только девалась его недавняя меланхолия? Он просто искрится радостью!

Все небольшими группами направились к столам, и Альдо получил возможность побыть несколько мгновений с «миссис Белмонт» — Полина попросила избавить ее от титула баронессы в пользу имени, которым она подписывала свои произведения. Маркиза взяла под руку Адальбера, который также подошел, чтобы поздороваться со своей давней знакомой.

— Что за очаровательная женщина! — заметила она холодно. — Как правило, дочери свободной Америки не вызывают у меня восторга, но эта… совершенно необычная! Вы со мной согласны?

— Всецело! И ее брат, в своем роде, тоже уникальный человек! Любое свое замечание он сопровождает словами «мы, Белмонты», и от этой присказки я был просто без ума! А какое великодушие! Он недалеко ушел от дельфина, потому что половину жизни проводит в воде, но это самый настоящий вельможа! Я очень люблю их обоих!

— Но с легким уклоном в сторону Полины? Она так обольстительна именно потому, что не стремится обольщать!

— Браво! Вы, дорогая маркиза, обладаете редкой способностью безошибочно оценить человека с первого взгляда. Вы правы: полюбить ее очень легко! — сказал он со вздохом.

— Альдо думает так же?

В голове Адальбера прозвучал сигнал тревоги. Он понял, что мадам де Соммьер, не подавая вида, решила выудить из него как можно больше информации. Слава богу, они уже подошли к столам, но отвечать на вопрос маркизы надо было все равно, поскольку она не отводила от Адальбера острого и проницательного взгляда. Он прибегнул к самой лучезарной из своих улыбок:

— Она была превосходным другом и для него, и для меня. Иначе и быть не могло!

К ним подошел Оливье де Мальдан, чтобы проводить маркизу к ее месту, и это избавило Адальбера от необходимости продолжать тему разговора или лгать. Он решил, что будет всячески избегать доверительных разговоров со столь прозорливой собеседницей. Но нужно было срочно предупредить Морозини, чтобы тот не лез на рожон. Этот идиот буквально лучился счастьем! Представив, что подумала бы Лиза, если бы увидела мужа сейчас, он ощутил глухую ярость, но поторопился задавить в себе это чувство. Нападение в лоб ничего не даст. Он слишком хорошо знал Альдо!

По окончании ужина все переместились в гостиные, чтобы преподнести огромный букет цветов гениальной хозяйке дома и устроительнице вечера и выпить по последнему бокалу шампанского. Адальбер отвел в сторонку Мари-Анжелин, но даже не успел раскрыть рта.

— Вы, — сказала она, наставив на него указательный палец, — вы исходите желчью.

— Неужели это так заметно?

— Нет, но я вас хорошо знаю… и хорошо знаю Альдо. Так вот, перестаньте изводить себя! Для этого нет никаких причин.

— Вы полагаете? — пробормотал он, кивнув в сторону террасы, куда Альдо увлек Полину.

Тот поторопился использовать передышку, подаренную ему Леонорой, которая, сверкая глазами от бешенства, вновь завладела своим верным рыцарем Вобреном.

— Да наденьте же ваши очки и посмотрите на них! — почти прокричал Адальбер. — Он влюбляется в нее… если уже не влюбился!

— Возможно, ему самому так кажется, но вы ошибаетесь. Он супруг Лизы и никогда об этом не забывает.

Перед лицом столь же преступной, сколь неожиданной снисходительности План-Крепен Адальбер вспыхнул.

— А если я скажу вам…

— Ничего не говорите! Я не хочу об этом знать… Ответьте мне лучше: что произошло бы, если бы в эту самую секунду Лиза появилась здесь с тем блеском, тайна которого известна только ей?

— Она бы впала в ярость.

— Она бы просто не успела впасть в ярость! Потому что Альдо тут же устремился бы к ней со словами любви.

— Вы уверены? Вы просто не знаете, до какой степени уникальна Полина Белмонт!

— Лиза тоже уникальна. Ее вина в том, что она находится в другом месте.

— Ее… вина?

— Да, вина! Где она была, когда Альдо познакомился с этой Полиной? В Вене, у своей бабушки! Конечно, она готовилась произвести на свет маленького Морозини, но в самом начале беременности вполне могла бы сопровождать его: он просил ее об этом при мне и нашей маркизе. А где она сейчас? Опять в Австрии или в Швейцарии, не спускает глаз с совершенно здорового младенца, которого вполне могла бы доверить бабушке или своей верной Труди, и это не считая целой армии слуг. Итак, она могла… скажу даже, должна была сопровождать мужа, и мы все не оказались бы в такой ситуации! На что это похоже, спрашиваю я вас, позволять такому обольстительному мужчине порхать в одиночестве? Кроме того, если мои догадки верны, она понизила его до второго ранга, провозгласив себя прежде всего матерью, а уж потом женой. И это еще одна ошибка! Альдо нужна женщина, и если законная супруга пренебрегает своими обязанностями… В любом случае это будет лишь мимолетным приключением. Так что не морочьте мне голову!

— Черт возьми, План-Крепен! — воскликнула незаметно подошедшая к ним маркиза де Соммьер. — Если на шестичасовой мессе вам читают такой катехизис, мне надо призадуматься, стоит ли пускать вас туда.

Старая дева оскорбленно вздернула голову и фыркнула:

— Я говорю то, что думаю!

— И совсем неглупо говорите! Вы меня удивили. А вам, дорогой Адальбер, следует понять, что любая попытка пресечь этот роман только подстегнет нашего донжуана. Будем держаться настороже и присматривать за ними, но только издали. И не считайте меня сводней, если я приглашу миссис Белмонт отобедать или отужинать с нами…

По правде говоря, все трое встревожились бы куда больше, если бы услышали разговор Альдо и Полины. Впрочем, поначалу они ни о чем не говорили. Он предложил ей сигарету, и оба молча закурили, облокотившись о балюстраду и устремив восхищенный взор на парк, где один за другим гасли огни. Темнота вновь поднималась к ним, словно запоздавший прилив.

— Я знал, что вы должны приехать, — прошептал Альдо. — Но не одна. Вобрен чуть не заболел в тревожном ожидании, что с вами появится…

— Диана Лоуэлл? Бедняжка сломала ногу, упав с лошади! — рассмеялась Полина. — Звучит жестоко, но дорогой Вобрен с удовольствием выслушал эту новость.

— Для него это настоящее счастье! Как поживают ваш брат и его жена?

— Превосходно! Мы, Белмонты, оказались среди тех счастливчиков, кого не затронул биржевой крах в прошлом октябре. Только древнейшие и, следовательно, прочнейшие состояния успешно справились с бурей «Черного четверга» на Уолл-стрит, но ущерб был нанесен большой. Очень многие разорились дотла. Джон-Огастес пытается помочь самым несчастным и обездоленным…

— Я знаю об этом. Постарался выяснить все досконально.

— Вы тревожились за нас?

— Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?

Он отбросил сигарету и повернулся к ней, чтобы полюбоваться ее точеным профилем и вдохнуть запах ее духов. Полина сделала то же самое, и они оказались лицом к лицу.

— Спасибо, — сказала она. — Это означает, что вы думали о нас.

— Я думал главным образом о вас… думал больше, чем следовало! Вас нелегко забыть, Полина!

— И, однако, мы обещали это друг другу. И коль скоро мы попрощались…

— Мы были искренни. И мы не устраивали эту встречу.

— Но ведь, зная заранее о моем приезде, вы могли бы ее избежать?

— Я подумал об этом, но сразу отказался от этой мысли, потому что понял, что хочу увидеть вас вновь…

Он не договорил — его слова звучали почти как признание в любви. Полина была так красива, что могла бы соблазнить святого, и Альдо умирал от желания обнять ее, но спас его желчный и одновременно гнусавый от насморка голос.

— Дорогая Полина, нам пора уходить. Я с удовольствием отвезу вас, — произнес Вобрен со сладкой улыбкой, которая привела Альдо в сильнейшее раздражение и вместе с тем вернула ему ощущение реальности.

— Где вы остановились? — спросил он.

— В отеле «Ритц». Мне там очень нравится. Кроме того, он очень удобно расположен — неподалеку от моей будущей выставки.

— И где она будет проходить?

— У меня! — торжествующе сказал Вобрен. — Я освобожу часть магазина, но интерьер не трону. Мои старинные ковры станут прекрасным фоном для творений Полины…

— Браво! Похоже, ты овладел искусством использовать все шансы себе на пользу…

— Настала моя очередь! Пока я страдал в Бостоне, ты восхитительно проводил время в Ньюпорте.

Полина переводила взгляд с одного на другого. Напряжение становилось ощутимым, и она поспешила вмешаться:

— Это было такое восхитительное время, что он едва не погиб! Как Адальбер и некоторые другие люди… Извините меня, я хочу попрощаться с мадам де Соммьер!

— Мы сделаем лучше, — поспешно сказал антиквар, почувствовав, что ступил на скользкую почву. — Уже поздно, становится прохладно, и я могу подвезти ее вместе с мадемуазель дю План-Крепен.

Тетушка Амели охотно согласилась, хотя от особняка леди Мендл было совсем недалеко до гостиницы, но старая дама чувствовала себя усталой и опасалась предрассветной свежести.— Я уже не в том романтическом возрасте, когда можно протанцевать всю ночь, а потом вдвоем любоваться восходом солнца, — вздохнула она. — Мне приходится больше думать о ревматизме. К тому же давно пора в постель! Но прежде, дорогая баронесса…

— Зовите меня Полиной, прошу вас!

— Дорогая Полина, мне хотелось бы, чтобы вы пришли ко мне на ужин! Празднество завершилось, и я хочу вернуться на улицу Альфреда де Виньи!

— О нет! — простонала Мари-Анжелин. — Празднество, возможно, завершилось, но остается еще…

— Дело настолько грязное, что вам незачем в нем участвовать! К тому же я должна вернуться, чтобы сохранить Евлалию. Это моя кухарка, — пояснила маркиза американке, — и ей так надоел вынужденный простой, что она грозит уволиться! Дорогая моя, надеюсь, вы вскоре сумеете оценить ее таланты. И мы обе будем вам признательны… Что до вас, План-Крепен, можете выбирать между моим почтенным автомобилем и вагоном поезда. Черт возьми, Версаль находится всего в семнадцати километрах от Парижа…

Когда «Роллс-Ройс» Вобрена исчез, Альдо с Адальбером вернулись в дом, где несколько членов комитета все еще окружали хозяйку дома, решившую продолжить праздник до рассвета. Все обсуждали прошедший вечер и пили вино. За исключением графини де Ла Бегасьер, здесь были только мужчины. Мадам де Мальдан увела с собой явно взбешенную Леонору. А Кроуфорд остался, решив выкурить последнюю сигару на террасе в компании со стаканом виски. Альдо присоединился к нему. Его все больше интриговало поведение шотландца, который, казалось, смотрел сквозь пальцы на отношения своей жены с Вобреном. Только что с ней случился настоящий приступ ревности, а он этого словно бы и не заметил. И позволил увести ее, даже не возражая: правда, она чудовищно напилась, и у Кроуфорда не оставалось иного выбора.

Встав рядом с шотландцем, Морозини молча закурил сигарету. Он сделал несколько затяжек, прежде чем Кроуфорд заговорил:

— Как вы думаете, она придет сегодня ночью?

— Кто?

— Конечно, она! Королева. Сегодня вечером я думал только о ней, все гадал, нравится ли ей сегодняшний вечер. И постоянно ждал какого-то знака, жеста… вглядывался в кусты, надеясь увидеть ее… Конечно, мешали все эти статисты, которых всюду расставила… Элси.

— Вы надеялись увидеть королеву? — спросил несколько озадаченный Морозини.

— Конечно! Ведь в Трианоне есть призраки, разве вы не знали?

— Вы намекаете на тех двух англичанок… мисс Моберли, кажется, и мисс Джордан, которые будто бы внезапно перенеслись в прошлое, в летний день 1789 года? И увидели, как королева в большой соломенной шляпе стоит за мольбертом и рисует? Об этом было много разговоров несколько лет назад… Да, странная история…

— О, призраков видели не только они! В 1908 году мои друзья-американцы, супруги Крук, несколько раз видели женщину в капоре. Она тоже рисовала, внезапно появляясь и исчезая. Однажды миссис Крук заметила какого-то вельможу в черной треуголке, который поклонился ей и быстро испарился. А упомянутые вами англичанки наблюдали еще, как женщина в чепчике вытряхивает белье в окошко разрушенной молочной. Совсем недавно один лондонский магистрат повстречал даму в бальном платье желтого атласа в сопровождении двух кавалеров в придворных костюмах. Наконец, я сам…

— Вы ее видели?

Устремив взор в белеющие тени парка, Кроуфорд не отвечал. Альдо с удивлением вглядывался в его профиль. Большой орлиный нос, поджатые губы и неподвижные глаза под тяжелыми веками делали его похожим на хищную птицу. Застыв, он вглядывался теперь в небо и словно видел нечто, доступное только ему одному.

— Так вы видели ее? — мягко, но настойчиво повторил Морозини.

— Да… два раза! Впервые три года назад, на лестнице Трианона. Она была в том чудесном голубом с легкой прозеленью платье, которое обессмертила мадам Виже-Лебрен[190]. А потом на ступеньках ее маленького театра, в наше время совсем заброшенного. Королева была одета в костюм пастушки, который так забавлял ее когда-то, но указывала на само здание и на Деревушку. Надо признать, они нуждаются в самой серьезной реконструкции. Мария-Антуанетта плакала… После этой встречи я выступил с предложением провести выставку. Мне хотелось привлечь внимание к печальному состоянию очаровательного уголка, который она так любила! Это было довольно легко сделать: я богат, у меня большие связи.

Альдо в своей жизни наблюдал столько сверхъестественных явлений, что не усомнился в подлинности признания шотландца.

— И вы вполне преуспели! Жаль, что неизвестный убийца пытается разрушить то, что удалось сделать вам и членам комитета! Все-таки странно, что он нападает только на потомков — возможно, предполагаемых — тех людей, которые сыграли зловещую роль в судьбе Марии-Антуанетты. Не скрою от вас: я был готов к самым дурным сюрпризам во время сегодняшнего вечера.

— А я нет! Согласно логике убийцы панику вызывать не следовало. А вот нам совершенно необходимы собранные сегодня деньги.

— А зачем же он совершил все эти преступления с момента открытия выставки? Он ведь мог все испортить?

— Но он же ничего не испортил… наоборот. Для нас эти преступления стали, если можно так сказать, лучшей рекламой… и королева ничем не выразила своего недовольства. Для меня это доказательство того, что жертвы… на самом деле действительно являются потомками мерзавцев, причинивших ей столько зла!

— Вы не находите, что это несколько легкомысленное суждение?

На этот раз Кроуфорд выпрямился, чтобы посмотреть в лицо своему собеседнику, но ему пришлось ухватиться за балюстраду, чтобы сохранить равновесие, и Альдо понял, как много тот выпил, хотя речь его оставалась правильной.

— Вы меня удивляете! Вы происходите от славных предков и, конечно же, соединяете их черты в своей личности. Возможно ли это отрицать?

— Я бы согласился с вами, но…

— Нет. Вы знаете, что я прав. Я унаследовал страсть моего предка Квентина, который безмолвно обожал королеву — тем сильнее, что она ничего об этом не знала, — и истратил целое состояние, чтобы спасти ее от трагической участи. Именно на его средства был организован побег в Монмеди. К несчастью, Ферзен пользовался абсолютным доверием королевы, и реализация плана была поручена ему. Этот идиот провалил блестящий замысел… что и привело к катастрофе.

— Идиот? Разве Ферзен и ваш предок не были друзьями?

— Как можно быть другом человека, который спит с вашей женой? Швед пылал страстью к королеве, что не помешало ему стать любовником Леоноры, жены Квентина…

— Леоноры?

Кроуфорд засмеялся, но смех его больше походил на скрежет.

— Да, она носила то же имя, что и моя жена, и была итальянкой, как и она. Странно, не правда ли, что сто пятьдесят лет спустя образуется такая же пара? Когда мы познакомились в Индии, я взял ее в жены из-за сходства имен. Первая Леонора тоже появилась из Индии. Побывав любовницей герцога Вюртембергского, императора Иосифа II и одного французского дипломата, она последовала туда за ирландцем Салливаном, который на ней женился. Первый Квентин создал свое огромное состояние в Ост-Индской компании. Приехав в Индию, он познакомился с ней и перед возвращением в Англию похитил ее. А в брак они вступили позже!

— И… леди Леонора стала вашей женой только по этой причине?

— Вспомните, какой она была на сегодняшнем вечере, — и вы получите ответ на свой вопрос!

Действительно, Леонора была очень красива в белом платье в стиле «ампир». Благодаря простому крою возрастала ценность алмазного колье с длинными подвесками, которые словно бы притягивали свет, отбрасывая голубоватые молнии бликов.

— Понимаю… кстати, мне показалось знакомым ее ожерелье. Не принадлежало ли это украшение Марии-Антуанетте?

— Вы совершенно правы. Оно входило в число драгоценностей матери Людовика XVI, Марии-Жозефины Саксонской. Людовик XV подарил их жене дофина. И вы, конечно, хотите спросить, почему ожерелье не выставлено вместе с другими украшениями королевы? Леонора не может с ним расстаться. Она считает его своим талисманом и целыми часами разглядывает, играет им, даже гладит…

— Потому что разделяет ваше преклонение перед королевой?

— Вовсе нет, но она восхищается вкусом Марии-Антуанетты. Драгоценности королевы приводят ее в экстаз. Это тоже черта сходства с первой Леонорой. Утверждают, будто эта женщина была душой и телом предана Марии-Антуанетте еще в бытность свою миссис Салливан. Но это ложь. Ее любовником стал Аксель Ферзен, и она его обожала. Выводы делайте сами!

— Она никак не способствовала тому, чтобы побег провалился?

— По чести говоря, об этом ничего не известно. Но это было слишком опасно: если бы она это сделала и об этом узнал мой предок, он мог бы убить ее.

С другой стороны, если бы план осуществился, она бы никогда не увидела Ферзена, который должен был отправиться к королеве. Значит…

— Оставим эти тени прошлому. У вас имеются другие драгоценности того же происхождения?

— Нет, это единственное украшение Марии-Антуанетты, но множество других вещиц — шкатулочки для мушек, табакерки, коробочки для драже, флакончики, веера и прочее — перешло ко мне из Версаля, Тюильри, даже из Тампля и Консьержери[191]. Ими я особенно дорожу. И хотел бы показать их вам. Как насчет того, чтобы в один из ближайших вечеров поужинать со мной и еще несколькими друзьями? Для меня это было бы истинным удовольствием…

— Для меня также, не сомневайтесь.

— В таком случае мы назначим дату вместе с моей женой. А сейчас позвольте пожелать вам спокойной ночи. Мне пора возвращаться домой.

Обменявшись рукопожатием, мужчины расстались, и Альдо подошел к Адальберу, который сидел на диване с леди Элси Мендл и дружески беседовал с ней. Она заливалась смехом.

— Вы знаете, что у меня, по словам нашего друга, множество общих черт с Нефертари, супругой великого Рамзеса II. Положительно, он меня почти убедил в этом!

Взглянув на ее лицо в ореоле серебристых волос, Альдо улыбнулся.

— Вы должны ему верить, он редко ошибается, когда речь идет о Древнем Египте, и если бы вы согласились надеть тяжелый парик из черной шерсти…

— Я предпочитаю оставаться такой, какая я есть. Тем не менее сегодня вечером мы собрали кругленькую сумму… и никаких трупов! Ничто не омрачило праздника…

На пути в гостиницу Альдо рассказал Адальберу о приглашении шотландца.

— Думаю, с этим дело не затянется. Я намерен как можно быстрее вернуться в Венецию.

— Правда? Я бы заподозрил обратное.

— Что ж, ты ошибся…

И Морозини добавил упавшим голосом, невольно выдав свою усталость:

— Я не сверхчеловек, Адаль! Не помню, кто сказал, что лучший способ забыть искушение — это уступить ему. Но есть такие искушения, которые подвергают опасности саму душу…

Египтолог, испытывая явное облегчение, взял друга под руку.

— Душу — нет… а вот семью — да, — понимающе вздохнул он. — Эта Полина выглядит еще более обольстительной, чем раньше. И я знаю почему.

— Да?

— Слушай, не разыгрывай из себя скромника! Она влюблена в тебя, и ты, конечно, об этом знаешь. Поэтому я вполне одобряю твое желание воплотить в жизнь афоризм Наполеона: «В любви единственная победа — это бегство».

Они прошли в решетчатые ворота гостиницы, внутри которой уже трудились уборщицы. Альдо уселся в кресло на террасе.

— Ты полагаешь, она меня любит?

— Да ничего я об этом не знаю! — проворчал Адальбер, злясь на самого себя. Он всего лишь хотел подсластить Альдо горечь расставания с Полиной, но не подумал о том, что совершил крупную ошибку. — Слушай, если бы я не знал того, что знаю, сказал бы тебе: ты жаждешь ее, удовлетвори свое желание, а потом сразу прыгай в Симплон-экспресс[192]! Но…

— Что означают эти слова: «Если бы я не знал…»?

— …что дело уже сделано! Прости, но прошлым летом я случайно услышал, что происходит за дверью известной тебе библиотеки в одном американском доме.

— Ах так!

Альдо был слишком ошарашен, чтобы рассердиться. Он взглянул на друга с виноватым видом.

— И ты думаешь?

— Это должно стать последней ночью казановы! Если подобное повторится, тебе будет еще труднее оторваться от нее, и к жене ты вернешься в жалком состоянии… А теперь иди спать! Ты устал и, как и я, слишком много выпил. Несколько часов отдыха, контрастный душ — и ты будешь смотреть на вещи иначе. Хочешь, я поеду в Венецию с тобой…

— А это мысль! Тем хуже для ужина у Кроуфордов! Отвезем тетушку Амели в Париж, и в путь!

— Но не забудем все же попрощаться с Лемерсье!

Альдо еще спал крепким здоровым сном человека, принявшего правильное решение, когда зазвонил телефон. Портье сообщил своим любезным ровным голосом, что журналист Мишель Бертье ждет у стойки и просит немедленно принять его.

Альдо бросил взгляд на часы и убедился, что уже полдень: час более чем пристойный для визита.

— Попросите его подняться минут через десять. И принесите очень крепкого кофе! На двоих!

Быстро вскочив с постели, он устремился под душ, и не дожидаясь, пока вода нагреется, энергично растерся, опрыскался английской лавандой и оделся по-домашнему: серые фланелевые брюки, свитер того же цвета, белая рубашка. Он причесывался, когда в дверь постучали: сначала появился официант с подносом, на котором стояли кофейник и чашки, а следом — Бертье, чей помятый вид говорил о том, что ночью ему спать не пришлось.

Кроме того, он выглядел явно расстроенным, что было ему несвойственно. Этот журналист комплекции игрока в регби, ростом под метр восемьдесят, отличался несокрушимым здоровьем и не был склонен к душевным переживаниям. С благодарностью приняв предложение присесть, он рухнул в комфортабельное кресло, взял протянутую ему чашку и залпом выпил обжигающий кофе еще прежде, чем ушел официант. Альдо сразу налил ему еще одну.

— Похоже, что-то не ладится? — спросил он, сделав глоток из своей чашки.

— Все не ладится! Малышка Отье исчезла!

— Как это исчезла?

— Улетела, испарилась! Впрочем, мне кажется, «исчезла» — глагол вполне подходящий для данной ситуации. Объясняю: вчера, во второй половине дня, мы увидели, как она вернулась домой, и после этого все время оставались на месте.

— Мы — это кто?

— Я и мой коллега Ледрю, фотограф, с которым мы обычно работаем вместе. Мы засели в моей машине, которую поставили чуть в стороне от решетки, чтобы наблюдать за всеми возможными перемещениями. Признаюсь вам, мы уже думали, что напрасно тратим время. Все было так спокойно! В такую теплую погоду люди всегда выходят подышать свежим воздухом, а тут на улице и кошка не пробежала!

— В этом квартале при каждом домике есть садик! Люди дышат свежим воздухом на своих участках!

— Вы ничего в этом не понимаете! В моей деревне в департаменте Эндр-э-Луар все имеют свой сад. Что нисколько не мешает людям выходить на улицу со стульями и табуретками, ведь всем хочется рассказать друг другу последние новости или сплетни…

Морозини сделал нетерпеливый жест, и журналист вернулся к прерванному рассказу.

— Продолжаю! Мы решили наблюдать по очереди. Около полуночи я встал на вахту и вскоре услышал какой-то шум. Довольно сильный, как будто кто-то вколачивал в стенку гвоздь, чтобы повесить картину, или нечто в этом роде. Я разбудил Ледрю…

— И вы пошли посмотреть?

— Под каким предлогом мы могли бы войти в дом? Вернувшись, мадемуазель закрыла ставни и включила свет. Когда послышался шум, окна все еще были освещены. Тем не менее я перелез через ограду и попытался хоть что-то увидеть в щель между ставнями. И разглядел ножки мадемуазель, очевидно сидевшей в кресле. Ножки хорошенькие! Тут и шум прекратился, поэтому я вернулся к машине. В конце концов мадемуазель потушила свет, а вахту принял Ледрю. Ночь прошла без всяких происшествий. Утром мы увидели машину молочника. Он позвонил, затем, не желая ждать, поставил бутылку перед воротами и уехал. За бутылкой никто не вышел, но мы не беспокоились, полагая, что мадемуазель спит. А потом явился почтальон. Он принес не письма, а маленький пакет, за который кто-то должен был расписаться. Поэтому он звонил и звонил, довольно долго. Наконец оставил что-то вроде уведомления и ушел. «Вот теперь можно идти!» — сказал мне Ледрю, достав свой швейцарский нож. С его помощью мы без труда открыли решетку, предварительно оглядевшись и убедившись, что никто нас не видит. Дверь в дом поддалась с такой же легкостью, и мы вошли. Внутри все картины валялись на полу, мебель была опрокинута. Мы позвали мадемуазель: нет ответа! Тогда мы обошли весь дом и в спальне, где, похоже, спит девушка, обнаружили разобранную постель в беспорядке и распахнутое окно… которое, как вы, наверное, знаете, выходит на дорожку, ведущую к какой-то пристройке…

— Это мастерская ее деда. Вы туда зашли?

— Естественно, но там не было ничего интересного, кроме подобия алтаря, на котором красовался бюст обнаженной женщины, показавшийся нам довольно странным. Перед ним стояли свечи, должно быть, ночью их зажигали: в мастерской сильно пахло остывшим воском. Потом мы обыскали сад, но нигде не нашли никаких следов мадемуазель Отье. Ледрю хотел идти в полицию, а я подумал, что сначала надо предупредить вас, потому что именно вы нас туда послали…

— Вы поступили правильно, — задумчиво сказал Альдо. — Хорошо все осмотрели?

— Тут вы можете целиком положиться на нас. Мы прочесали абсолютно все и убедились в том, что ваша протеже ушла из дома в ночной рубашке и в тапочках. Мы нашли ее зимнюю одежду, а в шкафу пустых плечиков не было. А если добавить это…

Бертье вынул из кармана завернутый в бумагу большой ватный тампон, от которого исходил сильный запах хлороформа.

— Это говорит о похищении! — вздохнул Альдо. — За входом вы все время следили. Как же похитители пробрались в дом?

— Мастерская примыкает к стене, через которую вполне можно перелезть. Даже с тяжелой ношей, если это достаточно крепкие ребята.

— А что находится за этой стеной?

— Тупик. В последнее время постоянно шли дожди, поэтому там остались отпечатки довольно широких шин. Это означает, что машина была большая. Что теперь будем делать?

— Обедать! Приведите себя в порядок, а я пока схожу за Видаль-Пеликорном. Где ваш Ледрю?

— Вернулся в нашу гостиницу… не в эту.

— Мы захватим его с собой. Кажется, на улице дю Пен, рядом с рынком Нотр-Дам, есть хороший и тихий ресторан. Потом вы временно вернетесь в ряды пишущей братии, а я пойду к комиссару Лемерсье. Я скажу ему, что сегодня утром звонил мадемуазель Отье и сильно опасаюсь, что она куда-то пропала.

Вернуть Адальбера к реалиям сегодняшнего дня оказалось невозможным. Терзаясь жестоким похмельем, позеленевший, как гороховый стручок, он отказывался двинуть даже мизинцем. На него рассчитывать не приходилось.

За плотным обедом Альдо дал журналистам детальный отчет о вечернем празднестве, а потом они расстались: Бертье и Ледрю отправились звонить в свой «листок», чтобы передать всю добытую информацию, а Морозини — к комиссару Лемерсье, чтобы поделиться тревогой относительно Каролин.

Полицейский — такой же «дикобраз», как обычно, но еще более хмурый, чем когда-либо, — встретил его, как встречают собаку игроки в кегли. Сидя за столом и втянув голову в плечи, он даже не предложил Альдо сесть и прорычал:

— Вы когда позвонили ей?

— Ну… незадолго до полудня. А что?

— Вы случайно к ней не заходили?

— Бог мой, нет! Вчера я очень поздно лег и сегодня утром не выходил из гостиницы, — заявил Альдо, очень довольный тем, что говорит правду. — Собственно, я пришел к вам, чтобы кто-то из ваших людей отправился к ней вместе со мной. Не скрою, что мы с мадам де Соммьер очень обеспокоены и тревожимся за Каролин. Ведь это мы разрешили ей вернуться в такой… нездоровый дом!

— Беспокойство не помешало вам превосходно провести вчерашний вечер?

Тон был откровенно едким, но Альдо предпочел не заметить этого.

— Вы же знаете, почему мы решили не отказываться от праздника, да и сами поддержали наше намерение. А веселья особенного не было. Мы все время ждали какой-нибудь новой катастрофы, и когда все закончилось, вздохнули с облегчением.

— Вы ждали катастрофы? — осклабился Лемерсье и стал быстро перебирать бумаги на своем столе. — Этой вам будет достаточно? Там еще есть небольшая шуточка, которую вы, может быть, не сумеете оценить!

Альдо взял протянутый ему листок и с первого взгляда узнал почерк убийцы. Неприятная дрожь пробежала по его спине.

«К великому сожалению, — писал убийца, — я должен констатировать, что вы не предприняли никаких усилий, чтобы выполнить мое требование. Стало быть, «слезу» найти невозможно? Вы разнежились в ожидании следующего трупа? Ну, так это довольно просто сделать! В общем, я вынужден как-то стимулировать ваше рвение. Этот алмаз непременно рано или поздно всплывет, а пока у меня возник страстный интерес к двум другим драгоценностям Марии-Антуанетты: это розовые подвески князя Морозини и браслеты его тестя, богатейшего банкира Кледермана. Поскольку я опасался, что мое скромное желание не встретит у вас должного отклика, мне пришлось заручиться содействием — не вполне добровольным! — очаровательной и несчастной Каролин Отье. С сегодняшней ночи она находится в моих руках и выйдет на свободу невредимой только в том случае, если вы поведете себя разумно. В свое время я сообщу вам о времени и месте обмена. Принимая во внимание, что Морозини необходимо заручиться согласием тестя, я дарю вам пять дней. После чего каждый восход солнца для моей миловидной пленницы будет означать потерю одной из ее прелестей — пальца, уха, другого пальца, второго уха. До носа дело дойдет лишь в том случае, если вы окажетесь слишком скупыми. Впрочем, я убежден, что меня избавят от подобной неприятной операции: эти господа слишком великодушны, чтобы поставить несколько безделушек выше благополучия несчастной девушки, единственным богатством которой является красота… А теперь надеюсь, что ваши размышления будут здравыми и вы не используете копию во второй раз! Я буду расценивать подобный шаг как личное оскорбление…»

Далее следовали рассуждения о человеческих пороках, особенно о скупости — причине всех зол, и пространный панегирик королеве, вызвавший у Морозини сильнейшее раздражение: этот негодяй полагал своим священным долгом вернуть Марии-Антуанетте все сокровища, которых она лишилась. Вернуть любыми средствами,хотя бы и самыми кровавыми…

— Отвратительно! — воскликнул Морозини, отдавая письмо комиссару.

— Для вас, конечно, а вот я считаю это послание просто подлым по отношению ко мне!

— По отношению к вам?

— Естественно. Этот молодчик должен был адресовать письмо лично вам и потребовать, чтобы вы никоим образом не впутывали в дело полицию. Но это послание направлено мне, из чего, со всей очевидностью, следует, что меня принимают… Меня принимают за идиота!

— Можно расценить этот ход иначе: вас делают арбитром в сложной ситуации. Если мы с моим тестем откажемся, то обесчестим себя в общественном мнении, которому пресса преподнесет это дело во всех подробностях. Напротив, это весьма ловкий ход…

— Что вы намерены делать?

— Сесть на первый же поезд в Цюрих! Подобные решения по телефону не принимаются, а у нас, к счастью, есть пять дней!

— А в том, что касается вашей части договора?

Альдо смерил комиссара презрительным взглядом и тем самым отчасти расплатился за все низости, которые ему пришлось вынести от Лемерсье:

— Вы и в самом деле полагаете, что я могу колебаться в выборе между жизнью молодой женщины и украшением, хотя оно очень дорого мне? Я отдам все, что требуют от меня… но это не означает, что вы не должны предпринимать собственных усилий, чтобы спасти мадемуазель Отье и схватить шантажиста…

— А… месье Кледерман?

— За него я отвечать не могу. Это человек чести, без всякого сомнения, и к тому же настоящий аристократ, но он все еще глубоко переживает трагическую смерть жены. Браслеты, которые у него требуют, были ее любимыми украшениями. Вот почему я предпочитаю встретиться с ним лично, а не разговаривать по телефону… кстати, вам придется вернуть мне паспорт!

Лемерсье неохотно выдвинул один из ящиков своего письменного стола и достал документ:

— А вы не воспользуетесь им, чтобы сбежать в Венецию?

Кровь у Альдо вскипела. Упершись кулаками в крышку письменного стола и наклонившись к полицейскому, он бросил тому в лицо:

— Вы и в самом деле просто шпик! Избавьтесь от скверной привычки судить других людей по вашей мерке! Не будь таких полицейских, как Ланглуа и Уоррен, впору было бы поставить крест на всех представителях вашего ремесла!

Глава 9 СИТУАЦИЯ ПРОЯСНЯЕТСЯ

На следующее утро Альдо вошел в холл гостиницы «Бар-о-Лак» в Цюрихе. Он слишком хорошо знал, какие фараоновские масштабы имеет резиденция его тестя на Голдкюсте — Золотистом берегу[193], поэтому даже и не подумал просить там приюта. Он не опасался стать нежеланным гостем, но просто предпочитал свободу передвижений, которую предоставляет только гостиница. Морозини всегда останавливался в этом отеле с его ненавязчивой роскошью и прекрасным садом у самой воды. Естественно, кроме тех случаев, когда приезжал в Цюрих вместе с женой и детьми.

Позвонив в банк Кледермана и узнав, что тесть нездоров и уже несколько дней не выходит из дома, Морозини сразу сел в такси. Он не стал предупреждать о своем визите, хотя это противоречило правилам вежливости. Но ему хотелось выяснить реальное положение дел, чтобы банкир не успел подготовиться и не прибег бы к каким-нибудь уловкам, чтобы скрыть свою болезнь. Ведь после трагической смерти жены отец Лизы, прежде отличавшийся несокрушимым здоровьем, стал явно сдавать, и у него уже возникали достаточно серьезные проблемы со здоровьем. Удивляться было нечему: Дианора, светловолосая датчанка, была ослепительной красавицей и смогла пробудить страстную любовь даже у такого холодного и сдержанного человека, как Мориц Кледерман[194]. От своего горя он так и не оправился.

Альдо хорошо это понимал. Сам он познакомился с Дианорой до Великой войны, на праздновании Рождества в одном из венецианских дворцов. Ей исполнилось тогда двадцать три года, но она уже была вдовой графа Вандрамини, его дальнего родственника. Морозини был буквально ослеплен: она походила на фею из северных сказаний. Изумительно белокурая и грациозная, она вызывала в памяти тронутый морозом прекрасный цветок или сверкающий всеми гранями алмаз чистейшей воды. Но в жилах этой заиндевевшей богини текла кровь столь же пылкая, как и у Альдо. В тот же вечер она стала его любовницей. Тогда он думал, что ничто и никогда не вырвет эту страсть из его сердца. Но началась война. Дианора, отказавшись стать княгиней Морозини и, вполне возможно, вдовой, уехала в свою родную Данию. Они простились на одной из ломбардских дорог, и молодая женщина выказала такую холодную предусмотрительность, что Альдо был сражен. Ему казалось, что эта рана будет терзать его вечно.

Тем не менее он исцелился быстрее, чем предполагал, и когда они встретились через несколько лет, она уже вышла замуж за Морица Кледермана, став мачехой Лизы. И могла бы стать мачехой Альдо, если бы не погибла под пулями убийцы в день своего тридцатилетия. Это даже представить немыслимо! Но она унесла с собой в могилу тайну их любви, о которой ни банкир, ни его дочь так никогда и не узнали…

Альдо испытывал противоречивые чувства, подъезжая к дому Кледермана — «дворцу», по словам местных жителей, который в два раза превосходил по размеру его собственный. Он тревожился за здоровье тестя и одновременно надеялся, что Лиза задержалась здесь. Увы, ему пришлось разочароваться!

— Мадам княгиня покинула нас на прошлой неделе, — сообщил величественный дворецкий Грубер. — Она совершенно успокоилась, получив консультацию у профессора Гланцера, и уехала в Рудольфскроне, к мадам графине фон Адлерштайн…

— И ее не остановило то, что отец плохо себя чувствует?

— Когда она уезжала, месье еще был здоров… или не подавал вида, что ему плохо.

Неуверенность, прозвучавшая в церемонном тоне дворецкого, встревожила Альдо.

— Вы хотите сказать, что он заболел и постарался скрыть это от нее?

— Именно так! Месье не желает, чтобы мадам княгиня беспокоилась о чем-либо, и искусно скрывает истинное положение дел, но мы все здесь знаем, что болезнь его прогрессирует, и очень скоро ему, вероятно, будет трудно утаить это.

— Это так серьезно?

— Я очень боюсь, что да, ваше превосходительство! Месье не хочет даже слышать о своей болезни. А расспрашивать доктора Акермана, его личного врача, — все равно что вопрошать стену.

— Значит, он все-таки пытается лечиться? — спросил Альдо с нарастающей тревогой.

— Без всякого сомнения. Он не тот человек, чтобы сдаться без борьбы, особенно ради дочери и обожаемых внуков. Но после смерти мадам в нем что-то надломилось. Я вас задерживаю, месье, и прошу меня извинить. Сейчас я доложу…

Альдо нашел тестя в просторном рабочем кабинете, окна которого выходили в сады и на озеро. Комната была роскошной и одновременно строгой, за библиотечными полками скрывался, как он знал, вход в сейф, где хранилась изумительная коллекция драгоценностей. Сидя за столом, банкир проглядывал биржевые новости, но сразу отбросил газету при виде своего зятя. Рукопожатие его было крепким и вместе с тем сердечным.

— Какая неожиданная радость, — сказал он с редкой для него улыбкой, мгновенной и ослепительной, придававшей особое обаяние суровым чертам его лица. — Вы знаете, что разминулись с Лизой? Три дня назад она и дети были здесь!

— Мне очень жаль! Она успокоилась по поводу Марко?

— Абсолютно. Впрочем, скажу вам честно, я не понимаю ее тревоги из-за этого мальчугана: он просто пышет здоровьем! Гланцер чуть не рассмеялся ей в лицо, когда она заявилась к нему с младенцем. Но это похоже на Лизу: она не умеет обуздывать своих чувств. Вспомните, как она страстно влюбилась в Венецию и в вас…

— Боюсь, что нынешние чувства окажутся куда долговечнее. Мой сын воцарился в ее сердце, а я теперь не больше, чем соправитель. Она не захотела даже слушать, когда я попросил ее поехать со мной в Версаль.

Банкир расхохотался так оглушительно, что Альдо на мгновение забыл о страхе, который испытал при разговоре с дворецким. Тем более что ни в его лице, ни в фигуре — высокой, стройной и, как всегда, сдержанно элегантной — не было заметно ни единого знака, способного вызвать тревогу.

— Не волнуйтесь, она вас любит по-прежнему. Но пока приоритет не на вашей стороне… Кстати о Версале, я слышал, что там происходят весьма странные события. Несколько убийств подряд, если я правильно понял?

— О да, вы все прекрасно поняли! — вздохнул Альдо, усаживаясь в глубокое кожаное кресло. — Видите ли, число посетителей растет сообразно числу трупов. Мы уже собрали целое состояние для Трианона, а празднество, предусмотренное изначально, но сокращенное до необходимого минимума, прошло без сучка без задоринки. Об этом можно было только мечтать! Но пробуждение оказалось тяжким…

— Еще одно убийство?

— Нет. На сей раз похищение… и это еще одна причина моего приезда в Цюрих. Но позвольте мне все вам разъяснить.

И Альдо с максимально возможной точностью изложил банкиру последовательность трагических событий, сценой которых стал Версаль. Рассказывая, он чувствовал, как нарастает его беспокойство. В свете доверительных признаний дворецкого порученная ему миссия обретала особую деликатность. Всегда нелегко сообщать коллекционеру, что он должен расстаться с любимой вещью. Его словно лишают частицы собственной плоти. Но когда коллекционер — еще и тяжело больной друг, это выглядит настоящей жестокостью. Но как ни стараешься подсластить пилюлю, неизбежно приходится перейти к главному пункту.

— В обмен на жизнь мадемуазель Отье преступник требует, чтобы ему отдали мои «подвески» и ваши браслеты. Он предоставил нам пять дней, после чего у бедной девушки отрежут сначала палец, потом ухо…

— Незачем продолжать, Альдо! Что вы собираетесь делать?

— Разумеется, уступить!

— Что же заставило вас подумать, будто я могу поступить иначе?

— Ничего! Я знаю, что вы за человек, Мориц! Но я не мог принять решение, не заручившись вашим согласием. И не говорите мне, что можно было обойтись телефонным звонком. Мне хотелось повидаться с вами!

— Я и не собираюсь упрекать вас, ведь это дало нам возможность встретиться. Передайте этому мерзавцу браслеты королевы без всяких сожалений!

— Спасибо! Я никогда не сомневался в вашем великодушии, но мне известно, как вы дорожите своей коллекцией. И, как только мадемуазель Отье окажется вне опасности, я сделаю все возможное, чтобы вернуть ваши… и мои камни!

Кледерман сделал жест, свидетельствующий о полном равнодушии к дальнейшей судьбе драгоценностей, и это поразило Альдо.

— Разве вы перестали любить свои украшения?

— Нет, но ценю их меньше, чем в прежние времена! Я не могу забыть, что страсть к драгоценностям оказалась косвенной причиной гибели моей прекрасной жены. Почему я не послушался вас? Почему так хотел сохранить этот дьявольский рубин, невзирая на ваши предостережения?

— Не вините себя! Вспомните, что вы уже согласились со мной и я готов был выкупить у вас камень, когда она, к несчастью, вернулась домой раньше, чем мы ожидали. Зловещие чары этого камня овладели ею… и стали причиной ее гибели. Потому что в отличие от вас она не захотела меня слушать и решила сохранить его! Знаете, Мориц, я верю, что от судьбы не уйдешь! Дианора умерла счастливой, практически на ваших руках и в минуту своего высшего торжества!

Говоря это, Альдо внимательно вглядывался в лицо тестя. Гримаса мучительной боли, исказившая некоторое время назад лицо Кледермана, постепенно исчезла. Последовала пауза, которую не следовало нарушать. Наконец банкир слегка вздохнул и тут же улыбнулся.

— Надеюсь, вы не уедете сразу же?

— Только завтра. Сегодня вечером я только позвоню Лемерсье из гостиницы и сообщу ему о вашем решении.

— Ваше вечное пристрастие к отелям! По крайней мере, пообедайте со мной!

— С удовольствием!

Для обоих мужчин эта встреча имела особую ценность. Впервые после драмы они оказались наедине. Обычно с ними была Лиза, которую оба нежно любили, а она слегка раздражалась из-за их обоюдной страсти к прославленным драгоценностям и часто с упреком говорила, что этим камням они отдают частицу собственной души… Кледерман первым заговорил об украшениях:

— Я никогда не спрашивал вас, а вы тщательно избегали любого упоминания этой темы, когда мы встречались. Что с ним сталось, с этим проклятым рубином?

— Он теперь в Иерусалиме и занял свое место на панагии верховного жреца… вместе с тремя другими пропавшими камнями. Только там камень потерял свою разрушительную силу. Мы оба, я и Адальбер, испытали громадное облегчение, когда освободились от него…

— Но вы же согласились служить и другому делу, столь чуждому для вас, христианского князя!

— Вы имеете в виду «Изумруды пророка»? У нас не было иного выхода, нам пришлось это сделать. На кону стояла жизнь Лизы!

— А теперь жизнь неизвестной молодой девушки! Вы не чувствуете, что порой ваши доспехи вечного искателя украшений начинают давить на вас? Разве драгоценности этой бедной Марии-Антуанетты более притягательны, чем другие?

— Конечно, но и вам эта страсть хорошо знакома. Ваш отец и вы сами часто бросались в опаснейшие предприятия, когда вас ослеплял — как слепит и меня — блеск чудесных украшений! И я боюсь, что мне не удастся быстро избавиться от своего увлечения. К тому же Лиза его не слишком разделяет…

— Она вышла за вас, зная, что делает. Возможно, с возрастом ваша страсть утихнет… как утихла моя?

— Быть может! — ответил Морозини, опасаясь вновь разбередить рану, от которой все еще страдал его тесть. — А пока окажите мне честь… и величайшее удовольствие, покажите мне, прошу вас, вашу коллекцию еще раз! Если только…

— Да нет! Я никогда не говорил, что она внушает мне отвращение! И я по-прежнему дорожу ею. Пойдемте!

Встав из-за стола и приказав подать в кабинет кофе с ликерами, Кледерман направился к книжным полкам, вставил в скважину ключ, приводивший в действие механизм, благодаря которому одна из панелей с книгами отходила в сторону, а входная дверь в это же время автоматически закрывалась. Перед ними возникла бронированная комната, куда они вошли с благоговением, как и подобает истинным ценителям драгоценностей. И вновь испытали на себе колдовское очарование камней… Банкир с гордостью открывал футляры. Альдо восторгался сокровищами без всякой задней мысли.

Он был счастлив увидеть вновь крупный изумруд Монтесумы, привезенный Кортесом, невероятные украшения Екатерины Великой из аметистов и алмазов, сапфиры королевы Гортензии[195], корсажные банты мадам Дюбарри, жемчуг королевы-девственницы[196], «Краса Фландрии» — один из прекраснейших рубинов Карла Смелого[197] — и необычный русский сапфир: двуцветный, с выгравированным изображением женщины в плаще. Голова занимала половину камня одного цвета, фигура в плаще — вторую другого цвета… Альдо долго рассматривал изумительную вещицу.

— Этого я у вас раньше не видел! Да и вообще не видел. Настоящее чудо! Где вы это нашли?

— У одной эмигрантки… кстати, она большевичка!

— Как странно!

— Не так уж и странно! Она имела доступ к «хранилищу», запустила туда руку, потом сбежала за границу и потребовала, чтобы ей дали статус политического беженца. Она нанесла мне визит, и я купил кое-что из того, что у нее было. Как видите, сделать это было легко!

— А что стало с ней?

— Бесследно исчезла. Но не беспокойтесь, она успела подписать договор о продаже, и у вас не будет никаких проблем!

— Почему у меня должны быть проблемы? Банкир засмеялся, закрыл футляр и положил его на место.

— Да потому, что все это отойдет к вам!

— Ваша наследница — Лиза! Я всего лишь ваш зять, и вы старше меня только на десять лет! — уточнил Альдо с некоторой холодностью.

— Ну-ну, не кипятитесь! Да, она будет наследницей, но при условии, что передаст всю коллекцию вам, иначе наследником станет ваш первенец Антонио. И у вас будет достаточно времени, чтобы насладиться ею!

— Простите, но я предпочел бы не говорить об этом. И вообще, нет никакой уверенности, что ваша коллекция сохранится в неприкосновенности, когда вы уйдете. Не забывайте о браслетах Марии-Антуанетты! Возможно, я не сумею их вернуть!

— Какое это имеет значение, если меня уже не будет? Я заговорил об этом, чтобы вы чувствовали себя спокойно. Не вы втянули меня в авантюру с Трианоном, так что не терзайтесь из-за этих драгоценностей.

Мужчины еще долго беседовали, а потом «Роллс-Ройс» банкира доставил Альдо, вновь пребывавшего в самых противоречивых чувствах, в гостиницу. С одной стороны, он избавился от беспокойства, связанного с браслетами, но теперь его очень тревожило здоровье тестя. У него сложилось неприятное ощущение, что этот человек и в самом деле недолго протянет: что-то в нем надломилось. И это придется тщательно скрывать от Лизы. Когда произойдет неизбежное, он должен будет поддержать ее всей своей любовью… Пока же пусть она ни о чем не подозревает…

Завтра он вернется в Париж…

В тот самый час, когда Альдо в Цюрихе входил в бронированную комнату в библиотеке Кледермана, Мишель Бертье и Гаспар Ледрю решили еще раз осмотреть жилище мадемуазель Отье. Оба журналиста никак не могли смириться с тем, что проворонили похищение девушки. Особенно переживал Бертье: Морозини поручил ему следить за Каролин, а ее увели у них прямо из-под носа, и они даже не поняли, как это произошло. Друзья намеревались тщательно обыскать дом, поскольку так и не сделали этого, обнаружив похищение мадемуазель Отье. Конечно, дом уже осмотрели шпики, но журналисты очень невысоко оценивали способности «кованых башмаков» согласно поэтическому определению Ледрю!

Было одиннадцать вечера, когда их маленький автомобиль остановился у небольшой церкви. Далее они пошли пешком по столь тихому кварталу, что он напоминал какую-то мертвую планету. Ни единой тени, никакого движения! Они обрадовались: для них это было залогом безопасности…

Решетчатые ворота уступили швейцарскому ножу Ледрю без всякого труда и без малейшего скрипа.

— Их недавно смазывали, — прошептал фотограф. — Странно, правда?

— В этой хибаре все странно…

Они осторожно двинулись по посыпанной гравием дорожке, стараясь ступать бесшумно. Пройдя ее до половины, они заметили, что в гостиной горит свет: из-под неплотно прикрытой входной двери пробивался тонкий лучик. Бертье протянул руку, чтобы слегка потянуть дверь на себя, но в этот момент она хлопнула под порывом ветра, и дружная парочка мгновенно переместилась к первому окну. Занавески были задернуты, но оставалась щелка, сквозь которую кое-что можно было разглядеть. А тем временем кто-то изнутри подошел к двери и закрыл ее. Затем послышались шаги, и в поле их зрения попал молодой человек, который уселся в старое кресло у камина без огня и с необычайным интересом продолжил читать какую-то связку пожелтевших бумаг. Можно было и не спрашивать, откуда она взялась: прямо перед обоими наблюдателями виднелась сдвинутая доска плинтуса, скрывавшая тайник. По всей видимости, теперь уже пустой.

Они смогли рассмотреть сидевшего в кресле-качалке человека только в профиль, который показался им довольно красивым, хотя на носу были водружены очки. Молодой человек был по-домашнему одет в брюки и белую рубашку. Да и вел он себя, будто в своем доме: на круглом столике возле креста стояла пустая чашка кофе.

Подумав, что это член семьи, приятели с сомнением переглянулись. Как лучше поступить? Вернуться на улицу, позвонить и войти под предлогом, который еще надо придумать, — или же ворваться, подобно вульгарным бандитам, и силой отобрать бумаги, так занимавшие незнакомца? Они еще не пришли к определенному решению, когда молодой человек сделал выбор за них: он встал, закрыл тайник ударом ноги, пошел к двери, ведущей к спальням, и выключил свет.

— Думаешь, он ляжет здесь спать? — спросил Ледрю.

— Похоже на то…

— Что будем делать?

— Можно подождать, пока он заснет, а потом тихонько войти и посмотреть, не забыл ли он чего-нибудь в этом тайнике, так хорошо замаскированном, что никто его до сих пор не обнаружил…

— …а если у него крепкий сон, надо попытаться и бумажки забрать! И деликатно тюкнуть по голове в том случае, если ему придет неудачная мысль проснуться. В конце концов, он один, а нас двое…

— Полагаю, нам это вполне по силам…

В этот момент их перешептывание прервал внезапный шум: с треском растворилось неподатливое окно. В едином порыве они быстро пошли вдоль дома и, завернув за угол, увидели темную фигуру, бежавшую к мастерской. Оставив все колебания, они бросились в погоню, но подоспели в тот момент, когда забравшийся на крышу незнакомец с поразительной ловкостью перепрыгнул через стену. Спортивный и хорошо тренированный Бертье последовал за ним, но со стены сумел разглядеть лишь красные фары рванувшей в темноту машины…

Яростно выругавшись, как генерал Камброн[198] при Ватерлоо, журналист вернулся к своему приятелю, когда тот уже залезал в окно, оставленное беглецом открытым нараспашку.

— Я слышал, как отъехал какой-то драндулет, — сказал Ледрю.

— Это его машина, — проворчал Бертье. — Когда она прошла под фонарем в конце улицы, я заметил, что капот черный, а багажник выкрашен красным… Знаешь, как у «Амилькара» египтолога, с той разницей, что эта штука не так шумит…

— …и что это не Видаль… как бишь его… сидит за рулем, потому что мы успели разглядеть рожу этого типа…

— Точно! Но египтолог мог остаться внутри, поджидая парня, разве нет? Уж очень быстро отчалила эта тачка!

— Не верю! Ты же знаешь, с кем Видаль водит компанию уже много лет.

— Да, но Морозини вчера вечером уехал в Цюрих, и он, наверное, не единственный приятель нашего археолога. Как бы там ни было, сейчас не до споров! Давай посмотрим, не завалялась ли здесь какая-нибудь интересная безделка. И попробуем открыть эту штуковину в гостиной…

Они без труда обнаружили кусок выдвижного плинтуса и, к своему удивлению, столь же легко открыли тайник: надо было всего лишь потянуть на себя деревяшку, которую придерживала обыкновенная пружина. Кусок плинтуса вставал на свое место, как только его опускали. Чтобы удерживать тайник открытым, следовало что-то положить сверху — например, книгу, как это сделал незнакомец…

На первый взгляд тайник был пуст, но Бертье все же решил проверить: лег на живот и сунул туда не только пальцы, а всю руку. И сразу что-то нащупал.

— Есть! — сказал он.

В следующую секунду он вытащил лист желтоватой бумаги, похожий на те, что читал незнакомец, и, вероятно, проскользнувший глубже, чем остальные. Лист был исписан довольно неуклюжим почерком, а выцветшие чернила свидетельствовали о древности манускрипта: «…и тогда я вышел из-за своей стены, но предварительно удостоверился, что нахожусь довольно далеко от кордегардии, так что заметить меня невозможно. Никого не было во дворе, куда я устремился, стараясь не шуметь, дабы подобраться к освещенному окну адъютанта. Я увидел тогда, что он борется с человеком, который на моих глазах вошел к нему и, видимо, надеялся застать его в постели абсолютно беззащитным. Насколько я мог судить, исход схватки был неясен, поскольку оба противника казались мне примерно равными по силам. Но столь же отчетливо видя и стоявшую на столе шкатулку, я не стал дожидаться, кто победит или проиграет, ибо это был шанс для меня, Леонара Отье. Мне нужно было лишь протянуть руку, чтобы взять шкатулку, пока они дерутся, и я вбежал…»

На этих словах текст обрывался.

— Что это означает? — спросил Ледрю.

— Что одна страница выпала из связки бумаг, которую держал в руках наш юноша… и он вполне может вернуться, чтобы отыскать ее.

— Да, но когда? Будем его ждать? Не забудь, что сидеть в засаде утомительно, да и платят за это плохо, а нам с тобой еще многое надо сделать.

— Ты прав, хотя эта история становится очень интересной! Надо убедиться, что в тайнике больше ничего нет, и сделать так, чтобы больше им никто не воспользовался…

С этими словами Бертье пошел на кухню, в глубине которой приметил кладовку, где хранились не только банки различных консервов, джема и варенья, но и инструменты, необходимые в любом доме, — молоток, гаечный ключ, кусачки и гвозди. Выбрав самые длинные из них, он взял молоток и вернулся в гостиную. Ледрю, ползая на четвереньках, заканчивал осмотр стены. Больше там ничего не нашлось. Кусок плинтуса был водружен на место, и Бертье прибил его десятком гвоздей, которые показывали, что тайник обнаружен, но одновременно не позволяли открыть его. Завершив это дело, приятели с максимальным удобством устроились на ночь. Она прошла спокойно: не появилось никаких нежданных визитеров, и дух разрушения также ничем себя не обнаружил. Ранним утром друзья пробудились без труда.

— Что теперь? — спросил явно довольный Ледрю.

— Сварим кофе! Потом я заскочу в Трианон и посмотрю, не вернулся ли Морозини. Если нет, повидаюсь с Видаль-Пеликорном. Что-то подсказывает мне: он сильно заинтересуется историей с автомобилем, так похожим на его «Амилькар».

Это еще было слабо сказано: едва услышав о ночном приключении журналистов, Адальбер подскочил, ринулся к двери в халате и тапочках и скатился по лестнице, не дожидаясь лифта. Внизу он устремился к гостиничному гаражу, где чуть не прослезился от нежности, увидев, что дорогая малютка на месте — благоразумно стоит себе между «Роллс-Ройсом» и «Даймлером», которые словно взяли ее под свою могучую защиту.

Затем, естественно, он самым тщательным образом осмотрел машину и убедился, что ничто, абсолютно ничто не показывает, будто кто-то осмелился использовать ее для ночной вылазки — и спидометр даже не шелохнулся… Успокоившись, Адальбер поднялся в свой номер. По пути он заказал плотный завтрак себе и журналисту, а потом ознакомился наконец с исписанной страницей, которую принес Бертье.

У него был такой большой опыт работы со старинными рукописями, что он без труда определил примерную датировку текста.

— Добрая сотня лет при любых вариантах. Я бы даже сказал, эпоха Империи, — добавил он, слегка размяв в пальцах уголок листа. — Что до содержания, оно вырвано из контекста, поэтому трудно сказать, о чем идет речь…

— Но это, в общем, ясно: здесь говорится о какой-то шкатулке, в которой что-то лежало, и некий Леонар Отье, по всей вероятности предок мадемуазель Каролин, забрал ее себе…

— Очевидно, вы правы…

Продолжая разговаривать с журналистом, Адальбер лихорадочно размышлял. Ему пришла в голову одна мысль, которой он собирался поделиться только с Морозини. Пока же следовало продемонстрировать полное безразличие…

— Вы оставите мне это? — спросил он, помахав листком. — Я покажу его Морозини, как только он появится здесь. А по поводу ночного визитера лучше всего поговорить с комиссаром. Пусть он установит наблюдение за домом. Если незнакомец вернется, его задержат и предложат дать объяснения…

— Да, но это наша с Ледрю история, и мы хотели бы сохранить ее для себя! А полиция задает слишком много неприятных вопросов…

— Действуйте по собственному разумению! Как бы там ни было, Морозини сумеет отблагодарить вас…

— Об этом я не беспокоюсь! Спасибо за завтрак…

Оставшись один, Адальбер самым внимательным образом перечитал странную бумагу. Он чувствовал, что держит в руках важнейшую улику, и старался понять, как можно ее использовать. Сделав несколько кругов по комнате, он позвонил Мари-Анжелин по внутреннему телефону и спросил, знает ли она адрес профессора Понан-Сен-Жермена.

— Хотите, я провожу вас к нему? — тут же предложила старая дева.

— Нет. Мы уже знакомы. Это… чисто профессиональный визит.

Оживление, прозвучавшее в голосе Мари-Анжелин, исчезло. Она была разочарована, но слишком хорошо воспитана, чтобы показать это, и ограничилась вежливым восклицанием «а!», а потом сообщила нужные сведения: профессор жил на первом этаже дома на углу двух улиц — Гоша и Карно.— Не дуйтесь, Мари-Анжелин, — сказал Адальбер. — Вы узнаете, в чем дело, одновременно с Альдо, когда он вернется.

— Я и не думаю дуться! Что вам взбрело в голову?

«Ладно, посмотрим!» — подумал Адальбер, вешая трубку. Он быстро привел себя в порядок, вышел из гостиницы и энергично зашагал к красивой восьмиугольной площади, в центре которой был разбит сквер, на котором возвышалась бронзовая статуя генерала Гоша.

Адальбер позвонил в дубовую дверь, явно нуждавшуюся в реставрации, а потом вступил в долгие переговоры, прежде чем дверь эта распахнулась, открыв взору темный коридор и непонятную фигуру, которая могла с полным правом принадлежать как папаше Горио, так и ростовщику Гобсеку.

— А, это вы? — просипел хозяин. — Ну, входите, раз вам так нужно увидеться со мной!

И, пропустив своего гостя, профессор тщательно запер входную дверь — причем не забыл и толстую цепочку, скрежет которой Адальбер уже успел отметить. По мере продвижения к дневному свету в комнате справа он убедился также, что хозяин принимает его в неглиже: серые штаны с пузырями на коленях, мятая серая фуфайка и, несмотря на теплую погоду, шаль с черной бахромой, в каких обычно приходят к церкви женщины, сдающие напрокат стулья. Ансамбль дополняли старые шлепанцы, которые в незапамятные времена были клетчатыми теплыми домашними тапочками. От всех этих предметов туалета исходил «прелестный» запах остывшего табака…

— Поверьте, мне крайне неприятно, что я почти навязываюсь вам, профессор, — извиняющимся тоном произнес Адальбер, — но вы же знаете, как это бывает с нами, людьми науки. Если возникает какая-то, пусть внешне незначительная проблема, мы думаем только о том, как разрешить ее. Этим и вызван мой визит.

Пока Адальбер произносил свою небольшую речь, Понан-Сен-Жермен провел его в свой небольшой рабочий кабинет, где царил невероятный бардак: полки были доверху завалены книгами, штабеля из них громоздились почти на всем пространстве пола, из-под груды бумаг невозможно было разглядеть письменный стол, на котором каким-то образом приткнулась кастрюлька с дымящимся отваром, запах которого не поддавался определению. Понан плюхнулся в обтянутое тканью вольтеровское кресло и усталым жестом указал гостю на хлипкий стул.

— В чем дело? Соблаговолите быть кратким: вы оторвали меня от чрезвычайно увлекательного труда…

— Я очень сожалею об этом, не сомневайтесь, но мне необходимо прояснить один исторический эпизод, по поводу которого только вы один можете дать мне совет, учитывая ваши обширные познания о королеве Марии-Антуанетте… и, в частности, о ее парикмахере…

Понан-Сен-Жермен зафыркал так шумно, что гостю показалось, будто он сейчас начнет плеваться. Что, собственно, и произошло.

— Об этом зловещем глупце Леонаре? И вы потревожили меня ради него?

— О! Стало быть, у вас такое мнение о нем? — сказал Адальбер. — Мне казалось, что вы воздадите ему хвалу за преданность и верность…

— Этому вору — за преданность и верность?

— Даже так: вору?

— Он хуже вора!

— Минутку, минутку! Мы действительно говорим об одном и том же человеке? О славном представителе племени куаферов, которому Мария-Антуанетта так доверяла, что вручила ему свои драгоценности с просьбой отвезти их своей сестре, эрцгерцогине Марии-Кристине, тогдашней правительнице Нидерландов?

Профессор закашлялся, прочистил горло и сунул в рот жевательную резинку, которую стал с остервенением жевать, прежде чем закурить исключительно вонючую сигару. Теперь уже Адальбер стал кашлять, а его собеседник продолжил разговор:

— Он самый, только вы, дражайший, ничего толком не знаете! Это не королева вручила ему драгоценности — к счастью, далеко не все! — а герцог де Шуазель. Рассказываю: 20 июня 1791 года, около часа дня, перед тем как сесть за стол, королева приказала позвать Леонара, который в то время жил в Тюильри. Она вручила ему письмо, чтобы тот передал его в собственные руки герцогу де Шуазелю, обитавшему в доме на улице Артуа. Если герцога не будет дома, то Леонару следовало искать его у мадам де Граммон. Но Шуазель был у себя. Прочитав письмо, он показал Леонару последние строки, в которых говорилось, что парикмахер должен точно исполнить то, что ему прикажут. После чего бумагу сожгли в пламени свечи, а Леонара отвели во двор особняка, где стоял закрытый кабриолет, и приказали садиться. Речь шла о том, чтобы «отправиться за несколько лье от Парижа с особой миссией». И тут наш фигаро начинает бурно протестовать: хотя королева велела ему надеть широкий плащ и круглую шляпу, он-де в таком виде путешествовать не может! Ему нужно переодеться, маркиза де Лааж ожидает, что он придет сделать ей прическу, ключ у него остался во входной двери! Шуазель, засмеявшись, успокоил его, сел с ним в кабриолет, задернул занавески на окнах. Кучер хлестнул лошадей, и они покатили! Одна почтовая станция, вторая, третья… Только подъезжая к Пон-де-Сом-Вель, где стояли на постое сорок гусар, герцог соблаговолил дать объяснения испуганному «физиономисту»[199]: они направляются в замок Тонель рядом с Монмеди, где к ним присоединится королевская семья, покинувшая Париж около полуночи. Сам он везет коронационное облачение монарха, его белье, часть драгоценностей Марии-Антуанетты и мадам Елизаветы[200]. Услышав это, Леонар разрыдался и поклялся сделать все, что от него потребуется, хотя он по-прежнему не понимал, зачем его увезли. А причина была простой: Мария-Антуанетта даже в изгнании желала сохранить при себе чудодейственные руки своего парикмахера…

Закашлявшись вновь, рассказчик залпом выпил свой отвар из кастрюльки и сразу же продолжил:

— Однако в Пон-де-Сом-Вель происходит неприятность: крестьяне, взволнованные появлением гусар, собираются толпами и угрожают провести насильственную реквизицию. Шуазель делает все, чтобы предотвратить такое развитие событий, потому что вскоре должна появиться королевская берлина, которая опаздывает уже на три часа. Итак, нужно сообщить всем отрядам, расставленным по дороге из Парижа в Монмеди, что карета прибудет с опозданием и следует терпеливо ждать. Сам Шуазель, чтобы утихомирить крестьян, отводит гусар в чистое поле. Для того чтобы предупредить посты, у него есть только Леонар, которому он доверяет кабриолет со всем его содержимым и вручает записку следующего содержания: «По-видимому, «Сокровище» сегодня не проедет. Оставайтесь на своих местах и ждите новых распоряжений». И наш цирюльник, очень гордясь этим поручением, отправляется в путь. Шуазель, бог знает почему, забрал из кареты алмазы мадам Елизаветы, но истории известны такие странности. Прибыв в Сент-Менеу, Леонар с важным видом показывает записку месье д'Антуэну и советует ему «расседлать лошадей, людей отправить в казармы». В Клермоне он встречает месье де Дама, который относится к парикмахеру с недоверием, принимает его довольно плохо, забирает записку и не предпринимает ровным счетом ничего. Наш фигаро уязвлен, но продолжает свой путь. И в Варенне он берет на себя смелость отдавать приказы: объясняет сыну генерала де Буйе и месье де Режкуру, что «он в курсе всего», что «ему нечего скрывать», что в Клермоне и в Сент-Менеу он распорядился отвести войска — и добавляет, ко всему прочему, что в Шалоне короля арестовали! Вот так этот идиот привел в беспорядок всю диспозицию, которую разработал генерал де Буйе с полного согласия короля. Удовлетворился ли он этим? Куда там! Он едет в Монмеди, сбивается с дороги, возвращается обратно и только вечером следующего дня добирается до крепости Стене, где находится штаб-квартира: королевскую берлину арестовали в Варенне несколько часов назад, но Буйе об этом еще неизвестно. На настойчивые вопросы генерала Леонар отвечает уклончиво и даже о Шуазеле ничего конкретного не говорит. Он ничего не знает, ничего не видел… Но все же отдает Буйе алмазы королевы и драгоценное красно-золотое облачение короля, а тот препоручает их одному из своих адъютантов. И приказывает устроить на ночлег злополучного эмиссара. Утром офицера, взявшего на хранение сокровища, находят мертвым, со множеством ран от ударов кинжалом. Шкатулка королевы была украдена, а Леонар бесследно исчез — остались только полосы от колес его кабриолета, направляющегося к границе… Я рассказал вам все!

— Ну и ну! А я-то полагал, что прилично знаю историю трагического происшествия в Варенне!— Что ж, теперь вы можете внести коррективы! А что, собственно, вы хотели узнать об этом презренном воришке?

— О, всего лишь одну деталь! Его действительно звали Леонар?

— Что вы имеете в виду?

— Я хочу сказать, это его фамилия?

— Нет! Его звали Леонар Отье… как ту бедную девушку, которую похитил трианонский убийца, чтобы заставить нас отдать драгоценности королевы. Лично я против этого!

— Как? Вы хотели бы, чтобы эту несчастную разрезали по кусочкам? Ведь она не имеет никакого отношения к этой истории!

— В ее жилах течет кровь мерзавца-парикмахера! Все мы так или иначе отвечаем за то, что совершили наши предки.

— Но я где-то читал, что Леонара гильотинировали?

— Нет, это был его брат… если вообще кто-то из носивших это имя потерял голову под ножом гильотины. А наш плут умер только в 1820 году. Отсидевшись за границей, он поселился в Версале, где ему дали место в службе пополнения конского поголовья для армии… полагаю, что он жил в том же доме, откуда похитили эту девицу…

— Вы правы. Это многое объясняет… — задумчиво проговорил Адальбер.

— Что же, например? — спросил профессор с жадным интересом, насторожившим его собеседника, который поторопился взять свои слова обратно:

— Пока ничего особенного! Я… я сообщу вам, как только уточню парочку фактов… Но мне кажется, что я серьезно помешал вашим занятиям. Примите мои извинения!

Но он уже подстрекнул старого эрудита, и тот не собирался отказываться от своего намерения выяснить точку зрения Адальбера. Понан-Сен-Жермен преградил ему выход в прихожую и ухватил за рукав:

— Вы и в самом деле собираетесь отдать эти бесценные украшения?

— Ни от вас, ни от меня это не зависит: драгоценности принадлежат князю Морозини и его тестю, швейцарскому банкиру Морицу Кледерману. Вероятно, они отдадут их… чтобы спасти жизнь несчастной девушке!

— Выживет она или умрет, какая разница? Люди, в жилах которых течет кровь Леонара, вообще не имеют права на существование… особенно в Версале! А драгоценности эти любила самая изумительная из всех королев, их нельзя разбрасывать по разным углам мира, их надо собрать здесь, в ее дворце…

Адальбер, утомленный и испытывающий легкую тошноту, слушал бред старика, который становился все более омерзительным. Впрочем, над его речами стоило поразмыслить. Неприкрытая ненависть в словах того, кого все считали почтенным, чудаковатым и чуть смешным историком, вызывала оторопь. Возможно ли, что он связан с преступником, высокопарно именующим себя «Мстителем королевы»?

Совершенно не желая показывать профессору старинную бумагу, Адальбер вновь заторопился с уходом и даже проявил некоторую невежливость по отношению к хозяину. Он устремился на улицу, чтобы вдохнуть глоток свежего утреннего воздуха, но на площади долго не задержался и стремительно направился в гостиницу. Кое-что надо было предпринять очень срочно…

На полном ходу он влетел в холл, резво преодолел два лестничных пролета и постучался в номер маркизы де Соммьер. Как он и думал, открыла ему Мари-Анжелин. Она разбирала почту — как всегда, чрезвычайно обильную — в маленькой гостиной…

— Что случилось? — встревожилась она, когда Адальбер буквально рухнул в кресло. — Вы словно с дьяволом повидались!

— Кажется, так оно и есть. Когда должна состояться ваша будущая встреча с Понан-Сен-Жерменом и его бандой?

— Пока не знаю. Наверное, через три дня… или три вечера, потому что мы получили разрешение проводить заседания в театре Марии-Антуанетты, куда посетителей обычно не допускают из-за его плохого состояния…

— Там или в другом месте, но вы не будете больше встречаться с профессором!

Тон был категорическим, и План-Крепен отреагировала немедленно:

— Что это еще за новости! А почему, позвольте вас спросить?

— Потому что я начинаю думать, что этот старый безумец причастен к убийствам и похищению Каролин Отье. Кстати, вы знаете, что несчастная девушка происходит по прямой линии от Леонара, пресловутого парикмахера королевы? Его полное имя — Леонар Отье…

— Откуда вы это выкопали?

Он рассказал Мари-Анжелин об истории Леонара, дал прочитать листок из тайника и в заключение почти дословно воспроизвел гневные филиппики Понан-Сен-Жермена. В кои-то веки она не смогла ничего возразить, и Адальбер решительно повторил:

— Поэтому не может быть и речи, чтобы вы встречались с этими людьми! Я уверен, что Альдо скажет вам то же самое, когда вернется… Один Господь знает, на что способны такие сумасшедшие…

— Но их намерения следует выяснить! — заявила План-Крепен, слегка подумав, и стала распечатывать адресованное мадам де Соммьер письмо, на котором не было почтовой марки. Видимо, его принес посыльный.

Мари-Анжелин прочла письмо, подняла брови и собралась прочесть его еще раз, на сей раз вслух, но в этот момент появилась маркиза. Она была одета на выход, иными словами, за исключением шелкового зеленого зонтика, ее одеяние — светлое платье, шляпа и перчатки — ничем не отличалось от туалетов, которые она носила между одиннадцатью утра и пятью вечера. Увидев гостя, она улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя.

— Ну, Адальбер, какие новости?

Ей ответила Мари-Анжелин, протягивая распечатанное письмо:

— Мы должны сначала прочесть вот это!

— Что на вас нашло, План-Крепен? Прочитайте сами! Кажется, я вас для этого и держу.

— Это послание от маркиза дез Обье, который имел невыразимое счастье несколько раз танцевать с нами в Вене, у князя Шварценберга, в 1905 году. Он свидетельствует нам свое глубочайшее почтение.

Мадам де Соммьер засмеялась.

— Я не помню, чтобы вы были там!

— Прошу прощения?

— Вы сказали: «Он танцевал с нами». Во имя неба, План-Крепен, неиспользуйте «королевское» множественное число, когда передаете содержание письма. В конечном счете я перестаю что-либо понимать.

— В каком мы сегодня игривом настроении! Ну что ж, означенный маркиз дез Обье просит мадам маркизу принять приглашение на чай в пять часов вечера завтрашнего дня. Он просит о милости принять ее… одну! Иными словами, без меня.

— Что за мысль! Но почему?

— Именно потому, что он желает поговорить… обо мне!

Адальбер, со своей стороны, внес свою лепту:

— Если это тот самый старый дворянин, которого по распоряжению Понан-Сен-Жермена вывели из боскета «Королева», его приглашение попадает в самую точку. Мне хотелось бы поехать с вами…

— Об этом не может быть и речи! Или вы полагаете, что я не способна выудить из него интересующие нас сведения? И раз он просит разрешения встретиться со мной, значит, он желает посоветоваться именно со мной, не так ли?

— Здесь нет нужды взывать к добряку «Ла Палису», — улыбнулся Адальбер, вновь целуя руку старой даме. — Прошу вас простить меня! К тому же сегодня вечером возвращается Альдо! Мы сможем все обсудить и настроить наши скрипки в унисон!

Но ждали они напрасно: вечером Морозини так и не появился.

Глава 10 МЕДИУМ

В Париж Альдо приехал вовремя, как и рассчитывал. Но позволил себе совершить безумство.

Выйдя из вагона и направившись к выходу с Восточного вокзала, он вдруг заметил Жиля Вобрена. На какую-то секунду ему показалось, что антиквар пришел встретить его, но тот не проявил никакого интереса к толпе пассажиров, приехавших из Цюриха. Задрав голову, Вобрен с крайне недовольным видом изучал табло отправления поездов. В руке он держал плащ и кожаный портфельчик, а у ног его стоял коричневый чемодан из крокодиловой кожи. Значит, он собрался уехать. Интересно, куда?

В обычное время Альдо сразу подошел бы к Жилю, но ему пришла в голову другая мысль: на данный момент один из его самых старых друзей преобразился в свирепого дракона — хранителя сокровища. Как минимум на сегодняшний вечер Полина избавится от его ревнивого ока. А если повезет и она будет одна… Ведь ему, Морозини, совсем не обязательно торопиться и сразу возвращаться в Версаль: он уже сообщил комиссару Лемерсье об успехе своей миссии…

Стараясь не попасть в поле зрения Жиля, Альдо увидел, как тот обошел табло, сделал несколько шагов перед готовыми к отправке составами и, выбрав поезд Страсбург — Мюнхен — Вена, решительно направился к нему и поднялся в спальный вагон, предварительно вручив свой билет проводнику. Сомнений больше не оставалось: он уезжал и вернется в лучшем случае через пару дней.

Счастливый, как школьник на каникулах, Альдо отмахнулся от неукротимых воплей своего ангела-хранителя, вышел из здания вокзала, сел в такси и велел шоферу ехать к отелю «Ритц». До того момента, когда князь наконец внял настойчивым просьбам тетушки Амели и во время своих визитов в Париж стал останавливаться у нее, Морозини был преданным клиентом «Ритца». В общем, в отеле его хорошо знали и встретили с почтительной фамильярностью, предназначенной только завсегдатаям. Он без малейших затруднений получил номер, хотя и не самый свой любимый.

— Мы его отдали, — объяснил портье, — одной американской даме, которая очень на этом настаивала, и поскольку она тоже принадлежит к числу постоянных клиентов…

— А почему она хотела получить именно этот номер?

— Месье князь будто бы говорил, что всегда выбирает именно его, и поскольку месье князя не было в Париже…

— В таком случае, друг мой, вам ничего не остается, как назвать мне имя этой дамы…

Ответ был именно тот, которого он ждал:

— Миссис Полина Белмонт. Кстати, вот и она.

В самом деле, в этот момент в холл вошла Полина. Она была в черном шелковом платье асимметричного покроя, полностью усыпанном блестками, в накинутом на плечи широком и легком пальто из белого атласа. Три алмазных звезды в черных, как вороново крыло, волосах и подрагивающие на шее алмазные подвески были единственными ее украшениями, хотя другие могли скрываться под длинными атласными перчатками. Она с улыбкой направилось к довольно пожилой супружеской паре, которая явно поджидала ее. Встреча была типично американской — радостной и многословной. Женщины расцеловались, и Альдо понял, что вся компания собирается пойти куда-нибудь поужинать. Ужасно разочарованный, он колебался, подойти ли ему к ним или подняться к себе в номер, но тут Полина обернулась: она забыла отдать свой ключ портье. И увидела того, кто молча смотрел на нее. Ее глаза внезапно вспыхнули.

— Вы? Но каким образом вы оказались здесь? Почему вы меня не предупредили? — стремительно произнесла она, протянув ему руки.— Это вышло случайно. Я приехал из Цюриха и на Восточном вокзале увидел Жиля: он садился в какой-то поезд, выглядел очень сердитым и не заметил меня. И я подумал, что с моим возвращением в Версаль можно повременить и мы могли бы провести вечер вместе… без посторонних! К несчастью…

— Нет. Ничего страшного! Это старые и дорогие мне друзья, которых я не могу оставить — завтра уезжают. Мы с ними поужинаем в «Лаперузе»[201]… и я постараюсь вернуться как можно скорее. Вы дождетесь меня?

Никогда прежде он не видел ее такой взволнованной. Губы у нее дрожали, сверкающий взор молил Альдо о встрече. Это было излишне — его самого влекло к Полине с неодолимой силой…

— Конечно, я вас дождусь…

Он смотрел, как она выходит со своими друзьями на ярко освещенную Вандомскую площадь. Шофер открыл перед ними дверцу большого автомобиля, сияющего черным лаком. Они сели, а Морозини направился к лифту, чтобы подняться в номер, куда уже отнесли его легкий багаж. Он не взял с собой смокинг, что делало затруднительным посещение ресторана. Но это не имело значения, потому что он совершенно не хотел показываться на людях. И мечтал о другом — повезти Полину ужинать на Монмартр или на Монпарнас, в одно из тех маленьких бистро, где не будет никаких знакомых. Но поскольку это было уже нереально, он вызвал дежурного по этажу, велел подать меню и попросил принести ему горшочек тушеных рачьих хвостов, ломтик фуа-гра в соусе «бёр-нуазет» со свежим зеленым горошком и бутылку «Мерсо Гут д'Ор». В ожидании заказа он принял душ, побрился, сменил рубашку и надел тот костюм, в котором наносил визит Кледерману. Потом он поужинал, сидя перед открытым окном, выходившим на площадь, наедине со статуей Наполеона, который смотрел на него с высоты своей колонны, отлитой из пушек, захваченных французскими войсками на поле битвы при Аустерлице. Сердце его билось в непривычном ритме, отражавшем нетерпение в сочетании со смутным беспокойством. Что сделает Полина, когда вернется? Позвонит и назначит свидание в одном из баров или в одной из гостиных? Или же — как он на это надеялся! — пригласит к себе в номер?

Время шло, и минуты казались ему часами. Бесконечными часами под дымок сигарет, которые Альдо закуривал одну за другой. Время от времени он вставал, чтобы подышать вечерней свежестью или вдохнуть запах роз, стоящих в вазе на маленьком столике. Ему снова было пятнадцать лет, и он ждал своего первого любовного свидания — однако в нем сохранялось достаточно хладнокровия, чтобы злиться на себя за эту слабость. Он становился смешон: с минуты на минуту зазвонит телефон, и Полина предложит ему встретиться, чтобы вместе выпить по стаканчику и освежить воспоминания прошлого лета. Нет ни малейшего признака, что она хочет пробудить ту минуту страсти, которую они пережили в библиотеке. Они друзья, только друзья! Разве не поклялись они в этом друг другу? Но его глубинное, потаенное «я» не желало смириться с этим глупым притворством, отвергало эту комедию дружбы. В Ньюпорте он не предчувствовал близости желания, но сегодня вечером он ощущал, что оно захватит его целиком, едва он прикоснется к руке Полины… Он был даже испуган этим — до такой степени, что стал подумывать о бегстве. Оставить ей записку и уйти…

Незадолго до полуночи раздался стук в его дверь, которая открылась словно сама по себе. Вошла Полина — без единого слова. Она смотрела на Альдо, застыв на пороге, и взгляд ее обладал колдовской силой, перед которой он не мог устоять. Он медленно встал и направился к ней, не отрывая взгляда от ее лица, одухотворенного чувственной страстью и от этого еще более прекрасного. Как и тогда, на рассвете в Ньюпорте, она протянула руки и сомкнула их в объятии, когда он прижал ее к себе. И все вокруг перестало существовать…

Когда утром Альдо проснулся, он лежал один на измятой постели, еще сохранявшей запах духов Полины. На подушке остался длинный черный волос, который он бережно взял и обмотал вокруг пальца. Прошедшая ночь была знойной и одновременно нежной, и эта нежность бросала некую тень, омрачавшую необыкновенную чувственную эйфорию. Это означало слияние не только тел — частица их душ устремилась навстречу друг другу. Это тревожило Морозини… С того мгновения, как плотский акт переходил в объятия любви, следовало опасаться по-настоящему серьезных отношений.

Он направился к ванной, мечтая о холодном душе, который помог бы ему привести в порядок мысли, и заметил на кушетке конверт, где твердым почерком Полины были выведено его имя. Несомненно, внутри лежало письмо.

«Виновата во всем только я, Альдо… Всеми силами я жаждала того, что произошло сегодня ночью, жаждала до полного забвения нашего уговора. Слишком краткими были наши объятия после бала, и у меня осталось чувство невыносимой незавершенности… Сегодня утром я ощущаю себя божественно счастливой… и слегка печальной, потому что у меня нет права вторгаться в вашу жизнь, постепенно превращаясь в некую… привычку и — кто знает? — в тягость. Так что позвольте мне закрыть за собой врата рая. И помогите мне: сделайте так, чтобы при нашей следующей встрече мы смогли бы смотреть друг на друга не пряча глаз и с ясной улыбкой, чтобы мы смогли продолжить нашу прекрасную дружбу, вернувшись на то самое место, откуда мы вышли за ее пределы… Слово «дружба», которое я очень люблю, кажется пресным, не так ли? Но я хочу только дружбы и прошу у вас милости позволить мне сохранить ей верность…» И внезапное признание, словно пером ее вдруг овладело безумие: «Почему, ну почему я так люблю тебя?» Подписи не было…

— Как будто ты не знала, что я полюбил бы тебя еще больше? — прошептал он, нежно поглаживая бумагу, как ночью гладил щеку Полины. — Но ты права, и я сделаю так, как ты хочешь…

Пора было обрезать крылья мечте и вернуться к реальности. Взяв зажигалку, он сжег письмо, аккуратно собрал пепел и высыпал его в камин. Потом заказал завтрак и такси. Направление — Версаль!

Ровно через час он вышел из роскошного здания на Вандомской площади и даже не обернулся, чтобы взглянуть еще раз на окна Полины…

Приехав в Трианон ближе к полудню, Альдо застал Адальбера за чтением газет на залитой солнцем террасе в компании с бокалом должным образом охлажденного напитка. Он сел рядом с другом, но тот, казалось, не заметил его присутствия. Только когда Альдо поднял руку, подзывая официанта, он равнодушно повернул голову и вновь уткнулся носом в печатную страницу.

— Мы ждали тебя вчера вечером. Похоже, тебя что-то задержало? — спросил он небрежно.

— Мориц не совсем здоров. Сам он об этом не говорит и делает все, чтобы скрыть свою болезнь, но его дворецкий, совсем не склонный болтать попусту, был весьма встревожен.

— Лиза знает?

— Нет. Она отправилась в Ишль еще до моего приезда, так ничего и не заподозрив. Надо полагать, все ее мысли занимал младенец. Кроме него, она никого не видит! — проворчал Альдо.

Не поднимая глаз от газеты, Адальбер заметил:

— Берегись, старик, слова часто превращаются в реальность, и ты можешь сам накликать то, что тебе вряд ли понравится. Ты приехал в Париж ночным поездом?

— Да. А что?

— В этом случае тебе давно следовало быть здесь. Ты не нашел такси?

— Слушай, не действуй мне на нервы! Я что, отчитываться должен перед тобой? Если хочешь знать, я заходил к Вобрену, но не застал его: он вчера уехал в Страсбург… Доволен?

— Заметь, я говорю все это лишь потому, что ты был нам чертовски нужен.

— Тогда закрой наконец свою газету! Если бы я не знал, где тебя воспитывали, у меня возникли бы вопросы.

— Может быть, тебе хочется почитать? Прошу! И Адальбер вынул из кармана листок бумаги, найденный журналистами:

— Бертье принес мне это вчера утром… После чего я решил нанести визит моему почтенному коллеге. Он встретил меня не слишком сердечно, но я узнал много интересного…

Альдо прочел старинный текст, а потом резким движением вырвал «Фигаро» из рук своего друга.

— Понятно! Ну, хватит уже выдавать информацию по капле! Не строй из себя автора скверного романа-фельетона и излагай все по порядку!

Адальбер не замедлил это сделать, и по мере его рассказа лицо Альдо все больше мрачнело.

— Есть две вещи, которые мне очень не нравятся, — подытожил он, — машина, похожая на твою, и то, что Леонар был предком Каролин. — Это означает, что драгоценности, пропавшие в штаб-квартире маркиза де Буйе, всплыли где-то еще и что цирюльник повел себя мерзко, даже если и раскаялся впоследствии. Но из бумаги этого не следует…

— Заметь: если бы он не вмешался, бесценную шкатулку унес бы ворвавшийся к адъютанту незнакомец, и, вероятно, она исчезла бы навсегда. Кроме того, в шкатулке были далеко не все драгоценности Марии-Антуанетты.

— Из списка ее личных украшений следует, что некоторые из них оказались у эрцгерцогини Марии-Кристины… Я в этом совершенно уверен.

— А меня больше всего тревожит третье обстоятельство: поведение Понан-Сен-Жермена. Возможно, убийцу следует искать именно в этой стороне… К счастью, сегодня мы узнаем больше: тетя Амели будет пить чай с маркизом дез Обье, который вчера прислал ей приглашение. Насколько мы смогли понять, он хочет уговорить ее не подпускать Мари-Анжелин к этому опасному маньяку…

— Очень интересно! И вот что еще… скажи-ка мне, Лемерсье в курсе?

— Я пока в своем уме! Он все испортит и затопчет своими сапожищами! Мерзавец, которого мы ищем, знает, что делает, когда обращается к нему с требованием выкупа. Имея дело с этим идиотом, он ничем не рискует. Смотри… леди Мендл! И в обществе очень красивого кавалера!

Элси Мендл подала им знак своим ярким зонтиком, и они встали, чтобы поздороваться с ней.

— Мы с Болдуином встретились по пути сюда! Полагаю, вы знакомы?

— Нет! — ответили мужчины одновременно, ответив поклоном на улыбку — застенчивую — молодого человека.

— Я секретарь лорда Кроуфорда. Он поручил мне передать вам эти приглашения, — объяснил юноша, вынув из кармана два конверта, и, быстро взглянув на надписи, вручил их каждому из друзей. — Лорд Кроуфорд просит извинить его за не вполне официальный характер этих посланий, но он надеется на вашу снисходительность, поскольку всем сейчас приходится тяжело. В общем, он ждет вас обоих сегодня вечером на ужин, где будут и остальные члены комитета. В том числе, разумеется, и леди Мендл. Лорд Кроуфорд весьма озабочен нынешними событиями и желает укрепить связи между всеми, кто имеет отношение к выставке.

Казалось, он был так же обеспокоен, как и его патрон. Альдо ответил ему с улыбкой:

— Не нужно никаких объяснений. Приглашение лорда Квентина ценно само по себе… Кстати, месье Вобрен тоже приглашен?

— Я только что отправил ему телеграмму.

— А я заходил к нему сегодня утром: он уехал в Страсбург.

— Спасибо, что сообщили мне об этом. Я доложу лорду Кроуфорду. Боюсь, — добавил он и тоже слегка улыбнулся, — как бы это не расстроило леди Кроуфорд.

— Мы сделаем все, чтобы она забыла об этой маленькой неприятности! — живо откликнулся Адальбер. — Леди Элси, я надеюсь, вы направлялись именно сюда?

— Да, но не к вам, — со смехом ответила она. — Не сердитесь, у меня дело к шеф-повару отеля. Я пригласила на обед друзей, которые обожают улиток, а моя кухарка падает в обморок от одного их вида…

Попрощавшись с ними легким кивком, она вошла в гостиницу своей танцующей походкой, которая при взгляде со спины заставляла забыть о ее возрасте.

Маркиз дез Обье жил недалеко от собора Святого Людовика, в одном из тех прекрасных домов, чьи парапеты из кованого железа красиво выступали над розовато-желтыми фасадами. Это было признаком и высокого стиля, и хорошего вкуса, поэтому маркиза де Соммьер выразила уверенность, что здешние обитатели принадлежат к сливкам версальского общества. В тот момент, когда Люсьен описывал плавную дугу, чтобы остановить автомобиль у входа, его обогнала неистово трезвонящая карета «Скорой помощи» и вынудила притормозить, остановившись прямо перед ним. Не обращая внимания на негодующие сигналы Люсьена, из передних дверей машины выскочили люди в белых халатах, проворно извлекли из капота носилки и помчались с ними к дому.

Маркиза, взяв акустическую трубку, позволявшую общаться с шофером, сказала:

— Взгляните, Люсьен! Должно быть, произошел какой-то несчастный случай, и я надеюсь…

Она не договорила. Люсьен уже понял ее. Выйдя из машины, он быстро пошел за санитарами во двор и, увидев консьержа, стоявшего у своей каморки, обратился к нему:

— Здесь проживает маркиз дез Обье?

Консьерж в синем фартуке грустно взглянул на него сквозь очки.

— До настоящего времени — да, но я, увы, не уверен, будет ли он жить и впредь! «Скорая помощь» приехала за ним…

— Что случилось? Он неожиданно заболел?

— Нет, на моей памяти у него даже насморка не было. Он упал с лестницы. Мраморной лестницы, которая ему так нравилась, что он не хотел застилать ее ковром. Он пересчитал ступеньки целого пролета. А у вас к нему какое дело?

— Мадам де Соммьер, моя хозяйка, была приглашена к нему на чашку чая.

— Ей придется простить его, сегодня это невозможно. Смотрите! Вот они спускаются…

Действительно, вновь показались люди в белых халатах: они очень осторожно выносили из дома бедного маркиза, белого как мел. Но тихой скорби не было ив помине: побагровевший от гнева главный санитар завершал яростную речь, обращенную к испуганному камердинеру, который шел за носилками и что-то лепетал в свое оправдание.

— Вы представляете угрозу для общества! — орал санитар. — Ваша лестница — это настоящая ловушка! Я сообщу в полицию!

— Но я здесь ни при чем! Совершенно ни при чем, клянусь вам! Не знаю, кому это пришло в голову. Мы все порядочные люди…

Несчастный заливался слезами, и консьерж, подойдя к нему, взял его за руку и отвел в сторону.

— Да ладно, Ансельм! — успокоительно сказал он. — Ты слишком разволновался! Что тут происходит?

— О, это ужасно! Когда этот человек хотел подняться наверх, чтобы взять халат месье маркиза, он тоже чуть не упал. Над лестницей была протянута тонкая веревка. Он налетел на нее животом, и веревка порвалась под его весом, а месье маркиз такой легкий…

— И что же, в такой час до маркиза никто еще не спускался вниз?

— Нет. Месье использует комнаты на первом этаже, только когда принимает гостей. А постоянно он живет на втором, где есть служебная лестница — не такая красивая, но более удобная.

— Но кто же мог это сделать? — спросил Люсьен, тоже пораженный этой историей. — Вас здесь сколько?

— Четверо: я, кухарка, горничная и шофер. Ладно, мне надо идти. Я должен позвонить мадам графине, племяннице нашего бедного месье…

— И, наверное, в полицию? — рискнул предположить Люсьен.

— Решать будет мадам графиня! Не моего ума это дело!

Слуга маркиза уже устремился в дом, когда Люсьен крикнул:

— Куда его повезли?

— В клинику его друга — доктора Гарсена на улице маршала Жоффра…

Люсьен никогда не видел старого маркиза, но был потрясен тем, что с ним случилось. Он вернулся к своему автомобилю и все подробно пересказал своей хозяйке, не упустив ни единой детали. Она вздрогнула, сильно побледнела, что было заметно даже под слоем пудры, но воздержалась от комментариев и сказала только:

— Возвращаемся, Люсьен! Надо предупредить всех наших!

Сохраняя внешне полное спокойствие, тетушка Амели на самом деле испытала ужас. Она не сомневалась, что это была попытка — возможно, успешная — убить маркиза по одной-единственной причине: он хотел предостеречь ее насчет План-Крепен, которая подвергалась явной опасности…

Когда маркиза де Соммьер вернулась, все были в гостинице. По ее бледному напряженному лицу Альдо сразу понял, что произошла какая-то неприятность. Она рассказала о том, что видела, и добавила:

— Полагаю, вам не нужно далеко уходить в поисках руки, убивающей жителей Версаля.

— Этот старый безумный профессор? — проговорил Альдо, пожав плечами. — Конечно, нет. Он неопрятен, уродлив и буквально загипнотизирован королевой, но я не верю, что подобные штучки — дело его рук…

— Все же этот след заслуживает внимания, — вмешался Адальбер, — ну а пока нужно съездить в клинику и узнать, в каком состоянии месье дез Обье.

На сей раз Мари-Анжелин не стала просить, чтобы они взяли ее с собой. Сидя на низком стульчике в углу гостиной, она безутешно плакала, сотрясаясь от рыданий… Бедная старая дева, которая так гордилась тем, что входит в Организационный комитет и работает во благо Версаля, представлявший для нее абсолютное совершенство, плохо переносила воздействие кровавой волны, угрожавшей затопить прекрасную историю чудесного города. Мадам де Соммьер какое-то время молча смотрела на нее, а потом сочувственно положила руку на ее худое плечо.

— Хотите, мы вернемся домой, Мари-Анжелин? Боюсь, для вас все это уже слишком…

Подняв голову, та в изумлении уставилась на маркизу:

— Вы назвали меня Мари-Анж…

— Почему бы и нет? Вы же забыли о вашем треклятом третьем лице! Бывают такие дни, когда позволительно закрыть глаза на старые привычки! Скажите честно: вы хотите вернуться?

— Бежать от врага? — воскликнула старая дева, вскочив на ноги. — Оставить Альдо в одиночку бороться с шантажистом, позволить убийце или призраку Марии-Антуанетты опустошать Трианон? Никогда! Мы, План-Крепены, сражались…

— В Крестовых походах! Знаю! Вот что, возьмите какую-нибудь славную книжонку и почитайте мне немного. Это вас успокоит.

— Что мы предпочитаем?

— Боже мой, понятия не имею… Хотя нет, у меня есть одна идея! Вы ведь наверняка прихватили с собой томик вашего любимого Конан Дойля? Несокрушимый флегматичный настрой вашего приятеля Шерлока Холмса пойдет вам на пользу! Как, впрочем, и мне! И шампанское не забудьте принести. Сейчас самое время.

В самый разгар увлекательного чтения вернулись Альдо и Адальбер. Они принесли скверные новости: маркиз скончался, так и не приходя в сознание.

— Его племянница пожаловала в больницу, и мы смогли переговорить с ней, но разговор с ней не принес много пользы. Она с трудом скрывает радость при мысли о великолепном наследстве и не хочет подавать жалобу в полицию. По ее словам, лестница была слишком скользкой, и она предупредила персонал клиники, что категорически против появления полицейских в «ее» доме! Она утверждает также, что санитар «Скорой помощи» привык злоупотреблять спиртным — к несчастью, это похоже на правду! — и натянутая веревка ему просто померещилась…

— А веселая банда Понан-Сен-Жермена?

— Безобидные, слегка тронувшиеся умом старички, которых нельзя принимать всерьез! Кстати, племянница, хоть и не купается в золоте, имеет обширные связи, а прокурор — ее кузен… Иными словами, бедного маркиза похоронят с большой помпой и в полной тишине, если не считать отвратительного скрежета грубых полицейских башмаков. А сейчас, — заключил Альдо, — нам пора одеваться, чтобы успеть на ужин к лорду Кроуфорду!

— Между прочим, — заметил Адальбер, — я не понимаю, почему он пригласил и меня: я никогда не был членом комитета!

— Как и я, но без меня обойтись нельзя, потому что уже завтра драгоценности должны быть переданы шантажисту. А к тебе он, по-моему, испытывает симпатию…

— Очень мило, но с твоего разрешения я все-таки не пойду. Ты найдешь какое-нибудь объяснение для них!

— Почему ты не хочешь идти?

— Если там соберется весь комитет, значит, придет и профессор?

— Естественно. Ты не хочешь его видеть?

— Прежде всего, в его отсутствие я хочу осмотреть его жилище. Пока вы будете ужинать, я отправлюсь на разведку…

— Тогда и я пойду с вами! Буду стоять на страже! — вскричала совершенно оправившаяся План-Крепен.

Скромное покашливание привлекло общее внимание к мадам де Соммьер. Держа в руке бокал с шампанским, она переводила с одного на другого свои зеленые глаза, которые искрились весельем, а не тревогой… хотя некоторое беспокойство в них все же прочитывалось.

— Удивляюсь, — сказала она, — что может исправить вас троих? Вы пережили столько передряг, но все равно готовы пуститься во все тяжкие! Похоже, что произошедшее вас только еще больше возбуждает?

— А вот мне кажется, — сказал Альдо, целуя ее, — что вас это еще больше забавляет?

— Порой да, это правда, но не всегда! Мне хочется, чтобы эта история поскорее закончилась: от нее скверно пахнет!

— Преступление никогда не пахнет хорошо, но разве мы имеем право допустить гибель невинных людей, если можем это предотвратить? Кроме того, у нас есть Анжелина, — с улыбкой добавил он. — Она в таких добрых отношениях с небесами, что наши ангелы-хранители стали бездельниками! А вы, тетя Амели, не напускайте на себя излишнюю суровость. Мне кажется, у вас закваска настоящего главаря банды. Разве нет?

— Ну, может быть, и так!

И старая маркиза довольно рассмеялась…

Смех ее подействовал на Альдо как целительное снадобье. Подъехав к дому Кроуфордов, он почувствовал, что здравый ум и хорошая физическая форма ему очень пригодятся. Шотландский лорд с супругой жили на границе между дворцовым парком и Шеврлу[202], занимая старинный особняк, который некогда принадлежал управляющему королевской охотой. Стоявший рядом с прудом большой дом с толстыми стенами был возведен без архитектурных изысков и производил даже несколько суровое впечатление, которое сглаживалось роскошным английским садом с множеством розовых кустов и изумительными бархатистыми газонами. Интерьеры же заставляли подумать, что это некий новый Трианон, спрятавшийся за деревьями: все здесь было посвящено Марии-Антуанетте. Господствовали ее цвета — голубой, серый, золотой, меблировка словно была позаимствована из королевских покоев, хотя сам хозяин дома признавался, что некоторые ее предметы были всего лишь копиями. И сама королева присутствовала повсюду: на холстах, в бронзе, мраморе, терракоте, гипсе и серебре. Только портрет Леоноры — великолепный, но единственный — напоминал, что в этом доме есть и живая хозяйка.

Еще на пороге Альдо поразился тем, какая необычная атмосфера царила в большом зале, который прежде, несомненно, служил главной гостиной. Вечер был теплым, и сиявшая в сумраке Пастушья звезда[203]предвещала ясную ночь. Тем не менее все окна, за исключением двери-окна на террасу, были закрыты — и даже задернуты все доходившие до пола бархатные гардины королевского синего цвета. Кроме того, хозяева отказались от электрического освещения, заменив его, как на памятном празднестве у Элси Мендл, букетами из длинных белых свечей, зажженных в канделябрах с хрустальными подвесками. На шелковых коврах были расставлены большие фарфоровые вазы с охапками белых лилий, насыщавших воздух своим несколько приторным ароматом. Канапе, кресла и пуфики были затянуты серо-золотой парчой или голубым бархатом. В глубине часть зала была отгорожена занавесками. Два лакея-индуса в белых одеяниях и тюрбанах прислуживали приглашенным, которые беседовали почти шепотом, словно в святилище, и на это сразу обратил внимание Морозини, прибывший последним: Люсьену стоило больших трудов развернуть перед входом свой древний «Панар».

Фредерик Болдуин проводил гостя в зал, и навстречу ему двинулся Кроуфорд, опиравшийся на трость. Альдо на секунду показалось, что он ошибся веком. Шотландец сменил свой обычный смокинг на черный бархатный камзол с бриллиантовыми пуговицами и кружевным жабо. В таком виде он очень напоминал Калиостро, и Альдо едва удержался от искушения сказать ему об этом. Но у Кроуфорда было такое серьезное, даже удрученное выражение лица, что он просто пожал протянутую руку.

— Спасибо, что пришли! — прочувствованно сказал шотландец. — Ваше присутствие будет для нас неоценимо.

Альдо принес извинения за Адальбера, и хозяин повел его к своей жене. Сюрпризы продолжались: Леонора выглядела как юная девушка в простом, высоко подпоясанном платье из белого муслина, с очень скромным декольте, украшенном оборками, и с пышными рукавами, перевязанными голубой лентой чуть выше локтей. Ни единого украшения. Волосы также были стянуты лентой, и она отказалась от макияжа…

— Неожиданно, правда? — шепнула ему леди Мендл, рядом с которой он сел, поздоровавшись со всеми присутствующими. — Надеюсь, вы узнали платье, хотя и лицо должно быть вам знакомо.

— Мне кажется, что я его где-то видел, но…

— Добавьте соломенную шляпку со страусиными перьями и узлом из серого атласа — и вы вспомните один из портретов Виже-Лебрен: у меня есть копия, и вы, должно быть, обратили на нее внимание…

— Ах да… в самом деле! Но зачем…

— Тише! Сейчас вы все узнаете. Понаблюдайте за остальными! За исключением профессора, который почти тронулся умом и возвел королеву в ранг божества… А сейчас давайте помолчим: наш хозяин собирается держать речь!

Было ясно, что она, сохраняя достойный вид, откровенно забавляется ситуацией. Но это забавляло лишь ее одну! Мадам де Ла Бегасьер, не столько сидя, сколько скорчившись в кресле, страдальчески морщилась. Генерал насупился, как в самые дурные свои дни, и это явно тревожило его супругу. Мальданы держались по-разному: Оливье со скучающим видом потягивал шампанское из бокала, Клотильд теребила свое ожерелье и вглядывалась в каждую жемчужину так пристально, словно от этого зависела ее жизнь.

— Еще одно слово! — шепнул Альдо, бросив взгляд на занавешенную часть зала в глубине. — Ужин будет?

— Полагаю, да… но позже!

Кроуфорд, отойдя на мгновение, чтобы сказать несколько слов своему секретарю, вернулся к гостям, встал спиной к камину и кашлянул, прочищая горло.

— Дорогие друзья — полагаю, что перенесенные нами испытания позволяют мне назвать вас именно так, — мы подошли вплотную к ключевому эпизоду нашей драмы, и я надеюсь, что он не завершится трагедией: завтра вечером истекает отсрочка, предоставленная нам безумным убийцей…

— Я не считаю его таким уж безумным, — заметил Мальдан. — Он хочет получить королевские драгоценности, не заплатив ни гроша, и использует для этого все средства…

— Конечно, конечно, но прошу вас не прерывать меня! Итак, завтра вечером бриллиантовые украшения, принадлежащие князю Морозини и месье Кледерману, будут отданы в обмен на жизнь молодой девушки, с которой никто из нас не знаком…

— Я знаком с ней! — сказал Альдо, подняв палец, но Кроуфорд не обратил на это внимания.

— …обладающей очень скромным достатком и, судя по всему, не имеющей никакого отношения к трагическим событиям последних дней…

— О чем вы говорите! — усмехнулся Понан-Сен-Жермен. — Ее предком был презренный Леонар, которому доверилась королева, а он ее предал…

— Знаю, дорогой друг, знаю! — возразил Кроуфорд, начиная терять терпение. — Вы уже рассказали мне об этом! В любом случае несчастная девушка, несомненно, не ведает об этом прискорбном обстоятельстве и, следовательно, не понимает, что с ней случилось…

— Как бы не так! Я…

— Хватит! — взревел шотландец. — Я прошу вас не прерывать меня! Это просто неслыханно…

Вновь наступила тишина, и Кроуфорд продолжил:

— Чтобы прояснить ситуацию, я решил прибегнуть к духовной помощи, в которой мы крайне нуждаемся, и для этого с бесконечным благоговением воззвать к той, кто является самой сутью этого несчастного дела. — Голос его внезапно обрел мощь и торжественность. — С вашего согласия, с Божьей помощью и при содействии моей супруги Леоноры, которая является превосходным медиумом, мы попытаемся вступить в астральный контакт с королевой!

Игнорируя удивленные перешептывания, он поднял руку, и тотчас же синие бархатные занавеси в глубине гостиной раздвинулись, открыв большой, покрытый темно-красной тканью круглый стол на одной ножке и расставленные вокруг него стулья. Посредине возвышался серебряный подсвечник с одной зажженной свечой.

Кроуфорд взял жену за руку и, подведя к единственному креслу с подушками, усадил ее. Леонора не произнесла ни единого слова, и всем показалось, что она уже вошла в транс. Полузакрыв глаза и положив ладони на стол, она застыла в полной неподвижности…

— Я… я не уверена, что хочу в этом участвовать, — пролепетала мадам де Ла Бегасьер. — Такого рода… вещи меня очень нервируют…

— Тем самым вы принесете еще больше пользы, дорогая графиня… и я приношу вам свои бесконечные извинения, поскольку вы имеете право считать мое приглашение ловушкой, но если бы о спиритическом сеансе было объявлено заранее, боюсь, вы просто отказались бы принять мое приглашение…

— Вам легко говорить! Я умираю от страха…

— Нет, нет, не бойтесь, я буду рядом с вами, и все пройдет хорошо. Подумайте о том, что мы, возможно, получим ценные сведения! Потом, естественно, мы поужинаем… конечно, это будет весьма поздний ужин. Но, надеюсь, мы сядем за стол с радостью… У кого-нибудь есть возражения?

— Да нет, — сказал Альдо. — Ваша идея, возможно, не так плоха…

— Неужели вы верите в общение с духами? — удивленно спросил Мальдан.

— Мне довелось пережить два случая, которые могли бы убедить самого закоренелого скептика…

— Надеюсь, вы придете ко мне в гости, чтобы рассказать об этом, — прошептала леди Мендл. — Я обожаю подобные истории!

— Я тоже, — подтвердила генеральша де Вернуа, чей голос никто никогда не слышал. Решив однажды, что ее муж вполне успешно высказывается за них обоих, она так в это уверовала, что порой казалось, будто она засыпает во время любой беседы. Но сейчас она бодрствовала и воспринимала происходящее как упоительное приключение.

Все подошли к столу. Молодой Болдуин задернул занавески, чтобы свет из зала не проникал к нему, а потом уселся за стоявшую в углу фисгармонию, которую поначалу никто не заметил. Помещение освещала единственная свеча, отбрасывающая желтоватые блики на внимательные лица зрителей. По просьбе Кроуфорда они положили ладони на стол так, что кончики их пальцев соприкасались. Леонора, откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза.

— Мы должны сосредоточиться, — прошептал Кроуфорд. — В этом нам поможет музыка…

Раздались звуки фисгармонии. Сначала они были еле слышными, потом постепенно усилились, и вскоре отчетливо зазвучала сдержанная мелодия, которая, на слух Альдо, зародилась где-нибудь в Хайленде[204]. Учитывая вкусы особы, дух которой предполагалось вызвать, это было забавно. Мария-Антуанетта вряд ли проявляла интерес к шотландскому фольклору. Впрочем, мнения Морозини никто не спрашивал…

Внезапно стол хрустнул, потом еще раз, и Альдо ощутил под пальцами легкую дрожь, словно он прикоснулся к спине некоего живого существа.

Почти сразу послышался ужасающе хриплый мужской голос. Но исходил этот голос из уст Леоноры:

— Холодно! Как же холодно!

Сидящие за столом невольно содрогнулись, не стал исключением даже иронически настроенный Мальдан. Казалось, будто в этом голосе заключены все муки мира. Кроуфорд, ставший распорядителем сеанса, спросил:

— Почему вам так холодно, брат? Мы собрались здесь, чтобы дать вам свет и тепло…

— Кто вы?

— Друзья, не сомневайтесь! Что мы можем сделать для вас? Молиться?

— Возможно… я так и не понял… О, как мне холодно! Вода… ледяная… Я… я не могу выбраться из нее!

— Вам нужно приблизиться к нашему пламени. Мы будем молиться, чтобы направить вас к нам, к нашему свету… Отче наш…

Глубокий бас придал неожиданное звучание самой древней из всех христианских молитв в устах этого человека, которого считали скептиком… Но никакого отклика со стороны незнакомца не последовало, и когда шотландец умолк, над столом вновь повисло молчание. Альдо ощутил, как дрожит касающаяся его пальцев рука мадам де Ла Бегасьер. Бедная женщина так испугалась, что было слышно, как у нее стучат зубы. Между тем Кроуфорд снова заговорил:

— Вы по-прежнему здесь, брат?

— Да… но я слышу вас все хуже и хуже… Вы удаляетесь… о, какая холодная вода…

Горестный голос постепенно слабел, превращаясь в шепот. Потом он окончательно пропал. Все увидели, как голова Леоноры бессильно упала на грудь.

— Дадим ей немного отдохнуть! — прошептал ее супруг. — Когда она входит в транс, невозможно предсказать, кто попытается воззвать к нам через нее. Тот человек, которого мы услышали, должно быть, умер, так и не узнав, что произошло, и ему не удается вынырнуть из этой черной дыры…

— Вы помните браконьера, который утонул в Большом канале позапрошлой зимой? — заметила леди Мендл. — Дело было вечером, стоял зверский холод, все замерзло, и олень, за которым он гнался, попытался спастись по льду. Но лед провалился под весом человеческого тела. Утром лесничие из парка обнаружили труп…

— Вы… вы думаете, это он говорил? — выдохнула мадам де Ла Бегасьер.

— Конечно, он! — раздраженно фыркнул Понан-Сен-Жермен. — Что будем делать дальше?

— Фредерик сыграет нам кантику[205], чтобы волны очистились. А потом мы попробуем вызвать ту, которую надеемся услышать. Я говорю «попробуем», так как подобный сеанс оказывает серьезное воздействие на жизненные флюиды нашего медиума. К несчастью, последствия всегда непредсказуемы…

Пока молодой человек играл «Стремлюсь к тебе, Господи», Альдо пришла в голову другая мысль.

— Быть может, лучше сыграть одну из любимых мелодий королевы? — предложил он. — Она любила петь и предпочитала романсы.

— Мне это кажется разумным, — поддержал его Болдуин из своего угла. — Предлагаю такую арию. — И он стал тихонько напевать мелодию «Нина, или Безумная от любви»[206].

Меланхоличный романс, который Мария-Антуанетта исполняла некогда под клавесин, при игре на фисгармонии обрел более драматическое звучание. Молодой Болдуин негромко запел. И все увидели, как Леонора, неподвижно сидевшая в кресле, внезапно выпрямилась, подняла голову и начала вторить молодому человеку, но вновь не своим голосом: это был тоненький, еще не поставленный голосок юной девушки или очень молодой женщины, которой явно нравилось петь, хотя она еще не слишком хорошо умела это делать. Освещенные неверным пламенем свечи слушатели застыли в изумлении: все распознали отчетливый немецкий акцент…

.Альдо, пристально наблюдавший за шотландцем и пытавшийся его понять, увидел, как лицо его расцвело от радости.

— Боже мой! Это она! Наконец-то… она! Песенка смолкла, музыка тоже. И хозяин дома, дрожа от волнения, спросил:

— Мадам… Ваше величество! Это вы?

Странный голос вновь стал напевать. За столом повисло почти осязаемое напряжение. Потом все услышали тот же голос, но осевший и наполненный безмерной печалью:

— Я пришла издалека… и шла так долго! Поторопитесь… я очень устала!

— Не поможет ли вам музыка? Мы хотим сделать все, чтобы вы чувствовали себя хорошо…

— Да, да, немного музыки! Чуть потише! Чего вы хотите от меня? Зачем вы меня вызвали?

— Мы хотим, чтобы королева развеяла наши сомнения. Здесь происходят ужасные события, погибают люди…

— Они должны были погибнуть! С ходом времени их вина только возросла… Я хотела, чтобы так и случилось… Пусть мне вернут мое достояние!

У Альдо уже давно чесался язык, и он спросил:

— Неужели Ваше величество по-прежнему нуждается в земных украшениях?

— Замолчите, несчастный! — возопил Кроуфорд. — Вы вспугнете ее… Мадам, мадам, соблаговолите простить…

— Это мое достояние! Мое достояние… мое достояние.

Голос, повторяя одну и ту же фразу, все больше слабел и удалялся…

— Мадам! — умолял Кроуфорд. — Мадам! Сжальтесь над нами, не уходите! Позовите ее, Фредерик! Играйте! Играйте то, что она любит!

Раздались томные звуки «Любовного наслаждения», но все было напрасно. Голова Леоноры вновь упала на грудь, руки обмякли на подлокотниках кресла. Казалось, она лишилась чувств, но дыхание ее было тяжелым.

— Вы уверены, что ей не нужна помощь? — робко осведомилась Клотильд де Мальдан. — Посмотрите, как она побледнела!

Кроуфорд встал, склонился над женой и обхватил ладонями ее лицо, шепча какие-то непонятные слова. Но Леонора по-прежнему не шевелилась.

— Мне нужно ее разбудить! Это становится опасным. Леонора! Леонора! Проснитесь! Вы меня слышите?

Ответа не последовало.

— Боже мой! Надо что-то сделать! Фредерик, помогите мне положить ее!

Но Леонора, по-прежнему не открывая глаз, вдруг забилась в кресле, словно ее пронзила острая боль. Яростно размахивая руками, она пыталась отогнать что-то, наводившее на нее страх и душившее ее. Из искривленных губ рвался жуткий вопль.

— Только не это! Сжальтесь, только не это! Я не хотела! Простите! Сжальтесь!

В ее внезапно открывшихся глазах полыхал ужас, она пронзительно завопила. Обезумевший Кроуфорд, казалось, не знал, что делать. Тогда вперед выступил секретарь. Точным, рассчитанным движением он дважды хлестнул Леонору по щекам.

— Вы с ума сошли! — воскликнул ее муж, бросаясь на молодого человека. — Вы же убьете ее, идиот!

— Нет! Ее нужно вернуть на землю! Смотрите! Она успокаивается!

Действительно, Леонора вдруг перестала кричать и соскользнула на пол. Фредерик встал перед ней на колени, а Кроуфорд в ужасе твердил, что она умерла.

— Нет. Она в обмороке! Надо отнести ее в спальню, чтобы она отдохнула. Напряжение было слишком сильным.

И, взяв молодую женщину на руки, он понес ее к двери. Леди Мендл устремилась за ним следом.

— Я помогу ей. Я дипломированная санитарка!

Онискрылись за дверью, а все остальные сгрудились вокруг Кроуфорда, который упал в кресло и пребывал, по видимости, в полном отчаянии. Мадам де Ла Бегасьер, склонившись над ним, пыталась его утешить, но он даже не замечал ее присутствия. Поднявшись так резко, что она едва не упала, он начал быстро мерить комнату шагами.

— Что случилось? — повторял он. — Что нам помешало? Впервые она ответила на мой призыв…

Альдо взял его за руку, чтобы успокоить.

— Не волнуйтесь, сэр Квентин! Думаю, вы можете быть удовлетворены, ведь вы сами говорите, что сегодня вечером она откликнулась. Вы уже пытались вызвать ее раньше?

— О да! Леонора вызвала многих людей из ее окружения, но королева оставалась недоступной! Это было изумительно… и потом все прервалось! Я не понимаю! Ничего не понимаю.

— Дорогой мой, — вмешался генерал, — когда приступаешь к таким вещам, надо быть готовым к неудачам. И даже к худшему!

— Верьте или не верьте, но я знаю, что делаю!

— В любом случае, — заметила Клотильд де Мальдан, — мне кажется, вы должны больше озаботиться состоянием вашей жены. Ей явно нездоровится…

Но шотландец отмахнулся от этого возражения, будто прогнал назойливую муху.

— О, это ерунда! Сейчас ей станет лучше, и она вообще обо всем забудет… В этом суть настоящего медиума: во время транса он теряет часть жизненной энергии… и часто это приводит к кризису, который может быть очень мучительным, но, с другой стороны, возрождает силы… Вот увидите, она спустится к нам такая же свежая и веселая, как в начале вечера…

— Кстати, по поводу вечера, — вмешался профессор, — я полагал, нас пригласили на ужин, да или нет?

Это прозаическое замечание окончательно избавило шотландца от лихорадочной нервозности. В глазах его вспыхнули искорки смеха, и он обвел взглядом всех присутствующих:

— Совершенно верно, дорогой друг, и мы сейчас сядем за стол. Прошу прощения, что приоритет был отдан духу. Дело в том, что медиум перед сеансом должен поститься несколько часов, но стол уже накрыт, и ужин ждет нас!

Он хлопнул в ладоши. Двое слуг задернули бархатные занавески, потом один из них, поклонившись гостям, провел их через большую гостиную к двойным дверям, распахнувшимся перед ним. Приглашенные увидели длинный стол, где два подсвечника из позолоченного серебра освещали хрустальные бокалы и приборы…

Клотильд де Мальдан порывисто взяла Альдо под руку.

— Плевать на протокол! — весело воскликнула она. — Я выбираю своим кавалером вас, дорогой князь!

Когда же они подходили к столу, добавила совсем тихо:

— Занятная эта история с постом! Не знаю, как вам, но мне известно, что медиумом можно стать, лишь сохранив девственность… Леонора вряд ли соответствует этому требованию!

— Я того же мнения, но наши хозяева, возможно, об этом не знают.

— Кажется, они не знают и правил приличия.

И, возвысив голос, молодая женщина спросила:

— Не знаю, должны ли мы ждать хозяйку дома, но леди Мендл, полагаю, стоило бы предупредить…

Кроуфорд покраснел.

— Вы правы. Я пошлю за ней.

Но как раз в этот момент леди Мендл появилась в сопровождении Болдуина, который проводил к ее месту слева от хозяина дома. Молодой человек что-то шепнул ему на ухо и удалился. На лице шотландца появилась широкая улыбка.

— Все хорошо! — провозгласил он. — Леонора уснула, и с ней побудет горничная. Подумаем же о себе, и еще раз прошу принять мои извинения!

Долгожданный ужин оказался превосходным. У Кроуфордов была изумительная кухарка, а сам лорд Квентин умел выбирать вина. За столом возникла очень доброжелательная, почти сердечная атмосфера. Альдо, почувствовав, что всем это необходимо, внес свою лепту и рассказал несколько забавных историй, связанных с драгоценностями. Он вступил в дружескую пикировку с Кроуфордом, чтобы привлечь к себе его внимание и заставить забыть о леди Мендл, которая не проронила ни слова с тех пор, как вернулась вместе с Болдуином из спальни Леоноры. Морозини готов был поклясться, что Элси сохраняла вежливую улыбку лишь благодаря великолепной выдержке и умению соблюдать светские условности. Она сидела прямо напротив него, и они много раз встречались взглядами.

Поэтому, когда было покончено с кофе, ликерами и сигарами, он подошел к ней.

— Вы приехали на машине, леди Элси?

— Конечно. Вы хотите, чтобы я вас подвезла?— Буду вам бесконечно признателен. Я отпустил шофера тетушки, не хотелось, чтобы он ждал здесь несколько часов, возраст у него преклонный, к тому же у меня не было сомнений, что кто-нибудь проявит ко мне милосердие.

Мальдан и Вернуа тут же предложили свои услуги, но Альдо с улыбкой отказался:

— Я не сомневался в вашей отзывчивости, но, признаюсь вам, сегодня меня пленили чары леди Элси. Дайте же мне возможность пережить приятные мгновения!

Подобно любой благородной английской даме, леди Мендл имела в своем распоряжении «Роллс-Ройс» со стеклянной перегородкой, отгораживающей пассажиров от водителя. И едва мощная машина выехала за решетчатые ворота старинного особняка управляющего королевской охотой, как Альдо взял быка за рога.

— Когда вы присоединились к нам в начале ужина, вы пытались — с большим талантом! — скрыть какое-то неприятное обстоятельство, но вид у вас был озабоченный. Вы и сейчас озабочены.

— Вы проницательны, дорогой князь!

— Вы окажете мне честь поделиться вашими тревогами со мной? Вы дружны с Адальбером, и вам известно, как тесно мы с ним связаны.

— Именно поэтому я без сомнений согласилась подвезти вас. Иначе мне пришлось бы прийти к вам в гостиницу…

— Что-то произошло, когда вы были в спальне леди Кроуфорд?

— Да. Когда мистер Болдуин положил Леонору на постель, казалось, она все еще не могла избавиться от терзавших ее кошмаров. Ей надо было помочь. Поэтому я послала молодого человека за горничной, которая ее раздела и укрыла одеялом. Сначала я подумывала вызвать врача, но острая фаза кризиса постепенно проходила. Наверное, под воздействием усталости. Тогда я попросила служанку сделать ей отвар из ромашки, а сама пошла в ванную комнату, чтобы заглянуть в аптечный шкафчик. Он был набит до отказа и, можете мне поверить, более подходил для какой-нибудь нелегальной аптеки, потому что я увидела одно наркотическое средство, которому там быть не следовало. Но это еще не все! Перебирая пакетики и пузырьки, я нашла коробочку, спрятанную под ватой и бинтами, которыми, в принципе, не так уж часто пользуются. Это было нечто вроде белого лакированного ларчика с надписью «яд». Слово, способное отпугнуть праздное любопытство… но только не мое. Я вынула этот ларчик и открыла его. Внутри были украшения…

— Что?

— Да-да, именно то, что вы услышали! Уточняю: бант для корсажа, усыпанный бриллиантами и изумрудами, — я бы отнесла его к XVIII веку! — и серьга.

— Одна?

— Да. Великолепная прозрачная «слеза» с синеватым отливом…

Глава 11 ВСТРЕЧА

Словно не веря своим ушам, Альдо повторил:

— Корсажный бант… и сережка… которая может быть только парой к исчезнувшей «слезе», в аптечном шкафчике? Но это невероятно!

— Вы полагаете?

— У этой женщины есть ожерелье с алмазными подвесками, которое Мария-Антуанетта получила в наследство от Марии-Жозефы Саксонской[207]. Она уже появлялась в нем, мы все были тому свидетелями. Ожерелье должно находиться где-то в ее спальне, потому что она, по словам мужа, не хочет с ним расставаться ни на минуту и не желает хранить его в сейфе. Зачем же прятать в аптечке то, что обнаружили вы?

— Ответ напрашивается сам собой: чтобы об этом не проведал муж! Не скрою, с этого момента мое мнение о чете Кроуфордов заметно изменилось! Хотя я давно их знаю… точнее, мне казалось, что я их знаю. Квентин обожает Марию-Антуанетту, в этом сомнений нет. Он принес в жертву этой страсти целое состояние. Сама идея «Магии королевы» принадлежит ему. К тому же выставка встретила такой благосклонный прием со стороны коллекционеров только потому, что он великодушно уступил Трианону почти всю свою коллекцию — за исключением ожерелья Леоноры.

— Когда надеешься на хороший улов, нужна серьезная приманка. Он прекрасно подготовил выставку в надежде на баснословный выигрыш. И получит его в самом ближайшем времени, ведь предоставленная нам отсрочка истекает сегодня вечером. Полночь миновала, наступил пятый день.

— Прежде я согласилась бы с вами, но мое сегодняшнее открытие меняет дело. Леонора не любит королеву, но драгоценности сводят ее с ума! Возможно, она просто манипулирует своим супругом и возглавляет преступную банду?

— Вы же видели, в каком состоянии она была сегодня вечером! Для такого рода штучек нужна очень устойчивая нервная система! К тому же я считаю ее глупой. И все, что мы сегодня наблюдали, показывает, какую власть имеет над ней муж. Он может усыпить ее и приказать ей все, что хочет…

— Если вы хотите знать мое мнение, его власть не так велика, как он думает. Только что Леонора чуть его не покинула, и он совершенно потерял голову: приступ ужаса — а это был самый настоящий криз! — не входил в программу…

Восхищаясь в душе ясным умом этой женщины, Альдо сдался.

— Вероятно, вы правы, хотя при нынешнем состоянии дел мы не можем знать это наверняка. Понятно, что ваше открытие дает нам возможность перейти в наступление. Что вы предлагаете?

— Вести себя так, словно ничего не случилось, и держать в тайне то, что я вам рассказала, пока нам не вернут малышку Отье.

— Возможно, она находится совсем рядом. Дом у Кроуфорда большой, старинный: там есть множество местечек, где можно спрятать человека. Не говоря уж осаде…

— Я тоже об этом думаю! — вздохнула леди Мендл. — Пока ее жизнь в опасности, у нас связаны руки… Но вот вы и добрались, дорогой князь, — добавила она, когда машина беззвучно остановилась перед освещенным входом в гостиницу. — Желаю вам спокойной ночи и хорошего сна. Сейчас это самое разумное, что можно сделать.

Вернувшись к себе, Альдо увидел, что Адальбер курит сигару, развалившись в кресле и положив ноги на низенький столик рядом с вазой, в которой стояли белые пионы.

— Ну что? Как прошел этот ужин?

— Необычно, в некотором смысле даже безумно, но зато очень познавательно. Элси Мендл обнаружила алмазную «слезу» и еще одно украшение королевы в аптечном шкафчике…

Ошеломленный Адальбер снял ноги со стола, а сигару забыл в пепельнице.

— Как же ей удалось порыться в аптечке?

— Сейчас расскажу. А что у тебя?

— Скажем так, я не зря потратил время, но это пустяки в сравнении с тем, что узнал ты.

В точном, но не лишенном поэзии рассказе Альдо странный вечер приобрел экстравагантные очертания. Продолжая говорить, Морозини наблюдал за своим другом и готов был держать пари, что угадал его наиболее вероятную реакцию… Так и произошло!

— Скажи-ка, дружище, — произнес Адальбер, чуть не облизываясь в радостном предвкушении, когда рассказ был завершен, — ты случайно не отметил каким-нибудь дальним уголком своего сознания, каковы нравы и обычаи в этом замечательном доме, каким образом можно в него проникнуть? Мне кажется, я с большим удовольствием познакомился бы с ним… детально!

Альдо засмеялся.

— Я мог бы поставить свой фамильный дворец против горстки вишен, что ты предложишь мне пойти туда и использовать все твои таланты. Мы подумаем об этом позже! Теперь твоя очередь. Ты что-нибудь нашел?

— Кучу бумаг, карт, книг, заметок, окурков и начало — весьма многообещающее, поскольку написано уже шестьсот тридцать две страницы! — полной истории Марии-Антуанетты, призванной доказать святость королевы-мученицы. Все покрыто пылью и засыпано крошками табака. И еще кое-что, — добавил Адальбер, вынув из кармана листок бумаги. — Это не оригинал. Пришлось сделать копию, потому что он может хватиться этого списка.

Это был перечень членов ассоциации. Таковых насчитывалось около семидесяти, и имена их большей частью ничего не говорили Альдо, если не считать покойного маркиза дез Обье, которого профессор не успел вычеркнуть. Зато одно имя было подчеркнуто — некий Сильвен Делоне.— Ты подчеркнул имя или так было в оригинале? — спросил Альдо.

— Да, я. Тебе это имя ни о чем не говорит?

— Возможно… Дай мне подумать!

— Не стоит труда: так зовут кузена Каролин. Тот самый, знаешь ли, о котором она ничего не знала, когда мы познакомились, и который тем не менее писал ей прекрасные письма из Буэнос-Айреса, откуда никогда их не отправлял. Если ты забыл, это дурной знак: ты переутомился!

— Ничего я не забыл! Тут и адрес есть: улица Бон Авантюр[208], дом десять! Не адрес даже, а целая программа! Не наведаться ли нам туда?

— Уже сделано. Я пошел туда сразу после Понан-Сен-Жермена. Дом в развалинах. Похоже, там был пожар…

— Значит, надо расспросить старого безумца.

— Под каким предлогом? Сообщив ему, что я обшарил его берлогу, пока он отсутствовал?

— Нет, конечно! Но мы можем поручить это План-Крепен, раз уж она состоит членом этого общества… Ты же видел, ее имя вписано последним. Значит… -…значит, займемся этим завтра. А сейчас я страшно хочу спать! Спокойной ночи!

И Адальбер, зевнув так, что чуть не свернул себе челюсть, оставил Альдо предаваться размышлениям, которые заняли почти весь остаток ночи. Лишь около пяти утра Морозини погрузился в сон, полный самых абсурдных кошмаров. И проснулся в поту от стука в дверь: грум принес ему записочку на маленьком серебряном подносе.

— Срочное послание для его превосходительства, — возвестил мальчик. — Привез полицейский на велосипеде!

Это было письмо от комиссара Лемерсье. Или скорее — учитывая стиль! — вызов. Морозини просили явиться в Малый Трианон в полдевятого вечера, имея при себе пропуск. Далее следовали другие инструкции без единого вежливого слова. Хорошим манерам Лемерсье был явно не обучен.

Альдо заключил, что комиссар получил какие-то известия от похитителя и что ему предстоит дать официальное разрешение от лица владельцев — его самого и Кледермана — использовать их драгоценности для выкупа. Лемерсье требовал, чтобы он пришел один и, сверх того, сохранил предстоящее свидание в полной тайне даже от членов комитета.

— Я думаю, — проворчал Адальбер, — что некоторые члены означенного комитета знают об этом деле гораздо больше нас!

— Ты имеешь в виду Кроуфорда?

— Естественно. Твой вчерашний ужин кажется мне ловко разыгранной комедией, призванной убедить всех в его полной невиновности.

— Ты забываешь о недомогании Леоноры. Поверь мне, это не было театральной постановкой!— Возможно, случилось что-то непредвиденное, я даже уверен в этом, иначе леди Мендл не имела бы возможности обследовать ванную комнату. В любом случае история становится все более запутанной…

В четверть девятого Альдо, в смокинге и с сигаретой в руке, вышел из гостиницы, где в самом разгаре шла подготовка к ужину, и неторопливым шагом человека, вышедшего подышать свежим воздухом, прежде чем отправиться на очередную вечеринку, проследовал к калитке, ведущей в парк. Бесшумно притворив ее за собой, он скрылся в тени деревьев, чтобы подойти к Трианонам незаметно. Следуя полученным инструкциям, он сказал тетушке Амели и Мари-Анжелин, что собирается поужинать вдвоем с леди Мендл. Те ничего не заподозрили и согласились отпустить его тем более охотно, что Адальбер остался с ними.

В этой одинокой прогулке по пустынному парку, таинственному очарованию которого нисколько не мешали голубоватые вечерние тени, была своя прелесть. Альдо так любил погружаться в прошлое, что его даже обрадовало, хотя и несколько удивило, требование прийти без сопровождения. Сам он полагал, что присутствие еще двух-трех членов комитета было бы вполне уместным при передаче драгоценностей комиссару Лемерсье. Другой причины для вызова и быть не могло. Но он никого не встретил, пока не подошел к маленькому замку. Ни одного сторожа или полицейского. И только у входа он заметил человека, который терпеливо ожидал кого-то за рулем черной машины.

Второй расхаживал по коридору замка, освещенному плафоном из позолоченной бронзы. Увидев Альдо, он тут же спросил:

— Вы месье Морозини?

Вместо ответа Альдо предъявил свой пропуск.

— Поднимайтесь! Вас ждут в будуаре.

И Альдо направился к мраморной лестнице. Наверху он с каким-то странным волнением прошел через едва подсвеченные гостиные, в которых все напоминало о королеве, а манекены в платьях и их тени создавали ощущение какой-то нереальной жизни. Инстинктивно он умерил звук своих шагов, быть может, в надежде что-то расслышать. Разве не говорил ему Кроуфорд, что в Трианоне появляются призраки? Альдо вполне был готов присоединиться к его мнению.

Как и значилось в полученных им инструкциях, он нашел Лемерсье у витрины, теперь наполовину пустой. Зеркала, которые Мария-Антуанетта велела поставить, чтобы сделать непроницаемой для взглядов посторонних свою любимую комнату, были сдвинуты, и в них многократно отражались фигуры обоих мужчин на фоне старинной мебели.

— Вы точны!

— Для меня это вполне естественно. Где все остальные?

— Какие еще остальные?

— Другие члены комитета: Кроуфорд, Мальдан, Вернуа. Они должны присутствовать при передаче драгоценностей в ваши руки…— Драгоценности уже у меня, — ответил комиссар, показывая на сафьяновый портфель, стоящий на столике с вогнутыми ножками. — Извольте проверить!

Альдо, не удостоив комиссара ответом, щелкнул замочком и вынул два знакомых ему потертых футляра синей кожи, с монограммой королевы, и третий, гораздо более новый, который он открыл с раздраженным возгласом:

— Что это означает? Ожерелье графини Хантингдон лежало в витрине рядом с нашими украшениями, но о нем речи не было.

— Напротив. Я вам не говорил, но похититель прислал еще одно письмо, в котором потребовал, чтобы это ожерелье мы присоединили к первым двум.

— И у вас есть согласие владельца?

— Гм… нет! Я попытался позвонить графине, но она уехала к своей дочери в Индию до конца года.

— Надо было попросить ее адрес, телеграфировать ей! Возможно, Индия для вас и находится на краю света, но англичане все-таки установили там современные средства связи…

— Я так и поступил, но ответа не последовало. Я даже в посольство обратился. Безрезультатно! А время играет против нас: мне нужно было принять решение до того, как истечет срок ультиматума. Естественно, мы приложим максимальные усилия, чтобы как можно быстрее схватить этого демона и вернуть драгоценности, но пока вам придется отдать все три футляра…

— Мне? При чем тут я? Вы получили разрешение использовать для выкупа драгоценности — мои и моего тестя. Вам не кажется, что этого достаточно?

— Я сам так думал… пока не получил последние инструкции: вы и только вы один должны произвести эту операцию — драгоценности в обмен на мадемуазель Отье. У Сент-Антуанских ворот вас ждет машина… Я очень огорчен, но другого выхода у нас нет.

— Огорчены? По вашему поведению этого не скажешь. С сегодняшнего утра у вас было достаточно времени, чтобы предупредить меня…

Терпение Лемерсье иссякло еще и потому, что он прекрасно сознавал, какую скверную роль его заставили играть.

— В том-то и дело, что нет! — завопил он. — О том, что именно вам надлежит передать драгоценности, мне сообщили только час назад. До этого момента речь шла исключительно о том, что вы должны дать мне разрешение забрать эти чертовы украшения!

— Если бы здесь были только мои камни, я бы не возражал, но передавать жемчужное ожерелье графини Хантингдон я отказываюсь!

— Тогда вам не отдадут мадемуазель Отье. Шантажист категоричен: или все, или ничего! Выбор за вами!

— Что-то здесь не сходится. Раз мы так бессильны, почему у нас не потребовали также диадему леди Крейвен и ожерелье герцогини Сазерленд?

— Я прочитал в каталоге, что Мария-Антуанетта никогда не носила эти украшения, потому что некоторые их камни изначально находились в пресловутом ожерелье, украденном графиней де Ламот. Должно быть, это связано с какими-то сентиментальными соображениями королевы. Он был прав, сомневаться не приходилось, и Морозини, взбешенный тем, что его разбили на собственной территории, пришел в еще большее раздражение. Кроме того, он знал, что споры ни к чему не приведут: теперь от него одного зависит жизнь мадемуазель Отье. Чертовски неприятная ситуация…

Закрыв футляры, Альдо вновь положил их в сафьяновый портфель.

— Хорошо! — спокойно сказал он. — Вы победили! Если я не вернусь, надеюсь, вам удастся оправдаться перед моей семьей… А также перед Скотланд-Ярдом! Не хотелось бы мне быть на вашем месте!

— Подумать только, какой драматизм! Сразу видно, что вы итальянец! Вы совершенно ничем не рискуете! Вам нужно только передать портфель и забрать девушку. Это мог бы сделать первый встречный дурачок…

— Почему же вы сами этого не делаете? И я не итальянец, зарубите это себе на носу!

— Да? А где находится Венеция? Неужели в России?

— В Венето[209]! В этом вся разница. Мы по-прежнему Светлейшая Республика Венеция и не желаем иметь ничего общего с фашистской Италией! Если вы это усвоили, объясните мне наконец, что я должен делать…

— Взять портфель и отправиться к Сент-Антуанским воротам. Я буду сопровождать вас.

— Какая честь для меня! Вы слишком великодушны!

Мужчины спустились по лестнице и сели в машину, которая тут же рванулась с места. Ехать было недалеко — всего пятьсот метров. У Сент-Антуанских ворот к ним подошел сторож и, Прежде чем открыть перед ними решетку, вручил комиссару ключи зажигания от другого автомобиля.

— «Ситроен» стоит слева, под деревьями, — сказал он.

— Кто передал вам ключи?

— Мужчина, одетый как мотоциклист: большие очки, кожаные куртка и штаны, каска, перчатки. Он сказал, что все необходимое находится внутри, и тут же ушел. Через пару секунд я услышал, как он заводит свой мотоцикл, который затем направился в сторону города.

— Очень хорошо. Открывайте! Потом можете идти спать. На сегодня все закончено!

Как и было сказано, под деревьями стояла самая обыкновенная машина серого цвета, с погашенными фарами, развернутая в направлении Сен-Жермен-ан-Лэ. На водительском сиденье лежали электрический фонарик и свернутая дорожная карта… На ней были поставлены два красных крестика. Поверх стрелки, указывающей на первый из них, было написано: «Вы находитесь здесь», вторая была направлена на перекресток между Роканкуром и Байи. Лемерсье с ухмылкой переписал все данные в блокнот.

— Как мило, что он так точен!— Размечтались! Я был бы очень удивлен, если мой путь завершился бы здесь, так и не начавшись, — отозвался Альдо, пожав плечами. — Не сомневайтесь, что он принял все меры предосторожности!

— А вы не принимайте меня за умалишенного! Я вижу это по вашему лицу! Берите портфель и поезжайте!

Альдо сел за руль, поставив портфель рядом с собой, включил фары и тронул машину с места под напутственный возглас «Удачи!», который показался ему не слишком искренним… В любом случае он уже не нуждался в подбадривании. Стоило ему ввязаться в эту авантюру, как старый демон приключений овладел им и стал нашептывать, что его роль не ограничится передачей драгоценностей, как слишком поспешно заключил полицейский» не отличавшийся большим воображением…

Эта вылазка напомнила ему другую, которая случилась несколько лет назад совсем недалеко отсюда. Он вновь увидел, как сидит за рулем великолепного «Роллс-Ройса», принадлежавшего Эрику Фэррелсу, и везет с собой знаменитый сапфир — в качестве выкупа за женщину, которую он тогда любил. Странная это была заложница, а закончилось все еще более странным образом[210]! На сей раз он был спокоен, хотя он признавался самому себе, что небезразличен к красоте Каролин. Но в драме, которая разыгрывалась сегодня вечером, не ощущалось прежней остроты. В сущности, этим он был обязан Полине: это из-за нее угас, не родившись, один из тех огненных порывов страсти, от которых его не вполне исцелила Лиза и за что он, сохраняя неизменными чувства к жене, все же постоянно корил себя. Правда, в данном случае лекарство оказалось опаснее болезни. Воспоминание о ночи с Полиной продолжало жить в его душе… если он вообще когда-нибудь сумеет забыть эту ночь. Самое ужасное состояло в том, что он не испытывал никаких сожалений, кроме одного — что ему придется отказаться от Полины навсегда. Испытывал ли он угрызения совести? Очень и очень слабые!

Продолжая философствовать, Альдо вел машину вперед. На дороге в Сен-Жермен народа было немного, а когда он повернул к рощам, где находился отмеченный на карте перекресток, стало совсем безлюдно. Он увидел три небольших дома и заправку, которая, впрочем, была закрыта. Какой-то мужчина в рабочей одежде и каскетке вступил в желтый круг света от автомобильных фар. Лицо у него было наполовину закрыто темным платком, в руке блеснул пистолет. Сделав Альдо знак следовать за ним, он углубился в садовую аллею с деревянным барьером. В самом конце ее стоял сарай, куда Альдо было приказано въехать. Он поставил машину возле грузовичка с брезентовым кузовом. Задние двери автомобиля были открыты.

— Выходите! — приказал человек в каскетке. — Возьмите портфель и поднимайтесь! — добавил он, указав пистолетом на грузовичок.

Ничего не оставалось, как подчиниться. Альдо забрался в кузов и сел на железный пол, загроможденный банками с краской и прочим малярным материалом.

— Я бы предпочел продолжать путь в легковой машине, — сказал он со вздохом. — Там гораздо удобнее.— Возможно, но из кузова вы не сможете ничего разглядеть. Располагайтесь где хотите и ведите себя спокойно!

Действительно, когда двери закрылись, стало совершенно темно. Альдо нащупал местечко между двумя банками, от которых мерзко пахло льняным маслом, и стал печально размышлять о том, что после этой поездки его смокинг придет в полную негодность. Опасение легкомысленное, но, по крайней мере, позволявшее не слишком задумываться о куда более неприятных перспективах. Дело принимало скверный оборот, хотя иного ожидать было трудно. На войне как на войне! Только простак мог бы так четко указать место обмена, поэтому использование других транспортных средств выглядело вполне логичным. Когда грузовичок тронулся, Альдо взмолился, чтобы путь не оказался слишком долгим. Дорога была проселочной, и на ухабах малярные принадлежности разлетались по всему кузову.

— Я выйду отсюда в лохмотьях и в синяках, не говоря уж о запахе краски! — проворчал он, когда на ноги ему свалилось несколько банок, видимо поставленных друг на друга.

Ему повезло, что тара оказалась полупустой, поэтому контакт с ней оказался не таким уж болезненным. «Надеюсь, они подберут мне что-нибудь другое, когда я повезу назад Каролин…»

К счастью, вскоре грузовичок выехал на асфальтированную магистраль, и толчков стало заметно меньше. Альдо воспользовался этим, чтобы устроиться в более надежном месте, как можно дальше от задних дверей.

Привалившись к стене кабины и подтянув колени к груди, он прижал драгоценный портфель к животу.

Грузовичок ехал какое-то время, показавшееся Альдо бесконечным. Наверняка больше часа прошло, прежде чем они свернули на другую дорогу — опять проселочную, если судить по бешеной скачке банок с краской. Наконец все стихло, и грузовичок остановился. Кто-то открыл задние двери и направил прямо в глаза Морозини свет мощного электрического фонарика.

— Выходите! — приказал чей-то грубый голос, которого он еще не слышал. — Но сначала передайте мне драгоценности!

Из пучка света вынырнула рука в кожаной перчатке. Альдо протянул портфель ручкой вперед, одновременно разминая ноги, затекшие от неудобной позы в этой колымаге.

— Вы не могли бы погасить фонарь? Вы меня просто ослепили!

— Почему бы и нет!

Фонарь погас, но Альдо не смог насладиться вернувшейся темнотой. Последовал удар каким-то тяжелым предметом по затылку, и в глазах у него все померкло: он провалился во мрак, но это не было мраком ночи…

Отправив Альдо в опасное путешествие, Лемерсье вернулся в свой кабинет и обнаружил у дверей группу ожидающих его посетителей: Адальбера, Кроуфорда, Оливье де Мальдана и генерала де Вернуа. По выражению их лиц было понятно, что обмена любезностями не последует. Верный хорошо известной тактике, комиссар атаковал первым:— Что означает ваше присутствие здесь? Вы теперь встречаетесь друг с другом у моей двери?

— Мы не договаривались об этом. Просто мы все пришли сюда одновременно, — объяснил Адальбер.

— И чего же вы хотите?

— Объяснений! — проворчал Кроуфорд. — Сегодня вечером истекает срок ультиматума, а вы вызвали только князя Морозини, хотя мы были вправе надеяться, что нас хотя бы проинформируют!

— Потому что вы члены комитета? Так вот, месье, я не сделал этого по одной-единственной причине: около восьми вечера мне был дан приказ по телефону, что только Морозини как собственник одного из украшений и доверенное лицо второго владельца должен явиться в Малый Трианон, чтобы получить их от меня и отправиться на встречу, назначенную бандитом-похитителем. И мне запретили предупреждать кого бы то ни было…

— Он будет производить обмен? — изумился Адальбер. — Один?

— А вы чего ожидали? Что похититель велит привести вас всех, в нательных рубашках и с веревками на шеях, как граждан Кале[211], чтобы вы передали ему драгоценности на подушечке? — рявкнул комиссар, с удовольствием позволив себе разъяриться. — Насколько мне известно, я вам не подчиняюсь! Позвольте мне делать свое дело так, как я его понимаю!

— Никто и не думает мешать вам, — сказал Мальдан примирительным тоном, — но вы должны понять, что мы беспокоимся… Каким образом должен произойти обмен?

Комиссару было трудно избежать ответа на этот вопрос. Он крайне неохотно дал необходимые пояснения, которые лишь усилили тревогу его гостей.

— Когда Морозини уехал? — спросил Кроуфорд.

— Он сел за руль машины в начале десятого.

— Значит, два часа назад, — заметил Адальбер, посмотрев на часы. — Остается узнать, как далеко ему пришлось ехать. Вы говорите, на карте был указан перекресток нескольких дорог?

— Я сразу послал туда инспектора Бона, но он ничего не обнаружил.

— Вы должны были ожидать этого. Вам следовало подумать, что встреча состоится в другом месте. Вы хотя бы записали номер «Ситроена»?

— За кого вы меня принимаете? — вспылил Лемерсье. — Я даже знаю, кому принадлежит машина, и вы будете смеяться…

— Вряд ли вам удастся рассмешить меня!

— Вашей председательнице, любезнейшей мадам де Ла Бегасьер! Вы довольны?

— Еще бы! — вздохнул расстроенный Мальдан. — Иначе говоря, нам остается только ждать…

— В таком случае окажите мне любезность и подождите где-нибудь в другом месте! Здесь вы мне мешаете! Я сообщу вам, как только появятся новости.

— Пойдемте ко мне! — предложил Мальдан. — Я живу совсем рядом и, поскольку сегодня ночью все равно никто не сможет спать, предлагаю сыграть в бридж. Нас как раз четверо, и мы хоть немного отвлечемся…

Адальбер сделал гримасу, выражающую сомнение, но возражать не стал: все равно это было лучше, чем бесцельно кружить по своей спальне. Оставалось только надеяться, что в самом скором времени партия будет прервана. И он последовал за остальными, задержавшись лишь для того, чтобы связаться по телефону с гостиницей «Трианон-Палас». В оставленном для мадемуазель дю План-Крепен послании он просил ее позвонить к Мальданам, чтобы узнать последние новости, которыми она может поделиться с маркизой де Соммьер, но только в гомеопатических дозах: если ночь окажется слишком долгой, старую даму не следует волновать — разве что в случае крайней необходимости.

Позднее Адальбер вспоминал эту партию в бридж как сущий кошмар. Никогда он не играл так плохо, хотя в обычное время был довольно сильным игроком. Он проигрывал все, что ставил, и просил прощения у своих меняющихся партнеров. Хуже всего пришлось Кроуфорду: каждый раз, когда Адальбер видел перед собой шотландца, ему хотелось спросить, каким образом одна из знаменитых «слез» Марии-Антуанетты попала в коробочку с надписью «яд» из аптечного шкафчика Леоноры. Он не делал этого только исходя из соображения, что Кроуфорд, возможно, знает об этом не больше его самого, но искушение было слишком велико. По мере того как ползли стрелки на элегантных напольных часах — память о дворце, где расцвели многообразные таланты Пьера Карона де Бомарше[212], — росла его нервозность, неотделимая от тревоги. В конце концов он не выдержал и, бросив карты, начал в волнении расхаживать по комнате.

— Прошу вас извинить меня! — сказал он, закурив сигарету и выдохнув дым вместе со словами. — Вы наверняка заметили, что сегодня ночью я ни на что не гожусь!

— Вы хотите сказать, сегодня утром! — заметил Оливье де Мальдан, подойдя к окну и раздвинув портьеры на окне, за которым занимался самый лучистый из всех рассветов. — Пять часов, господа. Что до вашей игры, дорогой друг, она была не такой плохой, как вам кажется, и по очень простой причине — все мы играли хуже некуда… Расчетов производить не будем, поскольку я вовсе не уверен, был ли это бридж или черт знает что. Ах, Клотильд, вы всегда обо всем подумаете! — обратился он к жене, вошедшей в этот момент в сопровождении слуги, который нес поднос с плотным завтраком. — Даже о том, что нам нужно подкрепиться. Как же вам удалось так рано встать?

— Потому что я и не ложилась, — ответила она и накрыла стол для бриджа белой скатертью. — Пора вам добавить что-нибудь более существенное к содержимому этих сосудов, — добавила она, имея в виду стоящий на консоли старинный бар и две опустевшие за несколько часов бутылки. — Я хотела подать вам луковый суп, но это блюдо как-то не подходит к столь напряженному моменту. Так что же, кофе с молоком или шоколад? Выбирайте сами! А я вас оставляю!

Все, что она им предложила, выглядело так аппетитно, что они вновь расселись за столом. Адальбер был особенно ей признателен. Он чувствовал себя как напуганный ребенок, которого взяла за руку добрая фея, чтобы одарить его дружбой и поддержкой. Какое-то время они ели в тишине, опустошая корзинки с круассанами, молочным печеньем, булочками и сконами[213]. Последние — явно в честь шотландца!

Наконец генерал, отставив пустую чашку и промокнув усы платком, сказал:

— Вы не находите, что для обмена все это длится слишком долго? Я начинаю бояться худшего, гром и молния!

— Я начал этого бояться уже давно! И этот чертов комиссар не звонит! Я готов вновь пойти к нему!

— Ничего это не даст, вы только еще раз убедитесь в том, какой у него скверный характер! — сказал Кроуфорд, поморщившись от боли, потому что у него заболела хромая нога. — Делайте что хотите, а я возвращаюсь домой! Вы расскажете мне, чем закончится эта история!

Он встал и потянулся за своей тростью, но Адальбер вскочил одновременно с ним и преградил ему дорогу.

— Мне кажется, вы знаете об этой истории несколько больше, чем мы все. Быть может, вам известно и чем она закончится?

— Мне? Какая муха вас укусила? Объясните, каким небесным озарением я будто бы знаю обо всем этом больше, чем вы?

— Небесам здесь делать нечего. Лучше объясните нам, как…

Его прервали яростные звонки во входную дверь. Через мгновение перед ними возник побелевший от злости комиссар Лемерсье, глаза его гневно сверкали. Ни с кем не поздоровавшись, он пошел прямо на Видаль-Пеликорна.

— У меня и раньше были основания подозревать вас, — прорычал он, — а теперь извольте сказать мне, куда скрылся ваш блистательный друг?

— Вы совсем рехнулись? Что на вас нашло? Ведь это вы послали его на встречу с шантажистом — возможно, и на гибель — и не соизволили даже сообщить нам об этом!

— С меня довольно вашего вранья, приятель! Не разыгрывайте оскорбленную добродетель. Если вы не ответите на мой вопрос… и немедленно, я заставлю вас заговорить!

— Каким образом? Пытая испанским сапогом, водой или раскаленным железом? Бездарь! Если с Морозини что-нибудь случится…

Не помня себя от ярости, он занес кулак над комиссаром. Оливье де Мальдан, стремительно бросившись вперед, встал между обоими и удержал Адальбера.

— Нет! Прошу вас, успокойтесь, друг мой! Вы потом будете сожалеть! А вы, комиссар, извольте объясниться. Если вы случайно забыли, напоминаю вам, что вы в моем доме.

— Объясниться? — презрительно фыркнул полицейский. — Пожалуйста, если вам так хочется! Ваш ироничный приятель так и не явился на встречу! Похититель по-прежнему ждет его.

— Что вы говорите?

— Чистую правду! Князь Морозини, этот знатный вельможа и образчик всех добродетелей, преспокойно смылся с доверенными ему драгоценностями! На той самой машине, в которую я лично его посадил! Что вы на это скажете? Ха-ха-ха!

Адальбер, вновь потеряв голову, схватил его за горло.

— Скажу, что таких безумцев земля еще не носила! Вы понимаете, что Морозини или погиб, или захвачен бандой убийц, а вы, болван из болванов, явились сюда, чтобы обвинять его в воровстве! Ненасытный бандит нашел способ потребовать дополнительный выкуп! Сейчас вы у меня получите…

На этот раз потребовались совместные усилия Мальдана и генерала, которые едва оторвали Адальбера от его полупридушенной и оттого еще более разъяренной жертвы… С некоторым трудом удалось восстановить подобие спокойствия, хотя оба противника, очевидно, желали иного: один — немедленной и скорой расправы с полицейским, второй — заключения своего врага в какой-нибудь подземный застенок и неминуемого суда над ним. Но когда каждого из них водворили в кресло под охраной двух стражей, пришлось вернуться к дипломатическим методам. Переговоры взялся вести Оливье де Мальдан:

— Я всегда полагал, господа, что откровенный и искренний обмен мнениями приносит больше пользы, чем кулачные бои. Возможно, я не прав, но меня уже не переделаешь, и мне никогда не удастся забыть то, что чему меня научили и на улице Сен-Гийом[214], и на набережной Орсэ…

— Покороче не можете? — рыкнул Лемерсье. — У меня много работы!

— У нас тоже! Итак, я буду краток! Каким образом вы собираетесь внушить нам, комиссар, что князь Морозини сбежал с украшениями, из которых одно принадлежит ему самому, а второе — его семье…

— Это не одно и то же. Я навел справки: коллекция Кледермана принадлежит к числу крупнейших в Европе, и ничто не доказывает, что ваш Морозини сумеет заполучить ее!

— Наследницей является дочь! — проскрежетал Адальбер. — А кто говорит дочь, тот…

— … предполагает, что она может и развестись! Кроме того, есть еще великолепное ожерелье, которое так любила и так часто носила королева, а этим украшением нельзя завладеть иным способом, кроме как…

— Украсть его? — заорал Адальбер, в плечи которого тут же вцепились Кроуфорд и Вернуа. — Вы что, хотите пригвоздить меня к этому креслу до самой смерти? Клянусь вам, этот бездарный тупица не ускользнет от меня, и я все равно задам ему хорошую трепку, будь он хоть трижды полицейский!

— Открытые угрозы должностному лицу при исполнении служебных обязанностей? — осклабился Лемерсье. — Вы только усугубляете свое положение!

— Если бы знали, как мне на это наплевать! Вместо того, чтобы так наивно доверяться словам мошенника, который нашел еще один способ прикарманить побольше драгоценностей, вы бы лучше спросили себя, что могло случиться с Морозини. А с ним, очевидно, что-то случилось, готов спорить на что угодно!

— Как это правдоподобно!

— Гораздо более правдоподобно, чем воображать, будто он мчится неведомо куда, оставив несчастную девушку в лапах похитителя-садиста, который непременно отыграется на ней! Если вы способны хоть на мгновение поверить, что он совершил подобную гнусность, значит, вы оскорбляете его, а я никогда этого не допущу!

— Когда я докажу, что прав, вам придется это допустить!

— Чем искать несуществующие доказательства, было бы полезнее начать розыски Морозини. Но если вы найдете только труп, вам от меня никогда не отделаться! Впрочем, я сам тотчас займусь поисками.

И Адальбер, вскочив на ноги так быстро, что его не успели удержать, ринулся к выходу. Не попрощавшись, он выбежал из дома и устремился к гостинице, где быстро привел себя в порядок, предупредил Мари-Анжелин о том, что происходит, но отказался входить в детали, полетел вниз по лестнице, ворвался в гараж, прыгнул в машину и на бешеной скорости помчался в Париж.

Через сорок пять минут он поставил машину перед домом номер 36 на набережной Орфевр и через переговорное устройство попросил разрешения встретиться с дивизионным комиссаром Ланглуа…

Несмотря на все свое нетерпение, он готовился к объяснениям, к просьбе подождать. Но его сразу провели в кабинет, очень похожий на тот, что ему уже доводилось видеть: повысившись в звании, Ланглуа опустился двумя этажами ниже, но новый офис, более просторный и лучше обставленный, чем предыдущий, был почти так же завален бумагами и папками.

Когда Адальбер вошел, полицейского там не было, и он на мгновение усомнился, туда ли попал, но три детали его успокоили: яркий ковер на паркете (на сей раз навощенном!), фотография комиссара Ланжевена, которого Ланглуа бесконечно почитал, и вазочка с васильками и ромашками на краю внушительного министерского стола, очень удобного для работы, но лишенного и тени изящества. Не прошло и двух минут, как в кабинет буквально влетел его хозяин. Как всегда, безупречно одетый — костюм в серую клетку, галстук в тон и бутоньерка с васильком, — но явно обеспокоенный Ланглуа протянул посетителю ухоженную руку и предложил кресло.

— Вы приехали из Версаля, и у вас дурные новости, — сразу объявил он.

— Это еще слабо сказано: Морозини исчез, а ваш Лемерсье обвиняет его в краже, а потом, наверное, повесит на него убийство. Тот еще субчик!

— Прежде всего успокойтесь! Вы еще не остыли. И заметьте, кстати, что Лемерсье вовсе не «мой».Расскажите мне обо всем максимально кратко и точно!

— Попытаюсь… Вам ведь известно о первом убийстве? Помнится, мы с вами встретились у мадам де Соммьер…

— И о других убийствах тоже. Поймите, дела там приняли такой серьезный оборот, что Париж не может оставить это без внимания.

— Уже хорошо! Так с чего же мне начать?

— С похищения мадемуазель Отье…

— Понятно. А историю с маркизом дез Обье вы знаете?

Ланглуа нахмурился и покачал головой. И Адальбер начал рассказывать: о печальном происшествии с маркизом, о своем ночном визите к профессору Понан-Сен-Жермену, о найденной странице из дневника Леонара, о вечере у Кроуфордов и обо всем, что за этим последовало. Наконец, о предполагаемой встрече Альдо с похитителями и драматических последствиях его исчезновения. И завершил свою речь признанием:

— Клянусь вам, я сдержу слово. Если Морозини не найдут живым, Лемерсье будет расплачиваться всю жизнь, пусть даже мне придется сесть за это в тюрьму.

— Сомневаюсь, что это вам принесет утешение. А вот я буду искренне огорчен. Самое неприятное состоит в том, что официально я не имею права вмешиваться в дела версальской полиции…

— В таком случае как же вы получаете информацию?

Тонкие губы полицейского тронула легкая улыбка.

— С самого начала этой проклятой выставки я принял определенные меры — в Версале у меня есть свои «глаза» и «уши». К несчастью, их законный обладатель не обладает даром быть вездесущим, и ваш рассказ очень многое для меня прояснил. Вы не говорили Лемерсье о листке бумаги, найденном в доме мадемуазель Отье, и об открытии леди Мендл?

— Чтобы он арестовал нас обоих? Меня — за ночное вторжение в чужой дом, а ее — за незаконный обыск? Я еще не сошел с ума!

Ланглуа искренне рассмеялся.

— Несмотря на риск… вполне обоснованный риск, вы все же должны были рассказать ему. Повторю вам то, что уже говорил в присутствии маркизы де Соммьер: это превосходный полицейский, хотя характер у него отвратительный и к некоторым людям он проникается просто маниакальной неприязнью!

— И вы хотите, чтобы я откровенно поговорил с ним после всего, что произошло?

— Нет, теперь уже поздно! Возвращайтесь в Версаль и постарайтесь отыскать следы Морозини. Со своей стороны, я сделаю все возможное, чтобы как-то урезонить Лемерсье. Сегодня днем я отправлюсь в Версаль. Дело приняло такой размах, что Парижу теперь вполне позволительно проявить повышенный интерес к нему. Но я не скажу, что встречался с вами.

Обменявшись рукопожатием, мужчины расстались. Адальбер снова сел в машину и поехал к себе, на улицу Жоффруа, чтобы поболтать немного с Теобальдом, своим изумительным слугой — мастером на все руки.

Тот как раз готовил соте из ягненка — с привычным старанием, хотя и меланхолично: грустно стряпать для себя одного! Но Теобальд даже в самые горестные моменты своей жизни не был не способен заменить настоящий обед сэндвичем и листочком салата. Приход хозяина его обрадовал и явно взбодрил.

— Ах, неужели вы наконец-то вернулись домой, месье?

— Обойдемся без ложных надежд, Теобальд, я заглянул сюда лишь на минуту: взять почту и узнать, что нового, — заявил Адальбер, но тут же принюхался, как собака, берущая след. — Чертовски вкусно пахнет! Ты что, ждешь гостей?

— Нет… разве что вы окажете мне честь… и бесконечное удовольствие, месье, пообедав вместе со мной. Я могу добавить омлет с грибами, салат и сваренный вчера персиковый компот с корицей.

— О да, вне всякого сомнения! Ты знаешь, что я скучаю по дому? И по тебе тоже, но пока я не могу уехать из Версаля: дела там идут все хуже и хуже. Что до кухни, она в гостинице превосходная, но начинает утомлять…

— Тогда я сейчас накрою на стол! О, какое счастье!

— Бог с ней, со столовой! Мы пообедаем на кухне, вместе. Мне столько надо тебе рассказать…

Прекрасный обед, вкупе с обещанием Ланглуа и бутылкой любимого бордо, стал для Адальбера подлинным отдохновением. Никогда еще собственная квартира не казалась ему такой привлекательной. Если бы не ужасная история с исчезновением Альдо, с каким блаженством он бы сменил лакированные туфли на домашние тапочки, сел бы в свое любимое старое кожаное кресло за письменным столом и нежно склонился бы над недавней находкой из царской гробницы в Верхнем Египте, который любил больше всего на свете!

Он уже стал подумывать, не перевезти ли ему свою картотеку в «Трианон-Палас», чтобы поработать с ней в редкие минуты отдыха, но тут в прихожей зазвонил телефон. Теобальд пошел снять трубку и почти сразу вернулся.

— Это миссис Белмонт, — возвестил он. — Что ей сказать?

— Ничего. Дай мне трубку!

Положительно, этот день был помечен белым камешком удачи, ведь ему позвонила Полина! Молодая женщина была встревожена. Полагая, что маркиза де Соммьер вернулась в Париж, она решила отвезти на улицу Альфреда де Виньи визитную карточку, но ей сообщили, что мадам все еще пребывает в Версале. Полина интересовалась: уж не заболела ли мадам?

— Нет. Только сильно беспокоится, как и все мы. Морозини исчез!

— Что вы говорите? Но это… это ужасно! Адальбер рассказал ей о случившемся, стараясь не слишком драматизировать ситуацию и заверив, что этим делом лично займется большой полицейский чин, что совсем не успокоило Полину. После небольшой паузы она спросила, есть ли еще возможность остановиться в «Трианон-Палас».

— Я очень привязалась к маркизе, и мне хотелось бы находиться рядом с ней в такие тяжелые дни!

— Надо просто позвонить в гостиницу! Я сам это сделаю, а потом перезвоню вам.

Через несколько минут он получил ответ: если миссис Белмонт удовлетворится одноместным номером, администрация будет счастлива принять ее.

— Прекрасно! — сказала Полина. — Я оставлю свою камеристку здесь. Вы ведь едете в Версаль? Не могли бы вы взять меня с собой?

— С радостью! Я заеду за вами через полчаса.

Он и в самом деле был так рад, что забыл спросить у своей спутницы, какой багаж она намеревается взять. И когда маленький «Амилькар» остановился у входа в «Ритц» на улице Камбон, носильщик, уже вынесший дорожный сундук и два чемодана, едва не заплакал.

— Мы это никогда сюда не уложим, — сказал он. — Если только не используем водительское и пассажирское сиденья, но тогда я не понимаю, как эта штуковина поедет…

— Но я же взяла лишь самое необходимое, — простонала Полина, которая, видимо, думала, что знаменитый египтолог может ездить только на автомобилях класса «Роллс-Ройс», «Бентли» или «Испано-Сюиза»…

— Нет причин для расстройства! — пресек ее сетования слегка задетый Адальбер. — Вызовем такси и на нем отправим ваш багаж в Версаль.

Итак, решение было найдено, и Полина вскоре забыла об этой неувязке, радуясь тому, что чудным июньским днем проносится по Елисейским Полям в машине с открытым верхом. Даже шумные выхлопы автомобиля показались ей забавными…

Они миновали Булонский лес и мост Сен-Клу, потом начался крутой подъем, и «Амилькар» с пыхтением благополучно преодолел его. Все шло как нельзя лучше, но на выезде из Виль-д'Авре они увидели, что дорогу загораживают грузовик и большая черная машина, которые врезались друг в друга. Около них стояли жандармы и двое полицейских, чуть поодаль толпились зеваки…

— Авария! — сказал Адальбер. — Нам нужно поискать другой путь…

В этот момент появилась машина «Скорой помощи» и встала прямо за ними — дорога была слишком узкой. Водитель жестом велел им съехать на обочину и больше никуда не двигаться.

— Черт возьми! — сказал Адальбер. — Должно быть, дело серьезное! Я пойду посмотрю…

Вернулся он через минуту с очень расстроенным видом, и Полина, естественно, встревожилась.

— Если вы не возражаете, — сказал он, — мы последуем за машиной «Скорой помощи» в больницу I

Сен-Клу!

— Вы знаете пострадавших?

— Пострадал только один человек, но это дивизионный комиссар Ланглуа. Он ехал в Версаль, чтобы заняться делом об исчезновении Альдо…

— Он тяжело ранен?

— Именно это я и хочу выяснить…

Глава 12 ХУЖЕ НЕКУДА

Ланглуа с переломом тазовых костей находился в руках хирургов, когда Адальбер с Полиной вышли из здания больницы, испытывая громадное облегчение от того, что жизни комиссара теперь ничто не угрожает. Впрочем, Адальбер все равно был мрачен. Пройдет несколько недель, прежде чем парижский полицейский сможет вернуться к активной деятельности. Тем временем его версальский коллега успеет натворить столько глупостей, что Альдо навеки исчезнет с лица земли.

В Версале Адальбер решил хоть что-то выяснить у Лемерсье. Он высадил свою пассажирку у гостиницы «Трианон-Палас» и направился к полицейскому управлению. Увидев, что полицейский отдает распоряжения инспекторам, Видаль-Пеликорн ощутил новый прилив гнева и сразу бросился в атаку.

— Я принес вам новость, которая вас, несомненно, обрадует. Дивизионный комиссар Ланглуа попал в аварию, проезжая через Виль-д'Авре…

— А почему эта новость должна меня обрадовать? — осведомился Лемерсье, устремив на Адальбера холодный взгляд своих гранитных глаз.

— Потому что дивизионный комиссар направлялся именно к вам. Он хотел объяснить, что вы бесконечно ошибаетесь, принимая Морозини за мошенника! И вдобавок играете его жизнью!

Задержав взгляд на Адальбере, Лемерсье бросил:

— Уже пятеро! Следуйте за мной!

В три шага он достиг двери своего кабинете и широко распахнул ее, так что взору Адальбера предстали маркиза де Соммьер, Мари-Анжелин, Квентин Кроуфорд и Оливье де Мальдан, сидевшие в креслах перед письменным столом.

— Вот! Как видите, мне не хватало только вас! Входите же! Чем больше безумцев, тем смешнее!

— Речь идет о жизни моего племянника, месье, и я пришла сюда не для того, чтобы смеяться!

— Мне тоже не до смеха! Я обязан относиться к вам с уважением, дамы и господа, но вы путаетесь у меня под ногами и, главное, отнимаете драгоценное время. Поэтому прошу вас, оставьте меня в покое дайте мне возможность работать! Благодарю вас за визит!

Ответом на дерзкую отповедь комиссара стали возмущенные возгласы, но Адальбер этим не ограничился.

— Минуточку! Я хотел бы предоставить вам дополнительную информацию. Вы хоть знаете, что маркиз дез Обье был убит? Его племянница не желает подавать жалобу, потому что спешит получить наследство, но факт остается фактом: его убили.

— С чего вы взяли?

— Над его лестницей была натянута тонкая веревка. Опросите санитаров из больницы: один из них упал, наткнувшись на нее, и удовольствия большого не получил!

— И с какой целью это было сделано?

— С целью помешать его разоблачениям. Он пригласил присутствующую здесь маркизу де Соммьер на чашку чая и хотел убедить ее в том, чтобы она не позволяла мадемуазель дю План-Крепен встречаться с бандой профессора Понан-Сен-Жермена, которую считал опасной…

— Он бредил. Эти славные, большей частью пожилые люди встречаются либо во дворце, либо в парке, чтобы прославлять Марию-Антуанетту. Им нравится разыгрывать из себя заговорщиков.

— Вы ошибаетесь, там не только старцы! Надлежащий порядок поддерживают весьма мускулистые юноши. Спросите мадемуазель дю План-Крепен, она об этом кое-что знает! И это еще не все… Я хочу в вашем присутствии задать один вопрос лорду Кроуфорду!

— Мне? Разве мое поведение вызывает какие-то вопросы?

— Это мы сейчас увидим! На празднество в Деревушке и на ужин к леди Мендл ваша супруга пришла в изумительном алмазном ожерелье и не стала скрывать, что эта драгоценность когда-то принадлежала королеве.

— В самом деле, но…

— Вы располагаете только этим украшением королевы?

— Не понимаю, почему вы задаете мне этот вопрос, но я отвечу вам «да». По крайней мере, в настоящее время…

— Это означает, что у вас было еще одно. Какое именно?

Одутловатое лицо шотландца внезапно омрачилось.

— Одна из двух знаменитых алмазных «слез»…

— Вот как!

— У меня украли это украшение примерно год назад в Шотландии, из моего фамильного замка, расположенного рядом с Инверэри[215]. Вместе с ним пропала и миниатюра, вырезанная на слоновой кости, с изображением королевы в бальном платье, с двумя сережками. Она была мне бесконечно дорога! — добавил Кроуфорд дрогнувшим голосом.

Адальбер ничуть не растрогался.

— Резонно предположить, что это вы распорядились сделать копию «слезы», чтобы представить ее на выставке от имени мадемуазель Отье…

— Я? Таким образом вы дойдете и до обвинения меня в убийстве этих несчастных людей! Это оскорбление, месье, и я никому не позволю…

— Хотите драться на дуэли? Вам не кажется, что крови уже пролито достаточно? Тем более что вы, наверное, не знаете: «слеза» и другое украшение — корсажный бант из бриллиантов и изумрудов…

Шотландец широко раскрыл глаза.

— Я никогда не покупал такой вещи! И никогда не видел! Это бант королевы?

— Да, судя по всему, вы действительно не знаете… Могу утверждать, что эти драгоценности находятся в вашем доме!

— Ложь! Я знаю все свои драгоценности! Что вы мелете, черт возьми?

— Всем успокоиться! — сухо приказал Лемерсье. — Вы можете подтвердить ваше обвинение? — обратился он к Адальберу.

— Готов подтвердить хоть трижды!

— Сущее безумие! — завопил шотландец вне себя от гнева.

— Я сказал: спокойствие! Нам очень легко выяснить, кто говорит правду, а кто лжет. С вашего разрешения, лорд Кроуфорд, мы прямо сейчас отправимся к вам. С господином Видаль-Пеликорном, разумеется, который должен подтвердить свои слова. Дамы и господа, прошу извинить меня, но времени для вас у меня больше нет. Как вы сами убедились, мне надо заняться более срочными делами!

Оливье де Мальдан, который привез обеих дам, проводил их к своему автомобилю, а Лемерсье, Кроуфорд и Адальбер разместились в полицейской машине. Шофер шотландца последовал за ними на «Роллс-Ройсе»…

Войдя в дом, Кроуфорд попросил разрешения предупредить жену, но дворецкий ответил, что «миледи» уехала в Париж на своем «маленьком автомобильчике», который любит водить сама.

— Это даже хорошо, — сказал Адальбер, — потому что сокровище находится в спальне леди Леоноры.

— У моей жены? Это просто безумие! — воскликнул Кроуфорд, едва сдерживая негодование.

— Сейчас мы все узнаем, — сказал комиссар. — Вы не покажете нам, куда Идти?

Открыв дверь в спальню Леоноры, Адальбер испытал некоторую неловкость, ведь это выглядело как вторжение в интимные покои красивой женщины, но отступать было уже нельзя: слишком многое было поставлено на карту. И главное — жизнь Альдо! Показав на ванную комнату, облицованную розовым мрамором, он сразу увидел там аптечный шкафчик, но предоставил комиссару Лемерсье удовольствие лично произвести обыск. Все было сделано быстро.

Несколько секунд — и в коробочке с надписью «яд» засверкали драгоценные камни. У супруга Леоноры подкосились ноги, и он рухнул на табурет. Адальбер вынужден был признать, что это не притворство. Шотландец побелел как полотно.

— Я… я не понимаю, зачем она это сделала. Я никогда ей ни в чем не отказывал. Я даже говорил, что когда-нибудь отдам ей «слезу»… Откуда это у нее?

— Неважно, — сказал Лемерсье, — эта вещь принадлежит вам, и я не имею права конфисковать ее. А как быть вот с этим? — добавил он, показав на корсажный бант.

Кроуфорд положил его на раскрытую ладонь и, не удержавшись, нежно погладил.

— Какая прелесть! Этот бант действительно украшал корсаж Марии-Антуанетты, но мне он никогда не принадлежал, и я не знаю, как он здесь оказался!

— Вот тут нам бы и пригодился Морозини! — вздохнул Адальбер. — Нет в мире ни одной королевской драгоценности, истории которой он бы не знал! Впрочем, сейчас речь идет о беглом жулике! — с горечью добавил он.

— Поговорим об этом позже! — проворчал комиссар.

— Когда найдут тело? Однажды он уже чуть не погиб, кстати, совсем недалеко отсюда…

— Довольно! Повторяю вам, дайте мне работать в соответствии с моими планами! Что до вас, лорд Кроуфорд, вы можете подать жалобу…

— Нет. Я согласен с месье Видаль-Пеликорном и предпочитаю сам улаживать свои дела.

— В таком случае возвращаю вам это! — сказал Лемерсье, закрыв коробочку и передав ее шотландцу. — Одно из этих украшений принадлежит вам, а насчет второго — пока никто не предъявлял иск… Но… окажите мне любезность: ведите себя так, будто ничего не произошло. Мне важно, чтобы леди Леонора не знала о нашем визите. Хотя бы некоторое время.

Кроуфорд несколько раз кивнул.

— Благодарю вас, комиссар! Это позволит мне провести собственное расследование, но, если я вам буду нужен, обращайтесь без колебаний!

— Возможно, вы понадобитесь… Пока же отдайте распоряжения слугам, чтобы ваша супруга ни о чем не узнала. Где ваш секретарь?

— В городе! Я послал его за покупками.

— Прекрасно!

В полицейской машине Лемерсье и Адальбер поначалу молчали. Видаль-Пеликорн был озадачен и удивлен тем, как комиссар повел дело и как неожиданно проявил себя. С момента первого знакомства Адальбер считал его самонадеянным дураком, но сейчас обнаружил в нем некоторую проницательность. Неужели Ланглуа все-таки был прав?

Когда показался «Трианон-Палас», Лемерсье объявил:

— Мы нашли такси вашего друга Карлова. — Где?— В Сене, рядом со шлюзом Марли, где машина застряла. К несчастью, она в печальном состоянии. Ремонту не подлежит…

— Это уже не имеет большого значения. Бедняга все равно не сможет вернуться к прежней работе…

— Без всяких сомнений! Непонятно, на что он будет жить. Все эти русские эмигранты сидят без гроша…

Этот вопрос Адальбер уже обсуждал с Альдо и сейчас не смог скрыть удивления.

— Вы впервые при мне проявляете какое-то сочувствие к несчастным людям! Особенно к такому, как Карлов! Вы же полагаете, что он представляет опасность для общества…

— Я остаюсь при том же мнении, но из этого не следует, что я должен радоваться бедствиям, ожидающим эту семью…

Машина остановилась перед решетчатыми воротами гостиницы. Адальбер открыл дверь, чтобы выйти, а потом повернулся к Лемерсье:

— Не переживайте за него, комиссар! Морозини подумал об этом еще раньше вас. И он сделал все, что нужно. Он ведь не только очень богат, он еще и великодушен… ваш вор!

Он хлопнул дверью, чтобы выразить всю свою досаду… и скрыть волнение: полицейский так и не заметил, что в глазах у него стоят слезы.

Видаль-Пеликорн еще не вполне пришел в себя, когда увидел в холле гостиницы человека, лицо и грудь которого были прикрыты широко распахнутой газетой («Эксельсиор»!), но ноги явно принадлежали Мишелю Бертье — бриджи из серого твида и шотландские клетчатые носки. Адальбер понадеялся, что ему удастся незаметно проскочить к лифту, но напрасно: журналист проделал в бумаге дырочку, и это позволяло ему внимательно следить за стеклянной дверью. Моментально отбросив газету, он в три прыжка догнал Адальбера:

— Есть что-нибудь новенькое?

— Нет! Да! Дивизионный комиссар Ланглуа попал в больницу Сен-Клу с переломом тазовых костей!

— Дерьмо! — кратко оценил ситуацию Бертье. — Как он там оказался? Неужели решил побороться с невиданным упрямством своего коллеги, который жаждет свалить всю вину на Морозини?

— Именно так! Согласитесь, что нам не повезло!

— Действительно, но Лемерсье и сам вскоре убедится в своей глупости! Надо же додуматься — принять Морозини за Арсена Люпена! Кстати, джентльмен-вор тоже никогда не сбежал бы, прихватив с собой выкуп за несчастную девушку! Может, настрочите несколько прочувствованных слов по этому поводу? А мы это тиснем на первой странице!

Адальбер безнадежно пожал плечами.

— Почему бы нет? Раз уж мы до этого дошли! Надеюсь только, что статья не окажется погребальным панегириком!

— Ну, вы даете! Оптимизм из вас просто брызжет!

— Для моего настроения есть веские причины! Похититель разыгрывает из себя жертву обмана, и му нет никакого смысла оставлять в живых Морозини, которого публично обвинили в бегстве. Напротив, в такой ситуации ему выгоднее избавиться от обузы…

— Жене сообщили?

— Пока нет, и сделают это только в случае крайней необходимости. Зачем тревожить ее без нужды, разве мало она натерпелась с той поры, как они поженились? Мне даже подумать об этом страшно! Вы не заходили снова к мадемуазель Отье?

— Один раз, но там ничего не изменилось. Дом в таком же состоянии, как мы его оставили. Все картины на своем месте, и мебель не перевернута! Странно, вы не находите?

— Дом ополчился только на нее! Хотя она взрослый человек. Я часто слышал о подобных явлениях там, где живут подростки — мальчики или девочки…

— Сколько ей? Двадцать, самое большее? Она едва вышла из подросткового возраста… и, вполне возможно, сохранила девственность!

— Вероятно, вы правы. Или она уже мертва и дух успокоился?

— Что это вам сегодня повсюду трупы мерещатся? — протестующе воскликнул журналист. — Я вот беру пример со святого Фомы: не поверю, пока не увижу.

— Тогда ищите, черт возьми!

— А я что делаю? Патрон разрешил мне остаться здесь, пока ситуация не прояснится. Но я должен хоть что-то нарыть!

Адальбер внимательно посмотрел на журналиста, который явно рвался в бой.

— Тогда слушайте! — сказал он, поколебавшись лишь пару секунд. — Если вы дадите мне слово мужчины не хвататься сразу за перо, чтобы состряпать какую-нибудь сногсшибательную и абсолютно фальшивую статью, я расскажу вам о том, что произошло в доме Кроуфордов!

— Стряпать небылицы не в моих интересах. Читатели любят, когда им преподносят хорошо выстроенную историю, обрывки информации спросом не пользуются. Я ничего не напишу, пока сам во всем не разберусь. Во всем, понимаете! А слово я вам даю.

И Адальбер рассказал ему о сцене, которая разыгралась в спальне Леоноры. По мере того как он говорил, лицо Бертье светлело.

— Не знаю почему, но этот Кроуфорд никогда не вызывал у меня симпатии, — признался он, когда Адальбер умолк. — Это идиотизм, конечно, потому что у меня нет никаких оснований так к нему относиться, но теперь мне очень хочется побродить вокруг его дома в компании Ледрю…

— Но только очень осторожно!

— А вы с нами не пойдете? Втроем безопаснее.

— Я только что вышел из этого дома, и меня легче заметить, а вас здесь никто не знает… Может быть, вы сумеете подобраться и к гаражу. Черная машина с узорчатым плетением на дверцах, из которой ночью выбросили полковника Карлова, кажется, была украдена у Кроуфордов. А вдруг она вернулась в родное гнездо? Тогда бы мы хоть кое-что выяснили,… Я уж не говорю о красном автомобиле, почти неотличимом от моего «Амилькара»… Вот это было бы важной уликой.

— А вы что собираетесь делать?

— Сейчас я должен подробно все доложить мадам де Соммьер. Ее нужно как-то подбодрить…

— Вряд ли вам это удастся! Но все же желаю удачи!

Но, судя по всему, было предрешено, что Адальбер еще не исчерпал список неприятных сюрпризов. Поднявшись к маркизе, он застал самый разгар драмы. Едва за ним закрылась дверь, как на него буквально налетела красная от гнева Мари-Анжелин:

— А, вот и вы! Скажите мне, зачем вам понадобилось тащить сюда эту проклятую американку? Вы думаете, она нам здесь нужна?

Онемев от этой яростной атаки, он вопросительно взглянул на мадам де Соммьер, но та стояла у окна спиной к двери и пристально разглядывала свой цветочный ящик, где на свет уже вылезли крохотные зеленые ростки. Бережно отщипывая от них подсыхающие листочки, она уточнила специально для Адальбера:

— В этом состоянии План-Крепен пребывает уже добрых двадцать минут! Вернувшись, она застала у меня миссис Белмонт, мы разговаривали самым мирным образом, но у Мари-Анжелин внезапно начался приступ бешенства. Теперь ваша очередь выслушивать эти речи!

— Только не говорите, что она выставила Полину за дверь! — сказал потрясенный Адальбер.

— До этого она еще не дошла, но…

— Я была безупречно вежлива, — заявила План-Крепен. — Я просто дала ей понять… сохраняя полное спокойствие… что мы не нуждаемся в посторонних людях, чтобы справиться с тяжелым испытанием, выпавшим на нашу долю. К несчастью, оно не первое, и я…

— Боже милосердный! — простонал Адальбер. — Может быть, вы и не выставили ее за дверь, понимая это буквально, но сделали все, чтобы чертовски оскорбить Полину! Что на вас нашло? Миссис Белмонт страшно беспокоится о Морозини, она его очень любит…

— Слишком любит! Слишком! Мы ведь не посмеем утверждать, будто она не влюблена в него?

С этим вопросом старая дева обратилась к тетушке Амели, которая со вздохом повернулась к ней.

— Нет, этого я не скажу, — согласилась она. — Совершенно очевидно, что Полина любит его. У нее слезы подступают к глазам, как только она начинает говорить об Альдо. И она переживает за него так же, как и мы!

— Но она не смеет являться к нам под туманным предлогом, что хочет поддержать нас! Она не имеет права брать на себя роль Лизы!

Внезапно разрыдавшись, Мари-Анжелин выбежала из гостиной. Оставшись вдвоем, тетушка Амели и Адальбер вздохнули и обменялись понимающими взглядами…— Я извинюсь перед Полиной, — сказал Адальбер.

— Не беспокойтесь, это уже сделано. И к тому же в присутствии моей сумасшедшей План-Крепен, которую я обязательно заставлю помириться с ней…

— Возможно, она уже уехала?

— Я попросила ее остаться. Если мы никогда больше не увидим Альдо, все это потеряет значение. Худшее настанет, когда придется сообщить его жене. Почему… ну почему она не приезжает? И даже известий от нее никаких нет!

— Вероятно, Альдо тоже не слишком часто писал ей. Он злится, потому что Лиза все свое внимание переключила на младенца…

— Я могу ее понять, — сказала маркиза, — хотя нахожу такое предпочтение чрезмерным. Дай бог, чтобы Альдо вернулся и ей не пришлось бы жестоко упрекать себя! Что до План-Крепен, я не ожидала, что она воспримет все это так близко к сердцу!

— Хорошо ли мы знаем тех, кто окружает нас? Даже самых близких! Мы склонны забывать, что Мари-Анжелин женщина…

— Наверное, это так, но я не допущу, чтобы человека оплакивали, не удостоверившись в его смерти! Что касается вас, — добавила она, и глаза ее внезапно сверкнули, — вам лучше бы заняться поисками Альдо, а не копаться в душе трех, пусть даже очень славных, женщин! С этим и я могу справиться!

— Если бы я только знал, с чего начать!

Чей-то крик пробился сквозь ватный туман, в котором Альдо плавал на протяжении некоторого времени — точно определить было невозможно. Впрочем, это была приятная новость! Словно освободившись от тяжести, он завис между двумя водными потоками… но этот крик был вполне земным и заставил его вынырнуть на поверхность из мира небытия.

Поднявшись одним рывком, он обнаружил, что сидит на несвежем матрасе в кровати с железной сеткой и на колесиках, тронувшихся с места при его движении. Подобные кровати бывают настоящим спасением для бедных семей, которые имеют в своем распоряжении очень ограниченное жизненное пространство. Альдо огляделся. Даже самый закоренелый отшельник пришел бы в уныние от обстановки, окружающей его. Кроме кровати, в комнате находились только продавленный ветхий стул, ведро и кувшин с водой. Само помещение выглядело не лучше. Слуховое окно без рамы почти не пропускало свет, стены, посеревшие от грязи и пыли, сочились влагой, с одной из них отслаивалась подгнившая деревянная обшивка. Наверное, прежде это был подвал, или винный погреб, или кладовка. Но сейчас — тюремная камера, причем хорошо укрепленная: две толстые доски, прибитые крест-накрест, преграждали доступ к окну, а в дверь, по виду довольно старую, был врезан новенький блестящий замок.

В этой мрачной конуре лишь одно казалось утешительным — Альдо оставили свободу передвижений и связывать не стали. Это обстоятельство не могло не радовать, но оно же означало, что у похитителей имеются другие средства предотвратить его бегство.

Морозини решил было встать, но боль в затылке и сильное головокружение заставили его снова лечь на матрас. Одновременно к нему вернулась память. Альдо вновь увидел, как спускается из кузова грузовичка, протягивает сафьяновый портфель, который забирает рука в кожаной перчатке, ослепляющий свет, затем удар по основанию черепа и внезапная темнота. Его послали в нокаут.

Подобное случалось с ним не в первый раз, и опыт подсказывал ему, что удар был не слишком тяжелым, но как тогда объяснить не исчезающий туман в голове? Он осмотрел себя и все понял: с него сняли смокинг и галстук, расстегнули ворот рубашки и закатали один рукав выше локтя. На предплечье — след от укола. Значит, ему ввели наркотик, но какой? Распознать это было невозможно, он не чувствовал никакого запаха.

Чтобы привести в порядок мысли, Альдо с трудом поднялся, цепляясь за кровать, и сделал три шага к кувшину, который подтащил к своей постели, и снова улегся, почти без сил. Скрежет железной сетки пронзил его мозг, но он заставил себя нащупать в кармане платок, смочил его в воде и, освежив лицо, приложил к голове. От этого стало немного легче.

Потом он сделал несколько глотков из кувшина. В горле у него пересохло, и во рту ощущался странный привкус, который благодаря воде постепенно исчезал. Теперь он почувствовал себя намного лучше и решил детально обследовать камеру, но прежде изучил содержимое карманов. Альдо сразу обнаружил часы на цепочке — в вечернем костюме наручные абсолютно исключены! Часовая стрелка стояла на отметке три. Морозини ощутил острый приступ голода, хотя было неясно, входило ли в намерения похитителей кормить его. Он нашел также маленькую ювелирную лупу, с которой не расставался никогда, независимо от любого наряда. Тощий бумажник с несколькими банковскими купюрами. К несчастью, не оказалось того, в чем он больше всего нуждался! Портсигара и зажигалки. Обе вещицы золотые и с его гербом! Он был сильно раздосадован. Ладно, пусть держат голодным, но могли бы оставить сигареты! Альдо страдал, когда не мог курить.

Понимая, что способен теперь твердо держаться на ногах, он встал, обошел несколько раз свою каморку, чтобы немного размяться и убедиться, что мускулы обрели прежнюю гибкость. И тут второй раз послышался крик, заставивший его оцепенеть. Он готов был поклясться, что кричит женщина. Действительно, через пару секунд он разобрал даже слова:

— Нет, нет! Только не это! Пожалей меня, Сильвен!

Затем послышались стоны, и мужской голос произнес несколько фраз, смысла которых Альдо не уловил. Его реакция была мгновенной: он подбежал к двери, заколотил в нее кулаками.

— Оставьте женщину в покое! — завопил он. — Вы просто дикарь!

Но никто не откликнулся. Ему показалось, что звучит эхо от удаляющихся рыданий: из этого он заключил, что женщину куда-то уводят и никакого ответа не последует.

Тем не менее Морозини готов был положить руку в огонь, что это кричала Каролин. И он знал теперь, как зовут того, кто похитил их обоих. Сильвен Делоне, пресловутый кузен в стиле «Арлезианки»[216]! Человек-невидимка, посылавший из Буэнос-Айреса письма, которые отправлены были большей частью из Версаля! Так называемый жених! После всего услышанного Альдо отказывался верить в эту романтическую историю. Или же у этого молодого человека были своеобразные понятия об ухаживании за девушкой! Бедная малышка Каролин!

Альдо подумал, что лучший способ помочь ей — выбраться на свободу самому, и стал еще тщательнее осматривать каморку, хотя делал это скорее для очистки совести, чем в реальной надежде найти приемлемое решение: стены были глинобитные, возможно, киркой и удалось бы пробить дыру, но голыми руками здесь не справиться. Дверь из толстого шероховатого дерева выглядела достаточно прочной, а новый замок еще раньше бросился ему в глаза. Если поджечь ее, она будет гореть ужасно долго, и некуда будет деться от удушающего дыма. К тому же и зажигалки у него больше не было!

Наконец, слуховое окно. Поставить на попа кровать и влезть на нее? Да, подобраться к окну можно, но как оторвать прибитые доски? Безвыходная ситуация!

Он вновь сел на кровать и, упершись локтями в колени, обхватил голову руками в надежде что-то придумать, но, увы, безрезультатно. Оставалось ждать появления кого-нибудь из стражей, хотя уверенности в этом не было. Его вполне могли забыть в этой дыре, и удивляться этому не стоило, ведь он имел дело с людьми, которые ни в грош не ставили условия соглашения. Судя по всему, они намеревались удержать все: Каролин, драгоценности и его самого в придачу. Разумеется, не для того, чтобы обеспечить ему счастливую старость…

В это время за дверью послышался шум. Кто-то возился с замком. Дверь открылась, и Альдо показалось, что он перенесся в Средневековье: вошедший был одет в черную монашескую рясу, подпоясанную веревкой, но вместо обычного капюшона голову его закрывала маска с отверстиями для глаз. Он был высокого роста и на вид очень силен — об этом свидетельствовали необычайно широкие плечи. Все средневековые реминисценции исчезли, когда Альдо увидел, что этот человек держит в одной руке пистолет, направленный на него, а в другой — пару наручников.

— Надевайте!

Альдо подчинился, одновременно прикидывая, как велики его шансы в боксе с этим типом. Но тут ему тщательно завязали глаза. Незнакомец повел его, придерживая за плечо. Они прошли около пятидесяти шагов.

— Сейчас будем спускаться, — раздался голос. — Осторожно, лестница скользкая.

Альдо быстро понял, что без мощной руки провожатого он в своих элегантных лакированных черных туфлях скатился бы вниз кубарем. Морозини насчитал двадцать пять ступенек, прежде чем они оказались на ровном месте, но, вопреки ожиданиям, пол здесь был не земляной, как наверху, а плиточный, и он тоже был скольким, вероятно, от сырости. Альдо ощутил неприятный запах плесени. Еще несколько шагов, и провожатый остановился. С Морозини сняли повязку… и вновь проявили себя Средние века: перед ним стоял стол, покрытый темно-зеленой скатертью, за которым сидели трое. Три копии его провожатого, в одном и том же облачении. Свечи, горевшие в двух канделябрах, освещали помещение, отбрасывая зловещие блики на стены. Альдо позволил себе роскошь иронически улыбнуться.

— Ого, какие дивные декорации! Вы кто? Инквизиция? Святая Фема?[217] Соратники Иегу?[218] Жалкий огрызок Совета Десяти[219], сократившийся до трех членов? Братство Черных кающихся[220] или…

— Мстители за королеву!

— Вот как? А я-то думал, что существует только один Мститель! Неужели у него появилось потомство?

— Вы полагаете, что ваш сарказм уместен?

У говорившего был глухой, низкий, словно приглушенный и вместе с тем отчетливый голос. Альдо пожал плечами:

— Уместен? Вам, как и, мне, должно быть ясно, что уместно и что неуместно. Сделка состоялась. Свою часть я исполнил, скрупулезно следуя всем вашим инструкциям, и теперь жду, что вы сделаете то же самое. Иными словами: вы забрали драгоценности и должны освободить мадемуазель Отье, предоставив нам обоим средства для возвращения в Версаль. В заключение скажу вам, что здесь мне делать нечего.

— Я мог бы ответить вам, что в моих глазах эти драгоценности — лишь жалкая замена той алмазной «слезы», которую я потребовал, но так и не получил…

— И вы продолжаете забирать за это человеческие жизни. У вас странный способ вести переговоры, месье Сильвен Делоне!

— А, значит, вам известно мое имя? Удивительно, но, в сущности, меня это устраивает. Тем самым дела наши упрощаются!

— Я нахожу их, напротив, весьма запутанными. Но по-прежнему ожидаю, что вы передадите мне мадемуазель Отье, вашу кузину!

— И мою невесту, не забывайте! Мы намеревались пожениться…

— Уж не в тюрьме ли? Это единственное место, которое, как мне кажется, соответствует вашим деяниям. Кстати, в связи с этим у меня есть к вам вопрос: если она ваша невеста, зачем вы заставляете ее страдать? Я слышал, как она кричит и даже умоляет о пощаде! Я хочу увидеть ее!

— Это затруднительно: она спит! Перестаньте, прошу вас, тревожиться об этой девушке. Вернемся лучше к вам, точнее, к вашему нынешнему положению. Не скрою, ваше присутствие в Версале не входило в программу и нарушило мои планы…

— Что значит «не входило в программу»?

— Это же так ясно! Когда мы организовали выставку «Магия королевы», вы должны были просто прислать нам свои подвески, как это сделали графиня Хантингдон и месье Кледерман. А вы явились лично! Более того: вы позволили себе познакомиться с Каролин и выставили себя ее защитником с таким искусством, что она влюбилась в вас. По крайней мере, ей так кажется! Поэтому за то, что с вами произошло, вините только себя. Вам следовало оставаться дома!

— Иначе говоря, вы решили убить меня?

— Возможно, но не теперь! Пока вы мне нужны. Когда я договорился о передаче драгоценностей королевы, мне стало ясно, что было бы глупо не воспользоваться ситуацией. Вы настоящая находка, дорогой князь, и вместе с вами я получаю ключ от состояния тем более соблазнительного, что изначально у меня не было намерения завладеть им.

— У меня больше нет драгоценностей, которые были собственностью Марии-Антуанетты.

— Но зато у вас есть другие — иного происхождения, но столь же известные. Не считая кругленького счета в банке…

— Опять?

Это слово вырвалось у него невольно. Во второй раз с ним пытались сыграть такую шутку — похитить и потребовать выкуп! Впрочем, без малейшего намерения освободить, и в прошлый раз он был на волосок от неминуемой смерти!

— Что означает «опять»?

— То, что вы не первый мошенник, которому пришло в голову заработать на мне. Но вы забыли об одном: если мы с мадемуазель Отье не вернемся, нас начнут искать…

Сильвен Делоне рассмеялся.

— Конечно, но по другому поводу: в настоящую минуту славный комиссар Лемерсье, который всегда подозревал вас, пребывает в убеждении, что вы сбежали с драгоценностями, предназначенными для выкупа…

— С драгоценностями, часть из которых принадлежит мне? Этому никто не поверит…

— Большинство не поверит, но этому типу все равно. Он возненавидел вас с самого начала и теперь радуется, что оказался прав. И с наслаждением пошлет своих ищеек по вашему следу! Заметьте: бояться вам нечего. Они такие же, как и их начальник, — безнадежные тупицы!

Альдо сжал кулаки и на мгновение закрыл глаза, обдумывая свои шансы схватить этого зловещего убийцу за горло и удушить. К сожалению, тот был более чем прав: Лемерсье направит всех полицейских Франции по несуществующему следу, вместо того чтобы методично обшаривать окрестности Версаля. Естественно, он понимал, что близкие ему люди не поверят ни единому слову из бреда комиссара, но они останутся в одиночестве. К ним присоединится только его друг Ланглуа… Этот человек был достаточно хорошо знаком с Морозини, чтобы проглотить небылицу такого калибра. Пока же… но пока что? В этом и весь вопрос.

Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, он презрительно спросил:

— Какова же моя цена на сегодняшнем рынке?

— Мне надо подумать, но полагаю… меня удовлетворит все, чем вы владеете. Разумеется, для этого понадобится время, но мы будет отбирать ваше состояние по частям…

— Разрезая меня на куски? Так знайте: можете пытать меня, если это доставит вам удовольствие, но вы не получите ровным счетом ничего…

— Пытка? Вы отстали от жизни! Есть гораздо более эффективные средства. Хотите, заключим пари? Придет момент, когда вы сами будете умолять меня забрать вашу коллекцию и ваше состояние… Вам известно, что это такое?

Внезапно в руке Сильвена, затянутой в кожаную перчатку, появился шприц для инъекций.

— Конечно… Все зависит от того, что за жидкость внутри!

— То, что делает человека счастливым! По крайней мере, поначалу. Вам чрезвычайно понравится мой растворчик на основе героина — какое красивое название для яда! — и заключение покажется вам в высшей степени приятным, пока вас внезапно не лишат наслаждения! И тогда, предсказываю вам, вы будете валяться у меня в ногах и отдадите мне все, что я захочу, лишь бы получить хоть немного наркотика. Тряпка! Вот во что вы превратитесь… Жалкий отброс, который я смогу выкинуть в мусорное ведро…

— Веселая перспектива. Ей-богу, вы просто сумасшедший!

— Да нет… Это вы сойдете с ума… и гораздо быстрее, чем вам кажется! Мы будем очень тщательно отмеривать дозы. А начнем прямо сейчас!— Это ложь! Вы меня уже накачали наркотиками!

По знаку Сильвена из тени выдвинулись два человека в масках, на вид таких же крепких, как давешний провожатый. Схватив Альдо, они уложили его на стол и с помощью тех, кто сидел рядом с Сильвеном, полностью обездвижили. Это оказалось не так-то легко, потому что он оказал отчаянное сопротивление, невзирая на наручники. Потом ему закатали рукав, наложили жгут, и Сильвен собственноручно вонзил иглу в вену… После чего Морозини отпустили и позволили встать.

— Доза не такая уж большая, но она будет быстро увеличиваться. Сами увидите. Как вы себя чувствуете?

— Что вам за дело?

— Это правда! Простите меня! Сейчас вас отведут в вашу комнату, дадут вам еду и питье. Не в моих интересах, чтобы вы умерли от голода… или жажды! К тому же алкоголь, даже в малых количествах, усиливает действие нашей микстуры. Полагаю, нас ожидают приятнейшие беседы… пока вы не дойдете до точки!

— А Каролин? Что вы собираетесь делать с ней? Я хочу знать, почему она кричала!

— Потому что я сказал, что вынужден отрезать ей пальчик! Не беспокойтесь, операция была сделана под анестезией, и пока это только один палец, но мне необходимо отослать его простофилям из Версаля, чтобы они поверили в серьезность моих угроз. Так надежнее!

К горлу Альдо подступила тошнота, но вовсе не из-за наркотика. Его чуть не вырвало. Бешенство оказалось сильнее.

— Вы редкостный мерзавец! Она же не сможет играть на фортепьяно, гаденыш!

— О, это теперь не имеет значения. Ей больше не понадобится давать уроки музыки! А теперь уведите его, он начинает меня утомлять…

— У вас будет масса времени для отдыха, когда вас запрут в четырех стенах! И еще больше, когда с вами покончит палач. Необольщайтесь, мои друзья сумеют меня разыскать.

— Здесь? Ни за что не поверю. Дорогой князь, это убежище в лесах, где никого не бывает. Вдобавок в том невероятном случае, если нас обнаружат, поблизости находится природная расщелина, глубокая дыра, в которую Черный принц¹ в начале Столетней войны сбрасывал тех, кто мешал ему завоевывать эти места. Здешние жители до сих пор испытывают суеверный ужас перед ней: они верят, что она ведет прямо в ад. Туда вы и отправитесь, если кто-то вдруг начнет проявлять к нам слишком большой интерес. Но ваши рыцарские чувства не пострадают: моя нежная невеста будет счастлива сопровождать вас.

— Ваша невеста? Но почему?

Черный принц — прозвище принца Эдуарда, сына короля Эдуарда III, при котором началась долгая война между Англией и Францией.— Она не блещет умом. Вы этого еще не заметили? И она больше не нужна мне. По зрелом размышлении, я решил, что жениться на ней мне не стоит!

Морозини испытывал такое отвращение, что решил промолчать. Презрительно пожав плечами, он позволил увести себя.

Время словно исчезло для Альдо, который видел странные сны и переживал периоды еще более странной экзальтации. Порой ему казалось, что он вовсе не просыпается. Страж в маске, о котором он не мог сказать, был ли это один и тот же человек, приносил ему еду и в определенный час делал укол, уносивший его в неведомую и не всегда приятную страну. Но там он ощущал себя необычайно живым, хотя все его воспоминания отступали куда-то очень далеко… Сильвена Делоне он больше не видел. Правда, глагол «видеть» здесь не очень подходил, потому что у него не было никакого способа узнать, скрывается ли под обличьем ежедневного призрака в маске сам Сильвен или это был кто-то другой, ведь страж никогда не произносил ни единого слова.

Но однажды утром — или днем, он осознавал лишь то, что за окном светло, — Альдо вернула к реальности чья-то рука, тряхнувшая его за плечо. Открыв глаза, он увидел, что на краю его постели сидит Каролин Отье. Она протянула ему чашку с каким-то напитком.

— Выпейте! У вас прояснится голова!

Он послушно поднес чашку к губам, и туман, окружавший его, через несколько мгновений рассеялся. Князь улыбнулся девушке:

— Как мило, что вы зашли ко мне! Стало быть, вас не запирают?

— Всегда, когда он здесь, но днем он часто отсутствует, и я могу выходить. И даже зайти к вам! Как вы себя чувствуете?

— Хорошо! Да, пожалуй, хорошо! Не прогуляться ли нам?

— Это невозможно! Дом усиленно охраняют! У меня здесь появился друг, но только один, и он рискует жизнью, если кто-нибудь узнает, что я вас навещаю. Единственное, что в моих силах, — немного побыть с вами… но и это далеко не каждый день. Так что нужно пользоваться моментом.

— Наверное, вы правы, но сначала мне хотелось бы кое-что выяснить. Вы приехали сюда по собственной воле или вас все-таки похитили?

— Меня похитили. И не спрашивайте меня, где мы находимся, я не смогу вам сказать. Этот дом похож на старинное поместье или, скорее, ферму, но точно я не знаю: я почти такая же пленница, как вы. В первые дни я ничего не понимала и находилась в полном отчаянии, пока не убедилась, что один человек проявляет ко мне интерес. Он хочет облегчить мою судьбу… и вашу тоже! В этом наш шанс!

— Но ведь он тоже член этой гнусной банды, которая убивает, грабит, похищает. А вы не расскажете мне о Сильвене Делоне? Это ваш кузен и жених, если мне не изменяет память? Он совсем недавно вернулся из Буэнос-Айреса, где ноги его не было, готов поклясться… Влюбленный, без колебаний лишивший вас пальца, — добавил он, указав на повязку на левой руке девушки.

Каролин сразу опечалилась. Она сникла и отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы.

— Я попытаюсь объяснить вам. Мы познакомились с Сильвеном примерно за два года до смерти деда, который был в ссоре с его матерью. Мать Сильвена умерла, не оставив ему почти ничего. Он приехал к нам в надежде разжалобить дедушку, но совершил большую ошибку, потому что тот перенес на него всю ненависть, которую питал к его матери. Дед выставил Сильвена за дверь, не желая ничего слушать, и даже ударил меня, когда я попыталась его защитить. А мне он сразу понравился, ведь он так красив! Это правда, поверьте мне. Кроме того, его мать, хоть и не была богатой, сумела дать ему хорошее образование. Когда-то он учился у профессора Понан-Сен-Жермена… Вы, наверное, встречались с ним в связи с выставкой, посвященной Марии-Антуанетте?

— Да. Прелюбопытный персонаж! — ответил Альдо, перед которым забрезжил свет.

— Возможно! Сильвен очень любил его, а он любил Сильвена. И даже дал денег, когда Сильвен захотел уехать из Версаля. Жизнь для него была здесь слишком дорога, и какой-то приятель пригласил его к себе на юг Франции. Я бы тоже уехала, потому что мы любили друг друга — ну, я в это верила, — но это было невозможно. По крайней мере, тогда. Сильвен мне говорил и был отчасти прав, что дед лишит меня наследства. Он уверял, что деду осталось жить недолго, а потом я смогу приехать к нему, и мы поженимся. Только вот адреса своего он мне не оставил: я должна была писать ему в Ниццу до востребования. После смерти дедушки я сообщила ему, что появилось новое препятствие: наследство достанется мне при условии, что я останусь жить в доме, который обязана содержать в полном порядке!

— И что ответил вам Сильвен?

— К моему удивлению, он не очень огорчился. И посоветовал мне разыскать алмазную подвеску. Если удастся ее найти, она покроет своей стоимостью все остальное наследство.

— Следовательно, он знал историю подвески? На лице Каролин появилась слабая улыбка.

— О, подвеска — это гордость нашей семьи, семейная легенда, если хотите! Правда, Сильвен всегда уверял, что это вовсе не подвеска, а серьга. Помню, как я была поражена…

— А я не удивлен! Он же ученик Понан-Сен-Жермена, и тот наверняка рассказывал ему об этом украшении. Профессор знает абсолютно все, что касается Марии-Антуанетты. Но вернемся к Сильвену: после смерти вашего деда он не приехал повидаться с вами?

— Нет. Тогда он и уехал в Аргентину. В Ницце ему не удалось устроиться, но он получил интересное предложение из Рио-Негро[221] — пост управляющего шахтой. К сожалению, от Сильвена долго не было никаких вестей, а потом он написал, что пока не может сообщить свой точный адрес. Мол, я должна потерпеть. Если все пойдет хорошо, мы будем вместе гораздо раньше, чем я думаю…

— Он часто писал вам?

— Всего два раза! Первое письмо пришло несколько месяцев назад. Он сообщал, что нездоров, но дело движется. Второе… его принесли вы. Из него мне стало известно, что он возвращается и мы скоро поженимся… Остальное, как мне кажется, вы знаете…

— Я знаю даже больше, чем вы. Письмо положил в ваш ящик человек, которому это было поручено, и оно вовсе не пришло из Аргентины! Марки настоящие, а штемпеля фальшивые. Ваш Сильвен в это время, должно быть, уже находился в Версале…

Каролин устало пожала плечами.

— Одной ложью больше, одной меньше! Я уже и не переживаю: Сильвен потерял свое значение для меня… с некоторого времени. Теперь я знаю, чего он стоит! В сущности, дедушка был прав.

— Но ведь он любил вас, а вы любили его… Она вновь жалко усмехнулась.

— Да, я его любила. В нем были все мои надежды на лучшую жизнь, на жизнь вместе с ним. На жизнь, которая была бы совсем не похожа на мою. Это что касается меня. А он…

Она подняла искалеченную руку, что было красноречивее любых слов.

— Понятно! — вздохнул Альдо.

Он не успел ничего добавить. Снаружи послышался шум автомобильного мотора. Этот звук внезапно показался Альдо знакомым, напоминающим гул «Амилькара» Видаль-Пеликорна. Но Каролин, помертвев от ужаса, вскочила:

— Это он возвращается! Мне надо уходить!

Впрочем, дверь уже открыл человек в маске. Он знаком приказал девушке поспешить и увел ее, не дав ей ничего добавить. На Альдо он только взглянул, но жестом велел снова лечь в постель. Пленник так и поступил, свернувшись калачиком, чтобы иметь возможность украдкой подглядывать. Через несколько секунд вошел Делоне. Он обошел комнату и внимательно посмотрел на Альдо, потом внезапно приподнял ему руку. Альдо не шелохнулся. Убедившись в том, что пленник крепко спит, похититель позвал:

— Франсуа! Сделай ему укол!

— Уже? Но он может и не проснуться.

— Потеря небольшая. В Версале становится неспокойно, и я сомневаюсь, что у меня хватит времени довести его до нужного состояния. Возможно, самое лучшее — это спровадить его в дыру, предварительно сняв обручальное кольцо… вместе с пальцем, само собой… или с рукой. Если ситуация ухудшится, нам опять нужно будет затаиться.

— А… она?

Сильвен криво усмехнулся.

— Что мне с ней делать, по-твоему? Она влюбилась в этого типа, и я потерял на нее влияние. Мы свяжем их вместе, перед тем как сбросить в ущелье. Она будет довольна! Да, вот что я подумал, Нестор должен срочно перекрасить «Рено»! Мы уедем на этой машине, и давно пора было избавиться от этой нелепой вязи…

— Мы все там не поместимся!

— Поэтому нас будет только четверо! Для остальных я нашел занятие: в полицию придет анонимное письмо, и осел Лемерсье бросится по следу банды старого дурака Понан-Сен-Жермена…

— По какому обвинению?

— Распространение наркотиков! Мы позаботимся о том, чтобы фараоны их нашли! Этим и займутся оставшиеся! Ладно, хватит болтовни. Мне пора уезжать, так что валяй, вкати ему хорошенькую дозу!

Глава 13 БЕЗВОЗВРАТНЫЙ ПУТЬ В АД

В Версале тревога сменилась ужасом, когда председательница комитета получила зловещий трофей, подтвердивший угрозы похитителя Каролин Отье. Это была неслыханная и такая незаслуженная жестокость! Вскрыв посылку, бедная женщина издала жуткий вопль и упала без чувств на ковер в своем будуаре. Верный метрдотель тут же вызвал в дом трех человек в следующем порядке: личный врач, комиссар Лемерсье и ближайший друг — генерал де Вернуа. Первый оказал необходимую медицинскую помощь и предписал немедленную госпитализацию в частную клинику, чтобы избавить больную от тлетворной окружающей атмосферы. Второй, еще более мрачный, чем обычно, запихнул зловещую посылку — и картонную коробку, и содержимое — в бумажный пакет, отослал его в криминальную лабораторию и, перед тем как удалиться, хлопнув дверью, настоятельно порекомендовал генералу «закрыть раз и навсегда треклятую выставку», превратившуюся в сущий кошмар. Добавив, что, если это не случится в самое ближайшее время, он обратится с жалобой к префекту или даже в Министерство внутренних дел. Вернуа же, вернувшись домой, попытался созвать комитет, но собственными усилиями обеспечил участие только трех его членов: на заседание явились Мальдан, Элси Мендл и Мари-Анжелин, выглядевшая ужасно — мертвенно-бледная, с черными кругами под глазами. Жиль Вобрен еще не вернулся из Страсбурга, а Кроуфорда нельзя было найти: никто не отвечал по телефону и не реагировал на звонки во входную дверь. Ставни были закрыты, и дом казался необитаемым. Наконец, профессор Понан-Сен-Жермен сообщил, что у него грипп. Большая редкость в июне месяце! Оставался Полиньяк в Париже! Хотя никто его до сих пор еще не видел, он мог оказаться полезным. Но, увы, он тоже отсутствовал, поскольку перенес свою летнюю штаб-квартиру в один из принадлежавших ему замков. Кворум собрать не удалось, но было решено временно закрыть доступ в Трианон по причине «срочных восстановительных работ».

— Нужно просто выиграть время! — сказал Оливье де Мальдан. — Несколько дней все могут изменить. Кроуфорд проглотил горькую пилюлю и должен переварить ее. Вобрен не собирается провести всю свою жизнь в Страсбурге, мадам де Ла Бегасьер скоро поправится, а старому чудаку Понану мы не позволим вечно разыгрывать из себя кокетливого эрудита. Если понадобится, просто придем к нему домой… Нам необходима отсрочка, а созвать почетный комитет никогда не поздно.

— Понан-Сен-Жермен вполне способен откреститься от нас! — с горечью проговорила леди Мендл. — Если князя Морозини, к несчастью, не сумеют найти…

— Не говорите так! — вскричала Мари-Анжелин. — Я… я даже думать об этом не хочу! Да и вы все в это не верите! Иначе разве стали бы вы спокойно дожидаться, пока не обнаружат его тело?

— Я не понимаю, что мы можем сделать, — вздохнул Вернуа.

— Пойти к профессору и допросить его с пристрастием! Я уверена, ему известно об этом «Мстителе королевы» гораздо больше, чем нам! И еще мы можем выяснить, что на самом деле происходит в доме Кроуфордов!

— Мы не имеем права вламываться к ним, — заметил Мальдан. — И тем более требовать постановления об обыске… которого, кстати, нам никто не выдаст!

— Очень жаль, мы могли бы многое узнать, — раздался насмешливый голос Видаль-Пеликорна, который вошел так стремительно, что опередил слугу, торопившегося объявить о визите. — Простите меня, генерал, за подобное вторжение! Но я искал мадемуазель дю План-Крепен, и мне сказали, что она у вас.

— Не стоит извиняться! И если у вас какая-то важная информация…

— Предоставляю судить об этом вам: нашли типографа, который отпечатал дополнительные приглашения на открытие выставки.

— И это?

— Тот самый типограф, что отпечатал все остальные. Он поверил, что приглашений не хватает, и ни в чем не заподозрил ту особу, которая ему их заказала.

— Особу? — переспросил Мальдан.

— Леди Кроуфорд! Она заплатила ему по-королевски и попросила никому не рассказывать об этом: согласно ее версии лорд Кроуфорд желает пригласить еще нескольких человек, о которых сразу не подумали, например актеров в костюмах из фильма «Ожерелье королевы»… и прочее в таком же роде. Что вы на это скажете?

— Что нужно немедленно известить об этом Лемерсье. Вы правы, друг мой, ключ к этой истории находится в доме шотландца…

Но за весь день полицейского так и не удалось поймать. На все настойчивые просьбы генерала и дипломата инспектор Бон отвечал, что шеф незадолго до полудня получил какое-то послание, заставившее его схватить шляпу и умчаться с дикой скоростью. Перед этим он успел только крикнуть, что ему предстоит важная встреча и с текущими делами следует разбираться без него.

— Он был в очень скверном расположении духа! — сокрушенно признал инспектор.

— Можно подумать, его расположение бывает иным! — раздраженно сказал Мальдан. — И когда он должен вернуться?

— Понятия не имею! Прошу меня простить! Действительно, у него на столе зазвонил телефон.

Когда Адальбер с Мари-Анжелин вошли в холл гостиницы, к ним одновременно бросились управляющий и Мишель Бертье. Первый желал сообщить, что ввиду недомогания маркизы де Соммьер к ней был вызван гостиничный доктор, который и сейчас находится в ее номере. Других слов не понадобилось: мадемуазель дю План-Крепен, не дожидаясь лифта, вихрем полетела вверх по лестнице.

— Это серьезно? — спросил Адальбер.

— Не думаю. Доктор поднялся в номер полчаса назад, но «Скорую помощь» еще не вызывал.

— Это ровным счетом ничего не означает! Что такое? — обратился он к журналисту, который держался чуть в стороне.

— Мне нужно с вами поговорить!

— Минуточку! Я узнаю, как там тетушка Амели, а потом вернусь к вам! Ждите меня в баре.

Адальбер спустился очень быстро. Диагноз был утешительным лишь отчасти: нервы старой дамы сыграли с ней дурную шутку. Что было неудивительно, если учесть все обстоятельства последних дней.

— Минимум лекарств, отдых и никаких волнений! — распорядился врач, повергнув Мари-Анжелин почти в отчаяние.

— Мы как раз сейчас очень тревожимся о дорогом нашему сердцу родственнике. Что делать, если будут плохие новости?

— Скрывать их от нее как можно дольше! И вызвать меня! Вы же сами понимаете, в каком она возрасте! — добавил он, разводя руками.

— Вызвать его? Вот уж нет! — доверительно прошептала Мари-Анжелин Полине, с которой она окончательно примирилась, оценив наконец все положительные стороны присутствия рядом бодрой и жизнерадостной американки. — Я обращусь к старому другу, профессору Дьелафуа. Он знает маркизу, как никто. Собственно, он прекрасно знает всех нас. Начиная с Альдо, которого он удержал от оплошности в деле «Регентши»!

Естественно, Полина пожелала узнать все подробности, и Мари-Анжелин вполне удовлетворила ее любопытство. Это пошло на пользу им обеим, так как отвлекло их от печальных мыслей. Мадам де Соммьер задремала.

Адальбер подошел к Бертье, который, вопреки своему обыкновению, сидел не у стойки, а за столиком и с отсутствующим видом прихлебывал кофе. Видаль-Пеликорн знаком попросил бармена принести чашку кофе и ему, сел напротив журналиста и спросил:

— Ну, что нового у Кроуфордов? Лемерсье полагает, что он уехал. Там все закрыто.

— Возможно. Хотя я убежден, что он здесь.

И Бертье рассказал, как ему удалось проникнуть в этот дом, внешне такой необитаемый… Он следил за входом из машины, расположенной так, чтобы никто не обращал на нее внимания. Спустя какое-то время он увидел, что к воротам подходит женщина с двумя плетеными корзинками, в одной из которых явно была провизия, поскольку наружу выбивались стрелки лука-порея. Она поставила их на землю, чтобы вытащить ключ. Журналист тут же подбежал к ней с просьбой позволить ему набрать воды для радиатора своей заглохшей машины.

— Она секунду поколебалась, потом внимательно взглянула на меня и согласилась впустить во двор, где перед входом в кухню был кран. В благодарность я поднял ее корзинки — довольно тяжелые, надо сказать, — а ей передал свой жбан. Так мы и вошли вместе. Я увидел служанку, которая чистила картошку, и двух индусов, протиравших серебряную посуду на кухне, дверь которой была распахнута настежь. На столе лежала баранья нога, и кухарка шпиговала ее чесноком. Мне хотелось расспросить этих людей, но я чувствовал на себе их косые взгляды и понимал, что надо быстрее уходить. Набрав в жбан воды, я рассыпался в благодарностях и пошел к воротам… В общем, надолго задержаться не удалось, но я успел заметить, что в гараже стоит «Роллс-Ройс».

— Стало быть, они здесь! — заключил Адальбер.

— Да, но с улицы это совершенно незаметно. В той части дома, которая видна, ставни закрыты. Я позвонил во входную дверь, намереваясь сказать, что обронил перчатку во дворе, но мне никто не ответил. По телефону тоже никто не отвечает. Что бы это значило?

— Что эти люди все меньше походят на добрых католиков! Но к их дому нужно вернуться!

— Зачем?

— Чтобы изучить окрестности и посмотреть, есть ли какой-нибудь способ пробраться в это жилище. Естественно, ночью! Что вы на меня так смотрите?

— Да ничего! Я просто не думал, что археолог способен сыграть роль взломщика!

— Правда? Но это же азы нашего ремесла! Нам постоянно приходится карабкаться вверх или, напротив, ползти вниз, а уж потом мы начинаем копать. Что же касается дверей с самыми надежными замками, мы считаемся крупнейшими специалистами по их вскрытию! Так что едем! Машину возьмем вашу, моя слишком приметная.

Они отправились в Шеврлу и почти добрались до цели, когда Бертье резко затормозил и развернулся.

— Что такое? — спросил Адальбер.

— Видите женщину в черном платье, с чемоданом? Это та самая.

— Та, что принесла с рынка лук-порей?

— Ну да! Похоже, с ней случилась какая-то неприятность. И она плачет, я даже узнал ее не сразу.

Обогнав женщину, он заглушил мотор, вылез из машины и пошел ей навстречу.

— Извините меня, мадам, но у вас, видимо, что-то случилось? Вы ведь узнаете меня? — участливо спросил он, поймав ее потухший взор.

— Конечно, узнала! Оставьте меня в покое. Я уже достаточно пострадала из-за вас!

— Пострадали из-за того, что позволили набрать мне воды? Как это может быть?

— Я пустила вас во двор, а это запрещено! И меня выгнали… Теперь мне трудно будет найти такое хорошее место!

— Не такое уж хорошее, если вас выставляют за дверь из-за пустяка, — вмешался подошедший к ним Адальбер. — Надеюсь, с вами хотя бы рассчитались?

— Да, и заплатили даже за два месяца вперед, но все равно обидно: выкинули вон после стольких лет службы… и вдобавок сделал это молокосос! Не позволил даже поговорить с милордом!

— Молокосос? Секретарь, наверное?

— Он самый! С виду просто ангелочек, но он англичанин, и этим все сказано!

— Поезжайте с нами, мадам, — сказал Адальбер, беря ее под руку. — Мы попробуем вам помочь.

— А зачем вам это? — спросила она, и во взгляде ее вновь появилось недоверие.

Журналист одарил ее самой широкой из своих улыбок:

— Вас уволили из-за меня. Я должен это исправить.

— Как, не понимаю? А это кто? — спросила она, указав подбородком на Адальбера.

— Мой друг! Садитесь. Вы куда хотели попасть? — Я хотела добраться до вокзала. Моя сестра живет в Нанте. Надеюсь, она приютит меня.

— А пока мы приглашаем вас позавтракать. Потом посмотрим, что можно сделать. Как вас зовут?

— Орели Дюбуа! Мадам Дюбуа, вдова,— уточнила она с внезапно пробудившимся достоинством.

Вернувшись в Версаль, они остановились на площади Нотр-Дам перед ресторанчиком, который славился своим фрикасе из кролика в белом вине и морскими мидиями. Мадам Дюбуа, взбодрившись благодаря уютной атмосфере и нескольким бокалам превосходного божоле, прониклась к своим собеседникам полным доверием и рассказала им все. В течение многих лет она и ее муж Альбер работали сторожами, занимая клетушку у входа. Несколько месяцев назад она овдовела, и ей пришлось оставить прежнее жилье. Она перешла в дом, где миледи определила ее в прачечную и предоставила комнату. В свободное время вдова помогала на кухне, ее охотно посылали на рынок, потому что торговцы были хорошо с ней знакомы и она умела «покупать лучше, чем эти паяцы в тюрбанах, которые всем внушают подозрение и кормят бог знает чем».

— Но однажды вечером случилась какая-то драма. По крайней мере, мне так показалось. Я услышала яростный спор. До этого миледи съездила в Париж на маленькой машине…

— А какого цвета эта маленькая машина? — спросил Адальбер, сделав вид, что не замечает озадаченного взгляда Орели.

— Почему вас это интересует?

— Я пишу книгу о цветовых предпочтениях автомобилистов и собираю статистические данные, — с апломбом ответил Адальбер, стараясь не смотреть на Бертье.

— Да? Ну, так она красная! Вернее, красно-черная и дьявольски шумная!

— Замечательно! Но я вас перебил, мадам Дюбуа, — добавил он, подливая в ее бокал вина.

— На чем я остановилась?

— Миледи вернулась из Парижа и…

— …и милорд зашел к ней, они стали ругаться. По-английски, поэтому я ни слова не поняла. Но довольно долго. Наконец милорд вышел… и запер свою жену на ключ. Ключ положил в карман, а на следующий день предупредил всех на кухне, что миледи заболела… и это заразно, поэтому он сам будет относить еду к ней в спальню…

— Заболела? А врача он вызвал?

— Их никогда не зовут. Все делает камердинер-индус. Вроде бы он умеет лечить, но к миледи его не пустили. Милорд велел закрыть все ставни, кроме тех, что в его апартаментах и в спальне миледи. Там окна выходят в сад, и снаружи их не видно. Потом он запретил отзываться на звонки во входную дверь и подходить к телефону. Сказал, что нужно делать вид, будто они уехали, чтобы их не беспокоили… под угрозой «санкции». Никто не должен был входить в дом до нового распоряжения.

— А почтальон?

— Перед воротами висит большой почтовый ящик. Никто! Я же вам сказала… И вот к чему это привело!

— Мы искренне сожалеем! — с чувством сказал Адальбер. — И постараемся решить эту проблему…

Час спустя мадам Дюбуа поступила на службу к леди Мендл в качестве прачки. Адальберу не составило труда убедить Элси взять ее, после того как он рассказал обо всем, что произошло у Кроуфордов. Любопытная, как кошка, Элси вознамерилась извлечь интересную информацию в беседах с Орели, которую она, кстати, немного знала.

— Что будем делать теперь? — спросил Бертье, когда археолог вышел из виллы «Трианон».

— Вернемся к Кроуфордам, чтобы определиться на местности и найти способ пробраться туда сегодня же ночью!

— А что нам это даст? Вы же слышали Орели: Кроуфорд и его жена больше не показываются. Всем заправляет секретарь!

— Вот именно! И это неестественно! Я не удивляюсь, что шотландец задал много неприятных вопросов жене, которая ограбила его самым бессовестным образом. Возможно, после этого он действительно запер ее. Но не верю, что он уединился и сам, отрекшись от власти в пользу молодого Болдуина. Все это крайне подозрительно. И я хочу разобраться в этом! Вы совсем не обязаны сопровождать меня.

Бертье захохотал:

— Чтобы помешать мне, вам пришлось бы послать меня в нокаут, а потом засунуть в шкаф, предварительно связав по рукам и ногам…Было около одиннадцати вечера, когда Бертье заехал за Адальбером, который вышел из гостиницы в непромокаемом плаще, застегнутом на все пуговицы. Механик при гостиничном гараже с легким недоумением проводил взглядом своего клиента, ведь в эту прекрасную ночь на усеянном звездами небе не виднелось ни единого облачка. Он не знал, что под плащом скрывались черные узкие брюки и фуфайка из тонкой шерсти, иными словами, одеяние многоопытного грабителя. И когда машина тронулась с места, он лишь приподнял свою каскетку с галунами в знак почтения…

Несмотря на поздний час, народу на улицах было довольно много. Горожане гуляли, наслаждаясь теплой погодой, и автомобиль двигался медленно, тем более что ехать было недалеко. Но вдруг, внезапно, дорога в Сен-Жермен исчезла под клубами черного дыма, а небо стало багровым от всполохов пламени. Археолог и журналист еще не успели понять, что происходит, как их обогнала, неистово гудя, пожарная машина. За ней промчалась вторая, и «Ситроену» вскоре пришлось остановиться: дорогу преградил жандарм, приказавший поворачивать назад. Бертье беспрекословно подчинился и, удалившись на несколько метров, съехал на заросшую травой обочину. Мужчины безмолвно вышли, словно потеряв дар речи. У них еще оставалось легкое сомнение, которое рассеялось почти мгновенно: горел бывший особняк управляющего королевской охотой…

Пожар охватил весь дом, вспыхнувший, вероятно, сразу в нескольких местах. Уже собралась толпа зевак, их удерживали жандармы, прибывшие на место даже раньше пожарных…

— Назад! Назад! — повторяли они, хотя пройти вперед было и так невозможно.

Пожарные развернули шланги и начали заливать огонь, отчего дым стал еще гуще. Но Видаль-Пеликорн и Бертье никуда не уходили: они стояли, засунув руки в карманы, не обращая внимания на мокрую траву, не замечая бегущего времени. Так прошло несколько часов…

Примерно в это же мгновение Альдо, лежавший в полудреме на кровати, внезапно проснулся от скрежета запоров. Дверь открылась, вошел страж — по-прежнему в маске! — и направился прямо к нему, склонившись, чтобы надеть наручники. При этом он незаметно сунул ему в рот какую-то пилюлю…

— Что это…

— Молчите! — прошипел охранник. — Пошли! — добавил он громко. — На ногах держитесь?

Альдо встал с большей легкостью, чем ожидал. С начала своего заключения он обычно пребывал в некой текучей атмосфере, которая ему скорее нравилась, хотя это могло объясняться тем фактом, что кошмары первых дней прекратились. Он выпил глоток воды, чтобы протолкнуть застрявшую в горле таблетку.

— Куда мы идем? — спросил он, но никто ему, естественно, не ответил.

Он подумал, что его опять ведут в подвал, где заседают черные призраки, присвоившие себе право вершить суд. Но на сей раз все было иначе… Он оказался в большой комнате, видимо бывшей столовой, где стоял длинный стол с расставленными вокруг него стульями. В старом очаге горел огонь, и склонившийся над пламенем человек в маске жег какие-то бумаги. Там и сям виднелись сумки, пара чемоданов в общем, все это походило на отъезд. Альдо не успел задуматься о том, что все это означает лично для него. Его привязали к стулу, и почти сразу привели Каролин, с которой обошлись точно так же. Казалось, она не понимает, что происходит, но ей было очень страшно. Во взгляде, обращенном на Альдо, читался ужас.

— Что с нами хотят сделать?

— Не знаю, но эти приготовления не сулят нам ничего хорошего.

Ждать пришлось недолго. Снаружи послышался голос Сильвена Делоне, который отдавал распоряжения своим людям, потом дверь распахнулась, и он вошел в комнату. На сей раз не в черном мешковатом одеянии, а в прекрасно сшитом дорожном костюме из черного габардина. Каролин вскрикнула:

— Сильвен? Что это значит?

Альдо отозвался синхронным возгласом:

— Как? Это вы?

Он узнал Фредерика Болдуина, секретаря Квентина Кроуфорда. И почти не удивился.

— Я подозревал, — презрительно бросил он, — что у шотландца руки не чисты и ему не терпится присвоить драгоценности королевы! Стало быть, это его затея и выставка была задумана как ловушка! Я знал, что коллекционеры иногда прибегают к сомнительным методам, но до такого еще никто не доходил! Ваш патрон превзошел всех!

Молодой человек расхохотался, и в его смехе звучало торжество.

— Мой патрон? Вы шутите? Этот славный малый был только инструментом, пока сам не превратился в жертву.

— В жертву? Вы его убили?

— Я в этом убежден. В данный момент, дорогой князь, Шеврлу полыхает ярким пламенем. Я лично полил бензином ковры и стены во всем доме! Очень сомневаюсь, что там кто-нибудь останется в живых.

— Вы осмелились сделать это? — прорычал Альдо, и Каролин откликнулась на его слова воплем ужаса. — Вы обрекли всех на такую ужасную смерть?

— Всех? Отнюдь нет. Не терзайте ваше чувствительное сердце. Леонора жива и здорова. Она моя любовница! И готовится уехать со мной, как только я покончу с вами обоими. Потому что наши отношения, дорогой князь, на этом прекращаются. Выяснилось, что у меня не хватит времени, чтобы превратить вас в безвольную тряпку, а везти вас с собой слишком рискованно. Поэтому вас ждет безвозвратный путь в ад, но сначала вы расстанетесь с кое-какими мелкими вещицами, весьма для меня полезными, поскольку вас должны по-прежнему считать живым. Давай! — приказал он человеку, стоявшему рядом с ним.

Подручный выступил вперед и бесцеремонно отобрал у Альдо сардоникс с выгравированным гербом Морозини, с которым тот никогда не расставался, и обручальное кольцо…

— Сначала я подумывал отрезать вам палец… или ухо, — злобно сказал Делоне, — но они быстро портятся и очень скоро потеряют товарный вид. Выверните ему карманы! — бросил он.

Альдо оставили только ювелирную лупу и платок. Он дрожал от ярости, когда его обыскивали, но старался сдерживать себя, чтобы не доставить удовольствие негодяю, который небрежно поигрывал его золотым портсигаром и зажигалкой. Каролин следила за этой сценой зачарованным взглядом, словно все это происходило во сне… Она закричала, когда тот же подручный, закончив обыскивать Альдо, сорвал золотой браслет с ее запястья и маленькое жемчужное ожерелье с шеи…

— Там, где вы окажетесь, — заметил Делоне, — эти безделушки вам не понадобятся. Кроме того, если ваши трупы найдут, хоть это маловероятно, их будет труднее опознать…

— Но почему она? — взорвался Альдо. — Я могу понять, что вы хотите разделаться со мной, но она-то ни в чем перед вами не виновата. Она любила вас и надеялась выйти замуж…

— Знаю. Я сделал все, чтобы она на это надеялась. Вы спрашиваете: «Почему она?» Я вам отвечу: в первую очередь она! Вам наверняка трудно в это поверить, но прекрасный титул «Мститель королевы», которым я наградил себя, на самом деле всего лишь маска, подобная тем, что находили на телах моих жертв. В действительности я дал клятву истребить всех, в ком течет кровь подлого Леонара Отье! Это я убил ее деда. Не стану говорить, каким образом: слишком долго рассказывать…

— У вас с головой все в порядке? Вы забыли, что в ваших жилах течет та же кровь? Ваша мать…

— …была Отье только по фамилии. Моя бабушка родила ее вне брака, от любовника, имени которого я так и не узнал. Впрочем, значение имеет только отцовская кровь: моего отца звали Делоне, хотя следовало бы писать де Лоне[222]. Уже в детстве мне рассказали, что мой предок — тот самый храбрый адъютант генерала де Буйе, которого убил мерзкий Леонар на следующий день после ареста королевской семьи в Варенне. Этот парикмахер хотел забрать драгоценности, доверенные ему королевой! Я жажду отомстить всем его потомкам. И искренне преклоняюсь перед Марией-Антуанеттой, как и многие ученики достойнейшего профессора Понан-Сен-Жермена, который присоединился к моему замыслу. Сама королева и дала мне превосходное средство для мщения благодаря этой выставке, которую Кроуфорд затеял по нашему с Леонорой наущению. Но главной моей удачей была встреча с ней в Ницце.

— В Ницце? — удивилась Каролин. — Я думала, что в Монте-Карло, где она…

— …спасла меня от самоубийства? Эта версия, дорогая моя, для юной романтической девушки. На самом деле мы познакомились в казино Ниццы, и я стал ее любовником. Именно она ввела меня в дом своего супруга под именем Болдуина! Да, боги благословили меня, — добавил он с гордостью, — и я убежден, что душа моего предка Фредерика через несколько минут обретет полное успокоение…

— Если бы руки у меня не были связаны, я бы зааплодировал! — иронически заметил Морозини. — Какая трогательная история! Ни за кого и ни за что вы не мстите, болван, и вам придется все начинать сначала! Что гораздо легче сказать, чем сделать! Леонар никогда не убивал вашего предка: той ночью в крепости Стене он просто взял шкатулку из спальни адъютанта, пока тот боролся с другим офицером!

— Что за глупость! — взвизгнул Сильвен. — Вы сочините все, что угодно, лишь бы спасти жизнь себе и этой плаксивой курице, которая даже пресловутую «слезу» найти не сумела! Один Бог знает, зачем я так долго с ней возился…

— Истинная правда! Почему вы не убили ее раньше, коль скоро именно ей вы стремились отомстить?

— Она была мне нужна. Если бы ей не досталось наследство, дом наверняка был бы продан неизвестно кому, а я уверен, что в нем скрыт какой-то секрет.

— А разве вы не раскрыли этот секрет? За плинтусом был спрятан дневник Леонара. К несчастью, вы сильно торопились, не обыскали толком тайник и упустили одну страницу. А она, на мой взгляд, самая важная, потому что полностью оправдывает парикмахера от обвинения в убийстве вашего предка.

— Откуда вам это известно?

— Страница находится у меня. Как видите, у вас нет никаких причин убивать мадемуазель Отье, да и меня тоже!

Если Морозини и надеялся извлечь какую-то пользу из своего признания, ему пришлось быстро убедиться в том, что он допустил ошибку. На лице молодого человека изумление тут же сменилось выражением присущей ему холодной жестокости.

— Вы смеетесь! — сказал он, презрительно пожав плечами. — Напротив, я должен срочно избавиться от вас: оставить в живых таких свидетелей было бы величайшей глупостью…

— Сильвен! — взмолилась Каролин, выходя из оцепенения, в которое ее повергло все услышанное. — Я ведь верила, что ты любишь меня!

— Я и сам в это верил, представь себе! Ты очень красивая девушка, хотя умом не блещешь. И это мне мешало. Поэтому я и отослал тебя к твоей крестной матери, которая будто бы заболела. Признайся, тебе было хорошо у нее?

— Это правда, она так обрадовалась, что я охотно согласилась побыть с ней подольше.

— Это и дало мне возможность осуществить мой замысел. Леонора заказала копию настоящей «слезы», которую я представил на выставку от твоего имени. Кроме того, я перевернул твой дом вверх дном, инсценируя ограбление. По возвращении ты бы и осталась в нем, если бы на сцене вдруг не появился этот глупый аристократ. Тут игра получила совсем другой размах: урожай обещал стать куда богаче. И его здравый смысл тоже пригодился: признаюсь, сам я бы не догадался, как добиться эксгумации Флоринды. Кстати, что за предлог использовали вы?

— О, я верю в ваши способности, — саркастически заметил Альдо. — Рано или поздно вы, конечно же, нашли бы выход из положения. Или поручили бы это дело вашим подручным? Бывшим однокашникам, насколько я понимаю…

— Да, фанатам королевы! Таким же, как я, — поспешно добавил он.

— А их не смущает то, что они превратились в злодеев?

— Напротив! Они служат святому делу…

— А… профессор?

— Старый Понан? — усмехнулся Сильвен. — Ему чрезвычайно льстит, что у него есть собственная гвардия, но в нашу тайную деятельность мы его, разумеется, не посвящаем…

Послышался звонкий стук каблучков, и в слабом отблеске свечей показалась Леонора. Она была явно недовольна.

— Что вы тут спорите по пустякам, Фредерик? Вы теряете время, а это роскошь, которую мы не можем себе позволить!

— Мое почтение, леди Кроуфорд! — иронически приветствовал ее Альдо. — Позвольте вас поздравить, вы очень ловко провели нас. Никогда бы не подумал, что вы на это способны: возможно, вас вдохновили ваши… ваши голоса? Неужели и Мария-Антуанетта решилась встать на сторону бандитов? Я был бы крайне разочарован… Внезапно Леонора завопила:

— Молчите! Я запрещаю вам говорить! Вы… вы…

Не найдя, что сказать, она развернулась на каблуках и убежала. Ее любовник снисходительно пояснил:

— Это пройдет: уж очень она разволновалась в тот вечер. Она настолько привыкла разыгрывать роль медиума для Кроуфорда, что не выдержала реального явления духа. Вот так это и случилось. А теперь нам пора идти!

— Еще одно слово! Так напугавший ее дух действительно был духом королевы?

Лицо Сильвена внезапно омрачилось, и вместо ответа он отдал приказ:

— Ведите их! Леди Леонора права: нам нужно спешить!

Альдо и Каролин отвязали от стульев и, не сняв наручники, поволокли к выходу. Альдо держался с подчеркнутым холодным презрением, а Каролин, напротив, рыдала от ужаса в преддверии неминуемой смерти. За дверью царила почти полная темнота, поскольку логово зловещих «мстителей» действительно находилось в довольно густом лесу. Только привыкнув к этому мраку, можно было разглядеть клочок неба между верхушками деревьев… Тем не менее Морозини успел заметить стоявшую чуть в стороне от дома большую черную машину. Должно быть, в ней укрылась Леонора…Они шли по узкой тропе. Альдо мысленно произнес молитву. Он ничего не ждал от этих людей — даже от того, кто проявил к девушке некоторое сострадание, порожденное, несомненно, восторгом перед ее красотой. Он с болью думал о любимых людях, которых никогда больше не увидит. И прежде всего о Лизе, о «своей Лизе», не ответившей на его последнее письмо: сейчас она, должно быть, мирно спала в своей девичьей спальне в Рудольфскроне, рядом с колыбелькой маленького Марко. Что она почувствует, когда исчезнет надежда отыскать его? Заплачет ли, вспомнив последний поцелуй, последние слова «люблю тебя»? Всеми силами он отталкивал от себя образы близнецов Антонио и Амелии, ведь воспоминание об их прелестных мордашках могло лишить его мужества, с которым ему хотелось встретить смерть — судя по всему, жестокую. Прогнав также мысль о тетушке Амели, Адальбере и План-Крепен, он силился сосредоточиться на том, что его ожидает, и безмолвно взывал к милосердию Господню.

Дорожка, освещенная двумя электрическими фонариками, вдруг вывела их на лужайку, в центре которой несколько крупных камней окружали расщелину, черную дыру, скрытую кустами. Пленников подвели к краю, и в ноздри им ударил влажный запах земных недр. Лучи света выхватили из тьмы фигуры обеих жертв и их палача. На секунду Альдо подумал о бегстве: он без труда сумел бы ринуться в чащу со связанными за спиной руками, но в таком случае ему пришлось бы бросить Каролин. Было очевидно, что она парализована страхом и не способна действовать, превратившись в сломанную куклу в руках безжалостного позера, который упивался своим торжеством.

— Вот вы и добрались, — проскрежетал Сильвен, указывая на дыру. — Восхититесь моей добротой! Особенно ты, Каролин. Тебе предстоит самое долгое из всех твоих путешествий, но в обществе любимого человека. А ты его любишь, это ясно…

— Вы так полагаете? — саркастически прервал его Альдо. — Ясно другое: никакого чувства, кроме ужаса, она не испытывает. Посмотрите на нее: это животное, которое тащат на бойню!

— Вы правы! — подтвердил, нахмурившись, Сильвен. — Признаюсь, она меня разочаровывает! Я ожидал слез, мольбы…

— Так пощадите ее! Даю слово, что у вас нет причин лишать ее жизни. Леонар не убивал вашего предка! Вы уедете. И очень далеко…

Сам не зная почему, Альдо старался выиграть время. Наверное, он надеялся, что хоть как-то проявит себя тот человек, который проникся состраданием к Каролин. Но возможно ли было им помочь? Пусть даже этот человек ударом ножа освободит их от веревок, он не сможет снять наручники, потому что ключа у него, конечно же, нет.

— Да. Далеко, — ответил Сильвен светским тоном человека, который ведет любезную салонную беседу. — За границу, без всякого сомнения!

— Так какую роль в вашей жизни будет играть Каролин? Она, вероятно, уже потеряла разум. Пощадите ее, хватит с вас и меня!— Рыцарство, как это красиво! Но вы даром отнимаете у меня время, милейший! Пора начинать церемонию. Посмотрим, кто из вас двоих прыгнет первым. Правила галантности требуют, чтобы предпочтение было отдано даме, за исключением ситуации, когда предстоит трудный путь! А это как раз наш случай! Дыра очень глубокая, но ваше тело смягчит ее падение! Для такого любезного человека, как вы, это должно служить утешением, не так ли? Правда; агонизировать она будет дольше… В общем, решайте сами, только быстро! Или придется вас…

Выстрел заставил Сильвена умолкнуть. Пуля попала ему в лоб, и он рухнул к ногам своих жертв. Чей-то голос громко приказал:

— Ложитесь, Морозини! Девушка тоже! Альдо немедленно подчинился. А Каролин даже не нужно было толкать: ужас ее дошел до таких пределов, что она лишилась чувств. Сноп белого света от мощной фары осветил место преступления, к счастью не успевшего совершиться. Из-за деревьев выскочили жандармы и полицейские: они бросились за сообщниками Делоне, которые после выстрела разбежались в разные стороны.

— Рядом с домом стоит машина! — громко крикнул Альдо. — Там леди Кроуфорд…

Послышался рев мотора. Леонора не теряла времени даром и все еще надеялась скрыться.

— …но она далеко не уйдет!

Чья-то дружеская рука помоглаАльдо подняться, что оказалось делом нелегким, потому что запястья у него были по-прежнему связаны за спиной.

— Неплохо, а? — спросил полковник Карлов, подув в ствол своего пистолета.

Альдо с изумлением посмотрел сначала на него, а потом на неподвижное тело убийцы.

— Это вы…

— Хороший выстрел, верно? Надо вам сказать, я был одним из лучших стрелков в царской армии. Приятно сознавать, что навык не потерян…

Морозини попытался что-то сказать, но тут рядом с Карловым возник комиссар Лемерсье и яростно обрушился на русского:

— Вы что, с ума, что ли, сошли? Вам следовало ждать моего приказа! Вы не понимаете, что могли бы убить всех троих?

— Времени уже не оставалось! Я знал, что делал! Послушайте, комиссар, пора бы вам избавиться от этой мании — всеми командовать!

Оглушенный Альдо слушал этот спор, и ему казалось, что он все еще находится под воздействием наркотика и бредит наяву.

— Когда вы закончите, — проворчал он, — может быть, кто-нибудь из вас догадается снять с меня наручники! Они зверски натерли мне запястья.

Лемерсье, опомнившись, быстро освободил руки Альдо, а потом бросился к лежавшей без сознания Каролин, которую осматривал один из жандармов. Он приподнял ей кисть и показал повязку:

— Вы уже видели?

— Бедная девчушка! Сколько же ей пришлось пережить! Отнесите ее в машину и вихрем в больницу… Я вас догоню.

Тем временем Альдо, усевшись на камень, с наслаждением затянулся сигаретой, которую предложил ему Карлов.

— Вы не расскажете, каким образом оказались здесь? Я думал, у вас амнезия…

— Нет, память у меня не отшибло. Трудно было симулировать, особенно в присутствии тех, кого любишь, но, признаюсь вам, мне здорово помог мой хирург. Очнувшись после операции, я услышал чей-то вопрос, не грозит ли мне потеря памяти, и решил, что это будет лучшим способом защитить моих женщин. Эти негодяи, когда выкинули меня на версальскую мостовую, думали, что я умираю… Если бы они узнали, что я выжил, пришли бы меня добить, а заодно прикончили бы и Любу с Марфой. Забавно было изображать, будто я не узнаю вас, но я пошел на это, чтобы провести собственное небольшое расследование. Когда меня похитили у решетки «Дракона», я преследовал мальчугана, который принес записку. Мне завязали глаза и засунули в рот кляп, но в повязке оказалась прореха, позволившая мне разглядеть некоторые детали. Вернувшись домой, я их сопоставил, но были кое-какие лакуны. Я доверился жене, которая сыграла свою роль превосходно — особенно по отношению к Марфе, иначе та оглушила бы весь квартал громогласными благодарственными молитвами. Люба незаметно отправила письмо моему другу Панину, который держит гараж в Курбвуа. Он приехал к нам с визитом и тоже сыграл небольшую роль в спектакле, срежиссированном мной: ему-де хочется покатать на машине несчастного инвалида, то есть меня, чтобы я подышал свежим воздухом. Должен сказать, что нам далеко не сразу удалось найти старый полуразрушенный дом, затерянный в густом лесу недалеко от Марли. Я даже не был уверен, что именно там держат Каролин, но тут выяснилось, что похитили и вас. И тогда я решился: отправил записочку комиссару Лемерсье, назначив ему встречу в одном из уголков парка.

— Должно быть, он испытал шок, увидев вас?

— Еще бы! Но он быстро все понял, и мы договорились расставить сети завтра вечером…

— Так каким же чудом вы оказались здесь сегодня ночью?

— Когда заполыхал дом Кроуфорда, Лемерсье догадался, что надо действовать безотлагательно. Он собрал всех своих людей, и мы успели вовремя!

— Поразительно, что вы сумели найти с ним общий язык! Это просто чудо!

— Не такое уж и чудо! У него мерзкий характер, но он гораздо умнее, чем кажется. Думаю, что он ведет себя подобным образом нарочно…

— Как бы там ни было, — вздохнул Альдо, — раньше я ни за что бы не поверил, что буду так счастлив увидеть его…

Как и следовало ожидать, возвращение в «Трианон-Палас» стало триумфальным, и в общей радости приняли участие все постояльцы гостиницы. Этой ночью никто не спал. Банда «Мстителей» — кроме тех, кто был убит во время короткой и неравной схватки с силами правопорядка, — оказалась под замком. Включая Леонору. Но понадобилось трое мужчин, чтобы справиться с ней, когда комиссар Лемерсье завладел ее чемоданчиком с драгоценностями.

Все засиделись у мадам де Соммьер вместе с Полиной, Карловым и Адальбером, которого встретили на обратном пути — и он, и журналист были крайне раздосадованы, что не сумели принять участие в решающем штурме! Каролин, совершенно измученную и физически, и душевно, отправили в больницу. Альдо решил навестить ее завтра, после врачебного осмотра. У него слегка кружилась голова из-за принудительного приема наркотиков, но он надеялся, что это быстро пройдет. Зато Мишель Бертье буквально рвался ехать следом за машиной «Скорой помощи», увозившей Каролин, но Морозини все же попытался отговорить его:

— Это бесполезно. В больнице ей дадут снотворного, и вы не сможете ее увидеть.

— Возможно, но мне нужно знать, как она сумеет справиться с последствиями этого кошмара…

— Какое профессиональное усердие! — съязвил Альдо, хотя видел по расстроенному лицу репортера, что тому не до шуток.

— Это не имеет никакого отношения к работе! Разве вы не понимаете, что теперь у нее нет даже возможности давать уроки игры на фортепьяно! Отрезать девушке палец! Мерзавец!

— У нее осталось еще девять пальцев… и несколько хороших друзей!

— Не сомневайтесь в этом! Я теперь глаз с нее не спущу…

Альдо задумчиво смотрел, как он вскочил в машину и на полной скорости сорвался с места.

— Будем надеяться, что она сумеет оценить твою заботу! — пробормотал он, закуривая последнюю сигарету…

На следующий день Полина объявила, что пришло время возвращаться в Париж. В Версале ей больше нечего было делать, а Жиль Вобрен, покинувший наконец Страсбург и уже приступивший к подготовке персональной выставки красавицы-американки в Париже, требовал ее присутствия. Он обещал заехать за ней после обеда, как она его и просила.

— Но прежде, — призналась она маркизе де Соммьер, — я хотела бы увидеть домик мадемуазель Отье. Мне сказали, что там есть довольно качественные скульптуры. Возможно, она согласится продать их мне и это хотя бы отчасти облегчит ее бедственное положение?

— Особенно если заплатить больше, чем они стоят на самом деле? Действительно, это не ущемит ее достоинства, — ведь мы опасаемся, что от денежной помощи она откажется, — улыбнулся Альдо, подмигнув Мари-Анжелин. — Как это похоже на вас, Полина! Что до дверей, Адальбер откроет их, как ангел!

После завтрака Люсьен на старом «Панаре» отвез Полину, Альдо, Адальбера и Мари-Анжелин к дому мадемуазель Отье. Стояла великолепная погода, и бывший охотничий павильон, окруженный почти совершенно одичавшим садом, где цветы росли по собственной воле, совершенно очаровал миссис Белмонт. — Конечно, необходимы ремонтные работы, — сказала она, после того как все осмотрела. — Но сам домик очаровательный. Разве нельзя здесь жить счастливо?

— К сожалению, здесь поселился злой дух, который явно не желает соседствовать с молодой владелицей…

— Эту проблему я беру на себя, — отозвалась Мари-Анжелин. — Настоятель Нотр-Дам обещал мне поговорить с епископом. У нас есть все необходимые доказательства для проведения сеанса экзорцизма.

— Чудесно! А теперь не посмотреть ли нам мастерскую, Альдо?

Не спрашивая разрешения, она взяла Морозини под руку, и ноздри План-Крепен дрогнули от негодования. После возвращения кузена ее предубеждение против прекрасной американки мгновенно возродилось. Она уже готова была устремиться следом, но Адальбер удержал ее:

— Альдо скоро уедет. Дайте им пару минут. Миссис Белмонт вела себя безупречно с тех пор, как он вернулся!

— Вы посмели бы сказать это Лизе?

— Конечно, нет, но она и сама не права. Ей следовало быть здесь, рядом с мужем…

— Вы что, перешли на сторону врага? А вот я намерена присмотреть за ними!

И, утвердив покрепче на голове соломенную шляпку с вишенками, она побежала за красивой парой. Адальбер со вздохом последовал за ней.

Когда Мари-Анжелин догнала Альдо с Полиной, они уже не шли под руку. Полина, стоя на пороге мастерской, глубоко вдыхала воздух:

— Что за атмосфера! Все идет отсюда, не сомневайтесь!

— Вы сведущи в спиритизме? — со смехом спросил Альдо.

— О, у нас это очень модно! Но не отвлекайте меня! Дайте мне все осмотреть.

Она медленно обошла мастерскую, разглядывая каждую скульптуру со вниманием следователя-эксперта. Время от времени она роняла:

— Неплохо! Это не так мне нравится… зато вот это… Наконец она подошла к Альдо, который стоял перед бюстом дамы с подвеской.

— Что это такое? Похоже на какого-то языческого идола!

— Это и есть идол! Идол дедушки!

— Какой ужас! И Каролин пришлось жить рядом с этим монстром?

— У нее не было выбора. Она могла сохранить дом только при одном условии — оставить все как было. А вот и знаменитая «подвеска», которая на самом деле была сережкой Марии-Антуанетты.

Полина сдвинула брови и сморщила нос:

— Это не лишено своеобразной варварской красоты, но все зло исходит отсюда! Эта вещь… источник всех бед Каролин!

Вынув из сумочки очки, она надела их, чтобы изучить скульптуру. Полина так сосредоточилась, что можно было бы услышать пролетевшую мимо муху. Альдо открыл было рот, чтобы высказать свое суждение, но следившая за ним Мари-Анжелин жестом остановила его.

Внезапно Полина повернулась на каблуках и стала что-то искать глазами.

— Вы хотите… — заговорил Альдо.

— Инструменты? Где они?

Не ожидая ответа, она быстро подошла к стоящей у стены этажерке, выбрала резец и деревянный молоток, затем вернулась к бюсту и поднялась на цоколь. У нее было такое напряженное выражение лица, что никто не посмел что-либо сказать или сделать какое-нибудь движение. Полина решительно приставила резец к подвеске и стала бить по нему молотком с силой, необходимой хорошему скульптору. Внезапно глиняное украшение оторвалось и, упав на пол, разбилось. Последовательница иконоборцев, отложив свои инструменты и встав на колени, разгребла кусочки глины.

— Посмотрите! — сказала она. — Я обратила внимание, что эту штуку прилепили к бюсту позднее.

Три головы склонились одновременно: внутри подвеска оказалась полой. Полина подняла что-то, завернутое в кусочек ткани.

— Вот! — удовлетворенно сказала она, и на ее ладони засверкала «слеза» Марии-Антуанетты. — Полагаю, с этой безделушкой и с ее парой, реквизированной у леди Кроуфорд, будущее Каролин обеспечено…

ЭПИЛОГ

В этот вечер на Вандомской площади царило большое оживление.

Освещенный прожекторами огромный антикварный магазин Жиля Вобрена сверкал блеском тысячи хрустальных люстр и канделябров. Красный ковер отделял мостовую от увенчанного белым балдахином порога, по краям которого стояли остроконечные тисы в золоченых кадках. Из сменяющих друг друга черных лакированных лимузинов выходили те, кто составлял nec plus ultra[223] светского Парижа. Эти сливки общества появились здесь, чтобы принять участие в вернисаже: открывалась ожидаемая с большим любопытством выставка скульптурных произведений Полины Белмонт.

Гости принадлежали к избранной публике тщательно отобранных знаменитостей. На улице, за металлическими барьерами и рядами охранников, толпился народ попроще. Повсюду звучали имена тех, кто проходил по красному ковру, неизменный интерес вызывали вечерние платья, драгоценности. Вспышки репортеров сверкали, как молнии. Иногда из дверей доносились аплодисменты, а в самом магазине искусствоведы, дипломаты, кинозвезды и светила светских салонов собирались небольшими группами вокруг белоснежных скульптур, установленных на черных мраморных постаментах, фоном для них служили великолепные старинные гобелены. На вечере присутствовали как американское представительство во главе с послом, так и политический бомонд вкупе с обитателями Сен-Жермен[224]. Организационный комитет «Магии королевы» явился в полном составе. Точнее, почти в полном. Не было, естественно, Кроуфордов: останки лорда Квентина были обнаружены в его сгоревшем доме, а Леонора находилась в тюрьме. Отсутствовал также профессор Понан-Сен-Жермен, которого едва не хватил удар, когда полиция сообщила ему, какую роль сыграли его дорогие «молодые люди» в версальском деле. Впрочем, он должен был оправиться. После краткого перерыва выставка в Трианоне — на сей раз со всеми недостающими экспонатами! — вновь с успехом открылась, чтобы завершиться только 14 июля.

Вобрен, стоявший рядом с художницей, чьи скульптуры своими чистыми линиями напоминали лучшие образцы великого кикладского искусства[225], надувался от гордости. Этот вечер был его триумфом, и он не скрывал своей радости, принимая гостей, кланяясь им и представляя их друг другу.

В нескольких шагах от них леди Мендл давала свои оценки всем прибывающим, а Альдо задумчиво курил, не сводя глаз с Полины. В изысканном одеянии от Гре[226] из белоснежного крепа, с алмазными серьгами, браслетами и заколками, она походила на греческую богиню, спустившуюся с Олимпа, чтобы пройтись по улице де ла Пэ и вобрать в себя блеск ее огней… Морозини смотрел, как она улыбается всем этим людям, благодарит за комплименты, протягивает руку для поцелуя, а порой подставляет и щеку, и ему казалось, что дистанция, обозначившаяся между ними, завтра, быть может, станет бесконечностью. Это был его последний день в Париже перед возвращением в Венецию, и, несмотря на сердечное отношение к нему леди Мендл, он чувствовал себя одиноким. Тетушка Амели готовилась к отъезду на лечение в Виши и отклонила приглашение Вобрена — слишком утомительно для ее возраста! План-Крепен осталась с ней. Что до Адальбера, он порхал по выставке, отдавая явное предпочтение самым красивым женщинам.

Внезапно Альдо показалось, что происходит нечто необычное. Разговоры стихли, все взгляды обратились к входной двери, Элси издала потрясенное восклицание. Жиль напрягся, шепнул что-то на ушко Полине и устремился навстречу той, что вошла и застыла на пороге, словно королева, созерцающая своих подданных. Лишь голова в короне золотисто-рыжих волос, прекрасные плечи и руки выделялись на фоне фантастического платья «шантильи» со шлейфом. Оно было черного цвета, прекрасно оттенявшего белизну кожи его владелицы. И ни единого украшения, кроме перстня с крупным бриллиантом на безымянном пальце. Изумительное видение небрежно поигрывало большим черным веером, а по залу катился восторженный шепот. Леди Мендл тихо произнесла:

— Боже, как она прекрасна! Кто это?

— Моя жена! Вы разрешите мне на секунду покинуть вас?

Альдо успел подойти к Лизе раньше, чем это сделал Вобрен.

«Чертовка Лиза! — с восхищением подумал он. — Вот что значит войти так, чтобы все заметили твое появление!»

Борясь с желанием обнять жену на глазах всей почтеннейшей публики, он просто взял ее руку и приложился губами к ладони — нежным и привычным для себя жестом.

— Наконец-то! — выдохнул он. — Ты приехала за мной?

Она ответила ему дерзкой улыбкой.

— Вовсе нет! Начинается Парижская неделя моды, и я хочу провести здесь несколько дней. Детей я поручила бабушке.

— Всех?

— Можно подумать, у нас их куча-мала! — смеясь, ответила она. — Да, всех… кроме одного — тебя! Стоит тебя оставить на пять минут, как ты порождаешь циклоны. Кстати, можешь вернуться домой, если хочешь, но я хочу развлечься! И подвинься, пожалуйста, дай мне поцеловаться с Жилем. Простите, что я пришла без приглашения, дорогой друг, — сказала она, повернувшись к антиквару, — но мне хотелось увидеть вас и познакомиться наконец с миссис Белмонт. Это давно пора было сделать, — заключила она с насмешливой улыбкой, адресованной мужу.

Под руку с Вобреном Лиза двинулась навстречу Полине.

— Иисус милосердный! — прошептал Адальбер, внезапно возникший рядом со своим другом. — Боюсь, как бы искры не полетели! Когда один бриллиант ударяется о другой…

— Ты путаешь бриллианты с кремнем, старина, это же благородные дамы.

Несмотря на свою самоуверенность, он ощущал некоторое беспокойство. Женщины, улыбаясь друг другу, обменялись несколькими словами, которые он не расслышал. И вдруг они, к полному его изумлению, обнялись.

— Ну и ну! — заметил Адальбер. — Положительно, я все меньше и меньше понимаю так называемый слабый пол!

— Ты просто начинаешь стареть… мы начинаем стареть, — с грустью поправил Альдо.

И он поспешно закурил сигарету.

Сен-Манде, декабрь 2005 года

Жюльетта Бенцони Книга 9. ОЖЕРЕЛЬЕ МОНТЕССУМЫ

Алье-Беатрис дю Буа Ван дер Поэле, моей дорогой бельгийской подруге, посвятившей свою жизнь служению культуре и досугу соотечественников.

Пролог

Теночтитлан-Мехико, 1521 год

Освещенная пламенем последних пожаров, огни которых отражали черные зловонные воды каналов с плавающими в них трупами, эта летняя ночь, душная и тягостная даже на этом высокогорном плато, была зловещей. Вокруг, на месте цветущих садов, лежали руины бывших дворцов и домов знати. Всюду кровь, боль и смерть! Не разрушенными остались лишь стоящие по обеим сторонам широкой эспланады дворец императора и большая теокали, пирамида, на вершине которой у жертвенника по-прежнему горел священный огонь. Это было святилище Верховного бога Уицилопочтли [227], олицетворяющего Солнце в зените. Его жрецы в черных одеяниях сгрудились у алтаря, покрытого засохшей кровью. Они молча наблюдали за ужасной сценой, разворачивающейся внизу у подножия лестницы темного дворца, который охраняли лишь несколько часовых. Перед уцелевшими жителями города стоял конкистадор Эрнан Кортес. Он наблюдал, как пытают огнем юного императора Куаутемока [228]. Его мучили из-за того, чтобы он указал место, где его тесть Монтесума [229] приказал зарыть большую часть своих сокровищ. Часть этих сокровищ испанцы уже успели захватить еще несколько месяцев назад. Тогда, после бесславной гибели Монтесумы, Куаутемок и восставший народ оттеснили завоевателей к побережью, и многие испанцы просто утонули в каналах или в лагуне под тяжестью награбленного золота.

Потом завоеватели вернулись. Но город, в первый раз встретивший их дарами и цветами, в этот раз закрыл перед ними ворота. Испанцы взяли Теночтитлан в осаду. Юный правитель Куаутемок оказал жестокое сопротивление, он не щадил пленников, попавших к нему в руки. Все они закончили жизнь на жертвенном алтаре: им вскрывали грудную клетку и вырывали сердце. Еще горячие сердца приносили в дар Уицилопочтли, а тела сбрасывали вниз, и они долго катились по ступеням теокали. Отрубленными головами украшали крутые ступени пирамиды…

Но теперь пленником стал он, Куаутемок, бесстрашный воин с оружием из золота и обсидиана, которого узнавали в сражениях по великолепному убору из красивейших зеленых перьев птицы кетцаль. Кортес сделал вид, что принимает Куаутемока с соответствующими его положению и доблести почестями, а затем отдал в руки палачей.

Пытке подвергался и родственник Куаутемока, правитель Тлакопана, одного из городов-вассалов Теночтитлана-Мехико. До появления испанцев такие города словно цветущий венок украшали берега огромной лагуны реки Анауак. Правитель Тлакопана был стар и болен. Когда языки пламени касались его, он выл, стонал и плакал, хотя голос его уже слабел. Он ничего не знал о сокровищах Монтесумы, и ему нечего было сказать своим мучителям. Старик мог лишь указать место, где спрятал свои собственные богатства, но испанцы так и не услышали его признания. Сердце правителя Тлакопана не выдержало, и в руках палачей осталось лишь его неподвижное тело… Запах горелого мяса мешал дышать.

Куаутемок держался мужественно. Когда огонь касался его ног, ни единый звук не доносился сквозь его стиснутые зубы. Только капли пота текли по красивому лицу, посеревшему от невыносимой боли…

Его уже трижды опускали в огонь, а затем поднимали. И каждый раз над ним склонялись два человека — монах, уговаривавший его отречься от земных благ и обратиться к милосердию бога, которого Куаутемок не знал и не хотел знать, и некий Хулиан де Альдерете, королевский казначей, задававший один и тот же вопрос:

— Где сокровища? Где сокровища? Где сокровища?

Но Куаутемок молчал. Когда пытка возобновилась, он плюнул Альдерете в лицо.

— Так гори же, безумец! — рявкнул испанец и пнул пленника ногой.

— Не вздумай проделать такое еще раз, или тебе не поздоровится! — сурово предупредил его Кортес, стоявший в нескольких шагах от места пытки в окружении десятка своих офицеров, облаченных в доспехи, как и он сам.

Несмотря на похожую одежду, он отличался от своего окружения величественной осанкой, которая как будто подтверждала факт его главенства. Он был высокого роста, темноволос, худощав, широкоплеч, с длинными руками. Его лицо выделялось странной бледностью на фоне лиц, потемневших от палящего солнца. Чувствовалось, что он наделен особой силой. И хотя Кортесу еще не исполнилось и тридцати лет, он казался вполне зрелым человеком. Нижнюю губу и подбородок рассекал шрам от сабли, который плохо скрывала небольшая бородка. Он вызывал восхищение, и именно в этом, судя по всему, крылся секрет этого идальго, сумевшего с горсткой испанцев покорить целую империю… Да, он был эгоистом и не ведал мук совести, но это не умаляло его привлекательности. Ему охотно повиновались, хотя люди великолепно понимали, что они лишь средство для достижения его целей… Так случилось и с Малинали, красивой и знатной мексиканкой, которую люди Табаско преподнесли в дар Кортесу. Образованная, умная, она стала его бесценной помощницей, и это признавали все. При крещении она получила имя Марина и стала «доньей» Мариной, так что никому, даже самому закоренелому мерзавцу, не приходило в голову отнестись к ней без уважения. Женщина была голосом Кортеса, его переводчицей, и, что самое важное, она его любила…

Донья Марина всегда разделяла и одобряла мысли и поступки Кортеса, но в эту ночь она не могла скрыть своего осуждения.

Костер начал гаснуть, и в него подбросили дров, чтобы наконец расправиться с Куаутемоком. Но в это мгновение раздался громкий отчаянный крик:

— Нет!

Какая-то женщина выбежала из дворца — удивленные часовые не успели ее остановить — и бросилась на колени перед Кортесом. Тот отпрянул. Это была совсем молоденькая девушка, лет четырнадцати-пятнадцати, не больше, редкой красоты, которую не могли исказить даже слезы и страдание. Она принадлежала к знати, и ее длинная юбка и уипили — подобие блузки-корсажа, которую носили поверх узкой юбки, — были расшиты тонкими синими перьями и золотыми нитями. Но никаких украшений на ней не было. Склонившись перед Кортесом так низко, что ее голова оказалась на уровне его сапог, она повторяла свое страстное «нет». Это было единственное слово, которое она знала на языке захватчиков. Распростертая ниц, она произнесла фразу на родном языке, о чем-то умоляя Кортеса. Он ничего не понял.

— Таэна просит тебя пощадить ее мужа, страданий которого она не может видеть…

Донья Марина словно возникла из темноты рядом с Кортесом. Она склонилась над юной женщиной и пыталась ее поднять.

— Это одна из жен Куаутемока?

— Таэна — единственная его жена, и она дочь Монтесумы, который ее очень любил. В десять лет девочку выдали замуж за ее дядю, который должен был наследовать трон. Но она не стала его женой по-настоящему, потому что не достигла половой зрелости. Твой знатный пленник любил ее и, чтобы получить ее в жены, убил ее старого мужа. Как ты можешь видеть, она его тоже любит…

Молодая женщина подняла голову и снова что-то сказала. Все увидели, что она прижимает к груди некий предмет, завернутый в темную ткань.

— Что она говорит?

— Таэна умоляет тебя пощадить императора и предлагает тебе за это взять то, что было самой большой ценностью ее отца, его талисманом, с которым тот никогда не расставался. Когда Монтесума понял, что тебя послали боги и он не сможет тебя победить, он отдал талисман дочери в день ее свадьбы с Куаутемоком, чтобы эта вещь принесла ей счастье.

— Кажется, талисман потерял свою силу? — хмыкнул конкистадор.

— Ты ошибаешься. Именно потому, что Таэна познала с Куаутемоком абсолютную любовь, она отдает тебе этот талисман в обмен на его жизнь! Потому что без него…

— Помолчи. Сначала надо на него посмотреть! Донья Марина вынула из мешка золотой футляр.

Когда она его открыла, все увидели подлинное сокровище. В свете факела заиграли пять великолепных изумрудов, каких никому из присутствующих видеть не доводилось. Камни, цвета чистейшей зеленой воды, размером с плод абрикоса, поражали удивительным искусством огранки. Один камень представлял собой розу, второй — колокол с огромной жемчужиной вместо языка, третий — рыбу, четвертый — звезду, а пятый — кубок с позолоченным краем. Изумруды соединялись листьями из золота, на которых каплями росы сверкали крошечные жемчужины. У испанцев захватило дух от роскоши и красоты ожерелья, когда донья Марина с огромным почтением взяла драгоценность и подняла ее над головой, одновременно опустившись на колени.

— Невероятно! — прошептал Кортес, забирая ожерелье у молодой женщины, и в его темных глазах вспыхнул огонь. — Оно не похоже ни на одно из украшений, которые мы здесь нашли…

Королевский казначей поспешил подойти к Кортесу, чтобы забрать украшение именем императора Карла — единственного человека, который достоин владеть такой редкостью. Но донья Марина буквально выхватила ожерелье у него из-под носа и положила в футляр.

— Это священное ожерелье, которого могут касаться только чистые руки. Это изумруды Кетцалькоатля[230]. Никто не знает, являются ли эти камни его творением, или же он принес их с собой. На нашем языке они называются кетцалитцли.

С горящими глазами казначей бросился к футляру, но Кортес грубо приказал ему оставаться на месте.

— Если ожерелье должно попасть к нашему императору, то именно мне принадлежит честь передать его!

— В любом случае, ожерелье — это не все богатство Монтесумы, — заворчал Альдерете. — Палач, разжигай огонь снова! Мы продолжим…

— Нет, все закончено. Во всяком случае на сегодня… Возможно, пытки нам больше не понадобятся. Нужно пригрозить этой женщине, что мы будем поджаривать ее мужа на медленном огне. Мы заставим ее указать нам место, где спрятано все остальное.

А юная принцесса на коленях подползла к Куаутемоку. Она распростерлась перед ним и что-то говорила, рыдая. По-видимому, Таэна просила у мужа прощения. Кортес, а за ним и донья Марина, подошли к ним. Лицо юного императора казалось высеченным из гранита и напоминало надгробный памятник в виде лежащей фигуры. Он неожиданно заговорил:

— Ты добился от слабой женщины того, чего бы никогда не добился от меня. Но не спеши радоваться. Священные камни оказались в твоих руках благодаря преступлению. До твоего появления империя Анауак была счастливой и могущественной. Тебе и всем тем, кто завладеют изумрудами Кетцалькоатля силой, камни принесут лишь разорение и смерть. Именем всех моих родственников я проклинаю их и тебя вместе с ними… Только возвращение богов положит конец проклятию. А теперь отойдите! Я хочу поговорить с Таэной.

Ему повиновались, и в течение нескольких коротких минут супруги могли поговорить вполголоса. Говорил в основном Куаутемок. Жена, нагнувшаяся над ним, больше не плакала. Она взяла руку мужа и прижала ее к губам. Лицо юной женщины дышало любовью. А черты Куаутемока на мгновение смягчила нежность. Затем он закрыл глаза и вновь стал неподвижен. Донья Марина увела молодую женщину. Из глаз Таэны текли слезы, но ее лицо, казалось, было освещено особым внутренним светом, придававшим ему умиротворенное выражение…

Несколько дней спустя юного императора не стало. Он тщетно просил дать ему возможность умереть на жертвенном алтаре, чтобы его сердце принесли в дар богу Солнца. Куаутемока повесили, как простого смертного, на глазах его подданных… Жену императора, Таэну, окрестили, дали ей имя Изабелла, и на ней женился один из родственников Кортеса, страстно ее возжелавший. Что же касается сокровищ Монтесумы, ее отца, то их нашли в маленьком озере возле дворца, где его дочь была счастлива так недолго…

Часть I ЧЕТЫРЕ ВЕКА СПУСТЯ…

1 КРАСИВАЯ СВАДЬБА

Базилика Святой Клотильды на улице Ла Кас была далеко не самой красивой в Париже. Это довольно неудачное подражание позднему готическому стилю было построено архитектором Баллю по настоятельному требованию королевы Марии Амелии. Хотя Ее Величество и заложила первый камень в основании базилики, она так и не увидела завершения строительства в 1857 году. Эта церковь выглядела одновременно вполне демократичной и официальной и считалась самым светским храмом столицы, опережая своих соседей — Сен-Жермен-де-Пре и Сен-Сюльпис, а также многие другие храмы. Разумеется, собор Парижской Богоматери оставался вне конкуренции. Для тех, кого в этой базилике хоронили, это была последняя светская гостиная, где можно посплетничать; для тех же, кого в ней соединяли браком, она оказывалась преддверием существования роскоши и элегантности. Базилика располагалась по соседству с Дворцом епископа, поэтому его органистов — от Сезара Франка до Шарля Турнемира — слушали в ней с благоговением.

Этим зимним утром собор Святой Клотильды принарядился в честь предстоящей пышной свадьбы. Над лестницей, ведущей к входу, был сооружен белый навес, а красная ковровая дорожка протянулась до сточной канавки. Вход охраняли двое вооруженных алебардами швейцарских гвардейцев в красной форме, отделанной золотом, и в треуголках с перьями.

Около полудня на шикарных автомобилях начали прибывать гости, соперничающие друг с другом элегантностью. Это был парад ценных мехов, платьев от модных кутюрье, визиток[231], сшитых мастерами своего дела, цилиндров и драгоценностей, пусть не всегда подлинных, но от этого не менее великолепных. Дамы и господа приветствовали друг друга, обменивались репликами и улыбками, прежде чем войти в церковь, преисполненную торжественности, сияющую светом тысячи свечей и украшенную цветами, словно в праздник Тела и Крови Христовых[232]. Эта свадьба стала событием февраля, и присутствовать на ней считалось привилегией. Гостей подвергли строгому отбору, и их оказалось меньше, чем можно было предполагать. У присутствующих появилось приятное ощущение собственной значимости. Под навесом церемониймейстер проверял приглашения. Что касается журналистов, то прессу оставили вместе с «простым народом» за железными барьерами, ограждающими фасад церкви. Было очень холодно, но неяркое солнце как будто старалось изо всех сил согреть сухой морозный воздух.

Последним подъехал старинный роскошный «Панар amp;Левассор», сияющий своими медными частями и кузовом, как будто выкрашенным черным лаком. За рулем величественно восседал пожилой, по поражающий безупречной выправкой шофер. Специально нанятый лакей бросился открывать дверцу, но один из трех пассажиров уже оказался на тротуаре и повернулся к машине, чтобы помочь выйти своим спутницам. Среди журналистов пробежал шепоток.

— Смотри-ка! — сказал один из них. — Это же Альдо Морозини!

— Тот самый князь-эксперт, который специализируется на старинных драгоценностях? Ты уверен? — возбужденно воскликнула юная особа. Она только начинала работать стажером в «Матэн» и стояла рядом со своим наставником Жаком Матье.

— Да, это он, шафер жениха, — заверил ее журналист. — И если хочешь знать, то именно из-за него мы тут и мерзнем. Говорят, что там, где он прошел, искать больше нечего. Но, поверь мне, нам-то как раз всегда есть чем поживиться. Если бы Мишель Бертье из «Фигаро» не отправился в свадебное путешествие, он бы многое мог тебе рассказать. Прошлой весной мы с ним вместе писали о преступлениях в Версале!

— Какой он шикарный! — вздохнула стажерка, которую звали Стефани Одуэн. — Князь женат?

— Увы, да! Морозини женился на Лизе Кледерман, дочери швейцарского банкира. Чертовски красивая женщина с баснословным состоянием! У них не то двое, не то трое детишек.

Молодая женщина снова вздохнула:

— Кому-то все, а кому-то ничего! Но ведь его жены здесь нет? Кто эти две женщины с Морозини? Такое впечатление, что они из прошлого века!

— Потише! Если ведешь рубрику светской хроники, нужно знать, с кем имеешь дело. Это же сливки общества! Старая дама — это маркиза де Соммьер, сестра бабушки князя Морозини. Она тоже была в Версале прошлой весной, и уверяю тебя, это дама с характером. Ты видела ее осанку? Маркиза могла бы одеться в костюм эпохи короля Генриха IV, и никто не рискнул бы счесть ее нелепой!

— Замечу, что шубка и ток[233] из шиншиллы и муфта из такого же меха заставят замолчать все злые языки. Ты прав, она великолепна! А кто другая?

— Ее компаньонка и родственница. Кажется, ее зовут мадемуазель дю План… или как-то в этом роде. Но я бы, пожалуй, осмелился заметить, что эта троица здесь не ко двору!

Несмотря на великолепные манеры прибывших, любой внимательный человек смог бы заметить, что их улыбки были светскими, но отнюдь не естественными. Все объяснялось просто: никто из этого трио не приветствовал предстоящее бракосочетание. С их точки зрения, свадьба была слишком поспешной, жених с невестой не подходили друг другу, и все происходящее их тревожило…

Находясь у себя дома в Венеции, за месяц до описываемых событий, Альдо Морозини получил письмо от своего друга Жиля Вобрена, в котором гот сообщал о готовящейся свадьбе и просил князя быть его шафером. Морозини сначала решил, что это шутка, причем весьма сомнительная. Можно ли было представить, что антиквар с Вандомской площади, за владычицей мыслей которого лишь полгода назад захлопнулись двери тюрьмы Птит-Рокетт, за это время успеет найти новую даму сердца? И увлечется ею до такой степени, что будет готов повести ее к алтарю и бросить ради нее роскошную жизнь холостяка, которая его вполне устраивала? Альдо поделился своими сомнениями с женой Лизой, но та его высмеяла:

— Ты только вспомни, как часто за последние два года твой друг Жиль Вобрен влюблялся!

— Это так, но…

— Давай посчитаем вместе. Во время «Дела о жемчужине» он сходил с ума от Варвары Василевич, цыганки-танцовщицы из «Шехерезады». Это первая. Когда ты охотился за драгоценностями Бьянки Капелло в Соединенных Штатах, он воспылал страстью к Полине Белмонт, американке, вдове австрийского барона и талантливой скульпторше. Признаю, что она была очень хороша собой, — заметила Лиза, стараясь не смотреть на мужа. — Но это уже вторая. Спустя год он привлек тебя к выставке в Трианоне, которая превратилась в бойню. Там твой друг сходил с ума от леди Кроуфорд, урожденной Леоноры Франки, пышной итальянки, бывшей замужем за шотландцем. И это третья! Замечу в скобках, что до цыганки сердце доброго Жиля воспламенил кто-то еще. Я права?

— Насколько я помню, была еще какая-то его клиентка… Датчанка, кажется, ее имени я не помню…

— Да оно и не имеет никакого значения. Учитывая возраст нашего Казановы, эта дама явно была не первой. И кто покорил его сердце на этот раз?

— Кровь и золото! Горячая испанка донья Изабелла де Варгас и… как-то там еще. Она из потомков испанских грандов, эмигрировавших вместе с Кортесом.

— Иное меня бы удивило. Как только дочь знойной Иберии оказывается на ярмарке невест, это обязательно дочь гранда. Но я бы не называла ее испанкой, скорее уж мексиканкой. Где Жиль ее нашел?

— В Биаррице, в ноябре прошлого года. Он отправился на распродажу вещей из какого-то замка. Больше он мне ничего не говорил, но он явно витает в облаках. Свадьба назначена на 11 и 12 февраля.

— Не слишком ли они торопятся?

— Спешит только жених: его невесте всего двадцать лет, и он боится, что она передумает. Не скрою, мне это совсем не нравится!

Лиза встала, подошла к мужу и обвила руками его шею.

— Потому что ей только двадцать лет? — прошептала она, легким поцелуем коснувшись губ мужа. — Разница в возрасте не обязательно предполагает неудачный брак. И она совсем не помеха любви…

— И мы тому доказательство? Как это любезно с вашей стороны, княгиня, вы напомнили мне о шестнадцати годах, которые нас разделяют!

Пальцы Альдо утонули в рыжеватых волосах Лизы, он чмокнул ее в кончик носа, затем поцеловал по очереди в оба прекрасных глаза редкого оттенка фиолетового цвета и приник к губам страстным поцелуем, чувствуя, как стройное тело жены прильнуло к нему.

— Я об этом никогда не думаю! — запротестовала Лиза, когда они, наконец, оторвались друг от друга. — И потом, шестнадцать лет — не тридцать, согласись!

— Да, это так… Как бы там ни было, но нам придется ехать на эту свадьбу. И везти с собой близнецов! Жиль хочет, чтобы наш сын был пажом, а дочка — подружкой невесты!

Такая перспектива очень обрадовала пятилетних детей, Антонио и Амелию, но по разным причинам. Амелия предвкушала, как она наденет красивое длинное платье. А Антонио имел собственные представления о том, как одеваются пажи, и считал шпагу неотъемлемым атрибутом наряда. Близнецы бросились примерять свадебные туалеты, и Альдо пришлось запереть сундуки и витрины, где хранилось старинное оружие. Когда детьми овладевала какая-нибудь идея, они приступали к ее воплощению с решительностью и настойчивостью, совершенно несвойственными их возрасту.

Но за два дня до их отъезда Лиза простудилась, когда выходила из театра, где супруги слушали «Травиату». Она слегла в постель с сильным бронхитом и высокой температурой. Врач не считал положение слишком серьезным, но ни о какой поездке, учитывая стоящие в Европе морозы, речь идти не могла.

— Значит, никто никуда не поедет! — объявил Морозини. — Я позвоню Вобрену…

— Ты не можешь так поступить, — запротестовала Лиза между двумя приступами кашля. — Ты его шафер… И Жиль будет очень расстроен! Ты поедешь на свадьбу один, только и всего!

— А дети? Ты представляешь, как они воспримут эту новость? Я бы, пожалуй, мог взять их с собой…

— Без меня?! Они превратят жизнь бедной Труди в кошмар, а дом тетушки Амели — в руины. Близнецы будут разочарованы, но я с этим справлюсь: Луиза Калерджи собирается устроить детский бал в четверг, на третьей неделе великого поста. Платье Амелии переделают, да и Антонио получит свою шпагу.

— Гениально! — Альдо оценил мудрость жены. — Но на улице Альфреда де Виньи все будут огорчены…

— Тетушка Амели и Мари-Анжелин должны приехать сюда на праздник Искупителя[234]. Видишь ли… Я не могу сказать, что я буду слишком опечалена тем, что не смогу поехать с тобой. Не знаю почему, но эта поспешная свадьба кажется мне пустой тратой времени. Это лишь впечатление, хотя я никак не могу от него отделаться.

— Возможно, это Жиль поспособствовал тому, что им сейчас приходится спешить со свадьбой? Когда он влюблен, он себя не помнит, — рискнул предположить Альдо.

— Ты бредишь, милый друг. Ты вспомни, что он тебе написал: чистая юная девушка… Инфанта… Почти мадонна! И к тому же еще и мексиканка! Добрачные игры не для таких невест, иначе горе тем, кто их окружает!

В конце концов Альдо согласился с мнением жены и сел в Восточный экспресс, проходящий через Венецию, в компании… двух очаровательных картин Гварди[235], которые он выбрал в качестве свадебного подарка. Он знал, что Жилю они доставят удовольствие. Если знаменитый антиквар обретет счастье в этом несколько странном браке, то его друзьям не стоит привередничать. Жиль Вобрен человек солидный, авторитетный, и хотя постоянные влюбленности кружили ему голову, если дело дошло до свадьбы, значит, обстоятельства совершенно необыкновенные. Насколько Альдо сумел понять из письма и из короткого телефонного разговора с другом, Жиль действительно был очень влюблен. Об этом свидетельствовали его торжественность и непривычная сдержанность, и даже его голос. Альдо не почувствовал того безумства, которое сопровождало все предыдущие влюбленности Жиля. Возможно, потому, что антиквар брал в жены непорочную девушку и сознавал это.

Альдо получил подтверждение своим предположениям на Лионском вокзале, где его встретил счастливый влюбленный. Он едва узнал его в высоком мужчине, одетом во все черное — плащ из альпаги[236] и шляпу, — который двинулся ему навстречу с восторженной улыбкой на губах. Вобрен очень похудел, и это ему шло. Этот денди, всегда одевавшийся только в Лондоне по последнему слову моды, никогда — раньше! — не надевал подобного наряда, более уместного для погребальной процессии, чем для того, чтобы встретить ранним утром на вокзале старого приятеля. Альдо не удержался от вопроса:

— Ты идешь на похороны?

— Нет. Почему ты так решил?

— Но ты весь в черном! Твой наряд слишком уныл для жениха!

— Ах, это! — И Жиль добавил со стыдливым смешком: — Изабелла считает, что мне идет черный цвет. Он делает меня более утонченным!

Никаких сомнений, перед Морозини стоял новый Вобрен… Пожалуй, кисти Эль Греко… Какая метаморфоза!

— Так расскажи мне о ней! Я полагаю, ты счастлив?

— Ты даже не можешь представить, насколько! Нет в мире девушки более красивой, более знатной, более благоразумной! Я до сих пор не могу поверить, что мне так сказочно повезло. Ты знаешь, что я женюсь на королеве?

— Ну-ну, это уж слишком! — Альдо понимающе покачал головой. — Лично я считаю, что ей повезло также, как и тебе, инадеюсь, что она это понимает.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты тоже, в своем роде, король, и смею надеяться, что она отдает себе в этом отчет. Она так же сильно влюблена, как и ты?

— Разумеется, Изабелла в меня влюблена, и я в этом уверен, но…

— Но что?

— Девушка такого знатного происхождения… Видишь ли, она — прямой потомок одновременно Карла V[237] и Монтесумы! Она не может открыто проявлять свои чувства и быть экспансивной. Улыбка, взгляд — это единственный способ выразить свои чувства, который доступен девственнице ее положения. Донья Луиза, ее бабушка, строго следит за этим…

Альдо вдруг показалось, что он присутствует на спектакле по пьесе «Рюи Блаз»[238] и слышит реплики старшей фрейлины: «Мадам, королева Испании не смотрит в окно! Мадам, королева не принимает цветов…» Он едва не расхохотался, но выражение лица его друга лишило Альдо желания смеяться. А Жиль продолжал:

— Она будет для меня исключительной супругой, самой благородной из жен! Хозяйкой замка…

— Хозяйкой замка?

— Да, я купил замок, но об этом я расскажу тебе позже. Изабелла ждет меня в «Ритце», и я отвезу тебя чуда. Разумеется, я заказал твой обычный номер, ведь ты предпочитаешь этот отель.

Морозини остановился посреди перрона, заставив Вобрена и носильщика сделать то же самое. Он бросил на Жиля встревоженный взгляд:

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Ну, разумеется. Что это с тобой?

— Этот вопрос следовало бы задать тебе. Я уже не говорю о том, что ты даже не спросил меня о Лизе и о детях, но я вижу, что ты забыл о моей тетушке Амели, маркизе де Соммьер!

— Разумеется, не забыл! Я же пригласил ее на свадьбу. Надеюсь, она здорова?

— Ты об этом узнаешь очень скоро, как только отвезешь меня к ней на улицу Альфреда де Виньи. Ведь я всегда останавливаюсь в ее доме, когда бываю в Париже!

Вобрен смущенно хмыкнул и стукнул себя кулаком по лбу:

— Господи, какой же я дурак! Как я мог об этом забыть? Прости меня, старина! Как только мы занялись подготовкой к свадьбе, у меня все путается в голове. Конечно же, ты едешь на улицу Альфреда де Виньи. Но я только провожу тебя до такси, — добавил он, посмотрев на часы. — У меня назначено свидание с Изабеллой: ей нужно купить какие-то мелочи, и мне не хочется заставлять ее ждать.

Жиль явно заторопился и почти бросился к выходу из вокзала, но Альдо удержал его:

— Пожалуйста, подожди минутку! Освободи-ка меня от этого! — он протянул другу специальный чемодан с двумя картинами Гварди, проделавшими путь из Венеции вместе с ним.

— Что это?

— Наш с Лизой подарок к свадьбе. Мы желаем тебе счастья!

— Это картина?

— Две картины Гварди, которого ты так любишь. Мы надеемся, что твоей невесте они тоже понравятся!

Неожиданно Жиль растрогался до слез и обнял своего друга:

— Благодарю, тысячу раз благодарю! Я уже знаю, где я их повешу… Но теперь мне следует поторопиться. Ты ведь меня понимаешь, правда?

В действительности Альдо понимал все меньше и меньше. Сидя в такси, направляющемся к парку Монсо, куда выходили окна особняка тетушки Амели, он пытался привести в порядок свои мысли. Его совершенно сбило с толку поведение счастливого жениха. Если бы Морозини не знал Жиля так хорошо, он бы усомнился в том, что перед ним действительно его друг. Вобрен всегда был энтузиастом, страстно любившим свое занятие. Что касается его отношений с дамами, то Жиль никогда не обращал внимания на то, что о нем будут говорить, и всегда с жаром защищал женщину, в которую был влюблен. Вобрен принадлежал скорее к полку пылких мушкетеров, чем к клану суровых идальго. И буквально за несколько месяцев такой человек превратился в идолопоклонника, распростертого у ног своего божества и готового ради него пожертвовать всем миром…

Это ощущение пробудилось в Морозини с ноной силой, когда на следующий день после обеда он стоял в мэрии 7-го округа, где проходило гражданское бракосочетание, и удивлялся тому, что кроме жениха и невесты на нем присутствуют лишь четверо свидетелей. Свидетелями со стороны доньи Изабеллы были ее дядя и двоюродный брат, а со стороны Жиля, не имевшего близких родственников — его помощник и доверенное лицо Ричард Бэйли, англичанин лет шестидесяти, и Альдо. Морозини ценил Бэйли за безупречную галантность, образованность и чувство юмора. Бэйли был одет в визитку цвета антрацита и полосатые брюки — как и сам Альдо, кстати! — и этот костюм ярко выделялся на фоне черных одеяний мексиканцев. Невеста тоже была в черном: бархатная шубка, подбитая мехом черной лисы, и ток из того же меха. В качестве украшения она выбрала серьги с молочно-белыми жемчужинами грушевидной формы. Что касается Вобрена, то цветом своей одежды он примкнул к большинству и словно слился с ним. Констатировав этот факт, Альдо не стал над ним размышлять. Он был явно смущен редкой красотой девушки, на которую его друг смотрел с нескрываемым обожанием. Жиль был похож не столько на счастливого жениха, сколько на верующего, молящегося перед статуей святой, погруженный в собственный мир, недоступный простым смертным.

Невеста стояла, потупив взор. Треугольное лицо Изабеллы, придававшее ей сходство с неким кошачьим божеством, с продолговатыми черными глазами, казалось, оттягивала назад масса черных блестящих волос, гладко зачесанных на прямой пробор и собранных в тугой пучок на затылке. Кожа цвета слоновой кости чуть розовела на скулах, а красиво очерченные пухлые губы цветом напоминали светлый коралл. Совершенный маленький нос подчеркивали две горделивые складки в уголках рта. О ее улыбке судить было невозможно: сознавая, вероятно, значение момента, донья Изабелла никому не улыбнулась. Ни жениху, ни его свидетелю Морозини, когда его ей представили. Она лишь быстро взглянула на Альдо и сказала, что рада знакомству. Ему не удалось понять, что выражают ее глаза. Они были настолько темными и глубокими, что их взгляд мог показаться пустым.

Родителей доньи Изабеллы уже не было в живых. Дон Педро Ольмедо де Кирога, дядя невесты, походил на портрет Оливареса работы Веласкеса[239]. Что же касается его сына, кузена Мигеля, он был похож на Изабеллу и так же красив, но его черты были воплощением мужественности. Лицо Мигеля казалось вызывающим, губы были презрительно сжаты. Похоронные одеяния родственников невесты украшали лишь булавки для галстуков. Дон Педро выбрал булавку с красивым бриллиантом, а его сын — с рубином. Отсутствовала только бабушка Изабеллы, донья Луиза де Варгас и Виллаэрмоза. Она не сочла необходимым мерзнуть в республиканской мэрии, решив присутствовать только на венчании.

И еще одно нарушение традиции: гражданское бракосочетание никто не собирался отпраздновать каким бы то ни было застольем. Хотя во Франции, да и в других странах, было принято отмечать это событие завтраком или обедом. Что же до традиционного мальчишника, то Вобрен о нем даже не упомянул. А ведь для свадьбы самого блестящего холостяка Парижа он был бы вполне уместен! Наконец жених и невеста стали мужем и женой по закону, и приглашенные тут же расстались, обменявшись на прощание чопорными фразами. Мексиканская «колония» вместе с Вобреном вернулась в «Ритц». Ричард Бэйли не отличался болтливостью, и Морозини даже не попытался узнать его мнение о происходящем. Он все понял без слов, когда достойный англичанин, прощаясь с ним, поднял глаза к небу и испустил тяжелый вздох. Ему предстояло вернуться в антикварный магазин на Вандомской площади, а Альдо, недоумевая все больше и больше, отправился в особняк тетушки Амели.

— Никогда не видел ничего подобного! — объявил он, когда Сиприен, старый дворецкий маркизы, принимал у него пальто, шляпу и перчатки. — Жиля как будто подменили! Иначе с чего бы ему было очертя голову бросаться в этот передвижной Эскуриал?[240] Как? И ты здесь?

Последний вопрос он адресовал своему другу и верному товарищу по многочисленным приключениям Адальберу Видаль-Пеликорну, знаменитому египтологу, а также тайному агенту и даже светскому взломщику, если в этом была нужда. Все вышеперечисленное обеспечило ему особое место среди друзей маркизы де Соммьер.

— А ты как думал! — египтолог встал, взял бутылку шампанского из ведерка со льдом и налил бокал для Альдо. — Ты лучше расскажи нам о невесте!

— Никто из вас еще ее не видел? — обратился Альдо к дамам, расположившимся в зимнем саду тетушки Амели. Здесь, среди зеленых растений, цветов и мебели из белого ротанга с обтянутыми вощеным ситцем подушками, маркиза любила принимать гостей. Тетушке Амели, увенчанной короной великолепных седых волос, в которых сохранилось несколько рыжеватых прядей, недавно исполнилось восемьдесят лет, но она сохранила великолепную осанку. В своем платье с подрезом под грудью с шемизеткой[241] на китовом усе и с многочисленными золотыми цепочками, украшенными драгоценными камнями, маркиза выглядела одновременно величественно и грациозно. Она отличалась прекрасным чувством юмора, которым пользовалась, чтобы скрыть свои истинные чувства.

Рядом с ней сидела Мари-Анжелин дю План-Крепен, чтица и родственница, беззаветно преданная маркизе. Она была очень доброй и очень благочестивой: мадемуазель никогда не пропускала шестичасовой мессы в церкви Святого Августина. Это помогало ей всегда быть в курсе событий, происходящих не только в квартале, но и за его пределами. Потускневшие белокурые кудряшки на голове этой женщины благородного происхождения (она никогда не упускала случая напомнить о том, что ее предки участвовали в Крестовых походах) придавали ей сходство с засидевшейся в девушках овечкой. Но под ними скрывался почти энциклопедический ум, удивительные способности и отчаянная готовность вмешиваться во все, что ее не касается. Это позволило ей в прошлом оказывать весьма существенную помощь двум любимым героям — Аль-до Морозини и Адальберу Видаль-Пеликорну.

— Где же мы могли ее видеть? — сказала маркиза, пожимая плечами. — Она жила в Биаррице, если я правильно поняла. Мы узнали о ее существовании в тот момент, когда твой друг сообщил нам о предстоящей свадьбе. А это произошло три недели назад. У меня такое впечатление, что эта страсть рухнула на голову несчастного Вобрена, как падает каминная труба во время урагана!

— Мне тоже так показалось, — задумчиво согласился Альдо. — Одно не вызывает сомнений: прежнего Жиля больше нет. Господь свидетель, я уже не раз видел его влюбленным, но еще ни разу до такой степени. Это даже не поклонение! Я бы сказал, что он живет, простершись перед ней ниц. Но должен признать, что это исключительная девушка.

— Да? — вздохнула Мари-Анжелин. — Не могли бы вы высказаться чуть более конкретно?

— Что я могу сказать? Вспомните самые прекрасные полотна Гойи, Тициана, Больдини, и они ничего вам не напомнят, потому что донья Изабелла совсем другая. Чистейшая красота с легким налетом экзотики…

Мадам де Соммьер нахмурилась.

— Смотрите-ка, как вдохновенно! — недовольно проговорила она. — Если я правильно тебя поняла, то девушка представляет опасность для любого мужчины, который с ней познакомится?

Догадываясь о том, что тревожит тетушку Амели, Альдо улыбнулся ей и нагнулся, чтобы поцеловать в напудренную щеку.

— Только не для меня!

— Почему же, скажи на милость? Ты так воодушевлен…

— Потому что у нее такой вид, будто в ней нет жизни…

На следующий день все они были в базилике Святой Клотильды. И, так как у Жиля Вобрена не было родных, кроме дальних родственников, с которыми он никогда не встречался, церемониймейстер проводил их в первый ряд в правой половине нефа. Для Адальбера он не сделал исключения, хотя их с женихом никогда не связывала тесная дружба. почти все приглашенные уже собрались, и церковный сторож, вооружившись метлой из рисовой соломы, старательно счищал следы с красной дорожки. Какое же элегантное общество собралось в церкви! Знаменитый антиквар принадлежал к высшему свету Парижа, и на его свадьбу пришли многие известные люди. Некоторые приехали из Версаля. Семья Морозини с радостью встретилась с теми, с кем пережила трагические события на выставке в Трианоне и приключения «слез» Марии-Антуанетты[242]. Приехали леди Мендл, госпожа де Ла Бегассьер, генерал де Вернуа в парадном мундире при всех регалиях, его жена, закутанная в кружева «шантильи»[243] цвета шоколада, и супруги Оливье и Клотильд де Мальдан, как всегда, очаровательные. Эта встреча оказалась приятной для всех, и гости обменялись оживленными репликами, разглядывая прибывающих. Среди входивших в церковь были несколько человек «испанского» вида, которых никто не знал. В левой половине церкви стулья и скамеечки для молитвы, оставленные для семьи невесты, все еще пустовали.

— Скажи мне, — прошептал Видаль-Пеликорн Морозини, — ты ведь первый шафер жениха?

— Совершенно верно.

— Так почему же ты с нами? Разве ты не должен был сопровождать Вобрена в церковь?

— Нет, он решил приехать один. Так как завтрак и прием будут проходить в его особняке на улице Лиль, Жиль захотел еще раз все осмотреть хозяйским взглядом и отдать последние распоряжения. Ты же знаешь, до какой степени он скрупулезен и педантичен и…

— …никогда не опаздывает, — закончил Адальбер и посмотрел на часы. — В таком случае он уже должен ступить на красную ковровую дорожку. Сейчас ровно полдень!

— Ты прав… А вот и кузен Мигель! Предполагаю, что богатая вдова, которую он сопровождает, — это и есть та самая бабушка невесты донья Луиза? Стати ей не занимать.

— С точки зрения любителя искусства ольмеков[244], дама — само совершенство, — прошептала маркиза. — Она мне напомнила гигантские каменные изваяния в виде голов, стоящие прямо на земле, которые я видела во время путешествия по Мексике много лет назад. Это было в…

— Виллаэрмоза, — закончила Мари-Анжелин. — В этом нет ничего удивительного, ведь она носит эту фамилию!

— Это вам кажется достаточно веской причиной, План-Крепен? — спросила мадам де Соммьер. — Мне еще не приходилось видеть, чтобы человек, носивший имя археологических артефактов, был так на них похож!

— Но на этот раз дело обстоит именно так, -улыбнулся Альдо, прекрасно знавший, о каких изваяниях шла речь. — К счастью, внучка совершенно на нее не похожа! У этой дамы повадки императрицы, но, боже мой, как же она уродлива!

И никто бы с ним не поспорил. Мантилья из черных кружев, высоко поднятая украшенным бриллиантами гребнем, собиравшим густые волосы цвета стали, не скрывала тяжелого лица с полными, слегка отвисшими щеками. В этом лице было что-то непримиримое. Губы были настолько вывернуты, что казалось, будто дама дуется. Прямой нос с широкими ноздрями разделял холодные, подчеркнутые мешками серые глаза, цветом напоминавшие гранит. Кожа имела оттенок старой слоновой кости. Плотное тело было упаковано в платье из черного фая[245] с высоким воротником. Впереди его украшала вышивка стеклярусом. Сверху красовалась накидка, опушенная и подбитая мехом лисы. Тройное жемчужное ожерелье покоилось на груди доньи Луизы, жемчужины же сверкали из-под черных кружев на запястьях.

Опираясь одной рукой на трость с серебряным набалдашником, а другой — на руку внучатого племянника, донья Луиза величественно шла вперед, не глядя по сторонам и не отрывая глаз от освещенного алтаря. Собравшиеся гости провожали ее глазами. Адальбер прошептал:

— Просто кошмар, как некоторые испанки дурнеют к старости. Эта дама похожа на Евлалию, инфанту Испанскую!

Но Альдо уже забыл о донье Луизе. Миновал полдень, а Жиля все еще не было.

— Это безумие! Что он затеял? С минуты на минуту должна приехать невеста, а жених обязан ждать ее у алтаря!

— Успокойся, — прошептала тетушка Амели. — Он сейчас появится! Вобрен всегда точен, как швейцарский хронометр.

— Я все-таки схожу посмотрю…

Морозини едва успел договорить, как большой орган заиграл «Свадебный марш» Рихарда Вагнера. На мостовой, у самого начала ковровой дорожки, остановился черный лимузин. Задняя дверца открылась, и появилось белое облако. Прибыла невеста.

— Ради всего святого! — простонал Альдо. — Что он еще выдумал?

По рядам приглашенных пробежал восхищенный шепот. Опираясь на руку дяди, донья Изабелла — глаза опущены под огромной вуалью из кружев и тюля, которую удерживала маленькая бриллиантовая диадема, — начала свое медленное шествие к алтарю. От ее красоты перехватывало дыхание. На ней было белое платье из атласа «дюшес» с длинным шлейфом, которое могло бы показаться чересчур строгим, если бы интересный покрой не подчеркивал все линии девичьей фигуры, достойной резца скульптора. Болеро с опушкой из белой норки и подбитое этим же мехом защищало невесту от холода. Букет из белых орхидей и зеленых веток аспарагуса ниспадал с правой руки доньи Изабеллы. На невесте не было никаких украшений, кроме диадемы.

— Господи! — тихо прошептала мадам де Соммьер. — Я начинаю понимать бедного Вобрена. Она божественна!

Девушка была так хороша, что все смотрели только на нее, забыв о мужчине, который сопровождал ее к алтарю. Но он был достоин внимания. Седеющая грива зачесанных назад волос и густые усы придавали ему сходство со стареющим львом. Дон Педро был среднего роста, но крепкого телосложения, и производил впечатление сильного мужчины. Он был сыном покойной сестры доньи Луизы, поэтому некоторое семейное сходство в их чертах присутствовало, только дон Педро, бесспорно, был красив. И сколько высокомерия было во взгляде его темных глаз! К тому же он явно был недоволен: дон Педро не сводил глаз с кресла и скамеечки для молитвы, между которыми должен был стоять жених, повернувшись к ним лицом. Увы, они оставались пустыми!

Пара поднялась по трем ступеням, ведущим на хоры, а орган как раз заканчивал играть марш Вагнера. Дон Педро помог племяннице, за спиной которой молодая женщина в черном бархате расправляла шлейф, занять ее место. Затем, быстро преклонив колени перед алтарем, он подошел к «семье» отсутствующего жениха, быстро поклонился госпоже де Соммьер и набросился на Морозини:

— Вы можете мне сказать, где этот мужлан? Почему его до сих пор нет?

Тон и грубость мексиканца взбесили Альдо.

— Мне известно не больше вашего, дон Педро! Мой друг отличается сверхъестественной пунктуальностью. Причиной опоздания для Жиля Вобрена могут быть только очень серьезные обстоятельства.

— Какие, например?

— Автомобильная авария или бог знает, что еще! Будьте так любезны: попросите донью Изабеллу немного подождать. Я вернусь очень скоро!

Не дожидаясь ответа, Морозини быстрым шагом спустился с хоров, прошел неф и дал знак церемониймейстеру, чтобы орган заиграл снова. Выйдя на улицу, он увидел толпу на тротуарах и в скверике перед церковью. К нему подбежало несколько журналистов, чтобы попросить объяснений.

— На данный момент их у меня нет…

— …Но мы постараемся выяснить, что происходит! — закончил за него Адальбер. Он уже успел подогнать свою машину — маленький открытый красный «Амилькар». — Садись быстрей, едем к Жилю домой!

Чтобы добраться до улицы Лиль, на которой располагался особняк антиквара, они выбрали путь, которым должен был бы следовать жених. Правда, для этого им пришлось нарушить правила и ехать против потока транспорта по улице с односторонним движением. Машина грохотала, как консервная банка, но двигалась быстро. Через несколько минут друзья были у цели, но по пути никого не встретили. Адальбер миновал открытые ворота и подъехал к крыльцу, на котором стоял дворецкий Сервон и следил за тем, как в дом вносят цветы.

— Господин Вобрен что-то забыл? — спросил он, спускаясь к друзьям, сидевшим в машине.

— Если он о чем-то и забыл, так это о времени! -ответил Морозини. — Невеста уже у алтаря, а его всего еще нет!

Слуга резко отступил назад.

— Он еще не приехал? Но это невозможно! Господин Вобрен уехал уже час назад. Машина стояла у крыльца в половине двенадцатого. Он был уже готов, сел в машину и… Боже мой! Что же могло случиться?

Люсьен Сервон поступил на службу к Вобрену сразу после войны, которую они прошли вместе, и был очень привязан к своему хозяину. Он был крайне обеспокоен:

— Где он может быть? Ведь, чтобы доехать до Святой Клотильды, ему не требуется столько времени?

— Мы тоже так считаем, — сказал Морозини. — Он не получал вчера вечером письма? Или, может быть, ему кто-то звонил?

— Нет, Ваше Сиятельство, ничего подобного. Я бы сказал, что хозяин… весь светился. Уходя, он похлопал меня по плечу и сказал: «Поторопимся, мой дорогой Люсьен! Я потратил немало времени, но дело того стоило!» И все, больше ни слова. Позвольте вас спросить: что вы намерены предпринять?

— Сначала вернемся в церковь, посмотрим, не приехал ли Вобрен, пока мы отсутствовали, а потом…

— На какой машине он уехал? — спросил Адальбер.

— «Делаэ», месье, как и все остальные машины в кортеже, за исключением «Роллс-Ройса» невесты. Во всяком случае, у меня такие сведения.

Прежде чем вернуться в базилику Святой Клотильды, друзья дважды проехали по тем улицам, по которым мог ехать Вобрен. Их, кстати, было не так много. Они надеялись по возвращении увидеть Вобрена, стоящим рядом с Изабеллой у освещенного алтаря. Но, увы, Жиль так и не добрался до храма. Кюре вышел к гостям и старался, с одной стороны, утихомирить дона Педро, а с другой стороны, сказать несколько добрых слов невесте. Но та, казалось, не слишком нервничала. Она спокойно сидела в предназначенном для нее кресле и рассеянно поглаживала пальцем цветы в букете. В нефе царило легкое оживление. Возвращение Адальбера и Альдо приветствовало громкое удовлетворенное «Ах!». Дядя невесты кинулся к ним, словно разъяренный бык.

— Можете удостовериться: он по-прежнему отсутствует! Что вы на это скажете? — рявкнул мексиканец.

— Что вы могли бы вести себя несколько сдержаннее, — сурово ответил князь. — Во-первых, мы находимся в святом месте, а, во-вторых, Жиль Вобрен уехал из своего особняка уже более часа назад в приехавшей за ним машине. Мы опасаемся, что могло случиться несчастье.

— Вы видели обломки автомобиля? — высокомерно поинтересовалась донья Луиза со своего места.

— Если бы это было так, мадам, я бы начал именно с этого факта. К сожалению, никаких свидетельств аварии нет.

— Вы сожалеете о том, что вашего друга не везут сейчас в одну из больниц? — усмехнулась донья Луиза.

— Можно сказать и так! Когда друг исчезает, не оставив следов, признаюсь, мне это совсем не нравится!

— Вы опасаетесь, что его могли похитить? — вступил в разговор кюре. — Но ради чего?

— Причин много. Если не считать того, что господин Вобрен очень богат, он мог, женившись на донье Изабелле, приобрести не одного врага. Достаточно взглянуть на невесту, чтобы признать мою правоту.

— Разумеется, у моей внучки было достаточно поклонников, — высокомерно заявила вдова. — И никто из членов семьи не понял, почему она выбрала этого… этого потасканного коммерсанта!

— Действительно, почему она так поступила? -ядовито поинтересовалась мадам де Соммьер, разглядывая донью Луизу в лорнет. — Судя по всему, судьба жениха ее совершенно не волнует… Не стоит, разумеется, опускаться до того, чтобы грызть ногти, но ваша внучка могла бы проявить хоть какие-то эмоции…

— Дамы, дамы! — вмешался кюре. — Не забывайте о том, где вы находитесь! Я предлагаю подождать еще немного. И мы можем помолиться о том, чтобы с господином Вобреном не произошло ничего печального. А потом…

— А потом я позвоню в полицию! — холодно прервал его Альдо. — Жиль Вобрен слишком сильно влюблен в свою невесту, чтобы мы могли предположить, что он сбежал из-под венца!

Дон Педро насмешливо произнес:

— В какое изысканное общество мы попали! Теперь еще и полиция… Что ж, милостивый государь, се вы подождете в одиночестве. Я полагаю, что мы достаточно долго выставляли себя на посмешище. Не стоит продолжать эту комедию. Идемте, дитя мое! Мы уходим.

Четверка мексиканцев, не скрывая своего возмущения, покинула церковь, провожаемая удивленными взглядами приглашенных. Да, жених опоздал. Это неприятно, но его поведение могло иметь очень простое объяснение. Следовало еще немного подождать. Поспешный и демонстративный уход, почти бегство, все сочли неуместным. И потом, мексиканцы повернулись спиной к священнику и к алтарю, даже не перекрестившись. Что же касается невесты, то она так и не подняла глаз. Донья Изабелла с презрительным выражением лица лишь уронила букет на ботинки кюре…

— Ну что же, — прошептал Адальбер, обращаясь к Альдо, — месса окончена. Возможно, тебе пора взять слово. Ты должен принести извинения. Ты же шафер…

— Это ты привык выступать перед аудиторией. Займись этим. Тем более что я не вижу второго свидетеля.

И в самом деле: место Ричарда Бэйли рядом с Мари-Анжелин было пустым. Адальбер подошел к верхней ступени хоров:

— Дамы и господа! То, что произошло, и чему вы все были свидетелями, вызывает у нас не только чувство неловкости, но и беспокойство. Даже те из вас, кто не очень хорошо знакомы с Жилем, знают о его пунктуальности и галантности. Если его нет среди нас в этот день, который он считал самым счастливым днем в своей жизни, значит, произошло нечто весьма серьезное…

На этом месте его сменил аббат Може, вставший с ним рядом:

— В такой необычной и тревожной ситуации я бы решился предложить вам следующее. Вы пришли в эту церковь, чтобы помолиться о счастье молодой пары. И, прежде чем мы расстанемся, я хотел бы, чтобы вы прослушали хотя бы мессу без песнопения. Наши друзья, присутствующие здесь, волнуются. Я был бы горько разочарован, если бы мы расстались, не помолившись вместе и не попросив Господа о том, чтобы у сегодняшнего события не оказалось слишком печальных последствий. Но я не буду сердиться на тех, кто предпочтет уйти… Разумеется, проповеди не будет.

— Хорошая мысль, господин кюре, — одобрила маркиза. — Я благодарю вас от имени моей семьи.

Священник вернулся в ризницу, чтобы переодеться, и «семья» отсутствующего жениха увидела, что церковь постепенно пустеет. Лишь около четверти приглашенных остались на своих местах. Остальные торопливо преклоняли колени перед алтарем, крестились и быстро, насколько позволяли приличия, шли к выходу.

— Не так уж много друзей оказалось в этой толпе, — констатировал Адальбер. — Уверен, что осталось бы намного больше народу, если бы мы сообщили, что предусмотренный завтрак все-таки состоится!

Друзья с удовлетворением отметили, что версальский «клан» держится очень хорошо. Все они с: покойно сидели на своих местах. Маркиза де Соммьер дотронулась до плеча своей чтицы:

— План-Крепен, скажите Люсьену, чтобы он ехал домой и предупредил Евлалию, что за столом нас будет десять человек. Эти отважные люди не заслуживают того, чтобы отправиться восвояси на голодный желудок…

Мари-Анжелин быстро вышла. Альдо, Адальбер и тетушка Амели спустились с хоров, чтобы сесть рядом с теми, кто заслужил эпитет «верные». Почти сразу же началась служба, и все встали при появлении кюре, который отпустил мальчиков из хора. Это была месса, полная страсти и чувства. Органист негромко играл Баха и Моцарта.

Странно, но именно благочестивая Мари-Анжелин, не пропускающая ни одну шестичасовую мессу в церкви Святого Августина, была крайне невнимательна. Она то снимала, то снова надевала перчатки, искала то носовой платок, то молитвенник, то вдруг поднимала голову и принималась рассматривать свод. Короче говоря, она так суетилась, что маркиза буквально пронзила ее взглядом и шепотом сделала выговор:

— Успокойтесь, План-Крепен! Что с вами такое?

— Мы теряем время!

— Достойное поведение еще никто не называл пустой тратой времени. Молитесь, черт вас возьми! Вы же христианка!

— Не могу взять себя в руки!

Услышав «Ite missa est»[246], она заторопилась к выходу, не дожидаясь Альдо и маркизы, которые оставляли немалую сумму кюре, компенсируя сбор несостоявшихся пожертвований. Затем все вышли на улицу, и мадам де Соммьер пригласила гостей из Версаля к себе. Приглашение было принято с большим удовольствием. Друзья могли бы сразу приступить к обсуждению произошедшего и узнать последние новости.

— Начинайте завтрак без меня, — предупредил Альдо. — Нужно заехать в особняк Вобрена и предупредить людей. Адальбер меня отвезет.

В это мгновение появился Ричард Бэйли. Оказалось, что он отлучался в магазин, чтобы проверить, все ли там в порядке в отсутствие хозяина. Его тут же пригласили на завтрак к маркизе, а Альдо с Адальбером отправились на улицу Лиль.

В особняке Вобрена, откуда уже уехали машины ресторатора, их ожидал сюрприз. Адальбер еще не успел нажать на тормоз, а к машине уже бежал дворецкий. Он пребывал в сильном волнении.

— Господа, я так рад, что вы вернулись! Я уже не знал, какому святому молиться, а тут и вы приехали!

— Успокойтесь, Сервон, — сказал Альдо, пытаясь демонстрировать спокойствие, которого не было и в помине. — Я не сомневаюсь, что мы очень скоро найдем господина Вобрена…

— Я искренне на это надеюсь, Ваше Сиятельство! Потому что они приехали с вещами!

— Они?

— Невеста хозяина и ее семья. Они сейчас завтракают и…

— Что?

Сидящие в маленьком «Амилькаре» Альдо и Адальбер одновременно сорвались с мест и бросились в особняк. Там, в гостиной, выходящей в сад, за круглым столом они увидели трех мексиканцев, лакомившихся омаром «Термидор»… Альдо буквально задохнулся от ярости и, не сдержавшись, выпалил:

— Приятного аппетита, господа!

Услышав, что Адальбер закашлялся у него за спиной, Альдо сообразил, что допустил бестактность, но не счел нужным исправлять положение. Дон Педро уже встал и, не оставляя салфетки, направился к ним.

— Что вам угодно? Как вы можете возражать против нашего законного присутствия в этом доме?

— Законного? Боюсь, значение этого слова вам неизвестно. Вы в доме Жиля Вобрена, к сожалению, отсутствующего в данный момент. Но он скоро вернется!

— Признаю, что это для вас неожиданно, но я полагал, что вы лучше знаете французские законы. Со вчерашнего дня моя племянница является законной супругой господина Вобрена. Следовательно, мы находимся в ее доме. И это наш долг. Учитывая обстоятельства, мы должны оставаться рядом с ней, чтобы поддержать ее. Она слишком молодая и неискушенная, чтобы находиться в одиночестве в доме господина Вобрена. Мы все равно должны были поселиться здесь на время медового месяца, который молодые планировали провести в Египте. Мой сын Мигель поехал в «Ритц», чтобы оплатить счета и забрать наш багаж Это позволит нам избежать нездорового любопытства. В этом доме, в окружении своей семьи, моя племянница легче перенесет выпавшее на ее долю испытание…

— …которое совершенно не лишило ее аппетита, — заметил Адальбер. — Не следует ли ей сходить с ума от беспокойства, пребывать в слезах, находясь на попечении горничной, вооруженной нюхательной солью и одеколоном? Обычно бывает именно так, если кого-то любишь.

В самом деле, обе женщины продолжали есть, как будто находились в комнате одни. Они не обращали на мужчин ни малейшего внимания. Правда, на лице вдовы ясно обозначилось выражение острой антипатии. Что же касается Изабеллы, сменившей подвенечный наряд на платье из тонкой бордовой шерсти с воротом-шарфом, заколотым аграфом[247], украшенным мелкими жемчужинами, то она упорно не поднимала глаз. Девушка вела себя так, словно происходящее не имело к ней ровным счетом никакого отношения.

Но достаточно миролюбивый до этого момента гон дона Педро не выдержал испытания сарказмом археолога. Он сухо заметил:

— В нашей стране девушки из хороших семей с колыбели учатся не демонстрировать своих чувств. Позвольте мне высказать то, о чем сейчас думает госпожа Вобрен: она не желает, чтобы мы продолжали этот разговор!

Альдо сгорал от желания узнать мнение равнодушной красавицы, но понял, что разумнее оставить все вопросы «на потом». Он лишь заметил:

— Ваша племянница сама могла бы сказать нам об этом! Кстати, я никогда не предполагал, что меня сочтут нежеланным гостем в доме моего старинного друга. Мне остается только надеяться, что я увижу его еще до наступления вечера, иначе…

Пухлые губы мексиканца под пышными усами изогнула пренебрежительная усмешка:

— Иначе?

— Я не знаю, как принято вести себя в вашей стране, когда пропадает человек. У нас об этом просто сообщают в полицию. Возможно, это глупо, но случается, что такое обращение дает результат. Дамы, примите мое почтение!

Господи, как же трудно оставаться галантным или просто вежливым в некоторых ситуациях! Аль-до кипел от гнева. Оказавшись в машине Адальбера, он не выдержал:

— Что это за люди? И почему Жиль решил жениться на этой статуе? Согласен, она красива…

— …и к этому нечего добавить, — миролюбиво закончил за него Адальбер. — Все произошло как по нотам: она приехала, он ее увидел, ее красота сразила Жиля наповал! Следует признать, что донья Изабелла — само совершенство. Возможно, девушка даже слишком хороша. Она словно произведение искусства. И у меня такое ощущение, что Вобрен мог, охваченный священным ужасом, в последнюю минуту просто сбежать.

— Ты сошел с ума?

— Ни в коем случае! Ты знаешь историю нашего короля Филиппа Августа и его второй жены Ингеборги Датской? Она была так хороша собой, что король даже не осмелился прикоснуться к ней ни в первую брачную ночь, ни на следующий день. Девушка пришла в ужас, а датчане отказались забрать ее обратно. Поэтому Филипп Август заточил ее в башню, обвиняя несостоявшуюся супругу в том, что она навела на него порчу и лишила мужской силы!

— Я помню эту историю, но она произошла в Средние века. К тому же, Вобрена всегда любили женщины.

— Филиппа Августа тоже, но с ним все же произошел этот конфуз, приведший его в ярость. Возьмем другой пример: не так-то легко спать с Джокондой.

— Идиот! Портрет… почти божественный, но оригинал меня никогда не соблазнял. А уж жениться на ней…

— Ну а… юная Изабелла? Предположим, она никак не связана с твоим старым приятелем. Ты мог бы испытывать к ней желание?

— Нет, — уверенно ответил Альдо. — Ты прав, во мне она пробуждает исключительно эстетические чувства. Если вспомнить последние увлечения Вобрена, то кажется просто невероятным, что он захотел жениться на Изабелле. Да еще такая разница в возрасте… Но когда я увидел его на вокзале, я сразу заметил, насколько он изменился. Он был словно в лихорадке. Жиль только-только встретил меня, а потом сразу повел себя так, будто ему не терпится от меня избавиться. Он не спросил ни о Лизе, ни о близнецах, хотя дети должны были сопровождать невесту к алтарю. А если вспомнить еще и о том, что этот бонвиван и не подумал устроить достойные проводы своей холостяцкой жизни… Когда складываешь все это вместе, то получается странная картина. Ты не поверишь, но теперь я даже рад, что Лиза заболела!

Видаль-Пеликорн тронул машину с места, но через несколько метров был вынужден остановиться. Проезд загораживал другой автомобиль, рядом с которым терпеливо ждали Жак Матье и его юная коллега. Адальбер тут же вспылил:

— Не будете ли вы так любезны пропустить нас? У нас достаточно неприятностей, не хватало еще прессы! Ну-ка, прочь!

— Не сердитесь, господин Видаль-Пеликорн! Нас всего двое.

— Но от вас столько же беспокойства, сколько от пятидесяти человек!

— Интересно, — спросил Морозини, — куда подевались ваши коллеги? Кажется, у церкви вас было значительно больше?

— Всех нас попросили разойтись, и мы послушались… Но так как я уже имел честь посещать вас в прошлом году, то последовал за вами. Мне это было несложно, потому что я знал, где живет господин Вобрен. Кстати, позвольте вам представить Стефани Одуэн, мою стажерку.

Морозини не смог удержаться от улыбки при взгляде на свежее личико. Своими белокурыми взлохмаченными волосами под голубым беретом девушка напомнила ему Нелли Паркер, маленькую журналистку из «Ньюйоркера». Американка ходила за ним по пятам, но в итоге спасла ему жизнь.

— Рад познакомиться, мадемуазель. Желаю вам сделать хорошую карьеру. Но при нынешнем положении дел я не понимаю, что я мог бы вам рассказать.

— От господина Вобрена по-прежнему нет никаких известий? — спросил Матье.

— Никаких. И это непонятно!

— Ведь должно же быть хоть какое-то объяснение, логичное или нет. Это правда, что мексиканцы переехали сюда?

— Да. Они женаты с точки зрения закона, и госпожа Вобрен имеет полное право пользоваться домом Жиля. Естественно, что ее родственники не хотят оставлять девушку одну.

— Гм! Не слишком ли быстро закрутилась вся эта история? Они могли бы немного подождать, прежде чем оккупировать дом. В «Ритце» не так уж и плохо! И что сейчас поделывает новобрачная?

— Она ест! — бросил Адальбер. — Если вы согласитесь нас пропустить, мы бы смогли последовать ее примеру.

— Ест? — переспросила Стефани. — И вам это кажется нормальным?

— В этой истории вообще нет ничего нормального, мадемуазель. Скажу вам больше: мне кажется недостойной та поспешность, с которой эти люди заняли особняк, наполненный чрезвычайно ценными вещами.

И это было правдой. Жиль Вобрен специализировался на произведениях французского искусства XVIII века. Он не всегда перепродавал свои находки, и у него образовалась солидная коллекция. Дом антиквара в предместье Сен-Жермен с безупречным вкусом был обставлен мебелью из Версальского дворца и Трианона. Мария-Антуанетта, Людовик XV или мадам Помпадур без труда почувствовали бы себя в нем как дома.

— Эту тайну необходимо раскрыть! — заявил Матье. — Где вас можно найти, князь? У господина Видаль-Пеликорна или у госпожи де Соммьер?

— У госпожи де Соммьер… А если бы вы смогли разузнать хоть что-нибудь о семье доньи Изабеллы, я был бы вам бесконечно признателен, потому что сам я ничего о ней не знаю.

— Совсем ничего?

— Мне известно лишь, что господин Вобрен познакомился с ними в Биаррице, и это — все! Но вам и в самом деле придется освободить дорогу. Вы только посмотрите на это явление!

И действительно два такси, забитых багажом, остановились у ворот особняка.

— Уезжаем! — крикнул Матье, прыгая в машину. Журналисты уехали. Адальбер вывел машину на улицу, но остановился неподалеку, чтобы посмотреть на приехавших. В первом автомобиле сидел Мигель Ольмедо. Когда машины въехали во двор, консьерж закрыл за ними ворота.

Альдо прекрасно понимал, что это всего лишь ощущение, но не мог отделаться от мысли, что он потерял своего старого друга. Ведь именно Вобрен помог ему после войны, когда Морозини решил превратить свой венецианский дворец в антикварный магазин. У него защемило сердце…

2 В ТУМАНЕ…

— Вы можете что-то еще мне рассказать?

Пока гости маркизы де Соммьер прощались с хозяйкой, Альдо отвел Ричарда Бэйли в маленькую гостиную, которой два больших книжных шкафа из черного дерева придавали сходство с кабинетом. Он попросил, чтобы им принесли еще кофе и коньяк «Наполеон». Князь знал, что англичанин очень его любит. Достаточно было увидеть, с какой заботой Бэйли согревает в ладонях хрустальный бокал с янтарным напитком.

— О чем именно?

— Обо всем! — Морозини в отчаянии махнул рукой. — И в первую очередь об этой свадьбе, о которой я практически ничего не знаю. Если не считать приглашения на нее, которое я получил примерно месяц назад, то я не сумел добиться от Жиля никаких объяснений. Мы едва перебросились несколькими фразами на Лионском вокзале и в мэрии! Вобрена словно подменили. Он говорил только о своей невесте, благоговел перед ней, перечислял ее высокие качества, но сообщил лишь то, что они познакомились в Биаррице… И что он купил замок! Не слишком много, правда?

Старый англичанин поставил бокал, кашлянул и, опершись локтями о ручки кресла, соединил кончики пальцев. Изысканные черты его лица исказило подобие гримасы, как будто он выпил горькую настойку.

— Согласен, — вздохнул он. — Но я в замешательстве, потому что боюсь вас разочаровать. Мне известно не больше, чем вам… Если не считать того, что прошлой осенью господин Вобрен ездил в Биарриц, так как интересовался замком, выставленным на продажу. Но вместо двух или трех дней он провел там три недели. Господин Вобрен не довольствовался покупкой нескольких предметов старины из коллекции владельца особняка, а купил замок целиком. Он сообщил мне также, что намерен вскоре жениться. Вернулся он совершенно другим человеком…

— Поясните, пожалуйста.

— Господин Вобрен выглядел так, будто увидел некий свет. У святого Павла в Дамаске должно было быть такое выражение лица…

— После встречи с Иисусом по дороге в Дамаск святой Павел ослеп[248], и зрение не возвращалось к нему несколько дней, — мягко поправил англичанина Альдо.

— Эту стадию господин Вобрен миновал. Он буквально светился, но дела забросил. Если он не говорил по телефону, то писал длинные, я бы даже сказал, бесконечные послания своей невесте. Или отправлялся по магазинам в поисках красивых вещиц, которые ей можно было бы подарить. Все вещи были очень дорогими! И я не могу более скрывать от вас, насколько сильно я обеспокоен.

— Его дела от этого пострадали?

— Не слишком. Когда появлялся важный клиент, господин Вобрен обязательно им занимался. Только в эти редкие моменты он становился прежним. Что же до остального, то я вполне справляюсь. И потом, мы располагаем достаточным запасом… Правда, должен признать, что я был бы рад, если бы это безумие с покупками прекратилось!

— Куда Жиль собирался отправиться в свадебное путешествие?

— На Средиземное море. Зафрахтованная яхта ждет его в порту Монте-Карло.

Морозини присвистнул.

— Черт возьми! Он вел себя так, словно собралсяжениться на девушке королевской крови. Правда, дядюшка новобрачной сказал мне, что они собирались провести медовый месяц в Египте.

— Не знаю, возможно, планы изменились, но что касается Изабеллы — она для него действительно инфанта!

— Но, возможно, у нее нет денег? Если я правильно понял, то брачный контракт они не заключали. Это значит, что никакого приданого нет.

— Именно так. Но состояние семьи, если оно и существует, принадлежит бабушке. Оно представляет собой в основном земли в какой-то мексиканской провинции. Знаете, одна из этих гасиенд[249] размером с Соединенные Штаты. Дядя Педро тоже что-то имеет, но у его есть наследник — сын…

— Иными словами, Изабелла располагает только тем, что называют «надеждами»… Я думаю, что свадьба стала достойным поводом для того, чтобы эти Крезы сделали над собой усилие и удостоили молодых подарком?

Ричард Бэйли посмотрел на Морозини взглядом, наполненным любопытством и иронией:

— Я вижу, вы не слишком верите в существование этих богатств?

— Скажем так, у меня есть сомнения на этот счет. Мне кажется странным, что настолько обеспеченные люди с неприличной поспешностью покидают гостиницу. И все ради того, чтобы поселиться в доме человека, который по французским законам стал их внучатым зятем, племянником и двоюродным братом, но перед богом он для них все-таки чужой. Я много слышал о том, что для жителей Испании и Латинской Америки именно венчание имеет наибольшее значение. Они, оказывается, должны были стеречь дом во время свадебного путешествия Вобрена, будто слуг для этого недостаточно…

— В любом случае, — сказал вошедший в гостиную Адальбер, который слышал слова Альдо, — я полагаю, что пора обратиться в полицию. Как ты только что говорил, все происходящее, по меньшей мере, странно…

— Немедленно едем! — Альдо встал.

— Не забудь переодеться, — напомнила маркиза де Соммьер, тоже появившаяся в гостиной. — И вы, Адальбер! Я плохо себе представляю, как вы появитесь на набережной Орфевр[250] в визитках и цилиндрах!

Дивизионный комиссар Ланглуа был, вне всякого сомнения, самым элегантным среди полицейских Франции, даже если после серьезной автомобильной аварии ему приходилось пользоваться тростью с набалдашником из панциря черепахи. Он умело превратил ее в модный аксессуар, настолько естественно она выглядела в его руках. Высокий, худой, с посеребренными сединой волосами и серыми глазами, Ланглуа был очень умным человеком и верным служителем закона. Правда, порой ему приходилось находить всевозможные лазейки в законодательстве, если строгое применение буквы закона казалось комиссару несправедливым. С годами он стал для Морозини и Видаль-Пеликорна настоящим другом, хотя ему случалось с опаской и интересом наблюдать за тем, чем занимались приятели.

Когда дневальный открыл им дверь в кабинет Ланглуа, дивизионный комиссар приветствовал друзей словами:

— Не тратьте время на объяснение причины вашего визита! Я уже все знаю. Господин Вобрен исчез.

— Откуда вам это известно? — спросил Морозини, пожимая Ланглуа руку.

— Газеты еще ничего не напечатали! — сказал Адальбер, следом за князем обмениваясь рукопожатием с дивизионным комиссаром.

— Когда случаются светские события такого уровня, на них обязательно бывают дамы. И они надевают свои украшения… Настоящий соблазн для воров! Поэтому у меня вошло в привычку посылать одного или двух тайных наблюдателей. Сегодня я не мог ей изменить, потому что речь шла об одном из ваших друзей, да и ваше личное присутствие также ожидалось.

— Вы считаете нас до такой степени опасными? Комиссар улыбнулся краешком губ.

— Лично вас нет. Но вы обладаете странной способностью оказываться в центре мрачных, запутанных и, я бы даже сказал, катастрофических историй.

— Что до катастрофы, то на сей раз она стала делом рук Вобрена. Этот брак! Как можно соединять столь непохожих людей! Ладно, сейчас не время придираться к мелочам. Так как вы в курсе событий, то нет ли у вас новостей, комиссар?

Ланглуа не успел ответить. Раздался короткий пук в дверь, она тут же распахнулась, и в кабинет порвался молодой человек лет двадцати пяти с криком:

— Все подтвердилось! Это действительно похищение! Оно состоялось на улице Пуатье и…

Заметив посторонних в кабинете комиссара, он осекся.

— О! Простите, я не знал…

— Вы не могли знать. Господа, позвольте вам представить инспектора Лекока. Этим утром он был и базилике Святой Клотильды. Лекок, это князь Морозини и господин Видаль-Пеликорн. Вы, конечно же, видели их сегодня в церкви. А теперь рассказывайте!

— Все произошло так же, как с генералом Кутеповым[251] в прошлом году. С одной только разницей, что это противоположный случай.

— То есть? Вы не могли бы выражаться яснее? — Ланглуа вздохнул. Инспектор Лекок еще не потерял юношескую способность краснеть, но не смутился.

— Это для того, чтобы усилить впечатление, месье! Генерал Кутепов шел пешком, и рядом с ним остановилась машина, которая его и увезла. А господин Вобрен ехал в автомобиле. Трое мужчин, разговаривавших на тротуаре, перегородили ему дорогу и ударом нейтрализовали водителя. Один из мужчин сел за руль, пока двое других усмиряли жертву…

— Ну и жаргон! — проворчал Адальбер и получил в ответ суровый взгляд молодого полицейского.

— Когда человека похищают, едва ли похитители собираются отвезти его на праздник! — Он повернулся к своему начальнику: — Консьерж из дома № 5 подметал тротуар возле своего парадного. Он смог записать марку машины, но о ее номере не подумал!

— Это не имеет значения, потому что машину брали напрокат. Достаточно позвонить в гараж, и мы все узнаем. Но скорее всего автомобиль где-то бросили. Передайте, чтобы предупредили патрульных во всех комиссариатах Парижа и пригородов! Лекок вышел с таким явным разочарованием, что рассмешил Ланглуа:

— Из него выйдет отличный полицейский, но пока его приходится держать в узде. Итак, вернемся к нашей проблеме. Что вы можете мне рассказать?

— Немногое, если не считать того, что новобрачная и ее родственники, едва выйдя из церкви, переехали в дом Вобрена.

— Как? Так сразу?

— Они даже не перевели дух. Пока красавчик кузен Мигель галопом мчался в «Ритц», чтобы оплатить счета и забрать багаж, остальные члены семьи завтракали в весьма комфортных условиях, — язвительно заметил Альдо.

— Возможно, они имеют на это право, хотя, с точки зрения манер, это возмутительно!

— Согласен, но это, вероятно, и к лучшему. Если бы не они, вы бы наверняка уже прочесали особняк от подвала до крыши. Я вас слишком хорошо знаю, чтобы так говорить.

— Вы правы, мы бы так и поступили. К несчастью, нам слишком быстро дали понять, что мы нежеланные гости. Согласитесь, весьма странное поведение… Если только эти люди сами не замешаны в похищении Вобрена!

Эта мысль пришла в голову Морозини совершенно неожиданно, и она показалась ему настолько нелепой, что он даже собрался извиниться. Но Адальбер не дал ему заговорить:

— Это бы объяснило очень многое. Возможно, ты прав…

— Минутку, господа! — Ланглуа попытался их успокоить. — Как бы там ни было, никто не сможет отказаться отвечать на вопросы уголовной полиции. Кому это знать, как не вам? Вы подали жалобу. Но следствие уже начато, и теперь игру ведем мы -я и мои люди. Я немедленно отправлюсь в особняк Вобрена с поручением произвести следственные действия. Сегодня вечером я буду у маркизы де Соммьер… Да, кстати, чуть не забыл: вы знаете нотариуса господина Вобрена?

— Это мэтр Пьер Бо. Его контора находится на бульваре Латур-Мобур. Только я не помню номер дома. Кажется, седьмой.

— Вы с ним лично не знакомы?

— Нет… Позвольте спросить, зачем вы хотите его видеть? Жиль же еще не…

Альдо не договорил, не решаясь произнести роковое слово. Оно не давалось ему по той же причине, по которой Адальбера вывело из себя слово «жертва».

— Успокойтесь, князь! Я лишь хочу узнать, не менял ли ваш друг что-либо в завещании, скажем, за последние полгода.

Через некоторое время Альдо с огромным облегчением вошел в дом на улице Альфреда де Виньи и окунулся в его особую атмосферу, которую создали и умело поддерживали тетушка Амели, Мари-Анжелин и их старые слуги. Всем управляли Сиприен, великолепный дворецкий, и несравненная Евлалия, кухарка, женщина обидчивая и даже желчная. Секундное опоздание при дегустации ее суфле выводило Евлалию из себя. Это был настоящий домашний очаг, как и венецианский дворец Альдо, при необходимости служивший временным генеральным штабом благодаря бесчисленным связям маркизы и талантам мадемуазель дю План-Крепен, сколь многочисленным, столь и изменчивым. Она действительно была потомком крестоносцев и поклонницей творений сэра Артура Конан Дойла и его неповторимого героя — Шерлока Холмса. Видаль-Пеликорн жил на улице Жоффруа, на противоположной стороне парка Монсо, и часто по-соседски заходил к маркизе де Соммьер.

Хозяйка дома и ее компаньонка — как всегда во второй половине дня — сидели в зимнем саду среди цветущих растений. Их окружали большие витражи, изображающие процесс сбора чая, тростниковые рощи и нескольких гейш, чьи прически напоминали большие клубки шерсти с воткнутыми в них разноцветными вязальными спицами. Старая дама занимала некое подобие трона из ротанга, чья высокая спинка в форме веера окружала ее фигуру очаровательным белым ореолом. Именно в зимнем саду маркиза диктовала письма и принимала близких знакомых. После пяти часов вечера она приказывала подать ей один или два бокала шампанского, заменяя им «файв-о-клок» или пятичасовой чай, который ввели в моду англичане. Мадам де Соммьер называла его «отвратительным отваром».

Тетушка Амели находилась в некоторой задумчивости, когда к ней присоединились Альдо и Адальбер. Сидевшая за маленьким столиком Мари-Анжелин раскладывала пасьянс. Дамы одновременно подняли головы.

— Ну что? — хором спросили они.

— Это именно похищение! — удрученно вздохнул Морозини, опускаясь в кресло. — Консьерж с улицы Пуатье видел, как какие-то мужчины остановили машину Жиля, угрожая оружием сели в нее и уехали, предварительно обезвредив водителя и беднягу Вобрена.

— Господь всемогущий! — воскликнула Мари-Анжелин, бросая карты. Это похоже на дело Кутепова и дело Миллера![252]

— Вам следовало бы встретиться с инспектором Лекоком, правой рукой комиссара Ланглуа, — пробурчал Альдо. — Ему в голову пришло это же сравнение, — добавил он, отказываясь от предложенного ему бокала шампанского. — Я бы лучше выпил крепкого кофе или горячего шоколада: я просто заледенел!

— Выполняйте, План-Крепен! — приказала маркиза. — А вы, Адальбер?

— Я замерз не меньше и выбираю шоколад! Ладно, заказ сделан, вернемся к нашей истории. Я вот о чем подумал: не прошла ли новая семья Вобрена школу у Страны Советов!

— Что ты скажешь, Альдо? Ты согласен с тем, что эти аристократичные, хотя и нелюбезные люди могут быть замешаны в похищении? Мне верится с трудом. Я больше склоняюсь к мысли о мести соперника! Юная Изабелла слишком соблазнительна, чтобы за ней по пятам не следовала бы когорта влюбленных мужчин. Впрочем, хватило бы и одного! Каково это видеть, что тебе предпочли почти пятидесятилетнего, начинающего блекнуть, но богатого мужчину! И к тому же еще и порядочного! — добавила маркиза, заметив, что ее племянник нахмурился.

— Возможно, — признал он. — И даже вполне вероятно, но в таком случае, для чего было ждать заключения гражданского брака?

— Потому что можно быть безумно влюбленным и при этом сидеть без гроша. Ты же сам знаешь, как набожны мексиканцы. После венчания надеяться будет уже не на что. Если только не совершить преступление и не сделать госпожу Вобрен юной вдовой.

— Надеюсь, что она ею пока не стала, — вздохнул Альдо, которому никак не удавалось справиться с тревогой, овладевшей им с той минуты, когда Лекок объявил о похищении.

Ему казалось, что вокруг сгустилась атмосфера надвигающегося несчастья, сквозь которую он никак не может пробраться. Мари-Анжелин, успевшая сходить на кухню и вернуться с чашками горячего шоколада, заметила:

— Не драматизируйте, Альдо! Я отказываюсь верить в то, что ситуация настолько плачевна. Достаточно посмотреть на факты трезвым взглядом.

— А как видите их вы, План-Крепен? — Мадам де Соммьер не смогла удержаться от иронии.

— Я думаю, что, выдвигая гипотезу об отчаявшемся влюбленном — или, может быть, о слишком хитром, — мы недалеки от истины, — она одобрительно улыбнулась той, к кому она никогда не обращалась иначе, как во множественном числе, принятом для особ королевской крови. — Мне ситуация представляется следующей: бедный, но безумно влюбленный молодой человек пришел в отчаяние от этого брака, который, без сомнения, был навязан Изабелле не слишком обеспеченной семьей. Они могут быть куда беднее, чем мы думаем…

— Почему «без сомнения»? — задал вопрос Адальбер.

— Достаточно было взглянуть на девушку сегодня утром в церкви. Никто не мог сказать, что она светится от счастья. Изабелла как будто отсутствовала. Если бы она пришла на рынок, она и то радовалась бы больше! Я не присутствовала в мэрии при заключении гражданского брака, но там был Альдо. Скажите нам, какое выражение лица было у нее?

— Такое же, как сегодня утром. Она упорно не поднимала глаз, пока длилась эта, с позволения сказать, церемония…

— Я в этом не сомневалась! Постарайтесь забыть о том, что Жиль Вобрен ваш друг, и трезво оцените факты. У него есть стать, он не урод, любезен, образован, элегантен… Достоинств много, но ему скоро пятьдесят! Оставив за скобками его состояние, нужно признать, что Жиль — не юный эфеб[253] и не очаровательный принц, о котором может мечтать такая юная девушка…

Адальбер не удержался от смеха и подмигнул своему другу:

— Как это приятно слышать!

— Не пытайтесь сбить меня! В любви каждый случай неповторим, и один мужчина не похож на другого! Так о чем я говорила?

— Все о том же! — буркнула маркиза де Соммьер. -О большой любви, о вынужденном браке! Кстати, я уже спрашиваю себя, не читаете ли вы тайком сказки или дамские романы? Так продолжайте же!

— Одно вытекает из другого. Чтобы одарить свою возлюбленную состоянием, которого лишилась ее семья, никто не мешает заключению гражданского брака, но до венчания дело не доходит. Жениха похищают.

— И где же его прячут? — прозвучал вопрос Альдо.

— Гипотез много. Его могли посадить на корабль и отправить в далекое путешествие, как Кутепова… Увезти в богом забытый уголок какой-нибудь далекой провинции…

— У нас нет далеких провинций! — запротестовала маркиза. — И Средние века давно миновали. Так что забудьте о старых добрых подземных тюрьмах и «каменных мешках»!

— А по-моему, они существуют до сих пор! Есть еще и дома для умалишенных…

Альдо в раздражении встал и прошелся по зимнему саду.

— …куда несчастный Вобрен попал благодаря бессовестному психиатру, подкупленному мальчишкой без гроша в кармане? — закончил он фразу за Мари-Анжелин. — Вы всегда рассуждали более логично. Хотите вы этого или нет, но мы не можем отказываться от предположения о смерти Жиля. Разумеется, в отсутствие супруга Изабелла может пользоваться его состоянием. Но чтобы красавица унаследовала его, Жиль должен умереть, и полиция обязана обнаружить тело. Иначе никакого наследства! Полагаю, вы согласны со мной, что в поведении этих людей, пожелавших столь поспешно занять особняк Вобрена, нет ничего нормального?

— И тем не менее их поведение все-таки можно счесть таковым.

— Вы находите?

— Конечно! Если учесть, что они небогаты. В современной Мексике, где одна революция сменяет другую, трудно сохранить большое состояние. Многие семьи разорились. А «Ритц» — отель дорогой. Кроме того, — Мари-Анжелин подняла руку, останавливая возражения, готовые сорваться с губ Альдо, — любая гостиница с самым сдержанным на язык персоналом, даже закрытая для журналистов, все равно остается общественным местом. Не о таком уголке мечтает юная девушка, о предстоящей свадьбе которой раструбили по всему городу, и которую жених бросил у алтаря на глазах у светской публики! В особняке господина Вобрена ее намного легче защитить от ненужных расспросов.

— Резонно, — задумчиво признал Адальбер.

— А что касается ее семьи, то вы не называете их иначе, как «эти люди»! Мексиканская знать, возможно, ведет себя еще более высокомерно, чем родовитые испанцы, от которых, кстати, она происходит. Но она требует такого же почтительного отношения, как и любое дворянское семейство. Мы должны их уважать!

— Согласен, хотя ответное уважение мне бы тоже пришлось по душе! Их даже нельзя назвать вежливыми!

— В подобной ситуации это почти естественно. Они должны чувствовать себя невероятно униженными!

— По ним этого не скажешь! — вставил Адальбер. — В них столько заносчивости!

Но Мари-Анжелин не отступала:

— Это дымовая завеса! Попытка скрыть позор! Бабушка и дядя невесты надели доспехи… Но, уверяю вас, я видела страдание во взгляде этого очаровательного дона Мигеля!

Закончив свою речь, она не стала звать Сиприена, а сама подхватила поднос с чашками и понесла их на кухню. Оставшиеся проводили ее растерянными взглядами.

— Этого… очаровательного дона Мигеля? — повторил Видаль-Пеликорн.

Альдо ему не ответил, а маркиза вздохнула:

— Только этого нам и не хватало!

Почувствовав напряжение, возникшее после пламенной защитной речи Мари-Анжелин, Адальбер решил вернуться к себе домой. Там его ждал Теобальд, лакей-дворецкий-повар в одном лице и, к тому же, незаменимый помощник. Теобальду удавалось поддерживать покой, порядок и тишину, необходимые для гармоничного развития великих идей своего господина, но при этом он не пренебрегал возможностью подшутить над хозяином.

А в доме маркизы де Соммьер уже готовились к ужину. Перед тем как сесть за стол, Альдо попросил Жюля, привратника маркизы, заказать ему телефонный разговор с Венецией. Телефонный аппарат не допускался в покои тетушки Амели: она не любила, когда он звонит, и утверждала, что чувствует себя служанкой в собственном доме. Разговора нужно было ожидать около трех часов, и у князя было время на неспешный ужин.

Если бы Альдо не был так встревожен сложившейся ситуацией, он бы обязательно удивился, заметив отсутствующее выражение лица Мари-Анжелин дю План-Крепен. Между супом и волованами — слоеными пирожками — ее взгляд скользил по руинам Рима на картине Юбера Робера[254], украшавшей стену столовой, к которой князь сидел спиной. Она не отводила от нее глаз до тех пор, пока Сиприен не принес настоящий кулинарный шедевр — слоеный пирог со сладким мясом (так красиво называется телячья зобная железа), трюфелями и множеством других вкусностей, который она очень любила. Ее меланхолия не устояла перед таким искушением, и Мари-Анжелин, наконец, сосредоточилась на своей тарелке, с большим аппетитом съела полную порцию и даже небольшую добавку. Затем она положила столовые приборы так, как того требовали правила этикета, вытерла губы, допила бокал «шабли» и снова обратила взгляд на руины Рима и XVIII век. План-Крепен возвратилась в век XX лишь для того, чтобы отдать должное сыру «бри», уложенному на листочках салата-латука.

Мари-Анжелин пришлось спуститься с облаков па землю, когда маркиза достаточно громко произнесла:

— Если ты хочешь закурить, Альдо, то я не возражаю. Ты почти ничего не ел, а сигарета успокаивает нервы. Кстати, дай сигарету и мне!

Такое нарушение правил приличия прервало полет фантазий мадемуазель План-Крепен. От ужаса она даже икнула и повернулась к маркизе:

— Мы хотим… курить? И за столом? Я, наверное, ослышалась!

Ей пришлось смириться с очевидным. «Мы» как раз прикуривали тонкую сигарету от огня, который поднес Альдо. Мадам де Соммьер с удовольствием затянулась и прикрыла глаза.

— Мне и в голову не приходило, что вас сегодня вечером могут взволновать наши земные дела, -ехидно заметила она. — С самого начала ужина вы напоминаете мне Жанну д'Арк под ее знаменитым дубом, внимающую голосам ангелов. Я, правда, не уверена, что это был дуб. Наверное, я спутала Жанну со святым Людовиком! Впрочем, какая разница!

Застигнутая врасплох, Мари-Анжелин открыла рот, чтобы парировать выпад маркизы, и тут же его закрыла, потому что, быстро проговорив «Прошу прощения», Альдо встал из-за стола, бросил салфетку и бегом покинул комнату. Он только что услышал далекий звонок телефона и торопился в комнату консьержа. Телефонистка соединила его с Венецией. При звуках голоса Лизы к нему снова вернулось спокойствие.

— Кажется, ты чувствуешь себя лучше? — спросил Альдо.

— Да, это так. Доктор Личчи заставил меня проглотить какую-то микстуру, приготовленную по его собственному рецепту, и буквально поставил меня на ноги. Если бы Париж не был так далеко, я смогла бы приехать к тебе. Как проходит свадебный прием? Хорошо?

— Не слишком. Свадьба не состоялась. Жиль исчез перед венчанием.

В голосе Лизы послышалось искреннее изумление:

— Ты, должно быть, шутишь!

— Уверяю тебя, у меня на это нет ни малейшего желания!

Князь рассказал жене обо всем, что произошло после его приезда в Париж. Он не забыл и о встрече с Ланглуа, с которым Лиза была знакома. Его рассказ прерывался восклицаниями молодой женщины, но длился совсем недолго. В тот самый момент, когда Лиза была готова поделиться с ним своим мнением, связь прервалась без всякой надежды на восстановление. Такое часто случалось при международных разговорах.

Альдо повесил трубку, пожелал спокойной ночи консьержу Жюлю и вернулся в столовую госпожи де Соммьер, где маркиза докуривала свою сигарету над шоколадным муссом, к которому так и не притронулась. Вид тетушки Амели был совершенно отсутствующим, зато Мари-Анжелин доедала уже вторую порцию сладкого.

— Какие новости? — спросила маркиза.

— Лиза выздоровела, я рассказал ей обо всем, что произошло. Но не представляю, что она обо всем этом думает: разговор прервали. И так как нет никакой надежды возобновить его сегодня вечером…

— Ты будешь десерт?

— Спасибо, нет. С вашего разрешения, я пройдусь немного…

— В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит!

— Не имеет значения. Зайду к Адальберу, выпьем с ним по стаканчику!

Когда Альдо нагнулся, чтобы поцеловать маркизу, та потрепала его по щеке:

— Не смею тебя винить. Есть моменты, когда такая «оживленная» и «интересная» беседа, какой мы наслаждались сегодня за ужином, становится невыносимой! Сразу хочется на воздух! Когда вернешься, постарайся поспать хотя бы немного.

— Не думаю, что мне это удастся;

— Попробуй почитать Ницше! Это лучшее средство от бессонницы!

На следующий день мороз слегка отступил, но было так же пасмурно и тоскливо, как накануне. Но в особняке маркизы де Соммьер атмосфера наладилась. Во всяком случае, это можно было заключить из доклада Сиприена, когда в половине восьмого он принес Альдо завтрак в постель. Дворецкий полагал, что мадемуазель План-Крепен снова стала самой собой:

— Шестичасовая месса в церкви Святого Августина всегда хорошо действовала на нее. Сегодня утром она поздоровалась со мной, я бы даже сказал, радостно. А когда я отнес поднос госпоже маркизе, они уже разговаривали как обычно!

— Что ж, тем лучше!

В действительности настроение Мари-Анжелин мало заботило Альдо. Пусть даже она влюбилась с первого взгляда в юношу из весьма неприятной семьи, с которой в будущем едва ли они будут поддерживать какие-либо отношения. С таким же успехом она могла влюбиться и в кинозвезду, как постаревший подросток, каким она, в сущности, и была. Даже в далеко не юном возрасте девушки мечтают о мужчине и, чаще всего, недоступном. Именно эта недоступность и придает такой влюбленности особенное очарование. Если, к примеру, речь идет о звезде кинематографа, то постоянное посещение фильмов с участием популярного актера может подарить несколько минут экстаза. Что же касается молодого Мигеля Ольмедо де Кирога, то мадемуазель дю План-Крепен великолепно рисовала карандашом и кистью и обладала великолепной памятью па лица. Она нарисует портрет своего героя, воздвигнет в своей комнате алтарь и будет ему поклоняться столько, сколько захочет. Альдо полагал, что этот вопрос решен, а у него найдутся более важные дела…

Исчезновение Вобрена слишком его тревожило и занимало все его мысли. Полночи они проговорили об этом с Адальбером, но так и не нашли никакой зацепки, которая помогла бы им сориентироваться и определить направление поисков. Такое с ними случилось впервые. Они как будто оказались у подножия высокой стены, на которой не за что было зацепиться.

— Мы знаем, что Жиля похитили, — проговорил Адальбер, зажигая свою сигару. — За это следует поблагодарить Ланглуа, которому пришла в голову мысль направить инспектора-наблюдателя на эту проклятую свадьбу. Иначе мы бы не знали и этого!

— Не могу отделаться от мысли, несмотря на все протесты Мари-Анжелин, что эти мексиканцы, о которых никто ничего не знает, по уши увязли в этом деле! Нет никаких сомнений в том, что они ненавидят нас и презирают Вобрена! Это было написано большими буквами на лицах вдовы и ее племянника. Что же до несравненной Изабеллы, то ее не слишком огорчило исчезновение жениха. Возникает вопрос: зачем они согласились на эту свадьбу?

— Я вижу только один возможный ответ. Деньги! Подцепив на крючок Жиля, очень легко обзавестись туалетами и драгоценностями, снять номер в «Ритце»…

— Да, действительно, отель был заказан на деньги Вобрена, он же баловал невесту дорогими безделушками. Но у меня сложилось впечатление, что наряды дам и костюмы кавалеров — их собственные и сшиты лучшими кутюрье, да и драгоценности на вдове и ее внучке подлинные. Можешь мне поверить! Но это мало что проясняет: нам неизвестно, откуда они на самом деле появились!

— Ну… Из Мексики!

— В этом и суть! Если бы они были испанцами, -никаких проблем. В этой стране у меня немало друзей и даже несколько весьма лестных знакомств со времен истории с рубинами Безумной Жанны…

— И к тому же ты состоишь в родстве с половиной знатных семейств Европы. Я знаю… — вздохнул Адальбер.

— Постарайся об этом забыть. Я ничего подобного не говорил. Так вернемся к Мексике. Во-первых, она далеко. Во-вторых, в этой стране происходят бесконечные революции. В-третьих, со времен Кортеса там поселилось множество знатных семей, и за прошедшие века они ассимилировались с местной знатью. И потом… Уж там у меня совсем нет знакомых!

— Но у тебя немало клиентов-американцев, которые в Мексике чувствуют себя, как дома.

— Возможно, ты прав, но я не представляю, к кому я мог бы обратиться.

— Прежде всего, к Ричарду Бэйли. Ведь и у Вобрена есть клиенты за океаном. Да и друзья наверняка там тоже есть… Причем, они у нас общие!

Увидев, что его друг нахмурился, Адальбер прикусил язык, молча проклиная себя. Он слишком поздно сообразил, что образ невидимой женщины, словно ангел, промелькнул между ними. Ну зачем он вызвал в памяти друга воспоминания, еще совсем свежие, о прекрасной американке? Ведь он прекрасно знал, какой след она оставила в сердце Альдо! Как будто у них без этого мало забот!

Морозини сделал вид, будто он ничего не слышал, и сказал:

— В любом случае, мы просто сотрясаем воздух. Мы можем только ждать продолжения следствия. Благодарение богу, Ланглуа хороший сыщик, и молодой Лекок явно неплохо работает.

На этом друзья расстались. Но теперь, когда Альдо проснулся, он понял, что разрешить проблему все-таки не так-то просто. Он просмотрел газеты, но ничего нового не узнал. В «Матэн» Жак Матье проявил явную сдержанность и сообщил лишь о том, что венчание не состоялось. В статье он задавался вопросом, что могло произойти с женихом. Текст был выдержан в очень легком тоне, ни единого намека на возможную драму. То же самое можно было сказать и о «Фигаро», и об «Эксельсиоре». Альдо возблагодарил Небеса за непривычную сдержанность парижской прессы. Если Вобрена в скором времени не найдут, долго это не продлится…

Морозини обдумывал, не стоит ли ему поговорить с нотариусом антиквара, когда дневальный с набережной Орфевр передал ему записку с приглашением комиссара Ланглуа прибыть в его кабинет ровно в 15 часов.

— Мне это кажется достаточно торжественным, — прокомментировала тетушка Амели. — Я бы назвала это повесткой.

— Вы правы, но самое главное то, что у Ланглуа есть новости. Я не заставлю его ждать.

В назначенное время князя проводили в кабинет дивизионного комиссара. Ланглуа был занят: перед ним лежали бумаги, которые ему принесли на подпись. Когда вошел Морозини, комиссар поднял голову и без улыбки кивком головы указал ему на один из стульев, стоявших перед его столом. Князь, тонко чувствующий любые перемены, сдержал приветственную улыбку. В кабинете Ланглуа царила мрачная атмосфера, ее не скрашивал даже трогательный букетик анемон, распускавшихся в очаровательной стеклянной вазочке от Лалика[255]. День был пасмурный, и большая настольная лампа освещала ухоженные руки комиссара. Князю не пришлось долго ждать. Пары минут — пока секретарь не унес бумаги — хватило Морозини на то, чтобы увидеть: выражение лица Ланглуа полностью соответствовало царившему в кабинете настроению. Поэтому он заговорил первым, как только серые глаза дивизионного комиссара взглянули на него:

— У вас есть новости, комиссар?

— Да… Но я не уверен, что они вам понравятся. Альдо ощутил комок в горле. Он почувствовал, что бледнеет.

— Вы хотите сказать, что…

Морозини не смог закончить фразу.

— Нет, до настоящего времени у нас нет никаких сведений о том, куда увезли господина Вобрена. Если сведения, которыми я располагаю, подтвердятся, то, возможно, он уже далеко.

— И что же вы узнали?

— Дон Педро Ольмедо подал жалобу на господина Вобрена. Он обвиняет его в воровстве!

Альдо вскочил.

— Что вы сказали?!

— Вы все правильно расслышали. Господина Вобрена обвиняют в том, что он завладел бесценным украшением, которым семья Варгас и Виллаэрмоза владеет на протяжении нескольких веков.

Морозини задохнулся от негодования:

— У… украшением?! Жиль Вобрен?! Но его никогда не интересовали драгоценности! Если бы вы сказали, что похищен клавесин, принадлежавший госпоже Дюбарри[256], или шкатулка для писем из Черного кабинета Людовика XV[257], это еще было бы похоже на правду, хотя Жиль в высшей степени честный и порядочный человек. Он ни разу не взял ничего, за что бы предварительно не заплатил! Вобрен — человек чести. Как антиквар он специализируется на предметах XVIII века. Его магазин на Вандомской площади известен по всему миру… Вы ведь об этом осведомлены, не правда ли? Это я эксперт по драгоценностям, а не он!

— Я об этом помню. Дон Педро тоже об этом не забыл… Прошу вас, успокойтесь! — добавил Ланглуа, заметив, что князь побледнел от негодования. — Постарайтесь понять — с того момента, как я получаю жалобу, против кого бы она ни была направлена, будь то даже мой родной брат или близкий родственник, я обязан начать расследование. Куда вы?

— На улицу Лиль. Я потребую объяснений у этого авантюриста и выскажу ему свою точку зрения по этому вопросу!

Морозини направился к двери. Ланглуа остановил его:

— Там вы его не найдете!

—Почему же?

— Дон Педро здесь… Зная, как вы отреагируете, я предпочел устроить вам встречу в моем кабинете.

— Что ж, если вы любите бокс, то получите удовольствие!

— Ради всего святого, постарайтесь проявить хоть капельку благоразумия! Мне необходимо проанализировать вашу встречу, но вы должны сохранять хладнокровие. Это крайне важно для меня. Вы даете мне слово?

Тон комиссара смягчился, в нем зазвучали дружелюбные нотки.

— Да, — ответил Альдо с принужденной улыбкой. — На какое-то мгновение мне показалось, что я вижу не вас, а вашего друга Лемерсье[258].

— Не стоит преувеличивать. Прошу вас, вернитесь и сядьте.

— Нет, я выше его ростом и хочу сохранить это преимущество.

Морозини отошел к книжному шкафу со стеклянными дверцами, который стоял рядом с рабочим столом комиссара, зажег сигарету и замер в ожидании. Ланглуа нажал на кнопку. Через несколько секунд в кабинет вошел дон Педро Ольмедо.

Он инстинктивно отшатнулся, увидев перед собой Морозини, но промолчал и сделал вид, как будто не заметил князя. Ланглуа встал и указал ему на один из стульев:

— Благодарю вас за то, что вы пришли, дон Педро! Прошу вас, садитесь.

Мексиканец сел, и комиссар заговорил снова:

— Я попросил вас прийти снова для того, чтобы вы могли повторить перед присутствующим здесь князем Морозини, — тот слегка поклонился и получил ответный поклон, — ваш рассказ…

— Не ходите вокруг да около, господин комиссар! Я обвиняю этого презренного Жиля Вобрена в краже нашего фамильного сокровища. Он унес драгоценность из моего номера в гостинице «Ритц», пока мы ждали его в церкви Святой Клотильды.

Альдо пожал плечами:

— Вы потревожили меня, господин комиссар, только для того, чтобы я услышал подобную чушь? Ведь это в вашем кабинете я узнал о похищении Вобрена, совершенном по дороге в базилику на улице Пуатье?

Ланглуа не успел открыть рот. Мексиканец с презрительной ухмылкой, от которой встопорщились его усы, бросил:

— Это был спектакль! Вместо того чтобы ехать в церковь, сообщники отвезли этого человека в «Ритц». Там, под предлогом того, что его невеста забыла какую-то вещь, он поднялся в наш номер. Вобрен в него вошел, украл драгоценность и уехал… в неизвестном направлении.

Морозини отвернулся от мексиканца и посмотрел на Ланглуа:

— Это бред сумасшедшего! Скажите мне, что я сплю!

— К несчастью, нет. Господина Вобрена видели в гостинице в указанный час.

— Кто его видел? Магазин Вобрена расположен рядом, и мой друг ходит в бар и рестораны «Ритца» в течение многих лет. Его там очень хорошо знают.

— Мне это известно. Господина Вобрена узнали один из администраторов, с которым он даже поздоровался, и горничная. Он был в визитке с белой гвоздикой в петлице и в цилиндре…

— Мне знаком весь персонал отеля, поэтому не удивляйтесь, если я отправлюсь туда и расспрошу очевидцев. Повторяю, вся эта история лишена смысла! Безумно влюбленный в свою невесту, с которой они заключили гражданский брак в мэрии 7-го округа, Вобрен едет не в церковь, а позволяет кому-то себя похитить. Человек, в котором нет ничего от главаря банды, едет в «Ритц», чтобы ограбить семью свой возлюбленной, и растворяется в неизвестности! Он лишает себя не только венчания, но и брачной ночи…

— Вы становитесь вульгарным, месье! — прервал его Ольмедо.

Морозини сверкнул на него позеленевшими от сдерживаемой ярости глазами:

— Попрошу не придираться к словам! Когда любящие соединяются перед богом и многочисленными гостями, никому даже в голову не придет, что следующую ночь они проведут порознь и будут жить как брат и сестра. Это не в привычках Вобрена. Он сходил с ума от доньи Изабеллы! Я бы даже сказал, что при виде своей невесты он испытывал экстаз!

— Пожалуй, экстаза было многовато, — заметил мексиканец. — Вполне вероятно, что он боялся оказаться несостоятельным перед такой красавицей. Вобрен уже немолод и наверняка опасался неудачи в интимных отношениях. А ожерелье могло его от этого спасти!

— Великолепное ожерелье, не так ли? И когда оно оказалось у Вобрена в кармане, он поспешил сбежать как можно дальше, бросив даму своего сердца и демонстративно выставив себя вором? Так что же это за ожерелье, которое так бодрит немощных старцев?

— Ожерелье Кетцалькоатля. Это…

— Пять изумрудов, приносящих счастье, которые Монтесума передал своей дочери, когда та вышла замуж за Куаутемока, последнего императора ацтеков. Она отдала их Кортесу, чтобы тот прекратил пытать ее обожаемого супруга. Об этом ожерелье идет речь?

Несмотря на все свое высокомерие, Ольмедо не сумел скрыть удивления:

— Вы об этом знаете?

Комиссар негромко вмешался в разговор:

— Князь Морозини — эксперт с мировым именем. Я думаю, что никто не знает больше, чем он, о судьбах исторических драгоценностей.

— Благодарю вас! Так мы ведем речь об этих изумрудах?

— Совершенно верно! Они бесценны, и вы должны понять… В чем дело? Что в этом смешного?

Альдо и в самом деле рассмеялся.

— Я был прав, когда назвал эту историю бредом сумасшедшего! Рассказать вам, где они находятся, наши изумруды?

— Сделайте одолжение! — отозвался уязвленный дон Педро.

— На дне Средиземного моря, неподалеку от Алжира, там, где октябрьской ночью 1541 года затонула галера, на которой находились сам Кортес и два его сына, а также часть их имущества…

— А что он там делал? — не удержался от вопроса Ланглуа. История была его страстью. — Завоеватель Мексики возле берегов Алжира… Это как-то не вяжется, верно?

— Напротив! Вы спрашиваете, что он там делал? Я отвечу: он должен был встретиться с Карлом V. Император решил завоевать Алжир, где правил Барбаросса[259]. Для этого Карл V собрал огромный флот под командованием уроженца Генуи Андреа Дориа и мощную армию, которую возглавил Фердинанд де Гонзага. Кортес добился того, чтобы стать капитаном одного из кораблей и вернуть расположение императора. Его звезда закатилась, и Кортес прекрасно об этом знал. У него было слишком много врагов по обе стороны Атлантики! Он рассчитывал продемонстрировать свою храбрость, вновь оказаться на виду. Но ночью поднялась сильная буря, разыгрался шторм, часть кораблей пошла ко дну, и каравелла Кортеса тоже. Его и сыновей спасли, а вот сундуки с имуществом остались на морском дне…

— Зачем было брать с собой ожерелье? Такого рода драгоценности прячут, даже закапывают при необходимости, но уж никак не возят с собой. Ведь морские путешествия были особенно опасны!

— Кортес упорно считал его талисманом, несмотря на то что Куаутемок проклял ожерелье. Когда Кортес сочетался вторым браком с прекрасной Хуаной де Сунига, он подарил это ожерелье ей. Такое украшение вызвало зависть императрицы, и Хуана упросила мужа забрать ожерелье себе под тем предлогом, что это мужское, а не женское украшение. С тех пор Кортес повсюду возил его с собой, надеясь на то, что оно вернет ему монаршую милость. Но этого он так и не дождался. Что же касается изумрудов, то их судьба вам теперь известна…

— Вы не знаете одного: изумрудов на морском дне Алжирского залива нет! — твердо сказал дон Педро и добавил: — Я не могу не преклоняться перед вашими знаниями, князь! Мне никогда не приходило в голову, что иностранец может так хорошо знать нашу историю. Вы правы, ожерелье находилось на борту галеры Кортеса, но во время шторма его сумели спасти.

— Кто и каким образом? — спросил Альдо, вновь оказавшийся во власти своей страсти к драгоценным камням и их судьбам.

— Это сделал некий мужчина. Еще юношей, будучи конюшим Кортеса, он присутствовал при пытках Куаутемока и был свидетелем горя и отчаяния его супруги Таэны. Он влюбился в нее и поклялся любой ценой вернуть ей ожерелье. С этого дня он связал свою судьбу с судьбой Кортеса, дожидаясь удобного момента, чтобы завладеть изумрудами. Ему пришлось ждать ровно двадцать лет, и в ночь шторма он, наконец, сумел захватить их. Он был моим предком, и звали его Карлос Ольмедо де Кирога.

— Вы, кажется, сказали, что он поклялся вернуть ожерелье вдове Куаутемока?

— Получив ожерелье, Карлос начал ее искать. Выяснилось, что прошло уже шесть лет с момента ее смерти. Тогда он женился… Именно так священное ожерелье Кетцалькоатля оказалось в моей семье! Вы должны понять мое желание вернуть его…

— Оно мне понятно. Но позвольте узнать, как, по-вашему, Вобрен рассчитывал распорядиться ожерельем?

— Я уже вам сказал об этом. Считается, что ожерелье увеличивает мужскую силу его владельца…

— Но это же смешно! У Вобрена никогда не было с этим проблем. Остается думать только о цене ожерелья, но всем известно, что Жиль был достаточно богат.

— Что вы об этом знаете!

— Все просто! Если бы у него появились финансовые проблемы, причем такого рода, что для их решения ему пришлось совершить кражу, Вобрен обязательно рассказал бы об этом мне. Видите ли, когда, возвратясь с войны, я понял, что разорен, именно Вобрен помог мне начать торговлю антиквариатом… Он без промедления обратился бы ко мне за помощью!

В кабинете повисло тягостное молчание. Сложивший руки на золотом набалдашнике своей трости дон Педро прикрыл глаза и, наконец, с усмешкой спросил Морозини:

— Возможно, он так и поступил? Разве вы не тот человек, которому удобнее всего…

Закончить фразу ему не удалось. Альдо рванулся к дону Педро, схватил его за лацканы пиджака, рывком поставил на ноги и резко ударил кулаком, отправив в нокаут. Мексиканец рухнул. Ланглуа поспешил к нему на помощь, на ходу выговаривая Морозини:

— Вам не следовало бы…

— Что? Позволять ему меня оскорблять после того, как он уже вывалял в грязи Жиля? Я полагал, что вы меня знаете лучше.

— Я даже подумать не мог, что у вас такой сокрушительный удар правой.

— Левой я тоже хорошо работаю! Хотите, чтобы я это продемонстрировал? — добавил Альдо и сделал шаг по направлению к поверженному противнику.

— Спасибо, не стоит! Мне вполне достаточно увиденного. А теперь уходите и побыстрее, пока дон Ольмедо не пришел в себя. И скажите Лекоку, чтобы он зашел и помог мне.

— Вы меня не арестуете?

— За что? Разве вы совершили преступление? Лично я ничего не видел! Дону Педро стало плохо, и он упал, только и всего.

Альдо взял пальто, шляпу и перчатки и вышел, растирая кулак. Он так сильно ударил мексиканца, что рука все еще болела… Но каким облегчением было узнать, чтокомиссар остается его другом!

На улицу Альфреда де Виньи Альдо вернулся в такси, все еще кипя от негодования.

— Вот до чего мы дожили! — восклицал он, меряя шагами зимний сад. Тетушка и Мари-Анжелин удрученно наблюдали за ним. — Вы только представьте: Вобрен сам организовал свое похищение, чтобы украсть изумруды, исчезнувшие так давно, что само их существование можно было бы поставить под сомнение, а затем сплавил камни мне, чтобы я толкнул их с максимальной выгодой!

Маркиза поднесла к глазам лорнет в золотой оправе и с ужасом посмотрела на племянника.

— Что за выражения? Сплавил… Толкнул…

— А чего вы хотели? Я же скупщик краденого, пора вживаться в роль подобного персонажа.

— Самое главное, что Ланглуа в это не верит! — заметил вошедший Адальбер. Он слышал рассказ своего друга, пока шел через гостиные дома маркизы, поэтому Альдо не пришлось объяснять все сначала.

— Похоже, это действительно так, — ответил он, — но для меня главное спасти Вобрена… И хотелось бы найти его живым. А в этом я уже начинаю сомневаться.

Его сомнения усугубились, когда два дня спустя жандармы из Фонтенбло нашли в лесу сгоревшую наемную машину, которая должна была бы отвезти Жиля Вобрена в церковь Святой Клотильды. В ней был только обгоревший труп водителя…

3 О НЕПРОСТОМ ИСКУССТВЕ ОСАДЫ КРЕПОСТИ

Мари-Анжелин сердилась на себя. Ну зачем она накануне вечером взялась защищать мексиканцев и позволила себе употребить эпитет «очаровательный», который все сочли неуместным? Но ее ли в том вина, что во время ужасного ожидания в базилике Святой Клотильды кузен Мигель одарил ее такой ослепительной улыбкой, что Мари-Анжелин не могла не улыбнуться в ответ? Все-таки следовало поставить себя на его место — и особенно на место его родственников — и признать, что Вобрен, не появившись в церкви, поставил их в кошмарное положение. Совершенно нормально, что люди, заботящиеся о своей чести, недовольны той ситуацией, в которой оказались не по своей воле. Движимая естественным для ее христианской веры желанием защитить глиняный горшок от горшка чугунного, слабого от сильного и даже благородного разбойника от жандарма, Мари-Анжелин не приняла той враждебности, с которой ее «семья» отнеслась к чужакам.

В этом она постаралась убедить маркизу, когда вернулась после шестичасовой мессы. Извиняться Мари-Анжелин не стала, это было бы лишним. Она просто высказывала свою точку зрения, когда услышала от мадам де Соммьер, чьи зеленые глаза сверкали над чашкой шоколада:

— Я не предполагала, что вы так чувствительны к мексиканскому очарованию!

Мари-Анжелин пустилась было в объяснения, которые сама считала вполне разумными, но ее быстро прервали:

— Все это очень хорошо, но ответьте на один вопрос: эти люди показались бы вам столь же симпатичными, если бы исчезнувшим женихом оказались Альдо или Адальбер? Даже если вы помогали этой парочке в прошлогоднем деле в Трианоне, я не верю, что вы не храните образ Жиля Вобрена в самом потаенном уголке вашего девственного сердца!

Щеки мадемуазель дю План-Крепен стали пунцовыми, но она честно ответила:

— Как можно сравнивать! Мне нравится Жиль Вобрен, только и всего. Я до сих пор на него немного сердита за то, что он привез из Америки прекрасную и опасную миссис Белмонт под предлогом того, что он организует выставку ее скульптур. И этим он поставил под угрозу счастье Лизы.

— Вы сами видели, что Лиза с честью преодолела трудности.

— С нашей помощью, не так ли? Я всегда нас подозревала в том, что мы написали одно из тех писем, которые мы так хорошо умеем писать. Они говорят так много, хотя на первый взгляд этого и не скажешь. Каким дипломатом мы себя проявили!

— Для этого нужно было бы, чтобы мой дорогой племянник обладал способностями к дипломатии. Но, увы, это не так! Пожалуй, мы слишком удалились от предмета нашего разговора. Полагаю, на этом мы обсуждение и закончим?

Дамы и в самом деле сменили тему разговора и Постепенно забыли о досадном вечере. Но видя, что Альдо с каждым часом становится все мрачнее, План-Крепен почувствовала укоры совести. А после того, как нашли сгоревшую машину с несчастным водителем, она откровенно на себя разозлилась. Хотя и не понимала, какое отношение ко всему этому имеет «очаровательный» дон Мигель. Хуже всего было то, что они ничего не знали о происходящем и особняке Вобрена на улице Лиль. Особенно после того, как Альдо нокаутировал дона Педро. Этого господина она готова была растерзать! Он был похож на диктатора, и вел он себя соответственно.

Горя желанием первой разузнать хоть какие-нибудь подробности, Мари-Анжелин подумывала о том, чтобы отправиться на шестичасовую мессу в церковь Святой Клотильды, но это было слишком далеко! И потом там у нее не было своей агентурной сети, которую она сумела создать в церкви Святого Августина. Просто невероятно, сколько всего можно узнать, если ты, благодаря своей аристократической фамилии, со многими знаком в мирке консьержей, слуг и набожных старушек, да к тому же если они к тебе не просто расположены, а относятся с любовью! Что касается старушек, они всегда внимательно смотрят по сторонам, все слышат и иногда делают интересные выводы. Если вдруг Мари-Анжелин потребуется узнать, что происходит у княгини Мюрат, баронессы де Лассю-Сен-Женьес или княгини Бролье, то это не составит никакого труда, потому что все они живут в этом квартале. Но другой берег Сены! Это же почти конец света!

На следующий день после того, как они с маркизой обменялись мнениями по поводу «очаровательного» мексиканца, Мари-Анжелин входила в церковь Святого Августина. Через несколько секунд к ней присоединилась импозантная Евгения Генон, царствовавшая на кухне у княгини Дамиани. Месса еще не началась. Женщины заняли две соседние скамеечки для молитвы, перекрестились, пробормотали короткую молитву, и Евгения прошептала:

— Скажите на милость, что творится в вашей семье!

— Не путайте! Речь идет не о моей семье, а о господине Вобрене. Он близкий друг моего кузена Морозини, который был свидетелем на его свадьбе. Волею обстоятельств мой кузен оказался причастен к этой истории, и мы вместе с ним!

— Говорят, что семья невесты уже живет в особняке господина Вобрена?

— Да. Так как гражданское бракосочетание состоялось, они считают себя вправе это сделать. Вероятно, они правы, но у нас все считают такое поведение бесцеремонным. Я не разделяю эту точку зрения…

— Почему же?

— Потому что я пытаюсь поставить себя на место этой юной девушки, которую бросили у алтаря. И потом, мне кажется, что ее семья не слишком богата.

— Почему же вы не знаете об этом? А как же брачный контракт?

— Его не подписывали. Все оказалось очень просто, господин Вобрен выбрал общее владение имуществом. Без сомнения, он не хотел уязвить гордость невесты…

—Деликатный поступок! Чего не скажешь об этих людях, которых вы оправдываете. Они ведут себя в доме этого бедного господина как захватчики!

Мари-Анжелин удивленно повернулась к собеседнице:

— Откуда вы знаете?

Главная повариха княгини обстоятельно ответила на этот вопрос:

— Посольство Испании занимает особняк по соседству с домом господина Вобрена, а мой племянник служит выездным лакеем в посольстве. Посла сейчас нет, и у племянника много свободного времени, поэтому он с интересом наблюдает за тем, что происходит у соседей. А теперь, когда хозяин дома пропал, он весь превратился в слух и не сводит с дома глаз.

— И что же?

Зазвенел колокольчик мальчика из хора, который шел впереди священника. Поэтому Евгения не ответила. Кумушкам пришлось встать и принять участие в литургии. Затем последовало чтение главы из Евангелия. Наступила очередь короткой проповеди. Все сели, чтобы ее послушать. Мари-Анжелин воспользовалась этим.

— Так что увидел ваш племянник? — прошептала она.

— Вчера Гастон — это и есть мой племянник — пошел к булочнику за круассанами и встретил там Берту, кухарку господина Вобрена. Оказалось, что дворецкий Сервон уволился и покинул дом. Берта об этом говорила со слезами на глазах. Моему племяннику не пришлось ничего из нее вытягивать, она сама все рассказала. Перед уходом Сервон сказал Берте, что вернется только после появления хозяина, так как не хочет отвечать за то, что творится в доме. Судя по всему, оттуда исчезают вещи…

— Вещи?

— Что именно, я не знаю. В булочной было много народа, и Гастон не стал расспрашивать Берту подробно…

Евгения замолчала. Она говорила очень тихо, но прихожане возмущенными взглядами буквально пронзали болтушек. Когда месса закончилась, План-Крепен вернулась домой и сразу же, не снимая вымокших под дождем пальто и шляпы, поднялась в спальню маркизы. Мари-Анжелин пребывала в таком волнении, что бегом проделала весь путь до особняка, даже не раскрыв зонта. Сидя в постели, старая дама ждала, когда ей принесут первый завтрак, и рассматривала потолок своей спальни, расписанный птицами и облаками. Появление Мари-Анжелин сразу же вернуло ее на землю.

— Вы вымокли с головы до ног! Полагаю, у вас нет намерения усесться на мою кровать! — возмутилась мадам де Соммьер. — Вы потеряли зонтик?

— Я так торопилась вернуться, что совершенно о нем забыла! У меня есть новости с улицы Лиль!

Не переводя дух, она пересказала свой разговор с Евгенией.

— Я должна предупредить Альдо! — закончила она. — Мне не хочется его будить, он вернулся слишком поздно…

— Альдо уехал полчаса назад. За ним зашел Адальбер. Они собрались поехать посмотреть на то место, где нашли сгоревшую машину…

Друзья легко нашли то, что искали, руководствуясь указаниями из газетных статей. Это была маленькая полянка на полпути от Мар-о-Фе к Витри. Каркас автомобиля, похожий на скелет крупного животного, еще не увезли. Неподалеку они увидели инспектора Лекока, которому их приезд явно не доставил большого удовольствия. Засунув руки в карманы плаща, надвинув каскетку на самые брови и втянув голову в плечи, он медленно ходил вокруг остатков машины.

— Зачем вы приехали? — недовольно проворчал инспектор. — Здесь не место для прогулок, особенно в такую погоду!

— Мы приехали не гулять, — возразил Адальбер. -Я не собираюсь ставить под сомнение ваш талант детектива, но на месте преступления всегда есть, что поискать. А это и есть место преступления, так как именно здесь был обнаружен труп. К тому же, не забывайте об ущербе, который мог быть нанесен лесу, если бы, не приведи Господь, случился большой пожар…

— Это уж точно! — вздохнул полицейский. — Лесники не дают нам покоя — несколько деревьев обгорели, да и каркас машины должен быть немедленно вывезен. Но это уже не наша работа. Мы здесь для того, чтобы извлечь из этой груды железа максимум информации!

— Здесь нашли только одно тело? — спросил Морозини.

— Да, тело водителя. Надеюсь, что его сначала убили, а уж потом сожгли. Он прикован цепью к водительскому креслу. Бедняга! Не повезло ему!

— А что пассажиры? Никаких следов? Ведь всего в машине должно было быть, по меньшей мере, пятеро: трое похитителей, Вобрен и водитель. И ничего?

— Вы о чем подумали? — усмехнулся Лекок. — О пуговице, вырванной с мясом из пальто одного из негодяев, как это описывается в детективных романах? Ее с вдохновенным видом берет в руки маленький гений и после десяти минут размышлений обрисовывает вам всю картину преступления. Вы об этом? Нет, милостивый государь, мы ничего не нашли! Даже этого! — Лекок постучал ногтем указательного пальца по зубам. — Здесь такой толстый слой опавшей листвы, что практически не осталось следов даже от сгоревшей машины. А по площадке, где мы припарковались, после того как нашли машину, проехало слишком много автомобилей.

Альдо подумал о том, что ему всегда не везет с полицейскими. Хотя этот инспектор — правая рука и любимец Ланглуа, он все равно отнесся к князю если и не как к подозреваемому, то как нежеланному помощнику или просто как к болвану!

— Инспектор, — со вздохом сказал Морозини, — я знаю, что стоит ужасная погода и что вы не можете отыскать начало нити Ариадны[260], но прошу вас принять во внимание, что Жиль Вобрен — один из моих самых дорогих друзей, и что я его знаю лучше, чем нее остальные. В этой истории, которая с каждым днем становится все более зловещей, он не может быть ни в чем виноват. Спросите любого, и вам скажут то, в чем я совершенно уверен: Жиль Вобрен никогда бы не смог приковать человека к сиденью машины, а затем поджечь ее. Это неслыханная жестокость. Ты согласен со мной? — добавил он, обращаясь к Адальберу, но тот куда-то исчез. Альдо окликнул друга, но только спустя какое-то время издалека раздался его голос:

— Вы должны на это посмотреть!

— Он в стороне Мар-о-Фе! — заметил Лекок. — Чем он там занимается?

— Пойдемте посмотрим!

Они нашли египтолога стоящим в камышах на берегу небольшого водоема, несомненно очень романтичного при свете солнца, но под потоками льющейся с неба воды выглядевшим зловещим. Промокнув до нитки и согнувшись пополам, Адальбер прочесывал место.

— Что ты ищешь в этой клоаке?

— Второй, — ответил Адальбер, выпрямляясь. Альдо и Лекок увидели, что он держит в рукегрязный мужской ботинок. Инспектор сразу же завладел им, бормоча:

— Не представляю, чем вам может помочь этот башмак. Чего только не найдешь в лесном болоте!

— Даже совершенно новую лаковую мужскую туфлю с этикеткой фирмы «Уэстон»? Вам придется смириться с очевидным, инспектор, и признать, что такие находки — редкость!

Резким движением Морозини вырвал туфлю из руки Лекока. Его охватил ужас.

— Это обувь Вобрена! Голову даю на отсечение…

— Не стоит, — голос инспектора немного смягчился. — Остается выяснить, как оказался здесь ботинок. Я еду в жандармерию, оттуда позвоню господину Ланглуа. Необходимо прочесать весь этот участок! Вам лучше вернуться домой, господа, незачем Польше мокнуть под дождем…

Лекок направился к своей машине, но на полдороге обернулся и крикнул:

— Спасибо вам!

Решив, что лучше будет зарыть топор войны, Альдо предложил:

— Уже почти полдень. Не хотите позавтракать с нами?

На этот раз он был вознагражден улыбкой:

— Я на службе, но благодарю за предложение!

На опушке леса, недалеко от места преступления, уютно расположилась гостиница «Оберегермейстер». Туда и направились промокшие и озябшие мужчины. Ее зал, просторный и немного торжественный, украшенный головами лосей и кабанов, сверкающей медной посудой и огромным, почти средневековым камином, в котором горел яркий огонь, позволил им сделать передышку. В будний день и в полдень народу было совсем мало.

Адальбер сразу заказал два бокала лучшего коньяка с водой. После того как Альдо пригласил молодого полицейского позавтракать с ними, он не проронил ни слова. И это молчание тревожило его друга, потому что он легко мог прочитать мысли Морозини. Лучше было поговорить о том, что его тревожило.

—Не сгущай краски! — проговорил Адальбер, протягивая бокал князю. — Потерянный ботинок не обязательно должен был свалиться с ноги мертвеца.

— Может быть, ты и прав. Но ее мог бросить тот, кто переносил труп. Ты не заставишь меня поверить в то, что Вобрен сам его выбросил, чтобы завершить создание душераздирающего образа жертвы похищения, которое он сам и спланировал. И потом, ботинок валялся не на дороге.

— Не на дороге. Я бы мог его и не заметить. Я просто увидел что-то странное в камышах…

Адальбер вдруг замолчал. Меню, которое он просматривал, выпало у него из рук. На мгновение он замер с остановившимся взглядом и открытым ртом. Альдо обернулся, желая посмотреть, что же так удивило друга, но ничего не обнаружил.

— Что происходит? Ты слышишь голоса?

— Нет, но ты подал мне идею, сказав: «Ты не заставишь меня поверить в то, что Вобрен сам его выбросил». А если именно так и произошло?

— Что именно?

— Послушай: похитители вытащили Вобрена из машины, чтобы перенести в другой автомобиль пли в какое-то место. Наверняка уже стемнело, потому что сейчас темнеет уже в четыре часа. Вдруг ему удалось снять с себя одну туфлю…

— …и бросить ее в камыши, как Мальчик-с-пальчик кидал камешки? Но при этом у него должны были остаться свободными руки. Или…

— Но ведь ничто не указывает на то, что он был связан. Позволь тебе напомнить, что его видели в «Ритце» в сопровождении незнакомца. Он вошел и отель, а затем вышел и снова сел в машину.

— Это-то и непонятно, — вздохнул князь, закуривая. — Я никак не могу увязать воедино всю эту информацию.

— А если его накачали наркотиками? Не только в Китае, но и в Центральной Америке тоже любят такие трюки. А уж в Мексике в особенности. Ты никогда не слышал о мескалине?

— Нет. Что это такое?

— Галлюциноген, очень приятный на вкус, судя по всему. Добывают вещество из кактуса, который ничем не напоминает растение, а похож на гальку. Понять, что это не камень, можно только в тот момент, когда на кактусе появляется цветок. Какая-то индейская народность исповедовала настоящий культ этого растения.

— Откуда тебе это известно? Тебя интересуют еще и цивилизации доколумбовой эпохи?

— Я их изучал немного. Благодаря моему деду, который входил в состав генерального штаба Базэна[261].

— Когда императором провозгласили Максимилиана Австрийского[262]? Ты мне никогда об этом не рассказывал.

Адальбер засмеялся:

— У нас достаточно тем для разговоров и без моих предков. Тем более, в отношении родословной ты разобьешь меня на голову. Хотя… один из Пеликорнов участвовал даже в крестовом походе!

— И ты никогда не признавался в этом Мари-Анжелин? Она была бы в восторге!

— Вот именно, и стала бы все время об этом болтать, чем привела бы в негодование нашу маркизу! Но вернемся к моему деду. Когда я был мальчишкой, он мне рассказывал множество историй. Он мог бесконечно говорить о Мексике, был страстным поклонником индейцев. Именно благодаря этому ему и удалось попробовать мескалин. Но дед сумел вовремя остановиться, потому что им двигало лишь любопытство. Он сразу понял, что повторение может быть опасным. Слишком легко, слишком соблазнительно! Он видел последствия регулярного применения этого галлюциногена у двух европейцев: один из них сошел с ума, другой покончил с собой…

— И они могли заставить Вобрена его принять?

— Если попробовать один раз, то он и не поймет, как действует наркотик. В его воспоминаниях останутся лишь приятные сны, состояние эйфории. Чтобы узнать, как это вещество действует на волю человека, необходимо проконсультироваться с токсикологом. И желательно с мексиканским! А у нас такие люди — редкость! Но, возможно, это не имеет никакого отношения к нашей истории. Я просто выдвинул гипотезу.

— Я так и понял, но нельзя пренебрегать ни одним объяснением этой загадки…

Позавтракав, друзья сели в машину Адальбера, и Альдо попросил снова отвезти его на место преступления. Но подобраться близко им не удалось. Подступы охраняли пикеты жандармов, и они смогли увидеть только специальную машину, которая эвакуировала сгоревший остов автомобиля. Ни Ланглуа, ни Лекока не было видно. Альдо и Адальбер вернулись на улицу Альфреда де Виньи, где им немедленно сообщили новости, принесенные Мари-Анжелин из церкви Святого Августина.

Альдо отказался им верить.

— Сервон ушел только потому, что из особняка Вобрена исчезли вещи? Я в это не верю! Дворецкий всегда считал себя хранителем сокровищ, которыми его хозяин наполнил дом. И ему хорошо известно, насколько ему доверяет Жиль. И если Сервон заметил, что какие-то предметы обстановки или безделушки пропали, он должен был проявить еще большую бдительность, чтобы поймать вора. Также поступил бы и твой Теобальд! — добавил Морозини, вспомнив дворецкого, служившего у Видаль-Пеликорна. Теобальд один сочетал в себе разнообразные таланты. Он обеспечивал Адальберу необходимый комфорт и тщательно следил за порядком в просторной квартире, больше похожей на филиал Лувра, в котором были выставлены произведения искусства Древнего Египта.

— Несомненно, но Теобальд ничего не боится. Разве что того, что небо упадет ему на голову… О Сервоне этого не скажешь. Ты же видел его, когда мы заезжали в особняк в день свадьбы. Он был не просто напуган, он был в ужасе!

— Я с ним не знакома, — заметила маркиза де Соммьер, — но можно попытаться поставить себя на его место. Дворецкий заканчивал приготовления к свадебному банкету, но вместо счастливых новобрачных и многочисленных гостей к нему явились возмущенные мексиканцы, заявившие, что его хозяин до церкви не доехал. Они приказывают ему отослать ресторатора и уже готовые блюда, но не забывают оставить себе разносолы, чтобы плотно позавтракать. Потом эти люди усаживаются за стол и приказывают Сервону приготовить им комнаты и проследить за прибытием багажа. Не все в этом мире, мой дорогой Адальбер, могут похвастаться такой же беспримерной выдержкой, как наш Теобальд! Он всегда готов последовать за вами на край света и покончит с собой, если какой-нибудь негодяй осмелится посягнуть на ваше святилище!

— Жиль познакомился с Сервоном на войне, этот малый храбро дрался! — заметил Альдо.

— Это совсем другое, и тебе это отлично известно! Поэтому не говори глупостей! Нам нужно найти Сервона, чтобы обо всем его расспросить. План-Крепен, с завтрашнего утра…

— У нас нет времени ждать новостей из церкви Святого Августина, — Альдо не дал тетушке Амели договорить. — Мы сейчас же поедем в магазин на Вандомской площади и поговорим с Ричардом Бэйли. Он должен знать, где живет Сервон. Если же ему это не известно, то мы заглянем на набережную Орфевр.

Маленький красный «Амилькар» всего за несколько минут преодолел расстояние от парка Монсо до элегантного антикварного магазина Вобрена. Когда друзья вошли, господин Бэйли занимался с клиентом, которого заинтересовала редкая настольная ваза из севрского фарфора[263]. Англичанин вовсе не удивился их появлению. Это было заметно по его немного печальной улыбке, которой он приветствовал вошедших:

— Добрый вечер, господа! Я скоро освобожусь. Жерар проводит вас в мой кабинет, — добавил он, незаметным жестом подзывая к себе высокого молодого человека, которого Вобрен два или три года назад определил ему в помощники.

Англичанин до мозга костей, хотя и родился в Бордо, Жерар Кандели обладал той же сдержанной элегантностью, той же учтивостью и такой же фигурой, что и Бэйли. Он был высоким и худощавым, черный пиджак и брюки в полоску подчеркивали стройность его силуэта. Зная, с кем он имеет дело, Кандели проводил князя и его друга в кабинет самого Вобрена. Это была комната средних размеров с высоким потолком, где были собраны предметы мебели, гобелены и безделушки, некогда украшавшие известные замки. Молодой человек предложил им сесть.

— Что-нибудь выпить? Или господа предпочитают чай?

Альдо и Адальбер испытывали одинаковое отвращение к национальному английскому напитку, и оба выбрали коньяк.

— Но мы не хотели бы мешать господину Бэйли, — извинился Морозини. — Возможно, нам следовало его предупредить о нашем визите?

Молодой Жерар рассмеялся:

— Не беспокойтесь, князь! В какое бы время вы ни пришли, господин Бэйли обязательно бы оказался занят с человеком, выдающим себя за клиента, который под предлогом возможной покупки пытается что-нибудь у него выведать! И он уйдет с пустыми руками во всех смыслах этого слова.

— Значит, господин в магазине не собирается приобрести этот прекрасный образчик севрского фарфора?

— Это бы меня сильно удивило! Весь день одно и то же. В магазин заходит человек, выбирает тот или иной предмет, просит подробно о нем рассказать, внимательно его рассматривает, а между делом задает вопросы, которые ему самому кажутся хитрыми. Только они не имеют никакого отношения к антиквариату, а касаются лишь исчезновения господина Вобрена.

— Но почему же Бэйли им отвечает? — проворчал Адальбер. — Куда проще было бы просто выставить этих субчиков на улицу!

— Вы абсолютно правы, но… Мы не знаем заранее, не окажется ли в этой веренице подлинный знаток и любитель антиквариата. А вот и господин Бэйли!

— Покупка состоялась? — поинтересовался Альдо.

— Если бы! — Со вздохом пожилой англичанин опустился на великолепный табурет с ножками в виде буквы «X», обитый алой шелковой узорчатой тканью. — Этот господин, как и все остальные, желал узнать, нет ли у нас свежих новостей. Должен признать, что действовал он весьма ловко! Но наша прелестная ваза его не интересовала. Спасибо, Кандели, — поблагодарил он молодого человека, передавшего ему стакан с виски. — Пора, видимо, последить за собой, а то после того злополучного дня я стал злоупотреблять нашей национальной панацеей!

— Разве это не чай? — улыбнулся Морозини.

— В обычной жизни это именно чай, без сомнения… Но только не в тяжелые минуты. У вас есть новости, господа?

— О Вобрене — нет. Мы знаем только, что в лесу, неподалеку от Фонтенбло, в болоте была найдена его лакированная туфля. А в его доме происходит что-то странное. Дворецкий уволился, признавшись кухарке, что пропали некоторые вещи, и он не хочет нести за это ответственность. Он уехал, но куда? Мы подумали, что вы, возможно, знаете его адрес. Иными словами, где можно отыскать Сервона?

— Я прекрасно вас понял, но у него нет другого адреса, кроме улицы Лиль. С тех пор как они с господином Вобреном вместе вернулись с фронта, Сервон постоянно жил в особняке.

— Но где-то же живут его родные? — спросил Видаль-Пеликорн.

— Мне об этом ничего не известно, — ответил Бэйли, подумав минуту. — Вам надо спросить у Берты, кухарки. Женщина всегда знает больше, особенно если она живет с человеком в одном доме. Если же — а это совершенно невероятно — она все-таки ничего не сможет вам сказать, то все данные о прислуге находятся в рабочем кабинете или в спальне господина Вобрена. Вам же известно, как он ценил порядок! Полиция, скорее всего, уже провела обыск и собрала досье. Так что у комиссара должны быть необходимые сведения.

— Нужно поехать к нему и спросить об этом, — сказал Альдо, вставая.

Но на набережной Орфевр они потерпели неудачу. Дивизионного комиссара, как и инспектора Л скока, на месте не оказалось.

— Нам остается только завтра утром отправиться в булочную на улицу Лиль за круассанами! — подвел итог Альдо.

Поразмыслив, они решили, что Мари-Анжелин — это идеальная кандидатура для разговора с кухаркой Вобрена. Она всегда с блеском выполняла подобные поручения и к новому заданию отнеслась с энтузиазмом. Ровно в семь часов, едва рассвело, автомобиль марки «Тэлбот», взятый Альдо накануне напрокат, остановился в нескольких шагах от освещенного магазина. Фары погасли. Пассажиры автомобиля отлично видели все, что происходит в булочной. Булочница стояла за кассой, а молодая девушка обслуживала покупателей. Это была в основном прислуга, пришедшая купить главную составляющую первого французского завтрака. Булочная явно процветала. И в этом не было ничего удивительного, если прислушаться к запаху сливочного масла и свежего хлеба, витавшего над улицей. Друзьям пришлось ждать еще около четверти часа, как вдруг Альдо воскликнул:— Вот она! Это Берта Пуарье!

Мари-Анжелин торопливо направилась к булочной. Судя по всему, кухарка Вобрена была в округе знаменитостью. Ее поторопились обслужить, а разговор с булочницей только подтвердил, что владельцы магазина с сочувствием относились к неприятностям, выпавшим на долю их постоянной покупательницы. Когда Берта наконец вышла, неся корзину, в которой горой лежал большой бумажный пакет, Мари-Анжелин подошла к ней.

— Это вы госпожа Берта Пуарье? — спросила она. План-Крепен говорила негромко, но кухарка, только что выудившая из корзинки теплый круассан с намерением откусить его, подскочила и посмотрела на нее круглыми глазами:

— Да, это я…

— Простите меня за то, что я подошла к вам на улице, но у меня не было другого выхода. Я мадемуазель дю План-Крепен, кузина князя Морозини. Он попросил меня узнать, известен ли вам адрес Люсьена Сервона.

Берта успокоилась, положила круассан в корзину и скрестила руки на животе.

— Его адрес? Но, госпожа, он уже много лет живет на улице Лиль!

— Но куда же Сервон направился после того, как уволился с работы? Он вам не говорил?

— Разумеется, я его об этом спросила. Должна же я дать ему знать, когда хозяин вернется. Но Сервон сказал, что сообщит о себе господину Бэйли. А ему необходимо срочно уехать, и ничего больше он мне не скажет! Вид у него, честно говоря, был испуганный. Он еще добавил, что и мне следует поступить так же…

— И что вы об этом думаете?

— Ну, видите ли, мне особо нечего бояться. Я имею дело только со старой дамой: по утрам мы составляем меню. Ей нравится, как я готовлю. Да и тем остальным, похоже, тоже!

— Как она держится с вами?

— Обычно. Вид у нее свирепый, но это из-за ее лица. А вообще-то она умеет приказывать и не быть при этом неприятной. Я вам так скажу: я простая женщина и понятия не имею, кто все эти люди, но она настоящая дама. А я в этом разбираюсь!

— А остальные члены семьи?

— По правде говоря, я их почти не вижу, если не сказать совсем не вижу. Молодая дама выходит из своих покоев только к столу. Знаю только, что молодой господин часто покидает особняк, а старый проводит время в кабинете.

— А Сервону уже нашли замену?

— Пока нет. Они попросили в посольстве — оно у нас по соседству — прислать им кого-нибудь, чтобы человек поработал у них, пока они не уедут в Биарриц. Но пока никто не пришел. Из новых только двое. Это слуга старого господина, который обслуживает обоих мужчин, но он мне не нравится. Со своими густыми усами и глазами пьяницы он смахивает на революционера. И еще есть горничная, но она тихая как мышка и почти всегда молчит. Работает она хорошо, больше ничего сказать не могу… Простите меня, госпожа, но я должна идти. Они вот-вот встанут, и мне бы не хотелось, чтобы усач отправился меня искать.

— Вы совершенно правы! Простите меня. Только одно слово: Сервон не намекнул, какие именно вещи пропали?

— Нет! Глядите-ка, что я вам говорила! Вон, видите, бежит!

Из особняка показался мужчина. Женщины быстро попрощались. Берта направилась к дому, а Мари-Анжелин пошла по тротуару в противоположную сторону. Она решила перейти улицу и сесть в машину только после того, как кухарка скрылась за дверью особняка. Как только План-Крепен уселась рядом с Альдо, он сразу же тронул машину.

— Итак? — спросил он.

Мари-Анжелин дословно передала свой разговор с кухаркой. Она обладала великолепной памятью, позволявшей ей абсолютно точно воспроизводить все, что слышала. Затем она добавила, довольная собой:

— Вы правильно сделали, что поручили это мне. Слуга вышел посмотреть, почему Берта задержалась. Минутный разговор с соседкой не вызовет никаких подозрений, но если бы Берта в столь ранний час говорила на улице с незнакомым мужчиной, это показалось бы странным.

— Я тоже об этом подумал! Вы же знаете, что незаменимы!

— Не стоит преувеличивать! Кстати, о заменах… Нет ли какого-нибудь способа договориться в посольстве о том, чтобы на место Сервона отправился брат Теобальда?

— Ромуальд? Если он свободен, то идея неплохая… Нет, она просто отличная! Мы сейчас же узнаем, что можно сделать!

Полчаса спустя Альдо остановил машину перед домом Адальбера. По пути они заехали на улицу Руаяль в кондитерскую Ладюре за бриошами[264], круассанами и другими лакомствами, которые должны были подсластить их нежданный визит. Адальбер был гурманом, и ему легко было доставить удовольствие подобным образом. Он не относился к породе «жаворонков» и рано вставал только на раскопках, поэтому они пришли как раз вовремя. Адальбер облачился в халат, и все уселись за стол, на котором стояли издающие манящие ароматы кофейник и кувшин с шоколадом. Все это было подано практически мгновенно, так как Морозини предупредил Теобальда, что он им понадобится. А это всегда радовало образцового слугу закоренелого холостяка.

Щедрая природа произвела на свет этот достойный образец в двойном экземпляре: у Теобальда был брат-близнец Ромуальд. Внешне они были почти неразличимы и в профессии легко заменяли друг друга. Отличались только вкусами. Ромуальд, имевший прозвище «полевая мышь», предпочитал жизнь в деревне и с любовью занимался своим садом. Теобальд, или «мышь городская», отдавал предпочтение городу. Это не мешало братьям оказывать друг другу разнообразные услуги. Они оба были искренне и в равной мере преданы Видаль-Пеликорну за то, что во время войны он спас жизнь Теобальду, рискуя собой. То, что ценил один брат, становилось ценностью и для другого.

Теобальд, не чуждый приключениям, и сам бы с удовольствием отправился «в пасть льва». Но Адальбер не был настолько близок с Вобреном, чтобы ради него пожертвовать своим комфортом. Поэтому он ограничился звонком Ромуальду и коротко изложил суть проблемы, не вдаваясь в детали. Ромуальд пообещал приехать, и друзьям оставалось только обеспечить его рекомендациями из испанского посольства.

Ромуальду требовалось время, чтобы доехать из Аржантея на мотоцикле, и Альдо с Мари-Анжелин решили на некоторое время вернуться к маркизе де Соммьер. Тетушка Амели, должно быть, уже волновалась, почему они так долго задержались на улице Лиль…

И они не ошиблись в своих предположениях. Старая дама не находила себе места.

— Почему вы так задержались? — гневалась она.

— Главное, что мы не напрасно потратили время, — парировал Альдо, ставя ей на колени коробку с миндальным печеньем, которое маркиза обожала. Он не забыл купить его в кондитерской Ладюре. — И теперь нам нужна ваша помощь! У вас есть связи в испанском посольстве?

— Раньше они у меня были, но теперь все в прошлом — с тех пор, как маркиз де Каса Гранде умер лет пять тому назад. Я была знакома и с его женой-француженкой… Странно, что План-Крепен этого не помнит.

— Мы так давно не видели маркизу, признаю, что и о ней забыла.

— Удивительно! Она так старалась сбить вас с пути! Надо сказать, — заметила тетушка Амели, обращаясь к Альдо, — что маркиза набожна, как раскаявшаяся проститутка, и она сочла План-Крепен идеальной «подружкой».

— Но я не навязывала ей свое общество! — пробормотала, краснея, Мари-Анжелин. — Мне бы не хотелось возобновлять с ней отношения.

— Отлично! — Альдо пожал плечами. — Тогда у нас остается только племянник кухарки княгини Дамиани. Где она живет?

— Княгиня? На авеню Мессины. Дом 9, кажется… Вы хотите туда сходить?

— Почему бы и нет? — заметила маркиза де Соммьер. — Я не знакома с этой Дамиани. Знаю только, что она уже немолода. Но едва ли она сделана из особого теста, так что ты, Альдо, должен ей понравиться…

Но Морозини не пришлось пустить в ход свое обаяние — княгиня на несколько дней уехала. Но ему легко удалось добиться встречи с Евгенией Генон, любезно обещавшей дать один из своих рецептов мадемуазель дю План-Крепен, к несчастью, захворавшей.

Пресловутая Евгения была явно польщена отведенной ей ролью. Потребовалось всего три телефонных звонка, и дело было сделано.

Племянник Гастон спросил в доме Вобрена, свободно ли еще место дворецкого. Получив утвердительный ответ, он договорился о встрече, чтобы лично сопроводить кандидата на эту должность к шести часам вечера… У князя оставалось достаточно времени, чтобы посвятить Ромуальда в суть дела и объяснить, какую роль ему предстоит сыграть.

Во второй половине дня, ожидая, пока Адальбер приведет его в дом маркизы, Альдо устроился в библиотеке с бумагой, карандашами, пером и… Мари-Анжелин. Князь знал, что она великолепно рисует, и попросил свою кузину начертить планы всех комнат особняка Вобрена. Сам он взялся составлять список предметов мебели с указанием их расположения и всего того, что в них находилось. Это «все» было немногочисленным, но очень ценным и достойным хорошего музея. Некоторые вещи в прошлом украшали Версаль, Трианон или дворец Фонтенбло. Ромуальд должен был сверяться со списком, чтобы выяснить, что именно пропало.

Они уже заканчивали работу, когда План-Крепен поинтересовалась:

— Вы ничего не забыли?

— Нет, мне так не кажется…

— А свадебные подарки? Ведь их привезли в дом Вобрена, чтобы во время свадебного приема гости могли ими полюбоваться, не так ли?

— Черт побери! Вы совершенно правы, об этом я не подумал…

— Что подарили вы сами? Я бы удивилась, услышав, что вы преподнесли штопор или щипчики для сахара…

— Я привез две картины Гварди, которые висели в Лаковой гостиной… Жиль так давно на них заглядывался!

— Ну еще бы!

— А что подарила тетушка Амели?

— Пудреницу из слоновой кости, украшенную миниатюрой работы Изабэ[265]. Что же касается других гостей, то трудно даже представить, на чем они остановили свой выбор!

— Если подумать, то только идиот стал бы воровать свадебные подарки! Так как жених исчез, то приличия требуют вернуть подарки дарителям! Вы мне подали идею: если Жиль в скором времени не появится, я отправлюсь забирать картины…

План-Крепен рассмеялась:

— Неужели вы видите себя в этой роли? Вы, князь Морозини, чьи предки…

— Ну уж нет! Мои предки — они же, кстати, и ваши тоже — пусть покоятся с миром. Я знаю, что прекрасная Изабелла, став госпожой Вобрен, является такой же владелицей, как и ее супруг. Но это еще не значит, что она может распоряжаться имуществом без его согласия. К тому же, я сам очень любил эти полотна. С такими вещами неохотно расстаются и делают это только ради человека, которого искренне уважают или любят. Ни одного из этих чувств к этой молодой женщине я не испытываю. Она мне кажется послушной куклой, зомби в чужих руках!

— Согласна, но с тех пор, как вы нокаутировали дона Педро, а дворецкий испарился, вас едва ли пустят на порог! Сейчас мы можем только внести картины Гварди в ваш список…

Что и было сделано.

Маркиза де Соммьер тоже не бездействовала. Забыв о собственной неприязни к телефонному аппарату, она все-таки позвонила своей «давней подруге» маркизе Каса Гранде. Ценой невероятной лжи — «Ах, он служил в посольстве еще во времена вашего покойного супруга, который так им восхищался!» — тетушка Амели добилась от нее согласия дать соответствующие рекомендации Ромуальду Дюпюи. За бумагой с огромной охапкой цветов отправился Люсьен, шофер мадам де Соммьер. Дело оказалось довольно простым: маркиза Каса Гранде была ровесницей тетушки Амели, но не отличалась столь же ясным умом. Она жила в мире молитв, воспоминаний о покойном супруге и о том, что она называла «славными временами». Воспоминания ее стали довольно туманными, и в них легко нашлось место для еще одного дворецкого!

Прежде чем отправиться на улицу Лиль, Ромуальд приехал в дом мадам де Соммьер. Она никогда его раньше не видевшая, была введена в некоторое заблуждение сходством нового дворецкого с его братом-близнецом Теобальдом. В обычное время Ромуальд ездил на мотоцикле, и наряд его больше подходил для садовника, чем для джентльмена. Но на этот раз он предстал в облике вышколенного дворецкого: черный плащ, шляпа-котелок, брюки в полоску, идеально вычищенные ботинки и серые перчатки. Костюм он без проблем одолжил у своего брата.

— Что ж, — оценил Альдо, — если эти люди сразу же не примут вас на службу, значит, у них чертовски трудный характер. Да, еще одна деталь! Вы понимаете по-испански, хотя бы немного?

— Я говорю на этом языке, Ваше Сиятельство! И на английском тоже… как и мой брат.

— Превосходно! Но как вы будете сообщать нам новости?— Я переговорю с этим Гастоном Геноном, и если он поможет нам, то…

— В этом можете не сомневаться! Его тетя служит кухаркой у княгини Дамиани и ручается за него!

— Смею ли я предложить ему некоторое… вознаграждение?

— Разумеется, Ромуальд. Ваш кредит открыт!

— Тогда я намерен устроить некое подобие почтового ящика, например, в саду. Если у меня будет срочная информация, я дам Гастону знать об этом, заиграв на флейте.

— Вы играете на флейте? — удивилась Мари-Анжелин.

— И совсем неплохо, мадемуазель! Вы даже представить не можете, как хорошо нежная музыка действует на растения в саду! Цветы просто впитывают ее и хорошеют на глазах, а спаржа дает превосходный урожай!

— А как же ваш сад? Он пострадает в ваше отсутствие?

— Зимой природа отдыхает. Если потеплеет, то мой сосед за ним присмотрит. Я научил его играть на флейте, и ему понравилось. Летом мы иногда играем с ним дуэтом.

— Остается узнать, — вмешалась в разговор мадам де Соммьер, — будут ли ваши новые хозяева столь же благосклонны к игре на флейте, как и ваши растения!

— Я заручусь их согласием. И потом, я же не буду играть по ночам… Только если моя комната окажется достаточно далеко от их ушей. И сад остается в моем распоряжении!

Добавить было нечего. Альдо передал Ромуальду плод их совместного с Мари-Анжелин труда, рекомендации от маркизы Каса Гранде и деньги на расходы. После чего новоиспеченный дворецкий откланялся, забрал свой чемодан и отправился на поиски такси.

— Этот человек великолепен! — вздохнула маркиза. — Кто бы мог подумать, что в его душе есть поэтическая струнка… А у Теобальда она тоже присутствует?

— Не думаю. Мы бы об этом знали. Теобальд перенял вкусы своего хозяина и посвятил себя Египту. Даже у настоящих близнецов могут быть различия!

— Что ж, нам остается только ждать и надеяться!

— Мы очень скоро узнаем, приняли его на службу или нет. Если ничего не выйдет, Ромуальд сразу же вернется к Адальберу. И тогда нам придется придумать что-то другое!

День закончился, а Ромуальд так и не вернулся ни к Адальберу, ни в свой дом в Аржантее.

Первое сообщение пришло от него через день. Судя по всему, Ромуальд вполне устроил новых хозяев. Особенно он понравился старой даме. Ее покорила выправка дворецкого и то уважение, которое он ей выказывал. Изабелла просто посмотрела на него, но ничего не сказала. Она выходила только к столу и не покидаласвоей спальни… Дон Педро явно изучал нового дворецкого, но тот делал вид, что этого не замечает. Молодой дон Мигель не появлялся… А две картины кисти Фрагонара[266] из спальни господина Вобрена, внесенные в список, исчезли. Их заменили на маленькие полотна, не стоящие и ломаного гроша. Исчез и монгольский кинжал, служивший антиквару ножом для разрезания бумаги. Его рукоятку и золотые ножны украшали три великолепных бирюзы, вставленных в причудливое плетение из золотых нитей и отделанных бриллиантами. Вместо него появился арабский кинжал в ножнах из латуни. Свадебные подарки сохранились. Они по-прежнему находились в гостиной на всеобщем обозрении. Там же были и полотна Гварди.

— У мерзавцев отличный вкус! — прорычал Аль-до. — Две сангины[267] римского периода Фрагонара стоят целое состояние! А что говорить о монгольском кинжале! И они не стали медлить! При таких темпах через три месяца в доме не останется ничего ценного!

— Меня больше беспокоит другое, — заметила тетушка Амели. — Эти люди действуют так, словно они абсолютно уверены в том, что бедняга Вобрен не вернется и не попросит у них отчета…

— Я тоже об этом думал, — согласился с ней Адальбер. — Надо что-то делать… Но что?

— Мы должны посоветоваться с Ланглуа, — ответил Альдо, быстрым шагом направляясь в вестибюль, чтобы надеть плащ и шляпу. — Ты со мной?

— Что за вопрос?!

Им пришлось подождать не больше пяти минут, пока дивизионный комиссар закончит подписывать кипу бумаг, как всегда, лежавшую перед ним на столе. Он встретил друзей приветливо, хотя явно был чем-то обеспокоен.

— Вы пришли за новостями или принесли их? — спросил он.

— У нас новости есть, а как у вас?

— Новость только одна, и она вам не понравится. На лаковой туфле, которую вы нашли, есть отпечатки только господина Вобрена. Значит, он бросил ее сам. Но кроме этого, ни вокруг болота, ни в окрестностях мы ничего больше не нашли. Такое впечатление будто он и его похитители испарились! Теперь ваша очередь.

Слишком встревоженный, чтобы что-то утаивать, Альдо рассказал обо всем, начиная с шестичасовой мессы в церкви Святого Августина и заканчивая первым донесением Ромуальда. Ланглуа не смог удержаться от улыбки:

— Я давно знал, что от вас двоих можно ожидать чего угодно… Правда, по-своему вы довольно эффективны… Я не собираюсь отказываться от вашей помощи, но, умоляю, будьте осторожны. У вас, Морозини, на руках семья. И эта семья, если я не ошибаюсь, стала и вашей, Видаль-Пеликорн. К сожалению, вся эта история очень дурно пахнет…

— Да, похоже на то… — с грустью признал Альдо, -но я не могу забыть о друге, который мне очень дорог! Я стараюсь гнать от себя дурные мысли и верить, что он все еще жив. Хотя эти захватчики оккупировали дом, продают все самое ценное… Я начинаю сомневаться, что смогу увидеть Жиля Вобрена живым!

— Не стану с вами спорить. К сожалению, молодая госпожа обладает всеми правами законной жены. А без брачного контракта у нее есть возможность опустошить особняк, и ей не придется ни в чем оправдываться!

— И мы ничего не можем сделать? Совсем ничего?

— Я могу послать инспекторов в зал Друо и основные аукционные залы в Париже, Лондоне, Брюсселе, Женеве и в других городах. Если один из предметов, которые вы перечислили, там появится, то мы сможем узнать, кто выставил его на продажу. А если в дальнейшем будут выставляться вещи из замков-памятников, принадлежавшие Вобрену, то мы будем вправе остановить продажу именем Республики.

— А что делать со свадебными подарками? — пробурчал Адальбер.

— Этот правовой аспект мне неизвестен. Надо признать, что случай редкий. Но если новобрачный исчез, и никто не знает, жив он или мертв, то правила хорошего тона требуют подарки вернуть.

— Хороший тон! О чем вы говорите! Это не те люди… — Альдо поморщился. — Да, чуть не забыл: вы виделись с нотариусом Вобрена, комиссар?

— Я же говорил вам, что собираюсь к нему зайти. — Завещание действительно есть, но вскрыть его можно будет только через семь лет после того, как завещателя объявят пропавшим. Разумеется, если будет найдено тело, то его вскроют немедленно.

— Но нотариус хотя бы сказал вам, давно ли оно оформлено? Что, если Вобрен изменил его, скажем, за последний год? Если судить по тому, что Жиль мне успел рассказать, то с доньей Изабеллой мой друг познакомился чуть более полугода тому назад.

— Нет, завещание не меняли. Но это не значит, что за это время не было составлено еще одно завещание. Завещателя могли силой заставить подписать его в присутствии нотариуса-сообщника и двух свидетелей…

— И, возможно, им это удалось без труда! Жиль так изменился…

— Правда, мэтр Бо доверительно признался мне, что не верит в существование другого завещания.

— Почему же?

— Он не имел права мне об этом сказать.

— А нет ли у него сведений о замке в окрестностях Биаррица? Жиль отправился туда под предлогом покупки некоторых предметов мебели, но приобрел весь замок с прилегающими землями.— Да, это замок Ургаррен. Он расположен вдали от побережья. Но это владение не входит в местную общину.

— Донья Изабелла, случайно, не является его хозяйкой?

— Нет, замок принадлежит донье Луизе. Некогда им владела ее семья. Купив замок и передав права владения бабушке, Вобрен завоевал сердце внучки. В любом случае, Изабелла является единственной прямой наследницей этого замка…

Эти слова прозвучали в гробовой тишине. Но Ланглуа сам нарушил ее через несколько секунд:

— Что вы намерены теперь предпринять? Альдо пожал плечами:

— Будем ждать записки от Ромуальда Дюпюи и держать вас в курсе. Но не могли бы вы попытаться выяснить что-то еще об этих мексиканцах? Они буквально свалились с неба. Известно ли, откуда они приехали?

— Да, из Нью-Йорка. Первого сентября прошлого года они приплыли на корабле «Свобода» и высадились в Гавре.

— Из Нью-Йорка? Что они там делали? — спросил Видаль-Пеликорн.

— Им пришлось бежать из Мексики, а в Нью-Йорке они нашли убежище у друзей, вот и все. Вполне вероятно, что земли у них отобрали в ходе аграрной реформы, чтобы потом перераспределить. Скорее всего, они увезли с собой все, что только смогли.

— И не забыли очаровательную девушку, возможно, несколько инертную, но чья исключительная красота стала их единственным шансом начать все сначала! — В словах Морозини прозвучало презрение. — Достаточно было найти… любителя — если не сказать простака — в меру богатого, чтобы он мог удержать их семейство на плаву. Я знаю, что это не ново… Но почему они приехали во Францию?

— Они вернулись в Европу к своим истокам. Не обманывайте себя, Морозини, они действительно принадлежат к знати, и их предки завоевали империю ацтеков вместе с Кортесом.

На этот раз Альдо не выдержал.

— Приличные люди во всех отношениях, да? — яростно бросил он. — С трудом верится, что они, возможно, убили одного симпатягу, сумев прежде связать его узами гражданского брака, чтобы легче было опустошить его дом!

— Прошу вас, успокойтесь! Я всего лишь излагаю известные мне факты. Это не значит, что судьба Вобрена нас не интересует. Если они его убили, клянусь, они за это заплатят, будь они родственниками хоть самого короля Испании!

— А я, со своей стороны, даю слово, что не оставлю их в покое до тех пор, пока не узнаю правду!

— Мы снова вернулись к тому, с чего начали, — вздохнул Ланглуа. — Мне остается только предупредить вас еще раз: будьте осторожны! Не теряйте бдительности!

Дивизионный комиссар и в самом деле выглядел взволнованным. Это никак не вязалось с его привычной, почти английской флегматичностью. У Адальбера вдруг возникло сомнение: все ли им рассказал Ланглуа? Но свои соображения он оставил при себе. Альдо и без того уже расстроен, не стоит тревожить его еще больше.

4 СДЕЛКА

— План-Крепен, попросите Люсьена приготовить автомобиль к трем часам!

Мадам де Соммьер поставила пустую кофейную чашку на столик.

— Мы куда-то едем?

— Если, употребляя местоимение «мы», вы подразумеваете себя и меня, то нет. Я еду одна!

Удивление Мари-Анжелин было так велико, что старая дева забыла о своем хорошем воспитании и уязвлено спросила:

— А почему без меня?

— Потому что там, куда я еду, вас и так видят слишком часто! Я хочу кое-что предпринять, но не знаю пока, что из этого получится. Мне кажется, что лучше будет обойтись без свидетелей. И нечего дуться! — добавила маркиза, заметив, что острый кончик носа Мари-Анжелин покраснел. Это было верным признаком того, что она едва сдерживает слезы. — Вас никто не подвергает остракизму! Просто, если предстоящий разговор не перейдет в рукопашную, то вести его лучше вдвоем, а не втроем!

— Осмелюсь все-таки спросить, куда же мы направляемся?

— На улицу Лиль! Я решила поговорить с доньей Луизой!

— Альдо в курсе?

— Разумеется, нет. Но… если в семь часов я не вернусь, то вы можете сказать ему, что пора посылать Ланглуа вызволять меня из «каменного мешка», где я к тому времени, вероятно, уже начну высыхать, — закончила она лукаво.

— Я… Мне даже в машине нельзя посидеть?

— Что вы там будете делать? Мерзнуть? Напоминаю вам, что у нас в доме Вобрена есть свой человек — дворецкий Ромуальд. Это должно вас успокоить!

Ровно в половине четвертого достопочтенный черный «Панар» маркизы, за которым ухаживали так, что он выглядел как коллекционный экземпляр, остановился у ворот особняка. Люсьен в безупречной серо-стальной ливрее вышел из автомобиля, позвонил и передал консьержу визитную карточку маркизы де Соммьер. Он добавил также, что благородная дама хотела бы поговорить с госпожой маркизой де Варгас и Виллаэрмоза. Спустя мгновение ворота распахнулись, Люсьен въехал во двор и остановился у самого крыльца. Там уже ждал Ромуальд, такой же торжественный, как английский дворецкий. Он спустился по ступеням, чтобы помочь посетительнице выйти из машины, и проводил ее в вестибюль, где мадам де Соммьер сняла длинный черный редингот. Затем он провел ее в маленькую гостиную, где сидела та, с кем хотела поговорить прибывшая гостья. Донья Луиза с книгой в руках расположилась у камина из розового мрамора. Мексиканка вышла навстречу мадам де Соммьер. Ее тяжелое лицо с холодными серыми глазами было непроницаемым.

Дамы обменялись приветствиями. Донья Луиза указала маркизе на другое кресло у камина и позволила ей самой начать разговор.

Мадам де Соммьер попыталась улыбнуться.

— Я вам очень обязана, мадам, за то, что вы согласились принять меня без предварительной договоренности. Мне вдруг показалось, что нам было бы неплохо встретиться и поговорить о весьма печальном событии, которое должно было бы сблизить наши семьи…

— Я не заметила в этом Вобрене никаких признаков благородного происхождения!

— Фамилия с частицей «де» или «дю» не всегда означает, что ее владелец принадлежит к аристократическим кругам. Возможен и противоположный вариант. Предки Жиля Вобрена с честью служили французским королям. Кроме того, наша семья практически усыновила его. Мой племянник князь Морозини считает его братом, а он потомок двенадцати патрицианских семей, основавших Венецию, не считая дожей…

— Мы прямые потомки Солнца!

Это прозвучало так, будто вдова стукнула по столу кулаком. Мадам де Соммьер слегка приподняла брови.

— Блестящее происхождение, но едва ли оно затмевает детей Господа нашего Всемогущего. А мы все его дети! И все же я позволю себе набраться смелости и попрошу вас ответить на один простой вопрос. Почему вы согласились на союз вашей внучки с человеком несомненно утонченным и владеющим хорошим состоянием, но к которому вы, как я смогла заметить, относитесь с пренебрежением, если не сказать с презрением? В этом нет никакой логики.

— Ради великой цели можно до этого снизойти до заурядного. Боги этому не препятствуют. Красота моей внучки сразила этого несчастного. Он помял, что судьба уготовила ему женщину, которую надо обожать, стоя перед ней на коленях. Он объявил себя ее слугой…

Великая цель? Боги? Маркиза де Соммьер уже начала спрашивать себя, что она здесь делает, но ей необходимо было прояснить ситуацию.

— Можно обожать и при этом не жениться. Я повторю мой вопрос: зачем было допускать эту свадьбу? Жиль Вобрен, насколько мне известно, был готов отдать все…

— Для Изабеллы это было вопросом чести. Возможно, это сейчас не в моде, но моя внучка именно такая. Теперь вы знаете, как ее за это отблагодарили: бросили у алтаря, а пылкий возлюбленный отправился красть священное ожерелье…

— Допустим на мгновение, что Вобрен его действительно украл. С вашей точки зрения, он сделал это для того, чтобы… не потерпеть поражения в первую брачную ночь. Если так, то, получив ожерелье, почему он не приехал в базилику Святой Клотильды? С какой стороны ни посмотри, эта история не выдерживает никакой критики, мадам!

Тусклый взгляд мексиканки оживила искорка гнева:

— Это ваше мнение! Мы считаем иначе. Нам казалось, что мы встретили человека, посланного нам провидением, а он оказался всего лишь ловким мерзавцем!

— И вас не смущает тот факт, что вы живете в его доме?

— Я полагаю, что это приемлемая компенсация за то зло, которое он нам причинил. Как бы там ни было, мы все равно должны были жить здесь во время свадебного путешествия Изабеллы. И только по ее возвращении мы планировали вернуться в Страну Басков[268], в мой дом! И поверьте мне, я очень этого жду.

В гостиной повисла тишина, и маркиза воспользовалась паузой, чтобы попытаться составить в единое целое части головоломки, которые никак не желали складываться. Она не ответила на последнюю реплику доньи Луизы, считая более уместным попробовать другой подход. Было очевидно, что мексиканка явно дожидалась ухода гостьи. Но мадам де Соммьер уходить пока не собиралась.

— Будущее и следствие полиции могут открыть нам немало сюрпризов… Впрочем, довольно об этом! Скажите, как вы познакомились с Жилем Вобреном? Мы об этом ничего так и не узнали…

Донья Луиза пожала плечами:

— Это не секрет!

Маркизу удивили нотки нежности, вдруг прозвучавшие в ее голосе. И эта нежность не исчезла, когда мексиканка заговорила, глядя на огонь в камине:

— Вот уже пять веков земля Мексики манит к себе мужчин из той местности, которую называют Страной Басков. Они не французы и не итальянцы, их язык не похож ни на какой другой, потому что корни его далеки от этих мест. Один из этих мужчин с благородной кровью был моим предком. Он сумел пересечь океан, он совершал невероятные поступки. Он был старшим из двух братьев и оставил семейный замок младшему брату, не надеясь вернуться назад…

Донья Луиза замолчала на секунду, но маркиза де Соммьер не стала прерывать это молчание. Она даже перестала дышать, догадываясь о том, что увлеченная воспоминаниями вдова могла просто забыть о ее присутствии.

— После смерти австрияка[269] беспорядки следовали бесконечной чередой. Землю богов сотрясали революции. Последним было восстание «кристерос», крестьян-христиан, поднявшихся для борьбы с правительством, возжелавшим любыми средствами изгнать из страны Христа и Богородицу. С восставшими зверски расправились… Но нас уже там не было. У нас отобрали наши земли — и мои, и моего племянника, — и мы бежали сначала в Новый Орлеан, а затем в Виргинию. Там один из моих родственников, бывший некогда владельцем огромного ранчо около Монтерея и сумевший увезти часть своего состояния, сумел приобрести коневодческую ферму. Мы же смогли сохранить лишь немного золота и фамильные драгоценности…

— Мне очень жаль… — печально заметила маркиза де Соммьер, но мексиканка, казалось, не услышала ее.

Она продолжала:

—У дона Педро оставалось лишь одно украшение, но оно было исключительно ценным. Это ожерелье из пяти священных изумрудов, в далеком прошлом подаренное императору Анауака самим Кетцалькоатлем, богом, пришедшим к нам из-за холодных морей, которого называли Пернатым Змеем. Мой племянник мог бы и дальше оставаться в Мексике и продавать лошадей, так как они всегда нужны армии. Но многие знали, что он владеет ожерельем, поэтому он предпочел последовать за нами. Он защищал нас и спасал драгоценность.

— Владельцев красивых украшений всегда окружают зависть и корысть. Могли бы вы описать мне ожерелье? Оно наверняка невероятной красоты… — тихо попросила гостья.

— Я никогда его не видела. Изабелла тоже. Талисман, который должен был приносить счастье, был проклят императором Куаутемоком после пыток, которым его подвергли. Дон Педро не хочет, чтобы мы смотрели на ожерелье. Ради нас он ни разу не открывал ларец…

— Но ваш племянник все же показал ожерелье Жилю Вобрену? Простолюдину, который должен был жениться на его племяннице? Он что, желал ему самого худшего?

Впервые серые глаза мексиканки поднялись на гостью и пронзили ее пристальным взглядом, словно искали в ней недостатки, но никак не могли их найти. Возможно, донья Луиза наконец поняла, что посетительница была, по меньшей мере, ее ровней. Перед ней сидела высокая женщина в черном, которая держалась очень прямо, с поистине королевской статью и непринужденностью и смело отвечала ей взглядом зеленых — таких неожиданно молодых — глаз. И в этом взгляде было понимание. Донья Луиза призналась:— Мне кажется, так оно и было. Педро ничего мне не говорил, но я почувствовала, что племяннику трудно смириться с тем, что дочь богов, самая чистая и прекрасная, будет отдана… лавочнику!

На этот раз маркиза де Соммьер не отреагировала на грубое слово. Поигрывая шейными цепочками, украшенными жемчугом и драгоценными камнями, на одной из которых висел лорнет в золотой оправе с изумрудами, она негромко заметила:

— Мы вновь вернулись к началу нашего разговора. Как же этот человек вошел в вашу жизнь?

И снова в комнате повисло молчание. Может быть, донья Луиза оценивала, не слишком ли много она уже рассказала, и не пора ли заканчивать разговор. Тетушка Амели поддалась этой мысли лишь на мгновение. Она чувствовала, что атмосфера разрядилась. И в самом деле мексиканка отвернулась от камина и ответила ей:

— Мой внучатый племянник Мигель не остался с нами в Виргинии. Он отправился в Нью-Йорк, в этот кипящий котел, чтобы попытать счастья и постараться сколотить состояние, как до него это делали многие другие. Мигель обзавелся друзьями в деловых кругах… Момент был выбран не слишком удачно, потому что страна только начинала приходить в себя после финансового краха 1929 года. Мальчик интересовался антиквариатом, старинными вещами, драгоценностями. Он стал думать о возвращении в процветающую Европу: он хотел отыскать, свои испанские корни. Как-то раз Мигель приехал нас навестить и сообщить новости. Каким-то образом он узнал, что в Стране Басков продается старинный замок моего предка со всем его содержимым. Он посоветовал нам поехать на торги и попытаться приобрести замок. «Соединенные Штаты, — говорил он, — не для вас, никогда вы не будете здесь счастливы. А там вы вернетесь к традициям, возможно, восстановите семейные связи и наладите жизнь настоящих аристократов, которой у вас никогда не будет в этой стране!»

Мой племянник Педро сразу же, без колебаний, загорелся этой идеей. Должна признать, что меня мучили сомнения. Сможем ли мы купить замок? Хватит ли у нас средств? Мигель сказал мне, что на покупку владения хватит одного моего украшения. Кроме того, его друг был знаком с парижским антикваром, пользующимся мировой известностью. Этот антиквар должен был приехать в Биарриц, где мыс ним и познакомились бы… Возможность жить в Европе соблазнила и меня, ведь в Мексику мы вернуться уже не могли. И мы отправились в путь… И Биаррице Мигель представил нам этого Вобрена… Теперь вам все известно!

И донья Луиза сразу же встала, словно охваченная желанием поскорее закончить разговор. Возможно, она уже сожалела о том, что настолько доверилась чужой женщине из вражеского лагеря, но тетушка Амели заранее к этому подготовилась. Разумеется, мексиканка не собиралась рассказывать ей о том, как они заманили Вобрена в ловушку и заставили его не только купить замок со всем его содержимым и преподнести его в подарок вдове, но и сделать предложение ее внучке… Мадам де Соммьер и так уже повезло: от этой непроницаемой женщины она смогла получить ответы на некоторые вопросы.

— Мне остается только поблагодарить вас, мадам, за беседу. Могу ли я осведомиться о здоровье и самочувствии вашей внучки? Она… пришла в себя?

— Если девушка носит фамилию Варгас, она не может так быстро оправиться от публичного оскорбления! Изабелла не выходит из своей комнаты, гордость служит ей щитом. И она молится!

— Это разумно! — одобрила маркиза, едва не спросившая, к которому из богов обращает свои мольбы донья Изабелла.

Дамы обменялись формальными словами прощания, а затем донья Луиза, посчитав, должно быть, что она и так уже слишком много времени уделила своей гостье, вернулась к креслу у камина. Провожать мадам де Соммьер она не стала. В вестибюле маркиза снова увидела Ромуальда. Помогая ей надеть редингот, дворецкий сумел передать записку. Затем он проводил старую даму до автомобиля, открыл перед ней дверцу и помог сесть, ограничившись уважительным «До свидания, госпожа маркиза». Она ответила ему кивком головы и намеком на улыбку. Автомобиль выехал за ворота особняка. Как только он оказался на улице, маркиза зажгла лампочку под потолком, достала записку и с помощью лорнета прочитала: «Около часа ночи приехала машина. Она увезла обе картины Гварди и столик для игры в триктрак[270] из Зеленой гостиной…»

«Господи! — подумала тетушка Амели, вспомнив о том, что упомянутый столик некогда стоял в апартаментах королевы в Фонтенбло. — Эти люди существуют на самом деле или я схожу с ума?»

Альдо отдал предпочтение второй версии, когда маркиза, вернувшись домой и застав его там в компании Адальбера и Мари-Анжелин, рассказала о споем визите. Все трое были в ярости.

— Скажите на милость, что вы там забыли? Зачем вы туда поехали и даже не предупредили меня?

— И без меня… — услышала она голос План-Крепен.

Адальбер добавил:

— Это было так неосторожно с вашей стороны! Сцена разыгралась в вестибюле, куда все трое вышли сразу, как только услышали шум подъехавшего автомобиля. Их увещевания совершенно не тронули маркизу, и она ответила им смелым взглядом:

— Что это за собрание? За кого вы себя принимаете? За Миноса, Эака и Радаманта, за трех судей и аду? Что ж, я вам отвечу, но только после того, как выпью бокал шампанского! А вы, План-Крепен, прекратите блеять и снимите с моей головы этот ток!

Мадам де Соммьер направилась в зимний сад, и все трое последовали за ней. Она села в уютное кресло и подождала, пока ей принесут шампанское. Получив бокал, она спокойно выпила его содержимое и вздохнула:

— Как же мне этого не хватало! Куда подевалось знаменитое гостеприимство мексиканских владельцев гасиенд? Эта женщина не предложила мне даже стакана воды…

— Не смешите меня! — сурово произнес ее племянник. — Вы бы не стали там ничего пить! Должно быть, вдова извелась, спрашивая себя, зачем вы к ней явились?

— Мне нужна была информация! Я надеялась, что наедине, без свидетелей…

— Как одна аристократка другой… — насмешливо продолжил ее фразу Альдо.

— Именно так! Потому что донья Луиза настоящая аристократка, представь себе! Хотя ее облик не имеет ничего общего с тем, что мы в Европе называем породой. И раз уж она носит такую громкую испанскую фамилию, я не сомневаюсь, что в ней течет кровь Монтесумы и какого-нибудь еще императора ацтеков. Донья Луиза сказала мне, что она и ее семья происходят от Солнца, она чаще упоминала каких-то своих богов, чем Господа нашего Иисуса Христа! А теперь берите бокалы, садитесь и слушайте меня. Да, избавь меня от этого! — маркиза протянула племяннику записку Ромуальда. — Дворецкий передал ее мне. Можешь попрощаться со своими Гварди!

— Знатная дама, ты говорила?

— Это ничего не меняет. Я не представляю ее в роли воровки!

— Вы видели только ее?

— Да, и еще Ромуальда! Вы меня слушаете или нет?

— Разумеется. Простите меня.

Рассказ тетушки Амели был кратким и точным. Как и Морозини, маркиза умела излагать факты, отбросив ненужные детали. Но она все-таки не удержалась от подробного отзыва о Луизе Варгас. Возможно, потому, что маркиза ни на мгновение не сомневалась в том, что вдова сказала ей правду. Пусть мексиканка была резка, но именно вследствие своего темперамента она не сумела бы умолчать о собственной оценке произошедших событий… Альдо, внимательно наблюдая за своей тетушкой, заметил:

— Она вас покорила, не так ли?

— Ни в коем случае! Эта дама внушает мне определенное… уважение. Я полагаю, что она следует за своей мечтой и готова на все, чтобы ее реализовать. Если, конечно, это еще возможно!

— Лично я считаю, — вступил в разговор Адальбер, — что эти люди решили прибрать к рукам состояние Вобрена ради одной простой цели. Они хотят поправить свое пошатнувшееся финансовое положение. Иначе зачем бы им было в такой спешке занимать особняк на улице Лиль и продавать имеющиеся там ценности?

— Согласен, — Альдо посмотрел на друга. — Но почему они выбрали именно Вобрена? Кто его направил в Биарриц, чтобы он там познакомился с мексиканцами? Бэйли говорил мне, что Жиль хотел присутствовать на торгах, поскольку продавался не только замок, но и его обстановка. По мнению Вобрена, там были стоящие вещи. Вот только любимый Вобреном XVIII век — не та эпоха, которую почитают в Стране Басков. Из рассказа тетушки следует, что Жиль должен был проникнуться сочувствием к семье Варгас и помочь им приобрести замок. Так кто же стал посредником между этим «славным» семейством и Вобреном?

— Бэйли этого не знает?

— Он мне ничего об этом не говорил, но… — Альдо посмотрел на свои часы. — Я позвоню ему. Англичанин должен быть еще в магазине…

Князь вернулся через несколько минут: Бэйли практически ничего не знал. С его слов, однажды вечером Вобрен вернулся в магазин после аукциона в особняке Друо и сказал верному Бэйли, что ему сообщили об интересных торгах недалеко от Биаррица и что он едет туда на следующий же день. Ему необходимо посмотреть вещи до дня торгов. Пусть Бэйли, как всегда, занимается текущими делами. Вобрен добавил, что остановится в гостинице под названием «Дворцовая» и будет держать Бэйли в курсе событии.

— Вот так! Ему известно не больше, чем нам. -Альдо оглядел присутствующих. — Что же касается Жиля, то из Парижа уехал человек, которого мы все хорошо знаем, уверенный в себе, оптимистично настроенный и находящийся в прекрасной форме. Он дал о себе знать только через восемь дней. Но когда Вобрен наконец позвонил, Бэйли почувствовал: что-то произошло с его боссом. Когда же он увидел Вобрена, то ужаснулся перемене, произошедшей с ним. Должен признать, что бедняга до сих пор находится под впечатлением, а его британская невозмутимость начинает ему изменять…

На следующий день после обеда служба доставки привезла на адрес маркизы де Соммьер запечатанный сургучом пакет. В нем оказалась пудреница из слоновой кости с миниатюрой Изабэ и визитная карточка, подписанная доньей Луизой де Варгас. Вдова благодарила маркизу за подарок и просила принять его обратно. Так как он предназначался для счастливых супругов, они не считают себя вправе обладать им. В течение дня в дом маркизы звонили друзья: леди Мендл, супруги Мальдан и Вернуа — и сообщали, что им также вернули их свадебные подарки. Адальбер пришел на ужин и принес свой собственный подарок — китайскую вазу XVIII века, приобретенную им у конкурента Вобрена. Он ее преподнес покрасневшей от радости Мари-Анжелин.

— Ну зачем это? И почему мне?— Она не подходит мне по стилю, — ответил археолог. — Только древнеегипетские канопы[271] имеют право находиться в моем доме. А этой вазе лучше будет у вас. И потом, вы заслуживаете того, чтобы вам делали подарки. Вы нам столько раз помогали…

Смутив старую деву, он расцеловал ее в обе щеки и повернулся к Альдо:

— А ты на особом положении, верно? Или тебе вернули твои картины?

— Ты же видишь, что нет. Ромуальд сообщил, что их вывезли из особняка. Едва ли это сделано ради того, чтобы вернуть их мне…

— И все-таки это странно!

— Нет так уж и странно, — сказала Мари-Анжелин, прижимая драгоценную вазу к сердцу и намереваясь отнести ее в свою спальню, — если исходить из того, что метят именно в вас, используя вашу дружбу с Вобреном.

— В меня?

— Именно! Вы отлично разбираетесь в драгоценностях. Ведь это вы смогли восстановить пектораль Первосвященника[272]. Если бы не было этого ожерелья, о котором доподлинно неизвестно, зло оно несет или добро, я бы списала все это на простое мошенничество. Люди решили завладеть состоянием прекрасно обеспеченного простофили, наивного, находящегося в вечном поиске абсолютной любви. Но есть изумруды, и вы, как будто случайно, оказываетесь свидетелем исчезнувшего жениха!

— Не забывайте, что Жиль исчез вместе с ожерельем! Вобрен пропал, и я ему не нужен.

— А если это был не тот Вобрен? Прозвучавшая фраза камнем упала в наступившую тишину. Первой ее нарушила тетушка Амели:

— Не живет ли в этой прелестной вазе джинн, как и лампе Аладдина? Не он ли подсказывает вам такие странные идеи?

— Возможно, Мари-Анжелин права, — прокомментировал Адальбер. — А ты что скажешь?

Альдо неторопливо закурил сигарету, глубоко натянулся и только потом ответил:

— Что возможно все, если на карту поставлены драгоценные камни исключительной ценности. Тебе это известно не хуже, чем мне. Но как выцарапать истину из этих непробиваемых мексиканцев?

И очень скоро он ее узнал…

Один день прошел без новостей и событий. На следующий вечер обитатели особняка на улице Альфреда де Виньи уже заканчивали обед и лакомились шоколадным суфле, которое особенно удалось Евлалии. Кухарка сочла полезным включить его в меню, чтобы немного поднять настроение «своей» семье, которая в этом очень нуждалась. И ей это удалось. Суфле было настолько восхитительным, что маркиза решила нарушить привычный порядок и выпить кофе за столом.

Едва Сиприен внес поднос с чашками, как у входной двери раздался звонок. Тетушка Амели подняла бровь:

— Ты кого-то ждешь? — спросила она Альдо.

— Я бы вас предупредил. И это не Адальбер. Он сейчас заканчивает свое выступление в Академии древних письменностей и литературы. Кстати, он бы предпочел остаться с нами.

Спустя минуту старый дворецкий маркизы принес на маленьком серебряном подносе письмо.

— Его только что передали, — сказал он, подавая письмо Морозини, — и ждут ответа…

На белом конверте не было никаких надписей, а внутри оказался листок с напечатанным на машинке текстом. Внизу стояла подпись, напоминающая неразборчивый иероглиф. Текст оказался коротким:

«Машина ждет вас на другой стороне улицы. Если вы хотите увидеть вашего друга Вобрена живым, садитесь в нее. Шофер отвезет вас. Если вы известите полицию, последствия будут плачевными. Вам нечего опасаться…»

Альдо, словно пружина, вскочил из-за стола:

— Скажите, что я сейчас спущусь! — он протянул записку тетушке Амели. План-Крепен подошла к маркизе и принялась читать через ее плечо.

— Вы поедете? — встревожилась она. — Как? Один?

— А вы видите другой выход? Разумеется, я поеду! Наконец-то найден хотя бы кончик путеводной нити! Достаточно уже бегать по кругу!

Выйдя из дома, Альдо увидел стоявший у противоположного тротуара внушительный черный автомобиль. Из-за низкого напряжения в фонарях в лот вечер улица была плохо освещена. Рядом с задней дверцей стоял мужчина в ливрее шофера. Он открыл ее, и, когда Альдо сел в машину, быстро закрыл ее за своим пассажиром. На ключ! Все произошло так быстро, что Альдо не успел толком рассмотреть этого человека. Он был коренастым, плотного сложения, верхнюю часть его лица скрывал плоский лакированный козырек фуражки, а нижняя пряталась в шарфе, совершенно не подходящем для шофера. Альдо не стал тратить времени на расспросы. Он знал, что ответа не получит.

В машине со спущенными шторками на окнах было темно. Перегородка — как в такси — отделяла водителя от пассажиров. Стекло, к тому же, замазали. Князь не должен был видеть, куда его везут.

Он и не пытался это выяснить. Странно, но Морозини не испытывал тревоги. Он понимал, что его не хотели похитить. Письмо было составлено таким образом, что Альдо догадался: ему намерены предложить сделку. Оставалось только узнать: какую именно. В действительности он испытал облегчение, получив это странное приглашение. Оно означало, что Вобрен жив. Морозини уже начал в игом сомневаться. Его поразила та жестокость, с которой похитители обошлись с несчастным водителем сгоревшей машины. А ведь он всего лишь должен был отвезти человека в церковь, где тому предстояло венчаться с любимой невестой! Жиль, несомненно, в опасности. И условия сделки будут очень жесткими, учитывая тот риск, которому подвергают себя похитители. Но если будет хотя бы один шанс на миллион спасти Жиля, то Морозини его не упустит…

Альдо слишком хорошо знал Париж и особенно этот квартал — от площади Звезды до парка Монсо, — чтобы догадаться о маршруте поездки. Элегантные шелковые занавески на стеклах казались ему почти умилительными. Между ними на стыках оставались узкие полоски, и через них князь мог разглядеть уличные фонари. Когда они исчезли, он понял, что машина въехала в Булонский лес, скорее всего через ворота Дофина. Оставалось понять, куда они поедут дальше.

Но через несколько минут автомобиль, совершив три или четыре поворота, съехал на грунтовую дорогу — возможно, это была аллея для всадников? -и остановился. Дверца распахнулась, и шофер, решивший на всякий случай вооружиться пистолетом, сделал знак своему пассажиру, приказывая выйти… Их окружал лес, но было не слишком темно. Особенно для Альдо, который видел в темноте не хуже кошки. Над просекой, по которой проехал автомобиль, небо было светлым. Потеплело еще накануне, и к запаху прелой листвы примешивался очень легкий нежный аромат едва пробуждающейся молодой травы.

Пройдя несколько шагов, они подошли к человеку, который, казалось, поджидал их, а затем свернули и достигли поляны, образовавшейся на месте недавней вырубки. Там их ждали еще три человека: один сидел на бревне, двое других стояли по обе стороны от него. Судя по всему, это был главарь, хотя он ничем не отличался от своих спутников. Вероятно, они были вооружены. Все, за исключением шофера, были одеты одинаково — в длинные черные пальто и черные фетровые шляпы, чьи поля касались поднятых воротников. Рассмотреть лица было невозможно. Даже руки прятались в перчатках. Альдо едва сдерживался. Его раздражал этот дешевый спектакль. Происходящее напоминало трибунал, и он резко спросил:

— Вы меня позвали. Я пришел. Чего вы хотите? Мужчина поднял руку.

— Поговорить! Сзади вас лежит бревно, вы можете присесть на него.

Испанский — и скорее даже мексиканский — акцент слышался в холодном и довольно молодом голосе. И Альдо показалось, что это тот самый Мигель, с которым они виделись в мэрии и в церкви, но с кем не обменялись ни единым словом. После несостоявшегося венчания молодой человек как будто испарился. Альдо сделал несколько шагов назад, сел и закурил сигарету. Его собеседник не возразил против этого жеста. И князь остался этим доволен. Английский табак помогал ему держать эмоции в узде. Морозини острее, чем когда-либо, нуждался в ясной голове. Князь затянулся, выдохнул дым и пошел в наступление:

— В вашей записке идет речь о безопасности моего друга Вобрена. Следовательно, вам известно, где он находится?

— Естественно!

— С ним… все в порядке?

— Вы мне поверите, если я отвечу утвердительно?

— Едва ли… Вобрен не может быть в полном порядке после всего того, что ему пришлось вынести. Я догадываюсь, что предметом торга будет именно его жизнь. Поэтому прежде чем узнать, чего вы хотите от меня, я должен удостовериться в том, что мой друг жив. Надеюсь, вам понятна моя позиция. Я хочу его видеть!

— Вы просите о невозможном. Вобрен уже не в Париже, но… у меня кое-что для вас есть, — добавил незнакомец, вынимая из кармана письмо и передавая его одному из своих людей, чтобы тот отнес его князю. — У вас будет достаточно времени, чтобы его прочитать. Думаю, письмо вас убедит…

— Хорошо. Так что же вы хотите в обмен на его свободу?

— Вы должны найти для нас священные изумруды Монтесумы!

Альдо в ярости вскочил.

— Чтобы я… Но если Вобрен у вас, то и камни должны быть у вас. Ведь, если верить последним новостям, ожерелье украл именно Жиль!

— Он украл подделку, причем очень грубую… Но его состояние не позволило ему этого заметить.

— Состояние? Какое состояние?

— Назовем это зависимостью. Женская красота, не имеющая себе равных, чистая и кажущаяся недоступной, может поработить мужчину, убедить его в том, что он полон недостатков, что он недостоин своей избранницы. Но при этом важно сохранить ему долю разума. Для этого необходимо вспомогательное средство… Вы знаете Мексику, Морозини?

— Нет.

— В пустынях на севере страны растет одно странное растение. Это кактусы, внешне похожие на камни. Их название — мескаль, из них добывают мескалин. Тот, кто умеет пользоваться этим веществом, без труда сумеет убедить нищего в том, что он равен королю, можно легко заставить человека совершить любое безумство. Ваш друг попробовал это средство…

Альдо почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу. Адальбер оказался прав! Ведь это он первым заговорил о наркотике, который может уничтожить человека, если тот будет принимать его достаточно долго. Но князь отогнал картину, сложившуюся в его голове: Жиль Вобрен, превратившийся в отребье.

— Вернемся к вашей просьбе!

— Это не просьба, это приказ. Мы хотим вернуть эти изумруды, самые ценные из всех существующих в мире… И только вы способны на этот подвиг! Видите, как высоко мы вас ценим! — добавил говоривший.

— Спасибо за сомнительный комплимент! Я не волшебник и не фокусник, способный вытащить из шляпы любую вещь. И я не могу работать, не имея никакой отправной точки.

— Но именно вы и будете искать эту самую точку, если хотите спасти жизнь… Нет, многие жизни! Не стану скрывать от вас: вся эта афера затевалась исключительно ради того, чтобы заставить вас служить нам!

Вот оно что! Мысленно князь отдал должное неожиданному прозрению Мари-Анжелин. И в то же время он чувствовал, как груз этой информации практически раздавил его. Репутация, которой он так гордился, теперь работала против него. Она могла уничтожить не только самого Альдо, но и других дорогих ему людей… При мысли об этом князь едва справился с приступом паники. Он хранил молчание. Незнакомец первым потерял терпение:

— Ну что? Вы намерены отвечать? Или подождем до завтра?

— Вы ставите меня перед непреодолимым препятствием. Что вы хотите от меня услышать?

— Что вы согласны и принимаетесь за работу…

— И с чего мне начинать? Если верить россказням дона Педро, которые я слышал в комиссариате полиции, ожерелье вернулось в Мексику через двадцать лет после того, как Кортес его оттуда вывез. Так как Карлос Ольмедо его сохранил, то украшение осталось в семье…

— Причем оно там оставалось достаточно долго, чтобы превратиться в легенду, пережившую века. Карлос Ольмедо не вернулся в Испанию, чтобы ожерелье могло остаться в стране, где похоронена его возлюбленная Таэна. Индейцы знали об этом, но ожерелья никогда не видели. Карлос прятал его в месте, известном только ему одному. Тайник стал семейным секретом, который отец, находясь на смертном одре, открыл старшему сыну, заставив того поклясться, что ожерелье никогда не увидит света. Для индейцев этого было достаточно. Они были уверены в том, что боги не покинули их, что Кетцалькоатль, Пернатый Змей, по-прежнему с ними… Известие об исчезновении ожерелья породило бурю. То, что Ольмедо принадлежат к древней кастильской знати, всегда являлось надежной гарантией. Даже инквизиция не пыталась затрагивать вопрос о драгоценности после одной неудачной -кстати, достаточно неловкой — попытки, закончившейся ритуальным убийством! Церковь поняла, что к этой стране, слишком большой и полной тайн, действуют неизвестные мощные силы…

— Если я правильно понял, — прервал эти рассуждения Морозини, — это бесценное украшение служило защитой для вашей семьи?

— Разве я говорил, что речь идет о моей семье?

— Это неважно. Украшение гарантировало семье Ольмедо покой и процветание. А как же проклятие, наложенное на камни Куаутемоком?

— Скажем так: оно дремало. О воровстве забыли, ожерелье вернулось в Мексику и было похоронено под грузом многовековой тайны. Боги хранили спокойствие, как и семейство Ольмедо, и так и должно было продолжаться, но страна обрела независимость. Индейцы снова подняли голову, уверенные в том, что ожерелье хранится в их стране где-то под землей. Затем явился австрияк, эрцгерцог Максимилиан, которого Европа хотела сделать императором. Рядом с ним была женщина…

— Его супруга Шарлотта, дочь короля Бельгии…

— Нет, другая. Очень юная, красивая, амбициозная и очень хитрая. Она знала намного больше, чем можно было бы ожидать от придворной дамы, и ей удалось невероятное. Дон Алехандро, дед дона Педро, только что потерявший жену, влюбился в нее и захотел на ней жениться. Она согласилась выйти за него, а затем выпытала у него секрет изумрудов. Для нее это оказалось просто, как детская забава. Но дон Алехандро не знал, что его избранница любит Максимилиана и ненавидит Шарлотту, от которой мечтает избавиться. Женщине нужны были изумруды, чтобы получить власть над Максимилианом и утвердить его протекторат над всей страной. Итак, она украла изумруды и испарилась. Когда дон Алехандро понял, что стал жертвой обмана, он повесился. Ольмедо принял такую же смерть, как император Куаутемок.

Слушая незнакомца, Морозини испытывалстранное ощущение. Ему казалось, что его собеседник пересказывает выученный урок. Из-за этого голоса, звучащего без всякого выражения и потерявшего мягкий акцент, величественная история прекратилась в сухой отчет.

— Если я вас правильно понял, новый император Мексики получил ожерелье из рук этой женщины? Как ее звали?

— Графиня Ева Рейхенберг. Что же касается изумрудов, то, возможно, Максимилиан их действительно получил, а, возможно, и нет…

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что сказал. Больше я ничего не знаю. Теперь ваша очередь завершить эту историю.

— Это чистой воды безумие! Вы хотите, чтобы я отыскал камни, которые пропали…

— Примерно в 1865 году. Это не такое уж давнее прошлое для человека, великолепно завершившего историю с пекторалью Первосвященника Иерусалимского храма.

— Вы забываете о том, что я работал не один, и у меня были хотя бы какие-то наметки. В этом случае у меня нет ничего. Максимилиан был расстрелян в 1867 году по приказу индейца Хуареса. Одному богу известно, в чьи руки попало его немногочисленное имущество. Императрица Шарлотта отправилась в Европу просить помощи для агонизирующей империи у Наполеона III. Она увезла с собой все драгоценности, их список известен. Если ваша графиня Рейхенберг ее ненавидела, то едва ли она добровольно отдала императрице изумруды. Ожерелье не просто легендарное. Его камни имеют астрономическую стоимость. Я как-то плохо представляю себя рыщущим по Мексике и перекапывающим каждую пядь земли!

— Никто вас об этом не просит! Ожерелья в Мексике нет. Я в этом уверен!

— Откуда такая уверенность?

— Это вас не касается! Делайте то, что вам говорят…

— Еще один вопрос!

— Последний!

— Вы сказали мне, что Жиля Вобрена ввела в заблуждение грубая подделка. Значит, существует копия этого ожерелья?

— Да. После смерти дона Алехандро его сын дон Энрике в знак уважения к памяти отца и ради своей семьи, не желавшей поверить в его самоубийство и считавшей смерть отца насильственной, заказал копию. Ее изготовили из поддельных изумрудов, а ювелир прожил так мало, что не успел никому ничего рассказать. Вот почему, когда сын дона Энрике — дон Педро — вынужден был бежать из Мексики, женщины его семьи, донья Луиза и донья Изабелла, верили, что семейная реликвия с ними.

— Но если все в это верили, зачем же было эмигрировать?

— Местная власть конфисковала земли помещиков. А дон Педро получил мистическое предупреждение: если он не хочет быть убитым, то ему следует уехать и сделать все возможное, чтобы вернуть изумруды. Только с ними он сможет вернуться в страну и даже вновь обрести свои земли и состояние.

— Иными словами, об этой истории знал кто-то еще. И этот кто-то обладает такой властью, что сумел напугать дона Педро. В это трудно поверить, не так ли?

— Он испугался не за себя. В любом случае, это вас не касается. Для этого вечера вполне достаточно, давайте на этом остановимся. Вам пора приниматься за работу… И помните, что на кону стоит жизнь этого безумца, вообразившего себя прекрасным принцем. Добавлю, что вам лучше поторопиться. Иначе условия его содержания существенно ухудшатся…

— Какой срок вы мне даете?

— Скажем… три месяца. Затем нам, возможно, придется прибегнуть к другим средствам, чтобы подстегнуть ваше усердие. А теперь уходите. Вас отвезут в город. Ах да, чуть не забыл! Как только изумруды окажутся у вас, вам достаточно будет поместить объявление в «Фигаро» и в «Матэн». Текст следующий: «Блудный сын вернулся. Все в порядке!»

— У вас странное представление о порядке!

С выражением покорности судьбе Морозини пожал плечами и двинулся обратно к машине, и тут он услышал звук, от которого у него кровь застыла в жилах. Это был не смешок, а странный, жестокий, скрипучий смех… Ему казалось, что он похоронил этот смех там, где покоились самые страшные его воспоминания. Князь обернулся, но дуло пистолета немедленно уперлось ему в спину.

— Вперед! — скомандовал один из мужчин. — Не оборачиваться!

Альдо только сейчас понял, что его конвоир родился где-нибудь в Бруклине или в Бронксе. Этот акцент напомнил Морозини прошлое, в котором ему уже доводилось переживать подобную ситуацию…

Альдо сел в машину, и она сразу же тронулась с места. Вскоре его без церемоний высадили у ворот Майо, на полдороге до парка Монсо. Ему пришлось взять такси…

— Тебе это приснилось! — заключил Адальбер, прикончив четвертую чашку кофе.

Двумя часами раньше он пришел на улицу Альфреда де Виньи, срочно вызванный Мари-Анжелин. С этого момента он метался, словно зверь в клетке, понося Академию древних письменностей и литературы и упрекая себя за — как он выразился -«оставление поста перед лицом врага». Он был в таком отчаянии, что мадам де Соммьер, раздраженная его поведением, в конце концов приказала египтологу сесть и попросила принести ему легкую закуску, чтобы хоть как-то отвлечь его.

— Пока вы едите, вы не сможете болтать вздор!

— Вздор? Когда я говорю…

— Не начинайте! Ответьте лучше: что бы вы сделали, если бы были здесь, когда Альдо принесли записку? Вы бы побежали за машиной?

— Лично я сделала все возможное. Я записала ее номер, — заявила План-Крепен.

— Так как он наверняка фальшивый, это нам не поможет! Я не понимаю, почему Ланглуа не приказал следить за вашим домом 24 часа в сутки. Он же понимает, что Альдо оказался на переднем крае в этой темной истории!

— Попробуйте больше доверять ему. Ланглуа знает свое дело.

Благодаря появлению столика с холодными закусками воцарилось долгожданное молчание. Даже и самых ужасных обстоятельствах аппетит археолога не подводил. Он набросился на пирог с грушами, а женщины думали о том, что бы еще ему предложить, чтобы он подольше помолчал. Но тут появился Альдо. Его приветствовал тройной вздох облегчения и одновременно произнесенный тремя голосами вопрос «Ну как?».

— У меня есть три месяца, чтобы спасти Вобрена. Для этого я должен найти украшение, судьба которого никому не известна, начиная с прошлого иска! — бросил Альдо, рухнув в кресло. — И если хотите знать, мне кажется, что я схожу с ума!

— Тебе уже приходилось возвращать камни, исчезнувшие и в более отдаленные времена, но ты никогда не терял рассудка. Да и я тоже, — сказал Адальбер, протягивая другу бокал вина, который тот осушил залпом. — Рассказывай!

Они молча выслушали рассказ Альдо, и только когда Морозини упомянул о смехе того, кого можно было считать главарем банды, Адальбер встрепенулся и отреагировал — пожалуй, чересчур быстро, — заявив, что другу это привиделось.

— Нет. Проживи я хоть сто лет, и то никогда не смогу забыть этот смех… гиены. Я слышал его трижды. Этим вечером я услышал его в четвертый раз. Я в этом убежден! Не может на земле существовать двух таких похожих людей! А если прибавить к этому акцент моего сопровождающего… Мне вдруг показалось, что я снова вернулся назад на ту виллу в Везине. Или в парк Монсо…

Адальбер нахмурился. Мгновенно став суровым, он подошел к Альдо и взял его за плечи.

— Повторяю: ты в кошмарном сне, но тебе снятся только живые. Никаких мертвецов. На земле больше не осталось Солманских![273] Вспомни же, наконец! Отец взлетел на воздух в Варшаве вместе с подземной часовней. Дочь, как ты знаешь, мертва. Что же касается сына, этой мелкой сволочи Сигизмунда, ты сам всадил ему пулю в лоб! Проснись, Альдо!

Морозини провел по лицу дрожащей рукой.

— Мне все это известно. Разумом я все понимаю. Но этот смех…

— Принадлежит кому-то другому. Возможно, такому же мерзавцу, согласен. Но ты должен выбросить из головы мысль о том, что молодой Солманский, живучий словно кошка, получил от своего хозяина сатаны разрешение снова вернуться на этот свет только для того, чтобы отравить тебе жизнь. Какой он из себя, этот тип?

— Тот же рост, та же фигура… Но я видел только тень.

— А голос?

— Холодный, молодой, какой-то металлический… Тот же тембр, пожалуй, но только с акцентом, испанским или латиноамериканским… Голос звучал как-то бездушно. Пока он говорил, у меня появилось странное ощущение, что этот человек пересказывает текст, выученный наизусть. Иногда акцент почти исчезал, но затем снова появлялся и становился еще заметнее. Когда сопровождающий вел меня к машине, он произнес несколько слов по-французски, но я готов поклясться, что он появился на свет в пригороде Нью-Йорка или Чикаго! Тетушка Амели, я бы с удовольствием выпил чашечку кофе!

— У тебя и так нервы на пределе! Кстати, у меня появилась мысль. Не поддерживаешь ли ты связь с шефом полиции города Нью-Йорка, к которому тебя отправил твой друг из Скотланд-Ярда?[274]

— Фил Андерсон? Нет, конечно…

— Досадно. Тебе нужно снова установить с ним контакт.

— Зачем?

— Это же очевидно! — воскликнула Мари-Анжелин, настолько внимательно слушавшая Аль-до, что до сих пор хранила молчание. — Когда мы поехали — без меня! — на улицу Лиль, разве старая дама не сказала нам, что ее племянник, этот очар… я хотела сказать дон Мигель, жил в Нью-Йорке? Там он пытался преуспеть в торговле антиквариатом с помощью каких-то друзей. Имени этих друзей нам не назвали, но они в курсе того, что происходит в Европе. Им было известно даже о выставленном на торги замке. Именно они послали семью Варгас-Ольмедо в Биарриц, куда — совершенно случайно -другой человек уговорил поехать и Жиля Вобрена… Не знаю, как вам, а мне кажется, что в этой истории слишком много людей без лиц и без имен…

— План-Крепен! — воскликнула маркиза. — Иногда вам приходят в голову гениальные мысли!

— Действительно, Мари-Анжелин права, — заметил Адальбер. — Тебе следует написать этому Андерсону…

— Нет. Я думаю, что этим лучше заняться Ланглуа. Я поеду к нему. Полицейским удобнее общаться между собой…

— К нему ты не поедешь, — прервал его Адальбер. — С ним встречусь я. Но предварительно позвоню по телефону из своей квартиры и договорюсь о встрече где угодно, но не на набережной Орфевр.

Я не сомневаюсь, что за тобой следят… Кстати, тебе дали мало времени. Если вспомнить, как долго мы искали каждый камень из пекторали Первосвященника, не говоря уже о «Священных Судьбах»…[275] С чего же мы начнем?

— У нас есть только одно имя: графиня Ева Рейхенберг. Учитывая тот факт, что она активно действовала в Мексике во времена пребывания там несчастной императорской четы, то едва ли она сейчас в добром здравии, если вообще жива!

— Ты невероятно деликатен, племянник! — укорила его мадам де Соммьер. — Я родилась в 1850-м и еще жива, да и в детство пока не впала!

— Простите! — извинился Альдо, но от смеха не удержался. — Вы настолько моложе нас всех, что мы забываем о вашем возрасте! А вам это имя ни о чем не напоминает? Вы же знаете, по меньшей мере, половину европейской знати!

— Н… нет! Она, должно быть, принадлежит к другой половине.

— Кто она, по-вашему, немка или австриячка?

— Если эта дама была влюблена в эрцгерцога Максимилиана, то, скорее всего, она австриячка, -решилась предположить Мари-Анжелин. — Это наиболее логично… Кстати, почему бы не спросить у Лизы? Ведь в ней течет австрийская кровь!

— Я настолько выбит из колеи, что даже не подумал об этом! Побегу позвоню ей…

—Ты на часы посмотрел? — остановил друга Адальбер. Стрелки на циферблате настенных часов показывали два часа ночи…

— Но иначе я рискую прождать три или четыре часа…

С этими словами Альдо ушел в привратницкую, а Мари-Анжелин попробовала уговорить маркизу пойти лечь спать. Но безуспешно.

— Что я должна делать в постели, когда мы снова на тропе войны? — ответила ей тетушка Амели.

Морозини вернулся через полчаса. Телефонная связь ночью работала намного лучше, чем днем.

— Мне пришлось ждать всего четверть часа, -удовлетворенно заметил он. — Лиза всех вас целует.

— Ни минуты в этом не сомневались, — хмыкнула старая дама. — А что еще она тебе сказала?

—Что это австрийская фамилия, и добавила: «Поговори с бабушкой!»

Альдо полез в карман за портсигаром, и его пальцы наткнулись на сложенный лист бумаги. Он сразу вспомнил, как ему швырнули письмо — якобы от Вобрена, — и главарь сказал, что позже у него будет достаточно времени, чтобы прочитать его. Насколько же потряс его тогда этот жуткий смех, что он совершенно забыл о бумаге!

Письмо было написано почерком Жиля. Что же касается содержания, то текст был коротким и загадочным:

«Я совершил серьезную ошибку и расплачиваюсь за это. Если можешь, спаси меня, но, прошу, береги ее…»

За последней буквой тянулся чернильный хвост: у несчастного явно выдернули лист из-под руки, чтобы он не написал лишнего.

— Береги ее? — вслух прочитал Адальбер, склонившись над плечом друга. — Он имеет в виду свою невесту?

— Кого же еще? Насколько мне известно, он не переставал думать о ней с той секунды, как увидел ее. Очевидно, он хотел сказать этим, что ей грозит опасность? Но какая?

— Удивительно, что ему вообще позволили написать, — констатировал Адальбер, ловко выхватывая письмо из пальцев Альдо. — Еще одна загадка для нашего друга Ланглуа. Имеющиеся у него средства, возможно, позволят ему выудить из этого письма дополнительную информацию.

— Может быть, хотя я в это не верю.

— Ты не прав! Я хочу сказать, что ты теряешь время. Лучше помочь полиции найти Вобрена, а не бегать в поисках драгоценности, пропавшей бог знает когда!

Альдо нахмурился, его глаза позеленели. Это всегда было признаком неудовольствия. Адальбер впервые с ним не согласился и выразил желание идти другим путем. Морозини был этим разочарован, поскольку надеялся, что они смогут вместе поехать в Вену. Но у египтолога было право не слишком интересоваться судьбой человека, который был ему просто знакомым, а не близким другом. Альдо давно знал, что эти двое не испытывают взаимной симпатии. Видаль-Пеликорн считал Вобрена слишком самовлюбленным, он его раздражал. Но и Вобрен чаще всего называл Адальбера «сумасшедшим археологом»!

— Можешь остаться при своем мнении, — сказал Морозини. — Что касается меня, то даже если меня ждет неудача и эта дорога ведет в никуда, я пройду ее до конца! Идти вместе со мной и вправду было бы слишком глупо!

Адальбер рассмеялся:

— Не дуйся! Только не говори, что ты без меня не можешь съездить к бабушке Лизы! А я, возможно, буду нужнее здесь…

5 «СГУСТОК НЕНАВИСТИ»

Морозини и следующий за ним носильщик направлялись к выходу с вокзала, когда затянутая в перчатку женская рука поднялась над толпой пассажиров, и он услышал возглас:

— Альдо! Я здесь!

— Лиза?

Это была она. Лиза бежала навстречу Альдо сквозь людской поток, торопясь упасть в его объятия.

— Но что ты делаешь в Вене? Почему ты мне ничего не сказала?

— Мысль приехать сюда пришла мне в голову уже после того, как мы поговорили с тобой по телефону! Ты не рад?

— Глупенькая! — Альдо крепко прижал жену к себе, счастливый от ее присутствия, от ощущения ее нежной кожи, от аромата ее духов, исходившего от волос, которые Лиза не удосужилась прикрыть шляпкой. Лиза являла собой пример удивительной жизненной силы. — Это самый замечательный сюрприз, который ты могла придумать! — добавил он, беря ее под руку. — Но зачем ты приехала на вокзал? В такую ужасную погоду?

Ливень громко стучал по стеклянной крыше над перроном, вода ручьем лилась по водосточным желобам.

— Чтобы ты сразу поехал домой! Думаешь, мне неизвестно о том, что ты всякий раз спешишь в сомнительную гостиницу добрейшей госпожи Захер?

— Что за двусмысленности! — заметил Альдо возмущенно. — Я и в подобном месте?

— Некогда туда наезжали эрцгерцоги, чтобы распутничать с прекрасными цыганками… Теперь эрцгерцогов почти не осталось. Им на смену пришли богатые господа и ни о чем не ведающие туристы, попавшиеся на удочку местного колорита и желающие отведать те же самые блюда, что и несчастный Рудольф перед Майерлингом[276]… Да и цыганки там все еще есть! Заметь, это никак не умаляет достоинства лучшего отеля Вены и его кухни!

— Лиза, неужели ты становишься сплетницей?

— Сердце мое, я сплетница с рождения! Утешься! Даже если ты не останавливаешься в гостинице госпожи Захер, ты все равно сможешь отведать ее превосходный торт с шоколадом и абрикосами. Бабушка послала за ним сегодня утром, и все в твою честь! Прости, я не спросила, хорошо ли ты доехал…

Они уже вышли из здания вокзала. Альдо остановился, заставляя жену сделать то же самое.

— Больше ничего не говори! Я понял!

— Что?

— Когда ты так сыплешь словами, значит, что-то случилось. А теперь спокойно объясни мне, в чем дело.

— Ты этого требуешь? — Улыбка исчезла с лица молодой женщины, а в фиалковых глазах заблестели слезы. — Если хочешь знать, я умираю от страха с тех самых пор, как ты рассказал мне — буквально в двух словах, потому что по телефону ты никогда не бываешь особенно разговорчивым — о том, что эта неудачная свадьба обернулась трагическим происшествием. И французские газеты ведут себя на удивление тихо. Вот почему я здесь… Я хочу знать правду!

— Ты ее узнаешь. Я прошу тебя немного потерпеть… Лишь до тех пор, когда я смогу рассказать обо всем тебе и бабушке. Мне не хочется повторять эту гнусную историю дважды… И я устал, потому что не спал ночь!

Супруги направились к машине. Шофер госпожи фон Адлерштайн открыл перед ними дверцу черного лимузина. Князь поздоровался с ним и спросил:

— Как дела, Адольф?

— Слава богу, все хорошо, Ваше Сиятельство. Надеюсь, вы хорошо доехали?

— Спасибо, как обычно…

Альдо помог Лизе сесть в машину, уселся с ней рядом, сразу обнял ее за плечи, закрыл глаза и попросил:

— Не говори ни слова! Позволь мне насладиться этим моментом счастья, которого я и не ожидал. Такая радость быть рядом с тобой, прикасаться к тебе, вдыхать твой аромат… Даже когда от тебя пахнет мокрой шерстью!

Лиза не ответила. Она выпрямилась и подарила мужу легкий, но долгий поцелуй.

— Хммм… Как же хорошо! Прошу тебя, еще… — попросил он, почувствовав, что Лиза отстраняется от него.— Баловство до добра не доводит! И потом, мы практически приехали!

В самом деле, через пять минут автомобиль въехал на Химмельпфортгассе, узкую улочку в старом городе, вдоль которой располагались роскошные особняки. После того как шофер дважды нажал на клаксон, открылись ворота, и лимузин проехал сквозь красивый портал, ведущий во внутренний двор. Портал украшали фигуры мускулистых длинноволосых атлантов, поддерживавших изумительный балкон из резного камня.

Альдо любил «Рудольфскроне», прекрасное поместье госпожи фон Адлерштайн в Зальцкаммергуте[277], и терпеть не мог ее венский особняк, мрачный и угнетающий. Но главным раздражителем для князя был дворецкий Иоахим, правивший в нем твердой рукой. Их отношения как-то сразу не сложились, и взаимная неприязнь родилась с первой встречи. Альдо тогда хотел поговорить с хозяйкой дома, а Иоахим счел его нежеланным гостем. Позже титул князя и его женитьба на Лизе существенно изменили отношение мажордома к Морозини. Но Альдо был убежден, что хотя Иоахим и стал проявлять вежливость по отношению к нему, но до конца этот человек, так походивший внешне на Франца Иосифа, так его и не принял. Иоахим предпочел бы видеть рядом с госпожой Лизой австрийского дворянина, а не венецианского князя, ставшего «лавочником»… Что касается Альдо, то он просто презирал надутого дворецкого и именно поэтому предпочитал останавливаться в гостинице «Захер», когда приезжал в Вену по делам. К счастью, на этом раз с ним Лиза, и обязанности мажордома закончатся на пороге их спален! Наверное…

Но Альдо вновь испытал приступ раздражения, когда Иоахим приказал отнести его багаж не в спальню Лизы, а в гостевую спальню, расположенную с другой стороны лестницы. Эта комната была обставлена в помпезном стиле, столь милом сердцу Габсбургов. Большую ее часть занимали две огромные двуспальные кровати, поставленные рядом по австрийской моде. Морозини открыл было рот, чтобы выразить свое негодование, но Иоахим его опередил, поклонившись Лизе и сказав:

— Этим утром в ванной комнате госпожи княгини произошла небольшая авария. Ее затопило, как и спальню.

— Что произошло?

— Судя по всему, последние морозы привели к тому, что одна из отводных труб лопнула. Там образовалась пробка. Водопроводчика уже вызвали…

— Давайте посмотрим! — Альдо был настроен решительно.

Спальня его жены не имела того сходства с мавзолеем, в котором его хотели поселить. В ней стояли одна двуспальная кровать в стиле «полонез» с покрывалом из светло-зеленого атласа, затканного шелком, красивая итальянская или французская мебель XVIII века. Обивка на стенах была подобрана в тон покрывалу. Об этой очаровательной комнате у Альдо сохранились только самые приятные воспоминания. Но в этот момент лакей и горничная заканчивали собирать воду в смежной ванной комнате. Из спальни вынесли ковер. Паркет под ним оказался сухим.

— Все не настолько плохо, чтобы отправлять нас в филиал Хофбурга[278], где мне даже уснуть не удастся! Мы воспользуемся ванной комнатой на лестнице. Постарайтесь только найти коврики на пол.

— Но, Ваше Сиятельство! Когда госпожа графиня вернется, она будет недовольна…

— Бабушка отправилась на венчание в Лаксенбург, — пояснила Лиза.

— Я все улажу, — заупрямился Альдо. — Мы будем спать здесь! Или так, или мы уезжаем в отель «Захер»!

Со злорадным удовольствием он заметил, как в глазах его врага появилось выражение ужаса. И дворецкий с видом мученика покинул поле боя вместе с другими слугами. Пустяк, но эта победа придала Альдо сил. Когда дверь закрылась, он обнял Лизу, и та рассмеялась:

— Надеюсь, ты не подозреваешь Иоахима в том, что он сам продырявил сливную трубу?

— Я полагаю, что он способен на все, только бы мне досадить. Не знаю, как ты, но я не способен заниматься с тобой любовью в спальне, похожей на склеп капуцинов!

К кровати в стиле «полонез» это не относилось…

Всякий раз, когда Морозини встречался с бабушкой своей жены, он испытывал такое же восхищение, какое ему внушала тетушка Амели. Высокая и худая, как и мадам де Соммьер, графиня Валерия фон Адлерштайн носила только черное и белое. На ее лице почти не было морщин. Она гордо держала голову на длинной шее, скрытой высоким воротником. Серебристые длинные волосы были уложены в корону. У пожилой женщины была такая же улыбка, как у Лизы, и главное, такие же живые глаза редкого оттенка аметиста. Графиня любила своего «внука», с которым она не слишком любезно обошлась при первой встрече[279].

В этот вечер она явно почувствовала, насколько напряжен Морозини, увидела, какой тревогой наполнен его взгляд. Хотя время, проведенное наедине с Лизой, позволило Альдо немного расслабиться, но позже проблема, которую ему предстояло решить, вновь напомнила о себе.

С обычной для него скрупулезностью Альдо пересказал дамам все события, начиная с несостоявшегося венчания в базилике Святой Клотильды и заканчивая ночной встречей в Булонском лесу. Он умолчал лишь о том странном смехе, от которого у него кровь стыла в жилах. И без этого Лиза встревожилась и даже не пыталась скрыть своего беспокойства. Слишком свежи были в ее памяти события трехлетней давности, когда муж попал в лапы безжалостного убийцы[280].

— Что будет, если через три месяца ты все еще не найдешь ожерелье?

— Во-первых, тебе следовало сказать «мы не найдем». Не слишком любезно с твоей стороны забывать Адальбера. Тебе отлично известно, что он обязательно будет мне помогать. А во-вторых… У меня нет ответа на твой вопрос. Я не представляю себе, что тогда будет… Скорее всего, Жиля убьют.

— Мне кажется, что это было бы глупо, — заметила госпожа фон Адлерштайн. — Убитый заложник не представляет никакой ценности. Они могут взять новых заложников. Кстати, учитывая такую возможность, не разумнее ли будет Лизе и детям пожить пока у меня? Этот дворец, — добавила она, и тень улыбки промелькнула на ее лице, — не так привлекателен, как ваш дом в Венеции, но его можно превратить в настоящую крепость…

— Иоахим сумеет дать отпор самому дьяволу! Я знаю это и не скрою от вас, что рассматривал такой вариант.

— А вы не хотите узнать, что об этом думаю я? — жалобно спросила Лиза.

Протянув руку через широкий стол, Альдо накрыл ладонью пальцы жены.

— Не усложняй, Лиза! Я уверен, что ты уже согласилась пожить в Вене. Давайте поговорим о причине моего приезда. Эта Ева Рейхенберг является единственной ниточкой, которая оказалась у меня и руках, но, к сожалению, она ненадежна. Скорее всего, эта дама уже давно покойница…

— Мы ровесницы и… родственницы, правда, дальние. Не теряйте головы, Альдо! Лиза никогда бы не посоветовала вам навестить меня, если бы мне нечего было вам сказать.

— Вы правы! Простите меня! Итак, вы ее знаете. Это большая удача! Известно ли вам, где она живет?

— Она живет здесь, в Вене. Но не торопитесь радоваться. Эта дама потеряла рассудок много лет назад.

— Боже, только не это!

— Увы, именно так. Когда Ева узнала, что император Максимилиан расстрелян, она попыталась покончить с собой. Бедняжка повесилась, но ее успели вытащить из петли. К сожалению, ее рассудок помутился. Она не полностью лишилась разума, но с тех пор она нуждается в постоянном присмотре.

— Эта дама находится в лечебнице?

— Не в такой, какой вы ее себе представляете. Эта семья баснословно богата, поэтому Ева живет затворницей в собственном поместье. Оно и стало для нее лечебницей. Видите ли, Ева всегда была несколько… экзальтированной. На своем первом балу во дворце Хофбург она влюбилась в Максимилиана, который в то время был только эрцгерцогом. Должна признать, что он был очарователен, и не одна Ева потеряла из-за него голову. В тот вечер она с ним танцевала и целиком отдалась своему чувству. Стоит ли говорить, что его брак с Шарлоттой Бельгийской разъярил ее именно потому, что Еве казалось, будто Максимилиан отвечает ей взаимностью. С той поры она испытывала к новой эрцгерцогине неукротимую ненависть. Огромное состояние Евы и поддержка со стороны ее матери позволили моей родственнице повсюду следовать за этой четой. Она жила в Милане, Венеции и Триесте, устроившись как можно ближе к замку Мирамаре. Затем, когда Максимилиан согласился стать императором Мексики, Ева и ее мать отправились и туда. Зачем? Не знаю… Вынуждена признаться, что я никогда и не стремилась этого узнать, так как Ева не была мне особенно симпатична. Из дворцовых сплетен стало I известно, что они с матерью все еще оставались в Мексике, когда императрица Шарлотта уже покинула эту страну, чтобы просить о помощи папу римского, Наполеона III и императора Франца Иосифа. Дядя Евы, обеспокоенный судьбой сестры и племянницы, отправился в Мексику, чтобы найти их и привезти в Вену. Ему это удалось. Но гибель Максимилиана спровоцировала ту попытку самоубийства, о которой я уже упоминала. Если я добавлю, что мать Евы умерла через несколько недель после их возвращения в Вену, то вы будете знать ровно столько, сколько и я.

— Все это не слишком обнадеживает, — вздохнул Альдо. — Вы видели ее после возвращения?

— Дважды. В первый раз на похоронах матери Евы. Мне показалось, что эта смерть ее не слишком взволновала. Мы виделись еще один раз, только я не помню, по какому случаю. Это немного, если учесть, сколько лет прошло, — добавила графиня с полуулыбкой. — Скажу только, что во время нашей второй встречи я испытала чувство невероятной неловкости, и это удерживало меня от новых визитов… Безумие этой женщины не всегда заметно, но она — будто сгусток ненависти.

— Ненависти к тем, кто расстрелял Максимилиана, я полагаю, — добавила Лиза.

— Нет, к императрице Шарлотте. Ева считает ее виноватой в тех несчастьях, которые обрушились на голову ее возлюбленного. Она знает, что Шарлотта тоже лишилась разума, и не устает радоваться тому, что довела ее до такого печального состояния.

— Как это может быть? — удивился Альдо. — Ева Рейхенберг полагает, что это она стала причиной того, что эта несчастная потеряла рассудок? Кажется, императрица Шарлотта умерла недавно…

— Примерно три года назад. В то время у меня появилось желание навестить Еву, но я удержалась от этого шага. Мне оно казалось низменным. Ведь мною руководило обыкновенное любопытство.

— Вам хотелось узнать, радуется ли ваша родственница такому исходу?

— Да. Согласитесь, что такой порыв неприличен. Потом, правда, я пожалела о том, что не поехала. И это тоже не делает мне чести!

— Отчего же?

— Мария Колински, ее сводная сестра, рассказала мне позже, что Ева не только не обрадовалась, ее охватил безудержный гнев. Видите ли, когда-то она прокляла свою соперницу, а смерть прекратила действие этого проклятия. И к тому же, Шарлотта, воссоединилась с Максимилианом там, на небесах…

— Мне это кажется глупым, — заметила Лиза. — И вообще: учитывая возраст Евы и то ужасное положение, в котором она находится, почему бы не позволить ей прекратить мучительное существование?

— Во-первых, ее положение не настолько ужасно. Во-вторых, она владеет внушительным состоянием, доставшимся ей по наследству от отца. А он принял меры предосторожности. Те, кто ухаживают за Евой, получат после ее смерти неплохие деньги, но только в том случае, если смерть будет естественной. То есть, если Еву убьют, или, того хуже, если она покончит с собой, эти люди не получат ни гроша. Ее отец был ревностным католиком, и для него самоубийство было самым страшным грехом. Ведь, как вы помните, Ева уже один раз пыталась свести счеты с жизнью…

Альдо внимательно выслушал старую женщину. Несколько минут он молчал.

— Мне необходимо с ней поговорить, — наконец вымолвил он. — Это мой единственный шанс выяснить, что она сделала с этим проклятым ожерельем. Как вы думаете, она меня примет?

— Одного вас, конечно, нет. Ева, скорее всего, возражать не станет, но на это не согласятся те, кто за ней присматривает. Вы для них чужой. Но со мной вас к ней пропустят, я полагаю…

— Что ж, чем раньше, тем лучше!

— Минутку, — вмешалась Лиза. — Как ты намерен добиться от сумасшедшей рассказа о том, каким образом и ради чего она украла эти изумруды? Что ты ей скажешь?

— Правду и ничего, кроме правды. И я скажу, что ищу пропавшую драгоценность… Но делаю это ради собственной коллекции. Судя по тому, что мне о ней известно, едва ли она расчувствуется, услышав, что это вопрос жизни и смерти.

Улица Хохе Варте в западной части Вены, где находились большие оранжереи Ротшильда, оказалась из числа тех мирных улиц, на которых парки частных владений не позволяют заметить границу между городом и пригородной частью. Если идти по ней до конца, то вы попадете на виноградные угодья, поставлявшие слабые белые вина в «Хёригер»[281], затем в Гринцинг, на гору Каленберг и в Венский лес.

Дом Евы Рейхенберг, окруженный просторным садом, состоял из нескольких строений, каждое из которых украшала терраса с балюстрадой, увитая пока еще голыми ветвями глициний. К полудню появилось неяркое солнце, и в его лучах ансамбль выглядел умиротворяющим и гармоничным, способным успокоить расшатавшиеся нервы. Альдо и графиня ощутили это на себе. Их встретил лакей в голубой ливрее и сразу передал в руки мощной женщины, одетой по моде начала века в длинную серую юбку и белый корсаж с пышными рукавами и воротником на китовом усе. Волосы с проседью были собраны в пучок в форме бриоши, на носу -очки. В ней сразу можно было узнать сиделку, В улыбке обнажились зубы — вперемешку золотые И серовато-белые. От нее исходил живительный аромат марсельского мыла.

— Я фрейлейн Готторп, — объявила дама, впиваясь в Альдо пронзительным взглядом, — компаньонка графини Евы. Она очень рада принять госпожу фон Адлерштайн, принадлежащую к числу ее друзей, и господина князя… Морозини, верно? Но она чувствует себя немного усталой. Мне придется попросить вас проследовать за мной в ее спальню…

— Я надеюсь, мы не обеспокоили ее своим визитом? — спросила графиня.

— Ни в коем случае! Напротив. Всегда приятно принять подругу прошлых лет и познакомиться с новым человеком…

Одной рукой подобрав длинную юбку и продемонстрировав умилительные нижние юбки с кружевами из Кале и огромные ступни в черных кожаных туфлях, фрейлейн Готторп начала подниматься впереди них по каменной лестнице. Посередине холодных ступеней лежала зеленая ковровая дорожка. Они сделали несколько шагов по галерее, украшенной портретами, нуждавшимися в серьезной реставрации. Полотна настолько потемнели, что невозможно было понять, кто на них изображен. Наконец фрейлейн Готторп открыла дверь просторной комнаты и объявила с порога голосом глашатая на приемах:

— Графиня фон Адлерштайн и князь Морозини, госпожа!

— Не кричите так, милая моя Готторп! Я не глухая! Валерия, дорогая! Какая радость видеть вас после стольких лет! Я полагала, вы обо мне забыли…

— Вы же знаете, что это невозможно, Ева. Но жизнь пролетает так быстро, что мы уже не замечаем уходящего времени…

— Ах, как вы правы! И вы привели с собой…

— Это Альдо Морозини, супруг Лизы, моей внучки. Он из Венеции. Возможно, вы знаете, что он знаменитый эксперт по старинным драгоценностям…

— Нет, я этого не знала. Как интересно! — Хозяйка дома подала Альдо маленькую сухую ручку, весившую меньше, чем украшавшие ее кольца и браслеты. Он поцеловал ее.

Говоря дежурные комплименты, Морозини изучал эту женщину, признаваясь самому себе, что представлял ее совершенно иначе. Одному Господу известно почему, но он предполагал, что Ева Рейхенберг скроена по той же мерке, что и тетушка Амели или бабушка Валерия. Но она оказалась полной их противоположностью. Маленького роста, насколько можно было судить по креслу, в котором она полусидела, очень хрупкая, словно греческая или китайская статуэтка. Несмотря на возраст, ее красота оставалась заметной благодаря идеальному строению лица. Тонкую кожу покрывала паутинка морщинок Черные глаза сияли, а улыбка была чуть натянутой. В любом случае, Альдо никогда бы не подумал, что перед ним сумасшедшая. Что же касается драгоценностей, то графиня Ева их, должно быть, любила. Помимо браслетов из жемчуга она украсила себя коротким жемчужным ожерельем в пять рядов, обнимавшим ее шею у самого выреза черного бархатного платья. Старинная брошь -изумруд с жемчугом — удерживала на ее плечах прекрасную кашемировую шаль, красновато-коричневую с золотистым отливом, какие носили императрицы во времена ее молодости.

— Сядьте подле меня, — она весело указала на кресло возле своего локтя, забыв о графине фон Адлерштайн. — Я всегда обожала драгоценности, и, благодарение богу, у меня их всегда было с избытком. Как вы находите вот эти? Я питаю слабость к зеленым камням!

Обрадованный таким поворотом разговора, Альдо с интересом склонился над брошью, на которую указывала графиня Ева.

— Великолепные изумруды, — оценил он. — Но у нас есть и другие… Если верить тому, что мне рассказали мои американские друзья…

— Американцы? В самом деле? Как странно… Альдо готов был проклясть фрейлейн Готторп, так некстати появившуюся с большим подносом с традиционным кофе по-венски и сладостями. Хозяйка дома с удовольствием взяла поднос у нее из рук, и гостям пришлось тратить время на этот важный ритуал венского гостеприимства. Им повезло: кофе был хорошим, и Альдо его похвалил, обменявшись раздраженными взглядами с госпожой фон Адлерштайн, когда вдруг в комнате повисла тревожная тишина. Занятая поглощением пирожного, графиня Ева как будто совершенно забыла о гостях.

Перерыв в беседе позволил Альдо как следует рассмотреть комнату, в которой они находились. Эта спальня, в первую очередь, служила храмом памяти покойного императора Мексики. Над консолью, украшенной вазой с ирисами, тюльпанами и рыжеватыми листьями с черной каймой, висел портрет Максимилиана в полный рост в день его коронации. Следовало отдать должное воображению художника: Максимилиан положил руку на корону Карла Великого, помещенную на подушечку. Удивительная узурпация власти: ведь в то время император Франц Иосиф был еще жив! Бант из черного крепа украшал верхний угол золотой рамы. Но это была не единственная святыня. Портреты бедного Максимилиана, выполненные акварелью, углем, пером, сангиной, с его романтическим лицом и бородкой, которая должна была скрыть срезанный подбородок, наполняли все помещение. Где, черт побери, эта женщина все это разыскала?

Оглядев комнату, Альдо встретился глазами с графиней Валерией и увидел ее удивленную улыбку. Но улыбка быстро угасла. Их ожидание подходило к концу. Со вздохом удовлетворения графиня Ева отложила тарелку с вилкой для торта и решила допить кофе. Мысленно перекрестившись, госпожа фон Адлерштайн не дала ей времени перевести дух и напомнила:

— Перед тем, как нам подали эти изумительные пирожные, которые мы только что отведали, князь Морозини говорил о другом украшении из великолепных изумрудов, о них ему рассказали его американские друзья…

Улыбкой поблагодарив бабушку Валерию, Альдо продолжил:

— Я не сумел все объяснить и прошу меня простить, графиня. На самом деле, мои друзья из Мексики и…

Лицо Евы мгновенно утратило приветливость и помрачнело. В темных глазах сверкнула искорка гнева:

— Убогие людишки, эти мексиканцы! Мошенники с руками, обагренными кровью! Они его расстреляли, вы знаете? Эти бандиты посмели убить того, кто пришел, чтобы принести им мир и порядок! И у вас есть друзья в этом болоте?

— Нет, графиня, там у меня друзей нет! Люди, о которых я говорю, бежали из Мексики от преследований Хуареса[282]… Они говорили о вас с таким… благоговением! По их словам, именно вы вырвали у убийц императора их самую большую ценность -священное ожерелье Монтесумы…

Взгляд графини Евы застыл, ярость уступила место триумфу.

— Пять изумрудов… Да, я их забрала оттуда, где они пролежали в земле в течение нескольких веков! Я их взяла для него… моего любимого принца… моего нежного императора! И я отдала их ему, чтобы камни принесли ему удачу… Чтобы он смог усмирить этот народ, который причинял ему одно только зло!

Женщина замолчала, и гости услышали, как она скрипнула зубами. В ее голове что-то происходило, и, опасаясь, как бы они не спровоцировали начало приступа, Альдо тихо спросил:

— Может быть, достаточно? Я не хочу, чтобы проснулась ее болезнь…

— Ничего не поделаешь, придется рискнуть, -прошептала графиня Валерия. — Подумайте о том, что поставлено на карту! Кстати, мне кажется, она нас больше не слышит…

И в самом деле Ева встала и, обхватив себя руками за плечи, принялась мерить шагами комнату вдоль и поперек, словно зверь в клетке.

— Но я ошибалась, — вдруг бросила она. Голос ее прерывался. — Все стало еще хуже! Изумруды начали свое пагубное воздействие, как только попали в дом к Максимилиану, потому что рядом с ним жила дьяволица, жаждущая его погибели… Да-да, она была рядом, все время рядом, и все сильнее жаждала власти…

— Кто? — решился задать вопрос Альдо.

— Она! Бельгийка! Женщина, к которой он ни разу не прикоснулся… И она не простила ему того, что он ею пренебрег… А меня он любил с такой страстью! Она же хотела царствовать во что бы то ни стало… Неважно где… Пусть даже у дикарей… Он мучился рядом с ней… Убегал от нее и ребенка, которого она заставила его усыновить, потому что сама была бесплодна…

— Это она взяла изумруды?

Пауза. Ева остановилась перед большим портретом, положила на него руки, задрожавшие от обожания, по ее щекам покатились слезы. Альдо тихо повторил:

— Она взяла изумруды?

— Да… Но она об этом не знала. Когда она решила уехать, бросив Максимилиана на растерзание дикому народу, чтобы самой покрасоваться в Европе и избежать проклятия, я решила, что она должна заплатить, наконец, за свои преступления! Потому что зеленые камни были прокляты, и они должны были покинуть Мексику вместе с ней… Она говорила, что скоро вернется, но забрала все ценное: одежду, драгоценности… Я думала, что навлеку на нее гнев злых демонов, и сумела подложить ей изумруды, чтобы они уничтожили ее… И они исполнили мое желание! Она как приехала в Европу, так сошла с ума! Ее пришлось связать! Запереть! Ах, какое счастье я испытали, когда узнала об этом! У меня получилось! Это было замечательно! Как же я гордилась своей хитростью… Она смеялась и плакала одновременно. Госпожа фон Адлерштайн подошла к ней и обняла, словно несчастного ребенка.

— Вы были правы! Это была гениальная идея…

— Действительно? О… я счастлива, что вам понравилось! Но это было так глупо!

— Самые лучшие идеи всегда просты, и эта…

Альдо с тревогой смотрел на графиню Еву, но ее лицо вдруг просияло:

— Вам тоже так кажется? И ее было так легко осуществить: двойное дно в одном из футляров для бесчисленных вееров Шарлотты. У нее их была целая коллекция! Она обожала обмахиваться веером с высокомерным видом… Смешно! Бедная сумасшедшая! В кого она превратилась! О, как я ее ненавижу… ненавижу… ненавижу!

Последний крик перешел в такие бурные рыдания, что прибежала фрейлейн Готторп.

— Что происходит? О боже!

Прижавшись к груди графини фон Адлерштайн, Ева билась в истерике. Видя, что старой женщине трудно ее удержать, Альдо подхватил больную на руки и уложил на кровать. К нему немедленно подошла Готторп с полотенцем и холодной водой.

— Вам лучше уйти, — посоветовала она. — Мне потребуется время, чтобы ее успокоить.

— Мы можем вам помочь?

— Нет, сейчас придет ее врач… Удивительно! Сегодня утром она была так спокойна. О чем вы говорили? — В голосе сиделки прозвучали укоряющие нотки.

Взглядом приказывая Альдо молчать, графиня фон Адлерштайн сделала вид, что пытается вспомнить, а потом объявила:

— О чем же мы говорили? Надо вспомнить… Все было хорошо. Мыговорили о каких-то пустяках, но, когда прозвучало слово «Мексика»…

— Ах, боже мой! Мне следовало вас предупредить…

— Но все эти портреты… и предметы должны все время напоминать графине об этой стране…

— Не просите меня объяснить вам! Она все время говорит об императоре, но название страны, где его убили, это табу!

— Поверьте, мы искренне сожалеем…

— Вы не могли знать об этом…

— Мы уезжаем.

В машине, которая везла их во дворец Адлерштайн, они молчали. И это молчание казалось Альдо гнетущим. На какое-то мгновение ему вдруг показалось, что приоткрылись ворота истории. Но их узкая щель через мгновение затворилась. Лизе, ожидавшей их и вопросительно смотревшей на бабушку и мужа, он бросил:

— Наверняка нам известно только одно. Ожерелье привезли в Европу, и какое-то время оно находилось в Бельгии, но после смерти императрицы Шарлотты с ним могло произойти все, что угодно…

— Оно было у нее?

— Да, но она об этом не знала…

— Объясни! Твои слова столь же туманны, как Евангелие от Иоанна!

— Лиза! — запротестовала графиня. — Что за выражения? Ты же христианка!

— Но я же не потеряла веру! Согласитесь, что упомянутое Евангелие и в самом деле довольно запутанное!

— Об этом вы поспорите позже, — раздраженно прервал ее Альдо. — У нас есть дела поважнее…

Когда он закончил описывать драматическую сцену, произошедшую в доме на Хохе Варте, Лиза надумалась на какое-то время, а затем спросила:

— Кто-нибудь помнит дату смерти императрицы?

— Она скончалась 19 января 1927 года, — ответила старая дама. — Я помню это, потому что моя кузина Элизабет умерла в тот же день. Шарлотта долгие годы жила в замке Бушу недалеко от Брюсселя…

— Ну разумеется! — воскликнула Лиза. — Вспомни, Альдо! У нее не было детей, и ты собирался поехать туда, полагая, что семья захочет продать хотя бы часть ее драгоценностей. У нее их было огромное количество, и они были очень хороши. Но ни какого аукциона не объявлялось…

— Верно. Я решил, что члены семьи разделили их между собой. Меня это удивило, ведь война была настолько разрушительна, что даже вполне состоятельные люди предпочитали диадемам и другим побрякушкам деньги… Но никто ничего не продавал. И на этом можно поставить точку.

— Это называется бросить начатое на полпути! — возмутилась Лиза. — У знаменитого дома Морозини должны быть свои источники информации! Я надеюсь, ты сохранил своих корреспондентов в Бельгии?

— Среди ювелиров — да. Бывшая Мина Ван Зелден, великолепная секретарша, которая, кстати, знала их имена наизусть, — Альдо улыбнулся, намекая на то время, когда Лиза работала на него и проявляла отменную осведомленность.

— Ты должен встретиться с кем-то из них. Если драгоценности были поделены между членами семьи, я убеждена, что ювелиры знают, что кому досталось. У этих людей шпионы приставлены ко всем королевским домам и известным коллекционерам…

— Ты забываешь только об одном: ожерелье было спрятано в футляре для веера с двойным дном. Оно никогда не лежало в ларце с драгоценностями несчастной Шарлотты. Она могла подарить веер вместе с футляром. После ее смерти родственники вполне были способны отдать футляр на память одной из фрейлин. Кстати, история о ларце с двойным дном мне кажется странной. Представьте себе это священное ожерелье. Оно имело внушительные размеры и немалый вес. Оно состояло не только из изумрудов, но и из золотой цепи, а также из золотых связующих элементов. Достаточными ли были размеры футляра для веера, чтобы оно туда поместилось?

— А что, если ожерелье разобрали на части? -предположила графиня Валерия. — Вспомните, Альдо: Ева говорила только о камнях. Она ни разу не упомянула ожерелье как таковое. Если Ева прятала только камни, тогда им хватило бы и футляра для веера. Пять изумрудов — даже такого крупного размера — легко бы поместились в таком футляре. Подобные вещицы всегда были довольно вместительными. Но ведь умерла она не так давно. Думаю, вам будет нетрудно получить от бельгийского королевского двора список тех, кто ее окружал и прислуживал ей в ее последней резиденции.

— А у вас есть связи в придворных кругах Брюсселя?

— Если бы была жива королева Мария Генриетта[283], то на ваш вопрос я бы ответила утвердительно. Но сейчас у меня никого там нет. Что же касается знатных австрийских дам, прислуживавших императрице Шарлотте в Мексике, например графини Кински и графини Коллониц, то они уехали из этой страны задолго до страшных событий. И, наконец, война разобщила европейскую знать, былого единства больше нет. Все разделились на тех, кто был по одну сторону, и на тех, кто оказался по другую… Перед войной не устояли даже семейные связи, созданные в результате брачных союзов.

— А как же мы? — запротестовала Лиза. — Я ваша внучка, и я вышла замуж за одного из тех венецианцев, кто страстно ненавидел австрийских оккупантов.

— Разумеется, любовь может творить чудеса…

— В нашем случае ни о каких чудесах не было и речи! — отрезал Альдо, неожиданно развеселившись. — Я женился на гражданке Швейцарии, моя невеста была подданной нейтральной страны! А швейцарцы всегда умели устроиться так, чтобы оставаться в дружбе со всеми. Вокруг них идет бой, а они только считают удары.

— Если бы ты сказал: «Они считают деньги», я бы потребовала развода!

— И была бы неправа. Кстати, о деньгах. Мне пришла в голову одна мысль. Если в замке Бушу не осталось никого из членов королевской семьи, я туда наведаюсь. Несколько ассигнаций, розданных нужным людям, помогут мне получить разрешение осмотреть замок под предлогом того, что мне хочется — пусть и с некоторым опозданием — почтить память императрицы. Я бы очень удивился, если бы там сменили прислугу. От нее я узнаю больше, чем от официальных лиц. Лиза, ты не могла бы попросить любезного Иоахима посмотреть расписание поездов и найти мне поезд до Брюсселя?

— Я сама посмотрю расписание!

— Ты лишишь мажордома редкого удовольствия. Он будет так счастлив выпроводить меня из дома! Для него война еще не закончилась…

— Ты всегда преувеличиваешь! — запротестовала молодая женщина.

— Никакого преувеличения! Этот добряк меня презирает. Но я плачу ему сторицей! Держу пари, что он найдет мне вечерний поезд!

Тремя часами позже Альдо поцеловал Лизу на перроне возле «вагона поезда Вена — Нюрнберг — Франкфурт — Кельн — Брюссель, в котором ему предстояло провести ночь. Присутствие молодой женщины противоречило правилу, которое будущие супруги Морозини установили еще перед свадьбой: никогда не провожать до поезда или до парохода того, кто уезжает. Они оба ненавидели прощания, которые на перроне или на пристани кажутся вечными. Последние секунды, когда любящие люди едва сдерживают слезы, невероятно тягостны…

На этот раз Лиза из-за внезапности отъезда Альдо отказалась следовать этому правилу. Она не могла даже предположить, когда они увидятся снова, и сознавала, насколько короткий срок отвел бандит из Булонского леса на поиски ожерелья. Три месяца на то, чтобы найти пять драгоценных камней — иголку в стоге сена — возможно, рассеявшихся по всей Европе или давно выброшенных в старой коробке на помойку… Еще острее женщина осознавала опасность, угрожавшую ее мужу и его другу в том случае, если Альдо ожерелья не отыщет. Вобрену грозила смерть, а Альдо мог попасть в ловушку. Или… Но о себе и о детях Лиза просто отказывалась думать. Через несколько часов она вернется в Венецию и привезет Антонио, Амелию и Марко в Вену под защиту стен старого семейного дворца.

Наконец по радио объявили, что поезд отправляется, и супруги отпрянули друг от друга.

— А теперь уходи быстрее, любовь моя! — попросил Альдо, целуя жену в ладонь. — И не слишком переживай! Мне ничто не угрожает, пока не истекли три месяца. Кроме того, не забывай, что Адальберу удавалось вытаскивать нас и из худших ситуаций!

— Я не забываю, не волнуйся. Но будь осторожен! И да хранит тебя бог!

Лиза резко развернулась и побежала к выходу. Альдо как раз поднимался по чугунным ступеням в спальный вагон, когда услышал громкий топот. Стоя уже на последней ступеньке, он обернулся. По перрону бежала женщина на высоких каблуках. Одной рукой она придерживала надвинутую на глаза шляпку, в другой несла небольшой чемоданчик из крокодиловой кожи. Боа из серебристой лисы развернулось и свисало так низко, что она легко могла запутаться в нем и упасть. Дама попыталась ухватиться за поручни этой последней, еще открытой двери с криком:

— Подождите меня! Подождите меня!

Альдо нагнулся, схватил ее за руку как раз в тот момент, когда состав тронулся, и втащил в вагон. Незнакомка уцепилась за его руку:

— Ах, месье! Спасите меня!

— С радостью, но от чего, мадам?

Морозини не пришлось дважды повторять свой вопрос. Ответ был у него перед глазами. Мужчина с пышными усами, потрясающий тростью с набалдашником из слоновой кости, явно хотел догнать именно эту даму. Но он был вдвое старше ее и уже не мог так быстро бегать. К тому же, господин был вне себя от ярости. Когда мужчина потянулся к одному из медных поручней, позволявших подняться в вагон уходящего поезда, его решительно столкнула вниз ножка в элегантном ботинке из коричневой замши. Ему все-таки удалось устоять на ногах, и он завопил:

— Проклятая лгунья! Вы больше не осмелитесь говорить, что у вас нет любовника! Я застал вас…

Поезд набрал скорость, и конец фразы растаял в воздухе. Контролер торопливо подошел к Альдо и молодой женщине и быстро закрыл дверь.

— Боже мой, какая неосторожность! Как вышло, что эта дверь до сих пор не закрыта?

— Боюсь, в этом моя вина, — начал было Альдо, но дама не дала ему договорить. Она поправила шляпку, съехавшую набок, и сказала:— Вы же не станете упрекать этого господина, Леопольд? Без него я опоздала бы на поезд, и кто знает, что могло бы со мной случиться!

— Простите меня, госпожа баронесса! Это я виноват. Чтобы помочь моему сослуживцу, я оставил ненадолго свой пост и не смог приветствовать вас должным образом… Я немедленно отведу вас в ваше купе…

— Осмелюсь напомнить, что и меня вы не встретили тоже! — упрекнул его Морозини.

— Абсолютная правда! — добродушно подтвердила незнакомка с сильным бельгийским акцентом. — И слава богу! Без этого господина дверь оказалась бы закрытой, и я попала бы в ловушку! Можно сказать, что вы оказались в нужное время в нужном месте! Займитесь же этим господином, мой добрый Леопольд! У меня, как всегда, четвертое купе?

— Как всегда, госпожа баронесса, но…

— Оставьте, у меня только этот чемоданчик, я сама его донесу…

Ослепив улыбкой своего невольного спасителя, дама пошла по коридору. Контролер попросил Альдо назвать свою фамилию.

— Морозини. Билет был приобретен в последний момент.

Леопольд расцвел, а дама тут же обернулась:

— Князь Морозини? Из Венеции?

— Да, это я, — вынужден был признать Альдо, не зная, радоваться ему или огорчаться из-за такой несколько обременительной популярности.

Но дама уже протянула ему руку для поцелуя:

— Счастлива, просто счастлива нашему знакомству! Я баронесса Агата Вальдхаус. Надеюсь, вы едете в Брюссель?

— Да, а в чем дело? — Альдо склонился к изящной ручке, украшенной тремя ценными перстнями.

— У нас будет достаточно времени, чтобы познакомиться! Давайте встретимся в вагоне-ресторане за ужином!

Альдо поклонился. Ничего другого ему не оставалось, хотя он предпочел бы поужинать в одиночестве и своем купе и спокойно поразмышлять под стук колес и мягкое покачивание вагона. Но в этом случае баронесса сочла бы его грубияном. И потом Альдо любил неожиданности, поджидающие его в долгих железнодорожных путешествиях. Да и эта маленькая баронесса Агата, проявившая недюжинную силу и ловкость в искусстве избавляться от докучливых мужчин, показалось ему забавной. Морозини точно знал, о чем пойдет разговор. Разве его фамилия для светских дам не олицетворяла бриллианты, рубины, сапфиры, изумруды и другие драгоценные камни?

— Госпожа баронесса знает, чего хочет! — неожиданно объявил Леопольд, раскладывавший багаж Морозини.

— Вы так хорошо с ней знакомы? — поинтересовался князь, усаживаясь к окну и закуривая.

— Эта дама часто ездит в моем вагоне, и она бельгийка, как и я. Баронесса — дочь Тиммерманса, знаменитого бельгийского шоколатье.— А мужчину, который ее преследовал, и от кого баронесса с такой ловкостью избавилась, вы тоже знаете?

— Это ее муж, барон Эберхард Вальдхаус. Как господин князь мог заметить, он вдвое старше жены, зануден, словно осенний дождь, и ревнив, как тигр… Я ничего больше не знаю, но госпожа баронесса очень откровенна, и я не стану лишать ее удовольствия лично рассказать обо всем господину князю… Но позволю себе заметить, что этот брак долго не продлится! — добавил Леопольд, с уверенным видом покачивая головой.

Альдо охотно в это поверил. Какой мужчина -если он достоин так называться — допустит, чтобы жена била его в живот на людном вокзале?

Наступило время ужина. Альдо расположился напротив баронессы за узким, украшенным цветами столиком, и к нему вернулись опасения, что вечер окажется скучным. Да, Агата Вальдхаус, урожденная Тиммерманс, была очаровательна: круглое лицо с ямочками на щеках, веснушки, короткие белокурые кудряшки с медовым отливом. Одна прядь все время падала на золотисто-карий глаз, напоминая ему Адальбера. Только глаза у его друга были голубые. Баронесса была словно создана из меда, столько его теплых оттенков присутствовало в ее волосах, глазах, коже и даже платье из римского крепа явно от знаменитого кутюрье. Ансамбль дополняли цепочки с топазами, цитринами, жемчугом и желтыми сапфирами и такие же серьги.

Занимая место за столом, она снова подарила Альдо свою сияющую улыбку — ее зубы были ослепительной белизны — и принялась поглощать бульон, который подали сразу. Покончив с первым блюдом, она объявила, став неожиданно серьезной:

— Знаете ли вы, что, помогая мне сесть в этот поезд, вы меня спасли, если не от смерти, то от множества неприятностей? Не дай бог, муж догнал бы меня, он бы меня точно запер!

— Так это был ваш муж? — Альдо притворился, что ничего не знает. — Да, действительно, он был очень сердит. Вы обошлись с ним весьма сурово, мужчине трудно смириться с подобным обращением. Вы не боитесь, что не сможете к нему вернуться?

— Но я не собираюсь к нему возвращаться! Именно поэтому муж хотел меня запереть. Как пишут в романах, «я возвращаюсь к матери»!

— А ваша мать… не будет против?

— Она? Я делаю, что хочу! Она так меня любит… С отцом, разумеется, было бы труднее. Но он уже умер, значит, не сможет оплакивать крушение брака, которого он так желал.

— Вы меня удивляете. Вы бельгийка, а ваш муж австриец, как я полагаю?

— Вы верно полагаете.

— Война кончилась не так уж давно, а Бельгия слишком от нее пострадала…Баронесса попробовала филе камбалы и насмешливо улыбнулась.

— Вы, венецианец, женились на внучке госпожи фон Адлерштайн! Это куда хуже, как мне кажется. Мы, бельгийцы, пострадали в основном от немцев, а не от австрийцев. И потом, видите ли, войны всегда забываются. Мы встретили Эберхарда четыре года назад в Экс-ле-Бэне… Он и мой отец… Короче говоря: рыбак рыбака видит издалека. И потом, Эберхард — барон, а мой отец обожал титулы. Должна заметить, что в те времена Эберхард был в хорошей форме. Заполучив супругу по своему вкусу, он забыл об окружности своей талии и начал лакомиться тем, что было под рукой, то есть мной и шоколадом моего отца. Оказалось, к тому же, что он настоящий Отелло. Набирая вес, он становился все подозрительнее, начал за мной следить. Если вечером на балу я дважды танцевала с одним мужчиной, он буквально уволакивал меня домой, чтобы устроить там сцену. Мысль о том, что у меня есть любовник или любовники, стала для него идеей фикс. Но вы же сами все видели, не так ли?

Камбала вдруг показалась Альдо безвкусной. Он как будто снова услышал крик: «Вы больше не осмелитесь говорить, что у вас нет любовника! Я застал вас…» Морозини почувствовал, что по шее у него потек холодный пот. В тот момент, когда барон Вальдхаус выкрикивал эти слова, князь обнимал прекрасную Агату, которую он только что на глазах ее мужа втащил в вагон…

— Раз уж у нас такой откровенный разговор, баронесса, скажите мне: у вас в самом деле есть…

— Любовник? Нет! Я никогда не обманывала Эберхарда, хотя он это тысячу раз заслужил. Видимо, мне еще не встретилась какая-нибудь редкая птица, — проговорила она, расправляясь с фаршированной перепелкой с ловкостью женщины, с детства приученной к хорошим манерам.

— В этом случае, позвольте мне задать вам еще один вопрос: сейчас, пока мы с вами столь мило беседуем, не полагает ли барон Эберхард, что ваш счастливый избранник — это я?

— Я об этом размышляла, когда пудрила нос. И ответ на этот вопрос оказался ошеломляющим. Именно так он и думает!

Капли холодного пота превратились в ручеек, заструившийся по спине Морозини.

— Но мы же едва знакомы! И я так редко бываю в Вене, что у нас не было случая встретиться…

Обратив взор на потолок, госпожа Вальдхаус ненадолго задумалась.

— Верно, — сказала она. — Разумеется, муж вас никогда не видел. Впрочем, как и я… Только услышав вашу фамилию, я поняла, кто вы такой.

Морозини вздохнул с облегчением, но радость его была недолгой. Продолжая рассматривать потолок, баронесса продолжила с очаровательной улыбкой:

— А жаль…

— Что значит «жаль»?— Быть вашей любовницей лестно, не так ли? Женщина, совершающая безумства ради такого мужчины, как вы, имеет право на прощение и понимание…

— Меня бы это удивило! В любом случае, после моей женитьбы роли любовниц вычеркнуты из моего репертуара. У меня красавица жена, у нас трое детей, и я ее люблю!

— В это трудно поверить. Вы входите в число самых привлекательных мужчин Европы…

— Но такова реальность. Есть лишь княгиня Морозини и никаких внебрачных связей!

— И как давно вы женаты?

— Пять лет.

— А разве два или три года назад у вас не было проблем с русской графиней, которую вы якобы убили в приступе ревности? Таково было обвинение, не так ли? Об этом много писали в газетах.

Альдо разозлился. Этот очаровательный горшочек с медом начал его серьезно раздражать.

— Я и не предполагал, что разговоры об этом достигли Австрии…

— Насчет Австрии не знаю, я в то время была в Париже. Такая увлекательная история…

— Надеюсь, вы прочитали все заметки до конца. В этом случае вам известно, что я не только не убивал эту несчастную, но и сам подвергся смертельной опасности…

— Ах, нет! Окончания я не знала. Муж приехал за мной, и мы вместе отправились в Нью-Йорк… Расскажите же мне об этом!

Опершись локтем о стол, опустив подбородок на руку, баронесса с подбадривающей улыбкой смотрела на Альдо. Ужин подходил к концу. Уже подавали кофе. Морозини от него отказался — кстати, это не было такой уж большой жертвой, — посмотрел на часы и сделал знак метрдотелю, чтобы тот принес счет.

— В другой раз, баронесса, — вежливо ответил он. — Прошу у вас разрешения откланяться и оставляю вас пить кофе в одиночестве. У меня был изнурительный день, и я боюсь заснуть прямо за столиком. Это было бы непростительно!

На лице Агаты Вальдхаус появилось выражение обиженного ребенка, которого мама укладывает спать, отказавшись рассказать на ночь сказку. Она казалась такой расстроенной, что Альдо захотелось положить ей в рот палец за неимением пустышки… Он оплатил счет, встал и откланялся:

— Желаю вам спокойной ночи, баронесса!

— Вам… вам также! Мы увидимся завтра за первым завтраком? — с надеждой добавила она. — И вы мне расскажете продолжение истории?

Возвращаясь в свое купе, Альдо думал о том, что от этой трапезы ему придется отказаться и лишить себя одного из удовольствий международных путешествий по железной дороге, когда первый завтрак отличается особым разнообразием блюд. Он предупредил проводника, что покинет купе только по прибытии поезда на станцию. Князь обошелся без объяснений, а хороший служака Леопольд не стал ни о чем расспрашивать. Постель была уже разобрана, и Альдо вскоре лег, вспоминая о забавлявшей его беседе. Благодаря этой встрече его заботы на какое-то время отступили на второй план, но любопытство очаровательной женщины оказалось безграничным, а он ненавидел все, что хотя бы отдаленно напоминало допрос!

Морозини не забыл горячо поблагодарить Господа за то, что ревнивый муж, принявший его за любовника своей жены, не знал его фамилии…

Утром, как только поезд остановился, князь вылетел из купе — благо оно располагалось недалеко от двери, — спрыгнул на перрон и бегом направился к выходу с вокзала, чтобы сесть в такси.

Он впервые повел себя таким образом по отношению к женщине, но сожаление было мимолетным…

Из окна автомобиля, который вез его на площадь Брукер в отель «Метрополь», где Альдо всегда останавливался, когда дела приводили его в бельгийскую столицу, он увидел большую рекламу шоколада фирмы «Тиммерманс». Князь пожал плечами, но дал себе слово купить этот шоколад и попробовать перед отъездом. Он очень любил все изделия из какао-бобов, а эта марка пользовалась в Европе очень высокой репутацией. Альдо мысленно попросил прощения у баронессы Агаты за то, что так беспардонно с ней обошелся. Возможно, она этого не заслуживала!

Часть II ТЕНИ СГУЩАЮТСЯ…

6 ИСЧЕЗНУВШИЙ ВЕЕР

Гостиница «Метрополь» в Брюсселе, изобильно украшенная деревом теплых тонов, освещенная приглушенным светом, украшенная мрамором, сиянием зеркал и необычным кафе в стиле барокко с мягкими кожаными креслами, принадлежала к числу четырех или пяти гостиниц, которые предпочитал Альдо Морозини. Он всегда с удовольствием сюда возвращался. Князь чувствовал себя в этом отеле почти как дома. Сразу по приезде он немедленно отправился в кафе, чтобы с комфортом позавтракать. После этого Морозини поднялся в свой номер, принял душ, побрился, надел другой костюм, позволил себе поразмышлять несколько минут и спустился в холл. Там он решил переговорить с портье, который знал его многие годы и приветствовал с видимым удовольствием:

— Чем я могу служить Вашему Сиятельству?

— Если вы по-прежнему самый осведомленный человек в Брюсселе, то вы определенно сможете мне помочь. Я бы хотел знать, занят ли сейчас замок Бушу и…

— И нельзя ли его посетить в качестве… паломника?

— Именно так! Как вы догадались?

— Ваше Сиятельство не первый, кто обращается ко мне с этим вопросом. Трагический ореол, которым окружил замок дух покойной императрицы Шарлотты, привлекает многих. Кажется, что легенда о ней становится все популярнее. Особенно у женщин. Итак: визиты официально не разрешены, но если речь идет о людях… незаурядных, то консьерж иногда соглашается сопровождать посетителя или посетительницу во время их паломничества. Но только после полудня.

— И, как я полагаю, за достойное вознаграждение?

— Само собой разумеется.

— Спасибо, Луи… Ах да, кстати! Попросите прислать мне две дюжины красных роз из цветочного магазина рядом с гостиницей. Я возьму цветы с собой… И вызовите мне заранее такси.

— Все будет исполнено, Ваше Сиятельство!

Около трех часов Альдо с розами в руках уже выходил из отеля, намереваясь сесть в автомобиль. Водитель стоял возле открытой дверцы, и тут на Морозини с криком бросился кто-то, укутанный шелками и благоухающий запахом изысканных духов:

— Вы здесь? Я должна была об этом догадаться! Боже мой, какая удача!

Агата Вальдхаус! В прелестном норковом манто, с букетиком пармских фиалок, приколотым к воротнику, свежая и многоречивая, это была она. Баронесса будто бы снова свалилась на него. Таксист едва успел подхватить выпавшие из рук Морозини цветы.

— Баронесса! Я начинаю думать, что это ваша обычная манера встречаться с людьми! Вам надлежало меня предупредить…

— Ах, я в отчаянии! Но не портите мне удовольствие от того, что я так быстро вас нашла! Я вижу в этом знак судьбы, и я…

— А я не вижу ничего подобного! И более того, мне придется просить у вас прощения. Как вы видите, я собирался уезжать…

— Какие прекрасные цветы! У вас свидание с дамой, я полагаю?

Нет, решительно эта женщина была чересчур назойливой, и, более того, она была нескромной. Альдо холодно ответил:

— Именно так! Я хотел бы увидеть одну даму. Надеюсь, вы поймете, что я не намерен испытывать ее терпение!

— Как я ей завидую! Но разве она не сможет подождать пару минут? Мне необходимо с вами поговорить в более укромном месте. Не могли бы мы вместе выпить чаю?

— Простите, но я планирую выпить его там, куда направляюсь.

— Тогда приходите ко мне ужинать! Моя мать будет счастлива познакомиться с вами…

— Я бы с радостью разделил с вами трапезу, если бы не…

Неожиданно в золотистых глазах молодой упрямицы заблестели слезы.

— Умоляю вас, не отказывайтесь! Мне необходимо с вами поговорить! Держите, вот наш адрес, — добавила баронесса Агата, вкладывая в руку Альдо визитную карточку, которую она достала из муфты. — Мы ждем вас к восьми часам!

На этот раз Морозини не успел произнести ни звука. Быстрым шагом Агата Вальдхаус подошла к дверям роскошного магазина кружев и скрылась за ними. Альдо сунул визитную карточку в карман и, прежде чем сесть в машину, спросил у водителя, знает ли он, где находится замок Бушу.

— Портье предупредил меня. Это недалеко, на окраине города…

Усевшись на сиденье такси и положив рядом с собой букет, Альдо вдруг почувствовал, что недоволен всем и самим собой в первую очередь. Ему претило то, что он невежливо повел себя с женщиной! При других обстоятельствах он охотно бы ее выслушал, но ни его личное время, ни он сам больше ему не принадлежали… Кроме того, супружеские проблемы маленькой баронессы могли лишь осложнить ему жизнь. Даже если ее последний взгляд, увлажненный слезами, внушал ему неприятное чувство вины. Вечером вместо визита к дамам Тиммерманс он отправит им розы вместе с запиской. А в ней напишет, что вынужден был уехать в Париж и сожалеет о том, что не может лично засвидетельствовать им свое почтение…

Приняв такое решение, Альдо постарался больше об этом не думать.

Замок Бушу был королевским владением, а в Бельгии подобные места немыслимы без огромных парков с великолепными старинными деревьями. Здание как будто заснуло на берегу пруда. Оно показалось Морозини очень романтичным. Этакий осколок прошлого, едва удерживаемый на земле с помощью подвесного моста. Несмотря на высокие стены и мощные башни с зубцами, расположенные по периметру владений, в замке не было ничего воинственного. Возможно, такое впечатление создавалось благодаря многочисленным окнам, прорезанным в здании в более поздние века. Именно в таком месте могли найти приют несбыточные мечты несчастной принцессы…

Несмотря на внезапно испортившуюся погоду — стоило такси отъехать от отеля, как пошел сильный дождь, — от замка не веяло грустью. Он содержался и идеальном состоянии. Если верить привратнику, то внутренние помещения убирали три раза в неделю. Женщины, следившие за порядком в замке, старались поскорее справиться с уборкой: им было боязно. Почти сразу после смерти императрицы начались разговоры о том, что кто-то видел ее призрак…

— Им всюду мерещатся привидения, — проворчал сторож, ведя посетителя через парк под вместительным зонтом. — Вполне возможно, что бедная наша хозяйка возвращается сюда время от времени, но она не может никого напугать. Ее образ был таким чистым: она всегда носила светлые шелковые платья — белые, розовые, голубые — и драгоценности. Или украшала себя цветами. Как она их любила! И потом, госпожа всегда была приветливой. Правда, случались дни, когда она не выходила из замка даже в хорошую погоду. Все знали, что это значит: она плохо себя чувствует, на нее накатила тоска. Говорили, что в такие моменты она становилась злой, что, случалось, она даже кусала или царапала своих слуг. Но ее все равно все любили и жалели…

Привратник встретил Морозини недоверчиво, но оттаял, увидев крупную ассигнацию, предложенную князем. Он принялся рассказывать о том, как Шарлотта каталась на лодке по пруду, заходила в теплицы, разговаривала с садовниками, ездила на прогулку в коляске или играла на рояле. В такие минуты музыка лилась из всех окон. Князю даже показалось на мгновение, что он заметил покачивание кринолина за деревцем и струящийся шлейф за массивным падубом.

Во внутренних помещениях замка были заметны попытки воссоздать первоначальный интерьер, хотя представления об уюте в XIX веке имели мало общего с пристрастиями Годфруа Бородатого — именно он был первым владельцем замка в XII веке. Альдо ненавидел средневековый стиль, но его излишества, его безудержный романтизм должны были вполне подойти характеру и темпераменту императрицы Шарлотты, временами терявшей рассудок. Проходя по пустым покоям, он не мог не вспоминать Людовика II Баварского[284] и его фантастические замки. Как и в Бушу, юное и прекрасное существо боролось в них с безумием…

В готической часовне, где все еще сохранилась скамеечка для молитвы, обитая красным бархатом, Альдо положил цветы на ступени алтаря, не забыв вынуть из букета одну розу и оставить ее на скамеечке. Он преклонил колени для короткой молитвы, а затем продолжил осмотр замка.

Остальные комнаты не открыли ему ничего нового. Да, мебель стояла на своих местах, сохранились прекрасные гобелены, но из милых безделушек — зачастую очень ценных — не осталось ни одной. На столах, консолях и каминных полках царила пустота.

Когда привратник и посетитель вышли из замка, дождь лил с упорством, предвещавшим длительное ненастье. Мужчины снова оказались под одним зонтом, и Альдо попытался выяснить, не знает ли его провожатый что-нибудь о последних фрейлинах и служанках императрицы.

— Я с ними дела не имел, — ответил привратник, — Вот моя жена должна знать. Ей приходилось иногда работать в замке… Если вас не затруднит войти в дом, то она должна быть там.

И жена привратника действительно оказалась дома. Небольшого роста брюнетка, застенчивая и нежная на вид, она гладила белье в большой комнате, в которой царила поистине фламандская чистота. Комната служила одновременно кухней и гостиной. На углу плиты из черного чугуна подогревались утюги, и стоял традиционный кофейник. Его держали горячим весь день. Увидев, как входит элегантный господин, которого ее муж назвал князем, женщина отчаянно покраснела и настолько растерялась, что, постаравшись изобразить подобие реверанса, уронила горячий утюг на рубашку, которую гладила. Увидев это, Альдо схватил прихватку быстро поднял утюг и поставил его на специальную подставку со словами:

— Простите, что мне пришлось побеспокоить вас, мадам, но господин Лабан, ваш супруг, посоветовал мне расспросить вас кое о чем…

И в этот момент он увидел на полке камина предмет, совершенно не соответствующий подобному месту. Это был веер из расписного шелка с перламутровой ручкой и таким же каркасом. Он был развернут на продолговатом футляре из голубой кожи, украшенном золотой императорской короной, в котором веер, вероятно, и лежал. Из-за нахлынувших эмоций у Альдо перехватило горло. Неужели это…

— О, какая красота! — воскликнул он. — Полагаю, вещь очень ценная!

— Можете не сомневаться, Ваше Сиятельство! -согласился Лабан. — Это сокровище госпожи Лабан. Ее Императорское Величество лично подарили моей жене этот веер в тот день, когда она спасла упавшую в пруд собачку императрицы… Она так его любит, что не может хранить в коробке, хотя это было бы куда разумнее: эти штучки такие хрупкие!

— Я понимаю вашу супругу. Этот веер так радует глаз! Вы позволите мне его рассмотреть поближе? Видите ли, я антиквар…

Жена привратника наконец заговорила:

— Ддааа… Но только будьте поосторожнее!

Альдо взял веер так, словно это было святое причастие. Он с благоговением смотрел на него несколько секунд, затем положил вещицу на гладильную доску, достал футляр и открыл его… Сердце Морозини выстукивало бешеную дробь. Если камни все еще в футляре, как ему их оттуда достать?

Альдо не пришлось долго мучиться этим вопросом. В футляре двойного дна не было… Так же медленно и осторожно князь вернул ансамбль в первоначальное состояние и с улыбкой обернулся к госпоже Лабан:

— Помимо того, что веер дорог вам как память, мадам, знайте, что он стоит огромных денег. Он расписан в XVIII веке!

Альдо предполагал, что это работа Буше[285], но говорить об этом не стал. Странно, конечно, встретить музейный экспонат в доме привратника замка, но императрица Шарлотта могла в знак благодарности отдать то, что оказалось у нее под рукой. И, учитывая ее душевное нездоровье, веер вполне мог быть украшен даже бриллиантами…

Чтобы отблагодарить гостя за «экспертизу», госпожа Лабан кинулась доставать чашки, схватилась за кофейник. Зная, что в нем кофе тихо кипел на протяжении долгих часов, Альдо вручил свою душу богу и поднес к губам коричневое пойло, которое он сдобрил сахаром-сырцом. Благодаря этому ему удалось выпить кофе одним глотком. И он объявил его восхитительным.

— Прежде чем вас покинуть, я хотел бы задать вам вопрос, мадам. Возможно, вы знаете кого-то из дам, прислуживавших императрице перед ее кончиной?

— Нет. Если меня звали в замок, чтобы я помогала, а это случалось нечасто, то я имела дело только с госпожой Моро, Марией Моро, особо приближенной горничной императрицы. Когда замок закрыли, она уехала вместе с остальными…

— И у вас нет ее адреса? Или адреса кого-то из ее подруг?

— Нет. Я сожалею, поверьте.

— Не стоит! Это не имеет значения. Благодарю вас обоих, вас и вашего мужа, за приятно проведенное время…

Альдо не солгал. Он оценил и любезный прием, и вежливость этих простых людей. Но он чувство-нал себя словно бы потерянным. Где искать футляр для веера с двойным дном? Ева Рейхенберг говорила, что у императрицы Шарлотты таких футляров было множество. Одному богу известно, кому она могла их подарить, повинуясь минутному порыву, как это и произошло с госпожой Лабан. И это не считая того, что самые ценные веера — если не думать о случайной прихоти покойной — должны были достаться ее бельгийским и австрийским племянницам. Кстати, и французским тоже, так как покойный король Луи-Филипп приходился императрице Шарлотте дедушкой. Чтобы всех объехать, ему бы пришлось исколесить пол-Европы, а это совершенно невозможно сделать в отведенное ему время. Если же добавить к немалому числу родственниц всех тех женщин, которые прислуживали императрице и ухаживали за ней в течение ее почти полувекового заточения… Пока императрица находилась у австрийцев, с ней обращались жестоко. Ее содержание стало куда более мягким, когда бельгийская семья буквально вырвала ее из их рук. В любом случае, количество тех, кто мог получить от императрицы в подарок веер, оказывалось огромным. Всех опросить — это все равно, что черпать ложкой океан! Альдо даже не рассматривал возможность того, что двойное дно уже было обнаружено и изумруды найдены. Ни одна женщина не смогла бы сохранить это в тайне. Драгоценность давно бы уже увидела свет…

Чувствуя, как на него наваливается отчаяние, Альдо решил подумать об этом завтра: возможно, у него будет с кем обсудить состояние дел. Следовательно, он немедленно вернется в гостиницу, соберет свои чемоданы и первым же поездом отправится в Париж!

Князь усаживался в такси, когда водитель опустил стекло, отделявшее его от пассажира, и тягучим голосом сказал:

— Не знаю, месье, вы заметили или нет, но по дороге сюда за нами следили…

— Вы уверены? И кто это был?

— Незнакомое мне такси. Когда мы приехали в замок, та машина проехала немного вперед и стояла там довольно долго. Я бы посмотрел, что это за машина, но из нее никто так и не вышел, и я не осмелился это сделать. Как только вы вышли из домика привратника, такси развернулось и уехало. Номер его я записал, если вам это пригодится, — добавил он, протягивая Альдо клочок бумаги.

— Вы незаменимый человек! Большое спасибо. Но зачем вы это делаете? Вы меня не знаете, а вдруг за мной следит полиция?

— В такси? Ни за что на свете! У нас полиция всегда остается полицией, вы не сможете ошибиться! Л насчет того, что я вам сказал… Человек, который несет цветы бедной умершей императрице, не может быть плохим. Вы собираетесь остаться в «Метрополе»?

— Я намеревался уехать сегодня вечером, но отложу отъезд до завтрашнего дня, если вы сможете добыть для меня информацию об этой машине.

Морозини достал свою визитную карточку и протянул ее усердному водителю, добавив к ней ассигнацию, достоинство которой в три раза превышало стоимость поездки.

— Скажите на милость! Одно удовольствие вас возить… князь! Вы все узнаете к десяти часам вечера! Слово чести!

Доставая свою визитку, Альдо обнаружил и ту, которую ему оставила баронесса Вальдхаус. Хотя он решил остаться в Брюсселе еще на одну ночь, но даже речи не могло быть о том, чтобы ее навестить. Поэтому, вернувшись в отель, Альдо отправился в цветочный магазин, выбрал нечто, похожее на куст розовой азалии, добавил записку со словами сожаления и еще несколько дежурных фраз и отправил все это госпоже Тиммерманс. Затем он забронировал себе место в утреннем поезде, попросил оставить ему столик в ресторане и отправился в бар, чтобы выпить одну-две рюмки отличного коньяка с водой. Ему это было просто необходимо. Кто мог следить за ним? Если только это не…Альдо почти не удивился, когда в конце великолепного ужина ему принесли записку от водителя такси. Одной детали — букетика фиалок, приколотого к воротнику, — ему хватило, чтобы узнать «молодую белокурую даму» в красивом меховом мантии. Князю даже захотелось рассмеяться: Агата Вальдхаус была упрямой, но совершенно неопасной! Не стоит о ней и думать!

Но меры предосторожности все-таки следовало предпринять, и Морозини предупредил портье, что намерен лечь спать и не хочет, чтобы его беспокоили звонками. Потом он вернулся в свой номер и, решив, что заслужил несколько часов отдыха, заснул как убитый.

Возвращение в Париж оказалось приятным. Ночью погода изменилась, и яркое солнце пригревало деревушки Пикардии, мимо которых мчался экспресс. Суеверный, как и все его соотечественники, Альдо увидел в этом знак свыше. Значит, все будет хорошо. Утром, после пробуждения, ему в голову пришли свежие мысли. Можно опубликовать объявление в основных европейских газетах, достаточно нейтральное по смыслу, чтобы не вызвать ненужного любопытства. И потом он мог задействовать свои связи в некоторых ведомствах, поговорив с коллегами… И это не считая его друга Гордона Уоррена из Скотланд-Ярда. Прежде всего, ему было необходимо во что бы то ни стало узнать, каким образом были поделены многочисленные драгоценности покойной императрицы Шарлотты. Как бы там ни было, на перрон Северного вокзала он вышел приободрившимся. Альдо даже почувствовал прилив оптимизма…

Но эта иллюзия сопровождала его только до тех пор, пока он не прочел газету, купленную у мальчишки-продавца. Накануне из Сены достали тело Люсьена Сервона, беглого дворецкого Жиля Вобрена…

Альдо решил сразу же, не заезжая в дом к тетушке Амели, отправиться на набережную Орфевр.

— Этим утром он зол как собака, — предупредил дежурный, который провожал Морозини в кабинет высокого начальства». — Может быть, вы зайдете попозже?

— Я уже видел его в таком настроении, — заверил полицейского Альдо, устраиваясь на одном из двух стульев перед черным письменным столом Ланглуа. Стоявшая на нем керамическая ваза с примулами вносила нотку умиротворения, как и ковер красивого темно-пурпурного цвета — собственность комиссара, — согревавший сверкающий паркет казенного кабинета.

Портрет президента Гастона Думерга, блаженно улыбавшегося из рамки на стене, как будто подчеркивал атмосферу официальной строгости помещения…

Сильный сквозняк и хлопнувшая дверь заставили Альдо вскочить. Лев вернулся в свою клетку и прорычал:

— Вы забыли о существовании телефона? С какой стати вы побеспокоили меня в такой час?— Я не подозревал, что есть время, когда к вам можно зайти без риска для себя! Я хочу лишь задать один вопрос.

— Какой?

Морозини развернул перед носом комиссаром газету.

— Это что? Убийство или самоубийство?

— Убийство! Мы могли бы принять эту смерть за самоубийство, но груз, привязанный к ногам несчастного, должно быть, отвязался. Сервон пробыл в воде достаточно долгое время… Вы бы об этом знали, если бы сидели дома. Куда это вы ездили?

Ланглуа говорил сухо, и Альдо сразу же отреагировал:

— Это что, допрос? Только этого мне не хватало!

— Разумеется, это не допрос. Но вы и ваше окружение приводите меня в отчаяние: я должен отвечать на ваши вопросы, но стоит мне самому спросить вас о том, что меня интересует, как я натыкаюсь на стену молчания. Ваши «дамы» молчаливы, как рыбы!

— Это зависит от вопросов, которые им задают. И в скобках замечу, что им сравнение с рыбами едва ли понравилось бы. Так о чем вы хотели узнать?

— Для начала, откуда вы приехали.

— Из Вены, но мой путь лежал через Брюссель, — бросил Альдо, снова усаживаясь на стул.

— И что вы там делали? Госпожа фон Адлерштайн заболела?

— Если бы она была больна, то зачем бы я поехал в Брюссель? Нет, я ищу пять бесценных изумрудов, о чудесном спасении которых из вод Средиземного моря я узнал в вашем кабинете…

— Те самые, в краже которых обвиняют Вобрена?

— Нет, подлинные, которые императрица Шарлотта вывезла из Мексики, не подозревая об этом. И я от вас не скрою…

— Минуту! Дежурный! Полицейский тут же появился в дверях.

— Принесите нам кофе! Крепкий кофе и две чашки! И проследите за тем, чтобы меня не беспокоили… и чтобы никто не подслушивал под дверью! Выполняйте! И поживее!

Приказание Ланглуа было выполнено в рекордный срок. За это время дивизионный комиссар успел вынуть из картонного футляра для бумаг запыленный графин и два маленьких стаканчика. Затем он запер дверь на ключ, налил себе и Морозини мы пить и вернулся в свое кресло записьменным столом.

— Учитывая то, что вы мне только что сказали, полагаю, что вы не должны ничего от меня скрывать. Не могли бы вы начать свой рассказ с того вечера, когда за вами на улицу Альфреда де Виньи приехала черная машина?

— Откуда вы об этом знаете? — изумленно выдохнул Альдо.

— Ну, это просто! Я поручил инспектору Лекоку присматривать за вами, только так, чтобы наблюдение вам не мешало. Пока вы оставались дома, ему было нетрудно осуществлять слежку. Одному богу известно, почему в тот вечер Лекок задержался на своем посту, но он видел, как вы уезжали. Он сел на велосипед, чтобы поехать за вами следом. Перед тем как он потерял машину из вида, она ехала в сторону Булонского леса и ворот Дофина. От себя добавлю, что автомобиль развил слишком большую скорость, чтобы его можно было догнать на велосипеде, и потом у него лопнула шина!

— Ваши инспекторы до сих пор ездят на велосипедах? Я полагал, что после Клемансо[286] и его «Бригад Тигра» у вас есть…

— Разумеется, машины у нас есть. Но Лекок заядлый велосипедист, и он даже хотел принять участие в гонке «Тур де Франс». И он такой упрямый! Теперь рассказывайте вы, Морозини!

— Весь ужас в том, что если я предупрежу полицию…

— То пленника убьют! — усмехнулся Ланглуа. -Классическая угроза! Простите меня, Морозини, если я вас шокирую, но, по-моему, Вобрен уже давно мертв! Вполне вероятно, что он погиб вечером в день свадьбы. Иначе как объяснить поспешный переезд мексиканцев на улицу Лиль? Эти люди знают, что Жиль не вернется и не потребует у них отчета.

— Чего же вы ждете? Почему не арестуете их?

— За что? Вам прекрасно известно, что госпожа Вобрен может делать все, что ей заблагорассудится… Но мы отвлеклись. Продолжайте!

Альдо потер усталые глаза и вздохнул:

— Наверное, я действительно должен вам все рассказать! Я оказался перед глухой стеной!

И он посвятил Ланглуа в подробности всех своих злоключений: он поведал о встрече в Булонском лесу о визите к Еве Рейхенберг, о посещении замка Бушу. Альдо не упомянул только о маленькой баронессе, которая не имела никакого отношения к этой истории.

— Таково положение дел, — закончил Морозини спой рассказ, получая из рук комиссара стаканчик с коньяком. — У меня есть всего лишь три месяца, чтобы найти коллекцию вееров, без сомнения, разошедшуюся по всей Европе… Кстати, о Лекоке! Если он видел автомобиль, то, должно быть, успел записать его номер, как это сделала Мари-Анжелин.

Ланглуа пожал плечами:

— Не уверен, что вы оцените юмор, но это была одна из машин посла Бельгии.

— С нее сняли номер или ее угнали?

— Скажем так: ее позаимствовали на время, воспользовавшись отсутствием посла. На другое утро шофер заметил, что один из автомобилей ночью выезжал из гаража…— Какое безрассудство!

— Вас это удивляет?

— Не слишком. Есть ли у вас новости от Фила Андерсона?

— Да, и они на французском! Он сообщил о том, что получил мое письмо, попросил меня «тряхнуть вам руку» и написал, что принимается за дело. И более ничего. Полагаю, нам следует подождать… Что вы намерены делать дальше?

— Полежать в ванне с сигаретой… Так мне лучше всего думается. Увидим, что из этого получится…

Когда Альдо приехал в особняк мадам де Соммьер, дома, кроме слуг, никого не оказалось. Маркиза и мадемуазель дю План-Крепен отправились на похороны в собор Святого Филиппа. Это означало, что по возвращении тетушка Амели будет пребывать в очень плохом настроении. Такого рода церемонии всегда вызывали у нее чувство, что она наблюдает за театральной репетицией в костюмах Именно так и случилось.

— Люди, присутствующие на похоронах, явно задаются вопросом: сколько вам может быть лет, и не сыграете ли вы в ближайшем будущем главную роль в подобной постановке! — ворчала она, вынимая длинные булавки с аметистовыми головками из некоторого подобия тарелочки с оборками из фиолетового муслина, служившего ей шляпкой.

— Зачем вы вообще ездите на похороны? Посылайте туда Мари-Анжелин!

— Чтобы все думали, что я уже лежу в агонии и можно надеяться на новый спектакль? Такого удовольствия я им не доставлю! Довольно об этом! Как твоя поездка?

— Великолепно, спасибо. Лиза вас целует, как и Мари-Анжелин.

— Твоя жена была в Вене?

— Она приехала туда, чтобы меня встретить. Но я обо все расскажу вам позже. Вы читали утреннюю газету?

— Да. Бедняга! Как же он разочаровался в жизни, если решил покончить с собой. Вода в Сене пока совсем еще ледяная!

— Он не сам свел счеты с жизнью: это убийство. Прямо с вокзала я заехал к Ланглуа, и он мне это подтвердил. Судя по всему, он умер уже некоторое время назад…

— Если я правильно поняла, — сказала Мари-Анжелин, — то его отпустили из особняка только для того, чтобы поймать в ловушку в другом месте, не так ли? Ему не следовало покидать дом. Нужно было брать пример с кухарки, которая смотрит во нее глаза и слушает в оба уха, но не вымолвит ни слова… В любом случае, у комиссара Ланглуа появился весомый повод, чтобы вернуться в особняк Вобрена, или я ошибаюсь?

— Какой же это повод? Сервон ушел сам, и все об этом знают! Мексиканцы чисты, как младенцы!

Во второй половине дня Альдо отправился на бульвар Османна в контору мэтра Лэр-Дюбрея. Он правил миром аукционных оценщиков и становился абсолютно несговорчивым, когда речь заходила об исторических украшениях. Морозини давно знал его, и встреча с Лэр-Дюбреем была подлинным удовольствием для князя, хотя, когда они сотрудничали в последний раз, вышла совершенно сумасшедшая история[287]. Но тем не менее его приняли очень тепло.

— Неужели вы снова обнаружили какие-нибудь драгоценности с сомнительной репутацией, дорогой друг? — спросил князя этот миролюбивый и достаточно сдержанный человек, немедленно загоравшийся, стоило только какому-нибудь более или менее знаменитому бриллианту заявить о своем существовании.

— Нет, на это раз ничего подобного. Я лишь хотел, чтобы вы рассказали мне о том, кому достались украшения императрицы Шарлотты Мексиканской, скончавшейся чуть более трех лет назад. Вы мне скажете, что вы не бельгиец, но она владела настоящими сокровищами, и я уверен, что вы так или иначе этим интересовались.

— Вы правы. А вы сами?

— В то время меня не было во Франции. Драгоценностями интересовался Ги Бюто, мое доверенное лицо. Когда я вернулся, он лишь доложил мне, что драгоценности не выставлялись на аукцион.

— А вы обращались к моим брюссельским коллегам?

— Нет. Я практически никого из них не знаю. Да и с вами им не сравниться, ведь все важные бельгийские аукционы проходят через ваши руки.

Мэтр Лэр-Дюбрей оценил комплимент, улыбнувшись, но не ответил на него, а добавил:

— К сожалению, мне почти нечего вам рассказать. Господин Бюто был прав: аукциона не проводили.

— Иными словами, наследники принцессы разделили драгоценности между собой. Возможно, вам известно, что именно каждый из них получил?

Оценщик выпрямился в кресле и сморщил нос, будто собирался чихнуть.

— Вас это удивит, но оказалось, что делить почти нечего…

— Нечего?! Это невозможно!

— Еще как возможно! Состояние этой несчастной достигало нескольких миллионов. Управление им доверили брату императрицы Шарлотты покойному королю Бельгии Леопольду II, как и наиболее ценные украшения, которые положили на хранение в банковский сейф. Когда же настало время открыть этот сейф, племянники и племянницы ожидали найти несметные сокровища, но там остались лишь украшения из жемчуга и аметиста…

— И все? Но куда же исчезли диадемы, которые достались Шарлотте в наследство от ее бабки, королевы Марии Амелии, вдовы Луи Филиппа? А убор из сапфиров, преподнесенный ей ее свекровью эрцгерцогиней Софией по случаю свадьбы? Или колье из крупных бриллиантов, подарок самого Леопольда II?[288] И это не считая…

— Дорогой мой князь, мне все это известно. Но вы, наверное, просто забыли, что король Леопольд потратил не одно состояние на свой проект в Конго[289]. И собственность его сестры не стала исключением, как, кстати, и ее украшения. Заметьте, что он считал себя вправе совершать подобные поступки. Содержание бывшей императрицы и ее жизнь в замке Бушу дорого ему обходились. Он просто вернул то, что потратил. А капиталы, по его мнению, были очень удачно вложены в грандиозную конголезскую авантюру. Как бы там ни было, факты таковы: содержимое сейфа испарилось, драгоценности рассеялись по всей Европе, они могли попасть и в Америку. Но простите меня за мою бестактность…

— Вы никогда не бываете бестактным, дорогой мэтр.

— Почему вы интересуетесь этими драгоценностями? Или, чтобы быть более точным, которую из них вы ищете?

— Ничего конкретного я не ищу, но я хотел бы узнать, что стало с коллекцией вееров.

— Удивительно! Это же не относится к сфере ваших интересов, не так ли?

— Вы забываете о том, что я в первую очередь антиквар. Кроме того, некоторые из этих милых сердцу императрицы вещиц были украшены драгоценными камнями, а другие — настоящие произведения искусства. Один из вееров я обнаружил в домике привратника замка императрицы Шарлотты. Я почти уверен, что его расписывал Буше. Императрица лично подарила веер жене привратника за то, что та спасла ее собачку!

— Вы туда ездили?

— Можно сказать, что я к вам прямо оттуда. Замок находится в идеальном состоянии, все интерьеры остались нетронутыми, мебель стоит на своих местах, но там нет ни одной безделушки, которую можно было бы без труда унести…

— Тогда почему вы не поехали в замок Лэкен и не попросили аудиенции у королевы Елизаветы? Ваше имя открывает перед вами любые двери, и вы с легкостью могли получить список всех тех, кто находился в замке на момент смерти императрицы Шарлотты. Вы бы узнали о том, что получили в наследство ее племянницы, эрцгерцогиня Стефания и принцесса Клементина. Думаю, вы могли бы с ними встретиться.— Я размышлял об этом, но не скрою от вас, что такая перспектива меня смущает. Особенно это относится к королеве, которая занята только музыкой и благополучием своих подданных. И никаких драгоценностей! Мне бы не хотелось предстать в роли торгаша перед такой женщиной!

На этот раз Лэр-Дюбрей не удержался от смеха:

— Вот вы и попались! Вы жертва неуместного самолюбия. Да, не всегда легко быть одновременным князем и коммерсантом! Но я вас очень хорошо понимаю. — Оценщик снова стал серьезным и спросил, понизив голос: — Позвольте спросить, не связаны ли ваши поиски с необъяснимым исчезновением вашего друга Вобрена?

— Вы не ошиблись. Простите, но большего я вам сказать не могу. Скажу только, что я переживаю настоящий кошмар…

— Я подозревал это. Кстати, когда увидите вашего друга комиссара Ланглуа, передайте ему, что я до сих пор не нашел никаких следов картин и предметов обстановки, увезенных из дома Вобрена. Вероятно, они отправились в далекие страны, например, в Соединенные Штаты. Или их продали в частную коллекцию владельца, умеющего хорошо держать язык за зубами, чем, несомненно, осчастливили его. Вся эта история, честно говоря, лишена всякого смысла… Возвращаясь к вашей проблеме, скажу, что я смогу для вас выяснить хотя бы фамилии тех, кто окружал императрицу перед смертью.

Альдо не сдержал вздоха облегчения:

— Я буду вам за это бесконечно признателен. На данный момент я просто не представляю, как и где мне вести поиски…

Мадам де Соммьер ждала к завтраку нескольких своих подруг, и Альдо отправился просить приюта у Адальбера. Он не возражал против компании старушек — тетушка Амели умела выбирать себе окружение, — но в его нынешнем состоянии он не годился для светских разговоров. Не та атмосфера! У археолога ему будет намного комфортнее.

Завтрак у Видаль-Пеликорна действительно проходил в очень приятной обстановке. Блюда, безупречно приготовленные Теобальдом, подавались им неторопливо и со знанием дела. Друзьям были предложены взбитая яичница с трюфелями, плечо ягненка и рис «по-императорски», сбрызнутый великолепным вином. Затем они удалились в удобный рабочий кабинет Адальбера, чтобы насладиться отличным кофе и выдержанным арманьяком. Они только закурили сладковатые сигары «Король мира», когда в дверь позвонили. Спустя минуту в кабинет вошел Теобальд и сообщил, что пришел его брат.

— Если Ромуальд пришел сам, следовательно, случилось что-то крайне важное, — воскликнул Видаль-Пеликорн. — Пусть войдет! Принеси еще чашку и свари нам новый кофе! Итак, Ромуальд, что нового?— Я пришел сообщить господам, что моя миссия на улице Лиль только что закончилась, — торжественно объявил он. Адальбер немедленно перевел его слова на привычный язык:

— Вас уволили?

— Нет же, месье, нет! Нас поблагодарили и отпустили два часа назад.

— Вы теперь говорите о себе во множественном числе, как монарх?

— Господин меня не правильно понял! Дон Педро Ольмедо де Кирога отпустил всех слуг, оставив только привратника и Гомеса, мексиканского лакея дона Педро.

— Всех? — удивился Морозини. — И даже кухарку?

— Да! Госпожа Вобрен и ее бабушка уехали вчера, в Страну Басков. Дон Педро лично посадил их в вагон поезда. Как он выразился, «они измучены постоянным присутствием журналистов возле дома, который эти люди упорно продолжают осаждать»! И добавил, что дамы ищут покоя, более приличествующего трауру. Сначала они поедут в Биарриц…

— Очень спокойное место, — с сарказмом заметил Альдо. — Близится пасхальная неделя, и вся Европа будет там!

— Господин не дал мне возможности закончить, — сказал Ромуальд. — Я собирался сказать, что они поживут в городе, пока не закончатся ремонтные работы в замке Ургаррен. Добавлю, что все слуги получили щедрое вознаграждение. Лично я, как пришедший последним, получил причитающиеся мне деньги вперед за три месяца. Остальные получили плату за предстоящие полгода.

— Замечательно! — язвительно процедил Морозини. — А как же Люсьен Сервон? Он заслужил купание в Сене с каменной плитой, привязанной к ногам!

— Мне это известно, Ваше Сиятельство! Я читал газеты. Какие будут указания?

— Из особняка Вобрена увозили еще что-нибудь? — спросил Адальбер.

— Только одну вещь, но ценную: малоизвестный портрет Марии-Антуанетты кисти госпожи Виже-Лебрен[290], который висел в спальне дона… Я хотел сказать, господина Вобрена. Полотно исчезло три дня назад или, если быть точным, три ночи назад.

— Странная манера воровать… По частям и только ночью, — сказал Морозини.

— Это легко объяснить, — Адальбер пожал плечами. — Днем грузовики вызовут интерес у всего квартала, и начнутся пересуды.

— В любом случае, они уже начались, — заметил Ромуальд, — особенно в булочной, когда прислуга приходит туда по утрам за круассанами. Могу ли я повторить свой вопрос и узнать, нуждается ли еще господин в моих услугах? — обратился он к Адальберу.

— Пока нет, мой добрый Ромуальд. Вы можете наблюдать за тем, как растет ваша спаржа, радуя ее нежными мелодиями. Но прошу вас не уезжать из Аржантея, не уведомив нас предварительно! В дальнейшем вы еще можете нам понадобиться. А пока, благодарю вас!

Альдо и хозяин дома долго курили молча, удобно расположившись в немного потертых черных кожаных креслах «Честерфилд». Они слышали веселый треск мотоцикла Ромуальда, отправившегося обратно в свой любимый сад. Наконец, оставив окурок в пепельнице, Альдо вздохнул:

— Не знаю, как ты, но я намерен прогуляться неподалеку от особняка Вобрена где-то около полуночи…

— А если я не захочу тебя сопровождать?

— Меня это расстроит, но я все равно пойду! Твоих талантов взломщика мне будет не хватать!

— Я пошутил. Меня нужно оглушить, чтобы помешать мне сунуть туда нос…

Полночь едва миновала, когда Альдо остановил взятый напрокат автомобиль на некотором расстоянии от особняка Вобрена. На улице было тихо и почти темно: фонарь напротив посольства Испании не горел, поэтому соседний дом оставался в темноте. Друзья были одеты в черное и не забыли про мягкие ботинки на удобной резиновой подошве. Они направились ко входу во двор особняка, намереваясь проникнуть туда через калитку. Адальбер собрался было достать свой набор ключей, но Альдо остановил его.

— Не надо, — прошептал он. — Ворота только прикрыты. Смотри!

Слегка нажав на тяжелую дубовую створку, он приоткрыл ее, чтобы лучше видеть двор. Там стояли два больших фургона, вокруг которых бесшумно сновали люди в темном. Они носили ящики или мебель, обвязанную тканью, от открытой двери особняка к задним дверям фургонов. Все пространство освещал тусклый свет фонарей.

— Так и есть! Они вывозят все! — пробормотал Альдо. — Стоит ли удивляться, что они уволили всех слуг…

— А где же привратник? По словам Ромуальда, его оставили!

— Спит, может быть? Или одурманен чем-то? Мне кажется, этим господам известно множество средств, способных вывести неугодных им людей из игры.

— А нам-то что делать?

— Дождемся конца погрузки и поедем за ними. Узнаем хотя бы, куда они направляются.

Они вернулись в машину, и Альдо осторожно подъехал поближе, чтобы было удобнее следить за входом в особняк Вобрена. Мужчины закурили. Казалось, ожиданию не будет конца…— Держу пари, что они увозят даже кухонную утварь, — проворчал Морозини, в шестой раз вынимая пачку сигарет. — А содержимое винного погреба не забыли? У Вобрена было отменное вино!

— Не стоило тебе об этом вспоминать, — буркнул Адальбер, у которого заледенели ноги. — Я бы отдал последнюю рубашку за бокал горячего вина с сахаром, корицей и апельсиновой цедрой!

— Мужайся! Ночь когда-нибудь кончится, а они наверняка уедут до рассвета.

— А ты знаешь, когда светает в это время года? Наконец, около четырех часов утра, из ворот выехал первый фургон. Он двигался очень медленно, стараясь не шуметь. За ним последовал второй грузовик, и тяжелые двойные створки ворот закрылись словно сами собой.

— Так я и думал, привратник с ними заодно, — рявкнул Морозини. — Они его подкупили!

— Постарайся смотреть на вещи объективно. Этот человек получил указание, он его выполняет, только и всего. Не забывай, что теперь хозяева они, а не Вобрен! Так что сохраняй спокойствие, когда завтра мы придем и зададим ему несколько вопросов…

— Ага! Так мы завтра придем?

— А ты об этом не думал? Черт побери, Альдо! Проснись же ты!

Задние красные стоп-сигналы фургона служили для друзей маячками в предрассветном сумраке. Они без труда следовали за грузовиком, тем более что улицы были пусты. Мусорщики и молочники еще не вышли на работу. Они доехали до бульвара Гаспай, миновали Бельфорского Льва, проехали по Орлеанской улице и остановились у Орлеанских ворот, где на выезде из города у водителей грузовых автомобилей проверяли бумаги и грузы. Служащий проверил документы и пропустил машины, вяло отсалютовав им, приложив два пальца к козырьку форменного кепи.

— Выйди из машины и пусти меня за руль, — приказал Адальбер.

— Это еще почему?

— Потому что я лучше подготовлен, чем ты! Минуту спустя тот же служащий нагнулся к дверце их автомобиля:

— У вас есть, что декларировать, господа?

— Декларировать нам нечего, но мы едем за теми двумя грузовиками, которые вы только что пропустили.

— Они вас интересуют?

— Да. Мы журналисты, — уверенно заявил Адальбер, жестом фокусника вытаскивая карточку с надписью «Пресса» и показывая ее служащему. — За рулем одного из фургонов сидит очень важная персона, имени которой я назвать не имею права. Вы ведь понимаете? Вы можете нам сказать, куда они направляются?

— Ага… В Бордо! И для какого издания вы пишете?

— Для «Энтрансижан»![291] — объявил Адальбер, срывая машину с места. — Спасибо!

Они проехали уже просыпающийся Монруж и наконец догнали фургоны.

— Ты хочешь ехать за ними до самого Бордо? -поинтересовался Альдо, все еще не оправившийся от изумления.

— Разумеется, нет! Теперь мы знаем, куда они едут… И нет ни одной причины в этом сомневаться. Мы возвращаемся домой! — закончил он, сворачивая на первом же повороте налево. Через пригород они вернулись к воротам Италии, притормозили у поста и, крикнув: «Декларировать нечего!», миновали его.

Полчаса спустя Адальбер уже лежал в кровати, а Альдо оказался в компании Мари-Анжелин. Она встретила его в халате, с бигуди на голове, с коробкой шоколадных конфет «Маркиза де Севинье» и «Воспоминаниями Шерлока Холмса» в руках. Альдо покинул дом, не сообщив, куда направляется. И План-Крепен, оскорбленная тем, что ее не только не взяли с собой, но даже не спросили совета, поклялась себе, что Альдо не ляжет спать, не рассказав ей, где он пропадал. Добрая душа, она отвела его на кухню, чтобы приготовить горячего вина, о котором так мечтал Адальбер!

Пока Альдо пил вино, она, поразмыслив, громко спросила:

— Но почему именно Бордо?

— Я тоже думал об этом и пришел к выводу, что возможны два объяснения. Либо они везут все это в новый замок госпожи Вобрен, либо они направляются в порт. Из Бордо суда уходят в Южную и Центральную Америку. К несчастью, у нас нет никакого способа проверить, какая из гипотез окажется правильной.

— Такой способ есть! Первую версию мы сможем проверить без труда! А что, если мне удастся убедить нашу маркизу отправиться на пасхальную неделю в Биарриц? У нее есть какая-то родня вдали от побережья.

— И к чему это нас приведет? Там я точно не найду веер, который мне нужен, и его драгоценный футляр! Но я слишком устал, чтобы начинать дискуссию. Спокойной ночи, Анжелина! Я иду спать.

Оставшись в одиночестве, План-Крепен налила горячего вина и себе, села к столу и оперлась на него локтями. Держа чашку обеими руками, она погрузилась в такое глубокое раздумье, что, казалось, ее мозг вот-вот закипит. Стенные часы, по которым шла жизнь в доме, показывали уже больше пяти часов. Ей пора было приводить себя в порядок, чтобы успеть на шестичасовую мессу… Когда Мари-Анжелин пришла в церковь, ее лицо отражало отчаянную решимость.

7 СЮРПРИЗЫ ПУСТОГО ДОМА

Как и было решено накануне, Альдо и Адальбер вернулись на улицу Лиль днем, но им никто не открыл, хотя они звонили много раз. Полагая, что привратник Майяр куда-то отлучился, они отправились коротать время в машине. Через некоторое время они вернулись к воротам и снова позвонили: ведь мог же привратник выйти в сад и не слышать их первых звонков? Но, увы, результат был тем же. Наконец к ним подошел консьерж из дома напротив.

— Смотрю я на вас, господа, и, хотя не в моих привычках вмешиваться в то, что меня не касается, я вам все-таки скажу. Вы зря теряете время. В доме бедного господина Вобрена никого нет.

— Нам сказали, что Майяр должен остаться, — объяснил Альдо.

— Этот-то? Он уехал сегодня в шесть часов, прихватив свои чемоданы и канарейку. За ним пришло такси, и все произошло так быстро, что я даже не успел с ним попрощаться. По-моему, он не вернется. И это печально, ведь теперь этот несчастный дом опустел… В любом случае, после того, как господин Вобрен пропал, все стало по-другому.

— Что вы этим хотите сказать?

Мужчина зажал метлу под мышкой и попытался свернуть себе папиросу. Альдо быстро предложил ему свои сигареты, опасаясь, что рассказ прервется с лишком надолго.

— Вот уж спасибо, месье! Я не слишком люблю заграничный табак, но так куда быстрее! Так на чем я остановился?

— Вы сказали, что все стало по-другому, — напомнил ему Адальбер. — Новые обитатели показались нам излишне… экзотическими?

— Это вы о новой госпоже Вобрен и ее родственниках? Так о них и сказать нечего. Дам, к примеру, я вообще ни разу не видел. Старый господин выглядел вполне прилично. Он иногда выходил на прогулку, всегда один, и когда мы встречались, он всегда вежливо здоровался.

— А молодой человек?

— Он часто куда-то уезжал. Меня это заинтриговало, и я немного понаблюдал за ним. Возвращался он поздно и несколько раз в сопровождении не слишком порядочных людей. Как-то вечером я выносил мусор, и поблизости оказались двое из них. Так вот: они забавлялись, пиная мусорные ящики ногами. Мне пришлось собирать отбросы, а их это только веселило. Правда, они не французы.

— Мексиканцы, конечно?

— Вряд ли! Они больше были схожи с гангстерами, каких в кино показывают. Когда эти парни приходили, в доме гуляли далеко за полночь… Скажу только, что утром от их гулянок не было и следа, только в мусорных ящиках появлялись пустые бутылки…За свои услуги консьерж получил ассигнацию, и друзья ушли. Оба не скрывали своей тревоги. Альдо первым нарушил молчание:

— Почему же Ромуальд ни разу не упомянул о ночных пиршествах молодого Мигеля? Если судить по его донесениям, получалось, что все ложились спать в десять часов…

— Если я не ошибаюсь, слуги жили в отдельном строении, стоящем в глубине сада.

— И наш дворецкий ничего не заметил, а консьерж из дома напротив был в курсе событий?

— Ты прав, это очень странно. Интересно, не совпадали ли эти пирушки с исчезновением картин? Как только вернусь домой, сразу же поговорю об этом с Теобальдом. А вот насчет дома Вобрена… Мое желание посетить его без свидетелей становится все сильнее. Не навестить ли нам особняк этой ночью?

— Я как раз собирался тебе это предложить!

Несколькими часами позже они вернулись на улицу Лиль. Робко светила молодая луна, и ночь была достаточно темной. Зато фонарь, неисправный накануне, ярко сиял. Подойдя к маленькой дверце со своим набором отмычек, Адальбер все время оглядывался по сторонам и молился о том, чтобы на этот раз консьерж на противоположной стороне улицы не наблюдал за соседями.

— Зачем ему следить за домом, если он прекрасно знает, что там нет ни души?

— А вот в этом я далеко не так уверен, как ты… Адальбер легко толкнул дверцу, и та открылась. Он даже не успел воспользоваться отмычкой.

— Кто-то вернулся? — прошептал Морозини.

— Так как это явно не Дух Святой, то в доме один… Или несколько посетителей. Что будем делать?

— Где твой дух авантюризма? Мы идем туда! -объявил Альдо, доставая из кармана револьвер. -Я должен наконец все выяснить!

Миновав калитку, они остановились в тени мощной стены, окружавшей двор. Здесь было темно, но за высокими окнами особняка, где, как оказалось, никто не удосужился закрыть внутренние ставни, было заметно медленное движение узкого луча карманного фонарика.

В доме явно кто-то находится! Сколько же там человек?

— Лучше всего пойти и посмотреть… Друг за другом мужчины прокрались вдоль стены дома, пригибаясь, когда проходили под окнами. Они поднялись по пяти ступеням крыльца и только там выпрямились во весь рост. Ночной гость покинул вестибюль и перешел в гостиную с окнами в сад. Свет от его фонаря светлым пятном падал на ступени, и друзья увидели на белых мраморных плитах с мелкими черными квадратами обрывки бумаги и клочки соломы, свидетельствующие о недавнем переезде. Когда с максимальными предосторожностями друзья подошли к входу в гостиную, они с облегчением обнаружили, что посетитель один. Он был настолько занят тем, что водил лучом фонаря по стене, обитой желтой шелковой узорчатой тканью, но лишившейся всех картин, что не обращал никакого внимания на происходящее у него за спиной, испуская горестны вздохи.

Без большой надежды — потому что великолепная старинная хрустальная люстра исчезла — Альдо нащупал выключатель и нажал на него. Зажглась одинокая лампочка, висевшая на шнуре в центре гостиной. И одновременно прозвучал голос Морозини:

— Если вы ищете то, что можно украсть, то вы пришли слишком поздно!

Незваный гость обернулся, ничуть не испугавшись направленного на него оружия. В одной руке он держал фонарь, в другой — браунинг. Мужчина сразу же положил его в карман.

— Я вижу, — констатировал он спокойно. — Я представить себе не мог, что все настолько плохо.

Его флегматичное поведение ассоциировалось с туманным Альбионом, об этом же напоминал и спортивный костюм — черный свитер с высоким воротом, пиджак и бриджи из серого твида, сшитые явно по другую сторону Ла-Манша. Мужчину можно было бы принять за англичанина, если бы не его безупречный, без малейшего акцента, французский, выдававший его хорошее происхождение. Это был высокий молодой человек лет двадцати пяти, худощавый, с широко раскрытыми честными голубыми глазами на приятном лице. Приподнятые уголки губ выдавали человека веселого и общительного. Если добавить к этому портрету шелковый шарф фирмы «Гермес», небрежно завязанный, чтобы скрыть нижнюю часть лица, то вор-домушник выглядел более чем необычно.

— Что же вы рассчитывали найти? — поинтересовался Альдо, в свою очередь убирая револьвер.

— Прекрасные вещи…

И он принялся перечислять предметы мебели и интерьера, некогда украшавшие гостиную. Это свидетельствовало о том, что молодой человек не раз прежде бывал в этом доме.

— Так кто же вы такой? — не выдержал Адальбер.

— Простите меня! Я должен был представиться, -ответил молодой человек и широко улыбнулся. -Меня зовут Фожье-Лассань, я заместитель генерального прокурора в прокуратуре Лиона.

Если он надеялся ошеломить своих собеседников, то ему это явно удалось.

— Ах, вот оно что! — протянул Альдо. — И это на факультете права вас учат открывать запертые двери и наведываться в дома в отсутствие хозяев?

— Нет. Этому я научился благодаря частому посещению тюрем. Должен признать, что мои таланты более чем скромные, но мне этого достаточно. Я не прошу вас назвать себя. Вы, — он повернул голову к Альдо, — князь Морозини, а вы, — кивок в сторону Адальбера, — его второе «я», господин Видаль-Пеликорн, известный египтолог.

Так как мужчины смотрели на него, оторопев от изумления, заместитель прокурора продолжал:

— Я много раз видел вас на фотографиях. Добавлю, что меня зовут Франсуа-Жиль, и я крестный сын господина Вобрена.

— Святые угодники! Почему он никогда не говорил мне о вас? — удивился Альдо.

— Видите ли… Я был в некотором роде его тайной. Мы состояли в переписке, иногда я его навещал.

— И это к вам он поехал в Лион! — закончил Альдо, не отрывая взгляда от этого молодого лица, которое вдруг показалось ему странно знакомым.

— Ни в коем случае! Он… поссорился с моим отцом, и вы же знаете, какие мы, лионцы! Мы злопамятны… А теперь, надеюсь, вы позволите мне дальше осматривать эту… пустыню?

— Если вы не против, то мы готовы составить вам компанию.

Все вместе они прошли по комнатам первого, второго и третьего этажей. Всюду царила пустота, валялись бумага и солома. Морозини едва не заплакал от ярости, проводя рукой по пустым полкам, на которых некогда стояла коллекция книг в светло-коричневых с золотом переплетах, принадлежавших в прошлом убийце короля герцогу Орлеанскому или растерзанной толпой подруге Марии-Антуанетты принцессе де Ламбаль… На каждом томе был оттиск герба его бывшего владельца. В спальне антиквара их встретил зияющий пустотой раскрытый сейф, вделанный в стену. Раньше его скрывал портрет ребенка работы Грёза…[292]

— У этой женщины есть все права, не спорю, — Альдо едва сдерживал бушевавшую в его груди ярость, — но кто ей позволил отдавать дом на откуп вандалам? Что об этом думаете вы, господин Фожье-Лассань? Вы же юрист!

— То же, что и вы. Это постыдно, но сделать ничего нельзя.

— Вам не кажется, что мы уже видели достаточно?

— Нет, я хочу увидеть все. В том числе и подвальный этаж!

В отличие от остальных комнат, кухня и подсобные помещения остались нетронутыми. Воры не польстились ни на сверкающие медные кастрюли, ни на кухонное оборудование, ни на фаянсовые банки для соли, муки, кофе. На длинном дубовом столе остались стоять чашки, из которых они пили. Адальбер с любопытством нагнулся к ним, но трогать не стал.

— Мне кажется, что их стоило бы отправить нашему другу Ланглуа, чтобы он снял отпечатки пальце». Грабители явно не принадлежат к числу грузоперевозчиков, имеющих лицензию.

На кухне обнаружились и грязные стаканы, а также три пустые бутылки из-под «Шамбертена».

— Давайте заглянем в винный погреб! Вобрен им так гордился…

В винном погребе их ожидало уже ставшее привычным запустение. Оттуда вывезли все бутылки и бочонки, оставили лишь большую бочку и только потому, что она оказалась почти пустой. Кран на ней был открыт, и из него на пол натекла красноватая лужица.

Мужчины обошли погреб, состоящий из двух одинаковых помещений, заглянули в нишу для пустых бутылок и туда, где работал сомелье. В глубине они заметили железную дверь, наполовину скрытую похожей на ежа сушилкой для вымытых бутылок.

— Что там может быть?

— Я не знаю, — проговорил Франсуа-Жиль, — Сюда я ни разу не заходил… И потом, дверь закрыта относительно новый висячий замок.

— Может быть, вы попробуете ее открыть, господин заместитель прокурора? — не без иронии произнес Адальбер.

— Господи, нет, конечно! Висячие замки — не мой профиль…

— В этом случае я попробую это сделать сам!

Вынув из кармана связку отмычек, египтолог выбрал одну из них, снял ее с кольца, остальные отдал Альдо и склонился над замком… Тот мгновенно открылся под восхищенным взглядом Франсуа-Жиля.

— Скажите на милость! Вы просто мастер! Умираю от зависти и готов брать у вас уроки. Я даже представить себе не мог, что…

— Археолог должен уметь многое. Вам даже в голову не придет, на какие хитрости пускались древние египтяне, чтобы спрятать мумии или сокровища.

И вы уже сталкивались с висячими замками?

— На раскопках чего только не бывало! — шутливо ответил Адальбер.

Удивленный Альдо заметил:

— Вы двое при определенных обстоятельствах могли бы работать в паре!

Но желание шутить у них быстро пропало. Дверь открылась, за ней оказался темная каморка, в которой витал странный запах. На первый взгляд это была кладовка, где хранили старые инструменты и всякий хлам.

— Странно здесь пахнет! — заметил Адальбер. На это Фожье-Лассань, мгновенно ставший серьезным, ответил:

— Боюсь, я узнаю это запах…

— Нам он тоже знаком. Смотрите, там ящик. Запах явно идет оттуда…

И действительно, в глубине комнатки стоял большой деревянный ящик, в котором обычно перевозят хрупкие вещи. Крышка была забита всего четырьмя гвоздями, которые они вытащили без труда. Мужчины одновременно вскрикнули от ужаса. Перед ними лежало тело… Жиля Вобрена, умершего много дней назад… Его застрелили из пистолета.

Он был в свадебном костюме, не хватало только туфель. Альдо издал звук, похожий на сдерживаемое рыдание. А молодой заместитель прокурора заплакал, не стыдясь своих слез. Адальбер единственный сохранил относительное присутствие духа. Он быстро опустил крышку и поторопился увести своих спутников обратно в освещенный подвал, не забыв закрыть дверь. Замок, испорченный отмычкой, Видаль-Пеликорн вешать не стал.

Усадив Альдо и Франсуа-Жиля на опоры для бочек, Адальбер нашел уцелевшую бутылку, штопор и две стеклянные рюмки, из которых обычно пили взятое на пробу вино. Он налил вина обоим и заставил их выпить. Сам он сделал большой глоток из горлышка. Альдо отобрал у него бутылку и последовал его примеру. А Франсуа-Жиль, обхватив голову руками, продолжал рыдать…

— Впервые в жизни вижу плачущего прокурора, — прошептал Адальбер. — Как правило, у них более толстая кожа. Хотя этот еще совсем юнец…

— Согласен с тобой. Для крестника его горе слишком велико, и у меня в связи с этим появилась одна мысль…

— Ты считаешь, что он может быть…

— Его сыном! Если не считать белокурых волос, Вобрен в молодые годы был его точной копией. И зачем скрывать обычного крестника от такой старого друга, как я?

— Действительно! Что будем делать?

— Дом закрываем, возвращаемся на улицу Альфреда де Виньи и поручаем нашего заместителя прокурора заботам тетушки Амели. У нее дар утешать тех, кто переживает большое горе…

Положив руку на плечо Франсуа-Жиля, чьи рыдания, наконец, смолкли, князь спросил:

— Где вы остановились в Париже?

— В гостинице «Лютеция», — он поднял на Альдо залитое слезами лицо. — Почему вы спрашиваете? О, простите меня за… это проявление чувств…

— Не извиняйтесь. Вполне естественная реакция для человека, обнаружившего труп своего… отца, особенно при таких обстоятельствах!

— Вы знали?

— Нет, но не надо быть провидцем, чтобы об этом догадаться. А сейчас вы поедете с нами!

— Куда?

— К моей тетушке, маркизе де Соммьер. Ее дом -это, в некотором смысле, наш генеральный штаб.

— Что вы! Я не поеду! Я вернусь в отель!

— В таком состоянии? Не может быть даже речи о том, чтобы мы вас оставили одного. И потом, нам необходимо поговорить!

— Вы не будете сообщать в полицию?

— Сообщу, но не сейчас.

— Но его нельзя оставлять в этом… холодильнике для трупов! Вы видели этот ужас?

— Ну конечно, я все видел. Но пока все должно оставаться именно в таком виде. Причину я вам объясню, но не здесь. Идемте, вы поедете со мной…

— Постарайтесь понять, — сказал Видаль-Пеликорн, — если мы сообщим обо всем в полицию, мы рискуем спровоцировать новую трагедию. Вы должны нам доверять. А так как вы знаете, кто мы такие, то для вас это не составит труда.

Молодой человек встал, переглянулся с мужчинами, вытер слезы и нашел в себе силы слабо улыбнуться.

— Простите меня! Я поеду с вами…

Особняк в парке Монсо обладал одним замечательным свойством. В этот дом можно было приехать в любое время, и там всегда находился человека готовый выслушать и утешить. Было чуть больше трех часов ночи, но уже через десять минут после того, как Франсуа-Жиль Фожье-Лассань переступил порог дома, он уже удобно устроился в кресле в наполненном зеленью зимнем саду. Напротив него расположилась старая дама в бархатном халате цвета пармских фиалок и кружевной головной косынке, похожей на воздушный шар из-за копны серебристых волос под ней. Она смотрела на юношу удивительно молодыми зелеными глазами, и взгляд ее был полон сочувствия. Появилась и старая дева со светлыми кудряшками, одетая в розовый пеньюар из пиренейской шерсти. Лента такого же цвета удерживала ее прическу, напоминавшую золотое руно. Она была высокой и худой, с длинным носом пронырливыми глазами, цвет которых совершенно невозможно было определить. В одной руке она держала серебряный кувшин с горячим шоколадом, и другой — серебряный кофейник, украшенный гербом. За ней следовал старый дворецкий в полосатом жилете, черных брюках и в клетчатых домашних туфлях. Он принес поднос с чашками и тартинками. Что самое удивительное, молодой человек отлично себя чувствовал в этом чудесном подобии оранжереи, где нежно пахло цветами апельсинового дерева. Он впервые в своей жизни откровенно рассказывал о себе и не испытывал ни малейшего желания уйти отсюда.

— Моя история, а вернее история моей матери, проста и, боюсь, совершенно неоригинальна. Молодую девушку из бедной семьи лионских аристократов выдали замуж по расчету за высокопоставленного члена магистрата. Он был намного старше нее, но очень богат. После двух лет брака, не увенчавшегося рождением детей, она встретила на охоте молодого, но уже известного парижского антиквара, красивого и импозантного. Оба испытали взаимное страстное чувство, которое им каким-то чудом удалось скрыть от окружающих. Моя мать всегда считала это невероятной удачей. Дело в том, что высший свет Лиона, куда входят только «шелковые»[293] короли, знать и другие птицы высокого полета, очень внимателен — я бы даже сказал, что он бдит денно и нощно, — к тем, кто к нему принадлежит.

— Это относится не только к Лиону, — заметила тетушка Амели. — Такую же картину можно наблюдать и в других городах Франции — в Лилле, Ренне, Тулузе, Бордо или Марселе. Что вы хотите: как только у человека появляется слишком много денег, слишком много слуг, а делать ему нечего, он ищет способы развлечься! Так что же было дальше?

— С помощью денег и при сочувственном участии моей бабушки с материнской стороны, презиравшей зятя и никогда этого не скрывавшей, и крестного моей матери влюбленным удавалось находить редкие моменты для встреч, чтобы отдаться любви, которая приходит лишь однажды. Потом мама забеременела, и им пришлось расстаться. Не без труда: мой отец, я говорю о Жиле Вобрене, хотел, чтобы мама развелась с мужем и вышла за него замуж. Но это означало грандиозный скандал и отлучение от церкви. Моя мать сразу бы стала «неприкасаемой».

— Она бы жила в Париже. Это бы меняло дело, — сказал Альдо.

— Это бы ничего не изменило, — отрезала маркиза. — В Париже, как и в Лондоне, Риме, Мадриде или Тимбукту, разведенную женщину не принимают в свете. Второй брак в этом случае расценивается как сожительство. Решением проблемы стал бы только добровольный уход супруга в мир иной…

— К несчастью, председатель магистрата Фожье-Лассань, чью фамилию я ношу, отличался железным здоровьем, хотя он и был на двадцать пять лет старше моей матери. Моя мать стала вдовой только после крушения поезда Париж — Лилль…

— А зачем ему понадобилось ехать в Париж? — задала вопрос Мари-Анжелин.

— Насколько мне известно, его пригласили на съезд европейских магистратов. Благодарение Богу, он не взял с собой в поездку мою мать! В действительности, он никогда и никуда ее с собой не брал. Мать не выезжала за пределы Лиона и его окрестностей. А Фожье-Лассань ни разу не усомнился в том, что я его сын. Но это не значит, что он был полон любви ко мне. Главное, чтобы я был здоров, — я же должен был стать продолжателем рода, — хорошо учился и прилично вел себя за столом. Я ни разу не видел с его стороны проявления отцовских чувств, но, если я совершал какую-нибудь глупость, он не давал мне спуску…

— У вас есть братья или сестры? — спросил Альдо.

— Никого. Я иногда думаю, что он был, к счастью, бесплоден. Но магистрат был о себе слишком высокого мнения, чтобы допустить подобную мысль, и поэтому винил мою мать в том, что она родила только одного ребенка. Вдействительности — я говорю об этом с огромным сожалением, — его смерть стала настоящим освобождением для моей матери и для меня.— А какова из себя ваша мать? — поинтересовалась тетушка Амели.

— Я попробую угадать, — сказал Альдо. — Она очень красива, брюнетка с черными или серыми глазами, смуглая…

— Вы глубоко заблуждаетесь, — прервал князя молодой человек, явно удивленный этим описанием. — Моя мать все еще очень красива, но у нее белокурые волосы и прозрачные, как родниковая вода, глаза. Мы с ней очень близки, поэтому после смерти председателя она сразу же рассказала мне правду. В ту пору мне было пятнадцать лет…

— Не был ли шок слишком сильным? — встревожился Адальбер.

— Вы не поверите, но я испытал огромное облегчение. Мысль о том, что с возрастом я стану похожим на председателя, леденила мне кровь.

— Но разве не по его примеру вы стали должностным лицом?

— Он здесь совершенно не причем. Мне всегда были интересны правосудие и буква закона. Это крайне забавляло моего настоящего отца. Он говорил, что и в мыслях не держал обзавестись сыном, который отправляет людей на эшафот.

— Когда вы с ним познакомились? — спросил Альдо.

— Через день после гибели председателя. После моего рождения Вобрен ни разу не показывался в Лионе, но, узнав новости, он сразу же написал моей матери. Вот почему я много раз гостил у него в Париже. Мы так хорошо понимали друг друга! Мы даже дважды вместе путешествовали: один раз в Италию, а второй — в Австрию и Венгрию. Он открыл для меня Версаль и Трианон. Я со страстью читал газеты, в которых рассказывалось, как вы в прошлом году вывели на чистую воду «Мстителя королевы». Как мне хотелось быть там с вами! Увидеть всех этих людей и леди Кроуфорд…

Обменявшись взглядами заговорщиков с тетушкой Амели, Альдо намеренно сменил тему разговора. Он не представлял, как сможет сообщить этому милому мальчику о том, что в ту пору его отец был без ума от прекрасной Леоноры, хотя раньше он уже терял голову из-за Полины Белмонт и цыганки-танцовщицы Варвары Василевич. Три неотразимые брюнетки! И на каждой из них Вобрен собирался жениться! И если американка, до сих пор способная кружить головы, смогла бы стать вполне достойной мачехой для юноши, то можно было только догадываться, с какими чувствами будущий прокурор республики принимал бы в своем доме цыганский табор и родственников, обладающих многочисленными талантами, основным из которых было меткое метание ножа!

— Отчего ваш отец никогда о вас не рассказывал, хотя я был его самым старым и, как мне кажется, самым лучшим другом? Не скрою, что это меня опечалило…

— Не стоит огорчаться! Этот факт никоим образом не омрачает тех искренних дружеских чувств, которые отец к вам питал. Просто он предпочитал держать наши отношения в тайне. Разве может человек быть одновременно самым известным холостяком Парижа и отцом такого верзилы, как я?

— Я бы принял вас и как его крестника.

— Не думайте, что я его об этом не просил. Но отец так и не согласился. У меня создалось впечатление, что он боялся, что я могу и вас полюбить как отца. Он считал вас слишком привлекательным человеком. И я ничего не знал о его женитьбе на юной мексиканке. О свадьбе и о его исчезновении я узнал из газет. Тогда, желая хоть что-то прояснить, я отправился к мэтру Бо… Правда, он сам мне написал.

— Нотариус? Так он знал о вашем существовании?

— Он был единственным посвященным в нашу тайну. Это было необходимо, чтобы отец мог сделать меня единственным законным наследником.

Адальбер, не подумав, тут же отреагировал:

— Так вот зачем вы пришли в дом этой ночью? Вы желали составить опись?

— Это на вас совсем не похоже, Адальбер! Вы никогда не говорите глупостей! — запротестовала мадам де Соммьер. Хотя по тому взгляду, которым Франсуа-Жиль наградил провинившегося египтолога, можно было догадаться, как он в будущем будет произносить обвинительную речь.

— Нет, — сухо ответил он. — Я хотел побывать в логове, этих людей, чтобы найти какие-то следы…

Любые следы! Я не предполагал, что окажусь лицом к лицу с абсолютным доказательством их вины. И так как вы не пожелали вызвать полицию, я сам отправлюсь на их поиски!

На этот раз в разговор вмешалась Мари-Анжелин, до сих пор хранившая молчание:

— Минуту! Сначала вы должны узнать, почему мой кузен и господин Видаль-Пеликорн предпочитают, чтобы весть об убийстве пока не распространялась. Речь идет о жизнях других людей, и, возможно, их собственных…

Не позволяя никому прервать ее, почти не переводя дыхание, она объяснила, в какой ситуации оказался Альдо.

— Если об убийстве узнают до того, как истекут три месяца, отведенные князю на поиски, убийца поймет, что его шантаж провалился. Тогда он возьмет других заложников, а это могут быть дети Альдо, его жена, Адальбер или наша маркиза! Надеюсь, вы можете это понять? — закончила она.

— Да, я все понял и прошу меня простить. Но вы должны признать, что есть человек, виновный в смерти моего отца. Поэтому я намерен подобраться поближе к этим мексиканцам! Если они уехали в Биарриц, значит, я тоже туда поеду! И не позднее, чем завтра…

— И что вы станете там делать? — В голосе Альдо явно слышалось раздражение. — Вы не знаете, где они остановились, а Биарриц достаточно велик!

— О, я их найду. Такие люди не могут остаться незамеченными. Так я понял из ваших слов. А теперь мне остается только поблагодарить вас, — добавил он вставая, — и спросить, где я могу найти такси…

— В такой час? — удивилась маркиза де Соммьер. — Вам уже приготовили комнату.

— Прошу вас, не смущайте меня. Там, в особняке отца, горе настолько захватило меня, что я позволил увести себя, будто ребенка. Ваш столь теплый прием меня немного успокоил, но теперь я должен кое-что сделать сам!

— Не забывайте только смотреть под ноги, — уступил Адальбер. — Я собираюсь домой и отвезу вас в гостиницу. Ты одолжишь мне машину? — обратился он к Альдо.

— Разумеется!

Прощание было коротким. Франсуа-Жиль пообещал дать о себе знать и ушел вместе с Адальбером. Тетушка Амели взяла Альдо под руку, чтобы дойти до маленького стеклянного лифта.

— Если подумать, — сказала она, — то мальчик в чем-то прав. Мне неприятна мысль о том, что несчастный Вобрен будет лежать и гнить долгие недели в этом ящике…

— А что люди делают в обитом изнутри гробу? — бросила Мари-Анжелин.

— Такие рассуждения вы можете держать при себе, План-Крепен! Это дурной тон! — Маркиза повернулась к Альдо: — Я думала, что при наличии такой улики Ланглуа придется подписать ордер на арест мексиканцев. Как только эта семейка окажется за решеткой, угроза, которая висит над тобой, сразу же исчезнет.

— Но мне угрожают не дон Педро, не его сын и, тем более, не две женщины. Угроза исходит от главаря банды, нанятой Мигелем в Нью-Йорке. Я уже спрашивал себя: а являются ли Варгасы и Ольмедо хозяевами положения и не попались ли они в свою собственную ловушку?

— Откуда такие мысли?

— Меня навела на них последняя записка Вобрена. Вспомните, в ней он просил меня «беречь ее». Речь могла идти только об Изабелле. И вы сами, тетушка, говорили мне, что, донья Луиза, несмотря на ее скверный характер, не произвела на вас плохого впечатления. Более того, эта дама до сих пор считает, что Вобрен украл подлинное ожерелье.

— Я готова согласиться с тобой, но только в отношении двух женщин. Хотя Изабелла сыграла, как мне кажется, неприятную роль. Но мужчин я не могу назвать невиновными.

Короткое путешествие в лифте закончилось, и разговор пришлось прервать. Он возобновился в галерее, куда выходили двери спален, и начала его Мари-Анжелин, заявившая безапелляционно:

— Нам следовало бы предупредить Альдо, что мы решили провести пасхальную неделю в Биаррице и нанести визит кузине, с которой не встречались целую вечность. Это виконтесса Приска де Сент-Адур, чей замок находится неподалеку от замка Ургаррен…

В заявлении Мари-Анжелин прозвучала нотка триумфа. Из этого Альдо заключил, что «верный церковный сторож» вынужден был долго спорить с «нашей маркизой», чтобы вырвать у нее это решение. Мадам де Соммьер отвернулась, красноречиво фыркнула и не преминула добавить:

— При условии, что мы остановимся в гостинице «Дворцовая» и поживем там, прежде чем отправиться к этой сумасшедшей. Большую часть времени она проводит в костюме крестьянки, пасет коров и уже приготовила для себя великолепный гроб из красного дерева с украшениями из позолоченной бронзы, в котором — пока она не займет его сама, хранится картофель!

Несмотря на свои тревоги и заботы, Альдо не удержался от смеха:

— С этой дамой я не знаком! И много у вас таких родственниц в запасе?

— Эта, по крайней мере, довольно необычна. Кроме всего прочего, она еще и лучший стрелок в округе.

— Мне этот план не нравится. Даже с подобной защитой эти места не вполне безопасны для вас…

Этого говорить не стоило.

— Если ты так боишься, почему бы тебе не поехать с нами? Пасхальная неделя в Биаррице достаточно космополитична. Туда съезжаются все: бельгийцы, австрийцы и прочие иностранцы. А вдруг тебе повезет? Но даже если ты съездишь туда впустую, у тебя будет еще два с половиной месяца…

— Я подумаю об этом и посоветуюсь с Адальбером. Но больше всего меня прельщает возможность присматривать за вами…

Маркиза вошла в свою спальню, Альдо последовал за ней. Она села на кушетку, обитую серым бархатом, на которой любила отдыхать днем, не желая нарушать гармонию на огромной кровати с оборками из атласа и муслина. Мари-Анжелин сразу же запротестовала:

— Мы не ложимся спать?

— Дальше будет видно, а пока я спать не хочу! Сядь рядом со мной, Альдо! — добавила маркиза, похлопав рукой по обивке.

— Что-то случилось?

— Случилось, но я не хотела говорить об этом при посторонних, хотя Адальбер уже почти член нашей семьи. Так вот… Не сердись на меня, но я разделяю чувства этого молодого человека, и мне и высшей степени неприятно знать, что несчастный Вобрен брошен в подвале своего разоренного дома и лежит там, словно отбросы, в мусорном ящике!

— Я согласен с вами, тетушка Амели. Если бы мы не нашли тело при его сыне, свалившемся на нас неизвестно откуда, я бы уже передал дело Ланглуа и попросил сохранить все в тайне. Дивизионный комиссар, я полагаю, нашел бы выход из сложившейся ситуации. Более того… Чем дольше пролежит тело, тем труднее будет провести вскрытие. Но нужно было любой ценой удержать от посещения полицейского участка этого юного безумца!

— А теперь он отправился на поиски тех, кого он считает убийцами своего отца! Мы не знаем, прославится ли он своими обвинительными речами, но он еще слишком молод и может ненароком что-то сболтнуть…

— Так что, по-вашему, я должен сделать?

— Ты — ничего. Просто разреши мне пригласить нашего дорогого комиссара на завтрак или на ужин… Или на бокал шампанского… Но тебя при этом дома быть не должно. В это время ты бы мог отправиться с Адальбером в какое-нибудь людное место, чтобы вас заметили…

— Что вы еще придумали?

— Ничего сверхъестественного!

— Я ничего не поняла! — возмутилась Мари-Анжелин. — Вы дама в возрасте, хрупкая, измученная делом, в котором наш любимый племянник погряз по самые уши. И мы хотим, чтобы этот симпатичный комиссар отправил своих людей тайно за ним следить…

— Я все ему рассказал о недавних событиях и не удивлюсь, что за мной уже «присматривают».

Мари-Анжелин сурово на него посмотрела:

— Альдо, друг мой, вы определенно устали. Это официальная версия. На самом деле, мы хотим сообщить ему о результате вашего визита на улицу Лиль и о появлении в деле нового игрока из прокуратуры Лиона. Я правильно перевела?

— Великолепно! Только одно «но»: вас никто об этом не просил. И пока меня еще не настигло старческое слабоумие, я бы сама сумела все объяснить!

— Не имеет значения, идея отличная, — сказал Морозини. — Остается только решить, куда я смогу повести Адальбера. В ресторан — вряд ли: он становится невыносимым, если пища приготовлена не Теобальдом или Евлалией!

С утренней почтой пришло письмо от мэтра Лэр-Дюбрея. Он сообщал адрес Марии Моро, последней горничной императрицы Шарлотты. На другой день князь отправился в Валансьен. Погода стояла совсем весенняя, и он решил ехать туда на автомобиле: вождение доставляло ему удовольствие. Редкая радость для жителей Венеции…

Госпожа Моро жила в самом центре старого города в старинном красивом доме неподалеку от церкви Святого Николая. Это была еще довольно молодая женщина, но ее тонкое лицо под шапкой седых волос, сурово стянутых в пучок, хранило следы перенесенных страданий. Она приняла Морозини с учтивостью, свойственной тем, кто долгое время жил при королевском дворе. Он представился антикваром, который ищет для своего друга коллекцию вееров, некогда принадлежавшую покойной императрице Мексики.

— Она очень любила веера, и, позволю себе заметить, их у нее было огромное количество. Это нормально для молодой женщины, которая долго жила в Милане, Венеции, Триесте и в Мексике. Она высоко ценила эти предметы роскоши, умелое владение которыми превратилось в своеобразный способ общения. Но полагаю, князь, что вам будет трудно выполнить просьбу вашего друга. Ему не следует ограничиваться только теми веерами, которые остались во дворце императрицы после ее смерти. Я была у нее в услужении семь лет и видела как часто она дарила их своим слугам. Когда пришел конец ее мучениям, у императрицы Шарлотты осталось только шесть вееров…

— Куда же исчезли остальные?

— Я уже говорила вам, что она их часто раздаривала, как тот, который я вам сейчас покажу. Но его я не продам. Надеюсь, об этом мы договорились?

— Я искренне сожалею, но мне бы очень хотелось хотя бы взглянуть на него. — Альдо удалось скрыть разочарование за улыбкой. — А что стало с другими веерами?

— Вы хотите поговорить обо всей коллекции или о последних шести?

— Давайте начнем с коллекции и закончим, как полагается, последними.

— Когда болезнь императрицы только начала проявляться и она жила почти как затворница у австрийцев в одной из пристроек замка Мирамаре, некоторые веера были украдены. Другие сгорели при пожаре, разрушившим замок Тервуерен, куда ее поселила королева Мария Генриетта после того, как императрицу привезли в Бельгию. И она сама сломала многие веера во время приступов болезни, которая изолировала ее от остального мира.

— Эти приступы часто повторялись?

— К концу ее жизни их становилось все больше. Иногда они были очень тяжелыми. Императрица Шарлотта превращалась в разъяренное животное, она царапала и кусала тех, кто осмеливался к ней приблизиться. Но в периоды ремиссии она была очаровательной дамой, интересовавшейся искусством и цветами в своем саду. Она всегда была одета с иголочки и очень заботилась о своей внешности. Императрица умерла в возрасте восьмидесяти лет, но сохранила свежесть, которая вызывала наше восхищение. Она в молодости была очень Красиной, такой она и осталась в старости.

В голосе женщины прозвучала нежность, хотя ей, разумеется, приходилось присутствовать при упомянутых приступах. Тонкий шрам, пересекавший ее левую щеку, был тому доказательством, но Альдо не осмелился спросить о его происхождении. Он довольствовался замечанием:

— Как у всех красивых и несчастных принцесс, у нее теперь есть свои верные почитатели. Ее имя стало легендой. Я убедился в этом, когда недавно побывал в замке Бушу. Там, в доме привратника, я увидел один из вееров, его хранят, как святыню. Возможно, это один из шести последних вееров, о которых вы говорили, мадам?

— Нет. Этот веер Ее Величество подарили госпоже Лабан вскоре после того, как я поступила на службу… Прошу вас, подождите пару минут.

Не дожидаясь ответа, женщина встала — Альдо тоже поднялся, как того требовали правила приличия, — и быстро вышла. Когда госпожа Моро вернулась, в руке у нее был один из знаменитых кожаных футляров. Она положила его на стол и достала красивый веер с ручкой из слоновой кости с золотой гравировкой. Когда женщина его раскрыла, Морозини увидел полотно из белых кружев, слегка пожелтевших от времени.

— Это был один из любимых вееров Ее Величества. Красивый, не правда ли?

— В самом деле… И тем ценнее он для вас! А футляр похож на тот, что я видел у госпожи Лабан, — Альдо без колебаний взял его в руки.

— Футляры отличались только размерами, оформление у всех было одинаковым.

Открыв его, Морозини практически сразу же положил его обратно на стол. Этот футляр тоже не имел двойного дна.

— Могу ли я теперь узнать, что стало с остававшимися у императрицы веерами?

— Они были самыми красивыми. Их поделили между собой ее сестры и золовка. Принцесса Клементина Наполеон получила один веер, графиня де Лониай, в девичестве эрцгерцогиня Стефания — второй. Третий веер отправили дочери принцессы Луизы, умершей в 1924 году. Еще один веер получила Ее Величество королева Елизавета… И последний веер… Я даже не помню, кому его отдали. Полагаю, решение приняли уже после моего отъезда.

— Возможно, веер был передан одной из принцесс Орлеанских?

— Они только лишь кузины, и потом, которую из них предпочесть? Нет, я действительно ничего больше не знаю. Теперь вы сами видите, что вашему другу лучше отказаться от поисков коллекции императрицы Шарлотты и довольствоваться тем, что он уже имеет. Поверьте, мне искренне жаль!

За обязательной чашечкой кофе разговор продолжился, но говорили теперь уже о разных мелочах. Альдо вернулся в машину и отправился обратно в Париж. Впервые у него возникло очень неприятное чувство, будто он ловит пустоту. Где же искать этот злополучный футляр с двойным дном?

Он плохо представлял себе, как станет просить дозволения у правящей королевы и трех принцесс осмотреть их семейные реликвии. И даже если ему повезет, каким образом он сможет забрать драгоценности? А время уходило, словно вода в песок Три месяца закончатся быстро…

Наиболее простым решением проблемы стала бы публикация оговоренного объявления в газетах. Князь отправился бы на встречу с мошенниками, а люди Ланглуа тайно следили бы за ним. Безумие! Это значило недооценивать врага, который, без сомнения, тоже об этом уже думал. И тогда развязка истории была бы драматической! Его могли убить пли, что еще хуже, взять в заложники и заставить присутствовать при мучениях дорогого ему человека, кто бы это ни был. Его память все еще хранила воспоминания о мерзком смехе гиены…

И тут в голову князя пришла другая мысль. Вобрен попал в ловушку из-за фальшивого ожерелья. Подделку назвал грубой и сам похититель. Но ведь можно изготовить искусный дубликат, который введет в заблуждение не одного эксперта. Для этого необходимо найти мастера, которому Симон Аронов поручил воспроизвести недостающие геммы из пекторали Первосвященника[294]. Альдо не знал ни имени этого человека, ни его местожительства. Но если пойти по этому пути, легче будет выпутаться из сложившейся ситуации. Ведь скорее всего, бессмысленная гонка за веером с вероятностью в девяносто девять процентов окончится ничем. Нужно поскорее расспросить Адальбера, который работал с Хромым из Варшавы задолго до их встречи…

Альдо почувствовал прилив энергии, нажал на акселератор и помчался вперед, стремясь как можно быстрее преодолеть двести километров, отделяющие Валансьен от Парижа. Он останавливался только для того, чтобы заправить автомобиль и выпить чашку кофе.

В восемь часов вечера Морозини остановил машину возле роскошного и строгого здания, в котором жил Адальбер. Стемнело. Альдо поднял голову, увидел освещенное окно кабинета хозяина и понял, что тот дома. Игнорируя лифт, князь поднялся по лестнице на антресоли. Лакированная дверь со сверкающей медной отделкой открылась, и Морозини приветствовал явно обрадованный его приходом Теобальд:

— О! Ваше Сиятельство! Господин Видаль-Пеликорн собирался сесть за стол, но я немедленно поставлю еще один прибор!

В потертой бархатной домашней куртке с брандебурами — петлицами, обшитыми шнуром, — брюках и клетчатых домашних туфлях, с всклокоченными белокурыми волосами, тут же появился Адальбер. Он подхватил Альдо под руку и увел его в кабинет.

— Как съездил?

— В очередной раз впустую, но у меня возникла идея. Но сначала дай мне что-нибудь выпить! Если не считать двух чашек кофе, выпитых в деревенском бистро, с нынешнего утра у меня во рту не было ни капли…

Зная вкусы своего друга, Адальбер налил ему выдержанного коньяка с водой, а затем отвел в столовую, где Теобальд уже успел поставить обещанный дополнительный прибор.

— Сегодня вечером у нас всего лишь мясное жаркое с овощами, — извинился дворецкий.

— Отлично! Это блюдо как раз для того, кто только что проделал долгий путь! И потом это не просто жаркое, а жаркое вашего приготовления!

Наслаждаясь великолепным бульоном с гренками, а затем и различными видами мяса с овощами, из которых кулинар дворецкий соорудил настоящий шедевр, Морозини рассказал о своей короткой поездке и о ее результатах.

— Дела обстоят намного хуже, чем я предполагал, — сказал египтолог. — Это все равно что искать иголку в стоге сена. А что ты придумал?

— Не знаешь ли ты случайно, где и у кого наш друг Симон заказал великолепные копии «Голубой Звезды» и бриллианта Карла Смелого?

— Он никогда мне об этом не говорил! Ты подумал о том, чтобы сделать точную копию этого проклятого ожерелья?

— Абсолютно идентичную копию!

— Мысль неплохая… Но хорошо бы узнать, как именно оно выглядело. Нам известно, что оно состояло из пяти очень крупных изумрудов. Но каждый из них был огранен по-своему, и их соединяли между собой золотые украшения. Ты должен признать, что описание весьма расплывчатое!

— Только не для меня! В моей библиотеке в Венеции есть старая книга об исчезнувших драгоценностях. Она для меня почти как вторая Библия. Там есть все! Описана даже огранка и оттенки камней… Мне остается только съездить за ней.

— И кому ты ее отдашь? Повторяю: я ничего не знаю о том уникальном мастере, который так нам помог. Все, кто входил в круг близких друзей Аронова, были убиты.

— А самому мастеру зачем умирать, если о нем никто ничего не знал?

— Твоя идея все равно может завести нас в тупик, — философски заметил Адальбер, закуривая трубку. Он несколько раз затянулся, а потом спросил:

— Сигару?

— Позже…

— Ты не прав, она способствует размышлениям…

— Тогда кури ее сам вместо этой твоей гренадерской трубки! И, прошу тебя, помолчи хотя бы пару минут…

Но Альдо достаточно было тридцати секунд, после чего он промолвил, размышляя вслух:

— Если есть на земле человек, способный нам помочь, то это лучший друг Симона, единственный хранитель хотя бы части его секретов…

— О ком ты вспомнил?

— Конечно же, о бароне Луи!

— Ротшильде?

— Разумеется. Вспомни! Это же он позволил мне познакомиться в Праге с хозяином Голема, это на его яхте мы плыли в Яффу, когда везли восстановленный нагрудный крест.

— Его гостеприимство трудно забыть. И ты знаешь, где его можно найти?

— Обычно он живет в своем дворце в Вене на улице Принца Евгения, хотя у него много владений, и он часто путешествует…— Отлично! Звони ему немедленно! — Адальбер указал на телефон.

— Ты не забыл, что разговора можно прождать и три, и четыре часа?

— Я тебя и дольше терпел в своем доме! Звони! Альдо заглянул в записную книжку с позолоченными уголками в переплете из кожи акулы, куда он заносил важную информацию, снял трубку и назвал телефонистке номер.

— Разговора с Веной придется ждать полчаса, — объявила она к его невероятному изумлению.

—Не дольше?

— Нет, месье! В этот час линии редко бывают заняты!

Это оказалось для него неожиданностью, потому что несколькими днями раньше он четыре часа ждал разговора со своей женой. Прошло всего двадцать пять минут, и Альдо услышал голос вышколенного дворецкого. Разговор оказался коротким. Морозини с прояснившимся лицом повесил трубку.

— Кажется, нам все еще везет, — сказал он. — Барон сейчас в Париже…

— А тебе известно, где его искать? Если он остановился у кого-то из родственников…

— Нет, если Ротшильд не у себя дома и не на своей яхте, то он отдает предпочтение роскошным отелям. В Париже это гостиница «Крийон», тем более что она расположена в двух шагах от улицы Сен-Флорантен и, следовательно, от его кузена Эдуарда, живущего в старом дворце Талейрана. С другой стороны, «Крийон» — в трех шагах от другого его кузена — Роберта, — владеющего особняком Мариньи напротив Елисейского дворца. Находясь практически на равном расстоянии от них обоих, Барон Луи никого не обижает. Я оставлю ему сообщение…

— Ты разбираешься во всех этих Ротшильдах? — усмехнулся Адальбер.

— Нет, — рассмеялся Альдо. — Их слишком много. Три ветви семьи только во Франции. Их можно увидеть на аукционах, где продают драгоценности и ценные предметы старины. И это не считая английских и австрийских Ротшильдов, которых представляет барон Луи. Было еще две ветви — во Франкфурте и в Неаполе, но они исчезли[295].

— Смилуйся и не читай краткий курс об истории пяти стрел на их гербе, олицетворяющих пять сыновей старого Мейера Амшеля, ростовщика из Франкфурта, расселившихся по Европе в конце XVIII века. Мне это известно не хуже, чем тебе! Лучше звони в отель «Крийон»!

Альдо послушался, не надеясь застать Ротшильда и намереваясь только оставить сообщение. Но, как он справедливо заметил, им везло. Барон только что вошел в свои апартаменты и, услышав голос Морозини, не скрывал своего приятного удивления:

— Какое приятное совпадение, что вы оказались в Париже в одно время со мной, князь! Я как раз собирался завтра отправиться с визитом к мадам де Соммьер и мадемуазель дю План-Крепен…

— Возможно, мой ответ ваш шокирует, но я попрошу вас ограничиться завтраком со мной завтра в «Ритце», если вы свободны… Я вам все обязательно объясню. Лучше, чтобы на улице Альфреда де Виньи вас не видели.

— Вот как! По вашему тону я догадываюсь, что происходит нечто серьезное… Возможно, это как-то связано с внезапным исчезновением господина Вобрена?

— Именно.

— В таком случае предлагаю встретиться завтра в тринадцать часов.

— Великолепно. Я буду вас ждать… Опуская трубку на рычаг, Альдо резюмировал:

— Итак, мы завтракаем с ним завтра в «Ритце» в тринадцать часов. Ты, разумеется, идешь со мной?

— Разумеется, я с тобой не иду! Не забывай, что за тобой могут следить. По тем же причинам, по которым ты не хочешь, чтобы Ротшильд показывался у нашей дорогой маркизы, тебе лучше встретиться с ним наедине. Это покажется более естественным: случайная встреча, не более того… При моем участии это уже будет напоминать совещание.

Если бы обстоятельства не были столь драматическими, Альдо был бы действительно искренне рад снова увидеть главу австрийского банка Ротшильдов. Этот человек был ему симпатичен, а за долгие годы он стал настоящим другом. Супруги Морозини даже совершили свадебное путешествие на яхте барона Луи. Поэтому на лице Альдо заиграла широкая улыбка, когда он увидел, как Ротшильд входит в бар отеля, где он его ждал. Князь был обрадован тем, что прошедшие шесть лет совершенно его не изменили. Этот мужчина был совершенно исключительной личностью.

Худой, белокурый, элегантный, щедрый, эрудированный, отличающийся невероятным хладнокровием, барон Луи обладал множеством талантов. Он отлично знал ботанику и анатомию и был знатоком, почти экспертом, в области искусств. Великолепный охотник, он ездил верхом так, словно родился кентавром. Луи Ротшильд был одним из тех редких наездников, кому разрешали ездить на знаменитых белых лошадях в Испанской школе верховой езды в Вене. И, конечно же, он великолепно играл в поло. Не стоило забывать и о его деловой хватке и банковском чутье. Состояние Ротшильда было огромным, хотя и этот эпитет не отражал его размеров. В такой ситуации было понятно, почему этот закоренелый холостяк — ему было больше сорока лет! — находился под прицельными взглядами многочисленных матерей, имевших дочерей на выданье. Это не мешало барону Луи любить женщин и влюблять их в себя, покоряя как своим обаянием, так и неслыханной щедростью.

— Как я рад позавтракать сегодня с вами, — сказал барон Луи, усаживаясь напротив Морозини и успев ответить на приветствия большинства мужчин, находящихся в баре. — Я намеревался в мае поплавать по Средиземному морю и навестить вас в вашем венецианском дворце…

— Только ничего не меняйте в вашей программе! Мы с Лизой с радостью примем вас у себя…

— Какая восхитительная женщина! Я не спрашиваю вас о ее настроении, потому что она всегда разделяет ваши тревоги. А сейчас нетрудно догадаться, что их у вас достаточно.

— Жена в Вене вместе с детьми. Там они в большей безопасности, чем во дворце, который из-за моего магазинов больше похож на проходной двор!

— Все настолько серьезно?

— Увы… Но об этом мы поговорим за завтраком. Потягивая коктейль с шампанским, приготовленный главным барменом Жоржем, они вели легкую беседу. Затем, не торопясь, они направились к ресторану, на пороге которого знаменитый метрдотель Оливье Дабеска, давно знавший обоих, встретил их со сдержанной улыбкой. Это означало проявление неземной радости. Он подвел мужчин к «укромному столику», который забронировал Морозини. Столик располагался в глубине зала около последнего высокого окна, выходящего в сад, густо засаженный тюльпанами, незабудками и примулами!

— Великолепно, Оливье! — оценил Альдо, усаживаясь за стол. — А теперь расскажите, чем вы планируете кормить господина барона и меня?

Меню в ресторане «Ритца» было коротким, и завсегдатаи полагались в выборе блюд на Дабеска, который отлично знал их вкусы — для этого следовало обладать феноменальной памятью! — и никогда не ошибался.

Позвольте предложить вам хвостики креветок в горшочках, фуа-гра с ореховым маслом и говяжье сердце. Что касается вина, то…

— Пусть это будет сюрпризом, Оливье, — сказал Ротшильд. — Так забавнее…

Освободившись от необходимости делать выбор, мужчины заговорили о живописи. Элегантный зал с резными украшениями из светлого дерева понемногу заполнялся народом, но Дабеска сделал так, чтобы их столик, защищенный с одной стороны стеной, а с другой — окном, был как будто изолирован от других посетителей ресторана. Только убедившись в этом, в перерыве между говяжьим сердцем и сыром «бри», Морозини решился задать свой вопрос:

— Вы были в курсе почти всех секретов Симона. Никто не был так близок ему, как вы…

— Да, это так, и я этим горжусь. Знакомство с ним — это привилегия, которую я рад разделить с вами и Видаль-Пеликорном. Вы были его верными помощниками. Спрашивайте. Если смогу, я вам отвечу.

— Знаете ли вы мастера, который сделал для Симона копии камней для пекторали?

— Да. Должен признаться, что я даже прибегал к его услугам два и три раза. Мне кажется, второго такого мастера нет. Он вам нужен?

Альдо, у которого словно гора с плеч свалилась, оставалось только рассказать все о деле Вобрена и о той проблеме, с которой он столкнулся. Луи слушал его, не прерывая, пока князь не дошел до истории с безуспешными поисками футляра для веера с двойным дном.

— Позвольте мне прервать ваше повествование! У меня есть возможность поговорить с королевой Елизаветой и принцессами…

— И вы сумеете убедить их показать вам веера?

— Я постараюсь этого добиться. Простые смертные знают нашу ротшильдовскую страсть к коллекционированию. Во всяком случае, вы проверите эту гипотезу. Правда, остается еще один веер, местонахождение которого неизвестно.

— Вот почему я задумал сделать копию проклятого ожерелья. Но отведенное мне время «сжимается», словно шагреневая кожа…

— Я дам вам адрес мастера. Вы ведь знаете Амстердам?

— Достаточно хорошо.

— Ювелир живет там, — сказал барон Луи, вынимая из нагрудного кармана блокнотик. Он написал несколько слов и вырвал листок. — Обязательно скажите, что вы пришли от меня…

Этой ночью Альдо впервые спал спокойно. Прежде чем лечь в постель, он позвонил в Венецию и попросил Ги Бюто первым же поездом прислать в Париж своего секретаря Анджело Пизани с книгой, и которой был рисунок ожерелья с пятью источающими зло изумрудами…

8 ОГРАНЩИК ИЗ АМСТЕРДАМА

Выйдя вечером из поезда на Центральном вокзале, Альдо испытывал лишь одно желание: лечь в удобную постель и выпить грога, подогретого вина пли любого другого напитка, лишь бы он помог согреться. Путешествие через северные равнины Франции, через Бельгию и Голландию показалось ему чрезвычайно скучным: везде шел дождь. Было похоже, что Альдо оказался в кинотеатре, где смотрит фильм с испорченной пленкой. Когда он прибыл в Амстердам, то там погода оказалась совсем ужасной. Поэтому Морозини не задержался на вокзале, чтобы как следует рассмотреть потрясающее здание из красного кирпича, построенное по образцу Рийксмузеума[296] и протянувшееся в длину на сотни метров. Князь сел в такси и попросил водителя ехать в отель «Краснопольский». Там — он это знал — обязательно найдется необходимое средство для его слабых бронхов (Альдо не сомневался, что уж насморк, по крайней мере, ему обеспечен).

Он уже бывал в столице бриллиантов и останавливался в этой гостинице, расположенной на главной площади Амстердама под названием Дам, напротив королевского дворца. За ее фасадом в стиле «модерн» скрывалась самая утонченная роскошь, наполненная уютом. Миллиардеры и знаменитости из мира искусства останавливались в ней с завидным постоянством. Возможно, отель привлекал их именно тем, что это странное здание обозначало в некотором смысле границу между официозным великолепием города и кварталами красных фонарей с их притонами для матросов, проститутками в стеклянных витринах и райскими местечками для любителей опиума или кокаина.

У князя почти не было багажа, и в хорошую погоду он бы обязательно прогулялся от вокзала до гостиницы пешком, вдохнул соленый морской вози дух Северного моря, смешался с многочисленными прохожими. Но непрекращающийся дождь сделал такую прогулку невозможной. Войдя в отель, Альдо сразу направился в бар, где выпил почти кипящий грог, а затем поднялся в свой номер. В комнате приятно сочетались красное дерево, сверкающая бронза и темно-зеленый бархат. Ему наполнили ванну очень горячей водой, откуда он вышел красный, словно омар, завернулся в тяжелый махровый халат и попросил принести ему на ужин традиционную гороховую похлебку с сосисками, свиными ножками, салом и разнообразными овощами, тонкие ломтики эдамского сыра, чашку кофе и порцию выдержанного джина. Покончив с ужином, он принял две таблетки аспирина и улегся в кровать с книгой, которую накануне ему привез Анджело Пизани вместе с письмом от Ги Бюто. Он писал, что во дворце Морозини не происходит ничего, заслуживающего особенного внимания владельца: подозрительные на вид клиенты не заглядывали, дом после отъезда Лизы с детьми, верной Труди и кормилицы малыша Марко кажется опустевшим. Заканчивалось письмо перечнем успешных сделок…

Альдо как будто вновь погрузился в привычную семейную атмосферу, и у него стало легче на душе. Он использовал письмо как закладку на той странице книги, где были изображены изумруды, ставшие в последнее время его постоянной головной болью. Морозини не стал рассматривать ожерелье слишком пристально: он сознавал всю трудность работы для огранщика, которому предстояло скопировать камни во всех деталях за столь короткий срок… Наконец усталость взяла свое, и Альдо мгновенно заснул, забыв даже выключить лампу у кровати.

Он не задернул шторы, оставил ставни открытыми, и утром его разбудил солнечный луч. Морозини отлично выспался и чувствовал себя бодрым. Он повеселел еще больше, когда понял, что у него нет оснований тревожиться из-за своих бронхов. Два часа спустя с книгой под мышкой князь прогулочным шагом направился к Йоденбурт — Еврейскому кварталу, — где, судя по адресу, и жил Якоб Мейзель, настоящий волшебник, когда речь шла об искусстве огранки драгоценных камней.

В Амстердаме название «Йоденбурт» не было синонимом гетто. Жителям «Северной Венеции» — это название невероятно раздражало Альдо — всегда были чужды любые религиозные и национальные предрассудки. При этом и сами евреи не стремились ни к самоидентификации, ни к пренебрежению ею. Вопрос об этом просто не стоял. Когда-то они прибыли сюда из Испании или Португалии, откуда их изгнала средневековая инквизиция, и принесли с собой прекрасное владение разными ремеслами и склонность к коммерции. Они немало поспособствовали установлению торговых отношений с Индией, основали книжные лавки, откуда книги на иврите разошлись по всей Европе. Евреи издавали книги и на многих других языках, в том числе и те, которые доставлялись в Амстердам контрабандой, поскольку кое-где они были запрещены. Еще одной областью, в которой прославились евреи, была индустрия бриллиантов. Знаменитый дом Ашеров, огранивший самый крупный в мире бриллиант «Куллинан», наиболее значительная часть которого сверкает в скипетре английских монархом занимал некое подобие феодального замка из красного кирпича с зубчатыми башнями, парапетами и амбразурами и располагался на окраине Йоденбурт. Работники алмазной фабрики жили по соседству на улицах с «говорящими» названиями Изумрудная, Сапфировая, Топазовая, Рубиновая.

Сегрегации не существовало вовсе, и, например, Рембрандт прожил несколько лет напротив дома раввина, как об этом свидетельствует «Еврейская невеста»[297], одна из самых красивых его картин.

Дом Якоба Мейзеля, красивый, старинный, с островерхой крышей-щипцами в форме колокола, находился на улице Йоденбрестрат. Дверь посетителю открыла молодая румяная девушка в белоснежном накрахмаленном чепце и фартуке, выглядевшими так, будто их только что достали из сундука со средневековой одеждой. Отвечая на ее улыбку и вопросительный взгляд, Альдо, не говоривший по-голландски, спросил по-английски, согласится ли хозяин дома его принять, и протянул служанке визитную карточку, на которой он заранее написал, что его рекомендовал Луи де Ротшильд. Его сразу проводили в длинный коридор, выложенный черно-белыми квадратными плитками, сверкающими чистотой. Коридор упирался в высокое окно и, казалось, имел в длину не меньше километра. Такая конструкция была типичной для старых домов, плотно стоявших друг к другу и компенсировавших длиной то пространство, которого им не хватало в ширину. Создавалось впечатление, что вы стали персонажем картин кисти Вермеера.

Девушка ушла, но быстро вернулась, пригласила Морозини следовать за ней и привела его в комнату с окном из мелких квадратов, выходившим в сад. Массивная старинная мебель, дельфтский фаянс и гобелены, прибывшие некогда с Суматры, подчеркивали атмосферу прошлого. Навстречу Морозини из-за письменного стола поднялся пожилой человек с обширной лысиной, обрамленной редкими седыми волосами.

— Добро пожаловать, Ваше Сиятельство! Друзьям барона Луи всегда рады в моем доме. Я счастлив лично познакомиться с человеком, не раз рисковавшим своей жизнью ради восстановления Великой пекторали…

— Я был одним из многих, — поправил его Альдо, пожимая протянутую руку. — Без Адальбера Видаль-Пеликорна и ваших камней, так искусно ограненных, я бы никогда не достиг цели.

— Кто знает, кто знает… Но, прошу вас, садитесь и расскажите, что вас привело ко мне? Что вам предложить: чай, кофе, горячий шоколад?

— На ваш выбор, — очень тихо ответил Альдо, опускаясь в кресло из черного дерева с желтыми подушками. Он отчаянно боролся с желанием разрыдаться, так как он только в этот момент заметил, что у Якоба Мейзеля нет левой руки! Этот улыбающийся человек с приятным лицом, добрыми серыми глазами, теплым голосом ничем ему не поможет! Альдо собрался просить его о подвиге, который мастер, увы, уже не мог совершить…

Морозини всегда великолепно владел собой, но на этот раз его отчаяние, судя по всему, не осталось незамеченным, потому что, усаживаясь, Мейзель, произнес:

— Несчастный случай, в результате которого я лишился руки, произошел совсем недавно, и барон Луи об этом не знал. — Что же с вами случилось? — Глупость! Полгода назад на набережной я попал под фургон. Руку пришлось ампутировать, но я надеюсь, что смогу носить протез. Вы очень расстроились, не так ли?

— Больше всего меня печалит, как опечалит и барона Луи, несчастье, уготованное вам судьбой. — О, есть и худшие беды! Я уже не молод, а мои жена и дети изо всех сил стараются мне помочь… Не хотите ли добавить капельку джина в ваш кофе? Что-то подсказывает мне, что вы в этом нуждаетесь!

В глазах огранщика запрыгали веселые искорки, и Альдо не сумел удержаться от улыбки. — Вы читаете по моему лицу, как по открытой книге! Я с удовольствием добавлю джин. Кофе был отличным, а джин только подчеркнул его аромат. Они выпили по две чашки, и Мейзель заговорил снова:

— Возможно, ваш случай не безнадежен. Так расскажите мне, в чем дело?

— Вам известно, что я видел камни, ограненные вами. Копии были выполнены мастерски. Например, «Голубая Звезда», сапфир вестготов, некогда стоивший жизни моей матери… По совету Ротшильда я хотел просить вас изготовить для меня копии пяти изумрудов, совершенно особенных. Я полагал, что они исчезли в XVI веке, но они появились вновь и привели к трагедии…

— Что это за изумруды?

Альдо открыл портфель и вынул книгу, при виде которой Мейзель улыбнулся:

— У меня тоже есть такая! Симон Аронов нашел для меня экземпляр…

— Еще один из его подвигов! Насколько мне известно, в мире осталось всего пять или шесть книг!

— А что ему было не под силу? У него был настоящий талант. А потом он исчез, и я не смог даже узнать, что с ним случилось…

— Я расскажу вам об этом, потому что это я положил конец его страданиям…

Несколькими скупыми фразами Морозини рассказал о последних часах жизни Хромого из Варшавы, и мужчины долго хранили молчание.

— Итак, — с грустью сказалМейзель, — я больше никогда его не увижу. Я это подозревал, но все-таки надеялся…

— Мне искренне жаль лишать вас этой иллюзии, потому что я знаю, насколько это может быть тяжело…

— Но правда всегда предпочтительнее, — с этими словами мастер вернулся к книге, которую Альдо открыл на нужной странице. — До несчастного случая я бы с удовольствием попробовал выполнить наш заказ, но теперь… — Он посмотрел на свой пустой рукав.

Но Морозини не собирался сдаваться:

— Возможно, есть кто-то, кого бы вы смогли научить? У вас есть дети! Сыновья?

— У меня действительно есть сын, но камни его не интересуют. Он выбрал путь служения Господу, и я не могу этому не радоваться. Это благословение для семьи…

Но в голосе огранщика прозвучали нотки сожаления, и Альдо не стал усугублять печаль мастера, напоминая о возможности взять ученика. Он закрыл книгу, убрал ее в портфель и встал.

— Вы правы. Это действительно благословение, а я счастлив представившейся мне возможности познакомиться с вами и поговорить о Симоне Аронове. Я могу вспомнить о нем только с вами, моим другом Адальбером и бароном Луи!

— Прошу вас, подождите минуту! Я был бы очень огорчен, если бы вы проделали столь долгий путь напрасно…

Мейзель подошел к средневековой длинной узкой скамейке из черного дерева, которую оживляли желтые подушки. Гранильщик снял подушки, поднял сиденье, и под ним обнаружился сейф. Он набрал шифр, открыл дверцу, что-то достал и положил в карман. Затем Мейзель вернулся к столу и положил на него два крупных изумруда удивительного зеленого цвета. Камни по размеру соответствовали тем, которые разыскивал Альдо…— Видите? — спросил огранщик — До несчастного случая я думал о том, чтобы повторить камни из ожерелья Монтесумы, и даже сделал два из пяти. Я собирался огранить их, когда у меня будут готовы остальные три. Но не успел. И сейчас я хотел бы, чтобы вы взяли их на память.

Альдо взял один камень и рассмотрел его в лупу ювелира, с которой никогда не расставался.

— Невероятно! — вздохнул Морозини. — Они совершенно идеальны и могут ввести в заблуждение любого эксперта. Как вы добиваетесь такого результата?

— Позвольте мне сохранить это в тайне! Я случайно нашел секрет успеха и поклялся, что унесу его с собой в могилу. Постарайтесь понять меня! Какого бы совершенства я ни добивался, это всего лишь фальшивка, которую можно приравнять к воровству!

— Не будьте столь строги к себе! В Средние века, например, во времена Крестовых походов часто путали изумруд и перидот, который еще называют оливином. Но украшения, при создании которых их использовали, не утратили своей ценности…

— Но это связано с их историей, хотя элемент фальсификации все равно присутствует. Симон Аронов легко мог воссоздать пектораль, не отправляя вас на поиски подлинных камней. Только он все равно осознавал, что в результате получится фальшивка, и пророчество Илии не сбудется. Но довольно об этом, — с этими словами он положил камни в кожаный мешочек с застежкой-кулиской. — Прошу нас, возьмите камни, я настаиваю. Доставьте мне удовольствие. Кто знает, может быть, они вам помогут.

Теперь «изумруды» лежали в ладони Альдо. Перед их великолепием не мог устоять даже такой искушенный эксперт, как он. И тут же ему в голову пришла мысль: а что, если найти огранщика в Париже? Пусть он сделает из них копии камней из ожерелья Монтесумы. Это позволит если не выиграть время, то хотя бы заманить врага в ловушку…

— От всего сердца благодарю вас, господин Мейзель, — наконец сказал Альдо. — Для меня честь познакомиться с вами… И если вы окажетесь в Венеции, я с удовольствием приму вас у себя…

По дороге в гостиницу Морозини позволил себе не торопясь прогуляться по набережным каналов, вдоль которых раскинули ветви старые деревья. Эти каналы, если смотреть на них с высоты птичьего полета, складывались в причудливую паутину на земле Голландии. Старинные дома с разнообразными щипцами крыш, расположенные вдоль берегов, узкие горбатые мостики придавали этим водным артериям неотразимое очарование, которому Альдо впервые поддался. Возможно потому, что он пребывал в меланхолическом настроении. Разумеется, Венеция под высоким синим небом была более величественной. Но переменчивое небо Амстердама соответствовало суровой красоте этого города, расположенного на несколько метров ниже уровня непредсказуемого Северного моря. Человеческий гений, создавший дамбы, защитил его от свирепых зимних штормов. Князь задержался возле уличных музыкантов с монументальной шарманкой, которых можно встретить только в Голландии. Эти огромные машины, украшенные яркими изображениями барабанов, колоколов, статуй и военных сцен, всегда собирали вокруг себя публику. Перенести их с места на место могли только три человека. Когда шарманка оказывалась в нужном месте, каждому отводилась своя роль: один крутил ручку, чтобы завести механизм, а двое других вставали по обе стороны от инструмента и собирали деньги, которые подавали прохожие. Альдо тоже внес свою лепту и был вознагражден широкими улыбками и — как он решил — пожеланиями счастья. Во всяком случае, он на это надеялся, и, Господь свидетель, очень в этом нуждался!

Изменившаяся погода прервала его прогулку. Яркое солнце исчезло за большой серой тучей, поторопившейся освободиться от накопившейся в ней воды. Морозини побежал к гостинице и оставался там, пока не настало время отправляться на вокзал.

Визит к Якобу Мейзелю, позволивший ненадолго вернуться в прошлое, оставил у него теплые воспоминания, но все же стал еще одной неудачей…

Морозини надеялся утешиться в доме тетушки Амели, но его ждало разочарование. Мадам де Соммьер — вместо того, чтобы спокойно сидеть в своем кресле под только что распустившейся фуксией, — мерила шагами зимний сад, сложив на груди руки. Мари-Анжелин, сидевшая на низком стуле с книгой на коленях, удрученно следила за ней.

Маркиза встретила племянника словами:

— Явился, наконец! Мне казалось, ты должен был приехать утром?

— Мне тоже так казалось, но поезд опоздал на несколько часов из-за несчастного случая: какой-то автомобилист решил преодолеть железнодорожный переезд как раз перед самым экспрессом. От несчастного мало что осталось…

— Какой ужас! Я бы предпочла другое оправдание.

— Другого нет. А как ваши дела, как ваш ужин?

— Если бы Ланглуа не был светским человеком, таким очаровательным…

— И таким интересным мужчиной! — добавила Мари-Анжелин.

— Помолчите, План-Крепен, когда я говорю! Так нот, если бы он не был таким, каков он есть, я бы тебя не простила. Ты выставил меня на посмешище!

— Вас? Перед Ланглуа? Это невозможно!

— Ошибаешься! Слушай внимательно. Я прошу Евлалию приготовить легкий ужин, изысканный, но не слишком роскошный. Я посылаю Сиприена в винный погреб за бутылкой нашего лучшего бургундского, я обращаюсь с комиссаром так, словно он мой племянник Я стараюсь! Уделяю ему максимум внимания, лелею его. Мы ведем беседу, и, предложив ему выкурить сигару, я преподношу ему печальную тайну дома Вобрена, надеясь на понимание после такого угощения и заботы…

Маркиза сделала эффектную паузу, чтобы подчеркнуть драматизм момента.

— И? — не выдержал Альдо.

— Это его ничуть не удивило. Ланглуа уже все знал.

—Как?

— Вот так! И он мне назвал источник. Перед отъездом из Парижа некий заместитель прокурора сообщил ему обо всем в письме и попросил держать это в секрете.

— Боже мой! Молодой Вобрен! Мне следовало об этом догадаться, когда он так заспешил к себе в отель! А что говорит Адальбер?

— Он был разъярен. И в данный момент Видаль-Пеликорн уже уехал в Биарриц, — вмешалась в разговор Мари-Анжелин. — Он преисполнен решимости найти этого молодого человека, чтобы… Как это он выразился? Ах, да: постараться его остановить, пока он опять не…

— План-Крепен! — маркиза покраснела. — Не обязательно цитировать дословно!

— Простите! Я хотела сказать, пока он не наделает новых глупостей. Адальбер уехал, а мы ждали вашего возвращения, чтобы последовать за ним. Так как вы уже здесь, я займусь билетами? — Она взглядом спросила разрешения у маркизы. — Мы можем уехать завтра?

— Минутку, План-Крепен! Ты доволен своей поездкой в Амстердам?

— И да и нет, — ответил Альдо, вынимая из кармана кожаный мешочек с поддельными изумрудами, который ему подарил Мейзель. — Человек живет, но мастера больше нет. Он потерял руку и не может работать. Но я доволен тем, что познакомился с этим удивительным человеком… И он дал мне вот что, — пояснил он, переворачивая мешочек и выпуская «изумруды» на красную узорную шелковую ткань большой салфетки, покрывавшей круглый столик на одной ножке. — Посмотрите: реальность превосходит вымысел! Этому человеку пришла в голову идея скопировать именно те пять изумрудов, которые мы ищем. Он успел сделать только два, а потом попал под машину…

— И этот тоже? — запротестовала маркиза. — Сегодня ты рассказываешь нам только о жертвах аварий! Но какое несчастье!

— Он не нуждается в жалости… Мастер живет в комфорте, и ему есть о чем подумать. И все же, какая несправедливость! Если бы не эта трагедия, мы получили бы готовое ожерелье через несколько недель.

Дамы взяли по одному «изумруду» и рассматривали камни с искренним восхищением.

— Удивительно! Будто бы настоящие! А ты собираешься ими воспользоваться? — поинтересовалась маркиза.

— Я пойду к Шоме[298] и попрошу огранить камни так, как выглядят два подлинных изумруда из колье. В нужный момент я предложу их этому проходимцу в черном и скажу, что не смог найти остальные. Это позволит нам назначить ему одну встречу и сообщить об этом Ланглуа, без широкой огласки, разумеется. Возможно, это наш единственный шанс заманить в ловушку этого негодяя.

— Он этим не удовольствуется, — заметила Мари-Анжелин. — Только все пять камней вместе обладают магической силой.

— Мне это известно не хуже, чем вам! — вдруг вышел из себя Морозини. — Но что еще я могу сделать? Если у вас есть какие-то соображения, то выскажите их или оставьте критические замечания при себе!

В зимнем саду не было двери, иначе Альдо обязательно хлопнул бы ею. Обида захлестнула План-Крепен, и она проводила его взглядом одновременно удивленным и оскорбленным. Морозини был уже далеко от зимнего сада, а Мари-Анжелин все сидела, не в силах произнести ни слова. Мадам де Соммьер не удержалась от иронического замечания:

— Где ваше знание психологии, План-Крепен? Хоть вы и любите историю, но, видимо, недостаточно хорошо осведомлены об особенностях венецианской знати. Все Морозини предпочитали лесть!

— Но он никогда не говорил со мной в таком тоне, — со всхлипом пробормотала старая дева.

— Это значит, что все когда-то случается в первый раз!

После короткого визита в дом Видаль-Пеликорна — ему надо было узнать, когда именно уехал его друг, — Альдо вернул машину в бюро проката и, найдя по соседству цветочный магазин, купил букет из розовых гвоздик и свежей мимозы, только что привезенных с Лазурного берега. Цветы он вручил жертве своего гнева, принеся извинения. Мари-Анжелин сразу расплакалась. Чтобы утешить кузину, Альдо ее поцеловал. Но та зарыдала еще горше, бормоча, что не следовало…

— Чего не следовало? — раздраженно уточнила маркиза. — Дарить вам цветы или вас целовать?

— Хватило бы и поцелуя! А букет завянет в одиночестве, потому что мы послезавтра уезжаем… И потом… На языке цветов гвоздика означает «шлю вам поцелуи»!

— В следующий раз Альдо принесет вам кактус!

Через день ближе к вечеру они садились в поезд, уходящий с Аустерлицкого вокзала в Биарриц. Альдо нашел время договориться о встрече с ювелиром Шоме, предпринял попытку увидеться с Ланглуа, но того не было в Париже. Во всяком случае так ему сказал инспектор Лекок, которого князь определенно оторвал от дел.

— Зачем он вам понадобился? — нелюбезно поинтересовался инспектор.

— Я хотел узнать, нет ли у него новостей из Нью-Йорка.

— А они должны быть?

— Если вы об этом не знаете, то я не вправе передавать вам информацию. И еще, — добавил Морозини, не давая молодому полицейскому вставить ни слова, — я собирался предупредить комиссара Ланглуа о том, что уезжаю в Биарриц.

— Вы надолго там задержитесь?

— Не имею ни малейшего представления. Всего наилучшего, инспектор!

Едва красные фонари состава скрылись в вечерних сумерках, как Алкид Трюшон из агентства «Слышащий глаз» заторопился в привокзальный буфет, заказал себе сандвич и кофе, а потом и телефонный разговор, который ему пришлось подождать. Он выпил кофе и съел сандвич, затем заказал еще один и запил его стаканом кальвадоса. Через некоторое время его соединили с нужным абонентом. Агент услышал хрипловатый мужской голос:

— И где вы сейчас?

— На Аустерлицком вокзале. Он только что вошел в спальный вагон вместе со старой маркизой и ее секретаршей. Я хотел узнать, ехать ли мне следом.

— Не слишком ли поздно вы об этом спрашиваете?

— Я выполняю ваши указания, и следующий поезд отходит в семь пятнадцать. И потом, вы мне сказали…

— Я знаю, что я вам сказал! Нет смысла вам уезжать. Возвращайтесь к себе и ждите дальнейших указаний.

— Вы удовлетворены?

— Нельзя сказать, что я недоволен.

После этой фразы трубку повесили. Алкид Трюшон со вздохом облегчения сделал то же самое. Он очень любил свое ремесло. Ему нравилось, когда его работу ценили. Но всегда наступал период, когда он испытывал потребность в отдыхе. В этот вечер он почувствовал, что устал. Этот дьявол поставил его на колени… Агент заплатил по счету и отправился искать такси, предвкушая ванну для ног с морской солью, куда он сразу же опустит свои разболевшиеся ступни…

Несмотря на гнетущую атмосферу, в которой трое путешественников жили со дня злополучной свадьбы, они почувствовали облегчение, когда прибыли в Биарриц. Ласковое солнце пронизывало прозрачную воду зеленых океанских волн, глаз радовали желтые заросли дрока. В свете, наполнявшем это утро начинающейся весны, было что-то радостное, прекрасно гармонирующее с праздничной неделей, которая только что началась, и в течение которой цвет европейской знати будет состязаться друг с другом в элегантности и роскоши.

Однажды горстка испанских аристократов, лишенных возможности ездить на воды в Сан-Себастьян[299] из-за Карлистских войн[300], которые огнем охватили баскскую часть испанского побережья, пересекла границу и обосновалась в очаровательном местечке, где в ту пору жили только охотники на китов. Среди этих аристократов были и госпожа де Монтихо, графиня де Теба, и ее совсем еще юная дочь Евгения, чья красота расцветала день ото дня. Благодаря браку с Наполеоном III она стала французской императрицей, но не забыла о местах своей юности. Через год после свадьбы она приехала туда со своим супругом, который сразу же был очарован этим уголком. Он немедленно приказал начать строительство дворца, получившего впоследствии название «Вилла Евгения». И с 26 июля 1865 года императорская чета проводила там каждое лето с частью придворных и узким кругом друзей, Устраивались грандиозные праздники, в том числе и в честь испанских князей. Постепенно вокруг этого привлекательного места вырос город.

После падения империи и смерти сына императрица продала виллу банку, который превратил ее в отель. Затем были построены и другие гостиницы, среди гостей которых были и коронованные особы: королева Виктория, ее сын Эдуард VII, слишком любивший Францию, чтобы редко в ней бывать, скитающаяся императрица Елизавета Австрийская, король Бельгии Леопольд II, а затем и король Швеции Густав V, длинноногий и с вечными ракетками для тенниса. Бывали здесь и правители Испании — король Альфонс XIII и королева Виктория Эна. Курорт облюбовали и богатые аргентинцы, и не уступающие им в богатстве бежавшие от революций мексиканцы, и многочисленные знатные и известные персоны.

Маркиза де Соммьер имела в этих краях и родственников, и друзей. Она приезжала в Биарриц неоднократно: сначала с мужем, а после его смерти и одна, сопровождаемая План-Крепен. Она всегда ценила комфорт и великолепное убранство гостиницы «Дворцовая». Здание было реконструировано с абсолютной точностью после пожара 1903 года, в котором полностью сгорела бывшая «Вилла Евгения».

Устроившись в гостинице, Альдо отправился на поиски Адальбера и нашел его загорающим под мягкими лучами весеннего солнца на террасе, откуда открывался прекрасный вид на океан от маяка на мысе Сен-Мартен до скалы Богородицы, самого популярного места в городе. Туда непременно отправлялись влюбленные. Этот крошечный островок, выдерживавший натиск огромных валов, был соединен с мысом металлическими мостками, сконструированными Гюставом Эйфелем. Над островком парила статуя Девы Марии. К подножию этой статуи приходили проигравшиеся в пух и прах посетители казино «Бельвю», расположенного по соседству. Между «Дворцовой» и скалой располагался пляж, омываемый волнами Атлантики. Здесь собирались желающие искупаться. Солнце уже пригревало вовсю.

На террасе становилось людно, но Адальбер, закрывший глаза панамой, как будто не замечал этого, как не заметил он и появления своего друга. Все объяснялось просто: египтолог спал. В чем Альдо и убедился, приподняв уже упомянутую панаму и разбудив Адальбера.

— В чем дело? А… Это ты!

— Собственной персоной. Я счастлив, что ты наслаждаешься жизнью. Надеюсь, я тебе не помешал?

— Помешал! В гостинице устроили бал, и мне не удалось как следует выспаться.

— Ты слишком много танцевал? А я-то считал, что ты ищешь юного Фожье-Лассаня! Но, может, быть, он остановился в этом же отеле и вместе с тобой предавался радостям хореографии?

Адальбер надел черные очки, успев взглянуть на Морозини с искренним отвращением.

— Как ты умеешь действовать на нервы! И сядь наконец! Ты отбрасываешь на меня тень…

Альдо подозвал официанта, заказал кофе, убрал бинокль, лежавший на соседнем кресле, и сел.

— Еще один, считающий себя Диогеном, — вздохнул он.

— Жалуйся, жалуйся! Это позволяет тебе играть роль Александра Великого. Ты должен чувствовать себя польщенным.

— Хватит ходить вокруг да около. Как успехи?

Адальбер взял бинокль и протянул его Альдо со словами:

— Посмотри сам! Слева от тебя в черном купальном костюме с белым поясом…

На пляже было еще не так людно, и Альдо без труда нашел нужную фигуру. Это был помощник прокурора из Лиона. После нескольких физических упражнений он бегом направился к воде, нырнул и поплыл от берега сильным кролем.

— Плавает мальчик хорошо, — оценил Альдо. -А что еще?

— Как и следовало ожидать, он ведет себя по-идиотски. Не найдя номера в отеле, он поселился напротив, в «Карлтоне», но большую часть времени проводит у нас в «Дворцовой», особенно после того, как увидел здесь мексиканских дам. Нужно признать, что красоту доньи Изабеллы трудно не заметить. Ему даже удалось представиться ей…

— Господи, да под каким же предлогом? Надеюсь, он не совершил глупость и не сказал, чей он сын?

— Мальчик глуповат, но не до такой степени. Дамы здесь одни. Судя по всему, он сумел оказать им какие-то мелкие услуги. Я дважды видел, как они разговаривали. И если хочешь знать мое мнение, сын Вобрена влюбился в свою слишком красивую мачеху!

— Этого нам еще не хватало! Но почему ты так думаешь?

— Только слепой не заметил бы этого. Вчера, правда, у него ничего не вышло. Он присоединился к дамам в чайной гостиной, где я сидел под прикрытием какого-то зеленого растения. Юноша захотел присоединиться к ним, но донье Луизе это не понравилось, и она довольно сурово приказала ему оставить их в покое. Когда эта дама в ярости, то говорит она очень громко. Милая старушка заявила, что она и донья Изабелла уедут из гостиницы, если он не перестанет им докучать. Младшему Вобрену ничего больше не оставалось, как ретироваться. Выражение его лица ты можешь себе представить…

— И прекрасная госпожа Вобрен так ничего и не сказала?

— Ни единого слова. Она вела себя так, словно происходящее ее не касается, и продолжала дегустировать торт с клубникой, глядя в пустоту… Не знаю, помнишь ли ты об этом, но после бракосочетания в мэрии вечером ты сказал мадам де Соммьер, а она передала мне твои слова, что эта юная девушка как будто не живет. В церкви мне тоже так показалось. Если бы ее движения не были столь грациозными, то ее можно было бы принять за механическую куклу.

— Вечно отсутствующая… Кстати, я ни разу не видел, как она улыбается!

— А я видел! Вчера, сразу после расправы над юным Фожье-Лассанем, она улыбнулась этому дракону — своей бабушке — и произнесла несколько слов. У меня создалось впечатление, что она ее благодарила. Должен признать, что улыбка у нее очаровательная… Бедный мальчик!

В это время «мальчик» вышел из воды, вытерся полотенцем с мечтательным видом и вернулся к кабинке для переодевания, где он оставил свою одежду. Ему явно не хотелось смешиваться с многочисленными отдыхающими, торопящимися на пляж. Наступил священный час купания, и часть «золотой молодежи», проводящей время в Биаррице, собралась у воды, сменив свои модные туалеты на купальники ярких расцветок Пляж мгновенно оживился, послышался смех. Молодые женщины взвизгивали, заходя в еще прохладную воду. Они слегка обрызгивали себя водой, стараясь привыкнуть к ее температуре. Те, что посмелее, сразу бросались в воду и плыли от берега, активно работая руками и ногами, чтобы согреться. Только цветные точки их резиновых шапочек виднелись на поверхности океана. На песке уже образовался кружок вокруг двух молодых великолепно сложенных красавцев — они только что вышли из воды. До террасы долетал их громкий хохот.

— Великие князья Федор и Никита! — прокомментировал Адальбер. — После Октябрьского переворота Романовы превратили Биарриц в свою колонию. Вчера я видел выходящим из церкви Святого Александра Невского великого князя Александра, родственника убитого большевиками царя Николая II, женившегося на его сестре Ксении. Он живет неподалеку отсюда на красивой вилле в Бидаре. Там он пишет книгу и занимается спиритизмом…

— Откуда у тебя такие сведения? — ошарашенно спросил Альдо. — Я не предполагал, что ты настолько хорошо осведомлен о семье последнего российского императора…

— Видишь ли, до знакомства с тобой я прожил немало лет, полных… скажем так, приключений… До войны я много раз бывал в России.

— Мне казалось, что там пирамид нет!

— Не притворяйся идиотом! Тебе отлично известно, что я не только египтолог, и мне доводилось служить Франции на другом поприще! В России я обзавелся определенными связями. Поэтому я могу тебе сказать, что в нашем отеле живет еще одна сестра Николая II. Это Ольга, княгиня Ольденбургская. И с собой она привезла свою коллекцию кукол… Я видел ее вчера. Если хочешь, я тебя ей представлю!

— Мне нежелательно привлекать к себе внимание…

— И в этом твоя главная ошибка! Нам нужно вести себя так, будто никакого дела Вобрена нет. Мы будем все время попадаться на глаза двум известным тебе дамам. Официальная версия такова: мы приехали отдохнуть и развеяться. Завтра вечером состоится прием в гольф-клубе в Шибертб, и мы все туда отправимся. Я уже заказал столик. Это очень понравится План-Крепен.

— А тетушке Амели?

— Маркизе? Держу пари, что она знакома со всеми!

Возможно, мадам де Соммьер знала не всех, но большинство из гостей Биаррица — определенно. Альдо смог сам убедиться в этом по тому количеству приветствий, которыми встретили тетушку Л мели, когда около девяти часов все четверо вошли и ярко освещенный зал ресторана с видом на море. Альдо уже наблюдал подобную картину в прошлом году на празднике в Трианоне. Где бы ни появлялась маркиза, ее чествовали почти как королеву. Ее стать, элегантность — хотя она хранила верность моде пятидесятилетней давности, а может быть, именно поэтому — невозможно было повторить. Маркизу приветствовали улыбками, полными симпатии и уважения.

Ничего подобного не наблюдалось, когда несколько минут спустя в зал вошли донья Луиза и донья Изабелла и сели за столик по соседству с ними. По залу прокатился шепот, восхищенные взгляды отдавали должное красоте молодой женщины. Но се бабушка, одетая в черное, ни у кого не вызвала симпатии. Отличный слух Альдо позволил ему уловить сказанные вполголоса слова:-…королева из «Рюи Блаза»[301] и ее старшая фрейлина! Захватывающее зрелище, не правда ли?

Они оказались слишком близко друг к другу, чтобы сделать вид, что незнакомы. Альдо и Адальбер встали и приветствовали дам легким поклоном. Тетушка Амели, занятая изучением меню, слегка наклонила голову и чуть улыбнулась. Мари-Анжелин, к ее огромному сожалению сидевшей к мексиканкам спиной, оставалось только сохранять прежнюю позу.

Донья Луиза, еще более чопорная, чем обычно, ответила на приветствие. Что же касается Изабеллы, то та лишь на мгновение обратила на них взгляд своих черных глаз, лишенных всякого выражения. Вполне вероятно, что она посмотрела бы с большей теплотой на горшок с цветами или на помидоры с грядки.

— Невероятно! — прошептал Адальбер. — Такое впечатление, что она под гипнозом!

Мари-Анжелин переживала настоящую пытку: она старалась увидеть то, что у нее за спиной, но не поворачивать при этом голову.

— Вы рискуете травмировать шею, План-Крепен, — не выдержала маркиза. — И вам опять не повезло! Если я не ошибаюсь, то к дамам готов присоединиться «очаровательный», как вы изволили выразиться, дон Мигель!

Несчастная старая дева стала пунцовой. Адальбер пожалел ее и предложил:

—Давайте поменяемся с вами местами, Анжелина!

— О, как это мило с вашей стороны!

Они быстро пересели, оркестр заиграл попурри из оперетты «Перикола», а приход дона Мигеля помешал мексиканкам заметить этот маневр. Молодой человек был великолепен в отлично сшитом смокинге. Он извинился за свое опоздание, поцеловал дамам руки, с довольной улыбкой сел на свое место и быстро просмотрел меню, которое ему подал метрдотель. Затем его внимание переключилось на соседние столики. Дон Мигель явно пребывал в отличном настроении, и он все еще улыбался, когда его взгляд упал на Морозини. С ним произошла мгновенная перемена, он нахмурился и нагнулся к пожилой даме, чтобы о чем-то ее спросить. Совершенно очевидно молодой человек задал ей вопрос: «Что эти люди здесь делают?» Донья Луиза лишь пожала плечами и отвернулась. Видя, что мексиканец пристально смотрит на него, Альдо ответил ему тем же и сопроводил взгляд презрительной улыбкой.

На мгновение ему показалось, что дон Мигель готов на него наброситься, но донья Луиза положила руку ему на плечо, и он несколько успокоился.

— Определенно, ты ему по сердцу, — ехидно заметил Адальбер, предусмотрительно отвернувшийся, когда мексиканец уставился в их сторону.

— Это взаимно.

— Тогда зачем ты продолжаешь на него смотреть?

— Я думаю: не может ли он быть тем человеком в черном из Булонского леса?

— И каков ответ?

— Если быть совершенно откровенным, то маловероятно. Мне кажется, что тот был выше ростом и шире в плечах. Да и вел он себя совершенно иначе! Мужчина из Булонского леса был грубее, более уверен в себе. Но Мигель мог быть среди тех, кто его сопровождал!

— Как бы там ни было, сегодня вечером мы об этом не узнаем. Не так ли, Анжелина?

Но она его не услышала. Старая дева не сводила глаз с молодого человека, забыв о том, что ужин остывал у нее на тарелке. На ее лице сияла блаженная улыбка, как будто она увидела небесное видение.

— Достаточно, План-Крепен, — одернула ее маркиза, постукивая по ее руке лорнетом. — Держи себя в руках, черт побери!

Ужин закончился без инцидентов, и французы покинули ресторан гольф-клуба первыми. Утомленная путешествием мадам де Соммьер объявила, что идет спать, и ее верному «церковному сторожу» пришлось последовать за ней. Мужчины решили завершить вечер в казино «Бельвю» и отправились туда пешком по набережной, наслаждаясь теплым вечером. Шум города отступал, сменяясь рокотом прибоя.

В ночной темноте казино сияло тысячью огней, словно комета, гирлянды лампочек подчеркивали архитектуру здания. В ротонде танцевали. В интерьерах помещения модерн довольно удачно сочетался со стилем императрицы Евгении, элегантность завсегдатаев казино завершала картину. Все платья и смокинги были от известных кутюрье. Таков был стиль Биаррица. Возможно, так повелось потому, что начало курорту положила императрица, и его первыми посетителями были представители королевской крови, знати — в основном испанской, — или очень богатые люди, такие, например, как конструктор Андре Ситроен, проводивший ночи в «отдельном кабинете» казино. У игральных столов, особенно там, где играли в баккара, очень красивые женщины либо сидели, принимая участие и игре, либо стояли за спиной игрока, изящно держа в руках длинные мундштуки из слоновой кости, из черепахового панциря или из золота. Правила хорошего тона предписывали хранить молчание в зале, его лишь изредка нарушали возгласы крупье. Иногда, при особенно удачном ходе, поднимался сдержанный ропот.

Альдо и Адальбер сделали небольшие ставки. Первый не выиграл ничего, а второй после двух успешных попыток сел на стул, освобожденный проигравшимся игроком, и устроился поудобнее.

— Чувствую, мне сегодня повезет! — объявил он Альдо. Тот немного постоял с другом, но скоро ему это надоело.

— Когда разоришь казино, присоединяйся ко мне, я буду в баре, — прошептал Морозини.

— Не пей слишком много! Игра может затянуться!

Князь уже собирался покинуть зал, когда неожиданно столкнулся с дамой, занятой пересчетом фишек, выданных ей в кассе, и не заметившей его. Более того, она наступила князю на ногу, заставив того вскрикнуть:

— Ой! Не могли бы вы…

— Господь всемогущий! Это вы? Вот уже два дня, как я вас ищу…

Альдо был настолько удивлен, что мгновенно забыл о боли. Морозини узнал баронессу Вальдхаус! Агата была очаровательна в платье из серебристых кружев, украшенном стразами, и в такой же повязке на лбу. Но это была последняя из женщин, с кем бы Альдо хотелось встретиться. Что она только что сказала? Она искала его два дня?

— Вы искали меня? Но как вы узнали, что я в Биаррице?

— К чему объяснения? Я об этом узнала, вот и все. Разве вы не в курсе, что в этом мире все покупается?

— Вы хотите сказать, что установили за мной слежку?

— Возможно… С шаловливой улыбкой баронесса Агата повисла на руке у Морозини, делая вид, что не заметила, как князь инстинктивно отшатнулся от нее, и продолжала:

— Вы должны чувствовать себя польщенным, ведь я так интересуюсь вами, — она увидела, что ее собеседник нахмурился, и добавила: — Перестаньте сердиться! Должна сказать, что мне улыбнулась удача, ведь вы приехали именно сюда.

— Что же такого особенного в этом месте?

— Это пляж моего детства. Моей матери принадлежит вилла «Аманда» на побережье Страны Басков. Надеюсь, на этот раз вы примете приглашение на ужин?

— Прошу меня извинить, но едва ли это уместно, — сказал князь, мягко высвобождая свою руку. — Я приехал не один, а с двумя моими родственницами…

— С теми, с которыми вы уехали из Парижа?

— Браво! Вы действительно отлично осведомлены! Добавлю, что со мной приехал и мой друг. В данный момент он играет в баккара, но мы здесь не для развлечений. У нас здесь дело… Важное дело! Поэтому я с огромным сожалением вынужден попрощаться с вами…

Баронесса Агата возмутилась:

— Это похоже на манию! Неужели я вызываю у нас такую антипатию?

Продолжая говорить, она отступила от князя, раскрыла веер из белых страусовых перьев и спрятала за ним лицо кокетливым жестом таким образом, чтобы видны были только ее глаза, полные лукавства.

— Вы же знаете, что это не так, и при других обстоятельствах…

Взгляд Альдо упал на украшенную мелкими бриллиантами ручку веера из светлого панциря черепахи, и он разглядел букву «Ш», увенчанную императорской короной.

— Что с вами, князь? — удивилась баронесса Вальдхаус, заметив, что он буквально застыл на месте.

— Прошу прощения, я залюбовался вашим веером. Он просто великолепен! Вы же знаете, что я интересуюсь старинными предметами… Особенно красивыми, редкими, схожими с украшениями. Если я не ошибаюсь, то этот веер принадлежал… Нет, не королеве, а императрице… Но вот буква сбивает меня с толку…

Увидев, что Альдо смягчился, молодая женщина открыто рассмеялась.

— Вы не ошибаетесь, и это легко понять. Но я рада, что инициал оказался вам не по зубам. Если вы придете ко мне ужинать завтра вечером, вы узнаете, что он означает. Моя мать сейчас в отъезде… Я этим воспользовалась, чтобы позаимствовать у нее эту очаровательную вещицу, которой она особенно дорожит…

Альдо позволил себе на минуту задуматься. Несмотря на сомнения, высказанные баронессе, ему все было ясно. Несомненно, веер принадлежал императрице Шарлотте. С другой стороны, перспектива ужина тет-а-тет с этой женщиной его совершенно не привлекала. Морозини заранее знал, чем он мог закончиться.

Но удача по-прежнему продолжала ему улыбаться. Альдо не успел произнести ни слова, как к ним подошел сияющий от радости Адальбер.

— Какой восхитительный вечер! — воскликнул он. — Я только что выиграл кругленькую сумму и нижу тебя в компании очаровательной женщины… Представь меня ей, прошу тебя.

— С радостью! Баронесса, позвольте представить нам моего самого дорогого друга Адальбера Видаль-Пеликорна, египтолога, академика, ученого, светского человека и товарища во всех моих приключениях. Адальбер, это баронесса Агата Вальдхаус, о которой я тебе рассказывал…

— Конечно, конечно, — согласно кивнул Адальбер, который, разумеется, ничего подобного не помнил. — Баронесса, я очарован нашей встречей, — добавил он, склоняясь к руке молодой женщины.

— Я тоже рада нашему знакомству… Надеюсь, что вы доставите мне удовольствие и навестите меня в ближайшие дни. Я была бы рада принять вас у себя завтра же вечером вместе с князем Морозини, но — увы! — мне необходимо обсудить с ним очень важный и очень личный вопрос. Вы не будете возражать?

— Разумеется, нет! Мы увидимся с вами, когда вы того пожелаете.— Вы сама любезность! Итак, до скорой встречи. А вас, мой дорогой Альдо, я жду завтра к десяти часам вечера. Вы же знаете, что здесь живут по испанскому времени.

Уходя, баронесса Агата послала Морозини воздушный поцелуй, оставив мужчин в полнейшей растерянности.

— Возможно, эта дама ведет себя несколько фамильярно, но она очаровательна, — заметил Адальбер. — Как получилось, что я никогда от тебя о ней не слышал?

— Видишь ли, я предпочел бы о ней забыть. Она не только очаровательна, но и назойлива. Мы познакомились совсем недавно в поезде, в котором я ехал из Вены в Брюссель…

Альдо скупо описал злополучную посадку в вагон и последовавшие за этим события.

— Все просто: женщина в тебя влюблена, — сделал вывод Адальбер. — С тобой такое случается не в первый раз. Одного только не пойму: почему ты принял ее приглашение поужинать у нее дома?

— Из-за ее веера! Его рукоятка украшена императорской короной и буквой «Ш», они выложены бриллиантами. Баронесса призналась мне, что она позаимствовала веер у своей матери и что он — одно из ее сокровищ. Мать баронессы — госпожа Тиммерманс — сейчас в отъезде. Ты понимаешь?

— Естественно! — воскликнул Адальбер, стукнув кулаком одной руки по ладони другой. — Ты хочешь, чтобы баронесса показала тебе футляр! Но если окажется, что футляр именно тот — а такое возможно, учитывая размеры веера, — то ты опять окажешься в тупике.

— Об этом, мой друг, мы поговорим позже… Для начала я должен увидеть футляр своими глазами.

9 ВСЕ УСЛОЖНЯЕТСЯ

Вилла «Аманда», сочетающая в своей архитектуре башню с зубцами и средневековыми слуховыми окнами, высокие лепные шпили крыши, большие окна и абсолютно противоречащие общему силуэту аркады, расположилась на высоком берегу реки. От полной безвкусицы ее спасал только роскошный сад, откуда кирказоны и другие вьющиеся растения тянулись к зданию, как будто стремясь задекорировать этот архитектурный «шедевр». Интерьер дома, с его арабским внутренним двориком, английским холлом, камином в стиле Тюдор и дубовой лестницей, украшенной львиными головами, был столь же ужасен. В огромном холле стоял солидный стол, и, судя по его размерам, здесь должны были принимать гостей и проводить званые обеды. Из холла открывались двери в две смежные гостиные, меблированные в стиле Помпадур с креслами и диванами, обитыми умилительным голубым шелком от Наттье[302] с узором из мелких букетиков в тон шторам. В одной из них был накрыт стол на двоих. Не была забыта ни кружевная скатерть, ни резной хрусталь, ни вермель — позолоченное серебро, — ни великолепные тарелки из севрского фарфора. Баронесса Агата ждала Морозини в первой гостиной, полулежа на канапе с подушками из серой ткани, затканной золотом, доставленными прямо из Индии. Ваза с пятью дюжинами распускающихся роз, присланных Альдо, украшала консоль из позолоченного дерева, простенок над которой был задрапирован гобеленами с пасторальными сценами. Агата выглядела так, будто собралась на бал: на ней было платье из розового муслина с серебряной вышивкой, похожей на узоры инея, белокурые волосы украшены бриллиантовым полумесяцем, на левой руке, от кисти до локтя, — многочисленные сверкающие браслеты… В них было не меньше двухсот каратов! Решительно, эта дама не бедствовала! Но она не стала закрывать ожерельем ни свою грациозную шею, ни пышную грудь, которую почти не скрывал прозрачный материал ее наряда, удерживаемого на плечах двумя тоненькими искрящимися бретельками. Не скрывал он и совершенства ее ног, открытых выше колен.

Из глубины подушек она томно протянула гостю руку для поцелуя.

— Как мило, что вы пришли! — проворковала баронесса Агата и приказала лакею, который сопровождал Морозини: — Подайте шампанское, Рамон! И оставьте нас!

— Когда госпожа баронесса прикажет подавать ужин?

— Скажем… через полчаса! Садитесь же подле меня, дорогой князь!

Баронесса Агата подвинулась, освобождая Альдо место на канапе рядом с собой. Бедняге пришлось повиноваться, хотя он бы предпочел бы устроиться в одном из неудобных низких и широких кресел. С того места, куда он с трудом втиснулся, Морозини открывался захватывающий дух вид на щиколотки и ножки чаровницы, обутые в серебристые кожаные босоножки на высоком каблуке. Они практически лежали у него на коленях!

— Давайте выпьем за руку судьбы, которая свела пас в этом обожаемом мною месте! — воскликнула баронесса Агата, поднимая свой хрустальный бокал. — Само Небо благословило нашу первую встречу!

— Вы полагаете, это было Небо? — спросил Альдо, не ставя фужер на столик — Мне показалось, что у барона Вальдхауса на этот счет другое мнение.

— Ни слова об этом! Прошу вас! Наш разрыв предопределен, и очень скоро мы забудем об этой истории.

— Мы? Смею надеяться, что в этой драме вы не зарезервировали роль для меня?

Женщина рассмеялась русалочьим смехом, протягивая Альдо бокал, чтобы он вновь его наполнил. Он поторопился это сделать, воспользовавшись столь неожиданно подвернувшимся поводом встать, наконец, с канапе.

— Драма? Где вы видите драму?

— Расставание двоих людей, некогда любивших друг друга, — это всегда трагедия. Я видел барона Вальдхауса лишь мельком, но у меня не создалось впечатления, что он готов смириться с любым вашим решением. Несомненно, он станет защищаться!

— Насколько я его знаю, он пойдет намного дальше. Супруг не выносит, когда ему противоречат, и иногда он выходит за рамки приличий! Но довольно о нем! Давайте вернемся к теме, куда более интересной для нас… Например…

Догадываясь, о чем будет говорить хозяйка дома, Альдо на лету перехватил инициативу:

— Например, о вашем веере из белых перьев! Вы не забыли о своем обещании открыть мне тайну инициала «Ш»?

— Вас это настолько интересует? — баронесса надула губки.

— Разумеется! Поймите меня, баронесса: драгоценности — это мое ремесло, и я отдаюсь ему со всей страстью. Особенно, когда в дело вмешивается история.

— А если я не захочу вам об этом рассказать?

— Что ж, тогда я попробую разобраться во всем сам! Кстати, поделюсь с вами одной идеей, которая пришла мне в голову. Если учесть дату изготовления веера и сравнительно ограниченное число императорских династий, я вижу только одну возможную разгадку этой тайны: веером владела ваша соотечественница Шарлотта Бельгийская, императрица Мексики!

На хорошеньком личике Агаты проступило живейшее разочарование.

— Если вы все и так знали, зачем же вы пришли? — спросила она.

Альдо насмешливо улыбнулся:

— Чтобы получить подтверждение, поговорить с нами об этом… И провести несколько волшебных минут.

Очарование князя подействовало, и к Агате Вальдхаус вернулось хорошее настроение.

— В таком случае, давайте поговорим о веере! — весело воскликнула она, требуя еще шампанского. — Вы абсолютно правы! Веер прибыл сюда из замка Бушу. Императрица сама подарила его моей матери, которая жалела ее и сумела добиться места одной из компаньонок императрицы. Кстати сказать, она очень ценила мою мать. Ее Величество обожала шоколад и, разумеется, получала его сколько угодно. Веер был подарен моей матери в знак благодарности и дружбы.

— Я понимаю, почему ваша мать так дорожит им. А вам, баронесса, пожалуй, не стоило бы так рисковать и брать веер с собой на светские увеселения. Особенно в казино, где публика весьма разношерстная!

— Вы, конечно же, правы, но вчера вечером я не смогла устоять перед искушением. Он мне идет, не правда ли?

— Этим ничего не сказано! Не согласитесь ли вы сегодня вечером снова взять его в руки ради меня?

Агата порозовела от удовольствия и приказала лакею:

— Рамон, скажите Жозиане, чтобы она принесла мне веер из белых перьев, который я брала вчера!

Альдо открыл было рот, чтобы попросить принести и футляр, но баронесса опередила его:

— И пусть оназахватит футляр! Он стоит того, чтобы на него посмотреть.

Сердце князя отчаянно застучало в груди, когда несколько минут спустя молодая горничная вошла в гостиную с драгоценным футляром из голубой кожи в руках. И, судя по его размерам, этот был довольно вместительным.

Агата положила его на колени, открыла, вынула веер из белых страусовых перьев, развернула его и принялась кокетливо обмахиваться. Альдо воспользовался этим и завладел ящичком со словами:

— Очаровательно! Но вы были правы, баронесса: на футляр тоже стоило посмотреть. Он очень интересный.

И до какой степени! Альдо не пришлось долго его рассматривать, чтобы понять, что изумруды должны быть именно в этом футляре. Его дно, обитое белым бархатом, располагалось выше, чем в тех футлярах, которые он уже видел. Кроме того, эта вещица оказалась значительно тяжелее! Пытаясь унять дрожь в пальцах, Альдо поставил коробочку на круглый столик и улыбнулся баронессе, которая порхала по гостиной, принимая различные позы…

Обольстительные телодвижения Агаты прервал Рамон, вошедший в гостиную и объявивший, что ужин подан.

— Прошу к столу! — Баронесса взяла Альдо под руку. — Надеюсь, вы любите устрицы! Я их обожаю!

— В этом наши вкусы сходятся. Тем более что устриц в Венеции всегда не хватает.

— В Венеции они ни к чему! У этого города есть множество других средств пробуждать любовь.

— Вы полагаете, что устрицы…

— Именно! А вы об этом не знали?

— Господи, нет! Мои познания в области афродизиаков весьма скромны. Я знаю лишь о возбуждающих свойствах трюфелей, некоторых видов перца и кое-каких грибов, а также о мифической шпанской мушке.

— Отчего же мифической? Она совершенно реальна… и очень действенна. Во всяком случае, так мне говорили, — добавила Агата, потупившись и зардевшись.

Последние иллюзии Альдо рассеялись, когда принесли второе блюдо — омлет с трюфелями и третье — так называемое сальми или рагу из фазанов, приправленное перцем из Эспелетты (города в Стране Басков) и… трюфелями! Истинное кулинарное святотатство! Потом подали салат, куда небрежная рука опять-таки щедро насыпала тонко порезанные трюфели. Альдо уже приготовился обнаружить их и в шоколадном муссе со снежно-белым кремом «шантильи»… Рамон внес его с видом тибетского ламы, державшего в руках Священную книгу. Но кто знает, не сдобрен ли был десерт щепоткой порошка из той самой мушки, о которой уже шел разговор? Альдо собрался было отказаться от сладкого, когда от громовых раскатов гневного голоса задрожали стекла, а дворецкий затрясся, вскрикнул и выпустил из рук компотницу. Она упала на пол и разбилась.

— Какое очаровательное зрелище! Но не могу назвать его неожиданным… Моя жена, почти голая, угощает любовника изысканным ужином! Вы меня не ждали, не так ли?

Со сверкающими от ярости глазами, с усами, торчащими в стороны, в шляпе, надвинутой почти на глаза, барон Вальдхаус выглядел практически так же, каким Альдо увидел его первый раз на вокзале в Вене. Он с грохотом ворвался в комнату, потрясая тростью, которой явно намеревался воспользоваться. Но его жену такое появление не удивило, а разгневало. Агата резко встала, швырнула салфетку на стол и заявила:

— Эберхард, вы просто невыносимы! Вы не у себя дома, и вам это отлично известно. С какой стати вы разыгрываете здесь сцены?

— Вы остаетесь моей женой, Агата, и там, где вы, гам и мой дом!

— Да вы не в себе! Когда я иду к парикмахеру, вы полагаете уместным в его салоне надеть домашние тапочки?

— Я неправильно выразился! Я хотел сказать, что могу воспользоваться правами мужа там, где находитесь вы. Что же касается вас, господин…

Скорее изумленный, чем встревоженный, Альдо закурил сигарету и доброжелательно рассматривал незваного гостя. Князь сожалел лишь о том, что барон не появился до того, как он успел отведать взрывоопасного рагу из фазанов.

— Боюсь, вы совершаете ошибку, барон. Я всего лишь гость баронессы…

— Полагаю, вы и в Вене были гостем моей жены, когда обнимали ее на ступеньках вагона? Я видел это своими глазами…

— Ваша супруга могла упасть. Я лишь помог ей подняться на площадку. Любой на моем месте поступил бы так же. Добавлю, что до этой встречи я не имел удовольствия знать баронессу.

— Это еще надо доказать. Вы хорошо известны, господин князь!

— Но я с вами не знаком. И вы не даете мне повода пожалеть об этом. А пока, прошу вас, перестаньте размахивать тростью!

— Она вам мешает? — усмехнулся Вальдхаус.

— Не могу выразить, насколько. Мне бы не хотелось, чтобы наша встреча закончилась дракой…

Альдо сменил тон на более дружелюбный и продолжал:

— Это всего лишь печальное недоразумение. Мы с вами благородные люди, и я надеюсь, что вы окажете мне честь и поверите моему слову…

То, что произошло потом, наверняка не один раз приснится Альдо в кошмарах. Агата не дала ему возможности договорить и, рыдая, воскликнула:

— Не стоит заходить так далеко, дорогой Альдо! Он… никогда не поверит нам… ни мне, ни вам. И в любом случае, это ничего не изменит! Такая любовь, как наша…

Князь едва не задохнулся:

— Любовь? Вы лишились рассудка, баронесса? Я был бы вам признателен, если бы вы взяли себя в руки! Нас едва ли можно назвать даже друзьями… Мы всего лишь попутчики! Попрошу вас вспомнить, что я женат и у меня дети!

— Не будьте столь жестоки без нужды, мой дорогой! — простонала Агата. — Когда-нибудь эта невыносимая ситуация должна была разрешиться! Разве мы мало об этом говорили? Это всего лишь момент, который нужно пережить: мы оба разводимся и…

Альдо в ярости повернулся к ее мужу:

— И вы готовы проглотить эту нелепую ложь?

— А почему нет? Моя жена всегда со мной откровенна… Правда, последнее время она очень изменилась, признаю… Но вам должно быть стыдно: вы не желаете признавать ваши ошибки!

— Мои ошибки? Я совершил единственную ошибку, когда пришел в этот дом сегодня вечером, чтобы поговорить о веере!

Австриец разразился оглушительным хохотом, от которого затряслись его отвислые щеки.

— О веере? Вы бы могли придумать что-нибудь поинтереснее! Веер! Можно прослезиться от смеха!

— Вы можете лить слезы или смеяться, но такова правда. Мы говорили о веере, принадлежавшем императрице Мексики Шарлотте Бельгийской. Он, вероятно, остался лежать на столике в гостиной. Я же антиквар, черт побери!

— А я младенец Иисус! Все, довольно! Я все видел и все слышал! Где вы живете?

— В гостинице «Дворцовая». А в чем дело?

— Завтра утром к вам придут мои секунданты. Мы будем драться!

Пронзительный крик баронессы окончательно вывел Альдо из себя.

— Как вам будет угодно, — ответил он. — Решительно, вам нравится разыгрывать мелодраму! Что ж, я постараюсь не промахнуться… Но позвольте дать вам один совет, поскольку вы живете в Вене. Вам необходимо как можно скорее проконсультировать вашу «половину» у доктора Фрейда. Возможно, вам еще удастся вылечить ее от безудержного желания рассказывать небылицы, пока процесс не зашел слишком далеко!

Рыдания Агаты — Альдо успел заметить, что она в слезах упала на канапе, — проводили его до вестибюля, где Рамон подал ему шляпу, трость и перчатки, а затем проводил до дверей. Князь с наслаждением вдохнул свежий воздух, наполненный запахом водорослей и ветром с моря. Сделав несколько глубоких вдохов, он направился к отелю, когда перед ним из темноты вдруг возник Адальбер.

— Ты был здесь? — удивился Альдо.

— Уже давно. Не мог усидеть на месте от нетерпения! Ты видел веер?

— Да. И футляр тоже! Теперь я не сомневаюсь, что это то, что мы ищем.

— Гениально!

— Но мне не только показали веер, а еще и вызвали на дуэль!

— Дуэль? С кем?

— С мужем баронессы. Если ты здесь с самого начала, то должен был видеть, как он пришел! Высокий тип, плотный, с усами, как у императора Франца Иосифа…

— И он хочет драться с тобой? Или он застал тебя и свою жену в положении… двусмысленном?

— Двусмысленное положение! Мы заканчивали ужинать! Он ворвался в комнату, словно ураган… Но ты еще не слышал самого интересного: эта сумасшедшая стала его уверять, что я ее любовник!

— Странное поведение… Нормальная женщина никогда не спешит признаваться…

— Особенно, если ей признаваться не в чем! Я не понимаю, что такого я сделал этой женщине, раз она решила сыграть со мной такую шутку?

— Возможно, именно потому, что ты ничего не сделал?

— Может быть, и так! В любом случае, его секунданты будут у меня завтра утром. Судя по всему, мы сойдемся в рукопашной на заре.

— Во-первых, дуэли запрещены законом; к тому же, это просто глупо! Над вами будет потешаться весь Биарриц!

— Мы обеспечим себе рекламу, в которой лично я совершенно не нуждаюсь! Разумеется, ты будешь моим секундантом, но мне нужен еще один.

— Этим я сам займусь, — после минутного размышления решил Адальбер. — Думаю, ты останешься доволен. Что будем делать теперь? Пойдем спать?

— Давай выпьем чего-нибудь холодного. Как насчет джин-фриз? Меня до отвала накормили трюфелями и перцем! Надеюсь, напиток освежит мне голову, и я смогу придумать, как нам заполучить футляр от веера. Видишь ли, веер принадлежит матери баронессы, и она им очень дорожит. Знакомая песня, тебе не кажется?

Ночные новости встревожили мадам де Соммьер, но План-Крепен буквально сияла. Дуэль! Как во времена мушкетеров! Что может быть романтичнее! И еще из-за женщины!

— Не из-за женщины, — сурово поправила ее маркиза, — а из-за фантазий какой-то истерички! Вы отдаете себе отчет в том, что будет, если эта история дойдет до Лизы? Позвольте вам напомнить, что она сейчас в Вене, а барон — именно оттуда, и на Дунае мгновенно узнают об этой неприятной истории! Эта дуэль нам совершенно ни к чему, особенно теперь, когда мы знаем, где спрятано ожерелье!

— Совершенно справедливо, мы правы, как всегда! Но раз уж мы об этом заговорили, Альдо, не могли бы вы описать нам интерьер дома? И то место, где прячут веер?

— План-Крепен! — запротестовала маркиза. — Вы здесь для того, чтобы заниматься мною, а не для того, чтобы разрабатывать планы кражи со взломом!

— Но, может быть, нам стоит подумать и об этом? — предложил Адальбер. — Альдо больше не сможет посетить виллу «Аманда». И позвольте вам напомнить, что речь идет не о краже веера, а об изъятии содержимого футляра, о котором его владелица даже не подозревает! В этом нет ничего страшного. Но для начала необходимо избежать этой абсурдной дуэли!

Адальбер как раз заканчивал свою филиппику, когда позвонили снизу и сообщили, что двое господ желают поговорить с князем Морозини. Их попросили подняться в апартаменты маркизы, и она любезно уступила им маленькую гостиную. Вошли два австрийца: барон Окс и генерал фон Брах, который собирался руководить поединком. Они извинились за отсутствие второго секунданта, но так как Морозини мог предъявить только одного Видаль-Пеликорна, все прошло гладко. Поскольку Вальдхаус был оскорбленной стороной, выбор оружия оставался за ним. Барон выбрал шпагу…

— Меня это устраивает, — сказал Альдо, — но, учитывая комплекцию барона, я предполагал, что он выберет пистолеты…

— С ними слишком много шума, — объяснил Окс. — Необходимо любыми способами избежать всякой огласки этого дела. Если вы согласны, то бой останавливаем при первой крови.

— Не возражаю, — одобрил Альдо. — Будем надеяться, что эта кровь не прольется из пробитого сердца или перерезанного горла!

— Если это юмор, то я нахожу его слишком мрачным, — сурово заметил генерал.

— О каком юморе вы говорите? Если хотите знать мое мнение, то эта история кажется мне просто нелепой! Я не понимаю, почему господин Вальдхаус не вызвал меня на дуэль сразу же, на месте. Раньше на дуэлях дрались для того, чтобы убить противника. А теперь… Довольствоваться царапиной, нанесенной в укромном месте на рассвете, кажется мне верхом глупости. С таким же успехом можно было взять десять кубических сантиметров крови с помощью шприца!

— Вы можете думать все, что вам угодно. Мы пришли для того, чтобы наш друг получил сатисфакцию. Он хочет проучить своего противника и помешать ему волочиться за честными женщинами.

Посовещавшись, мужчины решили, что поединок пройдет на следующий день на заре в парке замка Брендо в Англе. В этом месте дуэлянтам не грозило вмешательство властей. Австрийцы должны были принести оружие. На этом они церемонно раскланялись.

Адальбер ушел следом за посетителями, объявив, что отправляется на поиски второго секунданта. Он также собирался попросить портье взять напрокат на неограниченный срок машину. Но далеко он уйти не успел. У дверей гостиницы Видаль-Пеликорн заметил, как в багажник огромной «Испано-Суизы» грузят багаж. А Мигель Ольмедо помогает устроиться на сиденьях донье Луизе и донье Изабелле. Адальбер взглядом обвел окрестности отеля и сразу же обнаружил того, кого искал. Наполовину спрятавшись за кустом тамариска, юный Фожье-Лассань безнадежным взглядом следил за доньей Изабеллой.

Он пребывал в таком отчаянии, что когда египтолог подошел к нему, молодой человек жалобно застонал и промолвил, словно продолжал неоконченный разговор:

— К чему этот торопливый отъезд? Они собрались чуть ли не за две минуты, и я оказался застигнут врасплох. У меня даже нет времени нанять машину! Она уезжает, и я не знаю, куда!

На глазах у влюбленного юноши появились слезы. Адальберу не хватило жесткости, чтобы напомнить ему, что ехал он следом за мексиканцами с единственной целью: отомстить за смерть отца. Несчастный молодой человек тоже стал жертвой внезапно вспыхнувшей любви, которая довела до гибели его отца. Все дело в наследственности! Адальбер не стал вспоминать миф о Цирцее, которая одним взглядом превращала мужчин в свиней, но признался самому себе, что эта женщина действительно опасна. Оставалось только благодарить бога за то, что ни он сам, ни Альдо не поддались ее губительному очарованию…

Адальбер взял молодого человека под руку.

— Идемте, — сказал он. — Мы выпьем по стаканчику в баре и спокойно обсудим ситуацию. Вполне вероятно, что я сумею вам помочь.

Мужчины сели за самый дальний столик. Пытаясь вывести своего спутника из состояния полной прострации, Адальбер заказал два кофе по-ирландски, пробудив в Фожье-Лассане искорку интереса. — Что это такое? — спросил он. — Я такого никогда не пил…

— Это хороший кофе плюс ирландское виски и еще один-два ингредиента. Это вас взбодрит!

Молодой человек и в самом деле воспрянул, как салат после полива.

— Но куда она поехала! — снова взмолился он.

— Немного терпения! Сначала я хочу попросить вас об одной услуге. И это дело потребует от вас чрезвычайной осторожности. Именно поэтому я сразу же подумал о вас.

— Что за дело?

— Завтра утром мой друг Морозини должен драться на дуэли. Я его секундант, но ему нужен второй, и им станете вы.

Фожье-Лассань тут же возмутился:

— Я? Чтобы я… Не рассчитывайте на это! Подумайте о моей должности, о моей карьере! Я представитель закона, а закон запрещает подобный средневековый метод выяснения отношений.

— Для начала успокойтесь и выслушайте меня! Во-первых, не путайте разные вещи. Вы представляете закон только в суде, когда речь идет о том, чтобы убийца ответил за совершенное преступление. Во-вторых, дуэль — это сфера префекта, полицейских или жандармов, а вы не относитесь ни к тем, ни к другим. И, в-третьих, Альдо Морозини, оказавшийся в идиотском положении, хочет, чтобы об этом деле никто не узнал. Малейшая несдержанность, минимум огласки — я говорю о газетах, — и его жизнь разрушена. Не забывайте, что у него есть жена и дети, к которым он очень привязан, поверьте мне…

— Я понимаю. Я видел фотографию княгини Морозини. Она, должно быть…

— Лиза еще красивее, уверяю вас! Но вернемся к нашему разговору. Я, как первый секундант, буду нем, как могила. И вас я выбрал, в первую очередь, из-за вашей должности — она ко многому обязывает. Мы представим вас и назовем только фамилию, не упоминая о ней. Молчание в ваших же интересах.

— Допустим! А как поведет себя противная сторона?

— Это австрийцы. С тех пор, как они воевали на стороне Германии, их у нас не слишком любят… Если речь не идет об эрцгерцогах или высшей знати. Я хочу сказать следующее: если они начнут болтать, то только себе навредят. Местные власти будут счастливы засадить их за решетку. Итак, ваш ответ?

— Вы скажете мне, куда она уехала?

— Мое слово в обмен на ваше!

— По рукам! Я согласен!

— И я держу слово: донья Изабелла уехала в замок Ургаррен неподалеку от Аскена. После дуэли я окажу вам любезность и отвезу вас туда со всей вашей амуницией. Там есть великолепная гостиница… Собеседники скрепили соглашение второй порцией кофе по-ирландски и договорились встретиться на следующий день в пять часов утра у входа в гостиницу «Карлтон».

Англе расположен на полпути между Байонной и Биаррицем, поэтому доехали они быстро. Спутники молчали. Адальбер вел машину — на этот раз он не лихачил, чтобы поберечь нервы своего пассажира, — и умело скрывал свою тревогу. Он знал, что Альдо отличный спортсмен и, по его словам, фехтование было ему знакомо с юности. Но Видаль-Пеликорн все равно нервничал, веря в справедливость поговорки, утверждавшей, что нет никого опаснее неумехи. Правда, он был рад, что выбор пал на шпаги, а не на пистолеты. Фожье-Лассань буквально цепенел от страха при мысли о том, что его, человека из высшего света Лиона, может кто-то узнать. Альдо же страдал оттого, что ему приходилось участвовать в дурацком спектакле. Сама дуэль его мало волновала. Для него предстоящий поединок был лишь бесцельно потраченным временем, и ничем более! И это в тот момент, когда он мог получить изумруды Монтесумы! Князь думал только о том, как ему завладеть драгоценностями. Гнусная проделка баронессы Агаты освободила его от малейших угрызений совести.

Наконец, приехали.

Замок Брендо, выстроенный год назад благородным испанцем, искусно сочетал в своей архитектуре белые стены арабских дворцов, модерн и неомавританский стиль. Замок отражался в красивом озере, по которому величаво скользили белоснежные лебеди. Здание окружал огромный сосновый парк, и в неярком предрассветном свете оно более, чем когда-либо напоминало замок из сказки. В нем часто устраивались великолепные праздники, но сейчас он спал…

Альдо и его секунданты приехали вовремя, но противник и его спутники уже были на месте. Это было понятно: хозяин замка доводился родственником генералу. Фон Бах взял на себя обязанности распорядителя дуэли, вторым секундантом барона оказался какой-то русский. Место для поединка выбрали под шатром из веток. Немного в стороне на складном столике врач готовил инструменты, вату и бинты для оказания первой помощи.

— Как радует глаз это прекрасное весеннее утро, — пробурчал Адальбер. — А физиономия у твоего противника неприятная… Я бы предпочел посмотреть на хорошее боксерское состязание!

Альдо был того же мнения, но приходилось довольствоваться тем, что имеешь… Дуэлянты остались в брюках и рубашках, и Морозини заметил, что у барона брюхо внушительных размеров. Они подошли к распорядителю. Тот измерил шпаги, которые привез, дал противникам инструкции, отошел в сторону и скомандовал:

— К бою, господа!

Что и было сделано в соответствии с многовековыми правилами проведения дуэлей. Глядя на толстяка с красным лицом, стоявшего перед ним в боевой позиции, пронзавшего его свирепым взглядом и потрясающего шпагой, Альдо почувствовал непреодолимое желание рассмеяться… Сцена была уморительная!

Клинки зазвенели, столкнувшись, когда, к огромному удивлению Альдо, он услышал ироничную реплику, произнесенную спокойным женским голосом. На поляну неторопливым шагом вышла дама в возрасте. В одной руке она держала поводок, тянувшийся к ошейнику кокер-спаниеля цвета карамели, а в другой — трость с острым наконечником. Небольшого роста и полноватая, она обладала осанкой императрицы. На ней был великолепный светло-серый костюм, английский плащ из домотканой материи был небрежно наброшен на плечи, а серебристые волосы покрывал шелковый шарф. Незнакомка продолжала говорить как ни в чем ни бывало:

— …А когда я говорю «уморительная», я понимаю, о чем я говорю. Можно назвать сцену гротескной! Это не дуэль, а буффонада!

— Дорогая теща! — прорычал Вальдхаус. — Чем мы обязаны вашему присутствию? Это мужское дело, и вам не следует вмешиваться в то, что вас не касается.

— Вы полагаете? Я думаю иначе с того самого момента, как вы своими мальчишескими выходками поставили под угрозу доброе имя нашей семьи.

— Речь идет не о добром имени, а о чести!

— О какой чести вы говорите? Из-за глупой болтовни вы пытаетесь убить человека, принадлежащего к цвету европейской аристократии, пользующегося всемирной славой знатока старинных драгоценностей…

— Глупая болтовня? Моя жена сама призналась в том, что он ее любовник! Что вам еще нужно?

— Правда! И дело в том, что она мне известна. Агата познакомилась с князем всего лишь месяц назад в поезде. Она чудом на него успела в тот день, когда ушла от вас. Довожу до вашего сведения, что этот благородный человек не позволил ей попасть под колеса. Вам следовало бы его поблагодарить. Если бы не он, вы бы уже стали вдовцом!

— Это ваша дочь вам рассказала?

— Разумеется. И, поверьте мне, она не осмелилась бы солгать мне. Видите ли, после двух-трех неудачных попыток обмануть меня, Агата поняла, что со мной это не проходит.

— Но тогда… Зачем же она призналась? И, к тому же, в его присутствии?

— Агата решила, что так вы скорее поймете, что она хочет расторгнуть с вами брак. Есть люди, против которых бороться бесполезно. Глупость, согласна… Мне приходится признать, князь, — обратилась она к Альдо, — что моя дочь не слишком умна. Судя по всему, это гены моей свекрови. Прошу вас простить ее за ту выходку, которую она себе позволила. Полагаю, она сочла это забавным…

Альдо не смог удержаться от смеха. «Королева шоколада» ему понравилась.

— Едва ли мне стоит винить ее за это, мадам! Иначе я не имел бы удовольствия встретиться с вами. Все сказанное вами это абсолютная правда. Я едва знаком с баронессой Вальдхаус. Что же до нашего ужина третьего дня, то это наше второе совместное застолье после ужина в поезде Вена — Брюссель. Я даже не видел баронессу, когда выходил из поезда. Я спешил… Мы встретились с ней снова в казино «Бельвю». Я был там вместе с моим другом Видаль-Пеликорном. Клянусь честью! Он здесь и может это подтвердить.

Но госпожа Тиммерманс уже его не слышала. Адальбер поклонился ей, и ее лицо просветлело.

— Вы тот самый господин Видаль-Пеликорн, египтолог?

— Вы меня знаете?

— И очень хорошо! Видите ли, Египет — это моя страсть. Я читала ваши книги, следила за вашей работой, но мне не повезло: в тот день, когда вы читали лекцию в Брюсселе, меня не было в городе. Вы не можете себе представить, как я рада нашей встрече! Впервые поступок несчастного Эберхарда обернулся приятной неожиданностью! — Женщина нагнулась, отпустила с поводка собаку и сказала: -Клеопатра, иди поиграй! — Госпожа Тиммерманс взяла явно польщенного Адальбера под руку. — Давайте немного погуляем…

— Но, мама! — заголосил Вальдхаус. — Напоминаю вам, что этот господин присутствует здесь в качестве секунданта, он должен следить за дуэлью, а не гулять!

— Ах вот как! Вы еще здесь?

— Да, я здесь, и эти господа…

— Эберхард, вы меня утомляете! Я взяла на себя труд приехать, чтобы объяснить вам, что вы совершаете очередную глупость, что вы напрасно побеспокоили этих господ в столь ранний час… По-моему, я выразилась предельно ясно. Вам остается только извиниться перед вашим противником, который ни в чем не виноват, поблагодарить ваших друзей за поддержку и вернуться к себе домой. Именно к себе домой, а не ко мне! Что же до моей дочери, то новости о ней вы теперь будете узнавать от ваших адвокатов… Господа, — добавила она, обведя всех сияющей улыбкой, — прощайте! Князь, прошу меня простить за то, что я похищаю вашего друга. Но мне так много нужно ему сказать… Позже его привезут в гостиницу. Ко мне, Клеопатра! Мы возвращаемся к машине!

Госпожа Тиммерманс ушла, уводя с собой Адальбера, которому она доверила свою трость.

После ее ухода воцарилась зловещая тишина. Альдо первым нарушил молчание:

— Итак, господа, что скажете? Если вы не изменили своего мнения, барон, я готов…

— После того, что мы сейчас услышали, — прервал его генерал, — я полагаю, что эта дуэль не имеет больше никакого смысла. Что вы на это скажете, Вальдхаус? Откровенно?

— Но это не отменяет того факта, что позавчера вечером господин Морозини ужинал с моей супругой…

— Стоит ли мне повторять, — терпеливо сказал Альдо, — что меня пригласили посмотреть на веер, принадлежавший некогда императрице Шарлотте? Вы не захотели мне поверить, хотя это была чистая правда. Если извинения, принесенные госпожой Тиммерманс, вас смущают, то знайте, что мне они не нужны. Я жду вашего решения.

— Вы оба доказали свою храбрость, — вмешался генерал. — Это будет отмечено в протоколе. Я полагаю, что мы должны на этом закончить…

Участники дуэли распрощались по всем правилам. Альдо отдал шпагу, собрал свою одежду и вернулся к машине в сопровождении Франсуа-Жиля. К немалому удивлению князя молодой человек широко улыбался, унылое выражение покинуло его лицо.

— Кажется, вас это позабавило?

— Бог мой, конечно! Я бы сожалел, если бы пропустил такое зрелище. Эта дама неподражаема! И какой шик! Вы можете мне сказать, кто она такая?

— Это госпожа Тиммерманс. Ее супруг был королем бельгийского шоколада. Полагаю, вы поняли, что она доводится тещей моему противнику. Думаю, что ей недолго оставаться в этом качестве.

— А какова ее дочь, баронесса?

— Очаровательная, импульсивная и совершенно безумна! Или невероятно лжива… Вы намерены попробовать свои силы? — В голосе Альдо прозвучала неприкрытая ирония. — Вы можете сорвать неплохой куш: эти дамы баснословно богаты! Мне кажется, это идет в счет в бывшей столице галлов?

— Да, вы правы, но ко мне это не относится. И у меня другие планы. Как вы полагаете, господин Видаль-Пеликорн скоро вернется?

— Уверяю вас, они не проведут вместе целый день! После первого завтрака он будет с нами. Кстати, не позавтракать ли и нам?

Адальбер появился незадолго до полудня. Он и его поклонница не только позавтракали вместе, но и сыграли в гольф. И это занятие снова пробудило его аппетит.

— Какая удивительная женщина! — заявил он собравшейся за столиком «семье», разворачивая салфетку. — Теперь мне известна причина странного поведения ее дочери в тот вечер!

— Неужели существует логическое объяснение? — мрачно поинтересовался Альдо.

— Именно так! Заранее прошу у тебя прощения, мой друг, но придется задеть твое самолюбие. Истина проста: у Агаты есть любовник…

— Но она же поклялась мне, что у нее нет любовника!

— Она солгала тебе. Сейчас объясню. Баронесса Агата дала такую же клятву своему мужу во время бурного объяснения. Она воспользовалась вспышкой его гнева и уехала, намереваясь вернуться к матери. Пока молодая женщина покупала на вокзале билет, Вальдхаус догнал ее… И ей пришлось бежать, чтобы успеть на поезд. Супруг преследовал ее. К счастью, одна дверь тамбура все еще оставалась открытой, и на верхней ступеньке стоял невероятно элегантный господин…

— Прекрати, пожалуйста.

— Нет, это необходимо. И этот господин успел подхватить Агату. Она сразу же его узнала. Вот почему ей пришла в голову мысль закрутить с тобой интрижку. Ей хотелось убедить Вальдхауса в том, что ты и есть тот самый любовник. Ты представляешь, насколько ты хорош? Князь, пользующийся мировой известностью и к тому же такой импозантный…

— Не стоит жаловаться, Альдо, — заметила мадам де Соммьер, — у Адальбера весьма щадящий метод задевать самолюбие!

— Это, тетушка Амели, лишь соус к рыбе. А рыба, в данном случае, — это прелестная Агата, которая отвела мне роль «громоотвода». И последствия ее не волновали. Если баронесса отлично знала, кто я такой, то она, должно быть, слышала о моей жене и детях?

— Я не говорил, что она умна! Хитра — без сомнения! Более того, она пустила по твоему следу частного сыщика. Ее очень устраивало то, что ты отправился в Биарриц, так как ее мать обычно проводит весенние месяцы именно здесь. И Агата знала о том, что ты пошел в казино…

Альдо еле удержался от того, чтобы не стукнуть кулаком по столу. Он крепко сжал пальцы.

— Ущипните меня! Я сплю… Это госпожа Тиммерманс рассказала тебе всю эту чушь?

— А от кого другого я мог все это узнать? Агата ее дочь, и — вспомни! — она никогда не могла ничего скрыть от матери. Теперь за дело взялась сама госпожа Тиммерманс. Она пригласила своего адвоката, который займется процедурой развода…

— Интересно, на что она рассчитывает? — ядовито спросила Мари-Анжелин. — Это ее дочь покинула дом супруга, а если у этой женщины есть любовник, то общество никогда больше ее не примет!

— Может быть, вы позволите мне договорить? У нашей милой Агаты теперь есть великолепный повод для развода. После твоего ухода, Альдо, муж сильно избил ее. Госпожа Тиммерманс, приехавшая на следующее утро, нашла дочь в ужасном состоянии и немедленно вызвала врача. Несмотря на мольбы горничной, сама баронесса на это не решилась, боясь вызвать насмешки. Хирург немедленно перевез ее в свою клинику, а после полудня туда пришел жандармский капитан, чтобы составить протокол. Так что, мой друг, ты отомщен.

— Я в этом не нуждаюсь! Она сильно пострадала?

— Синяк под глазом, рубец в углу рта из-за удара печаткой и многочисленные синяки на плечах и на шее. Это пройдет, но пока вид еще тот.

— Но каков негодяй! Я уже начинаю жалеть о том, что утром не надел его на свою шпагу, как на вертел, — возмутился Альдо.

— А она потеряла свое очарование в глазах любовника, которого так защищала, — удовлетворенно заметила План-Крепен. — Известно ли вам, кто он такой?

— Невероятно богатый бельгийский банкир… Чтобы видеться с Агатой, он купил в окрестностях Вены небольшой, но роскошный дом с великолепным садом, и доверил его верному слуге. Судя по всему, он от баронессы без ума, но и она тоже потеряла голову… Теперь она легко получит развод.

— Разведенная женщина! Ее больше никогда не примут в приличном обществе, — взвизгнула Мари-Анжелин, не желавшая отказываться от своих убеждений.

— Я не предполагала, что вы столь кровожадны, План-Крепен, — устало заметила маркиза. — В любом случае приличное общество очень изменилось после войны. Все меняется на этом свете, знаете ли… Теперь, я полагаю, это дело нас больше не касается?

— Не касается, — подтвердил Адальбер. — Но остается веер! К счастью — или к несчастью — я теперь в хороших отношениях с госпожой Тиммерманс. Я пригласил ее на ужин сегодня вечером, попытаюсь узнать о ее ближайших планах. Потом подумаем о том, как достать изумруды, раз ты, Альдо, считаешь, что они у нее…

— Я не могу в этом поклясться, но если камни действительно были спрятаны в футляр с двойным дном, то у госпожи Тиммерманс находится тот самый футляр! Хотя, возможно, их уже обнаружили… С другой стороны, меня бы это удивило: футляр все же тяжелее, чем это бывает обычно. И еще: сегодня утром я получил письмо от мэтра Лэр-Дюбрея. Он сообщает мне о том, что ни в одном из футляров, унаследованных императорской семьей, тайника быть не может.

— Следовательно, нам необходимо обследовать этот футляр, но так, чтобы его владелица ничего об этом не знала, — задумчиво произнес Адальбер. -И хотя я понимаю, что это нельзя назвать обычной кражей, не скрою, что испытываю некоторое смущение. Эта женщина меня буквально заворожила. Она чудо!

— Это вполне понятно, — проворчал Альдо, — она же тебя обожает. Почему бы тебе не жениться на ней? Будешь купаться в шоколаде до конца дней! И в одном из лучших, смею напомнить!

Адальбер уже собрался было парировать выпад Морозини, когда грум подошел к князю и сообщил, что его просят к телефону. Альдо извинился и проследовал вслед за грумом к кабине, рядом с которой располагалась стойка телефониста. Альдо закрыл за собой дверь и снял трубку:

— Алло? Морозини у телефона.

И тут он услышал отвратительный смешок, который иногда снился ему в кошмарах. Кровь Альдо застыла в жилах.

— Что вам от меня нужно? — грубо спросил он. — Насколько я помню, оговоренное время еще не истекло.

— Да, это так… Но мне кажется, что вы неправильно им распоряжаетесь! Этот отдых на светском курорте, с моей точки зрения, неуместен.

— Не вам об этом судить, да и ваше мнение меня мало волнует с тех пор, как я выполняю вашу прихоть.

— Возможно, вам все равно, но у других могут появиться вопросы. У вашей жены, например, если она узнает о ваших отношениях с молоденькой баронессой и о клоунской дуэли, едва не состоявшейся сегодня утром!

Альдо почувствовал, как холодный пот струйкой потек у него по спине. Этому дьяволу был известен каждый его шаг…

— Вместо того, чтобы говорить со мной о княгине Морозини, было бы разумнее сообщить мне новости о Жиле Вобрене! Или он уже не участвует в нашей сделке?

— Уверяю вас, он чувствует себя хорошо. Вот только время тянется для него слишком медленно, то самое время, которое вы с такой легкостью тратите на пустяки!

У князя стало чуть легче на душе. Он понял, что Ланглуа сумел сохранить в тайне то, о чем его просили. И это порадовало Морозини!

— Что бы вы там ни думали, я тоже жду встречи с Жилем. Сделайте так, чтобы я нашел его в удовлетворительном состоянии…

— Этого я вам гарантировать не могу! Он угасает.

— Проследите за тем, чтобы он не умер! Иначе наша сделка не состоится…

— Должен заметить, мой дорогой, что вы лишены возможности об этом узнать. Даже если Вобрен умрет, я сумею найти другие гарантии… Может быть, мне поискать их в Вене? Даже в такой крепости как дворец Адлерштайнов всегда найдется лазейка… Не говоря уж об этой умилительной семейке, которая следует за вами по пятам!

Снова раздался омерзительный смех, затем в трубке щелкнуло — на том конце провода повесили трубку. Альдо поступил так же, но ему пришлось на мгновение опереться на обшитую бархатом стенку кабины, чтобы не упасть. Ноги у него подкосились… Князь подождал немного, чтобы неприятное чувство прошло, и отправился на поиски портье.

— Откуда мне звонили? — спросил Морозини.

— Из Парижа, Ваша Светлость!

— Благодарю!

Альдо вернулся в зал ресторана. Ему удалось вернуть уверенность походке. Но, садясь за столик, он услышал вопрос тетушки Амели:

— Что случилось? Ты бледен, как смерть… Адальбер жестом подозвал официанта, который только что принес кофе, и приказал принести двойной коньяк. Бокал он сразу же протянул Аль-до.

— Выпей, — сказал египтолог, заметно встревоженный. — Кто тебе звонил?

— Человек, который смеется, — ответил Альдо, залпом выпивая янтарную жидкость. Его лицо приобрело нормальный цвет, и он смог пересказать разговор.

— Кажется, что этот мерзавец обладает даром ясновидения, — закончил Альдо свой рассказ. — За мной, определенно, следят. Должен признать, я просто не представляю, что мне теперь делать.

— Мы найдем выход, — решил Адальбер, демонстрируя уверенность, которой он на самом деле не чувствовал.

— Нам следует разделиться, — задумчиво проговорил князь. — Ты, Адальбер, продолжай ухаживать за госпожой Тиммерманс. Тетушка Амели и Мари-Анжелин останутся в Биаррице до конца пасхальной недели… Они, как и мы, получили приглашение на баскский ужин в «Мирамаре» и Пасхальный бал… Вы трое продолжайте вести светскую жизнь, ради которой мы — официально — и приехали. А я вернусь в Париж.

— Что вы будете делать там без нас? — простонала Мари-Анжелин.

— Пока не знаю, но я хочу отвлечь внимание врага, который явно преследует меня. Он считает, что в Биаррице я даром теряю время. Оставим ему эту приятную иллюзию… И, наконец, я хотел бы узнать, получил ли Ланглуа новости из Нью-Йорка.

— Мне это не нравится! — запротестовал Адальбер. — Зачем нам расставаться? Тем более что сегодня вечером я намерен проводить нашего юнца-прокурора в гостиницу поблизости от замка Ургаррен.

—И чем он там займется? Как всегда, глупостями?

— Брось, не сердись на него. Мальчик влюблен, ему не сидится на месте с тех самых пор, как дама его сердца покинула гостиницу. Он поселится рядом с замком под предлогом изучения дорог в Ком-постель. Я отвезу его и вернусь. Ты был прав, когда говорил, что я должен продолжать ухаживать за «королевой шоколада». Если я добьюсь своей цели…

— Ты должен ее добиться! — с нажимом произнес Альдо.

— Сделаем так. Как только изумруды будут у меня, я присоединюсь к тебе, потому что ты должен дать объявление в газетах. И мы постараемся должным образом подготовиться к встрече с этим уродом…

Тетушка Амели, слушавшая этот разговор молча, решила, что пришла пора вмешаться.

— Молодые люди! Мне не хотелось бы вас прерывать, но вы могли бы поинтересоваться моим мнением. Вы принимаете за меня решения, а я не согласна!

— Простите, тетушка Амели! Вы знаете, что мне будет трудно с вами расстаться, но я не вижу другого выхода…

— Я отказываюсь и дальше исполнять роль марионетки в этом цирке, менять туалеты три раза в день, болтать о пустяках с герцогиней де Сан-Люкар, графиней Пастре или госпожой Ситроен. Последняя уверена, что я непременно должна отправиться на чай в Шиберта и провести время среди моделей Шанель, Пату и других кутюрье…

— И что же вы намерены делать?

— Мы об этом уже говорили. Я поеду в Сент-Адур к моей кузине Приске, к ее коровам и к ее гробу, набитому картошкой. Подожди, я не закончила! Чтобы моя поездка выглядела совершенно естественно, вы, Адальбер, — раз уж вы едете в том же направлении сегодня после обеда, — пошлете мне телеграмму из Аскена. Это ближайшая деревня к замку моей кузины и к замку Ургаррен, кстати… В телеграмме вы сообщите, что моя родственница неважно себя чувствует. Завтра же мы будем там! Вас это устраивает, План-Крепен?

Лицо старой девы просветлело:

— Абсолютно. Я признательна, что мы так хорошо поняли, как мне хочется подобраться поближе к тому проклятому замку. Нам необходимо знать, что там происходит.

— Будьте все же осторожны, — посоветовал Аль-до. — Звонили мне из Парижа, но это не значит, что у вашей кузины вам не будет грозить опасность. А вас так легко узнать!

— Не тревожьтесь! Виконтесса де Сент-Адур чаще носит одежду крестьянки, чем благородной дамы, а мы с ней почти одного роста. Она с радостью одолжит мне то, что нужно…

— Хорошо, — согласился Адальбер. — Нам остается только приступить к делу.

Вечером, когда Видаль-Пеликорн повел ужинать госпожу Тиммерманс, Морозини сел в экспресс, направляющийся в Париж Две женщины, получив телеграмму, приказали собирать багаж и вызвать машину на следующее утро…

В десять часов они отъехали от гостиницы «Дворцовая». Почти в то же самое время Альдо входил в отель «Ритц». Он решил остановиться в гостинице, чтобы не заставлять прислуживать себе старых слуг тетушки Амели. К тому же, «Ритц» находился в двух шагах от антикварного магазина бедняги Вобрена. Князь был не против поболтать с мистером Бэйли…

Часть III ИЗ ЗАМКА В ЗАМОК

10 ВЛАДЕНИЯ КАНОНИССЫ

— Ургаррен? Он там, наверху, — сказала виконтесса де Сент-Адур, указывая худой рукой в сером трикотаже на белый силуэт большого замка, венчающего один из ближайших холмов у подножия горы Рюн, чья вершина высотой в девять сотен метров напоминала нос огромного корабля, нашедшего пристанище у побережья земли басков.

Замок было бы правильнее назвать фортом, потому что четырехскатная крыша из розовой черепицы покрывала один-единственный каменный куб с четырьмя квадратными угловыми сторожевыми башнями в виде эркеров. Замок, окруженный пышной зеленью, был исполнен благородства и величавости.

— Не советую вам разглядывать его с близкого расстояния, — продолжала виконтесса. — Наблюдайте за ним издали, бинокль я вам одолжу.

— А почему бы нам туда не прогуляться? — поинтересовалась мадам де Соммьер, присоединяясь к хозяйке дома и План-Крепен, стоявшим у края террасы.

— Отсюда расстояние кажется небольшим, но до замка почти три четверти лье. — Виконтесса явно не признавала республиканской метрической системы. — И я не представляю, как вы туда пойдете в таком-то виде! — добавила она, сурово разглядывая свою кузину. Та была в длинной юбке покроя «принцесса» из фиолетового шелка, из-под которой иногда выглядывало кружево белоснежной нижней юбки, и туфли-лодочки из тонкой кожи в тон наряда. — Черт побери, Амели, на дворе XX век! Время оборок миновало! — закончила виконтесса Приска, похлопывая себя по брюкам из грубого вельвета. На талии их удерживал пояс из красной фланели, придававший хозяйке дома сходство с каменщиком.

— Я вижу, настало время мастеровых! — со смехом парировала маркиза. — Допустим, я в состоянии дотащить мои оборки до замка… И почему я не могу осмотреть его? Я всегда любила старинные поместья, а об этом замке я много слышала.

— Потому что там живут негодяи! Все, на что вы можете рассчитывать, это на выстрел дробью!

— О! — На лице Мари-Анжелин появилось оскорбленное выражение. — Не могли бы вы, кузина Приска, рассказать нам, что это за люди?

— Кажется, они мексиканцы. Они купили замок прошлой осенью. Ургаррен был выставлен на торги после смерти его последнего владельца Хосе Итурбиде. Он вернулся в замок, чтобы отдать богу душу, потеряв на другом берегу Атлантики все состояние, которое его предки нажили охотой на китов. Его похоронили, и нотариус занялся распродажей имущества. В замке было много красивых вещей — у его прежних владельцев был хороший вкус. Торги привлекли много народа. Но замок со всем содержимым выкупил некий антиквар из Парижа и оформил покупку на имя своей невесты. Больше я ничего не знаю! Меня дела других людей не касаются. Если новые владельцы хотят жить взаперти, это их дело!

— Вы нелюбопытны, Приска! Вы хотя бы иногда читаете газеты?

— Стараюсь делать это как можно реже, а парижских газет не читаю вовсе! Действия «их» Республики меня не касаются. А сейчас я вас покину, чтобы вы могли отдохнуть и обосноваться на новом месте. Я должна ехать на ферму, нужно встретиться с ветеринаром.У меня один бык занемог…

Она покинула террасу, шаркая грубыми ботинками по плитам пола, но у входа в дом обернулась и сказала:

— Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к Фовель. Она в доме командует…

Упомянутая Фовель мгновенно появилась на террасе, словно по мановению волшебной палочки. На самом деле ее звали Онорина де Фовель, и эта женщина — ей было за шестьдесят — играла в Сент-Адуре ту же роль, что и Мари-Анжелин в доме на улице Альфреда де Виньи. Одного возраста со своей кузиной и нанимательницей, она выполняла две совершенно разные функции: следила за порядком в доме, где ей подчинялись трое слуг, и молилась.

Необходимо упомянуть о том, что мадемуазель де Сент-Адур, которая в молодости была не уродливее других девиц на выданье и обладала хорошим состоянием, упорно отказывалась выходить замуж. Она боялась, что мужу, каким бы надежным он ни был, придется доверить управление ее имуществом. Чтобы не именоваться старой девой и иметь право на обращение «госпожа», виконтесса Приска стала канониссой[303] одного баварского монашеского ордена. Она побывала в монастыре лишь однажды, а затем война, прокатившаяся по этим местам, уничтожила его. С той поры у нее сохранились документ, который она называла «пергаментным мужем», и обязанность каждый день читать молитвы монастырской службы. Так как молитвы виконтессу усыпляли, она нашла Онорину, которая выполняла за нее эту обязанность. Иными словами, Онорина де Фовель, помогая кухарке варить джем, в определенные часы не забывала читать относящиеся к канону молитвы. И она исполняла этот долг с достоинством. Онорина была высокой, худой и достаточно хрупкой. Когда она с измученным видом опускалась в кресло, посторонний человек обычно бросался искать флакончик с нюхательной солью. Фовель, как называла ее госпожа, носила длинные туники — белые или серые в зависимости от времени года, а обувалась в черные туфли с серебряными пряжками и квадратными носами. Такую обувь когда-то носили служители церкви. По дому она перемещалась с невероятной скоростью. Что же касается ее «растительности», как это называла канонисса, то Фовель заплетала волосы с проседью в тугие косы и укладывала их в строгий пучок, оставляя лишь на лбу кудрявую челку, о которой она тщательно заботилась.

Компаньонка была на добрых полголовы выше виконтессы, и вдвоем они составляли удивительную команду, слаженную, как часы. Канонисса выполняла мужские обязанности, хозяйствуя на своих землях. В течение дня она баловала себя не одной понюшкой табака, охотно пропускала «рюмочку» со своими арендаторами и играла с ними в карты. В вопросах животноводства она пользовалась непререкаемым авторитетом. Виконтесса без колебаний пересекала пол-Европы, чтобы купить животных особой породы и улучшить собственное поголовье. Что же касается Онорины, выросшей в суровых условиях монастыря в Гаскони, то оттуда она вынесла неукротимую жажду комфорта, от которой замок Сент-Адур только выиграл, и вкус к изысканным и ароматным блюдам. Умением прекрасно разбираться в искусстве приготовления пищи она была обязана сестре-хозяйке монастыря, которая по воскресным и праздничным дням проявляла свой незаурядный кулинарный талант, вознаграждая себя и остальных постояльцев обители за суровое воздержание в будни. Онорина позаимствовала у нее несколько рецептов и поделилась ими с Маритэ, старой кухаркой виконтессы. В результате домашний очаг Приски де Сент-Адур, к немалому удивлению маркизы де Соммьер, стал очень приятным местом. Обладая разнообразными достоинствами, Онорина де Фовель имела один недостаток, несколько омрачавший ее отношения с хозяйкой дома. Старая дева была пуглива, как заяц.

Собственно замок состоял из двух зданий, соединенных террасой, выходившей на старинные рвы с водой — подлинный рай для лягушек — и на деревню. Здесь царили вьющиеся растения: ипомеи, глицинии, клематисы. На фасадах они уступали место плетистым розам, которые в период цветения наполняли воздух благоуханием.

Интерьер замка преобразился стараниями Онорины. Те самые комнаты, которые маркиза считала ужасными, были вымыты, заново покрашены, оживлены тканями ярких расцветок. Помещения украшали гобелены, отреставрированные картины, разные безделушки, букеты свежих цветов.

— Я даже не представляла, что до этого дойдет, -заметила маркиза, пока Мари-Анжелин разбирала их багаж. — Приска как будто совсем не считается с этой бедной Фовель, но предоставляет ей полную свободу действий. И это неплохо… Если бы вы бывали в Сент-Адуре до войны, вы бы поняли мои опасения. У меня до сих пор мурашки по коже!

— Следовательно, никогда не стоит терять надежду на лучшее! Какова наша дальнейшая программа?

— Это вы хотели сюда приехать, так что у вас должны быть мысли на этот счет.

— Прежде всего, я предполагала, что у нас будет отличная позиция для наблюдения. Но чтобы не беспокоить виконтессу, я не планировала ей открывать истинные причины нашего визита. Я совсем ее не знала, мы виделись лишь однажды, двадцать лет назад, на свадьбе наших родственников Ла Реноди. В нашей теперешней ситуации меня привлекло, в первую очередь, местоположение замка Сент-Адур… Я очень хорошо знаю эти места и их обитателей…

— Проклятье, План-Крепен, мне это известно! Ближе к теме!

— Полагаю, мы должны открыть правду виконтессе и сообщить об истинной цели нашего приезда. Разумеется, она слишком хорошо воспитана, чтобы задавать вопросы, но она не могла не удивиться нашему внезапному интересу к ее персоне!

— Вы не правы! В наших семьях — и кому, как не вам знать об этом! — можно десятки лет не видеться и спокойно навещать друг друга, если мы оказываемся поблизости. Это нормально! Но я и сама собиралась рассказать обо всем Приске. Хотя бы ради того, чтобы оказаться под ее защитой. Она великолепно стреляет. И потом, это ее позабавит.

— Ах вот как!

— Не лукавьте! Если не думать о том, что в этой игре Альдо слишком многое поставил на карту, но старается нас не волновать, неужели это приключение вас не развлекает?

Мари-Анжелин убирала белье в ящик комода. Она суетливо принялась расправлять складки атласной комбинации, которая никак не желала укладываться. Наконец План-Крепен призналась:

— Увы! И мне стыдно в этом признаться…

— Нечего стыдиться! Я достаточно хорошо вас знаю, чтобы догадаться о ваших чувствах. Но вы ведь любите семейство Морозини. Приска же знает о них лишь понаслышке. Поверьте мне, история ее развлечет, по крайней мере, так же, как вас. И это естественно. Кстати, вы чем-то похожи.

— В самом деле?

— Разумеется! Ее предки тоже участвовали в Крестовых походах. Вспомните о братстве сражавшихся вместе!

Маркиза оказалась права. За ужином, в перерыве между бесподобной фуа-гра в бриоши и горячим салатом с креветками, мадам де Соммьер, храбро борясь с чувством блаженства, пересказала своей кузине последние события. Виконтесса, с боевым огоньком в карих глазах, одним глотком осушила бокал вина и широко улыбнулась своим гостям.

— Что ж, благодарю за доверие, дорогая Амели. Я подозревала, что за этим внезапным желанием «остановиться ненадолго в Сент-Адуре», как вы мне написали, и особенно за неожиданным интересом к обитателям Ургаррена, который вы продемонстрировали сегодня днем, что-то кроется. Но я не решилась расспрашивать вас.

— Я в этом не сомневалась. Поэтому я предпочитаю быть с вами откровенной. Иное поведение было бы недостойным. В общем, — мадам де Соммьер позволила себе откинуться на спинку стула, — мы попали в переделку…

— Что до меня, то я не знаю такой ситуации, из которой нельзя было бы выбраться, проявив немного упорства. И чего же вы хотите?

К ужину, как и каждый вечер, даже когда она ужинала одна, виконтесса надела длинное черное шелковое платье и тройную нитку отличного жемчуга. На плече она носила эмблему и белую ленту своего баварского монашеского ордена. Следовало признать, что в таком наряде хозяйка дома выглядела очень достойно. Она произвела сильное впечатление на Мари-Анжелин, которая, завороженно глядя на госпожу Сент-Адур, ответила:

— Прежде всего, мы хотим узнать, кто конкретно находится в этом замке. Донья Луиза и ее внучка донья Изабелла в гостинице «Дворцовая» жили одни. Только перед их отъездом появился Мигель… Это красавец кузен доньи Изабеллы. На следующее утро он привез их на машине сюда. Мы не видели старого дона Педро, поэтому можно предположить, что он приехал сюда первым, и теперь семья воссоединилась. Может быть, кто-то видел этих людей?

— Об этом, душенька, никто ничего не знает. Я так думаю. Во всяком случае, в нашем углу. До нас дошел слух, что смельчаков, попытавшихся приблизиться к замку, встретили выстрелами из ружья.

— И эти выстрелы не заинтересовали жандармерию? — удивилась мадам де Соммьер. — Разве в ваших краях ее нет?

От смеха виконтессы зазвенели подвески хрустальной люстры:

— Жандармерия есть, только… мы ее редко видим. Зато таможенников у нас — хоть отбавляй. Это их охотничьи угодья, ведь Испания на другом берегу реки. Что же касается выстрелов, то они тут слышатся и днем и ночью. Охотники… или кто-нибудь еще! В том, что обитатели Ургаррена не подпускают никого близко к замку, нет ничего странного. Но это не означает, что ваша история меня не заинтересовала, — добавила она, заметив изумление на лицах своих гостей. — Напротив, я сгораю от желания узнать побольше. Мужайтесь! Мы сейчас же возьмемся за дело.

— Что вы предлагаете? — спросила План-Крепен.

— Для начала будем внимательно наблюдать за замком, чтобы узнать их привычки. Ваша спальня, Амели, — это идеальное место для этого занятия, поэтому я прикажу установить там подзорную трубу на медной треноге. Она принадлежала моему дедушке, адмиралу. В течение двух-трех дней мы будем по очереди наблюдать за мексиканцами…

— Я согласна, но как же ночи?

— Всему свое время! Сначала изучим дневную жизнь. Мы должны знать, кто входит в замок, кто из него выходит, кто возит продукты и прочие необходимые вещи…

— Мексиканцы, как правило, религиозны, — сказала Мари-Анжелин, — и жители ваших прекрасных мест тоже. Может быть, женщины ходят к мессе? Я сама регулярно наведываюсь в церковь, но пока никого из них не видела.

— Что с вашей памятью, План-Крепен? Вспомните, что говорила мне донья Луиза в день моего визита к ней. Она называла себя и свою внучку дочерями Солнца. Я не имею ни малейшего представления об этом культе, но здесь едва ли найдутся его поклонники.

— Если повнимательнее изучить наши старинные традиции, можно найти много удивительного, — заметила виконтесса. — Некоторые верования, как и наш язык, уходят корнями во тьму веков, когда пастушья звезда[304] еще не засияла над Вифлеемом. Ладно, оставим это! Итак, церковь эти дамы не посещают.

В течение трех следующих дней с восхода солнца до его заката дамы по очереди дежурили у подзорной трубы. Инструмент покойного адмирала был отменного качества и позволял рассмотреть замок в мельчайших деталях. Была видна даже кованая решетка ворот, ведущих в просторный сад, огороженный высокой каменной стеной. Но дом казался пустым, только иногда невидимая рука распахивала то или другое окно, но в них никто не показывался. Замок не посетила ни единая душа, и ни один человек не вышел оттуда. Двор и парк были совершенно пустынными. Правда, великолепная погода пасхальной недели сменилась дождями и похолоданием, не располагающими к прогулкам. Дым из каминных труб мирно поднимался к серому небу…

— Мы теряем время, — решила виконтесса Приска. — Должно быть, они выходят по ночам! Провизия же им нужна! Но все лавки в деревне закрываются вечером… Значит, нам придется подойти поближе…

— Почему бы нам не перелезть через крепостную стену? — предложила Мари-Анжелин. Ее ноздри затрепетали от возбуждения. — Лично я чувствую в себе силы их преодолеть. Они не такие уж высокие… Если бы кузина Приска дала мне мужскую одежду…

— Сколько угодно! Но вы не можете идти туда одна, мы пойдем вместе. Полагаю, вы умеете ездить на велосипеде?

В ответ План-Крепен только пожала плечами. Но мадам де Соммьер вдруг прервала разговор:

— Почему за все дни наблюдений мы ни разу не видели юного Фожье-Лассаня? В день отъезда Альдо Адальбер отвез его в деревенскую гостиницу и попросил не слишком демонстрировать свое присутствие. Но должен же он был разведать обстановку? Незнакомый прохожий на сельской дороге не вызовет никакого удивления.

— О ком вы говорите?

—О внебрачном сыне несчастного Вобрена. Мальчик тоже влюбился в Изабеллу… Ничего лучше придумать не смог!

— Как это вышло, Амели, что ни вы, ни Мари-Анжелин до сих пор о нем не упомянули?

— Признаю, что сначала я нарочно о нем умолчала, зная, насколько вы ненавидите все, связанное с Республикой, и всех, кто ей служит.

— Чем он занимается? Депутат? Министр?

— Для этого он слишком молод. Он помощник прокурора в прокураторе Лиона.

Виконтесса де Сент-Адур сморщила нос:

— Какой ужас! Поставщик эшафота! Наследник ужасного Фукье-Тенвиля![305]

— Не стоит преувеличивать, моя дорогая Приска! Мне кажется, что вы слегка отстали от времени. Речь идет всего лишь об очаровательном молодом человеке, великолепно воспитанном матерью, принадлежащей к лучшему лионскому обществу. Он не кровопийца, отнюдь! Я заговорила о нем только потому, что он приехал сюда раньше нас, и, возможно, у него есть новости. Влюбленный не отступит ни перед чем, чтобы приблизиться к обожаемой им женщине…

— Может быть, вы и правы! Мне следует его пригласить?

— Ни в коем случае! Этим мы привлечем внимание врагов к Сент-Адуру. Но План-Крепен могла бы одолжить у вас какой-нибудь велосипед и съездить посмотреть, как Фожье-Лассань проводит время в деревенской гостинице. Мари-Анжелин всех оповестила о том, что намерена навестить друзей, живущих около Уррюня.

— А под каким же предлогом помощник прокурора Лиона явился в это время года в сельскую гостиницу?

— Такая очаровательная деревушка красива в любое время года! Но он должен сообщать всем интересующимся, что собирает сведения о древних святилищах, расположенных вдоль дороги, ведущей в Компостель… Страсть исследователя, что поделаешь!

На этот раз Приска не удержалась от смеха:

— В самом деле страсть! Но мои велосипеды в вашем распоряжении, Мари-Анжелин!

На следующее утро План-Крепен, завернувшаяся до самых ушей в просторный плащ и водрузившая на голову некое подобие зюйдвестки, энергично крутила педалями, направляясь в Аскен. Она не собиралась ставить рекорды, ей просто хотелось согреться. Погода и в самом деле была ужасной. Дождь лил как из ведра, дул сильный ветер, и температура упала не меньше, чем на пять градусов…

Рядом с фронтоном здания для баскской игры в мяч Мари-Анжелин легко нашла гостиницу — красивое старинное здание под двускатной крышей. Внутри приятно пахло воском для натирания полов, а дрова уютно потрескивали в изысканном камине со сверкающей медной утварью и лепным наваррским крестом. С План-Крепен вода стекала ручьем, когда она быстро вошла в гостиницу и стряхнула плащ под понимающим взглядом приятной женщины лет сорока, должно быть, хозяйки гостиницы. Она любезно поприветствовала Мари-Анжелин, предложила ей снять плащ и подойти поближе к огню.

— Могу я предложить вам чего-нибудь горячего, госпожа? — предложила хозяйка гостиницы, услышав, что посетительница чихнула.

— Да, спасибо! Я бы выпила чашку очень крепкого кофе. Ну что за отвратительная погода!

— Это правда, и особенно досадно оттого, что еще вчера было так изумительно!

Женщина ушла и почти мгновенно вернулась с чашкой кофе, которую она подала Мари-Анжелин.

— Я могу еще чем-то помочь вам, мадам?

Не отрываясь от восхитительно горячего кофе, План-Крепен только кивнула головой. Опустошив чашку наполовину, она сказала, что хотела бы повидать одного своего молодого родственника, который приехал на прошлой неделе, чтобы на месте изучать историю края.

— После его отъезда я нашла несколько книг, которые могли бы ему пригодиться, — добавила Мари-Анжелин, указывая на свою сумку, в которую она на всякий случай положила том, позаимствованный в библиотеке Сент-Адура.

Хозяйка гостиницы вдруг опечалилась.

— Боже мой! — воскликнула она. — Вы его родственница?

— Да. А что случилось?

— Мы с мужем уж и не знали, что делать. Если бы вы не приехали, мы бы обратились в жандармерию… Хотя нам это не очень по душе! В конце концов, гость всегда прав и делает, что пожелает…

— Так в чем же дело? Его нет в гостинице?

— Нет. Ваш родственник приехал в прошлую среду с другом на автомобиле, снял комнату. О, это такой порядочный молодой человек! Он поговорил с моим мужем. Расспрашивал его о старых дорогах. На следующий день он, должно быть, долго гулял по окрестностям, потому что его не было целый день. Да, он еще попросил меня сделать ему в дорогу бутерброды и дать флягу с вином. Когда ваш родственник вернулся, вид у него был довольный. Это было в четверг. В пятницу утром он был здесь — хотел посмотреть на ярмарку. А после обеда ушел и больше уже не возвращался!

— Не возвращался? — повторила План-Крепен, чувствуя, что бледнеет.

— Нет. Мы его не видели. А сегодня уже понедельник… Должно быть, с ним случилось несчастье, потому что все его вещи на месте. Я так рада, что вы приехали, мадам. Что нам следует предпринять? Нужно ли предупредить жандармов?

Оказавшись в неожиданной ситуации, наследница крестоносцев быстро приняла решение.

— Нет, — произнесла она. — Пока еще рановато.

— Что значит «рановато»?

— Я хочу сказать, что он исчезает не в первый раз. В прошлом году он занимался исследованиями на другом конце Пиренеев, недалеко от Сальса. Утром он ушел в горы и вернулся в гостиницу только через восемь дней. Все это время он провел сначала с пастухами, а потом жил в каком-то монастыре. Оттуда он вернулся совершенно очарованным и даже ни на минуту не задумался о том, что хозяин гостиницы будет тревожиться. А тот обратился в коннополицейскую стражу, чем очень рассердил Франсуа-Жиля. Но он извинился за причиненные хлопоты и сделал щедрое пожертвование жандармерии в пользу детей-сирот…

— Ах, вот как? Значит, он и на этот раз…

— Да, я в этом уверена. Мы думали, что прошлогодняя история послужила ему уроком, но, судя по всему, ошиблись. Но это меня не удивляет! Он такой оригинал! Так что лучше запасемся терпением.

От этого разговора Мари-Анжелин стало жарко, и капельки пота заблестели у нее на лбу. Но она достигла своей цели: хозяйка гостиницы явно успокоилась. План-Крепен нужно было возвращаться. Она заплатила за кофе и снова надела плащ. Но тут хозяйка гостиницы поинтересовалась, куда ей сообщить о возвращении родственника. Мари-Анжелин назвала себя, а потом, спохватившись, не стала называть адрес.

— Нет… Лучше вам ничего не предпринимать. Это может вызвать его гнев. И потом, там, где я сейчас живу, нет телефона. Пожалуй, я загляну к вам снова, скажем, на следующей неделе. И не говорите ему о моем визите! Мальчик решит, что я за ним слежу!

Спустя несколько минут План-Крепен уже снова крутила педали велосипеда, но она предусмотрительно направилась в другую сторону, чтобы сбить с толку хозяйку гостиницы.

Новость произвела на обитательниц Сент-Адура эффект разорвавшейся бомбы. Дамы больше не сомневались в том, что Фожье-Лассань повел себя неосторожно и слишком дорого заплатил за свою неосмотрительность.

— Вы правильно поступили, что не позволили им обратиться в жандармерию, — оценила действия Мари-Анжелин мадам де Соммьер, но все-таки встревожилась. — Хотя нам придется на это решиться, если молодой человек не объявится через несколько дней.

— А что может сделать жандармерия? Даже если мы уверены в том, что молодой человек слишком близко подошел к Ургаррену у нас нет никаких доказательств. Мы ни в чем не сможем обвинить мексиканцев, — заметила канонисса. — Если их спросят, они заявят, что не в курсе дела, и закроют дверь перед носом жандармов. И их никто не заставит открыть ее снова…

— Если только какой-нибудь судья не даст нам поручение провести следственные действия. Черт побери, Приска, вы же не станете меня уверять, что у вас нет связей в местной магистратуре! Любой животновод — а вы им и являетесь — подчиняется законам, нравятся они ему или нет. Невозможно прожить жизнь и не оказаться в ситуации, когда требуется вмешательство закона!

— Но я с законом не сталкивалась! У меня не возникали проблемы с межеванием, скот у меня не угоняли. Ни одна корова не сбежала от меня к соседскому быку, у меня не было повода подавать жалобы или реагировать на чужие обвинения.

— Браво! Да у вас тут золотой век[306] или что-то в этом роде, — констатировала маркиза, потеряв терпение. — Но только с появлением этого мексиканского стада в вашем эдеме поселились змеи. Скоро они будут править балом. Поэтому мы не можем позволить бедному Фожье-Лассаню просто так исчезнуть. Мы должны его разыскать! Если бы только Альдо был здесь!

— Но, может быть, нам стоит позвать Адальбера? — предложила Мари-Анжелин. — Именно он привез мальчика в гостиницу, да и ехать ему недалеко.

— Остается только надеяться, что он не отправился в Париж, обнаружив то, что искал.

— Адальбер предупредил бы нас об отъезде. А мы сегодня в пессимистическом настроении, да?

Маркиза не сочла нужным отреагировать на реплику Мари-Анжелин.

— Что ж, ничего другого не придумаешь, — со вздохом проговорила она. — Скорее звоните ему! В такую погоду наш египтолог едва ли отправится гулять с «королевой шоколада»… Я даже и не представляю, чем он там занимается…

В эту самую минуту Адальбер Видаль-Пеликорн завтракал с госпожой Тиммерманс в уютном ресторане «Цветы» в казино «Бельвю». Им предстояла партия в бридж у друзей очаровательной аристократки. После массового отъезда членов «семьи» Адальбер страшно скучал. Но вовсе не из-за отсутствия развлечений! А вот госпожа Тиммерманс пребывала в восторге от своего нового знакомого, она повсюду водила его с собой, демонстрируя, словно трофей, или, скорее, как дрессированное существо, способное разразиться страстными речами о Древнем Египте, как только его об этом попросят… Они бывали повсюду, но только не в ее доме!

— Пока моя дочь находится в клинике, я не могу принимать вас у себя, не нарушая приличий. Иначе пойдут слухи!

Боже, какие слухи? Этот вопрос не раз задавал себе Адальбер. Госпожа Тиммерманс была очаровательна, но она на добрые двадцать лет старше египтолога! Кроме того, Адальберу достаточно было одного взгляда в зеркало, чтобы убедиться в отсутствии какого бы то ни было сходства с милашками-альфонсами — дальними родственниками или так называемыми секретарями, — которых таскали за собой великосветские дамы определенного возраста в Биаррице, Каннах, Монте-Карло или Довиле. Они слишком высоко располагались на социальной лестнице, чтобы обращать внимание на перешептывания за спиной. Но это никоим образом не относилось к вдове «шоколадного короля». Ей не в чем было себя упрекнуть, и она не собиралась давать повод для сплетен. Трудно было на нее за это сердиться. Лишившись поддержки друга, Видаль-Пеликорн постоянно думал о том, как завладеть веером и его драгоценным футляром. Зная о своих способностях, он уже подумывал об обычной краже со взломом. Адальбер реально оценивал риск работы без напарника и возможные последствия того, что разыскивать футляр с веером ему предстояло бы в полной темноте в спальне мирно спящей госпожи Тиммерманс. Видаль-Пеликорн вернулся в гостиницу чтобы переодеться после партии в бридж он был рассеян, поэтому проиграл все, что рассчитывал проиграть. Ему передали записку с сообщением о звонке мадемуазель дю План-Крепен и номером телефона, по которому следовало ей позвонить. Адальбер поспешил это сделать…

Известие об исчезновении молодого Фожье-Лассаня отвлекло Адальбера от мыслей о злополучном футляре. После отъезда Альдо он сосредоточился исключительно на предполагаемом сокровище виллы «Аманда», забыв обо всем остальном. Мари-Анжелин привела его в чувство, заставив задуматься о более чем тревожной реальности.

— Я немедленно выезжаю, — сказал Адальбер, в глубине души очень довольный тем, что ему не придется сопровождать Луизу Тиммерманс на званый ужин, который должен был состояться на берегу озера Шиберта.

Разумеется, египтологу пришлось перед ней извиниться. Он сообщил, что ему — «к его огромному сожалению» — необходимо срочно выехать к своему крестному, ставшему жертвой несчастного случая в нескольких километрах от Биаррица… Увы! Ему даже не дали возможности лгать дальше!

— Но, дорогой друг, вы не можете меня так подвести! На этом ужине будут король и королева Испании!

— Прошу вас поверить мне: если бы не чрезвычайные обстоятельства, я бы сейчас не просил вас извинить меня… У вас множество друзей, и любой из них будет счастлив сопровождать вас. Я уверен, что они уже обвиняют меня в том, что я полностью завладел вашим вниманием.

— Вполне возможно, но ни один из них не интересен мне так, как вы, Адальбер!

— Придется вам немного поскучать. В этом нет никакой трагедии. Позже мы наверстаем упущенное…

— Послушайте, мне в голову пришла одна идея! Вы сказали, что несчастный случай произошел в нескольких километрах отсюда. Значит, я заеду за вами на своем автомобиле и отвезу вас к месту аварии. Там вы убедитесь, что ничего серьезного не произошло. Я уверена, что мы успеем вернуться к ужину. Праздник начинается в десять, а сейчас только семь часов. Решено: я еду к вам!

Адальбер искренне ненавидел навязчивых людей. Эта дама, внешне столь любезная, понимающая и беззаботная, оказалась столь же прилипчивой, как и ее дочь, взявшая в оборот Альдо. Благодарение Небу, у госпожи Тиммерманс не было ревнивого супруга для полноты картины, но наступило время остановить ее.

— Прошу вас этого не делать, — сухо сказал Адальбер. — Я обязан туда поехать и должен быть там один. Мне казалось, что между нами завязались достаточно дружеские отношения, чтобы вы все поняли и не настаивали на своем предложении.

— Именно потому, что мы с вами большие друзья, я и хотела вам помочь. Кстати, где это случилось?

— Если вы хотите, Луиза, чтобы мы и дальше оставались друзьями, не задавайте мне больше вопросов! Я сообщу вам новости сразу, как только смогу. Желаю вам приятно провести вечер.

— Но…

Адальбер повесил трубку, не желая слушать продолжение, предупредил портье, что уезжает на неопределенное время, быстро вышел на улицу, прыгнул в автомобиль и резко рванул с места. Не хватало только, чтобы госпожа Тиммерманс приехала к отелю, чтобы проследить за ним. Пытаясь выбросить мысли об этой даме из головы, Адальбер сосредоточился на дороге, потому что движение было довольно плотным. Вскоре он заметил, что одна из автомобильных фар не работает, и дал волю своему раздражению. Он ругался добрых десять минут, проклиная все машины, взятые напрокат, — его «Амилькар» никогда бы не сыграл с ним подобной шутки, — навязчивых вдов «королей шоколада» и заместителей прокурора, не способных вести себя должным образом. Уже совсем стемнело, когда одинокая фара его автомобиля осветила ворота замка Сент-Адур…

Мари-Анжелин ждала его, прижавшись носом к мелким квадратным стеклам двери вестибюля, и, разумеется, поспешила ему навстречу.

— Как я счастлива вас видеть! — воскликнула она. — Я боялась, что вы не сможете приехать!

— Все висело на волоске, я с огромным трудом сумел отделаться от госпожи Тиммерманс! Ей безумно хотелось, чтобы я сопровождал ее на ужин с королем Испании!

— Вы поссорились?

— Нет, хотя она мною очень недовольна.

— Но вам удалось приблизиться к знаменитому вееру?

— Ни на один шаг! Пока ее дочь в больнице, эта дама не устраивает ни ужинов, ни приемов. Она отказывается принимать меня одного под предлогом того, что о ней начнут сплетничать.

Старая дева осталась недовольна таким ответом:

— Вы, вероятно, просто не знаете, как взяться за дело! Я никогда не поверила бы…

— Оставим эту тему, прошу вас! Итак, наш молодой помощник прокурора исчез? Какое счастье, что я посоветовал ему держаться поскромнее, как этого требовала его роль исследователя священных мест.

— Но он, определенно, предпочел амплуа влюбленного простака. Что такое с этими Вобренами? Почему они глупеют при одном только виде этой Изабеллы?

— Она — живое воплощение мифа о Цирцее, только и всего. Может быть, вы все же представите меня хозяйке дома?

Мари-Анжелин отвела египтолога в гостиную, где на протяжении многих веков все Сент-Адуры ожидали ужина. Вид канониссы, ее черное платье, лента и жемчуга произвели сильное впечатление на Адальбера. Очень скоро стало понятно, что гость понравился виконтессе Приске, и что она все меньше сожалеет о неожиданном визите родственниц. Благодаря гостям ее жизнь стала интереснее, а появление египтолога добавило нотку таинственности… И это было так приятно! Но, разумеется, виконтесса тщательно скрывала свое удовлетворение, гак как все они оказались участниками драматических событий.

Покончив с обязательными любезностями, все перешли к столу, и Адальбер не смог скрыть своего удивления. Он ожидал участвовать в скромной трапезе, соответствующей монастырскому укладу. Но лососина под зеленым соусом, сладкое мясо и торт с меренгами[307] подняли ему настроение. Видаль-Пеликорн смог расслабиться, как это всегда случалось с ним в особняке маркизы на улице Альфреда де Виньи. За ужином мадам де Соммьер постаралась сделать так, чтобы Приска смогла оценить все достоинства Адальбера. Они вспомнили Альдо, сожалея о его отсутствии. Но пришло время поговорить и о причине экстренного вызова Видаль-Пеликорна. Куда мог исчезнуть Франсуа-Жиль Фожье-Лассань?

— Вы уверены в том, что хозяйка гостиницы ничего от вас не утаила?

— У нее не было повода что-либо недоговаривать. Неужели вы полагаете, что мне следовало позволить ей обратиться в жандармерию?

— При нынешнем положении дел — нет! Пришлось бы слишком многое объяснять. Возможно, жандармы проводили бы поиски с особенной тщательностью, раз речь идет о помощнике прокурора, но что конкретно они могли бы предпринять? Расспрашивать людей, переходя от дома к дому, но был бы результат? Баски становятся слишком недоверчивыми при виде форменного кепи. Возможно, жандармы лишь смогли бы узнать, что кто-то видел молодого человека в этих местах. Разумеется при условии, что этот «кто-то» пожелал бы в этом признаться! Судя по всему, наш друг увлекся и слишком близко подошел к замку, особенно, если он заметил там даму своего сердца. Я совершил глупость, привезя его сюда!

— Почему же вы это сделали?

— Я думал, так всем будет спокойнее. Я дал ему четкие инструкции: до нового приказа ему следовало только наблюдать за замком Ургаррен и его обитателями и делать это как можно незаметнее, чтобы узнать об их распорядке дня, привычках…

— К сожалению, — вздохнула мадам де Соммьер, — наблюдать не за чем. Мы этим занимаемся уже несколько дней и никого не видели ни в саду, ни за окном, когда его створки открываются. Никто не входит, никто не выходит. Если бы из труб не шел дым и время от времени не открывались бы окна, можно было бы подумать, что дом совершенно пуст.

Ночью свет в комнатах не горит. Ах, да, чуть не забыла! Хозяева замка встречают залпом дроби каждого неосторожного, кто решится позвонить у ворот…

— А вот этим уже следует заниматься жандармерии! Вы что же, пробовали войти?

— Вы сама любезность! — возмутилась План-Крепен. — Если вы намекаете на меня, то позвольте вам напомнить, что и меня, и нашу дорогую маркизу эти люди прекрасно знают. Свинцовая дробь почти столь же неприятна, как и пули. Перед нами настоящая крепость.

— Я в этом не сомневаюсь. Не могли бы вы показать мне ваш наблюдательный пост?

Все встали из-за стола и вернулись в гостиную. Там они увидели Онорину, читавшую вечерние молитвы. Она ужинала вместе со всеми только в те дни, когда не было поста. Мари-Анжелин провела Адальбера в спальню мадам де Соммьер, где тот, при виде адмиральской подзорной трубы, восхищенно присвистнул.

— У вас отличное оборудование!

— Согласна, но оно нам не слишком помогло.

В течение долгих минут Адальбер рассматривал враждебный замок. Ему повезло: пока они ужинали, поднялся сильный западный ветер и прогнал дождевые облака. Видимость была отличной, но Видаль-Пеликорн смог лишь убедиться в правоте наблюдательниц. В окнах, явно закрытых изнутри ставнями, не было ни единого огонька. Он не заметил никаких признаков жизни, даже из труб не поднимался дым.

— Можно было бы поклясться, что замок пуст! Мне очень хочется пойти и посмотреть!

— Сейчас?

— А почему нет? Машину я оставлю в рощице, которая расположена справа от замка. И стены, кажется, не очень высоки.

— Тогда и я пойду с вами. И не стоит тратить время на споры! Вам нужен кто-то, кто будет стоять на страже.

Адальбер достаточно хорошо знал Мари-Анжелин, чтобы понимать всю бессмысленность споров с ней. Через несколько минут, переодетая в один из «деревенских» костюмов Приски, с ружьем в руках и патронами в кармане, она уже сидела рядом с ним в автомобиле.

От Сент-Адура до лесочка, присмотренного Адальбером, расстояние было небольшим. Там они оставили машину и дальше пошли пешком. План-Крепен несла на плече ружье, Адальбер прихватил моток веревки. Они быстро дошли до крепостной стены Ургаррена и последовали вдоль нее, чтобы убедиться в том, что ворота в замке только одни. Не нашлось даже потайной калитки, чьи замки явно не устояли бы перед ловкими пальцами археолога.

— Придется лезть через стену, — прошептал он. — Этот высокий дуб с ветвями над стеной кажется мне весьма подходящим. Вы взберетесь мне на плечи и привяжете веревку так, чтобы ее концы спускались по обе стороны ветки. Я… давно не тренировался.

Ночь скрыла насмешливую улыбку Мари-Анжелин, которая разумно остереглась спрашивать, когда он последний раз взбирался на пирамиду.

— Приобретенные вами навыки долго не забываются, — добродушно сказала она.

— При условии, что вес остался прежним!

— Будет вам! Вы стройны, как кипарис!

— Она еще и смеется надо мной!

Адальбер и Мари-Анжелин довольно быстро оказались сидящими рядом на стене, к счастью, лишенной железных пик или осколков стекла, которыми особо подозрительные люди украшают свои изгороди. Их глаза привыкли к темноте, и с высоты за редкими деревьями они видели замок, расположенный на краю заросшего травой склона. Оттуда любой «гость» был бы без труда замечен. Вокруг не было ни деревьев, ни кустарника, которые позволили бы незаметно подобраться к замку.

— Нам не удастся подойти к дому, нас обязательно увидят, — проворчал Адальбер.

— Кто? Готова поклясться, что там никого нет. Все закрыто. А боковой фасад без окон, если не считать узких бойниц угловых башен. Думаю, стоит попробовать подойти к замку именно с левой стороны. Не поверю, что за каждой бойницей скрывается по паре глаз. Когда подойдем ближе, мы сможем обойти здание, двигаясь вдоль стен и пригибаясь под окнами. Нам нужно найти черный вход, ведущий в кухню. Он обязательно должен быть…

— Допустим, мы его нашли, и что дальше? — с сарказмом в голосе поинтересовался Адальбер. — Мы взламываем замок, открываем дверь, входим и желаем доброго вечера всей честной компании?

— Адальбер, вы меня разочаровываете. Я считала, что у вас более богатое воображение. Уверена, что в вашем походном снаряжении найдется кусок воска.

— Разумеется, он у меня есть!

— Настало время им воспользоваться. Мы ищем вход в кухню, делаем слепок с замка, заказываем ключ и возвращаемся завтра вечером!

— Отличная идея! Давайте попробуем!

Адальбер соскользнул со стены без помощи веревки и протянул руки своей спутнице, чтобы помочь ей спуститься. Но как только ноги Мари-Анжелин коснулась земли, они услышали злобное рычание, и тут же из-за угла замка выскочили две огромные черные собаки, бросившиеся к ним со свирепым лаем.

— Немедленно назад! — приказал Адальбер, обхватывая Мари-Анжелин за талию и поднимая вверх, чтобы она смогла зацепиться за веревку как можно выше.

План-Крепен с завидной проворностью взобралась на стену, египтолог последовал за ней. Они едва успели: два огромных дога уже стояли у стены, и Видаль-Пеликорн оставил-таки кусок штанины в зубах одного из них. Адальбер и Мари-Анжелин в мгновение ока оказались по другую сторону стены, предусмотрительно забрав с собой веревку. Не теряя времени и не оглядываясь, они торопливо направились к рощице. Через мгновение они уже сидели в машине. Не заводя мотор и отпустив тормоза, они скатились вниз до деревни по узкой дороге. Там их уже не могли увидеть из замка Ургаррен. Несмотря на быстрое отступление, сообщники услышали два выстрела из ружья, сделанных в их направлении.

— Пустой дом, говорите? — вышла из себя Мари-Анжелин.

— Создавалось такое впечатление… И потом, это всего лишь мое предположение!

Они долго сидели в машине, прислушиваясь к биению своих сердец, которое постепенно приходило в норму. Наконец План-Крепен вздохнула:

— Нам лучше вернуться. Наши дамы наверняка слышали выстрелы и теперь волнуются.

Вместо ответа Адальбер завел мотор, и они направились в Сент-Адур. Их действительно ждали и за них волновались. Опасаясь, что кого-то могли ранить и что раненым мог оказаться Видаль-Пеликорн, Приска велела приготовить для него комнату.

— Вам не следует сегодня возвращаться в Биарриц, — объявила она. — Это позволит вам еще раз увидеть замок при свете дня.

Уставший Адальбер согласился, и все отправились на кухню, чтобы подкрепить силы горячим вином с горными травами, секрет приготовления которого Онорина ревниво оберегала.

— Этот напиток успокаивает и возвращает силы, — сказала она.

— Очень вкусно! — оценила мадам де Соммьер, которая всем напиткам предпочитала только шампанское. — Адальбер, вы получали известия от Альдо после его отъезда?

— Нет. Вы тоже, насколько я понимаю?

— Мы тоже, но мы на это и не рассчитывали, так как он вернулся в Париж исключительно ради того, чтобы отвлечь внимание от нас и позволить вам осуществить ваш план. Насколько я поняла, вам не удалось побывать в доме этой бельгийки?

— Ни разу! — со злостью ответил Адальбер. — В течение всех этих дней я водил ее по ресторанам, но так и не получил приглашения. Думаю, что я его и не получу.

— Отчего же?

— Госпожа Тиммерманс отказывается принимать меня под предлогом того, что в отсутствие ее дочери мой визит стал бы нарушением приличий. Приемов она также не устраивает. А очаровательная Агата не торопится покидать стены больницы, чтобы снова не попасть под горячую руку барона Вальдхауса. Расположение комнат на вилле «Аманда» мне неизвестно, поэтому пробраться туда мне также не представляется возможным. Особенно без помощника… Но Альдо в Париже! Замкнутый круг!

— Адальбер, друг мой, вы просто осел! — заявила План-Крепен, с видимым наслаждением выпив свою порцию горячего вина до последней капли.

— Вы что, лишились рассудка? — не выдержала маркиза. — Как вы посмели так разговаривать? Уважайте собеседника, черт побери! Вы вместе едва избежали опасности, но это не дает вам права…

— А нам бы хотелось, чтобы я сказала, что Адальбер увяз в шоколаде? Что он стареет и уже не тот, что прежде?

Мадам де Соммьер задохнулась от возмущения и не нашлась, что ответить. Адальбер, скорее оскорбленный, нежели огорченный, парировал:

— Благодарю вас, Мари-Анжелин! Теперь наконец мне стало известно ваше мнение обо мне!

Она наградила его лукавой улыбкой:

— Напрасно радуетесь, я так не думаю. Но божественный шоколад Тиммерманс стал волшебным любовным напитком Изольды[308], стоящей на пороге семидесятилетия! Уж не хочет ли эта дама женить вас на себе? Отсюда и ее забота о приличиях. Вспомните о Марии Тюдор и Филиппе II Испанском[309]…

— У меня нет никакого сходства с Габсбургом, да и она не настолько уродлива!

— Мы отвлеклись от темы! — прервала их перепалку маркиза. — К чему вы клоните, План-Крепен?

— Напрасный вопрос, маркиза! Мадемуазель дю План-Крепен полагает, что она хитрее меня!

— С вашей помощью я перехитрю кого угодно! -с апломбом заявила старая дева. — У меня есть план, но сначала скажите мне, сколько слуг на вилле «Аманда»?

— Трое: дворецкий, он же шофер, кухарка, которая живет в городе, и горничная. И что дальше?

— Я должна знать, когда у горничной выходной. Видите, все не так сложно, — добавила Мари-Анжелин с широкой улыбкой.

— Предположим. Но к чему все это?

— Вот что мы с вами сделаем…

11 ПЛАН-КРЕПЕН БЕРЕТ ВЛАСТЬ

На следующее утро Адальбер вернулся в Биарриц и поспешил в цветочный магазин, расположенный возле гостиницы «Дворцовая». Там он заказал роскошную корзину цветов и попросил доставить ее на виллу «Аманда». К цветам египтолог приложил письмо, полное раскаяния, над которым ему пришлось потрудиться не менее получаса. Он выразил искренние сожаления о том, что вынужден был покинуть госпожу Тиммерманс перед праздником, который сулил столько удовольствия, ради престарелого и очень любимого «крестного», предпочитавшего обращаться к врачам только на пороге выздоровления. Благодарение богу, происшествие оказалось не настолько серьезным, как можно было бы думать, и «крестный» отделался легким испугом. Уверенный в благополучном исходе, Адальбер вернулся, чтобы восстановить разорванную нить дружбы, которая стала ему так дорога. И далее в подобном же роде. Заканчивался этот шедевр лицемерия предложением заехать за госпожой Тиммерманс и отвезти ее ужинать туда, куда она пожелает.

Покончив с нудной писаниной, Адальбер вознаградил себя за труды прекрасной ванной. В ней он провел не менее полутора часов, время от времени доливая горячую воду и куря гаванскую сигару, что для него было верхом наслаждения. Ему было такхорошо, что он заснул.

Разбудил Адальбера телефонный звонок. Он выскочил из ставшей чуть теплой воды, в которой плавала выкуренная на три четверти сигара…

Ругаясь, словно грузчик, Адальбер натянул на себя махровый халат и бросился к телефону. Он успел снять трубку на седьмом звонке и поблагодарил про себя телефонистку отеля за терпение, когда узнал голос и легкий бельгийский акцент госпожи Тиммерманс.

— Ваши цветы великолепны, — сказала она, — но вы мне ничего не должны. Я все-таки поехала на ужин в Шиберта. Глупо было бы дать пропасть зарезервированным местам. По приезде я встретила старого друга, генерала де Пале, которому места не досталось. Я его пригласила, и мы провели очаровательный вечер. Их королевские величества были неповторимы, и король Альфонс…

— Вы обязательно расскажете мне все подробности этого вечера. Где вы предпочитаете поужинать?

— Мне искренне жаль, но сегодня вечером я занята. Милый генерал хочет во что бы то ни стало отблагодарить меня за мое вчерашнее приглашение. Это естественно, не так ли?

Адальбер остался недоволен ответом госпожи Тиммерманс.

— Печально… Могу ли я хотя бы справиться о здоровье баронессы?

— О, моя дочь выздоравливает, но она не хочет покидать клинику до тех пор, пока не исчезнут все видимые следы того, что ей пришлось пережить.

— Ее можно понять. Красивые женщины всегда очень хрупки. Вы… разрешите пригласить вас куда-нибудь послезавтра?

— Пока не знаю, но мы могли бы выпить по стаканчику в баре около полудня…

— Завтра?

— Нет, в четверг. Завтра меня ждет институт красоты. Надеюсь, что меня приведут в прекрасную форму!

— Вы совершенно в этом не нуждаетесь! — От льстивых ноток в собственном голосе Адальбера затошнило. — Хорошо, я согласен встретиться в баре, но оставьте для меня и вечер. Мне скоро придется вернуться в Париж…

— Уже?

— Да, пасхальная неделя закончилась, и у меня есть обязательства, которыми я не могу манкировать…

— Вы готовитесь к новым раскопкам?

— Это вполне возможно, а они требуют долгой и тщательной подготовки, как вы догадываетесь…

— Очень интересно. И какое место вы выбрали на сей раз?

— К сожалению, это не телефонный разговор. Вы даже не представляете, сколько шпионов в нашем маленьком мирке. Одно лишнее слово, и, оказавшись на месте, вы видите вашего конкурента, который приехал днем раньше! О, простите меня, одну минуту… В дверь стучат… Войдите! — крикнул Адальбер.

Вошел мальчик-посыльный в черно-красной с золотом форме. Он держал маленький поднос с письмом, адресованным Адальберу. Получив чаевые, мальчик откланялся и исчез. Египтолог вскрыл конверт и увидел крупный с завитушками почерк Мари-Анжелин. Он прочитал записку: «У горничной выходной каждый четверг. Придумайте что-нибудь, иначе придется ждать целую неделю!»

Адальбер не стал задаваться вопросом, как План-Крепен удалось так быстро узнать об этом. Он сунул конверт с запиской в карман халата и вернулся к телефону.

— О чем мы с вами говорили, мой друг? Мне только что принесли письмо из Лувра. Я должен быть в Париже в субботу утром. Поэтому я вынужден уехать вечерним поездом в пятницу… К сожалению, мне придется покинуть Биарриц, так и не увидев вас… Короткая встреча в баре в толпе снобов не в счет…

— Вы правы. Забудьте о баре, и давайте проведем вместе вечер четверга!

— Я вас обожаю! Где вы хотите поужинать?

— Я бы предпочла ресторан «Цветы».

— Тысяча благодарностей за доставленную радость! Я буду у вашего дома в девять часов.

Адальбер положил трубку, вздохнул с облегчением и рухнул на постель, чтобы прийти в себя. Госпоже Тиммерманс не удалось держаться с ним холодно, хотя она старалась это продемонстрировать. Понятно, почему она не сразу согласилась встретиться с ним: бельгийка решила наказать Адальбера. А египтологу было не до игр. Он не слишком покривил душой, когда сказал «королеве шоколада», что торопится вернуться в Париж. Ему не терпелось узнать, как дела у Альдо. Друг не давал о себе знать с самого отъезда. Он ничего не сообщил даже тетушке Амели, и Адальбер уже начал тревожиться…

Видаль-Пеликорн написал короткую записку Мари-Анжелин, прогулочным шагом отдыхающего отнес ее по тому адресу, который она указала, и вернулся в гостиницу. Они договорились не встречаться до начала «операции». Это значило, что они не увидятся около сорока восьми часов. Целая вечность даже для терпения археолога, а египтолог вообще особенным терпением не отличался.

Чтобы ожидание не казалось столь томительным, Адальбер отправился в книжный магазин и приобрел последние детективные романы Эдгара Уоллеса, Станислас-Андре Стимана и Агаты Кристи. Потом он вернулся в гостиницу и заперся в номере, решив, что останется там до тех пор, пока не настанет время ехать за госпожой Тиммерманс и сопровождать ее на ужин в ресторан «Цветы». Таким образом, он не пропустит ни одного телефонного звонка. Но ничто не потревожило тишину, царящую в номере. Время от времени с ним случались приступы острого нетерпения. И тогда Адальбер бегом добирался до мыса Сен-Мартен, садился там на камень спиной к маяку и несколько минут смотрел на океан, бушевавший в эти дни, но волны успокаивали его. Потом в таком же темпе он возвращался в свою нору, принимал душ и считал часы, которые ему предстояло провести в одиночестве. По звонку ему приносили ужин или завтрак, проглотив которые, он снова погружался в книгу…

Наконец настал благословенный час, когда Адальбер смог надеть смокинг и попросить портье, чтобы его машину вывели из гаража. Археолог ждал, нетерпеливо похлопывая себя по карману, в котором лежал маленький пузырек с неизвестной жидкостью. Это был вклад Приски де Сент-Адур в странное, если не сказать темное, дело, которое виконтесса возвела в ранг богоугодного.

«Двойная доза усыпляет быка за пять минут, — сказала она Адальберу. — Этого будет достаточно. И снадобье не имеет никакого вкуса. Я пробовала!»

Он тоже попробовал и успокоился. Не совсем, разумеется, так как речь шла о женщине, а сам он никогда не претендовал на амплуа главного отравителя из клана Борджиа.

Когда автомобиль остановился у виллы «Аманда», Видаль-Пеликорну не пришлось долго ждать. Рамон стоял у двери, и Луиза Тиммерманс вышла почти сразу. Она была чрезвычайно элегантна в черном атласном платье от Шанель. Единственным дополнением к наряду служил тонкий белый атласный шарф, заколотый на плече двумя камеями. Накидка на белой атласной подкладке защищала ее от холода. Бриллианты в ушах, два браслета и великолепный бриллиант-солитер на безымянном пальце правой руки составляли единый комплект и удостоились искреннего комплимента от Адальбера. В этот вечер Луиза Тиммерманс была ослепительна, и ему вдруг стало на мгновение стыдно за то, что он приготовил для нее ловушку. Но, с другой стороны, она не пострадает: проведет замечательный вечер, поспит чуть дольше обычного и никогда не узнает о том, что владела неповторимыми изумрудами… Если, конечно, они действительно находятся в футляре от веера. Впервые в своей жизни Адальбер засомневался…

Ужин прошел замечательно. Новый ресторан «Цветы», с большими окнами, выходящими на море, и интерьером с элементами умеренной роскоши, пользовался успехом. Приглушенный свет удачно скрывал недостатки, все женщины казались красавицами, и Луизе Тиммерманс в этот вечер снова было двадцать лет…

Адальбер выбрал столик у одного из витражей, но в глубине зала, так чтобы они были не на виду у остальных посетителей ресторана. Ужин начали с устриц в желе из «сотерна»[310], за ними последовала барабулька с белыми грушами сорта «бере» и молодые голуби со сморчками. Чтобы доставить удовольствие своей даме, Адальбер заказал розовое шампанское в качестве дополнения к двум первым блюдам, а для птицы выбрал достойное бордо — «Шато-ла-лагюн» 1909 года, — к которому питал слабость… и в котором снадобье канониссы должно было раствориться лучше, чем в пузырьках шампанского.

Сначала Луиза предавалась меланхолии:

— Вы непременно должны уехать завтра?

— Это необходимо. Я могу довериться вам: речь идет о новых раскопках в Асуане. Если сведения, полученные нами, подтвердятся, то нас ждут важные открытия. Разумеется, мне намного приятнее оставаться с вами в этом волшебном уголке, но вам известно, насколько я увлечен моей работой…

— Не упрекайте себя! Именно благодаря вашей профессии мы и познакомились. И потом… наша дружба на этом не закончится. Я свободно распоряжаюсь своим временем, и друзья уже говорили мне о прелестях Асуана. Там, кажется, есть божественный отель…

— «Старый водопад»? У него прекрасная репутация. Но гостиница очень популярна, и номера там бронируют заблаговременно. Особенно зимой…

Адальбер понимал, что произносит пустые слова, но разговор не должен был прерываться. Судьбоносный час приближался. Они с План-Крепен условились, что Мари-Анжелин появится в одиннадцать часов, а было уже без четверти. Еще немного, и задуманная ими операция начнется…

Обстоятельства им благоприятствовали. Едва сомелье принес бордо, госпожа Тиммерманс с ужасом заметила, что на ее платье появилось крошечное пятнышко от соуса. Она сразу же встала:

— Я должна немедленно его удалить!

— Ну что вы, ничего не заметно! — лицемерно заверил ее Адальбер.

— Но я его вижу, и это невыносимо… Бельгийка удалилась, оставив своего спутника.

Он получил полную свободу действий. Оглядевшись, Адальбер убедился, что никто не обращает на него внимания. Он неловко уронил очки, лежавшие на столе, и встал, чтобы их подобрать. Археолог намеренно повернулся лицом к окну и спиной закрыл столик от других посетителей. Дрожащей рукой он вылил содержимое пузырька в бокал с красным вином.

Когда Луиза вернулась, он аккуратно водил высоким, похожим на тюльпан бокалом с бордо у самого носа и, полузакрыв глаза, вдыхал аромат этого божественного нектара. Он встал, когда «королева шоколада» подошла к столику, но бокал по-прежнему держал в руках.

— Попробуйте, друг мой, это истинное наслаждение!

Она повторила его жест, и несколько мгновений они как истинные знатоки молча дегустировали вино. Затем настала очередь молодых голубей со сморчками, запах которых вносил завершающую нотку в эту симфонию для гурманов… Вдруг глаза Адальбера округлились, и он едва не подавился грибом. Пробило одиннадцать часов, и в зал вошла представительница Армии Спасения. Никаких сомнений: он заметил длинный нос Мари-Анжелин, выступающий из-под шляпы из черной соломки. Дамы из этого общества часто собирали деньги в роскошных ресторанах, и никто не удивился, когда План-Крепен двинулась между столиками. Никто, кроме Адальбера. Он ничего подобного не ожидал и изо всех сил боролся с душившим его хохотом. Для смеха момент был совершенно не подходящий, и ему пришлось одним глотком допить вино. Его спутница удивилась:

— Вы плохо себя чувствуете, друг мой?

Это были последние слова Луизы Тиммерманс. Она слегка покачнулась, ее глаза закрылись, и она упала бы лицом в тарелку, если бы Адальбер не подхватил ее, перегнувшись через стол.

— Боже мой, Луиза, что с вами?

Он поторопился намочить салфетку водой из графина и коснулся висков женщины, но это не помогло. Откинувшись в своем кресле, Луиза не открыла глаза. Вокруг них поднялась суматоха. Какая-то дама предложила флакон с нюхательной солью и поднесла его к носу Луизы. Та чихнула, но не пошевелилась.

— Необходимо позвать врача, — раздался чей-то голос, и тут вмешалась План-Крепен.

— Позвольте мне, — твердо сказала она, — я дипломированная медсестра.

Ее пропустили к столику, и она быстро осмотрела женщину: подняла веко, послушала сердце, пощупала пульс.

— Не могли бы вы, месье, отнести ее куда-нибудь, чтобы уложить? Здесь слишком много народа, и этой даме не хватает воздуха.

— Вы правы!

Видаль-Пеликорн подхватил на руки госпожу Тиммерманс. Он явно нервничал, и никто не удивился тому, что он случайно опрокинул наполовину пустой бокал с красным вином. Директор проводил их в маленькую гостиную, где Луизу уложили на канапе, подложив под голову подушки. Она свернулась калачиком, на ее губах заиграла легкая улыбка. На это и обратил внимание врач казино, спешно вызванный к ней.

— Невероятно, — сказал он, — но с ней все в порядке. Она просто спит!

— Как это спит? — изумился Адальбер, не выходя из образа.

— Посмотрите сами!

Археолог похлопал свою даму по плечу, ответом ему был легкий храп.

— Она пила или ела за ужином что-то такое, чего не пили или не ели вы? — спросил врач у Адальбера. — От нее пахнет вином.

— В ресторане мы ели одни и те же блюда. Но я знаю, что сегодня днем она была на коктейле…

Пресловутый коктейль был плодом его воображения и отлично дополнял общую картину. Врач беспомощно пожал плечами:

— Лучше всего вашей даме поспать. Отвезите ее домой, месье. И оставьте на попечение горничной. При необходимости она вызовет лечащего врача, каковым я не имею чести быть, — добавил он с улыбкой, давая понять, что знает, с кем имеет дело.

Адальбер встрепенулся:

— К несчастью, у ее горничной сегодня выходной…

— Если желаете, я могу вас сопровождать, — предложила Мари-Анжелин.

— Буду вам крайне признателен! Не могли бы вы, господин директор, попросить портье подогнать мой автомобиль к выходу, — сказал Адальбер, протягивая ему выданный ранее номер. — И пусть мне принесут счет.

Все было мгновенно исполнено. Через несколько минут все трое уже ехали на виллу «Аманда», но соучастники остерегались разговаривать: они не знали, насколько глубоким был сон их «жертвы».

Наконец автомобиль остановился перед домом госпожи Тиммерманс. В окнах не было света.

— Полагаю, что у нее есть ключ, — предположила План-Крепен, беря вечернюю сумочку из украшенного вышивкой атласа.

— Позвоните сначала! В доме остался дворецкий, его зовут Рамон…

Им пришлось довольно долго ждать, прежде чем в одном из окон второго этажа появился Рамон, явно разбуженный звонком.

— В чем дело?

— Это господин Видаль-Пеликорн, и со мной дама из Армии спасения. Мы привезли госпожу Тиммерманс, ей стало плохо…

— Иду! Но у нее есть свой ключ!

Еще один лентяй, которому неохота вылезать из-под теплого одеяла ночью, подумал Адальбер. Он наверняка с наслаждением вернулся бы в постель.

Спустя пять минут двое мужчин уже несли госпожу Тиммерманс через анфиладу комнат. Их сопровождала представительница Армии Спасения.

— Может быть, лучше позвать горничную этой дамы? — предложила она.

— У горничной сегодня выходной. Она придет только завтра утром, а кухарка не живет на вилле… Следует ли мне позвонить врачу?

— Госпожу Тиммерманс только что осмотрел врач казино «Бельвю». По его мнению, ей лучше всего дать выспаться. Мне бы не хотелось злословить, но, судя по всему, она выпила лишнего… Завтра ваша хозяйка решит сама, стоит ли ей обращаться к врачу.

Рамон с облегчением вздохнул:

— Отлично! Если вы мне поможете, месье, то мы отнесем ее в спальню. А мадам, возможно, согласится уложить госпожу Тиммерманс в постель?

— Охотно помогу вам!

Пока они несли Луизу, сердце Адальбера неистово билось в груди. То же самое происходило и с Мари-Анжелин, хотя ей удавалось сохранять холодное достоинство. Будут ли они наконец вознаграждены за свои старания, или футляр от веера, который был им так нужен, окажется очередной иллюзией?

Покои «королевы шоколада» были похожи на бонбоньерку. Всюду белый муслин, розовый атлас, затканный золотом, подушки. Кроме кровати, задрапированной уже упомянутым муслином, стояла красивая, хорошо подобранная мебель в стиле Людовика XIV. Сомневаться в ее подлинности не приходилось. На туалетном столике, покрытом скатертью из кружев «малин»[311] расположились хрустальные флаконы с золотой гравировкой, склянки с духами, коллекция щеток и расчесок и многочисленные баночки с кремами. Стены украшали гравюры, выбранные с отменным вкусом.

Как только Луизу положили на кровать — она была уже приготовлена, и ночная сорочка из белого крепдешина лежала на подушке, — мужчины вышли. Адальбер объявил, что будет ждать представительницу Армии Спасения, чтобы отвезти ее домой. Рамон поспешно предложил ему выпить что-нибудь. Археолог выбрал виски.

— В гостиной у самой двери справа — все необходимое. Шкафчик, на котором стоят графины, это холодильник, — сообщил дворецкий, которого определенно тянуло вернуться в постель.

Адальбер не стал его удерживать:

— Не стоит вам портить себе ночь. Уходя, я брошу ключи в почтовый ящик.

— О, благодарю вас, месье! У меня был тяжелый день. Я убирал дом, а госпожа очень придирчива, замечает любую пылинку.

— Меня бы удивило иное отношение! Спокойной ночи, мой друг!

Адальбер еще ни разу не был в доме госпожи Тиммерманс, и со стаканом виски в руке он прошелся по первому этажу, стараясь унять нарастающее волнение. Ему не терпелось подняться и посмотреть, что делает Мари-Анжелин. Прошла минута, показавшаяся ему вечностью, и Видаль-Пеликорн не выдержал. Он бесшумно взбежал по лестнице, покрытой голубой ковровой дорожкой, и тихонько поскребся в дверь спальни Луизы. Не услышав ответа, он постучал чуть громче, и вновь безрезультатно. Постучав в третий раз и опять не получив ответа, Адальбер встревожился и решился открыть дверь. Госпожа Тиммерманс в белой ночной сорочке мирно спала в своей розовой постели, ночник горел в изголовье кровати… Но Мари-Анжелин в комнате не было…

Адальбер осторожно вошел, закрыл дверь, сделал несколько шагов по комнате и позвал Мари-Анжелин. На этот раз она появилась на пороге двери, ведущей, вероятно, в будуар. Она была бледна, как смерть, но в руках держала голубой кожаный футляр с тисненой императорской короной на крышке.

— Вы нашли его? — вполголоса спросил Адальбер.

— Да… Но я не осмеливаюсь открыть его. Думаю, это от волнения!

Археолог поставил футляр на круглый столик, открыл его, вынул веер и передал его своей сообщнице. Он осмотрел дно футляра. Для хранения изумрудов футляр подходил идеально, но изнутри он был обит белым бархатом. Вскрыть его, не повредив ткань, казалось невозможным. Работа была выполнена безукоризненно, и если человек не знал о наличии второго дна, ему бы и в голову не пришло заглянуть под обивку.

— Что вы намерены делать? — прошептала Мари-Анжелин.

— Придется резать ткань в самом незаметном месте…

Предвидя подобный поворот событий, Адальбер прихватил с собой скальпель и надрезал им ткань с той стороны, где футляр открывался. Разрез получился тонким, и Адальбер увидел, что бархат приклеен, а не просто натянут. В это мгновение Луиза заворочалась в постели и пробормотала что-то. С отчаянно бьющимся сердцем План-Крепен торопливо подошла к ней, пощупала ее лоб. Это явно не понравилось спящей, потому что она повернулась на другой бок…

А в это время Адальбер слегка надрезал обшивку на боковой поверхности футляра, чтобы пробраться в получившееся отверстие. Внезапно он выпрямился.

— Смотрите! — услышала Мари-Анжелин его голос.

Рука Адальбера слегка дрожала, когда он извлек все пять изумрудов. Свет упал на камни, и они как будто пробудились от долгого сна, засияв насыщенными оттенками зеленого, столь же переменчивыми, как волны океана. План-Крепен упала на колени.

— Боже мой! Священное ожерелье!

— Да, это оно, только, как я и предполагал, золотые украшения, разделявшие камни, заменили простой золотой цепочкой. Теперь надо все привести в порядок.

Адальбер достал из кармана пять обычных камешков, довольный тем, что правильно подобрал их в соответствии с размерами изумрудов. Очень осторожно он спрятал их в тайник, укрепил мягкую ткань, удерживавшую камни, чтобы они не катались по футляру и не привлекали к себе внимание. Баронесса Рейхенберг продумала все до мелочей. Затем Видаль-Пеликорн разгладил бархат на дне футляра, скрывая следы скальпеля, положил веер, закрыл футляр и вернул его Мари-Анжелин.

— Уберите его, — очень тихо сказал он. У него не осталось сил, как будто он только что взобрался на самую высокую пирамиду.

С огромным облегчением Адальбер убрал изумруды в карман. Когда План-Крепен вернулась, в ее глазах блестели слезы радости. Они крепко обнялись.

— Уф! — выдохнула Мари-Анжелин. — Никогда в жизни мне не было так страшно! Но теперь оно у нас!

— Идемте вниз, выпьем по стаканчику и пойдем отсюда поскорей!

Прежде чем покинуть комнату, старая дева посмотрела на госпожу Тиммерманс, которая спала мирным сном и выглядела совершенно счастливой.

— Интересно, на быков средство виконтессы Приски действует так же?

— В любом случае, оно чудодейственно!

Они спустились в гостиную, выпили за успех операции и покинули дом, не забыв опустить ключи в почтовый ящик. Наконец Адальбер задал мучивший его вопрос:

— Скажите мне, Мари-Анжелин, откуда у вас этот костюм? Ведь не канонисса же вам его дала?

— Я просто взяла его напрокат. Здесь так часто устраивают костюмированные вечера в частных домах и в двух казино, что у хозяина магазина всегда есть клиенты. Сначала я хотела взять костюм монахини, но мне предложили вот этот оригинальный вариант. Разумеется, костюм не подлинный. На воротнике вышивка сделана золотом, а не красными нитками. Но, как видите, он мне помог. Что мы будем делать дальше?

— Вы на такси вернетесь к госпоже де Сент-Адур, а я сяду в первый же поезд и отправлюсь к Альдо. Нам нужно подготовить последний акт. Учитывая коварство нашего врага, боюсь, что это будет непросто.

— Может быть, нам с маркизой тоже следует вернуться?

— Ждите нового приказа. В Сент-Адуре вы будете в большей безопасности, чем в любом другом месте… При условии, разумеется, что вы не предпримете безрассудных поисков Фожье-Лассаня…

— А если все же я нападу на его след?

— Поговорите об этом с дамами и позвоните мне!

Поезд Анде — Париж останавливался в Биаррице в восемь часов утра. Адальбер садился в него со спокойной совестью. Прежде чем покинуть отель, он послал Луизе охапку роз и сопроводил их запиской. В ней написал, что сожалеет о том, что не может остаться дольше, но уверял ее, что скоро даст о себе знать. Устроившись в купе, он открыл утреннюю газету, зажег сигарету и больше о госпоже Тиммерманс не думал. Он был так счастлив, представляя радость Альдо при виде ожерелья, что не заметил, как его путешествие уже подошло к концу.

Поезд прибыл на Аустерлицкий вокзал. Адальбер сел в такси и вернулся в свою квартиру на улице Жоффруа, чтобы оставить там багаж. Поздоровавшись с Теобальдом, успевшим уже заскучать без своего хозяина, Адальбер кинулся к телефону и попросил телефонистку соединить его с «Ритцем». Дежурная телефонистка в отеле ответила, что князя Морозини нет в номере. Тогда археолог попросил позвать к телефону Дюруа, портье, которого он знал и который явно обрадовался его звонку.

— Я рад вас слышать, господин Видаль-Пеликорн. Не скрою от вас, что мы несколько встревожены из-за Его Сиятельства.— Вы хотите сказать, что он выехал из отеля?

— Нет. Его багаж по-прежнему в номере, но сам он не появлялся вот уже два дня…

— И вы не обратились в полицию?

— Нет! Князь часто уходит надолго и никого не предупреждает. Эти два дня мы не беспокоились, но сейчас…

— Перестаньте! — крикнул Адальбер. — Я немедленно иду в полицию!

Он с такой силой опустил трубку на рычаг, что едва не повредил телефонный аппарат. Адальбер был настолько встревожен, что перестал контролировать себя… Радость обладания изумрудами мгновенно сменилась чувством неподдельного страха за судьбу друга. Исчезновение Морозини выглядело абсурдным, и от этого у египтолога стыла в жилах кровь. Зачем его похищать, если срок, отведенный на поиски ожерелья, еще не истек? Или за талисманом Монтесумы охотился кто-то еще, кроме мексиканцев? Но кто?

— Господин как будто не в духе? — решился спросить Теобальд, наблюдавший за ним с порога.

— Есть повод! Морозини ушел из отеля позавчера и до сих пор не вернулся. Что это значит, по-твоему?

— Это… Господин, я даже не решаюсь предположить. Следовало бы…

— Остается только одно. Я должен немедленно ехать на набережную Орфевр и сообщить обо всем комиссару Ланглуа. Морозини собирался с ним встретиться.

— Уже около девяти часов, и полиция…

— Если у них закрыто, я заставлю открыть мне. А если Ланглуа нет на месте, я поеду к нему домой. Я должен сегодня же вечером поговорить с ним. Альдо отсутствует в отеле уже два дня!

Пять минут спустя Адальбер уже сидел за рулем своего красного шумного «Амилькара». Он мчался по Парижу, словно снаряд, не обращая внимание на свистки полицейских, которые сопровождали его всю дорогу. Никогда еще Адальбер не ездил с такой скоростью, но картины, представлявшиеся ему, лишали его разума.

Тормоза истошно завизжали, когда он на полном ходу остановил машину в метре от полицейского, охранявшего вход в комиссариат. Адальбер выскочил из машины и рванулся к входной двери.

— Эй! Куда это вы направляетесь?

— Я должен немедленно увидеть дивизионного комиссара Ланглуа!

— Сначала вы должны записаться к нему на прием!

— Не до этого! У меня срочное дело. Если вы намерены мне помешать, то мне придется вас нокаутировать, к моему огромному сожалению. Вы молоды и достаточно привлекательны, так что поберегите нос…

Не дожидаясь ответа, Адальбер помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и громко зовя Ланглуа. Он всполошил все управление. Но такое поведение принесло нужный результат: когда археолог достиг площадки третьего этажа, дорогу ему преградил сам комиссар. И он ничуть не удивился такому громогласному появлению Адальбера.

— А, это вы! Я должен был догадаться. Вы, случайно, не заболели? Почему такой крик?

Без всякой учтивости комиссар ухватил Адальбера за рукав, буквально втащил его в кабинет и силой усадил на стул.

— Морозини исчез! — отбивался от него археолог, пытаясь отдышаться. — Нужно, чтобы вы немедленно его нашли!

— Прекратите голосить! В спешке нет нужды…

— Что вы говорите! А это что еще такое?

Взгляд Адальбера упал на письменный стол комиссара, и он увидел разложенные на нем предметы. Дрожащим пальцем он указал на тонкий бумажник из крокодиловой кожи черного цвета с тисненой на нем короной и золотые запонки, слишком хорошо ему знакомые… Слезы выступили у него на глазах, и он торопливо прикрыл их рукой.

Ланглуа вынул бутылку коньяка и два стаканчика, налил один и сунул в свободную руку Адальбера.

— Выпейте! И успокойтесь! Эти игрушки не из морга…

— А откуда?

— Из карманов одного бродяги. Он был мертвецки пьян и надеялся обменять запонки на океан вина и любимом бистро. Обслуживая его, хозяин кабачка задал ему несколько вопросов и получил на них весьма туманные ответы. В это время его жена побежала в ближайший полицейский участок. Это был комиссариат 4-го округа. Разумеется, клошара привели в чувство, снова задали ему кое-какие вопросы и добились-таки ответа. Он нашел запонки под мостом Марии со стороны острова Святого Людовика в карманах какого-то типа, вероятно, еще более пьяного, чем он, потому что тот безропотно позволил себя обобрать. В нескольких шагах от него валялся и бумажник, разумеется пустой. Комиссар сразу же выслал туда патруль. Морозини нашли неподалеку, он был без сознания. Его крепко ударили по голове, сняли плащ и ботинки, вытащили запонки…

— Но он не…

— Я бы вам уже сказал. Не в моих привычках скрывать плохие новости. Пострадавшего отвезли в центральную больницу, и там мой коллега Северен установил личность своего клиента. Главный врач буквально набросился на него, крича, что этот пациент не подходит для больницы для нищих, и что его лучше перевезти в клинику профессора Дьелафуа. Но Морозини все-таки остался там.

— Что с ним?

— На голове шишка и ссадина, а также сильный бронхит. Его нашли только вчера утром. У него оказался крепкий череп, и удар повредил только кожу.

— Туда уже поздно ехать?

Ланглуа посмотрел на часы.

— Со мной — нет. Идемте!

Они прошли по набережной до площади перед собором Парижской Богоматери, пересекли ее по диагонали и подошли к самой старой парижской больнице, чей подъезд освещался всю ночь. Привратник поприветствовал дивизионного комиссара как старого знакомого и сообщил, что доктор Орган еще не ушел.

Они нашли его в кабинете старшей медсестры. Врач спокойно курил сигарету. Увидев мужчин, он усмехнулся:

— Пришли за вашим драгоценным пациентом? До утра подождать не могли? Просто мания какая-то… Приходите по ночам, увозите людей! Эта театральность меня раздражает!

— Не волнуйтесь, доктор, мы пришли не за ним. Просто господин Видаль-Пеликорн, которого вы видите перед собой, хотел бы с ним поговорить.

— Жаль, что вы его не заберете. Слишком беспокойный пациент! Он все время требует вызвать ему такси, чтобы он мог вернуться домой, и повторяет, что не может терять время…

— Сколько вы намерены его держать?

— Дня два или три, чтобы убедиться, что он в порядке. Я вам с удовольствием его отдам.

Разговаривая, они шли по длинному застекленному коридору, в конце которого располагались три двери. Орган открыл ту, что слева. За ней оказалась маленькая комната, большую часть которой нанимала кровать. В комнате горел свет, и они увидели Альдо. Он сидел в кровати, обхватив руками колени, и грустно курил сигарету. Одетый в бумазейную пижаму в серо-белую полоску, князь выглядел, как арестант. При виде Адальбера он радостно воскликнул:

— Наконец-то знакомое лицо! Кто тебе сообщил?

— Никто! Сегодня вечером я вернулся в Париж и узнал, что ты исчез из «Ритца» два дня назад. Я тут же бросился за помощью к нашему дорогому комиссару, и вот я здесь. Но расскажи мне, что ты делал ночью под мостом Марии?

— Я туда не ходил. Вероятно, меня туда отнесли. Я отправился на набережную Бурбон, чтобы провести вечер у друга. Когда я выходил от него, на меня напали. Об остальном я знаю не больше твоего…

— Друг? На набережной Бурбон? Ты мне никогда о нем не говорил!

— Мне просто в голову это не приходило, — ответил Альдо с напускной непринужденностью и поторопился сменить тему разговора: — А ты чем занимался? Готовился к свадьбе с «королевой шоколада»?

— Не думаю, что мы с ней скоро увидимся. Не вижу смысла поддерживать с ней более тесное знакомство.

Глаза Альдо загорелись.

— Тебе удалось?

— Подвиг совершил не я, а Мари-Анжелин. Я все тебе расскажу позже, когда ты выздоровеешь!

— Я уже здоров! Устал уже уговаривать всех, что я хочу вернуться домой. Пусть мне вернут одежду, принесут счет и вызовут такси!

— Это будет непросто, старина. Что касается одежды, то у тебя остались только брюки от вечернего костюма и грязная рубашка. Денег у тебя нет. И позволь тебе напомнить, что Ланглуа, хотя он и оставил нас наедине, сейчас разговаривает с врачом, который считает тебя общественно опасным. Поэтому, спокойствие! Сейчас ты послушно ляжешь — пижамка твоя — просто мечта! — и постараешься уснуть. Завтра я заеду в «Ритц», заплачу по счету, заберу твои вещи, а потом уже приеду за тобой. Пока ты поживешь у меня, чтобы прийти в себя и подождать продолжения операции.

Альдо смиренно лег и даже позволил Адальберу подоткнуть одеяло.

— Сколько у нас осталось времени? — спросил Морозини.

— Пятнадцать дней. Ты видишь, что мы укладываемся в срок…

— Поэтому мне и не понятно, почему на меня напали…

— Это явно не имеет никакого отношения к делу! Наши противники — не единственные мерзавцы на этой планете, им незачем было бросать тебя под мостом. Они бы тебя просто убили и все. А теперь спи! Завтра поговорим!

Альдо натянул одеяло до подбородка и с облегчением вздохнул. Адальбер собрался выйти из палаты, но он остановил его:

— Это правда? Они у тебя?

— Спи спокойно, они в моем сейфе…

Князь закашлялся, выпил немного воды, свернулся калачиком и закрыл глаза:

— Чудо! Настоящее чудо!

— Если у тебя есть связи в Ватикане, мы бы могли подумать о канонизации План-Крепен! Мне очень легко представить ее с нимбом…

Князь Морозини снова стал самим собой. Этим он был обязан удобствам современной ванны в квартире Адальбера, своей одежде и восхитительным блюдам, приготовленным Теобальдом. Теперь Альдо мог в свое удовольствие рассматривать пять изумрудов Монтесумы. Он не скрывал восхищения.

— Исключительные камни! И по величине, и по цвету, и по сиянию… Можно понять супругу Карла Пятого, которая желала владеть ими. И лучше было Кортесу преподнести их ей, а не дарить ожерелье своей жене.

— Своей молодой жене, старина, а это существенно меняет дело. Должен тебе напомнить, что она оказалась умнее мужа и вернула ему украшение.

— Глядя на тебя, я думаю: хватит ли тебе смелости с ними расстаться? Давно я не видел тебя таким оживленным! Ты просто очарован!

— Признаю, мне будет непросто их отдать, к тому же, мы с тобой знаем, что Жиля Вобрена больше нет в живых. Следовательно, это заведомый обман, — задумчиво сказал Альдо, перекладывая ожерелье из одной руки в другую.

— Но нам придется выполнить условия сделки. Если хочешь знать мое мнение, то чем быстрее мы от этих изумрудов избавимся, тем будет лучше для всех. Завтра же я отправлю Теобальда разместить объявления в газетах. Какой там текст?

— Что-то о блудном сыне. Записка у меня в несессере.

На следующее утро три парижские ежедневные газеты — «Le Figaro», «L'Intransigeant» и «Le Matin» -опубликовали объявление для убийц антиквара.

— Нам остается только дожидаться ответа, — вздохнул Адальбер, складывая газету и бросая ее на письменный стол. — Полагаю, снова будет назначена встреча в Булонском лесу, в Сенаре или в какой-нибудь заброшенной деревенской лачуге. Сможем ли мы выбраться оттуда живыми?…

— Где бы они ни назначили встречу, наши шансы в любом случае будут ничтожными. Вполне вероятно, что встреча состоится на улице Лиль в особняке Вобрена. Это было бы идеальное место для обмена, в каком бы состоянии ни находился тот, за кого мы отдаем изумруды.

— Допускаю, что этот молодой глупец Фожье-Лассань займет место своего отца. Я почти уверен, что он уже в их руках.

— Я тоже, но не стоит пока об этом думать. Уверен, что нам предстоит самая трудная партия в этой игре.

Прошло три дня, а ответа все не было. Только на четвертый день вместе с почтой Теобальд принес на подносе к первому завтраку скромный конверт, адресованный господину Видаль-Пеликорну. Он сразу же привлек внимание адресата, хотя в письме не было ничего особенного. Адрес был напечатан на машинке на конверте из обычной бумаги. Но археолог обладал отличным чутьем и без колебаний выбрал именно его. Он не ошибся. Внутри оказалась сложенная вчетверо бумага, на которой было написано: «Передать князю Морозини». Не разворачивая, Адальбер передал листок другу.

— Может быть, это то, чего мы ждем?

Он оказался прав. На листке было написано шесть строчек без личного обращения:

«Так как вы очень любите путешествовать, будьте во вторник, 12 мая, вечером в «Отеле инфанты» в Сен-Жан-де-Люзе, где вас будут ждать новые инструкции. Вы, разумеется, должны быть один. Назоветесь тем именем, которое напечатано на карточке «Пресса», приложенной к этому письму. Видаль-Пеликорн останется в Париже под наблюдением…»

— И как он собирается за мной следить, этот фанфарон? — проворчал Адальбер.

— Тебе достаточно будет посмотреть по сторонам, чтобы в этом убедиться. Ты сам все увидишь!

— Я ничего не увижу… Хочешь пари? Я буду в Сен-Жан-де-Люзе раньше тебя!

— Не стану я с тобой держать пари. Ты на все способен…

Часом позже господин Видаль-Пеликорн, одетый в элегантный черный плащ из альпаги и котелок, с большим зонтом в руке, попросил привратника вызвать такси и уехал в Лувр. Он прошел по музею, отвечая на приветствия персонала, достиг отдела Древнего Египта и пересек его неторопливым шагом завсегдатая. Адальбер успел погладить базальтовую ляжку сфинкса, прикоснулся к коленям царицы Тии и исчез за дверью, ведущей в кабинеты администрации. Вышел археолог оттуда только вечером, когда посетители уже разошлись. Оказавшись на улице, он увидел, что погода испортилась, поднял воротник плаща и, раскрыв зонт, смело направился к стоянке такси у Пале-Рояля. Домой он вернулся как раз к тому моменту, когда от его подъезда удалялось такси, увозившее на Аустерлицкий вокзал Альдо Морозини…

Пока Морозини был в Париже, Алкид Трюшон из агентства «Слышащий глаз» искренне надеялся, увидев, как тот снял номер в «Ритце», что князь надолго там не задержится и вернется в Венецию к жене, детям и домашним тапочкам. Не тут-то было! Трюшону пришлось поволноваться. Два дня прошли спокойно, на третий день его подопечный вышел вечером в смокинге, совершил небольшое путешествие до набережной Бурбон и исчез. Следует сказать, что успокоенный аристократичностью квартала, спокойным поведением объекта и плохой погодой, Трюшон позволил себе изысканный ужин в одном ресторанчике на улице Сен-Луи-ан-Л'Иль. Слава богу, его агентство было щедрым, а клиент — богатым. Поэтому Трюшон считал, что может иногда позволить себе расслабиться. К несчастью, свой объект он тем вечером больше не увидел. Ему понадобилось три дня и суровая выволочка от патрона, чтобы вновь найти князя и взять его под наблюдение. Но теперь спортивный костюм и чемодан Морозини позволяли предположить, что Трюшону снова придется путешествовать.

И в этом Алкид не ошибся. Приехав на Аустерлицкий вокзал, Морозини сразу направился к экспрессу Париж — Анде — Сан-Себастьян, который должен был отправиться через двадцать минут, и предъявил билет проводнику купейного вагона первого класса. Алкид Трюшон бросился к ближайшему телефону и позвонил своему клиенту.

— Он собирается ехать в Сен-Жан-де-Люз, — доложил сыщик.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Более того, он едет под вымышленным именем и называет себя журналистом Мишелем Морльером.

— Что это значит?

— Понятия не имею. Что я должен делать дальше?

— Следуйте за ним, разумеется! Когда отправляется поезд?

— Через десять минут.

— Тогда попрошу вас поторопиться.

И трубку повесили. С тяжелым вздохом Алкид Трюшон отправился покупать билет, спрашивая себя, сколько еще времени ему придется следовать за этим невыносимым венецианцем.

Если бы партия, в которой он чаще играл роль дичи, а не охотника, не приближалась к непростому финалу, Морозини сумел бы оценить несомненное очарование Сен-Жан-де-Люза. В отличие от Биаррица, где крупные отели, роскошные виллы и места для развлечений поглотили маленький порт, его сосед, ревниво охраняя свое историческое наследие, позволил современности — в умеренном ее варианте — распространиться только за пределами китобойного порта. Разве за те несколько дней, когда здесь проходило бракосочетание Людовика XIV и инфанты Марии-Терезии, город не возвысился до статуса столицы Франции?

«Отель инфанты» располагался в нескольких шагах от дома с таким же названием и оказался гостиницей средних размеров, приветливой и симпатичной. Он принадлежал супружеской чете лет пятидесяти. Муж с быстрыми, живыми глазами был больше похож на контрабандиста, а его жена с ослепительно белыми зубами словно явилась из последнего акта оперы «Кармен». Альдо ждали и приняли с любезностью, сдобренной капелькой любопытства, как и каждого достойного клиента.

— Вы журналист? — спросила хозяйка с неприкрытым интересом. — Какая прекрасная профессия! И в какой газете вы работаете?

— Не задавай столько вопросов! — рявкнул муж. — Это невежливо.

— Ничего страшного, — успокоил его Альдо, сияя своей самой обворожительной улыбкой. — Я могу ответить на любые вопросы. Я тот, кого называют свободным журналистом, делаю репортажи о том, что мне интересно, и продаю тем, кто больше заплатит. На данный момент меня заинтересовала охота на китов!

Он нашел путь к сердцу хозяев гостиницы, которые пообещали ему сделать все возможное, чтобы он остался доволен пребыванием в их городе. Хозяйка показывала Морозини его комнату, когда в гостиницу с намерением не отставать от своего объекта ни на шаг вошел Алкид Трюшон, решивший поселиться в том же отеле. Но, судя по всему, с точки зрения хозяина, он не обладал достоинствами журналиста Мишеля Морльера, и Биксанте Ларальде принялся его допрашивать с пристрастием:

— Что привело вас к нам в это время года? Туризм?

— Нет, работа! Я журналист.

— Смотрите-ка! И что вас интересует? Баскская игра в мяч?

Алкид мечтательно замер:— Да, это любопытная тема… Но ею я займусь позже! А сейчас меня больше интересует охота на китов!

— Я так и думал, — Ларальде стукнул кулаком по ладони.

— Вот как? Почему же?

— Сразу видно, что вы журналист! Ваша комната на третьем этаже, номер 12.

Своей жене хозяин гостиницы сказал:

— За этим надо приглядывать! Что-то мне подсказывает, что он шпион…

И Биксанте Ларальде был не так далек от истины!

Встреча была назначена на вечер, и Альдо провел день в своей комнате: отдыхал, размышлял. Настроение у него было мрачное. Во-первых, он привык к спальным вагонам высшей категории и поэтому плохо спал на кушетке купейного вагона, в который его от большой щедрости запихнул мерзавец, управлявший теперь его жизнью. В купе он ехал не один, и громкий храп двух попутчиков — к счастью, одна полка оставалась свободной — и исходивший от них запах пота заставили Альдо выйти в коридор. Только после остановки в Бордо, где многие пассажиры сошли с поезда, Морозини удалось найти свободное купе, и он с наслаждением расположился там. А во-вторых, здесь, в гостинице, после великолепного завтрака, приготовленного Арранксой Ларальде, состоявшего из местных копченостей, огромного куска тунца по-баскски, домашнего пирога и вина «иррулеги», Альдо нуждался в покое. В отличие от Адальбера, который считал средиземноморский отдых среди дня искусством и охотно засыпал где угодно и в любом положении, Альдо не любил дневной сон, искренне считая, что после него просыпаются с остекленевшим взглядом и сухостью во рту. Но на этот раз он не устоял, убедив себя в том, что вскоре ему понадобится много сил.

Морозини проснулся два часа спустя, свежий и отдохнувший, и решилосмотреть город. Он собирался поближе взглянуть на красивые старинные здания, помолиться в церкви Святого Иоанна Крестителя. Именно в ней почти три века назад юный Людовик XIV в костюме из золотистой ткани, украшенном тонкими черными кружевами, взял в жены маленькую белокурую инфанту в платье из белого атласа, расшитом золотыми королевскими линиями, как и верхнее платье с длинным шлейфом из темно-фиолетового бархата. Рядом с ними стояли Анна Австрийская в черном платье и кардинал Мазарини в малиновой сутане, который сделал все для того, чтобы эта свадьба состоялась, и чей конец был уже не за горами…

Атмосфера собора подействовала на Альдо умиротворяюще, и он задержался там, разглядывая знаменитый позолоченный алтарь работы скульптора Мартена де Бидаша, неповторимый неф, окруженный тремя рядами галерей из резного дерева. По воскресеньям оттуда раздавались голоса, поющие хвалу Создателю. Морозини долго и пылко молился о том, чтобы никому, кроме него, не пришлось быть вовлеченным в опасную авантюру, участником которой он поневоле стал. Ему очень хотелось позвонить в Сент-Адур и услышать знакомые голоса тетушки Амели или План-Крепен. Он знал, что они совсем недалеко от него, и это было искушением, которому он не имел права поддаваться. Такой телефонный звонок мог привести к катастрофе. Хорошо еще, что перед отъездом он сумел из Парижа поговорить с Лизой по телефону. В Вене все было спокойно, только близнецам нужно было большее пространство, чем крошечный внутренний садик дворца Лизиной бабушки…

Дав душе успокоиться в этом доме Господа, Аль-до вернулся на площадь Людовика XIV, чтобы согреться горячим кофе. Но задерживаться в кафе он не стал. До вечера было недалеко, а он не знал, когда противник напомнит о себе. Ему нужно было находиться поблизости от условленного места.

Подняв воротник и сунув руки в карманы пальто, чтобы уберечься от наступавшей прохлады, он направился обратно к отелю. Морозини шел по набережной, когда его обогнал велосипедист и крикнул, не оборачиваясь:

— Все в порядке, месье?

Несмотря на тревогу, князь не смог удержаться от улыбки. Незнакомец в матросской куртке и баскском берете[312], который удалялся, бросив педали и расставив ноги в стороны, словно подвыпивший весельчак, поприветствовал его голосом Адальбера…

Альдо не спрашивал себя, как этот невероятный человек сумел приехать сюда, но ему стало легче.

12 ПРИЗРАК ДЕМОНА

Письмо — скорее приглашение — ожидало Альдо в гостинице, в ящичке для писем. В нем говорилось, что в двадцать три часа автомобиль с потушенными фарами будет ждать его с обратной стороны гостиницы. Морозини легко узнал машину — именно на ней его возили в Булонский лес. Водитель был тем же самым, и занавески снова были задернуты. И Альдо даже немного успокоился: если его противники не хотели, чтобы он запомнил дорогу, значит, они намерены отвезти его обратно. У него есть шанс выбраться из этой переделки живым. До этого момента такой исход событий не был для него очевиден.

Ночь была темной и сырой. Туман приглушал звуки. С моря время от времени доносился вой сирены. Фары автомобиля с трудом пробивали густое молоко тумана, в котором иногда скользили какие-то тени, но водитель был опытным и в городе вел машину на низкой скорости. За городом он поехал быстрее, как человек, хорошо знающий дорогу. Они продвигались на восток, и очень скоро Альдо понял, что его везут в Ургаррен или его окрестности… Убедившись в этом, он уселся поудобнее и даже позволил себе ненадолго закрыть глаза. Руку он сунул в нагрудный карман, где лежал черный кожаный мешочек с изумрудами Монтесумы.

Когда князь впервые взял эти камни в руки, они буквально околдовали его. Но теперь ему не терпелось от них избавиться. Точно такое же чувство владело им и Адальбером, когда они возвращали драгоценные камни для пекторали Первосвященника, отнятые у этой реликвии временем и людской алчностью. Слишком много крови было связано с этими восхитительными геммами, которые — при других обстоятельствах — он бы обязательно приобрел для себя…

Они были в пути около получаса, и машина все время ехала по асфальтированной дороге. Но при выезде из деревни (Альдо решил, что это Аскен из-за относительного оживления, царившего на улицах) асфальт сменился щебенкой, и дорога пошла вверх. Где-то вдали церковный колокол пробил половину двенадцатого. Характерный тембр подсказал пассажиру черной машины, что это был колокол Урруня, и он не смог сдержать дрожь. Как и во многих других деревнях, в Урруне были солнечные часы, украшенные девизом «Vulnerant omnes, ultima necat», что в переводе с латыни означало: «Все [удары часов] ранят, последний убивает». И Альдо, суеверный, как и все венецианцы, поморщился. Его неприятно поразила мысль о том, насколько смысл этого афоризма точно отражает его теперешнюю ситуацию. Он думал о том, что его последний час может оказаться ближе, чем он предполагал, покидая город. Но он решил дорого продать свою жизнь. Несмотря на требования своего мучителя приехать одному и без оружия, Морозини послушался мудрого совета Адальбера и сунул в носок револьвер небольшого калибра. А в правом рукаве, в специальном чехле из кожи, лежал стилет. Разумеется, перед лицом такого количества врагов — мексиканцы да еще банда из Булонского леса и те, о ком он не знал, — это был бы всего лишь поединок чести, но все-таки присутствие оружия успокаивало.

Дорога стала более ухабистой и в конце концов превратилась в узкую, поросшую растительностью тропу, усеянную камнями. Стало ясно, что они близки к цели поездки. Автомобиль почти уперся носом в ворота, которые бесшумно отворились. Где-то рядом был сад. Это чувствовалось по запаху влажной зелени. Альдо уже не сомневался, что его привезли в Ургаррен. К тому же, то, что он мог заметить, полностью совпадало с описанием Адальбера. Колеса машины зашуршали по усыпанной песком аллее. Затем она остановилась, но выйти пассажиру не дали. Дверца распахнулась, и рядом с ним сел человек в маске, который завязал ему глаза и защелкнул на его запястье одно кольцо наручников, приковывая Морозини к себе.

— Выходите из машины! И без глупостей! — приказал он по-английски с сильным акцентом жителя Бронкса. Альдо как будто помолодел на несколько лет!

— Последнее замечание излишне, — пожав плечами, ответил он на том же языке, только без упомянутого акцента. — Я ничего не вижу! Что я могу сделать?

— Я знаю, о чем говорю! — рявкнул его страж. -Знаем мы вас!

— Что ж, тем лучше!

Альдо вылез из машины следом за американцем и ощутил под ногами песок.

— Быстро в дом! — сказал другой голос, на этот раз по-испански. — На горе как будто кто-то есть!

— Это контрабандисты, — сообщил водитель. -Я их заметил еще при выезде из деревни. Им есть чем заняться. Люди, возвращающиеся поздним вечером домой, их не интересуют. Ладно, пошевеливайтесь! Патрон, наверное, уже зол как собака!

Альдо ввели в помещение. Он нащупал ногами ступени лестницы, потом каменные плиты, местами прикрытые ковром. Вероятно, в камине горел огонь, потому что на него повеяло теплом, и он услышал потрескивание поленьев. Снизу под повязку на глазах просачивался свет. И когда его освободили от стража, но защелкнули второе кольцо наручников на левом запястье, Альдо был уверен, что он стоит один посередине большого зала. Вдруг откуда-то сверху раздался тот самый смех, жестокий, наводящий ужас, который часто снился Альдо в кошмарах. Потом смеявшийся заговорил:

— Снимите с него повязку! Пусть полюбуется на наше жилище… — Освобожденный от повязки, Альдо заморгал, привыкая к яркому свету.

Оказалось, что он действительно стоит посередине огромного зала, по периметру которого на старинный манер была расположена удивительной красоты деревянная резная галерея, куда, должно быть, выходили двери других комнат. Труба камина из розового песчаника уходила на высоте шести или семи метров в потолок с тяжелыми позолоченными резными балками. Как и сам камин, они были украшены эмблемами Страны Басков: сердцами, якорными и мальтийскими крестами. На колпаке над камином был изображен герб с потускневшим флагом и двумя скрещенными шпагами, а вокруг него — цветы и птицы, символизирующие дары.

Вся мебель XVII и XVIII веков была отличного качества, а перед камином стояла старинная скамья сеньора с высокой спинкой и пурпурными бархатными подушками. В зале внушительных размеров были расставлены кресла, столы, столики… и пара консолей эпохи Регентства, прибывших сюда прямиком из особняка Вобрена вместе с коллекцией китайского фарфора селадон[313] и двумя картинами кисти Гварди, свадебным подарком Морозини. Подсвечники и канделябры с высокими белыми свечами заливали окружающее пространство спокойным светом… Но среди этого изобилия — на самом деле, зал больше напоминал антикварный магазин — не было ни одного человека. На галерее, направив оружие на Альдо и следя за каждым его движением, стояли пять или шесть человек.

По очереди рассмотрев каждого, Морозини насмешливо заметил:

— Какая трогательная встреча! И с кем же из вас, господа, я должен говорить? Если вообще разговор состоится… Так легко со всем этим покончить…

— Легко, но, черт побери, скучно! Непростительно лишать себя такого удовольствия, а я намерен насладиться каждой минутой!

По лестнице медленно спускался мужчина, не пожелавший ни изменить голос, ни скрыть лицо. Альдо увидел, что к нему направляется, сунув одну руку в карман, а в другой держа сигарету, высокий молодой человек Ему было не больше двадцати пяти лет. Его белокурые, почти белые волосы контрастировали с угольно-черными глазами, глубоко сидящими под нависшими бровями. Рот мужчины можно было бы назвать красивым, если бы не жесткие складки в уголках губ. Тонкие и довольно приятные черты лица мгновенно теряли свою привлекательность, как только это лицо оживало, так много в нем было гордыни, граничащей с чванством, и высокомерного презрения к окружающим. Удивительное лицо! Но Альдо был готов поклясться, что оно кого-то ему напоминает… Вот только кого?

Когда незнакомец спустился наконец по лестнице — его выходу на сцену позавидовала бы любая примадонна! — и оказался в мягком свете свечей, Морозини инстинктивно отпрянул назад, словно увидел змею. И снова раздался злобный смех:

— Неужели вы боитесь? Это честь для меня…

— Скажем, я просто удивлен. Вы ничуть не похожи на мексиканца!

— А я должен на них походить?

— Я полагал это само собой разумеющимся. Ведь все последние месяцы я искал ацтекское украшение для коренных жителей Мексики. Завладев с помощью мошенничества имуществом Жиля Вобрена, они вынудили меня работать на них. Я должен был вернуть им древние изумруды, украденные у них около полувека тому назад. Когда мы встретились в Булонском лесу, я решил, что они вам платят. Но теперь, когда в принадлежащем им замке я никого из них не вижу, у меня появилось подозрение…

— Вы решили, что я работаю на самого себя?

— Что-то в этом роде…

В эту минуту дверь зала резко распахнулась, и появился гигант, по виду типичный американец — от кожаных ботинок с декоративной строчкой до жевательной резинки. Он швырнул к ногам своего босса невзрачного, непривлекательного человечка. Упав, незнакомец гневно вскрикнул.

— Это еще кто такой? Откуда ты его взял?

— Думаю, он спрятался в багажнике автомобиля, пока пленник садился в машину в Сен-Жан-де-Люзе. В тумане его никто не заметил. А потом он попытался скрыться в парке, но Слим его увидел и скрутил…

Чрезмерно блестящие глаза блондина посмотрели на Альдо.

— Этот… недоносок, он с вами?

— Никогда его не видел, — ответил Морозини, отметив про себя, что его назвали пленником.

— Верится с трудом!

Но «недоносок» пришел в себя и не собирался сдаваться. Он встал и начал отряхивать одежду.

— Господин Морозини говорит правду, — сказал он. — Он ни разу меня не видел. Это значит, что я хорошо делаю свое дело.

— И что это за дело?

— Я частный сыщик из парижского агентства «Слышащий глаз». Наше отделение открыто и в Брюсселе. Вот, взгляните!

Из нагрудного кармана Алкид Трюшон достал две визитные карточки. Одну он протянул блондину, а другую отдал Морозини, который не мог скрыть своего изумления.

— Позвольте узнать, по чьему поручению вы следите за мной…

— Уже больше двух месяцев. Но нам запрещено называть фамилию наших клиентов, — объяснил детектив, пытаясь вновь обрести чувство собственного достоинства.

Блондин достал из кармана пиджака револьвер и направил на него:

— Или ты немедленно назовешь ее, или замолчишь навеки! — небрежно сказал он.

— Ладно. В наше агентство обратился барон Вальдхаус из Вены. Я должен был следить за присутствующим здесь князем Морозини, которого он подозревал в связи со своей женой, баронессой Агатой, урожденной Тиммерманс.

— Снова эта история! — запротестовал Альдо. — Я полагал, что она похоронена после несостоявшейся смехотворной дуэли…

— Господин барон считает, что это не так. Напротив, он как никогда ранее убежден в том, что его одурачили, и что в этом деле замешана его теща, госпожа Тиммерманс. Поэтому мне были даны инструкции всюду следовать за князем Морозини и не терять его из вида. Что я и сделал!

— Но это же безумие! — в бешенстве воскликнул Альдо. — А если бы я вернулся в Венецию, то вы неделями, месяцами и даже годами следили бы за моим домом и моей семьей?

— Следить я должен только за вами, но столько времени, сколько потребуется.

— Не удобнее ли было установить наблюдение за баронессой Агатой?

— Вы меня удивляете! За ней тоже следят! Так как она потребовала развода, барон намерен собрать максимум доказательств, чтобы получить преимущество над женой и, в конце концов, не допустить этого процесса, мысль о котором для него слишком мучительна.

— Сумасшедший дом!

— Нам это совершенно не интересно, — отрезал блондин, который начал проявлять признаки нетерпения. — Увы, Алкид Трюшон из агентства «Слышащий глаз», но вам придется расстаться с объектом вашей слежки без особых надежд снова его увидеть. Уведите Трюшона, — приказал он своим людям, притащившим детектива в зал.

— И куда его?

— Поместите к остальным! Им мы займемся позже.

— К остальным? Кто эти остальные? — спросил Альдо, думая о юном Фожье-Лассане.

— Это вас не касается! Все, уберите его! Нас ждут более важные дела, чем эти глупости…

Но ему пришлось подождать. Уверенный в своей правоте, Алкид Трюшон, чья совесть была абсолютно чиста, оказал достойное сопротивление. Чтобы его «укротить», потребовались усилия нескольких мужчин. Наконец бандитам удалось его уволочь, но он так. вопил, что пришлось заткнуть ему рот кляпом. Пока крики Трюшона не смолкли, лицо главаря сохраняло страдальческое выражение.

— Не выношу крика, — признался он, когда вопли детектива, наконец, затихли. — А теперь к делу! Ожерелье у вас?

— А где Жиль Вобрен?

— Его здесь нет!

— Где же он?

— Я вам скажу позже!

— Для чего тогда было назначать эту встречу на другом конце Франции, хотя прежде мы договаривались встретиться в Париже?

— Мы ни о чем не договаривались…

— Мы заключили сделку: я приношу изумруды, в обмен получаю Вобрена. Камни у меня! Верните Вобрена!

— Это невозможно! Он не выдержал заточения и…

— Интересно, есть ли такой человек, который выжил бы, находясь в ящике в подвале собственного дома?

Главарь вытаращил глаза.

— Вы знали об этом?

— Я сам нашел его.

— Вы все знали и все-таки принесли ожерелье? Или это всего лишь блеф?

— Я не в первый раз имею дело с людьми без чести и совести…

— Значит, вы меня обманули, изумрудов у вас нет, и вы надеялись устроить мне ловушку…

— Снимите с меня наручники, и вы все увидите сами!

Повинуясь повелительному жесту главаря, один из его приспешников освободил руки Альдо от стальных браслетов. Морозини достал из внутреннего потайного кармана на «молнии», пришитого к подкладке его габардиновой куртки, черный кожаный мешочек и вытряхнул из него драгоценные камни на старинную парчовую скатерть круглого столика, расположенного поблизости.

— Вот они!

В зале повисла тишина. Все затаили дыхание. В свете канделябра с десятью свечами, стоявшего неподалеку, изумруды Монтесумы засияли неповторимым зеленым светом. На мгновение и сам главарь словно превратился в статую: он стоял неподвижно, зрачки его темных глаз расширились. Рука, протянувшаяся к камням, заметно дрожала. Но Альдо оказался проворнее. Одним ловким движением он схватил ожерелье и отступил к камину.

— Минутку! До них нельзя дотрагиваться грязными руками! Не забывайте, что это священные камни… Прежде чем мы продолжим разговор, я хочу кое-что узнать, раз Вобрена уже не вернуть…

— Что же?

— Что именно произошло в день свадьбы и чем объясняется странное поведение Вобрена?

Главарь пожал плечами:

— Как только в деле появляются наркотики, все объясняется чрезвычайно просто. Особенно, если речь идет о человеке, преклоняющемся перед своей невестой. Когда мы сели в его машину на улице Пуатье, мы лишь сказали ему, что дон Педро согласился одолжить ожерелье, чтобы помочь будущему мужу своей племянницы. Но за украшением надо было заехать в «Ритц». Разумеется, он опоздает на венчание, но дон Педро всех успокоит и попросит подождать. Как только Вобрен принес ожерелье, он стал нашим пленником.

— Негодяи! А как же лаковая туфля, найденная около Мар-о-Фе?

— Маленький подарок полиции от нас! Мы заставили Вобрена снять обувь, а другую туфлю бросили в кусты на противоположной стороне дороги. Забавно, не так ли?

— Ничуть. И учтите, что в этом деле вы для меня всего лишь посредники.

— Это еще что за бред?

— Я исхожу из того, что услышал из уст подлинного владельца изумрудов дона Педро Ольмедо де Кирога. А так как этот дом принадлежит его тетке донье Луизе де Варгас и Виллаэрмоза, где, как я полагаю, он находится на правах родственника, то попрошу вас привести его сюда. Только ему я готов отдать эти изумруды…

Дьявольская улыбка заиграла на молодом лице, которое в минуты покоя никто не посмел бы назвать уродливым.

— Неужели вы настолько наивны?

— Простите?

— Неужели после нашей встречи в Булонском лесу вы и в самом деле подумали, что работаете на эту мексиканскую семейку?

— Иного я никогда и не предполагал. Если я не мог одобрить методы, коими они пытались вернуть утраченное сокровище, то я их понял, хотя и не принял. И я желал бы, по крайней мере, узнать, где находится женщина, которая до сих пор остается госпожой Вобрен, и ее родственники.

— Ах, какие мы рыцари…

— Не стоит преувеличивать. Просто я хочу знать, как обстоят дела на самом деле.

— Я вас успокою. Этот дом остается собственностью ужасной доньи Луизы и очаровательной доньи Изабеллы. Вы сможете даже поприветствовать их, перед тем как…

— Продолжайте!

— Нет, не стоит. Об этом еще будет время поговорить…

— Но я все равно хочу увидеть дона Педро, — потребовал Морозини, напирая на каждый слог. -Если нет…

— Что тогда? Вы не в том положении, чтобы выдвигать свои условия.

— Вы в этом уверены? Скажем, я могу уронить ожерелье в огонь…

— Вы с ума сошли!

Главарь замер, не успев жестом приказать своим приспешникам броситься на Альдо. В руке князя блеснул револьвер, и дуло его было направлено в висок блондина.

— Если хоть кто-то пошевелится, я выстрелю! — предупредил он. — А теперь я требую встречи с доном Педро!

— Ну, она вряд ли состоится! — хмыкнул один из мерзавцев, перекатывая жвачку во рту. — Ему в голову пришла неудачная мысль взглянуть на волны океана поближе. Путешествие не стоило ему ни гроша!

— Вы хотите сказать, что он утонул? Или что вы его утопили?

— Что-то в этом роде. Он начал действовать нам на нервы…

— Хватит! — рявкнул главарь. — Говорить будешь только в том случае, если я тебе прикажу!

— Жестокая реальность, — прервал их Морозини. — Вы убили дона Педро. Пусть Господь примет его душу. Но я готов говорить и с его прямым наследником. Пусть приведут дона Мигеля!

— Его здесь нет!

— Как? И его тоже? Пошлите за ним! Когда у меня под прицелом мерзавец, моя рука не устает! А вы и есть самый настоящий мерзавец, господин без имени…

Не обращая ни малейшего внимания на дуло пистолета, направленного на него Морозини, главарь подошел к скамье и растянулся на пурпурных подушках, небрежно закинув одну ногу на подлокотник. Он даже удостоил Альдо насмешливой улыбки.

— В самом деле нас никто не представил друг другу. Какой вам прок от моего имени? Для всех присутствующих здесь я Грегори Ольерик, но, пожалуй, пришла пора назвать мое настоящее имя. Я обязан это сделать, кузен…

— Кузен? Что за чушь!

— Это истинная правда. Но если обращение «кузен» вам не по вкусу, может быть, я буду называть вас двоюродным дядей? Что вы думаете на этот счет?

— Что вы сошли с ума!

Раздался противный резкий смех, которого Альдо уже привык опасаться. В это мгновение его охватило отчаянное желание нажать на курок пистолета и избавить мир от этого негодяя, но это означало бы подписать себе смертный приговор. На галерее стояли пятеро мужчин, дула их оружия были направлены на Морозини. Очень медленно князь опустил руку. А его мозг продолжал лихорадочно искать логическое объяснение тому, что он только что услышал. Альдо знал, что все его самые непримиримые враги мертвы. Ожить никто из них не мог! И тут он услышал:

— Меня зовут Грегори Солманский!

Смех Альдо гулко разнесся по залу, и прозвучал он непривычно резко: Морозини не испытывал никакого веселья, только тревогу, которую он — к собственному негодованию — не сумел побороть. Он попытался дерзостью замаскировать свои истинные чувства:

— Солманский, явившийся из небытия? Браво!

Но в том случае, когда никого из семьи уже нет в живых, очень легко присвоить себе чужое имя и носить его… как фальшивый нос!

— Я вижу, вас смущает мое существование на этом свете. Вы были искренне уверены в том, что уничтожили всю мою семью. Ведь вы сами убили моего отца и моего брата, а ваша кухарка убила мою сестру. Но факты — упрямая вещь. Я действительно последний из рода Солманских. Я родился в Локарно 9 марта 1908 года в день святого Григория Нисского от короткого, но бурного романа графа Романа Солманского и графини Адрианы Орсеоло, вашей двоюродной сестры… Кстати сказать, ее вы тоже убили. Отсюда наше родство, которое вам настолько не по душе. Как это ни смешно, но я прихожусь вам двоюродным племянником. Удовлетворены?

Альдо стиснул зубы. Холодный пот выступил у него на висках при виде этого адского отродья. Морозини необходимо было выиграть время, чтобы прийти в себя. Он начал искать сигарету в портсигаре, и ему даже удалось уверенным жестом поднести к ней огонь. И все же он выронил револьвер, к которому немедленно бросился гигант-американец. Альдо спокойно сказал:

— Интересное семейство! Ваш отец в ответе за кровавую резню, на совести вашей сестры два убийства. Третье — мое — ей не удалось осуществить. Что же до вашей матери, то она убила мою мать, которая относилась к ней, как к дочери… Но сейчас я хотел бы спросить у вас: как вам удалось жить в этой стае и ни разу не оказаться на виду?

— Ну почему же, однажды я даже сыграл главную роль. Это было в Цюрихе во время праздника, который устроил Мориц Кледерман, ваш тесть, в честь дня рождения своей жены. Это я убил божественную Дианору одним выстрелом из пистолета. Дело оказалось настолько удачным, что я удостоился похвалы моего отца. Потом он отправил меня в Америку, чтобы спрятать там от швейцарских полицейских.

На этот раз Альдо пришлось бороться с подступившей тошнотой. Он два раза глубоко вдохнул. Ему стало ясно, что перед ним маньяк.

— Достойный подвиг! Невинная женщина была застрелена в тот момент, когда она радовалась жизни и пила шампанское вместе с мужем и своими друзьями. Но я повторяю свой вопрос: как получилось, что я ни разу не видел вас среди клана Солманских?

— Дело в том, что я примкнул к нему довольно поздно. Сразу после рождения отец доверил меня кормилице в Локарно, и там я оставался до восьми лет. Затем меня отдали в один из дорогих швейцарских пансионов, где я воспитывался под фамилией своего отца, потому что он признал меня. Имя моей матери оставалось неизвестным.

— Случалось ли вам видеться с матерью?

— В детстве мы часто виделись. Когда я повзрослел, мы с ней не встречались. После дела Фэррэлса[314]меня отвезли в Америку. Сначала я жил под псевдонимом Ольерик, чтобы прощупать почву и посмотреть, как меня примет семья. Но я сразу же отлично поладил с Сигизмундом, моим старшим братом, и вернул себе настоящую фамилию, а псевдоним использовал только для дела. Но если Сигизмунд сразу меня оценил, то об Анельке, к сожалению, этого не скажешь. Правда, она вообще никого не любила. Вас она ненавидела настолько сильно, что на этом мы с ней в конце концов и сошлись. После их гибели я возглавил банду Сигизмунда, и мне удалось провернуть несколько интересных операций. Именно во время одной из них я и познакомился с Мигелем Ольмедо, а затем и с его семьей. Тогда-то я и узнал о знаменитых изумрудах, утрата которых повергла в отчаяние дона Педро… Для меня это стало своего рода… откровением! Не считая того, что ожерелье стоит целое состояние, это была возможность заставить вас поработать на меня и отомстить за моих близких. Ведь вы должны были оказаться в моей власти! И сегодня вечером это свершилось. Вы загнаны в угол. Вы в ловушке!

— Теперь мне все ясно. Вы собираетесь меня убить! — констатировал Альдо так спокойно, словно он только что получил приглашение на ужин.

— Разумеется, но… мы не будем торопиться! У меня безумное желание, дорогой князь, позабавиться с вами. Убить вас одним выстрелом — это слишком быстро и совсем неинтересно. Я хочу насладиться вашими долгими мучениями… Вот это будет восхитительно и вполне достойно Солманских!

— Которым вы, как и ваши предшественники, не являетесь. Фамилия, титул и недвижимость были украдены русским по фамилии Орчаков, погромщиком и убийцей невинных людей!

— Какое это имеет значение, если вы у меня в руках? А теперь отдайте мне изумруды!

— Ни за что!

Голос, прозвучавший с такой повелительной интонацией, принадлежал донье Луизе. Пожилая женщина была одета, как обычно, во все черное, но еще более строго, потому что ни одно украшение, кроме золотого обручального кольца, которое она, очевидно, никогда не снимала, не оживляло ее траурного наряда. Траур подчеркивала вуаль из черного крепа, наполовину скрывавшая седые волосы, высоко поднятые гребнем из черного дерева.

Выйдя из-за колонны, донья Луиза величественно подошла к Альдо. Он поклонился, а женщина спросила:

— Вы действительно принесли подлинное священное ожерелье?

— Нет ни малейших оснований в этом сомневаться, — ответил Морозини, снова выкладывая камни на парчовую скатерть.

При виде изумрудов в серых непроницаемых глазах доньи Луизы вспыхнул огонь, и она рухнула на колени, вытянув вперед дрожащие руки.

— Простите меня за то, что я сомневалась в вас, князь Морозини! Вы совершили чудо! Где же были священные камни?

— Они были спрятаны среди тех вещей, которые императрица Шарлотта увезла с собой из Мексики. Она даже не подозревала, что ожерелье находится у нее.

— Кто же их туда положил?

— Женщина, которая ее ненавидела, и которой было известно наложенное на изумруды проклятие. Она хотела, чтобы императрица погибла.

— Камни действительно сыграли свою роль, потому что Шарлотта умерла безумной. Но в будущем только чистые руки смогут коснуться кетцалитцли Пернатого Змея, и они вернут ожерелье на землю предков, и ее слава и доброе имя будут восстановлены. Благодарю тебя, о Уицилопочтли, бог богов, за этот день, вернувший нам надежду!

Все еще стоя на коленях, донья Луиза запела что-то медленное и мрачное, но мелодия прерывалась вскриками, напоминающими победный клич. Все слушали ее, никому в голову не приходило прервать эту песнь, пришедшую из глубины веков.

Только когда женщина замолчала, согнувшись, опустившись на пятки и подняв высоко над головой изумруды, раздались совершенно неуместные аплодисменты.

Аплодировал, разумеется, последний из Солманских.

— Браво! Вы могли бы иметь успех в мюзик-холле, но нам пора переходить к делу. Мы достаточно повеселились!

Быстрым движением он вырвал изумруды из рук доньи Луизы, повертел их в руках и спокойно убрал в карман.

У пожилой дамы от возмущения перехватило дыхание. Она гневно вскрикнула и хотела подняться. Вряд ли бы ей это удалось, если бы Альдо не поддержал ее. Она поблагодарила его взглядом и воскликнула:

— Должно быть, вы потеряли рассудок! Согласно нашим договоренностям, вы не должны были даже дотрагиваться до священных камней!

Солманский с кривой усмешкой пожал плечами:

— Наши договоренности? У меня такое впечатление, что они существовали только в вашем воображении, милая дама, и в воображении этого бедняги дона Педро. Я всегда работал только на себя…

— Что вы такое говорите? Но вспомните, когда Мигель привел вас к нам в Нью-Йорке…

— Ах, да! Признаю, я сделал все, чтобы очаровать вас, и подыграл вам, как только понял, что ваша семейная история даст мне то, о чем я мечтал. Я получу огромное состояние и отомщу человеку, которого ненавижу…

— Не пытайтесь вспомнить, о ком идет речь, донья Луиза. Он говорит обо мне, — подсказал Альдо. — Этот жалкий тип считает, что я перед ним в долгу…

— Не стоит все сваливать в одну кучу. Все будет сделано так, как я решил. Сейчас я хочу радоваться моей удаче.

— Потому что вы получили изумруды? — презрительно спросил Альдо. — Не стоит забывать о проклятии, которое висит над ними. Почему вы так уверены, что вас оно не коснется?

— Видите ли, я не намерен оставлять камни себе, я их продам… за астрономическую сумму! Я знаю человека, который готов заплатить мне столько, сколько я попрошу. А если добавить к этому еще и наследство Вобрена…

— Насколько мне известно, на него вы не имеете никаких прав!

— Я лично не имею, согласен, но всеми правами обладает его вдова. Это позволило нам неплохо жить, продавая время от времени те или иные безделушки… Продадим и остальное. Мы получим отличную прибыль!

— Вашей прибылью станет разочарование. Пока все считали, что Вобрен исчез, его жена могла действовать по своему усмотрению. Но теперь ее официально признают его вдовой, и, следовательно, будет открыто дело о наследстве…

— И что же? Открыто, закрыто, какая разница? Все и так принадлежит ей.

— Вот в этом вы ошибаетесь… Ей принадлежит только часть, оговоренная законом, и ничего более.

— Нечего мне сказки рассказывать! Не государство же заберет имущество Вобрена?

— Нет, все отойдет его наследнику. Представьте себе, таковой имеется. Он упомянут в официальном завещании, которое хранится у нотариуса мэтра Бо. Вобрен был холостяком, но у него есть внебрачный сын, которого он признал!

— Пустяки! Мы опротестуем завещание. Представляю себе этого наследника, мы легко запугаем мальчишку!

— Он прокурор республики!

Про себя Альдо отчаянно молился, чтобы это все еще оставалось правдой. Ведь после необъяснимого исчезновения Фожье-Лассаня в этом никто не мог быть уверен. Вполне вероятно, что он находится среди тех «остальных», о которых упоминал Солманский, намекая на присутствие в доме других пленников. Но Морозини не смог отказать себе в извращенном удовольствии увидеть исказившееся от ярости лицо его врага. Этому плоду тайной любви Романа Солманского и Адрианы Орсеоло не хватало породы его родителей!

Но Грегори уже взял себя в руки:

— Что ж, еще одного придется убрать!

— Убийства — это ваша специальность, не так ли? На вашем месте я бы не сбрасывал со счетов французскую полицию и подумал бы о том, что смерть наследника ничего не изменит для госпожи Вобрен. Потому что в этом случае будет открыто наследство вашей новой жертвы. Вы от этого ничего не выиграете, кроме возможности сложить голову на эшафоте!

— Не радуйтесь заранее, я американец!

— Едва ли ощущения от электрического стула окажутся приятнее. И потом, на нем умирают дольше! Шеф нью-йоркской полиции Фил Андерсон с радостью потребует вашей выдачи…

Все это Альдо произнес совершенно спокойно и даже миролюбиво, чем вызвал еще большую ярость Солманского. Он принялся отдавать приказы на разных языках, требуя, чтобы его пленника связали и заткнули ему рот кляпом. Это было проделано с отменной ловкостью, и связанного князя, словно куль, швырнули на пол. Он упал у ног доньи Луизы. Женщина сидела в кресле и молча плакала, не утирая слез. Грегори, стоявший в нескольких шагах от нее, снова достал ожерелье и любовался им в свете свечей, на мгновение забыв о тех, кто на него смотрит. Донья Луиза нагнулась к Морозини и прошептала:

— Зачем было доводить до этого? Он действительно вас убьет.

Князь лишь покачал головой и улыбнулся ей глазами… У него не было другого способа дать ей понять, что он сделал все это намеренно, надеясь попасть к тем «остальным», о которых не переставал думать. Возможно, ему удастся что-то предпринять, ведь он сохранил еще нож. Морозини не верил в то, что его убьют на месте. Разве Грегори не пообещал ему мучительную агонию? Следовательно, у него еще есть время. Альдо безумно хотелось узнать, где Адальбер и что он делает.

Тем временем в зале появилось еще одно действующее лицо. Донья Изабелла, сопровождаемая восхищенными взглядами громил, спускалась по лестнице. Медленно, грациозно, с величественной строгостью, внешне невозмутимая, она как будто плыла в своем домашнем платье из черного бархата. Ее единственным украшением была алебастровая кожа в глубоком V-образном вырезе… Из своего более чем неудобного положения Альдо все-таки любовался этой совершенной красотой, не переставая сожалеть о том, насколько она безжизненна.

Но внезапно, в одно мгновение, эта прекрасная статуя ожила. Молодая женщина увидела изумруды в руках Солманского. Она быстрым шагом подошла к нему и с неожиданной яростью вырвала ожерелье у него из рук.

— Священные кетцалитцли! Как вы посмели коснуться их? Это святотатство!

Внезапное преображение доньи Изабеллы застало Солманского врасплох, и он безропотно отдал ей изумруды. А она уже забыла о нем. Как и донья Луиза, она подняла камни к свету канделябра, а затем опустилась на колени, склонив голову, как христианка перед святыми дарами, но не опуская рук. Потом она встала и направилась к лестнице, намереваясь подняться наверх. Никто и не подумал остановить ее, настолько неожиданным было ее превращение из безжизненной красавицы в яростную дочь Мексики!

Но сын Романа Солманского опомнился довольно быстро. В три прыжка он догнал Изабеллу.

— Эй! Куда это вы собрались?

— В свою комнату. Там я смогу совершить очистительный ритуал над драгоценным ожерельем Кетцалькоатля, потому что именно я предназначена для этого. Затем нас должны отвезти на корабль, чтобы мы вернулись на землю предков.

Она инстинктивно прижала изумруды к груди, но Грегори заставил ее вернуться к камину. В его действиях не было грубости. Он казался скорее удивленным, чем недовольным.

— Очистительный ритуал? Земля предков? Что это за белиберда? Вы в самом деле полагали, что я лезу из кожи вон исключительно ради того, чтобы вернуть вам ожерелье и проводить вас на корабль, не забыв пожелать приятного путешествия? Прекратите! Спуститесь на землю, красавица, и не пытайтесь заставить меня поверить, что вы настолько же ограниченны, как и ваш дядя. Должен признать, что некоторое время я так и думал. Вы держались так отстраненно, так упорно молчали, что я считал вас хорошо дрессированной красивой безмозглой куклой.

— Мой дядя доверял вам и исчез. И мой кузен Мигель тоже, я полагаю?

— Совершенно верно. Первый вознамерился управлять всем миром, включая и меня. А что касается Мигеля, то после того, как он выполнил свою задачу, его аппетиты слишком выросли. Пришла пора и вас посвятить в мои планы. В них вам отведена не такая уж плохая роль!

— Вам нечего мне предложить! — возразила Изабелла с уничижительным презрением. — С самого детства моя жизнь была посвящена богам моих предков, и никто не может этого изменить. Даже я, если допустить, что я этого захочу.

— Что это значит?

Раздался глубокий голос доньи Луизы:

— Она девственница и таковой и останется! Несмотря на торжественность ее тона, Грегори расхохотался:

— Оставь эту чушь для других, старуха! А свадьба с этим дураком Вобреном? В его планы не входило оставить девицу непорочной и незапятнанной! Если бы не наши… усилия, ваша курочка угодила бы прямиком в кастрюлю!

Донья Луиза смерила его взглядом, исполненным невыразимым отвращением:

— Боже, как вы вульгарны! Это вы тоже от нас скрыли!

— Надо же иногда расслабиться! Но вернемся к теме нашего разговора…

— Должно было состояться только гражданское бракосочетание, чтобы мы получили деньги, необходимые для нашей миссии. Ни при каких условиях этот человек не должен был дотронуться до Изабеллы! И не делайте вид, что вам об этом неизвестно!

— Верно, я об этом знал, но я полагал, что запрет касается только Вобрена, учитывая возрастную разницу с невестой. А у меня свои планы и в отношении ожерелья, и в отношении девицы. Я решил оставить их себе. Так что, с вашим согласием или без него, я забираю изумруды, — Солманский спокойно убрал камни в карман, — а очаровательницу, по которой я схожу с ума все эти долгие месяцы, я сделаю нормальной женщиной. Пришла пора вернуть вашу семью в реальный мир. Идите-ка сюда, моя прелесть!

— Вы же не совершите этого! — простонала старая дама.

— Конечно же, совершу! И немедленно! Изабелла принялась отбиваться изо всех сил, и

Солманский приказал:

— Билл, Макс и Фред, уведите ее и привяжите к кровати за руки и за ноги. Я не хочу, чтобы она выцарапала мне глаза своими когтями!

— Вам ее раздеть, босс? — предложил один из громил.

— Нет. Это удовольствие я оставлю для себя. С помощью ножа я быстро справлюсь…

Донья Луиза разрыдалась:

— Умоляю вас, остановитесь, если мать родила вас…

— Разумеется, меня родила мать. Хотя сомневаюсь, чтобы она отличалась особой добродетелью… До скорого свидания, мадам! Если вы услышите крики, не сходите с ума. Я обожаю насиловать девственниц.

Солманский собрался последовать за своими приспешниками, когда на улице раздались выстрелы.

— Это что еще такое? — вскипел он. — Проверьте! В ту же секунду дверь, ведущая в сад, открылась.

Вошли двое мужчин. Они вели Адальбера Видаль-Пеликорна, улыбающегося так, словно он попал на светскую вечеринку.

— Привет всей компании, — весело поздоровался археолог. — Я вижу, что вы тут не скучаете! Поверьте мне, я счастлив оказаться среди вас!

Не веря ни своим глазам, ни своим ушам, Альдо, которого донья Луиза пыталась незаметно освободить от кляпа, подумал: не сошел ли его друг с ума? Что он надеялся сделать один в этом доме, полном вооруженных людей? Это же верная смерть! Грегори, судя по всему, задал себе тот же вопрос.

— Откуда вы его выудили?

— Из парка, — сказал один из державших Адальбера. — Он перепрыгнул через стену и кормил собак мясом. Увидев нас, он с такой скоростью начал бегать по парку, что мы вшестером его едва поймали. Он ускользал из рук, словно угорь!

— Этот тип должен был сидеть в своей парижской квартире под постоянным наблюдением! Сборище идиотов! — заорал разъяренный Солманский. — Когда я с ними закончу, я с вами разберусь.

— Не стоит на них сердиться, — заступился за бандитов Адальбер. — Они просто ошиблись… Ваши подручные проводили меня до самого Лувра, ждали меня до вечера и не пропустили момента, когда я оттуда вышел. Только это был не я, а брат-близнец моего лакея, одетый в мою одежду. Это позволило мне в его костюме спокойно сесть в такси, которое ожидало меня на набережной Сены. Видите ли, Лувр — дворец старый, с множеством потайных уголков и переходов. Все они мне отлично известны. Кстати, по-моему, мы с вами не знакомы?

Взбешенный Солманский отхлестал его по щекам, приговаривая:

— Скоро ты пожалеешь, что встретился со мной! Свяжите и его тоже!

В мгновение ока Адальбер оказался связанным на полу рядом с Альдо, которого донья Луиза сумела все-таки избавить от кляпа.

— К чему это театральное появление? — шепотом спросил его Морозини. — Зачем ты так глупо попался?

— Это, мой дорогой, военная тактика, которую называют диверсией. Они ловили меня впятером или вчетвером. Ты лучше прислушайся! Пока они занимались мной, сочувствующие нам перебрались через стену… Ты слышишь?

В саду явно шла перестрелка, следом за выстрелами иногда слышались крики. Грегори подошел к двери и выглянул… Он резко отпрянул, сорвал со стены арабский кинжал и, схватив донью Луизу за волосы, приставил ей лезвие к горлу. Увидев, что его люди отступают, Солманский крикнул:

— Я не знаю, сколько вас там! Но, если кто-то из вас переступит через порог, я пущу старухе кровь! А вы закройте дверь! — приказал он своим помощникам. — Она достаточно крепкая…

Четверо мужчин сумели захлопнуть тяжелую дверь перед носом нападающих и забаррикадировать ее. Это позволило бандитам перевести дух… Альдо бы с удовольствием поподробнее расспросил обо всем Адальбера, но Солманский поставил ногу ему на грудь и начал привязывать длинные волосы доньи Луизы к резным украшениям высокой спинки кресла. Он так сильно натянул их, что женщина не могла пошевелиться. У той на глазах показались слезы.

— Вы действительно монстр! Но вы не можете постоянно выигрывать…

— Отчего же? — со зловещей усмешкой поинтересовался Солманский и крикнул тому, кого называл Слимом: — Сколько их там?

— Трудно сказать, слишком темно! Мне кажется, что это какие-то крестьяне. Ими руководит старикашка, который чертовски здорово стреляет.

— Сейчас мы это выясним! Эй, ты, археолог! Скажи-ка нам, кто твои друзья?

— Контрабандисты, насколько мне известно. Судя по всему, живя в этом замке, вы мешаете их торговле.

— Это что-то новенькое! Но это отличная гарантия:жандармы сюда не сунутся. Они плохо уживаются друг с другом…

— Может быть, — согласился Слим. — Но сейчас-то что нам делать?

— Нам? Ничего! У нас трое заложников, не считая Изабеллы, так что нам нечего особенно бояться. Эй, вы, наверху! — обратился он к мужчинам, которые по-прежнему держали зал под прицелом. Они были приучены к слепому повиновению и, не получив нового приказа, ни на шаг не сдвинулись с места. — Пусть трое из вас перейдут к окнам фасада. Стреляйте во все, что шевелится.

Несколько секунд спустя раздался выстрел, и снаружи кто-то закричал от боли, что подтверждало верный расчет Солманского. Он расхохотался:

— Браво! Мы с ними скоро покончим. Если дело примет плохой оборот, то под покровом темноты мы сумеем спуститься к реке, возьмем с собой женщин и кое-какие безделушки. Теперь, когда изумруды у нас…

— А что делать с этими двумя? — спросил тот, которого звали Макс.

— Их придется убить, но надо постараться, чтобы они подольше помучились. Прежде чем покинуть Европу, я доставлю себе удовольствие заняться семьей Морозини, — проговорил негодяй и ударил Альдо ногой под ребра. Тот едва сдержался, чтобы не закричать от боли.

— Самое простое, — размышлял вслух Макс, не услышавший конца фразы, — это поджечь эту дыру, а потом свалить…

В зале воцарилась тишина, как будто все затаили дыхание. Альдо и Адальбера волновала не столько их собственная судьба, сколько участь молодой девушки, которая, привязанная в своей спальне, в ужасе ждала похотливого негодяя… Казалось, что пока Грегори, погруженный в свои размышления, забыл о ней. Он наливал себе стакан за стаканом, прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. Пару раз раздались взрывы, а когда Макс попробовал высунуть нос наружу, пуля вонзилась в дверную раму, едва не задев его…

— Что он имел в виду, когда говорил о реке? — шепотом спросил Альдо, который, сумев опереться об Адальбера, пытался вытащить стилет из кожаных ножен. — Здесь поблизости только Нивель, но до нее все-таки довольно далеко.

— В этом краю множество сюрпризов. Ты еще в этом убедишься, если мы выберемся отсюда живыми… Да что ты ерзаешь? Лежи спокойно!

— Я пытаюсь вытащить нож. И не говори мне, что у тебя его нет!

— Есть, конечно! Но все произошло так быстро, что я о нем забыл!

Приглушенный разговор мужчин, лежащих у ее ног, наконец привлек внимание пребывавшей в забытьи доньи Луизы.

— Подождите, я сейчас вам помогу, — проговорила она.

В мгновение ока с неожиданной ловкостью женщина перерезала путы на пленниках так, чтобы внешне они выглядели неповрежденными, но освободиться от них теперь можно было легко. В этот момент Грегори вернулся к ним и обратился к Адальберу, пнув его для начала ногой:

— Ну-ка, давай поговорим! Сколько человек ты привел с собой?

— Я не считал, что-то около десятка, должно быть.

— Отлично, — хохотнул Солманский. По голосу было заметно, что он уже пьян. — Я позову стражей подземелья, и они расчистят место… А пока, — он громко икнул, — я объясню… очаровательной Изабелле, кто… теперь… ее хозяин!

Солманский хотел было допить бутылку, которую держал в руке, но почувствовав, что опьянел, отбросил ее в сторону и твердым шагом направился к лестнице.

— О боги Анауатля! — простонала донья Луиза, закрывая глаза, из которых катились слезы. — Сжальтесь над той, которая вам служит!

Альдо и Адальбер разделяли ее тревогу. Морозини вспомнились слова из последнего письма Жиля: «Береги ее…» Но он был бессилен, так как знал: охранники, которые держат их на мушке, непременно выстрелят, стоит им с Адальбером лишь пошевелиться. При этом пули могут задеть и донью Луизу. Она поняла его сомнения:

— Не думайте обо мне, если хотите бежать…

Дверь за Солманским захлопнулась, мужчины обменялись взглядами.

— Я рискну, — прошептал Адальбер на ухо Альдо. — У тебя жена и дети… Дайте мне нож, донья Луиза! — Нет, не шевелитесь! Смотрите! — сказал Альдо. Под прикрытием галереи неслышным шагом двигались двое мужчин. Без сомнения, они вышли из кухни. У одного был пистолет, у другого — винчестер. Последний был крестьянином лет шестидесяти, а другим — не кто иной, как Фожье-Лассань. Охрана Солманского их не заметила. Нежданных спасителей надо было предупредить. Но как же это сделать? И в эту секунду из комнаты Изабеллы раздался крик Он был таким громким, таким отчаянным, что все невольно повернули голову. Мгновенно освободившись от веревок, Адальбер опрокинул тяжелое кресло, в котором сидела старая мексиканка. Она упала вниз головой, но зато оказалась под защитой массивного дубового сиденья. Археолог рванулся под галерею. Один из охранников выстрелил, и Альдо, стряхнув путы, в ту же секунду оказался рядом с другом.

— Скорее в спальню, Франсуа! Изабелла там с…

Залп оборвал его на полуслове, и почти сразу же раздался второй. Выстрел из винчестера уложил одного из охранников. Но он привлек внимание тех, кто следил за окнами, и началась перестрелка. К счастью, Альдо удалось вернуть свой револьвер, а Адальбер вынул оружие из носка. Подкрепление пришло со стороны кухни. Зал наполнился дымом, и уже было непонятно, на чьей стороне перевес. И тут кто-то выхватил из камина горящее полено и поджег сначала шторы, а затем и одно из кресел.

— Донья Луиза! — воскликнул Альдо. — Ее надо вытащить оттуда!

Опрокинутое громоздкое кресло, служившее укрытием для старой женщины, оказалось совсем рядом с пламенем. Пряди волос, которые Солманский привязал к резной спинке, не позволяли ей двигаться. Альдо для начала оттащил кресло за колонну и стал искать то, чем можно было отрезать запутавшиеся волосы. Неожиданно перед его глазами оказались ножницы.

— Это должно вам пригодиться, — посоветовала ему канонисса де Сент-Адур.

Морозини никогда раньше с ней не встречался и теперь оглядывал ее с изумлением. Человек в крестьянском костюме говорил тоном великосветской дамы, и это могло сбить с толку кого угодно. Но князь быстро сориентировался:

— Прошу прощения, мадам, но что вы делаете в этом вертепе?

— Я — главарь контрабандистов, а один из моих друзей сейчас наводит порядок в парке… Ну-ка, отдайте мне ножницы! Вы их держите так, словно собрались стричь овцу.

Канонисса очень осторожно обрезала пряди седых волос, запутавшиеся в резных деревянных украшениях.

— Идите и посмотрите, что делается наверху, — сказала Приска. — Дамой я займусь сама, а потом мы отвезем ее ко мне…

Альдо бегом поднялся по лестнице и присоединился к Адальберу стоявшему перед открытой дверью, которую охраняли двое мужчин в баскских беретах.

— Смотри! — прошептал археолог. — Эту картину я не скоро забуду.

Альдо согласился с ним. На кровати в разорванном платье рыдала привязанная Изабелла. На полу лежало безжизненное тело последнего из Солманских, а перед ним стоял Франсуа-Жиль Фожье-Лассань, заместитель прокурора республики, и смотрел на него невидящими глазами. Он все еще держал в руке револьвер, из которого убил негодяя…

Не говоря ни слова, Адальбер отобрал у него оружие, тщательно протер его носовым платком и крепко сжал своими пальцами, оставляя новые отпечатки.

— Я ничем не рискую, — пояснил он Альдо. — И у меня в арьергарде Ланглуа. А что будет делать этот юнец, жертва собственных чувств? Я уже сейчас вижу заголовки в газетах: «Прокурор республики расправился с убийцей своего отца…»

— Не стоит преувеличивать. Они напишут «своего крестного».

— Наверняка найдется тот, кто докопается до истины… И он же наследует все имущество Вобрена… В любом случае, на его карьере можно будет поставить крест. Особенно в Лионе!

— В этом его надо будет еще убедить. Он отличается совершенно неуместным правдолюбием…

— Это пройдет. Ведь он совсем не глуп…

Все объяснения Альдо получил позже, после обязательного визита жандармов и судебного следователя из Байонны. Но до этого основная часть контрабандистов — участников сражения успела раствориться в ночи. Остались только виконтесса де Сент-Адур и ее хорошие знакомые, пришедшие по «зову сердца» на помощь старому другу, который оказался в опасности. Эта опасность получила истинное подтверждение, когда в погребах нашли трупы Мигеля Ольмедо де Кирога и неизвестного гангстера из Нью-Йорка, а также полуживого от ужаса Алкида Трюшона из агентства «Слышащий глаз». Американцев, уцелевших после боя, арестовали.

Обстоятельный разговор состоялся за чашкой кофе у пылающего камина в гостиной замка Сент-Адур после того, как Онорина уложила в постель двух мексиканок, совершенно выбившихся из сил. Тело Мигеля, найденное в подвалах Ургаррена, стало для них последним испытанием, и женщины с благодарностью воспользовались гостеприимством своего главного спасителя. Альдо — египтолог был посвящен в план заранее — к своему огромному изумлению узнал, что главарем контрабандистов, столь кстати появившихся этой трагической ночью, была канонисса Приска де Сент-Адур. Она все объяснила без околичностей:

— В течение всего года налоговая инспекция вашей проклятой Республики мучает нас, аграриев. Надо же нам как-то зарабатывать. Если не считать жандармов, которые предпочитают оставаться дома, а не скакать ночью по горам, и редких самозванцев, столь удобных для осведомителей, весь край в моем распоряжении.

Мари-Анжелин давилась хохотом, а тетушка Амели восприняла новость без большого удивления. Услышанное даже позабавило ее. Поведение кузины ее больше не изумляло и, за исключением некоторых моментов, это рискованное дело показалось ей вполне удачным.

— В нашей семье встречались и военачальники, и авантюристы, и великие кокотки. Была даже одна фаворитка короля. И один святой! Но канонисса, ставшая главарем банды, — это что-то небывалое!

Адальбер первым узнал секрет канониссы. В тот вечер, когда он приехал на ужин, Приска выбрала удачный момент и поговорила с ним наедине. Она потребовала, чтобы археолог держал ее в курсе событий, но об их уговоре никому не рассказывал.

«Ничего не говорите даже вашему другу Аль-до! — предупредила виконтесса Приска. — Он должен вести себя естественно и ни о чем не подозревать. Не стану скрывать от вас, что у меня и моего помощника новые владельцы замка начали вызывать подозрение. Нам не понятно, что там происходит».

Упомянутый помощник-баск, носивший имя Максим и совершенно непроизносимую фамилию, уже успел спасти Фожье-Лассаня. Тот подошел слишком близко к Ургаррену его поймали, но он сумел бежать и угодил в яму с навозом, принадлежавшую помощнику Приски. Его оттуда вытащили, отмыли и оставили в доме, посоветовав — для его же блага — не высовывать нос из замка до поры до времени. Баск по имени Максим был правой рукой госпожи де Сент-Адур. Он решал, когда предпринять вылазку, собирал людей и составлял план действий. Именно он являлся единственным живым родственником последнего владельца Ургаррена (с которым, правда, был в ссоре) и очень хотел приобрести замок во время торгов. Максим знал дом как свои пять пальцев и не забыл про подземный ход, прорытый еще в Средние века и выходивший на берег реки Нивель. Баск всегда был готов выполнять любые замыслы канониссы, с которой его связывала старинная дружба.

Приехав в Сен-Жан-де-Люз, Адальбер на велосипеде добрался до Сент-Адура. Приска немедленно отправилась к Максиму, и тот сразу же собрал своих людей. Как можно догадаться, предстоящая вылазка будоражила его.

Но он не праздновал в Сент-Адуре победу вместе со всеми. После того как дело завершилось разгромом противника, вся банда словно растворилась в воздухе, забрав с собой двух своих раненых и оставив на поле боя полдюжины убитых. Официальная версия была следующей: Максим и несколько его друзей появились в Ургаррене по просьбе виконтессы де Сент-Адур, родственника которой захватили люди из замка. Они требовали выкуп и угрожали убить заложника, если выкуп не будет уплачен.

В Стране Басков такая ситуация была понятна любому. Здесь все готовы защищать свою семью и свою честь!

Две недели спустя в Гавре трое мужчин стояли на причале морского порта и смотрели вслед пароходу «Франция», покидавшему гавань. Корабль плыл в Нью-Йорк. Альдо, Адальбер и Франсуа Фожье-Лассань только что попрощались с доньей Луизой и доньей Изабеллой. Женщины направлялись в Америку, чтобы оттуда вернуться на родину, в Мексику.

Они уезжали с неподдельной печалью на сердце, но сохраняя внешнее спокойствие. Вместе с ними покинуло Францию и священное ожерелье Монтесумы. Дамы тепло поблагодарили тех, кто в конечном итоге стал их сторонниками и спасителями.

Когда сирена корабля прозвучала в последний раз, прощаясь с французскими берегами, мужчины направились в город. И в этот момент самый молодой из них сказал:

— Мне все-таки неспокойно. Не принесут ли им несчастье эти проклятые изумруды, на которых теперь еще больше крови?

— Откровенно говоря, я так не думаю, — ответил ему Морозини. — Дамы верно служат этим камням, их руки чисты. Чистой осталась благодаря вам и Изабелла, посвятившая им свою жизнь. Выбросьте из головы хотя бы эту мысль. Ваше горе и без того велико.

— Вы правы, мне будет трудно ее забыть… Настолько трудно, что я никогда не захочу жениться.

— Решили остаться холостяком, как ваш отец или как я? — вступил в разговор Адальбер. — Поверьте, это не самое плохое существование! Хотя в высшем обществе Лиона вам будет трудно устоять перед множеством кандидаток на роль вашей супруги.

— Я отказался от должности. Я никогда не стану прокурором республики…

— Что?! — воскликнул Адальбер. Альдо ограничился улыбкой.

Франсуа-Жиль продолжил:

— Хотя вы все взяли на себя, Адальбер, убийство остается убийством. Я хладнокровно застрелил этого негодяя, который на моих глазах собирался обесчестить Изабеллу. Я потерял право обвинять кого бы то ни было!

— И чем же вы намерены заняться? На этот раз археологу ответил Альдо:

— Он будет продолжать дело Вобрена. Франсуа-Жиля давно привлекают старинные вещи, особенно предметы XVIII века. Под руководством такого учителя, как Ричард Бэйли, он отлично со всем справится! И особняк на улице Лиль снова оживет.

Обменявшись с друзьями быстрым рукопожатием, молодой человек побежал искать такси, чтобы отправиться на вокзал, где в камере хранения его ждал багаж. Прежде чем сесть в машину, он обернулся и на прощание помахал им рукой…

— Наконец-то хорошая новость! — удовлетворенно вздохнул Адальбер. — Мне нравится этот мальчик…

Некоторое время друзья шли молча. Они решили заночевать в Гавре, чтобы поужинать в знаменитом ресторане. На город опускались сумерки, и им не хотелось возвращаться в Париж ночным поездом. Вдруг Адальбер спросил:

— Я все-таки хотел бы знать, что ты делал под мостом Марии! Прошу прощения, на набережной Бурбон!

— Я уже говорил тебе, что навещал друга.

— А не подругу? Я никогда не замечал за тобой такой скрытности!

— Что за любопытство! Прости, но на этот раз оно останется неудовлетворенным. Я ничего тебе не скажу… Знай только одно, это была не женщина…

Альдо поднял воротник пальто и сунул руки в карманы. Он бы скорее дал разрезать себя на куски, чем признался бы в том, что в тот злополучный вечер, словно влюбленная молоденькая швея, отправился к известному прорицателю, о котором ему рассказал бармен из «Ритца»! Вот еще, глупости!

Сен-Манде, 20 сентября 2007 года

Для тех, кто хочет знать больше

Изумруды Кортеса не являются плодом моего воображения. Я лишь позволила себе, ради общего впечатления, изменить форму одного камня. Изменила я и имя юной жены последнего императора ацтеков. Эти великолепные камни ушли на дно Алжирского залива в ночь на 24 октября 1541 года вместе с галерой, на которой плыли конкистадор и его сыновья. Людей удалось спасти, но они потеряли свой багаж, в котором находилось и знаменитое ожерелье. Кто знает, возможно в наши дни — благодаря современному оборудованию — эти изумруды будут подняты на поверхность!

Слова благодарности

Его Королевскому высочеству, великому князю Михаилу Греческому (Мишелю де Гресу), чей труд «L'Imperatrice des adieux» снабдил меня множеством ценных деталей.

Венсану Мейлану за его книгу «Bijoux de reines». Патрику де Бургу за его энергичную поддержку.

Всем тем, благодаря кому эта книга увидела свет.

Большое спасибо!

Жюльетта Бенцони Книга 10. КОЛЬЦО АТЛАНТИДЫ

Часть I Улица в Венеции

Глава 1 Крик в ночи

Поужинав у гостеприимного нотариуса и покидая его дом, Альдо Морозини поднял воротник пальто и закурил сигарету. Уже первая затяжка принесла ему невероятное наслаждение: заядлый курильщик, вот уже пару часов он лишал себя удовольствия, щадя легкие хозяина дома. Глубоко засунув руки в карманы пальто, он отправился в свой дворец. Мэтр Масария проживал в квартале Риальто, на Рива дель Вин, в живописном старинном доме по соседству с дворцом Барбариго. Своим местоположением дом, выходящий на широкую набережную, где некогда сгружали бочки, доставленные из разнообразных средиземноморских портов, счастливо отличался от других, где, оказавшись за порогом дома, можно было сразу погрузиться в воду Большого канала. Пожилой нотариус ценил возможность, когда появится желание, посидеть на солнышке с бокалом вина тут же, на террасе какой-нибудь траттории, выросшей на месте бывших складов.

Он был и впрямь настоящим эпикурейцем: любил отведать хорошего мяса и насладиться тонким вином, а удовольствия быть приглашенными к нему на ужин удостаивалось лишь небольшое количество старинных друзей, имевших схожие вкусы и подходящих хозяину по возрасту. Исключение составлял лишь Альдо Морозини. Он был гораздо моложе, но нотариус, чья контора считалась самой крупной в городе, испытывал к нему почти отцовские чувства в память о его матери, княгине Изабелле: в нее с двадцати лет он был почтительно влюблен, и никакая другая женщина так и не сумела вытеснить ее образ из сердца почтенного господина. Эта любовь и обрекла его на жизнь холостяка, к которой, надо сказать, он отлично приспособился.

Во время ужина между жареным лангустом и ризотто с белыми трюфелями вновь зашел разговор о княгине. Мэтр Масария в своей неподражаемой манере упомянул «нашу дорогую княгиню Изабеллу», которая была француженкой. Но иногда он вспоминал о ней как о «вашей милой матушке» и вздыхал, тем самым забавляя и одновременно умиляя Альдо. Сын не уставал восхищаться талантом матери вызывать такую всепоглощающую любовь. И ведь венецианский нотариус был не единственным, кто навсегда подарил ей свое сердце. Был и другой верный воздыхатель — шотландец лорд Килренан, неутомимый мореход, избороздивший за свою жизнь немало морей и океанов на яхте «Роберт Брюс». Этот господин тоже так и не женился, но после кончины отца Альдо он частенько вставал на якорь у площади Святого Марка, чтобы якобы преподнести предмету своего обожания огромный букет и мелкие подарки, но на самом деле для того, чтобы в который уже раз справиться, не расположена ли княгиня Морозини стать леди Килренан. Верный, не знающий отчаяния, он все же был убит на своей яхте во время стоянки в Порт-Саиде, став, как и Изабелла, жертвой разгадки тайны исторических сокровищ. Но об этой романтической истории мэтр Масария так и не узнал, что позволяло ему считать себя единственным поклонником обворожительной княгини.

Время было еще не позднее. На высокой колокольне Святого Сильвестра пробило одиннадцать, когда Альдо свернул с набережной в паутину узких улочек «сухопутной» Венеции, пробираясь к черному ходу в свой дворец. Его старинный друг уже вошел в тот возраст, когда не любят засиживаться допоздна, но все равно ему был очень приятен милый вечер, проведенный в компании с человеком, с давних пор вошедшим в историю их семьи и знакомым ему с рождения. Встреча доставила Альдо искреннее удовольствие.

Но в то же время настроение князя нельзя было назвать прекрасным. Во-первых, он чувствовал себя дома очень одиноко... Его дворец, превращенный в лавку антиквара, казался совсем опустевшим без жены Лизы и их детей: пятилетних близнецов Антонио и Амелии, в чьих темноволосых головках роилось немало шаловливых мыслей, и самого младшего, рыжеволосого забияки Марко, очаровательного, но властного крикуна, полностью подчинившего себе молодую мать, к которому Альдо ее даже немного ревновал: он все еще был страстно влюблен в жену.

Они встречали Рождество и Новый год в Вене, у бабушки Лизы, графини Валерии фон Адлерштайн, и собирались вернуться домой после дня святой Епифании^[315], но старой даме предстояла срочная операция, и Лиза, само собой, осталась, предоставив Альдо возвращаться в Венецию одному. Правда, одиночество его было все же относительным, так как во дворце Морозини жили и другие люди: милый скромный Ги Бюто, бывший воспитатель Альдо, а теперь его доверенное лицо и лучший советчик, старый метрдотель Захария, кухарка Ливия, одаренная ученица оплакиваемой Чечины, покойной супруги Захарии, с честью павшей, но сохранившей преданность семье Морозини, первая горничная Приска и шофер-гондольер Зиан. Секретарь Альдо Анджело Пизани и прочие приближенные проживали в городе.

Откровенно говоря, Ги Бюто тоже был приглашен к нотариусу, но после случайной ножной ванны, когда, оступившись, старик соскользнул со ступеньки палаццо в воду, он, опасаясь за свои слабые бронхи, был вынужден вот уже неделю томиться взаперти. Поэтому так и получилось, что Альдо теперь в одиночестве шагал обратно по улицам зимней Венеции, откуда уже сбежали все туристы, что его нисколько не расстраивало... Он даже любил ходить пешком по «своему» городу, где ему была знакома каждая улочка, каждый закоулок, каждый дом. Он точно знал, кто где живет. Венеция казалась ему большой раскрытой книгой, и он не уставал переворачивать ее страницы.

Но в тот вечер он что-то не слишком поддавался очарованию привычного волшебства города, и, скорее всего, это было связано с мрачным настроением, не покидавшим его с самого отъезда из Вены. Не то чтобы он безмерно полюбил дворец Адлерштайнов, громадный сумрачный дом со стерегущими его каменными атлантами с мускулистыми руками, дом, где правил Иоахим, противный бабушкин мажордом; их неприязнь была взаимной. Дело было в другом: хотя всякие важные дела, связанные с торговлей ценностями и антиквариатом, и занимали по-прежнему почти все его время, он уже не находил в них прежнего удовольствия и, зная себя, немножко стыдясь, признавал, что ему недостает остроты ощущений, связанных с приключениями, даже если они и заставляли бы его ходить по лезвию бритвы и подвергаться риску свалиться в пропасть, как уже не раз бывало.

Вне сомнения, он все еще любил свое ремесло: покупать красивые вещи или драгоценные камни и перепродавать тем, кто сможет их по-настоящему оценить. Иногда он придерживал что-то для своей собственной коллекции, но исторические ценности попадались все реже и реже, особенно такие, с которыми были связаны легенды. А ведь самые сильные чувства испытал он как раз в погоне за сокровищем, кстати чаще всего приносящим несчастье, в компании с Адальбером Видаль-Пеликорном, который был ему, как говаривали Лиза и тетушка Амели, «больше чем братом», и в моменты, когда жизнь одного из них или их обоих подвергалась опасности. Увлекательная игра становилась тогда чем-то вроде безумно обостряющей все чувства «русской рулетки», даже если приключение доводило их чуть ли не до смерти и оба божились, что больше никогда, ни за что на свете не поддадутся и не попадутся на обольстительное сияние неизвестных миражей! Сегодня, когда жизнь его текла в размеренном русле, когда он пребывал в состоянии олимпийского спокойствия, Альдо сознавал, что его былые клятвы напоминали обещания запойного пьяницы. Что горячит кровь лучше, чем редкое сокровище, связанное с исторической тайной, что другое заставит сердце биться быстрее... даст почувствовать, что ты все еще жив! Но это мнение он предпочитал держать при себе, зная, что Лиза разделяла его все в меньшей и меньшей степени.

В этом январе те, кого она называла «его бандой», разъехались в разные стороны. Адальбер, как и полагается приличному египтологу, должен был пребывать где-нибудь в долине Нила или в горах Нубии. Маркиза де Соммьер, она же тетушка Амели, под охраной своего эскорта, состоящего из бессменной кузины и чтицы, Мари-Анжелин дю План-Крепен, наверное, грелась на средиземноморском солнышке какой-нибудь южной страны, как и подобает восьмидесятилетней даме, хоть и пребывающей в отличной форме, но не забывающей о том, что нужно беречься от ревматизма. Скоро они получат открытку, нацарапанную меланхолической рукой все той же Мари-Анжелин, которая, по глубокому убеждению Альдо, почти так же, как и он, сожалела все о тех же приключениях, в которых она сама участвовала, надо сказать, не без некоторого таланта и которые расценивала как моменты, исключительно оживляющие повседневную рутину.

Венеция была удивительно тиха этим вечером. Тонкий серп луны был как будто подвешен за невидимую нить в безоблачном небе. Стараясь избавиться от тяжелых мыслей, Альдо встряхнулся, как пес, вылезающий из воды, и закурил вторую сигарету. Он посмотрел вокруг, вновь пленяясь очарованием любимого города. Шум цивилизации стих, и вместе с ним как будто исчезло время. И только возмущенное мяуканье какого-то ночного кота, которого, наверное, не впускали в запертый дом, напомнило Альдо о том, что он не один в этом застывшем восхитительном мире из камня и воды. Но вдруг раздался пронзительный крик отчаяния, и вслед за криком — жуткий стон, и Альдо, уже не помня себя, помчался на этот звук. Света луны оказалось достаточно, чтобы различить троих мужчин, избивавших четвертого. Альдо крикнул что было сил:

— Держитесь! Я бегу!

И тут же выдернул из кармана плоский револьвер, с которым никогда не расставался, зная, что ему предстоит поздняя прогулка. Он дважды выстрелил в воздух в надежде, что стрельбу услышат в домах этого слишком тихого квартала. Почти сразу же послышалось ругательство, потом топот ног. Добежав до цели, Альдо обнаружил, что злоумышленники уже удрали, оставив лежать на земле неподвижное тело, одетое в одну лишь рубашку и нижнее белье.

Увидев кровь, сочившуюся из груди жертвы, он на мгновение решил, что перед ним мертвец, но слабый пульс еще прощупывался в этом неподвижном теле. Альдо замешкался: дом его был совсем рядом, а пожилой на вид мужчина не должен был быть, наверное, слишком тяжел... Гнетущая тишина вокруг не рассеивалась: встревожившие его крики не привлекли внимания ни одного из жителей, и губы его невольно скривились в презрительной усмешке. С тех пор как в Италии заправляет этот фашио^[316] де Муссолини, одно его щупальце обвилось вокруг Светлейшей Республики^[317], и ее обитатели научились бояться этих, в черных рубашках, передвигающихся по двое и даже не скрывающих свою неустанную шпионскую деятельность. Ну, просто хоть плачь!

Наконец решившись, он нагнулся, чтобы поднять раненого и отнести его в дом. Его накачанные мышцы справились бы с этой ношей, но когда он попытался приподнять мужчину, тот вдруг воспротивился.

— No!.. Too late!^[318] — слабо выдохнул он.

— Откуда вам знать? Я хотел перенести вас к себе! Я живу тут неподалеку, во дворце Морозини.

Альдо проговорил это по-французски, потому что на этом языке они обычно разговаривали дома. Глаз раненого приоткрылся, он попытался восстановить ускользающее дыхание:

— Моро...зини! Слава... богу! Поищите... там... — добавил он, вытянув дрожащую руку в сторону своей левой ноги без ботинка.

— На ноге? В носке? — переспросил Альдо, нагибаясь и всматриваясь в темноту. Протянув руку к обтянутой черным шелком ступне, он ощупал ее и вытащил из носка замшевый мешочек, тоже черного цвета.

Не открывая, он хотел сразу же вложить мешочек в ладонь раненому, но тот оттолкнул его руку:

— Ос... оставьте себе! Этт... о-очч...ень важно! И уходите!

Раненый выдыхался, казалось, он вот-вот умрет. Альдо собрался было осмотреть свою находку, нащупав что-то твердое, но тут умирающий, невероятным усилием воли ухватившись за его кисть, зашептал чуть слышно:

— Ас...суан! Свя...тилище! Царица... Неизвестная... Ибрагим!

Затем его речь оборвалась. Рука раненого ослабила хватку, а приподнявшийся было человек вновь откинулся на камни мостовой. Альдо бережно опустил тело и встал. Ему нужна помощь! Немедленно! А вокруг по-прежнему царила тишина мертвого ночного города. В ярости он крикнул:

— Да проснитесь же вы, черт побери! Помогите! Вызовите полицию!

Но не успел он договорить, как, к его великому облегчению, полиция вдруг материализовалась в лице ее комиссара Сальвиати, человека открытого, доброго нрава и при этом хорошего работника. Слава богу, хоть не приспешник фашио, а честный полицейский старой закалки: он хорошо был с ним знаком еще со времен ограбления кузины Орсеоло.

— Само небо вас послало! — обрадовался Морозини. — А то я уже начал думать, что оказался на чужой планете. Добрый вечер, комиссар!

— Добрый вечер, князь. Небо тут ни при чем. Просто нас вызвал красильщик с Сан-Поло.

— Мог бы и сам прибежать на подмогу!

— Не мешало бы вам знать, что в нынешние времена люди понимают, что следует соблюдать осторожность. Ну, что тут произошло?

Альдо вкратце поведал ему о случившемся. Сальвиати выслушал его, не перебивая, после чего приподнял край шляпы, почесывая макушку.

— Странная история! Если я правильно понял, получается, что этого человека убили, чтобы завладеть его одеждой? Какая-то неувязка...

— Я бы предположил, что те, кто на него напал, что-то искали, и времени у них было в обрез. Так что они его сначала избили, потом раздели и удрали... Он почти сразу же и скончался.

— Я придерживаюсь того же мнения, — заявил судебно-медицинский эксперт, прибывший одновременно с комиссаром и сейчас на коленях осматривавший труп при свете лампы, которую держал полицейский в форме. — Если смерть и не наступила мгновенно, то уж наверняка не заставила себя долго ждать. Он и прожил-то всего несколько минут. А ничего не сказал?

— Нет, — без колебаний соврал Альдо. — Я вот все думаю: кто бы это мог быть?

Белый луч света упал на бородатое лицо мужчины лет шестидесяти: тонкие черты его лица исказила гримаса тревоги, но в спокойном состоянии его образ можно было бы назвать красивым. Тело, на котором остались только кальсоны и рубашка, выглядело более мужественным, чем лицо.

— Я вот что хотел бы знать, — задумался Сальвиати, — что ему было делать в этих переулках в такой поздний час? Он явно нездешний. Я бы сказал, скорее... ливанец... или сириец, а может быть, египтянин.

— Раньше их здесь было очень много, — вздохнул доктор Дориано. — Надо будет показать в гостиницах его фото, а то лежит, как новорожденный, без документов.

— Будьте любезны, доктор, занимайтесь своим делом, я сам решу, что мне нужно предпринять, — раздраженно оборвал его комиссар. — Мне необходимы результаты вскрытия.

— Ну да, понятное дело: все срочно, все впопыхах! — проворчал тот, поднимаясь. — Вскрытие не терпит спешки, иначе можно получить неправильные результаты. Унесите... А вам еще людей опрашивать... Видимо, присутствие полиции вселило в обитателей квартала определенную смелость, и внезапно пустынный перекресток вдруг, как по волшебству, заполнился народом. Взглянув на толпу и на комиссара, который уже устал от суеты, Альдо предложил ему:

— Ваши люди справятся без вас. Пойдемте ко мне, выпьем кофе. Мы в двух шагах от моего дома.

— Благодарю, но я на службе. Не зайдете ли завтра с утра в отделение подписать свои показания? Часикам к одиннадцати, а?

— Обязательно.

Они пожали друг другу руки, и Альдо, попрощавшись и с судебным медиком, отправился наконец домой. Он вошел туда через заднюю дверь, встретив на пороге Ги Бюто в халате и в шлепанцах, но с шарфом вокруг шеи: тот явно собирался выйти на улицу.

— О, Альдо! Наконец-то! А что происходит? Я слышал крики, шум и решил пойти вас поискать.

— В таком виде? А почему не в плавках? Не забыли ли вы, что вам полагается «не выходить»?

— Ох, да не выходит у меня не выходить! — пошутил Ги. — От скуки я буквально на стенку лезу! А ведь я уже в отличной форме! — попытался он убедить Альдо, решительно затягивая пояс халата. — Ну-ка, рассказывайте!

— Пойдемте в кухню: сварим себе кофе! Хоть оба согреемся!

Просторная кухня с прекрасной, потемневшей от времени дубовой мебелью и запахом сушеных трав, украшенная сверкающими медными кастрюлями и удивительной старинной фаянсовой посудой, в столь поздний час была пуста: Альдо запрещал челяди дожидаться его возвращения по вечерам. Он взялся за кофемолку, а Ги тем временем поставил греться воду и достал чашки, после чего оба уселись друг напротив друга за центральный стол, длинный, как в монастырской трапезной.

По ходу дела Альдо рассказал о вечере у мэтра Масарии и о страшном убийстве, свидетелем которого он стал, и наконец решился извлечь из кармана мешочек, найденный в носке умершего мужчины. Он обожал дразнить своего бывшего воспитателя, такого же любопытного, как и он сам.

— Посмотрим, что он мне отдал! — объявил он, вытряхивая на стол из мешочка его содержимое. Это было кольцо. Совсем простое кольцо из светлого металла со вставками из бирюзы в виде геометрических фигур. Мгновение они оба недоуменно созерцали находку, поскольку кольцо не походило ни на один из известных им предметов старины. Затем Ги дрожащими пальцами приподнял его.

— Невероятно! — воскликнул он. — Вы знаете, что это за металл?

— Признаюсь, такого еще не встречал. Похоже на золото.

— Это орихалк^[319], мой друг! Бесценный металл! И это означает, что кольцо попало к нам из тьмы веков! Возможно, из Атлантиды!

— Из Атлантиды? Затонувшего континента? А она существовала на самом деле?

Ги нахмурился, сверкнув живыми карими глазами, словно освещавшими еще гладкое, без морщин лицо с копной седых волос, и строго попенял Альдо:

— В те времена, когда я еще учил вас, мне казалось, что мы проходили Платона и «Критий»^[320]. Но, похоже, мои объяснения прошли мимо ваших ушей.

— Вы-то объясняли, но я отнес все это к разряду легенд... а ведь вы преподавали мне и куда более реальные вещи, и их было так много... Но откуда такая уверенность в происхождении кольца? Ведь это почти что чудо? Вы, ни минуты не сомневаясь, назвали место происхождения этого металла, хотя мне он был и вовсе незнаком!

— Еще в молодости в Лондоне я видел в Британском музее похожую вещь. Древний египетский крест, Анх...

— А на табличке было написано, что он из Атлантиды?

— Скажем, что британцы, известные своей осторожностью, предпочли указать на «возможность происхождения из Атлантиды» этого креста, найденного на берегах второго катаракта^[321]Нила в VII веке до нашей эры... Признаюсь, с годами я совсем о нем забыл.

— Второго катаракта? — задумчиво проговорил Альдо. — Умирающий что-то говорил об Асуане, но это ближе к первому... Но все-таки затонувший континент ведь не имел никакого отношения к Египту?

— В разных сказаниях, да и в некоторых довольно редких источниках говорится о том, что во времена фараонов Египет был покорен людьми очень развитой цивилизации, которые принесли туда научные знания огромного потенциала. Вам следует поговорить об этом с вашим несравненным другом Видаль-Пеликорном.

— Вы шутите? Да он меня засмеет! Особенно если я стану рассказывать о «неизвестной царице». Он отошлет меня к персонажу Антинеи, героини так нашумевшего после войны романа Пьера Бенуа. И окончательно пригвоздит, едко заметив, что с античным Египтом шутки не шутят.

— На вашем месте я бы все же попробовал. И еще позволю себе напомнить вам, что в двух шагах отсюда только что умер человек, — добавил он сурово.

— Да, правда, — согласился Альдо. — Я почти забыл об этом. Что касается Адальбера, одному богу известно, где он сейчас находится! Без сомнения, в Египте, но Египет велик, а он ведь никогда не дает о себе знать...

— Так позвоните в Париж! Его слуга Теобальд может сообщить вам о его местонахождении.

Альдо с любопытством воззрился на старого воспитателя.

— Честное слово, эта история не дает вам покоя!

— Предполагаю, что вам бы она тоже не давала покоя, если бы вместо простого кольца с бирюзой у вас в руках оказались драгоценные рубины или таинственные изумруды, но это...

— Я не поклонник тусклых египетских камней, разве что жемчуга... По мне, так все золото сокровищниц Тутанхамона — ничто по сравнению с Регентом^[322] или Кохинором^[323]. Но это не значит, что сегодняшняя история совсем мне неинтересна. Я как раз надеюсь узнать о ней побольше к полудню. Сальвиати ждет меня в одиннадцать для подписания показаний.

Он хотел было подлить себе кофе, но Ги и тут влез с советом:

— Так пойдите и поспите часок-другой! Это будет разумно.

— Вы, как всегда, правы.

Альдо лег, но заснуть не смог. Эта удивительная смерть, искаженное гримасой страдания лицо жертвы не давали ему покоя, особенно когда он вспоминал о странном чувстве разочарования, которое испытал, шагая по ночным улицам своего милого города. Неужели это скромное кольцо из орихалка действительно было одним из тех «кровавых сокровищ», за которыми тянется шлейф крови их жертв? В таком случае не ответ ли это судьбы на его невысказанное желание? И тогда хорошо, что Лизы нет поблизости. Она бы сразу принялась уговаривать его передать страшную находку в руки полицейского комиссара. Приключения ведь действительно уже начали сильно ей досаждать! Но Лиза находилась за сотни километров отсюда, и, опуская после долгого созерцания кольцо обратно в карман, Альдо вдруг почувствовал приятную уверенность. В конце концов, ведь именно ему доверился тот человек, наказав: «Храните!» Ну да, теперь это становилось... делом чести. И, сказав себе это, он встал, надел халат и тапочки и спустился в кабинет, где важно возвышался редкий экземпляр — средневековый сундук, вделанный в пол для устранения самой возможности его похищения и оборудованный внутри суперсовременной системой защиты, от чего он становился надежнейшим из хранилищ. Туда он и положил черный мешочек, а затем вернулся в кровать, весело насвистывая ариетту Моцарта.— Нам не пришлось долго копаться, чтобы установить личность того человека, — заявил комиссар, пожимая руку посетителю. — Он остановился в отеле «Даниели».

— А как вы догадались, что его надо было искать именно там?

— Белье, которое было на нем надето, оказалось очень хорошего качества. Да и сам он был ухожен. В отеле сразу признали его по фотографии.

— И как же его звали?

— Гамаль Эль-Куари, дипломат. Он направлялся из Лондона в Каир. У нас даже есть его каирский адрес. Вам же известно, что в отелях обязаны хранить документы постояльцев, пока те не уедут.

— Это я знаю. Я бы даже назвал это новой «прелестью» нашей страны.

— Между прочим, мошенникам это никак не мешает. У них обычно имеется по два-три паспорта. Но я не думаю, что этот человек был из этой братии. По паспорту видно, что он много путешествовал. Должно быть, какой-нибудь атташе по особым поручениям, которых не отличишь от секретных агентов.

— Но это вовсе не проливает свет на обстоятельства, которые вынудили его бродить по темным улочкам возле Кампо Сан-Поло?

В ответ Сальвиати кривовато ухмыльнулся, приподняв уголок тонкого рта, и Альдо тут же пожалел о сказанном. Особенно после последовавших за улыбкой слов:

— Это так же интересно, как и то, что вы сами там делали... Разве что с дружеского ужина возвращались?

Перед тем как ответить, Альдо вытащил из кармана портсигар, взял сигарету и, постучав ею по золотой блестящей поверхности с гербом своего рода, не спеша закурил:

— Я находился в двух шагах от своего дома, не то что он, к тому же от Сан-Поло до «Даниели» удобнее было бы взять гондолу и проплыть по вспомогательным каналам... так было бы и надежнее. Особенно для человека его возраста.

— Пожалуй, но каждый волен поступать по-своему. Он действительно вам ничего не сказал перед смертью?

«Что это, не методы ли фашио усвоил, в конце концов, наш славный Сальвиати?» — подумал Альдо. И, помолчав еще несколько минут, сделал огорченную мину:

— Не-ет... Правда ничего. Хотя пытался. Громко сопел и, кажется, произнес что-то нечленораздельное... может, по-арабски? И все. Убийца бил наверняка. Закололи, а потом, не церемонясь, сорвали одежду.— Вот этого я как раз и не понимаю. Ведь куда легче быстро обобрать человека, не раздевая его.

— Но, может быть, они искали какую-то небольшую по размерам вещь, зашитую, например, в подкладку.

— У вас есть предположения, что бы это могло быть?

— Не знаю... возможно, фотопленка?

В этот момент в дверь быстро постучали, и вошел полицейский с ворохом черной одежды. Он бросил ее на стул.

— Вот, нашли эти тряпки в гондоле перед палаццо Фоскари, — объявил он. — Может, это и есть одежда нашего ночного мертвеца?

— Скажу даже больше: эта одежда может принадлежать только ему, — рассудил Сальвиати, расправляя черное вигоневое^[324] пальто. — Вы были правы, князь, — поспешил он добавить, — подкладка вспорота, подол тоже. Придется бедняге отправляться в последний путь оборванцем.

— О, у вас тут, без сомнения, найдется добрая душа, которая все быстро приведет в порядок. А вы собираетесь отправлять тело на родину?

— Если он и правда дипломат, наше правительство обратится к королю Фуаду^[325], и тогда его доставят на родину. У нас тут и для своих-то покойников места не хватает! — пожаловался он, намекая на кладбище Сан-Микеле^[326].

Морозини понял, что пришла пора распрощаться с полицейским, и поторопился вернуться домой. Как он и предполагал, Ги Бюто находился в библиотеке. Он устроился на стремянке между полом и потолком. На его коленях лежала раскрытая книга, еще несколько лежали поверх стройных книжных рядов.

— Готов держать пари, что вы читаете Платона! — крикнул ему Альдо.

— А вот какраз и нет! Я его знаю достаточно хорошо, но вспомнил, что у нас тут есть еще исследования одного немца, профессора Лео Фробениуса, и француза Поля Ле Кура: оба внесли свой вклад в доказательство того, что Египет, без сомнения, был колонизирован жителями Атлантиды и что там осталось огромное количество следов их присутствия. Взять хотя бы мумифицирование усопших. Этот особый ритуал мы встречаем и по другую сторону Атлантического океана, в усыпальницах Нового Света: в Мексике, в Центральной Америке...

— Ну вот, узнаю своего учителя! — засмеялся Альдо. — Ах, как хотелось бы поверить вам, мой милый Ги, но в данный момент меня занимает совсем другое: каким образом это странное кольцо оказалось в носке несчастного дипломата? Кстати, уже известно, кто это был и куда направлялся. Похоже, что он ехал в Каир из Лондона. Надо бы узнать, не отходит ли отсюда в ближайшее время пароход на Египет, — сказал он, снимая трубку телефона, чтобы позвонить в порт Лидо.

И верно, оказалось, что через день на Порт-Саид отходил пароход, на котором для господина Эль-Куари была забронирована каюта, и пока еще эту бронь полиция не успела отменить.

— Ну вот, хоть одно достоверное сведение! — обрадовался Морозини. — Остается вопрос, на который пока нет ответа: откуда он шел среди ночи, когда на него напали и убили прямо за нашим домом?

— Об этом мы, скорее всего, так и не узнаем, — печально отметил Ги, слезая со своего насеста. — А вот на кольцо я бы с удовольствием взглянул еще раз.

— Нет ничего легче.

Они отправились в кабинет Альдо, и там, при запертых дверях, он запустил сложный механизм сундука, открыл его, вытащил замшевый мешочек, потряс, и кольцо выкатилось на кожаную крышку письменного стола. Потом он зажег яркую лампу, которой обычно пользовались, рассматривая ценности, попадавшие в этот дом. Металл цвета бледного золота, так неожиданно появившийся из глубины веков, принял в свете лампы матовый оттенок, будто был накрыт тонким муслином, и на этом фоне ярче заиграла бирюза. Склонившись над кольцом, они несколько минут, не трогая, просто смотрели на него, словно завороженные. Возможно, так оно и было. Как объяснить эти геометрические рисунки: прямые линии и треугольники, вкрапленные в орихалк? Ги протянул было руку к кольцу, но, передумав, убрал ее.

— Вы что, боитесь его? — удивился Альдо.

— И да, и нет... Сам не знаю! Какое-то странное чувство. Оно влечет меня, но тем не менее...

— Вы вспомнили о крови, пролившейся этой ночью? Должно быть, кровь из-за этого кольца проливалась не впервые!

— И все же, глядя на него, я не чувствую отвращения, как было с камнями пекторали. И особенно с рубином Хуаны Безумной.

— Сознайтесь, было от чего испытать отвращение! Какой другой камень послужил причиной такого количества трагедий? И ведь нам пришлось вскрывать могилу, чтобы достать его!

— С этим кольцом не так. В нем есть что-то успокаивающее.

— Тогда почему вы не решились взять его в руки? — спросил Альдо, решительно взяв кольцо и поднеся его к лампе. Рассмотрев, он стал примерять его: сначала на правый безымянный палец, но оно оказалось велико, затем на средний, с тем же результатом, и, наконец, с одобрения Ги, на большой палец.

— Это доказывает, что перед нами священное кольцо. Украшение Верховного жреца или кого-то в этом роде.

Альдо не ответил, прислушиваясь к своим новым ощущениям. Ничего неприятного, наоборот. Его захватило осознание собственной мощи, наполненности жизненными силами. Тонизирующее чувство, уверенность в том, что все ему по силам и никакое препятствие не остановит его на выбранном пути.

— Ну что? — спросил Ги.

Альдо не без труда снял кольцо и протянул его старому другу.

— Попробуйте надеть его сами.

Ги последовал совету Альдо, и вдруг его добродушное лицо словно осветилось изнутри:

— Невероятно! Оно как будто удесятеряет силы... Кажется, что сможешь горы свернуть! Тогда почему его владельца все-таки убили?

— Наверняка потому, что шелковый носок не годится для выявления трансцендентальных феноменов этого предмета. Факты заставляют предположить, что за покойным была погоня, в этих условиях он выбрал самый подходящий тайник для сокровища. Ясно одно: это кольцо не приносит несчастья! И это само по себе потрясающий факт. Но оно и не защищает от нападения.

— Что вы собираетесь с ним делать?

— Еще не знаю. Не думал об этом.

— Разве умирающий не попросил вас сберечь кольцо?

— Попросил, но его последние слова были об Асуане, какой-то Неизвестной Царице и Ибрагиме.

Он умолк, заслышав в вестибюле голос секретаря, Анджело Пизани, спорившего о чем-то с Захарией, и, уложив поскорее кольцо и мешочек в сундук, запер его и объявил:

— Если кто-то и может просветить нас на этот счет, то только Адальбер. Позвоню в его квартиру и Париже. Надеюсь, Теобальд скажет мне, где он сейчас находится.

— Мудрое решение!

Но выполнить его оказалось сложнее, чем могло бы показаться.

Когда, после трехчасового ожидания, в телефонной трубке послышался наконец приятный голос Теобальда, верного слуги Видаль-Пеликорна, они узнали, что хозяина нет в Париже.

— В такое время, как ваше сиятельство, наверное, догадывается, он не может быть во Франции.

— Предполагаю, что он в Египте?

— Вы совершенно правы!

— Да, но где именно? Египет большой.

— А вот этого я не знаю. Господин проводит раскопки.

— Прекрасная новость! Чем бы еще он мог заниматься в этом месте? Ведь он, черт возьми, египтолог!

— Конечно, конечно, но на этот раз все несколько иначе. Мой господин, кажется, сделал открытие, возможно, очень важное, и пока он окончательно не удостоверится в своих предположениях, он предпочитает сохранять молчание. Господину князю известно, что его научные собратья из других стран только и ждут...

— Понятно, но вдруг вам понадобится срочно с ним связаться?

— В этом случае я должен буду написать ему письмо и отправить в двойном конверте в отель

«Шепардс» в Каире. Там для него оставляют почту... Больше, к сожалению, мне ничего не известно.

— Но помилуйте, это же смешно! Он ведь абсолютно доверяет вам! Да и я не могу себе представить, что вы были способны побежать в Академию наук или в редакцию какой-нибудь газеты и сообщить, на каком берегу Нила ваш хозяин орудует лопатой и киркой!

— Вы правы, ваше сиятельство, и должен заметить, что подобное происходит впервые. Но господин очень ясно изложил свою волю. Тем не менее его доверие ко мне безгранично...

— Тогда почему он боится любого сквозняка? Что там за исключительно важное открытие? Что ж, Теобальд, остается мне только отправить ему письмецо, надеясь, что он не замедлит забрать его из гостиницы.

— У господина князя неприятности?

— Скажем, у меня есть вопросы, но они могут и подождать. Благодарю вас, Теобальд, будьте здоровы!

— Ну вот, — вздохнул Альдо, опуская трубку на рычаг. — Пока Адальбер нам ничем не может помочь. Он копается в земле где-то в Египте, но никому не известно, где именно.

— Какой же отсюда следует вывод?

— Будем тщательно хранить нашу ценность, сдувать с нее пылинки, а я пока съезжу во Флоренцию. Завтра аукцион Сербеллони, а меня интересуют аметисты кардинала. Думаю, они принадлежали Джулии Фарнезе, любовнице папы Александра VI.

— Борджиа? Тогда понятно, чем они вас привлекли.

— Нет-нет, вовсе не из-за их темной семейной легенды. В Италии о них сейчас написано такое количество мемуаров, сколько в Византии было священных реликвий. В каталоге этим украшениям посвящено несколько хвалебных строк, и мне хочется рассмотреть их поближе. Так что еду!

Колье в наборе с висячими серьгами оказалось и впрямь великолепным. Альдо без труда представил себе, какой эффект оно должно было производить, украшая прекрасную грудь рыжеволосой красавицы, портреты которой писали знаменитые художники, и тут же влюбился в него. Редкий цвет камней и розоватое свечение жемчуга очаровали его, и он увлеченно вступил в торг, намереваясь торговаться до победного конца и сохранить этот набор в своей собственной коллекции на случай, если Лиза не захочет его носить. А если наденет, то колье удивительно подчеркнет прелесть ее рыжеватых волос и бледную шелковистую кожу.

Так что, когда гондола, управляемая Зианом, явившимся встречать Альдо на вокзал, доставила его прямо к мокрым ступеням своего палаццо, настроение у него было отличное. К сожалению, оно быстро испортилось: в просторном вестибюле, украшенном старинными гобеленами и четырьмя галерными бронзовыми фонарями, Ги Бюто ругался с каким-то типом. Тот не произвел бы на Альдо особого впечатления, если бы в двух шагах позади него не стоял офицер самого фашио. Который, впрочем, не принимал участия в беседе, поскольку, очевидно, был занят изучением собственных ногтей. Второй был невзрачным человечком, без особых примет, выделяясь разве что цветом форменной куртки. Он был среднего роста, среднего возраста, с наглым лицом зеленовато-серого оттенка и с седоватыми волосами. Ги же просто выходил из себя. В тот момент, когда Альдо вступил на белые мраморные плиты вестибюля, он как раз возмущался:

— Что я вам его, из-под земли достану? На каком языке надо вам сказать, чтобы вы поняли, что князя Морозини нет дома?

— Не было, но теперь я появился, дорогой Ги! — вмешался Альдо, бросив Захарии свой плащ, который нес, перекинув через руку. — Что угодно этому господину?

Незнакомец с облегчением вздохнул, но ответил за него милиционер^[327], не выпуская, однако, из виду своих ногтей:

— Мы приехали из Рима. Дуче поручил мне сопровождать господина Эль-Куари, откомандированного посольством Египта.

— Я бы предпочел, капитан, чтобы, когда вы говорите со мной, вы бы на меня и смотрели, но в случае, если ваши маникюрные заботы имеют экстренный характер, я могу вызвать сюда горничную.

Сказано это было дерзким тоном. Офицер покраснел и резко опустил руки. А Альдо продолжал:

— Почему господину... э-э... Эль-Куари, не так ли? Зачем ему понадобился эскорт, чтобы сюда добраться?

— Три дня назад тут был убит его брат и...

— И он боится, что его постигнет та же участь? Не объявили ли мы, сами того не желая, войну египетской, почтенной, как я полагаю, семье? Что ж, сударь, посмотрим, что мы можем сделать для вас. Как видите, я только что вернулся из поездки, и...

— Где вы были? — задал вопрос человек в униформе.

— Не думаю, что это вас касается, — парировал Морозини, не терпевший вмешательства этих людей в частную жизнь своих соотечественников. — Мой дорогой Ги, не будете ли вы так любезны проводить нашего гостя в мой кабинет? Сейчас вымою руки и присоединюсь к вам.

Отметив, что приспешник фашио собирается последовать за своим спутником, Альдо уточнил:

— Приглашение не относится к вам, капитан. Мой метрдотель проводит вас в гостиную, где вам подадут кофе. Вы будете ожидать там.

— Дуче интересуется этим печальным происшествием. У меня приказ не оставлять господина Эль-Куари одного!

— Подождать в соседней комнате не значит оставлять его одного. Он вам обо всем расскажет. А иначе вам придется увезти его обратно. В своем доме я диктую свои условия!

Было очевидно, что спорить с хозяином было бесполезно, и фашист поплелся за Захарией, а Альдо несколько минут спустя уже усаживался за свой письменный стол (настоящий «мазарини» великой эпохи!) напротив посетителя. Ги предпочел оставить их наедине. Альдо открыл было рот, чтобы удержать его, но по улыбке старика понял, что тот собирается потихоньку проследить за капитаном.

Князь предложил гостю сигары и сигареты, а сам, откинувшись в кресле, сцепил пальцы и произнес:

— Вы, сударь, выразили желание увидеться со мной, и вот я к вашим услугам! Чем могу вам помочь? А бедняга, который пал от рук злоумышленников той ночью, действительно ваш брат?

— Мы непохожи, согласен, но среди мусульман такое встречается часто, к тому же он был старше меня. У нас разные матери. Но отцовская кровь у нас одна, и если я позволил себе нанести вам визит, то прежде всего для того, чтобы поблагодарить вас за помощь, которую вы оказали моему брату.

— Любой на моем месте поступил бы так же. Жаль только, что я не оказался там на несколько секунд раньше. Так что не стоило ехать сюда из Рима. Тем более в сопровождении такого... официального лица.

— Еще как стоило! Поверьте мне на слово: этот сопровождающий совершенно не лишний. Наш владыка король Фуад поручил моему брату Гамалю провести переговоры о покупке, вернее, о выкупе некоего старинного предмета, имеющего исключительную ценность для... я бы сказал, для гармонии всей страны. Возвращаясь после выполнения своей миссии, брат, как он нам сообщил об этом сам, предпочел железнодорожный транспорт, а не пароход, где в замкнутом пространстве он был бы отдан на милость врагам...

— И все-таки в конце концов ему пришлось бы пересесть на пароход.

— Конечно, и пунктом отправления он выбрал Венецию, так как путь отсюда гораздо короче и еще потому, что у него здесь был друг, который мог забронировать ему каюту. Мы предполагаем, что, когда на него напали, он шел как раз от этого друга, хотя имя его нам неизвестно. Похоже, убийцы были осведомлены лучше нас, и вот результат: брат убит и ограблен.

Нет, Альдо решительно не нравился этот человек. Его рассказ был таким неправдоподобным, что казался очень подозрительным. Получалось так: пожилой египтянин по морю приплыл в Англию, там получил опасный «предмет», тут же вскочил в поезд, добрался до Венеции, где должен был сесть на пароход, и все это без малейшего сопровождения и без охраны. В то время как «наверху» сочли необходимым выделить эскорт даже этому типу, хотя он казался значительно крепче своего «брата», а ведь речь шла всего лишь о небольшом путешествии из Рима в Венецию и обратно!

— Мне все же непонятно, какое отношение ко всему этому могу иметь я сам, — вздохнул Альдо с видом человека, который ценит каждую секунду, и даже взглянул на часы. — Не лучше ли вам сразу сказать мне, что это был за предмет?

Настоящий или мнимый Эль-Куари-второй с минуту помедлил, прочистил горло и наконец решился:

— Кольцо. Золотое кольцо с бирюзой. С виду ничего особенного. Я, конечно, спрашивал о нем комиссара Сальвиати, но он мне только передал одежду брата и больше ни о чем понятия не имел.

— И вы подумали, что я мог бы сказать вам больше?

— Ваша репутация, князь, широко известна, и я разделяю точку зрения ваших приверженцев. Совершенно естественно, что вы ничего не рассказали в полиции, но не могу поверить, что Гамаль умер, так и не доверившись вам. Особенно если он случайно узнал вас...

— Но мы с ним даже не знакомы!

— Вы — человек известный, и ваша фотография часто мелькает на обложках журналов. Сам бы я сразу узнал вас в любом месте...

— Посреди ночи, на углу глухого переулка и с ножом в сердце? Это было бы чудом!

— Брат был необыкновенным человеком, исключительно выносливым от природы, и просто не верится, что в такую важную минуту, убедившись, что вы не враг, он не попытался бы сообщить вам... полицейский сказал мне, что он что-то хрипел... будто произносил какое-то слово... наверняка по-арабски...

Альдо решил, что пора серьезно поговорить с Сальвиати. Наверняка тот, желая избавиться от назойливого посетителя, отослал его сюда...

Глаза Морозини сверкнули, и он поднялся, чтобы дать гостю понять, что беседа окончена.

— Он сказал «Аллах!». Вы удовлетворены? Что может быть естественнее для верующего, чем помянуть Аллаха перед смертью? Поверьте, мне жаль, что вам пришлось проделать столь долгий путь лишь для того, чтобы услышать такую малость, но вы можете всецело довериться комиссару Сальвиати. Это заслуженный полицейский, и он, без сомнения, сделает все, чтобы поймать убийц.

Посетителю поневоле пришлось тоже встать, но очевидно было, что уходить ему совсем не хотелось. Взгляд его скользил по роскошному кабинету, выдержанному в желтых тонах, так гармонировавших с фреской Тьеполо^[328], задержался на дорогом мягком ковре и ценной мебели. Он заметил и старинный сундук, и стало очевидно, что египетскому гостю ужас как хочется узнать, что в нем такое.

— И как только он их поймает, — продолжал между тем Альдо как ни в чем не бывало, — вы получите обратно кольцо, которое так ищете, и все войдет в свою колею!

Посетитель промолчал, замялся, но затем он все-таки произнес:

— А может быть, вы взялись бы за поиски сами? Мое правительство выделило бы вам щедрое вознаграждение, ведь в вашем «послужном списке» имеются и не такие победы.

«Ну вот, пожалуйста! — воскликнул про себя Морозини. — Следовало сразу догадаться, что дело кончится подобным предложением. Ну что ж, повеселимся!»

— Во-первых, вы мне так и не сказали, в чем ценность этого предмета.

— Не сказал? А мне казалось, говорил... Речь идет о кольце, с виду вполне обычном, золотом кольце с бирюзой, ему бог знает сколько лет...

Альдо недовольно скривился:

— Негусто. Я, сударь, сам являюсь специалистом по драгоценным украшениям. То есть по предметам высокой, даже исключительной ценности. Это кольцо не может меня заинтересовать. Лучше бы вам довериться здешней полиции или римской, раз уж у вас там есть связи. Повторяю, комиссар Сальвиати — прекрасный полицейский. Он не уймется, пока не сцапает убийц... а значит, и похитителей...

— Но они уже успеют избавиться от краденого! Те люди наверняка действовали по заказу.

— Возможно, но лично я никак не смогу удовлетворить вашу просьбу. У меня слишком много срочных дел. И, к сожалению, придется повториться: эта драгоценность меня не интересует. Золото, бирюза, даже эпохи царя Мафусаила^[329], — это не мой профиль.

— Когда дело касалось пекторали Первосвященника, вы не были так разборчивы!

В его тоне послышалась угроза.

— Но тогда я не был так занят. И к тому же вы упускаете из виду, что в том случае речь шла о сапфире, рубине, бриллианте и опале. Драгоценные, нет, даже драгоценнейшие камни, а никак не полудрагоценные! Поверьте мне: наберитесь терпения и дождитесь окончания следствия.

Тон князя был любезен, но тверд. Эль-Куари понял наконец, что пора прощаться.

— Мне искренне жаль. Спасибо за теплый прием.

Через мгновение он в сопровождении своего охранника покинул дом, а Альдо направился к Ги Бюто. Тот не скрывал беспокойства.

— Странная история, не правда ли? И еще более странный человек! Я вот все думаю: а правда ли, что он брат жертвы? Может быть, между ними нет никаких родственных уз? Думаете, он поверил вам?

— Ничуть! Но это не имеет значения. Он получил по заслугам. Вот если бы он доверился мне и рассказал бы о происхождении кольца, я бы повел себя иначе. А он только и сказал, что речь идет об обычном золотом кольце с бирюзой, ну что это за разговор!

— Вы правы. Что ж, будем надеяться, что мы о них никогда более не услышим.

— Время покажет! А пока поищите-ка, пожалуйста, для меня какие-нибудь книги по Атлантиде. Что-то захотелось почитать.

Встревоженное лицо бывшего воспитателя осветилось улыбкой:

— Вот это совсем другое дело! Приятно слышать!

И он снова полез по стремянке вверх.

Глава 2 Дама из Каира

Письмо пришло две недели спустя, с вечерней почтой.

Арабская монограмма с короной, выдавленной на плотной голубоватой веленевой бумаге^[330], выглядела впечатляюще. В письме в довольно официальных выражениях князя Морозини просили прибыть в Каир для обсуждения крайне важного дела, требующего полного сохранения тайны. Если ему будет угодно указать день своего прибытия, то для него будут зарезервированы апартаменты в отеле «Шепардс». Под текстом стояла подпись: «Селим Карем, секретарь Ее Высочества».

Принеся письмо распечатанным для ознакомления своему шефу, секретарь Анджело Пизани, выполнявший такие же функции, как вышеуказанный Селим, только находившийся при князе Морозини, выглядел встревоженным. Получив утреннюю почту, любезный князь-антиквар был уже и так зол, как собака, но из-за другого послания, из Вены. Его супруга, в которую молодой Пизани был почтительно и тихо влюблен (как был влюблен, хотя и безнадежно, и в первую обладательницу титула княгини), не только не сообщала о своем скором прибытии, но, известив супруга о том, что бабушке стало лучше, писала, что по совету врачей старой даме надлежит отправиться до полного выздоровления в горы, в их владение Рудольфскроне в Бад Ишле. Лиза с детьми собиралась побыть с ней там еще некоторое время. Свежий воздух Зальцкаммергута будет для малышей гораздо полезнее венецианской пасмурной сырости начала года. «Так что, — оправдывалась молодая женщина, — не придется снова уезжать в феврале, если в этом месяце опять будет aqua alta^[331], как случается все чаще и чаще».

Прочитав это, «шеф» устремился в кабинет господина Бюто, потрясая посланием и крича:

— Нет, это уж слишком! До свадьбы Лиза только и мечтала о том, что будет жить в Венеции, а теперь как будто радуется любой возможности отсюда сбежать, чуть начинает накрапывать дождик или поднимается море...

Конец гневной речи секретарь уже не слышал, поскольку свободной рукой Альдо захлопнул дверь, но, судя по грозному взгляду и мрачной физиономии князя на выходе, желаемого эффекта речь господина Ги в защиту Лизы не возымела.

В кабинете его тоже ожидали неприятности.

— Это еще что такое?

— Приглашение в Каир, сударь. Поездка обещает быть интересной.

— Ах вот как!

Эффект от прочитанного письма был схож с утренним: Морозини выскочил из кресла и понесся к господину Бюто, грозно ревя:

— Вы только посмотрите на это, Ги!

Дверь снова захлопнулась, и Анджело пошел восвояси, вздыхая, хотя и без особого волнения. По его мнению, бушующие время от времени грозы только добавляют яркие краски на семейном небосводе.

А Альдо тем временем буквально набросился на своего советника:

— Ну что? Что вы об этом думаете?

Старый друг откинулся в кресле, не выпуская из рук бумаги, и задумался, глядя на письмо.

— По правде говоря, даже не знаю, что и сказать. Если бы не кольцо, я бы посоветовал вам брать билет на пароход. Да вы, впрочем, и не спросили бы у меня тогда совета. Но после всех событий приглашение в Египет вызывает у меня недоверие.

— У меня такое же чувство, к тому же я там почти ни с кем не знаком. Принцесса Шакияр... Вам это имя о чем-нибудь говорит?

У господина Бюто имелся на всякий случай пополняемый по мере возможности внушительный перечень членов королевских семей, принцев, находящихся у власти и уже смещенных, усопших царственных особ. Этот список преследовал одну-единственную цель: проследить местонахождение фамильных драгоценностей. Это его увлечение было, несомненно, очень полезным для князя. Так что, заглянув в одну из своих папок, он без труда извлек нужную информацию:

— Принцесса Шакияр, предпоследняя супруга короля Фуада, отвергнута им по причине ее безрассудных трат на украшения. Она и сама была очень богата, но, к сожалению, как говорили в Средние века, оказалась «пустой», «бесплодной». В годы своего царствования она блистала удивительной красотой, но сейчас состарилась: ей, должно быть, около пятидесяти. Проживает обычно в малом дворце на острове Гезира, где беспрестанно принимает весьма пеструю по своему национальному составу публику.

— Выходила ли она замуж вторично?

— Не думаю, но вообще-то понятия не имею.

— А любовники?

— Будьте так добры, не требуйте от меня слишком многого. Мне приходится пролистывать кипы газет, в основном английские, французские и американские, но такие подробности там не прочтешь. Если вы все же решитесь ехать, то без труда сами обо всем узнаете. Она не из тех, кто умеет держать язык за зубами, к тому же славится своей эксцентричностью. В заключение скажу, что эта дама обожает закатывать роскошные пиры. Ну, что вы решили?

— А как бы вы сами поступили на моем месте?

— Ну что за манера отвечать вопросом на вопрос! Я сам вас этому научил, так что нечестно использовать мой трюк против меня же. Хотя ладно, отвечу: если бы я оказался на вашем месте, то обязательно бы поехал! К тому же вы и сами умираете от желания попасть туда.

Это было правдой. С тех пор как в доме появилось кольцо из Атлантиды, Альдо чувствовал, что в его душе снова зашевелилась жажда приключений. К тому же, хотя он бы в этом никогда не признался, представлялась неожиданная возможность достойным образом ответить жене на ее письмо. И, наконец, есть шанс, что ему улыбнется удача и он сам отыщет там Адальбера, раз уж тот велел посылать себе корреспонденцию на адрес того же самого отеля, в котором приглашали остановиться и Альдо.

Так что, не медля ни минуты, он отправил Пизани покупать себе билет на первый же пароход на Порт-Саид или Александрию, чтобы поскорее сообщить принцессе дату своего приезда. А сам, не без некоторого торжества, уселся писать ответ Лизе.

Пять дней спустя в сквернейшую погоду он сел на пароход «Измаил», и торжество в его душе немного померкло. Жена взяла себе в союзники само небо: дождь лил не переставая, море стало серым и неспокойным, и снова наступила aqua alta. Венецианцы шлепали по грязи, пробегали нетвердыми шагами по шатким деревянным мосткам, исполосовавшим во всех направлениях площадь Святого Марка. Облокотившись о поручни, Альдо смотрел, как исчезает в тумане тусклое золото собора Святого Марка, кампанила^[332], шпили церквей, крыши дворцов, а насмотревшись, пошел к себе, в одну из четырех довольно удобных кают, которые оборудовали на этом судне для транспортировки цитрусовых, чтобы иметь возможность взять на борт хотя бы нескольких пассажиров. В этом рейсе спутником Альдо стал еще только один человек: преподаватель античной литературы, направлявшийся к месту службы в Суэце. Судя по ледяному кивку, которым он наградил Морозини, поднимаясь по трапу, он явно не был болтуном. Профессор вез целую кипу книг, которые можно было читать без перерыва, даже если бы конечным пунктом его путешествия был Китай. Пройдя к себе, Альдо первым делом вынул из чемодана скатанный в шарик носок, в который он завернул кольцо, и растянулся на кушетке. Так он всегда прятал во время поездок мелкие драгоценности или камни без оправы. Поэтому-то его и не особенно удивил тайник Эль-Куари. Он решил, как и погибший египтянин, прятать кольцо в носок на своей ноге всякий раз, когда будет выходить из отеля, чтобы не оставлять украшение на милость какой-нибудь особо тщательной в обыске ищейки. А пока что он долго грел в ладонях кольцо, стараясь снова испытать исходящее от него необыкновенное ощущение силы и уверенности в себе. Ни за что на свете он не оставил бы кольцо в Венеции. Во-первых, потому, что ему казалось важным отвезти его на родную землю и, если будет возможно, вручить законному владельцу, а во-вторых, из-за странного ощущения запрета расставаться с ним.

Еще ребенком ему случалось мечтать о талисмане, умножающем человеческие силы и открывающем врата чудес. Эти мечты были частью его страсти к драгоценным камням, не угасшей даже от того, что чаще всего в его руки попадали ценности, ставшие виновниками страшных несчастий и катастроф. Слишком честный, он, конечно, и мысли не допускал о том, чтобы утаить кольцо и не вернуть его в руки законного владельца, если таковой отыщется. Но пока оно выполняло роль наследства, попавшего к нему от человека, которому он пытался прийти на помощь.

Звонок к обеду прервал его размышления, однако, вместо того чтобы засунуть кольцо в носок, князь положил его во внутренний карман пиджака, поближе к сердцу.

Несколько дней спустя Морозини, отдохнувший как никогда, сходил с трапа пассажирского корабля, прибывшего из Порт-Саида прямо навечно гудящий, как улей, каирский морской вокзал. Он чем-то походил на лондонскую Викторию^[333], разве что толпа была совсем другой. Спешащие толпы людей заполнили площадь, и в мельтешении целой армии что-то выкрикивающих носильщиков невозможно было понять, кто приехал и кто уезжает. Один из носильщиков схватил чемоданы Альдо и завопил:

— Прямо! Прямо! Не бояться! Я — номер 32.

Пришлось поспешить за ним, отказавшись от услуг, предложенных работником агентства Кука.

— У меня уже есть носильщик! — крикнул он, находясь в азарте погони. — Очень надеюсь его отыскать!

Но носильщик стоял и ждал около им же остановленной коляски и улыбался князю своими белоснежными зубами.

— Видишь, твоя можно верить моя. Куда идешь? Отель «Шепардс»?

— Откуда ты об этом знаешь?

— Такой твоя вид! — ответил он, смеясь.

Носильщик, назвав отель кучеру, с важным видом восседавшему на козлах, поймал на лету брошенную ему монетку, и коляска тронулась, сопровождаемая градом его благословений. Позабыв о заботах, Морозини предался одному из своих самых любимых занятий: открывать для себя впервые увиденный город, да еще в такой просто сказочной стране, которую он совсем не знал, что кажется даже странным, учитывая тот факт, что этой стране посвятил всю свою жизнь его самый лучший друг. Но совместные приключения пока еще не заводили их под сень пирамид. Хотя некогда, будучи подростком, он жадно ловил каждое слово непревзойденных лекций господина Бюто, в которых Египет занимал одно из наиважнейших мест, далеко выходя за рамки истории эпохи фараонов и подбираясь ко временам Крестовых походов, вертясь вокруг духа Саладина^[334], «рыцаря-султана», чьим творением и был древний город Аль-Кахира, «Победоносный»^[335], город султанов и хедивов^[336], и именно Саладину он был обязан своим блеском и славой!

К тому же это упущение казалось еще более странным, если вспомнить и о том, что тетушка Амели и ее неистощимая План-Крепен частенько проводили пару зимних месяцев в одном из своих дворцов в Египте. Альдо вдруг подумал: а ведь не исключено, что как раз сейчас, когда он сюда приехал, они тоже находятся здесь, и решил, уладив дела с принцессой, прокатиться к ним в надежде устроить им приятный сюрприз, хотя от Каира до Луксора или Асуана, куда они любили ездить, насчитывалась не одна сотня километров. Во всяком случае, Гамаль Эль-Куари упоминал об Асуане, и, скорее всего, все равно придется туда ехать.

А тем временем, глядя на Каир, растянувшийся на многие километры, Морозини вспоминался вечный карнавал, где пурпур фесок соседствовал с белизной тюрбанов, а чернота чадры оттенялась бежевыми восточными касками, и это буйство красок дополнялось разнообразием европейских шляп. Все это двигалось, разговаривало, кричало под пронзительные звуки автомобильных гудков, завывания попрошаек и всякие шумные призывы. Запах бензина смешивался с духом конского навоза, ароматом мускусных масел, неуловимым запахом ладана, а ближе к реке — с запахом тины.

С широкой террасы «Шепардса», расположенного на площади, выходящей на Нил, открывался вид на два острова, Рода и Гезира. Эта терраса, всегда забитая туристами, была излюбленным местом встреч богатых британских путешественников. У ее подножия, возвышающегося над площадью и уставленной растениями, под большим тентом кишмя кишели разные гиды и драгоманы^[337], охочие до выгодных клиентов; низкорослые курчавые чистильщики ботинок наперебой предлагали свои услуги, их то и дело оттеснял швейцар в красной униформе.

В огромном холле с египетскими колоннами Морозини встретил надменный служитель-швейцарец: подпустив в голос елея, он сообщил, что апартаменты готовы, и вручил ему голубоватый конверт с гербом: должно быть, с запиской от принцессы. Альдо засунул его в карман. Прежде чем последовать за грумом, которому было велено проводить господина в номер, Морозини задал-таки не дававший ему покоя вопрос:

— Ведь тут у вас хранится корреспонденция знаменитого археолога господина Видаль-Пеликорна?

Розовое важное лицо швейцарца подернулось грустью.

— Да, ваше сиятельство, до вчерашнего дня.

— А теперь уже нет? Отчего же?

— Дело в том... что господин Видаль-Пеликорн почтил нас своим присутствием.

— Что-то, судя по вашему виду, у вас эта новость особой радости не вызывает!

— Как правило, он очень хороший клиент, но... могу ли я узнать, кем он приходится господину князю? Просто знакомый или друг?

— Друг, конечно! Самый лучший друг! Так что с ним такое стряслось?

— В таком случае я осмелюсь предложить вам посетить бар.

— Он там?

— Скажу даже больше: он там живет. Вчера сидел в баре до самого закрытия, а сегодня...

— Ни слова больше, я сам схожу туда! Отнесите мой багаж в номер, — попросил он, сунув груму денег.

Альдо направился в продолговатый зал с барной стойкой из красного дерева, украшенной бронзовыми головами фараонов. Зайдя, он с удовлетворением отметил, что зал был почти пуст, и можно было без труда заметить друга. Адальбер сидел, нет, уместнее было бы сказать, валялся в кресле с желтой бархатной обивкой перед низким столиком с полупустым стаканом виски, который можно было назвать и наполовину полным, в зависимости от состояния души. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что археолог пьян в стельку.

Морозини направился к нему, а в это время

Адальбер, пребывавший, казалось, в глубокой прострации или в глубоком раздумье, вдруг очнулся, схватил стакан и мгновенно опустошил его, а потом, потрясая пустым сосудом, потребовал:

— Бармен, еще один!

— А я бы сказал, лучше кофе, и покрепче! — подкорректировал Альдо заказ своего друга и опустился в кресло, стоящее рядом. Адальбер поднял подбородок и уставился на него мутными пьяными глазами, и сразу стало понятно, что он не в состоянии ровным счетом ничего разглядеть. Так что Альдо он не узнал.

— А вам какое дело! Хочу выпить...

— Раз уж ты не понимаешь, кто я такой, значит, точно допился до ручки! Бармен, ну где ваш кофе?

— Если позволите, осмелюсь предположить, что результаты могут быть плачевными. Кофе после такого количества спиртного может вызвать... тошноту.

Альдо расхохотался:

— Ах, так вы боитесь за свой бархат и ковры? Что ж, в конце концов, возможно, вы и правы. Найдите мне двух человек покрепче и пошлите нам вслед не чашку кофе, а целый кофейник. Попробуем затащить его наверх, в номер.

— Сию минуту! — с готовностью отозвался тот, срываясь с места. — Я так обязан вам, господин...

— Только не пытайтесь меня убедить в том, что впервые видите такого пьяницу! У вас тут ходят целые табуны английских офицеров, а они заправляются только виски!

Чуть позже явилась долгожданная подмога. Вместе они вынесли Видаль-Пеликорна из бара, чье сопротивление, следует признать, было довольно слабым. К великому счастью, он находился еще в той блаженной стадии опьянения, когда хочется видеть мир только в розовом свете. Полузакрыв глаза, он мило улыбался двум здоровенным нубийцам, запихивавшим его в лифт; даже не сопротивляясь, дал себя увести в ванную комнату и замычал, только когда на голову ему обрушились из душа струи ледяной воды. Невзирая на его вопли и стоны, трое мужчин держали его под душем столько, сколько понадобилось для того, чтобы он смог прийти в себя, а потом крепко растерли скрученным полотенцем, раздели и впихнули в пижаму. Но окончательно он очнулся только в кровати, куда его уложили. И сразу же перешел от любезности к ругани:

— Какого дьявола вы меня так поливали? Вы что, ненормальные? Катитесь отсюда!

— Они-то уйдут, — успокоил Альдо друга, появляясь в поле его зрения с кофейной чашкой в руке. — Но я останусь. Как ты себя чувствуешь?

На этот раз его узнали:

— Ты? Да что ты тут делаешь?

— На, выпей. Потом поговорим.

Адальбер послушно проглотил жидкость и даже попросил еще. За это время нубийцы привели номер в порядок и исчезли, не без щедрых чаевых в кармане. Присев на подлокотник кресла с зажатой в пальцах сигаретой, Альдо в ожидании смотрел на друга. Когда Адальбер допил очередную чашку и, вздохнув от удовольствия, откинулся на подушки, он начал разговор:

— Не расскажешь ли ты мне о своих делах? Я приехал сюда в надежде все же разузнать о тебе. Ты ведь прятался, с тобой невозможно было связаться. И вместо того, чтобы убедиться в том, что ты судорожно орудуешь киркой и лопатой, стремясь завладеть главной находкой своей жизни, я нахожу тебя мертвецки пьяным в гостиничном баре. Так вот я и спрашиваю: что с тобой случилось?

Придя в себя, археолог тут же вспомнил о своих невзгодах, и взгляд его мгновенно омрачился:

— Меня провели, как сосунка!

— Как же так? Я звонил тебе несколько дней назад, и Теобальд сказал мне, что ты нашел нечто столь важное, что боялся случайно выдать место находки, и требовал, чтобы твою почту отсылали в «Шепардс».

— А я тебе был нужен?

— Сначала ответь на вопрос! Обо мне поговорим потом.

— Все верно, — с грустью подтвердил Адальбер. — Я был уверен, что совершил сногсшибательное открытие, подобное обнаружению мумии этого чертова Тутанхамона, хотя речь шла о женщине-фараоне, одной из четырех, помимо Клеопатры, которые действительно правили Египтом: Нитокрис, Себекнефру, Хатшепсут и Таусерт. Речь идет о второй, Себекнефру, последней из XII династии. Она была малоизвестна и царствовала всего три года, но и то на год дольше, чем всемирно известный...

— Опять бедняга Тутанхамон! Ты всегда его терпеть не мог! — поддел друга Альдо.

— Да, ты прав. От него у меня начинается чесотка. Но и проклятым англичанам тоже повезло! Мы, безденежные французы, питаемся объедками, в то время как они как сыр в масле катаются... в общем, результат тебе известен.

— Понятно, немногие из тех, кто работал на раскопках, уцелели...

— А, ты это о знаменитом проклятии, которое распространяется на каждого, кто посмеет потревожить гробницу фараона? Конечно, налицо тревожные совпадения, вот, например, недолго довелось лорду Карнавону радоваться своему открытию, но Картер-то, заводила Картер жив до сих пор!

— Так что же насчет царицы Себе...

— Себекнефру! Бедная девочка! В жизни так не волновался, как в тот момент, когда, перелопатив тонны земли и камней, мы смогли отрыть несколько ступеней: тогда я и прочитал ее картуш^[338]. Он прекрасно сохранился на камне, за которым, как я считаю, раньше был коридор. Мы это вообще нашли в совершенно немыслимом месте, точно так же, как Тутанхамона обнаружили у усыпальницы Рамзеса VI.

— Так ты полез туда?

— Нет. Время, отпущенное мне на раскопки, подходило к концу. Это было две недели назад, я завалил как следует расчищенный мной же проход и вернулся сюда, чтобы продлить разрешение.

— А тебе отказали?

— Нет! Какой-то чиновник с целой коллекцией золотых зубов во рту выдал мне бумагу, и я поехал обратно. Но когда оказался на месте, обнаружил, что мой отряд куда-то испарился, вход разрыт, а у новеньких палаток спокойно покуривает трубку собрат-археолог.

— Собрат? Но у тебя же была бумага!

— Ну и что? Забыл тебе сказать: этот собрат был англичанин, а это в корне меняет дело! Моему скромному административному разрешению он противопоставил свое, выданное важным чиновником Британского музея. Мне оставалось лишь собрать вещички, сгорая от стыда перед местными жителями, которые работали там вместе со мной.

— Бред какой-то! Да кто он такой, этот тип?

— Досточтимый Фредди Дакуорт, шестой или седьмой отпрыск какого-то английского пэра, его сунули в археологию, потому что ума не могли приложить, что с ним еще делать...

— Погоди-ка! Археология — такая штука, куда без диплома не пролезешь! Нужно учиться...

— Так он и учился... Особых надежд не подавал, но все же стал любимцем старика Уорбатнота, главного хранителя отдела Древнего Египта в Британском музее. Заметь, он действует по отработанной схеме: следит за каким-нибудь иностранным коллегой, а когда тот вплотную подбирается к находке, быстренько объявляется со своим разрешением на проведение раскопок именно в этом месте. Похоже, он уже сотворил такое с парочкой молодых археологов: бельгийцем Неймансом и итальянцем Беларми. Но я даже и предположить не мог, что он отважится проделать это со мной...

— И ты не задал ему взбучку? Припоминаю, как ты обошелся в свое время с Ла Троншером...

— Я взбесился, конечно, да что толку? Если бы не вмешался наш посол, сидеть бы мне в тюрьме...

Альдо дал ему сигарету, взял и себе, они прикурили, и князь наконец объявил:

— Что ж, допускаю, такое пережить нелегко, но ведь, согласись, это еще не причина, чтобы пускаться во все тяжкие!

Адальбер почесал в затылке, смущенно кашлянул и, выдержав паузу, произнес:

— Есть и другая причина, но, если позволишь, я о ней промолчу, по крайней мере пока.

Зная своего друга Адальбера, Морозини понял, что речь идет о сердечных делах, и не стал настаивать.

— Как хочешь.

— Спасибо. Поговорим лучше о тебе. Каким ветром занесло тебя в Каир?

— Пригласила одна дама из окружения короля. Я только что приехал рейсовым пароходом.

— Что-то интересное?

— Надеюсь, иначе не поехал бы, но точно узнаю только сегодня вечером. Как ты себя чувствуешь?

— Плыву...

— Иначе и быть не может. Слушай, — Альдо бросил взгляд на часы, — самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать, — это поспать. У меня тут есть разные снотворные...

— Не нужно... Я и так засну.

— Ну и хорошо. А я пойду, мне нужно перекусить и торопиться на встречу. Вечером зайду навестить тебя, но будет лучше, если мы увидимся завтра утром... Не пытайся заказать виски в номер и даже не думай смываться! Я, возможно, расскажу тебе кое-что стоящее...

— А что? — заинтересовался Адальбер.

— Я все равно ничего тебе не скажу раньше завтрашнего дня! Во-первых, мне некогда! И вообще, — заявил он, видя обиженную мину друга, — схожу-ка я за секоналом^[339]. Так мне будет спокойнее.

Едва за ним закрылась дверь, как Адальбер вскочил и, подбежав к двери, запер ее на ключ, после чего вернулся в кровать с довольным видом школьника, который только что ловко провел своего учителя. Но, к его величайшему удивлению, ровно через две минуты Альдо появился... из окна.

— Не повезло! У нас общий балкон. Ничего не стоит просто перекинуть ногу.

— Не мог бы ты оставить меня в покое? — проворчал Адальбер.

— Так я только и хочу, чтобы ты был в покое!

Минуту спустя Адальбер уже спал крепким сном, аАльдо вернулся к себе тем же путем, каким и вышел. На лице его играла улыбка. Всему свое время! Отыскать Адальбера — это уже подарок свыше!

Вилла принцессы Шакияр, а вернее, небольшой дворец на острове Гезира соседствовал с полем для игры в поло спортивного клуба. Прошло два часа с тех пор, как Морозини нейтрализовал своего друга, и теперь в смокинге он шел через сад, находясь в тени тамарисков. Вокруг изо всех сил тянулись к небу высокие пальмы, точь-в-точь как струи, бьющие из выложенных голубой с золотом плиткой фонтанов. Тишина ночи, запах влажной земли (должно быть, в конце дня тут занимались поливкой), дом с белыми колоннами — все это создавало ощущение уюта и утонченного изящества, которое он так любил.

Черный служитель, одетый в красную ливрею с золотыми галунами, склонился перед ним у мраморных ступеней и повел в мавританский салон, где из мебели стояли только диваны, обитые черным бархатом, со множеством парчовых подушек ярких расцветок и низкие, инкрустированные слоновой костью эбеновые^[340] столики; там служитель покинул Альдо, уведомив его, что хозяйка вот-вот появится.

Она действительно не заставила себя ждать, и Альдо почтительно склонился над протянутой ему точеной, украшенной рубинами рукой.

— Как любезно с вашей стороны, князь, так скоро откликнуться на мое приглашение! — улыбнулась она. — Я знаю по слухам, что вы очень заняты, и тем более тронута такой, как бы поточнее выразиться, поспешностью приезда к нам.

Она была высокой и стройной, в каком-то расшитом золотом кафтане из черного шелка и являла собой великолепный классический образец египетской красоты, такой, какой можно еще любоваться в музеях. И хотя ей далеко было до Нефертити, в свои, по словам Ги Бюто, почти пятьдесят она удивительно хорошо выглядела... Матовая кожа казалась безупречной, и если в уголках глаз и появлялись время от времени морщинки, то виной этому была подвижность лица, а никак не возраст.

Гладкие темные волосы были уложены в высокую прическу и, заколотые золотыми шпильками, выгодно открывали вполне греческий, четко очерченный профиль. На шее покачивались рубиновые подвески.

Она указала гостю на диван, сама села по другую сторону низкого столика и коротко хлопнула в ладоши, чем вызвала немедленное появление подноса с кофе, доставленного другим служителем, одетым на этот раз в галабию^[341] белого цвета. Пришлось им, следуя непреложному ритуалу египетского гостеприимства, обменяться ничего не значащими фразами о красоте страны, которой Альдо не знал и которую ему горячо советовали посмотреть, особенно в это время года, когда находиться здесь наиболее комфортно. Затем наконец перешли к главному. Принцесса опустила руку между подушками и достала оттуда золотую шкатулку. Она поставила ее себе на колени.

— Я решилась просить вас приехать ко мне не без долгих колебаний, и на мое решение повлияла ваша репутация безупречного эксперта и человека, умеющего хранить секреты. Я нахожусь в положении, о котором собираюсь вам рассказать, и которое заставляет меня пойти на... некоторые жертвы.

— На жертвы? — усмехнулся Альдо. — Что за слово для такой высокопоставленной дамы, обладающей, насколько мне известно, великолепными украшениями...

— Я ими дорожу! С другой стороны, для меня было бы менее болезненно расстаться вот с этим, — сказала она, поглаживая резную крышку шкатулки. — Для вас не тайна, что я была супругой короля Фуада, и это один из его подарков: исключительно ценные жемчуга, продажу которых я не могу доверить кому попало. Предпочтительно, чтобы сделка совершалась в секрете и, что особенно важно, вдалеке от Египта. Я уверена, что среди ваших клиентов-миллиардеров вы без труда найдете желающего дать хорошую цену за эти драгоценности.

Произнеся эту короткую речь, она передала Альдо несомненно очень старинную шкатулку, и он залюбовался искусной работой мастера.

— Великолепно, — похвалил он, поглаживая металл, согретый руками хозяйки дома. — Полагаю, XII или XIII век?

— Вы правы.

Подняв крышку, он обнаружил на бархатной подушке семь крупных жемчужин грушевидной формы, соединенных тонкой золотой цепочкой. Жемчужины были подобраны одна к одной, по четыре-пять сантиметров каждая, несравненного, слегка золотистого оттенка. От восхищения Морозини на мгновение умолк, как случалось каждый раз, когда он открывал для себя необыкновенную драгоценность. Немного погодя он взял колье в руки, чтобы насладиться осязанием гладких, словно шелковистых камней и рассмотреть их поближе. Ему, конечно, были больше по душе настоящие драгоценные камни, нежели эти удивительные дары моря. Последняя его встреча с одной из самых крупных жемчужин оставила в его душе неизгладимое, хотя и не самое приятное воспоминание, но, глядя на эти жемчуга, он не мог не признать, что они были необыкновенной красоты. Принцесса, глядя на то, как внимательно князь рассматривает украшение, почти не дышала.

Он разглядывал жемчуга через маленькую, но мощную ювелирную лупу, с которой никогда не расставался, и вдруг в голове его как будто раздался щелчок. Конечно, раньше он в Египте не бывал, но эти сокровища, имеющие историческое прошлое, ему не были незнакомы.

Спокойно сложив лупу, он опустил жемчуга обратно в шкатулку и захлопнул крышку, передавая ее хозяйке, хотя на самом деле теперь уже сомневался, а действительно ли она хозяйка этих драгоценностей.

— Поверьте, принцесса, мне жаль, но я не могу взяться за продажу.

— Но как же так?

— Разве что вы передадите мне письменное разрешение Его Величества короля Фуада на вывоз их из страны. Эти драгоценности относятся к так называемым сокровищам короны...

— Но теперь они принадлежат мне! Он подарил их мне, когда я была его супругой!

— В таком случае он совершил ошибку, поскольку я не думаю, что он был вправе поступать подобным образом. Это равносильно тому, как если бы королю Англии пришла бы в голову фантазия продать или подарить Кохинор. В вашей шкатулке находятся так называемые жемчужины Саладина, известные в музеях и в среде ювелиров и коллекционеров. Они расцениваются как высокоценные украшения.

— Но сколько же можно повторять вам, что мне их подарили!

— Не сомневаюсь. Поэтому разрешение вы получите без труда.

— Но ведь я вас предупредила, что эта сделка должна быть тайной и жемчуга должны быть проданы под большим секретом. Король не должен ни о чем догадываться. Он мне их подарил, потому что во мне течет кровь Саладина... О, я должна была бы сказать, что он передал их мне в пользование пожизненно, до его смерти. Они действительно являются частью королевских сокровищ, но в данном случае это не имеет никакого значения!

— Как это не имеет значения? Их могут у вас потребовать обратно, по крайней мере после кончины короля. Его наследник...

— Фарук? Он не будет достойным правителем Египта. Ему всего двенадцать, а он думает только о своих удовольствиях. Вдобавок и умом особенным не блещет, зато любит бывать у меня. Ему со мной весело. Он обожает лошадей, женщин...

— Вот как? Молодой, да ранний!

— Именно. Да еще разные игры, деньги...

— Драгоценности?

— Ну да, но исключительно ради их блеска. В них он ровным счетом ничего не смыслит!

— Ну что ж, хорошо. Вернемся к королю. Что произойдет, если он вдруг потребует вернуть ему жемчуга?

— Никакой трагедии не будет. Мне изготовили копии.

— Такой же формы?

— Почему бы и нет? В нашей стране имеются талантливые мастера, которые сами не знают себе цену.

— А шкатулка?

— Тоже подделка. Ее, впрочем, изготовить было гораздо легче. Не беспокойтесь, я все держу под контролем.

— Вижу. Ваше высочество, все же постарайтесь понять, что я никак не могу подойти к этому делу с ваших позиций. Хоть вы и высокородная дама, но не просите меня становиться вашим сообщником в таком темном деле. Оно явно попахивает воровством!

Шакияр взяла «латакию»^[342] из малахитовой коробочки, пристроила ее в длинный мундштук и позволила Альдо дать себе прикурить. Несколько раз затянувшись, она с видимым раздражением стряхнула пепел:

— Учитывая мое, как вы сами изволили заметить, высокое положение, употребление слова «воровство» совершенно неуместно. Кроме того, вы не заставите меня поверить, что ни одно из прошедших через ваши руки особо ценных сокровищ никогда не было похищено или того хуже...

— Вы хотите сказать, что из-за них убивали? Вне всякого сомнения, но все эти истории уходят в глубину веков. Что до меня, я не согласен на роль скупщика краденого. Я очень дорожу своей репутацией, благодаря которой я сейчас и нахожусь перед вами. А репутации этой придет конец, если кому-то случайно станет известно, что у меня находятся, нравится вам это слово или нет, национальные сокровища Египта. Хватило бы и обычной таможенной проверки...

— Ее не будет. Это я могу вам обещать. Вы покинете страну на яхте моего надежного друга. И в скором времени, я уверена, среди ваших клиентов найдется какой-нибудь миллиардер, согласный дать за жемчуга высокую цену и при этом сохранять молчание. Например, ваш тесть?

Упоминание о Морице Кледермане, отце Лизы и богатейшем цюрихском банкире, заставило Морозини скривиться. Он очень не любил впутывать семью в свои дела.

— Сударыня, вы выбрали крайне неудачный пример. Мой тесть — кристально честный человек, хоть и заядлый коллекционер. Кроме того, с некоторых пор он стал слаб здоровьем и больше уже ничего не покупает.

— Он, не он, да какая разница! Вы меня не убедите в том, что не знаете на той стороне Атлантики парочку не утруждающих себя излишней щепетильностью американцев, желающих утолить свою страсть к коллекционированию! Так к чему все эти старомодные разговоры? Мне очень, очень срочно нужны деньги.

Она явно нервничала. Ее щеки залил яркий румянец. Бросив окурок, Шакияр взялась за вторую сигарету. Альдо снова поднес огонь.

— Ваше высочество, если я продам вот этот рубин, который сейчас украшает вас, вы получите целое состояние.

— Но я не желаю с ним расставаться! Это мои личные драгоценности! Я ими дорожу! А жемчуга — национальное достояние. И потом, я не люблю этот камень! Он приносит несчастье! Видите, я ничего от вас не скрываю, даже свое отчаяние. Вы не можете меня оставить в таком положении.

Ее черные глаза наполнились слезами. Альдо почувствовал себя неуютно. Ему не нравилась роль, которую ему предлагали сыграть. Кроме того, его удивляло отсутствие логики в словах этой дамы. Если она не любила жемчуга, то зачем тогда, черт возьми, заставила Фуада отдать ей эти? Разве что уже заранее замыслила обделать свое дельце? Тонким платком она осторожно промокнула глаза, чтобы не потекла тушь, тихонько шмыгнула носом и с трудом улыбнулась:

— Простите меня! Не в моих привычках раскисать при посторонних, но я не могу объяснить... вы не поймете...

— Ваше высочество...

— Нет! Ничего не говорите! Лучше послушайте! Вот что я вам предлагаю. На сегодня разговор закончен. Дадим друг другу время на размышления. Ведь вы можете остаться здесь на несколько дней? Обидно будет так и не увидеть Каир!

— Конечно, — согласился он, думая об Адальбере, который, возможно, все равно его задержит.

— Ну и хорошо, в добрый час! А я со своей стороны посмотрю, что можно сделать, чтобы получить официальный документ, который защитил бы вас от того, чего вы так опасаетесь. Но не думайте, что я хочу выгодно продать эти камни, руководствуясь исключительно эгоистическими побуждениями. Мне нужно финансировать одно дело, о котором я расскажу вам в следующий раз. Я так рада, что вы приехали! — добавила она, протянув Альдо руку.

Ему только и оставалось, что склониться над этой рукой.

Удивительно элегантный способ дать понять, что аудиенция окончена, не сжигая мостов и оставляя перспективу на будущее.

— Мы очень скоро увидимся, — пообещала она ему вслед.

Альдо направился к экипажу, доставившему его сюда и теперь ожидавшему у входа в сад с фонтанами. Прикуривая, он остановился, не доходя до коляски, под аркой колоннады. И вдруг услышал мужской голос. Человек явно обращался к служителю. Альдо невольно обернулся. Из бокового помещения как раз выходил мужчина... Это был тот самый человек, который в Венеции выдавал себя за брата Эль-Куари. По-видимому, он отдал какой-то приказ: служитель поклонился и исчез, а господин направился в покои, из которых только что вышел сам Альдо. Вел он себя тут как дома...

Пришлось прогуляться и подышать свежим ночным воздухом, чтобы попытаться разложить мысли по полочкам, так что в «Шепардс» Альдо явился уже за полночь, но спать ему совершенно не хотелось. В его голове роилось столько разных догадок, что он прошел прямиком в бар, во-первых, чтобы убедиться, что Адальбера там нет, и, во-вторых, чтобы пропустить стаканчик виски. Он предпочел бы, конечно, высший сорт этого напитка, слегка разбавленный водой. Но качество египетской воды вызывало у него сильные сомнения, поэтому пришлось довольствоваться неразбавленным виски. Бармен встретил его, как старого знакомого. Они обменялись несколькими фразами, но в голове у Альдо продолжали крутиться многочисленные вопросы, так что он, быстро осушив свой стакан, объявил, что пойдет ложиться спать... На самом-то деле ему просто хотелось немножко поболтать с Адальбером, который часто засиживался допоздна. Альдо постучался в его дверь, подождал, потом постучался снова, но ему никто не открыл. Он рассердился. Обычно Адальбер легко просыпался. Правда, после такого подпития все может случиться... Возможно, он все-таки решил проглотить еще одну таблетку секонала? Чтобы убедиться, что с Адальбером все в порядке, Альдо решил воспользоваться уже испробованным способом: перелезть на балкон друга из своего номера. Он вышел на балкон, перешагнул через служившие перегородкой горшки с цветами... и увидел, что окно в комнате Адальбера было так же плотно закрыто, как и дверь. Более того, изнутри окна были наглухо задрапированы шторами. Это вызывало подозрения! Как правило, и летом, и зимой Адальбер оставлял окна приоткрытыми, иначе он не мог свободно дышать. К тому же ночь была теплой, и совсем недавно, ложась в кровать, он отказался даже от москитной сетки.

— Воздуха, побольше воздуха! — требовал он. — Ты же знаешь, я не могу без него обойтись!

Альдо уселся в одно из балконных кресел, борясь с желанием сейчас же выбить стекло, но опасение наделать много шума удержало его от этого поступка. У него не было, как у его друга, того особого таланта, что позволяет входить куда угодно и выходить оттуда без малейшего шороха. И хотя в мире имелось немалое количество дворцов, где его знали и где он мог бы без опасения позволить себе подобное ребячество, сюда-то он приехал впервые, и было бы глупо рисковать своей репутацией в первые же несколько часов своего пребывания в Египте. В конце концов он решил возвратиться в свою комнату и лег спать. Он подумал, что мог бы, конечно, звякнуть на стойку регистрации и попросить позвонить в номер друга, чтобы предупредить его о своем приходе, но и в этом случае тоже получилось бы «много шума из ничего». Особенно если Адальбер принял снотворное.

Хоть князь и устал, но спал он плохо. Он остался недоволен своим визитом к принцессе, еще меньше ему понравилось присутствие в ее доме так не пришедшегося ему по сердцу Абу Эль-Куари. И эта настойчивость, желание всучить ему драгоценность, слишком знаменитую, а значит, и очень опасную, — все это было похоже на западню. Надо было выяснить, чего на самом деле от него ожидали. Если бы не Адальбер, то он, скорее всего, поехал бы с утра на вокзал и сел бы в первый поезд на Порт-Саид или Александрию. Но Адальбер был здесь, и нужно было помочь ему справиться с неприятностями, свалившимися на его несчастную голову. Так что и речи быть не могло о том, чтобы бросить его одного! На этой мысли Альдо наконец сморил сон.

Проснулся он от того, что в восемь утра, как он и просил, принесли завтрак, но, к его удивлению, вместе с официантом явился и портье. В руке он держал письмо:

— Господин Видаль-Пеликорн велел мне лично передать это в собственные руки вашего сиятельства, — объявил он, — поэтому-то я и позволил себе появиться у вас в номере в такой ранний час.

— Письмо мне? От него? Да ведь он живет в соседнем номере!

— Он уже там больше не живет. Теперь комнату занимает знаменитая певица, которая попала в аварию и поэтому заранее не заказала номер... ей и отдали этот, к ее несказанной радости, — добавил швейцарец с широкой улыбкой. — Надеюсь, что ее соседство не побеспокоит господина князя? Особа от природы шумная...

Альдо взял со стола нож и вскрыл письмо.

— Меня не было дома, и я ничего не слышал. Неужели действительно господин Видаль-Пеликорн выехал из отеля?

— Именно, и первым же поездом отбыл в Луксор. Он казался очень возбужденным!

— А я-то думал, что он спит. Посмотрим, что он пишет.

Письмо было весьма кратким:

«Вынужден уехать! Если у тебя есть возможность, садись завтра на поезд в двадцать два часа. Пообедаем вместе в «Зимнем дворце»: там я закажу тебе номер. Если не сможешь, пришли телеграмму. До скорого! Адальбер».

Разложив приборы, официант удалился, но портье остался, явно ожидая, чтобы ему вторично дали на чай. Он с улыбкой поинтересовался:

— Заказать ли билет в спальный вагон?

— А дневного поезда нет?

— Есть, но он только что отошел. Зато ночью их целых четыре. Из-за жары, понимаете...

— Так ведь зимой от нее не страдают.

— Вы правы, но расписание не меняется. Дорога займет одиннадцать часов!

— Ладно, поеду в двадцать два часа.

— Понятно. Приятного аппетита, ваше сиятельство!

Альдо принялся за свой «упрощенный» завтрак (он любил по утрам яичницу с беконом, тосты, булочки и горьковатый апельсиновый джем и не любил селедку, сосиски, кашу и прочие пищевые продукты, так необходимые английскому желудку для того, чтобы правильно начать свой день!) и сразу почувствовал, как улетучивается его плохое настроение. Идея съездить к другу была хороша еще и тем, что принцесса Шакияр попросила время на размышление, не уточнив, насколько продолжительным может оказаться этот период, и даже если ему и улыбалось побыть туристом, то он бы ни за что не желал, чтобы это состояние продлилось бесконечно. И, наконец, чтобы не прерывать контакта с Адальбером, он бы и так на все пошел... из дружеских чувств, но тут еще и подгонял его проснувшийся в нем после ужина у мэтра Масарии чертенок, заведующий приключениями. Ко всему прочему, высвобождался целый день на посещение Каира. Конечно, весь город осмотреть не удастся: он огромен и в нем таятся настоящие сокровища. Не получится побывать и за городом, у пирамид, увидеть сфинкса и прочие археологические достопримечательности, зато весьма вероятно, что удастся сделать это по возвращении. А пока у него было достаточно времени, чтобы заняться туалетом и багажом. Он как раз брился, когда вдруг стекла в его номере задрожали. В соседней комнате грохотало мощное контральто:

У любви, как у пташки, крылья,

Ее нельзя никак поймать.

Тщетны были бы все усилья,

Но крыльев ей нам не связать.

Все напрасно — мольба и слезы,

И страстный взгляд, и томный вид,

Безответная на угрозы,

Куда ей вздумалось — летит.

Любовь! Любовь! Любовь! Любовь!

Альдо от души расхохотался. Ну, как же, певица, вселившаяся в ночи в номер Адальбера! А он о ней и забыл, но, судя по раскатистым голосовым переливам с первых же нот «Хабанеры» из оперы «Кармен», это была женщина дородная, и он подумал, что такие встречаются что-то уж слишком часто среди оперных примадонн. Предположив, что она тоже примадонна, нетрудно было догадаться, как бы она отреагировала, если бы ночью он разбил окно ее номера, пытаясь пробраться внутрь. Но все же голос был отменный, очко в ее пользу, и, несмотря на то что от неожиданности он даже порезался, он, бросив бритье, прошел в комнату, чтобы было лучше слышно. Наверняка она приехала на гастроли или за ролью в опере, и он даже на секунду пожалел, что отъезд помешает ему послушать ее на сцене. Но, быть может, она когда-нибудь приедет в Венецию в «Ла Фениче»?^[343]

Спустившись в холл, Альдо хотел было спросить у портье имя певицы, но того на месте не оказалось, и он направился к швейцару, чтобы попросить его вызвать экипаж. Обычно он предпочитал ходить по городу пешком, чтобы почувствовать душу неизвестного места, смешаться с его толпой, услышать его звуки. Но сейчас, экономя время, князь решил сразу отправиться в Цитадель. Там, со смотровой площадки открывался великолепный панорамный вид на Каир и окрестности.

— Твоя права, — одобрил его решение возница в синей галабии с красными помпонами. — Первый раз твоя должна смотреть сверху. Потом будешь выбирать.

Взвился кнут, но тут же и опустился, даже не коснувшись лошади, и коляска покатила по забитой народом улочке, посреди разношерстной толпы. Альдо показалось, что он попал в самый центр муравейника, в котором спокойно продвигался его экипаж.

И вдруг, как будто из недр толпы, вынырнула Цитадель, возведенная Саладином на скалистом уступе еще в XII веке. Она будто бы гордо рвалась ввысь, в синее небо, напоминая о славном воинственном прошлом и словно оправдывая название города: «Победоносный». Цитадель олицетворяла империю, завоеванную Великим султаном: высокая и величественная, она как будто парила в воздухе, подобно знаменитым замкам, возведенным во времена Крестовых походов. Над ней возвышался четко очерченный купол в обрамлении четырех минаретов, позолоченный утренним солнцем. Это была мечеть Мухаммеда Али, из которой доносилось монотонное жужжание молитвы. Вход туристам туда был воспрещен.

Бедным туристам не так-то просто было посетить многочисленные достопримечательности: замок, мечети, дворец, охраняемый стражниками, саму Цитадель с домиками, похожую на город в городе. Но Альдо и не стремился осмотреть все сразу. Он хотел только одного: окинуть взглядом раскинувшуюся перед ним египетскую столицу, утопающую в роскошных одеждах. И, сойдя с экипажа, он лишь приблизился к краю огромной террасы, не слушая объяснений на смеси английского с арабским, которыми пытался потчевать его возница. Зрелище говорило само за себя.

Песочно-желтый Каир с вкраплениями зеленой листвы, пересеченный широкой голубой лентой Нила, раскинулся, подобно ковру, до самого горизонта, очерченного с одной стороны Пирамидами и Сфинксом Гизы^[344], а с другой — развороченными горами, на протяжении веков превращавшимися в карьеры для вдохновенных строителей.

Рядом раздались щелчки фотоаппаратов группы американских туристов, они громко голосили, восхищаясь видом города. Спасаясь от них, Морозини поспешил на другой конец террасы. Там стояла только какая-то молодая женщина или, скорее, даже девушка, если судить по тонкой талии, задрапированной в белое полотно, под балдахином широкополой соломенной шляпы, откинутой с лица на спину. Она тоже любовалась пейзажем. Повернувшись к солнцу спиной, девушка сняла черные очки и слегка покусывала их дужку. Опасаясь помешать ей, как и ему только что помешали туристы, он не стал подходить ближе. Но она сама обернулась к нему, обнаружив тонкое смуглое лицо, на котором сияли глаза такой небесной голубизны, что они казались совершенно прозрачными. Волосы цвета воронова крыла окружал четкий ореол полей соломенной шляпы... Кто она? Египтянка, чья прапрабабушка согрешила с викингом? Но, как бы то ни было, она была удивительно хороша, но Альдо даже не успел как следует рассмотреть ее лицо. Сдвинув брови, она вновь нацепила дымчатые очки, отвернулась от него и гордо направилась к темному своду у выхода. Пусть он ничего не сделал и даже не сдвинулся с места, но все равно помешал...

Чувствуя себя незаслуженно обиженным (он мог себя упрекнуть лишь в улыбке, невольной улыбке, как улыбаемся мы, увидев радующий взгляд предмет), он хотел было последовать за ней, но взял себя в руки и застыл, любуясь видом, хотя и вид уже не казался ему таким привлекательным, как всего лишь минуту назад. Вскоре он и сам сошел с террасы и направился к коляске. Его повезли смотреть красивую мечеть Ибн-Тулуна и знаменитый университет Аль-Азар, первое исламское высшее учебное заведение, а потом доставили в гостиницу на обед.

Там его ожидало письмо от принцессы Шакияр с приглашением на ужин в тот же вечер в компании нескольких друзей, «чтобы познакомиться поближе». Как мило!

После обеда Альдо ответил на приглашение отказом, любезно поблагодарив принцессу. Он объяснил свое решение необходимостью покинуть Каир ранним вечером и обещал обязательно нанести визит по возвращении. Князь попросил вместе с письмом доставить Шакияр корзину цветов и отправился осматривать фантастический, но совершенно невообразимый музей Египта, с таким немыслимым нагромождением сокровищ земли фараонов, что глаза разбегались, не в силах сфокусироваться на каком-то одном предмете. Повезло лишь Тутанхамону, которого из солидарности с Адальбером он тоже невзлюбил: ему выделили целый зал, где Альдо откровенно залюбовался красотой некоторых вещей. От обилия золотых предметов и всего этого великолепия Морозини словно ослеп, так что едва добрался до выхода. И тут он вновь заметил девушку из Цитадели. Она рассматривала содержимое какой-то витрины в паре метров от него. Эта встреча его позабавила, но, опасаясь, что дама сочтет, будто она была не случайной, он отошел в сторону. И вдруг она сама, оторвавшись от витрины, двинулась прямо к нему.

— Вы ведь князь Морозини, верно? — послышался ее тихий, но уверенный голос.

— Именно так. Но как вы об этом узнали? Я бы не забыл, если бы нас уже представили друг другу...

— Не пытайтесь вспомнить! Я узнала ваше имя в отеле. Сегодня утром в Цитадели я подумала, что вы напоминаете мне фото, которое я однажды увидела в журнале. И захотела проверить, так что следила за вами до самого «Шепардса».

Альдо усмехнулся:

— Впервые такая красивая женщина преследует меня, и это весьма лестно!

— О, не заблуждайтесь! Я просто хотела узнать, не видели ли вы Видаль-Пеликорна.

— Видел, но...

— Так что же, он здесь?

— Был здесь...

— Но вы его еще увидите?

Резкий тон дамы, как будто она допрашивала его, в конце концов разозлил Альдо. Без сомнения, незнакомка была хороша, но это еще не причина, чтобы присваивать себе право обращаться с ним подобным образом.

— Мадам... или мадемуазель...

— Мадемуазель!

— Прекрасно! Так знайте же, мадемуазель, что не в моих привычках отвечать на вопросы незнакомых людей, к тому же заданные таким тоном.

— О, извините, пожалуйста! Когда я волнуюсь, у меня всегда портится настроение. Так, значит, вы все-таки увидитесь с ним?

В ее светлых глазах читалась мольба, почти что тревога, и Альдо вдруг не захотелось расставаться с обладательницей этих прекрасных глаз.

— Я увижусь с ним завтра утром, если все будет в порядке, но я хотел бы...

— Он приедет сюда или вы поедете к нему?

Ну, это уже было слишком! Пусть она восхитительна, но колючая, как иголки у ежа, и это уже начало сильно действовать ему на нервы. Морозини чуть было не прервал разговор, но тут она снова взмолилась:

— Прошу вас простить меня! Но если вы поедете к нему... куда бы то ни было... передайте, что я и не думала совершать предательство. Что мне пришлось поступить так лишь в силу сложившихся обстоятельств и что я всей душой надеюсь, что он не будет держать на меня за это зла. Я должна выполнить свою миссию до конца. Так я решила. Вы не забудете сказать ему об этом?

— Не забуду, если только вы согласитесь назвать мне свое имя.

— Это ни к чему. Он сам вам его назовет, если захочет.

И не успел Альдо и рта раскрыть, как она исчезла за пирамидой из саркофагов, наваленных друг на друга за стеклом, темным от разводов песка. Он даже не пытался догнать ее. Женщина с такой фигурой должна быть быстрой, как газель. К тому же она, наверное, знала этот лабиринт, набитый сокровищами, как свои пять пальцев. И потом, эта молниеносная встреча, больше походившая на перестрелку, наводила на размышления. Не она ли, прекрасная, хоть и до слез современная египтянка, и есть то самое болезненное нечто, о котором Адальбер, вынырнув из пучины запоя, собирался поведать ему позднее? В ней чувствовалась порода, способность в одночасье воспламенить сердце его друга, всегда готовое сгореть в огне любви, хотя все его последние любовные истории и превращались в драмы. Ах, так и эта тоже твердила о предательстве? Что другое могло бы оправдать беспробудное пьянство «больше чем брата»?

Морозини вышел из музея, прогулялся по кишащим простым людом улочкам старого города и уселся выпить кофе за столик в одной из типичных кофеен. Посетители, в числе которых были одни лишь мужчины, мирно сидели по трое-четверо или даже по одному и проводили время, глазея по сторонам и перебирая одной рукой янтарные четки, а второй с помощью мухобойки лениво отгоняя мух. А мухи водились в Каире в любое время года, находя себе пропитание в выставленных на продажу многочисленных горках фруктов или в расплывающихся от жары сладостях, на цветах, пряностях и других аппетитных продуктах. Представшая взору Альдо картина была довольно колоритной, но он тем не менее не задержался тут и довольно скоро покинул кафе, стараясь избежать нападения ватаги ребятишек, всегда готовых налететь, словно пчелиный рой, на хорошо одетого иностранца, которому случилось бы забрести на их территорию. Едва завидев детей, Альдо заранее избавился от мелочи, отдав ее в качестве чаевых, а сам направился в отель собирать чемоданы. Тем же вечером он сел в поезд на Луксор...

Глава 3 Дом под пальмами

Сходство египетских спальных вагонов с Восточным экспрессом или Голубым поездом было, конечно, весьма отдаленным, но все же и в них наличествовал необходимый комфорт, и Альдо, запихнув невеселые думы подальше в багаж, заснул как ребенок и проснулся только тогда, когда пробил колокол, сзывающий пассажиров на завтрак. Он отведал еды, удивляясь своим ощущениям: как будто он вдруг оказался на отдыхе, на каникулах. Поезд стремительно летел вдоль сияющего под утренним солнцем голубого Нила, который нес свои воды среди нежной зелени берегов. В этих зеленых оазисах то и дело мелькали белые домики деревень, высокие волосатые пальмы, нории^[345], несущие растениям воду. Иногда вдруг возникали целые армии одетых в белое мужчин, толпы женщин под черными чадрами, пестрые ватаги ребятишек, стада бежевых коров и умилительных серых осликов. Порой появлялся за окном и всадник, пускавший коня наперегонки с длинной гусеницей из дерева и стали, и, проскакав вдоль всего состава, он останавливался, победно подняв руку и смеясь. На реке теснились небольшие порты, сновали тяжело груженные баржи, суетились прачки, отплывали на лодках рыбаки. Пару раз им встретились пассажирские суда, заполненные беззаботными туристами: они путешествовали от дельты Нила до Асуана. А оттуда они направлялись, преодолевая водопады, в Хартум, в Судан.

Большинство этих мирных пассажирских судов выходили из Луксора и три дня везли туристов в Асуан, хотя по железной дороге можно было туда же добраться за три часа, но пейзажи, надо признать, были бы совсем не те!

Доехав до места назначения, Альдо запрыгнул в коляску и приказал доставить его в гостиницу «Зимний дворец», окруженную садами, нависшими над рекой между Карнакским и Луксорским храмами, жемчужинами, оставшимися в наследство от Фив «сто врат», бывшей столицы империи. И если в Каире господствовал ислам, то здесь власть принадлежала фараонам. Но никаких пирамид: ключ к вечности в здешних местах искали по соседству, в Долине царей и цариц, а богам поклонялись в храмах, хоть и превратившихся в развалины, но все же способных подавить простого смертного величием своей архитектуры.

Когда коляска доставила его в отель, возле которого уже суетились грумы и носильщики, Альдо заметил, что ему навстречу бегом бежит сам директор, голубоглазый англичанин с редкими волосами. Он определил его должность по костюму: полосатые брюки и черный пиджак. Почему-то создавалось впечатление, что тот очень взволнован.

— Полагаю, вы князь Морозини?

— Да, это так. С кем имею честь?

— Фалконер, управляющий отелем. Я ждал вас с нетерпением. О, ваше сиятельство, само небо вас нам послало! Идемте! Скорее!

— Но меня прислало не небо, а господин Видаль-Пеликорн. Но что тут происходит?

— Может случиться непоправимое! Я страшно боюсь, как бы эти джентльмены не убили друг друга... прямо у нас!

Альдо не стал расспрашивать, о ком идет речь. И так было ясно, что одним из вышеупомянутых джентльменов был Адальбер, и он наверняка опять задумал свести с кем-то счеты. Кстати, по мере того, как они приближались к отелю, все отчетливее слышался его громоподобный бас, перекрывавший какое-то кудахтанье, время от времени переходящее в пронзительный вопль. Местом сражения была выбрана гостиная, служившая продолжением бара, где под взглядами нескольких зевак из числа постояльцев, привлеченных зрелищем кулачного боя, более уместного в портовом притоне, гневный, раскрасневшийся Адальбер пытался задушить какого-то долговязого рыжего юношу, который хоть и неловко, но все же пытался отбиваться, беспорядочно дрыгая руками и ногами.

— Ну-ка, говори, гад! Обворовал меня, выставил на посмешище! Это еще ладно, но ты мне скажешь, что ты сделал с ней...

Тут Альдо счел, что действительно пришла пора вмешаться, и отважно кинулся в гущу сражения с целью освободить жертву.

— Отпусти его! Что он тебе может сказать, если ты его душишь?

— Сам справлюсь! — ревел археолог. — Этот подлец перешел все границы! Ну, скажешь ты мне или нет? Где она?

Но поскольку пальцы его все еще сжимали горло жертвы, молодой человек только в отчаянии взмахнул рукой, уже почти теряя сознание.

— Ты же удавишь его, ей-богу! И отправишься на виселицу!

— Не лезь, куда не просят!

— В таком случае...

Альдо чуть отступил и тут же правым кулаком молниеносно двинул Адальбера в подбородок. Тот не упал, но пошатнулся, но этого оказалось достаточно для того, чтобы полуживая жертва вывалилась из его рук и скорчилась на ковре, пытаясь отдышаться.

— Эй вы, помогите ему! — крикнул Альдо, обращаясь к группе зевак. — Неужели вы сами не могли разнять их?

— О, ноу! — вскричал пожилой седовласый джентльмен с лицом кирпичного цвета и голубыми, словно фаянсовыми, глазами, по виду истинный англичанин. — Нельзя вмешиваться, когда джентльмены сводят счеты. Необходимо лишь следить, чтобы бой проходил корректно!

— Корректно? Что-то я смотрю, каноны маркиза Квинсбери^[346] в нашем случае претерпели крупные изменения! Я и не думал, что противнику позволено сворачивать шею, как цыпленку! Ладно, отойдите! Я сам!

Директор, однако, зря времени не терял. С помощью бармена он оттащил врага Адальбера в дальний угол, где было потише, и там стал оказывать ему необходимую помощь. Видаль-Пеликорн тем временем медленно приходил в себя, сидя в плетеном кресле, куда его, пошатнувшегося от удара, все-таки затолкали. Вдруг глаза Адальбера как будто заволокло пеленой, и Альдо бросился отчаянно хлопать его по щекам. Он уже собирался бежать к бару за чем-нибудь горячительным, но в это время заметил пожилого джентльмена, без лишних слов протягивавшего ему стакан виски. Альдо улыбнулся:

— Благодарю вас, сэр! Это как раз то, что ему нужно!

Щелкнув каблуками, англичанин представился:

— Полковник Джон Сэржент! Отставной военный 17-го специального батальона гуркхов^[347].

Альдо отошел от Адальбера и в свою очередь коротко поклонился:

— Князь Альдо Морозини из Венеции. Антиквар. Извините за недавнюю резкость.

Они пожали друг другу руки и вместе склонились над Адальбером. Благодаря действию алкоголя тот медленно «всплывал» на поверхность, находясь под внимательным оком обоих мужчин. Наконец он выпрямился и тут же снова взревел:

— Где он???

— Э, нет! — запротестовал Альдо. — Только не начинай сначала!

— Его здесь нет! — успокоил Видаль-Пеликорна полковник. — Досточтимого Фредди Дакуорта отнесли в ожидавший экипаж...

Египтолог огляделся и вдруг заметил Альдо:

— Скажите на милость! Это ты меня ударил! Ты?!

— Ну да, я. Единственное средство, которое хоть как-то могло тебя успокоить. И только не спрашивай, что я тут делаю. Ты меня сам сюда вызвал и даже пригласил на обед.

— Все верно, но только не сейчас. Пока что для меня главное — во что бы то ни стало отыскать этого проклятого мерзавца...

Он попытался встать, но Альдо, ткнув его пальцем в грудь, затолкал обратно в кресло.

— Никого ты не побежишь искать! Слышал, что сказал полковник Сэржент? Твой враг уехал в экипаже.

— Я сам знал, что он собирался уезжать, вот и схватил его в последнюю минуту. Но только куда он поехал?

— Хоть к черту на рога, если ему будет угодно! Тебе не кажется, что ты уже уделил ему достаточно времени и внимания?

— Ох, и с меня тоже довольно, господа! — вмешался полковник Сэржент. — Вижу, меня ищет моя супруга, леди Клементина. Надеюсь, до скорого!

— С удовольствием увижусь с вами вновь! — любезно ответил Альдо. — А сейчас я хотел бы, чтобы мне предоставили следующее: сначала комнату, потом душ и, наконец, чистую одежду. Если хочешь, можешь пойти со мной.

— Не хочу. Лучше выкурю в саду трубку. Похоже, он всерьез обиделся. Альдо почувствовал, что и сам начинает злиться.

— А я могу быть уверен, что ты дождешься меня там? Если ты надеешься на то, что я уйду и ты снова бросишься на поиски этого бедолаги, то не лучше ли мне сразу отправиться на вокзал?

— Нет, но этот, как ты выразился, бедолага...

— Хватит! И, кстати, кто та красавица, которая, судя по всему, выступила в роли «яблока раздора»?

— Потом объясню.

— Не та ли это девушка, примерно лет двадцати, жгучая брюнетка с аквамариновыми глазами?

Адальбер застыл точь-в-точь как жертва непослушания, жена Лота^[348]:

— Ты с ней знаком?

— Вовсе нет! Даже понятия не имею, как ее зовут! Просто вчера случайно встретил вышеупомянутую даму. И позволю себе добавить, что имею все основания полагать, что речь идет именно о ней, поскольку она поручила мне передать тебе на словах...

— Что? Говори скорее!

— А вот и не скажу! Ты меня сегодня утром совсем замучил. Подождешь до обеда! А то еще, чего доброго, вскочишь в первый же поезд. До скорого!

Знаменитый археолог, исследователь с мировым именем походил скорее на школьника, с замиранием сердца ожидающего рождественского подарка, когда Альдо встретился с ним в изысканно обставленном ресторане с застекленной стеной, выходящей на реку и сад. Едва он опустился на стул напротив, как Адальбер вновь набросился на него с расспросами:

— Ну что?

Вместо ответа Альдо, сочтя, что уже достаточно его помучил, протянул ему вырванный из блокнота листок, на котором еще в музее записал слова незнакомки. Адальбер стал жадно вчитываться в них.

— И все? — разочарованно протянул он, поворачивая листок и так, и эдак.

— А что тебе еще нужно? Она сказала, что не предавала тебя, и даже если ее объяснение кажется расплывчатым, все-таки им вполне можно удовлетвориться. А теперь я хотел бы узнать побольше об этой истории. Но, прежде всего, как ее зовут!

— Салима Хайюн. Начинающий археолог. Я встретился с ней в Каире, когда по приезде пошел оформлять разрешение на раскопки в секторе, который я уже более или менее наметил себе в прошлом году. Она представилась и попросила записать ее в мою археологическую партию, чтобы на месте овладеть способами и методами ведения раскопок. Она училась на курсах в школе Лувра, и, поскольку с виду была прехорошенькая, я без колебаний включил ее в состав группы.

— Охотно верю.

— Так что мы проработали бок о бок несколько недель, пока я не обнаружил картуш. И, надо сказать, она себя тоже не щадила. Потом я поехал в Каир продлевать разрешение, а она осталась в компании прораба, Али Рашида. А потом, как ты знаешь, я вернулся и обнаружил там Фредди Дакуорта, который устроился на раскопках с большим удобством и нанял часть моих рабочих, кроме Али Рашида. И Салима тоже была там. Когда она меня увидела, то немедленно скрылась в раскопе, а когда я захотел приблизиться к ней, меня оттащили. Ну, я и наподдал как следует Дакуорту, но подлец, видно, был к этому готов: он загодя вызвал четырех верзил из полиции, они-то меня арестовали и держали взаперти, пока наш консул не помог мне выбраться из их осиного гнезда. Согласись, такое не прощают!

— Согласен на все сто! А потом ты решил утопить неприятности в виски?

— Ну, надо же было чем-то заняться! Я знал ее адрес в Каире и надеялся дождаться, пока она вернется домой.

— Так, теперь ситуация прояснилась, но я все же хотел бы знать, почему в то время, когда я был уверен, что ты спокойно отдыхаешь в отеле, твоя милость сбежала на вокзал и вскочила в первый же поезд на Луксор?

— Я получил телеграмму от Али Рашида — это настоящий друг! Один из его людей следил за Дакуортом и сразу же сообщил, что обокравший меня мерзавец понес заслуженное наказание! Гробница была так искусно закамуфлирована, что даже такой дока, как я, обознался. И когда те добрались до погребальной камеры, то обнаружили, что там ничего нет! Там уже побывали грабители, причем довольно давно. Дакуортовы ребята обнаружили только распеленутую мумию, брошенную в углу. Зато в саркофаге, который даже не подумали закрыть, лежал труп заколотого египтянина, умершего лет тридцать назад. Вот Али и позвал меня убедиться в этом, так что, как ты понимаешь, я не мог терять ни минуты. Вчера после полудня мы с Али отправились на место раскопок. Там уже не было ни одной живой души, и вход был завален, кстати, кое-как. Фредди удовольствовался тем, что просто наспех закидал отверстие, а сам слинял без шума и пыли. Но ушел он, видно, недалеко, раз потом как ни в чем не бывало появился здесь. А я ко всему прочему еще и переживал фиаско как археолог! Да и Салима куда-то испарилась. Так что, когда я увидел тут эту свинью, решил поговорить с ним как мужчина с мужчиной! Благодарение богу, тут появился ты, и, надо сказать, вовремя: не дал мне совершить убийство! Пусть он теперь катится ко всем чертям! А мы с тобой можем возвращаться в Каир... раз уж она там! — с улыбкой заключилАдальбер, залпом осушив свой бокал с вином.

Альдо же молча наблюдал, как друг рьяно набросился на ростбиф. Сам он маленькими глотками отхлебывал из своего бокала, наслаждаясь вином — кухня в отеле была так себе, зато погребок великолепен! Наконец он решился:

— А какие у тебя на самом деле отношения с этой Салимой?

Адальбер перестал старательно пережевывать мясо и покраснел. Вид его не оставлял никаких сомнений в том, что вопрос ему неприятен.

— Ну что ты опять себе вообразил? Она просто моя ученица! Лучшая за все это время...

— А, так у тебя были и другие ученики? Ты мне никогда не рассказывал, что преподаешь в школе Лувра!

— Я там читал лекции. А Салима хотела просто набраться опыта, и за то время, что мы проработали с ней, я убедился, что она очень быстро все усваивает. К тому же умеет вовремя задать нужный вопрос. Сам увидишь, когда получше познакомишься с ней! Ладно! Выпьем кофе и отправимся спать. Я попрошу портье заказать нам билеты на поезд...

— Ну уж нет! — не согласился Морозини. — Ты не заставишь меня провести вторую подряд ночь в вагоне! Не для того я проехал пол-Египта, чтобы получить удовольствие увидеть тебя в твоем любимом амплуа и пообедать! Я попал в эту страну впервые и желаю полюбоваться на что-то более интересное, чем твой обгоревший на солнце нос! Мне тут нравится! Я остаюсь!— Мне казалось, ты приехал сюда по делу? Уже все решено?

— Нет. Скажем, отложено на несколько дней. Я с удовольствием проведу их на берегу Нила, вместо того чтобы томиться в номере «Шепардса». Добавлю, что очень надеялся, что ты станешь моим чичероне. И, в конце концов, мне вообще непонятно, зачем ты так экстренно вызывал меня сюда!

— Да просто... чтобы мы могли побыть вместе! Разве это неестественно?

— Естественно, но для того, чтобы бегать за юбкой, я тебе не нужен.

— Я вовсе не бегаю за юбкой. Просто считаю, что имею право на более подробные объяснения, чем те, которые ты мне передал! С другой стороны, ты не так уж и не прав. Оставайся тут, отдыхай! Я скажу Али Рашиду, чтобы показал тебе окрестности. А сам поеду в Каир, объяснюсь с Салимой и вернусь сюда. Может быть, мы даже вместе с ней приедем! Вот увидишь! Это удивительная девушка! Подходит тебе такой расклад?

— Хорошо. Но не слишком задерживайся, я ведь не собираюсь торчать тут полгода...

— Во всяком случае, у нас есть телефон! Можешь в любой момент позвонить мне в «Шепардс».

— Само собой, — согласился Альдо нарочито покорным тоном человека, которому приходится проявлять чудеса терпения. — Иди, спи...

— Если ты остаешься, то о сне не может быть и речи! Высплюсь в поезде, а сейчас, если хочешь, покажу тебе великий храм Амона в Карнаке!

Как тут отказаться! Адальбер был великодушен и счастлив оттого, что скоро увидит свою красавицу... Оставалось только надеяться, что их отношения не закончатся трагедией, как в случае с Алисой Астор, американкой, выдававшей себя за египетскую принцессу. И все же следовало признать, что археолог обладал хорошим вкусом. Его избранницами еще ни разу не становились дурнушки. И, хотя эти романы обычно плохо заканчивались, Адальбер, придя в себя после бурных сцен и объяснений, снова радовался своему холостяцкому безбедному житью. Он не знал ни уколов совести, ни сожалений. Всех его амурных историй Альдо, конечно, не знал: их крепкая дружба началась около двенадцати лет назад. Но он был свидетелем двух пылких романов Адальбера: один был с международной воровкой, чуть не отправившей обоих друзей на тот свет, и второй с американской миллиардершей, решившей, что ее обокрали, и загнавшей бедного археолога в тюрьму. Нынешняя любовная история, скорее всего, тоже не будет безоблачной, поскольку уже сейчас шли разговоры о предательстве, но кто мог бы поручиться за благополучный исход? Прозрачные глаза красавицы еще не означали, что в голове у нее не таятся страшные козни...

А пока друзья отправились осматривать гигантский Карнак: несколько сот гектаров гордых развалин, где, как в раскрытой книге, можно было прочитать все о величии фараонов и всемогуществе Амона Ра. Адальбер был прекрасным гидом: древность как будто оживала перед глазами Альдо. Словно ослепленный увиденным великолепием, Морозини смог по достоинству оценить глубину его знаний и удивительную способность проводить параллели. Его слова вдыхали в камень жизнь. Оседлав своего конька, Адальбер несся вперед с уверенностью бывалого всадника, впрочем, совсем не чуждого поэзии. За целый час Альдо не проронил ни слова, так что его друг даже удивился:

— Тебе скучно?

Тот энергично замотал головой:

— Конечно, нет! Наоборот! Не скрою, я просто поражен! И не хочу вообще никуда теперь ходить тут без тебя. Жаль только, что с нами нет Лизы, тетушки Амели и План-Крепен!

Рассказчик покраснел, как спелая вишня, и, отвернувшись, кашлянул.

— Всегда приятно слышать такие слова! — скромно ответил он.

Вечером они наскоро поужинали, и Альдо проводил друга на вокзал. Но его снедало непонятное беспокойство.

— Позвони мне завтра утром! — неожиданно даже для самого себя попросил он. — Хотя бы только затем, чтобы сказать, что хорошо доехал.

— Конечно, позвоню!

Но назавтра Адальбер не позвонил, и смутная тревога не покидала князя, хотя Альдо пытался убедить себя в том, что, встретив свою драгоценную Салиму, его друг начисто о нем забыл. Все это время Альдо провел в комнате или в саду. Он лишь однажды зашел в бар пропустить стаканчик с полковником Сэржентом, с которым ему хотелось бы познакомиться поближе... тот действительно был ему симпатичен. Полковник рассказывал об индийской армии с таким же увлечением, с каким Адальбер говорил о своих храмах, но после полудня они с женой должны были сесть на пароход, отплывающий в Асуан. Вечером Альдо почувствовал себя настолько одиноким, что не знал, куда бы податься; его спасла лишь беседа с барменом, которая, к счастью, принесла облегчение. Альдо попросил его позвонить в «Шепардс», а тот ответил, что на линии какие-то неполадки и с Каиром невозможно было связаться с самого утра.

— Такое иногда бывает, — утешал его бармен. — Мы делаем все возможное, чтобы этого не случалось, но бывают всякие непредвиденные обстоятельства...

Бармен так и не понял, отчего вдруг этот элегантный клиент так обрадовался и даже оставил ему щедрые чаевые. Он решил, что знатный итальянец, приехавший из страны, где правил тот ужасный человек, возможно, как-то связан с сопротивлением... В общем, бармен подумал, что не следует упускать Альдо из виду.

А Морозини, успокоившись, покуривал в саду, прислушиваясь к звукам гостиничного оркестра, наигрывавшего английские вальсы. Затем поднялся к себе в номер и быстро заснул. Наутро, когда он собрался узнать, исправили ли телефонную линию, через открытое окно послышался голос Адальбера, заказывающего себе завтрак. Альдо выскочил на балкон. Никаких сомнений! Это был он! Полускрытый за гигантскими зелеными пальмовыми листьями, но вполне, вполне узнаваемый!

Пять минут спустя он уже входил в комнату к другу.

— Уже вернулся?

— Как видишь!

Тон был мрачен, и лицо под темными стеклами очков отнюдь не лучилось счастьем. Альдо уселся по другую сторону плетеного столика, на котором официант установил поднос. Археолог с отвращением уставился на еду и ни к чему не прикоснулся.

— Что с тобой? Ты не голоден?

— Нет. Сам не знаю, зачем я все это заказал.

— Да потому, что внутренний голос подсказал тебе, что питаться необходимо. Ну, проглоти хотя бы кофе! — посоветовал Морозини другу, наполняя большую чашку, а затем взял тост и, не смотря на Адальбера, стал намазывать его маслом. — Вы что, поссорились? — спросил он наконец.

— Тут уж поссоришься: она испарилась!

— Как это: испарилась?

— А как это называется: квартира заперта, ключи сданы и не оставлен даже адрес для пересылки корреспонденции?

Адальбер машинально засунул в рот намазанный джемом тост и выпил кофе. Альдо вздохнул с облегчением.

— Наверное, без толку спрашивать тебя, ходил ли ты в музей?

— Ее там не видели с тех пор, как ты с ней встретился, да, кстати, я убедился, что они вообще ничего особенного о ней не знали, а о ее семье — и того меньше. Ничего, абсолютно ничего узнать не удалось. Действительно, она будто бы растворилась в воздухе, как джинн из арабских сказок.

Оба умолкли. В молчании Адальбер налил себе еще одну чашку кофе и протянул руку за очередным тостом.

— Все-таки странно, — тихо произнес Альдо. — Кто-то же знает ее в этой стране? Ты, например, еще когда вы работали вместе... Неужели она тебе никогда о себе не рассказывала?

— Она не любила говорить о себе. Сирота, воспитывалась дедом, вот и все, что я знал... О, чуть не забыл, вот это мне передали в отеле для тебя.

Он вытащил из кармана пиджака тонкий голубоватый конверт, который Альдо узнал без труда. Шакияр так и не пожелала оставить его в покое. Вскрытие конверта и прочтение нескольких строк много времени не заняли. Принцесса выражала сожаление, что он не смог быть на вечере, устроенном в его честь, и надеялась на скорую встречу. И еще добавляла, что, по-видимому, нашла приемлемый для них обоих выход из положения. Прочитав письмо, Альдо пожал плечами и сунул его в карман.

— Бред какой-то! — прокомментировал он и, отвечая на вопросительный взгляд Адальбера, рассказал ему о своем визите к принцессе. — Ни много ни мало жемчуга Саладина! Ты представляешь? С таким багажом меня бы взяли на первой же границе и дали бы пожизненный срок! Но поговорим лучше о тебе. Что ты собираешься теперь делать?

— А что, по-твоему, я могу предпринять? Моя находка превратилась в дым, а Салима растворилась в пространстве. Поездим с тобой по окрестностям, я покажу тебе мой собственный Египет, а потом отправимся домой! До следующего года, если богу будет угодно!

— Но пока ты мог бы мне помочь разобраться в странной кровавой трагедии, свидетелем которой я оказался около месяца назад. Я не могу поверить, что приглашение Шакияр не связано с этим делом. Оно пришло почти сразу же после той драматической истории.

— Какой еще драматической истории? Ну-ка расскажи! — с деланной небрежностью попросил Адальбер.

По своему обыкновению, Альдо точно и кратко изложил суть произошедшего: убийство Эль-Куари, свои попытки его спасти, черный замшевый мешочек, найденный у того в носке. Рассказывая, он наблюдал за другом: вначале рассеянный (все из-за Салимы!), Адальбер, слушая Альдо, с каждой минутой становился все более сосредоточенным. Чтобы убедиться в этой перемене, Морозини нарочно прервал свое повествование, когда дошел до последних слов умирающего. Адальбер тут же переспросил:

— И что он тебе сказал?

— Понять было нелегко, потому что он едва дышал, я даже подумал было, что он бредит, но тут прозвучали слова «Асуан» и «Неизвестная Царица»... Да что с тобой?

Адальбер выскочил из кресла, как черт из табакерки, и глаза его от волнения стали круглыми:

— Повтори еще раз то, что ты только что сказал!

— Асуан... Неизвестная Царица... Потом я понял, что кольцо могло быть очень древним, из Атлантиды. Все это так напоминало сюжет из книги Пьера Бенуа^[349], что я...

— При чем тут Пьер Бенуа? Те три слова... Ты даже представить себе не можешь, как много они значат! Он еще что, то говорил?

— Да. Еще два слова. «Святилище» и «Ибрагим».

— А что было в мешочке?

— Кольцо из орихалка, как определил Ги Бюто, инкрустированное бирюзой в виде геометрических фигур.

На этот раз Адальбер казался совершенно потрясенным:

— О боже! И что ты с ним сделал?

— Разумеется, оставил себе, ведь тот несчастный доверил его мне.

— А где оно?

— Да в моем носке! Я пользуюсь теми же тайниками, что и тот бедняга... Но что с тобой? Боже правый, не сходишь ли ты с ума?

И в самом деле, Адальбер вдруг нагнулся, схватил его за руки и вытащил из кресла:

— Ну-ка, поднимайся! Живо пошли наверх!

Похоже было, что его охватило священное безумие, удесятеряющее силы, и Альдо даже показалось, что сам он в его руках стал легким, как пушинка.

В мгновение ока они пронеслись по большому холлу, вскочили в лифт, и несколько секунд спустя Альдо уже сидел на кровати Адальбера и под пылающим взором друга стягивал с ноги носок.

— Держи! — наконец выдохнул он и немедленно потянулся за фляжкой с коньяком, которую Адальбер из предосторожности всегда носил с собой. Он сделал приличный глоток из фляги, пока египтолог, сидя в кресле, внимательнейшим образом рассматривал кольцо в ярких лучах солнца. Должно быть, такое же выражение лица было у рыцаря Галаада^[350], когда он отыскал чашу Святого Грааля.

— Невероятно! Это чудо! Правду говорят, невеждам везет...

— Почему бы не сказать прямо, что везет дуракам! — проворчал Альдо.

Его вся эта суета уже начала раздражать. Быстрым движением он выхватил кольцо из рук Адальбера, сунул его в карман и снова сел.

— Был бы счастлив разделить твой восторг, — сухо заметил он. — Поскольку, как кажется, тебе все известно, потрудись объяснить, что это на самом деле за кольцо.

— Да это же самое потрясающее орудие защиты для искателя сокровищ, с ним можно безнаказанно грабить любое святое место! Такое кольцо защищало Говарда Картера, когда он вскрывал гробницу Тутанхамона. Он один и остался в живых после своего невероятного открытия!

— А это случайно не преувеличение? Ведь журналисты... да и ты сам еще несколько лет назад...

— Лорд Карнарвон, который финансировал операцию, упал в обморок в могиле и вскоре умер в «Континентале», куда его перевезли. Его сестра, леди Баргклер, да и сын, лорд Порчестер, пишут в мемуарах, что были свидетелями его последних слов. Перед тем как отойти в мир иной, он произнес: «Я слышал призыв Тутанхамона, иду за ним...» Еще примеры? Канадец Лафлер, приехавший помогать Картеру, умер через несколько недель после смерти Карнарвона; англичанин Артур Мейс, разбивший стену усыпальницы, тоже преставился. Американец Джордж Джей Гулд, старый друг Карнарвона, прибывший попрощаться с ним, попросил у Картера разрешения побывать в гробнице, а на следующий день умер от страшной лихорадки. Доктор Уайт испытывал недомогание всякий раз, когда он попадал в комнату фараона, а потом у него началась депрессия, и он повесился. Могу еще назвать Альфреда Лукаса и Дугласа Дерти. Еще?

— Нет, довольно. Но ведь другие археологи тоже вскрывали гробницы, но почему-то остались живы! Так в чем же дело?

— Если покопаться в причинах смерти каждого из них, многое прояснится. Но вполне возможно, что место погребения коронованного мальчишки было особенно «напичкано» проклятиями жрецов Амона. Он почитал их с подачи своего предшественника и отчима, Ахенатона. Тот поклонялся единому богу, Амону. Так что не удивительно!

— Но вернемся к Говарду Картеру. С чего ты взял, что у него была такая защита? Ведь тот не должен был кричать об этом на всех перекрестках! Иначе все бы узнали! По секрету он тоже тебе вряд ли бы рассказал: общеизвестно, что англичане с французами не особенно дружат!

— Да я его даже никогда и не видел. Этим ценным сведением я обязан Теобальду.

— Твоей правой руке?

— Именно. Когда мы ездим в Лондон, где у меня квартира в Челси, а надо было бы сказать «наша квартира», потому что ты время от времени оказываешь мне честь почтить ее своим присутствием, и как только мы с тобой там ни куролесили! — так вот, когда мы там, Теобальду тоже надо как-то развеяться. А история с гробницей Тутанхамона ему запала в душу почти так же, как и мне, ну он и свел дружбу с лакеем Говарда Картера, с его доверенным лицом, выступающим в такой же роли, как и Теобальд при мне. И тот однажды вечером, в минуту откровенности, рассказал ему...

— Представляю, что за алкоголь влил в него Теобальд!

— Мое лучшее бордо! Потрясающий «Шато-Петрюс»!

— Да неужели? И после этого ты с него не спустил шкуру?

— Нет, дело того стоило. Картер нашел кольцо неподалеку от Асуана в гробнице Верховного жреца по имени Уа за несколько лет до этих событий. Кольцо было у мумии на пальце, а к рукам его ленточками был привязан скатанный в трубочку папирус, где говорилось, что тот, кто будет носить Кольцо Атлантиды, без опаски сможет войти в святые обиталища богов, а, как тебе известно, считалось, что фараоны имели божественное происхождение. После этой находки карьера Картера росла и крепла до самой финальной точки: взрыва популярности из-за Тутанхамона. С тех пор я мечтал завладеть этим Кольцом, но все никак не мог найти брешь, лазейку, куда бы запустить свои проворные пальцы. Наверное, твоему убиенному повезло больше... или просто он был хитрее...

— То, что случилось с ним, я бы везением не назвал... Ну а неизвестная царица, какая роль отведена ей во всей этой истории?

— Кто знает, легенда это или правда, но уже давно поговаривают, что в момент катаклизма, погубившего Атлантиду, колонией в этих землях управляла женщина удивительной красоты, большого ума и наделенная, как троянская Кассандра, даром предсказывать будущее. Зная, что грядет катастрофа, которая лишит ее власти, и понимая, что у нее много врагов, она тайно приказала вырубить в скале «вечное убежище» и спрятала там самые драгоценные предметы. А однажды ночью и сама со всеми своими близкими вошла туда и велела сбросить на убежище целый пласт горной породы. После нее пришли черные фараоны^[351], а затем и те, о которых нам посчастливилось узнать благодаря славному Шампольону^[352].

— И что же, после нее так ничего и не осталось? И даже имя ее неизвестно?

— Существует только легенда, знакомая практически всем археологам. В этой стране найти гробницу Неизвестной Царицы — все равно что отыскать Эльдорадо. Но Эльдорадо не обычный, а опасный: на того, кто найдет его, обрушатся всевозможные несчастья. И все-таки о такой находке исследователи мечтают, хотя никто и никогда не напал даже на след... Но только до сегодняшнего дня! Дай мне, пожалуйста, еще раз подержать это Кольцо.

Альдо протянул другу ладонь с Кольцом.

— Надень на палец, — посоветовал он.

— Зачем?

— Увидишь. Мы с Ги уже попробовали. Удивительный эффект!

Адальбер надел Кольцо на палец, и воцарилась священная тишина. Тем временем Альдо наблюдал за его лицом. С него исчезли все следы забот.

— Просто удивительно! — наконец вздохнул тот. — Вдруг почувствовал, что я все могу... что мир принадлежит мне...

— Странно, правда? Жалко только, что оно не дает двойного зрения. Но как бы то ни было, вернуть его законному владельцу будет нелегко.

Блаженство разом сошло с загорелого лица Адальбера. Он живо прикрыл свободной рукой ту, на которой красовалось кольцо.

— Какому еще владельцу?

— После того, что ты мне рассказал, я думаю, что их по крайней мере может быть двое. Это, во-первых, Картер, поскольку именно он и нашел это кольцо, а потом этот Ибрагим...

— Да знаешь, сколько в Египте Ибрагимов? Это ведь не фамилия, а имя. Разве что... Ты говорил, что умирающий упоминал Асуан?

— Ну да. А что?

— Дело в том, что там действительно живет человек, имя которого у всех на слуху. Его зовут Ибрагим-бей, и это, на мой взгляд, самый колоритный персонаж долины катарактов. И самый уважаемый... Он проживает за городом в старинном доме над Нилом, в окружении трех-четырех слуг, которые чуть ли не на коленях ему прислуживают, так велика их преданность хозяину. Я имел честь, именно честь, в хорошем смысле этого слова, быть приглашенным туда, благодаря одному другу, и никогда не забуду этого визита...

— Так, значит, все очень просто: нечего где-то еще разыскивать повелителя бедного Эль-Куари. Такому человеку, как он, люди наверняка хранили верность до могилы. Короче говоря, теперь мы знаем, кому предназначалось Кольцо.

— Не торопись! Спокойнее! Только не воображай, что Ибрагим-бей способен послать человека, чтобы обворовать Говарда Картера у него же дома. Это совершенно на него не похоже!

— И все-таки...

— Не перебивай! Вполне возможно, что один из его близких друзей, желая оказать услугу Ибрагим-бею, решился на воровство. Но даже в этом случае он не может считаться законным владельцем. Что до Картера, ему, конечно, повезло, что он напал на Кольцо, но это не дает ему никакого права присваивать находку. Надо было передать ее в Британский музей.

— У которого было бы столько же прав на него, сколько и на барельефы Парфенона, которые вывез из Греции лорд Элджин.

— А те сокровища, что находятся в Лувре, никак не беспокоят твою совесть? Мне-то все это вовсе не мешает спать спокойно. Так что, если позволишь, оставим на время поиски настоящего владельца. И вообще, что это ты в последнее время вдруг стал таким совестливым? Ведь мы с тобой в деле пекторали только тем и занимались, что отбирали у людей камни, которые они считали своей собственностью! К тому же полученной по наследству!

— Ты не прав! Сапфир принадлежал семье моей матери еще со времен Людовика XIV. Ко всему прочему, мы избавили эти камни от проклятия и возвратили на свое исконное место в пектораль в Иерусалиме. Вот в чем отличие.

Адальбер саркастически ухмыльнулся. Из-под нависающей светлой, уже слегка седеющей пряди блеснули голубым металлом глаза.

— Может быть, тогда нам броситься на поиски потомков Верховного жреца по имени Уа, у которого Картер стащил это Кольцо?

— А ты уверен, что этот Ибрагим-бей не является его потомком? Порыться в его генеалогии было бы не сложнее, чем копаться в руинах крепости Масада^[353], когда мы там все перерыли, пытаясь отыскать священные письмена!

Нахмуренная физиономия египтолога вдруг расплылась в широкой улыбке:

— Да поищем, конечно, только попозже! Сначала повидаемся с Ибрагим-беем. Но только не для того, чтобы просто так отдать ему Кольцо. Это было бы глупо! Если он действительно происходит от Уа, мы всегда успеем отдать ему находку. Но позже!

— Что ты еще замышляешь?

— Найти гробницу Неизвестной Царицы! Такой случай в жизни археолога может представиться только один раз! И я очень надеюсь, что первым переступлю ее порог! И на этот раз, мой милый, никакой Фредди Дакуорт не перебежит мне дорогу!

— Так это же займет уйму времени!

— Не факт. Ты ведь сам хотел поездить по Египту, правда?

— Правда, но...

— Никаких «но»! Понять эту страну, не побывав в Асуане, невозможно! Волшебное место, и, кстати, там есть одна гостиница, именно такая, как ты любишь...

— Как будто бы сам ты предпочитаешь проводить ночи в богадельне!

— Не говори ерунды! Даже летом там собираются все сливки французской и египетской аристократии!

— А вот это правда! Тетушка Амели с Мари-Анжелин ездили туда несколько раз и остались очень довольны. План-Крепен даже как-то чуть не расплакалась от чувств, однако, повторяю, я здесь не на отдыхе...

— Расскажи это кому-нибудь другому! Ты прекрасно знал, когда ехал сюда, что проведешь тут не одну неделю! Лизы сейчас в Венеции нет, а хозяйство твое функционирует как часы с помощью старого Ги и молодого Пизани! На сколько, ты сказал, что уезжаешь, этой своей принцессе... как ее...

— Шакияр? Я не уточнял, на какой именно срок. Максимум на несколько дней, но вообще-то я не собираюсь снова посещать ее. Не скрою, она внушает мне недоверие. Особенно с тех пор, когда, выходя от нее, я заметил этого «брата» бедняги Эль-Куари. Он вел себя очень непринужденно, как частый гость, если вообще был гостем.

— А вот об этом ты мне не рассказал!

— Нет? Ну, может быть. Наверное, забыл.

— Кого ты намереваешься провести? Меня? И не думай. Вся эта история с жемчугами похожа на настоящую ловушку.

— Ты так считаешь?

— Ну еще бы! Если бы ты их взял, то оказался бы, как ты сам догадался, в тюрьме или где-нибудь еще похуже... Они слишком рассчитывали на твою страсть к знаменитым побрякушкам, а сообразив, что ты можешь отказаться, решили задержать тебя здесь, чтобы выиграть время и что-нибудь придумать.

— Если бы они хотели похитить меня, чего проще... Я был с ней один на один...

— Просто взять и похитить? Ты что? Как можно? Ты слишком известная личность. Если хочешь знать мое мнение, так вот, я считаю, что твоя принцесса и ее приятель по уши завязли в истории с Кольцом! Ладно. Завтра же едем в Асуан. Прогулка по реке того стоит, заодно оба приведем в порядок нервы. А пока пойду посплю пару часов, потом приму душ и после обеда повезу тебя осматривать Долину царей! Заодно зайдем на чай с мятой к Али Рашиду!

Провожая взглядом Адальбера, исчезающего в дверях отеля, Альдо не мог не рассмеяться. Только безумец мог бы предположить, что, практически уже обладая этакой волшебной палочкой, чудодейственным Кольцом, он с легким сердцем расстанется с ним, передав кому-нибудь другому, будь это даже такой исключительный человек, каким казался этот Ибрагим-бей. Иметь возможность войти в любое, даже самое святое место с гордо поднятой головой, не опасаясь возмездия на обратном пути, — да ведь это мечта каждого уважающего себя археолога! Было бы чистым лицемерием осуждать за это Адальбера. А про себя Морозини подумал, вспомнив свою тоску по приключениям в тот вечер, после ужина у Масарии, когда он бродил по улицам уснувшей Венеции, что никакая сила не заставит его отпустить Адальбера одного на поиски Неизвестной Царицы...

Предоставленный сам себе, Альдо решил прогуляться по городу, но городской базар с вездесущими торговцами и ремесленниками не вызвал у него большого интереса. То, что продавали, казалось ему какими-то подделками. Торговцы в основном норовили обмануть туристов, так что Альдо поскорее спустился к порту, встречая по дороге лишь бродячих продавцов почтовых открыток или украшений из стекла. Присев в тени акации, он наблюдал за переполненным паромом; он как раз отчаливал, чтобы перевезти многочисленных пассажиров на другую сторону Нила. Между городом живых и городом мертвых никому не пришло в голову построить святотатственного моста. Еще в древних Фивах было задумано так: с одной стороны город, сады, торговля, пиры и высокие храмы, светская и духовная власть; а с другой — мавзолеи вечности, погребальные храмы, голая, почти без всякой растительности, равнина, скалистая гора, чьи отроги идеально подходили под вырубленные в них глубокие скважины, в которых хранились мумифицированные тела правителей, цариц и их главных слуг...

Паром уже добрался до середины реки, когда снизу против течения подошел пароход и занял свое место среди других, еще пришвартованных к пристани, но уже ожидающих отплытия, чтобы везти туристов в Верхний Египет. Да только этот единственный пароход пришел из Каира, и обычных пассажиров на нем не было. Такие суда следили в основном за порядком, за безопасностью или сопровождали перевозки грузов по всему необъятному Нилу.

Двое-трое чиновников, как решил Альдо, сошли на пристань, и судно тут же отправилось обратно. Он следил за ним рассеянным взглядом, более заинтересованный завораживающими маневрами фелюги под белыми парусами, но вдруг глаза его остановились на покинувшем порт пароходе. На нем уютно устроилась парочка, болтавшая с видимым удовольствием, облокотившись на поручни. Мужчина высокого роста в элегантном белом костюме был красив, сияя ослепительной белозубой улыбкой. Его явно не интересовало происходящее на пристани, поскольку все его внимание было приковано к спутнице, с которой он оживленно беседовал. Она внимательно слушала его, очаровательно улыбаясь. Казалось, между ними царило полное согласие, и Альдо почувствовал, как в его душу закрадывается тревога, поскольку, даже если бы на прелестной даме не было бы того самого белого платья и той самой соломенной шляпы, он все равно узнал бы Салиму Хайюн.

Что она делала на этом пароходе? Куда направлялась? Кто был этот молодой человек, который, было очевидно, нравился ей? Ответов на эти вопросы Морозини не находил, да, наверное, так оно было и лучше. Девушка казалась еще красивее, чем во время их встречи в музее. Наверное, такое впечатление создавалось из-за улыбки, которая, словно луч солнца, освещала ее лицо. А молодой человек блистал такой красотой, что даже страшно было подумать, какой эффект произвел бы на Адальбера вид этой идеальной пары. И поэтому, возвращаясь обратно в отель уже далеко не такой беззаботной походкой, как при выходе на прогулку, он твердо решил, что ничего ему не расскажет. Если повезет, они вообще никогда больше не увидят этих двух молодых людей.

После обеда они, наняв машину, которой Адальбер обычно пользовался, когда работал в этом районе, переправились на другую сторону Нила и проехали километров десять, отделявших собственно Луксор от города мертвых. Вначале по дороге еще попадались какие-то посадки, затем потянулись километры голой, выжженной земли, песок, скалы, а потом показались колоссы Мемнона^[354], расположенные неподалеку друг от друга. Их пристальный взгляд был обращен к горизонту и к живописному храму Мединет Хабу, куда Адальбер обещал заехать на обратном пути.

Альдо удивился тому, что им по дороге почти не встречались жилые постройки.

— Да, тут сейчас осталась только небольшая часть потомков бывших жителей, — пояснил Адальбер. — На этой стороне, у мертвых, могли селиться только ремесленники и потомственные рабочие, занятые на постройке и отделке храмов и гробниц. Им было запрещено выходить из поселка. А их теперешние потомки, сам видишь, стали гидами, мелкими торговцами, а некоторые занялись изготовлением алебастровых горшков. Помнишь, мы видели, как они крутили в руках эти посудины на каждом шагу на краю долины?

Спускаться в малочисленные, предназначенные для посещений гробницы Альдо категорически отказался, и они просто прогулялись в тишине по голой земле, то и дело встречая черные квадраты заброшенных могил.

Адальбер показал места, где он уже вел раскопки, и наконец добрался до того, которое стало причиной его последнего горького разочарования.

— Здесь ничего больше не найдешь, — горестно заметил он. — А мысль искать тут захоронение Себекнефру подсказал мне один старый торговец из Каира. Я покупал у него разные вещи, и он проникся ко мне симпатией. «Она правила по-мужски, так и искать ее нужно в Долине царей... Я бы и сам отправился туда посмотреть, если бы у меня еще не отказали ноги» — так он мне сказал.

Ему казалось, что здесь обязательно будет новая потрясающая усыпальница, а не старая, та, о которой нам было известно. И, конечно, он тогда попросил у меня причитающуюся ему долю. Как все это закончилось, ты уже знаешь. Во всяком случае, сам-то я был уверен, что искать надо в Верхнем Египте. Вот так мы сейчас и поступим. Смотри, вот дом Али Рашида, — показал он, останавливаясь у главного строения поселка, куда многие десятки лет археологи приходили нанимать рабочих для раскопок.

Дом был похож на какой-то большой куб земляного цвета, хотя и несколько облагороженный террасой с оливковым деревом. К ним навстречу вышел поздороваться араб высокого роста, худой и сухопарый, как старая акация, и, наверное, такой же крепкий. За годы, которые он провел на раскопках, его лицо покрылось бронзовым загаром, а волосы поседели, но темные глаза, лучившиеся радостью встречи, все еще были молоды. Он был счастлив принять господ и приказал жене подать им чаю, фиников и медовых сладостей.

— Али Рашид в некотором роде хозяин здешних мест, — гордо рассказывал о товарище Адальбер. — Мы с ним перелопатили тут почти все, и я знаю, что могу ему полностью доверять. Кстати, Али, а не видел ли ты мисс Хайюн?

— Зачем ей сюда возвращаться? Она искала что-то лично для себя.

— Откуда тебе это известно?

— Так ведь зачем было бы ей потом оставаться тут? Особенно после приезда англичанина.

— Да что же она могла искать? Али Рашид поднял руки к небу:

— Это известно одному лишь Аллаху! Но я думаю, что она нашла то, что искала.

— Ну, хоть она не будет разочарована. Ведь мы и сами думали, что найдем сокровища под землей, а, Али?

Тот не ответил, махнув неопределенно рукой, и тут же быстро спросил:

— А ты еще приедешь сюда копать?

— Не думаю. Мне кажется, что теперь надо идти дальше, но если я и начну вновь вести здесь раскопки, то обязательно дам тебе знать. Нам ведь неплохо работается вместе!

— Всегда буду рад помочь. А куда ты смотришь?

— Вижу, сюда идут Мохтар и Хасан, — ответил Адальбер, вставая. — Пойду пожму им руки. Они тоже хорошие работники.

Он направился им навстречу. Али Рашид не двинулся с места, его внимательный, словно изучающий взгляд обратился на Морозини. Наконец он спросил:

— Ты его друг?

— Я ему даже больше чем брат!

— Тогда проследи, если вам доведется снова ее встретить, чтобы он держался на расстоянии от женщины, о которой он только что беспокоился.

— Это будет нелегко... Что ты о ней знаешь?

— Точно ничего, но она из тех женщин, из-за которых мужчина с радостью жизнь отдаст. Если он тебе дорог, следи!

Часть II Люди Асуана

Глава 4 Вдоль по Нилу

Как и другие подобные пароходы, «Царица Клеопатра» была спроектирована таким образом, чтобы стать комфортным местом для отдыха пассажиров. На верхнюю палубу, прямо над трапом, выходили штук двадцать кают, оборудованных душевыми кабинами. И хотя они по своим размерам не имели ничего общего с роскошными каютами трансатлантических лайнеров, но тем не менее были довольно удобными, защищали от морской болезни и обладали очевидным преимуществом: всего шаг отделял выход из каюты от края корабля и поручней, так что было возможно даже в тапочках и в халате любоваться речными водами, глядя на звезды, предаваться мечтам.

Еще выше располагалась третья палуба, напоминающая дворцовую террасу с навесом от солнца. Капитан Фатах оказался толстопузым египтянином: с его широкого лица в силу счастливого характера никогда не сходила улыбка; лицемерие было ему неведомо. Капитан то и дело пичкал пассажиров местным напитком под названием каркаде, этаким настоем цветов гибискуса: лучше всего его было пить охлажденным.

На носу парохода гостеприимно растворяли свои двери гостиная и ресторан. Что до прелестей типично египетской кухни, отдающей предпочтение дичи (в основном голубям), но не брезгующей ни рыбой, ни рисом, ни овощами, и все это было приправлено нежными пряностями, — эта кухня привлекала пассажиров больше, нежели безвкусные блюда гранд-отелей Запада, потчующих своих постояльцев, среди всего прочего, образчиками британской гастрономии.

Вечерняя программа неизменно напоминала семейные посиделки: пассажиры болтали, читали, играли в бридж и наблюдали за течением реки под звездами. Именно это и требовалось, чтобы, как обещал Адальбер, расслабиться и прийти в норму за эти три дня медленного и спокойного движения вверх по Нилу. Но Альдо никак не мог прийти в себя после того, как увидел Салиму, флиртующую с неизвестным красавцем, и услышал предостережение Али Рашида.

В момент отплытия парохода дважды прозвучал свисток чиновника портовой полиции: машина тут же была остановлена, раздался шквал воплей по-арабски. В ответ Фатах тоже немедленно что-то прокричал, но гораздо более миролюбиво и по-прежнему с улыбкой.

— Что происходит? — поинтересовался Альдо.

— Кто-то опоздал, — перевел Адальбер. — Скорее всего, женщина, видимо, важная птица...

— Нет ничего хуже путешествия в компании с какой-то «важной птицей», в особенности начавшегося с опоздания! Судя по всему, это совсем невоспитанная особа! Из-за нее даже расписание нарушили!

— Знал бы ты, до какой степени всем здесь наплевать на расписание! Вон, смотри, едет! Интересно, кто бы это мог быть?

И, правда, из фургона «Зимнего дворца» выгрузили впечатляющее количество огромных и маленьких чемоданов. Вслед за фургоном показался микроавтобус, из которого вышли трое. Выходили по порядку: сначала молодой человек с пышной шевелюрой и двумя запятыми вместо усов, на нем был черный в белый горошек шейный платок и бежевый тиковый костюм. За ним следовала горничная. А за ней показалась вальяжная дама с римским профилем, задрапированная в фуляровое^[355] платье с разноцветными цветами и в шляпе, перевязанной шарфом, несколько раз обернутым вокруг мощной шеи. На носу у нее красовались черные очки. Дама важно сошла с подножки и не спеша направилась к «Царице Клеопатре». Капитан Фатах, почтительно склонившись в три погибели, ожидал у выхода на наружный трап. На его поклон дама ответила небрежным кивком. После чего он повел ее вверх по лестнице к носу корабля, где ей, как оказалось, была выделена самая просторная и самая красивая каюта, предназначавшаяся обычно для молодоженов. Каюта была полукруглой и с застекленным эркером, так что у юной пары создавалось впечатление, что они одни во всей вселенной, а впереди только и есть, что зеленовато-голубая божественная река, гордо несущая свои воды.

— О господи! — вздохнул Адальбер. — Просто ума не приложу, кто она такая?

— Пожалуй, я могу удовлетворить твое любопытство, — ответил Альдо, вспомнивший, как видел еще в холле «Шепардса» фотографию, сделанную, наверное, несколько лет назад. На ней была изображена та же самая дама, но с гораздо более тонкой талией. — Это неаполитанская певица Карлотта Ринальди, она приезжала петь «Кармен» в каирской опере. Кстати, голос у нее потрясающий, и если вдруг она согласится подарить нам импровизированный концерт, то мы проведем чудесный вечер!

— Откуда ты знаешь про ее голос? Ты уже слышал ее?

— И да, и нет. Она в ужасе примчалась в «Шепардс» в ту самую ночь, когда ты вознамерился без всякого предупреждения выехать оттуда и отправиться на поезд, и ее поселили как раз в твою бывшую комнату. Я брился и слышал, как она репетировала.

— А я, ты знаешь, оперу как-то не очень... Музыка мне нравится, но не получается «влюбиться» в персонажи. Смешно, наверное, выглядит, когда эта индюшка изображает из себя пылкую испанку! Нет уж, лучше смотреть на балерин!

— Варвар!

— Так ведь можно сильно разочароваться! Никогда не мог понять, для чего все эти потуги: роскошные декорации, потрясающие костюмы, великолепная музыка, а все это волшебство исчезает как по мановению волшебной палочки, стоит только появиться на сцене какому-нибудь пузатенькому тенору или примадонне необъятных размеров, которую герой-любовник и двумя руками-то не обхватит в момент любовного восторга! На мой взгляд, это портит все дело.

— Так закрой глаза...

— Ты просто льешь воду на мою мельницу! За каким дьяволом тогда тратить уйму денег на костюмы и декорации? Нет, я все-таки уверен, что начиная с определенного возраста и достигнув определенного объема талии, наши короли и королевы бельканто должны петь только на концертах!

— Так возрадуйся! На борту у нас ни декораций, ни костюмов! Только Нил и ночь!

Но звезда придерживалась иного мнения. В первый же вечер она совершила поистине королевский выход в ресторан, задрапированная на этот раз в некое подобие римской тоги из креп-сатина ядовито-желтого цвета. Ее сопровождали два человека из свиты. Как только метрдотель устремился к ней, чтобы сопроводить к столу, она, кинув на ужинающих полный презрения взгляд, развернулась и, заявив, что не желает принимать пищу рядом с этими людьми, приказала подать ужин к себе в каюту. Говорила она громко и отчетливо, так что в ответ со всех сторон раздался возмущенный шепот, но она его так и не услышала, поскольку к тому времени уже покинула залу.

Честно говоря, пассажиры «Царицы Клеопатры» подобного презрения не заслуживали. Их было немного, пароход был далеко не полон, но среди гостей парохода были три дамы, явно принадлежавшие к английскому высшему обществу, две путешествующие вместе, немного шумные голландские пары, туристическая группа из восьми человек в сопровождении гида и, наконец, мужчина лет сорока, не расстававшийся с книгой даже во время еды. Все эти персонажи, само собой, как полагалось, в вечерних костюмах, явно не принадлежали к народной толпе.

— Ну ничего себе! Твоя соотечественница просто очаровательна! — прокомментировал Адальбер. — Может быть, у нее и ангельский голосок, но па вид она — чистая поганка! Даже не заботится о своей репутации!

— Все это, наверное, только оттого, что она не заметила тебя! — сыронизировал Альдо. — Тебя же почти не видно из-за цветов на сервировочном столике! А впрочем, сдаюсь. Эта женщина и вправду препротивная!

Поужинав, они решили, что вечер в обществе малознакомых людей особого энтузиазма у них не вызывает, и поднялись на верхнюю палубу выкурить по сигаре. Ночь была звездной, их муаровый отблеск на темной воде выглядел восхитительно. Пароход стоял на якоре недалеко от какого-то городка, и тишина лишь только изредка прерывалась тихими звуками природы: то коза заблеет, то залает собака. Легкий бриз доносил запахи земли... и смешивался с тонким ароматом сигар, дымящихся в их пальцах.

— Ну, разве здесь не лучше, чем сидеть взаперти и слушать, как голосит твоя дива? — вздохнул Адальбер.

— Забудь о ней, умоляю! Раз захотела сидеть у себя в каюте, так пусть там и сидит или катится к черту!

Не успел он закончить фразу, как возле них словно материализовался приближенный Ринальди.

— Прошу меня простить, господа, но который из вас князь Морозини? — робко начал он.

Адальбер расхохотался:

— А я-то считал, что это заметно невооруженным глазом! Однако я польщен, что кому-то приходит в голову задать подобный вопрос! Вот этот господин имеет честь являться данной персоной!

— Что вы хотели мне сказать? — поинтересовался Альдо.

— Не я, а синьора Ринальди. Она желает видеть вас.

— После оскорбления, нанесенного пассажирам этого парохода, я вовсе не уверен, что хочу встречаться с ней. Что ей от меня нужно?

— Я... я не знаю, — пролепетал молодой человек. Он был как на иголках. — Она послала меня за вами, а я не обсуждаю приказы госпожи...

— Сходил бы ты, — посоветовал Адальбер. — Хотя бы ради этого бедного парня. Она ж ему уши откусит, если бедняга вернется без тебя!

— Ты прав, пойду, — согласился Альдо, выбросив сигару за борт.

Певица ждала его, сидя перед туалетным столиком. Когда дверь отворилась, она обернулась с радостной улыбкой.

— Входите! Входите скорее! О, милый князь, примите мои извинения! Но как я могла предполагать, что вы находились среди этих вульгарных особ! — вскричала она, протягивая ему руку, сплошь унизанную кольцами. Над этой рукой, где колец не было разве что только набольшом пальце, он вынужденно и склонился.

— Неужели, мадам, вам настолько важно положение, которое занимают в обществе ваши слушатели? Как в таком случае, должно быть, непросто исполнять арии в «Ла Скала» или в «Ковент-Гарден», в неапольской «Сан Карло» или в «Опера де Пари»?

— Ну, это же совсем другое дело! В театре они просто публика, человеческая масса, вздыхающая в унисон, и я не различаю лиц, но когда путешествую, то вижу людей и хочу общаться только с самыми достойными.

— О достоинстве вы судите по имени? Что с того, что я князь? Запросто мог бы оказаться последним кретином.

— Возможно, но вы не только князь. Вы еще и... Она уже было вознамерилась пропеть надоевший куплет, но тут Альдо ее оборвал.

— Мадам, — сухо заметил он, — я здесь на отдыхе и категорически отказываюсь говорить о делах. Вот вы, например, только что прибыли и даже не знаете, чем занимаются те, кто плывет на пароходе вместе с вами. Я тоже этого не знаю и не стремлюсь узнать ничего о своих попутчиках. Меня интересуют лишь дела моего друга, который путешествует вместе со мной. Кстати сказать, он мог представлять для вас больший интерес, чем я, — это известный французский археолог!

Ринальди надулась, как ребенок, которого отругали ни за что. Эта капризная гримаса совершенно не соотносилась с грузным обликом дамы бальзаковского возраста.

— О, вы рассердились!

— Есть из-за чего, мадам. Я, как и прочие, почувствовал себя оскорбленным.

— Но я же не знала...

— Вот именно, не знали. К тому же не вижу причин извиняться исключительно передо мной, другие пассажиры также заслуживают вашего покаяния.

— Ну, как же, как же! Давайте вернемся к нам: мы могли бы уже подружиться! Принцесса Шакияр специально пригласила меня к себе на ужин, потому что хотела познакомить нас. И ведь мы с вами соотечественники!

— Довольно дальние. Вы из Неаполя, а я венецианец. В некотором роде север и юг. Выходит, вы знаете принцессу?

— Мы с ней... мы с ней давние подруги, и она так огорчилась...

— Из-за неудавшегося приема? Сожалею, но ее приглашение несколько запоздало. Я уже извинился перед ней: как раз в тот момент, когда пришло письмо, я должен был уехать.

— Вы даже себе не представляете, до какой степени она была расстроена из-за вашего отсутствия! Она так в вас нуждалась... я хочу сказать, нуждалась в ваших знаниях...

— В моих знаниях? А мне казалось, что эта тема была исчерпана нами еще накануне.

— Тогда еще ничего не случилось. А когда я приехала к ней, она была просто в ужасном состоянии.

— Из-за чего же?

— Так из-за кражи! Она же вам писала...

— Писала, да, но чтобы пригласить на ужин. В письме и речи не было о краже.

Неизвестно почему, у Альдо вдруг появилось какое-то неприятное предчувствие.

— Так что же у нее украли?

Задавая этот вопрос, он уже знал, что именно ему ответят, и почти не удивился, когда услышал:

— Жемчуга, красивейшие и ценнейшие жемчуга! Ее главное сокровище!

— Скорее сокровище Египта, а не ее! Жемчуга Саладина, вот как их следует называть! Так, значит, ее ограбили?

— Той же ночью. Не правда ли, невероятно?

— Невероятно другое: почему она ни словом не обмолвилась об этом в своем письме? Она прислала мне вполне светское приглашение, каких я получаю десятками, не более того!

— Поймите же, что она стремилась как можно дольше сохранить это дело в тайне.

— Она не вызвала полицию?

— Конечно, нет, ведь король тут же узнал бы об этом, да и журналисты тоже. Поднялся бы шум, ведь речь шла о драгоценностях короны, которые Его Величество преподнес некогда своей возлюбленной! Вы даже представить себе не можете, как я счастлива, что нас с вами свел случай! Как только мы прибудем в Асуан...

Альдо не очень хорошо понимал, куда она клонит, но ему было совершенно ясно, что от этой истории плохо пахнет и что две «давние подруги» (а от него не ускользнуло, как примадонна неожиданно запнулась, говоря о дружбе с принцессой) не вызывали у него ни малейшего доверия.

— Когда мы прибудем в Асуан, — сказал он, поднимаясь, — вам будет чем заняться.

— Я должна петь на празднике, который устраивает губернатор, но...

— Что касается меня, я напишу принцессе, что сочувствую ее горю. Я надеюсь, что после этого мы поставим точку в наших отношениях.

Дива взглянула на него с грустью и недоверием:

— И вы не захотите помочь ей отыскать драгоценности?

— Мадам, я не сыщик и не полицейский. Если бы мне приходилось нестись по первому зову каждого, у кого похитили исторические ценности, то пришлось бы совсем закрыть свой магазин!

— Но не хотите же вы мне сказать, что не желаете уделить ей хоть немножечко своего времени! Что вы собираетесь делать в Асуане?

Вопрос прозвучал нескромно, а Альдо ненавидел бесцеремонность. Пусть у этой женщины и ангельский голосок, но это еще не дает ей права так нахально себя вести.

— Если бы я был плохо воспитан, мадам, то ответил бы вам, что это вас не касается.

— Ах!

— Но поскольку считаю себя человеком довольно любезным, скажу, что я еще не был в Египте и позволил себе взять отпуск, чтобы постараться заполнить этот пробел в компании друга, который считается настоящим знатоком этой страны. Так что, если хотите, я турист, да к тому же оскорбленный. И это возвращает нас к началу нашей беседы и к извинениям, которые вам полагалось бы принести всем, кого вы так бестактно оскорбили!

— Извинения? Да ни за что!

— Согласитесь, по крайней мере, спеть для них в какой-нибудь из вечеров. Я готов сам попросить прощения за ваше поведение!

— Еще чего!

— В таком случае доброй ночи, мадам!

Он поклонился и вышел прежде, чем она успела ответить. Адальбера он нашел на верхней палубе: он полулежал в шезлонге, закинув голову, чтобы лучше видеть звезды, в направлении которых он то и дело пускал струи дыма.

— Ну, что хотела от тебя твоя примадонна? Прибрать тебя к рукам?

— В каком-то смысле... Представь себе, она, оказывается, большой друг принцессы Шакияр, и мы должны были встретиться с ней на ужине на следующий день после моего визита... и сразу после того, как у принцессы ночью стащили жемчуга Саладина!

— Что?

— Не заставляй меня повторять! Ты отлично все понял! Добавлю, что дамочка едет в Асуан давать концерт у губернатора! А теперь скажи мне, что ты обо всем этом думаешь!

Адальбер тихонько присвистнул и немного подумал, прежде чем ответить:

— Я думаю, что мне это не нравится и что тебе ни за что не надо было и близко подходить к владениям принцессы. А теперь, не ровен час, на тебя повесят кражу...

— Ну, это было бы уж слишком!

— Здесь ничего не бывает «слишком»! Взять хотя бы пирамиды. Кстати, что она тебе написала в той записке, которую я привез из Каира?

— Ничего особенного. Что хотела увидеться, когда я вернусь, потому что нашла способ, который подойдет нам обоим. А поскольку я не имел ровно никакого желания вновь с ней встречаться, даже внимания не обратил...

— Так вот, ты был не прав! Это дело с кражей выставляет ваши отношения в новом свете. Но пока Шакияр далеко, а у нас есть другие срочные дела.

— Какие, например?

— Ну, например, пойти спать.

Бессовестная Ринальди не только не выказывала никаких признаков раскаяния в те редкие минуты, когда она появлялась на людях, но, наоборот, казалось, испытывала какое-то странное удовольствие, стараясь всеми способами отравить путешественникам приятное путешествие. Ее не было видно, зато было отлично слышно. И вот каким образом: вместо того чтобы исполнять арии, она целыми днями распевала вокализы, без устали, днем и ночью, барабаня гаммы. Это было особенно невыносимо во время послеобеденного сна, в часы приема пищи и в самые чудесные мгновения, в пору заката, когда каждому из пассажиров хотелось выйти с бокалом вина на террасу верхней палубы, наблюдая за тем, как бог-солнце тает в мириадах сказочных оттенков, от бледно-золотого до глубокого пурпурного, рассыпаясь аметистовыми брызгами и медленно уходя в бархатную ночь. После заката обычно следовала передышка: возможно, певица боялась повредить связки из-за вечернего тумана, поднимающегося с реки.

— Хорошо, что эта поездка продлится только три дня! — терпеливо вздыхал Адальбер уже на второй вечер, в то время как остальные пассажиры уже находились на грани нервного срыва. — И главное, что ничего нельзя поделать!

Хотя попытки все же предпринимались. Альдо, удостоившийся высшей почести быть приглашенным к примадонне, позже предпринял попытку вежливо урезонить певицу. Однако его даже не приняли. Ему просто прокричали из-за двери: «Вы просили меня спеть, и я пою!»

Жизнерадостный капитан Фатах в свою очередь мужественно бросился на приступ наглухо запертой двери. Но все зря: ему указали на приказ создать для артистки все условия для репетиций. Ведь ее пригласил лично король Фуад!

Восстание пассажиров также не возымело успеха. Кто-то предложил взломать дверь и сбросить певицу в реку, кто-то — не кормить ее, но капитан, едва сдерживая слезы, дал понять, что не может нанести оскорбление Его Величеству, не оказав уважения его гостье.

Самая горестная участь постигла сопровождающего. Проходя в каюту, бедняга жался к стене, сто гоняли то и дело за едой, в то время как горничная неотступно находилась при хозяйке.

Лишь только остановки в портах приносили временное облегчение: певица не сходила на берег. А Альдо с Адальбером спокойно съездили осмотреть великолепный храм в Эдфу, самый крупный после Карнака, где владычествовал бог солнцаХор, его еще называют бог-сокол. Храм в Ком-Омбо был посвящен Собеку, которого изображали в виде крокодила. Но после того, как в чудной тишине святилищ их уши изведали отдохновения, им вновь приходилось возвращаться на пароход, к несущимся ввысь гаммам, трелям и лихо завернутым руладам все убыстряющегося ритма.

— Ну, возможно ли, — пожаловалась одна из пассажирок, — чтобы человеческий голос выдержал эти бесконечные упражнения и не сорвался?

— Судя по всему, такое возможно, — отвечал ее муж. — Правда, она обладает хорошей диафрагмой, — заключил он, намекая на пышные формы Карлотты.

— И все-таки это уж слишком, — заметил Адальбер, — пусть ее ожидает Его Королевское Величество, но надо было бы нам всем собраться и сходить на ее концерт лишь для того, чтобы ее освистать.

— Нас опять обвинят и могут даже упечь в тюрьму. Местный губернатор такой отвратительный тип! Удивляюсь, как он может до такой степени любить музыку!

Наконец-то пароход прибыл в Асуан. Вокруг царила такая красота, что буквально у всех перехватило дыхание. Здесь Нил, вспениваясь, бросался на первый катаракт и разливался, образуя целое море голубой прозрачной воды, откуда выступали острова, самый большой из которых, Элефантина, славился сохранившимися развалинами храма и садами, заросшими зеленью. В этом месте берега Нила вздымались гигантскими скалами из черного гранита... На правом берегу простирался белый город, выходящий на набережную, а главной точкой набережной, возвышаясь над нагромождением камней, служило длинное темно-красное здание с окнами в белых рамах: знаменитый отель «Олд Катаракт» был подобен короне, возложенной на подушку из травы и цветов. Внизу под ним кружились в вальсе грациозные фелюги с белоснежными треугольниками парусов. В этом месте русло реки сужалось, зажатое между двумя откосами. С левого берега ссыпался вниз песок из пустыни, прямо до образованной скалами природной запруды.

Двое друзей тепло распрощались с капитаном Фатахом, сказав ему в утешение много хороших слов (бедняга был просто в отчаянии от неудавшегося круиза), и первыми сошли на берег. Им хотелось поскорее добраться до своего убежища — отеля, куда великие мира сего считали необходимым заехать хоть раз в жизни. Этот образчик Викторианской эпохи, олицетворяющий полное умиротворение, притягивал их как магнит.

— Сюда стоило съездить хотя бы ради этого, — заверял Адальбер, с давних пор знавший это место. — Куда до него всем «Ритцам» мира по части успокоения души!

— А вдруг здесь поселится и Ринальди?

— Опасаться нечего. Ее пригласили к губернатору, так что она будет теперь распевать гаммы у него. Это на другом конце города...

Друзья радовались недолго: наняв коляску, они добрались до отеля, и тут служащий объявил им, что свободных номеров больше нет.

— Надо было вам забронировать номера заранее, господин Видаль-Пеликорн, — попенял он беззлобно своему хорошо знакомому клиенту. — Вы же знаете, что в этот сезон наши апартаменты нарасхват.

— Да кто тут ведет речь об апартаментах? Хватит и обычных номеров, лишь бы они не оказались комнатами для прислуги! А разве из «Зимнего дворца» вам не сообщили о нашем приезде? — добавил Адальбер с наигранным возмущением, поскольку прекрасно знал, что забыл попросить об этом.

— Нет. Мне очень жаль, но... не сообщали.

— Ну, послушайте, Гаррет, должны же вы понять, что мы с князем Морозини никак не можем ночевать на улице, — наконец простонал Адальбер, незаметно указывая на Альдо, покуривавшего в кресле холла сигарету без всякого видимого интереса к предмету дебатов.

— Поверьте мне, я прекрасно все понимаю, господин Видаль-Пеликорн. Сделаю все возможное, чтобы выручить вас. Но вот что: почему бы вам не попросить приютить вас господина Лассаля... по крайней мере, до тех пор, пока не освободятся номера?

— Лассаль? Он здесь?

— Приехал в конце той недели. И только вчера приходил к нам ужинать. Хотите, я ему позвоню?

— Не нужно. Мы спасены! До скорого, Гаррет! Оставлю багаж у вас. Мы пошлем за ним попозже.

— Мы и сами можем его вам доставить...

Альдо больше всего на свете ненавидел приезжать на новое место, не зная даже, где будет ночевать. Поэтому на самом деле он не без беспокойства следил за ходом переговоров. Но, завидев Адальбера, сияющего улыбкой, он раздавил сигарету в пепельнице и поднялся ему навстречу.

— Ты совершил чудо?

— Даже более того. Уходим!

Он быстро схватил друга под руку, но Альдо высвободился, не доверяя внезапному бурному восторгу Адальбера.

— Куда это ты собираешься меня вести?

— Туда, где нам будет даже лучше, чем в отеле, потому что в том месте мы не рискуем напороться на нежелательные встречи. По крайней мере, так я надеюсь...

— Значит, не уверен?

— Никогда нельзя быть в чем-нибудь уверенным полностью. Я ведь тебе как-то рассказывал об Анри Лассале, лучшем друге моего отца?

— Ты и об отце-то говорил нечасто... А этот господин тоже археолог?

— Ни в коем случае! Оба они были дипломатами и познакомились в Риме, в палаццо Фарнезе, где служили в ранге атташе. И, кстати, знакомство их началось с драки.

— Они побили друг друга?

— Подрались, как сапожники, из-за прекрасных глаз девушки, в которую оба были влюблены. Но все-таки они не совсем потеряли разум и вскоре поняли, что она того не стоила, потому что без колебаний бросила обоих ради одного русского боярина, старого, но богатого, как Крез. Тогда они вдвоем отправились праздновать это событие в кабаре и так там наклюкались, что подружились на всю жизнь.

Адальбер на мгновение прервал свое повествование, садясь в коляску, которую вызвал для них швейцар. Он дал вознице адрес и продолжал:

— Потом они служили, каждый на своей должности. Отца перевели в Варшаву, где он и встретил мою мать.

— Разве твоя мать была полькой?

— С чего ты взял? Она была дочерью посла.

— Ничего себе! А почему я об этом узнаю только сейчас?

— Потому что я, не в пример некоторым, не кичусь своим происхождением и...

— Сдается мне, что это камешек в мой огород?

— Ну, разве что легкий намек, — засмеялся Адальбер. — Но я не это хотел сказать. Просто у нас никогда не было времени поговорить о моей семье! Вернемся же к Лассалю: он служил в Лондоне, но и там умудрился познакомиться с красавицей-египтянкой, прекрасной, как мечта, и вдобавок дочерью какого-то хлопкового короля. Через год после свадьбы она умерла, произведя на свет мертворожденное дитя. Лассаль сам чуть не умер от горя. Вышел в отставку, покинул Министерство иностранных дел и отправился путешествовать. Мои родители — единственные, кто еще как-то связывал его с родиной.

— А ты? Полагаю, он стал твоим крестным отцом?

— Почему это? Меня зовут не Анри. Кроме того, он принял мусульманство. Но странствия его длились ровно до того момента, пока он не почувствовал тягу к археологии. Понятно, что это случилось в Египте.

— Он вел раскопки?

— Нет. Для этого он слишком ленив. Но поскольку от жены у него остался дом на ее родине, он стал приезжать сюда все чаще и чаще и, само собой, приглашал моих родителей. Понятное дело, вместе со мной, так что я и сам вскоре от него заразился страстью к археологическим раскопкам. Бог свидетель, в университете я слушал интереснейшие лекции, но никто и никогда не рассказывал об античном Египте так, как он! Ты даже представить себе не можешь, какой он великолепный рассказчик!

— Ну, почему же... Очень даже хорошо представляю, сам знаком с таким человеком... Вирус оказался стойким, милый мой!

Адальбер ничего не ответил, но покраснел как спелая вишня, и глаза его заблестели. И он, и Аль-до были скупы на похвалы, но от этого их ценность только возрастала. Он покашлял, чтобы справиться с волнением, и наконец сказал:

— Вот увидишь, он тебе понравится!

— Ты неправильно поставил вопрос. Скорее наоборот: понравлюсь ли ему я? Одно дело, ты сам без приглашения явился бы к нему в гости, — это прекрасно! Но я не очень себе представляю, как меня примет человек, который меня и в глаза-то не видел!

— Да знает он о тебе, знает! Я столько о тебе рассказывал! К тому же его дом очень просторный, а сам он — щедрейшей души человек. И такой же рассеянный. Ну вот, мы почти на месте.

На окраине города экипаж замедлил ход и проехал через распахнутые створки белокаменных ворот, встроенных в чугунную ограду изумительной работы. Рядом с оградой дремал на скамейке какой-то египтянин, отгоняя мух с помощью мухобойки, которой он время от времени вяло постукивал себя по плечам. Когда коляска с ним поравнялась, он открыл один глаз, и Адальбер тут же прокричал:

— Это я, Ашур! Хозяин дома?

Не требуя иных объяснений, странный цербер ухмыльнулся и махнул рукой с мухобойкой, что означало разрешение проследовать на территорию владельца, после чего снова закрыл глаз.

— Это сторож? Так ведь так кто угодно может проехать.

— Даже и не думай! Если бы мы не остановились, он бы зазвонил в такую штуку, похожую на колокол на цепочке, которая болтается рядом с ним, и ему на подмогу прибежали бы другие слуги с собаками.

— Но ты ведь только сказал: «Это я!» И ему этого было достаточно?

— Ну да! Даже если бы мы не виделись десять лет, все равно он узнал бы меня без труда. Посмотри-ка, ну разве не красота!

Венчая многоуровневый, заросший гибискусом и пышной зеленью сад, который, казалось, создал сам Творец, раскидав небрежной рукой деревья и кусты, на возвышении располагался красивый дом в арабском стиле, словно составленный из многих строений. Аркатуры^[356] поддерживались небольшими колоннами, выстроившимися вдоль трех сторон внутреннего двора, в центре которого журчал изящный фонтан. Высокие пальмы отбрасывали тень на террасы, оправдывая название владения — «Пальмы». Место было очаровательным, вид на Нил — потрясающим, и вообще здесь царили гармония и умиротворение.

— Ты был прав, — признал Альдо, — это островок покоя, который не так-то легко покинуть.

— И все-таки Анри живет здесь не постоянно. Во-первых, он вновь обрел вкус к путешествиям, а, во-вторых, у него еще есть собственность в Хартуме, вилла в Монте-Карло и старый дом во Франции, в городе Брив-ла-Гаярд!

— Вот уж не подумал бы!

— Почему? У каждого есть своя «малая родина». Он родился в Бриве. Ага! Вот и Фарид! Добрый дух этого дома.

И правда, величественно ступая, в сопровождении полудюжины слуг к ним приближался огромного роста египтянин в галабии и белом тюрбане. Он был не первой молодости, о чем свидетельствовала седоватая бородка, но на его темной коже не было заметно ни одной морщины.

— Салям алейкум, господин Адальбер!

— Ва алейкум ас-салям, Фарид!

— Мы ждали вас.

— Ждали?

— Нам позвонили из отеля. Могу я позволить себе поприветствовать ваше сиятельство? — склонился он перед Альдо, поблагодарившего его улыбкой. — Господин у себя, в рабочем кабинете.

Как только доставят ваши вещи, мы перенесем их к комнаты.

— Ну, что я тебе говорил? — победно констатировал Адальбер, хлопнув друга по плечу. — Он необыкновенный человек!

Альдо скоро и сам в этом убедился. В сопровождении Фарида они миновали анфиладу изящно обставленных комнат со сверкающими полами, покрытыми роскошными коврами, и вошли в «рабочий кабинет» хозяина. О боже! Они очутились в настоящем бедламе. Повсюду были разбросаны книги, карты, научные журналы. Особенно много их было рядом с диваном, на три четверти заваленным скрученными в рулоны папирусами. Письменного стола почти совсем не было видно из-за нагромождения бумаг и раскрытых книг: на них вместо закладок стояли старинные глиняные горшки, из которых торчали гусиные перья, цветные карандаши и кисточки. И тем не менее здесь и не пахло убогостью! Напротив, на полках забитого литературой трехстворчатого книжного шкафа выделялись несколько великолепных старинных книг.

На красном кожаном пуфе, стоящем на полу, сидел человек. Он был одет в белую галабию, но на его седой голове, с откинутыми назад волосами, не было тюрбана. Изборожденное морщинами лицо было полускрыто за огромными очками, которые, кстати, нисколько не портили правильные черты его облика. Когда они вошли, он стал зачитывать вслух отрывок совершенно удивительного текста из папируса, исписанного иероглифами:

«Я не пропущу тебя, — сказал дверной крючок, — если ты не назовешь мне мое имя,

Имя твое — стрелка весов из зала истины и справедливости;

Я не пропущу тебя, — сказала правая створка двери, — если ты не назовешь мне мое имя,

Имя твое — защитник справедливости;

Я не пропущу тебя, — сказала левая створка двери, — если ты не назовешь мне мое имя,

Имя твое — защитник сердечной справедливости;

Я не пропущу тебя, — сказал дверной порог, — если ты не назовешь мне мое имя,

Имя твое — колонна, поддерживающая землю;

Я не отворю тебе, — сказал замок, — если ты не назовешь мне мое имя,

Имя твое — тело, рожденное Матерью;

Я не дам тебе вставить ключ, — сказала замочная скважина, — если ты не назовешь мне мое имя;

Имя твое — глаз Крокодила Себека, владыки баку».

— Я и не знал об этом тексте, — удивился Адальбер. — Откуда вы его выкопали?

— Это волшебное заклинание, предназначенное для того, чтобы отворить врата на пути причащения усопшего. Оно содержалось в «Книге мертвых», хотя сам я его там никогда не видел. Я откопал это заклинание у старого ворюги Юсуфа Хаима. А ты знал о нем?

— Нет, а то бы вспомнил, хотя на самом деле в нем нет ничего нового: мы и так знали о чрезвычайной важности имени в античном Египте. У кого нет имени, тот не существует. Именно поэтому каждый следующий фараон после смерти своего предшественника, если он не был с ним в согласии, торопился уничтожить его картуши на зданиях...

Альдо все это время стоял, изумленно слушая разговор двух археологов. Он уже хотел было на цыпочках выйти из кабинета, но тут Анри Лассаль неожиданно опустился из заоблачной выси на землю:

— Адальбер! Мой мальчик! Вот уж неожиданная радость! Как, кстати, ты тут оказался? Иди, я тебя поцелую!

Он встал с пуфика, что позволило немому свидетелю этой сцены констатировать, что «мальчик» был на целых полголовы выше Анри. Однако, едва обняв Адальбера, хозяин дома тут же оттолкнул его:

— Негодник, как ты мог до сих пор не представить мне своего друга? Во всяком случае, князь, я уже и так давно о вас знаю. Этот мальчик упоминает о вас в разговоре каждые десять минут. И, само собой, я в курсе практически всего, что касается ваших совместных приключений! Главное, чтобы память не подвела! Что поделаешь, возраст! Но я так рад, что вы приехали ко мне! Просто повезло, что этот несчастный отель забит до отказа! Альдо на секунду показалось, что его сейчас тоже расцелуют, но был удостоен лишь крепкого рукопожатия. И в доброй улыбке хозяина, освещавшей его глаза орехового оттенка, читалось удовольствие от встречи и радость принять нежданного гостя у себя.

— Недолюбливаете «Олд Катаракт», месье?

— Наоборот, обожаю, но только когда там живут исключительно постоянные клиенты. К сожалению, вот уже четыре или пять лет он стал обязательным перевалочным пунктом на пути тех, кто хоть как-то известен на этой земле: глав государств, кинозвезд, американских миллиардеров (эти даже хуже остальных), не считая, конечно, английских знаменитостей, ведь Египет — не что иное, как закамуфлированная колония Великобритании! И, естественно, что раут, навязанный нам губернатором, под завязку заполнил отель! Но что это я, все болтаю, болтаю! Идите же, размещайтесь. Встретимся на закате и отведаем местного вина на террасе.

— А как нам одеваться? — забеспокоился Альдо, когда они направлялись каждый в свою ванную. — Я не сообразил купить себе галабию!

— Ты что, подумал, что попал в гости к какому-нибудь торговцу коврами? Он настоящий джентльмен, старина! Здесь переодеваются к ужину. Он соблюдает этот обычай, даже когда ужинает один! Ох, чуть не забыл: расскажем ему о смерти Эль-Куари, но об истории с Кольцом пока умолчим. Ведь его легко могли забрать злоумышленники!

— Почему это? Не доверяешь ему?

— Еще как доверяю! Но он помешан на легенде о Неизвестной Царице. Ты обратил внимание на его страсть к именам?

— Да, конечно.

— Это он ищет ее имя, и уже много лет подряд. И уверен, что если найдет, то сможет отыскать и путь к гробнице, потому что якобы тогда он позовет ее и она ему ответит!

— А может, он слегка не в себе?

— Да нет, просто влюблен. Не смотри на меня так, я знаю, о чем говорю. За эти годы он создал в своем воображении образ Царицы и влюбился в него без памяти. Он мне даже как-то сказал, что видел ее во сне.

— А он так и не женился во второй раз?

— Не подумай, что он живет как монах. У него были любовницы, хотя и не так много, и эти связи всегда были недолговечны. Никто из них не выдерживал сравнения с мечтой. Кроме того, он стал женоненавистником.

— Зачем тогда вообще ему что-то рассказывать?

— Затем, что я хочу, чтобы он отвел нас к Ибрагим-бею. Просто счастье, что он здесь, потому что Анри — его единственный друг из европейцев.

— А что бы мы делали, если бы его здесь не оказалось?

— Ну, я один раз уже побывал у него, так что напросился бы снова. Само собой, с тобой вместе, потому что именно ты помог его умирающему собрату. Но с помощью Анри все будет намного проще.

Они не только пропустили по стаканчику на террасе, но там же и отужинали. Стол под белоснежной льняной скатертью, похожей на широкие юбки в складку, был поставлен так, что прямо перед ним открывался удивительной красоты пейзаж, вид на гористую часть долины Нила, хорошо просматривавшуюся этим светлым вечером. То тут, то там мерцали светлячки. Нагретые за день солнцем земля и растительность источали душистые ароматы. Завороженный пейзажем, Альдо особенно не вслушивался в беседу друзей, говоривших исключительно об археологии. Он сам себе удивлялся: как могло получиться, что он до сих пор не привез Лизу в это волшебное место, быть может, красивейший уголок Египта? Бродить тут вдвоем и мечтать, наверное, было бы не хуже, чем проплывать в гондоле под мостом Вздохов. И не повез ее он вовсе не потому, что Адальбер так ни разу и не обмолвился о красотах здешних мест. Ведь и тетушка Амели тоже не случайно несколько раз подряд приезжала сюда на зиму. Но вообще-то было еще не поздно. Асуан не растворится в тумане, и они смогут на следующую зиму запланировать эту чудную поездку. Конечно, без детей. Это будет в некотором роде второе свадебное путешествие, и, пожалуй, оно окажется даже более романтичным, чем первое!

Звук его имени вернул Альдо в реальность.

— Морозини расскажет вам об этом деле лучше, чем я, — говорил Адальбер.

Сообразив, что пришло время и ему вступить со своей партией, Альдо начал рассказ, обрисовав смерть Эль-Куари с добавлением штрихов, намеченных его другом. Анри Лассаль был полностью поглощен повествованием, а когда дело дошло до последнего вздоха умирающего, он застыл, как громом пораженный. На террасе сгустилась глубокая тишина, и даже нубийцы-слуги куда-то испарились.

Наконец он выдохнул:

— Кольцо!.. Что это было за кольцо и какая тут связь с гробницей Царицы?

— Есть кое-какие догадки, — ответил ему Адальбер. — Тот человек произнес еще слово «Святилище». И он ехал из Лондона.

— И что из этого?

— Вам же известно, что уже много лет Тутанхамон не дает мне покоя. А в Лондоне у меня квартира, и я, когда езжу туда, естественно, беру с собой Теобальда. Так вот, ему удалось завязать дружбу с лакеем Говарда Картера. И через Теобальда я в конце концов узнал, что у Картера есть Кольцо, найденное недалеко от ваших владений, в гробнице Верховного жреца Уа, и что это Кольцо позволяет ему входить в любое святилище, в любую царскую погребальную камеру без всякого вреда для себя и не боясь проклятий, из-за которых случилось столько смертей. Тут я предположил, что этот несчастный Эль-Куари, действовавший по повелению своего господина, должно быть, выкрал Кольцо!

— Это невозможно! — возразил Лассаль. — Что Эль-Куари мог украсть для хозяина, это я еще допускаю, но только не по приказу хозяина! Никогда Ибрагим-бей не унизится до того, чтобы приказать совершить кражу и никогда в жизни он не примет в дар вещь сомнительного происхождения. Он порядочный человек! Кстати, если уж Картера обокрали, как случилось, что эта информация не просочилась в газеты?

— Да потому, что он никому никогда не рассказал, что владеет таким талисманом. И делал он это именно из-за того, чтобы не допустить зависти и избежать нездорового любопытства к своей особе. Если бы он заявил в полицию, то произошло бы обратное, а заодно появилось бы целое море статей, полных всяких нелепиц и домыслов.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил и Альдо. — Но мне бы хотелось самому попасть к Ибрагим-бею. Рассказать ему о гибели его верного человека... и узнать, не было ли брата у Эль-Куари.

— Насколько мне известно, нет! А при чем тут это?

— Потому что ко мне приходил человек, представившийся его братом, и расспрашивал меня об обстоятельствах этой смерти! Он приезжал из Рима, а сопровождал его фашистский офицер.

— Кто сопровождал?

— Приспешник Муссолини, о котором, кстати сказать, я забыл упомянуть в беседе. Я этих людей на дух не переношу! Во всяком случае, покидая меня, египтянин не скрывал разочарования. Я чуть было не забыл о нем, а тут вдруг увидел его снова, и при довольно странных обстоятельствах.

— Где же именно?

— В Каире, у особы королевской семьи, которая пригласила меня, чтобы предложить мне безответственную сделку.

— Нечего тебе играть в кошки-мышки! — вмешался Адальбер. — Это была принцесса Шакияр, и она просила Альдо продать жемчуга Саладина...

Не успел он договорить до конца, как Лассаль громко захохотал.

— Сумасшедшая? — наконец выдавил он. — Только ее нам и не хватало!

— А разве она не в себе? — удивился Альдо.

— Она очень богата, но готова на все, чтобы стать еще богаче! А уж честностью там и не пахнет! Помню, она как-то позвала английского ювелира, чтобы передать ему для продажи в Европе разные камни без оправы, изумруды и бриллианты! Не успел он с поклажей сесть на пароход, как она уже заявила на него в полицию, обвинив его в воровстве! Беднягу арестовали, и пришлось здорово попотеть, чтобы его освободить! Лорд Элленби, который в то время «представлял» Англию в Египте, даже ездил извиняться перед ней! А потом она еще и добилась выплаты компенсации за моральный ущерб!

Альдо почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Если бы он категорически не отверг знаменитые жемчуга, его, без сомнения, постигла бы та же участь. Впрочем, кто поручится за то, что он и сейчас вне опасности?

— Интересно, а у меня не начнутся проблемы? На пароходе мне сказали, что она всюду растрезвонила о том, что эти самые жемчуга у нее тоже украли.

Наступило молчание, и Лассаль, прежде чем дать совет, раскурил сигару:

— Вам не мешало бы хорошенько пересмотреть весь свой багаж. Шакияр способна на все!

— Уже смотрел. Честно говоря, даже не представляю, как могли бы подсунуть туда жемчуг. Я с чемоданов глаз не спускал с самого отъезда из Каира.

— И все-таки будьте начеку, вам еще предстоит с ней встретиться. Она приглашена на прием к губернатору. Вы сказали, что в какой-то момент увидели у нее мнимого брата убитого?

— Я мельком заметил его, уже проходя по саду, но он вел себя там как хозяин!

— Интересно! Что ж, друзья, постараюсь устроить так, чтобы Ибрагим-бей безотлагательно принял вас у себя. Думаю, только он может рассказать вам об этом человеке. А кстати, Адальбер, ты мне ничего не сообщил о своих последних раскопках. Какие успехи, что ты нашел?

— Ничего. Питал безумные надежды, потому что обнаружил... думал, что обнаружил гробницу Царицы.

Альдо опять отключился. Он уже знал эту историю. А вот новость, которую он услышал только что, не вселяла радостных чувств. Ему совсем не хотелось встречаться с Шакияр в Асуане. Особенно когда она затеяла интригу с похищением жемчугов, намереваясь повесить на него эту кражу. Он даже подумал о том, что, проявляя бдительность и осторожность, ему следовало бы на первом же поезде отправиться в Порт-Саид или в Александрию, чтобы немедленно уехать домой. Но, поразмыслив, Альдо решил, что такое поведение может быть расценено как ребячество: его отъезд посчитали бы бегством, и дома его ждали бы всевозможные неприятности. Да к тому же его неутоленная жажда приключений не позволяла ему совершить этот поступок.

Когда на террасе вновь воцарилась тишина, он с удивлением услышал свой голос: он спрашивал, где именно останавливалась принцесса во время поездок в Асуан.

— Полагаю, у нее здесь вилла?

— Да, у ее семьи есть вилла. Но она все-таки предпочитает «Катаракт», потому что там всегда можно найти подходящую жертву для своих козней. Особенно в дни приема у Махмуда-паши. За приглашение на этот раут люди готовы передраться.

— До такой степени?

— Он не блещет умом и в жизни любит лишь покер и женщин, но принимать он умеет. Сами увидите!

— Но ведь нас не приглашали!

— Я приглашен, и будет достаточно, если я просто сообщу во дворец ваши имена. А пока пошлю записочку Ибрагим-бею.

Записочка возымела действие. На следующий же день пришел ответ: князя Морозини и господина Видаль-Пеликорна ожидают к пяти часам вечера. В назначенный час машина Лассаля повезла их на встречу. Как только они выехали из Асуана, у Морозини сразу же создалось впечатление, что они попали в другой век. Возвышаясь над бурлящей рекой, на вершине холма со скудной растительностью перед ними предстал образ из далекого прошлого: замок цвета песка из пустыни, повторяющий в уменьшенном виде крепости, оставшиеся на Святой земле после Крестовых походов. Глухие стены без бойниц словно сжимали со всех сторон главную башню, над которой реял зеленый с золотом флаг. Этому «Замку у реки», как его называли, недоставало лишь рва и подъемного моста. Внутрь вела мавританская дверь с железными накладками, укрепленными гвоздями. Она была уже открыта, и гостей ожидал служитель: он, судя по всему, уже заметил их раньше, когда они проходили под аркой к выложенному черно-белой кафельной плиткой внутреннему саду, больше похожему на монастырские аптекарские огороды, поскольку там росли только лечебные растения. По краю сада тянулась галерея с колоннами, тоже похожая на монастырскую. На пороге дома со входом, охраняемым двумя каменными львами, их встретил второй служитель в темно-синей галабии и провел гостей через два строгих зала, где из мебели были лишь сундуки, диваны и низкие столики, а украшением служили прекрасные лампы, наподобие тех, что встречаются в мечетях, из красного стекла с позолоченными узорами. Полную тишину нарушало лишь эхо их шагов. И наконец, перед друзьями растворилась расписная дверь из кедра; служитель согнулся в поклоне, пропуская их вперед, и они оказались в просторной библиотеке с таким же нагромождением книг, как и у Анри Лассаля. Сидевший за рабочим столом с широкой столешницей на кованых ножках Ибрагим-бей поднялся им навстречу.

Высокий и худой, даже костлявый, он показался Альдо еще выше: тюрбан зрительно увеличивал рост. Красивой лепки лицо, орлиный нос, тонкая складка рта и глубоко посаженные глаза под кустистыми бровями. Он не улыбался, и, глядя на него, можно было подумать, что улыбка вообще незнакома этому человеку, и все же в его образе чувствовалась умиротворенность. Ибрагим-бей обратился к гостям со словами приветствия, и оказалось, что голос у него, одновременно мягкий и глубокий, был исключительно приятным.

— Не было никакой нужды в рекомендациях господина Лассаля, — проговорил он, жестом приглашая их расположиться на диване у единственного окна, своим каменным сводом словно разделяющего надвое речной пейзаж. — Я прекрасно помню вас, господин Видаль-Пеликорн.

— Не смел и надеяться, ваше превосходительство!

— Нехорошо так скромничать. У нас с вами состоялась слишком интересная беседа, чтобы я мог ее забыть. Что до вас, князь, принять вас в своем доме — большая радость для меня, поскольку вы друг господина Видаль-Пеликорна.

Альдо склонил голову в учтивом поклоне:

— Благодарю вас, ваше превосходительство... Я тем более вам признателен, что боюсь оказаться гонцом, приносящим дурную весть об одном из ваших приближенных.

— И хорошие, и дурные вести вплетаются в ткань нашей судьбы, но, прошу вас, садитесь!

Он тут же хлопнул в ладоши, и в комнате откуда-то возник неизменный поднос с кофе.

— Один из моих приближенных, так вы сказали? — не без удивления переспросил Ибрагим-бей, как только ретировался служитель, доставивший поднос. — В настоящее время они все на месте. Но где именно вы его встретили?

— В Венеции, где я и проживаю.— Мой друг Морозини... — вмешался было Адальбер, но хозяин остановил его движением руки.

— В письме господина Лассаля уже содержатся все эти сведения. Но, с другой стороны, я хотел бы узнать, как звали этого человека.

— Он носил имя Гамаля Эль-Куари.

— А что с ним случилось?

— Его убили в двух шагах от моего дома, посреди ночи, прямо на улице, в Венеции. Надо было бы сказать, убили и раздели, потому что нападавшие оставили на нем лишь нижнее белье.

Густые седые брови хозяина дома удивленно приподнялись, и Ибрагим-бей отвернулся, возможно, для того, чтобы скрыть волнение.

— Убили! Бедный Гамаль! Бедовая голова!

— Так вы его знали? — все-таки встрял Адальбер: прирожденный лектор, он не любил находиться в роли безмолвного китайского болванчика.

— Знал, но он не был моим приближенным. По крайней мере, в прямом смысле этого слова. Он приходился мне дальним родственником. Увлеченный не столько историей как таковой, а исключительно событиями Античности, как и я сам, он не мог принять современную жизнь, считая ее крайне банальной. Так что он стал помогать мне в моих исследованиях, и только в этом смысле его действительно можно назвать моим приближенным. Однако наши взгляды относительно увековечивания истории значительно расходились. Он был одержим идеей вернуть то огромное количество предметов нашей античной цивилизации, которые уплыли далеко за моря, пополнив коллекции Британского музея... или Лувра, — добавил он, с легкой улыбкой посмотрев в сторону Адальбера. — Мысль об этих потерях наполняла Гамаля праведным гневом. И он всегда стремился поставить как можно больше преград на пути того, что он называл «святотатственной кровопотерей».

— Не мог же он всерьез думать об ограблении этих музеев?

— Как я уже упомянул, он был поглощен этой мыслью, но он не был безумцем и прекрасно понимал, что подобные акции возвратов ценностей могли осуществляться только на уровне правительств. В основном ему хотелось уберечь то, что еще не было открыто для показа, и именно с этой идеей он больше года назад уехал в Англию. Невзирая на мои предостережения, он упорно желал привезти оттуда что-то очень важное, хотя никогда не рассказывал мне, о чем именно идет речь.

— Насколько я смог понять сбивчивые фразы умирающего, речь шла, во-первых, о какой-то Неизвестной Царице. Затем он прошептал чуть слышно: «Асуан, Ибрагим, Святилище». Поэтому я так хотел передать вам его слова. По мнению моего друга Видаль-Пеликорна, речь могла идти только о вас.

— Вы правы, и я благодарю вас. Догадываюсь, что именно он мог искать, и если его убили, значит, ему удалось отыскать этот предмет. Но где? В музее? Он знал, что кражи я не потерплю.

— Нет, не в музее, — вступил Адальбер, — у Говарда Картера. Ведь когда он вскрывал гробницу Тутанхамона, его от проклятия охраняло Кольцо. Это Кольцо у него и похитили, хотя в прессу об этом не просочилось ни слова...

— Это серьезный проступок, и мой бедный Гамаль заплатил за него жизнью. Да сжалится над ним Аллах! И надо мной тоже, поскольку я невольно несу ответственность за его действия. Кто занимался похоронами?

— Я бы и сам занялся, — ответил Альдо, — но явился его брат и забрал тело.

Тут Ибрагим-бея даже передернуло.

— Какой брат? У него не было никакого брата!

— Но кто-то сыграл эту роль.

— Это явный обман! Вам надлежало опасаться этого человека. Но я о нем ничего не могу вам сказать...

— Мы так и думали, ваше превосходительство, — вздохнул Альдо, — мне остается лишь поблагодарить вас за прием...

— Еще минуту, прошу вас! Удалось ли вам что-нибудь еще узнать об этом человеке, который так неожиданно сыграл роль брата Гамаля? Все это вызывает тревогу.

— Удалось. Меня вызвала в Египет одна принцесса, принадлежащая к королевской семье. Она желала поручить мне дело, которое я не колеблясь назвал бы темным. В доме у этой принцессы я и увидел снова мнимого Эль-Куари.

— Могли бы вы назвать мне имя этой дамы?

— Принцесса Шакияр!

Невозмутимое гордое лицо Ибрагим-бея на мгновение скривилось в усмешке.

— Ах вот что! Теперь понимаю, почему вы не захотели иметь с ней дела.

— Вы знакомы с ней? — спросил Адальбер.

— Лично нет, но ее репутация мне хорошоизвестна. Моя единственная близкая родственница поддерживает с ней отношения, но не думаю, что это приведет к хорошему... Что касается меня, прошу принять мою благодарность за то, что вы были рядом с моим бедным Гамалем в его последний час. Нашли ли убийц?

— Насколько мне известно, нет. Полиция склонялась к самой элементарной версии: иностранец, оказался в Венеции проездом перед отъездом в Египет (он устроился в гостинице, ожидая обратного парохода), во время ночной прогулки подвергся нападению злоумышленников с целью убийства и ограбления.

— Ваша полиция не слишком утруждается расследованием.

— Тем не менее комиссара Сальвиати я знаю давно и считаю его хорошим профессионалом. Но было похоже на то, что он был заинтересован уничтожить все следы. Добавлю, что его мнимый брат заручился поддержкой людей дуче...

— Ни слова более! Я все понял. Да сохранит вас Аллах, господа! Я счастлив, что довелось увидеться с вами.

Глава 5 Невероятная история

— Если отставить в сторону тот факт, что Эль-Куари-второй — не тот, за кого себя выдает, то можно считать, что твой святой человек ничего нового нам не сообщил, — проворчал Альдо, когда они уже ехали обратно в «Пальмы».

— А ты чего ожидал?

— Да сам не знаю! Ну, например, что вы надолго заведете беседу о Неизвестной Царице. А вы на эту тему даже словом не обмолвились! Наверное, он не хотел говорить при мне?

— Может быть, и не хотел... Кто знает? Он очень скрытный, и, хотя я тоже несколько разочарован нашим визитом, на самом деле я не рассчитывал на то, что он заговорит об этом.

— Но он ею интересуется? Иначе, если у него нет ни малейшего представления о месте, где может быть эта гробница, не понимаю, почему тот бедняга поставил на кон свою жизнь, дабы обеспечить ему полную защиту от проклятий при раскопках! Да и у тебя, наверное, нет...

— Чего у меня нет?

— Имеешь ли ты хотя бы предположение о том, в каком районе она запрятана, эта самая гробница? А то немалая получается зона поиска! — добавил Альдо, указывая на расстилавшиеся перед ними необъятные просторы. — Приятно, конечно, обладать талисманом, с помощью которого можно вскрыть любое святилище, но когда не знаешь, где это святилище искать, то и талисман не особенно пригодится!

— Согласен с тобой... Но, понимаешь, такой амулет — вообще чертовски нужная штука для каждого уважающего себя археолога. Картер никогда не искал Неизвестную Царицу, потому что он был слишком реалистичен, чтобы дать себя увлечь какими-то сказками, но не кажется ли тебе, что в гробнице Верховного жреца Уа его все-таки ждал неоценимый подарок? Лично я убежден, что Царица где-то поблизости. И Ибрагим тоже так думает, готов поклясться! Разве что ему известно об этом месте больше, чем мне...

— Так вернемся! Ты отдашь ему Кольцо и предложишь сделку: пусть он расскажет тебе о месторасположении Царицы, и вы воспользуетесь результатами раскопок вдвоем!

— Ты же сам видел его. Как, по-твоему, я буду предлагать ему сделку? Такое могло прийти в голову только торговцу!

Глаза Альдо приобрели удивительный зеленоватый оттенок, а ноздри раздулись:

— Ну конечно! Это не для вас! Вы, искатели мумий, витаете только в самых эфирных материях и сферах! Это было очевидно в тот день, когда ты знатно отлупил беднягу Фредди Дакуорта! Не говоря уж о былом: вспомни, как четыре года назад ты, самым невинным образом, сводил счеты с неподражаемым Ла Троншером на углу улиц Кастильоне и Монблан... А знаешь, что сейчас сделает торговец? По порядку: сначала заберет свои чемоданы, затем сядет в поезд на Александрию или Порт-Саид, оттуда первым же пароходом вернется домой, в свою лавочку и к своим тапочкам! Потому что он, торговец, терпеть не может терять время зря!

После этой гневной речи повисло грозное молчание. Адальбер, отвернувшийся было в смущении, шмыгнул носом и проговорил:

— Ладно. Извини. Сначала брякнул, потом подумал. И только...

— Но брякнул же!

— Какой ты нетерпимый! Постарайся понять, что этот человек производит на меня сильное впечатление. Как и на всех в округе. Его тут считают высокодуховным существом, настоящим верующим, воспарившим над вульгарным приземленным мировоззрением обывателей. Он предпочел отшельническую жизнь и изыскания...

— Мне он больше напоминает Старца Горы!^[357]С той только разницей, что он не приказывал еще кому-нибудь из слуг броситься с башни своего замка, если придет охота лишний раз убедиться в их преданности. У него такой взгляд...

— Насчет взгляда ты прав, да и в остальном, возможно, тоже... Но истинно одно: он явно не из нашего столетия и именно поэтому, наверное, так действует на меня...

Адальбер помолчал и добавил:

— Ты ведь меня не бросишь?

— Тогда скажи, зачем я тебе нужен? Адальбер снова шмыгнул носом, а потом взглянул другу в глаза:

— Ты для меня — лучшая моральная поддержка! Мы же всегда неплохо ладили друг с другом, правда?

— Не стану возражать.

— Ну, тогда останься еще ненадолго! У меня такое чувство, что вокруг нас что-то затевается. А знаешь что? Мы могли бы съездить на могилу Уа! Анри без труда выхлопочет нам разрешение. В этих местах он тоже не последний человек.

— Что ты надеешься найти? Картер, должно быть, там основательно поработал.

— Вне всякого сомнения, но кто знает? Бывали случаи, когда гробницу выпотрошат дочиста, а там все еще скрываются сюрпризы.

— На самом деле, почему бы и нет?

Анри Лассаль же особого энтузиазма не выказал.

— Гробница Уа? Можешь лезть туда, если вам так хочется. Там всего одна железная дверь, от которой, должно быть, потеряли ключ, так что она никогда не бывает заперта. Но ты увидишь в ней только довольно хорошо сохранившиеся настенные рисунки. Что до прочего, Картер и его последователи выскребли все до дыр! Лучше расскажи-ка мне про ваш визит к Ибрагим-бею. Что-нибудь узнали?

— Только то, что приходивший ко мне человек не мог быть братом Эль-Куари по той простой причине, что у того вообще не было брата. О самом Эль-Куари старец сказал, что тот был одержим идеей выкрасть у Картера Кольцо, но действовал он по своей собственной инициативе. И Ибрагим-бей будто бы не одобряет подобного рода действий...

— Такое отношение Ибрагим-бея к способам приобретения Кольца меня не удивляет, но вот отказался бы он от талисмана, если бы ему его принесли?

— Думаю, он смог бы это сделать, — вздохнул Адальбер. — Такому человеку, как он, никакой талисман не нужен, он и сам совладает с любыми темными силами. Должно быть, он на равных с потусторонним миром...

— Вот сейчас, когда ты это сказал, я вдруг вспомнил раввина Лева, с которым познакомился в Праге. Помнишь, он еще помог нам отыскать рубин Безумной Хуаны^[358], — вдруг задумчиво проговорил Альдо. — Эти люди обладают силой, недоступной нашему пониманию. Может быть, и правда он бы отказался...

— Но рассказал ли он вам что-нибудь, имеющее отношение к Неизвестной Царице?

— Ничего! Абсолютно ничего! — пробурчал Адальбер. — Нас крайне любезно приняли, но разговор был недолгим.

— И все-таки я бы поклялся, что ему что-то известно, — прошептал Лассаль. — Если не все, что можно о ней знать!

— Но не исключено, что он совершенно ею не интересуется! Ну что ж... Завершив беседу на столь высокой ноте, нам остается лишь приодеться и отправиться на танцы к губернатору! — заключил Адальбер, вставая.

— Я, если позволите, не пойду! — попросил Альдо. — Слов нет, как не хочется туда идти.

— Ты что, дичиться вздумал?

— Нет, просто там могут оказаться люди, которых мне совсем не хочется видеть.

— Ты о принцессе Шакияр или о Ринальди?

— Я об обеих.

— Ну и зря. Бал там всегда на высоте.

— Нисколько не сомневаюсь, но, если позволите, господин Лассаль, я бы с большим удовольствием провел вечер на вашей чудесной террасе, наблюдая за вечерним небом с сигарой в руках. Этих приемов я уже навидался достаточно, и думаю, что их еще будет немало! А вот пейзаж так прекрасен, что его никакие светские рауты не заменят.

По улыбке хозяина дома он понял, что тот расположился к нему еще больше.

— Не стану вас отговаривать, — согласился Лассаль, — и, честно говоря, я бы и сам предпочел разделить с вами любование природой. Но мне необходимо быть там. Если какой-нибудь мало-мальски известной в Асуане личности придет в голову взбрыкнуть, Махмуд-паша вполне способен надуться. А ты, Адальбер, если хочешь, тоже оставайся, я не буду в обиде!

— Ну уж нет! Попрыгаю, это меня отвлечет и пойдет на пользу. Я с вами!

Адальбер не вполне оценил неожиданную тягу друга к одиночеству и не скрыл этого, когда они оба направлялись в свои комнаты:

— Неужели ты так испугался этих дам?

— Не испугался, нет, просто не хочу их видеть.

И скажу тебе даже больше: если бы они подумали, что я вернулся на родину, то мне от этого было бы только лучше.

— Ладно, как знаешь...

Два часа спустя, усадив в машину обоих джентльменов, облаченных в парадные костюмы со знаками отличия (особенно это касалось Лассаля, прикрепившего к пиджаку награды из разных стран, тогда как Адальбер удовольствовался лишь орденом Почетного легиона, военной медалью и Железным крестом первой степени), Альдо, одетый в смокинг, дабы не нарушать заведенного в доме порядка, с наслаждением устроился на террасе. Там его уже ждал накрытый стол, освещенный парой свечей в превосходных подсвечниках по обе стороны от приборов. Фарид, предложив гостю писки, от которого тот отказался, стал накладывать ему в тарелку фуль, египетское национальное блюдо, которое он уже успел полюбить: вареные бобы в кисловатом соусе, со специями и зеленью, с добавлением мелко рубленных овощей, сдобренное кунжутным маслом и соком зеленого лимона. За фулем последовала какая-то рыба в соусе из зелени, неизвестная Альдо, хотя он, впрочем, и не стремился разузнать о ней поподробнее. Вслед за ней подали голубя, приготовленного на гриле, с гарниром из кунжутных фрикаделек и разнообразных овощей. А на десерт — миндальные сладости в меду, которыми он старался не злоупотреблять, и все это запивалось шампанским. Хоть Анри Лассаль и перешел в мусульманскую веру (на самом деле он был исмаилитом и подчинялся Агахану^[359], как и многие другие местные жители), но, по счастью, так и не отрекся от продуктов виноделия своей милой Франции.

Сгустилась ночь, и пурпурный с золотом огненный закат, перебрав все оттенки фиолетового, приобрел цвет индиго, а серп молодой луны посеребрил воды Нила. На острове Элефантина, раскинувшемся своими садами посередине реки, дрожали огоньки — там находились развалины храма и несколько старинных построек. Еще выше по реке виднелся пальмовый букет на воде, остров Амун. Фелюги сложили свои паруса-крылья, и город окунулся в особую тишину, наполненную тысячью тихих звуков, таких знакомых, что на них перестаешь обращать внимание. Не слышно было даже звуков оркестра из отеля «Катаракт». Хотя все здание и переливалось огнями, но не могло, конечно, тем вечером соперничать с иллюминацией губернаторского дворца, где, казалось, было светло, как днем. Со своего наблюдательного пункта Альдо мог видеть гирлянды фонарей и даже различал далекий шум голосов на неясном музыкальном фоне.

Поужинав, он улыбкой поблагодарил Фарида, пересел в глубокое плетеное кресло, раскурил сигару и долго, полузакрыв глаза, с удовольствием вдыхал ее тонкий аромат. Над долиной прошелестел нежный ветерок, донося отзвуки бала. Но вдруг голоса стихли и ввысь устремились переливы удивительного голоса. Смягченные расстоянием, эти звуки приобретали еще большую таинственность.

Это Ринальди исполняла главную арию из «Аиды», и Альдо закрыл глаза, целиком отдаваясь во власть этого мгновения чистой красоты. Словно сбросив земную оболочку, дивный голос звучал как будто сам по себе, и у князя внутри все затрепетало. Он еще раз порадовался, что не поехало дворец, где очарование дивным вокалом не было бы таким совершенным — ведь примадонна, как он знал, не отличалась хорошим воспитанием. Да и внешний вид певицы оставлял желать лучшего. А тут ее голос как будто освободился от бренного тела и звучал поистине божественно... Когда ария закончилась, до него докатился гром аплодисментов.

Певица тут же перешла к молитве из «Тоски», а затем исполнила арию Лиу из «Турандот», которую Альдо просто обожал. К его восторгу, она даже повторила ее на «бис». В волнении он поднялся с места, чтобы аплодировать стоя, как сделал бы в венецианской «Ла Фениче» или в «Опера де Пари», но тут вдруг почувствовал страшный удар и без сознания растянулся на плитах террасы.

Он пришел в себя, ощутив на своем лице брызги холодной воды. Мысли путались, болела голова, но он с удивлением обнаружил, что находится там же, на террасе, но сидящим в кресле. Две головы встревоженно склонялись над ним: Адальбер и Лассаль. От запаха нашатырного спирта, который поднесли к его носу, он чихнул и оттолкнул флакон, отдавая предпочтение арманьяку, который чья-то заботливая рука уже вливала ему в рот. После первого глотка Альдо сам схватил стакан и без посторонней помощи быстро его осушил.

— Что я здесь делаю? — пробормотал он. — Ведь если меня стукнули по голове, то, вероятно, затем, чтобы похитить, не так ли?

— Или чтобы без помех сделать свое черное дело, — предположил Лассаль, который, кстати, был не слишком удивлен произошедшим. — Я сам как-то попал в такую же переделку в Лондоне, в 1922 году. Я туда приехал, чтобы...

— Бога ради, Анри, вы нам все это расскажете потом. Как ты себя чувствуешь?

— Плыву. Но после арманьяка стало получше, я бы еще несколько капель глотнул...

— Еще бы!

Ему выдали вторую порцию, и он стал дегустировать ее по всем правилам, не то что первую. Пахучий гасконский напиток оказался просто восхитительным.

— А вы давно на меня смотрите? — поинтересовался он.

— Мы только что вернулись, — ответил Лассаль. — Обнаружили вас и сразу же оказали первую помощь.

— Вечер закончился?

— Нет, но после чудесного концерта мы решили вернуться домой, а приехав, увидели вас лежащим на полу. Вы хоть знаете, в котором часу вас ударили?

— Точно не знаю. Ринальди как раз спела на «бис» арию Лиу из «Турандот», и меня сразу послали твердой рукой в нокаут. Наверное, у меня шишка со страусиное яйцо, — добавил он, осторожно ощупывая затылок

— Вполне возможно, — согласился Лассаль, сверяясь со своими нагрудными часами. — Получается, что это случилось почти что три четверти часа назад. Примерно в это время мы уехали из дворца. Я решил, что Адальберу следовало покинуть прием, поскольку он заметил среди присутствующих какого-то человека, который был ему что-то должен, и стал медленно закипать. Вот я и выдернул его оттуда...

— Только не говорите мне, что там был Фредди Дакуорт!

— Понятия не имею, кто он такой, просто я знаю Адальбера как облупленного... Позволю вам заметить, что по возвращении мы нашли Фарида связанным с кляпом во рту, повар Бешир был в таком же состоянии. Прочие слуги уже ушли и, должно быть, ничего не видели.

— Вы были правы, — заявил Адальбер, который отлучался, чтобы взглянуть на их комнаты. — В наших покоях будто тайфун прошелся.

— Значит, они что-то искали. Но что?

— Понятия не имею, — бессовестно солгал Адальбер. — Хочешь посмотреть на разгром?

— Дай ему прийти в себя! После такого удара

человек, должно быть, ног под собой не чует. Сейчас пошлю за доктором.

— Благодарю, но, наверное, это ни к чему, — отказался Альдо, поднимаясь на ноги.

У него это получилось лучше, чем он ожидал, и голова вскоре тоже перестала кружиться. Анри настоял, чтобы они с Адальбером взяли его под руки, и так они медленно побрели к флигелю для гостей, на первом этаже которого все было перевернуто вверх дном: здесь явно орудовали посторонние. Одежда кучей валялась на полу. Подкладки чемоданов были вспороты, чтобы было легче искать. Глядя на этот кавардак, господин Лассаль задумался:

— Что же они искали за подкладками чемоданов?

— Какой-нибудь документ, фотографию, в общем, что-то плоское, — предположил Адальбер. — Сразу видно, что вы хоть и были дипломатом, но никогда не соприкасались с темной публикой — шпионами и прочими секретными агентами!

— А ты, можно подумать, соприкасался?

— Случалось. Как бы то ни было, надо все привести в порядок. В таком бедламе заснуть невозможно.

— Фарид уже готовит вам комнаты наверху. А здесь пока запрем все на ключ, убираться будете завтра, — постановил Анри Лассаль. — А я рано утром съезжу в полицию, оставлю там заявление. Сейчас там нет ни одной живой души.

Они подобрали пижамы, тапочки, халаты и туалетные принадлежности и поднялись этажом выше, в комнаты с похожей мебелью, но другого цвета.

— О своих похождениях на балу расскажешь мне завтра, — предложил Альдо, остановившись на пороге своей комнаты. — А пока мне нужны таблетка аспирина и кровать!

Проглотив пилюлю, он заснул крепким сном, но как следует выспаться ему не удалось. На часах не было и семи, когда он скатился с кровати от жуткого грохота и ругани, раздававшихся с первого этажа. Он быстро натянул халат и бросился вниз по лестнице.

Там орудовал целый отряд полиции. Люди в мундирах цвета хаки и красных фесках заполонили разоренные комнаты, в то время как их начальник ругался с Анри Лассалем. Тот казался совершенно взбешенным.

— Возмутительное вторжение! К тому же вы явно перепутали преступников с жертвами. Это в мой дом залезли ночью, все перевернули вверх дном и стукнули моего гостя по голове. Так что мне непонятно, что вы тут делаете?

— Обыск, сэр! Около шести часов утра к нам поступила жалоба.

— От кого?

— Мне это неизвестно, но жалоба зафиксирована. Так что дайте нам возможность продолжить работу.

— Но что вы ищете?

— Мы скажем вам, когда найдем этот предмет!

— Тогда разрешите дать вам один совет: сначала вынесите всю мебель на террасу, иначе вам не разобраться в бедламе, который устроили в этих комнатах ночные «гости». Нам это, по крайней мере, позволит навести порядок после вашего ухода. Что касается меня, то сразу после завтрака я отправлюсь к губернатору и выскажу ему все, что я думаю по поводу этого неурочного вторжения! Л вот и вы, господа! — воскликнул он, заметив своих гостей. — Идемте к столу и оставим этих людей делать свое грязное дело. Морозини, как ваша голова?

— Спасибо, получше. Но что они ищут?

— Возможно, ветра в поле! Посмотрим, найдут ли они что-нибудь.

Альдо с Адальбером молча переглянулись.

Стол, первоначально накрытый на террасе, перенесли под колоннаду. Три или четыре года назад, находясь в Индии, друзья попали в похожую ситуацию: в их комнате все перевернули вверх дном, но не для того, чтобы что-то украсть. Как раз наоборот: затем, чтобы принести туда предмет, о природе происхождения которого у них были кое-какие догадки.

В этом случае сценарий повторился: когда они допивали по третьей чашке кофе, а Адальбер доедал пятую булочку, появился офицер. Вид у него стал еще более жуликоватым.

— Сэр, — заявил он, нарочно обращаясь только к господину Лассалю, — мы нашли то, что искали, и, к сожалению, эти господа должны пройти с нами.

Альдо с Адальбером были уже на ногах. Оба, не сговариваясь, попросили, чтобы им дали возможность переодеться, что и было разрешено, однако лишь под присмотром двух вооруженных полицейских, так что им не удалось переброситься и словом.

Хозяин скрылся где-то в глубине дома, громко требуя машину. Он заявил полицейскому, что намерен лично доставить своих друзей в участок, и не допустит, чтобы их возили по городу под конвоем и в наручниках. Его репутация и связи были общеизвестны в городе, и полиция, видимо, получила указание по возможности не препятствовать его просьбам.

Полчаса спустя шофер француза доставил своих пассажиров на комфортабельном «Делаже»^[360]прямо в полицейское управление Асуана. Альдо, не слишком волнуясь, рассматривал различные варианты допроса. С тех давних пор, как они с Адальбером затеяли розыски несущих проклятия сокровищ августейших особ, каких только следователей он не перевидал! Они отвечали на каверзные вопросы узколобого турка, упрямого испанского быка, несносного версальца. Но им встречались и лучшие представители полицейского братства: шеф городской полиции Нью-Йорка Фил Андерсон, дивизионный комиссар Ланглуа из Сюртэ и суперинтендант Гордон Уоррен из Скотленд-Ярда. С двумя последними, впрочем, они потом стали друзьями. Кстати, упоминание имени англичанина могло бы оказаться очень полезным и стране, где всем заправляла Великобритания.

Однако здесь, в Египте, Морозини пришлось познакомиться с новым методом ведения допроса. Его проводил начальник полиции Асуана Абдул Азиз Кейтун. Толстый, как японский борец сумо, он подпитывал свой объемный живот, едва вмещавшийся в форменный мундир, с помощью фисташек, которые непрерывно отправлял себе в рот. Орешки эти он поминутно вытаскивал из салатницы, поставленной на край широкого стола. На столе почти не было бумаг; на нем скромно пристроились черная подставка для письма, ручки и телефон. Рядом, на небольшом складном столике, лежал мундштук кальяна. Толстяк медленно перебирал янтарные четки. Когда полицейские ввели задержанных, он перестал жевать и приоткрыл до тех пор прикрытые глаза, выслушивая многословный отчет офицера и время от времени согласно кивая головой. Наконец отчет закончился на высокой ноте, и на подставку для письма, брошенные жестом триумфатора, высыпались жемчуга Саладина. Кейтун тут же поднес к ним руку, предназначенную для подбрасывания в рот орешков.

— Хорошая работа! — одобрил он действия своих подчиненных прежде, чем обратиться к подозреваемым. — Ну, что скажете, господа? Кажется, мы выслушали обвинительное заключение.

Его английский был превосходен, с поющими интонациями, и когда после него заговорил Анри Лассаль, то показалось, что он набрал в рот камней. Но, возможно, плохое произношение было связано с его чрезвычайно нервным состоянием:

— Ах, так? Ваш приспешник, однако, забыл доложить вам, капитан, что он проводил обыск в комнатах, перевернутых вверх дном теми, кто проник туда еще раньше, ночью, лишив сознания ударом по голове одного из моих друзей.

— А что он там делал? Разве вы не были на празднике у его превосходительства губернатора? — величественно, хотя и не совсем логично поинтересовался полицейский.

— Да, я действительно был там, и меня сопровождал видный археолог, господин Видаль-Пеликорн, в то время как князь Морозини, — возразил Лассаль, напирая на слово «князь», — предпочел остаться в моем доме. Он находился на террасе, куда ему подали ужин, и наслаждался прекрасным вечером, как вдруг на него внезапно напали, а точнее, сильно ударили по голове, так что он пришел в себя только после нашего возвращения.

— А в котором часу вы вернулись домой?

— Примерно в половине второго ночи.

— Отчего же так рано? Праздник закончился в четыре утра.

— Потому что после концерта мы не захотели оставаться. В моем возрасте поздновато увлекаться танцами...

— А я хотел спать! — подключился Адальбер. — Но сразу расхотел, как только увидел, что мой друг Морозини лежит без сознания. К тому же в наших комнатах невозможно было спать — там все было перевернуто вверх дном!

— Значит, вы так и не ложились?

— Мы устроились в других комнатах. У господина Лассаля большой дом.

— Конечно, конечно. Так, значит, ваши комнаты кто-то нещадно обыскивал?

— Можно сказать и так. Было похоже, что там пронесся торнадо.

— В таком случае как вы объясните присутствие среди ваших вещей этой безделушки? — поинтересовался толстяк, наматывая колье на кончики пальцев. — Ведь когда где-то устраивают обыск, то это для того, чтобы что-то найти? Верно?

— Или для того, чтобы туда что-то подложить, рассчитывая на то, что полиция, которую в таком случае логично было бы поднять на ноги, обязательно это что-то найдет, — вмешался Альдо, которому весь разговор начал уже действовать на нервы.

— Но вы к нам не обращались... Зато в это же самое время против вас была подана жалоба по поводу кражи колье.

— Кто ее подал?

— Пр... Вас это не касается!

— Ах, не касается! Так я скажу вам сам: принцесса Шакияр, которая вызвала меня в вашу страну для того, чтобы продать мне это колье. Не знаю, известно вам или нет, но я являюсь экспертом по старинным украшениям.

Говоря это, Альдо смотрел на драгоценность и вдруг, вырвав колье из рук Кейтуна, стал пристально его разглядывать.

— О боже! Это совсем другое колье! Могу вас заверить, что это — подделка!

— Подделка? Да что вы говорите!

— Говорю о том, что вижу! Повторяю вам, я эксперт, но полагаю, в этом городе найдется по

крайней мере хоть один ювелир, способный отличить оригинал от подделки, особенно когда речь идет о таком ценнейшем оригинале, как жемчуга знаменитого Саладина!

— Получается, что принцесса пригласила вас, чтобы продать вам фальшивку?

— Колье, которое я видел у нее в доме, было подлинным. Именно поэтому я отказался покупать его сам или искать состоятельного покупателя.

— Почему же, раз это ваша профессия?

— Да потому, что я честный человек, капитан, а эти жемчуга всемирно известны, поскольку вот уже много веков они принадлежат египетской королевской семье. Очевидно, что без согласия Его Величества короля Фуада мне не удалось бы вывезти их из Египта. А когда я попросил принцессу предоставить мне такое разрешение, она не согласилась. И поскольку я не сдавался, она решила несколько дней подумать, как можно устроить это дело. Я даже отказался от приглашения на ужин, потому что должен был выехать из Каира в Луксор.

— А для чего вы поехали в Луксор?

Альдо глубоко вздохнул, справляясь с подступавшим раздражением. Но необходимо было сохранять любезный тон:

— Я поехал туда, чтобы встретиться с моим другом Видаль-Пеликорном. Я впервые в этой прекрасной стране, и друг предложил сопровождать меня в туристической поездке по историческим местам Египта. Обидно было бы посетить только Каир и не увидеть ничего другого, не правда ли?

— Слишком простой довод для защиты, а?

— Да от чего защищаться?! — возмутился Лассаль. — Во-первых, и любой адвокат вам это докажет, обвинение в краже в таких обстоятельствах не предъявишь. А тот факт, что обвинение исходит от принцессы Шакияр, — и вовсе курам на смех. Эта женщина не в себе!

— Думайте, что говорите! — зарычал Кейтун. — Она — член королевской семьи ...

— А князь Морозини принадлежит к европейской элите. Хотите, вам это напомнит французский посол? Я знаком с ним лично.

— Или еще лучше, — поддержал его Адальбер, — суперинтендант Уоррен из Скотленд-Ярда, он тоже в числе наших друзей. Вот и спросите у него, что он думает об этой заварушке...

На этот раз цель была достигнута. К тому же в это самое мгновение в кабинет, как к себе домой, ввалился полковник Сэржент в сапогах и со стеком под мышкой.

— И я его хорошо знаю, он мой шурин! Рад видеть вас снова, господа! — добавил он, протягивая руку для сердечного рукопожатия поочередно каждому из двоих друзей. — Хотя место не кажется мне выбранным особенно удачно! Не сочтите за нескромность, но я хотел бы узнать: по какой причине вы объясняетесь с полицией?

— Нас арестовали по подозрению в краже вот этого украшения, — ответил Адальбер, указывая на колье, в данный момент украшавшее подставку дляписьма. Полковник взял его в руки.

— Полный бред! Зачем вам воровать подделку? Дело в том, что я в этом кое-что смыслю, — широко улыбнулся он, глядя в сторону египтянина. Тот, поздоровавшись, уже и не знал, как себя правильнее себя вести, и, отставив орешки, занялся кальяном. Он принялся лениво его посасывать, надеясь, что производит впечатление человека, впавшего в глубокое раздумье.

Но Сэржент не отставал:

— Что скажете, капитан?

— Ничего. Я в растерянности, — наконец признался он. — А что, если эти господа припрятали оригинал, а это специально бросили в комнате?

Адальбер вскочил на боевого коня:

— Бросили в жутком бедламе, который какие-то мерзавцы устроили в наших комнатах после того, как ударили по голове Морозини, который дышал свежим воздухом на террасе? Да ведь это чистейший бред!

— Не думаю, — вступил Анри Лассаль, — что нашему послу понравится обвинение, выдвинутое в адрес господ такого высокого ранга. Господин Видаль-Пеликорн — член Академии и профессор нескольких зарубежных университетов. Князь Морозини — признанный авторитет в мире экспертов по знаменитым драгоценностям, его имя известно большинству королевских семей Европы. Так что мы будем делать? Посадите их за решетку или отпустите этих господ на свободу, предварительно зарегистрировав мою жалобу на порчу имущества?

Кейтун посмотрел на него глазами дохлой рыбы:

— Вы тоже желаете подать жалобу? — простонал он.

— Странный вопрос! Конечно! Не думаете же вы, что я оставлю всю эту историю без разбирательств!

— Но на кого вы хотите жаловаться?

— На похитителей колье, но поскольку мне они неизвестны и, полагаю, вам тоже, то, получается, на неизвестных лиц?

— Кстати, — вступил полковник, — я и сам хотел подать заявление. У меня украли лошадь... в смысле лошадь из конного клуба... пока я пил кофе у Бен Сайда. В отеле кофе в рот взять нельзя. Подозреваю, что там его варит англичанин!

Совершенно раздавленный обстоятельствами, огромный капитан как будто съежился. Альдо решил закрепить победу:

— И, если вы не против, я хотел бы лично вручить это колье его владелице. Это позволит мне раз и навсегда прекратить всякие отношения с ней. При условии, конечно, что вы меня отпускаете.

Ответ был краток, но ясен. Абдул Азиз Кейтун взял колье, протянул его Альдо и сделал выразительный жест, приглашающий его покинуть помещение. Он не предложил ему отправляться к черту, но эти слова, очевидно, крутились у него на языке. Черная кисточка его фески болталась, как спущенный флаг.

Оставив полковника и Лассаля писать необходимые заявления, Альдо с Адальбером пешком направились к «Катаракту». Идти было недалеко, погода стояла солнечная, Нил блестел сапфировым серебром, и прогулка оказалась весьма приятной. Если бы не история с жемчугами, Морозини получил бы полное удовольствие, но сейчас ему хотелось поскорее покончить с этим делом.

Египетский дворец встретил их суетой. После приема в доме губернатора многие гости, приезжавшие только на праздник, собирались на пароход или на поезд в Каир. Прочие выезжали на машинах за первый катаракт и за плотину^[361], чтобы успеть на пароход, идущий вверх по реке, в Абу Симбел, Уади Халфу и Хартум. Другие, сошедшие с прибывшего утром парохода, заезжали в отель, сопровождаемые толпой слуг, тащивших их поклажу. Портье встретил друзей любезной улыбкой:

— Если вам нужны комнаты, господин Видаль-Пеликорн, — у нас их сколько угодно. Из-за непогоды на Атлантике появилось много отказов от брони для американцев.

— Спасибо, Гаррет, пока комнаты не нужны. Мы с князем Морозини хотели только повидаться с принцессой Шакияр: нам известно, что она находится в отеле.

— Да, она здесь. Но еще не спускалась. Я попрошу ее вас принять, — предложил он, снимая трубку внутреннего телефона. После краткого диалога с принцессой он сказал им: — Апартаменты номер три.

Не дожидаясь лифта, друзья бегом бросились по великолепной лестнице наверх. Стоило Альдо постучать, как горничная тут же открыла им дверь третьего номера и провела в гостиную, обустроенную в викторианском стиле. В широко распахнутые окна влетали уличные звуки. Горничная закрыла за собой дверь, предварительно объявив им, что ее высочество скоро будет.

Шакияр не заставила себя ждать: она появилась

в платье с разноцветными ирисами и мантильей той же расцветки в руке. Увидев, что пришли двое, а не один, она приподняла божественную бровь:

— Мне доложили о князе Морозини, но не о...

— Господин Видаль-Пеликорн, член Академии, египтолог, — представил Альдо. — Он пришел со мной только потому, что в некоторых обстоятельствах мы всегда действуем вместе. Простите за такой ранний визит, мадам, но нас извиняет то, что и самих нас наряд полиции поднял с постелей еще раньше.

— Что? К вам приходила полиция? — В тоне принцессы очевидно слышалось удовлетворение.

— Не к нам, но в дом лица, хорошо известного в Асуане и не только в нем, к господину Анри Лассалю. Там еще ночью все было перевернуто вверх дном людьми, которые ударили меня, лишив сознания.

— Ах вот как? Сочувствую... но чем же я могу вам помочь?

— Вы можете сделать гораздо больше, чем готовы высказать, — ответил дерзостью на дерзость Альдо. — Злоумышленники являлись, чтобы найти какую-то совершенно неизвестную мне вещь, а заодно подбросили вот это!

В руке его появилась нитка с семью жемчужинами:

— Эта вещь, вне всякого сомнения, принадлежит вам лично, поскольку именно вы немедленно обратились в полицию.

— Так и было! И эти умники отдали вам ее? Вот молодцы!

— Точнее, они предоставили мне удовольствие вам ее вернуть.

— Удовольствие?

— Вы же понимаете, что в моих руках подделка... и вам это отлично известно. На большую дорогу не выходят, даже если эта дорога проходит вдоль великолепного Нила, имея в кармане предмет исторической ценности. Предполагаю, что жемчуга Саладина, настоящие жемчуга, лежат в этот час преспокойно у вас в шкатулке в каирской резиденции, а эти были предназначены только лишь для того, чтобы загнать меня в ловушку...

— Ну и наглость! А ведь вы должны были сидеть в тюрьме...

— А я вот думаю, что там как раз место для вас! Обрисую вам ситуацию: вы вытащили меня в Каир для того, чтобы продать лично мне или поручить продать в Европе или в Америке национальное сокровище, которое вам принесли в дар в момент любовного затмения. Одновременно вы мне поведали, что следует во что бы то ни стало избежать того, чтобы ваш бывший супруг король Фуад об этом узнал. И даже сообщили, что с этой целью приказали изготовить очень приличную копию.

В их условиях я отказываюсь от сделки, как отказался бы любой из моих коллег, но вы меня просите подумать, давая понять, что вы сами, возможно, достанете необходимые разрешения. Теперь, размышляя о последовавших событиях, я понимаю, что если бы остался в Каире, как вы меня просили, то настоящие жемчуга нашлись бы в моем номере в «Шепардсе». Но только я покинул отель, как уже на следующее утро вам пришлось искать другой предлог, чтобы упечь меня за решетку.

Он осекся, борясь с внезапным желанием дать ей пощечину. Принцесса откровенно зевала, небрежно прикрыв рукой рот, и даже бросила ему:

— Вы утомили меня, милый мой. А у меня есть более важные дела...

— Возможно, но они подождут, если вы не хотите, чтобы это дело обернулось против вас. Так что продолжаю! Когда я уехал из Каира, вы послали своих людей следить за мной. И, как только мы прибыли в Асуан, вы стали претворять в жизнь свой хитрый план с той только разницей, что настоящее колье, которое просто так любому соглядатаю не доверишь — не ровен час, сбежит вместе с ним, — так вот, настоящее вы заменили поддельным. И вообще я думаю, что у вас их несколько, поддельных...

— Надо лечиться, если вам всюду мерещатся подделки.

— Спасибо, со здоровьем у меня полный порядок. Было бы логично отдать одну копию в государственную сокровищницу, настоящее колье оставить у себя, а вторую подделку заставить играть роль наживки!

— Какое богатое воображение!

— Еще бы! Но сдается мне, у вас оно еще богаче. Ясно, что если бы дельце выгорело, вам бы досталось целое состояние! Жемчуга остались бы у вас, а из меня в виде возмещения ущерба вы бы вытянули сумму, равную их стоимости. Неплохо задумано, но уже ясно, что из этого ничего не выйдет.

— Вы так считаете? А если я стану всюду говорить, что у меня украли настоящие жемчуга, а поддельные изготовлены вами, то...

— Не выйдет! — безапелляционно заявил Аль-до. — Кроме репутации, у меня есть такое оружие, какого нет у вас: достаточно одного звонка в Скотленд-Ярд, чтобы уже завтра их эксперт явился обследовать содержимое королевской сокровищницы.

— Из Скотленд-Ярда?

— Именно оттуда. У меня там служит близкий друг, занимающий довольно высокий пост, он-то и разберется во всем. А теперь, мадам, не буду вас задерживать, но сначала хотел бы услышать от вас о причине такого упорного желания навредить именно мне, в то время как легче было бы провернуть то же самое, например, с американцем, ведь основная ваша цель — это получить деньги, не так ли?

— Почему... почему... Да идите вы к черту! Я сделала то, что должна была сделать!

— Для чего или для кого должны были?

— Ни для кого! Мне нужны деньги! А теперь убирайтесь! Нам больше нечего друг другу сказать.

— Ах, нечего! А вот у меня еще есть вопрос.

— Не собираюсь вам отвечать! Уходите, или я прикажу персоналу отеля вышвырнуть вас вон! Впрочем...

Не забыв подхватить со стола брошенное колье, Шакияр вышла сама, громко хлопнув дверью.

— Ну и ну! — присвистнул Адальбер, сыгравший роль истукана во время их перепалки. — Нажил себе врага, но, по крайней мере, теперь будешь готов ко всему.

— Всегда лучше знать, с кем имеешь дело.

Пока они спускались по лестнице, Адальбер спросил:

— А какой вопрос ты хотел задать?

— Например, кем на самом деле был тот человек в ее каирском дворце, тот самый, который в Венеции пытался выдать себя за брата Эль-Куари. Невозможно допустить, что она его не знает!

— Бесспорно, но лично мне это абсолютно все равно! Да и потом, если бы не эта невероятная история, ты бы так никогда и не съездил в Египет! ...Ой!

Какая-то дама, роясь в сумке, сбегала по лестнице и, не заметив Адальбера, случайно наступила ему на большой палец ноги.

— Прошу прощения, — мельком бросила она через плечо, но он уже узнал ее по белокурой гриве, выбивавшейся из-под соломенного канотье в ромашках.

— Мари-Анжелин? — изумленно выдохнул он. — Вы здесь?

Она едва обернулась, кинув на него быстрый взгляд:

— Надо же, Адальбер!

И побежала дальше как ни в чем не бывало, даже не обратив внимания на Альдо. Они увидели, как она подбежала к молодому арабу, ожидавшему ее внизу с принадлежностями для рисования, и вместе с ним направилась к реке.

— Ничего себе! — протянул Альдо. — Чем мы ей не угодили?

— Понятия не имею. Но вот мне она не угодила тем, что отдавила палец. А ведь она, должно быть, здесь не одна...

Друзья дружно бросились к стойке регистрации.

— Я только что видел мадемуазель дю План-Крепен, — заявил Альдо. — Полагаю, что и маркиза де Соммьер также пребывает в ваших стенах?

— Это действительно так, ваше сиятельство. В этот час она, скорее всего, на террасе. Доложить о вас?

— Нет, спасибо, нет смысла.

Вдруг он почувствовал прилив настоящего счастья. Тетушка Амели в Асуане, вот так новость! Они кинулись на просторную тенистую террасу, где пожилая дама самым достойным образом дремала в высоком кресле из выкрашенных в красный цвет ивовых прутьев. На красном фоне девственной белизной выделялось ее пикейное платье, скроенное по старинной моде, и шляпа в виде белого соломенного подноса, наполовину скрытого расшитыми шелковыми листьями разных оттенков зеленого вперемешку с узкими белыми лентами. Этот шедевр возлежал, как на подушке, на копне серебристых волос с едва пробивавшимися рыжими прядями, выдававшими былой натуральный оттенок ее шевелюры. В своем кружевном стоячем воротничке из китового уса, вокруг которого обвивалась целая коллекция золотых цепочек, жемчужных ниток и мелких драгоценных камней, почти полностью скрывавших болтавшийся там же и обрамленный изумрудами лорнет, она была обворожительно старомодна и в то же время удивительно гармонировала с окружавшим ее викторианским убранством отеля. Никому бы и в голову не пришло, увидев ее, снисходительно улыбнуться, до такой степени она была изящна и благородна. Вдобавок, несмотря на свои восемьдесят лет, она по-прежнему была красива.

Альдо бережно поднес к губам унизанную жемчугами руку, и маркиза тут же открыла глаза ярко-зеленого цвета.

— Неужели вы оба здесь, мальчики? Ах, какая удача!

— Тетушка Амели, — ответил Альдо, — какая для нас удача, что мы здесь вас встретили. Вы даже представить себе не можете, как я счастлив видеть вас!

— И я тоже! — эхом отозвался Адальбер. — А еще удивительнее то, что мы только что столкнулись с План-Крепен, и она не только не удивилась нам, но вообще не обратила на нас внимания, а сама побежала к набережной в компании какого-то арабского мальчишки. Мы чем-то ей досадили?

— Успокойтесь, абсолютно ничем! Просто вот уже несколько дней она как будто витает в облаках.

— А давно вы здесь?

— Не меньше недели.

— В таком случае вы наверняка были на приеме у губернатора, — предположил Адальбер. — Как же случилось, что мы вас не встретили там?

— По той простой причине, что меня там и не было! Дорогой Адальбер, я путешествую ради своего удовольствия, а не для того, чтобы бегать по разным более или менее экзотическим приемам, где бы их ни давали. Заметьте, предполагалось, что там будет петь Ринальди, я готова ее слушать ночи напролет, но терпеть не могу на нее смотреть. Расскажите лучше о вас! Разве вы, Адальбер, не должны были сейчас находиться на раскопках? А может быть, вас отправили в поездку по окрестностям?

— По правде сказать, и да, и нет. У меня экспроприировали место последних раскопок и, поскольку в этот самый момент на голову мне свалился Альдо, я решил показать ему страну, которую сам так люблю!

Зеленые глаза маркизы распахнулись еще шире:

— А тебе, Альдо, больше нечего делать в разгар зимы, как изображать из себя туриста? Что тебя сюда привело? И где Лиза с ребятишками?

— Прошу вас, задавайте вопросы по порядку, — засмеялся Альдо. — Начнем с последнего. Моя семья сейчас в Вене, вернее, в Ишле, сопровождает выздоравливающую бабушку, у которой были проблемы со здоровьем, когда мы гостили у нее в Австрии. Это во-первых. Во-вторых, я прибыл сюда не как турист. Меня вызвали в Каир для заключения сделки... с очень странной личностью, и я убедился, что ни сделка, ни сама личность не внушают мне доверия. И тут я встретил Адальбера. Решив, что было бы обидно уезжать, не посмотрев страны, я оказался здесь. И страшно рад, что встретил тут вас.

Госпожа де Соммьер наставила на племянника лорнет и принялась пристально егоразглядывать:

— Скажи-ка, почему я не могу до конца поверить твоему рассказу? Может быть, потому, что я тебя прекрасно знаю?

— Ох, ничто и никогда не укроется от вас! Ладно, я опустил некоторые детали, о которых расскажу вам потом. А пока не будем портить это чудесное солнечное утро...

Он сделал знак официанту-нубийцу, чтобы тот принес кофе.

— Но отчего мы не встретились раньше? — не унималась маркиза. — Разве вы остановились не в «Катаракте»?

— Нет, мы живем у одного моего старого друга, Анри Лассаля. Приехали накануне приема, и в отеле уже не было мест.

— Лассаль... Лассаль... Подожди-ка, это имя мне кое о чем говорит.

— Не такое уж редкое имя. А у вас такое количество знакомых... Не стоит себя обременять! В нужный момент память придет на помощь. Лучше расскажите нам о невероятном поведении нашей Мари-Анжелин. Признаюсь, такое пренебрежение к нашим особам обескуражило меня. За что все-таки она на нас сердится?

— Ни за что! Я же сказала вам, она сейчас витает в облаках. Это началось еще в прошлом году, когда мы вернулись в Париж после поездки в страну басков^[362]. Бог знает почему, но она вдруг страшно увлеклась египтологией!

— Подумать только! — восторженно воскликнул Адальбер, широко улыбаясь. — Не я ли тому виной? Но почему так неожиданно?

— Кто знает! Во всяком случае, она записалась вольным слушателем в школу Лувра, накупила огромное количество книг, и если бы я вовремя ее не осадила, напомнив, что она прежде всего должна читать мне вслух и выполнять работу секретаря, она бы с радостью заменила «Фигаро» на «Книгу мертвых», а моих любимых авторов (включая интересные новинки!) на биографии Шампольона, Мариетта и прочих археологов, оставивших след в египтологии. Она даже купила ваши книги, Адальбер!

— Неразумно! Могла бы попросить у меня, я бы с удовольствием их ей подарил. Правда, в последнее время мы что-то нечасто виделись... О, прошу меня извинить, — добавил он, вставая, — пойду поздороваюсь с одним человеком...

Госпожа де Соммьер проводила его загадочной улыбкой:

— Можно сказать, отошел как нельзя кстати! Так что сейчас я кое-что расскажу тебе... На самом деле увлеченность началась в тот день, когда Адальбер подарил ей ту самую вазу «Кьен-Лонг», которую ему возвратили. Помните, она еще была одним из свадебных подарков этому бедному Вобрену...

— Где же логика, тетушка Амели? Ведь тогда она должна была заинтересоваться Китаем!

— Но она заинтересовалась Египтом. Вернее, египтологом. Эта ваза, которую ей подарил Адальбер, тронула ее душу. Может быть, из-за ее ценности? И она бог знает что себе вообразила...

— Уж не влюбилась ли она в Адальбера? Какая чушь! Вспомните: в то время она сгорала от любви к молодому Мигелю Ольмедо. Она каждый раз впадала в экстаз, говоря об «этом очаровательном доне Мигеле». И как это нас всех раздражало!

— О, я ничего этого не забыла, но, поверишь ты мне или нет, факт остается фактом. План-Крепен решила обогатить свои разнообразные познания наукой об иероглифах. Не говоря уже об изучении арабского языка, на котором она уже неплохо щебечет!

— Бред! А вы спрашивали ее о причине такого внезапного интереса?

— Естественно.

— И что она ответила?

— Что в нас всегда живет жажда знаний, особенно когда рядом находится такой прекрасный специалист! Что, по-твоему, я могла на это сказать?

— Что она при вас не должна играть роль Пико делла Мирандола^[363] в юбке! Она находит время, чтобы вами заниматься?

— Это и является чудом.

— Не будем преувеличивать. Вы тут сидите совсем одна, в то время как она побежала куда-то в компании мальчика с акварельными принадлежностями!

— Ты же знаешь, я никогда ни в чем ее не ограничивала. Вспомни хотя бы выставку Марии-Антуанетты в Версале и прочие обстоятельства!

— Это правда. Но все-таки, Анжелина, влюбленная в Адальбера, — кто бы мог подумать?

Тетушка Амели легонько постучала по руке племянника кончиком лорнета:

— Сразу видно, что ты мужчина! Любая женщина поняла бы такое без труда. Адальбер, хоть и не относится к типу роковых мужчин, все же не лишен обаяния! Он образован, хорошо воспитан, обладает чувством юмора, смелостью и к тому же достаточно хорош собой.

— Ох, да знаю я, — вздохнул погрустневший Альдо. — Меня как раз больше беспокоит она. Мы так с ней дружны, и не хотелось бы видеть, как она страдает.

— Все потому, что она дурнушка?

— Ну конечно! Адальбер уж если и воспылает страстью, так только к какой-нибудь прекрасной диве. Вспомните Алису Астор или Хилари Доусон...

— Как, по-твоему, я могу о них вспомнить, если никогда их не видела?

— Можете мне поверить, они потрясающе красивы!

— Но ведь он быстро их забыл?

— К сожалению, это так, — честно признался Альдо. — Но только его голова сейчас занята мыслями о другой особе. Об одной девушке, вместе с которой он вел раскопки и которая...

— Всему свое время! Вот он идет. Сменим тему. И действительно, Адальбер с извинениями

снова уселся на свое место, хотя и нисколько не забыл, о чем они говорили до его ухода:

— Так, значит, наша План-Крепен предается египтологии, как господин Ле Труадек предается дебошу?^[364] — развеселился он. — Забавно... забавно. Уверен, нас ждут интереснейшие беседы, она наверняка окажется прекрасной ученицей.

Альдо с маркизой обменялись грустными взглядами.

Глава 6 Все усложняется

Альдо, Адальбер и госпожа де Соммьер были страшно удивлены, когда особа, о которой они только что говорили, материализовалась перед ними в сбитом набок канотье, находясь в страшном волнении.

— Так мне не померещилось! — сразу закричала она. — Альдо с Адальбером здесь, в Асуане! Каким же чудом? А я уж думала, когда столкнулась с нами на лестнице, что это было видение...

— Да успокойтесь вы, право, План-Крепен! — урезонила ее маркиза. — Никакого чуда нет в том, что египтолог находится в Египте. Что касается Альдо...

— Я здесь по делам, которые в конце концов решил отменить, — поторопился объясниться он сам. — А потом решил посмотреть страну.

— А Лиза? Дети?

Прокурорский тон не понравился госпоже де Соммьер:

— Да что с вами? На сей раз ударились в инквизицию?

— Так ведь нет никакой тайны, — примирительно сказал Альдо. — Они в Австрии, катаются па лыжах и ухаживают за выздоравливающей бабушкой. Ну вот, теперь вы довольны?

— Конечно, конечно! Какой приятный сюрприз! Но как случилось, что я ни разу не видела вас в отеле? Вы только что приехали?

— Нет, мы уже были здесь в день губернаторского приема, но только в отеле не было мест. Так что сейчас гостим у старого друга Адальбера.

— Так ведь...

— Хватит вопросов, План-Крепен! Лучше пойдите предупредите в ресторане, что они будут обедать с нами!

— Не надо! Я сам схожу и заодно предупрежу Анри, чтобы не ждал нас к обеду.

— Они живут у некоего Анри Лассаля, — решила все же объяснить госпожа де Соммьер. — О чем-то его имя мне говорит, но о чем? С вашей энциклопедической памятью вы бы...

Мари-Анжелин рассмеялась:

— Конечно, помню! Неужели мы забыли о Монте-Карло? (Обращаясь к своей кузине и в какой-то степени к хозяйке, она употребляла только множественное число, подчеркивая ее величие.) Ну, десять лет назад? Казино... Стол тридцать-сорок...

— Боже милостивый! Вы думаете, это он и есть? Альдо, как он выглядит?

Альдо кратко описал внешний вид Лассаля, добавив, что тот владеет виллой неподалеку.

— Никаких сомнений! — оборвала его План-Крепен. — Именно этот индивидуум позволил себе нелицеприятные комментарии, поскольку мы обобрали его до нитки! Еще заявлял, что всяким клушам лучше сидеть дома с вязанием.

— Просто невероятно! Я был уверен, что он — любезнейший и вежливейший человек из всех, кого я знаю! Кроме того, он старый друг Адальбера и был очень привязан к его отцу. Лассаль-то, между прочим, и привил Адальберу вирус египтологии! Нет, здесь какая-то ошибка.

— Нет-нет, судя по твоим описаниям, это он и есть, — заметила тетушка Амели. — Единственное, что можно было бы сказать в его оправдание, так это то, что в тот день он был далеко не трезв. Но оставим его... Вон идет Адальбер.

Довольные встречей, да еще и в обстановке строгого восточного изящества, они радостно приступили к обеду. Монументальный купол нависал над танцплощадкой, облицованной серым мрамором, и почти полностью скрывал оркестр, разместившийся за резной деревянной решеткой. Если бы оттуда не слышались тихие английские мелодии, можно было бы подумать, что они находятся в кордобской мечети, настолько высоки были своды, поддерживаемые огромными арками и отделанными серовато-красным мрамором. На каждом столе, разумеется, стояли цветы, а между столами бесшумно скользили высоченные нубийцы в галабиях традиционных цветов отеля.

— И все-таки, Анжелина, куда вы так спешили, когда еще недавно на лестнице бросили на нас презрительный взгляд? — поинтересовался Альдо. Вопрос казался невинным, но План-Крепен сделалась пунцовой, в точности как клубничный сорбет^[365], в который она тыкала десертной ложечкой. Ее-то она отложила и, изящно промокнув губы салфеткой, проговорила:

— Я? На ту сторону Нила, на остров Элефантина. Хотела сделать наброски храма Хнум, который находится на самой южной точке.

Все это было сказано непринужденным тоном, но Альдо было не провести. Она явно что-то скрывала, и он решил немного ее подразнить:

— Действительно все просто. Тем не менее вас почему-то сопровождал какой-то юноша, по виду гид. Хотя всего-то и дел, что пересечь этот рукав реки, и вы там.

Последовала пауза. Достаточная, чтобы пригубить вина.

— Ах, юный Карим? Он с самого приезда проникся ко мне симпатией и все тщится показать разные достопримечательности, не особенно известные... ну, те, которые не входят в обязательную программу туристических экскурсий. Вот, например, в храме Хнум он собирался показать мне скрытый за кустами барельеф.

Тут вступил в игру и Адальбер:

— А скажите, Мари-Анжелин, насколько вы продвинулись в своих занятиях? — весело начал он. — Расскажите-ка этим невеждам, кто такой Хнум!

Она шмыгнула носом, бросила на него взгляд, полный упрека, но все же стала рассказывать:

— Это бог с головой барана, создатель человечества и властелин катарактов. Он мог поднимать уровень вод в Ниле и занимался этим с помощью двух богинь, я забыла, как их звали...

— Сатис, его супруга, и Анукет, его дочь.

— Благодарю. Во времена фараонов V династии, которая берет начало в этих местах, его храм был центром культа всего Египта.

— Браво! — Альдо захлопал в ладоши. — Для начинающей вы вполне на уровне, так что я просто восхищен. Мои собственные знания о египетских богах ограничиваются Озирисом, Изис, Ра, Анубисом, Хатор, Хором и Собеком, богом-крокодилом. Да и то три последних — мои позднейшие приобретения, которые я почерпнул из сквозных (во всех смыслах) лекций Адальбера, пока мы плыли вверх по Нилу. На вашем месте я бы попросил его и вам кое-что рассказать. Страшно интересно! И на этот раз я не шучу!

— Я научу ее всему, что она захочет узнать! — закричал Адальбер. — Ах, какие нас ждут увлекательные беседы!

— Если позволите, только без меня, — вымолвила маркиза. — А то я теряюсь, когда вижу этих богов с головами животных, с лицом, изображенным в профиль и телом анфас.

— И все-таки одно не дает мне покоя: если не ошибаюсь, и года не прошло с тех пор, как Анжелина с головой окунулась в египтологию.

— Ну да, так и есть.

— Тогда как вышло, что вы оказались именно здесь? Обычно все начинающие мчатся в Карнак, Луксор, в Долину царей, в храм Хатшепсут и в прочие места. Вы должны были бы остановиться в «Зимнем дворце».

— Ты забываешь, что мы здесь не впервые. Я просто обожаю это место... и этот отель. И тем не менее признаю, что сначала выбрала «Мена Хаус» около Каира. Я там подпитываюсь от вида Пирамид. Они такие древние, что наши собственные годы кажутся абсолютно незначительными. Туда мы и поехали, но План-Крепен встретилась со слегка тронутой англичанкой, которая напичкала ее головку всякими неудобоваримыми историями.

— Они вовсе не неудобоваримые! — запротестовала старая дева. — Муж леди Лавинии был египтологом. Она присутствовала при раскопках и с тех пор, как он умер, приезжает в Египет каждую зиму, несмотря на то что с трудом передвигается. Так что плато Гизы подходит ей больше, чем этот гористый край. Но это нисколько не мешает ей держать в голове все, что касается заинтересовавших ее фараонов. Она, кстати, говорила, что в Долине царей и цариц уже нечего искать, зато южнее есть чем поживиться. Это касалось Асуана, Нубии и, возможно, даже Судана. Город и катаракт служили границей на землях фараона. А губернатора этих мест называли «охраняющим южные врата». Задолго до тех династий, которые известны нам, здесь был другой мир, другая цивилизация, другая империя.

Глаза Мари-Анжелин заблестели, и Адальбер с любопытством воззрился на нее:

— А рассказывала ли вам эта дама подробно об этой другой империи?

— Нет. Она знала только то, что в свое время ей рассказывал муж, а он умер слишком рано и долго болел перед кончиной, так что никак не мог приехать сюда для проверки некоторых фактов, полученных из какого-то источника. Кроме всего прочего, он был не слишком словоохотлив. Леди Лавиния случайно узнала обо всем этом, когда он бредил во сне, произнося в лихорадке какие-то слова и фразы. Например, то и дело он упоминал женщину, которую называл Неизвестной Царицей или Той, у которой нет имени...Адальбер и Альдо обменялись многозначительными взглядами, не укрывшимися от маркизы. И она сочла за лучшее прервать бурную речь своей кузины:

— Если это все, что было известно этой Лавинии, то лучше бы ей помалкивать. Сама, наверное, была в бреду...

— Очень может быть, потому что она не любила эту царицу, обвиняла ее, что та украла дух ее мужа.

— Иными словами, она в это верила? — спросил Адальбер.

— Во всяком случае, такое складывалось впечатление.

— Тогда лучше сказать вам сразу: ее муж ничего особенно нового не открыл. Легенда о Неизвестной Царице, пожалуй, самая древняя в долине Нила. Ею пользуются, чтобы стимулировать азарт новичков в археологии, и порой это даже бывает смешно. Что-то наподобие мишени в тире при учениях артиллеристов.

— Если бы я знала, Адальбер, что вы разобьете мои мечты, то ничего бы вам не рассказала!

— Полно, полно, не волнуйтесь! — стал утешать ее Альдо. — Вы, Анжелина, имеете все основания защищать свои мысли и представления. Это неотъемлемое право каждого человеческого существа. Но только здесь, в Египте, лучше бы знать, куда ступаешь. Чтобы вам было понятнее, я расскажу, что меня самого сюда привело...

— Действительно, а что?

Альдо улыбкой ответил на суровый взгляд Адальбера и, опустив рассказ о трагической гибели Эль-Куари, поведал только о вызове принцессы Шакияр и своем посещении ее дома, пытаясь притом обратить свой рассказ в шутку.

— Ты был совершенно прав, что отказался иметь с ней дело! — возмущалась тетушка Амели. — Должно быть, эта женщина сошла с ума!

— Да нет. Просто она действует в своих интересах. Знаете ли вы, откуда мы шли, когда встретили Мари-Анжелин? Из кабинета местного шефа полиции. Прошлой ночью кто-то основательно покопался в наших комнатах, которые отвел нам Анри Лассаль. В результате там обнаружилась вполне приличная подделка знаменитых жемчугов, которую я, как только рассеялся налет таинственности, имел большое удовольствие вручить лично их владелице. А она, заметим в скобках, тоже остановилась здесь!

— Я знаю, что она здесь, и, кажется, ее видела — ее трудно не заметить, — прошептала пожилая дама, которую эта история вовсе не забавляла. — А ты, Альдо, меня просто поражаешь! Ты разве не понял, что она хотела тебя заарканить? Ты по-прежнему наивен. Меня это удивляет.

— Заарканить? Меня? Да для чего же, ей-богу? Просто какая-то невероятная история, вроде той, что случилась с Адальбером, когда у него из-под носа стащили концессию на раскопки, он ведь рассказывал...

— Одно к другому не имеет никакого отношения. Всем известно, что археологи, в открытую или тайно, воюют друг с другом. Пример тому — дело Ла Троншера, этого странного человечка, который обчистил Адальбера. Вроде бы даже здесь, на островах, действует целая команда немцев, которых англичане очень хотели бы послать к чертям... Но твоя история меня просто поразила! Такая знатная дама!

— Какая разница? Все это уже в прошлом. А что, если нам попить кофе на террасе?

Это был способ сменить тему разговора. И пока они направлялись на террасу, и Альдо судорожно придумывал, чем бы занять своих друзей, он вдруг заметил, как принцесса Шакияр выезжает из отеля с огромным количеством багажа. Рядом с ней находился мнимый Эль-Куари. Альдо даже не пришлось объяснять Адальберу пришедшую в его голову идею: тот уже сам направлялся к стойке регистрации. Когда он вернулся, на лице его играла довольная улыбка:

— Уезжает, потому что жалуется на то, что в отеле в последнее время появились странные личности, но Асуан не покидает. Отправляется во владения своей семьи. Что касается усатого джентльмена рядом с ней, то это ее брат, принц Али Ассуари...

— Черт побери! А я думал, она именуется принцессой только потому, что когда-то побывала замужем за королем.

— Вовсе нет! Она принцесса по рождению. А вот и кофе, — добавил Адальбер, потирая руки с таким удовольствием, как будто только что сообщил самую увлекательную новость в мире.

Они еще немного посплетничали, но в тот момент, когда решили откланяться, госпожа де Соммьер удержала Альдо, шепнув:

— Мой мальчик, если тебе кажется, что ты мне заморочил голову, то ты сильно ошибаешься! Ставлю свои жемчужные бусы против устричной раковины, что оба вы по уши влезли в одну из тех темных историй, которые вы так хорошо умеете отыскивать.

— Ну что вы, тетушка Амели...

— Не забудь все же, что у тебя жена и дети... не считая План-Крепен и меня!

— Не беспокойтесь! Ничего не произойдет. Возможно, это утверждение было слишком оптимистичным.

На следующее утро, прямо во время завтрака, накрытого под пальмами на террасе, из уст Фарида друзья услышали новость: ночью были убиты Ибрагим-бей и его слуги. Выжил только управляющий, Тауфик, но его, раненного и без сознания, отвезли в городскую больницу. В доме основательно порылись и перевернули все вверх дном, от подвала до террас.

Почти в то же время явился полицейский агент, чтобы «пригласить» господ Морозини и Видаль-Пеликорна немедленно явиться в «Замок у реки», чтобы просветить официальных лиц по поводу того, что происходило в доме Ибрагим-бея, где они побывали одними из последних.

— Откуда этот осел Кейтун может знать, последними мы были или нет, если их всех там убили? — ворчал Адальбер, который терпеть не мог, чтобы его беспокоили в крайне важную для него минуту.

— Ты забываешь, что один из слуг еще жив...

— Что говорит о том, что убийцы — это мы, поскольку нас он видел последними.

— Капитан глупец, и это ни для кого не секрет, — согласился Лассаль. — Но этот факт не отменяет необходимости явиться по указанному адресу, поскольку нам даже предупредительно подали машину. Езжайте! А я займусь своим туалетом и присоединюсь к вам попозже.

Друзьям пришлось подчиниться. Перед тем как уехать, Адальбер все-таки позволил себе лишнюю чашечку кофе и дополнительный круассан (английский завтрак был не в чести у француза, приучившего своего повара печь великолепные круассаны и потрясающие булочки). Но предстоящая поездка его совсем не вдохновляла.

— Этот кретин способен и убийство на нас повесить! — поделился он своими опасениями с Аль-до, пока машина везла их к месту преступления.

Несмотря на ярко светившее солнце и легкий бриз, нежно колыхавший пальмовые листья, это место, полное благодати, как показалось им в прошлый приезд, сейчас выглядело довольно мрачно.

Они вошли в широко распахнутую кедровую дверь с двумя охранниками-нубийцами с ружьями наперевес и поняли, что красота этого места погублена навеки. Пострадал даже сад, так похожий на монастырский: повсюду валялись растоптанные и вырванные с корнем растения, опустошенные или разбитые фаянсовые горшки.

Внутри было еще хуже. Все диваны и подушки были вспороты, сундуки опустошены и перевернуты вверх дном. Не пощадили даже роскошные, похожие на огромные рубины с позолоченными узорами лампы: они валялись на полу, две из них были расколоты.

— Кто мог такое натворить? — возмутился Аль-до. — Только больной человек мог бы совершить подобное варварство. Интересно, в каком состоянии рабочий кабинет: ведь там было несколько очень ценных старинных книг...

Однако в кабинете по какой-то неведомой причине ничего не пострадало. Беспорядок, конечно, был, еще больший, чем до вторжения вандалов, но книги не тронули. На одном из двух диванов возле стрельчатого окна лежало тело Ибрагим-бея. На нем были заметны следы множественных ножевых ранений. На втором диване раскинул свои телеса, облаченные в полотняный костюм цвета хаки, Абдул Азиз Кейтун. Он все так же лениво помахивал своей мухобойкой и поглядывал вокруг мутными глазами, как никогда напоминавшими бараньи.

— А, вот и вы! — с удовлетворенным видом констатировал он. — Давно пора, я уже начал терять терпение. Ну, что скажете?

— Просто позор! — с отвращением проговорил Альдо. — Что тут еще скажешь...

— Вам в самом деле нечего сказать? Но не станете же вы отрицать, что именно вы последними навестили хозяина этого дома?

— Ничего подобного! Последними были убийцы Ибрагим-бея. Мы навещали хозяина больше двух суток назад. Кажется, времени у убийц было предостаточно...

— Возможно... Но по свидетельству живущего по соседству садовника, после вас сюда никто не приходил. Я хотел бы узнать о цели вашего визита к господину Ибрагим-бею. Ведь вы не были с ним знакомы?

— Почему же, я был знаком, — возразил Адальбер. — Имел удовольствие беседовать с ним года два-три назад.

— Имели удовольствие? Однако хозяин дома любезностью не отличался...

— Это зависело от того, с кем он общался. Ибрагим-бей был человеком большого ума и мудрости. Быть принятым у него — огромная честь. Естественно, мы приходили не для того, чтобы посудачить. Я египтолог, сударь, и мое имя достаточно известно в кругах, близких к археологии. Поэтому неудивительно, что такой ученый, как он, согласился побеседовать со мной.

— Так о чем же вы разговаривали?

— Насколько я помню, о гробницах элефантинских принцев. Надеюсь, вы сведущи в этих делах?

— Это не моя область! А вы, господин, — обратился он к Альдо, с трудом повернувшись на девяносто градусов, — вы тоже хотели проникнуть в тайны гробниц?

Альдо уже несколько минут колебался. Сказать или не сказать этому болвану об официальной версии смерти Эль-Куари? Но повелительный женский окрик прервал его раздумья.

— Оставьте же их, наконец, в покое, капитан! — раздалось по-английски. — Они мои друзья, я за них отвечаю. Они не виноваты в смерти дедушки! Молодая женщина, одетая в традиционные черные египетские наряды, пробиралась к ним, перелезая через стопки книг и кипы бумаг.

— Салима! — выдохнул Адальбер. — Вы? В этом доме?

— Почему бы и нет, ведь, как я только что сказала, он был моим дедом. Но я не жила здесь. Моя мать была англичанкой, и после ее смерти меня взяла на воспитание ее сестра. Здесь я бывала нечасто, пока не стала изучать египтологию. Хотя я любила Ибрагим-бея и восхищалась им. Но я была всего-навсего девчонкой, — добавила она с горечью, поразившей обоих мужчин.

— Куда вы исчезли? — начал Адальбер. — Я искал вас...

— Минуточку! — прервал его толстяк, который терпеть не мог оставаться обойденным беседой. — Вы, мадемуазель Хайюн, сказали, что знаете этих людей?

— Назвать вам их имена? Вот это господин Адальбер Видаль-Пеликорн, с которым я еще недавно работала вместе на раскопках, а это его друг — князь Альдо Морозини из Венеции, международный эксперт по старинным драгоценностям. Я недавно познакомилась с ним в Каире. Еще раз заявляю, что несу за них ответственность.

— Конечно, но все же...

Тон молодой женщины стал более суровым:

— Вместо того чтобы цепляться к мелочам, не кажется ли вам, что было бы достойнее отдать последний долг телу Ибрагим-бея, возле которого вы так непочтительно расселись?

Сказав это, она опустилась на колени перед диваном, потом села на корточки и, уже не тая горя, поднесла к щеке руку убитого. По ее прекрасному лицу стекали слезы.

— Конечно, конечно, — смущенно пробормотал Кейтун. — С минуты на минуту прибудет судебный эксперт и «Скорая помощь»...

— Так подождите их за пределами кабинета и оставьте меня наедине с моей скорбью.

— Однако следствие требует...

— Ничего оно не требует! Займетесь следствием, когда вывезете тело. Ваше поведение возмутительно! Я буду жаловаться губернатору...

Кейтун не без труда слез с дивана:

— Успокойтесь. Я ухожу. Но нам надо будет поговорить.

— Не сейчас!

Он не настаивал, но попросил мужчин выйти вместе с ним. Стоя, он был похож на огромную грушу, а нахлобученную на макушку феску легко можно было принять за черенок. Из-за излишнего веса он шел, медленно переваливаясь, и так доковылял, опираясь на палку, до ближайшего неповрежденного дивана в одной из первых комнат. Прочно усевшись на сиденье, Кейтун вновь обрел свой апломб.

— Бедная женщина! — заметил он. — От боли утраты совсем потеряла рассудок. Однако вернемся к предмету нашего разговора, ведь нас так некстати прервали, — снова обратился он к Альдо.

Но судьба распорядилась иначе: допрос не мог быть продолжен. В сопровождении санитаров появился судебный медик, и капитану пришлось вести их всех в кабинет.

— Это было бы даже смешно, если бы не было так грустно, — заметил Альдо. — Что будем делать?

— Ждать! Мне надо переговорить с Салимой!

— Но ты же видел, в каком она состоянии! Неужели нельзя перенести разговор на более позднее время?

— Вот именно, что нельзя! В такую минуту ей как никогда нужен друг.

Альдо не стал спорить. Он знал Адальбера как облупленного. Пикардиец^[366] по происхождению, он был жутко упрям, а если вдруг влюблялся в женщину, то и вовсе терял разум. Подобное происходило с ним и раньше — в случаях с Хилари Доусон и с Алисой Астор. Он спускался с небес только после столкновения с суровой действительностью. А в случае с прекрасной Салимой, по красоте даже превосходившей прочих пассий Адальбера, дело принимало совсем плохой оборот! Согласился бы он поверить, если бы Альдо рассказал ему о том, что видел на отплывающем из Луксора пароходе? Конечно, обычная болтовня с молодым человеком — не грех, но был и другой момент, который сильно беспокоил Морозини: когда они были у Ибрагим-бея, тот как будто бы намекнул с сожалением, что кто-то из его семьи попался на удочку принцессы Шакияр. Так что, пока не доказано обратное, этим единственным членом его семьи и является Салима. Нельзя было забывать и о предостережении Али Рашида, с которым они виделись в Долине царей! Его из головы тоже не выкинешь!

Присев на гигантскую кадку, в которой произрастало чудом уцелевшее апельсиновое дерево, он следил взглядом за сновавшим туда-сюда Адальбером, не решаясь его позвать. И тут прямо перед ними откуда-то появился Анри Лассаль:

— Прошу прощения за опоздание! У меня спустила шина! Ну, что тут у вас происходит?

Альдо в двух словах ввел его в курс дела, в то время как Адальбер даже как будто не заметил присутствия старого друга.

— А-а, — только и протянул он, мельком взглянув на Анри.

Но так и не успел ничего добавить: из дверей, завернутое в белое покрывало, выносили тело Ибрагим-бея. За ним следовала Салима, тонкая тростиночка, закутанная в свои черные траурные одежды. Адальбер подошел к ней:

— Куда вы теперь? После того, что произошло, вам нельзя оставаться в доме. Просто счастье, что и вас тоже не убили!

На мгновение ее светлые глаза озарились подобием улыбки:

— Меня ведь здесь не было. Я обычно останавливаюсь в Асуане, у подруги. Но теперь-то как раз перееду сюда!

— Но, позвольте, это же невозможно! Слуги перебиты, один из них — в больнице.

— Подруга предоставит мне своих слуг. У нее их слишком много. Так что я решила поселиться здесь. Поймите, не могу я бросить этот дом!

— Им займется полиция. Дело касается самого Ибрагим-бея, они сделают все, что в их силах.

— Сразу видно, что вы их совсем не знаете! Дайте, пожалуйста, пройти!

— Но вы позволите мне навестить вас вечером, чтобы узнать, как вы тут?

— Только не сегодня! Мне нужно заняться похоронами дедушки. Кроме того...

Адальбер нехотя посторонился, и Салима проследовала мимо него, небрежно бросив через плечо:

— Нам нужно время, чтобы привести здесь все в порядок. Я дам вам знать, когда вы сможете зайти.

— Салима!

— Позже, я сказала!

Она удалилась, оставив остолбеневшего Адальбера.

— Что все это значит? — спросил Анри Лассаль, наблюдавший за сценой вместе с Альдо. — Он знаком с этой девушкой?

— Кажется, да, на свою беду. Она работала вместе с ним в гробнице Себекнефру, о которой он вам рассказывал.

— А теперь у него с ней проблемы?

— Пусть лучше он сам вам расскажет. После того, что произошло у нас на глазах, отвертеться он уже не сможет.

— Уж положитесь на меня! Если вам не будет скучно возвращаться одному, я бы взял его к себе в машину.

— Конечно, только не будьте слишком настойчивы! Он оказался даже чувствительнее, чем я полагал.

— Только этого нам еще не хватало!

Адальбер так и стоял, как статуя, в нескольких шагах от них, устремив немигающий взгляд на дверь, за которой исчезла молодая египтянка. Лассаль взял его под руку:

— Поехали! Подвезу тебя, заодно и поговорим. Тот покорно дал себя увести и только на пороге обернулся к Альдо:

— Ты с нами?

— Я за вами!

Альдо с удовольствием задержался бы здесь, но, судя по всему, полиция уже начала обыск, впрочем, как всегда, безалаберный, если судить по донесшемуся до его слуха звону разбитого стекла. Он с горечью улыбнулся: методы здешних сбиров^[367] на века запоздали по сравнению с методами Скотленд-Ярда. Альдо направился к выходу, и нубиец, охранявший дверь, отдал ему честь. Но вместо того, чтобы сесть в предоставленную ему машину, он решил обойти строение, так напоминавшее сирийский замок Калаат^[368], вокруг. В стенах не было ни единого отверстия, не считая стрельчатого окошка, пропускавшего свет в библиотеку усопшего. Оно было наглухо заперто и не повреждено. Примыкая к стенам, вдоль дома вилась узкая тропинка. Впереди беспорядочно громоздились черные скалы: тут не пролезешь, если только ты специально не натренирован. На тропинке — ни единого следа: убийцы наверняка вошли через дверь. А ведь такую средневековую дверь не очень-то и взломаешь. Вывод напрашивался следующий: у нападавших были ключи, или же у них был сообщник среди обитателей дома. Вот только кто? Из троих слуг двое были мертвы, а третий, израненный, находился в больнице. Так кто же?

Прислонившись к древней стене, Альдо закурил сигарету и стал всматриваться в окружающий пейзаж. Отсюда он казался особенно очаровательным. К югу от острова Элефантина виднелась горстка небольших островов и рифов. О них, пенясь, разбивались волны, а сзади высился левый берег Нила, дикий и пустынный почти до самой плотины. Вниз по течению вдалеке можно было различить величественные развалины старинного монастыря Святого Симеона и гробницы принцев. Удивительным был контраст песочно-желтых холмов с изумрудной зеленью островов. Альдо переполнило ощущение полного покоя, снизошедшего на него здесь. Понятно было, почему высокодуховный старец избрал этот уголок местом своего отшельничества... и совершенно непонятно, как здесь могло свершиться такое чудовищное преступление. Чем владел ученый, что могло спровоцировать убийство? Одни вопросы... А ответов на них нет. Докурив, Альдо щелчком забросил окурок между скал и двинулся к машине, чтобы ехать в «Пальмы». По дороге его посетила мысль, от которой по спине его пробежал холодок: а что, если здесь орудовали те же, кто убил Эль-Куари? Что, если они искали Кольцо Атлантиды? Ведь и трех дней не прошло с тех пор, как они с Адальбером побывали у Ибрагим-бея...

Ему лучше, чем кому-либо, было известно, что его собственная сделка не состоялась. Наверное, те, кто планировал убийство, предположили, что он отдал Кольцо тому, ради кого несчастный Эль-Куари рисковал, похитив его из Лондона... Чем больше Альдо размышлял над этим, тем тверже становилась его уверенность в том, что он прав. И это означало, что опасность стремительно приближалась и к нему. Раз убийцы до сих пор ничего не нашли, то они будут искать и дальше. Куда они направятся теперь? Вдруг он понял, что ему необходимо как можно скорее обсудить это с Адальбером: он нажал на газ и понесся к Лассалю.

Приближался час обеда, и Альдо нашел друга на террасе. Тот стоял, сцепив руки за спиной, и любовался пейзажем. Альдо убедился, что Адальбер был один, и быстро подошел к нему:

— Мне надо поговорить с тобой. Я думаю...

— Мне тоже надо с тобой поговорить, — перебил его Адальбер. Он явно сердился. — Что это ты наболтал Анри?

— О чем?

— Да о Салиме же, черт возьми! Насплетничал ему, что она бросила меня и осталась на раскопках с Дакуортом! Ты можешь объяснить мне, с какой стороны тебя это касается?

«О боже! — напугался Морозини. — Опять начинается, как тогда, на Атлантике, когда мы были на ножах из-за полубезумной американки, которая воображала, что она воскресшая Нефертити. После ложной египтянки теперь вот появилась настоящая!» Но вслух он сказал:

— Позволю себе заметить, что, если бы я не встретил твою прелестницу в Цитадели в Каире, ты бы так до сих пор и обвинял ее в предательстве. Ведь она сама, не правда ли, попросив передать тебе ее слова, включила меня в свою игру, и лишь благодаря этому ты «прозрел»! Так или нет?

— Так, но это еще не причина, чтобы все выкладывать Анри в тот момент, когда бедняжка и так страдает от ужасной смерти деда!

Альдо почувствовал, как в голову ему бросилась кровь, но все же сдержался:

— Если позволишь, попытаемся взглянуть на вещи здраво. Хозяин нашего дома, едва приехав в замок, стал свидетелем не слишком лестного для тебя поведения юной Салимы и, естественно, удивился. Я ограничился лишь тем, что поведал ему о том, что вы вместе работали и что это не очень хорошо закончилось. Вот и все!

— Тебе отлично известно, что это неправда. Наоборот, у нас все шло как по маслу. Она была замечательной ученицей. Просто случилось небольшое недоразумение.

— Ага, теперь ты называешь свои подвиги недоразумением! Я ведь сам видел, как ты душил Дакуорта, разве нет?

— Душил, но у меня были на это причины.

— Как же так? Если бы я не донес до тебя ее устное послание, кстати малопонятное, то ты так бы и бегал за ним, чтобы довести начатое дело до конца!

— Может быть, но я ведь уже тебя поблагодарил... Так что было бы гораздо предпочтительнее, если бы ты не откровенничал с Анри. Он такой женоненавистник...

— Я не называл бы женоненавистничеством страстную любовь к своей жене и нежелание жениться вновь на другой женщине.

— А я бы назвал, потому что знаю, как он относится к женщинам. Вот, например, он не знал Салиму, а теперь, благодаря тебе, на дух ее не переносит!

— О, как ты меня раздражаешь! Хочешь, я позову его и попрошу точно передать, что именно я ему сказал?

— Ни минуты не сомневаюсь, что вы бы быстро нашли общий язык, — усмехнулся Адальбер, — и нисколько не желаю слушать, как вы поете дуэтом! Правда заключается в том, что ты по какой-то причине ненавидишь Салиму и...

— Ну вот, пожалуйста! Опять двадцать пять! — воскликнул Альдо вне себя. — Хотел бы я знать, почему ты превращаешься в идиота, стоит только тебе влюбиться? Ты мне уже дважды пел эту песню. А слушать ее в третий раз — это уже слишком для меня! Так что предоставляю тебя твоей экзотической любви, а сам первым же поездом отправлюсь в Каир!

Он и не заметил, как повысил голос, так что его было слышно издалека. Неожиданно сзади подошел Лассаль:

— Вы собираетесь нас покинуть? Нет, это несерьезно!

— Еще как серьезно! Видаль-Пеликорн считает, что я бесцеремонно вмешиваюсь в его дела, так что мне здесь больше делать нечего... кроме как поблагодарить вас за гостеприимство. Эта поездка в Египет не имела никакого смысла. Разве что позволила мне познакомиться с вами... Тот усмехнулся:

— Всегда к вашим услугам... Но вы никак не можете уехать.

— Почему же не могу?

— А следствие? Хотите вы того или нет, но вы замешаны в этом деле, и славный Кейтун ни за что вас не отпустит. У него ведь хранится ваш паспорт.

— Могу попробовать уехать без паспорта... С деньгами...

— Будьте уверены, он вас сцапает! И тогда уж в его глазах вы точно станете подозреваемым номер один! Что поделаешь, он такой! Ограниченный, пожалуй...

Альдо на секунду задумался:

— В таком случае перееду в «Катаракт». Не могли бы вы приказать своему мажордому забронировать мне там номер и попросить, чтобы прислали машину?

Лассаль переводил взгляд с любезно улыбающегося Альдо на Адальбера, демонстративно повернувшегося к ним спиной.

— Но вы... вы действительно поссорились?

— Поверьте, мне очень жаль. До свидания, сударь... и еще раз спасибо за гостеприимство!

Полчаса спустя он выехал от Лассаля, в то время как Адальбер не сделал ни малейшей попытки к сближению. Наверное, действительно по уши влюбился в эту девушку. Альдо даже не попрощался с ним. Господин Лассаль в одиночестве проводил его до машины и в момент расставания энергично пожал ему руку.

— Надеюсь, до скорого! И уже шепотом добавил:

— Не переживайте! Я знаю его, как сына. Скоро он даст о себе знать.

— Боюсь, как бы на этот раз он не влип окончательно...

— Будем действовать по обстановке.

Благодаря Лассалю Альдо было не так грустно покидать «Пальмы». Перед отъездом, собирая багаж, он даже подумал было сунуть Кольцо из орихалка в конверт и отослать его Адальберу, но его удержало опасение, что как бы археолог из-за влюбленности не изменил своих планов, к тому же предмет его любви у Альдо особого доверия не вызывал. И талисман так и остался у него в носке. Не так эффектно, но зато надежно.

Приехав в отель, Альдо велел отнести багаж в номер, вымыл руки и отправился в ресторан в надежде встретить там тетушку Амели. Для обеда было поздновато, официанты уже убирали со столов, и, ко всему прочему, ссора с Адальбером отбила у него аппетит, и он удовольствовался бы чашечкой кофе.

Вдруг он заметил тетушку Амели. Она уже собиралась выходить в компании какой-то пары. Альдо узнал полковника Сэржента с женой. Все трое, казалось, были в превосходном настроении, и тетушка Амели смеялась от души. План-Крепен с ними не было: наверное, опять рисовала акварели в храме Хнум.

Не желая омрачать своим настроением атмосферу дружелюбия, окружавшую маркизу и ее спутников, Альдо уже было направился в холл, но тут госпожа де Соммьер заметила его и, без колебаний бросив англичан, сама направилась ему навстречу.

— Что это ты тут делаешь один? Похож на потерявшегося щенка.

— Не без этого! — попытался улыбнуться Альдо. — Но идите же к друзьям. У нас еще будет достаточно времени пообщаться, потому что я переехал сюда.

— А Адальбер с тобой?

— Нет, он остался у господина Лассаля.

— Надо же! А почему у тебя такое мрачное лицо? Ты обедал?

— Нет. Что-то не хочется.

— А кофе? Пойдем, закажем в баре. Там его готовят лучше, чем в ресторане.

Они сели за столик в тени гибискуса, и к ним тут же подбежал официант. Маркиза заказала кофе со сладостями.

— Я не голоден! — запротестовал Альдо.

— Когда горюешь, очень вредно сидеть с пустым желудком! Кроме того, ты обожаешь «наполеон», а здешний шеф-повар удивительно хорошо его готовит. А теперь рассказывай! Вы поссорились?

— Очень боюсь, как бы не хуже. Мы на грани разрыва. Не скрою от вас, что если бы я не вынужден был остаться здесь из-за следствия по делу об убийстве Ибрагим-бея, я бы уже уехал на вокзал.

— А какое отношение ты имеешь к смерти этого человека?

— Мы с Адальбером были последними гостями в его доме. А потом его убили. Ко всему прочему, местный шеф полиции хотя звезд с неба и не хватает, но отобрал мой паспорт. Поэтому я здесь застрял!

— Возможно, это не так уж и плохо! «Наполеон» подали вместе с кофе, к которому госпожа де Соммьер заказала арманьяк. Все это выглядело так аппетитно, что Альдо не устоял.

— Когда ссоришься со старым другом, нет ничего хорошего в том, чтобы уезжать за сотни километров, так и не решив проблему, — заметила маркиза. — А теперь расскажи обо всем с самого начала.

— О чем же?

— Нечего мне голову морочить! — резко сказала она, устало вздохнув. — Я слишком хорошо тебя знаю и, кажется, уже говорила, что это дело очень похоже на трясину, которая вот-вот может вас поглотить. Дай-ка мне сигарету и рассказывай! Начни с Венеции. Твоя байка про принцессу — еще самое невинное во всей этой истории!

Наступила пауза, Альдо устало потер глаза, потом откинулся в кресле и вздохнул:

— Хорошо. Возможно, мне станет легче, если я с вами поделюсь. А то я уже тоже совсем запутался! Все началось январским вечером, когда я возвращался домой после ужина у мэтра Масарии... — И он стал снова рассказывать обо всем, на этот раз ничего не утаивая, но, по мере того как разворачивалась история, в нем росло странное чувство: как будто бы он пересказывал сюрреалистический роман, даже какую-то историю безумных. Но если кто и мог понять непонятное, так только тетушка Амели. Она слушала не перебивая, иногда с улыбкой, но при этом внимательно и подбадривающе на него поглядывала.

— Ну вот! — наконец заключил он. — Теперь вы обо всем знаете и можете передать Мари-Анжелин то, что сочтете нужным.

— Так я все ей расскажу, мой мальчик, можешь быть уверен. Разве что умолчу о том, что ты владеешь Кольцом, да и то из-за ее излишней склонности к мечтаниям. Она верный и изобретательный союзник, и я не хочу обходиться без ее помощи.

— Если она неравнодушна к Адальберу, появление на сцене Салимы Хайюн вовсе ее не обрадует. Лучше умолчите об этой детали!

— Посмотрим. Что касается того, что ты рассказал мне о Шакияр и еебратце, я бы сказала, и мне кажется, что ты и сам пришел к такому выводу, что она попыталась приручить тебя, чтобы заставить плясать под свою дудку, но только не с того конца взялась. Куда лучше было бы предложить тебе просто красивые украшения, ведь у нее их вагон... ты бы с ними уехал, а она бы тут же закричала: «Держи вора!» Тебя бы арестовали и потом бы шантажировали до тех пор, пока ты не отдал бы Кольцо, ведь Ассуари уверен, что оно у тебя. Думаю, твоя встреча с Адальбером в этот самый момент была случайной. На него, судя по всему, имела виды эта самая Салима, которой было от него что-то нужно. Но это «что-то» она, очевидно, уже получила, поскольку переметнулась в стан врагов. Хотя дружба с Шакияр еще не означает сообщничества.

— Али Рашид тоже говорил мне, чтобы я ее опасался.

— Али Рашид — араб. Он увидел, что она перешла в другой лагерь, и сделал определенный вывод, и этот вывод показался ему правильным, так как, ко всему прочему, речь шла о женщине. Хотя он бы и о мужчине то же самое подумал. Не забудь, однако, что ее деда убили. Она очень переживает?

— Конечно. Без сомнения, — тихо ответил Аль-до, вспомнив, как Салима скорчилась от горя, прижимаясь щекой к руке Ибрагим-бея, как строго призвала Кейтуна к порядку. — Приходится признать, что она вовсе не пыталась соблазнить Адальбера... и я даже начинаю сомневаться, не совершил ли сам глупость, восстановив против нее Анри Лассаля. Я поступил как завзятый сплетник, и, возможно, Адальбер прав!

— Быть может, но только не впадай в другую крайность. Тебя более всего страшит, что друг твой станет жертвой безнадежной любви, да еще в кругах, приближенных к его обожаемой профессии, вот ты и попытался защитить его, как смог. К сожалению, ничего из этого не вышло... но все еще можно поправить, потому что, хотите вы того или не хотите, оба сидите в одной лодке. Убийцы Ибрагим-бея наверняка были уверены, что именно ему вы отдали Кольцо. Кстати, как-нибудь покажешь мне его... Так вот, они думали, что Кольцо у него, поэтому-то решились после неудачных обысков в ваших комнатах на это жуткое убийство старика.

— Но кто, по вашему мнению, верховодит в этой банде? Шакияр и Али Ассуари? Лично я думаю, что они оба.

— Допускаю, что это мужчина, но я его не знаю. Должно быть, он вертит сестрой, как куклой. Ясно одно: пока Кольцо все еще у тебя, вам с Адальбером угрожает опасность, но, поскольку вы в ссоре, теперь каждый отвечает сам за себя.

— Да! Мы в ссоре! И, возможно, на всю жизнь!

— Ты всегда преувеличиваешь. Страдания Адальбера по поводу его пассий напоминают мне кризис подросткового возраста. У него это пройдет, как проходит у других....

— Но в его случае есть опасность, что останутся неизгладимые следы. Ну вот, теперь вам все известно. Что вы мне посоветуете?

— А сам ты что думаешь предпринять?

— Если бы я не застрял в этой дыре по вине дурака-полицейского, то уже был бы на пути в Венецию. У меня вся эта история уже в печенках сидит! Подумать только, а я еще мечтал о приключениях!

— Но ты всю жизнь будешь о них мечтать. Держу пари, что, даже сев на пароход, ты тут же побежал бы упрашивать капитана дать обратный ход!

— Вовсе не уверен...

— Да неужели? Ты способен бросить старого друга, чтобы он один выкарабкивался из этой грязной истории?

— Ну, есть один способ помочь ему, я о нем подумал, когда уезжал из «Пальм»: отдать ему Кольцо, и пусть выпутывается как хочет.

— Почему же ты этого не сделал?

— Потому что он расценил бы этот шаг как проявление моей гордыни и подумал бы, что я таким образом прошу у него прощения. Но если Кейтун отдаст мне паспорт и разрешит выехать из страны, я так и поступлю перед отъездом.

— Посмотрим... А пока очень советую тебе поспать. Потом наймем фелюгу и поплывем на прогулку по Нилу! Это как раз то, что нам обоим нужно!

Глава 7 Последователь Шерлока Холмса?

Тетушка Амели оказалась, как всегда, права: плыть под парусом в час, когда заходящее солнце чертит прозрачные узоры на белом полотне треугольного крыла фелюги, оказалось настоящим блаженством. Воды Нила были голубыми, как никогда, топорщась пенными гребешками там, где волны разбивались о скалы; воздух божественно чист, зелень изумрудна и густа, а яркие нежные цветы подступали прямо к воде. Чуть слышно напевая, на судне трудились моряки. Решено было

обойти вокруг острова Элефантина и затем там пришвартоваться, чтобы взять на борт План-Крепен, находящуюся в разрушенном храме.

— Она там с утра и будет рада уехать с нами, чтобы не дожидаться парома.

— Мари-Анжелин проводит там дни напролет? А вам не скучно без нее?

— Да нет, она не на весь день уезжает на остров. Чаще всего она отправляется сюда после полудня, хотя с тех пор, как я сдружилась с Сэржентами, иногда и с утра уезжает, запасаясь своим... сухим пайком? Так это называют?

— Именно так! — засмеялся Альдо.

— Кроме того, в теплых странах меня всегда тянет поспать после обеда, а ей на месте не сидится, ты же ее знаешь. Как-то она сама мне призналась, что не хотела бы терять зря ни единой минуты своей жизни...

— Я этому не удивляюсь. Но что же, она пропускает свою любимую утреннюю службу? Не приняла же она ислам, в самом деле!

В Париже Мари-Анжелин с точностью секундомера ежедневно, ровно в шесть утра, посещала службу в церкви Святого Августина. Там она организовала в некотором роде информационный центр, состоящий из старых дев и лакеев множества знатных домов, и годами черпала от них разные сведения, которые часто оказывали неоценимую помощь в многочисленных приключениях, куда неизменно ее втягивали, к огромной радости самой Мари-Анжелин, ее друзья — Альдо и Адальбер.

— Это не проблема! Недалеко от отеля есть небольшой монастырь, и она легко добирается туда пешком. Такая, как она, и на Северном полюсе часовенку найдет.

Потом оба замолчали, поддавшись волшебству речной прогулки. Здесь, на воде, Альдо словно сбросил груз своих забот. Пройдя северный мыс большого острова, а затем и остров-сад Киченер, они поплыли вверх по реке вдоль левого берега, где вскоре встретили паром, направляющийся к монастырю Святого Симеона. Приближаясь к проходу между островами Эсса и Элефантина, Альдо взглянул в предусмотрительно захваченный с собой бинокль и удивленно вскрикнул:

— Да что же ей тут делать?

— Ты о ком?

— Да о вашей же План-Крепен, бог ты мой! Возьмите бинокль и посмотрите на тропинку, которая ведет к понтону, где паром. Готов съесть свою шляпу, если это не она!

Но это была именно она. Сидя верхом на степенно вышагивающем осле, Мари-Анжелин не спеша спускалась к дебаркадеру. Рядом с ней трусил парнишка, которого они недавно видели в компании с ней. Она направлялась к парому, следующему на остров Изис, откуда на пароходе можно было добраться до Асуана.

— Ты прав, это она! Напрашивается справедливый вопрос: что можно здесь рисовать? Совершенно пустынное место.

— Если вам будет угодно ко мне прислушаться, я бы предложил, более не беспокоясь о Мари-Анжелин, вернуться в отель и подождать ее там. Интересно, что она расскажет нам за ужином? Вам же известна ее скрытность.

— Не понаслышке!

— А кто этот юноша? Я их уже второй вижу их вместе.

— Юный Хаким? Он ей очень предан с тех самых пор, как в первый же день после нашего приезда она вырвала его из лап одного верзилы: тот гнался за ним с хлыстом и обзывал попрошайкой. И она, вооруженная лишь зонтиком от солнца, ринулась в бой! Посмотрел бы ты на нее! Эпическая сцена! План-Крепен в одиночку совершила крестовый поход в лучших традициях своих предков, о которых она нам прожужжала все уши. Грандиозное зрелище! С того дня мальчик в какой-то мере сделался ее пажом. А мы расскажем ей, что видели их?

— Почему бы и нет? Она вольна находиться там, где пожелает.— Да-да, конечно. И все-таки иногда ее реакция бывает непредсказуемой.

Так и случилось этим вечером. Когда Альдо и тетушка Амели спросили ее, где же она побывала сегодня днем, Мари-Анжелин покраснела до самых корней своих соломенных волос и попыталась ответить как можно непринужденнее:

— Где? О, в этой стране, куда ни пойди, везде так интересно... Хаким рассказывал мне о... статуе... очень старинной и наполовину зарытой в песок

— И, полагаю, вы ее нарисовали?

Пурпурный цвет ее лица приобрел багровый оттенок:

— Нет... нет... в этом не было смысла... но прогулка оказалась приятной.

Альдо хотелось продолжить допрос, чтобы таким образом отомстить ей за плохо скрытое разочарование, когда она узнала, что, поссорившись с Адальбером, он переехал в отель один. Даже если вдруг она влюбилась, их многолетние доверительные отношения заслуживали иной реакции. Так что перед тем, как все они разошлись по номерам, чтобы заняться приготовлениями к ужину, он по дороге к лифту, воспользовавшись тем, что План-Крепен пошла к стойке за ключами, успел шепнуть на ухо маркизе де Соммьер:

— Ни слова о том, что я вам рассказал! Потом скажу почему.

Но объяснений ей не потребовалось.

— А я и не собиралась. История о Кольце вгонит ее в транс, и она тебя изведет, пока не выпросит у тебя это Кольцо, чтобы бегом доставить его своему избраннику. Но о вашей ссоре я расскажу ей правду.

— Вы ее ужасно огорчите...

— Она уже не ребенок, и все равно по-другому не получится. Ты же сам понимаешь, что она не удовольствуется расхожим объяснением в стиле Арамиса из романа Александра Дюма: «О, мы не сошлись в толковании одного места из жития святого Августина!»

— Но такое объяснение дало бы мне дополнительное время на размышление и преуменьшило бы значение размолвки.

— Безусловно, но правда все-таки предпочтительнее. Особенно в отношении такой женщины, как она. Она справится с этим известием!

И действительно, когда все они вновь встретились в гостиной, где собирались пассажиры перед тем, как пройти к столу, Мари-Анжелин, в виде исключения шедшая впереди маркизы, подошла прямо к нему:

— Альдо, я должна перед вами извиниться! Признаю, я испытала шок, когда вы объявили, что поссорились с Адальбером, но не думайте, что я сочла, что вы не правы, еще до того, как узнала о причине ссоры. То, что случилось, очень прискорбно, но, в конце концов, вы ссоритесь не впервые, и должен же быть какой-то выход из создавшегося положения?

Альдо широко улыбнулся ей в ответ. Он взял руку Мари-Анжелин и поцеловал ладонь, как часто целовал жене.

— Будем вместе искать этот выход. Спасибо, Анжелина!

За ужином только и говорили что об истории, произошедшей с Альдо и Адальбером. Альдо рассказал все, что ему удалось узнать о Салиме, не забыв и о предостережении Али Рашида. Удивительно, но реакция Мари-Анжелин оказалась такой же, как и у маркизы:

— Если вспомнить о его предыдущих романах, можно сказать, что Адальбер так и не повзрослел, он все еще находится в подростковом возрасте...

— Ну! Что я говорила! — восторжествовала тетушка Амели.

— С той только разницей, что последний кризис может оказаться тяжелее предыдущих. Эта девушка ведет себя странно: сначала сама навязалась ему в помощницы на раскопках, но как только какой-то хлыщ отобрал у него концессию, тут же и переметнулась на его сторону. Кроме всего прочего, ему ничего о ней не известно, ведь он с неподдельным удивлением обнаружил, что, оказывается, она на самом деле внучка убитого Ибрагим-бея! Плюс ко всему дедушка — единственный из ее родственников, но, несмотря на это, она, приезжая в Асуан, не останавливалась у него, а поселялась у этой Шакияр, даже когда той не было дома... Вот как сейчас, ведь принцесса жила в отеле даже после приема у губернатора.

— Может быть, они родственницы? — высказала предположение маркиза.

— Нет, у Шакияр нет родственных связей с Ибрагим-беем! Не забудьте о том, что сам он говорил о том, что из всей семьи у него остался только один человек.

— Это именно так, — убежденно подтвердила План-Крепен. — Я не вижу другого логического объяснения.

— А молодой красавец, с которым она любезничала на пароходе в Луксоре?

— Если хочешь знать мое мнение, ты сделал слишком поспешные выводы. Ничто не сближает так, как круиз, неважно, совершается он по морю или по реке. А что, если она тогда только что познакомилась с ним? Возможно, я защищаю ее напрасно, но к чему усложнять простые вещи? Оба они молоды, хороши собой и с удовольствием проводили время вместе.

— Я хотела бы уточнить один момент, — проговорила Мари-Анжелин. — По поводу настоящих и поддельных жемчугов. То, что их подкинули вам в комнаты, — дело, я бы сказала, обычное. Более необычно то, что там все перевернули вверх дном, обыскали, вспороли. Как правило, так себя ведут, когда хотят что-то найти, не так ли? Иначе это просто потеря времени.

— Без сомнения, — туманно вымолвила маркиза.

— Но что именно? Вы не догадываетесь?

Чтобы не отвечать, Альдо закурил и предложил сигареты и дамам. Госпожа де Соммьер отважно бросилась в бой.

— Нам ничего об этом не известно! — заявила она, подняв глаза к решетке под сводом, за которой наяривал оркестр (уже давно на сером мраморном полу кружились в танцах пары), как будто испрашивала у неба позволения на такую явную ложь.

— А мы в этом уверены?

— Ну, раз я сказала, конечно, План-Крепен! — рассердилась маркиза оттого, что невольно покраснела и потому, что чувствовала, что ей не верят...

— А что, если мы перейдем на террасу полюбоваться ночным видом? — предложил Альдо, отодвигая кресло, чтобы встать.

В эту минуту в зале появились полковник Сэржент с супругой и тут же внесли разнообразие в затянувшуюся беседу:

— Не желаете ли сыграть в бридж? А то что-то сегодня совершенно нечем развлечься, разве что танцами, а кое-кому остается просто слушать музыку, попивая вино...

— Почему бы и нет! — поспешил согласиться Альдо, хотя сам бридж не любил. Зато тетушка Амели в этой игре была сильна.

Преимущество этого предложения было в том, что таким образом легко можно было положить конец каверзным вопросам Мари-Анжелин, а заодно поближе познакомиться с леди Клементиной. Она его очень интересовала с тех самых пор, как он узнал, что леди — родная сестра суперинтенданта Скотленд-Ярда Уоррена, которого Альдо прозвал Птеродактилем: длинный нос, желтые глаза, голый череп и старая вытертая крылатка, которую он надевал в любую погоду, довершали сходство с доисторической птицей. Правда, крылатка не мешала ему носить под ней хоть и строгие, но безукоризненно элегантные костюмы. И все же, глядя на сестру, трудно было поверить, что у нее такой брат. Он был резок, а она, даже в свои шестьдесят, очаровательна: блондинка с серебристыми прядями в волосах, с прекрасными ореховыми глазами, тонкими чертами лица, правда, кое-где все же прорезанного морщинками, и исключительно милой улыбкой.

Этой самой улыбкой она наградила Мари-Анжелин, произнеся:

— Я в игре не очень сильна, но, надеюсь, меня подменит мадемуазель дю План-Крепен?

— Мне правда очень жаль, леди Клементина, но что-то я сегодня устала: к сожалению, не смогу быть вам достойным партнером. Вы меня простите?

— Ну конечно, дорогая! Но если ваши родственники проиграют, то вина будет лежать на вас, а если выиграют — то не поздоровится моему мужу, поскольку ему придется играть в паре со мной!

— Мы гордо понесем знамя английской кавалерии пред лицом русской артиллерии под Балаклавой! — засмеялся Альдо. — Я ведь и сам не мастер в этой игре...

Они направились к игровому салону, а Мари-Анжелин, попрощавшись, пошла к лифту. Но, вернувшись к себе в комнату, ложиться не стала. Она и вообще-то никогда не ложилась спать до тех пор, пока не поможет маркизе устроиться на ночь и не прочитает ей на сон грядущий несколько страниц очередной книги. В этот вечер, благодаря партии в бридж, у нее освободилось некоторое время, и она решила потратить его с пользой.

Набросив на вечернее платье из голубой тафты легкое пальто (после захода солнца стало прохладно), она сошла в холл и попросила дать ей адрес господина Лассаля.

— К вашим услугам, мадам! Пойдете вверх и налево, а потом еще раз налево и метров двести вперед. Дом называется «Пальмы». Не желаете ли машину?

— Нет, спасибо, не нужно. Мне полезно прогуляться.

Во всяком случае, прогулка помогла ей привести в порядок мысли. Тонко чувствующая натура, она сразу заподозрила, что от нее что-то скрывают, и теперь хотела подкрепить свое мнение, выслушав версию Адальбера. И, возможно, даже попытаться примирить двух таких любимых ею людей. Мысль о том, что эта ссора может развести их навсегда, была ей непереносима: Мари-Анжелин потеряла бы часть столь дорогого ей мира.

Она без труда нашла дом Лассаля, но калитка оказалась запертой, и вокруг царила кромешная тьма: ни в привратницкой, ни в окнах белого дома, видневшегося в глубине сада, не было видно ни лучика света. Возможно, все уехали? По словам Альдо, хозяин почти никогда не выходил за ворота, однако беседа с этим человеком вовсе не прельщала План-Крепен.

На мгновение ее взгляд задержался на черной цепочке колокольчика, рука потянулась позвонить, но тут же и упала: она передумала. Ничто не мешало ей снова прийти сюда днем и расспросить обо всем Адальбера, не вступая в беседы с этим Лассалем. И потом, хотя она и была героической женщиной — Крестовые походы предков обязывали, — но царившая вокруг гробовая тишина все же несколько тревожила Мари-Анжелин: ни крика летучей мыши, ни лая собаки. Ей сделалось не по себе, и она решила уйти прочь. Развернувшись, План-Крепен поспешила в отель, взяла книгу и стала терпеливо дожидаться возвращения госпожи де Соммьер.

Окончив партию, полковник Сэржент с Альдо отправились в бар пропустить по стаканчику. Они сдружились, к тому же англичанин проиграл им в бридж с таким неподражаемым юмором, что невозможно было не проникнуться к нему еще большей симпатией.

Выпив и покурив в молчании, полковник сказал:

— Возможно, мои слова вам не доставят удовольствия, но я считаю настоящей удачей то, что сюда вместе с вами не переехал ваш друг...

— А вам есть за что на него сердиться?

— Абсолютно не за что! Скажу даже, что подобный тип людей мне скорее импонирует. А радуюсь, что его нет, потому, что гостиничной мебели не грозит быть разрушенной. Сегодня вечером тут высадился Фредди Дакуорт со всей амуницией.

— Вы лично с ним знакомы?

— Обычное знакомство людей, несколько раз оказывавшихся в одном и том же отеле. С виду он не грубиян и, насколько я мог понять, тоже египтолог... хотя в его случае профессия выглядит скорее как декорация, а не всепоглощающая страсть.

— От того, наверное, что у него существует собственная точка зрения на это занятие. Вы что-нибудь слышали о методе кукушки?

— Кукушки?

— Это птичка ждет, пока прочие пернатые совьют гнездо, а потом подбрасывает туда свои яйца. Таков и метод Дакуорта: он начинает следить за кем-нибудь из собратьев по профессии и, если тот что-то обнаружит, спешит отобрать у него концессию, раструбив повсюду, что он первым сделал открытие... А поскольку у него, кажется, влиятельные покровители и к тому же — уж простите великодушно — он англичанин, то всегда без труда добивается своего. Таким образом он обобрал и Видаль-Пеликорна, заняв его место в перспективных раскопках. Но на этот раз дело не выгорело: гробница, хоть и наглухо замурованная, оказалась разграбленной еще десятки лет назад. Там даже валялся труп, не имеющий никакого отношения к телу фараона... или, скорее, фараонши... это, кажется, была женщина...

— Понятно! Конечно, не благородный, но очень удобный путь. Будем надеяться, что эти два джентльмена больше никогда не встретятся!

— На это действительно можно только надеяться, хотя верится с трудом! Асуан же не метрополия! А известно ли вам, почему Дакуорт так надежно защищен? Он что, племянник самого премьер-министра?

— Не премьера, а лорда Риббльсдейла, ставшего одним из богатейших людей Англии благодаря браку с некоей золотоносной американкой. Несмотря на возраст, она еще удивительно хороша, а уж эксцентрична сверх всякой меры!

— Ава Астор! — догадался Морозини, потрясенный новым поворотом событий. — Опять она!

— А вы ее знаете?

— Сказал бы даже, что слишком хорошо. Она мне помогла в одном деле, которым я занимался в Соединенных Штатах года три-четыре назад. Так что считаю своим долгом испытывать к ней некоторую признательность. Помимо этого, она, вне сомнения, самая несносная женщина, которую я когда-либо встречал. Исключая разве что ее собственную дочь Алису. Эта юная особа впадает в транс при одном упоминании о Египте. Уверяет, что она якобы какая-то возродившаяся принцесса, и всем без умолку трещит о своей старинной дружбе с лордом Карнарвоном, который участвовал во вскрытии гробницы Тутанхамона. Мой друг Видаль-Пеликорн тоже их знает. Он познакомился с ними на свою беду. Однако я очень надеюсь, что эти дамы в ближайшем будущем не испортят своим появлением здешний дивный пейзаж. Если к тому же они состоят в родстве с этим Дакуортом, нам тут резни не избежать!

Полковник расхохотался, в его взгляде появился азарт:

— Ох, не искушайте! А то начну молиться, чтобы нам было дано лицезреть эту сцену! Ведь здешние места, помимо руин и прогулок по Нилу, отнюдь не изобилуют развлечениями! Кстати, завтра утром собираюсь проехаться верхом. Не составите мне компанию?

Но Альдо отклонил приглашение. В прошлом он был отличным наездником, но уже давно не садился в седло. К тому же, приехав сюда по делу, он и не подумал прихватить подходящую одежду для конных прогулок.

— О, если дело только в этом, то нет ничего проще! Клуб верховой езды подчиняется офицерам гарнизона^[369], и вам наверняка подберут у портного что-нибудь подходящее по вашей мерке. Что до практики, уверяю вас, это как езда на велосипеде — не забывается! Поедемте! Завтра для похорон как раз доставят в дом Ибрагим-бея его тело. Не скрою, хотел бы взглянуть на это зрелище...

А вот это уже становилось интересным! Не заставляя себя более упрашивать, Альдо согласился. Было все же немного странно, что полковник индийской армии^[370] в отставке горит желанием поехать на похороны арабского старца, пусть даже и известного своей безупречной репутацией... Правда, совсем недавно он упоминал, что здесь недостает развлечений...

За завтраком леди Клементина все разъяснила:

— Мой муж любопытен, как кошка! Я даже иногда подозреваю, что это качество развилось в нем под влиянием моего брата. Знаете, Артур его просто обожает!

— И, наверное, не он один! Это выдающийся полицейский. И прекрасный друг.

— В данный момент его больше всего волнует кража, совершенная из Британского музея!

— Музей ограбили? Не знал...

— Гордон следил за тем, чтобы информация не просочилась. На самом деле украли только один предмет: египетский крест жизни Анх, найденный когда-то в этих местах. Этот предмет древнее самых древних фараонов. Кража не вызвала бы такого переполоха, если бы при этом не убили двух человек...

— А, понятно!

Ему было даже более чем понятно, он словно снова услышал голос Ги в ту ночь, когда погиб Эль-Куари, и вспомнил, как тот рассказывал, будто бы видел в Британском музее крест Анх из орихалка, дошедший к нам, скорее всего, из Атлантиды. Так, значит, крест похитили почти в то же самое время, когда Картера лишили защитного Кольца! А если к этому добавить неожиданный интерес к Неизвестной Царице, о которой каждый кричал, что она — лишь легенда, и вспомнить некоторые побочные детали, как, например, поиски Анри Лассалем имени своей мифической возлюбленной, и откровения некоей Лавинии в адрес План-Крепен, и недомолвки Ибрагим-бея — что ни говори, тут было о чем задуматься!

Утро следующего дня Альдо встретил одетым в бриджи^[371], рубашку-поло и спортивную куртку; на голове у него красовалось твидовое кепи. Он весело гарцевал рядом с полковником, направляясь к «Замку у реки». Давно уже Альдо не чувствовал себя так раскованно. Утро с восходящим к зениту солнцем было прекрасным, и он почти с детской радостью обнаружил, что все еще хорошо держится в седле. Кстати сказать, конь принял его сразу, как только Альдо оседлал его, и князь, отбросив тревоги, поскакал вперед, наслаждаясь радостью конной прогулки.

— Ну, что я вам говорил! Разучиться невозможно! — похвалил его Сэржент, критически наблюдавший за ним. — Или ты хороший наездник, или нет, а возраст тут ни при чем... разве что скрутит ревматизм. И это тоже происходит у всех по-разному! Я вот знал одного старого афганца, жертву ревматизма. Он жутко скрипел всеми своими суставами. Но едва его смазывали какими-то тошнотворными мазями, как он тут же бросался к седлу и держался в нем, будто кентавр.

Они выехали спозаранку, чтобы опередить толпу, спешащую проводить усопшего в последний путь, ведь покойный пользовался репутацией мудреца и почти что святого. К тому же он погиб насильственной смертью. Несмотря на ранний час, на дорогу, ведущую к гробнице — довольно скромной постройке под куполом, возвышавшейся в стороне от старого дома, — уже прибыло немало людей. Полковник решил расположиться позади замка, со стороны реки. Они привязали коней к единственной в этом месте пальме и, вооружившись биноклями, стали ждать.

Их ожидание было недолгим. Вначале послышался гул, который, приближаясь, становился плачем и выкриками плакальщиц, перемежавшимися со стонами мужчин. Вскоре плато заполнила целая толпа, человеческое море, колыхавшееся вокруг кедрового гроба, в котором покоился убитый. Лицо его было открыто. Люди проталкивались поближе к гробу, отпихивая при этом совершенно беспомощных стражей порядка.

— Не знаю, намечаются ли речи, но официальным лицам нелегко будет взять слово в таком бедламе.

Отказавшись от бесполезной борьбы, чиновники во главе с губернатором сбились в кучку, ожидая, пока толпа отхлынет от могилы, возле которой уже стояла закутанная в черное с ног до головы Салима. Позади нее пристроились Шакияр с братом.

В бинокль Альдо хорошо была видна группа местной знати: Махмуд-паша с советником, Абдул Азиз Кейтун, размахивающий руками и пытавшийся руководить сбитой с толку полицией; прочие известные и неизвестные лица, среди которых он узнал Анри Лассаля и Адальбера.

— Потрясающе! — удивился полковник. — Весь город тут. Кроме разве что туристов, да и то неизвестно — может, и они тут есть! Наверняка хоть несколько человек привлекло это необычное зрелище.

— Интересно, пришел ли убийца? — задумался Альдо.

— Возможно. Этот праздник смерти завершает содеянное им. Он должен праздновать победу.

— Кажется, вы поддерживаете знакомство с капитаном Кейтуном? Известно вам, насколько продвинулось следствие?

— Я даже не уверен, что оно ведется. Все, что не касается поедания фисташек и курения кальяна, ему категорически не удается. Справедливо было бы задаться вопросом, о чем думают в Каире, до сих пор не присылая сюда достойного полицейского.

Имам умолк, и тело Ибрагим-бея поместили в гробницу. Все стихло. Официальные лица начали расходиться. Альдо заметил, как Лассаль пытается увести явно упирающегося Адальбера. Ему это удалось сделать только тогда, когда Салима и двое ее сопровождающих вошли в дом. После этого большая часть толпы тоже рассосалась. У входа в гробницу осталась только кучка самых верных молельщиков.

— Нам тоже пора уходить, — объявил полковник. — А вам случайно не известно, кто та молодая девушка, за которой так хотел последовать ваш друг?

— Вы и это заметили? — удивился Альдо. — Вы наблюдательный человек.

— Поневоле станешь таким на пенсии, оставив активную деятельность. Она чудо как хороша!

— Это внучка Ибрагим-бея, а те, кто с ней, — принцесса Шакияр, бывшая супруга короля Фуада, и ее брат, Али Ассуари.

Сэржент присвистнул от восхищения:

— Знатные господа, я слышал. А не ради ли этой девушки ваш друг так наподдал тому рыжему, когда мы с вами познакомились в Луксоре?

Альдо расхохотался.

— Браво! Вам надо попроситься в помощники к Уоррену. Скотленд-Ярд только выиграет, заполучив вас.

Старый солдат даже покраснел от удовольствия, услышав похвалу.

— Что ж поделаешь, надо ведь чем-то себя занять...

Они пустили лошадей легким галопом по плато, перед тем как повернуть к городу. Приблизившись к полковнику, Альдо показал на часы:

— Ничего, если мы, сделав крюк, проедем мимо полицейского участка? Кейтун, должно быть, уже вернулся, и я хотел бы с ним поговорить.

— Конечно! Скажу даже, что меня все это очень развлекает. Он такой болван, что просто смешно. Держу пари, что он сидит себе сейчас и в ус не дует, развлекаясь фисташками, кальяном и мухобойкой. Так что, спорим?

— Ни за что на свете! Это верный проигрыш.

Когда они приехали в участок, фисташки, мухобойка и кальян были на месте, но самого Кейтуна и след простыл! Правда, бас его грохотал где-то в глубине дома.— Похоже, я упустил прекрасную возможность разжиться десятью фунтами, — удивился Морозини.

— Все потому, что вы не англичанин. У нас держат пари на все подряд!

Мгновение спустя в кабинет ввалился Кейтун с папкой под мышкой.

— Что вам здесь надо? — рявкнул он. — А-а... здравствуйте, полковник, я вас не заметил. У вас опять украли лошадь?

— Нет. С вами хотел говорить князь Морозини.

— Ах так? В чем дело?

— Ну, раз уж он потрудился лично заехать сюда, лучше спросите у него сами...

— Ладно. Так что вам надо?

Разговор начался неудачно и рисковал превратиться в перепалку. Альдо предпочел взять быка за рога:

— Уехать домой!

— Зачем?

— Мне пора приступать к работе. Капитан, я деловой человек, а здесь только время теряю!

— Так уезжайте!

— Я бы с удовольствием... но мне нужен мой паспорт. Я не привык путешествовать нелегально!

— Это невозможно!

— Но почему?

— Потому что следствие еще не закончено.

— Но чем я могу помочь? Ведь не я же, в самом деле, убил Ибрагим-бея и его людей!

— Вы — один из двоих, видевших его последними.

— Ничего подобного! Последними были убийцы! А я не из их числа.

— Это ваша версия. Ее надо еще доказать! Тут в спор вступил полковник Сэржент:

— Если позволите, там был один свидетель. Мажордом, который попал в больницу. Если не ошибаюсь... Тауфик?

— Вы не ошибаетесь, но он в коме, а в таком состоянии на вопросы отвечать невозможно. Так что пока оставайтесь тут. И точка!

И, желая лишний раз продемонстрировать, что посетители больше не дождутся от него ни слова, Кейтун уселся и запустил свои жирные руки в блюдо с фисташками. Пришлось оставить его за этим всепоглощающим занятием и вернуться к лошадям.

— Невероятно! — вздохнул полковник. — Такое ощущение, что он лично имеет что-то против вас.

— Вы не поверите, но почему-то почти все полицейские именно так ко мне и относятся. Наверное, я им чем-то напоминаю рецидивиста.

— Что вы говорите? А вот мне так не показалось! Что ж, может быть, нам пора самим начать расследование? — предложил полковник, чуть не облизнувшись. — Предлагаю начать с больницы! Так они немедленно и поступили, но толку от их визита не было: «Да, высокий нубиец без сознания... нет, к нему нельзя...» У дверей круглосуточно дежурила охрана. Ситуация оказалась тупиковой, и только несгибаемый оптимизм полковника не позволял им впасть в уныние.

— В любом случае, — заметил Альдо, — он, скорее всего, ничего бы нам не рассказал. Ведь он говорит только по-арабски?

— Да, но я говорю на семи языках... в том числе на арабском и на пушту. До Пешавара и гуркхов, где я оттрубил долгие годы, меня еще назначали в Аден. Не отчаивайтесь! — утешил он Альдо, с силой хлопнув его по плечу. — Найдем выход.

«Вот только когда, — подумал про себя Альдо. — И в каком состоянии?»

Все три последующих дня стали для Альдо мукой. Он страдал от бездействия, не находя себе места в перерывах между прогулками верхом в компании полковника, чей оптимизм относительно «следствия» потихоньку таял и чье настроение было уже совсем не похоже на эмоциональный подъем в день похорон, и пешими прогулками или катанием по реке в обществе тетушки Амели, которая явно за него тревожилась. Мари-Анжелин поторопилась воспользоваться его присутствием рядом с маркизой, чтобы ежедневно убегать «на этюды» в какие-то таинственные места. При этом она дала всем понять, что не нуждается в компании, сделав исключение лишь для юного Хакима. Из «Пальм» никаких вестей не поступало, и Альдо с каждым часом все больше свирепел. Он горел желанием ворваться туда, даже, если понадобится, проникнуть силой и устроить Адальберу такую взбучку, которая вытравила бы из его головы само воспоминание об этой проклятой Салиме. Он заодно сердился и на Анри Лассаля за то, что тот продолжал держать его в неведении. С каждым днем все, что его окружало, уже не радовало князя, и даже дивный пейзаж ему надоел.

Помимо Сэржента, источником положительных эмоций для него стала еще одна постоялица отеля «Катаракт», с которой его познакомила тетушка Амели: англичанка лет сорока, высокого роста и плотного телосложения, с красивым открытым лицом и лучистыми умными глазами. Ее звали миссис Маллоуэн, и она была женой «месопотамского» археолога, но в Англии и во Франции она была более известна тем, что сочиняла детективные романы под псевдонимом Агаты Кристи. Она поселилась в «люксе», чтобы без помех заниматься творчеством. В разговорах эта дама была совершенно непредсказуема и полна юмора. Она, например, могла высказаться таким образом:— Что может быть лучше, чем выйти замуж за археолога? Чем больше вам лет, тем сильнее он будет вас любить...

В ней было качество, которое особенно нравилось Морозини: ей было абсолютно наплевать на разного рода легендарные и неизвестные драгоценности, так что они оба с огромным удовольствием предавались непринужденным беседам. Что, однако, все же никак не могло полностью избавить его от тревог.

Наконец на четвертый день утром произошло важное событие: портье вручил Альдо конверт с паспортом. Полиция не посчитала своим долгом объясниться с князем, да это уже и не имело никакого значения. Он обрадовался, как школьник, которого наконец-то простили, и, чувствуя, что вот-вот перед ним откроются врата свободы, полетел к госпоже де Соммьер:

— Аллилуйя, тетя Амели! Я могу вернуться в Венецию!

От письменного стола тут же поднялись две головы: маркиза с помощью План-Крепен писала письма.

— Тебе отдали паспорт?

— Да! Ужасно жаль покидать вас, но это путешествие, на которое я возлагал столько надежд, оказалось крайне неудачным, и теперь у меня нет никакого желания его продолжать. К тому же я здесь совершенно бесполезен. Так что уже завтра намереваюсь отправиться в Каир.

— Не стану тебя за это упрекать... — начала маркиза, но ее тут же прервала ее так называемый «секретарь»:

— А что с Адальбером? Что вы намереваетесь делать с ним? Так его и бросите?

— Спокойствие, План-Крепен! Он уже достаточно взрослый для того, чтобы самому принимать решения.

— Спасибо, тетушка Амели! А вам, дорогая Мари-Анжелин, хотел бы напомнить, что не я первым вступил на тропу войны. Если бы Адальбер хотел помириться, у него для этого было достаточно времени...

— Как будто вы его не знаете! Наверняка он мучается так же, как и вы.

— Вот это вряд ли! Скорее всего, в этот самый момент он играет роль утешителя для своей последней пассии!

— Которой вы не без причин не доверяете. Но я убеждена, что очень скоро ему понадобится ваша помощь.

— Хотелось бы знать, почему вы в этом убеждены? Я-то знаю, как бывает, когда он вобьет себе в голову какую-нибудь любовь: в это время мир для него больше не существует. Только возлюбленная. Так что предоставим его этому чувству... К тому же о нем заботится Анри Лассаль. Он же ему вроде сына.

— Возможно. И все-таки нельзя вам вот так уезжать. У меня предчувствие, что все мы об этом очень пожалеем! Очень скоро пожалеем!

По щекам План-Крепен текли слезы, и голос был таким тревожным, что Альдо растрогался:

— Не надо расстраиваться, Анжелина! Если кто-то и может собрать и склеить черепки нашей дружбы, то только вы и тетушка Амели. Он вас очень любит и, как только я исчезну из поля его зрения, возможно, скорее придет в себя. Я так думаю... А вам я оставлю подарок для него... Сейчас, одну минуточку...

Вбежав в свою комнату, он схватил конверт, положил в него Кольцо, запечатал и помчался обратно, чтобы передать его лично в руки Мари-Анжелин:

— Вот. Передайте это ему от меня, пожалуйста. Ему оно будет нужнее, чем мне.

— А ты уверен, что поступаешь правильно? — забеспокоилась госпожа де Соммьер. — Вспомни, о чем ты сам только недавно говорил: он немедленно передарит это повелительнице своих грез...

— Ну, если от этого он станет счастливее...

В это самое время План-Крепен ощупывала конверт, не решаясь все же его вскрыть:

— Что тут?

— Кольцо... это именно то, что мы от вас скрывали! А скрывали потому, что боялись, как бы вы тут же не побежали отдавать его Адальберу.

— Неубедительная причина! Может быть, вы все-таки расскажете мне обо всем? Я ничего ему не отдам, не узнав прежде, в чем тут дело. Раз вы уезжаете только завтра, то у нас есть весь сегодняшний день.

Она уселась в кресло, скрестив на груди руки и ожидая продолжения.

— План-Крепен! — упрекнула ее госпожа де Соммьер. — Вам не кажется, что у Альдо и без того предостаточно неприятностей? К чему усложнять?

— Нам следовало бы знать меня получше! Я оскорблена тем, что после такого количества совместных дел от меня считают нужным что-то скрывать... возможно, что-то очень важное...

— Конечно, важное! — начал терять терпение Альдо. — Так вы будете меня слушать или предпочитаете читать мне нотацию? Я ведь могу переслать Кольцо Анри Лассалю по почте...

— Нет, нет! Ни в коем случае! Я слушаю...

В нескольких словах он поведал ей историю Кольца и в конце своего рассказа вскрыл конверт, чтобы показать его Мари-Анжелин. Дурное настроение как ветром сдуло, и теперь она, как маленькая девочка, уставилась на Кольцо.

— Кольцо! Такое древнее! Просто невероятно!

— Так вы отдадите его Адальберу или нет?

— Конечно... хотя теперь я думаю, может быть, вы в чем-то были правы...

— Так мы ни к чему не придем! — рассердилась госпожа де Соммьер. — Альдо, отдай конверт мне, я сама пойду...

Но закончить фразу ей не удалось: зазвонил внутренний телефон. План-Крепен поспешила снять трубку. Это входило в круг ее обязанностей, так как маркизе мысль о том, что ей кто-то может звонить как прислуге, была непереносима. Послышались лаконичные ответы:

— Да... Да, он здесь. Хорошо, я передам ему. Она повесила трубку и обернулась к Альдо.

— Вас ждет внизу господин Лассаль. Он желает говорить с вами.

— Я спущусь к нему. А вы пока уберите это! — попросил он, сунув в руки Мари-Анжелин конверт и Кольцо. — Заодно сразу же закажу обратный билет в Венецию.

Он бегом спустился по лестнице и прошел к бару, где его ожидал старый ученый, сидя за столиком в углу перед полупустым стаканом. Выглядел он, как всегда, безукоризненно, но Альдо с беспокойством заметил прорезавшую его переносицу тревожную складку. И, не успев пожать Лассалю руку, сразу же поинтересовался целью его визита.

— О, сущие пустяки: Адальбер исчез!

— Как это исчез? — удивился Альдо, опускаясь на красную бархатную банкетку возле своего гостя.

— Как исчез — не знаю! Единственное, что я могу вам сказать, так это то, что мы с ним не виделись около двух дней. Позавчера вечером он ушел, получив через мальчика-посыльного какую-то записку и предупредив, что покидает дом ненадолго...

— И вы только сейчас забеспокоились? Вы хоть в полицию обращались?

— Естественно, но скорее для очистки совести. Сами же знаете, каковы деловые качества этой полиции.

— Могли бы мне сообщить.

— Вот я и сообщаю... хотя, не скрою, не без долгих раздумий. Во-первых, Адальбер был на вас очень зол. Во-вторых, он такое проделывает уже не впервые. Пять или шесть лет назад, когда он гостил у меня, то вот так же вечером ушел и появился только три дня спустя. Он очень раскаивался, но вид у него был такой довольный, что я даже не решился его отчитать. Правда, тогда в его исчезновении была замешана женщина...

— Почему вы думаете, что эта история не повторилась?

— Сейчас его мысли занимает лишь одна особа, и вы знаете, о ком идет речь. Будучи осведомленным о «теплоте» их отношений, я бы очень удивился, если бы узнал, что все это время он провел в ее объятиях.

— Но ведь самый лучший способ узнать — просто отправиться к ней и проверить?

Кровь бросилась в лицо Лассалю:

— Я? Чтобы я пошел в логово к этой гадюке, принцессе Шакияр? К тому же я не представляю, что Адальбер мог бы делать у нее.

— Вам же отлично известно, что возлюбленной Адальбера там уже нет, поскольку со дня похорон Ибрагим-бея она обосновалась в «Замке у реки»!

Господин Лассаль осушил стакан и скривился, как будто выпил какую-то отраву. Альдо тотчас же перевел его мимику на обычный язык:

— Но у вас не было никакого желания идти туда и проверять. Это слишком даже для женоненавистника, вам не кажется?

— Не мешало бы вам признать, что во всей этой истории есть доля и вашей вины!

— Послушайте, какой смысл нам тут препираться? Давайте я возьму это неприятное дело на себя. И сразу же поймем, там ли Адальбер.

— Но, возможно, его там удерживают насильно?

— С какой стати? В последнее время красавица Салима только и делала, что давала ему понять, чтобы он ушел с ее дороги. Решено, иду! Не беспокойтесь, — уже гораздо мягче добавил он, — я зайду к вам на обратном пути.

В несколько прыжков Альдо оказался наверху, в комнате госпожи де Соммьер, где, как и можно было ожидать, новость, сообщенная им, заставила Мари-Анжелин издать истошный крик. Да такой пронзительный, что старая дама чуть не подскочила в кресле:

— Что это с вами, План-Крепен, зачем вы так кричите? Насколько мне известно, Адальбер не умер.

— Вот именно, что вам ничего не известно! — возразила та, позабыв от волнения свое исполненное величия «мы». — Я уверена, что эта женщина очень опасна!

— Я тоже в этом уверен, но мы и не таких видали! — возразил Альдо. — Так что побегу туда не откладывая. Если вдруг не вернусь — кто знает? — предупредите об этом господина Лассаля. Даже если у вас о нем только плохие воспоминания!

Альдо уже собрался выходить, когда услышал голос Мари-Анжелин:

— Вы все еще думаете завтра уехать? Несмотря на беспокойство, он не смог сдержать улыбки:

— Ох, мадемуазель дю План-Крепен, вы никогда ни о чем незабываете! Подумайте сами, как я могу поступить!

Глава 8 Что же увидел Фредди Дакуорт...

Когда такси остановилось перед старинным замком Ибрагим-бея, Альдо попросил водителя подождать. Тот скорчил недовольную мину. С тех пор как в этих стенах было совершено ужасное злодейство, репутация старого замка сильно пошатнулась. Чтобы водитель был посговорчивее, Альдо уплатил только половину цены, сказав, что потом, если тот его дождется, заплатит вдвойне.

— А если не выйдешь?

— Тогда поедешь обратно и спросишь господина Лассаля...

— Знаю!

— Вот и хорошо. Скажешь ему, куда ты меня отвез, и он тебе заплатит столько, сколько я обещал.

На том и порешили.

Средневековая дверь замка была заперта, и Альдо пришлось несколько раз дернуть колокольчик, пока из-за приоткрытой двери не показалась голова темнокожего слуги в тюрбане. Князь протянул ему свою визитку и спросил, сможет ли его принять госпожа Хайюн. Тот с поклоном удалился, оставив его созерцать кадку с апельсиновым деревом, на которой ему пришлось коротать время в день убийства.

Долго ждать не пришлось. Прошло всего две минуты, и навстречу Альдо выплыла не чуждая театральных эффектов принцесса Шакияр в длинной тунике с многочисленными ниспадающими бусами и золотым колье с драгоценными камнями. На ее руках позванивали браслеты. Беседа не заладилась с самого начала.

— Что вам надо? — с ходу бросила она, не заботясь о правилах приличия.

Князь едва поклонился, ответив ей насмешливой улыбкой:

— Мне казалось, что я спрашивал мадемуазель Хайюн. Вы на нее ничуть не похожи.

— Она не принимает. А я здесь нахожусь для того, чтобы заботиться о ней в дни траура. Она не желает никого видеть. Что вам от нее нужно?

По всей вероятности, перед Альдо стояла женщина-дракон, не расположенная отступать ни на йоту. Он медлил с ответом, вспоминая полные горечи слова Ибрагим-бея об этой женщине, которая завлекла в свои сети единственного члена его семьи. Вот кому бы очень не понравилось, что она расположилась в его замке, как у себя дома. Вспомнив о почтенном старце, Альдо решил повременить с перепалкой:

— Я хочу, чтобы она ответила на один вопрос.

— Какой вопрос?

— Не спрашивайте меня об этом, мадам. Это касается только мадемуазель Хайюн.— Я могу передать ей и вернуться...

— Нет, мадам! Прошу простить!

Он сделал вид, что откланивается, но принцесса задержала его:

— Мне самой интересно узнать, поскольку уж вы здесь, как случилось, что вы все еще в Асуане после такого скандала с моими драгоценностями?

— Вам действительно снова хочется к этому возвращаться? — вздохнул он. — А мне казалось, что все уже сказано. Вы принимали меня за дурачка, пригласив к себе с намерением продать... или поручить перепродажу жемчугов Саладина, национального сокровища, из-за чего я мог бы оказаться в тюрьме, если бы какой-нибудь таможенник проверил мой багаж.

— Смешно! Эти бедняги глупы, как пробки!

— Надеюсь, вы не имеете в виду английских таможенников, которые... им помогают. Вот они бы меня ни за что не упустили!

— Но, в конце концов, клянусь, что эти жемчуга принадлежат мне! Могу же я, по-вашему, распоряжаться своим достоянием? Мне нужны деньги!

Альдо взглянул на нее с удивлением. Она чуть не плакала и, казалось, говорила искренне.

— Но все же вам не хотелось, чтобы об этой истории узнал король?

— Конечно! Какой мужчина согласится, чтобы продавали его подарок, сделанный им в момент любовного увлечения... даже если потом он сожалел о содеянном?

— Ладно. Допустим. Тогда как вы объясните присутствие фальшивых жемчугов в моем чемодане?

— Вы оскорбили меня! Естественно было бы отомстить вам. Не забудьте, что я была королевой Египта!

Да уж, судя по ее лицу, видно было, что она и сейчас мнит себя королевой. Альдо решил не уступать. Иначе это никогда не кончится!

— Давайте не будем больше вспоминать об этом. Я отказался от так называемой сделки, и вы решили выставить меня вором. Прошу у вас прощения и хотел бы услышать слова извинения и от вас, хотя заранее вас прощаю. Давайте будем считать, что мы теперь квиты, и покончим с этим, принцесса! — отрезал он, снова поклонившись, и на этот раз Шакияр не препятствовала его уходу. Но еще не дойдя до двери, он вдруг услышал голос:

— О чем вы хотели спросить меня?

Он обернулся. Шакияр исчезла, а на ее месте, как статуя в белом платье, стояла Салима, устремив на него взгляд своих светлых глаз. И, глядя на эту божественную красоту, он ощутил, как грудь его сжимается от неясной тревоги. Неудивительно, что она окрутила Адальбера! Сам Альдо в этот момент возблагодарил небо за то, что ему была послана Лиза и это служило защитой от очарования подобных особ, хотя даже жена не смогла помешать этой даме растревожить его сердце. Но что ожидает Адальбера? Что может предохранить его от колдовских чар этой прелестницы? Альдо понимал: чтобы вырвать у нее друга, придется объявлять настоящую войну. Да и то неизвестно, одержит ли он победу... Князь медленно направился навстречу девушке, хотя она не сделала в его сторону ни шага. И только когда он приблизился к ней вплотную, Салима предложила ему посидеть в саду, который только что привели в порядок. Девушка провела его вдоль узких, заново прорубленных аллей, вокруг клумб с душистыми цветами. В середине сада, напротив еще безжизненного фонтана, стояли две каменные скамьи. Салима села на одну из них, указала ему на другую. И усевшись, повторила снова:

— Так о чем вы хотели спросить меня?

— Где Адальбер?

Она удивленно приподняла прекрасные брови. Кажется, Салима не притворялась.

— А я должна знать, где он?

— Кто, кроме вас, мог бы ответить на этот вопрос? Два дня назад... точнее, два вечера назад какой-то мальчик принес ему записку от некоей дамы, я не знаю, от кого именно, но когда он прочитал это послание, то так обрадовался, что сомневаться не приходилось: записка могла быть только от вас. И он тут же последовал за мальчиком, предупредив человека, у которого он гостил, чтобы тот не волновался и что он вернется попозже...

— Если не ошибаюсь, это был господин Лассаль?

— Вы с ним знакомы?

— Я знаю его, как и все в Асуане. Но я перебила вас, извините и, пожалуйста, продолжайте.

— Я почти все рассказал: с тех пор Адальбер так и не вернулся.

— Ах так? И вы подумали, что записка от меня?

— От чего бы еще он стал таким счастливым? Вне всякого сомнения, записка была от вас. Не знаю, мадемуазель Хайюн, отдаете ли вы себе в этом отчет, но его отношение к вам давно уже переросло обычную симпатию учителя к ученице.

И, не давая ей времени возразить, Альдо продолжил:

— Впрочем, я убежден, что вам все это прекрасно известно, иначе как объяснить слова, которые вы через меня передали моему другу в Каире: «Скажите ему, что я не предавала»? Вы уже тогда знали, что можете без труда причинить ему зло!

— Зло? Ну, это уж слишком. Я была его помощницей, ученицей, и, уверяю вас, он прекрасный учитель и... просто великий археолог.

— Ну, это мне хорошо известно!

На устах девушки промелькнуло подобие улыбки:

— В таком случае, возможно, вам также известно о жестоком соперничестве между господами археологами, в особенности когда они из разных стран!

— Известно. Я не присутствовал при первом раунде боя Адальбера с Фредди Дакуортом, но имел честь в некотором роде являться рефери второго, случившегося в баре «Зимнего дворца» в Луксоре. Нам пришлось вдвоем оттаскивать Адальбера, чтобы помешать ему задушить соперника. Но дело в том, что дрались они не из-за концессии, а из-за девушки, и почтенный Фредди обвинялся в том, что переманил ее и отвлек от своих обязанностей.

— Как глупо! Вы же видели, на кого он похож!

— Тогда почему вы переметнулись в его лагерь, когда он облапошил Адальбера?

— Потому что речь шла о гробнице Себекнефру, и это перевешивало прочие соображения. Мне надо было туда попасть, и неважно было, кто откроет дверь. В бумагах дедушки я обнаружила, что там должен был храниться папирус, способный пролить свет на древнейшую легенду Египта...

— А вы, само собой, Адальберу об этом и словом не обмолвились? — презрительно бросил Морозини. — Похоже, вы времени зря не теряли и стали членом всех команд.

— Да нет же, я хотела добыть этот документ для дедушки, чтобы показать ему, что женщина может оказаться достойной и способна заниматься археологией.

— Но бог вас покарал тем же способом: гробницу обобрали еще раньше вас.

Салима молча отвернулась. Альдо понял, что попал в точку и ей не хочется распространяться о своем неблаговидном поступке. Но девушка презрительно проговорила:

— Ваше мнение мне безразлично. Совершенно естественно, что между великим Ибрагим-беем и господином Видаль-Пеликорном, даже если я по-прежнему восхищаюсь им, выбора быть не может. Но вернемся к вашему вопросу: даже предположив, что автором записки была я, может быть, вы мне объясните, по какой причине он мог бы находиться здесь? Поместить неверного в дом Ибрагим-бея значило бы осквернить его память! Это было бы верхом неприличия!

— Конечно, я и об этом подумал. Но я надеялся, что вы назвали ему место, куда собираетесь приехать, и он загодя помчался туда.

— Свидание? Романтическое свидание? Сударь, вы меня оскорбляете! Запомните, будьте добры: я не писала Адальберу, и он не приезжал ко мне! Чего вы еще хотите? — уже со злостью добавила она, поднимаясь с места. Пришлось и Альдо последовать ее примеру.

— Ничего. Мне остается лишь поблагодарить вас за то, что приняли меня для выражения соболезнований, и пожелать вам всяческого счастья... в ваших исследованиях, — поспешил он уточнить, видя, как застыло лицо Салимы.

Она не стала его провожать и только глазами следила, как он пересекал сад, направляясь к входной двери. А Альдо с трудом сдерживал ярость, поскольку был уверен, что эта девица, солгав, посмеялась над ним. Правду она могла сказать лишь в одном случае: когда речь шла о гробнице Себекнефру. Хотя о том, нашла она папирус или нет, Салима все-таки не сказала, а князь из осторожности не стал расспрашивать ее, заранее зная, что в ответ в лучшем случае получит лишь полуправду. С другой стороны, ему казалось, что одно уж теперь прояснилось: предмет «исследований» Ибрагим-бея. Тот тоже выбрал стратегию обмана и хоть и не показывал вида, но интересовался именно Неизвестной Царицей. Во всяком случае, он умел подчинять себе людей, и именно ради него Салима старалась принять активное участие в раскопках в гробнице Себекнефру. Из-за него же погиб Эль-Куари. Ибрагим-бею даже не надо было отдавать приказы или выражать какие-либо пожелания: приближенные их угадывали и тут же кидались исполнять. Великое искусство... но ему оно не помогло!

Альдо был все еще взбудоражен, когда приехал к Анри Лассалю, с нетерпением ожидавшему результата его вылазки.

— Ну что?

— Ничего! Или же крайне мало. Шакияр живет у Салимы, и кроме того, что девушка согласилась рассказать мне о своем странном поведении на раскопках в Луксоре, я так ничего и не узнал. Хотя вот еще что: записку с приглашением Адальберу писала не она.

— И вы поверили?

— А как тут не поверить? Хотя меня не переубедишь: я по-прежнему считаю, что записку принесли из ее дома. Адальбер ходил все время мрачный, а тут прямо-таки засветился, да?

— Именно! Казался счастливым, как мальчишка, которому принес подарки Дед Мороз. Значит, все-таки бедного мальчика похитили. Но кто?

— Мог бы поспорить, что это она... или приспешники ее дорогой Шакияр, которой, кстати, не доверял и сам Ибрагим-бей. Или, что еще более вероятно, помощники ее брата Али Ассуари, который, скорее всего, и является душой всей этой преступной компании, ведь он намного умнее их обеих.— Неужели она так глупа?

— Начинаю всерьез в это верить... Или же она самая выдающаяся актриса века! Но вернемся к Адальберу. Можно, я перекинусь парой слов с вашим Фаридом?

— Да, пожалуйста! Полагаю, вы будете спрашивать у него об обстоятельствах исчезновения Адальбера? Например, о приметах мальчика-посыльного?

— Вы правильно поняли.

— В таком случае я сам вам отвечу, потому что первым делом опросил именно его.

— И что же?

Анри Лассаль пожал плечами:

— Вы видели, сколько мальчишек болтается в городе, на высокой набережной и в других местах, горя желанием заработать несколько монет? Этому на вид было лет двенадцать, он был в почти опрятной галабии, на голове голубая тюбетейка. Сказать, что он был красив? Но это вам ничем не поможет, поскольку тут все мальчики красивы... Кстати, не хотите ли вы со мной отобедать?

— Я бы с удовольствием, но меня ждут в отеле.

— Наверняка ваша тетушка? Адальбер очень лестно о ней отзывался.

— Моя двоюродная бабушка, маркиза де Соммьер. В свои восемьдесят лет она обладает умом, острым, как заточенная бритва! А в самом деле, почему бы вам не прийти как-нибудь поужинать с нами в «Катаракт»? Я знаю, вы не жалуете женщин, но в данном случае могли бы сделать исключение для тети и ее кузины, а заодно и чтицы, Мари-Анжелин дю План-Крепен!

— Дьявол, ну и фамилия!

— А сама она еще краше. И считает своим долгом каждому объявить, что ее предки участвовали в Крестовых походах. Приходите, ведь мы четверо в данный момент и есть семья Адальбера. Нам нужно сплотиться, чтобы стать сильными! — заключил князь, устало улыбаясь.

— Договорились, я приду!

— Что ты себе вообразил? — вскричала госпожа де Соммьер. — Что она тебе скажет: «Ну конечно, дорогой сэр, именно я и похитила Адальбера. Он сидит у меня в погребе. Не хотите ли пройтись туда и побеседовать с ним?» Нет, от твоей наивности я иногда теряюсь...

— А что мне еще было делать? Адальберу мальчик приносит записку, он ее читает с выражением очевидного счастья на лице и бежит за посыльным, обронив на ходу, что вернется поздно...

— Ну и что?

— В этой стране есть только одно живое существо, способное заставить его лучиться от радости, читая ее письма, и это существо — мадемуазель Хайюн! Вследствие чего я мчусь к вышеупомянутой мадемуазель, чтобы спросить, не может ли она меня просветить на этот счет. А она не только не видела Адальбера, но даже и не приглашала его к себе. Где, по-вашему, его искать в таких обстоятельствах?

— Успокойся. Знаю, я была не права и терпеть не могу быть неправой, но я просто из себя выхожу, когда вижу тебя в таком состоянии! А ты действительно считаешь, что этому созданию хоть в чем-то можно доверять?

— Когда она, например, рассказывала, почему осталась работать с Дакуортом, это выглядело вполне правдиво.

— Но она так и не сказала вам, нашла она или нет тот папирус и что было написано в нем, — вступила в разговор до сих пор молчавшая План-Крепен. — Одному дьяволу ведомо, писала она эту записку или нет. Но Адальбер в нее поверил — вот в чем беда! Надо было бы хорошенько обыскать весь их старый дом, но это нелегко! Средневековая дверь и единственное, к тому же узкое оконце — негусто! Может быть, можно пробраться туда через террасу?

— Анжелина, вы видели, какие высокие там стены? Согласен, вы можете на них вскарабкаться, как белка, и сам я тоже еще пока не рассыпаюсь, но нам понадобится, во-первых, скоба, во-вторых, прочная веревка...

— Не хотите ли вы оба спуститься с небес на землю и вспомнить, где мы находимся? Веревка еще туда-сюда, но где вы собираетесь добывать скобу? Не в сувенирных ли лавках? Предположим даже, что вы как-то туда взберетесь, но что будет, если окажется, что в доме полно людей? Ведь это не облегчит вам задачу. Такого рода авантюризм должен подкрепляться хорошими тылами, а мы здесь на краю света. От местных властей проку никакого. И, к сожалению, ни один из вас не обладает талантом Адальбера отворять наглухо запертые двери.

— А что, если воспользоваться помощью полковника Сэржента? — предложил Альдо. — Он горит желанием пойти по стопам своего деверя, и вдобавок ко всему он англичанин, а это имеет свои преимущества. Опять же не забывайте, что господин Лассаль всех тут знает. Кстати, ничего, что я пригласил его на ужин?

— Самое время об этом спросить! — вздохнула маркиза. — Может быть, удастся из него что-нибудь вытянуть... и время скоротаем. Хочется надеяться, что он нас не вспомнит.

— Нет смысла питать иллюзии, — заметила Мари-Анжелин. — Мы незабываемы. Но, возможно, будет небезынтересно увидеться с ним.— Она права, тетушка Амели, вы потрясающе выглядите, — искренне восхитился Альдо, обратив внимание на жемчужно-серое шелковое платье, с изяществом подчеркивавшее ее все еще тонкий, несмотря на годы, силуэт. На сером фоне поблескивали колье, похожее на ошейник, браслеты и целые гирлянды бриллиантов. — Не уверен, что было разумно тащить такие великолепные украшения в «дебри» пустыни.

— Ну, удивил, мой мальчик, а еще эксперт! Может быть, ты стал плохо видеть? Это же бижутерия! Оригиналы лежат под замком в Париже.

— Ну, хорошо, успокоили. Ладно, пойдемте вниз!

— Еще минуту! — попросила Мари-Анжелин. — Сейчас, хоть и прошел первый шок от исчезновения Адальбера, мы по-прежнему будем в основном говорить о нем. А я хотела бы умолчать об одной посетившей меня мысли: мы располагаем единственным следом, который может привести к нашему другу. Этот след — мальчик, который принес письмо. С него и надо начинать.

— Не понимаю, зачем скрывать это от Лассаля. Мы с ним уже говорили на эту тему.

— И каково его мнение?

— Что это будет так же легко, как найти песчинку в пустыне.

— Неужели?

Больше Мари-Анжелин не произнесла ни слова. Да и времени не оставалось. В гостиной для приглашенных их уже ждал Анри Лассаль, затянутый в безукоризненный смокинг такой же белизны, как и его седые волосы. Заметив Морозини под руку со старшей из дам, он поклонился и в тот же миг узнал обеих. И покраснел.

— Ну вот! — зашипела План-Крепен. — Говорила же, мы незабываемы! Мы врезались ему в память навсегда!

Но пожилой господин решил сыграть в открытую, причем не без изящества, поскольку первым затронул больную тему:

— Боюсь, дорогой Альдо, что вы сослужили своей тетушке плохую службу, пригласив меня на ужин в ее обществе. Мы видимся не впервые, и боюсь, что я оставил о себе не слишком лестное впечатление. Но как можно было себе представить, что маркиза де Соммьер, о которой я слышал столько хорошего от Адальбера, станет моей счастливой соперницей в Монте-Карло? Я смущен, мадам.

— Полно, не смущайтесь. Казино имеют печальное обыкновение выводить игроков из себя и заставлять их реагировать совершенно необычным для них образом. Говорят, подобный же феномен происходит при управлении автомобилем... Так что, сударь, давайте обо всем забудем! Мы собрались здесь благодаря нашему дорогому Адальберу. Добро пожаловать! — приветствовала она Лассаля, с улыбкой протягивая руку для поцелуя. Тот склонился над ее рукой.

— Ну что за очаровательный обмен любезностями! — снова прошипела неисправимая Мари-Анжелин. — Как будто на приеме во Французской академии! Ох!

Альдо ухитрился тихонько подтолкнуть ее локтем в бок, но эта проделка осталась незамеченной: коль скоро мир был восстановлен, все они вместе прошли в зал ресторана, где метрдотель уже ждал их, чтобы провести к круглому столу, украшенному розовыми гвоздиками. В первые минуты все изучали меню, а Альдо переговаривался с сомелье, но очень скоро они приблизились к сути своего собрания, ведь каждый из них слишком беспокоился, чтобы терять время на ритуальные банальности светской болтовни.

— Мой племянник, должно быть, уже рассказал вам о своем визите к этой барышне Хайюн. А что вы сами, господин Лассаль, о ней думаете? — начала разговор маркиза. — Я-то ее никогда не видела и мнения составить не могу.

— Она исключительно хороша собой: представьте себе Нефертити с глазами северной принцессы, такие светлые озера удивительной голубизны, что кажутся почти что прозрачными. Но на самом деле глаза ее непроницаемы, хотя я и не уверен в истинности своего суждения. Я увидел ее впервые лишь на похоронах Ибрагим-бея. Но ту записку, которую получил Адальбер, могла написать только она. Я знаю его с детства, и видели бы вы, как во время чтения менялось его лицо! Он сразу же ушел.

— Я забыл спросить у вас об одной вещи...

— О чем же?

— Этот таинственный мальчик, который передал записку, он приехал на чем-нибудь или Адальбер попросил у вас машину? Старый замок ведь далеко...

— Да, действительно... Я как-то об этом не подумал. Мальчик пришел пешком, и Адальбер просто последовал за ним.

— Тогда у нас есть две версии: либо какая-то машина ждала его неподалеку, либо ему назначили свидание в городе или где-то поблизости... А вам известно, где находится дом принцессы Шакияр?

— На острове Элефантина, но дом ей не принадлежит. Это семейное имущество, а собственник — ее брат. Дом — колыбель клана Ассуари, которые считали себя потомками правителей острова, чьи гробницы находятся на левом берегу Нила. Вы считаете, она могла ждать его там?

— Это кажется мне самым вероятным. С другой стороны, можно предположить, что Салима сказала правду и никакого письма не писала...

— Ну уж в это я никогда не поверю! — сухо оборвала его Мари-Анжелин. — Если он в течение нескольких месяцев бок о бок работал с этой девушкой, странно было бы не узнать ее почерк! И в самом деле, почему бы ей не написать что-нибудь Адальберу в угоду своим, судя по всему, дорогим друзьям? Она уже один раз предала нашего друга, предала бы и во второй. Тяжело сделать только первый шаг, а этот Али Ассуари, насколько нам известно, не только глава семьи, но еще и главарь банды, из-за которой у вас начались все эти неприятности.

— Вы думаете, что Адальбера могут держать в замке Ибрагим-бея? — переспросил Альдо.

— Такое можно предположить с большой долей вероятности, тем более что Шакияр как будто «официально» поселилась в «Замке у реки», чтобы поддержать в горе прекрасную Салиму, а той было нетрудно изобразить оскорбленную невинность, когда вы намекнули, что Адальбер может находиться у нее.

— А как выглядит дом принца на острове?

— О, это настоящий маленький дворец с великолепными садами. Но туда нелегко проникнуть, если у вас мелькнула такая мысль, — предупредил Лассаль, перехватив взгляд, которым обменялись Альдо с Мари-Анжелин, — его наверняка слишком хорошо охраняют.

— Будь с нами Адальбер, мы бы без колебаний предприняли туда вылазку, но без него у меня как будто сил стало наполовину меньше, — вздохнул Альдо, знаком показывая официанту, чтобы тот наполнил бокалы. — Кроме всего прочего, у нас нет никакой уверенности в том, что его прячут именно там. Мы бродим на ощупь в потемках!

— Главное, будем надеяться, что он еще жив, — вздохнула госпожа де Соммьер. — Мне не нравится история о похищении, которая не имеет продолжения. Обычно когда кого-нибудь берут в заложники, так для того, чтобы взамен получить выкуп. А в этом случае, насколько мне известно, никто ни у кого ничего не требовал. Разве что господин Лассаль получил письмо и не решается о нем рассказать, потому что, например, в письме его призвали к молчанию.

— Увы, нет! Я не получал никакого письма. К тому же обычно похитители требуют, чтобы не ставили в известность полицию. Но не семью. Что до пресловутой полиции, зная, какой она пользуется репутацией, я не представляю себе, кто мог бы ее испугаться. И тем не менее у меня есть твердая уверенность в том, что нельзя терять надежду. Возможно, вскоре мы что-то узнаем. Похитители не всегда торопятся. Все зависит от того, что именно они хотят получить.

Ужин закончился в атмосфере подавленности. Все понимали, что время уходило, и, несмотря на оптимистические прогнозы господина Лассаля, молчание, сопутствующее исчезновению Адальбера, становилось все более тягостным. Даже если все они дружно отвергали мысль о том, что с ним могло произойти несчастье.

После ужина они распрощались, договорившись о том, что если кто-то что-то узнает, то безотлагательно поделится информацией с остальными. Тетушка Амели сказала, что немного устала, и дамы поднялись к себе, в то время как Альдо пошел в бар выпить вторую чашечку кофе. Он обнаружил там полковника Сэржента со своей вечерней порцией виски. Тот сделал Альдо знак подойти.

— Ну что? Есть какие-нибудь новости? Морозини удивленно взглянул на него:

— Что вы имеете в виду?

— Ну, вашего друга-археолога! Его же похитили? Ошеломленный, Альдо даже и не подумал отпираться и удивленно спросил:

— Откуда вам это известно?

— Это же элементарно! Подождете минутку?

Он сходил к стойке из красного дерева с блестящими бронзовыми накладками и вернулся в сопровождении молодого человека, длинного, как жердь, и рыжего, как морковка. Альдо сразу же узнал его, но полковник все-таки решил представить:

— Перед вами почтенный Фредди Дакуорт, которого мы с вами уже встречали при обстоятельствах, скажем, из ряда вон... Если вы не знали, кто вас спас, Дакуорт, то прошу любить и жаловать: князь Морозини.

— Я очень рад! — проговорил молодой человек и протянул для рукопожатия руку, широкую, как стиральная доска. — Спасибо, что меня представили, полковник Сэржент. Я уже давно хочу подходить и покорно поблагодарить, только не решаюсь...

— То, что мы с полковником сделали, не заслуживает такой благодарности. Это было естественно. Но почему вы не решались? Я внушаю вам страх?

— Нет, но вы нечасто оставались одинокий. Господин Пеликорн был с вами, а у меня не было желания пожи... потрясать его руку. У меня тоже есть горд... свое уважение... но другой ночью я думал, я видел...

— Да говорите вы по-английски, старина! — посоветовал молодому человеку Сэржент. — Так будет понятнее. Наш друг прекрасно владеет английским!

— О, спасибо! Так вот, три дня назад поздно вечером я прогуливался вон там, — он неясно очертил рукой северную часть города, — и вдруг увидел вашего друга. Он бежал за каким-то мальчиком к машине с потушенными фарами, которая была припаркована в темном месте. Он сел в машину. В это время я услышал, как он закричал, а машина развернулась и поехала к Нилу. А мальчик пошел обратно, откуда пришел.

— А как он был одет, этот мальчик?

— Во что-то темное, если мне не изменяет память, и что-то у него было на голове. Все это произошло очень быстро.

— А машина поехала вниз к реке?

— Да! Но я не знаю, куда она направилась потом.

— Уже и это чрезвычайно важно... но почему вы не сказали об этом полковнику раньше?

Дакуорт пару раз смущенно шмыгнул носом, помолчал и, наконец, сознался, что ему было приятно видеть, что у его врага тоже неприятности. Ведь он еще прекрасно помнил, как его лупил Адальбер, но увидев, что Альдо переехал в отель в одиночестве и не особенно веселился, он подумал-подумал и, поскольку был не злопамятен, в конце концов открылся соотечественнику.

— Даже не знаю, как вас благодарить, — сказал Морозини. — Когда я отыщу своего друга, он обязательно перед вами извинится. Даже учитывая то, что вы сыграли с ним просто «убойную» шутку. — Он произнес это слово по-французски, и Фредди на нем споткнулся:

— «Убойную»? Вы хотите сказать, что я достоин того, чтобы меня убили?

— Нет, что вы, просто существует такое выражение. На самом деле я хотел сказать, что вы не играли в открытую. Кстати, я как раз хотел спросить вас: зачем вы это делаете?

— Что делаю?

— Добываете концессии на чужие раскопки? Ведь вы же сами египтолог, черт возьми! Неужели нельзя проводить исследования самостоятельно?

Фредди с покаянным видом покачал головой:

— Нельзя! Я обучался археологии, но меня подводит интуиция. К тому же я так ленив! Рыть землю, перетаскивать тонны камней и втискиваться в дыры чуть побольше лисьей норы так утомительно! Да и спина у меня болит!

— Зачем же вы тогда занялись археологией? Неужели нельзя было выбрать другую профессию?

— Нельзя. Таково было желание дядюшки.

— Вашего дяди? Лорда Риббльсдейла?

— Вы его знаете?

— Нет. Зато слишком хорошо знаю вашу тетушку Аву.

Веснушчатое лицо англичанина расплылось в умиротворенной улыбке.

— Ну, раз так, то мне ничего не надо и объяснять!

— И все-таки объясните хотя бы что-нибудь. Ведь не для того же, чтобы ему доставить удовольствие, вы остановили свой жизненный выбор на кирке и лопате? Я знаю, что ваша тетушка буквально помешана на поисках драгоценностей, но египетские сокровища, насколько мне известно, ее не привлекают.

— Похоже, вы действительно прекрасно ее знаете. Тогда вы поймете: я хотел досадить ее дочке, которая...

Альдо расхохотался:

— Не продолжайте, я все понял! Достаточно хоть раз увидеть ее дочь, Алису Астор! Она строит из себя возрожденную Нефертити или, по меньшей мере, одну из приближенных к ней особ! Надо бы вам побеседовать о ней с моим другом Адальбером, когда мы заполучим его обратно. Вам будет о чем поговорить! А пока спасибо вам от его имени.

— О, не стоит... не мог бы я еще чем-нибудь помочь?

Похоже, он был преисполнен добродетельного стремления хоть как-то угодить Морозини, но Альдо придерживался принципа, что не следует злоупотреблять добрыми намерениями других людей. В данный момент его занимала новая проблема: как забраться в поместье принцев Ассуари? И причем тайно, чтобы никто ни о чем не догадался! Углубившись в свои мысли, он не отрывал глаз от пустой кофейной чашки, совершенно забыв о полковнике Сэрженте. Но тот, после недолгого отсутствия, вернулся с двумя стаканами виски, один из которых поставил прямо под носом у Альдо. Тот машинально поблагодарил полковника.

— Ставлю пенни, что вас одолевают тревожные мысли! — заулыбался он. — Такое впечатление, что вы витаете где-то далеко, дорогой князь?

— Не так уж далеко. Спасибо за виски! — ответил Альдо и тут же взялся за стакан.

— Я бы даже сказал: гораздо ближе, чем вам бы хотелось! Эта машина, которая поехала к Нилу с господином Видаль-Пеликорном, не укладывается в вашу версию? Вы считали, что похитителей послала прекрасная девушка? Это могло бы внести приятную ноту для господина Видаль-Пеликорна. Но, может быть, у нее есть дом на берегу?

— Дома нет, но зато есть друзья. Вот я и думаю: а так ли они порядочны, как ей хочется мне это продемонстрировать?

— Если вы намекаете на принцессу Шакияр, то от меня в ответ услышите определенное «нет»! Не то чтобы она была зловредной, просто слишком робеет перед братом Али Ассуари, и тому без труда удается заставлять ее плясать под свою дудку!

— Откуда вы так хорошо ее знаете? Полковник махнул рукой:

— Когда-то я служил при военном губернаторе в Каире. Шакияр — красавица, этого не отнимешь, и закатывала дивные пиры!

Альдо не сумел сдержать приступ смеха, и Сэржент удивился:

— Разве я сказал что-то смешное?

— Прошу прощения, но я вот подумал: а есть ли в мире место, где вы еще не служили? Я даже не представлял себе, что индийская армия так мобильна!

Полковник принял это с юмором:

— Она-то нет, но вот я — другое дело! Когда так долго служишь, поневоле приобретаешь вкус к путешествиям. И едешь туда, куда пошлет империя... в соответствии с твоими заслугами...

— Отсюда и ваше знание языков?

— О, это просто мое увлечение! Обожаю изучать языки далеких стран! Вот, например, выучил китайский... хотя ни разу ноги моей в Китае не было!

— Молодчина! Но вернемся к семье Ассуари. Что вы о них знаете?

— Об Али? Он сановный вельможа средневекового толка. Это значит, способный на все, в том числе и на любую подлость. Но если вы хотели узнать, где находится их дом на острове Элефантина, то я могу провести вас туда. Хотите, завтра?

Удивить Морозини было нелегко. Но старому вояке это удалось. Он только спросил:

— Вы мысли тоже читаете?

— Ни в коем случае, и по руке гадать не могу. Но только... — моя жена вам это подтвердит — ...мне скучно. И потому я интересуюсь людьми, с которыми меня сводит судьба. К тому же, как выяснилось, вы с вашим другом чертовски интересные люди! Вот так-то, дорогой князь!

Альдо мог бы отделаться ответным комплиментом, но он только решительно пожал протянутую ему руку.

— Согласен на завтра! При одном условии: раз лошадей не будет, вы не заставите меня добираться туда вплавь?

Он думал пошутить, но полковник, став серьезным, как Папа Римский, проговорил:

— Посмотрим по обстоятельствам, хотя исключать этого нельзя.

Сказать, что поместье было импозантным, значило бы ничего не сказать. На самом деле оно было красивейшим на острове. Маленький дворец, немного напоминавший Альгамбру в Гренаде, располагался на самом краю северной точки Элефантины и утопал в зелени. Он находился на одном уровне с островом Китченер^[372], куда можно было к тому же добраться на частном пароме, ходившем от острова к городской набережной и обратно. На нем и приплыли на остров полковник Сэржент с Альдо. Они сразу же двинулись вдоль стен, огораживающих поместье. Никто им не препятствовал, и им показалось, что физически проникнуть внутрь не составляло вообще никакого труда. Да только все равно без разрешения хозяев было не обойтись: выяснилось, что во дворе было полно слуг в бело-красных одеяниях.

— Если Адальбер там, то его охраняют лучше, чем Английский банк! — вздохнул Морозини. — Не сомневаюсь, что по ночам эти слуги спят повсюду, как принято в этой стране.

— Некоторые приходят из нубийской деревушки, которая находится неподалеку, на южной стороне. Но и в доме, должно быть, их остается целый полк. Бывший деверь короля всегда стремился показать свою значимость, хотя бы внешне, потому что, как я думаю, их состояние не соответствует апломбу. Он любит играть по-крупному, но втихомолку поговаривают о его значительных проигрышах. Что, впрочем, вовсе не мешает ему ни в грош не ставить губернатора.

— Он что, считает себя вне закона?

— Именно так! Я же говорил вам, это разбойник, и если он захватил вашего друга, а все факты подтверждают именно это, то он ни за что не отпустит его без торга.

— Почему же тогда у нас никто до сих пор не потребовал выкуп?

— Если позволите употребить рыбацкий термин, то скажу, что он хочет уморить рыбу.

— Рыба — это я?

— Мне казалось, что после истории с жемчугами вы в этом уже не сомневаетесь. Вот что значит мировая известность!

Альдо немного помолчал, а потом спросил:

— Зачем вы меня сюда привезли?

— Чтобы вы сами убедились в масштабах задачи. Если бы я просто рассказал вам, вы бы мне не поверили.

— Возможно, не поверил бы... На самом деле я уж и не знаю, что теперь делать...

Князь думал еще и о том, как это любезному полковнику 17-го полка гуркхов в отставке, которого он считал обычным туристом, удается владеть таким количеством информации, но предусмотрительно предпочел промолчать. Правда, по словам его супруги, от зятя Гордона Уоррена можно было ожидать чего угодно.

— Ясно одно, — сказал он вслух, — я хочу отыскать Видаль-Пеликорна, не дожидаясь его смерти. Что бы вы мне посоветовали?

— Подождать! Я знаю, что это раздражает, в особенности когда ждешь вдали от привычных мест, но наверняка наступит день, когда похититель объявит о своих требованиях. И действовать нужно будет только в этот момент!

— В одиночку идти против бандита, который, используя свое положение, может задействовать все ресурсы этой страны? — с горечью проговорил Альдо.

— А обо мне вы забыли? Кроме того, скажу вам следующее: Ассуари презирает губернатора Махмуд-пашу, но тот в свою очередь его ненавидит. Он, конечно, не светило, но я почти уверен, что если обратиться к нему и объяснить, в чем дело, то он мог бы счесть это... очень забавным и воспринять как возможность заодно избавиться от своего врага! А этот человек ужасно любит развлечения!

Альдо поразило это невольно вырвавшееся «обо мне вы забыли?».

— У Англии ведь здесь очень сильное влияние, не так ли?

— Она могла бы стать всемогущей, если бы не наводила в Египте свои порядки. Ведь здесь множество встречных течений, иногда даже скрытых, и от этого они особенно опасны.

— А на вас хоть немного распространяется это могущество?

Лицо полковника, обожженное солнцем Индии, теперь приобрело красновато-кирпичный оттенок:

— На меня? Я всего лишь старый отставной солдат, который еще не утратил вкуса к путешествиям. Мы с женой всегда хоть один зимний месяц проводим здесь, в Египте. Клементина без ума от Асуана, а у меня нет причин отказывать ей в удовольствии бывать в этих местах. Со временем мы тут со всеми перезнакомились, в том числе завязали отношения и с Махмуд-пашой.

«Как бы не так», — непочтительно подумал Морозини, все более и более удивляясь этому, буквально свалившемуся с неба, ценному и всезнающему компаньону, который оказался просто незаменимым в сложившейся ситуации. Тот тем временем подал голос:

— Что бы вы сделали, если бы находились на родной земле, а не в подвешенном состоянии бог знает где?

— Организовал бы вылазку в стан врага, — тут же ответил Альдо, не без тоски вспомнив Теобальда и Ромуальда, двух исключительно полезных близнецов, находившихся на службе у Адальбера. — Нет ничего лучше слуги, обученного должным образом. Но в этих краях, сдается мне, некому поручить столь деликатное дело. Разве что...

— О ком вы подумали?

— Ну разумеется, о господине Лассале! Он здесь давно и отлично знает всех и вся...

— Я с вами не соглашусь! Он европеец, как и мы с вами, и поэтому, как все прочие европейцы, не может быть уверен в своих слугах на все сто! Придется подкупать кого-нибудь из челяди Ассуари. Но ведь он тоже не брал на службу кого попало! Здесь неподалеку, в нубийской деревушке, новых кандидатов на службу хоть пруд пруди!

— Впору отчаяться! — вздохнул Альдо. — Дорого бы я дал, чтобы узнать, что на самом деле происходит за стенами его дома. Интуиция подсказывает мне, что Видаль-Пеликорн где-то неподалеку. Но как убедиться в этом? О, это бездействие меня убьет!

— Экие же вы, право, латиняне, лирики! Лучше думать о том, что безвыходных положений не бывает. Просто нужно найти правильное решение. А для этого надо еще подумать.

Вернувшись в отель, Альдо расстался с полковником: тот отправился на поиски жены, а князь пошел к Мари-Анжелин, занятой чтением на террасе. Прием ему был оказан довольно прохладный.

— Хорошо прогулялись? — спросила она, не отрывая глаз от книги.

— Можно сказать и так.

— Правда, он симпатичный, этот полковник?

— Необыкновенно. К чему вы клоните? И, кстати сказать, почему вы одна? Где тетушка Амели?

— Уехала за покупками с леди Клементиной.

— А вы остались? Что, сегодня не акварельный день?

Она с шумом захлопнула книгу и возмущенно воззрилась на него:

— Не акварельный! Никакого рисования и никаких других занятий! Я никак не пойму, отчего это вы сами заделались туристом, в то время когда наш Адальбер...

Она осеклась, всхлипнула, и из ее глаз потекли слезы. Мари-Анжелин выглядела такой несчастной, что Альдо даже не смог рассердиться. Забрав у нее книгу, он взял ее руки в свои:

— Ну что вы еще выдумали! Что я поехал кататься по реке или сыграл с Сэржентом партию в гольф?

Вместо ответа она только пожала плечами. Заметив это, он улыбнулся:

— Как же вы меня плохо знаете, Анжелина, раз так расстроились! Мы как раз ездили на разведку. Полковник, как и я, думает, что Адальбера похитил Ассуари; он захотел показать мне их родовой замок на острове Элефантина. Мы с ним пытались найти возможность его «посетить». Но напрасно: там полно слуг.

Едва он начал излагать подробности, Мари-Анжелин сразу же оживилась. План-Крепен снова сделалась настоящей План-Крепен.— А может, добавить туда еще одного слугу? И такой массе людей легко остаться незамеченным.

— Вы имеете в виду слугу, засланного нами? Но в этом захолустье никому нельзя довериться! Мы не во Франции, и близнецы Адальбера, которые приходили нам на выручку, очень далеко.

— И все-таки можно попробовать!

Вскочив с места, она, подобно регулировщику, стала делать руками какие-то знаки, обращаясь в сторону кучки детей, сидевших на стене в тени тамариска у нижней части сада. Один из них отделился от прочих, подбежал к швейцару, о чем-то с ним перемолвился, указывая на ту, что махала ему с террасы, и наконец приблизился к ним.

— Я нужно тебе? — осведомился он на жуткой смеси английского с арабским. — Пойдем туда?

— Нет, не сегодня. Альдо, хочу представить вам Хакима, моего юного провожатого. Он честный и храбрый мальчик. Хаким, мы хотим узнать, можно ли проникнуть во дворец принца Ассуари? Нам нужно там кое-кого найти.

— Что ты хочешь знать?

— Не держит ли он там насильно одного нашего друга... очень дорогого друга...

— Того, кто был в доме «Пальмы» и которого украли?

— А ты, оказывается, все знаешь! — удивился Альдо.

— У нас маленький город. Надо уметь слушать и наблюдать. Я знаю того мальчика... он ходил за твоим другом.

— Он сказал тебе, кто его послал?

— Нет. Араб в черной машине дал записку и сказал отнести ее вашему другу, а потом привести его к нему. Он больше ничего не знает... но бакшиш был хороший.

— Ты получишь столько же, если поможешь нам.

— Я хочу помочь, но проникнуть на территорию принца, когда он там, трудно... очень трудно, потому что все его боятся... разве только не будет одного слуги...

— А если мы заберем оттуда одного слугу, — подала мысль Мари-Анжелин, — ты бы смог занять его место?

— Нет. Я не могу прислуживать, — выпрямился Хаким, и его физиономия приняла выражение оскорбленного достоинства. — И потом, я еще маленький. Али Ассуари нанимает только тех, кому он доверяет. Я могу сделать вот что: сказать, какой дом внутри.

— Значит, ты уже бывал там?

— Когда хозяин отсутствовал, и все было заперто, то, конечно, бывал. Это нетрудно.

— Я хочу знать только одно, — вступил Морозини, — есть ли там места, где можно кого-нибудь спрятать? Например, подвалы...

— Есть... — он повернулся к Мари-Анжелин, — ты так красиво рисуешь, можешь нарисовать... план? Так говорят? План?

— Да, правильно, план. Если ты объяснишь, то я нарисую без труда. Это, конечно, не поможет нам туда пробраться, но даст возможность почувствовать себя увереннее, а там — кто знает? Может, представится случай... Пойдем сегодня после обеда в храм? Там в одном углу я заметила гладкую скамью, можем использовать ее вместо стола.

Появление госпожи де Соммьер с леди Клементиной в набитой пакетами коляске положило конец их беседе. Альдо дал Хакиму в виде задатка серебряную монету, отчего тот, счастливо покраснев, бросился бежать обратно, не забыв, однако, напоследок в качестве благодарности шепнуть, указав на План-Крепен:

—Тебе повезло, что дружишь с ней: она хорошая.

— А ты думал, я не знаю? Шагая навстречу дамам, Альдо заметил господина Лассаля, который, опираясь на трость, направлялся в отель. Морозини, поцеловав англичанке руку, отошел к нему.

— А я собирался в ближайшем времени навестить вас, узнать, нет ли новостей, — произнес он, пожимая Лассалю руку. — Но раз уж вы здесь, не отобедаете ли с нами?

— Нет, это вы приглашаетесь ко мне на обед. В мужской компании. Не хотелось бы сверх приличий обременять этих дам.

— Не слишком ли далеко вы зашли на пути раскаяния? Недоразумение в Монте-Карло уже давно кануло в Лету.

— Возможно... хотя я до конца в этом не уверен. Как бы то ни было, мне в их присутствии как-то не по себе. Гораздо лучше было бы пообедать в одном из ресторанов на высокой набережной. Что касается вашего первого вопроса — пока ко мне никто из похитителей не обращался. Разве что вам что-нибудь стало известно...

— Я бы сразу же сказал вам об этом!

— В таком случае еще более предпочтительно, чтобы мы отобедали вдвоем. Я слишком обеспокоен. И не смогу быть приятным собеседником для дам.

Глава 9 Бурный вечер

Альдо повертел в руках листок и даже на всякий случай, ища объяснения, посмотрел на оборотную сторону, что, в общем, было и вовсе глупо.

На изысканной веленевой бумаге с гербами было начертано приглашение на вечер в честь помолвки принца Ассуари с мадемуазель Салимой Хайюн. Она же собственноручно приписала несколько слов о том, что «была бы счастлива принять последних друзей Ибрагим-бея». Приглашение казалось совершенно нелепым, если принять во внимание тот факт, что познакомился он с Салимой совсем недавно, не говоря уж о том, что будущего жениха ему официально представляли под мнимым именем Эль-Куари. Решительно, эти двое могли стать чемпионами по созданию неловких положений!

Но если бы Альдо принял приглашение, то у него появилась бы возможность посетить дворец принца, не выходивший у него из головы. К тому же что может быть удобнее толпы, в которой можно затеряться и произвести разведку? Но, с другой стороны, все это могло быть подстроено: толпа подходила и для того, кто хочет похитить и надежно спрятать какую-нибудь персону.

Отставив на время все эти вопросы, он решил посоветоваться об этом с Анри Лассалем и сунул картонку в карман. Но, уже проходя по гостиничному холлу, встретился с полковником. В руках у того было такое же приглашение.

— Вы тоже получили? — спросил Альдо, вынимая из кармана свою карточку.

— Как видите. И гадаю, чем обязан быть удостоенным такой чести. Мы, конечно, с женой частые гости в Асуане, но эти люди не входят в круг наших знакомых, разве что пару раз мы встречались с принцем у губернатора или у главнокомандующего регионом. Двумя словами, может, и перекинулись, всего и дел.

— И все-таки вы являетесь частью местной элиты. Это логично. Но я-то как попал в списки приглашенных?

— Не нужно скромничать. Вы не только принадлежите к высшему свету Европы, но и обладаете, я бы сказал, международной репутацией. Одним словом, лично я даже рад: я буду не я, если мы с вами не узнаем там ничего нового!

— А каково мнение леди Клементины?

— О, она в восторге. Обожает всякие праздники, особенно с примесью «восточных ароматов». Она все еще верит в сказки «Тысячи и одной ночи»! Так что мы дадим согласие, и советую вам поступить так же. До скорого!

Явившись в «Пальмы», Альдо удивился еще больше. Но не тому, что приглашение получил и старый дворянин, являвшийся одной из видных личностей в городе. А тому, что второй конверт был адресован Адальберу. И приглашение в нем сопровождалось, как и его собственное, несколькими строками, приписанными рукой Салимы, о счастье принять у себя «дорогого учителя египтологии».

Не будь он так встревожен, ситуация показалась бы ему даже забавной: их практически возводили в ранг членов семьи!— Этот мерзавец издевается над нами! Осмелиться пригласить Адальбера, когда ему лучше, чем кому бы то ни было, известно, что он не сможет прийти! Это провокация!

— Или же то, что называют удачной дымовой завесой. Вы, надеюсь, пойдете?

— Еще как пойду! А вы?

— Без всяких сомнений!

На этом они и расстались. Итак, все отправятся на праздник. Все, кроме госпожи де Соммьер и ее «незаменимой»: о них, казалось, позабыли. Первая и не обиделась, зато вторая метала громы и молнии:

— Они пригласили половину «Катаракта»! А нас нет! Это непереносимо! Что бы это значило?

— То, что с нами незнакомы, — урезонивала ее старая дама. — Сколько же иногда в вас проявляется снобизма! Ну-ка, скажите мне, мало ли в одном только Париже дается приемов, на которые нас с вами не зовут? А здесь мы вообще просто никому не известные туристки, и так даже лучше! Кстати, пока не забыла: не вздумайте приставать к леди Клементине, чтобы она взяла вас с собой в качестве какой-нибудь временной племянницы! Ясно вам? Да и мне вы тут нужны.

— Ага, понимаю! Что же мы будем делать, дожидаясь возвращения Альдо? Тянуть бесконечную партию в шахматы? Или от корки до корки снова перечитывать «Отверженных»?

— План-Крепен, вы начинаете дерзить! Почему бы нам просто не лечь спать? Ночью это иногда делают нормальные люди, вы разве не знали?

— Нам прекрасно известно, что мы с вами глаз не сомкнем, пока Альдо не вернется.

— В таком случае утопим нашу тревогу в шампанском и почитаем роман Агаты Кристи! Она мне сегодня подарила один, и, по словам леди Клементины, он очень увлекательный. Называется «Убийство Роджера Экройда». Кажется, главный герой — забавный бельгийский сыщик по имени Эркюль Пуаро, невероятно проницательный и умный. Говорят, роман имел большой успех. Я положила книжку на секретер.

Мари-Анжелин не посмела перечить и в назначенный вечер, выйдя на балкон, полным грусти взглядом провожала группу приглашенных. Альдо и Сэрженты садились в коляску, чтобы ехать к одному из трех паромов, нанятых специально, чтобы обеспечивать гостям переправу.

Была дивная ночь, теплая и ясная, и бедная План-Крепен еще долго стояла на воздухе, глядя на полумесяц в обрамлении звезд.

Увидев, сколько народу в вечерних туалетах столпилось на берегу Нила, Альдо даже посочувствовал, вспомнив о своих дамах. Среди такого потока гостей Мари-Анжелин легко могла бы пробраться незамеченной, но что сделано, то сделано, и нечего к этому возвращаться. Он стал внимательно разглядывать маленький дворец, сиявший среди густой листвы тысячами огней. Кстати, здесь все выглядело гармонично; мириады фонарей в венецианском стиле и лампы у подножий деревьев освещали пространство. В мраморных раковинах пели светящиеся струи фонтанов, и невидимые музыканты наигрывали вечные мелодии, создавая совершенно неповторимую атмосферу.

Такое начало вечера свидетельствовало об истинности репутации принцессы Шакияр как выдающейся устроительницы празднеств. Мягкий свет, льющийся от пламени бесчисленных свечей и изысканных светильников, подчеркивал красоту хорошеньких женщин и в то же время скрадывал недостатки прочих, обделенных природой. В искусно украшенных цветами гостиных неслышно сновали с подносами слуги в красно-белых одеяниях.

На этом, как было объявлено, празднике любви царило беззаботное веселье. И только виновница торжества, казалось, не ведала об этом. Хрупкое изваяние, укутанное в мягкий креп такого же нежно-голубого цвета, как и ее глаза, без украшений, стояла она между двумя черно-белыми фигурами, сияющими с одной стороны медалями и наградами, а с другой — россыпью с виду подлинных бриллиантов, и принимала приветствия и поздравления с какой-то застывшей, словно вымученной улыбкой.

Она чуть оживилась, когда перед ней склонился Альдо в смокинге и с гарденией в петлице:

— Как любезно с вашей стороны прийти сюда, князь. Но Адальбера с вами нет. Он не запаздывает?

От этих слов у Морозини перехватило дыхание. Он ожидал чего угодно, но только не этого! Причем сказано это было с выражением безмерной невинности в ясных аквамариновых глазах. Может, эта Салима дура, идиотка? Или все-таки она исключительно талантливая актриса? И поскольку сам он в театральном искусстве был не новичок, то, быстро взяв себя в руки, подарил ей одну из своих самых обольстительных улыбок:

— Я сам надеялся встретить его здесь. Мы ведь не виделись со дня... с того страшного дня, о котором не стоит упоминать на празднике. Мне казалось, я вам уже говорил об этом.

— Правда? Что ж, возможно... Стоявшая рядом принцесса Шакияр (с Ассуари они просто обменялись церемонными кивками) наклонилась к Салиме:

— Ну же, дорогая, вспомните! Уже не знаю кто, но нам говорили, что он должен был ехать в Уади Халфу на какую-то важную встречу. Наверное, просто забыл прислать извинения. Добро пожаловать, князь! — обратилась она к Морозини. — Хоть наши отношения и начались с недоразумения, хорошо бы нам теперь добавить им сердечности!

— Раз вы так сказали, мадам, значит, так и есть, и лично я только рад!

Позади него уже образовалась целая очередь. Как тут завяжешь разговор? Он отошел к полковнику Сэрженту, ожидавшему возле высокого куста гибискуса. Поодаль леди Клементина болтала с какой-то дамой, задрапированной в черный шелк, поверх которого висело нечто, напоминающее огромную цепь судебного пристава, только у нее она была изготовлена из массивного золота и усыпана изумрудами и сапфирами.

— Ну что? Что вам сказали? Вы выглядели таким удивленным...

— И недаром. Невеста, продемонстрировав поистине нечеловеческую невинность, спросила, почему со мной не пришел Видаль-Пеликорн!

Белоснежно-седые кустистые брови, обрамлявшие глаза полковника, приподнялись на целых два сантиметра.

— Или ей память отшибло... или ее чем-то накачали! Я бы ничуть этому не удивился.

— Возможно ли это? — поразился Альдо: ему бы и в голову не пришло такое.

— Некоторый автоматизм в движениях, суженные зрачки... Это симптомы наркотического состояния. К тому же среди стольких улыбающихся гостей она одна не радуется. Ну, или почти... Разве что...

— О чем вы подумали?

— Как бы ее силой не заставили подчиниться. Трудно поверить, что она и в самом деле влюблена в этого типа. Он не уродлив, но по крайней мере вдвое старше ее. И к тому же обходителен, как тюремный конвоир. Глаза у него как-то недобро загораются, когда он смотрит на нее. Ого, а вот и кто-то новенький!

Гостиные были уже переполнены, и огромная толпа людей ждала своей очереди, чтобы поздороваться с хозяевами, когда вдруг появился молодой человек. Вид у него был такой же похоронный, как и у невесты, и Морозини, заметив это, с удивлением воскликнул:

— А я вот думаю, не настал ли для нас час истины?

— Вы знаете его?

— Нет! Но накануне нашего отъезда из Луксора я видел, как он стоял на пароходе, облокотившись о поручни, в компании с чаровницей Салимой. И могу вам поклясться: было похоже, что они влюблены. Они смотрели друг на друга с таким выражением, которое не могло скрыть их чувства. Я подумал было, что они встретились случайно, как часто случается на судне, но все-таки похоже, что они были знакомы и раньше.

— Лично я в этом ничуть не сомневаюсь! Я бы даже сказал, что нас ожидает драматическая развязка!

И правда, не обращая никакого внимания на Ассуари, как будто бы того не существовало в природе, незнакомец, чье лицо приобрело странный сероватый оттенок, застыл перед побледневшей невестой. Альдо и полковнику не было слышно слов, зато жесты говорили сами за себя: молодой человек, взяв Салиму за руку, пытался утащить ее за собой, но Шакияр ее не пускала. Результат не заставил себя ждать: по знаку жениха двое рослых нубийцев подхватили под руки возмутителя спокойствия и поволокли его прочь, несмотря на оказываемое им активное сопротивление. В то же время Шакияр уводила Салиму, чье прекрасное лицо было залито слезами и уже совсем не напоминало лик счастливой невесты.

— Не накачали, нет, но заставили, это точно! — прокомментировал Альдо. — Интересно было бы узнать, с помощью какого именно средства этим стервятникам удалось добиться своего.

Помпезное появление губернатора затмило неприятное происшествие. Махмуд-паша, куда бы ни приходил, всегда был заметен: никогда и нигде не появлялся он без свиты минимум в двадцать человек. И все они были разряжены в пух и прах. Пропуская процессию, нубийцы вынуждены были остановиться в дверях вместе с конвоируемым и подождать, пока освободится проход. Подумав с минуту, Альдо решил поддаться искушению.

— Извините, полковник, — на ходу бросил он. — Я вас оставлю на пару минут...

И не успел Сэржент и рта раскрыть, как князь уже скрылся за розовато-сатиновыми воланами какой-то дамы, чьим округлостям гораздо больше подошли бы цвета поскромнее.

Добравшись до двери, Альдо понял, что нубийцы его несколько опередили и уже вышли наружу, но, вместо того чтобы отпустить свою жертву, строго наказав ей отправляться на все четыре стороны, они поволокли ее к скрытому в темноте северному мысу острова. Зоркий глаз Альдо без труда различал белые одежды, хотя он и представления не имел, куда же все-таки они тащат беднягу.

Несмотря на крепкое телосложение и хорошую физическую форму, тому было явно не под силу справиться с двумя гигантами, походившими скорее на роботов, нежели на человеческие существа. Добравшись до конца тропинки, откуда стала видна широкая река, двое охранников раскачали пленника и слаженным движением бросили его в воду, а потом, развернувшись, бегом направились обратно. Волны Нила поглотили крик несчастного. Альдо едва успел спрятаться за пальмой, избегая встречи, которая для него могла стать роковой.

Убедившись, что нубийцы отбежали на порядочное расстояние, он кинулся к месту преступления — скалистой, но невысокой площадке, откуда и сбросили незваного гостя, и там, встав на колени, принялся всматриваться в реку, чьи воды показались ему особенно темными и мутными в этом месте из-за стоящей на якоре в двух-трех кабельтовых дахабьи^[373].

Нубийцы совсем исчезли из виду, и он отважился окликнуть юношу, сочтя, что такой сильный молодой человек наверняка умел плавать и уже выплыл, если только оправился от шока и от падения в воду плашмя.

— Как вы там? Слышите меня?

В волнении он крикнул в темноту пару раз и только на третий услышал, как молодой человек отозвался, и в то же время увидел вынырнувшую из воды голову, похожую на черный мяч:

— На помощь! Трудно плыть... Я ранен...

Человек явно задыхался. Не раздумывая более ни минуты, Альдо скинул смокинг и туфли, нырнул и быстро поплыл к утопающему. Ему помогало течение, но так же быстро относило оно того, к кому он стремился на помощь. Альдо схватил его, когда тот почти что поравнялся с баркой.

— Что болит?

— Руку больно вытягивать...

— Попробуем взобраться. Наверняка там есть ялик, на нем и доберемся до берега. Цепляйтесь за якорную цепь, а я пока залезу в лодку, посмотрю, есть ли там кто-нибудь, и будем надеяться, что этот «кто-нибудь» окажется гостеприимным. Какая все-таки странная прихоть бросать якорь прямо посреди реки!

— Такое часто случается! Лучшего места для уединения не найти. Тут должно быть два якоря.

Как только его подопечный схватился здоровой рукой за цепь, Альдо подтянулся на руках и быстро запрыгнул на борт. Его привыкшие к темноте кошачьи глаза сразу определили, что на судне никого нет. Но на всякий случай он крикнул. Никто не ответил. Наверное, обитатель барки уехал в город. Поэтому и шлюпки не было видно. Итак, первым делом следовало помочь раненому.

Без труда ему удалось отыскать пеньковый трос, гибкий, но достаточно прочный, чтобы выдержать вес человеческого тела. Спустившись вниз по якорной цепи, он обмотал его вокруг торса молодого человека.— Я буду тащить наверх, а вы упирайтесь ногами и цепляйтесь здоровой рукой.

С этими словами он быстро полез вверх, чтобы выполнить задуманное. Вся операция прошла успешно, ведь по высоте этой плавучей хижине было ох как далеко до трансатлантического лайнера. Уже пару минут спустя они оба сидели в плетеных креслах, расставленных на носу судна.

— Спасибо, — наконец поблагодарил молодой человек. — Кажется, я обязан вам жизнью. Одному бы мне ни за что не выплыть. Наверное, мне пора представиться: Карим Эль-Холти.

— Альдо Морозини. Давайте посмотрим, можно ли внутри обсохнуть и... согреться... Ночь кажется удивительно прохладной, а вода еще холодней!

Он не стал уточнять, что беспокоился за свои слабые бронхи.

Внутри оказалась с виду удобная, хотя и не очень прибранная гостиная, кухня, машинное отделение и четыре каюты, три из которых были не заперты. Четвертая дверь не поддавалась.

Ничего удивительного: каюта была заперта на ключ. Возможно, в ней хранились более или менее ценные вещи. Да и вообще-то довольно неосмотрительно было бросать барку посреди Нила, собираясь в город на ужин или по каким-то другим делам. Альдо пожал плечами:

— Бессмысленно пытаться открыть эту дверь. Поищем то, что нам нужно, в другом месте и подождем хозяев.

Едва он произнес эти слова, как из-за двери донеслось глухое рычание. Затем звук повторился снова.

— Кажется, там кто-то есть. Смотрите, из-под двери пробивается свет!

— Возможно, вы и правы. Есть тут кто-нибудь? — громко крикнул он.

В ответ раздался звук, но иной тональности, как будто кто-то силился что-то сказать. Ох, как ему были знакомы эти звуки по прошлым авантюрам!

— Здесь не только кто-то есть... Этому человеку заткнули рот...

И Альдо решительно, с силой ткнул плечом деревянную дверь, намереваясь выломать ее. Дверь затрещала, но не поддалась. Ему не хватало разгона.

— Объединим усилия! — предложил молодой человек. — Так будет вернее.

И получилось! На четвертый раз дверь распахнулась, и взглядам их предстала настолько невероятная картина, что Альдо даже онемел от удивления: растянувшись на кровати с завязанным ртом и связанный по рукам и ногам, лежал человек в пижаме, и его голубые глаза таращились из-под удивительно знакомого светлого вихра: это был Адальбер!

При свете старой керосиновой лампы, стоящей на столе, все же можно было заметить, что с ним все в порядке. Иллюминатор в каюте был наглухо занавешен короткими, но толстыми шторками из синего бархата.

Минуту спустя пленник обрел способность говорить, а его взгляд вновь заиграл, как и прежде, насмешливыми искорками:

— Черт побери! Никогда еще я не был так рад встрече с тобой! Да ты весь мокрый! Купался?

— Как же, по-твоему, иначе можно добраться до дахабьи, ставшей на якорь посреди реки, если у тебя под рукой нет ни одной, даже утлой, посудины?

— Раз ты знал, что я здесь, что ж не обзавелся?

— В том-то и дело, что я не знал!

— А где мы вообще находимся? Этот чертов баркас перемещается каждый день!

— Около северной оконечности острова Элефантина. Я был на празднике у принца Али Ассуари...

Он запнулся, вспомнив о причине праздника, и мысленно обозвал себя глупцом. Разумнее было бы просто сказать, что он, видя, что Карим тонет, тут же помчался к нему на помощь. Но тут и сам юноша, отделившись от двери, вступил в разговор:

— Месье, господин Морозини спас мне жизнь, — серьезно пояснил он. — Без него я бы сейчас наверняка лежал на дне Нила и стал бы пищей для голодных крокодилов. Меня зовут Карим Эль-Холти.

— Видаль-Пеликорн! А скажите на милость, что за необычный прием у этого Али Ассуари? Я тут явственно слышал отголоски пира, но и вообразить не мог, что он своих гостей отправляет на дно!

Пока Альдо в панике поручал господу свою душу, молодой человек с улыбкой пояснил:

— Это только со мной так обошлись. Ассуари с большой помпой отмечает свою помолвку с девушкой, которую я люблю, а я, явившись за ней, дал ему понять, что помолвке не бывать. Имею право, потому что мы с Салимой дали друг другу слово, но он рассудил по-своему, и если бы не господин Морозини...

На этот раз случилось попадание в самое яблочко! Удар был нанесен, и улыбка сползла с лица Адальбера. «Он снова меня возненавидит, — подумал Альдо. — Если бы только этот мальчишка был уродом! Но он похож на статую Рамзеса II... только гораздо живее...»

Адальбер и сам стал походить на статую. Статую человека, пораженного громом. Но тут Альдо заметил, что взгляд голубых глаз переместился в его сторону:— А что, господин Морозини тоже входил в число счастливых избранников?

— Как и половина постояльцев «Катаракта» и все известные личности в городе, — тихо, почти шепотом сказал он. — Мы с полковником Сэржентом надеялись, затерявшись в толпе, облазить подвалы и все закоулки дворца, чтобы найти твои следы, но видишь, какую хитрость придумал этот подлец: запер тебя в этом плавучем сарае, где мне никогда не пришло бы в голову тебя искать. Гениальное решение: дахабья, которую каждый день перегоняют с места на место. А теперь, пожалуй, пора подумать о том, как мы будем отсюда выбираться. Сколько человек тебя стережет?

— Не больше двух. Они поехали поразвлечься на сушу, поэтому и связали меня, как колбасу. В обычное время со мной обращаются пристойно, просто привязывают за ногу вот к этой штуке, — заявил он, указав на железное кольцо в мягкой обивке на конце прикованной к перегородке цепи, — и угрожают убить, если закричу. Один всегда сидит вот в этом кресле, вооруженный до зубов, и следит за каждым моим движением. С моего места до него не дотянуться! Помимо этого, меня прилично кормят. У меня тут всего вдоволь...

— Раз ты так доволен, может, оставим тебя здесь?

— Не передергивай. У меня много других дел.

А кстати, ты получил требование выкупа или что-то в этом роде?

— Ничего похожего, это и есть самое удивительное. Ассуари, похоже, не спешит. Полковник думает, что, уморив рыбу, он сделает ее сговорчивей.

— Он не так уж не прав! А вы, похоже, стали с ним большими друзьями?

— Не забудь, он зять Уоррена! Этим все сказано.

— Прошу извинить меня, господа, — вмешался Карим, — но я слышу стук весел и приближающиеся голоса.

— Это охрана. Вот мы их встретим!

Это и правда была охрана. Судя по смеху и веселым возгласам, крайне довольные прогулкой, они причалили с задней стороны дахабьи и взобрались по веревочной лестнице, которую Альдо не заметил, поскольку не успел обойти судно вокруг. Вот двое вступили на палубу... и тут же лишились сознания, нокаутированные Альдо с Каримом, выступившими в роли слаженного боксерского дуэта. Карим, даже с больной рукой, был силен. Десять минут спустя, аккуратно связанные, с кляпами во рту, охранники валетом лежали на кровати, которую раньше занимал Адальбер.

Прежде чем сесть в шлюпку, трое мужчин решили посовещаться:

— Можно было бы вернуться на остров за вашими вещами, пиджаком и ботинками, как высчитаете, господин Морозини? — предложил Карим.

— Очень любезно, что вы не забыли об этом, но возвращение может оказаться опасным, а я без этих вещей обойдусь. Сначала нужно отвезти господина Видаль-Пеликорна к господину Лассалю. Доберемся по реке до набережной у «Катаракта», а оттуда возьмем машину. Не бегать же тебе по Асуану в пижаме, — с улыбкой произнес Альдо, обращаясь к своему другу.

— Можно подумать, что ты выглядел бы лучше, возвращаясь в отель в носках и брюках! Тем не менее везти меня к Анри было бы неправильно.

— Но почему?

— Я тебе еще не говорил, — начал Адальбер, скорчив так раздражавшую его друга псевдоневинную физиономию, — но выкрал меня не Ассуари... а Лассаль.

— Что? — поразился Морозини. — Не бредишь ли ты?

— Ни в коем случае. Наш милый Анри, «мой второй папа», и столкнул меня с «беговой дорожки». Смешно?

— Да это безумие! Почему ты так думаешь?

— Заметь, сначала я думал, что вина лежит на египтянине, хотя и удивлялся, что со мной так хорошо обращаются. Тот типчик не таков, чтобы сюсюкать с пленником. Но два дня назад на судно явился некто. Я узнал его по голосу! Принес деньги... и раздавал хозяйские поручения! Это был Фарид!

— Все равно не могу поверить!

— Я тоже не верил. Но вынужден был согласиться с очевидным. И говорю все это только для того, чтобы ты понял: идея привезти меня в дом Лассаля была вовсе не блестящей.

В растерянности Альдо задумался, пытаясь привести мысли в порядок, и забыл о том, что времени у них было в обрез. Из задумчивости вывел его Карим, заметив:

— Не хочу показаться назойливым, господа, но не лучше ли будет поторопиться?

— Не представляю, кто бы мог нас побеспокоить, — возразил ему Альдо. — Лассаль на празднике у Ассуари.

— Это так, но все же не стоит ждать, пока наступит утро. Лучше заблаговременно спрятать вашего друга.

— Да это не проблема! Отвезу его в отель, а завтра вместе с ним пойду к этому бандиту Лассалю, разобью ему физиономию и заберу вещи Адальбера.

— Прошу извинить, господин Морозини, но это решение не кажется мне подходящим...

— Зовите его просто «князь»! Будет проще, к тому же он это обожает!- Но я...

Молодой человек совсем растерялся и не знал, как быть. Альдо расхохотался:

— Да бросьте! Протокольные мероприятия сняты с повестки дня! Почему вы сказали, что мое предложение не подходит?

— Потому что наверняка имеется причина, по которой его похитили. Вы, возможно, даже не сможете выбраться из его дома живыми. Когда человек способен похитить другого и держать его взаперти, то он должен быть способен и на худшее... Я хочу предложить спрятать господина Видаль-Пеликорна в моем доме на время, пока мы будем ожидать развития событий. На набережной у меня есть скромная вилла, и, могу вас заверить, там он почувствует себя как дома!

— Меня? К вам? — ошеломленно переспросил Адальбер.

Альдо без труда догадался, что происходило в голове у его друга. Этот мальчик, которого он должен был считать соперником, участвовал в его освобождении, а сейчас вдобавок ко всему еще и предлагает свое гостеприимство. Выбирать приходилось между двумя одинаково скверными решениями, как в пьесе Корнеля^[374]! Если Альдо не проявит сейчас всю свою изобретательность, то затруднительного положения не миновать.

— Мне представляется, что по крайней мере на сегодняшнюю ночь лучшего места отыскать невозможно, — примирительно начал он. — Нас немного поджимает время, да и не мешало бы хорошенько успокоиться, чтобы подумать. Спасибо за предложение, господин Эль-Холти!

— Вы можете называть меня Каримом... и не забудьте... господин... князь, что я обязан вам жизнью! А теперь прошу вас, в путь! Дорога не будет длинной: я живу в двух шагах от губернаторского дворца.

Пока они гребли к берегу, Альдо подумал, что Адальберу и в самом деле не везло. Этот Карим был не только удивительно красив, к тому же необыкновенной красотой, но он был еще и любезен, отважен, великодушен. Эти же качества, а также многие другие (например, обаяние и неоспоримое изящество) были, без сомнения, присущи и бедняге Адальберу, но у него был и существенный недостаток: он был лет на пятнадцать старше Карима. В глазах такой девушки, как Салима, возраст мог иметь значение. Но долго князь над этим не раздумывал, поскольку вскоре ангел-хранитель напомнил ему, что солидному мужу, который на шестнадцать лет старше своей жены Лизы, не пристало заострять внимание на проблемах возраста.

Когда наконец они ступили на набережную, оказалось, что она совершенно пустынна. В этот, должно быть, слишком поздний час не видно было ни единого экипажа. Приходилось смириться с необходимостью добираться до дома Карима пешком и... босиком, потому что элегантные черные шелковые носки не выдержали испытаний этой ночи. К счастью, Альдо уже не прятал в них Кольцо: теперь оно хранилось на девственной груди План-Крепен.

Асуанское владение молодого человека оказалось небольших размеров, но вполне симпатичным, с желто-белыми глинобитными стенами, цветущим садиком и с многочисленными диванами в разноцветных подушках. Карим поспешил разжечь очаг, расположенный прямо под дымоходом в середине комнаты, похожей на гостиную. Слуге он приказал принести кофе, а сам отправился переодеваться. Он принес сухую одежду и для Альдо. Однако хоть они и были практически одного роста, но обувь венецианец носил на два размера больше, так что вскоре он оказался одет в коричневую шерстяную галабию и желтые тапочки без задников.

— Думаете, это прилично выглядит? — с беспокойством спросил он.

— Лучше не бывает! Не задумывайтесь о том, какое впечатление произведет ваш наряд на обитателей «Катаракта»! Мне уже доводилось бывать во дворцах в облачениях гораздо более экзотичных, чем ваше!

Выпили кофе, потом Карим вывел свою машину и, пока Адальбер укладывался спать, доставил Морозини в отель, где на него с удивлением воззрился портье, у которого он попросил ключ от номера.

— Нет, нет, друг мой, это вам не снится! Перед вами я, князь Морозини!

Случилось так, что портье был не единственным зрителем, наслаждавшимся необычным спектаклем: одновременно с Альдо к лифту подошли Сэржент с супругой. Леди Клементина от удивления тихонько ахнула, да и сам полковник не смог сдержать удивленного вздоха облегчения:

— Ну, наконец-то! Откуда вы, черт возьми, взялись? Я вас везде искал!

— Если по порядку, то с Нила, с дахабьи, стоявшей на реке на якоре, и, наконец, из дома того милого молодого человека, которого Ассуари приказал вышвырнуть вон. Его, вместо того чтобы посадить на ближайший паром, потащили на мыс острова Элефантина, откуда и сбросили в Нил. Я прыгнул в воду, как только услышал, что он зовет на помощь.

— Он такой могучий, я же видел его! И что же, не умеет плавать?

— Умеет, но он повредил руку, а там сильное течение, вот и не справился...

Альдо вдруг подумал о том, что так и не спросил Карима, как вышло, что он был ранен.

— Минуточку!

Перед ними распахнулись двери лифта, и Сэржент попытался втолкнуть в них свою жену

— Вы так устали, Клементина! Идите отдыхать, я скоро приду!

— Да ни за что на свете! В кои-то веки вокруг происходят такие интересные вещи, и я вовсе не собираюсь упускать ни малейшей информации! К тому же уже поздно, бар закрыт, а у нас есть виски. Не согласитесь ли, князь, зайти к нам ненадолго? — добавила она с улыбкой, от которой ее голубые глаза засияли.

— С радостью, леди Клементина, если только примете меня в этом одеянии.

— Почему бы и нет? Оно вам к лицу!

Супруги занимали номер на втором этаже между апартаментами госпожи де Соммьер и английской романистки, и само собой, когда они проходили мимо двери тетушки Амели, из-под которой пробивался свет, одна створка приоткрылась, и на пороге показалась Мари-Анжелин, облаченная в плюшевый розовый халат в голубой горошек. На ее голове под розовой сеточкой были видны бигуди.

Леди Клементина развеселилась:

— Кажется, нашего полку прибывает! Виски наверняка хватит на всех, и если мадам де Соммьер тоже желает присоединиться к нашей компании...

— Нет. Она только что уснула, — ответила Мари-Анжелин, тихонько прикрывая дверь, и тут же в ужасе воззрилась на облачение Альдо: — Неужели там был костюмированный бал? Я в восторге от этих желтых тапочек!

Морозини воздел глаза к потолку. Мгновение спустя они оказались в небольшой гостиной. Полковник, убедившись, что на балконе никого нет, тщательно запер все окна, и Альдо начал рассказывать о том, как познакомился с Каримом Эль-Холти и что за этим последовало. Он нарочно затягивал повествование, стараясь произвести максимальный эффект от своей находки, но его ухищрения не прошли незамеченными. План-Крепен нетерпеливо перебила его:

— Вы, конечно, говорите обо всем очень поэтично, но только нельзя ли побыстрее? Не «Одиссею» же вы нам рассказываете! Обычно ваши повествования бывают гораздо короче...

Но ожидаемый эффект, само собой, все-таки был достигнут при упоминании о пижаме Адальбера и достиг апогея, как только Альдо обнародовал личность похитителя, хотя на этот раз уже никто не смеялся, а Мари-Анжелин, уязвленная в своей национальной гордости перед семейством англичан, и вовсе рассердилась.

— Француз! — помрачнев, прошептала она. — Но зачем ему это было надо?

— Вот об этом-то я и намереваюсь у него спросить, когда пойду за вещами Адальбера. О том, что он сбежал, скорее всего, уже стало известно, а я хочу застать негодяя врасплох.

— Я так и знала, что он не так-то прост! — с обидой проговорила старая дева. — Теперь нам известно, что он способен на все, и нечего вам идти туда одному. Я пойду с вами!

— Вот уж нет! Мне огласка не нужна! Конечно, Адальберу не стоит проводить свои дни в пижаме, но он и не должен прятаться от всего Асуана! Особенно от людей с острова Элефантина, потому что могу поклясться, что Лассаль непричастен к убийству Ибрагим-бея!

— Не скажете ли вы мне, что могло бы помешать ему следить за вами, или взять вас в плен, или еще что-нибудь похуже...

— Не думаю, что он на это пойдет. Но даже допустив, что он способен на такую крайность, неужели вы думаете, что ваше присутствие его остановит? Не забудьте, что он ярый женоненавистник. Нет, Мари-Анжелин, вы со мной не пойдете!

Сэржент кашлянул, прочищая горло:

— Зато я могу потихоньку последовать за вами и последить за домом, пока вы там находитесь... — сказал он. — Мне неудобно предлагать вам это в присутствии мадемуазель, потому что я англичанин... Но, клянусь вам, никого из моих предков не было ни в Руане, когда там сжигали Жанну д'Арк, ни на острове Святой Елены, где находился сосланный Наполеон!

— А я ни на йоту в этом и не сомневался! — засмеялся Альдо. — Так и поступим!

Несколько часов спустя, при свете яркого солнца, Альдо вызвал такси и приказал отвезти его в «Пальмы». Полковник сел в машину вместе с ним, но на полпути вышел, сообщив о своем намерении размяться. Добравшись до «Пальм», Альдо пришлось вести переговоры с Ашуром, увлеченно орудовавшим мухобойкой, чтобы им разрешили въехать во двор и поставить машину с задней стороны дома. Шофера попросили подождать. Навстречу гостю вышел Фарид и с поклоном провел его в рабочий кабинет, где хозяин, сидя за столом, писал какое-то письмо. Увидев Альдо, он тут же отложил письмо и встал:

— Дорогой друг! Какой неожиданный визит! Вселяет надежду... Ну же, какие новости? — воскликнул он, сбрасывая с кресла десяток книг и расчищая место для Альдо. Потом вдруг хлопнул в ладоши, веля принести кофе... который мгновенно появился на столе.— У меня и правда новости, но, быть может, вам о них уже известно?

— В чем же дело? О господи!

— Я нашел Адальбера! Он, кстати, находился не так уж далеко: на дахабье, стоявшей на якоре посреди Нила.

— Невероятно! С ним все в порядке?

С виду он был искренне удивлен, на щеках пожилого господина даже выступили красные пятна. Другой вопрос, приятным было это удивление или же наоборот, но, во всяком случае, его пальцы, державшие кофейник, слегка дрожали.

— Лучше не бывает, особенно если принять во внимание неудобства от сидения взаперти в течение нескольких дней! Но я, однако, думал, что вы в курсе... в общем, не остались в стороне от этого дела, простите, если я невольно вас обидел подобным предположением...

— Я? Да каким же образом?

— Да потому, что именно вы его там и заперли, с позволения сказать...

Лассаль, прихлебывавший кофе, поперхнулся, закашлялся, стал совсем пунцовым, чуть не перевернул чашку с остатками кофе и вскочил с места, отшвырнув свой стул:

— Убирайтесь! Я не позволю оскорблять меня в своем же доме! Я напрасно принимал вас за друга!

Морозини не двинулся с места и спокойно допил кофе:

— Говорят, правда глаза колет, и вам это должно быть известно, как никому. Чтобы у вас не оставалось ни малейших сомнений в моем утверждении, скажу лишь, что я лично нашел там Адальбера и он сам мне обо всем рассказал.

— Ложь! Откуда ему знать?

— Природа наделила его хорошим слухом, и он услышал, как ваш Фарид болтал с охраной. Не стану утверждать, что ему все это было приятно, но поскольку с ним неплохо обращались, он не слишком обиделся. Вот только он был бы счастлив заполучить обратно свою одежду. Мне показалось, что цвет пижамы, в которую он был облачен, не совсем ему к лицу. Так что если вы будете так добры, то прикажите доставить его вещи в отель, он будет вам крайне признателен.

Голос Альдо, спокойный, но преисполненный иронии, казалось, подействовал на собеседника как успокоительное средство. Лассаль отыскал взглядом в верхнем ящике стола револьвер и с сомнением на него воззрился. Но вскоре он отчаянно вздохнул, отказавшись от намерения пустить в ход оружие. Из чего Альдо заключил, что Лассаль впервые похитил человека и вовсе не собирался убивать Морозини. И, поскольку старик по-прежнему не двигался с места, все еще глядя внутрь ящика стола, он, смягчив тон, спросил:

— Зачем вы это сделали? Ставлю свой венецианский дворец против бамбуковой хижины, что в роли гангстера вы выступаете впервые. Наверняка именно поэтому я так и не получил до сих пор ультиматума с условиями освобождения Адальбера. Так зачем?

Не глядя на Морозини, Лассаль снова уселся за стол, поставил на него локти и потер руками лицо:

— Хотел получить Кольцо!

— Кольцо? А с чего вы взяли, что оно у нас?

— Не принимайте меня за идиота! Вы рассказали мне, кстати с большим искусством, увлекательную историю гибели Эль-Куари, но умолчали о некоторых деталях. Слова, произнесенные умирающим, логически доказывали тот факт, что именно вам он и передал сокровище. Убийцы не смогли доставить Кольцо тому, кто жаждал его заполучить, иначе зачем бы им было бить вас по голове и разорять ваши комнаты в ночь губернаторского приема? Затем убивают Ибрагим-бея и грабят его дом, почти сразу же после вашего ухода. К чему были все эти усилия, если бы Кольцо находилось у них?

— Достаточно разумно, но даже допуская, что вы в чем-то правы, я все же никак не пойму, для чего оно вам, раз вы до сих пор так и не узнали, где находится гробница?

— А кто вам сказал, что я об этом не догадываюсь?

— Никто. Разве что, поскольку Адальбер находился в вашем доме, вы привлекли к этому делу его... Не мне вам объяснять, насколько его знания ценятся в мире археологии и как он относился к вам...

— От этого отношения сегодня, должно быть, остались лишь лохмотья, — с горечью произнес старик. — Я так надеялся, что он не догадается, что его похитил именно я. Но почему же он не доверился мне? — вдруг с бешенством выкрикнул Лассаль. — Мы стали бы вместе проводить раскопки. А может быть, еще не поздно?

Он понизил голос, и во взгляде, обращенном к Морозини, забрезжил луч надежды.

— Давайте я попрошу у него прощения, забудем обо всем, вы снова привезете его ко мне, и примемся за дело?

Решительно, в этом узком кругу исследователей могил царила удивительная беззаботность! Во всяком случае, у Лассаля ее было в избытке. Но, как бы то ни было, пора было наконец умерить его пыл!

— Не торопитесь! Во-первых, у меня нет полномочий вести с вами переговоры от имени Адальбера, я и понятия не имею, готов ли он вас простить или нет. Во-вторых, Адальбер вынужден теперь скрываться. Не забудьте, что есть люди, которые убили Ибрагим-бея и перерыли ваш дом. В-третьих, у него нет Кольца... и у меня, кстати, тоже его нет! — добавил он, тихо радуясь тому, что не приходится слишком уж грешить против истины, поскольку хранительницей Кольца теперь являлась План-Крепен.

Несмотря на то что Анри Лассаль чистосердечно во всем признался, Альдо вовсе не был готов вновь довериться старику. Кстати, Мари-Анжелин с самой первой встречи невзлюбила этого самого Лассаля.

Но тот не отставал:

— Наверное, вы правы! Но скажите мне хотя бы, где он прячется! Я сам соберу его вещи и отвезу ему!

— И тут же обнаружите его, отдав на откуп тем людям, которые не остановятся ни перед чем! Я сам возьму только самое необходимое и потихоньку передам Адальберу. Нельзя допустить, чтобы ваше дурацкое похищение переросло в настоящее и вовсе не такое невинное... Не суетитесь, и я вас буду держать в курсе дел!

— Спасибо! А долго ли вы еще тут пробудете?

Этот наивный вопрос рассмешил Альдо. Вот и еще один человек сгорает от желания увидеть, как он покидает Египет!

— Нет никакой спешки! Я дышу воздухом тайны! Я начеку! Мы с Адальбером, если вам угодно, наделены определенным чутьем! И никогда до решающего сражения не покидаем поле брани. Мы с ним столько лет вместе, просто невероятно! Тут уж ничего не поделаешь! Будет так, как мы решим. А теперь пойду собирать чемодан.

— Еще минуту, прошу вас! Как вы думаете, где может находиться Кольцо?

Верный своей привычке отвечать вопросом на вопрос, Альдо только пожал плечами:

— А вы сами как думаете? Кто, по-вашему, виновен в смерти Эль-Куари?

— Судя по тому, что вы рассказали, это сделали наемники принца Ассуари, раз уж он сам не постеснялся явиться к вам со своими расспросами. Но если бы Кольцо было у него, Ибрагим-бей и сейчас был бы жив.

— Возможно, но не обязательно! Есть одна вещь, которую вы наверняка упустили из виду незадолго до ограбления Говарда Картера произошла еще одна кража, еще более наглая, поскольку местом действия стал Британский музей, откуда украли крест жизни Анх... из орихалка. Это был уникальный музейный экспонат, сохранившийся со времен Атлантиды... Так вот, этот предмет — не что иное, как ключ, или один из ключей, поскольку их могло быть несколько, и открывает этот ключ гробницу Неизвестной Царицы. Оба предмета взаимно дополняют друг друга. Таким образом, вор мог бы войти в гробницу и одновременно защититься от проклятия, еще более страшного, чем то, что охраняло мумию юного Тутанхамона.

— Но откуда вам это известно?

— Человек, которому поручено расследовать это дело, считается лучшим сыщиком Скотленд-Ярда, — это суперинтендант Гордон Уоррен... один из наших с Адальбером друзей!

Предостережение было очевидным, но, весь во власти увлечения Неизвестной Царицей, Лассаль не обратил на него никакого внимания:

— И этот предмет находится у Ассуари?

— Если бы я это знал, Уоррен уже был бы здесь! Поверьте мне, его присутствие невозможно было бы не заметить. Так что делайте выводы.

— А какой вывод сделали вы сами?

— Я? Да никакой! Я удовольствуюсь тем, что буду блюсти свои интересы. И вам советую поступить так же.

Широко улыбнувшись, Альдо удалился в комнату Адальбера, чтобы сложить в чемодан необходимые вещи. Но там его ожидал сюрприз. Собирая дорожный несессер, будильник и другие мелочи, он обнаружил чехол для визитных карточек из крокодиловой кожи, в котором среди визиток друга он обнаружил фото Салимы. Она, облаченная в костюм для раскопок, в широкополую соломеннуюшляпу, опиралась на кирку и улыбалась той доверчивой улыбкой, которая вначале так понравилась князю. Альдо со вздохом положил фото на место между веленевыми тиснеными карточками. Бедный Адальбер!

Глава 10 Нападение

И двух суток не прошло с тех пор, как Адальбер поселился у Карима, а он уже чуть ли не сожалел о своей плавучей тюрьме. Не то чтобы хозяин был негостеприимен. Совсем наоборот! Карим не знал, чем угодить гостю, как сделать его пребывание в своем доме как можно более приятным. Он постоянно расспрашивал Адальбера о его вкусах и все время стремился составить ему компанию. Но он был слишком болтлив! И самое ужасное было то, что, не считая легких отступлений на темы внешних событий, погоды и литературных пристрастий, он говорил лишь только о Салиме!

Эта тема должна была бы показаться Адальберу увлекательной, и так бы оно и случилось, если бы молодой человек поведал только о том, что был знаком с Салимой с детства! Но он неизменно возвращался к истории их любви, и Адальбер от этого никак не мог решить, чего ему больше хочется: заплакать или удушить этого несносного Карима. Ему и без того нелегко было жить в доме своего соперника, который, не зная об этом, все больше и больше распинался о своих чувствах к Салиме. Адальбер был уже не в силах в сотый раз выслушивать нескончаемую сагу об их романтической любви!

Теперь Адальбер знал, что Карим, молодой адвокат каирской коллегии, достаточно состоятельный для того, чтобы не бегать за клиентами, и позволявший себе в любую минуту брать отпуск, встретился с внучкой Ибрагим-бея на одной из знаменитых вечеринок принцессы Шакияр, где они влюбились друг в друга с первого же взгляда и до потери сознания. Они вместе танцевали, вели беседы в саду под сенью светящихся фонтанов и договорились вскоре встретиться вновь. Их встречи стали постоянными, и Салима, мысли которой были заняты египтологией, пыталась увлечь своим пристрастием и возлюбленного, но как он мог думать о мертвых царицах, когда рядом с ним находилось самое «ослепительное создание» на Земле? К тому же эта прелесть еще и призналась, что любит его!

Карим поведал Адальберу о том, что был недоволен, узнав, что она решила ехать на раскопки с Видаль-Пеликорном в Долину царей.

— Она говорила о вас с таким восхищением, что, признаюсь, я даже приревновал. Вы жили с ней бок о бок дни и ночи, спали, разделенные только лишь тонким полотном ваших палаток, трудились сообща и делили каждый час дня и даже ночи...

— Не стоит преувеличивать! — ворчал археолог и сердито добавлял: — Мы ни разу не спали в одной постели!

— Ну, в этом я не сомневался! Салима слишком чиста, и ей чужда сама мысль о том, что можно лишиться девственности до замужества. Она дала слово, что будет моей. С тех пор я терпеливо жду, но нетерпение мое растет с каждой минутой, и я надеюсь, что день, когда сбудутся мои мечты, не за горами.

— Может быть, вы хоть немного утешились, когда она, бросив меня, ушла к Фредди Дакуорту?

— Утешился? Конечно, нет! Я упрекал ее в том, что она нарушила свое обещание!

С этого момента безоблачная история любви Карима и Салимы омрачалась, поскольку от предательства в Долине царей вела прямая дорога к тому, что случилось на острове Элефантина, где девушка, поправ любовь, согласилась отдать свою руку другому, хоть и принцу, и, наверное, богатому, но который был по крайней мере вдвое ее старше. Карим инстинктивно сразу же его возненавидел. Он знал, что тот груб, жесток, беспринципен, и все же именно к нему потянулась Салима, его Салима, та самая, которая клялась, что не представляет себе жизни без него, Карима. И молодой человек снова начинал стенать!

Чтобы внести хоть какое-то разнообразие, Адальбер попытался перевести разговор на тот момент, когда Салима переметнулась в команду Дакуорта.

— Вы не ответили, когда я спросил, почему она осталась у этого болвана. Что она вам говорила?

— Что интересовали ее, извините, не вы, а эта гробница, потому что она надеялась найти там какие-то письмена, имеющие большую важность для исследований ее деда. Продолжение ведь вам известно?

— Я думал, что она ничего не нашла.

— Нет, нашла какой-то отрывок. Разорители могил, которые искали только драгоценности, все там ужасно попортили, и от ценнейших папирусов остались только клочки.

— Так все-таки что-то было?

— О, как она корила себя за то, что обманула вас, но все это — ничто по сравнению с тем, какое горе она доставила мне! Я ведь готов был жизнь отдать за нее...

И снова все сначала... Эти бесконечные разговоры перемежались взрывами гнева и отчаяния, перед которыми несчастный Адальбер совсем терялся.

Проведя остаток ночи и два дня в таком режиме, Адальбер понял, что больше не выдержит, хотя носильщик из «Катаракта» и доставил ему его любимую туалетную воду и необходимую одежду.

К вечеру третьего дня он уже твердо решил позвонить Альдо и взмолиться, чтобы тот как можно скорее вызволил его из этого ада. Они уже собрались ужинать, когда раздался стук дверного молотка. Незамедлительно появился слуга Бешир с известием о том, что хозяина срочно просит какая-то не пожелавшая назваться дама в вуали.

— Я сказал ей, что у вас гость, а она все равно требует своего. Хочет, чтобы вы были один. Она ждет во дворе.

— Прошу меня извинить, пойду узнаю, что ей нужно, — сказал Карим, бросив на стол салфетку.

Как и во всех прочих комнатах, двери столовой выходили на прелестный дворик, скорее даже садик. Выходя, Карим затворил дверь, но Адальбер, не сумев побороть любопытства и обуреваемый предчувствием, приотворил ее снова, предусмотрительно погасив везде свет, чтобы не было видно, что он подглядывает. Все это он проделал так быстро, что даже услышал первый возглас Карима:

— Салима, ты? Почему ты здесь и в такой час?

— Я пришла за тобой, потом все объясню. Спасибо Шакияр, она ко мне расположена, благодаря ей мне удалось сбежать от Ассуари. Али поехал в Уади Халфу и вернется только завтра. У нас впереди целая ночь. Надо срочно уезжать, другого случая не представится!

Даже если бы Карим не назвал девушку по имени, Адальбер все равно узнал бы по голосу Салиму. В мягкой подсветке сада он мог хорошо разглядеть ее. Она стояла, прижавшись к молодому человеку и обнимая его за шею. Ее тонкий и грациозный силуэт с наброшенной черной вуалью освещался теплым и нежным светом фонарей. Ее краткий рассказ завершился поцелуем, и Карим крепко обнял девушку. Объятие было страстным, но недолгим. Карим отстранился первым.

— Но куда ты собираешься бежать со мной?

— Неважно... В Каир... в Александрию... в Европу... Мне надо вырваться от него любой ценой! Я умираю от одной мысли о том, что придется стать его женой...

— Тогда зачем ты согласилась на эту гнусную помолвку?

— Я не хотела, чтобы он тебя убил! Он угрожал сделать это, если я не соглашусь выйти за него. А ведь он способен на все, я знаю! Мне было так страшно, а потом я и вовсе пала духом из-за твоего безумного поступка, когда ты пришел на этот дурацкий праздник, а он приказал бросить тебя в реку.

— Откуда ты об этом знаешь?

— Шакияр рассказала. И тогда я поняла: даже если я выйду за него, он все равно не оставит тебя в живых, потому что он не потерпит никакой конкуренции на своем пути. Он хочет, чтобы я принадлежала только ему. И еще он хочет, чтобы я рассказала все, что знаю о Неизвестной Царице. Это у него хранится крест жизни Анх, который выкрали из Англии, и это он приказал убить несчастного Эль-Куари... и, наверное, моего дедушку тоже. Он дьявол, Карим, и я не хочу, чтобы вся моя жизнь была загублена. Я не хочу быть его женой, расстаться со своими мечтами и делами. К чему обманываться: он хочет найти гробницу той, имени которой не знает никто, но вовсе не для того, чтобы открыть святилище для посвященных, способных извлечь оттуда науку Великих Предков. Он стремится в одиночку завладеть спрятанными там сокровищами. Его страсть к золоту безмерна. Поэтому молю тебя, уедем скорей! Нельзя терять ни минуты!

— Но что же мне делать?

— Беги, собирай чемоданы, готовь машину. Заедем в дом дедушки за моими вещами и потом...

— Потом...

Он снова страстно прижал Салиму к себе, что потрясло Адальбера, потом усадил девушку в кресло и что-то крикнул Беширу, собираясь вернуться к своему гостю. Тот не успел еще зажечь в доме свет, да и Карим не успел дойти до двери, как вся территория, казалось, взлетела на воздух: в сад, ломая кусты, ворвался десяток одетых в черное нубийцев. Все последующие события разворачивались со скоростью урагана: трое незваных гостей потащили девушку к воротам, а остальные схлестнулись в драке с Каримом и его слугой, пытавшимися оказать сопротивление. В темноте блеснули сталью кинжалы, и оба, вскрикнув, повалились наземь. Тем временем банда, подобно темноводному морскому отливу, откатилась за пределы поместья, унося с собой добычу. Все произошло так стремительно, что Адальбер даже не успел покинуть свой наблюдательный пункт, чтобы броситься на помощь Кариму и Салиме. Да, впрочем, что бы он мог сделать с этими громилами, разве что тоже получить смертельную рану от их острых клинков? Но сейчас ему нужно было действовать не раздумывая.

Адальбер склонился над двумя телами, распростертыми на земле между глиняными черепками,

помятыми цветами и комьями земли. Сомнений не было: оба были тяжело ранены, но еще дышали. У выхода из дома висел телефон, там же лежала и телефонная книга. Он нашел номер больницы, первым делом вызвал врача и «скорую помощь», а потом задумался: стоит ли звонить в полицию? Пришлось бы долго объясняться со стражами порядка, и он предпочел позвонить Альдо. Обрисовав в двух словах сложившуюся ситуацию, он попросил:

— Постарайся уговорить своего любимца, английского полковника, чтобы он предпринял попытку оторвать толстяка Кейтуна от его фисташек! Без сомнений, у него это получится лучше и быстрее, чем у меня...

— Понятно, — коротко ответил Морозини, — еду!

Не прошло и десяти минут, как во дворе виллы Карима появился Альдо, а вот «скорой помощи» все еще не было! Он нашел Адальбера стоящим на коленях перед хозяином виллы. Археолог был почти так же бледен, как и оба раненых, он тщетно пытался привести молодого человека в чувство. Адальбер был вне себя от беспомощности:

— Прошло уже полчаса, как я позвонил в больницу, а их все нет! Боже милостивый, ну что за страна! А что там с полицией?

— Скоро приедут. Ими занялся Сэржент.

Альдо огляделся, заметил столик со спиртным, выбрал виски и, налив солидную порцию в стакан, поднес его другу:

— Пей! Это как раз то, что тебе необходимо. И сядь, пожалуйста. Я помогу тебе, потому что, судя по всему, самому тебе не справиться.

Это было правдой. Хоть археолог давно привык к разнообразным происшествиям, но сейчас Видаль-Пеликорн дрожал как осенний лист. Едва Альдо усадил его в кресло, как раздался сигнал «скорой помощи». На этот раз двор заполонили люди в белых одеждах под предводительством седовласого коротышки с козлиной бородкой. Он представился доктором Мьямонидом и, не теряя время на всякие формальные любезности, занялся осмотром пострадавших.

— Что-то вы не спешили! — упрекнул его Адальбер. — Я жду вас уже добрых три четверти часа, а ведь больница совсем рядом!

Доктор, не удостаивая его даже взглядом, только пожал плечами:

— Когда вы только что вспороли брюхо и вытаскиваете оттуда пулю, не очень-то вежливо сбегать от операционного стола... Что касается этих двоих, то их срочно нужно госпитализировать!

Карима и его слугу уже уложили на носилки, когда, вооруженный своей неизменной мухобойкой, во двор величественно вплыл толстый Абдул Азиз Кейтун. Он начал с того, что остановил санитаров, заявив, что его люди должны обследовать «трупы». Низкорослый врач тут же на него рявкнул, как разгневанный фокстерьер:

— Если их сейчас же не доставить в больницу, они и правда совсем скоро превратятся в трупы! Сейчас я отвечаю за них! Эй вы, посторонитесь!

Утомившись от дискуссий, Кейтун упал всем своим весом в застонавшее под ним плетеное кресло и отмахнулся от врача пухлой рукой.

— Ну а теперь, — обратился он к Альдо с Адальбером, — я готов выслушать ваши показания. Насколько я понял, это вы их убили? — спросил он, указывая на археолога толстым пальцем.

— Я? Убил? Да я был гостем господина Эль-Холти, и вторжение этих бандитов произошло на моих глазах. Зачем мне, по-вашему, убивать его и слугу? И громить дом...

— Гостем? Неужели? По последним данным, вы пропали без вести... Разве вас не похитили?

— Вот именно, похитили! А этот молодой человек был из тех...

— Молчать, когда я говорю! И так все ясно: этот бедный юноша похитил вас, и вы, стремясь освободиться, напали на него и его слугу... чтобы сбежать! Все! Слушание дела закончено! Вас будут судить... и, вероятно, повесят...

— Да это бред какой-то! Хоть выслушайте меня!

— Не думаю, что мне это будет интересно, — широко зевая, объявил Кейтун.

— Может быть, вы согласитесь тогда выслушать меня? — вмешался Альдо. — Вы заблуждаетесь. Поножовщину устроила банда, присланная сюда увести явившуюся к господину Кариму мадемуазель Хайюн. Их было около десяти человек, вы можете без труда отыскать их следы. Что касается присутствующего здесь моего друга, то он немедленно позвонил в больницу, а потом, не имея возможности вызвать полицию, дозвонился до меня и попросил, чтобы я добился вызова стражей порядка с помощью нашего английского друга, полковника Сэржента, который вам хорошо знаком...

— С чего вы взяли, что я с ним знаком? Он просто английский турист, который часто приезжает в Асуан, и ничего более. А ваш рассказ скорее свидетельствует о богатом воображении...

— Но повторяю вам, мадемуазель Хайюн похитили...

— Ах, как правдоподобно! Эта девушка помолвлена с принцем Ассуари! Так будьте добры объяснить мне причину ее прихода сюда! Довольно, я уже узнал достаточно! Заберите их!

Он зевал не переставая и, казалось, не мог дождаться, когда окажется в постели.

— Вы мне не верите? — возмущенно закричал Альдо. — Но придется поверить послу Франции, я сейчас же ему позвоню!

— Да что он сделает? Преступление есть преступление, и тот, кто его совершил, будет наказан. У нас такой порядок.

— У нас тоже! Но при условии, что найден виновный! Настоящий виновный или виновные, как в данном случае. Следствие у нас — чрезвычайно важное дело, и никто не стремится во что бы то ни стало повесить вину на первого попавшегося прохожего!

Кейтун с трудом вылез из кресла и замахал мухобойкой прямо перед носом Альдо:

— Я знаю, что делаю, и, представьте себе, прекрасно разбираюсь в своей работе! Так что не утруждайтесь, мы вот возьмем и вас обоих посадим, тогда посмотрим, за кем будет последнее слово! Завтра будет видно!

— Может быть, вы выслушаете меня?

В белом смокинге, как всегда элегантный, между ними встал полковник Сэржент. Кейтун одарил его снисходительной улыбкой:

— Напрасно вы сюда пришли, полковник. Вы мне сообщили о происшествии, но на этом ваши полномочия заканчиваются. Если только, — позволил он себе «тонкий намек», — если только у вас опять не украли лошадь!

Пожав плечами, англичанин вынул из внутреннего кармана футляр для визитных карточек, открыл его и вытащил одну:

— Не хотите ли взглянуть? Или мне лучше прогуляться к губернатору? Махмуд-паша терпеть не может неприятности и особенно тех, кто их устраивает. У него имеется досадная привычка ничего не забывать и в подходящий момент платить той же монетой.

Круглый глаз толстяка стал овальным, а Адальбер чуть шею себе не свернул, пытаясь незаметно заглянуть в документ, имевший такую силу, что Кейтун, словно по волшебству, изменил свое поведение. Ему показалось, что он заметил английские гербы, что наводило на кое-какие выводы. Тем временем тон полицейского явно переменился. И хотя выражение его лица пока еще не стало более дружелюбным, все же он явно решил не лезть на рожон:

— Ладно! Сегодня время уже позднее, а завтра посмотрим, что предпринять.

Потом обратился к Альдо с Адальбером:

— Господа, прошу явиться завтра к десяти часам утра для дачи полных показаний. А вам, полковник, нет смысла утруждать себя и тоже приезжать в участок...

— Меня это ни в коей мере не потревожит, и, признаюсь, я с удовольствием поприсутствую на вашей встрече, с вами ведь не соскучишься!

— Как будет угодно. В этом доме будет проведен тщательный обыск, затем мы возьмем его под охрану. Если у вас, господин Видаль-Пеликорн, остались тут личные вещи (ведь вы заявили, что были тут в гостях), то заберите их сейчас! Дневальный проводит вас. Поторопитесь! Я не собираюсь сидеть здесь всю ночь!

— Я помогу тебе, — предложил Альдо. — Так получится быстрее.

В сопровождении полицейского, являвшего собой уменьшенную копию Кейтуна, они прошли в комнату Адальбера, но когда Альдо попытался заговорить, цепной пес грубо прервал его целым потоком речи, смысл которой кратко перевел Адальбер:

— Он говорит, что у нас будет время поговорить потом, а сейчас пора приниматься за дело!

— Никогда не видел, чтобы полицейские так спешили завалиться спать! Но ты можешь не беспокоиться: твоя комната ждет тебя в «Катаракте»!

Несколько минут спустя они уже ехали в машине, которая привезла Сэржента, и от души благодарили его, стараясь не касаться темы необыкновенных полномочий, которыми он был наделен, хотя оба сгорали от любопытства. Однако он сам весело все разъяснил:

— Только не принимайте меня за Лоуренса Аравийского^[375] или за сеида^[376] моего августейшего деверя! Просто такого старого солдата, как я, который износил много подметок, если можно так выразиться, странствуя по землям Британского Содружества, много чего повидал, много чего наслушался и, главное, много чего запомнил, Министерство иностранных дел иногда использует в своих целях. Это связано с наблюдением. И ничего больше! В нестабильных странах вроде Египта это может пригодиться! — заключил он непринужденным тоном.

«Как бы не так! — подумал про себя Альдо. — Для того чтобы сделать Кейтуна покладистым одним только предъявлением визитной карточки, тебе надо было бы ох как высоко забраться по британской иерархической лестнице!»

Вернувшись в отель и допивая последний стакан в комнате у Адальбера, Альдо начал развивать эту мысль:

— Я вот думаю: а не Уоррену ли в основном он оказывает свои «мелкие» услуги? Например, проследить путь орихалкового креста жизни, похищенного из Британского музея?

— Возможно, ты и прав. Тайные агенты никогда не действуют в открытую, — подтвердил Адальбер, которому и самому приходилось время от времени оказывать некие услуги своей стране, что позволяло ему значительно пополнять свой кошелек, который и так никогда не был пустым и, к слову сказать, в пополнении не нуждался. — Во всяком случае, теперь мы ему обязаны по гроб жизни. Толстый Кейтун уже готов был отправить нас в темницу коротать ночь на прелой соломе. Что будем делать?

Альдо взглянул на часы:

— Как насчет того, чтобы поспать? Или хотя бы притвориться спящими? На сегодня эмоций достаточно, а завтра еще предстоит отвечать на дурацкие вопросы этого мешка с фисташками.

— Можешь попытаться уснуть, но я уверен, что глаз не сомкну. Не могу выбросить из головы то, что произошло сегодня вечером. Эта орда демонов, выскочивших из ночи, бедняга Карим и его слуга, которых пытались убить практически на моих глазах, а я и предпринять ничего не мог, и, наконец, Салима... Ее похитили, но кто?

— Кто? С чего это ты стал таким наивным? Понятно, что это был Ассуари, мой друг! «Нежный» жених, от которого она собиралась сбежать. А вот мне интересно: о чем она раньше думала?

— Наверное, хотела выиграть время. Согласилась на помолвку в надежде защитить того, кого любила, а сегодня произошло что-то такое, что заставило ее принять решение о немедленном побеге. Она запаниковала... И вот результат! Что касается меня, я знаю...

— Нет смысла объяснять, я и так все понял. Будем предпринимать меры, чтобы вызволить ее из осиного гнезда?

— Почему «будем»? Эта история тебя совершенно не касается, здесь замешаны Салима и я. Если я решу рисковать ради нее жизнью, тебя никто не обязывает поступать так же. Подумай о своих жене и детях...

— Еще одно слово в том же духе, и ты получишь кулаком по физиономии! — в бешенстве прервал его Альдо. — Где она началась, вся эта история? В моем городе, в Венеции, ведь так? Кому Эль-Куари отдал Кольцо? Опять же мне. Следовательно, кому, как не мне, ввязываться в это дело, и останавливаться я не собираюсь!

— Не кипятись! Я не вчера узнал, что ты верный друг, но дело еще и в том, что пока Ассуари не знает, какую роль ты сыграл в день его проклятой помолвки...

— Ах вот оно что? В таком случае не скажешь ли, почему я позавчера утром получил в посылке свой пиджак и туфли с запиской о том, что, учитывая качество этих вещей, безумно жаль было бы их потерять? И еще там было сказано, что некто очень опасается, как бы я не простудился после ночного купания в Ниле. О чем это говорит? Лишь о том, что Ассуари не только был осведомлен о каждом моем шаге, но и о том, что ему на меня наплевать! Вот и делай теперь выводы.

И он направился к двери, сопровождаемый ставшим вдруг насмешливым взглядом Адальбера.

— Камо грядеши, Господи?^[377]

Альдо с раздражением пожал плечами:

— С латынью у меня было худо, так что отвечу тебе на хорошем французском языке: к тетушке Амели! Она не в курсе случившегося, потому что ее вместе с План-Крепен пригласили на ужин к английской романистке. Но есть надежда, что в этот час они уже вернулись. Мой рассказ их, несомненно, заинтересует.

— Или расстроит их пищеварение. Пойдем вместе!

Обе дамы действительно только что вернулись. Расположившись в малой гостиной, разделявшей их спальни, они обсуждали вечер и собирались побаловать себя бокалом шампанского, которое не было включено в меню ужина, когда Альдо, постучав, просунул голову в дверь.

— К вам можно? Меня сопровождает привидение, — объявил он, посторонившись и пропуская вперед Адальбера.

Который, разумеется, был встречен с большим удовольствием, как того и следовало ожидать. Мари-Анжелин даже прослезилась и поцеловала Адальбера, в то время как госпожа де Соммьер проявила некоторую сдержанность:

— Вы, конечно, понимаете, что я счастлива видеть вас, Адальбер, но не говорил ли нам мой племянник, сообщая о вашем освобождении, что вам гораздо безопаснее было бы скрываться? Что же произошло?

— От вас ничего не скроешь, правда, тетушка Амели? — вздохнул Альдо, принимая из рук План-Крепен бокал с шампанским. — Случилось несчастье. Пока Эль-Холти ужинал с нашим другом, неожиданно явилась Салима и стала умолять молодого человека немедленно с ней бежать...

Князь рассказал дамам о трагических событиях этой ночи.

— Ну, вот и все. Возможно, сейчас Карим и его слуга уже мертвы. Утром, до того как ехать в полицию, мы заскочим в больницу. А Салима оказалась во власти человека, который, скорее всего, и приказал убить ее деда.

— А почему же она не отказалась от помолвки с ним? — презрительно заметила Мари-Анжелин.

— Ассуари угрожал, что убьет Карима, если она не согласится стать его невестой. Он не только утверждал, что любит ее, чему я, впрочем, не удивляюсь, но еще, как выяснилось, она стала частью его плана по поиску гробницы Неизвестной Царицы, из которой он собирается похитить воображаемые сокровища. Хотя на самом деле тут можно только теряться в догадках.

— Мне не очень понятна во всей этой интриге роль принцессы Шакияр, — задумалась маркиза. — Как-то странно выглядит ее участие в судьбе несчастной Салимы... И зачем было ей способствовать побегу девушки с возлюбленным? Она хотела погубить ее, это очевидно!

— Это еще раз доказывает, что она мерзкая тварь! — выругался Адальбер. — Хотя мы и так это знали.

— Удивительно... На меня она не производила такого впечатления.

На маркизу воззрились три пары глаз.

— Значит, мы ее знали? — проронила Мари-Анжелин. — Вот это новость!

— Знали — не то слово. Мне приходилось встречать ее во время путешествия, которое я совершала с одной своей приятельницей. Это было до вас, План-Крепен, и в то время Шакияр еще была королевой. Она носилась с приема на прием, увешанная драгоценностями! Но она была великодушной и довольно симпатичной особой.

— И вы об этом говорите только сейчас? — возмутился Альдо. — Зачем же вы делали вид, что не знакомы с ней, когда я рассказывал о ее поведении по отношению ко мне?

— Потому что мне казалось, что это не имеет значения. И потом, мы ведь не стали с ней друзьями. И, наконец, уж если вам так нужно все знать, мне требовалось время, чтобы все хорошенько обдумать. У вас есть возражения?

— О боже, до чего ж мы докатились! — с вызовом бросила Мари-Анжелин. — Вот женщина, которая...

— Прекратите, План-Крепен. Насколько мне известно, вас никто не назначал прокурором, чтобы выносить мне обвинение, так что советую вам держать себя в руках.

— Никто из нас ничего плохого не думает, тетушка Амели. Но, согласитесь, все это крайне удивительно.

— Я соглашусь, что ее поведение по отношению к тебе заставило меня задуматься. Но это так не похоже на характер женщины, которую я когда-то знала! Иначе придется признать, что она очень изменилась. Несомненно, под влиянием своего брата. Его-то я никогда не встречала, и он мне представляется этаким благородным разбойником, каких было предостаточно в Средние века...

— Ну да, женщины Востока чаще всего подчиняются мужчинам своей семьи, — вздохнул Адальбер. — Шакияр уж больше не королева и обязана подчиняться старшему мужчине своего клана...

— Подчиняться, доходя до того, чтобы расставлять такие бессовестные ловушки невинным? Это уж слишком! Если надежды Ассуари относительно гробницы настолько велики, ей, наоборот, было бы выгодно ускорить свадьбу, в этом случае она бы только выиграла.

— А что, если он дал понять Шакияр, что ей может ничего и не достаться? — предположила Мари-Анжелин. — Эта Салима, насколько я знаю, удивительно хороша, так что...

— Она даже лучше, чем вы можете себе представить, — печально подтвердил Адальбер.

— А значит, после свадьбы она займет первое место, тогда как стареющая сестрица переместится на второе... если окончательно не уйдет в тень. Что можно предугадать, имея дело с таким человеком, как он? Тетушка Амели, всем нам известно, что вы — сама доброта...

— А мне-то казалось, что у меня острые зубы!

— Несомненно, но в данном случае нужно прислушиваться к голосу разума, а не сердца. Все зависит от того, в каком направлении идти!

— Не забудьте о том, что эта женщина сказала Альдо, — вступил Адальбер. — Ей очень, очень нужны деньги!

Госпожа де Соммьер поднялась, посмотрела по очереди на всех своих троих собеседников и, наконец, вздохнула:

— Хорошо. Слушание дела закончено, и я желаю вам, господа, спокойной ночи. План-Крепен, идемте, вы почитаете мне что-нибудь из романа госпожи Агаты Кристи. Ее персонажи коварны, но на настолько, как те, которые нас окружают. Чтение отвлечет меня.

В сопровождении своей чтицы она удалилась в спальню. Альдо проводил их задумчивым взглядом и продолжал смотреть им вслед, даже когда за дамами закрылась дверь. Он довольно долго находился в таком состоянии, и Адальбер в конце концов не выдержал:

— Да что ты уставился на эту дверь? Может быть, чья-то таинственная рука начертала на ней «Мене, текел, фарес»^[378], как на стене вавилонского дворца, когда туда вступил Кир Великий^[379]?

Альдо вздрогнул, встряхнулся, будто прогонял сон, и провел рукой по глазам:

— Похоже на то, но только не спрашивай о причине. Я и сам не понимаю, что со мной, просто как-то странно повела себя тетушка Амели. Что она замышляет?

Но если бы он догадался о мыслях маркизы де Соммьер, то разволновался бы еще сильнее.

На следующее утро госпожа де Соммьер отослала План-Крепен за покупками на Шариа-ас-Сук, замечательную торговую улицу Асуана, где та обязательно задержится, рассматривая яркие товары и вдыхая аромат специй, а сама уселась с дорожным письменным прибором за выдвижной столик небольшого секретера в их гостиной. Достав листок голубой веленевой бумаги со своим гербом, конверт того же цвета и ручку, она принялась писать письмо своим крупным изящным почерком. Потом старательно перечитала его, прежде чем поставить свою подпись, промокнула, сунув в бювар^[380], и, запечатав, сняла трубку внутреннего телефона. Преодолевая свое отвращение к данному устройству, она выразила пожелание, чтобы к ней в номер поднялся портье.

Когда тот зашел, она передала ему конверт, попросив не мешкая отнести его по указанному адресу и передать, что ждет немедленного ответа. Затем маркиза уселась на своем большом балконе, усыпанном цветами, и обратила взгляд в сторону Нила. Она взяла с собой книгу, но даже не открыла ее, поскольку все мысли ее были сосредоточены на том, что она только что сделала. К тому же ее глаза быстро уставали, и помощь Мари-Анжелин была в подобных случаях просто незаменимой. Но сейчас ей было просто приятно держать в руках томик и чувствовать легкий запах кожаного переплета.

Она не могла не испытывать некоторую тревогу, сознавая, что затеяла тонкую игру, итог которой мог оказаться плачевным, если ее расчет будет неверен. Она прекрасно понимала, что, каким бы ни был результат, Альдо все равно рассердится, но каким приятным было это волнительное чувство опасности! Время от времени ей нравилось вдыхать аромат приключения, столь милый сердцам этих двух авантюристов, чьи проделки она столько раз наблюдала к своему великому удовольствию, а порой и к жесточайшей тревоге.

Час спустя ей принесли ответ.

А в это самое время пара Морозини — Видаль-Пеликорн направлялась в управление полиции. Их сопровождал полковник Сэржент, чье присутствие немало способствовало безмятежности их настроения. Друзей ввели в кабинет, где напротив сидящего капитана стояло три стула. Обстановка была несколько торжественной, несмотря на кальян и порцию фисташек. Абдул Азиз Кейтун сделал попытку приподнять свое тяжелое тело для приветствия и указал им на приготовленные места.

— Вы пришли вовремя, господа, — оценил он их пунктуальность, — благодарю вас за это. Я отдал приказание нас не беспокоить. Мне понадобится полная тишина, чтобы выслушать подробнейший рассказ о том, что произошло вчера вечером у Карима Эль-Холти, — добавил он, вперив взгляд своих черных глаз в Адальбера.

— Мне казалось, капитан, что я вам рассказал все, но мог, конечно, невольно опустить какие-нибудь подробности.

— Именно их я и хочу услышать. Скажите-ка мне сначала, по какой причине вы находились на месте преступления?

Адальбер вовремя подавил раздражение:

— Я гостил у Карима Эль-Холти уже три дня. А до этого, как вы сами изволили заметить, я был похищен и заперт на дахабье, стоявшей на якоре у северной оконечности острова Элефантина.

— Кто вас похитил?

— Этого я не знаю и, наверное, не узнаю никогда, разве что вас кто-то просветил на этот счет. Ко мне было приставлено двое охранников, которые сторожили меня по очереди. Они довольно прилично обращались со мной. Но в тот вечер, когда принц Ассуари устроил прием по случаю своей помолвки, им пришло в голову съездить на берег поразвлечься. Я остался один, разумеется, со связанными руками и ногами и кляпом во рту. Там меня и нашли господин Эль-Холти и присутствующий здесь князь Морозини...

— А как они там оказались? Случайно проходили мимо? Или, пожелав посетить судно, без колебаний бросились в воду, чтобы выпить на борту по стаканчику?

— Теперь моя очередь рассказывать, если позволите, — прервал его Альдо. — Я был на приеме, устроенном на острове принцем Ассуари, когда господин Эль-Холти, который по вполне понятной причине не был приглашен, все же появился там и создал неприятный инцидент, пытаясь увести с собой мадемуазель Хайюн, которую он считал своей невестой. Его немедленно оттащили прочь двое слуг, а я последовал за ними, чтобы посмотреть, как они будут обращаться с молодым человеком. И правильно сделал, потому что вместо того, чтобы отправить его на паром, они потащили его к северной оконечности острова и без малейших колебаний сбросили в воду. Между тем господин Эль-Холти, у которого была ранена рука, оказался не в состоянии выплыть самостоятельно и позвал на помощь. Я счел вполне естественным помочь ему, и мне удалось втащить его на борт судна, на котором не было никого... за исключением господина Видаль-Пеликорна, запертого в одной из кают. Мы освободили его, и господин Эль-Холти предложил моему другу пожить у него.

— А почему вы просто не отвезли его в отель... или к господину Лассалю?

— Именно потому, что мы не знали, кто его похитил и держал в плену. Поэтому было решено, что будет предпочтительнее, если господин Видаль-Пеликорн на какое-то время сохранит место своего пребывания в тайне.

С блюда исчезли несколько фисташек.

— Гм! — жуя, буркнул Кейтун. — И вы хотите, чтобы я поверил в эту историю?

— Иной я не могу вам предложить.

— С другой стороны, — вмешался, начиная закипать, Адальбер, — мы хотели бы узнать, что случилось с мадемуазель Хайюн? Потому что не стоит забывать, что после того, как закололи Карима Эль-Холти и его слугу, эти дикари вытащили ее из поместья, несмотря на ее крики и протест. Нашли ли вы этих мерзавцев?

— Еще нет. Следствие только начинается.

— А можно ли узнать, в каком направлении оно будет проводиться? — подал голос полковник. — Не лучше ли будет задать несколько вопросов принцу Ассуари? Будучи женихом этой девушки, он, возможно, не одобрил, что она, воспользовавшись его отсутствием, настоящим или мнимым, помчалась к господину Эль-Холти, умоляя его сбежать вместе с ней?

Ответ последовал сразу, и тон полицейского стал более мягким:

— Ведь вы же сами сказали, полковник, что его сейчас нет. Как в таких условиях допрашивать Ассуари? Надо дождаться возвращения принца...

— Но он мог до своего отъезда отдать приказание следить за невестой. Что сказала вам по этому поводу сестра Ассуари, принцесса Шакияр?

— Ну что вы, не мог же я беспокоить ее с утра пораньше! Не забудьте, что она была нашей королевой. Это ко многому обязывает! — заявил Кейтун, выпятив грудь колесом. — Да и что бы она могла мне рассказать? Что ее брата нет в Асуане и что она не в курсе его дел? Здешние мужчины не имеют привычки ставить женщин в известность о том, что они делают. Но не сомневайтесь, я еще встречусь с ней... если она согласится меня принять.

В этот момент в дверь постучали, и вошел дневальный с запиской в руках. Кейтун развернул письмо:

— Сожалею, господа, но должен сообщить вам, что господин Эль-Холти только что скончался.

Страшная новость словно раздавила присутствующих. Первым молчание нарушил Альдо.

— Это ужасно! — прошептал он.

— А как его слуга, Бешир? — дрогнувшим голосом спросил Адальбер. Капитан обратил на него взгляд своих мутных глаз.

— Здесь написано, что он еще не пришел в себя. Вам бы следовало молиться за его здоровье, потому что он — единственный, кто может подтвердить ваши показания.

Угроза полицейского была очевидной, и Видаль-Пеликорн вспыхнул, как спичка:

— Это значит, что, если он не выживет, убийства повесят на меня?

— Угу.

— Но это же нонсенс! Подумайте сами! Допустим, что виновен я. Но где оружие, которым я их заколол? И как я мог в одиночку убить двух человек, в доме одного из которых я гостил и с которым вместе ужинал в это самое время?

— Дайте мне договорить, — прервал его полковник. — Кроме этого Бешира есть ведь и еще один свидетель, а вы об этом как будто забыли, капитан!

— Какой еще свидетель?

— Ну разумеется, мадемуазель Хайюн! Найдите ее!

— Это как раз будет несложно, — ухмыльнулся толстяк-полицейский. — Если ее нет в «Замке у реки», то она во дворце на Элефантине... потому что, видите ли, я убежден, что она и не ходила к Эль-Холти, и что все эти басни о ее похищении — не что иное, как плод воображения вот этого человека!

Альдо едва успел схватить друга, чтобы удержать его от непоправимого поступка, хотя сам он, если бы поддался своему первому побуждению, давно бы уже бросился на Кейтуна. Глупость этого увальня достигала гималайских высот... если только, стремясь сделать из Адальбера козла отпущения, он не повиновался чужому повелению... Не видна ли здесь рука Ассуари и всей этой высокопоставленной семьи, с незапамятных времен обосновавшейся на Элефантине? Если это так, то каковым бы ни было влияние полковника, как официального лица, ему трудно будет пересилить египетский клан... Ни для кого не секрет, что многим египтянам претило засилье англичан в их стране.

Морозини обменялся взглядом с Сэржентом и понял, что тот подумал о том же. И предпочел, чтобы он ответил полицейскому сам. Что полковник и сделал, максимально смягчив тон:

— Полно же, капитан! Не будем делать поспешных выводов, о которых впоследствии придется пожалеть. Мы говорим исключительно о событиях прошлой ночи, и, как вы сами сказали, следствие лишь только начинается. Всем нам необходимо время, чтобы подумать! Вы не находите?

— Конечно, конечно! Я ведь так и поступаю, иначе уже давно отдал бы приказ об аресте... Я надеюсь, что у этих господ нет намерения покинуть Асуан?

— Мы не уедем до тех пор, пока... тайна не прояснится! — сухо бросил Альдо, вставая с места. — Могу я все же задать последний вопрос? — добавил он, пока полковник уводил из кабинета Адальбера.

— Задавайте!

— По какой причине господин Видаль-Пеликорн мог бы совершить убийство господина Эль-Холти?

Лицо полицейского расплылось в улыбке. По замыслу она должна была бы получиться хитрой, но Альдо почувствовал в ней неясную угрозу:

— Причина древняя как мир! Ревность! Я не забыл, что они с мадемуазель Хайюн вместе работали... А она так красива...

Часть III Гробница

Глава 11 Секрет женщины

Едва посыльный унес ее письмо, госпожа де Соммьер сразу же засомневалась в правильности своего поступка, ведь она повиновалась лишь наитию и вовсе не была уверена в том, что ей соблаговолят ответить. Но спустя всего лишь час она уже держала в руках ответ: на пристани у «Катаракта» в три часа дня ее будет ожидать лодка.

Итак, все получилось! Но как быть с План-Крепен? Брать ли ее с собой? С тех пор как Альдо доверил ей Кольцо, она жила как будто в полусне, удаляясь в свою комнату сразу же, как только маркиза переставала нуждаться в ее услугах. Там она подолгу медитировала, держа Кольцо на раскрытых ладонях и закрыв глаза. Она настолько погружалась в себя, что пожилая дама, как-то войдя к ней незамеченной, мысленно сравнила ее с тибетским ламой. С другой стороны, хотя теперь она и реже переправлялась на другую сторону реки делать зарисовки, зато почти ежевечерне о чем-то советовалась с юным Хакимом. В конце концов маркиза решила взять Мари-Анжелин с собой. Нет ничего удивительного в том, что дама ее возраста и положения явится в сопровождении компаньонки, даже если та посидит во время беседы в саду... А в это время ее зоркие глаза смогут заметить какие-нибудь незначительные детали, которые впоследствии могут оказаться весьма полезными.

Когда она после обеда объявила План-Крепен, чтобы та была готова сопровождать ее во дворец Ассуари, Мари-Анжелин моментально спустилась с небес на землю:

— Куда мы собираемся?

— Я только что сказала вам, что к принцессе Шакияр. Да встряхнитесь вы, План-Крепен, ради бога! Я попросила ее о встрече, и она немедленно согласилась!

— Но это же безумие! Мы не спросили у Альдо...

— Не спросили? Разрешения? Будьте довольны уже и тем, что я беру вас с собой! И учтите, я делаю это исключительно для того, чтобы избежать ваших причитаний. Вспомните, что было в прошлом году, когда я, не уведомив вас, поехала посмотреть на мексиканского дракона. В любом случае вы просто посидите в саду...

Ее прервал громкий возглас: «Ну уж нет!»

На часах было почти половина четвертого, когда темнокожий мажордом распахнул перед маркизой двери малой гостиной, выходившей на галерею с колоннами, в конце которой пестрели заросли красно-белого гибискуса. Над этой растительностью, казалось, проплывало усеянное ромашками канотье План-Крепен. Тетушка Амели, прислушиваясь к своему трепещущему сердцу, в глубине души согласилась с тем, что она чувствовала себя в компании со своей чтицей гораздо увереннее.

Ожидание оказалось недолгим. Всего через пару минут Шакияр вышла к гостье... которая присела в глубоком дворцовом реверансе:

— Ваше Величество!

Та, как и было задумано, поразилась:

— Но... я ведь уже не королева!

— Вы были ею, мадам, когда я имела честь встретить вас у посла Франции... несколько лет назад. В нашей стране титул не исчезает, даже когда персона слагает с себя августейшие обязанности.

— Приятно слышать, но все же лучше называйте меня теперь принцессой, и не нужно говорить обо мне в третьем лице, так нам будет легче беседовать. Прошу вас, садитесь! — добавила она, указав на одно из тяжелых кресел, обитых красной парчой.

Госпожа де Соммьер поблагодарила, силясь скрыть глубокое удивление при виде той, которая ее принимала. С тех пор как она мельком видела ее уезжающей из отеля, Шакияр, казалось, постарела на десять лет. Ее наряд, как всегда, был элегантным, а прическа безупречной, но никакая косметика не могла скрыть бледности лица, фиолетовых кругов под глазами и скорбных складок вокруг рта. На ее лице угадывались следы слез, и нетрудно было догадаться, что скоро она снова начнет плакать... И, забыв свою обиду за то, что принцесса так плохо обошлась с Альдо, госпожа де Соммьер почувствовала к ней жалость. Перед ней была страдающая женщина, в этом не было никаких сомнений. Между тем Шакияр начала разговор:

— Мадам, вы хотели видеть меня по какому-то важному делу. Чем я могу быть вам полезна?

— Ах, я, в самом деле, и сама не знаю! Я написала вам, повинуясь велению сердца. Вы очень высокопоставленная дама и, вне всякого сомнения, очень могущественны в Египте, а я хотела попытаться помочь одному моему соотечественнику, который мне очень дорог. Нас с ним не связывают узы родства, но он один из самых искренних и порядочных людей в моем окружении.

— Кто он? Я хотела сказать, как егозовут?

— Адальбер Видаль-Пеликорн... член Академии. Он известный ученый и, без сомнения, один из самых блестящих современных археологов. А тут его чуть было не бросили в тюрьму, обвиняя в ужасающем преступлении... и только потому, что он на самом деле оказался лишь свидетелем, потрясенным, но беспомощным свидетелем. Добавлю, что девушка, которой вы покровительствуете и одариваете своей дружбой, также оказалась жертвой этого же преступления. Но ее, слава Господу, не лишили жизни, а просто-напросто похитили...

Шакияр, сначала рассеянно слушавшая рассказ маркизы, сразу сосредоточилась и напряглась:

— Вы говорите об убийстве Карима Эль-Холти?

— Да, именно. И его слуги. Это так, принцесса!

— Что вам об этом известно? — с неожиданной горячностью едва ли не выкрикнула она.

— То, что происходило на самом деле. Адальбер к тому времени уже два или три дня гостил в доме этого молодого человека. В тот вечер они сели за стол, собираясь поужинать, как вдруг, подобно порыву ветра, там появилась мадемуазель Хайюн. Она стала умолять господина Эль-Холти, с которым ее, казалось, связывала, я бы сказала... большая любовь, немедленно бежать вместе с ней. Она уверяла, что необходимо воспользоваться отсутствием вашего брата Али, мадам, с которым она якобы была помолвлена насильно, чтобы покинуть страну. О, ей не пришлось его долго упрашивать, господин Эль-Холти и не думал возражать, но в этот момент во двор виллы ворвалось не меньше десяти нубийцев, которые закололи молодого человека и его слугу и унесли отчаянно сопротивлявшуюся Салиму.

— А ваш друг так ничего и не предпринял, чтобы прийти на помощь своему гостеприимному хозяину?

— Драма разыгралась во внутреннем дворе, а он находился в столовой. Он погасил там свет, чтобы не помешать своей бестактностью двоим влюбленным, и наблюдал за происходящим. События разворачивались с головокружительной быстротой, и он просто не успел прийти на помощь. Эти разбойники втолкнули мадемуазель Хайюн в машину и унеслись прочь. Вот и весь рассказ, мадам! Самое ужасное состоит в том, что начальник полиции не желает в это верить и явно задался целью выставить убийцей нашего бедного Адальбера!

— Это ограниченный болван, который любит только деньги... и фисташки! — с горькой иронией подтвердила Шакияр. — Но почему вы думаете, что я могу вам помочь?

— Потому что вы тоже замешаны в этом деле! — отрезала тетушка Амели, глядя ей прямо в глаза. — Салима говорила, что именно вы советовали ей немедленно воспользоваться отсутствием вашего брата, чтобы сбежать со своим возлюбленным.

— Это слова вашего друга?

— Разумеется! Зачем ему что-то скрывать? Если бы этот Кейтун был честным полицейским, он бы уже явился сюда и просил бы вас подтвердить это показание.

Принцесса отвернулась. Ее взгляд блуждал в глубине сада, губы изогнулись в презрительной усмешке:

— Он не посмеет! Что еще известно?

— Последнюю новость мы узнали в полдень: Карим Эль-Холти скончался от ран. Однако его слуга все еще борется за жизнь, и я молю бога, чтобы выжил хотя бы он! И все же не только он один может рассказать нам правду. Есть еще и мадемуазель Хайюн, и именно об этом я и пришла просить вас, принцесса. Она была свидетелем драмы и, как я полагаю, сейчас находится здесь...

— Здесь? Но почему вы так думаете?

— Самая элементарная логика: принц Али увез силой ту, которую, должно быть, считает своей собственностью...

Глаза Шакияр наполнились слезами, голос задрожал:

— И вы считаете, это я... я послала Салиму в эту западню? Мою Салиму? О, как это бесчеловечно!

— Простите меня. Но Адальбер слышал... Мадам! Что с вами?

Шакияр упала на диван, содрогаясь в рыданиях, таких безутешных, что было очевидно, что она по-настоящему страдает. Госпожа де Соммьер воззрилась на нее с удивлением, не зная, что сказать. И вдруг она заметила, что шелковый шарф, которым та обмотала шею и грудь, соскользнул, и на красивой еще коже принцессы стали видны синяки и даже царапина. Шакияр мучили! Сделав такой вывод, госпожа де Соммьер отказалась от мысли позвать слугу, чтобы тот в свою очередь вызвал горничную. Сняв свою широкополую шляпу и нахлобучив ее на голову бронзовому тигру, растянувшемуся на комоде, маркиза опустилась на колени у дивана. И услышала, как Шакияр шепчет что-то непонятное на арабском языке.

— Мадам! Принцесса! — умоляла она, пытаясь приподнять Шакияр. — Прошу вас, говорите! Я ужасно сожалею, что вызвала такое горе! Я вижу, что вы страдаете, но не могу понять, как помочь вам. Ведь не вы советовали Салиме бежать с возлюбленным, да?

Прошло какое-то время, прежде чем она разобрала едва слышное «я» и даже решила было, что ошиблась, поэтому стала спрашивать снова:

— Думая, что ваш брат в отъезде, вы хотели, чтобы она воспользовалась этим и оказалась бы как можно дальше отсюда и от этого будущего замужества, которое было бы ужасным, раз Салима была к нему не расположена... но господин Ассуари на самом деле никуда не уезжал?

Шакияр выпрямилась и обратила к мадам де Соммьер такое измученное лицо, что маркиза позабыла о всякой осторожности. А бывшая королева, не в силах вынести страшного горя, судя по всему, захотела довериться этой незнакомке, чье строгое лицо сейчас было преисполнено неподдельным сочувствием:

— Он уехал, но не дальше Ком Омбо^[381]... Расставил ловушку, и я... с преступной беззаботностью в нее угодила! А ведь я его так хорошо знаю! Я всегда потакала его амбициям, поддерживала его в самых безумных начинаниях, потому что я им гордилась. Он так умен! Гораздо умнее меня!

Эти три слова были наполнены таким самоуничижением, что они растрогали госпожу де Соммьер сильнее всяких слез:

— Не унижайте себя! Разве можно заподозрить в недостойных поступках того, кого любишь!

— Я должна была уже давно все понять, когда он вынудил Салиму согласиться на помолвку. Я и не подозревала, что он способен... влюбиться в нее всерьез. Может быть, из-за разницы в возрасте или оттого, что сама она никогда не проявляла по отношению к нему ничего, кроме тихой привязанности, особенно когда она, уже заканчивая свое обучение в Англии, всерьез увлеклась египтологией. Со стороны Салимы не было ничего похожего на всепоглощающую страсть, которая завладела моим братом, когда девушка вернулась в Египет около полугода назад, как раз перед тем, как встретиться с вашим другом. Али тогда не подал виду. Даже поддерживал ее в исследованиях. И советовал сблизиться с дедом.

— Вы заговорили об Ибрагим-бее. Почему она не останавливалась у него, когда приезжала в Асуан?

— Это был необыкновенный человек, но, к сожалению, так и не оправился после смерти единственного сына. Он вел почти что монашескую жизнь. Но я думаю, он все-таки любил внучку, хотя и с некоторой долей снисходительности, как часто бывает у египтян.

Маркизе невольно подумалось, что великий человек был все-таки довольно непоследовательным, ведь, по словам Альдо, он, казалось, сожалел, что единственный член его семьи так тянется к принцу и принцессе с Элефантины, но она сочла за лучшее придержать эту мысль при себе. Ведь можно было узнать еще столько полезного благодаря минутной слабости принцессы: сейчас эта женщина совершенно неожиданно рассказывала ей о самом сокровенном. Как же она, должно быть, страдала, гордячка, если дошла до такого состояния! Как мучительно было для нее хранить все в тайне, не имея возможности хоть с кем-нибудь поделиться!

Госпожа де Соммьер коснулась синяка на шее Шакияр:

— Это он с вами такое сотворил?

— Он был вне себя. Я думала, он вообще меня убьет. Он так гневался за то, что называл моим предательством. И сказал, что сделает все для того, чтобы я больше никогда не увидела Салиму.

— А она действительно так вам дорога?

— Она моя дочь!

Маркиза едва справилась с потрясением. Эта новость была поистине грандиозной!

— Как же это случилось? — выдохнула она.

— Ничего удивительного! Еще до того, как я стала женой Фуада, я часто приезжала сюда. И полюбила Исмаила, сына Ибрагим-бея. Он ответил мне взаимностью. Такую любовь встречаешь только раз в жизни, и мы забыли обо всем на свете... мы наслаждались нашим чувством, и это было так естественно! Никогда потом я не встречала такого красивого мужчины... и такого нежного!

— Но почему вы не поженились?

— Обычная история! — вздохнула Шакияр, пожав плечами. — Наши семьи ненавидели друг друга! Когда я поняла, что жду Салиму, мы хотели вместе убежать из Египта. Тогда-то Исмаил и утонул в Ниле... или его там утопили! — закончила она с грустной усмешкой.

— Но вы так и не узнали кто?..

— Я не хотела ничего узнавать. Его уже не было на этой земле, и все остальное не имело никакого значения. Сначала я хотела последовать за ним, но вскоре одумалась. Я носила под сердцем ребенка от любимого человека и очень хотела, чтобы его живое продолжение увидело этот мир. Я рассказала обо всем своей тете Фариде. Она была вдовой, богатой и независимой, и увезла меня в Александрию, где тогда жили ее друзья, семья Хайюнов. Это была замечательная пара, вот только детей у них не было. Они удочерили Салиму, и благодаря им я смогла видеть, как растет мое дитя, как оно становится теперешней прелестной девушкой. К тому же Хайюны оставались моими преданными друзьями. Он владел крупной судоходной кампанией, а его жена была англичанка... Поэтому-то Салима поехала учиться в Англию, а потом и во Францию.

— А как же... Ибрагим-бей? Как он узнал, кем ему приходится девушка?

— Омар Али Хайюн сам ему обо всем рассказал. Он знал Ибрагим-бея и понимал, каким горем стала для него гибель сына. Он хотел хоть немного смягчить утрату. Так, наверное, и случилось...

— Но он так и не узнал, что матерью Салимы были вы?

— Конечно, нет! Хайюн кое-что от него скрыл, сказав, что Салима была дочерью его молодой золовки, которая умерла при родах. Ее необыкновенные глаза, такие же прекрасные, как и у ее отца, служили этому подтверждением... Теперь Хайюнов больше нет, оба погибли в автомобильной катастрофе лет семь или восемь назад... и я, что вполне естественно, помогаю «их» дочери. Вы легко догадаетесь, какую радость мне это доставляет... До недавнего времени. О, боги мои боги! Куда этот демон Али мог запрятать ее?

Тихий ангел пролетел, и госпожа де Соммьер заметила:

— Раз уж вы вновь заговорили о своем брате, хотелось бы узнать: известно ли ему, как дорога вам Салима?

Шакияр встала и сделала несколько шагов в сторону освещенного солнцем сада.

— Известно! Я сама ему сказала, когда он мне объявил, что желает сделать ее своей супругой. Я, как последняя дура, подумала, что он отступится, узнав, что собирается жениться на своей племяннице! Я забыла, какие слова он бросал мне в лицо...

— Какие же?

— Что наши предки, фараоны, укладывали в свою постель своих собственных сестер и что это обстоятельство делает Салиму еще более желанной, потому что кровь древнего и очень благородного рода Ибрагим-бея смешается с нашей кровью! От этого Салима становилась еще более «достойной» претенденткой на титул принцессы Ассуари. И вот до чего все это нас довело!

Шакияр машинально вновь обвязала шарф вокруг своей пораненной шеи и подошла к своей гостье, а та, пораженная услышанным, тихонько поднялась с колен. Со вздохом принцесса продолжала:

— Теперь вам понятно, почему я не могу призвать в свидетели Салиму. Ведь я не должна больше с ней видеться. Я даже не имею представления, в каком месте он ее прячет, и утешаюсь только мыслью о том, что она жива и невредима. Разве что...

Взгляд принцессы вдруг стал еще более тревожным, и госпожа де Соммьер забеспокоилась:

— О чем вы подумали? Если он любит ее так, как вы об этом говорили, то ей нечего бояться своего похитителя.

— Его — нечего, но вот она сама... Ее любовь к Кариму — точная копия чувства, которое я испытывала по отношению к Исмаилу. Если она узнает о его смерти, то от отчаяния может наложить на себя руки. Она не захочет жить без него.

— Но вы-то сами сумели пережить смерть любимого человека?

— Я — да, но я носила дитя нашей любви. А ей остаются... одни сожаления!

— А вы действительно не имеете представления о том, где ее могут содержать?

— Ни малейшего. Мне более или менее известно, где находятся владения моего брата, но ведь он мог поселить ее у кого-то из своих приспешников. Али уже давно мечтает свергнуть короля Фуада, моего бывшего супруга, и у него много сторонников. Он мог заточить Салиму у кого-нибудь из них...

Теперь у госпожи де Соммьер больше не было вопросов. Ей оставалось только поблагодарить принцессу за прием.

— Что вы теперь будете делать? — спросила Шакияр.

— Прежде всего молиться, чтобы выжил Бешир... а потом — искать!

Шакияр с удивлением взглянула на эту высокую и статную женщину, подлинную аристократку, одетую с изяществом, хотя и совсем не по моде, которая не опустила перед ней взгляд изумительно молодых зеленых глаз. А сама принцесса показалась тетушке Амели такой растерянной, что она даже улыбнулась: ей показалось, что она завоевала привязанность бывшей королевы, которую она сначала опасалась и даже едва не возненавидела за ее по меньшей мере странное поведение в отношении Альдо.

— Нет, — сказала она, — я не сестра Шерлока Холмса и не руковожу частным сыскным агентством. Но рядом со мной целая толпа друзей и очень предприимчивые члены семьи!

— В их число, должно быть, входит дама, скрывающая свое лицо под полями канотье с ромашками? Это ведь ее шляпка будто проплывает над туями в саду? Кажется, она сгорает от нетерпения...

— Действительно, вы правы... Это моя младшая кузина, она же чтица и компаньонка. В ней скрыто столько талантов...

— Представьте ее мне! Я пошлю за ней.

Мгновение спустя Мари-Анжелин дю План-Крепен, немного смущенная, присела в безукоризненном реверансе, приветствуя «ее высочество принцессу Шакияр», которую до сих пор она награждала иными эпитетами, звучавшими гораздо менее почтительно, но сейчас она благодарила сиятельную особу за теплый прием. Обе высокородные дамы договорились, что через Мари-Анжелин правительница Египта, если понадобится, передаст сообщение госпоже де Соммьер или даже попросит ее приехать, если узнает что-то новое.

План-Крепен едва дождалась, когда они окажутся в лодке, отправляясь в обратный путь, и сердито заявила:

— Не будем ли мы так любезны дать мне некоторые объяснения? Я вся изнервничалась, ожидая вас, ведь нас могли в любую минуту выставить за дверь!

— Фи! О чем вы говорите! Во-первых, вы должны бы знать, что даму моего возраста и положения за дверь не выставляют, а во-вторых, мне казалось, что я вам говорила, что уже встречалась с принцессой, когда она еще была королевой Египта. Она помнила о нашей встрече!

— И как по мановению волшебной палочки, мы стали с ней неразлучными друзьями?

— Если хотите услышать самое главное, План-Крепен, придется дождаться, пока мы вернемся в отель. Знайте только, что я не ничуть не жалею об этой поездке, поскольку ситуация еще более тревожна, чем мы могли предполагать!

— А мы сказали ей, что мы тетушка князя Морозини?

— Не все сразу, План-Крепен! Не в один же день!

Как она и ожидала, ее рассказ о вылазке во вражеский стан вызвал гробовое молчание собравшихся. Первым его нарушил Альдо:

— Вы неисправимы, тетушка Амели! Вам было недостаточно мексиканской авантюры?

— Ты же тогда сам признал, что она принесла определенную пользу. А сегодня мы располагаем еще более удовлетворительным результатом.

— Так. Рассказывайте.

В голосе князя слышались нотки раздражения. Мари-Анжелин, не сдержавшись, бросила на него уничтожающий взгляд, однако он этого даже не заметил. В этот день Альдо пребывал в дурном расположении духа из-за письма Ги Бюто, обеспокоенного его долгим отсутствием. Не то чтобы дела стали хуже, нет, антикварный магазин работал как часы, но в письме присутствовал намек на телефонный звонок Лизы, которая тоже считала, что он отсутствует слишком долго, и уточняла, что не покинет Рудольфскроне до тех пор, пока ее муж не вернется домой. К тому же она жаловалась, что Альдо слишком редко ей пишет. Возможно, виной тому очарование египетской жизни?

Морозини в бешенстве скатал письмо в шарик и зашвырнул его в корзину для бумаг.

— Ну и приезжала бы сюда, черт побери! Увидела бы, как мы тут развлекаемся!

Он даже вышел прогуляться, чтобы успокоить нервы.

Однако по мере того, как продвигался рассказ старой дамы, он слушал все внимательнее. Этому немало способствовали тычки ноги План-Крепен по его лодыжке, которыми она исподтишка щедро его одаривала. Он совершенно включился в рассказ, узнав, что Салима — дочь принцессы и что ту избивал ее брат. И в особенности услышав полный ярости крик Адальбера:

— Надо найти Салиму! Я должен ее найти во что бы то ни стало! Она в опасности, находясь в лапах этого мерзавца!

— Но Салима официально помолвлена с ним, — возразила госпожа де Соммьер. — И я только что вам сказала, что он страстно в нее влюблен! Она ничем не рискует!

— А вот я в этом совсем не уверен! Как можно чувствовать себя в безопасности рядом с человеком, который не останавливается перед убийством и, наверное... даже перед насилием! Он же неуправляем!

— Мне кажется, она может за себя постоять, — подал голос Альдо. — По крайней мере, в течение какого-то времени. Женское оружие иное, чем наше.

— Да пойми же ты, наконец, что у нее больше никого не осталось! Деда убили, того, кого... она любила, тоже (эти слова дались ему с трудом). Мать довели до состояния полной беспомощности, с ней дурно обращаются! У Салимы остался только я, и я ее не брошу!

Альдо не успел высказать, что он думал о рыцарских намерениях своего друга. Пустое дело, он об этом знал. Но тут появился служащий отеля и позвал его к телефону. Извинившись, князь последовал за ним.

Обитая красным бархатом телефонная кабина находилась в холле, прямо за кадкой, усаженной разнообразными растениями. На том конце провода послышался встревоженный голос Анри Лассаля:

— Попросите Адальбера забыть о неприятностях, которые я ему доставил, и привезите его немедленно ко мне!

— А зачем?

— Только что умер Бешир. Этот зловредный осел Кейтун наверняка будет его преследовать. Надо действовать быстро. Предложите ему прогуляться после ужина с сигаретой для улучшения пищеварения! Около колодца его будет ждать машина. Вам только нужно будет предать огласке весть о его похищении. Надеюсь, вы хороший актер.

— Вопрос не в этом, а в самом Адальбере. Его нелегко будет уговорить на этот шаг.

— Я думал и сам ехать за ним, но в такой час и при всех постояльцах... Вся эта затея будет шита белыми нитками.

— Так ведь все равно не получится спрятать Адальбера. Кейтун прямиком отправится к вам!

— Не отправится, если будет думать, что мы в ссоре. Тут ведь маленький город, все обо всем знают. Ради бога, поторопитесь!

В голосе Лассаля сквозила неподдельная тревога. Альдо ясно почувствовал это. Решительно, от этого странного человека можно было ожидать чего угодно!

— Сразу его убедить не получится. На это нужно время.

— Тогда поступим по-другому. Вы уже поужинали?

— Да. Только что вышли из-за стола.

— Хорошо. Ничего ему не говорите. Просто пригласите пройтись по улице и покурить. А сами приведете его к машине!

— Иначе говоря, состоится новое липовое похищение, но на этот раз роль мальчика-провожатого должен буду играть я сам? Это похоже на игры в сумасшедшем доме.

— Похоже, но, умоляю, согласитесь! Ради него! Вы же не знаете, что такое египетские тюрьмы! Этот Кейтун лишь кажется увальнем, на самом деле он самый жуткий подлец, которого когда-либо носила земля!

— Ладно. Я вам верю. Только не обманите моего доверия...

— Вам отлично известно, что я никогда не желал ему зла!

Альдо, особенно не торопясь, отправился искать свою компанию. Он нашел всех на террасе. И Адальберу явно не сиделось на месте.

— Кто звонил? — спросила госпожа де Соммьер.

— Никто... в смысле неважно! Ничего особенного. Потом расскажу, — ответил он, смягчив ответ лучезарной улыбкой. — А ты уже закипаешь? — поинтересовался он, обратив свой взор на Адальбера. — Пойдем пройдемся и выкурим по сигаре.

— Можно я с вами? — попросилась Мари-Анжелин.

— А как же тетушка Амели? Вы же ее не бросите?

— О, мы с Сэржентами собирались сыграть в бридж.

Тут Альдо незаметно сдвинул брови, и это движение подействовало на маркизу лучше всяких слов:

— План-Крепен! Вы и вправду думаете, что они без вас не обойдутся? Уверена, им о многом нужно поговорить тет-а-тет. Так что оставьте их в покое.

Выйдя из отеля, Адальбер зажег сигару и быстро направился сквозь сады в сторону Нила, но Альдо, взяв его под руку, потянул в обратном направлении:

— Пойдем лучше туда! В такую лунную ночь на реке наверняка уйма народу, а нам надо поговорить.

— Как хочешь. Без сомнения, великолепная вылазка тетушки Амели заслуживает того, чтобы ей посвятили некоторое время...

Прогулочным шагом они добрались до верхней части города. Сначала шли молча, любуясь отблесками лунного света, словно по волшебству посеребрившего все вокруг. Тонкий аромат гаванских сигар так великолепно сочетался с запахами, витавшими в воздухе, что ни одному из них не хотелось нарушать эту гармонию. Тишину нарушали лишь отзвуки музыки, доносившейся издалека, из отеля.

Но, говоря откровенно, Альдо было не по себе. Впервые с тех пор, как они с Адальбером узнали друг друга, он вел друга в западню. Даже если он делал это для спасения Видаль-Пеликорна, все равно мучился вопросом: а правильно ли он поступает... и простит ли ему когда-нибудь этот поступок Адальбер? С того момента, как в жизни его друга появилась Салима, их дружба день ото дня становилась все более хрупкой.

Они едва успели обменяться парой слов, как уже дошли до старого колодца, возле которого стоял черный лимузин с погашенными фарами.

— Надо же! — воскликнул Адальбер. — Что это он здесь делает?

Он подошел взглянуть, есть ли кто-то внутри, но не успел и рта раскрыть, как Фарид, выпрыгнув из машины, накинул ему на голову джутовый мешок и, не обращая никакого внимания на сопротивление и ругательства, которыми их осыпал Адальбер, стал с помощью второго слуги, своего брата и точной своей копии, заталкивать его в салон автомобиля. Альдо было очень тяжело наблюдать эту сцену; сначала он хотел как-то подбодрить друга, но потом решил промолчать. Может быть, Адальбер подумает, что и его постигла та же участь? По крайней мере, он будет думать так до того, как поймет, что вновь оказался у Лассаля.

Фарид подошел к Морозини, явно намереваясь что-то сказать, но тот ему сделал знак молчать и показал на свой подбородок. Огромный нубиец быстро все понял, его длинные белые зубы приоткрылись в ослепительной улыбке... и он влепил Альдо такой удар правой, от которого тот, взметая пыль, почти что без сознания покатился по земле.

Лимузин рванул с места и исчез в направлении «Пальм». Альдо осторожно потрогал ноющую челюсть, подвигал ею, чтобы убедиться, что ничего не сломано. Фарид двинул его как бешеный, а ведь мог бы и полегче!

Чтобы довершить образ пострадавшего в драке, князь, убедившись в том, что вокруг нет ни души, еще немного покатался по земле, взъерошил себе волосы и наложил последний штрих, расцарапав себе щеку перстнем. А потом задумался, что лучше сделать: отправиться сразу в полицию или сначала все-таки попробовать зайти в отель? Он выбрал последнее, полагая, что весельчак Кейтун был вполне способен упечь его за решетку, не утруждая себя судопроизводством.

Вернувшись, он застал жуткий переполох, в котором потонуло ужасное ощущение от того, что он совершил проступок, достойный Иуды. В тот же самый момент он мысленно попросил прощения у Лассаля, особенно когда увидел, что отель буквально наводнен полицией под предводительством человека с мухобойкой. Кейтун пытался нагнать страху на портье Гаррета, которому он угрожал устроить в отеле полный обыск, если тот немедленно не выдаст ему Видаль-Пеликорна.

Альдо заприметил и полковника, делающего попытки вмешаться, и целую толпу постояльцев, столпившихся в вестибюле «Катаракта». И тогда, набрав в грудь побольше воздуха, он ринулся вперед.

— Только что на моих глазах похитили господина Видаль-Пеликорна! — крикнул он и, повернувшись к жирному полицейскому, сделал вид, что только что его заметил: — Ах, и вы здесь? Поистине, вы обладаете удивительным даром путать все подряд и искать виновных там, где их нет!

Не пытаясь скрыть удивления, египтянин стал разглядывать Альдо: его распухший подбородок, щеку, с которой стекала капелька крови, грязную и пыльную одежду:

— Это что еще за чушь? Похищен? Кем же, скажите на милость?

— Откуда мне, по-вашему, знать? Я и сам-то чудом от них сбежал!

— От кого? — упорствовал тот.

— Вы уже спрашивали господина Морозини об этом, — вмешался Сэржент. — В подобных делах редко обмениваются визитками...

— Да ладно вам! Ну-ка, расскажите, что произошло!

— Да все очень просто! Мы гуляли, курили сигары, а около колодца стояла машина с потушенными фарами. Оттуда выскочили двое... нубийцы в черных галабиях. Они ударили моего друга, мне тоже досталось. Его затолкали в автомобиль, а меня почти без сознания бросили на дороге.

— Почему же они и вас не забрали с собой?

— Я и сам об этом думал, пока шел сюда. Наверное, потому, что их интересовал не я. Или чтобы я все рассказал и это послужило бы уроком...

— Кому?

— Да тем, кто задался целью раскрыть убийство Карима Эль-Холти! Совершенно ясно, что тем людям был нужен последний оставшийся в живых свидетель убийства. Видаль-Пеликорн в опасности! В очень большой опасности!— Если так, то почему они его сразу не убили?

— Этот вопрос было бы лучше задать самим похитителям. Может быть, они попытаются вытянуть из него какие-нибудь сведения? Так что теперь ваш ход! Вы же начальник полиции, в конце концов!

Альдо не приходилось даже играть: он на самом деле был вне себя и с трудом боролся с желанием еще чуток приплюснуть лунообразную рожу Кейтуна, на которой ясно читались неприязнь и недоверие. Еще один идиотский вопрос и... Полковник Сэржент, должно быть, почувствовал его состояние и взял слово:

— Спокойствие, старина! Капитан свое дело знает, и, можете быть уверены, он примет во внимание этот новый поворот в деле. На сегодняшний вечер довольно, так я понимаю? — добавил он, глядя в сторону толстяка. — Князю Морозини необходимо принять ванну и прийти в себя.

Феска на голове Кейтуна недовольно покачнулась в знак согласия, а сам он повернулся к ним спиной и, собрав своих людей и ни с кем не попрощавшись, выкатился из отеля.

— Иногда, — задумчиво проговорил Сэржент, — невольно начинаешь задаваться вопросом: а понимает ли он вообще, что ему говорят?

— Он понимает лишь то, что его устраивает. Остальное ему безразлично. Думаете, он наконец начнет действовать?

— Я не стал бы давать руку на отсечение. Ваш друг для него — идеальный убийца, потому что в его образе собрано все, что он ненавидит: Адальбер европеец, археолог и пользуется блестящей репутацией...

— Но неужели он всем заправляет в городе? А губернатор?

— Махмуд-паша? Его девизом могли бы стать слова: «только не поднимать шума». Он даже не пошевелится. Зато... зашевелюсь я!

— Что вы собираетесь предпринять?

— Вылазку в Каир. Мне нужно увидеться с Генеральным консулом Великобритании. Иными словами, с тем, кто на самом деле управляет Египтом. Пора ему узнать, что тут происходит!

— Когда поедете?

— Завтра с утра... но жену с собой не возьму. Вверяю ее вам, вы о ней и позаботитесь!

— Буду стараться!

— Опять похитили? — застонала Мари-Анжелин, когда они с госпожой де Соммьер встретились с Альдо в лифте. — Да это просто немыслимо! Или же кто-то хочет свести с ним личные счеты. Бедный, бедный Адальбер! Если бы только...

Она остановилась на полуслове: приложив палец к губам, Альдо сделал ей знак замолчать. Другой рукой он указал на потолок с узорчатой кованой решеткой. Она послушалась и молчала до тех пор, пока они не оказались в своем номере.

— Ему угрожает опасность не большая, чем в предыдущий раз. Это похищение подстроили мы с Лассалем.

— С Лассалем? Вы шутите?

— Напротив, я очень серьезен. Это он недавно мне звонил и сообщил о том, что Бешир умер и Кейтун вот-вот появится, чтобы арестовать Адальбера. Мы с ним все это и состряпали! На скорую руку, конечно, но все получилось!

— И это ты его подставил? — расстроилась госпожа де Соммьер.

— Нуда, частично. Но, думаю, мы успели вовремя, потому что, вернувшись в отель, я застал здесь Кейтуна.

А Мари-Анжелин продолжала взирать на него с подозрением:

— Говорите что хотите, но я не могу полностью довериться этому человеку.

— Вам бы больше понравилось, чтобы жирный боров забрал Адальбера в тюрьму?

— Н-нет... Но мне казалось...

— Хватит, План-Крепен! Пора уже вам выйти из образа вселенского судьи! Альдо необходимо срочно принять душ, а нам — лечь в постель! Я уверена, что там, где Адальбер сейчас находится, наш милый мальчик в полной безопасности.

А в это самое время Абдул Азиз Кейтун, вернувшись со своими людьми в участок, снова принялся за фисташки. Вместо того чтобы не думать ни о чем, как это частенько с ним случалось, он предался размышлениям. Это новое похищение повергло его в полную растерянность. Он чувствовал какую-то фальшь сегодня вечером, и вообще, все эти события не укладывались в его голове.

Поразмыслив таким образом некоторое время, он взялся было за телефон, но потом передумал, понимая, что наверху подобная инициатива может и не понравиться. Единственное, что он мог предпринять, так это получше расспросить обо всем основное действующее лицо всей этой долгой и запутанной истории. Так что, с сожалением покинув свое кресло, он вышел из кабинета, предупредил дежурного, что отлучится ненадолго, и отправился в гараж, где не без труда втиснулся за руль машины, что само по себе было подвигом для человека, привыкшего ездить развалясь на подушках широкого заднего сиденья автомобиля. Но там, куда он направлялся, ему не нужны были свидетели, иначе неприятностей не избежать.

Он запустил двигатель, включил фары и выехал из гаража.

Полчаса спустя вышколенный слуга уже вводил его в кабинет Али Ассуари. Тот сидел, развалясь в огромном чиппендейловском^[382] кресле, обитом кожей, и наблюдал за голубоватыми колечками дыма от сигары. Он совсем не хотел, чтобы его беспокоили. Это и почувствовал Кейтун с первых же его слов.

— Что тебе надо? — проворчал Али, не двинувшись с места и даже не глядя на посетителя и, само собой, не предложив ему сесть.

Даже слуге обычно уделяют больше внимания. Все это не улучшило настроения полицейского, для которого вертикальное положение было крайне неудобным. Это отразилось в ответе:

— Узнать, зачем вам понадобилось похищать археолога, не снизойдя до того, чтобы поставить меня в известность.

Это произвело магический эффект: Ассуари не только выпрямился в кресле, он выскочил из него, не обращая ни малейшего внимания на рассыпавшийся пепел. Его черные глаза метали молнии:

— Если это шутка, то не смешная. Ты должен бы знать, что я терпеть не могу, когда надо мной насмехаются.

— Я сказал правду: вы утащили этого человека прямо у меня из-под носа. Для чего?

— Я никого не утаскивал!

— Ну, если это сделали не вы, то кто-то другой, но кто?

— Скажи, наконец, что произошло!

— Пожалуйста: едва я прибыл с нашими людьми в отель, как туда же ввалился этот Морозини, весь в пыли, с кровоточащей ссадиной на лице, и заорал, что, когда они с Видаль-Пеликорном гуляли после ужина, на них напали какие-то люди из автомобиля и, оглушив, без лишних слов забрали того, второго. Вот и все! Что вы на это скажете?

Ассуари ничего не ответил. Он сел за письменный стол. На белом листе бумаги для рисования были разложены кусочки очень древнего папируса, которые он хотел собрать в единое целое. Кейтун, все еще стоя, бросил на них косой взгляд, но увидел лишь изломанные линии, которые, возможно, очерчивали какой-то план, и похожие на иероглифы фрагменты письма.

В изнеможении капитан слегка оперся на стол: ноги его не выдерживали слишком большого веса и отчаянно болели. Но Ассуари, казалось, вообще забыл о его присутствии...

— Так что же? — наконец выдавил полицейский.

Хозяин дома посидел еще некоторое время, уставясь в пространство и словно не замечая посетителя. Наконец он перевел взгляд на Кейтуна, и под его веками засветился жестокий огонек.

— Садись! — наконец позволил он.

Толстяк поспешил исполнить приказание с таким видимым облегчением, что впору было умилиться. Сиденье, на которое он опустился, оказалось слишком узко для него, но это уже не имело значения. Теперь он мог спокойно дожидаться, пока Ассуари закончит размышлять. Но ожидание было недолгим.

— Над тобой подшутили, Абдул Азиз! — с неким подобием улыбки выговорил принц.

— Как это?

— Француза никто не похищал. Его просто-напросто вывели из игры, чтобы помешать тебе его арестовать.

— Вы так считаете?

— Раз похищение не моих рук дело, то ничего другого не остается. Ясно как день! Хотя, признаю, сработано хитро...

— Но кто же это подстроил?

— Есть только один человек, у которого имеются необходимые подручные средства. Это другой француз: Анри Лассаль.

— Этот старик?

— Этот старик пошустрее и посильнее тебя. Кроме того, у него есть деньги, имущество, и он здесь живет так давно, что пользуется уважением властей.

— Что же мне тогда делать? Посадить его?

— Ты, видно, совсем идиот! Под каким соусом ты можешь это сделать? Хоть губернатор у нас и вялый, но он в любой момент может вмешаться... и потом, англичане. Например, этот полковник Сэржент, который слишком часто оказывается в гуще событий, он кажется мне довольно предприимчивым типом...

— Кстати, забыл вам сказать, власти у него побольше, чем у простого туриста.

— Что ты мелешь?

— Он показал мне карточку Министерства иностранных дел.

— А раньше не мог сказать?

От гнева сердитое лицо принца покраснело. Он резко встал, и Кейтун инстинктивно прикрылся, словно боясь удара. Такое желание наверняка посетило того, кого можно было назвать не иначе как хозяином, но здравомыслие подсказало Али, что лучше будет, если он с этим желанием справится. Так что принц просто пожал плечами:

— Все это пока не имеет большого значения. Конечно, если этот полковник станет проявлять сильное любопытство, нужно будет подумать о том... скажем, как его удалить. Но не волнуйся об этом! Мы еще решим...Высокомерным взмахом руки он отослал посетителя прочь и погрузился в свои папирусы, перекладывая их, вертя и так, и эдак с величайшей осторожностью, ведь время сделало их тонкими и хрупкими. Так сидел он несколько часов, пока не заболели уставшие глаза. Но вдруг, когда в узкое окно уже проник первый свет зари, он вскрикнул от радости. Вот как надо было их собрать! Разрывы совпадали...

Конечно, он не мог полностью разгадать ребус, потому что так и не научился читать иероглифы, и то, что было написано, оставалось для него загадкой, но по некоторым признакам ему казалось, что он понял, какое именно место имеется в виду, оно было обрисовано довольно точно. К тому же он знал, кто наверняка мог бы помочь ему с переводом...

Стараясь унять дрожь в руках, он приступил к последнему этапу. До тех пор фрагменты складывались почти автоматически, но не хватало одного куска, и именно это портило все дело! Но теперь все будет хорошо. У него был план...

Принца охватила такая невероятная радость, что он едва сдерживался, чтобы не закричать. Ну, наконец-то он станет повелителем всей земли! Восторг его достиг апогея. Можно не сомневаться, что к этой победе добавится другая: Салима наконец-то подчинится ему! Салима, которую он желал с ее отрочества, станет его триумфальной песней!

Ему вдруг захотелось бежать к ней, все рассказать... но нет! Дело еще не сделано. Возведенное с таким трудом здание могло обрушиться от малейшего дуновения ветра. Так что он, даже не захотев звать слугу, чтобы тот подал ему кофе, пошел проверить, хорошо ли заперта дверь, повернул ключ на два оборота, взял клей и снова принялся за работу. С тщательностью педанта он склеивал тонкие кусочки папируса.

Когда все было кончено, он, несмотря на утреннюю прохладу, был весь в поту. Пришлось еще подождать, пока высохнет клей, а потом, взяв второй лист бумаги, в точности такой, как и тот, на котором он клеил, он положил его сверху. Выбрал из пачек книг, валявшихся вокруг, толстенный том, посвященный флоре и фауне пустыни, положил туда склеенный план, закрыл книгу и засунул ее туда, откуда взял, под стопку меньших книг. Под таким прессом бумага выровняется и сохранится лучше, чем в любом сейфе.

И только после этого он разрешил себе вздохнуть полной грудью, отпер дверь и приказал принести кофе, который выпил с величайшим наслаждением. Никогда еще этот напиток не казался ему таким вкусным! Боясь даже отойти от своего сокровища, он растянулся на одном из диванов, чтобы немного отдохнуть и расслабиться. У него был план и у него был ключ. Не хватало только Кольца! Надо было завладеть им любой ценой. Глупо было бы после такого открытия попасть во власть проклятия, а в том, что там оно было, принц не сомневался! Наконец он уснул.

Глава 12 Принц Элефантины

Письмо лежало на самой середине подноса с завтраком. Крупный квадратный почерк ни о чем не говорил Альдо, но все же духовная пища оказалась желаннее телесной, и он тут же вскрыл конверт. Короткая записка чуть не испортила ему весь аппетит:

«Неплохо придумана ваша вчерашняя шуточка, но мы ведь серьезные люди и обсуждаем серьезные дела, так что салонные комедии нам ни к чему. Господин Лассаль убедился в этом на собственном горьком опыте. О дальнейшем мы известим вас в свое время...»

Альдо уже выработал привычку справляться и с более серьезными неприятностями, так что в обморок он не упал. Да уж, у них действительно был сильный противник. Надо было поскорее съездить посмотреть, что происходит в «Пальмах».

Завтрак принесли, когда он только что закончил бриться, и, наскоро перехватив вперемешку тосты с вареньем, апельсиновый сок и две чашки черного кофе, он оделся и, сунув письмо в карман, сбежал вниз по лестнице, моля бога, чтобы на его пути не встретилась План-Крепен. Внизу он вскочил в первое попавшееся такси, высадившее какого-то пассажира у подъезда отеля, и велел отвезти себя в поместье Лассаля.

Он ожидал худшего и даже испытал нечто похожее на облегчение: в доме, конечно, были заметны следы драки, но пожилой господин хоть и с перевязанной головой, но все же сидел за своим столом.

И все-таки Альдо сразу спросил об Адальбере:

— Где он?

Лассаль бросил на него темный взгляд:

— Могли бы вначале осведомиться о моем здоровье. Так обычно поступают воспитанные люди! Не беспокойтесь, я не очень плох! Что привело вас сюда?

Альдо вытащил из кармана письмо:

— Вот это. Простите, если я показался вам невоспитанным, но я думал, что увижу здесь настоящее побоище.

— Так бы и случилось, если бы у меня не было верных и хорошо обученных слуг. Вчера вечером, около полуночи, на меня набросились люди Ассуари, требуя, чтобы я сказал им, где прячется Адальбер. Но Фариду удалось разбудить других слуг, уже уснувших, пока мы с Абдаллой держались, как могли. В общем, нам удалось вышвырнуть их. Эта банда мерзавцев не ожидала такого отпора! Ах, какая была драка! — не удержавшись, похвастался он.

— Молодцы! — искренне похвалил Альдо. — А что же с Адальбером?

— О, с ним все в порядке. Потом расскажу. Чашку кофе?

— С удовольствием! Я, правда, уже выпил пару чашек за завтраком, но гостиничный кофе с вашим не сравнить!

Хлопок в ладоши, и на пороге появился Фарид. Альдо заметил, что глаз у него заплыл и посинел.

— Пожалуйста, кофе! И вели-ка, чтобы принес его Абдалла!

— Правильно ли я понял, что вы не сомневаетесь: за всеми этими преступлениями стоит Али Ассуари?

— Кто же еще? Как будто подпись оставил. Все это произошло ночью и точно так же, как случилось в доме Эль-Холти, когда незнакомцы вторглись на территорию его виллы и убили его и слугу Бешира. Их главарь не особенно и скрывался.

— А вы не вызвали полицию?

— Нет, на этот раз нет. Если хотите знать мое мнение, Кейтун под каблуком у Ассуари!

— Это уже, пожалуй, чересчур! Начальник полиции подчиняется частному лицу?

— Он не просто частное лицо. Он происходит из рода принцев Элефантины, а его сестра была королевой. Кейтун родом тоже из здешних мест, и для него это важно, поверьте мне! Ассуари настоящий хозяин острова. Он больше чем губернатор, который к тому же родился в дельте и хочет только одного: чтобы его оставили в покое!

— А как же Англия?

— Она представлена здесь только офицерами военного гарнизона. К тому же Каир далеко! Ах, вот и кофе!

Альдо удивленно вскинул бровь. Стоило ли устраивать из банальной подачи кофе такое представление? Но Лассаль, казалось, в то утро встречал бодрящий напиток с большим энтузиазмом. Он попросил:

— Поставь поднос сюда, Абдалла, и налей господину князю.

— Он сможет справиться и сам.

Альдо так и подскочил. Подняв глаза, он с удивлением уставился на темнокожего «нубийца» в высоком тюрбане, под которым светилась веселая улыбка, а глаза из-под длинных ресниц сияли фарфоровой голубизной.— Адальбер?

— Абдалла, если позволит ваше сиятельство... Ну что, здорово вышло? Фарид — гениальный гример!

И правда, превращение было ошеломляющим! Даже брови и ресницы были выкрашены в иссиня-черный цвет, отчего предательски выступающие скулы Видаль-Пеликорна стали не так заметны. Лицо удлиняла короткая бородка.

— Вне всякого сомнения, если господин Лассаль уволит Фарида, того ждет блестящая карьера на киностудии!

— Предпочитаю оставить его у себя. Он мне слишком дорог. На вот, прочитай! — и Анри протянул Адальберу полученное им письмо.

Тот, присев на уголок стола, выпил свой кофе (он предусмотрительно принес три чашки) и быстро пробежал несколько строк. С его лица исчезла вся веселость.

— Скотина, сразу обо всем догадался! Вот почему вчера они устроили тут такой концерт! Ну и что, по-вашему, теперь нас ожидает? — задал он вопрос,глядя на своих собеседников. — А скажи, Альдо, в какой мере можно рассчитывать на твоего английского друга?

— Думаю, он окажет любую помощь. Он поехал сегодня в Каир встречаться с Генеральным консулом. Хочет рассказать ему о том, что тут происходит.

— Будем надеяться...

Телефонный звонок прервал его на полуслове. Лассаль наклонился к телефону, стоявшему на письменном столе. Всецело признавая его полезность, он в глубине души разделял неприязнь госпожи де Соммьер к этому не слишком древнему аппарату, казавшемуся чужеродным телом в его всецело обращенном к глубокой древности мире.

— Лассаль! Я слушаю.

Больше он ничего не сказал, но жутко побледнел. Адальбер протянул было руку, чтобы взять отводную трубку, но тот отчаянно замахал на него и тут же разъединился. Оба друга хором спросили:

— Чего он хочет?

— Кольцо. Говорит, что у него есть ключ и план. Нам на размышление дано сорок восемь часов. По прошествии этого срока Адальбер должен будет отвезти Кольцо в назначенное им место в назначенный им час. Один и, разумеется, без оружия.

— А если нет?

— Он на его глазах убьет Салиму.

Последовавшее за этим молчание могильным камнем придавило их к земле. Адальбер упал в кресло и машинально сдвинул тюрбан, ероша волосы на своей голове. Альдо встал и, подойдя к другу, ласково, но твердо положил руку ему на плечо:

— Если не найдем способа нейтрализовать его за это время, придется выполнить его требование. Другого выхода нет...

Не отвечая и не поднимая глаз, Адальбер накрыл его руку своей. Слова им были больше не нужны. Но только...

— Так, значит, оно все-таки у вас, это Кольцо? — не сдержался Лассаль.

— Нет! — прорычал Альдо, бросив на него злобный взгляд. — Но я знаю, где оно! Довольны?

— Недоволен! Нет!

Он так закричал, что в приоткрытую дверь просунулась голова Фарида. Лассаль жестом отослал его.

— Что будем теперь делать?

— Надо попытаться узнать, где он держит девушку, — ответил Альдо. — Откуда звонили?

— Из города или ближайшего пригорода. Это был не междугородный звонок. А вы подумали откуда? Из Хартума?

— Почему бы и нет?

— Потому что там другой начальник полиции. Тот, кто звонил, должен быть где-то здесь, неподалеку. Но где? Район довольно большой...

— И нет никаких свидетельств того, что он звонил из того места, где содержится Салима. Он мог звонить и от сообщника. И от Кейтуна, наконец, — сокрушенно проговорил Адальбер.

— В любом случае, если будем тут сидеть, маяться и задавать вопросы, на которые никто из нас не знает ответов, то далеко мы не продвинемся. Спасибо за кофе, господин Лассаль! — стал прощаться Альдо, направляясь к двери.

— Ты куда?

— Обратно в отель. Сегодня вечером позвоню в Каир. Надо предупредить Сэржента. И потом, есть одна идея...

Без лишних объяснений он отправился в «Катаракт».

Положив трубку на рычаг, Ассуари посидел еще, глядя на телефон и скрестив на груди руки. Он пытался подавить поднимающуюся ярость. Ни об одном произнесенном слове он не жалел: без малейшей жалости он убьет ту, что отвечала на его любовь лишь оскорбительным презрением и еще более оскорбительным молчанием.

Когда он сложил кусочки папируса, то сам приказал отпереть дверь, где держал пленницу вместе с ухаживающей за ней старой служанкой. Это была красивая, богато обставленная комната: там не было ничего, что могло бы не понравиться женщине. Принц сам следил за обустройством жилища, желая устроить обрамление, достойное ее красоты, в ожидании момента, когда она позволит ему заключить себя в объятия.

В тот день он вошел к ней полный радости и надежды.

Она, как обычно, сидела на голубом бархатном пуфе с золотыми вышивками, закутанная в черное, отказавшись от одежды других цветов, недвижимая, даже неподвижная. Ее красивые руки беспомощно лежали на коленях, а взгляд был обращен куда-то вдаль. Когда он вошел, она даже не повернула головы. Он сел напротив, чтобы, по крайней мере, оказаться в поле ее зрения. Тогда она закрыла глаза...

— Салима! — заговорил он так ласково, как только мог. — Так не может дольше продолжаться. Хочешь ты того или нет, но ты моя невеста и будешь моей женой. Единственной женой, и вместе мы можем совершить многое. Об этом я и пришел говорить с тобой. Мне удалось собрать фрагменты папируса, который ты нашла в гробнице Себекнефру, соединив их с теми, что были у твоего деда...

Веки Салимы приподнялись, и на него обратился ледяной взор:

— Моего деда, которого ты убил. И ты еще имеешь наглость говорить со мной об этом?

— Это не я! Они неправильно поняли приказ или просто за что-то хотели отомстить ему. Клянусь тебе, я этого не хотел! Верь мне. Я пытался узнать кто...

Вместо ответа она пожала плечами, но светлые глаза не выражали ничего, кроме презрения. Он сжал кулаки, но продолжал:

— Не хватает всего одного кусочка, совсем не важного, как мне кажется. Как бы то ни было, там есть одна деталь, по которой я и так узнаю, где находится гробница Неизвестной Царицы! И мы сможем вместе попасть туда. Как только ты станешь принцессой Ассуари...

— Я никогда ею не стану!

— Придется, чтобы искупительная церемония стала подлинной!

— Какая церемония?

— Нам нужно будет перевезти тело Ибрагим-бея и останки его предков в другое место. Мы сделаем это со всеми полагающимися им почестями. Ты сама будешь находиться рядом со мной и убедишься в этом.

Лицо Салимы покраснело: несмотря на все свое самообладание, она так и не смогла сдержать ярости:

— Ты хочешь совершить такое святотатство и собираешься и меня в это вовлечь? Ты, должно быть, безумен...

— Нет. Я следую логике. Гробница может быть только там, она вырублена в скале... Может быть, на большой глубине, но она там, это точно!

— В легенде говорится иное. «Та, чьего имени мы не знаем, обрушила гору на склеп, в котором заточена она». Ты ошибаешься!

— Нет. Не забудь: прошли века. Прошло гораздо больше времени, чем нужно, чтобы изменился культурный слой, и я уверен...

— А откуда у тебя такая уверенность? — презрительно бросила она. — Насколько мне известно, ты не археолог?

— Мне известно более, чем этим людям с их очень приблизительной наукой. Они только и умеют, что эксгумировать наших предков, чтобы выставлять их напоказ, содрав благословенное облачение, в витринах их музеев. И это ты святотатством не называешь? Мы, дети этой земли, должны были бы прогнать их, забив камнями! Так я и сделаю, когда избавлю Египет от этой саранчи, этого короля-марионетки, находящегося под английским каблуком! Я буду владеть тайнами древней Атлантиды, я буду властвовать... по праву, ведь я принц Элефантины, и ты это знаешь!

Салима снова повторила ему, что он безумен, но в голосе ее сквозила усталость, и он заметил это.

— Верь мне! У меня есть все: план, ключ, я сумел забрать его из самого сердца Лондона. Вот он! — показал он, вынув ключ из внутреннего кармана. — И даже проклятие не достанет меня, потому что совсем скоро у меня будет Кольцо, и оно сделает меня непобедимым!

— Ты даже не знаешь, где оно!

— Оно здесь, в Асуане. Я в этом уверен, и тот, кто вскрыл гробницу Себекнефру, сам принесет его мне на блюдечке. Если я захочу, то приползет на коленях! А тебя я сделаю королевой!

Он поднялся и в возбуждении заходил по комнате. Салима покачала головой. В третий раз она сказала: «Ты безумен...» — и замкнулась в своем молчании и неподвижности. Тогда он, рассердившись, склонился над ней, схватил ее за плечи и затряс:

— Если будешь упорствовать и отказываться, ты познаешь всю тяжесть моей мести. Не искупительной церемонией мы вынесем останки Ибрагим-бея, а взорвав его могилу связкой динамитных шашек. А тебя я убью, утолив наконец желание, которое преследует меня! И буду полностью свободен!

— Так убей меня сейчас! Мы оба от этого только выиграем.

— Нет, я хочу, чтобы ты вкусила смерть сполна. И потом, ты мне еще нужна!

С тех пор он слышал ее голос лишь однажды. В тот день, когда он поднес к ее глазам папирус. Она мельком взглянула на документ и сказала, что не сумеет прочитать иероглифы. Сам он тоже их не знал... Тогда он возненавидел ее так же остро, как раньше любил. И в голове его созрел новый план. Приобщать ее к триумфу не было никакого смысла. И как только он не понял сразу, что она ведьма и наслала на него порчу! Ему надо освободиться от ее дурного глаза! Она должна умереть, но сначала он, спасаясь от порчи, овладеет ею. Потом надо притащить ее на место встречи и, заполучив наконец Кольцо, свернуть ей голову, да так, чтобы кровь ее оросила эту землю, господство над которой она отвергала.

Он был физически силен и сделал бы это без труда. Он уже расправлялся таким образом с неверными слугами, а ее хорошенькая шейка казалась такой хрупкой!

Оставив Адальбера у Лассаля, где, по мнению Альдо, тот будет лучше, чем в отеле, защищен от непредсказуемых причуд Кейтуна, Морозини без труда нашел тетушку Амели и План-Крепен. Последняя, увидев, как он бросился в такси, устроилась на террасе, ожидая его возвращения, чтобы быть уверенной, что мимо нее он не пройдет незамеченным. Вскоре к ней присоединилась и госпожа де Соммьер. Альдо в нескольких словах поведал им последние новости и предложил:

— Поскольку вы уже встречались с принцессой Шакияр, я подумал: а что, если вам встретиться с ней еще раз? Тетушка Амели, я знаю, она уверяла вас, будто понятия не имеет, где Ассуари держит Салиму, но, возможно, она могла бы хоть попробовать что-то разузнать? Это же, черт побери, ее дочь! И она в смертельной опасности!

— А так ли уж вы в этом уверены? — едко заметила Мари-Анжелин. — Влюбленный мужчина не жертвует с такой легкостью предметом своей пылкой любви. Мне представляется, что это скорее ловушка для нашего болв... для Адальбера!

— Представьте себе, я тоже сначала об этом подумал, — съязвил Альдо, от которого не ускользнуло слово, на котором она запнулась. — Но, повторяю, у нас так мало времени, что нельзя пренебрегать даже самой безумной идеей. Ведь со времени вашей встречи Шакияр могла узнать что-то новое?

— В любом случае мы ничем не рискуем, предприняв эту попытку. Только я не могу появиться у нее, не предупредив заранее. Напишу ей записку, а План-Крепен будет так добра, что отнесет ее принцессе. Кстати, и сама Шакияр выражала пожелание, чтобы именно она стала посредником в нашем будущем общении.

— Разумеется, она не так представительна, как вы! — улыбнулся Альдо. Более того, стремясь стать еще более незаметной и собираясь полчаса спустя сесть на паром, Мари-Анжелин, вместо своих канотье, усеянных ромашками, вишенками и другими растениями, набросила на голову и плечи обычный темный шарф. Так легче было затеряться в толпе пассажиров. Но когда она еще час спустя вернулась обратно, на лице ее было крупными буквами написано разочарование: ей удалось увидеться только лишь с мажордомом. Ее высочество накануне уехала в Каир, не уточнив дату своего возвращения.

— Ну, вот и все! — расстроенно протянул Альдо. — Решительно, мое первое впечатление было верным: много поверхностного, а под этим — пустота!

— Не суди ее слишком строго! — встала на защиту Шакияр тетушка Амели. — Клянусь тебе, во время нашей встречи она действительно была в отчаянии. Возможно, отправилась искать защиты, которой не найдешь здесь, у мягкотелого губернатора или этого разложившегося... а может быть, и продажного шефа полиции!

— У нас сорок восемь часов, тетушка Амели! Всего сорок восемь часов до того, как Адальбер отправится рисковать жизнью ради женщины, которой нет до него никакого дела! От одной этой мысли можно сойти с ума!

— Такое вполне может случиться, если ты не постараешься успокоиться. Тебе сейчас, в такую ответственную минуту, понадобятся все твои способности, твой ум и хладнокровие. Ведь ты, конечно, будешь с ним рядом.

Фраза прозвучала утвердительно, а не вопросительно. Но Альдо все-таки ответил:

— Я буду с ним до конца, вам это отлично известно!

— Я тоже пойду! — решилась План-Крепен, чем вызвала на себя гнев, которым маркиза пыталась замаскировать терзавшую ее тревогу.

Она знала, что племянник всем сердцем предан Адальберу. Он даже забыл о жене и детях!

— Вы будете делать то, что вам прикажут. Я рада приветствовать ваши многочисленные таланты, но применять их надо с пользой, а не во вред! Пусть Альдо с Адальбером сами решают! И потом, если не ошибаюсь, у нас остался еще один козырь: полковник Сэржент!

— О, я о нем не забыл! Просто хочу дождаться, пока он доедет до Каира, и непременно позвоню ему. Пойду посмотрю расписание поездов, чтобы понять, в котором часу прибывает его поезд...

Чуть позже Альдо попросил соединить его с Каиром. Он сделал это перед обедом, зная, что связь сразу не предоставят. Но когда наконец на другом конце провода раздался голос портье «Шепардса», то он услышал, что полковник и в самом деле забронировал номер, но пока его все еще ожидают...

— Поезда часто запаздывают! — в виде утешения заметила маркиза.

Альдо ответил ей вымученной улыбкой.

Однако дела пошли еще хуже, когда утром следующего дня он встретил в холле явно обеспокоенную леди Клементину.

— Я так волнуюсь! — поведала она ему. — Мой супруг не только не позвонил вчера вечером, как он имел обыкновение делать во всех поездках, но когда я сама позвонила в «Шепардс», оказалось, что его там нет. Поезда ходят по расписанию, не отмечено ни одного опоздания. Все это так странно!

— Почему бы вам не обратиться в Генеральное консульство, он ведь направлялся туда?

— Вы правы. Я так и поступлю. Всякое может случиться, ведь правда?

Необходимо было успокоить ее во что бы то ни стало. Она была милой женщиной, и Альдо сделал все, что было в его силах... Но настал вечер, а они так и не узнали, куда исчез полковник. А время неумолимо бежало вперед. Завтра заканчивался срок, установленный для выдачи Кольца.

Альдо не сиделось на месте, да и вообще он с огромным трудом заставлял себя сдерживаться, чтобы его поведение не выходило за рамки естественного. И, наконец, решил сходить к Лассалю, чтобы узнать, не поступили ли новые указания.

Он отправился в «Пальмы» пешком, чтобы немного успокоить нервы, но тут вдруг на полпути ему встретился юный Хаким, мальчик, с которым План-Крепен обычно ходила в храм Хнум или перебиралась на левый берег Нила. Мальчик побежал рядом с ним:

— Не останавливайся, будем делать вид, будто я прошу у тебя милостыню.

— Что за глупость!

— Не глупость. Здесь все так делают, а я с тобой долго не пробуду.

— Ты хочешь мне что-то сказать?

— Хочу. Ты и твои друзья волнуетесь из-за красивой молодой дамы? Я знаю, где она! Иди быстрее и отгоняй меня...

Но Альдо остановился, но тут же пошел снова:

— Как ты узнал?

— Мой друг Язид... он отирается у губернаторского дворца, он видел, как ночью люди в черном тащили женщину, а она кричала и отбивалась. Они запихнули ее в машину и поехали, а Язид... он смелый... и любопытный. Он прицепился сзади к машине. Он ехал так какое-то время, но потом дорога стала ухабистой, и он упал. Но, слава Аллаху, догадался, что они ехали в дом к Ибрагим-бею. Он стал ждать. Машина потом опять проехала мимо него, но там был только шофер.

— А женщина осталась в доме?

— Где ж ей еще быть? Я наутро пошел посмотреть... Знай, что дом очень охраняют. Теперь прогони меня. Ты ведь знаешь как?

Альдо с раздраженным видом остановился и стал рыться в карманах:

— Послушай-ка! А почему ты ничего не сказал мадемуазель дю План-Крепен? Ведь ты частенько сопровождаешь ее, правда?

— Правда... но я думаю, она не очень любит красивую даму. Ой, спасибо, господин! — радостно гаркнул он, пряча в карман серебряную монету, которую Альдо сунул в темнокожую руку. — Да благословит Аллах тебя и все твое потомство!

Он ускакал, прыгая с ноги на ногу и подбрасывая в воздух монету, а Альдо пошел своей дорогой. Увезли в «Замок у реки»? Он и об этом подумал, но тут же отказался от этой мысли. Одна Салима в доме деда — еще куда ни шло, но присутствие Ассуари, пока они еще не женаты, в доме человека, которого он, возможно, сам и прикончил, — такое бы шло вразрез со всеми законами ислама.

— Ислама? — вскричал Анри Лассаль, которому Морозини немного погодя пересказал свою встречу с Хакимом. — Я вообще не уверен, что Ассуари приверженец ислама. Он объявляет себя последователем такого количества учений, что я не понимаю, как он еще сам не запутался. Одно очевидно: он бандит.

— А он сказал вам, где именно состоится обмен?

— Еще нет! — прорычал Адальбер. — И хочу тебе напомнить: об обмене на самом деле не было речи: если мы отдадим ему Кольцо, он просто сохранит Салиме жизнь, но нам ее не выдаст. Она его «невеста», — с отвращением, граничащим с бешенством, добавил Адальбер.

— А может быть, все-таки попробовать? Мы ему Кольцо, а он освобождает девушку и передает нам, баш на баш!

— Когда, интересно, ты будешь «пробовать»? Когда я явлюсь в одиночку с Кольцом, а он будет на меня пялиться со своей злобной ухмылочкой? Еще очень повезет, если не выстрелит сразу, чтобы окончательно избавиться от моей персоны!

— Не преувеличивай! — отрезал Лассаль. — Мы его все-таки уже знаем и можем быть уверены, что сделка состоится при свидетелях и что даже под покровом ночи (а я уверен, что дело будет происходить именно ночью) он захочет, чтобы то, что, по его словам, станет «искуплением», прошло бы в как можно более торжественной обстановке. Так что вокруг него будут люди, не считая «невесты». Вдобавок ко всему ты принесешь ему священный предмет. Если он убьет тебя, то потеряет лицо, потому что в таком случае поступит как гангстер, а не как великий принц! Так что тебе нечего бояться. По крайней мере, в ближайшем будущем.

— Главная неприятность состоит в том, что наши возможности для маневров убывают на глазах, — вздохнул Морозини. — Срок истекает завтра. Но вообще-то, раз мы уже знаем, где она содержится, можно бы попробовать наведаться туда...

Адальбер не дал ему закончить. Он весь кипел от негодования:

— Полная чушь! Ты видел, что это за крепость? Настоящий Крак де Шевалье^[383], только чуть меньших размеров! Как, по-твоему, мы туда попадем? Вооружимся до зубов и полезем на стены? Хотя почему бы и нет, раз мы уже дошли до крайности! Залезем по веревкам с Нила прямо по громоздящимся скалам, на которых торчит сам замок? А как доберемся до верха, перестреляем все, что движется, воткнем на башне французский флаг, споем «Марсельезу» и утащим принцессу!

Слушая эти сердитые выкрики, Альдо даже не рассердился: он понимал, что друг впал в отчаяние, а потому просто вытащил свой портсигар, достал оттуда сигарету, постучал ею по блестящей золотой поверхности и обратился к Лассалю:

— Он что, совсем в идиота превратился?

И, не дожидаясь ответа, прикурил и поднес сигарету к губам друга:

— Ты не Ланселот, а я не Персеваль, и мы живем не в Средние века. Я просто подумал о нашем вульгарном современном оружии: о деньгах. Вспомни историю: сколько неприступных крепостей пало за эти века только потому, что кто-то потихоньку сунул несколько золотых монет в лапу какого-нибудь горожанина, способного справиться с хорошо загодя смазанными петлями ворот. Этот тип, наверное, мнит себя последним из фараонов, но меня бы очень удивило, если бы его окружали только верные друзья. К несчастью...

Адальбер сел, сделал пару затяжек и выдавил из себя улыбку:

— С тех пор как мы здесь, я только и делаю, что извиняюсь! Нельзя допускать, чтобы это переросло в привычку.

— Тебе нечего опасаться! В этом смысле я за тебя уверен!

Тем временем Анри Лассаль подумал о другом:

— Дорогой Альдо, не хотелось бы прогонять вас, но вам, наверное, лучше вернуться в отель и узнать, нет ли каких-нибудь новостей о вашем английском друге. Не буду скрывать: меня меньше пугают пуля или кинжал, нацеленные на Адальбера, чем наручники Кейтуна. Пока он сидит тихо, и это лучшее доказательство того, что им управляет Ассуари, но вполне вероятно, что как только хозяин получит то, чего так жаждет, слуга тут же наложит свою жирную лапу на нашего друга.

— Вы так думаете?

— Готов дать руку на отсечение! Конечно, в конце концов мы сможем вытащить Адальбера и из этой передряги, но сколько времени это может продлиться и в каком состоянии он выйдет из тюрьмы? Во всяком случае, с карьерой археолога придется распрощаться!

— Вы правы, и я сейчас же отправлюсь в отель!

В «Катаракте», однако, у леди Клементины все так же не было новостей, и волнение ее росло с каждым истекающим часом. И если внешне беспокойство ничем не выражалось (английское воспитание обязывало!), то глаза выдавали ее душевное состояние: ей трудно было сосредоточить взгляд на окружающих предметах. Госпожа де Соммьер и План-Крепен старались окружить ее заботой, не забывая при этом о непреложных правилах деликатности, хотя между тремя женщинами день ото дня и даже час от часу крепла настоящая дружба. Француженки при этом испытывали неясное чувство вины: не для того ли, чтобы помешать Кейтуну расправиться с Адальбером, и не для того ли, чтобы добиться от властей прекращения этого подобия всевластия Ассуари над людьми Асуана, отправился Сэржент в Каир?

Три женщины и Морозини в часы приема пищи составляли некий островок, отделенный от бурного водоворота, который поглотил почтенный отель: сюда прикатила целая команда столь же шумных, сколь и невоспитанных киношников из Голливуда. Английская романистка даже собралась уезжать, напуганная шумом, производимым ими денно и нощно, против которого директор с Гарретом боролись, как могли. «Захватчики» прибыли на целых две недели и явно не хотели терять времени зря. Днем они ездили в пустыню работать со своими многочисленными ассистентами, рассредоточенными по гостиницам пониже рангом. Но стоило наступить сумеркам, как «главари»: продюсер, режиссер, хорошенькие женщины в кричаще дорогих нарядах, герой-любовник с бархатным взглядом, второй герой, постарше, выступавший с важным видом, и другие деятели кино заполоняли гостиные, бар, ресторан и так громко галдели, что создавалось впечатление, будто их больше двух сотен.

— Надеюсь, среди этих людей нет твоих клиентов? — поинтересовалась у Альдо тетушка Амели. — Только этого бы не хватало!

— Не беспокойтесь! Если у меня и бывают американские клиенты, то все они исключительно с Восточного побережья. В любом случае эти люди никоим образом не принадлежат к калифорнийским сливкам. Ни одного известного имени! Предполагаю, что в данном случае какой-нибудь разбогатевший целлулоидный король или магнат кукурузных хлопьев возжелал, чтобы его любовница блистала на звездном небосклоне, вот он и «лепит» с этой целью фильм.

— Это, наверное, тот толстый тип в колониальной каске и рубашке в цветочек, посмотрите, как громко он верещит! Но с ним две женщины! Так брюнетка или блондинка?

— А почему бы не обе? Во всяком случае, от них все же есть польза: Кейтун с них глаз не сводит, и, похоже, он выпустил нас из виду.

— На твоем месте я бы не очень на это надеялась!

Предостережение было излишним. Человек с фисташками уже давно не казался Альдо безобидным смешным толстяком.

А пока, вечером второго дня, все три дамы, предоставив тем клиентам «Катаракта», которые еще «держались», мучиться от шума и гама в ресторане (кто знает, может, это кого-то развлекало?), велели подать ужин в номер госпожи де Соммьер и устроились на чудесном балконе, выходящем на Нил с островами.

Альдо же предпочел поужинать в ресторанчике на набережной, тихом и вполне приличном, с великолепной местной кухней. К своему удивлению, он встретил там добрый десяток постояльцев «Катаракта», с которыми обменялся понимающими улыбками. Судя по всему, не одному ему захотелось поужинать в спокойной обстановке.

Вернувшись, он хотел было зайти в бар, но оттуда неслись разнузданные голоса отвратительных янки, и он удовольствовался тем, что просто сел в саду выкурить сигару, глядя на ночное небо, усыпанное звездами.

Сказать, что он не боялся того, что должно было произойти завтра, значило бы погрешить против истины. Он знал, что Ассуари способен на все, он мог себе позволить любое преступление в этом уголке Верхнего Египта, где ему была подчинена власть во всех ее проявлениях. Какую силу они могли ему противопоставить? Никакую! Или же совсем небольшую. Альдо не давала покоя и угроза, абсурдная по своей сути и пришедшая из давно прошедших времен, которой он подкреплял свои требования: если Адальбер не принесет Кольцо, он расправится с той, которую считал своей собственностью. И ведь этот мерзавец не колеблясь уже прикончил молодого человека, которого девушка любила всем сердцем! Только к чему еще эти секреты, зачем до последней минуты скрывать, где именно он желает получить Кольцо? Кроме дворца, забитого распростертыми перед ним слугами, он располагал еще и неприступной крепостью, куда невозможно проникнуть, если только в твоем распоряжении нет тяжелой артиллерии, пушек и танков. Вероятнее всего, он потребует, чтобы Адальбер явился к этой самой крепости. И что потом? Что там произойдет? Ему скажут «спасибо» и «до свидания, месье»? В это трудно было поверить. И вообще, почему именно Адальбер? Ведь самозваному брату Эль-Куари было доподлинно известно, что Кольцо было отдано не ему, а Морозини. Какая-то бессмысленная история... Разве что Ассуари задумал, заполучив Кольцо, просто-напросто разделаться с тем, кто был наставником Салимы? И что можно сделать, чтобы защитить Адальбера? Внезапно по его спине пробежал холодок, и Альдо понял, что предчувствие его не обманывает... Ох, впору головой об стену биться!

Услышав наконец, что главные герои снимающегося фильма начинают расходиться, он тоже решил подняться к себе, лег в постель, но заснуть ему не удалось. И когда занялась заря, он уже выработал линию поведения: хочет того принц-разбойник или нет, но он не позволит, чтобы его друга прикончили там одного. Он пойдет с ним... и незаметно пронесет с собой оружие. А тетушке

Амели заранее передаст письма, адресованные французскому послу и Генеральному консулу с подробным рассказом о произошедших событиях. Может быть, он и лишится там своей шкуры, но Ассуари, будь он хоть принц Элефантины, хоть кто угодно, не выйдет так просто сухим из воды! Альдо не раздумывая принялся за дело, что потребовало некоторого времени, а потом принял душ, побрился, оделся, проглотил чай, заел его тостами и пошел к тетушке Амели, которая в тот момент как раз завтракала вместе с Мари-Анжелин.

Он обещал Лассалю провести этот день у него, чтобы присутствовать в момент получения ультиматума. Так что пришло время забрать Кольцо у План-Крепен.

Когда он вошел, чашка в руке госпожи де Соммьер так и застыла в воздухе:

— Боже милостивый! Какой ужасный вид! Ты что, всю ночь не спал?

Он поцеловал старую даму и улыбнулся Мари-Анжелин.

— Нашел себе занятие получше! Тетушка Амели, передаю вам на хранение два письма. Вы видите, кому они адресованы. Если сегодня вечером со мной... что-то случится, вы перешлете их по назначению. Ведь вы понимаете, что я не могу бросить Адальбера один на один с этим сумасшедшим. Мари-Анжелин, будьте так любезны, отдайте мне Кольцо.

Госпожа де Соммьер пробежала глазами адреса на конвертах, приподняла бровь и с потрясающим спокойствием поинтересовалась:

— Ты написал только два письма? Мне казалось, их должно было быть три!

— Почему три?

— Если я правильно поняла, ты собираешься пасть смертью храбрых подле того, кого Лиза называет «больше чем брат». Было бы уместно написать несколько строк и твоей жене, чтобы объяснить положение вещей и попрощаться. Уверена, она бы это оценила!

Тон маркизы был ледяным, но ее зеленые глаза метали громы и молнии, сверкавшие сквозь завесу с трудом сдерживаемых слез. Сраженный, Альдо рухнул на стул и закрыл лицо руками... И правда, полностью погрузившись в мысли об угрозе, грозившей Адальберу, он ни на секунду не задумался о своей семье! И совершенно не потому, что не любил их...

— Мне иногда кажется: а не схожу ли я с ума? — прошептал он. — Я должен был уже тогда отдать Кольцо этому мерзавцу, когда он пожаловал за ним прямо ко мне домой, но...

— Но ты подумал, что оно так кстати пришлось бы твоему другу Адальберу, а тут, раз уж все равно тебе пришло приглашение в Египет, получалась редкая оказия передать сокровище ему! И если бы наш археолог сделал сенсационное открытие, он был бы совершенно счастлив... и ты заодно! По правде говоря, несмотря на все твои регалии международного эксперта и успех в делах, ты так и остался маленьким мальчиком, вечно ищущим приключений!

— Да уж, ни я, ни он не смогли бы признать, что вы не правы. В тот вечер, выходя от Масарии, я так жалел, что кончилось время пекторали! Меня обуяла такая лихорадка, такая жажда приключений, и даже если бы пришлось подвергаться опасности свернуть себе шею... Я чувствовал себя... ну просто как последний лавочник!

— А теперь ты доволен? Твое желание исполнилось?

— Не совсем. Игра испорчена тем, что Кольцо связано не с реальными историческими событиями, а с какой-то легендой, пришедшей из мглы веков.

— И ты потерял ориентиры? Кстати сказать, игра, как ты выражаешься, не испорчена. Просто тебе не нравится то, что ты в этой игре не главный. Ты, кстати, завтракал?

— Ну да... то есть, думаю, да. А что?

— А то, что кофе приведет твои мысли в порядок, — постановила госпожа де Соммьер, вызывая колокольчиком коридорного. — Ну, что там еще затеяла с Кольцом План-Крепен?

Альдо как раз отставил чашку, когда в номере снова появилась Мари-Анжелин. Она протянула ему замшевый мешочек со словами:

— Хорошенько подумав, я пришла к выводу, что Адальберу, скорее всего, вовсе не угрожает смертельная опасность, так что было бы неосмотрительно отправляться туда вместе с ним.

— Это еще что за новости, План-Крепен?

— Просто я как следует поразмыслила. Логично было бы предположить, что Ассуари захочет, чтобы Кольцо принес Альдо. Хотя бы ради удовольствия его унизить, потому что, если я правильно поняла, когда он ездил в Венецию, его во дворце Морозини вовсе не встретили с распростертыми объятиями. Вы же там не особенно с ним церемонились, ведь так?

— С какой стати я стал бы вести себя иначе? Этот тип мне не понравился... но Адальбера он выбрал по другой причине. Можете вы мне сказать, почему меня должна была волновать судьба красавицы Салимы, за исключением того, что она стала объектом внимания моего друга, которому я обязан прийти на помощь? А вот с Адальбером все иначе: он влюблен!

— И на все пойдет, лишь бы избавить ее от малейшей царапины, в этом нет сомнения. Но вы можете быть уверены: принц не станет в момент передачи Кольца стрелять в Адальбера. Его жизнь вне опасности. По крайней мере, пока. В опасности его свобода. Его могут схватить и запереть. И понадобился им не влюбленный, а египтолог!

— Вы так считаете?

— Конечно! Ассуари удалось добыть план, на котором указано место, где находится гробница, но он поймет лишь чертеж, потому что не сможет перевести письмена! Среди современных египтян только немногие умеют расшифровывать иероглифы, это дело специалистов. Я бы удивилась, если бы Ассуари, пусть он и мнит себя принцем Элефантины, изучал в школе этот предмет!

— Анжелина, ваш аргумент не годится. У него есть Салима, она, по своей или не по своей воле, его невеста, и она в его власти. Она сама археолог...

— Начинающий! Не забудьте об этом! А Адальбер профессионал. И, возможно, даже лучший из лучших. Письмена на этом самом плане наверняка сделаны знаками, которые использовались еще до появления иероглифов, в более древние времена. Чтобы их расшифровать, нужно не только уметь распознавать эту засекреченную письменность, но и быть в состоянии провести необходимые сопоставления, чтобы понять, что именно текст означает. Вот так! — отрубила она, завершив свои умозаключения. — Теперь можете отнести Кольцо Адальберу.

Альдо машинально взял в руки мешочек и обменялся с тетушкой Амели удивленными взглядами. Теперь взяла слово она:

— Молодец, План-Крепен! Не знаю, что именно вам подсказало это решение, не ваши ли это «диалоги» один на один с Кольцом, но я снимаю перед вами шляпу!

— А я склоняюсь в реверансе! — вздохнул Альдо, пряча мешочек в карман. — Не ждите меня к обеду: я побуду у Лассаля до получения ультиматума, хотя никто не знает, когда мы его получим. Надеюсь только, что мы все-таки успеем принять какие-либо меры, чтобы выручить Адальбера.

— Но если его, как легче всего предположить, вызовут в замок, то непонятно, что в этом случае можно предпринять. Будь осторожен, заклинаю!

Тронутый тревогой, сквозившей в голосе маркизы, Альдо заключил ее в объятия:

— Полно вам, тетушка Амели! Ведь в вас столько сил и энергии! Сейчас не время раскисать! Лучше помолитесь! Я позвоню, как только мы что-нибудь узнаем, если это может вас успокоить.

— А я? — расстроилась План-Крепен. — Мне-то что делать?

Вид у нее был не из лучших. Альдо положил ей руку на плечо и запечатлел на лбу мимолетный поцелуй.

— Сидите у телефона и позаботьтесь о нашей маркизе. Уже это одно — задача не из легких!

— Особенно если не забывать о леди Клементине, которая уже мнит себя вдовой. Учитывая побочные занятия ее мужа-полковника, она должна бы свыкнуться с такими периодами его необъяснимого отсутствия.

Тяжелым выдался этот нескончаемый день для троих мужчин, собравшихся в кабинете Анри Лассаля. Разве что не для последнего: наконец-то он получил возможность полюбоваться Кольцом! Ему было позволено сколь угодно долго держать его в руках, любоваться его блеском в солнечных лучах. Анри радовался как ребенок, хотя это и действовало на нервы остальным...

Сгустилась ночь. Она наступила, как всегда, мгновенно, после великолепного захода солнца, развернувшего целый калейдоскоп цветов, от пурпурного к золотому и аметистовому, но никто не обратил внимания на закат. Наконец зазвонил телефон.

— Лассаль! — уверенно произнес хозяин виллы в трубку, потому что, конечно, все еще держал в руке Кольцо. Послушал несколько мгновений, не говоря ни слова, и положил трубку на рычаг.— Ну вот! — обратился Лассаль к Адальберу. — Ты должен быть в полночь, один и без оружия, возле понтона у «Катаракта». Тебя будет ждать лодка.

— И все? — переспросил Альдо.

— А вам мало?

— Но это же очень неожиданно! Мы думали о замке Ибрагим-бея. А тут выходит, что Ассуари решил вернуться к себе.

— Мой дорогой друг, запомните хорошенько: его ни в коем случае нельзя назвать наивным. Выбор этого места встречи не означает сам по себе ни замка, ни дворца. На Ниле и других мест хватает, там полно островов.

— Тогда надо попробовать проследить за ним, прийти туда пораньше. У вас же есть еще судно, помимо дахабьи?

— И даже не одно. Вы хотите...

— Чтобы Фарид отвел меня на одно из них. Лучше на барку, которой легко было бы управлять в одиночку. Подплыву и дождусь их, чтобы посмотреть, куда они повезут Адальбера.

— Тебе непременно хочется свернуть себе шею? — запротестовал тот. — Если План-Крепен права и Ассуари хочет взять меня в плен, лучше всего не мешать ему. Это, по крайней мере, будет означать, что непосредственная опасность мне не угрожает.

— Кроме того, я с трудом представляю себе, как вы среди ночи будете управлять баркой на Ниле.

— Я не стану возражать, если мне кто-нибудь поможет! — сухо отрезал Альдо. — Но не хочу терять Адальбера из. виду.

— Если и потеряешь, то ненадолго, — уже примирительным тоном проворчал Адальбер. — Когда меня привезут на место, я постараюсь дать тебе сигнал... или попросту сбежать.

— Да ты что, бредишь? — задохнулся от возмущения Альдо. — Неужели ты думаешь, что я позволю этому негодяю просто так тебя увезти?

— А почему бы нет? Уж если говорить начистоту, то мне до смерти хочется хоть одним глазком взглянуть на этот план, которым он якобы располагает, и потом...

— И потом, — в бешенстве крикнул Альдо, — ты готов продать душу дьяволу, лишь бы очутиться рядом с ней, не так ли? Всемогущий боже! Что я тут делаю, зачем я из кожи вон лезу! Я пытаюсь спасти дурака, который только и норовит угодить в пропасть! И все из-за...

Его речь прервало появление Фарида, сопровождаемого План-Крепен. Она, даже не удостоив хозяина дома приветствием, направилась прямо к Морозини.

— Вот, только что принесли для вас, — сказала она, протягивая ему маленький конверт, на котором от руки было написано его имя. И, предвидя неизбежный вопрос Альдо, уточнила, что принес конверт мальчуган.

— Просто потрясающе, какую бурную деятельность развели в этом городе мальчишки! — заметил князь, вскрывая конверт.

— Они — его душа, — серьезно сказал Лассаль. — А старики — его память. Во всех восточных странах так, потому что детям часто приходится бороться за выживание. Так что для них важны глаза, уши и быстрый ум. Иногда, увы, этот ум используется во вред. Но далеко не у всех.

Он взял карточку из бумаги «бристоль»^[384], протянутую Альдо, и прочитал:

— Храм Хнум... Вам знаком этот почерк?

— Не сказал бы, что он мне совершенно незнаком, хотя, возможно, это только кажется. Который сейчас час?

— Десять. Думаете, именно туда повезут Адальбера? А какой в этом смысл?

— В этой истории вообще ничего не имеет смысла.

— Может быть, это западня?

— Интуиция подсказывает мне, что нет. К тому же у меня все равно нет выбора. Спасибо, Мари-Анжелин, что принесли мне письмо. А теперь возвращайтесь побыстрее назад!

Но она и с места не сдвинулась.

— Ни за что на свете! Я твердо решила ехать с вами. Куда вы, туда и я. В темноте меня совсем не будет видно.

И правда, на ней было темно-синее платье, а широкая шаль почти полностью скрывала голову, шею и плечи. Заметив, что Альдо окинул ее критическим взглядом, она добавила:

— Вы же сами прекрасно знаете, что я могу быть вам полезна! Особенно если господин Лассаль будет так любезен предоставить мне оружие. Я знаю храм Хнум как свои пять пальцев, а вы нет. И потом, в гребле я дам вам несколько очков вперед! Нет-нет, Адальбер, не встревайте! На какой час назначена встреча?

— На полночь! — ответил Анри Лассаль и стал отпирать витрину с разнокалиберным оружием и боеприпасами. — Выбирайте! Я скажу, чтобы Фарид отвез вас на барке и подождал там.

— Не лучше ли ему сопровождать Адальбера?

— Я сам отведу его к «Катаракту». Дальше он пойдет один. С другой стороны, ваш костюм, дорогой Альдо...

— У меня есть все, что нужно! — ответил он, поднимая с пола принесенный с собой пакет. В нем оказалась коричневая галабия, высокий тюрбан и желтые тапочки, которые недавно пожертвовал ему бедный Эль-Холти. Он переоделся, но обувь оставил прежней — коричневые замшевые туфли, в них было легче передвигаться, чем в тапочках. Особенно если придется лазить по горам и развалинам на острове...

Было чуть больше одиннадцати вечера, когда барка подошла к Элефантине с той стороны, где между серых скал и напоминавших мамонтов огромных камней округлой формы вилась узкая тропинка. Они оказались почти напротив того места на набережной, где обычно бросал якорь кораблик, и это был самый темный угол, скрытый от посторонних глаз, не то что дебаркадер у храма, откуда довольно широкая лестница вела прямо к эспланаде. Фарид набросил канат на выступавший из воды столбик, но затягивать не стал, чтобы можно было в случае опасности быстро уплыть, и уселся на свое место, в то время как остальные спрыгнули на землю. Так они договорились. В случае необходимости слуга должен был трижды крикнуть совой.

Соскочив, Мари-Анжелин взяла Альдо за руку и уверенно повела его сквозь густую растительность к тропинке, терявшейся впереди. У каждого из них было по карманному фонарику, но они и не думали пока их зажигать. Безлунная ночь с бегущими по небу облаками и так была для них достаточно светла, ведь оба обладали поистине кошачьим зрением.

Выйдя из зарослей смоковниц, они оказались с боковой стороны развалин храма.

— Смотрите, куда ступаете! — зашептала План-Крепен, пробираясь, как в лабиринте, среди обвалившихся стен, разломанных колонн, валявшихся на земле кусков капителей и изъеденных временем статуй. Наконец они остановились у саркофага, выполненного в форме бараньей головы, от которого осталась только половина. Сзади их загораживала часть стены: отсюда, с этого мастерски выбранного места, хорошо просматривалась вся эспланада, от верха лестницы, сбегавшей к Нилу, и до самого святилища — наоса^[385], где виднелись остатки гранитной статуи бога.

— Мне кажется, это идеальное место для того, чтобы следить за тем, что произойдет, — шепнула старая дева.

— Если вообще что-то произойдет! — так же шепотом ответил ей Альдо. — Я так и не понял, зачем Ассуари везти его в эти развалины...

— Если хорошенько подумать, тут нет ничего удивительного! Остров — его владения, и, вероятно, находящаяся здесь нубийская деревня, да и сам дворец населены людьми, беззаветно преданными принцу, этакими послушными овечками. А то, что встреча с Адальбером состоится в божественном храме, должно льстить его самолюбию...

— Примем за гипотезу. Но подождем полуночи.

Ждать оставалось совсем недолго, и тем не менее никаких изменений вокруг не происходило. Царственная тишина, царившая среди величественных развалин, резко контрастировала с отзвуками вечеринки, которую устраивали американские киношники тем вечером в отеле. Гуляли в честь знаменитой звезды, которая, без сомнения, за толстую пачку долларов дала согласие на участие в эпизодической роли в фильме, что должно было придать весомость и значимость новой киноленте. Джаз наяривал вовсю, слышались взрывы хохота, даже выкрики, и можно было легко себе представить, как другие клиенты отеля, британцы и граждане других стран, попрятались по комнатам, заткнув уши ватой.

Вдруг что-то шевельнулось там, где находился наос. В темноте показались черные силуэты, которые проскользнули к остаткам храма Хнум, и вдруг одновременно зажглись два факела, осветив гигантских нубийцев в тюрбанах и черных галабиях. Их, казалось, было человек двадцать, и все они были похожи друг на друга.

— Зачем тратить время на поиски убийц Эль-Холти? — шепнул Альдо. — Вот они!

— Наверное, они и Ибрагим-бея тоже убили. Жаль, что их так много...

— Тихо! Вон их предводитель!

Впереди всех, находясь между двумя нубийцами с факелами, показался Али Ассуари.Под высокой красной феской с шелковой кисточкой лицо его казалось таким же темным, как и одежда: на нем было что-то вроде редингота, длинного, до колен, с офицерским воротничком — такие сюртуки носили в торжественных случаях облеченные властью египтяне. На шее, на пурпурной ленте, висело странное украшение: крест Анх размером сантиметров пятнадцать-шестнадцать, изготовленный из металла, блестевшего, как золото.

— Это крест из Британского музея! — догадался Альдо. — Нацепил, как трофей!

— Мне меньше нравится то, что у него в правой руке.

При свете факела вдоль складки брюк можно было различить зловещий блеск стального клинка. Ассуари явился на назначенную встречу с саблей наголо. Альдо вытащил револьвер и снял его с предохранителя.

— Похоже, ваши предсказания не сбываются! — с горечью заметил он. — Если этот тип посмеет поднять на Адальбера свой резак, уж я не промахнусь!

Вместо ответа Мари-Анжелин тоже вытащила из-за пояса револьвер и привела его в полную боевую готовность.

А в это время Ассуари, выступив вперед, оперся на саблю и стал ждать. Прошло несколько минут.

— Вон Адальбер! — чуть слышно шепнул Альдо, и горло его сжалось.

И правда, на лестнице, на самом верху, показался археолог. Следом за ним, наставив на него ружье, шествовал нубиец. Но Адальбер, казалось, не особенно этим тяготился. Альдо невольно залюбовался его манерой держаться. Одетый в элегантный безукоризненный смокинг, он так спокойно покуривал сигарету, как будто оказался в числе гостей на светской вечеринке. Вот он вступил на эспланаду и, увидев, кто его встречает, бросил окурок. Им даже показалось, что они заметили на губах Адальбера улыбку.

— Он великолепен! — выдохнула Мари-Анжелин с горячностью, от которой ее сердце забилось чаще, а глаза наполнились слезами.

— Не только у вас предки-крестоносцы, у него тоже!

Тем временем Адальбер сделал несколько шагов навстречу врагу. Он шел не торопясь, и по мере того, как приближался, улыбка его становилась все более презрительной. Наконец он остановился в нескольких метрах от Альдо с Мари-Анжелин, и они услышали его смех.

— Впечатляет! — пошутил он. — Я как будто попал в театр Шатле^[386]. Но стоило ли так усердствовать ради обычной сделки?

— Это не обычная сделка. Кольцо у вас?

— Если бы его не было, то для чего бы я сюда пришел?

— Покажите!

— Не покажу!

— Не покажете?

— Сначала я желаю видеть мадемуазель Хайюн!

— Не получится!

— В таком случае...

Адальбер побледнел и, совладав с собой и оставаясь внешне совершенно спокойным, повернулся к врагам спиной и направился к лодке. Вдогонку ему раздался насмешливый голос египтянина:

— Зато я могу показать вам принцессу Ассуари! Адальбер медленно оглянулся:

— Вы женились на ней? Несмотря на то...

— Что мы одной крови? Такая у нас в Египте древняя, тысячелетняя традиция. Вам, как египтологу, положено было бы знать об этом! Я хочу услышать от вас пожелания счастья. И давайте свадебный подарок: Кольцо!

— Об этом не может быть и речи! Каким бы прозвищем вы ее ни наградили, я хочу сначала увидеть ее!

— Я не собираюсь удовлетворять ваше требование, — дерзко ответил принц. — Вы один, без охраны, а со мной многочисленный отряд...

— Да, у меня нет оружия, зато вы вооружились смехотворным клинком, я же вижу его у вас в руке. Собираетесь отсечь мне голову?

— Не вам, вы мне еще понадобитесь. А вот ей — запросто! Я же сказал вам, что убью ее, если вы не отдадите мне Кольцо. Жена она мне или нет, это ничего в моем решении не изменит... ведь я от нее добился чего хотел...

— Это вы о знаменитом плане, который якобы находится у вас?

— Нет, я имею в виду ее тело! Прошлой ночью я насладился им сполна. Я обладал ею и теперь могу без колебаний лишить ее жизни! Кольцо!

Адальбер быстро поднес руку ко рту:

— Один только шаг, и я проглочу его! Пусть мое красноречие от этого и пострадает, но ведь даже Демосфен клал в рот камни, чтобы отрабатывать дикцию!

— Тогда мне придется вспороть вам брюхо, а это займет какое-то время. Но ведь вы действительно мне нужны... в рабочем состоянии. Пришло время расставить все точки над «i»: я не дам вам уйти, и вы будете моим гостем до тех пор, пока не расшифруете этот план, древний, как Мафусаил.

— Можете хоть кишки мне выпустить, но я никогда не соглашусь на это!

Под мохнатыми арками бровей Ассуари вспыхнули безумием черные глаза:

— Согласитесь... чтобы избавить ее от страшных мучений... Пытать вас бесполезно, но мне кажется, что вам бы не понравилось, если бы она стала кричать от боли под скальпелем или от раскаленного железа... Я держу в руке эту саблю только для того, чтобы вы поняли, что у вас нет никакой возможности скрыться... Разве что вы предпочтете, чтобы я обезглавил ее прямо здесь, перед вами? Привести ее! — приказал принц.

— Вы законченный подлец! — с отвращением бросил Адальбер.

Из-за саркофага Альдо со спутницей, дрожа от бешенства, следили за развитием событий.

— Мы долго еще будем терпеть этот спектакль? — прошипела Мари-Анжелин.

— Нет... не думаю! Хотя подождем еще немного... Потом я подам знак и выстрелю в Ассуари, а вы, одновременно со мной, — в того дылду справа, он, должно быть, главарь нубийцев. Будем только надеяться...

Вдруг он замолчал, закинув голову и всматриваясь в темное небо, где только что над развалинами, снижаясь, пролетел самолет.

— Куда это он на ночь глядя?

— На востоке от города, в трех-четырех километрах, есть небольшой аэродром, — машинально ответила План-Крепен. — Только почему он прилетел?

— Даже и не мечтайте о подмоге! Даже если это те, кто хочет нам помочь, то пока они доберутся сюда, будет уже поздно! Посмотрите лучше, кто это там взбирается по ступенькам?

В ночи показалась круглая фигура Кейтуна, отрезая Адальберу все пути к бегству, если бы у него возникло такое намерение. На мгновение взглянув на небо, действующие лица разыгрывающейся драмы снова вернулись к прерванному диалогу. Нубийцы кинулись исполнять приказание Ассуари. Двое из них приволокли Салиму и грубо швырнули ее под ноги господину. На ней было надето нечто, напоминающее белую тунику, по белой ткани струились черные волосы, и вся она походила на привидение, бледная и неприбранная, с руками, связанными за спиной.

— Боже правый! — зарычал Адальбер. — Что вы с ней сделали?

Принц не успел ответить. Поднявшись рывком, Салима бросилась бежать, крича:

— Бегите, Адальбер! Прочь!

Но сама она бежала не к нему, а в сторону огромных, нависавших над Нилом валунов. Что бы она ни вынесла, бежала она так легко, словно газель, и мужчины завороженно глядели ей вслед. И только Ассуари завопил:

— Ловите ее, уроды! Шевелитесь!

Нубийцы кинулись вслед, но девушка бежала босиком, а им мешали их шлепанцы. Салима убегала все дальше. Вот она уже выскочила из развалин и приблизилась к самой высокой скале. Было слышно, как она вскрикнула: «Карим!», и через мгновение белая фигурка исчезла. Воды величественной реки поглотили ее, как унесли они давным-давно ее отца...

— Ничтожества! — бесновался Ассуари. — Живьем шкуру спущу!

От выстрела его голос захлебнулся. Пораженный в сердце, он пошатнулся и рухнул на песок. Остальные от ужаса, казалось, застыли на месте. Альдо с Мари-Анжелин переглянулись, не выходя из своего укрытия. Ни один из них не стрелял.

— Клянусь всеми святыми в раю, — быстро перекрестилась План-Крепен, — вы только посмотрите!

Из-за валунов, нагроможденных неподалеку от саркофага, вышла высокая женщина. Закутанная в черное, с великолепными украшениями из рубинов и золота, она двигалась в неясном свете факелов и все еще держала в руке пистолет, из которого только что так метко выстрелила. Многие нубийцы бросились бежать. На месте оставались только двое с факелами: должно быть, они думали, что огонь защитит их от проклятия этого видения...

— Принцесса Шакияр! — прошептал Альдо. — Отомстила за дочь!

Бывшая королева стояла около тела своего брата, держась так прямо, что, казалось, превратилась в соляной столб. Как сильно, наверное, она его любила! Шакияр смотрела на принца, но ее лицо оставалось совершенно бесстрастным. Вдруг послышался ее голос:

— Вы здесь, князь Морозини? Альдо вышел на свет:

— Жду ваших приказаний... Ваше Величество! — отозвался он, склоняясь с уважением, которое еще недавно и не думал испытывать по отношению к ней.

На слова, возвращавшие ей трон, она ответила бледной улыбкой:

— В вашей семье чтят традиции.

— Я только что стал свидетелем того, как свершается правосудие, а вовсе не убийство, — искренне сказал Альдо.

— Не все, я думаю, будут придерживаться того же мнения...

Она взглянула в сторону лестницы, где еще недавно виднелась крупная фигура Кейтуна. Сейчас там стоял только Адальбер.

— Думал сказать ему пару слов, но он предпочел отступление, — со смешком пояснил он.

Бегство толстяка подтвердилось шумом мотора, а Адальбер подошел к ним и в свой черед склонился перед бывшей королевой:

— Сударыня, я вам обязан большим, чем жизнь. Он бы никогда не выпустил меня из плена. Держал бы узником у себя. Ведь это вы, наверное, сообщили Морозини, где именно состоится эта встреча?

— Вы правы, это была я. Я устроила так, чтобы все подумали, будто я уехала в Каир, а сама все эти дни пряталась. У Али был один слуга, преданный мне, он и дал мне знать... Остальное вам известно. Для Салимы вы были последней спасительной соломинкой. Но она не схватилась за нее. Слишком любила Карима и не хотела жить без него... особенно после всех унижений, которые это чудовище заставило ее вытерпеть, — всхлипнула Шакияр, бросив полный презрения взгляд на труп брата.

— Что вы теперь собираетесь делать? — спросил Альдо.

— Перенесем его во дворец. Завтра ночью он займет свое место в усыпальнице принцев Элефантины. С этих пор его место именно там!

— А вы не боитесь, что Кейтун теперь возьмется за вас? Ведь он все видел, — напомнил Адальбер.

— Какое это имеет значение! Уж я его знаю: наверное, сейчас умирает от страха, ведь хозяин больше не может диктовать ему свою волю. Он не посмеет досаждать мне. Месье, — обратилась она к Адальберу, — не проводите ли вы меня к скале?

Кивнув Альдо и Мари-Анжелин, она протянула руку Адальберу, увлекая его за собой, в то время как слуги факелами по ее знаку освещали им путь.

Морозини и План-Крепен наблюдали, как удаляющиеся силуэты исчезают из виду.

— Ну что ж, мне кажется, пора нам вернуться в отель и успокоить тетушку Амели, — предложил Альдо.

— Еще минуту!

Мари-Анжелин опустилась на колени возле убитого, упавшего лицом вниз. Вынув из кармана швейцарский перочинный нож, с которым практически никогда не расставалась, она перерезала пурпурную ленту на шее принца и сняла орихалковый крест. Глядя на это, Альдо немного смутился.

— Вы собираетесь вернуть крест в Британский музей?

— Смеетесь? Уверена, что его можно использовать гораздо полезнее. Только не смотрите на меня, как невинная дева, это вам не идет! Он же приказал его украсть, разве нет? И вы даже не знаете, какой ценой!

— Дорогая моя, вы не перестаете меня удивлять. Вы сделались потрошительницей трупов!

— Беру с вас пример, только и всего! Кто, интересно, несколько лет назад забрал с древнего тысячелетнего трупа убийцы рубин, приносящий несчастье? Так что придержите свои нотации при себе...

На самом деле она была совершенно права. Но это воспоминание не было из приятных, хотя Альдо бережно хранил в памяти все, что было связано с историей долгих поисков драгоценных камней пекторали Первосвященника... И, увидев, что Мари-Анжелин спрятала крест в одном из своих многочисленных карманов, которыми изобиловало ее, как она выражалась, «деревенское платье», он бережно взял ее под руку. Кроме всего прочего, было бы жестоко лишать ее удовольствия подарить этот крест Адальберу. Они спустились к лодке, где их с широкой улыбкой ожидал Фарид.

— Я тоже услышал выстрел, — сообщил он, — и пошел посмотреть, не нужна ли подмога, но потом вернулся обратно. Думаю, господин Анри останется доволен.

А в это время с вершины отвесной скалы, откуда совсем недавно бросилась вниз Салима, Шакияр с Адальбером молча вглядывались в черную воду. Прямо в этом месте бурлил, пенясь, водоворот.

Им не хотелось говорить. Принцесса держала своего спутника под руку. Они простояли на скале очень долго, и уже не сдерживаемые слезы текли по их щекам. Наконец Шакияр прошептала:

— Так будет лучше! Теперь ей ничто не угрожает. И они молча пошли прочь.

Глава 13 Хранитель

Самолетик, пролетевший над руинами, оказывается, привез обратно в Асуан полковника Сэржента, а с ним и Абд-Эль-Малик-пашу, начальника Египетской королевской полиции. Это означало, что Кейтуну пришел конец. Его схватили его же люди, причем не тая своего торжества, ведь они его недолюбливали. Кейтуна бросили в темницу, где он должен был ожидать перевода в Каир для судебного разбирательства. Он и тут оказался не на высоте: обвинял Ассуари и нубийцев в запугивании, клялся, что никогда никого не убивал, и признавался только в том, что закрывал глаза на деятельность принца. Его приговорили к долгому тюремному заключению, и там, как выяснилось позднее, он покончил с собой: жизнь, лишенная фисташек и кальяна, более не имела для него смысла.

Благодаря показаниям Альдо, Адальбера и Мари-Анжелин, принцессу Шакияр не тронули. Все трое в один голос заявили в присутствии высокого чина, что она стреляла, стремясь спасти жизнь Салиме, которую Али Ассуари приказал сбросить в реку своим приспешникам, и их показания ничуть не расходились с тем, что могли увидеть пассажиры самолета той ночью.

Полковник Сэржент наконец вернулся к супруге, снедаемой тревогой в номере маркизы де Соммьер, куда она забилась, ожидая исхода этой решающей ночи и прячась от воплей американцев.

Леди Клементина так извелась, тревожась за судьбу мужа, что можно было ожидать, что она со слезами бросится в объятия супругу. Но ничего подобного не произошло.

— Что это на вас нашло, Джон? Почему вы решили ничего не сообщать о себе? — поинтересовалась она с достоинством, не исключающим подобие упрека. — Вы приучили меня к более уважительному отношению.

Видя такую демонстрацию знаменитого «английского самообладания», виновный только ухмыльнулся:

— Вы меня слишком хорошо знаете, Клементина, чтобы не терять уверенности в том, что ничто не способно поколебать моего уважения к вам. Но у меня не было ни малейшей возможности сделать телефонный звонок. Прибыв прямо с поезда в Генеральное консульство, я узнал, что сэр Фрэнсис Элленби как раз отбыл в Александрию; туда я немедленно и отправился вслед за ним... но для того лишь, чтобы убедиться, что его там больше нет. И, наконец, догнал его в Исмаилии, где он председательствовал на какой-то церемонии на Суэцком канале, перед тем как пуститься в обратный путь в Каир. Я, разумеется, снова последовал за ним, и, пока мы решали, как быть, времени осталось только на то, чтобы вернуться сюда по воздуху. А ведь не мне вам говорить, каким продолжительным рискует стать ожидание, когда соединяют по телефону.

Все очень устали и наконец решили отправиться спать, радуясь тому, что киношники надумали поступить так же.

Тело Салимы обнаружили в Ниле и отнесли в усыпальницу ее предков неподалеку от «Замка у реки». Так постановила принцесса Шакияр. Женился на ней Али или нет, но мать отказывалась хоронить ее рядом с тем, кто с такой жестокостью разрушил жизнь ее дочери. Никто не оспаривал ее права на это решение после того, как она во всеуслышание заявила о своем материнстве.

Весь город во главе с губернатором стоял на похоронной церемонии позади принцессы Шакияр. Похороны были просты, но трогательны, и это тоже было решение матери. У многих на глазах блестели слезы. У Адальбера, само собой, тоже, но еще и у Мари-Анжелин. К удивлению госпожи де Соммьер.

— Что это с вами, План-Крепен? — шепнула она. — Я была уверена, что вы ее недолюбливали...

— Мы можем даже сказать, что я ее ненавидела!

— Тогда к чему эти... крокодиловы слезы?

— Я плачу о прекрасной истории любви! Только и всего...

Маркиза сдержала улыбку, рискующую показаться неуместной. Она знала, что от ее «верного сторожа» можно было ожидать чего угодно. Да и сама она не устояла: трагедия взволновала ее, но в то же время она была довольна тем, что опасное приключение закончилось. Ведь оно заставляло ее тревожиться больше, чем ей хотелось бы показать. Слава богу, теперь наконец-то каждый может вернуться к себе домой!

Альдо тоже вздохнул с облегчением, хотя и переживал за горюющего Адальбера: он даже не ожидал, что его друг был так сильно влюблен. Правда, предыдущие сердечные дела Адальбера никогда не заканчивались столь трагично. Оставалось только надеяться, что страсть к раскопкам поможет ему забыть об этой драме и вновь заняться археологией. Жалко было бы сдаваться теперь, когда в его распоряжении находились столь важные средства для поиска гробницы Неизвестной Царицы. У него было Кольцо, а сегодня вечером, после похорон, Мари-Анжелин отдаст ему еще и ключ, так ловко добытый прямо с трупа Ассуари. Не хватало только плана, но его, наверное, можно было отыскать где-нибудь в старом замке или во дворце на Элефантине, а принцесса Шакияр готова разрешить ему входить куда угодно. После той трагической ночи она, казалось, стала испытывать к нему дружеские чувства, если не сказать привязанность, и сама настояла, чтобы он был рядом с ней, провожая Салиму в последний путь. И, наконец, существовал еще Анри Лассаль, который только и мечтал, что быть рядом со своим учеником и помогать ему в изысканиях. По правде говоря, теперь Альдо мог без угрызений совести возвращаться к себе домой, в Венецию. Если Адальбер найдет гробницу, радость открытия затмит его горе.

Но вечером, после ужина вместе с Сэржентами, на следующее утро собиравшимися покинуть Асуан, в отеле «Катаракт», ко всеобщему ликованию вернувшемся в состояние блаженного покоя после неожиданного отъезда киношников (растерявшихся вследствие романтического похищения белокурой героини прекрасным и, главное, богатым египтянином в лучших традициях голливудского кино 1920-х годов), План-Крепен так и не отдала орихалковый крест Адальберу и только сказала:

— Я бы хотела сначала показать вам кое-что... но только вам двоим. О том, чтобы приглашать господина Лассаля, не может быть и речи.

Они выехали ранним утром, экипированные для ходьбы по пересеченной местности, с рюкзаками, набитыми инструментами и провизией на целый день. Нанятая Альдо лодка высадила их на левом берегу Нила, далеко за островом Изис, и осталась ожидать их возвращения. Хозяин лодки, дальний родственник Хакима, был выбран за то, что считался самым нелюбопытным человеком на свете. Послушать мальчика, так он даже был не слишком умен: его жизненные идеалы сводились к возможности хорошо поесть и поспать после еды в тени пальмового дерева.

Друзья зашагали друг за другом по песчаной и каменистой, едва заметной тропе. Впереди шел Хаким своей танцующей походкой, явно довольный тем, что клиентка, ставшая его приятельницей, попросила его пойти с ними на эту экскурсию, хотя и не скрывала, что она станет последней. Альдо даже удивился:

— Неужели вы все еще не в состоянии обходиться без него, ведь столько раз уже бывали здесь?

Мари-Анжелин ответила ему с непривычной серьезностью:

— Для меня это вопрос чести! Без него я так бы ничего и не узнала и невозможное не стало бы возможным.

Альдо не настаивал. Хаким, с прямым и открытым взглядом черных глаз, нравился ему. И Морозини, возбужденный от предвкушения чего-то необыкновенного и пребывая в веселом расположении духа, едва поспевал за быстрыми тяжелыми шагами Мари-Анжелин, облаченной в колониальную каску с черными очками на носу. Эта поразительная девица была вполне способна обнаружить след, ведущий к легенде, о которую огромное количество людей обломали себе зубы, делая при этом вид, что не верят в сказки...

Замыкал шествие Адальбер. Он и не думал об их экспедиции, полностью погруженный в свое горе. Видаль-Пеликорн расценивал это небольшое путешествие как прихоть старой девы или воплощение одной из ее «гениальных» идей, которыми с незапамятных времен отличались все начинающие археологи. Но он добровольно шел на это, потому что считал, что многим обязан Мари-Анжелин...

За Асуаном взошло солнце. Небо стало светло-голубым, но совсем скоро оно, когда солнце войдет в зенит, побледнеет. Жара усилится. Уже появились все признаки наступающего знойного лета, что прогоняло обратно в Европу состоятельных туристов, имеющих возможность перезимовать в Египте. Адальбер тоже скоро последует за ними, утомленный этой поездкой больше обычного. Его миссия заканчивалась полным провалом, отягощенным к тому же глубокой душевной раной. И ему так захотелось вновь увидеть Францию, доброе парижское небо, зелень деревьев и садов, очутиться в своей удобной квартире рядом с парком Монсо, полной сокровищ, которые охранял Теобальд, его незаменимый слуга и правая рука, достигавший порой недоступных кулинарных высот. Вернется ли он сюда в будущем году? Возможно... Но может быть, и нет. Разве что ему повезет и удастся напасть на след какой-нибудь усыпальницы фараонов....

Тропинка поднималась вверх, отдаляясь от реки. Опустошенное жилище Ибрагим-бея уже едва различалось на другом берегу. Что с ним будет, ведь там поселиться уже некому? Наверное, передадут городским властям, и если и не откроют там музей, то, возможно, сделают местом собраний... Или выставят на продажу? В таком случае почему бы не купить его? Средств у него было достаточно, а собственность в Асуане облегчила бы его пребывание в Египте и дала бы возможность почаще навещать могилу Салимы...

Они шли уже больше часа по этой тропинке, казалось ведущей в никуда, разве что к некоему подобию скалы — нагромождению огромных валунов.

— Далеко еще? — проворчал Альдо: достойного сына моря не слишком прельщали горные прогулки.

— Почти пришли!

Они преодолели бугор, за которым оказался домик, какой-то куб песочного цвета под столетней акацией. Дерево казалось таким древним, что можно было подумать, что оно выросло во времена Саладина, если не раньше. К дому примыкала каменная скамья, а на ней сидел старик, положив рядом с собой длинную крючковатую палку наподобие пастушьего посоха. Его обтрепанная одежда, узкий тюрбан и даже лицо приобрели цвет стены, на которую он опирался спиной. Это был очень старый человек, чьи высохшие лицо и тело были похожи на пустой мешок. Из-под тюрбана выбивались седые пряди волос. Обожженное солнцем лицо казалось сеткой морщин вокруг наполовину беззубого рта, но глаза, очень молодые, необыкновенные голубые глаза, казалось, отражали свет небес.

Увидев старика, Хаким подбежал к нему и, поставив у ног старика сумку, встал перед ним на колени. Старик очень бережно опустил ему на голову обе руки. Остальные остановились поодаль и наблюдали.

— Не вы ли мне говорили, что это его дед? — обратился Альдо к Мари-Анжелин.

— Я так и думала сначала, но на самом деле он, наверное, дедушка всех сирот в этой стране. Его зовут Хасан, и он так стар, что никто уже не помнит его молодым. Хаким утверждает, что он живет здесь с давних-предавних времен.

— Не станете же вы уверять меня, что он бессмертен? — съязвил Адальбер.

— Бессмертен? Нет. Но, опять же по словам Хакима, когда он умрет, тело его исчезнет, а его место займет кто-то другой, помоложе. Так было испокон веков. Нет смысла убеждать вас в том, что в округе его очень почитают...

— Но чем он живет? — удивился Альдо. — Тут вокруг нет ничего, только акация.

— Внизу, на берегу Нила, есть деревня. Жители следят за тем, чтобы у него ни в чем не было недостатка. Кстати, за этим полуразвалившимся... непонятно откуда взявшимся куском стены есть колодец. Ну, теперь моя очередь: пойду поздороваюсь с ним. Старик обычно встречает меня благосклонно, и мы частенько беседуем. Он рассказывает необыкновенные вещи... Ах, чуть не забыла... Она протянула Адальберу завернутый в шелковую ткань орихалковый крест.

— Когда я сделаю знак подойти, вы уважительно поздороваетесь и потом покажете ему это! И не забудьте надеть на палец Кольцо.

Старик с улыбкой посмотрел на Мари-Анжелин, и она, подойдя, тоже опустилась на колени, протянув к нему руки, которые он бережно взял в свои.

— Я вот думаю, — зашептал Адальбер, — а что сказали бы ее товарки по утренней службе в церкви Святого Августина, если бы могли увидеть ее в этот момент?

Альдо пристально взглянул на друга. Неужели перед ним вновь прежний Адальбер? Это было так неожиданно, особенно в такую торжественную минуту, что он даже едва не прослезился от умиления. Но тут им сделали знак подойти поближе.

Они поклонились старику, а План-Крепен представила их своими самыми дорогими друзьями. Потрясающая старая дева снова их удивила: она довольно уверенно лопотала по-арабски, хотя совсем недавно начала изучать этот язык... Затем Адальбер положил крест Анх на раскрытую ладонь и протянул старику. На того вид креста произвел ошеломляющий эффект: глаза его округлились, и он накрыл крест дрожащими руками. А потом поднялся, поклонился, взял свой посох и зашагал в сторону высоких скал, жестом увлекая за собой остальных. Он медленно шел по пологому склону, который становился все круче и круче. Тропинка оборвалась. Старик без колебаний двинулся вперед по затвердевшему песку, смешанному с камешками.

Так они поднимались около получаса и наконец достигли подножия отвесной скалы, но Хасан и тут не остановился, а пошел вперед, огибая эту естественную стену. Неожиданно в стене обнаружилась расщелина, такая узкая, что, казалось, в нее не протиснуться. Но он опять позвал за собой и пролез в щель почти без усилия, потому что она тотчас же и расширялась. Не особенно, конечно, но вполне достаточно для того, чтобы даже Адальбер, самый плотный из четверых, тоже смог попасть внутрь.

Внутри оказалась довольно темная пещера с каменистым полом, уходящим вниз, словно ныряющим в чрево земли. Их провожатый достал откуда-то из складок своей залоснившейся одежды спички и свечу, поднес к фитилю огонь и, подняв горящую свечу над головой, что-то осветил: это был выдолбленный в скале крест Анх. Старец жестом подозвал Адальбера. Тот уже достал из рюкзака и включил карманный электрический фонарик. В его ярком свете сразу стали видны мелкие детали: какие-то точки, вернее, бугорки на одной из сторон креста.

— Это здесь, — шепнул старик. — Так гласит легенда, испокон века мы, сторожа, это знали.

Он посторонился, пропуская Адальбера:

— Если здесь покоится та, чьего имени нам не дано знать, смотри не оскорби ее и страшись проклятия богов.

Рука археолога задрожала, когда он поднес свой крест к месту, для которого он, видимо, был предназначен. Крест сразу вошел в углубление. Сердца путешественников гулко забились...

Поначалу ничего не произошло. Адальбер нажал посильнее, и часть стены, шириной примерно в метр, бесшумно отодвинулась, отворяя внутрь дверь на шарнирах. В глубине виднелась лестница, уходящая вниз.

Альдо с Адальбером переглянулись. Обоим было тревожно. Как могло случиться, что все это так просто? Как поверить, что этот удивительно бесшумный механизм был сконструирован много десятков веков тому назад?

— У тебя Кольцо, — зашептал Альдо. — Тебе и выпала честь...

— ...идти на опасное предприятие, — закончила за него Мари-Анжелин. — Но не захлопнется ли за ним эта дверь?

— Пока крест внутри, такого случиться не должно. Все-таки лучше я пойду один, — решил Адальбер. — Если створка захлопнется, вы сможете ее открыть...

Вытащив Кольцо из нагрудного кармана своей рубашки, он надел его на большой палец, а Альдо тем временем зажег свой фонарик, освещая ступени. Вдруг он забеспокоился:

— Ты же не сможешь там дышать!

— Иногда там, внизу, дышится легче, чем это можно было бы предположить. И потом, я уже привык!

Привык, конечно, и все же, глядя, как его друг исчезает в недрах земли, Альдо почувствовал, что у него сжалось сердце. Наверное, Мари-Анжелин обуревали те же чувства, потому что она инстинктивно подвинулась кинему поближе. Чтобы успокоить ее, он попробовал пошутить:

— Не правда ли, впечатляет? Придется и вам привыкать, если вы все еще хотите активно заниматься археологией! То ли слепо, как крот, рыться в земле, то ли кидаться на всех, как барсук...

— Это зависит от того, кому подражаешь! — не растерялась План-Крепен.

Лучик фонаря понемногу бледнел и наконец совсем исчез. И для тех, кто остался в пещере, наступило тягостное ожидание. В самом низу лестницы Адальбер увидел четко прорубленный коридор, совсем простой, без барельефов. Он шел медленно, внимательно глядя себе под ноги, по опыту зная, какие здесь могут возникнуть сюрпризы: то провалится пол, то вдруг покажется ощетинившийся пиками ров, заставляя красться вдоль стены, — такие ловушки придумывали древние на пути неосторожных. Но здесь он не встретил ничего подобного: наоборот, все вокруг казалось мирным. Ко всему прочему, он не испытывал трудностей с дыханием. Никаких неприятных запахов, только чуть заметный аромат мирры, приятно успокаивающий бешеный ритм сердца. Не надо бояться! Он чувствовал легкость, испытывал радость, как будто спешил на свидание к хорошенькой женщине. На самом деле так оно и было, с той только разницей, что Неизвестная Царица, если только ему необыкновенно повезет и будет дано ее увидеть, сейчас уже не более чем высохшая кожа да кости, перетянутые льняными ленточками под золотым коконом с ее профилем — мумия, которую изготовили древние египтяне. А они, по преданию, владели этим искусством, переняв его по наследству от атлантов, достигших невиданного уровня развития цивилизации и техники. Но даже и эта мысль не омрачала удивительно пьянящего состояния, в котором пребывал Адальбер, — оно было похоже на то, что испытывают люди, ныряя в океан на очень большую глубину.

Неожиданно он уперся в словно выросшую перед ним стену. Эта голая гладкая стена вернула его к реальности и охладила пыл: все было бы слишком легко! А тут все-таки придется поработать киркой... Но Адальбер сразу же понял, что обманулся: это был просто поворот — коридор в этом месте круто уходил в сторону. Вздохнув с облегчением, он обругал себя глупцом и двинулся вперед. И тут в лицо ему ударил свет фонаря, а за ним показалась человеческая фигура. Как будто кто-то шел ему навстречу...

Он не сразу сообразил, что это было всего лишь его отражение и что перед ним оказалось зеркало, сделанное неизвестно из какого материала. В нем он и отражался, хотя почему-то цвет отражения становился то золотистым, то розовым. Но в конце концов Адальбер разобрался: путь ему преграждала дверь, покрытая орихалком. Оставалось только придумать, как ее открыть!

Пристроив фонарь под мышкой, Адальбер уперся в дверь обеими руками, но безрезультатно. Дверь не поддалась. Он понял, что она вмурована в стену и единственным способом было бы просто ее взломать, но тут же и одумался: дверь была самым настоящим произведением искусства и ломать ее было бы немыслимым кощунством... Ее края украшала резная рама с изображениями птиц и цветов поразительно тонкой работы. Нет, он никогда не решится испортить эту дверь!

И, почувствовав себя бесконечно несчастным, Адальбер поставил фонарь на пол и стал ощупывать дверную раму в надежде отыскать какое-нибудь место, в котором был скрыт механизм, наподобие креста в двери наверху, в скале, но так ничего и не обнаружил...

Тогда он сел на пол и стал освещать дверь и раму фонарем, как будто бы снова ощупывал их, но только с помощью света... Он водил лучом очень осторожно и очень медленно и почти что дошел до конца, когда заметил внизу, в углу, крошечный цветок лотоса, склонивший головку. Пестик этого цветка был сделан в форме перевернутого креста Анх, чуть-чуть выступавшего наружу. Если и был шанс, то только в этом месте...

Протянув дрожащую руку, он потрогал цветок лотоса. Пересохшее горло стало как наждачная бумага. Адальбер нажал раз, другой, но ничего не произошло. И тогда, уже впадая в отчаяние, он нажал в третий раз, и пестик вдавился, раздался чуть слышный щелчок, и орихалковое панно стало опускаться.

Адальбер вскочил, но тут же вынужден был прислониться к каменной стене. Ноги его не держали, пульс участился, а сердце бешено колотилось. Он подумал, что больше не сможет сделать ни шагу. Вытянув руку, он направил пучок света в разверзшуюся темноту. Под светом фонаря блеснуло сполохами золото. Он снова обрел равновесие и попытался сделать шаг. И застыл, ошеломленный. Никогда в жизни он не думал, что доведется увидеть такое...

Гробница не походила ни на одну из тех, что Адальбер встречал прежде. Зал, куда он вступил, оказался округлой формы. Стены поддерживали полуколонны, по стилю напоминавшие дорические, и большие орихалковые пластины со странными иероглифами, которые он не мог расшифровать: похоже, это была письменность майя, а не древних египтян. Адальбер не задержал внимания ни на них, ни на множестве различных предметов: кровати, кофрах, произведениях искусства или предметах обихода, золотых, украшенных эмалью или вкраплениями бирюзы и изумрудов, — все это было тщательно расставлено, воссоздавая покои царицы или просто красивой женщины. Они располагались не вокруг саркофага, а некоего подобия алтаря, на котором возлежала фигура в белом. На эту фигуру он в священном ужасе и направил свет фонаря, обнаружив нечто из ряда вон выходящее. Сначала Видаль-Пеликорн даже подумал, не снится ли ему все это. Перед ним была стеклянная рака^[387] в золотом обрамлении, а внутри — женский силуэт в белом, настоящая женщина, вовсе не мумия, а человек. Она как будто прилегла отдохнуть.

Ее кожа приобрела оттенок цвета слоновой кости, длинные черные волосы были украшены диадемой, на которой рассыпались изумрудные звезды вокруг трезубца бога Посейдона, тоже изумрудного. Длинные-предлинные ресницы, тонкие изящные руки, скрещенные на груди, перламутровые зубы, приоткрывшиеся в подобии улыбки. Тело женщины было обернуто в строгую складчатую льняную ткань, под которой угадывались восхитительные формы, все это было так правдиво и естественно... И так напоминало Салиму!

Как будто претворилась в жизнь сказка о Спящей красавице, с той только разницей, что спала девушка не сто лет, а многие тысячелетия!

Потрясенный, Адальбер упал на колени, борясь с желанием снять стеклянный купол и дотронуться... ну хоть запечатлеть поцелуй на бесцветных губах красавицы. В безумной надежде вдохнуть в нее жизнь, он уже протянул руки к прозрачному куполу, но так и не посмел коснуться его, боясь, как бы под его взглядом она не сморщилась, не стала бы похожей на мумии, разложенные там же, на скамьях перед каждой колонной. Это, конечно, были слуги, которые тоже заперлись тут, желая сопровождать свою повелительницу в смерти... царицу, имя которой так и осталось неизвестным. На золотом цоколе, на котором покоилось ее тело, не было никакой надписи. Да это было и ни к чему, ведь никто никогда не должен был отыскать эту поразительную гробницу!

Теперь ему захотелось прочитать письмена на стенах, но если в некоторых из них и обнаруживалось какое-то сходство с иероглифами, то все равно понять их смысл было невозможно. Здесь нужно было что-то вроде Розеттского камня^[388], с помощью которого Шампольону удалось найти ключ к древним письменам. Но, кроме настенных панно, которые, как догадался археолог, должно быть, составляли своеобразную книгу, не было никаких других письменных свидетельств, ни единого рулона папируса, ничего, что можно было бы взять с собой...

И все-таки Адальбер был уверен, что между Атлантидой и Древним Египтом должна была существовать связь. Кто-то обязательно выжил после катастрофы, кто-то должен был передать ключ к таинственным знаниям и письменности атлантов. Может быть, это был сам Верховный жрец Уа, в чьей гробнице Говард Картер и нашел Кольцо? Но он жил гораздо позже... Тогда кто?

В этой цепи недоставало очень многих звеньев, и это означало, что тайна никогда не будет раскрыта... так и останется, как прежде, легендой о гробнице Неизвестной Царицы, даже если Адальбер сам примется за поиски этих недостающих элементов.

Он еще долго смотрел на прекрасное тело женщины. Единственным украшением царицы была изумрудная диадема, хотя повсюду было рассыпано несметное количество драгоценных камней и золота. Сколько преступлений, сколько низости могло бы совершиться из-за этих богатств! И не нужно было обладать богатым воображением, чтобы представить себе, какие полчища стервятников устремятся в эту усыпальницу, как только тайное станет явным...

Время шло, но Адальбер не замечал его, всецело погруженный в свой сон наяву. К реальности его вернул фонарик: батарейка начала садиться, и он начал мигать. Тогда, за невозможностью совершить большее, Видаль-Пеликорн запечатлел свой поцелуй на стеклянном саркофаге и, ничего не взяв, ничего не тронув, двинулся из усыпальницы прочь. Орихалковая плита захлопнулась сама собой, как только он переступил порог.

Вернувшись в пещеру, он застал ожидавших его Альдо и Мари-Анжелин, они сидели на камнях и, казалось, спали. Альдо даже не курил, видимо, чтобы не обнаружить своего присутствия запахом табака. Вид Адальбера потряс их обоих.

— Ну что? — разом вскрикнули они.

— Никогда бы не подумал, что мне выпадет счастье лицезреть такую красоту. Хочешь посмотреть? — он протянул другу Кольцо, но тот, почувствовав его сомнение, отказался:

— Не хочу! Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты туда спустился?

— Я не следил за временем. Меня вернул к реальности фонарик.

— Прошло пять часов! Мы уже подумали, не нужна ли тебе помощь... или заряженные батарейки!

— А вы, Мари-Анжелин, пойдете?

Она отрицательно покачала головой, догадавшись, что ее любопытство оскорбило бы Адальбера. Вид у него был такой, словно он только что вернулся из загробного мира.

— И что теперь? — поинтересовался Альдо.

— Первым делом поблагодарим старого египтянина, попрощаемся с ним и пойдем обратно!

Адальбер вынул крест, и скала за ним бесшумно затворилась, но вернуть План-Крепен шелковый мешочек он не спешил. Сгорая от любопытства, она не сдержалась:

— Вы собираетесь снова прийти сюда завтра и начать...

— Ни в коем случае! — с улыбкой ответил он. — Ни завтра, ни послезавтра, никогда вообще. И прошу вас обоих забыть о том, что мы здесь были... только маркизе де Соммьер, конечно, можно рассказать. Но не переживайте, я вам все опишу...

— А господину Лассалю тоже? — подозрительным тоном спросила, забеспокоившись, Мари-Анжелин. Это рассмешило Адальбера.

— Нет, ему — никогда! Он же просто с ума сойдет!

В тот же вечер, после ужина, все собрались в малой гостиной тетушки Амели послушать Адальбера. Его талант рассказчика в сочетании с неподдельным волнением, которое он испытал, превратили повествование в историю о возвышенной и чистой красоте. Об одном только он предпочел умолчать: о том, что Салима была портретом спящей красавицы. Эту подробность он приберегал только для ушей Альдо, чтобы не огорчать Мари-Анжелин.

— Великолепно! — захлопала в ладоши маркиза, когда он умолк. — Слушая вас, я снова вспомнила, о чем мечтала девочкой, когда матушка читала мне сказки. Жалко только, что вы так и не смогли расшифровать письменность той фантастической эпохи. И, следовательно, так и не узнали ее имя.

— Увы, нет! Она для нас так и останется Неизвестной Царицей. И я на самом деле думаю, что так будет лучше... Кстати, Мари-Анжелин, все хотел попросить вас показать рисунки, которые вы сделали здесь, в Египте. Если вам не трудно...

— Конечно, нет!

Она принесла свои работы: эскизы сангвиной, рисунки и акварели. Целая коллекция. На них были изображены храм Хнум, гробницы принцев, старый монастырь Святого Симеона... Нарисовала она и портреты Хакима и других мальчишек. Мари-Анжелин показала удивительное изображение Хранителя, разные зарисовки скалы, в которой была вырублена гробница. Адальбер долго смотрел на них, не зная, как сказать художнице, что он хотел бы их уничтожить, но что ему было бы ужасно жаль это сделать, потому что рисунки были такими талантливыми...

Молчание затянулось, и Альдо уже собрался что-то сказать, но Мари-Анжелин жестом остановила его. Спокойно взяв свои рисунки из рук Адальбера, она сама порвала их:

— Вы же этого хотели, не так ли?

Чувства помешали ему говорить, он только обнял ее за плечи и поцеловал. Когда мужчины вышли на свою обычную ночную прогулку, часы на губернаторском дворце как раз пробили полночь. Хоть и устали они от сегодняшней экспедиции, но все же оба чувствовали потребность побыть вдвоем. На этот раз они спустились к реке и зашагали по высокой набережной, почти совсем пустынной в этот час. Виднелись только два фиакра, да и те вроде бы скоро должны были отъехать.

Какое-то время они просто молча курили, наслаждаясь внутренним покоем и полным согласием, которое нечасто посещало их в последние дни. Ночь, освещаемая нежным светом бесчисленных звезд, была тиха и прекрасна; в душе царила радость. И только когда набережная превратилась в дорогу, Альдо заметил, что ушли они уже очень далеко:

— Ты что же, собираешься довести меня до самого Ком-Омбо?

— Нет, но мне нужно кое-что тебе сказать. Сегодня вечером, когда я рассказывал вам о гробнице, я нарочно умолчал об... одной вещи, которая для меня очень много значит... Царица была удивительно похожа на...

— Салиму Хайюн?

— Как ты догадался?

Альдо выбросил сигарету и взял друга под руку:

— Я ведь знаю тебя как облупленного, понимаешь? Наверное, даже лучше, чем если бы мы были кровными братьями. Сегодня, когда ты вернулся оттуда, на лице у тебя было написано такое блаженство, какое невозможно было бы объяснить всего лишь радостью открытия. И еще менее твоим описанием спящей красавицы. У тебя получалось, что красота противопоставлена реальности. Ты нарисовал нам портрет Нефертити. Блондинкой сделать ее не посмел, но в остальном — все сходится.

— Другими словами, ввести в заблуждение не удалось никого?

— О, может, и удалось, рассказ получился удачным, и думаю, что наши дамы его проглотили. Хотя в отношениитетушки Амели никогда ничего нельзя сказать определенно. Но что касается План-Крепен, то для нее твои речи сродни текстам Евангелия. Она блаженствует с той самой минуты, как ты сказал, что больше не пойдешь в гробницу, и попросил нас не выдавать секрет. Как видишь, цель твоя достигнута... и не было смысла еще более утруждать мои бедные ноги, чтобы поведать мне об этом... Ну, что? Пойдем обратно?

— Подожди! Осталось выполнить последний долг.

Он отошел на несколько шагов, вынул из кармана смокинга крест Анх и, как следует размахнувшись, забросил его в Нил.

— Река здесь глубока, и место пустынное. Никто не найдет ключ от гробницы. Пусть покоится с миром, ТА...

— Которую ты нарек неким именем, так я полагаю?

— Ты ошибаешься, если предполагаешь, что я назвал ее Салимой. Для меня Неизвестная Царица — это просто... ОНА!

На этот раз Альдо не нашелся что ответить. Что до Британского музея, который мог теперь навеки распрощаться со своим достоянием, то упоминать о нем в такую минуту было бы бестактно.

Наступило время отъезда. Накануне вся компания была приглашена на ужин к Лассалю, лучившемуся радостью и надеждой. Он только что выкупил «Замок у реки» у государства, которое, не обнаружив наследников, завладело домом, и собирался отметить покупку.

— Я буду содержать замок в образцовом порядке, и уж мы-то с тобой сможем облазить его сверху донизу! — пообещал он Адальберу. — Надо во что бы то ни стало найти тот знаменитый план, который собрал из кусочков проклятый демон Ассуари...

— Прошу прощения, дорогой Анри, но мне придется разочаровать вас: ищите без меня. Грядет удушающая жара, и я действительно устал.

— Ты? Устал? Такой выносливый?

— Мне уже далеко за двадцать и хочется поскорее оказаться дома, рядом с парком Монсо. Как и маркизе де Соммьер, и Мари-Анжелин.

— Но ты, надеюсь, вернешься сюда?

— Почему бы, по-вашему, мне отказываться от обожаемой работы и от Египта? Месопотамия меня еще никогда не привлекала...

— А, ну вот так будет лучше!

Они расстались друзьями, как в былые времена...

После всех этих треволнений госпожа де Соммьер надумала спуститься вниз по течению Нила до Каира. Она терпеть не могла египетские поезда, считая их неудобными. Довольно уже было и того, что приходилось потом ехать на поезде в Порт-Саид, откуда корабль транспортной компании «Мессажери Маритим» доставит их в Марсель. Обычно План-Крепен не усматривала в этом ничего особенного, но тут, втайне надеясь, что Адальбер или Альдо поедут с ними до Парижа, она не могла скрыть разочарования.

— Мы встретимся дома, — в виде утешения пообещал Адальбер. — А пока дайте мне проводить Альдо до парохода. Ему было бы так грустно уезжать одному!

И, взяв ее под руку, отвел Мари-Анжелин в сторону:

— У него, кроме всего прочего, нет никаких известий из Венеции, и он не знает, как его встретит Лиза... если предположить, что она вообще туда вернулась!

— А вот это уже нехорошо! Не впервые Альдо задерживается в далекой стране по делам своей профессии. Лиза — умный человек, и она не опустится до такой мелкой мести!

— Вне всякого сомнения, но, может быть, ей уже начинает надоедать, что муж каждую минуту готов бежать на край света...

— Не будем преувеличивать! Во-первых, не каждую минуту, как вы выразились. Во-вторых, он не ездит искать приключения, а его вызывают по делу как всемирно известного эксперта по драгоценностям. И, наконец, позволю себе вам напомнить, что сама-то она не лишает себя удовольствия лететь за тридевять земель к своей бабушке вместе с детьми, не задумываясь о том, как обходится без нее муж! Я просто уверена, что наша маркиза придерживается того же мнения!

— Как бы то ни было, дайте мне подольше побыть вместе с ним! Обещаю, что мы еще увидимся!

— Вот еще новая напасть! Между прочим, мы вместе с его тетушкой Амели все это время ни на шаг от Альдо не отходили! Можем лично засвидетельствовать... Ну ладно! Возможно, вы и правы. Я даже думаю, а не...

— Ни о чем не думайте! Дебаты закончены! Он поцеловал ее в лоб и пошел складывать чемоданы.

На следующий день, проводив дам на пароход, Альдо с Адальбером отправились на вокзал. Они решили ехать ночным поездом, чтобы не страдать от дневной жары. Альдо хоть и не признавался в этом, но был просто счастлив отправиться вдвоем с Адальбером в долгое путешествие до Средиземного моря. Впрочем, он решил вместе с другом доплыть на пароходе до Марселя. Морские рейсы между Египтом и Венецией еще не стали регулярными, поэтому добираться до дома из Марселя было бы не намного дольше, чем из Генуи.

Адальбер был прав, когда говорил Мари-Анжелин, что, несмотря на радость возвращения в свою несравненную Венецию, он опасался того момента, когда переступит порог своего дома, почти наверняка зная, что Лизы там нет...

И действительно, последние новости от Ги Бюто, который никогда не оставлял его в полном мраке неизвестности, были не особенно утешительными. Лиза, не ответившая ни на одно из его писем, выразилась в беседе со старым верным другом достаточно определенно: она не вернется, пока странствующий муж сам не явится за ней. Еще каких-нибудь несколько сотен километров — ничто по сравнению с расстояниями, которые он уже преодолел...

Альдо терпеть не мог ультиматумы, а этот ему особенно не понравился. И Лиза должна была об этом знать. Мысль о том, чтобы встать перед ней на колени в Рудольфскроне, была ему нестерпима. Он ответил Ги, что пока с него достаточно путешествий.

Возвращение в компании Адальбера стало для него приятным отдыхом, во время которого семейные неурядицы отошли на второй план. Но когда «Фердинанд де Лессепс» причалил в Марселе к набережной Ла Жольет, ощущение расслабленности улетучилось, и путешествие стало отдавать привкусом горечи. Он подумал о том, что сегодня вторник, а послезавтра, в четверг, с Лионского вокзала Восточный экспресс доставит его прямо в Венецию, а если ехать из Марселя, то надо будет делать пересадку.

Он поделился своими соображениями с Адальбером, когда они ехали в такси к вокзалу Сен-Шарль.

— Это позволило бы провести с тобой еще несколько часов, — порадовался Альдо.

Адальбер рассмеялся:

— Знаешь, кого ты мне напомнил?

— Ну-ка, ну-ка...

— Графиню Дюбарри на эшафоте, когда она молила палача дать ей еще минутку! Неужели ты так боишься собственной жены? Нет, все-таки недаром я остался холостяком!

— Ее-то я не боюсь, просто ненавижу, когда мне диктуют, как мне следует поступать. Даже она... Особенно она.

— Понятно. Но только я еду не в Париж.

— А куда же?

— Так в Венецию, старина! Если, конечно, ты согласишься приютить меня недельки на две. Я попросил портье в «Катаракте» заказать нам билеты, — признался он, вынимая их из кармана. — Ты столько вынес ради меня... и, главное, давно уже вышел из того возраста, когда просят прощения!

Альдо расхохотался. Адальбер, глядя на него, не удержался от улыбки. Друзья все еще смеялись, когда такси высадило их перед зданием вокзала.

Господи, какое счастье вновь обрести былое понимание!

Сен-Манде, 12 июня 2009 г.

Моим читателям

Кольцо Атлантиды, или Кольцо атлантов, все еще существует, по крайней мере, я на это надеюсь. Говард Картер, открывший гробницу Тутанхамона, действительно нашел его вблизи Асуана в гробнице Верховного жреца по имени Уа. Я сохранила форму, но позволила себе изменить содержание, намечая канву романа. В семидесятые годы Кольцо являлось собственностью одной семьи, фамилию которой я считаю себя не вправе разглашать.

Жюльетта Бенцони Книга 11. ЗОЛОТАЯ ХИМЕРА БОРДЖА

Пролог

Северная часть Атлантического океана — 14 апреля 1912 года, воскресенье, небо безоблачное, море спокойное, полночь. За несколько часов до прибытия в Нью-Йорк великолепный пакетбот компании «Уайт Стар Лайн» «Титаник» получит пробоину и пойдет ко дну, завершив свое первое путешествие, которое обещало быть триумфальным. Но пока об этом никто не подозревает.

Ровно двадцать минут назад впередсмотрящий Фредерик Флит сообщил на капитанский мостик:

— Прямо по курсу айсберг!

И крепко вцепился в поручень в ужасе от неминуемого столкновения с ледяной горой, внезапно, словно призрак, возникшей из темноты. Но в следующую секунду с несказанным облегчением он понял, что нос парохода отклонился в сторону и айсберг проплывает мимо правого борта. Трудно передать, как спокойно стало у него на душе…

Те, кто располагался на нижних палубах, ощутили небольшой толчок. Он был настолько безобидным, что в камбузе ничего, кроме булочек, испеченных к завтраку, на пол не полетело. В курительной комнате и вовсе никто ничего не почувствовал. Один из сидящих за карточным столом игроков заметил в иллюминаторе проплывающую мимо белоснежную глыбу и пошутил, что сейчас выйдет на палубу и возьмет немного льда для своего виски. До чего же весело все рассмеялись! А когда пароход замедлил ход, никто не усомнился в том, что капитан всего лишь готовится к очередному маневру…

Между тем пробоина, нанесенная «Титанику», оказалась гибельной. Подводная часть айсберга повредила 90 метров двойной обшивки корпуса лайнера и снесла водонепроницаемые переборки, которые должны были сделать пакетбот непотопляемым. Вода хлынула в трюмы носовой части, затопила почтовое отделение и продолжала поступать, снося даже те переборки, которые успели задраить. Пассажиры верхних палуб по-прежнему ни о чем не догадывались, зато все, кто находился в нижней части судна, испытали настоящий шок. Капитан Эдвард Смит и исполнительный директор Томас Эндрюс поспешили лично осмотреть нижнюю часть пакетбота. Представшая перед ними картина не оставляла никаких сомнений: самый прекрасный лайнер в мире обречен на гибель.

— Сколько времени у нас в распоряжении? — осведомился капитан.

— Час… Может быть, полтора… Не больше.

— Значит, приступаем к эвакуации.

Но эвакуация представляла собой немалую проблему. На «Титанике» находилось 2206 человек, а в его шестнадцати деревянных шлюпках и четырех резиновых лодках было всего 1178 мест.

В это время в водах Атлантического океана находилось довольно много пароходов, какие-то из них находились недалеко от «Титаника», другие — на более значительном расстоянии. Ближе всех оказалась «Карпатия» компании «Кунард Лайн». С «Титаника» на «Карпатию» стали поступать сигналы: «CQD CQD SOS SOS CQD SOS. Немедленно на помощь. Столкнулись с айсбергом. Местонахождение 41,46 норд, 50,24 вест».

Ответ последовал незамедлительно. «Карпатия» находилась в 53 милях и поспешила на помощь «на всех скоростях». Капитан надеялся прибыть вовремя и уже подготовил спасательные шлюпки.

Но если пассажиры третьего и второго класса — те из них, кто понял, что судну грозит серьезная опасность, — поспешили на палубу Е, то извлечь из мягких постелей и оторвать от карточной игры пассажиров первого класса было задачей не из легких. Пароход стоял на месте и казался незыблемой скалой. Люди полагали, что происходит что-то вроде учебной тревоги, и не спешили на палубу, откуда отправлялись шлюпки. В большом салоне оркестр продолжал играть «Александр регтайм бэнд». Паника началась тогда, когда капитан объявил толпе, одетой в спасательные жилеты, что за недостатком мест первыми будут занимать места в шлюпках женщины и дети и только потом мужчины, что обрекало на гибель немалое число людей в том случае, если «Карпатия» не подоспеет во́время. Среди мужчин нашлись, однако, такие, кто пренебрег распоряжением капитана, например лорд Джозеф Брюс Исмей, президент компании «Уайт Стар Лайн».

Но были и совсем другие случаи, гораздо более трогательные: так, одна очень богатая супружеская пара не захотела расставаться и мирно уселась в шезлонги, держась за руки… И это несмотря на то, что был отдан приказ запускать сигнальные ракеты, предупреждающие о бедствии.

На некоторых пароходах заметили эти сигналы. Неподалеку, примерно в девятнадцати милях, находился пакетбот «Калифорния», из-за айсбергов на нем застопорили мотор, поэтому радиста отправили спать. Дежурный офицер заметил вспышки в небе над таким же, как «Калифорния», неподвижным лайнером и удивился, зачем на нем забавляются сигнальными ракетами, когда нет никакой видимой опасности…

Во время всех этих событий молоденькая горничная Хэлен Адлер обходила элитные каюты палубы С, чтобы удостовериться, что в них никого нет. Пожилые люди могли нуждаться в помощи, и она была готова ее оказать. Хэлен, крепкая двадцатилетняя англичанка родом из Кента, любила свою работу, находя в ней нечто большее, чем умение ухаживать за роскошными гардеробами, делать прически и наводить красоту у тех женщин, у которых раньше жила в прислугах. Ее последняя хозяйка, леди Босковер, умерла, не оставив наследников, и Хэлен нанялась на «Титаник», надеясь повидать мир и расширить свой кругозор.

На пароходе она обслуживала два роскошных апартамента. Одни апартаменты занимала пара, о которой шушукались все пассажиры лайнера: это был сорокачетырехлетний богач Джон Астор IV и его юная восемнадцатилетняя жена Мэделейн. Их соединила взаимная любовь с первого взгляда, после чего последовал шумный развод Джона Астора с самой красивой и самой непредсказуемой и капризной женщиной высшего американского общества, Эвой Лойл-Уиллинг, от которой у него было трое детей. Новобрачные возвращались из свадебного путешествия по Европе, и Мэделейн была беременна.

Во вторых апартаментах размещалась немолодая одинокая дама, графиня д’Ангиссола, урожденная Белмонт, сохранившая свое очарование и чудесный характер. Несколько лет тому назад она потеряла мужа, детей у нее не было, и она жила то в своем особняке в Нью-Йорке, то на вилле в предместьях Рима.

Несмотря на суматоху, царившую на лайнере, Хэлен разглядела Астора, который сопровождал свою жену на палубу. Значит, нужно было проследить за госпожой д’Ангиссола. Из ее каюты вышла незнакомая Хэлен молодая женщина, очень красивая, в манто из норки. Она заперла каюту на ключ и затерялась в толпе.

Охваченная недобрым предчувствием — пожилая дама была обладательницей необыкновенно красивых драгоценностей, — Хэлен решила войти в каюту, но обнаружила, что ключ исчез. Она воспользовалась своим служебным ключом, пересекла гостиную и быстро вошла в спальню. Графиня, одетая для выхода, лежала поперек кровати с широко открытыми глазами. В ее грудь был вонзен кинжал. Шкатулка с драгоценностями, которая обычно находилась в тайнике за картиной, стояла с ней рядом и зияла пустотой…

Хэлен была не из тех, кто теряет голову, даже в такой из ряда вон выходящей ситуации. Она закрыла покойнице глаза и, позабыв, что находится на тонущем корабле, отправилась искать полковника или хотя бы комиссара полиции, чтобы известить его об убийстве. Но попала в толпу людей, несущихся что было сил к палубе со шлюпками. Джон Астор схватил ее за руку.

— Хэлен! Я хочу, чтобы вы плыли с моей женой! Вы прекрасно о ней заботитесь!

И, не ожидая ответа, он подтолкнул ее к плачущей Мэделейн, которая рвалась к мужу, в то время как два дюжих матроса пытались усадить ее в шлюпку.

— Порадуй меня, сядь в шлюпку, детка, — ласково обратился он к жене. — Завтра мы встретимся с тобой в Нью-Йорке.

— Но я не могу, господин Астор, — запротестовала Хэлен. — Мне непременно нужно увидеть комиссара. Совершено убийство. Убита графиня д’Ангиссола…

— Вы полагаете, что сейчас это имеет значение? — насмешливо спросил Астор и, вложив Хэлен в руки пригоршню банкнот, повторил: — Позаботьтесь о моей жене. Без меня она погибнет. Счастливого пути!

Он с силой подтолкнул молодую женщину к шлюпке и усадил ее рядом с плачущей Мэделейн. Хэлен обняла ее, и та в отчаянии прижалась к теплому плечу девушки. Шлюпка, переполненная пассажирами, заскользила вдоль черного корпуса пакетбота. Джон Астор закурил сигарету и выбрался из охваченной ужасом толпы…

Людей охватила паника. Матросы и офицеры с трудом удерживали обезумевших мужчин, рвавшихся к шлюпкам вопреки приказу капитана. Обезумевшим приходилось грозить оружием, но угрозы мало помогали. Женщин и детей приняла на борт всего только шлюпка под номером восемь, а нос корабля уже начал погружаться в воду. Для того чтобы загрузить все шлюпки, нужно было не меньше двух часов… А как нелегко было отогнать шлюпки подальше от тонущего судна! Мужчины прыгали в воду — а она была ледяной, минус два градуса — и пытались уцепиться за шлюпки, которые отплывали не до конца заполненными. Самая первая отправилась с пятью пассажирами, шестью кочегарами и одним сигнальщиком, которые взяли ее приступом. В общей сложности шлюпки увезли всего семьсот человек, тогда как должны были бы забрать тысячу двести. Когда последняя отплыла от лайнера, на борту оставалось полторы тысячи человек. Капитан Смит поднялся на капитанский мостик. Исполнительный директор Томас Эндрюс отправился в курительную. Он сбросил спасательный жилет и застыл, скрестив руки перед картиной «Открытие Нового Света». Он не услышал, как помощник капитана торопил его, твердя, что необходимо спасаться… Джон Джейкоб Астор зажег следующую сигару… Оркестр продолжал играть. Теперь это была песня «Осень».

«Титаник» вдруг вздыбился, с минуту простоял вертикально, все огни на нем погасли, с оглушительным шумом взорвались двигатели, и великолепный лайнер погрузился в воду… Без единой волны…

Когда к четырем часам утра «Карпатия» подошла к месту бедствия, поверхность океана была спокойной, на ней плавали лишь небольшие льдины, обломки айсберга и беспорядочно двигались шлюпки.

Хэлен, оказавшись на борту «Карпатии», доверила ненадолго Мэделейн одной пассажирке, а сама отправилась искать убийцу. Разыскивая преступницу, она внимательно присматривалась к спасенным. Но так и не нашла злодейку.

Решив, что преступница получила заслуженное наказание, Хэлен перекрестилась и вернулась к той, которая так в ней нуждалась.

Часть первая Беглянка химера

Глава 1 Необычный клиент…

Американец оглядывался по сторонам. Альдо Морозини разглядывал американца. Судя по выражению их лиц, ни тот ни другой не ожидали увидеть то, что увидели. Американца поразил кабинет — изысканная роскошь: высокий потолок, расписные балки, фреска Тьеполо^[389] на стене, бюро «Мазарини» из золотистого южноамериканского дерева с медными и черепаховыми инкрустациями и прелестными позолоченными накладками из бронзы. Длинные шторы из бархата сливочного цвета. Портрет дожа меж двух корабельных фонарей. На полу огромный ковер «Савонри», поражающий изысканным сочетанием красок. Несколько изящных и редких безделиц вроде вазы из фарфора Киен-Лонга с веткой красных осенних листьев и бледно-желтыми хризантемами. Не удивил американца только сидевший за бюро хозяин: он уже видел его портрет в газете…

Морозини давно имел дело с американцами, но ни один из сынов Нового Света не походил на этого. Корнелиус Б. Уишбоун был похож на веселого пожилого ангела в великолепно сшитом костюме. Пушистые пепельные усы, короткая бородка, расходящаяся на две стороны веером, открытое лицо с высоким лбом и младенческими голубыми глазами, румяный рот, растянувшийся в улыбке. Взгляд его был искренен и невинен, а сдвинутая на затылок черная широкополая шляпа казалась нимбом, воссиявшим над его головой. Похоже, он не любил с ним расставаться: снял на секунду, здороваясь, и снова надел. Теперь, когда он уселся, кривизна его ног, выдававшая любителя верховой езды, была совсем незаметна. Но любитель лошадей и в самом деле приехал из Техаса, где у него было огромное ранчо.

Князь-антиквар, специалист по редким драгоценностям, терпеливо ждал, когда взгляд гостя, обежав окужающее пространство и налюбовавшись всякими диковинами, снова вернется к нему. Встретившись наконец глазами со своим гостем, он улыбнулся.

— Вам нравится?

— Сразу видно, пришлось потрудиться. Настоящий дворец!

Морозини едва удержался, чтобы не сказать: в Венеции его именно так и называют, но сказал другое:

— Небольшой дворец. Не Версаль.

— Как? Как? Вер-саль? Не знаю такого.

Альдо снова подумал, что имеет дело с исключительным американцем. Обычно американцы, приезжающие в Европу, первым делом включают в список обязательных для посещения мест жилище Короля-солнца. Возможно, для того, чтобы убедиться, что доллары, которые внес на реставрацию дворца их соотечественник Рокфеллер, не были пустой тратой денег.

— И не надо, — улыбнулся Альдо. — А теперь я был бы вам признателен, если бы вы объяснили цель своего визита.

Желая приободрить гостя, он подвинул поближе к нему открытый ларчик с сигарами. Но тот от сигар отказался.

— Большущее вам спасибо, но я лучше набью свою трубочку.

И, подтверждая слова делом, господин Уишбоун достал трубку и принялся набивать ее черным-пречерным табаком, на который Альдо смотрел с некоторым беспокойством. Если это особого сорта французский табак, то Лиза, его жена, непременно потребует, чтобы шторы отправили в чистку. Первый дымок из трубки подтвердил: да, это был тот самый табак. Но, в конце концов, если клиент стоящий… В качестве утешения Альдо получил лучезарную улыбку гостя. Уишбоун поудобнее устроился в кресле, скрестил ноги и заговорил:

— Ну вот! Перво-наперво скажу, что я богат, и даже очень. Земли — до горизонта, коровы, лошади и еще нефть!

— Подумать только! — восхищенно воскликнул Альдо. — Такое нечасто встретишь!

— И правда. Ну так вот. Я вдобавок холостяк, но до смерти влюблен в прекраснейшую из женщин. Может, вы даже ее знаете. Она поет в опере, и зовут ее Лукреция Торелли.

Альдо хотел сдержаться, но не смог: от души рассмеялся. Лукреция Торелли! Только ее ему не хватало! Ангельский голос, дивная фигура, лик мадонны и… стерва из стерв! Два года тому назад она приезжала исполнять «Тоску» в «Ла Фениче» и пела так потрясающе, что вся Венеция была у ее ног, кроме обслуживающего персонала в «Даниели» и всех, кто ей прислуживал в театре. Капризы и требования этой дивы замучили людей вконец. У Торелли была еще одна причуда: она утверждала, что происходит из семьи Борджа, и, если поклонник хотел добиться от нее хотя бы ничтожного знака внимания, он непременно должен был подарить ей вещицу XV столетия, желательно принадлежавшую Борджа, а еще желательнее, чтобы это была драгоценность. Лукреция их просто обожала.

Приехав в Венецию, она «пригласила» к себе Морозини, потребовав принести ей в гостиницу все самое лучшее из его старинных вещиц. Такое откровенное хамство пришлось не по вкусу антиквару. Он никогда не считал себя мальчиком на побегушках и ответил, что охотно примет госпожу Торелли у себя, но не видит причины, по которой должен навестить ее. И получил от дивы следующее послание: ее навещают даже короли, и уж не ему, так называемому «князю», который вдобавок занимается торговлей, строить из себя невесть что. Это послание Морозини проигнорировал и запретил Ги, который предложил ему свои услуги и был готов поехать вместо него в гостиницу, даже помышлять об этом. На отношениях с Лукрецией Торелли был поставлен крест.

— Почему вы смеетесь? Вам это кажется странным? — смущенно спросил американец.

— И да, и нет. Торелли — изумительная певица и потрясающе красивая женщина. И я знаю, зачем вы пришли ко мне. Вам нужна вещь, принадлежавшая Борджа, желательно драгоценность.

— Именно. Но не какая-нибудь. Мне нужна…

Американец замолчал, достал из кармана записную книжку, полистал ее и прочитал:

— Химера Чезаре Борджа. Я готов заплатить любые деньги. Она обещала выйти за меня замуж, если я принесу ей химеру. Для нее это очень важно. Еще маленькой девочкой она поклялась, что отдаст свою руку тому, кто подарит ей химеру!

Морозини уже было не до смеха. Американец был ему симпатичен, и он охотно помог бы ему. Но Торелли! Она перешла все границы! Видно, слишком часто исполняла арию Турандот, которая загадывает своим поклонникам загадки и отправляет на казнь в случае неудачного ответа. Что касается лично его, то он обожает арию принца Калафа и молоденькой рабыни Лю, но отнюдь не партию главной героини… И уж тем более не ту, которая себя ею вообразила. А что касается Корнелиуса Б. Уишбоуна, то чем раньше развеются его иллюзии, тем лучше.

— Мне очень жаль, — вздохнул Альдо, — но от вас хотят невозможного.

— Почему? Я уверен, что она ничего не выдумывает, ведь такое украшение существует?

— Существовало.

— То есть?

— Двадцать лет тому назад химера исчезла и теперь находится в сокровищнице Нептуна.

— Что вы хотите этим сказать?

Морозини удержался от вздоха: кругозор, похоже, не обременял этого ангела.

— Название «Титаник» вам о чем-то говорить?

— Как и всем. Ужаснейшая катастрофа.

— Так вот, ваша химера имеет к ней прямое отношение. На протяжение долгих лет она принадлежала семье д’Ангиссола, ныне больше не существующей. Маркиза, последняя ее представительница, была американкой. Потеряв мужа, она не могла больше жить в Италии и решила вернуться на родину. Первый рейс великолепного лайнера привлек ее внимание. Она купила билет и погибла.

— Я считал, что детей и женщин спасли…

— Далеко не всех. И можно понять почему. На борту царила страшная паника. Вашей прекрасной подруге придется попросить от вас какой-нибудь другой залог любви.

Брови собеседника поползли вверх, подбородок вздернулся, но черный фетровый нимб остался на месте.

— Это невозможно, — непреклонно заявил Корнелиус. — Она хочет только химеру.

— Думаю, ей неизвестна судьба химеры. Когда вы расскажете, что химера стала жертвой самого известного в мире кораблекрушения, ваша прекрасная дама попросит что-то другое.

— Не попросит, потому что я ей ничего не скажу. Она хочет это украшение, и она его получит!

— Может быть, вы соизволите объяснить мне, каким образом? — поинтересовался Альдо, чувствуя, что закипает.

Да, американец был ему симпатичен, но до определенной степени.

— Если вы намереваетесь нанять подводника в скафандре, то должен сообщить вам, что дно недосягаемо, у нас пока нет возможностей опускаться на такую глубину.

— Это понятно. Но я вроде бы сказал вам, что богат. В самом деле богат, по-настоящему. И просто-напросто хочу знать, как выглядит эта ваша химера.

Альдо уже не мог скрыть своего изумления:

— Может быть, вы хотите сделать копию химеры?

— Вот именно! — отозвался гость с широчайшей улыбкой. — Это же, в конце концов, безделушка, верно?

— М-м-может быть. Но особенная. Извольте секундочку подождать.

Альдо открыл драгоценное изделие Буля, книжный шкаф, в котором хранил не менее драгоценные книги, зачастую старинные, рассказывающие о камнях, жемчугах и украшениях всевозможных стран и эпох. Он нашел нужный фолиант, полистал и, отыскав нужную страницу, положил перед своим странным посетителем.

— Вот, — торжественно провозгласил он. — Полюбуйтесь! В натуральную величину и в красках.

Настала очередь изумляться господину Корнелиусу Б. Уишбоуну.

— У-у-у… вот это да-а… Ничего себе, — выдавил он.

— Если вам удастся ее повторить, я первый буду в восторге. Вы видите, какая это безделушка. Имейте еще в виду, что два главных камня в ней, если их вынуть, сами по себе составляли целое состояние.

Искусно выкованное из золота, мифическое чудовище с головой ревущего льва, телом козла и хвостом дракона было величиной сантиметров десять. Козлиное тело было сделано из цельного изумруда того же оттенка, что глаза и конец хвоста. Мало этого, когтистая лапа химеры опиралась на большую, неправильной формы жемчужину, символизирующую утес. Изображение химеры впечатляло. Что же можно было сказать о подлиннике?

Уишбоун, деликатно сопя, стоял, склонившись над картинкой. Потом мечтательно произнес:

— Но ведь и такое можно сделать!..

— Если потратить массу времени, терпения и денег. Да, я с вами совершенно согласен, можно. Но это уже не по моей части. Ювелир, причем далеко не заурядный, сможет сделать эту вещицу при условии, что у него будут все необходимые камни.

— Времени у меня хоть отбавляй, — добродушно сообщил техасец. — А вы знаете, кто бы смог сварганить такую штуковину?

— Ювелиров много. На улице де ла Пэ, на Вандомской площади найдутся те, кто сможет вам помочь. Именно там делают потрясающие драгоценности для индийских магараджей. Ну вот, к примеру, Бушрон, Картье, Шоме, Меллерио… Но, полагаю, лучше всего обратиться к Картье. Жанна Тусен, художественный директор фирмы, удивительная женщина. Она в жизни не держала в руках карандаша, но создает украшения несравненной красоты. Ваш заказ может ее позабавить. Впрочем, не уверен. Она скорее предпочитает создавать что-то новенькое.

— Можете дать мне рекомендательное письмо для нее? И для других тоже, если она откажется?

— С радостью! Я готов сделать даже больше: этим вечером я уезжаю в Париж на аукцион драгоценностей в Друо. Если вы завершили свои дела в Венеции, я могу вас взять с собой.

Усы и уголки губ господина Корнелиуса поползли вверх.

— Отличная идея! Я ведь и на аукцион могу с вами пойти. Вдруг там найдется какая-нибудь забавная штучка, которая поможет мисс Торелли набраться терпения.

— Предупреждаю, там будут крайне дорогие драгоценности, если не сказать разорительные. Распродается редкая коллекция. Иначе я и с места не стал бы двигаться.

— Я на это и рассчитываю. Трудно себе представить, что я дарю мисс Торелли платиновый кирпич или янтарное ожерелье.

Морозини не мог не рассмеяться. Похоже, судьба свела его с настоящим набобом.

— А вы знаете, что вы совершенно удивительный человек? — спросил он, протягивая техасцу один из двух поданных им стаканчиков виски. — Такое впечатление, что вас ничто не остановит, если вы чего-то захотели.

— А зачем мне останавливаться, если мое желание никому не вредит?

Прищуренные голубые глаза Корнелиуса светились задорным лукавством. Нет, право, грех было бы не помочь такому славному человеку. Альдо поймал себя на неожиданной мысли, что и на самом деле не возражал бы против совместного путешествия.

— Я попрошу моего секретаря заказать вам одноместное купе в Симплон-Орьент-экспресс. Встретимся на вокзале. Где вы останавливаетесь в Париже?

— Нигде. То есть я хочу сказать, что ничего там не знаю. В Париже я пересел с поезда на поезд, только и всего.

— Тогда ни о чем не беспокойтесь. Мы вместе поедем туда, где я привык останавливаться.

Мысль об этом пришла в голову Морозини совершенно естественно.

Чудо-американец, без сомнения, порадует тетушку Амели, да и План-Крепен тоже. Было бы жаль лишить двух милых дам такого удовольствия.

Альдо охотно пригласил бы американца на завтрак, но у них в доме гостил сейчас кузен его жены Лизы, весьма оригинальный господин по имени Фридрих фон Апфельгрюне с супругой Хильдой и двумя детьми, Францем и Элизабет. Дети мгновенно подружились с близнецами Морозини, Антонио и Амалией, и Альдо находил их дружбу даже слишком горячей, потому что дворец Морозини то и дело сотрясался от их совместных подвигов. Альдо, конечно, радовала необычайная жизнерадостность творческой четверки, но он не стал отказываться от возможности провести несколько спокойных дней в Париже. Тем более желанных, что кроме четверых веселых чертенят покой дома нарушал еще и юный Марко, последний отпрыск Морозини, обожаемое дитя Лизы, которому недавно исполнилось три года. Марко пока не участвовал в проделках и авантюрах близнецов, выполняя роль, так сказать, голоса за кадром. Необыкновенная мощь этого голоса очень смущала Альдо, он уверял Лизу, что рев их младшего сына слышен даже во Дворце дожей, чем очень ее смешил.

— Сразу видно, что ты был единственным ребенком!

— Но и ты тоже!

— Да, но у меня было столько кузенов, что я этого не замечала.

Альдо предпочел бы, чтобы у Лизы были родные братья, потому что все кузены были влюблены в Лизу, а некоторые из них сохранили свою влюбленность даже до сих пор. Даже Апфельгрюне в начале их знакомства делал все возможное, чтобы оттеснить Альдо от своей красавицы-кузины, но потом стал ему верным помощником и вместе с Адальбером Видаль-Пеликорном участвовал в розысках чудесного опала, украденного в незапамятные времена из наперсника первосвященника Иерусалима. Потом на балу в доме Кински Фридрих познакомился с Хильдой и перестал наконец соперничать с Морозини. С тех пор он стал ему добрым другом. Но так дело обстояло далеко не со всеми кузенами! Например, кузен Гаспар, тоже швейцарец, как и Лиза, но обосновавшийся в Париже, до сих пор не терял надежды, но в Венеции он, правда, не показывался…

Проводив Корнелиуса к причалу, где его дожидалась гондола от «Даниели», Альдо заглянул в кабинет Ги Бюто, который был когда-то его наставником, а теперь стал управляющим всеми делами. В кабинете Ги он застал Лизу. Она пришла в кабинет Ги, чтобы попросить его достать из сейфа ожерелье из аквамаринов с бриллиантами. Сегодня Фоскари давали бал, и она хотела надеть это украшение, а поскольку Альдо уезжал, собиралась взять с собой Фридриха и Хильду.

Огненно-рыжие волосы Лизы и белоснежные пряди Ги — Альдо всякий раз восхищался их контрастом. Лиза и Ги знали друг друга давным-давно, еще с тех пор, когда Лиза, дочь богатейшего цюрихского банкира, работала у Альдо секретаршей — и до чего она была компетентной! — под именем голландки Мины ван Зельден. Она носила тогда очки в черепаховой оправе, юбку, похожую на кулек с жареной картошкой, а волосы стягивала в тугой узел на затылке. Их теплая искренняя дружба с Ги завязалась еще с тех времен. Альдо подошел к креслу жены, и Лиза подняла на него свои прекрасные синие глаза.

— Ну, что твой американец? Не похож на тех, которые приходят к тебе обычно?

— «Не похож» — мягко сказано! Ты никогда не догадаешься, зачем он ко мне пришел!

— За изумрудом Нерона? За жемчугом Клеопатры — тем, который не растворился? За философским камнем?

— Почти! За химерой Борджа!

— Когда-то можно было искать и химеру, но вот уже двадцать лет она покоится на дне океана. Американцу не повезло, — вынес свое суждение Ги.

— Забавно! — откликнулась Лиза. — Надеюсь, у него это не навязчивая идея? Он сможет найти себе другую мечту?

— Он ищет ее не для себя, а для дамы сердца.

— Кто же она? Он доверил тебе свою тайну?

— Певица Лукреция Торелли.

— Твоя любимица! Та, что вообразила себя принцессой Турандот. Бедный он, бедный! А на вид очень славный. Надеюсь, ты объяснил ему, что он напрасно теряет время?

— Разумеется. Но его это нисколько не смутило.

— Неужели? — не поверил Ги. — Он что, не понимает, что найти что-либо в обломках «Титаника» невозможно?

— Он решил заказать копию… Но из тех же материалов!

Альдо был доволен произведенным эффектом и теперь любовался двумя изумленными лицами.

— Но она обойдется ему в целое состояние! Если только он найдет подходящие камни!

— Деньги его не волнуют. Мне кажется, его кошелек выдержит и более существенный урон.

Господин Бюто снял очки, протер их носовым платком и снова водрузил на нос.

— Но химера — не женское украшение. Судя по картинке, в ней есть нечто угрожающее.

— Это драгоценность из сокровищницы Борджа. Папа Александр VI заказал ее для своего сына Чезаре, на родство с которым претендует Торелли. К тому же она поклялась, что выйдет замуж за того, кто принесет ей химеру.

— А она не глупа! — звонко рассмеялась Лиза. — Конечно, она знает о судьбе химеры и нашла весьма оригинальный способ отделываться от надоедливых поклонников. Знаешь, я не уверена, что идея твоего американца так уж хороша. А кстати, как его зовут?

— Корнелиус Б. Уишбоун.

— Даже если ему удастся это безумное предприятие, Торелли тут же догадается, что химера не подлинная.

— Но камни-то будут настоящими!

— Она оставит химеру у себя, а замуж за него не выйдет. Он разорится, не получив взамен ничего.

— Разорится? Меня бы это очень удивило, моя радость. Я предложил отвести его к Картье и узнать, что думает госпожа Туссен о его пожелании, сообщив по ходу дела, что собираюсь в Париж на аукцион в Друо, где будет распродаваться коллекция ван Тильдена. Он тут же заявил, что не прочь отправиться вместе со мной, чтобы — держитесь, друзья мои! — присмотреть какую-нибудь «штучку» для своего идола, которая скрасит время ожидания.

— Господи! — жалобно воскликнул Ги Бюто. — Это же самая прекрасная частная коллекция драгоценностей Ренессанса! Погодите! Если я не ошибаюсь, в ней находится три из трех тысяч семисот восьмидесяти украшений, которые Лукреция Борджа, герцогиня Феррары, оставила после своей смерти.

— Сколько? Сколько? — переспросила потрясенная Лиза.

— Три тысячи семьсот восемьдесят. Может, на две или три больше. И даже самое незначительное из украшений будет стоить баснословные деньги.

— Я его предупредил, — подхватил Альдо. — И не произвел ни малейшего впечатления.

— И откуда же твой миллиардер качает деньги?

— Из Техаса. У него безумное количество земли, такое же количество бычков и несколько нефтяных скважин.

— Не нужны нам его истории! Если он такой богач, то, должно быть, препротивный!

— Да он чудный парень, уверяю тебя! Я повезу его к тетушке Амели. Думаю, он очень ее развлечет. К тому же мне не терпится узнать, что скажет о нем наша План-Крепен.

— А я? Я ничего интересного не увижу? — простонала Лиза. — Все это время я буду только прогуливать семейство Апфельгрюне по Венеции? Нет, это несправедливо!

— Но ты же сама их пригласила, моя радость. И сегодня вечером у Фоскари снова одержишь множество побед в ожерелье, которое делает тебя неотразимой. Бедняжка Апфельгрюне всерьез задумается, по какой такой причине он женился на Хильде.

— Он знает причину: Хильда очаровательна. А вот тебя, когда ты пускаешься в комплименты, я начинаю опасаться. Сколько времени ты рассчитываешь пробыть в Париже?

— Три-четыре дня, не больше.

— А потом? Куда ты отправишься потом?

— Что за вопрос? Разумеется, вернусь домой. А что, ты хочешь, чтобы я куда-нибудь поехал?

— Ну, не знаю… Ты без труда можешь отправиться в Тибет или на Аляску.

— Что ты! Там слишком холодно.

— Тогда в Мексику или в Колумбию за изумрудами… На Подветренные острова.

— Не надейся! Но если будешь умницей, я постараюсь познакомить тебя с Корнелиусом. Он тебе очень понравится.

— Только не в том случае, если отправит тебя на край света.

Альдо перестал улыбаться. Похоже, Лиза всерьез озабочена его поездкой. Он оставил шутливый тон и обнял жену за плечи. Ги Бюто, проявляя деликатность, вышел из кабинета.

— Что с тобой, Лиза? Почему вдруг моя поездка в Париж так тебя взволновала?

— Не преувеличивай. И все же вспомни, что в последний раз ты собирался пробыть в Египте неделю, а вернулся через четыре месяца.

— И был счастлив, что не остался там навсегда, — сухо отозвался Альдо. — Чего ты хочешь? Я занимаюсь делом, и это вынуждает меня путешествовать. И не предлагай мне отправить на этот аукцион Ги. Это очень важное мероприятие. И мне кажется, я не должен тебе это объяснять. Мина ван Зельден поняла бы меня с полуслова, не требуя никаких разъяснений.

— Я все поняла, успокойся. На обратном пути прихвати с собой Адальбера, он сейчас наверняка в Париже.

— Не уверен. У него ведь есть еще квартира и в Лондоне.

— Я очень удивлюсь, если Адальбера не будет в Париже. Ты же собираешься навестить тетю Амели, и я думаю, он постарается, чтобы вся ваша «банда» собралась вместе.

Чмокнув мужа в нос, Лиза забрала ларчик и поднялась к себе в спальню.

Она сердилась на себя за то, что невольно обнаружила перед Альдо то смутное беспокойство, какое охватило ее при известии, что он готов заняться делами американца из Техаса, каким бы славным он ни был.

Лиза ничего не имела против американцев. У нее у самой было немало друзей в Америке. Ее беспокоило другое. Находясь уже не один год рядом с Альдо, поначалу под видом очкастой секретарши, а потом как жена-красавица, она успела узнать характер своего мужа до малейших мелочей. Она понимала — в частности, на примере фантастической свадьбы в Польше, — что он, любя ее от всего сердца, может стать объектом женских посягательств, и посягательства эти могут быть весьма опасными. У нее уже был такой опыт. Когда Альдо занимался версальским делом, она получила письмо от госпожи де Соммьер. Тетя Амели шутливо ей напоминала, что даже самая любящая мамочка может иной раз вспомнить, что она еще и княгиня Морозини и составляет великолепную пару со своим мужем. Лиза тогда только что родила Марко и была занята только им, она даже спала в отдельной комнате, боясь потерять молоко. Как было бы замечательно, писала маркиза, если бы Лиза всех сразила своей красотой, внезапно появившись на вернисаже американки Полины Белмон, модной скульпторши, которая устраивала свою выставку в галерее их общего друга Жиля Вобрена, влюбленного в нее.

У Лизы достало тонкости распознать в ласковом и шутливом письме предупреждение об опасности. Она не пренебрегла советом и осуществила сенсационное появление в разгар вечера. Она, как Чезаре, пришла, увидела и… Поняла, что Вобрен всерьез влюблен в скульпторшу — очень талантливую, без всяких сомнений! — но ему не платят взаимностью. Зато Полина Белмон влюблена в Альдо. Лиза увидела, как Полина незаурядна: красива, умна, образованна, сердечна, с бездной обаяния, к тому же похожа на греческую богиню, глядящую на мир ясными серыми глазами. Лиза не могла не заметить, как смягчались эти ясные глаза, стоило им обратиться на ее мужа. А муж был так счастлив увидеть свою внезапно появившуюся красавицу Лизу, что она нисколько не усомнилась в его любви, подтверждением которой стала их ночь в апартаментах «Рица».

— Не оставляй меня больше, Лиза, — умолял он, прежде чем позволить ей заснуть. — Мне так плохо без тебя! Уверен, что в твоей родной Швейцарии нет недостатка в кормилицах. Не говоря уж о коровах!

Семейная жизнь пошла своим чередом. Однако у Лизы сохранилась едва уловимая тень предубеждения против всего, что касалось Соединенных Штатов. Хотя, скажем прямо, Техас и Нью-Йорк находятся не по соседству.

После разговора с Лизой Альдо задумался. Впервые его жена высказала какие-то опасения относительно его отъезда, хотя прекраснопонимала значимость драгоценностей, которые будут распродаваться послезавтра на аукционе в Друо. Он всегда там был завсегдатаем и получил, как обычно, приглашение, равно как и каталог… Опасения Лизы оставили в его душе неприятный осадок.

Осадок остался и после их встречи, когда он вернулся из Египта. Магия любви, что бросала их в объятия друг друга после разлук, для Лизы словно бы потускнела, хотя, затворив дверь спальни, она не противилась безудержной жадности, с какой Альдо любил ее. Про себя Морозини благословлял Адальбера, который приехал вместе с ним, и без всякого намека на адвокатство, искренне и красочно рассказал об их приключениях на Ниле, не скрыв своих чувств к юной Салиме, девушке, принадлежавшей совсем иному миру. Его искрометный талант рассказчика заворожил всех, а сам Адальбер признался, что очень дорожит своим пребыванием у друзей, что ему нелегко будет сесть на поезд и вернуться в свое, хоть и относительное, одиночество в доме на улице Жуфруа.

— А я бы с удовольствием поехала в Париж, — вздохнула тогда Лиза, весьма раздосадовав этой репликой Альдо.

— Так что же тебе мешает? — не без укора осведомился он.

— Не знаю, будет ли к месту мое присутствие.

— Ты имеешь в виду тетю Амели и План-Крепен? Не греши, моя радость! Ты прекрасно знаешь, что они всегда тебе рады.

Тогда дальше разговоров дело не пошло, но сейчас, запирая чемоданы, Альдо вспомнил эту беседу и решил принять кое-какие меры. Он отправился в спальню к Лизе.

— Сколько времени пробудут у нас гости? — спросил он.

— Два-три дня, не больше.

— Раз ты боишься, что я умчусь на край света, то приезжай ко мне в Париж. Ты развеешься в чудесной атмосфере особняка на улице Альфреда де Виньи и по праву станешь членом нашей, как ты выражаешься, «банды». Не только я, но и тетя Амели, и ее верный «оруженосец» План-Крепен будут в восторге. Не говоря уж о твоем любимом портном!

— Но… Что будет с детьми?

— Не надо! Не начинай все сначала! Думаю, их можно оставить на попечении Труди, гувернантки, — это будет новой попыткой начать воспитывать и образовывать близнецов, Ги, Анжело, Захарию, Ливию, Фульвию, Дзано и всех остальных, не упрекая себя за то, что мы бросили их на произвол судьбы в «пустыне».

Лиза не могла удержаться от смеха и ласково прижалась к мужу.

— Посмотрим! Конечно, ты прав. Но знаешь, с тех пор как мы женаты, мы бываем вместе куда реже, чем когда я работала у тебя секретаршей. По моей вине, конечно, но и по твоей тоже!

— Возможно, и так… Но встречаться так сладко! Разве нет? — прошептал Альдо, целуя ее в шею.

Потом последовало долгое молчание, прерываемое вздохами, а спустя еще несколько минут Морозини повернул в двери ключ.

Когда Лиза встала и подошла к туалетному столику, собираясь поправить прическу, ее взгляд упал на украшения, разложенные перед зеркалом. Она посмотрела на них неодобрительно и произнесла:

— Мне не нравится, что я пойду сегодня на бал без тебя!

— Лгунишка! Ты осчастливишь своих обожателей, и они будут виться вокруг тебя, словно пчелы вокруг цветка. Мне бы это очень не понравилось. Так что ты будешь избавлена от семейной сцены.

Лиза рассмеялась.

— Не знаю, как тебе, а мне нравятся семейные сцены. Обычно они заканчиваются так сладко!

— Согласен. Вот только не знаю, что приготовить на следующий раз. Как ты думаешь, что тебе больше понравится: взбучка или еще один ребеночек?

Снизу донесся шум возни и оглушительный детский плач, Лиза тут же заторопилась к двери, но у порога обернулась.

— Мне кажется, детей у нас уже предостаточно, — сказала она. — Беги на поезд и поцелуй всех за меня. Может, я и приеду к тебе в Париж. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, что Мари-Анжелин сделает из твоего американца.

— Вот это достойная речь послушной жены! Жена! Я горжусь тобой!

Что им делать с американцем? Именно этим вопросом задавалась вышеупомянутая Мари-Анжелин дю План-Крепен. Семейство дю План-Крепен было очень родовитым. Первые План-Крепены принимали участие в Крестовых походах, и последняя из них, оставшаяся старой девой, постоянно об этом напоминала. Через некоторое время она задала тот же самый вопрос маркизе де Соммьер, которую все Морозини называли тетей Амели и с которой сама она состояла в родстве, блестяще выполняя в ее доме обязанности чтицы, компаньонки, ангела-хранителя, наперсницы и информационной службы. Все свои новости Мари-Анжелин черпала в церкви Святого Августина во время мессы в шесть часов утра. Церковь была для нее чем-то вроде тайного агентства, позволявшего ей быть в курсе новостей не только квартала Монсо, но и большей части аристократического или просто состоятельного Парижа. Эта старая дева с белесыми кудряшками обладала обширными познаниями в самых разнообразных областях и множеством неожиданных талантов. Очень часто она оказывала серьезную помощь Морозини и египтологу Видаль-Пеликорну во время их бесконечных авантюр, которые следовали одна за другой, пока они разыскивали драгоценные камни, украденные с наперсника иерусалимского первосвященника. Благодаря этим приключениям мужчины очень подружились. Когда речь заходила об Адальбере, Лиза говорила: «Больше чем брат…» — и не ошибалась, несмотря на неизбежные стычки и разногласия Адальбера и Альдо. Что бы там ни было, Мари-Анжелин обожала обоих друзей. Благодаря им она пережила самые незабываемые минуты в своей жизни и надеялась на столь же яркие в будущем. Приезду Альдо она обрадовалась как празднику, но никак не могла понять, радует ли ее приложение «made in USA».

Интерес ко всему новому, живое любопытство говорили ей «да». «Нет» твердили недоверие и тревога, с какими она стала относиться к американцам после дела Марии-Антуанетты. Больше всех напугала ее Полина Белмон, темноволосая красавица-аристократка, которая к тому же была талантливым скульптором и удивительно умной и обаятельной женщиной. Мари-Анжелин познакомилась с ней у леди Мандл после ночного праздника в Трианоне и не сомневалась, что Альдо не остался бесчувственным к такому обилию достоинств. Он как-то по-особенному смотрел на Полину и даже поцеловал ей руку. А Полина — мадемуазель дю План-Крепен могла поклясться — была всерьез влюблена в Морозини, маскируя свое чувство легкой иронией и прекрасным чувством юмора.

— План-Крепен! — громко окликнула ее маркиза де Соммьер, давно наблюдавшая за компаньонкой. — Почему бы вам не оставить этой розе шанс выжить? Что плохого она вам сделала? Вы подрезаете ее вот уже третий раз. Отсеките ей голову сразу, но только не мучайте больше бедняжку!

Руки глубоко задумавшейся Мари-Анжелин в самом деле были заняты, они ставили в вазу великолепный букет, только что принесенный Лашомом. Мари-Анжелин очнулась и обернулась к маркизе, восседавшей в высоком белом кресле среди зелени зимнего сада, где обычно проводила большую часть времени, когда оставалась дома. Маркиза смотрела на Мари-Анжелин в изящный лорнет, оправленный изумрудами. Щеки бедняжки запылали.

— Не знаю, что со мной сегодня утром, никак не могу сосредоточиться.

— А я знаю. Вернее, догадываюсь. Вам не дает покоя гость, приглашенный к нам Альдо. А не дает покоя потому, что он американец, но недоверие к нему выглядит с вашей стороны очень глупо.

— Почему?

— Сходите в библиотеку и принесите атлас, раскройте его на странице «Соединенные Штаты Америки», и тогда скажете мне, какое расстояние отделяет Нью-Йорк от Техаса.

— Я и без атласа вам скажу, что они расположены далеко друг от друга.

— Рада слышать. Тогда скажите мне, если сможете: с помощью какой алхимии славный степной скотовод, которого мы ждем в гости, может оказаться членом одной из самых могущественных семей Нью-Йорка?

— Но я…

— Не надо, План-Крепен, ничего мне не говорите! Я вижу вас насквозь. Еще немного, и вам покажется, что статуя Свободы похожа на Полину Белмон. У вас просто идея фикс. Будьте осторожны!

— Вполне возможно, мы недалеки от истины, — признала Мари-Анжелин, которая обычно пользовалась царственным «мы», имея в виду свою кузину. — Но предчувствие сильнее меня. Я думаю, не является ли внезапное расположение Альдо к неведомому миллиардеру сродни другой, совершенно никому не нужной симпатии?

— Вы привыкли к мужчинам, готовым ради любимой женщины заново воссоздать историческую драгоценность, которая покоится на дне Атлантического океана, а вот Альдо такой человек показался оригиналом. Меня, признаюсь, такого рода мужчины скорее забавляют… Именно по этой причине Альдо и привезет его к нам. А вы, моя дорогая, не почтите за труд и посмотрите, все ли на месте в его комнате или чего-то не хватает?

— Я уже посмотрела.

— А вы не забыли пригласить к обеду Адальбера?

Мари-Анжелин покраснела до корней волос, которые от природы у нее были желтые, как солома. Однако, узнав из рекламы о необыкновенном бриллиантине и купив его в «Жарден де Мод», она придала им приятный золотистый оттенок. И надо сказать, золотистый цвет был очень ей к лицу! Одновременно с бриллиантином Мари-Анжелин получила в подарок прелестную вазу Киен-Лонга, после чего старая дева обнаружила в себе страсть к древностям, а заодно и занялась китайскими иероглифами и арабским языком, расширив свои и без того феноменальные познания. Для нее не было большей радости, чем услышать от Альдо, что она — воистину возродившийся Пико делла Мирандола^[390].

— Вот уже чего не забыла, того не забыла! Он придет даже с температурой сорок, сгорая от нетерпения познакомиться с последней находкой Альдо. Но почему Альдо решил привести к нам в дом незнакомого человека! К нам в дом!

Четверть часа спустя путешественники вошли в этот самый дом, куда незадолго до их появления посыльный от Лашома внес огромную корзину роз, так что Морозини мог насладиться эффектом своего сюрприза. Однако и его ждал поразительный сюрприз. Впервые он увидел Корнелиуса без черного нимба, поскольку тот расстался со своей шляпой, доверив ее старичку-мажордому Сиприену. А войдя в зимний сад, склонился под прямым углом к унизанной бриллиантами руке тетушки и неожиданно заговорил по-французски, объявив, что «фантастически счастлив, будучи госпитализуирован в гостиной такой глубоко аристократической дамы».

— Вы не сказали мне, что говорите по-французски, — удивился Альдо, который все это время беседовал с ним по-английски. Он едва удерживался от смеха, стараясь не встречаться глазами с домочадцами.

— Это вежливость, так ведь? И потом, госпожа маркиза такая красивая и очаровательная женщина!

В ответ на комплимент Корнелиус получил сияющую улыбку маркизы и совершенно искреннее «добро пожаловать».

— Она уже его обожает, — шепнула План-Крепен Адальберу. — Его всегда будет ждать прибор за столом и кресло в зимнем саду.

— Признаем, что наш гость не льстил маркизе, она в самом деле хороша, — шепнул ей в ответ Адальбер, любуясь стройной фигурой в платье «принцесс» из бледно-серого шелка: маркиза осталась верна моде конца позапрошлого века, которую ввела Александра Английская. Пять рядов жемчуга обвивали ее лебединую шею, и не менее прекрасные жемчужины сияли в ушах, приоткрытых благодаря высокой прическе из пышных седых волос.

Ей уже было прилично за восемьдесят, но спина по-прежнему пряма, как стрела, а зеленые глаза смотрят ясно и молодо.

Выпили по бокалу шампанского, болтая о том о сем. А когда Сиприен объявил маркизе, что стол накрыт, Корнелиус, изящно округлив руку, предложил ее маркизе и повел ее к столу.

Желая утешить План-Крепен, которая не вызвала у гостя такого же энтузиазма, хотя и она заслуживала не меньшего восхищения, но получила не очарованный взгляд, а лишь широкую улыбку и фразу «Очень, очень, очень счастлив с вами познакомиться», Альдо последовал примеру Корнелиуса и предложил ей руку. Адальбер завершал их шествие в одиночестве. Когда они входили в столовую, Альдо вполне отчетливо расслышал шепот Мари-Анжелин, которая не удержалась от скептического замечания.

— Посмотрим, как он справится со столовыми приборами, — пробормотала она себе под нос. — Я заказала приготовить спаржу и перепелов, начиненных гусиной печенкой. Это вам не по Техасу скакать!

— Вы будете удивлены, но мы дважды сидели вместе за столом в вагоне-ресторане, и я ручаюсь, хлеб в соус он не макает. Вы ведь об этом? Или думали, что он приведет с собой лошадь?

— Я бы ничуть не удивилась. Вы видели его обувь? Только шпор не хватает.

В самом деле, обувь гостя — свою шляпу он оставил на вешалке — и вдобавок ко всему еще черная шелковая бабочка вместо галстука — были единственными экзотическими деталями в его костюме: Корнелиус был обут в ковбойские сапоги с острыми носами и высокими скошенными каблуками. Прекрасно понимая, что последнее слово непременно останется за Мари-Анжелин, Альдо ограничился улыбкой, помогая ей устроиться за столом. Он понимал, что ужин не обойдется без разнообразных открытий.

Корнелиус не хватал руками спаржу, чтобы окунуть ее в соус из взбитых сливок, и уверенно расправлялся с перепелиными косточками. Может, он чаще общался с ковбоями, чем с дипломатами, но воспитан был хорошо. И еще не считал нужным скрывать удовольствие, какое доставлял ему этот изысканный и… неподвижный стол!

С тех пор как Уишбоун сошел в Гавре с парохода, на котором прибыл по бушующему океану из Нью-Йорка, он, не успев отдышаться, сел в поезд Кале — Париж, потом пересел в поезд до Венеции, а затем снова отправился в Париж вместе с Альдо, переночевав всего лишь одну ночь у «Даниели». О чем он и сообщил всем собравшимся за столом.

— Похоже, вы спешили, — заметила госпожа де Соммьер.

— Крайне спешил.

— Вы ведь не первый раз в Европе?

— Был один раз в Англии. Давно. Очень давно. Можно понять. Всегда много работы. Но я люблю работать. Больше всего на ранчо. Нефть плохо пахнет. Зато лошади! Бычки! А уж степь! Больше всего люблю мчаться на лошади.

При этом признании глаза его засияли детской радостью, отчего все присутствующие за столом погрузились в легкое недоумение.

— Что же вас заставило, не давая себе ни секунды отдыха, пересаживаться с парохода на поезд, с поезда снова на поезд? — поинтересовался Адальбер.

И Корнелиус с непосредственностью, придававшей ему столько шарма, сообщил своим новым знакомым:

— Все просто. Любовь! Я влюбился в необыкновенную женщину. Она захотела иметь одну вещь, и теперь я эту вещь ищу.

— Действительно просто, — вздохнула хозяйка дома, и голос ее был согрет сочувствием. — А не могли бы вы нам рассказать, как вы познакомились? Великие актрисы, прославленные певицы обычно не появляются среди бескрайних равнин Техаса. Такие места не для них. Или я ошибаюсь?

— Так и есть. Но пока. Потом, если мне повезет, Техас придется ей по душе!

— Меня бы это удивило, — прошептала Мари-Анжелин так, что услышал ее один Адальбер, а гораздо громче она спросила: — Так вы расскажете нам, как вы познакомились?

Господин Уишбоун обратил к ней радостную улыбку.

— Такой счастливый день! Я приехал в Нью-Йорк, чтобы сделать покупки, заключить контракты, повидаться с друзьями. У меня нет семьи, из родни один племянник-адвокат, зато много друзей. И самый лучший — Чарли Фостер. Месяца два тому назад он сказал, что я должен изменить образ жизни. Хватит жить дикарем, сказал он и повел меня в «Метрополитен-оперу» слушать «Тоску». Я был на седьмом небе. Меня провели в гримерную мисс Торелли. Она на меня взглянула, она мне улыбнулась… И я растаял от счастья, когда она разрешила снова прийти повидать ее.

— И сколько раз вы слушали «Тоску»? — спросила маркиза де Соммьер, сочувствуя и забавляясь таким неслыханным простодушием.

— Шесть. И еще слушал «Мадам Батерфляй» и «Травиату». И, знаете, она пожелала, чтобы я сопровождал ее в Чикаго и в Сан-Франциско. А по возвращении в Нью-Йорк — у мисс Торелли есть свой дом на Лонг-Айленде — я попросил ее руки. И она не сказала мне «нет»…

— Какая радость, — пропела Мари-Анжелин, скатав очередной хлебный шарик, что служило у нее признаком неодобрения.

— Я тоже так думаю, — подхватил Корнелиус, крепко угнездившись на своем розовом облаке. — Поверьте, это уже немало. А немного погодя она сказала, что поклялась выйти замуж только за того, кто принесет ей…

Тут Корнелиус замолчал и принялся шарить по карманам в поисках записной книжки.

— Химеру Борджа, — подсказал Альдо.

— Вот-вот, спасибо. Почему-то никак не могу запомнить это название.

Мисс Торелли объяснила, что драгоценность принадлежала одному из ее предков и его убили, чтобы ее украсть. Поэтому ей так важно вернуть ее обратно.

— И если вы вернете ее, она выйдет за вас замуж? — уточнил Адальбер.

— Она дала такую клятву… Мадонне.

— И поедет в Техас, чтобы жить там вместе с вами?

— Не сразу, конечно. Из-за пения. Но потом…

— Когда перестанет петь? — поинтересовался Альдо. — А собственно, сколько ей лет? Я признаю, что она великолепна, но мне кажется, она уже довольно давно поет на мировой сцене.

— У сирен нет возраста, и это известно всем, — прервала племянника госпожа де Соммьер. — Но если мне будет позволено, я задам еще один вопрос: кто же вам посоветовал отправиться в Венецию и обратиться к князю Морозини? Ваши нью-йоркские друзья?

Лицо техасца выразило крайнее удивление.

— Нет, ну… мисс Торелли, конечно! Мне казалось, что я сразу сказал об этом.

— Нет, вы об этом не говорили, — разуверил его Альдо. — А я забыл вас спросить об этом, думая о других вещах. Так, значит, вас ко мне отправила ваша прекрасная подруга? Она меня знает? — лицемерно поинтересовался он, разумеется не забыв об их переписке.

— Не скромничай! — прервал его Адальбер. — По обе стороны Атлантики все коллекционеры и любители старинных и современных драгоценностей, знаменитых и не слишком, знают, кто такой Морозини.

— Так оно и есть, — подтвердил Корнелиус. — Она сказала: «Он разыскал драгоценности, которые не могли найти века… Значит, может найти и… эту… химеру!»

— Но поймите же, ее невозможно найти! Повторяю вам: химера покоится на дне океана, под толщей воды в две тысячи метров. У меня в распоряжении нет ни одного ловца жемчуга, и сам я тоже не умею нырять. Вы ведь тоже не умеете, Мари-Анжелин?

— Не уверена. Почему бы и нет? — покраснев, заявила старая дева. — У одной из моих прабабушек в XVIII веке был роман… недолгий… с ныряльщиком за губками на островах, принадлежащих Франции. И…

— Она погибла при кораблекрушении, когда возвращалась на родину. Вы рассказываете нам историю Поля и Виргинии^[391], дорогая.

— Вполне допускаю, что Бернарден де Сен-Пьер вдохновился этой историей.

Ужин подошел к концу. Все покинули столовую и расположились в зимнем саду, куда подали кофе. Уишбоун выпил свою чашку залпом и попросил разрешения удалиться.

— Прошу у всех прощения, — извинился он, — но я утомлен до крайности, потому что, к сожалению, не могу спать в поезде.

— Не стоит извиняться, мы прекрасно вас понимаем, — утешила гостя маркиза. — Отправляйтесь поскорее спать. Мы все желаем вам спокойной ночи!

— Спасибо! Всем большое спасибо! — поблагодарил всерьез растроганный Корнелиус. — Я просто счастлив, что оказался у вас.

Пока Альдо провожал гостя до лестницы, ведущей наверх, все молчали, но как только он вернулся, разговор возобновился.

— Надеюсь, ты не будешь поддерживать его в этом безумии? — тут же спросила племянника маркиза.

— В каком именно?

— В изготовлении копии разорительного чудовища. Он очень славный, твой американец. Вполне возможно, дама окажет ему честь и примет от него подарок, но ни за что не согласится взять его имя и разделить с ним страсть и постель ради пустынных просторов Техаса. И у нее для этого будут все основания: любой ювелир ей скажет, что милейшая химера ни разу не была в руках Чезаре Борджа, она сущий «младенец» и только-только появилась на свет. Я видела мадемуазель Торелли один-единственный раз, но у меня сложилось впечатление, что чарующий голос — это одно, а характер — совсем другое. На деле она очаровательная ведьмочка.

— Вот и я так думаю, — подтвердила План-Крепен.

— Подписываю вынесенный вердикт, — подал голос Адальбер, согревая в руках пузатую рюмку с превосходным «Наполеоном».

Альдо одарил каждого из присутствующих насмешливым взглядом.

— За кого вы меня принимаете? Я прекрасно знаю, что представляет собой эта женщина! Вам не пришло в голову, что если я решил отвести его к Картье, и не просто к Картье, а к мадам Туссен, то лишь потому, что у меня есть определенные соображения на сей счет. А соображения у меня следующие: или мадам Туссен объяснит ему совершенно конкретно, почему это невозможно, или примет вызов. Согласитесь, судьба нечасто посылает такие заказы! И тогда химера будет сделана с таким совершенством, что ни один самый дотошный эксперт не сможет доказать, что она сделана сейчас. Госпожа Туссен — истинная волшебница. А завтра, ожидая приема у Картье, я буду сопровождать нашего гостя в Друо.

— Чтобы он поскорей разорился ради прекрасных глаз сладкоголосой ведьмы? — ядовито поинтересовалась Мари-Анжелин.

— Я могу подумать, что вы к нему неравнодушны, — засмеялась маркиза.

— В этом случае мы ошибаемся. Несмотря на богатство, господин Уишбоун кажется мне очень беззащитным. Неужели мы не заметили, что перед нами сущий ребенок? Сбрейте бороду — и увидите слегка перезрелого херувима. Торелли ощиплет его, как цыпленка, и отправит туда, куда отправляла других, — в петлю!

— Что вы говорите, План-Крепен? Неужели в церкви Святого Августина во время утренней мессы…

— Нет. Я знаю это из газет, где печатают сенсационные сообщения. Я их иногда покупаю в киоске.

— А мне вы их никогда не читали! Почему? Щадя мое целомудрие? — печально поинтересовалась маркиза.

— Нас это недостойно. Я — еще куда ни шло, но мы…

— Недостойно! Недостойно! Не понимаю, что значит недостойно! Я не меньше других люблю всякие увлекательные истории! Вы это знаете лучше всех, потому что читаете мне Конан-Дойля! А в Египте мы встречались с Агатой Кристи, вы что, забыли?!

— Милые дамы, — вмешался Альдо, — вернемся к Корнелиусу Б. Уишбоуну. В отношении его мы проявили единодушие и полагаем, что из-за своей влюбленности он рискует потерять и сердце, и состояние. Мы хотим ему помочь. Ради этого, намереваясь приехать на завтрашний аукцион, я решил взять его с собой и остановиться у вас. А теперь, я думаю, нам всем пора отправиться спать.

Глава 2 Коллекция ван Тильдена

Никогда еще Морозини не видел вокруг Друо столько полицейских.

Было похоже, что знаменитый Дом аукционов подвергся настоящей осаде. И было из-за чего: предстояла распродажа самой значительной и известной в мире коллекции драгоценностей эпохи Возрождения. Мало кто из привилегированных специалистов мог похвастаться, что видел ее.

На протяжении многих лет эта коллекция разрасталась в старинном донжоне, который был превращен в сейф. Американский миллиардер Ларс ван Тильден вернулся с войны тридцатилетним и, поселившись в одном из чудесных замков в долине Луары, решил посвятить свою жизнь необыкновенной коллекции. Не имея жены и детей, он долгие годы прожил рядом со сверкающими свидетелями удивительной эпохи Возрождения, которую он открыл для себя еще в восемнадцать лет, когда совершал традиционное путешествие по Европе, каким положено завершать образование мальчику из хорошей семьи. В Америку он вернулся потрясенным и решил отдать жизнь, которая не была отягощена большим количеством забот, так как он был единственным наследником величайшей империи, собиранию коллекции исторических драгоценностей. Надо сказать, что свою империю Ларс ван Тильден тоже никогда не терял из виду, хотя управляла ею вместо него команда высококвалифицированных специалистов. Впрочем, ради его коллекции трудились также, не жалея сил, несколько помощников; они перетряхивали антикварные лавки, потели на частных распродажах и публичных аукционах. Порой они имели дело даже с хранителями краденого… Ван Тильден был щедр, и его хорошо обслуживали.

У себя в замке он никого не принимал — или делал это очень редко, зато для жителей окрестных деревень его двери были всегда открыты. По отношению к ним он вел себя как заботливый и щедрый сеньор. По характеру ван Тильден не был дикарем-отшельником, знакомые отдавали должное его прямодушию, незлобивости, готовности помочь в беде. Ему было немногим более сорока, когда он написал завещание, обеспечив деньгами слуг и помощников, сделав щедрые дары редким друзьям, передав свою финансовую империю государству Соединенных Штатов. Замок он поручил коммуне, на территории которой он стоит, снабдив ее рентой для его поддержания. Покоиться он пожелал в «своей» часовне при замке, распорядившись, чтобы коллекция была продана с публичных торгов, а выручку разделили между собой две крупные благотворительные организации. После этого прекрасной звездной ночью, ночью святого Варфоломея, а если хотите, Варфоломеевской, надев на себя костюм эпохи Ренессанса, он заперся в библиотеке и принял яд, пожелав избавить себя от будущих мучений: у него нашли начальную стадию рака.

Трагический конец для человека, о котором практически никто ничего не знал, стал для прессы настоящей золотой жилой. Журналисты своего не упустили, дав волю самым безудержным фантазиям. Чего только не написали о ван Тильдене, сравнив его даже с маркизом Карабасом, что невольно предполагало появление на аукционе Кота в сапогах…

Морозини, повстречав в Друо Бертье, репортера из «Фигаро», с которым познакомился во время дела «Слезы Марии-Антуанетты», высказал ему свое нелицеприятное мнение о прессе. Тот сразу же возразил:

— Спорю, князь, что вы не читали моих статей. Я отвечаю за каждое свое слово. Я был одним из немногих, кто знал ван Тильдена лично. Может, он и был чудаком, но при этом добрейшим малым. Жители его деревни, где у него были настоящие друзья — врач, учитель, кюре и нотариус, — оплакивают его как своего родного. Их утешает его распоряжение о погребении в замковой часовне, им было бы очень горько расстаться с ним навсегда. Все это свидетельствует о том, что ван Тильден жил весьма незатейливо, деля время между садом — он был страстным любителем роз, — библиотекой, собаками и, разумеется, своей коллекцией.

— Вы ее видели? Вы? Собственными глазами?

— Коллекцию? Нет, не видел. Я знаком с ней понаслышке, говорят, что она потрясающая, что ван Тильден входил в свой сейф-донжон только ночью, одеваясь при этом в соответствии с модой короля Генриха III. Он считал, что похож на него, носил такую же бородку, острые усы. Этот господин надевал колет, шоссы, черный бархатный берет, плоеный воротник, украшал грудь цепью ордена Святого Духа.

— Почему бы и не поиграть, в конце концов! Но я не спросил у вас о здоровье домашних. Как Каролина? Как малыш?

— Чудесно! Надеюсь, что маркиза де Соммьер и мадемуазель дю План-Крепен чувствуют себя не хуже?

— Вы не ошиблись. Непременно передам им, что мы с вами виделись… Однако, похоже, открыли двери, и мы можем войти в зал…

Подхватив Уишбоуна под руку, Альдо направился ко входу, у которого стояли савояры^[392] в синих ливреях с красным воротником. Они рассаживали приглашенных и порой даже проявляли суровость, поскольку не все гости отличались сговорчивостью. Двое из них поздоровались с Морозини, они хорошо знали князя.

— Вам придется сидеть во втором, а может быть, даже в третьем ряду, ваша светлость. Вы заказали два места, поэтому ничего другого невозможно вам предложить.

— И прекрасно! А кто на первом?

— Ага-хан и все Ротшильды из Лондона, Парижа и Вены.

— Значит, и барон Людовик здесь? Как приятно!

Глава австрийской линии Ротшильдов был добрым другом Морозини, и он был искренне рад с ним повидаться. Альдо помнил, какое чудесное свадебное путешествие они с Лизой совершили на его яхте. Однако с Морозини радостно стал здороваться весь клан Ротшильдов, и житель Техаса сразу запутался в толпе баронов с одной фамилией. Несколько в стороне держался только один, лорд Ротшильд. Наконец все расселись по местам, и Уишбоун погрузился в роскошно изданный каталог, которым снабдил его Альдо. Сам Морозини отправился поздороваться с аукционистом, мэтром Лэр-Дюбрей, который должен был вести аукцион вместе со своими постоянными помощниками господами Фалькенбергом и Линзенером.

Мэтр Лэр-Дюбрей поприветствовал Альдо как старого знакомого. Они виделись довольно часто и в последний раз не так уж давно, а сейчас времени для разговора оставалось мало, аукцион должен был вот-вот начаться. Альдо успел сообщить, что гость из Америки ищет химеру Борджа. Сообщение вызвало веселый смех.

— Химера перешла в область химер в полном смысле этого слова! Благодаря океанским глубинам она стала легендой, и думаю, это лучшее, что могло с ней произойти.

— Неужели и вы суеверны? — насмешливо осведомился Альдо. — Кто бы мог подумать!

— Не сказал бы, что я слишком суеверен, но химера была любимой игрушкой злокозненного Чезаре, и этим все сказано. У нас здесь есть другие чудеса, аукцион обещает быть сказочным.

— Что-то в зале мало женщин…

— Их мало, это естественно. Большая часть украшений — исторические, их нельзя носить. Те, что пришли, явились сюда из чистого любопытства. Прошу прощения, милый князь, настало время начинать!

Зал в самом деле был полон, и Морозини поспешил занять свое место рядом с техасцем. Воцарилась тишина.

Подтверждая радужные предсказания аукциониста, первые вещи были проданы гораздо дороже, чем намечал каталог. Золотое кольцо с бриллиантом и сапфиром, между которыми притаился тайничок для яда, ушло за баснословную цену. Затем настала очередь двух золотых браслетов с жемчугом, небольшими рубинами и выгравированными любовными изречениями, какими так любили обмениваться в ту эпоху. Браслеты принадлежали Лукреции Борджа, в те времена герцогине Феррарской, и нежные послания на латыни, без сомнения, принадлежали поэту-венецианцу Пьетро Бембо, который был, судя по всему, ее самой большой любовью.

Начался торг, и изумленный Альдо стал свидетелем поединка, какого не видел еще ни разу в жизни: его чудо-техасец сдвинул на затылок шляпу и вступил в борьбу с самим бароном Эдмоном де Ротшильдом, набавляя после него цену с упорством автомата, вознамерившись во что бы то ни стало взять верх.

Альдо попробовал образумить Корнелиуса:

— Не сходите с ума! Вы заплатите за браслеты цену, которой они стоят!

— Заплачу! Зато мисс Торелли будет довольна. И согласится подождать эту, ну как ее…

— Химеру, — сердито подсказал Альдо. — Но вы понимаете, что взвинчиваете цены? Что будет, когда дело дойдет до колье испанской королевы Изабеллы Валуа?

— Нет! Колье я покупать не стану. Не интересуюсь этим. Вот Лукреция Борджа — это да!

И он продолжал взвинчивать цену до тех пор, пока барон не опустил руку и мэтр Лэр-Дюбрей, стукнув трижды молотком, не объявил:

— Продано господину…

— Уишбоуну, Техас, — протрубил победитель, сияя улыбкой. — Я очень рад.

— Да… господину Уишбоуну… нашему славному гостю из Америки… за пятьдесят тысяч долларов или двести тысяч франков!

Как же аплодировал зал! Даже барон Эдмон, который был искусным игроком и сейчас поберег силы для других покупок. Торги продолжались. Альдо купил застежку для шляпы из золота с эмалью, изображающую Аполлона-солнце и упряжку лошадей, и очень красивую подвеску из квадратных рубинов, двух изумрудов и грушевидной жемчужины. Покупка досталась ему не без труда. Разгоряченные победой Уишбоуна, клан Ротшильдов и Ага-хан вступали в ожесточенную борьбу и забирали почти все, что демонстрировал Лэр-Дюбрей.

Между тем наиболее значительные вещи — крупные колье, пояса, диадемы и короны — еще не были выставлены, а зал уже кипел, как котел на огне. Наконец в красивом сафьяновом футляре с гербами Франции и Испании вынесли гарнитур: жемчужное ожерелье с бриллиантами и рубинами, несколькими медальонами и подвеской из трех грушевидных жемчужин и серьги с теми же камнями. Восхищенный шепот пробежал по толпе покупателей, словно дрожь. Кое-кто поднялся с места, чтобы лучше рассмотреть великолепные драгоценности.

— Итак, дамы и господа, первая из значительных вещей коллекции ван Тильдена, ожерелье принадлежало…

Громкий голос прервал речь аукциониста, и все головы в зале повернулись к двери.

— Остановите торги! Ожерелье снимается с аукциона!

Говорил один из трех мужчин, которые неожиданно появились в дверях и торопливо направлялись по залу к кафедре.

Альдо с недоумением смотрел на них и вдруг узнал главного комиссара Ланглуа, своего давнего знакомца. Комиссар шел следом за судебным приставом. А третий? Альдо не поверил собственным глазам. Вот уж кого он не ожидал увидеть в этом зале! Третьим был глава семейного клана Белмонов из Нью-Йорка, господин Джон Огастес собственной персоной! Они с Адальбером провели немало чудесных дней в его поместье во время пребывании в Ньюпорте. Появление Джона Огастеса в дорожном костюме с кожаным портфелем в руках показалось Альдо нонсенсом. Он помнил своего приятеля в полосатых купальных трусах, майке, штанах до колена — рыбаком, матросом, в крайнем случае яхтсменом. Не забыл Альдо и своеобразную манеру Джона Огастеса высказывать свои суждения. Начинал он всегда с одной и той же фразы: «Как принято у нас, Белмонов». Альдо не мог не отдать должного его великолепному чувству юмора и проникся к нему живейшей симпатией, что случалось с ним не так уж часто. Узнав Огастеса, он неожиданно для себя вдруг страшно обрадовался и поспешил к кафедре аукциониста, чтобы с ним поздороваться, в то время как зал погрузился в волнение и беспокойство.

Альдо подошел как раз тогда, когда судебный пристав, господин Данглюме, сообщал аукционисту, что ожерелье, равно как и еще несколько драгоценностей, указанных в каталоге, должны быть сняты с аукциона по требованию уголовной полиции штата Нью-Йорк. Эти драгоценности принадлежали графине д’Ангиссола, которая плыла на «Титанике» и погибла. Но оказался жив ее родной племянник, присутствующий здесь господин Белмон, который прибыл из Соединенных Штатов, чтобы изъять драгоценности из распродажи.

— Но это невозможно, господа! — возражал мэтр Лэр-Дюбрей. — Нет сомнения, что речь идет об ожерелье, сходном с этим. Вы сами только что сказали, что госпожа д’Ангиссола оказалась среди тех несчастных жертв, которых не сумели спасти, значит, вместе с ней погибли и ее драгоценности.

— Да, графиня погибла, но причиной ее смерти был не айсберг в Атлантическом океане. Ее убили, чтобы завладеть драгоценностями, с которыми она никогда не расставалась, и в преддверии приближающейся старости намеревалась передать своей племяннице и крестнице, баронессе фон Эценберг, родной сестре господина Белмона.

Доводы не показались убедительными мэтру Лэр-Дюбрею.

— Не подвергая сомнению правдивости слов господина Белмона, я не считаю его претензии правомерными именно здесь. Нам поручено распродать коллекцию ван Тильдена, и мы не обязаны выяснять происхождение каждой драгоценности. Честь и достоинство нашего покойного клиента неоспоримы.

— Разумеется, речь идет не о господине ван Тильдене, — подтвердил пристав, — речь идет о драгоценностях, украденных в результате совершенного убийства, которые должны быть изъяты как спорное имущество.

— Но должно быть подтверждение, что речь идет именно о тех самых драгоценностях. Какие у вас основания? Чем можете это подтвердить?

— Вот чем!

Белмон достал из дипломата папку, открыл ее на заранее помеченных листках и показал нарисованные пером и раскрашенные красками изображения драгоценностей, о которых шла речь. Потом он показал их фотографии.

— По моему мнению, сомнений быть не может, — проговорил Альдо, который благодаря высокому росту увидел листки через плечо Лэр-Дюбрея. — На одном из медальонов мы видим царапину, которая отчетливо видна и на двух представленных документах.

К появлению Морозини возле кафедры аукциониста присутствующие в зале отнеслись по-разному. Ланглуа, протягивая ему руку, слегка нахмурился.

— Подумать только, вы тоже здесь, ваша светлость, — произнес он с кислой улыбкой. — Уж не знаю, радоваться мне или огорчаться. Ваша компетентность выше всяческих похвал, но при виде вас я всегда невольно задаюсь вопросом: какое загадочное дело привело вас к нам?

— Только мое ремесло, ничего больше. Я приехал за покупками, мой друг, только и всего.

Зато лицо Джона Огастеса осветилось искренной радостью, и он крепко обнял Альдо.

— Морозини! Вот это удача! Я сразу подумал: раз уж я плыву в Европу, то доберусь и до Венеции! А вы приехали сюда сами!

— Париж Венеции не помеха.

— Прошу вас, господа, отложите на время светские любезности, — прервал друзей мэтр Лэр-Дюбрей. — Мы перед лицом весьма необычного факта. Создается впечатление, что вышеозначенные драгоценности в самом деле уцелели после кораблекрушения. Вы, господин Белмон, упомянули об убийстве. Вы прекрасно понимаете…

— Что вам нужны доказательства? Вот они. А если вам нужен еще и живой свидетель, то у меня есть и свидетель. Мы, как это принято у Белмонов, берем в путешествие все необходимое.

— Свидетель? — изумился Ланглуа. — С погибшего пакетбота?

— Одна из горничных «Титаника» обслуживала апартаменты моей тети и Джона Джейкоба Астора. Она видела молодую незнакомку, которая вышла от нашей родственницы, заперла ее каюту на ключ и забрала ключ с собой. Она несла в руках кожаную сумку, очевидно достаточно тяжелую. Обеспокоенная Хэлен, так зовут эту женщину, воспользовалась своим служебным ключом и увидела в спальне убитую кинжалом тетю Диану, а рядом с ее телом — пустую шкатулку. Она хотела позвать на помощь, сообщить об убийстве, но «Титаник» был охвачен безумием. Командование было занято эвакуацией женщин и детей, во всяком случае, оно пыталось это сделать. В толпе Хэлен столкнулась с Астором, он успел оценить ее заботливость и поручил ей свою юную беременную супругу. Хэлен не увидела среди спасшихся убийцу. Она долгое время продолжала работать у Мэделейн Астор, оставалась с ней и после ее второго замужества, но время идет, все меняется, и Хэлен ушла работать к другой хозяйке. Узнав, что моя сестра Полина осталась без горничной, она предложила ей свои услуги. И тут же получила место. Свое дело она знает превосходно. У Полины Хэлен увидела фотографию нашей тети, графини д’Ангиссола, и рассказала обо всем, чему стала свидетельницей в ужасную ночь кораблекрушения: убитая немолодая женщина, исчезнувшие драгоценности. Разумеется, об этом был извещен и я. Я отправился к Филу Андерсону, начальнику городской полиции и нашему другу. Хотя понятно, что спустя столько лет отыскать убийцу практически невозможно.

— Почему горничная не заявила об убийстве сразу после того, как оказалась на земле? — поинтересовался Альдо.

— Она пыталась это сделать, но вы не представляете, что творилось тогда в Нью-Йорке. Все были заняты только «Титаником», каждый выдвигал свою, в той или иной мере правдоподобную версию катастрофы. Мэделейн Астор пожелала немедленно уехать в тихое спокойное место, чтобы там дожидаться рождения ребенка. Она увезла Хэлен с собой в Коннектикут, прошло время, и Хэлен перестала думать о случившемся. Она снова вспомнила обо всем, когда увидела фотографию нашей тети. Я посвятил немалое время, чтобы найти хоть какие-то следы. Но после стольких лет!.. И вот один из наших друзей сообщил мне о распродаже коллекции ван Тильдена и показал каталог, нас обоих интересуют подобные вещи. Когда я увидел наши драгоценности, то немедленно сел на пароход, и вот я здесь!

— Вы не можете себе представить, до чего я рад вашему приезду, — от души улыбнулся Альдо.

Между тем волнение в зале нарастало. Все Ротшильды встали со своих мест и явились узнать, что произошло. Когда им сообщили неожиданную новость, барон Эдмон произнес:

— Хотя это совершенно не в моих интересах, поскольку я намеревался купить ожерелье, полагаю, что будет разумным подчиниться требованию полиции и изъять гарнитур, который я назвал бы… подозрительным, раз он подлежит секвестру. После чего можно будет продолжить аукцион.

— Что вы на это скажете, господин Белмон? — осведомился аукционист.

— Ничего не имею против. Я крайне огорчен, что мы не прибыли до начала аукциона, нас задержал шторм, обрушившийся на пароход в районе Ирландии.

Пока мэтр Лэр-Дюбрей импровизировал сообщение, которое должно было успокоить разволновавшуюся публику, комиссар попрощался с Морозини и Белмоном, сказав, что будет держать их в курсе дела и увидится с ними позже. Все вновь расселись по своим местам. Альдо представил вновь прибывшего Уишбоуну и ухитрился усадить его между собой и Корнелиусом. Торги возобновились.

Корнелиус, ткнув пальцем в портфель, который Белмон положил на колени, шепнул:

— Если драгоценности не потонули, то, может, случилось такое везенье, что и это… эта… химера тоже уцелела?

Джон Огастес откликнулся мгновенно:

— Вы имеете в виду химеру Борджа? Разумеется, она была вместе с остальными драгоценностями!

Он достал из дипломата папку и быстренько перелистал.

— Вот смотрите! Она! — с торжеством показал Огастес рисунок и фотографию. — А что, она вас интересует?

— О да!

Корнелиус, внезапно просияв, взглянул на Альдо.

— Значит, ее нужно просто найти!

— Просто найти? И где же вы собираетесь ее искать, дорогой Корнелиус?

— Не знаю, но вы наверняка знаете. Вы только такими вещами и занимаетесь!

— Вот что значит слава! — не без иронии заметил Огастес. — Вас знают даже в глубинах Техаса.

— Теперь — да, — вздохнул Альдо. — До недавнего времени меня знали всего лишь в Нью-Йорке и его окрестностях. Но, черт побери, я же не собака-ищейка! У меня полно неотложных дел!

Возмущение сеньора Морозини было неискренним, он притворялся возмущенным, чувствуя, что демон приключений уже шевельнулся и навострил ушки. Его очень обрадовало неожиданное появление Джона Огастеса… А как он ликовал оттого, что главная свидетельница работает горничной у Полины!.. Полина! Его сладкая и мучительная тайна. То время, что они прожили вместе, незабываемо. Жаркое объятиепосле бала-маскарада в библиотеке имения Белмонов в Ньюпорте, и спустя год страстная ночь в отеле «Риц». Незабываемая, изумительная Полина, полная огня и фантазии. Ее фиалковые глаза, черные, как китайский лак, волосы, волшебная белизна тела… И еще… Еще Альдо знал, что она его любит…

Оба раза они обещали, что продолжения не будет, что впредь они будут довольствоваться мудрыми радостями дружбы, позволяющими прямо смотреть в глаза друг другу. И всем остальным тоже. Они были совершенно искренни, обещая это, потому что утолили жажду. Они не думали, что будет на самом деле, когда пути их снова пересекутся…

Безразличным тоном — так, по крайне мере, ему казалось — Альдо осведомился:

— Как поживают ваша жена и госпожа баронесса?

— Думаю, неплохо. Синтия неведомо зачем отправилась в Сан-Франциско. Что касается Полины, то я уверен, что она обязательно захочет приехать сюда, надеясь обойти парижских кутюрье. Сестра будет счастлива с вами повидаться.

А уж он-то как будет счастлив! Но тут же из глубины души Альдо подал голос его ангел-хранитель — хрипловатый, надо сказать, от частых воплей в пустыне — и подсказал единственное разумное решение: немедленно пожать на прощанье руку техасцу, забежать к тетушке Амели, поцеловать ее и План-Крепен, а потом срочно вскочить в первый поезд на Венецию, и поминай как звали! Но Альдо никогда не слушал этого типчика, в общем-то, славного, но не пользовавшегося его взаимностью. Альдо прекрасно знал, что обойдется без его советов. Не мог же он, в самом деле, бросить несчастного Уишбоуна?

— У вас не хватит жеста… нет, жестокости меня бросить? — спросил тот, глядя на него глазами преданного кокер-спаниеля. — Я без вас пропаду!

— Вы так думаете? Но я же не волшебник. Как вы предполагаете, с чего следует начать поиски? Да-да, с человека, у кого ван Тильден купил эти драгоценности. Но и этого человека тоже нужно найти, и я уже вижу молчаливого скупщика краденого, которого не разговоришь ни за что на свете. Они все такие. И скажите на милость, где искать? В каком месте? Горничная баронессы фон Эценберг могла бы мне кое-что подсказать, но признаюсь, что пересекать сейчас Атлантику не входит в мои планы!

— Вы говорите о Хэлен? — вмешался в разговор Белмон. — Она в «Рице». Это совсем недалеко, и вы сможете поговорить с ней, когда захотите.

Вот и попробуй откажись! Тут же положат на лопатки. Альдо признал свое поражение. Но что самое печальное, нисколько не был этим огорчен. Ангел-хранитель в сердцах отвернулся и отправился отдыхать, обозвав Альдо лицемером. Что же касается Альдо, то он поспешно складывал оружие. Сложил и согласился со вздохом:

— Так и быть. Попробую… Сделаю, что смогу, но не ждите, что я посвящу вашей химере годы!

— Я уверен, что вы добьетесь успеха! — оживился Корнелиус. — У вас открытый счет. Я оплачиваю все расходы.

— Я не сомневаюсь в ваших возможностях, я сомневаюсь в своих: понятия не имею, с какого конца взяться за дело. Ван Тильден умер, и я ума не приложу, кто мне может сказать, у кого он купил драгоценности королевы.

Размышляя вслух, Альдо блуждал взглядом по залу, и глаза его остановились на светловолосой голове Мишеля Бертье, который сидел и что-то записывал. Может, Бертье поможет? Кто знает, возможно, молодой журналист поможет им выйти на след. С ним нечего опасаться недоразумений. Серьезный юноша, не без чувства юмора, хорошо знает свое дело. Вполне возможно, «заяц», поднятый ищейками Ланглуа при помощи Белмона, ему тоже будет интересен.

Бертье, видно, что-то почувствовал, поднял голову и встретил взгляд Морозини. Они обменялись короткими кивками, и Альдо понял, что не ошибся: после аукциона они непременно встретятся.

Торги закончились, все получили свои покупки, и Альдо в сопровождении двух американцев подошел к журналисту, который поджидал его на улице.

— Если у вас нет других планов, — начал он, — я предложил бы вам выпить по стаканчику. А заодно бы мы поговорили.

— Догадываюсь, что вы хотели бы узнать побольше об изъятых драгоценностях. Не стану скрывать, я тоже. Но если вы не возражаете, отложим нашу встречу до завтра. Сейчас я должен заехать в Версаль за Каролиной, мы идем в Оперу, сегодня годовщина нашей свадьбы.

— О, поздравляю! Так, значит, завтра? Приходите часам к пяти или шести к моей тете. Вы знаете адрес маркизы де Соммьер?

— Трудно было бы его позабыть. До завтра.

Спустя несколько минут Морозини и Уишбоун уже ехали на такси на улицу Альфреда де Виньи. Альдо отклонил приглашение Огастеса пообедать вместе с ним под предлогом, что вечер у него занят. Ему была необходима передышка, чтобы разобраться в своих мыслях. Увидев Белмона, театрально появившегося в сопровождении комиссара Ланглуа, он испытал самую искреннюю радость, но честно признался себе, что не готов встретиться с Полиной. Он должен был подготовиться к этой встрече, которой, разумеется, не избежать, поскольку ему необходимо расспросить ее горничную. Понятно, что по дороге Альдо не произнес ни слова. У Корнелиуса, по счастью, хватило такта не нарушать его молчания, храня про себя охвативший его восторг от известия, что химера не покоится на дне океана среди обломков «Титаника». Мистер Уишбоун блаженствовал. Он был согласен тратить миллионы зеленых бумажек, совершить три, а то и четыре кругосветных путешествия, если будет необходимо, лишь бы добыть волшебный ключик, который откроет ему двери в рай. Мысль о том, что поиски могут закончиться провалом, ни на секунду не приходила ему в голову, и он, вытянувшись на сиденье, как струна, одарял счастливой улыбкой дома и прохожих.

Корнелиус продолжал улыбаться и тогда, когда они прибыли в особняк, и его улыбка погрузила Сиприена в глубокие размышления. Сообщив слуге, что он поднимется наверх, чтобы привести себя в порядок перед обедом, Корнелиус, шагая вверх по лестнице, принялся насвистывать веселую мелодию.

— Похоже, наш гость в самом деле доволен, — сделал вывод старый мажордом, помогая Альдо избавиться от уличной одежды. — Просто любо-дорого смотреть!

— Хорошо, что хоть кто-то доволен, — кивнул Альдо и поинтересовался: — Маркиза уже выпила свое шампанское?

Старая маркиза презирала чай, считая его несносным травяным отваром, и заменила пятичасовое чаепитие распитием бутылки шампанского, с удовольствием угощая им компаньонку и любого, кто к ней заглядывал.

— Нет еще, сейчас всего…

— Не имеет значения! Принеси мне коньяк с водой… Нет! Без воды! И налей побольше. Мне он сейчас просто необходим.

Тетушка Амели по-королевски восседала в белом ратиновом кресле со спинкой в виде веера, напоминающем трон, и пила шампанское. Мари-Анжелин, устроившись за маленьким столиком, раскладывала пасьянс. Они хором приветствовали вошедшего Альдо одним и тем же вопросом:

— Ну что?

— Что «что»? — переспросил он, целуя старую тетушку.

— Аукцион был удачным? Ты купил то, что хотел?

— Я — да. И сейчас покажу вам свои покупки. Что касается аукциона, не скажу, что он прошел неудачно, однако не совсем так, как предполагалось. Мы удостоились чести принимать у себя представителей закона в лице нашего дорогого Ланглуа, представлявшего Фила Андерсона, начальника нью-йоркской полиции, и судебного пристава. Они сняли с торгов драгоценности, которые принадлежали графине д’Ангиссола. До этого считалось, что они лежат на дне океана.

— Но как это могло случиться?

— Во время паники, возникшей на тонущем «Титанике», графиня была убита, а ее драгоценности украдены. Однако нашлась свидетельница, которая видела, что произошло.

— Мне кажется, у свидетельницы было время сделать заявление! Прошло уже около двух десятков лет, — возмутилась План-Крепен.

— Свидетельницей оказалась молоденькая горничная, которая отвечала за апартаменты графини и семьи Асторов. Когда она поспешила на палубу, чтобы уведомить капитана, в шлюпку как раз усаживали юную госпожу Астор, и ее супруг уговорил горничную взять под свою опеку перепуганную молодую женщину, которая к тому же была беременна. Через минуту они обе уже сидели в шлюпке. Когда они приплыли в Нью-Йорк, там царила страшная неразбериха, и никто не пожелал выслушать ее заявление. Она и сама была не в лучшем состоянии и уехала со своей хозяйкой в Коннектикут. Рассталась она с Мэделейн Астор только полгода тому назад и, увидев у своей новой хозяйки фотографию графини д’Ангиссола, вспомнила давнюю историю. На драгоценности был наложен секвестр, их сняли с аукциона, к великой радости нашего техасца.

— А он тут при чем?

— При том, что, как оказалось, химера, равно как и другие драгоценности, вовсе не покоится на дне океана.

К Альдо подошел Сиприен с серебряным подносом, на котором стоял бокал с коньяком. Альдо взял бокал и сразу отпил треть, весьма удивив госпожу де Соммьер, поскольку только что отказался от шампанского.

— Кто бы мог подумать! Неужели ты нуждаешься в крепком напитке?

— Да, немного… В Друо было чертовски холодно.

— С чего бы? Обычно в Друо стоит адская жара, мало того, что топят, в зале полным-полно народу, — задумчиво заметила План-Крепен, продолжая раскладывать пасьянс.

Альдо насупил брови, что обычно служило опасным признаком, так что маркиза поспешила вмешаться:

— Вы забыли, что у него слабые бронхи, План-Крепен! А в Друо постоянные сквозняки. Альдо! А куда ты дел нашего дорогого Корнелиуса?

— Он прихорашивается наверху. Впрочем, нет, уже идет!

В самом деле, паркет поскрипывал под лаковыми туфлями господина Уишбоуна, дверь в зимний сад растворилась, и сияющий Корнелиус появился на пороге.

— Вас, кажется, порадовали хорошим известием, господин Уишбоун, — приветливо обратилась к нему хозяйка дома. — Не хотите ли шампанского?

Покосившись на бокал Альдо, Корнелиус, покраснев, замялся.

— Я… знаете ли….

— Хотели бы чего-нибудь посерьезнее? — смеясь, подхватила маркиза. — Не робейте! У нас есть даже виски. Сиприен!

На лице Корнелиуса расцвела широчайшая улыбка.

— Правда, правда. Сегодня я очень счастлив. Господин Морозини, то есть господин князь…

— Обойдемся без титулов, — предложил Морозини.

— Благодарю. В общем, я надеюсь, что он отправится искать для меня химеру.

— Подождите, не спешите, — прервал гостя Альдо. — Сначала я попробую узнать, возможно ли в самом деле напасть на ее след. Потом, не забывайте, дорогой друг, что у меня не так много свободного времени. По существу, это дело полиции, и комиссар Ланглуа никогда не бросает важные дела на полпути.

— Я бесконечно доверяю господину комиссару, но думаю, вы хотите помочь не только моей скромной персоне, но и вашему другу, господину Белмону.

Мари-Анжелин выронила из рук карты. Покраснев, что не предвещало ничего хорошего, она уставилась на Альдо и переспросила:

— Какому, какому господину?

Предчувствуя бурю, госпожа де Соммьер незамедлительно заняла линию обороны и очень сухо уточнила:

— Белмону. В этом очаровательном американском семействе Альдо и Адальбер прожили немало прекрасных дней два года тому назад. Они гостили в их замке в Ньюпорте, когда разыскивали драгоценности Бьянки Капелло^[393]. Неужели вы позабыли?

Светлые глаза маркизы властно остерегали компаньонку от неуместных замечаний. Мари-Анжелин поджала губы, собрала карты и ограничилась тем, что процедила сквозь зубы:

— Я все прекрасно помню!

— Так, значит, Белмон в Париже? — продолжала маркиза, улыбаясь гостю, но вместо него ответил Альдо:

— Он-то как раз и подал жалобу. Графиня д’Ангиссола — его родная тетя. Извещая о своем возвращении, она написала, что везет с собой свои драгоценности, собираясь подарить их… семье.

Однако если в голове мадемуазель План-Крепен засело какое-то соображение, остановить ее было трудно. Раскладывая карты для нового пасьянса, она уже открыла рот, чтобы задать очередной вопрос, но ей помешал Уишбоун. Он вдруг сообщил о своем отъезде. У него был билет на следующее утро на скорый поезд в Шербур, где вечером того же дня он предполагал пересесть на пакетбот «Париж», принадлежащий трансатлантической компании.

— Как? — воскликнула хозяйка дома. — Так скоро? А я-то думала, что вы собираетесь начать поиски. Или я ошиблась?

— Нет, конечно. Но мое личное участие в них совсем не обязательно. А я очень, очень, очень спешу сообщить знаменательную новость великолепной Лукреции Торелли! Представляю себе, как она обрадуется, узнав, что драгоценность, которую она так желает получить, не пропала во время кораблекрушения!

— М-м-м, — начал было высказывать свои сомнения Альдо. — Но если она полагала, что химера погребена на дне океана и, пожелав невозможного, отправила вас разыскивать ее, быть может… она хотела таким образом от вас избавиться?

Альдо помедлил, прежде чем произнести последнюю часть фразы, но Корнелиус, ничуть не обидевшись, улыбнулся еще шире:

— Что вы! Это не она мне, это я ей предложил! И вы знаете, я готов был идти до конца, чтобы осуществить ее желание!

— Меня восхищает ваше упорство. Но, судя по тому, что мы с вами сегодня узнали, шанс отыскать химеру ничтожен.

— Если у вас ничего не получится, мы с вами отправимся к той необыкновенной даме у…

— Картье?

— Вот-вот. И осуществим мою первоначальную идею, — торжествующе закончил Корнелиус.

«Я подумываю: а не начать ли с нее?» — пробормотал про себя Альдо.

Еще он подумал, что до своего отъезда непременно заглянет на улицу де ла Пэ и, быть может, нащупав след, наметит план расследования. Или поймет, что вообще не стоит за него браться. А уж после этого уедет в Венецию.

А разговор между тем перешел на другую тему. Заговорили о ролях Торелли и ее манере исполнения. Альдо не удержался от колких замечаний, ему хотелось хоть немного омрачить счастье милейшего Корнелиуса, уверенного в том, что сумел завоевать расположение оперной дивы. Морозини был поистине неистощим по части колкостей.

После ужина мистер Уишбоун удалился наверх укладывать чемоданы. А Морозини, который на протяжении всего ужина наблюдал, как разгорается воинственный огонек в глазах медового цвета — никто бы не осмелился назвать глаза Мари-Анжелин желтыми! — сообщил, что прогуляется и повидает Адальбера, который, как он знает, никогда не ложится спать рано.

Было уже поздно, ворота парка Монсо давно заперли, так что Альдо нужно было сделать немалый крюк, чтобы попасть на улицу Жуфруа. И он сел в машину, которую теперь непременно брал напрокат каждый свой приезд, чтобы не искать такси. Ведь эти такси имеют обыкновение исчезать, когда ты торопишься… И все же Альдо не без грусти вспоминал старого друга Карлова, в прошлом кавалериста, полковника царской армии, который и машину вел, словно ехал на коне во главе полка, но после аварии вынужден был перейти в автомеханики и купил себе пополам со своим соотечественником гараж.

Как только Альдо вышел за порог, Мари-Анжелин дала волю своему дурному настроению, до сих пор сдерживаемому властным взглядом мадам де Соммьер, которая не хотела услышать от своей компаньонки какую-нибудь бестактность.

— Так я и знала! — воскликнула она сразу же, как только услышала, что внизу хлопнула дверь. — Мне сердце подсказывало, что ничего хорошего нам этот коровий пастух не принесет! Если уж прозвучала фамилия Белмон, я могу поклясться…

— Не клянитесь, — оборвала ее кузина-маркиза, с силой стукнув палкой о паркет. — Я категорически запрещаю превращать мой дом в поле битвы. Семья Белмон — близкие друзья Альдо и Адальбера, и, если мой племянник пожелает, мы их непременно примем у себя. Впрочем, как я поняла, речь пока шла только о господине Белмоне…

— Возможно. Но как я уверена, что наш гость Уишбоун уже имел дело с Белмоном, так я уверена, что Белмон приехал в Париж не один. А эта Полина…

— Не продолжайте, План-Крепен! Даже если вы снова правы и Полина Белмон переступит порог нашего дома, что вполне может быть, и даже в очень скором времени, я считаю нужным вам напомнить, что нашей гостьей будет замечательная женщина, знаменитая художница, к которой я чувствую самое искреннее расположение. Она необыкновенно сердечна, умна, красива и…

— До потери сознания влюблена в Альдо!

— Возможно…

— Не возможно, а очевидно.

— Для вас, План-Крепен. Лично я никогда не видела, чтобы эта дама бросалась на шею Альдо и покрывала его поцелуями. Зато я видела, как поцеловались Полина с Лизой, когда встретились у покойного Вобрена. Поэтому я настаиваю: такт, любезность и сдержанность, если не хотите отправиться дышать свежим воздухом в горы, к кузине Приске. Кстати, хорошая мысль, надо бы повезти к нашей кузине славного Уишбоуна. Коровы и бычки Сен-Адура должны ему понравиться. А что касается вас, План-Крепен, то я не шучу: или вы сидите тихо и спокойно, или отправитесь навещать Приску!

— Неужели мы так поступим? — сумрачно осведомилась Мари-Анжелин.

— Без малейшего колебания! Даже если госпожа Белмон или баронесса фон Эценберг или Полина — называйте ее как хотите! — сумела занять маленький уголок в сердце Альдо, он никогда не переставал и не перестанет любить свою жену!

Тяжкий вздох Мари-Анжелин стал точкой, завершившей эту беседу.

Альдо не ошибся: полночь была для Адальбера слишком ранним часом, чтобы ложиться в постель. Теобальд, его верный слуга, мастер на все руки, разделял мнение хозяина. Теобальд встретил ночного гостя с посудным полотенцем в руках и широкой улыбкой на лице.

— Я не сомневался, что не пройдет и месяца, как я буду иметь удовольствие снова видеть у нас его светлость! — радостно вскричал он.

— Как дела, Теобальд?

— В порядке, все в порядке, благодарю вашу светлость. Господин Адальбер у себя в кабинете, работает над книгой…

Но господин Адальбер уже появился сам, услышав тройной звонок, каким обычно позвонил Альдо.

Египтолог, всегда одетый с иголочки, — но, разумеется, не тогда, когда работал на раскопках! — позволял себе дома куда большую свободу и носил старую, но такую уютную бархатную коричневую куртку с браденбурами^[394], пижамные штаны и мягкие тапочки.

— Добрый вечер! Я как раз подумывал: что там у тебя? Как прошел аукцион? Хорошо? — спрашивал Адельбер, вынимая изо рта любимую трубку, с которой не расставался. — Теобальд, принеси нам кофе в кабинет.

Но, приглядевшись к другу, добавил:

— Кофе, может, и не обязательно, но обязательно арманьяк.

— Лучше то и другое, — сумрачно подтвердил Альдо.

— И поторопись. И что же с нами произошло? Почему мы так озабочены?

— Берешь пример с План-Крепен? Перенял ее манеру? — пробурчал Альдо, опускаясь в черное кожаное кресло «Честерфилд», да, конечно, весьма старое, но такое удобное! В нем проведено так много приятных часов…

— Ты имеешь в виду множественное число? И не думал! Просто, хоть ты и не заметил, я в последнее время принимаю участие почти в каждом твоем приключении. А скажи, где же твой американец?

— Если не спит, то собирает чемоданы. Завтра отплывает на «Париже».

— Неужели? А как же его визит к Картье?

— Никаких визитов. Он узнал, что злосчастная химера вовсе не покоится среди останков «Титаника», впрочем, как и все остальные драгоценности графини д’Ангиссола. Графиня была убита, когда пароход начал тонуть, и все ее драгоценности похищены.

— Ты узнал об этом в Друо?

— Где же еще? Мы узнали об этом, когда был прерван аукцион. Представляешь, аукцион был прерван!

Проглотив одним глотком кофе и согревая в ладонях пузатую рюмку с арманьяком, Альдо коротко, но точно передал все, что произошло в знаменитой зале Друо. Однако приберег напоследок кое-какие эффектные подробности. Например, не сказал, кто именно сопровождал прервавшего аукцион комиссара Ланглуа.

— Ну и что здесь такого? — воскликнул Адальбер, который тщательно прочищал трубку перед тем, как набить ее снова. — Не вижу причин для трагедии! Если не хочешь ввязываться в это дело, предоставь его американцу. Пусть бегает за своей химерой сколько хочет, пока не надоест!

— Видишь ли, мне кажется, что у меня нет выбора, что я уже влез в это дело по уши. Я еще не сказал тебе, как зовут американца, который сопровождал комиссара…

— А это важно?

— Суди сам. Его зовут Джон Огастес Белмон, а горничная, которая избежала кораблекрушения, служит сейчас у Полины. А Полина не только родственница покойной графини, но и ее крестница, и именно ей предназначались все эти драгоценности.

— Но это же черт знает что!

— Вот именно! Видишь, ты точно такого же мнения, без всякой моей подсказки, — не без внутреннего удовлетворения произнес Альдо.

— И что же мы будем делать?

— Благодарю за «мы». Я обещал Корнелиусу подумать, чем смогу быть ему полезен, и теперь мне кажется, что невозможно повернуться спиной к Белмонам.

— Та-ак! А у тебя есть хоть какое-нибудь соображение, как взяться за это дело?

— Весьма смутное. Я пригласил Бертье выпить по стаканчику завтра вечером у тетушки Амели.

— Решил дать анонс в «Фигаро»?

— Для анонса в «Фигаро» Бертье мне не нужен. Но я знаю, что он единственный журналист, который лично общался с ван Тильденом. Коллекции он не видел, но был вхож в его дом. Для начала я хотел бы узнать, кто назначен душеприказчиком, так как семьи у покойного не было. Возможно, душеприказчик знает, у кого были куплены эти две драгоценности, снятые с аукциона.

— А что за драгоценности?

— Великолепное ожерелье, когда-то принадлежавшее Изабелле де Валуа, супруге Филиппа II Испанского, и подвеска, представляющая собой сирену с телом из барочной жемчужины неправильной и очень оригинальной формы, с хвостом, каждая чешуйка которого изготовлена из сапфиров и изумрудов. Голова, руки и волосы сделаны из золота, в волосах — мелкие топазы, которые искрятся. Сама сирена оправлена жемчугом с ограненными рубинами. Что и говорить, королевские украшения!

— Тебя они интересуют?

— Нет. Я купил то, что хотел для клиентов, которых хорошо знаю. Зато Корнелиус объявил, что не пожалеет никаких денег на поиски химеры, и купил два браслета, принадлежавших Лукреции Борджа, за скромную сумму в двести тысяч франков.

— Да он просто Крез, твой Корнелиус!

— Или его недурная копия. Скрестив бычков с нефтью, он получает, как видно, крупных золотых тельцов.

Собеседники замолчали. Адальбер умял табак в трубке и зажег ее, выпустив один за другим несколько ароматных клубов дыма. Альдо поднес к носу рюмку с арманьяком и с видимым удовольствием вдыхал его запах.

— Белмон приехал один?

— Нет. С Полиной… И с горничной-свидетельницей.

— Так-так.

Этих зауряднейших слов было достаточно, чтобы Альдо взорвался:

— И ты туда же? Не вздумай! Я тебе этого не прощу!

— Туда же? Интересно, куда бы это?

— Надеюсь, ты не собираешься петь дуэтом с План-Крепен? Все время, пока мы ужинали, тете Амели приходилось удерживать ее в узде грозными взглядами, иначе она разразилась бы грозной филиппикой против Полины. Узнай План-Крепен, что Полина в Париже, ее ярости не будет предела. О чем вы только думаете, вы, два умника? Воображаете, что я, бросив все на свете, помчусь в «Риц» и буду осаждать Полину? Тогда скажи на милость, почему я у тебя, а не там?

— Так План-Крепен…

— Точь-в-точь как ты, старина! Точь-в-точь!

Адальбер не смог удержаться от смеха и протянул Альдо бутылку с арманьяком, чтобы тот налил себе еще.

— Нет, в безумии тебя не упрекнешь. Но я не ошибусь, если скажу, что нежданный приезд Белмонов немного сдвинул тебе мозги.

— С чего ты взял?

— Будь ты в нормальном состоянии, тебе бы в голову не пришло узнавать у журналиста, пусть даже самого сведущего, кто душеприказчик ван Тильдена. Без долгих размышлений ты навестил бы старого знакомца Лэр-Дюбрея, аукциониста, знатока своего дела, который наверняка знаком с этим человеком.

— Ты прав, ничего не могу возразить, — вынужден был признать Альдо, убитый логикой друга. — Ну что ж, если так, завтра же я загляну на бульвар Осман, выпью обещанный стаканчик с Бертье, пообедаю или позавтракаю с Белмонами и первым же вечерним поездом отправлюсь в Венецию.

Альдо был преисполнен самых лучших намерений. Но кто не знает: решить легко, трудно сделать.

Глава 3 Встреча с воспоминаниями

Как и предполагал Адальбер Видаль-Пеликорн, Альдо без труда узнал фамилию душеприказчика у аукциониста. Им оказался нотариус мэтр Пьер Бо, имевший редкую честь быть одним из друзей ван Тильдена. И… приятный сюрприз! Мэтр Бо был также другом Жиля Вобрена, которого так хорошо знал Альдо и который погиб при таких трагических обстоятельствах. Совершенно естественно, что нотариус дружил и с наследником Вобрена, его незаконным сыном юным Франусуа Фожье-Лассанем, который с большим энтузиазмом и почтительным трепетом стал продолжать дело отца, получив от него в наследство знаменитый антикварный магазин на Вандомской площади.

Впрочем, в этих связях не было ничего удивительного, контора нотариуса Бо, располагавшаяся на улице Латур-Мобур, была самой лучшей в Париже. Пройдя анфиладу светлых, безупречно обставленных офисов, где трудились одетые с иголочки клерки, клиент попадал в кабинет самого мэтра. Удобная английская мебель, мягкий ковер, тяжелые бархатные занавеси зеленого цвета в стиле ампир сразу подкупали достоинством и уютом респектабельных посетителей, пробуждая в них доверие и готовность к надежным и долгосрочным отношениям; прохвостам же они внушали почтительность. Царящая в кабинете тишина — окна выходили в сад, и шум улицы не был слышен — весьма способствовала чтению завещаний, почти всегда проходивших весьма бурно. А на одной из полок книжного шкафа стояло все необходимое, чтобы привести в чувство упавшего в настоящий или мнимый обморок клиента или угостить доброго друга, проведя с ним несколько приятных минут. Сам нотариус был крупным высоким человеком лет пятидесяти с приятной улыбкой, глазами цвета незабудок и несколько красноватым цветом лица, выдававшим привычку к веселому образу жизни, нежелательные последствия которого он исправлял долгими пешими прогулками по субботам и воскресеньям, когда охотился в своем имении Солонь.

Будучи наслышан о Морозини и уже несколько раз встретившись с ним, нотариус встретил Альдо с особенной любезностью.

— Для меня большое удовольствие принимать вас у себя, князь, хотя не скажу, что неожиданное. Лэр-Дюбрей позвонил мне и предупредил о вашем приходе.

— И прекрасно сделал, позволив нам без предварительных объяснений перейти к сути дела. Он сообщил мне, что вы были нотариусом Ларса ван Тильдена и теперь стали его душеприказчиком.

— Добавлю, что я был и его другом, чем горжусь, так как он был не из тех, кто легко сходился с людьми, но мы оба холостяки, и наши имения находятся по соседству — Солонь и Турень не так уж далеки друг от друга. Мы сошлись во вкусах и дружили много лет. Манера обращения у него была несколько грубоватой, что не мешало ему быть щедрым и благородным человеком, хотя и не без некоторой мизантропии.

— Он отличался противоречивостью?

— Ничуть. В суждениях был здрав и тверд, гнал в шею настырных попрошаек, но чувствовал истинную нужду и умел ей помочь. Как я понимаю, вы хотели бы поговорить со мной о его коллекции.

— Да, и о происшествии, которое вчера имело место в Друо.

— Вы имеете в виду вмешательство господина Данглюме и главного комиссара Ланглуа, которые наложили секвестр на две замечательнейшие вещи коллекции, относительно которых стало известно, что они были украдены после убийства владелицы во время гибели «Титаника»? По моему мнению, факт убийства дает право на подобное решение, так как…

— Лично я хотел бы узнать, у кого их купил господин ван Тильден. Думаю, что вы единственный, будучи его близким другом, могли бы ответить на этот вопрос. И еще я думаю, что комиссар Ланглуа уже спрашивал вас об этом.

— Разумеется, и я затрудняюсь с ответом как ему, так и вам. Я был знаком с коллекцией, которую видел несколько раз у ван Тильдена дома. Она была уже весьма значительна, когда он окончательно расстался с Америкой и поселился у нас… То есть, я хотел сказать, во Франции, потому что вы ведь итальянец.

— Венецианец, — с улыбкой уточнил Морозини. — И наполовину француз, по матери. Так что вы с полным правом можете говорить «у нас».

— Приятно слышать. С ван Тильденом я познакомился во время войны. Мы оба были ранены и в госпитале лежали на соседних койках. Когда он задумал окончательно поселиться в долине Луары, именно я подсказал ему купить замок Круа-От: его владелец только что умер, оставив добрый десяток наследников и племянниц, готовых между собой передраться. Замок был продан, даже не будучи выставлен на продажу. Его быстро и очень добросовестно отреставрировали, и его донжон превратился в сейф. Ван Тильден содержал замок в идеальном порядке. И сколько же чудных вечеров мы там провели, — вздохнул нотариус.

Опасаясь долгого путешествия по сладостной стране воспоминаний, Морозини осторожно попробовал вернуть мэтра Пьера обратно на землю обетованную:

— Прошу меня извинить, но думаю, вы не будете возражать, если мы вернемся к коллекции. Она ведь не была завершена полностью, когда ее разместили в замке?

— Вы как никто другой знаете, что завершенных коллекций не бывает Разумеется, она продолжала пополняться. Но я могу вам сказать совершенно определенно, что ожерелье королевы Изабеллы Валуа и жемчуга Изабеллы д’Эсте уже украшали ее. Ван Тильден приобрел их в Америке, но никогда не упоминал, у кого их купил. Вполне возможно, дело не обошлось без скупщика краденого. Или, кто знает, самого убийцы! Чего, конечно, сам он не мог не знать…

— Известно, что убийцей была женщина… молодая и очень красивая, по словам свидетельницы.

— У свидетельницы, должно быть, зоркие глаза и мужественное сердце, если она сумела заметить это в минуты катастрофы.

— Думаю, что в особо опасные минуты у тех, кто не поддался панике, обостряются все чувства. Согласитесь, убийца тоже отличалась немалым хладнокровием: совершить злодеяние и кражу в момент, когда нет уверенности, что останешься в живых… Судя по тому, что мне говорил Белмон, Хэлен, так зовут свидетельницу-горничную, сочла, что убийца ненадолго пережила свою жертву, поскольку не увидела ее среди тех, кого подобрала «Карпатия», а на этом судне оказались почти все, кто был в шлюпках. Узнав впоследствии, что кроме мужчин вместе с «Титаником» погибли и женщины, которых не успели спасти, она решила, что Бог свершил правосудие, и больше об этом не думала. Потом, правда, как я уже упоминал, она попыталась предпринять кое-какие шаги в Нью-Йорке, но тщетно… Только увидев фотографию госпожи д’Ангиссола у своей новой хозяйки, она вспомнила эту давнюю историю. Разумеется, рассказ горничной взволновал семейство Белмон, но они, как и Хэлен, решили, что преступницу вместе с добычей поглотила пучина. И вдруг, листая каталог коллекции ван Тильдена, Джон Огастес Белмон увидел два самых прекрасных сокровища из драгоценностей его тети. Что из этого последовало, мы знаем. Лично для меня эти события породили новые затруднения, так как мой клиент, американец, к слову очень милый человек, загорелся желанием отыскать еще одну драгоценность. Но я скорее всего откажусь от его поручения, чувствуя, что не в силах разгадать эту тайну. Правда, я надеялся, что, быть может, вы мне скажете, кто «охотился» для господина ван Тильдена?

— Думаю, что «охотников» у него было много, в разных странах свои, но я никого из них не знал.

— Что ж, меня это не удивляет. Благодарю вас, мэтр Бо, что пожертвовали ради меня своим драгоценным временем.

— Видеть вас для меня истинное удовольствие. Надеюсь, мы еще увидимся.

— Спасибо. Кстати, хорошо, что не забыл! Есть у вас новости о нашем молодом антикваре?

— Я вижусь с ним время от времени, и мне кажется, что дела у него идут успешно. Почему бы вам не навестить его? Я уверен, он очень обрадуется вашему визиту.

— Именно, именно, я как раз собирался его навестить…

На самом деле Альдо подумал о визите к Франсуа, лишь заговорив о нем. А вот к неизбежному появлению Корнелиуса решил подготовиться заранее, съездив все-таки в дом Картье на улицу де ла Пэ и прихватив с собой рисунок с изображением химеры. Он хотел повидаться с мадемуазель Туссен, посоветоваться с ней и узнать, согласится ли она на такой неожиданный заказ. Почитаемый всеми знаток своего дела, одна из величайших, если не самый великий мастер среди парижских ювелиров, мадемуазель Туссен получила грамоту на дворянство благодаря неистощимой изобретательности и безупречному вкусу. Именно поэтому трудно было ожидать от нее согласия на изготовление копии, пусть даже такой знаменитой вещи. Надежду внушало только одно: творческую фантазию мадемуазель будили дикие звери и фантастические существа. И, наверное, не случайно ее саму в узком и недоступном для простых смертных кружке ювелиров называли «пантерой». Обращаться к ней нужно было с большой осторожностью.

Альдо уже два или три раза встречался с мадмуазель Туссен и был счастлив, что ему вновь представилась возможность повидать эту необыкновенную женщину. Когда она вошла в свой кабинет на втором этаже, где он ожидал ее, и протянула ему руку, он склонился к этой безупречной руке с поцелуем.

— Я не удивлена, что вы в Париже, князь. Распродажа коллекции ван Тильдена не могла обойтись без вас.

Альдо смотрел на мадемуазель Туссен с восхищением, которое он и не собирался скрывать. Ей было явно за сорок, но кто мог об этом подумать! Небольшого роста, хрупкая, она соединяла в себе королевскую величавость с изяществом. В светлых волосах, подстриженных по моде 1925-го, уже мелькали серебряные нити, придавая ей особую изысканность. Родом мадемуазель Туссен была из Бельгии, у нее была очень тонкая и очень белая кожа и удлинные аквамариновые глаза. В строгом черном костюме, несомненно творении подруги Коко Шанель, она была безупречна, но, нарушая безукоризненность ансамбля, вокруг шеи переплетались жемчужные нити, перехваченные застежкой в виде дракона из бриллиантов и рубинов, будто бы пленивших стройную шею.

— Вы правы, — вздохнул Альдо, — и вы, конечно же, знаете, что торги не обошлись не только без меня, но без происшествий.

— Да, я читала газеты. Но надеюсь, что украшения, ради которых вы приехали, не были сняты с торгов? — улыбнулась она.

— Нет. Зато я все же оказался замешанным в эту историю. Белмоны, подавшие иск, мои близкие друзья. Мало этого, три дня тому назад ко мне явился удивительный американец, мультимиллиардер из Техаса, и попросил разыскать для него одну из драгоценностей, принадлежавших графине д’Ангиссола. Он желает подарить ее обожаемой им женщине и добиться ее руки. До сих пор считалось, что все эти драгоценности покоятся на дне океана… Должен сказать, что речь шла вовсе не о женском украшении, золотая химера…

— Борджа, я не ошиблась? — с живостью подхватила мадемуазель Туссен.

— Именно, именно. Вам она знакома?

— Я ее даже видела. Я немало попутешествовала по свету, часто бывала в Италии, разыскивая свежие идеи для рисунков, и на одном из приемов познакомилась с графиней д’Ангиссола. Мы прониклись друг к другу симпатией — эта пожилая дама была совершенно очаровательна, — и она с присущей ей любезностью позволила мне полюбоваться ее коллекцией драгоценностей, старинных и современных.

— О, вы мне облегчили задачу! — обрадовался Альдо. — Я пришел к вам с просьбой, но без особых надежд, поскольку знаю, что вы творец, а не исполнитель, но все-таки спрошу вас: не согласились бы вы в случае неудачи с поисками воспроизвести оригинал?

Жанна Туссен рассмеялась звонким смехом молоденькой девушки.

— Было бы забавно, — проговорила она, смеясь. — При условии, что камни не будут уступать старинным. Что не так-то просто и обойдется в целое состояние, вы это понимаете, не так ли?

— Безусловно. Но именно эта сторона дела не кажется моему клиенту проблемой, и он непременно стоял бы перед вами сегодня вместе со мной, если бы происшествие на аукционе, где мы с ним были вместе и где, замечу в скобках, он увел из-под носа барона Эдмона два браслета, не посветило ему надеждой обрести оригинал. Он умчался в Америку, торопясь сообщить даме своего сердца радостную новость.

— Вполне возможно, он чересчур торопится, но все к лучшему в этом лучшем из миров.

— Только не для меня! Ведь именно мне он поручил эти невообразимые поиски! Именно поэтому я осмелился украсть частичку вашего драгоценного времени, драгоценного во всех смыслах слова, желая узнать, не соблазнит ли вас наша авантюра, если мои поиски, что весьма возможно, ни к чему не приведут.

Изящное лицо Туссен стало задумчивым.

— Вы ждете немедленного ответа?

— Нет. Я просто хотел узнать, какими глазами вы посмотрите на господина Уишбоуна, так зовут моего американца, и на меня, когда мы придем к вам, чтобы попросить вас сделать копию, у которой будет одно безусловное достоинство — она будет совершенно чиста! Лично я, признаюсь, не хотел бы, чтобы моя жена носила украшение, побывавшее в руках такого злодея, как Чезаре Борджа.

— Я вас прекрасно понимаю. Скажу вам откровенно, если бы кто-то другой меня попросил об этом, я ответила бы решительным отказом. Но вам… При условии, что у меня будет точный рисунок, размеры…

— И камни! В первую очередь камни!

— Безусловно. Но, я думаю, в Индии можно достать камни не хуже. Хотя на это потребуется время. В общем, скажем так: вам не впервой совершать чудеса, и я верю, что вы отыщете оригинал. Но… если этого не случится, мы сможем вернуться к нашему разговору. Такой ответ вас устраивает?

— На большее я и не надеялся, и моя благодарность беспредельна.

Они обменялись еще несколькими незначительными фразами, и Морозини, вновь поцеловав протянутую руку, удалился.

Альдо выпала удача припарковать машину неподалеку от дома Картье, и он решил пока ее там оставить. Вандомская площадь была отсюда совсем рядом, а антикварный магазин его друга Жиля Вобрена находился как раз на углу. Бросив беглый взгляд на часы, он удостоверился, что до обеда в особняке на улице Альфреда де Виньи времени у него в избытке и он вполне успеет навестить юного наследника Жиля. Альдо закурил сигарету и не спеша направился к Вандомской площади, поглядывая на витрины лучших магазинов самой роскошной из улиц Парижа. Чего только нет! От платьев, туфель, белья, украшений рябит в глазах! Но Альдо едва замечает модные изыски, поглощенный внутренней борьбой в попытке обрести душевную гармонию. Дело в том, что совсем рядом с магазинчиком Вобрена, стоит только перейти площадь, находится отель «Риц», где все вплоть до малыша-грума знают Альдо… А в «Рице» остановились Белмоны, там Полина, которую Альдо жаждет увидеть с той минуты, как только узнал, что она в Париже, сколько бы ни твердил — проклятое лицемерие! — что торопится уехать в Венецию с первым вечерним поездом…

Борьба, конечно, идиотская. После того что произошло в Друо, он не может никуда сбежать, да и не хочет, тем более что Джон Огастес уже позвонил вчера вечером и пригласил их с Адальбером на ужин. Стало быть, нечего разыгрывать из себя заблудившуюся в холле собачонку в надежде на случайную встречу с той, которая непрестанно занимает его мысли…

Сам не заметив как, Альдо оказался перед роскошным антикварным магазином, выставлявшим в своих витринах, как и в прошлые времена, всего-навсего одну вещицу, но исключительно ценную. О его приходе возвестило скромное дребезжанье колокольчика, и он увидел, что великолепные старинные гобелены по-прежнему украшают стены. Однако был вынужден задержаться на пороге, пропуская мимо себя пару, занятую оживленной беседой и не замечавшую ничего вокруг. Высокий стройный мужчина с черными как смоль волосами и такими же черными глазами сиял белозубой улыбкой. Его мягкая фетровая шляпа, его костюм свидетельствовали о том, что он одевается у лучших портных, а подчеркнутая элегантность одежды подтверждала, что шьют ее портные-итальянцы. Сам Альдо предпочитал английскую сдержанность и одевался в Лондоне. Так что мужчина ему не понравился, особенно его сияющая улыбка и почти фамильярная манера, с которой он держал свою спутницу за локоть. А спутницей его была Полина.

Альдо наблюдал, как они удаляются в сторону «Рица», и кулаки у него сжимались от желания стереть с этого неприлично правильного мужского лица радостную улыбку, которой отвечала улыбкой же Полина. Полина выглядела просто сказочно в костюме, отделанном черной норкой, с норковой муфтой и шапочкой с аграфом из оникса и бриллиантов, которые блестели в лучах бледного солнца так же ярко, как тяжелый узел ее темных волос. Полина не изменила своей привычке носить только черное, белое и серое. Серое — воздушное, летящее, сверкающее, как ее серые глаза…

Совершив над собой невероятное усилие — Альдо не подозревал, что оно дастся ему таким трудом, — он отвернулся и вошел в магазин, где его встретили удивленным и радостным приветствием:

— Князь Морозини! Какой чудесный сюрприз!

В самом деле, это утро было утром сюрпризов, потому что трудно было себе представить более чопорного и сдержанного англичанина, чем Ричард Бэйли. Уже весьма немолодой, он отличался удивительным чувством собственного достоинства, любезностью и умением соблюдать дистанцию. Долгие годы он был помощником покойного Жиля Вобрена, всегда оставаясь верным себе. Сухопарый, с седыми, гладко причесанными волосами, в черном пиджаке, полосатых брюках, белоснежной крахмальной рубашке с высоким воротником и сером галстуке. Таким Альдо увидел его и теперь.

Мужчины обменялись сердечным рукопожатием.

— Мне трудно было себе представить, что вы не приедете, князь, — произнес Ричард Бейли. — Вчерашний аукцион, не так ли?

— Безусловно, так, но еще мне хотелось узнать, как идут дела у нашего несостоявшегося прокурора Республики, который предпочел общество свидетелей прошлых времен.

— Дела идут прекрасно. Он обладает большой культурой, которую неустанно расширяет, стремясь во всем походить на своего отца. Его сыновняя почтительность необыкновенно трогательна. Вы бы очень удивились, побывав на улице Лилль. С помощью объявлений в газетах он вернул всех старых слуг, к сожалению, конечно, без бедного Люсьена Сервона, и сумел отыскать следы почти всех утраченных вещей имебели. Сейчас я доложу ему о вашем приходе, он у себя в кабинете.

Но он не успел это сделать. В следующую секунду, распахнув дверь кабинета, появился новый антиквар и, сияя, воскликнул:

— Альдо! — но тут же, страшно сконфузившись, поправился: — Князь Морозини, прошу вас меня простить, неожиданность вашего появления…

— Не стоит извиняться, мой мальчик. Называя меня по имени, ты делаешь меня моложе, а это всегда приятно. Скажи-ка лучше, как ты называешь Видаль-Пеликорна, когда он приходит тебя навестить? А он ведь приходит, не так ли?

— Да, приходит, и для меня это большая радость. Я стольким ему обязан.

— Так как ты его называешь?

— Адальбер, — признался юноша, густо покраснев. — Сначала мне было трудно, но он настаивал.

— Представь себе, я тоже настаиваю на Альдо. Ты угостишь меня рюмочкой? Если, конечно, придерживаешься отцовского обычая.

— Я дорожу всеми его обычаями, и этим в том числе. Закройте магазин, господин Бейли, и присоединяйтесь к нам. На прошлой неделе я обновил наш запас виски.

— Спасибо, но думаю, что вам лучше побыть вдвоем с глазу на глаз в вашу первую встречу, а у меня есть дело: нужно осмотреть два угловых шкафчика в стиле Людовика XVI, которые мы вчера получили.

Со стесненным сердцем Альдо вошел в элегантный и уютный кабинет, где столько раз сиживал со своим другом Жилем, который, вернувшись с войны, руководил его первыми, такими еще неуверенными шагами в области элитного антиквариата. Специалист по XVII и XVIII векам, Вобрен держал у себя только подлинники, причем в самом безупречном виде, посвятив свою жизнь поиску сокровищ искусства, которые развеялись по всему миру после того, как французские дворцы, в том числе и несравненный Версаль, были разграблены во время Революции. Неудивительно, что Вобрену удалось собрать весьма недурную коллекцию.

Альдо вновь с удовольствием разглядывал бюро времен Людовика XV работы Ризнера, изящные канделябры «Томира», ковры Савонри, украшавшие стены; табуреты с ножками в виде буквы Х из позолоченного дерева с сиденьями, обтянутыми красной кожей, на каких во времена королей получали право сидеть герцогини. Он разглядывал книги в тисненных золотом, потускневших переплетах, камин из розового мрамора и пушистый ковер — тоже, разумеется, Савонри, — покрывавший в кабинете весь пол.

Хозяин с присущей ему деликатностью оставил на несколько минут гостя, позволяя ему прийти в себя, успокоиться, смахнуть невольно заблестевшую слезу, а когда вернулся, подал красивую хрустальную рюмку с солидной порцией «Наполеона», вспомнив, что Альдо отдает предпочтение коньяку, а не виски. Морозини улыбнулся.

— Ты не жалеешь о службе в суде?

— С каждым днем все меньше. Там я никогда бы не был так свободен, как здесь. Профессия антиквара куда увлекательнее возможности выносить приговоры от имени Республики.

— А как к этому относится твоя мать?

— Мама? Она довольна. С недавнего времени она стала жить со мной, приняв на себя заботу о доме, который восстановлен во всех мелочах и стал точно таким, каким был при жизни отца… Я бы очень хотел, чтобы в ближайший вечер вы пришли к нам поужинать вместе с Адальбером, госпожой де Соммьер и мадемуазель Мари-Анжелин. Мама так хочет с ними познакомиться!

— Не сомневайтесь, что желание обоюдно. Мы с радостью принимаем твое приглашение. Кстати, относительно знакомых, входя в магазин, я заметил баронессу фон Эценберг, которая выходила отсюда…

— Вы имеете в виду госпожу Белмон? Она больше не хочет вспоминать свой титул и немецкую фамилию. Теперь она носит только то имя, которым подписывает свои работы. Она тоже была очень растрогана, когда вошла сюда, и рассказала, что отец устроил большую выставку ее скульптур, которая имела бешеный успех.

— Вполне заслуженный. У автора огромный талант. А что касается твоего отца, то не буду от тебя скрывать, он был страстно влюблен в госпожу Белмон.

— Вот как? Но тогда… Почему вдруг этот ужасный брак?.. Хотя я тоже могу понять…

Альдо не мог не улыбнуться.

— Сердце нашего дорогого Жиля, который ни за что не желал расставаться с холостой жизнью, было на удивление пылким. Я был свидетелем, как на протяжении четырех лет он был увлечен четырьмя женщинами. По порядку: сначала танцовщицей-цыганкой, потом госпожой Белмон, затем прекрасной, но очень капризной итальянкой и, наконец, той, которой удалось склонить его к браку.

— Четырьмя? За четыре года? — переспросил ошеломленный Франсуа.

— Ну да! Он пользовался успехом. Адальбер может рассказать тебе намного больше. Но возвратимся к госпоже Белмон. Как я понял, она вернулась из путешествия, и, как мне показалось, не одна.

Франсуа-Жиль пожал плечами.

— Трудно было бы это не заметить. Ее спутник — целая планета, целый театр, который хочет забавлять. И действительно забавляет госпожу Белмон.

— Это я тоже успел заметить, — упавшим голосом произнес Альдо.

— Кстати, он ваш соотечественник. Почти соотечественник, так как не имел счастья родиться в Венеции. Граф… Фанкетти! Да, я не ошибся, Оттавио Фанкетти. Кажется, неаполитанец.

— Южанин, я сразу догадался, — пробормотал Альдо, совсем не благовоспитанно сопя. — А ты не знаешь случайно, где она его откопала?

— Знаю. Они встретились на пароходе. Дорожное знакомство. Быстро подружились, быстро распрощались, сами знаете, как это бывает. Но графа, похоже, зацепило, — добавил молодой человек, который, работая помощником прокурора, очевидно, приобрел некоторый опыт в физиогномике. — Я налью вам еще немного коньяку, — предложил он успокаивающим тоном.

Но Альдо уже поднялся.

— Нет, спасибо. Пора. Меня ждут на улице Альфреда де Виньи. Могу захватить и тебя, если хочешь. Тетя Амели и Мари-Анжелин будут рады тебя повидать.

— Я бы с большим удовольствием, но в два часа у меня встреча в Версале. Но я позвоню и напомню о приглашении. Буду очень рад с ними увидеться.

— А почему до сих пор не давал о себе знать?

— Да как-то не решался. Госпожа де Соммьер, она такая…

— Ну, ну, перестань, дружок! В общем, это я все улажу. И позвоню, чтобы договориться о дате.

Поговорив еще с минутку с Бейли, князь Морозини пустился в обратный путь к улице де ла Пэ — туда, где оставил машину.

А Хэлен Адлер, горничная Полины, которую хозяйка отправила за покупками в «Гранд Мэзон де Блан», нагруженная пакетами, направилась к газетному киоску, привлеченная поразившей ее фотографией. Она купила газету и сунула ее под мышку, поскольку обе руки у нее были заняты, а ей предстояло пересечь улицу Дону и при этом постараться не попасть под машину. Перейдя на другую сторону и полюбовавшись на черную с золотом витрину Картье, Хэлен, желая удостовериться, что ей не привиделся сон, постаралась освободить одну руку и заглянуть в газету, которая так ее заинтересовала. В результате своих гимнастических упражнений ей удалось уронить только три из полудюжины своих свертков, один из которых подкатился прямо под ноги Альдо. Тот споткнулся, едва не упал, выругался и, увидев, что сверток принадлежит даме, принялся извиняться.

— Простите великодушно, мадам, и позвольте мне вам помочь.

Газета упала, развернулась на тротуаре, и Альдо ее поднял.

— Не трудитесь, месье, не стоит беспокоиться. Я уже почти добралась.

Женщина говорила на хорошем французском языке с едва заметным английским акцентом. Ей было немного за сорок, у нее была милая улыбка, правильные черты лица, подтверждающие, что эта дама с характером, голубые глаза и русые волосы, которые выбивались из-под шляпки, такой же черной, как ее шубка.

Совершенно очевидно, что газета была лишней при таком изобилии покупок, поэтому Альдо свернул ее в трубку и снова сунул даме под мышку.

— Мне кажется, — произнес он, отвечая улыбкой на улыбку, — что вам придется немного подождать и ознакомиться с новостями дома.

— Да, так будет разумнее, — согласилась она. — Спасибо, месье.

И, попрощавшись дружеским кивком, она пересекла бульвар Капуцинов и завернула за угол, направляясь к Вандомской площади…

Сам не зная почему, Альдо повернул и последовал за ней. Был уже полдень, а ему предстояло еще немало беготни… Увидев, что незнакомка вошла в главный вход «Рица», он снова зашагал к машине, собираясь как можно скорее сесть в нее. Но… попал в объятия Джона Огастеса Белмона.

— Господи! Морозини! — радостно воскликнул тот. — Я начинаю верить, что Господь Бог благоволит к нам, Белмонам! Я гоняюсь за вами сегодня с раннего утра!

— И наконец меня догнали! Я перед вами, — засмеялся Альдо. — И готов служить. Что случилось, дорогой друг?

— Ничего не случилось, просто хотел с вами немного поболтать. Мне так повезло, что вы оказались в Париже, и я не могу упустить такого шанса. Пойдемте и позавтракаем вместе. Только вы и я!

— Но… ваша сестра…

— Полина?

— А у вас есть другие?

— Вы правы, других нет. Она отправилась завтракать в «Пре Каталан» в обществе некоего графа Фанкетти, кажется, его зовут именно так. Эта напомаженная картинка из модного журнала действует мне на нервы своим непрестанным смехом. Думаю, он хвастается своими зубами. У него их, похоже, в два раза больше, чем у всех нормальных людей. Стоит ему открыть рот, и два ряда клавиш концертного рояля перед вами!

Белмон взял Альдо под руку, и тот охотно дал себя увести, думая, что за исключением Адальбера он не встречал еще такого милого и симпатичного человека.

— Я согласен с вами позавтракать, — сообщил он, — но с условием, что я угощаю. В «Рице» я почти как у себя дома, и мы попросим Оливье найти нам самый спокойный столик у одного из окон, выходящих в сад.

— Оливье?

— Оливье Дабеска — самый великолепный метрдотель в мире!

Однако когда друзья вошли в холл, они поняли, что их незатейливой программе не так-то легко осуществиться. В холле царила несвойственная «Рицу» суета и беспокойство. Возле большой лестницы, громко говоря вслух, столпилось множество обитателей отеля. Человек с золотыми ключами вызывал по телефону полицию, одной рукой держа телефонную трубку, а другой прикрывая ухо, спасаясь от шума. Альдо остановил грума, бегущего куда-то с запиской в руке.

— Что здесь происходит?

— Убийство, месье. Только что убили одну даму. Простите, спешу, месье.

Но в следующую минуту, узнав американца, обратился к нему:

— Вы господин Белмон, не так ли?

— Да, и что же?

— Дама приехала с вами. Точнее, с госпожой баронессой.

Мужчины с нескрываемым облегчением разом выдохнули. Они оба подумали об одном и том же. Но Белмон тут же сообразил:

— Неужели Хэлен? Я должен ее увидеть!

Решительно раздвигая толпу и повторяя: «Позвольте, позвольте», он двинулся вперед, и Морозини следом за ним. Они добрались до лестницы, где на первой ступеньке лежала женщина в окружении рассыпавшихся свертков. Возле нее на коленях стоял человек и с осторожностью вынимал кинжал, вонзенный ей в спину.

— Нельзя его трогать, — выговаривала ему какая-то девушка, — нужно дождаться полиции.

— Я врач этой гостиницы, женщина еще жива, так что оставьте меня в покое! И извольте отойти подальше.

Просьба относилась к Белмону, который не только подошел, но и низко наклонился над лежащей. Он тут же представился доктору:

— Моя фамилия Белмон, эта женщина — горничная моей сестры. Вы сказали, что она жива, доктор?

— Пока да… Но надолго ли? Да куда же она подевалась, чертова «Скорая помощь»?

— Едет! — прокричал один из служащих. — Слышите сирену?

Оставив Белмона возле Хэлен и врача, Альдо подошел к администратору.

— Откуда вы вызвали полицию, Франсуа? Из ближайшего отделения?

— Да, конечно, ваша светлость.

— Соедините меня с главным комиссаром Ланглуа. Эта женщина — важный свидетель в деле, которое он ведет.

— Кто бы мог подумать, ваша светлость!

Номер был набран мгновенно, и несколько секунд спустя Альдо услышал решительные и четкие распоряжения полицейского:

— Отправьте ее в больницу Отель-Дье. Я приеду туда незамедлительно. Передайте Дюмулену, который дежурит сейчас по 1-му округу, чтобы приехал ко мне, как только закончит осмотр места преступления и сбор информации.

Трубку повесили. Ни единого лишнего слова. Ланглуа не нашел нужным сдобрить свои приказы, а это были именно приказы, хоть какой-то толикой вежливости. Как видно, «большой начальник» был не в самом лучшем расположении духа. И вполне возможно, потому, что на его пути снова возник Морозини. В который раз!

Альдо тем не менее тут же передал все распоряжения. По счастью, комиссар Дюмулен, похожий на медведя, обладал вовсе не медвежьим характером. Румяные щеки свидетельствовали о веселом нраве бонвивана, и Морозини удостоился веселой и чуть насмешливой улыбки.

— Рад с вами познакомиться, — прогудел Дюмулен, протягивая свою лапищу.

— Я… я тоже, — несколько замялся Альдо, не зная, чему приписать такую сердечность полицейского чина. Долгий опыт общения с людьми этой профессии при всем своем разнообразии не вызывал энтузиазма.

Дюмулен весело рассмеялся.

— Похоже, в кабинете Большого Маниту шторм, и он рад вам, как собаке при игре в кегли. Но вы, должно быть, привыкли к качке.

— Почему вы так решили?

— Отношения комиссара Ланглуа с князем Морозини скоро войдут в легенду как на набережной Орфевр, так и в службе полиции. Простому народу это нравится, ему так жить веселее. Он знает: если появился князь Морозини, значит, скучать не придется.

На это Альдо возразить было нечего. Он и не возражал. Вот уж воистину, чего в жизни не бывает! Он стоял рядом с Дюмуленом и слушал, что ему докладывают два инспектора, которые опросили свидетелей в холле. Результаты были неутешительные: никто ничего не заметил. Хэлен не привлекла к себе внимания, все привыкли, что в холле постоянно какое-то движение. Только одна пожилая дама, сидевшая в кресле в ожидании приятельницы, обратила внимание, что на лестнице споткнулся какой-то мужчина, но он тут же выпрямился, бормоча извинения, и направился к галерее, что соединяет Вандомскую площадь с улицей Камбон. Однако дама не заметила, что кто-то лежит на полу…

— Невероятно! Немыслимо! — восклицал Джон Огастес. — Наверняка она сидела в очках, если ждала подругу! А если нет, неужели зрелище человека, лежащего с ножом между лопаток, настолько ординарно, что не привлекло внимания?

— Не сразу, — вздохнул Дюмулен. — Место у лестницы не самое освещенное, и если занят своими делами…

— В любом случае здесь не хватает одного предмета, — заявил Морозини, глядя, как комиссар собирает рассыпавшиеся свертки.

— Какого же?

— Газеты! Я встретил эту женщину на улице де ла Пэ, она только что купила газету и, собираясь просмотреть ее, рассыпала покупки.

— Что за газета? — осведомился комиссар.

— Право слово, понятия не имею, право слово. Она была сложена, я ее поднял, помог собрать покупки, сунул газету под мышку этой даме, вот и все.

— Странно, очень странно, — задумчиво заметил Белмон. — Хэлен не была охотницей до газет. Книги — другое дело.

— Единственное, что могу сказать точно: это не был модный журнал, а обычная ежедневная газета.

— Вряд ли представляющая особую ценность.

Приехала «Скорая помощь», и Белмон тут же поинтересовался:

— Куда вы ее повезете?

— В больницу Отель-Дье. Так положено.

— Почему? Разве американской больницы больше не существует?

— Разумеется, существует, месье. Но она находится в Нейи, и это роскошное заведение.

— Значит, туда вы ее и отвезете. Мы, Белмоны, всегда обеспечиваем своих слуг самым лучшим!

Дюмулен нахмурился и произнес:

— Сейчас не время думать о роскоши, мы не знаем, довезут ли ее живой. В Отель-Дье, — решительно приказал он медбратьям, взявшимся за носилки. — Мы не имеем права обмануть ожидания главного комиссара господина Ланглуа, который прибудет туда с минуты на минуту.

Морозини усмехнулся. Похоже, дурное настроение шефа распространилось не только на него одного.

— Поезжайте вместе с ней на «Скорой», — посоветовал он Белмону, — я буду там через несколько минут, вот только позвоню домой, чтобы не ждали, и заберу свою машину на улице де ла Пэ.

— А я что говорила! — грозно провозгласила Мари-Анжелин, разворачивая салфетку. Они сели за стол после того, как Сиприен сообщил им о звонке Альдо. — Неприятности начались. Я так и знала, что так и будет. Как только Белмоны появляются на горизонте, надо готовиться к худшему.

— Угомонитесь! У вас предвзятое мнение, и, стало быть, вы несправедливы. Белмоны — лучшие друзья наших мальчиков в Америке. С братом я не знакома, но могу судить по сестре.

— А она очаровательнейшая женщина, мы это уже говорили.

— Я это повторяю и на этом настаиваю. Зарубите себе на носу, что вскоре вы увидите Белмонов за нашим столом. Я страстно хочу познакомиться с морским волком из Ньюпорта. И потом, все, что с ними происходит, происходит не по их вине.

— Я с вами не спорю, но предпочла бы, чтобы Альдо сел на поезд и уехал в Венецию. Мне противно смотреть, как ваша великолепная Полина пожирает его глазами.

— Выпейте чай с мелиссой или примите лаундаум, когда они к нам придут. А можете пойти и пообедать в «Рояль Монсо». Почему бы нет? Это избавит нас от ваших язвительных замечаний. Неужели вы не понимаете, к чему поведет ваше злопыхательство?

— К чему же?

— Я вам скажу! Когда Альдо будет приезжать в Париж, он ни за что не будет останавливаться у нас, а будет брать номер, как раньше, в «Рице». Вы этого хотите?

— Н-нет… Конечно, не хочу!

— Тогда сидите спокойно! И постарайтесь быть как можно доброжелательней, не забывая о моем обещании: для поправки расстроенных нервов вы отправитесь дышать горным воздухом к кузине Приске. А если вы так уж хотите вмешиваться в дела Альдо, то подумайте, чем ему помочь, а не следите за ним, как полицейский за вором-карманником!

План-Крепен возразить было нечего, она капитулировала, взяв себе еще одну порцию сладкого омлета.

Примчавшись на всех парах в больницу Отель-Дье и сразу же наткнувшись на доктора Органа, Альдо подумал, что начавшиеся сегодня встречи с прошлым уже становятся утомительными. С доктором Органом Альдо имел дело дважды, и тот, прямо скажем, его не жаловал. Нет, он не считал князя Морозини вместилищем всех пороков, он считал его несносным снобом и за это терпеть не мог.

— Вам-то что у нас опять понадобилось? — встретил он Морозини недовольным вопросом. — Похоже, вы считаете нашу больницу чем-то средним между ночлежкой и лепрозорием. И какую из язв общества явились спасать?

— Предлагаю заключить перемирие, доктор. К вам только что привезли англичанку с ножевым ранением, и я хотел бы увидеться с комиссаром Ланглуа, который, я думаю, уже успел к вам приехать.

Стоило произнести имя комиссара, как он тут же появился, словно по мановению волшебной палочки.

— Пройдемте сюда, Морозини! Я хочу задать вам несколько вопросов.

Комиссар Ланглуа открыл застекленную дверь маленького кабинетика, однако терпению Альдо пришел конец.

— Я просил бы вас, комиссар, говорить со мной другим тоном. Или у вас есть какие-то подозрения относительно меня? Уверяю вас, не по моей вине утонул «Титаник», не я убил графиню д’Ангиссола, и нож в спину несчастной мисс Адлер тоже всадил не я. Бедную мисс Адлер я увидел сегодня впервые в жизни.

Насупленное лицо комиссара мало-помалу расправилось и даже осветилось улыбкой.

— Ладно вам, не сердитесь! Примите мои извинения. Но понимаете, в чем дело: вы все же очень странный тип. Как только возникает что-то запутанное и непонятное, вы тут как тут. Скандал в Друо — и вы в Друо, убийство в «Рице» — и вы в «Рице»!

— Лучше вспомните, что мне довелось по крайней мере дважды помогать вам в ваших непонятных и запутанных делах и дважды я мог бы из-за них погибнуть. Так что прежде чем я буду отвечать на ваши вопросы, ответьте на мой: как себя чувствует мисс Адлер?

— Пока она дышит. Сердце не затронуто, но рана опасная. Как я понял, у нее к тому же здоровье не из лучших. Профессор Оланье сейчас ее оперирует.

— А где Белмон?

— В приемном покое. Я вас туда провожу, как только вы расскажете мне все, что знаете.

Успокоенный Морозини как мог подробнее и точнее описал свое утро.

— И что это была за газета, которую она так торопилась прочитать?

— Я не интересовался, мне не свойственно такого рода любопытство, я просто свернул и сунул газету ей под мышку. Однако мне кажется, что убийца унес ее, среди рассыпанных на ковре в «Рице» свертков не хватало только газеты.

— А покупки были откуда?

— Из «Гранд Мэзон де Блан», что на углу площади Опера.

— Спасибо, где находится «Блан», я знаю. Значит, газету она купила в угловом киоске. Пошлю туда инспектора Бона, пусть расспросит продавца. Кто знает, может, он ее вспомнит. Видно, какое-то фото или заголовок привлекли ее внимание.

— Позвольте мне заняться газетой. Я отвезу Белмона в гостиницу и…

— Хотите наняться ко мне в следователи?

— Избави бог! Я не из породы мучеников! Я просто подумал, что беседа киоскера со мной будет более непринужденной, чем с полицейским при исполнении служебных обязанностей. И потом, я держал в руках эту газету… И… Если понадобится, я куплю их все!

— Да, я вижу, что у нас в самом деле неравные возможности. Ищейка-люкс, так сказать. Ну что ж! Давайте, покупайте. А теперь пойдемте к господину Белмону. Он, наверное, чувствует себя одиноко.

Но господин Белмон не страдал от одиночества: рядом с ним сидела Полина… И еще неаполитанец, который, похоже, не отходил от нее ни на шаг. Открыв дверь, Альдо оказался лицом к лицу с прекрасной дамой. Он увидел, как вспыхнули ее глаза, как она готова была к нему рвануться, но тут же сдержала себя, огонь погас, и осталась только дежурная улыбка.

— Альдо! Как приятно снова увидеться с вами! Мне кажется, что прошли века…

— Но ведь прошло не так уж много времени, — ответил он, целуя протянутую руку. — Правда, моя жизнь мчится галопом. Спросите у комиссара Ланглуа, он считает, что она даже чересчур перегружена событиями.

— А как Адальбер? Как у него дела?

— Лучше не бывает. Полагаю, вы очень скоро с ним увидитесь. Но поверьте, я в отчаянии от того, что случилось с вашей горничной…

— Кто это? — осведомился обожатель Полины, не стесняя себя бесполезной вежливостью. Труд ответить ему взял на себя Белмон, который, судя по всему, не слишком одобрял присутствие здесь красавца Оттавио.

— Не вижу, для чего вам это, мы, как вы знаете, не в гостиной, но если настаиваете… Дорогой Альдо, вот граф…

— Фанкетти! — быстро подсказала явно обеспокоенная Полина.

— Вот-вот. Фанкетти, я представляю вас князю Морозини.

Альдо с удовольствием расцеловал бы Джона Огастеса: при безупречной вежливости представление «князю Морозини» было искусно нанесенным оскорблением. Не подавая друг другу рук, мужчины склонились в полупоклоне, чем-то напоминающем японский, и проговорили: «Очень приятно», что было откровенной ложью, которой, однако, неумолимо требует свет. Выпрямившись, Альдо повернулся к Белмону:

— Что вы собираетесь делать? Ждать конца операции?

— Я думаю, что нет смысла сидеть и ждать всем. Я дождусь приговора хирурга, — вступила в разговор Полина. — Хэлен моя горничная, значит, мне и ждать. Поезжайте с Альдо, Джон Огастес. Увидимся вечером в гостинице.

— Не беспокойтесь, я составлю компанию Полине, — объявил неутомимый Оттавио. — Ей не стоит оставаться одной. Особенно… если новости будут неблагоприятными.

Белмон открыл рот, очевидно собираясь что-то сказать, но потом передумал. Ланглуа тоже собрался уходить.

— Я отправляюсь к себе, — сообщил он. — Мой участок рядом, так что при необходимости профессор Оланье меня вызовет. К тому же здесь останется один из моих людей.

Все распрощались. Альдо, желая избавить себя от зрелища сидящей на банкетке парочки — Полины рядом с неаполитанцем, — сразу пошел к двери, взяв Белмона под руку.

— Не знаю, как у вас, но у меня спазмы, — сказал жалобно Джон Огастес. — Мы же с вами так и не пообедали!

— Проблему с обедом мы решим в один миг, вот только заедем на площадь Опера. Мне нужно купить газеты.

Продавец газетного киоска вспомнил даму-иностранку, которая купила у него газету, но вот какую, сказать затруднился.

— У вас найдется по экземпляру каждой? Я имею в виду французские, американские и английские газеты? — спросил Альдо.

— Сейчас посмотрю, подождите. Да, найдется.

— Ну, так дайте мне по одной из всех тех, что у вас есть.

Альдо вернулся к машине с внушительной кипой газет, к немалому удивлению Белмона.

— Неужели вы собираетесь прочесть всю эту литературу?

— В принципе, я обещал отнести их все в полицию, но пока не отнес, взгляну одним глазком.

— А обед? — напомнил Белмон. — Когда вы намереваетесь пообедать?

— Разумеется, до чтения. И к тому же рассчитываю на помощь.

Спустя четверть часа Альдо остановил машину перед особняком де Соммьеров. Когда он с Джоном Огастесом появился, нагруженный кипой газет, План-Крепен проявила к прессе живейший интерес, тогда как интерес маркизы был обращен исключительно на «брата той самой Полины». Брат поклонился ей и поцеловал руку по всем правилам, присущим лучшему обществу, сопровождая знакомство улыбкой, перед которой не устояла бы ни одна богатая вдова, однако маркиза все же устояла.

Рассказ о драме в «Рице» и сообщение, что у мужчин до сих пор маковой росинки во рту не было, окончательно растопили тонкий ледок, неизбежный при первой встрече. Даже Эвлалия, грозная повариха маркизы, которая была страшно недовольна тем, что «господин князь» не приехал во́время и пренебрег ее тефтелями на вертеле по-нантски, сменила гнев на милость, увидев, с каким восторгом «американский жентельмен» уписывает ее омлет с трюфелями, а потом говяжье филе «россини», которое было подано как второе блюдо. Тонкое понимание украсивших стол вин окончательно завоевало уважение и симпатию Эвлалии к «жентельмену». В самом деле, можно ли, родившись в Нюи-Сен-Жорж, не полюбить человека, который провозгласил, что бургундские вина — самые лучшие на свете?

Все это время Мари-Анжелин тщательно изучала газеты, принесенные Морозини, но пока не обнаружила, что же могло привлечь внимание бедной Хэлен Адлер.

— В американских без устали твердят, что предвыборная кампания Франклина Д. Рузвельта проходит под бой литавр и барабанов, в Англии споры и драки в Палате общин, в Индии восстание. Всех волнует последняя шляпка королевы Мэри. Во Франции в Сен-Назер спускают на воду пакетбот «Нормандия». Каждая страна посвящает не одну страницу спортивным новостям, новостям моды, искусства, кино, театра — всему, чему только пожелаете. И при этом, если честно, ничего интересного.

— Сейчас мы к вам присоединимся, Мари-Анжелин, вот только возьмем с собой в зимний сад кофе, — пообещал Альдо. — А потом отнесем всю эту груду бумаги комиссару Ланглуа. Но собой я крайне недоволен! Только полный идиот мог не обратить внимания, какую газету он взял в руки!

— Любой из нас на вашем месте поступил бы точно так же, — утешил его Джон Огастес. — Другое дело, что у нас сейчас может не быть той газеты, которую купила Хэлен. Их такое количество! Продавец не может поручиться, что дал нам все до единой!

— Будем надеяться, что бедная женщина выживет, — сочувственно произнесла маркиза де Соммьер. — Как вам кажется, хирургическая операция может ей помочь?

— Кто знает? Удача, что ее живой довезли до больницы. Морозини, вы отвезете меня после полиции в больницу? Я не хочу оставлять сестру там мучиться одну в ожидании.

— Она там не одна, — не мог удержаться Альдо.

— А по-моему, одна! Что может понять этот… авантюрист в ее переживаниях? Для него горничная… всего только слуга. Пустое место. А Полина очень привязалась к Хэлен.

— Я поеду с вами! — воскликнула Мари-Анжелин, хотя трудно было понять, какие чувства ею руководили.

— Сидите спокойно, План-Крепен, — шепнула компаньонке мадам де Соммьер. — Не стоит толпиться в больнице, там наверняка огромное количество репортеров. Господин Белмон, я искренне рада, что Альдо привез вас к нам. Передайте Полине, что наши двери всегда открыты и для нее, и для вас. В трудные минуты люди нуждаются в дружеской поддержке. План-Крепен, почитайте мне что-нибудь. Мне хотелось бы немного развеяться.

Как и предполагала маркиза, журналисты теснились в приемном покое больницы Отель-Дье, и Бертье — в первых рядах.

— Рад вас видеть, князь! Я только что звонил вам домой, хотел предупредить, чтобы вы меня вечером не ждали.

— Я так и думал. Какие новости?

— Профессор Оланье закончил операцию, мисс Адлер поместили в палату, но она пока не пришла в себя.

— Что сказали еще?

— Больше ничего. По крайней мере, нам, жалким репортерам. Может быть, вам скажут больше.

— Не думаю, дорогой Бертье.

В самом деле, можно было только ждать, и все разошлись по своим делам, оставив раненую на попечение медсестер и двух полицейских, которые расположились у дверей палаты.

Альдо простер свою любезность до героизма, предложив отвезти друзей… и прекрасного Оттавио в гостиницу.

— Еще и этого тащить? — недовольно процедил сквозь зубы Джон Огастес. — Неужели он не может взять такси, как все люди?

Белмон, никого не спрашивая, уселся рядом с Альдо, что, впрочем, того только порадовало. В зеркальце Альдо видел Полину. Сев в машину, она забилась в уголок, прислонилась головой к стенке и прикрыла глаза. Так и просидела всю дорогу. Но она не спала. Альдо мог в этом поклясться. Он видел ее спящей, когда она засыпала в его объятиях. Почему-то это его успокоило.

На следующее утро поступили новости из больницы, но не слишком ободряющие: Хэлен Адлер пришла в себя совсем ненадолго. Теперь она впала в кому.

Глава 4 Перемены настроения и дурные новости

— И что ты собираешься делать? — спросил Адальбер, сунув кончик сигары в пламя свечи. Он покрутил ее как следует, подождал, пока загорится, выпустил несколько клубов дыма и опустился в кресло.

Альдо сидел в таком же «Честерфилде» напротив, смотрел на носки своих ботинок и тоже курил сигару.

— А ты что мне посоветуешь? Впервые в жизни я чувствую, что остался не у дел. Тягостное ощущение.

Мужчины только что пообедали у Адальбера, что доставило Альдо несказанное удовольствие. Во-первых, потому, что ему всегда было очень уютно в необыкновенно удобной, в совершенно мужской квартире друга, где царил Теобальд, настоящее сокровище, мастер на все руки, не терявший своих способностей даже в самые критические минуты жизни. А во-вторых, потому, что, как это ни прискорбно, ему стало не по себе у тети Амели. Хотя пожилая дама по своему обыкновению была сама доброжелательность, слуги заботливы и внимательны, зато План-Крепен не сводила с него подозрительных глаз, как только он возвращался, и очень его этим нервировала.

— Тебя беспокоит другое, — заявил Адальбер. — Угнетает вовсе не отсутствие дел. Ты только посмотри, сколько ты делаешь! Я сказал бы, что ты просто выбиваешься из сил!

— А что толку? — пробурчал Альдо. — Я уже неделю в Париже, и каков результат? Да, я узнал, что госпожа д’Ангиссола была убита и ее драгоценности теперь рассыпались по всему свету, а не покоятся на дне океана. Чуть ли не на моих глазах напали на свидетельницу преступления, она, по счастью, не умерла, но находится в коме и может находиться в этом состоянии годами. Что еще?

— Из соображений лучшего ухода и более надежной охраны, чем в сутолоке Отель-Дье, вы перевезли ее в частную клинику, где консультирует профессор Оланье, однако ее убийца по-прежнему на свободе, и никто даже представить себе не может, кто это такой. Ты — в который раз! — решил отыскать сокровище, которое практически невозможно найти, потому что у тебя нет ни единой путеводной ниточки. А мягкое гнездышко на улице Альфреда де Виньи стало менее ласковым с тех пор, как наша дорогая Мари-Анжелин смотрит на тебя взором инквизитора, стоит тебе появиться на пороге. Но это как раз поправимо. Ты можешь поселиться у меня и жить здесь, сколько захочешь. Тебе же понадобится кров после постели Полины…

— Адальбер! — с упреком остановил друга шокированный Альдо.

— Что? У нас, Видаль-Пеликорнов, черное принято называть черным, а белое — белым. Ни для кого не секрет, что очаровательная Полина раздражает План-Крепен, как красная тряпка быка. А тете Амели страшно не нравится раздраженная Мари-Анжелин.

— Кто тебе рассказал об этом?

— Мой мизинец. Ладно, шутки в сторону. Разве ты не обратил внимания в тот вечер, когда Белмоны у вас ужинали и Джон Огастес сообщил о своем скором отъезде в Нью-Йорк, каким уксусным тоном осведомилась наша героиня, не боится ли он оставить сестру одну в окружении всяческих искушений?

— Конечно, заметил и тон, и вопрос, и с трудом сдержался, чтобы не надавать ей пощечин!

— Как только Белмоны уехали, маркиза отправила План-Крепен спать, настоятельно посоветовав ей как следует помолиться святой Приске. Могу поспорить, что тетя Амели пригрозила отправить Мари-Анжелин пасти коров в края басков, если она не умерит свой воинственный пыл.

— Да, конечно, ты совершенно прав. Все так и есть. И мне остается одно: вернуться в свои пенаты. Напишу Уишбоуну, что у меня слишком много дел и нет никаких оснований и зацепок пускаться по давным-давно остывшим следам. Как только я уеду, все успокоятся.

Адальбер взялся за бутылку старого арманьяка и налил в обе рюмке по солидной порции.

— Беда только в том, мой дорогой, у тебя нет ни малейшего желания любоваться площадью Святого Марка и возвращаться в прекрасный дворец Морозини, оставив нашу прелестную подругу наедине с неаполитанским выскочкой, полным любовного пыла, в очаровательном старинном отеле «Риц».

Альдо взял свой бокал и понюхал ароматный напиток. Адальберт, как всегда, нащупал самую болезненную точку. Да, именно «Риц» помнит их единственную ночь любви. И воспоминание о ней отзывается теперь болью. Кто бы мог подумать?

Альдо в задумчивости держал в руках бокал, и, сочувствуя другу, Адальбер положил ему на плечо руку.

— Трудно тебе, да? — тихо спросил он.

— Да… Нет! — громко отозвался Альдо, словно зовя на помощь. — Нет, мне кажется, я предпочел бы больше никогда ее не видеть…

— Чем видеть в обществе этого Антиноя, одетого по экзотической римской моде, который делает вид, будто владеет сокровищем…

— Она смеется вместе с ним! Смеется! — разъярился Альдо. — Как вульгарная мидинетка^[395], которая расквохталась от внимания деревенского петуха!

— В деревнях слыхом не слыхали о мидинетках, дорогой, а мидинетки вряд ли знакомы с петухами, — улыбнулся Адальбер. — Но я понимаю, что ты чувствуешь: богиня красоты спрыгнула с мраморного пьедестала и якшается со сбродом на ярмарке. Тебе это кажется невыносимым.

— Она… Она мне казалась… чудом! Чудом были несколько часов, проведенные с ней… И чудом они были украдены у судьбы…

— Лучше ничего не говори! Не трави себя! Лучше сохрани об этом приятное воспоминание, — с сочувственным вздохом посоветовал Адальбер. Он не хотел выслушивать подробности этой любовной истории. Впрочем, он примерно догадывался, когда выпали его другу те несколько чудесных часов, о которых он только что упомянул. Это было в то время, когда проходила выставка в Версале. Альдо тогда отправился в Цюрих, чтобы побеседовать с тестем. А по возвращении у него было свободное время, и о том, чем он занимался в этот период, он говорил весьма туманно. Зато когда вернулся в «Трианон Палас», то излучал такое сияние, какое вряд ли возникло бы после одинокой ночи в дорожной гостинице.

— Ты прав, — невесело вздохнув, согласился Альдо. — Задернем занавес и вернемся к будничной жизни. Вечером я напишу Уишбоуну и…

— Прошу тебя, остановись! Не знаю, где сейчас находится твой Уишбоун, но твое письмо вряд ли его застанет. Лукреция Торелли, его обожаемая дива, в ближайшее время выступает в лондонском «Ковент-Гардене», а потом приедет в Париж.

— Когда?

— В ближайшее время. Я прочитал об этом вчера в какой-то газетенке. Так что твой клиент, если он приедет, а я уверен, что он приедет, помчится к тебе в лагуну, чтобы притащить к ногам своего идола и взять клятву, что ты приложишь все усилия ради исполнения его желания. Мне кажется, будет разумнее, если ты задержишься здесь еще на несколько дней.

— Ты так думаешь?

— Уверен. И разве Лиза не обещала приехать в Париж, чтобы посетить модных портных?

— Клятвы она не давала, но в общем-то я рассчитывал на ее приезд. Но представь себе, близнецы, расшалившись в гондоле «Дзанни», одновременно плюхнулись в воду. Ну и, разумеется, простудились.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Нет, ничего. Я разговаривал по телефону с Ги Бюто — обыкновенный насморк. Но ты же знаешь Лизу!

— Мамочка-наседка! Другую такую вряд ли найдешь. А тебе не кажется, что пора пороть этих двух шалопаев?

— Издеваешься, да? В передовой Швейцарии подобные варварские методы неизвестны. Идеальное воспитание — это внушения и работа над чувством ответственности.

— У пятилетних-то совранцов? Ты шутишь!

— Ты прекрасно знаешь, что нет. Вспомни наше возвращение из Египта прошлой весной. Впрочем, Лиза надеется, что на этот раз я нигде не буду задерживаться. Так что приедет Уишбоун или нет, а мне пора садиться в поезд.

— Можешь считать, что я лезу не в свое дело, но я с тобой не согласен. Господь Бог знает, как я восхищаюсь Лизой, но мне кажется, пришло время посмотреть реальности в лицо. Никто не упрекнет ее за то, что она обожает своих детей, напротив, это ее достоинство, но я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы не понимать: в один прекрасный день ты взбрыкнешь и будешь рваться из оглобель. Ты не служака, живущий по часам, черт возьми! У Лизы достаточно ума, чтобы понимать, что из скакуна не сделаешь тяжеловоза. На этот счет я как-то ввернул ей словечко…

— И что же она тебе ответила?

— Что предпочитает иметь мужа, а не остаться вдовой, что всему есть свое время и ей кажется, что время авантюр и приключений для тебя уже прошло. Мне, наверное, следовало бы ей сказать, что в таком случае могут возникнуть другие авнтюры… любовные.

— Готов поспорить, что она об этом догадывается. И даже опасается этого. И в этот раз в особенности.

— Неужели?

— Да. Поэтому не стоит волновать ее по пустякам. Пойду собирать чемоданы, а ты придешь к нам поужинать сегодня вечером на Альфреда де Виньи, где после моего отъезда воцарятся мир и спокойствие.

— В этом я не уверен. Но мое предложение остается в силе, можешь поселиться у меня. Что-то мне подсказывает, что ты сегодня все равно не уедешь.

Стоило Адальберу произнести эти слова, как зазвонил телефон. Он поднял трубку, произнес несколько слов: «да, да», «согласен» — и нажал на рычаг.

— Набережная Орфевр, — сообщил он. — Нас немедленно хочет видеть Ланглуа.

— Он хотел бы нас видеть или требует нашего присутствия?

— Да какое это имеет значение? Нам что, другого дела нет, как копаться в подробностях?!

Спустя полчаса крошка «Амилькар», красавец красного цвета, принадлежащий египтологу, доставил друзей к полицейскому управлению. Дежурный добродушно их поприветствовал. Морозини и Видаль-Пеликорн так часто бывали здесь, что их уже все знали.

— Патрон сегодня не в настроении, — счел нужным сообщить дежурный.

— Спасибо за предупреждение, — ответил Адальбер, — мы к этому привыкли. Но мы ведь к нему по делу, а не кофе пить.

Кабинет главного комиссара Ланглуа был сродни его хозяину: на посетителей сурово смотрели казенные шкафы, набитые папками, зато радовал глаз красивый яркий ковер, со времен Республики утеплявший здесь пол. На всех торжественно взирал Альбер Лебрен, президент той же Республики, а рядом с ним проницательно поглядывал на посетителей комиссар Ланжевен, знаменитый предшественник Ланглуа, который был для него образцом. На заваленном делами столе ютилась трогательная хрустальная вазочка — предыдущая была керамической и разбилась, — а в ней букетик пармских фиалок и темно-красная гвоздика, точь-в-точь того же цвета, что и галстук комиссара. Как видно, он позабыл вставить ее себе в бутоньерку…

Ланглуа стоял у окна, держа руки в карманах, и смотрел на улицу, когда дежурный ввел в его кабинет посетителей. Он указал им на два кресла, а сам вернулся и сел за стол.

— Кажется, не все идет гладко? — задал вопрос Альдо.

— Судите сами: мисс Адлер попытались убить в больнице.

— Вы сказали «попытались», значит, попытка не удалась? — уточнил Адальбер.

— Именно, но охранник был молодой и неопытный, вместо того чтобы ранить виновника в ногу, он пристрелил его на месте.

— Лишив вас возможности его допросить.

— Именно так. Удалось только выяснить, что негодяй был неаполитанцем и, вполне возможно, мафиози, если только не фашист. Звали его Джузеппе Нарди. Мы стараемся выяснить побольше сведений о нем.

— А мы чем можем вам помочь?

— Убедите ваших друзей Белмонов, чтобы они перевезли мисс Адлер в менее роскошную, но более надежную клинику. Добавлю, что на других больных покушение произвело ужасающее впечатление.

— Вы советуете вернуть ее в больницу Отель-Дье?

— Нет. Там постоянно снует народ. Если только Белмоны не надумают отправить ее в Америку, я бы советовал поместить ее в психиатрическую больницу. Некоторые из них — дорогие, разумеется, но в данном случае, похоже, деньги не имеют значения — они охраняются лучше, чем сейфы, и охрану там можно укрепить вооруженными и тщательно отобранными людьми.

— Не вижу причин, по которым они не согласились бы сделать это, — кивнул Альдо.

— Психиатрическая клиника — вот что может их смутить. Здоровая женщина среди сумасшедших, им это может не понравиться.

— Но женщина в коме, — заметил Адальбер. — А значит, совершенно неизвестно, в каком состоянии находится ее мозг. К тому же я полагаю, что ее будут лечить должным образом, хороший уход будет обеспечен, и если вдруг к ней вернется сознание, вас об этом немедленно известят.

— Безусловно. Так вы попробуете поговорить с ними?

— Я не отказываюсь, — отозвался Морозини, — но мне кажется, что Белмонов убедили бы эти доводы, даже если бы вы изложили их лично. Они, честное слово, очень неглупые люди!

— Я знаю. Но я для нихнезнакомый полицейский, а вы их друзья… Имейте в виду, что перевозка должна осуществиться в строжайшем секрете!

Адальбер поднялся.

— Задание получено, комиссар! Приступаем к исполнению!

— Мне кажется, ты и один справишься, — обратился Альдо к Адальберу, когда они сели в машину.

— И речи быть не может! Мы должны ехать вместе! Ты что, забыл о прекрасном Оттавио? Если он там, один будет отвлекать его, а другой излагать суть дела. Ты ведь сам убедился, что он липучий, как клей, к тому же неаполитанец, соотечественник того, кто совершил покушение. Меня, кстати, поразило это совпадение, а тебя?

— Я об этом даже не подумал.

Прежде чем включить зажигание, Адальбер внимательно посмотрел на друга.

— Честное слово, с тобой не все в порядке. Я тебе обещаю, если он там, заниматься им буду я.

Граф Фанкетти был на своем посту. Наступал священный час чаепития.

Джон Огастес отсутствовал, зато Полина исполняла приятную светскую обязанность и пила чай, сидя за столиком с вазой цветов у того окна, что выходило в сад. Напротив нее восседал Оттавио. Мало этого, судя по всему, она получала от его общества удовольствие. Иначе откуда такой мелодичный смех? Не от чая же!

— Обстановка хуже некуда, — мрачно пробурчал Морозини. — Давай, действуй. Я подожду тебя в холле.

— Я-то пойду, конечно, но ты жди не в холле, а в салоне Психеи. Я отправлю туда Полину, а сам вместе с этим Ромео полакомлюсь пирожными. Приготовься! Наберись мужества! Какого черта! Речь идет о важном деле, настоящей драме. Тебе же не нужно хватать гитару и очаровывать!

Прелестная гостиная в стиле Людовика XVI с диванами и креслами той же эпохи была пуста. По счастью, совершенно пуста. Желая избежать малейшего намека на интимность, Морозини не стал садиться. Он не спеша расхаживал туда-сюда по мягкому «Обюссону», пытаясь размеренностью шагов умерить излишнюю торопливость сердца. Ему не пришлось долго ждать.

— Вы хотели поговорить со мной, Альдо? — услышал он спокойный голос Полины.

Альдо повернулся, чтобы встать к Полине лицом, поклонился, но приближаться не стал. Однако взгляд его засиял нежностью. Как же она была хороша в строгом платье из черного бархата с ожерельем из небрежно перевитых жемчужных нитей, похожим на то, которое было на Жанне Туссен! На блестящем эбене ее волос, собранных в тяжелый узел на затылке, задорно сидела небольшая шапочка с прихваченной жемчужным аграфом вуалеткой, прикрывавшей верхнюю часть лица.

— Да, Полина. Простите за бесцеремонность приглашения, но поскольку ваш брат отсутствует, я могу обратиться со своим поручением только к вам. Добавлю, что я здесь в качестве посланца комиссара Ланглуа. Иначе не посмел бы вас беспокоить.

— Разве может побеспокоить друг? Может, мы с вами присядем? — предложила она, показывая рукой на диванчик. — И вы мне поведаете вашу важную информацию.

Полина слегка улыбалась, произнося эти слова, и Альдо показалось, что она над ним посмеивается.

— Судите сами, важно это для вас или нет: на вашу горничную было совершено еще одно покушение.

— Что?!

— Успокойтесь, она по-прежнему в коме и ничего не заметила. К несчастью, один из полицейских, дежуривших у ее палаты, молодой, неопытный, но скорый на руку, застрелил покушавшегося, лишив возможности получить какие-то сведения о нем. Единственно, что известно: он неаполитанец, его фамилия Нарди.

Полина больше не улыбалась. Серые глаза за вуалеткой стали еще больше.

— Как случилось, что именно вы принесли нам это известие? Комиссар Ланглуа…

— Опасается отказа с вашей стороны на то предложение, какое он намерен вам сделать. Неизвестно, сколько времени мисс Адлер пробудет в коме, может быть, два дня, а может быть, десять лет, а так как она представляет собой опасность, клиника, куда вы ее поместили, отказывается держать ее у себя. Больные были очень напуганы и заявили протест… Отель-Дье, как вы знаете, больница еще менее надежная, поэтому Ланглуа видит только один выход, но опасается, что вас это не устроит: речь идет о психиатрической клинике закрытого типа, куда попадают только очень значительные лица и где их строго оберегают. Визиты туда практически запрещены, но комфорт там идеальный. Она расположена за пределами Парижа и напрямую связана со службой безопасности. Безусловно, эта больница дорогая, но для вас с братом это значения не имеет. Ее адрес будет известен только вам и Джону Огастесу, никто из вашего окружения не будет его знать.

— Нам предлагают тюрьму?

— Мисс Адлер сейчас узница своего плачевного состояния. Предложенная вам клиника — единственное место, где можно обеспечить ее безопасность. Если вы отказываетесь от нее, мисс Адлер будет доверена посольству с тем, чтобы ее вернули на родину. Вот все, что мне поручено вам передать. Предупреждаю, что вам нужно принять решение в самом скором времени, префектура не имеет возможности длительное время обеспечивать охрану. Обсудите ситуацию с братом и повидайтесь с Ланглуа. Он допоздна задерживается у себя в кабинете.

Альдо поднялся и поклонился, прощаясь. Полина его удержала.

— Мы все решим сегодня же вечером… Но это в самом деле все, что вы хотели мне сказать?

— А что еще?

— Не знаю… Было время, когда мы с вами были друзьями, вернее, решили вместе, что будем ими…

— И разве с тех пор я вел себя не по-дружески? Именно потому, что я ваш друг, комиссар Ланглуа и доверил мне эту миссию. И я крайне огорчен, что не принес вам более приятных и утешительных известий.

— В этом не ваша вина… Но я вас знала менее… суровым.

— Я веду себя в соответствии с принятым нами решением. Мне-то кажется, я по-прежнему открыт, — произнес с легкой усмешкой Альдо, зная, что может причинить боль. — С первой минуты вы дали понять, что между нами существуют всего лишь светские отношения, и было бы странно не последовать вашему примеру. Но, в сущности, я вам благодарен.

— Благодарны? За что?

— За верность — буквальную — своему письму.

— Теперь я вижу, что вы не дочитали его до конца.

Она тоже поднялась, очень гибко и плавно, и подошла так близко, что князя окутало облако ее духов — божественное благоухание «Шанель № 5», которыми всегда пользовалась Полина. Сердце Альдо остановилось, прежде чем помчаться сумасшедшим галопом. Низкий теплый голос молодой дамы играл на его нервах, будто смычок на струнах. Мученьем было видеть на ее бледном и прекрасном лице яркий, может быть, слегка великоватый рот, чью пылающую нежность он так и не смог забыть.

— Не будем больше играть комедию, Альдо!..

Громкий разговор, скрип открывающейся двери разрушили волшебство.

Они оба едва успели отступить друг от друга, как в гостиной появился возбужденный Белмон, продолжая громко говорить, обращаясь к Адальберу:

— Честное слово, никогда бы не подумал, что произвожу такое грозное впечатление! А ведь мне по душе деликатность! Скажу прямо: деликатность — не самая сильная сторона наших полицейских! Ее недостает даже Филу Андерсону, которого я считаю великим сыщиком. Даже он частенько похож на слона в посудной лавке. Добрый день, Морозини! Вы уже известили о наших новостях Полину? — осведомился он, пожимая руку Альдо.

— Да, я уже все знаю, — подтвердила Полина и улыбнулась Адальберу.

— Признаюсь, поначалу предложение меня шокировало, но теперь я вижу, что это лучшее решение.

— Как вы понимаете, за деньги мы не беспокоимся. Устроив таким образом Хэлен, мы со спокойным сердцем сможем вернуться к своим делам, — подхватил Джон Огастес.

— Но мы не можем оставить ее здесь одну! — запротестовала Полина.

— А я? — удивился Адальбер. — Вы забыли меня, госпожу де Соммьер и Мари-Анжелин!

Не меньше удивился и Альдо.

— Разве ты не едешь этой зимой в Египет? — спросил он.

— Нет. Этой зимой я не еду на раскопки, я начал писать книгу. Так что не о чем волноваться: Ланглуа не спустит глаз с мисс Адлер, а в случае перемен, какими бы они ни были, мы вас обязательно известим.

— Но у меня нет таких срочных дел в Нью-Йорке, как и у брата, я вполне могу задержаться в Париже еще на некоторое время. Тем более что я обожаю «Риц». Но объясните мне вот что: я не понимаю, по какой причине жизнь моей бедной полумертвой Хэлен по-прежнему в такой страшной опасности? Кто добивается ее смерти? Ведь после ее разговора с комиссаром Ланглуа никто на нее не нападал. А вот когда я послала ее за покупками и она купила эту несчастную газету, все и произошло! Кстати, так и не определили, какую она купила газету…

— Это мой промах, — посетовал Альдо, — не обратил на нее никакого внимания! Но, судя по эквилибристике со свертками, которой занималась Хэлен, чтобы во что бы то ни стало ее прочитать, в ней было что-то важное. Но что? Прежде чем отправить груду газет Ланглуа, мы их все просмотрели. Думаю, однако, что дневной комплект был не полон…

— Уверен, что Ланглуа его дополнил, — высказал свое мнение Адальбер. — Но скажу откровенно, что был бы очень удивлен, если бы комиссар, отыскав то, что мы безуспешно искали, сообщил бы нам об этом. Как-никак, существует тайна следствия. А пока я бы посоветовал вам, Белмонам, как можно скорее отправиться к комиссару.

Джон Огастес улыбнулся и хлопнул его по плечу.

— Справедливое замечание! — воскликнул он. — Вы поедете с нами?

— Ни в коем случае! — отказался Адальбер. — Великий следователь терпеть не может нашествий.

— А я воспользуюсь случаем и попрощаюсь с вами, друзья, — сказал Альдо. — Завтра я возвращаюсь в родные пенаты.

— Вы уезжаете? — переспросила Полина.

Что прозвучало в ее голосе? Сожаление? Альдо очень хотелось бы думать, что да.

— Я и так задержался здесь в ущерб множеству своих дел.

— А если вы вдруг понадобитесь?

— Найти меня проще простого: дворец Морозини, Венеция. Двери дома всегда открыты, как недавно для нас с Адальбером были открыты ваши двери в ньюпортском замке. Несколько часов на поезде, и вы у нас!

Лицо Джона Огастеса осветилось улыбкой.

— Прекрасная мысль! — воскликнул он. — Когда мы приедем забирать Хэлен… или похороним ее, потом непременно заедем к вам. Я, наверное, единственный американец, который ни разу не был в Венеции! Городе, стоящем на воде!

— Это не любимый вами океан, а всего лишь Адриатика, но думаю, город вам понравится.

— Альдо уезжает, а я остаюсь, — еще раз напомнил Адальбер. — И всегда в вашем распоряжении.

На этом и распрощались. Альдо поцеловал Полине руку, и ему показалось, что рука ее немного дрожит, но он запретил себе поднимать глаза, чтобы не встретиться с Полиной взглядом. Шторы в гостиной были задернуты, и полумрак был очень кстати… Вот только, к сожалению, выходя из гостиной, Альдо сразу же увидел Фанкетти… Красавчик стоял у витрины магазинчика «Гермес», словно глаз не мог оторвать от шелковых косынок, сумочек, кошельков и прочих замечательных изделий из мягкой шелковистой кожи. Но зеркало, на фоне которого красовались все эти вещи, подтверждало, что следит он за дверью гостиной, к которой сразу же и направился, заметив, что из нее вышли Альдо и Адальбер. У Альдо тут же зачесались кулаки, так ему захотелось заняться боксом.

— Даже не думай! — посоветовал ему Адальбер. — Мне этот субъект симпатичен не более твоего, и я за ним присмотрю, не волнуйся.

На улице Альфреда де Виньи, на столике в зимнем саду особняка, Морозини ждала каблограмма^[396], которую буквально пожирала глазами Мари-Анжелин, сидевшая рядом и раскладывавшая пасьянс.

— Положи конец моему мучению, — попросила Альдо госпожа де Соммьер. — Вот уже больше часа План-Крепен глаз не сводит с этой бумажки, не осмеливаясь к ней притронуться, что совсем не идет на пользу ее пасьянсу!

— Тетя Амели! Я не подозревал вас обеих в таком мазохизме! — рассмеялся Альдо, взял с серебряного подноса нож для бумаги, положенный рядом с каблограммой, и протянул его Мари-Анжелин: — Прошу вас, распечатайте!

— Никогда в жизни я не распечатаю письма, адресованного не мне!

— Но я могу сгореть от любопытства! — вздохнула маркиза.

— Было бы из-за чего сгорать! Наш дорогой Уишбоун сообщает, что Торелли отправилась в турне по Англии, а затем приедет во Францию, и он тоже возвращается в Европу. Но не пишет когда. Зато я твердо решил, что завтра возвращаюсь в Венецию.

— Понять, когда он прибудет, нетрудно, — проговорила План-Крепен, которая уже успела подержать в руках голубую бумажку. — Он плывет на «Левиафане». Достаточно позвонить в компанию морского пароходства, и мы будем знать день и час приплытия.

— Вот и позвоните, План-Крепен, — распорядилась маркиза. — А тебе, дорогой, я советую задержаться и поговорить с ним. Иначе этот одержимый помчится к тебе. Тебе есть что ему сказать?

— Абсолютно нечего. Разве только что я отказываюсь от этого дела. У меня нет ни малейшей зацепки, которая могла бы навести на след этой проклятой химеры, а главное, нет времени. Когда он приедет, вы скажете ему, что он может навестить мадемуазель Туссен из фирмы Картье, я ввел ее в курс дела, и пускай он сам с ней договаривается. А я отправляюсь к голубым волнам Адриатики.

— Ваш отъезд похож на бегство, — пробормотала Мари-Анжелин, смешав карты и собираясь разложить новый пасьянс.

— Конечно, я бегу. Бегу со всех ног от бессмысленных поисков, бессонных ночей и бог знает каких еще проблем! И думаю, кто угодно, но только не вы будете упрекать меня за это.

— Упрекать?

— Не стоит делать вид, будто вы не понимаете, о чем идет речь! Я прекрасно вижу, что в последнее время вам стоит больших усилий переносить мое присутствие.

— Вот оно что! А я что говорила! — едва слышно прошептала маркиза.

Не дожидаясь, чтобы его попросили, египтолог тоже вышел на поле битвы.

— Так оно и есть! Но я осмеливаюсь утверждать, что даже ваше несравненное чутье, Мари-Анжелин, может ввести вас в заблуждение.

— Итак, друзья, давайте подведем итог: я наконец-то уезжаю! Но при этом рассчитываю на ваше живое воображение, План-Крепен! Оно может оказать мне услугу, заставив славного Уишбоуна проглотить приготовленную ему пилюлю.

План-Крепен подняла на Альдо глаза, полные слез.

— Но у меня и в мыслях не было прогонять вас! Как вы могли такое подумать?!

Альдо оперся ладонями о столик и приблизил свое лицо к лицу Мари-Анжелин.

— Надеюсь, вы не расплачетесь, мадемуазель План-Крепен? Разве не ваши предки воевали в Крестовых походах? Посмотрите правде в глаза. Разве вы не желали, чтобы я как можно скорее уехал из Парижа… В то время как одна дама…

Появление Сиприена прервало его речь.

— Дама ждет князя Морозини у телефона, — сообщил мажордом.

Сердце Альдо замерло. На секунду он прикрыл глаза. Если… Если это она… То она позвонила совсем не вовремя!

— Что за дама? Думаю, она представилась? — резко осведомился он.

— Мадам Бертье. Ее муж…

— Я знаю, журналист, работает репортером в «Фигаро». Сейчас подойду.

Альдо заторопился в привратницкую. Дело в том, что маркиза де Соммьер, оскорбленная возможностью «звонить ей, как прислуге», наотрез отказалась поставить «адскую машину» у себя в комнатах.

— Пойду-ка и я с Альдо, — решил Адальбер после минутного размышления.

Оставшись наедине, женщины какое-то время молчали, слышны были только вздохи маркизы.

— Не могу не признать, что вся эта беготня в привратницкую весьма неудобна. Я даже подумываю, не согласиться ли мне, чтобы этот ужасный аппарат поместили в одной из приемных. Что поделать? Приходится идти в ногу со временем.

— Полагаю, мы приняли великолепное решение! Но мне бы очень хотелось узнать, по какой причине бывшая Каролина Отье, которая столько времени не подавала никаких признаков жизни, звонит Альдо в такой час.

Все разъяснилось четверть часа спустя, когда мужчины, всерьез озабоченные, вернулись в зимний сад. Мишель Бертье пропал, он не появлялся дома трое суток, и его жена сходила с ума от беспокойства.

— Что значит пропал? — возмутилась госпожа де Соммьер. — Каролине пора бы знать, что репортер, получив задание, вправе отсутствовать, не подавая о себе вестей!

— Каролина прекрасно это знает, — кивнул Альдо, — но Бертье, где бы он ни был, непременно раз в сутки звонит жене. Он не забыл, какой глубокий след оставили в ней версальские перипетии. Сейчас прошло уже трое суток, а он ни разу не позвонил. А главное, в газете никто понятия не имеет, куда он мог запропаститься.

— И она позвонила тебе, чтобы сообщить об этом? — не могла скрыть удивления маркиза. — Чем ты можешь ей помочь? Разве только посочувствовать?

— Нет. Я могу отправиться туда, куда он поехал, и узнать, не случилось ли какого-нибудь несчастья. Мишель не скрыл от жены, куда едет, взяв обещание хранить тайну. Он поехал в долину Луары в замок, принадлежавший Ларсу ван Тильдену. А поехал он туда, потому что получил письмо с сообщением, что в замке творятся крайне странные вещи.

— Какие именно? — поинтересовалась Мари-Анжелин. Ноздри ее длинного носа затрепетали, очевидно почуяв обожаемые ею приключения.

— На этот счет никаких сведений нет, но уехал он в величайшей тайне.

— Мы поступим точно так же, — радостно заявил Адальбер. — Завтра на рассвете отправимся туда!

— Ты что, поедешь со мной? Ты же сказал, что засел за книгу?

— Книга подождет. Признаюсь честно, что новые впечатления мне не повредят. А пока я хотел бы узнать, не настало ли время ужина.

И тут, словно по мановению волшебной палочки, появился Сиприен и объявил маркизе, что стол накрыт. Все отправились в столовую. Однако лицо хозяйки дома омрачала озабоченность. А План-Крепен владели противоречивые чувства: она была рада, что нелепое недоразумение между ней и Альдо — надо сказать, первое в жизни — рассеялось, но была огорчена, что ей не придется сопровождать «мальчиков» в их увлекательной экспедиции.

— Интересно, — задумчиво произнесла она, поводя своим длинным носом, — откуда Каролина, которая, как видно, нас недолюбливает, раз никогда тут не появляется, узнала наш телефон? Его не найти в телефонном справочнике.

— Тут нет никакого колдовства, уверяю вас, — отозвался Адальбер. — Она позвонила мне, и Теобальд сообщил ей ваш телефон. Вы ведь не станете на него сердиться?

— Нет, конечно, — солгала Мари-Анжелин, не в силах справиться с давней неприязнью. — Я только думаю, что у Каролины из-за ее очень… необычного характера не так уж много друзей, если в трудную минуту она все-таки позвонила сюда. И куда же она вас отправляет?

— В деревеньку, которая расположена где-то между Луарой и Вьенной, на опушке леса, километрах в пяти от Шинона. Когда-то эта деревенька относилась к замку Круа-От.

Мари-Анжелин, аккуратно вынимавшая косточки из кусочка рыбы, вдруг уронила вилку, словно обожглась ею. Все повернулись к ней, она покраснела и поспешила извиниться, держась за запястье.

— Ничего, ничего… Что-то вроде судороги. Свело руку. Прошу меня простить.

— Разрешите, я сделаю вам массаж. У нас, археологов, частенько бывает такое, мы ведь постоянно роемся в земле и поднимаем тяжелые камни. Дома у меня есть чудодейственный бальзам. Он, правда, пахнет камфарой, но зато помогает! Сейчас попрошу Теобальда, и он вмиг его принесет.

— Спасибо, Адальбер, не стоит беспокоиться. Мне уже гораздо лучше.

— А вот я совсем не против запаха камфары в затруднительных случаях, так что если вы откроете ваш удивительный рецепт моему аптекарю, я буду вам благодарна, — проговорила госпожа де Соммьер. — В моем возрасте нужно знать все способы помочь ноющим косточкам.

— Завтра же Теобальд принесет вам банку бальзама.

Путешественникам предстоял ранний отъезд, так что за столом не засиживались, и после кофе Адальбер сразу же отправился к себе на улицу Жуфруа, куда Альдо должен был заехать за ним в шесть часов утра. Проводив гостя, все поднялись на второй этаж и разошлись по спальням. Мари-Анжелин отправилась вместе с тетушкой Амели, чтобы помочь ей раздеться, уложить ее и почитать немного, приманивая сон, который частенько капризничал. Это были минуты особой близости, когда они обменивались впечатлениями о прошедшем дне, особым ритуалом, в который горничная маркизы Луиза давно не вмешивалась.

В этот вечер, однако, в спальне царила непривычная тишина. Мари-Анжелин молча вынимала длинные шпильки из прически маркизы, расчесывала ее густые седые волосы и, только когда заплела их в две косы, завязав бантами под цвет ночной рубашки и пеньюара, поймала взгляд кузины в зеркале и решилась спросить:

— Деревня возле леса Шинон… Не в тех ли местах живет?..

В зеленых, ничуть не выцветших глазах маркизы зажегся огонек.

— Да, там. Вы совершенно правы. Какая, однако, у вас память!

— Есть люди, которых трудно забыть. Мы бы не хотели сообщить нашим мальчикам?..

— Если бы у меня было такое намерение, я бы его уже осуществила. Мне и без того не нравится дело, в которое ввязываются наши мальчики, поэтому, думаю, не стоит рассказывать им еще историю о сумасшедшем. Полагаю, у них не много шансов встретиться.

— Да, конечно, но мне бы очень хотелось узнать, что именно сказала Каролина Альдо.

— Сообщения об исчезновении мужа вам мало?

— Да, мало. В таких случаях обращаются в полицию, а та поднимает на ноги местную жандармерию. А тут вдруг Альдо, который собрался немедленно возвращаться в Венецию и уехал бы сегодня вечером, если бы был вечерний поезд, вдруг поворачивает на юго-восток и без единого слова мчится в зеленую долину Луары. Для меня это по меньшей мере странно. Я уверена, что в этой истории есть что-то еще, кроме исчезновения Бертье… Но что?

Тот же самый вопрос задавал себе Адальбер в то время, как нанятый Морозини солидный «Тальбо» — маленький красный «Амилькар», любимец своего хозяина, остался в гараже, где его осматривали, смазывали и подлечивали, как это и полагалось осенью, — мчал ранним холодным утром к Орлеанской заставе.

— Ты не позволил мне послушать, что говорит Каролина, но я никогда не поверю, что она со слезами в глазах сообщила тебе только о своем беспокойстве о Мишеле.

— И напрасно. Когда молодые люди недавно поженились…

— И они просто мирные обыватели — безусловно. Но Каролина вышла замуж за самого отчаянного из журналистов. И если она так взволнована, то дело вовсе не в его трехдневной отлучке. Есть что-то еще!

— Конечно, есть что-то еще, не сомневайся, но я не хотел говорить об этом ни при тетушке Амели, которая будет волноваться, ни при План-Крепен, которая непременно начнет всюду совать свой длинный нос.

— Если бы она тебя сейчас услышала! По части своего носа она чувствительнее Сирано де Бержерака. Ну, так в чем там дело?

— А вот в чем. Бертье позвонили и сообщили, что ван Тильден вовсе не покончил с собой, а был убит. И что нужно опасаться новых владельцев замка Круа-От.

— Новых владельцев? Но откуда они взялись? Ты же говорил, что, по завещанию, о замке должна заботиться коммуна, она обязана содержать и охранять замок и часовню с усыпальницей и на это администрации выделена значительная рента, так же как на экскурсии, которые должны проводиться там квалифицированными специалистами.

— Так оно и есть. Именно поэтому важно узнать, кто именно поселился в замке и чем он там занимается.

— А кто позвонил Бертье, Каролина знает?

— Нет. Но поскольку при жизни ван Тильдена Бертье пару раз к нему ездил, он мог познакомиться там с кем-то, и этот кто-то, очевидно, и позвонил Мишелю. Судя по тому, что сказал Мишель Каролине, причиной звонка был страх. Так ей, по крайней мере, показалось. Как бы там ни было, мы начнем с деревенской гостиницы, куда отправился Мишель. Но для начала давай договоримся, как нас зовут и кто мы такие.

— Отдай мне должное и знай, что тебе со мной невероятно повезло. Об этом я уже позаботился.

Лукаво подмигнув, Адальбер вытащил из бумажника два удостоверения, и по их трехцветным полоскам Альдо тут же узнал удостоверения журналистов.

— Пожалуйста, получи! Все очень просто. Мы с тобой тоже члены журналистского цеха и ищем нашего товарища. Что по существу истинная правда.

— Я знаю, что у тебя есть такое удостоверение, но откуда ты взял второе? — поинтересовался Альдо, ловко объехав пьяного, который шатался из стороны в сторону.

— Второе — твое удостоверение, старина! Тебе его выдал последний из Сольминских, отправляя на поиски сокровищ Монтесумы. Ты его тогда выбросил, но я не из тех, кто будет разбрасываться таким добром…

Несмотря на одолевающие его тревоги, Альдо не мог не рассмеяться.

— Невероятно! Если бы ты не существовал, тебя следовало бы выдумать! Значит, я снова…

— Мишель Морльер из «Эксельсиора», а я — Люсьен Ломбар из «Энтрансижан»! Не правда ли, достойный восхищения союз, настоящее воплощение профессиональной солидарности! А теперь останови-ка машину!

— Зачем?

— Я сяду за руль.

— Тебя не устраивает, как я вожу?

— Обычно вполне устраивает. Но твоя элегантность и княжеская неторопливость не имеют ничего общего с целеустремленностью и живостью журналистов, которые по сути своей — сама стремительность. И я тебе это сейчас докажу!

«Тальбо» взвился и полетел… Крайне недовольно фыркая.

Часть вторая Призраки Шинона

Глава 5 Удивительный персонаж и урок истории

Замок Круа-От, белевший на высоком берегу Вьенны и расположенный немного в стороне от Шинона, похоже, скопировали с миниатюры из «Великолепного часослова герцога Беррийского»: золотые флюгеры на синих крышах высоких башенок, узкие окна с коваными фигурными переплетами, белоснежные стены, увитые плетями дикого винограда, ржаво-красного осенью. По склону холма, на котором высился замок, сбегали вниз виноградники, издалека напоминая сады, где по странной случайности еще не отцвели цветы. Они упирались в дорогу, обсаженную тисами с одинаковыми шарами-кронами, будто их, не ленясь, рисовал старательный художник. Позади замка темнел лес, а дорога вела к деревеньке, тоже очень живописной, с небольшой церковью и высокой колокольней из сливочного туренского песчаника.

Рядом с церковью расположился постоялый двор и харчевня «Дядюшка Франсуа» — центр деревни, средоточие жизни. Вот уже два века, не оскудевая доброй славой, хозяева харчевни кормили и поили своих гостей, никогда не замечая недостатка в желающих проверить, так же ли вкусен суп у них в кастрюлях, так же ли ароматно вино в подвалах… И что самое удивительное, ни одно из поколений гостей не уходило разочарованным! Этому чуду помогало другое чудо: день за днем, год за годом, век за веком за стряпню и погреб этой харчевни отвечал Франсуа Марешаль, несмотря на то что имена хозяек менялись! Франсуа, сменющие друг друга, просто великолепно следили за порядком, а старинная вывеска, обязанная своим появлением медонскому кюре Франсуа Рабле, приглашала зайти в харчевню.

Адальбер, страстный поклонник зеленых путеводителей Мишлен, знал об этом чуде, запомнив, что оно помечено звездочкой. Мишлен на звездочки обычно скупился, но эту харчевню ею удостоил. В путеводителе было сказано также, что на втором этаже сдается несколько комнат, светлых и удобных, обставленных простой деревенской мебелью. Так что Адальбер после сумасшедшей гонки, не раз устрашив гибелью своего пассажира, не без тайного удовольствия притормозил между двенадцатью пополудни и часом дня возле «Дядюшки Франсуа».

— Вот, — с удовлетворением объявил он. — Мы на месте. Сначала узнаем, есть ли свободные комнаты, а потом пообедаем и постараемся подружиться с хозяином. Не знаю, как ты, а я зверски проголодался, — добавил он, снимая перчатки, в то время как его спутник смотрел на него, не скрывая удивления.

— Скажи мне, — осведомился едва выживший пассажир, — ты случайно не забыл, зачем мы сюда приехали? Место, конечно, чудесное, но вполне возможно, здесь разыгралась драма.

— Тем более мы должны к этому подготовиться.

Четверть часа спустя, получив по светлой комнатке, благоухающей свежим бельем, где друзья задержались лишь на несколько минут, чтобы привести себя в порядок, они уже сидели за столом у большого старинного камина. В камине потрескивали три огромных полена, «чтобы стало теплее и веселее», как сказала Жозефина Марешаль, хозяйка, пришедшая взять у них заказ. По обоюдному согласию друзья остановились на местных блюдах: жареной луарской рыбе и курице с грибами. К славному меню заказали, конечно же, и вино «Шинон», так что в зале довольно долго слышались только стук вилок и ножей, одобрительные возгласы и еще шелест бумаги — одинокий посетитель, сидевший у окна, читал газету, время от времени полностью исчезая за ней из поля видимости.

Хозяин принес кофе. Он выглядел весьма забавно: в белом колпаке в половину его роста, невысокий и кругленький — лицо, нос, глаза, живот под белоснежным передником. Если бы не пышные седые усы, их с женой можно было бы счесть близнецами, до того они были похожи. Он широко улыбнулся, и стало видно, что золотых зубов у него не меньше, чем собственных.

— Ну, довольны ли наши господа? — осведомился он, расставляя на столе пузатые рюмки и наполняя их золотисто-соломенной жидкостью из бутылки, которую принес под мышкой.

— Очень! — отозвался Альдо. — Выше всяческих похвал. Честно говоря, я не был голоден, но полакомился от души, так что даже в сон потянуло!

— Отведайте еще моей грушовки! Она вас вмиг разбудит. Или вы хотите немного отдохнуть?

— Я бы не отказался, — вздохнул Адальбер и отхлебнул грушовки. — Но мы к вам не спать приехали. Выспимся ночью. А грушовка у вас великолепная! Я с удовольствием выпью еще капельку. Вы сами ее делаете?

— Нет, это брат мадам Марешаль. Каких только фруктов она не закладывает в бочки!

— Мы наслышаны о ваших настойках от нашего друга, — подхватил Альдо. — Он и сейчас, кстати, должен быть в ваших местах.

— Неужели? Он что, постоянно у нас бывает?

— Постоянно? Нет, не сказал бы. Он приезжал сюда несколько раз, когда был еще жив бедняга ван Тильден, который против своего обыкновения привечал его. Мы знаем, что останавливался он у вас, и не будем скрывать, что приехали, чтобы с ним увидеться.

— А как его зовут?

— Бертье. Мишель Бертье, репортер из «Фигаро». Вы наверняка его видели в эти дни.

Круглое сияющее лицо хозяина в один миг вытянулось и осунулось. Показалось даже, что он сейчас расплачется.

— Репортер? — переспросил он, понизив голос до шепота. — Он, что же, будет из ваших друзей?

— Ну да, — ответил Адальбер. — Наш, так сказать, собрат и, как это часто бывает, конкурент.

— А вы, значит, тоже журналисты?

— Именно так. Меня зовут Люсьен Ломбар, я работаю в «Энтрансижан», а мой приятель Морльер в «Эксельсиоре». Мы бы не приехали сюда, но позвонила жена Бертье, она волнуется. Похоже, ее муж откопал здесь какую-то сенсацию. Разумеется, он ей не объяснял, в чем дело, но уехал на два дня. Прошло уже четыре, от него ни слуху ни духу, а это совсем не в его привычках.

— Он обо всех своих делах жене рассказывает?

— Обычно да. Они не так давно поженились, у них ребенок совсем маленький. А познакомились они во время одной очень тягостной передряги, и будущая жена Бертье была даже ранена. Так что взволновать ее не трудно, и это можно понять.

— Раз он у вас останавливался, может, он вам что-то говорил? — спросил Морозини.

— Нет! Ничего не говорил по той простой причине, что я его в глаза не видел. Не видел и не говорил. Видел только, как мимо проехала чужая машина.

— И куда же она проехала?

— К замку… В общем, к другому концу деревни.

— К кому же он ехал? В замке-то теперь навещать некого.

— А вот тут вы ошибаетесь. В замке теперь новый жилец.

— И кто же это?

— Иностранец… Некто господин Катанеи, совсем дряхлый старичок. Приехал сюда на санитарной машине. Похоже, был другом ван Тильдена, приезжал сюда много раз, уж больно замок ему нравился, а потом взял и снял его у мэрии на долгий срок. Сдать замок мы имеем полное право, потому как он теперь нам принадлежит.

— «Нам»? — удивился Морозини.

— Я член муниципального совета. Господин этот предложил нам хорошую цену, так что не было никакого смысла ему отказывать. Напротив. Он приехал со слугами, так что замок будет содержаться в порядке.

— И что это за господин?

— Лично я понятия не имею. В деревне он еще ни разу не показывался. Только господин мэр с ним… виделся. По его словам, наш новый жилец человек очень пожилой, но на вид приятный.

— Одно не исключает другого, — улыбнулся Альдо. — Однако вернемся к Бертье. Вы видели, как он проехал на машине. И больше его не заметили?

Марешаль снова разлил по рюмкам грушовку, помолчал с минуту в задумчивости, потом придвинул стул и сел.

— Знаете, не вижу смысла ходить вокруг да около. Лучше уж я расскажу вам все сразу. Ваш приятель отправился к Луи Дюмену, который был слугой в замке и теперь живет в маленьком славном домике на другом конце деревни. Мы не знаем, сколько времени он там гостил и когда уехал… Скорее всего уехал около одиннадцати вечера, таково мнение судебно-медицинского эксперта.

— Судебно-медицинского эксперта?! — в один голос воскликнули друзья.

— Вот именно. Вы, конечно, в ужас придете, но только на следующее утро Дюмена нашли убитым.

Потрясенные друзья онемели. Альдо, Адальбер не поверили собственным ушам. Адальбер заговорил первым:

— Но вы, я надеюсь, не думаете, что его убил Бертье?

— А кто же еще? Его тут больше никто не видел, а вот как его машина уехала, слышали. Жандармы ищут его повсюду, а его и след простыл.

— Дома его нет, и жена сходит с ума от беспокойства. В «Фигаро» тоже никто не знает, куда исчез их сотрудник.

— Но вы же понимаете, после своего черного дела он уехал куда подальше, захватив то, за чем приезжал.

— Он приезжал не затем, чтобы что-то взять, а затем, чтобы что-то узнать. Имейте в виду, что его вызвал Дюмен.

В порыве негодования Адальбер мог наговорить куда больше, чем следовало. А у хозяина харчевни, пусть даже отмеченной звездочкой в путеводителе, и самого являющегося членом муниципального совета и большого симпатяги, тоже могло быть рыльце в пушку, так что Альдо поспешил вмешаться и подхватил:

— Который вряд ли спешил вызвать убийцу, чтобы тот с ним расправился. Кто ведет расследование?

— Инспектор из Шинона, как обычно. Шинон от нас в двух шагах, там наша супрефектура. Оттуда к нам и прислали инспектора Желе, и, поверьте, если и есть в нем что-то приятное, то только фамилия. Подозревает всех и вся.

— Нам нужно с ним поговорить, — продолжал Альдо. — Он подозревает Бертье, не так ли?

— Ну да. Я же вам сказал.

— А тогда почему вы говорите «всех и вся»?

— Да потому, что у него такой характер. Поговорите с ним — и сами убедитесь.

Друзья обменялись взглядами. Если этот Желе из той же породы, что и Лемерсье, инспектор в Версале, то им не поздоровится, особенно с их фальшивыми документами.

Хозяин внезапно встал из-за стола и выглянул в окно.

— Ну вот! А я что говорил! Уже пожаловал и отправился в мэрию. Я очень удивлюсь, если после мэрии он не придет навестить меня!

— С чего бы? Или вас он тоже подозревает?

— Поди знай, что у него на уме. Но я думаю, ко мне он ходит, чтобы выведать, нет ли чего новенького, незнакомых путешественников, например…

И высказав свое «успокаивающее» предположение, он как-то уж слишком поспешно удалился к себе на кухню.

— Что будем делать? — спросил Альдо. — Уходим или дожидаемся? Если дожидаемся, то под какими именами будем знакомиться?

— Думаю, что фальшивые будут неуместны. А если мы уйдем, то подумают, что мы убегаем.

— Полностью с тобой согласен. Но в таком случае считаю разумным прибегнуть к помощи Ланглуа. Я позвоню ему и расскажу обо всем, что тут происходит. Он должен быть в курсе.

Морозини пошел в глубь дома, интересуясь, где найти телефон. И по указанию Марешаля нашел его на стойке бара.

— По какому номеру будете звонить? — осведомился он. — Телефонист у нас глуховат, нужно знать, как с ним разговаривать.

— Тогда скажу по порядку: Париж, префектура полиции, главный инспектор Ланглуа. Вот номер. — Альдо, вырвав листок из записной книжки, написал номер телефона. — Сколько времени это займет?

— Трудно сказать. Никогда не знаешь, как получится. Однако связи у вас солидные! Вот что значит журналисты!..

— У вас нет телефонной кабины? То, что мне нужно передать…

— Об этом не беспокойтесь, я подслушивать не буду! Мы себя тоже уважаем, не как-нибудь.

Удача была на стороне Альдо, и спустя пять минут он услышал хмурый голос Ланглуа:

— Это вы, Морозини? Мне уже сказали, что вы звоните. И в какую очередную авантюру вы ввязались? Честно слово, мне кажется…

— Дайте мне вставить слово, комиссар, и вы все узнаете. Вчера вечером жена Мишеля Бертье, журналиста из «Фигаро», обратилась ко мне за помощью. Ее муж, уехавший три дня назад, исчез. За это время он ни разу ей не позвонил.

— Куда он поехал?

— Его вызвал некий Дюмен, бывший слуга ван Тильдена, сообщив, будто у него есть доказательства того, что его хозяин не кончал жизнь самоубийством. Естественно, Бертье выехал немедленно, и мы последовали за ним…

— «Мы» — это вы и Видаль-Пеликорн?

— Разумеется, кто же еще? Так вот, Бертье в самом деле приехал в деревню. Видели, как он проезжал на машине, потом слышали, как он уезжал. На следующее утро Дюмена нашли мертвым, а Бертье исчез. Вы что-то слышали об этой истории?

— Нет, не слышал. Местные происшествия редко когда до нас доходят.

— Местные?! Смерть миллиардера, смерть его слуги, исчезновение репортера «Фигаро», подозреваемого в убийстве и бегстве? Я бы не стал определять это как местные события!

— Да, конечно, можно посмотреть и так. А что говорит полиция Шинона?

— Пока не знаю, но думаю, что мы в скором времени познакомимся с инспектором Желе. Он все подозревает Бертье и всех приезжих незнакомцев…

Раскатистый смех на другом конце провода чувствительно задел Морозини.

— Рад вас повеселить, но не вижу, что смешного я сказал.

— Сейчас поймете. Как, вы сказали, фамилия этого инспектора?

— Желе.

— Чудная фамилия. Думаю, что вы пошли красными пятнами при одной только мысли о том, что вам предстоит знакомство с точной копией славного комиссара Лемерсье. Так или нет?

— Так, — мрачно согласился Морозини. — Но вряд ли это повод для большой радости. Предположение, что ван Тильден убит тоже, по-моему, не должно вызывать столь откровенного веселья у главного начальника с набережной Орфевр, черт побери!

— Нет, не вызывает, вы правы. Я сейчас…

Альдо не услышал продолжения: здоровенная ручища, похожая на валек прачек, но только покрытый черными волосами, нажала на рычаг. А окно, единственный источник света в баре, оказалось загороженным здоровенным детиной с бородой и усами, впрочем, одетым во вполне приличный костюм. Детина смотрел на Альдо со свирепой улыбкой, сверля его глазами недовольной План-Крепен.

— Очень любопытно узнать, кому это мы тут звоним? — пророкотал глухой бас.

О, как не терпел Морозини снисходительного отношения к себе!

Подумать только! Этот тип позволял себе смотреть на метр восемьдесят три Альдо с высоты своих друх метров как на мальчишку. Морозини сухо ответил:

— С главным комиссаром Ланглуа, Париж, набережная Орфевр, 46, чей номер, без сомнения, вам известен. Мне кажется, вам нелишне было бы набрать этот номер и извиниться за то, что вы прервали наш разговор. Комиссар — человек чувствительный.

— Кому звонить, там видно будет. Пока имя, фамилия, возраст, род занятий, — потребовал полицейский, вооружившись блокнотом и ручкой.

Голос его разносился далеко и привлек внимание Адальбера.

— Что тут происходит? — заглянул он в дверь.

— Ничего! Вас это не касается!

Археолог секунду разглядывал полицейского, потом изобразил веселую улыбку.

— Поверьте, очень даже касается, потому что вы имеете дело с моим другом, мы вместе сюда приехали. Итак, с кем имею честь говорить?

— С инспектором Желе, — представил полицейского Морозини. — Из полицейского управления Шинона. Проверка удостоверений личности, и ты, конечно, тоже без нее не обойдешься.

Альдо достал свой паспорт и протянул его в раскрытом виде.

Полицейский иронически хмыкнул:

— Князь… Морозини из Венеции?

Потом недовольно проворчал:

— Опять итальянец? Из таких же бездельников, что и в замке? Просто глазам не верится! Наваждение какое-то! И вы тоже небось из них? — обратился он недовольным тоном к Адальберу.

— Ну нет, — запротестовал тот, с трудом сдерживая смех. — Я славный француз, средний обыватель.

— Чем вы занимаетесь?

— Археолог, как и написано у меня в документе.

— Ладно, я ваши документы оставлю у себя. Временно, конечно. А вы пока пройдете со мной.

— И куда же мы пойдем?

— Не пойдем, а поедем. В Шинон. Там с вас возьмут показания.

— А вам не кажется, что было бы разумнее направить все усилия на поиски Мишеля Бертье, — начал возражать закипающий гневом Альдо, — его, как мы слышали, обвиняют в убийстве, а нам кажется, что он стал жертвой и у него серьезные проблемы. Решаюсь вам напомнить, что вот уже четыре дня, как он исчез!

— Представьте себе, что именно его розысками мы и занимаемся. И мне кажется, что у вас найдется куча крайне полезных сведений для меня, и в соответствии с порядком, установленным в моем учреждении, я хочу их от вас получить.

— Понятно, — более миролюбивым тоном буркнул Альдо. — Пойду за машиной.

— Не стоит. Пусть стоит себе в гараже, мы вас отвезем сами. Шинон всего-то в пяти километрах.

— А обратно мы можем возвращаться пешочком? — процедил, вновь закипая, Альдо.

Полицейский услышал его и подхватил:

— А вы можете сюда вообще не вернуться.

Альдо решил, что лучше помалкивать. А про себя не без сожаления подумал, что, видно, от своих предков басков он унаследовал особое проклятье: с первого взгляда вызывать антипатию у полицейских всех стран мира. Едва только взглянув на него, они начинают его преследовать с особой пристрастностью. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось сладить с антипатией француза Ланглуа и англичанина Уоррена, они, можно даже сказать, подружились, но далась ему эта дружба немалой кровью. Только Фил Андерсон, начальник полиции города Нью-Йорка, с самого начала отнесся к нему ссимпатией, но, конечно же, благодаря рекомендации Уоррена. Все же остальные представители правопорядка в разных странах и на любых широтах видели в нем тайного преступника, которого следовало немедленно разоблачить. Сейчас в очередной раз повторялась та же история. Вздохнув, Альдо признал про себя правоту Лизы: ему не надо было уезжать из Венеции.

Мрачные размышления не помешали Альдо любоваться окружающим пейзажем — он был чудесен! Сразу понравился ему и Шинон: белые домики с синими черепичными крышами, выстроившиеся вдоль берега Вьенны, две монументальные фигуры, взирающие на них, Рабле — благодушно, Жанна д’Арк — воинственно. А над городком, на холме, возвышался огромный старинный замок-крепость. Набережная, обсаженная платанами, так и манила по ней прогуляться. Альдо подумал, что особенно приятно гулять здесь вечером, покуривая сигару и любуясь отражением звезд в воде. Вьенна уже готова была вот-вот соединиться с Луарой, была широкой, безмятежной, и тревожили ее только рыбаки-зимородки, с громкими криками порхающие над водой. Мост к пригороду, расположившемуся на другом берегу, был переброшен через островок посреди реки, напоминавший игрушку, окутанную серебряными лентами.

Альдо, воспитанный матерью, всегда чувствовавшей себя в глубине души француженкой, неплохо знал историю Франции. Легендарная Жанна д’Арк, знаменитая Орлеанская девственница, занимала в ней существенное место. Именно в Шиноне Жанна встретилась с королем Карлом и получила под свое командование военный отряд для выполнения божественной миссии — освобождения Франции от англичан. Несмотря на все свои заботы, Альдо не отказался бы побродить по узким средневековым улочкам, которые помнили Деву на белом коне. Можно себе представить любопытство, испуг, восхищение, с какими смотрели на нее жители. А она…

Толчок локтя в бок вернул Альдо на грешную землю.

— Ты понимаешь, что нас вот-вот арестуют?

— М-м-м… Да.

— И что, тебе это нравится? Поэтому ты так блаженно улыбаешься?

— Я окунулся в историю этой земли. Представил себе Жанну д’Арк, которая направляется в замок. Совсем нетрудно представить ее себе в этом чудесном старинном городке, который жители сохранили так бережно.

— Думай лучше о чудесном комиссариате, который ждет тебя, благоухая табачным дымом и потом.

Адальбер ошибался. Комиссариат занимал несколько комнат на первом этаже мэрии и мог послужить образцом чистоты и порядка, благоухая хлоркой и кофе. Вместе с Желе они вошли в светлый коридор с застекленными дверями, вдоль стен которого стояли скамьи. Полицейский предложил им сесть, а сам исчез за глухой дверью в глубине коридора. Без сомнения, эта дверь вела в кабинет начальника, в которую он из-за излишней спешки забыл даже постучаться. И почти сразу Желе вышел из кабинета и с недовольным видом уселся рядом с двумя «подозреваемыми», потом достал со вздохом трубку из кармана и начал ее набивать.

— Я тоже могу закурить? — осведомился Адальбер, но не успел достать свою трубку, потому что дверь кабинета распахнулась и показался комиссар с высоким, очень худым пожилым человеком, которого он весьма почтительно отправился провожать до выхода. Желе тем временем ввел в пустой кабинет своих подопечных, куда вскоре вернулся и комиссар Дежарден. Комиссар взглянул на двух своих новых гостей, указал им на стулья и спросил:

— Кто такие?

— Подозрительные лица, о которых я вам сообщал, патрон. Друзья убийцы по делу Дюмена.

— По какой причине вы сочли их подозрительными?

— Во-первых, из-за их вранья. Я встретился с ними в харчевне Марешаля, где они обедали, представившись журналистами.

— Охотно признаем, что мы не журналисты, господин комиссар, — подал голос Адальбер, — мы просто друзья бедняги Бертье, который в самом деле работает журналистом. Мы отправились ему на помощь по просьбе его жены, она места себе не находит, не имея от него вестей вот уже четыре дня. Нам показалось, что мы добьемся больше толку и узнаем хоть что-то о своем приятеле, если представимся представителями прессы. Бертье замечательный журналист, очаровательный человек…

— Хвалить его будете потом. Кто вы такие на самом деле?

Желе протянул начальнику паспорта, тот изучил первым паспорт Альдо, и брови его удивленно поползли вверх:

— Князь Морозини из Венеции? Черт побери! С чего бы мы так заинтересовали наших соседей итальянцев? А вы месье? Вы…

— Видаль-Пеликорн! Адальбер Видаль-Пелликорн! Просто поверить не могу! Но уверен, что не ошибаюсь!

На вопрос комиссара ответил вовсе не сам Адальбер, а тот самый пожилой господин, который только что вышел из кабинета и сейчас снова туда зашел. Без лишних церемоний он взял Адальбера за плечи, чтобы получше его рассмотреть.

— Кто бы мог подумать! Вот уж не ожидал! Что вы тут делаете, мой дорогой мальчик?

— Вы знаете этого человека, профессор? — осведомился комиссар.

— Еще бы мне его не знать! Это мой лучший ученик, я был его преподавателем в Жансон-де-Сайи^[397]. Да-да, лучший ученик и самый большой непоседа. С тех пор он добился больших успехов, и я горжусь им, хотя он работает совсем в другой области, чем я. Ты ведь египтолог, не так ли?

— Да, профессор, — расплывшись в улыбке, ответил Адальбер. — И я очень, очень рад вас видеть. Имейте в виду, я тоже в курсе ваших успехов, вы ведь теперь преподаете в Коллеж де Франс?

— Прошу вас, господа, — вмешался Дежарден плаксивым голосом, — мне бы очень хотелось, чтобы вы обратили внимание на мою скромную персону. Хочу узнать, профессор, знаете ли вы так же хорошо нашего второго гостя?

— Нет, совсем не знаю, — заявил профессор.

— Сейчас я вас познакомлю, — охотно откликнулся Адальбер. — Разрешите представить вам, дорогой профессор, князя Альдо Морозини, международного эксперта по старинным украшениям и моего лучшего друга.

Старик профессор напоминал черепаху с большими седыми усами и длинными белыми волосами, одет он был в широкое пальто из серого твида и такую же серую шляпу. Он приблизил свое лицо к лицу Альдо, чтобы получше его рассмотреть.

— Морозини из Венеции? — уточнил он.

— В других городах вряд ли найдешь Морозини, — улыбнулся Адальбер. — Альдо, перед тобой один из лучших французских историков, а может быть, даже самый лучший, профессор Юбер де Комбо-Рокелор.

Наступила очередь Альдо поднимать высоко брови и внимательно вглядываться в собеседника, которого это внимание позабавило.

— Рокелор? — переспросил Альдо. — Из герцогов де Рокелоров?

— Вы знаете других? Меня бы это очень удивило, — улыбнулся старик. — Но не ищите, мой мальчик, других нет. В свой час я тоже был влюблен в кузину Изабеллу, вашу матушку, но она предпочла вздохи вдвоем с вашим будущим отцом на мосту Вздохов. Не стану скрывать, что я терпеть не мог вашего батюшку, но искренне рад познакомиться с вами, дорогой… внучатый племянник, — заключил он, радостно протягивая руку Альдо, в то время как Адальбер смеялся от души.

— Невероятно! Еще немного, и я всерьез поверю, что в предыдущей жизни мы были братьями.

— Невероятно, что именно мой кабинет вы выбрали для своих родственных встреч, — подал голос комиссар, у которого явно начали сдавать нервы. — Можно подумать, что мы в церкви во время королевской свадьбы. Но мы в полиции! И я напоминаю вам, что мы занимаемся расследованием убийства. Поэтому прошу, господа! — И комиссар обвел широким жестом стулья, приглашая присутствующих присесть.

— Простите нас, комиссар, — обратился к нему Альдо, обаятельно улыбаясь, — вы не можете не согласиться, что подобные встречи — редкий случай!

— Я соглашусь со всем, что угодно, если только мы вернемся к исходной причине вашего появления в моем кабинете: к убийству Дюмена и исчезновению вашего друга Бертье. Что касается установления ваших личностей, они, по моему мнению, установлены. И даже, я бы сказал, по высшему классу. А теперь изложите вашу версию событий. Слово за вами, господин…

— Видаль-Пеликорн, — услужливо подсказал профессор, который, вместо того чтобы попрощаться и уйти, с видимым удовольствием уселся, радуясь неожиданной встрече. — Он исчерпывающим образом изложит самую суть. Его лекции — образец краткости. Извините, извините, я умолкаю!

Изложение фактов было в самом деле ясным, кратким, точным и максимально подробным. И все же комиссар Дежарден пожелал кое-что уточнить:

— Значит, мадам Бертье сообщила вам, что Дюмен позвонил ее мужу и попросил его приехать, чтобы тайно с ним повидаться?

— По телефону с мадам Бертье говорил не я, а мой друг князь Морозини. Но я стоял рядом, возле самой трубки и слышал, как мадам Бертье сказала, что Дюмен сообщил об имеющихся у него доказательствах насильственной смерти ван Тильдена, вовсе не являющейся самоубийством.

— Где вы находились в тот момент?

— Мы находились у тети Морозини, маркизы де Соммьер, у которой он всегда останавливается, приезжая в Париж.

Профессор, услышав имя маркизы, издал смешок, не сказать чтобы радостный, заслужив негодующий взгляд комиссара. Однако задавать свои вопросы и дальше господину Дежардену не пришлось. Инспектор Желе, который покинул кабинет, как только начался опрос, вернулся и доложил, что из Луары только что извлекли машину, судя по номеру, она, скорее всего, принадлежит журналисту, но никаких следов самого Бертье не найдено.

Альдо и Адальбер оба одновременно вскочили.

— Этого-то мы и боялись! — воскликнул Морозини. — Бертье просто заманили в ловушку! А поскольку нашлась машина, я уверен, что Дюмен был уже мертв, когда Бертье к нему приехал. И он сразу стал идеальным кандидатом в виновники преступления. Потом уничтожили Бертье. А от мертвого тела и от машины избавились по отдельности.

— Вот и странно, что по отдельности, — сердито проворчал Желе. — Почему бы не покончить со всем сразу?

— Чтобы было побольше подозрений, — объяснил Адальбер, — даже если машину найдут. Хотя в этом случае подозрения в виновности Бертье могут остаться только у глупцов. Трудно предположить, что убийце выгодно утопить быструю машину, а не уехать на ней куда подальше.

— Мы не знаем, что это за доказательство, о котором шла речь. Возможно, это какая-то драгоценность. В таком случае убийце выгоднее на какое-то время затаиться.

— Послушайте, — заговорил Альдо, едва сдерживая гнев, — мне кажется, пора снять с глаз шоры и непредвзято посмотреть на то, что происходило в действительности. Перестаньте искать виновного, ищите жертву! Бертье не мошенник, не преступник! Он — золотое перо своей газеты. К тому же не так давно женился на очаровательной молодой женщине, которую обожает, стал отцом прелестного малыша. Отозвавшись на странный телефонный звонок, он действовал как профессиональный журналист и только, а вы хотите повесить на него убийство! Очнитесь наконец, посмотрите правде в глаза! Я готов поклясться, что он нашел уже остывший труп Дюмена. Что показало вскрытие?

Комиссар закашлялся и принялся перебирать бумаги на своем столе.

— Наш судебно-медицинский эксперт болен, а эксперт из Тура перегружен. Он приедет сюда завтра в первом часу дня.

— Мы попали в средневековье! — не удержался Адальбер. — Но раз он приедет завтра, эксгумируйте тело ван Тильдена!

— Это еще зачем? Он покончил с собой и оставил написанную собственной рукой записку.

— И что? Не было вскрытия? Не было медицинского заключения? В случаях самоубийства вскрытие обязательно!

— Мы ограничились обследованием желудка. Ван Тильден принадлежал к секте, в которой вскрытие тела считается страшным кощунством. Его секретарь и большинство слуг тоже принадлежали к этой секте. Они все плакали и умоляли не делать вскрытия. Мы не видели необходимости оскорблять их религиозные чувства. Да и зачем его было делать?

— Чтобы узнать, что произошло на самом деле, — подал голос профессор. — Добровольное самоубийство отличается от вынужденного множеством мелких деталей. Поскольку верные слуги больше не плачут вокруг вас, вы можете, по крайней мере, попросить разрешения на повторное обследование тела. Таким образом вы точно узнаете, действительно ли у Дюмена могли быть доказательства… или он завлек вашего журналиста в ловушку.

— Вы представляете, какой поднимется шум? Во-первых, потребуется особое разрешение. Во-вторых, тело покойного лежит в часовне при замке, а у замка теперь новый хозяин, иностранец, который чуть ли не на ладан дышит. Вряд ли ему понравится такое беспокойство…

Зазвонил телефон, комиссар Дежарден замолчал, поднял трубку и раздраженно ответил:

— Алло! Да! Это я.

Последовало молчание, потом он заговорил гораздо более любезным тоном:

— Я прекрасно понимаю вашу точку зрения, господин главный, и могу вас уверить… да… да… Совершенно… Они здесь… Конечно, я понимаю!

Пока продолжался разговор по телефону, Альдо и Адальбер обменялись удовлетворенными взглядами: «главным» мог быть только их дорогой Ланглуа, который по зрелом размышлении решил взять под свое могучее крыло двух своих добровольных информаторов. Да, они часто приносили ему хлопоты, но вместе с тем оказывали и услуги, от которых нельзя отмахнуться.

Повесив трубку, Дежарден улыбнулся и объявил своим гостям, не ссылаясь, впрочем, на телефонный разговор, что они свободны. Однако он попросил их оставаться до поры до времени в пределах досягаемости, что друзья охотно ему пообещали.

— У нас тоже есть к вам небольшая просьба, господин комиссар, окажите нам любезность и доставьте, пожалуйста, обратно в деревню, мы остановились в местной гостинице.

— Об этом не беспокойтесь, мой друг, — снова вмешался профессор. — Мой автомобиль стоит во дворе, я сам их отвезу, а по дороге мы заодно и поболтаем.

— Раз вы, господа, так любите опасности, поезжайте с профессором, — проговорил комиссар и добавил: — Значит, вы еще задержитесь на некоторое время в наших краях?

— Непременно, господин комиссар, — подтвердил Морозини. — Во всяком случае, мы очень этого хотели бы. Мы не уедем, пока не будем знать что-то определенное относительно участи нашего друга.

Услышав слова Дежардена о любви к опасностям в связи с путешествием в автомобиле профессора, Альдо подумал, что доверяет свою жизнь обожателю бешеных скоростей, одному из лихачей, которые, сев за руль, мчатся вперед напролом, ничего не видя и не слыша. И если он ошибался, то не сильно.

Автомобилем, который ждал их во дворе, оказался почтенного возраста «Делонэ Бельвиль», скорее всего ровесник «Панара Левассора» тетушки Амели, правда, любовно ухоженный. Ни единого пятнышка грязи, ни единой пылинки на светло-сером корпусе с ослепительно сияющими медными частями. На черной лоснящейся коже не было ни единой царапинки. Было заметно невооруженным глазом, как гордится владелец авто своим красавцем.

— Ну, что скажете? Вот что я называю настоящим автомобилем. Усаживайтесь, господа, и вы поймете, что вдобавок это еще и самый комфортабельный автомобиль.

С этим было трудно поспорить, и друзья со снисходительной улыбкой расположились на заднем сиденье. Однако улыбались они недолго. Профессор водрузил на нос огромные очки, властно повернул ручку, и автомобиль ринулся вперед. К счастью, движение на улице было, прямо скажем, не слишком оживленным. Спутники профессора едва успели схватиться за роскошные петли из позумента, иначе бы уже соскользнули на ковер, и, вздохнув, поручили себя воле провидения.

— Ты уверен, что наш дорогой профессор не в родстве еще и с полковником Карловым? — осведомился Адальбер. — Узнаю стиль «вперед через любые препятствия, и будь что будет!».

— Насчет родства сильно сомневаюсь, а манера водить одна и та же, — согласился Альдо, не без содрогания вспомнив бешеную езду такси, за рулем которого сидел бывший казачий полковник. — Судя по возрасту, думаю, они учились у одного инструктора. Но мы с тобой можем снова помолиться святому Христофору.

Опасения оказались напрасными. Столь же искусный, как русский, — а возможно, такой же удачливый — француз доставил, а если быть совсем уж точными, вмиг домчал своих спутников до места назначения и остановился точно перед дверями харчевни.

— Ну, что? Отличная езда, не правда ли? — торжествующе спросил профессор.

— Великолепно. Я бы даже сказал, чудом доехали, — одобрил путешествие Адальбер. — Я и представить себе не мог, что такие древние автомобили могут развивать такую скорость!

— Все дело в водителе! — скромно отозвался профессор, достал большие золотые часы в виде луковицы, взглянул на них и заторопился: — Однако сколько уже времени! Мне пора! Позвольте с вами проститься.

— А может, задержитесь еще немного и пообедаете с нами? — предложил Альдо. — Вы как-никак местный житель, а мы здесь ничего не знаем.

— Как? Неужели вы никогда не бывали в замках Луары? А еще говорите, что наполовину француз!

— До войны как-то не представилось возможности побывать здесь, а после войны не находилось времени.

— Мы непременно исправим это упущение! А пока я с удовольствием с вами пообедаю.

Мэтр Франсуа, немало обеспокоенный судьбой своих постояльцев после того, как их увез с собой грозный инспектор Желе, очень обрадовался их возвращению вместе с новым гостем, которого, впрочем, хорошо знал. Он тут же принялся хлопотать, сначала удобно устроив их за столиком возле окна, смотревшего на долину Вьенны, поближе к большому камину, в котором весело потрескивал огонь.

Выпив глоток «вувре» в качестве аперитива, Альдо задал вопрос, который вот уже с полчаса не давал ему покоя:

— Профессор! Когда я сообщил комиссару, что в Париже живу у маркизы де Соммьер, вы засмеялись… как-то очень едко. Или мне показалось?

— Нет, вы не ошиблись. Трудно истолковать мой смех иначе.

— Так, значит, вы знакомы с маркизой?

— Знаком — мягко сказано. Она была моей свояченицей. Если хотите более простого объяснения, то я был женат на ее сестре. А вы, мой мальчик, похоже, понятия не имеете о родственных связях вашей родни, хотя, как мне кажется, ваша замечательная Венеция находится вовсе не на другом конце света! Или старая верблюдица раз и навсегда вычеркнула меня из своей записной книжки?

«Старая верблюдица»? Это было уж слишком! Альдо поперхнулся глотком вина и мог бы погибнуть, если бы виновник не пришел ему на помощь, ударив несколько раз по спине с силой, способной свалить с ног быка. После экзекуции голос вернулся к Альдо, но был настолько слаб, что Адальбер счел нужным взять инициативу в свои руки.

— Вполне естественно, профессор, что вы этого не знаете, но Морозини очень привязан к мадам де Соммьер. И я также разделяю его привязанность, — весомо добавил он. — Маркиза во всех смыслах слова очаровательная старая дама и все еще хороша, несмотря на годы, но больше всего ее красит великолепное чувство юмора.

— Право, я начинаю сомневаться, говорим ли мы об одной и той же даме! Мари-Амели де Фешероль, ставшая благодаря замужеству маркизой де Соммьер, родившая сына…

— Которого, к своему большому горю, она потеряла несколько лет тому назад. И если вы скажете, что она живет на улице Альфреда де Виньи в великолепном особняке, унаследованном от знаменитой кокотки, на которой один из дядюшек маркиза, большой любитель повеселиться, отважился жениться, то мы говорим об одной и той же даме.

— Да, это она. И я задаюсь вопросом: может быть, это я ошибся?

— В чем? — прохрипел Альдо, к нему уже почти вернулся не только голос, но и обычный цвет лица.

— В выборе. Моя покойная жена Сесиль — Господи! Упокой ее душу и пошли ей радости! — в девичестве была хороша собой, скромна, нежна и обожала петь романсы, аккомпанируя себе на арфе. Но с годами она стала сварливой, подозрительной, страшно набожной и безумно глупой. Признаюсь, что я ей порой изменял — больше мысленно, горюя о своей великолепной кузине Изабелле Морозини. И когда Сесиль умерла, я, надо признаться, не слишком горевал о ней. Из-за этого Амели и высказала мне все, что она обо мне думает, запретила переступать порог своего дома и когда-либо к ней обращаться. Я, разумеется, смертельно обиделся, и мы пребываем в ссоре до сих пор. А теперь, — добавил он, вставая, — я полагаю, мне лучше закончить обедать у себя дома.

— Ни в коем случае! — Альдо тоже вскочил и, успокаивая старого профессора, положил ему руку на плечо. — Я должен попросить у вас прощения за свою слишком бурную реакцию. Сознаюсь, причина в моей привязанности к маркизе, которая была едва ощутимой в детстве и юности, но с годами углубилась и стала по-настоящему теплой и искренней. Скажу еще, что я впервые слышу нелестный отзыв о ней…

— Разве я сказал что-то плохое? Учитывая обширность моего негативного лексикона, я просто воспользовался эвфемизмом. Ну что, я прощен?

— Целиком и полностью. Выпьем за здоровье маркизы!

И они выпили за ее здоровье с почтением, стоя. После чего Адальбер перешел к теме, которая, на его взгляд, была куда более насущной и животрепещущей: к убийству Дюмена и тому, что произошло в его доме четыре дня тому назад.

— Я не понимаю, почему полиция так упорно обвиняет в убийстве Дюмена Бертье. И еще меньше понимаю легкомыслие, с которым инспектор отнесся к вскрытию. Определение часа смерти в этом случае имеет решающее значение, тем более что хозяин нашей харчевни видел, когда проезжал Бертье.

— А вы разве не знаете, что Шинон необычный город? Он настолько перегружен историей, Историей, я имею в виду, что его жители во что бы то ни стало стремятся сохранить его особую атмосферу, его магию, открещиваясь от слишком уж вульгарных проявлений реальной жизни вроде убийств с ограблением. Они стараются избежать вмешательства прессы, не привлекать внимания любопытных, боятся грубого вторжения современной жизни. Люди, которые ходят по нашим узким улочкам, далеки от современности. Наш город, который очень мало изменился, живет, притулившись, в тени великолепного исторического памятника, могущественного замка. Этот замок обладал еще большим могуществом, когда, расширив его, в нем жили Плантагенеты. Он стал свидетелем противостояния Беккета Генриху II Английскому, ссор короля с сыновьями. Особенно ненавидел отца Ричард Львиное Сердце, которого король собирался женить на своей любовнице Алисе, зато младший, Иоанн Безземельный, до поры до времени всячески подмасливался к отцу, надеясь стать его любимчиком и получить удел побогаче. Выдержал наш замок гнев их матери, Алиеноры, Золотой орлицы двух королевств, которую Генрих шестнадцать лет держал в заточении, но порой привозил сюда, желая добиться от нее послушания, которого она никогда ему не оказывала. Стены башни Кудре хранят рисунки заточенных в нем тамплиеров, преследуемых королем Филиппом Красивым. Великий магистр Жак де Моле и другие высокие сановники Ордена вышли отсюда, чтобы взойти на костер, который был зажжен на Иль-де-Жюиф в Париже… После стольких распрей, ненависти и мрака Шинон увидит и деву света, знаменитую Жанну д’Арк, появившуюся в один прекрасный день, чтобы выгнать англичан из Франции и придать мужества жалкому дофину Карлу, которого отвергла собственная мать, распутная Изабо, чье королевство уменьшалось с каждым днем, как шагреневая кожа, и который считал себя бесправным и незаконнорожденным. «Я пришла от Царя Небесного сказать тебе, что ты наследник Франции и законный сын короля!» — сказала Карлу Жанна и открыла перед ним ворота Орлеана и множества других городов на пути, который в конце концов привел его к Реймсу, где состоялась коронация. Она привела его к победе. Но Жанна не увидит победы, преступная церковь отправит ее умирать среди языков пламени, где она выкрикнет только одно имя «Иисус!»…

— Да, Шинон действительно город необыкновенный, — согласился Адальбер. — Где-то я читал, что есть легенда, будто основал его Каин и его исконное имя Каинон. Еще откуда-то знаю, будто в замке необыкновенное эхо: если отойти от него подальше и издать клич древних друидов «хэ-хок!», то, если не ошибаюсь, оно повторит его десять раз.

— А почему именно этот клич, а не другой? — заинтересовался Альдо.

— Я не сказал, что с другим такой фокус не пройдет, но в памяти остался именно этот, потому что соседний лес был когда-то священным для друидов. И мне вдруг показалось, профессор, что именно вы нам рассказывали об этом на своей лекции.

— Вполне возможно! Я вам рассказывал столько историй, которые совершенно неожиданно приходили мне в голову, — отозвался профессор, весело махнув рукой, и тут же вновь оседлал любимого конька: — Но история моего обожаемого города не останавливается на Жанне д’Арк…

— Еще бы! Здесь жил наш прославленный Рабле, его домик так и стоит в Девиньере, совсем неподалеку от Шинона.

— Кроме Рабле, Шинон помнит и другие, не менее яркие личности! Я бы назвал имя настоящего демона — Чезаре Борджа!

— Неужели он приезжал сюда? — ахнул Морозини.

— А вы этого не знали?

Морозини на секунду задумался.

— О Чезаре Борджа я знаю, что он приезжал во Францию и привез Людовику ХII разрешение на расторжение брака с бедняжкой Жанной Французской, дочерью Людовика XI, с ангельским характером, но такой дурнушкой! После чего Людовик женился на Анне Бретонской, вдове своего родственника Карла VIII, а Чезаре за свою услугу хотел получить в жены французскую принцессу и французский титул, но я не знал, что приезжал он именно сюда. Людовик XII охотнее всего жил в своем замке в Блуа…

— В тот момент там шли большие строительные работы. Поэтому встреча произошла в Шиноне. Воспоминание о приезде Борджа запечатлелось в памяти славных горожан. Они вспоминали о нем с несказанным удивлением, как если бы к ним приехал Великий турок. Никогда еще они не видели такого количества мулов, нагруженных кладью, столько слуг, менестрелей, музыкантов с лютнями и тамбуринами, столько псарей, конюхов и пажей, разодетых в золото и пурпур. Сам Чезаре сиял таким изобилием жемчужных нитей, драгоценных камней и золота, что походил на рождественскую елку еще до того, как наряженные елки стали во Франции обычаем. На шляпе Чезаре, привлекая всеобщее внимание, красовалось престранное украшение: химера из золота с красной и белой эмалью, с телом, выполненным из огромного изумруда. Другие изумруды и рубины служили оправой для большой жемчужины неправильной формы, изображавшей скалу, в которую вцепилась когтями химера. Разумеется, на Чезаре были и другие украшения, их было даже слишком много, но это было самым потрясающим. Украшения Борджа вызывали не только восхищение, но и улыбки, их изобилие выдавало выскочку. Этот человек, которого Людовик XII только что сделал герцогом Валентинуа, был всего-навсего сыном Папы Александра VI, кардиналом-расстригой с руками по локоть в крови, начавшим свои убийства с собственного брата. Наблюдая за беспримерным маскарадом со стены замка, король с опасением спрашивал себя, не слишком ли дорогую цену придется ему заплатить за папскую буллу, если придется выполнить все требования гостя. Герцогство Валентинуа было пустяком по сравнению с другим его требованием, он желал взять в жены французскую принцессу. Одна из двух возможных невест, Екатерина Арагонская, уже отказалась от жениха, заявив с насмешкой, что не желает именоваться «кардинальшей». Оставалась Шарлотта д’Альбре, но и она не хотела отдать свою руку известному убийце. Начались долгие переговоры и уговоры, в конце концов от девушки добились согласия. В январе 1499 года Людовик XII женился на своей долгожданной бретонке, а 12 мая Шарлотта сказала «да» Чезаре, но Шинон не видел их свадьбы, она состоялась в только что обновленном Блуа. После свадьбы супруги отправились в маленький замок Ла Мотт-Фейи, где очень скоро Шарлотта осталась в одиночестве ожидать появления ребенка. В сентябре Чезаре вновь вернулся в Италию, собираясь помочь Людовику XII в завоевании Милана, который тот считал своим наследством по линии бабушки Валентины Висконти. Шарлотта так больше и не увидела своего супруга. Сожалела ли она об этом, история умалчивает. Но память о Чезаре Борджа в здешних местах осталась надолго.

— А где он здесь жил? — поинтересовался Альдо.

— Сначала в башне Кудре, там же, где до него размещалась Жанна д’Арк, но вполне возможно, что его местопребыванием был замок Круа-От. Золотая химера туда и вернулась, утверждаю это с полной уверенностью, — спокойно заявил де Комбо-Рокелор.

Морозини вздрогнул. Первым выразил удивление Адальбер:

— Откуда вы об этом знаете?

— Да я ее сам там видел. Что вы на меня так смотрите? Можно подумать, что я сообщаю вам что-то из ряда вон выходящее.

— Конечно, из ряда вон, — обрел наконец голос Альдо. — А могу я вас спросить, когда вы ее видели?

— Мм… Года два или три тому назад. Совершенно случайно во время прогулки по нашему лесу я познакомился с Ларсом ван Тильденом, он, как и я, тоже любил этот лес за покой и красоту. Мы с ним оба питали страсть к истории, в особенности к истории долины Луары…

— Мне кажется, тут вы не совсем точны, профессор, — запротестовал Адальбер. — В Жансоне ваши интересы вовсе не ограничивались одной этой долиной и эпохой Возрождения. Кроме лекций о Ренессансе и о том, что ему предшествовало, я храню в памяти капитальнейший, во всех смыслах этого слова, курс о кельтской культуре. Но вернемся, с вашего позволения, к ван Тильдену. Неужели он пригласил вас к себе в замок?

— Естественно, пригласил, и ничего удивительного я тут не вижу.

— Нам говорили, — вмешался Альдо, — что никого, кроме самых почтенных жителей деревни, он у себя не принимал. Так, по крайней мере, утверждал его нотариус мэтр Бо.

— Я не удивлен, Откуда ему было знать о нашей дружбе? В деревне, я думаю, никто о ней не знал. Обычно я карабкался к нему наверх вечером. К моему большому сожалению, ван Тильден никогда не навещал меня, ссылаясь на свою клаустрофобию. Логики здесь не ищите, — добавил он с сочувственной улыбкой. — Одно совершенно очевидно: ван Тильден был человеком со странностями и не любил знакомить своих друзей.

— Не сомневаюсь, что вы правы, — кивнул Морозини. — А вы были знакомы, например, с журналистом, которого теперь разыскивают, подозревая в убийстве?

— Нет. Точно так же, как не знаком с нотариусом, мэром, аптекарем и кюре! Наша дружба была тайной, так желал сам ван Тильден.

Адальбер посмотрел на профессора с улыбкой.

— Не хочу ни в коей мере вас обидеть, скорее выражаю восхищение, что вы сумели сочетать тайну вашей дружбы с оглушительным рычаньем вашего автомобиля. Когда вы мчались на нем к замку, думаю, вся деревня застывала у окон, или, уж по крайней мере, все точно знали, куда вы поехали.

— А я никогда не ездил в замок на своем автомобиле. Ван Тильден не выносил никакого шума, кроме музыки. Иногда он посылал за мной одну из своих бесшумных машин. Меня привозили и увозили без малейших осложнений.

Альдо хотел было вставить, что профессора в его удивительном твидовым пальто не заметить было так же трудно, как на лице нос, но удержал это замечание про себя. Адальбер продолжил беседу.

— Ну, так расскажите нам о коллекции, — попросил он. — Вы ведь ее видели, не так ли?

Профессор ответил со снисходительной улыбкой:

— Не так уж часто, но несколько раз видел. Чаще всего мы обсуждали драгоценности с историей. Мы могли спорить часами, и я обожал это время, наши споры. Больше всего разговоров вели о химере, ван Тильден обожал эту уникальную драгоценность, она его просто завораживала.

— Значит, химера находилась в коллекции ван Тильдена? — переспросил Морозини. — Но как тогда получилось, что ее не оказалось на распродаже? Кто-то ее похитил по дороге от замка к Друо? Или она была подарена?.. Впрочем, какие глупости я говорю! Вы же только что сказали, что химера была самой любимой драгоценностью ван Тильдена.

— Да, конечно. И она по-прежнему находится в замке, — спокойно заявил профессор.

Оба его собеседника посмотрели на него, словно на пришельца-инопланетянина.

— Откуда вы знаете?

— Ван Тильден сам говорил мне об этом. Постараюсь вам все объяснить. Ван Тильден купил Круа-От совсем не случайно и не потому, что хотел сделать приятное нотариусу, как тот полагает. Он знал, что какое-то время в замке жил Чезаре Борджа. Я никогда не мог понять, что его так привлекало в этом незаконнорожденном сыне Папы, который не останавливался ни перед каким преступлением… Даже перед инцестом, потому что загадочный исторический персонаж, известный под именем «дитя Рима», был рожден от его кровосмесительной связи с сестрой Лукрецией. Той самой Лукреции, из-за которой он убил своего брата Джованни, герцога Гандии, и ее второго мужа Альфонсо Арагонского, который находился почти что в ее объятиях. Напомню, что первого мужа Лукреции, Джованни Сфорца, который никогда не прикасался к своей супруге, так как она была слишком молода, развели с ней, обвинив в импотенции.

— Удивительно «приятным» человеком был этот Борджа, — усмехнулся Адальбер, который до этих пор мало интересовался этим семейством. — И вы говорите, что ван Тильден был очарован таким чудовищем?

— Он был очарован в первую очередь химерой, и я подтверждаю ее исключительную красоту. Необычайное искусство чеканки! А камни! В особенности изумруды! Они словно бы светятся. Мой друг Ларс понимал, что до старости он не доживет, и заранее принял меры. Какие, вы все теперь знаете: он передал замок мэрии, наложив запрет на его продажу, зато разрешил распродать коллекцию, чтобы появилась сумма, необходимая на его содержание. Что касается химеры, то она ad vitam aeternam^[398] должна всегда храниться в своем тайнике.

— А что это за тайник, вы не знаете?

— Понятия не имею. И никогда не пытался узнать, потому что это противоречило бы воле покойного.

— Могу вам выразить только свое одобрение, — вздохнул Альдо. — И все же осмелюсь, если позволите, задать вам еще один вопрос.

— Сделайте милость, задавайте.

— Ван Тильден не называл вам имени того, кто ему продал… еще две драгоценности, принадлежавшие графине д’Ангиссола?

— Нет, никогда. Точно так же, как ничего он не говорил относительно других вещей его коллекции. Мы разговаривали только об Истории и никогда о меркантильной стороне дела. Однако уже поздно, господа, мне пора возвращаться домой. Может быть, вы приедете завтра ко мне и пообедаете в моем обществе? Вы доставите мне величайшее удовольствие. И хотя моя старушка Сидони повариха без диплома, она, поверьте, неплохо готовит в своих кастрюльках.

Разумеется, приглашение было принято, и друзья проводили профессора до его знаменитого автомобиля, который громко взревел, как только хозяин включил зажигание. Надевая перчатки и перекрикивая рев мотора, профессор вдруг спросил:

— У вас есть хоть какие-то соображения по поводу судьбы молодого человека, которого вы ищете? В пылу беседы мы совсем упустили его из виду. Вы нашли хоть какие-то следы?

— Никаких, — грустно вздохнул Альдо. — Точнее, находка одна — машина, утопленная в Луаре, о которой мы все слышали в полиции. Но мы не знаем ни ее марки, ни номера.

— Думаю, марку и номер уже знает Дежарден, спросите его, он вам скажет. Если только будет в хорошем настроении. Но вряд ли. Удостоверившись в том, что машина принадлежит журналисту, он наверняка разозлится, что пошел по ложному следу. Будь я на вашем месте, я бы…

Профессор секунду помолчал, воздев руки к небесам, словно ожидая знамения свыше, а потом с нажимом произнес:

— На вашем месте я занялся бы новыми обитателями замка. Постарался разузнать о них как можно больше.

— Об этих итальянцах? Катанеи, кажется? Вы что же, полагаете, что они могут быть… мафиози?

— Да нет, я думаю не об этом. Меня наводит на разные мысли другое.

— Что же именно?

— Фамилия Катанеи. Матерью известных нам Борджа, в том числе и Чезаре, была Ваноцца Катанеи. Спокойной ночи!

И машина-динозавр с дьявольской скоростью рванула с места.

Глава 6 Пустые хлопоты

Прежде чем улечься спать, Альдо и Адальбер, попыхивая по заведенному обычаю сигарами, отправились на небольшую прогулку, какую совершали всегда, в особенности после хорошего обеда. Не сговариваясь, они сразу выбрали дорогу, которая вела к замку. После брошенного им на прощанье сообщения замок как будто притягивал их к себе. В молчании они брели не спеша по небольшой рощице и, выйдя на опушку, остановились: замок предстал перед ними во всей красе, ярко освещенный четвертушкой луны, что сияла на безоблачном небе, а это было большой редкостью для ноября.

Ни одного окна не горело в замке. Темный, благородных очертаний силуэт, казалось, возник из сна или волшебной сказки.

— Ничто меня не разубедит, что все беды идут оттуда, — произнес Адальбер, указывая на замок кончиком сигары.

— А я и не пытался бы тебя разубедить, потому что совершенно с тобой согласен, — отозвался Альдо. — Но вот как попасть в этот замок? Под каким предлогом?

— Мы могли начать с господина мэра, задав ему несколько вопросов. Замок находится в его ведении, поскольку ван Тильден передал его на определенных условиях коммуне, но мне кажется, что сдача замка внаем вместе с обстановкой не входила в эти условия. Вот об этом мы и могли бы его спросить.

— А на каком, интересно, основании? Он пошлет нас куда подальше, имея на это полное право.

— Да, так оно и есть. А почему бы нам тогда не задать эти вопросы нашему хозяину? Он же сказал, что он муниципальный советник. Я уверен, вопрос о сдаче замка обсуждался на совете, поскольку в завещании ван Тильдена речи об этом не шло.

— Мы его можем расспросить прямо сейчас, — решительно произнес Альдо, поворачивая к дому. — Возвращаемся, просим достать бутылочку грушовки, сидим и болтаем.

— Золотые слова! Вечер — самое подходящее время для доверительных бесед.

Тем же неспешным шагом, молча, друзья пустились в обратный путь к гостинице. Потом Альдо заговорил:

— Не знаю, как у тебя, но у меня сложилась вполне правдоподобная версия. Этот Катанеи предложил коммуне весьма солидную сумму, потом получил замок в свое распоряжение, а дальше — ставлю свой дворец против кроличьей клетки, что самый больной человек на свете, прибывший сюда для большей убедительности на санитарной машине, хочет одного: покоя. А все для того, чтобы самому, не торопясь, разыскивать химеру. Ты же слышал, что сказал профессор: ван Тильден держал ее отдельно от коллекции, спрятав в тайник. Он хотел быть уверенным, что она останется с ним и после смерти, которая была близка. А замок, как ты понимаешь, не мал, есть простор для поисков.

— Замок очень большой, согласен, зато часовня, где завещал похоронить себя ван Тильден, совсем не велика. И если он не хотел расставаться с химерой, то, наверное, спрятал ее так, чтобы она была где-то неподалеку. Стало быть, она скорее всего в часовне… И почему бы, собственно, не в могиле? Мы с тобой видели немало сокровищ, спрятанных в погребениях. Разве не так?

— Так-то оно так. Но у меня нет ни малейшего желания становиться профессиональным гробокопателем, — отозвался Адальбер с невольной дрожью отвращения, что весьма позабавила Альдо.

— А что, как профессиональный египтолог, ты разве занимаешься чем-то другим? — осведомился он.

— Так и думал, что ты это скажешь! Но я тебе уже объяснял, что между раскопками пирамид, которым не одна тысяча лет, и вскрытием свежей могилки — большая разница. Согласись, после того, что мы с тобой пережили в Чехии, а потом в Версале… Да! Я чуть было не забыл Лугано!..

— И не забыл, надеюсь, Неизвестную царицу? Не думаю, что о ней ты сохранил такие уж дурные воспоминания, — пробурчал Альдо, ласково похлопав друга по плечу.

— Тут ты прав, это воспоминание незабываемо, и я хочу сохранить его в своей памяти навсегда. Но и по этой причине тоже я не хочу вскрывать свежую могилу, это будет просто ужасно! Однако, если Катанеи именно таков, как мы о нем думаем, ради своей цели он пойдет на все. Вывод: мы с тобой попусту теряем время. Если только ты не решил рискнуть своей шкурой, а заодно и моей, ради бородатого ковбоя и его прекрасной дивы…

— Нет, пока не решил. И мы здесь вовсе не для этого, а для того, чтобы найти Бертье. А он, если еще жив, наверняка в этом проклятом замке. Так что круг замкнулся, с чего начали, тем и закончили.

— Ты прав! Так что берем направление на гостиницу и старую грушовку!

Мэтр Франсуа, освободившись к вечеру от хлопот, поджидал возвращения постояльцев, чтобы закрыть ставни, и к их приглашению разделить с ними последнее в этот день возлияние отнесся благосклонно. Поначалу, как водится, болтали обо всем подряд. Начали с профессора, хозяин питал к нему почтение, граничащее с трепетом и боязливостью, он был счастлив, увидев его за столом в своей харчевне. Профессор в его глазах был человеком неисчерпаемых познаний, свидетелем их великого прошлого.

— Вам очень повезло, что вы с ним подружились. Никто не знает Шинона и близлежащих окрестностей лучше профессора. Он в курсе всех местных секретов и тайн.

— Неужели тут есть тайны? — добродушно усмехнулся Адальбер.

— А как же! Не без того, — вздохнул хозяин, воздевая глаза к потолку, словно ожидал там увидеть небесное видение. — А еще у профессора способности…

— Способности? К чему, собственно?

— Даже не знаю, как объяснить. Способности, они и есть способности. В общем, он всегда узнает то, что ему нужно знать…

— Ну, не скажите, — проворчал Морозини, который недолюбливал подобные темы. — Кстати, насчет знаний. Вот вы сказали, что вы муниципальный советник.

— Да, сказал, так оно и есть.

— Значит, вы должны знать, как это ваша коммуна ухитрилась сдать замок с полной обстановкой пришлому иностранцу. Я совсем не уверен, что такого рода сделки предусмотрены в завещании ван Тильдена.

— Ясное дело, он о таком и не думал. Но вы сами понимаете, что содержать такой замок стоит очень дорого. Одной прислуги сколько требуется! А господин Катанеи человек хоть и слабого здоровья, но сумму предложил не маленькую и к тому же привез с собой целый штат прислуги. Вдобавок объяснил, что один из его предков когда-то жил в этом замке и даже был здесь счастлив. Так какие у нас были причины ему отказать? Что вы мне на это ответите?

— Ну, например, отвечу, что вы могли бы спросить на этот счет мнения нотариуса, мэтра Бо, который является душеприказчиком покойного.

— А зачем? Замок-то принадлежит нам. Так или нет? Так. И единственное, чего нельзяс ним делать, так это его продавать. А насчет сдачи внаем никаких запретов нет.

Чувствительный нос Морозини все отчетливее улавливал дурной запашок, который таился в этом деле. После того что профессор рассказал им о химере, он мог поклясться, что пресловутый Катанеи со своей бандой появился в здешних местах исключительно ради нее. И тут Адальбер задал очень удачный вопрос:

— А вы видели господина Катанеи? Каков он из себя?

— Нет! Ни разу! Я же говорил, его привезли на санитарной машине. А когда прошло несколько дней и муниципальный совет счел своевременным пойти к новому хозяину и пожелать ему доброго пребывания в наших краях, аудиенции удостоился только господин Винседон, наш мэр, хотя мы все туда отправились. И то он прождал добрых полчаса из-за каких-то там процедур. В конце концов его приняли и провели в спальню к хозяину, где было не сказать, чтобы очень светло, и к тому же кровать больного была задернута противомоскитным пологом. Болезнь, говорят, у него приключилась в Африке от москитов.

— Но это же неразумно! Больному малярией селиться у слияния двух рек, где большая влажность! Как вам кажется? — спросил Морозини.

— Да я говорю, что Винседон так и не смог его рассмотреть. Так, только общие очертания, лежит кто-то под одеялом, и то его не слишком видно. Потом больной хриплым голосом, будто бумагу мнут, поблагодарил его за внимание, попросил извиниться перед остальными за то, что не принял их, и пообещал пригласить нас всех в замок, когда со здоровьем станет получше.

— Другими словами, никогда. Хрипы, похожие на звук смятой бумаги, — симптом туберкулеза в самой последней стадии, а если у него еще и малярия, то ваш арендатор долго не протянет, — сделал вывод Видаль-Пеликорн. — И тогда что, по-вашему, последует? Увезут его тело или положат рядом с ван Тильденом в часовне?

— Ну уж нет, такого мы не допустим.

— Неужели? А что будете делать, если он уже будет там лежать?

— Положат его рядышком с прежним хозяином и вас не спросят!

Последовала затянувшаяся пауза. Потом друзья отправились спать, оставив мэтра Франсуа наедине со своими мыслями…

Однако, разойдясь по комнатам, Адальбер и Альдо в постели не легли. Побродив немного, они снова появились в коридоре, где и столкнулись нос к носу.

— Ты не поверишь, но мне… — начал один.

— Показалось, что надо позвонить Каролине? Она там с ума сходит.

— Именно. Вот только чем мы ее успокоим? Тем, что ее муж исчез? Что его обвиняют в убийстве? Что, по большому счету, трудно поручиться за то, что он еще жив?

— Подождем до завтра. Думаю, что сейчас она сможет хоть ненадолго уснуть, а с нашими новостями она проплачет до утра.

— Ты прав, позвоним завтра. И если у нее есть на кого оставить ребенка, скажем, чтобы приезжала сюда.

— Для опознания мертвого тела? Мысль, конечно, хорошая, но не слишком. Утро вечера мудренее, гласит народная мудрость. Кто знает, может, завтра мы узнаем что-нибудь новенькое. Если это будет плохая новость, то самое разумное будет поговорить с тетей Амели, а вернее, с План-Крепен, пусть бросает все дела и мчится в Версаль.

— Да, это и правда самое разумное решение. Спокойной ночи! То есть, я хотел сказать, постарайся уснуть.

— Ты тоже.

Благое пожелание осуществил только Адальбер. Только он обладал способностью засыпать по команде в любом положении, поэтому лег и быстро заснул. Альдо, от природы более нервный, курил сигарету за сигаретой и задремал, когда уже начало светать.

— Вид у тебя — краше в гроб кладут, — сообщил ему Адальбер, намазывая на хлеб масло, когда они встретились за завтраком.

— Знаю и не уверен, что буду выглядеть лучше.

Разговор прервался на полуслове, мадам Марешаль пришла сообщить, что господина Видаль-Пеликорна просят к телефону, и Адальбер поспешил за ней. Вернулся он быстро, посоветовал другу выпить кофе залпом, а сам отправился выводить машину: звонил профессор, сказал, что ждет их незамедлительно. Не прошло и десяти минут, как друзья мчались в Шинон.

— Что он тебе сказал? — решил уточнить Альдо, который на этот раз сел за руль сам.

— Ничего особенного. Сказал, что есть новости.

— И все?

— Зная профессора, это уже очень много. Тем более если он просит поторопиться.

Профессор уже ждал их на пороге дома, одетый в свое просторное твидовое пальто, в руках он держал трость. Друзья даже не успели полюбоваться его домом, одним из самых красивых и самых старинных в Гран Каруа, неврологическом центре, расположенном в старом городе.

— Куда едем? — осведомился Альдо, когда после торопливых взаимных приветствий профессор уселся рядом с ним. Адальберу пришлось пересесть на заднее сиденье.

— В лес! Мне надо вам кое-что показать.

Профессор, похоже, не собирался ничего рассказывать, так что ехали молча. Въехали в лес. Утро было теплое, хмурое, дымка тумана придавала деревьям-великанам, позолоченным осенью, таинственный вид. Листья на старых дубах, простоявших друг подле друга не один век, сильно поредели, обнажив причудливые узловатые ветви. Профессор притормозил машину на поляне, центр которой занимал большой плоский камень, положенный на два других поменьше, напоминая скамью или низкий стол. В воздухе пахло сырой землей, прелыми листьями, а еще деревом и немного бензином. На каменном столе лежало что-то большое, продолговатое, похожее на запеленутую мумию.

— Что это? — воскликнул Альдо. — Можно подумать… человеческое тело!

— Так и есть. Этот тот, кого вы ищете. Подъедем к нему как можно ближе.

— Он… мертв? — выдохнул Альдо.

— Не думаю. Судя по моим сведениям, он должен быть еще жив.

— Но как?..

— Все объяснения потом. Сейчас сюда приедет полиция.

Не дожидаясь, пока машина остановится, Адальбер выскочил из нее и побежал к камню. Подбежал и в изумлении остановился. На камне лежал аккуратно завернутый в одеяло человек, голова его была тщательно забинтована и лежала на плоской подушечке. Адальбер наклонился, и забинтованный едва слышно сказал:

— Господин Адальбер?.. Откуда?.. А я, собственно, где?..

— Не задавайте вопросов. Вы, похоже, ранены. Что вы чувствуете?

— Все болит…

Альдо, кое-как пристроив машину, торопился вслед за профессором, который, подбежав, высвободил руку журналиста и начал измерять его пульс. На вопрос профессора о самочувствиии Бертье ответил:

— Устал… Сил совсем нет… Не понимаю, что со мной… Что случилось… Людей было много… Одни хотели меня убить… А другие… Мне кажется, они сцепились…

— Успокойтесь. Не надо много говорить. Вы теряете силы. Сейчас приедет полиция с машиной «Скорой помощи», она отвезет вас в больницу. Все расспросы будут потом, сейчас вы рискуете получить лихорадку. Мы сделаем для вас все, что сможем.

— Кто вы?

— Неподходящее время для взаимных представлений. Думаю, вы хорошо знаете моих двух спутников. Их послала ваша жена разыскивать вас.

— Каролина! Она, наверное…

— Очень беспокоится, — закончил Морозини. — Но мы сразу же позвоним ей, как только вернемся в город. Лежите спокойно и берегите силы, они вам понадобятся.

Вскоре к лужайке подъехали еще две машины. Одна за другой, выключив сирены, что нечасто случается с полицией, а уж со «Скорой помощью» и вовсе никогда.

— Как это вы успели раньше нас? — недовольно проворчал Желе, обращаясь к профессору.

— Видите ли, именно мне позвонил по телефону неизвестный и сообщил, где мы можем найти этого бедного паренька, а я уже позвонил вам в полицию. Доброе утро, комиссар!

Комиссар не успел ответить, потому что Желе продолжал наскакивать на профессора:

— А эти двое? Они что тут делают?

— Их пригласил я. Вы не думаете, что они больше всех заинтересованы в поисках господина журналиста, потому что он их друг?

— Допустим. И все-таки очень странно…

— Комиссар! — Голос де Комбо-Рокелора прозвучал решительно. — Попросите вашего подчиненного умерить свое недовольство. Раненый нуждается в немедленной медицинской помощи и в первую очередь в рентгене. Те, кто его подобрал, все сделали добросовестно, но у него на теле многочисленные раны.

Санитары уже подошли с носилками, положили на них раненого и понесли. Устроив его в машине, они сели рядом, «Скорая помощь» включила сирену и унеслась. Комиссар Дежарден распорядился:

— Желе! Вы и ваши люди прочешете эту поляну мелким гребешком! Мы должны знать, кто сюда доставил этого журналиста. Я с этими господами поеду в больницу. Все, что узнаю, сообщу. Приказ поняли? Выполняйте!

Как бы ни был упрям инспектор, он прекрасно знал: если комиссар говорит таким тоном, не стоит ему противоречить. Поэтому он воздержался от комментариев, раздал задания двум своим помощникам и принялся за работу. Комиссар и профессор тем временем уселись на заднее сиденье в автомобиле Альдо, который тот уже успел развернуть.

— А теперь, господин профессор, — заговорил комиссар, устроившись поудобнее, — расскажите мне все в подробностях. Что за люди подняли вас по тревоге?

— Я знаю о них не больше. Телефонный звонок раздался около восьми, и незнакомый женский голос сообщил мне, где я могу найти Мишеля Бертье, добавив, что в ее доме было сделано все возможное, чтобы ему помочь, но он нуждается в срочной госпитализации. Не будь его состояние таким тяжелым, я бы не рискнул призывать на помощь полицию, которая видит в нем убийцу, тогда как он всего лишь несчастная жертва точно так же, как бедный Дюмен.

— Тяжелое состояние и есть лучшее доказательство его невиновности, не так ли?

— Не всегда. Для этой женщины было очень важно, чтобы те, кто причинил журналисту увечья, считали его мертвым и продолжали пребывать в этом заблуждении.

— Но опасность со временем пройдет, не так ли?

— Безусловно. Те, кто подобрал его, предпочтут оставаться в тени. Если бы он вскоре умер, его вернули бы на то место, откуда подобрали. Я логично рассуждаю, не так ли?

— Ваша собеседница связывала между собой убийство Дюмена и похищение журналиста? Подозревала, что то и другое совершили одни и те же люди?

— Ей казалось, что нет. Но я подчеркиваю — «казалось».

— А вам как кажется?

— Мне кажется, что она говорила от имени друзей, которые во что бы то ни стало хотели остаться неизвестными, и сама она, вполне возможно, ничего не знала об этом деле.

— Само собой разумеется, голоса вы не узнали?

— Конечно, нет! Тем более что, могу поклясться, он был изменен.

Альдо с Адальбером молчали как рыбы, стараясь не пропустить ни единого слова. Их молчание в конце концов привлекло внимание полицейского:

— А вы, господа? Вам нечего мне сказать?

Ответ взял на себя Видаль-Пеликорн:

— Мы, к сожалению, знаем еще меньше профессора, поскольку приехали к нему по его срочному вызову.

— А вы не думаете, что было бы гораздо естественнее, если бы эта женщина обратилась к нам, а не к профессору?

— Если она хотела сохранить тайну, для нее было естественным обратиться к профессору, а не в полицию. А поскольку профессор знал, как близко к сердцу мы принимаем участь Бертье, он, недолго думая, позвонил нам, тем более что наша машина ездит быстрее… И не с таким шумом.

— Что вы намерены делать дальше? Возвращаетесь домой?

— Сначала мы сообщим новости жене Бертье, — вступил в разговор Морозини, — и положим конец ее неведению. Если она решит приехать сюда, мы предложим ей посильную помощь. Надеюсь, в этом нет ничего предосудительного?

— Конечно, нет. Мне бы даже хотелось попросить вас побыть еще какое-то время с нами. На тот случай, если у меня появятся какие-то вопросы.

— Понимаю, понимаю, — процедил Адальбер, и ноздри у него раздулись, что всегда служило признаком раздражения. — Но я бы на вашем месте направил свои усилия на замок. Ведь Дюмен работал слугой в замке, не так ли?

— Не волнуйтесь, Адальбер, — успокаивающим тоном произнес профессор. — Комиссар свое дело знает.

— Ни секунды в этом не сомневаюсь, но…

— А мне непонятно следующее, — прервал друга Альдо. — Почему машину отправили в Луару, а Бертье бросили, не знаю уж где, еще живым?

— Машину убрали, чтобы создать видимость бегства Бертье.

— Но Луара никогда не отличалась большой глубиной.

— Есть места очень глубокие, надо только их знать, — не согласился Дежарден. — Поэтому сразу видно, что топил ее кто-то из местных.

— Хорошо! А почему тогда не утопили вместе с машиной Бертье?

— Не хотели рисковать, — вмешался профессор. — Не хотели, чтобы в машине обнаружили труп, если она вдруг будет найдена. Я думаю, что злоумышленники хотели закопать Бертье, считая его мертвым, но им помешали те, кто пришел ему на помощь.

— Хорошее объяснение, — со вздохом признал Дежарден. — Но именно поэтому мне и хочется понять, почему эти люди скрываются. Спасти человека, на мой взгляд, не такое большое преступление.

— А что, если это какое-то тайное общество и оно не желает, чтобы о нем говорили хорошо? И плохо тоже! — высказал неожиданное предположение Адальбер. — Поди знай, с кем мы имеем дело!

— Только этого не хватало! — возмутился профессор. — Как вам не стыдно, Адальбер! Вы что? Все еще читаете комиксы про Никелированные ноги?^[399] Тайное общество! Надо же такое выдумать!

Альдо несказанно удивил возмущенный тон профессора, он взглянул на него в зеркальце и удивился еще больше: его родственник — профессора вполне можно было записать в родственники — покраснел от гнева, как помидор. Слова Адальбера, его шутка, которой он хотел разрядить напряжение, не заслуживали такого гнева. Тут было что-то не так. Альдо решил прощупать почву и рискнул:

— Но вы же сами нам говорили, профессор, причем не далее как вчера, что Шинон перегружен всяческими историями, славными и сомнительными, что это город тайн и секретов и кое-какие из них тянутся даже к замку Круа-От. Предположение Адальбера, может быть, и не так нелепо?

Но если Альдо думал, что подольет масла в огонь и рассердит старика еще больше, он ошибся. Напротив, лицо профессора разгладилось, брови перестали хмуриться, и Альдо услышал:

— Действительно, почему бы и нет? Здесь нужно быть ко всему готовым! Но никто меня не разубедит, что все зло у нас идет от этого чертова замка, который притягивает к себе крайне странных людей. Я бы дорого дал, чтобы там как следует покопаться.

— Для вас, думаю, не так уж невозможно быть принятым в этом замке, учитывая вашу славу, ваши титулы, звания и то, что вы были в дружеских отношениях с ван Тильденом.

Ответ последовал не сразу, но через несколько минут господин де Комбо-Рокелор со вздохом признался:

— Сказать по правде, я пытался это сделать. Послал новому хозяину свою визитную карточку с перечислением всех своих степеней.

— И что же? Неужели вам не ответили?

— Ответили. Через секретаря мне было передано несколько слов благодарности и сожаления о плохом самочувствии. Когда оно улучшится, меня не преминут пригласить. Но пока так и не пригласили.

Дежарден язвительно усмехнулся:

— В этот замок войду я, я вам это гарантирую. Войду вместе со специальной комиссией, так как собираюсь потребовать эксгумации ван Тильдена.

Альдо тихонько вздохнул, это был вздох облегчения: конечно, на разрешение потребуется время, но, по крайней мере, есть надежда, что найдется кончик путеводной нити в этой странной истории, которая пока выглядит настоящим безумием. Что касается профессора, то Альдо никак не мог отделаться от ощущения, что тот говорит далеко не всю правду. Например: телефонный звонок от незнакомки. Альдо готов был поспорить, что профессор прекрасно ее знает, иначе почему бы она стала звонить ему? Комиссар совершенно справедливо был в недоумении: почему в первую очередь не позвонили в полицию, что автоматически предполагало вызов медицинской помощи? Учитывая состояние Бертье, это было более чем естественно. И потом, к чему эта театральная мизансцена: положить несчастного на каменный стол посреди леса! Куда проще было бы оставить его у дверей больницы. А если бы он умер…

Адальбер наклонился к Альдо и шепнул на ухо:

— Еще немного, и мы свалимся в кювет! Рули, черт тебя подери! Потом будешь думать!

Серьезная травма головы, перелом ключицы и рана на бедре. Мишель Бертье нуждается в срочной и квалифицированной медицинской помощи. Так весьма сурово заявил главный врач городской больницы Шинона.

— Ему нужна не просто больница, а хорошо оснащенная клиника, — подчеркнул он. — У нас нет необходимого оборудования, его нужно везти в Тур. И кто на него навертел столько повязок? Он потерял очень много крови, он едва дышит! А вы его только сейчас привезли?!

— Мы привезли его сразу, как только обнаружили, доктор, — возразил Дежарден. — Прежде чем нас предупредить, его положили на Камень фей. Не знаю, что бы мы могли еще сделать.

— Ладно! Хорошо! Погружайте раненого в машину. Я звоню в Тур!

Час спустя Бертье наконец-то попал в надежные руки, и комиссар отправился обратно в Шинон на машине «Скорой помощи». Адальбер позвонил из телефонной кабины близлежащего кафе комиссару Ланглуа и известил его о последних событиях. Альдо из приемного покоя больницы позвонил Каролине Бертье. Что же до профессора, то он, забыв о том, что пригласил обоих друзей на обед, укатил обратно вместе с Дежарденом.

Каролина сразу повысила голос:

— Почему вы не позвонили мне раньше?! Я себе места не нахожу от беспокойства!

— Я позвонил вам сразу, как только мы приехали, и сказал, что вашего мужа уже нет в Шиноне, но мы его ищем. Мне не показалось, что вас успокоит известие, что Бертье обвиняют в убийстве и что он объявлен в розыск полицией. Теперь Мишель нашелся, он в плохом состоянии, но в хороших руках, обвинение отпало само собой. Сейчас его готовят к операции.

— Операции? Какой операции?

— К сожалению, не могу вам точно сказать, нам этого не сообщили. Я знаю, что у него проблемы с бедром, которые потребуют долгого пребывания в больнице. Так что, Каролина, набирайтесь мужества! Я позвоню в газету и предупрежу их, буду держать вас в курсе событий, если хотите, могу звонить каждый час, хотя…

— Нет, спасибо! Я приеду завтра утром первым поездом.

Другого и быть не могло, если знать Каролину, в девичестве Отье. Альдо на собственном опыте убедился, что она не из покладистых. А если вспомнить, как она настрадалась, то можно простить ее нелегкий характер. Она и теперь, несмотря на счастливое замужество и рождение прелестного малыша, оставалась несколько нервозной.

— А кто останется с вашим сыном? Ваши свекр со свекровью, кажется, живут в Тулузе?

К удивлению Альдо, Каролина рассмеялась:

— Вы забыли о семействе Карловых! Люба и Николя обожают Франсуа, они для него настоящие бабушка и дедушка, наподобие, знаете ли, тех, что бывают в Бретани. Значит, до завтра, Альдо! Передайте привет Адальберу и еще раз большое спасибо.

— Не за что. Завтра мы встретим вас на вокзале.

— Думаю, ты ни секунды не сомневался, что Каролина тут же примчится сюда, — сказал Адальбер, когда они встретились с Альдо. — И мне кажется совершенно естественным, что она собирается поселиться в больнице, ей захочется быть рядом с Мишелем.

— Положим, она собирается поселиться в близлежащей гостинице, но вот что я хочу тебе сказать: мы выполнили свою миссию, но лично я задержался бы еще в Шиноне. Есть кое-какие мелочи, которые мне хотелось бы выяснить.

— Какие же? Уж не надумал ли ты исповедовать своего нового родственника? Потому что он показался тебе не слишком искренним?

— Именно, именно! Ты попал в самое яблочко. Прости, что влезаю в твои юношеские воспоминания, но скажи, каким он был преподавателем?

— Удивительным! История перед нами просто оживала. Про некоторые периоды невольно хотелось спросить, уж не жил ли он сам в те времена. Например, во времена Высокого Возрождения… Но особенно красочно он излагал историю кельтов! Во время его лекций, можешь быть уверен, мы не пережевывали скудные сведения из «Наших предков галлов»; он рассказывал нам об их обычаях, о том, как они жили, сумел увлечь превратностями судьбы Верцингеторига. Что ты знаешь, например, о галльских вождях, Луэрне и других?

— Если честно, то ничего.

— Ну вот, а я благодаря профессору знаю. И как все это было незабываемо! Ему не нужно было заботиться о тишине в классе. Самые отъявленные разгильдяи слушали его с раскрытыми ртами.

— Как раз на этих лекциях ты и узнал о необыкновенном эхе Шинона, которое повторяет десять раз клич «хэ-хок»?

— Конечно! Ты представить себе не можешь, какая у нас царила атмосфера! Мы прозвали его Друидом. Ему не хватало только белоснежной одежды, золотого серпа и ирландской арфы!

Адальбер так увлекся своими воспоминаниями, что даже позабыл об Альдо, который между тем слушал его со все возрастающим интересом, пока вдруг его не поразила внезапная мысль и он не погрузился в размышления.

— Однако должен тебе сказать, — заключил восторженный рассказчик, — что профессор ни во что не ставил Людовика XIV и Наполеона! Нет, он не отрицал их роли в истории, но ему они были совершенно неинтересны! Да ты меня не слушаешь!

— Слушаю. Только я задумался. Задумался о происхождении и роли этого каменного стола, на который неведомые спасители уложили Бертье. Мне кажется, что вчера упоминалось, будто шинонский лес был когда-то для кельтов священным местом.

Адальбер согласно кивнул:

— Да, так оно и было! И как я не подумал об этом раньше? Так ты думаешь, что… Согласен, это объяснило бы невероятную скромность неведомых спасителей Бертье. Тайное общество, о котором я сказал в шутку… Альдо, теперь и я хотел бы расспросить профессора!

— А не лучше ли обо всем разведать обходным путем?

— Что ты имеешь в виду?

— Имею в виду нашу постоянную информационную службу. Дорогую и незаменимую План-Крепен, кладезь познаний и живую энциклопедию по части всех генеалогических древ нашего семейства. Я уверен, она не может не знать человека, который назвал тетушку Амели «старой верблюдицей», — заявил Альдо, поднимаясь из-за столика кафе, куда они заглянули, чтобы выпить по стаканчику.

— И куда ты теперь направляешься?

— Хочу позвонить на улицу Альфреда де Виньи! Если нам выпала передышка, нужно ею воспользоваться, тем более что наш дорогой родственник забыл о нас.

Отсутствовал Альдо недолго. Увидев, что телефон висит в простенке между входной дверью и кассой, Альдо развернулся и снова уселся за столик.

— Если подумать хорошенько, то звонок можно отложить, — заявил он. — Ты видел, где висит аппарат?

— Видел. В уголке у двери. И что?

— Между кассиршей и посетителями, которые ходят туда-сюда. В общем, в самой толчее. Для такого рода разговора я предпочел бы более уединенную обстановку. Учитывая, что произошло с Бертье… Короче говоря, этот телефон мне не понравился.

— Думаю, ты прав. Но этот телефон не мешает нам пообедать. Честно говоря, я чертовски голоден!

Каролина Бертье приехала поездом в десять тридцать. Если бы не ее откровенное беспокойство, она выглядела бы еще очаровательнее, чем всегда. Темно-синий цвет необыкновенно шел ей — шерстяное платье с белым атласным воротничком и манжетами, плотное дорожное пальто, шляпа из мягкого фетра колокольчиком на светлых пушистых волосах, замшевые сумочка, лодочки и перчатки, — все дышало той скромной элегантностью, которая как нельзя лучше подходила жене преуспевающего журналиста. Глядя на эту красивую, изящную женщину, Альдо не без тайного удовольствия вспомнил то утро, когда в садах Трианона она позволила себе признаться, что любит его. Впрочем, чтобы тут же позабыть. Поздоровались они весьма сдержанно, поскольку Каролина была не одна. Ее сопровождал коллега Бертье, Фредерик Симоне из газеты «Фигаро», приехавший, чтобы «осветить произошедшие события», а заодно и помочь молодой женщине. Судя по тому, как он ее опекал, Каролина ему нравилась.

— Вас сразу проводить в больницу или вы сначала заедете в гостиницу? — спросил Альдо.

— В больницу! Как себя чувствует Мишель?

— Мы были в больнице, когда его вывезли из операционной, но он еще не проснулся, — сообщил Адальбер, которого задело безразличие Каролины и совсем не понравился сопровождавший ее рыжий детина, претендующий на английский стиль и называющий молодую женщину «дорогая» с британским акцентом.

Увидев машину Альдо, рыжий выразил глубочайшее удовлетворение.

— Ваша? — спросил он у Морозини, который тоже потихоньку закипал от гнева и едва процедил сквозь зубы:

— Наняли. Чтобы сюда добраться.

— Неважно. Важно, что машина под рукой. Между Шиноном и Туром пешком не набегаешься. Ну и где вы нас разместили?

Почувствовав, что Альдо всерьез раздувает пары и даже может взорваться, что было бы крайне нежелательно, Адальбер взял на себя труд ответить рыжему нахалу.

— Нас? Вы что-то перепутали, голубчик. Зная, что мадам Бертье хочет быть как можно ближе к мужу, мы договорились для нее о номере в «Универ», на бульваре Ортлу. Это лучшая гостиница в городе и расположена в самом центре. Вас наша программа никак не могла предусмотреть, и мы ни о чем для вас не договаривались. Если вы приехали «освещать события», как вы выразились, то все события происходили в Шиноне. Мы можем прихватить и вас, когда туда поедем, а там вы расположитесь, где пожелаете. Но в дальнейшем на нас в качестве такси не рассчитывайте. Договорились?

— Как вы любезны, однако!

— Мы, египтологи, всегда очень любезны. Сказывается общение с мумиями.

— А-а, так вы…

— Да, именно египтолог!

Каролина, сидевшая рядом с Альдо, обернулась к ним:

— Господа, я прошу вас!

— Извините, — проговорил Адальбер. — Не обращайте внимания. Мы почти уже приехали.

Вскоре они остановились у больницы, и Симоне счел необходимым отправиться вслед за Королиной, которая поспешила за сведениями к старшей сестре. Профессия обязывает! — было написано на лице журналиста, и кто, спрашивается, мог его остановить? Остановила его старшая сестра, мужеподобная, похожая на жандарма, она не испытывала почтения к журналистам и мигом отправила незваного посетителя в коридор, а сама с самым искренним участием обратилась к молодой женщине и объяснила, что операция прошла хорошо, но выздоравливать больной будет долго.

— Могу я его увидеть? — спросила Каролина.

— Да, но только вы одна и всего на минутку. Но вы можете вернуться во второй половине дня.

— И смогу поговорить с хирургом?

— Конечно, сможете. Он бы и сейчас вас принял, но у него операция. Приходите часам к трем.

Когда Каролина вернулась к ожидавшим ее мужчинам, она, конечно, не улыбалась, но было видно, что мучительная тревога оставила ее. Она поблагодарила Альдо и Адальбера за то, что откликнулись на ее просьбу, что, можно считать, спасли Мишелю жизнь, а потом попросила отвезти ее в гостиницу.

— Я хотела бы попробовать отдохнуть. Я уже столько дней не сплю…

— А может, вы с нами позавтракаете? — предложил Адальбер. — Вы, я думаю, и не ели тоже все эти дни?

— Нет, спасибо. Я хочу только спать. А если проголодаюсь, то позвоню и закажу что-нибудь в номер.

— В любом случае не беспокойтесь, — вмешался Симоне, который успел взять для себя номер в той же гостинице, — я остаюсь с мадам Бертье. Газета оплачивает расходы. Поезжайте спокойно.

— А я-то думал, что вы приехали «освещать события», — насмешливо произнес Морозини. — События-то все происходили в Шиноне. Именно там ведут следствие комиссар Дежарден и неподражаемый инспектор Желе!

— Да, я приехал именно для этого, но статья будет начинаться с событий, которые произошли с Бертье, так что я, как только станет возможно, должен буду поговорить именно с ним. О нас не беспокойтесь, я позабочусь о машине, и думаю, завтра мы увидимся…

Каролина тем временем направилась к лифту, и Симоне устремился за ней. Через несколько секунд они оба были вознесены на верхние этажи гостиницы, а оставленные внизу друзья пребывали в некотором недоумении, их удивила беззастенчивость, с какой их отправили в отставку.

— Что ты об этом скажешь? — поинтересовался Адальбер.

Поглядев на его обиженное лицо, Морозини рассмеялся.

— Скажу, что он расплатился монетой из твоего же кошелька. Разве не ты сообщил ему, что мы не собираемся его обслуживать, работать шоферами и мальчиками на побегушках?

— И сказал чистую правду. Этот тип сразу стал действовать мне на нервы своим дурацким английским стилем! Право слово, какое-то чучело!

— На вкус, на цвет товарища нет… Зато, как мне кажется, аглийский стиль по душе Каролине.

— Если память мне не изменяет, Каролине нравился ты, во всяком случае, во время наших злоключений в Версале.

— Мимолетное увлечение несчастного подростка! Что может быть понятнее, — пожал плечами Альдо. — С тех пор она, слава богу, нашла свое счастье с очаровательным молодым человеком, родила ему сына, муж обеспечил ей спокойное безбедное существование…

— Да уж, спокойное, если позабыть, конечно, о страсти Бертье к опасным приключениям. Давай сообразим, что мы будем делать дальше. Не знаю, как ты, но я…

— Страшно голоден! Ты, как обычно, страшно голоден, и поэтому мы отправимся обедать, но только не в здешний ресторан!

— Боишься, что в ближайшие десять минут сюда примчится Симоне и начнет набиваться нам в компанию? Не беспокойся, у меня на примете то, что нам нужно.

Часа два спустя, отменно пообедав, друзья сели в машину, чтобы ехать в Шинон, но сначала решили заглянуть в больницу, чтобы узнать новости. Врач-практикант, который после операции неотлучно находился у постели больного, в нескольких словах сообщил им, что Бертье проснулся после наркоза вовремя, операция прошла удачно и, если не возникнет никаких осложнений, больного можно будет перевезти в реабилитационный центр в Версаль. Еще он сказал, что с минуты на минуту ждет жену пациента.

— Должен вас предупредить, — сообщил коварный Адальбер, — что за женой Бертье ходит по пятам один его коллега.

— Нет! Никаких журналистов! Даже визит полиции мы назначили только на завтра, о чем я и сообщил комиссару Дежардену, когда он звонил! Только жена, и никого больше!

— Очень рады! Большое спасибо, доктор! — И завершил беседу обещанием: — Завтра снова навестим вас и узнаем новости.

Углубившись каждый в свои мысли, друзья довольно долго ехали молча.

Проехав километров двадцать, Альдо заговорил, скорее думая вслух:

— По сути, возвращаться нет никакого смысла. Почему, собственно, не ограничиться телефонным звонком?

Адальбер, которого переваривание судака под белым соусом тянуло в благодетельный сон, чуть ли не подскочил.

— О чем это ты?

— О своем обещании доктору: зайдем за новостями. Надо же такую глупость сморозить, когда мы, повторяю, можем просто-напросто позвонить.

— Причем из любой дыры! А ты не задумал часом вернуться в Париж?

— Задумал. Потому что скажу тебе откровенно: у меня сложилось впечатление, что мы попусту потеряем время, если задержимся в этом городишке, где у нас нет больше никаких дел, раз отыскался Бертье!

— Ты что? Разобиделся на холодную встречу прелестной Каролины?

— Не говори глупостей!

— Признаюсь, на твоем месте я бы тоже обиделся. Сначала она звонит тебе вся в слезах, умоляя отправиться в крестовый поход на поиски супруга, которому грозит неведомая опасность. Ты по-рыцарски, без лишних слов, отправляешься в путь, находишь пропавшего…

— Брось! Я тут ни при чем! Без тебя, профессора и…

— Молчи! Что за счеты? В общем, когда вышеупомянутый супруг был возвращен из небытия и ты был вправе рассчитывать самое малое на сердечное «спасибо», чаровница одарила тебя на вокзале всего-навсего безразличным «здрасте»! Но у меня хорошая память, и я не забыл, какой нежностью сиял ее взор, когда она смотрела на тебя в тени дерев Трианона!

— Перестань издеваться. Тогда нам всем грозила верная гибель, но все, к счастью, обошлось, и повторю еще раз: с тех пор Каролина вышла замуж за прекрасного человека, родила ребенка, стала совсем другой женщиной. А у меня, как ты знаешь, полно своих дел. Поэтому — да, мне не терпится пуститься в обратный путь к Парижу.

— Не разрешив ни одной здешней загадки? Не узнав, убит Тильден или покончил с собой? И кто убил Дюмена? Что за таинственные люди спасли Бертье? Я помню, что в прежние времена ты был более любопытным.

— Я тоже это помню, но я постарел.

— Скажи это лошади, и она ударит тебя копытом! А фантастическая химера фантастического Чезаре Борджа? Она тоже тебя нисколько не волнует?

— Если ты захочешь, ты можешь достать кого угодно! Признаюсь честно, что на химеру я бы полюбовался с удовольствием, но если ради этого придется разорять могилу, то увольте! Я к этому не готов.

— Напоминаю, что Дежарден сделает это вместо нас, поскольку собирается просить разрешение на эксгумацию ван Тильдена. Ты представляешь, что твоя химера может отыскаться сама собой! Может, ради этого стоит набраться терпения, как ты считаешь?

— Ради этого, конечно, стоит! И это единственное, ради чего стоит потерпеть. Но тогда желательно как можно скорее узнать, когда это произойдет!

— Не спеши! В ожидании ты сможешь хорошенько изучить прелестные окрестности. В этих местах находится несколько самых красивых замков долины Луары. Взгляни хотя бы на этот! Поверни голову налево!

Они въехали в небольшую деревушку Азэ-ле-Ридо, которая находилась примерно на полпути от Тура до Шинона. Остановив машину, Альдо залюбовался отражающимся в водах Эндра замком, похожим на драгоценность с гранеными каменными башенками под серебристой черепицей.

— Обитель сказочной принцессы, — искренне восхитился Альдо.

— «Бриллиант, вставленный в оправу цветущих берегов Эндра», так назвал этот замок Бальзак, когда гостил по соседству в Саше. А если хочешь полюбоваться замком сказочной принцессы, поедем в Юссе, это совсем неподалеку отсюда. Замок Юссе волшебно хорош, и говорят, что туда Перро поселил свою Спящую красавицу. Однако, я думаю, его настоящая хозяйка спала совсем не сладко, и все из-за несносного Шатобриана.

— Как ты можешь называть несносным великого Обольстителя? — засмеялся Альдо.

— Могу назвать его и похуже. Бедняжка была от него без ума, а он без стеснения злоупотреблял ее привязанностью, использовал ее высокое положение и связи, чтобы заводить дружбу с послами и коллекционировать в посольствах любовниц. А эта прелестнейшая женщина писала ему: «Я приказала остановить все часы в доме, чтобы не слышать, как они пробьют час, в который вы больше не придете…» Честно говоря, меня этот твой Обольститель всегда раздражал!

— Это заметно. Ты еще не исчерпал запас своих сказочных замков?

— Что ты! У меня есть Вилландри с чудесными садами, меняющими свой облик вместе с временами года, Ланже по другую сторону Луары, где Карл VIII сочетался брачными узами с Анной Бретонской. Могу показать тебе замок Монсоро и портрет его прекрасной хозяйки, затем Фонтевро, усыпальницу Плантагенетов, где покоится Алиенора Аквитанская и Ричард Львиное Сердце…

— Вот тут можешь остановиться. Не забывай, что почтенный Ги Бюто сообщил мне все… или почти все, что касается истории Франции. Благодаря ему я тоже знаю, что до того, как обосноваться в Версале, французские короли на протяжении долгих веков предпочитали Парижу долину Луары, но признаюсь, к своему большому стыду, что до сих пор не находил времени осмотреть замки собственными глазами. Видел их только на фотографиях. Дай я еще минутку полюбуюсь этим! Клянусь, что непременно вернусь сюда! Но только с Лизой!

— И с детишками! — подхватил Адальбер. — Представь, что мне было пять лет, когда меня в первый раз привезли в великолепный Шамбор. Что касается твоей жены, то готов заложить свою голову, она знает все наши замки как свои пять пальцев. Ну а теперь какова наша дальнейшая программа?

— Едем в Шинон, но сначала я хотел бы еще раз посмотреть на лужайку, где мы нашли Бертье. Ты сможешь ее найти?

— Не сомневайся! В путь!

Путь оказался недолгим, но напрасно они облазили всю лужайку вокруг каменного стола. Они не нашли того, что искали. А искали они хоть какой-то след или намек на тех уж слишком скромных людей, которые спасли журналиста, попытались ему помочь сами, но были вынуждены передать бедолагу в более искусные руки. А никакого следа они не могли найти, потому что следов было слишком много. Вся лужайка была истоптана, словно через нее прошла огромная толпа народа, трава смята, но поиски полицейских, похоже, тоже не принесли никаких результатов.

— Вот так история! Без конца и без начала, — вздохнул Альдо. — Я согласен, что убийцы могли сбросить машину Бертье в Луару, чтобы создать впечатление, будто он в бегах. Это вполне вероятно, но какого черта оставлять его полумертвого посреди леса?

— Почему не похоронить в укромном уголке, где никто никогда не нашел бы его? Здесь как раз самая старая, самая густая часть леса, которая вдобавок пользуется дурной репутацией, так, по крайней мере, сказал мне старичок в нашей деревне, когда я поутру ходил покупать спички. В древние времена на этом каменном столе приносили человеческие жертвы. Так что в эту сторону, особенно ночью, люди толпами не ходят.

— А почему, как ты думаешь, дело не было доведено до конца?

— Думаю, что убийцам помешали.

— Но кто?

— Кто ж знает! Ты слишком многого от меня хочешь. А теперь давай поскорее в Шинон! Мне не терпится перемолвиться хоть словечком с нашим дорогим профессором и узнать у комиссара, не решился ли вопрос с эксгумацией бедного ван Тильдена. Если эксгумация будет осуществлена, нам можно будет ждать сюрпризов, — вынес вердикт Адальбер.

— Если ты надеешься, что из гроба извлекут химеру, то не надейся. Этого быть не может.

— Почему? Ты сам говорил, что…

— Я просто не подумал. Если он собирался покончить с собой, то мог бы с ней не расставаться, ведь он был в костюме эпохи Возрождения, который надевал, когда навещал свою драгоценную коллекцию, и ему было не трудно спрятать драгоценность за подкладку колета, например, или в шоссах-буф. Но если его убили, то химера должна по-прежнему находиться в тайнике, где он ее спрятал.

— Не согласен! Почему бы его костюму не быть тем самым тайником? Благодаря ему коллекционер имел возможность не расставаться со своим сокровищем и, поскольку в завещании он распорядился похоронить себя именно в этом костюме, мы опять возвращаемся к тому, с чего начали: химера может находиться в его гробу!

— Все, конечно, может быть, но интуиция мне подсказывает, что есть какой-то особый тайничок. Он может находиться в часовне, что было бы своеобразной попыткой умиротворить адский дух ее первого владельца. Учитывая список преступлений Борджа, трудно предположить, что химера стала амулетом, приносящим счастье. И уж ни в коем случае не пропуском в рай!

— Да, с этим не поспоришь, — согласился Адальбер. — В общем, все опять утонуло в густом тумане. Знаешь, я тоже начинаю думать, что нам лучше распрощаться с этим делом. Мы сделали все, что могли. Мишель Бертье теперь вне опасности. Коллекция ван Тильдена разлетелась по четырем сторонам света. Химера, любимая игрушка Борджа, где была, там и лежит. Но поскольку считалось, что она вот уже двадцать лет покоится на дне океана, думаю, ее отсутствие для тебя не большое горе.

— Признаюсь честно, мне бы хотелось подержать ее в руках. Страсть к драгоценным камням! Что с ней поделаешь! А в остальном я совершенно с тобой согласен: если ван Тильден убит — это дело полиции, а не наше. Остается, конечно, мой американский клиент, но я успел его вежливо предупредить, что не собираюсь посвятить остаток жизни поискам его химеры… Проклятой, надо сказать. Что у нас еще? Горничная Полины, погруженная в кому…

— В коме она может пролежать не один год. Вольно же Полине оставаться во Франции и ждать ее воскрешения! Впрочем, я думаю, ждать ей скоро надоест, а тебе уж точно лучше ждать вестей у себя дома. Если что-то новенькое появится, я мигом тебя извещу. Этой зимой я не собираюсь трогаться с места. И обещаю, что не буду ухаживать за Полиной, — добавил он, увидев ироническую усмешку Альдо.

На секунду оставив руль, Альдо похлопал друга по коленке:

— Успокойся, дружище. Я как можно скорее собираюсь вернуться в Венецию.

А в Шиноне друзей поджидала новость. Только что был получен результат эксгумации: ван Тильден был, без всякого сомнения, убит. Нашли следы подкожного впрыскивания наркотика, после чего его вынудили проглотить яд, следы которого были найдены в желудке. Снова было начато следствие, вести его было приказано с максимальной тщательностью и результаты сообщить в Париж.

— Я буду держать вас в курсе событий, — пообещал Юбер де Комбо-Рокелор. — Эта история увлекла меня до страсти!

На следующее утро друзья заехали в турскую больницу справиться о здоровье Бертье и узнали, что оно вполне удовлетворительно.

Перед ними лежала дорога на Париж.

— Знаешь, что я тебе скажу, — со вздохом начал Альдо. — Неприятнее всего мне в этом деле то, что мы с тобой в нем сбоку припека.

— О да, я прекрасно знаю, что ты терпеть не можешь роль статиста. Впрочем, я тоже! По сути, у нас с тобой получились пустые хлопоты. Даже бедного Бертье нашли без нас!

Глава 7 Вечер в Опере

Когда друзья во второй половине дня добрались до улицы Альфреда де Виньи, они обнаружили, что въехать во двор особняка маркизы де Соммьер не так-то просто. Перед воротами стоял великолепный, как собор, и такой же огромный «Роллс-Ройс», сияющий черным лаком, как китайский поднос. Шофер за рулем и слуга рядом с ним тоже были все в черном, застыв на переднем сиденье, отделенном от салона, с неподвижностью гвардейцев перед Букингемским дворцом.

— Господи! Что тут происходит? — простонал Альдо, раздавив сигарету в пепельнице. — В жизни не видел таких мастодонтов! Тетушка Амелия, похоже, принимает папского нунция.

Альдо устал, был весь в пыли — они мчались с открытым верхом, — и его пересохший рот жаждал прохладных освежающих напитков, которые в этот час обычно подавали в зимнем саду.

— Папский нунций никогда не сядет в английскую машину, она для него еретическая, — отметил Адальбер.

— Скажи этому типу, чтобы убрал с дороги свой катафалк, и позвони швейцару, чтобы открыл ворота.

Адальбер уже приготовился вылезти из машины, чтобы выполнить просьбу, но неуспел. Одна из створок ворот отодвинулась и пропустила Корнелиуса Уишбоуна с его неизменной черной фетровой шляпой на затылке, похожей на нимб. Корнелиус сразу же заметил на противоположной стороне улицы «Тальбот» и, засияв широчайшей улыбкой, поспешил к нему, не обратив внимания на слугу, который тут же вышел из машины, приготовившись распахнуть перед хозяином дверцу.

— Приехали?! Но это же просто кусочек удачи, как говорят англичане! А я заглянул к госпоже маркизе, чтобы пригласить ее вместе с чудачкой-компаньонкой завтра в свою ложу в Оперу. Предстоит великий вечер: Лукреция Торелли будет исполнять «Травиату» в присутствии президента Республики. Ясное дело, вы тоже приглашены.

— Но…

— Ну что вы, приходите обязательно! Места много! Моя ложа одна из больших, и я на вас рассчитываю! И не надо ничего мне сейчас говорить! Я знаю, нам есть много чего рассказать друг другу, но не сейчас. Я опаздываю, а дива не любит ждать! В общем, до завтра, и без отказов!

Не дав друзьям даже и слова вымолвить, Уишбоун исчез в своем обширном автомобиле, который тут же тронулся с места.

— Ну, что скажешь? — поинтересовался Альдо.

— Ничего, пока не промочу хоть чем-то горло, — отозвался Адальбер, вылезая из машины и отправляясь звонить швейцару, в то время как Альдо развернул «Тальбот» к воротам. Ворота, раскрываясь, громко заскрипели; справиться с их скрипом не могли никакие смазки.

Услышав скрип ворот, на крыльцо вышли старичок Сиприен и Мари-Анжелин. Сиприен с радостным бормотаньем поспешил по ступенькам вниз встречать путешественников, а Мари-Анжелин ринулся обратно в дом. Побежала извещать маркизу, а потом сразу же вернулась обратно, чтобы обрушить на друзей нескончаемый поток вопросов. Альдо прервал его:

— Все ответы после глотка воды, у нас язык похож на промокашку. И я думаю, тетя Амели тоже ждет не дождется новостей.

Старая маркиза сидела в своем любимом кресле из белого ратина со спинкой в виде веера, которое близкие именовали троном. Она так радостно приветствовала Альдо и Адальбера, что не было никаких сомнений: она их ждала и счастлива их возвращению. Шампанское полилось рекой, смывая усталость и утоляя жажду путников. План-Крепен дала им возможность оценить утонченный вкус шампанского, но не позволила посмаковать, вновь атаковав потоком вопросов. Маркиза, стукнув раза три палкой об пол, призвала компаньонку к порядку.

— Успокойтесь, пожалуйста, План-Крепен. Сначала о главном — Мишель Бертье. Вы нашли его?

— Да. Он был на волосок от смерти, когда мы его обнаружили. Но, сказать по чести, не наша заслуга, что Мишель был найден.

— Вот как? А чья же?

— Одного знакомого Адальбера, он познакомился с ним, когда учился в лицее Жансон-де-Сайи, и — держитесь крепче на стульях — нашего родственника!

Альдо ожидал радостных возгласов, но увидел вытянутые, с поджатыми губами лица двух дам.

— Боже мой, Боже! — покачала головой тетушка Амели. — Они познакомились с сумасшедшим!

— Я так и знала, — вздохнула Мари-Анжелин. — Надо было их предупредить.

— О чем? — поинтересовлся Альдо. — Мы успели догадаться, что в этом доме профессора не слишком жаловали, но это еще не причина, чтобы считать его сумасшедшим. Так мне кажется. Как-никак, он успешно преподает в Коллеж де Франс.

— Никто никогда не считал его ослом, — сухо сообщила маркиза. — Охотно признаю, что он — кладезь знаний, известный историк и все, что ты только пожелаешь. Но это не мешает ему быть несносным грубияном. Ты знаешь, как он называет меня в глаза и за глаза? «Старая верблюдица»! Ты в восторге, не правда ли? Я тоже.

Альдо с трудом удерживался от смеха, но высказался с крайней осторожностью.

— Неслыханное дело! — пробормотал он. — Интересно, чем вы его так раздосадовали? Он сообщил нам, что был вашим шурином, но я никогда не слышал, чтобы у вас была сестра.

— Относительно шурина он ошибся. После смерти моего брата Жоффруа он женился на его вдове Сесиль, которая, скажу откровенно, звезд с неба не хватала, но была красивой женщиной. Новый муж обращался с ней хуже некуда. Мне она была симпатична, а перед своим мужем бедняжка оказалась совершенно беззащитна, и я взяла на себя роль ее защитницы. Ему приходилось выслушивать от меня истины, которые ему были не по душе. Он на меня очень сердился. А на похоронах несчастной Сесиль я сказала ему прямо в глаза, что он виноват в ее смерти и что она умерла от отчаяния. Сказала это у ворот кладбища Пер-Лашез, где он принимал соболезнования. Он принимал их не просто равнодушно, а откровенно давал понять, что не испытывает ни малейшего горя от своего вдовства, что рад избавиться от супруги, поначалу представлявшей для него кое-какую эстетическую ценность, но с годами ставшей обузой из-за отсутствия культуры и здравого ума. Я очень тогда на него рассердилась.

— И что же вы сделали? — поинтересовался Альдо, которого эта история забавляла все больше и больше.

Ответила ему План-Крепен:

— Поверьте, это было что-то грандиозное.

— Вы там были?

— Разумеется. На похоронах был весь интеллектуальный Париж: Академия, Коллеж де Франс, несколько министров, Университет, всех я перечислить не в силах! Однако это не помешало нашей маркизе во всеуслышание, громко и отчетливо сообщить свою точку зрения. Причем, подчеркиваю, очень изысканно. Это произвело огромное впечатление, куда большее, чем если бы мы назвали вдовца убийцей.

— Да неужели?

— Уверяю вас! Образец литоты!^[400] Без единого прямого обвинения, при этом так точно и тонко, что не оставалось ни малейших сомнений. Да, речь была настолько убедительной, что на следующий день к нам тайно приехал префект полиции, интересуясь, нет ли у нас под рукой фактов, которые мы могли бы сообщить его ведомству.

— И что же вы ему ответили, тетя Амели?

— Ничего особенного. Дала понять, что злоба, которую вымещают день за днем, месяц за месяцем, год за годом, равна револьверной пуле и так же верно сводит в могилу. Вот только времени требуется больше. Префект — человек умный, он меня прекрасно понял. Так что ты видишь, твой родственник, а он родственник, это — увы! — неоспоримо имеет все основания называть меня «старой верблюдицей»… Хотя я бы не сказала, что это изящный оборот речи.

— Что касается его жены, — продолжала Мари-Анжелин, — то мы хотя бы порадовались, что ее похоронили по католическому обряду и отпели. С этим полубезумным еретиком…

— Еретиком? Разве он не католик? Человек с фамилией де Рокелор?

— Конечно, до поры до времени он был католиком, но потом все изменилось. С тех пор, как он стал друидом.

— Что-что? — в один голос воскликнули Альдо и Адальбер. — Каким друидом? Вы шутите?

— Какие уж тут шутки? — покачала головой госпожа де Соммьер. — Согласна, на первый взгляд, это кажется невероятной выдумкой, но тем не менее это чистая правда. Почти сорок лет тому назад — мы с ним примерно одногодки — он отказался от веры в Господа и выбрал себе не знаю уж кого для поклонения, окружив себя приспешниками и помощниками.

Друзья переглянулись. Все, что они услышали, могло бы послужить подспорьем для объяснения событий, происходивших в Шиноне. Поэтому Адальберу захотелось кое-что уточнить.

— Вы меня очень удивили! — заявил он. — Хотя, с другой стороны, и не слишком. Почему — я объясню позже! Хочу сказать следующее: я слушал лекции профессора в лицее Жансон. Не спорю, он с большим талантом пел хвалы кельтской цивилизации, однако его курс не ограничивался исключительно кельтами, он дошел до высокого Средневековья, эпохи цветущего христианства, где нельзя было обойтись без Господа Бога. Точно так же, как и во время Крестовых походов…

— Больше того, — подхватил Альдо. — Когда профессор рассказывал нам о своем обожаемом Шиноне, он не мог не упомянуть Жанны д’Арк. Говоря о ней, он ничуть не пытался отрицать, что она была посланницей небес.

— Только этого не хватало! Как-никак Жанна — наша национальная героиня, — поджав губы, заметила старая дама. — Хотя, конечно, не исключаю, что для этого милейшего ученого теперь совершенно одинаковы и омела, срезанная золотым серпом, и небесные голоса, услышанные маленькой пастушкой под дубом у себя в Лотарингии.

— Возможно, вы и правы, — поддержал маркизу, размышляя вслух, Адальбер. — И я думаю, вы не ошибаетесь относительно его приверженности друидизму. Во время нашего краткого и весьма поучительного путешествия мысль о чем-то подобном приходила нам в голову.

— Вот теперь самое время рассказать, как Мишель Бертье избежал смерти, — начал Альдо. — Расскажешь, Адальбер? Я еще во времена нашей египетской экспедиции имел возможность оценить великолепие твоего ораторского таланта.

— По какой причине ты решил запродать мою голову?

— И не думал! Напротив, воздаю кесарю кесарево. Мы тебя слушаем.

Рассказ Адальбера был выслушан почти в религиозном молчании. Даже Мари-Анжелин не произнесла ни слова. Она сидела, сложив на груди руки, и, казалось, была погружена в глубокое размышление. Когда Адальбер закончил, она задала вопрос:

— Эта лужайка находилась на возвышении?

— Да, дорога, по которой мы ехали, шла вверх. Лес покрывает большой холм, и мы добрались почти до его вершины.

— А вы не помните, в какой день, точнее, ночь Мишель Бертье исчез?

Альдо быстренько произвел подсчет.

— Если не ошибаюсь, он исчез в ночь с 31 октября на 1 ноября, в канун праздника Всех Святых.

— Для нас это праздник Всех Святых, а для кельтов и тех, кто считают себя их последователями, этот день называется «самайн» и знаменует переход от светлого времени года к темному. В этот день все исповедующие религию кельтов затемно пускаются в путь, чтобы к рассвету добраться до своего святилища и на восходе солнца помолиться богам, которые являются олицетворением сил природы — неба, солнца, луны, грома. Не забывая, конечно, и землю-кормилицу, которую они особенно чтут. Они собираются в дни осеннего и весеннего равноденствия, в дни зимнего и летнего солнцестояния, а также 1 февраля, 1 августа и 1 ноября. Четыре их главных праздника называются: имболк, бельтан, лугнасад и самайн. Вполне возможно, что убийц спугнула довольно многочисленная толпа так называемых кельтов, они бросили свою жертву и сбежали.

— Ради бога, скажите, откуда вы все это знаете? — воскликнул изумленный Адальбер. — Где вы могли почерпнуть столько сведений?

Мари-Анжелин посмотрела на него с нескрываемым упреком.

— Мне кажется, уж кто-кто, а вы способны лучше других понять, что возможно, не отрицая католической веры, стараться узнать побольше о всяческих сектах, которые в большинстве своем являются полным безумием, но их нельзя сбрасывать со счетов. Друиды, на мой взгляд, не лишены своеобразной поэзии, чего и близко нет у приспешников Ангела Цикламена, поклонников Пупка и обожателей Лука. При этом, само собой разумеется, все они еретики, супостаты и хулители Господа. В старые времена они бы вздохнуть не успели, как их всех отправили бы поджариваться на огромный костер!

— Гром небесный! — воскликнула госпожа де Соммьер. — Мне снится сон или я схожу с ума? Не говорите мне, Мари-Анжелин, что в шесть часов утра на мессе в церкви Святого Августина вас просвещают насчет сект!

— Нет, конечно! Мы можем быть совершенно спокойны. Там присутствует один только Ангел Цикламен, поразивший воображение горничной госпожи де Сен-Патерн.

— Прошу вас, — взмолился Альдо, — вернемся к теме нашего разговора! Так вы считаете, что друиды подобрали Бертье и даже попытались его лечить? Они что, обладают какими-то познаниями в области медицины?

— Безусловно! Все их познания связаны с природой: цветы, травы, деревья, соки и отвары. Целительством у друидов занимаются оваты, и к ним же обращаются за предсказаниями. Есть у них еще ободы, они учительствуют и осуществляют общение между группами, есть барды-поэты, хранители музыкальных традиций. По существу, друиды мне кажутся симпатичными, они безобидны. Я не верю в россказни, будто они приносят человеческие жертвы. На мой взгляд, они даже полезны, потому что чтут и оберегают природу. Вся беда в том, что они, почитая творение, отвергают Творца и церковь. А что касается Мишеля Бертье, то, скорее всего, эти язычники поняли, что не в силах излечить нанесенные ему увечья, о чем и известила одна из женщин их группы старого безумца Юбера. Вы можете быть совершенно уверены, что он прекрасно знает эту особу, которая ему звонила.

— Тут я с вами соглашусь, — кивнул Адальбер. — Вы позволите задать вам еще один вопрос, Мари-Анжелин?

— Хоть десять, если вам угодно.

— Нет-нет, десяти не будет. Если я вас правильно понял, современные друиды не живут единым сообществом.

— Да, не живут. Друидом теперь может быть и нотариус, и домашняя хозяйка, и лавочник, и рантье. Как вы понимаете, среди них есть люди добрые и не очень. Так вот, наш родственник принадлежит ко второй категории. Поэтому будьте осторожны!

— Пока нам не в чем его упрекнуть, — развел руками Адальбер. — Он всячески стремился нам помочь, и очень вас прошу, Мари-Анжелин, будьте образцом доброты и не вешайте трубку, если он позвонит, чтобы сообщить нам новости. Он обещал.

— Неужели вы так сблизились, что сообщили ему телефон? Этого еще не хватало!

— Сблизились? При чем тут это, подумайте сами, Мари-Анжелин! Разумеется, я дал профессору и телефон, и адрес, и было бы страшно невежливо, если бы Альдо не поступил так же.

— План-Крепен! Хватит упорствовать, — вмешалась маркиза. — В конце концов, старой верблюдицей он зовет меня, так что не будьте правовернее Папы!

— Мне тем более важно ваше согласие, что у вас я не задержусь, — подхватил Альдо. — Сплю и вижу поскорее добраться до дома! Теперь, когда Бертье вне опасности, у меня нет никакого повода задерживаться в Париже. Профессор считает, что химера Борджа спрятана в замке Круа-От, но могут пройти годы и годы, прежде чем она будет найдена. Меня эта химера, по чести говоря, совсем не привлекает. Слишком много вокруг нее крови.

— Ты забыл нашего друга Уишбоуна? Он рассчитывает на тебя. Больше того, считает тебя своей единственной надеждой. Что ты будешь с ним делать? Как выйдешь из этого положения? — поинтересовалась тетушка Амели.

— Самым тривиальным образом: скажу ему всю правду. Ничего не потеряно, пока кузен Юбер в Шиноне, а Адальбер в Париже. Благодаря им я со спокойной душой отправлюсь к себе в Венецию. Кстати, у вас нет никакой почты для меня?

— Есть, — отозвалась Мари-Анжелин и отправилась за письмом, которое лежало на маленьком изящном секретере из карельской березы. — Оно пришло вчера. Вы писали за это время Лизе?

— Несколько слов перед отъездом в Шинон. Меня тревожит, что адрес написан рукой Ги. Скорее всего, Лиза вообразила, что Шинон — начало долгого путешествия. Так и есть! Именно об этом мне и пишет Ги! — сообщил Альдо, пробежав коротенькое письмецо. — Даже отвечать не буду, просто приеду. Сегодня у нас вторник, очередной Симплон-Орьен-экспресс отправляется послезавтра. Сейчас же закажу билет.

— В последнее время Лиза что-то очень нервничает. Уж не ждет ли она снова ребеночка… Или даже двух? — предположила госпожа Соммьер.

— Господи, спаси и сохрани! Нет! Во всяком случае, я об этом ничего не знаю! А почему вы вдруг об этом подумали?

Такое предположение не доставило ни малейшей радости главе семейства Морозини, число «три» ему казалось цифрой более чем удовлетворительной.

— Да нет, я просто так сказала. Собственно, об этом подумала План-Крепен, она позвонила твоей жене и сообщила о твоем отъезде в Шинон. Лиза ей ответила: «Я могла поклясться, что он не задержится в Париже! Всегда повторяется одно и то же: он уезжает на несколько дней куда-нибудь поблизости, а потом вдруг, даже не предупредив, оказывается где-нибудь на Камчатке!!!»

— С чего вдруг Лиза стала говорить подобные глупости? — возмутился Альдо. — Кому как не ей знать, какая у меня работа! Она и сама в ней участвовала, пока работала моей секретаршей! К тому же я звал ее с собой, предлагал приехать повидаться с вами, обновить туалеты!

— Поэтому я тебя и спросила: может, она снова в интересном положении, как принято было говорить когда-то. Просто ужас, до чего в этом интересном положении женщины становятся неинтересными и невыносимыми.

— Посмотрим. А пока отправлю ей телеграмму, чтобы не сидеть пришитым к телефону и не ждать междугороднего звонка, а потом выслушивать все эти ее обиды. Честно говоря, я хотел бы вернуться домой и застать там тишину и спокойствие.

— Хочешь, я поеду с тобой? — насмешливо осведомился Адальбер.

— Не стоит, потому что дело кончится тем, что Лиза тебя возненавидит, а меня это расстроит по-настоящему. Нет-нет, сейчас я составлю телеграмму, а Люсьен отнесет ее на почту, если вы позволите, тетя Амели.

— Ты еще спрашиваешь! Давайте сменим тему. Ты идешь завтра с нами в Оперу?

— Придется. Мы столкнулись с Уишбоуном нос к носу у ваших ворот, и мне трудно было бы уверить его в том, что меня нет в Париже.

— Так вы в самом деле хотите с ним расстаться? — поинтересовалась огорченная План-Крепен. — На вас это не похоже!

— Может быть. Но если очередное приключение будет стоить мне семьи, то я не хочу платить такую дорогую цену. К тому же мне не по душе семейство Борджа, и в особенности Чезаре, я считаю его настоящим чудовищем. Его химера меня тоже мало волнует, и, даже если бы она была выставлена на торги, я не потратил бы и гроша, чтобы ее купить.

— Даже для своего клиента? Не так давно вы собирались пуститься на ее поиски ради нашего весельчака-техасца.

— Признаю, собирался. Но после последних событий желание взять ее в руки у меня поуменьшилось. Могу поклясться, что драгоценная игрушка приносит несчастье. Она… Она мне не нравится!

И Альдо направился к маленькому столику, стоящему в углу, чтобы составить текст телеграммы.

На следующий день Опера сияла огнями, заставив отступить парижскую ночь. Подсветка оживляла фигуры фасада и крышу вокруг зеленого купола, а высокие окна сияли, как расплавленное золото. На мостовой останавливались автомобили один другого роскошнее, из них выходили дамы в сказочных туалетах и дорогих мехах, мужчины в черных плащах и белых кашне, накинутых на фраки, с непокрытыми головами или в атласных шапокляках. Великолепная лестница с мраморными статуями и золотыми светильниками в виде опаловых шаров, по обеим сторонам которой выстроились гвардейцы в парадной форме, казалось, вела прямо в рай. По ней медленно поднимались избранные, облаченные в искуснейшие изделия портных, скорняков и ювелиров. Аристократические фамилии знаменитых когда-то высочеств соседствовали с финансовыми королями, известными адвокатами и модными звездами. В красной с золотом зале самые хорошенькие и самые нарядные женщины усаживались в первом ряду обитых пурпурным бархатом лож, которые благодаря их присутствию сразу становились похожими на сверкающие чудными дарами корзины, так что глаза разбегались, не зная, куда смотреть. Жемчуга, рубины, изумруды, сапфиры в окружении сверкающих бриллиантов играли и переливались повсюду. В этот вечер президент Республики господин Альбер Лебрен с супругой и посол Соединенных Штатов с супругой собирались слушать Лукрецию Торелли, знаментое итало-американское сопрано, в ее самой прославленной роли Виолетты в опере Верди «Травиата». Этот спектакль был своеобразным реваншем Жака Буше, директора Оперы, который кипел негодованием против французских певиц, и в частности Лили Понс, покинувших родную страну, соблазнившись американскими долларами.

С помощью тех же самых долларов Корнелиус Уишбоун абонировал одну из двух самых просторных лож возле сцены, где были приготовлены не только романтические букеты для дам, но и шампанское с икрой для улучшения настроения всех приглашенных. Гости прибыли, и Корнелиус в черном фраке безупречного покроя с гарденией в петлице встретил их сияющей улыбкой. Он был вне себя от радости. Газеты все чаще и чаще называли его имя рядом с именем певицы, и мало-помалу он приобретал статус жениха. Сейчас он светился какой-то детской радостью. Его состояние оказалось заразительным, просветлел даже озабоченный Альдо, хотя вечер этот был для него исполнением докучного долга, который он взвалил на себя ради симпатичного ему человека, не желая омрачать его праздник. Он уже доставил Корнелиусу неприятность, сообщив еще днем, что, по его мнению, поиски химеры равны по трудности двенадцати подвигам Геракла.

Уишбоун отреагировал на его слова философски:

— Не берите в голову. Сделайте, что сможете, а не получится раздобыть штучку, я снова потихоньку навещу мадемуазель Туссен. Представьте себе, благодаря невероятному везению ей удалось достать необходимые для химеры камни. Я даже думаю, не пойти ли мне к ней завтра и не заказать ли ее немедленно?

— А что, если благодаря еще более невероятному везению найдется подлинник?

— Ничего страшного, я куплю и его… На случай, если божественная Лукреция одну потеряет или ее вдруг украдут.

Разговор на этом закончился, и Альдо внезапно почувствовал, что невероятно устал. Если честно, химера была ему не по душе, и необходимость возиться с ней его тяготила. Собираясь в театр и заканчивая одеваться, Альдо с удовольствием думал о том, что завтра в тот же час он будет спокойно ужинать в вагоне-ресторане, а каждый поворот колеса будет приближать его к лагуне, любимой жене и ребятишкам, словом, к тем, без кого его жизнь не была бы чудом.

Он совершенно искренне рассыпался в комплиментах, увидев царственную тетушку Амели в черном бархате с белым атласом, сверкающую бриллиантами, стоящими целое состояние, на шее, в ушах и на руках.

— Вам бы сидеть в главной ложе! Вы выглядите гораздо представлительнее бедняжки мадам Лебрен, которая, между нами, не делает чести высокой французской моде. Все на ней выглядит как-то мешковато.

— Мешковато или нет, не знаю, но знаю, что ни за что не хотела бы быть на ее месте. Что может быть утомительнее роли жены президента? Инаугурации вперемешку с посещениями больниц, ясель и прочих учреждений! А на вечерах — сплошные незнакомцы, которые к тому же еще не говорят по-французски.

Альдо не забыл сделать комплимент и Мари-Анжелин, которой и в самом деле очень шло длинное крепдешиновое платье сиреневого цвета, сиреневая кружевная накидка и ожерелье из жемчуга, аметистов и бриллиантов, надетое на нее маркизой. План-Крепен, чувствуя, что наряд ей к лицу, пребывала в превосходном настроении.

Хозяин разместил гостей в первом ряду своей ложи, где дам ожидали букеты из роз в кружевной бумаге. План-Крепен тут же заметила и третий стул с букетом и не могла удержаться от вопроса:

— Вы пригласили еще одну даму?

— Да. Я постарался собрать сегодня всех своих настоящих друзей. Но они и ваши друзья тоже…

Корнелиус не успел закончить фразу. Дверь в ложу распахнулась, и вошла Полина Белмон, похожая на летний дождь в своем дымчатом муслиновом платье, отделанном тонкими нитями хрустальных капелек, которые искрились и переливались при ярком свете театральных люстр. Полупрозрачный шарф того же цвета дополнял ее очаровательный туалет, будто бы маскируя дерзновенные декольте спереди и сзади. Ни в ушах, ни на шее не было ни одного украшения, зато множество тонких бриллиантовых браслетов сверкали на руках, а бриллиантовые нити украшали тяжелый узел волос на затылке. Чудесное настроение Мари-Анжелин мгновенно испарилось. Только она и Альдо не издали радостного возгласа, увидев перед собой это чудесное видение. План-Крепен — из-за огорчения, которое было сродни гневу, Альдо — от удивления и неожиданного волнения, которое перехватило ему горло.

«Иисус сладчайший, — вздохнула про себя маркиза, — как бы План-Крепен не устроила нам здесь скандал! И бог знает, что с нами еще здесь может приключиться. Альдо побледнел как полотно!»

Сама она с дружеской улыбкой поздоровалась с прекрасной американкой, чувствуя к ней не только приязнь и симпатию, но и уважение: эта обаятельная женщина была еще и необыкновенно талантлива. Про себя маркиза порадовалась, что ложа в Опере не лучшее место для каких бы то ни было разговоров, и, поскольку сидела посередине, пообещала себе, что пресечет любые недоброжелательные поползновения, какие могут возникнуть у Мари-Анжелин.

— А куда же подевался рыцарь, который от вас ни на шаг? — тут же поинтересовалась План-Крепен у Полины.

Ответил ей Корнелиус:

— Ему просто не хватило места. Ложа очень удобна для шестерых, а если людей больше, всем становится неудобно. — И добавил, не отступая от присущей ему прямоты: — И потом, я пригласил сюда своих друзей, а этот человек к ним не относится.

— Логично. И ничего на это не возразишь, — весело улыбнулся Адальбер. — Но если вы соскучились без него, Мари-Анжелин, то имейте в виду, что он здесь неподалеку. Взгляните в оркестр. Третье место слева во втором ряду мужчин-холостяков. Его нетрудно заметить, он глаз не сводит с нашей ложи.

Прекрасный Оттавио в самом деле сидел рядом с оркестром, но, судя по выражению его лица, счастлив этим не был. Когда его взор обращался к ложе, куда он не был допущен, он вспыхивал таким гневом, что казалось, этот гнев можно потрогать.

— Собираетесь обручиться? — осведомился Альдо, считая, что вопрос звучит шутливо и непринужденно.

— Нет, и в мыслях не имела. Просто приятный необременительный спутник. Мне кажется, у него нет другого занятия в жизни, кроме как осматривать замки и прочие туристические достопримечательности Европы и Америки. С ним может быть очень весело, уверяю вас.

Адальбер не мог удержаться от смеха.

— Примерно так же, как с Отелло, я понимаю.

Дирижер прервал их разговор, приветствуя зал. Все приготовились слушать «Марсельезу», следом за которой сразу последовал американский гимн. В главной ложе стояли президент и его почетный гость, зал, повернувшись к главной ложе, выслушал гимны в торжественном молчании.

Едва зрители сели, свет стал гаснуть, осветился занавес. Оркестр заиграл увертюру. Потом занавес поднялся, открыв на сцене великолепно освещенную гостиную. Зал зааплодировал, приветствуя Торелли, которая с непринужденной улыбкой прохаживалась среди своих гостей.

Восторженными аплодисментами публика чествовала не только всемирно известную певицу, но и ослепительно прекрасную женщину.

— Господи! Как же хороша! — изумленно прошептал Адальбер.

— Ведь правда? — подхватил с улыбкой Корнелиус. — Теперь вы понимаете, почему я готов ради нее на любые безумства!

Последнюю фразу он произнес довольно громко и заслужил замечание.

— Тише! — шикнул на него оскорбленный голос из соседней ложи.

Дважды повторять не пришлось. Религиозная тишина воцарилась в зале.

Зазвучал голос Торелли — чистый, как хрусталь, гибкий и теплый, словно черный бархат. Он так чудесно гармонировал со своей владелицей, что все, в том числе и Альдо, столь предубежденный против певицы после ее чересчур авторитарного приглашения, от которого он отказался, замерли в восхищении. Альдо даже почувствовал тень сожаления, что был так неумолим: эта женщина имела право на то, чтобы ей служили.

Певица сидела на канапе в белом, отливающем жемчужно-розовым платье из плотного атласа, ниспадающим красивыми складками. Декольте открывало безупречные плечи, прелестную грудь, на лебединой шее красовалась точеная головка с узлом пышных темных волос, украшенных всего лишь двумя бледными розами, точно такими же, как на поясе. Ни одно украшение не отвлекало взора от прелестного лица с удлиненными бархатными глазами и безупречным ртом, издававшим чарующие звуки. Она выглядела юной девушкой с изящной гибкой фигуркой. И если бы газеты не сообщили ее возраст — тридцать восемь лет! — ей, без всякого сомнения, можно было бы дать лет на пятнадцать меньше. Глядя на нее, слушая ее пение, зал забыл обо всем. Наверное, только один Альдо, продолжая слушать пение, отвлекся от лицезрения чаровницы, отдавшись более волнующему зрелищу: он любовался Полиной. Она была так хороша в этот вечер, что в нем снова проснулось жадное, неистовое желание. Его глаза ласкали плечи, шею, щеку, оживляя воспоминания — и какие ощутимые! — о том, что скрывало ее чудесное платье. Полина не могла не чувствовать его неотступного взгляда — женщины чувствуют такой взгляд. Она обернулась, невольно вздрогнула, ощутив пыл любовника единственной страстной ночи, пристально посмотрела на него и вложила всю свою любовь в улыбку, обращенную к Альдо.

Гром аплодисментов вскочившего на ноги зала спас Альдо от безумного шага: он готов был схватить Полину за руку и увести ее… куда, он и сам не знал, но туда, где они будут одни и смогут любить друг друга так, как им обоим хотелось… Но вспыхнувшая люстра прогнала наваждение.

— Замечательно! — высказала свое одобрение госпожа де Соммьер. — Эта Лукреция Торелли действительно изумительная певица. Мне еще не приходилось встречать такой чудный голос, такое виртуозное владениеи им и такую красоту, слитые воедино. А вы что скажете, Адальбер?

Адальбер, все еще находясь во власти нахлынувших эмоций, вздохнул:

— У меня нет слов, это что-то невероятное…

Уишбоун, тоже в экстазе, проговорил:

— Пойду ее поздравлю. Хотите со мной? Или предпочитаете дождаться конца спектакля? Мы поужинаем с ней вместе! Я заказал столик в «Кафе де Пари».

Корнелиус едва не дрожал от желания оказаться рядом со своей обожаемой звездой и, не ожидая ответа, чуть ли не бегом покинул ложу.

— Что это с ним, право? — недовольно пробурчал Адальбер. — Я тоже собрался с ним пойти…

— Похоже, что и ты подхватил опасный вирус, — насмешливо заметил Альдо. — Наберись-ка лучше терпения. Тебя ждет ужин в ее обществе. Это куда лучше, чем мешать певице в уборной, когда ей нужно переменить костюм, поправить прическу и сосредоточиться перед вторым актом. Не забудь еще, что Уишбоун считает ее своей невестой. При условии, конечно, что подарит ей пресловутую химеру. Мне кажется, что в случае химеры Корнелиус обольщается и принимает желаемое за действительное. А тебе, мой дорогой, напоминаю, что у тебя нет сокровищ фараона, которые ты мог бы рассыпать у ног этой дивы.

— Очень мило напоминать мне о скудном кошельке ученых, а я ведь считаю тебя чуть ли не братом…

— Довольно пикироваться, — прервала их госпожа де Соммьер. — А если хотите знать мое мнение о нашей чудо-певице, то поверьте моему опыту: она прекрасно знает, чего хочет. Но вряд ли ее избранником станете вы или ковбой миллиардер. Так подсказывает мне интуиция. Войдите! — повысила она голос, услышав стук в дверь ложи.

Ко всеобщему удивлению, в ложу вошел Оттавио Фанкетти, сияя улыбкой, но с печалью в глазах. Теперь настал черед Полины Белмон нахмурить брови.

— Зачем вы пришли сюда, Оттавио?

— Я бы очень хотел быть представленным этим дамам, поскольку они ваши друзья…

— Ну что ж… Хорошо. Почему бы и нет? Дорогая маркиза, представляю вам графа Оттавио Фанкетти. А вы, граф, теперь можете поздороваться с госпожой маркизой де Соммьер, тетей князя Морозини, с которым вы уже знакомы, и с мадемуазель дю План-Крепен, ее кузиной.

После взаимных приветствий — со стороны Альдо весьма прохладных — неаполитанец поклонился обеим женщинам с самой обворожительной улыбкой и поделился своим пламенным желанием получить самое ничтожное местечко в этой наиприятнейшей ложе.

— Я там чувствую себя таким одиноким и сам себе кажусь статистом в униформе. И потом, дорогая Полина, вы знаете, как я несчастен вдали от вас…

— Привыкайте понемногу к моему отсутствию, — засмеялась она. — Я не собираюсь всю жизнь провести в Париже. Мне очень не хватает моей мастерской, моих близких и друзей.

— Кстати, как себя чувствует ваша Хэлен? — поинтересовался Альдо.

— Все в том же положении. Ни лучше, ни хуже, и не стану скрывать, что меня это мучает. Честно говоря, я не знаю, что делать.

— Если вы позволите, дорогая Полина, я дам вам совет, — заговорила тетя Амели. — Пора отправляться домой и жить своей жизнью. «Риц», конечно, приятная гостиница, но никогда не сравнится с домом, который мы выбрали себе сами или наши предки выбрали для нас.

— Но бросить Хэлен…

— С чего вы решили, что она будет брошена? Мы никуда не уезжаем. Она к тому же под наблюдением комиссара Ланглуа. Как только Хэлен очнется, его немедленно предупредят, и, можете не сомневаться, он тут же позвонит нам, а мы известим вас. Впрочем, я уверена, что комиссар сам телеграфирует вашему брату. Пять дней на море не…

— Не то что море выпить, — пошутил Адальбер. — Я тоже никуда не уезжаю и думаю, нам не составит большого труда получить разрешение навещать мисс Адлер и следить, чтобы она ни в чем не нуждалась. Доверьтесь совету маркизы: возвращайтесь домой и живите привычной жизнью. Мисс Адлер остается в надежных руках.

— Вы настоящие друзья, каких нечасто встретишь, и я бесконечно вам благодарна! А вы, Альдо, что мне посоветуете?

— Можно ли что-то добавить к сказанному? Но если будет нужда во мне, я тут же приеду. Венеция от Парижа совсем недалеко.

— Сколько времени вы пробудете в Париже?

— Завтра уезжаю. К сожалению, — с горечью ответил Альдо.

Антракт близился к концу.

— Так вы не найдете мне местечка? — плаксиво осведомился Фанкетти.

— Нет, конечно, — смеясь, ответила Полина. — Вам будет гораздо удобнее в вашем мягком кресле, потому что здесь все места заняты. Увидимся завтра.

— Хорошо! Мое почтение, медам, я ухожу с печалью.

Фанкетти переступил порог, столкнувшись с озабоченным Уишбоуном.

Встреча с итальянцем не улучшила его настроения.

— Что здесь понадобилось этому типу?

— Это знакомый госпожи Белмон, он пришел поздороваться с нами, — сообщила маркиза де Соммьер.

— Вот оно что! Не знаю почему, но лицо этого типчика мне не нравится. В Нью-Йорке он постоянно таскался за Лукрецией. А вот от нее у меня плохая новость: наша дива отказалась от ужина в «Кафе де Пари».

— Почему? — поинтересовался Адальбер, искренне расстроившись. — Ей не нравится этот ресторан?

— Ресторан ей нравится, не в этом дело. После спектакля я отведу вас к ней, и она сама вам скажет, как огорчена, отказываясь от ужина. Дело в том, что у нее совсем нет аппетита, она устала и даже кашляет.

— Не стоит так беспокоиться из-за кашля, — улыбнулась маркиза. — Она входит в роль. Кашель должен быть ужасным, когда она будет умирать на наших глазах.

Зал снова погрузился во тьму, оркестр исполнил небольшую прелюдию, занавес поднялся, открыв взорам зрителей освещенную солнцем гостиную в загородном доме в предместье Парижа.

Торелли наедине со своим возлюбленным казалась еще более юной, чем в первом акте. Девичье платье из белого органди в мелкий цветочек, в руках капор с бантами, который она сняла, вернувшись из сада. Вновь воцарилось волшебство.

Искоса взглянув на Адальбера, Альдо понял, что он блаженствует.

Сложив руки на коленях, наклонившись вперед, он не сводил глаз с певицы, и на губах его блуждала счастливая улыбка, которая говорила о многом.

«Похоже, опять влюбился! И только бог знает, чем это нам грозит!» — не без опаски подумал Морозини, и сердце его сжалось.

Альдо слишком хорошо помнил историю с Алисой Астор. Его друг целиком подпал под власть этой эгоистичной и бесчувственной женщины, которая мало чем отличалась от своей матери Авы, возможно, самой опасной женщины на свете, потому что удивительная красота сочеталась в ней с черствым злым сердцем и непомерным эгоцентризмом. Эта любовь дорого обошлась Адальберу. По счастью, египетские приключения прошлой весны, когда они были заняты поисками неизвестной царицы, принесли его другу совсем другие переживания. Он погрузился в возвышенную сферу мечты, духовную, а не чувственную, и Альдо надеялся, что этот опыт послужит для Адальбера надежным убежищем и убережет от роковых страстей. Однако, наблюдая за ним сейчас, он уже не был в этом уверен. А зная репутацию Торелли, опасался самого худшего.

Душевное волнение Адальбера не прошло незамеченным и для Полины.

Начиная с плавания на «Иль-де Франс» и кончая пакетботом «Сизонс» из Ньюпорта, она так же, как и Альдо, следила за выпавшими на долю египтолога переживаниями из-за безумной Алисы Астор, вообразившей себя новым воплощением супруги фараона. Отдавая должное красоте, голосу и таланту Торелли, Полина терпеть ее не могла из-за несносного характера, и как верный друг Адальбера, с опасением следила, как он подпадает под ее чары. Что до Мари-Анжелин, то она просто превратилась в воплощенную скорбь: с прошлого года она увлеклась Адальбером и теперь, поднимая на него глаза, взирала с такой горестью, с какой еще ни на кого никогда не смотрела.

Полина обернулась, надеясь встретиться глазами с Альдо. Ее желание мгновенно исполнилось, поскольку Альдо не сводил с нее глаз. Легким движением подбородка она указала ему на Адальбера, и он ответил ей безнадежным пожатием плеч. Полина поманила Альдо, и он наклонился к ней.

— Вы непременно должны уехать завтра? — шепотом спросила она.

— Вы же знаете, у меня очень много неотложных дел, которые я не могу перекладывать на помощников.

— Жаль, очень жаль. Наш Адальбер лишится последней опоры. Сколько еще времени пробудет эта женщина в Париже?

— Понятия не имею. Вы хотели бы, чтобы я пробыл здесь до ее отъезда? Это ничему не поможет. Если он захвачен всерьез, он будет следовать за ней всюду, как верный пес. Или они с Уишбоуном убьют друг друга. Думаю, нам остается только молиться.

— В любом случае, — вздохнула госпожа де Соммьер, которая слышала их разговор, — бойся не бойся, а беды не миновать.

Во время второго антракта никто не двинулся с места. Корнелиус угощал своих гостей шампанским и тостами с икрой, что не помешало им вдвоем с Адальбером, составив восторженный дуэт, восхвалять на все лады очарование, красоту и талант певицы. Маркиза в конце концов устала от их восторгов.

— Ну, где же ваша вежливость, господа? Мы пришли послушать замечательную певицу, согласна, но это вовсе не значит, что нужно говорить только о ней! Мы все здесь, и у всех у нас есть уши, чтобы отдать должное ее таланту.

— Я прошу прощения, — проговорил Корнелиус, — но ведь вы не можете не признать, что перед нами великолепная артистка!

— Я признаю все, что вы пожелаете, если вы мне нальете еще шампанского! Оно тоже великолепное!

И разговор наконец переключился на другую тему… Но Адальбера, погрузившегося в экстатическое состояние, это не коснулось.

Завершился четвертый акт, несчастная Виолетта отдала богу душу, и наступил долгожданный миг: Уишбоун повел своих друзей за кулисы поздравить и поблагодарить героиню вечера.

Выйдя в коридор, они окунулись в толпу восторженной публики, но, очевидно, у американца был особый дар прокладывать себе дорогу, потому что он сам и его гости, к которым поспешил присоединиться Фанкетти, не вызывая особых возражений, ловко продвигались в нужном направлении. И вот перед ними заветная дверь, которая открылась и закрылась. Не вошла в нее только Мари-Анжелин. Она заявила, что умирает от жары, и опустилась на табурет в коридоре, предназначенный для дежурного пожарника.

Уборная — не сомневайтесь, самая роскошная — напоминала сейчас оранжерею, столько в ней было цветов, в основном роз и камелий, а на туалетном столике перед овальным зеркалом в раме из электрических лампочек лежали разнообразные коробочки и ларчики. Примадонна, успевшая сменить ночную рубашку последнего акта на изящный городской костюм, приняла своих гостей стоя. Вблизи, еще в сценическом гриме, который придавал ей бледности и выделял чудные темные глаза, она уже не казалась такой юной, но красота ее ничуть не померкла. Торелли засверкала ослепительной улыбкой, когда Уишбоун представил ее маркизе де Соммьер, и с благодарностью приняла ее искренние похвалы. Более сдержанная улыбка была обращена Полине, но, когда пришел черед поклониться Альдо, лицо дивы стало холодным и замкнутым.

— Какая честь для меня, что князь Морозини навестил меня. Я и надеяться не могла на такое чудо.

Ее сухой резкий тон неприятно поразил добродушного Корнелиуса, и он поспешил ответить:

— Что вы такое говорите, мой добрый прекрасный друг? Разве вы никогда не встречались?

— Представьте себе, что нет! Когда я пела «Тоску» в «Ла Фениче» и пригласила князя прийти на мой спектакль, он ответил мне грубостью.

— Пригласили? — невольно возмутился Альдо. — Записка, которую я получил, содержала вовсе не приглашение, а требование и даже приказ явиться в театр совсем по другому поводу. Но приказной тон не для меня.

Он едва поклонился и уже повернулся, чтобы уйти, но огорченный Корнелиус схватил его за рукав.

— My God! Да что тут происходит? Князь, подождите! Разве не вы, милый мой добрый друг, посоветовали мне обратиться к князю, расхваливая его познания в обасти антиквариата?

— Разумеется, я. Когда мне нужен поставщик, я всегда выбираю лучшего. Хотя, к сожалению, он оказался не на высоте. Сколько еще времени я буду ждать свою химеру?

— Вашу химеру? Не думаю, что у вас есть право владеть ею.

— А право наследования? Вы будете его отрицать? Я происхожу от Чезаре Борджа и его сестры Лукреции. Где вам знать, что мой дальний предок — то самое «дитя Рима», тайну которого не разгадали до сих пор!

— Тайну, кто именно его отец: Чезаре Борджа или папа Александр? Какая разница, если в обоих случаях речь идет об инцесте. Действительно, вам есть чем гордиться.

— Он был воспитан в Риме как принц.

— Да будь он коронован императором, стал бы королем или папой, в моих глазах ему это ничего бы не прибавило. У меня нет намерения терять и дальше мое драгоценное время. Имею честь, мадам!

Морозини отвесил прощальный поклон, но Корнелиус чуть ли не со слезами на глазах вцепился в него.

— Вы же не оставите меня? Нет? Вся моя надежда только на вас! В ваших руках мое счастье.

Альдо сочувственно ему улыбнулся и положил руку на плечо:

— Дорогой мой Корнелиус, поверьте, если бы я был уверен, что способен обеспечить вас счастьем, я бы продолжал поиски вопреки всем обстоятельствам, но давайте посмотрим правде в глаза. Эта женщина не собирается выходить за вас замуж, что бы вы ей ни подарили. Вы можете себе вообразить, что она откажется от огней рампы, от славы и погребет себя в глуши Техаса? Ее красота — ловушка, одна из самых опасных,какие только готовит ад.

— А тебе не кажется, что ты сильно преувеличиваешь? — возмутился Адальбер, слушая разговор со все возрастающим негодованием.

Вмешательство друга рассердило Альдо.

— А тебе не кажется, что ты вмешиваешься в чужой разговор?

— Господа! — подала голос маркиза, стукнув об пол тростью. — Мы здесь достаточно повеселились. Довольно! Проводи нас, Альдо.

— Как вам будет угодно, тетя Амели. Мадам! — Альдо еще раз на прощание кивнул.

Оскорбленная Полина, которая предпочла молчание, чтобы не подливать масла в огонь, вышла вслед за маркизой и Альдо, и они с трудом стали прокладывать себе дорогу в толпе поклонников, запрудивших коридор. Наконец добрались и до Мари-Анжелин, которая по-прежнему восседала на табурете пожарника.

— Ну что? — спросила она. — Вы довольны?

— Очарованы, — насмешливо отозвалась маркиза. — Удивительная женщина! Жаль только, что дурно воспитана.

— Неужели поссорились? — удивилась План-Крепен, пристально вглядываясь в их сумрачные лица.

— Трудно назвать это ссорой, — вздохнула Полина. — Певица в одно мгновение превратилась в гарпию, и Альдо воздал ей по заслугам, не допустив при этом ни малейшей некорректности.

— А где же Адальбер?

— Боюсь, что у него появились проблемы, — покачал головой Альдо. — Точнее, у меня. Адальбер перешел в стан врага вместе с обозом и знаменами.

— Господи! Да неужели вы поссорились… из-за этой женщины? — не поверила Мари-Анжелин.

— Боюсь, что именно так. В этот вечер Адальбер стал жертвой своей очередной безумной влюбленности, опустошительные последствия которых мы уже не раз наблюдали. Вы, надеюсь, не будете плакать? — забеспокоился Альдо, ласково погладив по щеке Мари-Анжелин.

— У страха глаза велики, — улыбнулась Полина, — я думаю, бояться не стоит. Адальбер скоро опомнится. Он же пришел в себя после своей любви к Алисе Астор. Сначала рассыпался в прах, потом восстал из пепла.

— Не забудем и его недавней романтической любви к мертвой принцессе, — напомнила тетушка Амели. — Идемте, друзья мои. И поскольку мы провожаем Полину в «Риц», ты, Альдо, угостишь нас легким ужином.

— С удовольствием, каким только захотите. Идемте!

Они направились к выходу, где еще, не торопясь, расходилась публика.

— А куда исчез ваш обожатель? — неожиданно спросила План-Крепен Полину.

Та пожала плечами.

— Не знаю и знать не хочу. Но думаю, что нам нужно как можно скорее уйти отсюда.

Несмотря на отсутствие Адальбера, ужин с шампанским, плоскими устрицами, паштетом из гусиной печенки и лесными грибами прошел очень приятно. Альдо еще решительнее настроился на завтрашний отъезд и даже с помощью служащего «Рица» заказал себе место в спальном вагоне. И, только коснувшись губами руки Полины, ощутил сожаление.

— Сообщите мне, если будут новости у вашей Хэлен… Или если надумаете вернуться в Нью-Йорк.

Он почувствовал, как дрогнули тонкие пальцы, которые он держал.

— Думаю, что я уеду очень скоро. Счастливого вам пути, Альдо!..

Глава 8 Полина совершает безумство…

На следующее утро, часов около одиннадцати, Адальбер открыл дверь, собираясь выйти из дома, и столкнулся у порога с Альдо, который уже поднял руку, чтобы позвонить.

— Что это ты тут делаешь? — насупившись, спросил хозяин.

— Можно мне войти? — вкрадчиво осведомился гость.

— Нет времени! Опаздываю!

— Ничего, наверстаешь. Никогда не находил приятными беседы на входном коврике.

— Мне не о чем с тобой беседовать.

— А мне есть! Пойдем-ка, дорогой. — И Альдо властным движением взял друга за плечо, а тот невольно постарался освободиться от крепкого объятия друга.

Очень скоро они оба оказались в рабочем кабинете египтолога, куда Альдо привел хозяина и даже усадил его в любимое кресло, снова слегка нажав на плечи.

— Я не понимаю, что тебе от меня нужно?

— Хочу расставить все точки над «i». Во-первых, ты должен зайти к тете Амели и извиниться за тот спектакль, который устоил вчера. Попросить прощения у тети и у План-Крепен. Бедняжка вчера чуть не плакала от огорчения!

— Ну ты и наглец! Перевернуть все с ног на голову! Кто вчера вел себя с великой артисткой как последний хам? Да перед ней только на коленях можно стоять!

— Не привык стоять на коленях перед обидчиками! Твоя новая богиня всячески старалась меня оскорбить и унизить. Даже Корнелиус, который перед ней тает не меньше твоего, это понял.

— Он что, сам тебе об этом сказал?

— Во всяком случае, дал понять. И это его очень огорчает, поскольку я устраняюсь от хлопот по поводу химеры. Но ты ведь можешь искать сокровище вместо меня! Почему бы нет? Вспомни о награде! Красавица выходит замуж за того, кто дарит ей химеру. Лично я ей не верю, но вы оба во власти ее чар! В общем, Адальбер, я пришел попрощаться.

— Ты в самом деле уезжаешь?

— Сегодня вечером. Заказал купе. Теперь тебе никто не будет мешать. Торчи, сколько хочешь, у ног своей красавицы. Будете сидеть рядышком с Корнелиусом и петь дуэтом хвалебные оды вашей возлюбленной.

Адальбер покраснел от гнева.

— Значит, ты считаешь, что вчера я вмешался не в свое дело? А сегодня, скажи мне на милость, куда вмешиваешься ты? С какой стати ты мне указываешь, за кем мне ухаживать? Я что, разрешение должен у тебя спрашивать, влюбиться мне или нет?

— Можешь не спрашивать. Но у тебя есть недостаток. По своей душевной близорукости ты принимаешь пробку от графина за бриллиант. Привести примеры? Пожалуйста — Хилари Доусон, Алиса Астор…

— Если ты назовешь хоть еще одно имя, получишь от меня в глаз!

— Не назову, — став вдруг очень серьезным, сказал Альдо. — Та была слишком хороша для того, чтобы жить на земле, и я надеялся, что воспоминание о ней послужит тебе оберегом, потому что с ней трудно сравниться. А Торелли — всего лишь заурядная стерва, но при этом довольно опасная…

— Потому что не стала млеть перед тобой, а отправила куда подальше! Торелли — совершенство. Какой у нее дивный голос! А красота? Изящество? Наконец, обаяние! Перед ней невозможно не преклоняться…

— Сирены тоже пели божественно, но Одиссей приказал прикрутить себя к мачте, чтобы не поддаться их чарам. Ладно! Нечего больше воду в ступе толочь, и так все ясно. В общем, желаю тебе счастья и удачи. Теперь, если пожелаешь, можешь охотиться за химерой. Тебе о ней известно ровно столько же, сколько и мне.

— Значит, ты отказался?

— С большим удовольствием. Эта химера никогда не была мне по душе. Ее хозяин был исчадием ада, вокруг него потоками лилась кровь! Постарайся поберечь себя. И не ссорься с Уишбоуном. Он и в самом деле очень славный человек. К несчастью, впал в безумие, и ты тоже готов за ним последовать. Желаю тебе удачи и прозрения!

— Пошел к черту! С ним и оставайся!

Морозини вышел из кабинета и осторожно прикрыл за собой дверь. В конце коридора он встретил крайне озабоченного Теобальда.

— Князь уезжает?

— Да, Теобальд, это лучшее, что я могу сделать.

И неожиданно протянул руку верному надежному слуге, который с почтением пожал ее. У двери Альдо обернулся и попросил:

— Не упускайте его из виду, заботьтесь о нем. Если вдруг что случится, звоните мне.

На улицу Альфреда де Виньи Морозини отправился через парк Монсо, в этот час почти пустынный. Кое-где работали садовники, сгребая последние листья. С серого неба сочилась морось, как в Бретани, совершенно не располагая к прогулкам, но печаль и запустение парка как нельзя лучше соответствовали настроению Альдо, и он не без удовольствия брел по тихой аллее, глубоко засунув руки в карманы своего английского пальто. Он чувствовал что-то вроде ностальгии, потому что шел по этой аллее в последний раз и без стыда признавался себе, что готов заплакать.

Тетушку Амели он нашел в одиночестве. Она сидела в маленькой гостиной рядом с зимним садом и грелась у большого мраморного камина, где весело полыхал огонь. Перед ней стояла чашка кофе и лежала груда свежих газет. Она брала одну за другой, с громким треском разворачивала, просматривала, нахмурив брови, и отправляла их на пол, словно сердясь за что-то на каждую из них. И уже не наводила на них изящного лорнета, украшенного изумрудами, у нее на носу сидели обычные демократические очки.

— Если хочешь кофе, позвони Сиприену, — сказала она Альдо. — Можешь и для меня попросить чашечку, этот уже остыл.

— Можно узнать, что вы ищете, тетя Амели?

— Искать нет никакой необходимости! Я нашла даже больше, чем хотела! У писак-сплетников нет ничего более интересного для публики, чем эксцентричные выходки Торелли. В каждой газете что-нибудь да есть. А сколько фимиама! Цветов! Восторга! Пустых слов! Она чудо из чудес! Зато твоя репутация поставлена под удар, как утверждают эти прохвосты. От деталей я тебя избавляю. Что там с Адальбером?

— Примерно то же самое, что и во времена Алисы Астор. Может быть, даже хуже. Тут же не только красота, которой в самом деле не отнять, но еще и ангельский голос, так что Адальбер попал в настоящее рабство. А я-то надеялся, что история с неизвестной царицей отвратит его от мегер. Потому что Торелли настоящая мегера, и я готов заложить голову, что она мегера из мегер! Кстати, а где наша План-Крепен?

— Не думаю, что Мари-Анжелин одобрила бы причисление Торелли к мегерам. Она в церкви.

— Она что, не ходит больше к шестичасовой мессе?

— Ходит, конечно. Но в церкви Святого Августина сейчас проходит поклонение Святым Дарам, и я думаю, она хочет замолвить словечко Михаилу Архангелу, своему любимому святому, чтобы он занялся Торелли.

— Не говорите мне, что План-Крепен молится о ней!

— Избави Боже! Она уповает на его огненный меч. Ей бы очень хотелось увидеть, как этот меч обрушится на певицу, в которой она видит откровенную пособницу сатаны. То, что Адальбер не устоял перед ее чарами, окончательно разбило ей сердце. Признаюсь, я ей сочувствую. А что же ты? Ты уезжаешь? — грустно спросила маркиза.

— Не вижу причин оставаться здесь дольше. Адальбер спит и видит, когда я покину Париж. Но не волнуйтесь, тетя Амели, я попросил Теобальда позвонить мне, если что-то случится, и я сразу же примчусь. А что до Мари-Анжелин, пусть решит, чего она на самом деле хочет. Целую неделю она всячески давала мне понять, что ждет не дождется моего отъезда, потому что боялась Полины, а теперь что? Хочет, чтобы я остался?

— Наша План-Крепен непоследовательна, как большинство женщин. И большинство мужчин, кстати, тоже. Ты тоже из их числа.

— Я? Что вы имеете в виду?

— Полину. Не стану скрывать, я очень люблю ее. А ты?

— Не понимаю, что вы хотели бы от меня услышать.

— Меня не интересует, любовники вы или нет, я хочу знать, любишь ли ты ее.

— Кажется, вы забыли о прекрасном Оттавио. Он следует за ней как тень, и не похоже, чтобы это ей было неприятно.

— Но ты не ответил на мой вопрос. Ты ее любишь? Мне ты можешь все сказать, ты ведь знаешь. И я могу все понять, потому что ты дитя моего сердца…

— Если честно, сам не знаю. Это может показаться идиотизмом, но это так. Я не могу разобраться в своих чувствах, когда думаю о ней.

— А с тобой такое часто происходит? Я хочу сказать, ты часто о ней думаешь?

— Даже слишком часто, когда она рядом. Если говорить откровенно, я… я страстно ее желаю, — тихо проговорил Альдо.

— Тогда послушайся моего совета, пусть не самого добродетельного: уступи разок своему желанию, и ты избавишься от наваждения.

Альдо отвел глаза в сторону, тщетно надеясь избежать проницательного светлого и мудрого взгляда. Но разве можно было от него спрятаться?

— Я уже сделал это, — едва слышно признался он.

— И?

— Только и мечтаю вернуться к ней… Как вам объяснить?..

— Не нужно ничего объяснять… Все и так понятно. Нет сомнений, что она тебя любит. Женщины такой мощи не размениваются. Они отдают себя целиком и безоглядно. А значит, в тебе говорит не только чувствственность, но и сердце, и тогда мой единственный тебе совет: немедленно уезжай! Я знаю, что не в правилах семьи Морозини пасовать перед опасностью, но эта уж слишком влекуща. Ты можешь лишиться немалой части самого себя.

— Я это знаю и поэтому разумно возвращаюсь к семейному очагу.

Госпожа де Соммьер недовольно поджала губы.

— Как же мне это не нравится! В твоих словах будто стынет суп и шлепают домашние тапочки. Твоя жена не заслужила этого! Она слишком хороша собой, и в ней столько породы! А как ей пошло на пользу материнство! Она расцвела, как никогда!

— Досадно только, что она ушла в детей с головой. Видит бог, я обожаю трех своих ребятишек, но бывают минуты, когда я кажусь себе лишним и не нахожу моей Лизы… Той Лизы, какой она была в первые дни нашей семейной жизни.

— Но вспомни хорошенько те первые дни. Не считая каких-то жалких шести или семи недель, которые вы провели вместе, твоя бедняжка Лиза не один месяц прожила в тени столетней смоковницы по вине хитроумного раввина! Ее единственной собеседницей была неплохая, в общем-то, женщина, хотя разговоры с ней вряд ли обогащали и увлекали ее, тем более что этой женщине было приказано молчать. Не забудь еще, что твоя жена была в это время уже беременна, а тебе никогда не узнать, что это такое! И дальше было не легче, она снова ждала ребенка, а ты носился неведомо где с Адальбером, хотя, надо сказать, все-таки волновался за свою семью. Это внушает мне надежду, что ты по-прежнему любишь свою жену, несмотря на кое-какие черты, которые она унаследовала от своих предков-гельветов.

— Конечно, я люблю Лизу! Иначе с чего бы так мучился?!

— Значит, поспеши на свой поезд и отправляйся в Венецию, жизнь сама расставит все по местам.

Альдо встал, подошел к маркизе и с нежностью обнял ее, поцеловав в щеку благодарным поцелуем.

— Спасибо вам, тетушка Амели! Мне бы надо вспоминать почаще, что я могу и вслух произнести, как я вас люблю!

— Не сомневаюсь, мой дорогой, — улыбнулась она в ответ, тоже поцеловала его и вытерла повлажневшие глаза.

Вечером Альдо Морозини, исполненный самых благих намерений, но все-таки опечаленный тем, что Адальбер так и не появился у маркизы де Соммьер, приехал на Лионский вокзал, откуда отправлялся Симплон-Орьент-экспресс, готовый всего лишь через двадцать четыре часа доставить его домой.

Путешествовать в темно-синих вагонах этого прекрасного скорого поезда было одно удовольствие. Альдо высоко ценил его комфорт и не противоречащую хорошему вкусу роскошь, изысканную кухню и безупречное обслуживание. Путешествие было приятно; в это время можно было побыть наедине с самим собой, можно было обдумать свои проблемы, не опасаясь, что тебя потревожат; полюбоваться чудесными горными пейзажами и голубыми озерами за окном, помечтать, куря сигарету или сигару… Однако все эти удовольствия при первом же повороте колес мог уничтожить какой-нибудь зануда-знакомый, превратив сладостный эгоистический рай в докучный ад. Единственным выходом в этом случае было сказаться больным и не выходить из купе. Но и мнимая болезнь не гарантировала спасения: навязчивый знакомый, возомнив себя братом милосердия, мог усесться у вашего изголовья, измерять пульс и читать вслух газетные новости. Тогда оставалось последнее средство: послать его к черту и разругаться в прах… А ведь в обычной жизни он мог быть приятным, необременительным человеком…

Но на этот раз небеса были благосклонны к Альдо. Вокруг он замечал лишь одних симпатичных незнакомцев. Ни единого знакомого лица на горизонте, кроме Альбера Гайе, проводника спального вагона, с которым Морозини уже не раз путешествовал и который был сама любезность.

— Добрый вечер, ваша светлость, — поздоровался он, проверяя билет. — Добро пожаловать в наш поезд. Не сомневаюсь, что путешествие будет приятным, погода хоть и прохладная, но сухая, а завтра обещали солнечный день.

— Хорошая новость! Есть кто-нибудь из знакомых в поезде?

— Насколько я знаю, никого, ваша светлость. В основном англичане. Пойдемте со мной, я провожу вас в ваше купе, оно под номером семь, и, чтобы вы не скучали, принесу вам воду с коньяком.

— С вами ездить одно удовольствие, Альбер! У вас удивительная память!

Несколько минут спустя Альдо уселся у окна на диванчик, который Альбер вскоре превратит в постель, но за газеты не взялся, положив их стопкой возле себя, зато закурил сигарету и, пуская дым, стал рассматривать здание вокзала. Еще несколько минут, и поезд тронется. Альдо любил эти последние минуты. Сейчас начальник поезда крикнет в последний раз: «Прошу в поезд, господа!», захлопают двери, послышатся «счастливо» и «до свидания» с перрона и у окон, и темно-синий с золотом состав плавно тронется, начав свой путь в страну яркого солнца. Мало-помалу колеса застучат все быстрее и быстрее, а потом раздастся мощный торжествующий гудок, сообщая, что поезд мчится на самой большой скорости.

Вскоре Альбер принес обещанный напиток, и Альдо, делая глоток за глотком, рассеянно смотрел на проплывающие мимо пригороды — темнота спрятала все уродства, оставив сиять только желтые фонари, превратив все вокруг в поля мерцающих светлячков.

Теперь, уютно устроившись в купе, Альдо с грустью думал о единственном человеке, которого хотел бы увидеть сегодня на перроне, — Адальбере Видаль-Пеликорне. Это был его самый близкий друг, товарищ по странствиям и приключениям, которого Лиза называла «больше чем брат». Альдо пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы вконец не расстроиться.

Конечно, это была не первая размолвка между ними, но все предыдущие заканчивались через несколько дней, не разводя их в разные стороны, и они все-таки оставались по одну сторону баррикад. На этот раз Альдо опасался, что все будет гораздо серьезнее… Если вообще не трагично. Теперь они оказались в разных лагерях. Пусть Адальбер отправляется на поиски проклятой химеры и преподносит ее своей красавице, а славный Уишбоун остается ни с чем. При мысли о Корнелиусе Морозини не мог не почувствовать укол совести: как-никак он обещал техасцу свою помощь. Впрочем, искусство главного ювелира Картье обеспечит ему безупречную копию. Но если Адальберу удастся найти подлинник, то эта стерва, а Морозини мог поклясться, что Торелли настоящая стерва, отдаст предпочтение ему. Что не помешает ей принять подарок и от бедняги техасца.

Колокольчик, оповещающий об открытии вагона-ресторана, прервал его размышления. Альдо вымыл руки, причесался, выбрал газету, которую намеревался просмотреть в ожидании заказа, и отправился в вагон-ресторан, где знакомый метрдотель усадил его за отдельный столик.

— Думаю, вы предпочтете одиночество, — шепнул ему метродотель, едва заметно кивнув головой в сторону столиков на четырех человек, за которыми, громко разговаривая, сидели англичане и американцы. — Видите, что у нас сегодня творится…

— Спасибо, вы угадали мое желание, — согласился Альдо и погрузился в изучение меню. Выбрал, какое будет пить вино, и прислонил газету к шелковому оранжевому абажуру лампы, чтобы спокойно читать ее.

Он решил, что ужин должен быть легким, потому что сразу после еды собирался лечь спать, чтобы восстановить силы к завтрашнему утру. Альдо заказал устрицы, порцию морского языка и фруктовый компот. Подумал и попросил принести еще бокал хорошего шампанского, веря в способность игристого вина поднимать настроение, а оно у него, прямо скажем, заставляло желать лучшего: черные тени так и клубились в его сознании.

Он попробовал читать газету, но тут же оставил ее, такой она показалась неинтересной. Глядя в окно, Альдо пытался понять, что же так мучительно стесняет ему сердце по мере того, как поезд, углубляясь в темноту, увозит его все дальше от Парижа. Адальбер! Конечно же, Адальбер! Глупо было так нелепо ссориться из-за женщины, которую ни тот ни другой не знал. Нужно было во что бы то ни стало вскрыть нарыв, даже рискуя больно задеть друг друга. Дойдя до конца, они наверняка бы расхохотались и крепко обнялись, а потом отправились праздновать примирение хорошей бутылочкой вина. Но теперь каждый поворот колес увеличивал разрыв… И, возможно, делал ситуацию непоправимой…

А еще… Еще была Полина. В ее ласковых нежных руках так сладко было бы спрятать свое отчаяние! Вспомнив ее волшебное тело, Альдо чуть было не застонал. Ему показалось, что, заключив Полину в объятия, он забыл бы все свои огорчения. Ночь, одна только ночь, и… Но вглядываясь вглубь себя, Альдо понял, что горюет не только о Полине и Адальбере, но и… о химере! Вернее, об охоте за ней. Впервые в жизни он выпустил из рук добычу. Практически без боя, и это было так на него не похоже, так противоречило его натуре. Он был создан охотником. Чутьем чувствовал сокровища, обожал возбуждение поиска, опасности, даже провалы и отчаяние. Но потом — потом был ликующий взрыв! Победа! А теперь Адальбер один пустится по тропе, усеянной ловушками, которая ведет к единственному в мире украшению. Хочет он того или нет, но другой такой химеры в мире нет. К тому же принадлежавшей Чезаре Борджа!

Ощущение, что он дезертировал с поля боя, охватило Альдо с такой силой, что, выходя из вагона-ресторана, он невольно стал искать стоп-кран. По счастью, здравый смысл все-таки возобладал и вовремя удержал его, шепнув, что поезд, остановленный во мраке ночи, оставит его посреди полей, откуда сам черт не знает, как выбираться. Не говоря уж о том, что сам он будет выглядеть полным идиотом!

Взглянув на часы, Альдо прикинул, что Дижон будет через час.

Поезд стоит там десять минут. Время более чем достаточное, чтобы достойно сойти с поезда. Почему бы и нет? Альдо был уже весь во власти искусительной мысли. Обдумывая, как он это сделает, он вошел в купе.

За время его отсутствия Альбер постелил постель. Простыни безупречной белизны, мягкое пушистое одеяло — соблазнительное зрелище для усталого человека. Но Альдо не поддался ему, уселся у окна, закурил сигарету и задал себе следующий вопрос: где он остановится в Париже? Вернуться к тетушке Амели казалось ему неудобным. А поехать в…

И в это время раздался стук. Альдо направился к двери, там никого не было, он снова вернулся к окну. Стук раздался снова. Он слышался от смежной двери, ведущей в соседнее купе и запертой, как положено, с обеих сторон. Не задумавшись ни на секунду, кто бы это мог быть, Альдо повернул задвижку, открыл дверь и отшатнулся, словно получил удар в сердце: перед ним стояла Полина.

— Я могу войти? — тихо спросила она.

Окутанная волнами белоснежного муслина, с распущенными по плечам черными волосами, она подняла к нему бледное, с потемневшими сумрачными глазами и алым полуоткрытым ртом лицо и была так хороша, что совершенно ослепленный Альдо едва мог прошептать:

— Ты?.. Ты?.. Наконец-то!

Обеими руками он взял ее голову, припал к губам долгим поцелуем, потом поднял Полину на руки и внес ее к себе…

Остановку поезда в Дижоне он даже не заметил.

Никогда ночь любви не была такой пламенной!.. И полной огоромного количества неудобств! Умещаться, пусть даже тесно прижавшись друг к другу, на узенькой кушетке было не так-то просто. А если еще и качает? От сильного толчка Альдо в самый критический миг слетел на пол, хорошо еще, покрытый ковром. В следующий миг к нему слетела и Полина. И снова все пошло как нельзя лучше.

Рассвет они встретили в окрестностях Лозанны, не поспав ни минуты из этой драгоценной ночи. Надо сказать, что и поговорить-то они не успели. Но с восходом солнца будничная жизнь вступала в свои права. Все, что Альдо и Полина радостно изгнали из своего узенького святилища, вернулось на свои места, и с этим уже нельзя было не считаться. Не очень-то приятный, но неизбежный факт.

К несчастью, неизбежной была и разлука. Одна мысль о ней ранила, как лезвие кинжала. Полина решила сойти в Бриге, узловой железнодорожной станции, после которой поезд помчится вверх к Симплонскому тоннелю, а она пересядет на поезд до Лозанны, откуда доберется до Парижа. Экспресс останавливался в Бриге в девять часов двадцать минут.

Поначалу Полина подумала было, не сойти ли ей в Милане, куда экспресс прибывал почти в три часа. Но решила, что лучше еще несколько часов побыть с любимым. После их блаженного безумства… Немыслимо! Нескончаемый поцелуй, сливший их в последний раз воедино, и Полина, держа двумя пальчиками белоснежный муслин, исчезла в своем купе, затворив дверь. Негромкий скрип запираемого замка возвестил, что ворота в нежданный рай заперты, и как же это было горько!

Альдо постоял несколько минут, прижавшись спиной к створке из красного дерева, дожидаясь, пока уймется сердце. Вот оно немного успокоилось, и он отправился в туалетную комнату, где окатил себя холодной водой с головы до ног, оделся и опустил окно, чтобы ветер унес из купе благоухание духов Полины. «Шанель № 5», чудодейственный аромат, который он ощущал как приглашение к любви… Потом он вышел в коридор, закурил сигарету, хотя обычно никогда не курил до завтрака, сделал две или три затяжки и оставил ее тлеть в пепельнице.

Остановка на вокзале в Бриге застала Альдо в вагоне-ресторане, где он отдавал должное завтраку на швейцарский лад, быть может, самому вкусному в мире. Из окна он увидел Полину, как всегда подтянутую и невероятно изысканную в строгом костюме от Шанель и в накинутой на плечи норке. Как же ему понравились ее большие черные очки, присутствие которых изо всех сил старалось оправдать бледное слабенькое солнышко! Понравились не меньше, чем серый шелковый шарф, которым Полина завязала голову, пряча отсутствие прически, и свои чуть распухшие от бесконечных поцелуев губы… Ничего, отдохнет несколько часов, выспится, подкрасится, и все будет в порядке…

Во взгляде, которым он проводил исчезнувшую в толпе Полину, светилась гордость, что такая прелестная женщина так им увлечена, и еще неизъяснимая нежность. Впервые он сказал Полине «я люблю тебя», и она ответила ему едва слышным всхлипом, говорящим, как долго ждала она этого счастья. Расставаясь, они больше не разыгрывали комедии благих обещаний на будущее, какие давали недавно, впрочем, совершенно искренне. Сейчас это было бы смешно: они оба знали, что непременно будут вместе, если только увидятся. Значит, самым благоразумным было бы избегать встреч…

От Брига до Венеции Альдо оставалось еще десять часов пути. Спать он не мог, но часа два пролежал, отдыхая. Остальные восемь ему предстояло провести, разбираясь с самим собой. Это было нелегко. Ему предстояла встреча с Лизой.

Сможет ли он погрузить свой взгляд в бездонную синеву ее глаз, обнять, прижать к себе, ласкать, не видя перед собой лица Полины, не слыша ее вскриков, который он приглушал поцелуями, не ощущая бархата ее кожи?

Ответ возник сразу и совершенно определенно: нет. Нет, нет и еще раз нет! Как он клял себя за то, что поддался непреодолимому искушению, которого так старался избежать, потому что прекрасно знал, что Полина — воплощение его страстной мечты и он только о ней и думал с тех пор, как услышал фамилию Белмон. Он чувствовал вину, ощущал ее кожей. Вернуться в таком состоянии в Венецию было немыслимо. Только не сегодня вечером. Не так скоро! Лиза с ее чувствительностью, уже проснувшейся ревностью, непременно ощутит присутствие «другой». Она с отвращением отшатнется от неверного мужа. А этого Альдо не желал ни за что на свете! Лиза была его женой, матерью его детей, она была частью его самого. Он мог потерять ее! Их любовь ничто не могло разрушить. Кроме… Кроме того, что произошло… Его слов, его признания в любви Полине… Но что он мог с собой поделать? Так оно и было. В ту минуту он был совершенно искренен…

В общем, Альдо необходимо было успокоиться. А для этого нужно было время. Откуда его взять?

Поезд проезжал мимо озера Лаго-Маджоре, приближаясь к станции Стреза. Идиллическое место. По берегам озера, по его водам, любуясь островами Борроме, странствовали в основном влюбленные парочки. Нет, нет! Только не сюда! Здесь не место одиноким пешеходам! Бежать отсюда, как от чумы! Но через полтора часа будет Милан. Последняя остановка перед Венецией.

У Альдо в Милане было немало знакомых, и в течение года он не раз приезжал туда по делам. Останавливался обычно в гостинице «Континенталь», самом почтенном отеле города, где всегда мог рассчитывать на комфорт, покой и отдых. Правда, это не относилось к бару, самому людному месту, где он и сам по необходимости проводил немало времени. В конце концов, ему совершенно не обязательно было приезжать в Венецию сегодня вечером, тем более что он никого не предупреждал о своем приезде, собираясь сделать Лизе сюрприз. Решение пришло мгновенно. Он вызвал звонком Альбера, и тот незамедлительно появился.

— Я сойду в Милане, — сообщил он проводнику. — Окажите мне услугу, сдайте в Венеции в камеру хранения мой багаж.

— Все будет сделано, ваша светлость. Нужно кого-нибудь предупредить?

— Никого. Меня никто не ждет. Ключ от камеры передайте начальнику вокзала Бронзини, — добавил он, протягивая Альберу ассигнацию.

С собой Альдо собирался взять только маленький чемоданчик с двойным дном, где лежали купленные на аукционе драгоценности и куда можно было положить самое необходимое на два или три дня.

— Князь плохо себя чувствует, — забеспокоился проводник. — Мне кажется, что вы выглядите не так хорошо, как вчера.

— Пустяки, дорогой Альбер, — улыбнулся Альдо. — Я никогда не сплю в поезде.

Святая ложь. Не было другого места в мире, где бы Альдо спал так сладко, как в спальном вагоне, убаюканный стуком колес. Альбер ушел, и он отправился взглянуть на себя в зеркало. Только что, бреясь, он думал о другом и не обратил на себя внимания. Альбер был прав, сказав, что выглядит он не блестяще. Трудно было ждать другого после такой бурной ночи… Эта бессонная ночь стоила двух. А если учесть, что и предыдущая была не из лучших… Он тоже почти не спал, курил сигарету за сигаретой, пытаясь обрести душевное равновесие после выходки Торелли, которая внесла столько перемен в его жизнь. Никогда еще Адальбер не смотрел на него с такой яростью. Или даже… с ненавистью? Да, да, что-то похожее промелькнуло в его глазах, и, вспоминая этот взгляд, Альдо не мог уснуть всю ночь. Ну а потом сумасшедшая встреча с Полиной… Неудивительно, что он осунулся и под глазами у него темные круги. Решение выйти в Милане и переночевать там было просто верхом благоразумия. Невозможно появиться перед Лизой с таким лицом. Она сразу же решит, что он болен, уложит его в постель и примется лечить со швейцарской методичностью. Или… догадается, что произошло. А дальше воображение рисовало сплошные ужасы: Лиза, подхватив всех детей, уезжает в Вену, сообщив, что он больше никогда ее не увидит.

«Континенталь» предложил Альдо все, что он от него ждал: тихую комнату, большую ванну, которую он немедленно наполнил восхитительно теплой водой с душистой лавандовой солью, легкий ужин, который ему подали в номер, и, наконец, кровать, где могли бы поместиться даже трое. Альдо погрузился в ее мягкую белизну, словно в облако, и заснул без сновидений. После двенадцати часов сна все встало на свои места. Альдо принял холодный душ, плотно позавтракал и почувствовал, что свеж, как огурчик, и готов наслаждаться жизнью, как и раньше.

Свою ночь с Полиной он постарался упрятать в самый дальний уголок памяти. Она была слишком хороша, чтобы просто забыть о ней, как и та, другая, в отеле «Риц», как и раннее утро в Ньюпорте, но он поклялся себе, что четвертой не будет. А значит, он постарается во что бы то ни стало избегать Полины. Пусть это будет нелегко, но его душевное спокойствие и душевный покой Лизы того стоят. И вдруг он с удивлением поймал себя на том, что никогда еще с такой нежностью не любил свою жену.

— О своей любви ты мог бы вспомнить чуть раньше, — проскрипел внутренний голос Альдо, который время от времени с ним заговаривал, правда, Альдо обычно его не слушал.

Однако на этот раз решил не отмалчиваться.

— Хорошо упрекать, когда грех уже совершен. Что, по-твоему, я должен был делать, когда в дверях появилась сияющая Полина? Затолкать ее обратно в купе и запереть дверь на задвижку?

— Конечно, я понимаю, ситуация нелегкая. К тому же, как только ты узнал, что она в Париже, ты стал сгорать от желания обнять ее.

— Ну, вот видишь! Сам понимаешь, что…

— Ты мог хотя бы не говорить, что любишь ее.

— Но я действительно любил ее… в ту минуту.

— А что будет потом? Ты понимаешь, что ты наделал, прошептав ей на ухо эти три словечка, которые никогда не говорил ей раньше? Она спрятала их в своем сердце и унесла как величайшее сокровище! Ради тебя она готова на все!

— Не стот преувеличивать.

— Я ничего не преувеличиваю, и ты это прекрасно знаешь. Что она тебе шепнула после последнего поцелуя?

— Ну-у… что она меня любит.

— А еще что?

— Сказала, что… навек.

— Хочешь ты или нет, но для нее ты возлюбленный, а это значит…

— Хватит, не начинай все сначала. Я и без тебя знаю, до чего тяжело жить с угрызениями совести. Но скажу прямо, что с сожалениями не легче. Вот увидишь, я сумею с собой справиться. А тебя я выслушал и больше не желаю слушать.

Укрепившись в благих намерениях, Альдо спустился в холл, расплатился по счету, вызвал такси и поехал на вокзал. Поезд уходил в четверть третьего, он вполне мог позавтракать в «Континентале», но ему не хотелось идти в бар или ресторан из опасения встретить кого-нибудь из знакомых. Не хотелось отягощать себя еще какой-нибудь ложью. И он ограничился привокзальным буфетом, где взял порцию лазаньи, бокал «вальполичеллы» и кофе. Потом купил газету и отправился на перрон. Подождав немного, сел на поезд, который, сделав по дороге несколько остановок, доставил его в Венецию. В родной город он приехал в семь часов вечера и поздравил себя с тем, что не видит вокруг ни одного молодца в коричневой рубашке.

Начальник вокзала, исполненный почтения к именитым гражданам города, отправил помощника забрать вещи Морозини в камере хранения и нанять для него катер, который доставил бы его до дома. Альдо не сообщал о своем приезде, поэтому и не ждал, что Зиан будет ждать его на одном из их собственных катеров. Предвкушая улыбки, которыми его встретят, Альдо со спокойной душой мчался к родному дому.

Надо было видеть изумление, написанное на лице Ги Бюто, который первым увидел Альдо, вернувшегося домой. Ги шел с какими-то бумагами по вестибюлю.

— Альдо?! Вы откуда?

— С поезда, разумеется. Откуда еще я могу быть?

— С какого поезда? Не с Симплон-Орьент-экспресса — точно! Сегодня он не приходит. А вчера вы с ним не приехали!

— Кто вас предупредил, что я еду?

— Мадемуазель дю План-Крепен сообщила нам по телефону, что вы выехали из Парижа. Не стойте на сквозняке! У нас собачий холод! Пойдемте к вам в кабинет. Захария! Чашку горячего кофе вашему хозяину, и поскорее!

— Господи! Нашелся! Слава тебе, Боже! А мы тут места себе не находим!

— Не вижу причин, с чего бы вам так волноваться! Кстати, принесите мне воду с коньяком, а не кофе!

Как все виноватые, Альдо уже чуть ли не сердился и в кабинет влетел как ураган. Увидев его, Анжело Пизани, его секретарь, который расставлял книги в шкафу, чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Дон Альдо! Какое счастье, что вы нашлись!

— Да что вы, черт побери, все заладили? С какой радости вы решили, что я пропал? Кто сказал, что я приеду на экспрессе?

Альдо с размаха бросился в любимое кресло, посылая про себя ко всем чертям План-Крепен и желая ей попасть в ад!

— А Лиза где? — прогудел он сердито.

Но Ги Бюто слишком хорошо знал своего ученика, чтобы обмануться насчет его праведного гнева. Он рассмеялся и тоже налил себе рюмочку коньяка.

— Если вы немного успокоитесь, у меня появится возможность вам все объяснить.

— Давайте! Объясняйте! А я-то хотел сделать вам сюрприз…

— Что хотели, то и сделали, — успокаивающим тоном произнес Ги. — А теперь объясняю: позавчера Лиза получила телеграмму от домоправителя своего отца. С господином Кледерманом случился приступ, он попал в больницу. Лиза сразу же позвонила по телефону и сообщила, что приедет первым же поездом, а затем позвонила госпоже де Соммьер, с тем чтобы предупредить о своем отъезде вас. Но не успела, поскольку мадемуазель дю План-Крепен сообщила ей, что вы уже едете в Венецию. Лиза, само собой разумеется, предупредила всех нас о вашем приезде, прося, чтобы вы сразу ей позвонили… Сразу, то есть вчера вечером.

— О господи, господи! — простонал Альдо, он уже больше не сердился, а всерьез беспокоился. — Что же я ей скажу?

— Как что? Правду. Или она так ужасна? Я не думаю. В катастрофу, слава богу, вы не попали. Вид у вас просто великолепный.

— А между тем все могло ею кончиться! Прошлым утром я отвратительно себя чувствовал. Ни минуты не спал в проклятом поезде. И предыдущую ночь тоже, из-за… Назову вам причину сразу: между мной и Видаль-Пеликорном проскочила черная кошка. Мы с ним поссорились.

— Не в первый раз, — слегка улыбнувшись, проговорил Бюто. — Пора бы и привыкнуть. Ничего, помиритесь.

— Мне бы такую уверенность! В общем, когда мы проехали туннель, я почувствовал страшную слабость. Чуть было не сошел в Стреза, но решил справиться, однако лучше мне не стало. Я знал, что меня не ждут, и не хотел появляться перед домашними зеленым, как огурец, с приступами тошноты. Я сошел в Милане, распорядившись, чтобы проводник положил мой багаж в камеру хранения в Венеции, ключ отдал Бронзини, начальнику вокзала. Взял номер в «Континентале», купил лекарства, полечился, хорошенько выспался и приехал! Как видите, ничего страшного!

Альдо испытал невероятное облегчение, когда понял, что почти ни в чем не солгал. Когда чувствуешь себя виноватым, нет ничего целительнее правды. Хотя бы капельки, но как она помогает! Альдо тут же сменил тему:

— Как там мой тесть? Наберите мне, пожалуйста, Цюрих, мой дорогой Ги, пока я чуть-чуть освежусь с дороги. Лиза дала вам номер больницы?

— Нет, она просила звонить домой.

— Так позвоните, Ги, милый! Ребятишки-то дома, как я полагаю…

Хотя так тихо, что даже странно.

— Лиза забрала их с собой вместе с Труди и гувернанткой.

— Чтобы устроить цирк у постели больного?

— Именно, — подтвердил Ги, и в голосе у него прозвучала суровая нотка. — Вы сами понимаете, она хочет, чтобы дед мог поцеловать их в последний раз, если… Вы же знаете Лизу!

— Да, конечно, — согласился Альдо, помрачнев. — Она ангел. Вызовите поскорее Цюрих, Ги! А потом мы узнаем, когда отправится туда ближайший поезд.

— Сегодня вечером? Да вы приедете в полночь! Какой в этом смысл? Лизе тоже нужен отдых!

— Звоните, Ги, звоните! Наверняка соединят не сразу!

Да, линия была занята, пообещали, что связь будет в три часа, и Альдо уже подумывал, не отправиться ли ему в душ, чтобы смыть с себя дорожную пыль, как вдруг зазвонил телефон. Ги поднял трубку, сказал несколько слов и подозвал Альдо.

— Лиза, — шепотом сообщил он.

— И какой у нее голос? — осведомился Альдо, опасаясь, что услышит рыдания.

— Обычный, — успокоил его Ги и ободрительно улыбнулся.

— Лиза, — заговорил Альдо. — Как он себя чувствует? А ты? Как ты себя чувствуешь?

— Я прекрасно. Папа справился, и я чувствую себя прекрасно!

— Ты уверена? А что с ним было?

— Да, слава богу, ничего серьезного. Думали, что у него чуть ли не инфаркт, но нет, ничего подобного.

— Меня не было рядом с тобой, я тебе не помог. Меня это очень огорчает, понимаешь?

— Не огорчайся! Скажи лучше, куда ты пропал? Опоздал на поезд?

— Нет, не опоздал, преспокойно на нем ехал, но не спал подряд две ночи, потому что поссорился с Адальбером.

— Опять? У вас, мне кажется, это уже стало ритуалом. Из-за чего на этот раз?

— Основание самое нелепое: Торелли. Он влюбился в нее до беспамятства, а у меня с этой дамой вышла размолвка. И когда я собирался перед уходом как-то свести ее на нет, он чуть ли не выставил меня за дверь. В общем, я все тебе расскажу. Завтра утром буду у тебя.

— Нет, нет, не торопись! В этом нет смысла, особенно если ты устал. Тебе ни к чему еще одна бессонная ночь.

— В прошлую я прекрасно выспался! Сейчас закончу всю историю: только мы выехали из туннеля, я почувствовал себя хуже некуда: головная боль, тошнота. Мне не хотелось в таком виде приезжать домой. Я знал, что вы меня не ждете, сошел с поезда в Милане, купил лекарства и взял номер в «Континентале». Теперь я в полном порядке.

Альдо показалось, что Лиза на другом конце провода вздохнула с облегчением, и услышал ее веселый хрустальный смех.

— Очень рада. Но тебе, я думаю, нужно заняться своим здоровьем, милый!

— Ты что, считаешь, что я выхожу в тираж? Рановато, моя дорогая!

— Не преувеличивай, пожалуйста! А если говорить серьезно, тебе давно пора перестать бегать со всех ног за каждым ювелирным изделием с кровавой историей, которым тебя поманили. Кстати, что ты решил с техасцем?

— Уишбоуном? Он теперь составил дуэт с Адальбером, и они дуэтом славят примадонну бельканто. Надеюсь, до дуэли дело не дойдет.

В телефоне что-то затрещало, как будто предупреждая, что связь может вот-вот прерваться. Альдо заторопился:

— Сейчас нас прервут. Если ты не хочешь, чтобы я приезжал, скажи, когда приедешь сама?

— Через несколько дней. Хочу быть уверенной, что с папой все в порядке и тревога была ложной. В любом случае еще позвоню. Спи крепко, сердце мое!

Лиза повесила трубку.

— Похоже, что все не так трагично? — осведомился Ги, закрывая расписание поездов, которое уже успел принести.

— Да, опасность миновала, бояться больше нечего, — весело подхватил Альдо. — И раз я вновь ненадолго холостяк, мы с вами отправимся к Монтини и съедим по парочке лангустов!

— Но вы же не враг себе, Альдо! Только что у вас были проблемы с желудком, если я правильно вас понял, и вы тут же…

— Пустяки, мой друг! Небо снова стало синим, мы с вами пойдем и чокнемся за здоровье Мориса Кледермана, моего замечательного тестя!

Альдо вдруг почувствовал себя необыкновенно счастливым. Наверное, потому, что пушечное ядро пронеслось мимо, обдав его только ветром. И укладываясь в одиночестве вечером в супружескую постель, он поклялся себе, что больше никакая сирена — даже такая влекущая, как Полина Белмон, — никогда больше не займет места Лизы.

Правда, у него был соблазн анонимно позвонить в отель «Риц» и узнать, благополучно ли она вернулась, но потом он отказался от своего намерения. Его голос могли узнать, а с какой стати Альдо Морозини мог быть в курсе перемещений красавицыамериканки? А поскольку никаких оснований думать, что с Полиной что-то случилось, не было, самым лучшим было приняться за работу.

И Альдо принялся показывать своему старому учителю покупки, которые он сделал на аукционе в Париже. Они оба без памяти любили держать в руках украшения, обладающие долгой историей, и любоваться ими. Ги Бюто глаз не мог оторвать от ожерелья из крупных рубинов, двух изумрудов и прекрасной грушевидной жемчужины. Соединялись рубины золотыми перемычками, каждая из которых была украшена маленькой жемчужинкой.

— Вы всерьез думаете, что это то самое ожерелье, которое Франциск I подарил Элеоноре Австрийской в день их свадьбы?

— А какие у вас могут быть сомнения? Французская работа. Ожерелье до сих пор находилось бы среди королевских сокровищ, если бы не кража из Гард-Мебль^[401].

— У меня такое впечатление, что ожерелье реставрировали, посмотрите, камни вынимали и потом вставили вновь.

— Почему бы и нет? Такое вполне могло быть. Надо будет хорошенько проверить это, прежде чем я буду звонить барону Элленштейну. Но барона в первую очередь интересуют именно камни, так что проблем у нас не возникнет. А что касается застежки с солнечными конями, то там есть имя мастера, который ее сделал.

— Бенвенуто Челлини. Я правильно угадал?

— Именно так! Согласитесь, настоящее чудо! Но досталась она мне нелегко. Гульбенкян^[402] хотел заполучить ее любой ценой.

— Вы хотите сказать, что она стоила вам бешеных денег?

— Да, но я ни о чем не жалею. Она этих денег стоит.

— Означает ли это, что вы намерены ее сохранить для себя?

— Пока не знаю, еще подумаю. Если вдруг представится возможность получить неплохую прибыль… А Гульбенкян был просто вне себя!

— Почему же он перестал торговаться?

— Кто же знает! Одно неоспоримо: сейчас она здесь.

Занявшись любимым делом, вновь оказавшись среди драгоценных произведений искусства, Альдо обрел твердую почву под ногами и уже не так болезненно переживал свой разрыв с Адальбером. Он старался просто о нем не думать. Точно так же, как всеми силами старался стереть из памяти ночь, проведенную с Полиной. Вполне возможно, Полина в самом скором времени уедет к себе в Нью-Йорк, а если все же и задержится в Париже, то у Альдо нет пока никаких дел, которые бы вынуждали его туда ехать. Лиза скоро вернется, и жизнь войдет в привычную колею. А что касается Уишбоуна, то если доведется снова с ним встретиться, Альдо примет его по-дружески, потому что добросердечие и простодушие техасца другого не заслуживают, но приложит все силы и энергию, чтобы отговорить его от поисков химеры. А если он захочет сделать копию? Что ж, пусть делает, но только ни за что на свете пусть не гонится за оригиналом!

Через несколько дней после гипертонического криза, который едва не привел к печальному финалу, Мориц Кледерман позвонил своему зятю. Уверив того, что здоровье его в порядке и он вернулся к нормальной жизни, а значит, в самом скором времени вернет ему жену и чудесных наследников, банкир спросил:

— Альдо, вы действительно заняты поисками знаменитой химеры Борджа, как сказала мне Лиза?

— Нет, я не стал ими заниматься. Сказать по чести, эта химера никогда мне особенно не нравилась…

— Из-за своего происхождения? Вам не по вкусу злокозненный Чезаре?

— А кому он по вкусу?

— Не мне, уж точно. И если я вправе давать советы, то мой таков: бегите от химеры как от чумы!

— Почему?

— Эта драгоценность приносит несчастье. Вам покажется странным, что говорю это я, который не так давно с полным безразличием выслушивал ваши эзотерические и оккультные предупреждения.

— Да нет, это не так, Мориц, — ответил Альдо с неожиданной мягкостью. — После того…

— Как мы пережили ужасную драму, за которую я не перестаю себя упрекать! Если бы я вас послушался, я избавил бы нас всех от рубина Безумной королевы^[403], и горе не терзало бы меня. Но именно поэтому я надеюсь, что вы теперь меня услышите, меня, Фому неверующего, сверхинтеллектуала, когда я умоляю вас: не только не разыскивайте эту драгоценность, но и не приближайтесь к этой химере! Она смертельно опасна!

— Почему вы в этом так уверены?

— В свое время я был близко знаком с маркизом д’Ангиссола. Химера досталась ему по наследству, и хотя он никогда не считал ее причиной их родовых несчастий и всегда ею гордился, он мне рассказывал о судьбах некоторых своих предков. Они умирали от несчастных случаев, в которых не трудно было разглядеть замаскированные убийства. Сам он женился на американке, обожавшей точно так же, как он, драгоценности.

— Я знаю. Знаю всю их семью: очаровательные люди.

— Так скажите им, что им необыкновенно повезло, что химера не у них. Сам д’ Ангиссола погиб, сгорев заживо, его жена была убита, как вы знаете, на «Титанике», потерпевшем крушение.

— Странно, но я никогда не слышал, что с химерой связано какое-то проклятие. А ведь Торелли, которая так ее добивается, должна быть суеверной, как все итальянки! Почему же она так стремится заполучить ее?

— Вы правы, я чуть не забыл одну вещь: страшная гибель не грозит только тем, в чьих жилах есть хоть капля крови Борджа. Вам, наверное, смешно слышать это от меня?

— Именно от вас мне это слышать совсем не смешно! А я-то думал, что семья д’Ангиссола в какой-то мере связана с семейством Борджа.

— Они тоже так считали, но, видите ли, бывают никому не известные незаконнорожденные!

Банкир на другом конце провода рассмеялся.

— Не обижайтесь на меня. Я должен был вам это сказать, я оберегаю ваши интересы, и я швейцарец! Если ваш замечательный ковбой так стремится к химере, пусть лучше уговорит поработать волшебницу из дома Картье! Так будет лучше для всех, поверьте!

Повесив трубку, Альдо почувствовал, что небо над ним окончательно расчистилось. Он с головой ушел в работу, с нетерпением ожидая возвращения жены.

Он еще не знал, что Полина так и не вернулась в отель «Риц».

Глава 9 Земля завертелась в другую сторону

Когда утром Альдо спустился, чтобы позавтракать вместе с Ги, он увидел, что тот стоит у окна и с озабоченным выражением лица читает газету. Ги был настолько погружен в чтение, что даже не поднял головы, когда вошел его бывший ученик. Его кофе стыл на столе.

— Неужели сегодняшние новости так увлекательны, дорогой Ги? — весело окликнул его Альдо, чувствуя себя в великолепной форме и радуясь, что через несколько часов отправится на вокзал встречать Лизу и ребятишек. — Однако вас они, кажется, не радуют? — через секунду добавил он с тревогой.

— Думаю, они не порадуют и вас. Нам прислали эту газету в запечатанном конверте. Вчерашний номер «Энтрансижан». Советую вам сесть, и я попрошу принести нам еще кофе.

Прекрасного настроения как не бывало! Альдо сразу же увидел заголовок, набранный крупными буквами: «Американка исчезла из «Рица». Дальше следовала статья, суть которой сводилась к тому, что вот уже пятые сутки, как нет никаких сведений о Полине Белмон. Известный скульптор, богатейшая женщина, она покинула отель пять дней тому назад, собираясь совершить небольшое путешествие, из которого до сих пор не вернулась, хотя намеревалась вернуться на следующий день. Направление путешествия неизвестно. Обеспокоенный ее отсутствием, близкий друг Полины граф Оттавио Фанкетти поднял на ноги полицию, но, как ему показалось, полицейские не уделили должного внимания ее исчезновению. Тогда граф обратился в частное сыскное агентство, и оно без труда установило, что госпожа Белмон села 15 ноября в Симплон-Орьент-экспресс, направляющийся в Венецию, куда она так и не приехала. Далее следовало напоминание о событиях, связанных с Хэлен Адлер, горничной госпожи Белмон, ставшей жертвой нападения в отеле «Риц», чья жизнь до сих пор в опасности, она не была убита, но находится в коме. Затем следовали долгие рассуждения о Белмонах в целом и о Полине в частности — семейное положение, состояние, портреты. Журналистский шедевр завершался сообщением, что последний раз госпожу Белмон видели в Опере на спектакле несравненной Торелли в роли Виолетты из «Травиаты», она сидела в ложе ее соотечественника и близкого друга певицы господина Корнелиуса Б.Уишбоуна из Далласа (Техас). Кроме нее, в ложе также находились маркиза де Соммьер, мадемуазель дю План-Крепен, господин Адальбер Видаль-Пеликорн и князь Морозини…

Кровь, запульсировав, кинулась в голову Альдо, и он в самом деле почувствовал, что должен сесть. Полина исчезла. Ее, без сомнения, похитили. Но кто?! Каким образом?! С какой целью?!

Он с яростью смял газету и вдруг понял, что у него в руках не вся газета, а всего только два листка.

— Каким образом этот… ужас попал к нам? Где все остальное?

— Не знаю. Эти два листка, аккуратно свернутые, были присланы в самом обычном конверте. Без всякой записки.

— А почему только «Энтрансижан»? Другие газеты что, не в курсе?

— Полагаю, что теперь уже в курсе. Но в этой газетенке факты изложены уверенным тоном и очень подробно. Если я не ошибаюсь, вы были в том же поезде. Госпожа Белмон ехала вместе с вами?

— Должно быть, да, я видел ее мельком.

— А в вагоне-ресторане? Там вы не встречались?

— Я не ходил в вагон-ресторан. Мне не хотелось ни с кем встречаться, потому что я уже не слишком хорошо себя чувствовал.

— И что вы будете делать?

— Не знаю. Ждать…

Телефонный звонок не дал Альдо договорить. С мрачным видом он попросил Ги подойти к телефону. Тот вернулся в следующую же секунду.

— Звонит маркиза де Соммьер, — объявил он.

— Тетя Амели? Она взяла телефонную трубку? Быть такого не может! Вы что-то напутали!

— Я не ошибаюсь, можете мне поверить.

Альдо взял трубку и вынужден был признать, что маркиза в самом деле у телефона. Но она не дала ему возможности выразить свое удивление.

— Ты знаешь, что у нас творится?

— Только что узнал. Мне прислали по почте два листка из вчерашего номера «Энтрансижан». Анонимно, подчеркиваю.

— Прекрасно. У нас нет времени на мелочи. Ты должен немедленно приехать в Париж. Садись на вечерний поезд и приезжай. Твоя жена с тобой?

— Нет, она возвращается только завтра. Лиза с детьми сейчас в Цюрихе, у отца, у него был гипертонический криз, опасались за его жизнь.

— Как это все не вовремя! Значит, напиши ей записку и приезжай. Напиши ей… что я заболела…

— Ненавижу такие выдуманные поводы, они могут сбыться.

— Ты к тому же и суеверен! Тогда напиши, что я срочно вызвала тебя и не объяснила, по какой причине.

— Именно это вы и делаете сейчас, моя любимая и несравненная тетя!

— Согласна. Но больше я ничего тебе сейчас не скажу. В твоей замечательной стране теперь заведено прослушивать телефоны, так что я предпочитаю помолчать. Ты приедешь ненадолго и сразу же вернешься обратно. Целую и до завтра!

Тетя Амели повесила трубку.

— Что сообщила маркиза де Соммьер?

— Она хочет, чтобы я приехал в Париж как можно быстрее. Кроме этого, она не сказала ничего. Обо всем остальном вы знаете столько же, сколько и я. Если Пизани на месте, пошлите его, пусть возьмет билет в спальный вагон на сегодняшний вечер. А мне теперь нужен кофе, литр или два, потому что я должен как следует подумать.

— Вы должны этой ночью еще и выспаться, — с нажимом произнес Ги. — Если вы дернете стоп-кран и выйдете в Дижоне, вам вряд ли удастся что-нибудь уладить. Кофе вам, конечно, принесут, но в умеренных количествах.

Вскоре появился Захария, катя перед собой столик с большим пузатым кофейником и корзинкой с грудой тостов и круассанов, которые попросил принести Альдо. Можно было подумать, что он не ел три дня. Он, конечно же, ел, но после статьи в газете и звонка тети Амели почувствовал, что сил ему понадобится немало. Новости не сулили ничего хорошего. Альдо старался не думать сейчас о Полине. Отодвигал мысли о ней на потом. В первую очередь он должен подумать о жене. Наверное, ему повезло, что сейчас ее нет с ним рядом. Но это всего лишь короткая отсрочка. А потом? Что потом? Какое письмо он должен ей написать? И что написать ей в этом письме? Старательно подогнать ложь ко лжи, которую Лиза в самом скором времени все равно распознает? Значит, написать правду? Но писать правду страшно и опасно! Даже полуправду… И что же делать?

Отодвинув чашку, Альдо закурил сигарету и повернулся к Ги, который опять взялся за газету и внимательно перечитывал статью, надеясь увидеть что-то важное между строк.

— Мне думается, лучше предупредить Лизу по телефону. Она придет в ярость, когда, приехав, узнает от вас, что я был вынужден снова уехать в Париж. К тому же, вполне возможно, она решит побыть еще несколько дней с отцом…

— Вы хотите предоставить ей возможность самой разобраться со слухами и сплетнями и сделать соответствующий вывод? Я не уверен, что это пойдет всем на пользу. Доверьтесь мне, Альдо, я знаю, чем ее успокоить. Полуправдой. К тому же, если вас вызвала к себе ваша тетя, я уверен, что Лизе не придет в голову вмешиваться в ваши семейные дела и ссориться с вами. Тем более вы оставите ей письмецо. Ласковое, теплое, которое развеет все сомнения.

— Да, конечно. Но какой черт меня дернул помогать Уишбоуну разыскивать эту проклятую химеру?! — расстроился вдруг Альдо.

— Не ломайте попусту голову. Осмелюсь вам напомнить, что в любом случае вы должны были приехать в Париж на распродажу коллекции ван Тильдена. С Уишбоуном или без него, вы все равно встретились бы с господином Белмоном и, даю голову на отсечение, тут же оседлали бы свою боевую лошадку и поспешили ему на помощь. Так или нет?

— Говорит как пишет! Но главное, что вы, как всегда, правы!

Вновь уезжая тем же вечером на экспрессе в Париж, Альдо не без горечи отметил злую иронию судьбы. У него снова было купе номер семь, откуда вела дверь в купе номер восемь…

— Кто едет в соседнем купе? — поинтересовался он у проводника.

— Старый военный, генерал Тревизани. Днем ворчит, ночью храпит, но человек безобидный, — ответил тот, успокаивая Альдо улыбкой. — Уверен, что спать он вам не помешает.

Полная противоположность прошлому путешествию. Оно и к лучшему.

Он бы не вынес присутствия там чужой женщины. А генерал? Пусть хоть на трубе играет!

Альдо никогда не питал склонности к каким бы то ни было наркотическим средствам, но на этот раз запасся снотворным у своего аптекаря Грациани.

— Мне необходимо приехать в Париж со свежей головой, — объяснил он. — Дай что-нибудь легкое, чтобы я не был как ватный.

— У меня как раз есть то, что нужно, однако этим средством ни в коем случае нельзя злоупотреблять. Нужно принять одну таблетку, запив стаканом воды, перед тем как лечь спать. И только в том случае, когда в этом действительно есть серьезная необходимость. Если пользоваться часто, быстро привыкнешь.

— Не волнуйся за меня!

В вагоне-ресторане вместо ужина Альдо снова взял чашку кофе и поспешил обратно в купе, где проводник уже расстелил ему постель. Умывшись и почистив зубы, но даже не выкурив сигареты перед сном, он проглотил таблетку и улегся на белоснежные простыни. Чего он всерьез боялся, так это ночи. Она напоминала ему другую, ту, что случилась совсем недавно, ту, что он провел в объятиях Полины, которая занимала теперь все его мысли. Да и как могло быть иначе после того, как он узнал о ее исчезновении? Когда она исчезла? Каким образом? Где она теперь? В последний раз он видел ее на вокзале в Бриге. Трудно предположить, что кто-то ждал ее именно там, потому что билет у нее был до Милана. И где она в этот час? Если только жива?.. И с чего вдруг тетушка Амели вызывает его с такой поспешностью? От этих неотвязных мыслей, непереносимых в ночной тьме, и хотел избавиться Альдо. И избавился. Все исчезло, растворилось — Альдо камнем упал в бездну сна.

Разбудил его таможенник на франко-швейцарской границе, громко постучавший в дверь. Альдо соскочил с постели в пижаме, но голова при этом была совершенно свежая, словно он проснулся уже час назад. Мысленно он поблагодарил Грациани, снотворное в самом деле было выше всяческих похвал! А судя по тому, что его ожидало в Париже, ему наверняка придется прибегнуть к нему снова. А еще Альдо знал, что, стоит ему оказаться лицом к лицу с опасностью, в нем непременно проснется боевой дух, и он на это очень рассчитывал.

Альдо вышел из поезда на Лионском вокзале, взял такси и доехал до улицы Альфреда де Виньи с приятным чувством, что возвращается к себе домой. Ему здесь было почти так же хорошо, как в Венеции, которую он и Лиза покидали достаточно часто. У дверей в особняк Альдо встретил невозмутимый Сиприен и улыбнулся ему так, словно никакие бури не грозили этому дому.

— Надеюсь, что путешествие князя Морозини было удачным.

— Очень удачным, Сиприен, спасибо. Госпожа маркиза…

— В зимнем саду, как всегда.

«Как всегда», до чего приятно это слышать!

— А мадемуазель Мари-Анжелин? — спросил Альдо, удивившись, что она, как обычно взволнованная, не выбежала ему навстречу.

— Она в церкви! Пожелала непременно быть на церемонии поклонения Святым Дарам.

Альдо вздохнул: неожиданная жажда дополнительных молитв у План-Крепен внушала тревогу… Но не стоило заставлять ждать тетю Амели!

Минуту спустя он уже обнимал ее, почувствовав, что ему стало немного легче. Маркиза де Соммьер встретила его своей обычной теплой улыбкой и крепко поцеловала. Возле нее стояла бутылка шампанского и хрустальные бокалы-флюте. Альдо сел.

— Вот теперь вы мне все расскажете! Что случилось и почему вы меня так срочно вызвали?

— Вызвала, чтобы ты ответил на несколько вопросов. Сначала моих, разумеется, а потом комиссара Ланглуа, который задаст тебе их в самом непродолжительном времени.

— Ланглуа? Он будет задавать мне вопросы здесь?

— Избавляя тебя от необходимости отвечать на них на набережной Орфевр. Комиссар наш друг, ты ведь знаешь.

— А он что хочет знать?

— Правду. Из факта, что ты и Полина сели на один и тот же поезд, был сделан вывод, что вы уехали вместе.

— В Венецию? Я был бы просто сумасшедшим, если бы отправился туда с ней!

— Согласна. Ты не сумасшедший. Однако вы все-таки сели на один и тот же Орьент-экспресс в тот же день и в тот же час.

— Да, но я не подозревал об этом.

— Как это? Разве вы не договорились?

— Ни словом не обмолвились. Тетя Амели, вы все-таки меня знаете! Повезти Полину в Венецию, то есть к себе домой, для чего, подумайте сами? Чтобы спрятать ее в тихом уголке, на каком-нибудь острове лагуны и крутить с ней любовь? Чуть ли не на глазах у моей жены?

— Но ты все-таки встретился с нею?

— Да, встретился, не отрицаю. Но для меня это был шок!

— Судя по твоим словам, Полина без твоего ведома последовала за тобой?

— Я понимаю, что поступаю не по-джентльменски, признаваясь в этом, но именно так все и было. Вам я могу в этом признаться.

— Где ты ее увидел? В вагоне-ресторане?

— Нет, она взяла соседнее со мной купе, эти купе сообщались между собой.

— Вот оно что!

Альдо встал, закурил сигарету, сделал несколько шагов туда и обратно, а потом остановился перед старой дамой.

— Отвечаю на вопрос, который вертится у вас на кончике языка: да, я провел ночь с Полиной. Постарайтесь меня понять, тетя Амели! Клянусь, я понятия не имел, что она едет со мной в поезде. И только когда дверь открылась… Как же она была хороша в белом муслине, с распущенными по плечам волосами!..

Он кашлянул, пытаясь избавиться от внезапной хрипоты.

— А я? Я же всего-навсего мужчина, — прошептал он, чувствуя себя таким несчастным, что маркиза встала, взяла бутылку, налила в бокал шампанское и протянула ему.

— Мы, черт побери, не деревянные, как говаривал мой дедушка!

— Выпей! Тебе станет легче!

Альдо взглянул на маркизу, увидел ее понимающую улыбку и выпил вино залпом. Маркиза тем временем снова уселась в кресло.

— А потом? Что было потом?

— На рассвете мы расстались. Поначалу Полина собиралась выйти в Милане, но это означало, что она должна просидеть несколько часов, запершись у себя в купе. Она подумала и сошла в Бриге, где легче легкого сесть на поезд до Лозанны, а оттуда доехать до Парижа. Я завтракал в вагоне-ресторане и видел в окно, как она прошла по платформе к выходу.

— Если я правильно поняла, вас вместе никто не видел? Даже в вагоне-ресторане?

— Никто. Полина заказала завтрак в купе. Даже проводник нашего вагона ничего не видел.

— На этот счет, я думаю, ты заблуждаешься. Проводники обычно знают куда больше, чем мы предполагаем. А что ты делал потом, после… завтрака?

— Мне было очень тяжело. Я был страшно счастлив, но терзался угрызениями совести.

— Думаю, эти угрызения были сильны… Малоприятное положение.

— Мне становилось еще хуже при одной только мысли, что вечером я окажусь рядом с Лизой и малышами. К тому же я умирал от усталости. Мне уже не двадцать лет, и две бессонные ночи подряд…

— Две ночи?

— Я не сомкнул глаз после Оперы. Ссора с Адальбером взбудоражила меня не на шутку.

— Но вы же ссоритесь не в первый раз. Ты что, не знаешь Адальбера?

— Да, мы ссорились, но на этот раз все было иначе. Может быть, потому, что я ненавижу Торелли. Она меня тоже ненавидит и сделает все, чтобы настроить Адальбера против меня. У меня возникло ощущение, что он готов стать моим врагом. В общем, мне было так плохо, что я решил сойти в Милане. Поскольку я никого не предупреждал о своем приезде, то моя задержка не имела особого значения. Так мне, по крайней мере, казалось. Я прекрасно выспался, взяв номер в «Континентале», и на следующий день спокойно вернулся домой.

— Продолжение я знаю. Мне кажется, что с дороги тебе неплохо бы привести себя в порядок, — добавила госпожа де Соммьер, взглянув на маленькие часики-брошку, приколотые к платью. — Ланглуа навестит нас всего лишь через полчаса. Ты знаешь, насколько он пунктуален.

Когда Альдо шел по анфиладе комнат из зимнего сада к вестибюлю, он чуть было не наткнулся на Мари-Анжелин. Но обошлось. Она уже вернулась из церкви и стояла, спрятавшись за напольными часами. Услышав, что каблуки гостя стучат по мрамору вестибюля, План-Крепен появилась перед маркизой.

— Как я поняла, наш князь уже приехал, — начала она. — Слышала, как он поднимался по лестнице наверх.

— Рассказывайте об этом кому угодно, милая, но только не мне! — прервала ее маркиза. — Вот уже четверть часа, как вы стоите за часами, потрудившись предварительно снять туфли. Вы уже все знаете!

— От вас ничего не скроешь, — вздохнула неисправимая и отважная Мари-Анжелин, — и пора бы мне к этому привыкнуть! Однако забавная выходит история!

— Вот уж забавной я бы ее никак не назвала, — возразила маркиза. — Для меня это образец одной из тех коварных неожиданностей, какие судьба всегда готова преподнести несчастным смертным.

— Хотелось бы знать, поверит ли рассказу Альдо комиссар.

— Почему бы и нет? Он тонкий психолог и успел узнать нашего Альдо. К тому же каждое слово нашего мальчика дышит правдой.

— Но вы должны признать, что я была права, когда не доверяла этой красавице Полине! Подумать только! Настолько обнаглеть, чтобы преследовать его в тот миг, когда он направляется к своей семье, в поезде, где князь Морозини всегда на виду, где каждый служащий его знает, и с таким бесстыдством предложить ему себя!

— План-Крепен! Никто не спорит, что это было безумством, но так она его любит — безумно! Я поняла это еще в Версале, как только увидела, как она на него смотрит.

— А поскольку у американок нет никаких представлений о морали, нетрудно понять, чего она добивается: она хочет, чтобы он развелся и женился на ней.

— Довольно, Мари-Анжелин! Альдо не мальчишка, которого можно водить за нос. Он не отрицает, что не остался равнодушным к ее шарму, но, дорогая моя, от этого еще очень далеко до… Впрочем, вы сами все слышали. И еще я вам напоминаю, Полина исчезла!

— Может, она сама и устроила свое исчезновение. Что лучше страха и волнений за жизнь близкой женщины может раскалить интерес мужчины? И зачем выходить в Бриге, когда куда удобнее было выйти в Лозанне. Поезд ведь там останавливается.

Зазвенел дверной звонок, возвещая о приходе комиссара. Госпожа де Соммьер сердито стукнула тростью об пол:

— Довольно злоязычия, План-Крепен! Постарайтесь сдерживать свой змеиный язык, если не хотите отправиться к Приске помогать доить коров!

Ланглуа, по своему обыкновению элегантный — в костюме цвета антрацит с таким же галстуком в едва заметную белую с красным полоску, сочетающимся со скромной розеткой Почетного легиона, — поцеловал руку маркизе и пожал руку дю План-Крепен, осведомившись об их здоровье.

— О своем здоровье нам сказать нечего, — улыбнулась маркиза. — Я провожу вас в библиотеку, куда любил уединяться мой муж. Мужчинам там будет удобнее разговаривать, чем в саду, среди моих растений. Огонь в камине разведен, и Сиприен принесет все, что вы пожелаете.

— Ваша доброта для меня драгоценнее всего, и я глубоко благодарен вам за помощь, которую вы согласились мне оказать.

— Не меняйте нас местами. Это я вам бесконечно благодарна, что вы избавляете Альдо от расспросов у вас в кабинете, который, я не сомневаюсь, с утра до ночи осаждают репортеры.

— Репортеров хватает, не скрою. Добрый вечер, Морозини! — поздоровался комиссар с вошедшим Альдо. — Огорчен, что вынудил вас проделать снова путь от Венеции до Парижа, но мне необходимо срочно с вами поговорить.

— Не стоит извиняться, тем более что мы встречаемся по-дружески в доме маркизы. Но я не скрою, что нахожусь в растерянности…

Маркиза де Соммьер проводила мужчин в библиотеку и тихонько удалилась, прикрыв за собой дверь. Мужчины опустились в кресла, стоящие по обеим сторонам камина, глубокие, удобные, обитые английским зеленым бархатом. И невольно посмотрели на низкий столик, заставленный всевозможными бутылками и бокалами. Приятная обстановка, располагающая к мирному отдыху…

Маркиза не спеша направилась к себе в сад, но шум голосов в вестибюле привлек ее внимание. Она заглянула туда и увидела План-Крепен в обществе Теобальда, слуги Адальбера Видаль-Пеликорна, известного мастера на все руки. Теобальд ревел в три ручья.

— Боже мой! Что с вами, Теобальд!

— Он пришел с нами попрощаться навсегда, — объяснила Мари-Анжелин, которая стояла, скрестив на груди руки, и, нахмурив брови, смотрела на плачущего слугу.

— Что значит «попрощаться»? — переспросила маркиза. — Впрочем, нечего стоять у дверей! Тут страшно дует!

Госпожа де Соммьер повернулась и направилась в свою штаб-квартиру, План-Крепен и Теобальд последовали за ней. Маркиза опустилась в кресло, Теобальд, стоя перед ней, продолжал рыдать. Он дрожал как осиновый лист, и маркиза, боясь, как бы он не упал, предложила ему сесть.

— Дайте ему согревающего, План-Крепен, — распорядилась она, — и пока он приходит в себя, расскажите, что успели от него узнать. Адальбер, как я понимаю, надумал съехать с квартиры?

— Если бы я не боялась выглядеть вульгарной, я предположила бы, что Адальбер уже съехал, но в другом, фигуральном смысле. Нет, речь идет не о продаже квартиры на улице Жуфруа и даже не о продаже мебели! Там просто собирают чемоданы, укладывают гардероб месье и материалы для книги, которую он собирался писать, а все остальное тщательно запирают и сообщают консьержу, что отныне господина Адальбера можно найти в Лондоне. Я вас правильно поняла, Теобальд?

— Да-а-а-а…

— Только-то! Но разве господин Адальбер впервые отправляется пожить в своем доме в Челси?

— Он не собирается там жить, в том-то и дело! Он предоставляет свой дом госпоже Торелли, а сам собирается жить в «Савое».

— Почему же тогда он не оставляет Теобальда в Париже, как оставлял обычно, когда уезжал на раскопки в Египет или куда-нибудь еще?

— Потому что это божье наказание. Торелли не нуждается в услугах Теобальда. Видите ли, госпожа Торелли пожелала сделать Лондон, где она сейчас выступает, своим деловым центром, и дом Адальбера ей кажется весьма подходящим для этой цели, так как платить за него будет по-прежнему он.

— Но я все-таки не понимаю, почему Теобальд прощается с нами навсегда?

Теобальд счел необходимым вступить в разговор:

— Я объясню госпоже маркизе, если она мне позволит. Я отвезу в Лондон все, что прикажет мне господин Адальбер, а потом попрошу расчет. Я уже имел честь сказать, что никогда не буду служить этой… даме! Я рассчитаюсь и поеду к своему брату Ромуальду в Аржантей, у него там домик и сад. Я много чего натерпелся во времена княгини Оболенской. А теперь я лучше уйду!

— Я охотно предложила бы вам место у нас, — произнесла госпожа де Соммьер, — но мне кажется, что при теперешнем положении вещей ваш уход будет предательством. И еще я думаю, что эта история будет куда короче предыдущих. Так что советую вам не сжигать мостов раньше времени. Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что вам не так-то легко расставаться с нашим египтологом. И я настоятельно прошу вас держать нас в курсе происходящего.

Теобальд понемногу успокаивался, обе женщины молчали. Новости, сообщенные Теобальдом, не пришлись по душе ни маркизе, ни План-Крепен, но ни та ни другая не хотели в этом признаться. Помолчав, маркиза со вздохом сказала:

— Не знаю, как вы, а я выпью, пожалуй, еще немного шампанского.

— А вам не кажется, что в этом случае было бы лучше помолиться?

— Одно другому не мешает. Завтра же закажите, пожалуйста, молебен.

— Кому заказать?

— Как кому? Я даже не знаю… По молебнам вы у нас главный знаток. Лично я помолилась бы святому Михаилу. Во-первых, он архангел, во-вторых — предводитель небесного воинства, вооружен огненным мечом. Мне кажется, он подходит лучше всего. А вы кого предлагаете?

— А мне кажется, что придется прибегнуть к помощи святой Риты.

— Не имею чести быть с ней знакомой.

— Святую Риту из Кашии называют «святой невозможных случаев», она помогает в неразрешимых ситуациях.

— Ну, эта ситуация мне не кажется такой уж неразешимой! По крайней мере, я на это надеюсь. Давайте все-таки помолимся архангелу Михаилу! Вы еще можете дать обет пешего паломничества, План-Крепен! Меня, например, всегда завораживала и притягивала святая гора в Периль де ла Мэр!

Мари-Анжелин поверила в искренность желания маркизы. Вера ее кузины и госпожи никогда не отличалась особой пылкостью, но сейчас на ее все еще прекрасные зеленые глаза навернулись слезы, которые та поторопилась смахнуть белым пальчиком.

План-Крепен сочувственно вздохнула и отправилась за шампанским.

В это время в библиотеке комиссар Ланглуа заканчивал «исповедовать» Альдо, не подвергая сомнению ни единого его слова. Уж он-то прекрасно знал мужчин и, в частности, любимцев женщин, привлекательных и обаятельных, к которым они слетались, будто бабочки на огонек. Уже не в первый раз жизнь Морозини подвергалась опасности из-за ураганных страстей, а теперь под угрозой оказалась его счастливая семейная жизнь. Конечно, комиссар не был близким знакомым жены князя, но для него не было секретом, что рыжая красавица с бархатными синими глазами не потерпит публичного скандала, который готов был разразиться с часу на час.

На сенсационную статью в «Энтрансижан» уже появились отклики, статейки в газетах помельче, с весьма ядовитыми названиями вроде «Похищение или любовная авантюра?». Если они дойдут до Лизы, что было вполне закономерно, то чего можно было ждать, кроме праведного гнева и ее разрыва с мужем?

Но зло пока еще можно было пресечь. Главному полицейскому было достаточно — и мог это сделать только он, и никто другой! — распространить по редакциям просьбу, разумеется в самой вежливой форме, временно не публиковать никаких материалов по данному поводу, дабы своими домыслами не помешать следствию. И пообещать немедленно сообщить результаты, как только они появятся. Просьба комиссара Лагнглуа была бы удовлетворена, потому что репутация его была известна и каждый газетчик знал: неповиновение обойдется ему очень дорого.

Альдо не стал ничего скрывать от комиссара и честно рассказал, что произошло в поезде между ним и Полиной Белмон. Смущало его, что он как будто перекладывает ответственность за случившееся на Полину, и он постарался взять вину на себя:

— Конечно, я бессознательно притягивал ее к себе, и, когда отказалася от своего клиента и поисков химеры, я на самом деле убегал от Полины Белмон. Мне надо было бы…

— Оставьте свою джентльменскую щепетильность. Мне важна правда, и только правда. Вы мне дали все необходимые разъяснения. Госпожу Белмон похитили не вы. Теперь мы займемся ее поисками. Женщина такой красоты и элегантности не могла исчезнуть незамеченной. Я попрошу подтверждения о вашем пребывании в «Континентале» в Милане. Боюсь одного: раз речь идет не о любовном похождении и вы не имеете отношения к похищению Полины Белмон, значит, ее похитил тот, кто не желает ей добра…

— Вы считаете, что она в опасности?

— До нашей встречи я в этом сомневался, но теперь убежден, что это так. Что вы намерены делать?

— Не мешать вам работать… Вернуться домой, уповая, что моей жене ничего не известно обо всех этих событиях.

— Если она о них узнает, свяжите ее с мной. У меня есть что ей сказать.

— Благодарю вас. Мне начинает казаться, что вы в самом деле настоящий друг.

— А до сих пор вы этого не понимали? Ну да ладно. В любом случае я желаю вам счастливого пути. И… пусть эта история послужит вам уроком! Пойду повидаю милых дам и откланяюсь.

— Только после того, как выпьете бокал шампанского! — предупредила тетя Амели, настаивавшая на целебных свойствах игристого вина, особенно при плохом настроении.

Госпожа де Соммьер выглядела всерьез озабоченной и всеми силами пыталась успокоить бедняжку План-Крепен, кипевшую от ярости. Хотя ярость имела и свои положительные стороны: она высушивала слезы, не давая Мари-Анжелин рыдать.

— Идиот! Нет, какой же он идиот! — твердила План-Крепен, в ярости расхаживая по ковру.

Альдо, обрадованный возможностью разделить свое недовольство Адальбером, тут же принял сторону Мари-Анжелин. После приключений в Ассуанской долине он знал: бедняжка вдруг поняла, что влюблена в египтолога. Ланглуа тем временем уселся рядом с маркизой де Соммьер.

— История с Адальбером мне тоже очень не нравится, — призналась она своему соседу. — Сердечные волнения приносят нашему ученому не столько радости, сколько всевозможные неприятности. И скажу без утайки: Торелли мне не по душе. Не спорю, она великолепная певица, ангел не пел бы лучше, но в ней есть что-то крайне неприятное. А что именно? Я бы сама хотела это узнать, — добавила она, горестно всплеснув руками.

— Жестокосердие, почти неизбежное у избалованных вниманием женщин. Да и характер у госпожи Торелли не из легких. Я исполнен искреннего сочувствия к господину Видаль-Пеликорну. Думаю, он выйдет из этой истории сильно ощипанным.

— Всякий раз стоит ему влюбиться, как его ощипывают! — громко заявила План-Крепен. — А с этой дамой, я полагаю, он лишится всего своего состояния. И что с ним станет?

— Он будет похож на ощипанного петушка, — вздохнула маркиза. — Но с ним останутся его обширные познания, душевные качества… Во всяком случае, будем на это надеяться. И еще три или четыре верных друга.

— Не знаю, не знаю, — проворчал Альдо, внезапно помрачнев.

— Ты прощал ему и большие обиды.

— Да, но теперь у меня нет уверенности, что я хочу его прощать теперь.

— Возвращайтесь поскорее в Венецию, — посоветовал снова Ланглуа, сжав руку Альдо. — В самом названии этого города есть что-то чарующее.

— Воистину наш друг комиссар — воплощение мудрости, — высказала свое мнение тетушка Амели, когда Альдо вернулся, проводив Ланглуа до дверей. — Постараемся теперь провести приятный и мирный вечер, а потом спокойную ночь, прежде чем ты снова покинешь нас, дружок! Я отправлю с тобой письмо Лизе. С таким курьером, как ты, мое письмо дойдет до нее скорее, чем по почте.

Несмотря на невеселое настроение, Альдо не мог не улыбнуться.

— Разве я сказала что-то смешное? — удивилась маркиза.

— Адальбер как-то бросил мне: «Возраст объяснительных записок для тебя миновал!» Вы, как видно, думаете иначе.

После недолгого ужина, за которым все были немногословны, они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам, твердо надеясь, что пожелание окажется действенным. В спальне Мари-Анжелин сгрызла яблоко и выпила большую чашку липового чая, но так и не смогла прогнать Адальбера из головы. Госпожа де Соммьер решила перед сном помолиться, чего с ней не случалось давным-давно. Альдо, хоть и успокоился, отведя от себя подозрение в похищении Полины, беспрестанно думал, что она в опасности, и возвращение домой в качестве умывшего руки Понтия Пилата не устраивало его ни в малейшей степени. Несколько часов сна, которые ему были крайне необходимы, он получил только с помощью волшебной пилюли Франко Грациани, хотя принял ее с отвращением, клянясь, что делает это в последний раз…

Когда Альдо спустился к завтраку, Мари-Анжелин уже вернулась с шестичасовой мессы и меланхолично макала круассан в чашку кофе с молоком, не отрывая взгляда от апельсинового джема, которым сегодня вопреки своему обыкновению не воспользовалась. Она едва заметила, что Альдо уселся рядом с ней, машинально пожелав ему в ответ доброго утра. По ее лицу было заметно, что она много плакала.

— Анжелин! — грустно окликнул ее Альдо. — Вы доведете себя до болезни и разорвете мне сердце! Вы — сила этого дома, и если впадете в отчаяние, что станет с вами и с тетей Амели? Вы понимаете, что я не могу спокойно уехать, если вы…

Мари-Анжелин пронзила его гневным взглядом.

— Не рассказывайте мне историй, Альдо! Если бы я сияла улыбкой, вы все равно не знали бы сейчас покоя! Или были бы совсем другим человеком!

— Что вы хотите этим сказать?

— Хочу сказать, что хоть вы и ни при чем в истории с похищением госпожи Белмон, но вы меня не убедите, что оно вам совершенно безразлично. И не будь вы женаты…

— Но я женат на чудесной женщине, и это все меняет. Конечно, не будь этого, я тут же кинулся бы на розыски, потому что, сколько бы я ни верил в таланты комиссара Ланглуа…

— Письмо для его светлости князя, — провозгласил Сиприен, войдя в столовую с маленьким серебряным подносом, на котором белел конверт.

— Для почты еще не время, — заметила План-Крепен.

— Так оно и есть, мадемуазель. Привратник только что нашел его у ворот.

Альдо взял письмо и торопливо вскрыл его, чувствуя, что у него слегка дрожат руки и замерло сердце. Послания, полученные необычным путем, не внушали ему доверия. Однако это, написанное на плотной бумаге красивым почерком, выказывало лишь самые добрые намерения. Оно гласило: «Не поддавайтесь соблазну вмешаться в розыски, а главное, не опоздайте завтра вечером на поезд. Вы никому не поможете, но для мира и согласия в вашей семье это может иметь драматические последствия». Вместо подписи — безличное: друг.

Не произнося ни слова, Альдо протянул записку Мари-Анжелин. Она взяла ее, быстро пробежала и нахмурила брови, перечитала еще раз, вернула, но озабоченность не покинула ее лица.

— Странно! Можно подумать, что она от человека, который хорошо вас знает. Неужели вы собираетесь задержаться здесь, дожидаясь результатов розысков, и вас нужно подтолкнуть, чтобы вы уехали?

— Видите ли, Мари-Анжелин, вы хорошо меня знаете, для вас не секрет, что я озабочен судьбой По… госпожи Белмон. Если она попала в ловушку, а это, скорее всего, так и есть, я просто не имею права…

План-Крепен покраснела и с большой опасностью для окружающих взмахнула чайной ложкой с апельсиновым джемом, который наконец удосужилась зачерпнуть.

— Если она попала в ловушку, то по своему собственному желанию! Почему вы не думаете, что она наслаждается последними днями чарующей осени на берегу озера в Швейцарии в обществе какого-нибудь дорожного друга?

— Без багажа и даже не уведомив администрацию «Рица», что уехала на два или три дня? Извините!

— Со своими деньгами она может одеться и купить все необходимое в любом уголке Европы! А в «Рице» ко всему привыкли, для них важно одно: что клиент снял комнату и не вывез оттуда багаж. А эти американки, они способны…

— На все! Черт побери, я это уже слышал! Но почему вы ее так ненавидите?

Не выпуская из рук ложки с джемом, Мари-Анжелин как-то съежилась на своем стуле, словно очень устала.

— Это вовсе не так… Я боюсь той власти, какую она возымела над вами. Стоит ей появиться, и вы уже сам не свой.

— С чего это вы взяли?

— У меня есть глаза и уши. Когда она говорит с вами, она просто воркует. И вы тоже.

— Я воркую?! — Альдо так изумился, что даже не успел разозлиться.

Его никогда еще не сравнивали с голубем. Зато План-Крепен кипела от возмущения:

— Именно, именно! И понятное дело, как только вы ее встретили в поезде, сразу пригласили на чашечку чая в вагон-ресторан, чтобы поболтать о том о сем?

Мари-Анжелин повысила голос и даже вскочила со стула, тут же вскочил и Альдо.

— Чем я занимался — мое дело!

Фраза получилась неловкой. Но он тут же получил ответ:

— Любовью. Вот чем.

Появление маркизы де Соммьер спасло Мари-Анжелин от пощечины, которую Альдо готов был ей отвесить.

— Что это вы кричите на весь дом с утра пораньше? Вас слышно даже в вестибюле!

План-Крепен взяла со стола письмо и протянула его маркизе. Руки у нее дрожали от гнева.

— Вот, возьмите! Прочитайте! Я не одна считаю, что этот человек теряет разум, стоит прекрасной американке появиться на горизонте. Пришло время, когда посторонние люди вынуждены говорить ему эту правду в глаза. Бедная, бедная Лиза!

И она вышла из столовой, не забыв громко хлопнуть дверью. Альдо и маркиза молча наблюдали за происходящим. Первой нарушила молчание маркиза.

— Бедняжка План-Крепен, — вздохнула она. — Она так страдает из-за отъезда Адальбера. Вот и обрушивает на тебя свое горе. Но твое поведение ей тоже совсем небезразлично. Другое дело, что ты у нее под рукой.

— Ненадолго. Еще несколько часов, и я перестану нарушать ваш покой.

— Это ты так думаешь! А я думаю, что еще очень долго ты и Адальбер будете главной темой наших бесед. Однако письмецо любопытное. Оно ведь исполнено самых добрых чувств, не так ли? Тогда почемубез подписи?

— Можно предостерегать и оберегать, желая оставаться неизвестным, почему нет? Но оно пришло во-время.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что, как вы понимаете, мне очень трудно спокойно возвращаться домой, когда Полина в опасности…

— У тебя нет другого выхода, дорогой, если ты хочешь сохранить семью. Неужели ты колеблешься? Значит, письмо в самом деле пришло вовремя. Поезжай домой, мой мальчик, и предоставь комиссару Ланглуа заниматься своим делом. Ты можешь быть спокоен, он занимается им добросовестно. Тем более что ты обещал ему, что уедешь из Парижа.

Время серого сумрачного дня тянулось еле-еле. Мало того что было холодно, зарядил нескончаемый дождь, сделав серый Париж еще серее. Такая погода могла испортить самое лучезарное настроение, а у Альдо оно было не самым лучшим. Чтобы не дымить в доме тетушки Амели, он вышел выкурить пару сигарет в парк Монсо. Парк был безлюден. Даже нянюшки-англичанки, наиболее привычные к дурной погоде, не возили в этот день колясочек с гербами под этим нескончаемым дождем, похожим на репетицию потопа. Одинокий посетитель парка, однако, не решился углубиться в него, иначе он оказался бы рядом с бульваром де Курсель, а значит, в двух шагах от дома Адальбера. Одна только мысль, что он увидит ставни на высоких окнах его квартиры, вызывала в сердце боль.

Второй раз его самый близкий друг отворачивался от него из-за женщины. Но первую их ссору Альдо переживал не так болезненно. Зато теперь он чувствовал: все гораздо опаснее и серьезнее. Алиса Астор ослепляла своей красотой, но она была взбалмошной и недалекой женщиной, так что рано или поздно Адальбер должен был столкнуться с ее глупостью. Да и Альдо был тогда по горло занят. Другое дело Торелли со своей завораживающей красотой и чарующим голосом, она была настоящей Цирцеей, и, если бы не неудачное начало их знакомства, а потом появление одержимого ею Уишбоуна — кто знает? — может, и он поддался бы ее чарам. Хотя вряд ли. Нет, нет. У него есть Лиза. И… Полина!

А что было у Адальбера кроме ослепительного воспоминания о том, как они обнружили гробницу неизвестной царицы? И сколько бы ни уповал Альдо на оберегающую силу этого воспоминания, оно, как видно, затерялось где-то в глубинах его души и никак не могло противостоять обаянию живой женщины…

Альдо с искренним удовольствием встретил наступивший вечер, закрыл чемодан и спустился вниз, чтобы выпить прощальный бокал шампанского в обществе тетушки Амели и Мари-Анжелин. Но чудесная магия золотых пузырьков на этот раз не подействовала. Шампанское — праздничное вино, а на душе у всех троих было далеко не празднично. Скорее всего, омрачала всех неизвестность относительно судеб близких людей.

Вошел Сиприен и сообщил, что вызванное Люсьеном такси ждет внизу его светлость князя, и Альдо с несвойственной ему нежностью поцеловал и мудрую тетю Амели, и тощую План-Крепен.

— Не беспокойся, мы будем сообщать тебе все новости, какие только узнаем. Положись на нас, вернее на План-Крепен.

— Полагаюсь целиком и полностью. Заранее спасибо. Берегите ее, — шепнул он на прощанье Мари-Анжелин, заслужив в ответ обиженный взгляд и недовольное пожатие плечами.

«Я только это и делаю!» — будто говорила вся ее сухопарая фигура.

С неприятным ощущением того, что он за последнее время сильно поглупел, Альдо уселся в такси, и Люсьен, наклонившись к шоферу, произнес:

— Лионский вокзал. Поезда дальнего следования.

Шофер кивнул, и автомобиль тронулся по мокрому, сияющему отражением огней асфальту. Альдо устроился в углу, скрестил на груди руки и прикрыл глаза. Он так хорошо знал дорогу до вокзала, по которой часто ездил туда и обратно, что она его ни в малейшей степени не интересовала.

Разумеется, он не собирался спать, разумеется, время от времени открывал глаза. Вот они проехали Мадлен, вот кончились Большие Бульвары, вот площадь Республики. Машин в этот час много, улицы ярко освещены. Площадь Бастилии. Внутренне Альдо собрался: еще немного — и воказал.

Но автомобиль, вместо того чтобы ехать прямо по улице Лион, свернул налево и поехал по улице Домениль.

— Эй! Куда это вы поехали? — закричал Альдо, берясь за задвижку, чтобы открыть окошко к шоферу.

Окошко не открывалось. Шофер, не поворачивая головы, ехал все в том же направлении, словно ничего не слышал.

Разъяренный Альдо заколотил кулаками в перегородку:

— Остановитесь! Остановитесь немедленно!

Ответа не последовало. Перед глазами по-прежнему маячил затылок шофера. Альдо схватился за ручку двери. Но дверь не открылась. Он дернул другую. Тот же результат.

Стараясь справиться с яростью, которая захватывала его все сильнее, Альдо откинулся на подушки. Улица, по которой они теперь ехали, тянулась между железной дорогой с одной стороны и домами с другой, она была плохо освещена и пустынна.

«Меня похитили, — осенило Альдо. — У всех на виду, в центре Парижа».

Часть третья Пиррова победа

Глава 10 В воздухе запахло скандалом

Однако сетовать на долгую дорогу князю Морозини не пришлось: ехать оставалось совсем недолго. После бульвара Дидро улица стала еще темнее, и теперь с одной ее стороны тянулась кирпичная стена, отгораживающая железную дорогу, а с другой — низкие, уродливые домишки и такие же приземистые склады, между которыми темнели едва освещенные, плохо мощенные улочки, позволяющие проехать только одной машине. В один из таких мрачных зловещих проулков такси и свернуло. В этом районе ютились в основном китайцы, и именно благодаря им он приобрел даже некоторую известность: два бистро с грязными окнами славились великолепной азиатской кухней, и некоторые знатоки отваживались даже отдавать должное стряпне китайских поваров.

Такси миновало оба бистро и остановилось немного дальше, возле дома с темными окнами. Несколько фигур с лицами, закрытыми шерстяными шлемами с прорезанными для глаз дырками, схватили Альдо, ударили хорошенько по голове, лишив сознания, и потащили. Тащили, впрочем, тоже недолго.

Очнулся Альдо на продавленном диване, вокруг которого стояли четверо мужчин с пистолетами, а пятый приводил его в чувство пощечинами. Рядом с диваном на столе горели две свечи, прилепленные к краю разбитой тарелки, и по мере сил освещали происходящее.

Придя в себя и одновременно разгневавшись, Альдо поднялся, сжав кулаки, собираясь броситься на негодяев, но тут услышал голос самого высокого из них, похоже, главаря, который ткнул пистолет прямо Альдо в живот:

— Потише, потише, если не хочешь схлопотать сливу к себе в кастрюлю. Мы тебе пока что зла не желаем.

— А чего тогда, интересно?

— Раздевайся, и мигом!

— Это еще зачем?

— Разговаривай! Мы тебе враз поможем! Давай, шевелись, не задерживайся!

Не прошло и минуты, как Альдо уже сидел в нижнем белье, носках и ботинках. От холода он невольно вздрогнул, вызвав радостный гогот своих похитителей.

— Зябнешь, мозгляк? Не боись! До смерти еще есть времечко. На вот, возьми одежку! А рожу воротить нечего! Может, не нарядно, зато чисто!

В следующую секунду Альдо уже был одет в вельветовые брюки, толстый свитер с высоким воротом, куртку и даже шерстяную шапку. В темной глубине комнаты Альдо различил человека примерно своего роста, лица его не было видно. Он быстро одевался в отнятую у него одежду, заодно присваивая себе все, что было в карманах.

— Поторапливайтесь, ребята, черт вас побери! — ворчал главарь. — Князь Морозини должен вовремя сесть на поезд!

— Вы думаете выдать этого типа за меня? Какая глупость!

— Это почему же? А ты не слишком хорошо о себе думаешь! Сдается мне, что на первое время сойдет. Так-то! Эх, чуть было не забыл!

Он схватил Альдо за руку и снял перстень с сардониксом, на котором был выгравирован герб Морозини. Альдо с ним никогда не расставался. Этот перстень всегда носил старший сын в семье. Потом с Альдо сняли часы и, что ему показалось особенно горьким, обручальное кольцо.

Незнакомец догадался о реакции пленника по невольно сжавшимся губам Альдо и начал над ним издеваться. Грубо, жестоко и в общем-то неожиданно, потому что голос у него был приятный, несмотря на вульгарные выражения:

— С чего это ты так огорчился? Даже странно! Не больно-то ты чтишь клятву, которую давал под венцом! А жена у тебя очень даже красивая женщина! От объяснений с ней мы тебя уж точно избавили.

— Черт вас возьми! Может, вы мне скажете, что вам от меня надо?!

— Мне? Ровным счетом ничего. Больше тебе скажу: ты мне даже кажешься симпатичным. Забавно, правда?

— Тогда почему я здесь?

— Мы просто исполняем распоряжения сверху. Ну что, готов? — обратился он к тому, кто должен был стать двойником Морозини.

С помощью своих товарищей он закончил переодевание и в потемках выглядел очень похожим на Альдо. Даже Альдо не мог этого не признать. У него больно сжалось сердце, когда он увидел стройную фигуру в вигоневом пальто с белым шарфом. Каскетка и поднятый воротник затеняли лицо.

— Да, готов. Можно идти, — отозвался человек, усилив болезненное ощущение оригинала: голос самозванца тоже был похож на его собственный.

Мужчины вышли. Через несколько минут стало слышно, что такси уехало, и еще через какое-то время у дома снова заворчал мотор автомобиля. Два человека, которые сопровождали «двойника» Альдо, вернулись.

— Карета подана, — объявил один из них. — Не пора ли твоему клиенту прикрыть глазки?

Минуту спустя Альдо «ослепили», надев на него темные очки с непрозрачными стеклами, плотно прилегающие к вискам. Рассмотреть через них что бы то ни было не представлялось никакой возможности. Затем Альдо почувствовал на своей руке браслет и догадался, что это наручники. Второй браслет зазвякал где-то рядом.

— Ну вот, теперь мы с тобой неразлучны, — весело заключил «ангел-хранитель» Альдо. — Сейчас помогу тебе отсюда выйти.

— И куда повезете?

— Ты что, всерьез думаешь, что я тебе что-то расскажу? По большому счету, тебе в твоем положении должно быть совершенно безразлично, где находиться. Чем, спрашивается, это тебе поможет?

— Так уж я устроен, что мне небезразличны всякие пустяки, — не без иронии сообщил Альдо. — Полагаю, мы отправимся в какое-нибудь приятное местечко, вроде леса, например. Там вам будет удобнее, чем в Париже, избавиться от моего бренного тела.

— Убивать тебя? А на кой? Ты и так уже умер.

— Приятно слышать.

«Ангел-хранитель» помог Альдо устроиться на заднем сиденье машины, вполне, надо заметить, комфортабельной, и сам уселся рядом. Второй типчик разместился на переднем сиденье рядом с шофером. Автомобиль мягко тронулся с места. Они проехали совсем немного, и послышался гудок паровоза, потом невнятное объявление по громкоговорителю и другие шумы, привычные для вокзала.

— Оказывается, и у покойников вроде меня возникает желание покурить, — сообщил Альдо. — Посмотрите, у вас в кармане должны быть мои сигареты.

— А ты не кисляй, — похвалил его сосед. — Одобряю.

Альдо почувствовал у себя между губ тонкую трубочку, потом ему поднесли огонь. Вдохнув дым, он задержал его во рту, прежде чем выдохнуть, и почувствовал, что возрождается. Это не был английский табак, к которому он привык, — французские «житан», к этим сигаретам он тоже относился неплохо. Во всяком случае, курил их время от времени и сейчас наслаждался пахучим теплым дымом, что было особенно приятно в эту холодную влажную ночь.

Ехали молча. Альдо докурил сигарету, почувствовал вдруг невероятную усталость и зевнул.

— Если спать охота, не стесняйся, — сказал сосед. — Нам еще ехать и ехать…

Почему бы и нет, в самом деле? Определить направление ему все равно не удается. Автомобиль, надо признать достаточно мощный, не раз сворачивал то направо, то налево. Единственно, что Альдо знал точно, — они выехали за черту города. Но в каком направлении поехали — на север, юг, запад, восток, — неизвестно. Спутники его сидели молча. Альдо хотелось бы забиться поглубже в угол, скрестив, как он привык, на груди руки, но одна его рука была прикована наручником к руке похитителя. Пришлось откинуть голову на спинку и прикрыть глаза. Еще ему хотелось есть и пить. И совсем не хотелось думать о двойнике, который сейчас, наверное, уютно устроился в вагоне-ресторане. Хотя нет, он, конечно же, заказал себе ужин в купе. Трудно думать, что сходство их так уж велико и выдержит яркий свет. А ужинать в ресторане в каскетке, завернувшись до носа шарфом, тоже не годится.

Что ждет его самого, он узнает, только приехав на место. Ясно одно: занимаются им мастера своего дела и вырваться из их рук — задача не из простых. Если только ему уже не вырыли могилку на краю света…

Не желая огорчать себя сожалениями, Альдо приказал себе не думать, закрыл глаза и — благодарение усталости! — сразу же заснул.

Прошел еще день. Мари-Анжелин, вернувшись из церкви и не снимая пальто, нетерпеливо спросила Сиприена:

— По-прежнему никаких новостей?

— По-прежнему никаких. Но сейчас еще только семь утра. Хотя госпожа маркиза уже попросила подать ей завтрак.

Мари-Анжелин поспешила наверх, шагая через две ступеньки. Она сочувствовала старой даме, которая наверняка в эту ночь не сомкнула глаз. Войдя в просторную спальню, она увидела маркизу. Госпожа де Соммьер сидела на кровати и с тоской, которая как нельзя лучше соответствовала унылому выражению ее лица, смотрела на стоящий у нее на коленях поднос.

— Привередничаем? — громко спросила Мари-Анжелин с порога, изо всех сил стараясь говорить шутливо.

— Не кричите так громко, План-Крепен! Я пока еще не оглохла. Нет, я не привередничаю. Просто мне не хочется есть. Но пусть это не мешает вам позавтракать как следует, — добавила она, увидев, что Луиза, ее горничная, вошла со вторым подносом, обильно нагруженным булочками, крендельками, медом и вареньем, и поставила его на столик возле кровати.

Совместный завтрак издавна вошел у них в обычай. Мари-Анжелин, вернувшись из церкви Святого Августина после причастия, завтракала в спальне маркизы. Госпожа де Соммьер — лежа в кровати, а Мари-Анжелин — сидя рядом за столиком. Заодно компаньока сообщала маркизе новости квартала, которых обычно приносила целый ворох, поболтав с прихожанками храма. Завтрак начинался с ритуального вопроса маркизы:

— Что у нас сегодня нового?

На этот раз она ничего не спросила.

Несколько минут прошло в молчании. Наконец маркиза заговорила:

— Мари-Анжелин! Мы с тобой — две старые идиотки, что это мы так вдруг разволновались? Конечно, Альдо обещал, что позвонит сразу по приезде. Но вспомни, когда прибывает в Венецию Симплон-экспресс? Почти в восемь вечера, а он мог и опоздать. Пока Альдо добрался до дома, потом встреча, разговоры, затем он заказал телефонный разговор, но ему могли предложить подождать два-три часа, в общем, получалось, что звонить нам уже поздно. Он не захотел нас тревожить, да и сам устал. В поезде наверняка спал плохо. Я уверена, что он позвонит нам сегодня утром. Так что ешь, пожалуйста, как следует, а не мусоль с несчастным видом свою тартинку!

План-Крепен положила на стол нож, которым вот уже минут пять водила по тартинке, намазывая на нее масло.

— А я все равно беспокоюсь, и очень сильно. Сама не знаю почему, — отозвалась она.

— Как это ты не знаешь? Мы обе все прекрасно знаем. Да и я тоже беспокоюсь. Хотя это глупо. Слышишь? Кажется, внизу звонит телефон.

Слух у План-Крепен был отменный, она вскочила и вихрем понеслась вниз.

Когда Мари-Анжелин вышла из привратницкой, лицо у нее было бледно-зеленое, и на первой ступеньке лестницы она вынуждена была присесть. Увидев ее в таком состоянии, Сиприен поспешил за коньяком и вложил ей в руку полную рюмку. В общем-то нельзя было сказать, что он обожал План-Крепен. С той поры как она появилась в доме, между ними возникло что-то вроде соперничества. Дорожа привязанностью маркизы, они ревновали ее друг к другу. Но когда бедняжке так плохо!..

— Что случилось? — шепотом спросил он.

— Звонил господин Бюто. Вчера вечером он ездил на вокзал Санта-Лючия встречать Альдо. Но… он не приехал.

— Как это? Князь уехал позвачера вечером. Люсьен заказал ему такси и сам сказал шоферу адрес: Лионский вокзал.

— Да. Так все и было. Однако на поезде, прибывшем в Венецию, князя не оказалось.

— Иисус сладчайший! Что же делать-то? — возопил мажордом, молитвенно складывая руки и поднимая глаза вверх.

План-Крепен тоже посмотрела наверх и ответила:

— Ничего не поделаешь. Придется все ей рассказать.

Она выпила коньяк, который, однако, ничуть не уменьшил ее тревоги, и стала медленно подниматься по той самой лестнице, по которой только что летела вихрем вниз.

Сиприена будто приклеили к мраморному полу вестибюля, он стоял и прислушивался: что там наверху? Ему показалось, он услышал вскрик, потом скрипнула дверь, которую прикрыли, и стало тихо-тихо.

— Это еще не все, — продолжала Мари-Анжелин, наклонившись к маркизе. — Я не сочла нужным сообщать все подробности Сиприену. Как мы понимаем, господин Бюто не уехал сразу с вокзала, а отправился к начальнику поезда, потом поговорил с проводником, тем самым, который отвечает за спальный вагон. Проводник подтвердил, что князь Морозини занимал четверное купе, но он сам до этого ни разу не видел нашего Альдо. В тот вечер князь сказал, что болен, и попросил принести ужин в купе.

— Болен? Уезжая, он прекрасно себя чувствовал!

— Именно это я и сообщила бедному Ги, и он пришел в страшное волнение, потому что проводник сказал ему, что состояние здоровья князя за ночь не улучшилось, он душераздирающе кашлял и утром сошел в Бриге…

— В Бриге?! Он сошел в Бриге? Как Полина? Прелестный городок, не спорю. Старинный замок Стокальпер, безусловно, заслуживает осмотра, но кроме замка, там ничего больше нет. Лыжи, экскурсии в горы. Там совершенно нечего делать. Альдо что, с ума сошел?

— Нет, не похоже. С вашего позволения, я хотела бы сделать одну умную вещь, которая только что пришла мне в голову.

— Скажите какую.

— Переоденусь и съезжу на набрежную Орфевр. Комиссар должен немедленно узнать о том, что произошло.

— Безусловно! Я разрешаю вам это сделать.

Взглянув на Мари-Анжелин, которая уже выпрямилась, собираясь идти, маркиза спросила:

— Господин Бюто сказал вам, как отнеслась к этой новости Лиза?

— О, это самая худшая новость! Она заперлась в комнате и запретила себя беспокоить. Беда еще и в том, что она получила анонимное письмо, в котором ей выражают сочувствие из-за неполадок в семейной жизни!

— Боже мой! Боже! Еще и это! Поезжайте, План-Крепен! Нет, лучше позвоните! Так будет быстрее, и я сама хочу поговорить с комиссаром. С тех пор как Адальбер исчез, у нас с вами остался один-единственный друг! — не удержалась от горького замечания маркиза.

Мари-Анжелин молча вышла и вернулась в спальню маркизы десять минут спустя.

— Комиссар Ланглуа будет у нас в одиннадцать часов. Он позволил себе дать нам совет: просит преодолеть предубеждения и перенести телефон в дом. Поставить его хотя бы в вестибюле.

Маркиза ничего не ответила, она искала свои тапочки, собираясь встать, и вдруг… странным образом согласилась принять совет Ланглуа.

— Ланглуа, как всегда, прав. Займитесь телефоном, План-Крепен! В конце концов, не я же буду первой к нему подходить!

Маркиза на секунду задумалась и добавила:

— Раз уж мы будем заниматься телефоном, я думаю, стоит поставить один аппарат в зимнем саду, а второй у вас в комнате. Если вы не возражаете.

И хотя момент мало подходил для веселья, План-Крепен, верный паж маркизы, не могла не улыбнуться притворно простодушному выражению ее лица.

— В самом деле, так и сделаем, — ответила она. — Эта мысль мне кажется очень удачной.

И она снова отправилась в привратницкую.

Ровно в одиннадцать часов Ланглуа появился в зимнем саду маркизы.

Вид у него был хмурый. Обменявшись положенными любезностями с хозяйкой дома, он по ее приглашению опустился в кресло и озабоченно взглянул на План-Крепен.

— Рассказывайте! — попросил он без лишних слов.

Мари-Анжелин постаралась в своем рассказе не упустить ни одной подробности, а когда закончила, обошлась без свойственных ей комментариев, просто замолчала, разглядывая свои руки. Полицейский молчал, потом поднялся с кресла, походил и встал спиной к жардиньерке, что позволяло ему видеть обеих женщин.

— Вы говорите, что он прекрасно себя чувствовал, когда отправился на воказал?

— Великолепно! — подтвердила госпожа де Соммьер. — Как вы знаете, у него еще с войны неполадки с бронхами, но он надел теплое кашне, поднял воротник пальто, в общем, как следует укутался. Так что же вы думаете об этой истории, господин комиссар?

— Ничего хорошего, маркиза, поскольку сказка о любовной истории развеялась. Прошу прощения, что причиняю вам волнения, но не могу скрыть от вас, что мы имеем дело с безусловно преступным деянием.

— Вы думаете?..

— Да, я думаю, что Альдо, то есть я хотел сказать, вашего племянника, похитили.

— Называйте его Альдо, — дрогнувшим голосом произнесла маркиза. — Только его близкие друзья зовут его так. Но я вас прервала. Продолжайте, прошу вас.

— Благодарю. Да, его похитили, и теперь очень важно узнать, случилось ли это до отправления поезда или уже во время поездки.

— Мне кажется, это нетрудно сделать, — заметила План-Крепен. — Альдо не из тех, кто сдался бы без боя, так что, если во время поездки на него напали, проводник и пассажиры непременно узнали бы об этом.

— Ему могли передать телеграмму с требованием выйти в Бриге, угрожая жизни госпожи Белмон, которая тоже сошла именно на этой станции.

— Да, скорее всего, так оно и было. Мне кажется совершенно невозможным, чтобы посреди Парижа исчезло такси вместе с пассажиром!

— О, не говорите! В Париже чего только не бывает!

— Вам, конечно, лучше известно, что случается в Париже, но хочу напомнить, что Альдо сел в поезд, а исчез в Бриге.

— Вы уверены, что в поезд сел именно князь Морозини?

— Вы предполагаете, что в поезде ехал… самозванец? Но, дорогой комиссар, это невозможно! Князь Морозини неподражаем!

— Вы судите пристрастно, маркиза, в вас говорит любовь. Я вынужден вам напомнить, что среди преступников попадаются истинные артисты. Он уехал на такси, не так ли? А не знаете, какой марки был автомобиль?

— Нет, конечно. Но можно спросить Люсьена, он ходил за такси на остановку. Страшно недовольный, нужно сказать. Он никак не может понять, почему член нашей семьи считает нужным обращаться к таксистам, когда в его распоряжении лучший из водителей и лучший в мире автомобиль. Люсьен считает, что его искусство вождения автомобиля уступает только полковнику Карлову, аристократу, разжалованному русской революцией. Позвовите Люсьена, Мари-Анжелин.

Старичок-шофер не замедлил воспользоваться оказией, чтобы высказать все, что он думает на этот счет.

— Это был автомобиль марки «G7», господин главный комиссар. У шофера премерзкая рожа! Вне всякого сомнения, итальянец!

— Люсьен! Думайте, что говорите, — остановила его маркиза. — Напоминаю вам, что князь Морозини…

— Венецианец, госпожа маркиза! А это совсем другое дело! Князь всегда так и говорит. А у этого вдобавок был такой жуткий акцент, что хоть святых выноси!

Люсьен в нескольких словах описал шофера, а потом с самым безразличным видом добавил:

— Если вам интересно, могу назвать и номер автомобиля тоже.

— Что значит, если интересно?! — воскликнул Ланглуа, доставая из кармана черную записную книжку, чтобы немедленно записать в нее номер машины. — Нам это крайне важно! И часто вам случается запоминать номера такси?

— Когда такси приезжает к нам, всегда! Разумеется, исключая те случаи, когда приезжает полковник Карлов. Вы, конечно, не знаете, но я вам скажу: я с детства обожаю цифры.

— Обожайте и дальше, голубчик! Ваш талант может оказаться крайне полезным. Честное слово! Я вам очень благодарен, — улыбнулся комиссар, записав номер такси.

Ланглуа собрался уходить, но с порога вернулся.

— Чуть было не забыл попросить у вас фотографию вашего племянника. При теперешних обстоятельствах я предпочитаю обращаться к вам, а не к журналистам, чтобы не привлекать к событиям лишнего внимания.

— С удовольствием, сколько угодно! От младенческих до вырезок из газет. План-Крепен, принесите фотографии из моего секретера.

Фотографий в самом деле был целый ворох. Комиссар Ланглуа задержался взглядом на свадебных.

— Чудесная пара, ничего не скажешь, — заметил он.

— Очень жаль, что находятся люди, которые из кожи вон лезут, желая разрушить этот союз, — с горечью заметила План-Крепен. — И порой к ним присоединяется сам Альдо!

Комиссар со смущенным видом кашлянул.

— Кстати… Простите, если это покажется вам бестактностью, но нет ли у вас фотографии госпожи Белмон? Я, конечно, мог бы обратиться в какой-нибудь модный журнал вроде «Вог», но это все равно пресса, пусть и не газетная. Мне не хотелось бы в нашем деле никаких журналистов, вы сами понимаете.

— Если вы соизволите задержаться еще на несколько минут, выпив капельку того, чего сами пожелаете, я попробую вам помочь, — сообщила Мари-Анжелин, поднявшись со своего места. И, не дожидаясь ответа, она направилась к двери.

— Что она имеет в виду? — заинтересовался комиссар, когда План-Крепен вышла.

— Я, кажется, догадываюсь, — ответила маркиза. — Кроме феноменальной памяти наша План-Крепен обладает бездной самых разнообразных талантов. Не последний среди них — умение рисовать. Не подумайте, что речь идет об акварельных цветочках, чему обучают в монастырях и пансионах благородных девиц. Держу пари, она принесет вам портрет Полины Белмон.

— Но портрет требует времени! Будет лучше, если я пришлю за ним своего помощника.

— Не трудитесь. Выпейте со мной бокал вина, и в самом скором времени получите портрет.

— И он будет схож с оригиналом? Мне кажется, нужно хорошо изучить человека, много с ним общаться, чтобы нарисовать его портрет по памяти.

— Общаться? Ни за что! План-Крепен ненавидит Полину, видя в ней угрозу для Лизы.

— И… Она ошибается? Что вы на этот счет думаете, мадам?

— И ошибается, и нет. Одно могу сказать, Альдо глубоко привязан к Лизе и ни за что не захочет ее потерять.

— Но он любит играть с огнем, если мне позволено будет сделать вывод из нашего последнего разговора.

— Дело не совсем в этом. Он увлечен госпожой Белмон чисто физиологически. К несчастью, она его страстно любит и…

Возвращение Мари-Анжелин помешало маркизе закончить фразу.

— Прошу, — проговорила План-Крепен, протягивая комиссару два рисунка пером, сделанных словно бы одним росчерком. На одном было изображено лицо, на другом — силуэт, оба как живые.

— Потрясающе! — с изумлением похвалил комиссар. — Как вам это удается?

— Нет ничего проще, — весело отозвалась Мари-Анжелин. — Использую метод Сирано де Бержерака: бумага и память, остается только зарисовать.

Ланглуа не мог удержаться от смеха.

— В самом деле, проще некуда! Если однажды госпожа де Соммьер оставит вас без работы, не забудьте навестить меня. Вы самый изумительный физиономист, какого я встречал в своей жизни! Бесконечно вам благодарен.

Комиссар допил свой бокал вина и встал с кресла. Художница, секунду поколебавшись, отрывисто спросила:

— А нет ли у вас знакомых… или друзей в лондонской полиции? Например, в Скотленд-Ярде?

— Я когда-то встречался с суперинтендантом Гордоном Уорреном, но Альдо Морозини и Адальбер Видаль-Пеликорн знают его куда лучше меня. А почему вы спросили об этом?

— Речь как раз об Адальбере Видаль-Пеликорне. Он уехал в Лондон и собирается там жить, чтобы быть ближе к этой негодной Торелли. Связь между нами потеряна. А между тем нам сейчас так нужна его помощь!

— В самом деле, я что-то давно не видел Адальбера Видаль-Пеликорна. Так вы говорите, он поехал вслед за этой певицей?

— С чемоданами и вещами. Он поселил ее в своей лондонской квартире, а сам живет в гостинице, и для него больше никого не существует, кроме соперника, славного господина Уишбоуна. Квартира в Париже заперта на замок, а своего верного слугу Теобальда он забрал с собой, сказав, что тот будет служить не ему, а этой мадам. Бедный Теобальд пришел в отчаяние и согласился поехать только с тем, чтобы в Лондоне взять расчет.

— Подобное поведение не в духе Адальбера Видаль-Пеликорна!

— План-Крепен! — вздохнув, заговорила маркиза. — Вам не кажется, что у комиссара уже достаточно забот? Наш Адальбер влюбляется не в первый раз и не в первый раз ссорится с Альдо. И как я горячо надеюсь, не в последний.

— Постараюсь что-то узнать и об этой истории. До меня доходили смутные слухи о певице Торелли. Прекрасная дама, похоже, злоупотребляет своими чарами, из-за нее свели счеты с жизнью уже несколько мужчин. Вы хорошо сделали, что рассказали мне об этом. В любом случае, прошу вас, не тревожьтесь. Как только у меня появятся вести об Альдо, я сразу же вам сообщу. Главное, не теряйте бодрости духа!

— Ну, этого у меня не отнять! — гордо объявила Мари-Анжелин. — В нашей семье все крепкого закала…

— Начиная с Крестовых походов! — заключила тетя Амели с тенью улыбки в прекрасных зеленых глазах.

Проверка кампании такси была проведена мгновенно и оказалась очень информативной. Выяснилось, что автомобиль с номером, указанным Люсьеном, принадлежит русскому, Федору Разинскому, бывшему адвокату из Петербурга, который совершенно не походил на упитанного итальянца, описанного Люсьеном. У Разинского была совершенно иная внешность. Высокий, худой, седеющий блондин чем-то походил на Карлова, с которым, как оказалось, он был даже знаком. Сходство оказалось не только внешним. Похожим был и глухой рокочущий бас, который наверняка мощно гремел под сводами церкви, и обидчивый гордый характер, который трудно было скрыть. Когда инспектор Соважоль явился к нему домой на улицу Фий-дю-Кальвер, желая очень вежливо осведомиться, где тот был и что делал вечером 3 декабря, тот сразу возмутился.

— А вам что за дело? — пророкотал Разинский.

Не желая вступать в пререкания, невысокий Соважоль вежливо ему улыбнулся:

— Мне необходимо это знать.

— Извольте объяснить, по какой причине!

— Причина состоит в том, что, возможно, мне придется отвезти вас в тюрьму как сообщника в деле о похищении, — все так же вежливо отвечал Соважоль.

— Меня?! В тюрьму?!

— Именно. Вас и, само собой разумеется, ваш автомобиль. Поскольку ваш автомобиль — необходимое условие удачного похищения.

Великан согнулся поплам и взглянул в лицо отважного полицейского, яростно сопя.

— Это я кого-то похитил?! И кого же?

— Иностранного аристократа, князя Морозини из Венеции. Его имя вам знакомо?

— Друга полковника Карлова? — проревел Разинский и, мгновенно успокоившись, сел. — Задавайте вопросы.

— Вопрос один: где вы были 3 декабря между половиной седьмого вечера и десятью часами?

— На улице Дарю. Репетировал. Я пою там в церковном хоре.

И в подтверждение своего таланта великан пропел несколько нот, глядя, как задрожали подвески на люстре.

— А где находилось ваше такси?

— Стояло перед дверью.

— У вас могли его одолжить?

— Нет! Не могли! Дурные шутники прокололи мне шину на запасном колесе и на левом заднем. Пока я пел, мне меняли шины.

— Благодарю вас. Не буду вас больше утруждать. Мы проверим ваши показания.

— Проверяйте, проверяйте! Увидите! Но скажите мне, пожалуйста… Этого самого Морозини, значит, украли 3 декабря… И где же?

— На пути от улицы Альфреда де Виньи до Лионского вокзала. Скорее всего, неподалеку от его дома. Он ехал на такси, автомобиль марки «G7» с вашим номером.

— С моим номером? Кто же это посмел? Ну, погоди, отыщу я этого мерзавца! — пригрозил Федор своим рокочущим басом. — И что шофер? Похож на меня?

— Нет, совсем не похож. Очень может быть, что шофер италянец.

— Итальянец? Тогда, клянусь святым Владимиром, вам нечего у меня делать!

— А номер? Вы могли одолжить ваш номер.

— Мужику итальянцу? Да никогда в жизни! Ну, если я его встречу, сразу отволоку… Скажите, куда?

Соважоль протянул Разинскому визитную карточку и отправился проверять полученные от него сведения. Он не сомневался, что русский сказал правду. А если к тому же он еще и друг Карлова, о котором инспектор уже был наслышан от своего патрона, то, вероятнее всего, они получат добровольного и заинтересованного помощника.

О своем визите к Разинскому Соважолю нужно было доложить еще и Ланглуа. Комиссар не был его непосредственным начальником, им был главный инспектор Дюрталь. Но дело, которое уже называли «делом Морозини», вел сам господин главный полицейский и привлек к нему двух самых лучших своих служащих: главного инспектора Эмиля Дюрталя и недавно поступившего в их департамент инспектора Жильбера Соважоля. До чего же они были не похожи друг на друга, эти два лучших следователя! Глядя на Дюрталя, человека уже пожилого, массивного, с холодными светлыми глазами и неспешными, словно бы замедленными, движениями, казалось, что и думает он так же медленно и неуклюже. Но каким же ошибочным было это мнение!

Зато юный маленький Соважоль был воплощением живости, импульсивности и непосредственности — настоящий чертенок. Они и воздействовали на людей по-разному: один возбуждал невольную дрожь, другой своей юностью и веселостью — невольную симпатию.

В этот вечер они оба побывали в кабинете Ланглуа. Молодой пришел первым и доложил о Разинском:

— Если номер автомобиля был точно таким же, как у такси Разинского, то этого не скажешь о шофере. Разинский настоящий русский, и как его ни гримируй, итальянца из него не сделаешь. К тому же он дружит с неким Карловым, который теперь удалился от дел и не крутит баранку, но вы, без сомнения, его знаете.

— Да, знаю. Очень непростой человек, но честен безукоризненно. Он хорошо знает Морозини и однажды спас ему жизнь. Сейчас он держит гараж в Версале. Однако вернемся к нашему делу, задача та же: во что бы то ни стало разыскать автомобиль «G7». Если такой автомобиль не был украден…

— Ни один не был украден, господин главный полицейский.

— Значит, речь идет о сообщнике, который подменил номер, или об одном из шоферов этой компании, которому хорошо оплатили эту услугу. Отыскать его, конечно, нелегко, и будьте крайне осторожны и осмотрительны. С особым вниманием отнеситесь к шоферам, работающим ночью. Вовсе не все ставят свои машины ночью в гараж. А-а, вот и вы, Дюрталь! — обратился Ланглуа к только что вошедшему коллеге. — В ближайшее время вы займетесь у меня туризмом. Я все для вас приготовил. А вы, Соважоль, можете идти.

Молодой человек не мог скрыть огорчения. Он хотел бы узнать побольше обо всем, но когда главный начальник говорил таким тоном, оставалось только повиноваться. Соважоль повернулся и вышел.

— Вот, смотрите, — произнес Ланглуа, вытаскивая из ящика папку и доставая из нее билет. — Вы уезжаете сегодня вечером в Бриг на Орьент-экспрессе.

— Однако! — произнес инспектор с тенью улыбки. — С каких это пор мы ездим первым классом?

— Этот случай во всех смыслах исключительный. К тому же вы доедете только до Брига, городка, который приобретает все большую значимость в нашем деле. Вот вам швейцарские франки и разрешение от федеральной полиции вести розыски на их территории. Возьмите еще фотографию Морозини, я достал просто чудесную, ни в какое сравнение не идет с газетными. А главное, вот это!

Главный полицейский протянул коллеге портрет Полины. Тот присвистнул.

— Черт побери! Красивая женщина! Такая не могла не обратить на себя внимание! Если только художник не…

— Это художница, и она ее ненавидит. Но превосходно выполнила свою работу, взяв на себя труд изобразить не только лицо, но и фигуру, передав общее и очень живое впечатление. А это очень важно, такую красавицу действительно не могли не заметить в захолустном городишке, где уже разъехались все отдыхающие. Что касается поезда, то именно на нем уезжал в последний раз Морозини. Обслуживающий персонал тот же. Возможно, вы узнаете что-то важное, показав фотографию.

— Похоже, Морозини ездит на этом экспрессе чаще, чем парижанин на метро. Его там должны прекрасно знать. Давайте фотографию!

— Может случиться, что начальник поезда и проводник недавно поступили на работу. Меня это очень огорчит, но будем работать с тем, что есть. Фотография, как вы понимаете, сейчас главное. Я-то убежден, что Морозини не садился в поезд. Он и до вокзала не доехал…

— Поэтому вы и послали на розыски Соважоля? Могли бы мне и раньше все сказать!

— Не сердитесь. Мне показалось, будет лучше, если вы начнете розыск без предварительных установок. Потом я изменил свое мнение. Собирайтесь в дорогу, старина! Доброго вам пути!

Оставшись один, Ланглуа откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, ощутив внезапно глубокую усталость. Ему решительно не нравилось это скверное дело, он был искренне расположен к Альдо и его близким. Жизнерадостный тандем Морозини — Видаль-Пеликорн попортил ему немало крови, но при одной только мысли, что Альдо никогда больше не появится на его горизонте, ему становилось совсем скверно. С ним уйдет и частица его собственной жизни. Ланглуа удивляло и другое: почему вдруг египтологу стала так безразлична судьба его друга. Брызжущие ядом статейки желтой прессы наверняка добрались и до Лондона. Неужели он так увлечен певицей, что проглотил их, как яйца всмятку? Разумеется, ни секунды нельзя было сомневаться в том, что Морозини способен бросить жену, детей, свое любимое дело ради того, чтобы в глухой безвестности жить с другой женщиной. Не жизнь, а карикатура. Но вот жена Морозини, судя по тому, что ему сказали, поверила этой дурацкой сказке. И это Ланглуа тоже трудно было принять. Он еще не забыл истории с жемчужиной Наполеона, помнил, как Лиза, спасая мужа, бросилась в волчью пасть. Правда, он не забыл и того, что потом они долгие месяцы не виделись, потому что в историю вмешалась другая соблазнительная женщина…

Ланглуа задумался, не поехать ли ему самому в Венецию и не поговорить ли начистоту с Лизой Морозини, но потом отказался от этой мысли. Лизы могло и не быть в Венеции, а у него нет времени искать ее в Австрии или в Швейцарии. Нет, главное сейчас — отыскать ее пропавшего мужа, моля Бога, чтобы он был жив и здоров. И тогда уже можно будет выступить адвокатом… Что ж, а пока, в ожидании новостей, почему бы не заняться новой пассией Видаль-Пеликорна?

Комиссар выпрямился и вызвал секретаршу.

— Отправляйтесь в архив и выясните, что там у нас есть относительно прославленной певицы Лукреции Торелли. Потом зайдете ко мне и возьмете письмо.

— Если письмо срочное, я могу начать с письма.

— Нет, начните с архива.

Секретарша ушла, а Ланглуа решил связаться с Гордоном Уорреном, суперинтендантом Скотленд-Ярда.

Следующий день был весьма несладким как для комиссара, так и для друзей и близких исчезнувшего Морозини. Журналисты, вопреки запрету главного комиссара, не могли расстаться с соблазнительной темой и деньгами, которые она сулила, и вновь принялись строчить статейки со всевозможными «сенсациями». В одной из газет была опубликована даже фотография, правда, весьма дурного качества, — обнявшаяся парочка на берегу озера Четырех кантонов.

— Да это может быть кто угодно! — рявкнул комиссар, стукнув кулаком по столу, на который только что приземлилась эта «утка». — Но раз бесстыжие журналисты не желают внять голосу разума, мы устроим… Немедленно вызовите ко мне главных газетных китов! — отдал он приказ ближайшим сотрудникам, которых собрал на утреннюю планерку.

— Что вы задумали, господин главный комиссар? — осведомился один из присутствующих.

— Скоро увидите! И пригоните сюда еще несколько оголтелых писак, которые поднимают тиражи своих газетенок за счет двух человеческих жизней, не думая о том, какой вред они приносят! Чтобы завтра в одиннадцать были у меня в кабинете! Разделите между собой телефоны и обзвоните! Дюрталь и Соважоль, вы остаетесь! — сказал он в заключение своей речи и бросился в кресло.

— Всегда одни и те же, — пробурчал старичок Этьен Бланшар, который столько лет служил в полиции, что мог себе позволить не обращать внимания на всплески ярости патрона.

Впрочем, признаем правду, весьма редкие. Зная, что подобные приказы его не касаются, Бланшар спокойненько продолжал сидеть на своем месте, закурив трубочку, словно ничего не произошло. Надо сказать, что он пользовался и еще одной редкой привилегией: говорил с патроном на «ты», потому что знал его всю свою жизнь.

— А найдется у тебя что положить на зубок этим журналистам? — обратился он самым мирным тоном к главному комиссару.

— Спрашивай не у меня, а у них, — кивнул комиссар головой на двух своих помощников. — Дюрталь только-только из Швейцарии!

— И что же?

— С уверенностью могу утверждать две вещи, — отозвался тот. — Госпожа Белмон не отступила ни на шаг от того, что, очевидно, было намечено ею ранее: из Брига она поехала в Лозанну, а из Лозанны, через несколько часов, в Париж. Кстати, рисунки мадемуазель… дю План-Крепен творили чудеса и в ресторане в Бриге, где госпожа Белмон завтракала в ожидании поезда на Лозанну, и в Лозанне, где на вокзале ее сразу заметили. Относительно Морозини мне сказать нечего, в Бриге его никто не видел.

— Как это?

— Сойдя с поезда Симплон-Орьент-экспресс, он испарился.

— Его, должно быть, ждала машина!

— Нет, я считаю, что все происходило не так. Морозини сошел с поезда, но из здания вокзала вышел не Морозини.

— Каким образом вы это поняли?

— Благодаря привокзальному туалету в Бриге. Уборщица в то самое утро нашла там пару темных очков, выпавших из кармана человека, которому больше не нужно было прятать свое лицо. Отсюда нетрудно заключить, что владелец очков, необычайно старательно кутавшийся в шарф на Лионском вокзале из-за так называемого насморка, которым князь Морозини совершенно не страдал на улице Альфреда де Виньи, не имел никакого отношения к князю Морозини.

— Из этого мы можем заключить, — подхватил Ланглуа, — что и госпожа Белмон, и соучастник пресловутой «любовной истории» были похищены в Париже. Иными словами, под самым нашим носом. Она по прибытии наЛионский вокзал, а он — едва покинув улицу Альфреда де Виньи. Их увозило одно и то же такси.

— Вы нашли это такси?

— Нет еще, но скоро найдем, — вмешался в разговор Соважоль. — Я с добровольной и ревностной помощью бывшего русского адвоката Разинского, чьим номером воспользовался похититель, прочесал частым гребешком все «G7», принадлежащие компании. Замечу также, что Разинский — близкий друг полковника Карлова, которого все здесь знают. Так вот, ни один из их коллег не подходит под описание, данное шофером госпожи де Соммьер водителю, который увез Морозини. Теперь мы думаем, что то же самое такси-призрак увезло в неизвестном направлении и госпожу Белмон.

С каждым новым словом молодого человека старичок Бланшар все больше мрачнел и даже забыл о своей трубке.

— Необычное, однако, дело! Злостные намерения и большие деньги! Как ты думаешь, Ланглуа, кто мог это завертеть?

— Может быть, какая-то мафия?.. Судя по весьма широким возможностям…

— И обо всем этом ты собираешься доложить прессе?

— Разумеется, нет. Я собираюсь призвать их к порядку и напомнить об ответственности. Появившись в один прекрасный день, Морозини сделает себе состояние, подав на них в суд за клеветнические статейки. Такая перспектива заставит призадуматься мелкую сошку, которую я призову сюда вместе с китами.

— Не позабудь в особенности писаку из «Фигаро». Ему есть о чем призадуматься. Кстати, ты читал сегодня «Фигаро»?

— Не было времени.

— Прочитай заметочку на седьмой странице! Хорошо написана, черт побери!

— В «Фигаро» все пишут хорошо!

— Подписана неким Фредериком Симоне, который, не знаю уж почему, считает нужным напомнить, что Морозини попал под подозрение в деле о двух убийствах в Шиноне: коллекционера ван Тильдена и его слуги. Сказать по чести, меня немного удивило, что главный редактор газеты позволил опубликовать такую заметку.

— Это тем более странно, что Симоне в настоящее время заменяет в некотором роде Мишеля Бертье, который, слава богу, идет на поправку. А Бертье друг Морозини. Согласитесь, что эта заковыка требует объяснения. Как бы там ни было, завтра мы наведем порядок в головах всех этих резвых субчиков!

— Наконец-то! — воскликнула Мари-Анжелин, проглядев еще одну из кипы свежих газет, которые она только что купила, возвращаясь из церкви, и разложила на постели госпожи де Соммьер. — Наконец-то эти идиоты поняли, что к чему! Великое время настало!

— Сами они ничего понять не могли. Спасибо нашему другу Ланглуа. Можно считать, что он собственноручно подписал все их сообщения!

В самом деле, во всех ежедневных газетах, с небольшими изменениями, в зависимости от их политической ориентации, появились сообщения о том, что главный комиссар Ланглуа, собрав журналистов, напомнил им об ответственности за публикуемые статьи и назвал преступными те, которые были опубликованы в последнее время относительно госпожи Белмон и князя Морозини, в то время как их семьи испытывают такое горе. Комиссар высказал уверенность, что госпожа Белмон и князь Морозини стали жертвами похищения и похищены были в совершенно разные дни. Поэтому пора прекратить двусмысленные и недвусмысленные намеки на «романтическую» подоплеку исчезновения и дать возможность полиции спокойно работать.

— Очень хорошо! — улыбнулась маркиза, снимая очки. — А теперь уберите эту груду газет и попросите, чтобы нам принесли завтрак. Я проголодалась и понять не могу, чем там заняты Сиприен и Луиза.

Мари-Анжелин не могла не рассмеяться.

— Ровно тем же, чем мы: они читают газеты, которые только что купил Сиприен.

Она села без церемоний на край кровати и добавила:

— Такое газетное единодушие не может пройти незамеченным. Как вы думаете, известие о нем пересечет Ла-Манш?

— Думаю, что да. Полагаю, что заданную в Париже генеральную линию должны поддержать не только лондонские газеты, но и газеты в Америке.

Появились подносы с завтраком, обе женщины замолчали, потом возобновили разговор:

— Кстати, насчет Америки, как могло случиться, что господин Белмон до сих пор не подал о себе никаких вестей?

— Он не считал нужным вмешиваться, пока речь шла о любовном приключении. Полина уже в том возрасте, когда отвечают за себя сами. Но теперь я уверена, что мы очень скоро его увидим.

— Если только он не отправился в кругосветное путешествие на одной из своих обожаемых яхт!

— В декабре?

— Почему бы нет? Он настоящий морской волк. И потом, лично я не вижу никаких причин, по которым нельзя плавать в декабре. Достаточно иметь крепкий желудок.

— Как ваш, например. Я уверена, что вы без малейшего труда переплыли бы через Па-де-Кале.

План-Крепен стала пунцовой и принялась повсюду искать свой носовой платок, хотя он был на своем обычном месте, в ее левом рукаве. Когда она наконец его отыскала, то ограничалась тяжким вздохом.

— Признаюсь, я бы страстно желала его переплыть!

— Чтобы появиться перед Адальбером и рассказать, что ему следует предпринять. Ох, милая моя девочка, если бы я была уверена, что у вас есть хоть один-единственный шанс быть выслушанной, я бы давно вас туда отправила, потому что и меня никогда не страшили никакие бури и ветры. Но над нами только посмеются! Лондон не так далеко от нас, новости из Франции поступают туда регулярно, и я убеждена, что наш обезумевший египтолог знает обо всем ровно столько, сколько и мы. Не забывайте, что он сейчас соревнуется с Уишбоуном, а тот должен был давно уже обратить внимание на «дело Морозини». И наверняка воспользовался бы им, стремясь избавиться от соперника, который сейчас получил преимущество, поселив даму в своей квартире.

— Так вы хотите сказать, что для Адальбера мы больше ничего не значим?

— Вы и я, вполне возможно, что-то значим. Мы же с вами живем не в Венеции, как-никак соседи, и по этой причине стали его приятной привычкой. А вот что касается Альдо, то не знаю, что и думать. Может, он считает его чересчур привлекательным?

— Не думаю. Адальбер вполне доволен своей внешностью.

Маркиза де Соммьер допила четвертую чашу кофе, попросила принести еще одну и наконец вынесла свой вердикт:

— Однако вы совершенно правы относительно путешествий в декабре! И если чувствуете, что в вас проснулся дух странствий, почему бы нам не поменять северо-западное направление на юго-восточное?

— Я не поняла, что вы имеете в виду.

— Путешествие в Венецию, где, судя по словам Бюто, все обстоит не совсем благополучно. И если мы не хотим оказаться перед лицом развода…

План-Крепен торопливо перекрестилась:

— Какой ужас! Лиза никогда на это не пойдет!

— Именно в этом я и хотела бы убедиться. Соберите в один ком все сплетни, часть из них мы заберем с собой, и скажите Люсьену, чтобы вызвал такси. Нет! Скажите, чтобы подготовил автомобиль. Такси в это время года очень опасны. Пусть нас отвезут в контору Кука. Мы с вами тоже испробуем, что это за чертов Симплон-Орьент-экспресс!

План-Крепен мгновенно вскочила и оказалась у дверей.

— Но мы ни за что не выйдем в Бриге! Мне позвонить в Венецию, предупредить о нашем приезде?

— Чтобы Лиза первым поездом уехала в Вену или Цюрих? Я уверена, что нас с вами она хочет видеть в последнюю очередь!

Вот только поездка в Венецию состоялась не завтра…

В тот же день комиссар Ланглуа, просмотрев такую же огромную кипу газет, позволил себе — и вполне заслуженно — небольшую передышку, решив выпить чашку кофе и выкурить трубку. Хоть раз в жизни пресса, которая доставляла ему столько головной боли, добросовестно выполнила все его требования и перестала разыгрывать фарсы.

Комиссар перевел умиротворенный взгляд на хрустальную вазу, в которой красовались три желтые розы без запаха, расцветая в синеватом ореоле душистого дымка, который он выпускал, попыхивая трубкой.

Им овладела легкая дремота, но вдруг громко зазвонил телефон. В самом деле, могло ли блаженство длиться дольше? Поборов ребяческое желание не брать трубку, он поднес ее к уху, издал что-то вроде невнятного мычания, но внезапно проснулся и вскочил на ноги.

— Господи боже мой! — только и успел он воскликнуть и тут же бросился надевать пальто, шапку, бегом спустился вниз по лестнице и громко закричал, подзывая свою машину.

Глава 11 Удар грома

Маркиза де Соммьер не ошибалась, когда говорила, что Адальбер не может не знать, что происходит с Альдо. Египтолог и в самом деле знал все подробности любовной истории, которую приписали его бывшему «компаньону» и красавице Полине Белмон. И хотя он никогда не обольщался относительно правдивости прессы, на этот раз его гнев, и даже хуже — отвращение, вызывало не единодушие газетных писак, а его бывший товарищ Альдо и та, которую он теперь именовал не иначе как его «сообщницей». Причиной этому была Лиза, которой Адальбер искренне восхищался. Быть мужем такой потрясающей женщины и афишировать на весь свет свою связь с другой — пусть даже и с такой красавицей, как Полина Белмон! — он считал непростительным.

Лукреция Торелли очень смеялась над газетными статьями, без малейшей жалости заявляя, что пора пролить свет на «неблаговидные делишки спесивого князя Морозини». Адальберу тоже случалось смеяться вместе с ней, так забавны порой были ее насмешки. К тому же он ни за что на свете не стал бы ей противоречить. Все, что произносилось божественным голосом Лукреции, становилось евангельской истиной. Ведь Торелли стала принадлежать ему, как только она расположилась в спальне, которая отныне считалась ее, в доме Видаль-Пеликорна в Челси.

— Не худший способ отблагодарить вас за прелестный дом, который вы предоставили в мое распоряжение… И кто знает, может, эти минуты — сладостные, не могу не признаться, — генеральная репетиция, предваряющая жизнь, которая, возможно, станет совместной?

Адальбера не могли не встревожить ее слова.

— Что? Что вы сказали?

Лукреция своенравно вскинула головку и поцеловала его.

— Простите актрисе — а я ведь актриса! — привычные для нее понятия. Видите ли, я не намерена странствовать по свету еще долгие годы и хочу быть уверена, что буду счастлива с тем, кто станет моим избранником. Не сердитесь, carissimo mio!^[404] У вас есть все шансы стать им. И простите мне мою прямоту, которая вам может показаться грубостью.

— Но я люблю вас, Лукреция! И если…

Она прикрыла ему рот рукой.

— Молчите! Умейте ждать и не требуйте на сегодня большего. Если я приду к вам, то это будет навсегда. И Торелли исчезнет навсегда. Останется только Лукреция… ваша жена!

— И я буду самым счастливым человеком в мире… Но скажите, почему бы вам не расстаться наконец с этим Уишбоуном, который следует за вами повсюду, как верная собачонка?

— Пласидо Роньони, мой импресарио, тоже повсюду следует за нами, потому что у нас есть договор, который я обязана соблюдать. Я вам обещаю другое: я не буду заключать новых. Что до славного техасского ковбоя, то напоминаю: он должен достать мне химеру, которой я жажду обладать!

— Но если он достанет химеру, вы выйдете за него замуж!

— Ничего подобного! Я выкуплю у него химеру… вот и все! Я ведь богата, разве вы об этом не знаете?

— Ну так пусть отправляется на поиски! Крутясь возле вас целыми днями, он вряд ли ее найдет!

— Напоминаю, что розыски он поручил вашему драгоценному другу Морозини, и по этой причине я не стала просить об этом вас! Но, как мне кажется, Морозини не слишком озабочен этим делом.

— Я убежден, что он им вовсе не занимается!

— Ничего об этом не знаю! Корнелиус обещал мне химеру, и я верю его обещанию. Так что сделайте усилие, постарайтесь быть с ним любезным.

— Любезен я или нет, техасцу наплевать.

— Верно. И пока я не рассталась с бродячим образом жизни, я дорожу его обществом. Ему так легко удается избавлять меня от мелких житейских забот, — вздохнула она и потянулась с кошачьей грацией. — Прошу вас, оставьте мне его еще ненадолго.

К мелким житейским заботам прекрасная Лукреция относила следующее: корзину цветов поутру, «Роллс-Ройс» с шофером в течение дня, открытый счет у лучшего ресторатора, если она оставалась дома, и прочие услуги того же рода, которые выводили Адальбера из себя. Зато техасец неизменно пребывал в великолепном расположении духа, которое, очевидно, было ему свойственно. Ему и в голову не приходило уничтожать соперника, к которому он относился с неизменной благожелательностью.

— Мы оба стремимся завоевать богиню, — объявил он в один прекрасный день французу, который во что бы то ни стало пытался с ним поссориться. — У каждого из нас свое оружие. У вас дом, у меня все остальное.

И какое остальное!

На такие слова не ответишь парой пощечин и не выбросишь соперника в окно. Адальбер не мог простить Теобальду его отказ служить Лукреции. Теобальд сам по себе был бы королевским подарком, но, кроме того, мог доставлять ценнейшие сведения своему хозяину. Так нет же! Видите ли, божественная Лукреция не пришлась по нраву этому господину, и он предпочел ей спаржу на грядках своего брата в Аржантейе!

Несгибаемый Уишбоун предоставил красавице дворецкого, который мог бы управлять королевским дворцом, и тот взял бразды правления в доме вместе с Ренатой, горничной мадам, и приходящей каждый день прислугой. В том же доме поселился еще и Джакомо, аккомпаниатор певицы.

Несмотря на чары, державшие Адальбера в плену, он порой чувствовал себя очень одиноким, даже если следовал повсюду за своей сиреной. А среди ночи у себя в гостиничном номере утешался только тем, что Уишбоун столь же одинок в своем «Рице». И тоскует не меньше.

Адальбер пытался работать над своей книгой о фараонах-женщинах, но, несмотря на то что Теобальд — мерзкий дезертир! — привез все необходимые документы, работа не продвигалась. Дело было, конечно, в атмосфере. Разве мог лондонский гостиничный номер сравниться с его кабинетом в Париже, уютным, обжитым, радующим трофеями раскопок… Стараясь убедить себя, что сделал правильный выбор и что жизнь его только здесь, он ставил пластинку своего идола на граммофон, который недавно купил, и в конце концов засыпал, убаюканный голосом, который пленил его. Наступало утро, и он отправлялся к Торелли. Он был счастлив видеть ее, а когда их видели вместе, преисполнялся настоящим блаженством.

В это утро, думая о том, что приближается Рождество, и задаваясь вопросом, что же подарить Лукреции, Адальбер вызвал такси и отправился в Челси. Он ехал раньше, чем обычно, собираясь сопровождать своего идола по магазинам. Лукреция любила делать покупки по утрам, и Адальбер решил, что посещение роскошных магазинов наведет его самого на удачную мысль.

Сегодня он чувствовал себя особенно счастливым: неустранимый Уишбоун уехал накануне в Париж, куда его призвали срочные дела. Впереди три или четыре дня, а может быть, и ночи, когда он будет наслаждаться радостями уединения… Серое небо и туман не омрачали радужных перспектив, которые рисовал себе Адальбер по дороге… Это Рождество может стать самым счастливым в его жизни! Если только Лукреция согласится и примет обручальное кольцо, которое он собирался ей подарить…

Хотя надо сказать, что египтолог все же не окончательно утратил разум и тихонько посмеивался над собой: «Ты ведешь себя как школьник, старина! Совершаешь одну глупость за другой. Но как же это приятно!»

И Адальбер даже что-то замурлыкал от удовольствия.

И вот он в Челси. И уже не на седьмом небе, а на земле. Перелет свершился в одно мгновение.

Целая толпа народу стояла перед изящным домом, который когда-то принадлежал художнику Данте Габриелю Росетти. Люди толпились возле привратника, словно это был митинг и тот собирался произнести речь. В толпе мелькали журналисты, а у дома стояла… полиция.

Сердце в груди Адальбера остановилось, его охватила паника: с богиней что-то случилось! Что?! Он выскочил из такси и побежал к привратнику.

— Что происходит, Хабарт?

— Полиция, сэр. Вы можете себе это представить? Полиция в доме! И не просто полиция, а старший суперинтендант Уоррен собственной персоной!

Адальбер не стал слушать дальнейшей болтовни, ринулся в дом, через три ступеньки взбежал вверх по лестнице, вихрем ворвался в желтую гостиную, приготовившись к самому худшему, раз был потревожен главный полицейский Лондона. Он бы, конечно, врезался в диван, не поймай его на лету Уоррен, который поставил гостя на ноги со своей обычной флегматичностью. Уоррен всегда был флегматиком, исключая те случаи, когда впадал в ярость. С Адальбером они были старыми знакомыми.

— А-а, Видаль-Пеликорн! Вы пришли как нельзя кстати. Я как раз собирался вас разыскивать.

Сохранившаяся у Адальбера малая толика хладнокровия помогла ему выговорить:

— Добрый день, Уоррен. Похоже, несчастный случай. Неужели…

Он не решился произнести слово, которое нисколько не смутило полицейского.

— Убийство? С чего вы взяли?

— Но… толпа народа… полиция… Ваш приезд, конечно, оправдан известностью госпожи Торелли…

— Успокойтесь. Никто не умер, и вы не отыщете во всем доме ни капли крови, если только кухарка не порезала палец, готовя тосты к завтраку. Впрочем, кроме кухарки и мажордома, здесь и нет никого.

— Что значит никого?

— Все обитатели уехали этой ночью, оставив мажордома, шофера, кухарку и ее кота.

— Куда уехали? — едва сумел выговорить Адальбер, не веря своим ушам. — Не может быть. Мне ничего не говорили…

— Конечно, не говорили. Остерегались. Думаю, они получили какое-то важное сообщение и ударились в бегство.

— Бегство?! Почему вы повторяете это слово? От кого им пришлось бежать?

Уоррен в сером плаще с пелериной, более чем когда-либо похожий на птеродактиля, покосился на Адальбера желтым глазом.

— А какое бы слово вы употребили в данной ситуации? Видите ли, какой-то неизвестный, но удивительным образом осведомленный человек предупредил Торелли, что этим утром ее должны арестовать. За убийство.

Известие буквально сразило бедного египтолога. Он побледнел, позеленел, рот у него приоткрылся, будто ему не хватало воздуха, и бедняга непременно рухнул бы на ковер, если бы Уоррен не подхватил его на лету и не усадил в кресло. Потом он ослабил на Адальбере узел галстука, расстегнул рубашку, дал пару пощечин и потребовал, чтобы принесли стакан виски. Уоррену пришлось потрудиться — разжать кончиком ножа зубы, чтобы влить туда несколько капель горячительного.

— Вот уж незадача так не незадача! — воскликнул он, обращаясь к своему помощнику, который вместе с ним хлопотал возле Адальбера. — Не думал, что этой новостью свалю его с ног.

— Лишнее доказательство, что за последствия невозможно поручиться. Случается, что самые крепкие оказываются очень уязвимыми. Может, вы хотите, чтобы я сходил за врачом, сэр?

— Сначала попробуем виски, а там видно будет. Если не подействует, вызовем «Скорую».

Однако национальная панацея совершила очередное чудо: Адальбер начал кашлять, потом на ощупь отыскал стакан, который оказался не так уж и мал, и одним глотком осушил его. Потом снова откинулся на спинку кресла.

— By Jove!^[405] — восхитился помощник. — Вот это скорость!

— Он и не на такое способен, я его видел в деле. Адальбер не хуже шотландцев. А теперь оставьте нас, Парнелл. Я вынужден рассказать ему весьма неприятные вещи. А бутылку не забирайте и закройте за собой дверь. Я не хочу, чтобы нас беспокоили.

В комнате воцарилась тишина. Уоррен наблюдал, как его жертва возвращается к жизни. Медленно, очень медленно. Если это был боксерский поединок, то Видаль-Пеликорну давно бы засчитали нокаут. Уоррен уже подумывал, а не позвать ли ему в самом деле врача, но тут Адальбер протянул стакан, чтобы его наполнили снова, отпил глоток и спросил совершенно бесцветным голосом:

— Обвиняют в убийстве кого?

— Графини д’Ангиссола. Это случилось во время кораблекрушения «Титаника». Главный комиссар Ланглуа только что позвонил мне из Парижа и сообщил, что горничная госпожи Белмон, Хэлен Адлер, получившая удар кинжалом в отеле «Риц» на глазах князя Морозини и впавшая в кому, вышла из нее.

— Вот как! — воскликнул Адальбер. — Не думаю, что после таких испытаний у нее ясная голова. Вышла из комы и сразу обвинила Лукрецию? Да это ни в какие ворота не лезет! Во-первых, «Титаник» погиб двадцать лет назад. Лукреция была в те времена подростком. Ей тогда было не больше…

— Ей тогда было девятнадцать лет. А сейчас почти сорок, хотя она очень удачно их скрывает. Ее фамилия фигурирует в списке пассажиров, она делила каюту на верхней палубе с неким Катанеи и была его любовницей. Он держал ее взаперти, и она не покидала каюты на протяжении всего путешествия.

— Вышла только однажды, чтобы убить пожилую женщину, когда на пароходе воцарилась паника. Как это правдоподобно! Да эта Хэлен…

— Я не сомневался, что вы мне не поверите. Но вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы быть уверенным: я не гоняю попусту моих полицейских и не основываюсь на сплетнях и слухах. Добавлю, что комиссар Ланглуа сейчас пересекает Ла-Манш, чтобы передать мне в руки весь материал, которым располагает. Вы не раз видели комиссара за работой и прекрасно знаете, что он не из тех, кто любит пошутить. Как и я. И я вынужден приступить к допросу.

— Вы будете допрашивать меня?! Мне нечего вам сказать! — сердито пробурчал египтолог, приготовившись обороняться. — Меня уж точно не было на «Титанике»!

Не сводя ледяного взгляда с недовольного Адальбера, Уоррен достал трубку, не спеша набил ее, зажег, выпустил два или три клуба дыма и, прислонившись спиной к камину, тяжело вздохнул.

— Выслушайте меня, старина, — начал он. — Здесь, иными словами у вас в доме, мы можем побеседовать по-дружески, но, если вы предпочитаете мой кабинет в Скотленд-Ярде, я вам оставляю составленное по всей форме приглашение и удаляюсь. Выбирайте, но побыстрее. Я не привык терять время даром.

Адальбер понял, что взял неверный тон. Он сложил оружие и спросил:

— Что вы хотите знать?

— Когда вы познакомились с госпожой Торелли… и все, что происходило потом, — ответил суперинтендант уже не так официально и уселся на стул рядом с креслом «хозяина дома», не желая смотреть на него сверху вниз. — И почему бы вам сначала не закурить, — добавил Уоррен.

Благосклонное предложение ободрило Адальбера, он закурил и начал рассказывать. Ему было даже приятно вернуться к началу своей любви: «Травиата» в Опере, певица поразила его, очаровала, вознесла на вершину блаженства, он решил следовать за богиней по пятам, их приезд в Лондон, их дуэль на учебных рапирах с Корнелиусом Уишбоуном… Тут Уоррен прервал его:

— А где, собственно, этот Уишбоун сейчас?

— Понятия не имею. Приехав в Лондон, он взял номер в «Рице», но позавчера отправился в Париж. Там он тоже останавливается в «Рице».

— Сейчас проверим. Паренелл!

Не прошло и пяти минут, как было выяснено: господин Уишбоун в самом деле объявил о своем приезде в столицу Франции, но пока его там еще не видели. Этого коротенького сообщения оказалось достаточно, чтобы Адальбер снова вспыхнул:

— Не иначе она позвала его обратно, рассказав невесть что! И я думаю, что «Роллс-Ройс»…

— Неужели вы не заметили, что шофер по-прежнему в доме? И «Роллс-Ройс» тоже, как ему и положено. Очевидно, они воспользовались такси.

— Уверяю вас, им пришлось нанять две или даже три машины, учитывая солидный багаж Лукреции, ее горничную, импресарио, аккомпаниатора и к тому же еще и Уишбоуна! Форменное переселение народов! — бушевал Адальбер.

— Не говорите глупостей! Загляните в спальню госпожи Торелли. Большая часть ее гардероба на месте. Она взяла с собой чемодан, несессер с туалетными принадлежностями и все драгоценности. И поступила весьма предусмотрительно, выйдя из дома одна, чтобы не привлекать внимания. Она назначила встречу своим сообщникам за пределами города.

Неожиданная мысль, рожденная отчаянием, пронзила Адальбера:

— А что, если… ее… похитили?

— Не выдумывайте! Ее вина несомненна, и она сбежала, чтобы не попасть мне в руки. Вполне возможно, что убежала не так уж и далеко. Мы уже передали ее фотографию во все порты и во все полицейские участки. Но я допускаю, что этого недостаточно. Она не только замечательная певица, но и замечательная актриса, которой известны все тайны грима. Не сомневаюсь, что у нее целая коллекция паспортов. С чего, например, полиции задерживать старую японку?

— Это было бы слишком. Мне кажется, вы преувеличиваете, мистер Уоррен.

Уоррен рассмеялся.

— Подкупает в вас, Видаль-Пеликорн, ваша чистота и наивность. Вы никак не можете осознать, что ваша очаровательная подруга преступница.

— Вы правы! Мне кажется это ошибкой, заблуждением. Она преступница?! Вы ее видели? Она ангел!

— А вы знаете, что есть падшие ангелы? И они как раз самые прекрасные. Вы никогда не слышали о Люцифере?

— Вы можете говорить все, что угодно, но меня вам не переубедить. И уж тем более меня не убеждает свидетельство Хэлен Адлер: как спустя двадцать лет она могла узнать женщину, которую видела один миг во время всеобщей паники? Конечно, она ошиблась.

— Безнадежно слеп тот, кто не хочет открыть глаза. Я повторяю, никаких сомнений больше нет. Я обязан арестовать Торелли и отдать ее под суд. И не пытайтесь мне помешать.

— У меня нет никакой необходимости вам мешать, но существует срок давности. Прошло двадцать лет! Подумайте сами.

— В Англии не существует такого понятия. «Титаник» тоже был британской территорией. Кстати, у вас, во Франции, тоже нет срока давности для кровавых преступлений. Так что держитесь в стороне и не мешайте мне работать. По-моему, будет гораздо лучше, если вы займетесь поисками вашего друга Морозини.

Из красного Адальбер стал фиолетовым.

— Этого жалкого идиота, который оставил свою жену, изумительнейшую женщину, ища рая в объятиях любовницы неведомо в каком расчудесном уголке? Вы что, смеетесь надо мной?

Уоррен посмотрел на Адальбера с искренним недоумением: такого он от него не ждал.

— Где вы витаете? Или только что свалились с луны? Вы что, не читаете больше французских газет?

— Не читаю. А зачем мне их читать?

— Похоже, вы и английских не читаете, потому что позавчера они уделили немало места обращению главного комиссара Ланглуа к французской прессе. Он обвинил журналистов в том, что они мешают работать полиции. Что скандально-романтическая версия событий служит завесой, предназначенной для того, чтобы скрыть два похищения, совершенных среди бела дня в Париже таинственным такси. Что похищения были совершены в разные дни и часы: госпожу Белмон похитили по возвращении из Лозанны. Морозини — на пути к себе домой, в Венецию. Таковы факты. Теперь вы все знаете и можете поступать, как вам заблагорассудится. Но если вы будете вставлять мне палки в колеса, я посажу вас за решетку, как заурядного вора-курокрада. Потому что мы ведем крайне сложное расследование, и я уверен: ко всем этим делам причастна мафия. Ясно?

— Более чем.

И еще одно было ясно Адальберу: сейчас он тут всем мешает. Окинув печальным взором свой любимый дом, где хозяйничал Скотленд-Ярд, тщательно обшаривая все уголки, египтолог решил, что небольшая прогулка пешком поможет ему привести мысли в порядок. Внизу Адальбера дожидался привратник, он хотел знать, что ему делать, когда полиция закончит обыск.

— Если полиция не опечатает дом, постарайтесь прибраться в комнатах. А дальше будет видно.

— Что делать с шофером и автомобилем?

— Ими распоряжается мистер Уишбоун. Подождите, пока он вернется. Я зайду завтра узнать, нет ли новостей…

По чести сказать, Адальбер не знал ни что делать, ни что думать.

Обрушившийся на него удар совершенно выбил его из колеи. Невзирая на лондонскую погоду — туман и мелкая изморось, — он уселся на скамейку на набережной и стал смотреть на Темзу. Из глаз его вдруг потекли слезы, принося облегчение измученному сердцу. Лукреция преступница! Лукрецию ищет полиция! Кошмар был сродни сну! Но сквозь страдание пробивался внутренний голос, едва слышный, который он стремился совсем заглушить, но все же тот ему нашептывал, что не бывает дыма без огня. Может, причиной всему кровь Борджа, о которой Лукреция твердила повсюду и которой так гордилась? Чего стоит хотя бы злокозненный Чезаре! Не только Рим был свидетелем его преступлений, а в Риме они были бессчетны, при рези в животе каждый невольно думал о яде, по ночам убийцы с кинжалами без опаски делали свое черное дело. Любовные связи между братом и сострой, отцом и дочерью не считалась зазорными. Что для таких людей жизнь старой женщины? Если к тому же и самой убийце грозила гибель в морской пучине…

Адальбер хотел бы послушать, что ответит ему Лукреция, если расспросить ее об этом. И не сомневался, что рано или поздно узнает, потому что этот «птеродактиль» Гордон Уоррен сумеет схватить несчастную своими когтистыми лапами. Тем более к его услугам помощь комиссара Ланглуа и всей французской полиции… Готовность любой ценой заполучить химеру тоже свидетельствовала не в ее пользу…

Не желая думать о том, к чему все это может привести, потому что это было слишком больно, Адальбер принялся думать о собственных делах. С тех пор как… скажем, уже не одну неделю, потому что он не замечал, как бежит время, он изображал дрессированную собачку, которая прыгает от радости, получив сахарок, скулит от счастья, когда ее погладили, и готова на все, чтобы заслужить еще одну ласку. Он не написал ни строки из будущей книги, ничего не прочитал, ничего не узнал нового. И это он, который всегда интересовался всем на свете! За это время он ни с кем не виделся, не навещал друзей, потерял Теобальда, который до этого безропотно переносил куда большие трудности, но твердо и непреклонно отказался служить «этой даме». А он чуть ли не поколотил его за то, что ему не нравилась Лукреция. О Морозини он и слышать больше не хотел. Изгнал. Вычеркнул из жизни. А заодно с ним и дам с улицы Альфреда де Виньи, и вообще все, что радовало его в жизни до роковой встречи. Начиная с вечера в Опере он жил, не сводя глаз с Лукреции, впитывая ее слова, когда она была рядом, слушая ее голос на граммофонных пластинках, когда она была далеко…

Внезапно Адальбер почувствовал пронзительный холод. Смертельный, от которого заледенело сердце. Где сейчас его сирена? Она уехала так поспешно, что не оставила ему даже записки, строчки, слова. Оставила его, когда он рассчитывал на блаженство. Отняла у него все и исчезла. Адальбер поднялся со скамейки и как автомат направился к Темзе. Вода в ней, должно быть, холодная. Но что ему за дело? Он заледенел до костей. Чем холодней, тем лучше. Миг, и он покончит со своим нестерпимым страданием. Все так просто. Внезапно он увидел белую девичью фигурку в черных волнах другой реки, в темноте жаркой египетской ночи. Салима тоже погибла из-за любви, так же как он.

С ее именем на устах Адальбер уже собрался прыгнуть в Темзу, как вдруг кто-то схватил его за руку, и разъяренный голос произнес:

— Долго вы еще собираетесь валять дурака?

План-Крепен! Собственной персоной. Экипированная, словно собравшись в экспедицию на мыс Горн, Мари-Анжелин, в прорезиненном плаще и зюйдвестке, стояла рядом и потрясала зонтом, как зулус дротиком. Она была вне себя от гнева и на одном дыхании продолжала свою филиппику:

— Я предположить не могла, что когда-нибудь доживу до такой немыслимой катастрофы! Чтобы человек такого ума и образованности — по крайней мере, таким мне он представлялся! — отринул все, что было достойного в его жизни: работу, научные изыскания, репутацию, карьеру, семью…

— У меня нет семьи.

— А мы кто такие? Продолжаю: семью, родину…

— Какие высокие слова, однако!

— Вы дадите мне закончить? Вы у меня уже в печенках сидите, и я должна вам все высказать! Человек, привыкший жить с гордо поднятой головой, твердо стоявший на ногах, встал вдруг на четвереньки, превратился в жалкую собачонку, пекинеса, чихуахуа, лишь бы угнездиться на коленках потерявшей свежесть певички!

— Потерявшей свежесть? Да вы с ума сошли! Вы ее видели? Она…

— Пустое место. Алчная, жестокая женщина, начисто лишенная сердца, столь необходимого как для благополучия ближних, так и для будущего потомства!

— При чем тут будущее потомство?

— Не знаю, так принято говорить. Женщина, которая вот-вот сядет на скамью подсудимых и, вполне возможно, будет повешена! Я закончила! А теперь говорите вы. Что вы намерены делать? Вы по-прежнему дорожите мыслью погрузиться в эту грязную воду и плавать среди очистков, капустных листьев, дохлых крыс и масляных пятен? Или вы предпочтете пойти со мной в «Савой» навестить маркизу, выпить двойной ирландский виски и чашечку горячего кофе?

— Маркиза здесь?

— Я здесь, и она, конечно, тоже! Море не пугает ее, так же как и меня. В ее жилах течет кровь де Турвиля и бальи де Суфрена.

— Они оба принадлежали к Мальтийскому ордену и, стало быть, не имели детей, — машинально уточнил Адальбер.

— Они — нет, но другие в их семье имели! Так о чем я? Да! Вы же не хотите, чтобы маркиза сидела одна в номере и думала о том, что никогда больше не увидит Альдо живым? Нет, нет, это просто ужасно!

План-Крепен зарыдала в три ручья, повернулась и кинулась к такси, стоявшему чуть поодаль. Адальбер кинулся вслед за ней и подхватил ее под руку:

— Погодите! Я провожу вас к маркизе!

Кроме искреннего сочувствия египтолог ощущал еще и тайное удовлетворение.

Шагая рядом с План-Крепен по тротуару к такси, которое привезло ее, Адальбер увидел выходящего из дома Уоррена. Он тут же оставил свою спутницу, уверив, что через секунду вернется, и поспешил к суперинтенданту:

— Если позволите, один-единственный вопрос!

— Задавайте! Только быстро!

— Каким образом… или кем была предупреждена госпожа Торелли о вашем визите?

Суперинтендант устремил на любопытного пронзительный взгляд желтых глаз и недобро улыбнулся.

— Если бы мне это было известно, любезный друг, моя задача стала бы в миллион раз легче. Но увы! Этого я не знаю. Но если вы вдруг сообразите, кто бы это мог быть, моя дверь открыта для вас и днем и ночью. Но пока я размышляю над этим вопросом, ваш дом будет опечатан. Его вернут вам, когда мы перетряхнем в нем каждую пылинку.

— Честно говоря, я совсем не спешу в него вернуться. Мне трудно жить в нем прежней жизнью, оказаться в одиночестве там, где…

— Тем лучше. Еще имейте в виду, что вы не имеете права уехать из Лондона, не предупредив об этом меня.

— Я под подозрением?

— Вы не член мафии, я уверен, но не уверен в том, что вы не полетите за прекрасной дамой, если она поманит вас пальчиком.

— Хорошо. Даю вам слово. Надеюсь, что моего слова вам достаточно?

Спустя полчаса Мари-Анжелин открыла перед Адальбером двери апартаментов, которые они с госпожой де Соммьер занимали в отеле «Савой». Маркиза, укутавшись в белую мохеровую шаль, сидела на диванчике возле камина перед чашкой с кофе, из которой не отпила ни глотка. Красивая прическа, изящное платье делали особенно трогательной ее скорбную фигуру. План-Крепен никогда еще не видела у маркизы такого безнадежного выражения лица. Испуганная, она кинулась к маркизе, подталкивая вперед Адальбера.

— Вот он! — громко объявила она. — Я все-таки его нашла!

Скорбная фигура ожила в один миг. Маркиза выпрямилась, поднялась с дивана и, не в силах вымолвить ни слова, раскрыла гостю объятия, глядя на него глазами, полными слез. Растроганный до глубины души, Адальбер обнял маркизу и сам готов был расплакаться, почувствовав, насколько она хрупка, несмотря на свой высокий рост. Но уже через минуту маркиза, поцеловав Адальбера в щеку, смотрела на него с улыбкой, хотя губы у нее все еще дрожали.

— Как я рада вас видеть, дорогое дитя мое! Вы нам просто необходимы, с вами наша негодная жизнь станет чуточку светлее! Как вам удалось сотворить это чудо, План-Крепен?

Мари-Анжелин чихнула, потом вытерла нос и только тогда сообщила:

— Мы встретились совершенно случайно на набережной Темзы, разговорились, но дул такой пронзительный ветер, что мы оба страшно продрогли.

— Так какого черта вы не прикажете принести себе чего-нибудь покрепче! — воскликнула маркиза. — А потом расскажете, что вы там надумали вдвоем в такую отвратительную погоду на берегу зловещей Темзы.

— Честно говоря, мы там были не вдвоем. Вокруг толпилось довольно много народу, — со вздохом сообщил Адальбер, усаживаясь с непринужденным видом в кресло, складывая руки на животе и вытягивая длинные ноги.

— Какого еще народу?

— Полицейские, суперинтендант Уоррен, зеваки, любопытные, в общем, много кого…

— Похоже, наш комиссар Ланглуа все это время не ленился, — проговорила маркиза, взглянув на компаньонку.

И снова обратилась к гостю:

— Мы должны сообщить вам, Адальбер, что позавчера наш добрый друг Ланглуа привез нас в качестве свидетельниц к постели Хэлен Адлер, которая наконец вышла из комы. И она повторила при нас все то, что уже сказала комиссару. На второй день после своего приезда в Париж она купила газету на площади Опера, потому что была потрясена фотографией Торелли: в этой женщине она узнала убийцу, которую видела на «Титанике».

— Скажите, ее свидетельству можно доверять? Она ведь провела несколько недель в бессознательном состоянии, и я не думаю, что ясное мышление восстанавливается в один миг. И потом, с той поры прошло двадцать лет!

— Что за пустяки! Такая красота не забывается. Она тем более поразила Хэлен, что до этого ни разу не видела эту женщину на пароходе. Человек, который с ней путешествовал, никуда ее не пускал. Возможно, в нем говорила ревность, или к появлению красавицы на сцене он задумал приурочить роковой удар…

— Что бы он там ни думал, — подхватила Мари-Анжелин, — а мы вместо того, чтобы поехать в Венецию, как собирались, решили отправиться в Лондон, надеясь избавить вас от того, что вам все-таки пришлось пережить. Дело в том, что в Кале мы пережидали разыгравшуюся бурю и сильно задержались.

Разговор прервал дежурный по этажу, который принес горячий шоколад.

Шоколад был выше всяческих похвал, сладковато-горький, и согревал каждую жилочку. К тому же дегустация шоколада позволила Адальберу подумать, что ему сказать на ту щекотливую тему, к которой они должны были вот-вот перейти. Наконец, со вздохом удовлетворения поставив пустую чашку на стол, он решился прощупать почву. А может, его сам черт под руку толкнул.

— Так вы собирались поехать в Венецию? Думаю, с похвальным намерением склеить разбитое семейство?

— О-о!

Вспыхнув, как огонь, План-Крепен испепелила гостя взглядом и умчалась к себе в спальню.

— Что это с ней? — поинтересовался Адальбер, уже пожалев про себя, что сделал вид, будто Уоррен ничего ему не говорил.

С его стороны это было проявлением жестокости. Нужно было сразу понять, что суперинтендант не стал бы кормитьего баснями.

Прекрасно зная, что сейчас последует, маркиза де Соммьер обратилась к Адальберу с сочувственной улыбкой:

— Похоже, вы не читали в последнее время французских газет…

Египтолог не успел ответить: злобная Эриния^[406] вернулась и кинула ему на колени целую пачку прессы.

— А это что? — грозно спросила она, тыча пальцем в статью на первой странице. — Неужели вы читаете только желтую прессу? Или коварный Альбион собирает сведения о Франции по самым паршивым газетенкам? Здесь, между прочим, все изложено предельно ясно, ведь всем известно, что наш друг Ланглуа не любит шутить. Иначе почему бы у дорогой маркизы глаза стали вполлица?

Адальбер уже не слушал филиппики План-Крепен. Он одну за другой брал газеты и с жадностью пробегал глазами все, что касалось Альдо.

— Похищены? Но что это означает?

— Спросите у Ланглуа, когда с ним увидитесь. А увидитесь вы с ним очень скоро. А пока верните мне газеты, они еще сослужат добрую службу, — заявила План-Крепен.

— Лиза это читала?

— Вы забыли, что в фашистской Италии прессу держат в узде и все иностранные газеты подвергаются строжайшей цензуре… Если только они вообще появляются.

— В любом случае Лиза очень пострадала, ей тоже нанесли болезненный удар. Какой-то аноним известил бедную женщину о постигшем ее семейный очаг несчастье. И вот для того, чтобы хоть как-то смягчить последствия этого удара, мы собирались поехать и навестить ее.

— Но отправились сначала ко мне? — спросил потрясенный до глубины души Адальбер.

— Нам показалось, что лондонское дело еще более спешное. Теперь нас здесь ничего не держит, мы немедленно возвращаемся в Париж и сразу же едем дальше. Рождество мы встретим с Лизой и детишками.

— Позвольте мне поехать вместе с вами. Втроем мы будем еще убедительнее. Вот только одно путешествие за другим…

— Прибавьте «не для вашего возраста», и я больше никогда в жизни не буду с вами разговаривать, — грозно заявила старая дама.

А План-Крепен добавила с присущим ей ехидством:

— Суперинтендант ведь, кажется, просил вас здесь задержаться? И его французский коллега тоже хочет с вами потолковать. А это все время, время… Тогда как мы с маркизой очень торопимся!

— Но не до такой же степени! К тому же вы можете приехать в Венецию, а дома никого нет. Я буду удивлен, если, переживая такие неприятности, Лиза не уедет в Вену, под крылышко к своей бабушке. Во всяком случае, на праздник, который она любит больше всех других. Разве я не прав?

Женщины переглянулись: из-за спешки и постоянных волнений они об этом не подумали. Адальбер воспользовался их замешательством:

— Послушайте меня. Выспитесь хорошенько этой ночью, дайте себе небольшой отдых, а мне — возможность пригласить вас завтра на обед! Пожалуйста!.. Тетя Амели!

Обращение означало, что блудный сын вернулся к домашнему очагу, на что обе дамы уже не слишком надеялись, и маркиза невольно улыбнулась. Она поцеловала Адальбера и ответила:

— Хорошо. Я думаю, что мы можем себе позволить небольшой отдых.

Адальбер вернулся к себе в номер, расположенный этажом ниже, совсем в другом настроении. Он собирался немедленно улечься в постель и немного привести в порядок себя и свои мысли. Но едва он переступил порог, как зазвонил телефон. На проводе был Гордон Уоррен, как всегда безупречно вежливый.

— Если у вас нет других планов, я был бы радвидеть вас у себя, — сообщил он. — У меня есть несколько вопросов.

— Но вы мне и так задали целый ворох вопросов, — жалобно простонал Адальбер, у которого не было ни малейшего желания вновь вступать в борьбу с ветром, дождем и снегом.

— Возможно. Но я был так зол, что кое о чем позабыл. Ну что, едете? — рявкнул телефон.

— А сейчас вы больше не злитесь?

— Почти, но могу разозлиться всерьез!

Хлоп! Трубка повешена. Знаменательный конец разговора. Адальбер вздохнул, позвонил портье и попросил вызвать такси.

Не в первый раз Адальбер попадал в святая святых «птеродактиля» и всякий раз испытывал гнетущее чувство. Суровая викторианская мебель из темно-коричневого, почти черного дерева, лампы с зелеными стеклянными абажурами, гербы Англии на стенах, безусловно, производили впечатление торжественности и выглядели куда значительнее обстановки кабинета Ланглуа на набережной Орфевр, но где тут было отдохнуть глазу? Где чудесный красный с синим ковер на полу? Где трогательная хрустальная или керамическая — в зависмости от настроения — вазочка, два-три цветочка в которой напоминают о свежем воздухе в саду?

Уоррен сидел в черном кожаном кресле и писал, несомненно, рапорт, когда дежурный ввел Адальбера к нему в кабинет. Не поднимая головы, суперинтендант указал на один из двух стульев, тоже обитых черной кожей, стоявших перед его столом, а сам, сделав росчерк, закрыл колпачком ручку и тогда уже откинулся на спинку, поставил локти и сплел пальцы под подбородком. Судя по всему, реверансы не были предусмотрены, и Адальбер старательно рассматривал лепнину на потолке, пока Уоррен наконец не заговорил:

— Когда вы видели госпожу Торелли в последний раз?

— Вчера вечером.

— А точнее? В котором часу?

— Трудно сказать. В конце второй половины дня. Мы ходили на выставку Гольбейна в Галерею Тейт. Она прекрасно себя чувствовала, но вдруг у нее начались боли, и она попросила отвезти ее домой. Должен вам сказать, что госпожа Торелли подвержена приступам лицевой невралгии, которые проходят очень болезненно и обрекают ее на неподвижное лежание в темноте.

— Тяжелый случай. А на сцене с ней никогда такого не случалось?

— Насколько я знаю, нет. Действительно любопытно, что болезнь проявляется, когда она не играет. Словом, начался приступ, и она вынуждена была улечься в темной комнате с пузырем льда на лице.

— Она в этот день не пела?

— Пела. Утром. Она ежедневно упражняется со своим аккомпаниатором, и вчера утром пела как обычно. А вот когда мы были в галерее…

— Пока вы находились в галерее, она все время была рядом с вами?

— Нет. Она отлучалась в туалетную комнату, чтобы умыться холодной водой, пока я ходил за кебом. Я проводил ее в Челси, и мы расстались. К моему величайшему сожалению. Я заказал столик в «Трокадеро» и мечтал о счастливом вечере с ней наедине. Мне ничего не оставалось, как вернуться к себе в «Савой», я не знал, чем себя занять. В конце концов поужинал и тоже улегся спать.

— Прежде чем лечь спать, вы ей не позвонили, желая узнать, как она себя чувствует?

— Что вы! Она не выносит телефонных звонков, и прислуга ее всячески от них оберегает. Не скрою, я был в отчаянии. В кои-то веки непотопляемый американец исчез с нашего горизонта! Я мечтал о ночи…

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — оборвал полицейский Адальбера, почувствовав, что тот готов пуститься в прочувствованные признания. — Кстати, относительно американца, ваши с ним отношения меня удивляют. Как вы его переносили?

— Вообще-то он славный малый, и раз Лукреция пожелала, чтобы мы оба были в ее свите, мы действовали согласно ее желанию.

— Она не знала, кого из вас выбрать? Странно, не так ли?

— Да. Но ее тоже можно понять. Она собиралась уйти со сцены, намеревалась сделать это в скором времени.

— У нее возникли проблемы с голосом?

— Нет. И она очень не хотела, чтобы они однажды возникли. Со мной она не говорила об этом, но я знал, что ей исполнилось сорок, что она хочет покончить с бродячим образом жизни, безусловно, ярким, возбуждающим, но который ей уже трудно было выносить. Она собиралась поселиться в поместье вместе с любящим мужем, который будет исполнять все ее желания, окружит обожанием, тем более восторженным, что ее красота на отдыхе и при заботливом уходе будет продолжать сиять еще долгое время. А чтобы публика ее не забыла, она собиралась давать один концерт в год.

В круглых желтых глазах «птеродактиля» зажегся насмешливый огонек.

— Чудесная перспектива! Но требует немалого состояния. И с этой точки зрения у вашего соперника шансов на выигрыш было гораздо больше.

— Тем не менее Лукреция не лишала меня надежды, что может оказать предпочтение мне. Конечно, у Уишбоуна денег куры не клюют, но я тоже не нищий, — процедил Адальбер, которому в лицо бросилась краска. — И если говорить о поместье, то я полагаю, что замок в райском уголке лучше оттенит ее красоту, чем сотни квадратных километров техасской равнины с бесчисленным числом коров и лесом буровых вышек!

— В самом деле… А как быть с археологией?

— Не вижу никаких сложностей. Сухой жаркий климат очень полезен для голосовых связок.

— И в особенности, как нам всем известно, полезна пыль.

— Не старайтесь разубедить меня, любезный друг. Роскошные гостиницы существуют теперь повсюду.

— Я вижу, вы не сомневались, кого предпочтет госпожа Торелли. Но зачем тогда было бессмысленно и жестоко подогревать надежды американца?

— Он разыскивал для Лукреции семейную драгоценность, которую она страстно хотела заполучить. Разумеется, разыскивал не сам, а поручил это…

— Морозини! Я полагаю, что теперь-то вы знаете, что с ним произошло, — весьма сурово произнес Уоррен. — И вам бы давно надо было отправиться на поиски своего друга, а не терять время в обществе преступницы.

Адальбер хотел было выступить в защиту Лукреции, но тут же оставил свое намерение. Ему не поколебать убежденности англичанина, который разделяет ее со своим французским коллегой, таким же убежденным в своей правоте и таким же непримиримым. Он предпочел перевести разговор на другую тему:

— Возвращаясь к Уишбоуну, вы можете поговорить и с ним тоже. Он вернулся?

— Нет, вернее, да. Он появился в «Рице» вчера вечером, расплатился по счету и забрал багаж, весьма солидный, надо сказать, который оставлял в отеле. Забавно, не правда ли?

Нет, Адальбер не видел в этом ровно ничего забавного. Но под инквизиторским взглядом полицейского, не сводившего с него глаз, он все же сумел обуздать свой гнев, хотя ему очень хотелось стащить с себя галстук и завязать им эти пронзительные желтые птичьи глаза! Адальберу даже удалось вытащить сигарету, закурить, сделать две-три затяжки и сказать в любимом ироническом стиле Альдо:

— Не отправить ли по его следам ваших гончих, суперинтендант? К моему величайшему сожалению, я могу сделать из всего этого только один вывод: если в этом фарсе присутствует баран на веревочке, то я имею счастье признать, что это я!

Он сделал еще пару затяжек, встал и погасил окурок в пепельнице из оникса, стоящей на краю стола.

— Если я вам еще нужен, вы знаете, где меня найти. Но я пробуду в Лондоне совсем недолго. Госпожа де Соммьер и мадемуазель дю План-Крепен, которые ждут меня в «Савое», имеют намерение отправиться в Венецию, надеясь хоть немного скрасить печальное Рождество семье Морозини. И я хочу поехать вместе с ними.

Уоррен сидел молча, по-прежнему не сводя с него круглых желтых глаз, потом неожиданно рассмеялся и встал.

— Поздравляю, Видаль-Пеликорн! Умеете держать удар. Поприветствуйте от меня ваших дам. Желаю вам доброго пути!

Он протянул руку, и Адальбер пожал ее вполне дружески.

В тот же вечер в Париже Федор Разинский высадил на улице Мобеж пассажира, посадив его в машину на Елисейских Полях. Времени было около половины восьмого, до конца работы оставалось совсем немного времени, и он решил подъехать к поезду Амстердам — Антверпен — Брюссель — Париж, который приходил в восемь, и сделать еще одну ездку, а если повезет, то и с багажом. На стоянке уже было четыре автомобиля, а пятый ждал немного в стороне, очевидно заказанный через какое-то агентство.

Погода была довольно теплая, но к концу дня пошел небольшой снежок, и Федору вдруг захотелось выпить в привокзальном буфете чего-нибудь согревающего, например хорошую чашку кофе с кальвадосом. Автомобиль, стоящий в отдалении, тоже был марки «G7», как и у Федора, и он решил попросить коллегу присмотреть за машиной во время его недолгого отсутствия. Он знал, что ему не откажут, потому что номер тоже был знакомым, на автомобиле ездил один из русских.

Федор с улыбкой подошел к машине, но внезапно сделал шаг назад, и улыбка тотчас исчезла с его лица. За рулем сидел вовсе не Дмитрий Назев, в прошлом капитан Преображенского полка, такой же богатырь, как и сам Разинский. Водителю было лет сорок, он был невелик ростом, смуглый, с черными усиками, и Федор мог поклясться, что родом он откуда-то с юга. И что уж было совершенно точно, он сидел за рулем машины, которая ему не принадлежала.

Чтобы сосредоточиться и хорошенько все обдумать, Федор отъехал в сторону и остановился на улице Компьень, откуда мог наблюдать за своим так называемым коллегой. Он опустил флажок^[407] и стал ждать. Поначалу он хотел пойти и позвонить инспектору Соважолю, чей телефон всегда носил с собой, но побоялся, что не застанет его или придется долго ожидать, а тем временем добыча ускользнет. Про себя он твердо решил, что непременно выяснит, куда этот гусь повезет пассажиров, которых дожидается.

Терпение его не подверглось долгому испытанию. Буквально через несколько минут подошел поезд, поток людей хлынул на площадь, часть его устремилась к стоянке такси. Чтобы лучше видеть, Федор вышел из машины и стоял возле открытой дверцы, повернув свою каскетку козырьком назад. Вскоре от людей возле стоянки отделилась пара: высокая пожилая дама, которая шла, опираясь с одной стороны на палку, а с другой — на руку своего спутника, тоже весьма немолодого мужчины. Вуалетка ее шляпы была опущена. Шофер вышел и открыл перед ними дверцу. Он выразил уважение своим пассажирам, сняв перед ними каскетку. Потом закрыл дверь, сел на свое место и тронулся. Ему пришлось развернуться, так как поехал он вниз по бульвару Мажента. Федор тоже тронулся с места и как можно осторожнее поехал следом, однако стараясь, чтобы расстояние между ними не увеличивалось.

Так они доехали до площади Республики, потом миновали бульвар Тампль, Фий-де-Кальвер, Бомарше и начали огибать площадь Бастилии. Тут Федор недовольно скривился: что, если ворюга везет своих пассажиров на Лионский вокзал, где они пересядут на другой поезд? Но нет, автомобиль свернул на улицу Дюмениль, и преследователь вздохнул с облегчением. Но радовался он недолго. Проехав на красный свет у бульвара Дидро, такси притомозило и свернуло в переулок Рагино, одно из тех опасных мест города, куда ночью разумные люди не заглядывают. По счастью, переулок этот короткий, и Федор, решив не привлекать к себе внимания, остановился на углу и вышел, продолжая наблюдать за такси. Пассажиры были слишком элегантны, они не могли жить в этих трущобах.

Но тем не менее где-то в середине переулка машина остановилась, высадила пассажиров, следом вышел шофер, открыл раздвижную дверь, очевидно, это был гараж, и въехал туда. Потом двери наглухо закрылись.

Голова Федора разрывалась от вопросов. Он погасил фары и тоже тихонько въехал в переулок, остановившись на том же месте, что и фиктивное такси. Он понимал, что дело это небезопасное, но, во-первых, он был человеком бесстрашным, а во-вторых, всегда принимал меры предосторожности. Как в прямом, так и в переносном смысле. Для начала он вытащил из ящичка пачку сигарет и сунул одну себе в рот, а затем достал револьвер и проверил его боевую готовность.

Вдруг от стены отделилась тень. Кто-то наклонился к его окошку. Оказалось, это мальчуган, разумеется, в драном пальтишке и кепке, которой не позавидовал бы и Гаврош.

— Готов маленько потратиться? — осведомился он хриплым голосом.

— Видно будет.

— Лады. Попотею для тебя, ты вроде симпатяга. Думаешь, Риталь сейчас выкатится? Не надейся. Ждать будешь до утра. Он тут гнездует.

— А его пассажиры? Они тоже тут «гнездуют»? Меня бы это очень удивило.

— Ясно дело, нет.

Тут мальчуган весьма выразительно принялся ощупывать свой карман.

Федор понял его жест и протянул пять франков. Похоже, сумма устроила мальчугана. Он наклонился еще ниже.

— Через первый этаж идет проход, выходит на Гатбуа, соседний переулок.

— Знаю, что Гатбуа соседний, не вчера за руль сел.

Мальчишка засмеялся.

— За рулем тоже не всегда сидел. Ты же «рюс»! Я угадал? Рюс всегда щедрые. Погоди, ты еще не все получил за свою денежку. В общем, так: пассажиры поменяли тут машину. Там, с другой стороны, здоровущая черная машинища… и шофер другой, но он тут у нас наездом. И катафалк свой тут не держит. Можешь туда не ездить, они уже укатили.

Федор поднял глаза к окну на втором этаже, в котором загорелся свет.

— Окно Риталя? Так ты его назвал? А кто еще с ним живет?

— Никто. Он живет один. А что ты ищешь? — спросил мальчишка, видя, что его новый приятель копается в ящике с инструментами. — Познакомиться надумал?

— Почему бы не познакомиться? У тебя хорошо голова работает, паренек. Но имей в виду, что ты ничего не знаешь, ничего не видел и сейчас исчезнешь, словно тебя не было, — прибавил Федор и протянул мальчишке еще одну монетку, заслужив в ответ широчайшую улыбку.

— Согласен. Ничего не видел. Но все же я посмотрю одним глазком, ладно? Риталь, он та еще зараза. Пырнет ножом и не почешется!

— Спасибо за предупреждение. Тогда пошли, что ли!

Среди предков Федора, череды бояр и дворян, наверняка время от времени попадались и простые работяги, потому что дверь гаража противилась ему ровно полминуты, и это обеспечило ему величайшее уважение в глазах нового знакомого. Такси и в самом деле находилось в гараже, а в глубине его виднелась деревянная лестница, ведущая наверх, которая, слава господу, не заскрипела под тяжестью здоровенного Федора.

Лестница привела их в небольшую комнату, обставленную самой необходимой мебелью, откуда дверь вела в маленькую спальню. Ритель стоял на пороге спальни, раздевался и одновременно отхлебывал из бутылки, которую ставил на пол. Он стоял спиной к деверям, и у него не хватило времени сообразить, что произошло. Федор оглушил его ударом кулака, потом связал веревкой, которую достал из кармана, заткнул рот своим носовым платком и какой-то тряпкой, а потом взвалил на плечо, как вязанку хвороста.

— Вот так-то, — с довольным видом сказал он своему добровольному сообщнику, который рот открыл от восхищения. — А теперь марш отсюда!

— Куда пойдем?

— На сегодня с тебя хватит. Скажи лучше, как тебя зовут?

— Батист Флюгер, живу в доме напротив, над китайцем.

— Легко запомнить, теперь и у меня, как говорят французы, будет свой флюгер на улице^[408], — засмеялся русский. — Погаси свет, мы уходим.

— А у тебя какая кличка?

— Федор Разинский. Мою запомнить труднее, но если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, всегда буду к твоим услугам.

— Где тебя найти, если что?

— Бульвар дю Тампль, бистро рядом с Зимним цирком. Это, так сказать, моя столовая. Или в моем «G7».

Ловко устроив пленника между задним сиденьем и стеклянной перегородкой, Федор протянул мальчишке свою лапищу, и тот с готовностью пожал ее. Потом заинтересовался:

— А ты не в участок собираешься его спровадить?

— Именно туда. Ты против?

— Я-то нет, с этими ребятами я скорее в дружбе.

— Вот и отлично. Если заметишь что-то интересное, не стесняйся, делись со мной. А я тебя дам еще таких же, — пообещал Федор, протягивая мальчишке третью монету.

Мальчишка восхищенно присвистнул.

— Да ты принц, не иначе!

— Был кем-то в этом роде, но очень давно, — скромно признался Федор.

Он тихонько двинулся на своем автомобиле в сторону улицы Шалон.

На набережной Орфевр еще долгое время спустя рассказывали о триумфальном появлении Федора Разинского, у которого на плече висела не сумка, а бесчувственное человеческое тело. Федору пришлось отключить пленника еще разок, когда он вытаскивал его из машины. Теперь, войдя в кабинет, он бережно положил свою добычу на стол онемевшего от изумления Соважоля.

— Распоряжайтесь. Мнимый шофер такси. Я его немного поприжал, но, думаю, он расскажет вам много интересного. Главное, чтобы разговорился!

Глава 12 Рождественские колокола

Когда поезд Кале — Париж остановился у четвертой платформы Северного вокзала в Париже, Адальберу показалось, что после межпланетного странствия он ступил на неведомую ему землю. Возможно, такое чувство посетило его из-за возбужденной толпы, которая его окружала. Был канун Рождества, 24 декабря, и воздух звенел от радостных возгласов, окликов, поцелуев, которыми встречали ожидающие приехавших. Все участвовали в празднике, и, не будь рядом тети Амели и Мари-Анжелин, Адальбер почувствовал бы себя мучительно одиноким наедине с осколками своей разбитой мечты.

Но их тоже ждали. Прямой, словно буква I, безупречный Люсьен в шоферской форме стоял на перроне. Он подхватил легонькие чемоданы дам, а для солидного багажа Адальбера вызвал двух носильщиков и такси.

Люсьен расспросил, благополучно ли они доехали, обратив широкую благожелательную улыбку в сторону «блудного сына», вернувшегося под родной кров, а потом повел их всех к выходу. Вдоль тротуара цепочкой стояли автомобили. Люсьен подвел дам к необычайно почтенному и весьма допотопному «Панар Левассору», который, похоже, завораживал всех, кто только его видел.

Дамы заняли свои места, а когда пришла очередь Адальбера, тот с извинением отказался.

— Все мои чемоданы будет разумнее отвезти ко мне домой, — сказал он. — А мне самому желательно умыться и переодеться.

— Только не забудьте, что мы ждем вас к ужину, — напомнила Мари-Анжелин.

— Не беспокойтесь! Ровно в восемь буду у вас.

Такси двинулось в сторону улицы Жуфруа, и Адальбер, забившись в угол, подумал, что его возвращение на этот раз ничуть не похоже на его привычные возвращения из дальних экспедиций. Откуда бы он ни приезжал, он был счастлив оказаться у себя дома, в просторной квартире, благоухающей чистотой, хорошим табаком и необычайно аппетитными запахами из кухни. Теперь его не ожидало ничего подобного. Ну, разве запах мастики, но уж никак не ванили от пекущегося, божественно вкусного кекса или пряностей от фрикасе из бекасов… В доме царили темень и холод, мебель стояла зачехленной… Одиночество — вот что его ждет. Есть от чего затосковать! Может быть, для того чтобы уснуть этой ночью, ему стоит на этот раз, один-единственный, разумеется, взять номер в «Рояль Монсо», гостинице по соседству, если только там есть в этот предпраздничный вечер свободные номера…

Такси остановилось перед домом Адальбера. Он взглянул на окна, закрытые ставнями, и направился в привратницкую, чтобы позвать консьержа, надеясь, что тот поможет ему отнести багаж. На дверях привратницкой висела записка, извещающая, что консьержа нет дома. Похоже, дом вообще стал необитаемым, подумал Адальбер, и чувство безнадежности стало еще беспросветнее.

С помощью шофера он сложил чемоданы и кофры на лестничной площадке возле лестницы, два кофра они внесли в лифт. Адальбер по-королевски расплатился с услужливым шофером, и тот от души пожелал ему счастливого Рождества, получив в ответ такое же пожелание. Закрыв за собой застекленную клетку, Адальбер нажал кнопку второго этажа. Площадка. Его дверь. Он стоит и ищет ключи. Нашел и уронил ровно в тот миг, когда выключилось реле, оставив его в потемках.

— Черт! Черт! Черт! — выругался он, нащупывая выключатель. Нашел, нажал, но свет почему-то не зажегся.

Пришлось опуститься на четвереньки, ища проклятые ключи на ощупь, как вдруг под его дверью засветилась полоска света и дверь отворилась.

— Боже мой! — воскликнул Теобальд, помогая подняться на ноги своему хозяину. — А почему господин Адальбер не позвонил в дверь?

— Ты здесь? Каким…

Он чуть было не сказал «чудом», но удержался, постаравшись припомнить, как был рассержен, когда верный слуга покинул его в Лондоне. Старался, а сам чуть не плакал от радости. За спиной Теобальда он видел освещенные комнаты, а из кухни… Из кухни обворожительно пахло трюфелями.

Теобальд занялся багажом, а египтолог обошел тем временем квартиру.

Она была в идеальном порядке. В вазах стояли цветы, в каминах горел огонь, даже в его рабочем кабинете, сиявшем чистотой. С наслаждением Адальбер уселся в свое любимое кресло перед письменным столом и любовно оглядел одну за другой египетские редкости, плоды его неустанных трудов, так украсившие стены комнаты, которая была его храмом. Как любил он вон ту женскую головку эпохи Среднего царства, глаз не мог оторвать… Не хватало ему только домашней куртки с браденбурами и шлепанцев.

— Теобальд! — позвал он.

— Да, господин Адальбер.

— Как случилось, что ты оказался здесь?

— Меня предупредила мадемуазель дю План-Крепен, и я тут же приехал. Немыслимо, чтобы господин Адальбер вернулся в пустую квартиру, мебель в чехлах, нет привычной атмосферы… И это в канун Рождества!

— Я тебе очень благодарен. А как вкусно пахнет из кухни! Ты готовишь ужин?

— Ну конечно! У нас будет…

— Замолчи! Мне лучше не знать твоего меню! Желая скрасить мое одиночество, милые дамы пригласили меня на ужин.

— Я знаю. Мадемуазель Мари-Анжелин меня предупредила.

— И что же? Ты ждешь в гости приятеля?

— Надеюсь, господин Адальбер шутит? Мадемуазель Мари-Анжелин сказала мне, что они не будут всерьез вас ждать на улице Альфреда де Виньи. Во всяком случае, в этот вечер, потому что она уверена: господину Адальберу не захочется снова куда-то выходить, когда он окажется дома. К тому же госпожа маркиза и она сама пойдут в церковь Святого Августина на ночную службу и сядут за стол только после того, как получат святое причастие. Зато они будут счастливы видеть господина Адальбера у себя завтра в полдень и угостят его рождественским обедом.

Адальбер откинулся на спинку кресла и рассмеялся.

— Ну и Мари-Анжелин! Обо всем подумала! Но я хотя бы позвоню им сейчас и пожелаю счастливого Рождества! Хотя нет! Пожелание прозвучит как издевка. Пойду-ка переоденусь, а ты накрой стол на кухне, и мы с тобой вместе поужинаем, как бывало раньше, во времена героических свершений…

— Правда? Господин Адальбер хочет поужинать именно так? — переспросил Теобальд, зардевшись от удовольствия.

— Конечно, хочу! Почему бы нам не зажить, как в добрые старые времена? Из кухни доносятся такие соблазнительные запахи, что я чувствую: во мне проснулся волчий аппетит!

Таким образом, Адальбер вернулся домой без тоски и горечи, которых он так опасался. Как ни удивительно, сожаления его тоже не мучили. У него возникло странное ощущение: он, как и Хэлен Адлер, как будто вышел из комы. Начиная с вечера в Опере все вокруг него замерло, и живой осталась одна Лукреция. Она стала для него ослепительным откровением, наподобие того, что явилось на пути к Дамаску тому, кто не был еще апостолом Павлом. Адальбер видел только Лукрецию, ее одну, прекрасную и чарующую. Он оказался в плену, став беспомощным и глупым младенцем, каким был Самсон у Далилы, Геркулес у ног Омфалы, Одиссей у Цирцеи, Эней у Дидоны. Одиссей и Эней сумели избавиться от чар. История Адальбера оказалась менее романтичной: ему пришлось иметь дело с английской полицией. Поначалу он всячески возмущался, хотя здравый смысл, которого он не желал слушать, шептал, что суперинтендант Уоррен говорит хоть и горькую, но правду… И теперь, вернувшись к себе домой, он ощутил настоящее блаженство. Он и не подозревал, как дорог ему дом. Здесь он чувствовал себя защищенным и в глубине души надеялся, что устоит, если по какой-либо случайности вновь увидится с Лукрецией… Но можно ли быть всерьез уверенным в своем сердце?

В половине одиннадцатого зазвонили колокола, призывая верующих в церковь. Мари-Анжелин взглянула на часы, потом на госпожу де Соммьер, которая из своего обожаемого зимнего сада перешла в библиотеку, где приказала зажечь камин, несмотря на центральное отопление. Погода стояла отвратительная, шел дождь со снегом, и маркизе казалось, что ей никогда уже не согреться. Мари-Анжелин кашлянула.

— Мы уверены, что желаем ехать в церковь? Погода отвратительная. Может, праздничной мессы завтра днем будет для нас достаточно?

Старая дама неодобрительно взглянула на компаньонку.

— А сами вы поедете в церковь? И автомобиль у нас в порядке?

— Отвечаю одним «да» на оба вопроса. Но…

— Никаких «но»! Когда есть о чем просить Господа и чувствуешь себя такой грешной, не стоит ничего для себя выгадывать.

— Тогда нам пора выходить.

Двадцать минут спустя госпожа де Соммьер в собольей шубе и шапочке, опираясь на трость правой рукой, а левой держа под руку компаньонку, вошла, как королева, в церковь. Приход ее не остался незамеченным. В противоположность дю План-Крепен, которая каждый день посещала храм, маркиза в церквь ходила редко, если не сказать в исключительных случаях. Она искренне веровала в Господа и, ощущая свои отношения со Всемогущим как очень личные, нуждалась в том, чтобы обстановка, в которой ее тайная тайных становилась явным, приходилась ей по душе. Ей не нравился пышный неоготический храм в их квартале и еще несколько церквей, которые она находила уродливыми пародиями, зато она хорошо себя чувствовала в соборе Парижской Богоматери, воздвигнутом вдохновенными и любящими руками, а не бездушными машинами. Еще она любила церковь Святого Жюльена-бедняка, самую маленькую, самую скромную и самую старинную, так не похожую на нелепый собор, рядом с которым эта церковь стояла. Ей бы хотелось пойти к Жюльену-бедняку и там послушать ночную мессу, но она решила все же отправиться в приходскую, чтобы не огорчать верную прихожанку Мари-Анжелин, которой было лестно появиться там рядом с ней. Маркиза совершила и еще один подвиг, который был для нее еще более трудным: она сходила во второй половине дня на исповедь. Хотя предпочла бы открыть свою душу какому-нибудь деревенскому кюре, а не этому незнакомцу, едва видимому впотьмах, от которого так сильно пахло духами.

— Если так благоухает святость, то я знаю, где заполучить ее без труда, — в парфюмерном доме Убигана! — сообщила маркиза Мари-Анжелин, чем очень ее шокировала.

В эту рождественскую ночь маркиза чувствовала себя всего лишь очень старой женщиной с кровоточащим сердцем, которая молила младенца Иисуса позволить ей до кончины обнять того, кто стал ей сыном. Она преклонила колени не на молитвенную скамеечку, а на плиты пола, когда приподняли Святые Дары для их благоговейного обозрения, и заплакала, услышав проникновенный мужской голос, исполняющий «Христианскую полночь»:

Множество людей на коленях исполнено надежды,

Рождество! Рождество! Вот Искупитель! Рождество! Рождество! Вот Искупитель!

А когда хотела подняться с колен, поняла, что самой ей не справиться. И даже помощи Мари-Анжелин оказалось недостаточно, но тут крепкие мужские руки подняли ее и поставили на ноги.

— Мы непременно его найдем, тетя Амели, — шепнул ей на ухо Адальбер. — Обещаю, что сделаю все, лишь бы вернуть его вам!

Лиза услышала колокола, призывающие на Рождественскую мессу, на два часа раньше, чем они зазвучали в Париже. Услышала и горько вздохнула. Рождество в этом году не сулило ей радости. Ее сердце отравила горечь, дом был пуст, молчалив и темен. Ни светящихся гирлянд, ни елки с блестящими шарами и бусами, ни сверкающих бантов и еловых лап на каминах, ни свертков в разноцветной бумаге возле маленьких башмачков. Дети встретят Рождество в Вене у прабабушки. Лиза отвезла их туда вместе с Труди, Мадемуазель и Жоанной, молоденькой служанкой, главной обязанностью которой было не спускать глаз с близнецов.

Лизе не хотелось лишать своих малышей любимого праздника, а в их венецианском дворце трудно было ждать радости… Сама она находилась сейчас в кабинете Альдо в обществе одного только Ги Бюто, сидела в кресле, предназначенном для посетителей, а Ги — за столом Морозини. Он не хотел занимать место Альдо, но Лиза настояла, и он не счел возможным перечить молодой женщине.

— Сейчас вы управляете всеми делами в нашем доме, — не без горечи произнесла она. — И не знаю, будет ли он сидеть когда-нибудь на этом месте.

— Лиза! Лиза! Перестаньте себя мучить! Постарайтесь забыть недостойные выдумки, которые так вас истерзали! Раз комиссар Ланглуа запретил журналистам писать всякие глупости, значит, он уверен, что все это небылицы. Никакого побега нет и быть не могло. Похищение — несчастье куда более серьезное. Я думаю, что и Альдо, и госпожа Белмон попали в одну и ту же ловушку.

— Дорогой мой Ги, вы можете говорить все, что вам угодно, но факт остается фактом: в один и тот же день они были в одном и том же поезде. Альдо сам подкинул своим врагам эту идею, и они ею воспользовались.

— Странно было бы, если бы они этого не сделали. Не скрою, что похищение меня тревожит в миллион раз больше, чем любые сплетни. Мне страшно. Страшно, что прошла не одна неделя, а речи о выкупе по-прежнему нет. Это может означать…

Лиза достала из кармана платья сложенное вчетверо письмо и бросила его на стол, чуть ли не прямо в руки своего старинного друга. Он не накинулся на него, не схватил. Наоборот, отодвинул руки, словно боялся обжечься. И очень по-детски спросил:

— А что это такое?

— Прочитайте — и все поймете. Не буду возражать, если воспользуетесь платком, чтобы не запачкаться: очень много грязи.

— Ну что ж, — вздохнул Ги, надевая очки.

«Если вы хотите получить своего мужа и его любовницу живыми и здоровыми, мы охотно доставим вам это удовольствие за сумму в миллион долларов не слишком крупными купюрами. Полагаю, вам не составит большого труда найти эти деньги, так как банк Кледерман ни в чем вам не откажет. Однако я вам не советую связываться с таможенниками в Италии или в Швейцарии, они могут доставить вам неприятности. Самое разумное, чтобы банк Кледерман поручил своему парижскому отделению выдать вам требуемую сумму, когда вы прибудете в Париж в спальном вагоне Симплон-экспресса 8 января, а потом вы отвезете деньги по указанному вам адресу. Нет необходимости говорить, что на протяжении всего вашего путешествия вы будете находиться под присмотром и на Лионском вокзале вас будет ждать такси. Наденьте скромное траурное платье, оно вам очень пригодится, если полиция вдруг заинтересуется нашим с вами частным делом. Допускаю, что у вас может возникнуть соблазн избавиться от своего неверного супруга, а заодно и от красавицы Полины. В таком случае мы сумеем заполучить более дорогую валюту для обмена — ваших детей!

Примите мои наилучшие пожелания, счастливого Рождества и Нового года!»

Ги опустил бумагу на чудесную столешницу «Мазарини» и вздохнул.

— Гнусное письмо, согласен. Как оно пришло? По почте? Извините, я сморозил глупость! Я не забыл, что письма в Италии перлюстрируются.

— Уличный мальчишка бросил его у дверей кухни и убежал.

— Да, конечно, так обычно и делают. А вы? Как вы намерены поступить? Выполните их требования?

Лиза подняла на него страдальческие глаза и невесело усмехнулась:

— У меня есть выбор?

— Пожалуй, его нет. Но можно внести изменение и послать кого-то другого с выкупом. Почему бы, например, не меня? Вы не раз меня уверяли, что я член вашей семьи. Должен сказать, что вы сейчас выглядите не лучшим образом. А что будет с вами после всех этих крестных мук?

— Я все понимаю, но думаю, что мое унижение и боль… Зачем это скрывать? Все это предусмотрено сценарием. Но, быть может, мне поможет отвращение, которое я испытываю. В любом случае у меня есть выход — развод.

— Вы прекрасно знаете, что развод невозможен. Он запрещен в Италии, разрешить его может только Папа. Вы оба верующие, пусть нечасто ходите в церковь и не являетесь образцовыми католиками. А главное, у вас трое детей!

— Четверо. Я беременна, на четвертом месяце, и поэтому так плохо выгляжу.

— Господи боже мой!

Ги вскочил, обежал вокруг стола, поставил кресло напротив кресла Лизы, сел в него и взял ее за руки.

— Да они у вас ледяные! Вы дрожите! Подождите минутку!

Он снова вскочил, налил Лизе рюмку арманьяка, выпил сам, снова сел подле нее и опять взял ее руки.

— Я отказываюсь отпускать вас в таком состоянии! Необходимо найти возможность войти с этими людьми в контакт и объяснить им, что вы больны и не можете с ними встречаться!

— Даже если бы у нас это получилось, любые мои болезни их только порадуют. Письмо дышит садизмом.

— Кто может поехать вместо вас? Если вы не хотите, чтобы ехал я?

Как ни мрачно было на душе у Лизы, она не могла не рассмеяться:

— Уж не собираетесь ли вы воскресить идею Мари-Анжелин, возникшую, когда Альдо попал в руки того безумца? В том случае все удалось, но чудеса не повторяются дважды.

— Кто знает! Лично я в этом не уверен. Во всяком случае, мне кажется, стоит узнать ее мнение на этот счет. И мнение госпожи маркизы! Я уж не говорю об Адальбере Видаль-Пеликорне.

— Вы забыли, что Видаль-Пеликорн теперь не видит никого, кроме Торелли, живет в Лондоне и ухаживает за ней вместе с тем забавным американцем, который приезжал к Альдо. Газеты много об этом писали. А что касается тетушки Амели, то я ни за что на свете не хочу, чтобы она узнала, с какой жестокостью нам приходится иметь дело! Думаю, она и так ночей не спит из-за Альдо.

— Но, возможно, ей станет легче, если она узнает, что Альдо жив?

Несколько секунд Лиза молчала, потом проговорила охрипшим голосом:

— Кто может быть в этом уверен? Они могут вернуть нам его…

Голос ее прервался, она вскочила и выбежала из комнаты. Ги, оставшись в одиночестве, налил себе еще рюмку арманьяка, выпил ее залпом и снова сел за стол Альдо. Ясно было одно: необходимо дейстовать. Но как? Ги Бюто погрузился в размышления.

Донесся последний удар колокола из церкви Благовещения, он всегда немного отставал от Святого Марка. Ги Бюто, услышав его, почти машинально перекрестился, однако подумал, что был бы счастлив, если бы Святой Дух пришел им на помощь.

На следующее утро Лиза села в поезд, который следовал в Цюрих, чтобы решить денежные дела со своим отцом. Она предупредила Ги, что вернется не раньше, чем через неделю. Лизе хотелось обнять и поцеловать детей, предупредить бабушку о том, какая над ними нависла опасность. Она выглядела так плохо, что Ги снова принялся ее уговаривать, чтобы она осталась и отдохнула перед тяжелым испытанием, а он поедет и уладит все дела. Но Лиза и слышать его не хотела, повторяя один и тот же довод, страшный и неопровержимый:

— Я не знаю, вернемся ли мы живыми из этой ловушки. Мне хочется побыть с моими малышами, три дня я отдохну у папы и три у бабушки…

Ги оставалось надеяться только на одно: кто знает, может, Мориц Кледерман или Валери фон Адлерштайн придумают какой-нибудь гениальный выход из создавшегося положения, на что уже не способна была его старая, усталая голова…

Главный комиссар Ланглуа провел рождественскую ночь в своем кабинете на набережной Орфевр, и о том, что земля населена не только беглыми преступниками и бандитами всех мастей, сообщили ему колокола собора Парижской Богоматери. Оставаться в праздник на рабочем месте было для комиссара делом обычным, так повелось с тех пор, как он стал главным: Рождество он встречал с теми, кто в эту ночь дежурил, выпивая с ними бокал шампанского.

Ланглуа был холостяком — и, можно сказать, по призванию, хотя совсем не чуждался женщин. Он считал, что обвенчан с полицией, супругой весьма требовательной, которой он пожертвовал естественным для каждого желанием иметь свой семейный очаг и детей. Хотя и у него могла бы быть семья. Молодой инспектор — ему было тогда двадцать пять — был влюблен в Марион, которой исполнилось девятнадцать, и она тоже любила его всем сердцем. Незадолго до свадьбы его любимую сбила машина, за рулем котрой сидел пьяный шофер. Белые цветы украсили не головку невесты, а могилу. Пьер так никогда и не женился. Хотя и в его жизни случались влюбленности, иногда даже романы. И еще одна женщина была его постоянной спутницей: домоправительница Фелисите. Она умело и преданно заботилась о его квартире на бульваре Сен-Жермен, его элегантном гардеробе и вкусной еде, когда он бывал дома. Друзья Пьера Ланглуа отдавали должное ее кулинарным талантам и умению украсить обыденную жизнь приятными мелочами. Жизнь комиссара была похожа на ту, какой жил Адальбер Видаль-Пеликорн, а не Альдо Морозини — комиссар ни за что бы не пожелал, чтобы тяготы его профессии коснулись его жены и детей.

Но он как раз думал об Альдо в ту минуту, когда веселый звон рождественских колоколов проник сквозь оконные стекла в его кабинет. Интересно, где его прячут все это время? Почему не требуют выкупа? Отсутствие требования выкупа особенно тревожило комиссара. Те же вопросы беспокоили его и относительно госпожи Белмон. Это могло означать одно: они оба уже мертвы, став жертвами — чего? Мести? Американка могла пострадать из-за того, что ее горничная узнала в прославленной Торелли убийцу. Альдо — из-за своего чувственного влечения к американке — он сам признался в нем в доме маркизы. Кроме того, Альдо стал свидетелем нападения на Хэлен Адлер. Еще он помогал американцу разыскивать для Торелли химеру… Было бы понятно, если бы украли Полину Белмон, чтобы заставить заговорить Альдо, или наоборот, но украсть обоих вместе и при этом не требовать выкупа?

Арест поддельного шофера в конечном счете ничего не дал. Как только ни допрашивал его Соважоль, тот молчал, как каменный. В какой-то миг молодой полицейский впал в отчаяние и учинил допрос с пристрастием, но тоже ничего не добился. По бумагам — фальшивым или настоящим, кто знает? — его звали Карло Баччи, и родом он был с острова Сицилия. Вот и все, что они узнали. Ничего не открылось и относительно такси. Несмотря на бдительную слежку «дружка» Флюгера, который не скрывал своего горячего желания сотрудничать с полицией, в двойном гараже большой черный автомобиль больше не появлялся. Так что перед Ланглуа маячил только огромный вопросительный знак, точно такой же, как перед его английским коллегой. Суперинтендант Уоррен пытался понять, куда исчезла Торелли.

Похоже было, что она испарилась. И не только она, но и ее горничная, аккомпаниатор и импресарио. Ни единого следа. Нигде. Другое дело, что «птеродактиль» не порол горячку, торопясь ее отыскать. Он понимал, что это дело времени. Он также был уверен, что преступная команда прибегла к переодеванию и гриму. Больше его беспокоило исчезновение Корнелиуса Уишбоуна. Техасец дал о себе знать, прислав чек в отель «Риц» и щедро расплатившись за номер. А потом исчез. Оба полицейских, французский и английский, не сомневались, что Уишбоун все свои несметные богатства, равно как и самого себя, предоставил в распоряжение своего божества. При помощи такого креза возможным становилось все: тайная покупка самолета, парохода и любого другого транспортного средства, чтобы доставить возлюбленную туда, куда она пожелает. Уишбоун служил своему идолу с тем большим восторгом и готовностью, что смертельно надоевший ему Видаль-Пеликорн наконец-то исчез с горизонта.

Возвращение египтолога во Францию стараниями мадемуазель дю План-Крепен было единственным подарком комиссару к Рождеству. И не потому вовсе, что Адальбер мог сообщить ему что-то новое, а просто потому, что он вернулся, и теперь комиссар Ланглуа мог с более спокойной душой принять приглашение госпожи де Соммьер разделить с ними рождественский завтрак на улице Альфреда де Виньи. Сказать по чести, исчезновение певицы не слишком волновало комиссара. Зато он очень бы не хотел получить в ближайшие часы сообщение о найденном трупе, потому что, несмотря на дубленую кожу, ему было бы трудно смотреть в полные муки глаза трех замечательных женщин…

Однако Альдо был жив. Придя в сознание, он оказался в довольно просторном помещении, которое с той минуты стало его тюрьмой. И до его узилища донесся звон колоколов, призывающий к Рождественской мессе. Таким образом Альдо узнал, что наступило Рождество и что в плену он вот уже два месяца. Тюрьма его находилась в подземелье и, вполне вероятно, в свое время служила погребом. Единственное зарешеченное круглое окно находилось высоко под потолком. Из него сочился скудный свет, но добраться до него, выглянуть, понять, где находишься, было невозможно. Не составило, правда, труда догадаться, что находится он где-то за городом. Городские звуки совсем не похожи на те, что иной раз ему доводилось слышать: хриплое пение петуха на рассвете, вечером собачий лай, необычайная тишина, да и церковь, как видно, была совсем невелика, если переговаривались всего два колокола.

После своего похищения Альдо очнулся на грубо сколоченной кровати в полутемном подземелье от града пощечин. Голова была тяжелой, язык — как наждак, словно накануне он выпил лишнего. Однако Альдо прекрасно помнил, что ничего не пил, заснув в машине, которая его увозила. Значит, его опоили какой-то дрянью. Он попытался встать, но безуспешно.

— Вы в меня что-то влили? — осведомился он у человека в капюшоне с прорезями, который наблюдал за его возвращением к жизни.

— Ясное дело! Чтобы дорога не показалась слишком длинной. Надо отдать тебе должное, ты благополучно заснул сам, а мы только помогли, чтобы подольше не просыпался. Но ты не дергайся, скоро очухаешься.

— Спасибо на добром слове! И что прикажете делать в этой дыре?

— Что делать? Что делать? Что все пленники делают? Ждать!

— Чего ждать?

Человек пожал плечами.

— Откуда мне знать? Смерти, наверное.

По позвоночнику Морозини невольно пробежал холодок, но он позволил себе роскошь насмешливо улыбнуться.

— Похоже, вы не знаете правил игры. Похищение обычно совершают ради выкупа, после чего вышеозначенное лицо…

— Какое?

— Вышеозначенное. Так вот, это лицо бывает возвращено страдающему семейству. Не думаю, что вы изобрели что-то новенькое, я прав?

— На твоем месте яне стал бы особо выпендриваться, — проворчал в ответ человек. — Возвращение вовсе не обязательно. Иной раз возвращают трупака. Куда надежнее. Для обеих сторон. А бывает, страдающее семейство отказывается платить выкуп. В том случае, когда ему неохота снова видеть… вышеозначенное лицо, как ты выразился. Мне почему-то кажется, что это твой случай. Ну, пока! Я пошел. Обустраивайся, привыкай. Здесь есть все необходимое, чтобы почиститься. И с голоду не помрешь.

— Вы хотите сказать, что меня поместили в гостиницу? Скажу честно, что-то не похоже.

— Слушай, кончай валять дурака! И вбей себе в башку, что тобой занимаются деловые люди. Если вдруг решат, что тебя лучше вернуть, товар должен быть в приличном виде.

— Отдайте мне сигареты! Они улучшают мое моральное состояние.

— Там видно будет!

Человек несколько раз стукнул в дверь, которую Альдо сначала не заметил, потому что она была в той же стене, у которой стояла его кровать. Открыть ее, видно, было нелегко, судя по скрежету засовов, бряканью ключей, цепочки, но все-таки она открылась, и человек вышел. Оставшись один, Альдо осмотрел свое новое жилище и признался, что знавал и похуже: в Турции, например, или когда он оказался в руках сумасшедшего маркиза-испанца…

Рядом с кроватью, разумеется без простыней, но с подушкой, двумя одеялами и зеленым сатиновым покрывалом, стояла в качестве ночного столика бочка, а на ней подсвечник и запас свечей. У противоположной стены — умывальник с тазом и пузатым щербатым фаянсовым кувшином, куском марсельского мыла, зубной щеткой и пастой. Пара полотенец мягкостью напоминали терку или щетину. Туалет представлял собой древний стул с дыркой посередине и пачкой газетной бумаги. И наконец, неслыханная роскошь для человека, чьи бронхи так чувствительны к холоду, — посреди комнаты пылала горящая жаровня, рядом с которой стояло ведро с углем. В общем, если узник задохнется от угарного газа, то, во всяком случае, в тепле…

Первые дни Альдо держался бодро, чувствовал себя в форме, простая деревенская еда казалась сносной. Другое дело сигареты. Он курил легкие, из хорошего английского табака, но они исчезли вместе с золотым портсигаром и одеждой, которую надел на себя незнакомец. Взамен ему принесли голубую пачку с изображением крылатого шлема — «Голуаз». Во время Второй мировой войны солдаты называли их за крепость не иначе как «чума», в горле от них першило. Однако и на них находились любители, и не только на родине, но и за границей. Свидетельством тому — Гордон Уоррен, он как-то признался, что пристрастился к ним во время войны во Франции и с тех пор других не курит. И одежда, и кабинет англичанина пропахли дымом французских «Голуаз». Воспоминание об Уоррене утешило Альдо, когда он впервые после завтрака закурил сигарету. Ему приятно было вспомнить самого неуживчивого из своих друзей, но вспоминал он недолго, очень сильно закашлялся…

И все же он любил вкус табака, табачный дым, курение помогало ему думать, особенно лежа в теплой ванне, полной лавандовой воды. Но пришлось довольствоваться тем, что есть, и мало-помалу он привык к крепким сигаретам. Охота, как говорится, пуще неволи.

Дни тянулись тоскливые, похожие один на другой, и бездействие потихоньку совершало свою разрушительную работу. Альдо видел только двух человек — один работал, второй, вооруженный автоматом, следил и охранял первого. Они приходили один раз в день, приносили еду, выливали грязную воду, наливали чистую. Никогда не произносили ни слова. Тот, который работал, был явно слугой. Выходило так, что Альдо ел горячее только раз в сутки, и это его не радовало. Зима в этом году наступила рано, и, несмотря на жаровню, температура в его подземелье не поднималась выше двенадцати градусов из-за окошка наверху. Конечно, через него шел свежий воздух, но и холод тоже.

Был соблазн лежать целый день в постели, завернувшись в одеяла и накрывшись периной, но Альдо понимал, что, ведя такой образ жизни, будет слабеть с каждым днем, и принуждал себя не только к «прогулкам» по своему подземелью, но и к физическим упражнениям. Однако все это не избавляло его от тоски. Угнетающе действовала и невозможность как следует помыться. В его распоряжении был всего лишь кувшин воды, к тому же холодной, но в конце концов он и к этому приспособился: один день мылся сверху до пояса, второй — от пояса и ниже. А вот побриться никак не мог, у него отросли борода и волосы. Но как он выглядит в таком виде, Альдо понятия не имел, потому что зеркала тоже не было. Ему крайне неприятна была грязная одежда, которую ему ни разу так и не переменили, и сколько он ни требовал, так и не смог добиться чистой рубашки, трусов и носков.

— Ты не у себя во дворце, понял? — заметил в конце концов тюремщик, который в один прекрасный день сообщил, что его зовут Макс. — И не в гостинице «Риц». Скажи спасибо, что тебе дают возможность помыться и ты не будешь вонять, когда увидишься со своей подружкой!

— Госпожой Белмон? Она здесь?

— А где еще? Ясное дело, здесь. Или ты думал, что можно разлучить тех, кого соединила любовь? Я даже могу пообещать, что ты когда-нибудь ее увидишь.

— Она находится в таких же условиях?

— Еще чего! Не с дураками дело имеешь. У патрона к ней особое отношение, не в его интересах ее мучить. По крайней мере, пока нет особого распоряжения. Можешь успокоиться, она мало изменилась. А вот ты ее удивишь. Видок у тебя стал очень даже… простецкий. И жена твоя тоже удивится.

Альдо помертвел.

— Моя жена? Вы и ее схватили?

— Ты что, нас за полных идиотов держишь? Мы вежливенько ее пригласили по-дружески нас навестить… Прихватив небольшой чемоданчик, туго набитый зелеными бумажками.

— Значит, все-таки решили получить за меня выкуп? И какой же?

— Точно не скажу. Но, кажись, что-то вроде миллиона долларов.

— А почему долларов?

— Патрон их уважает. У каждого свой вкус. Заметь, между прочим, что твоя жена не зря потратит свои деньги, мы ей делаем подарок, за ту же сумму она получит и твою любовницу, и она об этом знает…

— Банда грязных негодяев! — вскипел оскорбленный Альдо. — Вы можете остаться с носом! Если вы предложили ей такие условия, она на них не согласится!

— Еще как согласится! Хочешь, поспорим?

— И не подумает! Она меня ненавидит!

— Вполне возможно. Но ты можешь быть уверен, что она приедет сюда с чемоданом. Она хорошая мать и…

Закончить он не успел. Обезумевший от ярости Альдо вцепился ему в горло и задушил бы, не будь он обессиленным. Однако и противник не дремал. Получив удар коленом между ног, Альдо скорчился от боли и повалился на пол. Макс мгновенно вскочил на ноги и пнул его в бок.

— Надумал валять дурака? Умрешь и не пикнешь, так и знай! А за это ты мне заплатишь!

Он отнял у Альдо сигареты, что, само собой, его не порадовало. Хоть он и не полюбил «Голуаз», но притерпелся к ним, потому что они помогали ему думать. Но все это было мелочами по сравнению с тем, что он узнал от тюремщика относительно своего ближайшего будущего. Сообщение внесло в его душу смуту, боль и тревогу. Предстояло мучительное испытание. Он ни секунды не сомневался в том, что Лиза приедет, чтобы заплатить выкуп. Приедет, преисполненная отвращения к своему неверному мужу и его любовнице. Но кто поручится, что, взяв выкуп, его отпустят? За его состоянием, за состоянием Полины Белмон стоит еще финансовая мощь банка Кледерман, и как бы ни была велика сумма, назначенная негодяями, им будет трудно ею ограничиться.

Альдо пришло в голову покончить с собой. Но что от этого изменится?

Бесстыжие негодяи возьмут в заложницы Лизу и будут продолжать шантажировать ее отца…

Заложником может стать и Белмон. Но, как видно, не так-то просто заставить пересечь океан такого воротилу, как брат Полины; у него нет детей, а жена его, конечно же, находится под надежной охраной. Видно, с Белмоном у них ничего не получилось. Поэтому и возникла замечательная идея заставить заплатить Лизу за свою соперницу.

Все это время Альдо мучительно пытался понять, в чьи руки он попал и где находится, но и то и другое оставалось тайной. Привезли его, усыпив снотворным, так что он не знал, как долго они ехали, а колокольный звон по воскресеньям, далекие выстрелы охотников, лай собак, изредка ворчание автомобильного мотора и пение птиц не наводили ни на какие соображения. Он не знал, находится он на севере, на юге, на востоке или на западе от Парижа, а окошко было так высоко расположено, что он не видел даже неба…

Рождественская ночь и само Рождество прошли для Альдо нерадостно.

Его мучили воспоминания об этом чудесном празднике у него дома: яркие огни, старинные песнопения, игры детей, улыбка Лизы, веселый смех на площадях и каналах Венеции… Или праздничная Вена… Ведь несколько раз они отправлялись на Рождество к Лизиной бабушке… Счастье, которого не вернуть!..

Макс сообщил Альдо об ожидающих его переменах в последнюю неделю перед Рождеством. Прошло Рождество, день тянулся за днем, увеличивая тоску и тревогу Альдо. Нервы его были напряжены до предела, отзываясь на малейший шум, еле слышный шорох.

Наступила еще одна ночь, когда он не смог заснуть. Внезапно глаза его различили в темноте узенькую полоску света. Альдо бросился к ней. В самом деле, в стене оказалась трещина, и Альдо приник к ней глазом. К счастью, узкая трещина там, за пределами его норы, расширялась. Альдо рассмотрел человека в белом одеянии с факелом в руке, который, как можно было предположить, находился в коридоре, вырубленном в скале. Сердце у Альдо на миг замерло, потом заколотилось с неистовой силой. Человек, похоже, удалялся. Альдо приложил губы к трещине и окликнул его…

В ту же ночь Лиза тщетно пыталась заснуть в Симплон-экспрессе, который мчал ее в Париж. Несколько лет тому назад она тоже не знала, что будет завтра, сердце у нее замирало, слезы наворочивались на глаза, но все-таки тогда все было иначе. Не так жестоко. Не так больно. Яд ревности не отравлял ее сердца. На этот раз ей должны были вернуть не ее мужа, а любовную пару, Альдо вместе с его любовницей, за чью свободу она должна будет заплатить. Она увидит их стоящими рядом, она будет смотреть на них… Лиза не могла отделаться от мысли, что похожа на покупательницу живого товара… А они примутся ее благодарить!.. Нет, она этого не вынесет! Она хотела бы задушить обоих! Но нет! Она себя не унизит. Отдаст деньги и тут же уйдет. В ту же секунду!

Глава 13 Когти химеры

Теобальду довелось перевидать за свою жизнь столько всего, что удивить его было нелегко. И все же он удивился, когда, поспешив на яростный звонок, открыл дверь. В нее влетел — по-другому не скажешь — совершенно необычайный человек, а каких только не встречало он во время экзотических путешествий с хозяином! Человек, громким голосом зовя Видаль-Пеликорна, обежал со скоростью молнии всю квартиру, остановился посреди коридора и закричал:

— Где он?!

— Уж точно не дома. А могу я осведомиться у господина (то, что это господин, а не какой-то шаромыжник, Теобальд понял с первого взгляда, несмотря на твидовый балахон и престранную шляпу), как мне его величать?

Исполненное достоинства спокойствие слуги несколько умерило пыл гостя.

— Профессор Юбер де Комбо-Рокелор, — представился он. — Немедленно найдите вашего хозяина! И еще скажите, у вас в доме есть телефон?

— Вне всякого сомнения, господин профессор. И обычно прекрасно работает, но, к сожалению, со вчерашнего дня сломался.

— Так скажите, где ваш хозяин! Я должен немедленно с ним поговорить!

— Дело в том, господин профессор, что не в моем обычае сообщать…

— Куда отправился ваш хозяин. Все правильно, так и должно быть! Но если я скажу, что речь идет о его друге Морозини, который, между прочим, доводится мне родственником?

— Это меняет дело. Мой господин на обеде у госпожи маркизы де Соммьер, которая…

— У старой в… верной моей подруги, хотел я сказать. Спасибо, мой мальчик! Это все, что я хотел знать.

С той же молниеносной скоростью профессор вылетел из дверей и исчез в такси, которое благоразумно попросил подождать, оставив Теобальда в полном недоумении: откуда могло возникнуть это невиданное явление?

Пять минут спустя «явление» остановило такси перед особняком Соммьеров, нацарапало несколько слов на визитной карточке, сложило ее вдвое, написав имя Адальбера, и попросило шофера пойти позвонить в дверь, передать записку и сказать, что на нее ждут ответа. Само «явление» забилось в угол автомобиля.

Не прошло и минуты, как прибежал Адальбер, раскрасневшийся от волнения.

— У вас есть новости?! Боже мой, профессор! Идемте же, идемте скорее! — торопил он его, протягивая руки, чтобы помочь выйти старику, но тот не соглашался и отталкивал Адальбера.

— Чтобы я туда вошел? Да никогда в жизни! Только вам я собираюсь…

— Но для них это вопрос жизни и смерти, им нужна надежда и…

— Госпожа маркиза де Соммьер приглашает профессора де Комбо-Рокелора на чашечку кофе, — произнес женский голос, внезапно прозвучавший возле Адальбера.

— А! И вы тут? А она предлагает мне кофе? Наверняка чтобы налить туда цикуты!

— Вы не Сократ, маркиза не Ксантиппа^[409], а кофе в этом доме чудесный, — ободряюще улыбнулся Адальбер. — Идемте, профессор, дело слишком серьезное, чтобы ребячиться. Мы только теряем время.

— Да, действительно… Водитель, подождите меня здесь!

Встречали профессора с необыкновенной торжественностью.

Привратник стоял у ворот по стойке «смирно», а Сиприен у лестницы согнулся в поклоне буквально пополам.

— Госпожа маркиза ожидает господина графа, — объявил он, выпрямившись, и возглавил шествие.

В вестибюле профессор избавился от своих твидовых одеяний, но не успел сделать и шага к лестнице, как Мари-Анжелин преградила ему дорогу, заявив:

— Следуйте за мной, господин профессор, я провожу вас.

— Может быть, довольно формальностей? Я знаю этот дом не хуже вас!

Он отстранил Мари-Анжелин и помчался в зимний сад, где его ожидала госпожа де Соммьер, царственно восседая в своем белом кресле.

— Добрый день, Юбер!

— Добрый день, Амели! Неважно выглядите!

Так оно и было, но маркиза не любила, чтобы ей об этом напоминали.

— Вы тоже не молодеете.

Атмосфера сразу стала враждебной. План-Крепен, сложив на груди руки и поджав губы, даже не думала надевать на рапиры наконечники, и тогда в беседу решил вмешаться Адальбер, хотя прав на это имел, возможно, меньше других.

— Я прекрасно знаю, как вы относитесь друг к другу, но сейчас речь идет об Альдо. Судя по словам профессора, он жив.

Глаза тетушки Амели наполнились слезами, она закрыла лицо руками, но тут же отняла их.

— Это правда. Простите меня, Юбер, садитесь, пожалуйста. Сейчас вам принесут кофе.

— Если вам это не доставит неудобств, я предпочел бы стакан бордо и бутерброд. Я сел на поезд в шесть утра, и у меня во рту и маковой росинки не было. А у вас тут так вкусно пахнет!

Маркиза неожиданно рассмеялась.

— Как это ни смешно, но мы ведь тоже еще не обедали! Нам только-только принесли закуски. План-Крепен, распорядитесь, чтобы поставили еще один прибор, и пойдемте все в столовую. Идемте, Юбер!

Она протянула ему руку, и профессор поспешно взял ее и… поцеловал.

Адальбер, посмотрев на них, невольно подумал: эта застарелая ненависть так похожа на давнюю историю любви, которая кончилась неудачно… И решил на досуге порасспросить об этом Мари-Анжелин. Но не раньше, чем закончится этот кошмар…

Но кошмар по-прежнему продолжался, и Адальбер, не дожидаясь, пока они сядут за стол, спросил:

— Где же он? Уж не в Шиноне ли?

— Рядом. Поблизости от Круа-От. Иначе почему бы я к вам приехал? Уточню и скажу, что он находится в каменном мешке, древнем обиталище троглодитов, вход в который замурован, и во внешний мир выходит одно маленькое окно.

— А почему вход замурован?

— Замуровали его два или три века назад, как я думаю, сами владельцы замка, решив превратить пещеру в тюрьму. Сам замок построен несколько в стороне, но неподалеку.

— Как вы его обнаружили, профессор?

— Признаюсь, помог счастливый случай. Как и все смертные, я тоже читаю газеты, но, конечно, представить себе не мог, что Морозини прячут в моих родных краях. Сейчас все объясню. С некоторых пор я, занимаясь изысканиями в области — э-э — кельтской культуры, поставил себе целью разыскать подземное помещение, которое в древности служило святилищем тайного культа — э-э, в общем, я не сомневался, что оно существует. Вполне возможно, оно даже связано с подземельями замка Круа-От. Случай помог мне, я отыскал ход среди каменных глыб на опушке леса. Прошлой ночью я отправился исследовать его.

— Один? — поинтересовалась Мари-Анжелин.

— Разумеется. Когда нет полной увренности, предпочтительнее трудиться в одиночку. В общем, после того как я освободил проход, я обнаружил извилистый коридор, а на его стенах удивительно любопытные рисунки, которые подтвердили, что я на правильном пути. При свете факела…

— Факела? В ХХ веке? — вновь прервала рассказ неисправимая План-Крепен. — А электрический фонарик вы не могли с собой взять?

— План-Крепен! — одернула компаньонку маркиза. — Вы не могли бы минутку помолчать?

— Насчет факелов я бы мог вам кое-что рассказать. Они обладают многими достоинствами, в том числе способствуют открытиям. И…

— Профессор! Помилосердствуйте! — взмолился Адальбер. — Сначала о коридоре…

— Да, да, коридор… Так вот, я рассматривал один необыкновенно любопытный рисуночек… — Тут профессор собрался обрисовать рисуночек во всех подробностях, но гневный взгляд маркизы прервал ученую лекцию. — Да, рисуночек, и тут услышал, что кто-то окликает меня по имени. Зовет снова и снова. Я пошел на звук голоса и обнаружил в стене трещину, достаточно длинную, широкую с моей стороны, но сужающуюся внутрь. Поэтому Морозини мог меня видеть вполне отчетливо, а я его не видел совсем. Он очень обрадовался нашей встрече, потому что представить себе не мог, где находится. И рассказал, что с тех пор, как его увезли из Парижа, он сидит в этой могиле два долгих месяца и даже больше.

— И что же вы предприняли?

— Близился рассвет, и мы условились, что будущей ночью я принесу необходимые инструменты и мы проделаем в стене отверстие.

— Почему же вы не заявили в полицию? — удивилась План-Крепен.

— Пустая трата времени, — отмахнулся профессор. — Похитители успели бы спрятать куда-нибудь узника, вот и все. К тому же комиссар Дежарден сейчас в Нанте, выдает дочку замуж, а к интеллектуальным способностям Желе я отношусь без большого почтения. В общем, хочу сказать, что если мы хотим быть в боевой готовности этой ночью, то нечего рассиживаться в этом уютном доме. Поезд отходит в четыре и…

— Ни за что! — заявил Адальбер. — Мы поедем туда на машине. Моя рычит не хуже вашей, но едет гораздо быстрее.

— Чудесно! Я понял, что вы хотите оповестить весь Шинон о нашей секретной миссии. Мне кажется, будет разумнее позаимствовать какую-нибудь более тихую машину в гараже, где обычно нанимает автомобили Альдо. Тихую и удобную. Подумайте, во что превратится бедный Юбер, если вы будете подкидывать его, как мячик, на протяжении двухсот пятидесяти километров.

— А я? — простонала готовая расплакаться План-Крепен. — Я останусь здесь?

— Что вы! Вам придется заниматься корреспонденцией, писать письма и звонить.

— Но кому?

— Во-первых, главному комиссару Ланглуа, дитя мое. Мне кажется, его следовало бы поставить в известность о наших последних новостях. Даже если в настоящий момент невозможно предъявить обвинения арендаторам проклятого замка, я уверен, он будет рад узнать, что творится поблизости от него. Вы со мной согласны? Особенно если вы дадите ему адрес и телефон профессора. Пусть готовится к встрече!

— Побегу звонить!

Но Адальбер и профессор, покинув улицу Альфреда де Виньи, отправились в путь только два часа спустя. Их попросил задержаться главный комиссар Ланглуа, намереваясь поговорить с профессором лично. Просьба страшно взвинтила профессора.

— Мы теряем драгоценное время! — нервничал он.

Однако они потеряли бы его куда больше, если бы им пришлось отправиться на набережную Орфевр. Полицейская машина с сиреной, в которой ехал комиссар, не останавливаясь на светофорах, мигом домчалась до парка Монсо. Да и комиссар задержался ровно столько, сколько понадобилось, чтобы получить максимум сведений, после чего Ланглуа пожелал путешественникам доброго пути. У Адальбера были свои огорчения: в гараже Терн ему не удалось заполучить солидный «Тальбот», который обычно нанимал Альдо, и пришлось довольствоваться скромным «Рено», почти новеньким, который проигрывал в скорости, зато ехал почти бесшумно. В конце концов Адальбер смирился, и они тронулись в путь. Сидя за рулем, Адальбер рассеянно прислушивался к лекции, которую тут же принялся читать профессор, а рассказывал он о культуре кельтов, живших на территории между Вьенной и Луарой. Когда они въехали в Шинон, было уже около девяти часов вечера, и Адальбер сильно нервничал. На их беду, одна из новых шин лопнула, и пришлось менять колесо.

— Бывают дни, когда все идет наперекосяк, — в качестве утешения сообщил ему профессор. — Но после неудачного дня непременно наступит удачный.

Адальбер предпочел бы обойтись без сентенций. Он спешил как можно скорее приняться за дело.

— А почему, собственно, вы не позвали на помощь своих друзей, которые помогали вам с Мишелем Бертье? Вы расширили бы щель заступами и…

— У меня не было времени их собирать, было слишком поздно. Я услышал голос Альдо почти на рассвете. И потом, мы… мы против насилия. Даже если речь идет о камнях. Но не волнуйтесь, там, наверху, нас будут ждать с лопатами и заступами. А мы с вами сейчас прихватим с собой оружие.

— Я свое взял. А где вы рассчитываете найти оружие для себя?

— Дома. Где же еще?

— Я полагал, что вы больший друид, чем все остальные, и кроме золотого серпа…

— Можно быть друидом и коллекционером одновременно. Вы забываете, мой мальчик, что я прошел войну. Сейчас мы с вами перекусим, а потом отправимся к Сюльпису.

Они мигом проглотили по порции гусиного паштета, запив его «Сомюр-Шампиньи», а потом профессор выбрал себе подходящий револьвер в своем арсенале, где, надо признать, попадались весьма древние образцы оружия, и совсем уже в темноте поехали в сторону леса.

Хотя в Турени зимы мягкие, эта ночь была холодной и безлунной. Чтобы ориентироваться в такой темноте, нужно было обладать зрением летучей мыши, и, как видно, именно таковым и обладал профессор. Он сел за руль, домчал машину до леса, а потом, не зажигая фар, помчался между деревьями. Адальбер пытался разглядеть в потемках деревья, пытался представить себе Сюльписа, который должен был их встретить, потом прикрыл глаза. Не прошло и двадцати минут, как они были на месте. На той самой лужайке, откуда несколько месяцев тому назад забирали Мишеля Бертье.

Теперь на каменнной скамье сидел некто точь-в-точь похожий на пещерного человека: длинные волосы, борода, черт лица разглядеть было невозможно, не хватало только одежды из шкур и дубинки, чтобы походить на далекого предка человека. Когда подошли Адальбер и профессор, он поднялся и поздоровался, склонив голову.

— Вот и Сюльпис, — без лишних слов представил его профессор. — Ты нашел вход?

— Без труда. Вы так понятно все объяснили. Люк открылся, словно сам по себе.

— В прошлую ночь мне пришлось труднее. У меня нет уже ни твоей молодости, ни силы.

— Я-то считаю, что вы справились лучше некуда для такого… ученого господина. Факелы внизу, мы зажжем их, как только закроем за собой люк.

Факелы, когда существует электричество? Адальбер подумал, уж не попал ли он и в самом деле в доисторические времена. И когда они начали спускаться по каменным ступеням в самое нутро земли, он все же зажег свой фонарик, висевший на поясе, освещая путь профессору, который шел первым. Сюльпис замыкал шествие. Присутствие Сюльписа действовало на Адальбера успокаивающе. На свою силу он полагался, но иметь в качестве единственного помощника потомка де Комбо-Локелоров, длинного, как день без хлеба, и тощего, как гвоздь, ему не очень-то улыбалось. Как-никак, предстояло разбивать каменую стену.

— Простите за любопытство, господин Сюльпис, но кто вы по профессии?

Вместо Сюльписа ответил Комбо-Рокелор:

— Он у нас камнетес. Думаю, лучший в наших краях. Вот только неразговорчив. Слова лишнего не вымолвит.

— Хорошее ремесло, — одобрил Адальбер. — Если в семье оно передается по наследству от отца к сыну, то унаследовано прямиком от тех, кто строил наши древние соборы.

На нижних осклизлых ступенях можно было шею себе сломать, хорошо, что лестница скоро кончилась. От лестницы в две стороны расходились коридоры. Они пошли по правому, и археолог вынужден был признать, что факелы дают больше света, чем его маленький карманный фонарик. Наконец они подошли к стене, и профессор показал своему бывшему ученику трещину.

— Вот она! Ну что, начнем?

— Альдо! — не слишком громко позвал египтолог, опасаясь, как бы его не услышал кто-то еще. — Это я, Адальбер! Ты меня слышишь?

В ответ тишина.

— Альдо! — позвал он погромче. — Просыпайся! Нечего спать! Да отвечай же, черт тебя побери!

И снова тишина.

— За это время что-то произошло, — дрогнувшим от волнения голосом произнес Адальбер. — Думаю, его перевезли куда-нибудь еще. Наверное, вас заметили прошлой ночью!

— Быть такого не может! Над нами толстый слой земли и камня!

Профессор тоже попробовал позвать Альдо, но и ему никто не ответил.

Сюльпис взял профессора за руку.

— Позвольте мне, господин Юбер. Только отойдите-ка оба в сторону.

Сюльпис взял в руки заступ, как раз под стать себе, размахнулся и ударил. Удар отозвался на барабанных перепонках Адальбера, ему показалось, что земля треснула пополам, однако откололся только небольшой кусок.

— Больно тверда тут порода, — пробормотал Сюльпис, нанося второй удар, потом третий, потом четвертый, откалывая всякий раз небольшие куски камня.

Но и после первого удара стал заметен красный отсвет жаровни внутри помещения.

— Постарайтесь увеличить щель, чтобы я мог просунуть голову, — попросил Адальбер. Сюльпис выполнил его просьбу, и Адальбер просунул в щель не только голову, но и руку.

С трудом высвободившись через несколько секунд, он тяжело вздохнул:

— Никого. Постель не смята, порядок идеальный. Боюсь, профессор, что вас вчера все же услышали и перевели нашего пленника в другое место. Или…

— О чем вы подумали?

— Предпочитаю больше об этом не думать. Но считаю, что нам нужно найти возможность и проникнуть в этот несчастный замок! Вы же сказали, что подземелье под ним или где-то неподалеку…

— Да, вы правы. Но тогда нам нужно двинуться по второму коридору, этот заканчивается.

С той минуты, как Альдо увидел в щелку своего родственника Юбера, а потом поговорил с ним, он почувствовал, что возродился к жизни. Самое главное, он узнал, где находится, и страшно этому обрадовался, хотя и теперь не понимал, для чего его держали так долго узником замка Круа-От. Чтобы потребовать и получить выкуп, не нужно было столько времени, а ни о чем другом, кроме выкупа, речь, конечно же, не шла.

Но последний знак вопроса тоже растаял в воздухе, когда профессор пообещал следующей ночью принести необходимые инструменты и вытащить его из каменного мешка. Никогда еще день не казался Альдо таким длинным и не тянулся так медленно. Он считал не часы, а каждую минуту и секунду. В страшном возбуждении он сделал вид, будто спит уже в семь часов вечера, когда тюремщики, как обычно, принесли ему вечернюю порцию угля. А когда они ушли, с невыразимым облегчением подумал, что никогда их больше не увидит!

Он не мог проглотить ни куска и, выпив стакан воды, снова растянулся на кровати, понимая, что не уснет, но надеясь хотя бы немного успокоиться. Напрасная надежда. Сердце колотилось как сумасшедшее. Ожидание — чудная вещь, вот только недешево обходится. Сна, естественно, не было ни в одном глазу. В голове мутилось от одной только мысли, что скоро он расстанется с этой крысиной норой, снова увидит небо, солнце, друзей, семью, пусть даже они и не сразу помирятся с Лизой! Он сможет расцеловать детей, обнять тетушку Амели, План-Крепен… Может быть, даже этого упрямого осла Адальбера, если, конечно, он уже остыл после своего безумия и расстался со своей примадонной… Но будь что будет! В эту минуту даже ссоры казались Альдо сладостными…

Колокол деревенской церкви пробил половину одиннадцатого, когда с привычным скрипом отворилась тюремная дверь и возле Альдо появился Макс в сопровождении охранника в капюшоне с прорезями и автоматом в руках.

— Поднимайся! — скомандовал он. — Эй! А чего это ты спишь не раздеваясь?

— А что, запрещено? Представьте себе, мне холодно! Эта жалкая жаровня ни черта не греет! И какого дьявола вы здесь, что вам от меня надо? — Отчаяние сделало Альдо злобным и агрессивным.

— Ты получаешь приказы, а не обсуждаешь их. Патрон велел тебя привести.

Была у Альдо возможность не согласиться? С чувством смертельного отчаяния Альдо надел ботинки и даже не вздрогнул, когда на запястьях у него защелкнулись наручники.

— Осторожный у вас, однако, патрон, — саркастически заметил он и, показав на автомат, добавил: — Имея такую игрушку за спиной, размечтаться о побеге? Да такое только в романах бывает! На вашем месте…

Альдо всячески тянул время, надеясь дождаться профессора. Он хотел, чтобы тот понял: программа изменилась, надо предпринимать что-то другое. Зато Макс не намерен был терять время.

— Хватит трепаться. Патрон ждать не любит.

Что оставалось? Только выполнять приказ. Альдо пожал плечами и последовал за своим провожатым. Выйдя за порог, он наблюдал, как закрывались скрипучие засовы, гремела цепь, скрежетал замок, а потом они стали подниматься наверх по крутой, вырубленной в скале лестнице, которая привела их в сводчатую галерею. Пройдя по галерее, они снова начали подниматься по крутой винтовой лестнице, которая показалась узнику бесконечной. Поворот, еще поворот, и вот они наконец на площадке, освещенной двумя факелами, прижатыми к стене железными когтистыми креплениями, похожими на лапы хищной птицы. Днем площадку, как видно, освещало узкое, похожее на бойницу окно.

Макс подошел к низкой каменной арке и отпер еще одну дверь, взял пленника за локоть и подтолкнул его. Альдо переступил порог и… оказался в иных временах.

Очевидно, он стоял в приемном зале замка. Над ним возвышался удивительной красоты потолок, расписанный золотом, с красными и синими кессонами. Стены украшали аррасские гобелены со сценами охоты. В огромном камине полыхал огонь, а на каминной полке стояла конная фигура рыцаря в доспехах. В центре зала — высокое кресло, обитое алым генуэзским бархатом с золотым позументом, вдоль стен расставлено несколько табуретов с сиденьями из красной кожи и ножками в виде буквы Х. Больше в зале не было никакой мебели. Два высоких светильника с длинными красными свечами дополняют убранство, придавая своим золотистым светом таинственность. Никакого ковра на прекрасном мраморном полу, где белые, черные и красные плитки складываются в завитки и розетки.

Когда Альдо ввели в зал, он был пуст. Красота зала заставила знатока присвистнуть и вернула ему хладнокровие. Он отдал должное памяти ван Тильдена, который, как он знал, отреставрировал помещение. Альдо принялся прохаживаться по залу, любуясь гобеленами, словно попал в художественную галерею. Он ничуть не рисовался, он искренне увлекся старинными произведениями искусства, которые любил и в которых хорошо разбирался. В этом зале он был как у себя дома, что несказанно удивило Макса, который не отставал от него ни на шаг.

— Похоже, вам эти штуки интересны, — заметил он, инстинктивно перейдя на «вы», что говорило о подспудном уважении.

— Это моя профессия. Я люблю ее, вот и все.

— Вы ведь вроде бы ювелир?

— Не совсем. Я эксперт по старинным произведениям искусства, в том числе и по драгоценностям.

— Ну и как? Идет дело?

Альдо невольно рассмеялся, хотя смеяться было нечему.

— Если бы не шло, разве я оказался бы здесь, как ты думаешь? Наверное, твой хозяин знает, на кого стоит охотиться. Кстати, где же он? Вряд ли он пригласил меня любоваться гобеленами.

— Он здесь, — произнес голос с итальянским акцентом, и Альдо повернул голову в сторону камина, откуда донесся звук. Взглянув, он не мог удержаться от изумленного возгласа: возле кресла стояла живая копия Чезаре Борджа, каким написал его Вазари.

Все было точь-в-точь как на портрете: лицо, удлиненное небольшой раздвоенной бородкой, тонкие монгольские усы, сливающиеся с ней, темные глаза, одежда того времени из черного бархата с золотой отделкой. В глубоком удлиненном вырезе была видна белоснежная плоеная рубашка. На голове — большой берет с драгоценной застежкой… Глаза Альдо расширились, рот приоткрылся: вместо застежки, изображенной художником, на берете сияла изумрудом та самая знаменитая химера.

Изумление узника заставило улыбнуться хозяина, и тут же Морозини уловил в лице Борджа что-то знакомое. Кто же это? Кого напоминает? Да и голос ему тоже показался знакомым… А Борджа насмешливо заговорил:

— Химера, не так ли? Вы не ждали, что будете любоваться ею сегодня ночью? Знайте же, что я, и никто другой, убил ван Тильдена. Он выпил из моих рук очень хорошее снотворное, но для верности я добавил в него и еще кое-что.

— Как это возможно? Ван Тильден имел дело только с проверенными, преданными ему людьми.

— Я был одним из них. Он даже верил, что я спас ему жизнь. После его смерти мне не составило труда забрать это чудо, я прекрасно знал, в каком кармане он носил его. Было бы глупо отправить химеру на продажу вместе с остальной коллекцией.

— Так коллекция вас не интересует? Это странно.

— Странно, но не интересует. Я нашел другие пути, чтобы упрочить свое состояние, вы в этом скоро убедитесь. Но этот маленький шедевр вернулся ко мне по праву. Только мне он может приносить удачу. Я ведь Борджа!

Альдо, не сводя глаз с новоявленного Борджа, приблизился к нему на несколько шагов, и на лице его появилась насмешливая улыбка.

— Борджа? Кто бы мог подумать! В последний раз, когда мы с вами встречались, вы были графом Оттавио Фанкетти. Или я ошибся?

— Нисколько. Это имя я тоже унаследовал по закону от моих многочисленных предков. Не уверен, знаете ли вы историю того, кто был назван «дитя Рима». Папа Александр VI, наш предок, воспитывал этого ребенка как своего собственного сына в Ватикане, но он был сыном Чезаре и Лукреции. Как раз его законным наследником по прямой линии я и являюсь.

— Ваш предок, похоже, был весьма плодовит. Представьте себе, я уже слышал подобную историю. Не один вы гордитесь происхождением от этого дитяти. Им, например, гордится еще и госпожа Торелли.

— Ничего удивительного, Лукреция — моя родная сестра. Родная, нежно любимая, я бы сказал обожаемая.

— Обожаемая? Интересно, до какой степени?

— До любой, на какую дерзнет ваше воображение, — ответил Фанкетти с фатовской улыбкой, вызвавшей у Морозини брезгливую гримасу.

А Фанкетти с той же улыбкой продолжил:

— Когда рождается столь совершенная красота, совокупление с ней становится долгом, ибо она не должна погибнуть. Египетские фараоны знали об этом задолго до нас. Да, Лукреция моя обожаемая сестра и любовница, что не мешает ни мне, ни ей охотиться за другой добычей.

— А не могли бы вы мне сказать, из каких соображений ваша сестра отправила господина Уишбоуна, а заодно и меня, на поиски драгоценности, которая находится в ваших руках? У меня невольно возникает впечатление, что ваши тесные отношения не так уж гармоничны.

— Да потому, что она не знает, что химера у меня! Химеру может носить только мужчина, в чьих жилах течет кровь Чезаре!

— Почему же вы тогда не положили конец ее бессмысленным поискам?

Театрально откинув назад голову, Фанкетти так же театрально расхохотался.

— Как вы наивны! А между тем все так просто! Ни один из ее поклонников не признает поражения, каждый преподносит Лукреции какую-нибудь безумно дорогую драгоценность, желая, чтобы она набралась терпения. Она собрала уже чудную коллекцию птичек, насекомых, фантастических зверушек, одно изделие дороже другого. Каждый неудачник, конечно, получает вознаграждение и наслаждается счастьем несколько дней.

— И какого сорта вознаграждение?

— Не старайтесь убедить меня, что ваша наивность беспредельна!

— Неужели мне надо было сказать «несколько ночей»? А потом она отправляет их на поиски… химеры, я правильно понял? И что же? Они отправляются?

— Не все, не буду скрывать правды. Кое-кто удовлетворился счастливыми часами, проведенными с богиней. Кое-кто предпочел самоубийство, преследуя свою мечту за пределом жизни. Вашего друга Видаль-Пеликорна спасла — если можно употребить это слово — британская полиция. Зато добрый Уишбоун не из тех, кто отказывается от поставленной цели, к тому же он несметно богат и помог моей обожаемой сестре скрыться от преследований, не поверив ни единому слову из выдвигаемых против нее обвинений. Он готов был нанять для нее самых сладкогласых адвокатов в мире, но бедняжка плакала от страха и клялась, что ни в чем не виновна. Тогда он предпринял все необходимые меры для немедленного бегства. Вызвал такси и отправился вместе с Лукрецией на вокзал Виктория, там они сели на поезд в Дувр. Лукреция изображала из себя пожилую даму — вы представить себе не можете, как она талантлива! Ехали они в третьем классе, что очень веселило Лукрецию. Из Кале в Париж они тоже добирались третьим классом. На вокзале их встретил один из наших на подставном такси, пересадил на другую машину в одном из наших гаражей, и они прибыли прямо сюда, в наш семейный замок. Операция прошла без сучка без задоринки. Об американцах можно говорить что угодно, но они умеют действовать быстро, не давая сбить себя с толку пустяками.

— Пустяками вы называете французскую и английскую полицию? Или фото вашей преступной сестры на первых полосах всех газет?

— Фото красавицы, не забывайте. А не почтенной старой дамы!

— Кое-чего я все-таки не понимаю. Один из наших… Подставное такси… наш гараж… Речь идет о целой организации?

— Почему бы нет? У нас много друзей. Как видите, случаются порой промашки и у Скотленд-Ярда.

— Друзей или пособников-мафиози?

— Чем меньше знаешь, старина, тем лучше себя чувствуешь. А теперь мне кажется, вам пора повидать красавицу, с которой вы пережили столько прекрасных минут в замечательном поезде. Джакомо! — окликнул он.

Сердце Альдо на миг остановилось. По словам Макса, с Полиной обходились вполне достойно, но можно ли доверять его словам?

Через секунду в зале появилась Полина, и Альдо вздохнул с облегчением: она была точь-в-точь такой, какой покинула его на вокзале в Бриге. Сейчас она была не накрашена, но ее серое платье было безупречно, и ни единый волосок не выбивался из тугого узла волос на затылке. Зато Полину, скорее всего, не порадовал вид Альдо: грязная одежда, небритые щеки, длинные волосы…

— Альдо, — прошептала она. — Вы когда-нибудь меня простите?

— Прощать вас? За что?

— Не будь моей безумной идеи встретиться с вами в Орьент-экспрессе, вы не попали бы в этот замок!

— Если вы думаете, что я сожалею о том, что произошло, то забудьте эти мысли, Полина! Нам просто не повезло. Разве могли мы с вами предположить, что по нашим следам идет настоящая банда? Такое нам и в голову не могло прийти! Скажите другое, в гнездо разбойников вы попали раньше меня и, думаю, узнали нашего хозяина…

Полина повернула голову и посмотрела на Фанкетти.

— Дурную копию Чезаре Борджа? В первый раз ее вижу, — проговорила она презрительно. — С тех пор как я здесь, я вижу только тюремщиков в масках и немую служанку.

— Нет, прекрасная дама, вы видите меня не впервые, — процедил «Чезаре Борджа», приближаясь. — Но сегодня ночью я появлюсь перед вами самим собой, а не веселой комнатной собачкой, которая так вас забавляла.

— Оттавио? — воскликнула пораженная Полина. — Неужели Оттавио Фанкетти?

— Нет. Чезаре Оттавио Гандия деи Катанеи!

— Катанеи? — переспросил Альдо. — По-моему, такая же фамилия у человека, арендовавшего замок…

— Который находится при смерти, и смерть уже не за горами.

— Что, похоже, не слишком вас огорчает.

— Такова жизнь, — вздохнул Чезаре, пожав плечами. — Он оказал мне немалую помощь, когда мы нанимали у здешних нищебродов замок, который никогда не переставали считать своим.

— Как это? Расскажите! Больше всего на свете я люблю исторические мистификации!

— Будьте почтительнее, милый князек! Мы происходим от самого папы римского!

— Действительно, не каждый может таким похвастаться. Но я совсем не уверен, что этим можно гордиться. Однако вернемся к замку.

— История не сложна. Его владелец умер, замок понравился Чезаре, и Людовик XII подарил ему этот замок в качестве свадебного подарка. Он даже жил в нем до свадьбы.

— А почему он не провел здесь свой медовый месяц? Замок Ла Мотт-Фейи куда… скромнее.

— Он знал о своем скором отъезде и предпочел, чтобы жена оставалась в привычной для нее обстановке.

— Семейной жизни он предпочел жизнь в обществе веселых красоток, закрывая лицо маской, когда разъедающая его болезнь стала чересчур заметной…

— У него…

— Господа! — прервал их ледяной голос Полины. — Мне кажется, мы удалились от интересующей нас темы. Экскурс в историю очень любопытен, но я хотела бы знать, для чего мы здесь. В первую очередь я. Какое зло я причинила вам, Оттавио, Чезаре или уж не знаю кто еще?

Лицо Оттавио покрылось краской, глаза гневно засверкали.

— Вы предпочли мне этого титулованного красавчика, хотя я не скрывал от вас, что хочу вас любить и сделать своей женой! Я собирался бросить к вашим ногам свое состояние…

— Ваше состояние? А может быть, мое? Если речь о драгоценностях, которые завещала мне моя тетя, графиня д’Ангиссола. А что касается вашего желания меня любить, то я не имею ни малейшего желания быть любимой вами.

— Не стоит мне дерзить. Я могу рассердиться. У меня есть все возможности воспользоваться вашей любовью. Мой прославленный предок умелукрощать непокорных женщин, и я его достойный потомок.

— Жалкая грязь! — прорычал Альдо и бросился бы на Оттавио, если бы Макс не заломил ему руки в наручниках.

Оттавио усмехнулся злобной улыбкой.

— Спокойнее, князь, спокойнее. А то ведь заставлю тебя любоваться, как мы с Полиной любим друг друга. Впрочем, пошутили, и будет. Сейчас нас ждет занятие поинтереснее. Вы оба стоите здесь, передо мной, и должны выслушать мой приговор.

С важным видом Оттавио приблизился к креслу и уселся в него.

— Приговор? — мрачно переспросил Альдо. — Значит, разговоры о выкупе были пустой болтовней?

— Нет, конечно! Пусть пригласят войти княгиню Морозини. Придвиньте поближе стул. Княгиня выглядит усталой.

«Усталой» было слишком мягко сказано. Без кровинки в лице, осунувшаяся, с бесцветными губами в ниточку, вошла Лиза в зал, а за ней следом человек с небольшим чемоданчиком. Однако шла Лиза твердо, держалась прямо, и веяло от нее достоинством и величием.

— Лиза! — прошептал Альдо. — Как они тебя заставили? К чему было приезжать? Надо было бросить меня на произвол судьбы…

Не глядя на него, Лиза повела плечами.

— И позволить этим ничтожествам приняться за моих детей? Вот то, что вы просили, — добавила она, глядя на Оттавио и указывая на чемодан. — Проверьте: миллион долларов купюрами среднего достоинства. Дело за вами, освободите обоих пленников.

— Обоих?! — негодующе воскликнула Полина. — Не говорите, что вы платите за меня! Я никогда не приму этого!

— Примете или нет, мне безразлично, — спокойно отозвалась Лиза. — Вы отняли у меня мужа. Что значат несколько лишних купюр? Теперь, полагаю, мы можем уйти?

— Нет! Еще нет. Я еще не сказал последнего моего слова.

Двойные створки двери распахнулись, и в зал царственно вплыла Торелли в платье из зеленого бархата по старинной итальянской моде. В прорезях рукавов сверкал белоснежный атлас, точно такой, какой обрамлял глубокое декольте. Дивный, прелестный наряд! А как изумительно смотрелся огромный тюрбан, огромный, словно тыква! От Торелли невозможно было глаз оторвать! Однако смотревшие на нее обратили мало внимания на все эти чудеса. Их внимание приковала к себе сказочная драгоценность, которая сверкала на нитке жемчужин с мелкими изумрудами. Химера! В точности такая, какая украшала головной убор ее брата. Уишбоун скромно следовал по пятам своего божества.

Гордясь произведенным эффектом, Торелли поплыла еще медленнее, изящно обмахиваясь веером.

— Божественно! — Оттавио Борджа несколько раз хлопнул в ладоши, встал, подошел к остановившейся Лукреции и подал ей руку.

Взгляд Лукреции остановился на его головном уборе, она протянула к нему дрожащий указательный палец.

— Что это? — вскликнула она сдавленным голосом.

— Химера, моя красавица! Та, которую носил Чезаре. А у тебя ее копия. Изумительная, но копия. Итак, мы наконец собрались все вместе. Как славно, не правда ли?

Торелли, похоже, не услышала ни слова из сказанного братом, она выпустила все свои когти и готова была выцарапать ему глаза.

— Она была у тебя, дьявольское отродье! И ты мне ничего не сказал!

Он покрепче прижал к себе ее руку и расхохотался.

— Она у меня с тех пор, как умер ван Тильден. Но я решил не говорить тебе об этом. Ты получала столько удовольствия, посылая своих гордых рыцарей на поиски нового Грааля. Удовольствия к тому же не платонического, если судить по твоей коллекции драгоценностей. Чудо у тебя на шейке, я думаю, — это подарок господина Уишбоуна? Мои поздравления, дорогой друг! Однако помогите же мне ее успокоить!

Но техасец смотрел не на Оттавио. Ничего не понимая, он смотрел на Лизу, потом на Альдо, потом на Полину, потом снова на Альдо.

— Что все это значит? Что вы тут делаете?

— Не думал, что это тайна, — саркастически ответил Альдо, поднимая руки в наручниках. — Мы, госпожа Белмон и я, вот уже несколько месяцев пленники этой обворожительной семейки, а моя жена имела несчастье десять минут назад принести выкуп в миллион долларов. Что касается вас, дорогой Уишбоун, я не поручусь, что ваша жизнь будет долгой.

Во влюбленном техасце проснулся деловой человек, и он подошел поближе к хозяину дома.

— Выкуп заплачен, как я вижу, вы должны их освободить. Договор есть договор.

Чезаре-Оттавио отрицательно покачал головой:

— Отсюда никто не уйдет, кроме нас и вас, Уишбоун. Вы ведь жаждете жениться на Лукреции? Она ваша, вы ее заслужили! И к тому же нам нигде не будет житься вольготнее, чем в вашей замечательной стране.

— Не помню, чтобы я вас к себе приглашал.

— Почему бы не пригласить? Мы теперь с вами почти что братья.

— Не спешите! Скажите, что вам сделали эти люди?

Красивое лицо Оттавио исказилось гневной гримасой, когда он указал рукой на Полину:

— Эту женщину я предназначал себе в жены, но она предпочла мне вот этого и стала его любовницей!

— Зато я никогда не собиралась выходить за вас замуж, — возразила молодая женщина. — Да, вы развлекали меня, прилично танцевали, но для семейной жизни этих достоинств недостаточно. Но мне и в голову не приходило, что вы опасный сумасшедший.

— Вы слышите, что она говорит? — завопил Оттавио. — Оскорбления следуют одно за другим! Она мне за них заплатит! Дорого заплатит!

Взрыв ярости Оттавио не произвел на Уишбоуна ни малейшего впечатления. С полным спокойствием он задал следующий вопрос:

— Кто будет платить, узнаем после. Чем вам досадил князь Морозини?

— Вы что, ничего не поняли? Он украл у меня эту женщину! К тому же его высокомерие мне претит!

— Если начать уничтожать всех, кто вам не угодил, наша земля мигом избавилась бы от угрозы перенаселения. Перейдем к княгине Лизе, если только она соизволит мне разрешить говорить о ней. — Тут Уишбоун поклонился Лизе. — В чем вы можете упрекнуть ее? В том, что она принесла вам чемодан с долларами? Это единственное ее преступление, и оно вовсе не доставило ей большого удовольствия.

Лиза улыбнулась Уишбоуну с той сердечностью, на какую больше не мог рассчитывать Альдо.

— Ни малейшего удовольствия, господин Уишбоун! Хотя очень бы не хотела вернуться домой вместе с тем, за кого только что заплатила выкуп.

— Прошу тебя, Лиза, не выноси мне приговор до тех пор, пока не выслушаешь меня, — взмолился Альдо.

— Здесь неподходящее место для каких бы то ни было выяснений, — холодно ответила она, даже не взглянув на мужа.

Огорченный техасец вновь повторил свой вопрос:

— Так скажите же мне, чем провинилась княгиня Лиза?

На его вопрос ответила Лукреция:

— Она виновата в том, что замужем за человеком, который дважды оскорбил меня. И самой сладкой местью для меня будет смотреть, как он мучается, видя гибель жены и любовницы. Вот почему ни один из этой троицы не выйдет из этого замка живым.

Не снисходя до разговора с презираемой им женщиной, Альдо обратился к ее брату:

— Вот, значит, кто здесь отдает приказы. А вам, стало быть, отведена роль безгласной мебели. Что ж, почему бы фурии не главенствовать? У нее хватило дерзости и бесстыдства совершить убийство и кражу, даже когда погибал огромный пароход. Она, а не вы убила графиню д’Ангиссолу.

— Да, это сделала я, — с гордостью произнесла Лукреция. — Мы с отцом занимали двойную каюту, и я под предлогом болезни ни разу не вышла из нее, чтобы моя красота не привлекла ко мне ненужного внимания. И я справилась! Вы представить себе не можете, какой я испытала восторг, когда в этом адском кипящем котле я забрала драгоценности, а потом вонзила кинжал в эту женщину. Я поступила, как Людовико Морозини, твой предок, князь! Он изнасиловал, а потом убил Анжелу Борджа, мою прапрабабку, за то, что она не хотела его!

Обстановка не располагала к веселью, и все-таки Альдо улыбнулся:

— Я вижу, что Борджа или те, кто примазывается к ним, не потеряли привычки переписывать историю так, как им понравится. На самом деле все было совершенно иначе. Анжела, чья девственность осталась в далекой, далекой юности, страстно хотела выйти замуж за…

— Может, хватит языками трепать? — вдруг вмешался в разговор Макс, который ненадолго уходил и теперь вернулся. — Напоминаю, что было решено немедленно смыться, как только будут получены доллары и сведены все счеты! Нечего терять время и драть горло из-за всякой ерунды!

— Знай свое место и молчи! — окоротил его «Чезаре». — Мы как раз сводим счеты, как и было предусмотрено договором. Твое дело помалкивать!

— Ну, раз вы настаиваете на своем, ничего не поделаешь. Вы хозяин! Но не обижайтесь, если мы с братьями дадим отсюда деру немедля. Мы хорошо знакомы с французскими тюрьмами, гостеприимство там относительное… А уж если речь зайдет о гильотине!

— Что за чушь ты мелешь? При чем тут эти глупости?

— Никакие не глупости! Имейте в виду, что к нам прибыли два автомобиля с полицейскими, жандармы и люди из мэрии, сейчас они окружают замок…

Лукреция подбежала к окну.

— Он прав, — прошипела она. — Пора бежать. Но сначала избавимся от тех, кто нас продал! Неси веревки, Макс!

— Зачем? Каждому по пуле, и порядок!

— Еще чего! Все будет гораздо красивее! Я хочу, чтобы они умерли, но по моему сценарию! Я уже все приготовила. А ты иди быстрей переодевайся, — приказала она «Чезаре».

Лукреция торопливо отдавала распоряжения, и узников крепко-накрепко связали, хотя и Альдо, и Полина пытались сопротивляться. Но что они могли сделать, когда руки у них уже были скованы наручниками? Лиза от усталости и избытка чувств упала в обморок, связали и ее. Связали также и Уишбоуна, который поспешил Лизе на помощь. Он задыхался от гнева и негодования:

— Подлая тварь! А я на тебя чуть ли не молился!

— Каждый может ошибиться, — издевательски усмехнулась Лукреция. — Но я сохраню на память о тебе чудесный сувенир. Ты меня по-настоящему баловал. А теперь… мы «осчастливим» твоих наследников! Неси бензин!

— Совсем сбрендила! — возмутился Макс. — Говорю, каждому по пуле, и дело с концом!

— Забыл, что твоя жизнь в моих руках?! Забыл, с каким почтением должен ко мне относиться? Бензин! Впрочем, я сама принесу! Он у меня тут, рядом!

Она на несколько минут исчезла, но Максу хватило времени, чтобы снять наручники с Альдо, разрезать на нем веревку и сунуть ему в руки нож и ключи.

— Бог в помощь, — шепнул он тихо.

— Спасибо!

Если удастся спастись, Альдо не забудет помощи Макса. Вот только бы узнать, с кем они имеют дело.

— Почему вы все в масках?

— Патрон — настоящий! — так требует. Оно и…

В это время Лукреция вернулась с двумя бидонами, один из которых протянула Максу. Лицо ее было искажено гримасой сумасшествия, она скалила зубы и не переставая смеялась. Поспешными неровными движениями принялась она расплескивать керосин на гобелены и табуреты… Злость совершенно уничтожила ее красоту…

— Вам бы переодеться, — спокойно заметил Уишбоун. — Довольно одной капли, и ваше платье вспыхнет. Вы сгорите раньше нас. Не лейте на пол и себе под ноги.

Проходя мимо, она пнула его ногой.

— Не учи, что мне делать, старый идиот! Сама знаю! Я хочу, чтобы вы как следует ощутили приближение смерти! А ты чего там застрял? А ну, шевелись! — закричала она на Макса, который отвинчивал крышку.

— Заело! Никак не могу открыть. Заржавела, похоже!

Бидон Лукреции был уже пуст, она бросила его и побежала к Максу.

— Берегитесь! — внезапно закричал он ей, показывая на потолок.

Она остановилась и посмотрела наверх. Макс ударил ее кулаком по голове, и Лукреция упала, потеряв сознание. Он взвалил ее себе на плечо и направился к выходу.

— Если постараетесь, может, и управитесь! — бросил он на ходу.

Подгонять пленников вряд ли было нужно. Альдо уже стоял на ногах. Уишбоун тоже. Альдо кинулся к Лизе, которая по-прежнему лежала без сознания. Уишбоун принялся развязывать Полину, она держалась удивительно спокойно, молилась про себя и ни на секунду не теряла душевного равновесия. Полина посмотрела на Альдо и улыбнулась ему.

— Бедный друг, я стала вашим злым гением!

— Напрасно вы так думаете! Никогда не стоит забывать о минутах счастья, чем бы они ни закончились!

— Вы потом поговорите, а сейчас нам нужно бежать отсюда, — напомнил им Уишбоун. — Обопритесь на мою руку, милая дама, — обратился он к Полине, и его галантность в этом бедламе выглядела просто фантастикой.

Фантастикой выглядело и внезапное появление профессора с факелом в руках, он словно бы вышел из стены.

— Назад! — закричал Альдо. — Кругом бензин! Мы сейчас загоримся!

Профессор тут же исчез.

Альдо повернулся к Уишбоуну и попросил:

— Выведите нас отсюда, вы ведь знаете замок!

— Лестница рядом! Вот только неизвестно, что нас ждет внизу…

А внизу в самом деле творилось нечто невообразимое. После сделанного, как положено, предупреждения полицейские принялись штурмовать замок, как штурмовали замки в древние седые времена. Раздобыв у местного плотника здоровенное бревно, человек шесть жандармов принялись бить им в ворота, в то время как их товарищи и мэр с охотничьим ружьем их прикрывали. Прибежавшие вместе с мэром работники мэрии стояли в стороне и пока смотрели, но были готовы каждую минуту вступить в бой. Замок сотрясался от ударов импровизированного тарана. Обитатели замка пытались защищаться, стреляя в таранщиков, и получали ответные выстрелы.

От шальной пули разлетелось окно парадного зала, сквозняк опрокинул на пол свечи. Миг, и пламя вспыхнуло. Беглецы в эту минуту уже были возле винтовой каменной лестницы, которая казалась сейчас темным колодцем.

— Куда ведет эта лестница? В вестибюль, я полагаю? — спросил Альдо.

— Да, в вестибюль, и очень просторный. Ничего не понимаю. Только что повсюду было светло. Если бы не шум снаружи, можно было подумать, что замок необитаем.

— А куда исчезли «Борджа»?

— Думаю, они скрылись через подземный ход. Мне говорили, что здесь целая сеть подземных ходов, но я не знаю, как можно туда попасть. Я считал себя их гостем, но теперь вижу, что тоже был пленником.

— Главное, что все открылось вовремя… Даже если вам было очень больно терять драгоценные перышки иллюзий. Ну что? Попробуем спуститься? Что вы на это скажете?

— Скажу, что других решений нет. Там, внизу, электричество. Но сначала надо попыться привести в чувство княгиню. Если нас будут обстреливать, вы станете первой жертвой. У меня как раз есть то, что ей сейчас нужно, — добавил он, вытаскивая из кармана плоскую фляжку в серебряной оправе.

Альдо невольно улыбнулся. Он бережно опустил Лизу на мраморный пол, Полина села рядом и положила ее голову себе на колени.

— Я только подушка, она меня не увидит, — произнесла она.

— Какая женщина! — вздохнул Уишбоун, воздевая глаза к небу.

И тут же опустил их, глядя на Лизу и бережно поднеся к ее губам фляжку. Альдо осторожно похлопывал жену по щекам. Коньяк оказал свое целительное действие незамедлительно. Лиза закашлялась, потом инстинктивно проглотила большой глоток и открыла глаза. Щеки ее порозовели. А когда она увидела мужа, то вся покрылась краской и оттолкнула его руку:

— Оставь меня. Видеть тебя не могу!

Она протянула руку в пустоту, ища опоры. Уишбоун помог ей подняться и продолжал поддерживать, когда она уже стояла на ногах.

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше, спасибо. Уведите меня, пожалуйста, отсюда.

Полный сочувствия взгляд техасца отыскал Альдо, тот безнадежно махнул рукой.

— Пойдемте, — ласково пригласил Уишбоун. — Мы с вами спустимся вместе.

Первым начал спускаться Альдо, последней шла Полина, которую Лиза не изволила замечать. Лиза опиралась одной рукой на перила, Уишбоун ее поддерживал, и все они старались идти как можно тише.

Снизу послышались шум и крики. Кто-то закричал: «Пожар!» — а внизу, в темноте вестибюля, блуждал луч карманного фонарика.

— Пришли, — раздался удовлетворенный голос профессора. — Этот проход мог вести только сюда!

— Адальбер! — воскликнул Альдо, перескочив через две последние ступеньки.

В следующую секунду они уже обнимались, хлопая друг друга по спине, и сила ударов свидетельствовала о той радости, какую принесла им эта встреча.

— Вот что значит путешествовать без меня, — заявил один.

— А кто тому виной, старый гриб? — отвечал второй.

И они снова обнялись, счастливые, как два мальчишки. Вестибюль мало-помалу наполнялся народом, и вежливый голос супрефекта положил конец их мальчишеской радости.

— Огорчен, что мешаю вам, господа! Не могли бы вы сказать, где сейчас хозяева замка? Мы не слышим в доме ни звука.

— Похоже, что дом пуст. Под полом полно ходов и выходов, словно в сыре. А верх полыхает.

— Про пожар мы знаем. Сейчас приедут пожарные, но…

Раздавшийся взрыв помешал ему говорить. Второй взрыв. Третий.

— Что это? Уж не бомбы ли?

— Проклятье! Эти канальи подложили взрывчатку, прежде чем убежать! — завопил профессор. — Все на улицу. Бежать, и как можно дальше!

Все ринулись во двор, который, освещенный фарами машин и двумя прожекторами, принесенными жандармами, с охваченным пламенем замком на заднем плане походил на декорацию для киносъемок.

— Ох, беда, беда! — горевал старый Юбер де Комбо-Рокелор, глядя как завороженный на горящие башни. — Все продумали, подлецы! А какой замок! Какой благородный замок!

Полина, Уишбоун и Лиза, которую он по-прежнему поддерживал, стояли немного в стороне и тоже смотрели на бушующий пожар. Адальбер, увидев их, направился в их сторону, собираясь поздороваться, но тут вдруг мужской голос окликнул:

— Лиза!

Внизу на дороге остановился автомобиль, и мужчина, выйдя из него, позвал княгиню по имени.

Лиза с радостным всхлипом, ни о чем больше не заботясь, кинулась к нему. Он подхватил ее, помог сесть в машину, и она тут же тронулась с места.

Альдо на миг окаменел, потом, охваченный яростью, бросился к дороге.

Но не успел и шагу ступить. Прогремел выстрел, и он как подкошенный упал на траву…

Сен-Манде, 1 апреля 2011

Жюльетта Бенцони Книга 12. КОЛЛЕКЦИЯ КЛЕДЕРМАНА

Часть первая Гроза надвигается

Глава I Уцелевшие в Круа-От

Два мотоциклиста из жандармерии летели по направлению к Туру с включенными фарами и ревущей сиреной. За ними следовала карета «Скорой помощи». Ее водитель вдавил педаль газа в пол, отлично понимая, что для раненого, которого он вез мимо погруженных во тьму полей и деревень, на счету каждая минута. Отблески пожара, пожиравшего замок Круа-От, совсем недавно исчезли из виду.

В машине Адальбер Видаль-Пеликорн, сидя возле носилок, кусал кулаки и не сводил глаз с лица раненого, за состоянием которого самым внимательным образом следили два медбрата. Все молчали, осознавая серьезность происходящего. Пуля попала Альдо Морозини в голову, и каждый миг мог стать для него последним…

К счастью, недавно отремонтированная дорога была гладкой как бильярдный шар, а в больнице, лучшей в округе, их уже ждали, и все было готово для немедленной операции. Главное было довезти туда Морозини живым, но сумеет ли он столько продержаться? Всего пятьдесят километров… Адальбер всей душой поддерживал друга. Ему так хотелось передать Альдо свое желание победить в этом жестоком испытании.

«Держись, только держись! – мысленно умолял его Адальбер. – Ты не можешь так поступить со мной, с нами! Мы все тебя любим. Ты должен жить! Во что бы то ни стало! Нельзя, чтобы все вот так закончилось…»

К его мольбам примешивались отрывки молитв, и Адальбер уже толком не понимал, обращены ли они к тому Богу, в чьей вере его крестили, или к богам фантастического пантеона Древнего Египта, которые уже многие годы были с ним рядом каждый день. Он просто отказывался представлять себе горе госпожи Амели де Соммьер – тетушки Амели – и ее компаньонки Мари-Анжелин дю План-Крепен, если ему придется самому сообщить им о кончине того, кого они так любили. При мысли об этом он холодел от ужаса.

«Только не это! – повторял он про себя. – Только не это!»

Но все же? В случае несчастья именно ему и лишь ему одному придется исполнить страшный долг и нанести им этот удар…

– Вот и Тур! – объявил один из мужчин. – Осталось всего несколько минут!

И действительно, вскоре они остановились перед ярко освещенным входом в больницу. Бригада медиков с каталкой уже ждала, раненого переложили на нее и сразу же отправили в операционный блок, где хирург и его ассистенты заканчивали подготовку к операции.

Адальбер, разумеется, отправился следом, но неожиданно путь ему преградила высокая и мощная женщина лет пятидесяти, старшая медсестра.

– Нет, сударь, дальше вам нельзя! Вы член семьи?

– Скажем, я ее единственный представитель! Я его «больше, чем брат»! Адальбер Видаль-Пеликорн, египтолог, к вашим услугам!

– Чем, интересно, вы можете быть мне полезным? – произнесла она с тенью улыбки. – Мы здесь используем повязки, но не для того, чтобы превращать наших пациентов в мумии! Вам придется подождать… Возможно, долго, – добавила медсестра, открывая перед Адальбером стеклянную дверь в смежный с ее кабинетом зал ожидания. – Такие операции всегда очень сложные. К счастью, у нас есть хороший врач. Доктор Лермитт человек молодой, но у него успешная практика. Остается выяснить серьезность повреждений, хотя то, что раненый все еще жив после пятидесяти километров дороги, это хороший знак! Вам надо будет вернуться в приемный покой и оставить сведения о пострадавшем, а потом вы можете вернуться, если желаете ждать!

– Не сомневайтесь в этом! Я отсюда не уйду, пока…

Медсестра мгновение изучала его лицо – явно лицо бонвивана, – ставшее таким же бледным, как и лицо раненого. Черты заострились от тревоги, читавшейся и во взгляде.

– Разумеется, – негромко ответила она. – Когда вы вернетесь, я попрошу, чтобы вам принесли кофе!

– Благодарю вас, сударыня.

Когда Адальбер вернулся в приемный покой, вестибюль, хотя и охраняемый нарядом полиции, уже не был пуст. Главный врач больницы разговаривал с тремя посетителями, которых он явно пытался успокоить. Одной из них была Полина Белмон с лицом, залитым слезами, двумя другими – профессор Юбер де Комбо-Рокелор, с которым главный врач был как будто знаком, и Корнелиус Б. Уишбоун, клиент Морозини из Техаса. Адальбер подошел к ним.

– С вашего разрешения, господин директор, я займусь этим сам!

– А вы сами кто такой?

– Самый близкий друг раненого. Я сопровождал его в карете «Скорой помощи». Миссис Белмон и мистер Уишбоун тоже являются близкими друзьями, но они американцы и были в Круа-От в плену. Что же касается профессора…

– Мы знакомы! Хорошо, уведите их в вестибюль. Но пока не будет более полной информации, я больше никого не хочу здесь видеть… И особенно никаких журналистов! Новость о случившемся облетела наши края со скоростью ветра!

– Замок в огне, бандиты сбежали, знаменитую певицу обвиняют в преступлении… По-вашему, поводов для волнений нет? – возмутился профессор.

– Есть, разумеется, но здесь больница, и те, кого мы принимаем, по определению нуждаются в покое. Уведите эту даму, ей нужно помочь!

Полина действительно безутешно рыдала в объятиях Адальбера, который заботливо повел ее к кабинету старшей медсестры. Та сразу же занялась певицей, усадила ее, освежила ей лицо и попыталась утешить:

– Не стоит так волноваться, сударыня, ваш раненый в хороших руках! Это его жена, я полагаю? – понизив голос, добавила она, обращаясь к Адальберу, который не сразу нашелся, что ответить.

– Нет, это… его кузина!

Он не представлял, как объявить это славной женщине, что Полина – любовница ее пациента.

– Но он же не холостяк, правда? Здоровый он наверняка куда привлекательнее, верно?

– Не волнуйтесь, он женат, – проворчал профессор. – У него и дети есть, только вся его семья в Венеции!

– Понимаю! Этой даме не помешало бы лечь в постель и принять снотворное! Но я не могу предложить вам оставить ее у нас: в больнице не хватает мест!

– Ей бы пошли на пользу хорошие известия! – вмешался Адальбер. – Впрочем, как и нам. И потом она никуда не пойдет, пока не узнает…

Фразу он не закончил. За него договорил профессор:

– Позже ею займусь я, как, впрочем, и господином Уишбоуном. Они мои друзья, черт побери!

– А пока, сударыня, – снова заговорил Адальбер, – осмелюсь вам напомнить, что вы упоминали о кофе. Полагаю, никто из нас не отказался бы от чашечки!

– Конечно, конечно! Я сейчас принесу!

Все замерли в ожидании. Полина успокоилась, во всяком случае, она осознала, что ее положение в окружении Альдо изменилось. Женщина просто подошла к Адальберу и взяла его под руку. Он воспринял это как крик о помощи и накрыл ее пальцы своими.

– У вас ледяные руки! – прошептал он. – Вам нехорошо…

– Не обращайте внимания! Это все нервы!

– У вас? Вы всегда такая спокойная… – Адальбер взял обе ее руки в свои, чтобы согреть.

– Я так сердита на себя, Адальбер! Трагедия произошла по моей вине!

– Бросьте! В чем вы можете упрекнуть себя? Это был порыв любви, оказавшийся сильнее вас, и на который вам ответили… с определенным энтузиазмом, не так ли? Что же до всего остального, то вы совершенно ни при чем. Это не вы утопили «Титаник», не вы убили маркизу д’Ангиссолу, вашу тетушку, и не вы руководили этим веселым собранием мерзавцев, которые свалились нам на голову… Мне, кстати, тоже есть, в чем себя упрекнуть!

– Но ведь именно я по приезде во Францию познакомилась с этим Фанкетти… Хотя я уже и не знаю, как мне его теперь называть. Катанеи, Борджиа или одному дьяволу известно, как!

– В этом ваша ошибка. Я уверен, что он очень старался, чтобы войти в круг ваших друзей…

– Возможно, именно он стрелял в Альдо. Я почти готова в этом поклясться.

– И будете не правы! Нет никаких сомнений в том, что в этот момент банда была уже далеко.

– Кто же тогда?

– Не знаю… Но я должен это выяснить…

– В любом случае, очевидно одно: я разбила семью Альдо. И этого не исправить!

– Почему вы так говорите?

– Если бы вы видели его жену, когда она принесла выкуп… Выкуп за нас двоих… Когда я отказалась, чтобы она за меня платила, она с презрением посмотрела на нас с Альдо и сказала: «Вы уже украли у меня мужа, так что на несколько долларов больше или меньше…» Я чуть не умерла от стыда!

По лицу Полины снова текли слезы, но она говорила тихо, чтобы ее слышал лишь Адальбер. Двое других мужчин как будто задремали.

– Перестаньте мучить себя, Полина! Это ни к чему не приведет, к тому же ваша вина куда меньше, чем вы думаете! Лиза женщина достаточно непредсказуемая даже для меня, а я всегда считал, что хорошо ее знаю…

– Вы думаете, что она должна была бы быть сейчас здесь вместо меня?

– Да, это так! Но как только мы вышли из замка, она сразу же уехала! Насколько я мог заметить, кто-то ее ждал… в автомобиле.

– Послушайте, это невозможно! Ее привезли в замок, как и нас, таким образом, чтобы она не знала, куда едет, и к тому же ее хорошо охраняли. Вы полагаете, кому-то удалось последовать за ней, несмотря на угрозы?

– Я говорю только о том, что видел, и полагаю, что ее отец, банкир Кледерман, сумел принять меры предосторожности, чтобы за дочерью приглядывали…

– То есть она не знает, что в Альдо стреляли?

– Так мне кажется…

Действительно, так можно было подумать, но в действительности это было в высшей степени сомнительно, учитывая то, что Адальбер видел, и о чем решил молчать до нового приказа. Лиза бегом направилась к опушке леса, где ее ждал автомобиль. Альдо последовал за ней, Адальбер побежал за другом. Их отделяло друг от друга некоторое расстояние. Это не помешало Адальберу увидеть, как Лиза бросилась на шею мужчине, сидевшему в автомобиле, и машина сразу же тронулась. Он слышал, как Альдо крикнул «Лиза!», и в это время примерно с того места, где еще недавно стоял автомобиль, раздался выстрел… И больше ничего! Адальбер решил было броситься вслед за убийцей, но Альдо лежал в крови, и он позвал на помощь…

Адальбер поостерегся рассказывать об этом Полине, потому что не был ни в чем уверен, кроме того, что Лиза присоединилась к незнакомцу и уехала вместе с ним. Присутствие убийцы в том же самом месте могло быть простым совпадением, и Адальбер ничего не знал о результатах поисков жандармерии. Он думал только об Альдо, который, возможно, умирал… Благодарение Богу и комиссару Дежардену из Шинона, жандармы появились с рекордной скоростью. Поэтому Адальбер отложил на потом разгадку тайны, которую он не мог не счесть чудовищной. Все в нем восставало при мысли о том, что у Лизы мог быть любовник, пусть даже он и говорил себе, что Альдо это заслужил. Но то, что этот человек решился убить соперника, а Лиза была его сообщницей, этого просто не может быть! Никогда! У Лизы слишком возвышенная душа, и у супругов трое малышей, которых она обожает до такой степени, что Альдо иногда упрекал ее за то, что она больше мать, чем жена. Такая женщина не станет заводить интрижку на стороне! И что дальше? А дальше надо отложить на время всю эту ерунду. Есть куда более насущная проблема…

И Адальбер наконец закрыл глаза…

Прошло три часа до того момента, когда отворилась дверь операционной, и оттуда вышел хирург в белом халате с засученными выше локтей рукавами и в колпаке. Это был мужчина среднего роста, который казался невероятно юным. Правильные черты его лица могли бы показаться суровыми, если бы в уголках его губ не притаилась чуть насмешливая улыбка. Но взгляд Адальбера в первую очередь привлекли его руки, которые он заканчивал вытирать: тонкие нервные руки с короткими узловатыми пальцами, вероятно, очень ловкими.

При появлении врача все встали. Воцарилось молчание. Тогда хирург улыбнулся им:

– Полагаю, вы можете продолжать надеяться. Если не будет осложнений, он выберется. Ему невероятно повезло, скорее всего, он непроизвольно дернул головой.

– Альдо бежал, когда в него попали, – объяснил Адальбер.

– Возможно, именно это и спасло ему жизнь. Пуля, которую мы извлекли, не задела мозг, но еще бы какие-то полсантиметра, и он умер бы на месте! Вы можете немного отдохнуть… И я тоже… Эй, эй! Спокойно! Вам бы лучше заняться этой прекрасной дамой!

Трое мужчин в едином порыве бросились к нему. А Полина предпочла упасть в обморок.

– Я займусь ею, – проговорила старшая медсестра, вошедшая следом за доктором Лермиттом.

– Стоит ли опасаться последствий? – с тревогой спросил Адальбер.

– Вы хотите знать, не пострадают ли его мыслительные способности или возможность двигаться? Не забывайте мои слова: если не будет осложнений. Я искренне надеюсь, что опасаться не стоит, но обещать ничего не могу.

– Он проснулся? – спросил профессор.

– Пока нет, и, если позволите, я пойду посмотрю, как он. Можете прийти сегодня днем! А лучше позвоните. Не думаю, что я разрешу вам его увидеть. Эта дама, вероятно, его жена? – добавил врач, указывая на Полину, которую медсестре удалось привести в чувство.

– Нет. Это его кузина. Она тоже была пленницей в замке.

– Ей нужно отдохнуть!

– Мы разместимся в гостинице и будем ждать новостей, – сказал Адальбер. – Мы были гостями профессора де Комбо-Рокелора, но в нынешних обстоятельствах Шинон слишком далеко. И потом, нам необходимо сообщить семье…

– Что ж, госпожа Вернон выведет вас через заднее крыльцо, чтобы вы не угодили в толпу.

– И не попались журналистам, – добавила старшая медсестра. – Такое впечатление, что здесь уже все журналисты города. Приедут и другие…

– Для них мы сделаем заявление чуть позже. До свидания, господа, мадам… Не тревожьтесь, мы сумеем соблюсти покой нашего пациента, – добавил хирург. – Полиция проследит за порядком!

Спустя несколько минут они уже сидели в автомобиле Адальбера, который пригнал профессор, и вскоре оказались в гостинице, попав туда тайком через гараж, предварительно предупредив об этом администрацию. Три комнаты были уже готовы, и Полина, явно на пределе нервов и сил, наконец смогла добраться до постели. Ее поручили заботам приятной горничной.

Намного более свежие, чем она, потому что им не пришлось пережить кошмар предыдущей ночи в замке Круа-От после нескольких недель заточения, Адальбер, Уишбоун и профессор попросили подать им обильный ранний завтрак в маленьком спокойном зале гостиницы. Но прежде чем сесть за стол, Адальбер решил позвонить в Париж госпоже де Соммьер.

– Маркиза и План-Крепен едва ли много спали после нашего отъезда, – счел он нужным объяснить.

В самом деле, в особняке на улице Альфреда де Виньи никто не сомкнул глаз: Мари-Анжелин сняла трубку после первого же гудка и с облегчением вздохнула, узнав голос Адальбера.

– Наконец-то! – выдохнула она. – Мы не находили себе места!

– Этого не может быть! Вы что, обосновались у консьержа?

– Нет, я у подножия лестницы. Телефонный шнур удлинили. Что у вас происходит?

– Рассказ занял бы слишком много времени, но в общих чертах ситуация такова. Пленников освободили, Круа-От горел всю ночь, и…

Адальбер замялся, не зная, как сообщить о трагедии, и Мари-Анжелин сразу занервничала:

– И что? Говорите же, черт побери! С Альдо что-то случилось?

– Да, выстрел в голову, но его перевезли в больницу в Тур, где его только что прооперировали. Хирург нас очень обнадежил. И еще…

– Достаточно. Мы едем! Вы где?

– В гостинице «Вселенная» в Туре.

– Забронируйте для нас две комнаты! Мы немедленно отправляемся на вокзал и садимся в первый же поезд!

– Вам же надо хотя бы вещи собрать!

– Чемоданы были готовы сразу после вашего отъезда. Устройте так, чтобы вы могли встретить нас на вокзале!

Мари-Анжелин повесила трубку, и Адальберу не оставалось ничего другого, как присоединиться к остальным.

– Быстро вы! – пробормотал техасец.

– Если дамы еще не в поезде, то скоро там окажутся, – усмехнулся профессор. – Держу пари, они сядут на поезд в восемнадцать десять!

– Мы их встретим!

Но на перроне дам встречал только Адальбер… Мужчины как раз заканчивали завтракать, когда инспектор Саварен – колючка из полиции Шинона – с присущим ему изяществом свалился им на головы. Он прибыл за Корнелиусом Б. Уишбоуном и профессором де Комбо-Рокелором, чтобы препроводить их к комиссару Дежардену, своему начальнику, для допроса. Инспектор не стал скрывать, что профессору придется поведать, как ему и Видаль-Пеликорну удалось проникнуть в замок непосредственно в момент трагедии. А техасец рисковал обвинением в соучастии, потому что он входил в ближайшее окружение Лукреции Торелли, помог ей тайно покинуть Англию и пользовался в замке статусом гостя. Адальбер от этих слов подскочил на месте и бросился на помощь своему давнему сопернику:

– Он лишь питал к Торелли любовь, терпеливую и слепую, и не имеет ничего общего с деяниями банды. Доказательством тому служит тот факт, что он едва не погиб вместе с Морозини и миссис Белмон, которые были пленниками, причем той же ужасной смертью, на которую они были осуждены!

– И я тому свидетель! – прорычал профессор.

– Что ж, это вы расскажете моему патрону! А вас, – он обратился к Адальберу, – мы выслушаем позднее, когда решится судьба вашего друга. Я должен привезти и госпожу Белмон, также бывшую пленницу…

– Ради всего святого оставьте ее в покое! После того, что она пережила, ей необходимо выспаться, особенно если вспомнить еще и утро, проведенное в ожидании в больнице!

– Согласен с вами… Но рано или поздно ей обязательно придется дать показания! Как и вам! Таков закон!

– А не следует ли вам отправиться в погоню за бандой мерзавцев, которые захватили Круа-От? Готов держать пари, что вы еще никого не поймали!

– Я здесь не за тем, чтобы перед вами отчитываться! И в ваших же интересах вести себя спокойно!

В этот разговор вмешался потерявший терпение профессор. Он обратился к Адальберу:

– Не злитесь, мой мальчик! Я знаком с Дежарденом, и я обо всем ему скажу. Позаботьтесь только о Морозини и об этой очаровательной американке!

На этом и порешили. Саварен увел тех, кого он мило назвал своей «дичью», не прибегая, однако, к насилию. Адальбер убедился в том, что в его отсутствие за Полиной присмотрят, взял свой автомобиль и заехал в больницу, где Альдо все еще находился в послеоперационной палате. Он уже открывал глаза, но ненадолго. Температура его была чуть выше нормальной, но никаких тревожных признаков, если верить медсестре Вернон, не наблюдалось.

– Должна пройти ночь, чтобы мы поняли, все ли в порядке. Но вам не стоит слишком тревожиться! Вашему другу повезло, что он попал в руки доктора Лермитта. Даже в Париже ему нет равных! И в Лионе, и в Монпелье, и в Бордо…

– Его не пытались переманить?

– Конечно же, пытались! Но доктор слишком любит нашу Турень… и еще свою жену!

– А его жена…

– Ни за что на свете не согласится жить в другом месте. У них очаровательный дом и трое прекрасных детей!

Адальбер чуть было не сказал любезной женщине, что у Альдо ситуация такая же. У него тоже был красивый дом и чудесные дети, но тогда ему пришлось бы заговорить и о жене, а с этого места сюжет становился опасным. К тому же приближался час прибытия поезда, и Адальбер только-только успевал на вокзал.

Он оказался на перроне в тот момент, когда локомотив въехал под стеклянный навес, выпустив струю пара, и прошел к двум первым пульмановским вагонам, почти уверенный в том, что именно там найдет маркизу и ее компаньонку. Они и в самом деле были там. Суетливая, словно блоха, Мари-Анжелин почти упала ему в объятья.

– Как он? – сразу же спросила она.

– Почему бы вам немного не успокоиться? – проворчала госпожа де Соммьер, которую Мари-Анжелин задела, чтобы первой оказаться перед Адальбером.

– Хорошо ли прошло ваше путешествие? – поинтересовался Адальбер, помогая старой даме выйти из вагона.

– Отвратительно! Мало того, что я не находила себе места от тревоги, мне еще приходилось терпеть безутешные причитания этой сумасшедшей! Мне следовало бы вооружиться дубинкой… – И, понизив голос до шепота, маркиза спросила: – Альдо жив?

Видаль-Пеликорн, не отпуская руки тетушки Амели, накрыл ее пальцы своей теплой ладонью:

– Он жив, и у меня есть твердая надежда, что он будет жить и дальше…

– Мы немедленно едем в больницу! – постановила План-Крепен.

– Нет. Завтра. Альдо все еще в послеоперационной палате. Он один раз открыл глаза, но сразу же закрыл их, и только завтра будет известно…

– Будут ли последствия? – закончила за него маркиза. – Видите ли, Адальбер, пожалуй, в случае с Альдо я боюсь их больше, чем смерти. Она бы нас сломила, но я бы предпочла такой исход, только бы не видеть, как он станет лишь тенью прежнего Альдо, телом без души, своего рода…

– Овощем! – яростно выпалила План-Крепен, но тут же взяла себя в руки. – Известно ли, по крайней мере, кто в него стрелял?

– Нет. Такое впечатление, что вся клика сумела ускользнуть. Впрочем, я не понимаю как…

– С помощью одного из старых добрых подземных ходов, разумеется! Все замки ими напичканы.

– Первое: старого замка больше нет. Второе: мы с профессором блуждали там весь вечер. Кроме того, предупрежденная Альдо жандармерия охраняла выходы…

– Надо полагать, один из выходов пропустили и…

– Довольно, План-Крепен! – приказала маркиза. – Мы обо всем поговорим в гостинице. Должна признаться, Адальбер, что мне безумно хочется…

– … бокал шампанского?

– Только не сегодня вечером! Скорее, чашку хорошего кофе – при условии, что он будет действительно хорошим! – с капелькой кое-чего еще. Так как ночью я все равно не усну…

Спустя полчаса желание маркизы исполнилось, и она смогла расслабиться в мирной обстановке апартаментов в гостинице «Вселенная», которые Адальбер забронировал для дам… И он начал свой рассказ.

Маркиза и План-Крепен выслушали его, не перебивая, что для Мари-Анжелин было своего рода подвигом. Старая дева взорвалась лишь в тот момент, когда Адальбер дошел до нынешнего положения дел:

– Вы говорите, что Полина Белмон здесь?

– Боже мой! – простонала госпожа де Соммьер. – Опять она!

– Разумеется, – ответил рассказчик, не позволяя себя сбить. – После того, что ей пришлось вынести, мы посчитали, что ей может понадобиться помощь врача, но она отказалась. В этом не было необходимости, и потом с ней уже, вероятно, беседуют в полиции.

– О, она дама крепкая! Это-то нам хорошо известно! Вы бы лучше рассказали нам, где Лиза.

Адальбер не собирался говорить об этом в надежде на то, что трагическая судьба Альдо позволит ему обойти молчанием странное поведение молодой женщины. Его умоляющий взгляд встретился с глазами маркизы, но на этот раз старая дама не пришла ему на помощь.

– Сожалею, Адальбер, но мне тоже необходимо это знать. Я чувствую: вас что-то мучает, и мне бы хотелось разделить это с вами. Если следовать логике, то после выстрела Лиза должна была остаться с мужем, пусть даже ее поведение в момент передачи выкупа не позволяло усомниться в том, что она была в ярости. Итак, я спрашиваю вас: где она?

– Этого я не знаю!

– Верится с трудом! Вы действительно не знаете или не хотите говорить?

– Клянусь вам, что мне ничего не известно. И я не нахожу удовлетворительного ответа на вопрос о том, что произошло на самом деле…

– Удовлетворительного для кого?

– Для меня, но в большей степени для вас! Хорошо, я все расскажу, но ради всего святого, Мари-Анжелин, не бросайтесь на меня! Мой рассказ будет коротким. Когда нам удалось выбраться из замка, Лиза вышла первой. Она побежала к опушке леса. Там на дороге ее ждал автомобиль и… мужчина, в объятия которого она бросилась. После чего они уехали. Альдо бежал за ней, я метрах в двадцати позади него. Я услышал, как он крикнул «Лиза!», но почти сразу же раздался выстрел, и он упал.

– Откуда стреляли? – спросила маркиза. Ее лицо застыло.

– С опушки леса… Чуть левее от того места, где стоял автомобиль…

– Но была ночь! Как вы могли видеть?

– Было видно почти как днем! Власти, по чьему приказу осадили замок, действовали не в темноте, и не забывайте о пожаре!

– Так вы видели того, кто ждал Лизу?

– Да, видел, но вот сказать, кто это был… Высокий мужчина, в длинном черном илитемно-синем плаще и в фуражке такого же цвета, которая помешала мне рассмотреть цвет его волос. Вот и все…

– Есть одна деталь, которая меня беспокоит, – прервала его План-Крепен. – Чтобы приехать в Круа-От, незнакомец должен был знать, куда везли Лизу…

– Тогда он должен был быть членом банды, а это совершенно невозможно, – запротестовал Адальбер.

– Позвольте мне закончить! Либо ему удалось последовать за ней. А это мне кажется чертовски рискованным, учитывая обычные требования похитителей… Он бы подверг ее жизнь опасности, не говоря уже о жизни пленников…

– Лиза рисковала! Она могла не выйти оттуда живой! – в ужасе добавила маркиза.

– В любом случае, никто не должен был выйти оттуда живым, – заверил ее Адальбер. – Даже храбрый Уишбоун, который помог Торелли уехать из Англии и вернуться в замок. Если бы вы нашли их так, как мы с профессором, у вас бы не было никаких сомнений. Они были связаны, словно колбасы, посреди комнаты, воняющей бензином!

Госпожа де Соммьер задумчиво пробормотала:

– …И все же Лиза должна была знать, что Альдо будет там! Как вам показалось: когда она вышла из замка, сомневалась ли она в своих намерениях?

– Ни минуты! Она сразу побежала к незнакомцу. Но… постойте-ка, я только что вспомнил… Машина стояла лицом к нам, и она два раза мигнула фарами… Значит, Лиза знала, что автомобиль будет там! Это был условный сигнал! – закончил неожиданно помрачневший Адальбер. – Остается только выяснить, кто это был.

– А если это был знаменитый кузен Гаспар, с детства влюбленный в Лизу, который всей душой ненавидит Альдо? Если я не ошибаюсь, то он управляет парижским филиалом банка Кледермана… Это хотя бы объясняет то, что Лиза направилась к нему, ускользнув из этого ада… – предположила План-Крепен. – Жест спонтанной нежности!

– Их поцелуй, пусть и короткий, не показался мне братским!

– Но это не значит, что мужчина ее любовник! – возмутилась План-Крепен. – Если Лиза знала, что Альдо бежит за ней, она просто доставила себе удовольствие и отплатила ему той же монетой. Он это заслужил! Вы полагаете, что Лизе понравилось видеть рядом с Альдо Полину? На ее месте я бы выцарапала глаза им обоим.

– И это говорит добрая христианка! – воскликнула маркиза. – Когда вы отправитесь на исповедь в нашу церковь Святого Августина, вы сможете рассказать вашему духовнику много интересного. Как бы там ни было, вернемся к замку! Адальбер, вы слышали, как Альдо звал свою жену? И она не замедлила шаг?

– Именно так. И поцелуй был коротким. Они уехали через несколько секунд…

– А Лиза могла слышать выстрел?

– Не могу вам сказать. Мотор уже работал, когда она подошла к незнакомцу. Когда раздался выстрел, автомобиль уже отъехал, но его еще было видно… О нет, я просто больше ничего не знаю! Смилуйтесь, Мари-Анжелин, оставим эту тему хотя бы на время! Я понимаю, что вы изо всех сил защищаете Лизу, но давайте мы с вами поговорим об этом потом, когда мы будем уверены, что Альдо выживет… и не останется инвалидом! – Адальбер неожиданно рассердился. – Я и так корю себя за свое отношение к нему, не усугубляйте мое чувство вины!

Он вскочил с кресла и направился к двери.

– Куда это вы отправились?

– Посмотреть, проснулась ли Полина. И хочу узнать, как она себя чувствует! Потому что ей тоже досталось с лихвой, хотя вы и считаете, что она это заслужила!

Дверь за ним захлопнулась, заставив обеих дам замолчать. Лишь старая дева возмущенно охнула. После короткой паузы госпожа де Соммьер тихонько кашлянула.

– Каким бы ни было ваше мнение, я бы скорее согласилась с Адальбером, План-Крепен! И вместо того, чтобы проклинать, вы бы лучше помолились за то, чтобы Альдо вернулся к нам не только живым, но и абсолютно здоровым! Что касается убийцы, то вы можете не сомневаться: Адальбер перевернет небо и землю, чтобы его найти!

– И я ему помогу, черт побери!

Госпожа де Соммьер обреченно вздохнула и закрыла глаза. Она вдруг почувствовала себя невероятно старой…

– По одному! Не больше трех минут и ни одного слова! – приказала медсестра Вернон, преграждая вход в палату раненого. – Кто зайдет первым?

– Я! – решительно заявила госпожа де Соммьер.

И она вошла.

Забинтованная голова, закрытые веки, землистый цвет лица, бесцветные губы: Альдо выглядел неважно, и старая дама проглотила слезы, но сочла более предусмотрительным сесть. Потом она нагнулась и нежно дотронулась до длинной руки, лежавшей на кровати, борясь с желанием взять ее в свои ладони и согреть… Пальцы Альдо и в самом деле были едва теплыми… Но раненый, должно быть, почувствовал ее присутствие и неожиданно открыл глаза.

– Тетушка… Амели… – выдохнул он с подобием улыбки.

– Тсс! Ты не должен говорить!

Госпожа де Соммьер была готова запеть от радости. На этот раз она взяла руку племянника, поцеловала ее и опустила на постель. Отведенные ей три минуты уже истекли, она встала и вышла, не чувствуя, как слезы заливают ее лицо.

– Мы плачем? – простонала Мари-Анжелин. – Положение настолько отчаянное?

– О нет! Это от радости. Альдо меня узнал!

А в палату уже вошел Адальбер. Спустя две минуты он вернулся с сияющим лицом избранного, который узрел Господа:

– Альдо назвал меня «старым пнем»! – в экстазе выдохнул он. – Он здоров!

– Пока еще нет! – поправил его доктор Лермитт, только что подошедший к ним. – Но я совершенно уверен, что можно предсказать полное выздоровление. При условии, что вы не будете торопить события! Ему необходим отдых… Только не в шезлонге, сплетничая с рассвета до заката или дольше! Поэтому для начала я его оставлю на две недели здесь. Потом пациент сможет вернуться в Париж в карете «Скорой помощи». Я знаю, что он живет в Венеции, – быстро добавил врач, увидев, что Адальбер уже открыл рот, – но такое долгое путешествие не для него. И в Париже ему будет необходимо место, где много воздуха…

– Если вас устроит парк Монсо, то я живу там в особняке, – произнесла госпожа де Соммьер. – У меня Альдо чувствует себя как дома. Но, говоря о Венеции, когда вы планируете…

– Вернуть его на родину? Не раньше, чем через три месяца! Я знаю, о чем вы думаете, – заметил Лермитт, увидев, как Адальбер почесал голову. – Полиция захочет его допросить?

– Вы правы, я подумал об этом.

– Я объяснился с комиссаром Дежарденом из Шинона. Так как мой пациент был пленником и не представлял, где он находится, его показания не столь существенны. Будьте уверены, что я его не оставлю! И, наконец, ни один журналист не переступит порог его палаты. Ее будут охранять днем и ночью!

Сказав это, доктор вежливо поклонился дамам, пожал руку Адальберу и ушел следом за интерном, который сопровождал его.

– Что ж, значит, нам придется обосноваться здесь на две недели. Мы могли оказаться в куда менее приятном месте! – с некоторым удовлетворением констатировала маркиза. – Я всегда любила Турень…

– И королевский сад… – эхом отозвалась Мари-Анжелин.

– Тем лучше! – резюмировал Адальбер. – А пока я повезу вас в Шинон, чтобы навестить…

– Руины старого замка? Обожаю! И, может быть, мы посмотрим на то, что осталось от Круа-От?

– Для начала мы заглянем в полицейский комиссариат! Я обещал сегодня там побывать. Есть вопросы, на которые придется ответить…

– Вы же были с этим старым сумасшедшим Юбером, он наверняка поспешил рассказать о ваших приключениях, не так ли? – пробормотала маркиза.

– Несомненно, но Дежардену необходимо выслушать и меня. И должен вам признаться, что я был бы рад узнать, что удалось найти драгоценности Борджиа, подлинные или фальшивые! Они не могли бесследно исчезнуть…

Погода неожиданно улучшилась, стало значительно теплее. Адальбер опустил крышу своего авто, чтобы пассажирки могли насладиться местами, где приближение весны всегда чувствовалось раньше, чем где бы то ни было еще… Прогулка была очаровательной, но блаженному состоянию пришел конец, как только они оказались в комиссариате, где раздавался раскатистый голос профессора:

– Когда я вам со всей уверенностью заявляю, что этот склон весь в дырах, как швейцарский сыр, вы мне отвечаете, что мне всюду мерещатся подземные ходы! Во-первых, я уже знаю немало таких ходов, и, во-вторых, я уверен, что там есть и другие. Если это не так, то объясните мне, как эти гадюки, занявшие Круа-От, смогли с такой легкостью исчезнуть?

Появление Адальбера и дам явно пришлось кстати. Комиссар Дежарден встретил их с красноречивой торопливостью. Правда, его мучитель вдруг сменил гнев на милость.

– Впрочем, я не теряю надежды доказать вам свою правоту! – не удержался от замечания профессор, поскольку ему хотелось оставить за собой последнее слово. Но его собеседник был настолько занят вновь прибывшими посетителями, особенно дамами, что просто не услышал этого.

Дежарден явно испытал облегчение, услышав хорошие новости.

– Одной жертвой меньше, это замечательно! Подумайте только, мы обнаружили среди строительного мусора тело старого Катанеи, почти нетронутое, если не считать пробитой пулей головы!

– Любопытно! – заметил Адальбер. – Если верить мистеру Уишбоуну, то о смерти старика сообщили накануне пожара!

– Судебный медик думает иначе. Его дети, или кем там они ему приходятся, не захотели связываться с больным и убили его перед тем, как сбежать. Они, несомненно, рассчитывали на то, что пожар и заряды пороха, заложенные в разных местах, уничтожат труп. Но балки потолка в его комнате упали так, что защитили тело…

– Удачно – если можно так сказать! – что вы смогли его так быстро найти! Что осталось от замка?

– Огромная груда развалин, которые горожане во главе с мэром ожесточенно обыскивают. Не стоит забывать, что замок принадлежал им. И они им дорожили!

– Страховка их утешит! – заметил Адальбер.

– Не уверен, что таковая существует. После смерти господина ван Тильдена они об этом не позаботились, доверяя особо щедрым арендаторам! Господин Видаль-Пеликорн, могу ли я задать вам несколько вопросов? Хотя бы ради того, чтобы подтвердить показания профессора?

– Уж не ставите ли вы случайно мои слова под сомнение? – взревел тот.

– Ни в коем случае… Если только вам не помешал ваш талант рассказчика! Вы так любите истории, что, не отдавая себе в этом отчета, вы их изящно приукрашиваете. А это плохо сочетается с суровой действительностью дачи показаний.

– В таком случае я ухожу! Адальбер, мальчик мой, расскажите ему о нашей одиссее! Ни за что на свете мне не хотелось бы, чтобы мое присутствие заставило сочинять и вас! Амели, приглашаю вас ко мне на чашку чая! И вас, барышня, тоже!

Злоба, которую последняя питала к бывшему деверю маркизы, не устояла перед таким обращением!

– С удовольствием! – ответила она, вскакивая.

Естественно, рассказ египтолога по всем пунктам – в том числе и по таланту рассказчика – повторил повествование его бывшего преподавателя из лицея Жансон-де-Сайи. Но потом ему был задан вопрос, которого он так боялся, и на который Юбер де Комбо-Рокелор ответил весьма расплывчато: что случилось с супругой Альдо?

– Насколько я понял, профессор видел ее впервые? – уточнил Дежарден.

– Именно так. Морозини и сам не знал о существовании этого родственника, пока случайно не встретился с ним. И вы сами отлично это знаете!

– Разумеется. Профессор сказал мне только, что это была очень красивая женщина, и она как будто ненавидела своего мужа. Так?

– Совершенно верно. Лиза обворожительна. Что же касается ее гнева, то женщину можно понять. Ваш псевдо-Борджиа вынудил ее принести миллион долларов, если она хотела снова увидеть живыми не только своего мужа, но и его любовницу… Хотя вы, должно быть, уже слышали рассказ миссис Белмон?

– Она тоже очень красивая женщина! Вашему Морозини везет!

– Если угодно! Напоминаю вам, что он получил пулю в голову! Правда, он должен выкарабкаться. Позвольте спросить, что вы узнали от Полины Белмон? Она дорогой друг для меня…

– Мне она показалась глубоко несчастной, несмотря на то, что вела себя с большим… достоинством! Эта дама охотно признала, что почувствовала себя униженной. Но, кроме того, что они покинули замок примерно в одно и то же время, миссис Белмон не смогла мне сказать, что стало с княгиней. Вы что-то добавите?

– Немного. Как только Лиза вышла из замка, я увидел, что она побежала к опушке леса.

– Вы не попытались ее догнать?

– Поначалу да, но потом раздался выстрел, ранивший Морозини, и я поспешил к нему на помощь.

– Откуда стреляли?

– Сложно сказать точно. Участок с уклоном, и Морозини упал, покатился. Естественно, меня более не занимала Лиза… его жена. Но так как она направилась в город, кто-то возможно должен был ее заметить? – добавил Адальбер, глядя на комиссара невинными глазами.

– Горожане? Весь город собрался на пожар, кроме тех, кто не может передвигаться! Вы же понимаете, что это их интересовало в первую очередь!

– Возможно, Лиза хотела остановить проезжающую машину?

– Но это же глупо! Там была толпа народа. Она могла попросить помощи у кого угодно, и в первую очередь у вас!

– Вы совершенно правы… Если посмотреть на это отстраненно! Напоминаю вам, что Лиза жила в кошмаре в течение нескольких дней, она была сама не своя. В ее состоянии можно было опасаться самого страшного.

– О чем вы думаете? О прыжке во Вьенну?

– Пожалуй, все-таки нет. У нее трое детей, которых она обожает до такой степени, что муж порой начинает ее ревновать. Нет, для такой женщины как она самоубийство исключено в любом случае! Вспомните, она швейцарка, дочь банкира, она никогда не витала в облаках. Когда Лиза выходила замуж за Альдо, ей все было известно о его прошлых романах. Она знала, что он подвержен пылким… порывам, я бы сказал!

– На этот раз было чуть больше, чем просто, как вы выразились, «пылкий порыв». Это была настоящая любовница!

– Нет, хотя это может показаться странным! Альдо не отрицает, что Полина очень сильно притягивает его, но это влечение исключительно плотское.

– Верится с трудом! Она чертовски соблазнительна!

– О, готов с вами согласиться, и, впрочем, Альдо испытывает к ней своего рода нежность, но любит он свою жену!

– Как-то слишком туманно…

– Вы поймете, если я добавлю, что Полина страстно его любит! Это она по своей инициативе присоединилась к нему в Симплон-Орьен-экспрессе, когда он возвращался к себе домой именно для того, чтобы сбежать от нее. Все зло от этого путешествия, если говорить об Альдо. Именно там мистер Уишбоун попросил его помочь в поисках химеры Борджиа, чтобы подарить ее Торелли, которая называет себя их прямым потомком… Поэтому Торелли и ненавидит Альдо. Ведь он дважды отказал ей, не заинтересовался предложением отыскать эту вещицу, хотя он, вне всякого сомнения, самый лучший эксперт в Европе по старинным украшениям. Наконец, чтобы закончить разговор о княгине Морозини, я полагаю, что сейчас она, должно быть, уже в Венеции… Откуда, я надеюсь, она вернется, как только узнает, что ее муж серьезно ранен. Это все, господин комиссар, что я могу вам сказать. Если я вам еще понадоблюсь, вам останется только позвать меня или предупредить моего старого учителя! Я не уеду из Турени, пока Морозини здесь…

– Никаких сомнений! Вы бесстыдно обманули этого славного человека, – вынесла вердикт госпожа де Соммьер, когда они возвращались в Тур. – И я полагаю, что в этом особом случае вы поступили правильно, защитив Лизу. Но одновременно вы прикрыли и мужчину, который ее ждал, и…

– Но мы же не станем его за это винить? – вмешалась Мари-Анжелин. – Единственный человек, которому можно сказать правду об этой истории, это Ланглуа! И еще…

– Еще? Вам не приходит в голову, План-Крепен, что в Альдо стрелял именно тот, кто ждал Лизу?

– Это точно не он! – ответил маркизе египтолог. – В этом я уверен. Автомобиль уже уезжал, когда раздался выстрел. И я с трудом могу представить, что Лиза спокойно смотрела на то, как ее «друг» стреляет в ее мужа, как в обычного кролика. Но если вернуться к Ланглуа, то, поразмыслив, я бы предпочел с ним об этой истории не говорить…

– Думаю, я догадываюсь почему! – усмехнулась План-Крепен. – Вы намерены сами во всем разобраться, верно? Эй! Осторожнее!

Адальбер и в самом деле неожиданно и резко повернул руль, чтобы не задавить курицу, которая величественно вышла со двора фермы, решив встретиться со своим петухом на другой стороне дороги. Благодаря ловкости водителя птица смогла выполнить свое намерение с абсолютным презрением к потоку ругательств, которым ее наградил Адальбер. Реакция была несколько преувеличенной, но принесла ему огромную пользу, позволив выпустить пар…

– Успокаивает, правда? – отметила План-Крепен, поправляя шляпку. – А теперь, может быть, вы ответите на мой вопрос? Вы оставляете за собой дело Лизы и ее спутника?

– Естественно! Я рассматриваю это как семейное дело!

– Тогда займемся этим вместе! Или я сама все разузнаю!

– План-Крепен! – возмутилась маркиза. – Вы теперь занялись шантажом? И что за тон! В самом деле, с вами надо быть готовой ко всему!

– Нам следовало бы знать, что я способна на все, когда речь идет о тех, кого я люблю! Да и вы сами, впрочем, тоже…

– Не дерзите! Вы давно должны знать, что я терпеть не могу, когда мне говорят правду. Итак, что вы решили, Адальбер?

– Пока мы занимаемся этим сами. Но сначала надо выяснить, куда направилась Лиза…

(обратно)

Глава II Новая война Алой и Белой роз

Решать, что ты скажешь и чего не скажешь, когда авто мчится по сельской дороге, это одно, но совсем другое – выполнять свое решение, когда человек, о котором шла речь, появляется на горизонте! Адальберу предстояло ощутить это на собственной шкуре, когда на другое утро он встретил упомянутого Ланглуа в холле больницы. Он настолько не ожидал этой встречи, что почувствовал, как краснеет, словно в чем-то виноват.

Но при виде Адальбера озабоченное лицо полицейского просветлело.

– Рад вас видеть, Видаль-Пеликорн! Возможно, вы этого не знаете, но вы действуете на людей успокаивающе. Особенно на меня, ведь я всегда прихожу в ужас от больниц!

– Вы, должно быть, немало их повидали… И это не последняя! Как мило с вашей стороны, что вы приехали навестить Морозини! Он, вероятно, доволен?

– Я бы так не сказал. Князь меня не узнал!

– Что? Не узнал? Но…

– Судя по всему, со вчерашнего дня его состояние ухудшилось. Я говорил с хирургом, он несколько обеспокоен…

Адальбер уже не слушал его. Он помчался к палате Альдо, но госпожа Вернон его туда не пустила.

– Куда это вы так спешите?

– Мне только что сказали, что ему плохо, что он не узнал…

– Не драматизируйте! У него поднялась температура, и пациент чувствует себя немного хуже, чем вчера, но такое случается. Это не значит, что он умирает. Мы здесь для того, чтобы за ним присматривать!

– Я могу его увидеть?

– Не сейчас! Желаете чашечку кофе?

– Спасибо, нет! Я должен поговорить с главным комиссаром!

– И предупредите дам: сегодня больше никаких посещений. Но вы можете позвонить мне вечером. Ночью я дежурю. И не волнуйтесь. Он крепкий!

– У него слабые бронхи! Он вечно с ними мается…

– Они не пострадали…

Адальбер вернулся к Ланглуа, который мерил шагами холл. Тот сразу подошел к нему.

– Вы его видели?

– Нет! На сегодня больше никаких визитов, но я могу позвонить вечером. Поговорим о вас…

– Вы собираетесь спросить, что я здесь делаю? – с намеком на улыбку спросил Ланглуа. – Обычно это я задаю вопросы, не так ли? Вы же знаете, что дело выходит далеко за пределы Турени… Я приехал, чтобы поговорить с префектом и супрефектом Шинона и передать им информацию, которую мы получили. Теперь нам известно, как злоумышленникам удалось скрыться.

– Вы знаете, где они?

– На этот счет у нас есть лишь предположения, но они, несомненно, в Италии. А вот пути отхода из Круа-От они подготовили заранее. Такого рода организации никогда не полагаются на случай. Они уплыли на лодке, но двинулись не вниз по течению к Луаре, а поднялись вверх по Вьенне до маленького заброшенного аэродрома в Лиль-Бушаре и там оставили лодку…

– Как вы об этом узнали?

– Просто повезло, должен признаться. Отец одного из моих инспекторов, сам бывший полицейский, живет на левом берегу Вьенны и совсем рядом с уже упомянутым аэродромом. Он встал очень рано, чтобы разложить приманку. Он видел, как приплыла лодка, высадила пассажиров и отчалила. Спустя четверть часа приземлился самолет. Он оставался на земле всего несколько минут, потом снова взлетел. И направился на юг! Тут наш рыбак позвонил сыну, тот меня предупредил… И вот я здесь! Вы остановились в гостинице «Вселенная», я полагаю?

– Вы правильно полагаете. Вы тоже будете жить там?

– Нет. Меня принимает префектура… Полагаю, что я просто обязан послать цветы жене префекта. Но в гостинице вы встретите мистера Джона Огастеса Белмона, который приехал, чтобы позаботиться о своей сестре. Он хочет как можно скорее увезти ее в Америку, как и горничную Хелен Адлер, которой уже намного лучше.

– Их свидетельские показания вам больше не нужны?

– Я полагаю, что миссис Белмон и мисс Адлер рассказали все, что могли, и нет никаких причин задерживать их долее. Им обеим необходимо как можно быстрее оказаться в знакомой обстановке.

– Если вам удастся поймать всю банду, в чем я сомневаюсь, то будет процесс. Вы вызовете этих женщин во Францию?

– Я не хотел бы подвергать их риску, поэтому они смогут дать показания в посольстве Франции двум судьям при участии Фила Андерсона, начальника полиции города Нью-Йорка. И потом, позвольте вам напомнить, что еще одно путешествие через Атлантику не является препятствием, во всяком случае, для миссис Белмон. Она чаще садится на корабль, чем спускается в нью-йоркскую подземку. В любом случае, процесс – это дело не ближайшего будущего. Я уверен, что мы имеем дело с ветвью мафии…

– Иными словами, судебный процесс – это из области фантазий?

– Не заставляйте меня говорить то, чего я не сказал! Я твердо намерен рано или поздно их поймать, и Гордон Уоррен из Скотленд-Ярда мне в этом поможет. Мы собираемся получить в Гаагском суде международный ордер на арест Лукреции Торелли и Оттавио Фанкетти…

– Если бы только это были их подлинные имена! Кроме того, я не уверен, что Италия Муссолини станет вам помогать!

Вдруг элегантный главный комиссар, которого можно было бы назвать денди с набережной Орфевр, налился кровью.

– Скажите мне, Видаль-Пеликорн, вы еще долго намерены изображать из себя адвоката дьявола? Вы начинаете действовать мне на нервы!

– Это не входило в мои намерения, и я приношу вам мои извинения! Честно говоря, я волнуюсь за…

– Морозини? Вы полагаете, что я этого не знаю? О нем я беспокоюсь в первую очередь!

– Меня больше всего тревожит его семья. Эта ужасная история ее разрушила.

– Это не новость! Должен ли я напомнить вам дело «Регентши», когда княгиня Морозини наложила на мужа наказание на несколько месяцев, тогда как он был так же невиновен, как и мы с вами, да еще и оказался в плачевном физическом состоянии? В любом случае, я намерен ее допросить. Где бы она ни была! Если официального вызова окажется не достаточно, я сам поеду в Венецию!

– Но… зачем?

– Чтобы она рассказала мне о мужчине, который совершил подвиг, последовав за автомобилем похитителей, ждал ее у въезда в лес у Круа-От… И в чьем обществе она оттуда уехала, предварительно поцеловав его. Выстрел в Морозини, как нарочно, был сделан именно с этого места… Приблизительно, разумеется, но достаточно для того, чтобы меня заинтересовать!

Если Ланглуа покраснел, то Адальбер побелел как полотно.

– Откуда вы об этом узнали?

– В любом случае, не благодаря вам. А вы были в курсе! Заметьте, что я не спрашиваю вас, почему вы от меня скрыли эту… деталь.

– Ах, вот как? – сумел вымолвить Адальбер, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног.

Египтолог выглядел настолько ошеломленным, что Ланглуа не удержался от смеха.

– Для любого, кто хотя бы немного с вами знаком, с вами… и с родственницей крестоносцев. Семейное дело, следовательно, не для чужих. Что ж, я тоже намерен вмешаться… Разумеется, осторожно! Ну, не дуйтесь, возвращайтесь в гостиницу, где вы найдете Белмонов. Сражение мы, возможно, проиграли, но война еще только началась!

Испытывая вопреки всему чувство облегчения, Адальбер должен был задать Ланглуа последний вопрос. Он схватил полицейского, который собирался сесть в служебную машину, стоявшую у входа в больницу, за рукав.

– Прошу прощения… Еще одно слово! Что комиссар Дежарден сделал с Уишбоуном? Он хотя бы не в тюрьме?

– Что вы, нет, конечно! В этом деле он тоже жертва, даже если он потерял только деньги. Хотя у него нет ни малейшего желания возвращаться в Америку.

– Мне казалось, что Полина Белмон произвела на него сильное впечатление…

– Вполне возможно, но я знаю наверняка, что он винит себя за то, что привел Морозини к порогу смерти… И твердо намерен присоединиться к вашей веселой компании, если вы на это согласитесь!

– Не вижу причин не соглашаться. Даже когда мы с ним были соперниками, Уишбоун сумел внушить мне симпатию. О Морозини я и не говорю. Это он привез нам техасца. И, наконец, нашим дамам он нравится, они находят его забавным…

– Если хотите знать мое мнение, то полагаю, что для него это самое важное. Уишбоун безусловный поклонник маркизы. Она его завораживает!

– Вы же не станете утверждать, что он в нее влюблен?

– Мы видали и не такое! И я назвал его поклонником. Не мне объяснять вам разницу. Вы же специалист, не так ли?

– Специалист, но когда речь заходит о дорогих мне людях, я способен терять голову.

– Совершенно нормальная реакция. Итак, я надеюсь, что вы не будете возражать против того, чтобы я вызвал княгиню Морозини телеграммой. Ей есть, о чем мне рассказать!

– Все же не забывайте о вежливости! Едва ли она сейчас купается в счастье…

– Во-первых, я не грубиян, и, во-вторых, кто-то должен официально сообщить ей о состоянии ее мужа! Если княгиня еще не в курсе, разумеется!

– Но вы же так не думаете?

– В делах об убийстве я привык выполнять свой долг до конца, каким бы неприятным он ни был. И я думаю, что для княгини пришла пора появиться у изголовья Морозини!

Вернувшись в гостиницу, Адальбер хотел подняться к госпоже де Соммьер, но встретил Мари-Анжелин, которая, скрестив руки на груди, возбужденно мерила шагами площадку лестницы.

– Что вы здесь делаете? Вас наказали?

– Почти! Наша маркиза принимает Полину Белмон, которая попросила разрешения поговорить с ней наедине.

– Это не повод изображать тигрицу в клетке здесь, на лестничной площадке. Полагаю, они в маленькой гостиной, которая разделяет ваши спальни? Вы могли бы остаться в своей комнате!

– Госпожа маркиза слишком хорошо меня знает! Ей известно, что я обожаю подслушивать, поэтому меня отправили к аптекарю за пастилками из Виши!

– И вы пошли в аптеку?

– Вы что, шутите? Я поспешу туда, как только эта женщина выйдет! Впрочем, госпоже маркизе эти пастилки совершенно ни к чему: у нее печень из железобетона.

– Вы понимаете, что это откровенный бунт? Идите и купите то, за чем вас послали в аптеку! Я покараулю вместо вас. И потом, прогулка вас успокоит!

Поколебавшись немного, План-Крепен решилась и, не вызвав лифт, бегом спустилась по лестнице. Адальбер уселся в одно из двух кресел, стоявших на площадке лестницы рядом со столиком, украшенным вазой с анемонами. Долго ждать ему не пришлось. В любом случае, прошло не больше пяти минут, когда дверь открылась перед посетительницей госпожи де Соммьер. Маркиза провожала ее. Обе выглядели очень взволнованными, и Адальбер вжался в кресло.

– Уезжайте спокойно, моя дорогая! Вы правильно сделали, что пришли так откровенно поговорить со мной. Вы можете не сомневаться: я сделаю все возможное, чтобы следы этой трагедии стерлись… возможно, не скоро, но окончательно.

– Вы сообщите мне новости?

– Обещаю вам. Вы рассчитываете провести несколько дней в Париже?

– Мне бы хотелось дождаться… когда он пойдет на поправку. Но мой брат считает, что нам лучше вернуться как можно скорее…

– Он знает о том, что произошло между вами?

– Разумеется. Мы с братом давние друзья. Настаивая на скором возвращении домой, он думает прежде всего обо мне. И он прав: я слишком долго была в центре всеобщего внимания. Поэтому мы задержимся в Париже только для того, чтобы забрать багаж, оставшийся в «Рице». Через три дня мы уже будем в море… А потом Нью-Йорк, мой дом на Вашингтон-сквер и моя студия!

– Вы не боитесь, что там вас будет осаждать пресса?

– Мои слуги превратили его в настоящую тихую гавань! И потом, при необходимости я всегда могу найти убежище в одном из многочисленных семейных поместий… Не сомневайтесь в Джоне Огастесе, брат позаботится о моем спокойствии! Мне остается лишь попрощаться с вами…

– Мне не слишком нравится это слово! Особенно в моем возрасте! Я предпочитаю говорить «до свидания», но будет так, как угодно судьбе. Позвольте мне поцеловать вас!

Женщины обнялись. Полина исчезла в коридоре, который вел к ее комнате, а госпожа де Соммьер оставалась на пороге своего номера, пока не услышала, как за женщиной закрылась дверь. Тогда она сделала два шага вперед.

– Выходите из вашего укрытия, Адальбер!

– Вы знали, что я здесь?

– Кресло не маленькое, но вы слишком крупный, чтобы спрятаться в нем целиком. Вы не видели План-Крепен?

– Видел. Она мне сказала, что вы принимаете Полину, после чего отправилась в аптеку.

– Странно… Я полагала, что она ни за что на свете не отойдет от этой двери! Хотя она, должно быть, рассчитывала на ваш доклад. Вы все слышали? Входите же!

– Я слышал лишь то, что вы говорили на пороге. Полина пришла попрощаться с вами?

– Да! Бедная женщина! Она не находит себе места от тревоги за Альдо и отдала бы что угодно, только бы иметь возможность остаться с ним рядом, ждать, когда он откроет глаза и улыбнется ей. И все же Полина намерена отправиться за океан.

– Она не может поступить иначе! Представьте себе, что могло бы произойти, если бы они с Лизой встретились здесь лицом к лицу!

– Она это знает и ужасно винит себя за то, что присоединилась к Альдо в поезде. Думаю, об этом она и пишет вот в этом письме, – сказала госпожа де Соммьер, беря с маленького секретера длинный голубой конверт. – Миссис Белмон попросила меня передать его Лизе.

– Которая его порвет, не читая!

– Нет, потому что я буду присутствовать при этом. Именно поэтому миссис Белмон отдала письмо мне, а не доверила почте. Я знаю, что написано в этом письме, и могу поклясться, что Лиза узнает его содержание, пусть даже мне самой придется ей его прочесть! О, кстати, раз я об этом заговорила…

Маркиза взяла свой дорожный письменный набор из голубого сафьяна, убрала конверт в одно из отделений, закрыла кожаный клапан с помощью крошечного ключа и положила его в карман платья.

– Вот так! – в ее голосе слышалось удовлетворение. – Лучший способ избежать соблазна – это не создавать для него поводов.

– Вы до такой степени опасаетесь Мари-Анжелин? – улыбнулся удивленный Адальбер.

– Более всего я опасаюсь ловкости ее рук: она вполне способна ознакомиться с содержанием письма, не оставив ни единого следа. План-Крепен слишком ненавидит Полину, чтобы не подтрунивать над ней! А это письмо – очень трогательное! – не заслуживает такой участи…

– Если бы ей удалось прочесть письмо, едва ли она стала бы критиковать его при вас!

– Напрасно вы так в этом уверены! Когда План-Крепен загорается, никакие резоны не смогут удержать ее от взрыва. Лучше не рисковать!

Адальбер молча смотрел на старую даму. Она сразу же отреагировала:

– Почему вы так на меня смотрите? О чем вы думаете?

– О Полине Белмон. Мне кажется, что она вам нравится, несмотря на неприятности, которые она доставила…

– Верно! Эта женщина мне по сердцу, и не ее вина, что она так влюблена в Альдо! Это не значит, что я более не люблю Лизу. Мне отлично известно, что муж заставил ее пережить. Мне лишь хотелось бы, чтобы она не была столь категорична в своих суждениях, чтобы попыталась хотя бы иногда принять точку зрения другого человека и немного доверяла нам с План-Крепен, когда мы говорим о невиновности ее мужа!

– Я ничуть не лучше Лизы! Господь свидетель, я никогда не подбирал слова, если мне было, в чем упрекнуть Альдо… Иногда мне случается даже выходить за рамки дозволенного.

– Пустое! Это ваши отношения, ваша игра. И жизнь от этого становится интереснее. В любом случае, Лиза потребует голову своего мужа. Хотя, могу поклясться на Евангелии или спасением моей души, Альдо сел в поезд исключительно для того, чтобы убежать от Полины. Если бы той не пришла в голову злосчастная идея присоединиться к нему, всей этой неразберихи не случилось бы! К несчастью, Полина слишком красива, а мой племянник чересчур горяч!

– Если говорить честно, то я и сам не знаю, удалось бы мне на его месте сохранить хладнокровие. Но вернемся к Лизе. Она должна объяснить нам свой отъезд из Круа-От…

– Но для этого нужно сделать так, чтобы она приехала сюда. Я полагаю, пришла пора сообщить ей, что она едва не овдовела, и риск потерять Альдо по-прежнему сохраняется!

Когда после бесконечных, иногда мучительных блужданий в мрачных провалах, населенных смутными кошмарами, освещенных иногда светом знакомых лиц, Альдо наконец пришел в себя, он почувствовал, что кто-то держит его запястье и увидел внимательный взгляд мужчины в белом халате и докторской шапочке.

– Доктор! – выдохнул Альдо, не найдя других слов, но это банальное обращение вызвало улыбку врача.

– Ага! Вы все-таки решили к нам вернуться? Надеюсь, что теперь уже насовсем! Как вы себя чувствуете?

– Уставшим… только и всего!

– Болей нет?

– Н-н-нет! У меня очень болела голова, но теперь уже нет. Хотя у меня такое ощущение, будто я побывал под прессом!

– Мы вернем вам силы. А пока я вас осмотрю. Приподнимите его, сестра Вернон!

Врач обращался к женщине лет сорока, высокой и крупной, в руках которой Альдо казался игрушкой. Он молча позволил себя поднять, а когда осмотр был закончен, спросил:

– Где я нахожусь?

Хирург лукаво рассмеялся.

– Вы неправильно выразились. В хороших романах пациенты с томным видом обычно спрашивают: «Где я?» Но это вам не к лицу! Отвечаю: вы в больнице города Тура, и это я, доктор Лермитт, имел честь вас оперировать. Что вы помните о… несчастном случае?

– Замок Круа-От… Пожар… Много шума. Вспышки… Потом чистый воздух… Выстрел… и больше ничего!

– Неплохо!

– Где моя семья? Мне казалось, что я видел здесь мою тетушку… кузину… моего друга Адальбера…

– Вы действительно их видели, но потом вы… закапризничали!

– И сколько времени я здесь нахожусь?

– Четыре дня.

– А… моя жена?

Едва задав этот вопрос, Альдо сразу же пожалел об этом, но он сорвался с его губ помимо воли. На этот раз ему ответила медсестра:

– Она еще не приехала, но это понятно, раз она едет из Венеции! Я уверена, что она скоро будет здесь, – закончила она с доброй улыбкой, на которую Альдо попытался ответить.

Дорога действительно была долгой… Тем более что Лизе уже пришлось ее проделать в противоположном направлении и при каких обстоятельствах! И это при условии, что Лиза вернулась домой, а не направилась в Цюрих, к отцу, или в Вену, к бабушке, куда она, должно быть, отправила детей. А если еще представить себе ту ужасную сцену…

Как Альдо ни пытался отогнать мерзкую картину, она снова и снова вставала у него перед глазами. Лиза бросается в объятия другого мужчины, который ждал ее у леса так естественно, словно она была обычной гостьей в замке.

Они поцеловались перед тем, как Лиза села в машину. Мужчина взялся за руль, и машина уехала в лес. Кто это был, почему Лиза побежала к нему, как к своему спасителю?

Инстинкт подсказывал Альдо, что это был Гаспар Гриндель. Кузен, любивший Лизу с самого детства и ненавидевший его, Альдо. Разве не он пустил слежку за презираемым мужем, когда тот был в Париже? Гаспар руководил парижским отделением могущественного банка Кледермана, и нетрудно было догадаться, откуда взялся мешок с долларами, который Лиза швырнула к ногам похитителей ее мужа. И с каким презрением она это сделала, учитывая тот факт, что эти деньги должны были служить выкупом и за Полину Белмон, «любовницу» Альдо. Лиза едва взглянула на него, взглядом дав ему понять, что не желает никогда более его видеть, а потом поспешила в объятия его соперника!

К горькой ревности, которую испытывал Альдо, примешивался гнев. Похитители, скорее всего, встретили Лизу на вокзале в Лионе. Чтобы оказаться в окрестностях Круа-От, мужчина должен был рискнуть и поехать следом за их автомобилем, подвергая опасности не только заложников, что было бы вполне объяснимым, но и саму Лизу, что было опасно. И у него должно было все получиться, потому что убийственное безумие Лукреции Торелли обрекло всех на смерть в огне пожара, случившегося в замке. Странная любовь, в самом деле! Как Лиза, такая умная, этого не поняла? А если поняла… Нет, эта мысль просто невыносима!

Альдо понял, что плачет, и почувствовал, как легкая рука вытирает ему слезы. Он открыл глаза, ожидая увидеть медсестру, но это был Адальбер, и Альдо проворчал:

– Устроил я для тебя спектакль.

– Брось! Все не так прискорбно. Ты побрит, чист, как новая монета!

– И плачу как ребенок!

– Меня не стоит стесняться! Напротив, это успокаивает!

– Ах, вот как!

– Разумеется! Слезы всего лишь доказывают, что вот здесь все функционирует нормально, – и Адальбер слегка дотронулся пальцем до бинтов на голове друга. – А поначалу все было не так хорошо! Если верить твоему хирургу, а он, кстати сказать, мастер своего дела, удача оказалась на твоей стороне.

– Моя удача? Моя жизнь разбилась вдребезги, жена меня презирает с такой же силой, с какой ненавидит, и, возможно, уже нашла мне замену! Кстати, в лице мужчины, который попытался меня убить!

Поняв, что время для приятных шуток закончилось, Адальбер подвинул стул поближе к кровати и сел.

– Я не думал, что дело так быстро дойдет до объяснений, но мне следовало понимать, что ты не станешь оттягивать этот момент. Что ты увидел, когда выбрался из замка?

– Мужчина позвал мою жену, и она побежала к нему. Они поцеловались и уехали вместе, больше ничего я уже не видел…

– Я бежал следом за тобой и почти все это видел.

– Ты знаешь, откуда стреляли?

– Не из машины, разумеется, но стрелок был где-то рядом.

– Твои выводы?

– Пока никаких, но я решил найти стрелявшего. Впрочем, мне бы хотелось знать, как мужчина с автомобилем…

– Полагаю, мы можем называть его Гаспаром Гринделем, не рискуя ошибиться!

– Упрямый влюбленный, который управляет в Париже филиалом банка твоего тестя? Это было бы вполне логично, если исходить из того, что именно ему доверили собрать деньги и, возможно даже, их привезти. Но куда более сложным, как мне кажется, было следовать за машиной похитителей Лизы… И это было очень опасно! Да еще и стрелка брать с собой? И сделать все это так, что их никто не заметил? Для этого нужна не только хитрость. Это должен быть ас-водитель с глазами кошки…

– Что касается умения водить машину, то Гаспар именно ас! Это его страсть, каждый год он участвует в 24-часовой гонке в Ле-Мане. Однажды он даже выиграл!

– И Лиза предпочла себе этого героя?

Вошла медсестра и прервала диалог.

– Я пустила вас на десять минут! И при условии, что вы не станете его утомлять! – сурово напомнила она.

– Едва ли я пробыл здесь намного дольше, и я уже ухожу! Что же касается усталости, думаю, я поправил настроение нашему больному…

– В любом случае, попросите дам из семьи соблаговолить подождать до завтра.

– О нет! – простонал Альдо.

– О да! Мне не следовало разрешать вашему другу входить, но так как он практически живет в вестибюле больницы, я его пожалела!

– Он внушил вам жалость? Такое с ним случается впервые!

– Всегда что-то бывает первый раз! – парировал Адальбер с порога. – Будем благоразумными! До завтра… И еще раз спасибо!

Вернувшись в гостиницу, Адальбер поспешил сообщить радостную новость. Альдо пришел в себя и на этот раз окончательно. Доктор Лермитт гарантировал, что теперь он непременно поправится.

– С завтрашнего дня вы сможете видеться с ним, сколько пожелаете! А где же Мари-Анжелин?

– А вы как думаете? В соборе, естественно. Его великолепие показалось ей единственно достойным местом для вознесения молитв. Кроме того, она желает познакомиться со святым Гатьеном, который является покровителем собора. А вдруг он сможет ей помочь? – Адальбер не сумел удержаться от смеха:

– Да, это вполне в ее духе! Есть ли новости из Венеции? Лиза до сих пор не вернулась?

Лицо госпожи де Соммьер помрачнело.

– Нет. Зато мы знаем, где она.

– В Вене, должно быть? Рядом с детьми?

– Нет, она в Цюрихе! Ги Бюто сказал мне по телефону, что она прибыла туда позавчера и как раз вовремя. Ее положили в больницу…

– Боже мой! Несчастный случай?

– Да, и неожиданный: Лиза была на шестом месяце беременности. Она упала и потеряла ребенка. Не стану скрывать от вас – тем более что Альдо теперь вне опасности, – что я намерена туда поехать. В Цюрихе я не задержусь, потому что Альдо должен выздоравливать в моем доме, но, возможно, моя поездка поможет мне все уладить.

– Едва ли Лиза сможет убежать от вас, находясь в клинике!

– Адальбер! – возмутилась маркиза. – Как вы можете быть до такой степени бесчувственным? Потеря ребенка, пусть даже не рожденного, это истинная трагедия для женщины! Особенно для Лизы, в которой так развиты материнские чувства! Я лишь надеюсь восстановить мир в этой семье, совместная жизнь которой дала трещину. Только бы не опоздать! Мы с План-Крепен немедленно возвращаемся в Париж, а завтра поедем в Цюрих.

– Вы знаете, в какой больнице Лиза?

– Нет, но мы это выясним!

– А что мне говорить Альдо? Он жалел о том, что не увидел вас сегодня! Если вы не придете к нему завтра…

– Скажите, что я простудилась, кашляю, чихаю, и визиты в больницу мне запрещены.В любом случае, наше отсутствие не продлится долго, мы только туда и сразу же обратно… А, вот и вы! – добавила тетушка Амели, приветствуя вернувшуюся План-Крепен. – Спуститесь вниз и узнайте, в котором часу отправляется поезд в Париж, а потом возвращайтесь и собирайте чемоданы.

– Мы уезжаем? – простонала разочарованная старая дева. – Но почему? Альдо…

– Выкарабкался, как сказал доктор Лермитт. Адальберу позволили его увидеть в знак особого расположения, а мы смогли бы его навестить только завтра. Но у нас есть неотложное дело.

– Мы едем в Венецию?

– Нет, в Цюрих, где у Лизы только что случился выкидыш. Так что завтра вечером нам нужно быть там!

– Понимаю! Должна ли я предупредить в гостинице, чтобы комнаты оставили за нами? Ведь мы же вернемся, не правда ли?

– Естественно! И с утешительными новостями! Во всяком случае, я на это надеюсь…

– Если хотите, я могу поехать с вами! – предложил Адальбер.

– Ни в коем случае! Кто же останется с Альдо? Полина уехала… А этот старый безумец Юбер проводит время с Уишбоуном к их общему удовольствию, между делом пытаясь обратить техасца в религию друидов. Рыбак рыбака видит издалека! Но почему вы хотите нас сопровождать?

– Потому что слишком много поездок и слишком много волнений. И вы неважно выглядите, вот так! – ответил Адальбер.

– Только не начинайте разговоры про мой возраст, или я вышвырну вас вон! Признаю, что нам всем был нанесен удар, но, поверьте мне, я держусь. А так как жизнь Альдо теперь вне опасности, то одной тревогой стало меньше. Кроме того, я не боюсь путешествий, и вам об этом отлично известно! И, наконец, надо пользоваться тем, что Лиза тоже прикована к постели. Поверьте, ничто меня так не поддерживает, как надежда помирить этих двоих! Если поедете еще и вы, то это будет уже делегация. Вы понимаете?

– Думаю, да! И у вас есть ударная сила в лице Мари-Анжелин! Я провожу вас на вокзал… и буду молиться святому Христофору! Это ведь он покровительствует путешественникам?

– Именно он! План-Крепен как-то особенно к нему привязана…

На следующий день вечером обе женщины вышли из поезда в Цюрихе и отправились в гостиницу «Бор-о-Лак», в которой всегда останавливалась семья. Они любили ее не только за комфорт, но и за элегантный декор XVIII века и особенно за роскошные сады, которым тонкая пелена снега, выпавшего в конце дня, добавляла романтического очарования… Но в этот вечер ни маркиза, ни ее компаньонка этого не заметили. Поездка оказалась более долгой, чем они предполагали, из-за непредвиденной задержки на запасных путях, когда они пропускали официальный поезд. В результате обе были без сил. Они поужинали в своих апартаментах, потом легли спать, и госпоже де Соммьер даже не потребовалось чтение нескольких страниц перед сном. Едва коснувшись головой подушки, они заснули, не обменявшись и дюжиной слов.

За ранним завтраком они решили, как им поступить, чтобы увидеть Лизу без свидетелей, если это, конечно, окажется возможным. Во время телефонного звонка в Венецию выяснилось, Ги Бюто лишь сообщили о несчастье, но не упомянули о клинике, в которую отвезли молодую женщину. Трубку быстро повесили, и, по словам Ги, голос – незнакомый! – принадлежал мужчине, но это не был Мориц Кледерман, отец Лизы.

– Иными словами, это мог быть кто угодно, – заметила маркиза, ставя на стол пустую чашку из-под кофе.

– Дворецкий, возможно?

– Вы бредите, План-Крепен? Слуги так вышколены, что они не способны действовать так грубо! Я склонна думать, что это был кузен Гаспар… Если мы попадем на него, он вполне способен выгнать нас вон!

– Мы думаем, что он не отходит от двери Лизы?

– Вполне возможно. Сходите вниз, позвоните в банк Кледермана, попросите соединить вас с его секретарем и договоритесь о встрече с хозяином. Насколько мне известно, у нас нет никаких причин таиться. Особенно от него! Кледерман человек холодный, но учтивый, и до недавнего времени, во всяком случае, он любил Альдо. Мне кажется вполне логичным немного побеседовать с ним, исходя из того принципа, что лучше говорить с Господом, чем с его святыми! Но вам это известно лучше, чем мне! Идите!

Десять минут спустя План-Крепен вернулась. Банкир уехал в Лондон и вернется лишь через несколько дней.

– Решительно, звезды к нам неблагосклонны, если говорить словами моей покойной тетушки Альфреды, которая всегда консультировалась с зодиаком и в сотню раз лучше гадала на картах, чем госпожа де Тэб![410]

– Как бы мне хотелось с ней познакомиться! – с сожалением проговорила План-Крепен.

– В этом я ни минуты не сомневалась! Но смею вам напомнить, что церковь осуждает деятельность такого рода. Но я надеюсь, что Господь, ум которого превосходит ум его слуг, принял ее с распростертыми объятиями, потому что она была самым милым и самым щедрым созданием…

– Не вернуться ли нам к нашей проблеме? Мне кажется, мы отвлеклись!

– Верно! Возьмите такси, поезжайте в особняк Кледермана и допросите с пристрастием дворецкого Хайнриха! Он знает нас обеих и не осмелится не дать вам адрес клиники!

Через несколько минут Мари-Анжелин уже ехала в такси по направлению к району Голденкюсте, Золотому берегу, украшением которого была резиденция Кледермана, исполненная решимости не возвращаться с пустыми руками. И удача явно была на ее стороне. Из-за снега автомобиль ехал медленно, и у План-Крепен было время заметить выходящего из цветочного магазина мужчину с внушительным букетом пурпурных роз. Она без труда узнала в нем Гаспара Гринделя. Мари-Анжелин сразу же попросила водителя остановиться и, проследив взглядом за цветами, она увидела, как он исчез в сверкающей спортивной машине, и сразу же указала на нее таксисту:

– Вы видите эту красную штуку?

– «Бугатти»? Только слепой бы ее не увидел!

– И вы сможете следовать за ней так, чтобы вас не заметили?

– Легко, если она не поедет слишком быстро. А из-за снега авто едва ли наберет большую скорость.

Взревел мощный мотор, и автомобиль действительно поехал с умеренной скоростью. Но когда машины въехали в Голденкюсте, Мари-Анжелин нахмурилась.

Но тревога была мимолетной. «Бугатти» миновала импозантный особняк, проехала еще около полукилометра и свернула в сады с прямыми, как стрела, аллеями. Это была клиника Моргенталя.

– Великолепно! – План-Крепен оценила мастерство таксиста. – Теперь вы можете отвезти меня в гостиницу!

В отличие от своего парижского собрата, который наверняка отпустил бы какое-нибудь замечание, швейцарец проехал еще метров сто, выполнил безупречный разворот и довез свою клиентку до места назначения. За это она отблагодарила его внушительными чаевыми.

– Готово! – объявила она госпоже де Соммьер. – Я знаю, где она, и мне не пришлось никого расспрашивать. Кузен Гаспар привел меня прямиком в клинику.

– Он все еще там?

– Почему нам хочется, чтобы он так быстро отказался от своей роли благородного рыцаря? Он нес целую охапку роз. Красных, как и положено! Цвета страсти.

– Лиза предпочитает белые розы. Пожалуй, он не слишком хорошо ее знает! Цветочный магазин далеко?

– В двух шагах.

– Отправляйтесь туда и закажите белые розы…

– Мы намерены добавить к войне Алой и Белой роз[411] эпизод на территории Швейцарии? Победила белая роза Йорков. И это счастливое предзнаменование! Тем более что Альдо и Адальбер когда-то нашли бриллиант, который ее символизировал! Хуже то, что позже красная роза все-таки набралась сил и окончательно заняла трон.

– Но после долгого перерыва! Идите и закажите цветы!

Во второй половине дня дамы забрали цветы, которые Мари-Анжелин заказала и попросила доставить в гостиницу, и такси – машина оказалась той же самой, что и утром, которая доставила женщин в клинику. На этот раз автомобиль въехал на территорию и довез пассажирок до входа, где словно во дворце дежурил швейцар в галунах… Не без удовольствия Мари-Анжелин отметила, что никаких красных «Бугатти» на стоянке не было.

Тетушка Амели твердыми шагами подошла к администратору.

– Я хотела бы повидать княгиню Морозини, – сказала она. – В какой она палате?

Администратор заполняла какую-то карточку и ответила, не отрываясь от работы:

– Княгиня не принимает. Посещения запрещены!

– Ей настолько плохо? Но сегодня утром она принимала господина Гаспара Гринделя, своего кузена! А я ее тетушка, маркиза де Соммьер, и я прошу вас проводить меня к ней!

Женщина наконец соизволила поднять глаза, внимательно посмотрела на даму с королевской осанкой в манто и токе из соболя, покраснела и торопливо проговорила:

– Прошу простить меня, госпожа маркиза! Я вас провожу. Прошу вас следовать за мной! – добавила она, забирая цветы у Мари-Анжелин и передавая их другой медсестре. Администратор провела дам по широкому коридору, в котором стояли несколько кресел. План-Крепен устроилась в одном из них, приготовившись ждать.

В белой, словно ледяной дом эскимосов, палате, где пурпурные розы Гаспара казались каплями крови, лежала Лиза. Веки ее были опущены, руки вытянуты вдоль тела, она была так похожа на надгробный памятник в соборе, что госпожа де Соммьер нахмурилась и стала очень суровой.

– Лиза! – окликнула маркиза.

Молодая женщина вздрогнула, повернула голову, посмотрела на нее, но улыбка не тронула ее губ.

– Тетушка Амели? Я же специально попросила, чтобы ко мне не пускали посетителей…

– За исключением вашего кузена Гаспара? – парировала старая дама, указав на цветы движением головы. – Раньше вы были любезнее, моя дорогая. Женщина моего возраста, которая только что проделала утомительный путь, заслуживает, чтобы с ней, по крайней мере, поздоровались, не так ли?

– Конечно! Простите меня. Здравствуйте, тетушка Амели! Но я хотела бы предупредить вас, что вы напрасно теряете время и могли бы избавить себя от этого «утомительного пути». Нетрудно догадаться, за кого вы приехали заступаться. Альдо для меня умер!

– К счастью, не совсем, иначе меня бы здесь не было. Но это может произойти в любой момент. Не так легко оправиться, получив пулю в голову!

– Пулю в… И вы здесь?

Лиза приподнялась в постели и, опершись на локоть, огромными тревожными глазами смотрела на маркизу.

Старая дама бесстрашно продолжала:

– Я бы предпочла быть сейчас в больнице в Туре рядом с ним. Его единственный шанс выжить и не стать идиотом – это почти волшебные руки доктора Лермитта, хирурга, который его оперировал. Тогда я подумала, что я должна приехать и сама рассказать вам об этом, пусть даже вы его ненавидите. Тем более что вы только что сами пережили тяжелое испытание…

Открылась дверь, и в палату вошла медсестра с белоснежными розами в вазе, которые она поставила рядом с красными…

– Вы принесли мне цветы?

– Я полагаю, это нормально, когда человек находится в больнице? И я знаю, что вы любите белые розы… Во всяком случае, раньше вы их любили!

– Спасибо! А что вы сделали с Мари-Анжелин? Вы могли бы послать ее вместо того…

– … чтобы утомлять этот старый каркас? Я не хотела просить ее об этом из-за ее несколько грубоватой манеры сообщать новости. Но не сомневайтесь, она недалеко, здесь рядом, в коридоре, где, должно быть, грызет ногти.

– Должна признать, что во все это я верю с трудом…

– Это хотя бы честно! Вы с трудом верите, что мы обе приехали сюда, оставив вашего мужа в одиночестве на пороге смерти? Он не один. Адальбер от него не отходит… и главный комиссар Ланглуа тоже. Кстати, он не попросил вас приехать и ответить на его вопросы из-за вашего состояния. Впрочем, он, возможно, приедет к вам сам!

– Чтобы меня допросить? Почему? Потому что я не сочла возможным оставаться в этом ужасном замке, где я едва не погибла?

– Ланглуа, разумеется, хотел бы вас выслушать, но речь не об этом!

– А о чем же?

– Об автомобиле, который вас ждал, и о том человеке, который был за рулем. Как он мог туда приехать, если люди, которые привозят выкуп, ставят под угрозу жизнь заложников, когда за ними следуют третьи лица?

– Я не подозревала о том, что моему кузену Гаспару удалось последовать за похитителями после того, как один из его служащих отправился на вокзал, чтобы передать деньги. Но если его присутствие оказалось для меня наиприятнейшим сюрпризом, все остальное таковым не являлось. Гаспар самый лучший водитель из всех, кого я знаю, а его великолепное зрение позволяет ему ехать ночью с выключенными фарами. Если комиссар Ланглуа желает поговорить со мной об этом, то ему нет нужды приезжать сюда: вы сможете повторить ему мой рассказ!

– Не думаю, что этого ему будет достаточно. Разумеется, его заинтересует тот факт, что ваш кузен отправился в Круа-От, но он хочет поймать стрелявшего.

– Стрелявшего? Того, кто ранил…

– Возможно, смертельно, вашего мужа!

Молодая женщина вдруг покраснела до корней волос и снова откинулась на подушки.

– Вы же не собираетесь обвинить Гаспара в убийстве… совершенном у меня на глазах?

– Нет. Даже если теперь вы ненавидите своего мужа, я не верю, что вы позволили бы вашему кузену стрелять. Или я ошиблась в вас… Ланглуа полагает, что стрелок либо приехал вместе с господином Гринделем, либо выполнял его приказ…

– Но это безумие! Я…

– Позвольте мне продолжить! Дело в том, что пуля была выпущена человеком, находившимся совсем рядом с автомобилем, и вы не могли не заметить его.

– Как только я встретилась с Гаспаром, мы сразу уехали. Шум мотора, конечно же, помешал нам услышать выстрел!

Госпожа де Соммьер грустно рассмеялась.

– Чтобы заглушить выстрел, нужен был бы мотор пятитонного грузовика… Итак, я вас предупредила.

– И вы проделали такой путь лишь для того, чтобы сказать мне об этом?

– Не только! Я привезла вам письмо.

– Мольбы Альдо о прощении? Напрасный труд. Я не стану это читать!

– Подумайте головой, черт побери! Альдо не может даже открыть глаза, какие там письма…

Вынув из муфты длинный голубой конверт, маркиза не выпустила его из пальцев.

– Нет, это Полина Белмон перед отъездом на родину попросила меня передать его вам… лично в руки.

– Прошу вас, положите письмо на стол. Я догадываюсь, о чем идет речь. Ей не терпится заплатить свою часть выкупа!

– Ошибаетесь, этим занимается ее брат. И я настоятельно прошу вас прочесть письмо сейчас! Я ознакомилась с его содержанием, и оно может очень помочь вам!

– Вы полагаете? Я в этом сомневаюсь. Эта женщина все разрушила!

– Она ничего не разрушила, именно это она и пытается вам объяснить. Полина признается в глубокой любви к вашему мужу, но честно признает свое поражение. Ну же, Лиза! Прочтите письмо! Или вы хотите, чтобы я прочла его вам сама?

– Нет! Вы прочтете слишком хорошо и сумеете заставить меня расплакаться от умиления! Дайте мне письмо!

Вскрыв конверт, госпожа де Соммьер передала его Лизе и стала наблюдать за ней. Но по обычно такому живому лицу бледной молодой женщины невозможно было что-то понять. Наконец, закончив читать, Лиза сложила письмо, положила его в конверт… и сунула конверт под подушку. Это удивило тетушку Амели, но она воздержалась от комментариев. Лиза сама возобновила разговор:

– Что ж, вы выполнили поручение…

Слово не понравилось старой даме:

– Я не посыльный при миссис Белмон. Скажем так, я согласилась передать вам письмо. В любом случае, я бы приехала, чтобы узнать о вашем самочувствии. И чем дольше я смотрю на вас, тем больше тревожусь. Потеря не рожденного ребенка это всегда суровое испытание. Я когда-то это пережила, но я достаточно быстро оправилась и…

– … и вы удивлены тем, что я все еще нахожусь в клинике?

– Я бы не осмелилась так выразиться.

– Дело в том, что я не смогу больше иметь детей.

– Поверьте, я этим опечалена, но у вас уже есть трое детишек. Прекрасная семья, не так ли?

– Я бы хотела иметь больше! Я обожаю детей…

При этих словах лицо Лизы засветилось, и на нем появилось нежное выражение. Маркиза поморщилась.

– Если их отец все же умрет, вам не кажется, что троих сирот достаточно? Если только вы не собираетесь снова выйти замуж сразу после похорон… – безжалостно закончила она.

Результат оказался почти таким, на какой она рассчитывала. Лиза разрыдалась и отвернулась от нее. Посетительница позволила ей поплакать от души, надеясь, что эти слезы унесут с собой хотя бы часть горечи, отравлявшей молодую женщину. Когда рыдания стихли, госпожа де Соммьер нагнулась к Лизе и обняла ее за плечи.

– Только не думайте, что я стала вашим врагом. Я вас понимаю и по-прежнему люблю вас. Перед уходом мне бы хотелось, чтобы вы ответили на один-единственный вопрос: вы все еще любите Альдо?

Молчание показалось маркизе вечностью. Потом она услышала вздох:

– Я не знаю… Я больше ничего не знаю… Но это ему следовало бы спрашивать об этом!

– Если он выживет, то непременно сделает это. Впрочем, ответ можно узнать из письма миссис Белмон. Она очаровательная женщина, но признает вашу силу и ваше влияние на Альдо. Зажечь чувства мужчины и завоевать его сердце – это долгий путь, который миссис Белмон никогда не преодолеет!

– Что вы об этом знаете? Что знает об этом она сама? Вы забываете о том, что я познакомилась с Альдо до того, как он установил с вами привилегированные отношения. Пока он не влюбился в меня, я была немым свидетелем его страстей и влюбленностей в женщин, которые в подметки не годились этой американке. Она одна опаснее, чем все остальные вместе взятые…

– Вы не отвечаете на мой вопрос. Вы все еще любите его?

Маркизе не суждено было этого узнать. Дверь палаты распахнулась, и в комнату без стука вошел высокий рыжеволосый мужчина с легкой сединой в волосах, крепко скроенный, определенно швейцарец. Никаких сомнений, это был кузен Гаспар!

Его голубые, явно сердитые глаза встретились с глазами маркизы, но он не произнес ни слова. Подхватив вазу с белыми розами, он вышел вместе с ней прежде, чем кто-то из двух женщин успел вмешаться.

Дверь снова открылась, но на этот раз это была План-Крепен.

С не меньшей решимостью она взяла вазу с красными розами.

– Сожалею, Лиза! – сказала она с гримасой, с трудом напоминавшей улыбку, – но от нас просто так не отделаешься! Я оставлю эти цветы от вашего имени в первой же часовне, которая встретится нам по пути. Совершенно очевидно, что наш визит затянулся. Пора возвращаться!

Ошеломленная на мгновение госпожа де Соммьер встала.

– Она права. Я, пожалуй, сказала вам все, что хотела. Будущее принадлежит вам. Одно только слово: если ваш муж выживет, он будет выздоравливать в моем доме… где вас примут как родную. Вы никогда не переставали быть членом семьи…

Маркизу прервал возмущенный голос кузена, который вернулся и столкнулся нос к носу с План-Крепен:

– Это мои розы! Кто вам позволил?

– Вы же взяли наши? Так что теперь не жалуйтесь! Это честно, как мне кажется…

– Я принесу другие!

– Это ваше дело! А пока позвольте мне пройти!

Тон был настолько властным, что мужчина машинально повиновался и даже открыл дверь перед Мари-Анжелин. Госпожа де Соммьер наклонилась, чтобы поцеловать Лизу, но та отвернулась.

– Нет! Прошу вас, не нужно… У меня будет ощущение, что это поцелуй от Альдо…

В зеленых глазах маркизы вспыхнул гнев.

– Так вы реагируете в то время, когда его, возможно, уже нет в живых? Мне вас жаль…

Не оборачиваясь, старая дама направилась к двери, которую Гриндель с широкой улыбкой распахнул перед ней.

– Это должно было когда-нибудь случиться, – возликовал он. – Если долго тянуть за веревку, она порвется, а этот красавчик явно перестарался!

– Не празднуйте победу так быстро! Его трудно забыть, этого «красавчика»! О вас я такого сказать не могу!

Лиза снова застыла в своей постели, вытянув руки вдоль тела и неподвижным взглядом уставившись в потолок.

(обратно)

Глава III Сюрпризы поездки в Цюрих

В такси, которое везло их в гостиницу, дамы поначалу молчали. Мари-Анжелин решила проявить осторожность, задаваясь вопросом, не получит ли она нагоняй за свою вспышку гнева. Но мысли госпожи де Соммьер были далеко. Маркиза думала о той не знакомой ей Лизе, которую она только что видела, которую как будто совершенно не взволновало известие о том, что Альдо находится в двух шагах от смерти или, возможно, уже умер. Для нее имела значение лишь его измена…

– Это невозможно, – произнесла госпожа де Соммьер вслух, словно разговаривала сама с собой. – Нашу Лизу подменили. Ее не интересует, что муж умирает. Сгущая краски, я надеялась увидеть невольное движение, услышать вскрик… Но нет! Она как будто рассматривала скорую кончину Альдо как заслуженное наказание.

– Она прочла письмо миссис Белмон?

– Да. Хотя бы этого я от нее добилась.

– И что Лиза сказала?

– Почти ничего! Письмо ее, определенно, не убедило.

– Но, по-моему, Лиза плакала? Я слышала из-за двери.

– Да, но речь шла о ее выкидыше, и особенно о том, что это несчастье лишило ее возможности в будущем иметь еще детей…

– Трое – это уже не так и плохо!

– Именно об этом я ей и сказала. А потом появился кузен Гаспар… Продолжение вам известно!

– Гм… Да! Я лишь надеюсь, что моя реакция… мщения не слишком вас расстроила.

– Ни в коем случае! Я бы даже сказала, что одобряю вас, потому что он начал первым…

– Есть только одна деталь, которая меня настораживает. Мне показалась странной эта клиника, где не слышно ни одного звука, особенно, если это гинекология. Никаких криков новорожденных, никакого персонала, никаких каталок! В палате Лизы за исключением абсолютной белизны нет никаких признаков медицинского контроля! Нет даже температурного листка! Странно, не так ли?

– В самом деле! Признаю, что я не обратила на это внимания.

– А я обратила, потому что мне было совершенно нечем заняться в коридоре…

Они подъехали к гостинице. Служащий открыл дверцу такси, чтобы помочь маркизе выйти, пока Мари-Анжелин расплачивалась с водителем. Госпожа де Соммьер направилась прямиком к портье. После короткого диалога она присоединилась к План-Крепен, ожидавшей лифт. Старая дама явно гневалась, но не считала нужным посвящать в ситуацию лифтера. Только когда двери их апартаментов закрылись за ними, она дала себе волю:

– Не желаете ли объяснить мне, что Лиза делает в психиатрической клинике?

– А?

– Вы правильно расслышали. Доктор Моргенталь, который ее возглавляет, известный психиатр. Он занимается только самыми сложными случаями. И, разумеется, его услуги ценятся невероятно высоко!

– Дом для очень обеспеченных умалишенных, я понимаю! Теперь мне становится понятно, почему Ги Бюто в Венеции не смог узнать названия заведения, где Лиза потеряла ребенка. Она совершила ужасное путешествие, чтобы передать выкуп, с ней грубо обращались в замке, она едва не сгорела вместе с Альдо, Полиной и Уишбоуном. Естественно, что после таких испытаний потеря ребенка могла серьезно подействовать на ее нервы, расшатанные изменой мужа.

– Да… Бедная Лиза! Я уже жалею о том, что так разговаривала с ней. Она заслужила более деликатного обращения!

– Я в этом не уверена. Вспомните о ее, можно сказать, равнодушии, когда мы сообщили ей о возможной смерти Альдо. И хорошо, что дети сейчас в Вене. Мы далеко от той Лизы, которая настолько любила Венецию, что даже не думала о том, чтобы жить где-то в другом месте. Интересно, что она ответит, когда дети спросят ее об их отце.

– Вы не слишком увлеклись?

– Возможно, но я не могу отделаться от мысли, в которой, я уверена, нет ничего нелепого: женщина, которую мы только что видели, – это не та Лиза, которую мы так любили. И я спрашиваю себя, не связаны ли эти перемены с этой… клиникой?

– Вы полагаете, что Лиза сходит с ума?

– Не совсем, но одному Богу известно, как за ней ухаживают, и какие лекарства заставляют глотать под удобным предлогом лечения нервного потрясения – реального, я в этом не сомневаюсь! – пережитого ею в Круа-От.

– О чем вы думаете? О наркотиках?

– Почему бы нет? У меня никогда не было безграничного доверия к заведениям подобного рода. Куда лучше было бы для Лизы после выкидыша поехать к своей бабушке, которую она обожает. Тем более что малыши уже там. Вместо этого ее помещают в невероятно гнетущую обстановку! Комфорт – да, но вокруг абсолютная тишина, и кузен Гаспар всем дирижирует! Мне показалось, что он чересчур надоедлив.

– Вы не одиноки в своем мнении. И я удивлена тем, что отец Лизы оставляет дочь в его полной власти. Банкир сейчас в Лондоне, согласна! Но почему так долго? Поездки человека его уровня редко длятся дольше двух-трех дней! Перезвоните в банк и узнайте, когда Мориц Кледерман должен вернуться.

Спустя несколько минут секретарь банкира ответил, впрочем, очень любезно, что ему это неизвестно.

– Передайте, пожалуйста, госпоже де Соммьер, что, к моему огромному сожалению, я не могу ответить на ее вопрос. Господин Кледерман может вернуться завтра, на следующей неделе или через две недели. Он занят сейчас очень важными делами. Я лично не жду его раньше следующей недели. Но так как речь идет о членах его семьи, то вы можете с ним связаться. Господин Кледерман всегда останавливается в гостинице «Савой», а на уик-энд он отправляется в Ньюкасл к своему другу лорду Астору.

– Вот так! – закончила План-Крепен. – Не знаю, что мы об этом думаем, но я не представляю, как мы будем обсуждать все это по телефону…

– Об этом не может быть и речи! Все слишком серьезно, и я должна вам признаться, План-Крепен, что чувствую себя совершенно сбитой с толку. Мы могли бы подождать пару дней, но дольше мы здесь оставаться не можем! И для чего нам оставаться? Чтобы умирать от скуки? Я почти уверена, что даже если мы вернемся в эту проклятую клинику, нам не позволят увидеть Лизу! С ней рядом не кузен, а сторожевой пес, который, как мне показалось, слишком уверен в себе! Не забудьте о том, что он влюблен в нее с отрочества, что он ненавидит Альдо, и я уверена, что он готов на все, чтобы отнять у него Лизу… И потом, мне не терпится увидеть нашего раненого!

– Итак, мы возвращаемся в Тур?

– Да, мы возвращаемся! Как бы я хотела поговорить обо всем этом с Адальбером… А пока я напишу записку Кледерману, раз мы не можем с ним поговорить.

– Чтобы рассказать обо всем, что мы видели в клинике?

– Нет, я напишу, что мне необходимо с ним поговорить, рассказать новости об Альдо и сообщить, что он вскоре – во всяком случае, я на это надеюсь! – поселится у нас, чтобы окончательно поправиться. Не более того. Есть вещи, которые можно обсуждать только при личной встрече. Вы пойдете и оставите мое письмо у его секретаря, господина…

– Вальтера Лайнсдорфа, – поторопилась подсказать Мари-Анжелин, которая знала, какое раздражение вызывают у маркизы эти внезапные – и редкие! – выпадения памяти.

– Благодарю. Есть подходящий поезд сегодня вечером?

– Есть поезд, который отходит как раз сейчас, и еще один в двадцать два часа тридцать минут. Но могу ли я сказать?

– Разумеется, можете! Как будто вы этого не знали!

– Не лучше бы нам было после таких испытаний постараться отдохнуть, хорошо выспаться в этой гостинице, которую Альдо так высоко ценит, а не мучиться в спальном вагоне, где нам наверняка не удастся заснуть? Мы приедем в Париж разбитые, помчимся на вокзал Аустерлиц, сядем в другой поезд и, наконец…

– Остановитесь, не предсказывайте, что я в слезах упаду в объятия Адальбера! Это совершенно не в моем стиле, но вы, возможно, правы. Мне просто необходимо успокоиться. Позвоните, чтобы подали мое обычное шампанское, а потом я напишу письмо, которое вы отнесете господину Лайнсдорфу. Я его запечатаю, чтобы быть уверенной в том, что его вскроет только Мориц. Заодно вы закажете нам билеты на поезд… Потом вы прикажете принести нам меню, чтобы мы могли спокойно поужинать здесь. У меня нет ни малейшего желания появляться на публике…

Спустя час План-Крепен возвращалась из банка, где она выполнила поручение маркизы. В обычное время она отправилась бы туда пешком, но уже стемнело, пошел снег, и она взяла такси. Машина ждала ее, пока она передавала письмо. Такси уже направлялось к входу в гостиницу, когда мощная «Бугатти» оказалась на его пути. Таксисту пришлось резко затормозить, чтобы избежать аварии, и он разразился потоком ругательств, которые совершенно не подействовали на водителя болида. Он лишь пожал плечами, вышел из машины, отдал ключи служителю, чтобы тот поставил автомобиль на стоянку, и торопливо вошел в холл. Таксист не успокоился и призвал Мари-Анжелин в свидетели:

– Вы видели это, сударыня? И почему именно мне встретился этот грубиян?

– Он вам знаком?

– Нет, но легко догадаться, кто он такой: один из тех фанфаронов, которые считают, что им все позволено только потому, что они за рулем роскошного автомобиля, стоившего им баснословных денег! Мне еще повезло, что я его не задел! Держу пари, что виноватым оказался бы я.

– Несомненно, но, хвала Господу, вы великолепно управляете автомобилем. Забудьте этого грубияна!

Чтобы помочь ему в этом, Мари-Анжелин оставила щедрые чаевые и тоже вошла в гостиницу. Таксист проводил ее теплыми словами благодарности, которых она не услышала. Инстинкт подсказывал ей, что необходимо во что бы то ни стало выяснить, что здесь делает Гаспар Гриндель.

Войдя в вестибюль, План-Крепен увидела, как он направился к бару, в котором в этот час было очень оживленно. Она помедлила секунду, не зная, стоит ли следовать за ним. Она боялась, что ее заметят, потому что там наверняка были одни лишь мужчины. Но она была одета так, что – в кои-то веки! – едва ли кто-то обратил бы на нее внимание! Ее пальто из плотной коричневой шерсти с бобровым мехом и шляпа такого же цвета были от хорошего портного, но не привлекали внимания. Сунув руки глубоко в карманы, так как сумочку она не взяла, Мари-Анжелин сначала заглянула в бар, сделала один шаг, потом другой. Там действительно было много посетителей, но все были заняты разговорами и не заметили ее. Тогда она сделала еще один шаг, поднялась на цыпочки, повернула голову направо, затем налево и наконец заметила спину того, кого искала. Он сидел за столиком в глубине бара и оживленно разговаривал с каким-то мужчиной. Мари-Анжелин увидела его лицо и прижала руку к губам, чтобы не закричать от ужаса. На какое-то мгновение она застыла, потом медленно попятилась, вышла в холл и села в одно из кресел, чтобы прийти в себя. План-Крепен нелегко было застать врасплох, не в ее привычках было падать в обморок, но у нее так дрожали ноги, что она побоялась упасть на виду у всех этих людей…

Надо было действовать и, главное, успокоиться. Она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы сердце снова забилось в нормальном ритме, но выглядела старая дева, должно быть, ужасно, потому что к ней подошел один из официантов:

– Вам нехорошо, сударыня?

Мари-Анжелин подняла на него страдальческие глаза:

– Нет, это пустяки… Легкое недомогание, которое сейчас пройдет!

– Могу я вам принести что-нибудь? Может быть, кофе?

– Лучше виски! Двойной!

Если официант и удивился, то виду не подал, как и полагалось прислуге в гостинице такого класса. Через три минуты Мари-Анжелин уже подписала счет, указав номер апартаментов, и добавила чаевые, от которых официант расплылся в улыбке. Он с ужасом посмотрел на нее, когда она одним глотком осушила свой стакан и снова заулыбалась.

– Спасибо! – сказала План-Крепен. – Мне стало намного лучше!

Она собиралась встать с кресла, расположенного в тени пальмы в кадке, служившей ей убежищем, когда двое мужчин прошли мимо нее, не заметив. Один из них был кузен Гаспар, а второй – его собеседник, из-за которого она едва не потеряла сознание. Они направились к стойке портье, где тот, «другой», оставил ключ. Потом мужчины вышли из гостиницы.

Не дыша, Мари-Анжелин вскочила и бросилась к стойке:

– Простите мое любопытство, – обратилась она к портье, – но мне показалось, что я узнала мужчину, который только что оставил у вас ключ. Это же маркиз делла Валле, не так ли?

Она широко улыбнулась, и в ответ ей улыбнулись так же приветливо.

– О нет, это граф Гандия-Катанеи…

– Вы уверены?

– Абсолютно, сударыня. Он один из наших хороших клиентов. Ошибки быть не может!

Мари-Анжелин сгорала от желания спросить адрес этого человека, но у нее не было достойного предлога. Что ж, ничего не поделаешь!

– Тем хуже! – вздохнула она. – Увы, я просто обозналась…

– Такое случается, сударыня, – сочувственно отозвался портье.

Забыв о лифтах, переполненных постояльцами, Мари-Анжелин бросилась к лестнице и поднялась на второй этаж, где были расположены их апартаменты. Маркиза встретила ее словами:

– Долго же вы ходили! Да что это с вами? Не хотите ли немного шампанского?

– Нет, благодарю! Я выпила виски внизу.

– Виски? Вы? Что это на вас нашло?

– О, мне это было просто необходимо, как мы скоро поймем. Когда я возвращалась из банка, мое такси едва не столкнулось с «Бугатти» кузена Гаспара. Он вышел из машины, бегом направился в гостиницу, затем торопливо прошел в бар, куда я, разумеется, последовала за ним… И там я увидела, что он… О, это настолько неслыханно, что я до сих спрашиваю себя, не приснился ли мне кошмар…

– Так говорите же, черт побери! С кем он встретился?

– С Цезарем Борджиа… То есть я хотела сказать с Оттавио Фанкетти! Которого теперь называют графом Гандия-Катанеи!

– Что-о? Повторите!

Тишина, какая воцаряется после бури, установилась после того, как Мари-Анжелин на бис повторила свой рассказ. Но госпожа де Соммьер не сочла нужным ни сесть, ни даже прибегнуть к своему любимому эликсиру. Сложив на груди руки, она принялась мерить шагами гостиную. Было ясно, что она размышляет, и План-Крепен не осмелилась в этой ситуации задавать вопросы.

Но когда прошло некоторое время, а «прогулка» все не заканчивалась, она решилась прервать размышления маркизы:

– Что мы собираемся делать?

– Пока ничего. Мы возвращаемся в Париж, как и было решено…

– Но разве мы не можем предупредить полицию? Это ведь беглый убийца…

– А Швейцария – приют для террористов и других злоумышленников при условии, что у них есть средства к существованию. Вы ведь все знаете, должны были вспомнить об этом. Не забывайте, что у этой страны статус нейтрального государства. Но тем не менее то, что вы узнали, очень важно. Теперь нам известно, что кузен Гаспар связан с мерзким негодяем. Этим и объясняется та легкость, с которой этот так называемый чемпион-гонщик смог последовать за похитителями Лизы. Вы уверены, что они вас не видели?

– В этом я не сомневаюсь.

– Очень хорошо. Итак, завтра мы возвращаемся, но вместо того, чтобы сразу же отправиться в Тур, мы не будем спешить, а поедем к Ланглуа и расскажем ему нашу историю. Потом отправимся в Тур, посмотрим, как там Альдо, которого мне хотелось бы перевезти в Париж. И, самое главное, нам надо встретиться с Адальбером. Хотите вы этого или нет, План-Крепен, но нам нужна помощь мужчин, потому что дело слишком серьезное! Кто знает, не грозит ли опасность Лизе и даже ее отцу?

– Именно этого я и опасаюсь! – Мари-Анжелин бросила взгляд на свои часы. – У меня еще есть время отправить телеграмму Ланглуа и предупредить его о нашем приезде. Пусть понервничает. Не хватало только, чтобы его не оказалось на месте!

– Неплохая мысль!

Главный комиссар не просто был на месте. На другой день ближе к вечеру он мерил шагами перрон Восточного вокзала, ожидая прибытия поезда из Цюриха… Пульмановский вагон остановился как раз рядом с ним, и именно комиссар подал руку тем, кого он приехал встретить.

– Ну зачем вы беспокоились! Это слишком любезно с вашей стороны! – воскликнула маркиза, когда комиссар надевал свой котелок после приветствия.

– Я не мог усидеть на месте после того, как получил телеграмму мадемуазель дю План-Крепен. Поэтому я попросил вашего шофера не беспокоиться: я сам отвезу вас в особняк!

– Вы поужинаете с нами?

– Если позволите, в другой раз, сударыня! Чувствую, сегодня вечером мне придется поработать!

Во дворе вокзала их ожидал черный лимузин с двумя полицейскими на переднем сиденье. Служебная машина, несомненно! Дамы заняли места сзади, Ланглуа – на откидном сиденье, спиной к зеркальному стеклу, разделяющему кабину и салон, которое он сразу поднял.

– Вот так! – он повернулся к маркизе и ее компаньонке. – Вы мне сообщили, что сделали важное открытие. Я весь превратился в слух!

– Рассказывайте, План-Крепен! Я вас внимательно слушаю! Опишите комиссару наш вчерашний день.

По мере того, как разворачивался рассказ – впрочем, четкий и аккуратный! – лицо Ланглуа, сначала улыбавшееся, мрачнело все больше.

– Вы правильно сделали, что сразу же обратились ко мне, – сказал он, когда Мари-Анжелин, наконец, закончила. – То, что вы рассказали, очень и очень серьезно. Я даже представить себе не мог, что может быть нечто общее между убийцами из Круа-От и семьей княгини Лизы! Это… немыслимо!

– Мне кажется, что это, скорее, очень по-человечески, мой дорогой друг. Гаспар Гриндель влюблен в Лизу целую вечность, как мне кажется, и он всегда ненавидел ее мужа… Кстати, у вас есть новости об Альдо?

– Видаль-Пеликорн звонил мне сегодня утром. Его состояние стабильно улучшается, и ваш племянник уже устроил тяжелую жизнь медсестрам, настолько ему не терпится покинуть больницу! Молчание жены его тревожит.

– Что бы было, если бы он узнал правду! Мы расскажем ему о выкидыше, о том, что у нее не может быть больше детей, с чем она никак не может смириться. На какое-то время это успокоит Альдо. Скажем, на время его выздоровления, к примеру, в нашем доме?

– Если мои сведения верны, то на это нужно два месяца. Это долго! Вам будет трудно заставить его сидеть спокойно!

– Мы к этому готовы! – вздохнула тетушка Амели. – Но это даст нам передышку, чтобы действовать. Правда, у вас возникнут трудности, если клан Борджиа скрывается в Швейцарии. Ваши полномочия заканчиваются на границе этого великолепного логова.

– Наши, возможно, да, но не полномочия Интерпола!

– Это что еще такое?

– Европейская организация, созданная в 1923 году, штаб-квартира которой находится в Сен-Клу под Парижем. Это облегчает розыск преступников в других странах, даже в Швейцарии. Хотя будет немного сложнее, если, как я всегда думал, мы имеем дело с мафией. В любом случае, я сообщу Уоррену в Скотленд-Ярд, мы с ним вместе занимаемся делом Торелли…

Когда они приехали на улицу Альфреда де Виньи, Ланглуа покинул автомобиль только для того, чтобы помочь дамам выйти и передать их на попечение Сиприена, старого мажордома.

– Полагаю, что вы вернетесь в Тур? – поинтересовался комиссар.

– Первым же поездом, на который мы успеем! – ответила госпожа де Соммьер. – Мы торопимся увидеть Альдо… и Адальбера тоже!

– Повидайтесь и с врачом Альдо! Чем раньше ваш племянник окажется здесь, тем мне будет спокойнее, потому что этот дом, разумеется, будет под охраной днем и ночью. Мы постараемся оставаться для него незаметными…

– А как вы будете охранять его от него самого? Он быстро поймет: что-то не так, – заметила План-Крепен.

– Эта сомнительная честь выпадет вам, моя дорогая мадемуазель. Вам, этому дому и Видаль-Пеликорну! Естественно, я буду держать вас в курсе!

Но даже после таких заверений обе женщины не могли не тревожиться по дороге в Тур. Адальбер, которого Ланглуа предупредил об их приезде, ждал их с таким волнением, что едва не растянулся на багажной тележке, когда побежал к ним навстречу на вокзале.

– Вот и вы, наконец! – выдохнул он, по очереди целуя их. – Как вовремя! Я уже и не знаю, что мне делать с Альдо! Он недолго верил – если вообще поверил – в эту эпидемию насморка, разом подкосившую вас обеих!

– Как он?

– Все потихоньку налаживается, но я не знаю, что будет, когда он вас увидит! Ланглуа сообщил мне, что новости из Цюриха далеко не блестящие, но уточнять не стал.

– Давайте сначала доберемся до гостиницы! – вздохнула госпожа де Соммьер. – Такого рода рассказы не предназначены для вокзальных сквозняков… даже в провинции!

– Все настолько серьезно?

– Намного хуже! Едем скорее! После чашечки кофе наши мысли станут яснее, – посоветовала Мари-Анжелин.

– Я так долго не выдержу! В моем автомобиле нет любопытных ушей, а потом будет и кофе!

– Расскажите ему, План-Крепен! Он настолько возбужден, что может устроить аварию! Впрочем, это не займет много времени…

Как только дамы сели в машину, Мари-Анжелин пересказала все то, что произошло за предыдущие два дня в Цюрихе. Пока она говорила, к Адальберу как будто вернулось обычное спокойствие, но, когда План-Крепен начала рассказ о том, кого она увидела в баре, он резко вывернул руль, чтобы припарковаться, заглушил мотор и с ужасом уставился на старую деву.

– Это невероятно! – выпалил он. – Этот карнавальный Борджиа, кажется, связан с кузеном?

– Не кажется, а связан! У меня отличное зрение! Они великолепно ладят! Настоящие друзья!

– Но как это возможно? Как они встретились?

– Какого ответа вы от меня ждете? – заговорила госпожа де Соммьер. – Гриндель живет в Париже, но нам ничего не известно о его образе жизни!

– Верно… А теперь он выступает в роли защитника обманутой жены, и нам будет невероятно трудно от него избавиться! Если только нам не удастся обвинить его в покушении на жизнь Альдо…

– Думаю, мы можем доверить это Ланглуа. Теперь ему известно столько же, сколько и нам. Пусть он спокойно работает, а мы займемся Альдо! Нужно заехать в гостиницу, чтобы смыть с себя паровозную пыль…

– … и выпить чашечку кофе или даже две! – Мари-Анжелин не желала отказываться от своих намерений.

– Три, если хотите! Потом вы отвезете нас в больницу, Адальбер. Пришло время немного успокоить нашего раненого.

– Вы намерены все ему рассказать?

– Разве он после этого успокоится? Я лишь расскажу о несчастном случае с Лизой, о нашем визите к ней, максимально избегая упоминаний о том, что может его взволновать. Я не стану говорить о Гаспаре, о «неврологической» клинике, о войне роз. Сообщу ему о состоянии здоровья Лизы, но так, чтобы понапрасну его не тревожить. Упомяну о письме Полины, но не буду скрывать,что Лизу оно не убедило. А теперь заводите машину, Адальбер! Не проводить же нам весь день у этого тротуара!

– Пока вы с ним не встретились, – египтолог послушно повернул ключ зажигания, – я бы хотел прояснить один момент: отсутствие Морица Кледермана. Чем таким он может заниматься в Англии, когда с его единственной дочерью случилась столь серьезная неприятность? Я не слишком в этом разбираюсь, но выкидыш на сроке более пяти месяцев беременности называется преждевременными родами, и могут быть неприятные последствия…

– Он уехал накануне нашего приезда. Несомненно, Кледермана совершенно успокоили насчет состояния здоровья его дочери, – объяснила госпожа де Соммьер. – Так что у него не было причин откладывать важные дела. В любом случае, нам известно, что он останавливается в «Савое», а уик-энд проводит у своего друга лорда Астора. Вы довольны?

– Пока да!

Когда она сидела у постели Альдо – План-Крепен устроилась с другой стороны, – тетушка Амели смогла констатировать, что ему стало намного лучше. Его умственные способности восстанавливались с рекордной скоростью! Это успокаивало, но отнюдь не облегчало задачу. Даже если Альдо встретил обеих женщин сияющей улыбкой!

– Я хочу как можно скорее услышать новости, которые вы принесли, потому что я, разумеется, не поверил ни единому слову об ужасном насморке, который удерживал вас в постели. Кстати, откуда вы сейчас? Не из Венеции, по крайней мере?

– Нет! Из Цюриха. Нам позвонил Ги Бюто и сообщил, что Лиза там, и с ней произошел несчастный случай. Не из самых серьезных, не волнуйся! – поспешила добавить маркиза, увидев, что племянник побледнел. – Она была на шестом месяце беременности, упала и потеряла ребенка!

– Боже мой, упала! После того, что она пережила в замке, еще и это несчастье! Как она?

– Хорошо, насколько это возможно. Лиза пока в больнице, но мы полагаем, что она скоро оттуда выйдет.

Повисла пауза, потом Альдо спросил:

– Вы говорили с ней обо мне?

– Естественно, и я не стану скрывать от тебя, что в ближайшее время она не намерена тебя прощать! Но твоя жена согласилась прочесть в моем присутствии письмо, которое я ей привезла. Полина передала его мне перед своим отъездом. Очень хорошее письмо, в котором она взяла на себя вину за вашу встречу в поезде, призналась в любви к тебе, но уточнила, что эта любовь безответная, и что ты любишь только одну женщину – свою жену!

– Что ответила Лиза?

– Ничего. Она аккуратно сложила письмо и положила его под подушку. Это позволяет надеяться, что она прочтет его еще раз…

– … или порвет после вашего ухода… – пробормотал Альдо.

– Попробуйте быть оптимистом! Это будет лучше для выздоровления! – посоветовала Мари-Анжелин.

– Простите меня! Вы совершили это совершенно не нужное вам путешествие, а я… Вы видели моего тестя?

– Нет, он уехал в Лондон, как только состояние дочери перестало его тревожить. Его секретарь сообщил нам, что он намерен остаться там на несколько дней, а мы не могли себе позволить задерживаться в Цюрихе слишком надолго.

– Значит, Лиза в Цюрихе одна? Почему она не поехала в Вену, к детям и бабушке?

– Она, разумеется, именно так и поступит, когда почувствует себя лучше. Лиза пережила настоящее испытание, понимаешь? И то, что она узнала о твоем состоянии, тоже не пошло ей на пользу!

– На этот счет я не уверена, – отважно заявила Мари-Анжелин, – но я слышала, как Лиза плакала… Как вы догадываетесь, я не входила в палату, а оставалась в коридоре. Я уверена, Альдо, что вам нужно просто запастись терпением! Вскоре вы выйдете отсюда и будете выздоравливать в Париже. У вас обоих будет время, чтобы переоценить ситуацию…

– Не знаю, не знаю. Вы не забыли о том, что Ланглуа намерен ее допросить?

– Это не значит, что он бросит все дела и набросится на Лизу. Да и состояние ее здоровья требует обходительности. – Тетушка Амели подумала еще раз, но все-таки сказала: – Лучше тебе об этом узнать, чтобы ты нашел для своей жены смягчающие обстоятельства…

– Во всем виноват лишь я один! Не она! Я уверен, что она не замешана в ужасной истории, которая случилась со мной. Так в чем дело?

– Лиза больше не сможет иметь детей! Ты мне скажешь, что у вас уже есть трое, и она должна страдать меньше, чем любая другая женщина…

– Нет! Она должна ощущать это как рану… Чувствовать себя ущербной… Бедная моя Лиза!

– Мы отправимся на поиски доктора Лермитта, чтобы узнать, когда тебя можно будет забрать…

– Как можно скорее! Я не хочу показаться неблагодарным, но хватит с меня больницы!

Дамы были уже возле двери, когда Альдо неожиданно спросил:

– Кстати, вы случайно не видели кузена Гаспара во время вашего визита?

Маркиза и План-Крепен даже не обменялись взглядами.

– Господи, нет, конечно! – ответила одна.

– Нет, не видели! – подтвердила другая. – Вы идете, План-Крепен?

Улыбка, взмах руки, и они вышли.

– Вы лжете намного лучше меня! – оценила госпожа де Соммьер. – Вы даже не покраснели.

– Мы тоже, при всем уважении к нам. Это значит, что у нас хорошее настроение! Если бы мы рассказали об эпизоде с розами и обо всем остальном, Альдо уже садился бы в такси, чтобы ехать на вокзал!

Они были бы весьма разочарованы, если бы узнали, что их прекрасное единодушие не убедило Альдо. Он слишком хорошо знал их обеих! Но он не встал с постели, а, напротив, погрузился в глубокие раздумья, из которых его вырвал только обед, принесенный – в знак особого расположения! – госпожой Вернон.

– О, я вас побеспокоила! – извинилась она. – Вы спали…

– Нет, я размышлял.

– О чем же? Или это нескромность с моей стороны?

– Ни в коем случае! Я хотел бы знать, когда я смогу вернуться в Париж.

– Вам здесь скучно?

– Это было бы неблагодарностью с моей стороны, но мне не терпится вернуться к нормальной жизни!

– Совершенно естественно… Но вы ведь понимаете, что вы все еще нуждаетесь в отдыхе?

– Я готов подчиниться, но в Париже я буду почти как дома, в Венеции, и смогу заниматься делами, оказавшимися заброшенными в силу обстоятельств!

– Хорошо! Я вижу, что вас надо ободрить, – уступила медсестра, поправляя подушки за спиной Альдо так, чтобы ему было удобнее есть. – Я слышала, как доктор Лермитт говорил, что намерен выписать вас в эту субботу. По-моему, он даже предупредил бригаду «Скорой помощи»…

– Еще четыре дня!

– Каким вы бываете несносным! Я забыла уточнить: выписка состоится, если у вас снова не поднимется температура! Теперь вы понимаете, что вам надо делать? Сохранять олимпийское спокойствие! Иначе…

Альдо все понял. С покорным вздохом он принялся за свой суп. Боже, какими же долгими будут эти четыре дня!

На другой день Юбер де Комбо-Рокелор и Корнелиус Б. Уишбоун по приглашению Адальбера пришли позавтракать в гостиницу «Вселенная». Эти двое, которых разделяли происхождение, возраст и культура, неожиданно крепко подружились. До такой степени, что профессор предложил техасцу пожить у него, и тот отлично устроился в старом доме в Гран-Карруа. Строение было средневековым, его стены видели Жанну д’Арк, но при этом хозяин сумел сделать жилище комфортным и изысканным. За домом следил Болеслав, поляк, музыкант с непроизносимой фамилией и с шевелюрой, как у Шопена. Композитор был для него богом, он знал все его произведения. В силу отсутствия рояля он либо распевал их во всю мощь легких, либо мрачно бубнил, в зависимости от настроения. Это был политический беженец, ненавидевший Советы и сбежавший из их застенков. Профессор нашел его зимним вечером самым романтическим образом: наполовину замерзшим перед Коллеж де Франс, где профессор только что прочитал великолепную лекцию. Очень худой мужчина с огромным достоинством попросил у него милостыню на мотив «Ноктюрна № 5» и настолько поразил обычно сдержанного в эмоциях Юбера, что тот отвез его в свою парижскую квартиру на бульваре Сен-Мишель и доверил заботам консьержки госпожи Лебле, которая следила за его квартирой. Профессор поручил ей приготовить для Болеслава комнату горничной и откормить его, чтобы потом он мог забрать его с собой в Шинон. Там поляку устроила экзамен Сидони, экономка Юбера. Выяснилось, что поляк обладал настоящим талантом слуги. Это позволило Сидони посвятить себя исключительно кухне.

Когда Альдо и Адальбер появились в доме профессора, Болеслава не было. Профессор «одолжил» его одному из своих старых друзей из Анжера, который лишился своего лакея, а потом сломал ногу и так и не смог найти слуге замену… Болеслав вернулся на другой день после пожара в Круа-От и горько сожалел о том, что не был эти дни рядом со своим хозяином. Появление техасца доставило ему огромное удовольствие благодаря аромату приключений, окутывавшему его, и к тому же поляк находил его невероятно симпатичным. С этого времени дом в Гран-Карруа чаще жил в ритме вальсов – предпочтительно «Собачьего вальса»! – чем в ритме ноктюрнов. Поляк пришел почти в состояние экстаза, когда двое мужчин заинтересовались, по общему согласию, развалинами сгоревшего замка и его подземельями в надежде отыскать сначала путь, которым преступники ушли к реке, а потом, возможно, и кое-что другое.

– Вы что-нибудь нашли? – спросил Адальбер, когда все уселись вокруг стола.

– Мы почти выяснили, как им удалось сбежать, – сказал профессор. – Путь завален практически наполовину, но впереди виден свет. Разбирать ход не имеет смысла. Зато Корнелиус, хранящий в памяти интерьер замка, думает, что до обвала по этому ходу можно было попасть в крипту часовни, которая пострадала меньше.

– Я не сомневаюсь, что эти археологические изыскания очень полезны, – несколько суховато заметила госпожа де Соммьер, – но боюсь, что нам придется решать более серьезную проблему. Мари-Анжелин случайно встретила поддельного Цезаря Борджиа. Расскажите, Адальбер! У вас это получится лучше.

– Все так плохо, Амели? – встревожился профессор. – У вас и правда вид как у покойницы!

Вот этого говорить не следовало! Зеленые глаза маркизы полыхнули ярким огнем:

– Если вы будете говорить мне об этом при каждой нашей встрече, Юбер, мы с вами больше никогда не увидимся! Я даже спрашиваю себя…

– Спокойствие! Спокойствие! Не сердитесь! Боюсь, что вы совсем не бережете себя! Я умолкаю. Начинайте, мой мальчик! – обратился профессор к своему бывшему ученику.

– Благодарю, профессор! Но когда вы узнаете, каким было путешествие наших двух отважных союзниц, вы поймете, что к реальной усталости примешивается еще и искренняя тревога по поводу будущего Морозини и его жены…

Адальбер пересказал последовательность неприятных сюрпризов, которые приготовила поездка в Цюрих, начиная с обескураживающего приема Лизы, инцидента с розами и заканчивая невероятной встречей Гаспара Гринделя с тем, кого они уже и не знали, как называть.

– Чтобы вам стали известны мельчайшие подробности, добавлю, что в Париже дамы встретились с комиссаром Ланглуа. Теперь ему известно столько же, сколько и нам, и, полагаю, он уже начал работать. Самое главное сейчас – это охрана особняка госпожи де Соммьер, когда туда вернется Альдо. А это случится уже в субботу!

– Вы его видели сегодня утром, Амели? Вы ему обо всем рассказали?

– Разумеется, нет! – не выдержала Мари-Анжелин, которой никогда не нравилось молчать. – Он выслушал сокращенный вариант, но едва ли нам удастся долго скрывать от него истинное положение дел. Как только Альдо наберется сил, а мы все его хорошо знаем, он сразу захочет вмешаться. Чтобы заставить его сохранять спокойствие, потребуется немало сил. Мы, разумеется, сделаем все возможное…

– … но вам все же понадобится помощь, – вмешался Адальбер, – и это моя задача… Хотя мне очень хочется самому отправиться в Швейцарию.

– Если вы хотите туда поехать для того, чтобы уговорить Лизу, то вы напрасно потеряете время, мой мальчик! Я убеждена, что к вам она отнесется еще с большим подозрением, чем ко мне! – вздохнула госпожа де Соммьер.

– Я бы хотел встретиться не с ней, а с ее отцом! Совершенно невероятно, что он счел возможным уехать в Лондон сразу после того, как его дочь вернулась в родное гнездо. Это на него не похоже! Мне бы хотелось узнать, что он думает об этой истории! Мне он ответит скорее, чем полицейским, которые скоро примутся за работу…

– Тем более что в Швейцарии им потребуется получить огромное количество разрешений, – добавил Юбер. – Насколько мне известно, это одна из редких стран в Европе, которая еще не до конца вступила в Интерпол! Что касается наблюдения за Морозини, я охотно предлагаю вам свою помощь…

Уишбоун опустошил свой стакан белого игристого вина вувре, которое явно становилось его любимым напитком, и поднял руку, словно собираясь голосовать.

– Я тоже! – с энтузиазмом сказал он. – И я даю доллары, чтобы покупать сообщников, шпионов, дома для наблюдения…

– И убийц тоже? – иронично заметила Мари-Анжелин.

Но техасец не шутил.

– Если нужно, то да! Это я причина несчастья, я хочу помогать!

– Вы не собираетесь вернуться в ваш родной Техас? – мягко поинтересовалась госпожа де Соммьер, сумев улыбнуться этому очаровательному человеку, которого все приняли.

– Да, но не сейчас! Когда все будет в порядке, я покупаю яхту и везу всех в гости. А пока я с визитом в Турени! Потрясающий край! Может, купить замок и дубовый лес для… омелы? Я правильно говорю, Юбер? – закончил он, с широкой улыбкой глядя на профессора. Тот залился горячим румянцем под недоверчивыми взглядами госпожи де Соммьер и План-Крепен, которая не удержалась:

– Я брежу! Профессор, вы сумели уговорить его на… Ой!

Продолжить она не сумела. Адальбер почти раздавил ей ногу под столом и поспешил вернуться к теме разговора:

– Мы несколько увлеклись! В данный момент нам важно обеспечить Морозини максимально спокойное выздоровление, а мы тем временем постараемся собрать по кусочкам его семейную жизнь. В субботу мы везем Альдо в Париж, а тем временем Ланглуа и его люди примутся за дело. Он предупредит меня, когда я смогу поехать в Цюрих, чтобы поговорить с Морицем Кледерманом. Иначе можно сделать больше плохого, чем хорошего.

– Альдо на пути к полному выздоровлению, поэтому не стану скрывать, что сейчас меня больше всего беспокоит Лиза. Когда я увидела ее в этой клинике, где, с моей точки зрения, ей не следует находиться, у меня создалось впечатление, что передо мной другая женщина. Судьба мужа ей безразлична. Единственное, что ее мучает, это невозможность в будущем иметь детей. Она чувствует себя униженной, оскорбленной…

– Учитывая то, что у нее уже есть трое детей, и она отвергает мужа, она не должна была бы так на это реагировать, – заметил профессор. – Если только она не хочет иметь ребенка от другого… мужа?

– Юбер! – возмутилась маркиза. – Вы с ней даже не знакомы! Откуда такие оскорбительные предположения на ее счет? Я ведь сказала вам, что не узнала женщину, к которой я питала почти материнские чувства…

– И вы связываете эту перемену с клиникой? – уточнил Адальбер. – Естественно, вы испытали шок, когда узнали, что Лиза среди… Я не скажу сумасшедших, но на это очень похоже. Следовало бы выяснить вот что: она там потому, что в этом нуждалась после всего пережитого… или это злой умысел? Возможно, кто-то рассчитывает на то, что она постепенно потеряет разум? Второе предположение мне кажется слишком невероятным, учитывая тот факт, что клиника находится недалеко от отчего дома Лизы. Вот почему мне необходимо во что бы то ни стало поговорить с Кледерманом!

– Вы, несомненно, правы, но признайте, что союз кузена Гаспара и убийцы из Круа-От наводит на размышления.

План-Крепен откашлялась, чтобы голос звучал яснее, и продолжала:

– А что если вместо того, чтобы ходить по кругу, нам обратить внимание на Вену? Никто до сих пор даже не вспомнил о госпоже фон Адлерштайн, бабушке Лизы, у которой сейчас находятся дети. Если Лиза действительно нуждается в поддержке, то ей следует находиться рядом с бабушкой и своими малышами!

– Совершенно верно! – согласился Адальбер. – Даже удивительно, что старая дама до сих пор не дала о себе знать. Французские газеты продают и в Вене! Надо признать, что журналисты ведут себя довольно скромно. Вероятно, это заслуга Ланглуа. Ни в одной газете не было огромных заголовков в духе «Драма в Круа-От». Писали лишь о том, что псевдо-Борджиа взорвали замок, а потом сбежали, но их пленников удалось освободить. Вполне вероятно, что графиня ничего не знает… Особенно если она не в своем венском дворце, а в «Рудольфскроне», своем поместье в Зальцкаммергуте.

– Пока, я думаю, нам не стоит ее беспокоить, – отрезала госпожа де Соммьер. – Графине Валери отлично известно, что ей доверяют детей в том случае, когда они нуждаются в защите, ведь ее резиденции представляют собой настоящие крепости. Вероятно, ее зять Кледерман держит ее в курсе дела, потому что именно он платил выкуп. Поехать к ней в данной ситуации значило бы обозначить ее как следующую мишень. Мы решим позже, посоветовавшись с Ланглуа, и этим я займусь сама.

Добавить к сказанному было нечего, и на этом все расстались.

– Вы пока продолжайте обыскивать руины, – посоветовал Адальбер двум новым друзьям, когда дамы удалились. – Я знаю по опыту, что исследования могут дать неожиданные результаты… Мы будем держать вас в курсе!

В субботу утром, как и было решено, Альдо распрощался с больницей и с теми, кто так замечательно его выхаживал… Адальбер купил ему одежду максимально соответствующую его вкусам, так как Морозини отказывался ехать в Париж в больничном халате. Личные вещи князя – часы, бумажник, зажигалка, золотой портсигар с его гербом и кольцо-печатка с резным сардониксом, передававшееся в семье Морозини из поколения в поколение с XVI века, – исчезли, и его не оставляло неприятное ощущение собственной наготы. Хуже того, пропало его обручальное кольцо, от которого на безымянном пальце остался лишь легкий след.

– Не могу отделаться от мысли, что это плохое предзнаменование! – признался он Адальберу, который с помощью госпожи Вернон помогал ему одеваться. Тот рассмеялся ему в лицо:

– Уж не становишься ли ты суеверным? Потеря твоей печатки не лишает тебя ни имени, ни титула, так и потеря обручального кольца не превращает тебя в холостяка! Если так и пойдет и дальше, то скоро ты станешь гадать на картах! Встряхнись, черт побери!

В действительности насмешливое возмущение «больше чем брата» было несколько наигранным. Как любой хороший уважающий себя египтолог, он был очень чувствителен к символам, в чем он сам никогда бы не признался. Альдо не стал возражать, но Адальберу не удалось его обмануть.

– Я бы очень хотел встряхнуться, но у меня немного кружится голова!

– Теперь вы видите, что карета «Скорой помощи» – это не роскошь! Если бы мы вас послушали, вы бы отправились в автомобиле господина Видаль-Пеликорна, – торжествующе заметила медсестра.

– … и потребовались бы носилки, чтобы вас оттуда вынести… Не стоит забывать и о том, что закончили бы вы путешествие на заднем сиденье! – добавил доктор Лермитт, вошедший с письмом в руке. – Ради всего святого, не портите мою работу! Еще некоторое время у вас будут головокружения и мигрени. С этим придется смириться! Это письмо профессору Дьелафуа. Госпожа де Соммьер сказала, что он один из ее добрых друзей и уже лечил вас. Он меня сменит. А теперь, счастливого пути! И выздоравливайте! Успех зависит от вас…

– Спасибо, доктор! От всего сердца благодарю вас! Я знаю, мне неслыханно повезло, что я попал в ваши руки!

Через несколько минут карета «Скорой помощи» отъехала от больницы, увозя Альдо, молодого интерна, который в случае необходимости мог бы оказать помощь, и… вооруженного полицейского. Сзади ехал Адальбер в своем автомобиле вместе с госпожой де Соммьер и Мари-Анжелин. Он тоже был вооружен, что заставило последнюю поморщиться:

– Этот арсенал действительно необходим?

– Комиссар Дежарден считает, что лучше принять чрезмерные предосторожности, чем недостаточные. Вам об этом не сказали, но ему на стол попали очень тревожные сведения. Не стоит предаваться иллюзиям: у Альдо по меньшей мере есть один упорный враг, который не сдается!

– И все же…

Госпожа де Соммьер вмешалась в их разговор:

– Не будьте лицемерной, План-Крепен! Вы просто в ярости, потому что вам никто не подумал предложить какую-нибудь «пукалку»!

– Если дело лишь в этом, – невозмутимо сказал Адальбер, – то в ящичке для перчаток есть заряженный пистолет! Я не забыл о ваших светских талантах!

План-Крепен взяла оружие с уверенностью старого солдата, проверила, все ли в порядке, положила его на сиденье и почувствовала себя намного спокойнее. Но все эти предосторожности оказались лишними, и они без приключений вернулись на улицу Альфреда де Виньи под сень прекрасных деревьев парка Монсо…

(обратно) (обратно)

Часть вторая Буря

Глава IV Беспокойное выздоровление

Возвращение в желтую комнату в особняке тетушки Амели, в которой Альдо жил во время своих приездов в Париж, стало для него почти таким же утешением, как если бы он вернулся к себе домой. Ему нравилось строгое убранство, элегантное и откровенно мужское, доставляли удовольствие и два окна, выходившие на парк Монсо, и особенно в это время года. Пылающий камин наполнял комнату лесным ароматом горящих поленьев. Все эти радости жизни были не доступны в арктической белизне больницы. И потом Альдо не в первый раз выздоравливал здесь.

После чудовищного плена, который его заставил пережить жестокий полубезумец, когда смерть прошла рядом с ним, именно в этой комнате Альдо вновь обрел вкус к жизни, здоровье и желание сражаться за Лизу.

А его жена, зацепившись за нечаянно произнесенное в горячке слово, уехала, хлопнув дверью, и поклялась никогда не возвращаться! По сути, сейчас ситуация повторялась, за тем лишь исключением, что в первый раз Альдо был невиновен, а во второй – виновен вне всяких сомнений! Хуже того, Альдо не только не сердился на Полину за ту томную ловушку, в которую она его заманила, но и находил утешение, вспоминая в тишине одиноких ночей самые жаркие мгновения, проведенные в ее объятиях… Удастся ли ему когда-нибудь забыть о них? Трудно сказать!

Тем временем повседневная жизнь в особняке маркизы де Соммьер претерпела некоторые изменения в связи с ночным присутствием двух дюжих полицейских, которые по приказу комиссара Ланглуа охраняли дом и его обитателей… Охрана должна была присутствовать в доме вплоть до полного выздоровления Морозини. Так решил Ланглуа. Днем дом был под более или менее надежным присмотром Адальбера и План-Крепен, но с наступлением сумерек регулярно появлялись люди с набережной Орфевр. Один устраивался на канапе в зимнем саду, чтобы наблюдать за задней стороной дома, которую от большого парка отделяла лишь простая ограда. Другой, находясь в галерее второго этажа, не спускал глаз со спален, особенно с комнаты Альдо. В доме быстро заметили, что стражей было шестеро, они сменяли друг друга каждые двадцать четыре часа, все отличались исключительно хорошим настроением и сияющими улыбками. Казалось, полицейские невероятно счастливы выполнять эту монотонную работу, даже те из них, кто был женат.

Эта неожиданная радость жизни заинтриговала госпожу де Соммьер, и однажды, когда Ланглуа приехал проверить, все ли в порядке, она спросила его:

– Первые две ночи у нас дежурили Дюпен и Дюбуа, потом они стали приходить только каждый третий вечер. Почему?

Комиссар рассмеялся:

– А, вы заметили? Поначалу я собирался доверить эту работу только им двоим, но то, что они рассказали в управлении, привело к своего рода дворцовому перевороту.

– Отчего же?

– Потому что с ними слишком хорошо обращаются! Если бы я это не прекратил, здесь побывала бы вся бригада, чтобы хотя бы раз отведать блюда, приготовленные вашей Эвлалией, и вина из вашего погреба. И это не считая кофе, грога и других горячих напитков, которые всегда в их распоряжении! У вас настоящий дворец Чревоугодия, маркиза, и мне будет стоить немалого труда вытащить их отсюда, когда Морозини совсем поправится… или когда мы, наконец, схватим банду Торелли-Борджиа!

– Новости есть?

– Не слишком много! Я сталкиваюсь с огромными трудностями, пытаясь получить разрешение федеральных властей на ведение следствия в Швейцарии. Они достаточно сговорчивы, когда речь идет об иностранцах, но, если это касается граждан страны, это целое дело.

– Кто из них граждане Швейцарии, не считая Лизы и ее отца? Ведь не этот… как бишь его… Фанкетти! Его последнюю кличку я никак не могу запомнить!

– Граф Гандия-Катанеи? Что ж, именно он приобрел подходящее гражданство. У него, несомненно, достаточно денег для этого! Особенно если, как мы думали с самого начала, он связан с мафией. Эти бестии проникают повсюду!

– А ваш знаменитый Интерпол?

– В конце концов, я от него отказался. Просто невероятно, какое уважение внушает альпийская крепость с ее мешками денег и нейтралитетом! – неожиданно воскликнул Ланглуа, давая выход зревшему в нем гневу. – Уоррен, который гоняется за Торелли, сталкивается с такими же трудностями!

– Она сначала была американкой итальянского происхождения, и теперь она уже швейцарка?

– О, несомненно! Она и ее брат-любовник определенно неразлучны. Но мне не следовало посвящать вас во все эти сложности, маркиза! Я мучаю вас!

– Бывало и хуже. Но у вас хотя бы есть новости о Лизе… и об ее отце?

– В этом мы немного продвинулись. Если Кледерман все еще в Англии – так утверждает Уоррен, – то княгиня Морозини покинула клинику и уехала в Вену. Она прибыла туда в сопровождении медсестры, которая должна следить за ее лечением, но, думаю, она долго не задержится. Присутствие детей оказалось лучшим лекарством…

– Гаспар Гриндель тоже там?

– Нет. Учитывая то, что он управляет банком Кледермана в Париже, он должен показываться там чаще, чем раз в месяц. Гриндель должен появиться в Париже со дня на день… И я смогу им заняться.

– Мне кажется, что это моя задача. Вы не думаете, что пора… давно пора вернуть меня в нормальную жизнь и поделиться со мной своими секретами?

Все еще немного бледный, но одетый с иголочки – темно-синий костюм, белая сорочка, галстук в красную и синюю полоску – Альдо стоял, опираясь на трость, на пороге библиотеки, дверь которой он открыл так, что его появления никто не заметил. Тюрбан из бинтов исчез с его головы. Стали видны отрастающие волосы, оставшиеся такими же темными, лишь на висках прибавилось седины. Но его улыбка снова стала беззаботной. Позади него виднелся нос Мари-Анжелин. На ее лице появилось выражение невинности, так случалось всегда, когда старая дева ждала упреков.

– Он даже не захотел воспользоваться лифтом! – поспешила она сообщить.

Маркиза и комиссар слишком хорошо владели собой, чтобы приветствовать возвращение раненого глуповатыми радостными восклицаниями с примесью тревоги.

– Тебе как будто лучше? – констатировала тетушка Амели.

– Не стоит все же торопиться! – посоветовал Пьер Ланглуа, вставая, чтобы уйти.

– Что это вы вдруг заторопились?

– Я всегда спешу, друг мой! Что же до наших секретов, как вы говорите, с вами рядом великолепные рассказчицы! Будьте откровенны с ним, сударыни! По блеску его зеленых глаз я понимаю, что он сгорает от желания поругаться! Это ему не повредит, как раз напротив!

– Мне кажется, что вы уже слишком хорошо меня знаете!

Альдо опустился в кресло, с которого только что встал комиссар. Не успел он устроиться, как Сиприен принес ему чашку кофе, которого Альдо не просил. Он устремил свой взгляд, в котором засветилась ирония, на тетушку Амели.

– Все настолько серьезно?

– Тебе судить! План-Крепен, дайте мне чашку этого напитка, в котором я нуждаюсь не меньше, чем он!

Спустя десять минут в библиотеке воцарилась тишина. Альдо так и не произнес ни слова.

– Ты ничего не скажешь? – почти робко спросила госпожа де Соммьер.

– Я пытаюсь сложить головоломку. Что касается Лизы, мы можем перестать ею заниматься, раз она вернулась к бабушке и детям. Хотя мне не слишком нравится ее пребывание в психиатрической клинике под защитой кузена Гаспара. Хочу сказать вам, Мари-Анжелин: вы отлично отреагировали на инцидент с розами. Я бы поступил… почти так же!

– Почти?

– Да, я бы выбросил их в окно, а потом нокаутировал дарителя. Что ж, ему придется немного подождать… Именно благодаря вам мы теперь знаем, что этот негодяй связан с опереточным Борджиа. Браво!

– Опереточным! – воскликнула госпожа де Соммьер. – Ты не прав! Он причиняет не меньше вреда, чем его прототип…

– За одним лишь исключением: нам неизвестно точное количество его жертв!

– Скажем так, он делает, что может, с тем, что у него есть… – произнесла Мари-Анжелин.

– Вероятно, он прячется где-то в Швейцарии, – продолжал Альдо. – Возможно, это дом, принадлежащий его соучастнику. Гриндель племянник богатейшего банкира, коллекционер, сам банкир, у него наверняка есть пара-тройка хижин в Швейцарии…

– Несомненно, но Гаспара Гринделя взял на мушку наш дорогой Ланглуа, который ждет его появления в Париже и уже, должно быть, устроил засаду возле его банка и парижской квартиры.

– Кстати, я даже не знаю, где он живет, – констатировал Альдо. – Это глупо, но он мало меня интересовал…

– Всегда следует знать логово врага! – нравоучительно заявил вошедший Адальбер, подняв вверх указательный палец. – А я знаю его адрес! Банк расположен на бульваре Османн, а квартира – на авеню Мессины. Иными словами, не так далеко отсюда!

– Как ты это узнал?

– Я там побывал, когда ты проводил вечер с русской графиней, а Гриндель послал частного детектива следить за тобой. Доклад предназначался не столько для него самого, сколько для твоей жены! В тот момент кузен настолько хорошо сыграл роль «старшего брата» с чистым сердцем, что он даже показался мне симпатичным!

– Почему не трогательным?

– Действительно, почему? На данный момент могу тебе сообщить, что Гриндель пока не вернулся! А не пройтись ли нам по парку перед завтраком? Погода великолепная и…

– Я уже нагулялся, благодарю! За что я тебе бесконечно благодарен. Но я жду Ги Бюто, который приезжает из Венеции, чтобы ввести меня в курс текущих дел. Как только он уедет, ты сможешь взять меня на «прогулку» по Цюриху!

Тройной вопль негодования, последовавший за этим неожиданным объявлением, Альдо встретил с насмешливой улыбкой.

– Это даже не обсуждается! – заявил Адальбер.

– Вы сошли с ума? – возмутилась План-Крепен.

– Будь же благоразумным! – взмолилась госпожа де Соммьер. – Прошла лишь треть срока, отпущенного на твое выздоровление!

– Мне это кажется совершенно достаточным, тетушка Амели! Я чувствую себя в форме, близкой к идеальной, и, если я не начну двигаться, я растолстею, как ангелы-хранители, присланные Ланглуа! Что касается тебя, старина, то я не заставляю тебя сопровождать меня! В любом случае, я уезжаю ненадолго: только туда и обратно, просто чтобы встать на ноги!

– И чем ты намерен заняться в Цюрихе?

– Поговорю с портье в гостинице «Бор-о-Лак»! Я давно его знаю, и, уверяю тебя, он без труда даст мне адрес знаменитого графа Гандия-Катанеи. Если мой тесть вернулся, то я встречусь с ним и все выясню.

– Ты намерен поговорить с ним о его племяннике?

– Именно с этого я и начну разговор.

– Не знаю, прав ли ты… Повидайся с ним, если хочешь, но не начинай с Гаспара, – посоветовала тетушка Амели. – Не спорю, Мориц всегда относился к тебе с уважением и даже с любовью, но Гаспар его племянник, которому он доверил самый крупный филиал своего банка. К тому же следует признать, что едва ли ты достойно выглядишь в его глазах. Особенно если он помнит о твоих отношениях с его второй женой…

– Это было до войны, мне было двадцать лет, а она была графиней Вендрамин, так что Кледерман никак не вписывался в этот пейзаж! Мы же не станем возвращаться в незапамятные времена! И потом, после ее смерти мы же с ним объяснились раз и навсегда!

– Спокойствие! Я лишь хотела помочь тебе понять, что отец Лизы может потерять свое расположение к тебе… Повидайся с ним, если ты так решил, но действуй помягче!

– Тетушка Амели, вы же должны мне доверять, согласны?

– Разумеется, я тебе доверяю! – мягко проговорила она. – Впрочем, я бы сильно удивилась, если бы ты отправился туда один. Адальбер послужит для тебя модератором!

– Об этом вы можете не беспокоиться. Я ни на шаг от него не отойду!

Раздался звонок, потом звук открываемой двери, и все поспешили в вестибюль, чтобы встретить Ги Бюто, бывшего наставника Альдо, который стал доверенным лицом фирмы Морозини. Именно он передал своему ученику страсть к истории и особенно к истории драгоценных камней, отметивших каждую эпоху… И это не считая искусства выбирать хорошее вино и наслаждаться им. Война их разлучила, но спустя несколько лет Альдо увидел Бюто в особняке Друо во время престижного аукциона, на котором тот присутствовал в качестве зрителя, так как жил почти в нищете. Безумно обрадованный этой встречей Альдо взял его под свое крыло, одел, увез в Венецию, где Ги расцвел, словно цветок в оранжерее, с энтузиазмом принялся за работу и быстро стал вторым хозяином фирмы.

Теперь это был пожилой мужчина, элегантный, со свежим лицом и красивыми седыми волосами, с сияющими голубыми глазами. Он радостно приветствовал госпожу де Соммьер и Мари-Анжелин, которые обняли его со словами «добро пожаловать!».

– Я рад своему приезду сюда… и тому, что вы снова стали самим собой, Альдо! Вся ваша семья так тревожилась за вас…

– Я бы сказал, что мне просто повезло. Хотя…

– Обо всем этом мы поговорим за столом, – вмешалась госпожа де Соммьер. – Пусть Ги поднимется в свою комнату и освежится! Проводите его, План-Крепен!

– Я сам его провожу! – запротестовал Альдо.

– Нет, ты останешься здесь! Я должна тебе кое-что сказать. Вы простите меня, Ги?

Вместо него ответил Адальбер, объявив, что тоже пойдет с Ги. Оставшись лицом к лицу с тетушкой, Альдо с неудовольствием посмотрел на нее:

– Почему вам так надо остаться наедине со мной? Что вы замышляете, тетушка Амели?

– Я ничего не замышляю! Скорее, это относится к нашему гостю…

– К нему? Что вы говорите? Он счастлив, что приехал сюда…

– И что тебе стало намного лучше. У него даже от сердца отлегло!

– Теперь вы говорите загадками?

– С некоторых пор я знаю его даже лучше, чем ты. Вопрос возраста… и опыта! Очевидно, что он рад тому, что приехал, рад увидеть нас всех, особенно тебя, но за всем этим кроется проблема…

– Какая проблема?

– Мне об этом ничего не известно. Но я уверена в том, что Ги что-то знает, и это отравляет его радость!

Альдо не ответил. Он машинально взял сигарету, закурил и подошел к окну, выходящему в парк Монсо.

– Вполне вероятно, что вы правы, – согласился он. – В его глазах как будто появилась грусть… Мне следовало догадаться об этом сразу… До этого… ранения я сразу догадался бы об этом! – Альдо был явно недоволен собой.

– Зачем же впадать в крайности! Но не волнуйся, в слабоумие ты не впадаешь!

– Что за слова, тетушка! – Альдо посмотрел на нее и коротко рассмеялся. – Но они хороши тем, что приводят в чувство. Что касается Ги, то мы дадим ему возможность, не откладывая, сообщить свою плохую новость, иначе ему не пойдет на пользу завтрак, и Эвлалия устроит забастовку!

В самом деле, как только все заняли места за круглым столом, Альдо дал своему старому другу время только расправить салфетку на коленях и сразу начал разговор:

– Почему бы вам, дорогой Ги, не рассказать нам прямо сейчас, что вас так мучает? Думаю, что вам станет намного легче!

Бюто застыл, а его изумленный взгляд переходил с одного лица на другое – причем План-Крепен и Адальбер были изумлены не меньше, – пока не вернулся к Альдо.

– Как вы догадались?

– Не я, но тетушка Амели! От нее ничего не скроешь… Она предупредила меня о вашем состоянии, полагая, что это может касаться только меня. Говорите же! А потом мы все сможем отдать должное маленьким шедеврам Эвлалии.

– Я хотел дать вам время восстановиться…

– Все настолько плохо?

– Да… Но, в конце концов, нет смысла откладывать разговор. Итак: княгиня Лиза требует развода!

Молчание стало ответом на это известие. Лишь с губ Сиприена, который принес блюдо и едва не уронил его, сорвалось ругательство. Госпожа де Соммьер просто положила руку на пальцы внезапно побелевшего, как полотно, Альдо и почувствовала, как они сжались.

– Она не имеет права. В Италии не существует такой процедуры.

– Но это можно сделать в Швейцарии, и она намерена воспользоваться своим двойным гражданством, – сказал Ги, доставая из кармана конверт. – Письменное прошение подано в суд Цюриха! Вполне вероятно договориться и с итальянским законом, при условии, что княгиня Лиза больше не выйдет замуж, и при наличии определенных средств. Когда есть деньги, можно обойти любой закон… особенно в фашистской Италии!

– Вы забыли только об одном, – выкрикнула План-Крепен, – она католичка, венчана перед Богом, а с ним договориться не удастся. Если только она не потребует аннулировать брак перед судом в Ватикане. При наличии троих детей ей трудно будет это сделать. Не считая того, что она станет посмешищем!

– О, княгиня нашла выход… Она готова принять протестантство.

Воцарилось напряженное молчание, новость оказалась ужасной, в нее верилось с трудом.

– Едва ли ее семья примет это решение! Возможно, ее отец согласится, так как мне неизвестна глубина его убеждений. Но вот ее бабушка этого не вынесет. Валери фон Адлерштайн глубоко верующая женщина. Она обожает свою внучку, но не до такой степени, чтобы принять ее отречение…

– Я уверен, что они не в курсе событий, – решился заметить Адальбер, – если хотите знать мое мнение…

Холодный голос Альдо прервал его:

– Если она хочет развода, она его получит. Я не буду ей препятствовать. Чтобы она решилась на такое, она должна меня ненавидеть! Прошу меня простить…

Он бросил салфетку, встал и вышел из столовой, провожаемый взглядами присутствующих. Ги хотел было последовать за ним, но маркиза удержала его:

– Нет. Его лучше оставить одного, чтобы он перенес этот жестокий удар. Вы тоже останьтесь, Адальбер! Сиприен, вы можете подавать!

Завтрак начался в оцепенении… Все ели нехотя, пока не появилась явно недовольная Эвлалия и не спросила, чем им не угодил ее запеченный паштет по-удански.

– Он прекрасен, моя добрая Эвлалия, – ответила маркиза, – но мы только что услышали плохую новость и…

– Поэтому нужно есть! При всем моем уважении к госпоже маркизе, когда вам на голову падает черепица, нужно твердо стоять на ногах, чтобы выдержать этот удар. А человек с пустым желудком не сможет крепко стоять на ногах!

– Она права! – одобрил Адальбер, приступая к паштету. – Тем более что паштет восхитителен! Эвлалия, когда мы закончим, не будете ли вы так любезны приготовить поднос с завтраком, чтобы я отнес его господину Альдо?

– Я сейчас же отнесу его! – предложил Сиприен.

– Благодарю, но лучше это сделаю я. Что же вы? Не молчите!

– Я искренне сожалею, – пробормотал Ги, несколько обескураженный этой семейной драмой. – Мне следовало дождаться кофе…

– Нет, – возразила ему госпожа де Соммьер. – Все не так уж и плохо. Мы сможем обменяться мнениями, и я начну первой. Мне с трудом верится, что Лиза сама приняла это решение и была при этом в здравом уме… Женщина, которую мы с План-Крепен видели в Цюрихе, была совершенно не похожа на ту, которую мы знаем и любим.

– Это правда, – подала голос старая дева. – Она напоминала зомби! Даже принимая во внимание все то, что она перенесла и от чего еще не оправилась, наша Лиза – полная противоположность пациентке доктора Моргенталя.

– Несомненно, но она уже не в клинике, и я нахожу невероятным тот факт, что Лиза могла принять это ошеломляющее решение, находясь в доме своей бабушки рядом со своими детьми! Это… это чудовищно!

– Вероятно, есть какое-то объяснение, – задумчиво произнес Адальбер. – Сообщив нам, что Лиза вернулась в Вену, Ги упомянул медсестру из клиники. В ее обязанности входит следить за продолжением лечения, назначенного в больнице. Мне это кажется чрезмерным! Лиза не вернулась одна в пустой дом, она приехала во дворец со множеством слуг, на глазах которых она выросла. Рядом с ней любящая и внимательная бабушка, к ее услугам все венские врачи. Еще целая команда занимается детьми! И ей потребовалась чужая женщина, чтобы «следить за лечением»? Полно! И я бы очень хотел добавить: «Глупости!»

– О чем вы думаете? – пробормотал господин Бюто. – Эта женщина должна давать ей наркотик?

– Почему бы нет, если мы имеем дело с теми, кто называет себя Борджиа? Если кузен Гаспар приятель «Цезаря», почему бы им не быть друзьями с этим доктором Моргенталем, неврологом, если не сказать психиатром? Мне кажется, такое вполне возможно, разве не так? Дайте мне это, – Адальбер обратился к Сиприену, вернувшемуся с полным подносом еды. – Я намерен попытаться направить мысли Альдо в правильное русло!

Госпожа де Соммьер достала платок и сделала вид, что сморкается, возможно, для того, чтобы смахнуть непрошеную слезу.

– Попробуйте уговорить Альдо, чтобы он хотя бы еще какое-то время ничего не предпринимал! Подумайте о том, что он не совсем здоров…

– Это другая история! Вы знаете вашего племянника: если у него земля начинает гореть под ногами, его никто не удержит. Могу лишь пообещать вам, что не отстану от него ни на шаг…

Сидя в кресле у окна и опершись локтями о колени, с дымящейся сигаретой в пальцах, Альдо Морозини смотрел в парк, не видя его. Не услышал он и два коротких стука в дверь. Тихие слезы катились по его щекам. Не дождавшись ответа, Адальбер вошел в комнату.

– Нужно поесть, иначе ты не выдержишь! – произнес египтолог, ставя поднос на маленький столик.

– Для чего теперь все это? Моя жизнь кончена!

Адальбер спокойно налил ему вина:

– Вот это совсем на тебя не похоже! Сейчас не время опускать руки, возьми, выпей! У тебя прояснится в голове. И не спорь со мной!

Альдопожал плечами, но взял стакан, залпом выпил содержимое и вернул его Адальберу.

– Вот! Ты доволен?

– Не совсем. На пустой желудок пить не годится. Попробуй этот паштет по-удански! Эвлалия едва не отказалась от места из-за тебя… Давай, не упрямься! – добавил Адальбер, наполовину наполняя бокал и отрезав несколько кусочков паштета на тарелке, которую он передал Альдо.

– Каким ты иногда бываешь занудой!

– Когда ты берешься за дело, ты бываешь еще более настойчивым! Ну же! Еще чуть-чуть! А потом поговорим.

– О чем?

– Увидишь! Глотай!.. А не то я позову План-Крепен, и мы станем кормить тебя насильно, как утку!

– Хотел бы я на это посмотреть…

Но Альдо все же послушался. У Адальбера отлегло от сердца. Сидя на кровати, он продолжал следить за тем, чтобы друг поел, не забывая наливать ему красное сухое вино и себе тоже. Наконец, Альдо отодвинул от себя столик, зажег сигарету и откинулся в кресле.

– Ты доволен? Теперь поговорим, если ты настаиваешь!

– Разумеется, настаиваю! Если бы ты еще немного задержался в нашем обществе, ты бы услышал, что рассказали тетушка Амели и План-Крепен о своем посещении Лизы в клинике Моргенталя. Они уверяют – и в этом я с ними совершенно согласен, – что женщина, которую они увидели и с которой говорили, была уже не та Лиза, которую мне все знаем. Мари-Анжелин даже произнесла слово «зомби»…

– Она любит преувеличивать!

– Возможно, но тебе кажется нормальным, что твоей жене, вернувшейся в Вену к своей бабушке и к своим детям, потребовался эскорт в лице медсестры, обязанной следить за продолжением ее лечения? Как будто во дворце Адлерштайн или в «Рудольфскроне» мало народа!

Адальбер с удовлетворением заметил в глазах Альдо искорку интереса. Тот озабоченно спросил:

– Говоря о лечении, о чем ты думаешь? О наркотике?

– Мы все об этом думаем! Твоя жена стала тебя ненавидеть до такой степени, что у нее возникло желание развестись с тобой. Для этого она готова использовать свое двойное гражданство и даже заявила о своем намерении стать гугеноткой… При этом мы знаем, что она находится во власти своего кузена Гаспара. А кузен Гаспар водит дружбу с гадким воплощением Борджиа. Это уже абсолютный бред! И все это происходит под благосклонным оком папы Кледермана и старой графини Валери? Зачем это нужно Лизе? Чтобы больше не носить одну фамилию со своими детьми, рисковать тем, что их у нее отберут? Потому что ни один судья, швейцарец или нет, не доверит малышей неуравновешенной матери! Вот так! Теперь говори ты, – закончил Адальбер, наливая себе третий бокал вина.

Альдо ответил не сразу. Он задумался так глубоко, что даже забыл о сигарете. Окурок обжег ему пальцы и вернул к действительности.

– Возможно, ты прав, – заметил Морозини.

– Разумеется, я прав! Это же очевидно! Так как же мы поступим?

– Твое мнение?

– Во-первых, надо побеседовать с Кледерманом, но для этого его следует найти! Его секретарь все время отвечает, что он продлил свое пребывание в Англии…

– Это не слишком на него похоже. Надо попросить Уоррена приставить к нему наблюдателя и тайком проследить за ним, когда он решит вернуться. Меня беспокоит этот затянувшийся визит. Такое длительное отсутствие в сочетании с желанием Лизы как можно быстрее избавиться от меня законным путем после неудавшегося покушения…

– Ага, ты начинаешь понимать? Гриндель сумел промыть мозги Лизе, чтобы она рассталась с тобой по закону, так как пуля, которую в тебя послали, своей задачи не выполнила. Но это не значит, что они к этому варианту не вернутся. Потом случатся большие неприятности с твоим тестем, и его огромное состояние перейдет к дочери, которую Гриндель убедит выйти за него замуж. Естественно, Цезарь-Оттавио получит свой кусок пирога…

– … которым вполне может оказаться часть коллекции Кледермана. Этот мерзавец явно обожает драгоценности! И почему бы не получить все? Какая нежданная прибыль! Вот только есть еще двое подельников…

– Почему не трое? Божественная Лукреция едва ли останется в стороне, если я хорошо ее помню.

– Пусть будет трое, раз тебе так хочется! Как бы там ни было, есть одна деталь, определенно им неизвестная! Это содержание завещания Морица!

– А ты с ним знаком?

– Да. Он говорил мне о нем в те времена, когда мы занимались «слезами» Марии-Антуанетты. Коллекция, разумеется, перейдет к Лизе, но при условии, что доверена она будет мне. Если же она откажется, то ее унаследуют мои дети, что одно и то же.

– Нет, при условии, что им удастся так или иначе тебя убрать… То есть…

– … я попал в жуткую историю и пока не вижу, как из нее выпутаться! – вздохнул Альдо, откидывая голову на спинку кресла.

– Ты бы мог сказать «мы»! И ради всего святого, не позволяй себе впадать в отчаяние и не забывай, что ты все еще нуждаешься в отдыхе…

В дверь постучали, но вопреки ожиданиям Адальбера это был не Сиприен, пришедший за подносом, а Мари-Анжелин. Она оглядела комнату и мужчин, вздохнула и произнесла:

– Нашей маркизе очень бы хотелось, чтобы кто-то из вас – хотя бы! – спустился и помог ей утешить бедного Ги, впавшего в настоящее отчаяние!

– Не может быть! Он тоже? – встревожился Адальбер и встал. – Ты слышал, Альдо? Ну-ка, встряхнись!

– Ты уж реши, чего тебе хочется! Две минуты назад ты говорил, что я нуждаюсь в отдыхе! Мы идем следом за вами, Мари-Анжелин! И простите меня! Мне стыдно за свое поведение!

– После новостей из Вены у вас было мало поводов плясать от радости. Но, может быть, вам двоим не стоит уединяться? Не лучше ли собраться всем вместе и все обсудить? У меня есть кое-какие идеи…

Спустившись на первый этаж, первое, что увидел Альдо, были покрасневшие глаза его старого друга. Не говоря ни слова, Морозини обнял его.

– Простите меня, мой дорогой Ги! – наконец сказал он. – Мне стыдно за себя: я оставляю на вас фирму и дом, а вам еще пришлось передавать мне невероятно жестокое сообщение. Признаюсь, что оно застало меня врасплох, но мы обсудим сложившуюся ситуацию в семейном кругу.

– Прежде всего, ее должен изучить адвокат, специалист по международному праву! – заявил приехавший пять минут назад Пьер Ланглуа, спокойно потягивавший кофе рядом с апельсиновым деревом в горшке. – Это самый невероятный документ из тех, что мне пришлось читать.

Альдо посмотрел на него с некоторым облегчением и даже сумел улыбнуться.

– Не знаю, какому волшебству мы обязаны, что вы появились у нас в этот час, но, увидев вас, я почувствовал себя Аладдином перед лицом джинна из лампы!

– Э, нет! Я здесь не для того, чтобы выполнять ваши приказы! Что же касается волшебства, то это был всего лишь телефонный звонок госпожи де Соммьер. Это мы выяснили. Как вы себя чувствуете?

– Лучше, чем я мог предполагать. Только сила духа подводит. Но раз уж вас послало Небо…

– Не Небо, – поправила Мари-Анжелин, для которой правда была превыше всего, – а наша маркиза!

– Я бы в любом случае приехал… Но ради всего святого, прекратите смотреть на меня глазами, полными надежды! Я здесь лишь для того, чтобы сообщить еще об одной проблеме…

– Может быть, вы бы рассказали сначала об этом мне? – предложил Адальбер, успев бросить на друга быстрый взгляд.

– Об этом не может быть и речи! – отрезал Морозини, закуривая сигарету и стараясь унять дрожь. – Рассказывайте, комиссар!

– Пришло сообщение от Уоррена. Кледерман исчез!

Ни единого возгласа изумления, только гробовое молчание. Его нарушил Адальбер:

– Всего четверть часа назад мы говорили о такой возможности. Вы знаете подробности?

– Их немного. Позавчера банкир покинул «Савой», чтобы провести уик-энд в Кенте у своего друга лорда Астора в замке Хивер… Но туда он так и не доехал…

– Как такое возможно?

– Самым глупейшим образом. Лорд Астор прислал за ним машину в «Савой», роскошный бронированный «Роллс-Ройс». Кледерман сел в нее, и все, исчез! Позже машину нашли в лесу, шофер и лакей с завязанными глазами были привязаны к дереву, полураздетые и почти мертвые от холода. Их нашел охотник с собакой. Он развязал их и попытался согреть, послав спаниеля домой с запиской в ошейнике, в которой просил о помощи. Разумеется, помощь прибыла, и мужчины смогли рассказать о том, что случилось. Ничего оригинального, классическая засада. Как вы знаете, графство Кент – очаровательное, живописное, идеальное место для ловушки: там полно старых деревьев, скал, извилистых дорог.

– Осмотр машины ничего не дал полиции? – спросил Альдо.

– Абсолютно ничего! – вздохнул Ланглуа. – Англичане вооружены новейшей лабораторной техникой, работают в перчатках, в масках и так далее. Лорд Астор получил обратно «Роллс-Ройс», кажется на нем не было даже пыли! Разумеется, Уоррен установил наблюдение по всей Англии.

– Досадная в нашем случае особенность этой страны заключается в том, – заметил Адальбер, – что побережье всегда недалеко, и в этот момент Кледерман может оказаться, где угодно: в Бельгии, в Голландии, в Дании или в какой-нибудь другой стране.

– Удивительно, насколько плохо мы знаем людей! – посетовал Ги Бюто. – Для меня Мориц Кледерман всегда был неким подобием практически бессменной статуи, возвышающейся над Цюрихом и даже над всей Швейцарией. Огромное состояние, дворцы и одна из самых потрясающих коллекций драгоценностей в мире. Я даже представить не мог, что он может разъезжать по лесным дорогам Кента, чтобы нанести визит другу. Мне казалось, что, достигнув таких высот, за пределами своей страны он мог иметь только деловых партнеров. Замок Хивер… Это мне о чем-то напоминает, но вот о чем?

– Не о чем, а о ком! – осторожно поправила План-Крепен. – Это замок семьи Анны Болейн. Оттуда она отправилась в бурное и безрассудное путешествие, которое привело ее сначала на трон, а потом на эшафот. Правда до этого она все перевернула в Англии с ног на голову, в том числе и религию, оставив огромное количество жертв… и маленькую Елизавету, которой суждено было стать самой великой правительницей этой страны.

– Что касается дружбы с Астором, то она объясняется их общей страстью к драгоценностям, – дополнил Альдо. – Это те самые английские Асторы, которым принадлежит бриллиант Санси…

– Как бы там ни было, – заключил Ланглуа, поднимаясь, – я вас предупредил! Смею надеяться, что Кледерман жив. Что же до вас, Морозини, учитывая то, о чем я здесь узнал, то вас сейчас необходимо охранять, как никогда раньше! Гнусный план, заключавшийся в том, чтобы отправить вас к вашим предкам на красивое кладбище Сан-Микеле в Венеции, провалился. А тот бессмысленный документ, который я только что прочел, с моей точки зрения, свидетельствует о том, что от вас хотят избавиться как можно быстрее. Вы еще не вернулись к прежней форме, так что смиритесь: оставайтесь под прикрытием и дайте работать нам, Уоррену и мне! Главное, не вставляйте нам палки в колеса! – И с неожиданной яростью Ланглуа добавил: – Итак, все сидят тихо! Понятно?

Он поклонился дамам и торопливо направился к двери, когда Адальбер вдруг тихо спросил:

– А нет ли у вас случайно новостей о кузене Гаспаре?

– Он вернулся в Париж… Добавлю, что он весьма любезно отреагировал на мое приглашение и спокойно ответил на все мои вопросы. Кратко передаю суть ответов. Мориц Кледерман действительно поручил ему собрать миллион долларов и отнести их в указанное место, о котором ему сообщили в последнюю минуту. Особо было указано, что если информация попадет в полицию, то его кузине будет подписан смертный приговор. Гриндель доверил деньги одному из служащих, на которого он мог положиться, а сам последовал за ним на самой неприметной из своих машин. Преследование бандитов – судя по всему! – не составило для него никакого труда, так как исключительное зрение позволяет ему видеть ночью так же хорошо, как и днем. Он издалека наблюдал за прибытием княгини Лизы на Лионский вокзал, видел, как она села в черный лимузин, за которым ему пришлось ехать на определенном расстоянии, чтобы его не заметили. Потом он ждал кузину возле замка. Он с тревогой наблюдал, как местные власти штурмуют замок, и собирался уже присоединиться к ним, когда вышли пленники. Он увидел ту, кого ждал, позвал ее и поторопился увезти подальше от этого кошмара. Он хотел остановиться в Париже, чтобы она отдохнула, так как ее состояние его тревожило. Но Лиза умоляла его скорее отвезти ее в Цюрих к отцу. По приезде у нее начались преждевременные роды…

– И он сразу же повез ее в клинику доброго доктора Моргенталя? – с горькой иронией прервал его Альдо.

– Нет. Потеря ребенка произошла в доме отца Лизы. Все было уже кончено, когда ее перевезли в эту клинику, чтобы она получила необходимую помощь и, главное, покой, которого не смогла бы найти в другом месте…

– И какой покой! – усмехнулась План-Крепен. – Абсолютная тишина! Почти гробовая! Гриндель говорил вам о нашем визите?

– Да! Он был им очень недоволен. По его словам, посещение имело самые плачевные последствия…

– Но послушайте… – начала было План-Крепен.

Госпожа де Соммьер энергично стукнула тростью об пол.

– Хватит! Комиссар и так достаточно добр, что все это нам рассказывает. Он не обязан этого делать!

– Ну что вы, маркиза, право, не стоит… Так о чем я говорил?

– … посещение имело самые плачевные последствия, – подсказал Адальбер.

– Благодарю! Именно после этого визита было решено, что присутствие детей будет наилучшим лекарством, и княгиня отправилась в Вену.

– И кто решал? – поинтересовался Альдо. – Гаспар, разумеется?

– Не он один. Он позвонил своему дяде, чтобы узнать его мнение, и решение об отъезде было принято в согласии с ним. Ситуация разрешилась, во всяком случае, пока. Как только господин Кледерман вернется, они решат, что делать дальше. На этом наша беседа закончилась, и, чтобы избавить вас от необходимости задавать еще один вопрос, мадемуазель План-Крепен, добавлю, что я не сказал ни слова о том, что вы видели в баре гостиницы. Чем спокойнее себя будет чувствовать Гаспар Гриндель, тем больше у нас будет шансов поймать его на ошибке… Все, теперь я действительно ухожу!

– Одно только слово! – попросил Альдо. – Об исчезновении моего тестя сообщали?

– В Англии, насколько мне известно, нет! Уоррен хочет, чтобы у него были развязаны руки, ему не нужны толпы журналистов. И в этом с ним согласен лорд Астор. А меня не нужно просить подождать его разрешения.

На этом, явно опасаясь «последнего вопроса», Ланглуа торопливо откланялся и исчез в анфиладе гостиных. Альдо сел рядом с Ги Бюто, который выглядел удрученным.

– Какая история! – пробормотал он. – Чем мы прогневили Небеса, что они нанесли нам такой удар?

– Вам следует обратиться к План-Крепен, – сказала госпожа де Соммьер. – Небо – это ее епархия…

Но старая дева ее не услышала. Нахмурившись, она так глубоко задумалась, что Адальбер поинтересовался, что стало предметом ее размышлений.

– Я думала о доме номер 10 на авеню Мессины! – ответила Мари-Анжелин. – У меня такое ощущение, что я там кое-кого знаю.

– Я тоже, – со смешком добавила госпожа де Соммьер. – Это леди Лиассура, богатая цейлонка. Ее покойный муж получил титул от Эдуарда VII. Я бы очень удивилась, если бы ее челядь посещала шестичасовую мессу в церкви Святого Августина!

– Черт возьми! А мы ее не посещаем? Мне бы так хотелось попробовать мои таланты сыщицы в этом доме!

– Но это же просто! Возобновите службу в Армии спасения! Вы творили чудеса, надев ее форму, которая позволяла вам входить в любые двери!

На Мари-Анжелин как будто снизошла благодать:

– Но это же замечательная мысль!

– Не забывайте, что все-таки есть одно препятствие! Они протестанты… а вы – нет!

– Какое это имеет значение! Я не собираюсь распевать на перекрестках, звоня в колокольчик! Главное – это форма. Дело от этого не пострадает, я передам Ланглуа всю информацию, которую сумею собрать! Займусь этим немедленно!

Предвкушая возможность превратиться в нового персонажа, План-Крепен буквально взлетела на верхний этаж, напевая англиканский псалом…

– Она уже видит себя в форме! – заметила удивленная госпожа де Соммьер. – Что вы об этом думаете, Адальбер?

– Это чертовски удачная мысль! Тем более что Мари-Анжелин уже доказала свои способности. И потом, это, можно сказать, международный персонаж! Я даже спрашиваю себя, не раздобыть ли и мне форму Армии спасения!

Ги кашлянул и робко попросил разрешения удалиться. Эта поездка и последующий разговор его чрезвычайно утомили.

– Мой бедный друг! – посочувствовал ему Альдо, беря его под руку и провожая к лестнице. – Вам следовало бы знать, что в этой семье все немного сумасшедшие! Признайте, все же, что в этом есть нечто успокаивающее…

– О, разумеется, и я счастлив этим, но я опасаюсь того, что вы ринетесь в опасную авантюру, хотя все еще далеки от полного выздоровления!

– Полно! Перестаньте тревожиться на мой счет! Я крепкий. Даже мой хирург с этим согласен. В любом случае, я никогда не соглашусь с ролью зрителя, когда все вокруг меня заняты делом! И вы это знаете!

– Гм…

– Если это вас успокоит, я обещаю вам быть внимательным! Отдохните как следует! А потом мы поговорим о делах. С фирмой все в порядке?

– Да. Молодой Пизани действительно отличный сотрудник. Через два-три года, я думаю, он сможет меня заменить.

Альдо сморщил нос. Ни на мгновение он не мог представить себе дворец сокровищ без Ги.

– Нет, – твердо сказал он. – Никто не сможет вас заменить! И больше мы к этой теме не вернемся! Так что вбейте себе это в вашу бургундскую голову… и отдыхайте. Вы это заслужили.

Срочную посылку почтальон принес ближе к вечеру. Адресованная князю Морозини, она была размером с коробку для обуви. Отправил ее некий Огюст Дюбуа, живущий в доме номер 2 по улице Арбр-Сек. Посылку сдали на центральный почтамт на улице Лувр…

Когда Сиприен принес ее, Альдо сидел за шахматами с Адальбером, и именно последний взял посылку.

– Эй! – запротестовал адресат. – Теперь ты воруешь мою корреспонденцию?

– О да! Особенно такую подозрительную, как эта. Держу пари, что по указанному адресу нет никакого Дюбуа…

– Чего ты боишься? Бомбы?

– Почему бы и нет? И помолчи немного, пожалуйста. Мне кажется, я слышу тиканье… Нужно быть осторожным, – добавил Адальбер, подходя к окну, выходящему в сад. Он открыл его и выбросил подозрительную посылку.

– Заткни уши! – скомандовал он, делая то же самое.

Но ничего не произошло. Только появилась Мари-Анжелин, вернувшаяся из церкви Святого Августина.

– Что это вы устроили сквозняк? Сегодня вечером по-зимнему холодно, и уж никогда не подумала бы, что можно так разгорячиться, играя в шахматы!

– Пока что мы пускаем голубей, новый вариант старой игры, – заметил Альдо. – Адальбер развлекается, выбрасывая мою почту в окно. Он утверждает, что в посылке адская машинка…

– Нет, вы только послушайте его! Я же сказал, что внутри часовой механизм!

– Но посылка не взорвалась!

– Оставайся на месте, я пойду, посмотрю…

Адальбер перелез через подоконник, спрыгнул в сад и осторожно приблизился к посылке.

– Нам следовало бы дать ему крышку от котла вместо щита! – заметила План-Крепен.

– … И найти фотоаппарат, чтобы запечатлеть эту сцену! – предложил Альдо, получивший в ответ изумленный взгляд.

– Вам определенно лучше! Если вы можете шутить…

– Мы, Морозини, шутим даже на эшафоте! Но вы правы, я чувствую себя не таким подавленным. Это доказательство того, что бездействие мне во вред. Если я и дальше буду отлеживаться в шезлонге, я сойду с ума…

Тем временем Адальбер уже вернулся со своим трофеем и положил его на стол. Мари-Анжелин дала ему ножницы, чтобы разрезать бечевки. Что он и сделал с огромными предосторожностями. Не менее осторожно Адальбер снял оберточную бумагу и оказался прав в одном: они услышали опасное тиканье.

– Все в укрытие, я сейчас сниму крышку…

Он взял трость Альдо, прикрылся креслом. Но тот пожал плечами и, оттолкнув друга, открыл коробку с ее содержимым. Там был крупный будильник, который Морозини протянул Адальберу.

– Ты был прав, когда говорил о часовом механизме.

– Посмотрим остальное!

Остальным оказался пакет, завернутый в белую бумагу, которую Альдо быстро развернул. В пакете оказались его паспорт, бумажник со всем содержимым, включая деньги и фотографии Лизы и детей, чековая книжка, золотой портсигар с гербом, часы, зажигалка и фамильное кольцо-печатка с резным сардониксом и, наконец, лупа ювелира, с которой он никогда не расставался.

– Школьный розыгрыш! – улыбнулся Альдо. – Охотно его прощаю, я и не думал, что когда-нибудь получу все это назад!

– Тут еще записка! – План-Крепен протянула ее князю.

Записка была короткой.

«Мы возвращаем принадлежащее вам, за исключением обручального кольца. Вам оно больше не нужно…»

Боль оказалась настолько острой, что Альдо закрыл глаза, чтобы сдержать слезы. Он почувствовал руку Адальбера на своем плече:

– Когда-нибудь его вернут тебе, поверь мне! Ты должен в это верить. И главное, не доставляй этим негодяям удовольствие видеть, как ты страдаешь!

– Ты прав! Мне кажется, что я слышу чей-то смех за спиной.

Гневным жестом он едва не смел на пол обертку от посылки, но Мари-Анжелин его удержала.

– Вы оба уже все это трогали, но больше не прикасайтесь ни к чему! Я сейчас вернусь.

Через мгновение она появилась в новых резиновых перчатках, позаимствованных на кухне, и с бумажным пакетом, в который сложила все, включая записку.

– Это мы отдадим нашим ночным дозорным, когда они приедут, чтобы один из них отвез все это на набережную Орфевр. Полицейская лаборатория, возможно, сумеет найти отпечатки пальцев, которые нам помогут!

– Какое присутствие духа! – восхитился Альдо. – Кстати, о полицейских. Вы не думаете, что пора отказаться от охраны? Я чувствую себя в силах защититься. Мне вернули паспорт, отсутствие которого создавало для меня большую проблему, и мне не терпится съездить в Швейцарию…

– Не потеряли ли вы рассудок? – запротестовала План-Крепен.

– Всего лишь поездка в Цюрих, только туда и обратно. Одна ночь в гостинице «Бор-о-Лак», чтобы обменяться парой слов с Ульрихом, портье. Мне он даст адрес Борджиа!

Адальбер одобрил:

– Согласен, но я отвезу тебя туда на машине, и действовать мы будем скрытно. Кроме того, сейчас не время отказываться от твоих ангелов-хранителей. Мы с ними договоримся, чтобы они нам помогли и действовали так, словно ты никуда и не уезжал.

В этот момент в комнату вошла тетушка Амели.

– Не придумывайте, Адальбер! – резко произнесла она. – Они никогда на это не согласятся, если не получат на это разрешение своего патрона! Любая сделка с вами может стоить им карьеры.

– Совершенно верное замечание! В этих обстоятельствах я вижу только одно решение, – решила План-Крепен, – большой начальник должен дать добро. Я еду к нему!

– Но, бедняжка моя, он лишь рассмеется вам в лицо!

– Не думаю. Альдо, доверьте мне ваш бумажник, портсигар, зажигалку и чековую книжку. Я сама отнесу их Ланглуа вместе с оберткой от посылки. Он будет так доволен, что я добьюсь его разрешения!

– Вы не хотите взять мой паспорт?

– Нет. Возможно, комиссар захочет оставить паспорт у себя. Думаю, его соблазнит перспектива выяснить, где притаилась его дичь, хотя возможна и любая другая реакция…

– Если он этого уже не знает! – проворчал Адальбер. – В таком случае мы получим по полицейскому в каждую комнату. Что скажете, тетушка Амели? Это безумие, да?

Маркиза вернулась в кресло, принялась перебирать свои цепочки, потом улыбнулась своему «верному церковному сторожу»:

– Я вот думаю: настолько ли безумна эта идея, какой она кажется? В любом случае, вы ничем не рискуете, если попробуете, План-Крепен. НЕ бросит же вас Ланглуа в сырые застенки! Скажите Люсьену, чтобы подавал машину.

– Почему бы не вызвать такси? – предложил Адальбер.

– Видите ли, мой мальчик, последние события не позволяют мне доверять такси. За исключением полковника Карлова и его русских приятелей, но никогда не знаешь, где их найти. Впрочем, наш казак больше не работает!

Спустя несколько минут достопочтенный «Панар» величественно выплыл из ворот, увозя Мари-Анжелин и одного из двух полицейских, категорически отказавшегося отпускать ее одну с наступлением вечера… Полицейский потребовал также, чтобы позвонили в управление и убедились в том, что главный комиссар на месте.

Мари-Анжелин вернулась через два часа с победой. Ланглуа поблагодарил ее за «блестящую инициативу» и после обязательных нравоучений все-таки дал вожделенное разрешение. Он лишь потребовал, чтобы отъезд прошел незаметно для тех, кто, возможно, наблюдает за домом. В самом доме, разумеется, останется обычная охрана.

– Он добавил: «Только передайте Морозини, что я согласился на эту авантюру по одной простой причине: если я его не запру, он все равно туда поедет, нравится мне это или нет. Лучше позволить ему действовать. Он и его друг упрямее ослов…»

(обратно)

Глава V Голос в ночи

На другое утро друзья уже ехали по направлению к Швейцарии. Альдо чувствовал, как оживает, и это ощущение было сильнее, чем при выходе из больницы. До окончания срока его полного выздоровления оставался еще месяц, но ужасная новость, которую сообщил Ги, сначала едва не убившая его, пробудила в нем вкус к борьбе… Это оказалось куда более живительным, чем наблюдать, как проходящие часы меняют краски зимнего сада, или читать в уголке у камина. Мрачных мыслей слишком много, и они мешают сосредоточиться на тексте, каким бы великим ни был талант автора.

Они с Адальбером уехали втайне, и в этом им помогли полицейские, дежурившие в доме – Соммье и Лафон, – которым Ланглуа отдал новый приказ… Адальбер в комфортабельном авто, на котором он приехал в Турень и который он, в конце концов, купил «на тот случай, если…», отвез на вокзал Ги Бюто, который возвращался в Венецию. Лафон в одежде Альдо совершал вечернюю прогулку по парку в обществе План-Крепен, а Морозини в плаще и кепи полицейского оседлал мотоцикл и уехал, как будто полицейский что-то забыл. Он сделал круг и приехал в дом Адальбера, где провел ночь, так как отъезд был назначен на раннее утро. Принятые меры предосторожности явно оказались не лишними: кто-то выстрелил в «Альдо» и План-Крепен, гулявших по парку, на что оба ответили ответным огнем, отступая к дому. Удивленный до глубины души, Лафон горячо поздравил родственницу славных крестоносцев, которая не потеряла ни хладнокровия, ни ловкости.

– Судя по всему, враг не сложил оружие, – сказал египтолог Альдо, когда вернулся к себе после обычного ужина у госпожи де Соммьер.

– Я бы добавил, что он явно теряет терпение. В первый раз меня пытаются убить во время прогулки.

– Возможно, потому, что раньше ты гулял только днем. Трудно стрелять в человека среди толпы играющих детей, их нянек, гуляющих посетителей, охранников и садовников, если у вас нет желания устроить настоящую бойню! Как бы там ни было, они совершили ошибку. Теперь квартал прочешут, как следует…

– Ты так думаешь? Ланглуа отлично известно, что Гриндель едва ли поселит у себя на авеню Мессины этих негодяев. Они могут жить на Монмартре или на бульваре Сен-Жермен…

Альдо продолжал думать об этом, когда мощный автомобиль отправился в путь, чтобы преодолеть около шестисот километров до Цюриха через Провен, Труа, Шомон, Лангр, Везуль, Бельфор и Базель и оказаться там ближе к ночи. Весна была прекрасной, хотя и чуть сыроватой, поля покрылись свежей зеленью, деревья стояли в цвету, и путешествие, несомненно, доставляло удовольствие. Адальбер, как и сам Альдо, не любил разговаривать, когда вел машину. Его пассажир воспользовался этим, чтобы обдумать пришедшую в голову идею, которая становилась все определеннее по мере того, как новые километры дороги ложились под колеса автомобиля.

Морозини настолько углубился в молчание, забыв о закуренной сигарете, догоревшей до фильтра, что Адальбер, в конце концов, спросил:

– Ты спишь?

– Нет! Почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты сегодня слишком молчалив! Тебя уже всего засыпало пеплом от сигареты. Что-то не так?

– Нет, я просто подумал о том, насколько беспокойным был наш отъезд… И вот что я подумал: не стоит ли тебе вернуться одному, чтобы исчезла опасность, нависшая над домом тетушки Амели. Как только враг узнает, что меня там нет, он утратит интерес к особняку.

– Ошибаешься! Они должны считать, что ты все еще там, тогда полиция будет охранять дом и даже усилит охрану. Иначе в опасности окажутся жизни тетушки Амели и План-Крепен. Думаю, они способны на все!

– Согласен! Знаешь, оказавшись там, где живет тот, кто называл себя Фанкетти, было бы очень соблазнительно посмотреть на его логово поближе. А в возвращении домой нет ничего интересного. И что мне там делать? Ждать нападения или доставки документов таких же неприятных, как и письмо, привезенное беднягой Ги? Кстати, я вернул ему это письмо и приказал оставить на моем письменном столе. Он будет складывать туда всю поступающую корреспонденцию, не вскрывая ее, как будто ему неизвестно, где меня найти, но он ждет моего возвращения. Возможно, я вернусь домой, когда я узнаю, где найти Цезаря!

– Ты хочешь вернуться в Венецию?

– А почему бы и нет? Это будет более удачным способом отвести опасность от наших парижанок, о которых сможешь позаботиться ты!

Адальбер повернул руль вправо, сбросил скорость, остановился на обочине дороги, повернулся к Альдо и сурово посмотрел на него.

– Ты, старина, слишком много думаешь, и это не пойдет тебе на пользу! У нас с тобой одна забота – безопасность наших дорогих дам, – но мы с тобой смотрим на это по-разному. Чтобы нам не спорить по пустякам, я намерен сообщить тебе мою точку зрения. Первое: если мы узнаем адрес убежища Борджиа, мы пойдем туда вместе! Второе: мы сообщим Ланглуа о том, что нашли, и будем ждать его ответа, чтобы знать, что он намерен предпринять. Но мы ему рекомендуем заглянуть на авеню Мессины в квартале Монсо…

– Если мы ему так напишем, он разозлится. Ланглуа, черт побери, знает свое дело!

– В этом ты, определенно, прав! И третье: мы возвращаемся в Париж или в Венецию, но вместе! Ты хорошо меня понял? Даже речи не может быть о том, чтобы ты один подвергал себя риску! Я поклялся не отходить от тебя ни на шаг, и у меня есть плохая привычка держать слово… Ясно?

– Ясно. Можешь ехать дальше!

Инцидент был исчерпан, и когда они остановились в гостинице «Золотой лев» в Везуле, чтобы позавтракать, то по молчаливому согласию интересовались только вкусными блюдами из сморчков и вином из Арбуа. Погода была исключительной, зал ресторана – очаровательным, но еще более очаровательной была хозяйка, которая решила сама подать еду путешественникам, людям явно не простым.

– Почти каникулы! – выдохнул Адальбер, первый раз затянувшись сигарой. – Честно говоря, я думаю, что нужно уметь наслаждаться короткими приятными моментами, которые нам время от времени дарит судьба, чтобы справиться с ее ударами!

Альдо не смог удержаться от улыбки. Хорошее настроение Адальбера, которое чаще всего поддерживало неисправимое эпикурейство, действовало на него успокаивающе. Тем более что он был совершенно прав!

Приезд в гостиницу «Бор-о-Лак» неожиданно доставил Альдо удовольствие. Он часто в ней останавливался в более или менее приятных ситуациях, но его обрадовало то, что, переступив порог элегантного здания, он как будто снова обрел себя прежнего. Служащий, ставивший машины на стоянку, приветствовал его широкой улыбкой:

– Счастлив снова видеть вас, ваша светлость!

– Я тоже, Йозеф!

Еще более радостная встреча ждала его у стойки портье, где путешественников встретил Ульрих Вайзен. Он знал и Видаль-Пеликорна, хотя встречался с ним реже. Портье объявил, что выбрал для них самые лучшие комнаты с видом на озеро, и с уважением поинтересовался, все ли в порядке в семье. Совершенно естественным тоном Альдо ответил, что его жена с детьми гостят в Вене, а его тесть отправился по делам в Англию. Его же приезд в Цюрих связан со встречей с клиентом, чей преклонный возраст не позволяет тому приехать в Венецию самому. Потом Адальбер попросил заказать им столик для ужина, и на этом разговор закончился.

День прошел как обычно. Ванна, короткий отдых, облачение в смокинг, и вечером друзья спустились в элегантный зал ресторана, где, впрочем, было почти пусто, если не считать столиков над самой водой, и не оказалось знакомых, что очень порадовало путешественников. Им обоим не хотелось разыгрывать очередной эпизод светского спектакля. Но огромное удовольствие им доставила привычная ночная прогулка по садам на берегу озера и обязательная сигара. В Цюрихе было много садов, но Альдо особенно любил именно эти.

– Каков план действий? – спросил Адальбер.

– О, все просто. Завтра утром, поскольку я объявил о встрече с клиентом, мы отправимся побродить по старому городу и по берегам реки Лиммат. Не знаю, бывал ли ты здесь раньше, но город прекрасен, как все эти швейцарские города, растущие на протяжении веков благодаря власти денег и вкусу тех, кто их строил. Интересующий нас вопрос я задам по возвращении. А потом мы можем уезжать. Не буду скрывать от тебя, что несмотря на все очарование Цюриха я не слишком уютно себя здесь чувствую…

– Это нормально! Слишком много воспоминаний…

Они уехали из гостиницы около половины одиннадцатого, оставили машину около ратуши и отправились бродить по улицам, которые Альдо хорошо знал. Они зашли и в кафе «Одеон», где побывал весь цвет мировой культуры, а в золотой книге значились подписи Рихарда Штрауса, Джеймса Джойса, Сомерсета Моэма, Клауса Манна, Артуро Тосканини. Здесь танцевала и Мата Хари. Кофе здесь подавали великолепный, и на какое-то время мужчины забыли, что они не туристы. Наконец, они вернулись к машине, чтобы возвратиться в гостиницу…

Войдя в вестибюль, Альдо придал лицу настолько недовольное выражение, что, отдавая ему ключ, портье осмелился спросить:

– Вы как будто недовольны, ваша светлость. Смею надеяться, ничего серьезного?

– Нет, не стоит беспокоиться, мой дорогой Ульрих! Я просто потерял время с клиентом, который сам не знает, чего хочет. Хотя едва ли можно назвать потерянным время, которое я провел в вашем городе…

Морозини взял ключ, направился было к лифту, но вернулся:

– Кстати, вы давно видели графа Гандия-Катанеи?

– Нет, не слишком давно. Он был здесь… недели две тому назад, если мне не изменяет память…

Альдо похлопал себя по карманам, как будто что-то искал. И явно напрасно, потому что он снова обратился к портье:

– Я забыл записную книжку. У вас, случайно, нет номера его телефона?

– Нет, ваша светлость, сожалею! Всегда звонит он сам или его секретарь, чтобы сообщить о приезде…

– Тем хуже!

Альдо отошел на пару шагов и снова вернулся.

– У вас есть ежегодник кантонов?

– Разумеется!

Ульрих Вайзен достал из-под стойки толстый том. Альдо нежно ему улыбнулся:

– Будьте так любезны, поищите вместо меня. Шрифт такой мелкий, что мне трудно его разобрать…

– С удовольствием, ваша светлость!

Ульрих принялся перелистывать страницы толстой книги, Альдо фамильярно облокотился на стойку. У него не только было великолепное зрение, но он обладал еще и способностью читать вверх ногами. Поэтому он увидел, что Ульрих нашел страницы, относящиеся к Лугано в кантоне Тессин, внимательно просмотрел их, закрыл увесистый справочник и со вздохом сожаления произнес:

– Мне бесконечно жаль, но граф не числится в справочнике. Впрочем, меня это не удивляет, поскольку я не уверен, что он живет там достаточно долго… Но вашей светлости это, должно быть, известно.

– В самом деле. В любом случае, не переживайте, Ульрих. Мое дело не срочное. Это даже к лучшему, потому что у меня будет время успокоиться. Именно ему я обязан этим потерянным утром. Поэтому вы не говорите ему обо мне, когда увидите снова… Иначе вы испортите мне весь эффект! – добавил Альдо шутливым тоном.

– Ни в коем случае! – с легким поклоном ответил портье и улыбнулся.

Альдо подошел к Адальберу, который ждал его в баре, лениво просматривая газету.

– Ну как? – спросил египтолог.

Альдо сел на высокий табурет, заказал коньяк с водой, дождался, чтобы напиток подали, и только потом бросил:

– Лугано!

– Это все?

– Это лучше, чем ничего, как мне кажется! Я надеялся, что у него есть телефон и…

– Не пересказывай! Я слышал начало твоего разговора. Идея была неплоха! Ты бы смог запомнить и адрес, и телефон! Я был уверен, что от этого портье ты добьешься чего угодно. Он просто ел у тебя с руки!

– Но ведь и это неплохо, а? Напрямую спрашивать адрес было как-то неловко. Ульрих сказал План-Крепен, что это «хороший клиент». Такая оценка обязывает к некоторой сдержанности. Можешь попробовать сам, если уверен, что ты хитрее!

И Альдо залпом выпил коньяк… чтобы заказать следующий. Когда он чувствовал, что нервы сдают, он становился очень раздражительным и чувствовал потребность расслабиться. Адальбер положил руку ему на локоть:

– Прости меня! Я сказал, не подумав… Но Лугано – не маленькая деревушка…

– Около тридцати тысяч жителей, согласно последней переписи. Но так как это не на краю света – до него чуть больше двухсот километров, – мы обедаем и едем туда! Вечером будем на месте. В «Роскошном королевском отеле» нас знают, и я напоминаю тебе, что там у нас есть друг. Итого, два очка в нашу пользу!

– Говори за себя! Твой друг Манфреди будет просто счастлив тебя увидеть, потому что он тебе крайне обязан. Только я не уверен, что отношение его жены ко мне будет таким же! Все, конечно, как-то устроилось, но меня она сильно невзлюбила, пока мы путешествовали вместе в Люцерн и обратно. Ладно, мы ничем не рискуем, если попробуем! – поспешил добавить Адальбер.

Спустя два часа они покинули Цюрих, предварительно посетив шоколадный магазин «Шпрюнгли», чтобы привезти тетушке Амели и Мари-Анжелин большой запас самого лучшего в мире шоколада, который они обожали.

Погода оставалась великолепной. Поездка через несколько самых красивых мест Швейцарии стала истинным удовольствием – друзья проехали через Цуг, мимо озера Четырех кантонов, через Андерматт и Сен-Готардский туннель, потом последовал спуск к Айроло и, наконец, приезд в Лугано. Они прибыли в город одновременно с потрясающим закатом и удивились приятному открытию: температура воздуха оказалась на несколько градусов выше, чем в Цюрихе. Друзья не могли не почувствовать очарования старого города, его домов с аркадами, собора Сан-Лоренцо, многочисленных уже цветущих садов, которые как будто стекали с гор с заснеженными вершинами. Все это как будто служило оправой для огромного синего сапфира великолепного озера.

Остановив автомобиль перед старинной виллой Мерлина, обращенной фасадом к озеру и окруженной невероятно красивым парком, Адальбер вздохнул:

– Вероятно, уже поздно об этом думать, но, если мы окажемся лицом к лицу с «Борджиа», что мы будем делать? Поздороваемся и убежим или схватим его?

– Почему мы должны его встретить? Позволь тебе напомнить, что это гостиница!

– Вот именно! Почему бы ему здесь не жить?

– Со всей его бандой? Когда их разыскивают английский Скотленд-Ярд и французская сыскная полиция? Ты бредишь!

– Ты меня не понял. Я не думаю, что он живет в гостинице, но, учитывая репутацию «Роскошного королевского отеля» – кулинарную, среди прочих! – «Борджиа» может приходить сюда обедать или ужинать. В Цюрихе он же не стесняется появляться в лучшем отеле. Итак, я повторяю свой вопрос: что мы будем делать?

– Импровизировать! А теперь заводи мотор! Мне нужен душ!

– … А мне – стаканчик!

Меньше чем через полчаса в апартаментах с видом на озеро, на глади которого сияли последние отблески солнца, оба получили то, чего хотели. Свободные места в гостинице были, но даже если бы она была полна, для них номер обязательно бы нашелся. Друзья уже останавливались в этом отеле, и, учитывая безупречную память администраторов, они определенно были особыми клиентами.

Ближе к восьми часам вечера, освеженные и безупречные в обязательных черных смокингах, они вошли в ресторан с высокими потолками, украшенными фресками, следом за метрдотелем, который провел их к столику у одного из высоких окон, выходивших в парк, а не на озеро. Он выполнил просьбу Альдо, попросившего найти для них «тихий уголок».

Посмотрев меню и выбрав блюда, они захрустели закуской к аперитиву, и вдруг взгляд Адальбера, сидевшего лицом к залу, застыл. Он поставил бокал, закрыл глаза, потряс головой и снова открыл глаза…

– Что с тобой? – поинтересовался Альдо.

– Это невозможно! Я, наверное, брежу!

– Да что случилось, черт побери?

– Повернись! Я должен убедиться, что не сошел с ума!

Альдо повиновался, и его глаза округлились.

– Если ты сошел с ума, то и я тоже. Но что эти два фанфарона делают здесь… и вместе?

Впрочем, им пришлось смириться с очевидным. Двое мужчин в вечерних костюмах, которые только что вошли в зал и направлялись к столику следом за метрдотелем, были профессор Юбер де Комбо-Рокелор и его техасский друг Корнелиус Б. Уишбоун. Последнего невозможно было не узнать, хотя он снял свою черную фетровую шляпу и сильно укоротил бороду и усы. Оба явно пребывали в отличном настроении и прекрасно ладили друг с другом.

– Это невозможно! – выдохнул Адальбер. – У них что, свадебное путешествие?

– Ты неисправим! – Альдо не сумел удержаться от смеха. – Но в этом точно есть какая-то загадка.

Морозини достал из кармана маленький блокнот с золотыми уголками на обложке из кожи акулы, написал несколько слов, вырвал страницу, сложил листок, знаком подозвал официанта и передал ему записку вместе с купюрой, незаметно указав на столик профессора и техасца.

– Что ты написал?

– Номер наших апартаментов, свое имя и одиннадцать часов. Следи за реакцией, я больше поворачиваться не буду.

Официант вручил записку профессору. Тот ее прочитал, невероятно удивился, его седые кустистые брови взлетели к середине лба. Его взгляд встретился со взглядом Адальбера. Профессор широко улыбнулся, закивал в знак согласия, потом протянул запискуУишбоуну, несомненно попросив его не оборачиваться, потому что тот даже не взглянул в их сторону.

Хотя путешествие заставило друзей проголодаться, они не уделяли большого внимания ни блюдам, ни напиткам, настолько они оба сгорали от любопытства. Почему обитатель Шинона и техасский миллиардер оказались в Лугано?

– Они наверняка что-то откопали, – не удержался Адальбер. – Ты должен был заметить, что профессор тот еще проныра!

– Они не могли приехать сюда случайно! Но предупредили ли они Ланглуа?

– Мы тоже ему не сообщили об изменениях в нашей программе. Мы лишь отправили телеграмму на улицу Альфреда де Виньи… Остается лишь дождаться, когда они поднимутся к нам. Черт возьми, почему ты написал одиннадцать часов? Ты мог назначить другое время…

– Не скандаль! Я все правильно сделал. Если мы не можем наслаждаться восхитительным ужином, зачем вынуждать их делать то же самое? Немного христианского милосердия, как сказала бы План-Крепен!

– Я впервые слышу, чтобы ты ее цитировал! – проворчал Адальбер, набрасываясь за свое ризотто с грибами так, словно ненавидел его.

Альдо посмотрел на него с легким отвращением:

– Ты дай себе время хотя бы распробовать! В наш последний приезд ты был в восторге от этого местного блюда… И мы не настолько торопимся!

– Вот именно! Я твердо намерен заказать еще одну порцию…

Альдо сдался и занялся собственным ужином. Присутствие «друида» из Шинона и того, кого он считал «своим» американцем, доставляло ему огромную радость, тем более что она была неожиданной. Они не могли приехать в Лугано без причины! Они наверняка напали на след. Морозини не терпелось все выяснить, и он уже пожалел о том, что не назначил встречу на более ранний час. Но в этом он не признался бы ни за что на свете!

Несколько беспокойный ужин друзья закончили великолепным кофе и вышли из ресторана так, чтобы не проходить мимо профессора и его спутника… В холле Адальбер вынул из кармана часы на цепочке и посмотрел на циферблат:

– Десять часов пятнадцать минут! – пробормотал он. – Выкурим сигары на улице!

Не дожидаясь ответа, он направился к дверям, где грум, открывающий и закрывающий дверь, его остановил:

– Прошу прощения, сударь, на улице дождь!

– Дождь? Здесь?

– Иногда такое случается, – с добродушной улыбкой заметил молодой человек. – Без этого наши сады не были бы такими красивыми!

– Разумеется!

Адальбер смирился и вернулся к Альдо, который ждал его у подножия большой лестницы.

– Я попросил принести нам в номер бутылку шампанского.

– С четырьмя бокалами? Персонал узнает, что у нас будет встреча!

– Нет, с двумя! Мы с тобой выпьем из тех, что стоят в маленьком баре в гостиной.

– А потом их помоем!

Время прошло быстрее, чем думал Адальбер, по той простой причине, что «гости» спешили ничуть не меньше и появились на пятнадцать минут раньше! Первым в бой ринулся профессор:

– Что вы оба здесь делаете? Мы считали, что вы еще выздоравливаете, кузен!

– Выздоровление – это в большей степени состояние духа, поэтому не стоит лежать в шезлонге, если чувствуешь в себе достаточно сил, чтобы взяться за дело. Мы приехали сюда из Цюриха, где выяснили, что граф Гандия-Катанеи «живет» в Лугано…

– … на вилле Маласпина на склоне горы Бре. Очень красивое место, обладающее важным преимуществом: итальянская граница совсем близко.

Довольный произведенным эффектом профессор сел в кресло у стола, на котором уже стоял поднос.

– Видите, Корнелиус, вы были правы, когда не пили шампанское сегодня вечером! Я был уверен, что нас им угостят! В семье умеют принимать гостей!

– Как будто я в этом сомневался! Юбер, как же меня раздражает ваше желание всегда быть правым… – проворчал Уишбоун, обменявшись горячим рукопожатием с хозяевами.

– Он еще не знает, что получит право выпить только после того, как расскажет, каким образом вы здесь оказались! В любом случае, дорогой Уишбоун, я вас поздравляю! Вы добились огромных успехов во французском языке! Начинайте, кузен, мы превратились в слух!

– Все просто. Когда мы рылись в том, что осталось от комнаты старого Катанеи, на первом этаже замка Круа-От, мы нашли несколько смятых и грязных листков бумаги. Это могла быть только бумага для писем, и нам удалось расшифровать оттиск вверху страницы: вилла Маласпина, Лугано. И мы решили съездить посмотреть…

– Вы могли бы для начала предупредить комиссара Ланглуа, вместо того чтобы приезжать сюда и разыгрывать из себя детективов! – заметил Альдо.

Юбер де Комбо-Рокелор тут же ощетинился:

– Зачем? Его сбиры ничуть не умнее нас! И у них нет таких средств! Мы сели в поезд, устроились в этой гостинице, о которой нам сказали, что она самая лучшая, взяли напрокат машину и начали поиски. Мы могли бы обратиться к администратору, но он швейцарец из Лозанны, и у нас не было желания раскрывать ему цель нашей поездки. Тогда у Корнелиуса появилась гениальная идея обратиться в агентство недвижимости…

– Эти люди, – прервал его автор гениальной идеи, – знают каждую улицу и каждый дом. Я сказал, что хочу купить дом, и цена не имеет значения!

– Как обычно! – усмехнулся Адальбер. – Агент должен был целовать вам ноги!

Техасец наградил своего бывшего соперника суровым взглядом:

– Человек обязан делать то, что нужно, если хочет получить результат!

– Агент отлично поработал! – снова заговорил профессор, который терпеть не мог, когда его прерывали. – В течение двух дней мы осматривали дома в Лугано. Сначала мы посмотрели два особняка, которые агент хотел продать, но, как вы догадываетесь, они нам не подошли. Тогда я заговорил о «некой вилле Маласпина», чью красоту, местоположение и так далее нам хвалили. Агент посмотрел на нас почти с ужасом и сказал, что ее никогда не выставляли на продажу, что она принадлежит одному семейству испокон веков, и в любом случае, даже если бы эту виллу продавали, он бы отказался ею заниматься, потому что особняк проклят! Мы спросили, откуда такие сведения, и агент ответил, что эта репутация появилась не вчера!

– Это старый трюк, направленный на то, чтобы избавиться от любопытных, – сказал Альдо, наполняя подставленный бокал. – Самое удивительное, что это почти всегда срабатывает! Иногда страх превращается в «изюминку» для эстетов, которые ищут сенсации. Случается и так, что смельчак потом покидал свое приобретенное жилище ночью и бегом, в пижаме и с ужасными криками!

– Вы верите в привидения, вы, Морозини? – удивленно спросил Уишбоун.

– Рискую вас разочаровать, но да!

– Вы их уже встречали?

– О да! С этим не нужно шутить!

– И он прав! – поддержал его профессор. – Это я вам говорю…

Адальбер счел нужным вмешаться:

– Прошу вас, профессор! Отложите лекцию на потом, и давайте вернемся к вилле Маласпина. Вы ее видели?

– Разумеется! Мы сразу же попросили показать нам ее, как будто история нас страшно заинтриговала, пусть даже вилла и не продается! Это красивое строение на склоне горы Бре, великолепный сад террасами идеально ухожен, и все принадлежит… потомку семьи Маласпина, графу Гандия, который живет там несколько месяцев в году, но видят всегда только его слуг. Они там находятся постоянно, и никто никогда не знает, на вилле их хозяин или нет! Добавлю, что местоположение идеальное. Итальянская граница проходит почти за оградой, а любопытных отвлекает вилла Фаворита на берегу озера…

– … которую в прошлом году купил барон Тиссен-Борнемиса, чтобы разместить там свою знаменитую коллекцию, – закончил за него Морозини. – Мы, конечно, можем изобразить из себя туристов, но лучше было бы найти неподалеку какой-нибудь наблюдательный пост, не так ли?

– Согласен, – сказал Уишбоун. – Чуть выше дома Гандия расположено заброшенное старое здание. Там как будто кого-то убили, но в доме есть весьма любопытная башенка… Она позволяет наблюдать за тем, что происходит на вилле Маласпина, и нас при этом никто не заметит.

– Мы могли бы туда заходить время от времени, скажем, ночью?

– И днем тоже!

– Откуда такая уверенность?

Выпятив грудь, и с большим достоинством Уишбоун положил конец пустым разговорам:

– Я купил это строение! Завтра переезжаем.

Альдо не удержался от смеха, подумав, что у близкого знакомства с миллиардером есть и хорошие стороны. Но он все же возразил:

– Вы собираетесь жить в руинах?

– Кто сказал, что это руины? – удивился профессор. – Это просто старинное здание, нуждавшееся в покраске. Болеслав, мой лакей, мастер на все руки, он там уже неделю с двумя рабочими, которых он нанял здесь. Нам будет очень хорошо. Приходите в гости завтра во второй половине дня!

– Охотно! Но вам не приходило в голову, что Гандия попытается выяснить, кто стал его новым соседом? А если он узнает, что это вы?

– Опасности нет, – ответил Уишбоун. – Я купил этот дом на имя моего нотариуса и друга мэтра Сантини. Фамилия итальянская, как вы видите!

– А вы не опасаетесь, что у него возникнет желание поиграть в хозяина? – сыронизировал Адальбер.

– Когда вилла мне больше не будет нужна, я ее ему подарю. Он будет рад такому подарку!

– Вот это да! – вздохнул сраженный наповал Адальбер. – Как я мог хотя бы на минуту предположить что-то другое!

На другой день, проведя утро в приятной праздности, Альдо и Адальбер, вооружившись планом, который им нарисовал профессор, отправились с визитом на виллу Адриана, новое приобретение Уишбоуна. Они с удовольствием констатировали, что это и в самом деле отличный наблюдательный пост. Удачей было то, что если сады двух вилл и соседствовали, то ко входам вели разные подъездные дороги. Друзей встретил Болеслав, с которым они, впрочем, не были знакомы, превратившийся в чопорного мажордома, и проводил их в приятную гостиную. Оттуда открывался красивый вид на озеро, а в глубоком кресле сидела весьма приблизительная копия тетушки Амели, взиравшая на них в лорнет. Для того, кто был знаком с оригиналом, дама выглядела несколько карикатурно, но иллюзия создавалась за счет белого парика, напудренного лица, платья в стиле «принцесса» и цепочек с жемчугом и драгоценными камнями. Кружевные перчатки скрывали руки со множеством колец… Громкий смех приветствовал их изумление:

– Ну? Как я вам нравлюсь? – спросил профессор, сбривший ради этого усы и выщипавший брови.

– Это, по меньшей мере, неожиданно! – выдохнул Альдо. – Позвольте узнать, с кем имеем честь говорить?

– Я миссис Альбина Сантини, тетушка нотариуса.

Не слишком довольный этой шуткой, Альдо поинтересовался:

– Разве вы не могли взять в качестве модели кого-то другого, а не тетушку Амели? Вы все еще на нее сердитесь? Если бы она вас увидела, ей бы это не понравилось!

– Вот это, мой мальчик, совершенно не обязательно! Я уверен, что мое преображение ее скорее позабавило бы! Я все объясню. Из-за моих рук и ступней я не мог одеться по современной моде. Более того, моя роль заключается в том, чтобы прогуливаться по саду, опираясь на трость, сидеть там с книгой в огромных шляпах с густой вуалью. Короче говоря, я должен правильно играть свою роль, так как наши… соседи все-таки попытаются увидеть новых хозяев. Они должны быть совершенно спокойны на наш счет! Болеслав, – добавил профессор, обращаясь к вошедшему лакею, которого он вызвал звонком, – принесите нам кофе! Или вы предпочитаете другие напитки?

– Кофе – это замечательно! А что в вашем спектакле делает наш друг Уишбоун? Если он изображает План-Крепен, то ситуация усложнится.

– Что вы, нет, конечно! Он садовник! Это позволяет ему быть все время на улице и наблюдать. Он только сбрил бороду и усы и сменил фетровую шляпу на соломенную… И потом, он знает в этом толк. Смотрите, вот и Уишбоун!

В большом фартуке из синего холста, с объемным карманом на животе, из которого торчал секатор, герой дня появился в комнате, словно на театральных подмостках, его глаза хитро поблескивали. Он явно был доволен их маленьким заговором.

– Ну, что скажете?

– Что вы оба просто сошли с ума, но иногда самые безумные идеи дают наилучший результат! Но садовника и мажордома маловато, чтобы прислуживать светской даме…

– Каждое утро приходит служанка, чтобы помочь Болеславу. Что же касается «мадам», то она не встает раньше полудня, а ее комната заперта на ключ, чтобы ее не тревожили. На самом же деле, «она» в башне, откуда наблюдает за виллой Маласпина… Мы вас туда проводим.

– Я полагаю, в башне есть внутренняя лестница? – спросил Адальбер.

– Нет! Туда есть входы с первого и второго этажей. На третьем этаже начинается винтовая лестница, ведущая на верхушку башни. Давайте посмотрим! Вы сами увидите, что этот дом не отличается особой красотой, но зато он очень удобен.

В самом деле, вилла была зданием без возраста и стиля. Ее почти плоская крыша примыкала к пресловутой башне, которая возвышалась над домом на целый этаж и придавала ему сходство с чернильницей в паре с подставкой для ручки. Башня, вне всякого сомнения, была порождением бесталанного архитектора: круглая, с зубцами, но – одному богу известно, почему – имевшая крышу из римской черепицы довольно приятного цвета увядающей розы. Эта защита от непогоды позволила поставить там кресло и стол, на котором расположились керосинка, мельница для кофе со всем необходимым для приготовления напитка, бутылка рома и, разумеется, мощный бинокль. Морозини сразу же схватил его и подошел к одному из промежутков между зубцами.

– Невероятно! – воскликнул он. – Как будто находишься там!

С башни Альдо мог видеть одну сторону виллы Маласпина и почти весь ее фасад. Это было великолепное здание, которое казалось бы излишне суровым, если бы не очарование сада, террасами спускающегося вниз. Пожалуй, за ним неважно ухаживали, что объяснялось его размерами, но это небрежение придавало саду нотку романтизма. Вилла явно была обитаемой. На первом этаже были открыты два окна, откуда вылетали в голубой вечерний воздух меланхоличные звуки фортепьяно. Кто-то играл «Лунную сонату» Бетховена.

– Вы знаете, кто сейчас на вилле? – спросил Морозини, передавая бинокль Адальберу, сгоравшему от нетерпения.

– Нет, – ответил Уишбоун. – Мы устраиваемся здесь, как вы можете видеть. Но пока знаем лишь то, что там есть люди…

– Вы хотя бы уверены, что это те, кого мы ищем? Ваша бумага для писем могла быть лишь сувениром из прошлого. Допустим, впоследствии хозяева все продали и уехали в Круа-От… Ваши соседи, возможно, не имеют никакого отношения к той банде, которой мы занимаемся.

– Мы поинтересовались у нотариуса, когда оформляли купчую на дом, в котором мы сейчас находимся. Нет ничего необычного в том, что нас заинтересовало ближайшее окружение. Владелец – действительно граф Гандия-Катанеи…

– А кому принадлежала приобретенная вами вилла?

– Наследникам баронессы Сесилии Фабиани, которую однажды нашли с разбитым затылком у подножия лестницы. Так как дама была весьма преклонного возраста, решили, что это был несчастный случай. Удивительно то, что она урожденная Гандриа!

– Вы хотите сказать Гандия?

– Вовсе нет! В двух километрах отсюда есть деревушка Гандриа, примыкающая к итальянской границе… Итак, нотариусу уже давно поручили продать виллу, после похорон наследники здесь не жили. Так как расположение виллы нас более чем устраивало, мы не стали искать ничего другого, ведь мы здесь не для того, чтобы любоваться пейзажем! Вы останетесь еще на несколько дней?

– Возможно. У нас в Лугано есть великолепный друг, граф Манфреди. Он живет на другом конце города на вилле Клементина. Я намерен расспросить его. Возможно, ему что-то известно о ваших соседях.

– Мы могли бы обратиться к нему, если нам понадобится помощь?

– Я бы предпочел, чтобы вы этого не делали. Они с женой переживают очень долгий медовый месяц… И совсем недавно они пережили серьезное потрясение. В любом случае, помощь вы скоро получите. Будьте уверены, что, как только мы вернемся, комиссар Ланглуа будет в курсе происходящего!

– Отлично! Договорились! Простите нас за то, что мы не приглашаем вас к ужину, но у Болеслава еще не было возможности купить продукты и навести порядок на кухне. Поэтому вам будет лучше в гостинице!

– Представьте себе, мы этого ожидали! И мы вам желаем хорошо устроиться! – сказал Адальбер, направляясь к лестнице. За ним последовал профессор, не слишком привыкший к женскому платью. Он неловко придерживал юбку рукой… Увидев это, Альдо попытался представить, что бы подумала тетушка Амели, которую Юбер много лет величал «старым верблюдом»! Она бы, наверное, посмеялась, но План-Крепен была бы вне себя от гнева.

Адальбер, должно быть, подумал о том же, потому что по дороге к озеру Морозини услышал, как египтолог произнес себе под нос:

– Не знаю, действительно ли этот маскарад – настолько удачная мысль.

– Я тоже подумал об этом, но, поразмыслив, пришел к выводу, что все не так плохо придумано… Во-первых, сходство не слишком очевидное. Во-вторых, наши Борджиа лишь мельком видели тетушку Амели в Опере, в тот знаменитый вечер, когда давали «Травиату», и она выглядела как королева. Когда Борджиа жили в Круа-От, они наверняка видели кузена Юбера, чей облик старой черепахи бросается в глаза. Но женский наряд помогает отлично все скрыть. И, наконец, если они и узнают, кто их новые соседи – а они наверняка этим поинтересуются! – то у них не будет причины опасаться старой, слегка сумасшедшей американки, приехавшей погреть свои ревматические косточки на солнце Лугано в сопровождении мажордома и садовника. А так как они не единственные иностранцы, которых соблазнил этот великолепный пейзаж, то этим все и закончится. Впрочем, я уверен, что Ланглуа согласится с нами, когда мы ему все расскажем.

– Если только он не рассердится! Его реакции трудно предугадать… Я понимаю, что он замечательный полицейский, но его почти так же легко расшифровать, как и его коллегу из Скотленд-Ярда.

Альдо был согласен с Адальбером, тем более что по возвращении в гостиницу их ждала телеграмма, короткая и угрожающая:

«Возвращайтесь как можно скорее – Ланглуа».

Охваченные негодованием они какое-то время смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Наконец, Адальбер со вздохом сказал:

– Больше всего в нем раздражает то, что он обращается с нами как с любым из своих подчиненных!

– Я не уверен. Возможно, с ними он намного любезнее! Так что будем делать? Уезжаем немедленно?

– Ни в коем случае! Наш дорогой друг забывает, что ты еще не выздоровел окончательно! Так что мы ужинаем, ночуем в гостинице, а завтра на рассвете пускаемся в путь. Подскажите нам самую короткую дорогу для возвращения в Париж? – обратился Адальбер к портье.

– Через Люцерн и Базель, месье. Получится примерно двести шестьдесят пять километров…

– Отлично! Не будете ли вы так любезны приготовить счет завтра к семи утра?

– Все будет сделано, месье!

Адальбер вернулся к явно встревоженному Альдо и взял его под руку.

– Пойдем в бар, выпьем по стаканчику! Мой мизинец подсказывает, что ты испытываешь в этом острую необходимость.

– А ты нет? Интересно, что нас ждет завтра!

– Примерно восемьсот дорожных знаков! Не стоит беспокоиться заранее! Если бы что-то случилось в доме тетушки Амели, Ланглуа был бы более красноречив. Он грубоват, но не дикарь!

В тот же вечер, часов около одиннадцати, Уишбоун и профессор, снявшие свои маскарадные костюмы, поднялись на башню, один с трубкой, другой с сигарой, чтобы полюбоваться ночным пейзажем, слегка освещенным луной в последней четверти, но не потерявшим своей волшебной прелести. Тонкая серебряная лента скользила по поверхности озера, напоминавшего драгоценный камень в оправе из россыпи огней Лугано, раскинувшегося вдоль его берегов.

– Какое красивое место! – вздохнул американец. – Ваш департамент Луара тоже красив, – поспешил он добавить, опасаясь реакции профессора. – Но когда человек болен, а его помещают в комнату без вида в замке Круа-От, это кажется несколько странным…

– Вы намекаете на старого Катанеи? Вполне вероятно, что его мнения никто не спрашивал. Этого человека привезли в карете «Скорой помощи», никуда не выпускали, это было очень удобно, чтобы избежать любопытных глаз. Но я согласен с вами: определенно намного приятнее уходить в мир иной – если в этом вообще есть что-то приятное, – глядя на такой пейзаж! Тем более что эта вилла симпатичнее жилища феодала, каким бы восхитительным оно ни было! Смотрите-ка! У соседей как будто кто-то зашевелился?

И в самом деле, в двух высоких окнах первого этажа зажегся свет. Невидимая рука открыла одно из них, очевидно, чтобы впустить мягкий ночной воздух, который был напоен ароматом лилий. Спустя несколько мгновений зазвучало фортепьяно, и раздался голос женщины…

Пальцы Корнелиуса сжали чашку курительной трубки. Он как будто узнал голос, пленником которого он был столько дней… Но это было лишь мимолетное впечатление. Всего несколько нот, и голос как будто споткнулся, зазвучал снова, но уже глуше и стал более хриплым. Юбер встревоженно посмотрел на своего друга:

– Вы думаете, что это… Торелли?

– Мне на мгновение так показалось, но теперь…

– Ничуть не удивлюсь, если она окажется здесь.

– Разумеется, но скорее кто-то пытается ее копировать. И мне не знакомы ни эта музыка, ни язык, на котором поет эта женщина…

– Это «Песня Сольвейг» Грига на норвежском языке! Песня о печальной, но не безнадежной любви… Послушайте! Голос хрипит, как будто вот-вот оборвется…

Голос действительно прервался почти сразу же, послышался кашель, крик ярости, потом раздались рыдания, и все смолкло. Чуть позже свет погас, но окно оставалось открытым еще несколько минут. Пока кто-то не закрыл его…

Мужчины какое-то время сидели молча, глядя на виллу, где больше не светилось ни одного огня. Но они видели ее сбоку, и вполне вероятно, свет горел в тех окнах, которые оставались для них вне пределов видимости. И в них могли быть занавешены шторы…

Корнелиус вынул трубку изо рта.

– Мне бы хотелось знать, что происходит в этой лачуге! – процедил он сквозь зубы.

– Мы только что приехали! И раз мы здесь из-за этого, то надо набраться терпения, друг мой! Я отправлю Болеслава на разведку. Завтра там внизу будет рынок. Он пойдет делать покупки и заводить знакомства, и я очень удивлюсь, если он не принесет нам несколько сплетен!

– Вы полагаете? Простите меня, но вид у него немного… дурацкий!

– Это видимость. На самом деле, он себе на уме…

– Себе на уме?

– Ловкий… Хитрый! И потом, у него нет проблем с языком! Как и все славяне, он должен легко говорить на пяти или шести языках… И он как никто умеет изображать из себя дурака! А теперь идите, пропустите стаканчик, и мы можем идти отдыхать! Первое: я не думаю, что сегодня ночью нужно следить за соседями. И второе: мы это заслужили!

Профессор изображал беспечность, чтобы скрыть охватившую его тревогу. Ему было известно все об отношениях между его новым другом и певицей-убийцей. Неужели в сердце техасца остался тлеть уголек, из которого сможет возродиться пламя? За ним нужно внимательно следить. И, пожалуй, ему стоит предупредить об этом своего кузена и бывшего ученика, пока они еще в Лугано!

Но на другое утро посыльный из гостиницы принес письмо, адресованное «миссис Альбине Сантини», в котором друзья сообщали, что их срочно вызвали в Париж… Ожидая, пока Ланглуа не пришлет к ним своих подчиненных, Юбер дал себе слово незаметно присматривать за американцем!

Было около девяти часов вечера, когда автомобиль Адальбера въехал в ворота особняка маркизы де Соммьер… По пути из Лугано они сделали одну короткую остановку, чтобы пообедать, и три еще более короткие – чтобы заправить бак и долить воду в радиатор. Адальбер не принял предложение Альдо и не позволил ему сменить себя за рулем.

– Ты и без того устал! Тебе еще надо выздороветь!

– Вот еще!

Альдо заартачился. Уж не собираются ли они обращаться с ним как со старой развалиной до конца его дней?

– Об этом не может быть и речи! Но если бы мы поехали в моем славном «Амилькаре», ты бы мне этого не предложил!

– Потому что в этой дьявольской машине я сворачиваюсь клубочком, чтобы меня не слишком трясло, и вверяю свою душу Господу!

Словно вихрь появилась План-Крепен и прервала их перепалку. Она явно обрадовалась приезду друзей.

– Как вам удалось вернуться так быстро?

– Это целиком заслуга Адальбера, – проворчал Альдо. – Он вел машину от самого Лугано и не согласился уступить мне руль даже на десять минут! Но что-то у вас слишком хорошее настроение! Если верить телеграмме Ланглуа – впрочем, весьма краткой! – мы ожидали услышать ужасную новость, – добавил он, выбираясь со своего сиденья.

Мари-Анжелин поторопилась ему помочь, но Морозини шлепнул ее по рукам.

– И вы туда же?! Запомните оба: горный воздух пошел мне на пользу! Так что перестаньте обращаться со мной как вазой из севрского фарфора и позвольте мне пойти поцеловать тетушку Амели!

– Тебе не придется далеко идти, – ответила маркиза, протягивая к нему руки. – Счастлива видеть, что тебе и в самом деле намного лучше, – констатировала она, целуя племянника.

– Вы знаете, почему Ланглуа вызвал нас так поспешно и в такой ультимативной форме?

– К несчастью, да… Это катастрофа. Только что нашли тело твоего тестя!

(обратно)

Глава VI Похороны…

Комиссар по очереди взглянул на четырех человек, не сводивших с него глаз.

– Зрелище не слишком приятное. Лицо было раздавлено, как будто по нему прошлись катком. Ногти на руках вырваны, на кистях следы ожогов. Но у него ничего не украли, хотя одни только золотые часы стоят целое состояние.

– Вы полагаете, его пытали? – упавшим голосом спросил Альдо.

– Это возможно, если хотели заставить его что-то сказать… Правда, я даже не представляю, что именно. Кроме того, море тоже сделало свое дело…

– Где его нашли?

– Около Дьеппа, у подножия скалы в Бивиле…

– Это довольно далеко от Англии, не так ли? – удивилась План-Крепен.

– Вы бы предпочли Кале? И разве он не мог прибыть на пароме? По мнению нашего судебного медика, он провел в воде не слишком много времени. Его, должно быть, привезли поближе к берегу, чтобы быть уверенными в том, что он окажется в нужном месте. А теперь, Морозини, я должен задать вам очень болезненный вопрос, и именно поэтому я вызвал вас обоих. Согласитесь ли вы опознать тело? Оно в таком виде, что мы не можем подвергать такому испытанию его дочь…

– Об этом не может быть и речи. Я готов!

– Мы готовы! – негромко поправил друга Адальбер. – В этом деле, как и в нескольких других, мы с Морозини связаны!

– Тогда завтра, в одиннадцать утра, в морге. А теперь расскажите мне о ваших приключениях и о том, как вы оказались в Лугано, хотя должны были только съездить в Цюрих и вернуться?

– К чему этот угрожающий тон? – вздохнул Альдо. – То, что мы узнали, должно доставить вам удовольствие. Рассказывай, Адальбер.

Тот повиновался, и, по мере того, как продолжалось его повествование, озабоченное лицо полицейского постепенно смягчалось, пока он не разразился смехом. Ему вторила госпожа де Соммьер. Только Мари-Анжелин запротестовала:

– Вы хотите сказать, что этот старый безумец осмеливается изображать нашу маркизу? Это недопустимо!

– Скорее, его вдохновила манера одеваться тетушки Амели, – Адальбер поспешил успокоить страсти, – так как ему нужно было спрятать свои ступни и кисти. А шляпы с вуалью скрывают лицо, которое он побрил и слегка подкрашивает… Добавьте к этому седой парик, и вы получите весьма достойный вид!

– Он всегда будет похож на старую черепаху и…

– Хватит, План-Крепен! Если комиссар не возражает, то я не вижу причин поступать иначе! Юбер выглядит как древняя, слегка ненормальная американка?

– Именно так!

– Тогда поаплодируем ему! Хочу добавить, что я дорого бы отдала, только бы увидеть Юбера в его оборках!

– Я тоже, – Пьер Ланглуа встал, склонился к руке хозяйки дома, – и, если бы ситуация не была столько драматической, я бы действительно был доволен. Вам, господа, остается только передать мне план с указанием местоположения обеих вилл и деталями окрестностей. Вы принесете мне его завтра! Я рассчитываю послать туда двух моих сотрудников, которые говорят по-итальянски. Соважоль превратится в приличного слугу, а Дюрталь, внешне более похожий на буржуа, поселится в ближайшем отеле, будет изображать туриста и поддерживать связь со мной. При необходимости я отправлюсь туда сам…

– Вы что-нибудь выяснили о Гаспаре Гринделе? – спросил Морозини.

– Пока ничего. Он вернулся к работе в банке, внешне живет обычной жизнью. Разумеется, за ним следят! До завтра, господа!

На площади Мазас на берегу Сены стояло[412] кирпичное здание Института судебно-медицинской экспертизы. Одна из стен, почти глухая, спускалась к берегу реки, а потом поднималась почти до уровня шоссе, оставляя около Аустерлицкого моста достаточно большое пространство, засаженное деревьями. Альдо здесь никогда не бывал, и, когда Адальбер поставил машину на стоянку, он не смог сдержать неприятную дрожь, появившуюся при мысли о том, какое испытание ему предстоит. Ланглуа не пожалел красок, описывая труп. Но это было необходимо, если верить пословице «кто предупрежден, тот вооружен».

– Нас ждет не слишком приятная процедура! – глухо заметил Адальбер и откашлялся. И это немного успокоило Альдо.

– Ты тоже боишься? Но…

– Только не говори о моем ремесле! Между высохшей и совершенно чистой мумией и «свежим» трупом друга огромная разница… Пусть сначала эти уедут!

Действительно, перед высокой двойной дверью стоял катафалк в окружении нескольких человек в трауре, ожидая, пока служащие похоронного бюро вынесут гроб. Мужчины как раз сняли шляпы, когда рядом с их автомобилем остановилась машина Ланглуа. Он тоже не двинулся с места, пока кортеж не тронулся в путь.

– Теперь идем! – позвал он, бросив короткий взгляд на Морозини. Тот сухо хмыкнул:

– Не бойтесь, я не собираюсь падать в обморок!

Но он уже не был настолько в этом уверен, когда спустя пару минут служащий открыл перед ними дверь в зал, где сильно пахло формалином. Там, возле стола, накрытого белой простыней, под которой угадывались очертания тела, их уже ждал патологоанатом доктор Луи, мужчина среднего роста, с тонким и умным лицом. Его внимательный взгляд на мгновение задержался на лице Морозини:

– Я надеюсь, вы их предупредили, комиссар?

– Естественно. Начинайте!

Врач и его ассистент с двух сторон взялись за углы простыни и спустили ее до колен, не сдвинув кусок ткани, стыдливо прикрывающий живот.

Отчаянно борясь с желанием закрыть глаза, Альдо вонзил ногти в ладони и заставил себя посмотреть на то, что чья-то ненависть сделала с одним из самых замечательных людей, которых он когда-либо знал. За спиной Морозини слышал прерывистое дыхание Адальбера, но не обернулся, не двинулся, не моргнул. Напротив, он стал изучать это тело, тщательно вымытое, и у него появилось странное ощущение…

– Вы его узнаете? – спросил доктор Луи.

– Я не знаю… Что-то не так…

– Это понятно, – вмешался Ланглуа. – Он ужасно изуродован…

– Несомненно! Но что-то мне подсказывает, что это не он… Это не может быть он! И не спрашивайте меня почему!

И с этими словами Альдо отвернулся, чтобы одним глотком выпить маленький стаканчик рома, который ему протянул патологоанатом.

– У меня такое же ощущение, – пробормотал Адальбер. – Возможно, все дело в его руках. С ними так обошлись, что на них не осталось кожи. Отпечатки пальцев снять невозможно!

– Когда кого-то пытают, его так близко не разглядывают! – бросил мужчина, чьего появления никто не заметил. – Дайте мне посмотреть! Я знал его лучше вас, потому что он был моим дядей!

– Что вы здесь делаете, господин Гриндель? Я вас не приглашал!

– Вместо вас это сделали утренние газеты, комиссар. Я немедленно приехал! Здравствуйте, господа! Вы как будто не в своей тарелке, кузен?

Охваченный гневом, Альдо сразу пришел в себя. С презрительной складкой в уголке рта он ответил:

– Странно, что вас это удивляет! Вы сделали все необходимое, чтобы я вообще перестал существовать!

– Что это значит?

– Неужели вам действительно нужны объяснения? – поинтересовался Альдо, сжимая кулаки и уже готовый ударить.

Ланглуа это почувствовал и сразу же вмешался:

– Спокойно! Все решится в свое время, но здесь не место для подобных выяснений! А вы, раз уж вы сюда явились, просто посмотрите на это тело и соблаговолите сказать нам, действительно ли это ваш дядя.

– В противоположность тому, что думают эти господа? Я признаю, что на первый взгляд это не очевидно. Нужно было действительно его ненавидеть, чтобы сотворить с ним такое, – добавил он, склоняя без видимого отвращения свое крупное тело над ужасающим трупом.

Гриндель был настолько похож на ученого, изучающего редкий экземпляр, что Адальбер не выдержал и произнес с жесткой иронией:

– Вы случайно не собираетесь попробовать его на вкус?

Гриндель выпрямился так резко, словно его ударили:

– Как вам не стыдно! Впрочем, чего еще ждать от некрофила, который проводит свою жизнь, выкапывая мумии и расчленяя их?

– С меня хватит! – резко сказал комиссар. – Эта сцена граничит с непристойностью! Господин Гриндель, соблаговолите ответить: вы его узнаете или нет?

– Признаю, что с первого взгляда это нелегко… Но есть способ выяснить точно. Я не сразу об этом вспомнил, но у моего дяди на левой лопатке есть родинка, похожая на землянику…

Он сделал шаг назад, а доктор Луи сделал знак своему помощнику. Они надели резиновые перчатки, осторожно приподняли тело и повернули его, чтобы показать указанное место. И действительно, все смогли увидеть коричневато-красный нарост.

– Откуда вы можете это знать? – ринулся в бой Адальбер. – Едва ли у вашего дяди была привычка раздеваться перед вами!

Гриндель пожал плечами:

– До смерти Дианоры, его второй жены, дядя регулярно плавал в озере, чтобы поддерживать форму. Он был великолепным пловцом! Мне доводилось купаться вместе с ним и Лизой, когда мы с ней были детьми. Удовлетворены? Теперь я могу идти?

– И да, и нет! – ответил Ланглуа. – Вам придется проехать вместе со мной на набережную Орфевр! Я должен задать вам несколько вопросов!

– Почему не здесь? У меня назначены встречи!

– Значит, вы их перенесете! Позвоните вашему секретарю: у нас есть телефон! Вас проводят!

Гринделю пришлось пройти за полицейским, который указывал ему путь. В это время Ланглуа спрашивал доктора Луи, что он об этом думает. Тот снова прикрыл тело простыней и снял перчатки.

– Я не имел чести знать господина Кледермана, поэтому не знаю, что вам ответить, дорогой друг. У нас как будто есть доказательство…

– Как будто? Это сомнение, а у вас нет привычки говорить обтекаемо. Почему?

– Честно говоря, я не знаю! Видите ли, меня смущает то, что, перед тем как бросить в море этого несчастного, кто-то так постарался изуродовать его лицо и руки. Жестокость чистой воды или…

– Или намеренные действия? – предположил Альдо.

– Хотя для этого необходимо иметь под рукой тело со всеми характеристиками модели…

– А такое найти не так легко, – добавил Адальбер. – Тот же рост, то же сложение, даже цвет волос. Признаю, что все соответствует. Мы не можем судить по его походке…

– … а ее повторить невозможно, – пробормотал Альдо. – И все же я не могу отделаться от сомнений, которые появились неизвестно откуда!

– Я тоже сомневаюсь! – поддержал его Адальбер. – У нас нет способа прояснить ситуацию…

– Его дочь! – осенило Ланглуа, но Альдо запротестовал:

– Показать ей этот кошмар? Я категорически против! Это обрекло бы Лизу на кошмары до конца дней… Возможно, даже погубило бы ее рассудок, который перенес уже не один удар…

Альдо не сомневался, что страшная картина, наконец-то скрытая простыней, навсегда отпечаталась в его памяти. Ни за что на свете он не хотел бы разделить эти впечатления со своей женой!

– Успокойся! – вмешался Адальбер. – Ей не обязательно смотреть на тело, достаточно подтвердить или опровергнуть наличие родинки…

– Ты прав. Мориц говорил, что она плавает, как форель. Когда она была ребенком, они наверняка часто вместе купались. Что вы об этом думаете, комиссар?

– Что он знает своего дядю лучше, чем вы, или это не его труп, а Гриндель и есть убийца. Но это невозможно.

– Почему?

– Потому что он был в Париже в то время, когда умер этот несчастный, и с тех пор не покидал город.

– Согласен, он сам не убивал, но вы не забыли о его сообщнике? – с горечью спросил Альдо.

– Я ничего не забываю, поверьте! И у меня есть к нему вопросы. После этого я позвоню вашей жене, Морозини. Полагаю, она по-прежнему в Вене?

– Я тоже так полагаю. Дать вам номер?

Губы полицейского тронула улыбка.

– Он давно у меня есть! Как и все сведения, которые так или иначе касаются вас обоих… Если княгиня подтвердит наличие родинки, то мы будем вынуждены позволить Гринделю сопровождать останки его дяди в Цюрих для последующих похорон.

Несколько часов спустя комиссар получил подтверждение. Сама Лиза сказала ему по телефону – слабым голосом, в котором слышались слезы, но он был вполне узнаваем, – что у ее отца действительно была родинка. Ланглуа лично привез эту новость на улицу Альфреда де Виньи, чтобы информировать «семью».

– У меня нет ни малейших оснований помешать Гринделю увезти останки его дяди и похоронить их. Я полагаю, что вы будете присутствовать на похоронах, Морозини?

– Обязательно! Я даже думал поехать в Вену, чтобы лично объясниться с… моей женой.

– У вас это вряд ли бы получилось, – заметила План-Крепен. – Вам бы отказали под предлогом состояния ее здоровья…

– Я ее муж! Кроме того, бабушка Лизы не из тех, кому нравятся увертки, и я бы потребовал ее присутствия. Она женщина прямая, и я не думаю, что ей понравилось желание Лизы принять протестантизм. Впрочем, графиня наверняка будет на похоронах. Она хотя бы выслушает меня!

– Боюсь, вам придется пережить несколько неприятных часов, – вздохнул Ланглуа. – К тому же не думаю, что вы уже настолько окрепли физически!

– Согласен с вами, – поддержал его Адальбер. – Но я обязательно буду рядом, не сомневайтесь!

– И мы тоже! – с решимостью произнесла План-Крепен. – Наша маркиза отлично ладит с госпожой фон Адлерштайн. По возвращении мы обо всем вам расскажем, комиссар!

– О, я и сам намерен туда поехать! Я уже предупредил федеральную полицию и полицию кантона Цюрих. Не удивлюсь, если увижу там и Уоррена. Дело Кледермана, похищенного в Англии и найденного во Франции, приняло международный характер. И не воображайте, – добавил он, посмотрев на собеседников тяжелым взглядом серых глаз, – что, позволив Гринделю вернуться домой вместе с гробом его дяди, я утрачу к нему всякий интерес. Он у меня на мушке…

Построенная в XIII веке церковь Святого Августина, или Аугустенкирхе, строгая, даже суровая со стрельчатым сводом портала под остроконечной стрелой колокольни, без каких бы то ни было каменных фиоритур, но с очень красивыми витражами, пережила немало превратностей судьбы. В 1524 году она была секуляризована из-за роста протестантских идей Ульриха Цвингли – Цюрих, впрочем, станет первым швейцарским городом, сменившим веру – и долгое время в ней находился монетный двор кантона, пока в 1844 году здание окончательно не передали католической церкви. Именно в ее крипту опустили тело банкира в ожидании церемонии. Так решили дочь и племянник покойного – или точнее племянник и дочь! – чтобы избежать собрания «семьи» в роскошном особняке Кледерманов в Голденкюсте. Поэтому все приехали прямо в церковь… К огромному удовлетворению Мари-Анжелин, которая увидела «знак» в том, что храм посвящен тому же святому, что и ее любимая церковь в Париже, куда она ходила каждое утро послушать шестичасовую мессу… и собрать все сплетни квартала.

Церемония была назначена на одиннадцать часов, но Альдо предпочел приехать чуть раньше, чтобы занять отведенное ему место и отложить до конца похорон встречу, которую он ждал и одновременно боялся.

Когда они подъехали к церкви – семья остановилась в гостинице «Бор-о-Лак», – там уже собралась толпа. На площади, украшенной фонтаном «Воздержание», роились любопытные. При входе в церковь церемониймейстер, облаченный в объемную черную накидку поверх костюма, черные короткие шелковые брюки и в башми с пряжками, вместе с двумя помощниками проверяли пригласительные билеты, чтобы рассадить именитых скорбящих. Церковь, как и площадь, была заполнена на три четверти, когда из автомобиля в глубоком трауре вышел парижский клан.

– Проклятье! – процедил Адальбер сквозь зубы. – Здесь собралась вся европейская пресса! К счастью, полиция это предвидела и теперь держит оборону!

– Этого следовало ожидать. Такое не слишком здоровое любопытство мне совсем не нравится! Я бы предпочел более закрытую церемонию… Впрочем, и Мориц тоже! Особенно если вспомнить о трагических обстоятельствах этой смерти!

– Вот именно! Это мероприятие, достойное главы государства, соответствует личности покойного. Нужно, чтобы весь мир убедился в том, что хоронят именно твоего тестя. Пусть даже мы с тобой не до конца в этом уверены! Весь этот спектакль затеян только для того, чтобы иметь возможность прочитать завещание!

Церемониймейстер встретил «парижан» с должным уважением. Импозантный катафалк, украшенный серебряным галуном и множеством бледных орхидей, был установлен при входе на задрапированные черным крепом хоры. Его окружали горящие свечи, не было их лишь со стороны, обращенной к алтарю. Места для членов семьи и близких располагались по обе стороны от прохода: для мужчин справа, для женщин слева.

Следуя за мужчиной в черной накидке, Альдо и Адальбер направились к рядам для мужчин, тогда как его помощник провожал дам. Подойдя к первому ряду стульев, церемониймейстер с некоторым смущением указал Альдо на второе место в ряду. Тот смерил его негодующим взглядом:

– Кто будет сидеть первым?

– Господин Гаспар Гриндель,сударь, племянник…

– Я князь Морозини, зять покойного и отец его внуков! Его место после меня!

Оставив сбитого с толку распорядителя, Альдо преклонил колени и осенил себя широким крестом. Адальбер сел позади него. Церемониймейстер едва успел вернуться на крыльцо церкви, чтобы встретить остальных членов семьи. Альдо приподнялся и повернулся ко входу, с испугом ожидая увидеть троих своих детей, особенно малыша Антонио, которого считали старшим, хотя он был близнецом своей сестры Амелии. Из-за этого они все время спорили… Но нет, жестом отказавшись от предложенной руки Гринделя, Лиза шла одна в сопровождении своей бабушки. Их обеих легко было узнать по манере держаться, несмотря на черные вуали, скрывавшие лица. Поддерживая друг друга, они прошли по нефу, за ними следовали еще несколько человек. Альдо встал с места, чтобы встретить дам у катафалка.

Лиза первая его узнала и хотела было остановиться, но графиня потянула ее вперед. Альдо склонился перед ними:

– Здравствуйте, бабушка! Здравствуй, Лиза…

Он думал, что они пройдут мимо, и сделал шаг назад, когда госпожа фон Адлерштайн приподняла свою вуаль и подошла его поцеловать.

– Здравствуйте, Альдо! – прошептала она. – Счастлива видеть, что вам лучше! Идем, Лиза…

Та подставила мужу щеку, но вуаль не подняла и не сказала ни слова. После этого все заняли свои места, давая возможность сделать это и остальным. Перед Альдо появился Гриндель.

– Это мое место! Пересядьте!

– Ни в коем случае! И я вам советую не настаивать, если вы не хотите устроить скандал!

Адальбер наблюдал за этой сценой и уже готов был вмешаться, когда между двумя мужчинами встал Фредерик фон Апфельгрюне.

– Вы действительно думаете, что выбрали подходящий момент для препираний? Займите третий стул, Гриндель! Я сяду между вами! Здравствуйте, Морозини!

И он опустился на колени на вторую скамеечку для молитвы. Гаспару ничего не оставалось, как смириться.

Альдо почувствовал, как его отпускает нервное напряжение, не покидавшее его с самого утра. Неожиданный прием австрийского клана стал бальзамом для его ран. Он едва не заплакал, когда губы старой графини коснулись его щеки, а сердечный прием кузена «Фрица» – когда-то влюбленного в Лизу – тронул его сердце.

Фон Апфельгрюне сел и уже наклонился к Альдо, чтобы начать один из светских разговоров, к которым у него был истинный талант, когда стук алебарды о плитки пола помешал ему. Большой орган обрушил на собравшихся величественные звуки хорала Баха, и у Морозини по спине пробежала дрожь. Раздались тяжелые ритмичные шаги мужчин, которые несли из крипты гроб, массивный ящик из красного дерева с серебряной окантовкой, который они поставили на катафалк и окружили цветами. Клир в траурных одеждах во главе с епископом встретили покойного, и орган замолчал, давая слово слугам Божьим.

По мере того как разворачивалась торжественная поминальная служба в сопровождении органа и великолепного хора, Альдо часто смотрел на катафалк. Ему все труднее удавалось прогнать мысль о том, что под всеми этими цветами и драпировками лежит незнакомец, а не тот человек, с которым его связывала глубокая дружба. С ужасающей точностью он снова и снова воспроизводил в своей памяти изуродованное тело в парижском морге. Именно оно лежало теперь в двух шагах от него, и в Альдо росла уверенность: это не Мориц Кледерман, это всего лишь эпизод трагикомедии, которыми иногда забавляются жизнь и преступники. Он настолько остро почувствовал фальшь, что во время отпущения грехов он едва не закричал. В это время его плечо сжала рука Адальбера, который сзади нагнулся к его уху:

– Я думаю так же, как и ты, но сохраняй спокойствие!

Нервное напряжение спало, возможно, благодаря «Ave verum»[413] Моцарта, которую Альдо особенно любил. Ее исполнял бархатный женский голос, чье великолепное сопрано напоминало звучание виолончели. И, снова опустившись на колени, Морозини начал молиться с новым пылом. Если люди мошенничают, если вся эта красота окружает не того покойника, то Господь об этом знает. А Он не обманывает никогда…

Церемония уже заканчивалась. Последнее благословение, и епископ подошел к Лизе, которая от горя согнулась вдвое на своей скамеечке для молитвы. Ее бабушка и женщина в черном помогли молодой женщине подняться на ноги. Прелат взял ее руки в свои, поговорил с ней минуту с видимым сочувствием, потом осенил ее голову крестом и перешел к другим женщинам из семьи, чтобы обратиться к ним со словами утешения. Затем он подошел к Альдо, и тот поцеловал его пастырское кольцо.

Епископ был пожилой человек, в его серых глазах светилась бесконечная нежность.

– Не отчаивайтесь, сын мой! – негромко произнес он. – Мориц был моим другом, и я понимаю ваши чувства!

Сказав несколько слов Фрицу и Гринделю, он вместе с клиром направился в ризницу. Церемониймейстер, стоявший почти по стойке «смирно» перед катафалком, объявил, что принести соболезнования смогут лишь официальные лица. Остальные имеют возможность расписаться в книгах скорби, подготовленных в глубине церкви. На погребении будут присутствовать только члены семьи. Потом распорядитель пригласил Альдо проследовать за ним в комнату напротив ризницы, где выстроились близкие покойного. По просьбе Альдо для Лизы принесли стул, поскольку он чувствовал, что она на грани обморока… Затем он отвел в сторону графиню фон Адлерштайн:

– Не следует ли нам избавить Лизу от зрелища погребения? Я боюсь, она этого не вынесет!

В это время княгиня Морозини подняла вуаль, и все увидели побелевшее лицо, настолько искаженное страданием, что Альдо пришлось бороться с желанием взять жену на руки и унести ее подальше от этой церемонии, которую он уже определенно считал чудовищным маскарадом.

– Вы правы, – согласилась бабушка Лизы. – Ее нужно отвезти домой…

Гаспар, склонившийся к кузине, бросил:

– Мы не нуждаемся в ваших советах, Морозини! Я намерен сам этим заняться!

– Держите себя в руках, Гриндель! – повелительно вмешалась Валери фон Адлерштайн. – Пока не доказано обратное – а сейчас не время и не место обсуждать те непристойности, о которых вы говорите, – Альдо муж Лизы! И это я отвезу ее домой!

Женщина в черном, которую Альдо заметил во время церемонии рядом с Лизой, подошла и что-то достала из сумки. Это оказался шприц. Графиня Валери отрезала:

– Никаких уколов! Она от них тупеет! Впрочем, я думаю, что вы можете вернуться в вашу клинику! Достаточно!

Гриндель хотел возразить, но ему это не удалось. «Бабушка» повернулась к нему:

– Я сказала: достаточно, господин Гриндель! По окончании всех формальностей я увезу Лизу в Вену! Доктор Фрейд только что вернулся из Соединенных Штатов, он ею займется!

– Но фрау Вегенер…

– Она из Цюриха и сможет вернуться к своей работе в клинике. Соблаговолите ей заплатить! – Графиня повернула голову в поисках знакомого лица. – Госпожа де Соммьер, не будете ли вы так любезны позаимствовать у вас мадемуазель дю План-Крепен?

Старая дева не стала ждать разрешения. Покраснев от радости, которую она пыталась скрыть, Мари-Анжелин направилась к Лизе. Адальбер последовал за ней со словами:

– Вы не настолько сильны, я вам помогу! – предложил он. – И до настоящего времени Лиза считала меня братом!

Он без труда поднял молодую женщину, безвольную, словно сломанная кукла. Мари-Анжелин взяла ее другую руку, но помощь старой девы была скорее формальной, нежели действенной. Медсестра последовала за ними с мрачным выражением лица и поджатыми губами. Прежде чем выйти, Адальбер посоветовал, не сводя глаз с Гринделя:

– Вам бы следовало остаться, графиня! Ваше присутствие действует удивительно успокаивающе! И надо покончить с этой церемонией…

Часом позже все уже было кончено. Состояние Лизы поразило толпу, собравшуюся возле церкви, поэтому все с пониманием отнеслись к тому, что бургомистр, когда вынесли гроб, ограничился короткой, но очень эмоциональной речью. То же самое повторилось и на кладбище, где епископ произнес несколько слов надежды перед величественным мавзолеем, где уже более века хоронили Кледерманов. Это было подобие греческого храма, одновременно тяжелое и помпезное, не внушавшее никакой скорби. И Альдо вдруг поймал себя на мысли о том, что вспоминает яркую красавицу Дианору, которая была его любовницей, когда ему было всего лишь двадцать лет, это случилось еще до того, как она стала второй женой Морица Кледермана. Как ей лежится здесь, в этом малосимпатичном последнем приюте, даже если сейчас его постепенно закрывают охапки цветов, привезенных на двух тележках? И как она будет чувствовать себя рядом с этим незнакомцем, который назначен быть ее спутником в вечности? Мысль о подмене все прочнее укоренялась в мозгу Альдо, и пока разворачивался последний ритуал, он с удивлением понял, что обращается именно к этой женщине:

«Если ты можешь, помоги мне найти правду! Человек, которого только что положили рядом с тобой, был убит, как и ты, но он не может быть мужем, так любившим тебя! Он заслуживает молитв, но не той любви, которая связывала вас с Морицем! И ты этого не вынесешь…»

Ему самому было невыносимо видеть скорбь Валери фон Адлерштайн, которая только что разразилась рыданиями. Ее пыталась утешить Хильда фон Апфельгрюне, ставшая племянницей графини благодаря браку с Фредериком. В этом было что-то поистине трагическое. Покойный не заслуживал слез этой благородной дамы, обычно такой сильной… Альдо никогда не видел ее плачущей! Но, возможно, она так сильно переживала еще и из-за ужасного состояния Лизы?

Присутствовавшие постепенно расходились, возвращаясь к своим автомобилям. Альдо подошел к обеим женщинам, с извиняющейся улыбкой посмотрел на Хильду и взял руку старой женщины. Он был счастлив почувствовать, как графиня инстинктивно оперлась на него.

– Я провожу вас, – негромко произнес Альдо. – Вы мужественная женщина, и я знаю об этом, но для вас это чересчур!

Графиня молча кивнула, достала платок, чтобы вытереть слезы, высморкалась и, неожиданно выпрямившись, решительно посмотрела Альдо в глаза:

– Я уже не помню, кто сказал, что Господь никогда не посылает человеку больше страданий, чем он может вынести, но сказавший так явно не подумал о женщинах! Признаюсь, что я считала себя более сильной, но эту ужасную смерть, случившуюся в разгар того кризиса, который переживает Лиза, мне трудно принять. Моя внучка не похожа на себя. Порой она разражается монологами, длинными монологами на любую тему, или часами молчит, и от нее невозможно добиться ни слова. Я знаю, что преждевременные роды случились именно в тот момент, когда…

– Когда я ее жестоко оскорбил. Я не снимаю с себя ответственность, бабушка, я понимаю, что вы на меня гневаетесь.

– Я? О нет… Кто из мужей хотя бы раз в жизни не нарушал брачных обетов? Разумеется, вы совершили ошибку, но с каким пылом кое-кто попытался превратить в глубокую рану то, чтобы было лишь царапиной! Лиза в течение двух лет была вашим секретарем, и она отлично знала о вашей личной жизни. Главный виновник всех этих событий – Гриндель, примеривший крылья спасителя. Это он запер ее в ужасной клинике, откуда она приехала в сопровождении этой Вегенер… Я уверена, что от медсестры был только вред.

– Отчего ваш дорогой Иоахим, верный сторожевой пес, не выставил ее за дверь? Я уверен, что ему бы это пришлось по вкусу!

Упоминание о ее раздражительном дворецком вызвало у графини слабую улыбку:

– Вы двое так и не зарыли топор войны? Хотя вы правы, он ненавидит эту Вегенер.

– Тогда почему она осталась?

– Из-за Лизы! Она кричала и клялась, что уедет вместе с ней, что ее уход ей необходим…

На лице Альдо появилось жесткое выражение, голос стал суровым:

– Прошу прощения, но как же дети? Мои дети, – с нажимом произнес он.

– Успокойтесь! Они в «Рудольфскроне» с моими слугами, которые их обожают. Я их отправила туда сразу после приезда Лизы. Я не хотела, чтобы они видели свою мать в таком ужасном состоянии. Им сказали только, что она больна и нуждается в длительном отдыхе… И это истинная правда! А теперь еще и смерть ее отца! Я опасаюсь последствий…

– Возможно, они будут менее трагичными, если уволить фрау Вегенер. Думаю, это решено! Теперь поговорим о Морице. Только прошу вас сохранять внешнее спокойствие, когда вы услышите то, что я намерен вам сообщить!

– Что же?

– Я не уверен, что похоронили именно его. Видаль-Пеликорн тоже сомневается…

Графиня с ужасом воззрилась на Альдо:

– Вы говорите серьезно?

– Серьезнее некуда! Возможно, вы заметили – или не заметили, потому что они старались не бросаться в глаза, и было много народа – двух человек, впрочем, довольно заметных, высокого роста в дорожных костюмах. Они не оставляли записей в книге скорби и ни с кем не разговаривали. Они только наблюдали.

– Не заметила. И кто они?

– Старший суперинтендант Гордон Уоррен из Скотленд-Ярда и глава французской сыскной полиции Пьер Ланглуа, с которым мы с Адальбером состоим в дружбе. Вы же понимаете, что люди такого ранга не стали бы беспокоиться просто так, даже ради такого человека, как Кледерман.

– А как вы пришли к тому… о чем вы мне только что сказали?

Альдо рассказал о своем визите в Институт судебно-медицинской экспертизы, о своих чувствах при виде изуродованного трупа, о внезапном появлении Гринделя, о том, как племянник сообщил о «неопровержимом доказательстве», которое подтвердила Лиза в своем личном разговоре с Ланглуа…

– В самом деле, все это так странно! И что вы намерены предпринять теперь?

– Попытаюсь найти моего тестя и поймать убийц с помощью Адальбера… и кое-кого еще. Поэтому не отчаивайтесь, моя дорогая бабушка! Расскажите мне о малышах! Вы знаете, мне их очень не хватает.

– Они тоже без вас скучают! Особенно, разумеется, близнецы! С их воображением они представляют вас неким гениальным авантюристом, охотником за сокровищами и одновременно рыцарем, защищающим – одному богу известно почему – вдов и сирот! Антонио даже уверен, что у вас где-то в секретном месте спрятаны доспехи, которые вы надеваете, отправляясь на охоту за разбойниками. Это приводит в отчаяние их мать, настоящую швейцарку, уважающую себя и покой своей семьи!

– Не разуверяйте их! Пусть фантазируют! И поцелуйте их за меня. Я надеюсь, вы отвезете к ним их мать?

– Я бы этого хотела, но не знаю когда! Все будет зависеть от завещания. Господи! Я совсем об этом забыла! А после того, что вы мне сказали, это вообще кажется абсурдным! Ладно, посмотрим!

– Когда будет вскрыто завещание?

– Завтра после обеда в резиденции. Вы должны были получить приглашение…

– Я не получал его, но, вполне вероятно, что оно ждет меня в Париже или в Венеции, если его послали в последние дни. В котором часу?

– В три часа. Не опаздывайте! Мэтр Хиршберг, нотариус, очень щепетилен в этом вопросе. В три часа пять минут двери будут закрыты!

– Ни секунды в этом не сомневаюсь!

Он помнил этого нотариуса из Цюриха с давних пор, еще когда он приезжал в Вену для подписания их с Лизой брачного контракта… Прошло всего несколько лет. Мэтр был человеком чрезвычайно суровым. Едва ли он с тех пор изменился. Среднего роста, но сухой, словно побег виноградной лозы, со стриженными ежиком темными с проседью волосами, со строгим лицом, с большим носом и в очках, скрывавших единственную оригинальную черту во всем его облике – глаза разного цвета, один карий, другой серый. Нотариус одевался по моде начала века: черный редингот, черный жилет с цепочкой от часов, толстой, словно якорная цепь. Он никогда не менялся, только волосы со временем стали совсем белыми. Когда Альдо увидел его впервые, мэтр показался ему настоящим воплощением закона. Ему должна была бы пойти мантия судьи. Когда новоиспеченный молодожен поделился своими мыслями с тем, кто только что стал его тестем, тот засмеялся:

– Я согласен с тем, что его не назовешь весельчаком, но он мог бы позировать для статуи порядочности. Он не шутит ни с кодексом, ни с деньгами своих клиентов!

Поэтому Альдо очень удивился, когда на другой день в рабочем кабинете Морица мэтр Хиршберг пожал ему руку с неким подобием теплоты и сказал:

– Я бы предпочел, князь, встретиться с вами при других обстоятельствах. Примите мои искренние соболезнования и займите ваше место!

– Благодарю вас, мэтр, но… разве мы будем одни?

В самом деле, с момента своего приезда в особняк Кледермана, который он так хорошо знал, в этой комнате, где все говорило о личности хозяина дома, Альдо встретил лишь дворецкого Грубера, в глазах которого блестели слезы, голос звучал хрипло, и он едва не бросился в объятия Морозини. Нотариус вытащил из кармашка жилета массивные золотые часы.

– Нет, не волнуйтесь! Сейчас всего лишь без пяти минут три.

Он убирал часы, когда Грубер открыл дверь перед Лизой, за которой следовали ее бабушка и Гаспар Гриндель. Молодая женщина, по-видимому, справилась с отчаянием предыдущего дня. Она приветствовала мужа кивком, тот поклонился ей, затем поцеловал руку госпоже фон Адлерштайн. Что же касается Гринделя, то Альдо сделал вид, будто его не заметил. И это было правильно, потому что князь чувствовал непреодолимое желание ударить кузена Лизы.

Когда все заняли свои места в креслах, выстроившихся в один ряд перед большим письменным столом в стиле Людовика XV из ценного дерева работы Рентгена, на столе не было ни одной бумаги. Нотариус обратился с короткой продуманной речью к этой семье, сраженной потерей такого исключительного человека, другом которого он был на протяжении долгих лет. Потом он взял портфель из черной кожи, лежавший с ним рядом, открыл его, достал плотный конверт с восковыми печатями. Мэтр Хиршберг сломал печати и вынул из конверта папку, которую положил перед собой.

– Я намерен приступить к чтению последнего завещания. Оно написано рукой Морица Кледермана. Оно составлено после рождения его внуков и аннулирует все завещания, написанные ранее.

– Оно мне кажется очень внушительным! – заметил Гриндель, нервно облизывая пересохшие губы.

– Это связано с тем, что покойный подробно перечисляет все составляющие огромного состояния и не менее внушительной коллекции драгоценностей… А теперь прошу, пожалуйста, больше меня не прерывать!

Пока он перечислял все то, что составляло состояние Кледермана, Альдо старался не показывать своего изумления. Он знал, что его тесть очень богат, но не представлял, до какой степени, и теперь спрашивал себя, не превосходит ли во много раз его богатство состояние техасского миллиардера Корнелиуса Б. Уишбоуна. Кроме банка и дворца в Голденкюсте, банкир владел землями, домами в Швейцарии, во Франции, в Англии и в Голландии. В конце концов, Морозини потерял интерес к этому процессу и принялся наблюдать за Гринделем. Племянник явно открывал для себя объем наследства и, не переставая, облизывался. Что касается Лизы, неподвижной и какой-то отсутствующей, ее как будто это вообще не касалось.

Нотариус неожиданно прервал чтение:

– Прежде чем перейти к коллекции, о которой сказано отдельно, я прочту список бенефициаров.

Их было немало. Мориц был человеком щедрым, внимательным к несчастью других. После ряда благотворительных организаций были перечислены все слуги – банкир не забыл ни о ком – и назван племянник, получавший парижский филиал банка, здание в Цюрихе и дом у озера. Все остальное доставалось Лизе. Та даже не моргнула.

– Я полагаю, все это вас не удивляет, моя дорогая княгиня? – любезно поинтересовался мэтр Хиршберг.

– Не слишком! Я знаю, что мой отец был воплощением щедрости!

– К несчастью, – с чувством вздохнул Гриндель, – его щедрость не компенсирует его отсутствие!

– Несомненно! Вернемся к коллекции!

Нотариус достал из папки еще один запечатанный воском конверт, вскрыл его и вытряхнул сложенный листок бумаги и маленький ключ, который Альдо сразу же узнал:

– Откуда он здесь, мэтр? Этот ключ Мориц носил на шее и никогда с ним не расставался…

– Нет. Это дубликат, который он сделал специально, чтобы положить вместе с завещанием. Я не видел ключа, потому что он отдал мне конверт запечатанным! Должен вам сообщить, что около года назад господин Кледерман изменил свои распоряжения по поводу коллекции… Поначалу коллекция была завещана вам, Лиза, с уточнением, что управлять ею должен князь Морозини. При условии, что вы откажетесь от нее – ваш отец считал, что вы не испытываете такой же страсти к этим сверкающим сокровищам, – коллекция перейдет к вашим детям, их отец станет управлять ею.

– И что же он изменил? – спросила госпожа фон Адлерштайн, до сих пор хранившая молчание.

– Господин Кледерман подумал, что этот пункт слишком сложен. Он посчитал самым простым вариантом завещать коллекцию напрямую князю, чьи дети будут его естественными наследниками. И…

– Одну минуту, мэтр! – прервала его Лиза. – Возможно, вам об этом неизвестно, но я подала на развод.

– В Италии развод не существует, и вам об этом отлично известно! – парировал мэтр Хиршберг, нахмурившись.

– Но в нашей стране он действует, а у меня двойное гражданство.

– Этого недостаточно. Если…

– Я обратилась в Рим с просьбой аннулировать брак! И я готова перейти в протестантство!

– Лиза! – возмущенно воскликнула ее бабушка. – Как ты смеешь! Мы только что предали земле твоего отца! Твой отец был католиком, как и я, как твоя мать, как твои дети! Знай, что я буду противиться этому всеми силами. А что скажете вы, Альдо?

Полагая, что графиня не в курсе последней детали, князь улыбнулся ей:

– Я знал об этом! Я могу ответить лишь одно: я сделаю все, чтобы дети остались со мной! Они носят мою фамилию, и с этим Лиза ничего поделать не сможет!

– Ни один судья не доверит их такому развратнику, как ты! – выкрикнула она вне себя от ярости. – Ты забываешь, что у меня есть доказательство твоей неверности! Письмо, которое твоя любовница написала мне, чтобы попросить прощения, не оставляет никаких сомнений по поводу твоего поведения! Я его сохранила!

Альдо посмотрел на свою жену. Он не узнавал ее. Внешность как будто осталась прежней: тонкие черты лица, четко очерченные губы, поцелуи которых он так любил, огромные глаза фиалкового цвета, светлая кожа, густая шевелюра рыжеватого оттенка, но лицо было мертвенно-бледным, из глаз исчез блеск, рот был плотно сжат, тело застыло. Не хватало лишь больших очков в черепаховой оправе и серого костюма, похожего на кулек с жареной картошкой, чтобы перед ним появилась Мина ван Зельден, голландская секретарша, которая была его помощницей в течение двух лет. С одной лишь разницей: у Мины было чувство юмора…

– Ты этого не сделаешь! – медленно произнес Альдо. – Ты не воспользуешься этим горестным письмом как оружием против меня.

– Ты так думаешь? Что ж, именно так и будет!

– Лиза! – с тревогой воскликнула ее бабушка. – Альдо прав. Ты этого не сделаешь!

– Достаточно! – Mэтр Хиршберг прервал этот спор, шлепнув папкой по столу. – При нынешнем положении вещей, сударыня, ничего из сказанного вами не может произойти в моем офисе. Завещание должно быть исполнено в соответствии с волей вашего отца. И я намерен немедленно передать коллекцию князю Морозини!

Приблизившись к двери кабинета, он аккуратно закрыл ее и объяснил:

– Хранилище может быть открыто, только если кабинет закрыт.

Сделав это, он пересек большую комнату, предварительно взяв ключ и сложенный листок бумаги, вставил ключ в отверстие резного орнамента книжного шкафа, занимавшего дальнюю стену. Массивная дверь со стальным листом сзади медленно открылась на невидимых петлях, увлекая за собой поддельные книги и одновременно освещая хранилище.

По размерам оно было почти таким же, как кабинет, но пространство сокращал десяток сейфов, выстроившихся вдоль стен.

– У каждого сейфа свой код, – продолжал нотариус. – Все коды указаны на этом листке, в который я не стану смотреть, – добавил он, передавая его Альдо.

Тот не без волнения вошел в это помещение, которое было для него сродни святилищу. Однажды его тесть оказал ему честь, показав ему хранилище. Каждая секунда того волшебного посещения навсегда осталась в его памяти. А еще он был заворожен увиденными сокровищами. Он как будто снова слышал четкий голос Кледермана, который говорил, указывая правой рукой на первый сейф:

– В этом сейфе часть драгоценностей Екатерины Великой и несколько русских украшений различного происхождения.

Альдо отчетливо вспомнил, как длинные пальцы тестя вращали массивные ручки. Он повторил его движения, бросив взгляд на код, и начал вращать ручки: направо, налево, еще раз и еще раз, направо два раза и еще один раз налево. Тяжелая дверца распахнулась, открыв ряды футляров. Морозини взял первый футляр с двуглавым российским орлом. Он знал, что держит в руках знаменитую парюру из аметистов и бриллиантов Северной Семирамиды…

Его страсть к камням взяла верх. Альдо нежно провел рукой по благородному футляру, открыл его… и с криком отбросил, как будто обжегся…

Футляр был пуст.

(обратно)

Глава VII Завещание

Наступила абсолютная тишина, как будто все затаили дыхание.

Альдо пришел в себя первым и, охваченный странным нетерпением, начал вынимать футляры один за другим. Он открыл их все и перешел к следующему сейфу. Там его ожидало такое же наводящее ужас открытие. Пусто! Все футляры были пусты!

Исчезли и браслеты Марии-Антуанетты, и украшение из бриллиантов, взятых из знаменитого колье королевы, и парюра из сапфиров королевы Гортензии, и украшения для корсажа, принадлежавшие Дюбарри, и фантастические изумруды императора Аурангзеба, большой сотуар королевы-девственницы, бриллиантовые подвески Марии Лещинской, диадема императрицы Евгении, три бриллианта Мазарини, рубиновый гребень шлема Карла Смелого и множество других сокровищ, которые терпеливо собирали три поколения коллекционеров, столь же тщательных, сколь и богатых…

Вдруг Гаспар Гриндель издал звук, похожий на кудахтанье:

– Это забавно! Такой коллекцией будет легко обладать!

Лучше бы он промолчал! Кулак Альдо рванулся вперед, словно ядро, и уложил племянника на ковер, слишком оглушенного, чтобы сразу подняться. Лиза завыла и собралась уже броситься ему на помощь, но бабушка удержала молодую женщину с неожиданной для женщины ее лет силой.

– Нет, – сказала она. – Это мужское дело, и тебе не следует вмешиваться! Впрочем, мы обе сейчас отсюда уйдем, если мэтр Хиршберг не возражает, и ты ему больше не нужна.

– Конечно же, идите, отдыхайте, – одобрил эту идею нотариус, помогая Гринделю подняться и усаживая его в кресло. – Мы встретимся позднее, чтобы вы подписали бумаги. Сейчас делом займется полиция, которую мы подождем здесь после того, как закроем хранилище… Не слишком надежным оно оказалось! Или вы хотите проверить содержимое других сейфов, князь?

Морозини отказался. У него еще будет время заняться осмотром вместе с полицейскими. Они закрыли хранилище, чтобы разблокировать дверь кабинета. Это позволило госпоже фон Адлерштайн увести Лизу, следом за которой торопливо последовал и неожиданно «воскресший» Гриндель, успевший наградить своего соперника убийственным взглядом и пообещать, что тот еще «за все заплатит»! Альдо остался в компании нотариуса, который начал звонить по телефону.

Увидев лакированный бар, стоявший на консоли, он открыл его, взял два пузатых бокала, взглядом спросив согласия Хиршберга, и налил в них хорошую порцию великолепного коньяка «Наполеон». Один бокал Альдо поставил на письменный стол, потом сел, вдохнул дивный аромат напитка и, согревая его между ладонями, отпил глоток… и почувствовал, что оживает. Впрочем, Морозини был очень удивлен тем, что нотариус выполняет тот же ритуал, приговаривая:

– Как оживляет! Ей-богу!

Не выпуская из рук бокала, Хиршберг продолжил:

– Что вы думаете об этой истории? Как могла исчезнуть такая большая коллекция? Причем бесследно…

– Ее величина не играет роли, как только у вас окажется ключ от хранилища. Вы же знаете, что Кледерман никогда с ним не расставался и носил ключ на шее на золотой цепочке. Убийце оставалось только взять ключ и… воспользоваться им!

– Я тоже так думаю, но мало открыть хранилище. Главное препятствие – коды к сейфам. И их не могли получить у меня! Мой сейф не тронут, и вы могли заметить, что конверт с завещанием не был вскрыт.

Нотариус сделал большой глоток коньяка, и Альдо понял: мэтр Хиршберг волнуется, как бы его не обвинили в соучастии в преступлении.

– В этом никто не усомнится, мэтр! – успокоил его Морозини. – Вы многого не знаете, но того, кого мы вчера похоронили, возможно, пытали. От его кистей почти ничего не осталось. Любой человек, даже такой сильный как мой тесть, может терпеть боль до определенного предела. И потом злоумышленники могли прибегнуть к шантажу, угрожая жизни его дочери и внуков!

У нотариуса вырвался глубокий вздох облегчения… и он допил свой бокал:

– Об этом я не знал! В таком случае, вы, должно быть, правы!

– Ну, разумеется, я прав!

Альдо сумел даже улыбнуться, чтобы подкрепить это заявление, но в глубине души он не знал ответа на вопрос. То, что ключ сняли с шеи Морица, было более чем вероятно, но коды? Его заставили сообщить их? Если принять эту гипотезу, тогда зачем была нужна подмена тела, уверенность в которой росла в нем с каждой минутой?

Появление полиции отвлекло князя от раздумий.

Процедура не заняла много времени. Приехавший офицер извинился за отсутствие своего патрона, который был занят в другом месте. Мэтр Хиршберг рассказал о том, что произошло. Хранилище снова открыли, потом отворили все сейфы. И каждый раз их ожидал все тот же сводящий с ума факт: коллекция исчезла, остались лишь пустые футляры. Полицейские сняли несколько отпечатков пальцев, сфотографировали в хранилище практически все, не забыв о списках украшений, прикрепленных к дверце каждого сейфа с внутренней стороны. Эти списки позволили опечаленному Альдо констатировать, что коллекция была еще более роскошной, чем он предполагал – «его» коллекция с недавнего времени, во всяком случае, официально, – и это заставляло его дрожать от возбуждения и от ярости. Пока полицейские продолжали работать, Морозини переписал списки с любезной помощью мэтра Хиршберга.

Когда все было закончено, он, уже как владелец, подал жалобу против неустановленного лица, после этого полицейские ушли. Альдо все закрыл и положил ключ вместе с кодами во внутренний карман своего пиджака.

– Что вы намерены теперь предпринять? – спросил нотариус.

– Сейчас я возвращаюсь в гостиницу. Я не думаю, что моей жене будет приятно мое дальнейшее присутствие. Во всяком случае, сегодня! Могу я на прощание задать вам вопрос?

– Будьте любезны!

– Что с банком? Кто будет им управлять? Я обратил внимание на то, что племянник получил по наследству только парижский филиал. А что со всем остальным?

– Совет по управлению остается под началом уполномоченного, который станет генеральным директором. Княгиня Морозини будет лишь почетным президентом. У нас, – добавил нотариус с намеком на улыбку, – никто бы не доверил женщине мужские дела.

– Гриндель войдет в совет?

– Возможно… Если он останется, являясь собственником, ему лучше от этого отказаться, но я не вижу, в чем его интерес.

– Почему Мориц не доверил ему общее управление? Он же его племянник.

– Он им был, – поправил мэтр Хиршберг, всегда внимательный к деталям. – В сложившейся ситуации я думаю, что могу вам признаться: Мориц не любил Гринделя, хотя и ценил его как профессионала! Хотите, я отвезу вас в отель? Моя машина внизу, – предложил он, убирая в карман часы, на которые он только что посмотрел.

– Благодарю вас! Я лишь попрощаюсь с графиней, которая, благодаря браку, стала мне бабушкой и которую я бесконечно люблю. Полагаю, что надолго она в Цюрихе не задержится, и от всего сердца надеюсь, что Лиза уедет вместе с ней!

– Вы могли бы заставить ее это сделать! Несмотря на это безумное прошение о разводе, княгиня остается вашей законной женой, и в этом качестве она обязана вам повиноваться!

– Я знаю, но осуществление этого права мне не по вкусу. Она мне этого не простит!

– Гм! Не сердитесь на меня за мою откровенность, но я думаю, что вы слишком драматизируете!

Выходя из кабинета, они увидели на пороге госпожу фон Адлерштайн. Она явно была встревожена.

– Знаете ли вы, что фрау Вегенер все еще здесь, и Лиза наотрез отказывается отпустить ее? – произнесла она дрожащим от гнева голосом.

Альдо и нотариус обменялись взглядами, мэтр многозначительно поднял брови.

– Подождите меня минуту, мэтр… или нет, пойдемте лучше со мной. Где она?

– В библиотеке вместе с этой женщиной. Должна добавить, что Гриндель тоже там!

Альдо вскипел, но заставил себя сохранять внешнее спокойствие. Никогда еще со дня их свадьбы он не пользовался своей властью мужа, ему ненавистна была сама мысль об этом, но другого средства у него не оставалось!

Первое, что Морозини увидел, войдя в комнату, была фрау Вегенер, которая готовилась сделать Лизе какую-то инъекцию. Она подняла юбку молодой женщины, намереваясь вонзить иголку в бедро над краем черного шелкового чулка.

– Прекратите! – приказал Альдо, кидаясь к медсестре.

От удивления женщина вскрикнула и выронила шприц, который Альдо передал нотариусу, попросив упаковать во что-нибудь и отправить в лабораторию на анализ. Но реакция Лизы оказалась невероятно бурной.

– Почему вы вмешиваетесь? Выйдите! Вам нечего здесь делать!

Альдо заметил это «вы», но предпочел не фиксировать на этом внимание. Он лишь пожал плечами.

– Вы полагаете? – ответил Морозини. – Лично мне кажется, что давно пора вернуть все на свои места!

– Нечего возвращать! Вы все разрушили, все осквернили…

– Одну минуту, прошу вас! Позвольте мне навести порядок. Выйдите! – приказал Альдо медсестре, а потом и Гаспару, который стоял у окна и с той минуты, когда вошел князь, смотрел на улицу.

Тот, разумеется, запротестовал:

– Почему я должен выходить, тогда как вы приводите нотариуса, даже не спросив у Лизы, согласна ли она на это?

– Мэтр Хиршберг любезно согласился быть свидетелем… И вам незачем ему мешать! А теперь я попрошу вас спокойно выйти! И заберите вашу… приспешницу!

– Останься, Гаспар! – воскликнула Лиза. – Если кто и должен уйти, то не ты. Я здесь у себя дома и принимаю того, кого хочу!

– Нет, я возражаю! Я никогда не думал, что настанет день, когда мне придется напоминать вам о том, что я ваш муж…

– Это ненадолго и…

– Как вам угодно! Однако до той поры, пока между нами не будут разорваны светские и церковные узы – при условии, что вы этого когда-нибудь добьетесь, в чем я лично сильно сомневаюсь! – вы моя жена, и вы поклялись повиноваться мне…

– Как вы смеете!

– Да, я смею! И в этом виноваты лишь вы сами. Поэтому сейчас вы попросите вашего кузена отправиться по своим делам и забрать с собой эту Вегенер, присутствие которой в своем доме ваша бабушка терпеть долее не может и которую я тоже более не желаю видеть!

Лиза хмыкнула, и этот звук словно раскаленное железо подействовал на нервы Альдо. Не обращая на него внимания, молодая женщина обратилась к госпоже фон Адлерштайн:

– Бабушка! Я не ожидала, что вы можете пожаловаться на меня этому развратнику!

– Я никогда на тебя не жаловалась! И ты отлично это знаешь, но тебе известно и то, что эта женщина мне отвратительна…

– Но она мне необходима!

– Нет! Тебя сумели в этом убедить… и это катастрофа! Ты очень изменилась, Лиза! И это меня огорчает. Разумеется, ты пережила два сильнейших удара, и тебе можно лишь посочувствовать: потеря не рожденного ребенка и особенно смерть твоего отца. Но такие удары не лечат наркотиками. С ними справляются иначе, разговаривая по душам с теми, кто нас любит… Только нежность и любовь способны исцелить!

– Любовь? – с горечью повторила Лиза. – Если вы намекаете на любовь этого мужчины, то я ее давно уже потеряла! Вы полагаете, я не знаю, чего он стоит, я, которая наблюдает за его жизнью на протяжении долгих лет? Я знаю о нем все: имена его любовниц, продолжительность его связей…

Раздался легкий скрип двери, но три участника этой сцены не обратили на него внимания: нотариус, прижав палец к губам, твердо взял Гринделя за руку и выпроводил его из библиотеки вместе с Вегенер. Лиза между тем продолжала:

– … Но самая опасная женщина появилась лишь теперь. Эта Полина Белмон, которая страстно его любит и которая имела наглость написать мне об этом…

– … и попросить у тебя прощение за свое чувство, – прервала ее старая дама. – Она также написала тебе, что твой муж ее не любил, и что тогда в поезде она устроила ему ловушку…

– … в которую он с радостью попался!

– Нет, Лиза! – вмешался Альдо. – Я сразу же об этом пожалел… Я никогда не переставал тебя любить!

– А я вас более не люблю! Уходите! Мы увидимся в суде!

Лиза сказала это таким тоном, будто увольняла плохого слугу. Альдо вспылил:

– Не доводите меня до крайности! Если нам придется предстать перед судьями, то вы об этом пожалеете, потому что я никогда не позволю моим детям…

– Оставьте их в покое, они мои!

– Вы полагаете? То, что вы не желаете носить мою фамилию, это касается лишь вас, но они всегда будут Морозини… и католиками! Как мой отец… и ваш, которым вы не дорожите! Как, по-вашему, он бы на это отреагировал, если бы был жив?

– Я всегда делала то, что хотела!

– И это очень плохо, но всему приходит конец, и конец – это я! Что же касается суда, которого вы так громко требуете, знайте, что он не доверит моих детей больной женщине. Потому что вы больны, признаете вы это или нет! Вы попали под действие неизвестного мне наркотика и совершенно теряете разум!

– Как вы смеете?

– Да, я смею. Бог мой, посмотрите на себя! Горе, которое вы испытываете, всего не объясняет. Ведь в вас теперь живут две женщины. Одна, которую я любил… и продолжаю любить, с ее теплой красотой, ее смехом, добрым сердцем, очарованием, и которую я не узнаю. И другая, холодная, жестокая, упрямая до глупости, с окаменевшим лицом, пустыми глазами… Мне страшно даже подумать, откуда взялась эта другая…

– Прошу вас, Альдо, – взмолилась графиня Валери, – будьте милосерднее! Подумайте о том, что она вынесла!

– Но я думаю об этом, бабушка, я думаю, будьте уверены! Я знаю свои ошибки, и я был готов пасть к ее ногам! К ногам Лизы, раненой, страдающей, ставшей ближе к вам, чем когда-либо, но…

Его голос сорвался от сдерживаемых рыданий. Альдо отвернулся, закашлялся, дрожащей рукой нашел сигарету, которую зажег, потом погасил, раздавив в пепельнице после всего одной-двух затяжек. Бесстрастная и как будто отсутствующая Лиза смотрела сквозь него. Морозини обреченно пожал плечами.

– Я оставляю ее с вами, бабушка! Попробуйте добиться, чтобы она поняла то, что я напрасно пытался заставить ее услышать. Я вернусь завтра. А пока я присоединюсь к мэтру Хиршбергу, чтобы он предпринял все необходимые шаги относительно этой Вегенер! По крайней мере, вы от нее избавились! Это не значит, – добавил Альдо, понизив голос, – что Лиза не нуждается в уходе, но человек должен быть проверенным!

– О, это я понимаю! Давайте выйдем на минуту, вы не против? – добавила графиня, бросив быстрый взгляд на Лизу, которая села у окна и смотрела на улицу, словно их не было в комнате.

В галерее они увидели мэтра Хиршберга, который мерил ее шагами и, заметив Альдо и графиню, тут же направился им навстречу.

– Готово! – с довольным видом сообщил он. – Эта женщина уехала, предупредив, что она обо всем расскажет доктору Моргенталю. Боюсь, как бы она не вернулась вместе с ним. Позаботьтесь о том, чтобы этот дом охраняла полиция. У вас будет на это полное право, потому что коллекцию, владельцем которой вы теперь являетесь, украли!

– Не думаю, что полицейские помешают врачу пройти, особенно если его вызовет больная… А Лиза именно так и поступит!

– Нет, если вы будете здесь и запретите ей делать это! И это было бы более естественно, чем жить в гостинице! Разве вы не так поступали, когда вместе приезжали навестить Кледермана?

– Вы абсолютно правы. Я останавливался в отеле, только когда мне случалось приезжать одному. Например, по делам! Не буду скрывать от вас: мне не слишком нравится этот особняк! Чересчур большой, чересчур торжественный! Вам бы понравилось жить в Версале? Примерно так я себя и чувствовал. Более того, я боюсь, что мое присутствие приведет Лизу в отчаяние!

– Не думайте об этом, если ее необходимо защитить от нее самой! И я считаю, – продолжал нотариус, глядя на госпожу фон Адлерштайн, – что ваше присутствие, возможно, позволит ее бабушке спать. Она не будет чувствовать себя такой одинокой.

Альдо повернулся к графине. Как всегда прямая, как всегда величественная, но в глазах появилась тревога. Он улыбнулся ей, прося прощения, взял ее руку, поцеловал и не отпустил:

– Вы как никогда правы! Я вам нужен, бабушка?

– Что за вопрос!

– Значит, договорились! Я поговорю об этом с Грубером. Но не будете ли вы так любезны, мэтр, заняться полицией? Вы окажете мне услугу, потому что я там никого не знаю.

– А я знаю! Остается племянник. Вы действительно хотите жить с ним под одной крышей?

– Он остановился здесь?

– Да… Хотя у него есть квартира в городе, недалеко отсюда.

– Я улажу этот вопрос! Мне кажется, я никогда не сумею должным образом отблагодарить вас за вашу помощь, мэтр!

– Видите ли, Мориц был моим другом, и я всегда любил маленькую Лизу. Я боюсь, что она исчезнет…

Альдо проводил нотариуса до входной двери, которую перед ним церемонно распахнул Грубер, и посмотрел, как мэтр сел в машину. Потом он обратился к старому мажордому с просьбой приготовить ему комнату. Мрачное лицо старого слуги мгновенно прояснилось:

– Господин князь остается у нас?

– Разве это не естественно, Грубер?

– Конечно, конечно! Но пусть простит меня господин князь: я не смел даже надеяться на это! С тех пор, как мы потеряли господина, в этом доме все идет не так! Теперь господин Гриндель отдает приказания, так как мадемуазель Лиза… больна!

Обычный раболепный вид Грубера таял наглазах, стало заметно, насколько сильным было его отчаяние, на которое его никто не счел бы способным… Слезы были совсем близко…

– Мы сделаем так, чтобы все вернулось на свои места! Для начала, если появится доктор Моргенталь, то знайте: вход для него закрыт. Кроме того, я намерен попросить господина Гринделя вернуться в его квартиру. Помимо меня вам может отдавать приказания только госпожа графиня фон Адлерштайн… Во всяком случае в те дни, которые она проведет здесь. Она желает вернуться в Вену и увезти с собой княгиню, чтобы она была рядом с детьми… Да, кстати, какой врач лечил моего тестя?

– Профессор Цендер, ваша светлость, но я не знаю, вернулся ли он из Соединенных Штатов. Его пригласили в Филадельфию на конгресс по восстановительной хирургии. Он светило в этой области…

– Я знаю. Где он живет?

– В очень красивом старинном доме в старом городе, который…

– Позвоните и узнайте, вернулся ли профессор, и если да, то попросите его… уделить мне несколько минут…

Из одной из парадных гостиных появился Гриндель со словами:

– А, Грубер! Я вас искал, – сказал он, словно не замечая присутствия Морозини. Но тот не дал ему возможности продолжить.

– Идите, Грубер! Я займусь драгоценным кузеном!

– Ах, вы еще здесь? Я предполагал, что вы уехали…

– Нет уж, дудки! А вот вы немедленно уйдете отсюда. Возвращайтесь к себе! У вас нет причин оставаться здесь!

– Я здесь для того, чтобы защищать Лизу! Без меня…

– Она бы чувствовала себя несколько одиноко? Только она больше не одна! И защищать ее буду я.

Крупное лицо кузена Гаспара расплылось в улыбке, обнажившей великолепные зубы, но не достигшей глаз цвета шифера:

– Сколько раз она говорила вам, что вы ей не нужны? Вы глухой или тупой? Лиза у себя дома!

– А так как она все еще моя жена, пока не доказано обратное, я тоже у себя дома! Мэтр Хиршберг объяснил мне это всего пять минут назад. И вас я видеть не хочу. Впрочем, в этом я не одинок! Бабушка целиком и полностью разделяет мою точку зрения…

– Аристократы всегда поддерживают друг друга, это атавизм! – ухмыльнулся Гриндель. – И я не вижу причины, по которой мне бы могли отказать от дома кузины!

– Вам никто не отказывает от дома! Вы можете навещать ее, когда вам будет угодно. Я, со своей стороны, не вижу причины, по которой вы должны жить здесь…

– Что ж, а я ее вижу, и она весьма значительная! Я моложе вас и сильнее… Вы сильно сдали, мой опереточный князь! Так что закройте вашу августейшую пасть, иначе…

Увидев, как сузились зрачки Гринделя, Альдо понял, что тот сейчас бросится на него, и опередил противника. Гнев удесятерил его силы, правый кулак полетел вперед, за ним удар нанес левый, но Гриндель лишь закачался со слегка ошеломленным видом. Потом со звериным рычанием он бросился на врага, выставив вперед руки, чтобы задушить его. Чувствуя, что в рукопашной схватке он окажется проигравшим, Альдо, как только Гриндель оказался совсем рядом, применил прием, который имел мало общего с «благородным искусством» и правилами бокса маркиза Куинсберри: колено Морозини резко взлетело вверх и ударило в самую чувствительную часть тела этого самца… Гриндель заревел от боли и согнулся пополам, потом, спотыкаясь, сделал несколько шагов и упал на бок.

Удовлетворив желание, которое не давало ему покоя несколько недель, Альдо расхохотался:

– Вам следовало бы перечитать Библию, кузен, и поразмышлять над историей Давида и Голиафа!

Потом Морозини обратился к вернувшемуся Груберу:

– Прошу вас проследить за тем, чтобы лакей помог господину Гринделю захватить его зубную щетку и надеть теплую шапку: вечер нынче прохладный! После этого ему следует пожелать спокойной ночи и заверить, что, если он завтра придет с визитом к кузине, его примут должным образом!

Когда Грубер увидел, что двое лакеев, уносивших Гринделя, исчезли на верхней площадке лестницы, он смог передать свое сообщение:

– Профессор вернулся сегодня. Если господина князя это устроит, он готов принять его немедленно. Мне предупредить шофера?

– Скажите, чтобы он отвез господина Гринделя. А мне вызовите такси… И я попрошу его подождать, пока я буду говорить с профессором, потом он отвезет меня в гостиницу – я тоже должен взять свою зубную щетку! – и доставит меня сюда!

Адальбер уже в который раз посмотрел на свои часы, что вывело из себя План-Крепен:

– Ради всего святого! Если вы будете постоянно проверять, который час, время не побежит быстрее!

– Уже почти семь часов! Завещание должны были вскрыть в три часа. Процедура не может длиться так долго!

– По-разному случается! – успокоила его госпожа де Соммьер. Ее голос звучал мечтательно. – Иногда присутствующие начинают вырывать завещание друг у друга под скептическим взглядом нотариуса. Я такое видела. Нужно время, чтобы собрать обрывки.

– После убийства меня бы удивил такой спектакль! Что же касается вас, Мари-Анжелин, то попрошу вас перестать барабанить по ручке вашего кресла! Вы даже не представляете, как это раздражает!

Но старая дева уже вскочила с пресловутого кресла и торопливо пошла к двери, в которую кто-то постучал:

– Вот и он!

Она едва успела открыть. Альдо явно стоял за дверью и ворвался в комнату, словно ветер:

– Вы все здесь! Тем лучше, я тороплюсь. Прошу прощения за то, что заставил вас всех ждать, но после того, как мы с вами расстались, столько всего произошло…

Морозини подошел к тетушке и поцеловал ее. Она удержала его рукой, чтобы как следует рассмотреть.

– Но у тебя… веселый вид! Это завещание произвело на тебя такое впечатление? Если наследником оказался не ты, то такое случается редко!

Альдо рассмеялся и упал в кресло.

– Но я наследник, тетушка Амели! Я получил всю коллекцию Кледермана! Но только она исчезла!

Три голоса произнесли хором:

– Исчезла?

– Ну да! Испарилась! Растаяла в воздухе, ни единого следа взлома не осталось! Впрочем, это нормально, ведь убийцам оставалось лишь снять ключ с шеи Морица. Конечно, есть еще и коды сейфов, но и у этого должно быть объяснение…

– И такой «приятный» сюрприз делает тебя счастливым? – возмутился Адальбер. – Странное чувство юмора, я бы сказал!

– Может, ты перестанешь задавать глупые вопросы? Если я и… доволен, то потому, что в морге мы с тобой были все-таки правы. Человек, которого мы только что похоронили, вовсе не мой тесть! Я только побывал у его врача, профессора Цендера, несколько часов назад вернувшегося из США, где он был почетным гостем на международном конгрессе…

– И что? – топнула ногой сгоравшая от нетерпения План-Крепен.

– У Кледермана никогда не было родинки в форме «земляники» на левой лопатке!

– Он в этом уверен? – спросила тетушка Амели.

– Они знакомы с университета, и профессор много лет следит за его сердцем. Высадившись во Франции, он узнал о смерти Морица и очень сожалел о том, что не смог быть на похоронах. Рад сообщить вам, что профессор принял меня очень приветливо. Когда мы с ним расстались, он уже звонил по телефону, чтобы договориться о немедленной встрече с начальником полиции. Профессор хочет эксгумировать тело!

– Но для этого необходимо разрешение семьи, – заметила тетушка Амели.

– Я тоже член семьи, и я очень удивлюсь, если Лиза откажется сделать это. Впрочем, я возвращаюсь в резиденцию. Я заехал не только для того, чтобы проинформировать вас, но и за своим чемоданом. Бабушка Лизы хочет, чтобы я жил там…

– А… Лиза?

– Она хотела бы видеть меня в аду! Но это не имеет значения. Я останусь там до того момента, пока они обе не уедут в Вену… и, кстати, без фрау Вегенер, которую я вышвырнул на улицу. Я отдал приказание Груберу не впускать доктора Моргенталя. Что еще? Мне кажется, я что-то упустил…

– Ты слишком нервничаешь! Как насчет кузена Гринделя? – с широкой улыбкой поинтересовался Адальбер.

– Ах да, ну конечно! Я вежливо попросил его вернуться к себе домой. Впрочем, это не так далеко от резиденции!

– И он охотно согласился? Меня это немного удивляет. Гриндель явно мощнее тебя.

Альдо снял перчатки, чтобы показать распухшие костяшки пальцев:

– В последний раз, когда я его видел, он был согнут пополам… Кузен намеревался меня задушить, и тогда я воспользовался своим коленом…

Мари-Анжелин стала пунцовой, Адальбер громко расхохотался:

– У вас манеры грузчика, господин князь?

– Обходимся тем, что имеем! А теперь я заберу свой чемодан!

– Хочешь, я пойду с тобой?

– Спасибо, нет! Я бы предпочел, чтобы ты по телефону сообщил новости Ланглуа! Ищи его всю ночь, если нужно, но сделай это! Он сам проинформирует Уоррена.

– А что же делать мне? – простонала План-Крепен.

Альдо взял ее за плечи и поцеловал в завитую челку, закрывавшую лоб:

– Вы же не станете плакать из-за того, что вам нечем заняться этой ночью? Подумайте лучше о работе, которая нас ждет! Нам необходимо разыскать моего тестя и его коллекцию! Мы все будем заняты!

Вернувшись во дворец Кледермана, Альдо оценил тишину, которая его окружала. Сады были такими же мирными, как и озеро, по гладкой поверхности которого скользил луч луны. Облаков не было, небо усыпали звезды, и Альдо улыбнулся его ночной синеве: ему так хотелось видеть в этом добрый знак… Лишь присутствие двух полицейских в форме, которым нужно было назвать пароль, указывало на то, что этот дом отличается от других…

Все изменилось, стоило Альдо переступить порог. В большом холле раздавалось эхо гневного голоса, и Морозини не было нужды спрашивать у Грубера, открывшего ему дверь, кто это кричит. Голос принадлежал Лизе, у которой Альдо никогда не подозревал наличия таких вокальных данных. Она выла, явно пребывая в истерике.

– О, Альдо, наконец вы пришли! – выдохнула госпожа фон Адлерштайн, поспешившая ему навстречу. – Где вы были? Я думала, вы уже никогда не вернетесь!

– Уверяю вас, что я не потратил время даром и принес вам интересные новости. Но почему она так кричит?

– Вы должны бы и сами догадаться! Простите меня, но я думаю, что вы напрасно прогнали Гаспара Гринделя. Это его она требует… и я начинаю тревожиться за ее рассудок…

– Я иду к ней! То, что я сообщу Лизе, наверняка успокоит ее…

Альдо бегом поднялся по лестнице, пересек лестничную площадку, вошел, не постучав, и… едва успел увернуться от тома «Замогильных записок» Шатобриана, летевшего ему в голову. Он поднял книгу.

– Как вы догадались, что это я? Мне остается только надеяться, что этот снаряд не предназначался для вашей бабушки! Он мог бы ее убить…

– Я знала, что это вы! Уходите! Я уже сказала вам, что не хочу видеть вас здесь… у меня дома!

– Опять вы за свое! Это просто мания! В действительности мы с вами по-прежнему у вашего отца… И это все меняет.

Полные ярости фиалковые глаза на мгновение затуманились:

– Как вы смеете говорить такое, когда мы только что опустили его в землю?

– Нет, Лиза! Именно это я пришел вам сообщить: человек, на чьих похоронах мы присутствовали, это не Мориц Кледерман!

– Это… не мой отец? – пролепетала она.

– Нет! Труп, найденный в Бивиле, был облачен в его одежду, с его часами, паспортом, бумажником и всем тем, что при нем было, когда он уезжал из «Савоя» в автомобиле лорда Астора, но это был не он!

– Вы лжете! Я не знаю зачем, но вы лжете! Гаспар его узнал…

– И вы тоже… Чтобы доставить кузену удовольствие, я полагаю?

– Не говорите глупостей! Он знал моего отца со времени нашего детства. Мы купались втроем…

– Вот именно! Вам-то следовало бы знать, что никакой «земляники» на левой лопатке у вашего отца не было! Но Гриндель настолько подчинил вас себе, что для вас каждое его слово стало истиной!

– Почему бы нет? Он меня любит, он рисковал жизнью, чтобы меня спасти…

– … выстрелив в меня? Но это другая история! Вот только завтра утром ему придется ответить за свою ложь. И вам, возможно, тоже, так как вы подтвердили его слова.

– Ну, конечно же, я их подтвердила! И я повторю это снова! У вас нет ни единого доказательства против!

– Оно есть! И неопровержимое! Профессор Цендер, который только что вернулся с конгресса в Америке. Я видел его сегодня вечером, и он подтверждает, что никакой родинки на лопатке вашего отца нет…

– Он, должно быть, забыл, – сказала Лиза, пожав плечами. – Они давно не виделись.

– Но профессор может сказать и кое-что еще. Он…

В эту секунду вмешалась бабушка:

– Ничего не говорите ей, Альдо! Она повторит это Гринделю, и он сумеет как-нибудь выкрутиться…

– Да, вы правы! – вздохнул князь, и радость его погасла, натолкнувшись на упрямство этой женщины, его жены, матери его детей, которую он любил и все еще любит! Морозини казалось, что перед ним предстал сгусток ненависти, причины для которой он не находил…

– В любом случае, – заявила Лиза с такой уверенностью, что у Альдо возникло желание ее ударить, – Гаспар выйдет победителем из всех ловушек, которые вы сумеете для него устроить!

Это стало последней каплей. Альдо взорвался:

– Вас волнует лишь это? Вы думаете только о нем, вы видите только его, и надежда на то, что ваш отец, возможно, жив, не доходит до вашего сознания? Самое главное, что Мориц Кледерман не умер! Я ожидал, что это известие вас невероятно обрадует! Но нет! Гаспар! Опять Гаспар! Всегда Гаспар! Я действительно начинаю верить в то, что вам важнее всего разделить с ним состояние вашего отца! Я не стану вам в этом мешать, но, вполне вероятно, сам Мориц вернется и помешает вашим прожектам. И знайте, госпожа княгиня Морозини, что я приложу все силы, чтобы его найти! Пусть у моих детей не будет матери, но останется дедушка, которого они будут любить!

Альдо сжал кулаки, борясь с желанием ударить Лизу, развернулся на каблуках и стремительно вышел из комнаты. Правда, ушел он недалеко, остановился на площадке лестницы, вцепился в каменные перила и закрыл глаза. Он пришел в ужас от той картины, которая всплыла из глубин его памяти. Альдо снова видел себя в Венеции, в библиотеке своего дворца. Перед ним стояла Анелька, полька, на которой его заставили жениться с помощью гнусного шантажа. Перед глазами Морозини предстало обворожительное лицо, искаженное отвратительной усмешкой. В ответ на его сообщение о том, что он обратился в Ватикан с просьбой аннулировать брак, Анелька заявила ему, что останется княгиней Морозини, нравится ему это или нет, потому что она беременна. От другого мужчины, разумеется! И какое теперь имеет значение, что Альдо ни разу не ложился с ней в постель?

В тот момент желание убить, вернувшееся к Морозини из глубины веков, Альдо прочувствовал до кончиков пальцев, готовых сомкнуться вокруг нежной шеи красавицы. Но он довольствовался пощечиной, причем настолько сильной, что женщина упала, ее щека покраснела, а в уголке губ появилась капелька крови…

Потом Альдо ушел, как сделал это только что, но не присутствие бабушки удержало его. Причина крылась в нем самом. Когда он ударил дочь мерзавца Солманского, он уже давно не любил ее. А Лиза была по-прежнему дорога ему, и он отчаянно страдал от того, что она выбрала этого кузена, о котором Альдо точно знал, что он преступник!

На плечо Морозини опустилась легкая рука и вырвала его из круга черных мыслей:

– Не стоит на нее сердиться, мой мальчик! Повторяю вам, что после пребывания в этой проклятой клинике Лиза сама не своя. Иногда я с трудом узнаю ее…

– Вы лишь желаете меня утешить, графиня…

– Вы можете по-прежнему называть меня бабушкой! Бредни Лизы ничего не меняют в моем сердце, как не изменят они того факта, что вы отец трех наших маленьких проказников!

– Благодарю вас за ваши слова, но…

– Мне не нравятся «но», когда речь идет о моем сердце!

– Я это запомню. Но причиной всей этой драмы является ошибка, которую я…

– Уж не собираетесь ли вы снова спеть мне тот же припев? Я искренне верю, что Лиза бы вас обязательно простила, но произошла трагедия: преждевременные роды и известие о том, что она больше не сможет иметь детей. Гаспар и его клика сделали на это ставку и практически промыли ей мозги. Не будь этого – и я готова в этом поклясться! – она бы бросилась вам на шею при известии о том, что ее отец жив…

– По крайней мере, я на это надеюсь! Никто не знает, как может обернуться похищение… И я уверен, что это дело рук Гандия и Гринделя… Правда, это еще нужно доказать, учитывая тот риск, которому подвергнет такого заложника любое неловкое действие!

– Я хорошо это понимаю, но мне известна ваша ловкость, когда вы начинаете войну, имея в союзниках вашего бравого Адальбера! Вы ужинали?

– У меня не было на это времени… Да и не хочется!

– И все-таки нужно поесть! Так как семейная трапеза мне кажется сейчас неуместной, я скажу Груберу, чтобы вам подали ужин в комнату. Где Грубер вас поселил?

– Понятия не имею, но я уверен, что он не позволит мне ни в чем нуждаться. У меня такое впечатление, что Грубер не испытывает симпатии к дорогому кузену.

Графиня уже собралась вернуться в покои Лизы, но остановилась:

– Я полагаю, что будет эксгумация?

– Профессор Цендер ее потребовал… Все должно пройти максимально тихо, чтобы не возбуждать прессу. Не говорите об этом Лизе! Само слово звучит ужасно… И потом, действительно она поспешит сообщить об этом Гринделю!

– Вы не думаете, что его пригласят? Чуть раньше или чуть позже, какая разница?

– Несомненно, но пусть это станет для него сюрпризом!

– Почему бы и нет? В самом деле! Спокойной ночи, Альдо!

– Спокойной ночи, бабушка!

На другой день незадолго до полуночи Альдо остановил машину – самую неприметную из тех, что стояли в гараже его тестя! – около кладбища, но не стал сразу выходить.

– Дай мне сигарету! – попросил он Адальбера, сопровождавшего его. – Я свои забыл!

– Нервничаешь? – посочувствовал египтолог, выполняя просьбу. – Я тоже, если хочешь знать. Пусть я толстокожий, у меня все равно нет большого желания снова увидеть те ужасные останки, которые нам показали в Париже. Я с большим уважением отношусь к судмедэкспертам: у них очень крепкий желудок!

– Нам с тобой пора начинать привыкать к этому. Это происходит с нами уже в третий раз… А в первый раз мы сами выкапывали тело! Просто есть ситуации, к которым привыкнуть невозможно…

– Пожалуй, нам пора идти.

У входа на кладбище полицейские проверили личности Альдо и Адальбера. Кругом было темно, ночь выдалась безлунной, но друзей провели до обсаженной деревьями аллеи, в конце которой стоял склеп Кледерманов, освещенный изнутри. Перед ним ждали несколько человек: начальник полиции Вюрмли, профессор Цендер, директор похоронного бюро и два полицейских в штатском, державшиеся поближе к Гаспару Гринделю. Тот изо всех сил пытался скрыть свое плохое настроение. Неожиданно к ним подошел комиссар Ланглуа, чем немало удивил Альдо и Адальбера.

– Как вы здесь оказались? – поинтересовался Адальбер, который добрую часть ночи напрасно пытался связаться с комиссаром по телефону. – Кто вас предупредил? Мне это сделать не удалось!

– Сожалею, я оставил указания… Вюрмли попросил меня приехать, и я прилетел военным самолетом из Виллакубле. Итак, господа, судя по всему, есть новости? – добавил он с видимым удовлетворением. – Не для всех приятные, разумеется, – добавил он, скользнув взглядом по Гринделю.

– Вы намерены арестовать его?

– За лжесвидетельство? Это слишком мелко, да и меня, впрочем, пригласили из чистой любезности. Я здесь не у себя! В любом случае, у меня нет желания засадить его за решетку под благовидным предлогом… Я был бы рад, если бы Гриндель смог вернуться к делам своего банка. Очевидно, что он замешан в этом деле…

– Чего мы ждем? – задал вопрос Адальбер, видя, что никто не двигается.

– Чтобы в подземелье вскрыли гроб. Эти семейные склепы удобны тем, что в них есть крипта, где покойные лежат на полках…

Они заканчивали разговор, когда наверх поднялся один из служителей и объявил, что все готово. Друг за другом Вюрмли, Цендер, Ланглуа, Гриндель и Морозини спустились по лестнице. Адальбер последовал за ними.

Две большие лампы освещали помещение и богатый гроб из красного дерева, обитый изнутри белым атласом. Он стоял на козлах. От сильного запаха формалина было трудно дышать. У Альдо перехватило горло. Спускаясь по ступенькам, он боролся с желанием закрыть глаза, настолько он боялся того, что ему предстояло снова увидеть. Оказавшись внизу, Морозини услышал легкий вздох облегчения, к которому он с радостью присоединился. Изуродованная голова была завернута в плотную льняную ткань, белую, как и подобие длинной туники, в которую было облачено тело. Руки, прикрытые белыми перчатками, держали четки. А вздох облегчения издал Гриндель.

– Кажется, кто-то позаботился об этих несчастных останках, – раздался негромкий голос профессора Цендера. – Это выглядит намного достойнее, чем визитка, в которую бы его обрядили, умри он в своей постели. В этом есть что-то… средневековое…

– Так распорядилась госпожа графиня фон Адлерштайн, – сообщил директор похоронного бюро.

– Отлично придумано! Обязательно скажу об этом графине! Этот бедняга на такое и не рассчитывал!

Рост Оскара Цендера был меньше его репутации. Приятное лицо под темно-белокурыми седеющими волосами, орлиный нос с чувственными ноздрями, круглые очки в черепаховой оправе, большой всегда улыбающийся рот и хитро поблескивающие глаза орехового цвета, а также забавная шляпа из бежевого габардина и пышный галстук-бабочка. Этот человек наверняка бы понравился тетушке Амели!

Пауза позволила Гаспару Гринделю прийти в себя. Он проговорил странным фальцетом:

– И в этом облачении намного удобнее изучать его тело! Взгляните на его спину, и вы увидите, что у него есть родинка в виде земляники на левой лопатке!

– Не делайте этого! – приказал профессор. – У Кледермана ее никогда не было… Зато…

Профессор подал знак, чтобы фонарь придвинули ближе, надел перчатки из латекса, приподнял белое одеяние, чтобы обнажить живот, осмотрел его и коротко хмыкнул.

– Вас что-то забавляет? – в голосе Вюрмли послышалось негодование.

– Я бы так не сказал, я всего лишь рад тому, что речь ни в коем случае не может идти о моем дорогом друге Кледермане. Я не знаю, кто этот несчастный, но у него хотя бы были красивые похороны!

– Интересно, с чего вы это взяли? – проворчал Гриндель.

– О, я вам сейчас покажу! Вы можете видеть, что на животе у этого человека нет шрама от операции. Но пять или шесть месяцев назад я оперировал Морица по поводу острого аппендицита. Зная, насколько его дочь Лиза беспокоится о здоровье отца, Мориц потребовал, чтобы ей об этом не говорили! Для всех он уехал на охоту… Об этом знали только Грубер и персонал клиники…

– Итак, – снова подал голос начальник полиции, – вы утверждаете, господин профессор, что это тело не принадлежит Морицу Кледерману?

– Да, я в этом уверен!

– Это безумие! – не выдержал Гриндель. – Я знаю то, что я видел! Впрочем, мои слова подтвердила моя кузина Лиза! Разве не так, господин Ланглуа?

– Она это сделала… но она явно была не в себе!

– Как вы можете судить о состоянии дочери, только что узнавшей о смерти своего отца?

– Достаточно! – остановил его Цендер. – Тут не о чем говорить. Я утверждаю, что это не труп Кледермана! Черт возьми, я пока могу узнать свою работу! Этого человека никогда в жизни не оперировали. Это совершенно ясно!

Профессор покраснел и стал похож на рассерженного петуха. Вюрмли поспешил его успокоить:

– Ваше заключение никто не опровергает… пока для этого нет оснований! Господин Гриндель, вы поедете со мной в управление. У нас с главным комиссаром Ланглуа есть к вам несколько вопросов. Что же касается вас, господа, – добавил он, обращаясь к служащим, – можете все вернуть на место!

Тут Гриндель осмелился хихикнуть:

– Раз это не мой дядя, то нельзя же оставлять незнакомца в этом склепе?

– Он останется здесь на некоторое время! Когда мы найдем настоящего Кледермана, мы его перенесем в другую могилу. Господин Морозини, вы сообщите об этом вашей супруге?

Альдо хотел было согласиться, но профессор положил руку на его рукав:

– Мне нужно с вами поговорить о ней. Вы не возражаете?

– Что вы, напротив! Возможно, вы сумеете ее убедить… Мне достаточно высказать свое мнение, как она сразу его опровергает!

И снова смех Гринделя встретил это внезапное признание слабости, о котором Альдо сразу же пожалел, но профессор Цендер сам ответил наглецу:

– Вам, мой мальчик, пора обратиться к специалисту! Если у вас начнутся видения, то вы скоро всюду будете видеть голубых карликов и розовых слонов!

Все с удовольствием вдохнули свежий воздух. Малые размеры крипты, смешанные запахи дезинфекции, горячего воска и остывшего табака делали пребывание в ней достаточно неприятным. Все начали разъезжаться. Ланглуа собирался вернуться в Париж после допроса Гринделя.

– Вы думаете, его арестуют? – спросил Альдо.

– Одного лжесвидетельства недостаточно, даже если добавить к этому то, что нам известно о его контактах с Гандия. Я лично засадил бы его на несколько дней в «холодную», чтобы он раскололся, но со швейцарскими методами убеждения я не знаком. В любом случае, если ему разрешат вернуться домой, то он будет под наблюдением…

– Он же с места не сдвинется!

– Я бы удивился, если бы Вюрмли пришлось учить азам профессии. Есть наблюдение и наблюдение: одно настолько явное, что возникает непреодолимое желание бежать, а другое почти не заметное… Ладно, посмотрим! Что будете делать вы?

– Попытаюсь с помощью профессора Цендера убедить жену уехать в Вену вместе с бабушкой и…

– Начать поиски коллекции Кледермана и, по возможности, того, кто похитил ее, – закончил за него Адальбер. – И мы будем очень стараться не переходить вам дорогу!

– Так как у меня нет никакой возможности вам помешать, я ограничусь тем, что пожелаю вам удачной охоты! – полусерьезно произнес Ланглуа. – И передайте от меня привет госпоже маркизе де Соммьер и ее маленькому Шерлоку Холмсу! Вам с ней очень повезло! – закончил комиссар и ушел, махнув на прощание рукой.

– О ком он говорит? – спросил Цендер, не упустив ни одного слова из этого разговора. – Или это слишком нескромно с моей стороны?

– Ни в коей мере! – ответил Альдо. – Это действительно феномен: Мари-Анжелин дю План-Крепен, одновременно моя кузина и кузина маркизы де Соммьер, моей двоюродной бабушки, при которой она выполняет многочисленные и разнообразные обязанности. Она чтица, компаньонка, преданная душа, шпионка… У нее фотографическая память, знание шести или семи языков, плюс несколько дополнительных талантов, таких как умение ходить по крышам, невероятный уровень культуры и способность тремя штрихами набросать портрет с максимальным сходством!

– Впечатляет! Мне бы хотелось с ней познакомиться!

– Если хотите, это можно сделать завтра в полдень. Окажите нам честь пообедать с нами в «Бор-о-Лак»!

– Я буду счастлив!

Когда они вернулись к машине, Адальбер сел за руль, профессор и Альдо устроились сзади. Зная, что в резиденции графиня Валери не уснет, пока не узнает результатов эксгумации, они решили положиться на Оскара Цендера, чьи слова Лиза, пусть даже накачанная по горло наркотиками, никогда не поставит под сомнение. Но для этого профессора необходимо было ввести в курс дела, обрисовать сложившуюся ситуацию и то, что ее спровоцировало. Для Альдо это означало полное признание. Об этом он и рассказывал всю дорогу.

Его исповедь уже подходила к концу, когда Адальбер остановил машину перед ступенями крыльца, где дежурили двое полицейских. Оскар Цендер, слушавший историю молча, с закрытыми глазами – в какой-то момент Альдо даже подумал, не спит ли он – выпрямился на сиденье и улыбнулся:

– Тут и говорить не о чем! Если бы такая история произошла в семье простых людей, она бы разрешилась парой крепких оплеух, громким скандалом и несколькими ночами, проведенными в переживаниях и обидах. Но в просвещенных кругах нашего общества она превращается в пародию на греческую трагедию, где каждая из сторон старается превзойти другую!

– Вы суровы, господин профессор. Случается, что друг друга убивают и в семье посланника, и в семье дворника!

– Среди простых людей это редкость, потому что у них нет денег для того, чтобы нанять адвоката, зато есть повседневные заботы. Или они решают вопрос с помощью самоубийства… Возможно, для того, чтобы неверная супруга не отправилась шалить с первым же попавшимся херувимом! Если позволите, один вопрос перед тем, как я начну вмешиваться в то, что меня не касается. Вы уверены в том, что по-прежнему любите вашу жену?

– Да. Без колебаний.

– А эту соблазнительную Полину?

– … Очень приятное воспоминание, которое таковым и останется. Но должен заметить, что это уже два вопроса!

– А я бы предпочел, чтбы в вашем голосе не появилась этакая легкая дрожь! Как бы там ни было, я сделаю все, что в моих силах, чтобы склеить разбитые горшки!

В холле их встретил Грубер, который помог им снять пальто, пытаясь сдержать любопытство, а на главной лестнице – госпожа фон Адлерштайн. Она не сказала ни слова, но было заметно, что сгорала от нетерпения.

Цендер бегом поднялся к ней, спрашивая, сможет ли Лиза принять его, несмотря на поздний час.

– Что за вопрос? Идите скорее!

Они скрылись. Альдо и Адальбер по-простому уселись на ступеньки, чтобы дождаться кофе, который им почти мгновенно принес Грубер.

Ожидание оказалось коротким. Двенадцать минут спустя хирург и старая дама вышли к ним. Ответы на мучившие друзей вопросы ясно читались на разгладившемся лице графини и в улыбке ее спутника.

– Она вас выслушала? – спросил Альдо.

– Ну да! И теперь Лиза наконец отдохнет, а не будет мучиться, раздираемая гневом и отчаянием.

– Могу я ее увидеть?

Ответила бабушка:

– Нет, Альдо… Еще слишком рано! Пойми ее. У Лизы теперь есть надежда увидеться с отцом… И профессор ничего не скрыл от нее относительно серьезных подозрений насчет ее кузена. После этого Лиза попросила меня увезти ее в «Рудольфскроне»… Ей хочется покоя… Пока о мире между вами речь не идет!

– Да, вы правы! Я должен посвятить себя поискам Морица… и его коллекции. Нигде больше Лизе не будет так хорошо, как в ваших горах! Но сделайте так, чтобы Гриндель не мог с ней встречаться! Я знаю, что он на прицеле у полиции, но, по-моему, он вполне способен ускользнуть…

Продолжая говорить, Альдо поднимался по лестнице.

– Куда это ты направляешься? – поинтересовался Адальбер. – Ты мог бы сказать мне «до свидания»…

– Я не иду спать! Я только заберу туалетные принадлежности и несколько вещей, которые я сюда привез. Я вернусь с тобой в гостиницу. Если я хорошо знаю Лизу, то, как только проснется, она поспешит уехать со своей бабушкой и поскорее вернуться к детям. Мне не стоит попадаться ей на глаза!

(обратно)

Глава VIII Нос План-Крепен

– Надо ковать железо, пока горячо! – заявила Мари-Анжелин, ставя на постель госпожи де Соммьер лакированный поднос, на который она положила стопку личных писем, накопившихся за время их отсутствия. Старая дева заранее вскрыла конверты и сама занялась остальной корреспонденцией.

– Что вы имеете в виду, План-Крепен? Это утренняя месса внушила вам столь глубокую мысль?

– Она лишь укрепила ее, но я все время думала об этом во время обратной дороги.

– И что же?

– Нужно воспользоваться отсутствием Гаспара Гринделя и навестить его парижскую квартиру. Риск ничтожен, потому что полиция Цюриха вежливо попросила его оставаться в ее распоряжении.

– Допустим, но это не значит, что в квартире никого нет! У директора швейцарского банка должны быть слуги. Особенно в этом квартале, где у самого мелкого клерка есть лакей или горничная, иначе он рискует потерять репутацию!

– Это я выясню завтра!

– Вы рассчитываете на Святого Духа? Ну, не дуйтесь! Я шучу! Полагаю, ваша разведка начала действовать?

– Да. Евгения Генон, кухарка княгини Дамиани…

– … которая была нам так полезна в той истории со смертью несчастного Вобрена! И она живет на авеню Мессины, как и наша птичка… только в доме номер 9, если мне не изменяет память, или напротив. Но улица достаточно широкая.

– Княгиня переехала. Теперь она живет в доме номер 12, и у нее стало намного просторнее.

Госпожа де Соммьер рассмеялась и продолжала:

– Признайтесь, очень удобная дама! Или вам просто везет. Допустим, вы сможете проникнуть в квартиру, но что вы надеетесь там найти?

– Честно говоря, не знаю. Хотя мой нос подсказывает, что там что-то кроется!

– Ваш… нос? – маркиза изумилась настолько, что не сумела больше ничего добавить.

С тех пор, как она познакомилась с Мари-Анжелин – а это было давным-давно, – этот атрибут, слишком длинный и острый, был таким же табу, как и нос Сирано де Бержерака. Вспомнить про нос План-Крепен означало обречь себя на долгие часы или даже на целый день плохого настроения. И вдруг его обладательница сама упоминает его в разговоре! И еще эта неожиданная нотка удовольствия… Если только…

Госпожа де Соммьер мыслями унеслась к тому последнему обеду в гостинице «Бор-о-Лак», когда Альдо представил им профессора Оскара Цендера. Он только что получил почетное место в семье, не оставив камня на камне от утверждений Гринделя – и Лизы! – по поводу тела Морица Кледермана. До чего же приятной была эта трапеза в великолепной ротонде, выходящей на сады! И профессор был очарователен. Благодаря его приятному голосу, умению мягко иронизировать, улыбке, великолепным манерам, культуре и полному отсутствию чванства – притом, что он мог однажды получить Нобелевскую премию! – возникало желание подружиться с ним.

– Я мог бы держать пари, что он вам понравится! – шепнул тогда Альдо на ухо тетушке. – Но у меня такое впечатление, что еще больше он нравится нашей План-Крепен…

Да, он не ошибся… И самым удивительным было то, что эта симпатия оказалась взаимной! В течение всего обеда Альдо, Адальбер и сама маркиза словно зачарованные следили за словесным поединком в изящном стиле, касавшемся истории, живописи импрессионистов, музыки, восточного искусства, путешествий, кухни, вин, садов, оперы и сотни других тем, которые, несмотря на все их разнообразие, никоим образом не касались ни Древнего Египта, ни знаменитых драгоценностей. Профессор и старая дева с видимым удовольствием открывали схожесть своих вкусов… Да так, что выходя из-за стола и предлагая руку тетушке Амели, Альдо пробормотал:

– Вы полагаете, это закончится свадьбой?

– Если слушать только мой эгоизм, то должна признаться, что я бы очень не хотела потерять мою План-Крепен. Но что касается ее, то она могла найти и худший вариант…

Адальбер тоже не мог прийти в себя от изумления. Тем более, что провожая гостя до его машины, он точно слышал, как Оскар признался Альдо:

– Вы знаете, что, если слегка изменить ее нос, она будет очаровательной? У нее золотистые глаза, прекрасный цвет лица, отличные зубы, умная улыбка и великолепные руки! Да… Честно говоря, можно было бы исправить нос, – добавил он мечтательно, – но не утратит ли она от этого часть своей индивидуальности? Это исключительная личность!

Когда Адальбер передал эти слова маркизе, План-Крепен была неподалеку. Поэтому, зная о ее невероятно остром слухе, старая дама ни минуты не сомневалась в том, что компаньонка все слышала. Иначе стала бы она улыбаться своему отражению в трюмо, на которое она ставила вазу с пионами?

Вернувшись к тому месту в разговоре, когда План-Крепен так неожиданно упомянула свой нос, госпожа де Соммьер спросила:

– Каким образом вы надеетесь проникнуть к господину Гринделю?

– Этого я пока не знаю, но надеюсь выяснить завтра или послезавтра. Я понимаю, что не следует слишком затягивать: полиция Цюриха может снять видимое наблюдение, чтобы посмотреть, куда отправится Гриндель.

– Может быть, разумнее было бы подождать возвращения Адальбера? Признаюсь, мне было спокойнее, если бы вы пустились в эту авантюру в его обществе. К сожалению, он поехал вместе с Альдо в Венецию, и никто не знает, когда он вернется.

– Мы отлично знаем, что он поклялся ни на шаг не отставать от нашего Морозини, пока это мутное дело не завершится… Мне следовало бы добавить: для всех нас… – вздохнула Мари-Анжелин и неожиданно добавила: – Только давайте не будем «тайно» звонить нашему дорогому Ланглуа и просить его приставить ко мне одного из его молодых полицейских, чтобы следить за моей безопасностью! Сначала комиссар запретит мне туда идти, потом приставит ко мне сторожевого пса, чтобы быть уверенным в том, что я буду сидеть тихо!

На этот раз госпожа де Соммьер рассердилась:

– Вы уверены, что вы в своем уме, План-Крепен? Вы не только принимаете меня за идиотку – и не отрицайте этого! – но теперь вы у нас еще и приказы отдаете! Если вам удалось понравиться будущему лауреату Нобелевской премии, это еще не значит, что вы теперь наделены наивысшей мудростью!

Резко поднявшись, возмущенная маркиза ушла в ванную комнату, потрясая тростью, и заперлась там. Возможно, именно для того, чтобы избежать соблазна сломать ее о спину дерзкой родственницы крестоносцев…

Если Мари-Анжелин и удивилась такому проявлению негодования своей кузины и покровительницы, саму тетушку Амели собственная несдержанность изумила еще больше. Хлопнув дверью, она уселась на край ванны. Какая нелепость! С чего вдруг она отреагировала в стиле бульварных пьесок? Разумеется, План-Крепен повела себя не совсем должным образом, отдав ей приказ… или что-то в этом роде, но повод был совершенно смехотворный! Так в чем же дело?

Возможно, причиной тому этот последний год, когда ее вселенная начала вращаться в обратную сторону. Сначала появился техасский миллиардер, жаждущий найти великолепную, но приносящую несчастье химеру Борджиа ради прекрасных глаз певицы столь же талантливой, сколь и ядовитой. Потом приехали Белмоны и особенно Полина, влюбленная в Альдо сильнее, чем когда-либо, и пробудившая в нем ответное пламя. Затем их ночь в Восточном экспрессе, за которой последовало похищение, сначала ее, потом его… И раз уж речь зашла о любви, то к этому придется добавить и безумную страсть Адальбера к уже упомянутой певице, которая довела его почти до самоубийства. И венец всему – драма в Круа-От, откуда Альдо сумел выбраться только для того, чтобы увидеть, как его жена бросилась в объятия кузена Гринделя, и получить пулю в голову…

И ничего не устроилось, совсем наоборот! Лиза оказалась на грани безумия из-за врачей сомнительной клиники и испытывает в отношении мужа маниакальную злобу, которую подогревает ее кузен, в котором она упорно продолжает видеть своего рода архангела. И наконец исчезновение и смерть ее отца, банкира Кледермана, которого с помпой похоронили… лишь для того, чтобы практически сразу же выяснить, что это вовсе не он… Зато исчезновение его уникальной коллекции драгоценностей оказалось совсем даже не шуткой! А тут еще – вот она вишенка на торте! – ее План-Крепен купается во всей этой неразберихе словно утка в луже, радостно позабыв о том, что она как будто была влюблена в Адальбера, и все ради того, чтобы кокетничать с этим швейцарским асом восстановительной хирургии, которому она явно пришлась по вкусу! И теперь она думает о том, чтобы практически взломать квартиру кузена Лизы!

– Пожалуй, я все-таки слишком стара для такой суматошной жизни! – вздохнула госпожа де Соммьер, встала и подошла к зеркалу, висевшему над умывальником, чтобы посмотреть на свое отражение. – Наверное, пришла пора подумать о том, чтобы вернуться к добрым старым привычкам! Разумеется, при условии, что события и люди снова будут вести себя нормально!

Но маркиза не только не нашла у себя ни одной новой морщинки, ни одного нового седого волоса, но ее глаза, в которых все еще вспыхивали искорки гнева, вдруг показались ей зеленее обычного. Она как будто увидела, что ее отражение раздваивается, и услышала голос:

– Добрые старые привычки? Поездки на воды в Виши якобы для того, чтобы полечить печень, которая у тебя из железобетона? Пребывание во дворцах в теплых краях, чтобы погреть кости, которые действительно не первой молодости, но ведут себя вполне прилично, лишь изредка доставляя неудобства? Отдых в семейных замках, к примеру, у кузины Приска или где-то еще? Да, конечно… но при условии, что туда же переедет цирк Морозини – Видаль-Пеликорн в полном составе и в рабочем состоянии! Мне продолжить?

– Нет! Но случилось столько неприятностей!

– За исключением смерти все остальное поправимо! Так что позволь План-Крепен оседлать своего боевого коня! До сего времени она отлично делала свое дело!

Закончив, таким образом, спор с самой собой, госпожа де Соммьер включила воду, чтобы наполнить ванну, думая, что оскорбленная План-Крепен удалилась в свой шатер подобно Ахиллу, чтобы там переживать враждебную выходку своей покровительницы. К немалому удивлению маркизы она нашла свою компаньонку сидящей на постели и тихо плачущей…

Это было поистине неожиданное зрелище, потому что старая дева плакала крайне редко! Госпожа де Соммьер была тронута. Она села с ней рядом и обняла ее за плечи:

– Будет вам, План-Крепен! Вы же не станете хныкать из-за того, что я была несколько резка с вами? Это все потому, что я огорчена из-за тех, кого Лиза называет… или, вернее, называла «бандой Морозини». Мне не хочется, чтобы вы очертя голову бросались в… рискованную авантюру! Я знаю, вы мне скажете, что «кто не рискует, тот не пьет шампанского»… Но, вполне вероятно, у нас совсем мало времени! Так что отправляйтесь в ваш крестовый поход вместе с кухаркой княгини Дамиани! Вы планируете заняться этим завтра?

Мари-Анжелин высморкалась, втянула воздух носом и произнесла:

– Это было бы лучше всего, не правда ли? Надо…

– Вы уже обо всем мне рассказали! Я лишь предупреждаю вас: если вы не вернетесь к семи часам вечера, я позвоню Ланглуа! А теперь идите и пришлите мне Луизу! – закончила маркиза и шлепнула План-Крепен по макушке…

Когда на другое утро они встретились на шестичасовой мессе, Мари-Анжелин со знанием дела оценила план, придуманный Евгенией Генон, потому что он был прост и ему благоприятствовалиобстоятельства: княгиня Дамиани уезжала на несколько дней с визитом в замок подруги. С ней отправлялись только ее горничная и шофер, а у Евгении появлялось свободное время. Она собиралась им воспользоваться, чтобы поболтать с консьержкой из дома номер 10 Элоди Браншю, уважаемой супругой полицейского, у которой была только одна слабость – любовь к сладкому и, в частности, к сладкому пирогу с миндальным кремом и шоколадом, который мастерски готовила Евгения Генон.

– Я приготовлю пирог сегодня утром и отнесу его госпоже Браншю в четыре часа, чтобы вместе попробовать его за чашечкой чая, который она обязательно мне предложит. Так что вам, в сущности, нужно?

– Войти в здание и выйти из него незамеченной. Вот только…

– … железную калитку можно открыть лишь изнутри и из квартиры консьержки, которая хорошо несет свою службу, под стать супругу! Настоящий цербер! Но вы, мадемуазель, не сомневайтесь: как только я войду, я прикрою калитку, но не закрою ее до конца. А у госпожи Браншю я сяду так, чтобы она ничего не видела из своей комнатки. У вас будет примерно час или полтора. Этого вам хватит?

– Думаю, да… А если кто-нибудь войдет в здание или выйдет из него за это время?

– Меня бы это удивило! Дама-индианка, занимающая два этажа со своей многочисленной прислугой, в Англии. Что же касается старого генерала с пятого этажа, то он никогда не выходит. Его интересуют только книги и оловянные солдатики. Вот только вы не сможете воспользоваться лифтом, который ужасно громыхает! И потом главная лестница слишком хорошо видна из привратницкой!

– Я поднимусь по черной лестнице. Как мне благодарить вас, госпожа Генон!

– Вот еще! Это совершенно естественно. Вы знаете, этого Гринделя никто не жалует в нашем квартале, кроме консьержки. Одному богу известно, почему она находит в нем лишь достоинства!

– Даже так?

– Вы не представляете! Но я вот о чем думаю… Как вы войдете в его квартиру? О, простите, я не хотела быть нескромной!

– Пустяки! Видите ли, именно поэтому я и собираюсь подняться по черной лестнице.

– Хотите войти через грузовой лифт?

– Ни в коем случае! Я не жалуюсь на свои ноги, и меня не пугает подъем на шестой этаж… И дверь в кухню всегда легче открыть, чем любую другую!

Это было истинной правдой, тем более что Адальбер по возвращении из Египта дал Мари-Анжелин несколько уроков по открыванию замков и даже подарил очень удобную отмычку! Только доброй Евгении знать об этом было необязательно! Она отблагодарит ее маленьким презентом и рассказом о своем приключении, разумеется, приукрашенным.

В тот же день после обеда Мари-Анжелин сидела на скамейке в тени каштана на нечетной стороне авеню Мессины и исподтишка наблюдала за противоположным тротуаром, делая вид, что читает книгу. Если бы ее спросили, о чем она, старая дева не смогла бы ответить, настолько сильно билось у нее сердце.

Она занимала этот пост около четверти часа, когда увидела, как Евгения Генон выходит из дома номер 12, одетая словно собиралась идти в церковь – в черной шляпе с незабудками и розами над скромным шиньоном. Будто Святое причастие она несла поднос, на котором, прикрытый салфеткой, лежал знаменитый пирог. Судя по размеру, его должно было хватить на шестерых или семерых гурманов! Муж-полицейский вечером явно получит свою долю…

Когда План-Крепен увидела, что она скрылась за элегантными воротами, она перешла улицу по пешеходному переходу и неторопливо подошла к дому номер 10, проскользнула в незапертую калитку, аккуратно прикрыла ее и бросила взгляд на стеклянную дверь привратницкой, за которой виднелась широкая спина Евгении. Внутри раздавались два женских голоса. Пригнувшись, чтобы миновать опасное место, она прошла к арке, ведущей во внутренний двор. Внизу черной лестницы Мари-Анжелин позволила себе остановиться и успокоиться, а потом быстрым шагом поднялась на шестой этаж…

Подойдя к нужной квартире, она осмотрела дверь и улыбнулась. Как и все похожие двери, эта была крепкой, из хорошего дерева, с добротным замком с двумя скважинами: для ключа и для задвижки. Именно последняя стала проблемой для неопытной взломщицы. Ее отмычка отлично открыла замок, но она опасалась вставлять ее во вторую скважину, боясь, что не сможет ее оттуда вытащить. План-Крепен занервничала. Как глупо! Не достичь своей цели лишь потому, что более подозрительный, чем обычно, владелец счел нужным защитить кухню почти так же хорошо, как и гостиную!

Мари-Анжелин задумалась, не попробовать ли ей подняться по парадной лестнице и не попытать ли счастья с другой стороны, когда ей вспомнилась одна из полезных подсказок Адальбера. Она встала – размышляя, она присела на ступеньку! – провела рукой по дверной коробке сверху… и едва сдержала крик радости. Там находился нужный ключ, что вселило в нее уверенность и убедило в правильности предпринятых шагов. В следующую минуту она уже вошла в просторную и хорошо оборудованную кухню. Слева находилась кладовая для продуктов, справа – буфетная, где хранились скатерти, столовое серебро, стеклянная посуда и различные аксессуары. Из буфетной можно было попасть прямиком в столовую.

План-Крепен направилась туда, когда зазвонил телефон. Звонок раздавался в двух различных местах: один в прихожей, другой – где-то в глубине квартиры. Один звонок… второй… третий… Она боролась с желанием ответить – а вдруг там окажется кто-то интересный? – когда услышала мужской голос:

– Алло? Да, да, это я!

Господь всемогущий! Гаспар Гриндель! Но что он здесь делает? Мари-Анжелин отложила размышления на потом, на цыпочках бросилась к телефону в прихожей и бесшумно сняла трубку… Она сразу же поморщилась от разъяренного голоса, говорящего по-итальянски и изрыгавшего поток ругательств, который Гриндель не стал долго слушать.

– Хватит! – проревел кузен Лизы и сразу же понизил голос. – Если вы беспокоите меня для того, чтобы оскорблять, то вы могли бы и подождать! Вы в своем уме? Зачем вы звоните мне сюда?

– Я звоню туда, куда могу, а я вас ищу повсюду! Но вас нигде нет и…

– Вы же меня нашли! Что вы хотите?

– Вы должны догадываться: я хочу свою долю! Половину коллекции, если угодно! Если она у вас, то только потому, что я сделал всю грязную работу!

– Давайте поговорим о вашей «грязной работе»! Кто этот тип, которого вы убили вместо моего дяди? И зачем вы сказали, что я узнаю его по родинке в форме земляники на лопатке?

Итальянец на другом конце провода засмеялся:

– Ну, вы должны же были его опознать! Сходство этого типа с Кледерманом было… скажем так, приблизительным. Поэтому нужно было его основательно изуродовать, чтобы все подумали о пытках…

– Так кто же этот тип?

– Вам это зачем? Похороны состоялись, завещание прочли, все смогли убедиться, что коллекция исчезла… Эта великолепная коллекция, ключ от которой я вам послал, а коды добровольно подсказала ваша прекрасная кузина… Итак, теперь я требую мою часть! Иначе…

– Иначе что? Если вы разоблачите меня, то тем самым затянете петлю на собственной шее!

Итальянец снова засмеялся:

– Вы и в самом деле принимаете меня за глупца! Мне достаточно предъявить настоящего Кледермана!

– Он у вас?

– Естественно! И с ним очень хорошо обращаются! Но долго это продолжаться не будет, если вы не отдадите мне то, что мне причитается! Видите, мой дорогой, я никогда вам не доверял, а сейчас мой мизинец подсказывал мне, что вы вполне способны оставить куш себе! На наследство мне было, в сущности, наплевать. Но коллекция меня очень сильно интересует! Вам же известно, как мы в нашей семье любим знаменитые драгоценности? Итак, вы знаете, что вам следует делать! И можете считать, что вам повезло: я веду себя прилично и не требую всю коллекцию целиком!

– Да что вы говорите! – усмехнулся Гриндель. – Я намерен исчезнуть, старина, и вам будет очень непросто меня найти!

– Вы так думаете? Я же говорю с вами сейчас, не так ли? Ладно, не переживайте слишком сильно! Я не хочу смерти вашего дядюшки и намерен дать вам отсрочку… честную, чтобы вы могли вернуться! Скажем… две недели? В нужное время вы получите инструкции, чтобы передать мне мою долю!

– Почему вы так уверены, что я не пошлю туда полицию?

– Вы принимаете меня за мальчика из церковного хора? Если вы так поступите, то не только ваш дядя воскреснет, но и вам не придется долго наслаждаться радостями жизни! Будьте же благоразумны! Впрочем, если вы решитесь выполнить вашу часть сделки, мы могли бы снова поработать вместе.

– Вы сошли с ума!

– Напротив, я необычайно разумен! Я с удовольствием прибрал бы к рукам коллекцию вашего дорогого кузена Морозини! У вас будет огромное преимущество: ваша прекрасная кузина станет вдовой! Подумайте об этом!

Трубку повесили, и на лбу у шпионки выступил пот. Мари-Анжелин аккуратно положила трубку на рычаг, а всего в нескольких метрах от нее Гаспар Гриндель дал выход своей ярости, разбив какой-то предмет из фаянса или фарфора.

План-Крепен на минуту задумалась над тем, что ей делать раньше. У нее так сильно билось сердце, в ушах как будто стучал барабан… В любом случае, медлить не стоило. Она быстро вернулась в буфетную, прошла в кухню и едва успела нырнуть под массивный дубовый стол, который почти до полу закрывала клеенка: к ней направлялся Гриндель. Мари-Анжелин решила, что он собирается выйти через черный ход, и затаила дыхание. Но нет! Он остановился прямо возле ее убежища. Она неожиданно увидела две ноги в серых брюках менее, чем в пятидесяти сантиметрах от себя, и тут же на пол шлепнулись два саквояжа из полотна, отделанных кожей… Ведь не собирается же он остаться здесь?

Но едва Мари-Анжелин успела задать себе этот вопрос, как ноги задвигались, обошли стол и остановились перед шкафом. Скрипнула дверца. Послышался звон бокалов, бутылок, и План-Крепен поняла, что Гриндель ищет себе «успокаивающий» напиток. Только бы он не уселся здесь, иначе его ноги наткнутся на нее, а она не смеет пошевелиться, чтобы отодвинуться… К счастью, он по-прежнему стоял. Может быть, кузен Лизы торопится? Иначе зачем ему было нести багаж в кухню?

Вскоре План-Крепен услышала, как жидкость полилась в бокал, потом ее залпом проглотили, затем Гриндель налил еще порцию, с удовлетворением выдохнул, пробормотал нечто нечленораздельное, затем более отчетливо:

– Давай! Еще глоток на дорожку!

Он проглотил третью порцию в том же темпе. Потом саквояжи проделали обратный путь с пола, ботинки из серой замши двинулись к двери черного хода и резко остановились.

– Это что такое?

Должно быть, Гриндель удивился тому, что дверь только прикрыта, но после минутного раздумья он явно счел это малозначительной деталью, запер дверь за собой и начал спускаться по лестнице. Гаспар Гриндель ушел…

Не без труда План-Крепен удалось выбраться из-под стола, где она дрожала от страха. Она нашла стул и без сил рухнула на него. За всю ее жизнь ей еще никогда не было так страшно! Если бы Гриндель обнаружил незваную гостью, то этот похожий на шкаф здоровяк, привыкший к походам по горам, мог бы придушить ее одной рукой! Чтобы удостовериться в том, что все на месте, Мари-Анжелин провела рукой по шее сзади и повернула голову. Это позволило ее взгляду остановиться на оставленной на столе открытой бутылке с вином и стаканом. Она схватила ее, убедилась в том, что это ром – определенно предназначенный для кулинарных целей, – и сделала большой глоток, не утруждая себя поисками другого стакана.

Только когда алкоголь обжег ей горло и пищевод, План-Крепен заметила, что промерзла до костей, хотя на улице было тепло. Но ром вернул ей смелость. Она встряхнулась, словно пес, только что выбравшийся из воды, и уверенная в том, что Гриндель не вернется, отправилась осматривать его квартиру.

Вернувшись к телефону в прихожей, Мари-Анжелин задумалась, не позвонить ли ей Ланглуа, но предпочла этого не делать, чтобы не впутывать в историю драгоценную Евгению Генон и консьержку.

План-Крепен сначала подошла к окну в надежде увидеть Гринделя. И она его увидела. Он перешел улицу, подошел к маленькой серой машине, бросил саквояжи в багажник, закрыл его на ключ, сел за руль и уехал.

Только после этого она начала осмотр квартиры. Вне всякого сомнения, это была меблированная квартира, пусть и богатая, но все-таки ужасно банальная! Обе гостиные были обставлены мебелью в стиле Людовика XVI – подделка, хотя и красивая! – с репсовой обивкой цвета граната и такими же шторами и напоминали приемную дантиста, не слишком заботящегося о чувствах своих пациентов, или же швейцарского банкира. В столовой царствовал стиль Генриха II. Она не располагала к веселым пирушкам, которые обычно так любят богатые холостяки. Обстановка спальни с ее почти черным палисандровым деревом и темно-синим репсом явно была приобретена в «Галери Барбес», как и кабинетная мебель, где стояли угловой диванчик (одному Господу известно зачем!), обитый зеленым репсом, простой сейф и письменный стол. Последний своими многочисленными ящичками напоминал кассу. Не были забыты кресло, пара стульев и несколько полок. Книг на них почти не было, зато бумаги лежали в изобилии. Ванную комнату, должно быть, не переделывали со времен постройки дома. Весь пол в квартире покрывал безликий бежевый ковер, а копии картин разных веков были развешаны по стенам… Не создавалось даже впечатления, что в этой квартире жили… или жил такой скупец, которые встречаются крайне редко!

План-Крепен подумала: а случалось ли Лизе бывать здесь, и решила, что нет, Лиза сюда не приходила. Женщина с ее вкусом закричала бы от ужаса и убежала. Если только она не пребывала в том странном состоянии, до которого ее довели!

Старая дева с удовольствием бы порылась в письменном столе, но, вполне вероятно, ей могло пригодиться только содержимое сейфа. Так как у нее не было возможности его открыть, Мари-Анжелин предпочла оставить эту задачу полиции.

Наконец, подумав о том, что время бежит быстрее, чем ей могло показаться, она посмотрела на свои часы. В запасе у нее оставалось не больше десяти минут: дамы вот-вот закончат лакомиться пирогом с миндалем и шоколадом. План-Крепен спустилась по черной лестнице, миновала угол двора, и только тут ей пришло в голову, что Гриндель мог закрыть за собой калитку, столь предусмотрительно оставленную ею только прикрытой. Она быстро перекрестилась, на цыпочках миновала дверь в привратницкую, заметила широкую спину продолжающей беседу Евгении, дотронулась до калитки и с облегчением констатировала, что та по-прежнему была открыта. Через три секунды она уже находилась на улице и пустилась бежать, как будто кто-то гнался за ней по пятам. Эта пробежка привлекла внимание свободного таксиста, который поехал с ней рядом.

– Такси, дамочка? Вы явно очень торопитесь, – окликнул он Мари-Анжелин.

Она резко остановилась, и так как шофер уже открывал ей дверцу, не вставая со своего места, План-Крепен решилась.

– Отличная мысль! – оценила старая дева. – Везите меня на набережную Орфевр!

– К полицейским? – несколько удивленно переспросил таксист.

– Вот именно, к полицейским! И побыстрее!

Он тронулся с места без лишних споров.

– Но, я надеюсь, вы все-таки не там живете? – пошутил таксист.

– Нет, но я направлюсь именно туда! Поторопитесь, пожалуйста!

Чтобы ясно дать мужчине понять, что она больше ничего ему не скажет, Мари-Анжелин поглубже устроилась на сиденье, взялась за ручку дверцы и отвернулась от него. Разочарованный, но желающий продемонстрировать ей свои таланты таксист прибавил скорость. К счастью, он оказался настоящим виртуозом руля, и через четверть часа машина остановилась перед входом в уголовную полицию. Мари-Анжелин хотела с ним расплатиться, но таксист деньги не взял.

– Хотите, чтобы я вас подождал? – спросил он. – Едва ли вас задержат, у вас не тот вид. Здесь непросто найти машину, а сейчас как раз час «пик»!

План-Крепен не успела ответить. К дверце уже нагнулся один из дежурных и, коснувшись козырька кепи, сказал:

– Здесь нельзя стоять! Вы что-то хотите, мадам?

– Увидеть главного комиссара Ланглуа. Разумеется, если он на месте!

– Я не видел, чтобы он уезжал.

– В таком случае, водитель, подождите меня!

– Я буду напротив! – ответил тот довольным тоном.

В следующее мгновение гордая родственница крестоносцев уже переступала, не без трепета, который она пыталась скрыть, тот самый порог, через который до нее переступили многие известные преступники. Она поднялась на второй этаж, где дежурный поинтересовался у нее, какова цель ее визита.

Она повторила свою просьбу о встрече с главным комиссаром Ланглуа и попросила передать ему свою визитную карточку, на которую она возлагала большие надежды. И результат превзошел ее ожидания: едва дежурный скрылся в кабинете большого начальника, как тот практически мгновенно появился на пороге.

– Какая неожиданность! Но входите же, входите! И садитесь, прошу вас!

Этот человек, всегда отлично владевший собой, выглядел взволнованным и, пожалуй, удивленным. Он почти подтолкнул План-Крепен к креслу, она села и решила попозже осмотреть этот большой кабинет, столь давно знакомый Альдо и Адальберу. Да ей и времени для этого не оставили.

– Мадемуазель дю План-Крепен у меня? Этот день я отмечу в календаре красным цветом. Но я полагаю, что вы пришли не только для того, чтобы пожелать мне доброго дня. Я был бы счастлив, разумеется, так как нам с вами редко выпадает возможность побеседовать… И, знаете ли вы, что я часто сожалею о невозможности привлечь вас к работе?

Господи, каким же комиссар был очаровательным, когда хотел этого! План-Крепен ни на мгновение не усомнилась в искренности его слов, но она волновалась по поводу того, как Ланглуа отреагирует на ее исповедь. Когда комиссар предположил, что она принесла ему известия от тандема Альдо-Адальбер, Мари-Анжелин глубоко вздохнула и ответила:

– Нет. Я должна вам рассказать об убийце!

Ланглуа вздрогнул. Его улыбка мгновенно растаяла, брови нахмурились, лицо стало суровым, он вернулся к своему письменному столу и сел в кресло.

– О каком?

– О Гаспаре Гринделе! Я видела его меньше часа назад.

– Где же, скажите на милость?

– В его квартире на авеню Мессины, куда он, должно быть, заехал за вещами. Уезжая, он взял с собой два саквояжа.

– Откуда вам это известно? Вы его видели? Он с вами говорил?

– Не говорил, нет… Но я его видела, да. То есть не совсем. Мне были видны только его ноги ниже колен, пока он пропускал пару стаканов рома в своей кухне!

– А что вы там делали?

– Я? Ничего! Я сидела под столом!

Увидев, что комиссар начинает сердиться, и, не желая продолжать шутку, Мари-Анжелин поспешила добавить:

– Я была уверена в том, что смогу что-то найти в этой квартире, и сумела туда войти…

– И каким же это образом?

– Через черный ход. Я заметила, что двери, выходящие на черную лестницу, всегда легче открыть, чем парадный вход. С помощью шпильки для волос можно творить чудеса…

– Ах, вот как? Смотрите-ка!

Разговор принимал опасный оборот, и План-Крепен совсем не понравилось выражение лица комиссара. Она решила атаковать:

– Послушайте, господин комиссар, я должна вспомнить каждое слово услышанного мной диалога. А это непросто! Если вы будете все время меня прерывать, мне это не удастся!

– Простите! Один вопрос: кто вел этот диалог?

– Гриндель и человек, считающий себя реинкарнацией Цезаря Борджиа.

– В таком случае, рассказывайте!

План-Крепен начала свое повествование, поначалу тщательно выбирая слова. Она говорила о том, как проникла в пустую квартиру, как была удивлена, услышав голос кузена Лизы, как подслушала его разговор по параллельному телефону. Ее фантастическая память помогла ей восстановить диалог почти дословно. Не умолчала она и о том, как потом оказалась под столом.

Верный своему обещанию, Ланглуа слушал ее, не перебивая, но со все возрастающим интересом.

– Невероятно! – выдохнул он. Потом встал. – Вы смогли бы повторить этот разговор еще раз? Но только помедленнее, будьте любезны!

– Вот это труднее! Чтобы правильно все вспомнить, я должна говорить быстро!

Ланглуа вышел из кабинета и спустя три минуты вернулся с молодым человеком лет двадцати пяти, которого он представил Мари-Анжелин:

– Это Анри Ваннье! Как можно понять по маленькому аппарату, который он принес с собой, он стенотипист. Работает так же быстро, как и в Национальном собрании, и оказывает нам огромную услугу, потому что благодаря ему мы можем потом спокойно изучать любые самые быстрые разговоры. Садитесь, Анри. И когда вы будете готовы…

Молодой человек поставил свой аппарат на приставной столик, улыбнулся Мари-Анжелин, которая тут же улыбнулась ему в ответ, и стал ждать продолжения. Оно последовало незамедлительно… План-Крепен повторила все с той же скоростью телефонный диалог, не изменив его ни на йоту. Комиссар Ланглуа смотрел на нее с восхищением.

– Мое желание похитить вас у госпожи де Соммьер становится все более настойчивым! – сказал он Мари-Анжелин, когда Ваннье ушел. – Вы бесценная помощница, и тандему Морозини – Видаль-Пеликорн повезло, что у них есть вы…

– Могу ли я задать вопрос?

– Думаю, вы это заслужили!

– Каким образом Гриндель оказался в Париже? Я была уверена, что он находится в Цюрихе под наблюдением полиции!

Лицо Ланглуа потеряло свою приветливость и снова нахмурилось:

– Я тоже так думал! Ему, должно быть, удалось сбежать. Полиция в Швейцарии более чем надежная, в ней служат люди честные и смелые, стоящие на защите закона, но…

– Но?

– Им, возможно, не хватает хитрости, а вот у Гринделя и у его сообщника ее, по-моему, с избытком! Кстати, а где наши «береговые братья»?[414]

– Вы имеете в виду Альдо и Адальбера? – с легким смешком уточнила Мари-Анжелин. – Они были бы довольны, если бы услышали от вас эту метафору!

– Согласитесь, что хитрости им не занимать! И вам, впрочем, тоже!

– Считайте, что я этого не слышала. А они скоро должны вернуться. Они просто поехали в Венецию, где Альдо надо решить кое-какие вопросы с Ги Бюто…

План-Крепен встала, собираясь уйти. Комиссар остановил ее:

– Еще одно слово! Те саквояжи, которые вы видели, вы смогли бы их описать?

– Обычные дорожные сумки из льняного холста, отделанные светло-коричневой кожей. Впрочем, известной марки. Я бы сказала от Ланселя или Виттона… Но, скорее, это Лансель, если судить по ткани.

– Достаточно большие, чтобы вместить коллекцию Кледермана?

– Этот вопрос следовало бы задать Альдо. Я ее никогда не видела.

Двумя руками План-Крепен показала размер саквояжей:

– Примерно такие! При условии, что драгоценности вынули из футляров и переложили в кожаные мешочки, то пожалуй… Хотя им повредит, если их свалить кучей.

– Еще одно! А коллекция Морозини? Ее вы видели?

– Да. Она не настолько внушительная, но ради нее стоит попутешествовать. Великолепное собрание! Но тот, кто захочет ею завладеть, должен обладать не только талантами взломщика, но и силой Геркулеса. На первый взгляд это просто любопытная вещь: огромный средневековый сундук, окованный железом и вмонтированный в мраморные плиты пола в кабинете Альдо. Но он продублирован еще и современной стальной рубашкой, которая открывается только с помощью кода… В стену соседней комнаты вмонтирован другой сейф, не такой импозантный и спрятанный за картиной. В нем хранятся украшения Лизы и «транзитные» драгоценности.

– Коды вы случайно не знаете? – спросил удивленный Ланглуа.

– Что вы, нет, конечно! – План-Крепен бросила взгляд на свои наручные часы. – Думаю, мое такси достаточно долго меня ждет, и если я вам больше не нужна…

– Пока нет. Я вам искренне благодарен за то, что вы сразу же пришли ко мне с вашей… исповедью! Я вас провожу…

Когда они подошли к лестнице, комиссар взял руку, которую ему протянула Мари-Анжелин, и по-мужски пожал ее, а потом добавил:

– В ближайшие дни вы должны мне продемонстрировать ваше умение открывать двери с помощью шпильки для волос! Вы же знаете, что в этом я похож на Людовика XVI: все, что касается слесарного дела, вызывает мой живейший интерес!

План-Крепен, вернувшуюся на улицу Альфреда де Виньи, встретило целое собрание. Альдо и Адальбер только что приехали из Венеции и пытались успокоить госпожу де Соммьер, почти уверенную в том, что с ее верной компаньонкой случилось несчастье. Она чуть не плакала, но слезы сменились гневом:

– Вы видели, который час? Я вас предупреждала, что предупрежу Ланглуа, если вы не вернетесь к семи часам!

– Почему же мы этого не сделали? Именно у него я и была.

– Вас арестовали?

– Нет. Я отправилась к нему по своей собственной воле, чтобы рассказать о том, чему я была свидетелем. Здравствуйте, Адальбер, здравствуйте, Альдо! Какая жалость, что вы не вернулись раньше! Через пять минут я расскажу вам о своих приключениях. Позвольте мне сначала принести извинения нашей маркизе!

– Отложите извинения на потом! Идемте к столу! Вы расскажете нам о ваших подвигах за ужином! Эвлалия уже, должно быть, в трансе!

Маркиза сухостью тона пыталась замаскировать пережитое ею волнение. После пары глубоких вздохов она практически пришла в себя, а потом на помощь подоспел бокал шамбертена, поданный ей Сиприеном перед супом. Она выпила его залпом и почувствовала себя намного лучше. Это было настолько несвойственно закоренелой любительнице шампанского, что Альдо не выдержал:

– Раз традиции нарушены, мы бы тоже не отказались от такого лекарства!

Адальбер и План-Крепен хором поддержали его.

Когда суп отослали на кухню, «чтобы не переедать», и ожидали следующего блюда, госпожа де Соммьер приказала:

– Теперь рассказывайте, План-Крепен! Мы достаточно ждали… Что вы нашли у этого Гринделя?

– Его самого… Но будьте уверены, он меня не видел, а я видела лишь его ноги.

И теперь уже для этой аудитории, не менее внимательной, как и предыдущая, Мари-Анжелин повторила рассказ о своих приключениях, не забыв упомянуть о визите на набережную Орфевр. Быстрее всех отреагировал Адальбер:

– Черт побери, почему швейцарцы его не арестовали?

– За лжесвидетельство, подтвержденное к тому же Лизой? Этого недостаточно! – ответил Альдо. – Хороший адвокат нашел бы множество причин, чтобы его освободили. Они всего лишь взяли с него подписку о невыезде и установили наблюдение…

– Браво за наблюдение! И где его теперь искать? Гриндель определенно не живет в своей квартире, куда он вернулся тайком и только для того, чтобы забрать свои сумки. Ты его знаешь, Альдо. Как, по-твоему, могла в этих сумках лежать коллекция твоего тестя?

– Без футляров – несомненно! Кольцо, пара браслетов много места не занимают… Остается лишь надеяться, что в руках этого вандала предметы не слишком пострадают!

– Невероятно! – воскликнула маркиза, с грохотом опуская свой прибор на тарелку. – Я никогда бы не поверила, что доживу до того, что услышу такое! К тому же в моем доме! И от вас двоих!

– В чем дело, тетушка Амели?

– Драгоценности! Опять драгоценности! А что же несчастный Кледерман? Мне кажется, что, прежде чем заняться коллекцией, вы могли бы подумать о нем, о его жизни! Если я правильно поняла из репортажа План-Крепен, ему остается жить две недели, а вы…

Старая женщина едва не заплакала. Альдо накрыл ее руку своей, она нежно сжала его пальцы.

– Разумеется, мы об этом думаем. Но, все же, признайте, что самый лучший способ сохранить ему жизнь – это отправиться на поиски того, что ему дороже всего на свете, после дочери и внуков, разумеется. И как вы только что заметили, у нас всего лишь две недели…

– … и ни малейшего представления о том, куда Гриндель мог отвезти одну из своих сумок! – дополнила План-Крепен.

– Если вы что-то знаете об этом, просветите и нас, не стесняйтесь! – раздраженно сказал Альдо.

– Вы знаете об этом не меньше меня, так заставьте поработать ваше серое вещество, как сказал бы Эркюль Пуаро, маленький проницательный бельгиец госпожи Агаты Кристи, которую мы имели удовольствие встретить в Египте!

Адальбер засмеялся, и его смех несколько разрядил атмосферу.

– Успокойтесь оба! Если вы будете ссориться, это не поможет нам сдвинуться с места!

– У тебя есть идея?

– Можете сами ее оценить. По-моему, коллекция не может находиться слишком далеко от того места, где нашли тело лже-Кледермана.

– Значит, около Дьеппа?

– В бухте Бивиля?

– Почему бы и нет? Попробуем порассуждать! У Гринделя было мало времени, чтобы ограбить хранилище. С другой стороны, он не мог отправиться в Англию, чтобы забрать ключ сразу же после похищения…

– Это понятно! Ему потребовалась бы уйма времени, чтобы потом вернуться в Цюрих! И я уже не говорю о пересечении границ.

– Он мог проделать этот путь без труда. Напоминаю, что он гонщик-ас, и у него есть, по меньшей мере, один спортивный автомобиль! Для него дальний пробег не проблема!

– Машина, которую я заметила на авеню Мессины, была не похожа на болид, – вмешалась План-Крепен. – Она маленькая, серая, неприметная. Идеальный вариант, чтобы остаться незамеченным или делать покупки в Париже. Поэтому я думаю, что он не мог далеко уехать.

– И?

– У него должно быть еще одно убежище в городе или ближайшем пригороде Парижа. Пусть в кухне нашлась бутылка рома, а в кабинете царил беспорядок, в квартире определенно давно никто не живет.

– То есть он зашел туда только для того, чтобы забрать сумки, оставленные в квартире после ограбления? – задумчиво произнес Альдо. – Не проще ли было отвезти их обратно в Швейцарию? Хотя пришлось бы пересечь границу…

– Что-то мне подсказывает, что для него это не проблема! – заметил Адальбер. – Он скроен как горец, этот тип…

– В Швейцарии таких много, – сказала тетушка Амели. – Это такая страна!

– Вы правы, но мне бы хотелось узнать, где Гриндель родился. Нужно спросить об этом Ланглуа. Если предположить, что где-то у массива Юра, то он может знать некоторые тропы контрабандистов…

– Ты бредишь, старина!

– Тогда будь добр, не мешай мне, старина! Вот как я представляю картину. Прекрасная ночь, он приближается на своем автомобиле к границе, оставляет его в заранее найденном укрытии и продолжает свой путь пешком. Оказавшись в Швейцарии, он прячет сумки в пункте Х или Y, возвращается к своему авто, спокойно пересекает границу, предъявив паспорт пограничникам, отъезжает немного от границы. А следующей ночью, к примеру, ему остается только забрать сокровища дядюшки Морица!

– Изобретательно! – оценила План-Крепен. – Но тогда зачем ему оставлять эту проклятую коллекцию здесь? Должно же у него быть место, где ее спрятать.

– Несомненно, но его сообщник тоже в Швейцарии, пусть даже в другом кантоне. А так как у Гринделя нет никакого желания с ним делиться, а в Цюрихе он под подозрением, он счел более безопасным вернуться во Францию. До настоящего времени он ощущал себя здесь вполне комфортно, пользовался привилегиями швейцарского банкира, управляющим швейцарским банком. Но по мере того, как разворачивались события, ему потребовалось срочно забрать пресловутую коллекцию из этой квартиры, куда вполне могла наведаться полиция с обыском… А тут неожиданный звонок от Борджиа. А что, если он испугался? Он не ожидал, что его дядя до сих пор жив, что его держат в тайном месте и готовы предъявить, если Гриндель будет продолжать упорствовать и не поделится добычей! Пожалуй, по зрелому размышлению, именно это последнее объяснение и является правильным…

– Тогда другой вопрос: как Борджиа узнал, что Гриндель находится в своей парижской квартире и что ответит ему? – поинтересовалась План-Крепен.

– Возможно, он позвонил туда наудачу? – вздохнул Альдо. – Должно быть, он звонил всюду, где мог находиться Гриндель! Кстати, как вам показалось, Мари-Анжелин, звонок был издалека?

Она ответила не сразу, пытаясь вспомнить телефонный разговор как можно лучше. До этого момента, захваченная содержанием разговора, она не обращала внимания на эту деталь. Но теперь…

– Ну же? – поторопил ее Адальбер, и маркиза тут же решительно хлопнула его по руке.

– Не подталкивайте ее! Вы ее собьете!

– Сбить Мари-Анжелин? Это бы меня удивило!

План-Крепен продолжала размышлять и вдруг:

– Нет… Я не слышала никаких помех, свойственных междугородним звонкам. Это точно! У меня было такое впечатление, будто Борджиа в соседней комнате!

– Значит, он звонил из Парижа! Проклятье! Как бы мне хотелось пройтись по этой квартире! Письменный стол в беспорядке, заваленный бумагами! Обожаю! Как вы думаете, где он прятал сумки?

– У меня не было времени это выяснить, но точно не в сейфе, в этом я уверена. Сумки слишком объемные, чтобы туда поместиться. А теперь Ланглуа точно пошлет туда бригаду. Честно говоря, я сделала глупость, поторопившись обо всем рассказать комиссару…

– Только не упрекайте себя, – успокоил ее Альдо. – Вы так поступили, потому что вы не знали, что мы возвращаемся. Вы заслужили лавровый венок за проявленную смелость, потому что вы сильно рисковали и получили отличный результат!

– Что нам теперь делать? – поинтересовался Адальбер, ловя на тарелке ягоду малины, ускользнувшую из его пирога.

– Дайте мне подумать! Сейчас для нас главное разыскать Кледермана, пока он действительно не умер…

– Будем надеяться, что пережитое им после похищения не слишком подточило его силы, – в задумчивости произнесла госпожа де Соммьер. – Он не отличался отменным здоровьем, и Лиза не зря беспокоилась на его счет. По-моему, у него предполагали рак?

– Действительно, но это была – благодарение Богу! – ложная тревога. Его анализ крови перепутали с анализом другого человека. Но он так и не оправился после жестокой смерти своей жены. Именно поэтому он запретил нам рассказывать о своем аппендиците!

– А почему его оперировал светило восстановительной хирургии? – задала неожиданный вопрос Мари-Анжелин.

Госпожа де Соммьер прыснула:

– Мне случалось замечать за вами, План-Крепен, что после гениальных озарений вам случается произносить глупости! Вы можете не сомневаться, что ваш возлюбленный режет внутренности не менее успешно, чем реконструирует лицо. И потом, он лучший друг Кледермана и непременно хранит все известия в тайне! И не краснейте, черт побери! На вашем месте я проявила бы больше гордости!

– Может, нам стоит вернуться к бедняге Кледерману? – жалобно произнес Адальбер. Брови Альдо взлетели вверх от изумления, и он задумался: так ли уж благосклонно его «больше, чем брат» смотрит на флирт будущего Нобелевского лауреата и старой девы, которую он уже начал постепенно считать своей собственностью, ведь она постоянно им восхищалась. Не она ли отправилась в Англию, чтобы вырвать его из когтей Торелли? Адальбер даже признался Мари-Анжелин, что она спасла ему жизнь…

Поэтому Морозини ласково улыбнулся своему другу:

– Но мы его и не покидали, мой дорогой! Хорошо, вернемся к серьезным вещам! Думаю, нам следует позвонить Ланглуа и попросить его отсрочить обыск в квартире Гринделя.

– Для чего? – спросила План-Крепен, лицо которой постепенно приобретало свой обычный цвет.

– Нам необходимо узнать, где спрятался Гриндель, сесть ему на «хвост» и постараться выяснить побольше информации. Нам нужно находиться где-то поблизости, когда он выполнит ультиматум Цезаря. Не забывайте, что он под наблюдением у швейцарской полиции, у нашей полиции, у Скотленд-Ярда, поэтому Гриндель не может допустить «воскрешения» своего дяди! Кледерман для всех мертв – и даже похоронен! – мертвым и должен оставаться, иначе, прощай коллекция. Гриндель, несомненно, решит, что половина драгоценностей – не такая высокая плата за спокойную жизнь в будущем…

– Ты не забыл, что он жаждет получить и твою коллекцию?

– О, я ничего не забываю, но при нынешнем положении дел это уже не так важно…

– Неважно? Когда мы имеем дело с таким проходимцем?

– Я никогда не говорил, что не приму мер предосторожности. Но вот если бы тетушка Амели, к примеру, взяла на себя труд написать бабушке Лизы и предупредить ее, чтобы были приняты все меры для защиты малышей! Посоветуйте графине послать в «Рудольфскроне» Иоахима, ее венского мажордома. Он ненавидит меня, но обожает детей, и один стоит целой армии!

– Письмо уйдет завтра с утренней почтой! Но если мы не знаем, где скрывается Гриндель, то нам известно убежище Цезаря. Почему бы не попытаться выяснить, что происходит в Лугано? Ланглуа ведь послал туда своих людей, чтобы следить за действиями наших двух донкихотов. Если будешь звонить Ланглуа, спроси, нет ли у него новостей!

Но у комиссара новостей не оказалось, более того, ему пришлось вернуть в Париж инспекторов Соважоля и Дюрталя. Они не только умирали в Лугано от скуки, но и были одними из лучших сотрудников Ланглуа, который больше не мог без них обходиться.

– Ладно! Раз мы не можем поймать Гринделя, мы отправимся в Лугано, – решил Альдо.

(обратно) (обратно)

Часть третья Конец туннеля?

Глава IX Альдо и консьержка

Сказать, что в Лугано ничего не происходило, значило бы согрешить против истины. Если вилла Маласпина разочаровывала наблюдателей как днем, так и ночью, то на соседней вилле после приезда инспектора Соважоля повседневная жизнь постепенно стала совершенно невыносимой. Болеслав сразу же невзлюбил его по одной простой причине: тот был полицейским.

Дело в том, что после застенков ГПУ, советской политической полиции, польский эмигрант ко всем полицейским относился одинаково плохо. Тем более что к тому моменту, когда Юбер де Комбо-Рокелор подобрал его, замерзающего, перед Коллеж де Франс однажды зимним вечером, жизнь без гроша на парижских улицах не позволила ему сделать сравнение в пользу парижских полицейских. Регулировщики на городских улицах его не били, но каждый раз просили «проходить», покручивая своими белыми палками. Проходить! Но куда, скажите, ради святого Казимира? Один из ажанов, не такой высокомерный, как его коллеги, подсказал ему адрес ночлежки, где Болеслав получил тарелку горячего супа и уголок матраса. Но это было так далеко от его мечтаний о демократической стране, которым он без устали предавался, находясь в товарном вагоне и пересекая территорию Германии, где правил полусумасшедший тип по фамилии Гитлер и свирепствовало уже ставшее печально известным гестапо…

После столь трагического опыта Болеслав попал в мир «господина профессора». У него возникло волшебное впечатление, что он переступил порог своего рода рая, в котором заправляла женщина-ангел, ворчливая и полноватая, вооруженная поварешкой вместо пылающего меча! Счастье! Наконец-то!

Лугано с его мягким климатом, синим озером, цветущими садами, приветливыми жителями и удивительно чистым воздухом, в котором всегда слышались отголоски песни, привело Болеслава в восторг. К тому же его страсть к театру ожила благодаря возможности сыграть роль второго плана в спектакле, поставленном его хозяином и любезным мистером Уишбоуном, которого Болеслав принял сразу и безоговорочно. Но его счастье дало трещину, когда он открыл дверь молодому незнакомцу с чемоданом, одетому в форменный плащ и каскетку. Он представился:

– Инспектор Жильбер Соважоль, уголовная полиция! Меня прислал главный комиссар Ланглуа! Меня ждут!

Слишком шокированный этим появлением, чтобы сразу найти ответ, Болеслав ограничился тем, что впустил чужака и проводил его в маленькую гостиную, где Уишбоун занимался счетами. Инспектора приняли с огромной радостью, так как им пришлось выгнать горничную, которую поймали на том, что она подсматривала в замочную скважину двери так называемой миссис Альбины Сантини, никогда не выходящей из комнаты в ее присутствии. Ланглуа предупредил Соважоля, что ему предстоит сыграть роль лакея и повара из хорошего дома, поэтому они быстро договорились с техасцем, тем более что тот дал инспектору понять, что намерен достойно оплатить его услуги, и неважно, полицейский он или нет. После этого Болеслава попросили показать Соважолю его комнату. Именно с этого момента атмосфера, царящая в доме, начала портиться…

Захватчик устроился в доме, и Болеслав сразу же отправился к профессору:

– Человек из полиции, он должен спать здесь?

– Естественно! А ты как думал?

– Я не знаю! Может, он будет спать в гостинице или в сторожке в саду… Он же приехал сюда наблюдать, разве не так?

– Чтобы вести расследование! Это нюанс! Он связывает нас с уголовной полицией.

– И его придется кормить?

Занятый совершенствованием своего грима ради нескольких часов ежедневного представления, Комбо-Рокелор обернулся и изумленно уставился на поляка:

– Да что с тобой, Болеслав? Мы от тебя никогда не скрывали, что он должен приехать. Так с какой стати эти твои вопросы? Если ты не можешь свыкнуться с мыслью, что тебе придется провести с парнем какое-то время под одной крышей, мне придется отправить тебя домой в Шинон. Позволь тебе напомнить, что он поможет тебе на кухне, а это не так и мало.

Болеслав тяжело вздохнул:

– Я просто постараюсь его не видеть, вот и все!

– Постарайся быть хотя бы вежливым! Дело, в которое мы ввязались, не позволяет тебе поддаваться настроению! Ты понял?

– Я постараюсь! – заверил профессора поляк, прижав руку к сердцу и подняв к небу глаза, и стал похож на христианина, ожидающего на арене своего часа, чтобы стать закуской для хищников.

Последующие дни прошли относительно мирно. Болеслав выполнял свои обязанности как обычно – во всяком случае, он так думал! – пытаясь убедить себя, что его враг стал невидимкой. Это не укрылось от внимания Соважоля, который заговорил об этом с «садовником»:

– Судя по всему, я ему не по вкусу?

– Не вы, но ваша организация, – ответил Уишбоун. – Вы же полицейский!

– А он их не любит? Это бывший уголовник?

– Нет, бывший музыкант, но вы должны его понять! Болеслав поляк, и до его приезда во Францию он боялся сначала советских, а потом гитлеровских полицейских.

– … И когда он приехал к нам, наши регулировщики отнеслись к нему без уважения, хотя и не причинили вреда! – добавил профессор, который услышал их разговор.

– И как мнесебя вести в этих обстоятельствах?

– Делайте вид, будто его здесь нет. Придется потерпеть, когда вы вдвоем пойдете на рынок.

– Возможно, будет проще, если я отправлюсь туда вместо него? – предложил техасец. – В конце концов, я садовник! А потом вы будете ходить один!

Это действительно стало решением проблемы. Родившийся на юге Франции и отлично говорящий по-итальянски, приветливый и разговорчивый Соважоль успешно играл свою роль. Он нравился женщинам, не вызывая при этом неприязни у мужчин, с которыми он охотно пропускал по стаканчику. Вскоре ему сказали, что он нравится людям намного больше «странного поляка, у которого такой вид, словно он только что похоронил Бога», и который все время напевает грустные мелодии.

В разговорах с Соважолем языки развязывались быстрее, с ним охотнее обсуждали хозяев виллы Маласпина. Вскоре инспектор узнал, что во времена «старого синьора» – вероятно, того «Луиджи Катанеи», который нашел свою смерть под развалинами замка Круа-От, – на вилле устраивали прекрасные праздники, но синьор однажды уехал в Америку и больше не вернулся. Хотя его сын Цезарь приезжал не раз и привел виллу в порядок, при упоминании о нем тон говорившего обычно менялся, и становилось понятно, что этот человек никому не нравился и даже внушал некоторые опасения. Виной тому были люди, окружавшие его во время визитов в Лугано.

В семье была еще и девушка по имени Лукреция, которой было лет шестнадцать или семнадцать, когда она уехала вместе с отцом за океан. Говорили, что она была очень красива, но ее никто не видел, потому что родственники-мужчины прятали ее, чтобы дом не осаждали толпы влюбленных…

– Странность в том, – заметил полицейский, – что эти люди как будто не знают о ее карьере певицы и никак не связывают ее с Торелли… Зато они предполагают, что именно Лукреция вернулась сюда несколько месяцев назад, и что она больна, так как однажды вечером на виллу приезжала «Скорая помощь». В доме достаточно прислуги, чтобы ею заниматься, но вид у них не веселее, чем у ворот тюрьмы, поэтому с ними никто и не общается! И конечно никто не задает вопросов! А это соответствует тому, что мы с вами наблюдали!

Действительно, первые три ночи своего пребывания на вилле Соважоль провел на башне. Большую часть времени в компании Уишбоуна, который никак не мог забыть сорванный голос, услышанный им. Но с тем же успехом они могли спокойно спать в своих постелях. Ничего экстраординарного не произошло, и жизнь на вилле шла своим чередом. Когда наступал вечер, загорался свет в нескольких окнах первого этажа, как правило, остававшихся открытыми. Потом в одиннадцать часов их закрывали, огни гасли, но на втором этаже свет продолжал гореть. Что же касается сада, то его обходил мужчина, державший на поводках двух черных собак – доберманов, – он выкуривал одну-две сигареты и возвращался в дом, спустив собак с поводка.

– Мне бы хотелось поближе посмотреть, что происходит в этом доме, – объяснил Уишбоун Соважолю, – но должен признаться, что эти два пса нагоняют на меня страх. А я ведь люблю собак! Разумеется, я собирался захватить с собой пару стейков, но…

– … но все-таки лучше не пытаться. У псов может возникнуть соблазн попробовать на зуб и вас, чтобы выяснить, насколько вы сочный!

Днем на вилле Маласпина шла обычная жизнь, вот только кроме слуг из дома никогда никто не выходил. Слышались лишь звуки фортепьяно, играли исключительно классику. И, впрочем, не без таланта. Однажды вечером они застали Болеслава, который заправлял салат из брокколи, рыдающим под звуки «Революционного» этюда его идола Фредерика Шопена.

Такое положение дел все сильнее раздражало Соважоля, которому казалось, что он даром теряет время. Тем более что Болеслав, делая вид, будто разговаривает сам с собой, отпускал замечания по поводу никчемных людей или говорил что-то об умении некоторых вести праздную жизнь, создавая впечатление собственной незаменимости.

Соважоль отлично все слышал, хотя и притворялся, что не слышит ни слова. Но ему и в голову не приходило пожаловаться одному из своих якобы хозяев. Он признался в своем раздражении лишь своему коллеге Дюрталю, которому ежедневно звонил в гостиницу из телефонной будки.

Тот откровенно скучал. Он тоже сумел собрать кое-какие слухи по поводу виллы Маласпина, но узнал из них не больше, чем Соважоль из разговоров на рынке. На вилле якобы выхаживали больную, очень богатую, если судить по числу слуг. Ее считали дочерью старого синьора, и больше никто ничего не знал. Дюрталь подумывал о том, чтобы попросить отозвать его: он считал, что французская полиция не настолько богата, чтобы оплачивать двум своим самым активным кадрам каникулы на берегу прекрасного озера, скорее итальянского, чем швейцарского.

В силу аксиомы, согласно которой великие умы думают об одном, именно в этот момент Ланглуа решил репатриировать своих людей. Он сообщил об этом Дюрталю и уточнил, что приказ относится и к Соважолю.

Последний был и обрадован, и огорчен одновременно. Ему была отвратительна одна только мысль о поражении, а для него именно поражением была необходимость покинуть лагерь, ничего не разузнав об объекте наблюдения. Соважоль знал, что, если только виллу тайком не перепродали, проклятая «лачуга» принадлежит преступнику, которому помогает определенная широта взглядов швейцарских властей. Но ничто не говорило о его присутствии. Зато была «больная», наверняка в возрасте, если судить по жалобам, которые они слышали пару раз ночью. И это никак не соответствовало Торелли. Так кто же эта женщина? К тому же ее так строго охраняют!

В тот день, когда Соважоль узнал, что возвращается в Париж, он решил отправиться в экспедицию. И сделать это в одиночку! Не то чтобы ему было, в чем упрекнуть господина Уишбоуна, напротив, но он недостаточно знал техасца, чтобы отвечать за его реакции. Поэтому Соважоль выбрал час ужина, примерно одинаковый на обеих виллах, и, оставив довольного сверх меры Болеслава прислуживать за столом, под предлогом своего утреннего отъезда и необходимости собрать чемоданы поднялся в свою комнату.

Но почти сразу же инспектор оттуда вышел, спустился в сад и дошел до стены, отделяющей его от сада виллы Маласпина. Ему хотелось заглянуть в окна первого этажа, в которых горел свет. Соважоль знал, что рискует, хотя сторожевых псов еще не спустили с цепи: окна ярко освещали террасу, и спрятаться ему было негде. Если его обнаружат, то ему останется надеяться только на быстроту своих ног, чтобы успеть добежать до укрытия.

Стену инспектор преодолел без труда. Она была невысокой, меньше двух метров, но Соважоль был молод и подвижен от природы, поддерживал спортивную форму, занимаясь борьбой, а по воскресеньям, если был свободен от службы, отправлялся в лес Фонтенбло в клуб альпинистов. Добравшись до верха стены, он уцепился за ее край и спрыгнул на согнутые ноги. Соважоль приземлился между двумя кустами олеандров и остался стоять там, наблюдая.

Расстояние, отделявшее его от виллы, которую во Франции наверняка назвали бы замком, было небольшим. Кроме того, сад террасами был засажен кустарником и позволял без труда подобраться к широким ступеням с перилами, ведущим к дому. С этого места его задача усложнялась, так как свет, падающий из высоких стеклянных дверей, освещал и лестницу. Поэтому инспектор поостерегся выходить на нее. Чтобы как можно дольше оставаться незамеченным, он решил подойти к вилле с угла, где не было ни одного освещенного окна.

Добравшись до этого места, он немного передохнул, а потом, пригнувшись, он скользнул вдоль первых стеклянных дверей и увидел интерьеры двух роскошных гостиных, погруженных в полутьму: свет попадал в них из центральной комнаты. Это позволило инспектору отметить наличие концертного фортепьяно, на черной лакированной поверхности которого играли блики. Крышка была поднята, на пюпитре стояли ноты, на широком табурете лежал белый муслиновый шарф… Прижавшись всем телом к ставню, Соважоль сумел увидеть столовую, и ему пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что увиденное ему не снится. За столом с драгоценной посудой и роскошным хрусталем ужинала женщина. Она сидела лицом к ночному саду и озеру, по которому скользил тонкий луч луны. Два лакея в красных с золотом ливреях стояли по обе стороны от нее, но инспектор лишь скользнул по ним взглядом, зачарованный женщиной, одновременно прекрасной и безобразной.

Она была одета в испанском стиле в длинное платье с многочисленными воланами, черное, как и мантилья, ниспадающая с черепахового гребня, украшенного бриллиантами, и кружевные митенки, закрывающие наполовину кисти рук. Другие бриллианты сверкали в ее ушах, на шее, на запястьях, на бледных пальцах, но вся эта роскошь, достойная королевы, меркла, когда взгляд останавливался на лице, увенчанном массой седых волос, скрывающих высокий лоб. Нос был сломан, вертикальный рубец безжалостно тянул губы к левому виску, из-за чего ей было трудно жевать. Цвет глаз, прикрытых тяжелыми веками, рассмотреть было невозможно…

Определенно по ее приказу лакеи избегали смотреть на нее. Они держались чуть позади, стоя лицом к саду, и повиновались знакам или словам, которые наблюдатель не различал…

Несмотря на опасность, которой он подвергался, Соважоль не мог отвести взгляд от женщины, которая, возможно, когда-то была красавицей – пустые догадки, впрочем, – пытаясь определить ее возраст.

Соважоль стоял и смотрел на нее, пока она не закончила трапезу. Он увидел, как она выпила бокал шампанского, вытерла губы и как будто отдала приказ. Сразу же появилась медсестра, прикрыла ее лицо мантильей, подала одновременно трость и свою руку. Один из лакеев отодвинул тяжелое кресло с высокой спинкой, украшенной гербом. Мелкими шагами женщины перешли в гостиную, где стояло фортепьяно, а лакей только что зажег красные свечи в хрустальных подсвечниках.

Вырванный из своего созерцания Соважоль тихонько прокрался к балюстраде, прыжком преодолел ее и поморщился, потому что подвернул ногу. Он нырнул в темноту сада, добрался до стены и оперся на нее на мгновение, чтобы перевести дух и успокоить сумасшедшее биение своего сердца… Поднялся восточный ветер, небо затянули облака, предвещавшие дождь. На вилле закрывали окна и ставни. Мужчина с собаками должен был появиться с минуты на минуту.

Соважоль перебрался через стену в обратном направлении – это далось ему чуть с большим трудом – и вернулся на виллу Адриана.

У крыльца стоял Уишбоун. Он курил трубку.

– Хорошо погуляли? – спросил техасец. – Да вы как будто хромаете?

– Это пройдет. Я неудачно приземлился, прыгая со стены! Но завтра мне будет лучше, – сказал молодой инспектор, усаживаясь на ступеньку и принимаясь растирать щиколотку.

– Почему вы пошли туда без меня?

– Слишком рискованно в такой час, вот-вот спустят собак. И как вы сейчас узнаете, это того не стоило.

– Ах, вот как?

– В самом деле! Несколько странно для нашего времени, даже неправильно, если хотите, но наш опереточный Борджиа поселил в этом доме не свою сестру. Возможно, свою мать или тетушку? Не имеет значения, потому что это пожилая седая женщина, которая, очевидно, принимает себя за королеву Испании.

Корнелиус сел с ним рядом, вычистил погасшую трубку, постучал ею о крыльцо и набил снова.

– Почему вы так говорите?

Соважоль описал ему увиденную сцену, которую он только что наблюдал: черные кружева, роскошные бриллианты, гребень в седых волосах, лакеи в ливреях цветов Испании.

– Вероятно, это старая аристократка, может быть, принцесса, которую прячут, потому что ее лицо изуродовано, и она немного не в себе. Если только она сама не предпочла жить здесь. Я искренне уверен в том, что мне нечего здесь больше делать, как и Дюрталю. Если бы нас не отозвали, я бы и сам об этом попросил. Не обижайтесь: я высоко ценю время, проведенное рядом с вами. Это было очень приятно, но я люблю свою работу!

– Вы думаете, что мы с профессором напрасно продолжаем разыгрывать эту комедию?

– Нет, так как не стоит забывать, что вилла Маласпина принадлежит этому Гандия-Катанеи. Если он вернется, вы сможете сразу об этом сообщить. Я оставил профессору один из наших номеров телефона на случай острой необходимости. Мы быстро вернемся обратно на самолете… И примите дружеский совет: не берите новую служанку!

– Если вы так говорите!

– Я в этом уверен. Профессору гораздо приятнее оставаться самим собой все то время, когда он не прогуливается по саду. Ясно, что ему начинает надоедать этот спектакль. Не так ли?

– А вы психолог…

– Стараемся… Что же касается ведения хозяйства, то Болеслава более чем достаточно. Он будет счастлив избавиться от меня!

Соважоль уехал, профессор и техасец сожалели о его отъезде. Из-за любезности инспектора и его неизменно хорошего настроения к нему невозможно было не привязаться. Болеслав, разумеется, к числу загрустивших не относился. Отсутствие служанки его тоже ничуть не печалило, и он с легкой душой орудовал пылесосом или, облачаясь в передник, возился на кухне. Кастрюли и поварешки были для него чем-то вроде трофеев!

Когда, спустя сорок восемь часов после отъезда инспекторов, карета «Скорой помощи» с номерными знаками Цюриха подъехала к вилле Маласпина, наблюдатели с виллы Адриана решили было сообщить об этом комиссару Ланглуа… Но машина остановилась у заднего входа, и они не могли видеть пассажира или пассажирку. Не удалось им и выяснить, кого привезли на виллу…

С виду в повседневной жизни виллы Маласпина ничего не изменилось. Что же до слухов, которые Уишбоун собирал на рыночной площади вместо Соважоля, то местные жители дружно решили – одному Богу известно почему? – что владелец решил превратить виллу в клинику для нервнобольных. Естественно, очень богатых!

На этом берегу озера Лугано все шло своим чередом, без приключений и сюрпризов…

Уговорив Ланглуа отложить на сутки обыск в квартире Гринделя, Альдо ближе к вечеру вышел из машины Адальбера на авеню Мессины чуть выше дома номер 10. С этого места вход в здание, куда он собирался войти, был отлично виден. Вот только бы консьержка была на месте! Хотя это было излишним после разведки План-Крепен.

Альдо позвонил. Ждать ему пришлось недолго. Раздался щелчок, он толкнул калитку из стекла и кованой стали и вошел. Консьержка стояла на пороге своей комнаты, сложив руки на необъятном животе.

– Что вам угодно, месье?

– Я иду к господину Гринделю.

Коснувшись шляпы, Морозини направился к лестнице, когда консьержка ответила:

– Его нет!

Альдо обернулся с выражением крайней досады на лице, остановился и вернулся к консьержке.

– Я этого боялся. Но я полагаю, вы и есть госпожа Браншю, о которой он мне говорил?

– Да, это я! – заверила его женщина, а ее пухлые щеки, придававшие ей сходство с красным яблоком, увенчанным пучком, стали на пару оттенков краснее. – Могу ли я узнать, кто вы?

– Я его кузен. Вернее, муж его кузины, князь Морозини.

Вы можете жить в шикарном квартале, где благородных фамилий не меньше, чем фиалок весной, но все же существуют имена, производящие более сильное впечатление! Карие глаза консьержки – впрочем, совсем не злые – расширились, пока она рассматривала уверенного в себе и элегантного мужчину, чьи светлые глаза и небрежная улыбка обладали неотразимым очарованием.

– Если я могу быть вам полезной… – консьержка явно выбирала подходящее обращение и наконец решилась, – ваше высочество!

– Сударя будет достаточно! – ответил Альдо, наградив ее самой ослепительной своей улыбкой, которую он, однако, быстро погасил и вернул на лицо маску озабоченности. – Я не могу задерживаться… Вы разрешите оставить у вас записку для него? Это очень срочно!

– Но… я не знаю, когда я снова его увижу! У него неприятности?

– Пожалуй, да! Полиция должна прийти к нему с обыском.

Приложив обе руки ко рту, консьержка едва удержала вырвавшийся крик:

– Полиция! Боже мой… Что он сделал? Войдите же, прошу вас! Нельзя говорить о таких серьезных вещах на сквозняке!

Госпожа Браншю посторонилась, пропуская Морозини, и он окончательно заслужил ее расположение, благоразумно надев фетровые шлепанцы, чтобы пройти по безупречно натертому паркету. Консьержка предложила ему стул, Альдо, поколебавшись, сел.

– Благодарю вас, сударыня… Но времени у меня совсем мало!

– Вы можете мне сказать, что нужно полиции от господина Гринделя? Он такой порядочный человек!

– О, я не думаю, что все настолько серьезно! Честно говоря, я уверен, что это всего лишь недоразумение. Его обвинили в том, что он прячет украденные драгоценности.

– Украденные драгоценности? У него? Такого честного человека? Банкира?

Альдо мог бы ей возразить, что одно не предполагает другого, но такого рода рассуждения были бы неуместны.

– Вы понимаете, почему я должен обязательно его предупредить?

– Разумеется!

Госпожа Браншю явно колебалась, и Альдо нажал чуть сильнее:

– Я вспомнил, что однажды он сказал мне следующее. Когда он отсутствует, вы знаете, как с ним связаться, потому что он доверяет вам, жене полицейского. Но так как обыск завтра будет проводить уголовная полиция, я понимаю, в какое положение я вас ставлю! А мне бы этого не хотелось…

Консьержка по-прежнему молчала, тогда Морозини заговорил снова:

– Естественно, если он далеко, в Цюрихе, например… Но я в это не верю, потому что звонил ему туда, после того, как на мои звонки в эту квартиру никто не ответил. В банке его тоже нет… Но мне нужно выяснить, где он находится, чтобы ввести его в курс дела. Поэтому я подумал…

Продолжая говорить, Альдо достаточно медленно доставал бумажник, чтобы вынуть из него заранее запечатанный конверт с наклеенной маркой. Ему удалось заметить, как в глазах госпожи Браншю вспыхнули искорки интереса. Положив бумажник на стол, Альдо протянул женщине конверт – там был листок бумаги с парой слов, – продолжал:

– … что вы, возможно, согласитесь передать ему это письмо, чтобы он хотя бы понимал, чего ему ожидать по возвращении.

Одновременно с этими словами Морозини вытащил из черного бумажника со своим гербом уголок банкноты, цвет которой зажег новые искорки в глазах консьержки. Она отреагировала именно так, как и ожидал Альдо. Она оттолкнула конверт.

– Оно не дойдет вовремя! Лучше будет попросить кого-нибудь опустить его в почтовый ящик господина Гринделя… Или сделайте это сами! Для господина Гринделя очень важно, чтобы в курсе была только я…

– А… ваш муж?

На лице консьержки появилось выражение, похожее на ужас.

– О, ни в коем случае! Иначе у меня были бы неприятности. Мой муж ненавидит бедного господина Гаспара! Как будто для этого есть причина! Такой милый человек! Красивый мужчина к тому же! Поэтому, когда я ему оказываю мелкие услуги, то это касается только меня, Альфреда я в это не впутываю. Он и без того недоволен, что я веду хозяйство у господина Гаспара…

– Смотрите-ка! Отчего же?

– Альфред говорит, что не понимает, почему господин Гаспар не наймет лакея или горничную, ведь он для этого достаточно богат.

– Возможно, ваш муж не так уж и не прав?

– Возможно, но надо же понимать! У господина Гаспара не так много ценных вещей, как у леди Лиассуры или у генерала, но у него есть важные бумаги, которые могли бы заинтересовать его конкурентов.

– Они у него есть?

– О да! Бедняжка! Он же работает в банке, вы знаете? Поэтому ему нужен верный человек.

– Это естественно! – согласился с ней Альдо, который едва не рассмеялся, когда консьержка пожалела Гринделя потому, что тот банкир. Потом он добавил: – Он хотя бы делает вам подарки?

– Конечно же! Иногда он приносит мне цветы или конфеты! Грешна, я так их люблю!

– Ему следовало сказать мне об этом, я бы вам принес шоколад… Но думаю, что этот скромный знак благодарности позволит вам его купить.

Соблазнительная купюра выпорхнула из бумажника. После этого Альдо взял конверт и бросил взгляд на часы:

– Уже поздно, и если бы вы были так любезны написать адрес…

С этими словами он протянул ей свою авторучку, которую консьержка приняла с реверансом:

– Я мало училась и пишу очень плохо…

– Пустяки. Лучше, если почерк будет ваш! Я к вам никогда не приходил, и вы меня не видели.

Госпожа Браншю подняла глаза к потолку, чтобы лучше вспомнить, и начала усердно писать.

– Вот! Господин Рольф Шурр, – она произнесла фамилию по буквам, – «Белый вереск»… Авеню Бель-Габриель в Ножане. Вот только я не помню номер, то ли 60 или 94… Это старый слуга его отца, который знал господина Гаспара еще ребенком и любит его как собственного сына. Этот господин поздно женился на француженке, которая умерла и оставила ему маленькое наследство. Ах! Я чуть не забыла! Рядом с фамилией надо написать две большие буквы ДГ. Это значит «для Гринделя»!

– Сумею ли я когда-нибудь должным образом отблагодарить вас! И он, впрочем, тоже, – в голосе Альдо прозвучали еле заметные нотки иронии, за которые он себя тут же отругал. Эта женщина была, наверное, единственной жительницей квартала, которая любила Гринделя. Она готова была даже терпеть недовольство мужа, которого она определенно уважала! Видя, что консьержка поглядывает на настенные часы, Морозини встал.

– Вынужден вас оставить. Господин Браншю, должно быть, вот-вот вернется?

– Да, это его время!

– Вам следовало бы выставить меня за дверь! Еще раз благодарю вас, госпожа Браншю! Надеюсь, я буду иметь удовольствие вскоре снова вас увидеть…

– А вы не могли бы… сообщить мне новости? – спросила она.

Эта добрая женщина действительно волновалась за своего любимого жильца!

– Я постараюсь сообщить их вам, но Гаспар мог уехать за границу, тогда мне придется последовать за ним. Но я сделаю все, что смогу!

Морозини взял ее руку, которую она не осмелилась ему протянуть, и нагнулся над ней, но не коснулся губами. Госпожа Браншю все равно зарделась от удовольствия… Потом, взяв шляпу, он вышел с легкостью эльфа и присоединился к Адальберу, который в ожидании его возвращения дымил как заводская труба. К счастью, погода была теплой, и окна в машине были открыты.

– О, наконец-то! Я уже заждался!

– Я знаю, но дело того стоило. Госпожа Браншю мне почти исповедалась!

– Ты пустил в ход свое убийственное обаяние, не так ли?

– Лучше бы это был мой честный вид! Представь себе, мне даже немного стыдно. Эта бедная женщина просто-напросто влюблена в Гринделя. А своего мужа она как будто боится. Она считает меня лучшим другом своего идола и…

– Который для тебя таковым не является, поэтому забудь о своих переживаниях и рассказывай!

Морозини быстро пересказал разговор с консьержкой и спросил:

– Тебе знаком Ножан-на-Марне?

– Достаточно хорошо, но не досконально! Это приятный уголок, где по воскресеньям люди отправляются потанцевать под звуки аккордеона в украшенные цветами ресторанчики на берегу Марны, пьют белое вино и едят жареную рыбу… Он там?

– Там его почтовый ящик… и мне бы хотелось поехать туда сегодня вечером.

– Мне тоже! Есть решение! Заезжаем ко мне и расспрашиваем Теобальда. У него есть карты пригородов Парижа благодаря Альманаху почтальона, который министерство издает как новогодний подарок. Там есть схемы многих городов… А так как Теобальд человек щедрый…

– Понятно! Поехали!

Но Теобальду не пришлось устраивать розыски:

– Я очень хорошо знаю Ножан. Там жил мой дядя, и в детстве мы с моим братом часто ездили туда с отцом на рыбалку. У дяди была лодка на Марне.

– А улица Бель-Габриель находится у реки?

– Нет! Она рядом с лесом, и ночью там довольно пустынно, зато достаточно шикарно. Чтобы туда попасть, надо пересечь Венсенн, проехать перед входом в замок и дальше ехать прямо. Улица проходит по обе стороны от дороги перед въездом в город. Господа желают, чтобы я служил для них проводником?

– Я предпочитаю, чтобы ты остался здесь, – сказал Адальбер. – Если мы вдруг не вернемся, ты сможешь послать нам на помощь комиссара Ланглуа… Предосторожности никогда не бывают лишними! Ах, да! Не забудь позвонить госпоже де Соммьер, чтобы она не волновалась, если мы немного задержимся…

– Так как к телефону подойдет мадемуазель дю План-Крепен, она захочет знать больше!

– Нельзя рассказать то, чего не знаешь, а так как тебе ничего не известно… Даже того, что мы идем в ресторан потанцевать!

Час был еще не поздний, но улица действительно оказалась пустынной и плохо освещенной скудным светом нескольких газовых рожков, расположенных далеко друг от друга. По одну сторону стоял густой Венсенский лес, по другую – несколько домов в окружении обширных садов. Это были богатые особняки конца XIX века и явно обитаемые: на первых этажах и за закрытыми ставнями кое-где горел свет. Здесь была даже клиника, вносившая яркую и успокаивающую нотку в мрачное окружение.

«Белый вереск» расположился в относительном отдалении в той части улицы, которая поднималась к Фонтене. Крыша с навесом накрывала буржуазный особняк из песчаника. Сзади высились деревья. Впереди расстилалась лужайка, центр которой украшала корзина с геранью. От лужайки поднимались вверх пять ступеней, которые с одной стороны превращались в террасу. Из окон первого этажа лился свет. В глубине участка виднелся гараж.

Адальбер вел машину очень медленно и уже собирался остановиться, когда из ночной тьмы вынырнули два полицейских на велосипедах, посмотрели на них и проехали мимо.

– Надо найти уголок, чтобы припарковаться на тот случай, если они вернутся!

– Меня бы это удивило. Они, должно быть, совершают объезд…

– Нам это неизвестно…

Чуть дальше друзья обнаружили угол не освещенной улочки. Идеальное место! Адальбер припарковал машину, и они пешком вернулись к объекту их интереса. Еще по дороге они увидели первое препятствие: черную чугунную ограду, увенчанную пиками, с каменными столбами.

– За работу! – прошептал Адальбер. – Карауль!

Но замок не стал сопротивляться, и калитка распахнулась без скрипа. К счастью, дорожка вокруг лужайки была посыпана песком, а не гравием. Это позволило Альдо и Адальберу, обутым в туфли на резиновой подошве, бесшумно добраться до кустов. Но звуки, которые доносились до них через открытое окно – было душно, и внутри определенно курили, – были очень характерными.

– Там играют в бильярд! – выдохнул Альдо.

Максимально осторожно они проскользнули в живую изгородь. Она оказалась не густой, поэтому друзья легко пробрались через нее и выпрямились так, чтобы глаза оказались на уровне окна.

Это была гостиная, обставленная в английском стиле, и главным предметом мебели был бильярдный стол. В комнате находилось трое мужчин. Один – пожилой, с седыми волосами и невероятно красивый – курил сигару, сидя в инвалидном кресле возле маленького круглого столика со стаканами и графинами. Он смотрел на двух других, которые были намного моложе и как будто захвачены игрой. Одним из них был Гаспар Гриндель – именно он играл! – второй, примерно таких же габаритов и немного на него похожий, наблюдал за ним, натирая голубым мелом кончик своего кия.

Присев на угол бильярдного стола, Гриндель пытался выполнить сложный удар, как вдруг гневным жестом он бросил кий на зеленое сукно.

– Давай закончим! Сегодня вечером я ни на что не гожусь!

– Ты слишком нервничаешь, – заметил старик. – Лучше выпей стаканчик! Это поможет тебе расслабиться. Но только один! За ужином ты почти ничего не ел!

Он протянул Гринделю порцию виски, которую Гриндель осушил наполовину, а потом уселся в кожаное кресло.

– Чтобы успокоиться, мне нужно выпить больше. После телефонного звонка этого мерзавца я не могу спать по ночам!

Третий мужчина налил себе сам и насмешливо хохотнул:

– У нашего блестящего банкира нервы юной девицы? Кто бы мог подумать?

– Ты бы лучше заткнулся! Если бы ты не промахнулся, стреляя в Морозини, мы бы сейчас здесь не сидели… Лиза бы надела вдовью вуаль, и вдовство было бы для нее не слишком тяжелым после похождений ее супруга, а я бы безмятежно ждал того момента, когда она согласится выйти за меня замуж.

– И тебе хватает наглости упрекать меня за это? Я выполняю грязную работу, а ты утешаешь красавицу в своих объятиях! Неплохо! Только я, старина, не Вильгельм Телль!

– Но ты промахнулся всего чуть-чуть и все-таки отправил его в больницу на долгое время! – голос «старца» прозвучал примирительно. Обращаясь к Гаспару, он добавил: – Ты несправедлив! Выстрел был отличный, потому что этот человек был ранен в голову. И в том, что в провинциальном городке нашелся врач – светило нейрохирургии, вины твоего брата нет! Просто не повезло, и все! Но удача – дама непостоянная, и удобный случай может представиться снова! И на этот раз Матиас не промахнется!

– Я знаю, отец! Но сейчас не это самое главное. Мне дали всего пятнадцать дней. Четыре дня уже прошли. А я даже не знаю, где мой «компаньон» собирается произвести обмен: половину коллекции за труп – на этот раз настоящий! – Кледермана. У меня нет ни малейшей уверенности в том, что это не ловушка и что меня не убьют!

– Это не в его интересах, – заверил его Матиас. – Мне приснилось, или он действительно упомянул коллекцию Морозини?

Гриндель пожал плечами и подошел к столику, чтобы снова налить себе.

– Это может быть всего лишь приманка, чтобы заставить меня поверить ему! Он понимает, что я ему не доверяю! Он человек хитрый и отличный актер. Когда я познакомился с ним в казино «Кампионе д’Италиа», где я только что проигрался в пух и прах… И даже хуже того, я проиграл больше, чем у меня было…

– Ты проиграл деньги твоего банка?

– В каком-то смысле! Так вот он был невероятно любезен и даже вернул мне то, что я потерял. Кстати, я играл против него!

– Мы все это уже знаем! – проворчал Матиас. – И это не показалось тебе подозрительным? Если только ты не встретился с воплощением святого Венсана де Поля или святого Франциска Ассизского, то на земле не найдется игрока, способного отдать свой выигрыш!

– Почему нет? – произнес Шурр. – Это возможно, когда ты знаешь, с кем имеешь дело. Во-первых, банкир, во-вторых, племянник миллиардера, владеющего одной из самых прекрасных коллекций драгоценностей в мире! Он, должно быть, какое-то время следил за твоим братом. В любом случае, все это уже в прошлом. Надо разобраться со сложившейся ситуацией. Мы должны узнать место встречи и… поехать туда вместе! Возможно, он захочет встретиться в Лугано? Это его дом, он будет менее подозрительным.

– Проблема именно во встрече! Мне придется вернуться на авеню Мессины, где я более не чувствую себя в безопасности…

– Это не обязательно, – задумчиво произнес старик. – Если у тебя есть возможность связаться с ним, не жди окончания срока и позвони ему сам… Скажем, дня через три-четыре. Дай ему понять, что ты опасаешься возможной слежки. Хорошо было бы намекнуть, что ты готов попытаться завладеть коллекцией венецианца, после чего…

– Не пойти ли нам спать? – вмешался вдруг Матиас, потягиваясь. – Я хочу спать и сплю отлично. А вы можете продолжать ломать свои головы! Вы расскажете мне о принятом решении за завтраком… Я желаю вам доброй ночи!

– Ты обойдешь сад? – спросил Шурр.

– Нет, конечно! Не вижу в этом никакого смысла. Тем более что начинается дождь! – добавил он, подходя к окну, под которым притаились наблюдатели. Но мужчина просто закрыл его, и друзья вздохнули свободнее. А дождь и в самом деле начал накрапывать.

– Бежим отсюда! – шепнул Адальбер.

Они поспешили под прикрытие деревьев, чтобы их не заметили из дома, а потом, согнувшись, прошли вдоль низкой стенки перед калиткой, которую Адальбер предусмотрительно не закрыл, и проскользнули в нее. Как только они оказались вне поля зрения обитателей дома, мужчины выпрямились и направились к машине. Но в этот момент Альдо остановился, вынул из кармана письмо, вернулся к калитке и опустил его в почтовый ящик, предварительно испачкав уголок марки.

– Что ты там делаешь? – окликнул его Адальбер.

– Я едва не забыл послание… Я там написал: «Только не возвращайтесь к себе!»

Они свернули за угол, и в ту же минуту разразилась буря. Над их головами огромная туча как будто раскололась надвое, и до машины они добежали, уже вымокнув до нитки. Закрыв двери и окна, они сидели молча, пытаясь вытереться сухими чистыми тряпками, которые Адальбер всегда возил с собой на случай аварии. Они оказались словно в пузыре среди ливня и изо всех сил пытались привести мысли в порядок после того, что узнали во время вылазки. Потом Альдо зажег две сигареты, одну властным жестом вложил в губы своего друга, сделал несколько затяжек и, наконец, произнес:

– Буря как будто успокаивается! Может быть, ты попытаешься тронуться с места? Мы же не хотим провести здесь ночь!

– Который сейчас час?

– Включи зажигание, ничего не видно. Что-то около одиннадцати, – объявил он, когда зажглись часы на приборной доске. – Самое время вернуться, если, конечно, твой мотор не захлебнулся.

– Мои моторы никогда не захлебываются! – проворчал Адальбер. – Это мой принцип! И я советую этому мотору ему последовать!

Альдо улыбнулся про себя. Он знал, что его друг только из-за него купил этот большой и такой удобный автомобиль «Рено», чтобы иметь возможность возить Альдо в максимально комфортных условиях после ранения в голову. Но сердце Адальбера по-прежнему принадлежало маленькому красному «Амилькару», который благоразумно ждал своего хозяина в гараже под защитным чехлом…

Автомобиль и в самом деле завелся без долгих уговоров, и после умелого разворота друзья отправились в путь. Их ждали в особняке маркизы де Соммьер в парке Монсо. Адальбер заговорил лишь тогда, когда они оказались на набережной Сены:

– Если я правильно понял, сегодня ты видел, как твоя семья увеличилась? Это несколько неожиданно!

– Действительно. И я признаюсь, что пытаюсь сложить детали этой головоломки. Прежде всего, откуда взялся этот благородный старец – впрочем, довольно красивый с этой его головой римского императора, – которого Гриндель называет отцом? Его консьержка поведала мне, что речь идет о старом слуге его родителей, и я не смею думать…

– Что одно другому не мешает? А что тебе вообще известно о Гринделе, которого практически никто никогда не видел, но которого все называли «кузен Гаспар»? И племянник ли он Кледермана на самом деле? Если да, то по какой линии?

– Он сын его сестры. У моего тестя была только одна сестра, которая не так давно умерла. Она вышла замуж за магистрата и жила в Берне. Мы с Лизой отличились тем, что не присутствовали на ее похоронах. Лиза была на последнем месяце беременности, а мы с тобой находились в Америке. Муж умер лет двадцать тому назад. Кажется, он был намного старше своей жены.

– Судя по всему, этот магистрат оказался не таким доблестным, и на помощь пришел красавец шофер. Гаспар был зачат при жизни магистрата, а Матиас, надо полагать, после и в большой тайне, иначе бы у них была одна фамилия! И потом этот второй намного моложе своего брата.

– Меня больше всего удивляет то, что Гриндель знает о своем происхождении и явно не видит в этом никакого неудобства. Он даже как будто привязан к столь необычному брату.

– Почему бы и нет? По сути, у этой истории много общего с историей сына несчастного Вобрена. Франсуа обожал того, кого он называл своим крестным, и почти ненавидел своего официального отца!

– Ты прав. Я знаю от Лизы, что ее тетя… Белинда – так ее звали – была очень красива. Должно быть, она была еще и умна. А ее любовь к Шурру была глубокой, раз она рассказала своему сыну о его отце, чтобы у него кроме Морица Кледермана была еще и тайная семья. Именно это меня удивляет сильнее всего: эти трое мужчин искренне привязаны друг к другу…

– К сожалению, они все трое с одинаковым презрением относятся к таким понятиям, как любовь к ближнему и элементарная порядочность!

Как друзья и ожидали, никто не спал, когда они вернулись на улицу Альфреда де Виньи. Сидевшие на своих привычных местах в зимнем саду, где открыли одно окно, чтобы впустить запахи парка Монсо, разбуженные дождем, госпожа де Соммьер раскладывала пасьянсы – вернее, делала вид! – а Мари-Анжелин выбегала в холл каждые десять минут, потом возвращалась, усаживалась на низкий стул, который предпочитала, снова брала оставленную книгу, заглядывала в нее, сразу же со вздохом снова опускала ее на колени… И повторяла все сначала. Этим ритуалом она довела маркизу почти до отчаяния:

– Ради всего святого, План-Крепен, посидите спокойно хотя бы… полчаса! Надеюсь, моя просьба вас не слишком обременит! У меня от вас голова идет кругом, а Альдо с Адальбером от этого быстрее не приедут!

– Мне действительно чертовски трудно справиться с собой! Они могли бы сначала заехать сюда, а потом отправляться по своим делам. Но нет, они довольствовались тем, что попросили Теобальда предупредить нас по телефону, – жалобно добавила она. – О боже, вот и они!

Действительно, у входной двери раздался звон колокольчика, и Мари-Анжелин побежала через гостиные навстречу приехавшим.

– Благодарю тебя, Господи! – выдохнула старая дама, роняя карты, которые собиралась раскладывать уже в который раз.

В следующую минуту все уже говорили разом. Маркиза взяла свою трость и с силой опустила ее на пол.

– Тише! – приказала она. – Я ничего не слышу! Бесполезно спрашивать, нашлось ли у вас время поужинать…

– Мы не слишком голодны, – сказала Альдо, – но укрепляющие напитки нам бы не помешали!

– Говори за себя! Я лично умираю от голода! Переживания всегда на меня так действуют. Тебе ли этого не знать!

– Так вы переживали? – спросила План-Крепен. Ее ноздри расширились.

Госпожа де Соммьер отрезала:

– Вам придется немного подождать! Отправляйтесь на кухню и посмотрите, что там приготовила для нас Эвлалия. Мы идем за стол. Вы, Сиприен, отправляйтесь спать! Сырость не на пользу вашему ревматизму… Впрочем, моему тоже! Кто-нибудь из этих господ нас обслужит!

– Я! – вызвался Адальбер. – У меня, как у старого холостяка, это получится лучше, чем у человека женатого!

Они как будто устроили соревнование! Мари-Анжелин вернулась почти бегом и принесла запеченный паштет, издававший восхитительный аромат, Адальбер наполнил бокалы божоле «Сент-Амур». Он уже успел опустошить свой под предлогом того, что вино надо попробовать. После этого он принялся разрезать шедевр Эвлалии, который в сочетании с салатом, с сыром бри из Мо и сладким кремом сабайон составлял ужин. В это время Альдо рассказывал о своем визите к госпоже Браншю, а Мари-Анжелин буквально впитывала его слова.

– Вы говорите, что она влюблена в Гринделя? Как вы об этом догадались? Его в квартале не любят…

– Как догадался? Не знаю! Интуиция, возможно… Достаточно было произнести его имя определенным тоном, как в ее глазах вспыхивал такой свет… И мы очень быстро поняли друг друга. Особенно после того, как я представился.

– Смотрите-ка, – съехидничал Адальбер, – обворожительная улыбка в сочетании с княжеским титулом действуют неотразимо!

– Давно ты не баловал меня этой старой песней! Если так, прекращай жевать и продолжай рассказывать! Предстоит самое интересное, а ты непревзойденный рассказчик! А я, между прочим, тоже хочу есть!

И Альдо занялся содержимым своей тарелки, пока Адальбер говорил о том, что они увидели и услышали через раскрытое окно виллы «Белый вереск». Когда он закончил, то наградой ему стало молчание. План-Крепен отреагировала первой:

– Кузен Гаспар – сын шофера своего отца! Хотела бы я знать, как отнеслась бы к этому Лиза, если бы узнала. Я полагаю, он поостерегся делиться с ней этой тайной?

– О, насколько я ее знаю, она, вероятнее всего, не придала бы этому большого значения, – ответил Альдо. – Он по-прежнему племянник отца Лизы и, следовательно, ее двоюродный брат.

– Согласна с тобой! – вздохнула тетушка Амели. – В ней нет этого вульгарного тщеславия. Кстати, ты наверняка будешь рад узнать, что сегодня утром я получила письмо от Валери фон Адлерштайн!

– И что же она пишет? Как дети и… Лиза?

– Прошу тебя, давай по порядку! Дети, как обычно, чувствуют себя замечательно, Лизе стало немного лучше.

– Как это понимать? – спросил Альдо, неожиданно занервничав.

– Я цитирую ее слова. Она объясняет, что действие наркотиков, которые Лизу заставляли принимать, постепенно проходит. Твоя жена все время проводит с детьми…

– Она всегда ими много занималась! – с ноткой грусти заметил Альдо.

– Да, но теперь, когда они заговаривают о своем отце, Лиза им отвечает! Валери пишет, что ты не должен терять мужество.

Для натянутых нервов Альдо эти несколько слов стали бальзамом. Возможно ли, чтобы еще оставалась надежда для такой крепкой пары, которой когда-то были они с Лизой?

(обратно)

Глава X Волшебная ночь

Когда волнение улеглось, сидящие за столом принялись обсуждать, что сказать Ланглуа. Мари-Анжелин, которая продолжала сожалеть о том, что пошла к комиссару сразу же после визита в квартиру Гринделя, предложила не рассказывать ему вообще ничего!

– Это совершенно невозможно! – возразил Альдо. – Я попросил его отсрочить обыск на сутки, ему придется кинуть парочку костей, чтобы он занялся ими, а не отгрыз мне уши!

– И мои в придачу! – добавил Адальбер.

– Я тоже так считаю! – заявила маркиза. – Так как вы, мальчики, наверняка отправитесь на охоту за сокровищами, то лучше было бы прикрыть тылы.

Но План-Крепен не отступала:

– Разумеется! Но если комиссар начнет арестовывать всех по очереди, то коллекцию Кледермана он, может быть, и найдет, но одновременно подпишет смертный приговор ее владельцу. Если Борджиа поймет, что коллекция для него потеряна, он сразу же избавится от Кледермана! Один выстрел или удар по голове, и его отправят в озеро кормить рыб.

– Озеро? Вы намекаете на Лугано? – спросил Адальбер.

– Мне это кажется естественным, ведь это вотчина псевдо-Борджиа. И если верить тому, что нам рассказали, то места там предостаточно!

– Верно, но вилла уже три месяца днем и ночью находится под наблюдением, и кроме сумасшедшей старухи, которая считает себя инфантой в изгнании, никого подозрительного обнаружено не было! Но ведь невозможно без трудапривезти в Лугано из самой Англии тело габаритов Кледермана!

После столь оживленной дискуссии ночью в особняке де Соммьер почти никто не спал. Поэтому отправляясь на другое утро на набережную Орфевр, мужчины были не в лучшей форме.

Встреча, уготованная им комиссаром Ланглуа, не слишком их успокоила. Большой босс был явно на взводе:

– Квартира в беспорядке, да? Бумаги разбросаны повсюду? Не хватало только цветов…

Альдо сразу же ринулся в бой:

– А что тут удивительного? Мы забыли вам сказать, что хозяйство Гринделя ведет консьержка, а так как она к нему немного неравнодушна…

– Мне казалось, что все соседи относятся к нему плохо?

– Он действительно нелюбезен, замкнут и скуп! Но это не имеет значения для госпожи Браншю, которая, напротив, превозносит его до небес… При условии, что муж ее не слышит.

– Откуда вам это известно?

– Я поговорил с ней, представившись именно тем, кем я на самом деле и являюсь: кузеном Гринделя, благодаря моему браку с его двоюродной сестрой, Лизой.

– Вы назвали фамилию и титул?

– Разумеется! Мы очень быстро подружились. Это не составило труда, тем более что я сообщил ей следующее: я очень беспокоюсь о Гаспаре, которому ни в коем случае нельзя в ближайшие дни появляться в своей квартире. Зная, насколько он доверяет госпоже Браншю, я подготовил письмо, которое попросил немедленно отправить ему, если он оставил ей адрес или номер телефона, как это принято в случае необходимости. На конверте была марка, но адрес написан не был. Я положил конверт перед ней и постарался сделать так, чтобы она увидела уголок банкноты.

– И она взяла конверт, пообещав, что сделает все необходимое, а потом сказала вам «до свидания»? Затем, полагаю, вы за ней проследили, когда она понесла письмо в почтовый ящик?

– Чтобы ударить ее по голове? За кого вы меня принимаете? Она отреагировала именно так, как я и ожидал, когда я предложил ей свою ручку…

– Бесценный «Монблан», от которого она едва не лишилась чувств, – прошелестел Адальбер.

– Замолчи! И я получил, что хотел. Это был адрес загородного дома в Ножане-на-Марне, где живет старый слуга родителей Гринделя. Старый швейцарец по имени Рольф Шурр, который поселился там, выйдя на пенсию после смерти своей жены-француженки. Вот так! Теперь я жду ваших упреков!

– Дайте мне этот адрес!

Альдо глубоко вздохнул:

– При одном условии!

– Что? Вы теряете голову, честное слово!

– О нет! Я потом все объясню…

Тут гнев Ланглуа обрушился на Адальбера:

– А вы? Почему вы молчите? То, что ваш приятель так ведет себя с французской полицией, понятно: он итальянец…

– Венецианец! – невозмутимо поправил его Морозини.

– Но вы, Видаль-Пеликорн, вы же француз, не так ли?

– До кончиков ногтей… Но вы достаточно нас знаете, господин главный комиссар, чтобы понимать: если мы и выходим за рамки закона, то исключительно ради благих целей. А в данном случае речь идет о родственниках Альдо!

– Ладно! Ваше условие?

– Вы не станете посылать туда ваш ударный отряд, но поставите телефон на прослушку. Признаюсь, что номер мне неизвестен, но вы его легко выясните! Вам это кажется чрезмерным?

– Нет… пока. Что вы хотите узнать?

– Место следующей встречи, конечно же! Гринделю не остается ничего другого, кроме как отдать часть коллекции…

– А если Гандия отделается одной фразой? Ну, например: «Там, где вы знаете!» или еще «Там, где мы с вами встречались в первый – или в последний – раз», что вы будете делать?

– Мы будем следить, – проворчал Адальбер. – Вы же понимаете, что никто не позволит ему разгуливать без присмотра!

– Поймите меня! – снова заговорил Альдо. – Дело не в коллекции Морозини! Я хочу любой ценой спасти моего тестя. Мне невыносима мысль о том, что он в руках банды прохвостов, которые готовы сразу же пустить в ход нож! Я хочу вернуть его Лизе! И дело не только в искренних дружеских чувствах, которые я к нему испытываю. Это будет лучший способ добиться прощения Лизы и вернуть мою семью!

Несмотря на демонстративное высокомерие, в голосе Альдо явственно слышалось отчаяние, и Ланглуа это заметил:

– Полно! Вы же знаете, что мы все готовы вам помочь! – и он сразу же сменил тон. – Мы уже целых пять минут говорим о ерунде, и это помогает мне оценить степень расстройства, до которой дошли… вы оба! – добавил он с намеком на улыбку.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы устроили целый спектакль, чтобы сообщить мне адрес, по которому вы хотели бы установить прослушку. Здесь все просто: либо у этого Шурра есть телефон, и он значится в телефонном справочнике, либо у него телефона нет, и тогда мне нечего будет прослушивать!

– Или же номера нет в справочнике! – надменно произнес Адальбер.

– Если это респектабельный дом – пусть только с виду, – а не приют разбойников, то он там обязательно должен быть!

– Ладно, сдаемся! – вздохнул Адальбер. – Дом номер 8 под названием «Белый вереск» на авеню Бель-Габриель в Ножане-на-Марне. Это очень приличный дом! Во всяком случае, он таким кажется!

– Посмотрим, так ли оно на самом деле. Я отправлю туда инспектора Соважоля. Вы его, должно быть, знаете?

– Нет. Это его вы отправляли в Лугано? Где он, как мне кажется, ничего особенного не обнаружил? – сказал Морозини.

– Он выяснил достаточно, чтобы меня заинтриговать! Вполне вероятно, что я пошлю его туда снова, чтобы проверить один забавный слух: Гандия якобы превратил свою виллу в клинику класса «люкс» для психически больных людей. А так как Соважоль обзавелся множеством связей среди местного населения…

– Гандия продал виллу Маласпина? Меня бы это удивило, – ответил Альдо. – Для чего ему это делать? Это его семейная вотчина на протяжении многих десятилетий, расположенная почти у самой границы. И законы Швейцарии к нему благосклонны. Где он смог бы найти лучшее место для своей… деятельности?

– Возможно, он хочет окончательно оборвать связи со старой Европой и ради этого готов провернуть два крупных дела: получить половину коллекции Кледермана… и вашу коллекцию, Морозини. А потом подастся в Америку, в Австралию или Индию, поди знай! Не будем забывать о том, что никому не известно, куда исчезла его сестра, к которой он испытывает смешанные чувства…

– Америка, как мне кажется, исключается! Его сестру там слишком хорошо знали!

– Соединенные Штаты – огромная страна. Для актрисы уровня Торелли вполне возможно устроить там себе роскошную жизнь, и не обязательно в Техасе!

– Я бы, скорее, склонялся к Бразилии! – мечтательно проговорил Адальбер. – Там еще легче начать новую жизнь… И потом, в этой стране драгоценные камни – не будем забывать о страсти Гандия к драгоценностям! – растут, словно одуванчики после дождя!

– Как бы там ни было, – отрезал Альдо, вставая и намереваясь уйти, – самое главное – это оказаться на встрече этих двух мерзавцев!

– Задержитесь еще на минуту, я хочу вам кое-что показать…

Ланглуа вынул папку из ящика стола, раскрыл ее, достал фотографию и протянул Альдо:

– Вы знаете этого человека?

Морозини начал рассматривать снимок мужчины в смокинге, который сидел на нем не без шика, опиравшегося на балюстраду на фоне морского пляжа. Ему показалось, что он уже его видел, но Альдо не мог вспомнить, где именно. Он передал фото Адальберу со словами:

– Он мне как будто знаком, но имени я вспомнить не могу. А ты?

– Если не считать того, что он мне слегка напоминает твоего тестя…

– Браво, Видаль-Пеликорн! Мужчину зовут или, вернее, звали Джеймс Уиллард. Он работал крупье в казино в Истбурне. Снимок мне прислал Уоррен. Уиллард пропал некоторое время назад, и я бы сказал…

– Что девяносто шансов из ста за то, что именно он покоится сейчас на цюрихском кладбище! – закончил за него внезапно помрачневший Альдо.

Он снова взял фото в руки, и перед его мысленным взором снова встала страшная картина: изуродованные останки на столе в морге.

– У него была семья? – спросил Морозини.

– Жена и двое детей. Сын служит в Королевском флоте. Дочь замужем за страховым агентом, и у нее есть маленькая дочка… Уверяю вас, Морозини, потому что я вас хорошо знаю, что их материальное положение вполне удовлетворительное…

– Если мы найдем Морица живым, то я буду очень удивлен, если он удовольствуется вашей уверенностью. Впрочем, мы слишком торопимся! Что известно Уоррену?

– Я только что получил от него эту фотографию, но я ему позвоню… Как только вы уйдете, – любезно добавил Ланглуа. – Он должен точно знать, как складывается ситуация, иначе он пришлет ко мне сюда половину Скотленд-Ярда! Вы же его знаете! Исчезновение швейцарского банкира-миллиардера его интересует, конечно, но значительно в меньшей степени, чем исчезновение подданного Его королевского величества! Так, теперь я вызову Соважоля. Будет намного проще, если вы устроите ему прогулку по берегу Марны. Эта экскурсия позволит вам его оценить… и убедит вас в его способностях! Я не побоюсь сказать, что, несмотря на свою молодость, он на пути к тому, чтобы стать лучшим среди моих инспекторов!

– А это значит, что вы на него ор… что вы его воспитываете в течение всего дня, исходя из принципа «кого люблю, того и бью»? – ласково предположил Адальбер.

– Как вы деликатно выражаетесь! Это правда, я кричу на него сильнее, чем на других… когда он этого заслуживает! Но это случается нечасто. И если вы желаете узнать детали о жизни в Лугано, он расскажет вам все, что попросите!

Спустя несколько минут, после представлений и получения приказов, Соважоль вместе с Альдо и Адальбером вышел на набережную Орфевр. Не было никаких сомнений в том, что между ними возникла взаимная симпатия еще до того, как они сели в машину. Морозини хотел предоставить инспектору место рядом с Адальбером, но Соважоль отказался:

– Если позволите, я бы предпочел сесть сзади!

Адальбер рассмеялся:

– Вы боитесь места смертника?

– Разумеется, нет. Мне просто не хотелось бы, чтобы меня заметили. Я должен оставаться практически невидимым!

Авеню Бель-Габриель днем выглядела куда более мирной, чем ночью. Погода стояла прекрасная, поэтому Венсенский лес заполнили машины, велосипеды и гуляющие, а в большинстве домов были открыты окна.

Вдоль тротуаров было припарковано много машин. Адальберу удалось удачно поставить машину, чтобы инспектор мог в свое удовольствие изучать местность.

При свете дня «Белый вереск» выглядел иначе. Это был всего лишь комфортабельный загородный дом, с цветами на окнах и в саду, открытый для тепла погожего дня. В тени каштанов сидел седой мужчина и читал газету. Панама и трость лежали на стуле рядом с ним. В доме женщина в голубом фартуке и со спрятанными под косынку волосами энергично терла стекла.

– Тот, кто читает газету, это Шурр? – спросил Соважоль, который достал фотоаппарат.

– Собственной персоной! – ответил Альдо. – Его легко узнать, не так ли?

– Да. Он удивительно красив для своего возраста. А женщина?

– Не знаю! Наверное, служанка!

– Мы можем уезжать. Я достаточно увидел, – сказал полицейский после задумчивого молчания. – Если я правильно понял слова патрона, то коллекция Кледермана должна находиться здесь?

– Когда Гриндель вышел из квартиры на авеню Мессины, он унес с собой два саквояжа. Он убрал их в багажник безликой серой машины.

– Не представляю, что еще могло быть в его сумках! – произнес Адальбер, который вдруг резко затормозил и снова встал у тротуара.

– Что такое?

– Серый «Ситроен», сзади! Он собирается въехать в сад «Белого вереска».

В самом деле, у ворот стоял автомобиль, загораживая проезд позади машины Адальбера. Из «Ситроена» вышел Гриндель, чтобы открыть ворота. Соважоль мгновенно оказался на тротуаре с «Кодаком» в руке. Он пригнулся, чтобы укрыться за другими машинами, но очень быстро вернулся.

– Можно ехать! – сказал он, вынимая из кармана блокнот и записывая в него цифры. – Швейцарский номер! Цюрихский! Это был Гриндель или другой?

– Гриндель! – подтвердил Альдо. – Судя по всему, вам чертовски везет, инспектор!

– О, не сомневаюсь! – кивнул Соважоль с широкой улыбкой, убирая блокнот и фотоаппарат. – Возможно потому, что я верю в удачу? Вы знаете, это помогает! Вам тоже жаловаться не на что!

– Это так, но последнее время…

– Правило номер один: никогда не сомневаться! Даже в самых скверных обстоятельствах! Например: тип, который стрелял в вас в Шиноне, мог вас убить, но он промахнулся! Немного, но все-таки промазал! И в этом вся разница!

– Мой мальчик, ваша философия мне нравится! – одобрил его Адальбер. – Не пообедать ли нам на берегу реки? Погода превосходная!

– Премного благодарен, – со смехом ответил Соважоль, – но меня ждет набережная Орфевр!

А двух приятелей ждали на улице Альфреда де Виньи, где План-Крепен не находила себе места от возбуждения:

– Ну что? Есть новости?

– Не слишком много, – пожаловался Альдо. – Мы проехались по Венсенскому лесу. Соважоль сфотографировал дом, мы видели Гринделя на сером автомобиле. Это был «Ситроен», инспектор записал его номер…

– По-вашему, это «не слишком много»? Черт побери, мне это нравится…

– Это пустяки! Тетушка Амели, вы позволите одолжить у вас Мари-Анжелин сегодня после обеда на пару часов?

– План-Крепен? Буду счастлива, друг мой! Я воспользуюсь ее отсутствием и устрою себе сиесту. Она так нервничает, что действует мне на нервы!

– Куда ты собрался? – удивился Адальбер.

– В Оперу! Тебя это устраивает?

Нет, в Оперу они все-таки не поехали, но остановились на углу бульвара Капуцинов и площади Оперы, где возвышался многоэтажный магазин «Лансель», при виде которого Мари-Анжелин улыбнулась. Она поняла.

– Багажные сумки на каком этаже?

– Мы сейчас это выясним!

Отдел располагался на четвертом этаже. Маленький лифт доставил их практически в объятия молодого элегантного продавца, который осведомился об их пожеланиях.

– Мы хотели бы посмотреть дорожные сумки.

Перед ними вскоре оказалось множество сумок разных размеров и форм, но План-Крепен без колебаний указала на модель, похожую на диванную подушку, из плотного холста табачного цвета, отделанного более светлой кожей.

– Вот то, что мы ищем!

– Нам нужно две такие сумки! – уточнил Альдо.

– Прошу меня простить, я должен посмотреть на складе! – торопливо проговорил молодой человек и ушел.

Пока продавец отсутствовал, его клиенты не обменялись ни единым словом. Они прогулялись по отделу, где пахло дорогой качественной кожей. Эта прогулка позволила Адальберу влюбиться в чемоданчик из черной крокодиловой кожи, цена которого привела в восторг продавца, вернувшегося с двумя сумками нужной модели. Он проводил их к кассе. Выражение его лица напоминало военачальника, ведущего пленных королей к своему повелителю. Поклонившись покупателям, он покинул их с видимым сожалением…

– Мне казалось, что у тебя и так уже гора багажа! – заметил Альдо, пока они возвращались к машине.

– Чемоданы, как люди, они изнашиваются! Особенно чемоданчик, который я всегда беру с собой, когда езжу на моем дорогом «Амилькаре»! Вспомнив о нем, я не устоял перед этим чемоданчиком! – со вздохом удовлетворения закончил он.

– Тогда тебе следовало бы полностью одеть в кожу твой автомобиль! Это было бы еще шикарнее!

– Когда вы закончите говорить о тряпках, мы, возможно, сможем поговорить о серьезных вещах? – возмутилась Мари-Анжелин. – Ваша идея была превосходной, Альдо, но ее осуществление мне кажется достаточно сложным! Для начала, нам неизвестен вес каждой сумки. Мне они показались достаточно тяжелыми, когда Гриндель поставил их у меня перед носом – я как раз сидела под столом, – но это только впечатление.

– Мы можем представить себе приблизительный вес драгоценного груза, взвесив драгоценности тетушки Амели и предварительно завернув их в замшу. Так мы поймем и то, сколько места они занимают.

Вырванный из состояния блаженства от того, что он приобрел дорогую вещь, Адальбер решил, наконец, поинтересоваться целью этой поездки:

– Скажите-ка мне, уж не собираетесь ли вы обокрасть «Белый вереск»? Это было бы самоубийством!

– Речь не об этом. Но как только мы выясним, где состоится встреча этих двух мерзавцев, мы сможем последовать за Гринделем и во время путешествия попытаемся обменять сумки. Естественно, только одну, так как Цезарь требует половину коллекции…

– Тогда зачем ты купил две сумки?

– Для подстраховки. Цезарь может потребовать и другую половину. Нечего спорить по мелочам! В любом случае, до этого пока не дошло! Давайте вернемся к встрече. Она не должна угрожать жизни Морица. Вполне вероятно, что псевдо-Борджиа отправит Гринделя и за второй сумкой…

– Мне это кажется странным, – сказал Адальбер. – Они оба не наивные простачки, и мы рискуем столкнуться с сюрпризами, если, как я надеюсь, нам удастся присутствовать при встрече…

– Вот именно! Не поговорить ли нам о ней? – План-Крепен не собиралась сдаваться. – Где, по-вашему, она могла бы состояться?

– Если выбирать будет Цезарь, то почему бы и не в Лугано? Он там у себя дома.

– Это слишком! Гаспар ему не доверяет, а так как он решил перейти в наступление, то он наверняка предложит другое место. С другой стороны, он захочет быть уверенным в том, что его «партнер» выполнит свою часть договора и, желательно, в его присутствии… Я по-прежнему предполагаю, что Кледермана могут прятать где-то на вилле Маласпина.

– Я и сам уже об этом думал, – заметил Адальбер, – но позвольте напомнить вам, что у нас там наблюдательный пост. Корнелиус и профессор не видели даже Цезаря. И Соважоль, остававшийся там какое-то время, в конце концов вернулся, потому что кроме пресловутой безумной старухи он не заметил ничего необычного. А теперь ходят слухи, что испытывая нужду в деньгах, Цезарь якобы продал Маласпину, чтобы там открыли клинику. Следовательно…

– Следовательно, мы что-то упускаем, – упрямо продолжала Мари-Анжелин. – Психически больная женщина находится под таким наблюдением, что на ночь в сад выпускают злющих доберманов? Зачем? Чтобы помешать ей прогуливаться под луной? Она что, из-за этого растает? Или ее могут похитить?

– А почему бы и нет? – раздраженно воскликнул Альдо. – Если верить тем описаниям, которые у нас есть, эта женщина так же дорога, как и бриллианты, которыми она увешана!

– Может быть, это Торелли? «Глас народа» утверждает, что она вернулась. А бриллиантов у нее достаточно!

– Нет, это невозможно! – возразил Адальбер. – Женщина, о которой мы говорим, и стара, и обезображена! Уишбоун, насколько я его знаю, наверняка сумел на нее взглянуть… Он, как и я, был без ума от Торелли, и он бы давно сообщил нам об этом, будь это действительно Лукреция! Для меня «глас народа» не имеет ничего общего с гласом Божиим, и утверждать обратное значит не слишком Его почитать!

– В этом я с вами согласна, – вздохнула План-Крепен, быстро перекрестившись. – Но только в этом!

В особняке на улице Альфреда де Виньи они увидели, что госпожа де Соммьер, вооружившись лорнетом, читает письмо. Она невозмутимо закончила чтение, потом протянула письмо Альдо:

– Возьми и прочти! Оно от дорогого Юбера, который уже устал каждый день превращаться в карикатурное подобие меня. И мне кажется, что Уишбоун того же мнения. Они оба считают, что попусту теряют время, и что дом, за которым они наблюдают денно и нощно, явно сменил назначение. Накануне вечером они видели, как в ворота въехала карета «Скорой помощи»! Не делайте такое лицо, План-Крепен! Я знаю ваше мнение на этот счет, но любой может ошибиться! Даже вы!

– Значит, они собираются вернуться? – Мари-Анжелин даже не пыталась скрыть своего разочарования.

– Поставьте себя на их место! Помимо той роли, которая жутко выводит профессора из себя, дорогому кузену не дает покоя мысль о скорейшем возвращении домой, в Шинон, к его «друидам»! Что же касается Уишбоуна, ему бы определенно хотелось размяться, промчавшись галопом по Техасу, где все, должно быть, уже считают его мертвым!

– А если туда поедем мы?

– Куда же?

– В Лугано! И сыграем свои собственные роли. Это позволит кузену Юберу стать самим собой… И потом, могут же приехать гости к госпоже Альбине Сантини! А Уишбоун может вернуться к себе и продолжать играть в ковбоев, мы на него не обидимся!

– Вы сошли с ума, Мари-Анжелин! Вы не только хотите рисковать сами, но готовы подвергать риску и тетушку Амели! – запротестовал Альдо.

На этот раз старая дева откровенно рассмеялась ему в лицо:

– Хотелось бы уточнить, чего вы хотите! Какой риск? Вы оба изо всех сил стараетесь убедить нас в том, что Маласпина не представляет никакого интереса, что она вот-вот станет прибежищем для умалишенных миллионеров, и вы опускаете руки из-за слухов и потому, что там видели несколько карет «Скорой помощи»? Совсем недавно Борджиа и компания коллекционировали такси. А теперь это машины «Скорой помощи»! Почему нет? А я хочу узнать, что за всем этим кроется! – добавила она, поворачиваясь к госпоже де Соммьер. – Я пойму, если наша маркиза предпочтет комфорт собственного особняка. Тогда я составлю компанию кузену Юберу! Я погадаю ему на картах…

– Вы и это умеете? – хором спросили ее три голоса.

Изумление друзей немного удивило План-Крепен:

– Ну… да!

– И вы не могли сказать об этом раньше? Вы постоянно добиваетесь успеха, но мне и в голову не приходило, что вы гадаете на картах Таро. Настал ваш час: вы можете показать нам свое умение. Сейчас или никогда…

– Всем троим! – добавил Адальбер.

– А пока давайте вернемся к тому, что мы обсуждаем! – властно произнесла госпожа де Соммьер. – Первое: я умру со скуки в одиночестве в моем особняке. Второе: напоминаю вам, что только я могу избавить бедного Юбера от необходимости путаться в юбках! У тебя есть номер телефона виллы Адриана, Альдо?

– Разумеется! – ответил тот, ища свой блокнот. – Но тетушка Амели, я боюсь, что вы рискуете…

– Ты хочешь сказать, в моем возрасте? Одно из двух, мой мальчик: либо Борджиа решил сдать дом в аренду и вилла теперь абсолютно безобидна, либо План-Крепен права, и потерять ее из виду – не просто преступление, а непростительная ошибка!

– Я свяжусь с кузеном Юбером! Если вы начнете цитировать мне высказывание Фуше по поводу казни герцога Энгиенского[415], я не знаю, какие аргументы против я мог бы привести! – заявил Альдо.

И два часа спустя он получил ответ из Лугано: «изгнанники» на вилле Адриана не только не видели никакого неудобства в неожиданном визите, но и заявили, что очень ему рады!

Вечер оказался хлопотным. Все занимались сбором драгоценностей тетушки Амели – а их было немало, включая и две диадемы, – потом уложили их в замшевые мешочки, а затем сложили в сумку и взвесили…

– Так как даже речи не может быть о том, чтобы везти их с собой, нам придется купить сухой горох и фасоль, – решил Адальбер. – Этим мы займемся завтра. А теперь за работу, госпожа де Тэб! Идите за вашими картами!

– О нет! Только не сегодня вечером!

– Почему же? Признано, что ночь – это лучшее время для появления духов!

– Не надо все смешивать! Между гаданием на картах и спиритическими сеансами целый мир… И даже больше: вселенная! Добавлю, что карты не всегда отвечают на те вопросы, с которыми к ним обращаются. Бывают дни, когда я ничего не вижу…

– А как же поступают те, кто своим умением зарабатывает деньги? Они принимают по десятку человек в день!

– Некоторым подвластно чтение мыслей, и это уже неплохо! Другие заставляют поработать свое воображение. Настоящих гадалок мало, и они не часто принимают клиентов. Лучшая гадалка, имя которой я умолчу, способна даже отказать клиенту или клиентке со словами: «Сожалею, но я ничего не вижу! Приходите в другой день!»

Госпожа де Соммьер засмеялась:

– И вы, разумеется, осваиваете оккультные науки во время шестичасовой мессы? Мне казалось, церковь это не приветствует!

– Церковь не может это приветствовать, но она никогда не отказывалась от пророков.

– Один вопрос, Мари-Анжелин, – вмешался Альдо, забавлявшийся этой сценой, – и после этого мы оставим вас в покое, потому что вы имеете право на усталость, да и поздно уже…

– Вы святой человек, Альдо! Задавайте ваш вопрос!

– Эта идея фикс, которую вам как будто внушает вилла Маласпина, как-то связана с вашими провидческими способностями?

– Отчасти, но лишь отчасти, потому что я далека от совершенства. Что-то подсказывает мне, что было бы безумием не принимать ее во внимание. Там есть кое-что, что мне не нравится!

– В этом никто и не сомневался! – проворчал Адальбер. – Сам факт, что вилла принадлежит… или принадлежала клике Борджиа, уже о многом говорит. Если выяснится, что ее действительно превратили в клинику, то мне жаль людей, которых там будут лечить! Пусть даже внешне все выглядит очаровательно, страдающие депрессией и другие нервнобольные выйдут оттуда совершенными безумцами. Если они вообще оттуда когда-нибудь выйдут! Что же касается вас, Мари-Анжелин, вы от нас так просто не отделаетесь. Пусть не сегодня вечером, но завтра вы нам продемонстрируете свой талант! Что вы хотите, – добавил он, поднимаясь с кресла, – я, конечно, не святой, но должен признаться, что уже многие годы мне хочется постучаться в дверь одной из гадалок, но я сдерживаю себя, чтобы не выглядеть смешным в собственных глазах.

Услышав такое, Альдо закашлялся, отчего его лицо приобрело кирпично-красный оттенок: он вспомнил один давний вечер, когда они с Адальбером искали изумруды Монтесумы. Тогда он захотел проверить удивительные предсказания – если верить бармену из «Рица» – некоего «ясновидящего», принимавшего клиентов на набережной Анжу. Этот мужчина, чей взгляд Альдо вынужден был признать завораживающим, предсказал ему победу в деле, которым он тогда занимался. Это доставило большое удовольствие Альдо. Но предсказатель не предупредил его о том, что когда он выйдет на улицу, то на него набросятся негодяи, оглушат, отнесут под мост Марии, обчистят до нитки, оставив лишь брюки, сорочку и запонки. Последние осчастливили пьяницу без гроша в кармане, который поторопился обменять их на божоле в ближайшем бистро. Правда, именно это и позволило найти Альдо… Да, предсказания…

– Хорошо, ты будешь первым, – заявил Альдо, подходя к тетушке Амели, чтобы поцеловать ее. – Я не желаю ничего знать о череде катастроф, которые без конца валятся мне на голову! И надеюсь хоть немного поспать!

Через день женщины отправились в Лугано, а Альдо переехал жить к Адальберу, на всякий случай предупредив Ланглуа о смене своего места жительства. Прослушивание телефонных разговоров в «Белом вереске» пока ничего не дало, и Соважоль, которого сменил другой инспектор, практически поселился в неприметной машине, чтобы не терять из виду ворота особняка. Интересно, долго ли это продлится…

Приезд госпожи де Соммьер и План-Крепен на виллу Адриана постарались сохранить в тайне. Дамы прибыли ранним утром после путешествия в поезде с пересадкой в Базеле, которое показалось им бесконечным и утомительным. Но когда на вокзале их встретил Уишбоун на комфортабельном автомобиле, им показалось, будто они оказались в раю. Техасец был так счастлив их видеть, что готов был броситься им на шею, едва не позабыв о своем статусе садовника. Но он вовремя опомнился и согнулся в поклоне со словами «добро пожаловать». После этого он начал оглядываться, будто что-то ища, но не увидел никого, кроме носильщиков, занятых багажом. В конце концов, Уишбоун сдался и спросил, прибыли ли дамы одни.

– Разумеется! – ответила Мари-Анжелин. – А кого вы ждали?

– Я хотел спросить: без служанок?

– Служанки? Что за мысль! Для чего они?

– Ну… чтобы прислуживать… Когда дамы путешествуют, они всегда…

– Вы имеете в виду горничную? – уточнила госпожа де Соммьер. – Ведь у вас в доме ее нет?

– Вы правы. У нас была служанка, но мы ее выставили вон, потому что она подслушивала под дверью. И подсматривала в замочные скважины!

– В любом случае, это не одно и то же, но не беспокойтесь! Мы прекрасно справляемся сами! Какая прекрасная страна! – восхитилась маркиза, наслаждаясь открывшимся видом на озеро.

Полюбовавшись немного пейзажем, они уселись в закрытую машину. Уишбоун сел за руль.

– Если я правильно понимаю, – продолжила маркиза, начавшая вникать в ситуацию, – на вилле Адриана вообще нет женщин?

– Нет… Это немного грустно, но теперь у нас будут самые замечательные женщины! – с улыбкой ответил техасец.

Охваченная неожиданным желанием рассмеяться, госпожа де Соммьер обменялась взглядами с План-Крепен:

– А кто готовит?

– Болеслав! Лакей Юбера… И я бы не сказал, что он хороший повар!

– Что же он вам готовит? – поинтересовалась План-Крепен.

– Польскую кухню! Капусту… очень много капусты! И фрикадельки! А еще вареную курицу…

– И пироги, я надеюсь? – спросила маркиза. – В польской кухне восхитительные пироги!

– Этого он делать не умеет. Поэтому их мы покупаем в городе, как и пиццу. Мы очень сожалели об отъезде молодого полицейского…

Госпожа де Соммьер помолчала, потом негромко сказала:

– Я понимаю! Скажите-ка мне, мой добрый друг, когда мы приехали, не мою ли горничную вы искали? Она же по совместительству и моя кухарка! Вот только дамы не берут с собой в поездку кухарок! Эвлалия была бы возмущена до предела, если бы я только намекнула ей на такую возможность! Ладно, я займусь этим вашим Болеславом.

– Мы же не станем готовить для такого количества мужчин! – запротестовала шокированная План-Крепен.

– Мое дорогое дитя, вы даже представить не можете, какое количество так называемых кухарок я выдрессировала, пока не вырвала нашу дорогую Эвлалию у моей бабушки! Впрочем, без особого труда: добрая матушка Фешроль питалась исключительно овощными супами, яйцами всмятку, в которые она макала хлеб с маслом, творогом и яблочными компотами, так как у нее не осталось зубов. Я его вымуштрую, этого Болеслава. Меня это развлечет, а вы сходите вместе с ним на рынок!

Уишбоун не проронил ни слова, но в зеркале заднего вида стала видна его ликующая улыбка. Маркиза поспешила умерить его энтузиазм, похлопав по плечу:

– Эй, молодой человек! Не стоит все же питать пустых надежд! Эвлалия исключительная кулинарка, и это не я ее воспитала… А чем еще, кроме кухни, занят этот ваш Болеслав?

– Ведет хозяйство. Он этого не любит, но выполняет все безупречно. Порядок идеальный. Болеслав даже встал до рассвета, чтобы срезать цветы.

– Ах, вот даже как! Что за выражение лица, План-Крепен? Любуйтесь лучше пейзажем! Он просто очарователен!

Теперь они ехали вдоль озера, и с дороги были видны горы, кое-где сохранившие снежные заплаты, холмы с мягкими очертаниями, засаженные виноградниками и садами, маленькие деревушки и роскошные виллы, леса из каштана и орешника.

– Видно ли отсюда ваш дом и соседний? – спросила Мари-Анжелин.

Вместо ответа Уишбоун остановил машину и помог ей выйти.

– Вот это гора Бре… – начал он.

– О! Там есть канатная дорога! Обожаю канатные дороги!

– Вы можете воспользоваться ею, когда захотите… При условии, что вы спуститесь вниз и сядете в нее на станции. Наш дом не слишком красив, но есть башня, которую вы видите вон там. Она очень удобна. Это и есть вилла Адриана! Отсюда вы можете видеть только угол виллы Маласпина, она расположена чуть ниже. Но из нашего дома вы сможете рассмотреть ее лучше!

Из глубины автомобиля до них донесся возмущенный голос:

– У вас будет достаточно времени, чтобы удовлетворить вашу страсть к туризму, План-Крепен! А я умираю от желания выпить большую чашку кофе!

– Вот это Болеслав делает хорошо! Он замечательно варит кофе! – заверил ее Уишбоун, усаживаясь в машину.

Спустя несколько минут они уже были на месте. Профессор, представший в своем обычном образе благодаря костюму из светлого тика, галстуку-шарфу и начавшим отрастать усам, подал руку маркизе, чтобы помочь ей выйти из машины.

– Моя дорогая Амели, я как никогда рад видеть вас!

– Хочется верить в это, Юбер. Очень хочется верить…

Поцеловав госпоже де Соммьер руку, он провел ее в гостиную. Тетушка Амели села и наставила на него свой лорнет:

– Вы отлично выглядите, и… вы очень элегантны, право! Но я бы не отказалась от удовольствия полюбоваться вами в роли Амели де Соммьер! Не окажете ли мне честь и не перевоплотитесь ли вы в нее лично для меня? Мне бы это доставило огромное… огромное наслаждение!

– Чтобы вы позабавились за мой счет? – проворчал он. – Не рассчитывайте на это!

Обрадованная тем, что ей удалось сразу же испортить настроение Юберу, маркиза наградила его насмешливой улыбкой:

– Вам известно, что я могла бы потребовать у вас компенсацию за нарушение моих авторских прав? В конце концов, это же плагиат! Или это была карикатура? Что скажете?

– Идите к дьяволу! Не стоило позволять вам приезжать! Мне следовало заподозрить, что ваша единственная цель – это отравить мне жизнь!

– Пожалуй, стоит вас утешить… Подумайте, к примеру, о том, насколько улучшится ваше меню!

– Вы собираетесь готовить? Сами?

– Не мечтайте! Я не намерена уехать отсюда с испорченным желудком! Поэтому я собираюсь преподать несколько уроков вашему… – повернувшись на каблуках, она наставила лорнет на поляка, – Болеславу, так, кажется?

– Совершенно верно, госпожа маркиза. Именно так!

– Отлично! Начните, мой друг, с того, что приготовьте нам кофе! Я слышала, что это у вас получается хорошо?

Именно таким было прибытие госпожи де Соммьер и План-Крепен на виллу Адриана!

Довольная собой, тетушка Амели благосклонно отнеслась к отведенной ей комнате, самой просторной в доме, подготовленной и украшенной цветами. Из окон открывался вид на город Лугано и западный берег озера, залитый солнцем. Туалетная комната отделяла ее от спальни План-Крепен. Высокие стеклянные двери выходили на балкон, с которого можно было любоваться садами и террасами виллы Маласпина. Заднюю часть пресловутой виллы надежно скрывали густые заросли.

– Надо пойти все как следует осмотреть, – пробормотала Мари-Анжелин себе под нос. – К счастью, стена не слишком высокая!

– Прежде чем отправляться в экспедицию, будьте любезны распаковать чемоданы! Если только вы не предпочитаете достать только самое необходимое! Должна честно вам признаться, что у меня остается все меньше желания надолго задерживаться в этом бараке. Тем более что внизу я вижу бывшую виллу Мерлина, превратившуюся в очаровательный отель, о котором у меня сохранились приятные воспоминания!

– Мы уже здесь бывали?

– Очень давно! Это было задолго до вашего приезда!

– Мы были одни?

– Нет. Я была с… – маркиза кашлянула, – друзьями. Как за эти годы ослабело мое зрение!

Она вдруг занервничала и вернулась в свою комнату, оставив Мари-Анжелин самостоятельно искать ответ на свой вопрос. Возможно ли, чтобы маркиза…? Нет конечно! Зачем ей это было нужно? И все же Мари-Анжелин не удержалась от соблазна и подсчитала, сколько лет прошло после отбытия маркиза на Небеса и ее собственным появлением в доме его вдовы. Прошло немало лет, о которых она практически ничего не знала, кроме того, что госпожа де Соммьер вела светскую жизнь и встречалась со своими друзьями, которые у нее были по всей Европе!

Старая дева стояла, размышляя. Она услышала, как маркиза высморкалась, а потом спросила:

– Так вы будет разбирать чемоданы? Или вы предпочитаете вернуться первым же поездом? Пожалуй, именно так и стоило бы поступить…

– Иду, иду! – поторопилась ответить План-Крепен и бросилась к чемоданам. Она распаковала вещи за рекордное время, потому что ей очень хотелось задержаться в этом доме. Он слишком многое говорил ее воображению, чтобы так быстро оставить его! Мари-Анжелин не говорила вслух о своих подозрениях, но она волновалась о том, как будут жить под одной крышей Комбо-Рокелор и та, кого еще совсем недавно он называл «старым верблюдом». А если к этому добавятся еще и воспоминания маркизы, то задача становилась архисложной. Придется побороться!

Но обед, который Уишбоун поторопился заказать по телефону в одном из ресторанов города, прошел очень мило, что вселило надежду в сердце старой девы… Но мир продержался только до появления Болеслава с десертом и ведерком со льдом, из которого торчало золотистое горлышко бутылки шампанского. Широко улыбающийся Корнелиус встал, сам открыл бутылку и наполнил бокалы.

– А теперь, – сказал он, поворачиваясь к главной гостье, – мы выпьем за счастливый приезд госпожи маркизы и мадемуазель дю… Мари-Анжелин, а также за их пребывание здесь…

Он осекся. Госпожа де Соммьер не только не взяла свой бокал, она смотрела на него взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.

– Что это такое? – с гримасой поинтересовалась она, возмущенно указывая на желтоватую жидкость, пенившуюся в хрустале.

– Шампанское, конечно! – ответил сбитый с толку техасец. – Итальянское шампанское… of course[416]!

– Мой дорогой друг, вы совершенно не виноваты в том, что совершили такую серьезную ошибку. И прошу вас простить меня, если я кажусь вам невоспитанной, но вы никогда не заставите меня проглотить это!

Повернувшись к Юберу, согнувшемуся пополам от приступа сумасшедшего хохота, она добавила:

– Не стоит даже искать виновника этой презренной шутки. Это вы называете шампанским? Цивилизованные люди и французы, достойные называться таковыми, называют это пойло «Асти спуманте»! И я отказываюсь его пить во время моего пребывания в этом доме! План-Крепен! Если вам так хочется, вы можете оставаться здесь, но вы соберете мои чемоданы и закажете для меня номер в «Королевском» отеле. Там я буду вас ждать столько, сколько потребуется! Я отказываюсь находиться под одной крышей с человеком, который в свои восемьдесят с лишним лет продолжает увлекаться школьными розыгрышами! Это никак не повлияет на мое дружеское отношение к вам. Попросите принести мне чашку вашего превосходного кофе на террасу! Идите, План-Крепен, выполняйте мой приказ!

Походкой королевы госпожа де Соммьер вышла на террасу и села в плетеное кресло, над которым Болеслав поторопился раскрыть зонт. Ее уход сопровождало гробовое молчание.

Остальные трое как будто превратились в соляные столбы. Профессор первым пришел в себя:

– Мне казалось, у нее есть чувство юмора! – проворчал он, вставая и начиная мерить шагами комнату, словно медведь в клетке. – Она решительно никогда не изменится! Она есть и всегда останется…

План-Крепен мгновенно вскочила, вне себя от ярости:

– Еще одно слово, и мы уедем! Такого рода юмор я, как и наша маркиза, не понимаю! Тем более что она приехала лишь затем, чтобы облегчить вам жизнь! Более того, для вашей низкопробной шутки вы осмелились воспользоваться теплым гостеприимством нашего друга Уишбоуна, который искренне верил, что доставит ей удовольствие!

Техасец с отчаянием посмотрел на нее:

– Это правда! Я хотел доставить маркизе удовольствие, потому что я так ею восхищаюсь! И вот теперь она будет меня ненавидеть!

– Даже не думайте об этом! Можете не сомневаться, что госпожа де Соммьер отлично поняла, что вы не имеете ни малейшего отношения к этой глупости, – заверила его старая дева и успокаивающим жестом опустила руку ему на плечо. – Что же касается вас, господин профессор де Комбо-Рокелор, вы знаете, что вам надлежит предпринять? Но… куда же вы?

В самом деле, вместо того, чтобы направиться на террасу, профессор решительно пошел к двери и скрылся за ней. Он вернулся спустя две минуты, вооруженный подносом, на котором стояли бокалы в форме тюльпанов и бутылка шампанского – настоящего на этот раз! – в ведерке со льдом. На его руке висела салфетка. Ни на кого не глядя, старик торжественным шагом прошел через комнату и часть террасы, чтобы в конце концов встать на одно колено у кресла оскорбленной маркизы.

– Простите меня! – взмолился он. – Может быть, вы и старый верблюд, но я определенно старый дурак! Не желаете ли выпить со мной в знак примирения?

Госпожа де Соммьер наставила на него маленький лорнет, украшенный изумрудами, которые удивительно шли к ее зеленым глазам, помолчала несколько секунд и насмешливо ответила:

– Знаете ли вы, что в вашем возрасте опуститься на колено с подносом в руках и ничего не разбить при этом – истинный подвиг? Посмотрим, как вы сумеете подняться! Если вам это удастся, я вас прощу!

Усилие, которое профессор приложил, чтобы занять вертикальное положение, заставило его побагроветь, и он начал опасно покачиваться. И его ноша тоже. Увидев это, План-Крепен прибежала к нему на помощь, взяла поднос и поставила его на стол.

– Будет жаль, если с этим шампанским что-то случится! – сказала она. – Это «Дом Периньон»!

– Разумеется! Оно заслуживает уважения! Благодарю, кузен!

Оперевшись обеими руками о согнутое колено, Юбер все-таки сумел встать. И тетушка Амели протянула ему руку.

– Заключим мир! – улыбнулась она. – Мы здесь для того, чтобы выяснить, что именно происходит у соседей, а не для того, чтобы воевать друг с другом. Вы согласны с этим, Юбер?

– Не беспокойтесь об этом, Амели! У нас есть, чем отпраздновать несколько перемирий: я купил три ящика шампанского в честь вашего приезда, прекрасные дамы! – сказал он, поднимая свой бокал.

Вечером госпожа де Соммьер, сославшись на усталость после путешествия, удалилась в свою комнату сразу после ужина, постаравшись освободить Мари-Анжелин, сгоравшую от желания устроиться на башне в обществе Корнелиуса, чтобы понаблюдать за виллой Маласпина и ее садами. Маркиза даже отказалась от помощи компаньонки при совершении вечернего туалета, хотя обычно во время поездок План-Крепен ей помогала. Госпожа де Соммьер хотела остаться одна…

Она разделась, сняла легкий макияж, который себе позволяла, умылась, надела ночную рубашку и пеньюар из светло-голубого тонкого батиста, села перед туалетным столиком, распустила длинные волосы красивого серебристого цвета, долго расчесывала их, потом заплела толстую косу, завязала ее лентой и опустила на грудь. Наконец, она распылила облачко духов с ароматом жасмина, свежим и легким, которымпользовалась ночью.

Когда с вечерним туалетом было покончено, маркиза не стала ложиться в постель, которую приготовила Мари-Анжелин, а погасила свет и вышла на балкон. Она оперлась на перила и начала рассматривать великолепный ночной пейзаж, раскинувшийся у ее ног…

Ночь была теплой, как и тогда, запахи клевера походили на те, что она вдыхала много лет назад. Напротив, на другом берегу озера, поверхность которого ласкал луч луны, тысячами огней сверкал дворец… Он был слишком далеко, поэтому невозможно было расслышать звуки оркестра, но госпоже де Соммьер казалось, будто до нее доносится мелодия давно забытого вальса…

С тех пор прошло сорок лет, но она снова видела мир таким, как будто они только что расстались, пожелав друг другу доброй ночи. В тот вечер в гостинице был бал. Она остановилась там на несколько дней, проездом, в компании нескольких друзей. Они путешествовали, открывая для себя итальянские и швейцарские озера. Лугано был последним этапом перед возвращением в Париж. Праздник был очаровательным. Все веселились… А потом был тот мужчина, поклонившийся ей и пригласивший ее на вальс… Она подняла глаза на незнакомца и заметила в его взгляде столько нежности, что, перебросив через руку в перчатке кружевной шлейф с брызгами кристаллов, она позволила ему увести себя…

Она так и не поняла, какой магией он воспользовался, чтобы она почувствовала себя в его объятиях так хорошо. Ведь маркизу уже нельзя было назвать юной девушкой, оказавшейся на своем первом балу. Ей было около сорока, она уже десять лет вдовела. Да, она всегда обожала танцевать, и кавалеров, привлеченных ее красотой и веселостью, всегда хватало, но то, что она испытала в тот момент, ей было незнакомо. Она даже не обратила внимания на имя этого мужчины, когда он, приглашая ее на танец, представился. Он был англичанин, и глаза у него были такие же зеленые, как и ее собственные. И также блестели.

Молодой? Нет, молодым он уже не был, но он был лучше молодого! Пятидесятилетие посеребрило его виски, оттенив правильные черты лица. Немного грубоватые… Но улыбка была невероятно соблазнительной!

Они станцевали еще один вальс, обменявшись лишь парой слов, выпили в буфете по бокалу шампанского, снова танцевали – дважды! – а потом он вернул ее друзьям, извинившись за то, что похитил, и попрощался. На другой день ему нужно было рано вставать…

Когда он поцеловал ей руку, задержавшись на ней губами чуть дольше, чем требовали приличия, она почувствовала нечто похожее на боль. Исчезло ощущение единства с друзьями, которые от всей души предавались веселью. Поэтому и она ушла с бала.

Маркиза медленно поднялась по лестнице, отказалась от услуг горничной, которая, стоя на пороге спальни, предложила помочь ей раздеться, подошла к туалетному столику… Именно тогда с балкона вошел он, а его почти страдальческое лицо было олицетворением страсти.

– Простите меня, если можете, – прошептал он, – но я должен был прийти! Я так давно жду вас!

Она молча двинулась ему навстречу.

– Я тоже! – выдохнула она, и он заключил ее в объятия…

При воспоминании о той ночь Амели задрожала. Но никто так ничего и не узнал. Все могло бы повториться, потому что он пообещал вернуться, но так и не вернулся. Несколько месяцев спустя она узнала из газет, что сэр Джон Лейтон погиб в Гималаях во время экспедиции…

В тот момент она поняла, что ничего не знала о нем, только имя. Он же знал о ней почти все, потому что написал ей из Дели. В письме было всего несколько строк. Он признавался, что любит ее и, как только вернется, снова придет к ней… Дальше молчание, проходящие чередой годы…

От поднявшегося легкого ветерка старая дама поежилась, но осталась стоять на балконе, опираясь локтями на теплый камень балюстрады и рассматривая пейзаж, который она поклялась больше никогда не видеть. Именно поэтому она долго колебалась, когда План-Крепен предложила эту поездку в Лугано, чтобы попытаться помочь Альдо заново построить свою жизнь… Затем она испытала какую-то странную радость… Напротив, это было бы замечательно снова окунуться в воспоминания о той волшебной ночи!

Поэтому несколько часов назад, сходя с поезда, она чувствовала себя почти счастливой! Зачем этому глупцу Юберу понадобилось все испортить своими дурными шутками?

Она была готова немедленно уехать, но теперь думала иначе. Возможно, эта прекрасная страна, которая однажды уже спасла Альдо от отчаяния, сможет снова сотворить чудо!

Оставив окно открытым, чтобы сквозь него проникали ароматы ночи, госпожа де Соммьер легла в постель, не зажигая света, и лежала с широко открытыми глазами, пока, далеко за полночь, сон наконец не захватил ее…

(обратно)

Глава XI Двенадцать ударов в полночь

Когда в восемь часов утра План-Крепен вошла в спальню госпожи де Соммьер, освободив Болеслава от подноса с завтраком, старая дама поинтересовалась, как провела ночь ее компаньонка? Ее мрачное лицо резко контрастировало с прекрасным утренним солнцем, которому открытое окно позволило затопить комнату.

– Мы хотя бы хорошо спали? – заботливо спросила Мари-Анжелин, ставя поднос с завтраком в изножье большой кровати.

– Почему «хотя бы»? Вы как будто продолжаете прерванный разговор… С самой собой, должно быть?

Не отвечая, родственница крестоносцев налила в чашку ароматный кофе, добавила сахар, взяла ломтик бриоши, который принялась яростно намазывать маслом, а затем предложила все это маркизе. Но та отказалась:

– Позднее! Когда вы мне расскажете, почему у вас такой вид! Вы плохо спали, повздорили с Юбером, с Болеславом или с ними обоими? О, думаю, я знаю! Мы в сотнях километров от церкви Святого Августина, а поблизости нет ни одного храма?

– Есть две церкви и один монастырь! Я собираюсь обойти их все, чтобы попросить Господа просветить меня…

– А чем еще Он занимается? Посмотрите на солнце! И достаточно недомолвок! Немедленно скажите мне, что вас мучает, иначе вы сейчас же соберете вещи, и мы уедем первым же поездом!

– Может быть, так будет лучше! Я сержусь на себя за то, что притащила вас сюда, хотя вам этого совершенно не хотелось! И ради чего? Дом плохо содержат два холостяка, которые не имеют ни малейшего представления об образе жизни знатной дамы! Которые считают совершенно естественным, что упомянутая дама превращается в преподавателя кулинарии для сумасшедшего поляка! В доме нет даже следа горничной, а я забылась до такой степени, что оставила даму без помощи, чтобы она сама разделась и подготовилась к ночи!

– Вы теряете рассудок, План-Крепен! Это я вам запретила помогать мне, уточнив, что хочу остаться одна. А теперь налейте-ка себе чашечку этого восхитительного кофе и выкладывайте все, что у вас на уме! – посоветовала маркиза, принимаясь за свой завтрак.

И завтракала она с отменным удовольствием! В это утро она чувствовала себя удивительно спокойной. Как будто воспоминание о лучшем романтическом эпизоде ее жизни стало для нее источником молодости, хотя она так боялась, что возвращение в Лугано пробудит в ней прежнюю боль. В возрасте маркизы каждый день приближал неизбежный конец земной жизни, и от этого, возможно, в ней жила надежда, что в этот момент дорогая тень возьмет ее за руку…

А пока у нее был Альдо, которого она любила как сына. Альдо красивее Джона, но его силуэт и особенно его обаяние напоминали ей потерянного возлюбленного. Может быть, именно поэтому госпожа де Соммьер была столь снисходительна к Полине Белмон и ее пылкой любви? Как бы повела себя она сама, если бы Джон, женатый человек, остался в живых?

– Итак? – обратилась она к План-Крепен, когда та допила свой кофе и съела тартинку. – Расскажите мне, как вы провели ночь! Судя по вашему лицу, вы не слишком много спали?

– Немного поспала… в башне!

– В компании Уишбоуна? Надо же! – улыбнулась маркиза.

– Нет, я попросила его оставить меня одну. У нас с ним совершенно разные взгляды на некоторые вещи, и мне не хотелось ни с кем делиться моими первыми впечатлениями!

И План-Крепен рассказала, что начало показалось ей многообещающим. Кто-то более чем талантливо играл на пианино Листа. В этой игре была интенсивность мелодики, которая ее увлекла. Музыку сменили два громких голоса, мужской и женский, которые ссорились. А дальше – ничего. Огни погасли, но темный силуэт – настоящий призрак в платье с треном, покрытый вуалью, ниспадающей до самых ступней – появился на террасе с тростью в руке. Женщина пересекла лунную дорожку и немного углубилась в сад, но надолго там не задержалась. Потом она вернулась, и мужская рука закрыла за ней дверь. Еще позже – примерно два часа спустя – раздался долгий стон… На втором этаже засветилось окно, и второй стон резко оборвался. Дом снова погрузился в темноту, и наблюдательница на башне, сраженная усталостью, в конце концов заснула в своем кресле и спала до тех пор, пока рассвет не разбудил ее…

– Это довольно интересно! – прокомментировала госпожа де Соммьер. – Но откуда вдруг это яростное желание вернуться домой?

– Перед тем как вернуться в свою комнату, я бросила последний взгляд на виллу и увидела двух медсестер, одна стояла на балконе и трясла белое постельное белье, а вторая шла из сада. Откуда она возвращалась, я не знаю…

– И вы сделали вывод…

– Что «глас народа» прав, что вилла последних Борджиа стала клиникой для умалишенных, определенно богатых… и что я идиотка! Полицейские уехали, два наших шутника охотно им подражают… А нам будет намного лучше в парке Монсо!

Старая дева взяла поднос и поставила его на столик. Маркиза встала, надела мюли и пеньюар, потом подошла к окну.

– Это на вас не похоже, План-Крепен! Бросить начатое всего через несколько часов!

– Надо полагать, я старею!

– Это что за новости? Я впервые вижу, чтобы вы отступили перед врагом, даже не ввязавшись в бой! Вы всегда были более боевой! В одном я уверена, вы просто не выспались… и не обдумали увиденное, иначе вам наверняка пришло бы в голову, что психиатрическая клиника может быть идеальным прикрытием для сомнительных дел! Вывод: идите и поспите немного, потом обойдите церкви, разложите карты и вызовите души ваших славных предков-крестоносцев… Но, черт побери, найдите ответ на ваши сомнения! Я же быстро приму ванну и отправлюсь давать уроки кулинарии этой польской эктоплазме[417]. У него всегда такой вид, будто он в нерешительности!

И так как Мари-Анжелин застыла на месте и не шевелилась, маркиза нетерпеливо спросила:

– Итак, что вы намерены предпринять?

– Пойду посплю часок, потом приму душ, чтобы в голове прояснилось… и отправлюсь в церковь! Мы совершенно правы!

Результат оказался обнадеживающим. У План-Крепен загорелись глаза, походка стала уверенной. Заняв место за столом во время обеда, она спросила Уишбоуна, не будет ли он так любезен отвезти ее к четырем часам на виллу Маласпина. Привыкший ничему не удивляться техасец кивнул, не задавая вопросов, но Юбер не удержался:

– Что вы намерены там делать?

– Собирать сведения, конечно! Повсюду ходят слухи о том, что вилла превратилась в сумасшедший дом. А я, только что прибывшая из Соединенных Штатов, чтобы нанести визит обожаемой тетушке, приехавшей лечить свою меланхолию в страну, которую она особенно любила в молодости, вынуждена была с сожалением констатировать, что теперь она страдает настоящей депрессией. К сожалению, тетушка живет одна, с ней только двое слуг, слегка ошеломленных происходящим. Так как я не могу задерживаться в Лугано дольше, чем на месяц, то приехала узнать, нельзя ли устроить тетушку в новую клинику.

Профессор покраснел и выпалил:

– Вы хотите отправить Амели к сумасшедшим? Но это вас, моя крошка, надо госпитализировать!

– Не сердитесь, Юбер! – вмешалась маркиза. – Напротив, это не так глупо! Впрочем, это не значит, что карета «Скорой помощи» приедет за мной завтра! План-Крепен хочет лишь разузнать побольше, только и всего!

– Для начала она должна выглядеть как американка, а это совершенно невозможно!

– Как же выглядит американка? – возмутилась Мари-Анжелин с выраженным нью-йоркским акцентом. – Я отлично владею этим языком… как, впрочем, и некоторыми другими! – уточнила она с некоторым удовлетворением. – Кстати, позвольте представиться: меня зовут мисс Генриетта Сантини… И мы еще посмотрим!

Около четырех часов План-Крепен в костюме мышиного цвета, белой блузке и шляпке из черной соломки, украшенной белой лентой, села на заднее сиденье автомобиля. Дверцу ей с достоинством открыл Уишбоун в облике садовника, который дополняла надвинутая на глаза панама. Мари-Анжелин была настроена решительно, но в ее кармане лежали четки, освященные Папой, а на груди, на черной бархатной ленте висел скромный деревянный крест, который во время краткого пребывания в Иерусалиме она приложила к гробу Господню. Ей это было необходимо, чтобы справиться с внутренним голосом, который был настроен пораженчески и нашептывал ей, что она намерена зайти на дьявольскую, а следовательно, чрезвычайно опасную территорию.

– Едем? – спросил Корнелиус, который чувствовал себя не слишком уверенно, пусть даже его пришлось бы разрезать на куски, чтобы он в этом признался.

– Разумеется! Чего вы ждете? Вы боитесь?

– Нет, нет! – заверил он, для начала откашлявшись. – Но мне бы все-таки хотелось, чтобы вы не заходили в… этот дом одна.

– А я именно на это и надеюсь! Увидеть поближе интерьер этого логова Борджиа! Но поскольку не принято, чтобы шофер следовал за своей хозяйкой, вы будете спокойно ждать меня в автомобиле!

Дорога была короткой, потому что им достаточно было спуститься вниз по узкой дороге вдоль ограды виллы Адриана до первого перекрестка и свернуть на другую дорогу, которая пролегала вдоль импозантных садов виллы Маласпина.

Потребовалось менее десяти минут, чтобы добраться до места назначения, и Уишбоун припарковал машину перед шедевром старинного чугунного литья – воротами между двумя столбами, увенчанными сидящими львами. Через террасы сада можно было разглядеть виллу во всей ее классической красе, суровость которой смягчали грациозные балконы, балюстрады и роскошная растительность. Живая изгородь с двух сторон обрамляла аллею, предназначенную для автомобилей.

– Поистине жаль отдать это место полусумасшедшим или совершенно сумасшедшим людям! Даже очень богатым! – вздохнул Корнелиус, покачивая головой. – Я бы устроил здесь скорее… гостиницу, чтобы ощутить в ней моменты счастья. Желательно вдвоем…

– Оставим романтизм на потом! Я бы предпочла, чтобы вы нажали на клаксон. Нам должны открыть ворота!

После сигнала на пороге сторожки, расположенной у ворот, появился привратник, но он не открыл их, а, выйдя из калитки, подошел к автомобилю. Он коснулся двумя пальцами козырька каскетки. Его сапоги, костюм и портупея придавали ему сходство с егерем, а не с мирным консьержем. Он поинтересовался, что им угодно.

Так как привратник, естественно, говорил по-итальянски, и американец его не понял, то ответила ему пассажирка.

– Я хотела бы видеть хозяина или директора этого дома, – сказала она.

– С какой целью?

Такого рода неучтивый прием обычно действовал на План-Крепен как красная тряпка на быка. Смерив невежу взглядом через позаимствованный у госпожи де Соммьер лорнет, чтобы выглядеть более импозантной, она объявила:

– Я не думаю, что это вас касается!

– Меня касается все, что входит внутрь! Приказ патрона!

– Отлично. В таком случае идите и скажите ему, что речь идет о поступлении.

– О поступлении? Куда?

– Вы действительно глупы или притворяетесь? По всему Лугано только и разговоров, что на этой вилле теперь устроена клиника для обеспеченных больных, страдающих депрессией. Так вот, я желала бы доверить этому заведению пациентку, которая мне очень дорога! Здесь действительно клиника?

– Это правда… Постойте, вон идет сам патрон! Я за ним схожу!

К автомобилю действительно направлялись двое мужчин. Увидев это, Корнелиус постарался стать как можно незаметнее на своем сиденье, благословляя шляпу, черные очки и бритву, которая давно уничтожила его роскошную бороду. Он отлично знал этих мужчин еще с того времени, когда оказался в замке Круа-От. Об этом периоде своей жизни он не мог вспоминать без душевного трепета: именно тогда он жил, словно во сне, рядом с восхитительной женщиной. Мираж исчез, когда он столкнулся с жестокой реальностью. Та, которой он поклонялся, не только была преступницей. Она попыталась сжечь его вместе с Морозини, его женой и Полиной Белмон. Одним словом, к ним направлялся мужчина с химерой, который называл себя последним из Борджиа. Его спутником был тот, кого называли Максом. Он был предан Торелли, и его лица Альдо никогда не видел… Но именно Макс сумел спасти всех четверых от ужасной смерти.

Поняв, что испытывает Корнелиус, Мари-Анжелин сама открыла дверцу, чтобы выйти, но Цезарь, дав знак своему спутнику отойти, жестом остановил ее.

– Прошу вас, сударыня, не утруждайте себя! Я сам подойду к вам, – сказал он по-английски. – Мне сказали, что вы американка?

– Это так! – ответила План-Крепен, убедительно изобразив характерный акцент янки. – Я мисс Генриетта Сантини из Филадельфии, приехала погостить у своей дорогой… Ее зовут миссис Альбина Сантини, она удалилась на покой в это чудесное место…

– Прошу меня простить, но ваше имя я где-то слышал…

– Вполне возможно. Тетушка Альбина ваша соседка. Она с юности привязана к этим потрясающим местам и недавно купила виллу Адриана. Но она страдает от депрессии. И с момента моего приезда я смогла констатировать, что ее состояние ухудшается. Поэтому…

– Вы желали бы доверить ее нам, если я правильно понял?

– Именно так! Примерно через месяц мне придется вернуться домой, куда я собиралась отвезти и ее, но тут до меня дошли слухи…

– О том, что открылась наша клиника? Идею мне подсказал мой друг, доктор Моргенталь из Цюриха, и он уже прислал мне двух пациентов. Но при нынешнем состоянии дома мы сможем принять новых пациентов не раньше, чем через один-два месяца… Мы обязаны произвести необходимый ремонт. Поэтому я вынужден попросить вас набраться терпения… и вернуться сюда, скажем, через месяц!

– Можно ли осмотреть клинику?

– Нет, прошу прощения! Ах да, я полагаю, что вы желали бы узнать наши расценки? Они будут достаточно высокими.

План-Крепен наградила его очаровательной улыбкой, не лишенной высокомерия, и небрежно бросила:

– Не утруждайте себя! Для меня это не имеет значения! Главное сейчас – комфортное будущее для моей любимой тетушки, которое должно отвечать ее вкусам. Мы намерены сохранить виллу Адриана, чтобы я и мои братья могли проводить здесь какое-то время. Итак, господин…?

– Граф Цезарь Гандия-Катанеи! – представился мужчина и поклонился. – И я всегда буду рад видеть вас снова… когда будут закончены работы! А пока я ничем не могу вам помочь.

Закончив обмен любезностями, Цезарь ушел, а Уишбоун несколько нервно развернул автомобиль.

– Вы уверены, что были правы, когда упомянули о нашем соседстве?

– Абсолютно! Вы можете не сомневаться, что с того момента, как вы здесь поселились, они за вами наблюдали. И так как вы могли показаться им несколько странными, теперь у них есть достойное объяснение…

– Если вам угодно! Я же, со своей стороны, еще никогда так не радовался тому, что сбрил бороду и усы! Ведь они оба меня знают.

– Объясните, прошу вас!

Было слишком жарко, поэтому План-Крепен сняла шляпку и обмахивалась ею как веером.

– О, это легко понять. Вы просто забыли о том, что я сопровождал Лукрецию Торелли после ее бегства из Лондона и жил на правах почетного гостя в замке Круа-От! Я даже играл в шахматы с графом Цезарем. Что же касается другого мужчины, Макса, то он был мажордомом. Странный мажордом, которого мне случалось видеть в черном шерстяном капюшоне с отверстиями для глаз. Но именно он спас мне жизнь, как и жизнь других пленников, в числе которых я потом оказался!

– Надо было сразу об этом сказать! – воскликнула довольная Мари-Анжелин. – Так он хороший человек?

– Не будем преувеличивать! Он собирался застрелить нас всех из револьвера, когда замок атаковали, но уперся, когда, потрясая канистрами с бензином, вернулась Лукреция и начала разливать горючее вокруг нас. Тогда он ее оглушил, взвалил к себе на плечо и унес. Но перед этим Макс освободил Морозини и дал ему возможность спасти заложников и меня в том числе!

На Уишбона явно нахлынули эмоции, потому что он резко вывернул руль, чтобы не сбить велосипедиста, который ехал навстречу и потом долго осыпал его ругательствами. Мари-Анжелин во время этого маневра бросило на спинку переднего сиденья.

– Остановитесь и успокойтесь! – посоветовала она, снова обретя равновесие и надев шляпку. – Иначе вы вернетесь в слезах, а я просто не доеду до дома!

– О, все в порядке! Мы уже почти приехали!

– Если вы так говорите… – вздохнула Мари-Анжелин, из предосторожности осеняя себя крестом.

Путь они действительно закончили без приключений, но, поставив машину в гараж, Уишбоун ушел в свою комнату, предоставив Мари-Анжелин право рассказать о поездке. Как и следовало ожидать, к отчету отнеслись по-разному. Профессор извергал огонь, категорически возражая против того, чтобы его родственницу поместили к сумасшедшим, да еще и к убийцам:

– Ни через неделю, ни через месяц она туда не пойдет! Я никогда на это не соглашусь!

– О, какой приятный спектакль! – иронично заметила госпожа де Соммьер. – Вам незачем точить ваше копье, вам не придется сражаться ради моих прекрасных глаз: через месяц нас здесь уже не будет!

– Почему вы так решили?

– Интуиция! И потом, подумайте сами! Никто не говорил о том, что мы останемся здесь дожидаться Страшного суда. При нынешнем положении вещей мы ждем лишь вестей от Альдо и Адальбера. Они должны сообщить, когда состоится встреча между Гринделем и Цезарем. Но этого сообщения не придется долго ждать, поскольку итальянец определил срок для доставки драгоценностей Кледермана – две недели…

– По-моему, – вступил в разговор Уишбоун, успевший вернуться, – предполагаемое место встречи должно быть где-то поблизости от нас, так как Цезарь должен передать Кледермана в обмен на половину коллекции. Но далекое путешествие в компании с трупом будет не из легких и уж совсем не приятным, а вот клиника – даже будущая! – мне кажется идеальным местом для того, чтобы его там прятать!

– А почему его не могли перевезти сюда в одной из карет «Скорой помощи»? – предположила План-Крепен. – Нет ничего проще, чем отправить его на тот свет во время «доставки»! Но, как мне кажется, Гриндель заподозрит неладное, если его попросят приехать на виллу Маласпина… Если только за ним не вышлют хорошо вооруженный эскорт!

– Тогда где? – спросил Юбер. – Наш сосед не может поехать во Францию, где его ищет полиция за взятие заложников и соучастие в поджоге. Главная виновница – его сестра. В Швейцарии он чувствует себя почти спокойно!

План-Крепен неожиданно мечтательно вздохнула:

– Как бы мне хотелось хоть краешком глаза увидеть эту проклятую Маласпину! С моей точки зрения, если Кледерман еще жив, он может быть только там! И вот что еще меня мучает. Мы об этом не думали, а ведь я слышала это собственными ушами. Это…

– … намек на коллекцию Морозини, которую этот негодяй, по его собственному утверждению, может получить? – проговорила маркиза. – Глупая гордыня ни к чему, План-Крепен! Я тоже об этом думаю! И вижу только один способ осуществления этого злодеяния: взятие заложника. Но кого? Лизу? Детей? Мне это кажется сложным. Валери хорошо следит за ними, и ее слуги тоже…

– Несомненно, но подумайте о том, кто, если верить Цезарю, должен взять на себя руководство новой клиникой!

– Вы о Моргентале, который так ловко манипулировал сознанием Лизы? Боже мой! Возможно, вы правы! Идите и позвоните в Париж, План-Крепен! Нужно связаться с нашими друзьями в Париже!

Мари-Анжелин повиновалась, не заставив просить себя дважды, и вернулась, объявив, что разговор состоится не ранее, чем через три часа.

– В принципе, вы должны застать Адальбера, – заключила маркиза. – Постарайтесь поговорить именно с ним! Учитывая все то, что переживает Альдо с момента выхода из больницы, при общении с ним надо быть очень осторожными. Адальбер сумеет ударить его по рукам и не позволить ему взять вторую трубку, а потом деликатно расскажет ему о новостях…

В ожидании разговора – за ужином ели, почти не понимая, что именно они едят, – решили сыграть в бридж… Мужчины все же уделили игре некоторое внимание, госпожа де Соммьер и Мари-Анжелин, со своей стороны, только делали вид.

Прошло чуть более трех часов, и План-Крепен решил позвонить еще раз. Неизвестный голос сообщил ей, что из-за атмосферных нарушений линия не работает… Такое часто случается в горной местности.

Лишь на другой день около полудня им удалось дозвониться в квартиру Адальбера. Вежливый голос Теобальда, который был очень рад слышать мадемуазель Мари-Анжелин, сообщил ей, что «господа уехали этим утром около восьми часов», тщетно пытаясь дозвониться до виллы Адриана накануне вечером.

– Куда уехали? Они вам сказали?

– В Швейцарию, мадемуазель!

– Швейцария велика! Они не уточнили, куда именно?

– Нет! Это все, что я должен был сказать дамам! И еще: они сразу же позвонят, как только дело будет улажено!

Пришлось довольствоваться этим. При сложившихся обстоятельствах всем оставалось лишь предаваться игре в догадки, и, естественно, начала ее План-Крепен:

– Не думаю, что они едут к нам! Они бы нас предупредили, чтобы все было готово к их приезду. Но в таком случае, куда же они направляются? Не возвращаются же они в Цюрих?

Но именно там и была назначена встреча!

Двум друзьям-сообщникам с трудом удалось договориться относительно деталей своей поездки. Слава богу, что приехал инспектор Соважоль, который сообщил новости и дал им зеленый свет для отъезда.

– Во время разговора, который подслушала мадемуазель дю План-Крепен – и он не был очень сердечным, если судить по отчету, который я прочел, – Гандия-Катанеи сказал Гринделю, что сам позвонит ему и сообщит о месте будущей встречи. Но Гриндель уехал с авеню Мессины, чтобы никогда более туда не возвращаться, и, намеренно или нет, не потрудился сообщить своему собеседнику номер телефона в Ножане.

– Почему вы думаете, что он сделал это намеренно? – спросил Морозини. – Услышав, что Кледермана оставили в живых, ему не было смысла сжигать за собой мосты…

– Возможно, ему нужно было время подумать. В любом случае, он хотел позвонить сам, чтобы инициатива встречи исходила от него. Как бы там ни было, Гриндель решил позвонить в Лугано, но Цезарь там уже отстутствовал. И это ему явно не понравилось. Поэтому он решил оставить номер телефона «Белого вереска»… И, словно по волшебству, Гандия позвонил ему два часа спустя. Поверьте мне, что спор был бурным! Гриндель достаточно логично настаивал на том, чтобы самому приехать к Гандия, поскольку был уверен, что Кледерман находится именно там, и путешествие даст ему приятную возможность самому убить своего дорогого дядюшку в обмен на половину драгоценностей…

– Вот это да! – охнул Адальбер. – Каков мерзавец! Он законченный негодяй, этот кузен Гаспар! И что же дальше?

– Гандия даже слушать не захотел. Для начала, Кледермана у него нет. Так как в Маласпине начали большой ремонт, чтобы превратить виллу в дом отдыха для сумасшедших миллионеров, было бы очень опасно, ввиду присутствия большого количества рабочих, держать там заложника… и даже двух! Простите меня, господин Морозини, за то, что вы сейчас услышите! Я не хотел вам говорить, но патрон настаивает на том, что вы должны быть в курсе всего!

Альдо побелел, у него перехватило горло:

– Заложник? Кто?

– Ваш доверенный в делах, господин Ги Бюто, которого только что похитили из вашего дома! Вспомните, как Гандия хвастался…

– Не стоит, инспектор, я помню! Продолжайте! Да продолжайте же! Где эти мерзавцы намерены встретиться?

– В Цюрихе…

– В Цюрихе? – Адальбер даже подскочил на месте. – И Гриндель на это согласился? Он, должно быть, сошел с ума!

– Учитывая то, что Гандия предложил ему, решение Гринделя вполне объяснимо. Гандия приедет в автомобиле вместе с Кледерманом, одурманенным наркотиком. Банкир будет находиться под охраной одного из его людей. Гриндель тоже может взять с собой спутника, если пожелает, чтобы игра шла на равных.

– И где состоится встреча?

– Вот здесь мы столкнулись с загадкой. Он совсем не прост, этот псевдо-Борджиа! Он сказал так: «В полночь, позади церкви, в том приятном местечке, куда вы отвезли меня пообедать, чтобы скрепить наш договор. Вы заверили меня, что там самая лучшая непрожаренная форель и самые лучшие в мире шоколадные пирожные! Ммм! Когда я об этом вспоминаю, я до сих пор ощущаю аромат. И церковь стоит посреди луга!» Конец цитаты. Вам это о чем-то говорит?

– Нет! – ответил Альдо. – Вокруг озера великое множество ресторанчиков, и выпечка везде отличная.

– Ладно! – вздохнул Соважоль. – Решение у нас только одно: надо следовать за Гринделем. Всего какие-то шестьсот километров, это не слишком трудно!

– Учтите, что он водит автомобиль как настоящий ас! – предупредил Адальбер. – Но и мы не новички, даже Морозини, который живет на воде! Не беспокойтесь, мы поедем следом за вами. В котором часу вы возвращаетесь на свой пост в Ножане?

– Гриндель уточнил, что выедет на рассвете, чтобы ехать весь день, а к вечеру добраться до места. В июне солнце встает рано. Я буду там в половине пятого… Ах, да, чуть не забыл: патрон просил сказать вам, что послал на границу фото Гринделя и его данные – в частности, номер машины! – с пометкой: «Перевозит часть драгоценностей из коллекции Кледермана». Если таможенники хорошо сделают свою работу, то я должен забрать его в районе Базеля или в его окрестностях. Это, разумеется, упростит задачу.

– Возможно! – согласился Альдо. – Но пока мы не найдем моего тестя, желательно, живым…

– Вы думаете, что Гандия солгал?

– Этот тип – король лжи! Я предлагаю вам, инспектор, найти нас в гостинице «Бор-о-Лак», где я забронирую комнаты…

– Не горячитесь! Меня бы очень удивило, если бы патрон разрешил мне посещать дворцы! Или у вас какие-то другие намерения?

– Именно! Вы отдохнете… и будете нашим гостем. Если Гринделя арестуют по дороге, то это ничего не изменит. Мы должны быть на встрече! На этот счет у меня есть кое-какие идеи, но мне нужно время, чтобы их проверить!

– Тогда, в любом случае, до завтрашнего вечера! – неизменно бодро заключил Адальбер. – И не потеряйтесь по дороге!

Проводив Соважоля до дверей, Адальбер вернулся в библиотеку, где нашел своего друга сидящим в кресле с сигаретой в одной руке и бокалом с вином в другой.

– Что это за идея, которую ты хочешь проверить?

– Шоколадные пирожные Цезаря и запах, который он помнит до сих пор! Это тебе ничего не напоминает? Правда, это было несколько лет назад! Но есть моменты, которые не забываются…

Моментально став серьезным, Адальбер побледнел и автоматическим жестом налил себе коньяк.

– Смерть Вонга! – прошептал он изменившимся голосом.

Морозини действительно вспомнил один из самых трагических эпизодов их охоты за драгоценными камнями, украденными из пекторали Первосвященника Иерусалимского храма. Не хватало последнего камня, самого опасного из всех, потому что из-за него погибло больше всего людей: дьявольского рубина Безумной Жанны! В прекрасном старинном шале на берегу озера они приняли последний вздох корейского слуги замученного до смерти Симона Аронова. Друзья знали, что это воспоминание никогда не исчезнет из их памяти, потому что это был последний эпизод перед финальной трагедией…

– Как назывался этот городок?

– Килшберг! Он расположен бок о бок с шоколадной фабрикой «Линдт и Шпрюнгли», где делают, пожалуй, самый лучший шоколад в мире. В семье его очень любят!

Залпом проглотив содержимое своего бокала, Адальбер встряхнулся, словно пес, вышедший из воды, и к нему вновь вернулось хорошее настроение.

– С этим утверждением едва ли согласится одна знакомая нам дама!

– Королева бельгийского шоколада? Королева, с которой ты мог бы разделить корону? – сыронизировал Альдо. – Кстати, ты с ней не виделся?

– Как-то не было случая. Не вернуться ли нам лучше к швейцарской кондитерской? У тебя нет другой зацепки, кроме запаха?

– Есть! Церковь посреди луга! Это и есть церковь Килшберга…

– Если я правильно помню, то это как будто пригород Цюриха?

– Всего четыре-пять километров от города!

– Понятно! Так как мы тоже выезжаем на заре, пора начать подготовку. Теобальд! Чемоданы!

Они как раз застегивали их, когда зазвонил телефон. Адальбер снял трубку. Это был Ланглуа.

– Соважоль только что отчитался! Я бы предпочел, чтобы вы не ехали следом за ним!

– Почему?

– Потому что, несмотря на молодость, у него очень большой опыт, и он умеет следить за добычей, оставаясь незамеченным. Но если вы отправитесь целым караваном, этого не получится. В любом случае, в Базель ведет не так много дорог, если вы хотите добраться быстро. Надо ехать через Труа, Лангр, Везуль…

– … и Бельфор! Нам это известно. Позвольте вам напомнить, что мы не в первый раз пользуемся этой проклятой дорогой! – крикнул Адальбер. – Вы что, действительно принимаете нас за новичков? Слушаюсь, мой аджюдан!

И, красный от возмущения, он повесил трубку, не дожидаясь продолжения.

– Если бы речь не шла о жизни твоего тестя, я бы с радостью послал куда подальше и его, и его добрые советы! А ты?

– Нет. Ты забыл о жизни моего старого и дорогого Ги Бюто. Я люблю Кледермана, но Ги… Мне было двенадцать лет, когда он стал моим наставником, и именно ему я обязан большей частью своих знаний. Так что, каким бы ни был исход встречи в Цюрихе, потом мы непременно отправимся в Лугано, нравится тебе это или нет, поскольку я уверен: он там!

– Прости! – пробормотал Адальбер и сразу же добавил: – Мы не будем действовать на нервы Ланглуа, но мне бы очень хотелось присутствовать при отъезде Гаспара на встречу с Цезарем. Что скажешь?

Вместо ответа Альдо хлопнул его по плечу.

В половине пятого утра – они не спали и пяти часов! – Адальбер остановил машину под деревьями Венсенского леса так, чтобы видеть «Белый вереск», но на достаточном расстоянии, чтобы их не заметили. Робкий свет зари и легкий туман были им на руку, но из предосторожности друзья вышли из машины и спрятались за кустами, вооружившись биноклем.

– Для июньского утра что-то слишком прохладно, – проворчал Альдо, поднимая воротник плаща. – Что за дурацкая идея: присутствовать при отъезде врага! А если он решит выехать часов в девять-десять? Мы просто пустим здесь корни!

– Да нет, это невозможно! Гриндель хочет быть на месте вечером, поэтому вот-вот должен выехать. Он опытный водитель и обязательно учтет возможные проблемы на дороге. А мы уже в пути, потому что проехали половину Парижа. Так что не ворчи! Послушай лучше пение птичек, которые как раз просыпаются! Не часто нам выпадает случай их послушать… Смотри! Что я тебе говорил? Вон он, твой Гриндель!

В самом деле, с тихим скрипом отворились ворота, и серая машина с номерными знаками Цюриха выехала на улицу и остановилась. Мужчина, открывавший ворота, закрыл их и сел рядом с водителем. С зажженными из-за тумана фарами автомобиль уехал.

– Понятно! – прокомментировал Адальбер. – Второй тип, должно быть, Матиас. И я знаю все, что хотел узнать! Гаспар взял с собой своего младшего брата, и они будут действовать дуэтом. Ты знаешь им цену!

– Разберемся! Едем? – спросил Альдо, усаживаясь на свое место.

– Минуту! Я ищу Соважоля…

И именно в этот момент инспектор появился в поле зрения Адальбера. В очках и надвинутой до бровей каскетке он вел «Рено» с потушенными фарами. Автомобиль был меньше, чем у Адальбера. Альдо посмотрел на него с сочувствием:

– Лучше бы он поехал поездом! Швейцарец обскачет его как младенца!

– Что за выражения! Ладно, оставим это! К твоему сведению, князь, мне с моими двадцатью пятью лошадиными силами далеко до этой малышки. Я где-то читал, что конструктор специально создавал машины для полиции. На вид не бог весть что, зато мотор! Все, в путь!

– И мы окажемся на «хвосте» у Соважоля. Именно этого Ланглуа и не хотел.

– Какой же ты зануда, когда не выспишься! Нет, сударь, за Соважолем мы не поедем. Скажу тебе больше: мы окажемся в Цюрихе раньше всех!

– Каким образом?

– Объясню! Наши паломники поедут по национальным дорогам до конечного пункта, а мы только до Ножана-на-Сене. Потом я провезу тебя по французской глубинке. Под этим я понимаю сеть дорог в департаментах, на которых машин намного меньше, чем на главных трассах, и содержатся они в лучшем состоянии. Добавлю, что мы минуем Труа и Шомон, где они потеряют немало времени, потому что сегодня пятница, рыночный день. Мы объедем даже Лангр, потому что выедем на шоссе N19 уже после него! В Везуле мы понаблюдаем, как они проедут мимо нас, пока будем перекусывать!

– А бензин?

– У меня в багажнике канистра. Впрочем, найдется мало деревень, где нет ни автомастерской, ни заправки. Напоминаю: им тоже понадобится бензин! Ты понял?

– Думаю, да! Ты так уверен в себе!

– Знаешь, – сказал Адальбер, снова став серьезным и трогаясь с места, – я знаю Францию наизусть, потому что я исколесил ее вдоль и поперек и видел во всей красе. Нет ни одной дороги, даже самой незначительной, по которой я бы не проехал, даже по проселкам. Поэтому мы не рискуем заблудиться!

– Иными словами, сменить я тебя не смогу? – с грустью вздохнул разочарованный Альдо.

– Сможешь, как только пересечем границу! А пока посмотри карту, которая лежит в ящике для перчаток… А когда наступит время отдыха, нальешь нам кофе, который Теобальд налил в термос!

Они выехали из Венсенского леса и пересекли Марну в нежном золотистом свете зари. Метеорологи обещали прекрасную погоду и идеальную температуру воздуха. Опустив стекло и положив локоть на дверцу, Адальбер вел машину и напевал… Альдо не мог похвалиться таким же спокойствием и с восхищением наблюдал за другом. Известие о том, что его старый Ги тоже оказался в руках бессовестных негодяев, потрясло его, в нем нарастало желание прикончить этих мерзавцев. Война и более четырех лет практически полной нищеты плохо сказались на здоровье этого очаровательного человека, к которому была привязана вся семья, и в ком сам Альдо видел второго отца. При мысли о том, что с ним могут плохо обращаться, у него темнело в глазах.

– Ты слишком много куришь! – укорил его Адальбер, наблюдавший за другом краем глаза, когда дорога это позволяла, и увидевший, как тот закурил новую сигарету после четырех или пяти предыдущих. – Если ты погубишь свои легкие, этим ты никак не поможешь Ги. Твои руки будут дрожать, если придется стрелять. В любом случае, ему ничего не угрожает, пока тебе не предложили сделку. Меня больше волнует другое. Что произойдет, если таможенники схватят Гринделя и получат его сумку с драгоценностями? Как отреагирует Гандия, если Гаспар не привезет драгоценности? Эта задумка полиции кажется тебе удачной?

– Об этом мы узнаем только завтра вечером! Избыток мер предосторожности не всегда лучшее решение! Да и стоило ли нам покупать сумки в «Ланселе»? Правда, ты сделал себе маленький подарок… Но я не вижу возможности произвести подмену.

– Посмотрим, посмотрим… Интересно, где Гриндель будет сегодня ночевать? Ни в «Бор-о-Лак», ни у себя! Учитывая то, что он сбежал от полиции, его квартиру должны были опечатать, но Цюрих – его город. Он знает его как свои пять пальцев вместе с окрестностями. У него должно быть убежище. Почему бы не в гостинице Килшберга?

– Тебе не кажется, что на сегодня вопросов достаточно? Поживем – увидим! Пока что импровизации нас не подводили! – решительно закончил Альдо и выбросил окурок в окно.

Маршрут Адальбера оказался удачным. Дорожная сеть во Франции поддерживалась в отличном состоянии, и дороги департаментов, не такие широкие и менее загруженные, чем национальные, часто позволяли ехать быстрее. И в этом блестящий водитель себе не отказывал, сбавляя скорость, как только на горизонте появлялось кепи жандарма. К часу дня они были уже в Базеле, пограничном городе, остановившись только один раз, чтобы заправиться, перекусить сандвичем с ветчиной и сливочным маслом и запить это стаканом божоле в кафе по соседству с заправкой…

Границу они пересекли без проблем и поставили машину на стоянке, чтобы допить кофе из термоса и понаблюдать за машинами, проезжающими через шлагбаум.

– Держу пари, что мы опередили их на час! Или даже на два, если они решили где-нибудь пообедать.

– А вдруг они приехали раньше? Что мы тогда будем делать?

– Это невозможно, – безапелляционно отрезал Адальбер.

Ровно через час серый «Ситроен» проехал мимо них, и они увидели, что Матиас Шурр сохранил свой прежний облик, а лицо Гринделя теперь украшали усы и короткая бородка.

– Я бы сказал, что они проехали совершенно спокойно, – заметил Альдо.

– Я никогда слишком не доверял фототелеграммам[418], которые отправляют зачастую на большие расстояния. Чаще всего они получаются слишком темными! Хочешь сесть за руль?

– С удовольствием! Это поможет мне проснуться!

Они тронулись в путь, не став дожидаться, когда подъедет молодой полицейский: он знал, где их можно найти. Важнее было выяснить, где решил остановиться Гриндель.

Восемьдесят пять километров, отделяющие город на Рейне от города на озере, они проехали без приключений. Альдо достаточно хорошо знал Цюрих, поэтому надеялся без труда определить пункт назначения двух братьев. Но судьба решила иначе: в центре города перед их «Рено» столкнулись два грузовика. Альдо пришлось резко нажать на тормоз, иначе машина Адальбера непременно влетела бы в них.

– Черт побери! – в ярости выругался он, в то время как Адальбер расхохотался.

– Я смотрю, рефлексы у тебя в порядке!

– И это тебя забавляет? Мы теперь не скоро выберемся отсюда. И у нас не будет ни малейшего шансанайти наш дуэт!

В самом деле, несмотря на всю любовь швейцарцев к порядку и их организованность, начался настоящий хаос. Нельзя было проехать ни вперед, ни назад, поэтому к служащему гостиницы «Бор-о-Лак», ставящему машины на стоянку, они подъехали лишь три часа спустя.

– Наконец-то! На сегодня все! – заявил Адальбер, направляясь в бар. – На разведку отправимся завтра утром! А пока отдых! Соважоль должен скоро появиться.

К несчастью, время шло, но инспектор так и не приехал. Понемногу друзья начали тревожиться, и беспокойство не позволило им насладиться этой передышкой в большом отеле на берегу озера, где все было создано для комфорта и удовольствия.

Такое длительное молчание могло быть вызвано лишь каким-то непредвиденным случаем, возможно, достаточно серьезным. У Соважоля был адрес отеля, поэтому в случае поломки автомобиля он мог бы их предупредить.

– … Если только он не застрял в чистом поле, вдалеке от населенных пунктов, и машиной больше пользоваться нельзя! – вздохнул Адальбер. – Но, черт побери, на автотрассе полно машин, и населенные пункты через каждый километр! Или…

– Возможно, он ранен? – закончил за него Альдо и немедленно принял решение: – Я позвоню в уголовную полицию. При нем документы, и туда сразу же сообщат, если он попал в больницу!

Но когда они, наконец, дозвонились до Парижа, то ничего не узнали: была полночь, Ланглуа уже уехал, никаких сообщений не поступало. Им не оставалось ничего другого, как лечь спать.

Утром Альдо попросил вызвать такси, чтобы отправиться в Килшберг. Они заранее ознакомятся с дорогой, чтобы не плутать вечером. Друзья убедились в том, что место соответствует их воспоминаниям о нем и инструкциям Гандия. В шести километрах от Цюриха на берегу озера расположился приятный городок с длинной центральной улицей, вдоль которой у подножия холма выстроились красивые, немного суровые особняки XVIII века, окруженные садами. Средневековая церковь Святого Петра стояла посреди луга. Все здесь дышало покоем и процветанием, воздух был наполнен ароматом шоколада.

Чтобы окончательно убедиться в своей правоте, Альдо пригласил таксиста выпить с ними кофе.

– Мы ищем приятное место, чтобы поселиться где-то здесь, на озере, – объяснил он. – Нам хвалили Килшберг, но озеро большое. Есть ли на берегу еще какое-нибудь место, похожее на это?

Мужчина удивленно посмотрел на него.

– Если вам хвалили Килшберг, зачем же искать в другом месте?

– Простите меня, я неточно выразился. Мы были не слишком уверены в названии места. Нам только сказали, что церковь там стоит посреди широкого луга.

– Тогда и искать больше незачем! Такое только здесь. А разве вам не говорили о шоколадной фабрике?

– О да! Мы хотели бы там остановиться на обратной дороге. В нашей семье все обожают этот шоколад, и будет целая драма, если мы его не привезем!

– Он и вправду хорош! – согласился таксист, чья национальная гордость была польщена. Результат закрепили, презентовав ему одну из тех коробок шоколада, которые друзья в большом количестве приобрели в магазине при фабрике. Адальбер же не устоял перед искушением и купил – в дорогу! – сундучок с конфетами, который собирался поставить в ящик для перчаток своего автомобиля. После чего они вернулись в отель. Новостей по-прежнему не было…

Никогда еще вторая половина дня не казалась им такой бесконечной! Они не осмеливались выходить из номера, поскольку опасались быть узнанными. По той же причине они не вышли посидеть и в сад. Единственным контактом с внешним миром был неутешительный телефонный звонок от Ланглуа: у него тоже не было известий о Соважоле.

Не зная наверняка, что сулит им будущее, мужчины предупредили в отеле о своем намерении уехать после ужина. Поэтому они собрали чемоданы, потом спустились в ресторан, где впервые в жизни поужинали без всякого аппетита. Наконец Альдо оплатил счет, и они снова сели в машину.

Была только половина одиннадцатого, но они решили приехать в Килшберг задолго до встречи, чтобы выбрать место, если не стратегическое, то хотя бы удобное. Впрочем, они уже приглядели невысокую стену дома с закрытыми ставнями. Эта стена, густо увитая плющом, образовывала угол, за которым можно было спрятаться.

Машину друзья оставили примерно метрах в ста от церкви, куда они приехали вскоре после одиннадцати часов вечера. Вокруг все было тихо и спокойно. Несомненно, причиной этого был мелкий назойливый дождь и пасмурная погода. Тому, кто оказался на улице в такую погоду, не позавидуешь! Но она вполне устраивала двоих друзей, одетых в непромокаемые плащи и вооруженных как секретные агенты: пистолет в кармане, маленький «браунинг» за резинкой носка, в кожаных ножнах на предплечье нож, который легко оказывался в ладони. Альдо решил было, что это уже чересчур, но Адальбер парировал:

– Мы не знаем, что нас ждет, поэтому лучше иметь больше, чем оказаться недостаточно вооруженным. Вспомни наш веселый вечерок в замке Унгаррен!

Они направились к выбранному месту, откуда невозможно было пропустить ничего из происходящего. Укрывшись за выступом стены под побегами плюща, они стали ждать…

Ожидание продлилось недолго. Как раз перед тем, как колокол гулко пробил половину двенадцатого, с юга подъехала не знакомая им машина с потушенными фарами, притормозила позади церкви на краю заросшей травой площадки, скользнула в густую тень храма и остановилась. Это явно был автомобиль Цезаря.

Из него никто не вышел. Снова воцарилась тишина. Темнота мешала сосчитать сидящих внутри автомобиля, не помогало даже острое зрение Альдо. Если верить последнему телефонному разговору между Гандия и Гринделем, первого должен был сопровождать один из его приспешников. А еще в машине должен был находиться Кледерман, связанный и, возможно, с кляпом во рту…

– Не знаю, что ты об этом думаешь, – прошептал Адальбер, – но эта встреча кажется мне просто бредовой! Почему посреди деревни? Почему рядом с этой церковью, хотя вокруг множество спокойных уголков, а поблизости озеро, с помощью которого так удобно избавиться от того, кто мешает?

– Что касается озера, то для жителей Цюриха это немыслимо. Оно для них почти священно! А это озеро – самое чистое среди озер всех кантонов Швейцарии! И потом, у Гандия должны быть свои причины для встречи именно в этом месте.

– Но если он приглашает Гринделя убить собственного дядю, то ведь будет шум, не так ли? Выстрел…

– А почему не удар ножом? Шум устроим мы, потому что я здесь не для того, чтобы позволить ему развлекаться, – заявил Альдо, вынимая из кармана пистолет, который он снял с предохранителя.

Адальбер сделал то же самое. В это мгновение до них донесся рокот мотора, и двойной свет фар на короткое время осветил церковь сзади.

– Смотри-ка, – заметил Адальбер, – вот и братья!

В самом деле, знакомый силуэт серого «Ситроена» остановился у края зеленого ковра почти напротив другой машины. С первым ударом колокола, от которого наблюдатели вздрогнули, его пассажиры вышли. В левой руке Гаспар нес сумку с драгоценностями, правую держал в кармане. Матиас шел следом за ним. Со вторым ударом Гандия тоже вышел из машины… И все события произошли за тот отрезок времени, пока колокол отмерял остальные десять ударов полуночи. Не произнеся ни слова, Гриндель вынул руку из кармана и выстрелил. С коротким хрипом Гандия согнулся пополам и рухнул на землю. Почти одновременно Матиас, двигаясь зигзагом, расстрелял заднюю часть его машины. Гриндель вернулся к своему автомобилю, мотор которого продолжал работать, тронулся с места, подобрал брата и, вдавив в пол педаль газа, помчался к главной улице, несмотря на отчаянную стрельбу Альдо и Адальбера. Последнему пришлось уворачиваться от автомобиля Гринделя, а Альдо продолжал стрелять, надеясь попасть в бензобак «Ситроена»… Но нет! Несмотря на всю его ловкость, проклятая машина уже исчезла!

– Это невозможно! Они одержимы дьяволом! – выкрикнул он.

– Ты наверняка задел одного, – заметил Адальбер вместо утешения. – Матиас, должно быть, ранен в плечо!

– Но он жив, черт возьми! Этот ублюдок жив, тогда как Мориц…

– Тоже жив, – сказал Адальбер, осматривавший брошенный «Фиат». – Подойди и посмотри!

На заднем сиденье действительно был труп неизвестного, а рядом манекен в элегантной одежде.

– Теперь нам лучше уехать, – посоветовал Адальбер, подбирая брошенную сумку. – Сейчас сюда сбежится вся деревня, и нам придется объясняться с полицией!

Они замерли, прислушиваясь, но все было спокойно.

– Это невозможно! Они что, все глухие?

– Думаю, все дело в ударах колокола… Должен признать, что звук очень громкий, и Гриндель должен был знать об этом.

– Что будем делать теперь?

– У нас нет выбора: мы едем в Лугано. Готов поклясться, что этот мерзавец захочет навести порядок на вилле Маласпина. Надо постараться, чтобы он туда не попал. Мы правильно сделали, что заплатили по счету в отеле и залили бак! Если повезет, то эта парочка немного передохнет перед новой атакой…

– Мы тоже… Но только для того, чтобы выпить кофе из нашего термоса… и заглянуть в эту столь небрежно брошенную сумку! – сказал Адальбер, ставя пресловутую сумку к себе на колени. – Я бы удивился, если бы в ней оказалось хотя бы одно украшение! Забавно, насколько одинаково думают великие умы! – добавил он, вынимая кусок ваты и пакет с сухой фасолью. – К счастью, у нас разный бакалейщик!

(обратно)

Глава XII Долг чести

Одержимая идеей увидеть, что в действительности происходит на вилле Маласпина, Мари-Анжелин большую часть своего времени посвящала наблюдению за ней. Днем она сидела на башне, но с наступлением вечера, отослав ужин, она предпочитала обследовать общую стену. План-Крепен обнаружила участок в небольшой низине, наполовину скрытый побегами аристолохии, обвившей ствол соседнего дерева. Она без труда взбиралась на стену, устраивалась там сразу после ужина и оставалась до полуночи. Остаток ночи за виллой с башни наблюдали мужчины.

Зная свою компаньонку, госпожа де Соммьер спросила лишь о том, действительно ли этот пост кажется ей лучше прочих.

– Намного лучше! Он ближе к вилле и расположен не под углом. Вечером, когда окна освещены и закрыты, я вижу силуэты. Когда свет погашен, я более отчетливо слышу звуки.

– И собаки вас не обнаружили?

– Обнаружили, но помимо того, что им, вероятно, нравится мой запах, Болеслав наверняка сказал вам, что закупки мяса сильно увеличились?

– Этой темы мы даже не касались. Уишбоун дает деньги на хозяйство, и такого рода детали его не интересуют! Берегите себя, прошу вас, и никогда не спускайтесь одна в сады этой проклятой клиники!

Вот как раз в историю о клинике План-Крепен верила все меньше и меньше. Да, карета «Скорой помощи» приезжала тремя днями раньше поздно ночью, но если кого-то и привезли, в Маласпине абсолютно ничего не изменилось. Теперь больных должно было быть четверо, но с наступлением ночи ни в одном новом окне не зажигался свет. Не могли же они разместить больных в погребе?

То же самое относилось и к ремонтным работам, о которых говорил Гандия. Никаких следов! Ни единой кучки гравия! Ни единого звука песен, которые рабочие всего мира и особенно итальянцы напевают или насвистывают за работой! Или они заворачивают свои молотки в тряпки, чтобы не мешать отдыху больных? В это тоже наблюдательница не верила. И ее сомнения лишь усилились, когда две ночи назад как раз перед тем, как она собиралась отправиться спать, до нее донеслись звуки – увы, слишком тихие, чтобы хоть что-то разобрать! – яростной ссоры между мужчиной и женщиной. Что все это значило?

По этому случаю она решила поделиться своими наблюдениями с Уишбоуном. Тот внимательно ее выслушал и высказал готовность попытаться разгадать загадку логова Гандия. Они оба вооружились револьверами, патронами и отборными котлетами, заняли место на стене под аристолохией и стали ждать, когда после ритуального обхода сада с собаками дом примет свой обычный ночной облик: свет на первом этаже погашен, светятся лишь три окна на втором этаже. Прошло еще немного времени, появились два добермана, сразу же бросившиеся к План-Крепен за ежедневным угощением. Но в этот вечер в рубленое мясо подмешали снотворное в надежде, что собаки его не учуют. Так и вышло. Псы проглотили котлеты и мирно заснули.

– Отлично! – одобрил Уишбоун. – Теперь можно идти!

Учитывая дружбу План-Крепен с собаками, Мари-Анжелин хотела первой спрыгнуть со стены, но Уишбоун приземлился почти одновременно с ней. Его внимание привлекло что-то другое.

– Смотрите! – сказал он, указывая на угол террасы, где появился мужской силуэт. Мужчина перелез через ограждение, потом попытался уцепиться за бутовый камень и упал. – Если это тип не пытается сбежать, я готов превратиться в крысу!

– Фу! Вы не могли найти другого сравнения? Я бы предпочла «превратился в шляпную картонку», это менее гадко.

– Но он что-то не торопится вставать. Пойдемте, поможем ему! Или, лучше, я сам это сделаю! Незачем рисковать нам обоим! Оставайтесь здесь!

Проскользнув между цветущими и фигурно подстриженными кустами, техасец добрался до мужчины. Тот упал на спину и еще не встал, только растирал себе спину. Так как он не слышал, как подошел Уишбоун, то едва сдержал крик, когда американец нагнулся к нему.

– Вы думаете, что сломали кость? – спросил он по-английски.

– Смотри-ка! Британец… или скорее американец, – сказал упавший, не слишком удивившись. – Я просто немного оглушен. Удивительно: когда падаешь на спину, все отдается в голове!

– Если вы пытаетесь спастись, то вам придется встать, дойти до стены и влезть на нее… Если вы действительно, как я предполагаю, пытались сбежать!

– От вас ничего не скроешь! – вздохнул мужчина, с помощью техасца поднимаясь на ноги. – А вы-то что здесь делаете?

– Мы – другое дело! Я говорю «мы», потому что со мной моя подруга. Мы были бы счастливы осмотреть этот памятник архитектуры!

– Я вам этого не советую! Откуда вы пришли?

– С виллы Адриана, она по соседству.

– Это мне подходит. Идем!

Пока они добирались до аристолохии, Корнелиус не удержался и заметил своему спутнику, что, когда собираешься бежать летней ночью, лучше надевать темную одежду, а не светлые брюки и шляпу. У мужчины темным был только пиджак.

– Когда похищают людей, – проворчал мужчина, – им редко дают время на то, чтобы собрать чемодан!

Наконец они оказались в тени деревьев, где Мари-Анжелин не находила себе места от тревоги.

– Что вы так долго? Вы ранены? – обратилась она к сбежавшему.

– Нет, только копчик болит, но…

Он подошел поближе к План-Крепен, чтобы рассмотреть ее.

– Господь всемогущий! Вы мадемуазель дю План-Крепен?

Она тоже узнала беглеца.

– Профессор Цендер? Вы здесь? Как…

– Вам не кажется, что в доме вам будет удобнее болтать? – нетерпеливо вмешался Уишбоун. – Надо еще перелезть через стену!

– Мы готовы!

Мари-Анжелин уже готова была последовать за ним, но вдруг передумала.

– Минуту! Будет лучше, если мы перенесем собак подальше отсюда. Так как мы не знаем, сколько времени они будут спать, они могут проснуться только днем, и тогда люди Гандия сразу поймут, где искать сбежавшего профессора!

Собак отнесли вниз, где стена отделяла виллу Маласпина уже не от виллы Адриана, а от другой, нежилой виллы. Они не забыли оставить побольше следов. Потом вернулись обратно и постарались замести следы с помощью веток. План-Крепен поднялась первой, оседлала гребень стены, нагнулась как можно ниже и подала руку Цендеру, которого техасец резко подтолкнул снизу, не заботясь о его больном копчике. Через несколько мгновений они уже были по другую сторону ограды, где их встретили Юбер и Болеслав.

На вилле Адриана свет горел только в гостиной, но ставни и двойные шторы его скрывали. На вилле Маласпина царила полная тишина. Побег знаменитого профессора удался…

Он радовался этому как мальчишка, который только что сбежал с уроков, но не забыл попросить поесть… и что-нибудь выпить! Уже два дня ему давали только воду для поддержания сил, предупредив, что еды он не получит до тех пор, пока не согласится выполнить то, что ему предлагают….

– Вы сказали нам, что вас похитили, – заметила госпожа де Соммьер, наблюдая, как Цендер поглощает яйца, хлеб, ветчину и сыр, запивая это терпким ламбруско. – Для чего? И как?

– Меня вывезли из моей клиники в карете «Скорой помощи», где мне в нос ткнули кусок ваты с хлороформом. Потом я оказался в роскошной комнате. Там было все необходимое, но окна были зарешечены и выходили на склон горы.

– Иными словами, вас привезли на задворки Маласпины! – объявила Мари-Анжелин. – Я была уверена, что самое интересное происходит именно с той стороны! Там…

– Может, вы немного помолчите, План-Крепен? – прервала ее маркиза. – Когда профессор Цендер закончит, вы сможете комментировать, сколько угодно!

– Как я уже говорил, в моей «камере» было все необходимое, включая и поднос с холодным ужином. Уже наступила ночь, а спать я не хотел, и я проглотил все, что стояло на подносе, разделся, умылся и лег в постель. Мне больше нечем было заняться, поскольку мне объявили, что только я утром узнаю, чего от меня ждут.

Если я и опасался того, что в еду или в напитки подмешали наркотик, то я ошибся. Все было отличного качества, великолепно приготовленное и без каких-либо ловушек. Я проснулся таким же свежим и бодрым, как обычно. У меня даже настроение было хорошее, потому что это приключение меня заинтриговало. Я впервые в жизни имел дело с человеком, лицо которого скрывала черная маска с прорезями для глаз!

– Каким он был, не считая этой детали? – спросила госпожа де Соммьер, опередив План-Крепен, которая уже открыла было рот, чтобы задать вопрос. И закрыла его, несколько разочарованная.

– Высокий, спортивный, в возрасте, с довольно приятным голосом. Одет даже с некоторой элегантностью, в спортивном стиле.

– Будто бы джентльмен? – План-Крепен не удержалась от иронии.

– Если хотите… Но утром за мной пришел не он. Это была женщина, одетая как медсестра. Я последовал за ней по коридорам и лестницам этого залитого солнцем дома, который показался мне огромным. Наконец мы остановились перед высокой дверью с позолоченной лепниной. Постучав, медсестра ее открыла. Поначалу мне показалось, что передо мной черная дыра, но глаза быстро привыкли, и я увидел, что ставни закрыты, шторы задернуты, а перед зеркалом туалетного столика горит свеча. Это было единственное зеркало, не закрытое вуалью.

Женщина с седыми волосами в роскошном дезабилье из атласа и кружев стояла перед туалетным столиком в пол-оборота. На ней тоже была вуаль, скрывавшая лицо.

На меня произвела впечатление гордая осанка этой женщины, и я поклонился ей.

– Вы действительно профессор Оскар Цендер? – спросила она.

– Да, сударыня! Я бы с удовольствием добавил «к вашим услугам», если бы меня не привезли сюда силой, что мне очень не понравилось.

– Примите мои извинения, но, когда вы выслушаете меня, думаю, вы все поймете! – заверила она хриплым голосом, в котором неожиданно пробивались чистые ноты.

Потом она приказала открыть шторы и ставни, встала лицом к свету и, закрыв глаза, сняла вуаль… Я увидел невероятно изуродованные лицо и шею, каких мне раньше видеть не доводилось. Седые волосы исчезли, они оказались всего лишь париком, скрывавшим роскошные черные волосы, часть которых была практически скальпирована над одной, чудом сохранившейся бровью… Я спросил ее, как это произошло.

– Автомобильная авария. Я вылетела через лобовое стекло и врезалась в скалу. Я чудом избежала смерти… Но потом я часто об этом жалела. Пока не услышала хвалебные отзывы о вашем таланте! «Хирург с золотыми руками»! Именно поэтому я попросила привезти вас сюда.

Я ответил, что она могла сделать это иначе, и куда лучше было бы ей самой приехать ко мне в клинику, пусть даже ночью. В частном доме я ничем не смогу ей помочь. Она мне сообщила, что виллу переоборудовали в клинику, и что операционная уже готова. На это я ответил, что этого недостаточно, что я привык оперировать со своей бригадой, которая работает как часы, и мне без нее не обойтись. Тем более в ее случае, когда требуется несколько операций, чтобы нормально восстановить лицо и шею. Мои слова ее шокировали.

– Нормально? Что вы имеете в виду?

– Что на них можно будет смотреть без жалости и отвращения…

Я увидел, как вспыхнули ее глаза, но она медлила с ответом. Потом женщина подошла к драгоценному флорентийскому шкафчику и достала из ящика фотографию в золотой рамке. На фото была идеально красивая женщина в платье в стиле «ампир», полулежащая на шезлонге в исполненной грации позе – вспомните мадам Рекамье! – и украшенная потрясающими драгоценностями. Царственным жестом она протянула мне снимок:

– Вот такой я была прежде и такой хочу стать снова! Вы слышите, профессор? Только это лицо я хочу снова видеть в зеркале… И вы его восстановите! Я никогда не удовольствуюсь этим вашим «без отвращения»!

Не стану скрывать от вас, что я смотрел на нее, оцепенев от ужаса, потому что я ее узнал. Это была Лукреция Торелли, знаменитая певица, о которой вы наверняка слышали и которой, возможно, даже аплодировали.

– Мы действительно однажды аплодировали ей в парижской Опере, – заметила госпожа де Соммьер. – Один-единственный раз! Вскоре после этого она попыталась уничтожить мою семью и оставила после себя руины! Так вот кто, оказывается, наша загадочная соседка? Она призналась вам, что она убийца, которую разыскивает полиция, и французская, и английская? В данную минуту ей следовало бы сидеть в тюремной камере и ждать приговора суда присяжных, а не жить в роскошной резиденции в окружении цветов и очаровательного пейзажа!

– Я ничего не имею против тюремной камеры, – добавила Мари-Анжелин, – но мне кажется, что понесенное ею наказание куда суровее! Это рука Господа воспроизвела на ее лице черноту ее души! Но как закончилась ваша встреча с «божественной» Торелли?

– Не так, как ей бы хотелось, потому что вы помогли мне сбежать. Я ответил, что она требует от меня невозможного, и даже в Цюрихе, в моей собственной операционной, с моей бригадой, я не смог бы воссоздать такую красоту! Я добавил – довольно неучтиво, но я и сам был в гневе, – что даже если бы ей было на двадцать лет меньше, и у нее была бы молодая эластичная кожа, мне бы это не удалось! После этого она впала в неописуемую ярость, называла меня шарлатаном и другими словами, а потом вынесла мне приговор: я останусь в моей комнате без еды, пока не сделаю то, что ей нужно! И мне следует считать себя счастливым, так как в моей ванной есть вода! Если я по-прежнему буду отказываться от проведения операции, то через несколько дней меня отправят в погреб, где я, разумеется, мыться не смогу! Вот, я вам все рассказал! – вздохнул профессор, протягивая стакан Юберу, чтобы тот снова его наполнил.

– По сути, – произнес тот, налив полный стакан и себе, – вы могли бы избежать всех этих… неприятностей. Нужно было просто согласиться, и как только эта дама оказалась бы под наркозом, вы бы исправили самые серьезные повреждения и сообщили, что нужно подождать неделю и сделать еще одну операцию. А потом сбежать, вернуться к себе и…

Договорить ему не удалось. Коротышка Цендер, на голову ниже Юбера, вскочил на ноги и рявкнул ему в лицо:

– Вы за кого меня принимаете? За шарлатана, как говорила эта сумасшедшая – потому что она таковой является! – за человека без чести, способного прибегнуть к любому способу, чтобы обрести свободу? Способного воспользоваться своим искусством, чтобы лишить пациентку возможности двигаться, и сделать то, что меня устраивает? А как же деонтология?[419] А как же клятва Гиппократа? С этим как быть?

– Не сердитесь! Я говорил просто так… не подумав! Такого рода пациентка – впрочем, странное слово, оно совершенно ей не подходит! – не заслуживает того, чтобы ради нее слишком старались. И потом, вы все равно оказали бы ей услугу, хотя бы немного улучшив ее физиономию!

– Вы забываете о двух вещах. Первое: чтобы «оказать ей услугу», как вы выразились, мне нужна операционная и компетентные люди в качестве помощников…

– Это я понимаю. А что же второе?

– Человек в маске сидел в углу и не упустил ни слова из нашего разговора. Провожая меня в мою комнату, он не стал скрывать от меня того, как он со мной поступит, если я сделаю то, о чем вы нам тут рассказали. Он пообещал превратить в ад те немногие часы, которые будут мне отведены!

– Это безумие! – взорвалась План-Крепен. – Он до такой степени привязан к этому чудовищу?

– Я скажу вам больше, мадемуазель. Он ее любовник и до сих пор любит эту женщину! Естественно, именно его она отправила за мной, воспользовавшись отсутствием своего брата!

– А что предпримет ее брат, когда вернется? – машинально поинтересовался Уишбоун.

– Вот этого я не знаю.

Вместо Цендера ответила Мари-Анжелин:

– Мы знаем, потому что немного познакомились с этим славным потомком Борджиа, этим ходульным Цезарем, не обладающим даже зловещим величием своего, так называемого, предка. Согласились бы вы оперировать или нет, он бы все равно вас убил!

Техасец неожиданно помрачнел. То, что он услышал в первую ночь пребывания на вилле Адриана, тот голос, который как будто пытался освободиться от пут и сорвавшийся после двух нот, оказывается, действительно, был голосом Лукреции, женщины, которую он обожал и которую ему никак не удавалось забыть. От того, что она была так близко, у него возникло странное ощущение. Он знал, что она преступница и безжалостная лгунья, но он не мог забыть о страшном наказании, которое послало ей Небо, потому что эта женщина была настоящим произведением искусства, и никто не имел права уничтожать такое совершенство!

Госпожа де Соммьер, наблюдавшая за ним краем глаза, читала по его лицу так же легко, как по книге. Она догадывалась о его чувствах и захотела ему помочь. Маркиза повернулась к беглецу:

– Мне хотелось бы задать вам вопрос, профессор.

– Пожалуйста, прошу вас…

– Если бы она приехала к вам на консультацию и доверилась вам и вашим ассистентам обычным путем, могли бы вы совершить чудо, которого она от вас ждала?

– Нет. И я сказал ей об этом. Вспомните, я даже уточнил, что даже у очень молодой женщины мне бы не удалось воссоздать былое совершенство. Именно это вызвало ее гнев и мой приговор!

– Она, должно быть, совершенно безумна! – воскликнула План-Крепен. – И идиотка к тому же! Как она не понимает, что вы – ее единственный шанс снова появиться на людях? Вы могли бы вернуть ей хотя бы более или менее приемлемое лицо?

– Возможно, я сделал бы даже чуть больше, потому что глаза не пострадали, и они прекрасны. Разумеется, она не узнала бы себя в зеркале, но с помощью косметики она могла бы жить, как все обычные люди, не прячась. Я не знаю ее возраста, но ей уже исполнилось сорок?

– Ей сорок один год. Вы, разумеется, связаны профессиональной тайной. И это стало бы для нее лучшим способом скрыться от уголовной полиции, Скотленд-Ярда и международных служб, которые ее преследуют. Лукреция богата и с легкостью достала бы себе новые документы. И все же она отказывается от такого неслыханного шанса?

– Категорически!

– Для нее либо все, либо ничего? Значит, она дура!

– Не совсем, – не согласилась маркиза. – Для таких женщин, привыкших жить в свете рампы и видеть толпу у своих ног, должна быть невыносима одна только мысль о том, чтобы оказаться в безвестности, стать незаметной, обычной госпожой Такой-то!

– Не оставить ли нам в покое переживания этой женщины? – проворчал Юбер. – Когда она и ее клика заметят, что профессор Цендер сбежал, как, по-вашему, что они предпримут? Естественно, будут его искать. И я сомневаюсь, что они обойдут вниманием нашу виллу, самую близкую к ним. Мне кажется, я бы поступил именно так…

– Благодарение Богу, у большинства смертных нет вашего блестящего ума, кузен! – язвительно заметила Мари-Анжелин. – Наша близость ничего не значит, потому что мы сделали все, чтобы создать впечатление, будто бегство состоялось через стену в нижней части сада Маласпины. Пока нам остается только ждать и приготовить постель для нашего гостя, чтобы он мог отдохнуть и восстановить силы. И нужно позвонить Ланглуа, чтобы ввести его в курс дела и быть готовыми к любой неожиданности. На тот случай, если соседи решат на нас напасть, что ж, мы их встретим… Поживем – увидим! Все же должна признать, что я чувствовала бы себя намного спокойнее, если бы Альдо и Адальбер были с нами…

Некоторое время спустя Оскар Цендер смог, наконец, предаться заслуженному отдыху. Вилла Адриана с наглухо закрытыми дверями и ставнями как будто защищала своих обитателей. По другую сторону стены, на вилле Маласпина, никто не знал, что узнику удалось бежать, и там тоже все как будто дышало глубоким покоем. В нижней части сада доберманы продолжали мирно спать… Было уже больше часа ночи.

Двести пятнадцать километров, отделяющие Цюрих от Лугано, показались Альдо и Адальберу намного длиннее и намного тяжелее тех шестисот километров, которые они проехали от Парижа до Цюриха. Пересекая сердце Швейцарии, дорога все время вела их по горам. К тому же мелкий дождик, начавшийся еще перед драмой в Килшберге, превратился в яростный ливень, подвергая «дворники» серьезному испытанию. Как и их нервы, впрочем. Тем более что в Альтдорфе, проделав примерно треть пути, они так и не увидели задних фонарей «Ситроена» Гринделя. Альдо, сидевший за рулем, остановился на деревенской площади, чтобы выпить чашку кофе.

– Мы не так намного от них отстали, и я ехал с приличной скоростью…

– В этом нет никаких сомнений! Я спрашивал себя, не съехали ли они с дороги, чтобы пропустить нас вперед. После перестрелки они должны были сообразить, что будет погоня?

– Так что нам делать? Останемся на некоторое время в засаде или поедем дальше?

– Мне кажется, лучше ехать дальше. Слишком велик риск опоздать. Но если ты устал, я тебя сменю! Мы не так далеко от Сен-Готардского перевала. В такую «замечательную» погоду это будет не слишком весело, так как в отеле нас предупредили о том, что туннель закрыт на ремонт!

– Ты заботишься обо мне лучше любой нянюшки! – улыбнулся Альдо. – Не волнуйся, все в порядке! Как только я почувствую в этом необходимость, ты сразу же сядешь за руль!

Они снова тронулись в путь, чтобы пересечь один из красивейших пейзажей Швейцарии. Кошмар продолжался, они не видели ничего, кроме извилистой ленты дороги, освещенной фарами, на которую продолжал лить дождь. Только в Айроло, уже на рассвете, дождь, наконец, стих, и, когда вдали показался Лугано, ярко засветило солнце.

Благодарение Господу, ритуальный прокол шины – к счастью, единственный – подождал до наступления дня и до того момента, когда они спустились в теплый кантон Тессин!

Было девять часов, и Мари-Анжелин пила уже третью чашку кофе, когда у ворот зазвонил колокольчик. Его явно трясла сильная рука. План-Крепен торопливо направилась к воротам, но Уишбоун, который решил развлечь себя, бродя по саду с граблями, ее опередил. Он открыл обе чугунные створки, пропуская покрытую грязью машину, которую Адальбер сразу же повел в гараж. Почти задохнувшаяся от радости Мари-Анжелин бросилась на шею Альдо с такой порывистостью, что едва не сшибла его с ног.

– Спасибо, Господи! – закричала она. – Ты услышал меня, и вот они здесь!

Этот возглас заставил всю компанию выйти на крыльцо. Эмоции захлестывали всех, даже Юбера, обычно не склонного к пылкому проявлению чувств, и даже Оскара Цендера, который изо всех сил сдерживался, чтобы не расцеловать приехавших, с изумлением смотревших на него.

– Черт побери, профессор, что вы тут делаете?

– Мы вам сейчас объясним! – вмешалась госпожа де Соммьер. – Но сначала вернемся в дом! Иначе мы всполошим всю округу!

Все прошли в кухню, где Мари-Анжелин и Болеслав принялись кормить путешественников и подавать остальным присутствующим дополнительный завтрак. Постепенно радость встречи уступила место беспокойству.

– Если я правильно понимаю, после появления профессора Цендера вы перестали наблюдать за виллой? – заметил Альдо.

– Вы неправильно поняли, кузен! Мы с Болеславом провели остаток ночи на башне. В моем возрасте редко удается хорошенько выспаться ночью, и я компенсирую это небольшой сиестой. Зато благодаря бессоннице у меня есть время, чтобы читать, писать… Впрочем, неважно! Так вот, мы дежурили с Болеславом, который обладает ценной способностью засыпать и просыпаться когда захочет и где захочет!

– Юбер! – сурово одернула его госпожа де Соммьер. – Когда вы оставите эту дурную привычку отвечать лекцией, когда вам задают вполне конкретный вопрос? Вы не видели ничего тревожного, иначе вы давно бы уже об этом сказали!

– Зато мы слышали, как около четырех часов утра собаки залаяли так, как будто их никогда не кормили снотворным! Мужской голос приказал им замолчать… и все! Вот так! И что же теперь мы будем делать?

– Почему не поступить так, как я предполагал, пока не приехали вы, господа? – сказал Цендер. – Я думал пойти в полицию Лугано и подать жалобу на то, что меня похитили и плохо со мной обращались. Я швейцарец… и достаточно известен! Полагаю, они должны принять мою историю во внимание… Впрочем, почему бы нам не сделать это вместе?

– Не думаю, что у нас есть на это время! – сказал Адальбер. – Если наши двое убийц еще не приехали, то они скоро будут здесь! Если бы мы были в Цюрихе, в Берне или в Женеве, мы бы поспешили в полицию, но здесь люди в большей степени итальянцы, чем швейцарцы. Вы рискуете увязнуть в разглагольствованиях, но никто не станет ничего предпринимать! Кстати, вы уверены, что после восхода солнца сюда не приезжала ни одна машина?

– Уверены! – заверила его План-Крепен. – Привратник не сходил с места, а у Гринделя едва ли есть ключ.

– Хорошо! Продолжайте наблюдение…

– Болеслав вернется на башню, но…

– Никаких «но»! Мы потеряли достаточно времени! Если Гриндель и его сводный брат еще не приехали, этим надо воспользоваться! Адальбер, дай мне ключи от твоей машины!

– Что ты хочешь делать? Мы поедем к ним навстречу?

– Нет, ты останешься! И я не поеду к ним навстречу, я хочу предупредить людей на вилле Маласпина! Если хорошенько подумать, то это единственное правильное решение…

– Если это действительно блестящая идея, то почему ты не предложил этого раньше? – запротестовал ошеломленный Адальбер.

– Потому что тогда я еще не слышал рассказа профессора Цендера! Вы сказали, что вас привез некий Макс, который управляет домом?

– Это так.

– Тогда стоит попробовать! Я пойду к нему и предупрежу о том, что их ждет. Возможно, не все присутствующие об этом знают, но именно Максу я обязан жизнью… И Уишбоун, впрочем, тоже. И еще Лиза, и Полина Белмон. Это он не позволил нам сгореть заживо во время пожара в замке Круа-От! К тебе, Адальбер, это не относится! Поэтому тебе лучше остаться здесь с тетушкой Амели и Мари-Анжелин…

– А мы, получается, не в счет? – хором запротестовали Юбер и Цендер.

– Конечно же, я учитываю и вас, вы тоже пригодитесь, если моя идея обернется провалом! Вы могли бы даже предупредить полицию! Адальбер, прошу тебя, не настаивай! Ты не имел дела с Максом, а я совершенно убежден, что он неплохой тип…

– Зато я его знаю! – вмешался Уишбоун. – И намного лучше, чем вы, Морозини! Если вы согласны, то мое место рядом с вами. Впрочем, чтобы избежать пустых разговоров, я выведу машину из гаража.

– Я к вам присоединюсь! – откликнулся Альдо. – Не забудьте в приступе энтузиазма взять оружие! Оно может пригодиться!

Техасец, который уже направлялся к двери, вынул «кольт» из кармана брюк, продемонстрировал его всем присутствующим и улыбнулся.

– А вы как думали? С тех пор, как я ввязался в это дело, он всегда при мне! Не стоит принимать меня за мальчишку!

– Такое мне даже в голову никогда не приходило, не сомневайтесь!

На этом Альдо обернулся к Адальберу, чье серьезное лицо выдавало сдерживаемый гнев.

– Мы же не станем сейчас ссориться? Постарайся меня понять!

– Что? После того, как мы были неразлучны в этой истории, ты отказываешься от меня в последний момент! Нет, этого я никогда не пойму.

– И он прав! – поддержала египтолога Мари-Анжелин. – Тем более, что мы отлично со всем справимся: два профессора, Болеслав и я, ваша покорная слуга.

– Да и я еще очень хорошо управляюсь с охотничьим ружьем! – добавила маркиза. – Я видела тут в шкафу парочку…

Альдо в отчаянии посмотрел на всех троих.

– Это вы не понимаете меня. Если я прошу Адальбера остаться рядом с вами, то потому, что… я не уверен, вернусь ли. Есть только он, мой «больше, чем брат», кому я мог бы доверить всех, кого я люблю: вас двоих, Лизу, которая, возможно, вспомнит, что когда-то любила меня, и моих малышей!

И чтобы не оказаться в неловком положении из-за охватившего его желания заплакать, Альдо выбежал из кухни. Уишбоун уже ждал его за рулем автомобиля и ради такого случая снова надел свою черную ковбойскую шляпу…

Последние слова Морозини потрясли тех, кто остался. Адальбер, наконец, шевельнулся, подошел к старой даме, взял ее за руку и крепко сжал.

– Отчего так бывает, – негромко сказал он, – мы так хорошо ладим, но иногда так плохо понимаем друг друга?

Эти слова заставили План-Крепен очнуться. Она буквально взорвалась:

– Если этот безумец воображает, что мы останемся здесь сидеть сиднем и заламывать руки, бормотать молитвы, сморкаясь в платочки, то он глубоко ошибается! Уважаемые профессора, мы доверяем вам нашу маркизу. Мы же с вами, мой дорогой Адальбер, для начала заглянем в шкаф в вестибюле, а потом займем место под аристолохиями и будем наблюдать за тем, что происходит на этой проклятой Маласпине… Посмотрим, какой прием окажут там нашим сумасбродам!

– План-Крепен! Вы становитесь вульгарной! – почти машинально отчитала ее госпожа де Соммьер. – Я бы предпочла, – добавила она с некоторой грустью, – чтобы со мной перестали обращаться как с хрустальной вазой, которую передают членам семьи из рук в руки!

С этими словами она ушла в свою комнату и заперлась там, чтобы скрыть свои эмоции.

План-Крепен и Адальбер уже бежали по саду в направлении стены, на которую египтолог буквально вознес свою спутницу, потом передал ей оружие и присоединился к ней с достаточной легкостью. В тот момент, когда они устроились под аристолохиями, Уишбоун остановил машину у ворот виллы Маласпина и дважды нажал на клаксон, чтобы вызвать привратника.

Тот вышел, явно пребывая в плохом настроении. С порога сторожки он спросил:

– Что вам угодно?

– Мы вам скажем, если вы соблаговолите подойти ближе! – очень вежливо ответил Альдо.

Цербер приблизился к воротам, волоча ноги, но открывать не стал.

– Вот он я! Что дальше?

– Мы хотим увидеть Макса, дело очень срочное! Передайте ему, что господин Уишбоун и князь Морозини желают с ним поговорить! И пошевеливайтесь, прошу вас! Я вам только что сказал…

– Что это срочно? Я понял!

Не изменив своей шаркающей походки, он вернулся в привратницкую, и мужчины услышали, как он говорит по телефону куда более почтительным тоном. Должно быть, ответ оказался положительным, потому что привратник торопливо вернулся с огромным ключом в руках.

– Вы можете войти! Вход в задней части дома. Просто идите по боковой аллее под деревьями!

– Наконец-то мы узнаем, как выглядит невидимая нам часть этой виллы! – пробормотал Уишбоун.

Задняя часть дома оказалась менее величественной, чем фасад, но была не лишена определенной элегантности. Окон с этой стороны было меньше, некоторые из них были зарешечены, но каждое из них украшали цветы в подвесных ящиках… На пороге высокой украшенной гербом двери между двумя колоннами стоял мужчина.

– Это Макс? – спросил Альдо, который видел его лишь в черной маске с прорезями для глаз.

– Да! Он не самый плохой в их банде…

– Я знаю! – отрезал Морозини, который без особой злости вспоминал то время, когда в Круа-От Макс был его тюремщиком. – Тогда в замке я слышал, что он говорил о своих братьях. Сколько их?

– Двое, они младше его…

Этот самый Макс смотрел, как они подходят, скрестив на груди руки, Альдо же рассматривал это не знакомое ему лицо. В нем не было ничего неприятного, его можно было даже назвать привлекательным, невзирая на две горькие складки по бокам тонкогубого рта. Когда посетители оказались перед ним, Макс насмешливо улыбнулся уголком рта.

– Следует признать, что вам хватило храбрости прийти к нам, Морозини! Или вы сохранили столь приятные воспоминания о нашем гостеприимстве? Это не относится к Уишбоуну, который пользовался статусом особого гостя. Но входите же! – пригласил он и направился вперед по вестибюлю, выложенному черно-белым мрамором и украшенному парой греческих статуй и мраморным вазоном с огромными розовыми цветами гортензии. Лестница с двумя пролетами вела на второй этаж. Стояла полная тишина. Не было видно ни слуг, ни медсестер, никого, кто мог бы иметь отношение к персоналу клиники… Именно такая обстановка царила и в клинике доктора Моргенталя, если верить рассказу тетушки Амели и План-Крепен…

Под лестницей Макс открыл перед ними дверь рабочего кабинета, полного книг и залитого солнечным светом, потом закрыл ее и прислонился к ней спиной. Он не предложил гостям занять два кресла в стиле «ренессанс», стоявшие перед внушительным письменным столом, из черного дерева с двумя тяжелыми резными тумбами.

– Итак? – в голосе Макса звучала ирония. – Что заставило вас отправиться в пасть льва? Вам надоело жить?

– Не говорите ерунды! – ответил Альдо, усаживаясь в одно из кресел, тогда как Уишбоун, постаравшись принять самый достойный вид, занимал другое. Реакция последовала незамедлительно.

– Я что-то не помню, чтобы я предлагал вам сесть!

– Да бросьте вы! Послушайте дружеский совет: вам тоже следует сесть! Я буду предельно краток. Вам угрожает опасность! Но сначала вопрос. Кто накануне сопровождал Гандия на встречу в Килшберге?

– Мой брат Андреа! Почему вы спрашиваете? И… как вы могли узнать об этом?

– Я приехал оттуда, и, поверьте, яискренне вам сочувствую. Прошлой ночью Гаспар Гриндель позади церкви убил Гандия, который хотел получить половину коллекции Кледермана. Вашего брата постигла та же участь. Колокола как раз звонили в полночь…

Макс побелел, его челюсти сжались.

– Повторяю свой вопрос: откуда вам это известно?

– Мы там были, мой друг Видаль-Пеликорн и я! Мы следили за Гринделем и Матиасом Шурром, его сводным братом, от самого Парижа. Видите ли, именно этот сводный брат попытался убить меня в Круа-От!

Но подручного Цезаря это явно не убедило.

– Зачем ему это было нужно?

– Я только что сказал вам. Чтобы оставить всю коллекцию себе. Он принес одну из сумок, но она оказалась набита ватой и сухой фасолью. Гриндель показал ее Гандия прежде чем выстрелить. Мол, сумка со мной, я готов предоставить ее вам… Если вы проживете достаточно долго, чтобы на нее посмотреть. А вот в этом я не уверен!

– Были какие-то сомнения?

– Именно так! Мы перехватили достаточно напряженный телефонный разговор между Гринделем и Гандия – полицейская прослушка отлично работает – и узнали, что Гандия не убил Кледермана. Он сохранил ему жизнь, чтобы предъявить его в том случае, если Гриндель откажется с ним поделиться! Из того же разговора я узнал, что мой доверенный в делах, господин Ги Бюто, был похищен в Венеции, чтобы заставить меня отдать этим господам и мою коллекцию тоже! Этого вам достаточно?

– Как вы докажете, что это не вы их убили?

– Тогда бы мы пристрелили всех! И ради чего, позвольте вас спросить? К чертям сомнения! Вы не можете позволить себе такую роскошь! Гриндель и его брат уже недалеко. Так сделайте же так, чтобы они до вас не добрались!

– Иными словами, – в голосе Макса снова послышалась издевка, – вы явились сюда, чтобы меня спасти?

– Да! Вас и эту несчастную, которой вы так преданы!

– Я тщетно ищу в ваших поступках выгоду. То, что вы хотите вернуть вашего тестя и… вашего доверенного в делах, это понять легко. Но спасать нас?

– Вам известны другие слова кроме слова «выгода»? Мне казалось, что вы человек другого сорта. Хорошо, я постараюсь внести ясность. Если мы сейчас перед вами, господин Уишбоун и я, то лишь затем, чтобы отплатить вам за наше спасение! В Круа-От, когда Лукреция Торелли обрекла нас на смерть в огне, его, меня, мою жену и миссис Белмон, вы позволили нам избежать такой ужасной смерти и бежать! Мы здесь, чтобы заплатить наш долг! Неужели вы не способны этого понять?

Макс посмотрел в глаза Морозини напряженным взглядом, в котором сквозило и некоторое удивление.

– Действительно, я могу понять, почему вы делаете это для меня. Вы человек чести. Но у вас не может быть причин, чтобы спасать и ее!

– Я убежден в том, что Господь уже достаточно наказал Торелли! – объяснил Альдо. – И потом я знаю, что вы ею дорожите… Что вы ее даже любите!

– Это правда. Я люблю ее, и я ее любовник. Я буду рядом с ней до конца моих дней: это я вел машину, когда случилась авария, изуродовавшая ее…

– Тогда готовьтесь снова ее защищать, защищать вас обоих! Мы здесь лишь для того, чтобы помочь вам!

Молчание. Тяжелое, полное сомнений… Тогда Морозини негромко произнес:

– Иначе зачем было нам с Уишбоуном кидаться в пасть льва, как вы только что сами выразились?

– А я ее страстно любил! – прошептал Корнелиус со слезами на глазах.

– О, этого я не забыл! Вы были готовы ради нее на любые безумства, начиная с той знаменитой химеры, копию которой вы сделали. Это до сих пор самое любимое ее украшение и…

Неожиданно раздался крик. Пронзительный, полный ужаса… И доносился он с верхнего этажа! Кричала женщина…

– Господи! – выдохнул Макс, выбегая из кабинета. – Это у нее!

Мужчины бросились за ним. Макс взбежал по лестнице, вооруженный револьвером, который достал из-за пояса, но крик раздавался теперь уже с третьего этажа. Контрапунктом прозвучал мужской голос:

– Давай, потаскуха, иди вперед! Да поживее! В какой он комнате?

– В этой… вот в этой, – прорыдала женщина. – Сжальтесь, вы делаете мне больно!

– В самом деле? Потерпи, недолго осталось!

Раздался выстрел, и голос смолк.

– Это Гриндель! Вы были правы!

Тело женщины в костюме медсестры лежало на мраморном полу галереи перед дверью, украшенной изящными позолоченными ветками.

– Это комната Кледермана? – спросил Альдо.

– Да…

– Тогда пропустите меня!

– Нет! Держитесь сзади… Насколько я знаю Гринделя, он захочет насладиться своим триумфом и поиздеваться надо мной…

Макс вошел, не закрыв дверь, что позволило Альдо увидеть своего тестя, лежащего на больничной кровати и привязанного к ней. Бледный, похудевший, но, кажется, совершенно здоровый. Он даже улыбался.

– Гаспар! Какая радость!

– Заткнись! – «любезно» ответил племянник. – Входи же, Макс! Раздели со мной этот уникальный момент! И брось свою пушку! Мой брат держит твою подружку. Если он услышит выстрел…

Альдо обернулся к Уишбоуну, тот кивнул в знак того, что понял его замысел, и побежал к лестнице. Морозини слегка расширил для себя угол обзора, толкнув кончиком ноги дверь. Гриндель стоял возле кровати, расставив ноги в торжествующей позе. Он приставил дуло своего пистолета к виску отца Лизы и разразился речью:

– Видишь ли, Макс, очень плохо быть слишком жадным и еще хуже принимать меня за дурака. Последний из Борджиа только что испытал это на своей шкуре. Он остался лежать на траве на берегу прекрасного швейцарского озера, впрочем, как и твой брат Андреа. Понимаешь, Цезарь повел себя неправильно. Вместо того, чтобы отправить на тот свет моего дядюшку, он решил оставить его в живых и шантажировать меня. Он предложил мне отдать ему половину коллекции драгоценностей и выразил готовность помочь мне избавить хвастуна Морозини от его собственной коллекции. К тому же во время нашей встречи за церковью он посадил на заднее сиденье машины должным образом одетый манекен, который должен был представлять вот этого! – со смешком произнес он, от чего пистолет в его руке дернулся. – Как будто этого человека можно копировать! Не так ли, дражайший дядюшка?

– А я считал тебя порядочным человеком! – в голосе Кледермана прозвучало отвращение с ноткой разочарования. – Ты просто чудовище!

– И только-то? Вы лишены воображения! Сейчас я его подстегну: ваша прекрасная коллекция у меня, вся, целиком. И вот еще что. Я получу и все ваше состояние, когда женюсь на Лизе. Осталось только избавить ее от этого опереточного князя…

– Она за тебя не выйдет! В это я никогда не поверю! Посмотри на себя в зеркало! И сравни!

– Вы ничего не понимаете в женщинах! Она его ненавидит… Половина пути уже пройдена. Все остальное сложится само собой. Так и будет! – весело закончил он. – Мне осталось лишь попрощаться с вами! Поцелуемся или…

Никто никогда не узнает, что он собирался сказать. Встав на пороге, Альдо выстрелил. Единственный выстрел, но прямо в голову! Гаспар рухнул на кровать, запятнав ее кровью, а Макс, выхватив его пистолет, выстрелил в воздух.

– Не беспокойтесь! – заверил его Морозини. – Уишбоун уже там, он стреляет как ковбой, которым он и не переставал быть! – Альдо повернулся к своему тестю с широкой улыбкой на лице: – Никогда еще я не был так рад видеть вас, Мориц!

Тот засмеялся.

– Не так сильно, как я, Альдо! Не так сильно, как я! Но мое отношение к вам только улучшится, если вы будете так любезны освободить меня от этих пут.

Что Альдо и поспешил сделать, разрезав ремни ножом, с которым никогда не расставался, если ему угрожала опасность. Потом он начал растирать тестю руки и ноги, чтобы восстановить кровообращение.

– С этим я справлюсь сам! – остановил его Кледерман. – У вас есть более срочное дело! Поторопитесь! Он должен быть в соседней комнате. Я все слышал, когда его принесли, и он иногда стонет…

– Боже мой!

Альдо был настолько обрадован тем, что нашел отца Лизы живым, что совершенно забыл о своем дорогом Ги! Он бросился к нему, но споткнулся о труп медсестры, столь хладнокровно убитой чуть раньше, в последний момент ухватился за косяк, чтобы не упасть, перескочил через него и вышиб ногой запертую на ключ дверь соседней комнаты. То, что он увидел, заставило его выругаться. Комната была такой же, как у Морица, такой же была и кровать с ремнями. Но человек, который на ней лежал, бледный, с закрытыми глазами и запавшими щеками, казалось, не подавал признаков жизни.

– Ги! – воскликнул Морозини. – Нет! Это невозможно!

В одно мгновение он оказался у кровати, разрезал ремни, поднял на руки тело, которое ему показалось невероятно хрупким и легким. Альдо прижал ухо к груди и услышал слабое биение сердца.

– Макс! – закричал он во всю силу легких. – Скорее сюда!

От крика Альдо тело Ги вздрогнуло, его глаза приоткрылись, и с побелевших губ сорвался вздох:

– Аль… до?

– Да, это я, мой дорогой Ги! Что они заставили вас вытерпеть?

Он собрался крикнуть снова, когда Макс, наконец, появился в комнате, и на него обрушился весь гнев Морозини:

– Почему он в таком состоянии? Зачем это варварство? Банда стервятников! Вы оставили его умирать от голода?

– Пить… – прошептал Ги.

Альдо обернулся в поисках стакана… или графина.

В поле его зрения оказался наполовину полный стакан.

– Пленниками занимался не я, – спокойно ответил Макс. – Это было исключительно на совести Гандия. И я никогда не слышал, чтобы их морили голодом. Кледерман свидетель! Он совсем не в таком плачевном состоянии!

– Тогда почему господину Бюто так плохо? Он такой хрупкий! Его пытали? Хотели заставить раскрыть секретные коды коллекции Морозини? Но чего можно добиться от мертвеца? В этом его никто не заставил бы признаться!

– Об этом мы поговорим позже! Господин Макс, не будете ли вы так добры принести мне хорошего кофе и немного молока – отдельно! – несколько тостов и масло?

Альдо не поверил своим ушам. Но это действительно была План-Крепен. Она прошла между ним и Максом, все еще вооруженная «винчестером», который старая дева спокойно положила на ночной столик.

– Вы здесь? Несмотря на…

– На ваш приказ? Не только я, но и Адальбер тоже. Он как раз занимается двумя лакеями, прислуживавшими за столом. Мы следили за событиями со стены. Мы видели, как вы с Уишбоном приехали, а когда услышали выстрелы, то решили пойти посмотреть….

– А где сейчас Уишбоун?

– Я оставила его за чистосердечной беседой с его великой любовью! Уточняю: до этого он убил Матиаса Шурра. В данный момент мы хозяева положения. И больше всего меня удивляет то, что мы так быстро добились такого результата! Кстати, Альдо, я должна признать, что ваша идея предупредить о предстоящей опасности виллы была просто гениальной, и я была не права по всем пунктам!

– Меня удивляет то, что вы этого не поняли сразу. Долг чести, если отказываешься его заплатить, становится преступлением…

– И все же… – упрямо возразила План-Крепен, – я возвращаюсь к сказанному ранее. Вы не были бы правы, если бы на вилле оказалось больше людей. Не знаю, как вам, а мне кажется странным, что здесь их так мало…

– Нас было больше, – объяснил Макс. – Но в последнее время мы сократили штат. Цезарь вместе со своим другом Моргенталем, который ничем не лучше его самого, действительно собирался превратить Маласпину в специализированную клинику…

– А я вот вспомнил о том, что вы мне соблаговолили рассказать в Круа-От. Вашим настоящим шефом был не Цезарь, а кто-то другой, верно?

– Да. Им был тот, кто в то время умирал в большой комнате на первом этаже замка, старый Луиджи Катанеи, отец Лукреции и Цезаря. Настоящий глава клана. Но его сын хотел получить как можно больше средств, чтобы переехать жить в Бразилию с Лукрецией и со мной. А здесь… Здесь со временем атмосфера изменилась. Моргенталь требовал больших денег! К тому же нашли еще более фантастического хирурга, чем профессор Цендер. Кстати, именно Лукреция потребовала, чтобы я привез его во время отсутствия Цезаря, но он ей не понравился и…

– Продолжение нам известно, – сказал Альдо. – Он у нас на вилле, куда мы собираемся перевезти также моего тестя и господина Бюто… Хотя последнему, вероятно, понадобится медицинская помощь в настоящей клинике…

– Умоляю вас, мой дорогой Альдо, – раздался слабый голос, – больше никаких клиник… Если здесь профессор Цендер, он сумеет поставить меня на ноги!

– Есть новости! – сообщила План-Крепен, выходившая из комнаты буквально на пару минут. – Цендер, вероятно, осуществил свой план. Подъехали три полицейские машины. Они быстро наведут здесь порядок!

Реакция Альдо была мгновенной.

– Бегите! – приказал он, поворачиваясь к Максу. – Берите все, что сможете унести, и уходите! Это будет несправедливо, если вы заплатите за всех!

Но мужчина с полуулыбкой покачал головой.

– Благодарю… Но только вместе с ней! Я пойду к Лукреции!

Он убежал, а внизу захлопали двери и раздались голоса. Охваченный неприятным предчувствием, Альдо бросился вслед за Максом. Он сбегал по лестнице, когда один за другим прозвучали два выстрела…

Перед тем, как выстрелить, Макс, должно быть, обнял Лукрецию. Ей он выстрелил в сердце, себе – в голову. Они так и не разжали объятия…

В декольте женщины солнечный луч заиграл на золотой химере и зажег изумруды Борджиа…

Сраженный умелым ударом кулака, Уишбоун лежал у ног пары.

Стоя среди этой бойни, Морозини почти не удивился, увидев, что вместе с полицейскими приехали комиссар Ланглуа и начальник цюрихской полиции Вюрмли.

(обратно)

Эпилог

Три недели спустя Альдо увозил Ги обратно в Венецию…

«Драма в Лугано», «Кровавое дело виллы Маласпина», «Конец последних Борджиа», «Химера Борджиа снова нанесла удар»… Такие и им подобные заголовки наводнили прессу многих стран, а история, превратившаяся усилиями журналистов в роман с продолжением, наделала много шума… Сплоченными рядами собратья по перу осаждали виллу Адриана, несмотря на полицейские кордоны и даже подкрепление, вызванное комиссаром Джулиано, отвечавшим за порядок в кантоне Тессин.

Желая максимально оградить от этой шумихи госпожу де Соммьер, мадемуазель дю План-Крепен – хотя она как раз совсем не возражала против капельки славы! – и особенно Ги Бюто, комиссар Ланглуа посадил их в первый же поезд и отправил в Париж, предварительно записав данные ими показания. С ними ехал и Альдо, которому не терпелось как можно быстрее поручить своего старого друга заботам профессора Дьелафуа, дважды вытаскивающего с того света его самого. Бюто отвезли к поезду в карете «Скорой помощи», но не в той, что осталась стоять в гараже Маласпины, превратившись в вещественное доказательство.

А в итоге в распоряжении комиссара Джулиано остались лишь Корнелиус Уишбоун, профессор де Комбо-Рокелор, Болеслав, разумеется, и Адальбер, задержавшийся для того, что корректировать иногда слишком лиричные рассказы этой троицы… Он не спешил с отъездом еще и потому, чтобы по молчаливому уговору с техасцем устроить достойные похороны для той, что некогда была ослепительной Торелли, и кого они оба так страстно любили. Ее должны были похоронить вместе с химерой, которую Уишбоун когда-то подарил ей…

Когда перед отъездом зять зашел к нему попрощаться, Кледерман не стал скрывать своего разочарования.

– Хотя я отлично понимаю ваши мотивы, Альдо, я все же надеялся на наше совместное возвращение в Цюрих.

– Уверен, что вас там ждет нежный прием, Мориц, но…

– Позвольте мне договорить, прошу вас! Вы полагаете, что Лиза немедленно ко мне приедет, и я знаю, как плохо она с вами обошлась. Видаль-Пеликорн мне все рассказал, в том числе и о разводе, и о ее намерении сменить религию, чтобы непременно добиться расторжения брака…

– Винить за это я могу только себя. Какая достойная женщина примирится с предательством? Я не могу сердиться на нее за это. У меня нет такого права.

– Скажем так: вы оба были виноваты. И не забывайте о том, что этот Моргенталь, которым я собираюсь заняться, накачал ее наркотиками. Но я снова с вами, и отказывать вам в том, что без вашего участия этого воскрешения бы не произошло, было бы несправедливо! Проводите дорогую маркизу и возвращайтесь ко мне.

– Нет, Мориц! Лиза любит вас всем сердцем, а мое присутствие ей не по душе! Она будет сдерживать свои эмоции, а я этого не хочу. У нее есть право одной насладиться своим счастьем. И я настоятельно прошу вас не говорить с ней обо мне!

– Вы просите о невозможном! Как рассказать о моем спасении и не упомянуть о вас? Позвольте вам сказать, что это очень глупо!

– Я так не думаю! Поймите же, что помимо счастья от встречи с вами Лиза узнает и о том, что это я убил Гаспара Гринделя, которого она очень любила. Она не увидит в этом ничего, кроме замаскированной мести! Нет, мой дорогой друг, не просите меня быть третьим, когда она приедет и бросится в ваши объятия, плача от радости. Не портите ей эту минуту, и пусть все идет своим чередом!

– Но, черт побери, по приказу «дорогого» кузена в вас стреляли! И едва не убили, если я правильно понял?

– Да, это так, но на то, несомненно, была воля Божья! Пусть Он все решит!

– Какой упрямец! И вы бросаете меня, отдав в руки Цендера? Он настаивает на том, чтобы на несколько дней запихнуть меня в свою клинику и полностью проверить, как старый драндулет… А мне так хочется вернуться домой! Я почти в отличной форме!

– Не ворчите! Слушайтесь его! Вы будете себя чувствовать еще лучше…

Альдо тоже очень бы хотелось вернуться к себе домой. Вот уже несколько месяцев он не видел Венецию, столь любимый им город, но теперь к его желанию примешивалось опасение. Он боялся найти там только печаль, запустение и одиночество. О, его дворец будет по-прежнему радовать глаз своей незыблемой красой, Альдо не сомневался в том, что его старые слуги будут следить за этим, но что будет с душой дома? Он сам отсутствовал, похищение Ги лишило его антикварный магазин второго хозяина. Оставался только молодой Пизани. Слишком молодой для того, что вести дело такого масштаба. Если допустить, что похищение его доверенного в делах не сопровождалось нанесением урона и кражей! Что касается личной жизни Альдо, то это была катастрофа. Ни жены, ни детей! Во дворце должна была царить самая страшная тишина, тишина отсутствия…

Если бы не состояние Ги Бюто, тревожащее Альдо, Морозини сразу же вернулся бы в Венецию, чтобы обрести в напряженной работе если не забвение – это было невозможно! – то хотя бы былую страсть к драгоценным камням и творениям великих мастеров прошлого… Но он чувствовал себя усталым, его охватила такая тоска, которой он прежде не знал и с которой у него не было даже желания бороться…

– Ты просто нуждаешься в отдыхе, в настоящем отдыхе! – поставила диагноз тетушка Амели, наблюдавшая за ним.

– Может быть, в вечном покое?

– Глупец! Я ненавижу эти шутки, попахивающие дурновкусием! Ты забываешь о том, что еще полностью не поправился после ранения, когда пустился в эту изнурительную для тела и для души авантюру! Это хорошо, что ты решил поставить нашего дорого Бюто на ноги перед возвращением в Венецию и к твоей обычной жизни…

– Спасибо, что вы не сказали: к пустому дому!

– Еще одно подобное высказывание, и я приглашу к тебе психиатра!

– Только не это! Меня поставит на ноги только спокойствие парка Монсо! У меня такое ощущение, что я могу проспать несколько дней!

Действительно, первые пять дней Альдо отсыпался в своей любимой желтой комнате, выходящей окнами на парк, где он жил во время выздоровления. Лечение сном! Так решил профессор Дьелафуа, занявшийся Альдо после того, как поместил Ги Бюто в свою клинику и поклялся вернуть ему силы!

– Не беспокойтесь о нем и спите! – объявил он Альдо, которому явно не хотелось терять несколько дней активной жизни.

– У меня будет ощущение, что я умер!

– Вовсе нет! Вы будете просыпаться, чтобы поесть, а когда лечение будет закончено, ваши натянутые нервы скажут «спасибо!» нам обоим. Даже если вы не отдаете себе в этом отчет, вы на грани тяжелейшей депрессии!

Альдо не понравилось ни слово, ни само предположение, и тетушка Амели бросилась на помощь:

– Мы будем заходить к тебе каждое утро, чтобы узнать новости, и целовать тебя в лоб каждый вечер. Позволь себе эту передышку! Тебе необходим отдых, ведь наверняка предстоят новые сражения…

В конце концов, Альдо согласился, и опыт оказался куда более приятным, чем он ожидал. Между краткими периодами бодрствования он погружался в спокойный сон, похожий на теплую воду, в которой он плыл без малейших усилий…

В условленный день ему дали возможность окончательно проснуться, и Альдо увидел сидящего у его изголовья Адальбера, рядом с которым стоял поднос с завтраком.

– Давно ты здесь? – спросил Альдо, широко зевая.

– Я только что пришел и принес тебе кофе. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо! Я бы даже сказал замечательно! У меня такая ясная голова, будто я превосходно выспался… И я голоден.

– Отлично! Мы позавтракаем вместе: я попросил поставить на поднос чашку и для меня. Тетушка Амели и План-Крепен уступили мне привилегию услышать твои первые слова, но они надеются увидеть тебя за общим столом в полдень! Или ты все еще чувствуешь себя слабым?

– Я никогда не чувствовал себя слабым! Меня заставляли спать, а теперь я проснулся. Точка, новый абзац! Когда ты вернулся?

– Сегодня утром. Мне очень не хотелось проделывать обратный путь в одиночестве, и я отправил машину поездом, а сам сел в следующий. Это было сразу после похорон. Уишбоун и мой дорогой профессор остались. Не спрашивай меня зачем, я ничего не знаю! От этих двоих можно ждать чего угодно, и я не удивлюсь, если они решили жить в одном доме!

– Ах, вот как?

– Почему бы и нет? Корнелиус снова увидит Шинон, который он обожает, а Юбер наверняка поедет познакомиться с Техасом… Но не волнуйся, мы их еще увидим! Мориц Кледерман уехал из Лугано через два дня после тебя вместе с Цендером. Твой тесть получит назад свою коллекцию драгоценностей, которую ему принесет сам Ланглуа.

– Она была в «Белом вереске», не так ли?

– Точно! Старый Шурр, которого подкосила смерть сыновей, судя по всему, не оказал никакого сопротивления… Впрочем, его не станут обвинять в укрывательстве. Ланглуа решил дать ему возможность закончить жизнь наедине с воспоминаниями…

– Большой босс стал сентиментален?

– Ты удивлен? А я нет! Что же касается молодого Соважоля, о котором ты наверняка собирался меня спросить, то он в больнице в Лангре. Он сломал ногу! Все! Теперь ты в курсе последних новостей!

– Я не знаю главного! Как Ги?

– Насколько это возможно, хорошо! Дьелафуа оставит его в клинике еще на несколько дней.

– Если он не нуждается в особом уходе, то было бы лучше привезти его к нам! Блюда Эвлалии в сотню раз питательнее стряпни в любой больнице, и здесь ему будет не так скучно!

– Очень разумно! Я обязательно скажу об этом Дьелафуа. А как ты? Что собираешься делать теперь, когда ты вернулся к жизни?

– Навещу Ги, узнаю, как он себя чувствует и готов ли отправиться в Венецию. Если нет, то я уеду без него. Он приедет позже, а мне необходимо знать, что антикварный магазин Морозини по-прежнему существует!

– Ты часто бываешь в отъезде, но на нем это никак не сказывается!

– Как мило! – в голосе Альдо послышались нотки сарказма. – Но обычно в мое отсутствие все дела вел Ги, которому не было равных! А теперь там остался только молодой Пизани! Он преисполнен старания, но знаний у него маловато. Я боюсь, что найду его сидящим на груде руин.

– Так позвони ему!

Альдо зажег сигарету. Первую с тех пор, как его погрузили в сон. Она показалась ему восхитительной, и он наслаждался ею, оперевшись спиной на подушки и обхватив колени рукой с пепельницей. Тонкий голубоватый дымок не только возвращал ему мечты, но и помогал вернуться к реальности…

– Именно так я и поступлю! – наконец произнес он. – Но сначала приму ванну! Надеюсь, ты с нами пообедаешь?

– Естественно! Мы отпразднуем твое пробуждение!

Адальбер уже собирался выйти, когда Альдо удержал его:

– Одну минуту, прошу тебя! У нас есть новости из Цюриха?

– Насколько я знаю, нет, но твоему тестю тоже нужно некоторое время, чтобы прийти в себя…

Это было совершенно очевидно.

Но десять дней спустя, когда Альдо и Ги Бюто садились в Симплон-Орьен-экспресс, который должен был доставить их в Венецию, это уже не было настолько очевидно. Из Швейцарии не пришла ни одна новость кроме тех, что сообщали газеты. Да и их было немного, так как Мориц Кледерман не испытывал доверия к журналистам. Даже швейцарские «перья», не слишком падкие на сенсации, не сумели добиться от него больше десятка слов: он чувствует себя хорошо и счастлив, что вернулся домой. Текст сопровождала размытая фотография с изображением бесстрастного лица Кледермана. Потом он взял на службу отряд охранников, которые должны были охранять его поместье и его самого во время поездок. Было также известно, что его дочь приехала на следующий день после его возвращения, но ей удалось ускользнуть от толпы журналистов: она приехала на машине. А журналисты встречали на вокзале все прибывающие из Вены поезда. После этого – ничего!

Хотя Альдо и поздравил себя с тем, что мудро отклонил приглашение своего тестя, он не мог отделаться от смутной печали из-за того, что его личная жизнь разбилась вдребезги. Лиза, несмотря на горячее заступничество Кледермана, очевидно, не изменила своего решения больше никогда не видеться с мужем, за исключением, возможно, зала суда… Поэтому Альдо не представлял себе, что он будет делать в этой огромной раковине, которую представлял собой его дворец. Разумеется, он вернется к работе… Хотя, если верить Анджело Пизани, его секретарю, у них не было серьезных проблем, которые требовали бы решения ранее, чем через два месяца. Поток туристов и молодоженов, затопивший город дожей, не способствовал появлению крупных клиентов. Приближался и большой праздник Искупителя, который Венеция встречала радостно, одеваясь в самые лучшие наряды. Это тоже будет нелегким испытанием!

Из гордости Альдо отказался от предложения Адальбера сопровождать его. Он даже нашел в себе силы улыбнуться, отвечая другу:

– Было время, когда мы с Ги жили в доме как два холостяка. Нужно просто снова к этому привыкнуть!

Тетушка Амели и даже План-Крепен поддержали его в этом. Лучше принимать ситуацию такой, какая она есть. Снова обретя свою страсть к королевским драгоценностям, знаменитым украшениям и их историям, Альдо обретет самого себя!

– И потом, – успокоила его маркиза, – твоя жена не имеет права отобрать у тебя детей. Лизе придется привезти их к тебе, а она никогда не отпустит их в сопровождении одних лишь гувернанток, вот вы и встретитесь. А еще…

– Не стоит мечтать, тетушка Амели! Прекрасные дни уже в прошлом. Она даже не посмотрит на меня! Мое присутствие приводит ее в отчаяние!

– Поживем – увидим! – заявила Мари-Анжелин.

Эти слова неожиданно рассердили Альдо.

– Вы не нашли ничего лучше, чтобы поддержать меня, План-Крепен? Лучше скажите-ка, к какому святому следует обращаться для смягчения нрава сварливых жен?

– Честное слово, я не знаю! Хотя, обращаясь к Богородице, вы не рискуете ошибиться!

На этом они и расстались, но слова старой девы не выходили из головы Альдо, пока поезд вез его в Венецию. Он поднял глаза от журнала, который пытался читать – впрочем, он не мог бы сказать, шла ли речь о литературной критике, о биржевых новостях или о речи какого-нибудь министра! – встретился с веселым взглядом своего старого друга и почувствовал себя лучше. Для Альдо, страстно влюбленного в Венецию, именно этот город хранил секрет если не радости жизни, то душевного покоя…

И, в самом деле, когда Морозини вышел из поезда на вокзале Санта-Лючия, к нему вернулась уверенность в себе. Это была «его» земля, и он был ее сыном. Остров, открытый всем бурям, но привязанный к континенту двойной линией железа и камня. Он всегда будет счастлив сюда вернуться…

– Я не хотел, чтобы Захария приехал за нами, – доверительно обратился он к Ги, предлагая ему руку, от которой старик отказался. – Только Дзиан и «Ле Рива». Мне не терпится вернуться домой!

Они оба уже ждали их у причала, гондольер и элегантная моторная лодка. Первый улыбался во весь рот, и это стоило всех приветствий мира.

– Захария хотел приехать, несмотря на ваш приказ, – объяснил он, укладывая багаж, – но я попросил его остаться, чтобы было кому встретить господ во дворце…

– Господин Пизани уже вернулся к себе? Неужели уже так поздно?

– Он сегодня вообще не приходил! Он простудился и позвонил утром…

– Вот так новости! Но Ливия хотя бы приготовила нам ужин, или нам придется идти в ресторан?

– Нет-нет! Господа могут быть спокойны: все готово!

Как и при каждом прибытии поезда, шумная суетливая, разноязыкая толпа, ожившая с наступлением прохладного вечера, хлынула на набережную Большого канала.

– Сейчас много туристов? – спросил Ги, который боялся давки.

– О да! Господин Пизани и Захария обсуждали вчера, не стоит ли закрыть магазин, чтобы туда не заходили непрошеные гости… Но так как господин князь и господин Бюто вернулись…

Лодка тихо отчалила от причала, отделилась от других лодок, сделала изящную дугу и устремилась в Большой канал, сбросив скорость, чтобы не столкнуться с другими лодками. Казалось, здесь были все гондолы Венеции. Из раскрытых окон доносилась музыка.

– Мне жаль молодые пары, которые приехали сюда в свадебное путешествие, – вздохнул Бюто. – Разве можно мечтать под звездами при таком шуме!

– О, в Лидо еще хуже! – сказал Дзиан. – Вы правы, адская толкотня. Кажется, что Венецию взяли приступом! В нашем углу, к счастью, намного спокойнее.

Миновав два поворота Большого канала, «Ле Рива» повернула направо, когда показался квартал Сан-Марко и церковь Санта Мария делла Салюте, проплыла немного по широкому каналу, притормозила и остановилась возле длинных ступеней из белого мрамора с двумя черно-белыми затворами. Они были дома!

Бросив короткий взгляд на фасад своего дворца, Альдо спрыгнул на землю, подал руку Ги на тот случай, если ему понадобится помощь.

– Наконец-то мы дома, мой дорогой друг! – воскликнул он с сияющей улыбкой. – Что касается меня, то я совсем не против этого возвращения!

– Всегда приятно вернуться домой, – согласился Ги, принимая протянутую руку, больше из желания дотронуться до своего бывшего ученика, чем ради помощи. На пороге, освещенном двумя бронзовыми фонарями, их уже приветствовал Захария в парадном одеянии, более чем когда-либо похожем на костюм римского императора. Альдо прошел вперед и вступил в просторный вестибюль, где уже выстроился весь персонал: Ливия, которая успешно заняла у кастрюль место покойной Чечины, жены Захарии, Приска и Джельсомина, которые следили за остальными помещениями дворца, а также две девушки, помогавшие на кухне, и два лакея, выполнявшие разную работу. Раздалось громогласное «Добро пожаловать!», тронувшее сердце Альдо. Ощущение одиночества, не оставлявшее его всю дорогу, даже несмотря на присутствие Ги, отступило.

Среди встречавших был даже Анджело Пизани, о котором князю сообщили, что он болен.

– Что вы здесь делаете, Анджело? Я думал, вы лежите в постели…

– Мне там было слишком скучно! Поэтому я пришел… и очень этому рад!

Морозини тепло поблагодарил всех, и тут до него донесся необычный звук. Кто-то очень быстро печатал на пишущей машинке! Стрекот клавиш доносился из полуоткрытой двери в секретариат…

– Вам понадобился помощник? – спросил он у Пизани, покрасневшего до корней волос. – Наши дела настолько процветают?

– Я… Да! То есть я хочу сказать, нет… Но возможно… Хотя…

Оставив его и не слушая более этот бессвязный лепет, Альдо пошел на звук, толкнул дверь, на мгновение замер на пороге, потом перешагнул его, закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

При свете лампы он увидел строгую блузку из белого пике, серый жакет, рыжеволосую голову с собранными в строгий пучок волосами, большие очки в черепаховой оправе с затемненными стеклами, лицо без макияжа…

– Мина! – прошептал Альдо, раздираемый желанием засмеяться и заплакать одновременно. – Мина вернулась…

Женщина прекратила работу, подняла на него глаза и откашлялась, чтобы прочистить внезапно ставший хриплым голос.

– Я подумала, – начала она еле слышно, – что если вы не захотите больше, чтобы я была вашей женой, и я, кстати, поняла бы это, то, возможно, я могла бы стать вашей секретаршей… как раньше?

Альдо рассмеялся, поднял ее, снял ужасные очки, которые так хорошо скрывали огромные фиалковые глаза, полные слез, вытащил гребень и шпильки, чтобы распустить роскошную рыжеватую шевелюру, и посмотрел Лизе в лицо.

– Дурочка! – сказал он, обнимая ее. – И к тому же лицемерка! Как будто ты не знала, что я отвечу!

Сен-Манде, ноябрь 2011 года.

(обратно) (обратно) (обратно)

Жюльетта Бенцони Книга 13. ТАЛИСМАН КАРЛА СМЕЛОГО

Пролог

Грансон. Суббота, 2 марта 1476...

Серое небо. Туман. День обещает быть холодным. Горы Обер Габельхорн и Шассераль по левую руку от военного лагеря покрыты снегом. Вода Невшательского озера поблескивает, словно ртуть. Господин Панигарола, посол герцога миланского, вышел из своего шатра и провожает взглядом сеньора, к которому был послан и который сумел расположить его к почтительной дружбе, – Великого герцога Запада, Карла. Своими подвигами Карл снискал себе прозвище Смелого. Герцог Бургундский по-прежнему верен своей мечте, а мечтает он восстановить древнее Бургундское королевство, объединив под своей короной богатые земли Фландрии, герцогство Бургундское, Франш-Конте, и ниже – долину Роны, которая ведет к Провансу. Не посягает он лишь на герцогство Лотарингское и швейцарские кантоны, потому что герцогиня Иоланда Савойская его союзница.

Союзница, несмотря на то, что она родная сестра жесточайшего врага Карла, французского короля Людовика XI. Гений дипломатии и политической интриги, Людовик XI получил прозвище Всемирный паук за то, что тихо и незаметно плетет свои опасные сети, предпочитая расплачиваться золотом, а не проливать кровь своих людей, потому что дорожит ими. На первый взгляд король незначителен, особенно если не облачен в мантию и корону с золотыми лилиями, зато как внушительно выглядят его телохранители-шотландцы^[420], лучшие воины на свете!

Панигарола привязался к Карлу и сожалел, что в Великом герцоге Запада нет и малой толики пусть опасного, но полезного коварства, что герцог только и умеет, что гордиться своей властью и своим богатством, будучи, наверное, самым состоятельным князем Европы. Из детей у Карла только одна дочь, Мария, подаренная ему первой женой Изабеллой Бурбонской, единственной женщиной, которую он любил в своей жизни. Марию герцог предназначил в жены сыну императора и желал, чтобы и сама она стала дочерью короля, когда та вложит свою хорошенькую ручку в руку жениха-принца. Осуществления этой мечты Карл и добивался с таким фанатичным упорством, что благоразумному Панигароле оно стало казаться опасным безумием.

У миланского посла вдруг возникло ощущение, что это сырое холодное утро не изгладится из его памяти до смертного часа. Это подсказало ему щемящее сердце, когда он провожал взглядом удалявшуюся фигуру рыцаря, закованного в железо, с золотым львом на нашлемнике, сидящем на блистающем металлом и золотом сказочном чудище, в которое превратили доспехи Мавра, любимого боевого коня принца. Как же великолепен был этот рыцарь-воин под струящимся пламенем герцогского стяга в руках знаменосца!

Вокруг принца гарцевали рыцари его ордена, ордена Золотого руна, который он основал, и узнать их можно было лишь по гербам – пестрому миру грифонов, леопардов, орлов, быков, химер и сирен. Цветок золотой лилии с лепестками из аметиста покачивался над головой Мавра – символ-издевка, потому что Карла и всех его потомков навечно наградили лилией французские короли, его предки, а теперь он воевал с королем французов и ненавидел его^[421].

Панигарола отвел глаза от сиявшего великолепием герцога и взглянул на его войско. И с немалым удивлением отметил, как странно оно перемещается: часть воинов петляет по склону среди виноградников по старинной римской дороге Виа Детра, другая огибает Грансон, направляясь вниз, к берегу озера, собираясь, очевидно, двинуться в сторону Невшателя. Именно там намерен герцог наказать "швейцарских мужланов"; он так уверен в победе, что не счел даже нужным построить своих солдат, разделить их на отряды. Солдаты двигались беспорядочной толпой с несвойственной им беспечностью. Наверное, потому, что не ожидали впереди сражения, надеясь застать крестьян врасплох. В полдень, когда те сядут обедать.

Отважному Карлу и в голову не приходило, что кантоны соберут на битву с ним лучших воинов, а воинов в этом краю ровно столько, сколько есть в нем взрослых мужчин. Карл не подозревал, что встретится с лучшей в Европе пехотой. Он об этом не знал и не думал. Ехал себе на коне и вел приятную беседу со сводным братом Бодуэном, с принцем Оранским, Жаном де Лаленом и Оливье де Ла Бомом...

Внезапно внимание Панигаролы привлек странный звук. Он был похож на донесшийся издалека рев и казался ужасным.

– Что это? – спросил посол пажа.

Паж ответил:

– Я слышал, сеньор, что швейцарцы, собираясь в бой, берут с собой рога, до того огромные, что рог упирается в землю перед тем, кто в него дует. Рев их страшен, он похож на бурю. Они еще далеко, но это значит...

Договаривать не было необходимости, Панигарола все понял. Герцог двигался прямиком в расставленную ловушку. Он встретит швейцарцев очень скоро, не доходя до Невшателя, а если решит повернуть обратно к лагерю, горцы отрежут ему дорогу к Грансону, где на стенах замка все еще висят тела горожан-нотаблей, которых Карл приказал вздернуть, прежде чем встал лагерем на холме. Как же предупредить его? Как избежать катастрофы?

Последствия драмы обнаружились к полудню. В лагере внезапно увидели войско бургундцев. Оно близилось, походя на могучий вал, смешавший людей, лошадей, повозки. Вал набухал, катил, сметая все на своем пути, а грозный рев рогов раздавался все ближе, сея панику. В рев вклинился пронзительный крик:

– Спасайся, кто может!

И вал, набравший отчаянную силу, уже ничто не могло остановить. Панигарола еще стоял в растерянности, когда всадник, покрытый кровью и пылью, крикнул ему:

– Уходите и уводите людей! Герцог отходит к Нозеруа!

– А что будет с лагерем? С герцогским шатром?

Лагерь был огромным. В великолепном герцогском шатре находилось личное имущество герцога, все его сокровища.

– К черту лагерь! К черту сокровища! Речь идет о жизни и смерти!

Миланский посланник, его свита и все другие чужеземные послы мигом вскочили в седла и помчались, бросив огромный лагерь, богатые шатры и теперь уже совершенно бесполезные пушки.

Луч солнца внезапно пробился сквозь серую пелену облаков, и на пурпурном шатре Карла вспыхнуло искрами золотое шитье. Смелый бежал. Сражаться было бессмысленно. Но победителям не было дела до Карла. Швейцарцы наводнили лагерь и с победными криками принялись растаскивать доставшиеся им богатства.

Кроме шатров, затянутых изнутри удивительными тканями, кроме лошадей и пушек, победителям достались золотые статуэтки святых, реликварии и драгоценная церковная утварь из герцогской часовни, а также серебряная посуда, большая государственная печать герцога, такая же печать Великого бастарда Антуана, множество расшитой золотом одежды, ковры, гобелены, золоченый трон герцога и его неповторимые драгоценности. Парадный головной убор герцога тоже достался врагам. В нем герцог въезжал в завоеванные города. Он один стоил целое состояние: небольшая шапочка, сделанная из золотистого бархата, была вся унизана жемчугом. Впереди блестел бриллиантовый аграф для султана из страусовых перьев, а ниже, над самым лбом, на ободе, который обвивали жемчужные нити, образуя подобие короны, сиял удивительный цветок из драгоценных камней: в центре треугольный бриллиант голубоватого цвета, известный под названием "Великий бриллиант Бургундии", а по его краям три крупных удлиненных темно-красных рубина, их прозвали "Три брата".

"Великий бриллиант Бургундии" не был единственным бриллиантом в сокровищнице Карла, у него были и другие, и даже более крупные, но с этим было связано поверье, которое гласило, что со Смелым ничего дурного не приключится до тех пор, пока волшебный камень будет ему принадлежать. Камень был его талисманом. Карл с гордостью надевал его во время "радостных въездов" в побежденные города, торжествуя победу.

Он всегда возил его с собой. Точно так же, как всегда возил небольшой алтарь и драгоценную утварь часовни, отделив ее от казны. Но, как видно, он почитал за полное ничтожество своих противников, "деревенских мужланов", и рассчитывал смять их в один миг, если оставил свои сокровища в лагере. Его головной убор был главной его драгоценностью, он был символом и эмблемой его огромного герцогства, которому не хватало всего нескольких феодов, чтобы оно превратилось в королевство.

И вот теперь драгоценный убор лежал в запертом ларце на престоле рядом с троном в почетном зале дворца. Ларец, покрытый парчой, покоился на позолоченных деревянных столбиках, и два воина бились за обладание этим сокровищем. Один – верный Антуан де Боленкур, глава рыцарей ордена Золотого Руна, вернувшийся, чтобы спасти драгоценность. Второй – предатель Кампобассо, самый подлый из предателей, потому что герцог Карл удостоил его своей дружбой, а он продался королю Франции.

И до того ожесточенным был этот поединок, что швейцарцы с охапками награбленного в руках застыли, забыв о дальнейшем грабеже, смотрели и ждали, чем закончится эта схватка. Кое-кто между тем хладнокровно продвигался к ларцу все ближе, в то время как толпа подбадривала бойцов криками и била в ладоши при удачных ударах, наслаждаясь неожиданным спектаклем. Подобравшись к ларцу, этот кое-кто схватил его,приподнял бархатные складки шатра и был таков. Ночь скрыла его следы. И этот человек был самым заурядным воришкой.

(обратно)

Часть первая Гроза в парке Монсо

Глава 1 Исповедальня

Мари-Анжелин дю План-Крепен сердилась в это утро на весь белый свет, торопясь по улице Мессин под проливным дождем, одной рукой она придерживала шляпу, а другой – свою совсем не маленькую дамскую сумочку. У нее не было третьей руки, чтобы держать зонт, который, впрочем, она позабыла. А точнее, не взяла, считая, что путь ей предстоит недалекий, но тут вдруг небо обрушило на нее ливень, можно даже сказать, целый водопад. А возвращаться было уже некогда, она и так опаздывала в церковь Святого Августина на утреннюю мессу. А все из-за чего? Да из-за перепалки с Сиприеном, старичком мажордомом маркизы де Соммьер, ее родственницы и благодетельницы. А из-за чего они, спрашивается, ссорились? Новая неприятность сбила Мари-Анжелин с мысли. Ноги промокли насквозь: на переходе через улицу Тегеран ее обдала потоком воды машина. Ничего не поделаешь. Для февраля это обычное дело. И, ко всему прочему, все никак не рассветет.

Еще несколько шагов, и Мари-Анжелин наконец оказалась под аркой бокового придела величественного византийско-готического собора. Старик-нищий, как всегда, на своем месте и смотрит на нее с укоризной.

– Страх, как вы припоздали, мадмуазель! – вздыхает он. – Месса-то уж, почитай, закончилась.

– Знаю, знаю, дядюшка Бужю, да что поделать? Не всегда получается так, как хочется! Придется мне теперь прийти на вечернюю мессу.

– Что за незадача! – снова вздохнул он, да так глубоко, что Мари-Анжелин тут же сообразила, почему ее опоздание так огорчительно для старика.

Дело в том, что каждое утро после мессы она давала нищему франк, и он, мечтая об утреннем завтраке, очень на него рассчитывал. Мари-Анжелин тут же достала из кошелька монетку и протянула старичку. Теперь, вместе с остальным сбором после утренней мессы, ему хватит на дневное пропитание и газету. А вечером будет еще три мессы – в семь, восемь и девять часов, а кроме них случаются венчания, крестины и похороны, и все эти подаяния в совокупности составляют капитал стоящего у двери папаши Бужю. По другую сторону двери не менее доходное место, но всюду не поспеешь, так что оно принадлежит Машару. Эта церковь, расположенная в одном из самых богатых кварталов Парижа, приносит обоим старичкам неплохой доход.

Внутри церкви царила полутьма. Мари-Анжелин опустила кончики пальцев в чашу со святой водой, перекрестилась и медленно направилась к часовне Божьей Матери. Только она одна и была освещена позади главного алтаря. Взгляд Мари-Анжелин случайно упал на исповедальню, где какая-то женщина – судя по туфлям, которые были видны из-под занавески, – признавалась в грехах невидимому священнику. Опоздавшая тут же подумала, что, раз уж ей не посчастливилось с утренней мессой, то неплохо бы хорошенько приготовиться к вечерней.

Мало того, что она вот уже две недели не представала перед "судом Господа", она сегодня с утра успела поссориться с Сиприеном, и эта размолвка не выходила у нее из головы.

С тех пор как незамужняя девица, а точнее будет сказать, старая дева, Мари-Анжелин дю План-Крепен поселилась в качестве чтицы и компаньонки у своей родственницы и благодетельницы маркизы де Соммьер в особняке на улице Альфреда де Виньи, она вела нескончаемую войну с мажордомом. По какой же причине? А вот по какой. Достоинства и таланты мадемуазель дю План-Крепен были неисчислимы, а недостаток только один: она была любопытна, как кошка, и обожала первой встречать визитеров и провожать их в зимний сад, где обычно проводила время ее госпожа, сидя в большом белом кресле, похожем на трон. И даже в час чаепития – но будем честными: в любой час дня – маркиза приказывала принести себе и гостям шампанского, предпочитая его "безвкусной английской траве".

Однако мажордом Сиприен считал встречу гостей своей святой обязанностью. Это и служило поводом для беспрестанных столкновений. С годами страсти утихли, но с недавнего времени, когда в просторном вестибюле появился телефон, стычки возобновились. До поры до времени телефона в доме не было, потому что маркиза не могла смириться с мыслью, что ей будут звонить, будто горничной. И телефонный аппарат стоял в привратницкой, у шофера-привратника Люсьена, и чтобы до него добраться, приходилось бегать через весь двор. Однако после недавних и весьма волнительных событий телефон был установлен в доме и теперь стоял в тени большой лестницы на одноногом столике рядом со стопкой бумаги, карандашом и телефонным справочником. Зимний сад можно было соединить с любым абонентом одним нажатием кнопки, но о существовании этой кнопки знал только тесный семейный круг. Соревнование между План-Крепен и Сиприеном возобновилось. Кто ответит на телефонный звонок первым? Сегодня ссора разгорелась всерьез, и Сиприену даже почудилось, что его назвали "старым упрямым ослом".

Оскорбление попахивало назреванием серьезного конфликта.

Вспыльчивая Мари-Анжелин была вынуждена извиниться. Она сделала это, едва цедя слова, снисходя исключительно к седой голове противника, а теперь искренне сожалела, что обидела старого верного слугу маркизы, и открытая исповедальня – она не ждала, что исповедальня будет открыта в такой ранний час – показалась ей даром небесным. Зайдя в исповедальню с другой стороны, Мари-Анжелин преклонила колени за другой занавеской, перекрестилась, сложила молитвенно руки и постаралась припомнить все, чем согрешила в последнее время, чтобы ничего не упустить.

Она устраивалась в исповедальне достаточно шумно, так что вряд ли ее появление осталось незамеченным. Но теперь она молча стояла на коленях и невольно стала различать голоса, говорившие шепотом по очереди, что напоминало весьма оживленную беседу. Беседа, надо сказать, очень ее удивила. С детства она привыкла, что обряд исповеди и покаяния всегда один и тот же и никогда не меняется. После одного-двух вопросов священника, например, о дате последней исповеди, кающийся добросовестно перечислял свои прегрешения, потом почтительно выслушивал назидание, которое кюре изливал на его склоненную голову, принимал епитимью, – она никогда не бывала чрезмерной, – читал покаянную молитву и получал отпущение грехов. Священник говорил: "иди с миром", окошечко закрывалось, и ты становился возле алтаря или возле какой-нибудь часовни и читал наложенные на тебя в знак покаяния молитвы: например, три раза "Отче наш" и три раза "Богородице Дево, радуйся...".

Но здесь ничего похожего! Быстрый обмен репликами шепотом, очень странный запах, потом приглушенный звук, похожий то ли на стенание, то ли на всхлип. И вместо отпущения грехов пастырем, – а это должен был быть аббат Фромантен^[422] – топот, словно кюре припустил со всех ног и побежал. Немыслимая странность, учитывая застарелый ревматизм пожилого священника!

Мари-Анжелин тут же тоже выбежала из исповедальни, бросила беглый взгляд на ноги, которые теперь торчали из-под занавески, и побежала вслед за священником.

– В какую сторону он побежал? – спросила она у папаши Бужю, который подошел к ней, желая узнать, что случилось.

– В ту! Вверх по бульвару Мальзерб, но...

Мари-Анжелин не стала больше ничего слушать. Не то чтобы в голове у нее сложился определенный план, нет, она просто хотела непременно поймать злоумышленника, притворившегося священником, не сомневаясь, что по дороге встретит полицейских, которые ей помогут. Злодей бежал быстро, она тоже. И расстояние между ними уже стало сокращаться. Но тут он свернул на улицу Бьенфезанс, Мари-Анжелин последовала за ним. Но никого там не увидела...

Четверть часа спустя в церковь Святого Августина приехала полиция. Весь квартал уже был в волнении и тревоге. В исповедальне, где решетка на маленьком окошечке осталась приподнятой, лежало тело немолодой женщины со светлыми с проседью волосами – точнее будет сказать, дамы, так как, вне всякого сомнения, она принадлежала к людям весьма состоятельным, составляющим большинство в этом приходе. Она лежала, глядя широко открытыми глазами в вечность, которая, похоже, очень ее изумила. Кровь, вытекшая из перерезанного горла, пропитала ворот каракулевого манто и черную кружевную мантилью, наброшенную на голову.

– Кто-нибудь что-нибудь слышал? – осведомился инспектор Соважоль и поднялся с корточек, уступая место полицейскому врачу.

– От одежды до сих пор пахнет хлороформом, – заметил врач. – Убийца дал ей немалую дозу, прежде чем убил ее. Видно, для того, чтобы не закричала.

– Кто-нибудь знает, кто она? – задал новый вопрос полицейский, обводя взглядом лица столпившихся вокруг людей.

– Нет, – ответил аббат Грегуар. – Лично я никогда ее не видел.

В этот день он служил утреннюю мессу и сейчас, помолившись за покойницу, осенил ее знаком креста. Никто из стоящих вокруг тоже не знал даму. У погибшей нашли только вышитый батистовый носовой платок, но должна была быть и сумочка, которая, однако, исчезла.

Молодой полицейский и вовсе никого здесь пока не знал. Он работал в судебной полиции и в комиссариат на улице Пепиньер был переведен совсем недавно на место своего друга и коллеги, который выздоравливал после хирургической операции. И вдруг ему пришла в голову мысль, внушенная воспоминанием о деле Кледермана, в котором он принимал участие и которое очень его впечатлило.

– Знает ли кто-нибудь из вас мадемуазель дю План-Крепен? Она, кажется, всегда бывает на утренней мессе.

– Мы все ее знаем, – отозвался аббат. – Но этим утром я ее не видел. Вполне возможно, ее нет сейчас в Париже. Госпожа маркиза де Соммьер, чьей родственницей и компаньонкой она является, часто путешествует.

– Зимой никогда! – раздался из толпы чей-то голос. – Зимой они всегда дома. А вообще-то нужно спросить Евгению Генон, кухарку госпожи принцессы Дамиани. Они всегда сидят рядышком. Если дамы собрались путешествовать, она непременно знает об этом. Вот только, похоже, Евгения тоже уже ушла. А живет мадемуазель дю...

– Не беспокойтесь, – прервал говорящего Соважоль. – Я знаю, где найти мадемуазель дю План-Крепен, и тотчас отправлюсь к ней, как только закончу дела здесь.

Спустя несколько минут он уже ехал к особняку Соммьер на улице Альфреда де Виньи, где его встретил весьма обеспокоенный Сиприен.

– Господин инспектор Соважоль? Вас послал сам Господь Бог! Надеюсь, с мадемуазель Мари-Анжелин ничего не случилось?

– Я тоже на это надеюсь, но, судя по вашим словам, она еще не вернулась после утренней мессы?

– Не вернулась, а ведь уже почти девять! Даже если сегодня она вышла немного позже...

– А почему она вышла позже?

– Ну... Как вам сказать? Мы с ней немного повздорили, и я опасался, что она не успеет к шести часам. Такое иной раз случается, когда она заболтается, но она всегда возвращается к восьми, и они завтракают вместе с госпожой маркизой.

Голос, доносившийся словно с небес, прервал дворецкого.

– Кто там, Сиприен?

– Господин инспектор Соважоль, госпожа маркиза. Он ищет мадемуазель Мари-Анжелин.

– Попросите его подождать меня одну минутку и... проводите в маленькую библиотеку. Там сейчас уютнее, чем в зимнем саду. И принесите... все, что нужно!

Пять минут спустя, в халате из пармского бархата и домашних туфельках того же цвета, с кружевной косынкой на голове, вмиг призвавшей к порядку ее пышные с проседью рыжие волосы, маркиза вошла в библиотеку, опираясь на трость, в которой и до сих пор еще не слишком нуждалась. Соважоль отметил, что после их нескольких встреч по делу Кледермана маркиза ничуть не изменилась.

– Доброе утро, инспектор, – поздоровалась маркиза, усевшись в кресло и взяв в руки чашку с кофе, приготовленным Сиприеном. – Расскажите мне, что случилось. Но сначала выпейте кофе, пока он не остыл. На улице собачий холод!

После двух чашек кофе госпоже де Соммьер легче не стало. Свою План-Крепен она изучила до тонкости. Если уж Мари-Анжелин, хоть в какой-то мере, оказалась причастной к тому, что произошло, то наверняка не устояла перед желанием докопаться до истины. И сразу же встала на тропу войны, нисколько не помышляя о том, что предприятие может оказаться опасным. Кому, как не маркизе, было знать, до чего безоглядно может действовать ее компаньонка... А что, если жертва была ее знакомой?.. Или...

Или что? Стоило только вообразить себе, что произошло с План-Крепен час тому назад, и можно было ожидать любых сюрпризов. Речь как-никак шла об убийстве. А доблестная правнучка отважных крестоносцев ничего так не любила, как вмешиваться в дела полиции.

Молоденький Соважоль не знал, чем успокоить маркизу, и ерзал на стуле, боясь оставить ее одну. Наконец, госпожа де Соммьер нашла в себе силы ему улыбнуться.

– Вам пора бежать, голубчик! У вас миллион дел, и я не имею права пользоваться вашим вниманием. Как только Мари-Анжелин появится, я позвоню вам в комиссариат.

– Нет. Звоните на набережную^[423]! Нужно предупредить шефа! Вообразите сами: убита неизвестная, явно из высшего общества, а затем исчезает мадемуазель дю План-Крепен. Если немедленно не сообщить ему обо всем, мы рискуем навлечь на свои головы грозу, какую только он умеет устраивать.

Не было сомнений, что молодой человек хорошо знает, о чем говорит, и маркиза улыбнулась.

– Я плохо себе представляю главного инспектора, извергающего гром и молнии, от которых сотрясается все вокруг. Он всегда так спокоен и уравновешен.

– Вы совершенно правы! Какие там громы и молнии? Разве что едва повысит голос. Но он становится стальным, и от него начинает веять ледяным холодом. И никаких оскорблений. Так, самые ерундовые. "Скопище кретинов", если нас много. Или "трижды идиот", если ты один. Спросите господ журналистов, как было дело, когда он мылил им шею прошлой осенью по поводу дела Борджа! Он не сказал им, что они ведут себя, как подлые убийцы, но уничтожил ледяным презрением. Это было... Одним словом, высший класс! – закончил инспектор с меланхолическим оттенком ностальгии. – Но если уж дело доходит до взрыва, что случается в редчайших случаях, то дрожит все вокруг.

– Но пока этого не случилось, передайте ему от меня привет.

Прошло не больше часа, и главный комиссар Ланглуа позвонил в двери особняка маркизы де Соммьер. Как всегда, в безупречном костюме, как всегда, безупречно владеющий собой... Его беспокойство выдал лишь вопрос, который он поспешил задать Сиприену.

– Есть новости? – осведомился он, едва только мажордом отворил дверь.

– Никаких, господин главный комиссар.

– Видаль-Пеликорн, полагаю, уже здесь?

– Госпожа маркиза не захотела его беспокоить. Он работает над очень сложной книгой...

– Я очень удивлюсь, если он поблагодарит ее за такую деликатность. Сообщите обо мне госпоже маркизе, Сиприен!

И комиссар направился к анфиладе гостиных, что вела к зимнему саду, где обычно сидела маркиза, но Сиприен удержал его.

– Госпожа маркиза в маленькой библиотеке и приказала развести там огонь в камине. Мне кажется, там ей не так одиноко. Но если хотите знать мое мнение, то я думаю, что маркиза рано начала беспокоиться. От мадемуазель Мари-Анжелин можно ждать чего угодно, если она на чем-то зациклилась.

– Вполне возможно, вы и правы, но мадемуазель прекрасно знает, что "наша маркиза" тревожится, когда ее нет слишком долго. В ее годы это естественно, не так ли?

– Господин главный инспектор ошибается. Госпожа маркиза сбросила груз своих лет, с тех пор как в ее жизни появились князь Альдо и господин Видаль-Пеликорн.

– Так почему бы их все-таки не предупредить?

– Я собирался, но мне строго-настрого запретили. И я не скажу, что это было неправильно. Если уж бить тревогу, то по серьезной причине...

– Возможно. Я тоже думаю, что не стоит сразу звонить в Венецию, но наш друг-археолог живет в трех шагах, и его помощь была бы очень кстати. Боюсь, что "ваша План-Крепен" ввязалась в небезопасную историю.

Продолжать инспектору не пришлось. Их голоса, хоть и негромкие, все-таки уловило чуткое ухо госпожи де Соммьер, и она появилась в дверном проеме. Увидев гостя, она слегка побледнела, но улыбка ее не стала менее доброжелательной, и она протянула гостю руку, к которой тот поспешно склонился.

– Пойдемте в библиотеку, там теплее, чем в зимнем саду.

Инспектор не усомнился, что в библиотеке им будет лучше, но вовсе не из-за того, что там теплее. В зимнем саду было так же тепло, как в любых других комнатах особняка. Но вообразить себе чудесный зимний сад без План-Крепен было просто невозможно. Она должна была сидеть там в низком кресле, читать книгу или раскладывать пасьянс на одном из плетеных ротанговых столиков. План-Крепен нужно было отыскать, и немедленно! Как ни велики были мужество и гордость старой маркизы, как ни умела она владеть собой, продлевать далее ее испытания было нельзя. Инспектор не хотел бы увидеть, как ей станет по-настоящему плохо.

Усевшись напротив маркизы в кресло возле ярко горящего огна, он сначала выпил кофе, который принес ему Сиприен, а потом уже задал вопрос:

– Знакомы ли вы с госпожой де Гранльё?

– Которой? Графиней Элеонорой или ее невесткой?

Инспектор знал, что маркиза терпеть не может разговоров о возрасте, но в работе полицейских бывают моменты, когда нужно рубить сплеча.

– Думаю, речь идет о графине.

– Из-за того, что мы с ней близки по возрасту, не так ли? – осведомилась маркиза, и насмешливый огонек зажегся в ее зеленых, как молодые листочки, глазах. – Чтобы вы не теряли драгоценное время, скажу сразу: я с ней знакома. Точнее, была знакома, потому что вот уже много лет она больше не живет на улице Веласкеса, переехав после смерти сына в родовой замок в Франш-Конте. Она никогда не ладила со своей невесткой, англичанкой по имени Изолайн. Изолайн может жить только в Париже, Лондоне, Довиле, Ле-Туке, Биаррице или на Лазурном Берегу. После того как пять лет тому назад Клемана не стало, дамы разъехались окончательно. Но План-Крепен расскажет вам о них гораздо...

Голос маркизы внезапно охрип, и она замолчала. Как продолжать разговор о какой бы то ни было истории – великой истории всех народов или истории любого жителя их квартала – и обойтись при этом без План-Крепен, этой живой энциклопедии? Невозможно!

– В ожидании, пока мадемуазель вернется, мы попробуем вспомнить все, что вспомнила бы она, – улыбнулся инспектор и успокаивающе коснулся рукой руки маркизы. В его жесте промелькнуло даже что-то вроде нежности. – После того как не стало... Клемана, вы так сказали?

– Да, сына Элеоноры. Жить этим дамам вместе стало невозможно. Изолайн носила только придворный траур – две недели в черном с головы до ног, а потом сразу переоделась в светлое. И после похорон, а они проходили в Гранльё, она дала понять свекрови, не прибегая к сложным иносказаниям, что будет естественно, если та, потеряв дорогого сына, будет молить Господа снизойти к ее горю и забрать ее как можно скорее на Небеса, воссоединив их обоих и положив конец скорби, какая совсем неуместна при том образе жизни, какой ведут в особняке на улице Веласкеса. Повторю, что после всех этих событий прошло пять лет. Могу еще добавить, что Изолайн продолжает вести светский образ жизни, что внучка часто гостит у бабушки. Теперь вы знаете о них столько же, сколько и я.

– Для начала просто прекрасно. А могу я спросить, какое впечатление вы сохранили о графине?

– Об Элеоноре? Чудесная женщина, разве что немного застенчивая. Смерть Клемана тяжело подействовала на нее, и, конечно, она не смогла противостоять более сильной воле своей невестки. Она всегда была очень доброжелательна, очень расположена к людям. План-Крепен тогда просто кипела! О Господи! Нет, все-таки ничего у нас не получится! – вздохнула маркиза, и в голосе ее послышалось искреннее огорчение. – План-Крепен знает гораздо больше, чем я!

– Полагаю, что мадемуазель уступила своему природному любопытству. Да и нюх у нее, как у настоящей ищейки. И немалое мужество, которое помогает справляться с неблагоприятными ситуациями. Кухарка принцессы Дамиани, снабжающая, по всей вероятности, Мари-Анжелин всевозможными сплет... всевозможной информацией во время утренней мессы, сообщила инспектору Соважолю, что в это утро они не виделись. Госпожа Генон, так зовут кухарку, решила, что План-Крепен заболела, и собиралась зайти и навестить ее, но, когда служба шла к концу, вдруг услышала возле исповедальни шум, обернулась и увидела священника, который бежал бегом, а за ним со всех ног мчалась ваша План-Крепен. Повинуясь лишь своей отваге и любопытству, подруга вашей компаньонки тоже последовала за ними. Но, к сожалению, она была слишком тепло одета и не смогла соревноваться с длинноногими и хорошо натренированными бегунами. Однако ей удалось заметить, что сначала мнимый священник, а потом и Мари-Анжелин свернули на улицу Бьенфезанс, но, когда до нее добежала и сама госпожа Генон, она увидела там только мусорщиков и проходящий автобус. Госпожа Генон предположила, что ее подруга опоздала из-за экстраординарных...

– Да, она, в самом деле, опоздала. Я слышала, как они препирались с Сиприеном, но ничего экстраординарного в этом не было, они ссорятся раз двадцать в месяц, так что я не придала их перепалке никакого значения.

– Опоздание и стало экстраординарным моментом. Войдя в церковь, мадемуазель Мари-Анжелин, очевидно, заметила, что в исповедальне кто-то есть – для такого раннего часа случай редкий, – и решила тоже исповедаться. Ну а что случилось дальше, можно только догадываться...

– Не мог же убийца госпожи де Гранльё действовать совершенно бесшумно? Как она была убита?

– Соважоль, осматривая исповедальню, установил, что решетка бокового окошечка была поднята, одежда убитой сохраняла запах хлороформа... Хлороформ позволил убийце... перерезать горло своей жертве, а потом убежать...

Госпожа де Соммьер невольно вздрогнула при этих словах и поплотнее закуталась в большую кашемировую шаль.

– Какой ужас! Бедная женщина! Так План-Крепен побежала ловить это чудовище? Что за безумная идея!

– Не могу с вами не согласиться. Ваша компаньонка обожает встревать в рискованные ситуации, не задумываясь о последствиях. Она мгновенно начинает действовать, вместо того чтобы хоть секунду подумать.

Ланглуа поднялся, собираясь откланяться. Но перед уходом все-таки задал еще один вопрос.

– Вы, конечно, сообщили обо всем Видаль-Пеликорну?

– Почему "конечно"? У него и без нас забот хватает, к чему беспокоить его по пустякам? Ничего необычного не произошло, через час Мари-Анжелин будет дома.

– А убийство? Нет, все-таки произошло очень много необычного! И я бы сильно удивился, если...

– Я тоже, – раздался голос Адальбера Видаль-Пеликорна из вестибюля.

В следующую минуту он появился в библиотеке, заполнив своей долговязой фигурой все пространство и излучая покой и умиротворение. Он без лишних слов обнял старую даму, которая тут же с укором поинтересовалась:

– Каким образом вы оказались здесь?

– Я? Проходил мимо. Надеюсь, тетушка Амели, вы не забыли, что Альдо поручил мне присматривать за вашим домом?

– Надеюсь, Альдо вы еще не звонили?

– Пока еще не звонил, но...

– Никаких "но"! Сначала посмотрим, как будут развиваться события.

– В любом случае я пробуду у вас до тех пор, пока господину главному комиссару не станет хоть что-то известно. Мне почему-то не хочется оставлять вас одну.

Комиссар поцеловал руку госпоже де Соммьер и направился к двери, но с порога обернулся.

– У вас есть выбор, дорогая маркиза! – сказал он. – Если вам кажется, что ваш гость занимает в библиотеке слишком много места, я могу прислать вам двух своих людей, как делал раньше, стараясь обеспечить вашему племяннику Альдо Морозини спокойное выздоравление. У меня найдется множество желающих услужить вам. Слух о стряпне вашей кухарки распространился по управлению со скоростью света. Просто отбоя не будет от охотников.

– Поблагодарите от меня всех... Но, умоляю, ради всего святого, не звоните в Венецию! Кажется, семейная жизнь Альдо наконец наладилась, но драма, которая могла ее разрушить, была так недавно! Лиза еще не пришла в себя. Она не успокоилась! Пообещайте мне, комиссар! И вы тоже, Адальбер!

– Хорошо, обещаю, – отозвался Адальбер. – Но только до вечера. Если Альдо узнает о наших новостях не от меня, не от комиссара и не от вас, он мне голову оторвет.

Тетя Амели натянуто улыбнулась и вздохнула.

– Одной ссорой больше, одной меньше – ничего страшного. Раз в год вы непременно клянетесь никогда больше не подавать руки друг другу, а потом падаете друг другу в объятия. И, заметьте, ссоритесь всегда из-за женщины!

– На этот раз случай гораздо серьезнее. Речь идет о нашей План-Крепен. Второй такой нет на всем белом свете!

Адальбер отправился проводить начальника уголовной полиции и по дороге внезапно совершенно серьезно произнес:

– Странно, до чего не хватает нашей чудачки! Дом будто души лишился!

* * *

Инспектор Соважоль, хоть и не был знаком с графиней де Гранльё, которую убили в исповедальне церкви Святого Августина, но, оказавшись лицом к лицу с ее невесткой, мог поклясться, что между этими двумя женщинами общего было очень мало. Тонкое лицо той, что лежала в эту минуту на холодных плитах морга, дышало благородством. Смерть обрушилась на нее без предупреждения, но не оставила разрушительных следов. Ей было далеко за пятьдесят, но она все еще сохраняла красоту, несмотря на печаль, с которой словно бы сроднилась. Глаза у нее были темно-синими, волосы, как часто бывает у блондинок, почти не поседели, зубы сияли белизной. Выражение лица говорило о добром и отзывчивом характере.

Ее невестка, графиня Изолайн де Гранльё, ни в чем не походила на свекровь.

Для начала Соважоль прождал ее минут двадцать в гостиной, больше похожей на будуар – во всяком случае, инспектор именно так представлял себе будуары, – это была небесно-голубая комната, где вся обстановка была небесно-голубой, кроме нескольких старинных стульев с бронзовыми накладками. Наконец появилась хозяйка, похожая на примадонну из-за причудливого наряда светло-зеленого цвета – несомненно, это было творение великого кутюрье. Наманикюренными пальчиками она держала муслиновый шарф более темного цвета и обмахивалась им, словно веером, распространяя вокруг устойчивый запах духов, которыми пользовалась без меры. Стройная, гибкая, безусловно, привлекательная блондинка.

– У меня в гостях полиция? Как забавно! Садитесь, инспектор... А вас в самом деле положено так называть?

– В самом деле, мадам.

– Я заставила вас ждать? Извините. Но я никак не могла решить, какой цвет мне сегодня к лицу... Так вы хотели меня видеть? Полагаю, речь о каком-то мелком штрафе? Я постоянно забываю их платить! Очень глупо, не правда ли? Но я надеюсь, вы не отправите меня в тюрьму? – добавила она с кокетливой улыбкой.

Соважоль поспешил воспользоваться паузой в ее болтовне.

– К несчастью, мадам, не...

– Что значит, к несчастью, не?.. Я не думаю, что вам позволено шутить с серьезными вещами! Я не...

– Не в штрафе дело. Речь идет о госпоже графине де Гранльё, вашей свекрови, и...

– Господи! Что могла натворить эта святая женщина? Вообразите себе, всего два месяца тому назад...

– Она мертва, мадам! – в полный голос объявил потерявший терпение Соважоль. – Смерть настигла ее сегодня утром! И если вы не знали, какого цвета платье вам сегодня надеть, то, думаю, траурное будет самым подходящим!

Ему удалось остановить словесный поток. Графиня Изолайн была потрясена, она села на свой муслиновый шарф, а потом стала его потихоньку из-под себя вытягивать.

– Умерла? Наверное, несчастный случай, раз вы из полиции? Но я понятия не имела, что она в Париже...

– Нет, не несчастный случай! Убийство! В исповедальне церкви Святого Августина, совсем неподалеку от вас!

На этот раз инспектор добился полной тишины. Потрясенная графиня смотрела на него, не сводя глаз. И наконец заговорила.

– Убийство? В исповедальне? Неподалеку? Этого не может быть. Что ей могло понадобиться в исповедальне этим утром?

– Примерно около шести часов утра.

– Она же постоянно живет у себя, в родовом замке, в горах, в снегах, неподалеку от границы со Швейцарией! Но там тоже есть церкви! Зачем ей понадобилось ехать в Париж, чтобы тут исповедываться?

– Этого я не смогу вам сказать, мадам, и признаюсь честно, что рассчитывал узнать это от вас.

Соважоль вооружился своей самой ослепительной улыбкой. Красивому молодому человеку южного типа было немногим за тридцать, и он за свои недолгие годы работы в полиции успел убедиться, что на некоторых женщин она оказывает положительное воздействие. Оказала и на графиню: дама уселась рядом с ним на канапе, поиграла немного своим зеленым шарфом и жалобно простонала:

– Как я могу вам что-то сказать, если даже не знала, что свекровь в Париже! Вы первый сообщили мне об этом. История для меня крайне волнительная, ведь моя дочь так часто гостит у нее... Разумеется, с ней всегда гувернантка, и все-таки... Знаете, этот их замок, он продувается всеми ветрами!..

– Сколько лет девочке?

– Гвендолен? Восемь... Да, кажется, так. В общем, она совсем еще маленькая, но она обожает свою бабулю, и у нее проблема с бронхами, так что я была вынуждена смириться и отправить ее подышать чистым горным воздухом. Там очень много сосен и питание гораздо здоровее, чем у нас здесь.

– Кажется, "чрево Парижа" снабжает нас всем самым лучшим, что есть во Франции, и не только во Франции, – возразил Соважоль несколько растерянно.

– Вы хоть и работаете в полиции, но не во всем разбираетесь. Тем более в тонкостях кухни. Во Франции она слишком сложная. Вот у нас, в Англии...

И затем последовала хвалебная речь, которая должна была утвердить превосходство содержимого британских кастрюль над содержимым кастрюль всей Европы. Соважоль, изумившись про себя, как они могли договориться до поварских изысков, поднялся, собираясь уходить. Но перед уходом достал из бумажника визитную карточку.

– Настоятельно прошу вас, перед тем как вы поедете за мадемуазель де Гранльё во Франш-Конте, предупредить нас, поскольку, как я понимаю, вы отправитесь туда в самое ближайшее время.

Графиня посмотрела на него большими удивленными глазами.

– Я? В эту богом забытую дыру? Но у меня такое слабое горло! Доктор сказал, что я не должна обманываться свежим цветом лица... Нет, я не поеду ни в коем случае! Да у меня в этом нет никакой необходимости. Мисс Фелпс совсем недавно увезла Гвендолен из Франш-Конте в Англию. Попросила разрешения, и я разрешила. У нее там какие-то дела. По родственной линии, кажется... Мой butler^[424] вас проводит, – прибавила Изолайн и позвонила.

Еще несколько взмахов зеленого муслина, и Соважоль уже спустился в вестибюль в сопровождении вызванного butler, в котором не было ничего британского, кроме прямой спины. Но чтобы держаться так прямо, тренировался он, похоже, не один месяц... Еще butler уснащал свою речь особыми ударениями, размещая их весьма произвольно. Но он тут же забыл о них, когда шепнул уголком рта.

– На тот случай, если вы не заметили, хозяйка у нас совсем чокнутая.

– Не могли бы мы поговорить поподробнее?

– Не здесь.

Помогая полицейскому надеть плащ, слуга шепнул ему на ухо:

– Записка... У вас в правом кармане.

Соважоль опустил веки, давая знать, что понял, надел фуражку и направился к оставленному неподалеку мотоциклу. Прежде чем устроится на сиденье, он прочитал записку. Всего одна строчка.

"Сегодня вечером в восемь в кафе "Виктор Гюго" на площади его же имени".

Соважоль вернулся на набережную Орфевр и нашел своего начальника весьма озабоченным.

Пьер Ланглуа, столкнувшись с проблемой, которая его всерьез занимала, не имел привычки советоваться или обсуждать ее со своими коллегами. Он ограничивался конкретными заданиями, не объясняя их. Выполнив задание, подчиненный возвращался к исполнению своих обязанностей, а комиссар усаживался у себя в кабинете в удобное кресло "Честерфилд", обитое черной кожей, и предавался размышлениям. Кресло было собственностью комиссара точно так же, как большой и очень красивый персидский ковер на полу и небольшая хрустальная ваза с гравировкой "Лалик", где обычно стояли три кремовых розы в соседстве с васильком, гарденией или веточкой вереска, смотря по времени года и обстоятельствам. Цветы, соседствующие с розами, предназначались для бутоньерки безупречно скроенного пиджака комиссара.

На этот раз, отправляясь к госпоже де Соммьер, комиссар позабыл о бутоньерке, слишком уж непростыми были обстоятельства, и василек по-прежнему красовался в вазе. Комиссар рассеянно взял его, поднес к носу и тут же чихнул. Сердито сунул невинный цветочек обратно в вазу к кремовым розам и вытащил трубку и кисет с табаком. Он хорошенько набил ее, раскурил и выпустил два или три клуба дыма, что обычно очень его успокаивало.

Но сейчас он знал, что успокоиться ему будет нелегко. Он давно предчувствовал, что рано или поздно кто-нибудь из членов странного семейства, которое за долгие годы знакомства стало отчасти и его семьей, пропадет, и ему придется его разыскивать. Он ждал этого и опасался. И вот вам, пожалуйста!

Беспокойство комиссара только возросло, когда на следующее утро к нему явился Жильбер Соважоль и рассказал, что дожидался мажордома Изолайн де Гранльё, сидя в кафе "Виктор Гюго" до закрытия, после чего в первом часу ночи нанес визит на улицу Веласкеса. В доме графини люди были обеспокоены: Доменик Мареска вышел из дома вечером около половины десятого и не вернулся. Никто не мог сказать, где он и что с ним случилось. О Мари-Анжелин дю План-Крепен тоже не было никаких новостей.

Их отсутствие плохо сказывалось на атмосфере дома госпожи де Соммьер. Адальбер переночевал у маркизы и теперь завтракал за столом в одиночестве. Завтрак подавал Сиприен. Судя по красным глазам, ночью он не спал и сейчас тоже с трудом сдерживал слезы. Гость заметил старику, что слезами горю не поможешь и вряд ли стоит так изводить себя. Образец безупречных манер, Сиприен сдержанно ответил:

– Сразу видно, что господину Адальберу не в чем себя упрекнуть.

– Я бы охотно сделал вам удовольствие и упрекнул бы себя, но пока действительно не в чем. Но я полагаю...

– Я вам завидую, господин Адальбер! Если бы не глупая ссора с мадемуазель Мари-Анжелин, она бы не опоздала на утреннюю мессу и знала бы о преступлении в исповедальне ничуть не больше других!

– Так вот, что мешает вам спать! Ну так я немедленно отпускаю вам грех. Мы все прекрасно знаем мадемуазель, и, поверьте, она сразу же заметила бы, что в церкви происходит что-то странное, и непременно сунула бы свой нос в исповедальню!

– Напрасно вы так говорите, господин Адальбер! Как можно заподозрить мадемуазель Мари-Анжелин в подобной суетности! Она верует всей душой и приходит в церковь, чтобы молиться.

– А полная кошелка сплетен, которую она приносит после мессы? Где она их берет, а?

– Ну уж не во время самой мессы, это точно!

– Ох уж эта ангельская Анжелин! – вздохнул Адальбер, возводя глаза к потолку и одновременно поднимая чашку, чтобы отхлебнуть второй глоток душистого кофе. – Лично у меня куда более земные причины для беспокойства. Предупреждать Морозини или нет? Вот вопрос, который меня волнует. Предупреждать его мне запретили строго-настрого, но если он узнает, что у нас творится, от кого-то постороннего, то мы поссоримся. Конечно, вы мне скажете, что поссоримся мы не в первый раз и, конечно, не в последний, и все это пустяки...

– А господин Адальбер пообещал не тревожить только князя? Или княгиню Лизу тоже? А как насчет управляющего господина Альдо? Симпатичного господина Бюто?

Адальбер Видаль-Пеликорн вскочил из-за стола.

– Вы совершенно правы, Сиприен! А я, видно, сильно постарел, если сам не догадался. В общем, я на минуточку сбегаю к себе. Если госпожа маркиза обо мне спросит, то я пошел за газетами.

Адальбер направился к двери, но Сиприен его удержал.

– Что еще? – недовольно обернулся Адальбер.

– Чтобы дозвониться до Венеции, вам понадобится три или четыре часа. Долговато для прогулки за газетами, вы не находите?

Раздражение Адальбера мигом улетучилось, и он рассмеялся.

– Вы снова правы! Но постарайтесь не быть правым всегда, а то я вас возненавижу! А пока спасибо за верное замечание.

Адальбер вернулся спустя час с пачкой газет под мышкой, куда более сумрачный, чем раньше. Сиприен помогал ему снять плащ, они были одни в вестибюле, и Адальбер тихонько ему прошептал.

– Морозини нет дома.

– А госпожа княгиня?

– Она дома и приедет. Сегодня вечером сядет на Симплон-экспресс. Решила сразу, ни секунды не колеблясь.

– Так когда мне посылать Люсьена ее встречать?

– Никогда. Она хочет устроить сюрприз. Надеется, что ее приезд улучшит настроение маркизы.

– Вне всякого сомнения. А князь Альдо?

Судя по вопросу, старый слуга все же предпочел бы, чтобы приехал Альдо. Он не мог забыть дела Кледермана, когда бедняжка Лиза попала под действие опасного наркотика. До сих пор он опасался дурных последствий от этой отравы...

– Нам не повезло. Сегодня утром он уехал в Швейцарию.

– Опять в Швейцарию?!

– Почему бы нет? Напоминаю, что Швейцария – родина княгини Морозини, и, насколько я знаю, ничуть не напоминает адское пекло! В общем, Альдо собирался позвонить и сказать, на сколько дней он там задержится. Уезжая, он точно этого не знал. Господин Бюто введет его в курс событий. А скажите, кто это в гостях у госпожи маркизы? – спросил внезапно Адальбер, услышав отдаленный звук голосов.

– Господин главный комиссар. Думаю, он навестил ее, желая узнать, как она переносит все эти пертурбации. Никогда бы не подумал, что эта вздорная девица может взбудоражить столько народа! – добавил он сердито.

– Не стоит огорчаться. Случись что-то с вами, было бы то же самое. Огорчительно, конечно, что она еще в силах ввязываться в самые невероятные истории. Однако будем надеяться, что скоро она отыщется. А встречать госпожу Морозини на Лионском вокзале завтра поеду я сам.

Адальбер двинулся к комнатам, но тут же вернулся и забрал со столика газеты.

– Прежде чем показывать их маркизе, лучше просмотреть самому, пока у нее сидит комиссар Ланглуа.

С этими словами Адальбер уселся в кресло у окна и принялся читать новости, как всегда, сенсационные и пугающие. Сиприен, не желая мешать его занятию, тихонько удалился на цыпочках.

Старый дворецкий не слишком жаловал господина Адальбера, когда тот становился все деятельнее и все нервознее. Он бы, конечно, предпочел, чтобы у них в доме поселился не он, а его "брат" Альдо. Но присутствие в доме милой женщины тоже имело свои положительные стороны, особенно если "наша княгиня" вновь стала такой, какой была прежде, до того, как попала в руки мнимого невролога, который едва не убил ее.

Журналисты, вполне возможно, призванные к порядку комиссаром Ланглуа, а он прекрасно умел это делать, ничего интересного Адальберу не сообщили. Никто ничего нового не знал о несчастной жертве, "пожилой даме из хорошего общества". Как будто в своем возрасте она могла принадлежать к дурному? Следствие предполагалось продолжать во Франш-Конте, где дама жила постоянно, но первые шаги показали, что вести его нужно деликатно и оно будет долгим.

Египтолог продолжал пробегать глазами одну статью за другой, когда в вестибюль спустился комиссар Ланглуа, оставив маркизу на старенькую горничную Луизу.

– Вы отдаете предпочтение сведениям прессы, а не моим? Вы меня удивляете, Видаль-Пеликорн, – пробурчал комиссар с кисло-сладкой улыбкой.

– Не вижу причины для удивления. И мне иной раз случается проявлять деликатность: я предположил, что вы желаете погворить с маркизой с глазу на глаз.

– Как это на вас не похоже! Стало быть, вы заслужили поощрение. Вот оно. Один из дворников на улице Бьенфезанс видел утром мадемуазель дю План-Крепен, ее увез автомобиль, но дворник запомнил номер.

– Дворник, похоже, из ваших служащих. Не так ли?

– Нет, совсем нет. Мадемуазель похитили, и так грубо, что это привлекло его внимание. Тем более что он знал, кого похищают.

– Дворник знаком с Мари-Анжелин?!

– Неужели вам не известно, что прихожане церкви Святого Августина, особенно те, что встречаются на утренней службе, – это особый мирок, и при необходимости этот мирок может оказаться весьма полезным. Его представители могут незаметно прийти на помощь к тем, кто в ней нуждается. Вот, например, дворник, сам пришел в полицейский участок.

Адальбер про себя растрогался, но вслух насмешливо спросил:

– Вы хотели, чтобы я заплакал?

– Нет, не хотел. Я просто вас проинформировал. А Морозини? Все еще путешествует?

– Завтра приедет Лиза, и мы все узнаем. Она прекрасно понимает, что телефонные разговоры могут быть опасными.

– Ну так дождемся завтрашнего дня. А пока не оставляйте госпожу де Соммьер в одиночестве. Хуже нет, когда безудержно разыгрывается воображение, а госпоже маркизе воображения не занимать.

Относительно воображения тети Амели комиссар выразился даже слишком мягко. Вообразить она себе могла все, что угодно, и провела ужаснейшую ночь. Дрема, с которой дружит преклонный возраст и которая время от времени убаюкивает старушек, в эту ночь не появилась даже близко. Хотя нельзя сказать, что ее не приманивали симпатичными домашними средствами, на какие обычно она откликается: например, пожевать яблочко, выпить чашку теплого молока, прочитать несколько страниц какого-нибудь романа Марселя Пруста, пересчитать слонов... А может быть, лучше не слонов, а овец, коров или кенгуру? Но не помогли и эти животные. Тогда снотворные? В аптечке в ванной можно было найти аспирин, сироп от кашля, спиртовой раствор йода, мазь от ревматических болей в суставах и "чудодейственные капли доктора Ленормана". Правда, вычурная этикетка не сообщала, какие чудеса совершает эта микстура. Разочаровавшись в домашних средствах, маркиза часа в два ночи решила испробовать любимое средство Альдо: выкурить английскую сигарету и выпить рюмку коньяка с водой. Вернее, просто рюмку коньяка. Но проверить это средство не удалось. Неизвестно, по какой причине Сиприен запер спасительныйконьяк на ключ, а спуститься в погреб маркиза не решилась. Конечно, оставалось любимое шампанское. Стоило открыть дверцы буфета, и пожалуйста! Бутылки стоят рядком. Беда только в том, что шампанское не усыпляло маркизу, напротив, божественный напиток ее бодрил, оживлял, наполнял ощущением праздника, что было совсем не к месту при теперешних печальных обстоятельствах. И маркиза снова поднялась в спальню, смирившись, что эту ночь проведет без сна, и пообещав себе в утешение, что непременно позовет старого друга, доктора Дьелафуа, чтобы он прописал ей хорошее снотворное. Конечно, ей помогла бы трубочка опиума, но к кому за ней обратиться? Разве что Ланглуа знает, где курят опиум... Или План-Крепен! "Наша маркиза" не сомневалась, что в записной книжке компаньонки непременно нашелся бы адрес опиумной курильни.

Вернувшись мыслями к Мари-Анжелин, маркиза заплакала, потом возмутилась, и, как только гнев высушил на ее глазах слезы, она съела второе яблоко. А когда в восемь часов утра ей принесли поднос с завтраком, она вновь была исполнена присущего ей спокойного достоинства, словно только что вышла из объятий Морфея. Никто из ее людей не должен был заподозрить, что она может переживать минуты слабости и отчаяния, для нее это казалось оскорбительным.

Но маркиза напрасно боялась показать свою слабость слугам, весь дом переживал точно так же, как и она. До трагического исчезновения никто и не подозревал, какое важное место занимала несносная План-Крепен в обширном особняке, глядящим передними окнами на тихую улицу Альфреда де Виньи, а задними на зеленый парк Монсо. Кто бы мог предположить, что даже Евлалия, лучшая на свете кухарка, испортит обожаемое Адальбером суфле с трюфелями? Мятежное суфле не пожелало подняться в духовке и оказалось за это в мусорном ведре. Заменила его жалкая яичница-болтушка с крутонами, вызвав насмешливые искры в синих глазах Адальбера.

На следующий день главному комиссару полиции нечего было сообщить во время своего недолгого посещения особняка маркизы де Соммьер. Никто лучше него не знал об отсутствии новостей, но комиссар счел своим долгом появиться в особняке лично, хоть следствию нечем было пока похвастаться. Личное посещение было знаком дружеского расположения, а к дружбе обитатели особняка были чувствительны. Ланглуа еще не ушел, когда Адальбер привез Лизу Морозини. Никому не объявляя, он встретил ее на вокзале.

После драмы прошлого лета она еще ни разу не приезжала к госпоже де Соммьер, но если и испытывала какие-то опасения относительно того, как ее здесь примут, то Видаль-Пеликорн мигом их все рассеял.

– Будьте такой, какой вы были... и есть, – добавил он поспешно. – Лучше вести себя так, словно не было всех этих ужасов, от которых пострадали мы все, но в разной степени. Достаточно и того, что исчезла План-Крепен, так что, прошу вас, не возвращайтесь на цыпочках!

И вот после звонка, которым был вызван Сиприен, по паркету гостиной, что вела в библиотеку, застучали каблучки молодой женщины.

– Я предваряю приезд Альдо, тетушка Амели! – воскликнула Лиза, обнимая маркизу де Соммьер. – Как только он узнает, что здесь происходит, он тут же приедет. А я готова помочь вам всем, чем только смогу!

– Неужели вы оставили даже своих малышей, чтобы меня утешить? Вы не можете себе представить, как я рада вашему приезду!

Женщины поцеловались, почувствовав, что привязаны друг к другу еще нежнее, чем прежде.

* * *

Не было сомнений, что Лиза вновь была той же самой чудесной обаятельной женщиной, которую злонамеренный псевдоэскулап превратил сначала в мегеру, а потом надеялся довести до сумасшествия. У Лизы снова розовели щеки, взгляд темно-синих глаз обрел присущую им ласковость, на лице сияла улыбка, она вновь была милой и элегантной. Спеша увидеть маркизу, она не уделила Сиприену ни минутки, и он не успел помочь ей снять зимнее пальто из серой шерстяной ткани с серебристой норкой. Когда она от него избавилась, то осталась в костюме из точно такой же ткани, сшитом, безусловно, самым лучшим портным Венеции и не имеющим ничего общего с юбками, похожими на фунтик с картошкой, которые она когда-то носила. Адальбер забрал у Лизы пальто и подвел ее к Пьеру Ланглуа. Комиссар от души улыбнулся молодой женщине, довольный, что ее неожиданное появление разрядило напряженную и безрадостную атмосферу дома.

– Ах, и вы здесь, господин главный комиссар! Простите, что я вас сразу не заметила!

– Не стоит извиняться, княгиня. Я очень рад увидеться с вами снова, – добавил он, целуя ей руку.

– Я тоже очень рада, хотя не сомневаюсь, что вы больше бы обрадовались моему мужу, но надеюсь, что он очень скоро здесь появится.

– Могу я спросить, где он сейчас? Только не подумайте, что я вас подвергаю допросу!

– А я надеюсь, что вы не сочтете меня лгуньей, которая уклоняется от ответа, если отвечу, что не знаю. Адальбер может подтвердить, что для нашей семейной жизни загадки – самое обычное дело. К Альдо приходит незнакомец, и после разговора с ним он отправляется в Мадрид, Рим, Лондон, Париж или всего-навсего в Милан или Равенну. Иной раз даже в обычную табачную лавочку на набережной, а потом оказывается на другом краю света, хорошо еще, что не среди арктических льдов, где не часто находят бриллианты, рубины, изумруды и прочие драгоценности. А потом в один прекрасный день он возвращается, сияя победной улыбкой.

– Так куда же он отправился в последний раз?

– К мэтру Массариа, нашему нотариусу...

(обратно)

Глава 2 Смерть старого рыцаря

Да, в тот день курьер принес Альдо Морозини коротенькую записку от мэтра Массариа, который просил его зайти в любое удобное время, сообщив, что сам он никуда выходить не собирается. За безупречными формулами вежливости, какими старинный друг дома, как всегда, украсил свое письмецо, читалась настоятельная просьба навестить его как можно скорее. А если возможно, тотчас же!

Альдо тут же закрыл папку с бумагами, которые просматривал, скорым шагом вышел из кабинета и побежал вниз по лестнице в библиотеку, где имел обыкновение находиться Ги Бюто, его управляющий и главное доверенное лицо. Но... растянулся на площадке во весь рост! Он невольно испустил проклятие и позвал:

– Лиза!

Она тут же появилась наверху и удивленно подняла брови, увидев мужа сидящим на площадке и прижимающим к носу платок.

– Что ты там делаешь? – осведомилась она.

– А ты как думаешь? – сердито отозвался Альдо в ответ и помахал в воздухе батистом, запятнанным кровью. – Скажи негодникам-близнецам: если они еще раз забудут мяч на лестнице, я отколочу одного, взяв за ноги другого!

Сдержав смех, который явно был сейчас неуместен, Лиза сбежала к несчастной жертве, забрала платок, осмотрела раны и взяла мужа под руку, помогая преодолеть последние ступеньки.

– Кровь больше не идет, – утешила она его. – Сейчас я замажу тоном твою царапину, и римский профиль вновь будет безупречен. Интересно, а куда это ты так мчался?

– Спускался, чтобы предупредить Ги, что зайду к Массариа. Он прислал мне записку. А твой тон какого цвета?

– Зеленого! Ты будешь неотразим! – Лиза осторожно коснулась губами больного места. – Да нет, такого, как нужно! И продержится ровно сутки, несмотря на отвратительную погоду, в которую без кашне не обойдешься. Вот увидишь, у тебя не будет даже синяка.

Провозившись не меньше четверти часа с царапиной, Альдо, хоть и собирался поначалу идти пешком, как любил это делать обычно, теперь решил ехать. Он спрыгнул в "Риву", свой катер, и сказал Зиану, который начищал мелом медные фрагменты корпуса, куда его везти.

Войдя в дом нотариуса, Альдо испытал чувство, которое испытывал всякий раз, переступая порог собственного дворца: он сделал шаг в давнее прошлое Венеции. Сейчас это чувство возникло, возможно, потому, что в особняке нотариуса царила особая атмосфера сурового священнодействия. Из бюро доносился отдаленный рокот пишущих машинок. Строг и элегантен был сам хозяин – круглое лицо, усы, изящная бородка с проседью, лорнет. Но главное – искренняя сердечность, неподкупная честность и великолепное знание законов, благодаря чему мэтр Массариа был для своих клиентов неоценимым советчиком, а для семьи Морозини – близким и дорогим другом. Нотариус встретил гостя с нескрываемой радостью.

– По вашей записке я понял, что дело не терпит отлагательства.

– Именно так. И я счастлив, что мы так великолепно понимаем друг друга. Дело действительно весьма спешное. Могли бы вы расстаться с Венецией на два или три дня без ущерба для ваших дел?

– У меня сейчас ни серьезного клиента, ни важной продажи. Огорчает разве что непогода и повышение уровня воды, которого нам не миновать в ближайшие дни. А куда предполагается поездка?

– В Швейцарию.

– Опять! Я изъездил ее вдоль и поперек несколько месяцев тому назад, и вы снова хотите меня туда отправить? Лучше обратитесь к Лизе, она там родилась! Нет, нет, я пошутил, – тут же спохватился Альдо, увидев, как вытянулось лицо нотариуса. – Так куда именно вы намерены послать меня?

– В Грансон. Маленький городок, расположенный...

– Зная, чем я занимаюсь, вы собираетесь объяснять мне, что такое Грансон? Знаменитейшая битва!^[425] А после нее – безоглядное бегство армии Карла Смелого в феврале 1476 года и разграбление его богатейшего лагеря, откуда пропали и исчезли в неизвестности легендарные драгоценности Великого герцога Запада. Грансон! Я и сам мечтал о нем. А что за повод?

– Один дворянин старинной фамилии находится на смертном одре и очень хотел бы, чтобы вы выслушали то, что он вам доверит в свой последний час. Смерть от него в двух шагах.

– Так вот почему вы так торопитесь! Не волнуйтесь, я тронусь в путь ранним утром. Но, будьте добры, расскажите мне подробнее о том, что меня ждет.

– Во-первых, вы должны знать, что дворянин – мой очень близкий друг. Мы подружились с ним еще до войны. Тогда он был австрийцем, а впоследствии стал швейцарцем. Вполне возможно, его имя вам знакомо, зовут его барон Хагенталь...

– Вы хотите сказать, что он...

– Да, он внук того самого барона фон Хагенталя, который приказал расстрелять вашего двоюродного дедушку Анжело Морозини у стены Арсенала на глазах множества людей, когда Австрия завладела Венецией и его поймали в ловушку.

– Так он внук? И он хочет поговорить со мной? Но о чем?

– Этого я не знаю. Но хочу вас уверить, что барон – человек достойный всяческого уважения. Будь он другим, я никогда бы не стал отягощать вас этим путешествием. И повторяю, он при смерти...

– Понятно, я потороплюсь...

– Да, поспешите, прошу вас, – очень серьезно повторил нотариус. – И меня очень удивит, если вы меня потом упрекнете за это.

Альдо взглянул на квадратик бристольского картона – визитную карточку, протянутую ему нотариусом.

– Де Хагенталь? А почему же не фон Хагенталь?

– Я же сказал вам, теперь он по национальности швейцарец, отсюда и дворянская частица "де". Вас это шокирует?

– Нисколько, но признаюсь, что история меня заинтриговала. И, главное, как добраться в Грансон как можно быстрее? Проще всего было бы на машине, но сейчас зима, перевалы закрыты, а дорожные туннели полны самых неожиданных сюрпризов, – вздохнул Альдо, внимательно рассматривая старую и очень подробную карту Европы, занимавшую немалую часть стены. – Значит... Значит... Значит... Самым надежным будет ехать до Лозанны на поезде, а там взять у Малера на несколько дней автомобиль. Стало быть, всего хорошего, дорогой мой нотариус. Как только представится возможность, поделюсь новостями!

Нотариус и Альдо пожали на прощание друг другу руки, но мэтр Массариа не сразу отпустил руку Альдо. С волнением, которое он даже не скрывал, он проговорил:

– Спасибо, что согласились принести мир этой отлетающей душе, дорогой Альдо. Благослови вас Господь! Да! Чуть не забыл! Конечно, сообщите домашним, что едете в Швейцарию, но в подробности не вдавайтесь. Не исключено, что за домом Хагенталя наблюдают. И возьмите с собой пистолет. Сами знаете, никогда не угадаешь, что тебя ждет впереди. Вполне возможно, я ошибаюсь и был бы очень этому рад, но хочу, чтобы вы были во всеоружии.

– Положитесь на меня. Вы знаете, мне не привыкать.

– Еще раз большое вам спасибо.

* * *

Вернувшись домой, Альдо отправил юного Пизани, своего секретаря, на вокзал, и тот взял билет на вечерний поезд. Лизе было поручено собрать багаж, а сам Альдо отправился в лакированную гостиную, любимую комнату всей семьи, где они обычно обедали. С двух противоположных стен гостиной смотрели друг на друга два женских портрета, подписанные весьма знаменитыми фамилиями. Обе женщины на портретах были одеты в черное. Княгиня Изабелла, мать Альдо, которую писал Саржент^[426], была в черном бархатном вечернем платье, оставлявшем открытыми плечи и руки. Ни одна драгоценность не украшала их белизну, и только на пальце сиял изумруд, который был подарен ей в день помолвки. Зато ее визави, Фелиcия Морозини, представляла по отношению к ней контраст, и очень яркий по своей оригинальности. Винтерхальтер^[427] изобразил ее в черной амазонке, отдав должное ее красоте римской императрицы, увенчав эбеновой черноты волосы небольшим цилиндром, обвитым белой вуалью. Красоту эта дама сохранила до самого преклонного возраста.

Урожденная княгиня Орсини, Фелисия принадлежала к одному из самых знатных родов Рима. Умерла она в этом дворце в 1896 году, когда ей было восемьдесят четыре, а Альдо – двенадцать. Вполне подходящий возраст, чтобы отдавать должное величественной даме, твердой, как кремень, с неуступчивым характером, которую даже глубокая старость не лишила жизненных сил. В семье она слыла героиней.

В семнадцать лет она вышла замуж за графа Анжело Морозини, ни разу его не видев и зная жениха только понаслышке, и прожила с ним всего полгода во взаимной страстной любви, которую разрушили австрийцы, бывшие тогда полновластными хозяевами Венеции. Они расстреляли ее обожаемого мужа и превратили юную женщину в жаждущую мести фурию.

Фелисия стала яростной бонапартисткой, укрылась во Франции, наладила связи с карбонариями, пытаясь устроить побег брата из грозной крепости Торо, глядящей на залив Морле. Она сражалась с оружием на баррикадах во время "Трех славных дней"^[428], к безграничному восхищению художника Эжена Делакруа, который был в нее тайно влюблен. Уехала, избежав заключения в тюрьму при Луи-Филиппе, которого ненавидела. Она пыталась освободить из золоченой клетки австрийцев сына Наполеона, а потом преданно служила Наполеону III, будучи одновременно и его деятельным агентом, и украшением двора, когда изредка удостаивала его своим появлением в Тюильри или в Компьене.

Оставшись верной себе и своей любви к Франции, Фелисия пережила в Париже страшную осаду, так драматически завершившую царствование Наполеона III, получила рану и была на волосок от смерти. Ей было пятьдесят семь, ее спас врач одной знакомой семьи, который с истинной любовью выходил ее. И он же после того, как опасность миновала, привез ее в Венецию, где дедушка и бабушка Альдо встретили ее, как королеву. С этого дня, если не считать двух или трех поездок во Францию к своей подруге Гортензии де Лозарг, Фелисия не покидала дворца Морозини. Для Альдо она стала бабушкой, заменив родную, которая вскоре умерла. Мальчик обожал эту великолепную даму, сохранившую, несмотря на возраст, свою красоту, и перенял от нее вкус к опасным приключениям, которые так часто заставляли горько вздыхать жену Альдо – Лизу. Теперь Фелисия Орсини покоилась возле своего супруга на Сан-Микеле, острове мертвых, в часовне семьи Морозини, всегда полной цветов.

Когда Лиза заглянула в гостиную, чтобы сказать Альдо, что все готово к отъезду, он все еще стоял перед портретом Фелисии. Лиза тихонько подошла к нему и взяла под руку.

– Я так и не решила, кто из них красивее, – сказала она, взглянув на Изабеллу. – Нет сомнения, что в лице твоей мамы больше нежности, и на ее долю выпало больше счастья. Их жизни были такими разными!

– Характеры тоже. Фелисия была острой шпагой, готовой в любую минуту покинуть ножны, а мама – воплощением любви и ласки... И, как всегда, парадокс судьбы! Фелисия мирно закрыла глаза в окружении нашей любящей семьи, а мама не только умерла одна, но ее убили, и убийцей стал тоже член нашей семьи...

– К этой семье теперь принадлежу и я и горжусь этим, – проговорила Лиза. – А тебе пора выходить, если ты не хочешь опоздать на поезд. Альдо! Ты же едешь в Швейцарию, значит, наверняка навестишь папу?

Альдо рассмеялся, взглянул на Лизу и поцеловал ее.

– Ох уж эти женщины! Но тебе, моя дорогая, не узнать больше, чем ты знаешь, потому что не знаю и я, заеду в Цюрих или нет. – Если заеду, то ты приедешь ко мне, и мы благополучно вернемся вместе.

– Как это было бы чудесно! Просто идеально! Но на самом деле...

– Не продолжай! – И прибавил нараспев: – Если я заеду к Морицу, то позвоню, и ты приедешь. Если нет, приеду я! А теперь я убегаю, и не вздумай меня задерживать!

Больше всего Альдо не хотел сейчас разговоров с женой. Дело – если эту поездку можно было назвать делом – до крайности интриговало его. Разумеется, если бы его просил не Массариа, он бы никуда не поехал...

Но! Но демон авантюр если и дремал в Альдо, то всегда вполглаза! Он и вмешался.

"Ты прекрасно знаешь, что поехал бы. Не поехал, а помчался! – осуждающе проговорил суровый голос, который время от времени раздавался в душе Альдо. – Ты по-прежнему обожаешь тайны! И единственное, что тебе сейчас не по нраву, это отсутствие Адальбера!.."

– Не угодно ли помолчать! – тут же возмутился про себя Морозини. – Я, кажется, ничего у тебя не спрашивал!

Обиженный ангел-хранитель, приготовившийся было сопровождать Морозини, печально сложил крылья и вернулся дремать в теплый уголок возле камина. И дремать ему было тем уютнее, что он знал: он прав, как никогда!

* * *

Несмотря на снег, который засыпал все вокруг, Морозини добрался до Грансона всего за несколько часов без малейших затруднений. В Лозанне напротив вокзала он арендовал отличный автомобиль марки "Рено", почти такой же, даже по цвету, какой купил Адальбер для их перемещений между Парижем, Шиноном, Цюрихом и Лугано. Альдо часто водил его, так что и тут уверенно сел за руль и без помех проехал семьдесят километров, отделявших озеро Леман от Невшательского озера, в конце которого расположился Грансон.

Маленький средневековый городок, где домишки плотно окружили стены и башни замка, словно послушные цыплята гордую собой наседку. Замок смотрел на большое голубоватое озеро, и его городок вместе с ним, и, надо сказать, выглядели они вместе просто очаровательно – старинные дома, башенки, коричневые, словно бархатные, крыши. Все здесь дышало миром и безмятежностью, какие жители мудрой Швейцарии сумели возвысить до высокого искусства.

Благодаря карте, полученной от Массариа, Альдо не составило труда отыскать "Сеньорию", своеобразное подобие замка, но куда меньшего размера и совсем не сурового, стоящего в окружении парка, спускавшегося террасами к озеру. С первого взгляда было ясно, что садовник "Сеньории" знает свое дело и по нраву своему романтик. Этот прелестный уголок хорошо было бы навестить весной. Как бы он порадовал глаз! Однако, со слов нотариуса Альдо знал, что у него никогда больше не будет повода приехать сюда, и пожалел об этом. Когда много странствуешь, то иной раз случается вдруг увидеть место, куда хотелось бы вернуться. Но чаще всего вернуться туда нельзя. Потерянный рай, у ворот которого стоит грозный ангел-дворник, опираясь на метлу... В пылающий меч ангела Альдо не верил: слишком опасное оружие, одно неверное движение, и наши несчастные прародители исчезли бы с лица земли.

А прародители получили свыше приказ: "Плодитесь и размножайтесь!" Тоже, прямо скажем, немалая проблема. Как его выполнишь, не нарушая правил морали, если вас всего двое? Ну, ладно бы, если б послали с небес на помощь какую-нибудь команду штрафников, земля бы тогда заселилась существами небесной красоты, так нет ведь, нашими предками стали кроманьонец и Венера Брассемпуйская, ну и другие, конечно... Прошедшие века подтвердили, что говорливый змий не задержался навсегда в раю и что...

"Перестань валять дурака, – одернул себя Альдо. – Тебе предстоит встреча с умирающим!"

Но ему нужно было как-то себя подбодрить после утомительного путешествия... И, конечно, он нервничал перед предстоящей встречей... К тому же Адальбера не было рядом, и ему предстояло действовать в одиночестве...

Между тем его приезд не остался незамеченным. Решетки ворот под балконом, соединившим две небольшие башни, растворились. Седовласый лакей, исполненный впечатляющего достоинства, одетый в форменный пиджак с золотыми пуговицами и белоснежную рубашку с воротником-стойкой, приблизился к машине. Альдо не дал ему времени задать вопрос.

– Князь Морозини, – представился он, протягивая свою визитную карточку. – Мэтр Массариа должен был сообщить о моем приезде. Я приехал из Венеции и... Надеюсь, не опоздал.

– Нет, состояние барона сейчас вполне удовлетворительное. Полагаю, – добавил слуга с улыбкой, – что господин барон никогда бы не позволил себе умереть, не повидавшись с князем Морозини. Меня зовут Георг, моя жена – Марта, она ведает кухней. Если Ваше Высочество^[429] желает дойти до замка пешком, мой сын Матиас займется вашей машиной.

Замок внутри был так же по-средневековому суров, как и снаружи: в гостиной – глубокие стрельчатые окна и каменные скамьи, чтобы сесть, если залюбуешься красивым видом. Огромный камин с полыхающим костром поленьев. На карнизе камина – битва оленей, а над ним – целая коллекция старинного оружия. На одной стене несколько портретов, на другой – красивый гобелен с травами и цветами и... Здесь же была размещена кровать с колонками и пологом с таким же растительным рисунком. Очевидно, для облегчения ухода за больным гостиная стала спальней.

Однако Гуго де Хагенталь ожидал своего гостя не под покровом полога. Он сидел в одном из кресел возле камина, и вид его почему-то растрогал Альдо.

Высокого роста, ссутулившийся вопреки усилиям держаться прямо, с как будто рубленным топором лицом и голубыми, глубоко запавшими глазами, барон скрывал худобу широким одеянием из черного бархата. Круглая черная шапочка, несомненно, согревала уже облысевшую голову. Ему трудно было даже дышать, и все-таки он постарался улыбнуться и протянул гостю полупрозрачную исхудалую руку, для которой уже тяжело было массивное кольцо с гербом. Альдо с поклоном пожал ее.

После нескольких любезных слов, отчетливо произнесенных слабым голосом, который странно было слышать от этого костистого человека, наверняка когда-то без труда могущего носить доспехи средневековых рыцарей, хозяин указал на стоящее рядом с ним кресло.

– Не знаю, как и благодарить вас, князь, что проделали столь долгий путь из Венеции, куда когда-то наведывался и я. Я молил Господа, чтобы Он дал мне сил вас дождаться. Долгие годы меня тяготит груз тяжкого стыда, и, поверьте, мне было бы легче, если бы это был мой личный стыд. С ним, оставаясь наедине с собственной совестью, можно было бы бороться, найти средство его победить или усмирить. Но что поделаешь с чужим? Этот стыд принадлежит человеку, который не испытывал ни малейших угрызений совести, нарушая древние законы рыцарства. Он не понимал, что, нарушая их, пятнает герб наших предков кровавой грязью.

Ужас, который читался в этом угасающем взгляде и от которого дрожали руки, уже лишившиеся своей силы, растрогал Альдо. Он видел, что этот старый человек претерпевает накануне смерти крестные муки, не понимал их причины и рад был ему помочь всем, чем мог.

– Я знаю эту историю, – заговорил он в ответ. – Она жестока. Но ведь и все, что происходит, когда народы воюют, когда один из них становится победителем, а другой побежденным, ужасно. Австрийцы стали хозяевами Венеции. Жестокость была правом сильного.

– Нет. Сильный не имеет права на безнаказанные поступки и в первую очередь не имеет права себя бесчестить. Что вы знаете о смерти Анжело Морозини, вашего родственника?

– Что в качестве достойного потомка трех дожей и нескольких героев он желал продолжать борьбу с оккупантами, принял участие в заговоре... На что имел полное право, – добавил, слегка усмехнувшись, Альдо.

– Так, так, продолжайте.

– Что еще сказать? – вздохнул он и пожал плечами. – Заговор был раскрыт, а он расстрелян у стены Арсенала, к отчаянию своей молодой жены Фелисии, урожденной княгини Орсини. Они были женаты всего полгода и страстно любили друг друга. Всю свою остальную жизнь она посвятила борьбе с Австрией. Если описать ее жизнь, она будет похожа на роман.

– А она никогда не пыталась отомстить виновному? Виновным был только один, остальные были исполнителями его воли.

– Думаю, она понятия не имела, кто именно был виновным. Иначе, полагаю, приложила бы все силы, чтобы расправиться с ним. Еще будучи ребенком, я запомнил ее решительной и непреклонной, она мстила бы безжалостно, не пожалев и собственной головы.

– Вы приносите мне утешение. Ее горе, по крайней мере, не было отравлено отвращением!.. Теперь я открою вам, что было на самом деле. Фридерик, мой предок, видел княгиню Фелисию всего один раз, когда она со служанкой пришла в церковь, и безумно в нее влюбился, но ему хватило ума не открывать ей своих чувств. План его был прост: уничтожить сначала мужа, а там будет видно. Он завлек Морозини в ловушку. Тогда всюду вспыхивали стычки, князь ненавидел завоевателей, вовлечь его в ссору не составило труда... Удары были направлены в основном на него, он был серьезно ранен, но не убит. Фридерик признался князю, что он охвачен страстью к его жене, и если князь отнесется к его признанию с пониманием, то раны его будут вылечены...

– Что?! Неужели он мог подумать, что на князя подействует этот шантаж? Мог хотя бы узнать, с кем ему придется иметь дело, если он не догадывался об этом! Но я думаю, что он просто сумасшедший. И что же дальше?

– Морозини плюнул ему в лицо. В следующую секунду, несмотря на раны, а они были очень серьезными, его отправили на расстрел.

Альдо замер, недоверчиво глядя на хозяина замка.

– Неужели нашлось двенадцать солдат, готовых выстрелить в умирающего? – наконец спросил он, не в силах этому поверить.

– В Австрии среди военных царила железная дисциплина, не хуже, чем в Германии. Анжело Морозини ценой сверхчеловеческого усилия поднялся на ноги и сумел посмотреть смерти в глаза. Свое преступление Фридерик совершил напрасно: на следующий день графиня Морозини исчезла.

Приступ жестокого кашля оборвал речь старика. Альдо пытался сообразить, чем ему помочь, но Георг уже спешил на помощь хозяину, держа в руках бокал с темной жидкостью и чашку с водой. Проследив, чтобы хозяин отпил глоток микстуры и запил ее водой, он обратился к Альдо.

– Ваше сиятельство очень бледны. Могу я предложить вам...

– Только не микстуру, спасибо, – отозвался Альдо, – а вот капелька шнапса мне бы не повредила.

Хагенталь опоминался после приступа и с видимым удовольствием наблюдал, как Альдо, не моргнув глазом, опрокинул ликерный стаканчик крепчайшей водки, подействовавшей на него, словно удар. И хотя ему было интересно, все-таки он не спросил, с помощью какого фрукта был произведен этот огненный напиток.

– Вы согласились выпить вина под крышей моего дома, благодарю вас, – прошептал старый хозяин.

– Почему бы нет? Вы же всеми силами стараетесь стереть следы преступления, в котором абсолютно никак не замешаны. Но почему именно вы, а не ваш отец? Или дядя?

– Я единственный сын и был уже немолод, когда незадолго перед смертью моего отца узнал эту историю. Она давила на него тяжким грузом, но он скрывал ее, отгородившись молчанием. Узнав о случившемся, я начал думать, как нам получить прощение, необходимость которого ощущал все настоятельнее. Как раз в то время я принял швейцарское гражданство. Теперь я настоящий единственный Хагенталь.

– Позвольте задать вам вопрос: а почему вы поселились именно здесь?

– В Грансоне? Это другая история, но, как мне кажется, она тесно связана с той трагедией, о которой я только что вам поведал. Здесь жил наш дальний родственник. Он купил этот дом и провел в нем долгие годы. Его увлекала история Средневековья, и он питал настоящую страсть к тем, кого называли когда-то Великими герцогами Запада, в особенности к последнему из них, который назывался Смелым или просто Смельчаком. Карл был человеком необычным. Он был баснословно богат, смелость его граничила с безумием, но при этом в нем словно бы таился злобный гений саморазрушения. И этот гений, соединившись с гордыней, которая граничила у герцога с болезнью, день за днем, шаг за шагом толкал его к страшной смерти: Карла нашли на берегу замерзшего озера неподалеку от Нанси, города, который он собирался сделать ключом Бургундии, с черепом, раскроенным топором, и телом, растерзанным волками. А он был господином Фландрии, Брабанта, Эно, Голландии, Зеландии, Фрисландии, Гелдерна, Малина, Маастрихта, Анвера, Намюра, Лимбурга, Люксембурга, Австрии, Артуа, Бургундии, желал стать королем, а затем, вполне возможно, и императором, если была бы на то Божья воля...

– Но на своем пути он столкнулся, – подхватил негромко Альдо, – с опаснейшим политиком своего времени, своим родственником, королем Франции Людовиком XI. Этот Вселенский Паук, лишь изредка покидая свой замок Плесси-ле-Тур, двигал шахматные фигурки из золота и хрусталя, держа руку на голове Милого Дружка, белой борзой, которую очень любил, и управлял многими другими фигурами. Видите, я тоже знаю историю, – с улыбкой добавил Морозини. – Эта страница завораживает и меня, и я испытал странное волнение, очутившись в Грансоне.

Хагенталь вновь закашлялся, и Альдо тут же протянул ему ложку тягучего сиропа.

– Спасибо, – поблагодарил больной, переведя дыхание. – Неужели, зная о битве Карла, вы ни разу не побывали здесь? И в Мора тоже? А ведь там случилось второе поражение, после которого произошла трагедия в Нанси!

– Нет, не довелось. Езжу я очень много, но в этих местах впервые.

– Подумать только! А ведь вы не просто специалист по старинным драгоценностям, но и знаток самых известных из них. Исторических! Вы меня удивили. Подойдите-ка к окну, которое выходит на заднюю часть дома, и скажите, что вы там видите.

– Живописный холм с деревьями на фоне далеких заснеженных Альп.

– На этом холме располагался роскошный лагерь Карла Смелого. Он весь был уставлен шатрами. Если вы подниметесь на этот холм, то внизу противоположного склона увидите большой камень. Он остался, а обширный пруд, который выкопали бургундцы, чтобы поить своих лошадей, исчез. Камень до сих пор называют "Камнем дурного совета", потому что, именно сидя на нем, герцог решил повесить на стенах замка и ближайших деревьях защитников города. Повесить, а когда места оказалось недостаточно, то и утопить. Вы... Я думаю, вы знаете, что за этим воспоследовало?

Голос барона совсем ослабел. Альдо поспешно наклонился к нему.

– Наша беседа вас утомила, простите и позвольте мне откланяться.

Старик поднял к нему изможденное лицо.

– Задержитесь еще немного... Я... не сказал главного.

– Но я могу вернуться.

– Нет. Мои минуты сочтены.

Рука его исчезла в кармане бархатного одеяния и вновь появилась, держа замшевый футляр с раздвижной крышкой. Отодвинув ее, барон достал нечто особенное, что мгновенно приковало к себе взгляд гостя. Для любого другого предмет смутно напомнил бы цветок из золота, но опытный взгляд Морозини сразу увидел, что перед ним оправа особого украшения, которое укрепляли на мужском головном уборе, закрытой короне или парадном шлеме. Украшение это иногда называли "колосом", иногда "гребнем", что, по существу, было неправильно, потому что "гребни" делались на шлемах, и к ним прикреплялись перья.

Барон высказал относительно него свои соображения.

– Это застежка, но название не кажется мне разумным, ведь она ничего не застегивает. Однако это все, что осталось от головного убора, который Смелый считал своим талисманом. И не без оснований! С той минуты, как он потерял его здесь, в Грансоне, военная удача от него отвернулась. После Грансона его ждал Муртен^[430], а затем смерть в Нанси^[431].

Альдо уже ничего не слышал, ласково касаясь длинными тонкими пальцами чудесного призрака, вынырнувшего из тьмы веков. В его памяти, словно на засветившимся экране, всплыли страницы из книги его венецианской библиотеки, рассказывающие о фантастических сокровищах, которые оставил на берегу этого озера герцог, желавший стать самым могущественным государем Европы. Искусство художника воскресило это украшение таким, каким оно было, когда украшало гордого победителя, въезжавшего в покоренный город. Никогда – за редчайшим исключением – герцог не въезжал в города в шлеме. Он всегда надевал расшитую жемчугом шапочку, символ сопутствующей ему удачи. Появляясь в ней, он словно бы объявлял своим новым подданным, что их господин не нуждается в их жалком добре.

Альдо так бережно держал драгоценную оправу, будто она была хрустальной, и сам не заметил, как задал вслух совершенно детский вопрос:

– Неужели вы пригласили меня к себе, чтобы подарить мне эту драгоценность?

Новый приступ кашля помешал барону ответить сразу.

– Мне бы очень хотелось подарить вам эту штуку со всеми камнями... Но к ней у меня есть еще кое-что...

Он достал из футляра маленький мешочек и выложил его содержимое на ладонь.

– Один из "Трех братьев", он достался мне по наследству. Я знаю, вы антиквар, и мне показалось правильным перед тем, как я предстану перед Господом, отдать в ваши руки это чудо. Жалкое возмещение за те несчастья, которые один из ваших предков претерпел от одного из моих.

Затаив дыхание, Альдо смотрел на великолепный рубин, играющий пурпурными огнями в красноватом свете камина.

– Но это невозможно... – проговорил он наконец и замолчал, не в силах продолжать.

Рука его дрогнула, когда на ее ладонь опустился камень. Другой он судорожно шарил в кармане, разыскивая лупу. Наконец вставил ее в глаз и принялся рассматривать чудо, мерцающее перед ним.

– Сомневаетесь в его подлинности? – печально прошептал Хагенталь.

– Нет, нисколько! – живо отозвался Альдо, продолжая изучать камень.

Ошибиться трудно, все было на месте: огранка того времени, вес, цвет, небольшие царапинки, которые можно рассмотреть только в лупу, – следы веков. Не будь Альдо опытнейшим экспертом по старинным драгоценностям, он счел бы этот камень даром небес, так он был великолепен. Но речь шла о "Трех братьях". Неужели рубин был, в самом деле, одним из них? Но ведь вся троица, и он это знал с полной достоверностью, покоится в одном из ларчиков Морица Кледермана, банкира-миллиардера, его тестя... Между тем подлинность этого рубина была очевидной!

Именно это и произнес Альдо вслух, но не дал своему хозяину вставить ни слова, потому что тут же засыпал его вопросами:

– Как случилось, что камень оказался у вас? Вы сказали, что получили его по наследству? От вашего отца, конечно, не так ли?

– Нет, от моей покойной супруги, умершей два года тому назад. Она была старшей дочерью голландца барона Кирса.

– Известное имя в мире коллекционеров! И известно давно.

– Да, у него была значительная коллекция, но после его смерти собранные им драгоценности были распроданы его женой, англичанкой.

Обстановка не располагала к шуткам, но Морозини не мог сдержаться.

– Ваша семья имеет немало сходства с Лигой Наций, – с улыбкой прознес он.

– Да, совершенно верно, – очень серьезно отозвался барон. – Вы даже представить себе не можете, до какой степени. Мой тесть прекрасно понимал, что произойдет после его смерти. И чтобы спасти то, что он справедливо считал самым драгоценным своим достоянием, раздал три рубина Карла Смелого своим трем дочерям: моей жене Хильде, ее сестре Элеоноре, вышедшей замуж во Франции и ставшей француженкой, баронессой де Гранльё, и младшей, Луизе, которая спустя недолгое время вышла замуж за шоколадного магната Тиммерманса. Он запретил продавать эти драгоценности. Всю свою жизнь тесть мечтал собрать все камни знаменитого талисмана, и, раздав дочерям эти великолепные рубины, надеялся таким образом сохранить хотя бы их.

Изумленный фамилией, которую стала носить третья дочь барона Кирса, Альдо не сразу заметил, что его хозяин внезапно стал сползать с кресла, хватая ртом воздух. Услышав хрип, он склонился к умирающему и поспешил к двери, чтобы позвать Георга, который тут же явился.

– Марта! Пошли за доктором, – сразу же распорядился старый слуга. – Но сначала нам нужно положить его в постель.

– Я помогу вам, – тут же предложил Альдо.

По правде говоря, Альдо мог бы справиться и один, без всякой помощи: несмотря на высокий рост, барон стал легче легкого. Бледное лицо барона побелело еще больше. Он уже не дышал, а хрипел, и старый слуга поднял на Морозини взгляд, в котором блестели слезы, а тревогу сменила боль.

– Боюсь, Ваше Высочество, что конец близок. Только силой воли он отодвигал свой смертный час, но теперь...

– Смерть вступила в свои права... Если вам нужна моя помощь, я могу задержаться.

– Мы были бы вам благодарны за помощь. Я попросил бы вас известить о происходящем барона Карла-Августа фон Хагенталя, дальнего родственника нашего барона... И его наследника, как я думаю! – неожиданно сердито объявил старый слуга, и Альдо понял, что Георг не жалует этого родственника.

– Он живет где-то неподалеку?

– Нет, в Австрии. В...

– Ты слишком много говоришь, Георг! – одернула его жена, входя в комнату с подносом, на котором стояла чашка с горячим питьем.

– Вам нечего меня опасаться, сударыня, – успокоил ее Альдо. – А для подобного рода извещений вам лучше всего обратиться к мэтру Массариа, нотариусу. Вам не понадобится даже адрес, его знает вся Венеция, а главное, он всегда на месте, чего не скажешь обо мне. И позвольте мне вручить вам вот это, – добавил он, доставая из бумажника купюру в двести франков. – Если деньги не пригодятся вам на другие нужды, украсьте могилу цветами, а я помолюсь за усопшего.

После того, как барона перенесли на постель, у Альдо не было никакой необходимости оставаться возле больного. Но ему не хотелось расставаться так скоро с этим незаурядным человеком, истинным рыцарем, который не считал себя вправе умереть до тех пор, пока не исполнит своего долга: хоть как-то возместить невинно пролитую кровь. И хотя она была пролита не им, эта кровь всю жизнь не давала ему покоя.

Однако Альдо понял, что его присутствие смущает Марту. Взгляд у нее был встревоженный. Еще он понял, что она боится встречи с наследником. Но почему? Нелепый и неуместный вопрос. Что ему за дело? Альдо в последний раз поклонился старику в черном бархатном одеянии, распростертому на кровати, и удалился.

Он уехал из замка по дороге, которая прямиком вела на холм Герцога Бургундского, как без затей окрестили его местные жители. Альдо остановил автомобиль и пешком направился к купе деревьев на вершине. Его охватило невольное волнение: он шел по той самой дороге, сейчас едва заметной, по которой когда-то следовал Карл. Альдо вообразил себе яркие шатры – плотный шелк поверх полотна, который делал их непроницаемыми для дождя – и развевающиеся флажки над ними. Сказочный город, внезапно возникший в этих местах, таил в себе множество сокровищ, и среди них самую удивительную драгоценность того времени... А сколько еще великолепных вещей, принадлежавших самому Карлу Бургундскому, – его трон, парадный меч, походная часовня с золотой, украшенной драгоценными камнями, священной утварью, реликвариями, шитыми золотом и серебром пеленами, несметное количество одежды, белья, дорожных сундуков, ларцов, полных драгоценностей... Любая обыденная вещь была украшена драгоценностями и могла считаться предметом искусства. Морозини не без улыбки представил себе одетых в кожу горцев с голыми руками, их молчаливое изумление, когда они проникли в этот сказочный город... А когда разграбили его, то и понятия не имели о ценности захваченных сокровищ. В этих краях не забыли истории, что передается из поколения в поколение, о горце, который нашел великолепный бриллиант с жемчужной подвеской, положил его обратно в ларчик и пошел за тачкой, собираясь увезти вместе с остальным добром. А потом раздумал и продал безделушку за флорин пастору, а тот за три франка своим сеньорам...

Вся Швейцария обогатилась, получив эту манну небесную, но в первую очередь те, кто знал ей цену – банкиры, менялы, золотых дел мастера и ювелиры. Крестьяне продавали за гроши серебряную посуду, кромсали на куски великолепную парчу, продавая ее локтями суконщикам. Самые прекрасные драгоценности сосредоточились в конце концов в руках Фуггеров, богатейших купцов и банкиров Аугсбурга. С течением лет эти драгоценности перешли к Максимилиану, сыну императора Фридриха III, который женился на Марии Бургундской, единственной дочери Карла Смелого, что и поспособствовало необыкновенному могуществу рода Габсбургов. Затем сокровища перешли к Генриху VIII Английскому и исчезли, когда Кромвель поднял восстание против Карла I и отрубил ему голову...

* * *

Альдо бродил по холму довольно долго, погрузившись в размышления о прошлом, но грубая проза все-таки отвлекла его от грез: он проголодался. Морозини вернулся к машине и проехал еще несколько километров, но не в сторону Лозанны, а в противоположную, в глубь Швейцарии, и остановился возле живописной харчевни, где миловидная служанка подала ему не только сытный обед, но и бутылку "Кло-де-Мюрай", вина, которое Альдо не ожидал увидеть в этой глухомани. Две чашки кофе, две сигареты на десерт, и Альдо решил ехать не в Лозанну, а в Цюрих. После событий сегодняшнего дня он посчитал, что ему просто необходимо повидаться с тестем.

"Три брата" обнаружили тенденцию к размножению. В голове у Альдо вспыхнуло множество вопросов. И ему показалось, что никто лучше тестя не ответит на них.

Из Цюриха он, как и обещал – правда в шутку, вовсе не собираясьиз Грансона отправляться в роскошную резиденцию Кледермана, – позвонит Лизе. Да, тогда он не собирался навещать тестя, но теперь не мог вернуться домой с одним из "Трех братьев" в кармане, прекрасно зная, что вся троица мирно покоится в сейфе дворца Морица Кледермана.

Несмотря на скверную погоду – снег пошел, как только Альдо выехал из Грансона, – он еще три часа ехал мимо полей, лесов, озер и холмов, увенчанных феодальными замками. Сильно подморозило, но гололеда, по счастью, не было, и Альдо с улыбкой повторял про себя, что очутился в стране Пер Ноэля.

Бурное движение на улицах Цюриха в час пик, когда все спешат с работы домой, вернуло его из сказки на грешную землю. Альдо знал, что тесть подолгу засиживается у себя в банке, и, поднимаясь по широкой мраморной лестнице, снова улыбался, представляя себе, как будет удивлен Мориц Кледерман его визитом. Лестница из мрамора и бронзы привела его к личному кабинету банкира, в приемной которого сидел секретарь, человек средних лет, скорее молодой, чем старый, казавшийся неотъемлемой частью роскошной обстановки.

– Добрый день, господин Бирхауэр, – весело поздоровался гость. – Если мой дорогой тесть сейчас не занят с каким-нибудь посетителем, я хотел бы увидеть его немедленно.

Присущая Бирхауэру невозмутимость не позволила ему удивиться вторжению экспансивного гостя.

– Нет, он сейчас один. Добрый вечер, ваше сия...

– Чудесно! Это все, что я хотел знать!

Альдо уже толкнул дверь, ведущую в кабинет, и громко провозгласил:

– Добрый вечер, Мориц! Простите за неожиданное появление, но мне необходимо поговорить с вами! Случилась невероятная вещь...

Кледерман, словно во время правительственного приема, только едва приподнял брови, выразив удивление.

– Альдо? Что-то случилось? Лиза?

– Нет, она не больна! Ни Лиза, ни ваши внуки! Иначе я просто позвонил бы вам, а не мчался по всей Швейцарии.

– Вы мчались по всей Швейцарии? И откуда же вы приехали?

– Из Грансона. Я навещал там умирающего барона.

– Вот как.

Кледерман протянул руку и снял трубку с внутреннего телефона.

– Меня нет ни для кого, Бирхауэр, – спокойно произнес он и положил трубку на рычаг.

Затем перевел глаза на зятя и секунду смотрел на него. Альдо весело улыбался.

– И что же, Альдо? Мне кажется, вы весьма возбуждены. Неужели вы так спешили поделиться со мной вашей новостью?

– Вернее будет сказать, находкой или открытием.

– Даже так?

И снова оба замолчали, потом Альдо, улыбаясь, задал новый вопрос:

– Ваш кабинет снабжен звукоизоляцией?

Снова повисло молчание, глаза банкира сузились.

– Может быть, нам лучше отправиться домой и поговорить там? Вы похожи на кота, который облизывается при виде мыши, собираясь съесть ее на обед. Я терпеть не могу играть роль мыши.

– Нет, я вовсе не злой кот, но, конечно, не отказался бы от стряпни вашего суперповара.

Кледерман больше не раздумывал. Он, обычно ходивший размеренно и неспешно, быстро направился к двери и на ходу распорядился:

– Бирхауэр, вызовите мою машину.

– Не стоит, – остановил его Альдо. – Я нанял машину в Лозанне.

– И сдадите ее здесь. Агентства этой фирмы повсюду одинаковы. Мою машину, Бирхауэр, закрывайте бюро и можете отправляться домой.

– Так рано?! Но сейчас еще нет и...

– Вот именно! Отдохните немного. Я еду домой и не хочу слышать о банковских делах до завтрашнего утра!

– Как скажете, господин Кледерман. Признаюсь, что позабыть о цифрах, слушая музыку Моцарта...

Блаженная улыбка на лице секретаря вызвала ответную улыбку банкира.

– Согласен, время от времени можно себя побаловать. Я тоже люблю Моцарта.

* * *

Десять минут спустя роскошный серебристо-серый автомобиль уже скользил вдоль озера. В нем царило молчание. Морозини, улыбаясь про себя, краешком глаза наблюдал несомненные признаки нетерпения у человека, чье бесстрастие вошло чуть ли не в поговорку. Один-единственный раз банкир вышел из себя, и при этом воспоминании у Альдо до сих пор пробегал мороз по коже...

Внезапно он услышал вкрадчивый вежливый голосок, который совсем не был похож на обычный полнозвучный баритон Кледермана:

– Вы в самом деле не хотите мне ничего сказать раньше, чем мы окажемся дома? Даже в моей машине, где не слышно урчания мотора?

Немного поколебавшись, Альдо полез во внутренний карман и достал футляр с оправой. Чудо-рубин давно уже спрятался в его правом носке согласно давней привычке к предосторожности.

– Почему же? Позабавьтесь этой игрушкой, только при одном условии, не зажигайте плафон.

– Можно подумать, что вы меня не знаете. Могли бы не предупреждать. Но...

Что это такое?

Привыкшие к хрупким и тонким вещам пальцы банкира вертели и ощупывали странную вещицу, которая пока еще оставалась загадкой, сообщив о себе только одно: она была изготовлена из золота. Не ожидая разгадки от своего спутника, Кледерман внезапно наклонился к окошку в кабину шофера.

– Вы ползете, Жозеф! Быстрее, черт побери!

Автомобиль рванул артиллерийским снарядом, обдав ветром влюбленную парочку, что миловалась, переходя улицу. Молодые люди замерли в испуге, но их тут же взбодрила очередь бранных слов, собранных по всем портам мира, которую не без восхищения выслушал отчасти шокированный Альдо.

– Мои поздравления, дорогой тесть, – наконец выговорил он, доставая платок и вытирая им лоб. – Я знал, что вы полиглот... Но впечатлен виртуозностью!

– Не отвлекайте меня, Альдо. Мы приехали.

Серебристый "Роллс-Ройс" остановился внизу у лестницы, и Кледерман уже мчался наверх со скоростью ветра, нисколько не заботясь о зяте, который, умирая со смеху, не отставал ни на шаг. Один за другим мужчины влетели в вестибюль, благо мажордом вовремя отворил массивную дверь, и с той же скоростью поспешили к главной лестнице.

– Все в порядке, Грубер? – успел бросить на ходу смеющийся Альдо.

– Я... О, господин князь! Надеюсь, ваше сиятельство здоровы. И ваша супруга...

– Все здоровы, все в порядке! Скоро увидимся!

Минуту спустя за ними закрылась дверь кабинета, и Альдо заметил, что Кледерман дважды повернул в двери ключ, что открывало доступ в комнату-сейф, где он совсем недавно пережил худшие минуты в своей жизни. В этой комнате находилось с десяток ячеек, но Альдо не последовал туда за тестем, ограничившись наблюдением за ним из удобного кресла, куда немедленно плюхнулся. Он примерно знал, что содержится в каждом из металлических ящиков, и немало удивился, что тесть занялся вторым сейфом. Альдо даже немного расстроился: неужели старый волк в одно мгновенье разгадал загадку, которую он ему загадал?

Да, так оно и было, он не ошибся. Мориц вернулся в кабинет с ларцом, украшенным бронзовыми накладками с гербом Бургундии, поставил его на письменный стол и открыл. На черном бархате засияли три великолепных густо-фиолетовых рубина. Кледерман положил оправу рядом.

– Она? – уточнил он с торжеством в голосе. – Оправа "Трех братьев"? И еще жемчужин и "Великого бриллианта Бургундии"?

Альдо сложил оружие. Ничего, у него в запасе еще один сюрприз.

– Да, она, – признал он, – и я вас от души поздравляю, что вы так быстро разгадали мою головоломку. Подсказок тут не было. А теперь, что вы скажете об этом?

Взгляд тестя выразил некоторое удивление, когда Альдо засучил правую брючину, запустил пальцы в носок и извлек оттуда маленький замшевый мешочек. Он держал его в руке до тех пор, пока не привел себя в порядок, и только потом вытряхнул его содержимое по другую сторону от оправы, не отрывая глаз от лица Кледермана. Альдо хотел насладиться изумлением тестя.

Он увидел даже нечто большее. С изумленным "ох!" Мориц с видом хищной птицы буквально вцепился в камень. Он взвесил его на ладони, рассмотрел каждую грань, положил рядом с другими, снова взял и почти уткнулся в него носом.

– Невероятно, – промурлыкал он наконец. – Совершенно невероятно! Никогда в жизни я не видел столь совершенной копии!

– Это не копия, – ответил Альдо и протянул ему свою ювелирную лупу. – Этот рубин был огранен в то же самое время и той же самой рукой, что и остальные. Он точно такой же подлинный.

Коллекционер получил удар в свое самое больное место. Он сердито нахмурился.

– Надеюсь, вы не хотите сказать, что мои "Три брата" подделка?

– Я бы не решился утверждать это... Я хорошо их знаю... И вместе с тем...

– Что значит "вместе с тем"?

Морозини взял лупу и рассмотрел по очереди всех трех обожаемых "детишек" его тестя.

– Полагаю, вы подтвердили их подлинность, когда они к вам вернулись после путешествия по Франции? – осведомился он.

– Разумеется, да! Хотя нет! – совершенно неожиданно заявил банкир. – Я был так счастлив, что они вернулись...

– Дайте их мне! Мы должны убедиться.

На протяжении нескольких нескончаемых минут Альдо, преобразившись в придирчивого эксперта, осматривал один за другим рубины и наконец со вздохом положил их на стол.

– Сомнений быть не может. Это ваши камни.

Про себя Альдо молил Бога, чтобы голос его не выдал. В первый раз в жизни он выносил суждение, нет, конечно, не ложное, но приправленное сомнением, и это сомнение вызывали у него теперь рубины Кледермана. Он сам себе не верил. Сколько раз он имел счастливую возможность любоваться коллекцией тестя и всегда приходил в восхищение. Даже в кабинете Ланглуа на набережной Орфевр в Париже, когда раскрыли сумки, найденные на вилле Сен-Мор. И неудивительно! Коллекция была потрясающей! Так, может быть, тогда глаза Альдо, завороженные игрой и блеском драгоценных камней, утратили присущую им остроту? Сомнения теперь близились к уверенности, но он предпочел таить ее про себя: рубины Кледермана вполне могли быть не настоящими "братьями", несмотря на разительное сходство с ними. Вполне!

Альдо забрал "свой" рубин, опустил в мешочек и вновь отправил в носок. Тесть следил за путешествием рубина с горестным удивлением.

– Неужели вы его заберете? – спросил банкир разочарованно.

– Конечно, заберу. В ячейке вашего сейфа он не принесет нам никакой пользы. Не забывайте, что кроме этого должны быть еще два точно таких же, не говоря о жемчужинах и знаменитом бриллианте. Но зато я вам подарю золотую оправу. Она слишком хрупка и вряд ли без потерь вынесет тяготы путешествия. Я, конечно, могу завернуть ее, но вряд ли мне удастся запихнуть ее во второй носок.

Кледерман признал его правоту и принял подарок с детской радостью, которая роднила его со всеми коллекционерами на земле.

– Сейчас мы это отпразднуем! – радостно объявил он. – Какое шампанское вам по душе?

– Любое! У вас в доме не бывает ничего посредственного! Но если вы позволите, я сначала позвоню Лизе.

– Вы хотите узнать ее мнение о шампанском?

– Нет. Когда я уезжал, она хотела узнать, куда я отправляюсь, а я объяснил, что не имею права говорить. Тогда она сказала: "Если ты случайно заедешь в Цюрих, позвони, и я тоже приеду".

Альдо взял трубку и попросил соединить его с Венецией. Ему пообещали сделать это через четверть часа. Альдо изумился: так быстро?! Да еще зимой!

Швейцарская телефонная компания работала на диво точно: через одиннадцать минут Морозини соединили с Венецией. Но не с Лизой. Однако он слушал собеседника с таким вниманием, что банкир уже приготовился всерьез расспросить его, но тут его зять воскликнул:

– Немедленно еду!

И положил трубку с таким озабоченным видом, что тесть по-настоящему обеспокоился.

– Что случилось, Альдо? Что-нибудь с Лизой?

– Слава Богу, с Лизой все в порядке, но ее нет дома, потому что она только что уехала в Париж.

– В Париж? Но тогда что-то случилось с госпожой де Соммьер. Только в этом случае она могла уехать, не дожидаясь вас.

– Да, что-то в этом роде. Тетя Амели старше нас лет на сорок, и Лиза полетела ей на помощь, похоже, сильно разгневанная на меня за то, что меня никогда нет на месте, когда я нужен.

Кледерман рассмеялся.

– Вы не первый год женаты, Альдо, и должны были бы хорошо изучить характер своей жены!

Но у Альдо не было никакого желания смеяться.

– Так оно и есть, но дело совсем не в Лизе. Вчера утром исчезла Мари-Анжелин дю План-Крепен, она исчезла после утренней шестичасовой службы из церкви Святого Августина, где стала свидетельницей убийства, совершенного в исповедальне!.. Как вы думаете, если я выеду тотчас же на машине, это будет быстрее, чем на поезде?

– Я думаю, если сводка погоды приличная, вы сможете быть в Париже еще до полуночи, – ответил Кледерман, берясь за телефонную трубку.

– Не понимаю, каким образом.

– После наших последних приключений я обзавелся личным самолетом. Он доставит вас в Бурже, где вас будет ждать машина. У меня великолепные пилоты. Но я бы дал вам один совет: переночуйте у меня.

– Но...

– Послушайте меня, черт возьми! Сейчас уже ночь, у вас был трудный день. Вы будете в Париже совсем поздно и окажетесь без сил. Я уж не говорю о том, что перебудите весь дом. А я думаю, что госпожа де Соммьер больше всего нуждается в отдыхе, поскольку засыпает с большим трудом. Сейчас я отдам необходимые распоряжения, и вы будете в Париже к полудню завтрашнего дня. Как раз, когда туда приедет на поезде ваша жена.

– Думаю, что вы правы, – не мог не согласиться Альдо. – Но почему тогда Лиза не прибегла к вашей помощи, а решила трястись в нашем старом добром Симплоне?

– Только потому, что самолет – мое недавнее приобретение, и она о нем ничего не знает. Теперь я гораздо чаще буду видеться с внуками!

"Господи Боже мой! – невольно подумал Альдо, тут же представив себе своих предприимчивых близнецов. Стоит им узнать о самолете, удержу им не будет. Летающий дед! Только этого нам не хватало!"

Он предвидел также, что не один день – и не одну ночь тоже! – в его дворце все будут обсуждать невероятную новость, что слух о ней облетит всю Венецию по обе стороны лагуны, утвердив невероятные преимущества семейства Морозини по отношению ко всем прочим смертным, не так уж щедро в прямом и переносном смысле облагодетельствованным судьбой.

Кледерман потянулся к телефону.

– Одна минута, и все в порядке!

Альдо положил руку на рукав Морица, удерживая его.

– Спасибо. Не стоит беспокоиться.

– Почему? Вы боитесь самолета?

– Нет, но мне не хочется лишить Лизу возможности сделать сюрприз из своего приезда, ведь она так любит тетушку Амели! Все знают, что Лиза – мама-наседка и обожает свой дом. И вот она бросает его и мчится, не теряя ни секунды, ей на помощь. Тетя Амели будет очень растрогана, и я не хочу лишить мою жену прекрасного порыва, сыграв с ней злую шутку и приехав раньше нее. Если вы согласны потерпеть меня еще несколько часов, я охотно высплюсь, а завтра сяду на парижский поезд. К тому же у меня появится время зайти к "Шпрюнгли" и купить для моей бедной тетушки Амели ее любимые шоколадные конфеты. Вы скажете, мелочь? Но только из тысячи мелочей складываются великие дела. Однако, черт побери, в какую ловушку сунула нос наша неугомонная План-Крепен? Тетя Амели, я думаю, от расстройства заболела! Нет, только представьте себе, погнаться за убийцей, имея в качестве оружия зонтик и молитвенник!

Громко произнеся последнюю фразу, Альдо отправился спать.

Но прежде чем лечь, еще раз полюбовался рубином. Великолепным, вне всякого сомнения! Принадлежал он не знающему удержу герцогу Бургундскому или нет, неизвестно, но его красота наверняка влекла к себе многих, и он явно принадлежал к тем роковым камням, за которыми тянется кровавый след...

(обратно)

Глава 3 Военный совет

Появление Альдо на улице Альфреда де Виньи рассеяло то оцепенение, которое охватило всех после необъяснимого исчезновения Мари-Анжелин.

Первое, что увидел Альдо, это красные глаза Сиприена, свидетельство его бессонных ночей. Он постарался ободрить старика, но тот горестно покачал головой.

– Господин Альдо очень добр! И все тут у нас очень добрые... Но беда случилась по моей вине!

– По какой еще вине?

– Если бы мы с ней с утра не поссорились, мадемуазель не опоздала бы на мессу, и наш дом не погрузился бы в такое отчаяние. Как я виноват! Ох, как я виноват!

– Смешно это слышать, – возразил Адальбер, прибежавший на звуки громкого разговора. – Мадемуазель была в церкви, там произошло убийство, и никакая сила не помешала бы ей вмешаться в это дело! Рад тебя видеть, старина, – приветствовал он Альдо, обняв его и только потом крепко хлопнув по плечу.

– С каких это пор ты встречаешь меня объятиями?

– Случай исключительный, не жди, что войдет в привычку. Как ты здесь очутился? Кто тебя предупредил?

– Ги Бюто, вчера вечером. Я был в Цюрихе и...

– Почему ты мне сразу не сказал, что едешь к папе? – жалобно воскликнула Лиза, торопливо сбегая по лестнице.

– Потому что сам не знал, что поеду к нему. Я навестил по просьбе Массариа одного умирающего и, только побывав у него, нацелился на "дворец Кледермана". В этом случае я обещал тебе позвонить и позвонил. Так я узнал, что ты уехала и почему. И был очень растроган, поверь, – добавил он, погружая лицо в пышные волосы жены.

– Но это же так естественно. К тому же я так виновата перед твоей тетушкой.

– Ничуть. Ты же знаешь, она сама доброта.

В вестибюль спустилась и госпожа де Соммьер собственной персоной и тут же очутилась в объятиях Альдо. Нежно прижимая тетушку к себе, он почувствовал, что она слегка дрожит, и эта дрожь красноречивее любых слов сказала ему об отчаянии, в которое погрузило его тетю исчезновение верного "Санчо Пансы". Однако ни выражение лица, ни манера держать себя никогда бы не открыли этого. Зная тетю Амели с детства, Альдо не удивился: она была настоящей маркизой, она умела владеть собой.

Альдо и себе не позволил расчувствоваться и собрался уже заговорить, но Адальбер начал первым.

– А можно мы не будем стоять в прихожей? – громко осведомился он. – Ты хотя бы завтракал, Альдо?

– В поезде. Но чашку хорошего кофе выпил бы с удовольствием.

С не меньшим удовольствием Альдо про себя отметил, что его ведут в зимний сад, а не в библиотеку, как он опасался. Возвращение в зеленую светлицу, неотъемлемой частью которой была План-Крепен, говорило, что тетя Амели поверила в будущее. И он подвел ее к любимому креслу, похожему на трон со спинкой в виде веера. Новостью было только то, что госпожа де Соммьер тоже попросила для себя кофе, а не своего любимого шампанского. Как и Альдо, она выпила целых три чашки, в то время как Адальбер рассказывал во всех подробностях, что произошло.

– Не слишком ли много кофе? – ласково упрекнул Альдо маркизу. – Вы опять не будете спать!

– Часом больше, часом меньше, не имеет значения, – отозвалась она. – С очками я прекрасно читаю. Продолжайте, Адальбер.

– Я почти уже закончил. Остается назвать только имя жертвы, погибшей в церкви Святого Августина, которое люди Ланглуа сумели узнать. Это оказалась графиня де Гранльё, которая долгое время жила на улице Веласкеса и которая...

– Как, ты сказал, ее фамилия?

– Гранльё. Она тебе знакома?

– Да... С недавнего времени. Или это очень распространенная фамилия?

– Есть только две графини де Гранльё, как утверждает наша маркиза: полусумасшедшая снобка, которая занимает теперь особняк на улице Веласкеса, выселив из него свою свекровь. И старая графиня, удалившаяся после смерти сына в родовой замок, где вечным сном мирно спят все члены ее семьи и где она чувствовала себя гораздо лучше, чем в Париже, потому что там ее родина и потому что с ней жила ее внучка.

– А где находится этот замок?

– Где-то в районе Ду. Со стороны Понтарлье.

– В бога...

– Альдо! – воскликнула госпожа де Соммьер. – Ты прекрасно знаешь, что меня приводит в ужас, когда упоминают имя Господа нашего всуе. Даже План-Крепен...

Тут она остановилась – запретное и такое родное имя слетело с ее губ! Но Альдо поспешил заполнить возникшую паузу.

– Вы знаете, откуда я приехал?

– Мы знаем, что из Швейцарии, – ответил Адальбер. – Но Швейцария велика. Будь добр, уточни, пожалуйста.

– Я был в кантоне Юра, а еще точнее, в Грансоне, куда меня пригласил один старый дворянин, родом австриец, принявший швейцарское подданство. Его мучили угрызения совести. Я бы даже сказал, он испытывал отвращение к бесчестному поступку, совершенному его дедушкой.

– Раскаиваться в чужом поступке, пусть даже собственного предка? Такое не часто встречается, – заметила Лиза и не без иронии добавила: – И что же он такое совершил, этот австриец, непочтенный предок?

– Отвлекись на секунду от Австрии и Швейцарии и вспомни, кто ты теперь! – живо отозвался Альдо. – Ты – Морозини, как та прекрасная дама в черной амазонке, чей портрет вместе с портретом моей мамы украшает нашу лаковую гостиную в твоем дворце!

– Тетю Фелисию?! Так австрийский дедушка был...

– Тем, кто уничтожил ее мужа при обстоятельствах, о которых Фелисия и не подозревала, поскольку сразу же покинула Венецию и не попала в когти Хагенталя, который ее добивался.

– И за это твой барон хотел попросить прощения? – осведомился Адальбер.

– И еще передать мне очень скромное сокровище, которое досталось ему по наследству от жены. А теперь, может быть, вы не будете меня больше прерывать?

– Я, как самый болтливый, клянусь за всех остальных, – важно пообещал Адальбер, протянул руку и сделал вид, что плюнул на пол.

И заслужил сердитый взгляд друга, но уже в следующую секунду в самом деле слушал Альдо, не прерывая его. Он не произнес ни звука до тех пор, пока Альдо не вытащил из кармана мешочек с рубином.

– Черт побери! Какой подарок!

Лиза возмутилась.

– Но "Три брата" у моего отца! Разве нет?

– Мы с ним вместе совсем недавно внимательно их рассмотрели. Да, они у Морица. Но ведь и этот подлинный. Нужно постараться разгадать эту загадку. А сейчас для нас самое главное то, что такие же точно рубины находятся у двух невесток Хагенталя, и одна из них графиня де Гранльё, убитая в исповедальне церкви Святого Августина чуть ли не на глазах Мари-Анжелин. Я думаю, что в этот миг рубин обрел другого хозяина.

Повисло тягостное молчание: все присутствующие обдумывали предположение Альдо. Прервала его Лиза.

– А я думаю, – сказала она, – что все это нужно рассказать комиссару Ланглуа. И немедленно! Только у него есть возможности...

– Разумеется, мы все ему расскажем, – тут же прервал ее Альдо, но гораздо суше, чем следовало.

Лиза нахмурилась и открыла рот, чтобы все-таки высказать до конца все, что она по этому поводу думает. Но тут маркиза де Соммьер положила руку на Лизину и сказала с улыбкой, в которой нельзя было не заметить насмешки.

– Милое дитя мое, вам придется научиться обуздывать свои порывы и тем более желание дать совет, когда эти двое вышли на тропу войны.

– А они вышли? – огорченно переспросила Лиза.

– Побежали! Понеслись! И даже если бы не было Мари-Анжелин, которая сейчас для них стоит на первом месте, нельзя было бы им помешать ввязаться в историю, которая завертелась вокруг драгоценности, чья цена стала бы баснословной, если бы удалось найти все камни.

– Но эти камни у моего отца, – жалобно проговорила Лиза.

– Не все, и это видно по оправе, которую Альдо передал вашему отцу. Однако никто понятия не имеет, куда подевался легендарный "Великий бриллиант Бургундии"! Ну и бог с ним! Мы сейчас здесь не для того, чтобы искать исчезнувшие камни Карла Смелого, а для того, чтобы помочь План-Крепен вернуться к нам в добром здравии.

– Кто-нибудь знает, как проходит следствие? – поинтересовался Альдо. – И кто его ведет? Неужели сам Ланглуа? Я бы очень этому удивился.

– Молодой Соважоль, его любимец, – ответил Адальбер. – И это доказывает, что среди всех прочих дел именно этим они занимаются в первую очередь. Мы сейчас им позвоним, сообщим о твоем приезде и обо всем, что ты нам рассказал.

Он направился к телефону, подтверждая, что слово у него не расходится с делом, собираясь набрать номер полицейского управления, но внезапно остановился.

– Если речь идет о "Трех братьях", настоящих или поддельных, то у кого же третий? – спросил он. – Эй, Альдо, отвечай! Что ты так на меня смотришь? У красавицы потекла тушь?

– Оставь твои дурацкие шутки! При чем тут тушь? Я вот, например, не знаю, как ты воспримешь то, что я собираюсь тебе сказать.

– Занято! Все время занято! – занервничал Адальбер, нажимая на рычаг. – Да говори же ты скорей! Не томи!

– Потом скажу. Время терпит. Сначала дозвонись, поговори с Ланглуа. Ты же не булочки у кондитера заказываешь!

– До чего же ты иногда невыносим, Альдо! Алло! Алло! Я хотел бы поговорить с главным комиссаром Ланглуа, соедините меня, пожалуйста! Ах, он вышел. Пожалуйста, передайте ему...

В трубке послышались короткие гудки. Одной рукой Альдо нажал на рычаг, а другой показал Адальберу на высокую фигуру комиссара, появившуюся в проеме двери. Ланглуа поцеловал руку госпоже де Соммьер, потом Лизе и только потом повернулся к мужчинам.

– Похоже, я правильно сделал, что пришел, – сказал он, слегка улыбаясь, что случалось с ним нечасто и придавало особый шарм его слишком правильному и поэтому суровому лицу. – Когда вы появились в наших краях, Морозини?

– Только что приехал, и Адальбер как раз звонил вам, чтобы сообщить о моем прибытии.

Госпожа де Соммьер поднялась, и вслед за ней сразу же встала Лиза.

– Мы предоставляем вам возможность поговорить по душам, господа! Только одно слово, комиссар! Есть ли новости относительно... Мари-Анжелин?

– Нового пока ничего. Но мы ищем, ищем...

– Меня удивит, если вам не помогут новости, привезенные Морозини. Он приехал к нам прямо из Швейцарии.

– Да неужели! И откуда же?

– Из Грансона, но с заездом в Цюрих к тестю.

Женщины не спеша направились к двери, а Морозини тем временем в нескольких словах рассказал о своем путешествии.

Когда он закончил свою историю, одна из складок на лбу комиссара, свидетельство его озабоченности, разгладилась. Он взял рубин и повертел его в руках, заставив вспыхнуть огнями. Но он по-прежнему молчал. Мужчины не рашались нарушить тишину.

– Невероятно, – вздохнул наконец Ланглуа, говоря скорее с самим собой, чем с собеседниками. – Стоит совершиться где-нибудь преступлению, которое каким-то образом связано с вашим домом, как выясняется, что ключом к нему служит какая-то драгоценность!

– Вы называете "какой-то драгоценностью" талисман Карла Смелого?! Тут вы ошибаетесь, господин комиссар, – запротестовал Альдо.

– Ну да, вы считаете это особенным делом, потому что вам подарили великолепный рубин. Но загадок тут не меньше, потому что коллекция Кледермана вне подозрений, и тем не менее вы клянетесь, что и этот рубин тоже подлинный.

– Готов дать голову на отсечение!

– Может быть, удастся найти и второй, когда мы пустим в ход полученные нами сведения. Машина, похитившая мадемуазель дю Палан-Крепен, судя по номеру, зарегистрирована в Швейцарии, в кантоне Невшатель. Это недалеко от Грансона, если говорить о Швейцарии, и недалеко от замка госпожи де Гранльё, если говорить о Франции. В замке сейчас нет никого, кроме слуг. Гвендолен, внучка графини, и мисс Фелпс, ее гувернантка, уехали в Англию, как сообщила Соважолю молодая графиня де Гранльё. Разумеется, мы проверили сведения. Позвонили в Англию, подняли на ноги Уоррена, сведения оказались верными: девочка и гувернантка вот уже больше недели находятся в Англии. Соважоль сейчас во Франш-Конте. Получить какие-то интересные сведения от слуг – надежды мало. Их хозяйка совершенно неожиданно уехала в Париж накануне того дня, когда была убита. Причиной был телефонный звонок, который ее очень взволновал, но она никому ничего не рассказала. В Париж она отправилась на поезде, машина довезла ее только до вокзала в Понтарлье. С тех пор никаких известий.

– А План-Крепен? – спросил Адальбер. – О ней есть какие-нибудь известия?

Ланглуа смущенно отвел глаза в сторону, в то время как Адальбер и Альдо жадно смотрели на него.

– Вряд ли вы сомневаетесь, что я стал бы утаивать известия о Мари-Анжелин. Нам только известно, что ее похитили на улице Бьенфезанс, и больше никаких сведений у нас нет. Что касается самой машины, то из Берна на наш запрос ответили, что этот номер принадлежит члену Большого совета, который пользовался своим автомобилем на протяжении всех этих дней без малейших проблем.

– Снова поддельный номер, – горестно воскликнул Адальбер. – Похоже, мода на них среди мошенников не устаревает! Но я рад, что наши дамы удалились. С такими новостями их надежда увидеть Мари-Анжелин живой и здоровой сошла бы на нет. Негодяй, который перерезал горло пожилой женщине, не постесняется обойтись точно так же и с другой, а потом бросит ее в придорожную канаву на глухой дороге.

К удивлению Альдо, впрочем, не чрезмерному, на глазах Видаль-Пеликорна и в его голосе, который он старался сделать нарочито хриплым, были заметны слезы.

– Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я свое дело знаю? – запротестовал комиссар. – Мы предприняли все меры, всех предупредили, но, судя по тому, что нам рассказал Морозини, смерть вряд ли грозит мадемуазель. Скорее ее держат как заложницу.

– Но для чего?

– Вижу, что путешествие вас утомило. Кто, как не вы, придали совершенно иной смысл свершившемуся преступлению? Разве не у вас находится теперь рубин, который, как я понял, принадлежал покойной госпоже Хагенталь, сестре жертвы? Шантажом, вполне возможно, пугая судьбой внучки, госпожу де Гранльё принудили отдать принадлежащий ей камень. Нет сомнения, что будут искать и другие, так как речь, судя по всему, идет о сокровище Карла Смелого. А есть возможность узнать, кто третья сестра и, стало быть, где находится третий камень?

Альдо на секунду заколебался. Назвать третье имя значило открыть плотину, чтобы на них с Адальбером хлынул поток проблем. Но если это как-то поможет спасти План-Крепен...

– Мне известна фамилия третьей сестры, – решительно заявил он.

– И это...

– Госпожа Тиммерманс, вдова бельгийского шоколадного короля!

– Черт и дьявол!

Восклицание вырвалось у Адальбера. И он поспешно добавил:

– Ты уверен?

– Совершенно уверен. Но, согласись, женщин такого сорта трудно забыть!

– Ты это мне говоришь?!

– Простите меня, господа, – вмешался в разговор Ланглуа, – но я еще не ушел, и мне хотелось бы принять участие в ваших заботах.

– Так оно скоро и будет, – вздохнул Альдо, смирившись. – Но если бы было возможно, мы бы предпочли держаться подальше от этого дела, и в особенности от этой дамы.

– По какой причине?

Адальбер прокашлялся, прежде чем ответить.

– Вы помните изумруды Монтесумы?

Во взгляде Пьера Ланглуа замерцал иронический огонек.

– Мне трудно было бы их позабыть, равно как и все остальные дела, в которых вы принимали участие. – Комиссар повернулся к Альдо. – Я знаю, что вы тогда потеряли дорогого друга, а Видаль-Пеликорн принял на себя выстрел, посланный в отмщение, чтобы не подвергать опасности карьеру молодого человека, метившего в прокуроры Республики. Однако молодой человек после этого дела не захотел идти в прокуроры.

– Вы знаете даже это?!

– Будем считать, что я догадался.

– Вы представить себе не можете, как вы облегчили мне задачу! Хотя я вас за это не благодарю.

– Главное, чтобы правосудие было на высоте. А теперь объясните, по какой причине вы хотите избежать встречи с госпожой Тиммерманс?

– И с бывшей баронессой Вальдхаус, дочерью госпожи Тиммерманс, тоже. Хотя в истории с ней больше пострадал Морозини, – сообщил Адальбер, более тихо, потому что в соседней комнате послышался голос Лизы. – Она сыграла с ним прескверную шутку...

– Прошу прощения за вторжение. – В дверь заглянула золотоволосая головка Лизы. – Тетя Амели спрашивает, не порадуете ли вы нас, пообедав с нами, господин комиссар?

Приглашенный вежливейшим образом отказался: к сожалению, у него этот вечер занят. Но, возможно, в какой-нибудь другой?

– В любой, какой пожелаете! Только назовите дату вашим собеседникам. Оставляю вас...

Лиза исчезла, дверь за ней закрылась.

– Ты думаешь, твоя жена подслушивает под дверью? – с комическим ужасом шепотом спросил Адальбер.

– Непременно подслушивает. Она не посрамит семьи Морозини. Однако вернемся к нашим баранам...

– Может быть, вы мне все расскажете у меня в кабинете на набережной? Мне почему-то кажется, что там вы почувствуете себя свободнее.

– Будем вам благодарны, – с явным облегчением ответил Альдо.

– Тогда до встречи. У меня в одиннадцать часов утра. Не напоминаю о точности, зная вашу пунктуальность. Думаю, сегодня вечером вам лучше побыть со своей семьей. Госпожа де Соммьер очень нуждается в вашей поддержке. Я не позволяю себе даже думать, что с ней будет, если вдруг...

Ланглуа остановился, не закончив фразы. Но ее подхватил и закончил Альдо:

– Если Мари-Анжелин не вернется живой? Думаю, тетя Амели постоянно думает об этом и не может справиться с наваждением. Уверен, она ни одной ночи не спала после исчезновения нашей План-Крепен.

К несчастью, так оно и было. И на следующее утро, когда Альдо и Адальбер поехали на набережную Орфевр, Лиза потихоньку отправила Сиприена к профессору Дьелафуа, старинному другу и врачу их семьи, с тем чтобы он прописал тете Амели легкое снотворное, которое ей можно было бы давать без ее ведома.

Профессор рассмеялся прямо в лицо верному мажордому.

– Скажите княгине, что ее предприятие обречено на провал. У нашей дорогой подруги нюх ищейки, она мигом распознает, что ей что-то подмешивают. А вы, Сиприен, никогда ко мне не приезжали. В квартале сразу начнут болтать об этом, а я на сей счет необыкновенно чувствителен. В общем, сегодня я к вам заеду сам, в обычный час, когда у вас пьют шампанское.

– Самое печальное, профессор, что маркиза больше не пьет шампанского. Не хочет.

– Неужели? Дело гораздо серьезнее, чем я предполагал. Заеду непременно.

* * *

Собираясь к Ланглуа, Альдо и Адальбер стали настраивать скрипки в унисон, договариваясь, о чем будут рассказывать комиссару, а о чем промолчат, повествуя о своих взаимоотношениях с госпожой Тиммерманс и госпожой Вальдхаус. Но в конце концов решили, что говорить надо с полной откровенностью.

– Расскажем ему все! – предложил Адальбер. – Ей-богу, это будет лучше для наших дальнейших отношений. Тем более что мы понятия не имеем, что он знает сам и о чем успел догадаться. Я уверен, он оценит нашу прямоту и не станет вставлять нам палки в колеса, если мы осуществим небольшое путешествие, о котором, я думаю, ты мечтаешь так же горячо, как и я.

– Ты имеешь в виду путешествие во Франш-Конте? В самом скорейшем времени?

– Приятно, когда тебя понимают с полуслова.

– Согласен, но с одним условием: говорить будешь ты. Во-первых, всем известен твой ораторский талант, а во-вторых, ты врешь гораздо натуральнее меня.

* * *

Положив руки на подлокотники кресла, не выпуская из пальцев карандаш, Ланглуа с бесстрастным видом слушал Адальбера, ни разу не прервав его. И ни разу не шевельнувшись. Хотя Альдо, наблюдая за комиссаром, был уверен, что тот временами едва удерживается от смеха. Когда оратор завершил свою речь, комиссар оставался так же серьезен и даже закурил сигарету, прежде чем начать говорить.

– Благодарю за вашу искренность, господа. Итак, если я вас правильно понял, то вы оба опасаетесь встречи с этими дамами. Вы, Адальбер, с самой госпожой Тиммерманс, а вы, Морозини, с ее дочерью? Думаю, что смогу вас успокоить. Пока никакие слухи о деле графини де Гранльё не дошли до Брюсселя, и вполне возможно, никогда не дойдут...

– Никогда? В это я не поверю, – тут же откликнулся Альдо. – Судите сами: госпожу де Гранльё убили вдали от ее дома, и ничего при ней не нашли. Ни портмоне, ни сумочки. Опознала ее старушка-прихожанка, которая всегда ходит на утреннюю мессу и знает графиню, потому что та многие годы тоже жила в этом квартале. Я предполагаю, что графиня принесла на роковую встречу тот самый рубин, который у нее хранился. И почти в то же самое время ее шурин, барон Хагенталь, приглашает меня к себе и отдает мне второй рубин из трех, оставленных голландским коллекционером Кирсом своим дочерям. Безусловно, теперь мне ясно, что я должен был действовать, приняв хоть какие-то меры предосторожности... Скажу больше, злоумышленники, взяв План-Крепен в заложницы, начали охоту на второй камень. Они не оставят в покое и третий. Он может быть у шоколадной королевы, может быть у ее дочери, но наверняка ни та, ни другая не делают из этого тайны. Не сомневаюсь, что нужно их предупредить. Им грозит опасность.

– И при этом вы не хотите оказаться в поле зрении этих двух дам, когда они вынуждены будут принять участие в происходящем. Я вас правильно понял? – усмехаясь, уточнил полицейский. – А можете вы мне объяснить, Морозини, вы ведь как-никак специалист в этой области, как могло случиться, что три исторических драгоценных камня, о которых всем коллекционерам известно как о славе коллекции банкира Кледермана, вдруг оказываются в руках трех дочерей – и весьма уже немолодых – совершенно другого коллекционера, умершего не один десяток лет тому назад? Почему это было неизвестно до сих пор? Мне это кажется совершенно невероятным.

– Напрасно. Все коллекционеры ревниво хранят свои секреты. Что касается рубинов банкира, то я их видел вчера, и они совершенно того же возраста, точно такой же огранки, как этот. Они взаимозаменяемы. Я отдал оправу тестю, они идеально подошли к ней и великолепно смотрелись. Он не понимает, что происходит. Я тоже!

– Но вы не оставили свой рубин у него.

– Он хотел, чтобы я его оставил, но я предпочел взять его с собой.

– А вам не кажется, что при существующих обстоятельствах это опасно?

– Вполне возможно. Но он может послужить спасению человеческой жизни, и я счел за лучшее с ним не расставаться.

– Он при вас?

– Да, у меня в носке.

– Но ведь это неудобно? Китайская поговорка гласит, что камешек в обуви мешает смотреть на звезды.

– Повторяю, он в носке, так что все в порядке. И потом этот камешек все же не "Берег Бретани"^[432]!

Комиссар поднялся со своего кресла.

– Ну что ж, господа, в таком случае до следующей встречи, – произнес он. – Примите мои искренние поздравления по поводу истории с сокровищами Монтесумы. Ваши методы, может быть, не всегда легитимны, но уж точно действенны. Наша полиция строга, и я не могу предложить вам поступить к нам на работу, но Второе бюро^[433] вы могли бы прославить.

– Не хотим вас огорчать, но нам хватает других занятий, – проскрипел Видаль-Пеликорн.

– У нас есть намерение продолжить поиски План-Крепен и продвинуться в них как можно дальше, – прибавил Альдо.

– И как далеко вы намереваетесь зайти? – осведомился комиссар.

– До победного конца. Надеюсь, вы в нас не сомневаетесь?

– Нисколько. Но прошу, обойдитесь, пожалуйста, без средств, которые вынудили бы меня вас арестовать.

Возвращаясь на улицу Альфреда де Виньи в красном с черными кожаными сиденьями "Амилькаре" Адальберта, который дежурный полицейский проводил добродушным взглядом, потому что он был знаком почти всей парижской полиции, Адальбер спросил:

– Как думаешь, он на это способен?

– Арестовать нас? Думаю, что да, если долг этого потребует. Но что-то мне подсказывает, что в случае, если невиновность наша будет доказана, нам без труда удастся избежать этого. Потому что арест и в самом деле был бы всего лишь досадной ошибкой.

* * *

Во второй половине дня, когда Альдо вернулся, купив сигареты, Сиприен сообщил ему, что у маркизы в гостях госпожа де Гранльё, она приехала и попросила принять ее.

– Графиня в трауре, – уточнил старый мажордом, – и это меня очень удивляет: она не носила траур даже по мужу.

– Можно подумать, что вы с ней знакомы?

– Близким знакомством это трудно назвать, но улица Веласкеса в двух шагах от нас, а госпожа де Гранльё вполне хороша собой, так что заметить ее нетрудно.

– Попробуем рассмотреть этот феномен поближе. Я впервые слышу о вдове, которая бы оплакивала свекровь больше, чем мужа.

– Осмелюсь напомнить, что свекровь была убита.

– Вы правы, Сиприен, это обстоятельство налагает особые обязательства.

Молодой говорливый голосок доносился из зимнего сада, и Альдо направился туда, радуясь про себя, что тетушка Амели опять сидит там в своем царственном кресле, а это говорит о том, что она немного пришла в себя и вновь готова бороться. Однако на столике, возле которого находилась Лиза, вопреки обыкновению не стояли бокалы и ведерко с шампанским. Да и Лизе плохо удавалась роль дю План-Крепен, она за этим столиком не раскладывала пасьянсов и не одерживала победу за победой.

Альдо вошел, и гостья тут же повернула к нему голову. Определение Сиприена, что гостья довольно хороша собой, было откровенным преуменьшением.

Глухое черное платье подчеркивало сияющую белизну кожи, какой славятся настоящие англичанки, большие голубые глаза – может быть, слишком бледные, – очаровательный рот и маленький безупречный носик. Увидев Альдо, она засверкала кокетливой улыбкой, которая плохо сочеталась с траурным платьем, и даже сделала движение, как бы устремившись ему навстречу.

– Мой племянник, князь Морозини, – представила Альдо несгибаемая госпожа де Соммьер. – Графиня де Гранльё, невестка погибшей в церкви Святого Августина.

Альдо слегка наклонил голову, но не поцеловал протянутой ему руки в кольцах.

– Примите мои искренние соболезнования, мадам.

После чего Альдо сел рядом с Лизой у столика.

– О, мы не были так уж близки, и я огорчаюсь прежде всего за вас. Как мне рассказали, ваша служанка, желая прийти на помощь моей свекрови, бросилась...

– Мадемуазель дю План-Крепен принадлежит к знатному роду, ее предки принимали участие в Крестовых походах. Она не заслуживает того, чтобы в доме родственников ее называли служанкой, – сухо отозвался Альдо.

На миг ему показалось, что гостья вот-вот расплачется, такой у нее стал горестный вид.

– Простите меня великодушно, князь. Я повторила только то, что слышала. Я живу на улице Веласкеса, но, может быть, оттого что я англичанка и много путешествую...

– Кто же вамсказал такую нелепость? – поинтересовалась Лиза с сочувствующей улыбкой. – В квартале все знают мадемуазель дю План-Крепен и считают ее скорее экзотической птицей...

– Даже не знаю кто... Скорее всего тот полицейский инспектор, который пришел ко мне и сообщил ужасную новость.

– Инспектор Соважоль? – уточнил Альдо.

– Да, наверное. У этих людей нет доступа к высшим слоям общества. Им ничего не стоит спутать салфетку с тряпкой. Но как бы там ни было, я выражаю свое глубочайшее сочувствие госпоже де Соммьер и очень хотела бы теперь поддерживать с вашим домом дружеские отношения, раз уж жизнь нас сделала, так сказать, друзьями по несчастью...

– Ничего не может быть нам приятнее, – неожиданно сменил гнев на милость Альдо. – И ваша любезность, думаю, позволит мне задать вам вопрос: как случилось, что вы даже не подозревали, что госпожа де Гранльё в Париже? Для того, чтобы прийти так рано в церковь, она должна была где-то переночевать. Не с вокзала же она пришла. Так почему же не у вас?

– Из боязни побеспокоить. Вы представить себе не можете, до какой степени она была щепетильна. И очень застенчива. Поэтому, приезжая в Париж, всегда останавливалась в гостинице.

– Какой? "Рояль Монсо"?

– Нет, в гостинице для пассажиров возле Восточного вокзала. "Терминюс", так она, кажется, называется. Богатые отели ее смущали.

– Хотела бы я знать чем, – поинтересовалась Лиза, которой, судя по всему, не терпелось внести свою лепту в любопытный разговор. – В хороших гостиницах, как правило, опытный персонал, умеющий оценить клиента по достоинству и помочь ему в любой ситуации. Застенчивой знатной даме находиться в таком месте гораздо комфортнее, чем в сутолоке привокзальной гостинички.

– Откровенно говоря, даже не знаю, что вам ответить. Но случилось то, что случилось, вот и все.

Гостья встала.

– Позвольте мне поблагодарить вас за прием, и я искренне надеюсь, что мое короткое посещение положит начало долгой дружбе. Я, со своей стороны, побывав в вашем приятном обществе, очень бы этого хотела...

– Ваше пожелание нас радует, и мы его разделяем. Кстати, вы обмолвились, что много путешествуете.

– Да, все зависит от настроения. Но из-за этого неприятного дела я какое-то время поживу у себя. А потом поеду в Англию за дочерью.

– Мне говорили, что ваша дочь часто ездила к бабушке, – заметила маркиза.

– Да, часто. Горный воздух полезен для ее легких. И потом она полюбила те края, безусловно, красивые... Но суровые. И невероятно холодные зимой. По счастью, она не присутствовала при драме. Гувернантка моей дочери, мисс Фелпс, должна была поехать в... Карлайл по семейным делам и попросила у меня разрешения увезти с собой Гвендолен. Девочка не любит с ней расставаться. А в горах как раз было так много снега, и он грозил завалить замок...

Появление на сцене Адальбера прервало разговор, который стал казаться Альдо несколько бессвязным. Вновь последовала церемония представления, и, увидев перед собой столь прелестную особу, археолог сразу расцвел. Особа сразу же это заметила и послала археологу сокрушающую улыбку. Альдо поспешил положить конец опасному сближению. Он прекрасно помнил, чем чреваты вспышки сердечной активности его обожаемого друга, и демонстративно взглянул на часы.

– Чудо из чудес! Впервые вовремя! С вашего разрешения, милые дамы, мы вас покидаем!

– А ку... – начал было Адальбер, но толчок ногой под столом помешал ему продолжать.

Хотя он так и не смог припомнить, на какую встречу его так торопит Альдо, но тем не менее любезно распрощался с дамами, искренне уверив свою новую знакомую, что крайне огорчен, расставаясь с ней, едва успев ее увидеть. И буквально через пять минут Адальбер уже сидел в машине, так и не поняв, как это произошло.

– Что-то я никак не припомню: какая же это встреча у нас назначена? – пробурчал он. – Куда мы едем?

– Куда пожелаешь, – миролюбиво отозвался Альдо, закуривая сигарету. – Можем выпить по стаканчику в кафе "Де ла Пэ", в "Серкль" на улице Рояль или в "Хэррис-баре".

– А тогда зачем, спрашивается, было меня похищать? Потому что иначе, чем похищением, это не назовешь.

– Чтобы ты не влюбился в прелестную дурочку, которая глупа до такой степени, что ее глупость кажется наигрышем.

– Мне кажется, что глупости сейчас говорит умный Альдо. Я видел всего-навсего очаровательную женщину, которая говорит с акцентом... Надо сказать, прелестным...

– Акцент акцентом, но логика хромает! Представь себе замок в горах Юра, выстроенный и обустроенный специально, чтобы служить прибежищем от зимних ветров, метелей и снега. Придет тебе в голову уезжать из него, боясь зимы, на север Англии, почти на границу с Шотландией, в Карлайл?

– Лично я поехал бы на Лазурный Берег.

– И я вместе с тобой. Но не наша очаровательная графиня де Гранльё. Правда, она не поехала туда сама, а отправила свою восьмилетнюю дочь. Сама прекрасная Изолайн предпочитает жить в Париже.

– Изолайн? Какое выразительное имя! Сразу предстает перед глазами Средневековье! Прекрасные дамы! Высокие башни!

– Воссозданные Виолле-ле-Дюком^[434]. Никогда не любил трубадурского стиля! Для красоты картины добавь следующую историю – гувернантка девочки, некая мисс Фелпс, которой пришло в голову повезти свою воспитанницу знакомиться с этими благодатными краями в чудесное время года, просто-напросто отправилась туда по каким-то семейным делам. А мамаша девочки благословила их на это прелестное путешествие, но не прошло и нескольких дней, как бабушку из юрских гор находят на рассвете в Париже с перерезанным горлом, после того как она неведомо где ночевала.

– Может быть, и не ночевала, а сошла с поезда за час до этого.

– Экспресс Понтарлье – Париж прибывает в столицу между четырьмя и пятью часами утра. Трудно предположить, что она приехала на нем и гуляла два часа по Парижу. Нет, ты только представь себе: бедная женщина была настолько застенчива, что не только не останавливалась на улице Веласкеса, чтобы не беспокоить свою невестку, но и избегала дорогих гостиниц, вроде "Рояль Монсо", очевидно, робея перед персоналом. И поэтому предпочитала караван-сараи типа "Терминюса", где могла, по крайней мере, затеряться в толпе. Теперь, мне кажется, я достаточно четко обрисовал ситуацию. Твой ход!

– Что я могу сказать? Безусловно, все это очень странно, но...

– Я понял, что Изолайн не оставила тебя равнодушным!

– Ты вечно все преувеличиваешь. Относительно Изолайн скажу самую тривиальную вещь: она очаровательна. Относительно себя добавлю: ты страдаешь избытком воображения. Относительно всего остального вздохну: множество семей живут совершенно ненормальной жизнью, но со стороны она кажется нормальной. Что ты на это скажешь?

– Я пытаюсь тебе объяснить: у красавицы Изолайн, очевидно, такой девиз: "Живу, как хочу, но шито-крыто". И у меня нет ощущения, что ее дочь что-то для нее значит. Зато я очень хотел бы посмотреть на шотландку мисс Фелпс, которая явно вертит своей хозяйкой, как хочет, особенно в отношении дочери.

Альдо остановился и закурил новую сигарету.

– Продолжай! – нетерпеливо попросил Адальбер.

– Продолжаю! А что, если мы предположим, что пресловутая Фелпс тоже состоит в банде злоумышленников, что она похитила Гвендолен, чтобы дать возможность шантажировать бабушку. Бабушке заявили: если она желает увидеть внучку, пусть приезжает в Париж, в церковь Святого Августина к утренней мессе, войдет в исповедальню, ну и так далее... А в этой исповедальне она нашла свою смерть, а ее убийца сбежал с выкупом, который потребовал...

– А потребовал он рубин, одного "брата" из трех, которые снятся нынче в кошмарных снах Морицу Кледерману. Так?

– Благословен Господь! Его глаза прозрели, – с удовлетворением воскликнул Альдо.

– Не вижу, чему радоваться, – хмуро отозвался Адальбер. – Даже если мы в чем-то разобрались, ситуация остается мрачной. Мы будем бродить в потемках до тех пор, пока не узнаем, где находится План-Крепен. Но, может, наконец, появится свет в конце туннеля? Может, охотники за рубинами узнают, что еще один находится у тебя? Я думаю, ты спокойно с ним расстанешься, чтобы вернуть нам Мари-Анжелин.

– Само собой разумеется, – отвечал Альдо, пожимая плечами. – Именно это я и сказал Ланглуа. Но не скрою, что очень хотел бы узнать, откуда взялись эти три рубина, которые тоже именуются "Тремя братьями". Профессиональное любопытство, ничего больше. Для моего тестя главное – рубины, для меня – План-Крепен, и, если мы вернем ее без выкупа, тесть получит то, что так страстно желает.

Адальбер остановил машину на улице Камбон и повернулся к другу, чтобы лучше его видеть.

– Тем более что ты и в этом случае ничего не теряешь... Коллекция Кледермана рано или поздно достанется тебе.

Последние слова прозвучали менее уверенно, потому что синие глаза Альдо приобрели опасный зеленоватый оттенок, предвещающий грозу, и Адальбер поспешно добавил:

– Ладно, ладно, нечего сердиться! Я же знаю, что ради нашей дорогой маркизы и ее верной оруженосицы ты отдашь последнюю рубашку.

– Газуй! Мы едем обратно!

– Погоди, мы же решили выпить по стаканчику в "Хэррис-баре", потому мы и остановились на улице Камбон.

– Я раздумал. Мы с таким же успехом выпьем дома, зато ты понесешь заслуженное наказание!

Адальбер с показным смирением повиновался, добавив только:

– Пафоса у тебя не отнять!

* * *

Их скорое возвращение повергло обеих дам в недоумение.

– Уже? – удивилась Лиза. – И что же это за срочная и кратковременная встреча?

– Порыв ветра, – пробурчал Адальбер. – Меня пожелали спасти от чар сирены! Пообещали, что выпьем по рюмочке в приятном месте, но оказалось, что я не имею права даже на рюмочку. Едва мы остановились, Альдо решил, что пора домой.

– И вы его послушались? – возмутилась Лиза. – Ваша доброта вас погубит! На вашем месте я вышла бы из машины и забрала с собой ключи, выпила бы в баре рюмочку старого виски, а Его Высочество ждал бы меня... Или вернулся домой на такси!

– Сейчас не до ссор. Альдо рассказал мне о разговоре, который шел здесь в мое отсутствие, и, признаюсь, будь я на месте Альдо, поступил бы точно так же. Графиня очаровательная женщина, но она или полная идиотка, или с большим искусством таковую разыгрывает. А что вы думаете на этот счет?

– Склоняюсь к мысли, что она все-таки дурочка, – вздохнула тетя Амели. – Мне кажется, трудно достичь такого совершенства, если нет природной предрасположенности. Мы имеем дело с хорошенькой куколкой, которой манипулируют ловкие руки, а она им целиком и полностью доверилась.

– До такой степени, что подвергает опасности – а путешествие в такую погоду в Англию, безусловно, опасно! – восьмилетнюю девочку, свою собственную дочь?! Нет, такого я не могу себе представить! – заявила Лиза с невольной дрожью в голосе, которая растрогала Альдо.

Он взял ее руку, поцеловал в ладонь и не выпустил.

– Ты так думаешь, сердечко мое, потому что всей душой привязана к своим детям и даже в мыслях не допускаешь, что на свете существуют недостойные матери.

– И при этом, не колеблясь ни секунды, оставили своих малышей в Венеции и примчались ко мне на помощь! – подхватила растроганная госпожа де Соммьер. – Прошу вас, Лиза, не задерживайтесь в Париже надолго, иначе вы будете чувствовать себя очень несчастной.

– Я не хочу оставлять вас! Пока Мари-Анжелин...

– Ни слова на эту тему! Ее может не быть очень долго... Если она вообще вернется... А вам нужно быть с детьми.

– Но и вы, вполне возможно, тоже в опасности?

– Милые мои дамы, – вмешался Адальбер, – вас обеих переполняют самые добрые чувства! А вот что касается опасностей, то не будем забывать: будущее покрыто тайной, так что всем нам что-то грозит, только мы не знаем, что именно. Мы с Альдо снова вступаем на тропу войны, потому что ни он, ни я не можем спать спокойно, пока не узнаем, что случилось с План-Крепен!..

– Со мной тот же случай, – раздался голос Ланглуа, который вошел незамеченным и уже торопливо, широким шагом пересекал гостиную, а за ним по пятам семенил, словно такса, Сиприен.

Комиссар поклонился обеим женщинам, извиняясь за вторжение.

– Полагаю, господа, что намерения ваши не переменились? – обратился он к мужчинам.

– Можете не сомневаться, – тут же откликнулся Адальбер. – Но разрешите задать встречный вопрос: неужели мы вам понадобились?

– Признаюсь откровенно, да. Инспектор Соважоль, которого я отправил в горные края, обследовать имение госпожи де Гранльё, которое располагается неподалеку от Понтарлье, не подает о себе никаких вестей.

– Он поехал туда один?

– Нет, конечно. С ним еще главный инспектор Дюрталь, которого вы тоже хорошо знаете. Он в Понтарлье, но лишен возможности официально проводить расследования в Швейцарии. Во время нашей последней встречи вы не стали скрывать от меня своих намерений подключиться к этому делу, которое нас всех так волнует. Так что вы намерены предпринять?

Мужчины сообщили о своих планах. А заодно рассказали о визите графини де Гранльё-младшей и о своих сомнениях на ее счет: так ли она глупа на самом деле, или гениально притворяется?

– Постараюсь составить собственное мнение на этот счет и непременно поделюсь с вами, – пообещал комиссар. – Именно к ней я и направлюсь, покинув вас. У меня для нее плохое известие: этим утром в кустах Булонского леса, ближе к Порт Дофин, был найден труп ее мажордома Доминика Мареска. Ему тоже перерезали горло...

– И ему? Но с какой стати? Извините за глупый вопрос! Не стоило его задавать, вы ведь ничего об этом не знаете.

– Нет, вопрос совсем не глупый. Мажордом назначил встречу Соважолю, сунув ему в карман записку в день убийства госпожи де Гранльё. Они должны были встретиться в восемь часов вечера в кафе "Виктор Гюго" на площади Виктора Гюго, но он не пришел.

– Как, вы сказали, он был убит? – переспросил Адальбер.

– Ему перерезали горло бритвой, очевидно, после порции хлороформа.

– Тот же самый убийца, я думаю, – предположил Адальбер. – А на рассвете он сел в автомобиль со швейцарским номером и уехал. Я бы не отказался пойти вместе с вами, чтобы расспросить прекрасную Изолайн и посмотреть, какое у нее будет при этом лицо.

– Для изучения ее лица хватит и меня. Я пришел, чтобы поговорить совсем о другом. Речь об обитателях этого дома. Госпожа де Соммьер не должна оставаться здесь одна, княгиня Лиза не может надолго оставить детей. Тем более если мужчины уедут...

– Я тоже думаю именно об этом, – живо отозвался Альдо, но Лиза не дала ему договорить.

– Почему бы тете Амели не поехать со мной в Венецию? Скоро начнется карнавал...

– И множество весьма подозрительных и совсем не подозрительных людей под прикрытием масок и всевозможных костюмов заполонят весь город? А поскольку карнавал в этом году начнется раньше обычного, то он грозит совпасть еще и с "высокой водой"! Так почему бы тебе, Лиза, не отправиться, как обычно, в Вену или в "Рудольфскроне"? Я уверен, что твоя бабушка очень обрадуется приезду тетушки Амели.

– И я была бы рада повидать ее, – откликнулась маркиза, – но у меня нет ни малейшего желания покидать свой дом, оставив старичков-слуг на волю сумасшедшего убийцы! И потом, если Мари-Анжелин удастся сбежать, то куда ей пойти, как не сюда?

– Словом, ни одна, ни другая не желают трогаться с места, – вздохнул Ланглуа. – Что ж, в Париже обеспечить охрану не трудно. Вернемся к практике, какую использовали в деле "Шинон". Только вы, маркиза, должны дать обещание, что попросите свою кухарку не считать моих людей гусями на откорме.

Хохот Адальбера помешал ему договорить.

– Нашли время упоминать об этом! – не удержался египтолог от замечания комиссару.

Но тот только искоса посмотрел на него и просто-напросто повернулся спиной, обратившись к Лизе.

– А вы, княгиня? Каково ваше решение? Я знаю, что вы думаете: какая наглость использовать таланты моего мужа, отрывая его от дома и детей... Но, лишившись Соважоля, я всерьез нуждаюсь в помощи Альдо... И в помощи его друга. Мне нужно знать, что на самом деле происходит в тех краях.

– Не стоит извиняться, все совершенно естественно. Его профессия связана с неизбежным риском. И если у вас возникнут трудности с работой в Швейцарии, то в лице моего отца вы всегда найдете надежную поддержку. Я даже думаю, не разместить ли у него наш "цирк Морозини"? Как вы знаете, его дом в Цюрихе – настоящий сейф.

– Замечательная идея, – одобрил Альдо. – А не могла бы ты взять с собой и Ги Бюто? Из-за приключения в Лугано он был в двух шагах от смерти, его здоровье так ухудшилось. Хотя...

– Что означает повисшее в воздухе "хотя"?

– Ты знаешь Бюто не хуже меня, Лиза! Он счастлив и спокоен только в Венеции, в нашем магазине.

– Так закрой магазин, Альдо! Карнавал для этого великолепный повод: ты опасаешься воров. Так удобно красть драгоценности в платьях с кринолинами и в тогах прокураторов! Каждый год этот печальный опыт повторяется. А с почтой справится и малыш Пизани.

– Опомнись, Лиза! "Малышу Пизани" уже тридцать два! Не называй его так!

– Но он не женат! Поэтому...

– Стоп! – прервал супругов Адальбер, становясь между ними. – Не стоит увлекаться малышом Пизани. Не поддаемся панике. Возвращаемся к сути. Осмысляем, с чем имеем дело. Первое: госпожа де Гранльё была убита, безусловно, из-за рубина, который достался ей по наследству. Второе: если бы План-Крепен не оказалась на месте убийства и не побежала за убийцей, в этом доме все бы шло своим чередом. Согласны?

– Согласны, – кивнул головой Альдо, но не смог удержаться и добавил: – Но она бросилась его преследовать.

– Господи! Какой же ты зануда! Переходим к тебе. Твой нотариус отправил тебя в Грансон утешать старичка на смертном одре, пожелавшего искупить преступление своего предка драгоценным подарком. И ты получил второй рубин. Однако для тебя он стал большой загадкой. До этого ты считал обладателем "Трех братьев" своего тестя. Ты сравнил рубины, убедился еще раз, что все камни подлинные, и задумался: а что, если их было не три, а шесть? И невозможно поручиться, что убийца из церкви Святого Августина не узнал этот исторический факт раньше тебя. Хотя пока никто не посягал на твой рубин.

– Подожди секундочку! Встречался с Хагенталем я и могу сказать: да, он очень спешил отдать мне камень, а слуги в его доме чего-то или кого-то боялись.

– Мир его душе! Он мог бы позаботиться о ее покое чуть раньше. Остается третий рубин. Он находится у милейшей госпожи Тиммерманс, которую ни ты, ни я не хотим больше видеть. Мы не собираемся заниматься этим камнем. Если он выплывет на поверхность, комиссар не станет привлекать нас к этому делу.

– Да! Проблему, если она возникнет, я буду решать с бельгийской полицией, – отрезал Ланглуа. – У нас с ней великолепные отношения. Так к какому же выводу вы пришли, Видаль-Пеликорн? Жаль, что я не могу уделить вам больше времени, но должен сказать, что слушал вас с любопытством.

– Спасибо. Я сделал следующий вывод: Лиза со своей ребятней отправляется к отцу, взяв или не взяв с собой Ги Бюто. А мы с Альдо отправляемся на поиски Мари-Анжелин и по возможности помогаем инспектору...

– Дюрталю.

– В розысках Соважоля, после чего все разъезжаются по домам.

– Мудрое решение, – одобрила Лиза. – Ты согласен, Альдо?

– Конечно, кто бы спорил, – согласился он как-то уж слишком быстро и закурил сигарету.

– Другое дело, что мне кажется, все еще сложнее, – продолжала она бесстрашно, – внутренний голос мне подсказывает, что ни ты, ни папа ни за что не оставите хитрую арифметическую задачу: каким образом исчезнувшие во тьме веков "Три брата" умножились вдвое, появившись спустя столько веков на свет божий?

Адальбер улыбнулся Лизе самой чарующей улыбкой.

– С детства обожал хитрые арифметические задачи! Из одного крана вода течет быстрее, чем из другого... Два поезда выехали навстречу друг другу, когда они встретятся, если... Что может быть увлекательней?

– А я всегда терпеть не мог математику, – вздохнул Альдо. – Кстати, Лиза, ты знаешь, что у твоего отца есть теперь самолет?

– Что? Что? – переспросила ошеломленная Лиза.

– Самолет. Такая штуковина с крыльями, которая мотается по небу и производит оглушительный шум.

– Но зачем ему самолет?

– Об этом ты сама его спросишь, моя радость. Но думаю, что купил он его не без причин.

(обратно) (обратно)

Часть вторая Тайна План-Крепен

Глава 4 Взгляд в прошлое...

Альдо, усевшемуся поутру в скромненький "Рено" Адальбера, который тот купил после серьезного ранения Альдо в замке Круа-От, показалось, что они вернулись в прошлое. Давно ли они точно так же покидали улицу Альфреда де Виньи, отправляясь в Шинон? И тогда у них тоже были удостоверения журналистов. Но тогда Адальбер был Люсьеном Ломбаром из "Энтрансижан", Альдо – Мишелем Морльером из "Эксельсиора", и удостоверения журналистов неведомо откуда достал египтолог. На этот раз им выдал их Ланглуа, не сказав ни слова, и кроме них еще удостоверения личности и водительские права. А друзья позаботились о своем внешнем виде.

Альдо, как всегда, предпочел английский стиль – твидовый костюм, габардиновое пальто, каскетка. Адальбер нарядился в черный баскский берет, высокие ботинки на толстой подошве и просторное пальто "Берберри" с теплой подстежкой.

– Испугался, что нас будут принимать за близнецов? – поинтересовался Альдо, критически обозрев головной убор друга.

– Нет, не захотел красоваться в тирольской шляпе с кисточкой, – не остался в долгу Адальбер.

Альдо чувствовал себя неуютно, оставив привычные для него мелочи в сейфе неумолимого Ланглуа: золотой портсигар с монограммой и гербом, бумажник из крокодиловой кожи с княжеской короной, перстень с печаткой из сардоникса и тоже с гербом. Он с ними никогда не расставался. Оставлено ему было только обручальное кольцо.

– У меня такое ощущение, что меня раздели, – пожаловался он Адальберу.

– Ничего, тебе не повредит пожить немного, как простой человек. Ланглуа знает, что делает. Мы должны на коленях благодарить его за помощь. Похоже, он доверяет нам безгранично. Исчезновение План-Крепен и Соважоля, который не подает признаков жизни, беспокоит его тем больше, что атмосфера на франко-швейцарской границе, судя по его сведениям, какая-то странная.

– Остается узнать, в чем состоит эта "странность". Мне кажется, Ланглуа и сам этого не знает.

– Попробуем подлить масла в его лампу.

Друзья пообедали в Дижоне и добрались до Понтарлье уже в сумерках. Им не составило труда отыскать гостиницу "Почтовая", самую старую и самую лучшую в городе, чья репутация была вполне заслуженной. Им порекомендовал ее Ланглуа, но и без его рекомендации мужчины выбрали бы это прибежище и не пожелали для себя ничего лучшего. Погода – снег с дождем, грозящими туманом и чуть ли не зимним холодом, никого не могла порадовать. А тут еще целый день за рулем. Неудивительно, что в гостиницу они вошли полумертвые от усталости.

Начало марта мало отличалось от морозного декабря, и с тем большим удовольствием они получили по удобной комнате с центральным отоплением и душем. Была там и ванная, но общая для всего этажа, так что даже Альдо, обожавший наслаждаться теплой водой с лавандой, куря сигарету за сигаретой, предпочел душ, сначала горячий, потом ледяной, который неимоверно взбодрил его. В просторную столовую они вошли энергичным шагом, обрадовались старинному камину, в котором горели дрова, и выбрали себе столик неподалеку от огня.

Добрую славу заведения подтверждали занятые столики, свободных почти что не было, сидели за ними мужчины в ожидании вкусного ужина. Все были заняты разговорами, поэтому вновь прибывшие могли спокойно рассмотреть посетителей. К своему удивлению, они заметили в зале инспектора Дюрталя, который тоже, неведомо, по какой причине, не подавал признаков жизни и ничего не сообщал Ланглуа. Впрочем, сам инспектор не обратил на вошедших никакого внимания. Ну что ж, тем лучше!

– Займемся местными деликатесами, – радостно заявил Адальбер, потирая руки. У него всегда улучшалось настроение перед накрытым столом.

Однако официанта они поначалу весьма огорчили. Он предложил им в качестве аперитива "Перно". Этот край славился абсентом, в Юра-Франш-Конте полыни было несметное количество. Но друзья отказались от напитка, он был им не по вкусу, но утешили юношу, сообщив, что будут пить только местные вина, и пусть он подберет напитки к их заказу. А заказали они суп-пюре из тыквы с каштанами, крутоны с грибами^[435] и аппетитную курицу в знаменитом желтом вине^[436]. Ужин, после которого не должно было остаться и следа усталости.

За Дюрталем лучше всего наблюдалось Адальберу. Но и он за весь ужин не продвинулся ни на шаг, потому что полицейский за ужином, не отрываясь, читал газету, прислонив ее к бутылке вина. Он, казалось, забыл обо всех вокруг. Однако он не мог не почувствовать на себе настойчивого взгляда, который то и дело обращался к нему. В какой-то миг он поднял голову, и его взгляд встретился с глазами египтолога. Брови полицейского удивленно поползли вверх, что-то вроде улыбки обозначилось на лице, но он тут же вновь погрузился в чтение, в то время как официант менял ему тарелки для следующего блюда.

– Порядок, – удовлетворенно сообщил Адальбер, складывая салфетку. – Он нас заметил. В любом случае, если кто-то не спит из-за Соважоля, то не он. Спокоен, как слон, лапуля!

Не успел он договорить, как сам хозяин подошел к Дюрталю, прошептал ему что-то на ухо, и тот, оставив газету и яблочный пирог, поднялся и последовал за ним. Альдо тут же привстал, собираясь пойти за ними.

– Сиди спокойно, – остановил его Адальбер. – Если появились новости, нам сообщат о них в самом скором времени. Ты же не хочешь свалиться инспектору, как снег на голову. Хотя, я думаю, у него тут в горах мало развлечений. Тем более зимой. Но ужин у нас такой вкусный. Сиди и ешь!

Они закончили ужин, а Дюрталь так и не вернулся. Друзья хотели было заказать по второй чашке кофе, но раздумали. Будет лучше, если встреча с инспектором произойдет не в таком людном месте. И действительно, как только они вышли из ресторана, сразу же столкнулись с полицейским.

– Есть новости! Таможенники только что передали местной полиции Соважоля.

– Он жив? – тревожно спросил Альдо.

– Дышит, это все, что могу пока сказать. Его сразу отправили в больницу.

– Далеко до больницы?

– Все близко в этих маленьких городках-крепостях, что выстроились вдоль границы. Кружок внутри крепостных стен и главная улица, которая пересекает его от ворот до ворот, – вот и весь город. Мы в самом центре, больница ближе к берегу Ду, возле юго-восточных ворот. Я думаю...

– Вы думаете совершенно правильно, и мы вам за это благодарны, – подхватил Альдо. – Мы немедленно идем в больницу.

– Где нас могут не принять, – окоротил друга Адальбер. – Думаю, здесь не очень любят журналистов.

– На этот счет не беспокойтесь.

– Где его нашли?

– В лесной чащобе, на склоне ущелья Фург. Обнаружила собака. Может, и она не нашла бы, но Соважоль играл с ней, когда приходил на таможню. Она его хорошо знала.

– Я всегда говорил, что дружеские связи нужно завязывать во всех слоях общества. И в первую очередь с собаками, они для меня на первом месте. Я их обожаю, – заявил Адальбер.

– Первый раз слышу, – заметил Альдо. – А почему тогда не завел?

– С моей-то работой? Чтобы подхватила какую-нибудь гадость в Египте или сдохла там от жары? Я заведу себе собаку, когда выйду на пенсию.

– Значит, жениться ты раздумал.

– С чего ты взял?

– Да с того, что жена может не любить собак, а любить, например, кошек.

– Не хватайся за ложь, чтобы узнать правду. Ты знаешь лучше всех, что я никогда в жизни не собирался жениться.

Больница – просторное, солидное здание – возвышалась на берегу реки. Здание это восстановили в 1736 году после чудовищного пожара, который уничтожил чуть ли не весь Понтарлье. Теперь она была оснащена всем необходимым, чтобы, во-первых, достойно выдерживать холода, потому что наравне с Безансоном Понтарлье считается самым холодным городом во Франции, а во-вторых, чтобы справляться со всеми проблемами самостоятельно, если она вдруг будет отрезана от всех французских и швейцарских соседей, что бывает, когда горный кряж Клюз заваливают снега. При больнице в таком же старинном здании работала аптека.

Дюрталь ввел "журналистов" в приемный покой, где их встретили без особого энтузиазма. Никто не любит представителей прессы, но парижский полицейский шепнул пару слов на ухо капитану Вердо, и атмосфера стала более душевной. Тем более что тревога гостей была искренней. Соважоль получил пулю, которая пока еще не выбила его из ряда живых, но, вполне возможно, дала ему лишь недолгую отсрочку.

В рентгеновском кабинете продолжалось обследование. Морозини сидел, не пытаясь скрыть подавленность. Тяжело передавать Ланглуа недобрые вести о его любимом ученике.

– Он скажет, что ни мы, ни Швейцария не приносим ему удачи! В прошлом году по дороге в Цюрих он сломал себе ногу, а в этом...

– Исходя из моего немалого опыта, у паренька есть шанс выпутаться из передряги, если он сразу не отдал Богу душу, – попытался ободрить их Дюрталь.

– Желательно знать, сколько он потерял крови. Организм как-никак молодой, – подхватил Адальбер, надеясь всех успокоить, и самого себя в том числе. – А вы не знаете, инспектор, что ему понадобилось в этой лесной чаще?

– Он уехал три дня тому назад в Швейцарию, с какими намерениями, не знаю. Но нашли его на том склоне, где тянется дорога, ведущая к замку Гранльё, который называют в здешних местах "Замок у озер".

– Почему во множественном числе? Там много озер?

– Да уж немало! Когда смотришь сверху, они идут каскадом и все окружены огромнейшими елями. Сказочные края! А по другую сторону виднеется Невшательское озеро с Грансоном и Ивердоном. А сам замок как хорош! Не современный, конечно, но очень красивый.

– Какой эпохи? Ну, хотя бы приблизительно?

Дюрталь неопределенно помахал рукой.

– Все понял, – сказал Адальбер. – Наполовину Карл Великий, наполовину Наполеон III.

– Не стоит так шутить, – оборвал его полицейский, окинув ледяным взглядом. – Треть – Крестовые походы, треть – Возрождение и треть – загородный дом XIX века.

– Не обижайтесь, инспектор. Когда вы познакомитесь поближе с моим... коллегой по работе, вы привыкнете, что он большой шутник, – примирительно произнес Альдо.

– Даю дружеский совет: не шутите с местными жителями, они крайне обидчивы.

– А вы позволите задать еще один вопрос? Кто живет в этом замке?

– После смерти графини там проживает всего несколько человек: сторож и его жена, два конюха в конюшне и ниже, на ферме, арендаторы.

– В самом деле, пустовато. А что бывало, когда приезжала графиня с дочерью?

– Графиня приезжала всего два раза. Путешествие графини Изолайн – настоящее цирковое представление. Зато в замке постоянно жила девочка с гувернанткой. Все там обожают малышку, у нее, видно, чудесный характер. На англичанку никто как-то не обратил внимания. Она любила прогулки верхом со своей воспитанницей.

– Надеюсь, она учила девочку не только ездить на лошади, – не без удивления заметил Альдо. – Верховая езда – это прекрасно, но есть более существенные познания, без которых не обойтись.

– Пока не забыл, – вмешался Адальбер. – Где машина Соважоля? Он ведь приехал на автомобиле, не так ли?

– Да, вы правы. На своем, хотя это было совсем не обязательно, – вступил в разговор капитан Вердо. – В наших краях часто случаются аварии, и он мог бы воспользоваться здешней машиной – я ведь служу в жандармерии, – но он настоял на своем. Скромный автомобиль скромного француза. Идеальный, чтобы проскочить незамеченным, но что касается скорости, если вдруг требуется поднажать, сами понимаете...

– Вы пробовали на нем ездить?

– Мы его даже не нашли.

– Значит, займемся поисками. Если вы найдете его первым, будьте с ним крайне осторожным.

– Почему? Он рычит?

– Не громче других, но ошеломляет по части скорости. Если не знать...

– Эта маленькая серая машинка?

– Именно, именно. Чего в ней только нет – два карбюратора, множество приспособлений, и все, что можно, включая сиденья, облегчено. Она снаряд, болид. Впрочем, бог с ней. Мы прекрасно ее знаем и займемся ею, – заключил Альдо.

Осмотр, наконец, закончился, и вышел хирург. Он сообщил, что опасности для жизни нет, пуля, по счастью, не задела аорты. Есть, конечно, неприятные моменты, но завтра утром – операция, она все расставит по местам. И как только раненый будет в силах перенести путешествие, его отправят на поезде домой.

– Когда с ним можно будет поговорить?

– Завтра вечером, если все будет благополучно. Он потерял очень много крови. Кстати, какая у вас группа? – обратился хирург к Морозини.

– Первая, всем подходит.

– Великолепно! Будьте завтра утром к десяти часам. Боюсь, мне придется взять у вас... да, не меньше половины пинты.

– Не тревожьтесь на этот счет, доктор. У меня тоже первая, – вмешался Адальбер. – Вам не придется обескровливать его до предела, ведь у него жена и дети.

– Вот что значит "побратим", – растрогался Альдо. – Лиза будет так рада...

– А ты нет? Ты прекрасно знаешь, что мой предок принимал участие в Крестовых походах? Его звали Пел... Ой-ой-ой!

Башмак Альдо надавил на ногу болтуна, который и думать позабыл, что носит теперь фамилию Ламбер. Адальбер тут же поправился.

– Да, его звали Пелеас, и он служил солдатом у графа де Монферрана.

Честно говоря, откровения Адальбера никого не интересовали, кроме Альдо, и он не мог удержаться от смеха, хотя смех его, учитывая обстоятельства, прозвучал неуместно.

Дела в больнице были закончены, и они поехали в жандармерию. Час был уже поздний, но Дюрталь непременно хотел как можно скорее сообщить новости Ланглуа и попросил об этом капитана.

– Да сейчас чуть ли не полночь, – возразил один из жандармов, зевая. – Он уже спит давным-давно!

– Сразу видно, что вы его не знаете, – возразил Альдо. – Большой шеф проводит ночь обычно у себя в кабинете, а не в постели.

И действительно, Ланглуа был на месте. Он молча выслушал капитана жандармов Вердо, поблагодарил и попросил подключить к расследованию журналистов, которых он отправил в помощь Дюрталю и Соважолю.

– Они давно сотрудничают с нами, – пояснил он. – У них есть "нюх", и они никогда не порят чушь в своих статьях. Можете доверять им полностью.

– Хорошо, но при условии, что они будут аккуратно обращаться с полученной информацией.

– Вот этого не бойтесь. Они мастера своего дела.

Лестные характеристики только усугубили неловкость Альдо. Ему было не по себе в шкуре репортера. И когда они вернулись в гостиницу, он не скрыл своих ощущений от друга.

– Не вижу причины расстраиваться, – весело откликнулся тот. – Мы не в первый раз путешествуем под чужими именами. Вспомни Шинон!

– А ты вспомни, сколько времени длилось наше пребывание в шкуре журналистов! Полдня – не больше. Если Вердо придет в голову фантазия позвонить в одну из наших с тобой "сплетниц"...

– Ровным счетом ничего не произойдет. Ему ответят, что такой-то и такой-то в служебной командировке на другом конце света. Не сомневайся, Ланглуа знает, что делает. Уверен, что и в "Энтрасижан", и в "Эксельсиоре" все предупреждены. А сейчас лучшее, что мы с тобой можем сделать, это лечь спать. Завтра малыш Соважоль унаследует благородную кровь Морозини и...

– И не менее благородную Видаль-Пеликорнов. Кстати, история насчет Крестовых походов – правда?

– До чего же ты недоверчив, друг мой! Если я говорю, то, разумеется, правда. Предка моего звали просто Пеликорн, и он был тамплиером.

– Браво! Браво! Но в таком случае он никак не мог произвести на свет потомков. Или он...

– Пойдем лучше спать, а то мы с тобой опять поссоримся.

– Полностью поддерживаю твое предложение. Но, надеюсь, тебя не заденет, если я загляну в бар и выпью на сон грядущий стаканчик? Сегодня как-то особенно зябко!

– Кто бы возражал? Я составлю тебе компанию!

* * *

Стены из темно-коричневого дерева с медными накладками, кожаные, немного потертые кресла – уютный, солидный бар гостиницы "Почтовая" стал со временем местом сборищ городской мужской элиты и поэтому работал до позднего вечера. В углу четверо мужчин играли в бридж. Двое других что-то очень серьезно обсуждали. Горящий камин разбрасывал веселые блики. Друзья оценили царящие в баре тепло и спокойствие, уселись на высокие табуреты у стойки и сделали заказ. Бармен едва успел налить новым гостям по рюмке "Наполеона", как в дверях бара появился человек в плаще, накинутом поверх белого халата, вытащил из кармана бумагу, сверился с ней и громко спросил:

– Извините меня, господа! Может быть, кто-нибудь из вас носит фамилию Морозини?

У Альдо не было сомнений, что это посыльный из госпиталя, и он тут же помахал рукой.

– Да, это я. А что случилось?

– Желательно вам немедленно приехать, сударь. Случай оказался куда более серьезным, чем предполагалось.

Машина стояла у входа, мотор был не выключен, и, как только они сели, она тут же тронулась с места.

– Что там произошло? – попытался добиться толку у провожатого Адальбер.

– Если раненый ваш друг, мне больно говорить об этом: у него приступы удушья, и вряд ли, когда настанет рассвет...

– Черт побери! – только и нашел что сказать Адальбер, а провожатый тем временем повернулся к Альдо.

– А это правда, что вы князь?

Тревога и гнев, что вспыхнули в душе Морозини, как только он узнал о грозящей Соважолю опасности, тут же выплеснулись наружу.

– При чем тут это?! Сейчас главное – Жильбер Соважоль! Прекрасный молодой человек, великолепный полицейский, перед ним вся жизнь! Потрясающая карьера! Ему нет и тридцати!

Через несколько минут они подъехали к больнице. Вошли. В здании стояла мертвая тишина. Они торопливо прошли по коридору и вошли в палату. Свет горел возле одной-единственной постели, и оттуда неслось затрудненное хриплое дыхание, почти что хрип. Умирающий пытался глотнуть воздуха, из его глаз текли слезы, которые вытирала молоденькая сестра.

Альдо склонился к раненому. В глазах Соважоля вспыхнула искорка радости, и он, собрав последние силы, дотронулся до руки Альдо.

– Я здесь, Соважоль, – тихо произнес Морозини, взволнованный куда больше, чем казалось.

– Мммзль... План... машен! Она... она... Здесь...

Альдо чуть не подпрыгнул от неожиданности. И крепко сжал руку Соважоля.

– План-Крепен? Вы ее видели? Она жива?

– Жива. Она...

Это было последнее слово Соважоля. За ним последовал последний вздох. Он закрыл глаза и не открыл их больше никогда. Альдо продолжал крепко сжимать его руку, словно надеялся удержать в жизни. Но... Со вздохом он отпустил руку Соважоля, и она упала на простыню. Альдо и не думал скрывать слезы, которые выступили у него на глазах, он отошел в сторону, чтобы не мешать сестрам делать свое дело, чувствуя одновременно и боль, и радость. Мари-Анжелин жива, это было счастьем, но он стыдился своей радости, потому что за нее заплатил жизнью чудесный молодой человек.

Адальбер подошел к Альдо, взял под руку, давая знать, что им пора отправляться в гостиницу. Но тут вдруг к ним подошел капитан Вердо. Ни Альдо, ни Адальбер не заметили, как он вошел в палату. Усы у него воинственно топорщились.

– Мне кажется, что вы должны мне дать кое-какие разъяснения. Оба! Кто вы такие?!

Тон был крайне недоброжелательным. Альдо ограничился пожатием плеч. Адальбер взял на себя труд объясняться с капитаном.

– Меня зовут Адальбер Видаль-Пеликорн, работаю в Институте Востока, По профессии египтолог. Мой друг – князь Альдо Морозини из Венеции, эксперт по историческим драгоценностям, известный по всему миру и...

– Доказательства? Я имею в виду, ваши документы!

– За нашими документами, господин капитан, обратитесь к главному комиссару полиции, Пьеру Ланглуа, Париж, набережная Орфевр, дом 36. Они у него, и он же дал нам наши фальшивые удостоверения личности. Пока будете связываться с Парижем, можете обсудить этот вопрос с инспектором Дюрталем. Что касается Жильбера Соважоля, который только что на наших глазах расстался с жизнью, то относительно его я позволю себе дать вам совет: обращайтесь с ним с тем уважением, какого он заслуживает, если не хотите...

– А я не нуждаюсь в ваших советах! Я прекрасно знаю свои обязанности. Извольте оставаться на месте до...

– Совершенно излишнее распоряжение. Мы твердо решили никуда отсюда не уезжать, пока не узнаем все, что нам нужно.

Завершив свою небольшую речь, Адальбер поспешил вслед за Альдо, который хоть и не торопился, но успел дойти до выхода. Адальбер догнал его, когда он остановился, чтобы закурить сигарету. Заметно потеплело. Даже снег начал подтаивать, и это было хорошим знаком: они останутся здесь надолго, до тех пор, пока не разыщут Мари-Анжелин...

Несколько шагов они прошли молча. Альдо докурил сигарету и выбросил окурок.

– После того, что случилось, мне стыдно чувствовать себя счастливым, представляя, как через пять минут позвоню тете Амели и Лизе!

– Я тоже думаю об этом. И еще о том, что мы понятия не имеем, где она может быть и где Соважоль мог ее видеть. Может, имеет смысл расспросить Дюрталя?

– Меня бы очень удивило, если он знает больше нас. Хотя они привыкли работать вместе, как мы в этом убедились в Лугано, все же каждый из них старался тянуть одеяло на себя. Дюрталь уже из "старичков", его знают, ценят, в общем, сам понимаешь. Ему нечего добиваться, разве только подтверждать, что он всегда лучше всех. А Соважоль... Он был будущим розыска, – на ходу поправился Адальбер и закашлялся, стараясь избавиться от кома в горле. – У него был нюх, такой же, как у главного, и главный ему предсказывал большую карьеру... Может быть, даже свое кресло.

– Скорее всего ты прав. Тем более что они работали в разных местах, и неизвестно, часто ли виделись, а тут на беднягу напали. Его нашли на склоне ущелья Фург, да? Я не ошибся?

– Кажется, так. Завтра съездим, посмотрим.

– Завтра? А ты знаешь, которыйсейчас час?

– Понятия не имею, – отозвался Адальбер и взглянул на часы.

– Почти пять часов утра. В Париж звонить слишком рано. Думаю, что имеет смысл поспать хотя бы пару часов. С условием, что ты меня разбудишь. У меня нет твоего замечательного механизма.

Адальбер обладал чудесным свойством засыпать, едва коснувшись головой подушки, и просыпаться в назначенный час. А приближение опасности он слышал, как слышат звук рожка в соседнем дворе.

Как бы там ни было, в половине восьмого друзья появились в гостиничном ресторане, намереваясь спокойно позавтракать, и увидели там Дюрталя, который пил уже вторую чашку кофе. Лицо у него было мрачнее мрачного.

– Я только что позвонил на набережную, – начал он, намереваясь объяснить причину своей мрачности.

Друзья его прекрасно поняли, продолжения не требовалось. Но инспектор добавил глухим полузадушенным голосом:

– Ланглуа приезжает!

– На машине или на поезде? – уточнил Адальбер.

– На самолете. Здесь есть небольшой аэродром. Супрефект предупрежден. Он будет здесь...

– Все ясно, – подхватил Альдо. – Гроза надвигается слишком быстро, зонтик не успеем раскрыть. Зато выпить супердозу кофе можно только сейчас или никогда. Сейчас он нам особенно необходим. И попробуем беспристрастно оценить обстановку. Инспектор! Вам ведь не в чем себя упрекнуть, вы работали одинаково добросовестно и вместе с Соважолем, и самостоятельно, так ведь?

– Разумеется. Но к Соважолю Ланглуа испытывал не просто симпатию, он был его лучшим учеником, он... Нет, я опасаюсь вовсе не разноса, кричать он не будет... И это гораздо труднее вынести.

– Нас трое, мы постараемся, – попытался утешить Дюртеля Адальбер, устроив что-то вроде гаданья с помощью корзинки круассанов. – И потом у нас есть хорошая новость, которую мы можем ему сообщить.

* * *

Спустя два часа, стоя в мокрой траве, пока еще не густой, но уже зеленой, трое мужчин под предводительством капитана Вердо с бригадой его жандармов вглядывались в небо. Ветер раздул все облака, и сияющая точка на нем с головокружительной скоростью приобретала очертания самолета. Здесь же были еще два полицейских, в форме, но без чинов. Что же касается супрефекта, который должен был освятить своим присутствием встречу – хотя зачем? – то он блистал, как говорится, отсутствием, так как отправился что-то открывать в Нозеруа и должен был появиться сразу после полудня.

– Как же, как же, жди его, – ворчал Вердо. – Когда любая шишка открывает черт знает какую памятную доску на стене, она имеет право на торжественный обед, и жители Нозеруа дорожат этой традицией, а супрефект тем паче! Так что сегодня мы его не дождемся!

– Вы хотите сказать, что он прибудет слишком поздно, чтобы принять главного полицейского Парижа? Но если шеф садится в самолет, то не для того, чтобы терять время на пустые ожидания, – подлил масла в огонь Адальбер и чихнул, закрывшись платком, на самом деле скрывая приступ смеха.

– Вы все правильно понимаете, – одобрил его капитан жандармов.

Но никому больше не хотелось смеяться, потому что самолет приземлился. Ланглуа соскочил на землю и широким шагом направился к группе встречающих, а встречающие, в свою очередь, заторопились ему навстречу... Никто и никогда еще не видел Ланглуа таким бледным, суровым и замкнутым.

– Господи Боже мой! – прошептал Альдо. – Да все еще хуже, чем я думал!

Он будто сына потерял. И, кто знает, может быть, этот мальчик и был для него сыном!

Альдо давно был знаком с комиссаром. Он знал, что тот никогда не был женат, потеряв невесту накануне свадьбы. Ее сбил пьяный шофер, и ни одна женщина не смогла заменить ее.

Подойдя к встречающим, Ланглуа сначала, не говоря ни слова, пожал руки четверым мужчинам, а потом обратился к Вердо с той особой мягкой любезностью, с какой обращался к людям незнакомым.

– Капитан Вердо, я полагаю?

– Точно так, господин комиссар. Крайне сожалею об обстоятельствах, при которых мы вас встречаем.

– Это ваши люди нашли его и отвезли в больницу, где было сделано все, чтобы его спасти?

– А как иначе? У нас тут большой опыт по части пулевых ранений. Швейцарская граница в двух шагах, и есть немало мест, где достаточно перейти дорогу и не заметишь, что уже на чужой территории. Мы проводим вас в больницу.

– Спасибо. – Комиссар повернулся к двум друзьям. – Недолго вы продержались под чужими именами! Что? Непросто отказаться от собственного величия? – добавил он с легким оттенком пренебрежения, и на этот его упрек поспешил ответить Дюрталь. Оба друга не успели и рта раскрыть.

– Они тут ни при чем. Соважоль, когда понял, что умирает, попросил, чтобы пришел Морозини. Санитар поехал в гостиницу, чтобы его найти. А я как раз отлучился за сигаретами...

– Не ищите для меня извинений, господин Дюрталь, – тут же заговорил Морозини. – Объяснения должен давать я. Мы заглянули в бар выпить перед сном по стаканчику, и тут вошел санитар, спрашивая, нет ли здесь человека с моим именем. То, что Соважоль мог еще говорить в таком состоянии, было чудом.

– Что он успел сообщить вам?

– Немногое. Мари-Анжелин дю План-Крепен жива, и она где-то здесь.

– Здесь? Это что-то странное... Как-то туманно. Соважоль никогда не говорил туманно.

– Он был на пороге смерти, разве этой причины недостаточно? – возразил Альдо, которого задел обвиняющий тон комиссара, в котором он привык видеть друга.

– Вы можете точно повторить то, что он сказал?

– Мль План... Машен, она... здесь. Жива. Она была... Это были его последние слова. Больше добавить нечего...

– Вы уверены, что ничего не забыли?

– Я пока не глух, не страдаю маразмом, так что передаю информацию точно. К тому же я был там не один.

– Хорошо, мы еще поговорим об этом. А теперь – в больницу.

– Без меня, – вскинулся Морозини. – Вы мне не верите, и мне вовсе не хочется, чтобы это недоверие было мне оказано при более широкой публике. К тому же сейчас у меня есть другие дела.

– Какие?

– Мы поговорим об этом позже, – Альдо направился к машине, а за ним последовал обеспокоенный Адальбер.

– Тебе не кажется, что ты слишком резок? У него же горе! Ты что, не понимаешь?

– Нисколько не сомневаюсь, но горе – не основание делать из меня виноватого. Не я убил Соважоля. И не ты тоже!

– Согласен. И что ты собираешься делать?

– Осуществить идею, которая пришла мне в голову. У тебя случайно нет фотографии План-Крепен?

Адальбер невольно фыркнул.

– Я люблю План-Крепен, но носить ее фото на сердце, как ты носишь фотографию Лизы с детишками, прости! Впрочем, нет, погоди! Я забыл!

Адальбер достал из внутреннего кармана бумажник, конечно, менее элегантный, чем у Морозини, но зато более пухлый, потому что в нем лежало множество всякой всячины. Порывшись, он торжественно достал фотографию: перед отелем "Олд Катаркат Ассуан" улыбается довольная троица (и четвертый – счастливый ослик) – госпожа де Соммьер, Мари-Анжелин и юный Ибрагим, который очень привязался к старой деве и открыл ей неведомый Египет, что ютится на окраинах пустыни. Адальбер протянул фотографию Альдо.

– Держи! Ты видишь, моя мания возить с собой всякий хлам, как ты его называешь, имеет положительные стороны. Мари-Анжелин тут вполне узнаваема, так что мы сможем реализовать твою идею.

– Мне кажется, я тебе еще не сказал, в чем именно состоит моя идея. Она же только мелькнула у меня в голове и...

– Ты хочешь предложить вознаграждение тому, кто найдет План-Крепен. Так?

– Совершенно справедливо. А теперь возвращаемся в жандармерию и ждем Вердо, – заключил Альдо и уселся в машину.

Но Адальбер не спешил занять место за рулем. Он явно колебался.

– Вердо ничего не будет делать без разрешения супрефекта. И потом, я думаю, ты ведь не собираешься объявлять войну Ланглуа? После стольких лет... скажем так, сотрудничества, которое переросло в дружбу, ты же не собираешься повернуться к нему спиной?

– Можешь не волноваться! Я готов принять его в свои объятья, похлопывать по плечу и всячески утешать, но и наше дело нужно сделать.

– Ладно. Поехали в жандармерию. Ланглуа, конечно, будет обедать в супрефектуре, но в жандармерию зайдет непременно. А мы тем временем переговорим с Вердо.

Жандарм, регулирующий движение, остановил их машину.

– Куда это вы так мчитесь?

– К вашему начальству. Хотим повидать капитана. Мы с ним вместе работаем.

– Хорошо, проезжайте.

Жандарм дал свисток, открыв их автомобилю зеленую улицу, так что они вмиг домчались до центра. Вердо тоже принял их сразу. К немалому удивлению друзей, суровый капитан, который, топорща усы, добавлял себе суровости, на этот раз был преисполнен благожелательности и едва ли не улыбался:

– Рад видеть. Огорчен, если заставил ждать. С чем пришли?

– Если вы одобрите мое предложение, то я хотел бы назначить вознаграждение тому, кто доставит нам сведения или саму мадемуазель дю План-Крепен.

– Дю План... что?

– Крепен. Она вовсе не иностранка. Святой Крепен – покровитель сапожников. А сама мадемуазель моя родственница.

– И сколько вы думаете предложить?

– Десять тысяч, если она жива, и тысячу в противоположном случае.

– Черт побери! А вы щедрый человек!

– Она стоит много больше. Мы очень ее любим.

– Охотно верю. А это правда, что вы князь?

– Не стоит об этом! Никогда не поверю, что вас интересуют подобные глупости. Я им родился и ничего не могу с этим поделать.

Вердо неожиданно улыбнулся широкой улыбкой.

– Но это должно привлекать к вам... скажем так, симпатию?

– Или крайнюю антипатию, – счел нужным добавить Адальбер.

– Должен вам сказать, что жена супрефекта крайне огорчена, что вы не были у нее на обеде. Она с удовольствием обменяла бы все Министерство внутренних дел, президента республики и даже папского легата – а она женщина очень набожная – на вас одного! А вы кто такой? – спросил капитан, скосив глаза на Адальбера. – Герцог или маркиз?

– Всего-навсего археолог, – проворчал Адальбер, впрочем, очень довольный, что не увенчан не столь значительным титулом барона.

– Ладно, ладно, – прочувствованно произнес Вердо. – Я и так все понимаю. Проходите ко мне в кабинет, – и он распахнул перед своими гостями дверь. – Мы провернем это дельце без волокиты. Фотография у вас есть?

Адальбер достал драгоценный кусочек картона. Капитан внимательно рассмотрел фотографию.

– А кто эта пожилая дама?

Необходимые сведедения дал Адальбер:

– Маркиза де Соммьер, тетя Морозини и... В какой-то степени моя. Как раз у нее и живет мадемуазель дю План-Крепен...

– Они что, живут в Африке?

– Нет, в Париже. Их сфотографировали, когда они путешествовали по Египту, и я нахожу фотографию очень удачной. Особенно хорошо получилась мадемуазель, которую мы ищем.

– Отлично! Сейчас вызову нашего городского фотографа. У малого тоже талант, поверьте!

Чего-чего, а властности у капитана хватало, но он умело умерял ее, когда имел дело не со своими непосредственными подчиненными. Фотограф пришел очень быстро и пообещал, что объявления будут готовы сразу после полудня. После чего бывших журналистов попросили вымыть руки и сесть за стол. Капитан Вердо имел честь пригласить их разделить свою трапезу.

– Сами убедитесь, – пообещал он, – хоть "Почтовая" и отличнейшая гостиница, но по части стряпни никто в нашем городе не сравнится с мадам Югетт Вердо!

И он оказался прав!

Гостей ублажили копченой ветчиной из О-Ду, нарезанной тончайшими ломтиками, огузком телятины, нежным, как масло, с крутонами и сморчками в сметане – сушеными, конечно, но приготовленными великолепно, – а затем жидким сыром "Морбье", окруженным хрусткими листиками салата. На десерт был меренговый торт с черникой, а затем кофе, который взыскательный Морозини нашел безупречным. Они как раз принялись за вторую чашку, когда в кабинет пожаловали Ланглуа, Дюрталь, супрефект и... фотограф с объявлениями. В первый момент Ланглуа с недоумением взглянул на листки с портретом Мари-Анжелин, но сумма вознаграждения все ему разъяснила.

– Не трудно догадаться, кто их заказал, – пробурчал он. – Но вы, по крайней мере, могли бы поставить меня в известность о своем намерении.

– Вы не были расположены выслушивать что бы то ни было, исходящее от меня, – проскрипел в ответ Альдо. – Капитан Вердо нашел предложение разумным и не стал дожидаться завершения вашего визита в супрефектуру. – И уже не сдерживая гнева, Альдо продолжал: – Не знаю, по какой причине вы возложили на меня ответственность за трагическую судьбу Соважоля! Я и для него сделал бы все, что могу, но План-Крепен – это моя семья!

– Ты смело мог сказать "наша", – добавил Адальбер.

– Господин комиссар прекрасно это знает, как и то, что мы оба отдали бы в десять раз больше, только бы увидеть ее... живой! С ее длинным носом, язвительными насмешками, энциклопедическими познаниями и золотым сердцем! Потому что мы все ее любим, потому что тетушка Амели может умереть от горя, и нравится вам это или не нравится, но...

– На самом деле вы не представляете, в каком мы оба состоянии! И мы не вернемся в Париж без нее! – присоединился к другу Адальбер.

В кабинете воцарилось молчание. Понимая, что между тремя приезжими назревает серьезное объяснение, вмешиваться в которое посторонним не стоит, Вердо покинул свой кабинет, забрав с собой всех, кому нечего было там делать, и плотно закрыл за собой дверь.

Ланглуа сидел, положив сжатые кулаки на стол. Он резко поднялся и посмотрел сначала на Морозини, потом на Адальбера.

– Вы думаете, я не ценю мадемуазель дю План-Крепен? Напрасно! Чувствую необходимость принести вам свои извинения, господа. Искренние извинения. Смерть Соважоля, самого любимого моего ученика после Лекока, который сейчас проходит военную службу, вывела меня из равновесия. Я готов был разнести всю землю на кусочки. Все обрушилось на вас, Морозини. Я прошу у вас прощения.

Ланглуа без малейшего колебания протянул свою крепкую надежную руку, и Альдо горячо пожал ее. Потом комиссар обменялся рукопожатием с Адальбером.

– Ну что ж, с этим делом покончено, – удовлетворенно произнес египтолог. – Теперь возьмемся за работу? Как прошел обед в супрефектуре? Удачно? Или титул его светлости снова встал вам поперек дороги?

Полицейский не мог удержаться от смеха.

– Вы представить себе не можете, до какой степени! Жена супрефекта чуть не рыдала от огорчения. Я бы сказал, что это был не обед, а обучение смирению.

– А мы вам советуем непременно принять приглашение и пообедать у госпожи Вердо. Ни один шеф-повар Франш-Конте не сравнится с ней по части кулинарного искусства!

– А теперь займемся нашими делами. Поиск с вознаграждением меня смущает одним: нас завалят сообщениями, как истинными, так и фальшивыми. Как бы нам не потонуть в этом потоке? Имейте в виду, что сведения могут поступать из Швейцарии тоже. Граница рядом.

– Значит, сразу же нужно предупредить таможню, – заявил капитан Вердо, который успел вернуться в кабинет. – А что касается города, то весть о вознаграждении распространится там со скоростью света.

Так и случилось. Час спустя Ланглуа и Дюрталь отправились в Париж, сопровождая тело Жильбера Соважоля, а городок Понтарлье охватила лихорадка возбуждения. Каждый поспешно ворошил воспоминания, не сомневаясь, что видел это, признаемся честно, весьма неординарное лицо. Вот только где? Там? Или там? Или в каком-то другом месте?

– Хорошо еще, что сейчас будни, – ворчал Вердо. – В воскресенье у нас в участке будет не протолкнуться. Вот увидите, так и случится, если не найдем ее раньше.

Соблюдая правила игры, ни Альдо, ни Адальбер ни во что не вмешивались. Они не решились даже навестить замок Гранльё, как собирались еще совсем недавно. Но зато надумали пересечь границу и съездить в Грансон. Альдо хотелось еще раз побывать в "Сеньории", маленьком замке, где ему вручили рубин. Может быть, он хотел узнать, кто теперь стал его хозяином? Вполне возможно... Тем более что путешествовать они могли теперь под своими именами: Ланглуа привез им документы.

Погода, до сих пор весьма мрачная, стала улыбчивее. Выглянуло робкое солнышко, и горы и долины, сбросив туманную пелену, выступили во всей красе. Золотистой дымкой оделся и старинный темный Понтарлье. Так меняется облик больного, который начинает выздоравливать. Пограничный городок был своего рода заставой, помещенной перед ущельем в горах О-Ду, по которому змеилась дорога до форта Жу, мощной феодальной крепости, расположенной на высоте чуть ли не тысяча метров. Ее отвесные белые стены с бойницами охраняли такие же старинные пушки. Не раз осаждаемая, ни разу не побежденная, она стояла здесь примерно с X века.

А потом знаменитый Вобан перестроил ее заново, и она видела множество самых разных армий, проходивших мимо нее. Миновала ее и армия Карла Смелого, который, покинув Франш-Конте, считал, что вступил на путь побед и теперь будет подчинять себе один кантон за другим, однако был разбит и менее чем через год погиб под стенами Нанси. Многие славные воины проходили через это ущелье, но трагический образ легендарного, отважного до безумия принца ярче других запечатлелся в народной памяти.

Впоследствии форт Жу служил тюрьмой. В нем умерла чуть ли не замурованная графиня Берт, тосковал Мирабо, преследуемый ненавистью отца, медленно и мучительно умирал герой Сан-Доминго Туссен-Лувертюр, подтачиваемый климатом, самым холодным зимой и самым жарким летом во всей Франции.

– Этот климат убил и многих других тоже, – продолжал свой рассказ Адальбер, знаток не только египетских, но и французских древностей, взявший на себя любимую роль чичероне. – Внутри крепости есть удивительный колодец, метров где-то сто пятьдесят пять глубиной, его выдолбили заключенные и добрались-таки до горной речки...

– Ты не мог рассказать что-нибудь повеселее? – поинтересовался Альдо. – Настроение и так висельное!

– А солнца тебе мало? Посмотри, как красиво отсюда смотрится голубое озеро Невшатель. И если приглядеться, уже отсюда можно различить замок в Грансоне...

– На зубцах которого Карл Смелый повесил четыреста его защитников, желая отпраздновать свой приход в город?! Нет, ты просто невыносим!

– А ты... Предпочитаю не озвучивать эпитет и умолкаю.

Адальбер закурил сигарету, но Альдо тут же забрал ее и затянулся.

– Мечтать лучше всего, куря. Ты можешь закурить другую.

Ну вот, наконец, они в Грансоне. Теперь и "Сеньория" видна в ветровое стекло, до нее всего какая-то сотня метров. Альдо остановил автомобиль.

– Хорошенько подумав, я считаю, что ты должен идти один, – заявил он Адальберу. – Меня там знают. А я тебя подожду вон у того контрфорса позади нас. – И он указал рукой, где именно будет ждать.

– Ничего глупее ты не мог придумать?

– Что значит глупее? – вскинулся Альдо.

– Не заставляй меня повторять. В общем, так. Первое: мы едем дальше в центр города. Второе: находим цветочный магазин и покупаем там букет. Третье: возвращаемся и идем вместе. Ты хочешь положить цветы на могилу того, кого проводил в последний путь, я, которому ты рассказал эту историю, хочу тоже почтить усопшего. Есть возражения?

– Никаких возражений. Идея великолепная.

– Ну так вперед!

Полчаса спустя они вновь остановились у ворот "Сеньории", держа в руках охапку разноцветных тюльпанов и нарциссов. Георг, старый слуга покойного, узнал Альдо и принял друзей с нескрываемой радостью, понимая, что они хотят почтить память его хозяина.

– Вам не придется далеко идти, – покачивая головой, проговорил он. – Теперь он спит в глубине парка, рядом с холмом, где в древние времена располагался лагерь. Я провожу вас, как только Марта принесет вазу для цветов.

– Надеюсь, наш визит не кажется вам нескромным вторжением? – оседомился Альдо. – Вашему новому хозяину он может быть неприятен.

– Если он огорчится, то только потому, что не смог познакомиться с вами. Гуго де Хагенталь, новый владелец "Сеньории", питает искреннее восхищение к герцогу, потерпевшему поражение при Грансоне, Муртене и Нанси. Он бесконечно благодарен нашему покойному хозяину, который был его крестным, что он завещал "Сеньорию" ему, а не его отцу, барону Карлу-Августу, и относится с почтительнейшей заботой к каждому клочку здешней земли.

– Он живет здесь? – поинтересовался Адальбер.

– Пока еще нет, но часто приезжает. Окончательный переезд состоится, наверное, через месяц, не раньше. Мы с Мартой... Мы очень опасались, что нам придется перейти на службу к барону Карлу-Августу. Он очень тяжелый человек.

– А ваш покойный хозяин не был тяжелым человеком?

– Нет, совсем нет. Он был молчаливым, серьезным, но тяжелым он не был. Он очень любил этот дом, где был счастлив, пока жил с госпожой баронессой. Потому-то и оставил его своему крестнику, а не брату, как было бы положено по закону.

– А сколько лет его крестнику?

– Господину Хуго? Около тридцати, я полагаю.

– Он не женат? Простите, что я задаю столько вопросов, – извинился Альдо, – но я очень хотел бы с ним познакомиться.

– Думаю, за этим дело не станет, когда он поселится у нас, – улыбнулся старый слуга. – Да, он в самом деле не женат. Пока у него две страсти: история герцогов Бургундских и лошади.

Гости надолго не задержались. Они поставили цветы возле надгробной плиты, сделанной из местного камня, постояли немного, вздохнув о том, кто покоился под плитой, поблагодарили Георга и пустились в обратный путь.

Некоторое время они ехали молча. Затем Адальбер со вздохом произнес:

– Тебе повезло, что ты познакомился с бароном. И как же он выглядел?

Альдо в нескольких словах описал барона, тоже вздохнул и добавил:

– Понимаешь, впечатляли в нем вовсе не черты, а выражение лица, оно было совершенно особенным. Словно человек этот попал к нам из других времен. Рядом с ним я чувствовал себя в Средневековье, передо мной находился достойный рыцарь из таинственного ордена Золотого руна. Повторю, дело было не в цепочке с эмблемой, о какой может мечтать любой дворянин и какую носил он, дело было в благородстве его облика, величие, с каким он лежал на кровати под балдахином, на старинном узорном ковре. Красивые белые руки, скрещенные на бархате одеяния, бархатная шапочка, седые волосы. Прошедших веков словно бы не существовало, передо мной лежал истинный сеньор. Если хочешь знать, я до сих пор под впечатлением. Больше ничего не могу тебе сказать.

– А меня, знаешь, что удивляет? Прочность памяти, какую хранят здесь о том, кого называли Великим герцогом Запада. Думаю, что причиной этому сказочные богатства, какие он оставил на берегу прекрасного озера. А ты что на это скажешь?

– Соглашусь, что богатство, но еще и обилие пролитой крови, и слепое упорство, с каким Карл стремился навстречу роковой судьбе. Будь у него немного больше мудрости и немного меньше гордости, он бы избежал ужасного конца.

– От своей матери, Изабеллы Португальской, он унаследовал saudade^[437], что гнездится в душах принцев из дома Браганца.

Адальбер задумался, а потом спросил:

– А куда бежал Карл после разгрома под Грансоном?

– В Нозеруа, в замок-крепость верного Жана де Шалона, предка принцев Оранских, который был убит швейцарцами. Карл был его сюзереном, и Франш-Конте принадлежал тогда Бургундии. В Нозеруа он зализывал свои раны, находясь во власти тяжелой нервной депрессии. Утешала его только музыка. Однако гнев взял верх над депрессией. И он стал готовиться ко второй кампании, горя жаждой мести. Приказал снять все колокола в Бургундии, чтобы отлить новые пушки, бросил клич и собрал войска. Ненависть к швейцарцам была так велика и придала ему столько сил, что через три недели – представляешь, через три недели после разгрома под Грансоном! – он встал лагерем неподалеку от Лозанны, готовясь принять Иоланду Савойскую, которую считал своим другом и на помощь которой надеялся.

– Она была ему другом или любовницей?

– У него никогда не было любовниц. Три жены и одна-единственная любовь, его первая жена, обворожительная, но хрупкая и слабая Изабелла де Бурбон. Она умерла, подарив ему дочь Марию. Карл оплакивал ее всю свою жизнь. Вторую жену можно не считать, брак продлился всего несколько месяцев, и я уже забыл, как ее звали. А третья, Маргарита Йоркская, красивая, холодная и набожная, стала великолепной герцогиней Бургундской и достойной матерью для маленькой Марии.

– Единственная любовь? У сына Филиппа Доброго, который не пропускал ни одной юбки? Трудно поверить!

– Думаю, беспорядочная жизнь отца и сделала сына таким добродетельным. В общем, Иоланда Савойская была только другом. Вполне возможно, она любила Карла, однако не настолько, чтобы доверить ему свою армию. Может быть, и доверила бы, если бы он согласился отдать свою дочь Марию за ее сына. Но она видела собственными глазами, как в Лозанну приехали имперский протонотарий Гесслер и монсеньор Нанни, папский легат, и заключили договор о будущем браке между наследницей Бургундского герцогства и сыном императора, Максимилианом Австрийским. И тогда Иоланда отказала Карлу в военной помощи. Несколько недель спустя ее по дороге в Женеву похитили по приказу Карла и привезли в Франш-Конте. Карл собирался использовать ее как главный аргумент в переговорах...

– С кем?

– Со своим братом.

– Подожди, кого ты имеешь в виду?

– Людовика XI! Смертельного врага Карла, который на протяжении многих лет трудился, приближая его погибель, и, не трогаясь из своего замка в Турени, медленно, но верно подводил его к ледяному пруду возле Нанси, где его поджидала смерть. Слушай, а я-то и не думал, что на французской истории ты собаку съел!

– Я вполне прилично знаю французскую историю, не сомневайся! – обиженно вскинулся Адальбер. – Другое дело, что Карл Смелый никогда не вызывал у меня симпатии: агрессивный смутьян, богач, каких мало, и вдобавок хитрец, себе на уме.

– Он шекспировский персонаж, мечтал об империи...

– И владел несметным количеством драгоценностей, украшений и великолепных камней. Я понимаю, почему он тебе так нравится.

– Признаюсь, да, нравится. Но не обижусь, если ты мне скажешь, кто тебе дороже: Рамзес II или Тутанхамон?

– Нашел, с кем сравнивать! У них все основательно, солидно – чистое золото килограммами, а не сверкающие облачка, унесенные ветром истории. Но ты можешь успокоиться, вирус попал по назначению, ты меня заразил. Как только вернусь в Париж, займусь Карлом. Пойду в библиотеку и...

– Тебе не понадобятся никакие книги! Как только мы разыщем План-Крепен, она ответит на все твои вопросы. Уверен, что о последнем Великом герцоге Запада ей известно больше всех. Хочешь пари?

– Это ты хочешь пари. А План-Крепен... Она расскажет, если только... Напоминаю тебе, что нам пока еще ничего не известно, и все может пойти совсем не так, как нам хочется.

Альдо ничего не ответил. На едва слышную трещинку в голосе друга он откликнулся такой же болью. Боль и тревога были общими. И для тех, кто жил в Венеции, и для тех, кто обитал возле парка Монсо, жизнь станет скуднее, если из нее исчезнет Мари-Анжелин.

Под влиянием вспыхнувшего беспокойства Альдо нажал на акселератор. Автомобиль подпрыгнул, Адальбер стукнулся о ветровое стекло.

– Черт побери! Какая муха тебя укусила? Ты, похоже, забыл, что это моя машина!

– Ты еще не так меня тряс на своем "Амилькаре". Я сообразил, что нам нужно как можно скорее вернуться обратно. Видишь, вот-вот стемнеет.

Таможенный кордон, где никого не было, они миновали в один миг и четверть часа спустя затормозили возле жандармерии. Бригадир Мери, главный помощник Вердо, стоял в дверях, широко расставив ноги и заложив большие пальцы рук за ремень. Вид у него был необыкновенно воинственный.

– Куда вы исчезли? Патрон вас повсюду ищет!

– Mea culpa!^[438] – признал Адальбер. – Я забыл ему сказать, что мы собираемся посетить Грансон. Есть новости?

– Да вроде бы.

Оба сразу же выскочили из машины и, бросив ее на произвол судьбы, ринулись к дверям, а потом по коридору в кабинет капитана. Капитан сидел за письменным столом по-королевски и величественно произнес:

– Ну, вот и вы, наконец! Где были?

– Проехались в Швейцарию. Скажите скорее, что известно? Где она?

– В монастыре.

– А у вас тут только один монастырь? – удивился Альдо.

– С какой стати она вдруг в монастыре? – удивился Адальбер.

– Отвечу сразу обоим, но по очереди. Да, у нас один монастырь, и очень красивый. Монастырь Благовещения. Вы вчера проходили мимо него и любовались часовней. Мадемуазель дю План-Крепен находится там совсем недавно. Не более часа.

– Как она туда попала?

– И где была до этого?

– Давайте по очереди, – взмолился Вердо. – Выслушайте, и все станет ясно: как только стемнело, человек, пожелавший остаться неизвестным, передал ее с рук на руки сестре-привратнице, сказав, что вы приедете за ней. Он назвал ваши имена – настоящие – и настоятельно просил, чтобы мадемуазель передали только вам, так как иначе она может оказаться в опасности. И уехал. Из монастыря позвонили нам. С тех пор мы вас ждем.

– Этот человек не пожелал назвать свое имя, чтобы получить вознаграждение?

– Он просил передать вознаграждение монастырю, сказав, что монахини лучше им распорядятся. Теперь, если позволите, я дам вам совет: уезжайте сразу же, как только ее заберете. Если задержитесь хотя бы до следующего утра, вам не будет прохода. Объявления сделали свое дело, город бурлит уже целый день.

– Где Ланглуа?

– Он уже уехал, забрав с собой тело несчастного паренька. Но он ждет от вас новостей, в этом вы не сомневайтесь. Он пока еще не знает, что мадемуазель нашлась. Ну, так как?

– Мы сейчас же поедем за ней, но...

Альдо, казалось, находился в некотором затруднении.

– Вас что-то смущает? – удивился капитан.

Адальбер поспешил с ответом.

– Природная порядочность не позволяет нам уехать, не расплатившись за номер в гостинице. Вряд ли хозяин будет доволен, получив в виде платы наши зубные щетки и пару рубашек в чемодане.

– Честное слово, я об этом не подумал, – рассмеялся Вердо. – Если хотите, я займусь этим вместо вас. В гостиницу пройду через гараж. Надеюсь, чемоданы не самые большие?

– Маленькие, но их два. Я подпишу чек, вы его заполните и попрощаетесь с хозяином. Передайте ему самые теплые слова. Гостиница превосходная, хочется в нее вернуться.

– Приезжайте, будем рады. Развлечений у нас тут немного, но госпожа Вердо с удовольствием потрудится, чтобы угостить вас на славу.

Через полчаса Адальбер остановил машину на узкой улочке, что тянулась вдоль стены монастыря. Фар он не зажигал. Поначалу он намеревался объехать город и выяснить, как обстоит дело с движением. Но успокоился, увидев, что машин на улицах стало гораздо меньше. Видно, их возвращение совпало с концом рабочего дня, и все из-за холодной погоды торопились как можно скорее оказаться в домашнем тепле.

Монастырская часовня, построенная в XVIII веке вдохновенным любителем Ренессанса, служила главным украшением улицы Репюблик, и Альдо очень сожалел, что они не могут войти в монастырь через ее величественный портал. Они проскользнули туда через узкую боковую дверь, и ему показалось, что в Божью обитель он пробирается, как воришка. А что, если Мари-Анжелин, иной раз чрезмерно набожная, не захочет уехать с ними и предпочтет остаться в монастыре?

Альдо ощутил искренний трепет, когда вошел в приемную с большим распятием на одной стене и портретом основательницы монастыря на другой, а основала его святая Жанна Французская, дочь Людовика XI.

Альдо с Адальбером низко поклонились монахине, когда она вышла им навстречу. При виде ее друзьям показалось, что стрелка часов остановилась в XV веке: монашеская одежда не изменилась ни на нитку – серая ряса, белый апостольник и белое нижнее покрывало, поверх которого накинуто еще и черное. Длинные рукава прячут руки, но на правой должно быть кольцо, потому что на наперсном кресте завязан голубой бант, свидетельствующий, что перед ними мать настоятельница. Мужчины, не сговариваясь, наклонили головы еще ниже, словно и в самом деле оказались в XV веке. Альдо даже невольно заговорил иначе, услышав вопрос, кто из них князь Морозини.

– Я ношу это имя, досточтимая матушка, а мой спутник зовется Адальбером Видаль-Пеликорном, он археолог. И оба мы находимся в родстве с дамой, нашедшей у вас приют.

– Я не приглашаю вас сесть, полагая, что вы ограничены во времени и весьма торопитесь.

– Именно так, досточтимая матушка. Мы спешим вернуться в Париж в дом маркизы де Соммьер, где живет и мадемуазель Мари-Анжелин дю План-Крепен, о которой маркиза очень печалится. Или мадемуазель в первую очередь нуждается в услугах врача?

– Нет, не думаю. Ее состояние удовлетворительно настолько, насколько это может быть после перенесенных ею испытаний. Она утомлена, что естественно, но от природы, мне кажется, наделена большой энергией, – добавила настоятельница с улыбкой. – Сейчас ее приведут.

Она повернулась и негромко хлопнула в ладоши. Дверь позади нее отворилась, и Альдо с Адальбером увидели Мари-Анжелин, которую и не надеялись уже повстречать.

Мадемуазель держалась с присущим ей достоинством, несмотря на несвежее, с пятнами, платье. Она куталась в большую серую шерстяную шаль. Шляпка была безвозвратно потеряна, висок с левой стороны украшала большая гематома, частично заклеенная пластырем. Мари-Анжелин подошла к Альдо и Адальберу и без малейшей улыбки спросила:

– Добрый вечер, господа. Кто из вас князь Морозини?

Тишина в приемной после заданного вопроса была тяжелее свинцовой монастырской крыши.

Адальбер открыл было рот, но не смог произнести ни слова. Альдо, нахмурив брови, с усилием произнес:

– Это я, Анжелин. А рядом – Адальбер Видаль-Пеликорн, которого моя жена Лиза зовет моим братом. Вы нас не узнаете?

– Нет. И поверьте, меня это крайне огорчает.

– Хотите, я покажу вам наши паспорта?

– Нет. Не вижу в этом смысла. Куда вы меня повезете?

– В Париж. На улицу Альфреда де Виньи. К тетушке Амели, чьей любимой подругой и помощницей вы были уже столько лет! Словом, к вам домой. Или вы предпочитаете остаться здесь?

– Нет. Хотя здесь меня приняли с необыкновенной добротой. Но я должна ехать, должна вспомнить свое прошлое, понять, кто я.

– Вы забыли, кто вы? – переспросил Адальбер, холодея от ужаса.

– Я... Да.

– Не помните даже имени: Мари-Анжелин дю План-Крепен, родовитая дворянка... чьи предки участвовали в Крестовых походах?

– Неужели в Крестовых походах? Как это интересно!

– Значит, что такое Крестовые походы, вы помните? – удивился Альдо, жадно всматриваясь в нее.

– Да. Вполне возможно. Это были походы на...

– У нас сейчас нет времени заниматься историей. Но не может быть, чтобы вы знали о Крестовых походах и не помнили своего имени.

– Нет, не помню. Ничего не могу вам сказать по этому поводу. Так вы забираете меня или нет? – нетерпеливо спросила Мари-Анжелин, и тон ее живо напомнил им прежнюю План-Крепен.

– Да, конечно! И я вижу, что мы должны всерьез заняться вашей раной, – добавил Альдо, указывая на пластырь.

Торопясь скорее покончить с этой сценой, одновременно нелепой и душераздирающей, Альдо поблагодарил настоятельницу за ее доброту, но не сразу убедил ее взять чек с обещанным вознаграждением.

– Не говорите мне, досточтимая матушка, что у сестер святой Жанны Французской нет бедняков, которые нуждались бы в помощи. Полагаю, что и в ее святом доме найдется, что починить.

– Вы знаете, кто основал наш орден? Но вы ведь, кажется, не француз?

– Нет, я венецианец, но моя мать француженка.

– Идите с миром, и да пребудет с вами Господь! Мы все в монастыре будем молиться за вас и за ту, которая потеряла память. Причиной, конечно, стал удар, который она получила по голове. Но Господь милостив...

* * *

Альдо и Адальбер никогда не забудут свое ночное путешествие. Радость, смешанная с кошмаром. Как встретит маркиза несчастную Мари-Анжелин, лишившуюся памяти?

– Мы хорошо знаем тетушку Амели, – успокаивал себя, а заодно и Альдо, Адальбер, – она женщина здравомыслящая, сразу же призовет своего любимого профессора Дьелафуа, чтобы он осмотрел мадемуазель и прописал соответствующее лечение. Амнезия частичная, так что, я думаю, есть возможность восстановить память.

Они беседовали между собой шепотом, чтобы не потревожить Мари-Анжелин, крепко спавшую на заднем сиденье. Госпожа Вердо по доброте душевной снабдила их в дорогу бутербродами, чтобы "было чем подкрепиться" – слова "перекусить" не было в ее лексиконе, – и Мари-Анжелин, с аппетитом съев два бутерброда, теперь спала, удобно устроившись и укутавшись пледом. Она не проснулась даже тогда, когда на автозаправке им заливали в баки бензин, а мужчины потом пили кофе.

В Париж они приехали на рассвете. Адальбер – была его очередь вести машину – остановил ее перед воротами, и Альдо поспешил в особняк, чтобы предупредить тетю Амели и всех старых слуг о случившемся.

Его рассказ прерывался горестными восклицаниями: "Ах, Господи!", "Бедная наша мадемуазель!". Но госпожа де Соммьер быстро положила конец жалобным всхлипам, объявив, что "для каждой болезни есть свое лекарство" и за лечение они возьмутся как можно быстрее. Потом она распорядилась, чтобы Альдо привел больную.

– Приведешь, и отправляйтесь оба спать, и ты, и Адальбер, – добавила она. – Вы едва держитесь на ногах. Главное, что Мари-Анжелин дома. Обсудим все позже. Нашу беглянку нужно отвести наверх и уложить. Хоть вы и говорите, что она спала всю дорогу, она все равно устала. А вас, Адальбер, я попрошу, если вас это не затруднит, заберите Альдо к себе и хорошенько там выспитесь. Жду вас обоих к ужину. За дело!

Мужчины, тревожно переглянувшись, повиновались распоряжениям маркизы. Они опасались горя тетушки Амели, но, похоже, она поддерживала силы гневом или весьма дурным настроением.

Мари-Анжелин, кажется, вполне приспособилась к своему новому состоянию. Но если маркиза постоянно будет пребывать в раздражении, один Бог знает, чем дело кончится.

Добравшись до улицы Жуфруа, друзья обнаружили, что спать им расхотелось, хотя это была уже не первая бессонная ночь за весьма недолгое время. Они решили позавтракать, и Теобальд, преданный слуга, по-прежнему служивший у археолога, мигом подал им завтрак.

После третьей чашки кофе, без которой Альдо не справился бы с двумя намазанными маслом бриошами и четырьмя круассанами с абрикосовым вареньем, он закурил сигарету и посмотрел на Адальбера, продолжавшего механически жевать, витая мыслями где-то очень далеко.

– Постарайся расслабиться, – подал Альдо совет своему другу. – Если подумать, случай не безнадежный. Конечно, неприятно видеть План-Крепен, превратившуюся в зомби, но что поделаешь, если, как говорится, у нее в прямом смысле "отшибло память". Мы же знаем случаи, когда частичная амнезия со временем проходила без следа. Если великолепный Дьелафуа не сможет ничего предложить сам, он хотя бы посоветует компетентного коллегу.

– Надеюсь, он и сам справится. Напомню, что ты тоже был в состоянии беспамятства, но все прошло без следа, теперь ты в полном порядке. Правда, у тебя была высокая температура, а у Мари-Анжелин все проходит иначе, но я охотно верю, что со временем все наладится. Меня занимает другой вопрос...

– Ланглуа? Я тоже о нем не забываю. И скажу честно, с самого Понтарлье все думаю: сразу бежать к нему или повременить?

– Как только к Мари-Анжелин вернется память, от Ланглуа никуда не денешься.

Да и, собственно, почему нужно куда-то деваться? Она единственный свидетель одиозного убийства, и он не оставит этого дела, пока не посадит убийцу или убийц за решетку.

– Да, конечно, это его долг. Но, знаешь, давай отложим визит к нему до завтра. Вечером мы пойдем обедать на Альфреда де Виньи, придет Дьелафуа, мы будем знать, на каком мы свете. А сейчас мы имеем полное право выспаться, разве не так?

– Так. Ты совершенно прав. Позвоним Ланглуа завтра утром.

* * *

В это время на другом конце парка Монсо госпожа де Соммьер деловито занималась "водворением на место верного оруженосца", повергая слуг в изумление своим невозмутимым спокойствием. Занималась она этим делом добросовестно и заботливо. На второй этаж Мари-Анжелин подняли на лифте, которым пользовалась только маркиза, так как "оруженосец" обычно мчался и вверх, и вниз через три ступеньки. Выйдя из лифта, госпожа де Соммьер взяла компаньонку за руку и повела в спальню, время от времени ласково и ободряюще поглаживая ее по плечу. А в спальне довела до кровати и усадила на нее.

– Не желает ли госпожа маркиза моей помощи? – осведомилась Луиза, горничная госпожи же Соммьер. – Мадемуазель Мари-Анжелин слишком тяжелая, госпожа не сможет уложить ее одна. – Луиза огляделась вокруг и недоуменно добавила: – Вообще-то я не понимаю, почему...

– Тише, Луиза, тише. Все объяснения отложим на потом. Сейчас главное – спокойствие и сдержанность. Мадемуазель нужен покой, и только покой. Так что пока оставьте нас.

– Нужно ли мне сказать Сиприену, чтобы он позвонил профессору Дье...

– Мне кажется, не стоит торопиться, Луиза. Всему свое время. Сначала дадим мадемуазель освоиться дома. А доктору я позвоню непременно, не сомневайтесь. Но не смейте подслушивать у двери.

– Что вы такое говорите, госпожа маркиза!..

Дверь за Луизой закрылась. Госпожа де Соммьер подвинула низкое мягкое кресло к кровати и уселась напротив несчастной больной, что по-прежнему неподвижно сидела на постели. Маркиза устремила на нее взгляд своих зеленых глаз и сказала ex abrupto^[439]:

– Только не со мной, План-Крепен! Вы недурно справляетесь со своей ролью, но больше играть не стоит. Давайте лучше поговорим.

– Но я ничего...

– Напротив. Вы все прекрасно помните и знаете, например, что это не ваша комната. Не случайно вы чуть-чуть, совсем чуточку подались назад на пороге и только потом вошли. И потом, хоть мы почти не говорили, вы дважды употребили первое лицо множественного числа, которое мы обе так любим. Так что же вы мне расскажете?

Пострадавшая открыла рот и закрыла его, не издав ни звука. Маркиза поудобнее устроилась в кресле, скрестила на груди руки и ободряюще улыбнулась:

– Вперед, дорогая! Немного мужества, черт возьми! Вспомним Крестовые походы!

Мари-Анжелин разрыдалась.

Госпожа де Соммьер, понимая, что Мари-Анжелин нужно выплакаться, не мешала ей и только вложила в руку носовой платок.

(обратно)

Глава 5 Рисунок пером...

Наступил вечер, и "братья" отправились в особняк на улице Альфреда де Виньи, куда их пригласили на ужин, чувствуя себя, прямо скажем, неважно. Они, хоть и пытались поспать днем, но спали мало, урывками, и бессонная ночь за рулем давала о себе знать. Заснуть им мешало ожидание телефонного звонка, который поставил бы их в курс событий. Они хотели знать, приходил ли Дьелафуа и какой поставил диагноз. Не сговариваясь, они решили, что после осмотра врач непременно отправит План-Крепен в клинику, где поначалу за ней как следует понаблюдают, а потом назначат лечение. Они были уверены, что тетя Амели не станет устраивать никакого ужина, и ждали, что она отпустит их на покой.

Уж кто-кто, а они знали свою тетушку, которая всегда была исполнена логики.

Однако они в один голос задали один и тот же вопрос Сиприену, который с присущей ему сердечной важностью встретил их в вестибюле.

– Настроение поднялось хоть на градус, Сиприен? – шепотом осведомился Альдо.

– А почему ты говоришь шепотом? – тут же вмешался Адальбер. – Разыграйся тут трагедия, Сиприен встретил бы нас в слезах. Я правильно говорю, Сиприен?

– На много градусов вверх, господин Адальбер. Вверх на много градусов. Госпожа маркиза ждет своих гостей в зимнем саду.

– Возвращение к старым привычкам всегда утешительно. А шампанским нас угостят?

– Идем. Сами все увидим, – сказал Альдо, беря друга под руку.

И они увидели. Зрелище было настолько привычным, что друзья лишились дара речи. Госпожа де Соммьер, уютно расположившись в любимом кресле со спинкой в виде веера, пила шампанское, а Мари-Анжелин, одетая с иголочки и в белоснежной повязке на голове, сидела за круглым столиком и раскладывала пасьянс. Она первой их и поприветствовала:

– Входите же, господа! Мы вас ждем!

Господа застыли на пороге под веткой гигантской фуксии и смотрели на нее круглыми глазами.

Наконец Адальбер проговорил:

– Так вы нас узнали? Неужели лечение профессора оказало...

– Я узнала вас сразу, еще в монастыре. Другое дело, что... В общем, мне нужно было подумать...

– Да неужели? – подал голос Альдо, мгновенно вспыхнув, как спичка. – Целые сутки вы морочили нам голову, считая нас пустым местом?! Посмеивались, пока мы портили себе кровь! А вас, тетушка Амели, сколько времени водили за нос?

– Ни единой минуты. Я знаю ее, как свои пять пальцев. Разумеется, сначала я подыграла Мари-Анжелин, но как только вы ушли, расставила пару ловушек, и она в них, милочка, сразу же угодила. Альдо, смени, пожалуйста, гнев на милость. А вы, Адальбер, помогите мне и не смотрите на Мари-Анжелин так, словно она спустилась с небес.

– Уж точно не с небес, – вздохнул Адальбер. – Я ведь целиком и полностью согласен с Альдо! Мне кажется, мы как минимум заслуживаем доверия. Значит, всю ночь в машине, пока мы мучились, строили предположения, вы нас слушали и... Вас это совершенно не трогало? Мы не слишком много глупостей наговорили?

– Нет... Я сто раз хотела открыться, но умоляю, поверьте, мне в самом деле нужно было подумать... Я поклялась... То есть себе поклялась, хочу я сказать...

– Что?! – прорычал Альдо, и глаза у него позеленели от злости, в то время как глаза Мари-Анжелин наполнились слезами.

Госпожа де Соммьер поспешила взять обоих мужчин за руки.

– Давайте-ка успокоимся, – сказала она ласково, но твердо. – Если я говорю, что меня Мари-Анжелин провести не удалось, вы мне верите?

– Вам верим, – ответили они в унисон.

– А я передаю слово Мари-Анжелин и поступаю совершенно правильно, потому что это ее история, и она нам ее расскажет. Рассказывайте, План-Крепен. Выпейте глоточек для храбрости и вперед! В конце концов, не такая уж большая неприятность, – заключила маркиза и пригубила из своего бокала.

– Если ей не в чем себя упрекнуть, не вижу, какие могут быть неприятности, – пробурчал Альдо, закуривая сигарету Но маркиза тут же отобрала ее.

– Если ты собрался быть судьей, то должен знать, что в суде не курят, – сурово заявила она. – И мне не нравится твоя, так сказать, "изысканная небрежность", она здесь неуместна, потому что речь пойдет о жизни и смерти.

Неуместен был и смех, но Адальбер все-таки рассмеялся.

– Смотрите на меня, Мари-Анжелин! На меня гораздо приятнее смотреть, чем на его светлость, когда он гневается.

Адальбера удостоили тенью улыбки, после чего мадемуазель рассказала сначала о том, что происходило в исповедальне. Несмотря на чуткий слух, она не разобрала ни единого слова, потом до нее донесся слабый, но отвратительный запах хлороформа, от которого она инстинктивно закрыла нос платком, затем послышался жалобный всхлип жертвы, треск ломающегося дерева, и она увидела спину убийцы, торопливо шагающего к выходу, а за порогом – пустившегося бежать со всех ног.

– Я не могла не побежать за ним. Дядюшка Бужю, церковный нищий, показал мне, в какую сторону он направился. И хотя бежал он очень быстро, я, благодаря фонарям, все же различала его, несмотря на черную сутану. Он свернул на улицу Бьенфезанс, и к нему сразу же подъехал автомобиль и подхватил его чуть ли не на бегу, едва притормозив. Я сунула руку в сумку за записной книжкой, хотела записать номер, но автомобиль внезапно остановился, подался назад, и меня схватили. Я, конечно, сопротивлялась, как вы можете себе представить, но не знаю уж, что они мне подсунули, но я отправилась в страну снов.

– И долго вы в ней пребывали?

– Откуда мне знать? Когда я очнулась, я лежала на заднем сиденье автомобиля со связанными за спиной руками и не видела ничего, хотя было уже светло, потому что глаза у меня были завязаны. Зато я услышала, что водитель ругает соседа, потому что тот хотел меня придушить и выкинуть в каком-нибудь лесочке. Второй расхохотался и согласился, что это была бы непростительная ошибка. Он, мол, изучил мою сумочку и понял, кто я такая, а главное, узнал, где я живу, и это открыло перед ними широкие горизонты. "Она родня... госпоже маркизе де Соммьер, и ты можешь быть уверен, что маркиза не откажется заплатить кругленькую сумму, чтобы ее выкупить..."

– Секундочку, План-Крепен! – вмешалась тетушка Амели. – Мне кажется, ваша удивительная память на этот раз вас подводит. Что-то мне подсказывает, что этот проходимец, говоря обо мне, не выражался так почтительно. Полагаю, он назвал меня старой ведьмой. Торжественный титул госпожи маркизы плохо вписывается в его речь.

Бедная План-Крепен покраснела до ушей, и Альдо сразу стало ее жалко.

– Оставьте ее в покое, тетушка. На ее долю выпало тяжелое испытание, и она вполне могла...

– Ты забыл, что у нашей План-Крепен феноменальная память, а я очень люблю красочные подробности. Они придают рассказу колорит, разве нет?

– Еще какой! – фыркнула Мари-Анжелин. – Разумеется, он сказал "старая ведьма", она даст им хорошие башли, а меня они кокнут, потому что в жизни не видали болтливых жмуриков.

– Да они профессионалы, эти ваши похитители! – воскликнул Адальбер. – И Ланглуа вам подтвердит, что от ушедшего в небытие никаких сведений не получишь.

После этих слов пролетел тихий ангел в строгом темном костюме. Пролетел быстро, но успел напомнить, что вскоре им предстоит откровенный разговор с начальником полиции. Все об этом вспомнили, и госпожа де Соммьер извинилась перед рассказчицей за то, что ее прервали.

– Выкладывай, что помнишь, Мари-Анжелин, – добавила она. – Отбор произведем позже.

Мари-Анжелин кивнула и продолжила рассказ. Собственно, коротко говоря, он сводился к следующему. Ехали они долго, останавливались только один раз, чтобы заправиться бензином. Похитители собрались перед автозаправкой запихнуть ее в багажник, но она пообещала устроить оглушительный скандал, если ее немедленно не напоят и не накормят.

– Я пропустила мессу, но ведь я готовилась к причастию и ничего не ела, так что просто умирала от голода и жажды. Они тут же дали мне бутерброд и кофе. Ничего не скажешь, люди предусмотрительные, у них все было с собой, даже кофе в термосе. И я пообещала, что буду вести себя тихо... Мы поехали дальше. Возможности как-то сорентироваться не было никакой, разве что становилось все холоднее, значит, мы ехали на север или на восток. Господи Боже! До чего же мне было холодно! Наконец, добрались. И заехали, судя по запаху бензина, в гараж. Тот, что был посильнее, взвалил меня себе на спину, как мешок картошки. От подобного способа передвижения меня затошнило, но, к счастью, путь был недолог. Меня свалили на пол в помещении, где было гораздо теплее и приятно пахло фруктами. Повязку с глаз сняли, и я увидела, что я нахожусь в кладовой или в погребе, вокруг громоздились решетчатые ящики с яблоками, грушами, виноградом, на полках стояли банки с соленьями. Смерть от истощения мне, стало быть, не грозила. Вошла очень толстая женщина, она явно была недовольна моим появлением, но говорила на незнакомом мне диалекте, так что я не поняла ни слова.

– Это вы-то не поняли ни слова, План-Крепен?! Вы, которая говорит уж не знаю на скольких языках? – удивилась маркиза.

– На семи. Но она говорила на местном диалекте, а я их не знаю. Продолжая выражать недовольство, толстуха принесла матрас, подушку и одеяло. Потом отвела меня в туалет, самый что ни на есть деревенский, а потом в какую-то клетушку в глубине большого темного помещения. Там стояли жестяная раковина и кран с холодной водой, но я нашла эти удобства божественными. Когда я вернулась, веревку, которой я была связана, заменили на цепь с наручниками. Другой конец цепи прикрепили к кольцу в стене над постелью. Теперь у меня хотя бы освободились руки. В качестве пожелания "доброй ночи" я получила миску горячего супа и краюшку хлеба. Потом свечу унесли, и я осталась в полной тьме, но я так устала, что мигом заснула и спала, как сурок.

Проснувшись, я чувствовала себя разбитой, словно меня хорошенько отколотили, но в помещении стало гораздо светлее. Свет проникал через фрамугу в крыше, и я поняла, что нахожусь скорее всего в старой риге, где есть еще и чердак, куда ведет источенная жучком лестница. Мне очень захотелось туда забраться, и я подумала, что так и сделаю, как только мне представится случай. Сколько прошло времени с тех пор, как меня похитили, я не знала. То ли одни сутки, то ли больше. Но главным для меня было освободиться. И в конце концов мне это удалось...

– Удалось избавиться от наручников? – переспросил Альдо, налив ей в бокал еще шампанского.

Мари-Анжелин отпила глоток и поблагодарила:

– Спасибо. Наши теперешние модницы с короткими стрижками понятия не имеют, как полезны длинные волосы...

– Надеюсь, вам не пришлось сплести из них веревку? Слава Богу, нет! Они у вас прежней длины, – успокоенно заметил Адальбер.

– Нет, мне пригодились не сами волосы, а шпильки, которыми я их закалываю. С их помощью можно совершать чудеса.

– В том числе открывать наручники?

– Именно. С этой минуты я могла освободиться в любую минуту, когда захочу.

И освободилась, как только услышала выстрелы. В доме не слышалось ни звука, и я поднялась по лестнице на чердак, чтобы посмотреть, что творится вокруг. Там было гораздо интереснее, чем в риге, где меня держали взаперти. Бог знает почему оконные петли были прекрасно смазаны. Я без труда открыла окно и вылезла на крышу. Вокруг царила полнейшая тишина, вечерело, через дорогу темнел лес, на опушке я увидела инспектора Соважоля, он двигался вперед, держа в руке пистолет. А в следующую минуту я увидела, как он упал. Наверное, от ужаса я потеряла равновесие, упала, ударилась головой и... Вот и все.

Мари-Анжелин замолчала и спокойно допила шампанское под удивленными взглядами Альдо и Адальбера.

– Неужели все? – недоверчиво осведомился Адальбер.

– Да! Вам этого мало? Сразу видно, что вы не жили в заточении под страхом смерти! Столько времени я провела в кошмаре, и в ту самую минуту, когда увидела своего спасителя, его застрелили у меня на глазах. Удар был так силен, что я лишилась сознания и в самом деле ничего не помню. Очнулась я только в монастыре Благовещения. И вы должны быть этому рады. Или вы хотели, чтобы я упала с крыши и сломала себе шею?

– Не говорите глупостей, – проворчал Адальбер, сидевший, уперев локти в колени и держа сигарету между указательным и средним пальцами. Он всеми силами старался вникнуть, что же на самом деле произошло. – Не удивляйтесь, что мы задаем себе и вам вопросы. Между вашим нахождением на крыше и вашим появлением у монахинь, которое произвело на нас незабываемое впечатление...

– Интересно, что вы пытаетесь выискать? – сердито повысила голос План-Крепен. – Хотите сказать, что монахини ряженые? Что их специально наняли, чтобы запутать следы?

– Погодите, не возмущайтесь, План-Крепен! Я хоть и не такой страстный христианин, как вы, но и мне известно, что до сих пор сохраняются монашеские ордена, где носят именно такую одежду, какую носили при основании. Например, "Милосердные дамы из Бона" носят геннин^[440] и темно-синее платье со шлейфом, в каком ходила основательница Гигона Салинская. Правда, теперь они чаще всего работают сестрами милосердия и прикрепляют свой знаменитый шлейф булавкой к поясу. Вот и сестры обители Благовещения тоже носят...

– Ту же самую одежду, какую носила Жанна Французская, – подхватила госпожа де Соммьер, – дочь, нелюбимая не только судьбой, но и своим отцом, Людовиком XI, который сделал ее орудием своей политики и выдал замуж за двоюродного брата, мятежного Людовика Орлеанского, сказав при этом: "Детей, которые у них родятся, кормить не придется". Король цинично намекал на физические недостатки бедняжки. А когда Орлеанский стал королем Людовиком XII, он пожелал развестись с Жанной, чтобы жениться на Анне Бретонской, вдове своего шурина Карла VIII, и несчастная Жанна вынуждена была вытерпеть унизительный судебный процесс! Бедная женщина!

– Я не знал, что вы у нас специалист по религиозной истории, тетушка Амели, – заметил Альдо, поглядев на пожилую женщину с легкой улыбкой.

– Я не такой знаток истории, как План-Крепен, но судьбы отдельных исторических лиц мне известны, среди них и история жизни Жанны.

– Меня в этой истории удивляет вот что: свой монастырь Жанна основала во Франш-Конте, принадлежавшем Карлу Смелому, а его перед смертью оставили абсолютно все. Неужели Жанна хотела его хоть как-то утешить?

– Безусловно, – веско подтвердила План-Крепен, вернувшись на родную ей почву. – В Франш-Конте целых шесть монастырей Благовещения. Чудесно, не правда ли? Жанна, как я думаю, жалела побежденного от всего сердца и молилась больше всего за то...

– Вы собираетесь познакомить нас с еще одной из впечатляющих страниц религиозной истории Франции? Вскоре у вас будет великолепная возможность изучить ее вместе с Ланглуа, – не без иронии ввернул Альдо. – Предсказываю вам оживленнейшую дискуссию. Особенно по поводу вашего обморока на чердаке и того, как вы неожиданно пришли в себя в монастыре.

– Мне нечего ему сказать. Что скажешь, если в голове дыра, причем черная? Я же не могу рассказывать о том, чего не знаю.

– Да, конечно. Кто с этим поспорит? И так... так... так надо было?

– Что это с тобой? – осведомился Адальбер, сделав круглые глаза. – С каких пор ты заделался колоколом?

– Я?

– Ты! Бум! Бум! Бум!

– Нет, именно, так... так... так... Я услышал такой разговор у "Флориана", когда как-то зашел туда выпить стаканчик, и меня это позабавило. На первый взгляд пустяк, а дает лишнюю секунду на размышление.

– Надо и мне попробовать.

– Попробуй, увидишь. Очень помогает.

Несколько громких и властных ударов тростью о паркет объявили о конце переменки. Тетушка Амели пожелала, чтобы выслушали ее мнение.

– Насколько я поняла, вы нуждаетесь в отдыхе, – объявила она. – Но напоминаю, Ланглуа будет здесь с минуты на минуту, и настроение у него все эти дни хуже некуда. Он тяжело переживает смерть молодого Соважоля.

– Я знаю, тетя Амели, – грустно вздохнул Альдо. – К несчастью, это неизбежная...

– Особенность профессии, хочешь ты сказать? Я правильно тебя поняла? Да, но План-Крепен, судя по ее рассказу, стала очевидицей его гибели. Поэтому никакой расплывчивости. Очень прошу вас, План-Крепен, сделайте над собой усилие. Восстановите все самые мельчайшие подробности. Самая незначительная мелочь может помочь пробить брешь в стене...

Маркиза замолчала и прислушалась: торопливые шаги раздавались в гостиной, что вела в зимний сад. Ланглуа теперь числился среди друзей дома, Сиприен даже не дал себе труда известить о нем...

Лицо комиссара выражало такую скорбь, что, когда он наклонился, чтобы поцеловать маркизе руку, она взяла его за плечи и поцеловала в щеку. А он не только не выказал недовольства, но слегка посветлел.

– Спасибо за теплый прием, – пробормотал он, а маркиза указала ему место подле себя.

Она чувствовала, что нужно как-то разрядить атмосферу, и улыбнулась:

– Давайте-ка, мальчики! Поздоровайтесь с главным комиссаром и поднесите ему укрепляющего! Он в нем нуждается.

– От вас я этого скрывать не буду, – тихо сказал комиссар, покачав головой.

"Мальчики" сразу засуетились. Альдо взял бутылку "Наполеона", Адальбер подвинул рюмку, Мари-Анжелин со своим стулом переместилась поближе.

– Думаю, вы хотите меня расспросить. К сожалению, я не так много могу вам рассказать. У меня провалы в памяти.

– Мне сказали, что вы ее полностью потеряли.

– Нет, не полностью. И, наверное, на какие-то вопросы смогу ответить довольно четко.

– Ну, так рассказывайте. Я знаю, что вам лучше дать возможность высказаться. Вопросами можно только сбить вас с толку...

Мари-Анжелин почти слово в слово повторила все, что уже рассказала.

Ланглуа слушал ее внимательно и бесстрастно. Вопрос он задал ровно в том самом месте, где она оборвала свой рассказ и в первый раз.

– Так, значит, после вашего падения вы ничего не помните и не можете сказать, как оказались в монастыре Благовещения?

– И вы бы на моем месте тоже ничего не помнили бы! Получи вы такой удар по голове, посмотрела бы я, что бы стало с вашей памятью. Взгляните! Хорошо еще, что череп не пробит насквозь!

Мари-Анжелин торопливо сняла повязку, потом пластырь и показала черно-синюю гематому на виске. На ней еще виднелись запекшиеся следы крови. Зрелище впечатляло. Ланглуа осторожно провел по синяку пальцем и извинился.

– Поверьте, я очень огорчен, – вздохнул он. – Но мы так привыкли к вашему острому уму, если не сказать, ясновидению, что как-то позабыли, что и вы существо из плоти и костей, как и все смертные, и что вы можете пострадать и ничего не помнить.

– Я совсем не сержусь. Поверьте, мне очень горько разочаровывать вас. Горько знать, что я не помню такие важные вещи. И не менее горько осознавать, что на протяжении часов и дней мною манипулировали преступники, и в их руках я была совсем беззащитна.

Мари-Анжелин сказала это с такой безнадежностью, что Альдо сразу же захотелось ей хоть как-то помочь.

– В таких случаях лучше всего отвлекать себя и стараться думать о чем-то другом. Тогда память неожиданно может вернуться. Или полностью, или отдельные фрагменты.

– Может, и так. Однако, я думаю, понадобится очень много попыток, прежде чем наконец получится пробиться сквозь этот туман. Но если не получится, почему бы не попробовать гипноз, – отважно предложил Адальбер с самым невинным видом.

А поскольку все его внимание сосредоточилось на кончиках собственных пальцев, которые он внимательно рассматривал, он не заметил яростного взгляда Мари-Анжелин. Зато его заметил Альдо.

– Правда, почему бы не попробовать? – подхватил он. – Но прежде чем прибегнуть к столь решительной мере, наверное, стоит применить метод множественных попыток. Я опасаюсь гипноза, этот вид терапии может дать великолепные результаты, но может закончиться катастрофой. Согласитесь, во втором случае мы все бы очень огорчились.

– Соглашаюсь, – признала маркиза с улыбкой. – Возьмемся за дело потихоньку. Я совсем не хочу, чтобы в моей План-Крепен что-нибудь пострадало, и, думаю, сейчас все согласны, что Мари-Анжелин нужен отдых и полная тишина. Таково, во всяком случае, мнение профессора Дьелафуа.

Альдо физически ощутил возникшее противостояние. Желание тетушки Амели оградить Мари-Анжелин от любых посягательств не подлежало сомнению, Ланглуа понимал это. Но, понимая, хотел как можно скорее разделаться с теми, кто отнял у него самого любимого помощника. Лицо его потемнело, как только он услышал защитительную речь старой дамы.

– Я никогда и ни к кому не применял насилия, это не в моих правилах, – глухо проговорил он. – Тем более это было бы невероятно по отношению к человеку, который множество раз приходил мне на помощь, и помощь была действенной и умелой, но... – тут Ланглуа сделал паузу, чтобы придать особый вес словам, которые намеревался произнести. – Но я должен заставить расплатиться негодяев за гибель Жильбера Соважоля, не говоря уж о смерти госпожи де Гранльё и мажордома ее невестки. До тех пор, пока они не окажутся у меня в руках, я буду искать их и преследовать, используя все средства, какие предоставляет в мое распоряжение закон. Ничто и никто меня не остановит. И если я ищу помощи, то только потому, что нуждаюсь в ней. Не могли бы вы передать это профессору Дьелафуа?

Ланглуа резко поднялся со своего места, поклонился обеим женщинам, попрощался с мужчинами коротким кивком и скорым шагом покинул зимний сад. Оставшиеся застыли в молчании, и, когда тишина стала невыносимой, Альдо нарушил ее, сказав:

– Если мы потеряем дружбу комиссара, нас ждут нелегкие деньки. Не сердитесь, тетушка Амели, но вы с чрезмерным пылом последовали за мной по той дороге, какую я имел неосторожность открыть. Комиссар понял, что мы не имеем ни малейшего желания, чтобы Мари-Анжелин подвергали допросу.

– И действительно, нельзя подвергать допросу человека, который перенес столько, сколько она! И нас, кстати, тоже!

– Со всем уважением, какое я к вам испытываю, скажу, что мы в данном случае не главное. Мы сейчас, и это вполне естественно, наслаждаемся радостью, но на другой чаше весов трое убитых: застенчивая старая дама, слуга, желавший нам помочь, неважно, по каким мотивам – из мести или по другим соображениям, – и отважный молодой человек, перед которым открывалось блестящее будущее... А убийца, надо думать, все еще прекрасно себя чувствует. А теперь, Мари-Анжелин, мы слушаем вас! Если у вас есть возможность помочь следствию хоть какой-то уликой, то сейчас самое время. А потом мы подумаем, какой тактики придерживаться по отношению к Ланглуа.

– Сколько раз я могу повторять, что ничего не помню! – упрямо возразила План-Крепен. – И с вашего позволения я покину вас, пойду и лягу, потому что, как бы это ни было странно, но у меня совершенно нет сил.

Вместо того чтобы выразить сочувствие, Альдо рассмеялся.

– Благородная наследница рода дю План-Крепен, похоже, утратила присущую ему легендарную стойкость. Правда, путь был долгим... от первых Крестовых походов и до сегодняшнего дня. Ничего не поделаешь, такова человеческая природа, все стареет, изнашивается, ветшает...

Альдо не завершил своего философского размышления, получив отвешенные мощной рукой – что было весьма неожиданно для страдающей бессилием девы – две пощечины, и застыл в кресле. Дверь зимнего сада громко хлопнула. Мари-Анжелин с видом оскорбленной добродетели, подобрав свой пластырь, удалилась, выбрав, правда, неожиданный путь к своей комнате: по черной лестнице через кухню.

– Думаю, она решила попросить Евлалию дать ей что-нибудь подкрепиться, – задумчиво предположила маркиза. – Наверное, проголодалась. Сейчас уже время ужина и...

Только что упомянутая Евлалия ворвалась в комнату, и, судя по всему, была в ярости.

– Что это еще за история? – возмущенно вопросила она. – Я упарилась у плиты, стряпая волованы с трюфелями в честь возвращения мадемуазель Мари-Анжелин, а она даже не желает их пробовать?! Она, видите ли, просит у меня бутерброд! Такого оскорбления я ни от кого еще не получала!

– Возвращайтесь к вашим волованам, Евлалия, и я пойду вместе с вами, – заявил Альдо.

В кухне План-Крепен в полном одиночестве щедро намазывала кусок хлеба маслом. Все остальные слуги и служанки, предчувствуя бурю, заблаговременно покинули помещение. Альдо вошел скорым шагом и хладнокровно забрал из рук Мари-Анжелин хлеб и нож для масла. Взял на столе ложку, зачерпнул что-то из кастрюльки и поводил ложкой перед носом бунтовщицы.

– Только понюхайте, как соблазнительно пахнет! Вы всерьез решили нанести Евлалии оскорбление, отдав предпочтение английской выдумке, против которой я, впрочем, ничего не имею! Но Евлалия трудилась целый день, чтобы угостить вас этим чудом, которое вдобавок ваше любимое блюдо! Попробуйте же, черт вас возьми!

– Я не голодна.

– Совсем не голодна, вот только съем небольшую краюшку хлеба с фунтом масла и ломтем ветчины! Говорю, пробуйте немедленно, если не хотите, чтобы я угостил вас насильно!

– Вы не посмеете! Не стоит бахвалиться!

– Спорим!

Резким движением Альдо схватил План-Крепен за обе руки, зажал их одной своей, а другой поднес к ее рту ложку. Она отвернула голову в сторону и отказалась:

– Оставьте меня в покое!

– А я говорю: попробуйте! И тогда я оставлю вас в покое!

Какая-то особая сила была в руках у Альдо, и Мари-Анжелин смирилась и подчинилась ему, проглотила соус и закрыла глаза.

– Ммммммм!

– Вкусно?

– Не то слово! Не знаю, что Евлалия туда положила, но это просто божественно!

– А добавьте к соусу слоеное тесто! Ну, так сделайте одолжение, откройте клювик, проглотите ложечку, а потом, как положено хорошей девочке, помойте ручки и с благословения Евлалии приходите к нам, и мы все вместе сядем за стол.

– Все будет готово через одну секундочку, господин Альдо! – поторопилась сказать повариха. – Мне осталось только добавить...

– Молчите, Евлалия! Тайны кухни равны государственным тайнам, их не следует открывать.

Не прошло и десяти минут, как вокруг стола, украшенного цветами, расселось все "семейство" и прилежно занялось дегустацией шедевра, орошаемого шампанским "Миллезиме".

Во все время ужина царила тишина, все благоговейно священнодействовали. Но нет на свете наслаждения, которое бы не кончалось, и в конце концов всем пришлось вернуться на грешную землю. Принесли кофе, и госпожа де Соммьер решила пить его в столовой, не желая нарушать атмосферу, Мари-Анжелин взглянула на часы, кашлянула и сказала:

– Все необыкновенно вкусно, но я попрошу у вас разрешения удалиться. Мне просто необходимо выспаться. Всем известно, что я поднимаюсь очень рано.

Адальбер, получивший разрешение выкурить сигару, чуть не подпрыгнул от неожиданности, обжегся и едва не выругался.

– Черт бы побрал, извините, пожалуйста... Не означает ли это, что вы собираетесь завтра в шесть часов утра отправиться на мессу в церковь Святого Августина?

– Как обычно, а почему нет? Все знают, как я люблю ходить в церковь Святого Августина, и месса в шесть часов утра моя самая любимая.

– После того, что с вами произошло? Вы уверены, что у вас все в порядке с головой? Напоминаю, в Понтарлье мы буквально выкрали вас из-под носа ваших похитителей, и теперь они прекрасно знают, где вы находитесь...

– Не будем преувеличивать! Вряд ли каждое утро у Святого Августина будут убивать по прихожанке!

– Предположим, вы правы, – вмешался Альдо. – Но, может быть, вы хотя бы какое-то время будете посещать церковь в светлое время суток?

– Он прав, План-Крепен, – поддержала племянника маркиза. – Думаю, месса в девять часов утра ничуть не хуже мессы в шесть. Не так ли?

– Но мы же знаем, что это совсем не одно и то же, – возразила План-Крепен чуть ли не со слезами в голосе. – Если ходить в церковь к девяти, то завтракать придется в десять... И потом, что я буду там делать?

– Молиться, я так полагаю, – отважился вставить свое слово Адальбер.

– Безусловно. Но в это время не бывает моих знакомых и...

– Информационное агентство План-Крепен перестанет существовать. Вас это тревожит?

– Конечно, тревожит! Сейчас мне особенно важно знать, что произошло во время моего отсутствия, что случилось на улице Веласкеса, у чересчур любезной графини де Гранльё? Конечно, я хожу к мессе молиться и причащаться, но и вы, господа, не можете не признать, что агентство План-Крепен оказывало вам немалые услуги.

– Отрицать – это значит грешить черной неблагодарностью, – признал Адальбер. – Но на некоторое время из вполне объяснимого благоразумия вы могли бы передать ваши обязанности по сбору информации, например, поварихе княгини Дамиани.

– Хорошая мысль, – одобрил Альдо. – Евгения Генон показалась мне очень славной женщиной, и она с честью справится со своей задачей, имея такой наблюдательный пункт, как особняк на улице Мессин. Мы вас не просим расстаться со своим маршальским жезлом, а только ненадолго отложить его в сторону.

– Даже не просите, Альдо! Я должна пойти туда и... пойти сама!

– Если бы все секретные службы исчезали вместе с исчезновением шефа, на поверхности земли давным-давно уже не было бы ни одного шпиона, – вздохнул Альдо. – Ладно! Пока я нахожусь здесь, буду вас провожать.

Глядя на План-Крепен, можно было подумать, что она сейчас взорвется.

– Да как вам могло такое прийти в голову?! Ходить со мной на мессу для слуг? Да вы только взгляните на себя! Ко мне и близко никто не подойдет!

– Прими это как комплимент, Альдо, – улыбнулась тетушка Амели. – План-Крепен совершенно права. И то же самое относится к вам, Адальбер. А тебе, Альдо, разве не нужно спешить домой?

– Совсем не обязательно. Лиза с детьми в Цюрихе, в магазине все отлажено, как в идеальном часовом механизме, а у вас я и не думаю терять время даром! Игра закрутилась вокруг редчайших драгоценностей, которым внезапно вздумалось размножаться. А как известно, исторические драгоценности – моя профессия. Очень жаль, если я вас стесняю, тетушка, но все же я останусь вашим гостем еще на некоторое время. А пока мы снова вернемся к исходной точке: утренней мессе Мари-Анжелин.

– Даже не надейтесь, – тут же отозвалась она. – Я ни за что на свете не откажусь от мессы в шесть часов утра. Вы не можете себе представить, как я страдала, когда не могла ее посещать.

– Наверное, на этой мессе вас и научили бегать бегом неведомо за кем, – сухо заметил Адальбер. – Но как бы там ни было, если подумать, то подождать осталось всего несколько дней. Сейчас пятнадцатое марта, солнце встает в шесть часов пять минут, и значит, в шесть еще темно, но уже двадцать второго...

– Я выхожу раньше, а не в шесть, потому что не хочу пропускать большую часть службы. А светло становится только 1 апреля.

– Так и быть, идите спать и поступайте, как привыкли... Но при одном условии: не подходите к исповедальне ближе, чем на десять метров, – посоветовал Адальбер.

– А вы что собираетесь делать?

– Со всем моим уважением к вам, детка, скажу, что это мое личное дело. Пожелайте всем спокойной ночи, идите спать и пусть вам снятся хорошие сны. А поутру со спокойной душой возобновляйте работу вашего "бюро новостей".

После того как Мари-Анжелин вышла из комнаты, Адальбер подождал немного, а потом выглянул за дверь: не подслушивает ли кто-нибудь? Затем снова вернулся за стол.

– Ну так что? – поторопил его Альдо.

– Я нашел решение: я отправлю в церковь Ромуальда^[441].

– На ревущем мотоцикле? Прекрасная мысль!

– Скажешь тоже! Я знаю, на него можно положиться. Он прекрасно умеет оставаться незаметным, даже если приехал на автомобиле. Надо еще позаботиться, чтобы он был вооружен. Так что понадобится какое-то время, чтобы экипировать его должным образом. А завтра караул буду нести я сам и даю слово, Мари-Анжелин меня не узнает.

На том и порешили, распрощались и разошлись, посетовав, что засиделись допоздна.

Адальбер отправился к себе.

Альдо поднялся в спальню, однако почувствовал, что уснуть не сможет. Он даже было подумал, не пойти ли ему к тетушке Амели, чтобы почитать ей вместо План-Крепен... Но не пошел, не желая спугнуть Мари-Анжелин, если она вдруг надумает прийти к маркизе. К кому бы она пошла, как не к ней, если бы вдруг решилась открыться, экая, право, упрямица!

Ночь Альдо проходила в самых разнообразных занятиях. Он кругами ходил по комнате, выкурил несколько сигарет, открыл окно, чтобы освежить воздух, и невольно вдохнул его полной грудью. К утру потеплело, и влажные запахи из парка Монсо тревожили близкой весной. Но что бы ни делал Альдо, расходившиеся нервы не желали успокаиваться. Он решил было принять ванну, но вспомнил, что стоит пустить воду, как трубы начинают страшно гудеть, а слесарь обещал прийти только через день. Можно было бы принять душ, почему-то при душе гудение было тише, но все-таки и оно среди ночи показалось бы оглушительным. Пришлось удовольствоваться любимой английской лавандой, освежив ею лицо, руки, шею... Наконец, вспомнив рецепт Лизы – еще несколько часов, и он услышит ее голос по телефону, – Альдо запахнул поплотнее халат и, постаравшись не скрипнуть дверью, вышел в коридор и отправился на кухню, собираясь согреть себе молока или съесть, не чистя кожицу – что самое важное! – яблоко. Как известно, эти два средства очень помогают в случае бессонницы, если только не найдется что-нибудь покрепче, к чему в подобных случаях советовал прибегать Адальбер, испробовав подобные средства на своем опыте.

Альдо начал спускаться по лестнице и вдруг на середине ее увидел другую фигуру в халате, освещавшую себе путь маленьким фонариком. Это могла быть только План-Крепен. Тетушка Амели была гораздо выше ростом, и потом ей никогда бы не пришла в голову мысль странствовать по собственному дому с фонариком, она сразу же зажгла бы повсюду свет.

Собственно, и у План-Крепен не было необходимости в фонарике, потому что дом она знала как свои пять пальцев... Альдо снял кожаные шлепанцы и бесшумно последовал за притворщицей, которая настаивала на потере памяти, теперь хотя бы частичной. Но его уже не заставишь поверить в эту выдумку. Может быть, у Мари-Анжелин и случались провалы, когда ее только что похитили, но он был совершенно уверен: все, что она пережила на границе со Швейцарией, она помнит отлично.

Спустившись с лестницы, Мари-Анжелин вошла в первую гостиную, потом свернула налево и направилась в библиотеку... К счастью, не закрыв за собой дверь. Альдо замер чуть в стороне от приоткрытой двери. Он не мог понять, ради чего План-Крепен понадобилось навещать библиотеку темной ночью и с такими предосторожностями, когда она могла сидеть там хоть целый день? Разве она не читает маркизе книги? А если чтица скрывает, что ходит в библиотеку, то... Это уж совсем! Это уж извините! В том-то и беда, что после похищения План-Крепен лишилась логики и вытворяет все время бог знает что!

Мари-Анжелин долго в библиотеке не задержалась. Однако было заметно, что уходить ей совсем не хочется. Желая остаться незамеченным, Альдо спрятался позади большого кресла. Очень большого, в стиле Второй империи, и, когда План-Крепен проскользнула мимо, Альдо тихонько в него уселся, выжидая примерно столько времени, сколько старой деве понадобилось, чтобы добраться до спальни. Тогда он встал, потянулся и тоже отправился в библиотеку, но в отличие от План-Крепен зажег там свет.

Альдо внимательно осмотрел книжный шкаф, который только что изучала Мари-Анжелин. Все книги стояли на местах, она не унесла с собой ни одной. Но не трудно было заметить, что интересовали ее книги по истории. А именно – история зарубежных стран, общая история Франции, история отдельных провинций: Прованс, Артуа, Бретань, Нормандия... В этом не было ничего удивительного. План-Крепен искала в первую очередь историю провинции Франш-Конте, но ничего не нашла. И о Бургундии тоже. В этом не было ничего странного! Особняк достался тете Амели по наследству, а сначала принадлежал куртизанке, которая блистала своими талантами при Наполеоне III и соблазнила ими дядюшку Амели де Соммьер. Дядюшка женился на куртизанке, и семья так и не смогла простить ему этот позор. На старости лет дядюшка проникся симпатией к молоденькой племяннице Амели и сделал ее своей наследницей. Еще один скандал в благородном семействе. Амели была тогда замужем, и ее мужа очень позабавил подобный оборот событий. Он посоветовал жене отдать деньги сиротскому дому, но сохранить особняк на улице Альфреда де Виньи. "Для преклонных лет", как он выразился, когда дом в Сен-Жерменском предместье заполонят потомки де Соммьеров. Особняк понравился Амели, и она последовала совету мужа. А когда переехала, то ограничилась только тем, что переменила излишне помпезную обивку стен и избавилась от обилия подушечек, помпончиков, кистей и позумента. Предметом ее забот стал зимний сад, она превратила его в настоящее чудо, и он стал местом ее постоянного пребывания. Библиотеке маркиза не уделила должного внимания, предпочитая пополнять свою собственную, подобранную в соответствии с ее вкусом и вкусом План-Крепен. А Мари-Анжелин, если нуждалась в каких-либо книгах для своих изысканий, предпочитала обращаться к Адальберу, у которого была весьма обширная библиотека под стать библиотеке Альдо в его венецианском дворце.

Альдо побрел к лестнице, собираясь подняться в свою комнату, и вдруг заметил на полу листок бумаги, оброненный скорее всего ночной посетительницей библиотеки. Он поднял его... А вот, кстати, и снова она! Альдо вовремя услышал быстрые шаги Мари-Анжелин и успел спрятаться в гардеробной комнате вестибюля, благополучно избежав встречи.

Сочувствуя ее поискам, от которых она при ее упорном характере не откажется, Альдо собрался отделаться от найденного листка, но, разумеется, сначала взглянув на него хотя бы одним глазком. Он потихоньку закрыл дверь гардеробной, зажег свет над зеркалом, при котором проверяли наклон шляпы, и посмотрел на листок. Это был портрет пером, и Альдо еще раз оценил удивительный талант План-Крепен: два-три штриха – и перед вами живое лицо.

На этот раз на листке бумаги изображен был молодой человек. Альдо мог поклясться, что уже встречал его где-то. Но где?.. Теперь не могло быть и речи, чтобы просто так расстаться с рисунком. По крайней мере до тех пор, пока он не поймет, кто это. А Мари-Анжелин придется взять перо и нарисовать другой портрет. Альдо поспешил погасить лампочку, подождал немного и отворил дверь гардеробной.

Постоял. Прислушался. Мари-Анжелин, как он и предполагал, продолжала поиски. Лишнее доказательство, что листок для нее очень важен. Прошло полчаса, не меньше, а План-Крепен все никак не могла успокоиться. Альдо уже стало душновато в его убежище среди шуб и пальто. Наконец, старая дева сдалась и вернулась в свои пенаты. Альдо посидел в гардеробной еще немного и потом с величайшими предосторожностями тоже вернулся к себе, прекрасно понимая, что потребуй он от Мари-Анжелин разъяснений немедленно, ничего, кроме неприятностей, не получил бы.

Вернувшись в спальню, Альдо, не снимая халата, уселся на постель, зажег настольную лампочку и принялся рассматривать находку. Он был прекрасно знаком с необычным даром причудливой особы, носящей имя Мари-Анжелин: два-три взмаха пера, и сходство схвачено, причем безошибочно. Он знал: встреть он этого человека на улице, узнал бы в то же мгновение.

Мужчине лет, наверное, тридцать. Красивое округлое лицо с правильными чертами, крепкая шея, черные серьезные глаза под прямыми ресницами. Твердый рот. На подбородке ямочка. Темные волосы подстрижены в кружок, как стригли в давние времена, когда носили шлемы. Но лицо все-таки современное, возможно, как раз из-за линии волос, надо лбом они вились, а потом спускались вниз, прикрывая половину уха. И одет он был в водолазку...

В голове Альдо вырос преогромный вопросительный знак: кто же это такой? Кто на этот раз послужил моделью? Проще всего, конечно, было бы задать вопрос художнице, но... Но в случае, если она "питает чувства" к своей модели – а почему бы, собственно, и нет? – один только Бог может знать, какие подземные толчки можно спровоцировать. Так что же? Пойти посоветоваться с тетушкой Амели в надежде на ее прозорливость? Но, во-первых, шел третий час ночи, и как бы ни был короток сон старой дамы, в этот час она все же спала. Во-вторых, ее спальня соседствовала со спальней ее компаньонки. Трудно было бы вести ночную беседу, не пробудив любопытство Мари-Анжелин, избытком которого она страдала. Каков же вывод? Вывод следующий: заглянуть с утра пораньше к Адальберу и ввести его в курс дела. Еще одна загадка, над которой они будут ломать голову вдвоем. А еще хорошо бы разобраться, по какой такой причине План-Крепен навещала посреди ночи небогатую библиотеку маркизы...

Догадки, предположения... Альдо закурил четвертую сигарету, мечтая погрузиться вместе со всеми своими вопросами в сон, чувствуя уже его настоятельную необходимость, но тут внезапно в дверь к нему поскреблись, словно жили они в XVIII веке в Версале. Но времени отозваться не дали: План-Крепен собственной персоной материализовалась на пороге. Извиниться она не сочла нужным.

– Так я и думала, – сказала она. – Вы не спите.

– Да, при свете я не сплю, – согласился он, не вставая с кровати. – И вы, похоже, тоже не спите.

– Да, кажется, меня сейчас трудно заподозрить в обратном.

– Как мило, что вы следите за мной! Но вот нужно ли было приходить в три часа ночи, чтобы сообщить об этом? Я не предлагаю вам сесть, предполагая, что время для визитов не совсем подходящее.

– Я и не собираюсь садиться. Я пришла за тем, что принадлежит мне.

– Что же это такое?

Мари-Анжелин вздохнула. Этот вздох мог бы повалить стены.

– Альдо! Вы и я вышли из возраста глупых игр. К тому же мы хорошо знаем друг друга. Я прошу вас отдать мне то, что вы сейчас нашли.

– Охотно, но поставлю два условия.

– Какие?

– Во-первых, скажете, что вы хотели найти в библиотеке. И не нашли, как мне показалось.

– Я ничего не нашла и скажу со всем моим к вам уважением, что вас это совершенно не касается.

– Она еще и невежлива, – вздохнул Альдо, поднимая глаза к небу. –Посмотрим, что вы ответите на мой второй вопрос. Кто это такой? – спросил он, доставая из кармана листок с рисунком. – У меня такое впечатление, что я этого человека где-то видел.

– Не исключено. Но вам придется рыться в собственных воспоминаниях. Лично я не скажу вам ни слова.

Альдо перестал насмешничать и спросил очень серьезно:

– Почему?

Мари-Анжелин выхватила у него из рук листок с портретом.

– Потому что я понятия не имею, кто это!

– Как же вам удалось сделать портрет незнакомца?

– Особый случай... Захотелось запомнить. Я... Это лицо привлекло мое внимание, поразило меня, но кто этот человек, я не знаю!

– И вы решили, что библиотека может вам в этом помочь?

– Почему бы нет? Мне казалось, у нас есть какая-то книга о Франш-Конте. Но я, к сожалению, ошиблась.

– Надеюсь, вы не думали найти в этой книге портреты всех обитателей области?

– Попытка не пытка. Вы достаточно хорошо изучили меня, Альдо, чтобы знать: я не люблю оставлять вопросы без ответов. А теперь я удаляюсь, как говорят на сцене. А вы, я думаю, смертельно хотите спать.

– Я? Ничуть!

– А я вам говорю, вы просто с ног валитесь! Спокойной ночи, Альдо. Вернее, того ее кусочка, который вам остался для сна. И непременно откройте окно! У вас страшно несет табаком.

(обратно)

Глава 6 Когда просыпаются древние демоны...

Оглушительный треск, поскрипывание, шуршанье – телефон работал отвратительно. И вдруг сквозь этот космический шум прорывался глухой, словно из подземелья, голос Лизы.

– Ты где? – надрывался Альдо. – Где-где? Кричи громче! А-а, ты в Ишле? Но что ты там делаешь? Ты уже уехала из Цюриха?

Буря, что сотрясала телефонную сеть, внезапно стихла, и Альдо совершенно отчетливо услышал, что aqua alta^[442] в Венеции до сих пор не спала, Мориц Кледерман решил отправиться в Париж, но первым делом позаботился о маленьком семействе и отправил его в "Рудольфскроне" к бабушке, а потом полетел навстречу необычайным приключениям. И...

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Лиза.

– Превосходно, сердце мое! Но я правильно услышал? Ты сказала "полетел"?

– Да. Ты же знаешь, что у отца теперь есть самолет. Он посадил в него всех нас и... "плыви галера", осмелюсь я сказать. Пилот аккуратнейшим образом высадил нас на лужайке перед замком, твой тесть поцеловал руку бабушке, отказался от чашки кофе и, к величайшему огорчению близнецов, вновь поднялся в воздух.

– Но... Сколько человек помещается в этом аппарате? Я думал, он двухместный: пилот и пассажир.

– Нет, что ты! В самолете помещается не меньше десятка человек, не считая пилота и стюарда, который подает апельсиновый сок. Ты же знаешь, папа ничего не делает наполовину. Он хочет жить полной жизнью и после Лугано только укрепился в своем желании, а раз средства ему позволяют... Кстати, хочу предупредить тебя заранее, твои наследники страстно полюбили самолет, и тебе нужно быть готовым к тому, что и ты тоже ку...

Оглушительный треск прервал слова Лизы.

– Иисус Сладчайший, – вздохнул Альдо, кладя трубку. – Мне кажется, что Мориц немного повредился в уме, после того как имел дело с сумасшедшими. Думаю, не худо будет поговорить с профессором Зендером.

– И какая же у твоего тестя воздушная "лошадка"? Лайнер?

– Почти. Представляешь, в него можно загрузить десять человек. Думаю, в следующий раз он купит себе трансатлантический пакетбот.

– Вряд ли. На что швейцарцу трансатлантический пакетбот? У них нет ни дюйма морского побережья.

– Что не мешало им быть превосходными моряками. Ты забыл, что у них множество озер, на которых они могут тренироваться. А на Женевском озере случаются весьма опасные бури. Впрочем, Лиза звонила не затем, чтобы поговорить о погоде. Она хотела предупредить нас, что прилетает ее отец. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Где он обычно останавливается в Париже? Или ему нужно приготовить комнату? – забеспокоилась госпожа де Соммьер. – Мориц Кледерман путешествует не так уж часто.

– Похоже, теперь это не так. Но насколько я его знаю, он не захочет никого стеснять. Думаю, он остановится в "Рице", как раньше делал и я. И это естественно, потому что Сезар Риц^[443] родился под небом Гельвеции, так что нам остается только ждать, когда он прилетит, – заключил Альдо.

Больше о прилете банкира сказать было нечего, и они спокойно уселись завтракать.

Не прошло четырех часов, как раздался новый телефонный звонок. Мориц Кледерман сообщил, что действительно расположился в отеле на Вандомской площади, и пригласил к обеду тандем Альдо-Адальбер. Разобиженная маркиза тут же оседлала любимого конька:

– Вечная дискриминация! Как только предстоит что-то интересное, мужчины объединяются и отстраняют женщин!

– Неужели так интересно обедать в "Рице"? – поддел ее Альдо – Мне казалось, обеды не входят в сферу ваших интересов!

– Разумеется. Но я предпочла бы увидеть этого невежу сегодня на обеде у себя. Мы по уши завязли в истории, в которой нам ничего не ясно. А я убеждена, что неожиданное путешествие банкира связано именно с ней. И мне непереносима мысль о том, что меня отставляют в сторону! И План-Крепен тоже! И нечего так на меня смотреть! Я прекрасно сознаю, до какой степени неприлично мое возмущение, но бывают минуты, когда чаша терпения переполняется!

Адальбер тут же поспешил на помощь другу.

– Не вижу причины для обид, – заявил он. – Господин Кледерман сама учтивость, он никогда бы не позволил себе пригласить вас на обед телефонным звонком. Графиню Валери, свою тещу, он никогда и никуда не приглашает по телефону. И когда речь идет о вас, о такой знатной даме...

– Конечно! Добавьте еще: когда речь идет о вас, таком древнем, историческом монументе!.. Что же мне, сгореть от любопытства, что ли? И ей тоже? – произнесла маркиза, взглянув на неожиданно оживившуюся План-Крепен.

– Адальбер совершенно прав, – подхватил Альдо. – Мориц человек по натуре застенчивый, а с вами он едва знаком. При этом он человек страстей. Я за ним знаю две: он страстно любил свою жену, и ее трагическая гибель осталась для него незаживающей раной. Вторая страсть – его коллекция. Я убежден, что мы будем говорить о делах. Поэтому, с вашего разрешения, – продолжал, он, отвесив театральный поклон и улыбнувшись, – мы отправимся в отель и разделим хлеб-соль с банкиром, после чего, не сомневаюсь, он пригласит вас на завтрак или ужин. А мы во всех подробностях расскажем вам о нашей трапезе.

На этот раз Альдо получил ответную улыбку.

– Подойди и поцелуй меня! Иной раз я всерьез думаю, что ты меня знаешь лучше, чем я сама себя знаю. Намного лучше. И, быть может, мне надо быть с тобой осторожнее!..

* * *

Войдя в отель "Риц", Альдо невольно спросил себя, уж не заболел ли его тесть манией величия, это он-то, который после трагической гибели жены жил всегда сдержанно и скромно? Мориц Кледерман ждал своих гостей не в одном из двух баров "Рица", а в салоне "Психея", освещенном великолепной хрустальной люстрой. В этом салоне спокойно разместились бы двенадцать человек, банкир распорядился здесь накрыть стол для троих. В огромном камине потрескивал огонь, с каминной полки надменно взирала мраморная Мария-Антуанетта. Еще более неожиданной была искренняя радость, с какой встретил своих гостей обычно сдержанный и застегнутый на все пуговицы банкир.

– Вы решили выбрать самый большой зал? – иронически поинтересовался Альдо, не спеша обходя гостиную, которая была хорошо ему знакома. – Здесь можно было бы найти помещение и поменьше.

– Я знаю это не хуже вас. Но то, что я хочу сообщить вам, требует особых условий. Расстояние, которое будет отделять нас от стен и от дверей, должно оградить нас от стороннего любопытства.

– Но вы знаете не хуже нас, что персонал этой гостиницы вне подозрений, – с невольной улыбкой произнес Адальбер.

– И почему в таком случае вы не дали мне лишней минуты, чтобы я пригласил вас к тетушке Амели? Она сочла за обиду, что вы не приехали прямо к ней, – подхватил Альдо.

– Я с удовольствием навещу ее завтра, если она будет так добра и примет меня. Но сейчас я предпочитаю, чтобы мы остались наедине. При дамах не говорят о делах. Но сначала выпьем по стаканчику и согласуем меню.

Впрочем, меню уже было согласовано. Великолепное и необсуждаемое. Оливье Дабеска, король всех метрдотелей, всегда предлагал своим избранным клиентам особые блюда. На этот раз он собирался угостить их суфле "Ампир" из камбалы, тарталетками с шейками креветок вместе с вином "Мерсо Гут д’Ор" 1915 года, а затем бекасами с картофелем и "Шамбертеном Гран Крю" 1906 года. С десертом он собирался определиться позже, в соответствии со вкусами и аппетитом гостей. С этими словами Оливье склонил тонкий элегантный стан, предупредил с любезной улыбкой на лице римского императора, что будет стучаться в дверь перед каждым появлением, и исчез.

– Вот оно – истинное совершенство, – с удовлетворением вздохнул Кледерман, поднимая рюмку "Шерри Карта Оро Вьехо", поданного в качестве аперитива. – А потом поговорим.

– Скажите же нам, что случилось, Мориц? – заговорил Альдо, молчавший на протяжении всей церемонии ознакомления с меню и обменявшийся лишь несколькими словами с Оливье, которого хорошо знал. Надо сказать, что портвейн Альдо не любил. – Вы принимаете нас, словно шейхов с берегов Персидского залива или ваших коллег-коллекционеров, которых нужно хорошенько умаслить, прежде чем предложить им обмен или сделку!

– А разве вы не коллекционер, Альдо? И даже двойной, поскольку вы мой наследник.

– Помилосердствуйте, Мориц! Что за разговоры! Вы в прекрасной форме, и радоваться больше меня вашей молодости может только Лиза. Скажите нам скорее, по какому поводу мы так роскошно пируем?

– Сейчас скажу! Начну с того, что после вашего неожиданного приезда из Грансона я, не переставая, думал о "Трех братьях". Эта странная история меня буквально преследовала. По вашему собственному свидетельству выходило, что семейка гораздо обширнее, и во времена Карла Смелого рубинов было не трое, а шестеро. А может, больше? Кто знает? Я смотрел и пересматривал всевозможные документы и свидетельства, касающиеся сокровищ Карла и их дальнейших судеб, но нигде не нашел даже намека на существование других рубинов!

– К сожалению, ничем не могу вам помочь. Я тоже рылся и тоже ничего не нашел. В списке сокровищ, доставшихся швейцарцам, они не упоминаются.

– В списке не упоминаются, но в реальности существуют. Один из них у вас, другой похищен у старой дамы, убитой в церкви, третий, как вы сами сказали, прячется за шоколадными бастионами. Дорогой мой Альдо, я принял решение достать для своей коллекции все эти три рубина! И подумал: а почему они обязательно должны были быть вместе с Карлом в Грансоне? В конце концов, никем не доказано, что Карл возил по опасным дорогам войны все свои сокровища. Интересно, каков же был его маршрут после несчастной битвы, которая все-таки не была в его жизни последней?

– Неужели не знаете? Право, я удивлен, – сказал Альдо, которому совсем не понравилось, что тесть уже счел камень, полученный в Грансоне, частью своей коллекции.

Пусть даже тесть сделал его в завещании наследником своего сказочного собрания драгоценностей, но сколько еще событий могло произойти до той фатальной неизбежности, о которой Альдо не мог без ужаса и подумать.

– Пробелы в образовании, признаюсь, – отозвался Мориц, – но, честно говоря, я рассчитывал на вас, зная, что вы не упустите ни единой мелочи, когда речь идет о драгоценности такого масштаба. Я не ошибся?

– Конечно, нет. – Альдо достал из бумажника два сложенных листочка бумаги и развернул их. – Сегодня утром, желая освежить память, я заглянул в Национальную библиотеку и перелистал одну книжицу, как раз о последних месяцах жизни Карла. Сейчас переведу то, что записал. Почерк, к сожалению, у меня ужасный.

– Мы сыты-пресыты предисловиями, – пробурчал Адальбер. – Читай, что ты там нацарапал.

– Итак, перевожу: 2 марта 1476 года, после того как армия Карла ударилась в бегство по окончании битвы со швейцарцами под Грансоном, Карл укрылся в Нозеруа. Там с ним случилась нервная болезнь, которая очень обеспокоила его окружение. Но он с ней быстро справился. И уже 14 марта снова стоял лагерем, но под Лозанной, собирая войска, которыми мог бы располагать. В последние дни марта в этот лагерь к нему приехала Иоланда Савойская, его союзница и друг. Она откликнулась на его просьбу и привела с собой свежие войска, за которые в качестве залога он дал ей "немало драгоценных камней". Стало быть, он вовсе не все потерял. Карл принял также протонотария Гесслера и папского легата монсеньора Нанни, с которыми договорился выдать свою единственную дочь девятнадцати лет, очаровательную Марию, замуж за Максимилиана Австрийского, сына императора. И одновременно с этим Карл срочно готовился к военным действиям...

– С кем он хотел воевать? – спросил Адальбер.

– Со швейцарскими кантонами, с кем же еще? И в первую очередь с Берном, который уже в то время стал чем-то вроде столицы федерации. Карл по-прежнему испытывал чувства горечи и униженности, потерпев поражение под Грансоном. Его великолепная армия дрогнула перед грубыми вилланами, вынудив бежать и его, Карла Смелого! Он был вне себя и жаждал мести...

– Когда он покинул Лозанну? – спросил Кледерман. Он тоже взял ручку и делал для себя кое-какие записи. – Думаю, что он дожидался не только солдат, но и хорошей погоды.

– Совершенно верно. Войска собирались в Моренсе, к северу от Лозанны. Карл приехал туда 2 мая. 4 июня он встал во главе собранного войска, а герцогиня Иоланда обосновалась в Жексе и приготовилась ждать развития событий...

– И все-таки? – вмешался Кледерман. – В каких они были отношениях? Она была его любовницей?

– Никогда! Я уже как-то говорил Адальберу, что у Карла Смелого не было ни одной любовницы. В своей жизни он любил только одну женщину, мать Марии. А вот что касается Иоланды Савойской, то я думаю, что она его любила... Хотя и была сестрой Людовика XI, который, сидя у себя в замке Плесси-ле-Тур, подготовил ту самую драму, которая разыгралась впоследствии. Через пять дней армия остановилась возле Муртена, красивого, хорошо укрепленного города на берегу небольшого озера. Карл мог бы сделать здесь просто привал и двинуться дальше к Берну, но, очевидно, боялся, как бы его не застигли врасплох, и 11 июня осадил город. Кантоны в это время только начинали собирать солдат во Фрибуре и Берне. Занявшись осадой Муртена, Карл дал швейцарцам время, и они не только собрали войско, но еще и создали коалицию, заключив союз с Эльзасом и юным герцогом Рене Лотарингским, который собрал войско в Страсбурге. И то, что должно было случиться, случилось: 22 июня на бургундцев, стоявших под Муртеном и не сумевших его взять, напали швейцарцы. Бургундцы вновь потерпели поражение и снова вернулись в Франш-Конте.

– Опять в Нозеруа? – уточнил Адальбер, невольно увлекшись рассказом Альдо.

– Нет, в Сален. Это городок примерно на полдороге между Понтарлье и Доле в сторону Дижона. В Салене Карл надеялся подлечить расстроенные нервы солевыми ваннами, прославившимися целебной силой еще во времена Рима. И тогда же он похитил герцогиню Иоланду и увез ее с собой. Но совсем не для того, чтобы наслаждаться с ней втайне любовью. Он сделал ее не любовницей, а заложницей. И отобрал все драгоценности, которые передал незадолго до этого.

– Фу! – возмутился банкир. – Какой неэлегантный поступок.

– Совершенно с вами согласен, но Карлу было не до элегантности. В Салене Карл ждал сводного брата, Антуана, Великого бастарда Бургундского, истинного героя и своего верного соратника. Антуан в это время собирал под свои знамена всех, кто только имел оружие и умел им владеть. Он привел с собой не только солдат, он привез пушки. Колокольни Бургундии смолкли, лишившись колоколов.

Находясь в Салене, Карл созвал Генеральные штаты Бургундии, но Гент, самый могучий город среди его владений на севере, не только не прислал депутатов, но и отказал в помощи своему сюзерену. По какой причине? По той, что на их попечении находилась супруга Карла, Маргарита Йоркская, и его дочь Мария. Герцогиня, впрочем, относилась к горожанам с презрением. Она затворилась вместе с падчерицей Марией у себя в замке, мгновенно превратив его в неприступную крепость. Особенно для буржуа.

– С буржуа прошу поосторожнее, – иронично заметил Кледерман.

– А вы-то тут при чем? – удивился Адальбер и поднял стакан. – В ваших жилах течет царская кровь... Не говоря уж о том, что дочь у вас княгиня.

– Низкий льстец! И долго Карл оставался в Салене?

– Почти весь июль. Пока собирал новую армию, и воины стекались к небольшому замку Ривьер неподалеку от Салена. Карл туда приедет 22 июля, если не ошибаюсь. На этот раз он не собирается атаковать швейцарцев. Он выступает против герцога Рене Лотарингского, который вознамерился вернуть себе свое герцогство вместе с Нанси. А Карл задумал сделать Нанси столицей своего королевства. На этот раз Карл не спешит. Он обрел былое мужество. К нему на помощь должны подойти новые войска, например, войско неаполитанского кондотьера Кампобассо, который уже служил ему. Кампобассо действительно придет и предаст его при первой же возможности. Более надежные войска собираются в Голландии под предводительством Энгельберта Нассау и Филиппа де Круа. Только в конце сентября Карл Смелый покидает Ривьер и идет на помощь Жану де Рюбампре, который пока осаждает отвоеванный лотарингцами Нанси. 7 октября он прибывает в Нёфшато в пятнадцати лье от Нанси и узнает, что Рене движется туда же с войском. Осажденные приободрились. Исход битвы с Рене вы знаете, – заключил Альдо, складывая листки и убирая их в карман.

– Одну минуточку, – остановил его банкир, продолжая что-то записывать. – Сколько времени Карл провел под Нанси?

– Вы владеете "Тремя братьями" и не знаете об этом? Он раскинул там свой лагерь 22 октября. Последняя битва состоится 5 января – в День волхвов, а 7 января на льду озера Сен-Жан найдут останки последнего из Великих герцогов Запада, наполовину съеденного волками, и с черепом, разрубленным топором. Рене II Лотарингский похоронил останки Карла в монастыре Святого Георгия с подобающей пышностью.

– Они там покоятся до сих пор?

– Нет. Теперь они в Брюгге, куда перевезла их дочь Мария, и теперь она тоже покоится рядом с отцом. Но лично я об этом сожалею. Карл должен лежать в монастыре Шанмоль, неподалеку от Дижона. Этот монастырь был специально построен как усыпальница герцогов Бургундских. Я все сказал. И теперь хотел бы получить десерт.

– Если я вас правильно понял, разграбление лагеря под Грансоном не разорило Карла Смелого дотла? Когда он осаждал Муртен, у него оставалось еще немало сокровищ. А скажите, не заказал ли он себе новую триаду из драгоценных камней?

– У него были другие заботы, поверьте. В хрониках написано, что в лагере он жил в деревянном павильоне, и убранство его вызывало зависть. Даже сражаясь под Нанси, Карл совсем не был нищим. Чего стоит его оружие и золотой лев на шлеме!

– Значит, у него в сокровищнице вполне могли быть еще три рубина, которые теперь так нас заботят. А купил он их потому, что они были очень похожи на те, что у него уже были. Может, он хотел присоединить их к первым трем... Или сделать для них отдельную оправу... В качестве примера могу привести себя. Я, например, нахожу совершенно естественным желание приобрести еще три рубина, если у меня уже есть "Три брата". Не стоит делить семью.

– Вы забыли одну маленькую подробность – в оправе вместе с жемчугом и рубинами сиял бриллиант, необыкновенный как формой, так и цветом. Бриллиант и был подлинным талисманом, так считали герцог и все его окружение. Бриллиант исчез, и его так и не нашли. Так что вы можете собирать сколько угодно рубинов, они не заменят бриллиант. Свой талисман и свою удачу Карл потерял в Грансоне. И никто до сих пор не знает, куда исчез бриллиант!

– Бриллиантом мы займемся позже!

– Похоже, вас не остановить!

– Конечно, нет, если речь зашла о королевских драгоценностях. Неужели вы меня так плохо знаете?

– Кстати! Кто вам продал "Трех братьев"? Я вас никогда об этом не спрашивал.

– Мой отец купил их в Англии. Они принадлежали Генриху VIII и сияли на груди у Анны Болейн.

– А потом на этой груди вместо камней заблестели капли крови!

– Рубины перешли к ее родне. Сознаюсь, что точно не знаю, кто именно их продал. Но я хочу иметь все шесть рубинов! И поскольку моя коллекция после смерти все равно перейдет к вам, думаю, вы не увидите ничего предосудительного в моем желании купить у вас сейчас ваш камень.

Адальбер, закуривая сигару, искоса наблюдал за другом. Чуть слышное сопение Альдо вызвало на его лице улыбку. Альдо промямлил без особого восторга:

– У нас будет время поговорить об этом. И не забывайте, что кроме него есть еще два. А чтобы убедить убийцу госпожи де Гранльё продать вам рубин, негодяя нужно арестовать или хотя бы найти. Кстати, хочу вам заметить: каким бы ни было странствие по векам этого камня, кровь несчастной жертвы сделала его "красным камнем", и он уже не может служить в качестве талисмана.

Кледерман, созерцавший сверкание хрустальной люстры, взглянул на Альдо и улыбнулся.

– Разумеется, время будет. Но не мне вам рассказывать, что чем древнее драгоценность, тем больше на ней кровавых пятен. Я дорого заплатил, чтобы убедиться в этом самому. Однажды проклятый камень заворожил Дианору^[444] не меньше, чем меня.

– И помня все, что было, вы собираетесь снова охотиться за рубинами? Но, прошу вас, не забывайте вот о чем: рубин мне подарили как возмещение – конечно, условное, – за гибель моего предка. Его, тяжело раненного, австрийцы все-таки поставили к стенке у здания Арсенала и прикончили выстрелами из ружей. И вы хотите получить этот камень?

– Да, потому что я не суеверен и...

– А кто совсем недавно умолял меня не прикасаться к химере Цезаря Борджа?

– Сознаюсь, что поддался панике и до сих пор не могу понять, что на меня нашло.

– Признаемся, дорогой тесть, что все мы немного суеверны, в особенности когда речь идет о наших коллекциях! Но оставим пока в покое и мой рубин, и рубин убийцы. Поговорим о третьем камне.

Суровое лицо банкира вновь засветилось улыбкой.

– Вы имеете в виду рубин госпожи Тиммерманс? Конечно, я не забыл о нем. Я даже договорился с госпожой Тиммерманс о встрече. Мы встречаемся послезавтра. И вы тоже.

– Я?! А что мне там делать?

Кледерман начал раскуривать сигару. Зажигал он ее от свечи, которые во множестве украшали стол. Наконец зажег, выпустил дым и ответил с любезной улыбкой.

– Сейчас я вам все расскажу. У меня не было другого выхода. Госпожа Тиммерманс согласилась с ним расстаться... Но только в вашем присутствии...

– В моем присутствии? Ничего не понимаю!

– Я тоже, но позвольте, я закончу...

Однако банкир позволил себе паузу, наслаждаясь долгой затяжкой любимой сигары "Пуро", а потом снова улыбнулся и добавил:

– Она хочет, чтобы вас сопровождал Адальбер.

Адальбер, витающий в облаках, поперхнулся глотком шампанского, покраснел, посинел и закашлялся так, что чуть не вывернулся наизнанку. Альдо похлопал друга по спине, заставил выпить водички и поглаживал по плечу до тех пор, пока кожа его друга не приобрела обычную окраску. Из глаз Адальбера текли слезы, и Альдо вытер их с материнской заботливостью.

– Вот уж не думал, что спровоцирую такой приступ, – удивленно вздохнул Кледерман. – У вас какие-то счеты с этой дамой? Или она вправе вас в чем-то упрекнуть? Впрочем, в последнее я не верю!

– И вы совершенно правы, – подтвердил Альдо, вновь усевшись на свое место. – Эта дама прониклась к Адальберу... я бы сказал, всепожирающей симпатией. А он? Он несколько поспешно покинул Биарриц, где у этой дамы есть собственная вилла, и с тех пор не подавал никаких признаков жизни. Зато дама стремилась во что бы то ни стало присоединиться к нему в Египте, когда он отправится туда на раскопки.

– Я давно уже не ездил в Египет, я пишу книгу.

Адальбер прокашлялся, прочистил горло и уточнил:

– Я не сбежал, как жалкий воришка, я передал ей письмо, которое должен был принести курьер с букетом, а к письму я приложил официальный вызов Лувра.

– Должен вас успокоить, она получила и письмо, и букет и сразу же обратилась в Лувр. Там ей сообщили, что вы в Египте. В общем, у нее в голове все смешалось, и она просто-напросто хочет разъяснений. Не так уж это страшно, правда? К тому же мы будем рядом с вами.

– Я еще не сказал, что готов к вам присоединиться, – холодно заметил Альдо. – Для начала хочу уточнить, будет ли при разговоре присутствовать ее дочь?

Тон Кледермана внезапно тоже стал ледяным.

– Почему это важно для вас? У вас и с ней была интрижка?

Ох, напрасно Мориц сказал "и с ней", даром ему это не пройдет! Глаза Альдо приобрели опасный зеленый цвет, и Адальбер затаил дыхание.

– Уж не думаете ли вы, – сухо произнес Альдо, – что я коллекционирую любовниц? Я, конечно, венецианец, но не числю Казанову среди своих предков!

– Простите, Альдо! Сболтнул, не подумав!

– Эту пренеприятную женщину я встретил в поезде Вена – Брюссель, и она попыталась заманить меня в западню, когда мы искали изумруд Монтесумы. Потом я расскажу вам эту историю более подробно, а пока скажу одно: я ничего не имею против матери этой дамы, потому что она помогла мне выбраться из этой ловушки, но саму эту даму я не желаю больше видеть никогда! Что касается Адальбера, то его лучше вычеркнуть из списка. Он же может, например, заболеть?

– И тогда госпожа Тиммерманс усядется у моего изголовья, – пробурчал несчастный Адальбер. – Даже если изголовье будет на дне долины Нила. Она нахлобучит колониальный шлем, возьмет в руки боевую трость, свистнет Клеопатре...

– Клеопатре?

– Своей кокер-спаниельке, и прыгнет в самолет. Он может оказаться и вашим, Мориц, если вы совершите неосторожность и расскажете ей о нем. Умоляю вас, забудьте о моем существовании.

Услышав мольбу Адальбера, Кледерман нахмурился:

– Вы хотите сказать, что со мной не поедет ни тот, ни другой? Ну, спасибо, друзья! И что мне теперь делать?

– Да ничего особенного! Поезжайте на встречу один. Мы оказались заняты. А госпожа Тиммерманс, как только вас увидит, сразу о нас забудет. Не в моих привычках делать комплименты мужчинам, но говорю совершенно искренне: увидев вас, королева бельгийского шоколада позабудет и меня, и Адальбера. Вы обладаете всеми необходимыми для этого качествами!

– Вы уверены?

Мориц Кледерман готов был вспылить, но он слишком хорошо знал обоих друзей, чтобы не понять: за шутливым тоном скрывается категорический отказ.

– Хорошо, – со вздохом поставил он точку. – Попытаюсь добиться успеха в одиночестве, и посмотрим, что из этого выйдет!

– Спасибо, – отозвался Альдо. – А вы всерьез уверены, что вам нужны эти три рубина? Ведь вы уже владеете подлинными "Тремя братьями"?

– Вполне возможно, со временем моя уверенность растает... Но сейчас это сильнее меня! Я не могу устоять перед чарами темно-красных камней. Мне... мне даже кажется, что они... на чуть-чуть побольше моих!

– Мне вы верите или нет, черт побери?! Я же сравнивал у вас на глазах ваши и тот, который принес, и категорически заявляю: они совершенно одинаковы!

Воцарилось молчание, но не взаимопонимание. Наконец Кледерман осторожно осведомился:

– Ну а цвет? Едва заметная разница в цвете? Что вы на это скажете?

В ответ Альдо чуть было не расхохотался.

– Что ни говорите, а коллекционеры несносные люди!

– Кому, как не вам, это знать? Вы сами коллекционер! Итак, долой лицемерие! Говорю откровенно: я хочу, я мечтаю заполучить эти рубины тоже. И убежден, с ними связана удивительная история.

– Остается узнать, какая именно, – невесело согласился Морозини, сдавшись перед напором тестя.

– Надеюсь, нам удастся ее разгадать, – оптимистически подхватил Адальбер. – Не в первый раз, согласитесь. А сейчас, я думаю, пора отправляться по домам! Что-то мы засиделись.

– А главное, слишком много выпили, – признал Альдо. – Когда вы собираетесь отправиться в Брюссель, Мориц?

– Как когда? Завтра! Нужно ковать железо, пока горячо!

Уже стоя на пороге, Альдо обвел рукой гостиную и роскошно сервированный стол.

– А все-таки? – спросил он. – С какой стати такая пышность? Вы никогда не пренебрегали комфортом, но при этом всегда оставались аскетом. А теперь не только пиры, но и самолет...

– Чем больше лет, тем больше желания жить полной жизнью. Не случайно я с новой страстью занялся своей коллекцией...

Банкир замолчал, закуривая новую сигару, потом продолжил:

– А как я хочу увидеть своих внуков взрослыми! И все, возможно, потому, что мне опять прислали письмо, в котором грозят смертью.

– Опять?! После того, что вы выдержали?!

– Думаю, именно потому, что выдержал. На меня направлены прожекторы журналистов, я постоянно в центре событий и, естественно, возбуждаю зависть и жадность. Я принимаю меры, остерегаюсь. Но, как вы знаете, прятаться лучше всего на ярком свете. Вот и пилота я взял себе из полиции.

– Думаю, вы все делаете правильно, – одобрительно кивнул Адальбер. – А... вы не догадываетесь, кто именно вам грозит?

– Понятия не имею! Угрозы могут исходить от кого угодно. Кстати, насчет опасности! Вы, Альдо, не бойтесь ни за Лизу, ни за детей. Они всегда под наблюдением. Ненавязчивым, незаметным. Вы же понимаете, я не хочу отравлять им жизнь. И вам тоже. Спите спокойно. Когда вернусь из Брюсселя, загляну к вам на Альфреда де Виньи и расскажу, как идут дела.

* * *

Поначалу друзья ехали молча по ночным, но оживленным парижским улицам. Люди расходились после театральных спектаклей, прощались возле ночных кафе после ужина с шампанским. Однако машин стало гораздо меньше. Прошел дождь. Мокрый асфальт поблескивал в свете фонарей. Альдо и Адальбер погрузились каждый в свои мысли. Наконец, Адальбер со вздохом заговорил:

– Как думаешь? Может, нам лучше было бы поехать с Морицем завтра?

– Честно говоря, не знаю. Ни ты, ни я ехать не хотим, это точно, а как нам поступать в дальнейшем, узнаем, когда Кледерман вернется. Больше всего меня тревожат угрозы, которые он получает. Конечно, он принимает меры предосторожности, но действенными они могут быть только в Швейцарии, я так предполагаю. Поэтому мне кажется, что он должен рассказать об этих угрозах Ланглуа.

– Представь себе, я тоже об этом подумал. Мне даже показалось, что эти угрозы – часть той же паутины, которая оплетает сейчас всех нас.

– Кстати, как мы поступим, если госпожа Тиммерманс будет настаивать на своих требованиях?

– И думать нечего, поедем к ней в гости, а там будь что будет.

– А что может быть, как по-твоему?

– Думаю, ничего особенного. Она постарается взять надо мной верх в словесном поединке, ничего более. В конце концов, ничего дурного я ей не сделал. А что до сладкой Агаты, то, по-моему, не она, а ты можешь предъявить ей счет. И довольно об этом! Чему быть, того не миновать!

Как друзья и предполагали, в доме до их прихода никто не ложился. Или, напротив, госпожа де Соммьер и Мари-Анжелин специально встали к их приходу.

– Ну что? – сразу задала вопрос маркиза. – Он придет к нам завтра?

– Нет, завтра он летит в Брюссель, – поспешно ответил Альдо, спохватившись, что совершенно забыл о приглашении. – Но по возвращении непременно... Он даже добавил, что будет счастлив. В общем, придет обязательно, потому что привезет нам новости из Брюсселя.

– Вот и хорошо, – кивнула План-Крепен, собирая карты. По своему обыкновению, она целый вечер раскладывала пасьянсы. – Значит, нам остается только лечь в постель... Если мы, конечно, согласны, – добавила она, обращаясь к маркизе.

– Задержитесь еще на секундочку! – воскликнул Альдо с лицемернейшим простодушием. – Если вы не слишком устали, Мари-Анжелин, очень прошу вас, покажите нам тот небольшой портрет пером, который вы показывали мне вчера вечером.

План-Крепен мгновенно подобралась и удостоила Альдо недобрым взглядом.

– Зачем?

– Вполне возможно, я смогу вам кое-что сообщить о персоне, которую он напоминает.

– Боюсь, что не вспомню, куда я его положила.

– Что за портрет? – заинтересовалась тетушка Амели, глядя на Мари-Анжелин с подозрением.

– Пустяк, ничего более. Мы же знаем, как я рисую. Все, что угодно – лицо, предмет может неожиданно привлечь мое внимание, и, пожалуйста, набросок...

– А если вы его потеряли, то можете нарисовать снова! У вас такая феноменальная память, План-Крепен!

Отступать было некуда. План-Крепен поняла это, попав под прицельный огонь трех взглядов, направленных на нее. Она медленно направилась к лестнице, но Альдо тут же ее догнал.

– Возвращайтесь как можно скорее, – шепнул он. – Я говорю это на тот случай, если вам вздумается нарисовать кого-то другого!

– Я бы даже пытаться не стала, зная, какая у вас чудовищная память. Неужели вы в самом деле можете сказать мне, кто это?

– А что же, вы сами этого не знаете?

Услышав коварный вопрос, Мари-Анжелин взглянула Альдо прямо в глаза и ответила:

– Нет. Клянусь честью. Он напоминает мне кого-то, но кого – никак не могу понять...

Через несколько минут она вернулась с небольшим портретом, который был уже оправлен в рамку со стеклом.

– Возьмите, – протянула она портрет Альдо.

Он снова вгляделся в черты лица незнакомца, потом улыбнулся, достал бумажник и вытащил из него открытку.

– Сегодня утром я пришел в Национальную библиотеку к открытию. Хотел посмотреть кое-какие книги, и в том числе "Мемуары" Оливье де Ла Марша^[445], который до самого конца оставался со своим господином. И я даже договорился, чтобы мне сняли с мемуаров копию.

– Которая обойдется вам в целое состояние, – заметила План-Крепен.

– Цена теряет значение, когда главное – интерес, он ее оправдывает. Копии придется ждать довольно долго, но я принес открытку, на которой изображен один из портретов, которые я там нашел...

– И? – нетерпеливо воскликнула эксцентрическая особа по имени Мари-Анжелин, вперив взгляд в открытку, которой Альдо обмахивался, словно веером.

– Взгляните сами, – сказал он и отдал ей открытку.

Адальбер поспешил взглянуть на портрет и открытку через ее плечо.

Альдо не сводил глаз с Мари-Анжелин. Ее щеки медленно заливались румянцем, но лицо оставалось непроницаемым.

– Кто же это? – наконец, спросила она, и ее вопрос вывел Альдо из себя.

– Не говорите, что вы его не узнали!

– А я должна была узнать?

– Отметьте хотя бы феноменальное сходство с вашим рисунком!

– Безусловно, но...

– Вы никогда не заставите меня поверить, что не знаете этого портрета! Вы! С вашими энциклопедическими познаниями, которых хватило бы на весь Коллеж де Франс!

– А вот у меня нет таких познаний, – признала госпожа де Соммьер, беря в руки открытку и внимательно рассматривая ее через золотой лорнет, украшенный мелкими изумрудами. – Но за свою жизнь я посетила немало музеев и могу утверждать, что оригинал этого портрета находится в Берлине, что написал его великий фламандский художник Рогир ван дер Вейден, которого называли во Франции Роже де ля Пастюр. Его кисти мы обязаны замечательным заалтарным образом "Мистического агнца" в знаменитой Богадельне Бона, самым главным ее сокровищем. На портрете изображен не кто иной, как Карл Смелый, и знак ордена Золотого руна у него на шее это подтверждает. Кое-кто утверждает, что это Великий бастард Антуан, но у мужчины, изображенного на этом портрете, слишком большое сходство с портретом Карла в юности, сделанным тем же художником.

Мужчины бурно зааплодировали, и маркиза с улыбкой раскланялась, словно находилась на сцене. План-Крепен бесстрастно взирала на них. Альдо забрал портрет.

– Довольно уверток, Мари-Анжелин! Они вам совершенно не к лицу, ведь вы прямой и искренний человек, мы все это прерасно знаем! Чтобы нарисовать этот портрет, нужно было встретить модель живьем!

– А почему не в воображении?

Мари-Анжелин скрестила на груди руки и смотрела перед собой глазами, полными слез. Она походила сейчас на затравленного зверька. Альдо сразу проникся к ней сочувствием и поспешил на помощь.

– Не стоит отчаиваться, Мари-Анжелин! Если вы сомневаетесь в нашей любви, вы не правы!

– А вам не приходит в голову, что вы оскорбляете меня своим недоверием?

– А вам не кажется, что слово "оскорбляете" звучит слишком громко? Хорошо, я допускаю, что Карл Смелый не пришел вам в голову. Бывает. Даже у самых знающих людей может отсутствовать наитие. Оставим Карла в покое и вернемся к вашему рисунку. Он необыкновенно удачен, и для того, чтобы так уверенно и твердо изобразить это необычное лицо, нужно было, чтобы вы видели его перед собой. И вы его увидели. На вашем портрете этот человек носит водолазку, а не орден Золотого руна, и это, конечно, существенная разница...

– А может, мы все-таки отправимся спать? – предложила госпожа де Соммьер. – Говорят, утро вечера мудренее. Пойдемте, План-Крепен, вы прочитаете мне на ночь страничку чего-нибудь усыпляющего, чтобы я поскорее заснула. Например, Марселя Пруста, который "в поисках утраченного времени" крадет его у читателей.

Чтица мгновенно встала на дыбы.

– Что мы такое говорим?! Стиль Марселя Пруста – сама безупречность!

– И скука смертная! Но если вы предпочитаете "Замогильные записки"...

– "Чаровника" Шатобриана?! Какая гадость!

– Написано великолепно, но любование и восхищение собственной персоной в конце концов приедается читателю. Ну что ж, дорогие мальчики, доброй ночи!

Адальбер отправился к себе, Альдо спустился в сад, отделенный от парка Монсо низкой оградой. Ему не захотелось сидеть на скамейке, он закурил сигарету и, не торопясь, стал прохаживаться по дорожке, приводя свои мысли в порядок. Новый и непривычный образ План-Крепен сбивал его с толку. Он не мог отделаться от неприятного ощущения, что она покинула их лагерь и перешла на сторону врага, неведомого и пока неуловимого...

Но вместе с тем План-Крепен была пострадавшей, ее похитили, держали в заточении, скверно обращались. На ее глазах убили человека... Но она упорно отгораживалась "провалами в памяти", хотя и он, и Адальбер верили в них все меньше. А что, если?..

Альдо решил больше не напрягать извилины проблемами с План-Крепен и задумался о тесте. Но и с тестем было не легче. Мориц Кледерман изменился не меньше Мари-Анжелин.

Конечно, его можно понять. Он тоже пережил похищение, с ним ужасно обращались. Чего стоит пребывание в клинике, обещавшее в перспективе только смерть? Он вменил себе неусыпный контроль над собой, он все вынес, но подобное напряжение подточило бы даже самый железный характер. На пережитые испытания наложился еще и возраст. Только этим можно объяснить желание заявлять о себе, привлекая внимание роскошью. Отсюда и самолет, которым тесть к тому же учится управлять, и излишества в "Рице". Подумать только! Гостиная "Психея" для ужина на троих. И снова вспыхнувшая страсть к коллекции исторических драгоценностей, которая, безусловно, у него самая богатая в мире. Все это вместе дает почву для размышлений, и Альдо очень бы хотелось обсудить эти перемены с Лизой. И он тут же пообещал себе, что поедет за ней сразу же, как только минует опасность.

Но какая, собственно, опасность? Морозини поймал себя на мысли, что он понятия не имеет, что имеет в виду и откуда грозит им эта опасность... Но при этом чувствовал, что опасность действительно существует, скрытая, но неумолимая. Настроенный на ту же волну, Адальбер тоже должен ощущать ее присутствие, так что завтра утром им стоит обсудить свои ощущения.

Несокрушимый здравый смысл Адальбера все расставит по местам, если вдруг Альдо потерял чувство реальности.

Закуривая еще одну – последнюю! – сигарету, Альдо подумал, что курит слишком много и Лиза непременно объявит ему войну. Он поднял голову, и его взгляд упал на немой фасад соседнего дома, возвышавшийся над живой изгородью. Это был старинный особняк Ферра, который сыграл такую важную роль в его жизни несколько лет тому назад. Судьба ему тогда словно подарила Адальбера, который буквально свалился ему на голову весенним вечером, выскочив из окна второго этажа этого особняка. Какой удивительный подарок послали ему небеса той ночью! Их дружба выдерживает все, даже ссоры, когда сердце археолога начинает биться слишком жарко из-за какой-нибудь красотки. Благодаря их дружбе, у них на счету немало охотничьих трофеев, каких им никогда бы не добыть в одиночку.

Но теперь соседнему дому нечего сказать Альдо. Декорации остались, но актеры сошли со сцены. Торговца английскими пушками заменил японский миллиардер, к большому огорчению План-Крепен. Прислуга у миллиардера тоже японская, и ей не приходит в голову ходить на мессу в шесть часов утра в церковь Святого Августина, лишая Мари-Анжелин и ее "частное агентство" весьма интересных сведений. Что поделать? Такова жизнь...

Сочтя, что отдал необходимую дань прошлому, Альдо направился к дому, разглядывая окна своего особняка. В спальне тетушки Амели еще горел свет. Видно, Пруст и Шатобриан потерпели постыдное поражение, уступив место Шерлоку Холмсу или Агате Кристи. Тетя Амели обожала делить с ними свои бессонные ночи, впрочем, так же, как и ее компаньонка.

Вернувшись в дом, Альдо тщательно запер за собой застекленную дверь и закрыл внутренние ставни. Направляясь к лестнице, он встретил Сиприена. Старик, дожидаясь его, дремал в кресле, но тут же вскочил и приложил палец к губам, прося тишины. В другой руке он держал вчетверо сложенный листок бумаги, который и вручил Альдо, после чего с поклоном удалился.

Записка была короткой. Маркиза располагала всего несколькими мгновеньями, чтобы написать ее, зато информации было немало. "Этот незнакомец спас ее и взял клятву никогда не упоминать о нем. Хорошо, что мне удалось вырвать хоть это признание ночью, когда вы ее привезли. Поступай как знаешь..."

Альдо поспешил спрятать записку в карман и поднялся к себе в комнату, где, как он и ожидал, в камине еще потрескивал огонь. Он снова перечитал записку, хотел сжечь ее, но передумал, сложил и спрятал в записную книжку.

Записка подтвердила его собственные догадки. И хотя он пока не решался их высказать вслух, не сомневался, что и Адальбер думает точно так же. А догадки сводились к следующему: План-Крепен влюблена в незнакомца, который очень даже недурен собой, если рассматривать оба так странно схожих портрета. Загадочная игра природы вновь извлекла из глубины веков лицо Карла Смелого, но ее прихоть, похоже, не пошла ему на пользу, потому что страдание отметило своей печатью и этого человека тоже.

Спал Альдо, разумеется, крайне беспокойно, поднялся спозаранку и, бреясь, отметил, что погода не сулит ничего хорошего. Дождя не было, но похолодало. После того как он услышал, что Мари-Анжелин ушла в церковь, он спустился в кухню, собираясь выпить чашечку кофе, но подумал, что у господина Видаль-Пеликорна можно будет позавтракать посолиднее. Альдо взял зонтик. На всякий случай. И прогулочным шагом побрел через парк Монсо, где садовники уже принялись за работу. Альдо не спешил, зная, что его друг не из "жаворонков". Он даже присел на скамейку и послушал щебетанье птиц. А потом потрепал за уши грифона, который гулял в сопровождении монументальной горничной и подошел к нему поздороваться. И только спустя некоторое время направился на улицу Жуфруа.

Друга он нашел в утреннем неглиже – клетчатом халате и таких же домашних тапочках. Адальбер уютно расположился перед корзинкой с венскими сдобами, горшочками масла, меда, апельсинового варенья и шоколада, что и предложил другу разделить с ним.

– Раз ты пришел так рано, то, видимо, потому, что тебе есть что рассказать.

– Но я не хотел, чтобы План-Крепен заметила, что я тоже ушел из дома с утра пораньше. Вот о ней я и хотел с тобой поговорить. Но сначала прочитай вот это, – Альдо достал записку маркизы.

Адальбер пробежал ее глазами, положил на стол и налил себе солидную порцию горячего шоколада, на который Альдо взглянул без большого восторга.

– Если позволишь, я пойду и попрошу у Теобальда чашечку кофе. Я очень люблю шоколад, и этот сорт в особенности, но не ранним утром.

Альдо еще не успел договорить, как дверь распахнулась, и в комнате появился Теобальд с чашкой кофе, которую поставил перед ним на стол.

– Странно было бы думать, что я забыл вкусы господина князя, – с достоинством сообщил тот и удалился на кухню.

– И что? Что ты об этом думаешь? – осведомился Альдо, когда Теобальд ушел.

– Яснее горного источника, хотя чертовски глупо: План-Крепен влюблена в этого типа. Что совсем не облегчит нам жизнь.

– В каком смысле?

– В прямом. Я предложил бы тебе вернуться во Франш-Конте, если мы выйдем живыми из наманикюренных ноготков дамочек Тиммерманс. Я плохо знаю те места, и мне кажется, мы откроем там много интересного.

– Я тоже подумывал об этом, но не хотел бы наступать на пятки главному комиссару. Или я плохо знаю Ланглуа, или он не успокоится до тех пор, пока не разыщет убийц Соважоля. Я не сомневаюсь, что это те же самые люди, что убили госпожу де Гранльё и метрдотеля ее невестки.

– Ты прав, конечно. Но если взяться за дело с умом, мы сможем с ним сотрудничать. Главное препятствие, как я тебе только что сказал, это План-Крепен. Если она всерьез влюблена, то будет ставить нам палки в колеса, вместо того чтобы помогать.

– Но я ни за что не поверю, что она будет действовать против нас. Тебе не кажется, что в этом большая разница!

И, желая избавиться от неприятного осадка после собственных слов, Альдо выпил еще глоток кофе и закурил сигарету.

(обратно)

Глава 7 Встречаются старинные знакомые...

Телефонный звонок из Брюсселя раздался около семи вечера. К телефону подошел Сиприен. План-Крепен не сумела обогнать его. Альдо и Адальбер поспешили в вестибюль.

– Дамы Тиммерманс не желают ничего слышать, – объявил банкир. – Вам необходимо приехать – и тому, и другому.

– Можно узнать, по какой причине?

– Они не хотят ничего объяснять. В общем, самолет будет вас ждать в Бурже в десять часов утра, а в полдень мы перекусим в "Метрополе".

Альдо не имел права возражать, но Адальбер... Он выхватил у Альдо трубку.

– Крайне огорчен, дорогой друг, но я категорически отказываюсь добираться до вас воздушным путем. Не настаивайте. Этот вид транспорта опасен для моего здоровья. Я заболеваю.

– Вы? Заболеваете? Но в моем "Потезе" с вами ничего не случится. Он – сама надежность.

– Не сомневаюсь. Но любая воздушная яма, и у меня внутри все переворачивается. Не говоря уже о посадке. Я приземляюсь зеленым...

Избавляя друга от перечисления болезненных ощущений, Альдо забрал у него трубку.

– На который час назначена встреча?

– На четыре, но...

– Есть прекрасный поезд, он отходит в восемь часов. В половине первого мы встретимся с вами в "Метрополе". Даже речи быть не может о встрече этих двух гарпий с зеленым Видаль-Пеликорном. Другого выхода нет.

– Поступайте, как считаете нужным, но только не опаздывайте. Я буду ждать вас в гостинице.

Кледерман повесил трубку.

– Ничего не поделаешь, – вздохнул Альдо. – Ты правда не выносишь самолет?

– Если честно, то не знаю. Никогда еще не пользовался этим видом транспорта. Но я его опасаюсь. Инстинктивно.

– Ты? Ретроград? Не верю!

– Я бы сказал, что я убежденный землянин. Только Бог знает, как я люблю путешествия. Впрочем, и ты это тоже знаешь, но мой идеал – это удобный спальный вагон или комфортабельная каюта на пакетботе. А на этих летательных аппаратах и время приятно не проведешь, и ничего не увидишь. Но если ты предпочитаешь самолет...

– Нет, нет, – засмеялся Альдо. – Я совершенно с тобой согласен. Меня тоже не соблазняют воздушные пути. К тому же я не понимаю неожиданной страсти к ним Морица. Может быть, его последнее путешествие в Лугано на машине "Скорой помощи" по скверным дорогам оставило у него слишком дурные воспоминания? Вполне допускаю. И, конечно, у человека с таким огромным состоянием много врагов. Я думаю, что сбить самолет труднее, чем заставить поезд сойти с рельсов или продырявить пакетбот. Но я так же, как и ты, обожаю покачивание и постукивание спального вагона, оно убаюкивает меня, и я засыпаю, как дитя.

* * *

Но дело было скорее не в поезде и не в самолете, а в том, что Альдо и Адальбер совсем не торопились снова увидеться с королевой бельгийского шоколада и ее несносной дочерью. Луизе Тиммерманс не в чем было упрекнуть Адельбера. Кроме того, что он уехал из Биаррица, попрощавшись с ней лишь с помощью записки в корзине цветов. А вот Альдо при одной только мысли об Агате Вальдхаус покрывался крапивницей, считая ее опаснее яда Борджа. Поэтому их утреннее путешествие проходило в молчании, каждый сидел, погрузившись в собственные мысли. Однако, оказавшись в "Метрополе", они почувствовали, что день, который был им так не по душе, имеет свои приятные стороны.

Они оба любили эту гостиницу, приветливую и уютную. Адальбер останавливался в ней, когда приезжал в Брюссель читать лекции, Альдо – когда приезжал по делам. В последний раз он жил здесь во время поисков изумрудов Монтесумы и приехал, чтобы в замке Бушу задать вопросы неуловимой тени покойной Шарлотты Бельгийской, императрицы Мексики.

В гостинице их ожидала "добрая весть" в виде записки от Кледермана, он извинялся, что не может с ними пообедать, так как его "задерживают" в другом месте, и ждал встречи в четыре часа у госпожи Тиммерманс.

– Ну, что ж, будем иметь возможность оценить ее домашнюю кухню, – вздохнул Альдо, пряча записку в карман.

Тон, каким была произнесена эта фраза, вызвал у Адальбера подозрение.

– Ну-ка, давай начистоту! Мне показалось, ты не слишком расположен к своему тестю?

– В целом расположен, но сейчас он меня раздражает, и потом он так изменился...

– Но его поведение вполне объяснимо! Он был на волосок от смерти, провел столько времени в ужасных условиях. Естественно, что теперь он хочет насладиться жизнью сполна!

– Я не имею ничего против, но пусть он так активно не вмешивается в мою жизнь и в жизнь моей семьи! Он снова сходит с ума из-за своей коллекции, точь-в-точь как "Ле Труадек, предавшийся распутству"^[446].

– А мне кажется, пускаясь в длинные разглагольствования, ты стараешься обмануть сам себя. Посмотри правде в глаза, мой милый! Кто, как не ты, сыграл роль ученика дьявола, примчавшись к нему на всех парах в Цюрих, побывав в Грансоне. Сам подумай, до твоего визита он жил вполне спокойно...

– Очень спокойно! Особенно когда купил себе безделушку под названием "самолет"!

– Что ты хочешь! Прихоть миллиардера, который протер слишком много штанов, сидя в цюрихском суперофисе. Возвращаюсь к своей мысли: жил он себе спокойно, играя в любимую игрушку "Три брата". И тут к нему, как снег на голову, сваливаешься ты и сеешь в этой голове сомнение – для коллекционера непереносимое, ты сам это знаешь: а подлинные ли у него камни?

– А что бы ты делал на моем месте? Мне обязательно нужно было сравнить с его рубинами тот, который был мне подарен.

– И ты убедился, что он такой же подлинный, как и три остальных. Хорошенькая головоломка для профессионального эксперта! Так что не жалуйся, Альдо, что невеста слишком хороша собой! Пойдем лучше перекусим. Я проголодался, как волк.

Перекусили они очень "скромно": лангустами с базиликом, окунем гриль под икорным соусом и говяжьим филе с мозгами, запивая все это чудным "Мерсо", незаменимым для поднятия настроения. Зато они отказались от десерта, предполагая, что могут рассчитывать на него в гостях, и заменили его несколькими чашечками кофе с великолепным арманьяком. Позавтракав, поднялись в номер, чтобы переодеться. Друзья решили переночевать в гостинице и принять в конце концов ситуацию такой, какова она есть.

– Не знаю, почему, но я не жду ничего хорошего от этой встречи, – заметил Альдо в такси, направляясь к госпоже Тиммерманс.

– Что за настроение! Никогда нельзя сдаваться до боя. И потом, встреча может оказаться очень забавной.

"Дворец" шоколадной королевы величественно возвышался в Икле, аристократическом предместье Брюсселя. Он напоминал замок и стоял в глубине ухоженного парка с обширной оранжереей и газоном. Архитектор отважно повенчал в своем творении ренессанс с модерном, и – что делает ему честь – преуспел: особняк радовал глаз гармонией. Картину оживляли лакеи в темно-зеленых ливреях, не посрамившие бы элегантностью и королевскую резиденцию.

– Только представь себе, что ты мог бы царствовать в этом дворце! – заметил Альдо другу. К нему, как по мановению волшебной палочки, вдруг вернулось прекрасное расположение духа. – Он чуть меньше, чем дворец в Лакене^[447], и ты мог бы разместить в нем без малейшего стеснения музей египетских древностей.

Вместо ответа Адальбер молча пожал плечами. Так же молча они поднялись следом за метрдотелем по внушительной лестнице и вошли в голубую гостиную, обставленную подлинной мебелью времен Людовика XVI. Погода стояла прохладная, и в камине потрескивал огонь, помогая центральному отоплению. Радовали глаз охапки сиреневых ирисов в высоких китайских вазах, расставленные в голубой гостиной.

Когда объявили о приходе наших друзей, в гостиной сидели четверо: Луиза Тиммерманс, ее дочь Агата, точно такая же, какой сохранилась в памяти Альдо, Мориц Кледерман и незнакомец, который скорее всего был будущим мужем резвушки Агаты. При их последней встрече она разводилась с бароном из Вены Вальдхаусом.

И вот уже хозяйка дома принимает наших друзей, она даже встала со своего места и с улыбкой направилась им навстречу.

– Как приятно видеть вас здесь, господа! После того как мы расстались в Биаррице, правда, несколько поспешно, надо признать, я долго надеялась, что вы меня навестите. Особенно это касается вас, Адальбер. Расстояние от Парижа до Брюсселя не так велико.

– От Венеции гораздо дальше, – подхватил Альдо, склоняясь к ее руке, на которой сиял один только великолепный, окруженный бриллиантами сапфир той же синевы, что и ее скромное, но обворожительное платье из креп-ромена.

Два таких же сапфира сияли у нее в ушах, подчеркивая серебристую пышность волос. На запятье красовались скромные часики из голубой эмали, тоже украшенные сапфирами.

– Думаю, что мой тесть не скрыл от вас, что я, к сожалению, не обладаю досугом для светской жизни. Здравствуйте, Мориц, – поздоровался он и слегка затруднился, глядя на второго мужчину, который тоже встал, чтобы поздороваться. Госпожа Тиммерманс поспешила его представить.

– Барон Карл-Август фон Хагенталь...

– Мой жених, – произнесла Агата так, словно объявляла войну.

Альдо, пожав руку барону, был вынужден повернуться к ней и не мог не выразить своего удивления.

– Так с бароном Вальдхаусом покончено? Вам удалось от него избавиться?

– Не без труда, но мы расстались. А вот вы исчезли, даже не попрощавшись.

– Вы всерьез полагаете, что это непременно следовало сделать? Я счастлив видеть вас сегодня такой же, какой сохранила вас моя память...

– Почему бы нам не вспомнить о прошлом вместе? – предложил жених, обращаясь к молодой женщине, что позволило Альдо внимательнее к нему приглядеться.

Барону было лет под пятьдесят, а может, и немного больше, судя по седым, почти что белым волосам, зачесанным назад. Он был высок, строен, гладко выбрит. Лицо с неправильными чертами было не лишено обаяния, особенно когда он смотрел на свою будущую жену и улыбался ей.

Альдо тоже улыбнулся, пожав плечами.

– Удовольствие рассказать эту историю я предоставляю вашей невесте, – произнес он. – В Биаррице она сыграла со мной шутку дурного свойства, но ее матушка исправила положение, так что будем считать, что матч закончился вничью.

Адальбер в это время расставлял необходимые акценты, разговаривая с хозяйкой дома.

– Вы стали жертвой плохого самочувствия, дорогая. Директор казино "Де Флёр" и врач могут это засвидетельствовать. Вас отвезла домой девушка из Армии спасения, которую вызвали в ресторан, и она передала вас с рук на руки вашему метрдотелю Рамону. Доктор посоветовал не тревожить вас, дав возможность выспаться как следует.

– Но разве вы не могли зайти на следующий день и узнать, как я себя чувствую? Разве вы не беспокоились обо мне?

– Нет, у меня не было оснований для волнений. Врач меня успокоил. И я полагал, что записка и цветы подействуют на вас умиротворяюще.

– Да, конечно, конечно... Но ваше последующее молчание...

– Молчание? Я думал, вы мне напишете. Но не получил от вас ни слова и уехал в Египет.

– Я тоже поехала в Египет!

– Куда же именно?

– В Асуан, о котором вы мне рассказывали. Но вас там не было. К тому же я не могла получить апартаменты в "Олд Катаракт"...

– Обычно они бронируются за много месяцев вперед. Я вам об этом говорил. Но я был не в Асуане, я остановился в Александрии, совсем в другой стороне. Подбирал документы для книги, которую сейчас пишу.

Альдо восхищался другом без меры. Милый Адальбер врал, не краснея, и взгляд его голубых глаз сиял простодушием. И не напрасно! Луиза Тиммерманс вновь начала таять в их сиянии. Она таяла, а барон фон Хагенталь – нет, и позволил себе вмешаться в их разговор.

– Любезный друг, – начал он, – прошу прощения за вмешательство, но мы собрались здесь ради важного дела и...

– Разумеется, разумеется... Как только мы выпьем чаю, а его подадут с минуты на минуту, мы приступим.

В самом деле, почти тотчас же в гостиную вошел метрдотель с двумя лакеями, один из которых катил столик на колесиках, нагруженный маленькими бутербродами, поджаренными тостами и самыми разнообразными пирожными, а второй нес на серебряном подносе, словно Святые Дары, чайник, сахарницу и чашки.

Альдо невольно поморщился. Он терпеть не мог британской традиции, отдававшей предпочтение чаю вместо кофе. Ему очень захотелось, чтобы церемония чаепития была как можно короче, но тут снова вмешался фон Хагенталь.

– Чай никогда не служил помехой разговору, – с широкой улыбкой заявил он. – И наверняка мы с нашими гостями стали бы вести праздные беседы о последнем представлении оперы в Ла Монне^[448], о ближайшем концерте, которому покровительствует королева Елизавета, или всевозможных придворных новостях. Но я напоминаю вам, что мы собрались здесь, чтобы поговорить о серьезных вещах с серьезными людьми, у которых, я полагаю, не так много свободного времени.

Кледерман удивленно взглянул на него.

– Как бы мы ни были заняты, мы всегда можем найти время и поговорить о прекрасных драгоценностях. Но не раньше, чем мой зять и господин Видаль-Пеликорн возобновят свои дружеские связи с хозяйками дома и перестанут чувствовать себя незнакомцами в этой гостиной.

Бывшая баронесса Вальдхаус мгновенно перешла в лагерь жениха.

– Нас, женщин, можно увлечь и другими разговорами, не только светскими сплетнями. Что может быть обольстительнее драгоценностей? Хотя я вообще не могу понять, мама, зачем вам продавать этот рубин? Вы ведь получили его в наследство от вашего отца, моего дедушки, и он непременно должен перейти ко мне.

– Не говорите глупостей, Агата. Вы никогда не любили рубинов! Бриллианты, как можно больше, всегда и везде!

– И еще топазы, – насмешливо напомнил Альдо. – У баронессы есть просто обворожительные, с россыпью мелких жемчужин. Они как раз украшали ее, когда мы вместе обедали в поезде Вена – Брюссель.

– Еще я люблю изумруды, – капризно заявила Агата.

Мать мягко похлопала дочь по руке, словно успокаивала маленькую девочку.

– Разумеется, милая, разумеется. Но этот рубин не может вас заинтересовать. Я думаю, вы знаете, что ваш дедушка, барон Кирс, разделил "Трех братьев", которые принадлежали Карлу Смелому, между своими тремя дочерьми. Он оговорил, что рубины нельзя использовать для украшений и передать их в одни руки можно только при одном условии: этот человек должен быть обладателем знаменитого голубого бриллианта, который вместе с рубинами украшал когда-то головной убор Карла и считался мощным талисманом. Думаю, не случайно, потому что после поражения при Грансоне звезда Карла закатилась. Что касается меня, то, признаюсь, я стала бояться этого рубина после того, как была убита моя старшая сестра, госпожа де Гранльё. Поэтому я готова выслушать предложение господина Кледермана, обладателя одной из самой больших коллекций драгоценностей на свете. На эти деньги я смогу заказать себе украшение, которое по крайней мере буду носить, не боясь оказаться на том свете.

– История этого рубина, мне кажется, не смущает господина Кледермана, – ядовито заметила Агата. – Кто знает, он, возможно, уже владеет другими рубинами и даже знаменитым голубым бриллиантом?

– К сожалению, нет, мадам. Но не сомневайтесь, что с давних пор ищу их и, надеюсь, уже расплатился с судьбой всевозможными бедами. Меня ничто не остановит! В один прекрасный день я восстановлю талисман Карла! А пока, дорогая госпожа Тиммерманс, не покажете ли вы нам ваш рубин? И назовите, пожалуйста, цену.

Тревога, которую тесть с некоторых пор внушал Альдо, возросла после этих слов. Он сразу заговорил о цене? Такого он никогда не слышал из уст знаменитого коллекционера. А уж банкира – тем более!

Почему Мориц так страстно желает приобрести этот камень?

Он взглянул на Адальбера и понял, что друг думает о том же. Поведение Кледермана было чистым безумием, и улыбка, которая расцвела на губах хозяйки дома, подтвердила их опасения. Она поймала мяч на лету.

– А что, если я посягну на целостность вашей коллекции?

Альдо облегченно вздохнул, увидев, что Кледерман мгновенно перестал улыбаться и вновь превратился в делового человека.

– Прошу вас, не стоит так шутить! Где вы видели коллекционера, который разбазаривает свои сокровища? К тому же ради одного-единственного камешка. К тому же неизвестно откуда появившегося!

Австрийский барон тут же вмешался.

– Как это неизвестно откуда? Из сокровищницы Карла Смелого, откуда же еще? Этот рубин – один из знаменитых "Трех братьев". Иначе с чего бы вы стали...

– У меня уже есть три рубина, которые мой отец купил более полувека назад у Фуггеров в Аугсбурге^[449]. И если я хочу приобрести рубин госпожи Тиммерманс, то только потому, что он представляет собой историческую загадку.

– Что вы хотите этим сказать? – уронил фон Хагенталь, вложив в свой вопрос изрядную долю пренебрежения.

– Только то, что я уже видел один из рубинов из коллекции де Кирса. И он, по всем своим данным, совершенно одинаков с рубинами, купленными у Фуггера.

– Вы что-то путаете! Фуггеры обменяли камни на звонкую и полновесную монету, и это случилось очень давно! Они продали камни королю Англии Генриху VIII! – заявил барон.

– Но потомки Генриха расстались с ними после гибели Карла I на эшафоте, и они вновь вернулись в руки Фуггеров! К тому же перед вами князь Морозини, мой зять, который, как вы знаете, эксперт с мировым именем по историческим драгоценностям! Он может дать вам необходимую справку.

Морозини не стал сдерживать праведный гнев, который уже давно клокотал в нем.

– Нет, благодарю! Я отказываюсь быть замешанным в этой истории безумцев! – Он повернулся к дамам и добавил: – Прошу прощения, мадам, но я пришел сюда не для выяснения отношений, а для того, чтобы произвести экспертизу вашего камня ввиду предстоящей его продажи, раз уж госпожа Тиммерманс настаивала на моем присутствии и присутствии господина Видаль-Пеликорна. Может быть, мы все-таки вернемся на землю и взглянем на рубин, предмет столь противоречивых мнений.

– Разумеется! Агата, милая, возьми на себя труд, сходи за рубином! Я достала его из сейфа и положила на туалетный столик.

– С удовольствием, мама, – отозвалась Агата и, обратив в адрес Морозини ослепительную улыбку, предложила: – Может быть, вы составите мне компанию?

– Ни в коем случае, прошу прощения, баронесса!

Она остановилась у двери и снова улыбнулась.

– Не называйте меня баронессой. Я уже перестала быть ею, но еще не получила права носить этот титул вновь, – жеманно произнесла она, послав на этот раз улыбку Хагенталю. – Но в самом скором времени...

Агата удалилась.

Не прошло и нескольких минут, как она вернулась, держа в руках пустой ларчик. Лица гостей и хозяйки вытянулись.

– Вот и все, что я нашла, мама! Рубин исчез.

Никто не произнес ни слова. Тишина, воцарившаяся в гостиной, была из тех, что нависает, обещая яростную бурю, и служит сигналом, который можно перевести, как "Спасайся, кто может!".

Бурю возвестила бывшая баронесса Вальдхаус, бросившись к Альдо с жалобным стоном:

– Почему каждая наша встреча оборачивается трагедией, хотя поначалу обещает "прекрасного строгую власть"?

Услышав в воздухе свист ядра и не пожелав вновь разыгрывать трагикомедию Биаррица, Альдо мгновенно передал страждущую в руки ее нового жениха.

– "Безумство, и роскошь, и страсть", – закончил он цитату из Бодлера^[450]. – Но вы ошиблись адресом. Все обещания – для господина, который будет иметь честь жениться на вас. Я уже женат и давно почтенный отец семейства.

Отповедь не произвела никакого впечатления на страждущую.

– Вы в этом уверены? – проскрипела она.

Альдо рассмеялся ей в лицо.

– Совершенно уверен. Если хотите, можете полюбоваться фотографиями.

Он повернулся к Агате спиной и обнаружил, что в гостиной они остались одни. Кледерман и Адальбер поспешили вслед за госпожой Тиммерманс, которая побежала чуть ли не бегом, желая удостовериться в потере своими глазами. Буквально через несколько секунд все трое вновь появились в гостиной.

– Я вызвала полицию, – объявила госпожа Тиммерманс. – До ее приезда нельзя ничего трогать в моей комнате. Боюсь, господа, что и вам придется дождаться, пока они приедут.

Прошло всего каких-то четверть часа, а как все изменилось! Агата заливалась слезами в кресле, куда ее усадил жених. Но он больше не обращал на нее внимания, присоединившись к остальным, которые тихонько разговаривали с хозяйкой дома. Альдо, наклонившись к Адальберту, спросил шепотом:

– Ты имел когда-нибудь дело с бельгийской полицией?

– Насколько я помню, нет. Разве что на дороге. А ты?

– Я тоже нет. Но ты же знаешь, как обычно реагируют на меня полицейские. Девяносто из ста, что я подействую на них, как красная тряпка на быка. С первого взгляда.

– Будет тебе! Не преувеличивай. У тебя уже пунктик на этой почве.

Хотя, если задуматься, это была правда. Исключая Ланглуа и старшего суперинтенданта Гордона Уоррена из Скотленд-Ярда все полицейские, которых встречал в своей жизни Альдо, с первого взгляда относились к нему с подозрением. Да и во Франции, и в Англии его знакомство с полицией начиналось точно так же. Вот только Фила Андерсона, начальника полиции города Нью-Йорка, не коснулась подобная подозрительность. Но скорее всего потому, что ему шепнул доброе слово об Альдо Уоррен. А в Испании, Турции, Египте и американском Ньюпорте, не говоря уж о Версале, где у него были серьезнейшие стычки с отвратительным Лемерсье, полиция непременно подозревала его в каких-нибудь грехах. Лемерсье упорно считал его опасным нарушителем порядка и собирался отдать под суд за то, что он проник ночью в пустовавший дом! Не вмешайся Ланглуа, Альдо отправили бы на гильотину. Но кто знает, может быть, подданные короля Альберта I, люди положительные, разумные и доброжелательные, не найдут оснований для излишней подозрительности?

Оснований-то не было. Но как только в комнату вошел комиссар Зуитер, фламандец с настороженным взглядом, Альдо вздохнул. Наложенное на него проклятие продолжало действовать: ему и на этот раз не избежать неприятностей. Стальные глаза, редкие волосы, которые их владелец укладывал каждое утро с необыкновенной тщательностью, стараясь сделать незаметной лысину, – таков был комиссар Зуитер. Он взял паспорт Альдо и стал изучать его с пристальным вниманием энтомолога, которому удалось раздобыть редкое насекомое.

– Мо-ро-зи-ни, – прочитал он по слогам с оттенком презрения. – Князь? Что еще за князь?

– Из Венеции. Титул относится к временам основания города.

– Так. Но титул должен относиться к каким-то землям. У нас тоже есть князья, но они владельцы земель, например, князь де Линь или князь де Мерод.

Луиза Тиммерманс поспешила на помощь.

– Князь Морозини один из моих друзей, комиссар Зуитер! Он всемирно известный эксперт по историческим драгоценностям.

– Так у вас украли историческую драгоценность? Странно, странно! Чувствую, что у нас состоится долгая и плодотворная беседа с Его Высочеством и...

– Не Высочеством, а только Сиятельством, – поправил комиссара Альдо.

Но если он хотел разрядить обстановку, то ничего не вышло.

– Сиятельство? Скажите пожалуйста! Надо будет проверить. А пока следуйте за мной!

Тут вмешался банкир.

– Если все служители правопорядка Его Величества таковы, то интересно узнать, каким образом король формирует свою полицию. Меня зовут Мориц Кледерман, я банкир из Цюриха, князь Морозини – мой зять. А это господин Видаль-Пеликорн, известный французский египтолог, член Института Востока, ну и так далее. Мы приехали в Бельгию по приглашению госпожи Тиммерманс с целью экспертизы и покупки пресловутой исторической драгоценности...

– И если вы хотите знать о деле с историческими рубинами больше, – подхватил Адальбер, – то наберите номер начальника парижской полиции главного комиссара Ланглуа. Он знает нас много лет. И даст вам все необходимые разъяснения!

* * *

В Брюсселе происходило одно бестолковое выяснение, в Париже другое. Главный комиссар парижской полиции Ланглуа снова приехал к госпоже де Соммьер с тем, чтобы поговорить с мадемуазель дю План-Крепен наедине, за что он тут же принес свои извинения.

– Не подумайте, что я хочу подвергнуть мадемуазель каким-то мучениям, но вы, маркиза, всегда защищаете ее, а она сразу же прячется за вашей спиной. Обещаю, Мари-Анжелин вернется к вам в целости и сохранности, ничуть не измученная нашей беседой.

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Думаю, вы знаете дорогу, дорогой друг, в маленькую библиотеку, которая стала у нас с некоторых пор официальной исповедальней? Я пришлю вам План-Крепен. Нужно что-нибудь еще? Шампанское, шоколад или...

– Чашечку вашего великолепного кофе! Буду вам очень признателен.

Маркиза позвонила в колокольчик, призывая Сиприена, и не могла не вздохнуть с облегчением. Она знала правила – если бы Ланглуа находился при исполнении служебных обязанностей, он бы не стал пить кофе!

Еще она попросила предупредить о разговоре План-Крепен, которая поднялась к себе в комнату, уточнив, что комиссар ждет ее в библиотеке. Место само по себе говорило о характере будущей беседы. Ее хотели допросить, и Мари-Анжелин не ряз тяжело вздохнула, прежде чем спустилась вниз.

Когда она вошла в библиотеку, комиссар уже допивал свой кофе. Он поднялся ей навстречу, и его любезность вызвала у Мари-Анжелин невольную улыбку.

– Нет необходимости торопиться, комиссар. Я целиком и полностью в вашем распоряжении, – ответила План-Крепен любезностью на любезность.

– Приятно слышать, но у меня всего несколько вопросов.

– Я вас слушаю, – произнесла мадемуазель и непринужденно расположилась в кресле.

Комиссар тоже сел, и лицо его посуровело.

– Поверьте, мне тяжело возвращаться к вашему пребыванию в Понтарлье... Или в его окрестностях. Не сомневаюсь, что и вам не легче, но мне нужно знать все, вплоть до самой незначительной мелочи, детали последних минут жизни инспектора Соважоля.

Лицо комиссара внезапно болезненно напряглось, и Мари-Анжелин почувствовала, как трудно переживает Ланглуа трагическую потерю. Молодой полицейский заменил ему сына, и теперь он прилагает все свои силы, желая докапаться до истины.

Она тоже скорбно поджала губы.

– Если я могу вам помочь...

– Думаю, что можете. И если говорить откровенно, надеюсь только на вас, потому что последние слова Соважоля относились именно к вам. Он попросил найти Морозини, зная, что он должен приехать, и, когда князь пришел, собрав последние силы, сказал ему, что вы живы и что он вас видел.

– Он больше ничего не сказал?

– Ничего! Медсестры мне рассказали, что он держался изо всех сил, стараясь дождаться вашего родственника, чтобы рассказать ему о вас. Дождался, а потом умер. Вы сами сказали, что видели, как он упал. Где именно это случилось?

– Я ни разу не бывала во Франш-Конте и не знаю тех мест... Когда я выбралась на крышу риги, в которой меня держали, настали сумерки, но я поняла, что ферма находится на холме, а вокруг горы. Инспектора я заметила по другую сторону дороги. В руке он держал пистолет, из которого только что выстрелил. В эту минуту он тоже меня увидел и помахал мне рукой. Мне очень больно вам это говорить, но думаю, это его и погубило. В эту минуту раздался выстрел, откуда, я не знаю. Инспектор отпрянул, а я потеряла равновесие, упала, ударилась головой и соскользнула по скату крыши...

– Вы, наверное, ударились о ставень слухового окна, из которого вылезли. В любом случае кто-то помог вам, и вы все-таки не упали с крыши. Иначе мы бы с вами здесь не разговаривали... Или вы были бы в гипсе. Неужели вы в самом деле ничего не помните из того, что произошло потом?

Мари-Анжелин не слишком уверенно повела плечом и кивнула, подтверждая, что действительно ничего не помнит. Однако Ланглуа, с его-то опытом, было очень трудно в это поверить. И он снова задал тот же самый вопрос:

– Неужели у вас не сохранилось никаких воспоминаний о том, что было после вашего падения и до того, как вы оказались в монастыре Благовещения?

Не глядя в лицо комиссара, который пытливо и просяще вглядывался в нее, Мари-Анжелин, понимая, что ее история с провалами памяти и забвением не выдерживает критики, немного ослабила оборону.

– Не сохранилось ничего определенного. Очень болела голова, мне было трудно разобраться, что мелькает в потемках, когда я приоткрывала глаза. Сколько времени прошло между смертью инспектора и моим отъездом из монастыря вместе с мальчиками?

– Какими мальчиками?

– Альдо и Адальбером. Наша маркиза их иногда так называет. Так сколько прошло времени?

– Судя по заключению судебно-медицинского эксперта и словам "мальчиков", немногим более суток. Слишком долгий срок для бессознательного состояния, если это не кома. Когда вы пришли в себя?

– Когда меня принесли в монастырь. Духовные песнопения...

– Вы сочли, что попали в рай? – насмешливо осведомился комиссар, растянув губы в улыбке, в то время как глаза продолжали сверлить Мари-Анжелин.

План-Крепен чувствовала, что комиссар ей не верит, но продолжала тем же тоном.

– Скорее мне показалось, что я очнулась несколько веков назад и попала в Средневековье. Одежда, белые и черные покрывала... Все было таким необычным!

– А когда Морозини и Видаль-Пеликорн пришли, чтобы забрать вас, вы их узнали?

Мари-Анжелин смущенно отвела глаза.

– Да... Но сделала вид, что не узнала. Вы меня понимаете, ведь правда? Мне действительно нужно было время, чтобы подумать, расставить все по местам. И потом, я чувствовала такую усталость, что предпочла... прежде всего поспать, потому что, наконец, находилась под защитой!

– И до какого времени вы спали?

– Всю дорогу, пока не приехали сюда. И хотела бы спать дальше, потому что во сне забываются все горести. Мальчики ушли, а наша маркиза собственноручно повела меня в мою комнату... Которая на самом деле оказалась вовсе не моей. Она не поверила в мою амнезию и приготовила мне парочку ловушек. В них-то я и угодила! Никому не советую чувствовать себя сильнее всех. Все равно я проиграла маркизе!

– Хорошо, оставим пока эту тему. Я хотел бы вернуться к вашему похищению. Вам удалось рассмотреть лица ваших похитителей?

– Нет. Сначала меня оглушили, чтобы затащить в машину. А потом завязали глаза. Мне удалось чуть-чуть сдвинуть повязку, но попытка ни к чему не привела. Повязку же водрузили на место и вдобавок надели на меня черные очки.

– Иными словами, единственный человек, которого вы могли рассмотреть как следует, была хозяйка того дома, где вас держали и откуда вы попытались сбежать через слуховое окно?

– Выходит, что так.

– Опишите мне ее! Или – нет! Воспользуйтесь еще раз вашим чудесным даром художницы. Думаю, она осталась у вас в памяти, так что сделать рисунок не составит для вас проблемы.

– Дело в том...

– И еще нарисуйте, пусть в самом приблизительном виде, ригу, овин или хранилище фруктов, где вас поместили. Если мы отыщем постройку, которая находится напротив того места, где был убит Соважоль, мы уже сделаем огромный шаг вперед, и я вам буду бесконечно благодарен.

Мари-Анжелин прикрыла глаза, словно пыталась сосредоточиться. На самом деле она не хотела, чтобы инспектор заметил ее смятение. Конечно, ей не составило бы труда нарисовать эту ригу или овин, но таким образом она навела бы на след людей Ланглуа или самого Ланглуа. А вот этого Мари-Анжелин ни за что не хотела. Можно было бы, конечно, нарисовать что-то непохожее, но природная порядочность Мари-Анжелин не позволяла ей воспользоваться таким негодным средством. К тому же ложь рано или поздно обернулась бы против нее, навсегда лишив ее доверия и дружбы человека, которого она уважала и ценила.

Мари-Анжелин размышляла и вдруг буквально почувствовала, как напрягся и потяжелел взгляд полицейского, направленный прямо на нее. Он словно бы читал ее мысли. Осторожно! Опасность! Она поспешно открыла глаза и улыбнулась Ланглуа.

– Да, я попробую нарисовать то, что вы просите.

– Рисунок будет похож?

Ланглуа следовал за ней по пятам, он не оставлял без внимания каждый поворот, каждый изгиб ее мысли. Рассмеявшись, она позволила себе секунду отдыха.

– Неужели вы думаете, что я способна направить вас по ложному следу? Нет, такого не может быть. У меня нет никаких оснований щадить эту женщину. То немногое, что мне доставалось из ее стряпни, не заслуживает никакого снисхождения. А теперь, я думаю, вы немного подождете, посидев с нашей маркизой. Она вас обожает.

– Она – да, а вы – нет?

– Я – смотря по обстоятельствам. Но долго ждать я вас не заставлю.

Мари-Анжелин вернулась минут двадцать спустя. Комиссар сидел подле госпожи де Соммьер, и она уговаривала его выпить еще одну чашку кофе. Мари-Анжелин впервые обратила внимание, что Ланглуа трет себе глаза, словно не спит уже неведомо какую ночь. Она протянула ему рисунок.

– Возьмите, – сказала она. – Надеюсь, что похоже. Она носит серое платье, синий передник и большую черную шаль.

Рисунок отличался удивительной живостью. Точно так же, как на прошлогоднем портрете Полины Белмон, Мари-Анжелин изобразила лицо и несколькими штрихами силуэт фигуры.

– Вы собираетесь снова отправиться в Понтарлье? – спросила она.

– Сначала я хочу размножить ваш рисунок. А потом отправлю его инспектору Дюрталю вместе с Лекоком, очень дельным парнишкой, которого мне соизволила выделить армия. И как только появятся хоть какие-нибудь новости...

– А что, если вам попробовать немного отдохнуть? Для начала хотя бы выспаться? – прервала комиссара маркиза, по-матерински взяв его за руку. – Начиная с этой ночи. В таком состоянии вам долго не протянуть!

– Вполне возможно... А где наши "братья"?

– В Брюсселе вместе с Кледерманом, который хочет купить за любую цену рубин, принадлежащий госпоже Тиммерманс.

Телефонный звонок прервал маркизу, рассердив ее.

– Один только Бог знает, как я ненавижу этот аппарат. Возьмите трубку, План-Крепен!

Мари-Анжелин подняла трубку.

– Да, да, это я.

Секунду она послушала и передала трубку Ланглуа.

– Представьте себе, это Альдо. Рубин госпожи Тиммерманс только что украден в ее собственном доме. Можно сказать, под носом хозяйки и гостей. А поскольку манеры и титул его сиятельства всегда обостряют подозрительность местной полиции, то, похоже, посадить под замок собираются бедных Альдо и Адальбера!

С этими словами Мари-Анжелин, истерически хохоча, опустилась на канапе. Маркиза сухим тоном положила конец ее веселью.

– Успокойтесь, План-Крепен! Меня эта история ничуть не веселит. Мне не нравится, что Альдо в очередной раз стал мишенью злопыхательства полицейского. Я не вижу в этом ничего смешного!

Достаточно было взглянуть на озабоченное лицо Ланглуа, чтобы согласиться с маркизой. Он слушал с минуту голос в трубке, потом объявил:

– Укажу самый простой способ переубедить служаку. Через полчаса я буду у себя в кабинете в полицейском управлении. У вас наверняка есть мой телефон. Пусть он мне позвонит. (Очевидно, Альдо передал трубку бельгийцу.) Договорились. Я с полной ответственностью заявляю, что перед вами честные люди, не имеющие ничего общего с преступным миром. Если понадобится, я обращусь к Его Величеству королю Альберту!

Ланглуа повесил трубку и взглянул на встревоженных женщин, он даже слегка улыбнулся им.

– Не тревожьтесь! Я знаю этот род служак, они больше лают, чем кусают. Но, конечно, ваши мальчики не вернутся домой сегодня вечером, и завтра, возможно, тоже. При этом никакая опасность им не грозит.

– От полиции, полагаю, что нет, – согласилась госпожа де Соммьер. – А что, если им удастся схватить за руку вора?

– Или воровку? – вмешалась План-Крепен. – Что за странная мания во всех преступлениях обвинять мужчин. Мы тоже прекрасно справляемся...

– В вас я не усомнился бы ни на секунду, милая моя голубушка, – серьезно отозвался комиссар, но губы его тронула улыбка. – А теперь, извините, вынужден вас покинуть. Мне незамедлительно нужно быть на набережной Орфевр, – и он подбородком указал на телефон, напоминая о только что состоявшемся разговоре. – Желаю вам доброй ночи!

– Вот это другое дело, – пробурчала в ответ Мари-Анжелин.

* * *

Между тем в Брюсселе, в особняке Тиммерманс, вновь воцарилось полнейшее спокойствие. Агата и ее нареченный отправились ужинать в ресторан, известный не только изысканной кухней, но и особой атмосферой безмятежной роскоши. Мориц Кледерман, крайне раздосадованный, если не сказать, разгневанный оборотом, который приняло дело, вылил раздражение на своих "компаньонов", заявив им, что собирается провести вечер в обществе "старого друга".

– Очень любопытно, – шепнул Альдо Адальберу, пока тесть обменивался прощальными любезностями с хозяйкой дома. – Будь мы даже в Монголии, у нас тоже появятся "старые друзья", если мы захотим от кого-то избавиться. Они появятся даже у медведя, который не вылезал из своей берлоги всю зиму.

– Ну и что? Это лично меня совсем не задевает. Другое дело, что с тех пор, как ты показал господину Кледерману проклятый рубин, он словно с цепи сорвался.

– Это мы с тобой еще обсудим. А теперь настала и наша очередь прощаться с хозяйкой.

Госпожа Тиммерманс, проводив банкира, вернулась в гостиную. Альдо и Адальбер поднялись, но она их остановила.

– Очень прошу вас, останьтесь! Мне нужно с вами поговорить.

Дежурная улыбка любезной хозяйки не сияла больше на лице Луизы Тиммерманс. Альдо встревожился.

– Всегда к вашим услугам, Луиза! Я понимаю, как вас встревожило дерзкое похищение!

– Ничуть. Если бы обстоятельства не помогли мне сегодня задержать вас у себя, мне пришлось бы навещать вас вечером в гостинице. С величайшими предосторожностями. Прошу вас, садитесь. И надеюсь, что могу попросить вас поужинать вместе со мной?

– Мы бы с радостью, но, к сожалению... – поспешно ответил Альдо. – Да и вам после шока, который вы испытали...

– Нет, я не была потрясена. А вас не удивила настойчивость, с какой я просила господина Кледермана приехать ко мне вместе с вами, Адальбер?

– Да, немного, – вынужден был признать Видаль-Пеликорн.

– Причина в искренней дружбе, какую я питаю к вам, мой друг... Князю Морозини придется извинить меня за то, что я воспользовалась его репутацией и попросила лично участвовать в нашей встрече, полагаясь на него, как на арбитра, при совершении предполагавшейся коммерческой сделки.

– Какие могут быть извинения! Если бы не ваше любезное приглашение, я сам сделал бы все возможное и невозможное, чтобы присутствовать при этой встрече. Благодарю вас от всего сердца. Но, возможно, вы хотитепоговорить наедине? Я готов немедленно удалиться.

– Нет, что вы! Я очень рада, что вы здесеь, особенно после того, как произошло то, чего я ожидала...

– Вы ожидали этой кражи?

– И да, и нет. Кража подтвердила, что злые силы оказали свое пагубное воздействие. Что вы думаете о бароне фон Хагентале?

Альдо улыбнулся.

– Старинная фамилия, старинная австрийская аристократия, прекрасное воспитание в соединении со статью и обаянием. Не могу сказать, в чем оно состоит, но вижу, что покоряет. А ты что скажешь, Адальбер?

– Скажу, что мне нечего тебе возразить, но почему-то у меня сразу же зачесались кулаки. Барон преисполнен сознанием собственных достоинств, и, по мне, он осознает их даже слишком. А теперь я хотел бы узнать ваше мнение, Луиза. Что-то мне подсказывает, что вы не поддались пресловутому обаянию этого человека.

– Нет, не поддалась. Скорее, напротив. Зато Агата, с тех пор как познакомилась с ним в Спа, просто покорена им.

– Они познакомились до развода или после? Надеюсь, что барон Вальдхаус, с которым имел честь познакомиться и я, окончательно исчез с вашего и ее горизонта?

– Не совсем.

– Что это значит?

– Агата официально развелась с бароном, но он никак не смирится с этим. Вы ведь помните, как он ревнив, князь?

– Об этом трудно забыть, – улыбнулся Альдо. – Но я полагаю, что господин фон Хагенталь способен встать на защиту невесты. Думаю, что разумнее всего как можно скорее отпраздновать свадьбу. В конце концов Вальдхаус образумится, а когда женится опять...

– До новой женитьбы он способен сделать мою дочь вдовой. Но я попросила вас остаться вовсе не для того, чтобы занимать вас семейными историями. Хотя признаюсь, что была бы не слишком огорчена, если бы Вальдхаусу удалось вычеркнуть Хагенталя из списка живых.

– А я признаюсь, Луиза, что ваши слова для меня загадка.

– Сейчас все поймете. Вальдхаус холерик, он груб, неистов, но он искренне любит Агату.

– Странная любовь. Я хорошо помню, как он обращался с ней в Биаррице.

– Он не устает в этом раскаиваться. В день развода он молил ее о прощении на коленях, но она только посмеялась над ним. Она уже стала любовницей Карла-Августа и буквально на него молится.

– Одну минуточку, – прервал ее Адальбер. – Когда Агата рассталась с мужем, разве не был ее нежным другом бельгийский банкир, который ради возможности видеть ее хотя бы время от времени купил себе прелестный особняк на Хоэ-Варте в Вене?

– Да, так оно и было, но Агата поехала завершать лечение в Спа и там встретила этого австрийца. С тех пор только им и дышит. Я знаю, выглядит это странно, но такова моя дочь. Должна сказать, что Хагенталь оказал вам немалую услугу, появившись на нашей сцене.

– Услугу мне?

– Да, князь. Великолепный титул княгини казался Агате очень привлекательным. То, что вы женаты, что у вас есть дети, ее нисколько не смущало. Но с тех пор, как появился Хагенталь, все изменилось. Не знаю уж, каким любовным напитком он опоил ее, хотя и я признаю, что он не без обаяния, но теперь она принадлежит ему душой и телом, – закончила госпожа Тиммерманс со всхлипом, который постаралась скрыть кашлем.

– Откуда вы можете это знать, Луиза? – ласково спросил Адальбер, и она ответила ему с грустной улыбкой.

– Женщины, а в особенности матери, это чувствуют, а я к тому же хорошо знаю свою дочь. Поэтому я предоставлю полиции продолжать поиски, а сама постараюсь в них не вмешиваться.

– Вы не дорожите своим необыкновенным рубином? – удивился Морозини. – Впрочем, я знаю, что вы не имеете права его носить. Мысль одарить красивую женщину уникальным камнем и запретить украшаться им мне кажется нелепостью.

– И это говорите вы, коллекционер?! Неужели ваша жена носит украшения из вашей коллекции?

Альдо от души расхохотался.

– Ну уж нет, она носит только свои собственные. А меня и своего отца считает слегка помешанными, хотя и сама увлекается историей.

– Я тоже люблю историю. А если не собираюсь помогать полиции, то у меня есть на это серьезные основания. Я попросила Агату принести рубин из моей комнаты, она вернулась с пустым ларчиком, и я бы сказала, что совсем неплохо сыграла свою роль... А ведь рубин находился за декольте ее платья...

– Рубин украла Агата?! – воскликнули Альдо и Адальбер в один голос.

– Разумеется. Больше некому. Чтобы отдать любовнику, который, должна вам сказать, возражал против продажи этого камня. Он знал, что господин Кледерман швейцарец, что рубин отправится в Цюрих, и раздобыть его оттуда будет очень и очень трудно. Вот она и забрала его. Я же говорила, что Агата без ума от своего жениха. А вас, господа, я благодарю, что вы терпеливо выслушали меня и сохраните мою печальную тайну. Особенно благодарю за сохранение тайны. Вы знаете, Адальбер, я заметила, что с течением времени ваша дружба стала для меня еще дороже. Я даже представить себе не могла, до какой степени... Одним словом, мне ее очень не хватало. И когда господин Кледерман написал мне и предложил купить мой рубин за баснословную цену, я согласилась, чтобы иметь возможность пригласить к себе вас благодаря естественному присутствию при сделке князя Морозини. Я же знаю, что вы неразлучны.

– Вы правы, – согласился Адальбер, старательно заглушая невольный укол совести. – Не стесняйтесь, всегда звоните, если вам нужна помощь... Или совет.

– Я тоже всегда к вашим услугам, – внезапно уверил Луизу Тиммерманс Альдо.

Он ощутил, какую боль испытывает эта женщина, изящно маскируя легкомыслием свое нежелание сдавать дочь полиции...

У одной из дверей в гостиную послышалось царапанье, и через секунду в комнату ворвался светло-бежевый кокер и со всей скоростью коротких лап кинулся к Адальберу. Остановился и радостно засопел. Тот ласково погладил шелковистую голову.

– Вот и ты, Клеопатра! Похоже, ты меня не забыла!

– Она никогда не забывает моих настоящих друзей. А вот от Хагенталя она разумно держится подальше. Впрочем, может быть, потому, что он ею не интересуется. Он не любит животных.

– Даже лошадей? – поинтересовался Альдо, у которого внезапно мелькнула неожиданная мысль.

– И лошадей тоже! Несколько лет тому назад барон был приглашен на псовую охоту, не помню уж куда, так лошадь сбросила его, даже не дав времени сесть в седло! Неужели вы в самом деле не хотите со мной поужинать?

– Поверьте, отказываемся с большим сожалением. Но вы сами слышали, что мы пообещали милейшему инспектору быть в "Метрополе", так что, думается, лучше сдержать слово.

* * *

В такси по дороге в гостиницу Адальбер внезапно спросил своего друга:

– Почему ты спросил, любит ли Хагенталь лошадей? Это имеет какое-то значение?

– Очень может быть. Помнишь, когда мы были в Грансоне, старый Георг сказал, что его новый хозяин любит только свой дом и лошадей.

– И что же? Еще он сказал, что молодой человек – сын родственника, который сам считался наследником до тех пор, пока не открыли завещание.

– Разумеется, одинаковая фамилия Хагенталь не обязывает иметь одинаковые вкусы. Но кто знает? Я хотел проверить. Теперь мне интересно узнать, похожи они между собой или нет? А как мы можем это узнать? Слушай, а может, ты будешь меня слушать, а не считать ворон?

– Я тебя слушаю, причем так внимательно, что мне даже захотелось снова съездить в Швейцарию и посмотреть, что там происходит.

(обратно)

Глава 8 Обед у маркизы

Восседая по-королевски в белом кресле со спинкой в виде веера, госпожа де Соммьер смиренно выслушивала филиппики Евлалии, своей искусницы-поварихи. Евлалия обличала расхлябанность и безответственность, какие царили в особняке на улице Альфреда де Виньи. Сама повариха собралась отправиться за покупками и стояла в шляпке, черных перчатках из шелка-сырца, а вместительную корзину поставила у ног.

– На рынке появилась первая зелень, до того свежая, до того нежная! Уж я-то знаю, как госпожа маркиза и мадемуазель Мари-Анжелин ее любят! Но как закупишь зелени вдоволь, если не знаешь, сколько человек будет столоваться с сегодняшнего дня и до пятницы, когда снова будет рынок? Скажите мне, когда должны вернуться из Бельгии молодые господа? Сегодня? Завтра? Вечером или утром? А с ними еще и господин Кледерман! Или он не приедет? И что мне прикажете делать?

– Я так вас понимаю, Евлалия, – вздохнула госпожа де Соммьер.

Она всегда выказывала своей кухарке величайшее уважение, почитая ее несравненные таланты.

– Но, к сожалению, ничем не могу помочь, – со вздохом добавила она. – Мы не знаем, когда приезжают наши мальчики. Что касается господина Кледермана, то в последнее время он тоже стал непредсказуемым. Думаю, самое лучшее – просто забыть о зелени до их приезда. Я уверена, что в запасе у вас множество шедевров, которые обойдутся без первой зелени.

– А если вам она вдруг понадобится, когда они приедут, – подала голос План-Крепен, – вы отправите Люсьена с подробным списком к Эдиару. Он сядет на автомобиль и привезет все необходимое. Эдиар весь год продает самую разнообразную зелень со всего света.

– Золотые ваши слова, мадемуазель Мари-Анжелин! Вы совершенно правы! Значит, на обед у нас сегодня ничего особенного. А раз у нас сейчас сизигийный прилив...

Маркиза и компаньонка переглянулись в недоумении.

– Откуда вы выкопали такое слово, Евлалия? – с интересом осведомилась маркиза. – Вы знаете, что это такое, План-Крепен?

– Сказать по правде, не знаю, – не слишком охотно призналась та.

– Меня ему научил один рыбак в Динаре, когда я еще там жила, – сообщила Евлалия не без гордости. Настроение у нее сразу улучшилось. – Это самый большой прилив, когда и луна, и солнце тянут воду в одну сторону. Так вот я сейчас найду преотличнейшего тюрбо^[451] и приготовлю его с соусом "белое масло".

– А я думала, "белое масло" готовят только к щуке и луарской алозе...^[452]

– К тюрбо этот соус подходит как нельзя лучше, и вам к тому же не придется сражаться с косточками, хотя маркиза справляется с ними отлично!

– Замечательно! Приготовьте нам тюрбо!

Евлалия, довольная эффектом, произведенным ее эрудицией, подхватила корзину и легким шагом покинула зимний сад. Прошло полчаса, и веселые "побратимы" высадились из такси...

Грохот кастрюль, доносившийся из кухни, сообщал всему дому, что настроение в доме близко к уксусному. Да и погода не обещала ровным счетом ничего хорошего.

– Твой тесть тоже собирается прилететь? – осведомилась тетя Амели.

– Нет. Он задерживается в Бельгии. Возможно, прилетит завтра или через пару дней.

– Тогда вези нас обедать в "Риц". Я попрошу План-Крепен предупредить Евлалию.

– Охотно отвезу, но объясните, что случилось? Евлалия плохо себя чувствует?

– Нет, виноват сизигийный прилив, – небрежно взмахнув рукой, ответила маркиза. – Я недавно узнала это слово, оно очень украшает беседу.

* * *

Завтрак в "Рице" был приятен не только тем, что столик стоял в глубине зала у самого сада, но и тем, что рассказ о поездке обошелся без Кледермана и ушей старых верных слуг.

– Я надеюсь, вы не поссорились, – обеспокоилась госпожа де Соммьер, после того как Адальбер, записной рапсод их компании, завершил рассказ о приключении в роскошных апартаментах королевы бельгийского шоколада.

– Нет, конечно. Но только хорошее воспитание помогло банкиру уйти, не хлопнув оглушительно дверью, когда он узнал, что рубин уплыл у него из-под носа.

– Какое ребячество, – пожала плечами маркиза. – Разве не у него в коллекции три рубина?

– Разумеется, – подтвердил Альдо. – Но с тех пор, как он увидел камень, который подарил мне старый барон, он хочет любой ценой заполучить два остальных на тот случай...

– Если те, что у него, не подлинные? Но это же смешно!

Альдо приподнял бокал и внимательно вгляделся в него, словно истину могли поведать пузырьки игристого вина.

– Не так уж и смешно. Признаюсь вам честно, что я и себе задаю тот же самый вопрос с тех пор, как сравнил те рубины и свой. Они настолько похожи, что голова идет кругом. А если вспомнить, что умирающий подарил мне еще и оправу, то вспыхнувшие знаки вопроса никак не могут погаснуть. Драгоценность, прежде чем перешла к Карлу Смелому, должна была принадлежать его отцу, герцогу Филиппу Доброму. Не забудем, что Филипп был щедрым меценатом, и, вполне возможно, разгадку нужно искать в его полной приключений жизни.

– И ты тоже собираешься окунуться с головой в приключения? – покачав головой, осведомилась старая дама.

Альдо нервно закурил и глубоко затянулся, прежде чем ответить.

– Не вижу другого выхода, – наконец произнес он. – Мориц не собирается оставлять меня в покое. Да и как иначе? Сам того не желая, я предоставил ему возможность вновь начать азартные поиски, продираясь на ощупь сквозь туман истории. А он считал, что в будущем его уже больше не ждет никаких загадок.

– Вы собираетесь продать ему ваш рубин? – спросила Мари-Анжелин.

– Подарки не продают. К тому же этим камнем совестливый человек хотел хоть в какой-то мере искупить преступление другого. Вполне возможно, я отдам ему этот камень, когда у него будут оба других. Но я совсем не хочу навлекать на него преследование убийцы.

Звон вилки, скорее брошенной, чем положенной на стол, привлек все взгляды к госпоже де Соммьер. Щеки ее пылали.

– А ты, женатый человек, отец троих детей, решил служить ему щитом? Прекрасная мысль! Поздравляю!

Альдо собрался ответить, но маркиза остановила его властным жестом.

– Не спорю, ты и никто другой разбудил дремавшего волка! Потому что у вас обоих одинаковая страсть! Потому что такова твоя профессия! Но я не допущу, чтобы ты бежал впереди, получая предназначенные ему удары! Лиза согласится со мной! Адальбер, налейте мне немного шампанского. Иначе я сейчас задохнусь!

– Впервые в жизни от гнева, а не от волнения, – пробормотал Альдо.

Адальбер поспешил исполнить желание маркизы и воспользовался этим, чтобы заговорить самому, прежде чем Альдо выскажет еще какое-нибудь наблюдение.

– Если ваше спокойствие, дорогая маркиза, можно купить такой ценой, Альдо, безусловно, вам покорится, но скрепя сердце. Искать драгоценности, ставшие легендой, для него не только профессия, но и смысл жизни. Не так уж он любит сидеть сиднем в кабинете и предлагать почтенным клиентам всяческие чудеса!

– Объясните, за что почитать клиента, если он всего-навсего открывает бумажник и приобретает выбранную вещь? – подала голос План-Крепен. – Но я скажу о другом, где бы ни находился этот рубин – в сейфе Кледермана, в сейфе Альдо или у него в носке, он один, без двух других "братцев", фальшивых или настоящих! Но зато уже убиты три человека и пережито мной лично полное опасностей похищение.

– Не лукавьте, План-Крепен, – вмешалась маркиза. – Думаю, что похищение кажется вам самыми яркими днями в вашей жизни или чем-то вроде этого. И все-таки скажите, что нас всех ждет дальше?

Ответил Альдо.

– Для начала нам нужно повидаться с Ланглуа и рассказать о том, что произошло в Брюсселе, попросив сохранить тайну, доверенную нам госпожой Тиммерманс. Неожиданное вмешательство господина фон Хагенталя в судьбу безумной Агаты может на многое открыть ему глаза. Близость швейцарской границы ощущается невероятно. Ты возьмешь это на себя, Адальбер?

– А почему бы и не ты? Или не мы вместе?

– Я хотел бы съездить в Венецию и потолковать с Массариа. Он не может не знать старика, к которому меня отправил, и думаю, хоть что-то расскажет о его родне. Жалею, что не спросил у госпожи Тиммерманс, сколько времени Карл-Август ухаживает за ее дочерью с тем головокружительным успехом, о котором она нам сообщила.

– Сегодня среда, ты возьмешь билет на завтра?

– Признаюсь, что гораздо больше меня бы устроил "аэроплан" моего тестя, если бы он вдруг появился здесь. К тому же, в связи с его новым умонастроением, ему тоже было бы полезно повидаться с нашим славным нотариусом.

Но банкир не прилетел. Позвонив по телефону Луизе Тиммерманс, они узнали, что господин Кледерман все еще в Брюсселе. Альдо взял билеты на поезд.

* * *

Альдо уехал в Венецию вечерним поездом, Мари-Анжелин сидела, как обычно, с маркизой и раскладывала пасьянсы. Надо сказать, что пасьянсы у нее в этот вечер не получались. Может быть, потому, что она была рассеянна. Наконец она собрала карты, сложила их и продолжала сидеть за столиком для бриджа с колодой в руках.

– Я еще раз перебрала все фамильные замки, где мы гостили по несколько дней до лечения в Виши и после, и лишний раз убедилась, что ни один из них не был расположен в Юра или во Франш-Конте!

Госпожа де Соммьер, тренировавшая память с помощью кроссворда из "Фигаро", рассмеялась.

– Да, очень жаль, что семейство Приске де Сент-Адур не распространяется по карте Франции в любую сторону, какая нам понадобилась бы. Ближе всех к тем местам Корсели располагается их поместье в Бургундии. Прекрасные родственники и приняли бы нас чудесно, но нам от этого никакого толку. Все равно слишком далеко. Я ведь вас правильно поняла? Но вот о чем я думаю. Не будет ли неосторожностью снова появляться в тех местах, где ваш портрет был развешан на всех городских стенах. Висел он недолго, конечно...

– Но мы считаем, что узнать... мой нос не составит труда? – спросила Мари-Анжелин не без горечи, заслужив сочувственную улыбку.

Видно, что бедняжка была задета всерьез, если вдруг заговорила вслух об этой и впрямь выдающейся части своего лица, которая до этого всегда была предметом табу.

– Впрочем... Усы вам, конечно, не наклеишь, но существует множество способов изменить свою внешность, не прибегая к услугам профессора Зендера, вашего обожателя. А пока, мне кажется, стоит поставить свечку святому Христофору, покровителю путешественников. На всякий случай. Он может навести нас на хорошую мысль, – добавила маркиза.

Лицо План-Крепен не выразило ни малейшего энтузиазма по поводу свечки, и маркиза, сделав умильное лицо, повторила:

– Почему бы и нет? От свечки никакого вреда, только польза!

– Мы, как всегда, правы! Пойду, схожу и поставлю большую свечу!

Услышав, как хлопнула входная дверь, госпожа де Соммьер с облегчением вздохнула, позвонила Сиприену, чтобы он принес ей, как обычно, шампанского, отпила глоток и вновь принялась за кроссворд. Она очень удивилась, когда услышала звонок. Удивилась и посмотрела на часы. Без четверти семь. Для визитов второй половины дня поздновато. Для гостей к ужину рановато. Да они и не звали никого. Кто же это мог быть?

Маркиза поставила бокал с шампанским на столик, поднялась со своего кресла и принялась перебирать рукой цепочки на шее, ища ожерелье из мелкого жемчуга с лорнетом в изумрудиках, который делал ее импозантную внешность еще привлекательнее.

Между тем паркет уже поскрипывал под твердым, уверенным мужским шагом, а за ним слышался мелкий и дробный шажок Сиприена.

– Амели! – раздался бас профессора де Комбо-Рокелора. – Я приехал попросить у вас пристанища на эту ночь! Хотел остановиться в "Рояль Монсо", но гостиница наводнена участниками какого-то американского конгресса, которые, черт их знает почему, ходят в леопардовых шарфах и в египетских горшках для цветов из красного фетра с черными кисточками, они размахивают ими во все стороны и орут как ненормальные.

– С тех пор как вы закопали топор войны, вы всегда желанный гость в моем доме, – ответила Амели, в то время как профессор целовал ей руку, склонив долговязую тощую фигуру, задрапированную километром серого твида. Широкое серое одеяние и маленькая седая головка делали его похожим на черепаху.

– Но с чего вдруг "Рояль Монсо", когда вы могли приехать прямо к нам?

– Из деликатности! Я приехал в Париж на пленарное заседание в Коллеж де Франс, мечтал воспользоваться случаем навестить вас и даже напроситься на небольшой перекус. Потому и выбрал эту гостиницу, она ближе расположена к вашему дому, а значит, самая удобная. И вот что из этого вышло!

– Ну так поблагодарим людей-леопардов из "Рояль Монсо"! Я очень рада вас видеть! Ваш багаж сейчас внесут. Вы приехали один? Куда вы дели нашего дорогого Уишбоуна?

– Я оставил его в Техасе, откуда и сам недавно приехал. У него там серьезные неприятности с одной из нефтяных скважин. Там случился пожар. Я ему только мешал, к тому же...

– Вам очень не хватало милой долины Луары, – подсказала маркиза.

– Не хватало милой долины Луары... Почему вы так решили?

– Потому что это чистая правда. Я не была в Техасе, но, думаю, и там тоже очень красиво.

– Очень. Но, пожалуй, слишком ровно, слишком жарко и немного однообразно: бычки, лошади. Но бычки и лошади – это лучшее, что там есть. А что касается нефтяных вышек, то уж они-то однообразны до крайности. Считайте, если видели одну, то видели все. Хотя дом нашего друга просто великолепен, и сады, которые его окружают, ничуть не хуже. В общем, я приехал, а Уишбоун присоединится ко мне, когда с пожаром будет покончено. Зимой я снова поеду к нему в Техас. Пока не забыл, передам вам его приветы. Он просил поприветствовать вас и мадемуазель дю План-Крепен. Что-то я ее не вижу. Она в отъезде?

– Нет, пошла в церковь, поставить свечку и помолиться покровителю путешественников.

– У вас неприятности?

– Можно сказать и так. Однако идите наверх и располагайтесь у себя в комнате. Мы ужинаем в восемь. Расскажем вам о своих бедах, пока будем делить хлеб и соль.

Оставшись в одиночестве, госпожа де Соммьер налила себе еще шампанского и принялась пить его маленькими глоточками. Неожиданный гость несказанно ее обрадовал, и она даже подумала, уж не ответ ли это свыше на молитву План-Крепен?

Но Бог не мог не знать, что долгое время она буквально ненавидела этого своего родственника с весьма необузданным нравом. На похоронах его жены она перед всей парижской интеллектуальной элитой обвинила его в том, что он свел бедняжку в могилу. С тех пор, а это случилось лет двадцать тому назад, он отвечал ей такой же ненавистью, и если доводилось упоминать о ней, то называл маркизу не иначе, как "старой верблюдицей". Но упомнал о ней не часто, так как жил далеко от Парижа, в Шиноне, в красивом старинном особнячке и, кроме научных изысканий, занимался еще оккультизмом, возглавляя тайное общество, впрочем, совершенно безобидное, возрождавшее обычаи и обряды друидов. Друидами профессор заинтересовался благодаря своей научной деятельности, поскольку в Коллеж де Франс занимался Средневековьем, начиная от кельтов и кончая Высоким Средневековьем с пламенеющей готикой. Конечно, от кельтов до времен Людовика XI и Карла Смелого прошло чуть ли не десять веков, но познания профессора были столь обширны, что он вполне мог оказаться сейчас полезным.

Альдо и Адальбер, занимаясь в прошлом году очередным расследованием, которое вели в Шиноне, повстречали профессора. Адальбер когда-то у него учился и даже готовил работу для бакалавриата в лицее Жансон-де-Сайи. Альдо выяснил, что они находятся в родстве. Встреча для всех троих была теплой и трогательной. С тех пор они помирились.

Мари-Анжелин, когда вернулась из церкви Святого Августина, встретила известие о приезде профессора не просто благожелательно, но с восторгом, чем немало удивила маркизу.

– Ваша симпатия к господину Комбо-Рокелору – это что-то новенькое! Давно ли вы называли его "старым безумцем"?

– Давно! Очень давно! Я научилась его ценить с тех пор, как он нам помог в Лугано. А господин Уишбоун тоже приехал с ним, не так ли?

– Господин Уишбоун тушит у себя Техасе нефтяной пожар, что, как вы понимаете, нелегкое дело. А Юбер приехал принять участие, уж не знаю, в каком заседании в Коллеж де Франс, ну и, конечно, по своим личным делам тоже.

– Они с Уишбоуном не поссорились, надеюсь?

– Нет, насколько я знаю. Как только милый и славный Уишбоун покончит с пожаром на нефтяной вышке, он сразу же займется поиском грибов в тенистых лесах Шинона, так мне сказал Юбер. А я хочу вам напомнить, что Юбер – специалист по Высокому Средневековью, что совсем не то же самое, что Проторенессанс!

– О, профессор – воистину кладезь знаний! Мы же помним, какую необыкновенную лекцию он прочитал нам о "галльских императорах", а мы об их существовании и не подозревали. А уж сколько сведений он сообщил нам о семействе Борджа! Так что, думаю, о такой яркой и значительной личности, как Карл Смелый, профессор знает больше, чем все мы, вместе взятые. И, между прочим, я недалека от мысли, что профессора нам прислал святой Христофор после того, как я ему помолилась!

Вот и маркиза подумала то же самое.

За ужином между омлетом с трюфелями и артишоками Мари-Анжелин завела разговор о несчастной судьбе герцога Карла и получила следующий ответ.

– Карл Смелый? Невозможно им не заняться, если интересуешься объединением Франции, над которым трудился гениальный политик Людовик XI, один из самых великих наших королей. Если не сказать, величайший...

– Людовик XI – величайший из королей? Этот крот, знаменитый своими ловушками, этот паук...

– Освежите свои познания в зоологии, милочка. Но вы не исключение, дорогая! Как только речь заходит об этой эпохе, женщин интересует один только позолоченный колокол, олицетворявший герцога Бургундии. Охваченный жаждой заполучить королевскую корону, он предал огню и мечу половину Европы, а потом погиб на замерзшем болоте неподалеку от Нанси. Ничего не скажешь, эффектный персонаж! Сказки "Тысячи и одной ночи" в одном лице!

– Мне все-таки кажется, что вы преувеличиваете, профессор! Принц был...

– ...Гордецом, во всем гордецом, всегда гордецом! Но если есть люди, которые должны на него молиться, то это швейцарцы. Он помог им разбогатеть, отдав на разграбление баснословные сокровища, которые возил с собой. Судите сами, был ли здравый смысл в том, чтобы таскать с собой все свои богатства по дорогам Германии, Швейцарии, Франции? Если был, то такого здравого смысла я не понимаю. Зато его сокровища, несомненно, поражали воображение местных жителей.

– Ну, знаете, – обиженно начала План-Крепен, набирая в грудь воздуха, чтобы вступить в битву.

Паузой воспользовалась госпожа де Соммьер. Правую руку она положила на рукав своего родственника, левой взяла за руку компаньонку и очень мягко произнесла:

– Не спешите, мои дорогие. Мы собрались здесь не для того, чтобы вновь переписывать историю, раздавая кому-то похвалы, а кого-то осуждая. Мы собрались, чтобы постараться что-то понять в темном и кровавом деле, принесшем уже три смерти. Поэтому я прошу тишины.

Бойцы, готовые вступить в битву, невольно замолчали, хотя и не без неудовольствия, а маркиза точно и коротко описала все, что произошло, и завершила рассказ следующими словами:

– Я прекрасно знаю, Юбер, что вы в своих исследованиях никогда не забредали во вторую половину XV века, знаю, что Шинон находится не в одной сотне километров от Франш-Конте, и все-таки мы осмеливаемся надеяться...

– Почему вы мне сразу не сказали? Вы совершенно справедливо заметили, что я не специалист по этой эпохе. Хотя и не полный невежда, надо сказать, – заметил он не без удовлетворения. – Однако у меня есть человек, который вам нужен. Во-первых, он родом из Франш-Конте.

– Чудесно! – обрадовалась Мари-Анжелин. – И где мы сможем его найти?

– В Париже. Завтра я увижусь с ним на заседании в Коллеж де Франс, но обычно он почти безвыездно живет у себя, около... вот забыл, то ли Безансона, то ли Понтарлье, то ли Нозеруа. Но это не значит, что он отшельник или большой домосед. Напротив. Покончив с работой за письменным столом, он отправляется куда-нибудь с удочкой или бродит по горам с ружьем в сопровождении любимой собаки.

– Разумеется, он старый холостяк? Такой же закоренелый холостяк, как вы...

– Не стоит давать волю фантазиям, План-Крепен, – одернула компаньонку маркиза. – Вы прекрасно знаете, что профессор вовсе не закоренелый холостяк, он может обидеться и вновь выйти на тропу войны.

– Да, конечно, извините... Я хотела сказать о себе, но...

– Оставьте, девочка, а то мы не выпутаемся из словесных хитросплетений до скончания века! Вернемся к моему другу Лотарю.

– Прекрасное имя, – одобрила маркиза. – И такое редкое теперь...

– И человек тоже редкий, кузина. Лотарь Водре-Шомар воистину чудо природы, сила у него недюжинная, противоречить ему опасно. А его талант историка так же могуч, как его природная стать. Я не боюсь утверждать, что ни один человек в мире не знает столько о Великих герцогах Запада, и в частности о самом последнем их них, сколько знает он. Он примерно такой же знаток в своей области, как я – в своей, – добавил профессор без ложной скромности.

– Замечательно! – захлопала в ладоши госпожа де Соммьер. – Вы, конечно, очень дружите.

– Вот уж нет! Скорее терпеть друг друга не можем. Он считает меня сумасшедшим, а я никогда не скрывал, что не одобряю его неуживчивости.

Профессор замолчал, наслаждаясь видом внезапно вытянувшихся лиц милых дам. Потом продолжил.

– Но когда речь заходит об исследовательской работе, мы становимся братьями и готовы сложить головы, защищая друг друга. То есть что я хочу сказать? – заключил он с широчайшей улыбкой. – А то, что, если вы потерпите меня еще три или четыре дня, я приглашу его к вам на обед. Как вы на это посмотрите?

Госпожа де Соммьер, несколько растерявшись, промолвила:

– Ну... конечно! Разумеется. Когда пожелаете. В любой день, какой ему подойдет.

– Расставлю сразу все по местам. Вполне возможно, ваше имя произведет на него впечатление, поскольку ему хорошо известны наши аристократические фамилии, но больше всего его впечатлят таланты Евлалии. Он не способен устоять перед гастрономическими изысками. Ваша кухарка и Карл Смелый будут вашими главными козырями. Однако мне нужно от вас письменное приглашение.

– За приглашением дело не станет. Я тотчас же его напишу.

После ужина маркиза написала приглашение и призвала к себе Евлалию, с тем чтобы сообщить о предстоящем обеде. И, конечно же, поблагодарить за ужин, которым они только что насладились. Евлалия не выразила ни малейшего недовольства, напротив, готова была послужить своими умениями общему делу.

– Как вы думаете, что вы могли бы предложить нашему гостю? – поинтересовалась хозяйка.

Вместо Евлалии ответила План-Крепен.

– Лично я предложила бы волованы со "сладким мясом"^[453] теленка и трюфелями. В жизни не ела ничего вкуснее!

В ответ она получила весьма сухое замечание.

– Мадемуазель Мари-Анжелин должна знать, что меню особо изысканного обеда я могу определить только после того, как побываю на главном парижском рынке. Один из секретов успеха праздничных блюд состоит в исключительной свежести продуктов, из которых они готовятся и...

– Делайте все, что сочтете нужным, – поспешила успокоить кухарку госпожа де Соммьер, которой вовсе не хотелось выслушивать лекцию о кулинарном искусстве. – Вы знаете, что мы доверяем вам целиком и полностью.

– Благодарю госпожу маркизу. Скажите только, сколько персон будет за столом?

– Нас трое и наш гость. Посчитать не трудно.

– Так-то оно так, но у госпожи маркизы самые простые вещи становятся очень сложными. И из этих сложностей приходится выпутываться мне.

С этими словами Евлалия удалилась, гордо подняв голову.

– Я не понял, что она имела в виду, – удивленно произнес профессор.

– Что она приготовит обед на семь или восемь персон, – спокойно сообщила маркиза. – Как раз в тот день, на который мы назначили обед, утром на Лионский вокзал прибывает Симплон-экспресс.

– А это означает, что кузен Альдо и мой любимый ученик приедут на нем, не так ли?

– Они редко предупреждают о приезде заранее, так что такое вполне может быть. С тех пор как они уехали, они не подавали о себе никаких вестей.

– Досадно, досадно, – пробурчал профессор, недовольно засопев. – Водре-Шомар терпеть не может, когда вокруг много народу, а еще больше ненавидит читать лекции, которые все так хотят от него услышать. Насколько мне известно, мой родственник занимается продажей драгоценностей, которые так или иначе связаны с историей и...

– Не беспокойтесь, господин профессор, – откликнулась План-Крепен. – Мы отправим их вечером к Адальберу. Они нас поймут.

– Ну, если так, то все в порядке.

* * *

Утро знаменательного дня 15 апреля не сулило ничего приятного. На Париж сеял мелкий частый дождичек, было довольно прохладно. Полулежа в кровати, госпожа де Соммьер ждала завтрака и План-Крепен. Мари-Анжелин завтракала обычно за маленьким столиком возле ее постели и делилась с маркизой новостями, которые приносила домой после шестичасовой утренней мессы. Часы уже показывали почти восемь, а План-Крепен все не было.

Огорченная маркиза распорядилась, чтобы ей принесли завтрак. Но тут ее внимание привлекли звонки внизу, хлопанье дверей, она встала, вышла на галерею и выглянула в окно, смотревшее во двор. Так и есть, интуиция ее не обманула: Альдо и Адальбер вернулись из Венеции. Как же она им обрадовалась! Хотя своим приездом они не порадуют их вечернего гостя... Но это все пустяки!

Маркиза вновь улеглась в кровать, и через несколько минут в комнату вошла ее горничная Луиза с подносом.

– Молодые господа приехали, – сообщила она с радостной улыбкой.

– Я видела. Распорядитесь, чтобы чемоданы отнесли наверх. Мне не терпится повидаться с мальчиками. А где Мари-Анжелин?

– Все еще не вернулась. Осмелюсь признаться госпоже маркизе, что я уже начала беспокоиться. Все вспоминаю то ужасное утро и...

– Постарайтесь забыть о нем, дорогая Луиза, и позовите ко мне мальчиков!

– Зачем их звать? Вон они уже поднимаются по лестнице!

Старая дама почувствовала себя сразу гораздо бодрее. Она твердо верила: когда мальчики дома, ничего дурного случиться не может. Она хотела поделиться с ними своим беспокойством, но не успела. Только Альдо и Адальбер поздоровались с ней, как на пороге появилась Мари-Анжелин и выпалила:

– Госпожа де Гранльё умерла этой ночью!

– Вы говорите о хозяйке особняка на улице Веласкеса? – уточнил Адальбер.

– Кроме той, что убили у меня на глазах, другой госпожи де Гранльё не было.

– От чего она умерла?

– Пока неизвестно. Я не стала дожидаться, когда выйдет врач, но похоже...

– Как это дожидаться, когда выйдет врач? – рассердилась госпожа де Соммьер. – Не хотите ли вы сказать, что отправились на улицу Веласкеса, вместо того чтобы идти домой?

– М-м-м... честно говоря, да, отправилась! И вы должны это понять. Когда, выходя из церкви, мы с Евгенией заметили молоденькую горничную госпожи де Гранльё, прибежавшую всю в слезах, мы постарались ее успокоить, но она хотела видеть только священника, больше никто ей не был нужен. Тогда мы проводили ее к аббату Оброну. Он согласился пойти вместе с ней, и мы отправились...

– На улицу Веласкеса, – тихонько подсказал Альдо.

Мари-Анжелин сердито взглянула на него.

– Конечно! А вы? Вы поступили бы иначе? Я бы крайне этому удивилась, зная, до чего вы любопытны!

– Может, и так, но я не отвечаю за утренние завтраки княгини Дамиани и... не играю на нервах тетушки Амели!

– Довольно! – оборвал их пререкания Адальбер. – Что вы там увидели, Мари-Анжелин?

– Ничего особенного! Перепуганных слуг, которые сбились у дверей в спальню, ожидая, когда оттуда выйдет врач, который приказал им вызвать полицию.

– Вы дождались полиции?

– Д-да. Я надеялась, что приедет сам главный комиссар, господин Ланглуа.

– Не больше, не меньше! Но он самый-самый главный, и вы это прекрасно знаете! Если он будет приезжать при каждой подозрительной смерти в Париже...

– Я не сильно ошиблась в своих ожиданиях. Приехал инспектор Лекок, который заменил бедного Соважоля. А теперь, как говорят в "Комеди Франсез", страдайте из-за того, что я вас покидаю! Я ужасно проголодалась.

– Мы тоже, – подхватил Альдо, который так же, как Адальбер, пощипывал булочку с подноса тети Амели.

– А я охотно поднимусь с постели, – заявила маркиза. – Все за дверь!

* * *

Мари-Анжелин, утверждая, что с мальчиками не будет никаких трудностей и они охотно откажутся присутствовать на парадном обеде, слишком поторопилась. Мальчики на ее просьбу ответили категорическим отказом, предварительно быстренько сговорившись с тетушкой Амели. Главной причиной оказались трагические события на улице Веласкеса. Смерть госпожи де Гранльё-младшей подвигла-таки комиссара Ланглуа покинуть кабинет на набережной Орфевр. Он ненадолго заехал в особняк покойной вместе с судебно-медицинским экспертом и потом сразу приехал к госпоже де Соммьер.

Его сообщение было странным и неожиданным: Изолайн де Гранльё умерла от страха! И страх этот распространился на слуг. Во всяком случае, на тех, кто увидел смертельный ужас, исказивший лицо молодой женщины, ее протянутую руку, которой она пыталась оттолкнуть что-то неведомое.

– Только слабое сердце могло стать причиной трагического исхода, – размышляла вслух маркиза. – Однако кровавая смерть свекрови мало ее обеспокоила, точно так же, как смерть мужа, случившаяся незадолго до этого, ненасильственная смерть, я в этом уверена. Мы видели Изолайн де Гранльё после двух этих потерь, и она производила впечатление весьма веселой вдовы. Кажется, ходили слухи, что у нее есть любовник. Но это не помешало ей расточать Альдо обольстительные улыбки даже в присутствии Лизы. Все вместе производит загадочное впечатление.

– Совершенно с вами согласен. Тем более что, по словам слуг, все последние дни она была необыкновенно весела. Находилась в настроении юной девушки после помолвки, как выразилась ее горничная-англичанка, приехавшая вместе со своей хозяйкой во Францию после того, как она вышла замуж за Гранльё.

– Надеюсь, что ее дочери в доме не было? – поинтересовалась Мари-Анжелин.

– Нет. Девочка редко бывала в особняке на улице Веласкеса. Большую часть года она вместе со своей гувернанткой жила в замке Гранльё. А после смерти бабушки ее отправили к другим дедушке и бабушке, англичанам.

– В общем, образцовой матерью госпожу де Гранльё не назовешь, – высказала свое суждение План-Крепен. – Бедная девочка! Всю жизнь зависеть от чужой женщины!

– Вы забыли о бабушке. Она обожала внучку, судя по свидетельским показаниям в моих рапортах, – заметил Ланглуа. – А в отношении матери вы совершенно правы, маркиза, у нее было слабое сердце. Лекок нашел адрес кардиолога, который наблюдал ее. Она регулярно ходила к нему на прием.

Ланглуа, наконец согласившийся выпить чашку кофе, допил его и встал, собираясь уходить. Альдо спросил:

– Кажется, вы в постоянном контакте с Брюсселем, так скажите, где сейчас находится мой тесть. Я понять этого не могу, его нет в Цюрихе, нет в Австрии, нет у нас в Венеции. Думаю, что нет и в Брюсселе. Теперь он перемещается только на самолете, но должен же был приземлиться в каком-то аэропорту!

– Без всякого сомнения! Мы этим еще займемся! Доброго вечера!

* * *

Вопреки всем опасениям почетный гость отнесся весьма спокойно к появлению двух дополнительных приборов на "его" обеде. Один вновь прибывший как-никак был сотрудником Института, а второй являл собой живую страницу истории благодаря своим предкам и, кроме того, был родственником хозяйки дома. Гость даже проявил понимание и согласился облачиться в смокинг, хотя в его глазах даже галстук был верхом уважения к светским приличиям. Сам он предпочитал ходить в охотничьей куртке бутылочного цвета, коротких вельветовых штанах, чулках из грубой шерсти, клетчатой рубахе, свитерах с воротником шалькой или под горлышко. Причем одежда всегда была весьма поношенной и свидетельствовала о разнообразных приключениях на лоне природы.

– Хорошо, если жратва будет сносной, как вы обещали, а хозяйка окажется не полной идиоткой, – заявил гость, вылезая из такси, которое привезло их на улицу Альфреда де Виньи. – Иначе всем не поздоровится, и я убегу.

Вместо ответа Юбер ограничился безразличным пожатием плеч. Ему не о чем было беспокоиться. Он даже позволил себе улыбнуться, когда его "пещерный человек" согнулся пополам, чтобы по всем правилам этикета поцеловать руку хозяйке дома, хотя делал это, наверное, всего пару раз в своей жизни. Надо сказать, что маркиза Амели до сих пор умела очаровывать, одеваясь в обожаемые ею платья "шантийи", с небольшим треном, длинными рукавами и высоким воротником, закрывающим шею до подбородка. Сейчас она выбрала серо-голубое, на котором так выразительно смотрелось ее колье из бриллиантов с изумрудами. А в ее серьгах изумруды были такого же ярко-зеленого цвета, как ее улыбающиеся глаза.

"Черт побери! – восхитился про себя Альдо, прекрасно знавший эти украшения. – Надень она корону, не выглядела бы более по-королевски! Тетушка Амели великолепна... И, надеюсь, вечер пройдет не хуже!"

Опасаться было нечего. Даже самый недоброжелательный наблюдатель не мог ни в чем упрекнуть гостей, обменивавшихся взаимными любезностями. Монументальный Лотарь, без сомнения, подпавший под очарование маркизы, проявлял куртуазность, какую никто, даже те, кто хорошо его знал, никогда в нем не подозревали.

– Мне кажется, мы в Версале, – пробурчал Юбер так тихо, что слышать его мог только Адальбер. – Интересно, что с ним такое?

– Но это же очевидно, – отозвался Адальбер, подмигивая Альдо. – Ваш кроманьонский человек влюбился с первого взгляда. И, думаю, он не скоро оправится после этого удара.

– Смешно вас слушать, – недовольно проскрипела План-Крепен. – Просто человек хорошо воспитан и, как видно, не часто имел возможность это обнаружить, если вы этого не знаете. А сейчас ему представилась такая возможность.

– Да что вы себе вообразили? Он что, троглодит? Воплощение доисторического человека? Да он...

Тут профессор вынужден был прервать свою речь, потому что тетушка Амели начала знакомить гостя со своим окружением.

– Мари-Анжелин дю План-Крепен, моя молодая родственница и моя компаньонка. Когда вы познакомитесь с ней поближе, будете удивлены обширностью ее познаний.

– Италия времен Возрождения помнит некоего Жана дю План-Крепена, который добрался до Китая? Это ваш родственник?

– Мы ведем свое происхождение от крестносца, – уточнила Мари-Анжелин.

– Вполне возможно, что и этот тоже... Но скорее всего это другая ветвь.

Археология, тем более египетская, снискала в глазах гостя уважение к Адальберу. Профессор Водре-Шомар ничего в ней не смыслил, в чем честно и признался. Правда, добавив, что все эти фараоны, обожавшие животных, начиная с коров и кончая кошками, и женившиеся на собственных сестрах, могли только деградировать, поэтому они никогда его не привлекали, но он всегда восхищался специалистами, способными разобраться в небесной иерархии египтян.

"Так! – подумал Альдо, уловив легкое посапывание "специалиста". – Теперь моя очередь!"

И приготовился держать удар, что было с его стороны весьма мудрой предосторожностью.

– Ну, ну, ну! Князь! И к тому же из Венеции! Стало быть, говорите сразу, сколько дожей у вас в семье!

– Три, профессор. Один из которых повел наши корабли и наших солдат к блестящей победе.

– Неужели вас не смущает занятие торговлей в обиталище столь достойных предков?

Кровь бросилась Альдо в голову, но тут Мари-Анжелин, а она была его соседкой по столу, сотряс такой приступ кашля, что он был вынужден заняться ею и даже похлопать ее по спине. А тем временем госпожа де Соммьер, сдвинув брови, что не предвещало ничего хорошего, пренебрегла любезностью, приличествующей хозяйке дома, и двинулась в атаку.

– Я удивляюсь, господин профессор, что человек вашего ранга и познаний мог высказать подобное суждение о деятельности моего племянника. Суждение, достойное мужланов и... дураков! Венеция завоевала величие и богатство оружием и доблестью своих мореходов, и вульгарная "торговля", как вы выразились, не имеет отношения к князю Морозини, эксперту с мировой известностью по части исторических драгоценностей и...

– Смотрите, этому медведю уже наполнили тарелку, – шепнула Мари-Анжелин Адальберу, сидевшему по другую сторону от нее. Ноздри ее затрепетали, вдыхая аппетитнейший аромат. – Посмотрим, что будет дальше.

Продолжения беседы пришлось ждать довольно долго, так как все внимание переключилось на меню, предложенное волшебницей плиты и кастрюль. Первое блюдо настолько отличалось от привычных, что предусмотрительная Евлалия попросила Сиприена объявить, что именно он принес.

– Салат из устриц "Сен-Жак", с черной икрой и лисичками. На Евлалию снизошло вдохновение в одну из недавних бессонниц^[454], и она просит госпожу маркизу соизволить его отпробовать.

– Ни за что! – воскликнул гость. – Не подобает прекрасной и благородной даме браться за ремесло дегустатора! Оно подобает крепкому мужу! Подайте салат сюда!

И профессор положил себе на тарелку порцию, достойную Гаргантюа. Он проглотил ее, не удостаивая разжевывания, под пристальными взглядами всех остальных, старавшихся удержаться от смеха.

– И как? – поинтересовался Адальбер, очевидно, самый смелый из собравшихся.

– Мммммммм!.. Божественно! Отведайте, мой мальчик, отведайте! Если кому-то придется не по вкусу, я готов взять на себя его порцию!

Наступила тишина. Все погрузились в дегустацию. Гость пристально следил за тем, как уменьшается на блюде количество салата, который запивали душистым миллезимным^[455] вином.

Когда блюдо собрались уносить, Водре-Шомар подобрал все остатки, приговаривая:

– Негоже отправлять такое чудо на кухню!

На смену салату появились легендарные волованы с трюфелями и "сладким мясом" теленка, при виде которых расцвела дю План-Крепен. Поскольку еще ни разу не случалось, чтобы они кому-то не понравились, Евлалия остановилась на них. И заслужила многочисленные похвалы.

Аппетит окончательно укротили цесарки с печеным картофелем, а затем были поданы сыры, которые за столом маркизы обычно не подавали. Окинув взглядом их разнообразие, ученый гурман восторженно воскликнул:

– Обед без сыра – все равно что красавица без глаза!

И с этими словами приступил...

Маркиза специально заказала поднос с сырами, так как гость был из Франш-Конте, и она понимала, что без сыров не обойдешься. А почему их было так много? Так это на тот случай, если гостю не придутся по вкусу другие блюда.

Подали и разнообразные десерты, а к сырам – еще одна неожиданность! – шампанское.

– Сыры – тяжелая пища! Пузырьки шампанского облегчат пищеварение.

Великан Лотарь пощипал сладкое и спросил, не соизволят ли подать ему кофе прямо в столовую? И объяснил:

– Раз уж мы собрались побеседовать, то, мне кажется, не стоит нарушать ту теплую атмосферу, что окутала наше празднество. Что вы думаете на этот счет, маркиза?

– Я... Я охотно соглашусь с вами, – кивнула тетя Амели, давно мечтавшая хоть немного размять ноги.

И спросила про себя, что профессор называет "теплой атмосферой", если за столом они не обменялись и десятком слов?

План-Крепен не замедлила вмешаться и произнесла самым сладким голосом:

– Госпожа маркиза бесконечно добра и от всей души желает порадовать вас, господин профессор, но при этом она предпочла бы видеть нас всех в гостиной. Там уже все подготовлено, а она очень заботится о своих слугах, которые все уже в годах... Со своей стороны, я могу вас уверить, что атмосфера останется такой же теплой.

Ответ был столь же сладостным.

– Возможно ли даже помыслить о возражении столь любезной хозяйке? Той, чье искусство ублажать гостей достигло недосягаемых высот?

Выйдя из-за стола, гость поспешил к маркизе и с восхищенной улыбкой подал ей руку.

– Никогда в жизни я не предполагал наблюдать подобные чудеса, – шепнул Юбер Альдо, когда они парами шествовали к зимнему саду, где было все подготовлено к ритуальному кофепитию. – Подумать только, медведь пользуется благосклонностью Амели! Ну, можно ли вообразить что-нибудь подобное?

– Почему нет? Наш гость человек не без особенностей, но, безусловно, с обаянием. Мне кажется, у них даже есть что-то общее. У Амели седые волосы с рыжиной, а у него рыжие с проседью. И у обоих зеленые глаза, гордый, а порой и дерзкий взгляд, в зависимости от освещения.

– Но тетя Амели намного старше!

– Неужели? Лично я в этом сомневаюсь. Но, как бы там ни было, вы сможете узнать у него все, что захотите.

– А это главное, не так ли?

– Вероятно... Но я себя спрашиваю...

Профессор не сказал, о чем он себя спрашивает, однако Альдо расслышал, как он пробормотал себе под нос:

– Как же она была хороша... Чертовски хороша, старая верблюдица! И до сих пор кое-что осталось!

Уши План-Крепен обладали поразительной особенностью – она слышала все! Услышала она и бормотанье профессора и подошла к Альдо.

– Не грозит ли нам сцена ревности, как вы думаете?

– Увы! Все, что может совершить или не совершить мой дорогой родственник, по-прежнему окутано для меня покровом тайны, дорогое дитя мое!

– Что это с вами? С каких пор вы стали называть меня "дорогое дитя"? Вы хоть знаете, сколько мне лет?

– Не знаю и знать не хочу! Вы План-Крепен, и точка. Уникальное творение. Создав его, форму разбили. Но, если я правильно угадал, раз в четыре века вы воскресаете из пепла. Я прав?

Растроганная Мари-Анжелин приподнялась на цыпочки и, оперевшись на руку Альдо, коснулась губами его щеки.

– Вперед и приготовимся к лекции! – шепнула она.

План-Крепен не ошиблась, предложив покинуть столовую и перейти в зимний сад, здесь все было приготовлено для приятнейшего отдыха. К белому креслу тетушки Амели добавили еще три с мягкими цветными подушками. Более скромные были предназначены для персон более скромных. На одном столике уже были расставлены кофейные чашки и хрустальные рюмки. На другом – шоколад, миндальное печенье, фрукты, красивые бутылки и коробки с сигарами, манящие ароматами дальних стран.

– Думаю, вы не хотели, чтобы эту прелесть стронули с места? – подчеркнула свою правоту неисправимая маркиза.

Все расселись. Обряд кофепития начался, как священнодействие, в полной тишине. Однако, выпив отменного ликера и закурив кто сигару, кто сигарету, гости перешли к серьезному разговору. Альдо рассказал о разговоре с нотариусом, путешествии в Грансон и его последствиях, Мари-Анжелин – об ужасной смерти госпожи де Гранльё в церкви Святого Августина и своем похищении, а затем слово было передано Адальберу, признанному златоусту семьи.

Когда он закончил свой рассказ, воцарилась тишина. Водре-Шомар, погрузившись в задумчивость, следил за дымом своей сигары, потом отпил глоток старинного арманьяка и повернулся к Альдо.

– Так вас мучает загадка, сколько же рубинов было в талисмане? Теперь, на ваш взгяд, их стало слишком много?

– Не на мой взгляд, на взгляд истории.

– Ну, это как пожелаете. Так, значит, исторические рубины находятся у вашего тестя? Но тот, который вам подарили, абсолютно им идентичен, так?

– Да. Я осматривал их все одновременно через лупу и категорически это утверждаю. Они совершенно одинаковы. Я в растерянности. Откуда они могли взяться?

– Из сундука венецианца Тоскари, приехавшего в Брюгге на праздник Тела и Крови Христовых^[456], чтобы предложить их герцогу Филиппу Бургундскому, потому что только он мог оценить их по достоинству и заплатить за них настоящую цену. Филипп был Великим герцогом Запада, равного ему в Европе не существовало. А случилось это в 1421 году...

– В 1421 году? – удивленно переспросил Альдо. – Я думал, что он купил их на двенадцать лет позже, в 1433 году в честь рождения сына.

– Вы ошиблись, но не совсем. Да, он купил их в честь рождения сына, но только другого сына.

– Великого бастарда Антуана? Но почему? Уже родился Великий бастард Корнэй...

– Но прожил очень недолго. А может, вы дадите мне наконец возможность хоть что-то вам рассказать? – рассердился профессор.

– Простите! Мы – все внимание!

– Так, стало быть... Мать младенца Антуана, Жанна де Прель, была очаровательнейшая женщина. Несомненно, одна из двух или трех, которых Филипп любил, и мальчуган получился тоже отличный. Филипп купил рубины...

– Чтобы подарить их Жанне, – захлопала в ладоши План-Крепен. – Какая чудная история любви! Неудивительно...

– Неудивительно, если я уйду, как только меня еще раз прервут, – грозно пообещал Лотарь. – У женщин в голове всегда одни любовные истории! Но здесь, конечно, без любви не обошлось. Я вам сказал, что герцог Бургундский любил Жанну де Прель... Но о себе он тоже не забывал. Рубины были великолепными. Она обожала их, он тоже. В общем, он отдал ей ровно половину камней.

Водре-Шомар замолчал, наслаждаясь удивлением своих слушателей. Альдо переспросил.

– Вы хотите сказать, что он купил шесть рубинов?

– Совершенно верно. Разделив камни, он как бы укрепил связь с возлюбленной, но оговорил следующее: камни должны передаваться по женской линии и носить их можно только на цепочке и по отдельности. Вот каким образом рубины дошли до барона Кирса. Барон перед смертью решил оставить по рубину каждой из трех дочерей. Старшая дочь вышла замуж за барона Хуго фон Хагенталя. Все, кто носит эту фамилию, происходят чаще всего от побочных связей, от Антуана Бургундского, который всю свою жизнь был вернейшим из верных своему сводному брату Карлу Смелому и, кстати, был очень на него похож. Он оставался с ним вплоть до последней его битвы и был лучшим его полководцем. Антуан – могучий сеньор с благородным сердцем...

– А что с ним случилось после разгрома под Нанси? – поинтересовался Альдо. – Он отправился к юной герцогине Марии, своей племяннице и единственной наследнице Карла?

– Нет. Он попал в плен, и его выкупил за двенадцать тысяч франков герцог Рене Лотарингский. Можно сказать, увел пленника из-под носа у французского короля.

– Чтобы продолжать держать в тюрьме, я полагаю?

– Ничего подобного. Чтобы отправить его к французскому королю. Людовик XI, который наряду с Генрихом IV был одним из наилучших правителей Франции, высоко ценил ту кровь, что текла и в его жилах тоже. Через своего отца, Филиппа Бургундского, который происходил по прямой линии от короля Жана II Доброго, Антуан унаследовал ту же кровь, что и Людовик, и тоже весьма ценил Францию. А его племянница, Мария Бургундская, собиралась замуж за Максимилиана Австрийского, который должен был унаследовать императорскую корону, безусловно, красивого молодого человека, но слишком уж любившего праздники. Антуан любил племянницу, но становиться австрийцем не собирался.

– И какова же его судьба при Людовике? – заинтересовалась госпожа де Соммьер.

– Он стал одним из его ближайших советников, получил титул графа де Гранпре. Людовик собирался его узаконить, но не успел. Сделал это наследник Людовика Карл VIII. Что еще сказать? У Антуана было пятеро детей от его супруги Жанны де Вьевиль, но только один сын, ставший наследником сеньории Беврен. Два других сына были незаконными...

– Похоже, у них в семье это стало традицией, – насмешливо заметил Альдо.

– В те времена это не имело большого значения. Незаконнорожденные дети, рожденные в любви, были часто красивее и талантливее детей законных. И в случае, которым мы занимаемся, так оно и случилось: бароны фон Хагенталь, наследники побочной линии...

– Но кто они по национальности? Австрийцы? Немцы? Швейцарцы?

– Когда как.

– А можно объяснить яснее? – потребовала План-Крепен, не отличавшаяся терпеливостью.

– Не спешите, – шепнула ей маркиза. – Не будем прерывать профессора, взявшего на себя труд просветить тьму нашего невежества. В благодарность ему помолчим!

– Спасибо. А я в благодарность постараюсь изложить все как можно понятнее. Возвращаясь к интересующему нас вопросу, скажу, что Хагентали до недавнего времени предпочитали оставаться в империи Габсбургов, но не так давно две их ветви разделились. Старый барон Хуго не смог позабыть бед, причиненных Венеции австрийцами во время оккупации, в которой участвовал и его дед, и сменил национальность, став швейцарцем. Он изменил и фамилию, убрав из нее приставку "фон", но в память о Карле Смелом купил себе особняк в Грансоне. Рубин, полученный от жены, он передал князю Морозини в виде некоего возмещения за пролитую кровь, а все свое завещал крестнику и племяннику Хуго де Хагенталю, который тоже пожелал быть швейцарцем.

– Отец не возражал? – спросил Адальбер.

– Нет. Но ненависть между отцом и сыном достигла пика.

– Причина?

– Хуго подозревает отца в убийстве матери, но доказательств этому нет никаких. К тому же оба влюбились в одну и ту же девушку, Мари де Режий, и оба хотели на ней жениться. Разумеется, она предпочла Хуго, хотя и отец тоже не лишен обаяния, но на стороне сына молодость, рыцарский характер и особый ореол, который придает ему сходство...

– С Карлом Смелым! – воскликнул Альдо, не сводя глаз с Мари-Анжелин, которая вдруг застыла, как изваяние.

– Откуда вам это известно?

– Неожиданно пришло в голову.

– Значит, у вас дар ясновидения. В самом деле, молодой человек похож на него, хотя еще больше он схож с Великим бастардом.

– Вы только что сказали, – начал Альдо неожиданно суровым тоном, – что его отец намеревался жениться на мадемуазель Мари де Режий? Однако дерзости ему не занимать. Вы знаете, где он сейчас? Он в Брюсселе, а если быть совсем точным, то в Икле, где живет его невеста Агата Тиммерманс, в прошлом баронесса Вальдхаус и единственная наследница королевы бельгийского шоколада! Любопытно, не правда ли?

(обратно) (обратно)

Часть третья Трехсотлетие

Глава 9 Волшебное слово...

Юбер де Комбо-Рокелор и Адальбер отправились провожать гостя до гостиницы "Принц Галлии", где он остановился. Альдо остался, решив составить компанию тетушке Амели. Его насторожило лицо План-Крепен. Она словно бы скрылась в своей раковине, и Альдо подумал, что ей, возможно, понадобится помощь.

Как только входная дверь захлопнулась, Мари-Анжелин, сообщив, что идет за носовым платком, буквально вылетела – другого слова не подберешь – из зимнего сада, а потом тихонько затворила за собой дверь в свою комнату.

– Ох, как мне это не нравится, – вздохнул Альдо. – По мне, приступ ярости был бы куда целебнее.

– Мне тоже так кажется, – вздохнула и госпожа де Соммьер. – Я не ошибусь, если скажу, что она очень мучается... А мы... Мы ничем не можем ей помочь. Что сказать? Что сделать? За что уцепиться, чтобы ей стало легче? Обычно выручал ее вспыльчивый характер, она заводилась с полоборота... Но теперь! Мрачная, молчаливая, подавленная. И как она выбежала? Надеюсь, ей не придет в голову...

– Нет! Даже не думайте! Она слишком горда, чтобы дойти до такой крайности... И слишком набожна!

– Все это я знаю, но в чем можно быть уверенной, имея дело с такой страстной натурой? Честно говоря, такой страстности я в ней не подозревала.

– Спору нет, натура страстная. И подтверждений этому множество. Но я не знаю другого такого острого ума, как у нее.

– Да, конечно. Но мне все равно за нее очень страшно, и я ничего не могу с собой поделать.

– Выпейте глоток вашего волшебного бальзама! Нет ничего полезнее шампанского! Кстати...

Альдо подхватил одной рукой ведерко с закупоренной бутылкой шампанского, другой – два фужера.

– Пойду, схожу к ней! Заставлю выпить бокал шампанского. Оно развеет ее черные мысли. Недаром говорят, in vino veritas^[457].

– Так-то оно так, но если ты ее напоишь, она не сможет утром пойти к мессе.

– Ну так решайте, чего вы все-таки хотите, тетушка Амели! По мне, так к черту...

– Замолчи! – воскликнула маркиза. – Подумай, что ты мог сказать!

Госпожа де Соммьер поспешно приложила ладонь к его губам. Альдо от души рассмеялся.

– Клянусь, я непременно покаюсь! – пообещал тот.

По лестнице он поднялся бегом, через три ступеньки, по коридору тоже чуть ли не бежал и остановился только возле двери План-Крепен. Дверь была, разумеется, закрыта.

– Анжелин, это я, Альдо! Мне нужно с вами поговорить.

– А мне это совсем не нужно. Оставьте меня в покое, пожалуйста!

– Ни за что! Руки у меня заняты, но вы представить себе не можете, что я могу выделывать ногами! Откройте дверь и убедитесь сами!

Желая доказать, что он не тратит слова понапрасну, Альдо приготовился как следует наподдать по двери, но тут она как раз и открылась. Альдо чуть было не влетел в комнату рыбкой, но ухитрился как-то вывернуться, не упал, но на что-то плюхнулся. В комнате царила темнота, лампа не горела, плотные шторы были задернуты.

– Зажгите свет, черт подери!

Когда свет зажегся, Альдо с удовлетворением убедился, что сидит на кровати, ничего не сломав и не разбив. А жаль! Просвещенные умы говорят, что бить стекло – это к счастью! Правда, неизвестно, как насчет хрусталя.

– Господи! Как же я перепугался! – пожаловался он. – Держите-ка! Освободите меня от этих причиндалов! – Альдо протянул ведерко План-Крепен, которая стояла перед ним, скрестив на груди руки. В большой черной шали она была похожа на Мельпомену, музу трагедии.

– И что мне с ним делать?

– Что хотите! Но мне кажется, вы знаете, что делают с шампанским.

Мари-Анжелин взяла ведерко, поставила на стол и вновь скрестила на груди руки с горькой улыбкой.

– С какой стати вы задумали устроить со мной пьянку? – осведомилась она.

– Фу! Что за выражения!

– Вы с Адальбером прекрасные учителя! Я хотела спросить: что вам от меня нужно?

– Немного поболтать... Ведь вы мне как младшая сестренка!

– Не будем играть в дурацкие игры, Альдо. Я давно вышла из детского возраста.

– А говорите такие глупости! Выйти из него невозможно. Мы всегда остаемся детьми. И бывает, что у нас горе, а рядом нет мамы...

Продолжая говорить, Альдо откупорил шампанское, разлил по бокалам и протянул один из них Мари-Анжелин.

– Чокнемся! Просто так! Ради моего удовольствия!

И добавил тихо и ласково:

– Может быть, вы мне что-то скажете? Что-нибудь, какой-нибудь пустячок.

– Что, например?

– Как смогли освободиться? Что заметили, когда вылезли через чердачное окно на крышу? Никогда не поверю, что вы ничего не видели, ничего не слышали, ничего не заметили, кроме выстрела, которым был убит Соважоль.

Мари-Анжелин колебалась. Было заметно, как мучительно ей дается внутренняя борьба.

– Дайте слово, что ничего не расскажете Ланглуа!

И тут же отступила назад, увидев суровое лицо Альдо с ледяным выражением глаз. Он допил шампанское, поставил бокал на стол и направился к двери.

– Продолжайте хранить ваши секреты в себе, мадемуазель дю План-Крепен!

– Простите, Альдо! Я сказала, не подумав. Но поверьте, со мной никогда еще такого не случалось! Поверьте! Что мне сделать, чтобы вы поверили?

Мари-Анжелин залпом выпила шампанское.

– Чтобы получить причастие, нужно после полуночи не брать в рот ни крошки. Вы об этом знаете?

– Знаю. Но не знаю, пойдете ли вы с утра к Святому Августину. Кстати, а почему бы нам не пойти туда завтра вместе?

– Можно подумать, что вы на это способны!

Мари-Анжелин схватила бокал, наполнила его, выпила до дна, до последней капли, а потом отшвырнула, и бокал разлетелся брызгами осколков, ударившись о камин. Собственная вспышка изумила ее, но вместе с тем и освободила. Закрыв лицо обеими руками, Мари-Анжелин упала на колени, плечи ее сотрясались от рыданий.

Изумленный Альдо не кинулся поднимать ее, он опустился рядом с ней на пол и обнял за плечи. Мари-Анжелин хотела его оттолкнуть, но недостало сил. Альдо не мешал ей плакать, он гладил Мари-Анжелин по голове, потом ласково поднял, и вот они уже сидят рядышком у нее на кровати. Рыдания понемногу стихли, но Альдо по-прежнему обнимал старую деву за плечи, дожидаясь, пока она вернет ему платок, который он вложил в ее руку.

Наконец он тихо спросил:

– Человек, который взял клятву никогда не упоминать о нем, вас спас?

– Да! И догадаться об этом совсем не трудно, но я ни за что на свете не хотела бы добавить ему забот!..

– Расскажите хотя бы, как это произошло. Если хоть что-то помните...

– Трудно об этом позабыть! Я стукнулась о чердачное окно и заскользила вниз по крыше... Но оказалась на спине лошади. Две крепкие мужские руки подхватили меня и посадили впереди себя. Спаситель был рядом, но я его не видела, я сидела к нему спиной. Позади я слышала выстрелы. Я спросила, не за нами ли погоня, он ответил, что нет. Потом спросил, не испугаюсь ли я галопа. Я ответила, что не боюсь, я и сама неплохая наездница.

– Тогда мы побережем Пирата, – ответил мужчина, спустил меня на землю, а потом помог сесть позади себя. Мы поскакали.

Ночь была темная, но дорога не показалась мне длинной. Минут через пять мы приехали, я так думаю, что на ферму, и вошли в дом с плоской крышей. Там обо мне хорошо заботились, и я оставалась там... До тех пор, пока мой спаситель не узнал из расклеенных плакатов, что меня разыскивают. Он сказал, что нам нужно ехать, вывел грузовичок, на которых все там ездят, помог мне влезть в него и отвез в монастырь Благовещения, куда вы с Адальбером приехали за мной. Все остальное вы знаете.

Альдо понял, что больше ему ничего не расскажут, но он и так узнал немало. И ограничился шутливым замечанием:

– Что ни говори, грузовичок куда более прозаичен по сравнению с конем, которого к тому же кличут Пиратом! Но приходится довольствоваться тем, что есть.

* * *

Мало кто спал в эту ночь. Вернее, в те несколько часов, что от нее остались. Но если кто-то понадеялся, что выспится утром, встав попозже, тоже ошибся. План-Крепен вместо того, чтобы, вернувшись с шестичасовой утренней мессы, тихонько пройти на кухню, сделав знак, что госпоже де Соммьер пора подавать завтрак, громко хлопнула входной дверью. По лестнице она промчалась так, словно по пятам за ней неслась погоня, громко крикнув Сиприену, чтобы тот немедленно поднял с постели его сиятельство, а сама, вбежав в спальню маркизы, обмахиваясь шляпой, как веером, объявила:

– У нас новости! Как только судебно-медицинский эксперт закончит работу с телом бедной Изолайн, ее отправят в Англию, а особняк на улице Веласкеса продадут. Не сомневаюсь, что замок в Юра тоже. И одна из старинных и благородных фамилий будет стерта с карты Франции!

– Буду удивлен, если все так и случится, – высказал свое мнение Альдо. – Куда, спрашивается, смотрит закон? Есть юная наследница, маленькая Гвендолен, ей должен быть назначен опекун, за которым должен наблюдать семейный совет.

– Совершенно с тобой согласна, – кивнула госпожа де Соммьер. – И я знаю, что делается это достаточно быстро. Мне кажется, девочка привязана к замку Гранльё. К тому же в замковой часовне ожидает воскресения ее отец и длинная череда предков.

– Похоже, торопятся родственники с английской стороны.

– Ну уж никак не французская полиция! Две скоропостижные смерти, одна за другой, и обе неестественные. Вряд ли Ланглуа позволит английской родне действовать, как ей хочется, – продолжал Альдо. – Особенно после гибели инспектора Соважоля, которая не дает ему покоя. Можете быть уверены, что он не будет ни есть, ни пить до тех пор, пока не распутает эту историю. Готов биться об заклад, что на особняк и замок будет наложен секвестр.

– Но, кажется, бедняжка собиралась выйти второй раз замуж, я не ошиблась? – спросила госпожа де Соммьер, принимаясь за круассан.

– Собиралась. И вот тут-то начинается самое интересное, – с важностью объявила Мари-Анжелин. – Жених, когда произошло несчастье, находился, кажется, в Австрии, вчера вечером он приехал, желая проследить, чтобы все похоронные церемонии были достойны той, что покинула земной мир. Он объявил, что будет сопровождать ее до места последнего упокоения.

– И кто же он такой? – поинтересовался профессор Юбер.

Шум поднял с постели и его. Он явился в халате, расшитом кельтскими арфами, и в лаковых шлепанцах с длинными загнутыми носами, похожими на средневековые.

– Он не скрывает своего имени, это барон Карл-Август фон Хагенталь.

– И все это вы узнали сегодня в церкви Святого Августина, так я понимаю, План-Крепен?

– Мне рассказала об этом Евгения Генон. Оказывается, ее хозяйка, княгиня Дамиани, знает госпожу де Гранльё-младшую с детства.

– И обсуждает все, что происходит, со своей кухаркой? – удивился Альдо.

– Не обсуждает, а дала своей кухарке поручение передать новости мне, поскольку знает о моем приключении в горах Юра. А главное, она просила передать следующее: "Держитесь от этого человека как можно дальше!"

– По какой причине?

– Она сама не знает. Так ей подсказывает интуиция.

– Понятно. Думаю, что вам стоит поблагодарить ее, План-Крепен, – задумчиво произнесла маркиза. – Может быть, даже стоит иногда бывать у нее, раз она тоже содержит небольшое частное агентство по сбору информации. В любом случае, мне кажется, желательно как можно скорее снова пригласить на обед профессора Водре-Шомара.

– Не сомневайтесь, что он примет ваше приглашение, – насмешливо заявил Юбер. – Он бы даже не отказался от личного кольца для салфетки за вашим столом.

– Он полюбил мою кухарку, я правильно вас поняла?

Юбер скорчил гримасу, посопел, высморкался и смягчил свою оценку пристрастий коллеги.

– Пожалуй, это слишком сильно сказано. Я думаю, не ошибусь, Амели, если открою вам другую тайну. Мне кажется, этот старый дурак готов влюбиться в вас. Согласитесь, что это смешно! И если у него возникнет мысль пригласить вас погостить в свои туманные края, я нисколько не удивлюсь.

– И мы поедем! При условии, что он пригласит и нас с Адальбером тоже! Постарайтесь намекнуть ему, что мы с маркизой неразлучны! – воскликнул Альдо.

– А пока я буду вам благодарна, если вы мне позволите снова остаться одной в своей комнате, – обратилась к своим гостям тетушка Амели. – Мари-Анжелин, конечно, это не касается.

Гости мгновенно ей повиновались. Профессор вернулся к себе в комнату, Альдо сел за телефон, собираясь попросить у Ланглуа срочной встречи. Узнав, что его примут в одиннадцать, он позвонил Адальберу и пригласил его поехать вместе с ним.

– Я согласен, будет не лишним рассказать обо всем, что случилось, Ланглуа, – согласился Адальбер. – И еще... Понимаешь... Мне бы очень не хотелось, чтобы с Луизой Тиммерманс стряслось что-нибудь дурное. Ее дружба была искренней, а моя не обошлась без корысти, и теперь я чувствую угрызения совести...

В назначенный час друзья вошли в дом номер № 36 на набережной Орфевр и поднялись в просторный кабинет главы полиции. Ланглуа говорил по телефону. Он жестом пригласил своих гостей сесть, очень скоро закончил разговор, но тут же снова поднял трубку и распорядился.

– Без крайней необходимости меня не беспокоить. Я занят.

Тон Ланглуа заставил друзей переглянуться: комиссар опять был в собачьем настроении. Но, наверное, ожидать от него улыбки можно будет только тогда, когда убийца будет пойман.

– Что вам опять понадобилось? – осведомился Ланглуа.

Было совершенно ясно, что охотнее всего комиссар послал бы их обоих ко всем чертям, но... Адальбер взял слово:

– Мы хотели поговорить с вами о событиях на улице Веласкеса. Госпожа де Гранльё умерла от страха?

– Точно так. Вскрытие не обнаружило ничего, кроме болезни сердца. Это был несчастный случай.

– Вы тоже верите в несчастный случай? – уточнил Альдо. – Или страх был спровоцирован чем-то или... Кем-то?

– На лице застыла маска страха, но к ней никто не прикасался.

– А что по этому поводу думает человек, за которого она собиралась выйти замуж?

Ланглуа нахмурил брови.

– Куда вы ведете?

– А вот куда. Не знаю вашего мнения на этот счет, но я, как простой обыватель, нахожу странным, что женщина, собираясь вот-вот выйти замуж, находясь в ожидании возлюбленного, ни с того ни с сего вдруг так перепугалась, что умерла. Я в это не верю. Даже если кто-то пришел и сообщил ей, что жених намерен жениться на другой. Подобные сообщения вызывают совсем другие эмоции, а не страх и не испуг!

– О чем это вы? Что еще вздумали плести?

– Пока не погребальный венок, но скоро и до него дойдет дело, – сухо заявил Альдо. – Несчастная Изолайн де Гранльё-младшая собиралась стать женой барона фон Хагенталя, который в момент ее смерти находился, без сомнения, у своей второй невесты, Агаты Тиммерманс.

– Я не думаю, что это один и тот же человек. Насколько мне известно, есть три барона. Вернее, их было трое, но один умер, и чуть ли не на ваших руках, Морозини. Может, есть и другие Хагентали?

– Нет, больше нет. Их только два: отец и сын. Барон Карл-Август фон Хагенталь и барон Хуго де Хагенталь.

– А если они отец и сын, то почему оба не "фон"?

– Потому что Хуго – наследник старого барона, который стал швейцарцем из-за того, что так и не смог смириться с ужасами, какие творили австрийцы в Венеции, и убийством его предком одного из Морозини, – тоже стал швейцарцем. Отец и сын возненавидели друг друга из-за молодой девушки, в которую оба влюбились.

– Какой национальности девушка?

– Француженка, из Франш-Конте.

Ланглуа заворочался в своем кресле и забарабанил пальцами по столу.

– Что еще за сказки? Откуда вы все это взяли?

– Нам рассказал об этом профессор Коллеж де Франс, который живет во Франш-Конте. Он знает о Карле Смелом и его сокровищах много больше, чем все европейские историки, вместе взятые.

– Из Коллеж де Франс? Уж не ваш ли родственник-друид?

– Нет, его коллега, специалист по XV веку. Он занимается преимущественно отношениями между Францией и герцогством Бургундским. И что небезынтересно, уроженец Понтарлье, у него там неподалеку семейное владение, где он проживает вместе с сестрой. Но мы к вам пришли не по поводу профессора.

– Очень жаль, потому что ваш профессор меня весьма заинтересовал. Но мы к нему еще вернемся. Так что же послужило причиной вашей спешки и что вам от меня надо?

– Мы хотим вас попросить, чтобы бельгийская полиция внимательнейшим образом следила за госпожой Тиммерманс!

– И в чем же вы подозреваете бедняжку?

– Ни в чем! Абсолютно ни в чем! – пылко произнес Адальбер. – Напротив, мы опасаемся, как бы с ней чего-нибудь не случилось.

– То есть?

– Как бы ей в самом ближайшем будущем не выпала участь госпожи... Нет, не ошибусь, если скажу, обеих дам де Гранльё!

– А вы как считаете, Морозини?

– Выслушайте, пожалуйста, Адальбера! Он куда лучше меня излагает все происходящее. К тому же он дружит с госпожой Тиммерманс. Я, конечно, тоже, она спасла мне жизнь, помешав своему зятю зажарить меня заживо. Но давайте послушаем Адальбера.

Ланглуа последовал совету. У Адальбера сомнений не было: Карл-Август был убийцей в церкви Святого Августина, он же похитил План-Крепен, с одной только целью: завладеть редкостным рубином. Теперь он раскинул сети, чтобы заполучить второй камень, который принадлежит госпоже Тиммерманс.

– Как я понимаю, он его уже заполучил, поскольку бывшая баронесса Вальдхаус похитила для него рубин, принадлежавший ее матери.

– Именно так. А Изолайн де Гранльё перестала его интересовать. Он предпочитает жениться на Агате Тиммерманс, она сделает его сказочно богатым после смерти матери.

– Ваши рассуждения выглядят убедительно, но, скажите, зачем посягать на жизнь королевы бельгийского шоколада, когда в руках Карла-Августа уже находятся два рубина из трех? А у госпожи Тиммерманс уже нет ни одного.

– Третий рубин у меня, – сказал Альдо. – Тесть не отстает от меня, настаивая, чтобы я ему его продал.

– Если Хагенталь убьет свою тещу, это не подвигнет вас продать ему рубин. И, значит, не она, а вы...

– Да, я нахожусь в некоторой опасности, если говорить об охоте на рубины. Но это не значит, что госпожу Тиммерманс опасность миновала. Убийца может охотиться и за наследством. Добавлю еще, что он виновен в смерти Соважоля и что влюблен в ту же самую девушку, что и его сын.

– Иными словами, в Австрии, Швейцарии и Франш-Конте должно произойти еще немало событий?

– Скорее всего. Но во Франш-Конте ими должны заняться мы с Морозини, – горячо проговорил Адальбер. – Именно поэтому мы просим вас позаботиться о безопасности Луизы Тиммерманс. У нас нет никаких возможностей повлиять на королевскую полицию. Тем более что ее начальнику страшно не понравился князь Морозини. Так что...

– Договорились. Я сделаю все, что смогу. А вы так и не знаете, где ваш тесть, Альдо?

Альдо обрадовало дружеское обращение комиссара. Значит, отчуждение, возникшее на какой-то миг, осталось в прошлом, и они снова добрые друзья.

– Не знаю. И очень беспокоюсь за него. Все, что случилось с ним осенью, должно было бы научить его осторожности. Но вышло наоборот. Он купил себе этот проклятый самолет, бороздит туда и обратно небо и не считает нужным сообщать, в какую сторону полетел!

– Думаю, пока беспокоиться нечего. Сами знаете, самолет в каком-то смысле сродни поезду: случись с ним неприятность, узнают все! А для госпожи Тиммерманс я сделаю все, что смогу.

Друзья и комиссар тепло распрощались.

* * *

Вернувшись на улицу Альфреда де Виньи, Альдо и Адальбер увидели в гостиной банкира Кледермана, который мирно беседовал с тетушкой Амели.

– Вы только посмотрите, кто к нам приехал! – радостно воскликнула очарованная собеседником маркиза.

Альдо не разделял ее восхищения.

– Где вы, черт побери, были? – возмущенно осведомился он. – Вас разыскивали повсюду!

– И даже отправили на ваши поиски полицию, – добавил Адальбер. – Вам не пришло в голову, что, исчезая, неплохо осведомить об этом своих близких?

– Мы живем в такие времена, когда не знаешь, к кому попадет твое сообщение, – хладнокровно парировал их нападки Мориц. – А меня вы должны поблагодарить, Альдо, я привез вам письмо от жены!

– От Лизы?

– У вас есть другие?

– Я хотел сказать, вы были в Вене?

– Нет, конечно! В "Рудольфскроне"! Единственное место на земле, где, по моему мнению, может обрести покой и отдых несчастная госпожа Тиммерманс.

– Вы отвезли ее к бабушке? И ничего мне об этом не сказали? И, полагаю, пустились в путешествие, сообщив об этом бельгийскому полицейскому, который спит и видит, как бы наложить на меня свою лапу? – закричал возмущенный Альдо.

– Спокойствие, мой мальчик! С чего вы решили, что я должен доверительно беседовать с этим желчным человечишкой? Когда я молюсь, я обращаюсь непосредственно к Богу. Естественно, я сразу отправился в Лекен.

– Вы хотите сказать, к Его Величеству королю Альберту? – подхватил Адальбер, хлопнув по спине поперхнувшегося Альдо. – Конечно, что может быть естественнее?

– Для меня – да. Я давным-давно знаю эту семью и могу вас уверить, что никто не потревожит милую и несчастную госпожу Тиммерманс, которую ваши женщины, Альдо, приняли с распростертыми объятиями. А дети с первого взгляда влюбились в Клеопатру.

– Но для госпожи Тиммерманс главная опасность – ее родная дочь! – горько проговорил Альдо. – И она уже все знает... И, вполне возможно, уже покинула Икль в сопровождении убийцы, за которого собралась замуж, принеся ему в приданое второй рубин. Это же она украла рубин в комнате своей матери!

В волнении и ярости Альдо упал в кресло и запустил обе руки себе в волосы, чтобы не схватить ими за горло тестя, чего он страстно желал. Госпожа де Соммьер почла за лучшее вмешаться. Кледерман благоразумно отошел подальше, а тетушка Амели подсела к племяннику, сделав знак всем остальным отойти. Она положила ему руку на плечо и тихо ждала, пока молчание и время немного его успокоят.

– Больше всех нуждаешься в отдыхе ты, мой дорогой, – мягко проговорила она. – Но ты совершенно напрасно так волнуешься. Мориц же не сумасшедший...

– Вашими бы устами...

– Ты в этом убедишься, когда прочитаешь Лизино письмо, – продолжала она, вкладывая ему в руки удлиненный светло-голубой конверт.

Альдо жадно схватил его, ощутив вдруг в душе страшную усталость. Он словно бы услышал нежный голос Лизы, которая часто повторяла ему: "Тебе не надо было покидать Венецию!.."

Как только он начал читать письмо, на него начало воздействовать умиротворяющее влияние его дорогой "швейцарки".

"Сам того не подозревая, милейший нотариус вверг тебя в очень непростую историю, – писала Лиза, – но это не значит, что ты и твои "соратники" с честью не выйдут из очередной военной кампании. Сразу же успокою тебя: внезапная страсть к самолетам вовсе не свела папу с ума, он все устроил предусмотрительно и добросовестно. Доверяй ему!.. Королева бельгийского шоколада – само очарование, но сейчас она очень несчастна. Она страдает из-за своей дочери. Но с ролью, взятой на себя, конечно, справится. Бери с нее пример, но постарайся как можно скорее вернуться к нам. Мне все труднее переносить разлуку с тобой, хотя на этот раз у меня возникло ощущение, что я тоже принимаю участие в создании сценария, и мной владеют чувства некой Мины..."

Альдо сложил письмо, спрятал его в карман и со вздохом произнес:

– Спасибо, тетушка. Не знаю, что бы я без вас делал!

– А я без тебя! Скажу больше: мы с План-Крепен! Неожиданности, вторгающиеся в нашу жизнь, стали для Мари-Анжелин лучиками солнца. И, признаюсь тебе откровенно, мне трудно с ней не согласиться.

– Да, неожиданностей хватает! Думаю, сейчас самое время пойти и извиниться перед Морицем.

– Конечно, но только не переживай слишком сильно. Я не ошибусь, если скажу, что сцена его скорее позабавила.

– Ты так думаешь?! А не слишком ли многое теперь его забавляет! Тройка трупов, пара крыльев за спиной, и вот он уже на седьмом небе! Удивительно, до чего легко теперь его развлечь!

– Альдо, – с мягким упреком окликнула его тетушка Амели. – Ты огорчаешь меня и себя тоже. Я тебя никогда таким не видела.

– Значит, у всего, что происходит, есть начало!

Тетушка Амели ничего не ответила, сидела молча. Альдо даже не заметил, как она тихонько встала и ушла. А он вдруг втянул запах крепкого трубочного табака. В кресле по-соседству сидел профессор Водре-Шомар, поглядывал на Альдо и спокойно курил трубку. Альдо тут же вскочил.

– Не стоит из-за меня беспокоиться, – невозмутимо сообщил гость. – Я заглянул к вам только по поводу приглашения.

– Какого приглашения?

– Приглашения погостить немного у нас, в Юра, на берегу чудесного озера. Поверьте, даже оказавшись в невысоких горах, вы испытаете желание послать к чертям все на свете. Хочу добавить, что собираюсь отпраздновать трехсотлетие нашего старого дома, и на этот праздник к нам соберется вся округа. Празднество будет грандиозным.

– Благодарю. Я вам очень признателен, но...

– Погодите! Хочу предупредить заранее, что все остальные уже приняли мое приглашение.

– Кого вы имеете в виду?

– Наших хозяек, вашего друга Видаля и даже старого зануду Юбера, которому всюду чудятся друиды. Не сомневаюсь, что он где-нибудь у нас разыщет омелу в подтверждение своей правоты. В общем, скажу вам следующее: места красивейшие, дом оснащен всевозможными удобствами, библиотека заслуживает интереса, у моей сестры Клотильды друзей гораздо больше, чем у меня... Признаюсь, сестра несколько болтлива, зато наша кухарка хоть и не достигла высот вашей, но достойно постоит за свою честь, используя местные продукты. Пока еще она никого не отравила. Прекрасный Франш-Конте примет вас с распростертыми объятиями. Весна у нас просто сказочная и всегда обещает много праздников. К тому же, – тут он понизил голос до шепота, – мы сможем потолковать с вами о кладах.

Даже когда мы совершенно невосприимчивы к соблазнам, можно найти слово, которое нас заденет. Альдо навострил уши.

– О кладах?

– Нельзя ли потише, черт побери! Вот уже несколько лет, как у меня возникли кое-какие идеи по поводу спрятанных сокровищ, и я хотел бы обсудить их с вами. Но только наедине. Ну так что? Принимаете мое приглашение?

Альдо не смог удержаться от смеха.

– Вы проиграли марш старому боевому коню и сомневаетесь, встанет ли он на ноги? Что ж, поедемте любоваться весной в Юра! Насладимся отдыхом – неважно, с кладами или без таковых!

– Вы что, не верите в клады?

– Признаюсь, само слово действует на меня по-прежнему завораживающе, хотя я давным-давно знаю, что это обманка. Но я по-прежнему сажусь в первый ряд партера и жажду узнать, о каком именно пойдет речь. Так какие сокровища вы имеете в виду?

– Разумеется, Карла Смелого!

– И вы думаете поймать меня на эту удочку? Не шутите так! Мыс вами прекрасно знаем, что с ними случилось.

Трубка у Лотаря погасла, он спокойно раскурил ее, глубоко затянулся и, наконец, произнес.

– Я имею в виду не лагерь возле Грансона, который растащили по кантонам, и не лагерь у Муртена, хотя и там было немало всякого, от чего мог разгореться аппетит. Я говорю о сокровищах, которые Великий бастард Антуан спас и привез герцогу, когда он вернулся в Сален.

– И которые он поспешил превратить в золото, чтобы нанять солдат и купить оружие?

– Нет, – отрезал профессор, внезапно став очень серьезным. – Там была священная утварь его часовни и кое-какие драгоценности, а главное – знаменитый пирамидальный бриллиант, без которого талисман "Три брата" терял свою волшебную силу и не приносил удачи. Все, что герцог Карл не взял с собой в поход.

– Мне трудно вам поверить!

– Почему? Без рубинов талисман тоже терял волшебную силу, но бриллиант был так красив, что Карл хотел сохранить его для дочери Марии. Карл уже потерял веру в свою звезду. Он подсознательно чувствовал, что все проиграл, что будущие сражения не добавят ему чести. В этом мире у него оставалось единственное любимое существо – его дочь...

– Он в самом деле не любил свою жену? – спросил Альдо, как всегда, не в силах устоять перед магией истории, которую знал совсем неплохо, но, конечно, не так, как профессор.

– Англичанку? Он, возможно, полюбил бы ее, если бы она подарила ему сына. Но этого не случилось. Она сумела завоевать его расположение своими заботами о его наследнице.

– Так в Салене не открыли ларец с сокровищами?

– Не открыли, потому что его там не было. Кроме герцога о нем знал только еще один человек.

– Кто же?

– Оливье де Ла Марш, который потом написал о Карле мемуары.

– Я читал его мемуары, но там нет ни слова о сокровищах.

– Конечно, он никогда бы и не стал о них писать, но даю голову на отсечение, что ларец с последними сокровищами был доверен именно ему.

– Может быть, и так, но что из этого? Оливье был взят в плен под Нанси, его выкупили, и он вернулся на службу к герцогине Марии. Что, спрашивается, ему помешало отдать ей драгоценный ларец? А если он его не вернул, то, значит, кто-то нашел его раньше и присвоил.

– Я убежден, что ларец по-прежнему находится в тайнике где-то в наших краях, что Оливье весьма искусно его спрятал. Мария к тому времени уже стала австрийской принцессой и перед своей гибелью в двадцать пять лет – она упала с лошади – успела родить ребенка. Ла Марш не хотел служить ни Людовику XI, ни Габсбургам. Вполне соответствуя своему характеру, он унес тайну порученного ему сокровища с собой. Но вдвоем, я думаю, мы все-таки сможем отыскать ларец.

– Относительно вас не смею сомневаться, но я, поверьте, ни при чем.

– Не скромничайте. Кто как не вы отыскали драгоценные камни нагрудника первосвященника Иерусалимского храма? А сколько еще других удивительных сокровищ? Вы наделены уникальным даром: у вас есть нюх.

– Да, вполне возможно, но я искал их не один и...

– С вашим другом Адальбером? Прекрасно! Нас будет трое! Вот сами убедитесь, какие у нас там великолепные места!

Отказать профессору было бы грубостью.

Альдо сообщил о своем согласии Адальберу, и тот очень обрадовался.

– Даже если история с сокровищами кажется тебе притянутой за волосы, старина, неделька на свежем воздухе нам не повредит. Особенно после не слишком удачной поездки в Венецию, потому как нотариус укатил на Капри. Зато ты уладил все неотложные дела и теперь свободен как ветер. Так что да здравствуют каникулы, охота и рыбная ловля!

– Мне скучно ловить рыбу, а охоту я и вовсе терпеть не могу. Не люблю убивать животных.

– Значит, будешь восхищаться моими подвигами! – Адальбер внезапно переменил тон. – Шутки шутками, дорогой, но в тех краях происходит так много странного, что оставлять маркизу и План-Крепен без присмотра, по-моему, не стоит. А они собираются ехать в горы.

– Я тоже об этом подумал. Но, кроме опасений за них и удовольствия порыться в библиотеке дорогого профессора, есть и еще что-то, что зовет меня в этот край, подвешенный между небом и землей, неподалеку от Швейцарии. Может быть, ненависть, что разгорелась между отцом и сыном?

– Не забудь, что на счету отца уже две погибшие женщины и, вполне возможно, Соважоль. А знаешь, что я думаю? Как бы Ланглуа ни доверял инспектору Лекоку, он непременно приедет в те места сам. Попомни мое слово.

* * *

Конференция в Коллеж де Франс завершилась на следующий день, и Лотарь Водре-Шомар взял билет на поезд в Понтарлье. Перед отъездом Евлалия своим ужином вызвала у него такой восторг, что глаза его увлажнились слезами – у других, впрочем, тоже, – приготовив лангустов с пряными травами, гусиную печенку с тушеной репой, фазана с цикорием и два десерта: мороженое с корицей и шоколадными слойками и яблочный пирог.

– Не будь я так привязан к своему дому, я купил бы квартиру в Париже и попросился бы к вам на пансион, маркиза, – сказал расчувствовавшийся историк.

– И очень бы об этом пожалели. Вдохновение охватывает Евлалию лишь в торжественных случаях. Обычно у нас все попроще.

– Охотно вам верю, но все-таки у нас...

– Не стоит скромничать. Репутация кухни Франш-Конте известна, и я до сих пор сохранила о ней воспоминания.

После обмена любезностями гость и хозяева распрощались, и Альдо отправился проводить Адальбера и выкурить последнюю сигарету в парке Монсо. Какое-то время они шли молча, потом Адальбер произнес:

– Напрасно ты признался, что не любишь охотиться.

– Почему?

– Потому что охотники берут с собой ружья.

– Но ты, как я знаю, тоже не охотишься.

– Нет, но ружья у меня есть. Два "Джеймс-Пердей", подаренные милым старичком Анри Лассалем несколько лет тому назад. Я возьму их с собой, и там мы их поделим. И, само собой разумеется, возьмем все, что берем обычно.

Альдо взглянул на друга с насмешливым любопытством.

– Ты собираешься привезти в дом почтенного профессора из Коллеж де Франс целый арсенал?

– Именно, и не отказался бы от пары автоматов. Прикинь сам, старина! Мы пытаемся распутать очень темную историю, которая началась зверским убийством старой дамы и похищением План-Крепен. Ее безудержное любопытство могло стоить ей жизни. Потом свою жизнь отдает молодой Соважоль. В то же самое время знатный незнакомец приглашает тебя в Швейцарию, желая вручить перед смертью великолепный рубин, будучи уверенным, что он один из "Трех братьев", замечательных камней, которые вместе с уникальным бриллиантом составляли талисман Карла Смелого. Однако "Три брата" уже спрятаны в сейфе твоего тестя, но при виде твоего рубина в старичке вновь взыграла страсть коллекционера, и он пустился на поиски двух остальных. Рубины, как выяснилось, принадлежали один – госпоже Тиммерманс, королеве бельгийского шоколада, второй – невестке убитой госпожи де Гранльё-старшей. Невестка вскоре последовала за свекровью весьма необычным путем: умерла от потрясения, вызванного страхом. А госпожа Тиммерманс лишилась своего камня на наших глазах и глазах Кледермана в собственном доме – он был украден ее родной дочерью Агатой...

– У тебя в запасе еще много сведений, которые я прекрасно знаю?

– Не очень, и я продолжаю! Все стало еще трагичнее, когда мы узнали, что Изолайн де Гранльё была невестой некоего Карла-Августа фон Хагенталя, который в то же самое время был любовником и женихом Агаты Тиммерманс... Вполне возможно, тоже обреченной на смерть из-за того, чтобы ее обожаемый жених имел возможность жениться на той, кто всерьез его интересует: молоденькой девушке, невесте своего сына. Что еще можно добавить к этой дьявольской кухне? Взаимную ненависть отца и сына? Последние тайны Карла Смелого? Нет! Я думаю, что лучше всего лечь спать. Для этого вечера довольно! Пойдем, я тебя немного провожу.

* * *

Если Адальбер надеялся, что, вернувшись домой, он облачится в уютный халат и тапочки, выпьет на сон грядущий стаканчик вина, расположившись в кресле, то это были напрасные надежды. Едва он переступил порог, как Теобальд, его преданный слуга, повар и мастер на все руки, объявил, что у него в кабинете дама, она ждет его и не собирается уходить, пока с ним не увидится.

– Что за дама? В такой поздний час?

– Да, молодая и очень хорошенькая. Похоже, она в большом волнении.

– А как ее зовут?

– Она не захотела назвать свое имя.

– Так. Ну ладно.

Гостья, вне всякого сомнения, очень взволнованная, сидела на ручке любимого кресла Адальбера, и ему не составило труда узнать ее.

– Госпожа Агата Тиммерманс у меня в доме в такой поздний час? – не мог не выразить он своего удивления после короткого приветствия. – Вот уж нежданная честь!

– Думаю, вы понимаете, что только крайне серьезные причины могли привести меня сюда! Господин Видаль-Пеликорн, скажите мне, пожалуйста, где моя мать?

– Откуда же я могу знать? В тот вечер, когда мы посетили ее дом по ее приглашению, мы пробыли совсем недолго. И объясните, почему вы обратились по этому поводу ко мне?

– Потому что не хотела обращаться к князю Морозини. И еще потому, что вы с ней дружили, потому что она всегда безгранично вами восхищалась, и в Биаррице вас постоянно видели вместе.

– В Биаррице мы провели всего несколько дней, и не скрою, что общество госпожи Тиммерманс было всем нам очень приятно. Жаль, что мне пришлось так поспешно покинуть Биарриц. Дела, знаете ли, вызвал Луврский музей. Надеюсь, она на меня не сердилась?

– Не на вас, а на ужасного Морозини, который постоянно водит вас за нос!

– Полегче, полегче, очень прошу вас. Поверьте, меня трудно водить за нос, и тем более моему самому близкому другу. А уж постоянно! Случается, что мы с ним вместе занимаемся каким-то делом, но очень редко. Как-никак он эксперт по историческим драгоценностям, а я египтолог. Совершенно разные профессии. А теперь вернемся к тому, что привело вас ко мне. Вы ищете госпожу Тиммерманс? Она что, исчезла?

– Да. Я не могу ее найти! А она мне очень нужна! Поймите, я собираюсь выходить замуж и представить себе не могу, что ее не будет на торжественной церемонии. Думаю, вам это понятно!

– Разумеется. И если бы я знал, где находится ваша мать, сообщил бы вам об этом незамедлительно. А могу я спросить вас, за кого вы выходите замуж?

– Конечно, за барона фон Хагенталя! Вас же с ним познакомили во время нашей встречи!

– Действительно, познакомили. Но не скрою от вас своего удивления. Совсем недавно он считался женихом одной из наших очаровательных соседок, графини де Гранльё, которая только что скоропостижно скончалась и...

– Можете не сомневаться, что это не он, а его сын Хуго, весьма неприятный молодой человек! Так вы не хотите сказать мне, где находится моя мать?

– Очень огорчен, но могу только повторить сказанное: не знаю. А почему бы ей не быть у себя на вилле в Биаррице? Приближается пасхальная неделя, ваша мать любит пасхальные службы, так что скорее всего она отправилась именно туда. Искренне сожалею, что ничем не могу быть вам полезен. Как вы добрались до меня?

– На такси.

– И не попросили подождать? Я вызову вам другое. Где вы остановились?

– В "Рояль Монсо". Это совсем рядом. Я подумала, что вы не откажетесь меня проводить.

Предложение и сопровождающая его простодушная улыбка тут же зажгли красный предупреждающий огонек в голове Адальбера. Что за фокус – не оставить такси? Да еще посреди ночи? Не могла же она предполагать, что останется у него? Да, она была хороша собой, вся словно создана из золотистого меда, но не внушала ни малейшего доверия.

– Стыдно признаться, но у меня сильнейшие боли в лодыжке. Я вызову вам такси...

– Хорошо. Если вы настаиваете.

Явно недовольная молодая дама подошла к окну и подняла муслиновую занавеску.

– О! А вот как раз такси остановилось у вашего дома!

Она тут же открыла окно, свесилась вниз и окликнула шофера.

– Если освободились, подождите меня! Я сейчас спущусь.

Потом повернулась к Адальберу и с задорной улыбкой бросила:

– Ваша больная нога позволит вам проводить меня хотя бы до такси?

Адальбер был слишком хорошо воспитан, чтобы отказать даме и не спуститься с гостьей вниз. Однако упорство, с каким его хотели выманить из дома, показалось ему подозрительным. И прежде чем шагнуть за порог, Адальбер вооружился солидной бамбуковой тростью под удивленным взглядом Теобальда. Лифт доставил гостью и хозяина в вестибюль. Они его миновали и спустились на три ступеньки, что вели на улицу. Неподалеку стояло такси. Фары автомобиля были погашены. Шофер сидел за рулем. Вдруг из автомобиля выскочили двое и набросились на Адальбера. Он ожидал чего-то подобного и тут же оглушил одного ударом трости. Агата с воплем спряталась в машине. Теобальд – он сбежал вниз по лестнице быстрее лифта – оглушил второго.

– Поехали! – крикнула Агата, усевшаяся рядом с шофером. – Они взрослые, сами разберутся!

Автомобиль растворился в ночи, а консьерж дома Адальбера в это время поспешно вызывал полицию. Полицейские отреагировали с похвальной скоростью. Да и как иначе? Главный комиссар Ланглуа отдал особое распоряжение относительно парка Монсо и его ближайших окрестностей. По вызову приехал лично инспектор Лекок и залюбовался чудесной картиной: Адальбер и Теобальд, сидя посреди тротуара каждый на своей жертве, жадно курили, а на них с изумлением взирали консьерж и слуги, столпившиеся на крыльце.

– Знаете, инспектор, – сказал Лекоку Адальбер, передавая ему свою добычу, – меня стала забавлять эта сумасшедшая история.

– А меня нет, – отозвался молодой человек. – Я, как все люди на свете, люблю спать у себя в кровати, но уже двое суток в ней не сплю!

(обратно)

Глава 10 Встреча

На следующий вечер после происшествия с Адальбером и его слугой профессор Водре-Шомар вернулся домой в Понтарлье. Он собирался заняться приготовлениями к приему гостей лично, так как с лекциями в Коллеж де Франс было покончено, и беспокоить лишними хлопотами сестру, мадемуазель Клотильду, ему не хотелось. Ей хватало беготни и беспокойства с празднеством по поводу трехсотлетия их дома. Водре-Шомар приехал не один, а с Юбером, пригласив его составить ему в дороге компанию. Знак дружеской приязни? Безусловно! Но он ничуть не порадовал главного друида Индр-э-Луар, который рассчитывал на долгую беседу наедине в удобном вагоне со "старой верблюдицей", вновь ставшей дамой его сердца. Он также не имел ничего против разговора и с Мари-Анжелин, в последнее время такой задумчивой и мечтательной: ее обширные познания помогали заблистать яркими огнями его собственному интеллектуальному багажу.

И вот вместо столь приятных ученых разговоров ему пришлось толковать на протяжении всех пятисот километров о всевозможных припасах и покупках со своим хозяйственным коллегой. А приятная обязанность везти дам выпала на долю комфортабельного автомобиля Адальбера. На поезде будет отправлен только их багаж. Нет, нет, спорить нечего, поездка началась печально. Особенно если учесть, что в поезде Париж – Дижон – Лозанна, проходившем через Понтарлье, в котором они ехали, вагон-ресторан не отличался хорошей кухней.

Прощаясь с маркизой, профессор Юбер попытался вызвать ее сочувствие, хотя столько лет считал ее своим врагом! Но она ему не посочувствовала, заметив, что со стороны Водре-Шомара большая любезность пригласить их всех на трехсотлетие. Юбер смирился и отправился к портному.

* * *

Что же касается пленников, захваченных на улице Жуфруа, которыми так гордился – и вполне справедливо – Адальбер, то ничего интересного они не сообщили. Их расспрашивали о третьем сообщнике, который был в маске, сидел за рулем и умчался на машине вместе с бывшей баронессой Вальдхаус в неизвестном направлении. Уж точно не в Бельгию. Но относительно его оба негодяя были особенно сдержанны. Понятия не имели, кто он такой, откуда взялся и уж тем более как он выглядит.

– В Бельгию они у меня не поедут, – объявил главный комиссар Ланглуа. – Поэтому, я надеюсь, скоро разговорятся... Из благодарности.

Что касается такси, то это оказалось вовсе не такси. За поворотом флажок и надпись были сняты, и автомобиль стал обычным черным "Ситроеном", каких множество. Номер на нем оказался позаимствован с машины продавца сыров, которая стояла в гараже мастерской, куда ее привезли из-за небольшой поломки.

– Теперь основное внимание следует уделить району, пограничному со Швейцарией, – заключил Ланглуа. – Особенно меня интересует трехсотлетие и личность профессора Водре-Шомара. Инспектор Дюрталь в родстве с госпожой Вердо, женой капитана жандармерии, который тоже там непременно будет. Не стесняйтесь позвонить ему в случае необходимости. У него немало помощников, не говоря о подчиненных.

– Подумать только, мы примем участие в совершенно необычном празднестве, – со вздохом признал Альдо. – Там, должно быть, будет очень весело.

– Вы даже не представляете себе, до какой степени! Жители Франш-Конте всегда отличались щедрым гостеприимством и любовью к праздникам, а уж если повод такой исключительный – все-таки трехсотлетие! – то принимать вас будут по-королевски. Однако не теряйте бдительности. Конечно, там соберутся все сливки общества, но не сомневайтесь, что подонков будет предостаточно.

– Как это?

– А так. Любой нищий, который постучится в дверь, будьте уверены, не уйдет с пустыми руками.

– Но, я думаю, его не пригласят открывать бал вместе с женой супрефекта?

– Нет, но его накормят, напоят и дадут немного денег на дорогу. Беда тому, кто не исполнит долг милосердия! Соседи его подвергнут остракизму.

– Откуда вы так хорошо знаете обычаи тех мест? – поинтересовался Альдо.

– Семейная традиция. Моя бабушка из Франш-Конте. Теперь вы понимаете, откуда мое упрямство, – заключил комиссар, усмехнувшись уголком рта.

– А почему бы и вам не съездить туда тоже, раз там, как вы говорите, соберется такое разнообразное общество?

– Что мне там делать, если там будете вы?

– Да, мы! На которых ему наплевать, – ворчливо сделал вывод Адальбер, спускаясь по леснице особняка на набережной Орфевр.

* * *

Солнце радостно сияло в то утро, когда госпожа де Соммьер и Мари-Анжелин заняли свои места в автомобиле Адальбера, солидном "Рено", оснащенном всеми возможными удобствами, в том числе и бархатными сиденьями под цвет салона. Адальбер выбрал на этот раз современную "Берлину"^[458], пожертвовав любимым красным "Амилькаром" с черными кожаными сиденьями. Сиденья эти, похоже, были набиты персиковыми косточками, зато "Амилькар" буквально пожирал расстояния, и с такой неправдоподобной скоростью, что Альдо не раз прощался с жизнью. Зато когда он сам садился за руль, то и дорога, и пейзаж веселили его, и тогда приходилось вздыхать Адальберу:

– Если ты нас с "Амилькаром" угробишь, я тебе обещаю мое проклятие в аду!

"Рено" сулил долгие и безмятежные путешествия, появившись вскоре после того, как израненный Альдо побывал в двух шагах от смерти. Новый автомобиль был еще одним свидетельством дружбы Адальбера, которого Лиза называла "побратимом".

На этот раз погода соответствовала автомобилю и всей приятной компании, готовой к путешествию. К полудню они были уже в Дижоне.

– Кто не против полакомиться улитками? – осведомился Альдо.

– Ни за что! – возопила План-Крепен. – Ужас-то какой!

– Что значит ужас? Неужели благородный род дю План-Крепен обошелся без любителей брюхоногих, приготовленных с чесноком? – поинтерсовался Адальбер, глядя на нее в зеркало заднего вида.

– А я бы не отказалась, – призналась тетушка Амели. – Вот только как быть с чесноком? Этот продук недопустим в обществе.

– Пустяки, тетушка! – беспечно улыбнулся Альдо. – Уладим дело в пять минут. Пожуете зерна кофе, и все в порядке.

Но План-Крепен не собиралась сдаваться.

– Ваш рецепт пригоден только для тех, у кого вместо зубов мельничные жернова! – заявила она, поджав губы.

Обедать отправились в "Красную шапочку", добротную гостиницу с рестораном, приютившуюся под крылом собора Святого Бенина. "Колокол", главный местный отель, был роскошнее, но в "Красной шапочке" кухней заведовал молодой и очень одаренный повар. Мари-Анжелин выбрала на закуску любимую ветчину с жирком, затем вкуснейшего петуха в вине и воздушный десерт в виде меренг с желе из черной смородины. Едва усевшись в машину, она тут же заснула, несмотря на две чашки кофе, завершившие обед.

В Понтарлье они приехали, когда заходящее солнце окрасило в красный цвет дома пограничного городка, приютившегося в начале ущелья, по обе стороны которого красовались замки. Гору с левой стороны венчала суровая крепость Жу, вознесшая свои непобедимые стены на высоту тысячи метров. На склоне горы справа виднелся форт Лармон, менее впечатляющий, но не менее грозный, нависая над шоссе и железной дорогой, стремившейся к озерам и мирным равнинам Французской Швейцарии.

Стоило нашим путешественникам миновать город, как можно было считать, что они добрались до места. За поворотом, опершись на гору в окружении темных елей, возможно, самых высоких во Франции, стоял крепкий дом, чье трехсотлетие собирались отпраздновать с большим размахом. Смотрел он на пологий склон с красивым парком и мерцающее внизу синее озеро.

Усадьба носила название Шато-Водре, но ее красивый старинный дом был не единственным, украшавшим гористые пейзажи Франш-Конте. Здесь строили прочные дома, сочетая соразмерность с основательностью, без которой не проживешь в этом климате. Самом суровом во Франции. Дом профессора отличало строгое изящество начала "Великого века"^[459]: розовый кирпич, золотистый камень, высокая, сделанная словно бы из коричневого бархата крыша, благородный фронтон над фасадом с лестницей, ступени которой вели в парк, разбитый в лучших традициях Ленотра с чудесным видом на озеро у подножия горы.

Автомобиль уже ехал по главной аллее, затененной раскидистыми дубами, и вскоре остановился на лужайке, уставленной кадками с апельсиновыми деревьями, которые только что вынесли из оранжереи, где они зимовали.

– Вот жилище, а вот и семья, – Лотарь, с которым они встретились в баре возле почты, как и договаривались, и который показывал им дорогу, обвел рукой дом и стоящую на крыльце женскую фигуру. – Рекомендую, моя сестра Клотильда.

Насколько монументален был профессор, настолько хрупка, скромна и застенчива оказалась его сестра. Однако и у нее были свои особенности. Водре-Шомар предупредил своих гостей, что сестра болтлива, как сорока, хоть и кротка, тиха и мухи не обидит. Говорит она в основном сама с собой, как часто случается с людьми, которые долго жили в одиночестве. Брата своего она почитала без меры, считала светочем учености, светилом мировой величины. Профессор над этим посмеивался, но был весьма польщен.

Воплощение доброты, великолепная хозяйка, мадемуазель Клотильда обожала принимать гостей, которым ее словоохотливость порой досаждала. Однако Лотарь не делал тайны из недостатка сестры, считая, что, предупредив о нем, он сразу избавляет всех от неловкости.

– У любого недостатка есть свои достоинства, благодаря Клотильде можно сразу узнать ее мнение о госте. А судит она о людях справедливо, так что, я повторяю, с ней удобно.

– А вы никогда не попадали в щекотливое положение из-за такой особенности вашей сестры? – полюбопытствовал Адальбер.

– Она – сама доброта, так что если что и случается, то изредка. Я уже сказал, что ценю недостатки, они помогают нам избавиться от иллюзий и видеть, где бриллиант, а где граненое стекло. Обычно я улаживал последствия ее искренности и прямоты, давая понять, что у нее не все в порядке с головой, но страдал от этого в первую очередь сам. Кому приятно маскировать ложью правдивость близкого человека? К счастью, говорит Клотильда быстро и немного неразборчиво, и это всем на руку. Но могу вас уверить, что она в восторге, принимая таких гостей, как вы, тем более согласившихся почтить ее праздник, к которому она готовится давным-давно.

– Но мы же с ней не знакомы!

– А газеты? Она их просто глотает! Подписана чуть ли не на дюжину, начиная с "Фигаро". Читает все, вплоть до подписи редактора. О вас, так же как и о Морозини, она знает все и пребывает в полном восторге.

Так оно и было. Изящная маленькая брюнетка с седыми нитями в волосах, Клотильда-Маргарита-Мари, была примерно вполовину тоньше своего брата, обладала неиссякаемой энергией и особым даром всеприсутствия, зная, что творится во всех уголках ее большого дома. Домом она правила строго, но втайне питала к слугам почтение, и они исполняли ее распоряжения вдвое быстрее, чем исполняют приказы злобных ворчуний. На самом деле слуги ее обожали. И вот еще ее отличительные черты – светлые прозрачные глаза и маленькая треуголка из черного бархата на пышных волосах.

С бархатной треуголкой она расставалась только к вечеру и заменяла ее гребнем с бриллиантами в испанском стиле. Брат объяснил и эту причуду.

– Клотильда всегда обожала лошадей. Она ездит лучше любого гусара. И у этой треуголки своя особая история. Лет десять тому назад наши друзья, семейная пара, пригласили ее поехать с ними на охоту в Сель-де-Борд, к очень известной и очень грозной герцогине д’Юзес, и там, уж не знаю, с помощью какого акробатического трюка, Клотильде удалось спасти от разъяренного кабана собаку. Она подхватила ее и подняла с земли в самый последний миг, пристроила на седле, отвезла и отдала главному загонщику. Старая герцогиня расчувствовалась, расцеловала ее и подарила треуголку, которую носила сама и с которой редко расставалась. Клотильда сначала хотела держать ее под стеклянным колпаком, как венок новобрачной, но потом решила носить как талисман, приносящий удачу. Можно считать, что это ее корона.

– Мадемуазель Клотильде можно позавидовать, – признала госпожа де Соммьер. – Мне случалось встречаться с герцогиней, и, можете мне поверить, ее симпатии добиться очень трудно.

С чувством блаженства путешественники покинули автомобиль и стали подниматься на просторное крыльцо, где, как королева, ждала их мадемуазель Клотильда в треуголке. Юбер, уже удостоившийся теплой встречи – еще бы! Коллеж де Франс обязывает! – стоял несколько поодаль и наблюдал, как будут встречать "парижан". Признаться, он не ждал, что они будут приняты с такой истовостью. Мадемуазель Клотильда только что не присела в реверансе перед тетушкой Амели.

– Как я счастлива видеть вас у себя, госпожа маркиза! Теперь я понимаю, почему мой брат влюбился в вас! В самом деле...

– Не говори глупостей, Клотильда, пожалуйста! – оборвал ее брат, покраснев, как кумач.

Но сестра ничуть не смутилась.

– А что особенного я сказала? Это же чистая правда. Я знаю много молоденьких, которые совсем не так хороши собой! А это, я думаю, мадемуазель дю План-Крепен! Ты говорил, Лотарь, что она – настоящий кладезь знаний, а вот что у нее золотистые глаза, не сказал, а это очень редкий цвет. Князь Морозини, я не ошиблась? Всемирно известный эксперт, владеющий тайнами всех драгоценностей.

– К несчастью, это я, мадам. (Обращением "мадам" Альдо воспользовался из особой почтительности, чтобы иметь возможность поцеловать протянутую ему руку, так как девушкам рук не целовали.) Чем дольше я живу, тем чаще убеждаюсь, что мне еще учиться и учиться. Мой друг Адальбер...

– Видаль-Пеликорн! Египтолог, которому не надо заботиться об известности и который привез нам магию страны фараонов.

– Надеюсь на вашу снисходительность, мадам, – повторил вслед за Альдо и Адальбер. – И надеюсь, что не обману ваших надежд.

– Конечно, не обманете! А теперь вам настало время расположиться в ваших комнатах. Вас проводят в апартаменты, а я поспешу на кухню, где, боюсь, возникла проблема...

Клотильда повернулась и пошла в дом, продолжая рассуждать сама с собой:

– С Онориной всегда одна и та же история! Всякий раз ей твержу, что для соуса "белое масло" не нужно распускать его в кастрюле, а следует сначала мелко-мелко нарезать лук-шалот и тушить его в белом вине, добавляя масло по капельке, и когда лук станет прозрачным...

* * *

Нет сомнения, что самыми почетными гостями считали госпожу де Соммьер и ее "верного оруженосца", потому что им были отведены две прекрасные спальни с общей ванной комнатой и окнами, выходящими на озеро. Точнее, на берег озера, его изгиб, потому что само оно было так велико, что не видно было ни его конца, ни края. А вот на берегу сквозь еловые лапы можно было различить домишки рыбаков. Не начав даже разбирать чемоданы и раскладывать их содержимое по шкафам, Мари-Анжелин вышла на балкон, оперлась на балюстраду и залюбовалась слабыми бликами света, что еще играли на воде.

Однако госпожа де Соммьер слишком хорошо ее знала, чтобы не догадаться, что Мари-Анжелин что-то высматривает. Может быть, хочет сообразить, как соотносится месторасположение усадьбы с теми местами, где находилась она сама и о которых поведала лишь самую малость? Трудно было предположить, что в неисчерпаемых запасах памяти необычной девушки возникли провалы...

Но маркиза верила и в завораживающее волшебство природы, она испытывала его на себе, в особенности она была чувствительна к бликам озер в сумерках и, не желая мешать Мари-Анжелин, выбрала себе платье на вечер и отправилась в ванную привести себя в порядок после дороги.

Спустя четверь часа, когда маркиза появилась на пороге ванной, Мари-Анжелин уже разбирала чемоданы.

– А-а, так вы уже готовы! – сказала она сердито. – А почему вы не окликнули меня? Мое дело заниматься туалетом маркизы!

– Ваше, мое или вообще ничье, разбираться не будем, раз у нас с вами нет горничной. Озеро в сумерках так красиво, что мне не хотелось мешать вам им любоваться.

– У меня завтра будет сколько угодно времени...

– Несомненно, но мы уже не будем одни, и все будет восприниматься совсем иначе. А сегодня все по-особому, тем более когда есть что вспомнить...

– Ох, уж есть!

– А если есть, то постарайтесь сохранить ваши воспоминания, не гоните их. Один Бог знает, когда они смогут пригодиться. И еще...

– Еще? Еще о Боге?..

– Не увлекайтесь знаками вопроса! Бог вездесущ и всемогущ. Он не ведает только женских чувств, потому что никогда не был и никогда не будет женщиной. Иногда я сожалею об этом.

– А святая Дева Мария? Вы о ней забыли?

– Мне больше нравится называть ее Божьей Матерью, как называл ее святой Бернар. Никто не сравнится с Ней в умении уврачевать рану, осушить слезы, утишить боль – и никогда, слышите, никогда! – Она не наказывает и не карает, как это делает Всемогущий. Но не будем углубляться в теологию. Переодевайтесь, а потом поможете мне привести в порядок воронье гнездо у меня на голове.

– Давайте начнем с прически. А как вы думаете, во что тут лучше одеваться?

– Вы знаете сами, что к вечеру в любых замках одеваются примерно одинаково. А пока мы думаем...

Маркиза подошла, достала из чемодана футляр с письменными принадлежностями, вынула из него карту и протянула ее Мари-Анжелин.

– Возьмите. Я вчера попросила Адальбера купить для меня карту, а потом передумала и заказала ему две. Эта ваша. Когда я приезжаю в незнакомые места, а здесь я не знаю ничего, то непременно покупаю карту.

– Очень мудро! Наверное, надо было купить карты и для...

– Мальчиков? Уверена, что у Адальбера в машине есть карты на все случаи жизни! Он ничего не пускает на самотек. Разве что какие-нибудь пустяки.

Маркиза и не подозревала, до какой степени была права. В эти самые минуты Адальбер расстелил точно такую же карту на кровати Альдо, который занимался бритьем и очень удивился занятию Адальбера.

– На что тебе карта? Ты же знаешь Францию как свои пять пальцев! Автомобильные шоссе, проселочные дороги и козьи тропки!

– Оказалось, что Франш-Конте, один из красивейших уголков Франции, я как раз как следует и не знаю. Здесь очень холодно зимой и очень жарко летом. Что еще? Думаю, ты не знаешь эти места вовсе. А знание местности – главное для тех, кто ищет сокровища...

Слова Адальбера сработали: Альдо вздрогнул, порезался и... впал в ярость.

– Черт бы вас всех подрал! С каких пор ты заделался Водре-Шомаром? У него с языка не сходит слово "сокровища"!

– А у тебя нет? Тогда объясни, для чего мы сюда притащились? Насколько я знаю, мы собираемся вмешаться в то, что нас совсем не касается. Но поскольку мы только этим и занимаемся с тех пор, как познакомились, то оба к этому привыкли. И какое-никакое, но мы все-таки имеем отношение к случившимся убийствам, потому что в эту историю вмешалась и План-Крепен. Так что не разыгрывай невинность и заклей порез пластырем, если не собираешься менять рубашку.

Адальбер отвернулся и принялся обводить кружком на карте усадьбу Водре, а потом нарисовал еще несколько кружков, сверившись с записной книжкой, которую достал из кармана. Обвел он кружком и небольшой поселок в двух шагах от границы, где в последний раз видели Соважоля живым...

Альдо, поглядывая на него, продолжал одеваться, что, впрочем, не заняло у него много времени. Альдо терпеть не мог опаздывать. Заставлять себя ждать было для него еще мучительнее, чем ждать самому. Гонг – единственное экзотическое нововведение в этом доме, построенном во времена мушкетеров и оставшемся верным тем временам, объявил сбор. Второго сигнала не потребовалось. Все уже спустились вниз, и мажордом Гатьен распахнул двери столовой перед своим хозяином, который вошел первым под руку с маркизой. Маркиза невольно отметила про себя, что хозяйка дома знает и соблюдает все правила этикета, каких придерживаются в Париже, и задумалась, привез ли их сюда ее брат, или они всегда здесь существовали? Гости и хозяева выглядели безупречно – мужчины в темных костюмах, белых рубашках и шелковых галстуках, женщины – в черных платьях, оживленных небольшими драгоценностями. Все они словно бы оказались на пакетботе, где во время путешествия к ужину не "одеваются".

Стол для ужина тоже был накрыт безупречно: высокие серебряные подсвечники вокруг большой вазы с анемонами и нарциссами, старинные фаянсовые тарелки той же раскраски, что и цветы, и не менее старинные массивные стаканы из хрусталя. Антиквар попросил бы за них целое состояние. Стол, на столе старинная посуда, на стенах гобелены, у стен серванты и обтянутые кожей стулья времен Людовика XIII – все выглядело единым ансамблем, все гармонировало друг с другом. Оригинальностью отличался лишь камин, хотя принадлежал той же эпохе, – он был очень велик и сделан из мрамора, в нем потрескивал огонь, а напротив него висел портрет кардинала Ришелье в муаровом алом шелке. Кардинал казался живым.

Любопытный Адальбер не удержался и спросил:

– Простите за нескромность, но я осмелюсь спросить, что делает портрет его грозного высокопреосвященства у вас в доме? Насколько я знаю, отношения Франш-Конте и кардинала не отличались теплотой.

– Скажем, что кардинал здесь находится в наказание, обреченный наблюдать, как мы пользуемся разными преимуществами, которых он хотел нас лишить, подчинив наше графство французскому королю. Мы были одним из его фиаско. То же можно сказать и в отношении принца де Конде. Его бюст вы увидите в галерее на первом этаже, она соединяет библиотеку с основным зданием. Скажем, что принц показал нам небо в алмазах, но присоединил нас к себе только Людовик XIV благодаря тем шести договорам, которые были заключены в Нимвегене в 1678 году после войны со шведами.

– Почему же вы так долго противились присоединению? Ведь вы же французы!

– Из духа противоречия. Мы принадлежали Бургундии во времена герцогов. И после гибели Карла Смелого хотели оставаться именно в Бургундии. Молоденькая герцогиня Мари была такой мужественной, такой прелестной. Но она умерла в расцвете лет, упав под ноги собственной лошади. А замуж она вышла за Максимилиана Австрийского. Мы стали принадлежать империи. Радость невелика, но зато нас оставили в покое. А уж когда мы проснулись испанцами, не рады были ни богатые, ни бедные, но французы, вместо того чтобы уговорить нас, стали присоединять силой, вот мы и ответили. А вы знаете старинный рассказ о том, как возник наш девиз?

– Нет, – отозвалась госпожа де Соммьер.

– Кажется, де Конде обратился к нам: "Франш-Конте, сдавайся!" А мы в ответ: "Не надейся!".

– И все-таки де Конде был наместником Бургундии и стоял во главе местных Генеральных Штатов, разве нет? И, скажите, почему вы так сожалеете о временах герцогов?

– Де Конде – пример неудачный. Хочу вам напомнить, что герцог де Конде восемь лет служил королю Испании, как раз до того самого времени, когда Людовик XIV взял в жены инфанту. Разумеется, мы предпочитали быть французами, но на свой манер. В старые времена нашей столицей был Доле. Доле уступил место Безансону, и надо сказать, тогда нас побаловали: Вобан построил свою великолепную крепость, сделав из Жу неприступный бастион. К тому же тогда у нас был парламент... И по-прежнему отличался духом противоречия. Так что во время революции наша знать приняла сторону третьего сословия.

Адальбер рассмеялся.

– Слушая вас, хочется спросить, куда же мы все-таки приехали?

– В Франш-Конте! Этим все сказано! И мы славно воевали во время последней войны.

На этом разговор закончился. День был длинным, утомительным. Всем хотелось спать, и после последней чашечки кофе или рюмки ликера все разошлись по своим комнатам.

В постель не легла одна Мари-Анжелин. Во всяком случае, легла не сразу. Догадываясь, что творится у нее на душе, госпожа де Соммьер сразу сказала, что очень устала, и сократила донельзя привычную церемонию укладывания в постель, отказалась от чтения на ночь и освободила свою компаньонку, пожелав ей спокойной ночи. Вернувшись в свою комнату, Мари-Анжелин зажгла настольную лампу, взяла карту и внимательно ее изучила, потом накинула шаль, потому что весенняя ночь была очень и очень прохладной, и вышла на узкий балкончик, опоясывающий второй этаж.

От молоденького месяца толку было мало, зато завораживало обилие звезд, что сверкали этой ночью в Юрских горах. План-Крепен отличалась острым зрением. Теперь она знала, что озеро называется Сен-Пуэн и что в него втекает, а потом вытекает река Ду, а ее исток находится не так далеко на юге. Озеро вытянуто с юга на север и так же, как Ду, простирается вдоль границы со Швейцарией. Кое-где граница подходит к озеру совсем близко, и контрабандисты наверняка не пренебрегают возможностью воспользоваться укромными лесными тропками. И живут неплохо благодаря близости двух городов: Понтарлье с французской стороны и Ивердона со швейцарской. Ивердон, надо заметить, расположен совсем недалеко от Грансона.

Именно Понтарлье интересовал Мари-Анжелин. Память обычно ее не подводила, но пережитые потрясения не пошли ей на пользу. Стоя на балконе и глядя сверху на городок, она пыталась отыскать дом своего рыцаря-спасителя, что было совсем нелегко. Замок, его стены она различала без труда, но крыши теснившихся друг к другу домов были слишком похожи одна на другую. Наверное, среди них стоит и дом Хуго, но как его отыщешь, если она не выходила за порог комнаты с закрытыми ставнями?

Да, она поклялась никогда не называть его имени, никогда не пытаться его больше увидеть, чтобы, как он сказал, не оказаться замешанной в его полную опасностей жизнь. Но сама судьба привела ее снова в эти места, и она не жаловалась. Судьба преподнесла ей подарок, послав неожиданное приглашение в Понтарлье, и кто знает, может, она сумеет им воспользоваться?..

Улыбнувшись на прощание озеру, усеянному отражением многочисленных звезд, Мари-Анжелин быстренько прочитала молитву и с огорчением сообразила, что забыла одну очень важную вещь: не спросила у хозяйки дома, когда в деревенской церкви служат утреннюю мессу. А минута, чтобы забывать доброго Господа, который столько раз помогал ей и поддерживал, была ну совсем не подходящая!

Когда рано утром Мари-Анжелин сообщила о своем желании отправиться в церковь, даже мадемуазель Клотильда посмотрела на нее с изумлением.

– Неужели вы каждое утро ходите в церковь?

– В шесть часов утра я всегда в церкви Святого Августина, она от нас неподалеку. Для меня это очень важно. Я пропустила мессу один только раз, потому что опоздала. И на моих глазах в этот день убили госпожу де Гранльё, а меня похитили.

Мадемуазель Клотильда восторженно улыбнулась.

– Неужели? Как интересно! Я чувствую, нам будет о чем с вами поговорить. А относительно мессы вы просто договоритесь с аббатом Турпеном. Я собиралась сегодня пригласить вас вместе с госпожой де Соммьер на прогулку и показать окрестности. Мы поедем в коляске и заодно заглянем к аббату. С местным начальством вы познакомитесь на нашем празднике послезавтра. Если говорить откровенно, я с опаской думаю о том, что может случиться на этом празднестве! К нам приедут все сливки общества и... И все другие люди тоже.

– Другие?

– Ну, не воры, конечно, на этот счет не беспокойтесь. Хотя лица иных добрых христиан наводят меня на самые печальные размышления. Вот мы говорим, "сливки общества", а если хорошенько приглядеться, видно, что среди превосходных блюд попадаются продукты с гнильцой, и они сильно портят добротную стряпню. Богатство или прихваченная по дороге частичка "де" делают из них соль земли. Но сразу видно, что они не рождены из бедра Юпитера. Кстати, меня всегда занимал вопрос, почему глупышка Минерва выбрала такой неудобный способ появления на Олимпе? В ноге же нет ни одного отверстия. Куда почетнее было бы появиться изо рта, ноздри или уха! Ну, разве что она захотела сразу усесться у папочки на коленях...^[460]...

Рассуждения милой Клотильды становились тише по мере того, как она удалялась от своих собеседниц, пока наконец не стихли в глубине дома. Обе ее слушательницы улыбнулись. Им не составило труда привыкнуть к невинному недостатку милой мадемуазель рассуждать о предметах, не имеющих ни малейшего отношения к теме разговора.

Небольшое чудачество обещало придать будущим беседам неожиданные повороты, а если разумно направлять его, то и любопытные результаты.

– При условии, – настойчиво повторила госпожа де Соммьер, – что мы не поставим ее в неловкое положение.

– Об этом и речине может быть! – горячо подхватила Мари-Анжелин, но ее горячность вызвала у маркизы, до тонкости изучившей свою компаньонку, весьма серьезные опасения.

– Очень прошу вас, Мари-Анжелин! Я прекрасно знаю ваше умение загонять людей в угол, когда они, ни о чем не подозревая, благодушествуют. И делаете вы это с самым простодушным видом!

* * *

Подали коляску, больше похожую на кабриолет с удобными мягкими кожаными сиденьями, запряженную белой красивой лошадкой по имени Газель, от которой План-Крепен пришла в восторг. Лошадка напомнила ей детство, и госпожа де Соммьер, взглянув на раздувающиеся ноздри Мари-Анжелин, мгновенно догадалась, до чего ей хочется забрать вожжи из маленьких ручек в перчатках мадемуазель Клотильды и усесться на ее место. Маркиза, успокаивая План-Крепен, похлопала ее по руке, давая понять, что хорошо воспитанная гостья не должна спешить выражать свои желания, даже самые страстные. А их хозяйка, по своему обыкновению в бархатной треуголке, рассказывала тем временем, что предполагает им показать.

– Для первого раза я предлагаю вам объехать вокруг озера, оно самое большое в наших местах. Около шести километров в окружности, и я не устаю любоваться, как оно меняет цвета. То зеленое, то синее, то сине-зеленое. В такие ясные дни, как сегодня, оно напоминает гигантский изумруд. По воскресным дням на берегах очень оживленно, потому что озеро – настоящий рай для рыбаков. А внизу, в Мобюиссоне, есть чудная гостиница, где часто празднуют свадьбы, там можно хорошо посидеть и от души потанцевать.

– А зимой это озеро не выглядит уныло? – осведомилась Мари-Анжелин.

– Должна вам сказать, милая девушка, что у нас, в Юрских горах, уныло никогда не бывает. А уж на озере тем более! Наши великолепные ели, а я сейчас покажу вам самую большую из здешних – избавляют нас от печального листопада. Озеро становится серебряным, и на нем можно кататься на коньках. И еще у нас очень вкусная еда!

– В этом мы уже убедились, – поспешила вступить в беседу госпожа де Соммьер, твердо решив следить за "верным оруженосцем". – Думаю, летом у вас нескончаемый поток туристов.

– Нет, туристов не так уж много. Туристы предпочитают Альпы с их вечными снегами и Швейцарию, которая от нас в двух шагах. Так что если встречается здесь незнакомец, то в трех случаях из четырех – это контрабандист.

Маркиза от души рассмеялась.

– Надеюсь, вы ничего не имеете против контрабандистов? У нас с ними связи в самых высоких сферах, – добавила она.

– У вас, маркиза? Не могу поверить!

– Что поделать, нет в мире совершенства! Но хочу вас успокоить, наши знакомые работают на противоположном конце страны – в краю басков. Одна наша родственница, канонисса из Баварии, властной рукой управляет скотоводческой фермой и заодно контролирует деятельность банды, составленной из местных фермеров.

– Но вы сказали, что она канонисса, значит, должна каждый свой день посвящать молитвам, так ведь?

– Да, конечно. Но она вышла из положения, пригласив к себе бедную родственницу, и та молится за нее, живя словно в раю. Я надеюсь, я вас не шокирую своим сообщением?

Теперь мадемуазель Клотильда разразилась смехом.

– Нисколько, нисколько. Я бы даже сказала, что у меня отлегло от сердца. Принимать у себя такую знатную даму, да еще и князя! Признаюсь, я места себе не находила от беспокойства. Я ведь деревенская жительница и если чем и занята, то разве что красотами моего чудесного края.

– И, конечно, его историей? – задала вопрос План-Крепен, решив, что достаточно намолчалась.

– Конечно! Но тут я не отличаюсь от любой из наших жительниц. Наша история со всеми ее поворотами и сменами власти, а значит, и переменой нашей национальности, касается здесь каждого. В каждой семье среди предков найдешь бургундцев, швейцарцев, испанцев, имперских подданных, не дай Бог забыть наших графов де Шалон, ставших Оранскими-Нассау и теперь управляющих Нидерландами. В общем, мы довольны, став, наконец, опять французами, потому что можем быть тем, что мы есть на самом деле: франш-контийцами.

– И профессор тоже франш-контиец?

– Нет, профессор – особый случай. Контиец-то он контиец, бесспорно, но он еще и француз. Он храбро сражался во время войны, он предан Коллеж де Франс. И к тому же он ухитрился втиснуть между Франш-Конте и Францией еще и Бургундию.

– Великих герцогов Бургундии и Карла Смелого в том числе?

– Именно. Вам это покажется странным, но в наших краях многих по-прежнему завораживает его тень.

– Но не вас? – поинтересовалась План-Крепен, и в тоне ее прозвучало что-то вроде вызова.

Мадемуазель Клотильда на секунду задумалась, потом произнесла:

– Да, признаюсь, немного и меня тоже. Трудно не поддаться этой идее, если живешь здесь. Грансон, Муртен, Нозеруа, Сален не дают забыть о разбитой мечте...

Дамы какое-то время ехали, погрузившись в молчание и любуясь великолепным видом. Изумрудная зелень, безмятежная синева неба и в ней величественно парящий коршун. За поворотом открылась неприступная крепость Жу. Они словно бы оказались в Средневековье, к великой радости Мари-Анжелин, но она оглядывалась вокруг, словно что-то искала.

– А замок Гранльё далеко отсюда? – спросила она.

– Да нет, совсем рядом! Удивительно, что вы вспомнили о нем именно сейчас.

Клотильда потянула вожжи, белая лошадка остановилась. Концом хлыста она указала на узкую дорожку между двух каменных столбов с гербами, за которыми высились огромные ели.

– Ели заслоняют замок, а так бы вы его увидели. Земли тянутся отсюда и до дороги, которая, минуя Опито-Нёф, тянется дальше к Жунь, а потом к границе. Замок довольно красивый, и я бы охотно вам его показала, если бы у нас была хоть маленькая надежда, что нас там примут. Но после трагической смерти старой графини, а мы с ней дружили... Она... была мне очень дорога... Воплощенная доброта... Лучше туда не ездить. Если не хотим получить заряд крупной дроби.

– А полиция туда приезжала?

– Да. И жандармы, и таможенники. Сейчас там только сторожа, но они серьезно охраняют замок. Особенно с тех пор, как графиня де Гранльё-младшая последовала за старшей несколько недель тому назад. Она была странная женщина, считала естественным, что ее дочь Гвендолен живет весь год у бабушки с отцовской стороны. Теперь девочка будет жить в Англии у родителей своей матери, и мы думаем, что замок в самом скором времени продадут. Странная история, если хотите знать мое мнение. И я согласна с мнением наших местных жителей, не во всем, конечно, но все-таки. А они считают, что и младшую тоже убили...

Госпожа де Соммьер взглянула на План-Крепен и потом все же решилась.

– Доказательств насильственной смерти нет. Вскрытие показало, что смерть наступила от инфаркта миокарда. Несмотря на молодость, у графини было больное сердце... Она умерла от страха.

– От страха? Как это возможно?

– Когда вам будет столько лет, сколько мне, вы узнаете: на свете возможно все. Хорошее воспитание помешает вам спросить, откуда мы это знаем, но я открою вам секрет, мы тоже живем у парка Монсо и были с Изолайн де Гранльё соседями.

Мадемуазель Клотильда порозовела от удовольствия.

– Да неужели? Как это удивительно! Отложим осмотр озера на другой раз, а сейчас я все-таки покажу вам Гранльё. Мы свернем направо по первой дороге, какая нам встретится, как раз после "Голубого источника", которым мы полюбуемся... Но тоже в следующий раз. Но! Газель! Покажи нам, как ты умеешь карабкаться вверх! Не будем забывать, что мы на склоне долины Ду!

Газель и не думала упрямиться, она просто полетела вверх, растрясая своих пассажирок, что ее ничуть не заботило. Вскоре показались внешние стены замка, о поддержании их явно никто не заботился. Сам замок был невелик. Построили его, очевидно, в эпоху Возрождения, и по-своему он был очень хорош. Сейчас замок производил впечатление необитаемого: все окна изнутри были закрыты ставнями. Мадемуазель Клотильда с трудом удержала Газель на месте, лошадка с удовольствием продолжила бы свой подвиг.

– Похоже, что в доме никого нет, – произнесла госпожа де Соммьер.

– Да, так он выглядит со дня смерти старой графини, но поверьте, в доме живут, и нам лучше не приближаться к нему, а поехать по дороге, которая ведет в Понтарлье.

– А наверху, выше замка, нет ничего интересного, чем бы стоило полюбоваться?

– В наших чудесных краях все интересно, но, я надеюсь, вы здесь у нас еще поживете и всем налюбуетесь. А сейчас я вот что вспомнила...

Мадемуазель Клотильда замолчала и потянула вожжи, чтобы снова приостановить Газель. Часть дороги впереди загораживали два дружелюбно беседовавших человека, как видно, добрые друзья. Один придерживал рукой велосипед, сутана у него была подобрана прищепками, на голове – черная шапочка. Не было сомнений, что это священник, и, вполне возможно, тот самый, о котором недавно упоминала мадемуазель Клотильда. При виде его собеседника сердце Мари-Анжелин забилось быстро-быстро. Он держал под уздцы лошадь, на которой ехал и теперь спешился. Мужчины потеснились, пропуская коляску, но мадемуазель Клотильда остановилась.

– Само Небо послало нам вас, господин кюре!

Улыбка осветила широкое лицо священника.

– Всегда хочу в это верить, но не всегда уверен, что это так. Однако если вы так говорите... Добрый день, мадемуазель Клотильда. Мадам!

– Госпожа маркиза де Соммьер и ее племянница мадемуазель Мари-Анжелин дю План-Крепен приехали к нам погостить на несколько дней. Здравствуйте, господин барон де Хагенталь.

– Уже больше не барон, с вашего позволения, мадемуазель. Сменив гражданство, я отказался от титула. Мадам! – молодой человек поклонился, сняв каскетку из твида. У него были густые волнистые волосы, подстриженные в кружок, как их стригли в давние времена, когда на головы надевали шлемы.

Маркиза машинально протянула молодому человеку руку, завороженная необычным лицом с глубоко посаженными черными глазами и пухлыми губами, лицом, вернувшимся странным образом из глубины веков. Она не решилась перевести взгляд на Мари-Анжелин, а та застыла, не в силах произнести ни слова. В воздухе повисло молчание, но мадемуазель Клотильда тут же нарушила его, обратившись к аббату Турпену.

– Мы собирались навестить вас, господин кюре. Мадемуазель дю План-Крепен привыкла посещать мессу каждый день, и вы каждый день ее служите, но я затруднилась сказать ей, в какое время.

– Если бы вы ходили на мессу чаще, то не затруднились бы с ответом, – улыбнулся священник. – Простите мне эту шутку, я знаю, что вы бываете в церкви каждое воскресенье. Мадемуазель, – тут он обратился к План-Крепен, – я служу каждое утро в семь часов, если это не праздничный день. И вы всегда будете у нас желанной гостьей.

– Спасибо, господин кюре. Если вы позволите мне исповедаться, то я бы пришла немного раньше.

Мари-Анжелин обращалась к кюре, но не сводила глаз с молодого человека, который смотрел на нее с необыкновенной суровостью. Тетя Амели поняла, что, если они здесь задержатся, Мари-Анжелин расплачется, и поспешила на помощь своему "оруженосцу".

– Простите, что помешали вам, господа, – обратилась она к мужчинам. – Мадемуазель Клотильда, если вас это не затруднит, я предпочла бы пуститься в обратный путь.

– Охотно, госпожа маркиза. До воскресенья, господин кюре! Не забывайте, что вам отведена весьма важная роль на нашем празднестве, вы должны будете освятить наш старый, трехсотлетний дом.

– Как я могу забыть об этом? И с радостью освящу его!

– И для нас это тоже будет большая радость! Газель, в путь!

Лошадка тронулась с места, и мадемуазель Клотильда принялась расхваливать аббата Турпена, но План-Крепен ее не слушала. Пока можно было видеть фигуры двух мужчин, которые продолжили свою беседу, она не сводила с них глаз, и сердце тетушки Амели переполнилось к ней сочувствия. До сих пор у ее "верного оруженосца" случались мимолетные увлечения, но никогда ее сердечные чувства не были особо серьезными. Да что далеко ходить? Совсем недавно предметом увлечения Мари-Анжелин был Адальбер. Он подарил ей вазу Киен-Лонга, и она носилась с ней, как с величайшим сокровищем. Но это было игрой, своего рода развлечением. А что делать теперь? Как избежать губительных последствий неразделенной любви, которая может причинить столько бед неискушенному сердцу? Для маркизы не было тайной, что План-Крепен полюбила незнакомца, который словно бы сошел со страниц истории, рыцаря в полном вооружении, овеянного легендами.

Но, может быть, гордость, набожность, культура, знания и, конечно же, чувство юмора спасут ее от отчаяния? Хотя чувство юмора – не спасение. Кто же это сказал или написал, что юмор – это любезность отчаяния? Но вот уж чего не желала старая дама, так это погружаться в бездны отчаяния! Ни за что! И не желала этого для своей любимой девочки! Умницы, которая получила при рождении от фей все дары, кроме красоты!

Но что же делать? Что делать? Есть ли на свете средство, которое поможет избавить ее от беды? Нельзя было привозить Мари-Анжелин в места, где она пережила то, о чем мечтают все юные девушки и что обычно не выпадает на их долю. Спасение от смерти благородным рыцарем. Рыцарем, который даже посадил ее на своего коня! Чье бы сердце осталось равнодушным после ночной скачки в седле?

"Какого черта нужна была эта скачка! – негодовала про себя маркиза. – Разве не было у этого недоумка грузовичка, на котором он прекрасно довез бы ее до Понтарлье!"

Тетушка Амели на миг ощутила панику. Она многое пережила в своей жизни и ни за что не хотела стать бессильным свидетелем катастрофы. Беду нужно было пресекать в зародыше, а она этого не сделала! Как она ругала себя за то, что не отнеслась всерьез к "тайне План-Крепен", как все они с усмешкой ее называли. Но как было ей догадаться до тех пор, пока она сама его не увидела, что этот мужчина – на самом деле не слишком красивый – обладает такой притягательностью, мощью и природным величием? Окутать такого легендой не составило никакого труда. И к тому же сходство! Поразительное сходство! Маркиза тоже как-никак бывала в музеях!

Необходимо было узнать об этом человеке как можно больше, пока Газель не спеша трусит по дороге, а Мари-Анжелин витает в облаках. Маркиза наклонилась к мадемуазель Клотильде и небрежным тоном, какой свойственен обычно светской болтовне, хотя при этом она слегка понизила голос, осведомилась:

– А кто этот дворянин, который не хочет им быть, отказавшись от титула?

– Незаурядная личность, не правда ли? По чести сказать, он загадка для наших стариков, которых мы считаем своей памятью. По рождению он австриец, но нашел способ быть наполовину французом, наполовину швейцарцем. От своей матери, демуазель де Сен-Совер, он унаследовал дом. Одну из прекрасных старинных ферм, часть которой уже давным-давно отдана под приют для безнадежных больных. Ферма находится на плато, неподалеку от границы. А недавно он получил в наследство "Сеньорию", старинную усадьбу в Грансоне, между озером и холмом, на котором в давние времена Карл Смелый раскинул лагерь со своим золотым шатром. Об этом шатре народ не забыл до сих пор. "Сеньория" принадлежала его родственнику Хуго фон Хагенталю, который стал швейцарцем, потому что не любил собственную родину. Он первый стал произносить их австрийскую фамилию на французский лад.

Госпожа де Соммьер готова была открыть рот и сообщить, что она на этот счет знает много больше, чем ее собеседница, но сочла, что они еще недостаточно хорошо знакомы для такого рода признаний. И ограничилась вопросом:

– А чем он занимается? Какова его профессия?

Задавая вопрос за вопросом, маркиза чувствовала неловкость, она не любила выглядеть агентом из информационного бюро.

– Мать оставила ему состояние. Он окончил институт в Шартре. Но, я думаю, для собственного удовольствия.

– Женат?

– Нет, насколько я знаю. До сих пор, как мне кажется, он интересовался только старинными документами, книгами и лошадьми, которых обожает.

Моля Господа Бога, чтобы План-Крепен продолжала парить в небесах – что та и делала, – маркиза с легким смешком продолжила расспросы.

– Удивительно! Неужели даже намека на сердечную склонность? При такой внешности и ореоле загадочности? Неужели местные девушки совершенно лишены любопытства?

– Что вы! К нему обращено столько улыбок! Но он, похоже, не обращает на них ни малейшего внимания. Впрочем, нет! Ходят слухи, что он обратил благосклонный взор на малышку де Режий. Хотя я бы предпочла, чтобы слухи оказались досужими домыслами. Дело в том, что еще говорят, будто его отец Хуго, несмотря на значительную разницу в возрасте, имеет самые серьезные намерения относительно этой девушки.

– Соперничество между отцом и сыном? Такое не часто встретишь. А что думает об этом сама девушка?

– Не имею ни малейшего представления. Бедняжка в самом деле очаровательна, но застенчивее ее я никого не знаю. К тому же ее отец, старый брюзга, вряд ли предоставит ей право голоса. Но я надеюсь, что все это обыкновенные сплетни. У нас в горах бывает скучновато, так что любой намек на роман – лакомая приманка для сплетен.

Глаза План-Крепен по-прежнему туманились мечтательной пеленой, и госпожа де Соммьер задала последний вопрос, словно рыболов, насадивший на крючок самого жирного червяка.

– Значит, вы сомневаетесь в соперничестве между отцом и сыном?

– Нисколько! Эти двое давно ненавидят друг друга, но никто у нас не знает причины столь глубокой ненависти, а я признаюсь, что и знать не хочу. Если вы позволите, я хотела бы остановиться в деревне, у бакалейной лавочки. Наша кухарка сделала огромный заказ по случаю будущего праздника, но если его не выполнят, это грозит не просто бедой, а настоящей катастрофой.

– А почему ваша кухарка не делает заказы в Понтарлье? Понтарлье все же город.

– Одно другому не мешает. Онорина говорит, что все здешние лавочники участвуют в трехсотлетии нашего дома.

Коляска остановилась возле бакалейной лавки. План-Крепен, сидевшая неподвижно, как статуя, внезапно оживилась и спросила:

– Если вы не нуждаетесь в моей помощи, я попросила бы разрешения дойти до церкви, а потом вернулась домой пешком.

Разрешение ей было дано тем охотнее, что тетушка Амели просто мечтала вернуться в замок без своей компаньонки. И как только они приехали, она тут же отправилась на поиски Адальбера, собираясь поговорить с ним наедине.

Бог решил помочь маркизе, она нашла Адальбера на берегу озера. Он собирал плоские камешки, наслаждаясь игрой в "блинчики".

– Вы один? – осведомилась она, зорко оглядываясь вокруг, чтобы удостовериться в этом. – Почему?

– Я не справляюсь с двумя учеными мужами из Коллеж де Франс и Альдо, который занят вынюхиванием направления новых поисков. Мне нужна разрядке. А "блинчики" я обожаю с детства и считаю лучшим лекарством от нервного напряжения. Очень жаль, что вы не знакомы с этой игрой.

– Почему это не знакома? Вы забыли, что я выросла среди мальчишек?

Маркиза наклонилась, подняла два плоских камешка примерно одной величины и запустила один за другим. Адальбер изумленно посмотрел на нее, а потом захлопал в ладоши.

– Браво! Я насчитал семь "блинов" у первого камня и восемь у второго! Теперь мне есть с кем соревноваться!

– Очень рада составить вам компанию, но при условии, что сначала мы поговорим с глазу на глаз. Мне нужна ваша помощь, Адальбер.

– Как части достославной пары?

– Нет. Исключительно ваша. Речь о План-Крепен, и, к несчастью, я думаю, что все очень серьезно.

– Тогда пойдемте прогуляемся по парку. А то, боюсь, наша невинная забава привлечет и других любителей развлечься подобным образом.

Адальбер высыпал из пригоршни камешки, достал из кармана платок и протянул его тете Амели, чтобы она вытерла руки. Потом они чинно рядышком отправились прогулочным шагом по дорожке вдоль озера, и вскоре из окон дома их уже не было видно. Отыскав скамейку, Адальбер усадил на нее маркизу и взял ее за руку, заметив, что у той на глазах слезы.

– Скажите же, что вас так взволновало?

(обратно)

Глава 11 До чего же чудесный праздник!

На следующее утро без двадцати семь Мари-Анжелин в темно-синем костюме, с голубым шарфом на голове, вошла в полутемную церковь. Только-только начинало светать. На алтаре горели две свечи, и ризничий расставлял утварь, необходимую аббату Тюрпену во время мессы. Мари-Анжелин подошла к нему и попросила ее исповедовать, добавив, что господин кюре дал на это разрешение. Они направились к исповедальне и скрылись в ней. Адальбер нашел самый темный угол и тихонько сел на скамью. Отсюда он мог спокойно наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым.

В обычное время разве только побоями можно было заставить его встать с постели в такой ранний час и отправиться в церковь, но все, что доверила ему тетушка Амели, всерьез его обеспокоило. К беспокойству добавилась и капля ревности. Он успел привыкнуть, что План-Крепен питает к нему слабость, и мысль, что она переживает мучения великой романтической страсти, почему-то была ему неприятна. Причем до такой степени, что он вовсе не спешил сообщать о происходящем Альдо.

– Он сейчас с головой погрузился в старинные документы Водре-Шомара, и его невозможно оторвать от этого занятия, – высказал он свои соображения маркизе. – Мой учитель тоже пытается внести в его поиски свою лепту, приплетая туда друидов, что вряд ли что-то проясняет. Одним словом, я все скажу Морозини, когда он будет способен меня услышать. А пока хватит и нас двоих, вас и меня.

Расположившись за колонной, Адальбер спокойно слушал мессу и вдруг заметил за другой колонной, гораздо ближе к исповедальне, мужчину. Узнать его не составило Адальберу труда, хотя видел он его только на рисунке. По всей видимости, мужчина рассчитывал поговорить с Мари-Анжелин.

Адальбер бесшумно, как кошка, прокрался в другой угол церкви и занял пост рядом с исповедальней за занавесью. Здесь скорее всего он мог расслышать, о чем пойдет разговор, не вызвав никаких подозрений. В церкви сидели всего три или четыре пожилые женщины, так что эти двое могли говорить совершенно спокойно.

Служба закончилась. Мари-Анжелин в последний раз перекрестилась, повернулась и оказалась лицом к лицу с Хуго. Она вздрогнула, узнав его, но он тут же заговорил.

– Мне необходимо было увидеть вас и поговорить!

– Вы уверены, что необходимо? Не лучше ли просто сделать вид, что вы меня не знаете? Мы с вами, собственно, никогда не виделись... Официально, я имею в виду.

– Почему вы вернулись, когда я вам это запретил?

– С какой стати? Мы с вами даже не знакомы.

– Потому что ваша жизнь в опасности!

– Моя? – удивилась она с печальной усмешкой, от которой сердце невидимого наблюдателя невольно сжалось. – Не вижу для этого причин. Меня вместе с семьей пригласили на празднование трехсотлетия дома профессора Водре-Шомара, вот и все. Если кто-то на виду, то мои родственники, но уж никак не я.

– Я в этом не уверен.

– Как я должна это понимать?

– Как угодно. Вы дали мне слово.

Мари-Анжелин рассердилась.

– Я дала слово не говорить о вас и клянусь, что никому не назвала имени своего спасителя. Вчера на дороге я сделала вид, что не знаю вас. Чего вы еще хотите? Я не могла остаться одна в Париже. Под каким, спрашивается, предлогом?

– Найти предлог для женщины никогда не составит труда. Но теперь по крайней мере пообещайте, что уедете сразу же после праздника.

– Не могу. Я останусь здесь ровно столько, сколько пробудет маркиза. А она решила погостить в этих чудесных краях. А если она останется, то с какой стати уеду я?

– Потому что вы здесь в опасности! Кровь Христова! Вы что, забыли человека, который вас украл? Вам крупно повезло, что вы остались в живых!

– Признаю, что мое положение было не из блестящих, – проговорила Мари-Анжелин, слегка улыбнувшись. – Но теперь, и вы это прекрасно знаете, оно изменилось. Мои близкие не отступают перед опасностью и не подчиняются ничьим приказам. Вы должны это иметь в виду. Впрочем, вы их совсем не знаете.

– Нужно быть слепым и глухим, чтобы не знать их! Глухим, чтобы никогда не слышать имени знаменитого князя Морозини и известного египтолога Видаль-Пеликорна. Слепым, чтобы никогда не читать газет!

Адальбер у себя в углу не без удовлетворения отметил горечь в тоне молодого человека, который, похоже, напоминал одного из самых неистовых героев истории не только чертами лица, но и гордыней и властностью. Меньше ему понравился тон Мари-Анжелин, походивший на ласковую мольбу.

– К чему обходиться со мной, как со своим врагом? Альдо и Адальбер могут вам подтвердить, что я не раз помогала им и всегда была надежным товарищем...

– Ничуть не сомневаюсь...

– Но? Вы ведь хотели что-то возразить.

– Вы проницательны. Возражение действительно есть. Все, что разыгрывается здесь или в скором времени разыграется, ничуть не похоже на рыцарский поединок. Это драка на ножах, бой без пощады, из которого выйти живым сможет только один человек. Поэтому умоляю вас, не вмешивайтесь!

– И то же самое вы говорите той, на ком собираетесь жениться?

– Здесь болтают невесть что! Впрочем, это наши дела, и вы оказались в них замешаны совершенно случайно. Постарайтесь позабыть обо всем как можно скорее!

– Вы в самом деле этого хотите?

– Не только хочу, я требую!

План-Крепен взглянула на него, и в ее взгляде смешались гнев и раненая гордость.

– Кто вы такой, чтобы мне приказывать? В устах того, на кого вы так похожи, приказы звучали естественно, и я бы им повиновалась, с поклоном отвечая: "Да, монсеньор". Но те времена давно миновали!

Мари-Анжелин скорым шагом вышла из храма, что позволило Адальберу бесшумно появиться из-за занавески. Он подошел к молодому человеку, но тот не обратил на него ни малейшего внимания, не отрывая глаз от двери.

– Что поделаешь, – начал Адальбер светским тоном. – В этой семье дамы все такие. Приходится привыкать, другого выхода нет. Учитывая, что ее предки были крестоносцами. Суровые были времена, и согласитесь, характеры им под стать.

– Но не она же воевала!

– Не Мари-Анжелин? Она одна взяла бы Иерусалим, и мне кажется, что у нее в зонтике спрятан меч.

– Вы, конечно, шутите!

– Ничуть. Я скорее смягчаю истину. Хочу предупредить: общаясь с мадемуазель, надевайте мягкие перчатки.

– Я так и поступаю... Но постарайтесь, чтобы она отсюда уехала.

– Только дня через три, не раньше. Не забывайте, что нас пригласили на праздник. Паническое бегство за несколько часов до его начала произведет крайне странное впечатление. И потом, скажите, какие для этого основания?

– Разумеется, решать вам. Но, заклинаю, увезите Мари-Анжелин!

Адальбер не мог не заметить, что собеседник назвал их общую знакомую по имени, и это получилось у него вполне естественно. Он собирался подойти к алтарю и прочитать молитву, но именно туда и направился его соперник. А как прикажете его называть? Адальбер уступил ему место и вернулся в усадьбу, где в каждом уголке кипела работа во имя успеха будущего праздника. Поговорить спокойно наедине можно было, разве что пригласив собеседника к себе в комнату...

И тут Адальбер заметил Альдо.

Подняв воротник своего "Берберри", глубоко засунув руки в карманы, – во всяком случае, ту руку, которая не держала сигарету, которой он затягивался, – Альдо медленно шел по дорожке вдоль озера. Он явно искал одиночества, и Адальбер не сразу решился подойти к нему. Однако ему слишком многое хотелось сообщить другу... Альдо резким движением выбросил окурок в воду, и Адальбер подумал, что, наверное, другу тоже есть что ему сказать, и быть может, он нуждается в помощи. Так что вместо того, чтобы войти в дом, он пустился бегом по траве к озеру, а потом замедлил шаг и спокойно приблизился к Альдо.

– Чем тебе досадило прекрасное озеро, что ты швыряешь в него недокуренные сигареты?

Альдо мрачно взглянул на друга.

– Кроме дурацкого светского мероприятия под названием "трехсотлетие", что еще нам нужно в этих местах, ты можешь мне сказать?

– Относительно трехсотлетия я полностью с тобой согласен, но напомню, что Водре-Шомар и ты собирались вместе искать какой-то клад, спрятанный именно в здешних местах. И даже найти его, приложив ваши совместные обширные познания.

– Когда мы уезжали, мне тоже так казалось, но теперь у меня сложилось совсем иное впечатление, куда более неприятное. Теперь мне кажется, что наш хозяин, который знает о кладе намного больше меня, пригласил нас только для того, чтобы вытянуть из меня все, что знаю я, а своими познаниями делиться не собирается.

– Совсем?

– Ну, разве какой-то малостью. Я понял, что у него находится немалая часть архивов уже не существующих аббатств, например, Мон-Сен-Мари, что возле Жунь... И других, которые находились на границе. У него есть документы, неведомо как ему доставшиеся, из замков в Нозеруа и в Ла-Ривьер, тоже уже разрушенных или разоренных...

– А ты? Ты-то чем можешь быть ему полезен?

– Он хочет узнать все, что мне известно, о главных украшениях, которые исчезли под Грансоном и Муртеном. А еще хочет знать, что находится в коллекции моего тестя. Наши разговоры все больше напоминают беседы глухих. Обсуди все это с Юбером, если представится возможность. Он считает своего коллегу человеком со странностями, и, если бы не тетушка Амели и завтрашнее празднество, накануне которого неловко хлопать дверью, он бы, я думаю, давно уехал бы в Шинон. У его дорогих друидов вот-вот должно состояться какое-то знаменательное событие. Какое именно, не помню, спроси у План-Крепен!

– У План-Крепен сейчас другие проблемы, и я рад, что ты первый заговорил о ней.

– Проблемы? У План-Крепен?

– И, не сомневайся, это не только ее проблемы, но и наши тоже. Мари-Анжелин переживает великую любовь своей жизни!..

Адальбер в нескольких словах рассказал, что тревожит тетушку Амели, и поделился своими утренними наблюдениями.

Альдо помрачнел еще больше.

– Почему она мне ничего не сказала? Я имею в виду тетушку! Она что, перестала мне доверять?

Адальбер не мог сдержать усмешку.

– Следующая глава романа! "Ревность"! Только ее нам не хватало! Разумеется, несмотря на твою глупость, она тебе доверяет, но считает, что ты настолько занят погоней за кладом, что нагружать тебя еще и перебоями в сердцебиении План-Крепен немилосердно.

Изумленный Альдо поднял на друга глаза.

– Она влюблена до такой степени?

– К несчастью, да. И что тут скажешь, если у парня миллион достоинств. Он рыцарь без страха и упрека, он ее спас. К тому же природа наделила его не только обаянием, но и сходством с Карлом Смелым. А значит, у него двойной нимб – несчастья и легенды. Устоять было невозможно.

– А он? Ты говорил с ним?

– Попробовал довести до его сведения, что собой представляет План-Крепен. Масштаб ее характера. Она вовсе не старая дева, влюбившаяся в картинку.

– Старая дева? Ну уж нет! Я никогда о ней так не думал... И ты тоже. Она кладезь познаний, у нее мужественная душа воина и благородное сердце. Но если это так, мы сворачиваем все дела. Побудем завтра на празднике и сразу же возвращаемся в Париж. Предупреди тетю Амели, раз уж ты с ней в заговоре, а я съезжу в Понтарлье, повидаюсь с Дюрталем и предупрежу его, что мы уезжаем.

– Побереги силы! Завтра здесь соберется столько народу, что я очень удивлюсь, если к нам не пожалует и Дюрталь собственной персоной.

– Точно! И значит...

– Что значит?

– Скажу тебе откровенно, я очень рад. Передать не могу, как мне не терпится посмотреть, как Лиза и бабушка управляются с моим назойливым тестем и бедняжкой Луизой Тиммерманс.

– Если возьмешь меня с собой, я охотно составлю тебе компанию. Я знаю, что госпоже Тиммерманс ничего не грозит, но все же ее судьба меня беспокоит. Согласись, непросто жить, когда твоя единственная дочь готова на любое безумство ради первого встречного.

– А этот встречный скорее всего преступник. Можешь не сомневаться, что Агата пыталась тебя похитить, чтобы угодить жениху. И вряд ли они намеревались угощать тебя шоколадом. Не скрою, мне бы очень хотелось узнать, что сейчас поделывает мой тесть. Итак, первым делом мы вырываемся из этого осиного гнезда и развеиваем опасные мечты Мари-Анжелин! А затем узнаем, как далеко продвинулся в расследовании Ланглуа!

– Твой рубин при тебе?

– Я с ним не расстаюсь.

– Носишь в носке?

– Нет, – засмеялся Альдо. – Долго его в башмаке не потаскаешь. Он хоть и красивый, но все же камень, сам понимаешь, мешает. Но вот что мне кажется интересным: почему его никто не ищет?

– И куда же ты его спрятал?

Вместо ответа Альдо достал бумажник и показал кожаный мешочек, бережно спрятанный между счетами. Он был такой плоский, что не добавил бумажнику толщины.

Адальбер сердито передернул плечами.

– Лучше бы отослал его Ги Бюто, а тот спрятал бы его в сейфе!

– Ты забыл итальянскую таможню и фашистские фантазии. Да это и не нужно, я решил подарить его Морицу.

– Ну и подари. Пошли в невинной коробочке шоколадных конфет, тем более что Мориц сейчас весь в шоколаде, а швейцарская граница совсем рядом.

– Вот именно, что Мориц в шоколаде, на мой подарок он и не посмотрит. Нет, я просто, без затей, подарю ему этот камешек, раз уж он всеми силами пытается добыть "сводных братьев" своим троим, с которыми он так сроднился!

– Ты раздумал собирать коллекцию?

– Меня волнуют другие камни. Великий бастард Антуан был замечательной личностью, но он никого бы не интересовал, не будь он сводным братом Карла. И суть талисмана была вовсе не в трех рубинах. Вот если бы на горизонте засверкал бриллиант в виде пирамидки! Его бы я никому не отдал! Необычная форма огранки, редкий голубоватый цвет и какая история! Это в самом деле уникальное историческое украшение с неповторимой историей. Но с тех пор, как какой-то солдат подобрал его в грязи в Грансоне, продал за гроши монаху, а тот перепродал за чуть большие гроши купцу, после чего он попал в сундук к Якобу Фуггеру в Аугсбурге, никто его больше не видел.

– Скажи, пожалуйста! И ни одного упоминания?

– Ты что, собрался, как и Мориц, тоже пуститься на поиски?

– Почему бы нет? Ты же говоришь, что лучше всего отдыхается, когда тебя что-то бодрит. И ты прав!

– Иногда я забываю, какой ты болтун, Адальбер! Хватит! Надоело!

Друзья уже направлялись к дому и подошли к нему как раз в тот момент, когда с одной стороны появились рабочие с огромным тентом, собираясь натянуть его над террасой на случай дождя, а с другой – целая толпа женщин с корзинами, которым было велено рассадить цветы вдоль дорожек.

– Не отправиться ли нам с тобой в Понтарлье и не попросить ли госпожу Вердо угостить нас аперитивом, – предложил Адальбер, кинув взгляд на трудолюбивый муравейник. – Узнаем, по крайней мере, что творится в жандармерии.

С тех пор, как они приехали, друзья уже дважды заглядывали к Югетт Вердо выпить стаканчик, и она радушно принимала их, точно так же, как ее муж, капитан. На этот раз они запаслись в лучшем магазине бутылкой шампанского. Но кроме того, что весь Понтарлье готовится к празднеству, на которое вместе с мужем собиралась отправиться и сияющая Югетт, они ничего нового не узнали... Новостью была глубокая меланхолия инспектора Дюрталя, он считал, что теряет здесь время попусту. Лекок с докладом отправился в Париж, надеясь получить новые инструкции от Ланглуа.

– Знаешь, – со вздохом произнес Адальбер на обратной дороге к усадьбе Водре-Шомар, – неважно, сумел или нет Карл спрятать остатки своих сокровищ в этих местах. Разыскивать их все равно не стоит, потому что среди них не найдешь знаменитого бриллианта!

– Не руби сплеча! Ты забываешь, что я антиквар и меня интересует любая историческая драгоценность, но, разумеется, не настолько, чтобы я стал подвергать опасности тетушку Амели, План-Крепен и нашего кузена Юбера. Будем поддерживать дружбу с Лотарем и Клотильдой, а там посмотрим...

С этими словами Альдо достал из нагрудного кармана бумажник и раскрыл его, желая убедится, что рубин по-прежнему на месте.

* * *

Утром в день праздника небо, с вечера внушавшее опасение подозрительными тучками, решило не омрачать торжества. Оно сначала чудесным образом порозовело, а затем засияло от ярких солнечных лучей.

– Погода обещает быть великолепной, – обрадовалась мадемуазель Клотильда. – А вчерашний дождичек чудесно оживил цветы в саду!

– Не уверен, что она не изменится, – проворчал Юбер де Комбо-Рокелор. – В горах у погоды нрав переменчивый.

Пессимистический прогноз вызвал добродушный смех у его коллеги.

– Не разыгрывайте из себя каркающую ворону, Юбер! Вернее, не так. Разыгрывайте, сколько хотите, если вас это забавляет. Больше всех вы огорчите нашу прелестную маркизу. Солнце ее радует, и, похоже, она готовится нас ослепить.

– Да она только этим и занята и не успокоится, пока не доведет нас обоих до умопомрачения!

– Ваши предсказания берегите для себя! Я себя чувствую лучше некуда!

– И вас можно понять, – добродушно поддержал Лотаря Альдо. – Не всякому выпадает на долю честь отпраздновать три столетия своего дома! Значит, постараемся, чтобы праздник удался. А затем...

– Затем я уезжаю! Я здесь лишний, от меня одни неприятности! Скрытность Лотаря выводит меня из себя! Он же эксплуатирует вас, Альдо! Амели не обращает на меня внимания, так что... Ладно, нечего об этом говорить! В общем, завтра я возвращаюсь в Шинон, а там в скором времени и Уишбоун объявится.

– Нужно было пригласить его сюда. Он любит праздники, а здесь его носили бы на руках. Подумать только! Живой техасец!

– Благодарю покорно! Тоже мне радость, для одних быть живой достопримечательностью, а для других денежным мешком. Нет уж, пусть уж остается в Америке.

Адальбер, только что вернувшийся из Понтарлье с газетами, сразу понял, о ком идет речь, и с примиряющей улыбкой произнес:

– В воздухе пахнет грозой, профессор. Что-то идет не так?

– Профессор спешит с отъездом, – сообщил Альдо, – а я говорю ему, что мы огорчимся. Для того чтобы поучаствовать в настоящем местном празднике, стоило приехать. И еще сказал, что нужно было бы привезти сюда Уишбоуна.

– Глупости какие, – пробурчал Юбер.

– Ничего подобного! С его-то любознательностью и любопытством! Я бы удивился, если бы он заскучал. Уверен, что он увлекся бы сокровищами Карла и скупил половину здешних земель, чтобы никто не мешал ему в них копаться! Впрочем, довольно болтать, пора переодеться. Стрелки бегут, не пройдет и получаса, как хлынет народ и начнется торжество. Сначала официальная часть с речами и благословением епископа, затем банкет, тоже официальный, на котором будет присутствовать чуть ли не половина департамента, а потом, после небольшого отдыха, бал с буфетом. После бала фейерверк и в завершение празднества ужин за маленькими столиками. Скучать вам будет некогда, профессор! – Тут Альдо понизил голос и сообщил почти шепотом. – Не огорчайтесь, мы тоже уедем завтра. В общем, в самом ближайшем времени.

– Откуда у вас такая уверенность, кузен?

– А что здесь удивительного? Мы с Видаль-Пеликорном уже договорились об отъезде!

– Был бы очень этому рад. Но у меня предчувствие, что вы тут задержитесь.

– Не понимаю, откуда оно взялось. Или вы ясновидящий?

– Может быть. Не забывайте, что я друид. А это дает кое-какие способности.

"Мальчики", как иногда называла их тетушка Амели, с удовольствием узнали бы больше о способностях профессора, но, к сожалению, времени на разговоры уже не оставалось, и они поспешили разойтись по своим комнатам, чтобы облачиться в костюмы, достойные торжественной церемонии.

Парижане и местные жители не сомневались, что праздник будет великолепным, и не ошиблись. Он был удивителен со всех точек зрения, захолустьем от него и не веяло. В назначенный час дом и парк заполнили веселые нарядные люди. Они пришли на торжество в своих самых лучших нарядах, но не казались ни расфуфыренными, ни ряжеными. Старинные костюмы хранились так бережно, что выглядели новыми, и если кто-то, отступив на шаг, при виде их всплескивал руками, то от восхищения, а не от запаха перца или нафталина. Все женщины уже с утра были в длинных платьях, словно для бала, и в разноцветных соломенных шляпках, так что госпожа де Соммьер, никогда не изменявшая фасону "принцесса", который ввела в моду покойная королева Александра Английская, нашла достойное окружение своему изящному туалету. Весь Понтарлье и добрая часть видных семейств департамента пришли почтить старинную, благородную усадьбу, построенную во времена мушкетеров. Фиолетовый муар монсеньора епископа Безансонского необыкновенно впечатлил аббата Турпена, который имел дело только с духовенством Понтарлье. Похоже, весь департамент или, во всяком случае, большая его часть пришла почтить семью, живущую в этих местах уже три сотни лет и пользовавшуюся всеобщим уважением, а часто и дружбой.

Вместо аббата Турпена приветственное слово сказал епископ и дал свое благословение. Аббат Турпен был необычайно этому рад, потому что одна мысль о том, что ему придется говорить перед таким представительным сборищем, приводила его в ужас. Он терялся сразу, если вокруг не было успокоительного кольца его старой дубовой кафедры. После епископа многие говорили речи. Выступил даже Юбер от лица Коллеж де Франс и несколькими штрихами набросал историю семьи. После него префект чуть ли не со слезами на глазах надел на шею Лотаря галстук с розеткой командора Почетного легиона.

А следом рекой потекло "почетное вино" – шампанское, но, по желанию, его заменяли местными напитками: желтым вином или анисовой водкой из Понтарлье. Анисовая водка представляла собой смягченную разновидность абсента, который был изобрен во Франш-Конте, но в своем первоночальном, слишком крепком варианте был запрещен, начиная с 1915 года^[461], хотя его пары вдохновили Дега и Тулуз-Лотрека на великолепные полотна. К напиткам были поданы канапе и крошечные бутербродики, дающие возможность ознакомиться с разнобразием местных копченостей и сыров, которыми издавна славился район О-Ду. Завершилась церемония банкетом для почетных граждан и весьма ограниченного числа друзей.

Беседа велась о том о сем, как всегда в подобных случаях, зато поданные блюда, отчасти домашние, отчасти от известного своимискусством трактирщика, никого не оставили равнодушными. Стоял месяц май, время сморчков, и, на радость гостям, все сморчки из двух ближайших лесов были приготовлены для них. Водре-Шомары ради своего необыкновенного праздника постарались отдать должное в первую очередь местной кухне. На стол подали курицу в желтом вине, приготовленную по особому рецепту, какую никто никогда еще не пробовал, форелей, паштет из гусиной печенки с трюфелями и множество других лакомств, пока не добрались до кофе с ликерами.

Сколько было произнесено тостов! Сколько раз уже неверными голосами гости выкрикнули "За здоровье!", пока, наконец, не разошлись по домам. Одни – чтобы немного отдохнуть и переодеться к балу, другие – речь идет, конечно, об официальных лицах – отправились на другие торжественные церемонии, а третьи мирно улеглись спать, чтобы привести в порядок голову после столь обильного возлияния.

Обитатели усадьбы решили прогуляться вдоль озера, кто-то углубился в парк, ожидая, когда стемнеет и зажжется иллюминация. Альдо, Адальбер и Юбер прогуливались в парке. Юбер выглядел озабоченным и не столько курил, сколько жевал сигару.

– Вас что-то огорчает, профессор? – осведомился Альдо.

– Да! Мое хорошее воспитание!

– Я вас понимаю! Вам трудно себе представить, как вы будете прощаться, едва погаснут праздничные огни! Не скрою, что и мне это не дает покоя. Наши хозяева приложили столько стараний, чтобы праздник удался! Да еще как! А мы собираемся сразу распрощаться с ними, выпив стаканчик на посошок! Это кажется мне верхом грубости. Вы, Юбер, хотя бы можете сослаться...

– Мне не на что ссылаться, а вот вас может очень не хватать в Венеции! Напомню, что именно вы, и не далее как сегодня утром, говорили об отъезде...

– А вы сегодня утром утверждали, что дар ясновидения сопутствует друидам.

– Но я не практикующий друид, – начал защищаться профессор. – И я на этом настаиваю!

– Довольно! – оборвал их препирательство Адальбер. – Вы оба одновременно правы и не правы! Я вас помирю. Мы задержимся здесь еще на два-три дня, избавив себя от угрызений совести. Но мне очень интересно мнение на этот счет нашего ясновидящего.

– Напрасно надеетесь. На меня можете не рассчитывать. Я могу предчувствовать или чувствовать определенные состояния. Например, я чувствую, что ваша Мари-Анжелин чего-то ждет... Или, может быть, кого-то? Но его здесь нет.

– Да, зияет своим отсутствием, – шепнул Адальбер на ухо Альдо. – Этот Хуго занимает в здешнем обществе весьма значительное место, так что должен был быть на празднике. Если все видные люди здесь, то почему же его не было?

– Может быть, не пришел из-за План-Крепен? Не пожелал нарушать своего решения? Думаю, он сейчас у себя в "Сеньории" в Грансоне, сидит себе у камина в домашних тапочках.

– Думаю, что ты прав. На его месте я именно так бы и поступил.

– Если только он был приглашен, в чем я не уверен.

– Меня бы очень удивило, если бы его не пригласили. Тетя Амели сказала, что мадемуазель Клотильда во время прогулки говорила о нем с большой приязнью. И я думаю, что насчет отъезда нужно посоветоваться в первую очередь с маркизой. Она, похоже, подружилась с нашей хозяйкой, весьма достойной во всех отношениях женщиной. Я уж не говорю о том, что она считает себя ответственной за земное существование План-Крепен и болеет за нее всей душой.

– Сейчас наши дамы не станут нас слушать, – заявил Альдо. – Они переодеваются, готовясь к балу. Мы не будем желанными гостями. Так что дождемся конца праздника. Кстати, мне очень интересно, что наденет на себя Лотарь вечером? Визитка и крахмальный воротничок, в которых он был утром, похоже, были для него орудием пытки. Когда он ненадолго исчез, я думал, что он вернется в своем любимом охотничьем костюме. С тех пор как мы приехали, он все время в нем ходит. Клотильду это очень смущает. Она мне призналась, что Лотарь сначала хотел, чтобы бал был костюмированным, и собирался надеть костюм мушкетера. Но она воспротивилась. Ей совсем не хотелось увидеть у себя в гостиных два десятка Ришелье, столько же Людовиков, а дам разнообразных комплекций в образе Анны Австрийской. Воображение местных жителей не простирается дальше времен Карла Смелого и Ришелье, когда кардинал показал им небо в алмазах!

Как же гости удивились, когда хозяин дома спустился вниз, одетый в безупречно сшитый фрак, туго накрахмаленный воротничок и галстук с розеткой Почетного легиона. Он вместе с сестрой приготовился принимать гостей, стоя у входа в великолепную анфиладу ярко освещенных и благоухающих цветами гостиных.

– Положение обязывает! – развел руками Альдо. – Знак столь выского отличия не наденешь на клетчатую рубашку и вязаный жилет. Наш хозяин великолепен.

– А мадемуазель Клотильда очаровательна, – подхватил Адальбер.

– Я бы даже сказал – ослепительна, – пробормотал Альдо, не сводя глаз с сияющих драгоценностей: колье, двух браслетов, серег и изумительной диадемы, сверкающей у нее в волосах. – Этим великолепным рубинам и бриллиантам впору было украшать даму, носящую королевскую корону.

Красоту сверкающих украшений подчеркивало длинное платье из черного крепа идеально простого покроя. Клотильда была сама элегантность.

– Интересно, откуда у нее такая красота, – шептал Альдо вне себя от изумления. – Жаль, что нельзя вооружиться лупой, но и без лупы видно, что все это стоит примерно...

– Не огорчайся! – утешил друга Адальбер. – Пригласи ее танцевать и рассмотришь все как следует!

– А, а вот и тетушка Амели! Посмотри, она тоже при полном параде! Ты только представь себе! Вот это да!

На маркизе сияло великолепное ожерелье из бриллиантов и изумрудов, таких же ярко-зеленых, как ее глаза. В черном бархатном платье с небольшим треном и атласном белом шарфе она выглядела истинной королевой, сидя в кресле с высокой спинкой неподалеку от хозяев. Маркиза величественно поглядывала на гостей, поднося время от времени к глазам лорнет с мелкими изумрудиками. Она пользовалась своим лорнетом как своего рода телеграфным ключом, чей код был известен только самым близким.

Мари-Анжелин стояла рядом с маркизой, и ей даже в голову не приходило, какую красивую картину составляют они вместе. Как чудесно сочетается ее закрытое доверху, но с прелестным декольте сзади бархатное платье изумрудного цвета с изумрудным ожерельем маркизы. На правом плече План-Крепен сияла великолепная брошь из жемчуга и бериллов, розовых и сине-зеленых, браслеты с бериллами и жемчугом держали на запястье рукава, в ушах сияли серьги с такими же камнями, и такой же обруч охватывал шиньон. Впервые после отъезда из Парижа План-Крепен выглядела счастливой и радостной. Госпожа де Соммьер подарила ей платье и драгоценности, догадываясь, какое значение придает этому балу в своих мечтах ее верный друг. Если все хоть сколько-нибудь значительные персоны в Понтарлье и его окрестностях прибыли сюда, то трудно было бы не ожидать здесь и Хуго. Во всяком случае, так думали маркиза и Мари-Анжелин. Красиво причесанная, с легким макияжем, План-Крепен выглядела великолепно.

Водре-Шомары сделали все возможное, чтобы вечерний бал был еще великолепнее, чем утренний прием. Можно было подумать, что по дому прошлась фея с волшебной палочкой. Мадемуазель Клотильда в этот вечер решила не пользоваться электричеством. Белые и красные свечи горели в канделябрах и люстрах, и их мерцающий волшебный свет наделил новой молодостью позолоту и шелк. В нем таинственно замерцали украшения, отбрасывая снопы разноцветных искр, он смягчил и придал красоты и загадочности женским лицам. Все были прекрасны в этот вечер, соревнуясь красотой с розами, принесенными из теплицы и расставленными повсюду.

– Старинные костюмы не прибавили бы прелести этому балу, – прошептала маркиза, прикрываясь веером, – и ни один бал в Париже не сравнился бы с этим изысканностью. Женщины великолепны, и у мужчин, похоже, безупречные портные. Я уж не говорю о мундирах. Презирать провинцию с высоты Эйфелевой башни крайне глупо. Такой бал вполне мог быть в посольстве или герцогском дворце.

– Франш-Конте всегда дорожил правилами хорошего тона, – согласился Адальбер. – Может быть, потому что здесь одна великая династия сменяла другую.

– Но и грубых солдат прошло немало, – заметил Юбер, тоже облачившийся в безупречный фрак и украсивший грудь коллекцией орденов.

– Это в Коллеж де Франс выдают такие безделушки? – пошутила госпожа де Соммьер, приподняв пальчиком одну из медалей.

– И на войне тоже, – ответил профессор, выпрямляясь, будто приготовился к бою.

– На войне? С войны можно привезти золотых слонов?

– Амели! Не надо меня злить! И не надо мне портить этот вечер. Я готов сообщить вам, что мой слон привезен из Лаоса, этот орден называется "Миллион Слонов"^[462], его мне собственноручно вручил король после одной потрясающей научной экспедиции.

– Друид на слоне – впечатляющее зрелище, – засмеялась госпожа де Соммьер.

– Стоит вам захотеть, вы святого выведете из терпения! – грозно заявил Юбер. – Идемте лучше танцевать. Это поможет вам отвлечься.

– Спасибо, Юбер! Но прыгать под грохот оркестра мне уже не по возрасту. Мне очень славно в моем кресле, и я с большим удовольствием рассматриваю приходящих гостей. Так что идите и прыгайте без меня.

– У меня такое впечатление, что вы чего-то ждете.

– Пока живешь, всегда чего-то ждешь. Вы дожили до такого возраста и до сих пор этого не знаете?

– Вы не хотите, чтобы упоминали ваш возраст, так не упоминайте и мой!

– Вы, как всегда, пикируетесь? – осведомился Альдо, который только что сопроводил на место жену супрефекта, покружив ее в английском вальсе, от чего она пришла в невероятное возбуждение.

– Ты же знаешь, мы по-другому не умеем. А ты веди себя осторожнее с очаровательной супрефектшей. Если ты протанцуешь с ней танго, муж пришлет тебе секундантов.

– Я не боюсь! Пойдемте танцевать, Мари-Анжелин! Танцы развеют ваши мысли!

– Что вы знаете о моих мыслях?

– Ничего! Только вижу, что они в этот вечер не с нами. И хотел бы узнать, в каком направлении они ускакали? – шепнул он ей на ухо, обнимая за талию, и тотчас же множество глаз стали следить за этой парой.

На вопрос Альдо Мари-Анжелин не ответила, несколько минут они танцевали молча, и тут Альдо совершил открытие.

– Танцевать с вами – истинное удовольствие! Вы танцуете, как ангел! Где и когда вы учились танцам?

– Сама не знаю, – отозвалась Мари-Анжелин.

Альдо хотел пошутить, что уж точно не в церкви Святого Августина в шесть часов утра, но сдержался и сказал совсем другое.

– Интересно, настанет ли день, когда вы перестанете удивлять нас своими талантами? И еще я должен сказать вам, что сегодня вы необыкновенно хороши!

Мари-Анжелин знала, что Альдо говорит искренне, поэтому порозовела от удовольствия и невольно повернула голову к двустворчатой двери, у которой лакей объявлял имена приходящих гостей. Альдо понял, сколько таится в ее взгляде ожиданий и надежд. Он коснулся легким поцелуем ее виска и подумал про себя, что чем скорее они покинут эти полные магии и легенд края, тем быстрее начнется вызоровление, необходимость в котором ощущалась все настоятельнее.

Музыка смолкла, Альдо сопроводил Мари-Анжелин к ее месту. Там ее уже ждал Адальбер, он протянул ей руку, и они умчались, вальсируя. Альдо взял с подноса проходящего мимо лакея два бокала шампанского и протянул один тетушке Амели, чокнулся с ней и откинулся на спинку кресла.

– Ждет его?

– Да. Кого же еще? – ответила госпожа де Соммьер, легко пожав плечами.

– А вы уверены, что его пригласили?

– Да. Его пригласили. После нашей встречи я на следующий день мимоходом осведомилась у Клотильды, есть ли он в списке. И она самым непринужденным тоном ответила, что конечно, они же друзья. Вот так-то!

– Поэтому наша Золушка так нарядилась. Должен сказать, что хоть она не красива, но у нее есть стать, есть элегантность... Шарм, в конце концов...

– И мужчины могут оказаться к нему чувствительны. Ты помнишь профессора Зендера?

– Помню, конечно! И не забыл, что нам рассказывал Лотарь о нашем смуглом герое. Он на ножах со своим отцом из-за девицы по имени Мари де Режий.

И тут, словно эхо, раздался голос лакея:

– Господин граф де Режий! Мадемуазель Мари де Режий! Господин барон фон Хагенталь!

Музыка смолкла, и Адальбер подвел Мари-Анжелин к ее месту как раз в ту минуту, когда в проеме дверей появились гости: светловолосая девушка в розовом платье между двумя мужчинами. Самое малое, что можно было о них сказать, это то, что вместе они совершенно не смотрелись.

Девушка – само очарование, стройная, грациозная, с большими голубыми глазами, зато ее отец казался не отцом, а дедом, таким он был седым и дряхлым. По сравнению с ним Хагенталь выглядел весьма моложавым. Во всяком случае, ему трудно было дать его пятьдесят – элегантно одетый, он сиял белоснежными зубами, вполне возможно, искусственными, и оглядывал присутствующих властным взглядом.

Лотарь пристально уставился на гостей, и встревоженная Клотильда поспешила положить руку на рукав брата в надежде его успокоить. Он стряхнул ее руку без всяких церемоний и двинулся гостям навстречу. Голос его прогремел, словно гром:

– Рад тебя видеть, Режий! И тебя тоже, Мари! А этого ты зачем привел? Мы его не звали!

Старик издал сухой неприятный смешок.

– У меня в семействе новости! Ты не можешь отказать в гостеприимстве моему будущему зятю!

Он опять неприятно улыбнулся, и его насмешливая улыбка явно относилась к смущенной дочери. Фон Хагенталь словно не слышал слов хозяина, а де Режий продолжал:

– Я хочу воспользоваться счастливой возможностью представить господина фон Хагенталя нашему обществу, где он отныне займет достойное место, поскольку стал владельцем замка Гранльё, купив его у наследников бедной графини.

– Что за чушь! Наследнице замка малышке Гвендолен еще далеко до совершеннолетия!

– Так-то оно так, но ты забыл, что ее интересы представляет до поры до времени опекунский совет. Так вот, опекунский совет принял решение продать замок...

– ...Ее предков?! Вместе с предками, которые покоятся в крипте?! Вместе с ее родным отцом? В наших краях таких махинаций не любят. Ладно бы продали особняк на улице Веласкеса, о нем и речи нет, это недавнее приобретение! Но замок!

– Опекунский совет продал и особняк тоже, – сообщил фон Хагенталь, сияя довольством. – Но вся мебель оттуда будет доставлена сюда. Замок несколько прост, на мой вкус, и тем более на вкус моей будущей супруги. Со дня нашей свадьбы, а она состоится в сентябре, я стану целиком и полностью франш-контийцем и надеюсь со всеми дружить. У нас с Мари будет открытый дом, не так ли, Мари?

Девушка улыбнулась глуповатой улыбкой и сразу же потеряла расположение "парижан". С глупой курицей лучше не иметь дела. Но Водре-Шомар уступать не собирался.

– А приглашения на свадьбу не принесли? – издевательски осведомился он. – Удобный случай, чтобы раздать их здесь, сэкономив на услугах почты! Это шутка, но теперь я без всяких шуток прошу вас покинуть мой дом. Всех троих, раз теперь вы одна семья. Очень жаль, Режий, но лучше было бы сначала подумать и не навязывать нам этого типа. Ко мне ему вход запрещен!

Лотарь повернулся к гостям.

– Прошу у всех прощения за неприятную интермедию. Музыка! А вас я провожу сам, – объявил он, тесня нежеланных гостей к вестибюлю.

Вновь зазвучал вальс, вновь закружились пары. Альдо наклонился к Адальберу.

– Вот так скандал! Такое нельзя спустить, – шепнул он. – Мало того, что этот человек, возможно, преступник, он еще готовится стать двоеженцем...

– Пошли!

– Что вы собираетесь делать? – забеспокоилась госпожа де Соммьер.

– Попробуем спасти бедную девушку от печальной судьбы, пусть даже она глупее гусыни. Ей, должно быть, лет семнадцать или восемнадцать, и она может сломать себе всю жизнь. В любом случае она заслуживает лучшего мужа, чем этот потрепанный донжуан!

Мужчины отправились в вестибюль, решив принять участие в разговоре, который продолжался на повышенных тонах. Тон повышали гости. Гнев хозяина улегся, сменившись полярным холодом.

– Разрешите нам сказать несколько слов, профессор, – попросил Альдо.

– Прошу вас!

– Небольшое уточнение, но оно может стать открытием для господина де Режий и его юной дочери, которая вряд ли встретит трудности, если захочет найти себе более подходящего мужа...

С фон Хагенталя вмиг слетело любезное безразличие, он разъярился не на шутку.

– Может, вы не будете вмешиваться не в свое дело? – рявкнул он, сжимая кулаки.

– Стоит ли так сердиться, когда речь идет лишь о том, чтобы все расставить по местам? Думаю, господин фон Хагенталь не забыл, как три недели тому назад мы пили чай в Брюсселе в доме госпожи Тиммерманс в обществе ее дочери Агаты и ее жениха, каковым был представлен господин фон Хагенталь!

Хагенталь пренебрежительно передернул плечами.

– Помолвка – дело непрочное, особенно если существует лишь в воображении женщины, которая к тому же немного не в себе. Милая Агата страшится одиночества, она недавно развелась и была счастлива, что я не остался безучастен к ее страданиям.

– Агата хороша собой и очень богата, так что трудно предположить, что она может страдать от одиночества.

– Беда в том, что ее бывший муж, барон Вальдхаус, хоть и развелся, угрожает смертью всякому, кто посмеет занять место рядом с ней, по-прежнему считая это место своим. Тогда я этого не знал, но, признаюсь честно, я слишком люблю жизнь и не желаю рисковать ею таким образом. А главное, я повстречал Мари, и теперь ее улыбка для меня дороже всего на свете. – Барон поцеловал руку невесты, на которой блестел красивый, но совершенно заурядный сапфир, окруженный мелкими бриллиантиками.

Лотарь взял Альдо под руку.

– Спасибо за готовность помочь мне, дорогой друг, но нет хуже глухого, чем тот, кто не хочет слышать, и нет большего дурака, чем тот, кто решил ничего не понимать. Позволим им уйти, а сами пойдем и выпьем по стаканчику во славу... истины! Дверь перед вами, доброго пути! Мне очень жаль, Режий!

Как только нежеланные гости исчезли, двери, закрытые в вестибюль, распахнулись, и там опять зазвучала музыка.

Альдо и Адальбер подошли к тетушке Амели и увидели, что она сидит в кресле в одиночестве.

– А где Мари-Анжелин? – спросил Альдо. – Танцует, конечно?

Но он ошибся. Негодующий голос План-Крепен раздался из-за кресла маркизы:

– Что у вас с головой, если вы задумали разрушить этот брак? Вам всегда нужно вмешиваться не в свое дело? Или вы влюбились с первого взгляда в эту розовую куропатку?

– Я? С чего вдруг?

– Потому что я вас прекрасно знаю! Ваша "великая любовь" к Лизе никогда не мешала вам иметь на стороне...

– Не будем продолжать, Анжелин! – вмешался Адальбер с широкой улыбкой. – Вернее, будем продолжать танцевать! Не знаю, знаете ли вы, что я король танго? Вы так прекрасны, что я боюсь беды для нас обоих! – продолжал он, увлекая План-Крепен чуть ли не силой в круг танцующих.

Другие пары заслонили их. Альдо, вздохнув, придвинул табурет времен Людовика XIII к креслу маркизы.

– Что еще плохого я натворил?

– Подумай сам! Мы все недавно узнали, что ненависть между отцом и сыном возникла на почве спора из-за руки мадемуазель де Режий. Сегодня мы поняли, что мадемуазель предпочла Карла-Августа – возможно, из-за замка Гранльё, – а ты, рыцарь без страха и упрека, являешься в больших сапогах и с самыми добрыми намерениями готов растоптать этот "счастливый союз", как говорили в старину. А что это значит? Это значит, что Мари де Режий свободна для Хуго! Который, я думаю, появится здесь с минуты на минуту. Так, и куда же ты? – удивилась тетушка Амели, заметив, что Альдо встал с табурета.

– На кухню, попрошу чашку липового чая, выпью пару таблеток аспирина и лягу спать. Спокойной ночи, тетя Амели!

– Ты не можешь отправиться сейчас спать!

– Почему это? Я старый, усталый человек...

– Ладно, ладно! Ты пойдешь спать только после того, как потанцуешь еще раз с супрефектшей. Она осталась очень довольна вашим первым танцем, как мне призналась славная и милая госпожа Вердо. Скажу больше, Хуго может и не прийти. Он наверняка уже знает последние новости. А если он не придет, то План-Крепен будет понемногу меркнуть, как лампа, в которой убывает масло. Прежде чем уходить, проводи-ка меня к буфету, я что-нибудь перекушу. А то я чувствую, что меня оставляют силы!

У буфета к ним подошел хозяин, который начал с того, что выпил чуть ли не залпом два стакана подряд великолепного "Шато Шалон", достойного куда более вдумчивого к себе отношения, потом он оперся спиной на цветочную композицию, украшавшую буфет, и, воспользовавшись тем, что оркестр перестал играть, зычным голосом потребовал тишины и провозгласил:

– Дорогие друзья! Я приношу вам свои извинения за инцидент, которому вы стали свидетелями и который противоречит правилам гостеприимства, царящим в этом доме. Но у каждой семьи есть скелет в шкафу, история которого уходит в далекое прошлое. Это тот самый случай. Я прошу вас забыть о случившемся во имя дружбы, которая нас всех здесь объединяет. Еще раз прошу прощения и благодарю вас. А сейчас давайте выпьем все вместе за старинный дом, где мы счастливы принимать вас в этот вечер.

Буря оваций, реки шампанского и танцы возобновились с удвоенным пылом. Смех, веселье, счастливое опьянение, и одна только План-Крепен становилась все сумрачнее. Время шло, а тот, кого она ждала, не появлялся, и она уже не скрывала своего разочарования. Альдо и Адальбер вновь и вновь приглашали ее танцевать, но на лице ее появилась дежурная улыбка только тогда, когда к ним подошла мадемуазель Клотильда, села возле госпожи де Соммьер и принялась обмахиваться пригласительным билетом, оставленным кем-то на кресле.

– Я предпочла бы получить совсем другой сюрприз на наше трехсотлетие, – вздохнула она. – Этот тип, обосновавшийся в Гранльё, еще попортит нам нервы! Лично я с его появлением не смогу спать спокойно!

– Он так опасен?

– Трудно себе представить, до какой степени! В те времена, совсем недавние, впрочем, когда он приезжал сюда в качестве гостя бедняжки Изолайн – я знаю, что ее уже нет на свете, и умерших мы должны чтить и молиться за них, – он и тогда уже вел себя как хозяин, а вовсе не как гость. Так что же будет теперь?

– А как к этому относилась старая графиня? Кажется, здесь все любили ее за добосердечие и благородство?

– Да, так оно и было. Гость был для нее особой священной, но она стала единственной, кто умел не только держать в руках хозяйство, но и фон Хагенталя на значительном расстоянии. А несчастная глупышка Изолайн была от него без ума.

– И часто он приезжал сюда?

– По счастью, нет. Только с Изолайн, своей любовницей, по-другому ее никак не назовешь. Но они предпочитали Париж, им было удобно оставлять Гвендолен жить у бабушки. Девочка ее обожала. И я никак не могла понять, зачем гувернантке понадбилось увозить ее среди зимы на север Англии к своей родне, которую девочка знать не знала. Куда естественнее было бы оставить ее в Гранльё, где бабушка не могла на нее надышаться.

– Но ведь бабушка в самом скором времени поехала в Париж и была там убита. Хотим мы того или нет, но все это вместе наводит на размышления, – вздохнула маркиза.

– Безусловно. Но доказательств все-таки нет. Видит Бог, полиция работает очень добросовестно, но в чем можно обвинить Хагенталя, если нет реальных улик? Тем более что именно в это время несколько достойных доверия людей видели его в Вене.

– А Хагенталь навещал когда-нибудь в Грансоне своего родственника, который был крестным отцом его сына?

– Зачем ему это? Я не была знакома со старым дворянином, его знал Лотарь. Он жил словно бы в другом времени, и мне кажется, что Хуго унаследовал от него не только дом и имя! Думаю, ваш племянник рассказывал вам о нем. Ведь он, кажется, был у него незадолго до его смерти?

– Да, рассказывал. Альдо был тронут до глубины души. Старому дворянину не давало покоя давнее преступление, и прежде чем отдать Богу душу, он хотел, по старинному обычаю, вручить выкуп за пролитую кровь. А его крестник живет теперь в Грансоне?

– Скорее, я думаю, он там бывает время от времени. Лотарь знает о нем гораздо больше. Сами понимаете, я не вмешиваюсь в мужские дела.

– Попрошу Альдо поговорить с вашим братом. Вы совершенно правы: эти господа не любят, когда в их дела вмешиваются женщины, – вздохнула маркиза.

Маркиза была довольна своим разговором с Клотильдой, но пока не считала нужным, чтобы милая Клотильда, к которой она прониклась искренней симпатией, знала, что и она тоже полноправный член "команды" своего племянника, как называла их дружную компанию Лиза.

Она скажет, но позже. Непременно скажет. Маркиза, неизменно восприимчивая к флюидам дома, в этом замке чувствовала себя прекрасно и была благодарна милой Клотильде, которая с таким тактом смягчала резкий характер брата. Если быть честными, то пребывание в этом старинном доме без нее можно было бы назвать неприятностью, без которой все охотно бы обошлись. Но благодаря Клотильде гости чувствовали себя великолепно.

Танго, которое танцоры повторили дважды, закончилось. Адальбер усадил немного запыхавшуюся Мари-Анжелин на место. Настроение у нее было хуже некуда.

– Что случилось? Что опять не так? Вы не любите танцевать танго, Мари-Анжелин?

Мари-Анжелин, подбирая шпильками выпавшие из прически волосы, с негодованием взглянула на Адальбера.

– В таком стиле не люблю точно! Странно, что мы оба остались живы! Меня то распластывали по паркету, то сворачивали, как блинчик!

– Так танцуют в Буэнос-Айресе. И вы, наверное, заметили, что мы своей манерой никого не удивили. Напротив! Были и другие пары, танцующие так же, и нам даже аплодировали. Поговорите насчет танго с Альдо. А где он, кстати? Наверное, повел супрефектшу на террасу?

– Нет, его партнерша вернулась и сидит между двумя старушками. Может быть, он...

– Ничего подобного! – сразу же вступилась План-Крепен. – Он пошел за освежающим напитком для своей дамы, она точно в нем крайне нуждается, если он обращался с ней, как и вы со мной, Адальбер.

– Я виноват, но я исправлюсь! В следующий раз вы будете танцевать со мной милый английский вальс.

– Если следующий раз случится.

– А вот и Альдо! Но у него престранное выражение лица.

– Супрефект не одобрил, что его жену держат за бродяжку из Буэнос-Айреса.

– Довольно говорить глупости, План-Крепен, – шепнула сердитой компаньонке маркиза. – Что-то случилось.

– Где ты был? – поинтересовался Адальбер.

– Говорил по телефону. С Ланглуа.

– Так поздно?!

– Сейчас только одиннадцать, и он сам только что поговорил со своим коллегой из Брюсселя. Примерно два часа тому назад произошло весьма печальное событие.

– А можно без предисловий, прямо к делу! – поторопил Адальбер.

– Агату Тиммерманс сбил на улице автомобиль. Она направлялась на улицу Луиз пообедать с друзьями, машина сшибла ее и тут же уехала, не оставив следов.

– А сама Агата? Погибла? – понизив голос, спросила госпожа де Соммьер.

– Нет, но в очень тяжелом состоянии. Неизвестно, придет ли она в сознание. Ланглуа хочет, чтобы ее мать была предупреждена, и желает, чтобы мы приехали в Париж. По крайней мере один из нас.

(обратно)

Глава 12 Неожиданный удар по возвращении...

– Его появление здесь в то время, как какой-то шоферюга отправляет к праотцам его последнюю официальную любовницу, вовсе не доказательство невиновности этого пройдохи, – заявил Водре-Шомар и стукнул кулаком по столу. – В распоряжении этого негодяя, я полагаю, целая шайка!

– Шайка не шайка, но два-три помощника, безусловно, есть, – согласился Альдо.

– Да и одного достаточно, только ловкого, чтобы сбить кого-то на улице и умчаться.

Юбер, Адальбер и Альдо сидели в кабинете Водре-Шомара. Праздник окончился. Его завершил самый великолепный из фейерверков, какие только помнили местные жители. Никому в окрестностях усадьбы и возле озера не удалось в этот день рано улечься спать. Оглушительными аплодисментами был встречен расцветший в небе герб Франш-Конте, каким он был в эпоху, когда строился этот замечательный дом.

Последний тост с "желтым вином", и гости разошлись по домам. Пешеходы брели неверными шагами, кое-кого провожали домой жандармы, а приехавшие на автомобилях пересели на велосипеды, раздобытые по соседству у знакомых или привезенные с собой в багажнике.

Шумный разъезд напоминал весьма своеобразный концерт, потому что у многих рвались из души любимые песни, и, очутившись за порогом, они спешили их допеть.

Адальбер закурил сигарету.

– Полагаю, палач дал промашку, если жертва осталась жива, – сказал он, пожимая плечами. – Без сознания, но жива. Мне кажется, этим нужно воспользоваться и узнать хоть что-нибудь!

– Именно так намерен поступить Ланглуа. Думаю, он уже в пути. Во всяком случае, уж точно садится в машину. У него шофер настоящий ас. Гонит быстрее любого поезда. Он выиграл гонку "24 часа Ле-Мана"^[463]. Вместе со своим патроном, разумеется. Но после перелома бедра Ланглуа уже не так в себе уверен.

– Ты никогда мне об этом не рассказывал, – внезапно оживившись, воскликнул Адальбер. – А почему бы нам не устроить гонки между собой, по-дружески?

– Сейчас комиссару не до гонок, как ты понимаешь. Он позвонит нам завтра около полудня и сообщит о своем решении.

– О каком решении? Насколько я знаю, мы пока не служим в полиции! Мы, так сказать, вольные стрелки.

– Ты забываешь одну вещь: только мы и он знаем, где находится сейчас мать несчастной ненормальной Агаты. И поэтому мы будем делать то, что скажет Ланглуа. Неукоснительно.

Мари-Анжелин распахнула дверь перед мадемуазель Клотильдой с большим подносом.

– Кто хочет чашку горячего шоколада перед сном? Слуги все без рук и без ног, и я отправила их спать, а мы сами сварили вам по чашечке. Утро, мне кажется, очень свежее!

– А тетя Амели?

– Ей отнесли первой. Она уже в спальне, – весело сообщила Клотильда. – Маркиза сказала, что ей есть о чем подумать, и она желает вам всем спокойной ночи.

– И правильно, – сказал Адальбер, подавляя зевок. – Шоколад – гениальная идея, но пора дать отдых нашим бедным мозгам. А я, если еще хоть полчаса пробуду в бальных туфлях, то точно раплачусь! Размышлять лучше всего в тапочках.

Он со вздохом облегчения снял безупречные лаковые ботинки, пожелал всем спокойной ночи и отправился в спальню в черных шелковых носках.

Все разошлись по спальням по примеру разумного Адальбера. Одно за другим гасли окна старого дома, и, наконец, он погрузился в темноту, издав что-то вроде вздоха облегчения.

Одна Мари-Анжелин все еще стояла у окна, завернувшись в большую синюю шаль. Сейчас она снимет драгоценности и бальное платье, снова накинет шаль, в которой ей так уютно, и бесшумно выскользнет из дома, чтобы успеть к семи часам на мессу к аббату Турпену. К сожалению, сегодня ей не придется причащаться. Рассердившись на Альдо, она позабыла обо всем и выпила чашку шоколада. Она больше не сердилась, но все равно не могла понять, зачем ему понадобилось вмешиваться в историю, которая совсем его не касалась? Зачем объявлять, что у Хагенталя уже есть невеста в Брюсселе?

Сказать об этом – значит перебросить мостик между Мари де Режий и Хуго! Если Хуго любит ее – а все говорит о том, что он ее любит, – он поспешит попросить ее руки, и она будет счастлива отдать ему руку и сердце. Разве можно сравнить старого с молодым? Да и разве можно обрадоваться, что стала мачехой любимому?..

И хотя внутренний голос подсказывал Мари-Анжелин, что факелы Гименея зажгутся для молодого Хагенталя еще не скоро, ее не радовало будущее счастье Мари и Хуго.

Но если вдруг мечты уносили ее очень далеко, она все равно не могла себе представить, что остается здесь, отпускает госпожу де Соммьер одну в Париж, оставляет дом, где ее любят и доверяют. И, собственно, ради чего? Ради человека, который моложе ее на несколько лет, который никогда и не помышлял о ней как о своей невесте...

Так что Мари-Анжелин если и просила чего-то у Бога, то только того, чтобы Он погасил в ее сердце любовь, которая отравляет ей жизнь. Как хорошо ей жилось до того, как случилась драма в церкви Святого Августина! Прекрасные драгоценности, окутанные мерцающим ореолом легенд, таили в себе смертельный яд. Они были по-настоящему опасны. Искатели рисковали всерьез. Они рисковали жизнью.

Но зато как торжествовали в случае удачи!

Нет, она не могла допустить, чтобы эти необычайные события, пусть даже очень опасные, прошли мимо нее! Она не могла в них не поучаствовать!

Да, три рубина, о которых сейчас шла речь, не так уж и знамениты. Но это не подделка, Филипп Бургундский купил не три камня, а шесть, и эти три не были знаменитыми "братьями". Они никогда не блестели на головном уборе герцога – таком прославленном! – они сияли на груди любовницы. И значит, не были частью талисмана. Талисмана, который невозможно восстановить – даже если бы Кледерман согласился расстаться с подлинными "Тремя братьями", – потому что нет главного: голубого бриллианта Бургундских герцогов.

Дойдя в своих невеселых размышлениях до голубого бриллианта, Мари-Анжелин горько вздохнула. Она много бы отдала, чтобы отыскать ниточку, которая повела бы их дружную и неразлучную команду к цели. План-Крепен была бы счастлива, хотя сердце Мари-Анжелин при этом омывалось бы горькими слезами.

– Пойду, помолюсь! – решила она и закрыла окно. – Сегодня утром очень сыро. Боюсь, как бы мне не охрипнуть!

И Мари-Анжелин отправилась в душ, чтобы привести в порядок и тело, и мысли.

* * *

Сойдясь за утренним завтраком, все чувствовали, что огни вчерашнего праздника еще не вполне погасли. Мадемуазель Клотильда с искренней радостью получала горячие похвалы от вчерашних гостей и пообещала, что сегодня закажет самые легкие блюда, чтобы дать отдохнуть желудкам, утомленным обилием лакомств и излишком вина. Один Лотарь поглощал еду все с тем же жадным аппетитом, хотя, может быть, разжигал его аппетит гнев, с которым не удалось справиться недолгому сну.

– Режий ума лишился, решив отдать девчонку за этого типа! Я думаю, на его совести не один покойник! Кстати, какие у вас новости? Если я правильно понял, вы сегодня поутру говорили по телефону с полицейским управлением? – обратился он к Альдо.

– Тебя эти новости не касаются, – запротестовала мадемуазель Клотильда. – Ты, надеюсь, не станешь следить за разговорами и письмами наших гостей? А то они не захотят больше к нам приехать, – воскликнула она чуть ли не со слезами на глазах.

– Уверяю вас, мы приедем, – успокоил ее Адальбер, – раскладывая жареную гусятину на куске деревенского хлеба. – Не забывайте, что бельгийские и французские газеты непременно заинтересуются этим дорожным происшествием, и ваши отношения с этим человеком, неважно, плохие они или хорошие, привлекут внимание и к вам тоже.

– Скажу больше, – подхватил Альдо. – Ланглуа будет здесь сегодня вечером. Он хочет собрать как можно больше сведений о фон Хагентале. Этот человек вызывает у него большие подозрения. Вы тоже сможете переговорить с ним.

– Как это мило с его стороны, – воскликнула мадемуазель Клотильда. – Об одном тебя умоляю, Лотарь: не смешивай факты с дурными слухами, которые ходят о бароне. Сохраняй хладнокровие!

– О каком хладнокровии ты говоришь? Не прошло и двух месяцев после смерти его жены, а он принялся за тобой ухаживать! И ты его не прогнала!

– Прошу вас, – вступила в разговор госпожа де Соммьер. – Стоит ли вспоминать то, что стало для Клотильды неприятным воспоминанием!

– Неприятным? Я в этом не уверен! Вы представить себе не можете, как этот змей действует на женщин. В особенности на девушек. В особенности на молоденьких. Думаю, он любит свежатинку, – злобно усмехнулся Лотарь.

– Не будем продолжать, профессор, – вздохнул Альдо. – Иначе и мы станем дурным воспоминанием для мадемуазель Клотильды. А мы так к ней расположены, так восхищаемся ею. Не омрачайте нашей дружбы.

– Ничего я не омрачаю, дорогой друг. Победы господина барона у всех на виду. Он пользуется, очевидно, какими-то тайными снадобьями, потому что лично я не вижу в нем ничего хорошего. Посудите сами. После Клотильды была какая-то испанка, потом англичанка, невестка несчастной графини де Гранльё. Вы сами мне сказали, что вам его представили женихом наследницы шоколадных фабрик Тиммерманса, которая лежит сейчас в больнице. Думаю, эта новость повлияет каким-то образом на его помолвку с Мари де Режий.

– И впрямь что-то слишком много совпадений! – негодующе проговорила госпожа де Соммьер. – Но вот что удивительно, сын совершенно не похож на отца. Неужели он не имеет над отцом никакой власти?

– Власти? – рассмеялся Водре-Шомар. – Конечно, нет! Я понятия не имею, что думает этот жалкий барон, но могу сказать совершенно точно, что сына он ненавидит хотя бы за то, что он моложе и привлекательнее. Особый шарм придает молодому господину сходство с Карлом Смелым.

– Согласен, – сказал Адальбер. – Но неужели Хуго никак не может воспрепятствовать злокозненным действиям своего родителя?

Гневные морщины Лотаря разгладились, и его печальное лицо исполнилось сострадания.

– Пусть даже преступник – и мне очень жаль, что у нас нет тому доказательств, – но этот человек остается его отцом. Хуго чтит божеские законы. Они запрещают ему отдать этого человека в руки правосудия или расправиться с ним самому. А ведь...

Лотарь замолчал, сомневаясь, продолжать ему или нет.

– А ведь?.. – шепотом подсказала ему маркиза.

– Я голову отдам на отсечение, что это чудовище расправилось с матерью Хуго, когда мальчику было лет двенадцать. К этому времени Хуго уже три или четыре года учился в закрытом, с суровыми правилами, коллеже и приезжал домой только на каникулы. Да и то по настоянию крестного, с которым вы, кажется, встречались, Морозини?

– Да, он находился на пороге смерти. И хотел передать мне драгоценный камень, рубин, принадлежавший Карлу Смелому. Во всяком случае, он считал его камнем Карла. И хотел хоть в какой-то мере загладить преступление, совершенное его дедом против одного из моих родственников. Отдать выкуп за кровь, так сказать.

Взглянув на Адальбера, опустившего в знак согласия веки, Альдо достал бумажник, вытащил из него замшевый мешочек и вытряхнул на ладонь рубин.

– Вот он!

– Чудо что за камень! – восхитилась мадемуазель Клотильда.

– Сначала я подумал, что это один из "Трех братьев". Эта мысль меня просто пронзила, потому что я знал, где они находятся. Я поехал и проверил их сохранность. А по поводу этого встал в тупик. Но ваш брат просветил меня, сказав, что герцог Филипп купил не три, а шесть рубинов и три подарил матери Великого бастарда Антуана, в которую был тогда влюблен.

Драгоценность переходила из рук в руки, и вдруг Юбер произнес:

– А я удивляюсь, почему барон, безусловно, зная местонахождение рубина, не расправился со старичком рыцарем до того, как он подарил его вам.

– Думаю, потому, что не подозревал о намерении старого рыцаря. Наследство должно было достаться ему, и он, так сказать, экономил на одном убийстве. Но наследство досталось сыну, а рубин – вам.

– И у него нет ни малейшего шанса стать моим зятем, – сообщил Альдо, когда рубин, обойдя стол, вновь вернулся к нему в руки. – Моей дочери всего шесть. А будь она старше, я бы ни секунды не задумался и избавил бы нашу землю от этого чудовища.

– Невзирая на последствия? – поинтересовался Лотарь.

– Невзирая на последствия! И думаю, что порядочный адвокат сумел бы доказать, что я имел право от него защититься.

– Но для этого нужно, чтобы он все-таки на вас напал. А он устраивает свои грязные дела так, что его жертвы погибают в его отсутствие.

– Убежден, что с подобным затруднением можно справиться. Каким образом? Не так давно мы с Видаль-Пеликорном имели дело с похожим мерзавцем. Он был еще хуже, поскольку отличался непомерной жестокостью. В своем кармане он носил смертносное оружие. Но эту историю я вам расскажу потом. А сейчас пойду узнаю последние новости Ланглуа.

– Мне кажется странным, – начала План-Крепен, – что страсти разгорелись вокруг этого рубина в краю, где царит легенда о другом, куда более крупном рубине.

– Так пусть Клотильда расскажет вам легенду о царице змей, – улыбнулся ее брат.

– Охотно расскажу, – отозвалась она. – А почему не ты сам?

– Бабушкины сказки! – отмахнулся он. – Ты их обожаешь! Рассказывай!

Клотильда слегка покраснела, увидев, что все на нее смотрят.

– Я и правда люблю эту историю, хотя, конечно, это всего-навсего сказка.

Давным-давно жила в наших краях девушка, и красивее ее не было на свете. Никто не знал, дриада она или наяда, потому что жила она в чаще леса, возле родника и горного водопада. Сказочная эта красавица носила сверкающую одежду и диадему на голове, а в диадеме сиял огромный ярко-алый рубин. Мужчины мечтали о нем так же жадно, как о самой девушке. А о ней знали только, что она любит купаться и плавать в озерах, водопадах, источниках, каких так много в наших горных краях. Всякий раз, когда она входила в воду, она снимала с себя сверкающую одежду и поверх укладывала диадему...

– Она позволяла смотреть на себя и приближаться? – удивился Альдо. – Такое редко встречается в легендах.

– Ей нечего было бояться. Если кто-то протягивал к ней руку или пытался завладеть рубином, со всех сторон, неведомо откуда, сползались змеи.

– Ужас какой! – воскликнул Адальбер. – Я страшно боюсь змей. Мне кажется, я бы умер, если бы хоть одна подползла ко мне.

– Между тем в Египте змеи так и кишат, – насмешливо напомнил Альдо. – И как ты с ними управляешься?

– Выбираю: убежать со всех ног или пустить в нее пулю. Если только есть время на выбор... Что за глупый смех, Альдо! Если змея ко мне приблизится, у меня может случиться разрыв сердца. Единственная, какую я способен видеть более или менее спокойно, это золотой урей, кобра с раздутым воротником на пшенте^[464] египетских фараонов. Если только изображение стилизовано и далекоот реализма.

Исповедь Адальбера была встречена веселым смехом. Не засмеялись только Юбер де Комбо-Рокелор.

– Нашли над чем смеяться, – пробурчал он. – Это как головокружение, есть, и все тут. Не боа-констрикторы, конечно, но змеи у нас повсюду, в любом сыром болотистом уголке. Вот у меня на факультете был ученик, здоровый крепкий парень двадцати лет, и что вы думаете? Умер в одночасье от сердечного приступа! Бродил где-то по лесам и болотам, прилег отдохнуть, задремал, а когда проснулся, увидел на себе невинного ужа!

Довольно трудно было обрадоваться такой истории, и мадемуазель Клотильда, как мудрая хозяйка дома, поспешила сменить тему разговора и принялась расспрашивать Адальбера о его последних раскопках в Египте.

– В последнее время я не езжу на раскопки, – ответил он, – я задумал написать книгу о женщинах-фараонах. Но знаете, как только я сажусь за письменный стол, что-то как будто нарочно случается, и меня отвлекают какие-то...

– Какие-то? – обиженно прервал его Альдо. – Значит, тебе в тягость наши совместные поиски?

– Какие-то очень серьезные дела. Так тебя больше устраивает? Если вы мне позволите, мадемуазель Клотильда, я возьму еще кусочек шоколадного торта. Он божественен!

– Не стесняйтесь! Ешьте на здоровье!

* * *

Положение обязывает. Друзья встретились с Ланглуа в доме супрефекта. Хозяйка здешних мест не могла допустить, чтобы значительное лицо, прибывшее из Парижа, останавливалось неведомо где, когда в их распоряжении находился старинный элегантный особняк. Снобизм был единственным недостатком этой очаровательной женщины. Ланглуа принял ее предложение, уточнив, что речь идет о деловом визите, что он не потерпит ни обедов, ни ужинов в свою честь, что он при исполнении служебных обязанностей. В итоге он получил не только замечательно удобную спальню, но еще и кабинет, обитый кожей, с плотно закрывающимися дверями.

– Господи Боже мой! – восхитился Адальбер, войдя в этот кабинет. – Да мы словно во Втором управлении, ей-богу! Изоляция здесь не хуже!

– Супрефект позаботился об этом в те времена, когда утечка информации могла быть особенно опасной. Шла война, Понтарлье пограничный город, его можно понять.

Шеф полицейского управления принял друзей с сердечностью, омраченной тревогой.

– Надеюсь, что у вас для меня найдутся хорошие новости, потому что привезенные мной не из лучших, – начал он.

– Бывшая баронесса Вальдхаус умерла? – встревожился Альдо.

– Нет, но прогнозы врачей не внушают оптимизма. Вполне возможно, она останется в живых, однако травма головы повлияет на ее умственные способности. Сейчас ее речь – несвязный поток слов, который звучит порой весьма странно.

– Что еще говорят врачи?

– Пока не могут сказать ничего определенного. Со дня на день к ней может вернуться разумная речь. Но может и не вернуться.

– Безусловно, нужно предупредить ее мать, и, если хотите...

– Она уже предупреждена. Ваш тесть, ему, похоже, очень нравится в "Рудольфскроне", предложил доставить ее к постели больной на своем самолете. Самолет теперь, кажется, его любимое средство передвижения. К тому же он проникся симпатией к этой даме точно так же, как и обе хозяйки дома. Кстати, – добавил Ланглуа с улыбкой, – ваша супруга желала бы знать, увидитесь ли вы с ней до наступления Рождества? И мне тоже стало интересно, какие у вас планы?

– Никаких особенно планов, просто Лиза любит, когда штормит, – заметил Адальбер.

– Значит, судьба ей пошла навстречу, шторм у нее всегда под боком. Не сердитесь, Морозини, мы просто шутим. Ваша жена прекрасно понимает, что "Рудольфскрон" для вас – олицетворение застоя. У меня, кстати, для вас письмо.

Альдо улыбкой поблагодарил комиссара и спрятал письмо в карман.

– Вернемся к здешним событиям. Кое-что я уже знаю от своих хозяев, например, что господин Водре-Шомар выставил неких гостей за дверь.

– Не разыгравайте нас, господин главный комиссар! – отозвался Адальбер. – Вы знаете намного больше! Не думаю, что ваша очаровательная хозяйка утратила одно из главных своих достоинств – дар живо и подробно описывать происходящее.

– Не знаю. Мне сообщил об этом ее супруг, а он человек сдержанный. Он кратко изложил факты: господин де Режий, старый друг Водре-Шомара, пришел на праздник с дочерью Мари. И он, и она были приглашены по всей форме. Приглашения не получил жених мадемуазель Мари, Карл-Август фон Хагенталь, и у хозяина дома было что предъявить ему в качестве упрека.

– А его сын получил приглашение?

– Хуго? Ну, разумеется. Его здесь все только хвалят. Рыцарь-монах, к тому же похожий на Карла Смелого.

– Мечта всех женщин?

– Да уж, несомненно! – заметил Альдо и отвернулся, закуривая сигарету.

Больше он ничего не сказал, но Ланглуа продолжал смотреть на него очень пристально. Потом перевел взгляд на Адальбера, но тот был занят поисками носового платка, шарил по всем карманам и никак не мог найти.

– Понятно, – произнес наконец комиссар, помолчал немного и продолжал: – Я заговорю об этом только в случае необходимости... И только с госпожой де Соммьер. Однако вернемся к Карлу-Августу... жениху уже третьей невесты! Причем предыдущая исчезает ровно тогда, когда он просит руки следующей.

– Чудеса, не правда ли? – зло усмехнулся Альдо. – Однако надеюсь, что мадемуазель де Режий нечего опасаться. На этот раз он женится, чтобы преградить дорогу сыну, который тоже влюблен в эту девушку.

– А что думает об этом господин де Режий?

– Он, похоже, не против этого брака... Будущий зять только что купил замок Гранльё. Режий нам об этом сообщил.

– А как он мог это сделать?

– Как обычно делают покупки, – ответил Альдо. – Замок поставили на продажу. Он его купил. Проще некуда.

– Я так не думаю. И еще меньше верю в череду счастливых совпадений. Очередная титулованная невеста исчезает с пути Хагенталя именно тогда, когда он в отъезде. Причиной всегда бывает непредвиденная случайность. Сердечница ни с того ни сего пугается до смерти. Женщина отменного здоровья переходит улицу, и ее вдруг сбивает автомобиль. Сам барон живет в полном одиночестве точно так же, как его сын. Не держит ни слуг, ни камердинера. Как вам все это?

Альдо пожал плечами.

– Или он необыкновенно хитер, или мы видим только верхушку айсберга. Кстати, об Изолайн де Гранльё! Адальберу есть, о чем вам поведать. Древняя легенда здешних мест может быть уместной и сегодня. Давай, Адальбер, не стесняйся. Фобия есть фобия, это же не порок!

Адальбер, надо признаться, без большой охоты, рассказал о своих взаимоотношениях со змеями. Ланглуа спокойно выслушал его, а когда бедняга закончил, расхохотался от души. Он так хохотал, что Адальбер невольно насупился.

– Никогда не думал, что кого-то так насмешу, – пробурчал он себе под нос.

– Еще бы, дорогой, просто до колик! И вы тоже можете со мной посмеяться. Дело в том, что я точно так же боюсь змей! Но вы правы, тут есть о чем подумать. А теперь вернемся к вашим планам. Вы разъезжаетесь по домам, не так ли?

– Мы собирались уехать завтра или послезавтра, но наши хозяева так настойчиво просят нас задержаться, что это показалось бы невежливым...

– А сами-то вы чего хотите, Морозини?

– Как можно скорее увидеть парк Монсо, а потом Венецию... Хотя я не уверен, что мои домашние желают того же. Вы позволите?

Альдо достал из кармана письмо Лизы, торопливо его распечатал, быстро пробежал, улыбнулся и снова спрятал в карман.

– Неужели смешное? – поинтересовался Адальбер.

– Скорее неожиданное. Госпожа Тиммерманс, похоже, завоевала там всех, начиная с моего тестя. Они только что вместе улетели в Брюссель все на том же чертовом самолете. Конечно, она беспокоится за свою дочь, сознание к ней вернулось, но общее состояние не улучшилось.

– Если вернулось сознание, то какого еще улучшения желает твоя Лиза?

– Улучшения здоровья. Агата смогла описать, что с ней произошло, но ей все так же плохо. Она потихоньку угасает...

– Она упоминала о фон Хагентале?

– Да, упомянула один-единственный раз, желая отвести от него любые подозрения. В то время, когда с ней случилось несчастье, он находился в Вене, она на этом настаивает. Она не желает видеть полицию. Просит, чтобы ей дали спокойно умереть.

– Невероятно! – воскликнул Адальбер. – А увидеться с Хагенталем она не хочет?

– Нет, не хочет. Когда ее спросили об этом, она потребовала зеркало, посмотрелась в него и категорически отказалась его принимать.

– Она так ужасно выглядит?

– Нет, как пишет Лиза со слов ее матери. Ничего непоправимого. Нет даже необходимости прибегать к услугам профессора Зендера, но в своем горячечном воображении она видит себя "изуродованной" и не желает принимать его "жалости".

Ланглуа отказало его знаменитое хладнокровие. Он встал и принялся расхаживать по кабинету.

– Черт бы меня побрал! Вы можете мне сказать, что такого необыкновенного в этом прохвосте не первой молодости?

– Даже не пытайтесь понять! – вздохнул Адальбер. – Это называется шарм, притягательность, колдовство. Если обратиться к истории великих соблазнителей, то сразу бросается в глаза, что все они не красавцы. Дон Жуан, Казанова, разумеется, не уроды, но и красотой особой не отличались. И вот поди ж ты! Какие списки побед за ними! Я уж не говорю о Лозене, он был малорослым и некрасивым. А маршал Ришелье? В восемьдесят лет он женился на девчушке, которой и восемнадцати не было, и ухитрялся ей изменять. Спорь не спорь, а ясно одно: Агата Вальдхаус, красивая и весьма экстравагантная женщина, тоже стала жертвой его чар. Она его любит и не желает предстать перед ним не во всеоружии.

– А рубин? Что с ним?

– О рубине Лиза ничего не пишет. Иногда мне кажется, что ей до смерти надоели все украшения, драгоценности, камни и прочее. О рубине нужно спросить Кледермана. Он им занят больше всех.

Ланглуа остановился перед Альдо.

– Может, спросите тестя, Морозини? Вы ведь, кажется, в большой дружбе?

– Но только не тогда, когда речь о камнях. Третий-то рубин у меня. Он сразу захочет заполучить его.

– Вас это огорчит?

– Как сказать! В общем, если это поможет вам и прекратит подвиги вышеозначенного персонажа...

– Спасибо! Еще один вопрос! По мнению Видаль-Пеликорна, сын фон Хагенталя обладает теми же способностями, что и отец. Это так?

– Нет. Он моложе, без всякого сомнения, красивее и обладает удивительным внешним сходством с Карлом Смелым. Для романтической души в нем гораздо больше обаяния, чем в его батюшке. Но много ли теперь романтических душ?

Серые глаза полицейского посмотрели прямо в глаза Альдо, и он не отвел взгляда, когда Ланглуа произнес:

– Ну, по крайней мере одна-то есть, так ведь?

– Да, возможно...

– Ну так увозите ваших дам в Париж как можно скорее! Пора расставаться с мечтами и возвращаться к действительности!

* * *

– Неужели вам в самом деле нужно уезжать? – огорчилась мадемуазель Клотильда. – А я так радовалась, что покажу вам наши красоты! Вы видели самую малость! А князь Морозини собирался вместе с моим братом изучать какие-то пещеры!

– Они не отказываются от этой мысли, но как-нибудь в другой раз, – ответила тетушка Амели, беря под руку милую хозяйку дома. – А теперь нам нужно как можно скорее попасть в Париж. Альдо спешит в Венецию, его там ждут, как манну небесную. Но я обещаю, что мы непременно приедем к вам еще. Ваше гостеприимство забыть невозможно!

– Правда?

Клотильда едва не расплакалась. Старая дама наклонилась и поцеловала ее.

– Вы еще сочтете нас навязчивыми!

– Быть такого не может!

– Не зарекайтесь. Вы еще не знакомы с семейством Альдо. У него трое чудесных детишек, но порой голова от них идет кругом. И еще жена, Лиза, она тоже хотела бы с вами познакомиться.

– Неужели? И какая же она?

– Очень красивая, любящая жена и заботливая мамочка... Иногда чуть-чуть слишком швейцарка. Но это только придает ей очарования. Так что мы не прощаемся. Мы говорим "до свидания", как поют американцы.

– Но мой дом так опустеет...

Слова мадемуазель Клотильды не были пустой светской любезностью, она искренне привязалась к своим нежданным гостям. К госпоже де Соммьер она испытывала симпатию, а к дю План-Крепен настоящую дружбу, восхищаясь ее многочисленными талантами. В обществе этой удивительной женщины время летело незаметно! А что касается неразлучников Альдо и Адальбера, Клотильда даже сказать не могла, кто ей больше пришелся по сердцу. И если быть честной, то не горевала она об одном только Юбере. Ей очень не нравился его своеобразный смех, обнажавший лошадиные зубы, она находила его злобным. Как-то на склоне дня она отважилась проследовать за ним до конца парка: профессор вышел к озеру, поднялся на вершину холма и, оборачиваясь последовательно на все четыре стороны света, издал что-то вроде военного клича. "Хэ-хок!" – кричал он, и у нее кровь заледенела в жилах. Она поделилась своими переживаниями с Адальбером – он казался ей самым добродушным в этом семействе – и услышала в ответ веселый смех.

– Не говорите, что ваш брат и словом не обмолвился об изысканиях профессора о кельтах. У себя в Шиноне он и сам считается немножко друидом.

– Как вы сказали? Друидом?

– Ну да! Их осталось на земле куда больше, чем нам кажется. А что до Юбера, то он не может спокойно видеть рощи, деревья, холмы, горы и бог знает что еще, чтобы в определенный день не пойти туда на закате солнца и не выкрикнуть старинный клич, призывающий к единению.

– Он так поступает всюду, где бывает?

– Всюду. Мне кажется, он пробовал проделать это в полнолуние на Монмартре, но остался недоволен. Жаловался, что собор Сакре-Кёр занимает слишком много места. Вы можете быть совершенно спокойны, профессор Юбер не опасен.

– Но я слышала, что друиды приносили человеческие жертвы.

– Выбросьте это из головы раз и навсегда. Профессор не способен убить даже курицу. У него в усадьбе есть куры, но, когда кухарка хочет одну из них зажарить на вертеле, он посылает за курицей на ферму, говоря, что не может есть знакомых! Так что вам не о чем беспокоиться.

Она и не беспокоилась, но об отъезде Юбера не жалела.

Настал день отъезда. О нем столько говорили, что незамеченным он пройти не мог. Он очень порадовал инспекторов Дюрталя и Лекока, которые пребывали здесь инкогнито по распоряжению Ланглуа. И всех тех, кто считал манеру вести себя Альдо и Адальбера вызывающей.

Накануне отъезда все были тихи и молчаливы. Адальбер пытался шутить, но неудачно. План-Крепен едва сдерживала слезы, тетя Амели нервничала и раздражалась. Где привычная, уютная, семейная атмосфера?

За прощальным обедом госпожа де Соммьер спросила Альдо, не намерен ли он немного задержаться в Париже? Она очень на это рассчитывала. Перспектива остаться наедине с плачущей План-Крепен ничуть ее не радовала. Она прекрасно понимала бедняжку, но кому от этого легче?

– Задержусь на несколько дней. Ги сказал мне по телефону, что послал на улицу Альфреда де Виньи каталоги двух ближайших аукционов в Друо. Из Парижа я позвоню Морицу и попрошу его переправить мое семейство на его воздушном змее обратно в Венецию и поеду туда сам. Луиза Тиммерманс, как я понимаю, уже в Брюсселе и ухаживает за дочерью.

– Ей стало лучше?

– Никто не знает. Даже врачи ничего не могут сказать. Но я думаю, она сделает все возможное и невозможное, чтобы вытащить Агату, ведь она ее дочь.

– Другого и предположить нельзя, – согласился Адальбер. – Как это все неприятно. В ближайшие дни съезжу в Икль. Луиза повела себя так по-дружески, когда у нас были неприятности в Биаррице, а я перестал подавать о себе вести. Мне даже немного стыдно.

– Пожалуйста, не расслабляйся. Забыл, наверное, что милая Агата намеревалась организовать твое похищение. Думаю, что мне стоит поехать вместе с тобой, а потом уж отправиться в Венецию.

Мари-Анжелин сидела молча, и в этом не было ничего удивительного. Все испытывали чувство неудовлетворенности, всем казалось, что главное дело так и не сделано. И это чувство только росло, когда они вспоминали о друзьях, которых вот-вот оставят. Мадемуазель Клотильда расцеловала их со слезами на глазах. А ее брат, целуя руку маркизы, испустил вздох, который мог бы повалить дерево.

Юбер уехал на поезде накануне, "не желая никого затруднять", с настроением хуже некуда. Видно, эхо франш-контийских гор и лесов не ответило должным образом на его призывы.

Вернувшись в Париж, обитатели улицы Альфреда де Виньи обрадовались привычному ходу жизни, словно сменили бальные туфли на домашние тапочки.

План-Крепен с воодушевлением отправилась в шесть часов утра к мессе в церковь Святого Августина, но тут же увяла, попав в объятия своих подруг. Желая избежать лишних расспросов, сразу же объявила, что неважно себя чувствует. И подруги ей охотно посочувствовали, заметив, что и выглядит она неважно, а это очень удивительно, ведь она дышала целебным горным воздухом.

В особняке ритуал подачи шампанского в пять часов дня снова соблюдался неукоснительно. Но госпожа де Соммьер почему-то не находила в нем прежнего удовольствия. "Братья" Альдо и Адальбер сразу же обратили на это внимание.

– Вы разлюбили шампанское, или последняя партия оказалась не на высоте?

Воспользовавшись отсутствием Мари-Анжелин, отправившейся на кухню, маркиза ответила, печально пожав плечами после того, как поставила на стол полный бокал:

– Попробуйте повеселиться в обществе Девы Марии Страждущей и потом расскажите мне, как прошел праздник.

– Потерпите немного, все наладится, – ободрил маркизу Адальбер. – Здоровье у вашей компаньонки крепкое, ум острый, и с ее любознательностью долго она тосковать не сможет.

– Не уверена. Скажу честно, я не понимаю, к чему все идет. Днем она больше находится в церкви, чем со мной. Утреня, вечерня, елеопомазание, процессия, она ходит на все службы подряд. Того и гляди в монастырь уйдет.

– А что, если вам обеим поехать со мной в Венецию? – предложил Альдо. – Готов поклясться, вам там будет чем заняться.

– А когда ты едешь?

– Послезавтра. Завтра последний аукцион. Так что собирайте вещи и вместе полюбуемся прекрасной лагуной. Кстати, почему бы не поехать и тебе, Адальбер, если нет срочных дел в Париже? Мы бы обсудили с тобой кое-какие вопросы. Не так-то легко отделаться от Карла Смелого, если сунул нос в его дела.

– Почему бы и не поехать, в самом деле?!

В этот день тетушка Амели пила шампанское с гораздо большим удовольствием. Но на следующее утро...

Альдо, собираясь отправиться в Друо к открытию, чтобы как следует познакомиться с выставленными драгоценностями, распродажа которых должна была начаться во второй половине дня, завтракал в столовой. Он уже развернул "Фигаро", чтобы быстренько просмотреть новости, как вдруг вошел Сиприен, торопливо ковыляя на своих больных ногах. Он передал Альдо письмо, и, когда он передавал его, руки у него дрожали.

– В комнате мадемуазель дю План-Крепен открыло сквозняком окно, я вошел и вот что увидел у нее на письменном столе.

"Он в опасности, он зовет меня! Я не могу оставить его без помощи, не попытавшись спасти. Прошу прощения у всех вас. Особенно вашего прощения, Альдо! Я никогда не думала, что позволю себе совершить то, что совершаю... Умоляю не пытаться следовать за мной. Вы подвергнете слишком много жизней смертельной опасности. Ваша Мари-Анжелин".

* * *

Гневное "Черт побери!" готово было сорваться с губ Альдо, и он уже бросился к телефону, чтобы позвонить Адальберу, но остановился.

Неожиданная мысль промелькнула у него в голове. С чего вдруг эта сумасшедшая девица просит у него особого прощения?..

Он полез за бумажником. Раскрыл его.

– Черт!..

Мешочек с рубином исчез.

Сен-Манде,

13 сентября 2013

(обратно) (обратно) (обратно)

Жюльетта Бенцони Книга 14. ТАЛИСМАН ОТЧАЯННЫХ

Часть первая Где искать?

Глава 1 Все сначала

Обнаружив, что в бумажнике нет рубина, потрясенный Альдо, побелев как полотно, снова опустился на стул в столовой, хотя завтрак уже давно закончился. Сиприен с тревогой смотрел на него. Впрочем, у старичка-дворецкого госпожи де Соммьер за плечами был немалый опыт, поэтому он поспешил за бутылкой старого арманьяка и прихватил не обычную рюмку, а стаканчик. Наполнив его чуть ли не до половины, Сиприен протянул «лекарство» жертве ограбления, и несчастная жертва не только выпила его одним глотком, но и попросила еще. Вторую порцию арманьяка Альдо пил с гораздо большим чувством, продолжая внимательно разглядывать потолок.

– Маркизе уже известно? – осведомился он.

– Князь изволит шутить?

– Если честно, мне не до шуток. Происшествие, признаюсь, не из веселых.

– Госпожа маркиза всегда завтракает вместе с мадемуазель Мари-Анжелин, после того, как мадемуазель возвращается из церкви. Обычно около восьми, самое позднее, в половине девятого.

– Значит, нам надо поторопиться! Сиприен, пожалуйста, пойдите и позвоните господину Видаль-Пеликорну! Пусть бросает все и приезжает немедленно! Даже в пижаме! Я не отважусь сообщить маркизе новость без него!

Несмотря на преклонный возраст, Сиприен резво затрусил к телефону. Альдо тем временем допил арманьяк, по-прежнему не отрывая глаз от потолка, словно надеялся, что нимфы, слетевшиеся к хрустальной люстре во времена Второй империи^[465], помогут ему разрешить возникшие трудности.

Плечо к плечу с Адальбером Альдо справлялся и с более серьезными неприятностями, другое дело, что сам Адальбер порой становился неодолимым препятствием. Сейчас Альдо молил про себя всех богов, чтобы тетушка Амели не позвонила раньше, чем приедет Адальбер.

Адальбер превзошел сам себя: не прошло и десяти минут, как знакомый рев красного малыша «Амилькара» потревожил тишину квартала Монсо. Альдо ринулся навстречу другу и не мог не улыбнуться, увидев его: нет, конечно, не в пижаме, но почти – в клетчатых домашних тапочках, старых вельветовых штанах и домашней куртке с бранденбурами. Густых светлых волос Адальбера, уже кое-где пронизанных серебряными нитями, явно не успела коснуться ни щетка, ни расческа, а лишь пятерня хозяина.

Адальбер выпрыгнул из автомобиля и вбежал в распахнутую перед ним дверь.

– Неужели правда? – с порога спросил он. – Она не могла этого сделать!

– Еще как могла!

– Прихватив твой рубин?!

– Рубин – не самое печальное в этой истории, но представь себе: да, она взяла его с собой.

Адальбер сразу же взглянул туда, куда незадолго до этого смотрел его друг: на лестницу, ведущую на второй этаж.

– Ты считаешь, что нам лучше вдвоем сообщить эту новость тете Амели?

– Представь себе, да. Глупо, правда? Мне даже немного стыдно за свое малодушие.

– Успокойся, на твоем месте я поступил бы точно так же. Ну что, идем?

В ту же самую секунду грянул гром, которого они так опасались, – маркиза де Соммьер позвонила. Шагая в ногу, друзья поспешно преодолели лестницу и подошли к дверям спальни маркизы в тот самый миг, когда Луиза, ее горничная, забирала поднос с завтраком из подъемника. Старушка, похоже, очень обрадовалась, увидев перед собой обоих друзей.

– Господа желают войти первыми? Или они позволят мне принести завтрак горячим?

– Не беспокойтесь, Луиза, я сам отнесу завтрак, – успокоил старушку Альдо и забрал у нее тяжелый поднос, на котором рядом с чашкой лежал утренний номер «Фигаро».

Держа поднос одной рукой, он легонько постучал в дверь и вошел, не дожидаясь приглашения. Адальбер последовал за ним.

Госпожа де Соммьер в нежно-голубой ночной кофточке с валансьенскими кружевами и бантиками, соперничающими изяществом с чепцом «шарлотт» и ее пышными седыми волосами, с прямой спиной, высоко подняв голову, сидела на кровати. Несмотря на свои восемьдесят лет, она не утратила красоты, а главное, величественности. При виде Альдо с подносом и Адальбера в клетчатых домашних тапочках и старой куртке, зеленые глаза маркизы удивленно раскрылись, а брови приподнялись. Ее рука нащупала любимый лорнет с изумрудами. Внимательно оглядев друзей, она похлопала рукой по постели.

– Поставь поднос сюда, Альдо, – распорядилась она с улыбкой, которая тронула только губы, не коснувшись глаз. – И распорядитесь, чтобы вам принесли кофе или, бог знает, что еще, что поможет вам примириться с этими ужасами.

– Ужасами? – в унисон переспросили друзья. – Так вы уже все знаете?

– Знаю – что? Что План-Крепен отправилась к человеку, которого сочла главным героем своей жизни? Знаю. Во-первых, если бы она была на мессе, то давным-давно уже вернулась бы домой. Во-вторых, этой ночью я слышала очень странные звуки: как будто упало что-то тяжелое. Это падение сопровождалось приглушенным проклятием. Но если у меня и оставались сомнения, то появление рычащего «Амилькара», а потом Адальбера в шлепанцах избавили меня от них. Мари-Анжелин уехала, я не ошиблась?

– Вы предполагали, что она может уехать, но не сделали и шагу, чтобы ей помешать? – воскликнул Альдо с нарастающим возмущением.

– А что я, по-твоему, могла сделать? Умолять ее не совершать безумства? Валяться у нее в ногах? Запереть в погребе? Вы сами прекрасно знаете, что преграды только укрепляют ее упорство.

– Но не ум, – меланхолично заметил Адальбер. Он уселся на край кровати и намазывал маслом еще теплую бриошь. – Я думаю, что она получила от кого-то письмо.

– Я в этом уверена. У меня в доме никто и никогда не следил за ее почтой. И я сама никогда бы не стала следить за перепиской моей дочери или племянницы.

– А вам не кажется, что вы чересчур снисходительны?

– Нет, – решительно отрезала старая дама. – Если бы Мари-Анжелин было лет пятнадцать или шестнадцать, другое дело. Присматривать за ней было бы моим долгом. Но в ее-то годы!

У Альдо было иное мнение на сей счет, но он предпочел держать его при себе и не противоречить маркизе. Дрожь в голосе тети Амели, ее повлажневшие глаза говорили, что она взволнована куда больше, чем хотела бы показать. Адальбер был совершенно такого же мнения, но решил подвергнуть чувства тети Амели дальнейшему испытанию.

– А знаете, что самое неприятное? – начал он. – То, что Мари-Анжелин прежде, чем покинуть ваш дом, а покинула она его, без всякого сомнения, этой ночью, обчистила карманы Альдо и забрала с собой рубин.

Маркиза окаменела, не находя слов. Потом подняла глаза на племянника и умоляюще прошептала:

– Этого не может быть! Только не Мари-Анжелин! Это кто-то еще…

Альдо не стал говорить, что всю ночь проспал сном праведника, а у его вечернего кофе был какой-то странный привкус. Госпожа де Соммьер, сраженная ужасной новостью, по-прежнему беспомощно повторяла:

– Нет, это невозможно! Только не План-Крепен! Она не могла!

Альдо присел рядом с ней и обнял внезапно ссутулившиеся плечи.

– Тетя Амели! Вы сами знаете, что, полюбив, человек готов на все, что угодно!.. Или когда ему кажется, что он полюбил. У нас с Адальбером тоже есть на счету такие подвиги. Хвастаться ими не приходится, но факт остается фактом.

– Конечно, я сама это прекрасно знаю, и, если бы речь шла о ком-то другом, не увидела бы в этом ничего невероятного. Но обокрасть тебя?! Своего, можно сказать, брата?!

– Как раз брата и можно, – засмеялся Адальбер. – Чего только в семьях не случается! Скажите лучше, что будем делать дальше?

– Для начала хорошенько изучим все факты, – ответил Альдо и развернул письмо Мари-Анжелин, в котором она признавалась в совершенном преступлении. Он хорошенько его разгладил и положил на кровать возле маркизы. – На мой взгляд, тут есть неувязки. Она пишет, что ее призывает на помощь любимый, то есть, как мы понимаем, Гуго фон Хагенталь. Но мы знаем, что он сделал все возможное и невозможное, чтобы убедить ее вернуться домой и больше не вмешиваться в его дела. И вдруг ни с того ни с сего он умоляет поспешить к нему на помощь и вдобавок забрать с собой рубин, который, не будучи фальшивым, все-таки никогда не имел никакого отношения к «Трем братьям» Карла Смелого^[466]. Ну? Что вы об этом скажете?

– Что писал ей вовсе не Гуго, а его драгоценный папочка, который, очевидно, прекрасно умеет подделывать почерк сына. Иными словами, нашу План-Крепен заманили в ловушку!

– Но она же, черт побери, не полная идиотка! Если ее попросили взять с собой рубин, она даже не удосужилась поразмыслить над этой странной просьбой?!

– Не удосужилась, если почерк Гуго, который она прекрасно знает, был идеально подделан, – высказала свое мнение маркиза. – Мы повстречали этого молодого человека по дороге, когда ездили с Клотильдой на прогулку. Он остановился побеседовать с аббатом Турпеном, и я имела возможность хорошо рассмотреть его. Мне, конечно, трудно себе представить, что юный Карл Смелый позовет себе на помощь слабую женщину, надеясь на нее опереться, и отвергнет при этом помощь полиции. Его сходство с Карлом Смелым поразительно. Молодой человек обладает шармом, но это шарм человека сурового, воина не нашего века. Его легче представить себе в железном шлеме, чем в фетровой шляпе. Судите сами, каким ореолом окружен его образ в глазах Мари-Анжелин. Ореол легенды и ореол трагической судьбы. Я не удивляюсь, что она позабыла все доводы рассудка и устремилась к нему, чтобы вновь оказаться рядом. И если понадобится, вместе с ним умереть!

Все сидели молча. Тишину нарушил вопрос Альдо:

– Тетя Амели, а если бы вы знали о намерениях Мари-Анжелин, вы бы позволили ей уехать?

– Да, – твердо ответила старая женщина, глядя в самую глубину глаз племянника. – Потому что Мари-Анжелин тоже как будто не принадлежит к нашему вялому веку.

– Вялого? Неужели? – возмутился Альдо. – А миллион погибших добровольцев на войне, которую мы с вами пережили? Правда, мы видели больше грязи, чем белых плюмажей, но напомню, что и Карл Смелый умер на грязном снегу замерзшего озера.

– Вам не о чем спорить, вы оба правы, – вмешался Адальбер. – И вы прекрасно знаете, что План-Крепен всегда мечтала о рыцарях и Крестовых походах. Но я спускаю вас на грешную землю и спрашиваю еще раз: что мы будем делать?

– Я считаю, что вопреки ее просьбе мы должны позвонить комиссару Ланглуа, – сказала маркиза. – Полагаю, что сама она прямиком отправилась в Понтарлье. А поскольку инспекторы Дюваль и Лекок находятся там неотлучно, думаю, им удастся перехватить ее, как только она приедет. Если она села на поезд, то ехать ей еще порядочно. А я не вижу, каким другим транспортом она могла туда отправиться.

– А почему не на автомобиле, как в первый раз?

– Нет, она побоится. Она же влюблена, а не окончательно сошла с ума. А вот куда она поехала: в Понтарлье или в другое какое место, нам доподлинно неизвестно. Ее герой часто живет в «Сеньории», в Грансоне, так что она вполне могла сесть на поезд и поехать в Ивердон, он рядом с Грансоном.

Альдо внезапно вскочил и чуть ли не бегом побежал к телефону – аппараты теперь были расставлены в доме повсюду, кроме спальни маркизы. Адальбер последовал за ним.

– Кому ты собираешься звонить? Ланглуа?

– Нет, жене. Хочу узнать, где сейчас находится тесть, пристрастившийся к перемещениям по воздуху.

– В самом деле, его конек подошел бы нам сейчас как нельзя лучше. Другое дело, что в этот час не так-то просто дозвониться до «Рудольфскрона».

Но на этот раз фея телефонной линии была к ним благосклонна, что бывало отнюдь не всегда, и буквально через десять минут Альдо услышал голос Лизы.

– Альдо! Какой чудесный сюрприз! Ты в Австрии, дорогой?

– Нет, я у тети Амели. У вас там все в порядке?

– Лучше не бывает. Стоит прекрасная погода и…

– О погоде поговорим потом, мое сердечко. Я ищу твоего отца и…

– Его здесь нет. Он улетел.

– Сто чертей, одна ведьма и все громы небесные на этого летуна! Как только он нужен…

– Успокойся, – приглушенным голосом проговорила Лиза на другом конце провода. – С чего это ты разбушевался? Он тебе так нужен?

– Не так он сам, как его любимая игрушка. Куда он полетел?

– В Брюссель. Дочери Луизы становится все хуже. Единственный человек, которому она сообщила, где ее найти, позвонил ей и сказал, что вряд ли она застанет свою дочь в живых. Ты сам понимаешь, что папа не колебался ни секунды. Они вылетели немедленно.

Над Альпами, наверное, бушевали ветра, несмотря на «прекрасную погоду». Голос Лизы звучал все тише, потом расслышать, что она говорит, стало совсем невозможно, и связь окончательно прервалась. Альдо со вздохом положил трубку.

– Конец связи, – проговорил Адальбер, который без малейшего стеснения взял вторую трубку и прослушал весь разговор. – Но, по крайней мере, мы узнали две важные вещи: во-первых, твой тесть в Брюсселе, а во-вторых, несчастная Агата умрет с минуты на минуту и будет четвертой жертвой этого убийцы.

– Из тех, о которых мы знаем. И, заметь, он опять за сотню километров от своей умирающей жертвы.

– Тебе это ничего не напоминает?

– Конечно напоминает! Ты имеешь в виду Синюю бороду из Ньюпорта? Но он…

– Когда вы закончите вспоминать свои подвиги, то, надеюсь, займетесь моей бедняжкой План-Крепен, – вмешалась в разговор госпожа де Соммьер, появившись на пороге гостиной. – Мне мало дела до остальных, но я дорожу Мари-Анжелин. Звоните же скорее Ланглуа, черт побери! Может, он придумает что-то толковое!

Однако судьба распорядилась, чтобы в это утро они обходились своими собственными силами: главный полицейский Парижа в эту минуту оказался «недосягаемым». Альдо окончательно рассвирепел.

– Нет, вы только подумайте! Прошло пять месяцев, и мы снова на том же самом месте с той только разницей, что кроме План-Крепен исчез еще и мой рубин! Впрочем, дело не в рубине. Но мы вынуждены снова начинать все с нуля!

– И каким образом ты собираешься все начинать? – тревожно спросила тетя Амели.

– А вот увидите!

Альдо снова взялся за телефонную трубку, вызвал Бурже и осведомился, когда вылетает ближайший самолет в Берн. Оказалось, что через два часа. Он заказал билет в компании «Свисс Эйр».

– Два! Два! – завопил Адальбер. – И еще нужен автомобиль, который будет нас ждать в аэропорту.

Но Альдо уже положил трубку.

– Обо мне ты забыл? – раскипятился египтолог. – Или вообще решил отстранить от расследования?

– Ни то ни другое, – уже с полным спокойствием возразил Альдо. – Ты побудешь здесь, пока не свяжешься с Ланглуа. Во-первых, потому что мы без него не обойдемся, во-вторых, потому что он как никто обеспечит безопасность тети Амели. А потом сразу присоединишься ко мне.

– Где? В Понтарлье?

– Нет, конечно, в Ивердоне. Этот знаменитый курорт с теплыми источниками находится в двух шагах от Грансона.

– А что там лечат?

– Ревматизм.

– Значит, ехать туда нужно мне, – заметила маркиза. – Мой ревматизм год от года все свирепеет.

– Чуть позже мы подумаем о нашей совместной поездке, – пообещал Альдо. – А пока я отправляюсь туда один, и пусть каждый из нас делает что может. Узнай, какая там самая лучшая гостиница, – обратился он к Адальберу. – И, если повезет, мы увидимся там сегодня вечером. Жди от меня вестей, я тебе позвоню.

– Постарайся не попасть в пасть злобному волку, который захочет тобой закусить.

– Я несъедобный. Честно говоря, оставляя тебя здесь для переговоров с Ланглуа, я делаю тебе тот еще подарок. Этого волка ты знаешь не хуже меня.

– Знаю, – согласился Адальбер.

– А что, если он потребует, чтобы ты немедленно вернулся? – спросила тетя Амели.

– Я вернусь, – совершенно серьезно ответил Альдо. – Даю честное слово! Я совсем не хочу, чтобы неуместное вмешательство превратило приключение в драму. Ведь никогда неизвестно, чего можно ждать от План-Крепен.

– Относительно вас я ничего не могу сказать, зато знаю точно, что действия План-Крепен комиссар всегда одобрял!

– Если вы думаете, что открыли нам что-то новое, то ошибаетесь, – отозвался Альдо и наклонился, чтобы поцеловать тетю Амели на прощание.

Он поднялся к себе, собрал чемодан и полчаса спустя уже мчался на такси к парижскому аэропорту^[467].

А еще через два часа он летел над полями и лесами Франции и вдруг вспомнил, что собирался сегодня отправиться в Друо на важный аукцион старинных драгоценностей. Внезапное воспоминание не улучшило настроения Альдо: он впервые в жизни забыл об аукционе. Не понравилось ему и ощущение возврата в прошлое, когда он сел за руль ожидавшего его автомобиля. Полгода назад все происходило точно так же с одной только разницей: тогда он приехал в Лозанну и оттуда отправлялся в Грансон к умирающему рыцарю, которого уже ничего не привязывало к нашему веку.

Хотя нет: и время года тоже было другим. Тогда было холодно, падал снег, а теперь веяло теплом, природа просыпалась и радовала глаз зеленой дымкой. Другой была и дорога. Эта погрузила Альдо скорее, чем хотелось бы, в драматические перипетии истории, с которыми судьба связала и его собственную жизнь: он проезжал через Муртен!

Муртен! Чудесный городок, хранивший и по сию пору память о своей былой славе! Муртен, уютно устроившийся на берегу озера, не такого большого, как Невшательское, но с такой же синей водой, в которой отражается и Грансон! Муртен – второе поражение Карла Смелого, еще более жестокое, чем первое, потому что его, совсем уже небольшое, войско сражалось отчаянно и одержало бы победу, если бы не роковая тактическая ошибка: оно оказалось зажатым между городом и озером, в воды которого его и сбросили. В Муртене в руки швейцарцев попали остатки баснословных сокровищ окончательно обедневшего принца, за которым уже ходила по пятам смерть, но который не пожелал, чтобы сражение под Муртеном стало его последним сражением. После Грансона Карл нашел для себя убежище в Нозеруа во Франш-Конте, под кровом своего погибшего друга Жана де Шалона. На этот раз он укрылся в Салене и вновь стал собирать войско, но оно было еще более малочисленным, потому что богатые фламандцы отказали ему в помощи, а в Бургундии приходилось снимать с церквей колокола, чтобы лить из них пушки. Свое пошатнувшееся здоровье Карл восстанавливал в горячих источниках, известных своей целебной силой еще со времен римлян. Но душой его владела черная меланхолия, наследие матери-португалки^[468], уступая порой место лихорадочной деятельности и преувеличенной веселости, производившей впечатление более горькое, чем даже слезы. И еще Карлом владела яростная жажда победить, которая со временем стала для него тяжким бременем…

Альдо миновал Ивердон и уже приближался к «Сеньории», небольшому замку, принадлежавшему теперь Гуго де Хагенталю. Он ехал вдоль ограды парка «Сеньории», полого спускавшегося к озеру.

Альдо остановился у ограды, приглушил мотор и окинул взглядом благородное владение барона де Хагенталя, которое он оставил в наследство своему крестнику, сочтя его более достойным владельцем, чем его отец, барон Карл-Август. Теперь хозяином здесь стал Гуго, живой портрет несчастливого герцога Бургундского, в которого до безумия влюбилась Мари-Анжелин и на помощь которому полетела, забрав с собой рубин Альдо. Этот рубин вручил ему в этом самом замке старый рыцарь де Хагенталь, надеясь таким образом возместить давным-давно пролитую кровь…

И вот сейчас, припомнив все – а в последние сутки Альдо только и делал, что вспоминал и размышлял, – он подумал, что, возможно, идея отправиться прямо в Грансон была не так уж и хороша, хотя она показалась ему единственной, которая может помочь развязать узел драматической истории. Припомнил он и предостережение, высказанное в письме План-Крепен. Но он не был полицейским и приехал в дом человека, чью память чтил и уважал. Минуя Ивердон, он, как и в прошлый раз, когда они приезжали сюда с Адальбером, купил букет роз, чтобы положить на могилу барона.

Альдо взглянул на часы. Пока все складывалось необыкновенно удачно. В ту самую минуту, когда он собирался войти в жилище Гуго фон Хагенталя, План-Крепен, по предположению Альдо, сев на Лионском вокзале в поезд на Понтарлье, отправлявшийся в 8.30, была еще в пути. Часы показывали половину третьего, и даже если поезд следовал без опозданий, которые случались довольно часто, Мари-Анжелин оставалось проехать еще добрую сотню километров. А потом ее ждала пересадка в Дижоне: поезд до Понтарлье следовал из Швейцарии через Безансона. Так что у Лекока и Дюрталя была реальная возможность перехватить Мари-Анжелин у выхода с вокзала. А Морозини тем временем узнает, что делается в Грансоне, и даже, возможно, успеет съездить в приграничную деревушку, где у Гуго есть небольшое хозяйство, которое так и называется – «Ферма».

Но если письмо написал не Гуго… То можно опасаться самого худшего!..

Сигарета, которую курил Альдо, чтобы лучше думалось, еще дымилась, и он раздавил окурок в пепельнице. Снова завел мотор, выехал на дорогу и остановился на этот раз прямо перед воротами «Сеньории». Вышел из автомобиля, позвонил и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Старичок Георг, как видно, был неподалеку, потому что появился почти тотчас же. Суровое лицо старого слуги, как только он узнал гостя, сразу осветилось улыбкой.

– Ваша светлость! Князь! Вот неожиданная радость! Вижу, вы храните верность нашему бедному барону, – добавил он, увидев на заднем сиденье букет роз.

– Его трудно забыть, вы сами знаете, – отозвался Альдо. – Я в Швейцарии по делам и не мог не заехать к вам.

– Извольте въехать на территорию и идите прямо к террасе, а я сейчас запру за вами ворота и немедленно приду.

Альдо удивился неожиданным предосторожностям. В прошлый раз ворота стояли открытыми все время, пока они тут гостили. Он снова сел в автомобиль и въехал в ворота. Еще он заметил, что у старика что-то с ногой: он ходит, опираясь на палку.

– Что с ногой? – спросил он Георга, когда тот доковылял до него. – Несчастный случай?

– Пустяки! Обычный вывих. И уже почти не болит.

– Почти – это не слишком хорошо. Не рано ли вы нагружаете свою ногу?

– Жена мне говорит то же самое, но ведь я хожу с палкой, и мне совсем не больно. И потом, вы только представьте: как тоскливо сидеть прикованным к креслу, когда вокруг тебякипит жизнь. Но вы, может быть, заглянете в дом прежде, чем идти на могилу? Могу я предложить вам чашечку кофе?

– Выпью с удовольствием, – улыбнулся Альдо. – И должен вам признаться, что у меня есть и другая причина для визита: я хотел бы повидать господина Гуго де Хагенталя, нового владельца этого старинного дома.

– Он в отъезде, но вы все равно проходите, Ваша светлость, садитесь вот здесь, а я вам сейчас принесу кофе, – пообещал Георг, вводя гостя в столь памятный для него зал.

Альдо вновь с удовольствием полюбовался огромным камином с карнизом, декорированным сценой, изображающей битву оленей, и целой коллекцией старинного оружия над ним. Конечно, огонь сейчас в нем не горел. Полюбовался гость и каменными скамьями в глубоких нишах средневековых окон, гобеленами, украшенными орнаментом с растениями и травами, согревающими холодные белые стены. А вот старинной кровати с колонками и пологом, последнего прибежища старого барона, здесь уже не было. Зал вновь приобрел торжественный вид и вполне подходил для приемов, но назвать его гостиной было трудно, он больше соответствовал рыцарям, а не дамам, собравшимся поболтать за чашкой чая с пирожными. Удовольствие от встречи со стариной окрасилось для Альдо и печалью. Этот зал все еще не покинул высокий костлявый старик, который отгонял от себя смерть, дожидаясь, когда сможет наконец выполнить долг чести – он должен был отомстить за кровь, пролитую его предком.

Георг вернулся вместе со своей женой Мартой, поднос с чашкой кофе и печеньем несла она. Сделав маленький реверанс, она поставила кофе и печенье на стол.

– Нога еще подводит моего Георга, и я побоялась, что он устроит князю ножную ванну, – улыбнулась она.

– Спасибо, Марта, очень тронут вашей заботой, но я не хотел вас беспокоить.

– Какое тут беспокойство! Розы, которые вы привезли, очень дороги для нас. Они такие красивые. Господин барон так любил красивые розы!

– Мы отнесем их на могилу вместе, – предложил Альдо. – Но я приехал не только почтить память господина барона. Я хотел бы еще повидать господина Гуго де Хагенталя, я уже сказал об этом вашему мужу. Мне во что бы то ни стало нужно с ним поговорить.

Муж и жена, явно смущенные, переглянулись.

– Но его сейчас здесь нет, – повторила Марта слова Георга.

– Мы даже не знаем, когда он здесь появится, – эхом подхватил Георг.

– Если он на «Ферме», по другую сторону границы, то ничего страшного, я как раз туда собираюсь.

Лицо Марты стало страдальческим.

– К сожалению, ничего не можем вам сказать! Сейчас попробую вам все объяснить. До того, как господину Гуго достался этот дом, он жил в Берне и изредка ездил в Юра на «Ферму», которая досталась ему от матери. И когда он туда направлялся, то непременно заезжал к нам, проводил денек-другой с господином бароном. Хоть господин барон в последнее время не хотел, чтобы мы его так называли, но мы-то привыкли, нам переучиваться трудно.

– А мать молодого барона родом из Франш-Конте?

– Она из Бургундии. У нее был маленький замок по ту сторону границы, и он должен был перейти от нее к сыну, но она умерла, когда господин Гуго был еще совсем маленьким. Отец поспешил продать его под тем предлогом, что у них нет денег на его содержание…

– Марта! – с упреком обратился к ней муж. – Ты что-то разговорилась, дорогая. Его светлости все это совсем неинтересно!

– Напротив! – торопливо возразил Альдо. – Господин Гуго мне очень симпатичен. И я приехал сюда в первую очередь для того, чтобы увидеться с ним.

– Если уж наш добрый хозяин хотел повидать Его светлость перед смертью, а Его светлость чтит его память, то значит, он нам друг, – подхватила Марта. – Друг Гуго, а не его отца!

– В этом нет никаких сомнений, – подтвердил Альдо. – Скажу вам больше, я разыскиваю вашего хозяина потому, что, как мне кажется, ему грозит опасность.

– Опасность? И что же ему грозит?

В голосе Георга зазвучала неподдельная тревога, которую он и не старался скрыть. Альдо вздохнул:

– Я могу вам показаться сумасшедшим, но боюсь, что опасность исходит от его отца. Этот человек готов на все, лишь бы вернуть себе рубин, который ваш покойный хозяин подарил мне и который я теперь ищу, потому что у меня его только что украли. Сделала это, к несчастью, родственница, которую я люблю и которой очень доверяю.

– Она вас обокрала, а вы ей доверяете? – не поверила Марта.

– Доверяю. Она сделала это из любви.

– Из любви к господину барону?

– Нет, к его сыну. Она оставила письмо и написала, что он в опасности и зовет ее…

– Быть такого не может! – твердо возразил Георг. – Я поверю, что ему грозит опасность, она ему грозит постоянно, но чтобы он позвал молодую девушку на помощь…

– Она уже не так уж молода…

– Не важно! Господин Гуго никогда бы не попросил помощи у женщины, какого бы она ни была возраста. Как наш дорогой барон – да я знаю, он не хотел быть бароном! – господин Гуго человек не нашего времени. Он, знаете ли, в некотором роде рыцарь.

– С лицом легендарного героя – герцога Карла Бургундского, которого госпожа История нарекла Смелым.

– Вам и это известно? – удивился Георг. – Он гордится своим сходством, хотя иной раз и сожалеет о нем. Герцог был человеком опасным, мог обречь на смерть не одну сотню человек, именно так он поступил с гарнизоном замка. В иные годовщины господин Гуго запирается и молится, а порой седлает лошадь и часами носится по полям, и только боязнь загнать лошадь до изнеможения возвращает его домой. Лошади – единственная его страсть. Во всяком случае, так мне кажется. Он так их любит, словно они ему родные дети.

– Сколько же у него лошадей?

– Две. Пират и Красавица… Красавица сейчас ждет благополучного разрешения. Ими занимается наш сын Матиас на «Ферме», там такие просторы, лошадям это по нраву. Хотя конюшня и у нас в «Сеньории» оборудована не хуже, чем у них в горах.

Георг раскрепостился и рассказывал обо всем сам, не дожидаясь вопросов. Они с женой любили Гуго и могли часами говорить о своем молодом хозяине, которого почитали не меньше старого.

– Сразу видно, что вы очень привязаны к господину Гуго. И тем удивительнее, что вы не знаете, где он сейчас находится, – не без вздоха сожаления заметил Альдо.

– Ничего удивительного тут нет, – возразила Марта. – Если он не в «Сеньории», то на «Ферме», но иногда случается, что уезжает, ни слова не сказав куда направляется. Говорит просто, вот как на этот раз, что, мол, уезжает – и все! И даже не прибавит, надолго ли. На «Ферме» знают не больше нашего, можете быть уверены. В таких случаях мы его просто ждем и следим, чтобы дом был всегда готов к его приезду.

– И когда он уехал?

– Вот уже три дня, как его нет.

– И на чем же он уезжает? На лошади? Я знаю, что на ферме у него есть грузовичок.

– У него есть и автомобиль. Он уезжает всегда среди ночи и возвращается тоже ночью.

Альдо не знал, что и думать. История становилась с каждым часом все запутаннее, и он с большим удовольствием бы ее распутывал, если бы жизнь План-Крепен не была в опасности. Он уже ничуть не сомневался, что ее заманили в ловушку. Мари-Анжелин верила, что спешит на помощь любимому и спасет его, привезя рубин. Но ее обманули. Карл-Август, скорее всего, подделал почерк сына, который План-Крепен хорошо знала. И она, обычно такая осторожная, такая предусмотрительная, забыла обо всем. Вот что делает с людьми любовь! Но где же ее теперь искать?

Альдо, находясь в растерянности и смятении, не заметил, что размышляет вслух. И совсем не удивился, получив ответ от Георга.

– А почему бы вам не повидать Матиаса? Если я ему напишу несколько слов, он ответит на все ваши вопросы. Тем более что господин Гуго на этот раз уехал с «Фермы».

– Буду вам очень благодарен и непременно его повидаю. А пока мы вместе с Мартой, раз она предложила меня сопровождать, отнесем розы на могилу барона.

Альдо взглянул на часы. Час дня! Остался всего лишь час до прибытия в Понтарлье парижского поезда, на котором, по его разумению, должна была прибыть Мари-Анжелин. Еще теплилась надежда, что Ланглуа отправит на вокзал кого-то из своих помощников, которые пока еще оставались в Понтарлье.

Положив на могильную плиту розы и постояв возле нее несколько минут в молчании, Альдо спросил у Марты, не может ли она порекомендовать ему тихую гостиницу, расположенную как можно ближе к границе, но на швейцарской стороне.

– Думаю, лучше гостиницы «Франс» в Сент-Круа вы не найдете, – ответила ему Марта. – Виды из окон просто чудесные, комнаты простые, но очень удобные, стряпня славится по всей округе, и граница всего в двух шагах. Поднимешься на холм Дезетруа, и вот она. А по другую сторону Фург и дорога прямо на Понтарлье. Думаю, за полчаса туда можно добраться. И вот что еще вам скажу – Сент-Круа и соседнюю деревню Расс называют «балконы Юра», уж больно хороша панорама, куда ни посмотри! Есть еще одна гостиница, она, конечно, пошикарнее, но в маленькой вам будет уютнее.

– Вот и чудесно! Я отправлюсь в путь немедленно, и если у меня будут для вас интересные новости, вернусь и сообщу.

Через несколько минут Альдо уже получил комнату в гостинице, где оставил чемодан, а потом поспешил в Понтарлье, моля Бога, чтобы на таможне не было много народу. К счастью, он был там один, а таможенник, страдая сильнейшей зубной болью, мечтал лишь об одном: чтобы его оставили в покое!

– Срочно обратитесь к дантисту, – сочувственно посоветовал ему Морозини. – А пока пожуйте сухую гвоздику, она успокаивает боль.

Тут он спохватился, что забыл письмо Георга для Матиаса, обругал себя последним дураком и решил, что непременно вернется в «Сеньорию» завтра утром.

Двадцать минут спустя Альдо Морозини в темных очках, надвинув каскетку до бровей и подняв воротник пальто, вошел в здание вокзала как раз в ту самую минуту, когда парижский поезд, выпустив пар, остановился у платформы. Народу было не так уж и мало. Альдо замешался в толпу и вскоре заметил стоящего в сторонке инспектора Дюрталя. Как всегда монументальный, он стоял, покуривая трубочку и засунув руки в карманы – обычный горожанин, который пришел встречать родню.

Увидев Дюрталя, Альдо улыбнулся. Значит, Адальбер дозвонился до Ланглуа! Ему сразу стало легче. Оставалось узнать, какие инструкции получил инспектор и как он поведет себя при появлении План-Крепен. Разумнее всего было бы осторожно следовать за ней на расстоянии. Во всяком случае, именно так собирался поступить сам Морозини. Время, однако, шло, пассажиры выходили из поезда, кого-то из них встречали, кого-то – нет, но План-Крепен так и не появлялась.

Толпа мало-помалу рассеялась. Кое-кто из пассажиров перешел на другую платформу, где таможенники Верьера досматривали поезд, который повезет пассажиров дальше, в Невшатель и Берн. Остальные со встречающими или в одиночку направились к выходу. Дюрталь, который в отдалении прошелся вдоль всего поезда, вернулся к первому вагону. Он сжимал в зубах погасшую трубку, и вид у него был недовольный: инспектор не любил, чтобы ему морочили голову. Он шел прямо на Морозини, но тот, секунду поколебавшись, отступил и спрятался за металлическую колонну, пропустив мимо себя инспектора и решив не следовать за ним. Морозини остался на платформе, понадеявшись, что Мари-Анжелин задержалась в вагоне, сделав вид, что спит, дожидаясь, когда на перроне никого не останется, чтобы спокойно отправиться на назначенное свидание и быть уверенной, что за ней никто не следит. Или? Но об этом даже думать не хотелось! Или Мари-Анжелин не ехала в этом поезде! И где, спрашивается, ее тогда искать?

Если подумать, то никто не был уверен, что свидание назначено именно в Понтарлье. Другое место было бы даже предпочтительнее, потому что и она сама, и человек, находящийся в опасности, не могли не понимать, что искать их будут именно здесь. Значит, свидание могло состояться в Безансоне или в Берне… Или в любом другом городке или деревеньке, швейцарской или французской… Да в любом уголке земли! Почему бы нет?!

Однако внутренний голос подсказывал Альдо, что, направившись прямо к Гуго, он поступил правильно. Теперь ему снова казалось очень странным, что хозяин «Сеньории» исчез, а преданные ему слуги ничуть о нем не беспокоятся… И при этом они показались ему совершенно искренними…

Альдо вернулся к автомобилю, сел за руль, но с места не тронулся. На исходе этого долгого хлопотного дня на него навалилась усталость. Куда же теперь? Отправиться на «Ферму» и попытаться все же узнать, где Гуго? Если за эти часы он не появился, Матиас ответит ему точно так же, как его отец: Гуго нет на «Ферме», от него никаких известий, он понятия не имеет, где находится хозяин… Жалкий результат!

Усевшись поудобнее, Альдо закурил сигарету, сделал несколько затяжек и почувствовал себя чуточку бодрее. Тут он сообразил, что проголодался. Ему даже почудилось, что он слышит назидательный голос Адальбера:

– Если теряешь почву под ногами, съешь что-нибудь, выпей чашечку кофе, а еще лучше стакан хорошего вина!

Альдо решил последовать совету друга. Время шло к вечеру, и разумнее всего было вернуться в гостиницу и там заказать телефонные разговоры. Во-первых, с Георгом, чтобы узнать, нет ли новостей от Матиаса, во-вторых, с Адальбером, который должен был по-прежнему находиться на улице Альфреда де Виньи. А чтобы скрасить ожидание, которое наверняка будет долгим, можно и пообедать. Единственное, в чем Альдо был уверен, так это в том, что усталость не свалит его с ног. В отличие от Адальбера, который мог засыпать хоть стоя и даже сидя, Альдо нередко страдал бессонницей. Впереди предстоял долгий вечер. Чем его занять, боже правый?..

Альдо вернулся в гостиницу и сразу же заказал телефонный разговор с особняком на улице Альфреда де Виньи, уверенный, что Адальбер не ждет от него известий именно там. Ему сказали, что ждать придется часа два, и за это время он вкусно пообедал. Марта справедливо расхвалила кухню этой деревенской гостиницы. Альдо от души насладился филе окуня с миндалем, говяжьей вырезкой со сморчками, великолепным сливочным сыром мондор со свежим хрустящим салатом, а закончил он сытный обед кусочком пирога с черникой и чашкой душистого кофе. Альдо попросил и вторую чашечку, а еще и бутылку бургундского хорошей марки и как раз согревал в руках стакан, когда его попросили подойти к телефону.

– Как идут дела? – осведомился Адальбер.

– Почти так же, как вчера, – сообщил Альдо. – К приходу поезда на вокзал пришел инспектор Дюрталь – я постарался, чтобы он меня не заметил, – но План-Крепен мы не встретили.

– Согласись, если бы встретили, все было бы слишком просто. Тем более что она просила ни в коем случае не следовать за ней. А скажи-ка мне, почему это ты такой веселый после такого неудачного дня?

– А потому, мой дорогой, что я только что превосходно отобедал, и еда мне очень помогла. А до обеда я был несчастный и голодный.

– Отлично! Как видишь, природа всегда берет свое!

– Думаю, и тебе жаловаться не на что! С твоим Теобальдом и Евлалией тетушки Амели ты, я думаю, обедаешь не хуже меня. Кстати, как она себя чувствует?

– Евлалия?

– Тетя Амели, дурачок! Она не слишком переживает?

– Честно говоря, не знаю, – признался Адальбер. – Ты же знаешь, она всегда старается держать себя в руках и внешне хранит полное спокойствие. Думаю, что места себе не находит от беспокойства, но черта с два ты это заподозришь. Маркиза вполне в своем духе.

– Не сомневаюсь. Но если ты вздумаешь упрекнуть меня, что я здесь зря время терял, то будешь не прав. Я побывал в «Сеньории», поговорил с Мартой и Георгом. Они, к сожалению, понятия не имеют, где находится Гуго де Хагенталь, но нимало об этом не беспокоятся, поскольку привыкли к этому так же, как их сын Матиас, который работает теперь на «Ферме». Гуго нет ни по ту, ни по эту сторону границы, и мне это не нравится.

– Мне тоже. Может, его и правда похитили, и тревога План-Крепен совершенно справедлива? Вполне возможно, они оба попали в одну и ту же ловушку… Хотя мне трудно себе представить, чтобы человек вроде Гуго пытался себя спасти с помощью женщины. Мы прекрасно знаем, как уязвима План-Крепен, несмотря на свою самоуверенность. К тому же она в него влюблена, и он об этом знает. Мне не кажется, что он из тех людей, которые стали бы злоупотреблять своей властью над чувствами других.

– Что ты предлагаешь?

– Пока ничего, будем соображать на месте, завтра я собираюсь к тебе приехать. Я не стал заказывать, как ты мне советовал, номер в лучшей гостинице Ивердона. Откровенно говоря, я побаиваюсь роскошных курортных гостиниц.

– Ты прав. Я остановился в Сен-Круа, этот небольшой городок расположен практически на границе. Он находится примерно на середине дороги от Грансона до Понтарлье. Гостиница называется «Франс», и в ней лучше, чем в любом роскошном отеле. Знаешь, дело в атмосфере…

– И еще в кухне, как я понял.

– Ты все понимаешь правильно. На чем приедешь?

– Не было времени обдумывать этот вопрос основательно, но что-нибудь придумаю. В любом случае завтра вечером ужинаем вместе. И не волнуйся за маркизу. Ланглуа сделает для нее все, что сможет.

– Поцелуй ее за меня. Я все-таки о ней волнуюсь.

– Не стоит. Она прекрасно держится.

– Не сомневаюсь. Но любая выдержка имеет предел. Она привыкла, что План-Крепен всегда с ней рядом, что она о ней заботится, и остаться в полном одиночестве очень нелегко.

– Ты забываешь о Сиприене, Луизе, ее горничной, нашем добром гении Евлалии, не говоря уж о верных помощниках Ланглуа… Да и сам Ланглуа всегда готов помочь. Или ты предпочитаешь, чтобы я остался в Париже?

– Ты прекрасно знаешь, что нет. Хотя с моей стороны это чистый эгоизм… Или, может быть, возраст?

В голосе Альдо прозвучала трагическая нотка, и в ответ послышался веселый успокаивающий смех Адальбера.

– Я всегда к твоим услугам, старина! А на прощание последний совет: чтобы спать покрепче, не откажи себе в хорошем вине, выпей пару бокалов. Проснешься, а я уже буду рядом.

– Нет, пить я не буду. Завтра утром мне нужна свежая голова. Поцелуй от меня тетю Амели и счастливого тебе пути!

Хорошенько подумав, Адальбер решил ехать на своем автомобиле. Может быть, путешествие будет более долгим и утомительным, зато будешь чувствовать себя как дома: спокойно и уверенно.

Адальбер выехал на заре ясного солнечного дня, сожалея лишь о том, что оставляет в гараже любимого малыша «Амилькара». Красный «Амилькар» слишком уж громко рычал, а это не годилось для поисков, которые они собирались предпринять и которые не должны были привлекать к себе внимания.

Адальбер проделал долгий путь быстро и без приключений, благополучно прошел таможню и затормозил автомобиль перед гостиницей «Франс». Вдохнув живительный чистый воздух, полюбовавшись изумительными снежными вершинами, Адальбер почувствовал себя как в отпуске. Однако счастливое ощущение развеялось как сон в ближайшие пять минут, когда к нему подошел симпатичный невысокий крепыш и осведомился, не он ли господин Видаль-Пеликорн. Крепыш запнулся, произнося сложную фамилию, и даже сверился с визитной карточкой. Адальбер уверил его, что он действительно Видаль-Пеликорн, и тот несколько смущенно сообщил, что «его светлость князь был арестован сегодня утром полицией Ивердона».

Адальбер не поверил своим ушам.

– Морозини? Арестован? Что за чушь? За что, спрашивается, его арестовали?

– За убийство. Вчера в семь часов вечера он убил двух слуг господина де Хагенталя в имении «Сеньория» в Грансоне.

Адальбер обычно не торопился с выводами, но сейчас он не сомневался, что имеет дело с сумасшедшим.

– За что, за что? Повторите, пожалуйста!

– Он зарезал ножом Георга и Марту Ольже, слуг господина…

– Да, это вы уже говорили, но это полная бессмыслица! Убийство, к тому же холодным оружием, славных знакомых, к которым он так тепло относился? Я однажды ездил к Георгу и Марте вместе с ним. Откуда появилось такое нелепое предположение?

– Соседи видели, как ваш друг приехал в «Сеньорию». Старики ожидали сына Матиаса, который тоже служил у господина Гуго, только по другую сторону границы, но сын не приехал, а приехал вот он – убийца.

– И как же соседи сразу распознали, что приехал убийца? По каким таким признакам? Он что, размахивал ножом? Грозил их убить тоже?

– Не знаю. Меня там не было. Соседи видели, как он приехал, а потом умчался на автомобиле, взятом напрокат в Швейцарии.

– Так. Значит, они распознали убийцу, но так и не скрутили его, охваченные священным негодованием?

– Они еще ничего не знали, поскольку убийца…

– Полегче, милейший, – возмущенно оборвал собеседника Адальбер. – До тех пор, пока вина не доказана, мой друг остается Его светлостью князем Морозини. Прошу так его и называть.

– Да, конечно, прошу прощения. Как я мог допустить такую оплошность?

– Сначала скажите, кто вы такой?

– Хозяин этой гостиницы. И я, и мои домашние глазам своим не могли поверить, когда полицейские пришли за Его светлостью сегодня утром. Мы-то с первого взгляда поняли, что наш постоялец не шаромыжник какой-то, а человек светский, воспитанный, а главное, при деньгах. Вчера мы потолковали с ним немного, пока он кофе пил. И он очень хвалил нашу кухню, она ему пришлась по вкусу.

– Очень рад. Скажите, где он сейчас?

– Думаю, в полицейском участке в Ивердоне, если его уже не отправили в Лозанну, где ему придется сидеть в тюрьме до суда.

– Не спешите, пожалуйста! До Лозанны еще далеко! Скажите лучше, где у вас телефон, потом приготовьте комнату и ужин, столик накройте в тихом углу. Я намерен у вас остановиться.

– Рад, очень рад! Сейчас пришлю мальчика за багажом. О телефоне не беспокойтесь, я сейчас же закажу нужный вам номер. Но хочу предупредить: ждать, возможно, придется долго.

– Вы необыкновенно добры, – насмешливо произнес Адальбер, а потом достал блокнот и ручку, чтобы записать номер Ланглуа. Протягивая листок хозяину, он не мог отказать себе в удовольствии едко добавить: – Я звоню главному комиссару французской уголовной полиции, так что, думаю, ждать придется не так уж долго.

И действительно, уже через двадцать минут, едва Адальбер успел выпить рюмку коньяку, его соединили с набережной Орфевр. Но узнал он только то, что Ланглуа сейчас нет в кабинете, но он непременно ему перезвонит, как только вернется. Теперь Видаль-Пеликорн никуда не мог отлучиться, хотя горел желанием помчаться в Ивердон и хоть как-то успокоить своего друга.

Однако час был поздний, за спиной Адальбера осталась не одна сотня километров, да и Альдо был не из тех, кого может сломить ночь, проведенная в тюрьме. Не в первый раз, так сказать. Ох, далеко не в первый! Адальбер и сам не понаслышке знал, что такое тюрьма, и порой сидел прямо-таки в средневековых условиях.

Подойдя к хозяину, чей взгляд по-прежнему выражал сомнение и неуверенность, Адальбер попросил:

– Расскажите, пожалуйста, какие у вас тут тюрьмы.

– Извините, ни разу там не бывал, так что мне трудно вам ответить на этот вопрос, но, думаю, не обману вас, если скажу, что там очень чисто. Один мой родственник провел в полицейском участке Ивердона два или три дня, но особенно дурных воспоминаний у него не осталось.

– Тем лучше! Я и не ждал ничего другого от такой образцовой страны, как Швейцария.

Адальбер через Сиприена передал тетушке Амели, что благополучно добрался до места, но умирает от усталости и немедленно ложится спать. Он обещал, что непременно позвонит ей завтра.

«Довлеет дневи злоба его» – Адальбер никогда не забывал этого евангельского изречения.

А в это время Альдо, прямо скажем, не по своей воле продолжал копить материал для исследования, которое задумал написать: «Сравнительный анализ тюрем разных стран и обращение в них с узниками». По непонятной причине стражи порядка, отправлявшие его в тюрьму в этих самых разных странах, испытывали к нему инстинктивную ненависть. Не подвластны проклятию, тяготевшему над судьбой Альдо, оказались только трое: главный комиссар Пьер Ланглуа, который поначалу еще не был главным полицейским Франции, суперинтендант Гордон Уоррен из Скотленд-Ярда и шеф полиции города Нью-Йорка. С годами Ланглуа и Уоррен даже стали надежными друзьями Морозини.

Зато опыт общения с полицией Мадрида, Турции или Версаля забыть было трудно. С Альдо обращались как с заведомым преступником, и его княжеский титул не только ему не помогал, но даже приносил вред. Можно было подумать, что неприятности, которые адресовались потомку старинного рода, были особым редкостным наслаждением для полицейских служак. Если бы они могли, как американские индейцы, привязать его к столбу и пуститься с дикими криками в пляску перед тем, как снять с жертвы скальп, они были бы еще счастливее.

К счастью, «комиссар» Шульцис – Альдо, не зная швейцарских чинов, так называл его про себя, – который принял его в полицейском участке Ивердона, похоже, не отличался кровожадностью. От него веяло ледяной холодностью. Он проинформировал необычного «клиента», в каком преступлении его обвиняют, не обратил внимания на энергичные возражения и осведомился, выбрал ли он себе адвоката.

– Во-первых, я никого здесь не знаю, во-вторых, никогда и в мыслях не имел кого бы то ни было убивать, поэтому я не вижу никакой необходимости прибегать к услугам адвоката. Тем более что я венецианец и в Швейцарии нахожусь проездом.

– Может быть, и так, но наличие адвоката в судебной процедуре обязательно. Вот вам список, можете выбрать себе любого, – и полицейский протянул Альдо листок бумаги.

– Доверить свою жизнь первому встречному? Спасибо, удружили! Если вам нужно обеспечить меня адвокатом, извольте позвонить в Цюрих, в офис моего тестя, и он пришлет мне адвоката!

– Ваш тесть живет в Цюрихе?

– Да, именно так.

– И как его фамилия?

– Мориц Кледерман, банкир. Если его не окажется на месте, секретарь скажет, где его найти.

Фамилия цюрихского миллиардера пробила брешь в ледяной уверенности полицейского.

– Господин Кледерман ваш тесть? – спросил он, не скрывая удивления. – И как же это случилось?

– Очень просто, – язвительно сообщил Альдо. – Несколько лет тому назад я женился на его дочери Лизе, и она подарила мне троих детей.

– В таком случае мы можем позвонить в Венецию и поговорить с вашей женой.

– Нет, не можете. Она сейчас гостит у своей бабушки в Австрии.

– Вот оно что!

Полицейский явно подумал про себя, что с таким «клиентом» ему в самом скором времени придется обращаться в Лигу Наций. Альдо между тем попросил оказать ему любезность и сообщить подробности совершенного им преступления.

– Вчера вечером, примерно около семи часов, вы убили Георга и Марту Ольже в имении «Сеньория», которое они охраняли и где работали слугами.

– Господи, боже мой! Бедные они, бедные! – Альдо был потрясен, но все же спросил: – И как же я это сделал? Выстрелил из пистолета?

– Нет. Вы зарезали их ножом. Нож был найден возле убитых.

– Ножом? Тогда действительно это я. Нож – мое любимое оружие, – произнес Альдо, бледнея при мысли о пролитой крови и благодаря судьбу, которая помешала ему прихватить с собой любимый кинжал с острым тонким лезвием. Это оружие на случай непредвиденной опасности он обычно вешал на пояс под правую руку и мог воспользоваться им в случае необходимости в любую минуту. – И что же? На рукоятке нашли мои отпечатки пальцев?

– Нет, на нем вообще нет отпечатков, но я полагаю, что вы имеете привычку носить перчатки.

– Особенно в тех случаях, когда убиваю людей.

Морщина, обозначившаяся между бровей Шульциса, дала понять Альдо, что черный юмор, к которому он прибег, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, не одобряется начальством, в чьих руках он сейчас находился. И следующий вопрос он задал довольно безразличным тоном.

– Могу я узнать, кто меня обвиняет?

– Сосед, который видел, как поспешно вы уезжали, и который предупредил их сына. Вы же не будете отрицать, что приезжали в «Сеньорию»?

– Разумеется, не буду. Но уехал я оттуда около четырех и совершенно не торопился. Спокойно сел в автомобиль и…

– Куда поехали?

– Во Францию. Мне нужно было попасть в Понтарлье. И где-то в половине пятого я пересек границу. Вы можете получить подтверждение.

– Пограничники на все смотрят сквозь пальцы, тем более что номер вашего автомобиля указывает, что он из кантона Во. Что вы собирались делать во Франции?

– Ехал на вокзал в Понтарлье, хотел встретить знакомого.

– Из вас слова нужно клещами вытягивать? Кого именно?

– Не думаю, что вас это касается. В любом случае я никого не встретил и вернулся в Сент-Круа, где меня и арестовали, о чем вы знаете не хуже меня. А теперь я хочу знать, как будет проходить дальнейшее следствие?

– Если бы вы были местным, вы бы находились под нашим наблюдением по месту жительства. Но вы иностранец, а французская граница у нас буквально в двух шагах. И на то время, пока вы будете искать адвоката и находиться под следствием, вы…

– Если я вас правильно понял, вы не собираетесь больше искать убийцу. Вы убеждены, что взяли под стражу виновного, коим оказалась моя персона, и собираетесь настаивать на моей вине?

– Что бы вы там ни понимали, господин Морозини, мы как люди серьезные ничего не делаем наполовину. Если вас отпустят – предположим, что это случится, и я вам этого желаю, – то потому, что мы целиком и полностью будем убеждены в вашей невиновности. А пока вам придется остаться в нашем обществе. И учтите, что обвинение вам предъявлено по всей форме.

– Ясно, – вздохнул Альдо, – чем дальше, тем веселее. Могу я просить вас хотя бы о соблюдении предельной сдержанности? Я дорожу своей репутацией и не хочу, чтобы на нее ложилась тень, будучи уверен, что моя невиновность в этом деле будет доказана.

– Посмотрим.

Через несколько минут Альдо поместили в камеру, в самом деле, очень чистую, где стояли кровать, параша и лежала стопка бумажных платков. Знаменитая швейцарская чистоплотность распространялась и на тюрьмы. Альдо подумал, что каждое утро он будет видеть в камере уборщицу со щеткой, ведром и пыльной тряпкой.

По большому счету не слишком тревожась и зная, что Адальбер перевернет землю и небо, чтобы вытащить его из этой дыры, Альдо растянулся на жестком матрасе, собираясь хорошенько все обдумать. И совершенно неожиданно заснул.

Но сон не был для него благом, во сне его подстерегли мрачные образы подсознания. Альдо снились кошмары. Главной героиней в них была План-Крепен. Два человека в масках намеревались бросить ее в бездонный колодец форта Жу, а рядом с колодцем, заливаясь слезами, стояла на коленях тетя Амели…

(обратно)

Глава 2 Снова кровь

Адальбер в эту ночь спал мало. Сначала он ждал звонка Ланглуа.

Тот позвонил где-то около полуночи, сняв с души хозяина гостиницы камень, потому что все это время он оставался на посту, не решаясь оставить незнакомца-француза, пусть даже вполне симпатичного, одного в большом нижнем зале. Теперь он наконец-то мог пойти спать. Нельзя сказать, что его не впечатлил суровый голос, который объявил: «Префектура полиции города Парижа». Но выслушать дальнейшее ему не пришлось, Адальбер буквально вырвал у него из рук трубку^[469].

С первых же слов Адальберу стало ясно, что шеф полиции пребывает в отвратительном настроении. Может быть, он не выспался?

– Ну, что там у вас? Вы нашли мадемуазель дю План-Крепен?

– Нет, пока не нашли. Но сегодня утром в гостинице арестовали Морозини…

– Что? Что?!

Ланглуа заорал так громко, что Адальбер инстинктивно отстранил трубку от уха и вновь приложил ее к уху как раз в тот момент, когда шеф задал новый вопрос.

– Какое предъявили обвинение?

– Убийство двух человек – Георга и Марты Ольже, работавших в имении «Сеньория» в Грансоне. Морозини по приезде отправился прямо туда, надеясь поговорить с их хозяином, но не нашел его. Гуго де Хагенталя не было ни в «Сеньории», ни на «Ферме».

– Он туда ездил?

– Куда?

– На «Ферму». Послушайте, старина, я понимаю, что вы устали, но и я тоже устал, поэтому постарайтесь говорить яснее. Почему Морозини не поехал на «Ферму»?

– Он хотел встретить Мари-Анжелин в Понтарлье и следовать за ней, когда она сойдет с поезда. Он предполагал, что она приедет.

– Ах, он предполагал? Предполагал, значит? Может, она написала в письме, когда прибывает ее поезд? Она вполне могла приехать другим поездом и на другой вокзал. Не исключаю и путешествия на автомобиле, хотя вряд ли оно пришлось бы ей по душе, но…

– Вы считаете, что мадемуазель дю План-Крепен поехала вовсе не в Понтарлье?

– Да именно так я и считаю!

– Очень любопытно, а вот инспектор Дюрталь не исключал такой возможности. Альдо видел его на вокзале, когда прибыл поезд.

– Естественно! Мы не упускаем ни одной возможности, даже если она невероятна! И где теперь находится наш дорогой князь?

– Его отвезли в полицейский участок в Ивердон, чтобы допросить.

– Процедура повсюду одинакова. Он назвал им своего адвоката?

– Но у него никогда не было адвоката! Зачем он ему? Во всяком случае, я ничего не знаю об адвокате Морозини, хотя вообще-то знаю о нем немало.

– Ему дадут кого-нибудь из местных, и бог знает, чем это может кончиться. Итальянец, пусть даже из Венеции, которого обвинили в убийстве двух швейцарских граждан. Можете поверить, что адвокат не станет себя сильно утруждать.

– Может быть, мне стать его адвокатом? Вы же знаете, что у меня есть диплом юриста!

– Да, можно было бы, но в вашем удостоверении личности ничего об этом не сказано, а от вас потребуют документа и, скорее всего, вы окажетесь в соседней камере. Ладно! Я посмотрю, что могу сделать, а вы, как я понимаю, с утра пораньше отправитесь в Ивердон?

– Конечно. Но не скрою, что сейчас просто валюсь с ног от усталости! Сначала долгая дорога на автомобиле, потом эти ужасы с Альдо! К тому же и о Мари-Анжелин ни слуху ни духу. Боюсь, ей грозят серьезные опасности…

– Какой бы транспорт она ни выбрала, она, безусловно, где-то в ваших краях, и Лекок будет носом землю рыть, чтобы отыскать ее следы, пусть даже уже остывшие. Если вам удастся поговорить с Морозини с глазу на глаз, скажите ему, что я сделаю все, чтобы его вытащить. Но дело будет сложное. Когда речь идет об убийстве, швейцарцы крайне суровы.

– Прискорбно! – пробурчал Адальбер. – Нам не нужно ничего сверхъестественного, нас спасла бы обычная справедливость. Но я и здесь слышу, как вы зеваете. Давайте поспим, до утра уже недолго…

На следующее утро – часы только-только пробили восемь – Адальбер остановил автомобиль неподалеку от полицейского участка, взял с заднего сиденья чемоданчик и, не обращая внимания на дежурного у входа, ринулся в мрачное здание. Его остановил дежурный, поинтересовавшись, куда это он так резво направляется.

– Вчера арестовали моего друга, и я принес ему зубную щетку. Надеюсь, это разрешено? Он не может обходиться без зубной щетки.

– Ну, это мы еще посмотрим! Откройте-ка чемоданчик, я посмотрю, нет ли у вас там оружия.

Адальбер повиновался, изо всех сил стараясь не расхохотаться. Его страшно смешил здешний акцент, и всякий раз, когда он его слышал, то как ни старался, никак не мог удержаться от смеха. Его веселость очень не понравилась дежурному.

– Зря вы так насмехаетесь, – заявил он. – Забирайте ваши вещички и отправляйтесь отсюда. Ваш друг прекрасно обойдется без всяких зубных щеток!

Адальбер тут же начал извиняться, пытаясь совладать с непроизвольным смехом, который буквально душил его – уж больно смешно этот парень говорил! Он поспешил открыть чемоданчик, показывая, что не принес ничего опасного. Пара сменного белья и всякие туалетные мелочи фирмы «Гермес». Однако Адальберу стало не до смеха, когда он услышал следующий вопрос дежурного.

– Вот это вещицы! Неужто так выгодно убивать людей?

– Если все ваши соотечественники думают так же, как вы, моему другу придется плохо. А он, между прочим, эксперт международного уровня по части исторических драгоценностей и к тому же известный во всем мире антиквар. Трудно себе представить, чтобы он пользовался дешевыми магазинами.

– Почему бы и нет? Товары подешевле служат не хуже дорогих. Но понятное дело, так называемый князь…

Кровь кинулась в лицо Видаль-Пеликорна. Разговор вполне мог закончиться потасовкой, но на шум в коридор вышел из своего кабинета начальник полиции.

– Что тут происходит? Почему такой шум? У нас тут не таможня!

Начальник тоже говорил с акцентом, но так значительно и властно, что у Адальбера не возникло ни малейшего желания посмеяться. Позади начальника Адальбер разглядел монументальную фигуру инспектора Дюрталя, и у него возникло ощущение, что его послали небеса.

Мужчины объяснили, что происходит. Адальбер извинился, и все было улажено. Даже чемоданчик Морозини не вызывал больше нареканий. Адальбера пригласили в кабинет, который выглядел так же сурово, как и его начальник. На стене за рабочим столом красовался предельно простой красный с белым герб кантона с единственным украшением – ленточкой наверху, на которой было написано три слова: «Свобода и Родина».

Начальник Альбер Шульцис обвел рукой стулья, приглашая присутствующих сесть, но сам остался стоять, и его гости последовали его примеру. Он обратился к Видаль-Пеликорну.

– Полагаю, вы знакомы с инспектором Дюрталем из парижской судебной полиции?

– Конечно знаком и был приятно удивлен, встретив его у вас в полицейском участке. Доброе утро, инспектор!

– Можете прибавить, что его появление у нас пошло вам на пользу. В самом скором времени я верну вам князя Морозини, который, похоже, был обвинен в преступлении ложно. В час, когда было совершено двойное зверское убийство, Морозини точно так же, как инспектор, находился на вокзале в Понтарлье, ожидая прибытия парижского поезда. Но они не заговорили друг с другом.

– Действительно, Морозини говорил мне, что видел вас, инспектор, но не знал, заметили ли вы его в толпе.

– Заметил.

Не прерывая беседы, начальник нажал на кнопку звонка, и почти тотчас же Альдо в сопровождении полицейского появился в кабинете. Вид у него был вполне будничный и заспанный.

– Хороший полицейский видит все и вся, – продолжал начальник. – И мы, стало быть, имеем дело с хорошим полицейским. Я возвращаю вам свободу, господин Морозини. Однако вы не имеете права покинуть Швейцарию до тех пор, пока не будет найден настоящий убийца. Вполне возможно, что вы нам еще понадобитесь, например, в качестве свидетеля, потому что были последним, кто видел мужа и жену Ольже живыми. И раз вы были арестованы в Сент-Круа, там и оставайтесь.

Альдо недовольно сморщился. Ему не нравилось подобие свободы, которое ему вернули, хотя очень радовала теплая ванна, которую он через полчаса примет в гостинице.

– Кого вы еще подозреваете в совершении убийства? – поинтересовался он.

– Никого. Мы никого и не искали. Сообщение было настолько точным и подробным, что в этом не было никакой необходимости. В нем была описана даже ваша одежда. Вот так-то. Можете отправляться, но, само собой разумеется, ваш паспорт останется у меня.

Монументальный инспектор Дюрталь подал голос:

– Вам недостаточно слова офицера судебной полиции Франции?

– Извините, но недостаточно. Особенно в данном случае, так как мне кажется, что вы связаны с князем Морозини дружескими узами.

– Не мое дело дружить с князем. С ним дружит патрон, и если вы знаете главного комиссара Ланглуа, то понимаете, что долг для него всегда на первом месте. К вам меня отправил он. Стало быть, вы не доверяете главному комиссару Ланглуа. Вряд ли он будет доволен таким положением вещей.

– Не будем преувеличивать. Я освобождаю князя, но не хочу, чтобы он куда-то уезжал до нового распоряжения.

– Если мне нельзя съездить даже в Понтарлье, я не вижу, как смогу доказать свою невиновность. Деревенька, где я остановился, очаровательна, ничего не могу сказать, но там я умру от скуки. Скажите, по крайней мере, кто написал на меня донос?

– Вы слишком импульсивны, чтобы я сообщал вам какие-то сведения. К тому же я не имею права. Если с этим человеком что-то случится, вы автоматически возвратитесь в нашу тюрьму.

– Стало быть, в ваших глазах я по-прежнему остаюсь подлым убийцей, способным поднять руку на стариков?!

– Я ничего такого не говорил, но не забывайте, что вы находитесь под наблюдением.

На том и распрощались. Адальбер, как и Альдо, кипел от возмущения.

– Меня мало интересуют эти ничтожества! – сердито заявил Альдо. – Я бы предпочел, чтобы они занялись поисками нашей План-Крепен! Только она меня и волнует. Мне нет дела, кто кого здесь убивает и как они обращаются друг с другом!

– До меня тоже нет дела? – спросил Адальбер.

– С чего ты взял? Ты – часть меня, до тебя мне всегда есть дело.

– Подумать только!

– А ты не знал? Едем быстрее в гостиницу, мне нужно принять ванну. В таком ужасном виде я ни на что не способен!

– Скажу тебе по секрету, что за ночь ты не стал таким уж грязным. Потерпи еще немного, потому как нам стоит сказать пару слов инспектору Дюрталю, и одно из них должно быть «спасибо». Тебе так не кажется?

– Конечно! Я ему очень благодарен! Чтобы прийти мне на помощь, ему пришлось нарушить свое инкогнито. Но, между нами говоря, я не уверен, что Ланглуа понравится, как со мной в конечном счете поступили.

– Вполне возможно, стекла будут дрожать… Но почему-то мне кажется, что Ланглуа отнесется с уважением к решению своего швейцарского коллеги. Хотя при первой же возможности постарается расплатиться с ним той же монетой. Как бы там ни было, мы не у него в подчинении. А вот и Дюрталь!

Дюрталь как раз спускался по лестнице и, увидев, что друзья его ждут, подошел к ним.

– Я вам страшно благодарен! – воскликнул Альдо, пожимая инспектору руку. – Если бы не вы, я сидел бы целую вечность в швейцарской тюрьме, считаясь двойным убийцей.

Дюрталь приподнял одну бровь, вытащил из кармана плаща трубку и принялся ее набивать.

– Двойное убийство? А кто вам это сказал?

– Но… Все так говорят…

– Да, конечно, и можно понять, почему. Но на самом деле, хоть нападали на двоих, убит только один: старый Георг.

– Вы хотите сказать, что Марта…

– Ей нанесли серьезное ранение, но тем не менее у нее есть шансвыйти живой из этой передряги. Но надеяться на скорую победу не стоит. Она в тяжелом состоянии, но жива. И если ей удастся выкарабкаться, мы, возможно, узнаем, что там на самом деле произошло.

– Будем надеяться, – вздохнул немного успокоенный Альдо. – Марта – добрая чуткая женщина, я думаю, что она в отчаянии, потеряв мужа. И мы по-прежнему не знаем, где находится их хозяин. Если у нас возникнет необходимость, где мы сможем найти вас, инспектор Дюрталь?

– Я всегда останавливаюсь в одной и той же гостинице. Никогда не размещаюсь где ни попадя, всегда в «Почтовой», – отозвался Дюрталь, и что-то вроде улыбки тронуло его губы. – Мне она подходит еще и по той причине, что туда стекаются все городские слухи…

– Да и кухня там недурна, – заметил Альдо.

– Как я понял, кухня для вас имеет первостатейное значение. Иначе, почему вы остановились в гостинице в Сент-Круа, а не в большом отеле неподалеку?

– Мне порекомендовали эту гостиницу. Как раз супруги Ольже и посоветовали. И вот теперь я там заперт и лишен возможности перемещаться. Неужели тупице было мало вашей гарантии, инспектор?

– Лично меня это не удивило. Во-первых, он из кантона Во, а во-вторых – пограничник, то есть человек крайне недоверчивый. В случае, если Марта Ольже умрет…

– Он сразу снова меня посадит. Нечего сказать, весело!

– Даже не думайте об этом! Вот если бы она вас обвинила напрямую, и то все бы уладилось, потому что патрон немедленно вмешался бы! Скажу вам прямо, граница тут, словно сыр с большими дырками. Для любого, кто мало-мальски ее знает, в ней полно проходов. Разумеется, если идти пешком. И напомню еще, что господин Видаль-Пеликорн совершенно свободен. Так что потерпите денька два-три и устройте себе каникулы. А и с Мартой что-то прояснится.

– Но ситуация все же неоднозначная. А что, если ей по неведомой причине придет в голову обвинить меня?

– Ну, тогда…

Инспектор больше не добавил ни слова, но ничего хорошего подобный расклад не сулил. Минутку подумав, он все-таки произнес:

– Тогда придется действовать патрону. Раз вы его друзья, он не остановится и дойдет до самого президента, чтобы тот пригрозил Швейцарии дипломатическим конфликтом. В общем, в любом случае вам не стоит беспокоиться.

После этой утешительной реплики они расстались, и Альдо, вернувшись в гостиницу, предался радостям гидротерапии, которая обладала чудесным свойством приводить его мысли в порядок. Безупречность была физической потребностью Альдо Морозини. Если бы обстоятельства вынудили его стать бездомным, Альдо и думать бы стал как бродяга. Во всяком случае, ему так казалось. После ванны он присоединился к Адальберу, чтобы вместе с ним пообедать, и был по-настоящему счастлив, любуясь грандиозной панорамой горных Альп, Юра и озера Нефшатель. К тому же и погода была великолепная. Гостиница уютная, еда вкусная, и друзья немного расслабились. Расслабились настолько, насколько позволяла им неунимающаяся тревога о План-Крепен. Они даже представить себе не могли, где ее искать.

– Раз она помчалась спасать Гуго де Хагенталя, то наверняка находится где-то здесь, – вздыхал Адальбер. – Но где? Территория-то огромная! Кстати, а куда ты собирался отправиться после визита в «Сеньорию»?

– Естественно, я намеревался посетить «Ферму». Когда я был в Грансоне, Ольже не слишком волновались из-за отсутствия Гуго. Но если господину де Хагенталю действительно грозила опасность и Мари-Анжелин на самом деле заплатила выкуп моим рубином, он мог уже вернуться домой.

– Я уже говорил, что в эту историю не верю.

– А в какую веришь?

– Призыв о помощи, который получила План-Крепен, исходил вовсе не от Гуго. Несчастное семейство Ольже держалось на этот счет твердого мнения: Гуго никогда бы не стал звать себе на помощь слабую женщину. К тому же он не мог не знать об интересе, если не сказать больше, который она к нему испытывала. Значит, кто-то подделал его почерк. А бедняжка План-Крепен пустилась в путь, помахав нам ручкой и забрав рубин. Доведись ей все-таки встретиться с Гуго, боюсь, это не была бы встреча в…

– Только не произноси этого слова! Не хочу его слышать!

– Что за ребячество! Мне кажется, разумнее смотреть правде в лицо. Мари-Анжелин хоть и без ума от Гуго, но, думаю, понимает, что он не платит ей взаимностью. Думаю, он испытывает к ней дружеские чувства, вполне возможно, даже теплые, о чем свидетельствует его желание удалить ее от грозящих ему опасностей. Так на что она может рассчитывать? Умереть вместе с ним – вот самое большое ее желание.

– И соединиться навеки в вечности? – тихо и даже как-то мечтательно проговорил Альдо. – Что ж, вполне возможно, ты прав.

– Именно поэтому в своем последнем письме она заклинала нас не искать ее и не удерживать.

– И что? Ты считаешь, ее не нужно искать?

– Если бы она жила вне семьи, не стал бы. Каждый волен распоряжаться собой, как он считает нужным. Но есть семья, мы с тобой, тетя Амели. Главное, тетя Амели. Конечно, она не будет демонстрировать свое горе, но, уверен, для нее погаснет вся радость жизни. Я знаю, что ты мне возразишь: «В прошлом году тетушка Амели думала, что Зендер заберет у нас Мари-Анжелин, и не сказала ни единого слова против».

– Нет, со мной она об этом говорила, но шутливым тоном, хотя я знаю, что она боялась ее замужества. Но все же в таком случае они могли хотя бы видеться, а как быть со смертью? Разве что молить Господа, чтобы он и ее забрал побыстрее – так она могла бы вновь увидеться с утраченными близкими…

– Послушай, мы только время теряем, философствуя так и этак. Вопрос конкретный: что будем делать? Ты, например, мог бы съездить на «Ферму» и узнать, не появился ли там Гуго…

– Съезжу, конечно. А ты чем займешься в мое отсутствие?

– Постараюсь вновь хорошенько все продумать. Хорошая прогулка пойдет мне на пользу. Что ты скажешь о прогулке вдоль границы в поисках дырок, о которых говорил Дюрталь?

– Хорошая мысль, только будь как можно осторожнее.

– Не беспокойся. Погода стоит хорошая, прогулка будет просто великолепной!

Тем не менее Альдо глубоко вздохнул, глядя вслед автомобилю Адальбера, который исчез за поворотом. Машинально он сделал несколько шагов в ту же сторону, но тут же резко повернул назад и направился к гостинице. И все же он то и дело оборачивался и смотрел на дорогу, словно она притягивала его к себе как магнит. Когда Альдо осознал, что без конца оборачивается, то назвал себя идиотом.

«Ты деградируешь, мой милый!» – упрекнул он себя, постаравшись сосредоточить внимание на том, что происходит впереди. По счастью, у водителя, который мчался ему навстречу, оказалась хорошая реакция, он резко повернул руль и не задел Альдо. Проехав еще немного, автомобиль остановился, и оттуда послышался рассерженный женский голос:

– Смотрите себе под ноги и не ходите по шоссе зигзагами! Вы что, выпили лишнего? Или что с вами такое?

В «Фиате» последней модели с открытым верхом Альдо увидел сердитую даму – это была молодая привлекательная женщина лет тридцати: ослепительный цвет лица, пышные каштановые волосы, выбившиеся из-под шелкового шарфа, завязанного под подбородком, и большие голубовато-серые глаза. Она сердилась, но почему-то Альдо показалось, что она намеренно преувеличивает свой гнев. Ему не хотелось вступать в перепалку, и он вежливо улыбнулся даме.

– Примите мои извинения, мадам. Я восхищаюсь вашим хладнокровием. Я был бы в отчаянии, если каким бы то ни было образом доставил вам неприятность. Но дорога мне казалась достаточно широкой для нас двоих…

Он был уверен, что дама продолжит свой путь дальше, но нет, она пристроила машину на обочине и выключила мотор.

– Вы здесь живете?

– В данное время – да. У вас есть какие-то возражения против этой гостиницы?

Молодая женщина рассмеялась:

– Никаких. Я тоже здесь живу, и надеюсь, вам не покажется это странным.

– Ничуть. Ведь и я тоже выбрал именно эту гостиницу.

– И поселились здесь совсем недавно. Потому что я вас еще не видела.

– Да, только что, – признал Альдо.

Ему почему-то не захотелось сообщать этой очаровательной женщине, что предыдущую ночь он провел в тюрьме. Вопрос самолюбия. Да и настроение у него было сейчас хуже некуда, а нечаянная встреча приободрила его и оживила. Похоже, и молодой женщине встреча была приятна, потому что она смотрела на него, сияя улыбкой.

– Раз мы оба возвращаемся под кров гостиницы, почему бы нам не выпить по чашке кофе? Я обедала с друзьями, но они, как оказалось, не знают, что кофе не готовят с жареным арахисом. А вот здесь кофе дивный. И возвращаясь в гостиницу, я мечтала, что выпью чашечку или даже две.

– Охотно составлю вам компанию.

Альдо хотел было помочь даме выйти из автомобиля, но она уже выпрыгнула из него, показав хорошенькие ножки, обутые в туфли из темно-синей замши в тон всему остальному ансамблю – шелковому шарфу, который окутывал ее голову и шею, перчаткам и сумочке.

– Прежде чем пить кофе, давайте познакомимся. Меня зовут Элена Мареску, я румынка, говорю это сразу, чтобы вы не ломали себе голову. А вы? Как вас зовут?

– Морозини. Альдо Морозини, венецианец. Очень рад нашему…

Но собеседница его уже не слушала, глаза ее изумленно округлились, и она рассмеялась:

– Неужели эксперт в области сказочных драгоценностей? И к тому же… Князь?

– Можно сказать и так, но…

– Вот неожиданное везенье! Приехать в неведомый уголок, чтобы подышать живительным горным воздухом, отдохнуть от светской суеты и встретить волшебника Мерлина! Нет! Это что-то невероятное! Волшебная сказка, да и только!

Альдо ее восторг не порадовал. Еще минуту назад он полагал, что хоть от каких-то своих обязанностей он получит передышку, но, как говорится, слава всегда бежит впереди. Неужели ему никогда не встретить человека – а точнее, женщину, – которая увидит в нем такого же мужчину, как другие, будет с ним говорить о чем угодно, только не о драгоценностях?

По сути, он должен тотчас же сообщить своей новой знакомой, что находится под полицейским надзором – будем надеяться, временно! – и что пополнить сейчас список его друзей – дело отнюдь не безопасное. И что? Она убежит от него? Ему было бы жаль… Ее лучезарная улыбка придавала ему бодрости в достаточно мрачную минуту его жизни… И все же он не мог скрывать от нее жестокую правду. Но он еще и рта не успел раскрыть, как молодая женщина внезапно перестала смеяться и встревоженно посмотрела на него.

– Похоже, мой энтузиазм и вообще наша встреча не слишком уместны? Вы здесь инкогнито, я правильно поняла?

– Нет, ведь я вам представился. Вот только…

– Вот только порой вам тяжело носить бремя вашей известности? Я не ошиблась?

Замечательно! Похоже, Элена Мареску не чета другим.

– Вы не ошиблись. Я здесь со своим другом…

– Вашим вторым «я»? Египтологом? Да не огорчайтесь вы так! Пойдемте выпьем по чашечке крепкого кофе и поговорим… О чем вам будет угодно!

– Почему бы не о вас? – предложил Альдо, сумев наконец снова улыбнуться. – Молодая женщина, столь же красивая, сколь умная, поистине дар небес, и я должен быть благодарным.

– Господи! Как приятно это слышать! Пойдемте же!

И они вместе вошли в гостиницу.

Адальбер тем временем благополучно пересек границу и некоторое время колебался, какую дорогу выбрать. Все дороги походили друг на друга как близнецы. И стоящие поодаль фермы тоже. Наконец он сообразил, какая из них достойна называться просто «Фермой», словно она единственная в своем роде. Дом был больше, чем у других, и на коньке двускатной крыши красовался лев в короне, что говорило о многом. К этому-то дому и направился Адальбер, уверенный, что сделал правильный выбор. К тому же там было с кем словом перемолвиться – на просторном дворе молодой человек чистил скребницей великолепного вороного с лоснящейся шкурой.

Молодой человек прервал свою работу только, когда автомобиль подъехал совсем близко. Красавец был откровенно недоволен и сдвинул густые брови.

– Что вам здесь надо? – спросил он без тени любезности. – Пират-чистокровка не выносит никого, кроме своего хозяина и меня!

– Я ни в коем случае не хотел бы вам докучать, – отозвался Адальбер, приглушив мотор. – Но если вы Матиас Ольже, то мне нужно поговорить именно с вами.

– Со мной? С какой стати?

Адальбер вышел из автомобиля и не спеша направился к молодому человеку.

– Я ведь на ферме господина Гуго де Хагенталя, не так ли? – подчеркнуто вежливо осведомился он.

– Так оно и есть. Но хозяина сейчас нет дома. И если вы приехали ко мне, то я не понимаю, при чем тут хозяин?

– Своим присутствием он поддержал бы вас в том испытании, о котором я имею несчастье вам сообщить.

– Здесь он или не здесь – ничего не меняет. Говорите, что за новость вы мне привезли!

– На ваших родителей в «Сеньории» было совершено нападение. Ваш отец погиб, и я боюсь, как бы ваша матушка не последовала за ним… Она сейчас в больнице в Ивердоне.

Адальбер ожидал, что последует взрыв чувств, изъявление горя или еще что-то в этом роде, но реакция молодого человека была совсем иной. У Матиаса только недоуменно расширились глаза, и он позвал:

– Франц!

Из конюшни появился паренек лет семнадцати.

– Предупреди свою мать, что я еду в Ивердон с этим господином. На моих родителей напали, отец убит. Займись делами вместо меня.

– Да, господин Матиас, все будет сделано.

Взяв за повод красавца-коня, Франц отвел его в стойло и тут же вернулся с плащом и перчатками, добавив, что бумажник уже лежит в кармане. Матиас переоделся и сел в автомобиль. Все происходило так быстро, что Адальбер не успел даже слова сказать. Он опомнился, когда нежданный пассажир обратился к нему:

– Чего вы ждете? Едемте! Везите меня в Ивердон, я хочу ее видеть!

При других обстоятельствах Адальбер непременно бы воспротивился. Он терпеть не мог, чтобы им командовали, тем более какой-то незнакомый юнец, но сейчас возражать не стал. Его устраивало, что на протяжении всей дороги, а от приграничной «Фермы» до Ивердона было не так уж мало километров, молодой человек будет в полном его распоряжении, так что он сумеет его хорошенько обо всем расспросить.

Но, поглядев на мрачный, упрямый профиль Матиаса, Адальбер понял, что разговорить его будет нелегко. Он пока не знал, как приступить к разговору, но Матиас, продолжая смотреть прямо перед собой, неожиданно заговорил сам.

– Как их убивали? – спросил он.

– Ножом. Отца в горло, мать в спину, когда она кинулась бежать.

– Кто?

– Понятия не имею. Думаю, полицейские в Ивердоне вам что-то скажут, хотя, судя по всему, эти парни звезд с неба не хватают. Мой друг навестил «Сеньорию» сразу после полудня, так его ни за что ни про что обвинили в убийстве.

– А какие у вас доказательства, что это не он? Что ему понадобилось у моих стариков?

– Он хотел поговорить с господином Гуго де Хагенталем. А вам я не советую отравлять себя ложными подозрениями. Мой друг находился в «Сеньории» в первой половине дня, а вечером, когда произошло убийство, он был на вокзале в Понтарлье, встречал поезд из Парижа.

– Это он так говорит и, скорее всего, лжет! Кто этот человек?

– Потом узнаете, а что касается вокзала…

– Байку о вокзале сочинил тот же самый человек? Я не вижу причин ему верить! И вы мне скажете…

– Ничего не скажу, пока мы не приедем. Помолчите и вы. У меня нет ни малейшего желания попасть из-за ваших прозрений в автокатастрофу. Запомните одно: присутствие на вокзале моего друга подтвердил офицер французской уголовной полиции.

– И они ему поверили?! – злобно усмехнулся Матиас. – Они же оба французы, так что все у них шито-крыто, но только шито белыми нитками! Рыбак рыбака видит издалека.

– А знаете, молодой человек, что ваши умозаключения мне совсем не нравятся! И у меня возникло желание высадить вас прямо здесь. Несколько километров пешком пойдут вам на пользу. По дороге подумайте о том, что, во-первых, мой друг – венецианец, а во-вторых, инспектора Дюрталя не купишь ни за какие деньги. Когда вы его увидите, сами убедитесь.

– Это ваше мнение, а нужны доказательства, и если…

Адальбер резко затормозил, автомобиль вздрогнул и остановился. Он протянул руку и открыл дверцу.

– Выходите, – скомандовал он.

– Я?

– Вы! У меня нет проблем с дикцией. И я повторяю – выходите! Шагайте дальше пешком и немного остыньте. Я сыт по горло вашими безответственными глупостями!

– Глупостями?! Это смерть моих родителей – глупость?! Ну, понятное дело, это же мои родители, а не ваши!

Голос парня дрогнул из-за подступивших слез, и доброе сердце Адальбера смягчилось. Его пассажир уже почти вылез из автомобиля, но Адальбер успел ухватить полу его плаща.

– Конечно, я не должен был забывать о вашей родственной близости, – пробурчал он, – приношу вам свои извинения, – прибавил он и включил мотор. – Но до Ивердона извольте молчать. Все ваши истории расскажете капитану Шуль… Жульману!

– Шульцису? Это большой чин! И что, он сам занимается этим делом?

– Учитывая серьезность преступления, мне кажется, что это вполне естественно.

– Да, вы, конечно, правы. А ваша-то как фамилия?

– Адальбер Видаль-Пеликорн. Египтолог.

– А фамилию Шульцис не смогли произнести. Трудной показалась?

Матиас в самом деле пожелал сначала навестить полицейский участок, а не больницу.

И там, к их удивлению, стоило им назвать свои фамилии, как их тотчас же провели в кабинет, где офицер полиции встретил их чуть ли не с улыбкой.

– У меня хорошие новости для вас обоих, – объявил он, указывая вошедшим на стулья. – Главная: госпожа Ольже, ваша матушка, вне опасности.

Лицо Матиаса озарилось улыбкой.

– Неужели? И я могу с ней увидеться?

– Вас отвезут к ней через несколько минут.

– А отец?

– К несчастью, чудес не бывает. Если перерезано горло, человек умирает. Примите мои соболезнования.

– И мои тоже, – эхом присоединился Адальбер.

– Зато врачи говорят, что госпоже Ольже суждены еще долгие годы жизни. Нож скользнул, не задев жизненно важных органов. И она прекрасно помнит, как все произошло.

Повернувшись к Адальберу, полицейский с улыбкой произнес:

– Думаю, я могу вам доверить паспорт князя Морозини? И, прошу вас, передайте мои извинения инспектору Дюрталю. Впрочем, я сам извинюсь перед ним.

Полицейская машина повезла Матиаса в больницу, а майор Шульцис отдал Адальберу паспорт Альдо.

– Передайте ему наши сожаления, но поверьте, на том этапе расследования я не мог поступить иначе.

– Но кто дал показания против Морозини?

– Этого я вам не скажу. И поймите меня правильно. Судя по вашему душевному состоянию, получив требуемые сведения, вы можете натворить такое, что мне придется отправить в тюрьму вас.

– И вас это огорчит?

– Больше, чем вы можете себе представить!

– В таком случае найдите сами управу на лжесвидетеля! И в зависимости от понесенного им наказания, я решу, что мне делать дальше! Я с детства ненавижу доносчиков!

На прощание они пожали друг другу руки, и Шульцис уже открыл дверь, провожая гостя, как вдруг в кабинет, едва не столкнувшись с выходящим, ворвался кипящий от ярости мужчина.

– Чаша моего терпения переполнилась! – громко объявил он. – Теперь я понимаю, как швейцарцы поддерживают свою хваленую чистоту! Свой мусор они переваливают соседям, мало заботясь, что те думают на этот счет! Но случается, что соседям их мусор совсем не нравится! Ну, надо же! Видаль-Пеликорн! Что вы здесь делаете, старина?

Гневным посетителем оказался Лотарь Водре-Шомар, и он был настолько гневен, что, казалось, из его глаз сыплются искры. Комиссар не скрывал своего огорчения, и было заметно, насколько тягостен ему этот визит.

– Господин профессор! Опять вы к нам!

– Да, опять! И так просто это не кончится! Если еще раз я обнаружу мусор Сент-Круа на моих землях в Фурге, я погружу его на грузовик и вывалю у дверей вашего участка посреди прекрасного города Ивердона! Не думаю, что вам это понравится. – И без всякого перехода, повернувшись к Адальберу: – Как случилось, что вы здесь и не добрались до Понтарлье? Вы что, прилетели на самолете?

– Нет, приехал на автомобиле, и здесь у меня были срочные дела. Но я непременно собирался в ближайшее время засвидетельствовать свое почтение мадемуазель Клотильде и вам.

– Вы здесь один?

– Нет, Морозини тоже здесь, то есть не совсем здесь, то есть почти…

– И где же он?

– Он в Сент-Круа, в гостинице «Франс», я тоже сейчас туда еду.

– Я мигом все здесь улажу и поеду с вами. Уверен, вы меня поймете! Представьте себе…

– Господа! Господа! – вмешался в их беседу майор Шульцис, и тон его ясно свидетельствовал, что отпущенное ему терпение исчерпано. – Не сомневаюсь, что вы очень рады видеть друг друга, но вы в моем кабинете, а не в гостиной. И я буду рад, если вы продолжите вашу беседу в каком-нибудь более подходящем месте, например в приемной. Господин Видаль-Пеликорн мог бы подождать там несколько минут, пока мы закончим наш разговор с профессором.

– Охотно, охотно, – согласился Адальбер, которому вовсе не хотелось доставлять неудобства полицейскому. – До свидания, господин комиссар, и еще раз спасибо. Я дождусь вас, профессор, не спешите. Располагайте спокойно своим временем.

– Но не злоупотребляйте моим! – проворчал швейцарец.

Адальбер прождал четверть часа, не больше, и наконец увидел совершенно спокойного Водре-Шомара.

– Ну как? – спросил он. – Я вижу, вы получили сатисфакцию.

– Можно сказать и так. Шульцис обещал предупредить таможенников, чтобы они отвечали за линию границы. Посмотрим, что из этого получится. А теперь я отвезу вас в Сент-Круа, там мы заберем Морозини, ваш багаж и отправимся ко мне. Клотильда с ума сойдет от радости.

– Будем великодушны и дадим Морозини немного времени, чтобы прийти в себя. Хотя бы до завтра. Этот вечер нам с Альдо лучше провести в гостинице. Дело в том, что у нас, как всегда, весьма серьезная проблема, и мы должны ее хорошенько обдумать, прежде чем отправиться в Понтарлье. Мы вам все объясним, но…

– Ладно, ладно, не беспокойтесь. Мы друзья, а друзья все понимают. Надеюсь, вы на автомобиле?

– Конечно!

– Тогда поезжайте. А мне нужно сделать еще кое-какие покупки для сестры. Так значит, завтра в полдень?

– Хорошо, спасибо… Но только никому не говорите, что мы приедем и…

Адальбер замялся, не зная, продолжать или нет. Вдруг Лотарь с несвойственной ему мягкостью осведомился:

– Ваша проблема так серьезна?

– Честно говоря, очень.

– Обо всем поговорим завтра, а пока не забывайте, что мы ваши друзья, – подчеркнул Лотарь, нажимая на два последних слова. – И когда у наших друзей проблемы, мы, случается, вмешиваемся даже в то, что нас не касается.

Прежде чем уехать из Ивердона, Адальбер заехал в больницу. Хотел справиться о состоянии госпожи Ольже и узнать у Матиаса, не собирается ли он вечером в обратный путь. Молодой человек ответил, что проведет ночь рядом с матерью. К сожалению, ей внезапно стало хуже. Он предупредил по телефону Гертруду, так что порядок в доме будет обеспечен.

Вот теперь Адальбер с чувством выполненного долга мог возвращаться в Сент-Круа.

Войдя в гостиницу, Адальбер сразу же увидел Альдо, он сидел в баре за рюмкой коньяка с водой и внимательно просматривал газету.

Адальберу давно хотелось пить, он тут же осушил рюмку Альдо и потянул к себе газету.

– Что вы себе… А, это ты! Ты не мог заказать себе коньяк?

– Мог и немедленно закажу! Просто у меня в горле пересохло и язык, как промокашка.

Морозини повернулся к бармену и поднял два пальца.

– Какие новости?

Адальбер вытащил из кармана паспорт Морозини и положил его на стол.

– Первая новость! Тебя не бросят на сырую солому узилища!

– Они нашли убийцу?

– Нет. Но теперь они точно знают, что ты не убивал, и за это можешь поблагодарить небеса.

– И кто же он?

– Ты меня слушаешь или нет? Я только что сказал, что они теперь точно знают, что это не ты. Не надо требовать слишком многого за один раз. Обвинение с тебя снято, это главное.

– Но как это произошло? И почему так быстро?

– Георга убили, а его жена осталась жива, она серьезно ранена, но будем надеяться, скоро поправится. Голова у нее совершенно ясная. Она показала на незнакомого священника, ростом куда ниже тебя. Так что в отношении этого мы можем быть спокойны.

– А «Ферма»? Там что нового?

– Там радоваться особо нечему. Получилось так, что я сообщил Матиасу о нападении на его родителей и отвез его в Ивердон. Гуго де Хагенталь по-прежнему отсутствует. Его нет вот уже двое суток. Где он, Матиас не знает, и я, стало быть, тоже.

– Как это не знает? Хозяин исчезает, словом не обмолвившись куда едет. Ты считаешь это нормальным?

– Нормальным, ненормальным – не знаю, знаю, что мы имеем дело со слугами старой закалки, которые не позволяют себе задавать вопросы хозяину. Знаю, что Гуго приходилось и раньше отсутствовать двое и трое суток, не докладывая, где он находится. Но каждый раз он благополучно возвращался домой.

– Странно! А на чем он уехал? На автомобиле? На грузовичке? На лошади?

– Вот черт! Забыл спросить!

– Ничего страшного! Завтра поедем на «Ферму» и уточним.

– Матиаса там не будет. Он остался на ночь в больнице, хотел быть возле матери. Но я тебе сообщу еще одну новость, как раз относительно завтрашнего дня: мы с тобой переселяемся во Францию!

Адальбер рассказал о своей встрече с Водре-Шомаром. Приглашение профессора, похоже, не слишком обрадовало Альдо.

– Необходимость соблюдать всяческие приличия не пойдет на пользу нашим поискам. Или ты забыл, что План-Крепен по-прежнему неизвестно где, что время бежит, а мы еще даже не нащупали направления поисков. К тому же…

Альдо оборвал свою речь на полуслове и встал: к их столику подходила нарядно одетая Элена Мареску. Она улыбнулась Альдо.

– Добрый вечер, мадемуазель. Позвольте вам представить…

– Вы прекрасно понимаете, что в этом нет необходимости, я не сомневаюсь, что это господин Видаль-Пеликорн, один из ведущих египтологов. Я с большим интересом прочитала две ваших книги. Рада нашей встрече, месье.

Улыбка мадемуазель была так обаятельна, что Адальбер сразу же улыбнулся в ответ и поклонился, а Морозини, продолжая их знакомить, добавил:

– Мадемуазель Мареску, художник-пейзажист. Ее заинтересовал малоизвестный горный уголок, где она собирается поработать. Я пригласил ее поужинать с нами сегодня вечером, но у мадемуазель встреча с друзьями в «Резиденции».

– О чем я уже пожалела, – вежливо сообщила мадемуазель. – Мне было бы так интересно поговорить с вами о ваших книгах, месье. Но если мы не поужинали вместе сегодня, можем поужинать завтра, не так ли? А сейчас я позволю себе проститься, я уже опаздываю. Опоздания – увы! – не единственный мой недостаток.

Элена Мареску пожала им руки и исчезла, оставив за собой шлейф духов безупречного тона: аромат свежести с небольшим намеком на восточную пряность, что ей очень шло. Адальбер смотрел ей вслед, насмешливо улыбаясь.

– Тебя и на пять минут нельзя одного оставить! Однако прими мои поздравления! Молодая женщина – сплошное очарование. Где ты ее откопал? На нашей гостиничной лестнице?

– Нет, я шел по шоссе, и она чуть меня не раздавила.

– Ну надо же! Я понимаю, такие переживания сближают! Но ты меня зря упрекал за небрежение в поисках бедняжки Мари-Анжелин. Чем занимался ты? Флиртовал с хорошенькой незнакомкой?

– Не говори глупостей! Признаюсь, мне было приятно провести часок в ее обществе. О чем мы только не болтали, не сказав ни слова об украшениях и драгоценностях. О фараонах тоже, потому что она знала, что ты египтолог. В той дурацкой ситуации, в которой я оказался, она… Она сыграла роль освежителя. Именно так. Это самое подходящее слово.

– Согласен, целиком и полностью. А вот если мы переселимся в дом к профессору, освежаться будет гораздо труднее. Ты поэтому так напрягся?

– Что за глупости! Завтра посмотрим. Сейчас у нас одна цель – План-Крепен!

– В Понтарлье у нас будет гораздо больше шансов что-то выяснить о бедняжке.

Известие об отъезде друзей Элена приняла философски.

– Я здесь поселилась надолго. Кто знает, быть может, вы найдете время и приедете поболтать со мной.

– Мы непременно так и сделаем! – с жаром уверил ее Адальбер и чуть позже с тем же жаром сказал Альдо: – Ты был прав! Совершенно потрясающая девушка. Жаль, что приходится так скоро с ней расставаться. Ты заметил, какие у нее глаза?

– Мммм… Я думаю, серые, – ответил Альдо, чувствуя себя неуютно от лжи.

Конечно, он знал, какого они цвета. Разве он мог не заметить небесную синеву сродни той, что сияла в глазах Полины Белмон? Тоже художницы, единственной женщины, которая на миг подвергла опасности его любовь к жене Лизе. Альдо предпочел перевести разговор на другую тему.

– Я все думаю, правильно ли мы сделаем, если переселимся к Водре-Шомару? Боюсь, мы окажемся там у всех на виду, а Мари-Анжелин настойчиво просила, чтобы ее не искали.

– Мало ли что она просила! Простая вежливость с ее стороны, ничего больше. Она достаточно хорошо нас знает, чтобы думать всерьез, будто мы будем сидеть у камина в шлепанцах, в то время как она подвергается смертельной опасности. После того как она отдаст третий рубин, ее не ждет никакая награда. И ее рыцарь без страха и упрека, ради которого она готова пожертвовать всем, спасти ее не сумеет. Его самого нужно сначала отыскать. Так что если и есть у нас помощник в поисках, то только Водре-Шомар!

Что на это возразить?..

Прием, ожидавший гостей в усадьбе, был самый теплый. Клотильда расцеловалась с ними, словно они были близкой родней, и пожурила за то, что они не взяли с собой «нашу маркизу» – она инстинктивно стала называть Амели де Соммьер точно так же, как План-Крепен. Оставить ее одну в особняке возле парка Монсо казалось ей большой неосторожностью. Конечно, слуги ей преданы, но и они уже не молоденькие.

– Она там не одна, уверяю вас. Наш друг Ланглуа взял ее под свое особое покровительство, а везти ее с собой на поиски План-Крепен в ее-то возрасте, поверьте, было бы безумием.

– Вы же знали, куда отправляетесь, неужели вы не подумали, что можете поселить ее у нас? Конечно, мы не форт Жу с его могучими стенами, пушками и неприступной скалой, но, поверьте, наш дом тоже надежен и крепок. Очевидно, дело в другом: несмотря на искреннее тепло нашей дружбы, вы не чувствуете к нам достаточного доверия. Наша дружба кажется вам слишком скороспелой, чтобы на нее полагаться, – заключила Клотильда, и ее огорчение искренне тронуло друзей.

– Думайте все, что хотите, – отозвался Альдо, – но мы доверяем вам всем сердцем и полны к вам дружеского расположения. И мы, и «наша маркиза» тоже.

– Только из дружеского расположения, – подхватил Адальбер, – мы не позволили себе ввалиться к вам с чемоданами, пистолетами и криками: «Друзья, на помощь!» С нашей стороны это было бы неделикатно, а если быть точнее, – откровенным хамством.

– Даже в хорошие времена, когда люди соблюдали хрупкий, но благородный кодекс чести, я не похвалил бы вас за вашу скромность. Теперь мы живем в дурные времена, где деликатность неуместна, – вступил в разговор Лотарь. – И теперь пора рассказать вам, что творится в наших краях с тех пор, как здесь поселились Хагентали.

– А давно они здесь поселились? – спросил Адальбер.

– Честно говоря, мы не знаем, – ответила Клотильда. – Но с некоторых пор мы стали ощущать их присутствие, этим все сказано. Граница, вопреки общепринятому мнению, вовсе не непреодолимый барьер. Особенно в горах, где прячется куда больше беглецов, чем принято думать.

– В горах, которые перегружены историей и легендами. Вы не можете себе представить, до какой степени драма последних месяцев жизни Великого герцога Запада ощутима в наших местах! Она до сих пор влияет на нашу жизнь. И на меня в частности, – вздохнул Лотарь. – И началось это со школьной скамьи. В школе кое-какие глупцы делали из герцога «дедушку с плеткой». Мне это не нравилось. Я поступил в Коллеж де Франс, стал историком, специалистом по этому периоду. Однако вернемся к Хагенталям. Корни их в Тироле, но их предки сближаются с нашими, поскольку от союза Марии Бургундской с Максимилианом Австрийским произошли Габсбурги. Единственная наследница Карла Смелого отдала свою руку тому, кто в будущем стал императором, и принесла ему в приданое душераздирающую легенду о своем отце и его сокровищах. И если судить по…

– Лотарь, – окликнула его сестра, – или ты вводишь в курс дела наших гостей, или читаешь лекцию на свою любимую тему – одно из двух.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Хочу сказать, что если это лекция, то лучше начать ее после обеда, потому что неизвестно, когда ты ее закончишь.

– Одно другому не мешает, – проворчал Лотарь. – Но ты права, пойдемте пообедаем. Я могу продолжить и во время трапезы.

И поскольку сбить господина профессора, если он задумал рассказать какую-то историю, было невозможно, то, проглотив последний кусочек валована и запив его стаканом арбуа, профессор продолжил свою речь ровно с того места, на котором остановился.

– И если знать, что обе ветви этого семейства одновременно повернули в сторону наших гор, то нельзя не увидеть в этом знака судьбы. Первым был барон Гуго. В тридцать лет он влюбился в Хильду, старшую дочь голландского коллекционера Ван Кирса. Выйдя за него замуж, она принесла ему в приданое один из трех известных нам рубинов. Детей у Хагенталя не было, но он наслаждался мирным счастьем, частью которого был и этот великолепный камень, связанный с трагической судьбой герцога, под обаяние которого так или иначе попадали все. Теперь мы знаем, что рубин, скорее всего, принадлежал Великому бастарду Антуану, но Хагенталь и все его домашние были убеждены, что это один из трех рубинов прославленного талисмана. Они стали придавать ему еще больше значения, когда Гуго стал крестным отцом сына своего племянника Карла-Августа, женившегося на юной и очаровательной девушке из семьи Сен-Совер, сочетавшей черты бургиньонцев с франш-контийцами. Звали ее Сесиль. Она влюбилась в Карла-Августа, а он, интересуясь в первую очередь ее приданым, сыграл роль влюбленного. Ему удалось жениться на ней вопреки противостоянию отца. Сесиль была совершеннолетней и могла распоряжаться имуществом, доставшимся ей от матери, которая умерла, когда ей было лет двенадцать. Наследство было недурное, изрядная сумма денег и два владения: маленький замок в Бургундии и имение под названием «Ферма». Но… Ради бога, Клотильда, посидите, пожалуйста, спокойно еще минутку. Или вы хотите что-то сказать?

– Да, я хочу сказать, что девушка, которая имела все, чтобы прожить счастливую жизнь, обрекла себя на несчастье, вступив в брак с Хагенталем и…

– Вы думаете, я забыл бы об этом? Ну, так я рассказываю или нет? Я привык завершать свои истории.

– Я знаю, но…

– Что? Я имею привычку чувствовать себя на кафедре Коллеж де Франс и читать лекции?

– Нет, всем согрели тарелки, а перед вами поставили баранью ногу, которая может остыть. И сейчас настало самое время воспользоваться ножом, которым вы так яростно размахиваете.

– Нелегко делать два дела одновременно! – посетовал Лотарь.

– Об этом я и говорю, – с улыбкой согласилась Клотильда.

– Голосую за лекцию, профессор! – воскликнул Адальбер. – Передайте мне блюдо, пожалуйста, я обожаю резать баранину.

Блюдо поставили перед Адальбером, и Лотарь продолжил свое повествование.

– Так где я остановился? Да-да, конечно. Сесиль считала, что перед ней открываются ворота рая, но она ошиблась. Женившись, Карл-Август, как только она забеременела, оставил ее и стал жить, как ему нравится, то в Париже, то в Ницце. Маленький Гуго появился на свет, а поскольку его отец никогда не забывал о собственных интересах, он приложил все усилия, чтобы крестным отцом его сына стал барон Гуго, хотя между ними никогда не было ни малейшей симпатии. Дело, конечно же, не в симпатиях, барон был бездетен, и этот факт Карл-Август считал самым главным. Прекрасная возможность опустить рубин к себе в мешочек. А до тех пор он без зазрения совести расточал состояние жены, с которой, по слухам, обращался довольно плохо. Несчастная обожала его по-прежнему, и люди, щадя ее и уважая, предпочитали не касаться этой печальной темы. На «Ферме» супружеская пара бывала редко. Только в тех случаях, когда возникала необходимость навестить «Сеньорию». Маленький замок в Бургундии Карл продал, когда деньги начали иссякать. Жили они в Инсбруке. Сесиль умерла скоропостижно, Карл выказал глубокое горе, которого на самом деле не испытывал, и собрался продать «Ферму», но она принадлежала Гуго. Это было то неотчуждаемое имущество, распоряжаться которым могли только прямые наследники – женского или мужского рода – Сен-Соверов. Между тем Гуго подрастал. Сначала учился в интернате, потом стал студентом. Он почти никогда не приезжал в Инсбрук, зато на «Ферму» наведывался очень часто, где виделся со своим крестным, к которому искренне привязался. Зато его отец никогда не показывался в «Сеньории», хотя рассчитывал на нее как на наследство, будучи ближайшим родственником. Карл-Август был слишком занят, он вел весьма веселую жизнь по преимуществу во Франции, коллекционируя любовниц. Он знал, что Гуго-старший сменил национальность, но не подозревал об особенностях его завещания. Ваше появление на его горизонте, дорогой мой князь, изумило его до крайности. Вот что, в самых общих чертах, я хотел вам сказать. И надеюсь, говорил не слишком долго? – он насмешливо посмотрел на сестру.

– Сейчас я принесу горчицу, майонез и корнишоны. А баранина, наверное, остыла, – сказала в ответ сестра.

– Не сочтите мои слова нескромностью, профессор, но… – начал Адальбер.

– Если вы хотите что-то спросить, не стесняйтесь, мой друг! Главное мое желание – это заправить ваш фонарь маслом, чтобы он как можно лучше осветил странный ход событий, которые стали тревожить нашу мирную жизнь франш-контийцев после смерти старого барона Гуго. Я вас слушаю!

– Мне показалось, что у вас есть личные причины не любить Карла-Августа? Они как-то связаны с тем, что он находился в близких отношениях с госпожой Изолайн де Гранльё?

– Безусловно. Мы с Клотильдой очень дружили с госпожой Гранльё и питали к ней глубокое уважение. После смерти сына она фактически затворилась у себя в замке. Известие о ее смерти потрясло нас до глубины души.

– Считаете ли вы именно этого человека виновником ее смерти?

– Не имея никаких доказательств, я не имею права обвинять его, но голову отдам на отсечение, что именно он организовал это преступление, хотя, конечно, кинжала в руках не держал, он слишком хитер для этого. Добавлю, что и внезапная смерть бедной жалкой невестки Элеоноры тоже мне кажется подозрительной. Разрыв сердца от сильного страха. Говорят, что сердце у нее было слабым. Карл-Август в это время находился в Брюсселе. Я не могу понять, каким образом, но чувствую, что без него тут не обошлось. Однако не мои подозрения послужили причиной, по которой я прогнал его с нашего праздника. Вас интересует именно этот инцидент, не так ли?

– Признаюсь, что так. И как могло быть иначе? Вы так гостеприимны, так великодушны…

– Да наше трехсотлетие удалось! И я был так счастлив! Но появление Карла-Августа вывело меня из себя. Режий показал себя последним остолопом, когда привел этого типа к нам!

– Если позволите, продолжать буду я, – твердо заявила Клотильда. – Этот человек не так давно стал за мной ухаживать с настойчивостью, доходящей до назойливости. Он преследовал меня повсюду вопреки моему отказу его слушать. Видя это, мой брат не стал препятствовать своему гневу и выставил его за дверь в прямом смысле этого слова. Он просто дал ему пинок под зад!

– И у него хватило дерзости вернуться? – изумился Альдо.

– У таких людей на все хватает дерзости. Он счел, что, если придет со старым дураком Режием, которого мы знаем сто лет и который мухи не обидит, мы примем и его, чтобы уважить старика.

– Но не мог же Хагенталь думать, что вы примете его с распростертыми объятиями?

– Примут его или не примут – было для него не важно, он хотел воспользоваться присутствием у нас большого общества и заявить о себе как о новом владельце Гранльё. Женитьба на Мари, а она далеко не бедная невеста, позволит ему содержать замок и имение в самом блестящем виде. К тому же в таком случае мы становимся соседями. Исполнится его желание наблюдать за всем, что происходит у нас. Но я ни в коем случае этого не допущу.

– Думаю, вам не стоит так волноваться, – мягко проговорил Альдо. – Главный комиссар Ланглуа держит этого негодяя на мушке, и, думаю, Хагенталю придется с ним считаться. И с нами тоже!

После обеда все направились в гостиную пить кофе, где желающие могли заодно выпить по рюмочке и выкурить сигару. По дороге Альдо успел шепнуть Адальберу:

– Поухаживай немного за мадемуазель Клотильдой. Мне нужно поговорить с ее братом.

Адальбер слегка кивнул в знак согласия, и Альдо остановился возле Лотаря, который рассматривал бутылки, думая, какие выбрать.

– Как вы думаете, по какой причине, не говоря о том, что ваша сестра – очаровательная женщина, и вы люди не бедные, этот человек хотел войти в вашу семью? У него теперь есть три рубина, не так ли?

– Вы думаете, рубинов ему достаточно? Разве вы забыли, что в талисмане Карла Смелого был еще и бриллиант?

– Но я не думаю, что владелец бриллианта – вы.

Лотарь нашел наконец бутылку старого арманьяка и налил рюмочку.

– Кто вам это сказал? – спросил он, смеясь.

– Я сделал такой вывод, вспоминая вопросы, которые вы мне задавали, когда мы гостили у вас впервые.

– И которые показались вам дотошными и скучными?

– Не стану с вами спорить. И еще мне тогда показалось, что вы пригласили нас лишь для того, чтобы без помех выжать меня как лимон.

– Не могу сказать, что вы полностью ошибались. Добавлю, что вы в самом деле кладезь ценнейших сведений, и репутация ваша вполне заслуженна. Но я тоже вам не солгал, сказав, что, по моему мнению, важнейшая часть талисмана, пропавшего после Грансона^[470] и Муртена^[471], не утрачена. Это мнение подкреплено солидными основаниями.

– Вы напали наслед бриллианта?

– Вполне возможно, но с вашего позволения, мы поговорим об этом позже и наедине. Я убедился, что вам можно доверять секреты.

– А Видаль-Пеликорну?

– Ему тоже, вы же побратимы, и он, можно сказать, ваше второе «я». Но я совсем не хочу, чтобы о моих тайнах узнала моя сестра. Я забочусь о ее душевном покое. В нашем скверном мире у меня нет человека дороже ее.

– Благодарю за доверие. Воспользуюсь им и позволю себе задать еще два вопроса. Первый: почему Гуго де Хагенталь и Карл Смелый так похожи?

– Над этим вопросом я размышляю не первый год и до сих пор не нашел подходящего ответа. Предположим, работает закон Менделя^[472]… Но каким образом? И чтобы через столько веков… Грешить можно только на одну из любовниц герцога Филиппа. Мать Карла, герцогиня Изабелла Португальская, была женщиной беспорочной добродетели.

– Стало быть, игра природы?

– Не вижу другого объяснения. Природа способна на все, и никогда не знаешь…

– В любом случае это проблема второстепенная. Главное, я хотел бы узнать, где сейчас молодой Хагенталь. Если бы мы знали, где он сейчас находится, мы бы обрели возможность отыскать Мари-Анжелин. Не кто иной, как он вызвал ее…

– Нет! Вот в это я никогда не поверю! Играть чувствами бедной девушки, чтобы спасти свою шкуру? Нет! На такое он не способен!

– Но вы можете сказать, где он?

– Рад бы, да не могу. Повторю только то, что вам известно: время от времени Гуго де Хагенталь исчезает на несколько дней, не говоря никому, куда он отправляется.

– Даже своим верным слугам? Мне это кажется странным.

– А им нет. И ему тоже.

– Потому что он и впрямь из другого века, и отношения у них вполне… феодальные?

– Или потому что в его жизни есть кто-то, чье присутствие он хочет любой ценой скрыть.

– О чем вы? О женщине? Если бы это была женщина, он бы на ней женился!

– Даже на замужней?

(обратно)

Глава 3 Мужчина из другого века

Вот уже несколько дней погода радовала теплом, яркой синевой безоблачного неба, веселыми ласточками, которые сновали туда-сюда, строя себе гнезда. Но Альдо, глядя на мирную радостную картину, по-прежнему ощущал лишь тревогу и беспокойство. Прошло уже пять дней, как План-Крепен исчезла, а они до сих пор не нашли даже ее следов. Слабый сигнал поступил лишь с Лионского вокзала: в зале ожидания один носильщик обратил внимание на даму в тирольском наряде: длинное темно-зеленое пальто из лодена, фетровая шляпа того же цвета с кисточкой и завернутыми сзади полями по моде Людовика XI, собранные в узел светлые волосы. Поставив у ног чемоданчик, дама изучала расписание. Ее острый нос был несколько длинноват.

Но не только План-Крепен мешала Альдо Морозини наслаждаться весной в горах, были и другие причины. Только что Пьер Ланглуа, начальник парижской полиции и его друг, попросил его по телефону:

– Постарайтесь убедить госпожу де Соммьер съездить навестить какой-нибудь из фамильных замков. Почему бы не Страну Басков и мадемуазель де Сент-Адур?

– Она канонисса, к ней надо обращаться «мадам», – машинально поправил комиссара Альдо.

Голос полицейского, разумеется, сразу зазвучал гораздо жестче:

– Вы всерьез считаете это важным, когда я говорю, что обстановка в квартале Монсо внушает мне подозрения?! Вы ничего не поняли, позовите к телефону Видаль-Пеликорна!

– Простите, пожалуйста! У меня сейчас столько забот! Я не сразу включаюсь в новые проблемы.

– Повторяю! Садовники парка Монсо со стороны улицы Веласкеса нашли под рододендронами мертвую змею, не ядовитую, из семейства ужей, но такой величины, что она напугала бы кого угодно. Я уверен, что сердце госпожи де Гранльё-младшей остановилось при виде именно этой змеи. Не знаю, как вы, но я бы точно умер, увидев, как из-под моей кровати ночью выползает змея!

– Но не дьявол же притащил ее к ней в спальню! Почему потом никто не забрал эту змею?

– Вы меня спрашиваете? Мне нечего вам ответить. Зато могу сказать другое. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы маркиза дышала свежим воздухом где-нибудь подальше от парка Монсо.

– А разве вам трудно обеспечить ее безопасность?

– У меня миллион дел, и я не могу постоянно отряжать к ней в особняк двух своих сотрудников! Если не к кузине, то маркиза может поехать в «Рудольфскрон». Там ей будут только рады.

– Безусловно. Да я думаю, что и здесь…

– Ваша мысль мне тоже кажется удачной, тем более что пока мы так и не узнали, где находится Мари-Анжелин.

Адальбер, уже вооружившийся второй трубкой, чтобы уловить каждое слово из драгоценного разговора, не упустил возможности капнуть немножко яду. Он удивленно округлил глаза и шепнул:

– Он уже зовет ее по имени. Жди, что со дня на день попросит ее руки!

– Не валяй дурака! – прошипел Альдо, прикрывая рукой трубку. – Нашел время для шуток!

– Скажи, что мы немедленно поговорим с маркизой и будем держать его в курсе. Вешай трубку! Я срочно еду за ней, тем более что мадемуазель Клотильда огорчилась, что мы не привезли маркизу с собой. Пятьсот километров – не бог весть какой конец. Звони тетушке Амели и скажи ей, что я скоро приеду.

В самом деле решение было оптимальным. Альдо и в голову не пришло возражать, тем более что Клотильда, когда он спросил у нее согласия, в прямом смысле слова бросилась ему на шею.

– Я не решалась попросить вас об этом! Она! Она такая! Я! Я сейчас же скажу, чтобы маркизе приготовили комнату!

Альдо заказал телефонный разговор с Парижем, а когда через час в особняке на улице Альфреда де Виньи раздался звонок, к телефону подошел консьерж Жюль и сообщил: госпожа маркиза минут тридцать пять назад изволила уехать вместе с шофером Люсьеном. Да, она изволила уехать на машине.

– Уехала? И куда же она уехала?

– Она не пожелала известить меня об этом и не сказала, когда вернется. Вполне возможно, завтра. Если ее отсутствие затянется, она обязательтно известит нас об этом. Больше мне нечего сказать господину князю, и пусть он мне поверит, я глубоко этим огорчен. Но господин князь прекрасно знает, что бывают дни, когда с госпожой маркизой не поговоришь.

– Да, конечно, разумеется. А много она взяла с собой багажа?

– Чемодан и несессер.

– Позвоните мне, Жюль, сразу же, как только появятся новости. И постарайтесь не слишком тревожиться!

– Постараюсь, господин князь, постараюсь!

Альдо повесил трубку, сел и закурил сигарету. Сигарета всегда помогала ему сосредочиться. Теперь еще тетя Амели… Час от часу не легче! Куда она могла отправиться на своем «Панар&Левассоре»? Знаменитый автомобиль, вылизанный, ухоженный, был своего рода ископаемым, вызывающим восхищение в качестве коллекционного раритета. Не лучшая возможность проскользнуть незамеченной. «Левассор» был таким же величественным, как сама тетя Амели. А она, как искушенная путешественница, не могла не знать, что существуют куда более удобные, быстрые и не привлекающие внимания средства передвижения. Что из этого следовало?

Альдо отправился к Клотильде, намереваясь сообщить ей эту новость, и увидел, что она с двумя горничными уже готовит комнату для желанной гостьи.

– Похоже, вы зря стараетесь, мадемуазель Клотильда, – со вздохом начал он. – Тетя Амели отправилась в путешествие.

– И часто она путешествует?

– С тех пор, как Мари-Анжелин стала ее компаньонкой, – довольно часто, но они всегда пользовались более современными средствами, чем ее допотопный автомобиль. И багажа они обычно брали с собой гораздо больше… Маркиза любит путешествовать, ничего не могу сказать, но куда она могла отправиться в таком экипаже, ума не приложу! И не представляю себе, как об этом сказать Адальберу! Он же поехал ее забирать.

– Тут я ничем не могу вам помочь, но если хотите знать мое мнение, то я бы не стала волноваться на его счет. Господин Адальбер приедет и разберется со сложившейся ситуацией на месте.

– Тут вы, конечно, правы. Поездка не будет для него напрасной: заглянет к себе, навестит Ланглуа, может быть, привезет нам какую-то информацию…

– А комнату мы все-таки приготовим. Вполне возможно, что она понадобится, и госпожа маркиза сможет спокойно в ней отдыхать.

Альдо больше не докучал Клотильде, занятой обязанностями хозяйки дома. Он спустился к озеру и медленно пошел вдоль берега, закурив, по своему обыкновению, сигарету. Но очень скоро почувствовал, что даже сигарета ему не в радость. Его обуяло непривычное ощущение потерянности, ему казалось, что он один-одинешенек заброшен на край света и понятия не имеет, как ему оттуда выбираться.

А между тем как красиво, как хорошо было вокруг! В воде отражалась небесная синева, а в небесной синеве парил на мощных крыльях сокол-охотник. Все вокруг дышало красотой и величием. Величавы были вершины, покрытые снегом, леса на горных склонах, бегущие по склонам ручьи и неподвижная озерная вода, вдоль которой шел Альдо. Радовала глаз и зеленая долина с крышами ферм, изгородями и высокомерным изящным замком. Так откуда появилось странное ощущение враждебности? Пронизывающая щемящая тоска? Неужели так действует на него одиночество? Но он ведь в доме друзей, так что говорить об одиночестве просто смешно. Дело не в одиночестве, дело в какой-то аномалии, которая коснулась всех, кто был с ним рядом. Даже тетушку Амели. Она должна была оставаться в Париже, стать своего рода информационным центром, но она вдруг отправляется неведомо куда, постаравшись, чтобы все кому не лень судачили об ее отъезде. Не хватает разве что барабана и медных труб! Интересно, какая муха ее укусила?

Решив, что усталость мешает ему приструнить разбегающиеся мысли, Альдо уселся на каменную скамью и постарался расслабиться.

Прошло какое-то время, и рядом с ним появился Лотарь Водре-Шомар.

– Я вас ищу, – заявил он. – Вы давно здесь сидите?

– Честно сказать, сам не знаю, – отозвался Альдо. – У меня пренеприятнейшее ощущение: куда ни повернусь, всюду стена. Вы с новостями?

– Немного потолковал с Вердо, нашим милым капитаном жандармерии, и, конечно же, кое-что узнал. Например, что завтра утром в Грансоне будут похороны Георга Ольже. Думаю, вы непременно захотите там присутствовать.

Альдо почувствовал, что опутавшая его серая паутина начала потихоньку расползаться.

– Конечно захочу, можете не сомневаться! А что Гуго? Он там будет?

– Понятия не имею. Прежде чем вернуться домой, я заглянул и на «Ферму», но там никого и ставни закрыты. Матиас, наверное, в Грансоне, занят приготовлениями.

– А что Марта? Как она себя чувствует?

– Тут, слава богу, все в порядке. Она вне опасности, и голова у нее в полном порядке. Вам теперь не стоит опасаться нелепых обвинений в убийстве. Хотя мне бы очень хотелось узнать, кто затеял против вас эту интригу. Возможно, завтра что-то прояснится. Пойдемте-ка наверх и выпьем чего-нибудь согревающего. Надвигается туман, а с ним сырость и холод. Клотильда уже распорядилась, чтобы всюду затопили камины.

Грустному и подавленному Альдо предложение пришлось по душе, и они провели мирный приятный вечер у камина. Лотарь, покуривая трубку, рассуждал о своем обожаемом Карле. Альдо, покуривая сигару, его слушал, а Клотильда вязала чепчик для очередного подопечного аббата Тюрпена. От Адальбера по-прежнему не было ни слуху ни духу…

На следующий день Лотарь и Альдо ровно в половине одиннадцатого вошли в церковь Иоанна Крестителя в Грансоне, где собралось уже немало народу.

– У Георга Ольже было столько друзей? – удивленно шепнул Альдо, садясь на боковую скамейку в нефе.

– Если бы он просто умер, народу было бы куда меньше, но его убили… Люди есть люди, они везде одинаковы. Кровь всегда магически привлекает к себе.

Послышался удар алебарды о каменный пол. Все присутствующие поднялись со своих мест. Гроб с телом установили на катафалк перед алтарем. Возле катафалка рядом с Матиасом стоял Гуго де Хагенталь, тоже весь в черном, держа в руке шляпу. Лотарь и Альдо переглянулись.

Все время, пока длилась панихида, Альдо не сводил с Гуго глаз и чувствовал, как мало-помалу им овладевает раздражение. Он не знал этого человека, но прекрасно понимал, что в его жизнь и в жизнь его близких этот господин вносит всегда хаос и боль. Чем дольше смотрел на него Альдо, тем отчетливее убеждался, что Гуго кровно связан с бургундским герцогом. Разве Карла когда-нибудь печалили беды и несчастья, которыми он так щедро осыпал других? Он желал стать самым великим государем своего времени, стремительно распространял свою власть, увеличивал богатства, раздвигал пределы герцогства, надеясь вновь сделать его королевством Бургундским, не обращая внимания на подданных, которым, быть может, было вовсе не по нутру его бурное царствование. Трагический конец в духе Шекспира сделал из Карла легенду.

Умри герцог Бургундский в собственной постели, как его батюшка, он остался бы в народной памяти честолюбивым меланхоликом, одержимым навязчивой идеей короны, которой так и не добился. Богатые фламандские города, из которых он вытянул большую часть богатств, мечтали только об одном: как бы им избавиться от власти бургундцев, снова стать свободными и самим управлять своими делами. После смерти Карла на их долю выпала нелегкая жизнь. В качестве приданого наследницы герцогини Марии они отошли к ее нареченному, сыну императора, и уже навсегда были оторваны от своих французских корней.

Если бы гениальный Людовик XI не был так упорен, Франция лишилась бы части своих самых богатых земель. Но сколько пролилось слез и крови для того, чтобы вернуть их обратно…

Панихида подходила к концу, Альдо шепотом спросил у профессора:

– А вы знаете, где его будут хоронить?

– Рядом с любимым хозяином, в саду «Сеньории».

– Ну так идемте!

Отпевание завершилось. Катафалк вывезли из церкви, и люди беспорядочной толпой потянулись за ним. Альдо и профессор пристроились в конце, и Альдо с большим удивлением узнал в своей соседке Элену Мареску, художницу, с которой он познакомился в Сент-Круа.

– Вы дружили с Георгом Ольже? – с изумлением осведомился он.

– Я бы так не сказала. Но художник-пейзажист вроде меня сует нос повсюду, ища самое необыкновенное, самое замечательное. «Сеньория» – замок между озером и Историей, так бы я его назвала, не могла не привлечь моего внимания, и я не раз там бывала, встречая, естественно, и Ольже. Марта охотно болтала со мной в отличие от своих суровых мужчин.

– Кстати, как она себя чувствует?

– Я навещала ее в больнице, и думаю, за нее уже можно не волноваться. Врачи настроены оптимистично. Скорее всего она вскоре вернется в «Сеньорию».

– Без мужа? Думаю, женщине в ее годах не осилить работу, которую они выполняли вдвоем.

– Наверное, сначала она поедет на «Ферму» к Матиасу, своему сыну. Как бы то ни было, уверена, что господин де Хагенталь примет разумное решение.

Профессор, видя, что Альдо разговаривает с молодой женщиной, подошел к ним с явным намерением вступить в беседу.

– Не сомневаюсь, что вы знакомы, – улыбнулся Морозини.

– Мне приходилось видеть мадемуазель, но она не удостаивала меня своим вниманием, – ответил профессор. – А где познакомились вы?

– Мы встретились в последний день моего краткого пребывания в Сент-Круа, поскольку жили в одной гостинице.

– Вы живете в гостинице, мадемуазель? Думаю, для молодой дамы жить в гостинице немного грустно? – заговорил Лотарь, не скрывая, что знакомство ему приятно.

– Вы считаете, что в этих пустынных местах находиться в доме одной, пусть даже со слугами, было бы веселее? Гостиница – просто прелесть, мне там очень уютно, даже слишком. Я выбрала ее, потому что хочу спокойно поработать, не отягощая себя повседневными заботами. И очень довольна, говорю совершенно искренне.

– Наверное, у вас появились здесь друзья?

– Очень мало. Я совсем недавно открыла Сент-Круа. Но не думайте, что я бродяжка, у меня есть постоянное место жительства. Даже два адреса. Берн, там жили мои родители. И Париж, где я училась в Школе изящных искусств. Я живу на Монмартре, неподалеку от Сакре-Кёр. Берн немного скучноват, Монмартр немного богемен. Сент-Круа помогает обрести равновесие.

– Словом, вы настоящая художница, – заметил Альдо. – И к тому же у вас оригинальное имя…

– Оно досталось мне от предка-эмигранта, но мы уже давно швейцарцы, хотя признаюсь – швейцарцы далеки от художества.

– Глядя на вас, этого не скажешь, – заявил профессор с галантностью, удивившей Альдо. Даже на трехсотлетии усадьбы Водре-Шомар он не видел Лотаря таким любезным с дамами, разве что с тетушкой Амели, в которую, по его словам, он влюбился.

Но Элена была само очарование, и Альдо с опаской подумал об Адальбере с его внезапными сердечными привязанностями.

Продолжая беседу, они подошли к «Сеньории». Последняя молитва, последнее благословение, и тело Георга Ольже было опущено в могилу рядом с надгробным камнем барона Гуго. Присутствующие начали расходиться, прощаясь и выражая соболезнования Матиасу, от горя едва державшемуся на ногах, его трогательно поддерживал хозяин.

Альдо в это время прощался с Эленой Мареску.

– Позвольтемневасоставить, – скороговоркой пробормотал он с легким поклоном. – Я хотел бы сказать несколько слов хозяину усадьбы.

– Тогда я подойду к нему первой. Я тороплюсь в гостиницу. Но, думаю, мы с вами еще увидимся…

– Конечно, с удовольствием.

Элена обменялась несколькими словами с Матиасом и Гуго, они поблагодарили ее за внимание, и Элену тут же сменил Лотарь, проговоривший дежурные слова сочувствия. После секундной паузы он взял за рукав Альдо и представил его:

– Дорогой Гуго, это князь Морозини из Венеции, вы уже с ним знакомы. Он хотел бы минутку поговорить с вами.

– Вот оно что? И по какому же поводу?

– Он сам вам все скажет. Но, думаю, вам известно, что он провел ночь в тюрьме по обвинению в убийстве Георга Ольже и его жены Марты?

Высокомерный молодой человек повернулся к Альдо Морозини в то время, как профессор, взяв под руку Матиаса, отошел в сторону.

– Я уже слышал ваше имя, месье. О чем вы хотели со мной поговорить?

Обращение «месье» сказало Альдо больше длинной речи.

– О мадемуазель дю План-Крепен, моей родственнице, которая поспешно покинула Париж пять дней назад, чтобы приехать к вам.

– Ко мне?!

Изумление молодого человека не поддавалось описанию. Или он был величайшим актером своего времени?

– К вам. Она уехала ранним утром и оставила вот это письмо.

Альдо протянул Гуго письмо Мари-Анжелин и внимательно наблюдал за его реакцией. Гуго побагровел от гнева.

– Я никогда не писал ничего подобного вашей родственнице! – воскликнул он, отшвыривая от себя листок бумаги, который Альдо подхватил на лету. – Но мне хотелось, чтобы вы озвучили просьбу, на которую она намекает!

– Намекает? Скажите лучше, что она ей бездумно повинуется, ни на секунду не подумав об опасности, к которой спешит, без колебаний согласившись принести себя в жертву. Надеюсь, вы не станете отрицать, что знакомы с моей кузиной? Не скажете, что не спасли ее в тот день, когда был убит инспектор Соважоль?

– Я не имею привычки лгать. В последний раз я видел ее за три дня до празднования трехсотлетия усадьбы.

– Кстати, о трехсотлетии, как случилось, что вы не почтили праздник своим присутствием?

– Не понимаю, почему я должен перед вами отчитываться. Но если отбросить отчеты в сторону, то мне просто не хотелось встречаться с некоторыми персонами. К вам это не имеет отношения. К черту все вопросы!

Молодой человек повернулся на каблуках, собираясь уйти. Но Альдо крепко взял его за рукав.

– Так просто вы от меня не отделаетесь. Я вас не отпущу даже со скандалом! Вы ответите на все мои вопросы. Речь идет о жизни женщины, которую я люблю, как сестру. И я готов обыскать здесь дом за домом, перевернуть камень за камнем, только бы найти ее живой…

– Или мертвой. Потому что, вернувшись сюда, она рискует жизнью. И я ей раз и навсегда запретил сюда возвращаться.

– Запретили? Но по какому праву? Насколько мне известно, она не ваша родственница, а моя, а мы весьма щекотливы в отношении чести, прав и уважения. Так на каком основании вы могли ей что-то приказать? Или вы всерьез считаете себя возродившимся Карлом Смелым?

– Нет, но мне кажется, что я взял на себя проклятье того давнего века и скажу откровенно, что сам для себя я не выбрал бы такого лица. И, поверьте, я сделал все возможное, чтобы держать на расстоянии бедную девицу…

– Бедную девицу?! Да за одни эти ваши слова вы заслуживаете хорошей трепки! В бедной девице больше благородства и мужества, чем во всех рыцарях Круглого стола вместе взятых! Она жила мирно и счастливо до тех пор, пока несчастный случай не сделал ее свидетельницей подлого и низкого убийства, совершенного в парижской исповедальне. И она вместо того, чтобы кудахтать над жертвой, попыталась задержать убийцу. По дороге ее похитили, и она оказалась здесь, где ее ждала, как видно, судьба…

Гуго хотел что-то сказать, но Альдо взмахом руки остановил его:

– Дайте мне возможность закончить! Я знаю, тогда вы спасли ее и доставили в монастырь Благовещения.

– Где взял с нее клятву никогда не упоминать обо мне и никогда не возвращаться в Грансон.

– Она не нарушила бы своей клятвы, будь ее воля. Но она помнила об обязательствах. Например, она не могла не присутствовать на трехсотлетии в Понтарлье. А сейчас она приехала, потому что вы позвали ее на помощь. По крайней мере, она поверила, что зовете. И безоглядно ринулась в ловушку, скорее всего, смертельно опасную.

– Что я могу вам на это сказать? Я не писал ей, я никоим образом с ней не сближался, я не несу ни малейшей ответственности за случившееся… И мне не нравится, что меня сочли низким человеком, способным позвать на помощь женщину!

– Может быть, вы можете мне подсказать, кому пришло в голову расставить такую ловушку? Кто мог подражать вашему почерку? Мне нужно имя.

– Зачем?

– А как вы думаете? Или вы даже на понимание не способны? Ну так я вам скажу! Чтобы освободить ее, а если поздно, отомстить убийце!

– Отдав его в руки правосудия? – с издевкой усмехнулся Гуго.

– Мне кажется, правосудие имеет право на уважение. Или вы по-прежнему живете в Средневековье?

– Да, именно так, – заносчиво отозвался молодой человек.

– И мы не сдаем своих, даже если их ненавидим? Я вас правильно понял? Ну так послушайте, что скажу вам я, Альдо Морозини: если бы у меня была такая возможность, я бы, ни секунды не колеблясь, передал презренного убийцу слабых женщин в руки моего друга Пьера Ланглуа, главного комиссара уголовной полиции Франции! Или заколол бы его своей собственной рукой как омерзительное чудовище! И если я найду мадемуазель дю План-Крепен мертвой… А вы…

Альдо готов был бросить в лицо молодого человека оскорбление, но подоспевший Лотарь остановил его.

– Не стоит, Альдо. Мы же с вами на похоронах.

– Да, слуги, которому оказывают уважение, потому что он мертв, но никто не собирается преграждать путь убийце! – потемнев от гнева, произнес Альдо. – Может, стоит выйти за пределы клана?

Профессор крепко взял Альдо за плечо и постарался увлечь за собой, в то время как Гуго удалялся в противоположную сторону. Но Морозини еще не успокоился и тут же набросился на профессора:

– Вы не смеете оправдывать этого жалкого труса! Он… – тут губы его презрительно скривились.

– Ваш гнев более чем справедлив. Но мне хочется надеяться, что вы поймете и кое-что другое. Когда ты христианин, а Гуго настоящий христианин, то негоже доносить на собственного отца и тем более убивать его, даже если он последний негодяй, – добавил он, понижая голос до шепота.

– А равнодушно смотреть, как убивают слабую женщину, которая имела несчастье полюбить? Хоть бы сказал, где она находится! С остальным мы бы сами справились!

– Он не понимает нашей с вами логики мышления. Он не от мира сего.

– Это самое меньшее, что можно о нем сказать. Но в таком случае голубчику Гуго нечего делать в миру, как говорили когда-то. Пусть отправляется в монастырь.

– Я, знаете ли, думаю, что дело к этому и идет…

– То есть, что вы имеете в виду?

– Дни, когда он исчезает, не сказав никому ни слова о месте своего пребывания…

– И что же?

– Я вдруг подумал, что он проводит эти дни в монастыре. Я знаю, он человек фанатично верующий.

– И долго он обычно отсутствует?

– Насколько я знаю, случается по-разному. От трех дней до недели. Совсем недавно я думал, что это роман, замужняя женщина… Но сегодня, посмотрев на него, я в этом усомнился.

– Почему? Вы считаете, что он не любит женщин? Но про него известно, что он влюблен в мадемуазель де Режий, что на почве ревности он возненавидел своего отца.

Профессор неожиданно расхохотался.

– Боюсь, вы всерьез решите, что я заядлый спорщик, но, поверьте, это не так, хотя я и не верю в чувства Гуго к мадемуазель де Режий.

– Он не любит мадемуазель де Режий?

– Мне трудно судить о его чувствах, но я убежден, что ему просто-напросто хотелось уберечь Мари де Режий от посягательств Карла-Августа. Хотя, думаю, у него нет и неприязни к прекрасному полу, так что не будем увлекаться фантазиями. Похоже, он любил, любил страстно, но предмет его страсти ушел в мир иной. Больше мне вам нечего сказать.

– Но если ваше предположение справедливо и отлучки Гуго связаны с монастырем, то почему, спрашивается, он не принимает постриг?

– Очевидно, не считает себя готовым. Что-то ему еще дорого в этом мире.

– Лошади?

– Да, лошадей он любит, и шутить над этим не стоит. Я уверен в другом: он видит низкие интриги своего отца, но вера запрещает ему посягать на его жизнь, однако не запрещает противостоять им в той мере, в какой он может это сделать. У меня есть доказательство этому предположению, но я, к сожалению, не вправе им с вами поделиться. Не будьте на меня за это в претензии.

– Полагаюсь на вас и ничуть не сетую.

– Спасибо. И напоследок скажу вам вот что: даю голову на отсечение, кладу руку в огонь, что Гуго де Хагенталь сделает все возможное и невозможное, чтобы найти и спасти мадемуазель дю План-Крепен, раз она стала жертвой манипуляций Карла-Августа.

Альдо помолчал, размышляя над услышанным, потом со вздохом произнес:

– Мне жаль, что я говорил с ним так недоброжелательно и едва не дошел до обвинений. Передайте ему мои извинения. Пусть не стесняется обращаться ко мне и к Адальберу по любому поводу, касающемуся Мари-Анжелин. Чтобы найти ее, желательно живой, мы готовы следовать за ним, не задавая ни единого вопроса.

Профессор повеселел и заметил с улыбкой:

– Относительно Видаль-Пеликорна я бы не поручился. Он любопытен… как археолог!

– А я как искатель сокровищ. А теперь, с вашего позволения, я позвоню в Париж. Мне нужно понять, где находится моя тетушка Амели.

Альдо дозвонился, и снова услышал голос старичка Сиприена: госпожа маркиза поспешно уехала вчера во второй половине дня со своим шофером Люсьеном. Она еще не вернулась. Господин Адальбер здесь не появлялся. Старый мажордом явно был взволнован. Альдо попросил его сразу же ему позвонить, когда кто-то из этих двоих появится на улице Альфреда де Виньи. Потом он попросил у своих хозяев разрешения расположиться в библиотеке возле телефона, что ему охотно и разрешили. Лотарь составлял ему компанию почти до полуночи, но наконец внял уговорам и отправился спать, оставив Альдо небольшой бар с ликерами и коробку сигар.

На рассвете озабоченный Лотарь заглянул в библиотеку. Альдо по-прежнему бодрствовал, в просторной комнате плавали синие облака дыма, пузатая бутылка арманьяка была наполовину пуста, а в большом кофейнике, который постоянно держали горячим на кухне, не осталось ни капли кофе.

– Я сменю вас, – предложил профессор, – идите немного отдохните, мой друг. Я немедленно поднимусь за вами, как только это орудие пытки зазвонит. Обещаю, что буду сидеть как прикованный. И не изводите себя беспокойством до такой степени. Мы почти у границы, в горах, телефонная связь здесь часто капризничает.

Альдо с благодарностью принял предложение профессора. Нервы, натянутые до предела, требовали разрядки. Не раздеваясь, готовый помчаться вниз по первому требованию, Альдо повалился у себя в комнате на постель и тотчас заснул.

Проснулся он около полудня, сожалея, что не был разбужен телефонным звонком, и поспешно ринулся в ванную, где мигом принял душ, побрился, оделся и помчался вниз, чтобы сменить профессора, который, верный своему обещанию, ни на секунду не отлучался от телефона.

– Извините меня, пожалуйста, – начал с порога Альдо. – Не стоило позволять мне спать так долго!

– Спите на здоровье! А как иначе? Не сомневаюсь, что и вы при необходимости оказали бы мне точно такую же услугу. Что вы намерены сейчас предпринять?

– Звонить Ланглуа! Если произошло что-то серьезное, он в курсе.

– О чем это вы подумали?

– Стараюсь не думать ни о чем, скажу честно!

– А утром самое серьезное – это пустой желудок!

– За стол! – пригласила Клотильда, заглядывая в библиотеку с масленкой в руках. – Вот уже шестнадцать часов, как вы не ели ничего толкового!

– Один звонок на набережную Орфевр, и мы у вас в столовой, – пообещал ей брат.

Но и этот звонок, хотя телефонная линия сработала достаточно быстро, оказался таким же никчемным, как и в случае с улицей Альфреда де Виньи и улицей Жоффруа: начальника тоже не было в Париже, и никто не знал, когда он вернется.

День обернулся нескончаемым кошмаром. Телефон звонил то и дело, но ни разу не послышался голос, которого все так ждали. Стало еще хуже, когда сами набирали три заветных номера. Ответил только кабинет Пьера Ланглуа. Сообщение было коротким: господина главного комиссара нет. Дальше гудки. Альдо объявил, что, если вестей не будет до вечера, завтра с утра он отправится в Париж и сам выяснит, что там происходит.

– Если бы я только знал, где сейчас летает мой тесть, немедленно вызвал бы его на помощь, – сердито бурчал Альдо. – На самолете все получается раза в два или три быстрее, чем на автомобиле или на поезде! Но его никогда нет рядом, когда он нужен!

– Не огорчайтесь, – старался успокоить его Лотарь. – Кто знает, может, самолет только бы осложнил ситуацию. Нет сомнений, что мы имеем дело с исключительным случаем: два номера вот уже сутки не отвечают. Но если задуматься, в этом можно увидеть положительный фактор.

– Да что вы? И какой же?

– Намеренное молчание.

– Намеренное?! Распахнутую дверь для любых, самых отчаянных предположений?!

– Почему бы и нет? Нам не хотят отвечать, чтобы ответ не получили другие. Те, которым получать его вовсе не желательно.

– Об этом стоит подумать, – проворковала Клотильда.

Альдо постарался спокойно проанализировать мысль профессора. В ней было нечто успокаивающее, а значит, и привлекательное. Клотильда снова заговорила:

– Мы прекрасно понимаем, Альдо, что вы сейчас будто на раскаленных угольях, и значит, главное для вас – успокоиться. Мчаться завтра утром в Париж безрассудно. Во-первых, вы слишком нервничаете, чтобы вести автомобиль да еще на такое большое расстояние…

– На этот счет я мог бы вас успокоить, Клотильда: вместо Альдо поеду я, – предложил Лотарь.

– Меня это нисколько не успокоит, потому что Правила дорожного движения для вас не существуют вовсе. Равно как и любые препятствия в виде людей и животных, которых их несчастная судьба поставит у вас на пути. Оставайтесь дома оба! Моя интуиция подсказывает, что ваши мучения, милый друг Альдо, приближаются к концу.

– Ты теперь еще и ясновидящей стала! – насмешливо проворчал брат.

– Ничуть не бывало, просто вы оба страшно нетерпеливы, – отозвалась Клотильда. – А на все нужно время. Что же касается ясновидения, то я не обладаю такими способностями. Хотя иногда у меня бывают порой что-то вроде видений относительно самых разных людей, даже совсем незнакомых. Меня это смущает. Мне кажется, таким образом я проявляю бестактность.

– И что же вы видите относительно нас?

– Ничего конкретного. Но никаких опасностей и угроз нашей маркизе я не чувствую. Они в полном порядке.

Вопреки всем своим тревогам Альдо не мог не улыбнуться: План-Крепен ввела царственное множественное число вместо заурядного единственного, когда речь шла о маркизе, и все охотно его подхватили.

– Ну что ж, примем это пророчество, – заключил брат Клотильды.

Наступил вечер, и после ужина профессор взял пузатую бутылку с арманьяком и вложил ее в руки Альдо.

– Заберите с собой это целебное средство, милый друг, оно незаменимо во время нескончаемой ночи. Впрочем, и я последую вашему примеру. Пока не нашлось ничего лучшего, чтобы скрашивать бессонницу.

В самом деле арманьяк был одним из лучших успокоительных средств наряду с теплой ванной, тремя яблоками, которые сгрыз Альдо, и несколькими таблетками аспирина, которые он проглотил прежде, чем перейти на крепкий алкоголь. И что-то из этих чудодейственных средств подействовало в самый темный предрассветный час: Альдо погрузился в глубокий сон. Очнулся он от неприятнейшего ощущения: по его лицу водили холодной мокрой губкой. Однако понадобилось несколько минут, чтобы раскрыть глаза, и тогда из тумана выплыл… Адальбер.

– Это ты? – удивился Альдо, протирая глаза.

И фигура, которую он принял за сонное видение, объявила:

– Ясное дело, я! А кто еще мог себе позволить выжать на тебя мокрую губку?

– Так ты вернулся?

– Представь себе! Я не призрак и не привидение! А вот ты, похоже, заливал тревогу непомерным количеством алкоголя, – заявил Адальбер, беря в руки на три четверти опустевшую бутылку и наливая себе небольшую порцию арманьяка. – Хотя неудивительно, что ты доверил этому напитку свои горести.

– Он не сумел их растопить, но зато помог забыться сном, а я очень в этом нуждался. Я и сейчас еще не выспался, – прибавил Альдо, зевая так, что едва не вывихнул себе челюсть.

– Выспался, выспался, – твердо уверил друга Адальбер. – Тетя Амели…

Одного этого имени было достаточно, чтобы Альдо окончательно освободился от остатков сна, он схватил Адальбера за лацканы пиджака и притянул к себе.

– Она пропала! Дома ее нет! Ты хотя бы знаешь, где она?

– Отпусти меня сейчас же! Порвешь мой пиджак! Она здесь, разумеется. Я ее привез.

– Привез?! И не сказал мне ни слова!

– Не успел. Мне кажется, что ты не совсем в себе и…

Но Альдо уже ничего не слышал. Он выскочил на галерею и торопился по направлению к комнате, которая была отведена для тети Амели. Он ворвался в нее как буря, даже не постучав. Действительно, тетушка Амели была у себя в комнате, она сидела перед туалетным столиком и причесывалась. Бурное вторжение Альдо заставило ее обернуться.

– Боже! Как ты меня напугал! Что с тобой? Ты болен?

– Болен от беспокойства! От тревоги! – завопил он, сжимая ее в своих объятиях. – Когда я узнал, что вы уехали с Люсьеном, не сказав, куда направляетесь, и, значит, Адальбер совершенно напрасно поехал за вами, я места себе не находил, метался как зверь в клетке, и признаюсь, заснул, только выпив чуть ли не бутылку арманьяка. От меня, наверное, страшно несет спиртным…

– Однако как это мило! – рассмеялась маркиза де Соммьер в ответ. – Позавчера я последовала совету Ланглуа и… Пойди приведи себя в человеческий вид. У тебя не так много времени перед завтраком, а рассказ у меня совсем коротенький.

И тетушка Амели вытолкала племянника за дверь. У себя в комнате Альдо нашел Адальбера, тот сидел у него на кровати со стаканом в руке. Этот стакан он тотчас же протянул своему другу.

– Теперь, когда ты снова с нами, выпей-ка вот это!

– А что это такое?

– Простой народ называет этот напиток «свинячьим пойлом», но яда там нет, а есть белое вино, сельтерская и лимон. Через секунду будешь как новенький.

Альдо послушно выпил, позеленел еще больше и ринулся в ванную.

Спустя полчаса он спустился вниз с иголочки одетый, чисто выбритый, и даже руки у него ничуть не дрожали.

Нужно сказать, что у тетушки Амели оставались сомнения относительно ее приезда к Водре-Шомарам, она боялась причинить им неудобства, но они мгновенно рассеялись. Лотарь и Клотильда сияли от радости, и в неподдельности их чувств невозможно было усомниться.

Несгибаемая маркиза призналась без утаек, что на этот раз ей стало страшно оставаться дома одной, что случалось с ней довольно редко за ее долгую жизнь. Страшно, но не до такой степени, чтобы пускаться в бегство.

И тогда раздался телефонный звонок. К телефону подошел, как обычно, Сиприен, потому что маркизе не к лицу бегать к телефону и отвечать на звонки, и неизвестный Сиприену женский голос посоветовал «госпоже де Соммьер покинуть ее жилище в самое ближайшее время, если она хочет избавить своих близких от множества неприятностей». «И не скрывайте своего отъезда», – добавила незнакомка. Маркиза поспешила сама взять трубку, чтобы расспросить поподробнее таинственную доброжелательницу, но ответом были лишь короткие гудки. А Сиприен услышал на прощание совет: ни в коем случае не звонить на набережную Орфевр.

– И каким же был этот голос? – спросил Альдо.

– Приятным. Низкий, мелодичный, в нем звучало искреннее беспокойство, ему хотелось довериться.

– И что же вы сделали? – нетерпеливо встрепенулся Альдо. – Вы поехали… Но как тогда…

– Позволь мне договорить, я все расскажу по порядку. Для начала я села и хорошенько все обдумала. Я решила последовать совету незнакомки. Вернее, сделать вид, что последовала ему. Люсьен получил распоряжение приготовить автомобиль, а он у нас всегда в порядке, затем мне собрали чемодан и несессер, а потом я уговорила Луизу, мою горничную, которая уже столько лет живет со мной вместе, что мы стали, как две сестры, сесть в автомобиль вместо меня.

– Да, она почти такого же роста, как вы, но на этом сходство кончается, – заметил Адальбер.

– А вы думаете, Юбер, изображая мой образ на берегу озера Лугано, был больше похож на меня? Луиза одного со мной роста, в моей одежде, в моей шляпе с густой вуалью, походила на меня гораздо больше, чем Губерт. Тем более что она досконально изучила все мои телодвижения. Она была очень убедительна.

– И куда же она уехала?

Маркиза насмешливо улыбнулась.

– Туда, где никому бы не пришло в голову меня разыскивать, а тем более на меня напасть. Иначе злоумышленнику грозили бы большие неприятности. Я отправила Луизу в монастырь на улице Севр, где настоятельницей служит моя родственница. Мы с ней вместе выросли, были подругами с детства, я могу на нее положиться как на саму себя, пусть даже мы не виделись сто лет. Я передала ей с Луизой письмо…

Глаза Клотильды округлились от изумления.

– Вы попросили ее солгать, если кто-то будет о вас спрашивать?

– В этом не было никакой необходимости. Когда в этот монастырь приезжают пожить и помолиться, то оставляют свое имя за порогом. Там все сестры, все скорбные души, желающие обрести покой, Луиза почти так же набожна, как Мари-Анжелин, и была счастлива неожиданному паломничеству, которое к тому же дает ей возможность отдохнуть. А Люсьен собирался за это время съездить в Сюрен и навестить брата. А я… Я переехала в другую комнату. Необычное ощущение, должна вам сказать. Мне показалось, я вышла из себя…

– А когда вы увиделись с Адальбером?

– Как только он приехал. Ночь прошла спокойно, а утром я встретила его вместе с Сиприеном, мы провели несколько минут в прихожей.

– Нам пришлось нелегко, – вмешался Адальбер. – Как можно увезти маркизу, если она уже уехала? Я с озабоченным видом собрался ехать к себе, громко предупредив Сиприена, что на обратном пути непременно заеду, чтобы узнать, нет ли новостей.

– Почему ты мне не позвонил?

– Хочешь смейся, а хочешь – нет, но у меня сломался телефон! Но давайте вернемся к тете Амели. Я не мог увезти ее совсем без вещей, поэтому в сумерках послал к задней двери особняка, выходящей в парк, Теобальда с тачкой. Тачку нам одолжил сторож парка Монсо Курсель, мы с ним в прекрасных отношениях. На рассвете я снова приехал на улицу Альфреда де Виньи, которую, надо сказать, освещают кое-как. Остановился у ворот, простоял буквально несколько минут и уехал. Один? Нет, я увез с собой пассажирку. Одетая в черное с головы до ног, тетя Амели проскользнула в автомобиль незаметно и затаилась в салоне.

– И долго вы там таились? – осведомился Альдо, ошеломленный одновременно и отвагой тетушки, и неудобствами, свалившимися на ее голову.

– Километров тридцать, – гордо ответила тетя Амели, явно довольная собой. – Конечно, мне было довольно неудобно, и я набила себе пару синяков, но, в общем, все было совсем неплохо. Адальбер наконец затормозил среди чиста поля возле домика путевого обходчика, где нас никто не мог увидеть. Я не переодевалась, но села рядом с водителем и получила чашку горячего кофе из термоса. Потом мы еще два раза делали остановки, и тоже в пустынных местах, где не было ни души. Адальбер взял с собой все необходимое, и мы благополучно до вас добрались.

Альдо возмутился:

– Как он мог не разбудить меня?! У меня в голове такое не укладывается!

– Вы заснули с таким трудом и спали так сладко, что бесчеловечно было бы вас будить, – сочувственно объяснил профессор. – К тому же наши путешественники тоже выбились из сил и нуждались в отдыхе. Мы отложили встречу на утро. Единственное, в чем могу вам поклясться, так это в том, что я находился в полном неведении относительно их приезда. Мы никого не ждали ночью.

– Не сомневаюсь! И все же осталось немало загадок, которые хотелось бы разгадать…

Адальбер поднял руку, желая высказаться.

– Попробую тебе ответить. Кто предупредил маркизу, что ее могут похитить? Первая мысль, которая приходит на ум, что звонок – очередная ловушка. Маркизу хотят выманить из дома, считая, что она отправится куда-то далеко. Никому и в голову не могло прийти, что маркиза решит скрыться в городском монастыре, который, вдобавок ко всему, находится рядом с полицейским управлением. Уверен, подобное решение произвело настоящий шок. Кто бы заподозрил маркизу в склонности к монастырской жизни? Да еще в обители, куда не представляется ни малейшей возможности проникнуть! Но не будем отказываться и от другого предположения: звонок исходил от истинной доброжелательницы,которая опасалась ночного нежелательного визита. Но ведь к вам ночью никто не приходил?

– Никто, хотя мы приготовились к нежелательному вторжению. Но никого не увидели… И никого не услышали, потому что выключили телефон. Однако, признаюсь честно, ночью я не смыкала глаз!

– Теперь вы в надежном убежище, – с удовлетворением вздохнула Клотильда. – Проникнуть в нашу усадьбу практически невозможно. К тому же у нас есть все – припасы и оружие, – чтобы выдержать осаду. Не говорю уж о надежной жандармерии Понтарлье и наших добрых друзьях, которые умеют держать оружие в руках. Остается только отыскать Мари-Анжелин. Дело это нелегкое, но мы сделаем все, что в наших силах. А пока отпразднуем приезд госпожи де Соммьер! Мы счастливы видеть ее под нашим кровом!

– Мне большую бутылку минеральной воды, – попросил Альдо с насмешливой улыбкой. – По крайней мере, в усадьбе будет хоть одна ясная голова.

– Да не беспокойтесь вы! – живо откликнулся профессор. – Госпожа де Соммьер здесь в такой же безопасности, как в форте Жу!

– Ни секунды не сомневаюсь! – закивал Адальбер. – А вот что интересно: новый владелец замка Гранльё уже в нем поселился?

– Нет еще, – ответила Клотильда. – Но, судя по слухам, которые ходят в городе, вот-вот переедет. Рабочие уже не первую неделю работают там день и ночь. Что, впрочем, естественно: новый хозяин хочет обжить дом до свадьбы, которая состоится в сентябре.

– И все-таки я думаю, что Карл-Август уже живет там. Он же лично должен наблюдать за работами, разве нет? Особенно если хочет, чтобы их закончили в срок?

– Об этом мы ничего не знаем. Никто из местных в замке не работает.

– А откуда рабочие?

– Откуда-то издалека, судя по тому, что они живут в замке и не разъезжаются даже по субботам.

Альдо и Адальбер обменялись взглядами, в которых сквозило невольное беспокойство.

– Их присутствие исключает тайное ночное посещение этого любопытного для нас места, – высказал Адальбер пришедшую ему в голову мысль.

– Живут рабочие в Гранльё или не живут – это ничего не меняет, – тут же отозвался Лотарь, – наносить визиты в Гранльё бессмысленно. Я могу голову дать на отсечение, что мадемуазель дю План-Крепен там нет. Если она где-то в наших краях, то, скорее всего, в окрестностях Грансона, так как, судя по оставленному письму, направлялась к Гуго. Нужно было следовать сюжету, пусть даже сам Гуго не имел к этому никакого отношения. Так он сам сказал, и я думаю, ему можно верить. Как ты считаешь, Клотильда?

– Совершенно с тобой согласна. Гуго – человек чести, рыцарь, мужчина из других времен. Он не способен на такие просьбы, о каких сообщила Мари-Анжелин. Потребовать от женщины своровать драгоценность, да еще у родственника, почти что брата?! Нет! Тысячу раз – нет! Гуго мечтает о величии, а величие не совместимо с бесчестьем.

– Хорошо, пусть так, – вздохнул Альдо. – Но в таком случае подскажите, куда нам направить поиски, чтобы они увенчались успехом? Или нам уже не на что надеяться? В ваших горных краях, где множество рек, озер, водопадов, избавиться от мертвого тела не представляет большой трудности. Простите, тетя Амели, если причиняю вам боль, но нельзя не иметь в виду и такой исход.

– Я думала об этом, – тихо проговорила маркиза де Соммьер.

– Время идет, а мы никак не стронемся с места. Больше того, даже не знаем, в каком направлении двигаться, – продолжал Альдо.

Лотарь, заложив руки за спину, неторопливо расхаживал взад и вперед по просторной столовой. Проходя мимо сестры, он внезапно остановился.

– И все-таки у нас есть еще одна возможность. Что ты на это скажешь, Клотильда?

– Скажу, что очень бы удивилась, если тебе откажут в помощи.

(обратно)

Глава 4 Монастырь Солитюд

Три следующих дня прошли безоблачно. Приезд госпожи де Соммьер не изменил уклада жизни в усадьбе Водре-Шомар и не привлек к себе внимания соседей. Клотильда предусмотрительно обронила несколько фраз в двух-трех гостиных, сказав, что ее дорогая подруга, чувствуя себя неважно – и разве это удивительно, учитывая ее возраст? – согласилась поменять парижские миазмы на чистый живительный воздух Франш-Конте. Она собирается навестить и целебные горячие источники, пока ее родственница и компаньонка отправилась в Пиренеи по семейным делам. А князь Морозини работает с профессором над исследованием, касающимся исчезнувших драгоценностей. Не стоит быть волшебником, чтобы догадаться, каких именно!

Таким образом, Клотильда заранее оградила своих гостей от любопытства соседей, которые прекрасно знали, что профессор, вежливый и гостеприимный человек, превращался в свирепого льва, если кто-то, по его выражению, «лез к нему с кумушкиными сплетнями и досужими домыслами».

А на четвертый день случилось странное событие.

Хозяева и гости только сели завтракать, как вдруг вошел слуга и доложил, что у крыльца спешился капитан Вердо и он просит разрешения войти. Сумрачное лицо капитана и конь в качестве средства передвижения говорили о том, что привезенные им вести, может быть, не трагические, но весьма серьезные. Капитана провели «по-домашнему» в столовую и пригласили за стол, но он отговорился от завтрака отсутствием времени. Тогда ему предложили стаканчик «соломенного вина» с сырными сухариками.

– Что стряслось, Раймон? – осведомился Лотарь, обратившись с улыбкой к своему другу детства. – Догонял контрабандистов? Один? Без помощников?

– Хорошо, если бы так. Но, гоняясь за контрабандистами, я не стал бы тревожить вас с утра пораньше. Я приехал из-за этой вот штуки! Сегодня с утра она уже не первая мне попадается.

«Штука» оказалась портретом дю План-Крепен, воспроизведенным с того самого объявления, которое было когда-то отпечатано по заказу Альдо и Адальбера. Тогда, после убийства госпожи де Гранльё-старшей, они разыскивали похищенную Мари-Анжелин и сулили за помощь в поисках вознаграждение. Портрет был тот же, зато текст, его сопровождавший, оказался другим. Сразу бросалась в глаза надпись, набранная большими буквами: «Эта женщина опасна!» А ниже, чуть более мелкими, сообщалось: «Она убила двух человек в Грансоне! Ее заметили в наших землях, неподалеку от границы, в окрестностях Салена и Нозеруа! Вознаграждение тому, кто поймает преступницу живой или мертвой!»

Добрые четверть часа в столовой бушевала настоящая гроза. Клотильда, как молния, унеслась из столовой в кухню, вернулась со скалкой и принялась стучать ею по столу, призывая всех к порядку. «Довольно!» – кричала она. Капитан засвистел в свисток.

Оглушительный призыв к порядку возымел свое действие. Буря голосов стихла, и стали слышны слова хозяина дома:

– Что это за бредятина, Раймон? Только не говори, что ты в нее поверил!

– Неслыханно! – кричал Альдо.

– Надо немедленно положить этому конец! – возмущался Адальбер.

Молчала только госпожа де Соммьер. Но после всего, что она пережила, новость оказалась для нее последней каплей. Она закрыла лицо руками, стараясь не показать, как горько плачет. Клотильда обняла ее. Подошел и Альдо. Наконец стал слышен голос капитана Вердо.

– Если бы поверил, не приехал бы. Я торопился, чтобы вы узнали об этой подлости первыми. Прибавлю, объявления расклеены по всему городу, и я перво-наперво помчался в типографию, с которой вы, господа, – тут он повернулся к Альдо и Адальберу, – имели дело.

– И что же? – спросили они хором.

– Клянется и божится, что не его рук дело. Сказал: «Прежде, чем такое печатать, я пришел бы к вам, гоподин Вердо!»

– И вы ему поверили? – спросил Адальбер.

– Безоговорочно, – подтвердил капитан. – Я знаю его много лет, и профессор тоже. Он человек порядочный. Еще он сказал, что фотографию, с которой печатались объявления, у него украли. Вот и все мои новости. Сейчас поеду дальше. Хочу посмотреть, как далеко распространилась зараза.

– Думаешь, объявления развесили и в других местах? – обеспокоенно спросил Лотарь.

– Не сомневаюсь. Прежде чем отправиться к вам, я позвонил в Сален, который упомянут в этом объявлении, и попросил местную полицию позвонить в другие окрестные городки. Само собой, я хотел сорвать у нас объявления, но супрефект воспротивился. Напомнил, что я как страж закона не имею права препятствовать поимке преступников.

– Как он мог потворствовать этой низости? – изумилась Клотильда.

Адальбер ядовито ответил:

– Из ненависти к Морозини. Он до сих пор не простил ему английского вальса, в котором Альдо кружил его жену!

– Адальбер, ну что ты такое говоришь? – с упреком покачала головой маркиза.

– А ведь Адальбер может быть и прав, – задумчиво высказал свое мнение профессор. – Вы не знаете, но супрефект патологически ревнив.

– И всегда беспочвенно, – подтвердила его сестра. – В общем, только этого нам не хватало.

– Что бы ни было, первым делом нужно звонить Ланглуа, – заявил Адальбер. – Он не начальник над жандармерией, зато с министром внутренних дел в наилучших отношениях. Я буду очень удивлен, если ваш супрефект в самом скором времени не получит от него распоряжений. А Вердо получит указания из министерства обороны. Почему бы нет? Мы можем воспользоваться вашим телефоном, профессор?

– Разумеется. Я даже сам наберу нужный вам номер.

На этот раз удача была на стороне друзей, Ланглуа сразу взял трубку. Ему не понадобились долгие объяснения, он уверил Адальбера, что необходимые распоряжения поступят, куда нужно, через десять минут.

– Попроси разрешения перезвонить ему после того, как он покончит с этим делом, – торопливо подсказывал Альдо Адальберу. – У меня есть еще одна просьба. Или поговори о ней, не откладывая.

– О чем поговорить?

– О разрешении для капитана на обыск в замке Гранльё под любым предлогом. Мне кажется, что среди работяг прячется тот, кто отпечатал эти объявления.

– Отличная мысль! – одобрил профессор.

– Но под каким предлогом? – шепотом осведомилась его сестра.

– Предлог найдется! – успокоил ее Лотарь. – Не было такого, чтобы у ищейки недостало повода, чтобы сунуть нос в подозрительное место!

На этот раз подала голос маркиза де Соммьер, ее шокировал отзыв Лотаря, и она сочла своим долгом встать на защиту почтенного шефа уголовной полиции.

– Пьер Ланглуа – наш дорогой друг, – сухо сообщила она. – И к тому же глава полиции Франции. Мне неприятно, Лотарь, что вы говорите о нем в таком тоне.

– Простите! В свою очередь хочу вас спросить, стоит ли бить в большой колокол, чтобы одернуть какого-то супрефекта!

– Министр – непосредственный начальник Ланглуа, вот и все. Вы представить себе не можете, сколько подводных камней и взаимной неприязни таится в служебных водах. От вмешательства министра карьера нашего отважного капитана не пострадает.

Альдо взял в руки объявление, и лицо его расплылось в довольной улыбке.

– Интересно, чем тебе нравятся эти гадости? – поинтересовался Адальбер.

– Это же весточка от План-Крепен! Она жива и, как видно, ей удалось убежать. Лично мне это очень нравится.

– Надо бросить все силы на то, чтобы разыскать ее в самое ближайшее время! Известный нам негодяй может убить ее без суда и следствия!

– Каков же вывод? – поинтересовался капитан.

– На твоем месте, – сказал Лотарь. – я навестил бы коллег из ближайших городков. Узнал бы, получили ли они эти афишки. Может быть, кто-то в их краях видел План-Крепен. Кстати, если этих объявлений у тебя много, дай мне штучек пять или шесть.

Капитан, прищурившись, посмотрел на друга детства.

– И что ты будешь делать? Бить общий сбор?

– Что-то вроде этого. Ты явился к нам вовремя. Я колебался, не зная, жива наша героиня или нет. Теперь мы точно знаем, что она жива, но не знаем, сколько ей осталось жить. Нужно спешить.

– Спешите. У меня в жандармерии свои дела, у вас здесь – свои. Пока на мне форма, я в ваших делах не участвую. Но душой и сердцем я с вами, – добавил капитан, понижая голос до шепота.

Альдо и Адальбер, чтобы не мешать дружескому разговору, удалились к окну и стали обсуждать план дальнейших действий. Маркиза занялась изучением объявления, которое внесло столько волнений в их мирное утро. Ей стало намного легче, когда она узнала, что Мари-Анжелин сегодня тоже увидела солнышко. Вот только много ли еще ей отпущено дней?

Лотарь пошел провожать капитана, Клотильда подошла к маркизе.

– Оставим мужчин вариться в собственном соку, – с улыбкой произнесла она. – Им предстоит решать слишком сложные для женских мозгов задачи.

– Так считает ваш брат? – осведомилась маркиза.

– В общем-то да, но ваши мозги он не считает женскими. Мои тоже. А сейчас он попросил меня последить, чтобы в ближайшие полчаса никто сюда не входил.

Маркиза поднялась со своего кресла и с усмешкой заметила:

– Ценю оригинальный способ, Клотильда, устранять из гостиной любопытных. Но вы правы, оставим мужчин заниматься делами, тем более что главная их задача – как можно скорее найти мою верную Санчо, как называет ее Альдо.

Профессор вернулся, успокоил сердцебиение рюмочкой коньяка и увлек обоих друзей к себе в кабинет. Усадил их в кресла, уселся сам.

– А теперь за работу, друзья мои! – воскликнул он. – Сейчас я сделаю несколько телефонных звонков, а вас попрошу сидеть тихо, не произнося ни единого слова.

– Нам это будет нетрудно, – успокоил Лотаря Адальбер. – Нам есть о чем подумать.

Минут двадцать Лотарь говорил по телефону, и друзья слышали только какие-то цифры и повторяющиеся два слова «Сен-Реми». Разговаривая, Лотарь вытащил из ящика письменного стола записную книжку в черной кожаной обложке, открыл страничку с каким-то списком. Положив трубку, профессор что-то помечал в ней. Или не помечал. Зоркие глаза Альдо заметили в списке шесть или семь фамилий, но прочитать он их не смог. Профессор отодвинул от себя телефон и отметил птичками пять фамилий. Потом обратился к друзьям.

– Сегодня вечером, – объявил он, – я поведу вас в самое тайное из всех тайных мест древнего Франш-Конте. И самое благородное. Но предупреждаю, и, надеюсь, вы поймете меня, что прежде чем повести вас туда, я возьму с вас слово чести, что вы никогда и нигде не расскажете о том, что там видели и слышали.

Пролог был настолько торжественным, что Адальбер не мог не улыбнуться.

– Преамбула говорит сама за себя. Думаю, не ошибусь, если скажу, что речь идет о тайном обществе.

– Именно так. Но мы не террористы и не мошенники. Наши цели благородны, наши действия не противоречат законам нашего края. Исключение составляют редкие и необычные обстоятельства.

– Что вы хотите этим сказать? Вернее, что под этим подразумеваете?

– Хочу сказать и подразумеваю, что, когда законная власть уклоняется или не спешит заняться восстановлением справедливости, мы берем ее функции на себя. И защищаем невиновного. Сейчас, как мне кажется, мы имеем дело именно с таким случаем. Противостоя решению нашего друга, начальника жандармерии, супрефект подвергает опасности бедную План-Крепен.

– Надеюсь, вы не собираетесь убивать супрефекта? – встревожился Адальбер.

– Мы исполним его долг вместо него, вот и все. Если только Париж вовремя не вмешается.

– Буду удивлен, если не вмешается, но все может быть. Но вы знаете, для нас самое главное – спасти Мари-Анжелин. Спасти от врагов и от самой себя, потому что любовь завлекла ее в ловушку. Если вы хотите взять с меня клятву, я готов ее принести. А ты? – обратился Адальбер к Альдо.

– Я тоже. Кому мы будем приносить свои клятвы?

– Ордену Золотого руна, господа.

На секунду друзья от изумления потеряли дар речи. Такого они не ожидали. Лотарь смотрел на них с улыбкой. Наконец Адальбер с трудом произнес:

– Кому? Кому?

– Вы не ослышались, – отвечал профессор, – но я не ожидал, что вызову у вас такое изумление. Сейчас мне придется вернуть вас на землю. Мы вовсе не именуем себя рыцарями, и мы, собственно, не орден. Мы – Общество Золотого руна. Нас совсем немного, в жилах каждого из нас течет хоть несколько капель крови от тех, кто на протяжении веков удостаивался чести носить у себя на шее знаменитое ожерелье из стилизованных золотых кресал, которые поддерживали перехваченного поясом золотого барашка. Рыцарский орден Золотого руна существовал и существует по-прежнему, оставаясь самым старинным и почтенным, но звание рыцаря не переходит по наследству. Умирает рыцарь, и его почетный знак возвращается в орден. Таково правило, и оно действует до сих пор.

– И даже теперь можно получить звание рыцаря? – удивился Адальбер.

– Да, но теперь это случается крайне редко. Два принца, потомки Марии Бургундской, имеют право награждать этим орденом: император Австрии – эрцгерцог Отто Габсбургский и король Испании Альфонс XIII^[473].

– Если я правильно понял, вы сами потомок одного из почтенных рыцарей, носивших ожерелье Золотого руна.

– Именно так. Я происхожу от Маргариты де Муаран, а ее отец был удостоен достопочтенного ожерелья. И знаете, что я еще подумал, Альдо? Наверное, кто-то из ваших предков тоже был удостоен этой награды?

– Да, у меня есть такие предки, – отозвался Альдо с добродушной улыбкой. – И даже с двух сторон: с отцовской стороны венецианский дож, а с материнской – герцог де Рокелор.

– Браво! А у вас, Адальбер?

– Никогда не занимался подобным вопросом. Знаю только, что один Пеликорн был рыцарем-храмовником и служил Бодуэну Иерусалимскому, юному королю, болевшему проказой, а потом он стал одним из командоров этого ордена во Франции, но, по счастью, умер до разгрома ордена, учиненного Филиппом Красивым.

– Ты никогда не рассказывал мне этой истории, – с восхищением глядя на друга, произнес Альдо. – Тамплиер, подумать только! Это так же почетно, как и быть рыцарем Золотого руна. Вот только откуда у рыцаря-монаха потомки?

– Не поручусь за чистоту его нравов, святым он не был, а у его братьев точно были дети, так что…

– Ты рассказывал об этом План-Крепен? О господи!

Имя пропавшей так естественно соскользнуло с языка Альдо! Она составляла неотъемлемую часть их самих, и было немыслимо представить себе их жизнь без Мари-Анжелин. Альдо секунду боролся с подступившими слезами и комом гнева в горле, потом швырнул в камин недокуренную сигарету и обратился к Лотарю:

– Вы всерьез считаете, что ваше общество сможет что-то сделать для беглянки? Честно говоря, я не вижу, каким образом они могут отыскать ее следы, если мы сами не понимаем, с какой стороны за это браться. Во всяком случае, в Понтарлье…

– Они не живут в Понтарлье и поэтому могут быть весьма полезны. С их помощью мы сможем взять под контроль немалую территорию. Сегодня вечером на собрании будут присутствовать не все – шесть человек из одиннадцати, не считая меня, но остальные будут извещены их ближайшими соседями. Мы собираемся нечасто – в день создания ордена, в день смерти Карла Смелого и вот в таких экстраординарных случаях. Как вы могли заметить, нам не представляет большого труда собраться.

– Да, действительно, – признал Адальбер. – По сути дела, вы произносили всего два слова: Сен-Реми. А почему? Что они означают?

– Лефебр де Сен-Реми был первым «оруженосцем», а точнее, герольдом ордена. Назвать его имя – значит объявить о вечернем собрании. Разумеется, не все смогут прибыть на него, у каждого могут быть свои обстоятельства, но те, что присутствовали, известят обо всем отсутствующих.

– Вы их примете у себя?

– Нет, собрание состоится в обители ордена, это недалеко отсюда, но не здесь. Мы поужинаем сегодня пораньше, а потом отправимся туда пешком. Полезная прогулка для пищеварения.

– Мадемуазель Клотильда знает об этом?

– Конечно!

– И тетя Амели тоже?

– Не вижу ничего дурного, если Клотильда ей обо всем расскажет. Она впадает в необычайную чувствительность, говоря о нашем маленьком обществе, и очень сожалеет, что у нас нет темных плащей, масок и прочих необходимых, по ее мнению, атрибутов, необходимых для членов тайного общества. Но мы с вами будем изображать только самих себя, хотя и предпримем кое-какие предосторожности. Теперь вы знаете всё! Или почти все, потому что один сюрприз я все-таки вам приготовил.

– И зря о нем предупредили, – проворчал Адальбер. – Мы теперь сгорим от любопытства.

– А вы считайте, что я ничего не говорил, – улыбнулся профессор.

На часах было около девяти, когда трое мужчин вышли из дома. Небо затянули тучи, так что было куда сумрачнее, чем обычно бывает в этот час. Одетые в темную одежду, они шли быстрым шагом, не говоря ни слова, и вскоре оказались на плато, по которому проходила граница. Но к границе они не приблизились, а двинулись вдоль нее, а потом вышли из леса снова на плато. Неподалеку темнели развалины какого-то замка, и рядом с ними оказалось приземистое здание, словно бы раздавленное тяжелой крышей. Оно прижималось к небольшой часовне. Подойдя поближе, друзья убедились, что часовня эта весьма древняя, что рядом с ней колокольня, что барельеф на тимпане изображает Деву Марию и двух коленопреклоненных паломников.

– Часовня Божией Матери помощницы путников, так она называется, – объяснил Лотарь. – Когда-то здесь был приют для странников, которые переправлялись через Юра в Швейцарию.

– Я вижу, что в доме горит свет. Там до сих пор кто-то живет? – удивился Альдо.

– Да, несколько монахов, они славятся тем, что готовят изумительный сыр. За часовней у них огород – он примыкает к зданию с большой крышей – аптекарский, они выращивают там лечебные травы. А по другую сторону хлев и молочное хозяйство. А теперь идемте за мной.

– Как? Место встречи назначено здесь? – удивился Адальбер. – Вот уж не думал, что вы так набожны! – весьма легкомысленно добавил он.

– Скажем, что очень набожна моя сестра, хотя и себя я считаю добрым христианином. Отец Жерве тоже добрый христианин, и он нас понимает, – сказал Лотарь, направляясь к воротам.

– Понимает до такой степени, что позволяет вам собираться у себя по ночам?

– Он не видит в наших собраниях ничего дурного. Тем более что я… А вернее, мой отец был владельцем этого монастыря до преобразований, проведенных министерством Комба^[474], и, когда все наконец устоялось, мы сделали монастырю, можно сказать, подарок… Сейчас вы тоже познакомитесь с отцом Жерве.

Профессор позвонил в колокольчик у ворот. Их явно ждали, потому что тяжелая дубовая дверь отворилась почти что тотчас же и на пороге появился бородатый монах с тонзурой и в черной рясе, словно на дворе стояло Средневековье.

– Добрый вечер, Лотарь, – поздоровался он с улыбкой, в которой уже не было ничего средневекового. – Я вижу, вы привели с собой новых братьев?

– Они люди не местные, но близки и дороги мне. Познакомьтесь, Альдо Морозини из Венеции и Адальбер Видаль-Пеликорн из… парижского Института Востока, – закончил профессор, сообразив, что не знает, откуда родом Адальбер.

Отец Жерве рассмеялся от души.

– Я не знал, что ученые мужи в области востоковедения проводят изыскания в наших краях. Полагаю, это новое направление в науке.

– Я родился в Пикардии, святой отец, а по профессии египтолог, – сообщил Адальбер с точно таким же поклоном, каким приветствовал монаха и Альдо. – Это не мешает мне быть вполне добропорядочным христианином, хотя, может быть, я не слишком часто посещаю церковь.

– Они уже пришли? – спросил Лотарь.

– Сколько человек вы ждете?

– Шестерых, и нас трое. Остальные заняты, но вы знаете наше правило: присутствующие сообщат о решениях отсутствующим.

– Не волнуйтесь, все уже здесь. Идите и проводите ваше собрание, сын мой. Как вы полагаете, оно будет долгим?

– Сомневаюсь. Я сделаю только одно важное сообщение, о котором скажу и вам, когда мы будем расходиться. А сейчас пора поторопиться к собравшимся.

– Значит, никаких долгих бдений?

– Нет. Это срочное непредусмотренное собрание. Думаю, мы уложимся в полчаса.

Настоятель проводил их к церкви через двор, где стояло несколько автомобилей, и друзья вошли в нее через боковую дверь. Церковь была пуста, только перед алтарем, грубо выложенным из местного камня, на котором стояли два скромных подсвечника с двумя горящими свечами, светилась еще и красная лампадка, напоминая о Вездесущем. Все четверо, проходя мимо алтаря, преклонили колени, потом встали и прошли в заалтарное пространство.

В глубине церкви, у стены, украшенной наивной каменной резьбой в виде листьев и фруктов, открылось несколько ступенек, ведущих к небольшой площадке. На площадке стало видно, что каменная лестница, изворачиваясь, ведет еще глубже вниз.

– Я вас оставлю, – шепотом сказал настоятель. – Собрание внеочередное, мы не успели приготовить для вас облачений. Если я вам понадоблюсь, ищите меня в ризнице, я буду там молиться. Мне почему-то кажется, что сегодня вы собираетесь пригласить и меня, – заметил он с легкой улыбкой. – Разве вы не принимаете сегодня новых членов?

– Сегодня – нет. Помолитесь, чтобы нам удалось спасти женщину, чей сердечный порыв обернулся для нее смертельной опасностью. Я вам расскажу больше после собрания, а сейчас мы не можем медлить.

Чем ниже они спускались, тем явственнее доносился шум голосов, и отчетливее мелькали блики света. Лотарь спускался первым, уверенно шагая по неровным крутым ступеням. Альдо и Адальбер спускались осторожнее. Им казалось, что они углубляются в саму Историю. Потемки были окутаны тайной.

Спустившись в крипту, они невольно затаили дыхание, оказавшись в настоящем Средневековье. Круглая часовня с каменным сводом, освещенная свечами в бронзовых канделябрах, поражала величием и значительностью.

Прямо напротив входа, в нише, затянутой алым бархатом с золотым шитьем, стоял алтарь, покрытый парчой, тоже алой с золотом. На алтаре сияло массивное золотое распятие высотой около полуметра. Тело Христа по контуру было усеяно рубинами, крест – жемчужинами, и на каждом конце креста сияло еще по три очень крупные жемчужины. По обеим сторонам ниши висели завесы, и не было никакого сомнения, что они перенесены сюда из старинной герцогской часовни. Сохранились они великолепно и были вытканы с необычайной изящностью золотой, пурпурной и лазоревой нитями. С одной стороны – архангел Гавриил, с другой – архангел Рафаил. В крипте сильно пахло перцем.

В центре ее располагался круглый стол, на столе лежали две красные подушки. На одной из них сияло ожерелье Золотого руна, на второй лежал меч, рукоятка которого и ножны, оправленные в золото с жемчугом и рубинами, были сделаны из зуба нарвала, когда-то считавшегося рогом единорога.

Стены украшала роспись, изображавшая старинное рыцарское оружие. Вокруг стола стояли раскладные сиденья, на некоторых из них сидели люди в темных и скромных современных костюмах, люди ХХ века. Разного возраста, не похожие друг на друга, только что сединой.

Вид этих людей успокоил Альдо. Попав в необыкновенную часовню, он словно бы очутился в глубокой древности и с трудом соотносил ее с буднями современности.

Когда они вошли, сидящие за столом встали. Лотарь с гостями, стоя посреди часовни, отвесил общий поклон и с улыбкой произнес:

– Добрый вечер, братья.

– Добрый вечер, брат Лотарь.

– Извольте сесть. Сначала я должен попросить у вас прощения за наше столь срочно созванное собрание. Но у нас возникло дело, не терпящее отлагательства. И я благодарю вас за готовность откликнуться на мой призыв. Прошу вас также известить о принятом нами решении тех наших друзей…

– …которые не смогли освободить себе этот вечер, – подхватил мужчина несколько нервно, но совсем незлобиво. – Можете положиться на нас, брат Лотарь, и расскажите нам о наших гостях, которых мы, как мне кажется, уже видели. Они что, наши новые братья?

– Не вижу в этом ничего невозможного, поскольку их жизненный путь схож с нашим. Но пока они – наши друзья, и вы с ними уже знакомы, так как мы все вместе праздновали трехсотлетие усадьбы Водре-Шомар.

– Мы это помним, так что оставь дежурные любезности и скажи, что от нас понадобилось.

– Ты, как всегда, нетерпелив, брат Адриен?

– Я приехал из Лона, а путь до него, как ты знаешь, неблизкий! Так что говори без проволочек! Для твоих друзей мы, может, и незнакомцы, но мы-то успели их запомнить на твоем празднике, так что знаем, кто они такие. И я говорю им: добро пожаловать!

Все присутствующие в знак приветствия поклонились. Лицо говорившего бородача – холодное, суровое, но с ясным прямым взглядом и чуть насмешливой улыбкой, было симпатично Альдо, и он без дальнейших околичностей представился:

– Меня зовут Альдо Морозини, а это мой друг – Адальбер Видаль-Пеликорн из Института Востока.

– А вы откуда?

– Всего-навсего из Венеции.

– Но вы князь, так что не всего-навсего. Но предоставим слово Лотарю. Похоже, что дело у нас спешное.

Профессор не заставил себя упрашивать. Он уже успел достать из одного из своих многочисленных карманов вчетверо сложенный листок бумаги.

– Думаю, никто из вас не забыл госпожу маркизу де Соммьер и мадемуазель дю План-Крепен, которая сопровождала ее в путешествии по нашим краям. Нам нужно отыскать мадемуазель дю План-Крепен и, если возможно, спасти от опасности, которой, судя по всему, она не придала никакого значения. Если кто-то не видел этого скверного объявления, то посмотрите. Сегодня с утра оно было развешано по стенам в наших городках и деревнях.

Лотарь развернул плакат, и, взглянув на него, все сошлись на том, что прекрасно помнят эту женщину, и также единодушно изумились тексту объявления.

– Чем она может быть опасна? – удивился один из братьев. – Трудно предположить, что мадемуазель авантюристка. Даже если бы в ней и была такая жилка, вряд ли бы маркиза поощряла авантюризм в своей компаньонке. Маркиза не потерпела бы ничего подобного. Госпожа маркиза де Соммьер произвела на меня неизгладимое впечатление, как мало кто из женщин. И в чем же дело?

– Сейчас попробую объяснить, – вновь заговорил Лотарь, и коротко, но точно и емко описал все события, начало которым положило убийство госпожи де Гранльё в церкви Святого Августина в Париже. Не забыл он упомянуть и путешествие Морозини в Швейцарию по приглашению умирающего старика-рыцаря, о существовании которого князь даже не подозревал.

– Добавлю в заключение, – продолжил профессор, получив одобрение от Альдо и Адальбера, – что мы с сестрой поддерживаем наших друзей в этой битве. Во-первых, потому что они нам дороги, а во-вторых, потому что странным образом мы ведем точно такую же борьбу с тех пор, как наши отцы, мой отец и отец Адриена, основали Сообщество друзей Золотого руна. С той поры мы в силу своих возможностей печемся о рыцарской чести, кодекс которой запечатлел герцог Филипп Добрый в 1430 году. И начинаем день с мессы, которую служит для нас кто-то из монахов этой обители.

– Аминь, – заключил речь Лотаря брат Бруно, приехавший из Салена. – Но я хотел бы знать, по какой причине супрефект позволил распространять эти вредоносные листки. Они подвергают опасности жизнь благородной и родовитой девушки, чье преступление состоит только в том, что она имела несчастье влюбиться, причем влюбиться в человека, чье лицо, благодаря таинственной игре природы, точь-в-точь напоминает того, кто является символом нашего сообщества. Мало этого, из-за той же таинственной игры природы отец этого человека воплощает в себе все то, что мы ненавидим и против чего боремся.

– Трудно понять, что делается в голове чиновника Республики, который не родился, как наш капитан Вердо, в нашем дорогом и любимом Франш-Конте, – вздохнул Лотарь.

– Но мне кажется, даже ирокез понял бы, что недостойно восстанавливать народ против женщины, которая никогда и никому не причинила зла. Мы должны восстановить справедливость, – возвысил голос брат Бруно.

Альдо позволил себе вмешаться.

– Мне хотелось бы знать, кто кроме владельца типографии в Понтарлье, который отрицает свою причастность к этим листкам, может печатать подобные мерзкие объявления.

Тот, кого Лотарь назвал Адриеном, рассмеялся:

– Неужели вы так простодушны, князь? Мы все, я думаю, будем согласны в своем ответе: новый владелец Гранльё и никто другой. Мы уверены, что его руки обагрены кровью, которая слишком часто в последнее время стала проливаться в здешних краях.

– Вы уверены в его виновности, но все же позволяете крови проливаться?

– Полиции нужны улики, а у нас есть только внутренняя убежденность.

– А вы не думаете, что осмотр замка Гранльё мог бы дать что-то интересное? Лично я убежден, что мы бы нашли там печатный станок.

– Вполне возможно, но для посещения замка нам нужен официальный документ, судебное поручение…

– Ожидая законных процедур, нам не положить предела беззаконию. Но представитель магистратуры не может мыслить иначе, не так ли? – осведомился Альдо.

– Именно так, ибо я и есть представитель магистратуры.

Лотарь вмешался:

– Дорогие братья! Мы отвлеклись. Всему свое время, не будем торопиться. Сегодняшняя наша задача – уничтожить злопыхательские объявления там, где мы можем их уничтожить. Занимаясь объявлениями, мы, возможно, поймем, в каком именно месте находится мадемуазель дю План-Крепен.

Брат Жером из Нозеруа подал голос:

– Можете не сомневаться, что мы немедленно займемся уничтожением этих бумажонок, но позвольте мне сделать еще одно замечание.

– Хоть десять, если пожелаете, – проговорил Лотарь. – Но не слишком длинных. У нас сегодня внеочередное заседание, и не хотелось бы, чтобы оно отняло у вас много времени.

– Я коротко. Объявление о розыске свидетельствует о двух очень существенных вещах. Во-первых, о том, что мадемуазель дю План-Крепен жива, и это самое главное, а во-вторых, о том, что она сумела убежать. И некто, весьма нервозно, желает ее поймать, лишив возможности позвать на помощь, когда она будет схвачена.

– Мы вас поняли! Естественно, если мы вдруг встретим ее, то немедленно доставим в ваше семейство, выразив свое почтение.

Предложение было единодушно одобрено. Лотарь раздал присутствующим привезенные объявления, и все разъехались. Автомобили выезжали со двора с разницей в несколько минут, и вокруг монастыря по-прежнему царила тишина, потому что моторы начинали работать только на шоссе под горой.

Лотарь со своими спутниками ушли последними, поблагодарив настоятеля. Довольно долго они шли молча, погрузившись в свои мысли, пока наконец профессор насмешливо не провозгласил:

– А знаете, мои дорогие, что вы меня очень удивляете?

– Чем же? – отозвались друзья чуть ли не в один голос.

– Неужели то, чему вы стали свидетелями, не вызвало у вас никаких вопросов?

– Еще сколько! – посопев, признался Адальбер. – Вот только мы не знаем, каким образом их вам задать.

– Наверное, – подхватил Альдо, – чем проще, тем лучше. Так что спрошу без околичностей: откуда вы взяли столько великолепных вещей, безусловно принадлежавших Карлу Смелому?

Тон Альдо был жестким, прямо-таки прокурорским. Водре-Шомар поднял воротник пальто, потому что с гор подул пронизывающий ветер.

– Я ждал вопроса и похуже. Скажу сразу, лично я их ниоткуда не брал. Скажу и другое, чтобы вы не приняли нас за банду воров – в часовне нет ни одной вещи, добытой недостойным образом. Дело в том, что я и мои друзья – уже не первое поколение, которое чтит чудесные святыни часовни, лицезреть которые сегодня удостоились чести и вы. Мой дед во время распродажи утвари замка купил пополам со своим другом Флёрнуа из Салена распятие. Тогда оно было в жалком состоянии, цена его была умеренной, но оба они понимали, как велика ценность покупки. Вы не удивитесь, если я скажу, что ни одна, ни другая семья не вправе были забрать себе распятие. Подумав, друзья решили доверить его хранение брату Флёрнуа, который в то время был настоятелем этой обители, называвшейся монастырем Одиноких. Аббат Флёрнуа и начал обустройство подземной часовни. Моего отца, так же, как его друзей, очень впечатляла драма, сопутствовавшая концу Дома бургундских герцогов. Они приложили немало усилий, разыскивая то, что осталось от тех времен, и передавали эти сокровища церкви.

– Могила герцога Карла находится в церкви Святой Маргариты в Брюгге, рядом с могилой его дочери Марии, – менторским тоном сообщил Альдо. – Почему сокровища не были отправлены туда?

Но стоило задать ему этот вопрос, как он тут же сообразил, что сморозил глупость. Возразил ему Адальбер, не дожидаясь ответа профессора:

– Скажешь тоже! С какой это стати делать такой подарок бельгийцам, чьи предки не пожелали спасти своего герцога?

– Не спорьте, господа! – вмешался в перепалку Лотарь. – Не мне вам объяснять, что такое пыл и горячность коллекционеров. Шло время, и страсть двух друзей все росла, наконец она стала всепоглощающей, и тогда они решили создать общество – разумеется, тайное, – которое объединило бы людей, одержимых рыцарскими идеалами. И вот теперь нас двенадцать человек, мы связаны общими мыслями и дружбой.

– И доверием?

– Абсолютным. Мы считаем себя своего рода наследниками сокровищ Карла Смелого и храним надежду, что будем и дальше понемногу украшать нашу часовню.

– Но это невозможно! – заявил Альдо. – Часовня герцога Карла Смелого находится в Вене, и я всегда считал, что там собрано все!

– Вы считали так потому, что знаете далеко не все, и это, мой друг, естественно. Вы знаток драгоценностей, но в сокровищнице герцогов бургундских хранились не только украшения. Подтверждение тому вы только что видели.

– Прошу извинить меня, но я примерно представляю себе, что именно находилось в часовне.

– В какой именно из часовен?

– Как бы ни был богат герцог, у него была одна часовня, разве нет?

– Две, это уж точно. Его собственная – часовня герцогов бургундских и часовня ордена Золотого руна, которой принадлежало то, что вы только что видели. У нас пока еще нет всего, что находилось в орденской часовне. Например, священных сосудов.

Адальбера страшно клонило в сон, и он пробормотал:

– Да, да, да, что-то я их не заметил. Но объясните мне в нескольких словах, что, собственно, подразумевалось под словом «часовня».

– В первую очередь облачения. Для часовни ордена Золотого руна – это четыре священнические мантии из алого бархата с темно-зеленым атласным подбоем, богато расшитых фигурами из Священного Писания: Божия Матерь, Иоанн Креститель и сам Спаситель. Две алтарные пелены, нижняя и верхняя, в центре одной – Дева Мария в короне, с одной стороны у нее святая Екатерина, с другой – Иоанн Креститель. Есть еще риза и два стихаря, тоже богато расшитые золотом. Распятие – самая драгоценная из наших находок, оно выполнено из золота, украшено рубинами и жемчугом и называется «распятие священных обетов». На нем приносили клятву вновь принятые в орден рыцари. Облачение из второй часовни, разграбленной под Грансоном, было из голубого бархата, расшитого золотом, но оно бесследно исчезло под Муртеном.

– А скажите мне, пожалуйста, – задал новый вопрос Адальбер. – Где находились эти святыни, когда герцог не воевал?

– Его часовня находилась у него в замке, а часовня Золотого руна в особой церкви, специально построенной для ордена. По крайней мере, так было сначала.

– Что значит сначала?

– Так было при герцоге Филиппе, основателе ордена. Карл Смелый воевал почти всю свою жизнь и почти не появлялся в Дижоне, поэтому он счел за лучшее возить обе часовни с собой.

– И вот результат: после Нанси, когда он умирал, у него ничего не осталось!

– Думаю, что-то осталось у его жены, герцогини Маргариты. Вы знаете, что обычно говорят о сокровищнице герцога Бургундского, но правильнее было бы говорить о сокровищницах. Когда Максимилиан Австрийский обвенчался с юной герцогиней Марией в Генте, то свадьба вовсе не была убогой. Состояние Марии и вдовы ее отца в драгоценностях и разных вещах было более чем значительным. Да и достояние Габсбургов маленьким не назовешь. Если бы Мария не умерла, она стала бы императрицей. Именно по этой причине Флёрнуа и мой отец решили, что их находки останутся здесь, в Франш-Конте, – в земле, принадлежавшей Бургундии до тех пор, пока Бургундия существовала. И мы, двенадцать братьев, которые теперь составляют общество, считаем, что эти сокровища по праву принадлежат Бургундии. Но если бы газеты прознали о сокровищах нашей подземной часовни, Вена тотчас бы накинулась на нас с угрозами и требованиями.

– А что будет, если кто-то из вас умрет?

– Мы решили следовать закону ордена. Когда рыцарь умирает, ожерелье не передается по наследству, оно возвращается в сокровищницу и лежит там до появления нового посвященного. Но у нас не может быть вновь посвященных, стало быть, сокровища и подземную часовню будет хранить монастырь.

– Даже в том случае, если последним останетесь вы?

– В этом случае в особенности. У меня нет сына, значит, нашу тайну будут хранить Божьи люди. Тайну скрывает дверь позади алтаря, для непосвященных она невидима.

– Немного грустно, не правда ли?

Слабого света юного месяца хватило, чтобы заметить, как смягчилось лицо Лотаря и словно бы осветилось внутренним светом.

– Мне случалось мечтать, – тихо проговорил он, – и в мечтах я видел одну и ту же картину: будто я, преклонив колено, протягиваю меч единорога единственному достойному его рыцарю.

– Единственному достойному? – переспросил Альдо, не решаясь взглянуть на Адальбера, который тоже замер, затаив дыхание.

– Единственному! И вы знаете, кому. Подобное сходство, возникшее через века, не может быть случайностью. И не говорите мне о законах Менделя!

Адальбер все же счел необходимым высказать свою точку зрения.

– Трудно обойтись без Менделя, если мы говорим о роде. А отец этого потомка мало похож на герцога Филиппа.

– На первый взгляд – да, не похож, – задумчиво проговорил Лотарь. – Но если присмотреться, все-таки что-то есть. Филипп Добрый не отличался красотой, но в нем было обаяние, которое часто привлекательнее холодной красоты. И, посмотрите, сколько побед над женскими сердцами одержал фон Хагенталь за несколько месяцев: Изолайн де Гранльё и, возможно, старая графиня тоже – кто знает? Агата Тиммерманс, обокравшая собственную мать, чтобы лишь угодить ему, Мари де Режий, которая вот-вот выйдет за него замуж…

– Вы находите,что это много?

– Да, нахожу. А если прибавить к ним мать Гуго и еще тех, кого мы не знаем… Я провел маленькое расследование в Инсбруке, где он часто живет. Там у него есть любовница, и вполне возможно, не одна.

– В общем, местный Дон Жуан, – насмешливо ухмыльнулся Адальбер. – А вы можете сказать, почему юная Режий его боится?

– С чего ты это взял? – удивился Альдо. – Мы их видели всего несколько минут на трехсотлетии.

– Вот тогда-то мне и показалось, что настроение у девушки вовсе не праздничное.

Лотарь приостановился, зажигая сигарету, и, закурив, рассмеялся:

– Учитывая прием, который я им оказал, думаю, Мари просто перепугалась.

– Возможно, но до того, как вы спустили на них собак, она вовсе не светилась от счастья, – продолжал настаивать на своем Адальбер.

– Может быть, ты и прав, – не стал спорить Альдо. – Но мне нет никакого дела, влюблена эта девушка или нет, меня интересует только План-Крепен. Она одна достойна наших хлопот и беспокойства, а мы по-прежнему ходим по кругу и никак не можем напасть на ее след.

– Она сбежала. Иначе не появились бы эти дурацкие объявления, предупреждающие, что она опасна. Но чего злоумышленники добиваются? Чтобы первый встречный убил ее? Но люди в здешних местах научились чтить закон, никому не захочется сесть в тюрьму за убийство.

– А мы пошли неправильным путем, – заволновался Альдо. – Вместо того чтобы уничтожать объявления, нужно было пойти к типографу и заказать такой же текст, как в первый раз: двадцать тысяч франков, если доставят План-Крепен живой, и ничего, если мертвой. И расклеить свой текст под портретами.

– Объехав весь департамент?

– Почему нет? Вообще-то еще не поздно, – поддержал Альдо профессор, посветив зажигалкой на часы. – В типографиях порой бывает очень долгий рабочий день. Мы вполне можем туда заехать. Но нам нужен автомобиль.

Они уже добрались до дома, так что сесть в машину не составило труда. Лотарь так мощно надавил на акселератор, что автомобиль рванул, словно скоростной поезд. Оба пассажира замерли на сиденье, не решаясь произнести ни слова, но уже через четверть часа они остановились перед типографией, окна которой светились огнем.

– Ну, что я вам говорил? – торжествовал профессор. – Они работают! Вперед, друзья!

Типограф встретил поздних гостей широкой улыбкой. Клиенты, у которых денег куры не клюют, всегда были ему по душе, он готов принимать их в любое время. Разумеется, он не одобрял появившиеся объявления. Скандал, да и только, он уже беседовал об этом с капитаном Вердо. Все, что хозяин типографии говорил капитану, он повторил нашим друзьям.

– Я сказал, что такого заказа наша типография не принимала, – говорил он. – Я понятия не имею, кто и где мог изготовить подобную гадость. Но с этим покончено, супрефект уже распорядился сорвать эти объявления, а их обрывки отправить в мусорную корзину.

– Тем лучше. Значит, мы напечатаем новые и как можно скорее, – начал Адальбер, улыбаясь самой обаятельной из своих улыбок.

Хозяина перспектива повергла в изумление.

– Новые объявления печатать? И о чем же?

– Объявление будет короткое, но большими жирными буквами. «Двадцать тысяч франков тому, кто доставит живой! Ничего – за мертвую!» И постарайтесь, чтобы портрет был более четким. Не хуже того, что сейчас валяется в мусорной корзине.

– С него и придется печатать, а оттиск с оттиска – сами понимаете! А супрефект? Что скажет он?

– Ничего особенного не скажет, – уверенно бросил Лотарь. – Мы едем к нему! А вы принимайтесь за работу! И немедленно!

– Погодите! Погодите! А кто будет платить? Вы же не думаете, что я…

– Я буду платить, – оборвал хозяина Альдо и достал чековую книжку. – Какой вас устроит аванс?

– Тысяча… Остальное, когда получите ваш заказ, то есть завтра утром. Мне придется не спать всю ночь.

– Ничего страшного, но предупреждаю, объявлений должно быть в шесть раз больше. Сделайте отдельные пачки. Мы развезем их по всем здешним городишкам.

Когда они садились в машину, Адальбер тронул друга за плечо.

– Речи быть не может, чтобы за все платил ты один. Я охотно заплачу свою часть.

– И я тоже, – эхом подхватил Водре-Шомар.

– Как пожелаете. Не будем делать из этого проблему.

Проблема оказалась в другом: что надо сделать, чтобы супрефект их принял? А господин супрефект пребывал в прескверном расположении духа, вся эта история сидела у него в печенках. Он получил телеграмму из министерства внутренних дел, и она его не порадовала. А в этот час он уже приготовился лечь спать и надел пижаму. Он сделал все, чтобы отложить встречу до завтрашнего утра, но ему пришлось принять нежданных гостей, и он встретил их в шелковом бирюзовом халате, расшитом розовыми фламинго.

– Что за бредятина? С какой радости вам снова понадобилось вывешивать проклятый портрет? У вас что, голова не в порядке?! – шипел он, глядя, как удав, на Лотаря и едва удостоив кивком двух других гостей.

– Можно сказать и так, – добродушно отвечал профессор, – мы, понимаете ли, находимся в непрестанном страхе. Боимся, что мадемуазель дю План-Крепен подвергается смертельной опасности. Полезное решение не сразу пришло нам в голову. Новые объявления обещают награду тому, кто доставит мадемуазель живой, и ничего не обещают в противоположном случае.

– И какова награда?

– Двадцать тысяч франков. Мы выплачиваем ее втроем, – поспешил прибавить профессор, увидев, с каким чувством покосился супрефект на Морозини. – К счастью, а может, и к несчастью, сходство на объявлениях из-за плохого качества печати оставляет желать лучшего. Вот и все, о чем мы хотели сообщить вам, господин супрефект.

– Сообщите ваши новости в министерство внутренних дел, господа! Своей безответственностью вы подводите меня под монастырь! Не думаю, что господина мэра порадует возможность лишиться места в муниципальном совете.

– Господина мэра еще меньше порадует катастрофа с фатальным исходом, – поспешил вставить замечание Адальбер, горевший желанием принять участие в беседе.

– В любом случае у мэра уже началась бессонница. Но скажите: если будут развешаны новые объявления, так ли необходимо убирать старые?

– Конечно, необходимо! Объявляя мадемуазель опасной, ее тюремщики извещают своих сообщников, что она жива и ухитрилась сбежать.

– Почему вы так решили?

– Прочитайте внимательно объявление, господин супрефект. Мадемуазель, которая находится под замком или, не дай бог, в могиле, не представляет никакой опасности.

– Да, согласен. Я все понял. Действуйте, но не забывайте держать меня в курсе дела, господа!

Небрежно кивнув, господин супрефект простился с нежданными посетителями и величественно направился в спальню, полагая, что начальство остается начальством даже в халате и тапочках.

– Слава богу, дело сделано, – удовлетворенно произнес Лотарь, садясь за руль. – Теперь – домой, и не скрою, что стакан грога или горячего вина меня очень порадует. А вас? – спросил он.

– Мне кажется, что разумнее разойтись по спальням, не поднимая лишнего шума, – сказал Альдо, уверенный, что Адальбер его поддержит.

Лотарь в ответ рассмеялся:

– Неужели вы думаете, что наши дамы спят?

– А вы знаете, сколько сейчас времени?

– И что из этого? Не знаю, как госпожа де Соммьер, но Клотильда сидит в библиотеке с кофейником, держит его на углях в камине и следит, чтобы не остыл.

– А наша маркиза составляет ей компанию, – подхватил Адальбер.

Оба оказались правы.

(обратно)

Глава 5 «Откровения» госпожи де Соммьер

На следующее утро мужчины отправились в город, чтобы получить заказ и проследить за расклейкой объявлений. Активно действовать решила и госпожа де Соммьер. Ей претила роль сторонней наблюдательницы. Все происходящее глубоко ее огорчало. После своего необычного и успешного бегства из Парижа она надеялась, что так же успешно будут продвигаться поиски Мари-Анжелин.

Но нет. Пока дело свелось к бесконечным разговорам, сбору сведений, построению гипотез, которые при тщательной проверке рушились одна за другой. В результате прошла неделя. План-Крепен была неизвестно где, и никто ничего о ней не знал. Или, по крайней мере, ей ничего не говорили. Разумеется, из самых лучших побуждений. Ее, так сказать, «щадили». Она терпеть не могла этого слова, оно действовало ей на нервы. План-Крепен, ее верный «оруженосец», никогда не подчеркивала ее возраста, не обозначала ее немощь. Один Бог знает, как ей не хватает Мари-Анжелин! Своим негласным девизом они выбрали следующее: «Выше голову! Мы всегда в первых рядах, никогда не сдаемся!» Своему девизу маркиза решила не изменять и теперь.

Быстро позавтракав, госпожа де Соммьер накинула просторный плащ с капюшоном – уже с ночи зарядил противный дождь, точная копия дождей Бретани, – надела на голову косынку из муслина, вооружилась зонтом и перчатками и приготовилась выйти из дома. И тут из кухни неожиданно появилась Клотильда, держа в руках листок бумаги.

– Боже мой! Куда вы? Да еще в такую погоду? – изумилась она.

– В церковь. Хочу поговорить с аббатом Турпеном. Надеюсь, у вас нет возражений?

– Возражений? Конечно нет! Какие могут быть возражения? Аббат Турпен – сама доброта. Погода – вот единственное, что меня смущает. Там такой дождь. Хотите, я пойду с вами? Нет. Я думаю, не хотите, – тут же добавила она. – В жизни бывают минуты, когда нам нужно одиночество.

Госпожа де Соммьер, не говоря ни слова, наклонилась и поцеловала Клотильду. Золотое сердце, ничего другого не скажешь!

Когда маркиза вышла из дома, небеса уже перестали плакать, так что она не стала раскрывать зонт, а пошла, опираясь на него, как на трость, что придало ее походке уверенности.

В церковь она вошла, когда утренняя месса уже подходила к концу, но маркиза успела преклонить колени перед алтарем и получить благословение. На других верующих, что молились вокруг, она не смотрела. Маркизой вдруг овладело странное ощущение, что на секунду она стала Мари-Анжелин. Удивительный покой снизошел на ее душу, такого она не испытывала уже давным-давно. Пожалуй, с той ночной мессы в соборе Cвятого Августина, когда, тревожась за Альдо, она опустилась на колени, а потом не могла подняться, и вдруг надежные руки Адальбера подняли ее.

Как же хорошо было в этой старинной деревенской церкви! До чего трогательно взирали на прихожан неуклюжие позолоченные фигуры святых за алтарем! Все они напоминали аббата Турпена, который сейчас повернулся к горстке верующих и благословлял мужественные души, пришедшие помолиться, несмотря на непогоду. Все прихожане дорожили утренней мессой, как дорожила ею План-Крепен, торопясь в шесть часов утра в собор Cвятого Августина и возвращаясь оттуда с ворохом новостей квартала Монсо. Но, похоже, здесь новостями не делились, а может, их и не было в горной деревушке.

Благословив паству, аббат Турпен хотел было вернуться в ризницу вместе с мальчиком-хористом, который помогал ему во время службы, и тут заметил маркизу. Он удивленно поднял брови, кивнул в ответ на ее молчаливую мольбу, дав понять, что сейчас подойдет к ней. Подошел, помог маркизе сесть, решив, что старушке трудно стоять на коленях, а сам сел рядом.

– Я понял, что вы хотите поговорить со мной… без свидетелей, что совсем нелегко в замке, да и тут тоже, потому что люди приходят и уходят, как на мельнице.

– Так оно и есть, хотя наша дорогая Клотильда – сама деликатность.

– И поэтому позволила вам прийти сюда одной. Ну так воспользуемся ее деликатностью. Чем я могу вам помочь, кроме своих молитв о скорейшем возвращении мадемуазель дю План-Крепен?

– Устройте мне встречу с Гуго де Хагенталем! Я видела, как вы с ним разговаривали, и поняла, что вы с ним в дружбе.

– Мы связаны больше, чем дружбой. Колючий молодой человек раним и несчастен…

– Охотно вам верю и прошу мне поверить, что я не желаю доставлять ему никаких неприятностей. Он пообещал моему племяннику помочь в поисках Мари-Анжелин, и мне хотелось бы услышать, удалось ли ему хоть что-то о ней узнать.

– Мне известно, что он виделся с отцом, но ничего не знаю об их разговоре. Боюсь, как бы ответ не пришел нам, благодаря бредовым объявлениям, которые развесили у нас по городу и в предместьях.

– Думаю, их уже сняли.

– Но свое черное дело они сделали, пробудили в людях дурные мысли, что таятся порой в голове, даже самых достойных.

– Сейчас уже развешиваются другие объявления. Они обещают награду в двадцать тысяч франков тому, кто доставит мадемуазель живой. И ничего, если она мертва.

Глаза монаха округлились.

– Значительная сумма. Она заставит людей задуматься или подтолкнет к действиям.

– Мы готовы заплатить сколько угодно, лишь бы План-Крепен вернулась к нам живой и невредимой! Время идет, а мы по-прежнему в неизвестности. Ничего не сдвинулось с места, и это меня пугает. Мне кажется, что покров молчания вскоре окончательно завуалирует драму. Ни мой племянник, ни его друг не могут здесь поселиться. У них своя жизнь, они очень заняты. Я – другое дело, я могу остаться жить и здесь, ожидая, когда присоединюсь к ней, если она ушла в мир иной. Моя жизнь позади, но даже я не могу сдаться без боя. Я хочу что-то сделать. Но что?

– Давайте подождем, может быть, новые объявления принесут нам какие-то новости. Оружие может оказаться обоюдоострым. Мы можем утонуть в потоке не слишком достоверной информации и начать гоняться за призраком по всему Франш-Конте. Но если я не ошибаюсь, среди ваших друзей числится главный комиссар уголовной полиции всей Франции. Что он думает о вашей истории?

– Сейчас ничего. Я знаю, что он нас не забывает, но в данную минуту он поглощен проблемами терроризма, о которых галдят газеты. Я даже не уверена, находятся ли по-прежнему в Понтарлье инспекторы Лекок и Дюрталь. Что-то их не видно.

Аббат Турпен не мог не улыбнуться.

– Надеюсь, госпожа маркиза, вам не обязательно видеть полицию в действии, чтобы быть уверенной, что она исполняет свои обязанности? Это… было бы слишком просто.

– Это было бы глупо! Не бойтесь слов. Но я все-таки возвращаюсь к своей просьбе. Я бы очень хотела поговорить с Гуго де Хагенталем!

– Я к вашим услугам, мадам!

Действительно, рядом с ними стоял Гуго де Хагенталь, но ни аббат, ни маркиза не заметили, как он подошел. Что было, впрочем, неудивительно, в церкви с толстыми стенами и узкими окнами из-за суровых здешних зим всегда царила полутьма, особенно в такие ненастные дни, как сегодняшний, так что человек в темном плаще был почти незаметен. Молодой человек слегка поклонился маркизе.

– Вы хотели поговорить со мной, и вот я перед вами, но не уверен, что могу вам хоть чем-то помочь. Я не знаю – и могу вам в этом поклясться, – где находится мадемуазель дю План-Крепен.

Госпожа де Соммьер внимательно смотрела в лицо молодого человека, скорее выразительное и величественное, чем красивое. Но никакое лицо, пусть даже королевское, не могло взять верх над «тетей Амели».

– И вы удовлетворены вашим незнанием?

– Я вынужден им удовлетвориться, так как нигде не смог напасть на ее след.

– Значит, надо прекратить поиски? Что означает, по-вашему, «нигде»?

– Во всех тех местах, где я мог надеяться хоть что-то узнать о ней. Начиная от монастыря Благовещения и кончая замком де Гранльё, принадлежащим барону фон Хагенталю.

– Разве барон не ваш отец?

– По крови, о чем я не перестаю сожалеть, но не по душе. И, хотя я не устаю просить прощения у Господа, я продолжаю ненавидеть своего отца и ничего не могу с этим поделать.

– Не смею вас спрашивать, по какой причине у вас такие отношения, поскольку меня это не касается.

– Причина проста: он убил мою мать.

– Веская причина. Но все это не имеет отношения к невинной, излишне романтичной женщине, которая слишком увлечена рыцарскими романами. Вы спасли ее. Она окружила вас ореолом, привязалась к вам. И вот вы, рыцарь без доспехов, живое повторение принца, чьим блеском освещена целая эпоха, вы пишете ей, обращаясь за помощью и прося привезти рубин, который ваш крестный перед смертью передал князю Морозини в качестве возмещения за совершенное в стародавние времена преступление. Этот рубин князь всегда носил с собой. И она крадет этот рубин. Ради вас! Она! Для которой честь всегда была дороже любых личных пристрастий!

С каждым словом маркизы гнев ее все более возрастал. Аббат Турпен счел необходимым вмешаться.

– Что, если мы будем говорить спокойнее и… в другом месте? Например, в ризнице?

Маркиза мгновенно успокоилась.

– Конечно, если вы считаете, что так будет лучше. Но мне больше нечего добавить. Теперь я хотела бы выслушать молодого человека.

Гуго утратил присущее ему высокомерие, он был угнетен, подавлен, буквально уничтожен грузом странного сходства, грузом чужой недосягаемой мечты.

– Я не писал этого письма! Сколько раз я могу повторять?!

Быстрым шагом Гуго подошел к алтарю и упал на колени, протянув к нему руки.

– Перед Господом, который меня слышит, клянусь спасением моей души, что никогда не писал ничего подобного!

Он встал с колен и продолжал:

– Да можно ли себе такое представить? Украсть драгоценный камень, исторический драгоценный камень из кармана своего родственника? За то короткое время, какое мы были знакомы, я успел оценить прямоту и несгибаемость мадемуазель. Вы знаете, мадам, что именно было в письме, в написании которого меня обвиняют?

– Нет, конечно! Иначе бедняжка никогда бы не покинула наш дом! И куда, спрашивается, она направилась? Похоже, никто не видел ее в здешних местах! Скажите мне, где, кроме замка Гранльё, который обновляется с такой помпезностью и который стал принадлежать вашему отцу совсем недавно, он чаще всего живет?

– Кажется, в Инсбруке, но я не уверен. Я не хочу ничего знать о его жизни.

– Почему?

– Не хочу слухов, сплетен. О нем говорят как о любителе женщин, и я предпочитаю знать об этом как можно меньше. Когда я вижу его, мне трудно сдержать свой гнев. Его успех у женщин! Моя мать умерла из-за его успехов, и теперь, кажется, по ее стопам идут другие!

– И вы живете со своим гневом? – возвысила голос госпожа де Соммьер, с трудом удерживая свой. – Женщины влюбляются в вашего отца и умирают, а вы только подсчитываете количество жертв? Неужели вам никогда не хотелось встать на защиту слабых? Оберечь? Спасти?

– Каким образом?

– Объявив себя защитником несчастных жертв.

– Иными словами, объявив войну родному отцу? Это невозможно. Хочу я того или нет, но он мне отец, а отца должно чтить. Посягать на отца – святотатство.

– Даже если он убил вашу мать?

– Я был ребенком… У меня нет доказательств. Нет их и в отношении всех остальных. Он всегда далеко, а женщина умирает…

– И преступление остается преступлением! Пусть даже оно совершено через подставных лиц. Подставное лицо – орудие, а не виновник преступления. И если вы знаете, кто преступник, вы обязаны, да, обязаны перед всеми теми, кому еще предстоит проливать слезы! – противостоять ему всеми возможными средствами!

– Какими? Напав на него с оружием в руках? Но это мой отец! Сообщив в полицию? Но донос гадок, а донос на отца – тем более! Почему вы думаете, что я не отомстил за мою мать? Потому что он мой отец! Я не могу, не погубив свою душу, пролить его кровь, способствовать его гибели! В свое время герцог Филипп Добрый менял любовниц одну за другой, и Карл, его сын, не восставал против отца!

– Так вот чем вы себя успокаиваете? Однако насколько я знаю, ни одна из любовниц герцога Филиппа не умерла насильственной смертью, и распутство отца внушало сыну лишь отвращение, не более того!

Гуго устало вздохнул и шагнул в сторону, собираясь подойти к аббату Турпену, который погрузился в молитву неподалеку от них.

– Закончим этот разговор, нам никогда не прийти к согласию. Отцеубийство – самое страшное преступление в глазах Господа.

– А позволять гибнуть невинным женщинам, зная, кто убил уже не одну из них, – это не преступление?! У вас гуттаперчевая совесть, Гуго де Хагенталь, вот что я вам скажу!

– Мадам! Вы не смеете! Тем более в церкви!

– В моем возрасте я смею все! Каждый день я готова предстать перед Господом. У меня остался еще один вопрос. Последний! В самом скором времени священная для вас персона сочетается законным браком с несчастной девушкой, откровенно недалекой и явно не подозревающей о будущем, которое ее ожидает. Церемония, семейная жизнь будет проходить на ваших глазах, поскольку «Ферма» находится неподалеку от Гранльё. И вы будете спокойно ждать того дня, когда для несчастной пропоют «De profundis»^[475]? А ведь говорят, вы ее любите!

– Мало ли что говорят! Я никого не люблю!

– Понимаю, не любить гораздо удобнее. И понимаю, что нам больше нечего сказать друг другу. Но я все-таки скажу вам на прощание: если Мари-Анжелин дю План-Крепен будет найдена мертвой, ваш драгоценный родитель недолго будет наслаждаться радостями жизни. Он предстанет перед судом и даст отчет в своих злодеяниях. В нашей семье мужчины имеют обыкновение добиваться справедливости, а Мари-Анжелин им очень дорога.

Маркиза обошла молодого человека и преклонила колени на молитвенной скамеечке в первом ряду. Опустив голову, она перекрестилась, а потом закрыла лицо руками.

Закончив молиться, она обернулась и увидела рядом с собой аббата, с улыбкой смотревшего на нее.

– Вам не хочется получить отпущение грехов, дочь моя? Думаю, вы сейчас просили прощения у милосердного Господа за все те ужасы, что наговорили здесь, в Его доме.

– Что вам показалось ужасом, господин священник? Я напомнила несколько элементарных истин человеку, лишь обликом напоминающему мужчину!

– Вы ошибаетесь, уверяю вас, – с печалью отвечал священник. – Мужества молодому человеку не занимать. У меня есть тому прямые доказательства. Но не только его лицо, но и душа его тоже принадлежит тому давнему времени, когда гроза бушевала над Европой и люди с ужасом думали о Господнем гневе и вечном огне в аду. Гуго таков.

– Что же тогда он делает в миру?

– Вполне вероятно, настанет день, и он примет монашество. Но сейчас он еще не готов. Ну, так как же с вашими грехами?

– Вам кажется, они есть?

– А вам кажется, нет?

– Наверное, вы правы. И потом, бедняжка План-Крепен была бы так рада моей исповеди и причастию.

– Вы так ее зовете? По фамилии обычно зовут мужчин.

– Она совмещает в себе лучшие черты пылких юношей и вполне простительные женские слабости.

– Вы не забыли, что отпущение грехов начинается с покаяния?

– За кого вы меня принимаете, господин аббат? Я не слишком набожна, но основы знаю твердо.

– Ну, так приступим. In nomine Patris^[476]…

Священник поднял руку, а маркиза вновь преклонила колени на молитвенную скамеечку, склонила голову и стала читать молитву, такую привычную, что слова вылетали сами собой.

Исповедывалась маркиза нечасто. В последний раз это случилось перед Рождеством в церкви Святого Августина, которую она не слишком любила. Священник храма – щеголь, благоухавший духами «Несколько цветов» Убигана – не внушал ей доверия, и она преклонила колени в исповедальне только для того, чтобы порадовать План-Крепен.

Здесь, в старинной церковке в горах, все было по-другому: привычные слова вновь обрели смысл, гнев и смятение оставили душу маркизы. Она вернулась в усадьбу с облегченным сердцем, а там ее ожидал сюрприз. В малой гостиной маркиза увидела Клотильду, которая, обняв за плечи, утешала молодую девушку. Маркиза пригляделась и узнала Мари де Режий, причем та находилась в самом плачевном состоянии. Маркиза извинилась:

– Простите, – сказала она и хотела было закрыть дверь.

– Нет, нет, входите, дорогая! Думаю, даже нас двоих будет мало, чтобы утешить горе Мари.

– А что произошло?

– Я сама боялась за нее, но не хотела пугать: ее страшит будущий брак.

– Почему?

– Мари говорит, что ей просто страшно. Поверьте, Мари, госпожа де Соммьер желает вам только добра. Попробуем успокоиться, а потом здраво обо всем подумаем…

Призыв Клотильды не возымел никакого действия, он словно бы даже не коснулся слуха девушки, Мари продолжала цепляться за Клотильду, судорожно повторяя:

– Нет… нет… нет…

– У нее истерика, – вздохнула маркиза. – Без вмешательства со стороны не обойтись. Но я не решаюсь предложить ей целительных в таких случаях пощечин. Они ее напугают. Так что же? Может быть, рюмку бодрящего?

– Прошу вас, попросите принести! Я не могу сдвинуться с места. Сонетка слева от камина.

– Да, я заметила.

На звонок прибежал Гатьен, старый слуга, который не нуждался в лишних объяснениях.

– Я все понял, – сказал он с порога.

Он появился две минуты спустя с подносом, на котором стоял хрустальный графин с золотистой жидкостью и три рюмки.

– Помощь нужна мадемуазель де Режий, а не нам, – заметила Клотильда.

Гатьен с улыбкой ответил:

– Пусть мадемуазель извинит меня, но долговременный опыт мне подсказывает, что в подобных случаях страдающим персонам помогает сплоченность.

– Прекрасная мысль, – одобрила маркиза, взяла рюмку с золотистой жидкостью и поднесла к побелевшим губам Мари.

– Смелее, детка! Пейте!

– Что это? – пролепетала та.

– Столетний коньяк, – сообщила Клотильда. – Можете быть уверены, что он вас не убьет. Мы знакомы с ним столько лет!

– Если бы убил… Моим мучениям пришел бы конец…

– В столь юном возрасте? Вы что…

Маркиза де Соммьер хотела сказать «смеетесь», но вовремя удержалась.

Похоже, девушка крайне серьезно относилась к каждому своему слову. Маркиза помогла Мари выпить коньяк и только тогда заметила, что на ее щеке царапина, платье все в пыли, рукав фланелевой куртки разорван, рука тоже окровавлена.

– Еще разорван чулок и разбита коленка, – сообщила Клотильда.

– Что же с ней случилось?

– Упала с велосипеда. Поворачивая, врезалась в столб у наших ворот. Велосипед, похоже, пострадал еще сильнее, но мы займемся им позже. Когда я подняла ее, она обняла меня, прижалась и, плача, стала повторять, что ехала ко мне.

– Бедняжка так нервничала, что упала?

– Думаю, что так.

– Не повезло бедной девочке.

– Да, она хотела со мной поговорить. Долго не могла приехать, потом наконец решилась, и вот упала прямо перед нашими воротами. Конечно, я сразу прибежала, она бросилась мне на шею, стала умолять ее выслушать, а главное, оставить у себя, так как она всерьез расшиблась… Мы как раз говорили об этом, когда вы пришли. Признаюсь, я немного растеряна и не знаю, что делать.

– Думаю, для начала нужно заняться ее синяками и царапинами. Не думаю, что ее надо отправлять сейчас домой, пусть даже на машине. Видите, она сидит и стучит зубами? Настоящий нервный припадок. Давайте как можно скорее вызовем врача.

– Сейчас пошлю Гатьена за доктором Моруа. Он замечательный врач и надежный друг.

Дверь открылась, и вошел Лотарь.

– Что тут у вас происходит? Мари?

Сестра подтолкнула его обратно к двери.

– Мы все тебе объясним, но чуть попозже.

– А зачем посылать Гатьена к Моруа? Мари что, заболела?

– Можно сказать и так. Она упала, врезалась на велосипеде в столб.

– И поэтому ревет как корова?

– Выбирай, пожалуйста, выражения. Не поэтому. Она боится выходить замуж.

– Неужели? А ведь сияла как медный чайник! Еще бы! Заполучила в женихи мечту всех дамочек в округе, – проскрипел Лотарь.

– Одно дело мечты и сплетни, а другое дело – стать женой и покинуть родной дом, – заметила госпожа де Соммьер. – Мари сказала, что жених ей внушает страх, и она ничего не может с собой поделать.

– Можно было бы поверить, что ей не хочется замуж за Карла-Августа, потому что, говорят, они с Гуго были влюблены друг в друга. Но когда они явились к нам на праздник, то Мари была на седьмом небе от радости. Разве нет? Почему же все изменилось?

– Успокойся! Сейчас не время язвить. Сейчас ей нужен…

– Врач! Я понял. Ладно, иду за ним! Моруа живет рядом с де Режиями, так что зайду к старику и вразумлю его насчет замужества!

– Нет! Сейчас не до Режия! В первую очередь нужно поставить диагноз и, кто знает, может понадобиться больница.

– Хорошо! Я позвоню Моруа по телефону. Что скажет, то и будем делать. Но, наверное, стоит, не дожидаясь, уложить эту голубушку в постель!

– Сначала хорошенько вымыть! Ее словно достали из мусорного ящика!

Не прошло и четверти часа, как отмытая Мари со смазанными йодом царапинами лежала в удобной широкой постели в комнате для гостей, облаченная в ночную рубашку Клотильды с гирляндами незабудок, вышитыми крестиком. Только успели ее уложить, как пришел врач и поздоровался с обеими дамами, которые с нетерпением ждали его.

Доктор Моруа, человек лет пятидесяти, был сух как виноградная лоза и подвижен как белка. Он поставил на стул саквояж из черной кожи, взглянул на больную, которая, как только он вошел в комнату, крепко зажмурила глаза, и достал стетоскоп. Он подошел к постели, взял тоненькую ручку, молча измерил пульс и задал неожиданный вопрос:

– Ну что, Мари? Придумала себе новое развлечение?

Больная мгновенно раскрыла глаза, а обе дамы, Клотильда и маркиза, в один голос запротестовали. Но Клотильда замолчала, предоставив слово маркизе.

– Доктор! Девочка упала с велосипеда! Она вся в синяках! С ней случилась истерика.

– Она теряла сознание, доктор! Поэтому мы вас и вызвали, – подхватила Клотильда. – Мы за нее боимся!

– Да неужели?

– Поверьте, у нас есть основания!

– Хорошо. Для начала я ее осмотрю. Не поможете ли вы мне, мадемуазель Клотильда?

– С удовольствием, доктор!

Моруа с Клотильдой занялись больной, а госпожа де Соммьер в ожидании результатов осмотра села в кресло у окна, сочувствуя бедной девушке. Время от времени Мари испускала жалобный стон, а когда доктор засунул ей в рот ложку, чтобы посмотреть ей горло, отчаянно закашлялась.

– Вы же знаете, доктор! Я не выношу ложки! У меня сразу возникает позыв к рвоте. И у меня болит совсем не горло!

– Разумеется, не горло. А через пять минут возьмет и заболит горло. Никогда не знаешь, что у вас заболит, поэтому я осматриваю вас очень внимательно. И могу сказать с полной ответственностью, у вас именно то, что я и предполагал. Несколько царапин, синяков и больше никаких болезней. А теперь объясните мне, дорогая, с какой стати вы решили рискнуть своим велосипедом, направив его на столб, с которым, судя по следам на дороге, вам совершенно необязательно было встречаться. Не возражайте, милые дамы, я знаю, что говорю. Тут все свои. Я отлично знаю Мари, она спортивная девушка, хотя на вид этого не скажешь. С велосипедом своим она буквально срослась и могла бы участвовать в гонках «Тур де Франс». Поэтому, извольте признаться: вы ведь нарочно упали, чтобы заработать синяки и царапины?

Из алькова, где стояла кровать, донесся голос Мари:

– Да, я сделала это нарочно.

Все три головы повернулись к ней.

– Я в этом ни секунды не сомневался, – сказал доктор.

– Зачем же вы это сделали, Мари? – со вздохом спросила Клотильда.

– Мы и сами можем догадаться, – ответила маркиза де Соммьер, позволив себе роскошь улыбнуться. – В замке Гранльё готовятся к свадьбе, а Мари совсем не хочется выходить замуж.

– Почему? – поинтересовался доктор.

– Она утверждает, что боится своего жениха.

– Но большинство женщин нашего города находят его очаровательным.

– Получается, что она принадлежит к меньшинству. Мужчине трудно понять такие нюансы, – уронила маркиза.

– Но, маркиза, все мы здравомыслящие люди. Я вообще не вижу, в чем проблема. Если Мари не хочет выходить замуж, проще всего сообщить об этом ее родному отцу. Голова у него, конечно, затуманена парами, но две-три ясно изложенные мысли он усвоить вполне способен.

– Но не способен расстаться с одной-единственной, которая прочно засела в его голове! – горестно воскликнула Мари. – Карл-Август богат! Он купил Гранльё! Вот что для него главное!

– Погодите, при чем тут богатство Карла-Августа? – вмешалась Клотильда. – Я всегда считала, что вы далеко не бедны. Ваша покойная мать оставила вам солидное состояние.

– Отец хочет, чтобы у меня был богатый муж! А мне все равно, богатый он или бедный! Я не хочу за него замуж! Я… Я люблю другого! И не спрашивайте меня! Я все равно ничего больше не скажу! – «больная» разрыдалась и уткнулась лицом в подушки.

Она рыдала, а доктор и обе дамы смотрели на нее. Рыдания становились все громче, тело конвульсивно подергивалось. Моруа подошел к кровати, твердой рукой повернул Мари к себе и влепил ей пощечину, которая… мгновенно ее успокоила.

– Прискорбно, но это единственное средство мгновенно избавиться от истерики. И не вздумайте снова рыдать, Мари, иначе получите еще одну оплеуху. Время идет, меня ждут больные, нам нужно принять в отношении вас решение. Вы можете несколько дней подержать эту девицу у себя, мадемуазель Клотильда?

– Вы знаете, дом у нас большой…

– И знаю, что очень гостеприимный…

– И если брат не будет возражать, то…

– Но сначала нужно спросить мнение брата, – заключила маркиза.

Лотарь, вздохнув, дал согласие, ему не хотелось отказывать сестре. Про себя он решил, что непредвиденная оказия дает ему возможность изучить «феномен семейки Режий».

А тетя Амели, не собираясь ни с кем делиться своими намерениями, решила постараться завоевать доверие взбунтовавшейся невесты. Почему-то она надеялась, что признание Мари приблизит ее к решению загадки таинственного исчезновения План-Крепен. Ведь пока они не продвинулись в своих поисках ни на шаг! А ради того, чтобы отыскать дорогого своего «оруженосца», маркиза готова была продать душу дьяволу!

Когда гости и хозяева собрались в столовой за полуденным завтраком и Клотильда объявила, что у них в доме появилась еще одна гостья, маркиза словом не обмолвилась о своих планах и надеждах.

– Но вот что меня смущает, – внезапно заявил Лотарь, выходя из состояния задумчивости, – уже полдень, а папаша Мари до сих пор к нам не явился и не орет у нас под дверью.

– Вы бы стали орать? – поинтересовался Адальбер.

– Всенепременно! Кто бы мог перенести без возражений тот факт, что твое родное детя находится в доме, откуда тебя не так давно прилюдно выставили? А если ты молчишь, то можно предполагать, что у тебя имеются особые намерения.

– Какие же?

Маркиза взяла на себя труд объяснить, какие именно.

– Поместить в стане врага трогательного «шпиона» и с его помощью выведать, что в этом стане творится.

– Вы считаете, что Режий способен задумать столь сложную интригу? – усомнилась Клотильда. – Человек с головой, затуманенной парами, как отозвался о нем доктор Моруа?

– Но голова его будущего зятя ничем не затуманена, мы все это прекрасно знаем, – угрюмо пробурчал Лотарь.

– И все-таки нервный срыв, который мы с Клотильдой наблюдали, не показался мне комедией, – вновь заговорила маркиза. – Девочка боится всерьез, если только среди ее предков не было великих актеров. Напомню, что она сразу призналась, что упала с велосипеда намеренно. Для хорошенькой девушки такой поступок – своего рода героизм.

Лотарь передернул плечами:

– После визита Моруа нам нужно было вызвать «Скорую помощь» и отправить ее в больницу.

– Вряд ли для больницы подойдет диагноз: отказ выходить замуж за выбранного отцом жениха, потому что он внушает смертельный страх, – напомнила маркиза.

Альдо решил поддержать Лотаря. Все эта история ему почему-то очень не нравилась.

– Мне кажется, для сомнений есть все основания. А когда собираются тучи, лучше вооружиться зонтом. Таково мое мнение.

– И закрыть двери, которые сейчас перед ней распахнулись? – с упреком спросила племянника тетя Амели. – А ведь свадьба приближается!.. И мы понимаем, что страхи девушки возникли не на пустом месте!

Лотарь, не скрывая раздражения, спросил:

– Но мы-то как можем помешать этой свадьбе? Как только Мари придет в себя, мы должны будем отправить ее домой, разве нет? В противном случае Режий просто-напросто пришлет за ней жандармов!

– Жандармов? Весь город, и де Режий в том числе, знает, что капитан Вердо твой друг детства. Пары парами, но полным идиотом он пока еще не стал.

– Идиотом, вполне возможно, и нет, но орудием в чужих руках, безусловно, – негромко высказал свое мнение Адальбер. – Когда мы видели его в день трехсотлетия, у меня возникло впечатление, что не он хозяин в собственном доме. И если его дочь не хочет выходить замуж за Карла-Августа из-за страха, который он ей внушает, то мне трудно себе представить, что тщедушный хилый старичок будет ей возражать. Скандалы и препирательства ему уже не по силам.

– А вот здесь вы ошибаетесь, – отозвалась Клотильда. – Мы его знаем давно, он тот еще упрямец, и точно таким же был его отец. Если дочь пошла против его воли, то она может ждать больших неприятностей.

– Хорошо, но зачем тогда было доводить дело до обручения и только тогда начать сопротивляться? Мне показалось, что она гордится полученным кольцом. И не будем забывать о той особой власти, какую этот человек имеет над женщинами.

– Но не над Мари, – не согласилась Клотильда. – Он не только не подчинил ее себе, она его боится. И к тому же призналась, что любит другого.

– Признание – не большая новость. Весь город знает, что она влюблена в Гуго, – проворчал Лотарь. – Но, как я понимаю, эту историю мужчины уже разрешили между собой.

– Мужчины разрешили, а женщина нет. А если Мари влюбилась в кого-то третьего, то возникает совсем новая история.

Лотарь что-то пробормотал сквозь зубы, потом пробурчал вслух:

– Она будет рассказывать все, что угодно, лишь бы выпутаться из этой истории. Ты прекрасно знаешь, что она не слишком хитра. Вот и сейчас она городит всякую ерунду. Начать с дурацкой идеи упасть с велосипеда у наших ворот, рискуя сломать себе шею! Скажи на милость, почему именно у наших? Де Режий – старинная семья, у них здесь полно родственников, и я спрашиваю: с чего вдруг мы?

– Во-первых, совсем не полно, а во-вторых, я думаю, из-за редкого ощущения надежности, которое мы… я хотела сказать, ты внушаешь, – мягко проговорила Клотильда. – Думаю, на ее внезапное решение повлияло впечатление, оставленное нашим праздником. В памяти Мари отдельные фрагменты слились воедино: твое решительное поведение, обилие друзей вокруг… Она поняла, что в нашем краю мы сами, наш дом, обладают особой весомостью, и постучалась в нашу, то есть в твою дверь.

– А вы и в самом деле были истинным героем дня, профессор, – подхватил Адальбер с широкой улыбкой. – Все собравшиеся не сводили с вас глаз, вы были поистине великолепны. Уверен, это произвело неизгладимое впечатление на сердце застенчивой девочки. Не говорю уж, что ваш прекрасный дом, где нам всем так уютно, не идет ни в какое сравнение с Гранльё. А по сравнению с драгоценностями мадемуазель Клотильды, ее кольцо наверняка показалось Мари… простоватым.

– Что за глупости! – пробурчал профессор, залпом опрокинув рюмку арбуа. – Не приписывайте мне роль Ромео! Вот уж для чего я никак не гожусь!

– Ну, не знаю, – вздохнула сестра. – Все бывает на свете, у сердца свои законы.

– Довольно! – рявкнул Лотарь, стукнув кулаком по столу. – Не болтайте глупостей! Я чувствую себя идиотом уже потому, что за нашим столом возможны подобные разговоры! Поговорим о чем-нибудь другом!

Госпожа де Соммьер подняла руку.

– Позвольте еще одну секундочку, – попросила она.

– Почему бы и нет? Раз уж мы забрели в эти дебри…

– Случается, бог знает, по какой причине, мне удается расположить к себе молодых людей…

– И не только молодых, – улыбнулась Клотильда.

– Я пробуждаю в них чувство доверия…

– Мне кажется, я поняла вашу мысль. Вы хотите попробовать вызвать Мари на откровенность. Если, конечно, получится…

– Да, мне кажется, что мой возраст, опыт и, возможно, манеры…

– Не сомневайтесь, – закивала головой Клотильда. – Вы способны творить чудеса! Мой брат, который охотно соблюдает правила хорошего тона, ну разве не чудо? И знаете, что я подумала: поеду-ка я сегодня после обеда в Понтарлье за покупками, так что чай вы будете пить вдвоем с Мари.

– Прекрасная мысль! Мы попьем чай у нее в комнате. А пока пусть она отдыхает.

В половине пятого госпожа де Соммьер в сопровождении горничной с подносом, полным всяких лакомств, поднялась в комнату беглянки. Девушка, обхватив колени, сидела на кровати и явно грустила.

– Я рада, что вы не спите, – весело воскликнула маркиза. – А я-то боялась вас побеспокоить! Отдохнули немного?

– Немного! Совсем чуть-чуть. Я ведь даже ночью почти не сплю.

– В вашем возрасте плохой сон – редкость. Молодым обычно сладко спится. Верно, вас пугает замужество? Уверена, в нем все дело, даже спрашивать не стоит. А сегодня другая причина: вы так упали! Очень больно?

– Так и жжет, хотя мне все раны смазали мазью. У меня, наверное, страшно изуродовано лицо.

Маркиза улыбнулась и принялась поправлять подушки за спиной Мари.

– Если вас волнует ваша внешность, то это хороший симптом. Значит, вы очень скоро поправитесь.

Мари подняла на маркизу тусклые глаза, которые словно бы позабыли, что недавно сияли голубизной.

– Не думаю. Ушибы, конечно, заживут, но рана в моем сердце останется. Что со мной будет, я не знаю.

– А если мы спокойно обсудим, чем можно вам помочь, за душистым чаем и вкусными печеньями, которые прислала вам мадемуазель Клотильда? Кстати, она просила перед вами извиниться, ей пришлось поехать в Понтарлье повидать нотариуса.

Упомянув нотариуса, старая дама изумилась про себя неожиданно открывшейся у нее способности лгать не задумываясь. Что за нотариус – о нем и речи не было! Клотильда же вообще раздумала ехать за покупками и спокойно себе отдыхала у себя в комнате!

Но маркиза взяла и упомянула именно о нотариусе, говоря с отчаявшейся девушкой, которая задумала убежать от нежеланной судьбы. А «душистый чай»? Да маркиза терпеть не могла этой английской водички и давным-давно заменила ее шампанским. «Мальчики» не удержались бы от смеха, глядя, как она наполняет старинные прекрасные чашки из прозрачного китайского фарфора, которые делали честь вкусу и богатству хозяек именияВодре-Шомар, желтой водой! Но самым печальным было то, что ей предстояло эту жидкость выпить!

Но ее ожидало еще одно испытание, и маркиза перенесла его с кротостью, достойной ангела.

– Извините меня, но я не люблю чай, – сообщила девушка в ответ.

«А сразу вы не могли мне об этом сказать?» – подумала про себя маркиза, но не сочла нужным огорчать упреком бедняжку, которая оказалась ее единомышленницей.

– А шоколад вы любите? – спросила маркиза.

– Очень, – вздохнула пострадавшая.

Не прошло и десяти минут, как все было улажено. Чудесный розовый фарфор заменили не менее чудесным синим севрским, небольшие чашки – гораздо более вместительными, а чайник с чаем – сосудом с дымящимся шоколадом. Маркиза со вздохом облегчения принялась намазывать маслом тартинки, искусно резать пирог с миндалем и слойку с ванильным кремом. Несколько минут обе молча наслаждались шоколадом с пирожными. Мари, пропустившая обед, отдала должное сладостям, на которые так падко детство, столь недалекое от этой юной девушки.

Покончив с едой, госпожа де Соммьер поправила подушки, смахнула крошки с простыни и одеяла и поставила свое кресло так, чтобы хорошенько видеть уютно свернувшуюся Мари. Мари слегка потянулась, давая понять, что готова задремать. Маркиза поняла, что промедление смерти подобно. И пошла в наступление, постаравшись смягчить атаку лаской.

– А теперь почему бы нам не поговорить без утаек, милая Мари?

– О чем?

– О вашем будущем, детка. Будущем, которое ждет вас за стенами этой комнаты.

– Да, я понимаю, мне не позволят здесь долго оставаться!

– Несколько дней вам обеспечены. И вы даже себе не представляете, сколько блага могут принести эти несколько дней, если их использовать разумно.

– Вы так думаете?

– Конечно, иначе меня бы здесь не было. Давайте поговорим о вас и вашем замужестве, в котором, похоже, и заключается причина ваших несчастий, намеренных и непреднамеренных. Начнем с того, что все жители городка и – мы тут не исключение – разделились на две партии. Одни уверены, что предстоящий брак вас более чем устраивает из-за… Скажем, из-за удивительного успеха, которым пользуется барон Карл-Август фон Хагенталь у прекрасного пола, несмотря на свой возраст.

– Я не понимаю, чем барон может нравиться. Во-первых, он вдвое старше меня, а во-вторых, занят исключительно собой, и это меня удручает.

– Могу вас понять. Кое-что мы прояснили. Пойдемте дальше. Вторая половина античного хора поет о вашей склонности к сыну барона, Гуго, и я охотно признаюсь, что присоединилась к ней. Сын – не отец, по возрасту он к вам гораздо ближе, привлекает к себе некой загадочностью и пользуется расположением людей как в городе, так и в деревне. Мне трудно понять, почему ваш отец остановил свой выбор на отце. Сын – романтический герой в полном смысле этого слова, и мне кажется вполне естественным, что молодая девушка превратила его в принца своей мечты.

– Да, какое-то время я мечтала о Гуго, но совсем недолго. Понимаете, у него очень странная манера разговаривать, он всегда смотрит куда-то поверх твоей головы. И у меня возникло ощущение, что мы для него не существуем.

Маркиза сдержала улыбку. Девчушка, которую все привыкли считать недалекой глупышкой, на деле куда умнее, чем кажется.

– Но если вам не нравится ни тот ни другой, а ваше сердце тем не менее не свободно, значит, совершенно очевидно, что есть кто-то третий…

– Да, конечно.

Мари взяла слойку и с нескрываемым удовольствием принялась ее есть. Госпожа де Соммьер взглянула на нее и не стала мешать ее удовольствию. Налила себе еще немного шоколада, нашла его слишком остывшим и слишком сладким и пожалела про себя, что рядом нет «мальчиков» и не у кого попросить сигарету. Мари наконец съела слойку, и маркиза, вздохнув, снова заговорила:

– Видит бог, я бы очень хотела помочь вам, милая девочка, но, к сожалению, знакома в ваших краях только с супрефектом, с капитаном Вердо и нашим дорогим общим другом и хозяином, а эти люди вряд ли могут оказать вам необходимую помощь. Мадемуазель Клотильда, наверное, будет для вас гораздо полезнее. Именно в расчете на нее вы и выбрали для своего приключения с велосипедом ворота этого дома. Или героем вашей мечты стал ее брат? Хотя лично я об этом бы и не подумала.

В ответ послышался смущенный смешок, и маркиза взглянула на девушку с немалым удивлением.

– Неужели он? – произнесла она шепотом.

– Нет, нет, – покачала головой Мари, но вид у нее был по-прежнему смущенный, и она принялась подбирать вилочкой с тарелки крошки от пирожного, потом кашлянула и сказала:

– Признаюсь, я не случайно выбрала этот красивый уютный дом.

– Вы открыли свою тайну Клотильде?

– Ннет… Не получилось. Мне бы хотелось поговорить о ней с вами, мадам. Вы ободрили меня, сказав, что хотели бы мне помочь, и я не могу не воспользоваться счастливым случаем. Вы знаете того, о ком я думаю, лучше всех других! Он же ваш родственник, – прошептала Мари совсем тихо.

«Господь милосердный! – взмолилась про себя тетя Амели. – Только этого нам не хватало! Альдо! И сколько неприятностей может из этого воспоследовать! Необходимо сразу же что-то предпринять и все объяснить этой бедняжке!»

Маркиза хорошенько откашлялась и заговорила:

– Мне трудно в это поверить. Вы даже не знакомы. На праздник, единственный, собственно, вечер, где могло бы зародиться ваше чувство, вы не попали…

– Да, это так. Но Понтарлье совсем небольшой городок, и я часто видела его, когда он меня даже не замечал, и я поняла, что люблю его, – призналась Мари с обезоруживающим простодушием.

– Господи, Боже мой! Я думаю, вы понимаете, что тут я никак не могу вам помочь! И я уверена, вам известно, что он женат, что у него дети и он…

– Нет! Нет! – вскричала Мари. – Вы ошиблись! Я совсем не имела в виду князя Морозини, хотя он красавец с безупречными манерами. Он произвел на меня большое впечатление, но он так плохо обошелся с нами, когда мы пришли на праздник…

– Так значит, не князь? Но тогда…

– «Не он, так, значит, брат его», – с улыбкой произнесла Мари, которая, как видно, учила в школе басню Лафонтена про ягненка. – Только никому не говорите, сохраните мою тайну. Сначала мне нужно покончить с нелепой помолвкой. Или вы считаете, что лучше ему уже все сказать?

– Кому? – переспросила госпожа де Соммьер, чувствуя, что почва уходит из-под ее ног.

– Ему! Моему герою, необыкновенному человеку. Он уже не юноша, и вряд ли может предположить, что такая молодая девушка, как я, может его полюбить. Вы ведь понимаете меня, мадам?

– Я? Целиком и полностью.

Маркиза судорожно пыталась сообразить, что может воспоследовать из этой неожиданной новости. Ее не слишком удивило, что Адальбер тронул девичье сердце, но ситуация усложнялась на глазах. Жители городка твердо усвоили, что сердце и руку прелестной Мари оспаривали друг у друга отец и сын. Отец победил. Конфликт уладился. Вскоре возникнет новый скандал: разрыв помолвки накануне свадьбы. И если станет известно, что виной всему чужак-парижанин… Холодные мурашки побежали по спине маркизы.

Мари настойчиво повторила:

– Но ведь вы никому не скажете о моем секрете, правда, мадам?

– Не могу ничего обещать. А что вы собираетесь делать ввиду предстоящей свадьбы?

Мари насупила брови:

– Постараюсь как можно дольше остаться здесь. Тот, кого я люблю…

– Называйте его Адальбер, так будет гораздо короче.

– Да, конечно. У него такое чудесное имя. Адальбер, – начала она и покраснела до корней волос, – не представляет себе моих чувств, и, возможно, было бы лучше сообщить ему о них, чтобы мы могли настроить наши сердца в унисон и рука об руку противостоять гневу моего отца. Но отец быстро успокоится, поскольку речь идет о знаменитом ученом. А вот Карл-Август… Его гнев, его озлобление… Я не хочу, чтобы все привело к чему-то опасному, к дуэли, например.

Безапелляционные рассуждения юной девы о будущей жизни с Адальбером на несколько минут погрузили маркизу в ступор: Мари говорила об этом без тени сомнения, как о деле решенном. Тете Амели очень хотелось отвесить ей пару отрезвляющих оплеух, чтобы голова бедняжки встала на место, но, разумеется, она не сделала ничего подобного, наоборот, попробовала ей подыграть.

– Мне кажется, кроме ваших сердечных чувств у вашего героя тоже есть чувства, – начала мадам де Соммьер. – Простите за вмешательство, но вы не думаете, что начать нужно с выяснения, как отнесется к вашему признанию заинтересованное лицо.

– Он будет приятно удивлен, – без тени сомнения заявила милая девушка. – Я молода, а он уже в зрелом возрасте. К тому же я хороша собой, разве нет? Во всяком случае, все так говорят.

И Мари с явным удовольствием полюбовалась своей ручкой, на которой сияло кольцо с сапфиром – знак ее обручения.

Госпожа де Соммьер не смогла удержаться от язвительности:

– Спору нет, именно так и думает человек, который надел вам на палец это колечко. Но прежде, чем думать о новом замужестве…

– А как вы думаете, Адальбер, узнав о моих чувствах, сразу предложит мне быть его женой?

– Ничего не могу сказать вам на этот счет. Адальбер мне близок и дорог так же, как и мой племянник, Морозини, но я ничего не знаю о его сердечной жизни. Но позвольте мне высказать мою мысль до конца. Я считаю, что вам нужно избавиться от нежеланного для вас брака вне зависимости от надежд на следующий, который весьма и весьма проблематичен. Адальбер – закоренелый холостяк.

– Именно такие мужчины становятся самыми лучшими мужьями!

Отнюдь не ангельскому терпению маркизы пришел конец.

– Вы будете меня слушать или нет?

– Ну… да, конечно!

– Прекрасно! Отложите в сторону ваши прекрасные мечты и ни во что не вмешивайтесь. Я и мои родственники приехали сюда по важному делу, и свадебные фанфары нам совершенно не ко времени, потому что речь идет о жизни и смерти. Ничего пока не предпринимайте и не открывайте своих тайн до тех пор, пока наше дело не завершится. Лечитесь и сохраняйте душевное спокойствие.

В дверь осторожно постучались, и в комнату заглянула горничная.

– Господа вернулись, – сообщила она, – и спрашивают, не соблаговолит ли госпожа маркиза прийти к ним в библиотеку.

– Сейчас спущусь, – пообещала маркиза и, повернувшись к Мари, сказала: – Отдыхайте, дорогая, и постарайтесь забыть о своих неприятностях. Хотя бы ненадолго.

Госпожа де Соммьер вышла, осторожно закрыла за собой дверь и глубоко вздохнула один раз, второй и третий. Немного успокоившись, она направилась к лестнице, в низу которой ее ждал обеспокоенный Альдо.

– Идемте, – сказал он, подавая ей руку. – Вы нам очень нужны.

– Сегодня я нужна всем, – улыбнулась маркиза. – Похоже, сегодня мой день.

Она говорила с оживлением, но чувствовала себя скорее подавленной, и это неприятное чувство еще более усилилось, когда она вошла в просторную комнату, заставленную книжными шкафами, и взглянула на Лотаря, сидящего у письменного стола, а потом на Адальбера, который расхаживал по ковру туда и обратно.

– Что случилась? – спросила маркиза, стараясь всеми силами сохранить спокойствие, но, предчувствуя, что ее ждут какие-то очень неприятные новости.

Альдо усадил ее в большое старинное кресло, взял из рук Лотаря письмо и передал ей. Сердце маркизы сжалось, она не воспользовалась любимым лорнетом с изумрудами, а потрудилась достать очки. И стала читать отпечатанное на машинке анонимное письмо.

«Предвыборная кампания неуместна. Та, которую вы ищете, жива и здорова, но по-прежнему в моей власти, что, разумеется, не будет длиться вечно. Она будет вам возвращена, но не за жалкую сумму в двадцать тысяч франков, а…

Скажем за некоторую долю тех таинственных сокровищ, которые, по слухам, находятся в монастыре Одиноких. У вас есть три дня на размышления. В случае отказа я могу потребовать у вас и голубой бриллиант из талисмана Карла, для чего вам потребуется куда больше времени, а моя заложница оплатит собственной жизнью каждый лишний день ожидания. Условия передачи будут оговорены особо. Мои наилучшие вам пожелания».

(обратно) (обратно)

Часть вторая Общество Золотого руна

Глава 6 Неведомо где

Ни угрожающие, ни многообещающие объявления не привели ни к каким результатам. Расклеенные афиши, обещающие вознаграждение, исчезли так же быстро, как и первые, оставив у хозяев и гостей Водре-Шомар чувство разочарования и тревоги.

В голову приходило два заключения. Но какое из них верное? Беглянки могло уже не быть в живых. Об этом никто не хотел даже и думать. Она могла находиться совсем в других краях. Тогда где именно?

Письмо, которое прочитала маркиза, было полезно хотя бы тем, что развеивало первое, самое страшное предположение. Хотя и не до конца. Разве можно быть уверенными в правдивости злодеев?

Оставалось второе. Но Франция так велика. А если прибавить еще и Швейцарию, которая сразу приходила на ум, и Австрию, откуда был родом предполагаемый похититель, и Бельгию, где он часто бывал, и Голландию. Да и вообще всю Европу… Предъявленные требования были невероятными, если не сказать, безумными, значит, и самые невероятные предположения тоже могли оказаться реальностью…

Между тем Мари-Анжелин дю План-Крепен была не только жива и здорова, но и находилась совсем не так далеко, как предполагали ее близкие. Однако сама она об этом не подозревала.

Она покинула Париж, взяв с собой драгоценное письмо, написанное человеком, которого безумно полюбила, и великолепный рубин, похитив его у Альдо. В сумочке еще лежал билет на поезд в первый класс, заказанный для нее на имя госпожи Видаль, что вызвало у Мари-Анжелин невольную улыбку. Она ни о чем не раздумывала, не рассуждала и чувствовала только всепоглощающий восторг: «Он» наконец-то в ней нуждается. «Он» наконец-то сожалеет, что был так суров. «Он» наконец-то зовет ее на помощь, прося прощения за то, что вынуждает ее разделить с ним опасность, но не сомневаясь, что она найдет возможность находиться рядом с ним. Большего счастья Мари-Анжелин представить себе не могла. Она будет рядом с тем, кого называла про себя «своим возлюбленным господином».

Охваченная эйфорией, План-Крепен совершенно спокойно забрала у Альдо рубин, не чувствуя ни малейших угрызений совести. Да и с какой стати они могли возникнуть, если Альдо собирался его подарить Морицу Кледерману, своему несметно богатому тестю? Наоборот, она была горда совершенным подвигом: ей удалось проникнуть в комнату Альдо и достать рубин из бумажника так тихо, что он не пошевелил ни единой ресничкой. Она побывала и на шестичасовой мессе в соборе Святого Августина и попросила Господа благословить ее. Главным для нее было то, что она наконец-то будет рядом с тем, кого полюбила, о чем втайне только и мечтала. И если их обоих ожидала смерть, она была к ней готова и даже считала лучшим исходом.

На мессе она сидела в глубине церкви, а не вместе со своими приятельницами, с которыми обычно встречалась поутру, и ушла раньше, чем священник провозгласил: «Ita messa est!»^[477] и прежде, чем Эжени Генон, кухарка принцессы Дамиани, чрезмерно удивилась и даже была задета поведением Мари-Анжелин. План-Крепен обошлась без обычных утренних разговоров, вышла из церкви, остановила первое попавшееся такси и отправилась на Восточный вокзал, как было указано в ее билете, который прислали ей по почте десять дней назад.

Про себя она радовалась, что едет не в Понтарлье, а в Безансон, город-крепость, столицу Франш-Конте, где несравненно больше жителей, чем в маленьком горном городке и где гораздо легче затеряться. Если ее будут искать, несмотря на ее предупреждение – а внутренний голос ей подсказывал, что так оно и будет, – то будут искать совсем в другой стороне.

В письме было сказано, что на вокзале у выхода ее будет ждать надежный человек, которому она может довериться. Так оно и было. Как только ей прокомпостировали билет – разумеется, билет был только в одну сторону, как к ней подошла пожилая женщина в черном, как обычно одеваются в провинции, и взяла ее под руку.

– Вы везете то, о чем вас просили? – спросила женщина.

– Конечно!

– Вот и хорошо.

Женщина провела ее через суетливую привокзальную площадь к стоящему в стороне небольшому серому автомобилю, за рулем которого их ждал шофер. Путешественнице трудно было рассмотреть его лицо из-за обильной растительности. Борода, усы, густые брови, волосы и надвинутая на глаза каскетка. Выделялся разве что только нос. Шофер сидел, положив руки на руль, и даже не повернул головы, когда женщина открыла дверцу, помогла сесть своей спутнице и сказала:

– Можем ехать.

Шофер кивнул, зажег фары и включил мотор. Хмурый день клонился к вечеру, сгущались сумерки. Мари-Анжелин, на которую тут же надели темные очки, сидела на заднем сиденье салона с задвинутыми шторами, так что практически ничего не видела. Она попробовала снять их, спросила:

– К чему такие предосторожности? Я все равно не знаю здешних мест.

– Зная, откуда мы уехали, вы и так знаете слишком много, – ответила женщина. – К тому же на дороге много указателей.

План-Крепен хотела спросить, далеко ли они едут, но вовремя удержалась. Все равно она не получила бы ответа и поэтому предпочла смиренно путешествовать в темноте. Будучи по натуре оптимисткой, она даже в этих предосторожностях отыскала положительную сторону. Если так не хотят, чтобы она узнала дорогу, значит, она должна остаться живой после того, как выполнит свою миссию. А ведь исход остается под вопросом. Завладев третьим рубином, владелец двух остальных вовсе не будет заинтересован оставлять ее в живых. Или он надеется получить выкуп у ее родственников, известных богатством и коллекцией исторических драгоценностей? А Гуго, в каком положении он?

Пока Мари-Анжелин ехала в поезде, она только и думала о соперничестве отца и сына из-за молоденькой Мари де Режий, но теперь, добравшись до места, постаралась отвлечься от неприятных мыслей и надеялась использовать любую возможность, чтобы задержаться в этих краях как можно дольше. Почему-то ей казалось, что Господь Бог услышит все ее молитвы.

Сейчас все ее помыслы касались самых земных вещей: она страшно проголодалась и очень хотела пить. В поезде, на котором она ехала, по каким-то причинам не было вагона-ресторана. А короткий визит в туалет в поезде открыл ей, что вода из-под крана на железной дороге имеет отвратительный вкус. Прибыв в Безансон, Мари-Анжелин тешила себя надеждой, что в привокзальном буфете выпьет кофе с круассаном, но не решилась. Ожидающие ее люди могли оказаться нетерпеливыми, и это привело бы к самым нежелательным последствиям.

Теперь она покорно терпела выпавшие на ее долю тяготы, решив, что если эти люди решили сделать ее заложницей, то рано или поздно они ее накормят.

В темных очках она словно бы ослепла и решила закрыть глаза, но потом подумала, что дремать нельзя, что она должна быть постоянно начеку. И в первую очередь ей все-таки следует сообразить, в какую сторону они едут. Но везли ее не простодушные малыши. Отправившись с привокзальной площади и проехав по небольшой улице, шофер три или четыре раз объехал по кругу еще одну площадь и только потом свернул в нужном направлении. Бедная пассажирка была обречена на слепоту как в прямом, так и в переносном смысле.

Автомобиль мчался то в гору, то под гору, следуя капризам дороги, примерно часа два, в чем План-Крепен убедилась, когда сумела посмотреть на часы. Автомобиль остановился, и она вышла, оказавшись на земле, поросшей травой. Женщина взяла ее под руку с одной стороны, шофер с другой.

– Мы приехали, – сообщила женщина. – Мы проводим вас в вашу комнату, где вы сможете отдохнуть.

– Я не устала, я проголодалась и очень хочу пить.

– Разумеется, вас ждет ужин. Пойдемте.

И они по двум выщербленным ступенькам поднялись к двери и вошли в помещение, замощенное вначале плиткой, а дальше соломенными матами. Смолистая свежесть, которой, как видно, веяло от близкого елового бора, и которую с таким удовольствием вдыхала «гостья», сменилась теперь запахом капустного супа. Но «гостья» обрадовалась и ему: она была так голодна, что могла бы, заворчав, отнять кость у собаки.

– Как вкусно пахнет! – не удержалась от довольно искренней похвалы Мари-Анжелин.

– Ужин вам подадут в комнату.

Что ж, уморить ее голодом не собираются, уже неплохо. Они миновали помещение, которое было, очевидно, кухней. На пороге следующей комнаты шофер, который крепко держал План-Крепен слева, отпустил ее.

– Ступайте осторожно, лестница винтовая, узкая, перила справа. Я буду идти сзади вас, – предупредила женщина.

Они поднялись вверх на три этажа, не меньше, так что комната, как видно, располагалась в старинной башне. Высокие каменные ступени были истерты временем и ногами. Мари-Анжелин насчитала сорок ступеней, когда они наконец остановились.

– Вот вы и на месте, – сказала женщина, отворяя свободной рукой дверь. – Пройдите немного вперед, и я сниму с вас очки.

Нельзя сказать, чтобы в комнате было очень светло, но и к этому свету Мари-Анжелин нужно было привыкнуть. Она заморгала, сняла перчатки, сунула их в карман и хорошенько протерла глаза. Теперь она могла осмотреться. Она стояла в квадратной комнате с деревянной мебелью и древними каменными стенами. Подоконник квадратного окна свидетельствовал о непомерной толщине стен. Два железных прута крестом делили окно на четыре части. Да, ей предстояло жить в старинной башне. Интересно, сколько времени?

Но жить в этой комнате было можно, в ней было все необходимое. Дубовая кровать с матрасом, простынями – грубыми, но все-таки простынями, – подушкой, валиком, одеялом и периной. Более того, неожиданная роскошь – возле кровати коврик, правда, больше похожий на дерюгу. У изголовья ночной столик, и на нем стоит керосиновая лампа. Посередине – круглый стол с подсвечником и связкой свечей. В углу конторка, какие так любили в прошлые века, а перед ней стул с соломенным сиденьем. Доска у конторки опущена и видно, что там есть бумага и перья. У двери «умывальник», который «гостья» при других обстоятельствах сочла бы весьма обветшалым, но теперь была очень рада и тазу на столике, и добротному фаянсовому кувшину.

– Здесь у вас есть все необходимое, – сообщила Мари-Анжелин ее спутница. – По крайней мере, мне так кажется. Если вам что-то понадобится, рядом с кроватью стоит колокольчик. Вам достаточно только позвонить. Сейчас вам подадут ужин.

План-Крепен подошла к ночному столику и открыла его, он был пуст.

– Но что мне делать в случае физиологической необходимости? – бесстрастно осведомилась она.

– Ой, правда! Я забыла. Прошу меня извинить.

Женщина открыла маленькую дверку, раздвинув занавеси позади кровати, за дверкой находилось сооружение, похожее на деревенскую лавочку, сбитую из досок, с крышкой посередине. Крышка прикрывала дыру, которая заканчивалась, скорее всего, в самом низу башни.

– Хорошо, я поняла, – ледяным тоном откликнулась Мари-Анжелин. – Я предпочла бы обойтись без головокружительных экспериментов. Надеюсь, что в жару запах смолы одолеет все другие.

– В здешних местах фермеры используют все отходы. На нашей ферме тоже так поступают, но мы еще пользуемся известью.

– Ах, вот оно что! А это уютное местечко, получается, используется круглый год?

– Вы задаете слишком много вопросов, мадемуазель, – сухо отозвалась женщина. – Вам так же, как мне, ничего не остается, как подчиняться полученным распоряжениям. А что касается вопросов, то я тоже осмелюсь задать вам вопрос: вы привезли то, о чем вас просили?

– А иначе, зачем бы я стала приезжать?

– Извольте отдать мне то, что вы привезли.

– Вам?

– Разумеется, мне. Разве тут есть еще кто-нибудь?

– Я отдам его тому, кто написал мне письмо. На его призыв… Отчаянный, я бы сказала, я ответила, совершив самый постыдный в моей жизни поступок, обокрав моего дорогого друга и родственника. Поэтому только ему я отдам то, что привезла.

– Как вы это себе представляете? Думаю, для вас не секрет, что его заставили написать вам письмо. Сам бы он никогда не попросил помощи у дамы.

– Да, конечно, я понимаю. Но пусть его «заставят» приехать сюда. Я отдам за него выкуп, его освободят и позволят нам уехать вместе.

– На автомобиле, который отдадут в ваше распоряжение? А вы в самом скором времени вернетесь в сопровождении жандармов или полиции. Нет, на такое они никогда не пойдут.

– Очень жаль. А что если бы господин де Хагенталь…

– Пожалуйста, без имен!

– Чего вы боитесь? Горного эха? Шума лесов? Мне кажется, мы тут в полном одиночестве!

Ответом Мари-Анжелин было донесшееся издалека мычание. Она улыбнулась:

– А, коровы! Но они никогда не отличались болтливостью. Итак, я хотела бы знать, где мы все-таки находимся.

– В Франш-Конте. Больше вам знать не положено.

– Вы так думаете? А что мне положено знать?

– Что вы здесь в безопасности.

– В такой безопасности находятся узники в камере. Ваше гостеприимство носит весьма спартанский характер. Ничего лучшего вы не можете мне предложить?

– К сожалению, не можем. Вам придется удовлетвориться этим, пока вы будете находиться у нас.

– А кто вы такие?

– Наши фамилии вам все равно ничего не скажут, так что обойдемся без них. Зовите меня Жанной, шофера – Батистом. Думаю, вам не доставит удовольствия, если мы вдвоем с Батистом примемся вас раздевать, для того чтобы найти драгоценный камень? – осведомилась женщина, показывая на шофера, который вошел с чемоданом в руках.

– И, как мне кажется, в письме вас просили исполнять все наши просьбы.

– Чего только не напишешь под диктовку! Потому я и предпочла бы передать «предмет» в собственные руки просителя.

– Проситель написал вам письмо, но он не обладает свободой передвижения.

– Так пусть его привезут сюда! По крайней мере, я буду иметь удовольствие его увидеть.

– Вы с ним увидитесь… Но позже. Сейчас он болен.

Мари-Анжелин вспыхнула от гнева, как факел.

– Болен? И вы мне ничего не сказали? Вы должны немедленно отвезти меня к нему! И если его пытали…

– Да нет, ничего подобного не было. А отвезти вас к нему нельзя, он не хочет подвергать вас опасности ни за что на свете. И решать мы ничего не можем, мы же слуги и только. И вы тоже ведите себя разумно, – прибавила женщина, смягчив голос. – Так будет лучше и для вас, и для него. Он же просил вас исполнять все, о чем вас попросят.

Вспомнив, в каком положении находится благородный рыцарь, Мари-Анжелин решила, что сейчас не время упорствовать, и приготовилась выпить до последней капли горькую чашу унижений. Но все-таки продолжала стоять на своем.

– Сколько времени я должна пробыть здесь после того, как отдам драгоценность?

– Не знаю, мадемуазель. Но вы должны знать, что здесь вы у «него» и что мы его слуги. И вас, и нас это обязывает к беспрекословному повиновению, что бы мы при этом ни думали. И, пожалуйста, не задавайте больше вопросов. Я и так сказала вам слишком много.

– Хорошо.

План-Крепен расстегнула ворот платья и достала мешочек из черной кожи, который висел у нее под рубашкой прямо на теле. Сняла и протянула женщине.

– Возьмите и молите Господа, чтобы Он не покарал вас, если вы меня обманули. И постарайтесь узнать, сколько времени мне придется провести в этой комнате? И скажите, что делать, если мне что-то понадобится?

– Я же сказала, у кровати колокольчик, – ответила женщина, показав на колокольчик. – Достаточно позвонить один раз для меня, два раза для Батиста. Теперь вы уже знаете, как нас зовут. Сейчас вам принесут ужин. Если нужно что-то еще…

– Мне необходимо подумать. Мне нужно столько вещей первой необходимости, что не знаю, с чего начать!

Оставшись в одиночестве, Мари-Анжелин дю План-Крепен, которая вновь почувствовала себя собой, принялась тщательнейшим образом знакомиться со своим более чем странным пристанищем. Если честно, она ожидала худшего. Готова была на все. Даже на каменный мешок.

В комнате было чисто – пыль под кровать не заметали, так что в ней можно было жить. На дворе стоял май, так что холод ей не грозил. Кроме того, в углу был камин, явно средневековый, но действующий, потому что в нем виднелись угли и пепел. Но если настанет жара, а во Франш-Конте летом бывает удушающе жарко, а зимой пронзительно холодно, в этой комнате под крышей никому не поздоровится. Здешние места славились по всей Франции невыносимой жарой, но План-Крепен все-таки надеялась, что лето она будет проводить совсем в другом месте.

Она осмотрела постель, заглянула под светло-синее покрывало и убедилась, что простыни и одеяло чистые. Потом достала из кармана драгоценное письмо, из-за которого пренебрегла своим долгом перед домашними, и перечитала его, обратив особое внимание на пассаж, в котором Гуго писал, что она может доверять людям, которые ее встретят.

«Они преданы – и вот уже много лет – моей семье и сделают все возможное, чтобы ваше пребывание было сносным. В любом случае оно будет куда лучше того, какое оказали бы вам те люди, в руках которых нахожусь я. Жанна и Батист – люди славные, но пугливые. Если вы их не напугаете, у вас не будет проблем. Простите, что прошу вас принести мне такую жертву…»

Тон письма становился все более теплым, обещая в дальнейшем, когда жизнь вернется в нормальные берега, дружеские и теплые встречи. А уж подпись! Она и подвигла Мари-Анжелин броситься очертя голову в эту авантюру, которая, если бы она поразмыслила чуть более тщательно, несомненно показалась бы ей сомнительной и опасной. Но подпись! Подпись! «Желающий быть отныне вашим бережным другом, Гуго».

Мари-Анжелин читала и перечитывала это письмо сто раз, она знала его наизусть, но находила неизъяснимое удовольствие любоваться энергичным почерком, ласкать взглядом слова, которые были написаны человеком, которого она боготворила. Она несколько раз поцеловала драгоценные строки и только после этого сложила письмо и убрала в карман. На лестнице раздались тяжелые шаги, и без стука вошел Батист. В руках он держал поднос, распространявший запах капустного супа, который Мари-Анжелин, хоть и проголодалась, выносила с трудом, поэтому она невольно скорчила гримасу.

– Ешьте, пока горячий! А коли капуста не нравится…

– Не нравится!

– Дак каждый день ее стряпать не будут. Жанна по части стряпни мастерица. Поднос я заберу завтра, когда утром еду принесу. – Сказал и дотронулся двумя пальцами до каскетки, с которой, похоже, никогда не расставался, потом посопел немного и добавил: – Привереды, однако, горожане! Я бы такой суп даже из миски шелудивого хлебал!

– Это ваше личное дело!

По счастью, суп с плавающими перьями капусты был не единственным блюдом, на подносе стояла еще тарелка с колбасой Морто, солидным ломтем ветчины, хлебом и блё де жекс, местным голубым сыром. Яблочный компот, графин с водой и графин с красным, немного терпким, вином окончательно примирили Мари-Анжелин с ужином. Отдав ему должное, она почувствовала, что сил у нее прибавилось.

А поскольку ничего иного, кроме как добросовестно заслуженного ею отдыха впереди не предполагалось, Мари-Анжелин открыла чемодан, достала ночную рубашку и дорожный несессер. Переоделась, умылась, почистила зубы, пожалела, что здесь нет душа, заплела в косу волосы, прочитала молитву и подошла к окну, откуда видно было только небо в звездах и верхушки елок. Приоткрыла его и замерла, наслаждаясь свежим смолистым воздухом. Надышавшись, наполнив свежестью легкие, улеглась под одеяло и отметила, что старинная кровать не только пахнет свежевыстиранным бельем, но еще и вполне удобна.

Отогнав от себя все тревожные мысли, уставшая Мари-Анжелин заснула мгновенно.

Ставней на окне не было, и утром План-Крепен разбудил коснувшийся глаз солнечный луч. Однако дремота еще крепко держала ее в объятиях, и она, повернувшись на другой бок, натянула на себя одеяло и собралась досмотреть утренние сны. Но тут звякнули ключи в замке, и она вскочила, уставившись на дверь. Вошел Батист с двумя кувшинами в руках, над одним из которых поднимался парок.

– Доброго утречка! – пожелал он и поставил кувшины на доску так называемого «умывальника».

Повернулся, собираясь уйти, но вынужден был пропустить Жанну с подносом, которая, добравшись до верху, перевела дух и вздохнула с облегчением.

– Доброе утро, мадемуазель! Как спали?

– Лучше, чем предполагала, учитывая обстоятельства. А скажите, мне кажется, что кроме вас и меня в этом…

Мари-Анжелин остановилась, не зная, как назвать место, где оказалась.

– Да, только Батист и я. Дом маленький.

– Так, может, вам не стоит ходить туда-сюда по такой лестнице. Вы уже не девочка. Я вполне могу спуститься вниз сама.

– Ни в коем случае. Никто не должен знать, что вы находитесь здесь. В первую очередь ради вашей же безопасности. И потом, так распорядился хозяин. А за предложение вам спасибо. Куда поставить поднос? На кровать или на столик?

Позавтракать в постели? Привычка ходить к шестичасовой мессе избавила Мари-Анжелин от такой роскоши. Когда она в последний раз так завтракала?.. Ну, не важно. В общем, мысль о подобном завтраке Мари-Анжелин понравилась.

– Поставьте поднос сюда, – сказала она, похлопав ладонью по одеялу. – Вечером я слышала, что уехал автомобиль. Есть какие-то новости?

– Пока никаких. Передача драгоценности потребует предосторожностей, так что ждать новостей можно будет… Думаю, не раньше послезавтра. Будем надеяться на хорошие.

– Да, я тоже надеюсь на хорошие новости. Но почему так долго ждать?

– В первую очередь из-за расстояния. Мы живем не близко, зато вы в безопасности. Приятного вам аппетита!

По всей видимости, Жанне не хотелось продолжать разговор, она молниеносно исчезла, оставив Мари-Анжелин наедине с завтраком.

Деревенский завтрак мало чем напоминал завтраки на улице Альфреда де Виньи. Ни хрустящих круассанов, ни воздушных бриошей, ни варенья, хранящего аромат свежих ягод, ни апельсинового сока. Зато кофе и здесь пах кофе, так что все могло быть и гораздо хуже. Молоко было свежее, деревенское, и хлеб тоже душистый, деревенский. То ли его пекли недавно, то ли подержали немного в печке. А о масле и говорить нечего. Просто объеденье!

План-Крепен съела два больших ломтя хлеба с маслом, выпила большую чашку сладкого-пресладкого кофе и отодвинула поднос, поторопившись встать и надеясь, что вода еще не остыла.

Она не зря торопилась, вода была чуть тепленькой. И еще одна беда. Зубную пасту Мари-Анжелин взяла с собой, а вот о мыле не подумала. Здесь ее ждал большой зеленый кубик с едким запахом, который вряд ли мог порадовать кожу. Для ног еще куда ни шло, но для лица это мыло вряд ли годилось. Начнет шелушиться, и дело с концом. Мари-Анжелин решила протереть лицо молоком, оставшимся от завтрака, и просто умыться. В краю целебных источников вода должна быть превосходной. А потом ее любимый смягчающий крем! Уж его-то она не забыла.

Новая проблема возникла, когда Мари-Анжелин приступила к одеванию. Она привыкла надевать каждое утро чистое белье, с собой она взяла всего две смены. Согласится ли Жанна – на вид она была славной женщиной – взять на себя небольшую стирку? Или ей нужно будет стирать самой?

Мари-Анжелин с немалой досадой отметила, что самое романтическое приключение обрастает такими неромантическими мелочами, что хоть плачь!

Но вот она одета, и… Новое разочарование! Делать ей больше нечего, разве что постелить постель. Постелила. И что? Остается только ждать, пока пройдет время. За окном небесная синева – видно, на улице прекрасная погода! И густой еловый лес, ровный, стройный, все елки как на подбор…

И тут вдруг Мари-Анжелин поняла, что с тех пор, как она уехала из Парижа, она ни разу как следует не молилась. Все ее мысли были заняты тем, из-за кого она предприняла свое путешествие, и даже если она произносила про себя слова молитвы, то не могла на них сосредоточиться. А может быть, она не могла молиться из-за своего проступка? Разве могла она когда-нибудь подумать, что способна на воровство? И какое! Прокрасться в комнату брата и, пока он спит, обокрасть его? Неужели она могла так поступить?

В записке, которую она оставила, она попросила у него прощения, но раскаяния не чувствовала. Может быть потому, что верила: обратного пути не будет. Люди, которые держат в своих руках Гуго, не выпустят и ее. Живой, по крайней мере. Она приготовилась умереть вместе с ним.

Мысль о совместной гибели наполняла ее радостью. Как чудесно рука об руку переступить порог вечности! Мечта буквально заворожила ее, и она забыла обо всем остальном. Можно ли думать о рубашках и чулках, когда собираешься на Небеса? В дорожный чемоданчик она совала что под руку попадется и теперь с прискорбием обнаружила, что не взяла с собой ни одной книги – даже молитвенника, но зато… Положила карты! Колоду карт и карту дорог Франции! Удивительное дело! Но ее похитители – по-другому Мари-Анжелин не называла про себя своих хозяев, хотя выглядели они простыми крестьянами – сделали все возможное, чтобы она не могла понять, где находится. Только солнышко и маленький компас, который вместе с перочинным ножом никогда не покидал ее сумочки, могли помочь ей хотя бы понять, где север, а где восток. Но чему это могло помочь?

Однако План-Крепен не собиралась падать духом. Она настроилась, что завтра будет лучше, чем сегодня, и распределила день так, чтобы он проходил с пользой. Утро она начала с молитвы, надеясь заручиться поддержкой Небес, потом устроила небольшую постирушку, потом уборку, а затем села у окна и провела не один час, глядя в него и пытаясь по мельчайшим деталям все же понять, где она находится. И, надо сказать, не слишком скучала.

Точно так же прошел и следующий день. И даже тянулся не слишком долго, но дом, кроме того времени, когда она принимала пищу и водные процедуры, оставался на удивление тихим. В нем не слышалось ни единого звука, только щебетали птички вокруг, да иногда доносился шум автомобильного мотора. Но Мари-Анжелин пока не задавала себе на этот счет никаких вопросов.

И вот наконец наступила минута, которой она так ждала. На подносе с обедом лежало под салфеткой письмо, точь-в-точь такое, какое она получила в Париже. Сердце в ее груди забилось, как колокол, когда она протянула к нему руку.

«Мне не выразить словами моей благодарности. Ваша отвага и дружба, которой я ничем не заслужил, устранили угрозу смерти, но пока еще не вернули мне свободы. К сожалению, и вам пока тоже, хотя мои похитители пообещали мне, что в скором времени мы будем вместе. Мне кажется, что они чего-то или кого-то ждут. Поэтому я умоляю вас набраться терпения, как набираюсь его я, надеясь, что его будет не меньше нетерпения, с каким я жду нашей встречи и с каким, я надеюсь, ждете ее вы. Простите, драгоценный друг, что я злоупотребляю вашей дружбой… Не смея надеяться на большее, надеюсь при нашей встрече убедить вас в своей преданности вам. Гуго. P.S. Постараюсь в самом скором времени сообщить вам свои новости».

Мари-Анжелин трепетала от счастья. Она читала и перечитывала письмо, прижимала его к сердцу и снова перечитывала. Это было письмо любви! Впервые в жизни она получила такое! Ошибиться она не могла. Рыцарь ее мечты ясно давал ей понять, что не только знает о ее тайных чувствах, но и разделяет их. Могла ли она надеяться на большее счастье в своей жизни?

Мари-Анжелин сложила письмо и спрятала его у себя на груди.

– Надеюсь, новости хорошие? – осведомилась Жанна, о которой Мари-Анжелин и думать забыла, а та все это время стояла в комнате и наблюдала за ней.

– Очень хорошие, и в ближайшее время, я надеюсь, они будут еще лучше.

– Надежда в нашей жизни главное, – согласилась крестьянка и направилась к двери, оставив ту, которую правильнее всего было бы называть узницей, читать и перечитывать священное послание, вдыхая запах лукового супа.

Невзирая на все неудобства и особенности своей жизни, целых два дня Мари-Анжелин была совершенно счастлива.

А погода за окном переменилась, вместо лучезарной весны пришла осень. Зарядил мелкий нескончаемый дождь, затянув туманной пеленой и лес, и небо. Стало холодно.

Письмо утратило часть своей волшебной силы, став источником лихорадочного ожидания. Когда? Когда же придет следующее? Сколько его еще ждать? И когда наконец они увидятся с Гуго? По мере того как текло время, Мари-Анжелин все меньше понимала, почему ее нужно держать в заточении. Вместо того чтобы томить ее в этой средневековой руине, каких, по словам профессора Водре-Шомара, полно в Франш-Конте, гораздо проще было бы вновь препроводить ее на вокзал и отправить на улицу Альфреда де Виньи, чтобы успокоить ее близких. Пусть даже там ее ждет яростный гнев Альдо. Честно говоря, его гнев не слишком ее пугал. Радость встречи должна была послужить смягчающим обстоятельством.

Когда на следующее утро Жанна принесла завтрак, Мари-Анжелин спросила, нельзя ли затопить камин, и, показав на него рукой, выразила надежду, что пепел там не средневековый.

– Я мерзну, – пожаловалась она. – И вдобавок мне кажется, что все стены отсырели от влаги.

– Завтрак вас сейчас согреет. Кофе прямо кипит, а Батист принесет вам горячей воды.

– Я очень рада. Но что вы скажете о камине? Это ведь камин, не так ли?

– Да. Но его давным-давно не зажигали, и я боюсь, что в комнате будет полно дыма.

– Мы откроем дверь и окно, дым выветрится.

– Я посоветуюсь с Батистом.

– Давайте хотя бы попробуем.

Вскоре появился Батист, как всегда, с двумя кувшинами, но под мышкой у него не было ни полена, ни жгута соломы.

– А камин?! Мы его затопим?

Батист поставил кувшины, присел возле камина, пожал плечами и вздохнул.

– Не стоит и пытаться. Ничего не выйдет. Больно старый.

– Но если труба в порядке, что еще нужно? Вы же видите там пепел и две головешки!

Мари-Анжелин соскочила с кровати и, даже не потрудившись надеть тапочки, подбежала к камину и сунула в него голову. И увидела кусочек неба, серого, но все-таки неба.

– Труба не забита, я не вижу, почему бы не заняться огню.

– Потому что сыро. Идет дождь. Сами можете убедиться. Там все мокро, и дрова тоже сырые.

– Будьте добры, пожалуйста, принесите несколько поленьев и старые газеты. Я сама прекрасносправлюсь.

– Нет здесь никаких газет, ни старых, ни новых.

Мари-Анжелин с отвращением взглянула на воплощенное упрямство, сидящее перед ней на корточках, и распорядилась:

– Тогда несите пучок соломы! Любую растопку!

Не желая вступать в спор, Батист направился к двери, бормоча, что хорошая погода не за горами. Рассерженная Мари-Анжелин снова нырнула в кровать и потеплее укрылась одеялом, пытаясь согреться.

Тут взгляд ее упал на кувшины, над которыми еще поднимался пар. Она подумала, что было бы глупо не воспользоваться водой, пока она горячая, снова вылезла из-под одеяла, быстренько умылась, обтерлась и оделась. Потом допила оставшийся в кофейнике кофе и почувствовала себя куда лучше. Больше всего ее согревал гнев, а вовсе не горячая вода и кофе.

Потом она встала на коврике на колени и помолилась.

Погружаясь в мечты, она постыдно забывала о молитвах и теперь корила себя за это. А сколько уже дней она не была на любимой утренней мессе! Как помогло бы ей причастие! Но где его взять в такой глуши? Сколько она ни прислушивалась, она ни разу не услышала звона колокола и заключила, что поблизости нет ни одной деревни.

Походив по комнате, посмотрев в окно, Мари-Анжелин взяла четки и села в уголок. Она стала молиться о спасении души, как делала это в Париже после завтрака. Молитвы помогли ей дождаться Жанны, которая принесла обед, приготовленный как обычно – так же, как, впрочем, и ужин – из капусты и картошки. Луковый суп в меню был редкой роскошью.

Жанна выглядела настороженной и озабоченной, видно, опасалась схватки со своей подопечной из-за камина. Но Мари-Анжелин встретила ее враждебным молчанием, и та поспешила сама начать неприятный ей разговор.

– Жалко, что камин у нас не работает, – начала она. – Зажжешь его, так он сейчас и погаснет, потому что дождь льет вовсю.

– А нельзя пристроить на трубу колпак, как это обычно делается? – язвительно осведомилась Мари-Анжелин.

– Зимой у нас тут такой ветер, он сносит колпаки.

– Но в доме же есть камины! Их топят!

– Да, есть вообще-то… Но этот зажигают крайне редко.

– Что я слышу? Неужели в такой уютной комнате никто не живет?

Жанна понурилась, она не привыкла к такому тону, не знала, как говорить с Мари-Анжелин.

– Мы здесь не у себя дома, мадемуазель. Делаем, что прикажут. У нас не в обычае топить, когда лето на носу.

Жанна поспешно вышла, но не забыла, уходя, сделать маленький реверанс. Ее манеры навели Мари-Анжелин на размышления. Эта женщина не могла быть женой деревенского увальня Батиста. Да она никогда и не называла его мужем и вообще была весьма скупа на слова. Говорили она и Батист по-разному. При этом оба были преданы Гуго, и лишнего слова из них вытянуть было невозможно.

Вторая половина дня тянулась так же однообразно, как и первая. Четки, пасьянсы становились с каждой минутой все безотраднее, а запас терпения их владелицы все скуднее.

Когда Жанна вновь появилась, неся поднос с ужином, Мари-Анжелин не удержалась и спросила:

– Как вы думаете, долго мне ждать письма?

– Я… Я не знаю, мадемуазель. Одно могу сказать, на все, знаете ли, требуется осторожность.

Что тут скажешь? Ничего.

А совсем уже поздно – около одиннадцати часов, а то и больше, когда тьма была такая, что хоть глаз выколи, и ухали только совы – Мари-Анжелин услышала, что автомобиль уехал. Этот факт приободрил узницу старинной башни. Батист, зная о ее недовольстве и дурном расположении духа, наверняка поехал за новыми распоряжениями. Вполне возможно, он привезет долгожданное письмо. Полная счастливых надежд, Мари-Анжелин уснула, едва коснувшись головой подушки.

По утрам ее обычно будила Жанна, приходившая с завтраком. В это утро ее разбудила тишина. И, возможно, интуиция, подсказывающая, что происходит нечто необычное. Мари-Анжелин взглянула на часы, которые всегда клала перед сном на ночной столик, и увидела, что уже девять часов. Хмурое утро, такое же, как вчера и позавчера, могло быть причиной, что она так заспалась. Солнце, ударив в лицо, давно бы ее разбудило. Не было солнца, не было завтрака и… Не было кувшинов с водой!

Мари-Анжелин спустила ноги с кровати, надела тапочки и направилась к двери. Несмотря на энергичную встряску, дверь и не подумала отвориться. Мари-Анжелин продолжала трясти дубовую панель, но безрезультатно.

Колокольчик, сколько она ни звонила, тоже не помог.

Почувствовав, что ее пробирает холод, она снова влезла под одеяло, собираясь хорошенько поразмыслить над случившимся, но мысли разбегались, а на глаза наворачивались слезы.

Мысль, что ее бросили, как ненужную вещь, огорчила ее до глубины души. Постель выстудилась, пока она боролась с дверью, так что Мари-Анжелин дрожала от холода. И еще она хотела есть и пить. Удивительно ли, что ее охватило отчаяние?

Но только на один миг.

Внезапно из глубин ее существа поднялась волна даже не гнева, а ярости, поднялась, охватила ее, смыла оцепенение, в котором она находилась с тех пор, как ее запихнули в эту жалкую крысиную нору. Мари-Анжелин вновь была на ногах в прямом и в переносном смысле! Она вскочила с кровати, в которой, возможно, должна была медленно умирать, и несколько раз обошла «свою» комнату, которую правильнее было бы назвать тюрьмой. Истина, которая ей открылась, была крайне неприятна: все это время она не была сама собой! Но пришло время положить этому конец. Чувствительная Мари-Анжелин, пленница волшебной мечты о любви, растаяла, и вернулась несгибаемая дю План-Крепен, последняя в роду Гуго Капета – роду воинов и рыцарей, которые во время Крестовых походов отдали немало своей крови Святой земле. Мадемуазель дю План-Крепен всегда смотрела трудностям в лицо!

Она сунула руку под подушку за носовым платком и нащупала письма – два своих самых драгоценных сокровища, – но перечитывать их не стала, а спрятала на груди. Их правдивость она не подвергала сомнению. Они были ответом на призыв, рвавшийся из глубин ее сердца. Но все остальное? Да, в письмах Гуго просил ее доверять своим «слугам», которые встали на его сторону и тем самым доказали ему свою преданность, но люди остаются людьми, их могли подкупить. Наверное, так и случилось, если ее бросили, неизвестно где, без всякой возможности выжить. Остатки вчерашнего ужина – вот все, что у нее осталось. Кусок черствого хлеба и немного вина в зеленом керамическом кувшинчике.

Вспомнив о еде, План-Крепен поторопилась съесть хлеб, а когда приготовилась выпить вино, вдруг отставила его в сторону и выпила глоток воды. Обычно вечером она допивала вино до конца, а вчера немного оставила… Может быть, поэтому этой ночью она так крепко спала? Может быть, в него подмешивали снотворное, и этим объясняется то ленивое смирение, с каким она выполняла все требования и терпеливо ждала письма, которого ждать больше нечего? Это она-то! Всегда деятельная и непокорная! А что, если Гуго уже нет в живых? И ее тоже обрекли на смерть в заброшенной башне?

Ясно одно, нельзя терять время. Нужно отсюда выбираться. Любой ценой!

План-Крепен оделась, обулась, причесалась. Умываться не стала – воду нужно было беречь! Перебрала дорожную сумку, взяв все самое необходимое и горько сожалея, что не прихватила с собой револьвер. А дальше?

Выйти она могла только через дверь. Окно было слишком узким, к тому же перегорожено металлическими прутами. Да и никаких простыней не хватило бы, чтобы добраться до земли. Значит, оставалась только дверь.

Дверь была дубовой, хотя и подточенная жучком, закрывалась она на два замка и щеколду. План-Крепен занялась замками.

Хотя первое письмо Гуго превратило ее в нежную Мари-Анжелин, она все же не забыла привычки План-Крепен и, собирая дорожную сумку, сунула в нее мешочек из темно-синей кожи, который подарил ей Адальбер, преподав несколько уроков слесарного дела. Замечательный мешочек! Хотя госпожа де Соммьер страшно возмущалась их увлечением открывать всевозможные замки.

– К чему вам эти глупости? Вы что, собираетесь идти по стопам Арсена Люпена^[478]?

– Вряд ли. Но непредсказуемость жизни этого разбойника подсказывает, что бывают случаи, когда отмычка решает немало проблем. Никто не знает, что его ждет в будущем.

В мешочке лежала отмычка, напильник, флакончик машинного масла и пинцет. Если прибавить к этим инструментам еще и перочинный ножик, с которым План-Крепен не расставалась с юности, то перед ней был недурной набор средств, способных помочь ей открыть дверь. Принуждения всегда приводили ее в ужас, и она терпела свое странное существование только из-за писем Гуго, погружавших ее в экзальтированную мечту.

Древность замков внушала План-Крепен беспокойство, но она призвала себя к порядку, сделала несколько глубоких вздохов и принялась за дело. Прошло не меньше двух часов, прежде чем она увидела перед собой темную дыру со спускающейся вниз винтовой лестницей.

– Удалось! – выдохнула она. – Теперь в путь.

Главное было не сломать себе шею, спускаясь по крутым щербатым ступеням в полной темноте. План-Крепен всегда замечала электрические фонарики на поясе Жанны и Батиста, когда они приходили к ней. К сожалению, сама она не запаслась фонариком. Нельзя предусмотреть все на свете, когда летишь спасать любимого!

План-Крепен надела пальто, шляпу, перчатки. Руки были грязные, но воды не было. Перекрестилась, взяла сумку в одну руку, а другой ухватилась за перила и начала осторожно спускаться.

Несмотря на ее хваленую несгибаемость, ее сердце колотилось как бешеное. Было бы слишком глупо сломать руку или ногу на пороге свободы. Ступенька, еще одна и еще… План-Крепен благословляла покойную мать, наделившую ее кошачьим зрением, потому что где-то на середине лестницы темнота стала совершенно непроглядной. И хотя в башне было холодновато, План-Крепен обливалась потом. Ступенька, еще ступенька, и вот наконец узкое окно в стене пропустило полоску света. Стало видно, что лестница кончается. И упирается в закрытую дверь.

Дверь была на простой вертушке, и вот беглянка оказалась в довольно просторной комнате, скорее кухне, потому что в камине помещалась старинная чугунная плита, в углу раковина, посередине грубый деревянный стол, у стены шкаф с кастрюлями и посудой и шкаф для провизии. Пустой.

В открытую дверь видна другая комната, обставленная как гостиная, но в ней кровать без простынь и одеяла, ночной столик со свечой и пустой сундук.

Нигде ни души. Тонкий слой пыли подтверждал, что никто здесь и не жил. В кухне не было и следа чего-то съедобного, даже очистков в мусорном ведре. Значит, Жанна и Батист не жили в башне, хотя их привезенная в черных очках «гостья», войдя в нее, почувствовала запах капустного супа.

Голод мучил План-Крепен все сильнее, но для того, чтобы найти, чем подкрепить силы, нужно было как можно скорее покинуть этот дом!

Раз сюда постоянно приезжали на автомобиле, значит, неподалеку была дорога, которая куда-то да приведет. Приведет к людям, которые ей скажут, где она находится, а потом накормят. Слава богу, у нее не отобрали скромную сумму денег, положенную на дорогу в сумочку. Сколь она ни была мала, на самое необходимое хватит.

План-Крепен вышла из дома и увидела, что дорога, на которую она так надеялась, по сути представляла собой сеть тропинок, теряющихся в лесу. Наверное, какая-то из них превращалась потом в просеку. Следы шин вели к сараю, пристроенному к дому, а дом представлял собой старинную башню. Следы шин видны были и дальше, но нужно ли двигаться по следам предателей? Она сама определит, в какую сторону ей желательно идти. Солнце так и не соблаговолило показаться, и План-Крепен вытащила компас. Следы шин вели с севера на юг. Она вспомнила, что, глядя сверху из окна, обратила внимание: с одной стороны темнели только ели, с другой среди елей виднелись и дубы… Поскольку Швейцария, а значит, и Понтарлье располагались на востоке, значит, и ей нужно было двигаться на восток, пока не набредет на какую-нибудь дорогу, а еще лучше на столб с указателем.

Тишину вокруг нарушало только птичье щебетанье, и это беглянку не порадовало. Взглянув на часы, она обнаружила, что уже около пяти, значит, нужно было торопиться, чтобы успеть до темноты добраться до жилья, а не ночевать в лесу. К тому же на небе сгущались тучи, что не сулило ничего хорошего.

Восточная тропинка поднималась в гору. Пройдя по ней минут двадцать, Мари-Анжелин добралась до поворота, где стоял столб со стрелкой. От надписи остался только конец, но на нем было написано «… нт Анн». И еще План-Крепен услышала шум воды.

У нее словно камень с души свалился. Она поспешила в сторону шумящей воды, хотя тропка стала менее отчетливой. И вдруг услышала громкое: «Хэ-хок!», древний клич друидов, и чуть не подпрыгнула от радости. Значит, она куда ближе к Понтарлье, чем думала! Не иначе к Водре-Шомарам снова приехал старый безумец Юбер де Комбо-Рокелор, профессор Коллеж де Франс и страстный поклонник друидов. Он и тогда собирался изучать эти места, не сомневаясь, что отыщет здесь собратьев.

И прокричав как можно громче в ответ «хэ-хок», она побежала в ту сторону, не заметила выступающего из земли корня и споткнулась. Боль в правой ноге была такая, что она закричала во весь голос, а потом потеряла сознание.

(обратно)

Глава 7 Последствия исповеди

В библиотеке Водре-Шомаров госпожа де Соммьер, закончив чтение, спокойно сняла очки, убрала их в карман и, вернув письмо племяннику, закрыла глаза и принялась массировать веки.

– И что мы будем делать теперь? – осведомилась она, открыв глаза.

Молчание было красноречивее ответа, но тут взорвался Адальбер.

– Позволить этому мерзавцу и дальше издеваться над нами?! Да ни за что на свете! Тем более что мы знаем, что он тут, у нас под боком. Почему бы не устроить массовый налет на Гранльё? Я готов поклясться, что результаты будут самые что ни на есть интересные, хотя мерзавец хитер и изворотлив!

Зазвонил телефон на письменном столе Лотаря и прервал его пламенную речь. Лотарь взял трубку, сказал «да, да» и передал трубку Альдо.

– Это вас! Начальник полиции.

Альдо чуть не вырвал у него из рук трубку.

– Ланглуа? Я собирался вам звонить! У вас есть новости?

– Вполне возможно. Но сначала успокойтесь. Что у вас там творится?

– Все расскажу, но сначала вы. Итак!

– Хорошо. Мадемуазель План-Крепен против нашего ожидания в день своего отъезда села на поезд до Безансона.

– Безансона? Но я думал…

– Позвольте говорить теперь мне или передайте трубку Видаль-Пеликорну.

– Простите! Я немного нервничаю. Слушаю вас внимательно.

– Объясняю. В этот день инспектор Бланшар, самый старший из моих помощников и мой добрый друг, сам ехал в Страсбург, и следить за мадемуазель у него не было никаких оснований. Однако он видел, как буквально в последнюю минуту она села в поезд на Безансон, но не придал этому никакого значения. Сегодня утром он вернулся, узнал о нашем беспокойстве и рассказал об увиденном.

– Но почему Безансон?

– На эту загадку у меня нет пока ответа. Что у вас?

– Мы получили отпечатанное на машинке письмо без подписи, которое я вам сейчас зачитаю.

Закончив чтение и не услышав в ответ ни слова, Альдо забеспокоился:

– Вы меня слышите? Вы на проводе?

– Да, конечно. Но история чем дальше, тем подлее!

– Нам бы хотелось навестить замок Гранльё. Мы уверены, там откроется немало интересного.

– Мне тоже так кажется. Но на каком основании? У нас нет никаких улик против барона Хагенталя. Понятно, что руководит он, но исполняют его приказы другие. До тех пор, пока он или его исполнитель не будут схвачены за руку или не совершат роковую ошибку, мы ничего не можем сделать. Вам остается только следить за проклятым замком. Звоните, если будет что-то новое. Да! Еще! Передайте полученное письмо Дюрталю или Лекоку и держите его в конверте.

– Вы хотите снять с него отпечатки пальцев?

– Именно, вы правильно догадались. А сейчас, простите, меня зовут к другому телефону. Передайте привет дамам и вашему хозяину.

– Спасибо, непременно.

Альдо повесил трубку, огорчив этим тетушку Амели.

– Что? Уже? – спросила она.

– Да. А вы хотели ему что-то сказать?

Клотильда поспешила с объяснением.

– Утром, пока вас с Адальбером еще не было, у нас тоже произошли кое-какие события. Но, возможно, их лучше обсудить сначала здесь, между собой, а уж потом сообщать начальнику полиции. Юная Мари де Режий, счастливая избранница Карла-Августа, укрылась у нас в доме, симулируя несчастный случай. Точнее, она врезалась на велосипеде в придорожный столб у наших ворот, заработав синяки и царапины.

– Что еще за глупости? – осведомился Адальбер.

– Она не хочет выходить замуж за нового сеньора замка Гранльё. Утверждает, что смертельно его боится.

– Ну надо же! Значит, она не такая дурочка, как нам казалось.

– Может, и не такая, но все-таки дурочка. Страх – уловка, предлог, причина в том, что она влюблена в другого.

– Ах, вот оно что! Ну так пусть заявит об этом прямо, и дело с концом! Тем более что все знают о ее любви к Гуго, – сказал Альдо.

– Так было раньше, – подала голос тетя Амели, с трудом удерживаясь от смеха, несмотря на всю серьезность ситуации.

– Раньше чего? И почему вы смеетесь?

– Раньше ее встречи с Адальбером.

– Что?! – изумился Видаль-Пеликорн и тут же добавил: – Мне очень жаль, милые дамы, но мадемуазель просто пошутила. Она меня в глаза не видела. Даже на балу, потому что Лотарь не пустил их в зал.

– Она видела вас в городе, и не раз. Находит необыкновенным и выдающимся. Не забывайте, вы же знаменитость, так что она от вас без ума. Вы человек скромный, Адальбер, вам трудно себе представить, кем вы можете показаться юной провинциалке восемнадцати лет.

– Воплощением великосветской парижской жизни, я полагаю? Так надо ей все объяснить! Пусть выкинет раз и навсегда из своих куриных мозгов дурацкие иллюзии!

Появление на пороге библиотеки смущенного Гатьена положило конец дискуссии: пришел господин де Режий. Он пришел забрать свою дочь.

Достойный мажордом не имел возможности продолжить свою речь, возмущенный отец сам появился следом со шляпой в одной руке и тростью в другой. Кивнув головой дамам, он повернулся к Лотарю, который, оперевшись руками о стол, спокойно ждал атаки.

– Что тебе понадобилось?

– А то ты не знаешь! Я пришел за дочкой. Мне сказали, она упала с велосипеда, поранилась, ушиблась, но делать ей у вас нечего! За ней и дома поухаживают как надо! Повторяю: я пришел за Мари и примите, конечно, мою благодарность.

– Вы могли бы спросить, как она себя чувствует, – сказала Клотильда.

– Что она, в первый раз падает с велосипеда?! Не думаю, что с ней что-то серьезное!

Небрежная снисходительность господина де Режия не была искренней. Он словно бы повторял выученный урок. И Клотильда сразу это почувствовала.

– Падение падению рознь. Одно дело просто упасть с велосипеда, а другое – врезаться в столб. Мари предписан постельный режим, и доктор Моруа…

– И что доктор Моруа? Он живет в двух шагах от меня, ему ходить будет ближе!

– Посоветовал ей оставаться пока здесь, ей нельзя двигаться. Ей нужно оправиться от шока и прийти в себя, – твердо ответила Клотильда. – Заодно и у вас появится время подумать.

– О чем это мне думать?

– О том, что Мари ваша единственная дочь, и ее счастье – главная забота отца, если он достоин своего отцовства, – отрезала Клотильда, явно решив не церемониться и высказать все, что она думает, этому бесчувственному чурбану.

– О каком еще счастье вы мне толкуете? – проворчал де Режий. – Ей повезло! Ее полюбил мужчина, от которого все женщины без ума!

– Это ваше персональное мнение, – подал голос Лотарь. – И неплохо было бы узнать о женихе побольше.

– Да спроси хоть кого! Стоит ему посмотреть на женщину…

– Как она удаляется скорым шагом, – сурово отозвалась Клотильда. – Так, во всяком случае, поступают знакомые нам женщины. Мари призналась нам, что боится своего жениха.

– Боится? Что за глупость! В день помолвки она светилась от счастья, это я вам точно говорю! Стоит только посмотреть, как она любуется колечком, смотрит, как оно играет на солнце!

– Колечко – дело другое. Какой девушке не нравится кольцо, подаренное на помолвку? Для нее это первый драгоценный камень. Но случается, что перестает нравиться жених, и не без причины.

– Чего же она боится, черт побери?

– Ее пугает судьба предыдущих «невест». Во всяком случае, тех из них, с которыми мы знакомы: Изолайн де Гранльё и Агаты Тиммерманс.

– Два несчастных случая. У одной плохое сердце, другая попала под машину. Есть из-за чего беспокоиться!

Глумливый смех де Режия вывел Лотаря из себя.

– Желательно было бы выяснить, насколько случайны эти смертельные случаи! Но не будем об этом. Поговорим о другом. Совершенно ясно, что твоя дочь не хочет выходить замуж и что с ней тоже произошел несчастный случай. Не смертельный, не спорю, но травмы очевидны. Травмы, из-за которых Моруа предпочитает оставить ее поправляться у нас в доме, где женщины окружат ее заботой, а не у тебя, где она будет целый день одна. Посмотри, ты и хватился ее не с утра, а только лишь к вечеру.

– Она моя дочь, – набычился де Режий. – Как захочу, так с ней и поступаю.

– С какой стати? Она живой человек, а не стул и не табуретка.

– Она несовершеннолетняя, а значит, отец – всему голова. И если я сам не увезу ее, то за ней придут жандармы.

– Договорился! Изволь втемяшить в свою упрямую голову, что Мари останется у нас до тех пор, пока это считает необходимым Моруа. И никакой жандарм сюда не придет. В особенности Раймон Вердо, милый и славный человек.

– Но…

– Дослушай меня до конца. Приходи и навещай ее каждый день, милости просим! Но ты один.

– Что ты хочешь сказать?

– Жениха ее чтобы духу тут не было. Если он посмеет сунуть к нам нос, будет принят точно так же, как в день праздника. Я и на дробь для него не поскуплюсь. И не таскайся попусту в жандармерию, я обо всем предупрежу Вердо, как только ты закроешь за собой дверь.

– А если я подам жалобу на насильственное задержание моей дочери?

– Хочешь всю округу насмешить? Или вызвать подозрение полиции? Ты, наверное, забыл, что несчастная судьба обеих владелиц замка Гранльё живо интересует парижскую полицию, тем более что один из лучших инспекторов был убит в наших краях. Так что послушайся лучше моего совета, возвращайся домой и приходи завтра узнать, как она себя чувствует.

– Я хочу видеть ее немедленно.

Клотильда с тяжким вздохом вернулась на поле битвы.

– Уже поздно, она спит.

– Или притворяется.

– Нет, не притворяется. Моруа прописал ей легкое снотворное, чтобы снять стресс. Вы всерьез хотите ее разбудить?

– Под наркотиками, значит?

Чаша терпения Лотаря переполнилась. Одной рукой он схватил упрямца за рукав, другой за шиворот и поволок к лестнице. Там он заставил его шагать чуть ли не через три ступеньки, потом поставил перед комнатой Мари и тихонько приоткрыл дверь. Картина открылась самая умилительная. Лампа под розовым абажуром на ночном столике освещала девушку, которая мирно спала, подложив руку под щеку. Возле кровати сидела горничная Клотильды и вязала белый шерстяной чулок. Сонный покой этой комнаты одолел даже упрямого старика, которого Лотарь уже отпустил из своих могучих рук.

Режий тихонько повернулся и на цыпочках направился к лестнице.

– Ладно, так и быть, – сказал он, спустившись вниз. – Я вам ее доверю. Но завтра опять приду.

– Веди себя как любящий отец и будешь у нас всегда дорогим гостем. Я не нанимался вышвыривать тебя из своего дома всякий раз, когда ты приходишь. И, прошу тебя, не делай свою дочь несчастной.

– Но если Карл-Август полюбил ее, что, по-твоему, я могу сделать?

– Можешь сказать ему, что она молода, еще не готова к замужеству и лучше бы не торопиться со свадьбой.

– Хотел бы я на тебя посмотреть, как ты затеешь такой разговор!

– Уж я бы с ним поговорил, не сомневайся! Ты же помнишь, было время, когда он вздумал ухаживать за Клотильдой. Но она молодец, сама дала ему отставку. Черт побери! Немного нервишек, и все в порядке. Не съест же он тебя, в самом деле!

– Мне бы твою уверенность!

Отправив папочку восвояси, Лотарь вернулся в библиотеку.

– Ну хоть одно доброе дело сделано, – вздохнул он, опускаясь в кресло. – На этот вечер, по крайней мере. Бедной глупышке обеспечен на несколько дней покой.

– А мне на несколько дней лучше уехать в Париж, – заявил Адальбер, поджимая губы. – Я не хочу, чтобы она питала хоть какие-то иллюзии на мой счет. И ее «жених» тоже.

– А может, наконец нашелся ключ к нашим проблемам? – задумчиво проговорил Альдо. – Ты бурно ухаживаешь за Мари, нареченный узнает об этом и требует сатисфакции. Вы деретесь на шпагах, ты его убиваешь, вернув мир и покой здешним краям. А мы стараемся незаметно подбросить ему под ноги банановую кожуру.

– Ты всерьез считаешь, что нашел удачное время для шуток? – осведомилась маркиза.

– Если я и шучу, то только наполовину, тетя Амели, – отозвался Альдо. – Вспомните Биарриц. Конечно, там против меня восстал всего-навсего ревнивый муж, который принимал меня за другого и был в общем-то не опасен, а сейчас мы имеем дело с настоящим убийцей, который к тому же привык всегда действовать чужими руками, и все же…

– Но у нас есть еще проблема, и ее мы должны разрешить немедленно, – напомнил Лотарь, доставая полученное утром письмо. – Речь идет о жизни мадемуазель дю План-Крепен, которая всем нам дорога, и мы до сих пор не знаем, где она находится. И есть еще одно обстоятельство, которое потрясло меня до глубины души. Очевидность, которую я не мог представить себе в самом дурном сне! В Обществе Золотого руна есть предатель! С этой мыслью я не могу смириться! Понимаете, я знаю их всех! Каждого! Если не с детства, то с юности! Как вы могли заметить, мы все примерно одного возраста, мы связаны братством по оружию, потому что все воевали. Мы все одинаково дорожим историей нашего Франш-Конте, полной потрясений, страданий, испытаний, зачастую написанную кровью. Мы сознательно стали заниматься ею, пленившись красотой легенд, основанных на истинных фактах и повествующих о нашей славе. Мы не случайно доверили свое сокровище – увы, неполное, но которое мы надеялись пополнить – живущим в глубине наших гор Божьим людям, избравшим стезю служения Господу и навсегда с Ним связанным. И вот среди малой горстки родных друг другу людей есть предатель! Я не могу этого принять! Не могу смириться! – проговорил он в отчаянии и грохнул кулаком по своему письменному столу из красного дерева.

В библиотеке царила мертвая тишина. Лотарь сидел в кресле, опершись локтями на стол и спрятав лицо в ладонях. Все остальные застыли как статуи. К брату подошла Клотильда. Она обняла его, поцеловала и потом сказала ясным твердым голосом:

– Будем мужественны! Мы все с тобой и готовы сражаться дальше. Правда же, друзья мои?

– Даже если бы в этом деле не была замешана План-Крепен, мы бы сделали все, чтобы помочь вам, – уверил Лотаря Альдо. – Никто лучше нас не может понять, что испытывает такой человек, как вы, столкнувшись с предательством.

– Но сначала нужно узнать, кто предатель, – добавил Адальбер. – А что касается нового хозяина замка Гранльё, то мне кажется, у меня есть средство выманить волка из логова.

Четыре голоса хором спросили:

– Какое?

– Оно мне совсем не по душе. И все-таки можно не отталкивать юную сумасбродку… Ну и так далее…

– Ты готов на ней жениться?

– Не преувеличивай, Альдо! В запасе всегда есть ссора. Но, главное, покончить с этим любителем убивать чужими руками несчастных женщин. Я понимаю, средство не слишком достойное, но воспользуемся тем, что есть.

– Подумайте хорошенько, мой друг, – со вздохом произнесла маркиза. – Не думаю, что вы имеете право играть чувствами этой девочки. Девичье сердце так уязвимо. Вы можете довести ее до крайности.

– Не думаю, что Мари способна на крайности. Мне кажется, что у нее довольно переменчивое сердце. Девочкой она была страстно влюблена в учителя. Он был молод, хорошо сложен, но страшно косил и, когда смеялся, все оглядывались: куда же он смотрит? Потом на горизонте появилась новая фигура – Гуго. Мари увидела его, когда он мчался на своем Пирате в окрестностях Новой больницы, и влюбилась.

– Значит, молва нас не обманула, сделав сына и отца соперниками? – задумчиво произнес Альдо. – И до твоего появления, Адальбер, Мари, похоже, охотно видела себя хозяйкой замка Гранльё…

– Не будем забывать о страхе, который она теперь испытывает к своему жениху, – напомнил Лотарь, – и страх этот, очевидно, имеет основания. Хорошо бы узнать, какие.

– Девушка проведет у нас несколько дней, и я уверена, что мы с госпожой де Соммьер сумеем докопаться до истины, – заявила Клотильда. – Оставим пока Мари и займемся письмом. Думаю, вам есть о чем подумать. И еще, я полагаю, что перед тем, как отдать его в полицию, его нужно скопировать.

– Оставим господ мужчин – им нужно поговорить, – предложила маркиза, поднимаясь.

– Прекрасная мысль, – одобрила Клотильда. – Я сейчас пришлю вам Гатьена с горячим кофе.

– И арманьяком, – добавил брат, потрясая пустой бутылкой.

– Да, я заметила. Спокойной всем ночи.

Женщины ушли, Лотарь снова сел за письменный стол, Альдо и Адальбер расположились в креслах возле стола, где сидели обычно гости. Лицо хозяина заметно помрачнело. Из внутреннего кармана пиджака он достал маленький ключик, отпер им ящик и достал оттуда папку, впрочем, совсем не толстую. Он положил ее перед собой, но не открывал, дожидаясь, когда Гатьен принесет кофе. Альдо и Адальбер сидели и молча курили.

Дружеская атмосфера превратилась в гнетущую, словно на небе сгустились тучи, обещая грозу. Причем центром притяжения этих туч был профессор.

– Нас не беспокоить ни под каким предлогом, – распорядился хозяин после того, как мажордом расставил чашки и рюмки.

– Слушаюсь, господин профессор. Желаю всем вам спокойной ночи, господа.

– И вам спокойной ночи, Гатьен. Не забудьте запереть входную дверь. Мы собираемся работать, ни о каких гостях не может быть и речи.

Гатьен ушел, Лотарь молча пил кофе и, раскрыв папку, перекладывал листки. Потом прокашлялся и произнес:

– Передо мной двенадцать имен, в том числе и мое. Весьма уважаемые люди в тех городках, где они живут. Я перечислю вам всех. Вот их имена: Бруно из Салена, Адриен из Лон-ле-Сонье, Бернар из Доля, Жером из Нозеруа, Ламбер из Морто, Квентин из Шампаньоля, Мишель из Монбара, Клод из Мореза, Жильбер из Орманса, Лионель из Мута, Марсель из Арбуа и ваш покорный слуга, который представляет Понтарлье. У всех них один предок, вы никого из них не знаете и познакомитесь, когда войдете в наш круг. Знакомы вы только с Бруно де Флёрнуа из Салена, он потомок другого основателя нашего общества. Хорошенько подумав, скажу, что он единственный, за кого я готов поручиться, как за самого себя.

– И он у вас как бы заместитель президента.

– Да, если хотите. Скажу еще, что поскольку нас двенадцать человек, то при голосовании я могу использовать два голоса, если вдруг мы никак не можем прийти к общему мнению. Но такое случается крайне редко.

– Скажите мне прямо, если сочтете мой вопрос недопустимой дерзостью, – начал Альдо. – Но мне хотелось бы знать, подозреваете ли вы кого-то из ваших товарищей в разглашении тайны?

Лотарь на секунду задумался.

– Нет. Сказать по чести, не подозреваю ни одного из них. И по характеру и по образу мыслей все они выше подозрений. Но при возникших обстоятельствах я незамедлительно соберу их всех и на нашем собрании…

– Полагаю, нам там лучше не присутствовать, – заметил Альдо.

– Почему же?

– А как иначе? Мы люди со стороны, чужаки! Адальбер еще куда ни шло, он француз, а я-то наполовину. Да и моя профессия может только навредить мне в глазах ваших коллег.

– Давайте говорить серьезно, мой друг. Неужели вы думаете, что с вашей репутацией вас могут заподозрить в вымогательстве и причастности к двум убийствам? Мне кажется, это верхом глупости и нелепости.

– Мне льстит ваше лестное мнение, но на протяжении тех лет, что я занимаюсь своим делом, а начал я им заниматься всерьез в 1920 году, мне приходилось иметь дело с разными людьми, и среди несомненно богатых были и такие, с которыми порядочному человеку не стоило быть знакомым. Адальбер может подтвердить.

– Подтверждаю! – кивнул тот с улыбкой. – И вот что еще любопытно: где бы мы ни были во время наших уже многочисленных приключений, титул князя мгновенно вызывал у полицейских подозрения. Обошлось без них только в Нью-Йорке. Но, может быть, потому что нас рекомендовал глава Скотленд-Ярда. Хотя поначалу и он отнесся к князю весьма недоверчиво. Слово «недоверчиво» – вежливый эвфемизм.

– Англичане всегда недоверчивы, если ты не стопроцентный британец. Но уверен, что с главным комиссаром Ланглуа у вас не было подобных затруднений.

– Были, и еще какие! – расхохотался Адальбер. – Он нас терпеть не мог, хотя держался в рамках. Мне тоже от него доставалось. Но со временем, конечно, все изменилось, и теперь мы друзья. Точно так же, как с Гордоном Уорреном.

– Относительно меня можете поговорить с инспектором Шульцисом из Ивердона, он вам расскажет много интересного, – прибавил Альдо. – В общем, мое твердое мнение таково: нам лучше остаться дома. Тем более что речь пойдет о таком серьезном и глубоко интимном деле.

– Хорошо. Там будет видно. Может быть, вы и правы. Но положитесь на меня, на вас не падет и тени подозрения. Я приглашу своих товарищей встретиться завтра вечером.

У Клотильды хватало хлопот по хозяйству в доме и в усадьбе, поэтому госпожа де Соммьер взялась сама опекать Мари. А Мари охотно откликалась на ее участие, видя в маркизе «родственницу» человека, который занимал ее мысли, и находя ее заботы совершенно естественными.

Мари задавала маркизе несчетное количество вопросов, желая знать чуть ли не подробности рождения Адальбера, и госпожа де Соммьер должна была ей сказать, что он стал ее «племянником» всего каких-то лет десять назад, когда в прямом смысле слова свалился на голову Альдо. Альдо тогда проник в сад Эрика Ферра, их соседа по парку Монсо, который, как выяснилось, торговал оружием, а Адальбер выпрыгнул из окна кабинета этого Ферра, где оказался совершенно случайно. Разумеется, Мари поступила откорректированная версия: «Альдо и Адальбер познакомились на помолвке общего друга». И больше ни слова. Госпожа де Соммьер прекрасно знала, что ложь – вещь небезопасная, и чем дальше, тем труднее с ней справляться. Поэтому она постаралась положить конец вопросам и воспоминаниям, не желая вступать в доверительные беседы с юной девицей, чьи умственные способности вызывали у нее большие сомнения. К тому же упрямой и болтливой. Нет, Мари явно не годилась в хранительницы семейных секретов.

Решив погасить вспыхнувшее любовное пламя в зародыше, госпожа де Соммьер представила Адальбера этаким Казановой, но тут же получила в ответ жаркий протест.

– Вы имеете в виду соблазнителя женщин из Венеции? Нет, он совсем на него не похож. На него похож ваш племянник. Он гораздо красивее Адальбера, но Адальбер умнее его, – решительно заявила девушка.

Маркиза чуть было не расхохоталась, но сумела удержаться и продолжила начатое дело. Она не стала упоминать Дон Жуана, еще одного иноземца, который тоже мог оказаться не ко двору, она вообще отказалась от сравнений, а попросту дала понять, что сердце героя не свободно, но назвать имя счастливой избранницы не представляется возможным. Мари была хорошо воспитанной девушкой, она все прекрасно поняла или, по крайней мере, сделала вид, что поняла, и сказала:

– В его возрасте так и должно быть. Меня бы удивило, если бы он был одинок и заброшен. Я уверена, что в любви он неподражаем. Но это меня не пугает. Я знаю, чего я хочу. Восемнадцать лет, красивое личико, идеальная фигура, невинное сердце, которое еще не любило всерьез, – все это достоинства, и немалые!

Маркиза подумала, что милая крошка от скромности не умрет, и продолжала с большей твердостью:

– Не могу поспорить, но при этом…

– А что тут спорить? Посмотрите на Карла-Августа, тоже сердцеед каких мало, а между тем спит и видит, как бы на мне жениться. И тотчас же сюда прикатила его любовница. Думаю, решила со мной посоперничать.

– Любовница? К Карлу-Августу?

– Ну да, я видела ее несколько дней назад. Перекрасила волосы, одеваться стала элегантнее, но я ее сразу узнала. Она уже не похожа на сухопарую англичанку, искуснее подкрашена, туалет со вкусом, но я хороший физиономист. Узнаю любого, в каком угодно платье, если видела этого человека хоть раз.

– Вы уверены?

– Абсолютно. И знаю, что она поменяла не только цвет волос, но и фамилию.

– А вы даже знаете, как ее звали?

– Конечно знаю. Анжела Фелпс. Она была гувернанткой у внучки госпожи де Гранльё.

– И где вы ее видели? Неподалеку от замка?

– Нет, неподалеку отсюда. На берегу ручья, в лесу возле форта Жу. Она там сидела и что-то там рисовала. А на дороге стоял автомобиль. Так что, видите сами, у меня есть все основания отказаться выходить замуж за этого… этого…

Мари не могла найти подходящего слова.

Маркиза высказала опасение, что утомила девушку. Она постаралась устроить девушку поудобнее, взбила подушки, поправила одеяло и посоветовала немного поспать, чтобы к ужину спуститься вниз.

– И он увидит меня в таком виде? Ни за что на свете, мадам! Я выйду из этой комнаты, только когда заживут мои раны!

– Боюсь, что произойдет это не так скоро, а еще больше опасаюсь, что терпению вашего папеньки придет конец. Он не без труда согласился вас нам доверить всего на «несколько дней».

– Посмотрим, что для отца значит «несколько», – вполне логично заключила Мари.

Маркиза решила прервать разговор. Поговорить можно будет, когда де Режий придет забирать свою дочь с жандармами или с какими-то иными представителями закона, а пока все тихо и мирно. Сейчас тете Амели не терпелось спуститься вниз и поделиться новостью, которую она узнала от болящей.

Но как часто случается в подобных случаях, внизу она никого не обнаружила. Лотарь отправился к одному из своих арендаторов. «Мальчики», как называла их маркиза, поехали в жандармерию, чтобы выяснить у Вердо, как безболезненно справиться с ситуацией, в которую их поставила Мари. Клотильда заложила экипаж и отправилась в Понтарлье за покупками.

Маркиза уже совсем было решилась пойти и поговорить с аббатом Турпеном, но тут как раз вернулись весьма озабоченные «мальчики». Она буквально кинулась к ним и, не желая говорить ни слова до тех пор, пока они находятся в доме. Маркиза увлекла их к озеру на прогулку под предлогом, что в такой погожий день грешно сидеть в духоте.

– И на озере нас никто не услышит, – добавила она.

Заинтригованные «мальчики» охотно последовали за тетушкой Амели и уселись рядом на скамейку, которая была объявлена конечным пунктом прогулки.

– Похоже, вы узнали что-то интересное, – начал Адальбер, пока Альдо закуривал сигарету.

– Думаю, что да. Юная Мари, конечно, не изобретет пороху, но у нее зоркий глаз. Кроме причины, которая заставила ее покинуть отцовский дом и о которой она уже нам рассказала, появилась еще одна: именно по этой причине она не хочет выходить замуж за Карла-Августа. Сюда приехала его любовница.

– Какая еще любовница? – осведомился Адальбер. – Мы знаем двух, которые уже перешли в мир иной. Откуда взялась третья?

– Это гувернатка-англичанка маленькой внучки госпожи де Гранльё, мисс Фелпс.

– Так значит, и она тоже?

– А каким образом Мари могла ее видеть, если она приехала в Гранльё?

– Она видела ее не в замке, а неподалеку отсюда, в лесу, на берегу ручья, она писала картину. Она изменила…

– Что?! Что вы сказали?! – подскочил Альдо, бросив в сторону сигарету, не сделав и затяжки.

– Мне кажется, в моих словах нет загадок. Но я не думала, что они тебя так взволнуют.

– Куда больше, чем вы можете себе представить. Как выглядит эта женщина?

– Мари не описывала мне ее. Если хочешь узнать больше, расспроси сам.

– Думаю, с расспросами лучше справится Адальбер, ведь она в него влюблена.

– Ошибаешься. Именно потому, что Мари влюблена, она может вообразить, что его интересует эта женщина, тем более если она хороша собой, и тогда захлопнется как ракушка.

– Вы совершенно правы, тетя Амели, – подхватил Адальбер со вздохом облегчения. – И насколько я вас понял, Мари не хочет показываться мне с царапинами. Так что у тебя, Альдо, гораздо больше шансов узнать подробности о мисс Фелпс. А поскольку с интересующей персоной ты знаком гораздо лучше, вы с Мари легко найдете общий язык.

Маркиза не могла удержаться от смеха.

– Я сказал что-то смешное?

– Да, невольно. Ты, Альдо, тоже произвел на Мари большое впечатление, она считает, что ты красивее Адальбера, но Адальбер умнее тебя.

Адальбер согнулся пополам от смеха, в то время как Альдо сердито на него покосился. Вернувшаяся из Понтарлье Клотильда спустилась к озеру и как раз застала минуту веселья.

– Чудесно! – обрадовалась она. – Кто бы мог подумать, что у вас такое прекрасное настроение!

– Чистая случайность, – объяснила маркиза. – Порадовала ваша подопечная. Сейчас мы вам все расскажем. Кстати, вот и разрешение нашего затруднения. А мы-то ломали голову! Клотильда! Вы ведь видели не раз гувернантку-англичанку маленькой Гвендолен де Гранльё?

– Мисс Фелпс? Конечно! А почему вы о ней вспомнили?

– Как она выглядела?

– Ну-у… Как английская гувернантка: в строгом костюме, волосы светлые, всегда гладко зачесаны назад, никогда не подкрашивалась, в очках. Но совсем не цербер, девочка ее любила. И вообще она была скорее хорошенькая.

Маркиза в нескольких словах пересказала Клотильде все, что сказала ей Мари.

Альдо невольно подумал, что им, скорее, нарисовали портрет Лизы, когда она работала у него секретаршей, только со светлыми волосами, и задал следующий вопрос:

– А какого цвета у нее глаза? Или из-за очков трудно было разобрать?

– Нет, что вы! Серо-голубые, изменчивые, как облака перед грозой. Однажды я видела ее без очков – они у нее упали – и залюбовалась: чудесные глаза! Редкостного цвета!

Альдо насупился.Чудесные изменчивые глаза он видел совсем недавно, и они его взволновали, напомнив Полину Белмон, единственную женщину, которая заставила биться его сердце – и возможно, слишком сильно – с тех пор, как он женился на Лизе. Желая скрыть нахлынувшие на него чувства от зоркого взора тетушки Амели, он торопливо задал следующий вопрос:

– Мари видела, что рисовала эта женщина?

– Я ее не спрашивала, но не думаю, что ей была интересна ее живопись. Она же не подходила к ней близко. Она обиделась, рассердилась и вряд ли захотела вступать в беседу.

– А где именно она ее видела?

– Думаю, неподалеку, но приехала эта дама издалека. Мари видела стоящий под деревьями автомобиль.

– Какого цвета? Какой марки?

– Ты замучил меня, Альдо, – пожаловалась маркиза. – Пойди и спроси ее сам, но не думаю, что Мари разбирается в марках автомобилей.

– Конечно, не разбирается, – засмеялась Клотильда. – Но мы ничем не рискуем, если спросим. Честно говоря, я вообще не думала, что Мари способна на какие-то наблюдения. Но, похоже, дорогая маркиза, вы в самом деле сумели завоевать ее доверие.

– И что же?

– И она охотно сообщит вам то, что вы хотели бы узнать, – заключила Клотильда с улыбкой, на которую маркиза не могла не ответить. – Она не поймет, если вопросы будет задавать кто-то еще…

– Пойдемте к ней вместе, – предложила маркиза Клотильде. – Мари вас любит, и вы поймете гораздо лучше, где именно они встретились.

Они поднялись наверх и очень скоро вернулись.

Клотильда действительно прекрасно знала, где произошла встреча – совсем недалеко, в живописнейшем уголке: ручей падает каскадами среди скал, а вокруг растут столетние деревья. И еще один подарок: на автомобиле был парижский номер.

– Великолепно! – восхитился Адальбер. – Пусть ваша Мари не семи пядей во лбу, но все видит и замечает, а это дано не каждому.

– Вы даже представить себе не можете, до какой степени умеет! Признаюсь, я в себя не могу прийти от удивления! Она сумела запомнить номер. Вот он, – объявила Клотильда, протягивая листок из блокнота Альдо.

– Я начинаю думать, не играет ли она роль? Считаться недалекой глупышкой порой очень выгодно. Они для окружающих пустое место, и те не стесняются в разговорах.

– В общем-то никто не считает ее совсем уж дурочкой. Но если она стала разыгрывать такую невыгодную роль, то по какой причине? Как вы это объясните?

– Может быть, как раз потому, что боится. Впрочем, она и не скрывает своего страха. Ограниченные люди часто бывают страшно упрямыми. Думаю, она сумеет избавиться от нежеланного замужества. Уверена, Мари скажет «нет» господину мэру, если дело дойдет до мэрии, и это избавит ее от необходимости предстать перед алтарем. Возвращение мисс Фелпс, наверное, повергло ее в своего рода безумие, и она врезалась в столб у ваших ворот. Мадемуазель Клотильда, мы немедленно передадим этот номер комиссару Ланглуа, если вы позволите позвонить в Париж.

– Вам не надо спрашивать разрешения, Альдо!

Через несколько минут Альдо сообщил номер автомобиля инспектору, присовокупив необходимые объяснения.

– Сейчас заглянем в картотеку, – пообещал Ланглуа. – Дело минутное, подождите.

И действительно, через несколько минут Ланглуа сообщил, что автомобиль зарегистрирован на имя Элены Мареску, улица Ламарк, 12, Париж, 18-й округ.

– Полагаю, вы хотите знать больше, – осведомился полицейский.

– Да, хотелось бы. Мари де Режий уверена, что эта женщина играла роль гувернантки-англичанки маленькой Гранльё, но поскольку сама Мари не светоч мысли…

– Я все понял. Постараюсь внести ясность.

Альдо положил трубку, и в библиотеке воцарилось молчание. Каждый погрузился в свои мысли. Первым заговорил Адальбер.

– Сколько времени отвел нам этот мерзавец?

– Три дня, – отозвался Лотарь. – Завтра вечером я еду в монастырь.

– Именно об этом я и хочу поговорить. Мне очень тяжело, что выкупом за Мари-Анжелин назначено сокровище, столь дорогое вашему сердцу и сердцу ваших товарищей. Это страшная несправедливость. Наша План-Крепен мало что для вас значит.

– Она стала нашим другом и дорога нам, – ответила Клотильда, взяв под руку госпожу де Соммьер, и та в благодарность погладила ее плечо.

– Ваша родственница тут ни при чем, как вы этого не понимаете? – заволновался ее брат. – Она только орудие, предлог, потому что в нашем сообществе появился предатель! Не стань заложницей ваша кузина, он нашел бы другое средство шантажа. Похитил бы мою сестру. Не знаю, что еще бы он придумал!

– Скорее всего, вы правы.

– Я прав на двести процентов.

– Но кроме неведомого Иуды, как отнесутся остальные члены вашего сообщества к требованию пожертвовать смыслом всего их существования? Лишившись сокровища, подземная часовня сразу перестанет быть воплощением их мечты об ордене Золотого руна. И для вас, я думаю, тоже. Они могут и не согласиться на такую жертву.

– Если среди нас есть предатель, то, считайте, сокровища у нас уже нет. В любую ночь Иуда может прийти вместе с сообщниками Хагенталя и забрать его. С монахами, которые его берегут, они расправятся без труда. Нам не нужны новые потоки крови, их во Франш-Конте пролилось уже достаточно. Не важно, что мы носим костюмы-тройки, свитера и охотничьи куртки, а раньше носили латы и кольчуги – человек не изменился. Даже если он несговорчив в мелочах, он будет защищать до последней капли крови то, что любит, то, во что верит, или то, что ему принадлежит. Так ведется испокон веков.

– Но объединяет людей другое, – сказал Адальбер.

– Что же?

– Доверие. Вам люди доверяют. Недаром так много гостей собралось под вашей крышей в день трехсотлетия. Недаром вы не позволили переступить порог вашего дома Карлу-Августу… Благодаря вашей дружбе и к нам отнеслись по-дружески… Но теперь…

– Если совершено предательство, предатель может быть не один. И я передумал: завтра мы поедем в часовню вместе с вами, – твердо заявил Альдо.

– Мне трудно поверить, что и один-то есть. Там каждый – мой верный друг.

Голос Лотаря дрогнул, и парижане почувствовали, что горло у него от волнения перехватило.

Адальбер вздохнул:

– Да-а, тяжкая проблема. И вы ни в ком не усомнились? За каждого готовы поручиться головой?

– Готов поручиться. Я думал, передумывал и никого не могу подозревать.

– Это делает вам честь. Но, я думаю, что в предательстве обвинят нас. Ход удобный и выигрышный.

– Мне будет любопытно посмотреть, кто первым это сделает?! – возмущенно воскликнул Лотарь.

– Вот мы и посмотрим. На воре, как говорится, шапка горит.

– А я хотел бы задать еще один вопрос, – сказал Альдо. – Как случилось, что Гуго де Хагенталь не стал членом вашего сообщества? Кто, как не он, должен был бы стать вашим знаменем!

Вопрос оказался неприятен Лотарю, он нахмурился.

– Ему наши занятия не интересны. Он даже слушать меня не захотел. Когда я заговорил с ним о предках, о нашей истории, он оборвал меня, сказав, что прошлое – это то, что прошло, и лучше оставить его в покое. К тому же на свете существуют музеи, в них и должно все храниться.

– Не скрою, что этот Гуго все больше действует мне на нервы, – раздраженно заявил Адальбер. – Он пообещал сделать все возможное, чтобы вызволить Мари-Анжелин из ловушки, куда она попала по его милости, и с тех пор молчок! Похоже, он действует под девизом «Обойдусь без историй!». Папенька может творить любые бесчинства, а сынок и пальцем не пошевелит, потому что поднять руку на отца значит попасть в ад на вечные муки. Он или опасный святоша, или трус! Я знаю, профессор, что вам неприятны мои слова, вы иначе относитесь к молодому человеку, но я в них не раскаиваюсь!

– Я согласен с Адальбером, – подхватил Альдо. – Отказ Гуго быть членом вашего общества мне тем более непонятен, что вы собираетесь в монастыре, что вас благословил настоятель. А вы сами что думаете?

Лотарь встал и принялся мерить комнату шагами.

– Я понимаю вас, но ни в чем не виню его. И могу поклясться спасением души, что Гуго столь же мужественен и отважен, как тот, с кем он так схож лицом.

Дальнейшие возражения были бы откровенной невежливостью. Мужчины пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись. Ночь обещала быть неспокойной.

Наставший день тянулся медленно и тревожно. Обитатели старой усадьбы с замиранием сердца ждали, что принесет им вечер и ночь. Альдо и Адальбер решили было съездить к ручью, где Мари видела Элену Мареску, но помешала погода. Ласковое теплое солнышко, которое радовало всех несколько дней, сменилось порывами ветра и проливным дождем. Какой художник отправится под таким на натуру? Единственным развлечением в тоскливый день стал визит старика де Режия. Он пришел узнать, «пошла ли дочка на поправку», и был на удивление тих и скромен.

«Раны» Мари успели зажить, но она заявила отцу, что никакая сила на свете не заставит ее покинуть уютное убежище, где она так хорошо себя чувствовала. И вот тут Режий взорвался. Он так бушевал, что в гостиную сбежался весь дом, желая узнать, что там происходит, и не задумал ли гость прирезать овечку, потому что голос его был похож на пронзительное блеяние. Однако и Мари в долгу не осталась, показав, что и у нее голос не ниже, а звук она может держать дольше. Прибежавшие заткнули уши.

Прекратил состязание Лотарь. Его бас призвал дуэт к молчанию, после чего он заявил: если де Режий пришлет в его дом жандармов, то он, профессор Водре-Шомар, подаст на него жалобу за жестокое обращение с несовершеннолетней дочерью и насильственное принуждение ее к нежеланному замужеству. Де Режий мгновенно оставил поле боя, проблеяв, что они еще обо всем пожалеют и что последнее слово все равно останется за ним!

– Будем надеяться, что теперь он будет сидеть спокойно, – со вздохом сказала Клотильда, после того как Мари убежала плакать к себе в комнату. А плакала она из-за отсутствия на поле боя того, кого избрала себе в рыцари.

Адальбер удалился к себе сразу же, как только на пороге появился Режий.

– Думаю, как только сегодняшнее дело будет улажено, я тут же уеду в Париж, – сказал он Альдо. – Не хочу оставаться в дурацком положении.

– При чем тут дурацкое положение? Ты нужен здесь больше, чем там. Ты же не можешь бросить План-Крепен на произвол судьбы! А влюбленная Мари способна последовать за тобой и в Париж, так что если хочешь навлечь на себя обвинение в похищении и соблазнении несовершеннолетней, то, пожалуйста, поезжай, никто тебе не мешает.

– Интересно, с какой это стати ты предлагаешь именно мне расплачиваться за разбитые горшки?!

– Я не предлагаю. Вечером у нас собрание, нервы у всех напряжены до крайности, и сегодня нам лучше не строить никаких планов на будущее.

(обратно)

Глава 8 Друиды? Да они повсюду!

На этот раз на собрании присутствовали все.

Кроме Бруно из Салена – единственного, чье настоящее имя – де Флёрнуа – знали парижские гости – приехали Адриен из Лон-ле-Сонье, Бернар из Доля, Жером из Нозеруа, Ламбер из Морто, Квентин из Шампаньоля, Мишель из Монбара, Клод из Мореза, Жильбер из Орманса, Лионель из Мута, Марсель из Арбуа. Все примерно одного возраста – лет под пятьдесят – волосы с проседью, все в широких черных одеяниях с вышитым на сердце сложенным барашком, символом Золотого руна, они казались очень похожими друг на друга.

Оказавшись среди черных фигур, торжественно стоящих под рыцарскими гербами, изображенными на стенах подземной часовни, в свете факелов и красных свечей, парижские гости почувствовали себя лишними. Им стало не по себе. Им даже почудилось, что они предстали перед суровыми судьями.

Один из них – Жильбер – заговорил, обращаясь к Лотарю:

– Ты собрал нас сегодня на пленарное заседание. Полагаю, что речь идет о принесении клятвы верности нашими братьями-иноземцами.

– И об этом тоже. Хотя мне не кажется, что их нужно именовать иноземцами. Адальбер родился в Пикардии, Альдо, хоть и рожден в Венеции, принадлежит по матери к родовитому французскому дворянству.

– Иноземцы все, кто не родился во Франш-Конте. Ты должен знать об этом, брат Лотарь, потому как разве не ты установил наш статут?

– Основателем ордена был герцог Бургундский! – сердито отозвался Водре-Шомар, находившийся не в лучшем расположении духа. – Из-за этого пункта мы не перестаем быть французами. Думаю, следует приступить к клятве верности незамедлительно. Нам еще предстоит разговор об очень серьезной проблеме.

– Какой? – осведомился представитель Монбара.

– Скоро узнаете! – отрубил Лотарь.

Альдо и Адальбер по очереди подошли к алтарю, как подходили к нему в давние времена рыцари, и, протянув руку к распятию с кровавыми каплями рубинов, бросавших пурпурные отсветы, произнесли незатейливые слова клятвы, которым их научил Лотарь. Они поклялись быть верными духу ордена Золотого руна и цели, которое поставило перед собой общество, поклялись держать в тайне существование общества и его рыцарские намерения, поклялись, что только тому, кто будет принят в общество, имеют право открыть тайну. Поклялись честью и спасением души. После чего облачились в такие же черные одеяния с символом ордена и обменялись рукопожатиями с собратьями.

– По сути, – заметил Жильбер, представитель Орнана, – наши правила не логичны. Как человек может претендовать на честь стать нашим братом, если не подозревает о нашем существовании? К примеру, как узнали бы о нас наши новые братья, если бы Лотарь не нарушил нашей тайны?

– Вы знаете, что меня на это подвигла крайность. Вы также знаете, что в наших краях стали происходить странные события, что у нас начали действовать силы зла, которые посягают на семейство моих друзей. Пролилась кровь невинных людей и грозит пролиться опять. А по своим личным качествам, родословной и положению наши новые братья – люди в высшей степени достойные. Как и в нас, в них течет кровь старинных рыцарей. Кто еще хочет что-то сказать?

– Больше никто, – ответил Бруно, друг, который был ближе других с Лотарем и часто говоривший за всех. – А теперь скажи, что случилось? Почему ты созвал нас?

– Хочу, чтобы все меня услышали, а скажу я всего четыре слова: среди нас есть предатель.

– Что за бред? Откуда такие сведения?

– Они были доставлены ко мне домой. Сейчас я прочитаю вам письмо, которое я получил. Вернее, снятую с него копию. Само письмо отправилось в Париж, в лабораторию на набережную Орфевр для изучения отпечатков пальцев. Итак, слушайте!

Профессор, отчеканивая каждый слог, прочитал письмо. Воцарилась мертвая тишина, присутствующие, казалось, были ошеломлены. Первым опомнился Мишель из Монбара, флегматичный, обычно малоразговорчивый человек лет пятидесяти, который в возбужденном состоянии мог закатить целую речь.

– Это невозможно! – возмущенно начал он. – Никто из нас не способен на такую подлость! Кроме, возможно, тех…

– Кого вы лично не знаете? – подхватил Альдо. – Почему в таком случае вы не возразили против нашего принятия?

– Возможно, потому, что не предполагал о том, что услышу сейчас. Но ведь так оно и есть, мы вас совсем не знаем.

– Но если я, основатель сообщества, и Бруно, мой заместитель, доверяем им, то можно ли им не доверять?

– Ваше доверие – ваше личное дело! Например, я хотел проголосовать против, но что бы это изменило? – заявил Жильбер из Орнана. – Хорошо ли ты знаешь их сам, Лотарь? Они известные люди, я рад за них, но для нас они чужаки.

– Речь идет о жизни женщины! Вы это понимаете?! – загремел Лотарь.

– Женщины из «их» семьи. Вы не находите странным, брат Лотарь, что требуют «наше» сокровище, а не драгоценности, которые мирно спят в сундуках князя Морозини?

После этих слов Альдо снял с себя черное одеяние и положил к ногам говорящего, Адальбер последовал его примеру.

– Я выслушал достаточно! И не позволю дальнейших оскорблений в свой адрес. Вы совершенно правы, месье, отказывая мне в доверии. В самом деле, у меня есть коллекция украшений, принадлежавших знаменитым людям. Вполне возможно, негодяй, взявший в заложники мою кузину, удовлетворится ею!

Альдо повернулся и направился к выходу, не дав времени Лотарю возразить, но до него донесся возмущенный голос человека из Салена.

– Подождите, князь! Надеюсь, вы не думаете, что мой собрат высказал общее мнение? Он отвечает только за самого себя.

– Мне достаточно и этого. Его слова ставят под сомнение мою честь, а я не терплю подобных оскорблений. Продолжайте ваше заседание без меня. Впрочем, тема обсуждения исчерпана, я прощаюсь с вами, господа, а вас, Лотарь, жду в машине.

– Я иду с тобой, в вопросах чести я столь же чувствителен. Господа, я прощаюсь с вами, – проговорил Адальбер и взял Альдо под руку.

Вместе они поднялись в верхнюю церковь. Там каждый из них прочитал молитву, потом они вернулись к автомобилю и закурили. Вернее, Адальбер зажег обе сигареты.

– Позволь-ка мне, – сказал он Альдо, отбирая у него спичку. – У тебя руки ходуном ходят, ты обожжешь себе нос.

– Ничего не могу поделать! Этот Жильбер вывел меня из себя. Нам следовало придерживаться нашего первого решения и предоставить Лотарю самому разбираться с этим сборищем призраков. Тот, что из Монбара, точно так же против нас.

– Не уверен. На нас набросился только один из всех, сделав вид, что высказывает общее мнение. Но может быть, он почувствовал себя в опасности?

– То есть ты хочешь сказать, что он и есть предатель?

– По логике вещей, да. Все остальные ограничились лишь негодующими восклицаниями.

– Откуда он? Ты знаешь Францию как никто!

– Из Орнана. Чудеснейшее местечко в пятидесяти километрах отсюда. Прославилось благодаря картине Курбе «Похороны в Орнане».

Альдо невольно засмеялся, но тут же сердито оборвал друга:

– Нашел время шутить!

Неожиданная догадка внезапно блеснула у него в голове.

– А скажи, Адальбер, Орнан далеко от Безансона? – поинтересовался он.

– Километрах в двадцати, я думаю. А что?

– План-Крепен приехала в Безансон. Может, в тех краях и следует ее искать?

– Светлая мысль. Завтра вечером, когда нам укажут место, где мы должны будем встретиться с негодяем, мы ее проверим.

– Если Иуду не обнаружат, встреча может не состояться.

– Подождем Лотаря. Он сообщит нам что-то новенькое.

Они ждали, ждали. Альдо то и дело удерживал Адальбера, который все порывался вернуться и выяснить, что там творится.

– Ты думаешь, они убивают друг друга?

– В часовне? Нет, не думаю. Но они могут голосовать.

– Зачем? Когда мы уходили, несогласных было только двое, а президент, как мы знаем, имеет два голоса.

– Да, но их могло стать гораздо больше, как только мы ушли. Остальные вполне могли присоединиться к «брату из Орнана», и несогласные стали большинством.

– Ты хочешь сказать, что нам нечего ждать?

Едва Альдо произнес последнюю фразу, как из церкви вышли три человека и направились к автомобилям, стоящим возле ограды. Альдо и Адальбер невольно шагнули в тень часовни, но, разумеется, их силуэты были заметны. Никто к ним не приблизился.

– На нас легла печать отверженных, – пробормотал Адальбер. – Не лучший исход.

– Случалось и похуже. Нам нужен запасной вариант. И мне кажется, он у нас есть.

– Какой же?

– Сейчас скажу. Но сначала подождем, что скажет Лотарь.

Профессор подошел с самым сумрачным видом, что само по себе уже было ответом. Открыв дверцу, он сел рядом с Адальбером, который успел занять место за рулем, так как они приехали на его машине.

– Итак, отказано? – задал вопрос Альдо.

– Не впрямую. Но почти никто не нашел в себе сил расстаться с нашим сокровищем ради…

Профессор замолчал, затрудняясь высказать то, что должен был озвучить. Альдо досказал за него:

– Ради неизвестной, которая даже не уроженка Франш-Конте и к тому же ввязалась в историю по своей глупости. Так?

– Именно так. «За» было всего четверо. Разумеется, среди них я и Бруно, мы согласны отдать сокровища часовни, тем более что главные из них принадлежали нашим отцам, моему и Бруно.

– Так что же решили?

– Решили, что нам надо будет только сделать вид, что мы принимаем условия. Узнать место, где будет осуществлена передача, приехать туда вооруженными, привезя «наживку»: свертки с муляжами.

– Ничего глупее быть не может, – сердито усмехнулся Альдо. – Предателя не разоблачили, так что просто-напросто прольется кровь. И вовсе не нашего врага, а наша. Судьбе Мари-Анжелин в этом случае и вовсе не позавидуешь. Об этой глупости я подумал сразу, но понял, что она бесперспективна.

– Они предложили еще один вариант, но я думаю, такой же бестолковый.

– Какой же?

– Явиться на встречу всем вместе и вступить в бой.

– Этот вариант гораздо лучше, и его можно было бы считать просто прекрасным, если бы не было предателя, а так…

– Потерянное время и даром пролитая кровь, – заключил Адальбер. – И что же теперь мы будем делать?

Лотарь помолчал с секунду, вздохнул и сказал:

– Мы отменяем сегодняшнее собрание и считаем его несостоявшимся. С благословения аббата и с помощью Флёрнуа – что для меня особенно важно – мы забираем сокровище из часовни. Но будем готовы и сразиться за него. Пусть даже пока не знаем, сколько там этих негодяев.

– А нас уж точно будет четверо, – улыбнулся Альдо. – И у нас есть шанс победить! Хотя мы не знаем, сколько молодчиков на службе у Хагенталя. Но вот что меня удивляет: зачем ему понадобилась часовня? Я думал, что, обладая рубинами, которые он считает «Тремя братьями»…

– И которые вполне могут ими быть, поскольку изначально их было шесть, и никто не может сказать, какие украшали головной убор Карла: эти или те, что у Кледермана. Да, если бы Хагенталь был последователен, он искал бы бриллиант-пирамиду, чтобы заполучить наконец талисман Карла.

– Он его не ищет, потому что никто не знает, что с ним произошло и где он теперь находится, – мрачно заключил Альдо.

Снова воцарилось молчание. Лотарь кашлянул, прочищая горло, собираясь, как видно, что-то сказать, перекрыв шум мотора. Но промолчал.

– У вас какая-то идея? – полюбопытствовал Альдо.

– Я… Да нет… Вернее, да. Я хочу сказать, что по старинной и традиционной версии считается, что этот бриллиант никогда не покидал Грансон.

– А что конкретно гласит эта версия?

– Что Оливье де Ла Марш, чей отец был начальником форта Жу, знал этот форт как свои пять пальцев и с согласия герцога спрятал бриллиант и еще несколько драгоценных камней там, в ожидании полной победы.

– Неужели вы там его не искали?

– Искал. Но искать его, к тому же одному, нелегкое дело! Не забудьте еще, что форт Жу теперь собственность государства. Вы когда-нибудь там бывали?

– Я впервые приехал во Франш-Конте к вам в гости, – сказал Альдо. – А ты, Адальбер?

– В Франш-Конте я бывал, но в Жу не поднимался. Ты же знаешь, я боюсь высоты и страдаю головокружениями. А ты сам видел, что это за ужас! Да и вообще искать бриллиант в крепости – все равно что иголку в стоге сена!

– Пока ходишь по укрепленным переходам, куда ни шло, но стоит подойти к краю пропасти! Незабываемое переживание!

– Думаю, у края колодца тоже. И к тому же в форте темновато, не так ли?

Лотарь согласно кивнул, признаваясь, что и ему было не по себе в мрачной старинной крепости.

– И мои овечки еще больше оробели, – вздохнул он. – Я должен сделать вам одно признание, Морозини: когда я пригласил вас на празднование трехсотлетия, я как раз выяснял, где может находиться бургундское сокровище…

– И хотели поскрести на этот счет меня. А вдруг я знаю что-то такое, что вам неведомо, – закончил Альдо с широкой улыбкой.

– Вы на меня обиделись?

– Ничуть. Все коллекционеры ведут себя одинаково, встречая коллегу. Признаюсь, и я надеялся что-нибудь у вас выведать. А ваше приглашение принял с тем большей радостью, что, как уже говорил, никогда не бывал в ваших краях. И, знаете, по крайней мере, для меня – дружба, как майонез: или сразу залаживается, или, сколько ни старайся, не собьешь. А мы с вами квиты.

– И раз уж мы перешли на язык кулинарии, то я стал главной «изюминкой» вашей дружбы, – вмешался в разговор Адальбер.

Его вмешательство разрядило напряжение, потому что разговор невольно зашел в тупик, и желательно было бы найти выход из создавшегося положения. Собеседники, похоже, уперлись в стену. На замечание Адальбера они улыбнулись, но остальной путь проделали в молчании.

– Что мы скажем нашим дамам? – забеспокоился профессор, когда они подъезжали к дому.

– Расскажем все и во всех подробностях, – отозвался Альдо. – У наших дам головы умные, их советы всегда бывают к месту.

Они полагали, что увидят дом, погруженный в темноту, и очень удивились светящимся окнам от библиотеки до столовой. Их удивление возросло до крайности, когда внизу их встретил сияющий Гатьен, с тортом со взбитыми сливками в руках. Улыбка мажордома стала еще шире, когда он увидел входящего хозяина и гостей.

– Какое счастье, господа! Есть еще в наших краях добрые люди! – объявил он и исчез в дверях столовой.

– Со стариком все в порядке? – не поверил своим глазам профессор. – Сегодня у нас не предполагалось никаких торжеств. Ну, разве что…

– А вот мы сейчас и посмотрим, – предложил Альдо и направился следом за мажордомом.

Все трое окаменели перед открывшимся им зрелищем. Под высокомерным взглядом портрета Ришелье, за столом, явно накрытым на скорую руку, сидели четыре персоны. Две из них пили шампанское, не глядя на еду, две жадно поглощали пищу. Опомнившись от изумления, трое вошедших воскликнули в один голос:

– План-Крепен!

Адальбер первый подбежал к ней, схватил в охапку и закружил по комнате, наградив звучным поцелуем, от которого Мари-Анжелин покраснела, как алая роза. Альдо отобрал у Адальбера беглянку и тоже расцеловал. А Мари-Анжелин плакала и смеялась одновременно.

– Если вы беспокоились о том, как вас встретят, то можете успокоиться, – произнесла тетя Амели. – А теперь, мальчики, позвольте Мари-Анжелин доесть десерт, а для этого посадите ее на стул, но очень осторожно, потому что у нашей План-Крепен болит нога. И еще вы можете поблагодарить ее спасителя.

«Мальчики» так обрадовались появлению беглянки, из-за которой не спали столько ночей, что больше никого не заметили. Зато Лотарь, похоже, был знаком со спасителем и на деревенский манер уже здоровался с ним, похлопывая его по плечу.

– Мой друг Клод Бурдеро, ножовщик из Нан-су-Сен-Анн, с которым мы не виделись вот уже много лет! – представил он его всем остальным. – Но я приглашал его на наше трехсотлетие! А он, как видно, болел. Болел! С его-то цветущим видом! Прошу прощения за свои слова.

Клод Бурдеро и впрямь мог рекламировать здоровое питание. Одного роста с Лотарем, он был так же крепок, с той, однако, разницей, что его добродушное лицо было покрыто обильной растительностью: густая борода, длинные усы и кустистые брови над синими глазами с прямым взглядом и веселыми искорками.

– Болела моя жена. Зато теперь я понимаю, как внимательно ты читаешь посланные тебе письма!

– Извините нас, Клод, и меня, и брата! – вмешалась в разговор Клотильда. – Мы последнее время живем в непрестанной лихорадке. Надеюсь, вашей жене стало лучше?

– Могу определенно сказать: она прекрасно себя чувствует, – ответила вместо Клода Мари-Анжелин. – И так за мной ухаживала! Я бесконечно ей благодарна, точно так же, как и господину Бурдеро. Если бы не они, не знаю, что бы со мной было!

Альдо и Адальбер одновременно открыли рот, чтобы задать бесчисленное число вопросов, но Клотильда замахала руками.

– Немного терпения! Позвольте Мари-Анжелин и Клоду закончить десерт. Потом мы в гостиной выпьем кофе и сразу в постель.

– Ну уж нет, – запротестовал Адальбер. – Я хочу знать все подробности. Пусть в нескольких словах. Иначе не засну!

– Но, может быть, господин Бурдеро устал и хочет спать? – забеспокоилась тетушка Амели.

– Я? Устал? Из-за сорока километров? Да вы шутите! С парой чашечек кофе я готов просидеть до зари!

– Вы тоже, Мари-Анжелин?

– Да, конечно! И я тоже. Мне столько нужно вам рассказать.

– Для начала расскажите, почему вы отправились в Безансон, а не в Понтарлье?

– Меня туда отправили. Хотели меня запутать. Меня встретили на вокзале, посадили в автомобиль, надели темные очки, поворачивали и разворачивали, сбивая с толку. От Безансона до места мы ехали примерно часа два.

– Почти как до Лозанны, – проворчал Лотарь. – И где же вы оказались?

– Понятия не имею. На краю света. Так, по крайней мере, мне показалось. Какая-то старинная башня, с кухней внизу, пропахшей капустным супом. Там же, внизу, была еще жилая комната и гараж для автомобиля. Но жилыми помещениями пользовались мало. Мужчина и женщина, которые меня охраняли, похоже, жили где-то в другом месте.

– Откуда вы знаете?

– Узнала, когда убежала. Я слышала, как уезжает и приезжает автомобиль, но считала, что женщина – ее звали Жанна – живет в башне и сторожит меня. А потом я обнаружила, что меня просто-напросто бросили без пищи и воды, хорошенько заперев.

Мари-Анжелин рассказала, как ей удалось убежать, как она радовалась свободе и как потом испугалась, обнаружив, что не знает, куда идти.

– Спасибо, что у меня был компас, я решила идти на восток, надеясь добраться до границы, но темнело так быстро, мне страшно хотелось есть, и я потратила столько сил на замок, что положение мое было не из лучших. И вдруг в лесу я услышала знакомый мне клич друидов, ответила на него, бросилась на голос, споткнулась о корень, упала и потеряла сознание.

– И как же вы ее нашли Бурдеро? – спросил Лотарь.

– Нашел да и все, – кивнул головой ножовщик. – Услышал ее клич точно так же, как она мой, пошел на него и нашел.

– А ты кого звал?

– Потом расскажу, не буду смешивать две истории. Мадемуазель лежала без сознания, лицо в крови, в грязи. Я отнес ее в сторожку – у меня там домик неподалеку, – привел в чувство, умыл. Но она была в плохом состоянии, одна бы не справилась, так что я посадил ее в тележку, отвез домой и поручил заботам Анжель.

– Врача вызывали?

– На что нам врач? Жена у меня разбирается в болезнях не хуже докторов. Сам можешь убедиться. На лице опухоль спала, нога перебинтована как полагается. Знаете? Я ведь и мазь привез, которой Анжель смазывала ушиб. Через несколько дней мадемуазель о нем и думать забудет. Можно мне еще чашечку кофе?

– А вы не боитесь, что не заснете? – забеспокоилась Клотильда.

Клод ответил с широкой улыбкой:

– Никакой кофе мне не помешает, если я решил, что пора немного соснуть. К тому же у вас такие удобные кровати, мадемуазель Клотильда! И будильники мне тоже не понадобятся.

– Очень рада, Клод. А сейчас давайте поможем Мари-Анжелин добраться до спальни! – объявила Клотильда.

– Я сам отнесу ее, – сказал Адальбер. – Спасибо, господин Бурдеро, за ваши заботы.

Сказано – сделано. Адальбер подхватил Мари-Анжелин, словно перышко, и последовал за Клотильдой и тетей Амели с такой резвостью, что бедняжка запротестовала:

– Не трясите меня с такой силой, Адальбер. Я не яблоня, и яблок от меня не дождетесь!

– Это я от радости, что вы нашлись, дорогая! Вы представить себе не можете, как я счастлив! Впрочем, и все остальные тоже.

– И Альдо?

– Почему нет? Ах да! Из-за рубина. Но вы же знаете его не хуже меня. Для него главное, что вы теперь с нами.

Клотильда открыла дверь, и Адальбер с Мари-Анжелин на руках скрылся в спальне. Никто из них не заметил, что закрылась и еще одна приоткрытая дверь. Заметила ее только госпожа де Соммьер, которая шла позади всех, но сделала вид, что ничего не видела.

Мужчины, оставшись в гостиной одни, выпили еще по рюмочке и продолжили разговор.

– Что же это за башня, где держали План-Крепен, – задал вопрос Лотарь. – Я неплохо знаю наши места, но что-то не припомню такую. Она, собственно, чья?

– Да неизвестно. Скажу честно, я забыл о ее существовании, потому что редко бываю в той стороне. Да туда никто не ходит. У нее, знаете ли, дурная репутация.

– Какая же?

– Видите ли, последним ее жильцом стал человек не из местных, никто не знал, кто он такой и откуда взялся. Жандармы из Салена заглянули к нему, желая раскрыть эту загадку, смотрят, а он повесился на балке.

– Так о нем ничего и не узнали?

– Ничего. При нем не оказалось ни документов, ни денег. Оставил на столе десять франков вместе с запиской и прижал их камнем. Просил, чтобы молились за его грешную душу, подписался Вильфрид. Кюре из Нанта молится за него, а деньги раздали бедным. О покойнике быстро забыли, но к башне опасались приближаться. Особенно женщины.

– Одна, как видите, не боялась. Я имею в виду Жанну, которая стряпала для нашей мадемуазель.

– Может, и стряпала, да не ночевала. Бедной мадемуазель дю План-Крепен никто бы не пришел на помощь.

– Какая, однако, низость! – вспыхнул Альдо. – Но негодяи не подозревали, на что способна наша План-Крепен!

– Слава богу, что все хорошо окончилось! Я хоть и могу показаться невежей, но все же откланяюсь, господа! Мне пора спать. Я с четырех утра на ногах.

Вместе с гостем поднялись и хозяева.

– Пойдем, я покажу тебе твою комнату! – сказал Лотарь. – Ты как никто заслужил отдых, я уж не говорю о нашей благодарности!

– Да за что меня благодарить? Нет ничего особенного в том, чтобы привезти к вам мадемуазель!

Но Альдо еще не собирался спать. Оставшись в одиночестве, он снова опустился в кресло, закурил сигарету и откинулся на спинку, наслаждаясь тем, что кошмар наконец закончился. Возвращение План-Крепен, пострадавшей, но живой, казалось ему истинным даром небес, хотя, конечно, нужно было еще свести счеты с новым владельцем замка Гранльё. Тягостное и неприятное заседание в крипте, оставившее ощущение какой-то нечистоты, смыла живая вода радости. Альдо настолько погрузился в приятную расслабленность, что даже не заметил, как вернулись Лотарь и Адальбер.

– Ты спишь? – удивился Адальбер.

– Нет, наслаждаюсь. Хотя прекрасно знаю, что впереди еще много всяких событий. Так как мы теперь поступим?

Лотарь выбивал трубку перед камином, собираясь набить ее и закурить, и ответил не сразу. Он заговорил, только выпустив первый клуб дыма.

– Вот об этом-то я и хотел с вами поговорить. Самым разумным было бы отправиться вам всем вместе завтра же в Париж. Мадемуазель Мари-Анжелин нашлась. Все сложилось для вас как нельзя лучше.

– Я в этом не уверен, – возразил Альдо. – Оставить вас одного сражаться с массой проблем было бы с нашей стороны свинством и, я думаю, что ни в Париже, ни в Вене, ни в Венеции мы не будем в такой безопасности, как у вас.

– В Париже вы всегда сможете рассчитывать на помощь с набережной Орфевр.

– Это возможно, но не обязательно. У Ланглуа много дел, он не всегда может уделять нам много внимания. Напомню, что ни он, ни мы до сих пор так и не узнали, кто звонил тетушке Амели, посоветовав немедленно уехать из дома, поскольку ей грозит опасность. Хорошо, что она не последовала «дружескому» совету, отправив в монастырь на «Лавассоре» старушку Луизу в своем пальто и под тройной вуалью. Хотела посмотреть, что последует после звонка. Но не увидела никого, кроме Адальбера, который как раз приехал за ней и вывел ее из дома с величайшими предосторожностями.

– Да, я еще долго буду помнить наш отъезд, – вздохнул Адальбер. – И ключ к загадке мы не нашли. Ланглуа об этом знает не больше нас. В любом случае на улице Альфреда де Виньи на следующую ночь ничего особенного не произошло… Да и в последующие, как мне кажется. Я-то думаю, что хотели похитить тетушку Амели, думая, что она пустится в долгую дорогу.

– Зачем?!

– Чтобы выманить нас отсюда.

– Вывод: нам лучше остаться здесь всем вместе под бдительной охраной капитана Вердо и покончить с этой историей. Таково мое мнение. Ваша очередь, профессор.

Профессор прокашлялся и объявил:

– Во-первых, благодарю вас за готовность не оставить меня в беде. Другое решение, скажу вам честно, меня бы удивило. А во-вторых, давайте решим, как мы поступим с предстоящим нам свиданием. Откажемся? Но это единственный шанс схватить негодяев за руку. Так что же мы будем делать?

– Мне кажется, без затей, – рассмеялся Адальбер. – Они же не знают, что План-Крепен уже дома. Сделаем вид, что ничего не произошло, и явимся на встречу.

– С сокровищами из крипты?

– Нет, со свертками, набитыми неведомо чем. Они блефуют, и мы тоже!

– Предатель уже рассказал им, какие сокровища находятся в крипте. Пусть далеко не все, какие возил с собой герцог в часовне. Например, там были еще двенадцать золотых фигурок, изображающих апостолов, и много-много чего другого, о чем мы с вами недавно говорили. Бесценно наше распятие, на котором приносятся клятвы, и меч с ножнами из рога единорога… Если они…

– Даже не думайте, профессор! Нам предстоит сражение, и мы придем вооруженные. Заодно узнаем, кто предатель, потому что ему придется встать на сторону наших врагов.

– Будь я предателем, я бы просто не явился на место встречи. Запасся бы медицинской справкой о серьезной болезни, и дело с концом, – продолжал смеяться Адальбер.

– Официально засвидетельствовав таким образом свое предательство, – заключил Альдо.

– А вот что мне хотелось бы знать, – начал Адальбер, – ваши собратья, которые согласились отдать сокровище, согласятся принять сражение?

– Можете не сомневаться! Скажу вам больше: те, кто не пожелал его отдать, тоже примут в нем участие. Настоящий франш-контиец никогда не откажется от жаркой схватки. Они только и ждут, чтобы я сообщил им о месте встречи. Так что и нам остается пока только ждать.

Да, ничего другого не оставалось. И поскольку час был уже поздний, а, как известно, утро вечера мудренее, то все разошлись по своим комнатам. Для Адальбера сон никогда не составлял проблемы, он засыпал мгновенно, зато его «побратиму» оставалось надеяться, что старичок Морфей окажется на этот раз милосердным и возьмет его в свои объятия.

Так на этот раз и случилось. Неожиданное возвращение План-Крепен благотворно подействовало на Альдо, он заснул мгновенно. Однако новый день вместе с утренней почтой, которую мужчинам принесли во время завтрака, вмиг лишил Альдо душевного покоя. Пришло письмо от его главного помощника Ги Бюто, который был обеспокоен затянувшимися «французскими каникулами».

Ги писал:

«Вы знаете, что я горд и счастлив доверием, какое Вы оказываете мне, дорогой Альдо, но не можете не знать, что есть клиенты, которые хотят иметь дело только с Вами, несмотря на Ваше заявление, что я Ваш полноправный заместитель. Сколь ни радовало бы меня и Пизани Ваше доверие, но сеньор Монтальдо не желает видеть никого, кроме Вас. Он сообщил, что приедет к нам завтра, и если Вас не будет на месте, то мы потеряем великолепного клиента. И немало огорчимся, так как именно ему Вы предназначали сказочные изумруды «Севераль», зная, что он заплатит за них наличными, не моргнув глазом. Не могли бы Вы приехать хотя бы на один день? Если посмотреть на карту, мы не так уж далеко друг от друга. Особенно в том случае, если бы Вас доставил к нам господин Кледерман. Случай экстраординарный. Мы с Пизани можем уладить все дела, но если не Вы лично примете господина Монтальдо, который всегда торопится, то он покажет нам свои желтые зубы, выскажет в наш адрес несколько непонятных перуанских проклятий, повернется на каблуках и уйдет, и потом у нас будет множество неприятных последствий из-за его обиды…»

– Черт, черт и еще раз черт! – прорычал Альдо, смяв письмо и стукнув кулаком по столу, так что посуда подпрыгнула, а заодно и друзья, которые с ним завтракали.

– Что это с тобой? – поинтересовался Адальбер, опуская газету, он перелистывал ее, торопясь узнать новости.

Поднял голову и профессор, разбиравший свою почту.

– Какое сегодня число?

– Двадцать второе мая, – ответил Лотарь. – Что-то случилось?

– Можно сказать и так. Мне… Впрочем, прочитайте сами, у меня нет от вас секретов, – предложил Альдо, расправил письмо и протянул его Лотарю и, пока тот читал, в нескольких словах рассказал, в чем дело, Адальберу.

В ту же самую минуту в столовой появился Гатьен с небольшим серебряным подносом, на котором белел листок бумаги.

– Телеграмма для господина князя, – объявил, подходя к Альдо.

– Спасибо. Господи! Опять из Венеции!

«Приезжаете или нет? Если нет, позвоните. Клиент приезжает завтра».

Впервые в жизни Морозини проклинал человека, которого почитал больше всех на свете.

– Почему он не удосужился послать мне свое проклятое письмо раньше? Я бы мог связаться с тестем, слетать туда и обратно завтра и не менять наше сегодняшнее расписание!

– А что тебе мешает связаться с тестем сейчас?

– Во-первых, я не знаю, где его искать. Как ты можешь заметить, он в последнее время летает как бабочка.

– Начни с Цюриха. Секретарь тебе скажет, где он сейчас находится.

– Скажет, если знает.

– Да ладно тебе, не стоит так нервничать! Кледерман возглавляет огромный банк. Он не может исчезнуть, не сказав ни слова.

– Благодарю.

Эти слова были обращены Лотарю, который, сняв телефонную трубку, протянул ее Альдо со словами:

– Прошу вас, держите!

Всегда капризная фея телефонной связи на этот раз пожелала показать себя паинькой, и на другом конце провода мгновенно раздался голос Бирхауэра, секретаря Кледермана. Альдо не стал терять времени на общепринятые любезности и сразу перешел к делу. Настроение его не улучшилось, когда он услышал ответ:

– Его нет, Ваша светлость. Господин Кледерман вот уже два дня, как в Англии.

– Опять?! Мне кажется, его последнее путешествие подарило ему не самые лучшие впечатления!

– Безусловно, но это не основание, чтобы туда не ездить. Так, по крайней мере, считает господин Кледерман.

– Понятно. И он отправился туда самолетом, я полагаю.

– Ваше предположение верно, Ваша светлость. Господин Кледерман все в большем восторге от своего приобретения и…

– Скажите, где именно он находится! Простите, что я так настойчив, Бирхауэр, но мне необходимо с ним поговорить как можно скорее!

– Сейчас он еще у себя в номере в гостинице «Савой» и…

– А если он уже ушел, где я смогу его найти? У лорда Хивера?

В хорошо поставленном голосе секретаря появились неуверенные нотки.

– Я… понятия не имею.

– Мне трудно поверить вам, Бирхауэр. Вы его личный секретарь, черт побери! Он от вас ничего не скрывает, и вы мне скажете…

– Все, что знаю, но не больше. Даю вам честное слово! И скажу, что с некоторых пор патрон не стремится открывать мне все стороны своей жизни. Прошло то время, когда в его отсутствие я с точностью до минуты знал, где он находится. Советую вам, Ваша светлость, поторопиться со звонком в Лондон.

– И не допекать вас больше своей настойчивостью? Простите, Бирхауэр. Вы совершенно правы. До скорого!

Альдо повесил трубку, порылся в карманах, достал записную книжку, но не успел ее раскрыть. Адальбер уже сунул ему под нос листок бумаги, на котором нацарапал несколько цифр.

– Номер «Савоя». Я останавливался там чаще тебя и знаю его наизусть. Я даже сам свяжусь с гостиницей, а ты пока закури и успокойся.

Уговаривать Альдо не пришлось, он с наслаждением затянулся, вдыхая душистый дым, который так успокаивал его нервы. Ему удалось даже выкурить тонкую сигарету до конца… И тут Адальбер печально произнес:

– Связь через двадцать минут.

– Проклятие! Телефонные капризы сведут меня с ума!

– Послушай, давай прекратим бушевать, и ты выслушаешь меня, не взрываясь каждую секунду. Ты знаешь, сколько километров – воздухом – от Лондона до Венеции? Примерно тысяча двести километров, и даже немного больше. Если погода будет ясной, то это семь часов полета, учитывая заправку. Прибавь небольшой крюк сюда к нам. Тебе не кажется, что для одного утра это многовато?

– При чем тут утро? Я попрошу его прилететь к нам к вечеру. Он составит компанию дамам, пока мы отправимся на нашу встречу, а завтра с утра пораньше мы полетим в Венецию, и это займет всего два-три часа^[479].

– Ты знаешь своего тестя лучше меня, и ты всерьез думаешь, что он способен играть роль дамы-компаньонки, пока мы будем воевать за сокровища Карла Смелого? Да ты грезишь, мой дорогой!

В разговор вмешался Лотарь.

– Посмотрите правде в глаза, Морозини. Адальбер прав по всем статьям. Разумнее всего вам ехать немедленно, чтобы быть на месте в срок.

– Я не допущу, чтобы вы одни отправились в эту мясорубку! – упрямо заявил Альдо.

– Ни о каких мясорубках не может быть и речи. Не забывайте, что Мари-Анжелин уже дома, находится под надежной защитой, и у негодяев нет больше никаких возможностей шантажировать нас…

Он еще не кончил фразы, как в столовую вошел спаситель План-Крепен в сопровождении Гатьена. Решив позавтракать, Клод спустился в кухню, и мажордом, охваченный священным ужасом, препроводил его к господам.

– Гости у нас кушают или у себя в комнате, или в столовой. Господа уже завтракают, и я тотчас же принесу вам кофе.

Появление Бурдеро разрядило нависшее напряжение. Острый вопрос ненадолго потерял свою актуальность.

– Как хорошо у тебя спится! Надо было мне попросить, чтобы меня разбудили, – несколько смущенно начал гость.

– Ты пришел как раз вовремя! Видишь, мы все в сборе, – утешил его Лотарь, пока Бурдеро обменивался со всеми рукопожатиями и усаживался за стол. – Ты очень торопишься?

– Да нет. Боюсь только, Анжель будет волноваться, если я надолго задержусь.

– Ты позвонишь ей после завтрака. А пока мы ждем телефонного звонка. Гатьен, принеси нам кофе, я охотно выпью еще чашечку. И не только я. Нам есть о чем потолковать.

– Еще бы! Трудно себе представить, сколько мы не виделись! И мы так огорчались, что не смогли попасть на трехсотлетие! Анжель даже больше, чем я. А когда узнали, что нашу мадемуазель нужно доставить к вам, то, как только поставили ее на ноги и я забрал из починки фургончик, мигом примчались сюда. Но все-таки пришлось дожидаться, пока она сможет ходить, хотя бы с палкой.

– Ты мог бы позвонить нам, а не утруждать себя. Мы бы сами за ней приехали.

– Я хотел позвонить, но мадемуазель не захотела. А поскольку у нас… Особые отношения… Я не мог не уважить ее желания.

– Особые отношения? Могу я узнать, какие именно?

– Знаешь, я немного стесняюсь… Перед этими господами… Они примут меня за старого дурака!

– Не стесняйтесь нас, пожалуйста, – ободрил соседа Адальбер с широкой улыбкой. – С тех пор, как среди нашей родни появился друид, мы уже ничему не удивляемся.

От волнения Бурдеро чуть не опрокинул чашку с кофе.

– Друид?! И что вы о нем думаете? Считаете, что он маленько того?

– И в мыслях не держим, – объявил Лотарь. – Он, как и я, преподает в Коллеж де Франс, тоже профессор. А ты? Ты тоже…

– Стал друидом? Нет, у меня нет таких познаний, я так высоко не поднялся, я всего-навсего посредник. Я осуществляю связь между группами, которые поют на наших собраниях. Моя Анжель целительница. Благодаря ее искусству, мадемуазель, то есть ваша родственница, почти что поправилась, и я думаю, что доктор ей уже не потребуется…

Говорил это Бурдеро с самым скорбным и смущенным видом. Посмотрев на него, Лотарь от души расхохотался и хлопнул приятеля по спине с силой, какая могла бы свалить быка.

– С чего это у тебя рожа, как на похоронах? Говорю же тебе, мы прекрасно ладим с друидами!

Адальбер с большой охотой поддержал разговор. Тема была увлекательной, не то что те, которыми столько времени подряд они портили себе кровь.

– Мари-Анжелин нам рассказала, что сначала услышала в лесу знаменитый клич друидов. Неужели «хэ-хок»?

Клод Бурдеро расцвел улыбкой.

– Да, тот самый клич. Я хотел собрать ребят для одного небольшого дельца. Услышал ответ и поспешил туда. А вы знаете, что нас вообще-то не так уж мало. Группы вроде нашей существуют повсюду, где есть леса и горы^[480]…

Его рассказ прервал телефонный звонок. Водре-Шомар поднял трубку и передал ее Альдо.

– Держите. Гостиница «Савой».

Разговор был коротким. Альдо выслушал ответ, коротко поблагодарил и положил трубку. Вид у него был расстроенный.

– Улетел в Копенгаген. Еще немного, и он окажется на Северном полюсе. Какого черта ему там понадобилось?! – прошипел он, удерживаясь изо всех сил, чтобы не сломать или не разбить что-нибудь, что попадется под руку.

– Не делай трагедии из пустяков, – мягко одернул друга Адальбер. – Я отвезу тебя в Лозанну во второй половине дня, и ты сядешь там на поезд до Венеции.

– У нас есть расписание поездов по Европе, – добавил Лотарь. – Так что вам остается только позвонить домой.

– Спасибо. Лучше я отправлю телеграмму. Доберусь до почты и успокоюсь.

– Я поеду с тобой. В таком состоянии ты отправишь мою машину в пропасть. И повторяю тебе: после обеда я отвезу тебя в Лозанну.

На втором этаже госпожа де Соммьер и ее верный «оруженосец» сидели за завтраком, пытаясь вернуться к привычному укладу жизни, который нарушился не так уж давно, но восстанавливался с трудом. На улице Альфреда де Виньи царил давно установившийся порядок: Мари-Анжелин возвращалась после шестичасовой мессы и делилась с маркизой новостями квартала Монсо, собрав их среди самых наблюдательных или самых болтливых кумушек-прихожанок церкви Святого Августина. Евгения Генон, кухарка принцессы Дамиани, возглавляла это информационное бюро, основательницей которого была сама дю План-Крепен. По дороге она захватывала с собой наверх и свежий номер «Фигаро», который за это время успевал принести почтальон.

Разумеется, подобный ритуал не мог совершиться в доме Водре-Шомаров. Но маркиза, понимая, что привычный образ жизни пойдет на пользу беглянке, попросила, чтобы поднос с завтраком для Мари-Анжелин принесли к ней в комнату, тем более что та уже могла передвигаться, опираясь на трость. Маркиза хотела, чтобы все шло как всегда, пусть и в непривычных декорациях.

Сидя на постели в батистовом чепце с кружевами и бантом под цвет пеньюара, облегавшего ее по-прежнему стройный стан, госпожа де Соммьер молча наблюдала, как беглянка мажет маслом душистый деревенский хлеб, чуть подсушенный в печке, причем делает это с таким достоинством и спокойствием, словно ничего и не произошло. Когда перед старой дамой были поставлены тартинки и она отпила глоток кофе, который оказался слишком горячим, она прервала молчание.

– Что, если, План-Крепен, мы поговорим немного, как говорили обычно у нас дома?

– У нас дома?

– Да. Или что-то нам мешает? Другая обстановка? Вы не вернулись из церкви Святого Августина, воодушевленная, с душой, обновленной молитвой? Вы отсутствовали на мессе и поэтому позволили себе сказать неправду.

Последнее слово, казалось, пробило бронь механического безразличия, в котором пребывала вернувшаяся в семью Мари-Анжелин.

– Я? Неправду? С какой стати?

– Ну-ну, не стоит оправдываться. Мне кажется, ваше поведение более чем естественным. Вы находились в чуждой вам среде и вернулись тоже в чужое место, вы были смущены, вы замкнулись. Но теперь мы с вами одни, и я уверена, вам станет легче, если вы выскажете все, что у вас на душе.

– Все? Что вы хотите этим сказать?

– То, о чем вы сами прекрасно знаете. Что заставило вас покинуть дом, не сказав никому ни слова. Даже мне.

– Я полагала, вы все и так понимаете. Я получила письмо от… одного человека…

– Который стал дорог вашему сердцу. Дорог до такой степени, что вам и в голову не пришло задуматься, а не поддельное ли это письмо.

План-Крепен готова была уже откусить кусочек от тартинки, но отложила ее и потупилась.

– Наверное, потому что оно меня бесконечно обрадовало… Я бы не вынесла, если бы его подлинность подвергли сомнению!

– Я неплохо в себе разбираюсь, Мари-Анжелин, и знаю, что меня в семье считают несгибаемой старухой, и в общем-то не ошибаются. Но и я была когда-то молодой и еще не совсем забыла свою молодость, я могу понять ваши чувства.

– Нет, вам меня понять невозможно!

– Да почему же, господи, боже мой?!

– Потому что вы всегда были…

– Перестаньте именовать меня по-королевски! Хотя бы сегодня! Мы с вами обыкновенные женщины, и одна из нас нуждается в помощи, но гордость не позволяет ее принять. Сядьте рядышком и ответьте на мой вопрос. Почему?

– Потому что вы всегда были красавицей, а я дурнушкой. Разве непонятно?

– Глупости! Красотой нас наделяет тот, кто смотрит. Признаю, что иной раз она приносит пользу, но это всего лишь сочетание линий и красок. Если под живописным холстом нет сердца, ума, обаяния – она не подействует. Хотите пример из истории? Жена Талейрана была хороша, как ангел, глупа, как пробка, и ни разу не возбудила к себе страсти, зато ее современница, госпожа де Сталь, была откровенно уродлива, но остроумна и полна талантами, и возлюбленных ее просто не счесть.

– Да, я знаю, но…

– Но возвращаясь к вам, напомню, что неподалеку отсюда, в Цюрихе, живет замечательный человек, исполненный обаяния, хоть и не красавец, который ни о чем другом не мечтает, как только сделать вас своей женой. Я говорю о профессоре Зендере.

– Вы так думаете?

– Руку готова отдать на отсечение! Если ему придется выбирать между вами и Джокондой, он не колеблясь выберет вас. И я, впрочем, тоже. Мне никогда не нравилась ее коварная улыбочка. Однако мы отдалились от темы. Я просто хотела сказать, что если бы вы вместо того, чтобы сесть на поезд до Безансона, обчистив бумажник Альдо, пришли с письмом ко мне, все было бы совсем иначе.

– Нисколько не сомневаюсь. Вы вызвали бы Ланглуа и натравили бы его на несчастного!

– Доброе утро! Идем по второму кругу?! План-Крепен, куда подевался ваш острый ум? На вокзале в Безансоне вам в помощь были бы предоставлены профессионалы.

– А принц бы умер!

– Принц? Какой принц? Вы имеете в виду Гуго?

– Да, так я называю его про себя, – прошептала Мари-Анжелин, краснея. – И ничего не могу с собой поделать, это сильнее меня.

«И не можешь не верить, что он полюбил тебя, – со вздохом подумала госпожа де Соммьер, – тогда как он сделал все, чтобы никогда тебя больше не видеть! Ох уж эта любовь! Когда мы любим, мы теряем разум».

А вслух она спросила:

– Во время вашего заключения вы, наверно, получали еще письма? И еще более красноречивые, я думаю.

Мари-Анжелин ограничилась кивком головы. Маркиза прибавила:

– И они вас заставили забыть об очевидности, которая громко взывала к вашему разуму. Я не хочу даже смотреть на них! Не захотят и наши мальчики, и Ланглуа, который отличается удивительной для шпика деликатностью…

– Для кого?! Мне почудилось или вы в самом деле сказали «шпика»? Никогда бы не подумала, что услышу подобное слово из ваших уст. Это… это…

План-Крепен задыхалась от негодования. Госпожа де Соммьер смотрела на нее со счастливой улыбкой.

– Я сказала так нарочно и очень довольна результатом. Моя План-Крепен если и изменилась, то не так сильно, как я опасалась.

(обратно)

Глава 9 Альдо возвращается в кошмарный сон

Альдо приехал в Венецию чуть позже назначенного срока и в отвратительном настроении. Он отдал бы все на свете, чтобы узнать, как прошла вечерняя встреча в Понтарлье, и проклинал свое скоропалительное путешествие. Все у него кувырком: спустила шина, из-за грозы изменилось расписание самолетов, он ни на секунду не смог заснуть. Чтобы добраться из Понтарлье до Венеции, ему пришлось воспользоваться тремя видами транспорта: автомобилем Адальбера, самолетом и поездом. А если добавить к этому, что Зиан, которого он рассчитывал увидеть на вокзале Санта-Лючия, отсутствовал, ему самому пришлось искать катер!..

В общем, внутренний барометр Альдо обещал бурю, когда он переступил порог своего дома и услышал от Захарии, старичка-дворецкого:

– Слава Тебе, Господи! А мы уж и ждать перестали господина князя!

– И правильно сделали! Я бы пешком быстрее добрался! Или вплавь! Он еще здесь?

– Кто?

– Сеньор Монтальдо!

– Он… Да! И он, и персона, которую он сопровождает…

– Он приехал не один?

– Да, то есть нет, не один.

– И кто же с ним?

– Дама.

– Что за дама? Из тебя щипцами нужно сегодня слова вытягивать! Что с тобой, Захария?

На свое счастье, Захарии не пришлось отвечать. Из рабочего кабинета Альдо вышел Ги Бюто и осторожно закрыл за собой дверь. Потом чуть ли не бегом подбежал к Альдо.

– Ну, наконец-то! Принесите князю чашку кофе, Захария, он ему просто необходим. А я попрошу гостей набраться терпения, чтобы позволить вам хоть немного прийти в себя.

Бюто уже направился к кабинету, но Альдо удержал его.

– Минуточку! Согласен выпить кофе, но хочу знать немедленно, что за дама приехала вместе с Монтальдо. Он что, женился?

– И вы, и я предпочли бы…

– Да говорите же, черт возьми! Кто с ним?

– Леди Риблсдэйл. Она сейчас изучает ваш кабинет, мой бедный друг. Простите, что вынудил вас приехать, но…

– Не стоит извиняться, дорогой мой Ги! Монтальдо и в придачу к нему англичанка – это правда выше ваших сил. Боюсь, что и сверх моих тоже, – пробормотал Альдо сквозь зубы. – Грозная Ава и дикарь-перуанец! Хотел бы я знать, каким образом они познакомились?

– На пароходе, я полагаю. Должен сказать, что… господин Монтальдо показался мне несколько… странным, когда я увидел его вместе с леди.

– Странным? Ну что ж, или он ошеломлен судьбой, или окончательно одичал! – подвел итог Альдо.

Кофе чуть ли не бегом принес Анжело Пизани, молоденький секретарь Альдо, который скользил по цветному мрамору, словно чайка по каналу. Он принес не только чашку кофе, но еще и кофейник и сахарницу. И не ошибся. Альдо выпил две чашки подряд, героически выдержав температуру кипения, и, наконец, на его лице появилась улыбка.

Тихонько насвистывая, он двинулся к своему кабинету, а Захария, глядя на него, торопливо крестился.

И, наверно, недаром. Пронзительный женский голос проникал даже сквозь плотную дверь. Морозини застыл на пороге, медля открывать, словно ждал из-за закрытой двери снаряда. Но не дождался, к счастью для двери – старинной и резной.

Между тем зрелище, которое предстало перед глазами Альдо, оказалось примерно таким, какое он ожидал.

Сеньор Монтальдо – его рост не превышал метра пятидесяти – сидел в кресле и с беспокойством наблюдал за порывистыми движениями высокой элегантной дамы неопределенного возраста со следами красоты, перед которой склонялась не только Америка, но и часть Европы. Ава Лоули-Уиллинг или Ава Астор. Эту фамилию она продолжала носить и после громкого развода, и после рыцарской гибели Астора на «Титанике». В следующем своем замужестве она стала леди Риблсдэйл, но второй ее муж вскоре умер. С тех пор в зависимости от обстоятельств она называла себя то леди Астор, то леди Риблсдэйл, а то и двумя фамилиями сразу.

Кроме красоты эта леди отличалась удивительной черствостью. Она никогда никого не любила, кроме себя, и в свете прославилась еще как самая невоспитанная дама, не замечающая своего дурного тона. Ее шутки приводили Морозини в ужас, и ничуть не меньше ужасало прозвище, которым она его наградила. «Мой князек-гондольер» – так всегда обращалась к нему леди Ава. Когда-то она помогла ему в опасном деле в Ньюпорте, но несмотря на благодарность, он боялся ее, как чумы, и старался с ней не встречаться.

До сих пор ему удавалось держать ее на расстоянии от своего особняка в Венеции и от своей жены Лизы, но, похоже, этим блаженным временам пришел конец. Сейчас сумасшедшая леди Ава да еще рядом с миллиардером перуанцем, помешанным на изумрудах, была особенно неуместна. Впрочем, у американки было свое помешательство – она обожала бриллианты, и не просто знаменитые, а те, что носили королевы.

Альдо открыл дверь и тут же получил первую порцию любезностей.

– Однако вы не торопитесь! Вы знаете, сколько времени я уже сижу в вашей дрянной дыре?!

– Сочувствую, леди Ава, но похвалите меня за то, что я много лет избавлял вас от подобных испытаний и никогда не приглашал под свой бедный кров. Здравствуйте, сеньор Монтальдо. Простите, что заставил вас ждать, но господин Бюто сказал вам, наверное, что я находился по делам во Франции и оставил их только ради вас.

– А я разве не заслужила извинений? Мне кажется…

– Мне не за что извиняться, так как я не был предупрежден о вашем визите. А вот сеньор Монтальдо предупредил нас.

– Он приехал за изумрудами, во всяком случае, он мне так сказал. Ну так пусть получит свои изумруды, и потом вы займетесь мной.

– Вас проводят в Лаковую гостиную и подадут все, что вы пожелаете, а мы тем временем побеседуем с сеньором Монтальдо.

– Вот уж уходить мне совершенно незачем! Кто это откажется полюбоваться красивыми изумрудами, хотя лично я предпочитаю бриллианты. Впрочем, на белом платье… В общем, несите скорее свои изумруды!

Альдо почувствовал, что выпитый кофе вскипает у него в желудке, но постарался сохранить спокойствие.

– Поймите меня, леди Ава. Сеньор Монтальдо приехал из Перу, он проделал долгий путь, чтобы получить камни, которых ждал весьма долго. И естественно, они должны быть переданы ему в самой интимной обстановке.

– Вы так думаете? Напрасно.

Леди Ава не видела никакой необходимости покидать кабинет. Вокруг низкого и упрямого лба перуанского миллиардера заклубились грозовые тучи. Альдо понял, что если между его гостями засверкают молнии, то его «дрянная дыра» с фреской Тьеполо, драгоценной мебелью Буля, чудесным ковром Савонри и множеством драгоценных безделушек, с любовью подобранных Лизой, превратится в поле ожесточенной битвы. Монтальдо высказал свое мнение нелицеприятно.

– Я хочу немедленно получить мои драгоценности и не желаю показывать их этой женщине, которая донимает меня с тех самых пор, как узнала, что я еду к вам!

– А зачем вы в таком случае привезли ее с собой?

– У меня не было другого выхода. Она следит за мной с той самой минуты, как я имел несчастье сказать, каких чудес жду от вас. Но я не хочу, чтобы она их видела.

Атмосфера накалялась.

– Хорошо, – склонил голову Морозини. – Мы оставим леди Аву на несколько минут в кабинете, а сами перейдем в Лаковую гостиную. Замечу, что это уже мои личные апартаменты.

– Если личные, то я иду с вами, – тут же объявила леди.

Альдо прикрыл глаза, сделал несколько глубоких вздохов и громко позвал:

– Пизани!

– А это еще кто такой?

– Мой – тоже личный – секретарь, Анжело Пизани!

Пизани появился незамедлительно, сияя широкой улыбкой. За дверью, где он стоял, все было слышно, так что он был в курсе драмы. Он вежливо поклонился.

– Достаньте, пожалуйста, изумруды «Севераль» и отнесите их в Лаковую гостиную, сейчас мы с сеньором Монтальдо туда придем. Потом вы вернетесь в кабинет и вместе с господином Бюто составите компанию леди Риблсдэйл. Можете показать ей какие-нибудь достопримечательности нашей «дрянной дыры». Не беспокойтесь, долго мы не задержимся. И по дороге скажите Захарии, чтобы принес леди шампанское, оно скрасит ей ожидание.

– Я тоже люблю шампанское, – сообщил перуанец.

– Оно вас уже ждет! – любезно улыбнулся Морозини. – Как можно обойтись без шампанского, когда речь идет о такой покупке, как ваша.

– А что такое эта Лаковая гостиная? – нахмурившись, задал вопрос Монтальдо. – Мне нравится ваш кабинет, как бы ни портила его эта женщина!

Альдо почувствовал, что сейчас его хватит удар, и стукнул кулаком по столу.

– Решайте немедленно, кто из вас проведет несколько минут в Лаковой гостиной! Повторяю, это часть моих личных апартаментов, и редко кому удается в ней побывать. Предваряя возможный вопрос, добавлю, что там находятся очень красивые лаковые изделия из Китая, и еще портреты двух дам…

Бывшая леди Астор тут же спросила:

– Что за дамы?

– Я открою вам этот секрет, если вы перейдете в Лаковую гостиную, леди Ава.

Альдо не так уж плохо знал эту женщину и прекрасно понимал, что, если задеть ее любопытство, от нее можно много чего добиться. Монтальдо еще и слова не успел произнести, как она уже поднялась.

– Я иду в Лаковую гостиную! Уверена, что увижу на портретах не привратницу и не дочь садовника, а значит, мне надо поспешить познакомиться с этими дамами. Им нечего делать рядом с… пастухом отвратительных лам, которые только и умеют, что плевать на вас, когда в недобрый час тебя занесет к ним на родину.

Подтверждая правоту леди Авы, перуанец изрыгнул несколько проклятий на своем языке и плюнул на великолепный ковер Савонри, который занимал почти весь кабинет. Увидев плевок, Пизани со стоном схватил графин с водой, который всегда стоял на столике, вытащил из кармана носовой платок, опустился на колени и стал уничтожать последствия святотатства, впрочем, весьма незначительные.

Американка одарила миллиардера пренебрежительным взглядом.

– Хорошо еще табак не жует, – проговорила она и взяла Альдо под руку. – Отведите меня и покажите ваши семейные портреты, князюшка. А потом постарайтесь как можно скорее отделаться от этого отвратительного типа. Изумруды ему понадобились! А состояние свое нажил, небось, собирая гуано^[481].

– Вы ошибаетесь, миледи, на гуано специализируется семья Патиньо.

– Ах, вот как? Не важно! Морские птицы производят столько этого гуано, что его хватит на шесть или семь состояний!

У Альдо уже не было сил участвовать в этой перепалке, и он молча, взяв Аву под руку, повел ее в Лаковую гостиную. Едва войдя в комнату, Ава оставила руку Альдо, поспешила вперед и застыла перед портретами, переводя взгляд с одного на другой.

– Оо-о! – произнесла она, и в голосе ее прозвучало неподдельное восхищение.

– Вот и Лаковая гостиная, – произнес Альдо.

Но не прибавил «добро пожаловать», хотя подобное приветствие подходило как нельзя лучше именно к этой уютной комнате, но ему почему-то не хотелось желать добра этой даме, и он ограничился сухим обещанием:

– Я пришлю вам Анжело… и шампанское.

– Не думаете же вы, что я буду пить шампанское с вашим секретарем? Я буду пить его с вами, но немного позже. Скажите только, кто эти дамы, и отправляйтесь к своему дикарю!

– Вот это моя мать, княгиня Изабелла Морозини, дочь герцога де Рокелор, – потом Альдо сделал полный оборот и показал на другой портрет. – А это наша героиня, графиня Фелисия Морозини…

– А почему она не княгиня?

– Это боковая линия, она доводится мне двоюродной бабушкой. Но могу вас успокоить, что родилась она в Риме и была до замужества княгиней Орсини.

Грозная Ава не нашла что сказать, застыв перед портретом как статуя, и Альдо поспешил удалиться.

Вернувшись в кабинет, он отправил к ней Анжело с шампанским.

– Главное, не шумите, – предупредил он секретаря. – На какое-то время она нейтрализована.

– На свете все бывает, случаются даже чудеса, – отозвался молодой человек.

Зато сеньор Монтальдо находился в крайней степени возбуждения. Он стоял перед большим ларцом, который Ги Бюто открыл перед ним, поставив на драгоценное бюро Мазарини. Сначала Ги достал сказочной красоты колье, состоящее из десяти крупных изумрудов-кабошонов, разделенных между собой листьями – сверкающими бриллиантами. Великолепные зеленые капли мерцали на подвесках-серьгах, а дополнением к убору служила царственная диадема из двух веток с листьями, усыпанными изумрудами. Альдо не понадобилось расхваливать камни и работу ювелира, в глазах перуанца и так загорелся фанатичный огонек, который хорошо был знаком Морозини. Но молчание все длилось, и это наскучило Альдо.

– Вам не нравится? – спросил он.

– Полагаю, что вы пошутили, – отозвался тот. – Ничего прекраснее я не видел!

– Кроме той, я думаю, которая будет его носить.

– Что за охота шутить напала на вас сегодня! – воскликнул сеньор Монтальдо. – Нет такой женщины, чья красота была бы их достойна! Они будут услаждать меня одного! Сколько?

Морозини назвал цифру с множеством нулей, которая казалась ему вполне разумной, учитывая качество камней, и приготовился к торгу, но перуанец достал из одного кармана чековую книжку, из другого – ручку, подписал чек, не сводя глаз со своей покупки, потом подошел и со вздохом облегчения закрыл ларец. Затем он спрятал ларец в кожаную сумку, запер ее на множество замочков, приковал к руке подобием наручника, надел широкий плащ, спрятав под него сумку, пожал руку окаменевшему от изумления Альдо и направился к двери. У выхода из дворца его уже дожидался катер. На пороге он все-таки обернулся и сказал провожавшему его Альдо:

– Вы подарили мне величайшую радость в моей жизни, князь. Но не смущайтесь, сообщите мне, если случай вдруг подкинет вам что-то столь же интересное.

Сеньор Мональдо спрыгнул в катер, который тут же развернулся и, оставив за собой пенный след, помчался к набережной Эсклавон. Альдо остался стоять на крыльце, удивляясь еще одному чуду. Он прекрасно знал сеньора Монтальдо, его вспыльчивость, требовательность, дурное воспитание. Он не был готов увидеть перед собой ангела, который полетел на всех парах в рай.

– Думаю, я не зря вас побеспокоил, – раздался позади Альдо тихий голос Ги Бюто.

– Не сомневайтесь. Я до сих пор никак в себя не приду. Он даже шампанского не выпил, которого так громко требовал вначале. А это ведь не первые изумруды, которые мы ему продаем. И обычно он торговался из-за них, как баба на базаре.

– Любовь с первого взгляда. Или страх, что леди Риблсдэйл сунет нос в его дела. Не мне вам говорить, дорогой Альдо, какой репутацией пользуется эта дама!

– Да, мне об этом прекрасно известно. Однако теперь придется заняться ею. Правда, я позволю ей потомиться еще несколько минут, а сам выпью на кухне чашечку кофе. Мне бы так хотелось принять ванну, дорога меня совсем измотала, но, боюсь, увижу ее на табурете у себя в ванной комнате. Как вы думаете, чего она от нас хочет?

– Ума не приложу!

– Постараемся избавиться от нее как можно быстрее. А потом я позвоню в Понтарлье и узнаю, чем закончилось свидание вчера вечером. Леди так привыкла совать нос не в свои дела, что я не решаюсь звонить в ее присутствии.

Альдо выпил целых три чашки кофе, потом тщательно вымыл руки, причесался и только после этого отправился в Лаковую гостиную к своей персональной Эринии.

– Что ж, посмотрим, чего хочет от нас невыносимая Ава! Если бы мне удалось спровадить ее так же быстро, как Монтальдо, я бы поставил большую свечу Царице Небесной. Но был бы крайне удивлен.

Альдо вошел в гостиную и, к своему величайшему удивлению, обнаружил, что персональная Эриния так и не сдвинулась с места. Она стояла, скрестив руки на груди, перед портретом Феличии и словно бы вела с ней молчаливый разговор.

– Я хочу знать о ней, – произнесла леди Ава, по-прежнему не сводя глаз с портрета.

– Это длинная история, – ответил серьезно Альдо, – и я совсем не уверен, что она вас заинтересует.

– Я могла бы вам ответить, что об этом судить только мне, но сейчас у меня действительно мало времени. Я заехала к вам только для того, чтобы узнать, есть ли новости о моем бриллианте?

– Вашем бриллианте?

Гнев мгновенно вспыхнул в огромных темных глазах, все еще прекрасных, несмотря на возраст.

– Вот уже много лет, как я жду от вас бриллиант крупнее и красивее, чем бриллиант моей кузины леди Астор оф Хивер, и уже много лет вы мне его обещаете!

Боже! Как действует на нервы этот крикливый голос! А сегодня утром особенно! И Альдо, не сдержавшись, дал волю своему гневу.

– Будьте честны, хоть раз в жизни! Я никогда не обещал вам ничего подобного, потому что это невозможно. Да, существуют бриллианты крупнее, но красивее «Санси» камня нет! Это один из самых красивых камней на свете!

– Мне нужен такой же красивый, но крупнее! И мне надоело ждать! Вы просто не хотите выполнить мою просьбу! В родстве с вами состоит один из главных коллекционеров. А может, и самый главный!

– Кого вы имеете в виду?

– Не прикидывайтесь дурачком! Может, Мориц Кледерман не ваш тесть? Газеты несколько месяцев назад все уши нам о нем прожужжали! Вы же не посмеете отрицать, что у него нет такого бриллианта, который составил бы мое счастье! Да у него их наверняка несколько!

– Я и не подумаю отрицать, потому что толком не знаю, что находится у него в коллекции.

– Не лгите! Вы лично вернули ему коллекцию.

– Слушайте больше журналистов!

– А почеу бы нет? Журналисты утверждают, что и у вас самого коллекция не маленькая.

– Не отрицаю, так оно и есть, но я, как и все коллекционеры, храню ее для себя. Вместо того чтобы донимать меня, почему бы вам не попросить английского короля продать вам «Кохинор» или один из «Куллинанов». Можно попросить еще «Регент» из Лувра.

– Глупости какие! Вы же – совсем другое дело! Вы же ими торгуете! Вы только что продали великолепные изумруды этому…

– Почтенному гражданину из Перу, который пожелал приобрести самые лучшие. Он заказал мне их, я купил и сообщил о покупке, вот и все.

– Ну, так купите бриллиант и для меня! Я ничего другого не прошу!

– Почему вы никак не можете понять, что крупные исторические бриллианты не появляются каждый день на рынке!

– Но вы же знаете, у кого есть такой бриллиант, так поезжайте к владельцу и предложите ему сногсшибательную сумму!

– Королевским особам не предлагают сногсшибательных сумм.

– Королевские особы тоже, бывает, впадают в нищету! Хорошо! Скажите мне тогда, кто такой господин Смелый, о котором так много говорят газеты.

Князя Морозини чуть удар не хватил. Он знал о невежественности леди Авы, знал, что и по ту сторону океана и по эту знание истории зачастую ограничивается судьбой Марии-Антуанетты и ее расточительством, ее казнью на эшафоте, поскольку о ней снято бесчисленное множество фильмов. Ах да, из французской истории счастливым исключением был еще Наполеон. Но когда Альдо сталкивался с подобным невежеством, руки у него опускались.

Немного опомнившись, он налил шампанское в два бокала, протянул один своей истязательнице, второй выпил залпом, сел и указал кресло напротив леди Аве.

– Скажите мне, пожалуйста, дорогая леди, кто вам говорил о господине Смелом?

– Да совсем недавно говорили! Говорили, что он коллекционировал драгоценности и в особенности любил бриллианты. Еще он расстался со своей коллекцией – когда, не знаю, но думаю, совсем недавно – и продал ее в Швейцарию. Но когда я задавала наводящие вопросы, все, знаете ли, начинали смеяться, словно я остроумничаю и потешаю их шутками!

А леди Ава, уверяю вас, вовсе не шутила!

Морозини решил осветить слабым лучом света это темное царство невежества, над которым, как видно, потешались те, кто терпеть не мог бывшую леди Астор и, конечно, к ее благу, так как дьявол уже подкрадывался к этому монументу тщеславия, озабоченного лишь драгоценными украшениями.

– Леди Ава, – начал он вкрадчиво, – пришло время расставить по местам слухи о господине Смелом.

– Вы с ним знакомы? Я не сомневалась!

– Да, я с ним знаком, благодаря большому количеству книг, о нем написанных, и моим собственным изысканиям. Во-первых, фамилия его вовсе не Смелый, его наградили таким прозвищем за его безоглядную храбрость, доходящую порой до безумия. Когда-то звали его еще и Дерзновенный. Жил он в XV веке. Родился в Дижоне 10 ноября 1433 года и был последним герцогом Бургундским, которых называли Великими герцогами Запада. Он был баснословно богат и проиграл три битвы – две со швейцарцами, а последнюю – с герцогом Лотарингским. Большая часть его сокровищ с течением времени перешла в руки королей Франции, Англии, германских императоров и, разумеется, швейцарцев, положив начало их богатству. Звали его Карл, он погиб 15 января 1477 года под Нанси, который он осаждал.

– Так он в самом деле умер?

От этого нелепого вопроса горло Альдо на миг перехватило, он онемел. И мог бы ответить леди, что, учитывая давность событий, в этом нет никаких сомнений, но вздохнул и принялся терпеливо объяснять:

– Да, он в самом деле умер. Его тело нашли на льду озера, голова была раскроена топором.

– Его похоронили?

– Разумеется. Сначала в Нанси, потом прах перенесли в Брюгге, в церковь Святой Маргариты, где была похоронена его единственная дочь Мария, погибшая в возрасте двадцати пяти лет.

– Почему она погибла?

– Несчастный случай: она упала с лошади, и лошадь на нее наступила.

– Странная история! Но вернемся к нашей. Так есть у вас для меня бриллиант или нет?

– Нет. И отвечу вопросом на вопрос: где вы услышали о Карле Смелом и его драгоценностях?

– В поезде. Вернее, на перроне вокзала. Двое мужчин говорили о его драгоценностях, и один из них сказал: «В один прекрасный день они появятся! Достаточно, чтобы ими занялся Морозини!» И мне тут же пришло в голову, что я должна поехать в Венецию. Почему бы нет, я как раз собиралась в Стамбул. Небольшое изменение в маршруте при условии наличия билетов. Билеты были, и вот я здесь. В вагоне-ресторане я постаралась занять столик рядом с этими господами и слушала их разговоры, стараясь не пропустить ни слова. В поезде же я снова увидела и ужасного торговца гуано, с которым плыла на «Левиафане». А с вокзала сразу послала к вам свою горничную, чтобы предупредить вас и не застать врасплох!

Врасплох! Да если бы он знал о ее приезде, он бы сбежал куда глаза глядят, оставив Ги разбираться с этой дамой! Несколько секунд Альдо не сводил глаз со своей собеседницы. Эта женщина была в своем роде удивительнейшим феноменом. Она родилась в богатой семье и всю свою жизнь посвятила собственной красоте, которая, несмотря на годы, все еще ее не покинула. Теперь леди было хорошо за шестьдесят, но у нее был превосходный цвет лица, гладкая, почти без морщин, кожа, прекрасные зубы. Не зря она была американкой, ее соотечественники преуспели в зубоврачебном искусстве и, став волшебниками в этом деле, перестали превращать рот в пещеру Али-Бабы, наполненную золотом. Никакая тень не омрачала ее царственную улыбку, ни один седой волос не мелькал в шелке темных волос. А если добавить к портрету еще и огромные темные глаза, таящие в себе лукавство старого прокурора и полное бессердечие? Она никогда никого не любила – ни родителей, ни мужей, ни детей, ни любовников, никто не сумел заставить эти прекрасные глаза прослезиться. Она любила только себя. Ее дочь Алиса пошла в нее. Нет, можно было даже сказать, что она пошла дальше, потому что обожествила себя, решив, что стала воплощением египетской принцессы. Леди Ава не нуждалась в преображениях, ей достаточно было самой себя. Когда-то Альдо удалось заставить ее помочь ему, но он не сомневался, что в один прекрасный день она предъявит ему счет. И этот день настал… И так не вовремя!

– Буду откровенным, – вздохнул Альдо. – Вы застали меня в пути, леди Ава. Я только что приехал и рассчитываю уехать из Венеции следующим поездом.

– Откуда вы приехали?

Ох, уж это неприличное любопытство! Альдо решил сразу же прервать поток вопросов.

– Из Швейцарии. Скажите, что вам от меня надо?

– Не заставляйте меня повторять снова! Мне нужен необыкновенный бриллиант! Есть у вас такой?

– Нет!

– Ну что вы за коллекционер! А у вашего тестя?

Разумеется, у его тестя были замечательные бриллианты. Например, «Португальская грань», он сам ему продал этот камень во время знаменательной встречи в Лондоне. Но докладывать об этом леди Аве Альдо не собирался. Бедный Мориц и без того уже настрадался, его нельзя было отдавать на растерзание новой разновидности самки богомола.

– Понятия не имею.

– Не может быть! Газеты раструбили, что вы не только спасли ему жизнь, но и сохранили его коллекцию.

– Я бы один ничего не сделал. В этой операции участвовало множество других людей, и в том числе полиция Франции, Италии и Швейцарии, и, когда Кледерман составлял опись своей коллекции, я был во Франции и лечился.

– От чего?

«Господи! – взмолился Альдо. – Спаси меня и помилуй!»

– Не думаю, что вам интересен подробный список моих болезней, – холодно отчеканил Альдо.

– Да, вы правы, ваши болезни меня не интересуют. Скажите мне только, где теперь ваш тесть?

– Если вы хотите его повидать, позвоните его секретарю в Цюрих. Я дам вам номер его телефона. Впрочем, это один из телефонов его банка.

– Вы давно ему звонили?

– Минут десять назад, наверное, – с внезапным порывом актерского вдохновения сообщил Альдо.

– Вы поговорили с ним?

– Нет. Его не было.

– Вам должны были сказать, где он.

– Сказать это не так-то просто. Даже его личному секретарю. По последним сведениям, он находился то ли в Стокгольме, то ли в Копенгагене. Не скажу точно.

– Все поняла. Вы стареете, князек-гондольер!

– Рад, что вы это заметили. Потому-то я и оставляю свою гондолу!

Альдо находился на грани отчаяния и готов был заявить, что у него начался тиф, чесотка, скоротечная чахотка и чума! Или, может быть, лучше утопить эту ведьму в лагуне?

Надоедливая Ава не унималась:

– А вот что касается драгоценных камней этого Смелого, то в поезде говорили, будто у него их было очень много и все они представляют историческую ценность.

– Кто бы спорил! Конечно, у Карла Смелого было много драгоценностей. Теперь многие из них находятся в королевских коллекциях или исчезли навсегда. Например, «Флорентиец», крупный бриллиант желтой воды, исчез после того, как Габсбурги утратили корону. Еще один в оправе с большой жемчужиной тоже исчез, и его никто больше не видел. Впрочем, есть бриллиант, который иногда можно увидеть, я имею в виду «Санси».

– Бриллиант этой идиотки!..

– Да, именно он, хотя относительно этого камня у меня есть некоторые сомнения. Но у меня нет сомнений, что лорд Астор Хивер – истинный коллекционер, как вы знаете, и большой друг моего тестя.

Альдо показалось, что его собеседница сейчас взорвется и рассыплется на мелкие кусочки.

– Не может он быть его другом! Не может! Но вы сказали, что у вас есть сомнения! Какие у вас сомнения относительно бриллианта?!

– Огранка камня. В XV веке алмазы не гранили так, как огранен «Санси».

– Его могли огранить заново.

– Спросите об этом лорда Астора, когда с ним увидитесь. А теперь, боюсь, нам с вами, леди Ава, подошла пора прощаться. К моему величайшему сожалению, вынужден вас покинуть.

– Неужели вы поедете на голодный желудок? Я рассчитывала, что у вас достанет любезности пригласить меня на обед!

– Конечно, это было бы для меня большим удовольствием, но, к сожалению, поезд не ждет.

– Скажете тоже!

– Именно так. Я был занят серьезными делами, когда господин Бюто попросил меня приехать и принять сеньора Монтальдо. Я не знал о том, что вы приедете в тот же день. Дела торопят меня, и я уезжаю.

– То есть вы хотите сказать, что снова уезжаете в Швейцарию?

– Именно так. Но, – добавил он, желая смягчить огорчение леди, которое могло иметь самые непредсказуемые последствия, – я обещаю вам: если нападу на след какого-нибудь заблудившегося бриллианта, ни за что не упущу его и куплю для вас. А пока, думаю, вы согласитесь быть моей гостьей в отеле «Даниэли», хозяину которого передадут просьбу удовлетворить все ваши пожелания.

– А если я надумаю провести здесь полгода?

– Почему бы нет? Я вовсе не намерен постоянно странствовать. Итак, до скорого свидания, леди Ава, – закончил Альдо с поклоном.

А про себя подумал: «Ну и лицемер же я! Да я никогда не хочу ее больше видеть! Ни в скором времени, ни в отдаленном!»

Проводив гостью до выхода, он постоял еще несколько минут на лестнице, которая спускалась прямо в воду, пока не увидел, как катер, за рулем которого стоял Зиан, не исчез за поворотом канала.

– Чем вы предполагаете заняться теперь? – осведомился Пизани, когда Альдо вошел в вестибюль, выложенный разноцветным мрамором.

– Надо подумать, – отозвался Альдо. – Пусть Ливия приготовит и отнесет поднос с едой ко мне в комнату. Честно говоря, я так устал, что не знаю, захочу ли есть.

Зазвонил телефон, и Альдо с Пизани замерли. Из-за приоткрытой двери кабинета послышался вежливый негромкий голос Ги, потом его тоже негромкие восклицания, просьба немного подождать, и он появился в вестибюле.

– Вы здесь, Альдо? Вас Понтарлье. У телефона Адальбер, и дело, кажется, срочное.

– Когда Адальбер, дело всегда срочное, – проворчал Альдо, догадываясь, что блаженный отдых в постели исчез в густом тумане.

Да, это был Адальбер. Говорил он торопливо и приглушенно.

– Много у тебя еще дел?

– А что?

– Постарайся приехать как можно скорее! Есть осложнения.

Альдо почувствовал холодок под ложечкой.

– Какие?

– Не потелефону. Постарайся сесть на поезд до Лозанны и сообщи мне час прибытия. Я тебя встречу. Наберись мужества, и не такое видали.

Очередной удар судьбы, да еще обрушившийся неизвестно откуда, не улучшил настроения Альдо. Он уселся в кресло и принялся листать железнодорожное расписание. Убедился – будь он поспокойнее, он бы поверил себе и без расписания, – что Симплон-экспресс уходит через три часа, отправил Анжело за билетом в отдельное купе и наконец-то погрузился в ванну, наполненную душистой лавандовой водой. Двойное наслаждение: чистота тела и наведение порядка в мыслях при помощи сигарет. Без них Альдо боялся заснуть. Если Пизани удастся купить спальное купе, Альдо заснет там, как младенец. Это утешало.

Три часа спустя – удача на этот раз решила принять сторону Альдо – он вошел в купе, по счастью, отдельное, того самого поезда, в котором проходила немалая часть его жизни. Беспокойство он оставил своим домашним в Венеции, зато поклялся им, что, как только представится возможность, тут же известит их о новостях.

Поезд тронулся, и Альдо отправился в вагон-ресторан, чтобы перекусить. Народу было мало, так что обслужили быстро. После еды выпил чашку кофе, рюмку старого коньяка и отправился к себе спать. Однако не позабыл почистить зубы, и только после этого растянулся на удобной кушетке и погрузился в глубокий сон без сновидений. Альдо знал, что может рассчитывать на проводника. Тот и в самом деле разбудил его незадолго до прибытия в Лозанну, куда поезд прибыл на рассвете. Первым, кого Альдо увидел, был его друг, стоявший на перроне, спрятав руки в карманы широкого плаща в серую клетку. Каскетка на голове была серой в тон плащу. Да и утро было серым, промозглым, сырым. Альдо показалось, что он прибыл в Англию. Настроение египтолога было, похоже, под стать погоде. Весельчак Адальбер, чье неизменно бодрое расположение духа вошло в семье в поговорку, сейчас, казалось, был отягощен всеми бедами мира. Увидев его мрачное лицо, Морозини всерьез встревожился.

– Скажи, наконец, что случилось! Вчера ты позвонил, и я сразу помчался к вам, а теперь ты молчишь, и на твоем лице отпечаталась вся мировая скорбь. Неужели все так плохо?

– Хуже быть не может, и я ничего не говорю, потому что не знаю, с какого конца начать.

– Я тебе помогу. Как прошла встреча с Хагенталем?

– Она не состоялась. Мы приехали, но там никого не было. Во всяком случае, не было живых.

– Все были мертвы? – поразился Альдо.

– Нет. Только один, и он был из наших. Мишель Легро из Монбара лежал с перерезанным горлом. Похоже, он и был предателем.

– О господи! И больше вы никого не видели?

– Еще мы видели жандармов. «Они» не только не явились, «они» заявили на нас. Но это еще не все, – мрачно добавил Адальбер, – когда мы вернулись домой, мы там увидели… Вернее, не увидели Мари-Анжелин, ее опять похитили.

– Черт! Черт! Черт! – завопил Альдо.

– Погоди, я еще не закончил. Тетя Амели и Клотильда ранены… Нет, нет, легко, успокойся! Похитители очень спешили, так что все обошлось. А слуги лежали на кухне: руки и ноги связаны, на глазах – повязки.

Альдо почувствовал, что у него подгибаются колени, и он вынужден был опереться о крыло автомобиля, к которому они подошли.

– На, глотни, – Адальбер протянул ему фляжку, – а то того и гляди упадешь в обморок.

Альдо машинально поднес фляжку ко рту и отпил большой глоток. Внутри все загорелось.

– Это все? Ты никого не забыл? – спросил он. – А влюбленная в тебя дурочка? Что с ней?

– Да, о ней я и не вспомнил. Представь себе, она спала и ничего не слышала.

– Такого быть не может! Наверняка не обошлось без шума. А она спала себе, не просыпаясь?

– Она приняла снотворное.

– Знаешь, довольно странно, когда в ее возрасте спят как бревно. И еще более странно принимать снотворное именно в этот вечер. Ты не находишь?

– Да, она же глупая девчонка! Что с нее взять?

– Этой девчонке уже восемнадцать – не так и мало. Тебе осталось только сказать, что меня обвинили в убийстве этого типа из Монбара.

В голосе Адальбера зазвучали насмешливые нотки.

– Как ты угадал? И без этого не обошлось, голубчик. Нашлась добрая душа, которая сочла весьма странным, что именно в этот вечер ты, не сказав ни слова, отправился в Венецию.

– И кто же это?

– Жильбер Дофен из Орнана. Успокойся, мы с Лотарем тебя отстояли. И Вердо, который ведет расследование, пока не прислали настоящего следователя, тоже за тебя. Конечно, я предупредил Ланглуа. А теперь поехали. Если хочешь кофе, то пей, он в термосе. И мне тоже налей глоточек. Сегодня чертовски холодно. Кто бы мог подумать, что сейчас июнь!..

Кофе тоже обжигал горло, и они пили его молча, постепенно отогреваясь. Альдо пытался связать между собой события, которые Адальбер вывалил на него. Но пока испытывал только чувство подавленности. Они бродили в тумане, который становился все гуще, а события становились все более трагичными.

– Как случилось, что задета тетушка Амели? С ней в самом деле ничего серьезного?

– Нет, слава Богу и слава Клотильде. Около одиннадцати, когда мы уехали, и в доме оставались только те трое слуг, которые обычно там ночуют, ворвалась банда, разумеется, в масках и напала на наших дам.

– А где были дамы?

– Сидели в маленькой гостиной, которая не выходит на террасу. Им зажгли камин из-за дурной погоды, и они пили невинный липовый отвар перед тем, как разойтись по своим комнатам. План-Крепен увидела негодяев первая и бросила в них чайник. Один из бандитов кинулся к ней, ударил, подхватил и понес. Тетя Амели преградила ему путь, но получила удар кулаком, который отшвырнул ее в сторону, она упала, ударилась о подставку для дров и потеряла сознание. У Клотильды в кармане был револьвер…

– Что?! – не поверил своим ушам Альдо.

– Представь себе! Вооружился не только Лотарь, отправляясь на встречу, но и она. Она выстрелила и сразу бросилась на пол, благодаря чему и осталась в живых, пуля едва ее задела. Сама она не промахнулась, разбойник остался лежать на месте. Гатьена и кухарку нашли связанными на кухне. Вот, собственно, и все, старина.

– Как я понимаю, свидание было задумано только для того, чтобы выманить вас из дома и повесить на вас смерть этого типа из Орнана?

– Да, скорее всего. Во всяком случае, наш славный капитан примерно так и думает.

– Что-нибудь известно относительно злоумышленника, которого убила Клотильда? Не перестаю удивляться этой замечательной женщине!

– Ничего. Они ухитрились утащить его с собой, но мы все думаем, что он из тех парней, которые работают в Гранльё. Теперь ты подготовлен и не упадешь в обморок, когда войдешь в дом. Надеюсь, билеты в Венецию и обратно при тебе?

– И паспорт тоже. А ты сомневался? Зря, мы ведь давно знакомы. А ты все-таки кое-кого забыл.

– Кого же?

– Твою обожательницу, старина. Малышку де Режий. Полагаю, и ее они попытались утащить с собой?

– Никуда они ее не утаскивали. Говорю тебе, она приняла снотворное.

– Тебе и в самом деле это не показалось подозрительным?

– А тебе что, кажется?

– Мне кажется, что банда поместила к нам «крота», настолько невинного на вид, что заподозрить его в предательстве просто невозможно.

– Погоди! А кто нам открыл, что Элена Мареску и мисс Фелпс – одно и то же лицо?

– Она. А тебе не приходит в голову, что она не такая дурочка, как все о ней думают? Решила одним ударом убить двух зайцев: избавиться от План-Крепен, поняв, что ты к ней привязан, и убрать любовницу Карла-Августа, открыв, кто она на самом деле?

– Не думаю, что твоя догадка имеет смысл. В сентябре она должна выйти замуж за Карла-Августа, а сейчас делает все, чтобы избежать свадьбы. Она его боится и вряд ли ревнует к любовнице. Вот уж не думаю, что она…

Слушая рассуждения друга, Альдо внезапно понял, что сделанное им предположение могло задеть самолюбие Адальбера, которое всегда было весьма чувствительным. Он сначала закашлялся, а потом закурил сигарету и с нарочитым удовольствием, которого совсем не испытывал, стал выпускать клубы дыма. Эти несколько минут Адальбер был целиком и полностью поглощен дорогой, но ждал, нахмурив брови, что еще скажет Альдо. И услышал:

– Она, конечно, не могла предвидеть, что на сцене появится План-Крепен. И что-то мне подсказывает, что на ней лежит ответственность за драму, которая произошла в Водре-Шомар! Я не исключаю, что, разыгрывая несчастную жертву, делая вид, что ничего не видит и ничего не слышит, она все время держала ушки на макушке. Думаю, ни в коем случае нельзя выпускать ее из виду и желательно постоянно наблюдать за ней краем глаза. Что скажешь?

Сейчас он сам краем глаза наблюдал за другом и заметил, что напряжение спало. Альдо понял, что уловил все нюансы правильно. Через секунду Адальбер попросил:

– Дай мне тоже сигарету. Мои закончились.

Несколько минут они курили в молчании. Наконец Адальбер выбросил окурок в окно, нажал на акселератор и объявил:

– Поднажмем! Сейчас протрясу тебя как следует, а, когда приедем, времени поговорить у нас будет больше, чем надо.

По части тряски Альдо получил свою порцию сполна. Адальбер вел автомобиль с ражем, которому лучше было бы найти иное применение, но, по счастью, на дороге в этот ранний час никого не было, и они добрались до Понтарлье без происшествий. Обошлось даже без чумы автомобилистов – проколотой в самом неподходящем месте шины.

Они нашли Лотаря в библиотеке вместе с Вердо, и Альдо, едва успев с ним поздороваться, принялся расспрашивать, как чувствует себя тетушка Амели и как здоровье Клотильды, героини вчерашней ночи.

– Моруа сказал, что состояние обеих вполне удовлетворительно. У госпожи де Соммьер на голове шишка, которая будет доставлять ей неприятности еще несколько дней, – сообщил Лотарь. – А моей сестре неслыханно повезло, пуля прошила ей плечо и застряла в стене. Никакие жизненно важные органы не задеты. Сейчас она спит.

– А мадемуазель де Режий? Она все еще у вас?

– Обосновалась крепко-накрепко, – сердито отозвался хозяин дома. – Если не накачать успокаивающими, устраивает истерику за истерикой, умоляя месье Видаль-Пеликорна увезти ее к себе!

– Очень она мне нужна! – возмутился Адальбер. – Вот я сейчас успокою ей нервишки! Скажу без обиняков, что она симулянтка, соучастница похищения, убийства и вообще из банды этих негодяев!

– Думаете, поможет? – спросил Вердо. – Лично я сомневаюсь. По рекомендации доктора Моруа ее решили временно поместить в психиатрическое отделение больницы. За ней приедут после обеда. И в этом доме воцарится хотя бы относительное спокойствие.

– Я тоже думаю, что она нуждается в специальном лечении, – со вздохом сказал Альдо.

– Именно! – согласился Вердо. – А теперь займемся вашими делами. Месье Видаль-Пеликорн, очевидно, сказал вам, что друг господина Жильбера Дофена обвинил вас в его убийстве.

– В какое время он был убит?

– Около десяти часов вечера. Вы, думаю, и сами это знаете.

– В это время я был на пути к Венеции. Летел на самолете в Милан, чтобы попасть на единственный поезд, на котором мог успеть на важную встречу, иначе она бы не состоялась.

– Полагаю, доказать ваше алиби не составит труда, – вздохнул жандарм, славный, незлобивый человек. – Но пока не трогайтесь с места, мы вас вызовем и занесем все сведения в протокол.

Очередная капля, переполнившая чашу терпения Альдо. Он взорвался.

– Опять?! – повысил он голос. – Это что-то неслыханное! Я начинаю думать, что у меня в самом деле лицо подлого убийцы! Обычно полиция косилась на меня только из-за титула, которым наградили меня мои предки. Но в ваших краях пошли дальше! Вы навешиваете на меня второй труп! В Грансоне я, видите ли, убил Георга Ольже, и комиссар Шульцис из Ивердона отправил меня в тюрьму, потому что свидетель указал на меня. Теперь…

– Успокойся, – посоветовал Адальбер, ласково похлопав друга по плечу. – Ты вышел из тюрьмы с честью и на этот раз.

– Я не собираюсь укладывать вас на сырую солому в камере! – воскликнул Вердо. – Поверьте, мне кажется, что все обвинения против вас – лишь дымовая завеса, чтобы отвлечь от главного: похищения мадемуазель дю План-Крепен. Заметьте, за последнее время это уже третье, и я не буду скрывать от вас своих самых серьезных опасений. Ведь она главный свидетель убийства графини де Гранльё. Она видела убийцу, она его преследовала. Если мы не отыщем ее в ближайшее время, боюсь…

– Нет! Не продолжайте! – остановил жандарма Альдо. – Она может быть просто заложницей, и у нас есть все основания так думать, в таком случае мы сможем договориться с похитителем. Мы знаем, чего он ищет. Он хочет обладать талисманом Карла Смелого с полным набором его камней. По моему мнению, это невозможно. Пока, во всяком случае. Но я в обмен на План-Крепен предложу ему мою коллекцию драгоценностей. Поверьте, она стоит талисмана. А я со временем соберу другую.

– Не велика ли цена?

– Для меня не велика. Если мы не отыщем План-Крепен, тетушка Амели умрет. А я не могу допустить даже мысли о таком исходе.

Капитан Вердо допил вино, прокашлялся и заявил, стараясь говорить официальным тоном:

– К моему величайшему сожалению, дорогой друг, до выяснения всех обстоятельств я вынужден вас арестовать. Но сидеть в тюрьме вы не будете!

– Неужели?

– Именно так. Возьмите с собой только самое необходимое, вам не понадобится ни матрас, ни одеяло. Я буду вашим тюремщиком, и ночевать вы будете у меня.

– С правом наслаждаться кухней госпожи Вердо? – поинтересовался Адальбер.

– Как будто кухня в усадьбе Водре-Шомар хуже? Но я не сомневаюсь, что супрефект как миленький придет с визитом к моей Югетт. А вы пока позвоните вашему другу, господину Ланглуа. Он может нам очень даже понадобиться. А теперь приступим.

И капитан произнес официальную формулу, употребляемую при аресте.

(обратно)

Глава 10 Баночка с кремом тети Амели

В это время госпожа де Соммьер сидела перед зеркалом туалетного столика и с немалой грустью разглядывала свое отражение, определяя нанесенный ей ущерб. Припухшая щека с царапиной – незначительной, что и говорить! Подбитый глаз, переливающийся разными цветами, от нежно-сиреневого до «синевы летней ночи». И слезы, которые невольно текли у нее по щекам, но никак не могли помочь разрешить ситуацию…

Она оплакивала не унижение, которое претерпела, не шишку на голове и не синяки на лице. У нее был замечательный крем, который должен был очень скоро вернуть ей привычное лицо. Или почти привычное. Когда тебе восемьдесят, лицо – ценность весьма относительная. Она оплакивала План-Крепен. Возвращение Мари-Анжелин сделала ее такой счастливой, хоть она и старалась всеми силами не обнаруживать переполняющую ее радость. Ни маркиза, ни ее компаньонка не считали нужным выплескивать свои чувства. Тем более что маркиза чувствовала свою радость несколько неуместной из-за непростительной дерзости План-Крепен, стащившей рубины из кармана Альдо…

Но какие могли быть упреки и наказания, когда она вернулась такая худая, такая измученная, и все так ей обрадовались?

Маркиза очень привязалась к хозяевам усадьбы Водре-Шомар, они стали для нее близкими и дорогими друзьями, но ничего она так не хотела, как уехать наконец из Франш-Конте и оказаться в своем особняке на улице Альфреда де Виньи. Она мечтала вернуться в любимый дом, увидеть старых слуг, зимний сад, уютное кресло, пить шампанское в пять часов вечера… Но возвращение было невозможно. Опять исчезла та, которая за годы совместной жизни стала душой дома маркизы…

Когда славный человек, местный друид, привез План-Крепен с синяком на лице и больной ногой, маркизе пришлось остановить свои побуждения немалым усилием воли. Сначала она хотела быстро собрать чемоданы и без промедления вернуться домой. Но она сочла подобную поспешность обидной для хозяев дома, оказавшим им всем такое теплое гостеприимство. Невозможно было оставить их наедине с нелегкими проблемами, которые разделяли с ними Альдо и Адальбер… Нравилось или не нравилось это маркизе, но она сочла нужным задержаться, чтобы помочь Лотарю и Клотильде справиться с горой неприятностей, которую судьба обрушила на них.

Но не прошло и нескольких дней, как снова все изменилось…

Маркиза втирала «чудодейственный» крем в синяки, стараясь поскорее от них избавиться, и одновременно пыталась навести порядок в мыслях, выстроив в очередь вопросы, которые пока беспорядочно теснились в ее голове. Во-первых, как возможно было похитить Мари-Анжелин из этого надежно охраняемого дома, тем более что о ее возвращении никому не было известно?

В доме отсутствовал только Альдо, он скоропалительно уехал по делам в Венецию, но его присутствие, собственно, мало что решало. Погода стояла холодная, и Лотарь, прежде чем отправиться на встречу, обошел дом вместе с Клотильдой и проследил, чтобы окна и ставни были плотно закрыты. План-Крепен, которая все еще сильно хромала, была предложена помощь, но она наотрез отказалась подниматься к себе в комнату, собираясь посидеть у камина внизу. Мари де Режий, которая выходила из своей спальни только во время трапез, уже успела подняться к себе. У слуг тоже все шло обычным порядком: Гатьен внизу играл в карты с кухаркой Мартой и племянником Люсьеном, которого обучал своему ремеслу. Остальные отправились ночевать к себе, в комнатки над конюшней.

В гостиной, где сидели маркиза с Клотильдой, собираясь во что бы то ни стало дождаться возвращения мужчин после встречи, из-за сырой погоды разожгли камин. Чтобы успокоиться и поменьше нервничать, они заварили липовый чай и подсластили его медом. Слабое, конечно, средство, но горячий липовый отвар вместе с веселыми отблесками огня в камине скрашивали минуты ожидания, которые так четко отсчитывали бронзовые часы на каминной полке…

И вдруг в одну секунду их уютный мирок был сметен. Дверь распахнулась, и в гостиную ворвались трое мужчин высокого роста, одетые в крестьянскую одежду с карнавальными масками на лицах. Двое из них сразу бросились к Мари-Анжелин, и та мгновенно швырнула в них наполовину полный чайник, но тут же получила удар кулаком, вскрикнула от боли и потеряла сознание. Маркиза тоже вскочила и бросилась на защиту Мари-Анжелин, но и ее ударили, она упала, ударилась и лишилась сознания. Она не видела, как Клотильда достала из кармана пистолет, не слышала двух почти одновременных выстрелов: того, который ранил сестру Лотаря, и того, который убил обидчика. В следующий миг Клотильда получила удар подсвечником, который непременно убил бы ее, если бы она не носила узкую бархатную треуголку, и она в свой черед повалилась на пол без сознания.

И первая пришла в себя. Приложила к кровоточащей ране салфетку, позвонила по телефону, вызвала жандармов, привела в чувство тетю Амели с помощью рюмки коньяка, выпила сама и собралась спуститься в кухню, но снова потеряла сознание. Теперь настала очередь старой дамы приводить ее в чувство. Маркиза, пошатываясь, добралась до нее и сумела заставить Клотильду очнуться. Как только она пришла в себя, то немедленно занялась связанными слугами, а через несколько минут прибыл капитан Вердо, чтобы лично осмотреть место катастрофы. В гостиной он увидел двух дам, проникся сочувствием к их состоянию и допрашивал не слишком пристрастно. Развязанных Клотильдой слуг допросил с большей настоятельностью. А трупа не обнаружил. Сообщники, очевидно, унесли его вместе с План-Крепен.

Вскоре вернулись мужчины. Они тоже были не в лучшем состоянии. Без промедления вызвали доктора Моруа, и он примчался как молния. Сначала не пожелал терять времени на осмотр и сразу предложил отправить Клотильду в больницу, чтобы там ей сделали рентген, но был вынужден сдаться. Она отказалась ехать наотрез.

– Съезжу завтра. Или послезавтра. Если рана не будет заживать. Но уверена, что все будет в порядке. Пуля прошла навылет, и мне не слишком больно.

Мари, как установил доктор, все это время крепко спала, на столике у нее лежало снотворное, стакан был наполнен водой…

Сон Мари и был докучливым вопросом, на который не могла найти ответ маркиза. Для чего девушке принимать снотворное? И еще: почему похитители План-Крепен не воспользовались оказией и не вернули Мари ее отцу, который по-прежнему настаивал на возвращении дочери? Значит, истерические крики и разговоры о непереносимом страхе могли быть скверной комедией, великолепно сыгранной этой девчонкой, достойной шайки злодеев, которые манипулировали ею как жалкой куклой. А если так, то кто как не она сообщила о возвращении План-Крепен? Маркиза без труда соединила одно звено цепочки с другим, но очень хотела знать, каким образом Мари де Режий это проделала.

Свои открытия маркиза решила хранить в тайне до приезда Альдо. Однако не потому, что не доверяла Адальберу, а потому что знала его слабость к прекрасному полу. Влюбленность Мари не оставила его равнодушным, хоть он и заявлял, что «все это глупости» и совершенно ей не верит. Но Мари, как сама она заявляла, вовсе не была лишена привлекательности. И Адальбер как-то проговорился, что ему приятны «мальчишеские иллюзии».

Но как долго тянулся день ожидания! Хотя в доме царила суета и то и дело приходили жандармы, в сопровождении – о счастье! – капитана Вердо, который, похоже, окончательно стал членом клана Водре-Шомар, как и парижане. Все пытались выяснить хоть что-то о человеке, убитом Клотильдой, но не преуспели в своих изысканиях.

Клотильда все-таки съездила в больницу и успокоила всех сообщением, что никакая опасность ей не грозит. Наконец-то обитатели усадьбы могли провести спокойную ночь и выспаться. Но только не Адальбер. Он позвонил в Венецию, поторопил Альдо и должен был встать затемно, чтобы встретить его в Лозанне.

За это время на стол супрефекта легло новое анонимное письмо, где было названо несколько имен членов Общества Золотого руна и в первую очередь фамилия его главы, но без подробностей. Очевидно, не желая привлекать внимание властей к сокровищам подземной часовни, доносчик сообщал только о «банде нобилей», которые собираются по определенным дням, чтобы «отправлять культ Сатаны». Жертва этого культа и была найдена с перерезанным горлом у подножия «черного камня», скалы, на которой видны вырезанные таинственные знаки. Ворон-доброхот каркнул еще, что до поры до времени «банда» не грешила ничем предосудительным, будучи сообществом, какие существуют во всех старинных землях, где сохранилась память о языческих культах. Опасной она стала с тех пор, как в нее приняли «злокозненного князя Морозини» и его друга египтолога.

Капитан Вердо не поверил ни единому слову доноса и постарался уладить неприятное дело на свой манер. Зная, что Адальбер должен встретить Альдо в Лозанне, он дождался, когда настанет день, сел в автомобиль и отправился к Водре-Шомарам, чтобы совершить «процедуру ареста». Прекрасно зная, что ему не окажут сопротивления и самому ему не придется применять силы, Вердо постарался, чтобы слух об аресте никуда не просочился. И действительно, арест прошел прекрасно, если может быть прекрасным арест!

Очнувшись от путешествия в недавнее прошлое, госпожа де Соммьер обнаружила, что по-прежнему сидит перед зеркалом и выглядит еще хуже, чем раньше. Между тем баночка с чудодейственным кремом была уже наполовину пуста. Но что удивительного? Она мазала кремом щеку, вытирала салфеткой слезы, потом снова мазала щеку. И так без конца. Взглянув в зеркало, маркиза в последний раз намазалась волшебным кремом и отправилась в постель. Не забыв прихватить с собой салфетку… И баночку!

Сон все не приходил, голова была забита непроясненными вопросами. Все стало еще хуже, еще опаснее. Черт знает, какой выкуп могли потребовать похитители! Если только не расправятся с несчастной без всякого выкупа! Альдо сидит под арестом, хотя Вердо вел себя выше всех похвал и проявил бездну такта! Скорее всего, с ним все обойдется. Но возможно, к нему присоединится и Адальбер… Теперь появилось два новых покойника. Один Мишель Легро, его нашли на месте встречи, которая была назначена членам Общества Золотого руна настоящими убийцами. В том, что это банда убийц, теперь не было никаких сомнений. Второй – это тот, которого убила раненая Клотильда и о котором никто ничего не знал, потому что сообщники унесли его с собой. Из катастрофы без единой царапины вышли только Лотарь и малышка Режий. Лотарь вне подозрений. Но у госпожи Амели де Соммьер есть подозрения в отношении другой персоны. И не без оснований.

Настало утро, маркиза проснулась, и ее вновь обуяли черные мысли и подозрения.

Амели де Соммьер была не из тех, кто сидит в уголке и перебирает четки, зернышко за зернышком. Четки она предоставила План-Крепен, считая, что та молится за них двоих. Маркиза была человеком действия и решила не медля приступить к делу, не обращая внимания на синяки, из-за которых выглядела как старая сводня, получившая в глаз при потасовке. Маркиза старательно мазала черно-лиловый синяк, но он пока не поддавался. А время поджимало, нельзя было ждать, когда все пройдет само собой.

Как же она нуждалась в действенной помощи! Как была бы счастлива позвать на помощь Ланглуа! Но не решилась, зная, что он поглощен делом с террористами. Даже инспектор Дюрталь, и тот исчез.

Госпожа де Соммьер против своего обыкновения спустилась к завтраку вниз – обычно она предпочитала завтракать у себя в комнате – и увидела за столом только Адальбера и Лотаря, едва заметного из-за раскрытой газеты.

– Ну и как? Хорошие новости? – осведомилась она, садясь рядом с профессором.

Профессор, не слышавший, как она вошла, подскочил, уронил газету и едва не опрокинул чашку с кофе, потом встал и поздоровался, глядя на маркизу с сочувствием.

– Ну как? Похоже, стало только хуже, – сказал он, не слишком заботясь о любезности. – Хотите, отвезу вас в Безансон, и вы посоветуетесь со специалистом?

– Только этого не хватало! Мои синяки – ерунда по сравнению с болотом, в котором мы завязли! О нас что-нибудь пишут? – осведомилась она, показав подбородком на газетные листки, которые подбирал профессор.

– Я тоже хотел узнать, пишут ли. Пока, слава богу, нет. Думаю, следователь не хочет, чтобы в печать проникли все эти бездоказательные обвинения. Они и ему не пойдут на пользу.

– Вы так думаете? Было бы еще лучше, если бы он оставил Альдо в покое, пусть сейчас он не в тюрьме, а у Вердо! Ясно же, что он не мог убить, он предъявил билеты!

– Билетов недостаточно. Ими его мог снабдить сообщник. Напоминаю, что Альдо вменено серьезное обвинение: Жильбер Дофен узнал его, увидев, как он убегал.

– А что он сам делал среди ночи за сотню километров от дома?

– То же, что остальные. Им всем пришлось далеко ехать, потому что встреча была назначена у Волчьего источника. Только Бруно де Флёруа, который живет в Салене, был почти что дома.

– А те, кто пишет нам анонимные письма, кто похитил План-Крепен, кто учинил разбой у вас доме, они ни в чем не виноваты? Альдо можно обвинять, а нового владельца Гранльё нельзя?

– Если бы кто-то сказал: я видел барона фон Хагенталя с ножом в руке! Но Карла-Августа заметили в Ивердоне, по ту сторону границы, он ужинал с местным нотариусом.

– И ему верят безоговорочно? Значит, у него сильный покровитель!

– Он не нуждается в покровителе. Он ухитряется быть всегда вдалеке от тех мест, где по его воле совершилось преступление.

В широком халате, не стесняющем раненую руку, в столовой появилась Клотильда, еще бледная, но шагающая уверенно и твердо. Она направилась к привычному месту рядом с Адальбером, и он поспешно поднялся и услужливо подставил ей стул. Госпожа де Соммьер попыталась навести порядок:

– Клотильда, разве доктор не велел вам оставаться в постели? Ваша рука нуждается в покое. Хоть рана и несерьезная, вы все-таки ранены.

– В постели мне делать нечего, – решительно отозвалась Клотильда. – Я и вчера не лежала и сегодня не буду! И я страшно хочу есть! Пишут что-нибудь в газетах?

– Почти ничего. Ведется следствие, не больше.

– Дай им Бог здоровья! А вот мне хотелось бы знать, как бандиты могли пронюхать, что Мари-Анжелин у нас? Мы сделали все, чтобы не обнаружить ее присутствия. За слуг я ручаюсь. Сама она за порог и шагу не сделала!

Госпожа де Соммьер поставила чашку на блюдце и произнесла:

– Я ненавижу слова, которые произнесу, и заранее прошу за них прощения, но я уверена, что сквозняк подул из этого дома. Больше ему дуть неоткуда.

– Вы подумали о нашей беглянке? Представьте себе, я тоже. Но ни вам, ни мне не удастся добиться от нее правды.

– Кто же тогда может повлиять на нее? – поинтересовался Адальбер.

– Вы! – в один голос заявили дамы. – Попробуйте!

Адальбер поднял голову, оставив на секунду тарелку, полную пышных булочек.

– Почему я?

– Не разыгрывайте неведение, – проговорила тетя Амели. – Мы все знаем ваши таланты, но пора посмотреть правде в глаза, хотите вы этого или нет. Мари в вас влюблена, и в тот вечер, когда добрый господин Бурдеро привез нам План-Крепен, она видела, как вы отнесли Мари-Анжелин в спальню, не скрывая своей радости. Я уверена, что она это заметила и решила, что вы любите Мари-Анжелин. Дверь ее комнаты была приоткрыта, а потом тихонько закрылась.

– Конечно, я люблю ее… Как всю остальную родню. Как любил бы младшую сестру, если бы она у меня была.

– Мари не знает про сестру. Она увидела в Мари-Анжелин соперницу.

– Черт побери!

– Именно так, не стоит спорить. У девушки не все в порядке с головой, и мы это знаем, – начала Клотильда, усаживаясь поудобнее. – По этой причине она до сих пор у нас. Мы ее жалеем. У отца ей приходится несладко, и она боится, что участь ее станет совсем горькой, когда ее сделают хозяйкой замка Гранльё. По-христиански мы ей сочувствуем. Когда она увидела вас, Адальбер, вы показались ей спасителем, о котором она просила в своих молитвах, рыцарем без доспехов…

– Глупость какая, – пробурчал Адальбер. – С чего вдруг я, когда тут есть Альдо? Но я с вами совершенно согласен, – это ненормальная девушка.

– Сейчас не до шуток, и не стоит делать из Альдо какого-то Казанову. Слава богу, на свете существуют девушки, на которых его шарм не действует. Иначе он бы давным-давно погиб, его разорвали бы на кусочки, как… Забыла имя, был какой-то греческий герой. План-Крепен сейчас бы назвала нам его имя. И…

Маркиза не смогла продолжать, горло у нее перехватило, и она заплакала, уткнувшись в салфетку. Клотильда замерла и только горестно взглянула на Адальбера.

– Конечно, я поговорю, – сказал он, встал и обнял за плечи тетушку Амели. – Я поговорю с ней в любую минуту, как только вы скажете.

– Погода сегодня хорошая, – заметила Клотильда. – Почему бы не пригласить Мари погулять после завтрака по берегу озера? В этом нет никакой опасности. А потом я позову вас к обеду. Мы выиграем время.

Робкий луч солнца скользнул по руке кардинала де Ришелье и осветил стол, за которым к этому времени завтракала и Мари. Время приближалось к часу дня. Адальбер допил кофе и улыбнулся.

– Наконец-то вышло солнышко! Печально нам было без него, а сейчас грех не прогуляться. Лично я собираюсь это сделать. Вы составите мне компанию, Мари?

Девушка вздрогнула.

– Я?

– А почему нет? Вы все время сидите дома, стали бледны. Небольшая прогулка вернет вам румянец.

Девушка вспыхнула как пион, но просить ее дважды не пришлось, она мигом сбегала за шерстяной короткой кофточкой… и зонтиком. Увидев зонтик, Адальбер рассмеялся.

– Какая вы, однако, предусмотрительная! Ничего не скажешь!

– Погода весной так переменчива!

– Не оправдывайтесь, я не хотел вас упрекнуть. В ваши годы лучше быть предусмотрительной, чем безоглядной. Куда пойдем?

– Куда хотите. Мне все равно.

– Тогда пойдемте вдоль озера. Озеро почему-то мне особенно по душе.

Они спустились вниз и некоторое время шли молча, положив руки в карманы.

Адальбер попросил разрешения и закурил сигару. Мари шла, глядя прямо перед собой, иногда искоса на него поглядывая, но Адальбер, казалось, не замечал ее взглядов. Неожиданно она услышала:

– И как это вам удалось сообщить молодчикам из Гранльё о чудесном возвращении План-Крепен?

Мари вспыхнула и остановилась посреди дороги.

– О ком это вы?

– О Мари-Анжелин. Маркиза часто называет ее План-Крепен, и мы тоже к этому привыкли. Ее, знаете ли, можно приравнять к великим умам итальянского Возрождения, к ученым-гуманистам.

Мари уже повернулась, чтобы убежать, но Адальбер крепко схватил ее за руку.

– Ну нет, так просто вы от меня не уйдете! Мы здесь для того, чтобы вы объяснились, и вы это сделаете, клянусь честью! Есть вещи, которые, на мой взгляд, недопустимы. Например, недопустимо предавать людей, которые оказали вам гостеприимство. Водре-Шомары приютили вас под своим кровом, лечили, ухаживали, держали у себя вопреки воле вашего отца, и вы отблагодарили их…

– Неправда! В доме много людей! Почему вы решили, что это я? Вы что, до такой степени меня ненавидите? – глаза Мари наполнились слезами.

– Решил, потому что кроме вас некому. Вы в этой семье чужая. Конечно, есть еще мы. Но мы любим План-Крепен!

– И вы в этом признаетесь мне?! – выдохнула Мари, побелев от гнева. – Вы признаетесь, что любите ее?

– Конечно люблю! Она член нашей семьи.

– Член семьи?! – с презрением повторила девушка.

– Не знаю, как в вашей семье, может быть, вы не любите своих родственников, но мы друг друга любим. Мы крепко связаны друг с другом, мы прошли испытание временем и опасностями. Вы еще не знакомы с Лизой, женой Альдо.

– Она, я думаю, красивая?

– Они друг другу под стать. Лиза тоже очень любит План-Крепен.

– И вы тоже ее очень любите?

– Лизу? Ну, разумеется. Хотя характер у нее не из легких, но не любить ее невозможно.

– Не будем больше о красоте и достоинствах четы Морозини. Я тоже хороша собой, я моложе всех ваших родственников. И я готова подарить вам сокровище любви. Скажите, почему вы меня не любите?

– Я никогда этого не говорил, вы очаровательны, и я собираюсь…

– На мне жениться?

Адальбер вздохнул так, что надул бы воздушный шар.

– А вот этого я тоже не говорил. Вы невеста Карла-Августа, и в день трехсотлетия вы казались вполне довольной вашей помолвкой.

– Я смирилась. И тогда я еще не встретила вас!

Признание было сделано таким трагическим тоном, что Адальбер не смог удержаться и рассмеялся.

– Неужели вы это всерьез, глупышка? Да вы совсем меня не знаете. Я закоренелый холостяк и не женюсь никогда в жизни.

– Вы не можете этого знать, не такой вы и старый.

– Вы спокойно могли обойтись без этой дежурной любезности. Несмотря на старость, всякий раз, когда речь заходит о женитьбе, я чувствую себя недозрелым юнцом. Подумайте сами, как мне ужиться со спутницей жизни? У меня Египет, раскопки, написание книг и комфортная жизнь в Париже, которую мне обеспечивает верный Теобальд, сокровище среди прислуги. Он, кстати сказать, всякий раз, когда до его оттопыренных ушей доходит смутный слух о моей женитьбе, собирает вещи, намереваясь меня покинуть. А я этого не переживу. Девице же де Режий написано на роду предками или произвести потомство, или уйти в монастырь. Так что не будем больше о моей женитьбе. Но если вы хотите хоть как-то помочь нам в наших бедах, ответьте на мой вопрос, и забудем об этом.

– А вы не скажете мадемуазель Клотильде?

– Ни слова… Если найдем План-Крепен живой. Если же нет, дело попадет в руки полиции, а долг полиции знать все.

Мари отвернулась к озеру и опустила голову.

– Я позвонила в замок Гранльё. Не называя себя, конечно.

– И кто вам ответил?

– Мужской голос, но не Карл-Август. С иностранным акцентом.

– Не знаю, заметили ли вы, но Карл-Август тоже говорит с акцентом. Он австриец.

– Да, но я так к нему привыкла, что не замечаю. В любом случае подошел не он.

– И что же вам ответили?

– Ничего… Меня поблагодарили. А потом попросили подождать минутку, и тот же голос сказал, что если я услышу ночью шум, то не должна выходить из комнаты. Будет лучше, если я приму снотворное и спокойно просплю эту ночь. Так я и сделала. Мне уже давали снотворное, чтобы я лучше спала, так что меня никто ни в чем не заподозрил.

– Я бы на вашем месте не был так в этом уверен. А скажите-ка мне… Долго вы еще собираетесь здесь гостить?

Глаза Мари мгновенно наполнились слезами, ее испуг был неподдельным.

– А куда мне идти? К отцу? Он принудит меня выйти замуж за человека, которого я боюсь. Мне негде больше спрятаться!

– А почему не в монастыре? Мне кажется, что монастырь Благовещения подошел бы для вас как нельзя лучше.

– Я терпеть не могу монастырей. Мне кажется, что люди там сидят замурованные. У меня нет призвания к монашеской жизни.

– Если у вас нет никакой родни, я не вижу для вас иного выхода.

– А я вижу. Если я стану вашей же…

Запас терпения Адальбера истощился.

– Даже не думайте! Я сказал, и вы меня прекрасно поняли. Вы же не дурочка какая-нибудь! Не будем возвращаться к этому нелепому разговору!

Он не знал, как выйти из этой дурацкой ситуации. На помощь ему пришло само небо. Из-за грозного форта Жу ветер пригнал большую темную тучу, и на землю упали первые капли дождя.

– Подумать только, снова дождь! Пойдемте в дом.

Адальбер взял Мари за руку, но она не сдвинулась с места.

– Вы, правда, никому не скажете? Поклянитесь.

– Хотите, чтобы я землю ел? Повторяю: Водре-Шомары ничего не узнают, если не случится несчастье и…

– Я поняла. А все остальные?

– Остальные, как вы их называете, имеют свое мнение о похитителе и о вашей роли в этом деле, но они умеют держать язык за зубами, когда это необходимо. А теперь если хотите промокнуть, то можете по-прежнему стоять здесь. Лично я возвращаюсь.

Адальбер побежал в сторону дома. И увидел на дорожке Лотаря.

– Я искал вас. Судебный следователь ждет меня через час в жандармерии. И вам пришла точно такая же повестка! – Профессор протянул Адальберу официальную бумагу и показал свою. – Меня вызывают на четыре часа.

– А меня в половине пятого. Я-то успею, а вот вы! Вам придется поторопиться, чтобы переодеться!

– Переодеться? Мне? – Владелец трехсотлетней усадьбы покраснел как помидор. – Уж не подумали ли вы, что я побегу надевать смокинг, чтобы отвечать на вопросы какого-то писаришки из Безансона? Я поеду так, как есть.

«Действительно, почему бы нет?» – подумал парижанин, окинув взглядом грубые башмаки, шерстяные носки, зеленые вельветовые штаны до колен, куртку, клетчатую рубашку с открытым воротом и заправленным туда шелковым фуляром. Именно так обычно Лотарь и одевался.

Спешить было некуда, подгонял только дождь. Оказавшись под крышей, профессор неожиданно спросил:

– Ну что, призналась?

– В чем?

– Что с ее помощью эта гадина похитила Мари-Анжелин?

Адальбер стал копаться в карманах, ища сигареты, ничего не нашел и спросил как можно более невинным тоном:

– Почему вы так решили?

– Из проведенного мною личного расследования. Только Мари могла навести негодяев, больше некому. Сестра думает точно так же, вы же знаете.

– Вы ставите меня в щекотливое положение. Девушке некуда деться, кроме как отправиться к отцу или хозяину Гранльё, и она заставила меня поклясться…

– Ничего нам не говорить? Понимаю, но она еще глупее, чем я думал. Неужели никто ни о чем не догадается, если вокруг идет пальба и только один человек спит, заранее приняв снотворное. Но вы не волнуйтесь, мы сделаем вид, что ничего не знаем. Скажите только, каким образом она известила мерзавцев?

– Позвонила. В Гранльё. Анонимно, естественно. А у нее есть еще какие-то родственники кроме отца?

– Есть. В Лон-ле-Сонье у нее живет тетя, до совершеннолетия Мари осталось еще три года, так что мы подумаем, что можно для нее сделать, когда выберемся из этого дер… болота. Но, чтобы покончить с этим разговором, давайте договоримся, что вы ничего не скажете госпоже де Соммьер.

– Можете не сомневаться, что она сама обо всем догадалась, но она умеет молчать. Другое дело, если нам не удастся вернуть План-Крепен живой и здоровой. Юная Мари тогда убедится, что «наша маркиза» может быть опасной!

Поглядев на Ксавье Гондри, судебного следователя, ожидавшего наших друзей в Понтарлье, трудно было себе представить, что закон может быть суровым. В парике, подвязанном лентой, в кружевном жабо и красновато-коричневой шелковой разлетайке он как будто сошел с акварели Кармонтеля. А его ясные голубые глаза, чуть вздернутый нос и широкая улыбка растопили бы сердце самой неприступной вдовы.

Но все это вовсе не означало, что его было легко обвести вокруг пальца или можно было обращаться с ним запанибрата.

Вместе с бесцветной секретаршей он удобно расположился в кабинете, специально отведенном для такого рода бесед, которым, впрочем, здесь редко когда пользовались. Он принял Водре-Шомара и Видаль-Пеликорна с присущей ему учтивостью, возможно, испытывая удовольствие от общения с профессором Коллеж де Франс и ученым из Института Востока, несомненно, привыкшим к вежливому обращению. С Лотарем он уже был знаком и пожал ему руку с легкой улыбкой. Адальбер тоже удостоился рукопожатия, но улыбка уже покинула лицо следователя.

– Я предпочел, господа, сначала поговорить с вами вместе, чтобы лучше проникнуться атмосферой, в которой развернулась драма, ставшая предметом нашего расследования. Профессор Водре-Шомар, вы, кажется, президент небольшой организации культурного характера, проводившей свои заседания… ночью в монастыре Сен-Виван, расположенном неподалеку от границы и известном под названием обитель Одиноких. Ваше общество не было нигде заявлено…

– А где оно могло быть заявлено? Напоминаю вам, что церковь у нас отделена от государства. Наше общество ставило своей целью собрать как можно больше сведений о Карле Бургундском и связанных с ним вещей. На наши собственные средства мы собрали немало ценностей, которые когда-то находились в герцогской часовне и рассеялись по свету после сражений под Грансоном и Муртеном. Большую их часть удалось отыскать моему отцу и отцу Бруно де Флёрнуа. Мы унаследовали их после смерти родителей. К нам с Бруно присоединились наши друзья, у них всех в жилах текло по капле крови предков, которые имели честь носить знак ордена Золотого руна. И мы собирались вместе, отмечая памятные даты: деньоснования ордена, первое собрание рыцарей в часовне Золотого руна в герцогском дворце Дижона.

– Звучит благородно, но почему вы собирались ночью? Втайне?

– Из осторожности. Ни один из членов нашего кружка не отличался алчностью и корыстолюбием. Во всяком случае, я так думал. Отец Жерве позволил нам хранить наши сокровища у себя в монастыре.

– Их должны унаследовать ваши дети?

– Но для этого надо их иметь. У меня, например, нет детей. Но мы и не предполагали передавать наше достояние наследникам. После нашей смерти сокровища должны были остаться в монастыре, где в дни смерти будут проводиться поминальные службы, а в остальном монахи могут располагать ими по своему усмотрению. Вот и все. Организация, вы говорите? Может быть, и так, но это слово мне не нравится. Я предпочитаю называть нас обществом людей, которых объединила своеобразная ностальгия и почтение к памяти прошлого.

– Понимаю. Но совсем недавно вы приняли в свои ряды двух людей, не принадлежащих к жителям вашего края, господина Видаль-Пеликорна, здесь присутствующего, и князя Морозини, итальянца.

– Князь считает себя венецианцем, – подчеркнул Адальбер.

– Я знаю. Успел заметить, – отозвался следователь, пряча невольную улыбку. – Венецианец и знаменитый эксперт по части исторических драгоценностей. По какой причине вы их приняли?

– По той, что мои гости и друзья обладают именно той самой главной каплей крови: их предки были рыцарями Золотого руна. У Морозини, например, в роду два рыцаря, поскольку его мать была дочерью герцога де Рокелор. Этот орден предназначался не только для одних бургундцев, его членами были фламандцы, голландцы, люксембуржцы, словом, жители всех стран и краев, которые входили в Великое герцогство Запада.

– Исчерпывающий ответ.

Следователь повернул голову к секретарше.

– Мы не слишком торопимся, Розали? – спросил он с такой заботой, что профессор и Адальбер невольно улыбнулись.

Розали напоминала бледную тощую спаржу, а вовсе не царицу садов и парков.

В ответ «спаржа» расцвела благодарной улыбкой.

– Ничуть, господин следователь. Не беспокойтесь.

– Тогда к делу! И вот в рамках деятельности вашей ассоциации должна была произойти встреча – позавчера, в одиннадцать часов ночи возле Волчьего источника – с кем именно?

Лотарь без колебаний ответил:

– С людьми, о которых мы ничего не знаем и о моральном уровне которых я предпочту не распространяться. В двух словах: невинный секрет нашего сообщества был раскрыт одним из наших членов, который до этого пользовался – и заслуженно! – прекрасной репутацией. Я до сих пор не могу этого понять и поверить в это. Нас стали шантажировать.

– Какое скверное слово! А занятие еще более скверное! А из-за чего?

– Капитан Вердо в курсе всех наших забот и может сообщить вам о них столько же, сколько и мы. Эти люди держат у себя родственницу наших друзей, в частности и князя Морозини тоже. За ее свободу они потребовали отдать им часть сокровищ нашей часовни.

– Почему вы не сообщили об этом? Мы располагаем средствами, для того чтобы положить предел подобным проявлениям… активности!

– Молчание было условием sine qua non^[482], без него нам не гарантировали сохранения жизни заложницы. Мы решили принять предложенные нам условия и отвезти то, что от нас требовали. Но, не сомневаясь в крайней недобросовестности наших партнеров и учитывая, что в наши ряды прокрался предатель, мы решили явиться на встречу вооруженными.

– Не будь у вас оружия, вы явились бы на встречу с пустыми руками? Разве я не прав? – шутливо поинтересовался следователь. – Однако вернемся к вечерней встрече. Кого вы увидели, явившись туда?

– Никого. Никого живого во всяком случае. Мы увидели нашего товарища Мишеля Легро, он был весь в крови, но еще дышал, и мы позвали на помощь.

– Сколько вас пришло на встречу?

– Сначала нас было трое: мой друг Бруно де Флёрнуа, он представляет Сален, господин Видаль-Пеликорн и я.

– Почему сначала?

– Потому что четвертый наш товарищ, Жильбер Дофен, живущий в Орнане, приехал позже. Но он утверждал, что он явился на место встречи раньше всех, отошел в укромное местечко, поджидая нас. Он якобы видел, как приехал Мишель, а следом князь Морозини, как князь Морозини напал на Мишеля, повалил его и уехал.

Адальбер мгновенно вспылил.

– У господина Дофена непорядок с головой! Морозини летел в это время в самолете Лозанна – Милан, нагоняя экспресс в Венецию, куда ему было необходимо попасть рано утром. Я сам отвез его в Лозанну и успел вернуться. Подумайте сами, зачем ему было убивать человека, которого он видел один-единственный раз в своей жизни?

– Может быть, потому что господин Легро, так же как господин Дофен, был против вашего приема в члены Общества Золотого руна?

– Повод, конечно, серьезный! Мы оба к этому времени уже отказались от членства в обществе и без колебаний вернули все знаки принадлежности к нему. Мне бы очень хотелось покончить раз и навсегда с версией присутствия Морозини у источника. Меня удивляет, господин судебный следователь, что вы уделяете внимание только драме, которая произошла у источника, и не говорите ни слова о той, которая в то же самое время происходила в доме господина Водре-Шомара. Там совершили нападение на мадемуазель Клотильду Водре-Шомар и восьмидесятилетнюю маркизу де Соммьер, близкую родственницу князя Морозини, так же, как и вашего покорного слуги. Слуг связали, а мадемуазель дю План-Крепен, которая чудом сбежала от своих тюремщиков и вернулась под кров профессора, похитили.

– Господин Видаль-Пеликорн точно передает все события, и я подпишусь под каждым его словом, – подтвердил Лотарь. – Мне совершенно непонятно, по какой причине арестован князь Морозини, которого присутствующий здесь господин Видаль-Пеликорн лично отвез на вокзал в Лозанну. Этот вопрос я уже задавал капитану Вердо, который вел сначала это непростое дело.

– Всему свое время. На данном этапе у нас есть письменное свидетельство, которое мы не можем не принять во внимание.

– А разбой в моем доме не стоит вашего внимания? Дайте себе труд дойти до моего дома и посмотрите, в каком состоянии находятся обе женщины! Одного взгляда достаточно, чтобы понять: они подверглись насилию. А убийца, между тем, все еще на свободе!

– А кто вам сказал, что убийца только один?

На этот раз следователь перегнул палку, как любила говорить План-Крепен. Адальбер тут же потерял самообладание.

– Мне кажется, вы нас просто провоцируете! – повысил он голос, не скрывая возмущения. – Если вы не понимаете, то мы с удовольствием познакомим вас с мадемуазель Водре-Шомар и госпожой маркизой де Соммьер, родной тетей князя Морозини. Достаточно увидеть простреленное плечо мадемуазель и распухшее, покрытое синяками, лицо маркизы. Вы можете расспросить слуг…

– Домашняя прислуга – ненадежный свидетель, что здесь, что у князя Морозини в Венеции. Кто станет свидетельствовать против своего хозяина?

– Значит, достойным свидетелем, по вашему мнению, может быть только отъявленный проходимец? У меня есть другое предложение. Позвоните в Париж на набережную Орфевр, попросите главного комиссара Пьера Ланглуа и внимательно выслушайте, что он вам скажет.

– Незачем вмешивать в наши дела Париж!

– Ах, вот как? – с издевкой в голосе произнес Адальбер. – А вы все-таки поинтересуйтесь мнением господина Ланглуа. Вы, наверно, забыли, что совсем недавно один из лучших людей комиссара, инспектор Соважоль, был убит, и убили его в Понтарлье? Ланглуа незамедлительно прилетел сюда на самолете, и никто ему не сказал, что не стоит вмешивать Париж в здешние дела. Мой вам совет: позвоните и поставьте его в известность. Иначе я сделаю это сам и буду очень удивлен, если до конца дня у вас не случатся неприятности. Господин главный комиссар может запросто связаться и с министром внутренних дел.

– На вашем месте я бы лучше помолчал!

– Нет! Вы позвоните, позвоните! Тогда и поговорим!

Капитан Вердо, с возрастающим беспокойством следивший за «трассирующими пулями» и не слишком понимая, что ему делать, счел, что настал подходящий момент, чтобы вмешаться.

– Господин судебный следователь, – начал он очень вежливо, – насколько мне известно, вы работаете в правоохранительных органах Безансона совсем недавно…

– Что не мешает мне быть контуазцем, глубоко привязанным к родным местам и к исполнению служебного долга.

– Вы еще молоды и не до конца вникли в наш уклад, в наши взгляды.

– Правосудие едино для всех уголков Франции, но мы здесь находимся в двух шагах от границы и поэтому должны быть особенно бдительны. Я ведь знаю, что Морозини совсем недавно находился под арестом в Ивердоне по обвинению в убийстве…

Следователь начал перебирать листки у себя на столе, взял один и закончил:

– Вот, нашел! По обвинению в убийстве Георга Ольже, который был найден с ножевыми ранениями и от них скончался.

– Комиссар Шульцис принес князю Морозини свои извинения и вернул ему свободу. Убийцей был молодой священник. На его сутану многие обратили внимание.

– А что, Морозини не мог переодеться?

– Рост убийцы не превышал метра шестидесяти, рост князя Морозини метр восемьдесят.

Воцарилось молчание. Помолчав, Гондри со вздохом произнес:

– Час поздний, господа. Встретимся завтра утром в десять часов.

– С удовольствием. Вы отпустите Морозини?

– Вашего драгоценного князя? – переспросил следователь с пренебрежительной улыбкой. – Возможно, да… А может быть, и нет. Мне надо подумать. До встречи, господа!

Адальбер и Лотарь вышли из кабинета судебного следователя. Они уже садились в автомобиль, собираясь возвращаться домой, когда к ним подошел весьма озабоченный Вердо.

– Вы едете ужинать домой?

– А что мы можем сделать еще, приятель? Разве что пойти в кино, но сегодня что-то не хочется.

– У меня есть предложение получше. Поедемте ужинать ко мне. Жена вас ждет, она кое-что нам приготовила. Ей бы очень хотелось посидеть и побеседовать с вами. А своих домашних вы предупредите по телефону.

– Не знаю, понравится ли это нашему следователю.

– А какое он имеет отношение к моему дому? Не беспокойтесь, он остановился и столуется у супрефекта. Госпожа Вердо у себя в доме полная хозяйка, и она вам приготовила…

От вздоха Адальбера могла взлететь на воздух крыша.

– Стыдно предаваться чревоугодию, когда Морозини…

– Да как вы могли подумать? Его что, на хлебе и воде держат? Он ест то же, что и мы. И его товарищ по заключению тоже.

– Какой еще товарищ по заключению? – удивился Лотарь.

– Мелкий воришка, куроцап Машю. Он у нас завсегдатай.

– Как это? – не понял Адальбер.

– Да очень просто: отсидит свой срок, мы его отпускаем, а через неделю или две он опять у нас. Зимой вообще сразу возвращается: выйдет, украдет курицу, принесет жене на кухню и обратно в свою клетушку.

Все рассмеялись.

– И вы ему позволяете? А ваши подчиненные не возражают?

– Против Машю? Да что вы! Во-первых, каждый у себя в доме хозяин, а во-вторых, Югетт его обожает, как, впрочем, все другие хозяйки тоже. У Машю золотые руки, сделает, что ни попросишь! Настоящее сокровище. И мне кажется, он к нашей семье привязался. Сегодня Югетт побалует всех нас всякими лакомствами. Одна беда, что господин Морозини будет ими наслаждаться в обществе Машю.

– И власти терпят подобные попустительства?

– Власти здесь мы, – отозвался Вердо, не без величественности поведя плечами.

– И все-таки я позвоню завтра с утра пораньше в Париж, – пробурчал Адальбер. – Мне кажется, здесь в первую очередь занимаются покойным Мишелем Легро, а о поисках пока еще живой План-Крепен и не думают! А как долго она останется в живых, никому не известно.

– Не подумайте, что я забыл о мадемуазель, – произнес капитан, помрачнев. – Уверен, что со дня на день вы получите письмо с предложением выкупа.

– Да, одно мы уже получили и собирались отдать часть сокровищ из нашей часовни, но преступники не явились на встречу. И понятно, почему: им нечего нам было возвращать, с одной стороны, а с другой, им нужно было вернуть себе свою заложницу.

– А зачем вы вообще пошли на эту встречу?

– Хотели довести дело до конца. Посмотреть, что они будут делать.

Увидев мужа с двумя гостями, Югетт Вердо сердито посмотрела на супруга.

– И где наш князь? – спросила она. – Уж не думаете ли вы, что мы будем ужинать без него?

– Но он… Он под арестом, дорогая!

– Что за глупости! Мы все знаем, что князь никого не убивал! Значит, так: или вы приводите князя сюда, или отправляетесь и ужинаете вместе с ним и Машю там, но без меня. Но если я не ошибаюсь, князь ужинал вместе с нами вчера вечером?

– Да, конечно, – кивнул капитан, – но сегодня приехал этот судейский следователь Гондри, он ведет следствие, и его подследственный – князь Морозини и…

– Мало ли что придет в голову желторотику из Безансона? Мне до него нет никакого дела. Князь – наш друг, эти господа – члены его семьи, и я не вижу причины, почему мы должны ужинать на разных этажах. Я свое слово сказала, – заявила Югетт и скрестила руки на груди.

– Югетт, – вздохнул Вердо. – Завтра или послезавтра из-за тебя с меня снимут погоны.

– Я бы очень этому удивилась! Наш Понтарлье – незавидное местечко, и наверху все знают, что ты у нас самый лучший. Кстати! Ты мне не сказал, что твой следователь ужинает в супрефектуре.

– Да ужинает. И живет тоже там. Так положено для судейского чиновника, находящегося в командировке.

– Хотела бы я постоять за шторой у них в столовой! Супрефектша все уши следователю прожужжит о «дорогом князе». Она его обожает!

– Еще одна дама, которой наплевать на карьеру мужа, – вздохнул Вердо. – Неси нам аперитив, а я пойду за Его Высочеством.

– Не называйте его так, – предупредил Адальбер. – Его следует называть только «Его светлость». И вообще, за редчайшими исключениями, ему не нравится, когда упоминают его титул.

– Почему? Титул – это же замечательно!

– Да не очень. Дамы обычно приходят в бешеный восторг, зато мужчины мгновенно проникаются неприязнью. То и другое для Альдо тягостно.

– Ну и ну! Ладно, пойду за князем! А ты, жена, имей в виду: если, когда мы придем, на столе не будет закуски, я с тобой разведусь!

(обратно)

Глава 11 Профессия? Куроцап

– Следственный эксперимент? Какой еще может быть следственный эксперимент? – возмущалась маркиза де Соммьер. – Ведь, когда вы пришли на место встречи, там никого не было!

– Не совсем так, – возразил Лотарь, стараясь быть предельно дипломатичным. Он знал, как глубоко волнует маркизу все, что связано с этим преступлением. – Вы же знаете, что мы нашли там тело несчастного Легро, который вообще-то не должен был там появляться. Мы с Видалем-Пеликорном нашли его на земле неподалеку от источника. Мы как раз наклонились над ним, когда появился Жильбер Дофен с двумя жандармами, он обвинил нас в опоздании. «Если бы вы пришли вовремя, несчастья можно было бы избежать!» – заявил он и тут же во всем обвинил Морозини, сказав, что видел, как было совершено убийство.

– Он обвинил Альдо?

– Безоговорочно. Мерзавец поклялся, что видел, как тот стоял, наклонившись над трупом, описал его одежду. Потом заявил, что на его глазах Морозини побежал к автомобилю, который тотчас же скрылся из виду. По этому поводу нас и вызывали, а завтра возле источника собираются провести следственный эксперимент…

– А я, хоть убей, не понимаю, – задумчиво проговорила Клотильда, – почему власти занимаются только убийством, не обращая внимания на события в нашем доме? Их не интересует похищение Мари-Анжелин, нападение на двух женщин и, в конце концов, еще одна смерть? Я уверена, я попала в этого человека, но сообщники унесли его с собой, почему до сих пор неизвестно, кто это такой? Однако его отсутствие не может пройти незамеченным! Кто-то же должен его хватиться!

– Насколько я знаю, пока никто не заявил о пропаже человека. Посмотрим, что будет завтра. А сейчас, признаюсь вам откровенно, мне бы очень хотелось поспать. Утро вечера мудренее, после сна голова работает лучше, – со вздохом сказала маркиза.

– Так ложитесь поскорее, – посоветовал Лотарь и склонился к старой даме, подавая ей руку.

Маркиза улыбкой поблагодарила его.

– Не может быть совета лучше, но, боюсь, мне помешает спать мысль о моем несчастном племяннике, который в который раз обречен находиться в сырой тюремной камере…

– Сырая камера? – переспросил Адальбер. – Если бы вас только слышала госпожа Вердо! Да она отдала Альдо комнату сына, который сейчас получил место в Биаррице! Я же говорил вам, что мы только что ужинали все вместе!

– Чудесная женщина! Истинный дар небес! Но после следственного эксперимента Альдо могут отправить в Безансон, а там уже не будет Вердо, ни жены, ни мужа!

– Пока все на месте, и лучше бы вам отогнать все черные мысли, они портят кровь, – заявил Адальбер. – Меня удивляет другое: почему Ланглуа по-прежнему не принимает участия в нашем деле?

– Ты прекрасно знаешь, Ланглуа сейчас разбирается с террористами!

– Однако, если дело повернется в дурную сторону, я не сомневаюсь, что он займется и нами. При необходимости я поеду к нему лично. Он же наш друг, черт побери!

– Но в первую очередь он…

– Великий сыщик! Король полицейских и так далее. Все это я знаю не хуже вас. И все-таки я позвоню ему завтра с утра пораньше, и думаю, что вас, тетушка Амели, это успокоит.

Но вряд ли им удастся дозвониться «с утра пораньше», как пообещал Адальбер. По утрам линия обычно перегружена, так что приходится ждать и час, и два, и три…

Но сейчас ничего не оставалось, как поскорее улечься в постель. Все устали, а маркиза де Соммьер в особенности, и все-таки уснуть она не смогла. Ей не давал покоя завтрашний следственный эксперимент: зачем, спрашивается, следователь разыгрывает эту комедию, которая легко может обернуться трагедией? Трагедией для Альдо, потому что следователь хочет сделать из него преступника.

Какое счастье, что в жандармерии не верят в его виновность и относятся к ее племяннику с симпатией. В особенности семейство Вердо. Тетя Амели лихорадочно размышляла, чем отблагодарить добрейшую женщину, которая взяла Альдо под свое крыло и принимает его в своем доме как дорогого гостя. Она даже задержала немного Клотильду у порога своей комнаты, чтобы обсудить с ней волнующие ее вопросы.

– Я могу понять, что свидетельства друзей и прислуги можно не принимать во внимание, но как пренебречь паспортом с отметкой о пересечении границы? Ведь Альдо отсутствовал во Франции, когда было совершено преступление?

– Следователь Гондри, я думаю, полагает, что у нашего друга был сообщник, похожий на него, который и совершил вместо него это путешествие, а потом вернул ему документы. Кто-то подсказал ему эту блестящую идею, и он вцепился в нее, как собака в кость.

– Жаль, что мы с вами не можем присутствовать при завтрашнем эксперименте!

Маркиза так горестно пожалела об этом, что Клотильда невольно коротко рассмеялась.

– Разумная предосторожность со стороны следователя, дорогая маркиза. Он опасается, что мы изменим пьесу, режиссером которой он решил быть один. Но вы можете положиться на Лотаря, вы же слышали, что он говорил!

Погода по-прежнему была серой и хмурой, но скалы с водопадом, именуемым Волчьим источником, завораживали глаз в любую погоду. Множество художников прельщались этим живописным видом, особенно любил его Гюстав Курбе, чья кисть не раз писала этот уголок, овеянный поэзией лесных чащ. Расположенный неподалеку от Понтарлье, Волчий источник был любимым местом влюбленных, они приходили сюда постоять на деревянном мостике и полюбоваться кипящей водой, которую извергали скалы… Именно сюда Водре-Шомары первым делом привезли своих друзей-парижан, когда те приехали праздновать трехсотлетие их родового гнезда. Адальбер предпочел бы снова увидеть водопад при других, более приятных, обстоятельствах, хотя сегодняшний день был гораздо приятнее, чем ночь убийства, и природа вокруг дышала покоем.

Прибыв на место, Гондри, приехавший в сопровождении Вердо, указал одному из своих людей на пригорок, где был обнаружен убитый. Альдо, находившемуся в отвратительном настроении, было приказано разыграть сцену убийства.

– Извольте сказать мне, что я должен делать, – потребовал он. – Я здесь ничего не знаю и понятия не имею, как действовал преступник.

– Нехитрый метод защиты, – отмахнулся следователь. – Господин Видаль-Пеликорн, будьте добры, покажите нам, как все происходило.

– Не знаю, господин следователь! Я так же, как и Морозини, не присутствовал при убийстве. Единственное, что я могу предположить, судя по положению найденного нами тела, что убийца наклонился и одним движением ножа перерезал ему горло…

– При условии, что жертва не сопротивлялась, – прибавил Лотарь. – Но Мишель был мужчиной в расцвете сил. Мне трудно понять, как могло это случиться. Убийца и жертва должны были сесть рядышком, а потом убийца над ним наклонился. Во всяком случае, это наиболее правдоподобная поза. Кровь стекала непосредственно в воду…

Адальбер попытался воспроизвести предполагаемую позу и добавил:

– Все-таки эта поза очень странная. И, знаете, похоже, что убийца был левшой. А ни я, ни Морозини не левши.

– Вы всячески стараетесь себя выгородить, – заявил следователь. – И это понятно. И понятно, почему на одежде Морозини нет пятен крови! У вас в доме тоже пролилась кровь, всю одежду отправили в стирку. Даже если что-то осталось, теперь трудно определить, чья это кровь.

– В лаборатории уголовной полиции в Париже такие анализы проводят идеально, – сообщил Адальбер. – Думаю, и в Безансоне не хуже. Странно, что вы об этом не знаете, господин следователь.

Жандарм, изображавший жертву, попросил разрешения встать.

– Еще немного, и я свалюсь в водопад, – пожаловался он. – Одно неверное движение и бултых!

– Но приложите усилия! – возмутился следователь.

– Труп-то застыл, он не может шевелиться, его держит на месте только собственная тяжесть, – встал на защиту жандарма профессор. – Да, мы его нашли именно здесь.

«Собрат» из Орнана Жильбер Дофен, появления которого за разговором почему-то не заметили, вышел вперед.

– Я подтверждаю! Именно здесь он и лежал. Я пришел и как раз увидел князя… Он побежал к автомобилю и сел в него…

Лотарь гневно обрушился на него:

– Князя ты видел, а нас нет?! Ты ведь пришел на нашу общую встречу? Что за игру ты ведешь, Дофен? Как ты мог забыть устав нашего общества?

– Ты первый его забыл, открыв двум чужакам нашу тайну! Ты хотел ввести их в наш круг!

– Но я знаком с ними, а не ты! Мне и судить, что можно, а что нельзя!

Мужчины схватились бы в рукопашной, если бы не вмешался следователь Гондри.

– Спокойствие, господа, спокойствие. Вы сильно опоздали, господин Дофен. Встреча была назначена в…

– Я знаю, господин судебный следователь, и прошу меня извинить. В десяти километрах отсюда у меня лопнула шина. Но обычно я всегда приезжаю вовремя, не так ли? Прошлой ночью я тоже не опоздал и видел, как Его светлость перерезал горло моему другу и уложил его тело на пригорке.

– А почему же вы не бросились на меня, чтобы отомстить, если не могли больше ничем помочь своему другу? – с презрением спросил Морозини. – И что же я сделал потом?

– Побежали к автомобилю и уехали. Вскоре подоспели ваши друзья, а тут и я привел к месту преступления жандармов.

– Жаль, что я не разбил тебе морду сразу! – прорычал Водре-Шомар. – Хотел бы я знать, с чего ты вдруг стал устраивать такие подлости?!

– А ты? Я прекрасно понимаю, почему князь-коллекционер, набитый драгоценными камнями, стал тебе дороже старинной дружбы!

Лотарь бросился с кулаками на бывшего собрата, Адальбер постарался удержать его. И тут вдруг из молоденького ельника раздался голос:

– Понятно, почему бодаются мужики, убийцей-то была женщина.

– Что?!

Все присутствующие выкрикнули этот вопрос хором. Первым опомнился Вердо.

– Машю! Что ты плетешь?

Бродяга взглянул на жандарма с величайшим достоинством.

– Я сегодня свободный человек, свой долг обществу, как ты говоришь, я заплатил.

– И что? Не вернешься вечером с курицей?

– Не-а. Думаешь, я все ночи спал у тебя под крышей? Нетушки, случалось, что на вольном воздухе. У тебя там шумно, а здесь, хоть и шум, да совсем другой. Сам знаешь, в теплое время меня в дом не загонишь. А этот уголок мне особенно по нраву. Душевно тут, – растроганно произнес он. – Сам не знаю, почему, но меня сюда потянуло. Взял я свой велосипед…

– У тебя есть велосипед? Откуда?

– Подарок, – произнес Машю с чувством. – Значит, сел я на велосипед и поехал на свежий воздух к воде да к елкам. Я ведь, знаешь, все надеюсь, что опять совершится чудо.

– Какое еще чудо?

– Настанет благословенное время, и можно будет из Волчьего источника снова пить абсент.

Вердо и Лотарь одновременно прыснули, хотя настроение у обоих было невеселое. Профессор счел нужным объяснить:

– Мы смеялись не над нелепостью суеверия. Дело в том, что в 1901 году на заводе Перно случился большой пожар, и, к всеобщему изумлению, наша речка цветом и вкусом стала точь-в-точь как абсент.

– В Понтарлье течет река Ду, а здесь Лу, – уточнил Адальбер. – И если я правильно понимаю, то Лу как раз и берет здесь начало.

– Не совсем правильно, – ответил Лотарь, – здесь выбивается из горы та же Ду, пройдя по карстовым пещерам. Но история с абсентом по-прежнему не дает спать местным выпивохам.

– И не только, – подал голос Машю. – Старики говорят, что Волчий источник – любимое место Вуивры^[483].

– Та-ак, теперь будем сказки рассказывать? Так мы и до завтра не закончим!

– Зря смеетесь, – обиженно возразил бродяга. – Клянусь вам, я видел ее собственными глазами, и нет мужчины, который мог бы перед ней устоять. Мое дело вам сказать, а вы как знаете. Убила вашего дружка Вуивра. И без особого труда. Он, видать, с ней и до этого знался.

– Откуда вам это известно?

– А он сам сказал. Сначала спросил, значит, что она тут делает? Она в ответ: мол, знаю, надо быть осторожнее, но уж больно люблю тебя, прям, не могу… Взяла и у него перед самым носом хламиду свою распахнула. Мамочки мои! Под хламидой-то она нагишом! И до чего хороша, слов нет! Приятель ваш больше не стал с ней спорить. И кто бы стал? Перед тобой женщина в натуре. Только один рубин на шее, а дальше сплошь натура. Даже меня до корней проняло. Обнялись они, сели на камень целоваться, тут-то она и располосовала ему горло от уха до уха. И оставила лежать, а сама к воде спустилась, кровушку смыть. Вернулась, в хламиду закуталась и пошла себе. И нож с собой взяла.

– И вы позволили ей уйти? – возмутился следователь. – Попустительство преступлению тоже преступно! Зря вы не вмешались!

– А вы вмешались бы? У нее же нож! Посмотрел бы я на вас! Да я был око… окол…

– Околдован, – подсказал Адальбер.

– Спасибо. Разве думал я, что она его чикнет? Думал, они тут на свежем воздухе разнежатся. Бедняга вскрикнуть не успел, а она его из рая прямо в котел к дьяволу отправила. Нехорошо это, так я думаю.

– Ваше мнение нас не интересует, – недовольно распорядился следователь. – Посмотрите лучше на этого человека, – он указал на Альдо. – Вы его видели?

– Видел, конечно, сидели в одном курятнике! В одной ресторации обедали, – радостно заявил Машю. – Ну и готовит мадам Вердо, пальчики оближешь!

– А кто еще вам знаком?

– Вот эти двое сюда пришли, когда я уже уходить собрался, – сказал Машю, показав на Лотаря и Адальбера. – Недосуг мне было с ними разговоры разговаривать, вот я и ушел потихоньку. По мне, ни к чему вести разговоры с незнакомыми людьми в глухом углу, ночью, рядом с покойником! А красавицу поминай как звали! Пришли двое мужиков, и я на цыпочках, на цыпочках и деру! Кого бы они виноватым сочли, увидев своего приятеля покойником? Ясное дело, меня!

– А вы потом видели эту женщину?

– Не видел. А жаль, уж больно хороша! Но и ножом орудует ловко, значит, Бог меня миловал. В общем, ускользнул я серым мышонком и очень этому рад.

– А вы бы узнали эту женщину, если бы снова ее встретили?

– Не могу сказать. Одно дело, женщина в пальто, в шляпке, как все люди ходят, и другое – Ева райская с распущёными волосами.

– Может, разница не так уж велика?

– Еще какая разница! Вы что же, не понимаете? Если перед вами девушка без одежки, вы ей разве в лицо смотрите? А коли смотрите, значит, вы, того… Ненормальный.

– Хорошо. Теперь помолчите. Постойте в стороне и говорить будете, когда спросят.

– А я попросил бы у вас рюмочку. Очень пить хочется.

– Воды здесь сколько угодно. Пейте вволю, – любезно предложил Гондри. – Правда, завод Перно вряд ли делится сейчас своими запасами.

– Чудо на то и чудо, что случается один раз, – наставительно произнес Лотарь. – Но, как бы то ни было, господин судебный следователь, я полагаю, что новое свидетельство поколебало вашу уверенность. Мишель Легро был убит, но мы к его убийству не причастны. А уж Морозини и вовсе ни при чем, так как ехал в Венецию.

– Очень жаль, но такого свидетельства мне явно недостаточно. Вы за любую соломинку хватаетесь, лишь бы спасти своего князя. Могли заплатить бродяге, чтобы он рассказал придуманную вами сказку. Отлично, кстати, придумали. Идея с девушкой, что взялась неведомо откуда, довольно любопытна. Мы, конечно, ею тоже займемся, поищем таинственную незнакомку.

– А почему вы меня не спросите, что я думаю об этой постановке? – желчно осведомился Дофен.

– А зачем вас спрашивать? Вы же не отказываетесь от ваших показаний? Другое дело, что появление таинственной женщины…

– Вы очень правильно назвали ее таинственной, потому что я ее не видел! И настаиваю на своем свидетельстве: Легро убил Морозини.

– А почему, спрашивается, не вы? – в гневе воскликнул Альдо. – Вы, по вашим словам, пришли первым, вам и нож в руки! С чего вдруг ваше слово стало Святым Евангелием? А вы, господин следователь, не имеете права не принимать к сведению свидетельские показания господ Водре-Шомара и Видаль-Пеликорна, а также господина Машю!

– Господина Машю, – с удовольствием повторил бродяга. – Давно я такого не слышал, и слышать такое мне приятно.

– Очень рад! Только мне не понятно, почему отвергают трех безупречных свидетелей и отдают предпочтение одному, который задумал сделать из меня козла отпущения?

– Да потому, что перед нами всего лишь хорошо разыгранная сцена, – заявил Дофен.

– Интересно, кто же это ее поставил? – поинтересовался Адальбер. – Может, мы заодно и мадемуазель дю План-Крепен похитили, не забыв поколотить любимую всеми маркизу де Соммьер? Пустили пулю в плечо мадемуазель Клотильды Водре-Шомар, связали слуг, но не побеспокоили сон мадемуазель де Режий, которая приняла снотворное?

– Да, и это тоже может быть всего лишь вашими россказнями.

– Повторите это в лицо тети… госпожи де Соммьер, которую не пощадил один из этих разбойников и которая до сих пор узнать себя не может!

– У госпожи де Соммьер репутация женщины исключительной, – сообщил Гондри с необыкновенно серьезным видом. – Передайте ей мои сожаления.

– Выразите ей их сами и убедитесь, что все произошло не во сне, а на самом деле. Но маркиза больше всего угнетена не синяками, а новым похищением своей родственницы. И не забывайте счет: один обвинитель против трех свидетельств в защиту! Думаю, вы не имеете права держать Морозини в тюрьме, тем более что он представил вам паспорт и билеты.

– Повторяю, путешествовать и привезти документы мог другой человек, который играл его роль в Венеции. И вообще, там были только его слуги. И зачем ему, собственно, понадобилось ни с того ни с сего ехать в Венецию?

– Ни с того ни сего?! – рассердился Альдо. – Потрудитесь разыскать в Париже сеньора Монтальдо де Кузко, он специально прибыл из Перу, чтобы купить уникальное ожерелье из изумрудов с бриллиантами. Он заплатил за него назначенную цену, не торгуясь, чего никогда бы не сделал, имея дело с моим секретарем и моим уполномоченным. Могу добавить, что он останавливался в отеле «Даниэли».

– Его пребывание в отеле «Даниэли» не означает, что он встречался с вами.

Перед столь непрошибаемым упорством Альдо потерял дар речи, зато его обрел Лотарь.

– Чем вам так досадил Морозини, что вы с таким ожесточением добиваетесь его гибели?

Следователь посмотрел на профессора с неподдельным удивлением.

– О каком ожесточении вы говорите? С одной стороны, я располагаю определенным и четким свидетельством о преступлении, с другой – его отрицанием, до сих пор не подтвержденным никакими весомыми доказательствами.

– А какие доказательства у вас есть по первому свидетельству?

– Достаточно того, что человек видел происходящее собственными глазами.

– Машю тоже видел происходящее собственными глазами, и то, что он видел, мне кажется не менее интересным.

– Более сказочным, это безусловно. Вывод: пока идет следствие, господин Морозини остается под арестом в жандармерии Понтарлье. Затем мы переправим его в Безансон и…

– Позвольте! – остановил следователя профессор. – Если дело дошло до этого, то господину Морозини нужен адвокат.

– Если у него нет своего адвоката, мы предоставим ему нашего.

– Мы сами позаботимся об адвокате. Итак, вы отказываетесь освободить господина Морозини под залог? А если я дам вам свое честное слово, что он не выйдет за пределы моего дома?

– Вашего слова недостаточно. Будьте довольны, что я разрешил ему находиться в помещении жандармерии под ответственность капитана Вердо.

Машю все это время сидел тихо, но тут и он вступил в беседу.

– Раз уж вы к нам приехали, господин следователь, попрошу и мне дать разрешение квартировать у капитана.

– А больше ты ничего не хочешь?

Следователь направился к автомобилю, но путь ему преградил разъяренный Лотарь.

– А похищение мадемуазель дю План-Крепен? А мои связанные слуги? А пуля, полученная моей сестрой, которая могла ее убить? Об этом мы говорить не будем?!

– Я обо всем этом помню. По этому делу будет отдельное следствие.

– Если оно будет таким же, как это, мы все окажемся на гильотине.

– Вы забываетесь, господин Водре-Шомар.

– Это вы забыли, что я профессор Коллеж де Франс, дипломированный историк, читающий лекции на многих факультетах. Командор ордена Почетного легиона! У меня еще много почетных побрякушек, которые должны были бы заставить вас призадуматься. И если вы отказываетесь отпустить под мою ответственность Морозини, то я обращусь к министру юстиции! Или к президенту Франции!

Следователь натянуто улыбнулся:

– Вот, значит, как? И по какому же поводу?

– По поводу вашего оскорбления. Никто и никогда еще не сомневался в слове моей чести!

– Будьте довольны, что я оставил его в Понтарлье и не надел на него наручники. Имейте в виду, что и вы тоже подследственный, я еще займусь вашим тайным обществом.

– Нет, он ни при чем, – запротестовал Машю. – Говорю вам, его там не было. Вы бы лучше курочку отыскали.

– Хватит про курочек! Мы сегодня наслушались достаточно сказок. Поехали!

Профессор уже понял, что разговаривать со следователем, который твердо решил не слушать ничего, что противоречило бы принятой им версии, бесполезно, и, взяв под руку Адальбера, направился к автомобилю. Он был вне себя от гнева и бессилия.

– Этой комедии надо положить конец, – процедил он, изо всех сил нажав на ни в чем не повинный акселератор. – Завтра поеду в Безансон и подам жалобу прокурору. Следователь плюет на нас! Или он в сговоре с негодяями. В конце концов, кто такой этот следователь? Мелкая сошка!

– Не стану вас отговаривать, но любые судебные инстанции – сплошная волокита. Время идет, а мы пальцем не пошевелили ради Мари-Анжелин. И я очень волнуюсь по этому поводу. Похитители поняли, что сокровищ не получат, и в таком случае могут с ней расправиться…

– Да, так и есть. И что же вы предлагаете?

– Поехать этой ночью и побродить вокруг замка Гранльё. Все знают, что там идут ремонтные работы, поэтому мы не привлечем внимания. А я уверен, женщина-убийца прячется именно там.

– Я тоже об этом подумал. И еще нам нужно забрать с собой Машю. Он единственный, кто ее видел, и с ним вполне могут расправиться. Давайте его подождем.

Профессор и Адальбер остановились у поворота с боковой дороги, которая вела к Волчьему источнику, на шоссе. Лотарь обернулся и увидел бродягу, который ехал за ними на велосипеде. Адальбер вылез и открыл багажник.

– Кладите вашего конягу, мы берем вас с собой.

– Меня? – Машю мгновенно насторожился. – Зачем это?

– Потому что вы рискуете попасть в дурную историю из-за того, что рассказали о женщине-убийце.

– Да ну?

– А вот поверьте мне. Мы хотим взять вас под свою защиту. Вы человек отважный и для нас ценный, что вам только на пользу.

– И куда вы меня повезете?

– Ко мне в усадьбу, – объяснил Лотарь. – И не беспокойтесь, готовят у нас не хуже, чем в жандармерии.

– Говорите-то вы говорите, – вздохнул Машю, засовывая велосипед в багажник, – а сдается мне, вы меня забираете, думая совсем о другом.

– Клянемся, что ничего другого мы не думаем, – поспешил уверить Машю Адальбер. – Может, вы опишете нам эту женщину? Я имею в виду убийцу.

– Вот это с большим удовольствием! Сколько хотите, столько раз и повторю. Уж больно приятно было на нее глядеть! Так и вижу, как она стоит перед этим мужчиной, руки подняла, волосы свои распускает.

– И какого цвета волосы? Светлые? Темные? – сквозь зубы спросил Лотарь.

– Темные… И видать, мягкие как шелк. Потом я мало что видал, потому что она к нему прижалась, обняла, стала целовать. А парень, ясно дело, разгорелся в ответ. Потом вдруг буль-буль, она встала, а он лежит и кровью заливается, а она мыться пошла… Тут я кое-чего и сообразил…

– А почему не поделились своим соображением со следователем?

– Поделился! Да он меня слушать не стал! Хорошо, что под замок не посадил, на том спасибо! – добавил Машю изменившимся голосом.

– Так чего же он слушать не стал?

– Что женщина эта была Вуиврой! Хороша, страсть! Короны не было и змей тоже, но рубин я сам видел.

– Да, вы правы, – согласился Адальбер. – Потому-то следователь и не поверил вашему свидетельству, счел вас сумасшедшим.

На подъезде к Понтарлье Машю попросил его высадить. Он не хотел никого стеснять, желая пожить на свободе. И потом ему в голову пришла еще одна мыслишка, и он хотел ее проверить. Машю сказал, что вечером непременно вернется в жандармерию и принесет свой вид на жительство.

– Какой еще вид на жительство? – не понял Адальбер.

– Пухленького курчонка, – засмеялся Машю. – Примите мое уважение, но мне там сподручнее, чем у вас. А вам желаю не промахнуться, если куда сунете нос.

Высказав свое пожелание, бродяга оседлал велосипед и уехал, насвистывая, в сторону Понтарлье, но потом, видно, свернул на боковую проселочную дорогу, потому что автомобиль его не обогнал. Какое-то время профессор и Адальбер ехали молча, погрузившись каждый в свои мысли. Но Адальбер был не из тех, кто может долго таить мучившие его мысли.

– Не могу понять, – начал он, – по какой причине негодный следователишка во что бы то ни стало хочет повесить убийство на Морозини, хотя все говорит о том, что Альдо не виноват!

– Я тоже все время об этом думаю. Поначалу он был мил и любезен, но любезность скоро с него сошла. Особенно он был недоволен выступлением Машю, когда тот заявил, что Альдо не виноват, а убийцей была женщина необыкновенной красоты.

– Остается узнать, что означает в устах Машю «женщина необыкновенной красоты». Но смеяться над Машю не стоит. Среди наших крестьян встречаются удивительные люди. Франш-Конте – край, где жива история, она странствовала у нас и по большим дорогам, и по малым. Кто только не проходил мимо наших теснин, не жил в наших замках, сколько встречаешь вырубленных топором фигур. А сколько легенд связано с нашим Конте! С лесами, когда-то непроходимыми, с горами, с реками то спокойными, то буйными. В нашем краю живут мужественные люди. Наш Машю догадывался, что следователь не примет его с распростертыми объятиями, но рассказал же все, что знал об убийстве. Он был так потрясен, что его рассказ не может быть неправдой. Возможно, он его приукрасил, но это все, в чем можно упрекнуть Машю.

– Гондри так не думает. Ума не приложу, что сделать, чтобы вытащить Морозини из ловушки!

– Успокойтесь, Адальбер, и у нас в запасе кое-что найдется, не такие уж мы беспомощные. Если у вас есть связи в высших кругах Парижа, у нас есть кое-кто в Безансоне. Главный прокурор – мой старинный приятель, и Гондри об этом не знает. Я повидаюсь с ним в самое ближайшее время. Пора положить конец беспределу правосудия!

– Я только об этом и мечтаю! И я, как только мы приедем, позвоню Ланглуа, террористы у него там или не террористы! Хочу, чтобы Мари-Анжелин нашлась и оказалась живой, а… – тут Адальбер со страшной силой закашлялся, стараясь избавиться от спазма, сжавшего ему горло. – Как только представлю себе, что она всеми брошена, и, может быть, ее вообще нет в живых…

Они въехали в Понтарлье, почему-то необыкновенно оживленный в этот час.

– Не увлекайтесь ролью рыцаря печального образа, – посоветовал Лотарь, протягивая Адальберу носовой платок. – Посмотрите лучше, что творится около жандармерии! Вавилонское столпотворение! И как мы туда войдем?

Улицу перед «епархией Вердо» запрудила толпа. Кто только не глазел на чудо из чудес – невиданный автомобиль огромного размера, жемчужно-серого цвета, сияющий деталями из хрома, благородный «Роллс-Ройс» – сбежавшиеся со всех сторон мальчишки и замеревшие на ходу прохожие.

За рулем британского совершенства автомобильной техники сидел шофер, рядом с ним слуга, оба в ливреях.

– Это что еще за балаган? – недовольно проворчал профессор.

Адальбер, услышав женский голос, который, похоже, доносился до границы, ответил:

– А это, дорогой друг, подарок небес или казнь египетская, считайте как хотите. Я, пожалуй, склоняюсь к первому. Пойдемте посмотрим. Уверяю вас, зрелище того стоит.

Да,зрелище стоило многого. Едва они вошли в помещение жандармерии, как их оглушил невообразимый шум: заливались лаем собаки, визгливо кричал высокий женский голос, несколько мужчин тщетно пытались вернуть тишину.

Центром смерча была дама, высокая стройная брюнетка в элегантном серебристо-сером костюме, который как нельзя лучше подходил к роскошному автомобилю. Огромная, с полупрозрачными полями шляпа, украшенная серыми розами, дополняла ее туалет, который больше подходил для приема в королевском дворце, а не для жандармерии маленького пограничного городка, затерявшегося среди темных елей, суровых древних крепостей, мирных озер и горных речушек. Что же касается лая, то лаяли пять белых скотчтерьеров, они прыгали и рвались со своих поводков, украшенных стразами, и казалось, что их не пять, а все пятьдесят. На необыкновенное явление удивленно взирали жандармы и две местные овчарки – Альберик и Аманда. Овчарки сидели в углу и с великолепным хладнокровием неодобрительно наблюдали за выходками своих странных собратьев.

Адальбер ринулся в самую гущу, крича громче всех:

– Леди Риблсдэйл! Вы здесь? Какой приятный сюрприз! И до чего неожиданный!

– Я приехала повидаться не с вами, а с Морозини! Где он?

– Немного терпения! Сейчас он появится вместе с капитаном Вердо, мужем госпожи Вердо, вот этой дамы, чьей выдержкой я искренне восхищаюсь! Я позволю себе представить вас друг другу, – добавил он, выбрав очень осторожную формулу, и ловко перехватил все пять собачьих поводков. – Ну-ну, ребятня! Успокойтесь! Будьте достойны своей хозяйки!

К удивлению Адальбера, женщины пожали друг другу руки с очевидной симпатией, но при этом леди Ава не теряла из виду цели своей поездки.

– Вы сказали, что Морозини явится вместе с жандармами? Очень рада. Ничего другого он не заслуживает, и я надеюсь, что его посадят в тюрьму.

– Позвольте! А вам-то он чем насолил?

Леди Ава не успела ответить, как вошли Альдо, Вердо и два жандарма. Их торжественное появление было достойно оперы, когда на сцене появляется герой, а с ним вместе хор или кордебалет. Американка кинулась к несчастному козлу отпущения.

– Ну, наконец-то мы снова встретились! И вам, скажу прямо, нечем гордиться, лжец вы этакий! Если вы думали сбежать от меня, отправив в «Даниэли», то ошиблись!

Альдо смотрел на леди Аву с невыразимой тоской.

– В чем? Вы предпочли бы «Сиприани»?

– Мне не нужен ни тот, ни другой! Мне на них наплевать! А вот вы! Вы вдруг так заторопились, поговорив по телефону, что я решила узнать, куда это вы направитесь, отделавшись от меня! И я поехала за вами!

Адальбер мгновенно откликнулся на ее слова. Удача сама шла в руки, он не мог ею не воспользоваться.

– Одну минуточку, леди Ава, если позволите! Сделайте милость, скажите, когда вы видели Морозини в последний раз и где?

– В Венеции, разумеется, в его сыром дворце, куда он примчался, чтобы передать ожерелье из изумрудов и бриллиантов дикарю перуанцу, разбогатевшему на гуано!

– Я говорил вам, леди Ава, что не на гуано, а…

– Замолчите! Если человек хорошо воспитан, он не прерывает даму!

– И когда же произошла ваша встреча? – продолжал настаивать Адальбер.

– В эту среду! А вам что за дело?

– Вы уверены?

– Вы меня спрашиваете?! Я могу быть не уверена? Уж кто-кто, а я не могу ошибиться! Морозини меня не ждал, да и я к нему не собиралась, но на пароходе я встретила этого Монтальдо, лопавшегося от спеси!

– По какой же причине?

– Из-за изумрудов, которые он собирался приобрести у князя Морозини! По сравнению с ними мои, которые я надела на обед с капитаном «Иль-де-Франс», были «козьими какашками»! Теперь вы меня понимаете! Я твердо решила убедиться, что он и правда хочет купить у Морозини камни, и уже не выпускала из виду этого продавца г… гуано!

– Так вот почему вы так настаивали на своем присутствии при вручении драгоценностей! – воскликнул Альдо. Теперь он все понял.

– Да, настаивала. Я пришла к вам вместе с этим перуанцем, потому что хотела посмотреть на изумруды. Кстати, как бы не забыть все-таки посмотреть на них! Но это уже потом! После того как я улажу историю с бриллиантом.

– С каким бриллиантом?

– Бриллиантом господина Смелого, который он давным-давно потерял где-то в здешних местах. Но я уверена, Морозини вот-вот найдет его, и приехала, чтобы быть первой клиенткой. Будь этот бриллиант уже у него в руках, ему не понадобилось бы меня разыскивать, чтобы оказать предпочтение. Теперь я с ним не расстанусь, и он…

– Он теперь в тюрьме, – расхохотался Адальбер. – Вам заказать соседнюю камеру?

– Занимайтесь лучше своими мумиями, – отрезала леди Ава. – Нашли время шутки шутить! Как только я узнала, что Морозини возвращается в Швейцарию, я все поняла. На попе шапка горит!

– На воре, – мрачно поправил Альдо.

– Что? Что?

– На воре, говорю. На ворах горят шапки, а приход таков, каков поп.

– А вы лучше помолчите, когда я говорю, князек…

Оглушительный кашель Адальбера избавил друга от неприятного продолжения.

– Послушайте, леди Ава, – с тоской заговорил Альдо, – вам совершенно незачем было сюда приезжать. Я клянусь, что у меня нет никакого бриллианта и что…

– Ладно, ладно. Я знаю, что я говорю. Я останусь здесь до тех пор, пока здесь будете вы, и…

– Могу я узнать, что все это означает и кто эта дама? – поинтересовался следователь Гондри, вступая в жандармерию с необыкновенной важностью, свойственной особам невысокого роста. – И откуда взялись тут собаки?

– Это мои собаки! Они всегда со мной. Они меня обожают и стоят уйму денег!

– Но им в жандармерии не место!

– Почему нет, если я здесь?

– А кто вы такая?

Адальбер поспешил представить леди Аву. Фамилия и титул дамы, похоже, произвели некоторое впечатление на следователя, и он уже несколько иным тоном осведомился у ослепительной леди, что привело ее в «наши живописные горы».

– Я же сказала: Морозини! – воскликнула леди Ава, вот-вот готовая разгневаться. – Я мчусь за ним с самой Внеции!

– По какой причине, позвольте вас спросить? Но сначала скажите, когда вы с ним виделись в Венеции. Месяц тому назад или два?

– В эту среду! Мы виделись в эту среду, и вы должны были запомнить мои слова!

– В эту среду? Три дня назад? Вы уверены?

– Да! И я об этом уже говорила! Сколько раз можно повторять?

– Утром или во второй половине дня?

– Утром. Он не пожалел ночи на путешествие, но вовсе не ради меня!

– А ради кого?

– Так и быть, я повторю, но запомните раз и навсегда! Господин Монтальдо, перуанец, разбогатевший на какашках чаек, приехал купить изумруды, о которых давно мечтал. Такие изумруды, что с ума сойдешь! Приехал, купил и увез с собой! А я так и осталась ни с чем, – плаксиво пожаловалась леди.

– Но при чем тут я, леди Ава? Исторические бриллианты на каждом углу не валяются.

– А здесь такой есть! Я сама слышала.

– Да, есть, вот уже несколько веков, но только никто не знает, где он находится. И поверьте мне, леди Ава, я бы очень хотел вас порадовать. Приехав сюда, вы оказали мне неоценимую услугу, которую никогда не забудет человек чести. Поэтому обещаю, я объеду весь свет, лишь бы вы получили то, что хотите. Понадобится, украду из королевской сокровищницы в Лондоне, – добавил он шепотом, чтобы слышала только она.

– Правда? Вы обещаете?

– У вас будет бриллиант, какой вы хотите. Но он не должен быть замешан в кровавых историях. Такие камни приносят несчастье.

– Я не суеверна, мне нет дела до примет.

– А мне есть. Сейчас, дорогая, вы подарили мне больше, чем жизнь.

– Спасибо! Вот спасибо!

В порыве благодарности леди Ава бросилась Альдо на шею и поцеловала. Альдо растрогался: его чмокнула от души маленькая девочка, а вовсе не прожженная соблазнительница.

– Как только мне удастся найти вам нужный камень, я немедленно вас извещу. Надеюсь, теперь вы успокоились и скажите, что будете делать дальше. Может быть, пообедаете с нами?

– Обедать? Да вы с ума сошли! А фигура? Я подпишу все, что от меня хотят, и вернусь в Париж, где хочу немного пожить. Ищите старательно!

– Непременно. А вы запаситесь терпением.

Леди Ава повернулась к следователю, который закончил записывать ее показания. Следователь не без ехидства улыбнулся ей.

– У меня возникло впечатление, что вы очень близкие друзья с господином Морозини.

Лицо бывшей леди Астор мгновенно заледенело. Она наклонилась и посмотрела Гондри в лицо.

– Кто это сказал такую глупость?

– Вы прилетели к нему на помощь из Венеции, вы его поцеловали…

– Глупость и еще раз глупость! Я понятия не имела, что он нуждается в помощи – раз! Я хотела знать, куда он отправился, – два! Я решила не выпускать его из рук до тех пор, пока он не достанет мне то, что обещает уже не один год! Вот и все!

– И что же он обещает?

– Бриллиант, который носила какая-нибудь королева, размером больше «Санси»!

– Почему это так важно для вас?

– Потому что «Санси» купила моя кузина! Она идиотка! И потому что я так хочу! Этого достаточно! Вы ведь согласны, князек-гондольер?

Надо же ей было ляпнуть эту глупость!

– Ни в коей мере, – ответил Альдо. – Или вы забудете это прозвище, или я забираю свое обещание обратно!

Ему показалось, что сейчас леди Ава вцепится ему в лицо своими длинными ногтями, но она неожиданно рассмеялась:

– Хорошо! Больше не буду! Обещаю! А вы проводите меня до автомобиля, – приказала она Адальберу. – Я возвращаюсь в Париж! Собачки, вперед! Вы должны знать, что делать пипи у шерифа не следует!

Леди Риблсдэйл в сопровождении Адальбера величественно проследовала к «Роллс-Ройсу» под любопытными взорами небольшой толпы зевак, которые аплодировали ей, словно в театре. Леди поблагодарила всех улыбкой и любезным кивком головы, довольная впечатлением, которое произвела.

Между тем Альдо подписывал свое свидетельское показание. Поставив подпись, он сказал:

– Если я вам больше не нужен, господин следователь, я отправился бы в усадьбу Водре-Шомар и принял там душ.

– Не вижу никаких препятствий для этого, однако прошу не уезжать из наших мест без моего разрешения.

– Учту ваше пожелание.

– Поздравляю! – воскликнул Лотарь. – Дело за малым, осталось лишь найти настоящего убийцу. А вернее, доверившись свидетельству Машю, настоящую убийцу. И еще тех, кто чуть было не превратил мой дом в бойню. У вас много работы, господин судебный следователь.

– Не сомневаюсь, что мы еще увидимся!

– Не знаю, что вам подумалось, – сказал Адальбер профессору, когда они, сев в автомобиль дожидались Альдо, который отправился в цветочный магазин за букетом для госпожи Вердо, – но мне в словах нашего следователя почудилась скрытая угроза.

– Любому другому, кроме вас, я сказал бы, что это не так.

– А мне что вы скажете?

– Что нам нужно держать ухо востро, если мы хотим распутать это весьма темное дело. А мы возьмемся распутывать его сегодня же ночью.

– И что вы думаете насчет нашего ночного предприятия?

– Думаю то же, что и вы и Морозини, но считаю, что Альдо лучше остаться дома.

– Тут вы ошибаетесь. Я знаю Альдо лучше, чем вы: он никогда не позволит платить вместо него по счетам.

– Но если он не хочет снова попасть на крючок к следователю, ему лучше посидеть дома.

– Видите ли, желание Морозини самому платить по счетам, полагаю, заметили не только вы. А кто настаивал, что видел, как Морозини убивает Мишеля Легро?

– Представитель Орнана. Жильбер… Жильбер…

– Дофен! А вам не кажется, что появилось основание задать ему несколько вопросов?

– Но убил уж точно не он. Машю же сказал, что видел лесную нимфу.

– Нимфа может быть его любовницей и, возможно, ей очень понравился Альдо.

– Если проявлением любви стало желание отправить на эшафот, то я целиком и полностью с вами согласен.

– Он мог ее оттолкнуть.

– Дорогой профессор, вы настоящий романист, и для романа идея очень даже неплоха.

Альдо уселся в автомобиль с таким счастливым лицом, что Адальбер не мог не съехидничать:

– Ты не боишься, что Вердо пришлет тебе секундантов? Через два-три часа все в Понтарлье будут считать тебя любовником его жены. А супрефектша пожелтеет от зависти.

– Чего у тебя всегда в избытке, так это глупости! Подумай о другом: если бы мне кто-то сказал, что я буду благословлять несносную Аву, которую всегда считал поистине казнью египетской, то я бы рассмеялся этому человеку прямо в лицо. И вот! Я обязан ей свободой и, возможно, даже жизнью. Потому как этот следователь, похоже, очень хотел подвести меня под суд.

– Не придавай ей такого значения! В жизни все бывает! И если ты начнешь курить фимиам этому воплощению эгоизма в юбке, то не рассчитывай, что я тоже возьму арфу и буду прославлять ее добродетели. Да, она примчалась сюда вовремя, но теперь благодарный Альдо попал к ней в рабство.

– Как ты себе это представляешь?

– Все элементарно. Если ты тотчас же не бросишь все свои дела и не достанешь ей этот проклятый бриллиант, она сживет тебя со свету.

– А ты не преувеличиваешь?

– Преувеличиваю? Да я абсолютно объективен!

– Тогда успокойся. Вполне возможно, исполнение желания леди Авы доставит мне куда меньше хлопот, чем ты думаешь. Сейчас у нас есть дела поважнее. После того как мы вернем домой План-Крепен, у нас будет время заняться бриллиантом. А сейчас гораздо интереснее распотрошить моего обвинителя и выяснить, почему он так хочет повесить на меня убийство, к которому, я уверен, причастен он сам.

– Но совершил его не он, – подал голос Лотарь. – Очевидно, эта женщина – его любовница, именно ее и нужно искать. В нашем краю, где полно легенд и старинных суеверий, это будет нелегко. Каждый второй будет толковать о Вуивре. Впрочем, вы сами слышали Машю.

– Ну да, убийца – обнаженная женщина с рубином на шее, она появляется из источника и убивает поцелуем. Но, насколько мне помнится, убивает не она сама, а змеи из ее свиты. Однако Машю не видел даже змеиного хвоста, а он вовсе не слепой, наш Машю!

– Но и не кошка, которая видит в темноте. Машю к тому же не дурак выпить. Хороший адвокат, несомненно, все это учтет.

– Ладно, оставим легенды на его совести, – сказал Альдо, пожимая плечами. – Но я не намерен надолго откладывать счет, который хочу предъявить. Так вы сказали, что господин Дофен живет в Орнане?

– Да, но ничего больше я вам не скажу. Дофен в первую очередь мое дело!

– Вы так думаете? Но мне кажется, не на вас пало безапелляционное обвинение этого типа. Я должен лежать при смерти, чтобы позволить другу, такому, как вы или Адальбер, встать на защиту моей чести.

– Я вас понимаю, но не считаю, что случившееся касается только вас. Дофен – член нашего общества, я лично принимал от него клятву на распятии Карла Смелого, и его должны судить его собратья.

– И какой они вынесут приговор? Потребуют, чтобы он принес мне свои извинения? А он, между прочим, собирался отправить меня на эшафот. И кто мне поручится, что в вашем сообществе больше нет предателей? Приятно играть в рыцарей, но когда становишься хранителем сокровища, нужно иметь определенную закалку, чтобы не вожделеть его. Вы принадлежите этому сообществу, Лотарь, а я нет.

– И я тоже, – прибавил Адальбер.

– Я надеялся, что наше общество вызывало у вас хотя бы уважение, если не симпатию и дружеские чувства, – тихо проговорил Лотарь.

– Вы, безусловно, вызываете симпатию, дружбу и уважение, Лотарь.

– И что вы хотите сделать с Дофеном? Убить его?

– Хочу, чтобы он признал, что оболгал меня, и чтобы он это сделал в присутствии хотя бы двух достойных веры свидетелей. И еще хочу знать имя женщины-убийцы. Что-то мне подсказывает, что она его любовница.

– Насчет любовницы Дофена мне ничего не известно, но я могу согласиться, что такое вполне возможно. Дофен скрывает, но я знаю, что в семейной жизни он несчастлив. Жена старше него, и к тому же из тех жен, какой не пожелаешь и злейшему врагу. Когда он на ней женился, она была хороша собой и гораздо его богаче, о чем она теперь не устает ему напоминать. Вряд ли нужно добавлять, что она ревнива, и я назвал бы ее ревность патологической. И если у него в самом деле связь с убийцей, а я вполне могу поверить, что так оно и есть, то жена способна его убить.

Адальбер, который нервно курил, не принимая участия в разговоре, потушил сигарету и спросил:

– А вы? Вы ее знаете?

– Кого вы имеете в виду? Вуивру, на которую хочет быть похожей эта женщина? Отвечу: да. Все в Франш-Конте знают эту легенду. Зато я не знаю у нас в горах ни одной женщины, которая была бы так хороша, что отважилась бы изображать из себя это сказочное существо. Вот за это я ручаюсь!

– Принято! – хлопнул в ладоши Адальбер, внезапно обретя прекрасное настроение. – И все-таки я продолжаю думать, что разговор с Дофеном может помочь нам в поисках Мари-Анжелин. Уверен, он действует заодно с ее похитителями. Один тот факт, что он нарушил клятву, данную на распятии, навлекает на него подозрения. А его настойчивое желание обвинить в преступлении невиновного? Нет, профессор, нам непременно нужно с ним поговорить. И чем раньше, тем лучше. Короче, дайте нам его адрес!

– Но одних я вас к нему не отпущу. Мы поедем вместе.

Только они успели вернуться в усадьбу, как в дверь гостиной постучался Гатьен и вошел, держа на небольшом серебряном подносе письмо.

– Садовник только что нашел его возле вольера, – сказал он. – Похоже, его перебросили через стену.

– Посмотрим, что это такое.

Напечатаное на машинке письмо было коротким.

«Если вы хотите, чтобы женщина с волосами соломенного цвета сохранила шанс пожить еще немного, ведите себя спокойно, хотя, возможно, вы уже опоздали. Туда, где она находится, добраться не сможет никто, и вот уже два дня она не пила и не ела. Если в один прекрасный день кому-то удастся ее увидеть, он найдет высохшую мумию. Но если вы хотите избавить ее от мучительной смерти, пунктуально исполняйте распоряжения, которые последуют в самом скором времени. Никаких контактов со следователями, полицией и жандармерией».

Подпись: Х.

В передней послышался голос тетушки Амели, и Адальбер поспешил сунуть письмо в карман Альдо. В следующую секунду маркиза вошла в гостиную.

– Вы, я вижу, в полном сборе, – улыбаясь, обрадовалась она. – Господин следователь прочистил вам мозги?

– Я бы сказал, что на нашего Альдо подействовало извержение вулкана, – улыбнулся ей в ответ Адальбер. – Вы пропустили великолепный спектакль: явление леди Риблсдэйл в жандармерию. В туалете оперной дивы, с пятью собаками на поводке, оставив на улице «Роллс-Ройс» с двумя шоферами и горничной. Вам бы она очень понравилась! Госпожа Вердо была от нее просто в восторге. А следователь, я думаю, до сих пор в себя не пришел.

– Я счастлива! А теперь скажите, что написано в письме, которое только что принес Гатьен. Дайте его мне. У кого из вас оно сейчас в кармане?

(обратно)

Глава 12 Старинная надпись…

Мужчины с беспокойством смотрели на госпожу де Соммьер, ожидая рыданий, но нет, ничего подобного. Маркиза, не изменившись в лице, вернула письмо Альдо, направилась к двери гостиной и решительным жестом открыла ее. Альдо поспешил за ней и преградил ей путь.

– Скажите, куда вы?

– Собираюсь сделать то, что должна была сделать давным-давно. Пропусти меня, пожалуйста. Ты можешь пойти со мной и все увидишь сам.

Чуть ли не бегом – Альдо и не ждал от тети Амели подобной прыти – она пересекла вестибюль и стала подниматься по лестнице, опираясь на трость. Остальные следовали за ней. На втором этаже, даже не приостановившись, чтобы перевести дыхание, маркиза направилась к комнате, где обосновалась Мари де Режий, которая покидала свое убежище лишь для трапез, и вошла не стучась. Полулежа на кровати, девушка спокойно читала. Маркиза суровым тоном распорядилась, не дав ей даже возможности спросить о причине позднего и явно неприятного визита.

– Поднимайтесь! – приказала она. – Возьмите шаль, вечер прохладный.

– Я сейчас выведу автомобиль, – поспешил предложить Лотарь. – Вы бы сразу сказали, что собираетесь совершить прогулку.

– Спасибо, профессор, с нами поедет Адальбер. Я, мой дорогой друг, намерена нарушить законы гостеприимства, и поэтому сопровождать нас должен посторонний этому дому человек. Адальбер!

– Я готов. Еду с вами, тетя Амели!

Глядя на высокую гневную и очень решительную женщину, Мари стало не по себе.

– Что вы от меня хотите? Куда вы меня везете?

– В знакомый вам дом. К вашим друзьям.

– У меня нет друзей, – с пафосом возразила Мари. – Я несчастная жертва! Я здесь прячусь!

– Причем так удачно, что звоните по телефону разбойникам, и они нападают в масках на мирный дом, уволакивают женщину, которая в миллион раз достойнее вас, и по ходу дела причиняют ущерб множеству людей, в том числе мне и мадемуазель Клотильде…

– Которая убила человека!

– А что она должна была делать? Говорить убийце спасибо? Хватит демагогии! Пойдемте по доброй воле, если не хотите, чтобы вас отсюда вынесли.

– Куда вы меня повезете? К отцу?

– Которому вы звонили, предавая мадемуазель дю План-Крепен? Не надейтесь. Я хочу знать, где находится мадемуазель дю План-Крепен, и немедленно! Да, час сейчас поздний, но если она умрет, убью вас своими собственными руками!

– Вы?

– Пока я рядом с вами, вам не придется этого делать, – заявил Альдо. – И вы, мадемуазель, не внушаете мне ни малейшей жалости.

Мари тут же, как говорится, переменила род оружия: пустила в ход женское кокетство.

– Вы не способны на убийство, князь. Красивые люди не могут быть жестокими.

– Сколько у вас впереди сюрпризов!

– Довольно разговоров, поехали, – нетерпеливо вмешался Адальбер. – Мы спустим ее вниз, не спрашивая ее согласия, иначе проторчим здесь до утра. Время не ждет.

Мари кричала, сопротивляясь изо всех сил, но Клотильде все-таки удалось завернуть ее в одеяло, потому что надеть на несчастную жертву плащ оказалось невозможным. Адальбер поднял ее на спину и спустил с лестницы, а потом девушку поместили в лимузин, куда уселись и все остальные, за исключением Клотильды. За руль все-таки сел Лотарь.

– Не везите меня в Гранльё, – простонала Мари. – Меня там убьют.

– Не вижу причины, – спокойно сказала Клотильда. – Вы оказали им столько услуг. Это мы, жалкие идиоты, продолжали с вами возиться, а не прогнали вон, узнав, что вы открыли нашу дверь бандитам. Вот ваша благодарность за гостеприимство!

– И теперь вы меня бросите?

– Помогите нам узнать, где находится План-Крепен, и мы отвезем вас домой.

– Домой к отцу?

– Не говорите, что у отца вы смертельно несчастны. Теперь мы знаем о вас намного больше.

Мало-помалу Мари притихла, несомненно подыскивая какую-то хитрость, чтобы выбраться из ловушки. И ей показалось, что она ее нашла.

– Если мне удастся узнать, где спрятали мадемуазель дю План-Крепен, вы женитесь на мне, Адальбер?

– Жениться на вас? И не мечтайте! Единственное, что могу обещать вам твердо: если Мари-Анжелин нет в живых, я удушу вас собственными руками. Но если мы найдем Мари-Анжелин живой и невредимой, я сделаю все возможное, чтобы помочь вам избежать той судьбы, которая вам не по вкусу, хотя вы ее заслуживаете. Вас это устраивает?

– У меня нет выбора. Мне придется довольствоваться хотя бы этим.

Через несколько минут автомобиль тронулся с места. Стоя на пороге дома, Клотильда провожала его взглядом.

Не обладая уютом и привлекательностью, какими обладало жилище Водре-Шомаров, замок Гранльё впечатлял оригинальностью. Главная часть здания была построена в эпоху Возрождения, и украшала ее изящная галерея с колоннами, куда выходили застекленные двери, пропуская в дом воздух и свет. Слева к этому зданию примыкало другое, построенное гораздо раньше, с двумя круглыми средневековыми башнями. Справа же возвышалась другая башня, не слишком высокая, квадратная, с узкими окнами-бойницами, вносившая воинственную ноту в архитектурный ансамбль. Парк, находившийся сейчас, к сожалению, в запустении, задумывал и разбивал, как видно, ученик Ленотра, а может быть, и сам гениальный мастер. По замыслу архитектора, он должен был спускаться террасами к большому пруду. Но работы были давным-давно приостановлены, и теперь уже трудно было себе предствить, как бы он выглядел, будь они доведены до конца.

Когда автомобиль остановился на мосту, которым заменили старинный подъемный, сразу появился человек с фонарем, потому что было почти темно, и он хотел посмотреть, кто приехал. Человек этот мог быть сторожем, дворецким или руководил рабочими, которые ремонтировали дом.

– Чего надо? – мрачно осведомился он без тени любезности.

– Встретиться с хозяином и как можно скорее! Дело срочное!

– Приезжайте завтра. Хозяин уже в личных апартаментах, в такой час его не беспокоят.

– Беспокоят, – спокойно заявил Альдо, поднося к носу сторожа револьвер, который не произвел на того ни малейшего впечатления.

– Хлопушек и у нас хватает.

– Нисколько не сомневаемся. Вопрос в том, как их использовать.

– Но пока мы хотели только потолковать, – подал голос Лотарь. – И беседа для вашего хозяина будет довольно интересной, так что пойди и сообщи ему о гостях, милейший. Как видишь, с нами дамы. На драку дам с собой не берут.

– Да уж вижу, народу приехало немало. Как о вас доложить?

– Передайте ему вот это, – Альдо написал имена на своей визитной карточке. – Этого будет вполне достаточно. А пока извольте впустить нас в дом, потом пойдете и доложите о нас хозяину.

Сторож открыл дверь, и гости остались ждать в мрачной приемной, где два рыцаря в полном вооружении стояли на часах около большого фландрского гобелена, украшавшего стену напротив каменной лестницы. Под гобеленом стояла скамья. Сидя на ней, можно было созерцать сцену битвы оленей и кабанов. Мебель, стоявшая в передней, была сделана из черного дерева и темного дуба. Свечи, горевшие в массивных кованых подсвечниках на стенах, давали мало света, усугубляя суровую мрачность обстановки.

Лотарь оглядывался вокруг, не скрывая удивления.

– Так вот как господин фон Хагенталь-старший «обновил замок»? Вернул мрачную седую старину! Куда исчез элегантный, пусть несколько женственный стиль, которым отличался дом при графине де Гранльё? Мы с вами словно среди декораций к «Бургграфам» нашего дорогого Виктора Гюго! И в этот мавзолей он хочет ввести молодую супругу?

Мари, осматриваясь по сторонам, в ужасе повторяла:

– И мне здесь жить?! Нет, я не хочу! Не хочу!

Она уже повернулась к двери, собираясь бежать, но госпожа де Соммьер удержала ее, крепко взяв за руку.

– Вы здесь не для того, чтобы высказать свое мнение о реставрации замка, вы должны исправить вашу ошибку, пока она не стала преступлением. Наберитесь мужества и сделайте все, чтобы нам немедленно вернули ту, кого вы предали, и мы тотчас же отвезем вас к вашему папочке.

– Я не хочу! Он отправит меня сюда…

– К владельцу мрачного замка? Но если все пойдет так, как мы предполагаем, то вашего жениха ждет тюрьма или что-нибудь еще похуже.

Ожидание не затянулось. Человек, который впустил гостей в дом, по деревенскому обычаю, совмещая обязанности сторожа и дворецкого, очень скоро пришел за поздними гостями.

– Господин барон готов уделить вам несколько минут, хоть и не любит, когда его беспокоят во время ужина. Поэтому…

Эта тирада возмутила Лотаря донельзя, он взял «посредника» за локотки и освободил проход.

– Постойте здесь, – приказал он. – Мы разберемся сами!

Он распахнул дверь и сразу же увидел Карла-Августа. Барон сидел в резном кресле из черного дерева, под внушительным балдахином. Такое подобие трона не было сиденьем предков-сеньоров, а всего лишь уродливой имитацией в модном при Наполеоне III «трубадурском» стиле. Подобное же сооружение, но поменьше размером, явно предназначенное для женщины, стояло на другом конце стола. Его явно только что второпях покинули – оно было сдвинуто, а возле прибора был оставлен портсигар и голубой муслиновый фуляр.

– Входите! – отрывисто пригласил барон. – Не говорю «добро пожаловать», поскольку не люблю, когда меня беспокоят. Неудачное время для визитов. Говорите, что хотите сказать, и немедленно уходите! Я не люблю есть холодную пищу!

В конце речи хозяин икнул. Три быстрых фразы, и госпожа де Соммьер уже стояла рядом с Карлом-Августом. Еще секунда, и он получил две полновесные пощечины, вскрикнув невольно от боли и поднеся руку к щеке, на которой выступила кровь: острый бриллиант одного из колец оцарапал ему щеку. Он поспешно приложил к щеке салфетку.

– Она сумасшедшая! – проскулил он фальцетом, который плохо вязался с мужественной внешностью элегантного негодяя. – Эта женщина больна! Ее нужно отправить…

Договорить, куда нужно отправить маркизу, он не успел. Лотарь сгреб его в охапку, стащил с резного трона, повалив трон ногой, и поставил на ноги.

– Мужчина встает, когда к нему в дом входит дама! – прорычал он. – Где тебя воспитывали, поросенок, если ты не знаешь элементарных правил вежливости?!

– Она раздает пощечины, а я должен ей руки целовать?

– Ты скорей бы укусил, чем поцеловал! А теперь слушай внимательно, я не буду повторять. Мы привезли тебе твою невесту!

– Невесту?

– Господин де Режий на балу трехсотлетия объявил о вашей помолвке, и ты лично пригласил нас на свадьбу!

– С тех пор все изменилось! Она сбежала, поселилась у вас в усадьбе, всячески меня порочила. И мне жениться на такой…

Чувство оскорбленной гордости взяло верх над страхом, Мари вспыхнула.

– Такой?! За кого меня принимает этот мерзкий тип? Это я не хочу выходить за него замуж, хоть и собиралась! А теперь получите!

Мари сняла с пальца кольцо и положила его на стол. Альдо машинально взял его в руки, осмотрел и пренебрежительно положил обратно.

– Много вы не потеряли. Жених не раскошелился. Впрочем, с его коллекцией невест, он не мог себе позволить дорогие подарки. Но мы здесь не для того, чтобы обсуждать обручальные кольца. Мадемуазель де Режий предала гостеприимство тех, кто ее приютил, сообщив вам, что мадемуазель дю План-Крепен вернулась в усадьбу, чем засвидетельствовала свою привязанность к вам.

– И мы приехали, чтобы вернуть вам ваше достояние в обмен на ту, которую вы удерживаете у себя силой, – объявил Лотарь.

– Я? Я никого у себя не удерживаю. Юная дурочка ошиблась адресом. Хотела позвонить сюда, но ошиблась номером и попала, несомненно, на какого-то разбойника, который решил воспользоваться случаем. У семейства Водре здесь нет друзей…

Последние слова Карла-Августа заглушил утробный рык Лотаря. Услышав, что говорит о Водре-Шомарах новый владелец замка Гранльё, он схватил его за галстук и принялся неистово трясти. Присутствующий здесь слуга молча и с изумлением наблюдал за разворачивающейся сценой. Правда, укрощал слугу еще и револьвер, который снова появился в руке Альдо.

– Всем стоять спокойно, – предупредил он. – Я всегда попадаю в цель, даже движущуюся.

Лотарь ослабил хватку. Карл-Август принялся растирать себе шею. И как только обрел голос, заорал на слугу:

– Пень дубовый!! Застыл как вкопанный! А ну бегом за Панкрасом и его подручными! И чтобы за пять минут вышвырнули отсюда эту сволочь!

Но слуга не успел выполнить приказ барона, дверь распахнулась, и на пороге появился Гуго. Он не произнес еще ни слова, но весомость его присутствия сразу дала о себе знать: все молча застыли на месте. Может быть, потому что одетый в черное, в охотничьих сапогах, свитере с высоким воротником и с прядями волос, падающими на лоб, он странным образом напоминал старинный портрет, которому не хватало лишь почетного ордена Золотого руна.

Он обвел присутствующих спокойным взглядом, повернулся к госпоже де Соммьер и низко ей поклонился. Потом улыбнулся юной Мари и после того, как Карл-Август злобно спросил, что ему тут понадобилось, обратился к нему:

– Я пришел просить вас от имени Господа и от имени нашего предка, чье имя мы носим, отказаться от зла, которое прочно поселилось в вас. Я умоляю вас вернуть свободу благородной женщине, которая попала в беду только лишь из желания меня спасти. Западня, в которую она попала, не достойна ее и недостойна имени, какое мы оба носим.

– У нас разные имена, поскольку мы теперь принадлежим к разным национальностям.

– Зачем играть словами? В наших жилах течет одна кровь, и мне причиняет боль то зло, которое вы не устаете сеять вокруг себя.

– Советую вам не вмешиваться в то, что вас не касается! Я живу так, как считаю нужным.

– Можно жить по-своему, но нельзя причинять зло другим.

– А можно не читать мне проповеди? Я буду и впредь поступать так, как мне нравится.

– Вам нравится сеять вокруг боль и безнадежность? У вас теперь есть все, о чем вы мечтали. «Три брата» отныне в вашем распоряжении.

– Не все! Герцог Филипп, оказывается, купил у венецианца не три рубина, а шесть! Шесть рубинов, чтобы вставить их в корону. Я не вижу причины, почему я должен от них отказаться!

– Опять все сначала? Я полагал, что…

– Я хочу еще и бриллиант. Нет, до конца еще далеко! Тем более что никто, похоже, не собирается искать его для меня!

Альдо, понимая, что эти слова обращены к нему, вступил в разговор.

– Требуя невозможного, вы пытаетесь оправдать свои преступления. Но вы же знаете, что бриллиант исчез много веков тому назад.

– Знаю, но мне не кажется, что найти его невозможно! Сколько веков было потрачено, чтобы разыскать четыре драгоценных камня из наперсника первосвященника Иерусалима? И вы, князь Морозини, сколько лет потратили на то, чтобы его отыскать? Три года? Или больше? Но вы же их нашли?

– Когда ты свободен и у тебя достаточно времени, можно тратить его на поиски исторических драгоценностей. Но хочу вам напомнить, что сейчас мы ведем речь совсем о другом! О каком количестве времени говорит вот эта записка? – Альдо достал полученное утром письмо из кармана. – Еще немного, и женщина удивительного благородства умрет от голода и жажды! Неужели вам это безразлично? Скажите мне, где она, и я дам вам слово, что отыщу для вас проклятый камень!

– А мне кажется, что вы будете искать гораздо лучше, если я вам не скажу, где она находится.

В следующую секунду Карл-Август уже лежал на земле. Адальбер, не в силах больше сдерживаться, свалил его ударом кулака.

– Да я задушу тебя, если ты немедленно не скажешь, где она! Как ты думаешь, долго ли тебе осталось жить?

– На… помощь, – проскрипел Карл-Август. – Люди!

– Я посоветовал им оставаться на местах, – сказал Альдо. – Первый, кто войдет сюда, получит пулю. Мы торопимся. Где она?

– Я… я… не знаю! Клянусь!

– Кто тебе поверит, мразь? – прошипел Адальбер, продолжая сидеть верхом на спине распростертого на полу Карла-Августа.

Мари де Режий, о которой все успели забыть, но которая, очевидно, не без удовольствия наблюдала за происходящим, вдруг высказала свое мнение.

– А что, если спросить об этом женщину, которая здесь сидела? – предложила она, указав на голубой фуляр.

– Мысль хорошая, но, боюсь, уже слишком поздно, – огорчилась маркиза.

В самом деле, удаляющийся рокот мотора подтвердил ее опасение.

– Действительно, поздно! Кто была эта женщина?

– Моя хорошая знакомая, – прошептал Карл-Август. – Она здесь совершенно ни при чем.

– Это вы так говорите, – заявила Мари со все возрастающей уверенностью. – Почему бы ей не быть нашей милой и дорогой мисс Фелпс? Я ведь не ошиблась, барон?

– Мисс Фелпс давным-давно отбыла в Англию.

– Да неужели? А я совсем недавно видела ее здесь!

– Что за нелепость! Вы всего-навсего нервная девчонка, которая принимает за правду все дурацкие местные сказки! Любой лес, любая речонка или прудик, и вот уже легенда готова! Отправляйтесь лучше к своему дорогому папеньке и…

– А мне казалось, что вы готовитесь к свадьбе, – не без иронии ввернула маркиза.

– Да, у меня мелькнула такая мысль. Девушка молоденькая, свеженькая, приятная на взгляд…

– Мелькнула мысль? – вскинулся Лотарь. – Ты забыл, что на нашем празднике де Режий объявил о помолвке? Вон лежит кольцо! – прибавил он, указав на тоненький ободок, забытый на столе.

– Да, я собирался на ней жениться. Но она оказалась слишком глупа…

Вмешательство Гуго избавило его родителя от новой пощечины.

– Отпустите его, господин Видаль-Пеликорн!

– Иисус Сладчайший! – всокликнул тот торжественно. – Наконец-то нашелся человек, который способен произнести мою фамилию правильно! Из чувства признательности я исполню вашу просьбу, но будьте уверены, что я готов на более страшное насилие, лишь бы узнать, где находится мадемуазель дю План-Крепен. И как можно скорее, потому что от этого зависит ее жизнь! Если мы найдем ее мертвой, то ничто не спасет этого человека от моего гнева!

– А вы знаете, что отмщение принадлежит Господу?

– А справедливость – человеку! Вы сын этого негодяя, постарайтесь убедить его сказать правду. Я хочу только знать, где она находится, и ничего больше. Если хотите, я могу поклясться, что сохраню это в тайне.

– Чудесная клятва, – проскрипел Карл-Август. – Но мне плевать, я понятия не имею, где она.

– Вы лжете! Ведь это вы написали письмо! – загремел Альдо, сунув письмо под нос Карлу-Августу. – Постарайтесь не лгать хотя бы раз в жизни!

– Можете верить, можете не верить, но я не знаю, где она.

– Быть такого не может!

– Тем не менее я говорю правду. Они проявили осторожность, сочтя, что мне лучше не знать, куда ее поместят.

– Кто это «они»? Вы главарь банды негодяев, и от вас скрывают самое важное?

– С чего вы взяли, что это самое важное? В нашей… компании… друзей каждый делает свое дело, не делясь с остальными. Я понятия не имею, какова судьба этой женщины и…

– Мне надоело слушать вашу гнусную ложь, – побелев от гнева, процедил Адальбер. – Из-за вас мы теряем драгоценное время, а оно не терпит, как вы сами написали в своем письме!

И он готов был снова вцепиться в горло Карлу-Августу, но Гуго снова вмешался:

– Если вы сейчас его убьете, он уже ничего не скажет! Отец! – обратился он к Карлу-Августу, – вполне возможно, вы говорите правду, но ведь у вас должны быть какие-то сведения о План-Крепен! Вы же можете сказать нам хоть что-то о ее участи!

– Могу, – согласился Карл-Август после недолгого молчания. – «Она там, откуда нет надежды на возвращение»…

Значительность этих нескольких слов пронзили ужасом всех участников драмы, что разыгрывалась на подмостках замка Гранльё, затерянного среди лесов. Тон, каким фон Хагенталь их произнес, не оставлял никаких сомнений. Он верил в то, что открыл своим гостям. Госпожа де Соммьер осенила себя крестным знамением.

– А уверены ли вы, что ваш приказ исполнен? Несмотря на то, что вы главарь этой банды?

Фон Хагенталь язвительно усмехнулся:

– Кто может быть в чем-нибудь уверен? И что значит главарь? За кого вы меня принимаете? За Мандрена^[484]? За Картуша^[485]?

– Ни за того и ни за другого. Первый был благородным человеком, контрабандистом, который объявил войну налогу на соль. Второй – заурядным вором. Но оба при этом удостоились посмертной славы.

– Да, я не имею с ними ничего общего. Я коллекционер. Такой же, как вы.

– Я привык платить за то, что покупаю.

– Еще совсем недавно на такие пустяки никто и внимания не обращал. Да и в наше время каждый действует, как считает нужным, не ставя в известность кого бы то ни было. Главное – выбрать направление и уметь договориться.

– Стало быть, посмертная слава вам не грозит, – сказала маркиза, не скрывая презрения. – Но беда в том, что у всех нас, кто приехал в ваш дом, устарелые представления о жизни и дружбе, и я возвращаюсь к вопросу, с которого начала: где моя кузина? Здесь должен находиться хоть кто-то, кто знает о ее судьбе. Женщина или мужчина, которые везли ее в тайное место или сопровождали ее.

– Напрасно вы мне не верите. Недаром сказано: если хотите что-то спрятать, храните это на виду.

– Я вас не совсем понимаю, – заметил Гуго. – Но я действительно не могу вам помочь…

– Твой кодекс чести так устарел, Гуго! Тебе нравится думать, что Карл Смелый возродился в тебе, и, за неимением придворных и армии, ты хочешь вести себя как одинокий принц. Рыцарь ночи, о котором грезят девушки!

– Я всего лишь христианин, который старается жить по законам Господа.

– Так ступай в монастырь! Там ты сможешь молиться над останками твоего кумира.

– Да, в монастыре я закончу свои дни, но пока я дал клятву очистить этот прекрасный край, наш родной Франш-Конте, от грязи, которая его марает!

Фон Хагенталь расхохотался.

– Как он это сказал! Надеюсь, вы запомните его благородный тон и гордый взгляд?! Бедняга принимает себя за Великого герцога Запада. Настало время вернуть его на землю. Для начала…

Барон с небрежным видом сделал несколько шагов и подошел к стене, которую «облагораживал» портрет средневековой дамы, вдыхающей аромат розы. Панель с портретом сдвинулась, худая фигура барона скользнула в щель, и панель встала на место, предоставив гостям возможность наслаждаться хохотом хозяина.

Трое мужчин ринулись к панели. Они обследовали каждый сантиметр стены, но, увы! – не открыли тайны механизма.

– Только этого нам не хватало! – разъярился Лотарь. – Еще и стены здесь с сюрпризами! Теперь понятно, почему было затеяно столько работ в замке, который вовсе в них не нуждался. Госпожа де Гранльё была женщина со вкусом и никогда ничего не прятала.

– Что теперь будем делать? – спросил Альдо.

– А что мы можем, как не вернуться обратно? Первый ход мы сделали, но прежде чем делать второй, нам нужно отвезти дам домой.

– И меня тоже? – спросила Мари.

– И вас тоже. Если вас здесь оставить, то, вполне возможно, и вы исчезнете в самом скором времени. А мы никогда не желали вам ничего дурного, – подытожил Лотарь.

– Но что вы все-таки намерены делать? – спросила госпожа де Соммьер.

– Думаю обратиться к капитану Вердо. Его нужно поставить в известность о нашем сегодняшнем визите.

– Тем более что барон почти что признался, что стоит воглаве криминальной банды. Затем… А где, собственно, Гуго?

– Исчез так же, как и его батюшка. Мне, право, кажется, что в этом замке ходов словно дырок в сыре, и если знать обо всех, то можно исчезать и появляться где захочешь.

– А что если мы проведем небольшую экскурсию по замку? – предложил Альдо. – Мадемуазель де Режий будет нашим гидом. Она хоть немножко, да знакома с ним, ведь она собиралась здесь жить в качестве жены и хозяйки.

– Я знала замок при госпоже графине. И здесь было гораздо красивее, чем сейчас. У барона отвратительный вкус, и мне меньше, чем когда-либо, хочется здесь жить и хозяйничать.

– Ограничьтесь ролью гида, – посоветовал Адальбер, проверяя заряд своего револьвера.

– Отличная мысль, – одобрил Лотарь. – Подайте мне руку, Мари, и ведите нас.

Альдо взял под руку тетушку Амели, и они, следуя друг за другом, вышли из столовой под недоуменным взглядом неподвижного слуги. Неподвижного, потому что он уважал силу оружия. Уходя, Лотарь не забыл его спросить о владелице голубого фуляра и портсигара.

– Ее зовут мадемуазель Жанна, она приятельница господина барона.

– Жанна и дальше! Как ее фамилия?

– Не знаю, просто мадемуазель Жанна. Она не живет в замке. И вообще приезжает нечасто. Она приходится родней господину барону.

Посещение замка, на которое возлагалось столько надежд, выглядело все безотраднее. Ремонтные работы находились в самом разгаре, отделаны были только несколько комнат и все они были выдержаны в мрачном, неоготическом стиле.

– Что за идея! – неодобрительно оглядываясь, проговорила госпожа де Соммьер. – Особенно если собираешься жениться на молоденькой! Ужас, да и только! И если весь дом отделан в том же духе…

– Да нам что за дело! Но здесь должны быть рабочие. Где они? – спросил Альдо у их чичероне.

– Они живут в подсобном помещении все вместе. Они то ли из Чехии, то ли из Болгарии, не знаю точно. Среди них есть один, который выполняет роль переводчика.

Вскоре они поняли, что экскурсия ничего им не даст. Часть комнат была заперта на ключ, другие были заставлены ведрами с краской и козлами.

– Нам нужно разрешение на обыск, – вздохнул Лотарь. – Но мы не можем надеяться, что наш замечательный следователь его даст!

– И что вы предлагаете?

– Вернуться домой. Мы теряем время попусту. Не знаю, как вы, а я промерз до костей и не отказался бы от стакана горячего вина.

Делать нечего, они сели в автомобиль и уехали. На душе кошки скребли. Госпожа де Соммьер больше не скрывала ни своего огорчения, ни беспокойства.

– И опять ничего, – повторяла она беспрестанно, – возвращаемся ни с чем, а моя План-Крепен, быть может, вот-вот погибнет!

– Ой, да не переживайте вы так, – утешила ее Мари с присущим ей простодушием, – от голода и жажды за два-три дня не умрешь.

У маркизы перехватило дыхание, она едва не задохнулась от гнева и горя. Адальбер поспешил взять у маркизы носовой платок и завязал рот бестолковой дурочке, а заодно и ремнем пристегнул, чтобы поменьше шевелилась.

– По крайней мере, беспокойства будет меньше, – с удовлетворением сказал он. – Кстати, что будем с ней делать? Отправим к отцу или возьмем с собой?

– Возьмем с собой, – мрачно буркнул Лотарь. – Кто знает, на что она способна, если выпустить ее на волю!

– У нее есть тетя, которая живет в Лон-ле-Сонье, может, отвезти Мари к ней? – предложила госпожа де Соммьер, немного придя в себя. – Клотильда говорила, что она разумная женщина.

– Только тети мне не хватало! – промычала Мари сквозь платок. – Потерпите меня еще немного! Обещаю, что не доставлю вам неприятностей.

– Надо немного потерпеть, – решил Лотарь. – По крайней мере, будет на глазах. А пока вызовем к себе Вердо.

– И узнаем, что обо всем этом думает Париж, – добавил Альдо.

Мари, успокоившись, заснула сном праведника.

В усадьбу вернулись мрачнее мрачного, чувствуя каждой клеточкой тела опасность, нависшую над несчастной Мари-Анжелин. Лотарь обо всем доложил Вердо. Альдо так и не удалось дозвониться в Париж. Горячее вино мужчин не утешило, никто до рассвета не сомкнул глаз.

Утром госпожа де Соммьер, вернувшись после утренней мессы, увидела, что Клотильда составляет букет из старинного сорта роз, обилием лепестков похожих на капусту, но источающих дивный аромат. Она перевязала его атласной лентой, завернула в тонкую бумагу и была так занята букетом, что маркиза решила тихонько удалиться, сочтя, что ее присутствие будет лишним, но Клотильда подняла голову и пригласила:

– Входите! Входите! Я как раз думала вас спросить, не хотите ли вы поехать со мной? Я каждый год в этот день езжу на могилу одной молодой девушки. Она неподалеку, в нескольких километрах от нас. История странная и, конечно, печальная… Кое-кто считает, что речь всего лишь о несчастной любви. В общем, я все расскажу вам по дороге.

Через несколько минут обе дамы уже сидели в маленьком сером автомобиле, неприметностью и цветом похожим на мышку. Госпожа де Соммьер немного огорчилась, она надеялась, что в такую хорошую погоду они поедут в открытой коляске. Клотильда, не дожидаясь вопроса, который воспитанная маркиза, прямо скажем, никогда бы не задала, поспешила объяснить:

– Нам придется ехать в горы, дорога там не очень хорошая, и я не хочу рисковать ногами Газели. А автомобилю все нипочем.

Дорога, по которой они ехали, вела на север от Понтарлье и все время поднималась в гору. Вопреки своему обещанию, Клотильда молчала, а ее спутница не прерывала ее молчания. Узкую дорогу сменила дорога пошире, а потом почти что тропинка, которая карабкалась чуть ли не в небеса, сияющие голубизной, на фоне которых особенно мрачно смотрелись приближающиеся руины. От одного взгляда на них невольно пробирала дрожь.

– Это Нуармон! – объявила Клотильда, поставив машину в тень. – Увидев издалека эти развалины, все местные крестятся или снимают шапки, словно на кладбище. Все верят: место это нечистое.

– Место впечатляющее, – не могла не признать маркиза.

Она достала очки, желая получше рассмотреть огромное здание, воздвигнутое на площадке перед склоном, завершающимся крутым обрывом.

– Однако здесь не только руины, – заметила она. – И почему это место нечистое? Рядом с могильным камнем я вижу крест.

– На этот камень мы и положим букет. Но под камнем никто не лежит. Могила пуста.

– Пуста?

– Нет, она полна памятью о прелестной юной девушке, исчезнувшей в день своей свадьбы. Она оставила после себя лишь фату, что повисла на кусте. Фата и лежит в могиле.

– Как же она могла исчезнуть?

– Вопрос остался без ответа. Сто лет тому назад Изабель де Нуармон, единственная наследница старинной и родовитой семьи, выходила замуж за Армана де Флавакура, и все благоприятствовало их браку. Оба богатые, оба красивые, влюбленные друг в друга. Свадьба была великолепным пышным праздником. После обеда молодые люди, дожидаясь вечернего бала, решили поиграть в прятки. В древнем замке с его коридорами и множеством потаенных уголков игра обещала быть захватывающей. И вот она началась!

Играли долго. Беготня, звонкие голоса, смех, хлопанье двери… Когда наконец, разгоряченные и задыхающиеся, все собрались в большой гостиной, оказалось, что новобрачная исчезла.

– Исчезла?

– Ее искали много часов подряд, звали, обшарили все погреба, кладовки и чердаки. Гости, сторожа, слуги, крестьяне, что плясали на ее свадьбе в деревне, – все приняли участие в поисках, но девушку так и не нашли. Она исчезла, не оставив и следа.

– Просто не верится!

– И мне тоже, но я передаю вам историю без всяких изменений. Изабель искали всю ночь. Подумали о рвах, окружавших древние башни. Спустились туда на веревках с фонарями, но все тщетно. Ни малейшего следа.

Грешили на цыган, что несколько дней стояли табором неподалеку от замка и к вечеру свадебного дня покинули свою стоянку. Пустились за ними вслед и догнали, что не составило труда, поскольку этот бродячий народ никуда не торопится. Но и у цыган ее не нашли. Веселая свадьба закончилась трауром. Гости разъехались, а бедный Флавакур продолжал искать свою нареченную, пока ужасная мысль не пронзила его сердце. Объяснение подсказала одна добрая душа, без подобных доброхотов не обходится ни одна трагедия. По мнению этой доброй души, искать Изабель не стоило, потому что она исчезла сразу же, как только началась игра в прятки, исчезла с тем, кого втайне любила. Для госпожи де Нуармон объяснение показалось невероятным. Она приняла бы падение своей красавицы в ров или со скалы в пропасть. Оплакала бы дочь, разорванную дикими зверями в лесу, через который вез ее похититель, когда-то отвергнутый ею влюбленный юноша… Девушка была хороша собой и поклонников у нее было немало. Но что бы ни случилось на самом деле, в замке воцарился траур, а еще через какое-то время появилась легенда о даме в белом, которая, плача, бродит по ночам в окрестностях замка.

– А что стало с матерью Изабель?

– Три или четыре года она еще прожила в замке, потом не выдержала, заперла его, оставив на попечение сторожа, чтобы не разграбили, и удалилась в монастырь Благовещения, где и окончила свои дни в слезах и молитвах. Нет сомнения, что она поставила этот крест и положила могильный камень.

– Какая ужасная история! Но вы…

– Вы хотите спросить, какое я имею к ней отношение и почему привожу сюда цветы?

– Честно говоря, да… Но простите мою нескромность…

– Ну что вы. Вас никто не посмел бы заподозрить в нескромности. Дело в том, что моя бабушка с материнской стороны была подругой госпожи де Нуармон, наверное, единственной подругой, которая у нее осталась. С самого детства я находилась под впечатлением этой грустной истории, и после смерти бедной женщины пообещала себе, что каждый год в день трагической свадьбы буду класть цветы на забытую всеми могилу.

– А молодой супруг? Что стало с ним?

– Он принял постриг в монастыре Монбенуа и умер там лет через десять.

– А кому принадлежит этот замок?

– Государству, но оно о нем не заботится. И замок потихоньку разрушается.

Беседуя, женщины подошли к кресту, перед которым Клотильда опустилась на колени, в руках у нее оказались щетка и тряпка. Цветы она передала госпоже де Соммьер.

– Я всегда здесь немного прибираюсь, – сказал она. – Слежу, чтобы надпись была видна.

Надпись гласила: «Изабель де Нуармон, виконтесса де Флавакур 1867–?»

А под ней курсивом изречение.

Едва под руками Клотильды стали появляться слова этого изречения, как госпожа де Соммьер вскрикнула, не в силах скрыть изумления.

– Кто? Кто это написал?

– Думаю, что госпожа де Нуармон. Но почему вы так побледнели?

– «Она там, откуда нет надежды на возвращение»! Именно эту фразу произнес негодяй фон Хагенталь прошлой ночью в замке Гранльё. Думаю, не без причины. Господи! Неужели они заточили ее здесь?

Клотильда, окаменев, посмотрела на маркизу, потом опомнилась и лихорадочно заторопилась.

– Вы правы! Мы немедленно возвращаемся! Немедленно!..

Две минуты спустя они уже мчались обратно так быстро, как только могли, чтобы не сломать себе шею. Лотаря, Альдо и Адальбера дамы нашли в библиотеке.

– Кажется, мы знаем, где Мари-Анжелин! – объявила Клотильда с порога, задохнувшись, словно проделала весь путь бегом.

Она принялась рассказывать, голос ее прерывался от волнения, и брат, не принимая всерьез ее рассказ, попросил:

– А может быть, ты немного успокоишься, пока госпожа де Соммьер расскажет все по порядку? Мне кажется, ее картезианская^[486] натура лучше справится с этой задачей.

– Я прихожу в ужас, когда меня называют последовательницей Декарта, – запротестовала маркиза. – Клотильда к тому же не исказила ни единого факта. И вместо того, чтобы придираться, давайте поедем туда и как следует осмотрим замок.

Лотарь, не скрывая, относился к поездке скептически. Зато Альдо сразу загорелся:

– Лично я еду немедленно! Ты, надеюсь, тоже тут не останешься? – обратился он к Адальберу.

Тот возмущенно вспыхнул:

– Нет, я останусь! Буду вязать носки!

Лотарь махнул рукой и двинулся к двери, приказав слуге положить в машину лопаты, заступы и другой инструмент. Адальбер и Альдо поспешили за ним.

Не прошло и десяти минут, как два автомобиля были готовы к отъезду. В них расположились все, кто только был способен держать лом или лопату. Не забыли и о сумке с медикаментами, бинтами и всем необходимым для оказания первой помощи. Однако возникла заминка с маркизой. Учитывая ее возраст, Клотильда вполне справедливо предположила, что это предприятие могло быть для нее опасным. Маркиза и сама поняла это.

– Поезжайте без меня, – сказала она с улыбкой, вложив в нее все свое мужество. – Вам вполне хватит одной стонущей калеки с поврежденной ногой!

– Пожалуй, и я останусь дома, – решила Клотильда. – На случай, если нашу дорогую Мари снова охватит страсть к телефонным разговорам.

Обе женщины проводили взглядом отъезжающих, и сердца их болезненно сжались.

Пока друзья добирались до Нуармона, солнце успело спрятаться за грозными тучами, которые все темнели и темнели по мере того, как они поднимались все выше в горы.

– Развалины и в хорошую погоду не радуют, – пробурчал Лотарь, – а если пойдет дождь, то это место и вовсе станет зловещим. Как вы сами понимаете, посетителей тут не слишком много. Уверен, что и сторожа сейчас не будет на месте. Думаю, он отыскал себе более приятное местечко, чем этот замок в дождливые дни и в темные ночи.

– А что здесь сторожить? Зрелище, конечно, впечатляющее, но замок почти полностью разрушен.

– Нет, сохранилось несколько покоев, – объяснил Лотарь. – В прошлом году замок был признан историческим памятником и его внесли в список особо охраняемых объектов. Это самое меньшее, что могли сделать, ведь он был самой мощной пограничной крепостью. Здешний сторож зарабатывает несколько су в хорошую погоду и во время каникул. Вряд ли он помешает нам сегодня. Да и наши дамы его не видели.

– Дождь поможет сохранить свежесть роз мадемуазель Клотильды, – заметил Адальбер, оглядывая крест и надпись на могильном камне.

Заметив у ворот, которые, как ни странно, сохранились, заржавленную цепочку с колокольчиком, он потянул за нее. Раздался глухой надтреснутый звук. Но этот звук, шедший словно бы издалека, не разбудил больше никого, хотя в колокольчик позвонили еще раз и еще.

– Я же говорил, что здесь никого нет, – снова пробурчал Лотарь. – И чтобы попасть внутрь, нам придется лезть через стену.

– А почему не попробовать через ворота? – спросил Адальбер.

Он уже опустился на одно колено, раскрыв средней величины саквояж, хорошо знакомый Альдо, и рылся в нем, выуживая нужный инструмент.

– Что это там у вас? – поинтересовался Лотарь, не понимая, чем он занят.

– Инструменты, необходимые для преодоления непредвиденных препятствий, – объяснил Альдо, усмехнувшись. – Видите ли, дорогой друг, наш Адальбер от череды своих многочисленных родовитых предков с различными талантами ухитрился получить и несколько капель крови благородного короля Людовика с номером шестнадцать, да будь он трижды благословенен!

– Вы хотите сказать, что у него есть талант к слесарному делу? Как неожиданно! Я часто сожалел об отсутствии у себя подобных способностей.

Минуты казались друзьям Адальбера часами, а замок все не поддавался.

– Нет, не получается. Замок заело, – объявил Адальбер, отбросив потную прядь волос со лба. – Придется лезть через стену.

– На приступ! – скомандовал Альдо, но тут кто-то тронул его за рукав и прозвучал тоненький голосок:

– Если ты хочешь посмотреть на даму-покойницу, я тебе ее покажу.

Девочка лет двенадцати в плаще с капюшоном, из-под которого торчали две косички с бантами, стояла позади них и смотрела серьезными глазами на мужчин.

– Даму-покойницу? Ах, ну да! В память о которой здесь стоит крест. Ты знаешь, где она?

– Пойдем покажу. Но придется лезть. И еще нужен фонарь.

С этими словами она ловко стала подниматься по каменным выступам стены.

– Хорошо, согласен, – кивнул Альдо. – Тем более что у нас все равно нет другого выхода, раз Адальбер не может справиться с железным чудовищем.

– Без меня! – заявил доморощенный слесарь. – Я все-таки постараюсь открыть замок. А вы постарайтесь не сломать себе шеи.

Странствие по обломкам стены показалось бесконечностью. Но вот они преодолели все препятствия, оказались наверху и заглянули в узкий двор между двумя башнями и частью стены. Посередине двора среди бурьяна виднелся колодец.

– И что дальше? – осведомился Лотарь, который был сыт по горло стенолазательной акробатикой.

Девочка указала пальцем на закрытое решеткой окно в нижнем этаже башни, едва заметное из-за буйной травы и колючих кустов.

– Она там. Но спускайтесь осторожнее, стена осыпается…

Альдо ничего больше не слушал. Он карабкался вниз, охваченный сумасшедшей надеждой, торопясь добраться до этого окна в будущее, нежданного в застывшем каменном царстве. Нога соскользнула, он схватился за куст, выросший в расщелине, затем за стебли бурьяна, который рос здесь в изобилии.

И вот он уже заглядывает в окно.

– Видишь ее? – спросила девочка. Она без особого труда спустилась вслед за Альдо.

– Нет. Тут темно. Хорошо бы…

– Фонарь, – подсказал Адальбер, который справился с замком и теперь протягивал Альдо электрический фонарь, которым пользуются археологи.

Лучь света проник в глубину темного пространства, осветив что-то вроде погреба. Альдо вздрогнул от изумления – там стоял стол и два старинных кресла. В одном из них сидел призрак: женщина в светлом платье с покрывалом на голове, расползавшемся на лоскуты. Теперь стало понятно, о какой мертвой даме говорила девочка. Своими собственными глазами Альдо видел мумию в свадебном платье.

– Изабель де Нуармон! – выдохнул спустившийся вниз Лотарь. – Как она здесь очутилась? Бедное, бедное дитя! Обреченное вместо счастья и радости на мучительную агонию.

Альдо между тем продолжал прощупывать лучиком света погреб-тюрьму. И вдруг от ужаса у него перехватило дыхание, и он прошептал:

– Она здесь не одна. С ней еще кто-то. Я вижу ступню, лодыжку, подол юбки в коричневую клетку. План-Крепен! Это она! – И отчаянно закричал: – Анжелина! Мы здесь, Анжелина! Подойдите к окну! Мы сейчас вас освободим!

Но ответа не последовало. Нога и подол клетчатой юбки не шевельнулись.

– Она не могла умереть. Нет, нет! Прошло слишком мало времени!

– Но воду и пищу ей заменяли лишь слезы! – Адальбер стоял рядом с Альдо. – Нет! Клянусь всеми чертями и дьяволом она не могла умереть!

Альдо уже лихорадочно отбрасывал от окна камни и траву, стараясь освободить его, чтобы можно было в него пролезть. Адальбер принялся ему помогать.

Они работали с бешеной скоростью, подгоняемые мучительной мыслью, что после стольких усилий увидят План-Крепен мертвой! Внезапно Альдо воскликнул:

– Она пошевелилась!

И оба принялись звать ее во весь голос.

– Анжелина! Подойдите к окну! Мы здесь! Мы вас вытащим! Еще немного! Потерпите еще немного!

Да, она пошевелилась, но очень слабо, едва-едва. Было понятно, что она пытается встать, но пока безуспешно. Она подала голос, но он был едва слышен. Альдо яростно просил помощи у Господа Бога.

– Господи! Помоги же нам! Святая Дева Мария, не оставь нашу Анжелину, она столько молилась Тебе! Помогите же ей, помогите!

И вдруг стена, перед которой лежала Мари-Анжелина, раздвинулась… В проходе появился Карл-Август, он слышал мольбу Альдо и не мог не рассмеяться.

– Вы просили, господа, и помощь пришла. Ваша родственница тотчас же отправится на Небеса к Деве Марии, я об этом позабочусь. Она, как никто, заслужила вечный покой. И раз уж ничем больше не может мне помочь…

Трое мужчин во дворе достали оружие, но фон Хагенталя заслонял выступ в погребе, он был недосягаем для пуль.

– Трудно меня достать, не правда ли, господа? Зато я подвину к вам поближе вашу драгоценную родственницу, прежде чем в нее выстрелю. Вы должны видеть все, до мельчайшей детали.

– Не трогайте ее, – заорал Альдо. – Я дам вам все, что вы только пожелаете! Только не трогайте!

– Кто поручится, что вы выполните свое обещание? А двое других что мне пообещают? Сокровища подземной часовни?

– Да, обещаем сокровища часовни, – в один голос подтвердили Лотарь и Адальбер.

– Обещания давать нетрудно. Но достойные рыцари исчезают, когда приходит час их выполнять. Да и стоит ли она того?

Не выходя из-за уступа, он подтолкнул умирающую так, чтобы она была видна.

Теперь Мари-Анжелин стояла на коленях, но, лишившись поддержки тюремщика, тут же осела и повалилась на пол.

– Видите? Тюк тряпья и ничего больше, – вот ваша хваленая План-Крепен. Милосердием будет избавить ее от мучений. Даю вам десять секунд на прощание с ней. Считаю: один, два, три, четыре…

В полном отчаянии друзья смотрели, как револьвер приближается к голове Мари-Анжелин, тщетно пытавшейся поднять ее, а неумолимый голос продолжал отсчитывать мгновения, которые осталось ей жить. Карл-Август произнес «шесть», и раздался выстрел.

В разъеме стены стоял Гуго де Хагенталь. Он поднял руку на своего отца, он убил его!

Час спустя голова Мари-Анжелин уже покоилась на коленях Адальбера, а сама она лежала на заднем сиденье автомобиля Водре-Шомара, который мчался с немыслимой скоростью в больницу Понтарлье. Ощущая за спиной веяние смерти, Лотарь мчался как вихрь, не обращая внимания на свистки и светофоры, когда оказался в черте города.

Сумасшедшая гонка завершилась во дворе больницы, где План-Крепен немедленно занялись врачи «Скорой помощи», а Лотарем два жандарма. Но разбирались не они с Лотарем, а он с ними, приказав как можно скорее позвать в больницу капитана Вердо.

Маркиза, которую вместе с Клотильдой Лотарь буквально подхватил на ходу, теперь сидела возле больной и, стараясь справиться с волнением и страхом, смотрела на ее бледное лицо и ввалившиеся глаза. Мари-Анжелин застыла в неподвижности, и пульс, который едва-едва прощупывался, мог исчезнуть в любую минуту.

– Что они с ней делали, если за несколько дней она дошла до такого состояния?

– Если совсем не есть и ничего не пить, это неудивительно, – ответил Лотарь. – Она всегда была худенькой.

– Но очень крепкой, жилистой. И энергичной, – напомнила Клотильда, которой пришлось ехать на подножке автомобиля. – Она ничего не пила, значит, ее организм обезвожен. Но, судя по всему, еще и лихорадка.

– И температура к тому же.

В самом деле, у бедняжки началась лихорадка, и объяснение этому пришло после того, как жандармы из Понтарлье и полицейские из Безансона исследовали странный погреб, где несчастная была обречена на крестные муки.

Во время дождя немного воды затекало в окно и скапливалось в небольшой каменной выемке, эту воду и пила несчастная. Сырость погреба, ослабленный организм сделали свое дело.

– Болезнь только началась, мы попробуем с ней справиться, – пообещал главный врач, осмотрев больную. – Конечно, она очень слаба, но организм сильный, и мы надеемся…

Он не успел закончить фразу. Госпожа де Соммьер впервые в своей жизни лишилась чувств. И не без присущего ей изящества. Врачи поспешили заняться и ею тоже, опасаясь, что целуя и обнимая свою ненаглядную План-Крепен, она могла заразиться лихорадкой.

Несмотря на старания капитана Вердо, супрефекта и следователя Гондри, чье упрямство переупрямили факты, весть о деле с найденной могилой мигом обежала окрестности, попала в газеты, распространилась по всей Франции, и уже через несколько дней Пьер Ланглуа в сопровождении инспектора Лекока прибыл в Понтарлье. Альдо, который никак не мог успокоиться из-за тяжелого состояния Мари-Анжелин, позволил себе встретить главного инспектора весьма сердито.

– Пока вы гонялись за призраками террористов, мы крайне нуждались в вашей помощи. И если бы вы были с нами, результаты наших поисков не были бы столь плачевны. План-Крепен при смерти и может в любую минуту умереть, если врачи не справятся с ее болезнью. Тетушка Амели, ослабленная тревогами, вполне возможно, тоже подхватила опасный вирус и тоже может умереть. Что вы можете на это мне сказать? Почему молчите? И перестаньте смотреть на меня с состраданием! Вам это не идет!

Вылив гнев и обиду, Альдо со всего размаху опустился на стул, который оказался несколько хрупким, что не выдержал тяжести опустившегося на него тела. Сидя на полу, Альдо так и не успокоился. Ланглуа тут же подал ему руку помощи и помог подняться.

– Теперь вам легче? – участливо спросил он.

– Что вы имеете в виду? Я не болен! По крайней мере, пока… Я надеюсь, по крайней мере…

– Я имел в виду не ваше крепкое здоровье, а то удовлетворение, которое вы должны были испытать. Вот уже много лет вам хотелось отделать как следует начальника полиции, не важно какого – версальского, мадридского, лондонского, в общем, любой национальности и любой страны! И, наконец, ваше желание исполнилось. Вот я и спрашиваю: теперь вам легче?

– Но я…

– Рюмка хорошего арманьяка, и мы можем поговорить серьезно.

Ланглуа протянул Альдо рюмку, тот мигом опрокинул ее, и Ланглуа продолжил свою речь:

– Теперь вам стало получше? А теперь я развею очередную вашу иллюзию. Я приехал сюда вовсе не потому, что торопился к вам на помощь, а для того, чтобы арестовать опасного главаря преступной банды. Этот главарь – женщина, она задумывала все операции, и я охочусь за ее бандой уже не один месяц.

– И кто же она? Я ее знаю?

– Может быть. Но не воображайте, что это Марго Сорока, ваша старая знакомая. Она окончательно покончила с прошлым, вышла замуж и даже родила ребенка. В этих краях нашу красавицу знали под разными именами, например, Жанна де Моблан, любовница и будущая супруга Хагенталя, если только она от него не избавится в ближайшее время.

– Хагенталь убит, его застрелил его сын Гуго.

– Она называла себя мисс Фелпс, нанявшись гувернанткой к маленькой де Гранльё, которую похитила и заставила таким образом приехать бабушку в церковь Святого Августина и привезти туда рубин. Еще она называла себя Элена Мареску и представлялась художницей, и ее художества наблюдал Машю, когда она убила Мишеля Легро, который сообщал ей обо всем, что творится в подземной часовне. Наконец она заточила мадемуазель дю План-Крепен в руинах Нуармон, тайну которых она каким-то образом узнала.

– А кто напугал до смерти Изолайн де Гранльё? Тоже она?

– Да, это она принесла в дом змею. Благодаря змее мы и напали на ее след и выстроили цепочку. Несколько дней назад в доме, который принадлежал Элене Мареску на Монмартре, нашли мертвым работника, который присматривал за змеями. Она их держала у себя и выращивала. Представьте себе, что она принимала себя за сказочную Вуивру!

– И она убила госпожу де Гранльё-старшую в исповедальне?

– Нет, госпожу де Гранльё убил Карл-Август. И Агату Тиммерманс тоже. Добавлю, что мадемуазель де Режий вполне оправданно искала убежища в имении Водре-Шомар. Она последовала бы за всеми остальными жертвами, как только ее супруг получил бы ее приданое, вовсе не маленькое, надо сказать.

– С этой мадемуазель де Режий я вообще ничего не понимаю! – возмущенно начал Адальбер. – С одной стороны, она готова влюбиться в любого пуделя с бантом, а с другой, продолжала слушаться негодяя Карла-Августа.

– Ты не пудель с бантом, – насмешливо заметил Альдо.

– Я – нет, но она по-прежнему оставалась под влиянием Карла-Августа, хотя искренне старалась вырваться из его лап.

– Что ж, примерно так же Элена подчинила себе Хагенталя. Это она, переодевшись священником, убила Георга Ольже. Гуго должен был быть следующим.

– А что теперь будет с Гуго? Он так долго отстранялся от всех историй, а теперь…

– Почему он старался держаться в стороне? Что его удерживало? Неужели вера?

– Представьте себе, вера. Даже зная, что Карл-Август убил его мать, Гуго с ужасом отвергал мысль о мести этому чудовищу. А Карл-Август – настоящее чудовище, иначе его не назовешь.

– И это чудовище – его отец?

– Да. Мысль об отцеубийстве приводила его в ужас. Он выстрелил в него только ради спасения мадемуазель дю План-Крепен. Обнаружил наставленный на несчастную пистолет, увидел, в каком жалком состоянии она находится, и погубил навек свою душу.

– Вы его арестуете?

– Нет. Выстрел можно считать законной самозащитой. К тому же молодой человек сам выбрал для себя заточение.

– Какое же?

– Самое суровое из всех возможных, если всерьез соблюдать устав. Он выбрал для себя монастырь Гранд Трап в Нормандии в местечке Солиньи. Там он будет жить в бедности, соблюдая обет молчания, молясь и обрабатывая землю. Зато под взглядом Господа Бога. Все свое достояние он оставляет Матиасу, своему верному товарищу, который всегда был ему больше, чем слуга.

– Даже своих обожаемых лошадей? Он же любит их без меры!

– Их в первую очередь. Матиас любит их ничуть не меньше. И вообще он славный малый.

К мужчинам присоединилась госпожа де Соммьер, которая только что приехала из больницы. Ее окружили, засыпали вопросами, но лучшим ответом на них была сияющая на ее лице улыбка.

– Мари-Анжелин гораздо лучше, – объявила она, снимая шляпу. – Врачи больше не скрывают, что ее возвращение к жизни – настоящее чудо, которым она обязана необыкновенной крепости своего организма. Но понадобится немало времени, чтобы все раны затянулись. Хотелось бы мне знать, откуда Хагенталь узнал об этой ловушке – погребе, где стена может отвориться и затвориться, навек завладев своей жертвой.

– Думаю, обнаружила ловушку его сообщница. И поместила туда мадемуазель дю План-Крепен. Только женщина способна на такую жестокость: обречь узницу на медленную, мучительную смерть в обществе мумии новобрачной, – сказал Ланглуа, беря из рук Альдо протянутую ему сигарету.

– За подобный садизм любого наказания мало, – вспыхнул Адальбер. – Разве что смерть, но во Франции женщины больше не поднимаются по ступенькам эшафота.

– В Англии нет подобных деликатностей. «Вуивра» скрылась, но ненадолго. Все полиции предупреждены, Интерпол ее разыскивает по всей Европе. Со дня на день ее постигнет справедливое возмездие.

– Мы все этого желаем, – сурово произнесла маркиза. – Нельзя жить спокойно, когда воплощенное зло разгуливает по улицам.

– Можете быть уверены, я не выпущу ее из-под контроля, – успокоил маркизу Ланглуа. – Но, на мой взгляд, вам пора возвращаться в Париж, как только позволит здоровье План-Крепен.

Маркиза рассмеялась:

– Впервые в жизни вы назвали ее просто План-Крепен.

– Вас это шокировало?

– Нисколько. Напротив, мне показалось, что вы стали еще чуточку ближе к нашей семье. Уверена, сама План-Крепен будет очень довольна. Она уже деятельно вмешивается в дела больницы, а Вердо приставил для ее охраны жандармов, так что врачи не чают, когда расстанутся с нами. Сегодня мне сказали, что «надеются» выписать ее завтра.

Маркиза замолчала, но медлила, словно ей нужно было сообщить еще что-то, но ей это было нелегко. Ланглуа успел хорошо изучить маркизу.

– Что еще вас беспокоит? – поинтересовался он.

И тотчас же получил ответ:

– Сказать нетрудно, но… Мари-Анжелин хотела бы увидеть своего спасителя. На несколько минут, чтобы поблагодарить.

– Не думаю, что этого хочет он, – помрачнев, признался полицейский. – Только грозившая План-Крепен смертельная опасность подвигла его на деяние, которого он всю жизнь смертельно боялся. Она – живое воплощение его смертного греха, ибо в его глазах все обстоит именно так. Я попробую поговорить с ним, искренне желая ее порадовать после перенесенных страданий, но Гуго человек особенный, он ни на кого не похож, разве только на Карла Бургундского, чьи черты судьба… или случай ему подарили.

– Вы думаете, он верит в новое воплощение?

– Как ни странно это прозвучит, я уверен, что да. И самое лучшее – оставить его каяться перед Господом. Пусть она молится за него, и он будет ей за это благодарен.

Прошло еще три дня, и План-Крепен вернулась в усадьбу Водре-Шомар. Все несказанно обрадовались ее возвращению и встретили аплодисментами. Все, кроме Мари де Режий. За это время ее успели отправить к отцу.

Нельзя сказать, что Мари-Анжелин выглядела прекрасно, но, безусловно, гораздо лучше, чем в своей тюремной камере. К ней вернулся аппетит, острый взгляд и присущий ей своеобразный юмор.

– Если есть на свете кошмары, то не для того, чтобы мы посвящали им всю свою жизнь, – сообщила она, усаживаясь за стол напротив изображения кардинала де Ришелье в красном муаре.

Мари-Анжелин разместили в спальне на втором этаже, туда ее обычно провожали тетушка Амели и Клотильда. На пороге План-Крепен попросила, чтобы к ней поднялся Альдо, она хотела сказать ему несколько слов с глазу на глаз.

– Не обижайтесь. У меня с ним особый разговор, я должна извиниться…

Альдо поднялся, и вот они стоят, глядя друг на друга. Мари-Анжелин смотрит ясным взглядом в глаза Альдо и говорит:

– Он не хочет меня видеть, не так ли?

– О ком вы говорите, План-Крепен?

– Вы прекрасно знаете, о ком. О моем спасителе. Я для него и благородное деяние, и смертный грех отцеубийства. Этого греха он боялся всю свою жизнь!

– Что вы хотели сказать ему, Мари-Анжелин?

– Ничего. Хотела отдать ему вот это.

Она раскрыла ладонь, на которой заиграл всеми огнями бриллиант в форме пирамиды. Альдо не мог оторвать зачарованного взгляда от этого чуда.

– Я нашла его в Нуармоне, среди пыльных лоскутов свадебного платья… Я думала, может быть, этот камень принесет ему счастье… Это же талисман Карла Смелого, не так ли?

Сен-Манде, 12 мая 2014 г.

(обратно) (обратно) (обратно)

Жюльетта Бенцони Книга 15. УКРАДЕННЫЙ БРИЛЛИАНТ

Пролог

Май 1589, замок Эльг, округ Винтертур, Швейцария

Француз стоял на открытой галерее, опоясывающей второй этаж замка, и, не отрывая глаз, смотрел на восток. Он ждал. Надеялся наконец увидеть скачущих всадников. С каждым днем он жаждал их приближения все нетерпеливее.

У него вошло в привычку проводить часы после ужина здесь, на галерее, наедине со своими мыслями, и ни один человек в замке не осмеливался заговорить с ним об этом, зная, насколько важно для него то, чего он ждал из вечера в вечер…

Французу было немногим за сорок, он был высокого роста, серьезное его лицо удлиняла небольшая каштановая бородка, где уже мелькала преждевременная седина, точно такая же, как в длинных волосах, откинутых с высокого лба. Он говорил мало, слушал внимательно, изредка улыбался, и затаившаяся в уголке его рта ироническая складка говорила, что ему не чуждо чувство юмора. Но вовсе не в эти сумеречные часы, полные ожидания и тревоги. Звали его Николя де Арлэ, сеньор де Санси. А те, кого он так ждал, все не появлялись. Времени между тем оставалось все меньше и меньше.

Во Франции только что закончилась – не солжем, если скажем, что из-за отсутствия соперников, – война, вошедшая в историю как Война трех Генрихов: короля Генриха III, его заклятого врага Генриха де Гиза и Генриха Наваррского, обращенного в католичество гугенота и единственного реального претендента на престол. Закончилась она так: король, напуганный безнаказанными бесчинствами Католической лиги[487], покончил при помощи клинков своих верных Сорока Пяти[488] с ее главой, ненавистным ему Генрихом де Гизом. А спустя короткое время был и сам убит сестрой де Гиза Екатериной де Монпансье. В живых остался только Генрих Наваррский, зять покойного короля, по вероисповеданию протестант, который однажды сказал: «Париж стоит мессы», – и принял католичество.

Сеньор де Санси поспешил в Швейцарию, желая помочь королю Наварры взять Париж и стать королем Франции. Чтобы придать величественности весельчаку, от которого разило чесноком и который любил всех женщин кроме своей законной жены, Маргариты де Валуа, сестры Генриха III, знаменитой королевы Марго, его поспешили короновать в великолепном шартрском соборе в присутствии Габриэль д’Эстре, его прелестной любовницы, которую он надеялся увидеть своей королевой. Но сначала нужно было завоевать Париж, мятежную столицу, а для этого Генриху IV нужны были солдаты.

Тонкий дипломат, обладатель немалого состояния и большой отваги, Николя де Арлэ предложил государю выход из затруднения, пообещав предоставить в его распоряжение десять тысяч солдат, к тому же лучших в мире – швейцарцев. Вот почему француз де Арлэ находится в замке Эльг. Его хозяева, братья Хейнзель, могли не только достать нужное количество солдат, но и договориться с кантонами о займах, благодаря которым и можно будет нанять эту армию.

Для десяти тысяч солдат сумма требовалась не маленькая, а у новоиспеченного Генриха IV в распоряжении была едва только четвертая ее часть. Он был в отчаянии, и тогда сеньор де Санси сделал королю еще одно предложение: ради требуемой суммы он готов был заложить бриллиант из своей собственной коллекции. Самый крупный. Великолепный камень в пятьдесят пять каратов. Этот камень стоил дороже десяти тысяч людей. Король принял предложение Санси с радостью. Не трудно было догадаться, какое облегчение он испытал. И Арлэ отправил своего самого надежного слугу с письмом к старику дворецкому, посвященному во все семейные тайны. Среди многих тайн Жером знал и о бриллианте – он знал, где камень спрятан. Всадников с драгоценным камнем и ждал сеньор де Санси на открытой галерее, глядя в огромное небо, раскинувшееся над уснувшей деревушкой, чувствуя, как понемногу тает в его душе надежда.

Но однажды настал вечер, и он увидел вдалеке на дороге облако пыли и скачущего галопом всадника. Николя де Арлэ вздохнул с облегчением, узнав Поля, своего слугу. Однако радость мгновенно улетучилась. Поль был один. Где Жером, мажордом, которому было поручено привезти бриллиант?

Ответ последовал незамедлительно. Жестокий ответ. Жером неожиданно скончался в городе Дижоне. Удар едва не сбил сеньора де Санси с ног. Скончался?! В Дижоне? В родном городе Карла Смелого, Великого герцога Запада? А ведь бриллиант, именуемый теперь «Санси», был когда-то его любимым сокровищем. Камень у него украли, когда после поражения при Грансоне был разграблен лагерь герцога…

Друг короля невольно сжал виски обеими руками, ему почудилось, что кровь сейчас хлынет у него из вен. Но он справился с приступом отчаяния, поднял голову и собрался уже отправить Поля отдыхать, но тот, убедившись, что они одни, наклонился и произнес:

– Перед кончиной Жером дал мне поручение к господину графу.

– Поручение? Говори же!

– Сейчас. Жером заставил меня приложить ухо к его губам и прошептал: «Скажи господину графу, что всё при мне».

– Что это значит? Он ничего тебе не передал?

– Нет, только эти слова: «Всё при мне». И еще он прибавил, что нужно спешить. И вот…

Последние слова Поль произнес уже в пустой галерее. Сеньор де Санси мчался вниз по лестнице, собираясь немедленно пуститься в путь. На последней ступеньке он обернулся и крикнул Полю:

– Где ты оставил Жерома?

– У врача. Он уверял, что его отравили, настаивал на вскрытии, но только в вашем присутствии. Я мчался к вам как сумасшедший.

– И правильно мчался. Мы едем в Дижон.

Час спустя два всадника покинули замок Эльг.

Дом доктора Пиза в Дижоне смотрел прямо на церковь Святого Михаила, прекрасное здание эпохи Возрождения, каких мало осталось во Франции. Дом был уютный, с небольшим садом, в глубине которого во флигеле находилась лаборатория. Спустившись на несколько ступенек вниз, Арлэ вошел в нее и был немало удивлен, увидев тело Жерома на каменном столе с бороздками для стока крови.

– Почему вы его не похоронили? – изумленно спросил он.

– Старик был уверен, что вы непременно приедете, узнав о его кончине. Он считал, что его отравили, и настаивал, чтобы вскрытие происходило в вашем присутствии. Только после этого его тело могло быть предано земле. Вы желаете, чтобы мы приступили к вскрытию? Должен отметить, что с приездом вы не замедлили.

– Жером был мой самый верный слуга. Он никогда не бросал слов на ветер.

Врач зажег два факела по обоим концам стола, снял верхнюю одежду, надел большой кожаный фартук, засучил по локоть рукава рубашки, вооружился скальпелем и наклонился над телом. Взмахнул рукой и сделал длинный надрез, раскрыв мертвецу грудь. Второй надрез открыл врачу доступ к пищеводу, желудку и прилегающим к нему кишкам. Он внимательно изучил их, потом объявил:

– Бедняга ошибся. Жером не был отравлен. Его органы в полном порядке.

Но де Арлэ не сдавался, он кое-что понял. И указал на раздувшийся от присутствия постороннего предмета пищевод.

– Думаю, там находится то, что мы ищем.

В самом деле, в следующую секунду Пиз уже держал в руках небольшой шарик, покрытый кровью и сукровицей, сквозь которые пробивалось его сияние. Владелец безотчетно улыбнулся. Он знал, что, поручив старому дворецкому хранить самый прекрасный из бриллиантов своей коллекции, он сделал правильный выбор. Сокровище у Жерома было в большей безопасности, чем у самого хозяина.

Тщательно обтерев бриллиант и собираясь убрать его сначала в замшевый мешочек, а затем в карман камзола, Николя де Арлэ невольно залюбовался богатой игрой камня, который он считал уникальным, единственным в мире. Мужчина расставался с ним не без горечи, но что поделать? Положение нового короля Франции было тяжким, и он должен был получить свои десять тысяч солдат. Лучшую в мире пехоту – швейцарцев. С ними он получит Париж, который «стоит мессы», и тогда истерзанная религиозными войнами Франция обретет наконец умного, доброго и человечного государя…

Николя де Арлэ, позволив себе отдых лишь в виде плотного ужина с лучшим вином, не медля ни секунды, помчался обратно в замок Эльг.

«Санси», украшавший когда-то баснословную сокровищницу бургиньонов, продолжил свое удивительное странствие…

(обратно)

Часть первая. Дамский заговор

1. Опрометчивое обещание

Мощное чиханье, а затем приступ лающего кашля,свидетельствующий скорее о ярости, чем о простуде, сотряс не только мраморную лестницу, но и весь дворец Морозини. Лиза, поднимавшаяся в эту минуту по ступенькам с подносом, над которым вился пар от чашки с горячим шоколадом, уставленным горшочками с медом и корзинкой с круассанами, едва не упала. Как, впрочем, и Ги Бюто, бывший учитель Альдо Морозини, а теперь управляющий делами знаменитого ювелира, знатока старинных драгоценностей. Мужчина, наоборот, спускался по лестнице вниз, в библиотеку, и держал в руках стопку книг.

– Ему ничуть не лучше, – отметил Бюто, подняв глаза к потолку.

– И мне так кажется, – со вздохом согласилась молодая женщина. Она остановилась посреди лестницы, чтобы немного прийти в себя. – Он никак не может успокоиться, потому и не выздоравливает. К тому же пьет теперь шоколад вместо своего безумно крепкого кофе.

– И зачем ему понадобилось, несмотря на простуду, нестись в Англию?

– Можно подумать, вы его не знаете и не вы его учили! Да вы оба теряете головы, если речь заходит о знаменитой коллекции вашего старого друга и к тому же давнего, скажем, партнера, потому что Альдо терпеть не может слова «клиент». Друзья удостаиваются его особого внимания, а если они еще и в возрасте и не могут сами ездить… Это и был случай лорда Эллертона-старшего, который у всех пользуется заслуженным уважением и которого Альдо очень любит. Лорд написал письмо, прося помочь ему составить завещание. Старик хотел, чтобы доли, которые он оставит своим двум детям, были равными, и еще желал оценить свои редчайшие драгоценности, доставшиеся ему от Тюдоров.

– Бредовая, однако, идея делить коллекцию! Скажите на милость, кто это их делит? Ну, разве когда продают с молотка. И наследники тоже обычно желают получить коллекцию целиком, мы-то с вами это прекрасно знаем. Но будь я на вашем месте, то поторопился бы с шоколадом. Он остынет, пока мы с вами болтаем.

– Сама мудрость говорит вашими устами, – засмеялась Лиза и поспешила вверх по лестнице. – А поездка, конечно, выдалась престранная!

И это самое меньшее, что можно было сказать об этой поездке.

Четыре дня тому назад Альдо срочно вызвали в Кент. Он уже чувствовал себя неважно и поэтому решил лететь до Лондона самолетом, хотя и терпеть не мог этого. Потом он собирался взять напрокат автомобиль и на нем добраться до замка старого сеньора. Альдо влекло туда не только дружеское почтение, но и желание полюбоваться одной из самых прекрасных в мире коллекций драгоценных камней, пока она была еще в целости и сохранности. А что с ней будет дальше из-за принятого лордом решения, знал один только Бог.

Альдо улетел в общем-то даже с приятным чувством, несмотря на начинающийся бронхит. Его всегда радовала возможность повидаться с лордом Эллертоном, так как оба они обожали драгоценные камни с историей. Речь к тому же шла о дружеском общении, а не о коммерческой сделке. В общем, поездка обещала быть очень приятной.

Но!..

Альдо вернулся буквально на следующий же день, сердитый, разобиженный и в два раза сильнее простуженный, чем накануне. Что же произошло? Во-первых, Англия встретила путника полярным холодом, лишив его бронхи возможности нормально дышать. Во-вторых, лорда Эллертона не оказалось дома, он не только не ждал Альдо, но даже не думал его вызывать.

Мало того! Дворецкий Эллертона Седвик, не зная, когда вернется хозяин, не предложил Альдо подождать его в замке. Впрочем, князь и не принял бы его приглашения, предпочитая болеть на своей собственной постели, а не в чужом доме, пусть и друга.

Погода была ужасная, но Альдо снова сел во взятый напрокат автомобиль, добрался до Лондона, потом до аэропорта Хитроу, чтобы взять билет на самолет до Парижа, хоть и не любил воздушные перелеты. Прилетел в Бурже, из Бурже тоже самолетом в Милан, а уж из Милана отправился поездом в Венецию. И тут злобная судьба его доканала: городу доджей грозила «высокая вода»!

Обычно Альдо не видел большой беды в наводнениях, разве что Лизе вместе с тремя ребятишками приходилось поспешно перекочевывать к бабушке в ее замок Рудольфкрон, чтобы быть уверенной, что ее малыши выйдут «сухими из воды». Подобное переселение вошло у них уже в привычку.

Многие годы подряд, за редчайшим исключением, примерно в одно и то же время Адриатическое море заливало Венецию, затрудняя доступ к домам и вынуждая городские власти снабжать улицы и открытые пространства вроде площади Святого Марка высокими деревянными тротуарами, к которым венецианцы успели так привыкнуть, что перестали их замечать. Флот речных трамвайчиков, катеров, барж и гондол был настолько обширен, что обеспечивал горожанам привычное течение жизни, так что никто из них не испытывал особенных неудобств. Однако Лиза с тех пор, как ее дети начали перемещаться самостоятельно, не сомневалась, что у них хватит фантазии на всевозможные опасные глупости, а потому увозила их от греха подальше к бабушке, где вода превращалась в белый снег и не грозила утопить ее драгоценных крошек.

Она и на этот раз готовилась отправить детей к бабушке, даже не дожидаясь «высокой воды». Причиной ее уверенности была еще и болезнь Альдо. Как каждая добропорядочная швейцарка, Лиза являлась заклятым врагом любой инфекции, всех бацилл и всех микробов. Оберегая детей от опасности, она собиралась уехать с ними немедленно к заснеженным вершинам Зальцкаммергута в бабушкин альпийский замок, где их ожидали увлекательнейшие игры. Хотя детям казался еще более многообещающим по части игр отцовский замок, плавающий в воде, но, к сожалению, здесь за ними следили не спуская глаз двадцать четыре часа в сутки. Так что Альдо, вернувшись из Англии, не мог наслаждаться полным покоем и заботами любимой красавицы жены… Он и внутренне был далек от покоя. Отсутствие лорда Эллертона почему-то его тревожило. Оно было неожиданным, необъяснимым. На протяжении многих лет лорд был одним из самых надежных его партнеров. Поверить, что такой человек сыграл с ним дурную шутку, Альдо не мог. Лорд Эллертон не любил шуток.

Не будь Альдо так простужен, он, возможно, тут же принялся бы за разгадывание этой загадки и непременно бы справился с этим еще в Англии, но в тот вечер в голове у него не складывалось даже два и два, а его живое воображение видело перед собой лишь кровать в венецианском палаццо. Даже мысль о возможности заглянуть в Париже на улицу Альфреда де Виньи пролетела мимо: разве можно навещать любимую старенькую тетушку, очаровательную маркизу де Соммьер, став ходячей колбой с микробами?

Однако домашний покой оказался недолговечным. Он улетучился в тот самый миг, когда Альдо принялся за свой завтрак. На пороге спальни появился обеспокоенный Ги и сообщил:

– Внизу леди Риблсдэйл-Астор!

Альдо в этот миг как раз опустил кусочек хрустящего круассана в чашку с горячим душистым шоколадом. На Ги он посмотрел несколько рассеянно.

– Надеюсь, вы сказали, что я в агонии и по этой причине никого принять не могу.

– Разумеется, да. Но она ответила, что в этом случае встреча должна состояться немедленно!

– О, господи! Эта женщина доконает меня своими фантазиями! Попросите Лизу заняться ею.

– Я бы сделал это, не медля ни секунды, но ваша супруга несколько минут назад отправилась к парикмахеру.

– В таком случае попросите леди Риблсдэйл поделиться с вами своими проблемами, напомнив, что вы мой полномочный представитель и ваши решения являются моими решениями.

– Я сделал и это, но, похоже, дело очень серьезное, и в первую очередь для вас. Леди объявила, что не уедет, не повидавшись с вами. Более того, она расположилась в вашем рабочем кабинете и сообщила, что не тронется с места, пока вы не придете. Мне показалось, что леди настроена очень решительно.

– Не сомневаюсь. «Мы здесь по воле народа и прогнать нас могут только пушки!» Похоже, она вообразила себя Мирабо[489] в юбке.

– Нет, ничего подобного леди не говорила. Повторила только несколько раз: «Обещание есть обещание».

– На это нечего возразить. Я обещал ей достать бриллиант за то, что она выручила меня из прескверного положения в Понтарлье. И если я до сих пор не кинулся на его поиски, то только потому, что не теряю надежды убедить своего тестя продать мне бриллиант «Зеркало Португалии». Уверен, что получу его без особых трудностей – как-никак я сам его ему продал. Но если он не захочет, то и тут надежда не потеряна: я его законный наследник. Так что успокойте леди Аву и заверьте: я непременно ей позвоню, как только бриллиант будет у меня.

Ги немедленно вышел из спальни. Но не прошло и пяти минут, как он вернулся снова.

– Мне очень жаль, но дама настаивает…

Он не успел закончить фразу. Дама была уже в спальне. Одетая необыкновенно изящно – в сказочное манто из золотистой норки, накинутое на бархатное того же тона платье, в боярской шапке в русском стиле, расшитой мелким жемчугом, с сумкой и в туфельках крокодиловой кожи, – грозная леди Ава, похоже, собралась на прием в посольство или на церемонию бракосочетания в высшем свете, а не на утреннюю прогулку по хмурой зимней Венеции. Она заговорила, и Альдо понял, что мир рухнет, если он сию же секунду не выполнит ее требований. Оставалось узнать, что хочет леди Ава. И Альдо, чувствуя давление в висках, предвещающее мигрень, осведомился:

– Просветите меня, драгоценнейшая леди, что именно вы желаете?

– Как что? Конечно, мой бриллиант!

– Ваш бриллиант? Послушайте! Еще и месяца не прошло, как я пообещал вам достать камень. Не было случая, чтобы я не выполнил обещания. Но мне нужно время. Время, чтобы я мог оглядеться, выбрать…

– Я знаю, что вы уже все выбрали. Где вы были позавчера?

– Я мог бы ответить, что вас это не касается, но предпочитаю оставаться вежливым и скажу, что был в Англии. Вы удовлетворены?

– Пока да. Посмотрим, как пойдет дальше. Я считала, что у нас будет время спокойно закончить наши дела, но если вы при смерти, думаю, гораздо разумнее, если вы отдадите его мне немедленно. Я расплачусь и исчезну.

– Расплатитесь за что? – недоуменно спросил Альдо. Мигрень все усиливалась.

– Повторяю: за бриллиант! Я приехала сразу же, как только узнала новость. И скажу вам сразу, я очень благодарна. Разумеется, я не смогу носить его какое-то время, но, во всяком случае, он будет у меня и я смогу им любоваться, сколько захочу.

– Черт побери! О каком бриллианте вы говорите? Я ездил в Англию вовсе не за тем, чтобы покупать какие бы то ни было камни!

Бывшая леди Астор одарила Альдо лучезарной улыбкой:

– Не разыгрывайте невинного младенца. Со мной это ни к чему. В этом деле мы с вами заодно. Говорите же, сколько я вам должна, мы подписываем чек, и…

– Ради всего святого, скажите, на каком я свете! Надеюсь, что я еще не сошел с ума! Объясните, о каком бриллианте вы мне только что прожужжали!

– Не знаю, бронхит или насморк отключил вам голову, – снисходительно вздохнула леди. – Я говорю о «Санси»! Драгоценном сокровище этой индюшки Нэнси Астор, моей родственницы по мужу. Вы представить себе не можете, до какой степени я вам благодарна! Это же великолепно! Утащить такую прелесть у нее из-под самого носа!

Альдо почувствовал, что голова сейчас лопнет.

– «Санси» украден?!

– Думаю, по части этой кражи вы осведомлены лучше других. Кто как не вы автор гениального похищения? Да еще из замка Хивер. Я же сказала, под самым носом. Как мне жаль, что я над вами посмеивалась. Вы великий человек, милый Альдо!

«Великий человек» в эту минуту почувствовал, что ему просто необходима дополнительная информация, и к тому же такая, какой он мог бы доверять. Альдо снял трубку с внутреннего телефона, стоящего на столике.

– Ги, пожалуйста, поднимитесь ко мне на секундочку, – попросил он, пытаясь сохранить спокойствие.

– Да, конечно. Сейчас буду.

Не прошло и минуты, как он уже стоял в спальне Альдо, с большим трудом удерживаясь от смеха. Картина и впрямь была забавная. В постели полусидел изрядно помятый Альдо. Запустив обе руки в волосы, он пытался привести свои мысли в порядок, но, судя по вытаращенным глазам, это ему плохо удавалось. А возле горящего камина в кресле удобно расположилось пушистое облако золотистой норки. Леди Ава довольно улыбалась, доставая из крокодилового портмоне чековую книжку и массивную золотую ручку, приговаривая при этом, что в такие минуты время дороже золота, что нужно как можно скорее спрятать камешек, что…

– Кажется, похищен «Санси». Вы что-то об этом знаете?

– Узнал только что, заглянув в газету, которую принес Пизани. Украли прямо из замка Хивер, цитадели лорда Астора. Согласитесь, для этого нужно немалое хладнокровие.

– Вы даже представить себе не можете какое! Как думаете, чем занята леди Риблсдэйл у нас в доме с утра пораньше? – Ги посмотрел на Альдо вопросительно. – Она надеется найти этот бриллиант у нас. Уверена, что я украл его! Хочет спрятать камень до того, как меня арестуют.

Бюто не успел ничего ответить: к домашнему «оркестру» присоединился еще один голос.

– Это что еще за история? – воскликнула Лиза. Она только что вернулась от парикмахера и распространяла вокруг благоухание роз. – Но в первую очередь мне кажется, милый друг, что вы потеряли всякое благоразумие – вы принимаете даму у себя в спальне и к тому же в мое отсутствие.

– Да, Лиза, сейчас самое время поговорить о приличиях! И не говорите мне, что не узнали леди Риблсдэйл!

– Конечно, узнала и от всей души приветствую ее у нас в доме. Но думаю, что вы не станете со мной спорить, Альдо, и признаете, что у нас хватает места, – есть несколько гостиных, а у вас рабочий кабинет, – где вы всегда можете принять гостей, не приводя их к себе в спальню.

– Не будем формалистами, дорогая. А теперь я попросил бы вас дать мне возможность встать с постели. Она кажется неуместной для продолжения разговора. Соизвольте подождать меня в библиотеке, уважаемая леди Ава.

– Я предпочитаю Лаковую гостиную, – безапелляционно объявила американка. – Мне нравятся висящие там портреты.

– Почему бы и нет, подождите меня там, – согласился Альдо, готовый послать леди куда угодно, а всего предпочтительнее в ад, лишь бы выбраться наконец из постели, в которой он выглядел совершенно по-дурацки. – А Лиза, не сомневаюсь, позаботится и для вас и для меня о трех чашечках кофе. Кофе – мое спасение! От шоколада уже тошнит. Все за порог! Я не заставлю себя долго ждать!

Заметив, что голубые глаза мужа зеленеют, и, зная, какой это дурной знак, Лиза поспешила увести нежданную гостью вместе с ее мехами, собираясь поинтересоваться, где она купила норку такого невиданного цвета, хотя прекрасно понимала, что сейчас не лучшее время, чтобы болтать о нарядах.

Альдо и в самом деле не заставил себя ждать. Не прошло и пяти минут, как он появился в гостиной, обретя вместе с брюками, элегантным темно-синим халатом и таким же шелковым фуляром[490] присущее ему достоинство. Между тем Захария уже разливал из серебряного кофейника напиток в чашечки мейсенского фарфора. Леди Ава не обратила никакого внимания ни на фарфор, ни на кофе. Она не сводила глаз с портрета матери Альдо, который заворожил ее еще в прошлый раз.[491] Лиза, удобно расположившись в изящном кресле, обитом старинным шелком, воспользовалась случаем, чтобы хорошенько рассмотреть знаменитейшую Аву Лоули-Уиллинг, ставшую после замужества Авой Астор, а потом и леди Авой Риблсдэйл. Она с трудом удерживалась, чтобы не спросить, каким волшебным рукам леди доверила хранить свою красоту, поражавшую окружающих уже то ли семьдесят, то ли все восемьдесят лет.

Появление мужа вернуло Лизу на землю. Ничего не спросив, она подала Альдо чашку кофе, и он мгновенно выпил его, похоже, не заметив, насколько напиток обжигающий. Выпил и тут же попросил налить еще. После второй чашки он вернулся к животрепещущей теме.

– А теперь попробуем разобраться в этой невероятной истории, – начал он. – В газете пишут, что бриллиант «Санси», этот знаменитейший с шестнадцатого века камень, был похищен три дня тому назад из замка Хивер в Кенте.

– Об этом я вам и твержу уже битый час. И еще… – начала было леди Ава.

– Позвольте! Вы утверждаете нечто куда более интересное. Вы считаете, что эту кражу совершил я.

– Конечно, вы, а кто же еще? И я всегда буду вам за нее благодарна, потому что вы совершили ее ради меня! Обещали и сделали!

– Остановимся и разберемся! Я обещал вам какой-нибудь знаменитый бриллиант. Речь о «Санси» не заходила и близко. Я думал о другом камне, очень известном и красивом, но отнюдь не собирался рядиться в грабителя, чтобы его достать. Проведя переговоры, возможно, жаркие и не совсем приятные, я бы подписал чек и потом передал бы вам бриллиант самым законным в мире образом.

– И что это за такое чудо?

– Я скажу вам, когда «Санси» будет найден. Но я не могу понять, что могло навести вас на мысль, что я причастен к этому преступлению.

– Вы были в Кенте именно в эти дни. Правда же?

– Не могу отрицать. Навещал одного из моих партнеров. Его имени я вам не назову, так как никогда не раскрываю профессиональных секретов.

– И не надо! Я все знаю и без вас!

– Что «все»?

– Знаю все, что там произошло. Вы преспокойно заявились в Хивер, и мои родственнички, в том числе и индюшка Нэнси, которая просто мечтала с вами познакомиться, приняли вас с распростертыми объятиями. Вы там переночевали, а на следующее утро укатили, прихватив с собой «Санси». Родня, разумеется, очень расстроилась.

– Ваша родня меня видела?

– Конечно. Они были очарованы. Поначалу. Потом гораздо меньше. Но, поверьте, их огорчение со временем пройдет. А вам показали замок? В нем, кажется, выросла Анна Болейн. Король тех времен сначала на ней женился, а потом отрубил ей голову, потому что она в постели оказалась ледышкой. Говорят, что иной раз ночью можно с ней повстречаться, бродит там, бедняжка, с головой под мышкой. Оригинальное, доложу я вам, зрелище, не находите?

– Вы с ней встречались? – осведомилась Лиза светским тоном, словно бы поддерживая беседу, а на деле давая мужу опомниться и прийти в себя, за что заслужила от него благодарный взгляд.

– Я? Нет. Я боюсь привидений. На мою беду, в Англии они очень распространены. Их повсюду полно. Но только не у меня. После смерти мужа я переделала наш дом сверху донизу, у меня все новехонькое, но живу я чаще всего в гостиницах. А бриллиант, о котором вы говорите, должно быть, из коллекции вашего тестя. Господин Кледерман дружит с моей родней и часто у нее бывает. Он…

– Он тоже был там, когда совершилась кража, и тоже имеет к ней отношение? – с издевкой предположил Альдо.

– Вы прекрасно знаете, что его там не было. Вы бы не решились красть бриллиант при тесте. Потому что, я думаю, он не стал бы вам помогать. Но вы были в замке один.

– Значит, семья Астор готова принять по-дружески человека, которого в глаза не видела? – уточнил он.

– Вы стали знаменитостью, миленький князек. И вам нужно к этому привыкать. Правда, иной раз слава причиняет неудобства. Что до моей английской родни, то она, представьте себе, очень гостеприимная. А поскольку у вас был сильнейший насморк – хотя надо сказать, что вы всегда с насморком, – вас оставили ночевать. Уж очень скверная была погода.

Последнее сообщение добило Альдо. Он лишился дара речи. Нелепая история превращалась в кошмар.

– Ну что? Убедились, что мне все известно? – продолжала с удовлетворением роковая женщина. – Я понимаю, вам хотелось бы подержать мой бриллиант у себя подольше, насладиться, полюбоваться им. Но это неразумно. Я плачу́ и…

– У меня нет бриллианта! – возопил Альдо, издав вместо грозного рыка сиплое подобие лая. – Я бы руку отдал на отсечение, чтобы узнать, какой сукин сын, назвавшись моим именем, проник в замок и увел из-под носа хозяев камень. Кто обвел вокруг пальца этих олухов?!

После деликатного стука, не услышанного среди бушевавшей бури, в гостиную вошел Анжело Пизани и передал хозяину небольшой конверт. Альдо открыл его, развернул сложенную вчетверо записку, не без удивления пробежал глазами и спрятал в карман. Лиза с недоумением отметила, что по небритому лицу мужа пробежало что-то вроде улыбки.

– Я давно заметил, леди Ава, что Святой Дух частенько внушает интереснейшие идеи любителям сплетен. Надеюсь, вы позавтракаете с нами?

– Но я же… – начала она, сбившись с толку.

– Вы остановились у Даниели. Я не ошибся?

– Да, на всякий случай. Из предусмотрительности. На тот случай, если вы не захотите расстаться с моим «Санси» так скоропалительно. Но лично я предпочитаю не задерживаться: как только получу от вас бриллиант, тотчас же уеду.

– В сотый раз повторяю, что у меня нет бриллианта. Но, если желаете, можем вместе пуститься на его поиски. Согласны?

– То есть вы хотите, чтобы я… – начала леди Ава, приходя во все большее замешательство.

– Вот именно! Пизани проводит вас, а потом за вами вернется, когда придет время. А мне пора привести себя в приличный вид.

Ничего иного леди Аве не предложили, и она была вынуждена отправиться в сопровождении Анжело в гостиницу.

– По-моему, Альдо, у тебя с головой не все в порядке, – возмущенно заговорила Лиза, как только леди Ава удалилась. – Пригласить себе в компанию сумасшедшую! Да она способна на все, лишь бы найти этот дурацкий бриллиант!

– И я, представь себе, тоже! А ты пока, не теряя ни минуты, разыщешь своего отца. Попроси его как можно скорее доставить меня в Хивер. Мориц хорошо знает Асторов, и скорее они благодаря этому убедятся, что я не имею к краже никакого отношения. Вот уж чего бы мне не хотелось ни за что на свете, так это прослыть вором!

– Неужели у тебя есть двойник? – задумчиво произнесла Лиза и улыбнулась. – Хотела бы я на него взглянуть!

– А как я бы хотел! И от души набил бы ему морду! Я допускаю, что кто-то похож на меня. Говорят, у каждого из нас есть в этом мире двойник. Похож, и ладно! Но я никогда не допущу, чтобы мое доброе имя марали грязью! И в подтверждение пойду и приму ванну!

– Ванну? С бронхитом?

– К черту бронхит! Чистота в первую очередь!

Альдо кашлянул, посопел, потрогал себе лоб, определяя температуру. Температура была нормальной. И даже головная боль улетучилась.

– Я все поняла! – заключила Лиза. – Снова за старое! Стоит замаячить на горизонте приключению, и…

– Дело не в приключении, речь идет о моей чести, репутации, добром имени, которое носите и вы, дорогая княгиня Морозини! Полагаю, сохранение чести может внушить вам должное почтение, очаровательная злючка?

– Вы хотите сказать, мне пора складывать для вас чемодан? И не забыть теплые вещи, конечно же?

– Именно! Я уезжаю сегодня вечером, постаравшись днем внушить леди Аве отвращение к краденым бриллиантам. Стало быть, я помогу тебе терпеть ее общество до вечера.

По раздувающимся ноздрям Лизы было видно, что до взрыва оставались считаные секунды.

– А что это за письмо ты спрятал себе в карман?

– Это не письмо, сердечко мое, это записка от Адальбера. Он только что к нам приехал.

– Приехал? И где же он?

– В прихожей. А может, в гардеробной. Пизани собирается позавтракать с ним на кухне.

– Завтрак с Пизани? А почему не со мной? Он же мой самый любимый мужчина на свете! После папы, конечно, и тебя. Однако история с бриллиантом становится все необыкновеннее. И каким образом вы собираетесь уехать из Венеции?

– Зиан отвезет нас на катере в Местр, а дальше посмотрим. Еще не решили.

– Поняла, – вздохнула Лиза. – Скажи только одну вещь: если я дозвонюсь папе, что ему сказать? Только не забывай, что наш телефон прослушивается.

– Та-а-ак! Скажи, что тетя Амели заболела, я тоже, и ты бы очень хотела, чтобы он приехал за новостями в парк Монсо.

Лиза сердито поджала губы:

– Ты же знаешь, я не люблю вранья про болезни. Ложь, того и гляди, оборачивается правдой, а я слишком дорожу тетей Амели…

Растроганный грустью в голосе жены, Альдо ласково ее обнял.

– Я тоже, сердечко мое, ты же понимаешь…

Он погрузил пальцы в венецианское золото Лизиных волос, нежно поцеловал ее возле необыкновенно фиолетовых глаз, а затем приник к губам совсем не супружеским поцелуем. Лиза в ответ рассмеялась воркующим смехом.

– Чудо из чудес! Действительно, выздоровел! Иди и побрейся, а то ты страшно колючий! И скажи: какая роль отводится мне? Роль Пенелопы, ждущей возвращения мужа, сидя у очага?

– Ты же умница, сама все знаешь.

– Хорошо. Значит, я отправляюсь в Вену, как только узнаю, что ты без проблем уехал из Венеции. Кстати, о проблемах: что прикажешь делать с леди Авой?

– Ничего. Проблему с ней я надеюсь разрешить еще до вечера. Главное, не выпускать ее из поля зрения до тех пор, пока она не сядет в Симплон-Орьент-экспресс. Ты же понимаешь, Ава не собирается здесь задерживаться: приехала, забрала бриллиант и вечерним поездом уехала обратно.

Насвистывая моцартовскую ариетту, Альдо зашагал к лестнице, а Лиза полуласково, полусердито смотрела мужу вслед. Будет ли когда-нибудь за ней последнее слово в отношениях с этим непредсказуемым мужчиной, с которым она вместе уже столько лет! Сколько? Страшно подумать! Женщина не собиралась их считать, пусть главной точкой отсчета будет рождение их близнецов, Антонио и Амалии. А вот что не подлежало сомнению, так это то, что Альдо наконец воскресал, как Феникс. Он вернулся из Англии едва живым, а сейчас она слышала, как он разговаривает сам с собой, набирая себе ванну – непременно горячую! А потом он будет в ней париться и к тому же еще и курить. И никакая сила в мире не сможет ему помешать пуститься в очередную опасную авантюру, а ей, замирая от ужаса, придется ждать самых неожиданных новостей. Но еще ужаснее то, что именно такая жизнь ей по вкусу. А вот Альдо домосед, Альдо в изысканном костюме, ведущий размеренный образ жизни, мирно делящий время между рабочим кабинетом, ювелирным магазином, аукционами, распродажами и встречами с клиентами, Альдо, не покидающий Венецию, появляющийся по вечерам с ней под руку на званых вечерах то в одном доме, то в другом, где в окружении восхищенных его обаянием индюшек рассказывает увлекательные истории, – такой Альдо наскучил бы ей мгновенно! Хотя с другой стороны…

Чудесная мелодия зальцбургского волшебника[492] сменилась другой, более громкой, запестрев фальшивыми нотами. Да, такова особенность Альдо Морозини – насвистывал он без ошибок, а вот пел фальшиво.

Лиза вошла в просторную ванную комнату, окутанную легким душистым паром, благоухающим английской лавандой Ярдлей, и привычно уселась на край ванны.

– А что, если ты мне расскажешь чуть больше обо всей этой истории? – попросила она. – Появление у нас в доме крадущегося на цыпочках Адальбера осталось для меня загадкой.

– Чистосердечно признаюсь: для меня тоже. Другое дело, что с ним вместе мы сможем свернуть любые горы. Но вот факт, которому трудно поверить! Записка, лежащая в кармане моего халата, подтвердила, что Ава Великолепная вовсе не любительница сказок. В самом деле, пятьдесят пять каратов исчезли из замка Хивер, а в краже обвинен не кто иной, как я!

– Обвинен, но кем? У обвинителя есть имя?

– Лорд Астор, владелец замка Хивер, собственной персоной. Будто бы я явился к нему, воспользовавшись дружбой с твоим отцом. Меня приняли с распростертыми объятиями, и я удалился, прихватив с собой семейную драгоценность. Потому-то мне и нужно, чтобы ты любой ценой отыскала отца.

– Тебя могут арестовать?

– Посмотрим. Но судя по тому, как осторожничает Адальбер, могут. Значит, мы до вечера держим леди Аву под наблюдением, потом я исчезаю, а ты передаешь ей записку. Мы назначим ей свидание, вот только решим с Адальбером где.

– А когда случилась кража?

– Три дня тому назад. И мы с тобой прекрасно знаем, что тогда я был в Англии и как раз там подцепил заразу, которая свалила меня с ног.

– При этом твой клиент не только не приглашал тебя к себе, но даже и не был дома. А каково расстояние между двумя этими замками?

– Замок лорда Эллертона в двадцати километрах от замка Хивер. Вывод?

– Ясен любому дураку.

– Пришли ко мне Адальбера. Он уже видел меня голышом, сознания не потеряет. И попроси принести нам сюда кофе.

– Снова кофе?! После шоколада ты собираешься пить его литрами?

– Мне нужно восстановиться. Шоколад помогает телу, кофе обостряет интеллект.

– Надо же какие тонкости! Ты растешь прямо на глазах.

Лиза скрылась за дверью очень вовремя, а то могла бы получить мокрой губкой, которой запустил в нее Альдо.

Несколько минут спустя худощавый силуэт Адальбера Видаль-Пеликорна нарисовался на пороге мраморной ванной комнаты. Как всегда несколько взвинченный, одетый в свободном, но безупречно элегантном стиле, Адальбер откинул со лба непокорную прядь белокурых волос с нитками седины, взглянул бесхитростными голубыми глазами, которые никому не сообщали, что их владелец хитрее индейца сиу, и сурово скомандовал:

– Сейчас же вылезай из ванны, а то через две секунды я буду мокрее тебя! Ты что, уже не болен?

– Болел, но выздоровел. Некоторые новости, как выяснилось, обладают целительным свойством.

Альдо поймал брошенное другом полотенце, вытерся, накинул купальный халат и вернулся в спальню, куда Захария уже успел принести кофе. Отхлебнул глоток, наконец-то зажег сигарету и с наслаждением сделал первую затяжку.

– Господи! Хорошо-то как! А теперь поболтаем. Во-первых, чем обязаны неожиданному визиту? Во-вторых, что там за история с кражей?

– «Санси» – объяснение моего визита. Бриллиант в самом деле украли в замке Хивер прямо из-под носа Астора. «Санси» был самым драгоценным из сокровищ хозяйки дома. Я приехал если не избавить тебя от неприятностей, то хотя бы помочь отбиваться от них, потому что Асторы обвиняют в краже тебя.

– Я знаю. Идиотизм редкий, потому что я ни разу в жизни у них не был.

– Они клянутся, что был, что тепло тебя приняли в качестве зятя их старинного друга Морица Кледермана. А после твоего отъезда обнаружили, что ты увез с собой симпатичный сувенир. Если я правильно понял, ты в тот вечер как раз и был в этих самых краях.

– В двадцати километрах, в доме моего старинного партнера, который, как оказалось, не только не приглашал меня приехать, но и сам был в отъезде, о чем мне сообщил дворецкий. Я пришел в ярость, больше всего из-за английской скверной погоды, и хотел только одного: как можно скорее вернуться домой и лечь в постель.

– И где же ты ночевал?

– Да нигде. Вернулся в Хитроу, оттуда на самолете в Бурже. Там сел на самолет до Милана, в Милане на поезд до дома!

– Да ты в самом деле сумасшедший! – изумился Адальбер. – Вместо того чтобы тихо и спокойно отправиться к тете Амели…

– Я как умница-разумница не стал делиться с нею микробами. Она ведь уже не молода, ты об этом знаешь?

– Она моложе тебя, это точно. Если хочешь, я…

– Не клянись, не надо! Лучше скажи, как тебе удалось так быстро приехать?

– Проще простого. Меня отправил Ланглуа. Но за быстроту, разумеется, можешь похвалить меня лично.

– Ланглуа? Главный начальник парижской полиции?

– Ты знаешь другого?

– Нет, но признаюсь честно: не могу взять в толк, при чем тут он. Кража – мировая сенсация, камень исторический, «вор – человек известный и до сих пор с безупречной репутацией», и вдруг шеф французских полицейских отправляет тебя, чтобы предупредить и, возможно, даже оказать помощь этому самому вору? Тогда как в Англии суперинтендант Уоррен уже отправил по следу всех своих подчиненных. И какой в этом смысл?

– Кое-какой имеется.

– Объясни какой, – попросил Альдо, зажигая вторую сигарету.

– Сейчас все расскажу. Ни Уоррен, ни Ланглуа, разумеется, не верят в твою виновность. Они слишком хорошо тебя знают. Уоррен начал с того, что известил Ланглуа о случившемся, желая заткнуть болтливые рты. Он никого не пускал по следу. Но едва Уоррен успел ввести в курс дел нашего шефа, как угодил в больницу.

– Что с ним такое?

– Точно не скажу, но, похоже, что-то серьезное, потому что пока вместо него будет работать его заместитель. И насколько я понял, Уоррен боится этого человека, как чумы. Чтобы не спугнуть любителей исторических драгоценностей, а они сейчас напряглись во всех концах мира, принято решение вести дело как можно тише. Ланглуа поручил мне прикрывать тебя до тех пор, пока ты не свяжешься с тестем и вы не съездите вместе к Асторам с тем, чтобы они отозвали свой иск, официально признав, что произошла ошибка.

– Я тоже считаю, что это самое разумное. И еще думаю, что Лиза уже звонит своему отцу. Он тут же прилетит, заберет меня, отвезет в Хивер, где мне принесут извинения, и все пойдет своим чередом.

– Все так, но есть одно «но», причем существенное. Кледерман сейчас в Южной Америке. Он ищет какие-то необыкновенные изумруды, и, полагаю, он уже где-то в Манаусе. Первое, что сделал Ланглуа, – это позвонил его секретарю в Цюрих.

– Господи! Что Морицу там понадобилось? Да, в этой дыре есть изумрудные копи, но ведь он собирает исторические драгоценности!

– Может, дело в величине камня? В общем, неизвестно зачем, но он там и занят поисками. Разумеется, в полной тайне, потому что исчезновение финансиста такого масштаба сразу вызывает панику в определенных кругах, порождая нежелательные слухи.

– Ты хочешь сказать, что эта дурацкая история далека от завершения? – сердито спросил Альдо, принимаясь одеваться. – Тогда почему бы мне не отправиться в Хивер, например, вместе с тобой?

– Но я же…

– И со всеми документами, подтверждающими мою личность. Асторы не смогут не признать, что ошиблись!

– По сведениям Ланглуа, в тех местах есть люди, которые видели тебя и для которых нет сомнения, что это был именно ты.

– В Эллертон-парке, безусловно, я был, но не в Хивере.

– Не повезло тебе, что именно в вечер кражи ты был примерно в тех же местах!

– Не повезло?! Да я уверен, что меня специально туда отправили! Я стал жертвой подлых мошенников и очень бы хотел знать, кто они!

– Это и надо выяснить. Кстати, достославная леди Ава еще здесь? Зачем она приехала?

– Хотела забрать «Санси». Она узнала о краже и, не сомневаясь, что украл его именно я и он находится у меня, примчалась, чтобы потребовать камень. Заплатив, разумеется. Ты помнишь, что в Понтарлье я пообещал ей бриллиант, чтобы ее отблагодарить? Так вот она решила, что самый простой способ достать для нее бриллиант – это ограбить семейство Асторов, ведь никаких других вариантов я не придумал, и приехала за ним. И она совсем не привлекает к себе внимания. Так, во всяком случае, она считает.

Адальбер не мог удержаться от смеха, и его веселость немного разрядила общее напряжение.

– Ты уверен, что она собиралась заплатить?

– Уверен, что пыталась достать ручку и чековую книжку.

– И сколько?

– До суммы дело не дошло. Ты же понимаешь, у меня нет никакого бриллианта.

– А у леди Авы желания платить. Можно подумать, ты ее не знаешь! Десять против одного, что ручка бы не писала, чековая книжка внезапно кончилась и старушка под предлогом, что бриллиант нужно спрятать как можно скорее, уехала бы с ним, пообещав прислать деньги в тот же вечер.

– И я бы никогда не увидел ни Авы, ни бриллианта? Верю, что будь я вором, так бы оно и было. А теперь ты мне лучше скажи, какое задание дал тебе Ланглуа?

– Привезти тебя во Францию. Там ты опять станешь Мишелем Морльером, а я Люсьеном Ломбаром, и парочка небезызвестных журналистов пустится на поиски «Санси», а заодно и того, кто походит на тебя настолько, что сумел обмануть людей, которые знакомы с тобой только шапочно.

– Задумка не кажется мне удачной. Но я уверен, что Ланглуа настолько значимый человек, что если он за меня поручится, то со всеми подозрениями будет покончено.

– Тебе не кажется, что ты слишком много от него требуешь? Будь ему по гроб жизни благодарен, что он хочет тебе помочь и отправил меня сюда. Не капризничай. Хоть один раз в жизни послушайся и сделай то, что тебе предлагают. О доме и коллекции камней не беспокойся. Италия сейчас в прекрасных отношениях с Францией, а вот с Англией она на ножах. Но Лизу ты все-таки попроси уехать с детьми к бабушке.

– Считаешь, что постоянные разъезды способствуют нормальной семейной жизни? С тех пор как мы женаты, я не знаю, где чаще живет Лиза – в Венеции или в Швейцарии. Ты не находишь это странным?

– А я-то тут при чем? Это вы путешествуете, сохраняете свежесть чувств, ведете себя как новобрачные. И думаю… Ты не станешь отрицать, что ваши встречи обладают особым шармом?

– Не стану. Но после охоты за изумрудами пророка я поклялся не расставаться с Лизой, и посмотри, что из этого вышло!

– А что? Трое детей и неостывающая любовь. Не так уж плохо!

– Неостывающая? Ты забыл, что я чуть было не потерял ее?

– Не забыл, но Лиза тогда стала жертвой дурмана.[493] И потом, согласись, есть воспоминания, которым не стоит открывать дверь.

Полное страсти лицо красавицы Полины Белмон, ее глаза небесного цвета проплыли перед мысленным взором Альдо в облаках муслина, который она так любила… Проплыли и исчезли.

– Америка от нас далеко, – с меланхолической улыбкой произнес Альдо. – Ну, так что мы будем делать?

– Вечером Зиан отвезет нас в Местр, где стоит мой автомобиль.

– Обожаемый болид «Амилькар» с сиденьями, набитыми вишневыми косточками? Знаешь, мне кажется, что ко мне возвращается бронхит.

– Нет, я на другой машине.

– А сейчас ты умираешь от усталости?

– Устал, но не умираю. Постараюсь хорошенько выспаться днем, а в дороге, когда минуем швейцарскую границу, можно будет расслабиться. И скажи мне заранее, что ты выбираешь: особняк на улице Альфреда де Виньи или мои старые, обитые кожей кресла?

– У нас будет полно времени, и мы обсудим это по дороге. Я думаю, у тебя остановиться разумнее. Я вовсе не хочу подвергать риску тетю Амели и План-Крепен.

– Можешь быть уверен, что План-Крепен всегда рада любому риску. Она снова в прекрасной форме.

– Ты обедаешь с нами?

– Будет лучше, если болтливая Ава не узнает, что я здесь. Мне очень уютно на кухне в обществе Анжело Пизани.

– Ты прав, от непредсказуемой леди никогда не знаешь, чего ожидать. Если хочешь, можешь пообедать лангустами у Монти.

– Боюсь, что и это не безопасно. У меня запоминающаяся внешность. Скажи, а с какой стати ты пригласил леди Аву к себе обедать?

– Чтобы не выпускать ее из поля зрения. И еще чтобы отвратить раз и навсегда от «Санси».

– Ты думаешь, такое возможно?

– А почему нет? Во-первых, мы никогда в жизни не говорили, что этот бриллиант предназначен для леди Астор. Речь шла о камне примерно такого же размера, который на протяжении своей долгой жизни украшал хотя бы одну королеву. Предпочтительнее всего Марию-Антуанетту, к которой у леди Авы особая симпатия. Но в данном случае главную роль сыграла зависть: леди Ава уже много лет завидует Нэнси Астор из-за «Санси». Ну и жадность, конечно. Узнав о краже, она воспарила на крыльях своей фантазии и вообразила, что раз камень ничего не стоил грабителю, то и ей достанется почти даром. Или еще того лучше, она получит его просто так, спасая вора. Я постараюсь справиться и с одним драконом и со вторым.

– Отважный рыцарь! Но кто знает? Все может быть.

Адальбер отправился отдыхать, а Альдо продолжал заниматься своим туалетом, удивляясь великолепному самочувствию. Что же его вылечило? Шоколад и круассаны Лизы? Море черного кофе? Горячая ванна, в которой он с таким удовольствием понежился? Не важно! Хворь, с которой он вернулся из Англии, похоже, сложила оружие. А возможно, мужчина наконец расстался с хандрой, которая донимала его в последнее время. Что могло быть целительней нового и опасного приключения, которое его ожидало? Альдо был совсем не прочь поохотиться за одним из самых удивительных, легендарных бриллиантов, которые он так любил. Вот если бы ему удалось отыскать «Санси»! Но совсем не ради алчной леди Риблсдэйл, ее он намерен порадовать другим камнем. И вовсе не ради его законных владельцев. А ради собственного чувственного удовольствия, так будет приятно покатать между пальцев один из самых красивых в мире бриллиантов. Хотя он и не самый крупный.

Перемежая виртуозное насвистывание Моцарта небольшими хрипами, Альдо весело вошел к себе в кабинет, несказанно удивив своего секретаря.

– За завтраком я видел перед собой умирающего, сеньор Альдо, но к обеду вы воскресли! И я бы даже сказал, расцвели! Невероятно, но факт. Особенно если учесть, какой «кирпич» свалился вам на голову! Обвинение в краже бриллианта не пустяк!

– Я давно заметил, что возмущение вылечивает множество недугов. Мое пришлось очень кстати, так как вечером я уезжаю. И как всегда, поручаю вам вести дела под началом сеньора Бюто.

– Не в первый раз, мы к этому привыкли. Уточните только, что отвечать, когда вас будут спрашивать.

– Говорите как обычно: в отъезде. Деловая поездка. И что самое смешное: вы скажете истинную правду.

Обед для Лизы – да и для Альдо тоже – обернулся истинной пыткой: постоянно приходилось следить, как бы не сказать чего-нибудь лишнего. Леди Ава, о чем бы ни заходила речь, сворачивала разговор на «Санси».

Альдо постарался выиграть время, рассказывая гостье не слишком веселую историю прекрасного камня, не позабыв упомянуть и о его нахождении в желудке дворецкого Жерома.

Когда состояние сеньора де Санси чувствительно уменьшилось, он продал драгоценный камень королю Англии Якову I, сыну Марии Стюарт, наследовавшему трон после великой Елизаветы. Потом он перешел по наследству Карлу I, сыну Якова и Анны Датской. А когда Англию сотрясла буря, поднятая пивоваром Кромвелем, Карлу I до того, как он был приговорен к смерти и обезглавлен в Уайтхолле перед окнами собственной спальни, удалось отправить жену, дочь французского короля Генриха IV, Генриетту-Марию, и шкатулку с драгоценностями во Францию. Людовик XIV не достиг тогда еще совершеннолетия, и кардинал Мазарини управлял одновременно и Францией, и чувствами регентши Анны Австрийской.

– Она носила «Санси»? – спросила взволнованная леди Ава.

– Анна Австрийская сочеталась тайным браком с Мазарини, так что вполне возможно, она его изредка надевала, – ответил Альдо.

– Вышла замуж за кардинала? Как это разрешили?

– Все было возможно тогда для церкви. Можно было статькардиналом, но не являться священником. Регентша слыла красавицей, и, я думаю, Мазарини было приятно видеть ее с этим украшением. Во всяком случае, именно этот камень положил начало коллекции кардинала. После его смерти в ней насчитали восемнадцать бриллиантов, и с тех пор они называются «мазарены». Кардинал был очень привязан к своим богатствам, и в особенности к драгоценным камням, но по завещанию оставил все юному Людовику XIV. Было это в марте тысяча шестьсот шестьдесят первого года. «Санси» вместе с остальными «мазаренами» стал достоянием Французской Короны и пребывал в королевской сокровищнице до революции.

– Значит, его носила и Мария-Антуанетта? – еще больше взволновалась леди Ава.

– Вполне возможно. Но поскольку у нее было множество бриллиантов, думаю, она носила его очень редко. Во время революции сокровищница Французской Короны была разграблена. Я имею в виду настоящее ограбление. Сокровищницу временно поместили на Склад королевской мебели на площади Согласия в Париже, и три ночи подряд грабители выносили оттуда драгоценности.

– Все-все украли? – переспросила леди Ава чуть не плача.

– Почти. Но потом немалую часть нашли, в том числе и некоторые «мазарены».

– А «Санси»? Что случилось с ним?

– Рассказывать тут почти нечего. В тысяча семьсот девяносто шестом году «Санси» был заложен маркизу де Иранда в Мадриде взамен лошадей. Бриллиант не был выкуплен и остался у маркиза, тот подарил его Мануэлю Годою, князю Мира, фавориту королевы Марии-Луизы. В тысяча восемьсот двадцать восьмом году бриллиант был продан князю Демидову, который буквально через несколько месяцев умер. Драгоценность перешла по наследству к его сыну в тысяча восемьсот двадцать девятом году, и его жена с гордостью носила его вплоть до своей кончины в тысяча восемьсот шестьдесят пятом. Знатный индиец с непроизносимым именем Джамесетджи Джиджибой владел «Санси» до тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, а в этом году бриллиант снова вернулся во Францию благодаря ювелиру Люсьену Фализу. Он продал его вашему родственнику Уильяму Астору де…

– Дальше не стоит, – оборвала Альдо леди Ава, не утруждая себя излишней вежливостью. – Что дальше, я знаю и продолжаю надеяться, что «Санси» займет свое место среди моих украшений.

– Вы по-прежнему хотите иметь этот камень? – удивилась Лиза. И стала перечислять по пальцам то, что должно было смутить любого покупателя. – Желудок дворецкого, казнь Карла I Английского, казнь Марии-Антуанетты, казнь грабителей Дома мебели, смерть князя Демидова вскоре после…

– Зато мой кузен Уильям прекрасно себя чувствует. Сколько камень весит, вы сказали?

– Пятьдесят пять каратов.

– Чудесно! Он только выиграет, когда засияет на мне!

Альдо тяжело вздохнул:

– Осмелюсь вам напомнить, что у меня нет камня. Что я добропорядочный коммерсант, а не проходимец-грабитель.

– В Пон… Не помню, как это местечко называется, мысль о краже вас не пугала, и вы пообещали осуществить мою мечту. Цитирую ваши собственные слова: «Понадобится, украду из королевской сокровищницы в Лондоне». Вы говорили это или нет?

– Я был так счастлив, что мог сказать, что угодно! Но раз я поклялся, что у вас будет исторический бриллиант, то он у вас будет. Не было случая, чтобы я не сдержал своего слова. Но не ценой чести. Я никогда не был и никогда не стану… вором!

– Тогда постарайтесь во что бы то ни стало заполучить «Санси»! Теперь я знаю точно, что другой бриллиант мне не нужен!

– И вы думаете, я брошусь выполнять вашу прихоть? Вся полиция мира уже на ногах, и я ради того, чтобы вы поразили великолепием своего убора высший свет, должен окончить свои дни за решеткой? И в мыслях такого не имейте! Я обещал вам знаменитый камень, и вы его получите, разумеется, тоже из «мазаренов». И уверен, не пожалеете. А «Санси» вернется к леди Астор и будет украшать ее и никого другого.

– А вот это мы еще посмотрим!

Леди Риблсдэйл внезапно гордо вскинула голову, осушила чуть ли не залпом свой бокал шампанского, а остаток плеснула прямо Альдо в лицо. Он побледнел, как смерть. Еще минута, и мужчина вцепился бы гостье в горло. Удержала его Лиза и сказала с непередаваемой иронией:

– С леди такого бы не случилось.

– С леди из семьи Астор случается и похлеще! – ответствовала своенравная гостья. – Подумайте хорошенько. Найдете бриллиант, сообщите!

Задрав подбородок к потолку, леди Ава прошествовала по Лаковой гостиной к двери в сопровождении неодобрительно молчащего Ги Бюто.

Ава Риблсдэйл покинула гостиную и дворец Морозини, а вечером того же дня и Венецию, сев на Симплон-Орьент-экспресс. Это был как раз один из трех дней, когда Восточный экспресс, направляясь в Константинополь, проходил через Венецию. Анжело Пизани, которому было поручено не спускать глаз с леди Авы, удостоверился, что она села именно в этот поезд.

– Похоже, я правильно поступил, приехав на автомобиле. Иначе мы бы попали прямиком в ее объятия, – зевнув, сказал Адальбер, проспавший всю вторую половину дня.

– Может, это было бы не так уж и плохо, – задумчиво подхватила Лиза. – По крайней мере, мы бы точно от нее избавились. Леди Ава предоставила бы вам миллион возможностей выкинуть ее в окно.

– Она влезла бы обратно, – мрачно заключил Альдо. – Насекомые этого вида на удивление живучи.

(обратно)

2. И все-таки они решили вмешаться…

– Вот и они!

Бросив карты, сидевшая за пасьянсом Мари-Анжелин дю План-Крепен вскочила, едва не опрокинув ломберный столик, за которым так уютно устроилась. Шум разбудил и маркизу де Соммьер, она тихонько дремала в своем белом мягком кресле, похожем на трон со спинкой веером, пока ее не отвлекли.

– И как я только ничего не услышала?

– Мы не прислушивались и думали о другом, – ласково отозвалась Мари-Анжелин, не забывая почтительного множественного числа, которое употребляла на протяжении многих лет по отношению к своей престарелой родственнице, у которой жила, исполняя множество самых разнообразных обязанностей: секретаря, чтицы, наперсницы и… главного по новостям. Она приносила их с избытка после утренней мессы в церкви святого Августина, где встречались все окрестные кумушки, составившие орден, священной главой которого молчаливо признавалась дю План-Крепен, чьи предки участвовали в Крестовых походах.

– Да! Они приехали! Я уверена!

План-Крепен бросилась со всех ног через анфиладу гостиных, которая соединяла зимний сад, где они сидели, с вестибюлем. Старичок дворецкий, которого звали Сиприен в самом деле только что открыл дверь и впустил промерзших до костей путешественников.

– Когда наконец конструкторы автомобилей предусмотрят хоть какое-то отопление в своих изделиях? – ворчал Адальбер, не желая расставаться с шубой, которую упорно пытался снять с него Сиприен.

– Да не так уж было и холодно. От мотора все-таки шло какое-то тепло, но нет ничего лучше, чем кресло возле горящего камина, – вздохнул Альдо.

Когда он оказался в мягком тепле зимнего сада, то лучшего для себя и пожелать не мог.

Хотя Альдо и Адальбер отдохнули несколько часов в уютной гостинице, как только пересекли швейцарскую границу, до Парижа они добрались не в лучшем состоянии. От холодного влажного воздуха бронхит Альдо расцвел с новой силой, а Адальбер, утомленный долгой дорогой, чихал в унисон со своим побратимом[494], как называла мужа и его друга Лиза. Словно назло, погода, которая могла бы быть приятной, была из рук вон скверной. И если друзья все же добрались живыми до столицы Франции, то только благодаря двум термосам с горячим кофе, сдобренным… В общем, чем-то очень полезным.

Друзья были неимоверно счастливы оказаться в компании гостеприимной и обожаемой тетушки, с той единственной разницей, что на этот раз они никого не обнимали и не целовали и вместо рюмки арманьяка[495] попросили принести им парижские газеты. По дороге мужчины уже купили две, но не нашли и намека на сведения, которые их так беспокоили.

– Пойдемте позвоним главному комиссару Ланглуа, – распорядилась План-Крепен, обратившись к маркизе. – Он сказал нам, что ему можно звонить в любое время, когда бы ни приехали «мальчики».

– А нельзя ли отложить звонок до утра? – жалобно попросил Адальбер, который чуть ли не двенадцать часов провел за рулем и мечтал только о сытном обеде и своей постели.

– Мне очень жаль, но комиссар настойчиво просил нас звонить немедленно, – возразила Мари-Анжелин. – Он хочет все знать тотчас же. Дело слишком серьезное.

– Не будем преувеличивать, – воскликнул Альдо, с наслаждением вдыхая аромат красного вина, согретого с корицей и апельсиновой цедрой.

– Тебя может ждать сюрприз, – предупредила госпожа де Соммьер.

– Вы пугаете меня, тетя Амели!

– Нет, я шучу. Я просто хочу сказать, что подобные истории не обходятся без сюрпризов. И буду очень удивлена, если после нашего звонка комиссар Ланглуа заставит себя ждать.

Он не заставил и появился в особняке уже четверть часа спустя, обойдясь без помощи сирены, которая давала ему возможность беспрепятственно мчаться туда, куда призывал долг.

Почему-то в присутствии комиссара всем сразу стало спокойнее.

Начальнику полиции Пьеру Ланглуа было под пятьдесят, и надо сказать, что глава уголовного розыска являлся одним из самых элегантных мужчин Парижа. Он был высок, худощав, носил безупречного кроя костюмы, и было видно, что, когда у него находилось лишнее время, он играл в гольф и теннис. Обычно он носил в бутоньерке скромный василек или другой полевой цветочек, но с недавних пор, когда президент республики лично сделал его командором ордена Почетного легиона, он вместо цветка стал носить пурпурную с золотом розетку. Он полагал это служебным долгом, а не платил таким образом дань личному тщеславию. Комиссара гораздо больше растрогали не похвалы президента, а поздравления «его» людей на следующий день после вручения особой награды.

Ланглуа склонился к руке маркизы для поцелуя, потом пожал руку План-Крепен и обоим друзьям.

– Вижу, вы не стали задерживаться в дороге, и очень вам за это благодарен, – сказал он, слегка улыбнувшись.

– Мы спешили изо всех сил, – пробурчал Адальбер. – Морозини поднялся с кровати, в которой лежал с бронхитом, и постарался любезно поделиться им со мной, в чем и преуспел. За исключением бронхита, у нас все в порядке.

– Не подходите к ним близко, – предупредила План-Крепен. – И я полагаю, что никому не повредит чашка горячего напитка.

– Если не хотите травяной отвар по домашнему рецепту, то советую выпить кофе.

– Предпочту попробовать вместе с Морозини отвар. А теперь перейдем к вещам гораздо более серьезным. Видаль-Пеликорн уже сообщил вам, что владельцы замка Хивер обвинили вас в краже бриллианта «Санси»?

– Не умаляя своего уважения к вам, скажу, что знал об этом до приезда Адальбера, – вздохнул Альдо.

– Как это возможно? Мы из кожи вон лезли, чтобы никто ничего не узнал!

– Эту тайну я раскрою вам тотчас же. Ава Астор появилась у меня в доме с первым лучом солнца, не сомневаясь, что я украл бриллиант ради ее прекрасных глаз. Она пришла ко мне, чтобы забрать его раньше, чем нагрянет полиция. Ситуация станет вам совершенно понятной, когда я добавлю, что в Понтарлье я пообещал этой леди достать для нее исторический бриллиант. Там она оказала мне неоценимую услугу, ни секунды не помышляя об этом. И я не собирался медлить с исполнением обещания, в надежде мечтая как можно скорее избавиться от назойливой дамы.

– О чем вы только думали?! Исторические бриллианты на улице не валяются!

– Я думал о «Зеркале Португалии». Этот камень я лично продал тестю несколько лет тому назад. Он того же класса, что и «Санси», тоже из «мазаренов».

– Так почему же ей понадобился непременно «Санси»?

– Потому что ее бесит, что бриллиант сияет в волосах ее родственницы. И должен отметить, что камень – один из красивейших в мире. К тому же внушительной величины: весит пятьдесят пять каратов. «Зеркало Португалии» больше, но, к сожалению, не с таким ярким блеском. И повторю: леди не сомневается, что украл его я.

– К сожалению, не только ваша леди. Британская полиция тоже. Уоррен предупредил меня об этом, а на следующий день угодил в больницу с пулевым ранением. Уже сделали операцию, но до поправки еще далеко. Вести дело поручено его заместителю. У него нет ни малейших оснований вам доверять, он вас не знает, и мужчина поклялся, что непременно наденет на вас наручники.

– Но это же смешно, – вмешалась в разговор госпожа де Соммьер. – Начнем с того, что Альдо даже в Англии не был в этот вечер.

– К несчастью, был. И подхватил там ту самую заразу, которой, боюсь, поделился с Адальбером!

– И что же ты там делал?

– Свою работу. У меня была назначена встреча с лордом Уильямом Эллертоном, моим старинным партнером и очаровательнейшим человеком. У него чудесная коллекция украшений, но – увы! – он уже немолод, и по старой дружбе пригласил меня, чтобы помочь ему советом.

– Не мог поговорить с вами по телефону? Не думаю, что он настолько стар, что не знает о существовании телефонной связи, – проскрипела недовольным голосом План-Крепен.

Альдо молча вынул из бумажника письмо, которое потрудился взять с собой, и протянул его Ланглуа.

Комиссар прочитал послание и нахмурился.

– Так, значит, вы поехали, и что? Повидались со своим другом?

– Нет. Вот тут и начинаются странности. Я приехал в Ливингстон, и дворецкий Седвик, встретив меня, посмотрел мне в глаза так, словно я с луны свалился. Он уверил, что хозяин не мог пригласить гостей, потому что находится в поездке.

– Но он мог, по крайней мере, оказать тебе услугу, проявить гостеприимство, раз твой бронхит уже дал о себе знать, – заметила маркиза.

– Он и этого не сделал, а чувствовал я себя прескверно. К тому же в этой расчудесной стране было до ужаса холодно, и мне хотелось одного: вернуться домой как можно скорее. Я тут же сел в машину, которую взял в Лондоне напрокат, добрался до Хитроу и двинулся на самолет до Парижа.

Маркиза и План-Крепен воскликнули в один голос:

– На самолет?! Но вы же терпеть не можете их!

– Разумеется. Но самолет все же гораздо быстрее, чем пароход или поезд. И я совершил еще один подвиг: в Бурже успел сесть на другой рейс до Милана, а в Милане не упустил поезда до Венеции. Вот и всё мое приключение.

– А в Париже вам не пришла в голову мысль, что мы можем за вами поухаживать? – обиженно осведомилась План-Крепен.

– Конечно, пришла, но мне не хотелось делиться с вами микробами. И если уж быть до конца честным, то мне было так плохо, что я мечтал об одном: о своей постели и заботах Лизы. Вот так! В доказательство передаю вам свой паспорт, дорогой Ланглуа.

– Паспорта подделывают, – пробурчал комиссар полиции. – А теперь извольте выслушать версию английской полиции о том, как вы провели вечер восьмого марта.

– И что же думает эта полиция?

– Что вы, безусловно, побывали в Ливингстоне, где вас не ждал ни дворецкий, ни отсутствующий хозяин, и тогда вам пришла в голову мысль о гостеприимном крове замка Хивер, расположенного, в общем-то, неподалеку. Поскольку было известно о давней дружбе лорда Уильяма Астора с вашим тестем, вас там приняли тепло и по-дружески.

– Приняли человека, с которым даже не были знакомы?

– Вы стали знаменитостью, дорогой Альдо.

– В очень узком кругу! Кругу коллекционеров, ювелиров, антикваров. Но чтобы английская знать открывала двери своего дома перед совершенно незнакомым человеком? Такого я себе представить не могу!

– Имя Кледермана стало волшебным ключиком. К тому же газеты не раз воздавали вам должное. Ваше имя известно. Ничего удивительного, что у этих людей не возникло чувство недоверия.

Мари-Анжелин слушала разговор, нахмурившись, и внезапно ринулась в атаку:

– И что вы хотите сказать? Что любой может выдать себя за кого захочет?

– Не исключено, если обладать изрядной долей уверенности. Хотя даже сопернику Арсена Люпена[496] пришлось бы весьма потрудиться, изображая настоящего Альдо. Откуда ему было взять опухшую щеку, ячмень на веке и вдобавок слезящиеся глаза из-за мучительного насморка? Но ему это не понадобилось.

Адальбер не мог удержаться от смеха.

– Если ты сомневался, насколько хорош собой, то, думаю, больше не будешь, – прибавил он и подмигнул другу.

Потом, став совершенно серьезным, пожал плечами и объяснил:

– Я хотел сказать, что всегда легче изображать господина Как Все, а не собственно конкретного человека.

– А что, обитатели Хивера сидят замурованные в своем замке? Никогда никого в глаза не видят? – продолжала возмущаться Мари-Анжелин. – С какой радости они так гостеприимны? Или им захотелось лично познакомиться со знаменитым Морозини?

– План-Крепен! – одернула компаньонку маркиза. – Нельзя ли быть посдержаннее?

– Простите! Но я не могу молчать, если закипает гнев!

Адальбера несказанно забавляла их словесная перепалка, и он подлил масла в огонь:

– Не забудьте о репутации нашего Альдо! Эксперт по старинным драгоценностям должен иметь доступ в любой аристократический дом. Меня бы, например, так легко в подобные места не позвали.

– Вы – вообще другое дело. Вас и изобразить труднее.

Ланглуа молча следил, как противники обмениваются «ударами шпаги». И наконец сказал свое веское слово:

– Почему не предположить, что у Альдо есть двойник? Думаю, они есть у каждого, но у нас нет ни надобности, ни времени их отыскивать. Ладно, хватит шутить. Выход один: ваш, Альдо, тесть, господин Кледерман! Он должен лично отвезти вас к Асторам, и тогда все мигом уладится.

– Одна беда, тесть сейчас в Южной Америке, ищет бог весть какую коллекцию изумрудов. А этот континент нельзя сказать, чтобы был мал…

– А связь с ним есть? В какой он, собственно, стране? Бразилии? Аргентине? Колумбии? Надеюсь, не углубился в джунгли Амазонки? В любом случае, человека такого масштаба потерять нелегко. Рано или поздно мы с ним свяжемся. Это я беру на себя, – успокоил собравшихся Ланглуа.

– Но есть же еще проблемы, – вскинулся Альдо. – Напоминаю, что существует на свете леди Риблсдэйл. Она вбила себе в голову не только то, что я украл «Санси» у ее родственницы, но еще и то, что я сделал это для нее. Когда приехал Адальбер, которого вы ко мне отправили, она как раз была у меня, желая получить бриллиант.

– Как бы там ни было, единственное разрешение всех наших проблем – это господин Кледерман!

Альдо одним глотком выпил арманьяк, поданный ему по его просьбе, поставил рюмку, вздохнул и горько прибавил:

– Господин Кледерман не разрешит проблемы с леди Авой, она желает только «Санси», и никакой другой камень ее не устроит. Женщина слишком долго изнывала от зависти к своей кузине.

– Вот мы и вернулись к исходной точке! Где искать бриллиант?

Глаза главного комиссара, всегда пронзительно серьезные, помрачнели.

– В любом случае, леди Ава не самая главная фигура головоломки. Тем более, насколько я знаю, она перессорилась со всеми обитателями замка Хивер.

– Об этом она со мной не говорила. Только о бриллианте, за который собиралась заплатить, что меня весьма удивило. И еще она боялась, что полиция, нагрянув ко мне в дом, заберет камень раньше, чем она.

– Полиция? Какая полиция? Венецианская? Эта кража ее не касается… Во всяком случае, в ближайшее время. Но я послал за вами Видаль-Пеликорна, чтобы вы все же были под моей защитой. Какое-то время вам лучше не жить у себя. Да, какое-то время…

– И где мне лучше остаться? Здесь или у Адальбера?

Мари-Анжелин немедленно вооружилась боевым топором слов.

– Вы смертельно устали, Альдо, – объявила она. – Здесь ваша семья, я ведь не ошиблась? Вас пригласили приехать, вы приехали, рассказали господину главному комиссару полиции обо всем, что было с вами в Англии, и теперь вам остается только ждать и следить за ходом событий.

– Ваше заявление нуждается в коррекции, – пробурчал Адальбер. – С каких это пор я исключен из членов семьи?

– Но вы живете не один. И мы не знаем, кто может занять вашу квартиру!

– Не думаю, что дело будет долгим, – вмешалась тетя Амели. – Как только Асторы признают свою ошибку…

– К сожалению, я не думаю, что случившееся – ошибка, это удар в намеченную цель, – объявил комиссар Ланглуа. – Для меня первоочередная задача поймать похитителя. Кто, скажите мне, так непринужденно мог изобразить Морозини? Откуда появился этот человек? Кто-нибудь из вашей родни?

– Вся моя родня перед вами. Вы всех знаете лично. А если вы вдруг подумали, что у моего отца могли быть незаконнорожденные дети, то забудьте об этом. Отец любил только одну женщину, свою ненаглядную жену, и любил ее страстно. Он ушел из этого мира, к несчастью, слишком рано, но их любовь стала легендой. И после его смерти маркиза Изабель, моя мать, отвергала все предложения руки и сердца, а их было немало. Среди ее воздыхателей были весьма почетные люди, например лорд Килренан, но она хранила верность памяти отца.

– Но, возможно, кто-то из дальних родственников? – осмелился предположить Адальбер. – Может, согрешил какой-нибудь ваш кузен?

Лучше бы он помолчал. План-Крепен едва не вцепилась ему в волосы!

– Что вы еще скажете? Знайте, господин с дерзким языком, что в нашем роду нет незаконнорожденных! Наша кровь чиста, начиная…

– Неужели с Крестовых походов? – тихонько спросила госпожа де Соммьер, а потом невольно сменила тему: – Дорога до нас весьма длинная, а значит, сложная. Особенно нелегка она для мальчиков, и, бывает, они нуждаются после нее в отдыхе. Вы останетесь с нами пообедать, дорогой комиссар Ланглуа?

– Сделал бы это с радостью, не сомневайтесь, но сегодня никак не могу.

Мужчина поднялся и поцеловал маркизе руку.

– В ожидании новостей постарайтесь хорошенько поспать. Вы все нуждаетесь в отдыхе. Я буду держать вас в курсе событий, – пообещал комиссар на прощание.

Прислушиваясь к четким шагам Ланглуа, удалявшегося по анфиладе гостиных, тетя Амели, вздохнув, сказала:

– Какое счастье, что он у нас есть! Нам его Сам Бог послал!

Сидя на следующее утро за завтраком напротив очаровательнейшего старичка Ги Бюто, главного помощника Альдо, Лиза дала волю обиде и негодованию, которые мучили ее всю ночь после того, как в зелени лагуны растворился катер, увозивший ее мужа с неизменным Адальбером к очередной авантюре, не сулившей ничего хорошего. Леди Ава! Только ее сумасшедших бредней им не хватало! Чтобы Альдо, поехав к клиенту в Англию, который – нельзя этого забывать! – вовсе не приглашал его, не остановился при необходимости в удобной городской или сельской гостинице, а отправился навязывать себя незнакомым людям под предлогом, что они знакомы с его тестем? Да быть такого не может! А еще вдобавок ее муж, воспользовавшись утренним туманом, убежал из гостеприимного дома, прихватив семейную драгоценность? Они что, эти свои семейные драгоценности в столовой держат, чтобы каждый мог ими любоваться? Да кто может поверить таким неслыханным глупостям? И все же самое невероятное, что Альдо «узнали» и приняли, хотя видели разве что фотографию в какой-нибудь газете или журнале! Он никогда не бывал в доме Асторов вместе с ее отцом: всем известно, что члены семьи Кледерман любят жить независимо друг от друга. А уж леди Ава! Бросила все дела и примчалась на следующий день после кражи, чтобы заполучить ворованное! Да такой особе место в психиатрической больнице! Или еще где-нибудь похуже!

Ги, добродушно поглядывая на Лизу из-за чашки с кофе, наблюдал за бурей эмоций, что отражалась на ее лице. Он привык к бурным реакциям супругов и играл в семье роль мудрого любящего дедушки, нисколько не сомневаясь, что, как только все успокоится, жизнь войдет в свою привычную колею.

С ласковой улыбкой он смотрел на озабоченное и сердитое лицо Лизы, по-прежнему, как и Альдо, любуясь ее нежным цветом лица, синим бархатом глаз и пышными золотыми волосами, поистине «веницианскими», хоть она родилась в Швейцарии.

– Мне кажется, вы мало спали этой ночью?

– Да, я мало спала, но много думала.

– И что же надумали? Повезете детей в Вену или отправитесь с ними в имение бабушки?

– Нет, пока я туда не поеду. За детьми бабушка пришлет Жозефа, своего дворецкого, он отвезет их.

– Это которого терпеть не может Альдо? – улыбнулся Бюто.

– Неприязнь мужа не уменьшает преданности Жозефа, а дети чувствуют к нему инстинктивное почтение, что очень для них полезно.

– А что же вы? Хотите присоединиться к Альдо?

– Нет, не хочу. Я поеду в Англию.

Блекло-голубые глаза старого господина стали круглыми от удивления.

– В Англию? Вы-то что там забыли?

И через секунду добавил:

– Хотите познакомиться с обитателями замка Хивер?

– Нет, я проведу свое личное маленькое расследование. И поможет мне моя хорошая подруга Мэри Уинфельд, я остановлюсь у нее в Челси.

– Вы собираетесь навестить леди Макинтайр?

– Нет, Ги! Я же сказала, что еду к Мэри Уинфельд, близкой подруге, крестной матери моей Амалии и знаменитой художнице. Вы же знаете, после портретов, которые она создала в Индии, а писала она вице-короля и других высокопоставленных лиц, она прославилась, не захотела хоронить себя в Пешаваре и вернулась в Лондон. А вот Дуглас, ее муж, вынужден был остаться, так как он на службе.

– Похоже, они не часто видятся.

– Что не мешает им оставаться любящими супругами. У Мэри не может быть, к несчастью, детей, и она целиком посвятила себя живописи. Думаю, в Лондоне она знает всех и каждого. И знакомства у нее могут быть самые неожиданные. В общем, я еду к ней.

– Вы предупредили о своей поездке Альдо?

– Нет! Он непременно отговорил бы меня, найдя самые убедительные доводы. Пусть лучше думает, что я в Вене.

– Но если вы понадобитесь? – осведомился Ги в полной растерянности, не зная, что и предположить о неожиданном решении Лизы.

– Вы будете знать, где я нахожусь!

– Я крайне польщен, но ни госпожа де Соммьер, ни мадемуазель дю…

– План-Крепен? Я еще подумаю, но, скорее всего, сообщу им. Они обе умницы и умеют держать язык за зубами. Что ж, пойду готовить детей к отъезду!

– А сами? Когда вы намерены уехать?

– Как только получу ответ от Мэри. Сначала позвоню ей. Она работает по целым дням, так что застать ее, например, в обед не составляет труда, а вот вечером другое дело.

Лиза рассудила совершенно правильно: она связалась с подругой немедленно, договорилась с ней и решила, что поедет на Восточном экспрессе в четверг до Калэ, потом пароход, потом другой поезд, а на вокзале Виктория ее непременно встретит Мэри. До четверга будет достаточно времени, чтобы привести все дела в порядок и узнать, позвонив тайком План-Крепен, что путешественники благополучно добрались до Парижа и все обстоит наилучшим образом.

Главной проблемой оставались дети. Они привыкли, что мама всегда рядом, поэтому предстоящая разлука требовала обстоятельного разговора. В первую очередь с Антонио, потому что в отсутствие Альдо он считал себя главой семейства. Кудрявая темноволосая голова придерживалась собственной железной логики, и эту логику всегда разделяла Амалия, его сестра-двойняшка. Антонио терпеть не мог отступлений от заведенного порядка, он обожал мать и не желал расставаться с нею.

Напрасно Лиза сто раз повторила, что едет в гости к крестной Амалии, что она просила ее приехать, что открывается большая выставка и ее, Лизу, ждут на вернисаж.

Антонио стоял на своем:

– Сначала отвези нас к бабушке, потом уедешь. А что такое «саж»? И почему его нужно вернуть? Как вы в эту игру играете?

– Вернисажем называется открытие выставки картин, дорогой. Это праздник в честь такого события. Мэри Уинфельд – большой художник, и мы все ею очень гордимся.

– У меня крестная художник, – радостно подхватила Амалия.

– Это всем известно, и что? Почему из-за твоей крестной все должно перевернуться вверх дном? Пусть она важная художница, но это не значит, что мама не проводит нас и не…

Спор продолжался, Ги Бюто с улыбкой наблюдал за ним, а Лиза спрашивала себя, уж не начать ли ей «сердиться»? Больше всего она опасалась, что, увидев своего провожатого, дети и вовсе откажутся ехать. Но сгустившиеся грозовые тучи внезапно рассеялись, как по волшебству. Гондола Зиана – гондольера-шофера – мягко причалила к ступеням дворца, и из нее высадились три человека: грозный, седовласый Жозеф с насупленным лицом и усами, как у императора Франца-Иосифа, невысокая женщина, судя по всему, горничная, и, наконец, пожилая дама, высокая, сухощавая, прямая, как буква I, чем-то похожая на госпожу де Соммьер, свою современницу, одетая в длинное каракулевое манто и ток[497] с фиалками. При виде ее близнецы издали радостный вопль:

– Бабуля!

И бросились к ней.

Удивительное явление – графиня Валери фон Адлерстейн терпеть не могла путешествий. Лиза поспешила к ней с объятиями и поцелуями.

– Подумать только, бабушка! Вы приехали сами! Как вас благодарить!

– Сначала чашкой горячего кофе! Этим утром в лагуне, дорогая, холод пробирает до костей. А потом постарайся, голубка, чтобы мы успели на поезд Венеция – Вена, он отправляется в три часа с вокзала Санта Лючия и идет через Бреннер. Так мы уже завтра будем в Рудольфкроне, где у меня очень много дел. А пока я успею узнать, почему так внезапно изменились твои планы. Надеюсь, не произошло ничего серьезного?

– Я тоже от всего сердца на это надеюсь. И поверьте моему мнению, каскад недоразумений должен в самое ближайшее время рассеяться. И мне бы очень хотелось хоть как-то этому помочь.

– А где Альдо?

– Уехал в Париж. Адальбер приехал за ним. Уверил, что так распорядился главный комиссар Ланглуа для того, чтобы подстраховать его. Но что же мы стоим? Кофе уже ждет в Лаковой гостиной. И я с нетерпением жду рассказа, почему вы взяли на себя такой труд и приехали сами за малышами.

– Загадки нет, ты же попросила меня прислать за ними Жозефа.

– И что же?

– Я не хотела у тебя во дворце революции. Господь ведает, что я никогда не сомневалась в преданности Жозефа и… в его твердом характере. Я не забыла об антипатии, которая существует между Альдо и Жозефом, и ее подсознательно разделяет Антонио. Так что я не сомневалась: у тебя немедленно возникнут проблемы. Поэтому и сочла, что будет разумнее, если эту веселую компанию я сама возьму под крыло. Мне кажется, так ты уедешь со спокойным сердцем. Так куда же ты собралась?

– В Лондон, к Мэри, оттуда вам напишу.

– Неожиданный поворот. Обычно Альдо исчезает в неизвестном направлении на неопределенный срок. На этот раз ты готова последовать его примеру. С чего вдруг?

– Мне почему-то кажется, что от моего путешествия будет польза. До того как я вышла замуж за Альдо, на протяжении двух лет я была его личным секретарем, его правой рукой, наверное, что-то от него усвоила.

В Лаковой гостиной их ждали поднос с чашками, кофейник с напитком и венские булочки. Графиня Валери улыбнулась дамам на портретах, вытащила длинные булавки, которые держали меховой ток на ее пышных серебряных волосах, водрузила ток на голову юного фавна, украшавшего консоль, бросила манто на кресло, сама уселась в другое и только тогда взяла в руки чашку, которую ей протягивала Лиза.

– А вот теперь рассказывай, что случилось, в подробностях.

Считая Ланглуа подарком небес, Мари-Анжелин была недалека от истины. Похищение «Санси», в котором обвинили самого крупного европейского, а то и мирового эксперта по знаменитым историческим драгоценностям, не могло не вызвать большой шумихи в разных концах света, возбудить сплетни и толки. Однако набережная Орфевр крепко держала в своих руках прессу, и журналисты пока проявляли несвойственную им сдержанность. Но дело было не только в набережной Орфевр. Во-первых, Альдо, наполовину француз, часто сотрудничавший с известным египтологом Видаль-Пеликорном, нередко поставлял в газеты всевозможные сенсационные материалы. Во-вторых, проблемы англичан мало интересовали их наследственных врагов – ну, если только позлорадствовать. К тому же «Санси», который на протяжении веков находился в сокровищнице Французской Короны и был украден в 1792 году во время революции из сундуков Склада королевской мебели, находившегося на площади Согласия, а тогда именовавшейся площадью Революции, по мнению французов, должен был не украшать высокопоставленную английскую даму, а находиться в одной из витрин Лувра. Стало быть, предполагаемый грабитель, воспользовавшись немалым кредитом общественной симпатии, в Париже мог немного расслабиться и заняться лечением бронхита, который вновь распоясался, воспользовавшись непогодой, что завладела чуть ли не всей Европой.

А вот по другую сторону Ла-Манша дела обстояли совсем иначе, и Ланглуа не скрывал тревоги, которую внушало ему состояние коллеги англичанина, суперинтенданта Гордона Уоррена, госпитализированного из-за ранения, полученного во время ареста особо опасной бандитской группировки. Целых две недели он висел на волоске между жизнью и смертью, но в конце концов свернул на дорожку, ведущую к жизни, однако о работе, разумеется, пока не могло быть и речи. Все дела вел его заместитель Адам Митчел.

Уоррен был близко знаком с тандемом Альдо – Адальбер, он даже с ними сотрудничал, так что сто раз бы подумал прежде, чем пускать ищеек ловить Альдо Морозини. Другое дело, Адам Митчел. Столетняя война для него, похоже, продолжалась, и он ненавидел все, что так или иначе относилось к Франции… За одним-единственным исключением: он питал слабость к некоторым сортам бордосских вин, уверяя, что их виноградники когда-то принадлежали его семье, но были утрачены после битвы при Кастильоне в 1456 году. Эта битва окончательно закрепила Аквитанию за Французской Короной.

Со стороны этого человека Морозини не мог рассчитывать не только на сочувствие, но даже на добросовестное расследование. Митчел был бы счастлив любой возможности арестовать его, он только и мечтал, чтобы князь Альдо Морозини оказался за решеткой, не успев сказать «ах».

Мэри Уинфельд очень обрадовалась подруге, приехавшей погостить. Исчезновение «Санси» по-прежнему оставалось самой модной темой в кулуарах. Лиза, разумеется, не стала появляться в обществе под своей настоящей фамилией. Она родилась в Швейцарии, у нее было двойное гражданство, и женщина предусмотрительно сохранила паспорт на имя Мины ван Зельден, под которым работала секретарем у Альдо. Имя ей по-прежнему нравилось, а вот от старомодных костюмов и нескладных очков, которые помогали ей скрывать свою красоту, она отказалась. Очки она выбрала с затененными стеклами, но вполне приемлемые, какие носят обычно близорукие люди. И оделась элегантно, как привыкла, но, конечно, скромно и незаметно.

Отправив детей с бабушкой в Рудольфкрон, она поспешила позвонить в Цюрих, собираясь узнать поточнее, с какой целью ее папочка отправился в Южную Америку, но Бирхауэр, его личный секретарь, не смог – а возможно, не пожелал – ей об этом сообщить.

– Вы лучше меня знаете господина Кледермана, госпожа Лиза, – ответил ей самый рациональный человек на свете. – Если ваш отец нападает на след редкой драгоценности, он становится устрицей.

– Отец бы порадовался, услышав, что вы считаете его устрицей.

– Почему нет? Хорошее сравнение. Вы прекрасно понимаете, с какой страстью ваш отец охотится за редкой коллекцией или необычным камнем, и он прав, когда держит все в строжайшей тайне. Коллекционеры ревнивы, и у них всегда наготове ножи.

– Чтобы вскрыть устрицу? – невесело пошутила Лиза.

Этим сравнением ей и пришлось довольствоваться, хотя про себя она не сомневалась, что, если дело дойдет до катастрофы, она первая узнает, где найти своего отца.

А пока они с Ги Бюто радовались немногому: Мориц Кледерман ищет в Южной Америке изумруды.

В Париже супруг Лизы благополучно избавился от бронхита, но по мере того, как улучшалось его физическое состояние, ухудшалось настроение.

– Вы можете мне сказать, что я тут делаю? – взорвался Альдо однажды вечером, войдя в зимний сад, где они обычно пили кофе.

– Ты выздоравливаешь и наслаждаешься свободой. Это не так мало для человека, которого разыскивает английская полиция, – заметил Адальбер, разделявший почти что заточение своего побратима.

– Но я здоров! И вот тебе доказательство! – воскликнул Альдо, закуривая вторую сигарету.

– Скажем лучше, ты выздоравливаешь, – с добродушной улыбкой поправила племянника госпожа де Соммьер. – Ты же не хочешь простудиться снова…

– Я нуждаюсь в душевном равновесии! Моя свобода, мое благополучие – все под угрозой! Вы должны понять, что для меня это невыносимо! Меня подозревают! Я вор! Это я-то!

– Ты уже побывал в роли убийцы, – меланхолично сообщил Адальбер, наливая в пузатую рюмку солидную порцию арманьяка. Взяв рюмку в руки, он стал согревать напиток, прежде чем передать другу. – И чувствовал себя совсем неплохо. Выпей-ка немного лекарства, и тебе сразу станет легче.

– Сколько времени мне еще сидеть без дела?!

– А что такое, собственно, время? – задумчиво спросила План-Крепен, как всегда раскладывающая пасьянс. – Порождение нашего ума, некое…

– Если вы думаете успокоить Альдо философией, то напрасно, – вмешалась маркиза. – Лучше погадайте ему на картах.

– Но мы не очень-то любим карточные гаданья, – запротестовала План-Крепен, всегда употреблявшая уважительное множественное число, когда говорила со своей покровительницей и родственницей. – Мы опасаемся карт, потому что они не лгут, – прибавила она трагическим шепотом.

– В таком случае, Альдо, лучше всего вам отправиться спать. И вы перед сном почитаете. Можно выбрать «В поисках утраченного времени» Пруста. Роман, который как нельзя лучше подходит к вашему вечернему философскому настроению, а на меня действует как хорошее снотворное.

– Ну, уж нет, – возмутился Альдо. – Мне сейчас не до сна, и вы не оставите меня в одиночестве! Послушайте, Мари-Анжелин, у вас всегда множество самых оригинальных идей. Придумайте, как мне выбраться из этого болота!

– Мудрость советует нам набраться терпения и ни в коем случае не бросаться очертя голову в очередную авантюру. Дождемся, когда наш дорогой Ланглуа сообщит что-то новенькое. Самой большой глупостью будет, если мы безоглядно ринемся вперед и нарушим его планы.

– Это понятно, – буркнул Альдо. – Но у меня, между прочим, в Англии немало друзей, и полагаю, им не приходит в голову поверить такой немыслимой глупости: ни с того ни с сего я превратился в грабителя! Начать с лорда Эллертона. Мой давний партнер и, я бы даже сказал, старинный друг, с которым целых пять или шесть лет мы горели одинаковой страстью к украшениям эпохи Тюдоров. Он написал мне, пригласил провести у него два или три дня. Я согласился, несмотря на нездоровье, и в указанный день приехал. И что же? Не застал его дома. Мне едва приоткрыли дверь, сообщив, что хозяина срочно вызвали неведомо куда каким-то таинственным письмом. Мне не оставлена даже записка с извинением, меня как будто бы и не ждали. Мне не предложили войти, поужинать, переночевать, на что я мог рассчитывать ввиду нашей старой дружбы. И я немедленно уезжаю. А дальше следует ограбление. Эта история не наводит на размышления? Не вызывает вопросов? И где лорд Эллертон? Я хотел бы это знать!

– Нет сомнений, что Гордон Уоррен быстренько покончил бы со всеми загадками, но он сейчас в простое, – меланхолично заметил Адальбер.

– Подходящее определение для тяжело раненного друга, – не без яда отметила План-Крепен. – Но если совместить все догадки, возникает заговор!

– Против меня? Но с какой стати?

Адальбер рассмеялся:

– Святая простота! Если ты единственный на два континента эксперт по историческим драгоценностям, живешь во дворце, у тебя немалое состояние и коллекция, достойная музеев, как ты думаешь, тебе ни в чем нельзя позавидовать? Мне кажется, есть. Так что оснований для заговоров против тебя немало. Но пока все очень запутано.

А в скором времени запутается еще больше.

Прошло два дня, и короткий звонок с набережной Орфевр известил наших друзей о том, что, согласно английской прессе, лорд Эллертон пропал именно в тот самый день, когда назначил встречу Альдо, о которой дворецкий Седвик слыхом не слыхивал и не был предупрежден.

– Ланглуа считает этот факт крайне странным, потому как у Альдо есть пригласительное письмо, благодаря которому он и двинулся в путь. Но как бы там ни было, старый лорд уехал утром в неизвестном направлении и не вернулся.

– Это означает, что охота за мной продолжается, – с горечью констатировал Альдо. – И если меня арестуют, я могу не только предстать перед английским судом, но и… заслужить виселицу, если с лордом что-то случится.

– А мы что, будем ждать и вертеть пальцами? – возмутилась План-Крепен.

– Вы будете за меня молиться, милая Мари-Анжелин, – ласково ответил Альдо и погладил ее по щеке. – Разве молитвы – не главное ваше занятие? Мне так горько, что я нарушаю покой и ваш, и этого любимого дома. Мне бы так не хотелось для вас никаких неприятностей!

– Не вижу, какие могут быть у нас неприятности, – улыбнулась тетя Амели. – Вряд ли этот Митчел настолько рьян, что убедит короля Георга объявить войну Франции.

– А собственно, почему бы нам не возобновить Столетнюю войну? – громогласно вопросил Адальбер, появившийся на пороге столовой с пачкой свежих газет под мышкой. – Лично я «за»! А ты? Но сначала скажи, как ты себя чувствуешь?

– Лучше не бывает. Изводит лишь возмущение и бездействие.

– Значит, пора лечиться.

– Что ты имеешь в виду?

– Вступаем на тропу войны. У меня есть две-три идейки, их надо проработать.

– Не надо нам никаких войн. Тем более сейчас. И вас, мальчики, я прошу быть предельно осмотрительными. Не забывайте, что дружба комиссара Ланглуа очень много для меня значит, – строго предупредила маркиза.

– Мы и не собираемся вытворять что-то необыкновенное.

– Вы нет, но взгляните на План-Крепен! Стоило вспомнить о Столетней войне, как ноздри у нее затрепетали. Еще немного, и у нас появится новая Жанна д’Арк…

(обратно)

3. Портреты

Вернисаж Королевской академии художеств в Лондоне был важным событием светской жизни. Открывали его сама королева Мария и наследная принцесса Елизавета. Боже мой! Сколько толпилось там народа – истинные любители искусства, критики, модники, снобы… И было чем полюбоваться, не зал, а цветущий сад: дуновение весны разбудило женскую фантазию, и какие только шляпы и шляпки не радовали глаз. Взор не знал, на чем остановиться – на бархатных настурциях или шелковых пышных розах, на хризантемах или анютиных глазках, цикламенах, мимозе или нежно-розовом яблоневом цвете. Отсутствовали разве что гладиолусы и штокрозы, не уместившиеся на фетровых полях. Однако пожилые достойные вдовы остались верны страусовым перьям, прильнувшим к черным шляпам, похожим на мужские цилиндры.

Возле картин, удостоенных чести быть выставленными, прогуливались их творцы. Художники непринужденно беседовали со знакомыми, чутко ловя замечания проходящей мимо публики. Не было сомнений, что больше всего восхищений вызывал портрет художницы Мэри Уинфельд. Он был и в самом деле удивительным.

Высокая женщина с пышными светлыми волосами в строгом вечернем платье из черного бархата, который подчеркивал белизну ее кожи, серьезно – а возможно, немного грустно – смотрела на зрителей, чаруя обаянием. Глаза у нее были голубыми, в руках она держала веер из белых, отливающих голубизной перьев, в светлых волосах мелькало серебро седины. Она была не только красива, но и знаменита. Эта леди – Нэнси Астор, первая женщина в истории, выбранная в палату общин. Ее родственница, несносная леди Ава, считала сей факт смехотворным и еще больше возненавидела за это Нэнси.

Но истинной причиной ее ненависти была вовсе не политика, а бриллиант, который сверкал и переливался в прическе достойной дамы. Камень был единственным украшением строгого наряда, без него он был бы откровенно аскетичен. Назывался этот камень «Санси».

Так что же удивительного, что именно этот портрет оказался в центре внимания гостей вернисажа? Что на нем сосредоточились взгляды? Что он стал главной темой разговоров и обсуждений? Могло ли быть иначе, если стечение обстоятельств сделало этот бриллиант сенсацией дня? Так как же было не обсуждать его?

– Говорят, муж подарил ей этот бриллиант после рождения сына-первенца, – говорила одна дама другой, обмахиваясь программкой.

– Вот это, я понимаю, подарок! А я заслужила лишь маленькую жемчужинку, когда Вальтер появился на свет. По мнению мужа, большего я не заслужила, потому что родила мальчика, как две капли воды похожего на моего отца!

– Каждый живет по своим средствам, – утешила ее подруга.

Автор портрета, подписывая программку пятнадцатилетней поклоннице живописи, не могла удержаться от смеха. Те несколько лет, что принесли Мэри Уинфельд славу лучшей портретистки Англии, нисколько ее не изменили. Все та же копна вьющихся белокурых волос, миловидное круглое личико, карие глаза, смешливость и непосредственность – такой она была, когда училась в школе Слейда, такой осталась и теперь. И все поздравления и комплименты принимала с присущей ей естественностью и простотой. С милой улыбкой она присела в реверансе перед ее королевским величеством несколько минут тому назад и слегка порозовела от удовольствия, когда монаршая особа высказала пожелание иметь двойной портрет дочерей, Елизаветы и Маргариты, ее кисти. Мэри ответила, что и кисть, и художница в полном распоряжении ее величества и будут в Букингемском дворце в тот день и час, который им назначат.

Лиза с нескрываемым удовольствием присутствовала при триумфе подруги.

– Просьбы о портретах сыплются со всех сторон, – улыбнулась она. – И что ты будешь делать?

– То же, что и раньше: писать, – отозвалась Мэри. – Но, разумеется, первой моей работой будет заказ королевы. Я воспользуюсь им, чтобы отсеять часть клиентов.

– Отсеять?

– Ну да. Думаю, для тебя не секрет, Лиза, что некоторые просьбы продиктованы нездоровым любопытством к моей жизни, а не желанием получить картину.

– Которое возникло вскоре после того, как ты написала портрет жены вице-короля Индии и вознеслась на вершину славы.

– Ты совершенно права! Приоритет королевы и работа во дворце позволят мне отложить до греческих календ тех заказчиков, которые рассчитывают на долгие часы творчества, чтобы вытянуть из меня что-нибудь интересненькое. Но знаешь, я нисколько не обольщаюсь на свой счет. Кажется, что я звезда этой выставки, но на самом деле всех этих людей притягивает к портрету совсем другая вещь, а вовсе не мое мастерство!

И Мэри указала на бриллиант, сиявший в волосах леди Астор.

В эту минуту в зале появилась новая посетительница и направилась прямо к портрету, присоединившись к стоящей перед ним толпе зрителей.

– О, господи! – пробормотала Лиза, отступив на шаг и спрятавшись за подругу, как за ширму. – Несносная леди Ава! Ей-то что тут понадобилось? Как же она замучила меня в тот ужасный день в Венеции! Я его буду помнить до смертного часа! Что за несчастная мысль пришла Альдо в голову пообещать ей историческую драгоценность?!

– Но ему никак не догадаться было, что кто-то украдет «Санси», а леди Ава вообразит, будто его похитил твой муж, чтобы ее порадовать. Только такая законченная эгоистка и могла вообразить подобное. Но ты совершенно напрасно волнуешься. Хоть Ава и смотрела на тебя целый день, я уверена, она тебя не узнает!

Но не только непробиваемый эгоизм несносной особы мог помешать ей узнать жену Альдо, сама Лиза выглядела совершенно иначе, чем в Венеции. Она снова стала Миной ван Зельден, но, конечно, не в белой пикейной блузке со стоечкой и старомодной юбке до пят, похожей на фунтик с жареным картофелем, нет, она была в модном и элегантном костюме, но ее пышные «венецианские» волосы, которые обожал Альдо, были собраны в тяжелый узел на затылке и спрятаны под небольшую изысканную шляпку. Вместо туфель на шпильках Лиза надела обувь без каблуков, что сделало ее только изящнее и стройнее. Очки в темной черепаховой оправе с слегка затененными стеклами дополняли ее новый облик. А макияж? Он вообще отсутствовал. Эту новую Лизу Мэри, ее подруга детства, едва узнала, когда встречала ее вчера на вокзале Виктория.

– Если ты все же предпочитаешь избежать встречи, – продолжала Мэри, глядя на неотвратимо приближающуюся леди Аву, – то возвращайся домой и жди меня там. Мне еще придется побыть здесь какое-то время, но зато ты, по крайней мере, поймешь, что привело сюда эту мегеру. Ты узнаешь все, а о тебе не узнает никто! Поезжай и попроси Гертруду подбодрить тебя чашечкой душистого чая.

Услышав о чае, Лиза едва не скривилась. Она, как и Альдо, терпеть не могла «британский брандахлыст», предпочитая ему итальянский кофе, горячий и бархатистый.

Покинув Королевскую академию художеств, Лиза взяла такси и назвала шоферу адрес Мэри.

Мужем подруги был Дональд Макинтайр, сын генерала Макинтайра. Когда муж приезжал из Индии, он и Мэри занимали апартаменты в доме генерала, отведенные им своему наследнику. Кроме внушительного особняка на Портленд-Плейс в Лондоне у отца Дональда был еще родовой замок в Шотландии. Но Мэри нравилось жить в Челси, старинном лондонском квартале, где поселилось немало артистов и художников. Французам Челси казался подобием Монпарнаса, слившегося с Сен-Жермен-де-Пре[498]. Мэри купила в Челси очаровательный особнячок из розового кирпича по соседству с Чейни-Уок и прогулочной аллеей вдоль Темзы и устроила в нем мастерскую. Она не подозревала, что второй такой особнячок, только еще более старинный, который был построен Екатериной Брагансской[499] и в котором когда-то жил художник Данте Габриэль Росетти, приобрел Адальбер Видаль-Пеликорн.

Случилось это, когда была найдена гробница Тутанхамона – величайшее потрясение для египтологов всего мира, – и Адальбер, не захотев увеличивать число постояльцев «Савоя», но страстно желая наблюдать вблизи за всеми событиями, перенес свои пенаты в Лондон.

Мэри была слишком занята живописью и понятия не имела, что делается у нее в квартале, но Лиза знала о покупке побратима, потому что у Альдо в особняке друга появилась своя комната. Потом Адальбер пережил очень печальную историю, занимаясь поисками химеры Борджа. Бедный египтолог чуть ли не навсегда поссорился со своим побратимом, став рабом обольстительной Лукреции Торелли[500], чья красота и дивный голос могли сравниться лишь с ее жестокостью и низостью. Особняк стал свидетелем многих драматических моментов. Избавившись от наваждения, Адальбер запер свой лондонский дом на ключ, предварительно сделав в нем ремонт, чтобы уничтожить все следы трагедии своей жизни…

От мужа Лиза знала, что Адальбер не продал свой особняк и не сдавал его, он стоял запертым, и Альдо, когда ездил по делам в Лондон, останавливался по-прежнему в «Ритце».

В своем особняке Мэри, на первом этаже, устроила для себя мастерскую, просторную, светлую, с окнами на север. Мягкий свет падал на помост и старинное кресло, предназначенное для моделей. Второе такое же стояло возле мягкого дивана. В напольной китайской вазе пламенели розы, расставленные здесь и там, изящные безделушки не скрывали, что хозяйка мастерской – женщина.

Четыре спальни, гостиная, столовая и библиотека с богатейшей коллекцией книг по искусству – вот жилое пространство художницы Мэри Уинфельд.

За порядком в доме следил Тимоти, мужчина пятидесяти лет с величественной осанкой. Он умел принять любое высочество согласно протоколу и с должной эффективностью избавиться от назойливых любопытных, желавших пообщаться с «великим художником», а таких, надо сказать, было совсем немало.

Вторым лицом в доме была Гертруда, подававшая чай в любое время дня и ночи, чей талант к изготовлению всевозможных булочек неизменно радовал Мэри и ее редких гостей.

Третьим лицом была Мэйбл, горничная, невообразимо гордая тем, что приближена к знаменитой художнице, и поэтому преданная своей хозяйке душой и телом.

Дополняла штат прислуга, приходящая убираться.

Лиза заменила чашку чая согревающей рюмкой виски и погрузилась в чтение последних «критических» статей. Она продолжала читать, когда вернулась Мэри и устало опустилась в кресло напротив нее, тоже попросив принести ей рюмку виски.

– Не знаю, правильно ли я сделала, отправив тебя домой, – начала со вздохом Мэри, пригубив напиток. – Представь себе, Академия художеств неожиданно стала сценой самых неожиданных событий!

– Ничуть не удивлена. Уверена, что причиной тому невыносимая леди Ава.

– Конечно! Но она встретила достойного соперника.

Ава, как всегда экстравагантно элегантная – чего нельзя было отнять у леди, так это умения одеваться, подчеркивая свою воистину неувядаемую красоту, – быстро обошла всю выставку, а затем застыла перед портретом своей кузины. Она созерцала его несколько минут и наконец громко провозгласила:

– Можно ли носить самый прекрасный бриллиант на свете с такой похоронной физиономией? Великолепный «Санси» заслуживает не такой унылой хозяйки. Хорошо, что его украли. Он должен украшать самую прекрасную женщину на земле!

– Вас, например, – отозвался кто-то из толпы, очевидно, знавший ее.

Впрочем, кто не знал леди Аву?

– Именно! Именно меня! Уж я бы носила невероятный «Санси» с куда большим блеском. Бриллианты, обладающие историей, должны украшать коронованных особ и необыкновенных красавиц. А прекрасный «Санси»…

– Не «Прекрасный Санси», а «Большой Санси».

– Что?! Кто это сказал?

Толпа, стоявшая перед портретом, сгорая от любопытства, расступилась, и к леди Аве подошел высокий юноша. Блондин в безупречном костюме от лучшего портного и с моноклем в левом глазу. Отдавая дань хорошему воспитанию, он поприветствовал леди легким наклоном головы и представился:

– Питер Уолси.

По ходу рассказа Мэри пояснила Лизе, что Питер Уолси, младший сын лорда Картленда, страстно увлечен искусством и историей.

– Он и мной восхищается от души. Славный мальчуган, который рядится в светского денди. Не скрою, что он мне очень по душе. Тебе тоже понравится, и уж точно, позабавит.

– Что-то мне в последнее время не до забав, – вздохнула Лиза. – Но рассказывай дальше, ты остановилась на знакомстве.

– Да, Питер представился, а потом, сославшись на труды известных корифеев по части исторических драгоценностей, сделал достоянием гласности следующее.

– С вашего позволения, леди Риблсдэйл, – сказал он, – я смею утверждать: перед нами знаменитый бриллиант «Большой Санси», а вовсе не «Прекрасный Санси».

– Как это не прекрасный? Что вы хотите сказать?

– Хочу сказать, что существует два камня – этот, в пятьдесят пять каратов с какой-то малостью, и второй, размером гораздо меньше, но окрашенный в розовый цвет. Этот камень удивительной красоты и носит имя «Прекрасный Санси».

Новые сведения с большим трудом доходили до леди Авы.

– И где же находится второй бриллиант? – наконец спросила она.

– В Германии, я думаю. Но если честно, понятия не имею. Я вообще о нем больше ничего не знаю.

– И он также называется «Санси»?

– Да, потому что в конце шестнадцатого века он тоже находился в коллекции сеньор де Санси. Кроме того, у двух бриллиантов есть и еще кое-что общее: впоследствии они оба находились в сокровищнице Французской Короны.

Леди Ава продолжала сомневаться в словах юноши и нашла новый довод:

– Если бы это было правдой, «Прекрасный Санси» кто-нибудь бы нарисовал! Появился бы какой-нибудь портрет принцессы или королевы…

– Он есть! – уверенно заявил молодой человек. – Жена Генриха IV, Мария де Медичи, которая с ума сходила по драгоценностям, купила его в тысяча шестьсот четвертом году за двадцать тысяч золотых экю, а стоил он вдвое больше, и после коронации в тысяча шестьсот десятом украсила им свою корону, что удостоверяет ее портрет художника Пурбуса. Бриллиант принес королеве счастье, в ближайшие дни ее супруг Генрих погиб от кинжала Равальяка, и она оставалась регентшей до совершеннолетия своего сына, Людовика XIII. Правда, поставив над собой отвратительного Кончини.

– Питер – истинный кладезь знаний, – не могла не восхититься Лиза. – Мне хотелось бы познакомить его с Альдо, тем более что, похоже, леди Ава не самая любимая его женщина. И чем же закончился разговор у портрета?

– Тем же, чем и кончаются все разговоры с леди Риблсдэйл: она, передернув плечами, повернулась к юноше спиной и удалилась с выставки. А что касается Питера… То, кажется, он как раз к нам и пожаловал! И ты сейчас с ним сама познакомишься.

– Нет, я сегодня не в настроении. Мне надо как следует подумать. Мы познакомимся как-нибудь в другой раз. А пока постарайся узнать у него побольше о втором «Санси».

Мэри удивленно взглянула на подругу:

– Ты жена Альдо Морозини, у которого два года работала секретаршей! Ты дочь знаменитого коллекционера Кледермана! Ты должна знать о несчастном «Санси» больше, чем я и Питер вместе взятые.

– Как видишь, не знаю. Я никогда не разделяла – и не понимала! – страсти моих мужчин к этим блестящим камешкам, из-за которых они скачут как сумасшедшие с одного конца планеты на другой, не зная, чем дело кончится. Мне всегда были по душе старинные лампы или комоды.

– Только не говори мне, что не любишь драгоценностей!

– Люблю, но свои, которые сделаны специально для меня. Альдо прекрасно знает, что меня приводит в ужас одна лишь мысль о старинном украшении на шее. Они все в крови! Ему на мне они тоже не нравятся.

Лиза поспешила встать и вышла из комнаты. Не прошло и минуты, как Тимоти ввел в гостиную молодого Уолси. Он поздоровался с хозяйкой, обежал взглядом комнату и вновь вставил в глаз упавший монокль.

– Уж не я ли заставил бежать вашу очаровательную подругу? – осведомился он, удобно устраиваясь в кресле, но не забыв проследить за безупречностью складки на брюках.

– Что за очаровательная подруга?

– Она сопровождала вас на вернисаж в Королевскую академию. Я бы очень хотел, чтобы вы ей меня представили.

– Почему вдруг?

– Не знаю. Она кого-то мне напоминает.

– Подумать только! Вам надо было подойти к нам до вашего ристалища с незабываемой Авой. Но Мина…

– Ее зовут Мина?

– Мина ван Зельден. Она…

– Голландка?

– Нет, швейцарка. И предупреждая вопросы, которые, я чувствую, вот-вот сорвутся с вашего языка, скажу вам сразу, что она укрылась под моим кровом, пережив мучительное испытание…

– Увы, таковы испытания! Вы, например, когда-нибудь переживали не мучительные?

Миловидное личико Мэри неожиданно вспыхнуло:

– Питер, друг мой, если вы намерены продолжать допрос, мы с вами выпьем за дружбу и распрощаемся.

Питер изобразил страшное огорчение:

– Неужели вы готовы со мной распрощаться?

– Не сомневайтесь. Но пусть виски послужит доброму делу. Пока вы еще не ушли, расскажите мне о «Прекрасном Санси», историю о котором вы достали, как маг, из воздуха и о котором завтра будут говорить во всех газетах. Откуда он появился?

– Из рук самой госпожи Истории, дорогая Мэри. Вы знаете мою страсть к этой даме. Но на углубленные поиски меня подвигла невероятная судьба бедного господина Морозини, изумительного эксперта, превратившегося в вора. Здесь есть о чем подумать.

– И вы поверили в превращение? – с невольной угрозой в голосе спросила художница.

– Зная, что вы крестная его дочери, а я ваш друг и поклонник вашего таланта? Да нет, я же не сумасшедший. Но вернемся к «Санси» – большому, прекрасному, и всем остальным камням с названиями и без названий.

– Вы хотите сказать, что есть еще и другие «Санси»?

– Те, что изначально принадлежали Николя де Арлэ, носят его имя, даже если входили в коллекцию Мазарини, состоящую из столь же замечательных восемнадцати бриллиантов, получивших впоследствии по вполне понятной причине название «мазаренов». Однако вернемся к «Санси», который так взволновал публику на вернисаже, за что я прошу у вас прощения.

– Вы сказали, что камень принадлежал Марии де Медичи, а значит, был из украшений Французской Короны.

– Ничего подобного! Он был подарен лично этой мало привлекательной женщине. После того как она довела Францию чуть ли не до разорения и была изгнана своим сыном Людовиком XIII, бриллиант ненадолго исчез. Она умерла в тысяча шестьсот сорок втором году в Кёльне почти в нищете, несмотря на то что увезла с собой истинные сокровища. «Прекрасный Санси» был продан Фредерику-Генриху Оранскому Нассау, штатгальтеру Голландии, и на протяжении шестидесяти лет оставался у его потомков. В тысяча семьсот втором году его унаследовал курфюрст Бранденбурга Фридрих III Гогенцоллерн, коронованный в тысяча семьсот первом году первым королем Пруссии под именем Фридриха I. С тех пор и до отречения императора Вильгельма II бриллиант оставался в сокровищнице прусской короны.

– А где он теперь?

– Признаюсь честно, не знаю, и это меня огорчает. Но я предполагаю, что он все-таки где-то в Германии, в одном из старинных замков, а может, в каком-либо из императорских дворцов. Ведь фамилия не угасла, вы знаете?

Ответа не последовало, и Питер воспользовался молчанием, чтобы выпить свой виски. Мэри тут же налила ему еще полстаканчика в благодарность за лекцию.

– Из-за вашего столкновения с несносной леди польются потоки чернил. Думаю, вы это понимаете? – заметила Мэри.

– Я на это надеюсь. Терпеть не могу леди Аву. Ее самоуверенность и глупость в соединении со злостью, которой она не скрывает, претят мне. А вот леди Нэнси я люблю. Она истинная гранд-дама и носит свой великолепный бриллиант с тем изяществом и благородством, какие камень заслуживает. Кстати, должен сказать, что ваш портрет настоящее чудо…

– Вернемся в последний раз к «Санси», который я буду называть «Санси Второй». Как случилось, что вы так и не узнали, где он? Германия велика, но есть ли что-нибудь большее, чем ваше любопытство?

– Не так велика, как опасна. Вы что-нибудь слышали о человеке по фамилии Гитлер?

– Слышала? Да весь мир слышит его злобный лай!

– В общем, лично меня интересует не розовый бриллиант, а участь камня леди Нэнси. Морозини тут ни при чем, это ясно. Но вот кто?.. А вам я хочу сказать, что вы не могли бы написать столь проникновенный портрет, если бы во время сеансов не изучили всерьез леди Нэнси, так?

– Думаю, да. И что же?

– Как могла эта умная женщина дать обвести себя вокруг пальца какому-то мошеннику, выдавшему себя за красавца Альдо? Он хорошо известен, и я не думаю, что на свете существует его точная копия.

– Тут нет загадки. Как раз в это время заседала палата общин, и леди Нэнси не было в замке Хивер. Принимал мошенника ее муж и поддался на обман. На него подействовало имя. Подумать только, зять его близкого друга Кледермана, знаменитый эксперт, стоит у порога его дома, нуждается в гостеприимстве! Он думал только об этом. Прибавлю в скобках, что лорд никогда не отличался острым умом. Лучшее его деяние – это любовь к Нэнси, женитьба на ней и подаренный ей бриллиант. Замечательный дар любви, вы не находите?

– Почему ты не захотела с ним познакомиться? – ласково упрекнула подругу Мэри, когда Питер Уолси попрощался и ушел. – Согласна, что юноша со странностями, но в целом он очень славный мальчик, несмотря на снобизм и монокль.

– Честно говоря, сама не знаю. Я сейчас не совсем в себе. Так переживаю за Альдо.

– Не в первый раз, дружок. Всякий раз, когда он отправляется по следу пропавшего сокровища, ты места себе не находишь, судя по твоим письмам. Хотя на этот раз дело совсем уж необычное, но все должно уладиться в самом скором времени. Как только вернется твой отец…

– Если бы знать, где он… Его путешествие может затянуться.

Мэри налила немного виски в рюмку и протянула Лизе:

– Выпей чуть-чуть, это тебя подбодрит. А я пока схожу за подарком, который приготовила тебе ко дню рождения, но решила, что лучше отдать его прямо сейчас. Он будет у тебя в комнате и поможет дождаться светлых дней.

– Что это такое?

– Ты знаешь, что Альдо наотрез отказался, чтобы я его «препарировала», как он выразился. И я, и любые другие мои коллеги.

– Ну да, он считает, что на стенах нашего дома вполне достаточно Морозини, которые стали достоянием веков. У нас, правда, появился мой портрет, который муж повесил у себя в кабинете. Но он все равно не терпит даже фотографий. Любая, появившаяся в газете, страшно его огорчает.

– Ты не обязана показывать ему мою картину, но у тебя будет хотя бы утешение, когда он станет носиться неведомо где, вместе со своим ненаглядным Адальбером!

– Хорошо, что они вместе! Это меня хоть немного, но успокаивает. А тебя я сейчас крепко поцелую. Ты не только большой художник, ты еще и отзывчивое сердце!

Мэри вышла из гостиной и через несколько минут вернулась с плоским жестким чемоданчиком, специально предназначенным для переноски картин. Она положила его на диван, открыла…

Чемодан был пуст!

Обе женщины потеряли дар речи. Но парализующий ступор был не в характере энергичной Мэри. В следующий миг дом уже дрожал от ее гневного возмущения: вор пробрался к ней в дом! В ее собственную спальню! Украл ее работу! (Такое случалось у ее друзей, которые ей позировали.) Не просто работу – подарок! Подарок самой близкой подруге! Подарок, который бы так ее обрадовал!

Только у Тимоти, который давно служил чете Уинфельд, хватило самообладания стойко выдержать бушевавшую грозу.

Раскаты грома стали понемногу стихать, и тогда он задал короткий вопрос:

– Что делать? Обращаться в полицию?

– Гордону Уоррену позвонила бы немедленно, но Митчел! Никогда его ноги не будет у меня в доме!

Мэри замолчала, закуривая сигарету. Она сделала несколько затяжек, и, воспользовавшись ее молчанием, Лиза спросила:

– А у тебя больше ничего не украли?

– Ничего! Проверить не трудно. За исключением нескольких работ, которые я писала для собственного удовольствия, у меня ничего больше нет. Закончив портрет, я немедленно отправляю его заказчику, и у меня на мольберте снова белеет холст.

На мольберте и в самом деле стоял весьма внушительных размеров прямоугольный холст, на котором уже проступало несколько высокомерное лицо все еще красивого немолодого мужчины. Мэри предпочитала писать людей, которые ей нравились. И было видно, что ей по душе этот шотландец.

– Удивительное лицо! – восхитилась Лиза. – Кто это?

– Старинный аристократ, герцог Гордон. Мне нужно поторопиться с этим портретом и закончить его, прежде чем я и мои кисточки переселятся в Букингемский дворец. Герцог великолепен. И как видишь, далеко не молод, поэтому королева соизволила дать мне время закончить его портрет, прежде чем я возьмусь за ее девчонок. Однако ты можешь мне сказать, кто осмелился обокрасть меня и с чего вдруг?

– Я думаю, – задумчиво откликнулась Лиза, – уж не очередной ли это узелок нашего загадочного дела?

– Поподробнее, пожалуйста!

– Выдать себя за Альдо совсем не просто, а твои творения обладают особым достоинством: они необыкновенно схожи с моделью, потому что ты ищешь не физического сходства, а заглядываешь в душу. Я даже решила, что Альдо как раз из-за этого и не захотел тебе позировать…

– Лучшего комплимента ты не могла мне сделать! И все же мои достоинства живописца не объясняют, каким образом кто-то мог выдать себя за человека такой фактуры, как Альдо!

– Но существуют же фальшивомонетчики! Среди лондонских мошенников, и не только лондонских, наверняка есть неведомые миру артисты, способные изменять свою внешность и делать это весьма убедительно. Особенно для людей, которые тебя ни разу в жизни не видели.

– Ты меня убедила! А теперь скажи, где нам искать вора, раз полиция заведомо не на нашей стороне?

– Может быть, попытаться передать это дело в Париж? Главный комиссар Ланглуа большой друг бедного Уоррена и к тому же превосходный следователь. По крайней мере, он попробует дать хороший совет. Может быть, мне стоит съездить туда ненадолго? Тем более от меня здесь пока нет никакой пользы.

– Как это нет? – не согласилась Мэри. – А я? Я так рада, что ты наконец у меня гостишь!..

В скором времени весь дом был перевернут вверх дном, но не был найден не только портрет, но и щель, через которую его могли бы незаметно утащить. Уютный особнячок в Челси сторожили, как военную крепость. Когда Мэри работала, не могло быть и речи, чтобы кто-то со стороны проник к ней в дом. А когда ее не было, Тимоти, Гертруда и Мэйбл охраняли его от любых посягательств, гордясь тем, что служат верой и правдой такой знаменитой персоне. Кража стала для слуг тяжелым ударом, она задела их честь и достоинство.

Среди друзей Мэри только один человек пользовался особыми привилегиями – безупречный Питер Уолси. Его монокль, подчеркнутая элегантность и легкое высокомерие вызывали у них неподдельное уважение. Лиза была удивлена, узнав, что именно Питер был в особняке своим человеком.

– Ты просто его не знаешь, – уверяла ее Мэри, – конечно, сердцу не прикажешь, но в таком случае поверь мне: у меня к нему абсолютное доверие. Думаю, ты поймешь его лучше, если мы как-нибудь пойдем к нему в гости и ты посмотришь на его портрет, который висит в библиотеке.

Мэри немедленно позвонила Уолси, и он тут же не медля явился. На этот раз Лизе не удалось избежать церемонии официального представления, хоть она с удовольствием избежала бы ее. Уолси явился не один, он пришел вместе с Финчем, таким же долговязым и еще более чопорным молодым человеком, своим слугой, у которого был опыт сыщика, так как на заре своей юности он работал в полиции и мечтал там сделать карьеру. Не остался он в органах правопорядка лишь потому, что его тяготила грубость среды. Финч вырос в утонченной атмосфере герцогского замка, впитал культуру, получил не худшее образование. С Питером Безупречным он познакомился, когда тот вернулся из Оксфорда. Они сошлись на любви к истории и интересе к криминалистике. И с тех пор Финч следовал за своим молодым хозяином верной тенью.

Мужчина с опытом сыщика переступил порог дома Мэри, держа в руках объемистый сак, содержавший немало вещей, которые заинтересовали бы грабителя и вызвали удивление у сотрудника Скотланд-Ярда. Кроме всего прочего внутри сака лежал еще и небольшой ящичек, своего рода походная лаборатория.

Сыщики-любители принялись изучать дом с вниманием, достойным профессионалов, готовясь прочесать его гребешком с частыми зубчиками.

Однако загадка похищения пока так и оставалась загадкой…

Прошло два дня, Мэри и ее подруга сидели и пили чай в маленькой гостиной, обставленной в стиле Регентства. Художница любила здесь отдыхать после тяжелого трудового дня. Внезапно из вестибюля послышались громкие голоса, после чего в уютной комнате появился Тимоти, явно не в своей тарелке, сразу нарушив царящую в ней безмятежность, и, заикаясь, едва успел объявить:

– Ле… Леди Риблсдэйл!

Но гроза уже ворвалась в гостиную. Мэри мгновенно вскочила на ноги, а Лиза отошла от освещенного чайного стола в тень ширмы.

– Прошу вас выйти! – распорядилась Мэри. – Кто вам разрешал врываться ко мне? И почему вы, Тимоти, позволили леди войти без разрешения?

– Ничего не мог поделать. Не решился применить силу к даме.

– Да не устраивайте комедий, Мэри Уинфельд! – воскликнула леди Ава. – Я на минутку и покажу вам кое-что, что вас заинтересует.

– Только на минутку!

– Смотрите…

Под мышкой леди Ава держала папку среднего размера, она раскрыла ее и достала плотный лист бумаги, который сунула художнице под нос.

Мэри, прекрасно знавшей историю живописи, не составило труда узнать малоприятную Марию де Медичи, королеву Франции в коронационном наряде. Женщина была уродлива, зато очень пышно одета. А в короне, венчающей ее высокую прическу, сверкал удивительный бриллиант, слегка отдающий розовым цветом. Холеным пальчиком с маникюром леди Ава ткнула в картину.

– Вот портрет, о котором мне на вашем вернисаже говорил желторотый дурачок, и вот тот бриллиант, который он называл «Прекрасный Санси»!

– Полагаю, не он один. А теперь объясните, с какой стати вы принесли этот портрет мне?

– Кому же еще? Я хочу, чтобы вы написали мой портрет с этим бриллиантом в волосах!

– Не может быть и речи!

– Почему, скажите на милость!

– Потому что у меня нет ни желания, ни времени. И еще потому, что никому это не будет интересно.

– Неправда! Это заинтересует похитителя из замка Хивер. Как только дорогой Морозини поймет, что я настоящая владелица этого бриллианта, он поверит, что я хочу к нему пару, а значит, мне не подходит никакой другой, кроме «Большого Санси». Он пообещал достать мне камень, который может составить конкуренцию бриллианту Нэнси, и был прав, когда решил заполучить его оригинал. А теперь, когда я узнала, что есть два «Санси», я хочу иметь оба! Вы меня понимаете!

– Нет, не понимаю. Мне кажется, что вы окончательно лишились разума! Вам не приходит в голову, что если Морозини, которого вы так легкомысленно обвиняете в краже, арестуют, то его отправят в тюрьму, и у вас не появится вообще никакого бриллианта. Мало этого, вы отправитесь в тюрьму следом за ним!

– Я? – изумилась леди Ава. – Почему это?

– Потому что этот «Прекрасный Санси», – тут Мэри указала на репродукцию, – имеет законного владельца, – отрезала она. – Я понятия не имею, кто он. Возможно, немецкий принц королевской крови. Не знаю, где он его хранит, но как любой владелец драгоценностей – коллекционер или нет – он ревниво относится к своим сокровищам. И если вдруг я напишу портрет, о котором вы меня просите, мужчина вполне может подать на вас жалобу, обвинив в воровстве. И на меня тоже!

– Что за глупости! Раз камень у него, то…

– А вот это неизвестно. Известно другое, во всяком случае, некоторым, – тут Мэри подумала о Питере, – что после отречения Вильгельма II его сокровища рассеялись по всему миру, и отнюдь не законными путями, то есть не через аукционы… Так что «Прекрасный Санси» может оказаться, где угодно, но только не у законного владельца. Какая удача для него, если он увидит камень на вашем портрете. Тут уж вам никак нельзя будет сказать, что Альдо Морозини украл его для вас. Сколько бы ни было у него талантов, способностью быть разом повсюду он не обладает!

Непривычная к таким длинным речам, Мэри налила себе чашку чая, выпила, налила вторую и выпила ее тоже.

– А теперь не соизволите ли дать мне возможность работать? Тимоти, проводите леди Риблсдэйл и позаботьтесь, чтобы дверь была закрыта днем и ночью на цепочку вплоть до новых распоряжений!

Леди Ава покинула гостиную, и Мэри услышала тихий смех. Она подняла глаза и увидела Лизу, сидевшую на верхней ступеньке лестницы, которая вела из гостиной в мастерскую.

– Что ты там делаешь? Я думала, ты убежала к себе.

– Как видишь, не убежала. Когда к нам ворвалась эта женщина, я спряталась за ширму, а потом потихоньку поднялась сюда. Признаюсь, я бы очень жалела, не увидев вашего доблестного поединка. И если бы Альдо не был втянут в эту историю, я бы смеялась от души.

– Неужели? Согласись, леди Ава – настоящий крысиный яд!

– Совершенно с вами согласен, – раздался веселый голос Питера Уолси, и на ступеньке, на которой сидела Лиза, появилась его нога в полосатых брюках, серых замшевых гетрах и безукоризненно начищенном ботинке.

– Вы-то здесь откуда? – возмущенно осведомилась Лиза, отодвигаясь, чтобы дать возможность молодому человеку поставить вторую ногу.

– И я хотела бы это знать, – присоединилась к подруге изумленная Мэри. – Как вы вошли в мастерскую?

– Через крышу соседнего дома, а туда очень легко забраться по лестнице, которая помогает поддерживать в приличном состоянии исторический монумент, статую Томаса Мора. Эта лестница удачно скрыта под плющом.

– Лестница не объясняет вашего появления в мастерской, – настойчиво повторила Лиза, которую молодой человек откровенно раздражал.

Питер снисходительно посмотрел на нее, улыбнулся и удобно уселся рядом на ступеньку, покрытую зеленым ковром.

– Я хотел проверить одну мысль, которая мелькнула у меня в голове, как только я услышал о краже портрета, дорогая Мэри. По вашим словам, портрет был совсем невелик, но сам он исчезнуть не мог. А чтобы помочь ему, вору понадобилась бы лазейка в крыше. И он проделал ее, а потом заделал, но не настолько аккуратно, чтобы этого не обнаружил гениальный следователь Финч.

– Он что, тоже наверху? – спросила Мэри.

– Уже нет. Финч нашел лазейку, а я в нее влез. Дорогая Мэри, нет никаких сомнений в моей правоте: в крыше вскрыли одно из окон, которые так красиво освещают вашу мастерскую. Окно небольшое, и влез в него кто-то тоненький и маленький и утащил небольшую картину. За вашего великолепного лорда Гордона можете быть совершенно спокойны – портрет слишком большой, чтобы пролезть. Потом стекло аккуратно вставили, замазали и спустились по плющу, обвивающему бедняжку Томаса Мора.

– Но портрет находился не в мастерской!

– Когда-то он был тут, ведь вы же его писали! Значит, было известно, что он существует. Когда имеешь возможность гулять по крыше и заглядывать в окна, не трудно наблюдать за тем, что происходит внизу. Особенно в мастерской такой увлеченной своим делом художницы, как вы.

– Это я могу понять, но портрет украли из моей спальни!

– Вы уверены? Когда вы положили его в чемоданчик?

– Довольно давно. Я упаковала его… недели три тому назад.

– Упаковали и сразу унесли из мастерской?

– Нет. Я не торопилась: собиралась расстаться с ним в будущем месяце. А забрала я его вниз, только когда Мина сообщила, что приезжает.

– Значит, кража готовилась тщательно и, скорее всего, заранее. У вора было достаточно времени, чтобы хорошенько изучить все здесь, но вот как ему удалось стать настолько похожим на Альдо, чтобы…

– Он обманул человека, который в глаза не видел оригинала, воспользовавшись отсутствием леди Нэнси. Не думаю, что это было так уж трудно.

– Сложно будет вернуть портрет обратно, – с горечью констатировала Лиза. – Все равно что искать иголку в стоге сена.

Питер достал из кармана портсигар – золотой с гербом – и предложил сигарету соседке по ступеньке. Лиза закурила.

– Вы смотрели спектакль «Доктор Джекил и мистер Хайд»? Потом был даже такой фильм.

– Я редко хожу в театр, а в кино еще реже.

– Там очень достойный человек превращается в настоящее чудовище, а чудовище – в порядочного человека. Финч когда-то служил в полиции, он прекрасно знает мир мошенников, так что ему этим и заниматься.

– Лучше всего, если бы… банкир Кледерман нашелся, – вздохнула Лиза. – Но он уехал куда-то к черту на рога.

Питер Уолси подарил Лизе широкую, похожую на полумесяц улыбку.

– Банкиры слишком заметные фигуры, чтобы исчезать бесследно. Послы и консулы к их услугам, они следят за их перемещениями. По крайней мере, должны.

– С таким состоянием, как у господина Кледермана, можно позволить себе делать почти все, что захочется, – вмешалась в разговор Мэри. – Только представьте, Питер, у банкира есть собственный самолет.

– Пока еще ни один человек не пересек Атлантический океан на самолете, – строго объявил Безупречный Питер Уолси. – И я думаю, наш банкир поступил как все простые смертные: взял билет на пароход. Вы так не думаете… княгиня? – прибавил он, наклонившись к Лизе.

(обратно)

4. К вопросу о кино

Никогда еще Мари-Анжелин так не зябла. Мало холода, еще и снег! Вернувшись из церкви святого Августина после ранней утренней мессы, она сразу побежала на кухню, чтобы выпить чашечку горячего кофе, а уж потом идти к маркизе в спальню и пересказывать новости.

Согреваясь своим «горячительным», Мари-Анжелин просматривала английские газеты. С тех пор как с Альдо случилась беда, она неукоснительно покупала их каждое утро в киоске возле церкви.

Внезапно она поперхнулась, поставила чашку, выпила глоток воды и, не кончив с кофе, подхватила под мышку одну из газет и ринулась вон из кухни. По лестнице она мчалась через две ступеньки, задыхаясь, но не переводя дыхания. В конце концов она добежала до просторной спальни маркизы, где Луиза, пожилая горничная, только что опустила поднос с завтраком на кровать госпожи де Соммьер.

– Доброе утро, План-Крепен! – поприветствовала компаньонку маркиза. – С чего это вдруг вы не завтракаете вместе со мной? Вы вернулись минут пятнадцать тому назад, я слышала. Уж очень громко хлопнула дверь.

– Прошу прощения, но я так промерзла, что пошла на кухню выпить чего-нибудь горячего. И пока наслаждалась кофе, прочитала эту статью!

Она ткнула пальцем в фотографию, которая располагалась над двумя колонками текста, рассказывающими о вернисаже в Королевской академии художеств, посвященном великой портретистке Мэри Уинфельд. На фотографии художница с улыбкой на лице беседовала с ее величеством королевой Елизаветой[501].

– Да, это событие, – согласилась маркиза. – Я думаю, что Мэри действительно лучшая портретистка нашего поколения.

– Разумеется, нам это известно, – отрезала План-Крепен, чья воспитанность не устояла перед наплывом эмоций. – Меня гораздо больше заинтересовала молодая женщина, которая стоит в тени на втором плане немного позади Мэри.

Госпожа де Соммьер всегда ложилась спать без лорнета, она принялась искать очки, нащупала их на тумбочке, оседлала ими переносицу, пригляделась, сдвинула брови, сняла очки, расправила брови. Снова надела очки, посмотрела и наконец объявила:

– Можно подумать, что это Лиза.

– И думать нечего. Она и есть! Руку дам на отсечение!

– Не отдавайте, не надо. А как вы думаете, что она там делает? Альдо ни слова не сказал, что она в Англии.

– Уверена, потому что он знать об этом не знает, – вставила Мари-Анжелин.

– При других обстоятельствах в ее поездке не было бы ничего удивительного, – продолжала маркиза. – Мэри – лучшая подруга Лизы, и почему бы ей не поехать к ней и не поздравить ее, тем более что портрет ее кисти, который вот уже год украшает кабинет Альдо, настоящее чудо? Но зачем было ехать в Англию сейчас? Мне кажется, это не самое подходящее место для княгини Морозини!

– Но на фотографии она вовсе не княгиня Морозини, – улыбнулась Мари-Анжелин. – Лиза скорее напоминает исчезнувшую Мину ван Зельден, правда, более элегантную. Оригинал выглядел бы слишком экзотически и привлек к себе слишком много внимания. Да и Мэри не порадовала бы такая карикатура рядом.

– Неужели вы думаете, План-Крепен, что Альдо ничего не знает?

– Лично я удивилась бы, если бы знал. Англия сейчас опасна для семьи Морозини. Я уверена, он запретил бы жене туда ехать.

– Альдо запретил Лизе? Это что-то новенькое. Но я согласна: Лиза отправилась на туманный Альбион без его благословения. По собственному своему пожеланию. В общем-то, я могу позвонить в Рудольфкрон и, если она вдруг не подойдет к телефону, попросить слуг, чтобы она перезвонила.

– Уловка, шитая белыми нитками. Лиза не привыкла, что мы ей звоним.

– А если связаться с Ги Бюто?

– Он не проронит ни слова.

Воцарилось молчание. Обе женщины погрузились в размышление. Любовь к приключениям заговорила в сердце Мари-Анжелин, и она предложила первой:

– А что, если нам поехать в Англию?

– Кому? Нам с вами? И что мы будем там делать, скажите на милость?

– Пока не знаю, но мой мизинчик подсказывает, что мы может оказаться полезными.

– Ваш мизинчик не святое Писание, пусть подсказывает, что пожелает. Не думаю, что именно сейчас мы должны разбежаться в разные стороны. Тем более что мы понятия не имеем, где находятся Альдо и Адальбер.

Дело в том, что три дня тому назад Ланглуа вернул свободу двум своим подопечным. Они изнывали от бездействия, нервничали день ото дня все больше, и комиссар сдался. Он был доволен, что Альдо в Париже, что он вне досягаемости для венецианской полиции, где с некоторых пор стало много убежденных фашистов! Но вместе с тем Ланглуа прекрасно понимал, что и Альдо, и Адальбер – люди действия, что им необходима возможность бороться и защищаться своими силами. Дамы из особняка на улице Альфреда де Виньи были озабочены душевным состоянием молодых людей не меньшекомиссара и думали примерно то же, что и он.

Словом, Ланглуа вызвал «мальчиков» к себе и задал им один-единственный вопрос:

– Если я предоставлю вам свободу передвижения, что вы станете делать?

Оба в голос ответили:

– Поедем в Англию! Разбираться с этой историей на месте!

– Прямиком в львиную пасть, так, что ли?

– Совсем не обязательно, – отозвался Адальбер. – Все зависит от того, как взяться за дело.

– И как же вы собираетесь за него браться?

– Я не могу сидеть и ждать, когда появится мой тесть. К тому же он человек немолодой и подвергается большим опасностям. Я считаю, что нужно вернуться к началу этой истории: я отправился в Англию по приглашению лорда Эллертона. Приехав к нему, я узнал, что он не только не приглашал меня, но и исчез. Значит, первым делом необходимо узнать, что приключилось с лордом Эллертоном.

– Логично. И что же вы предпримите?

– Вы сами предложили нам воскресить Мишеля Морльера и Люсьена Ломбара, двух прытких журналистов, которые суют повсюду свои носы и уже успели оказать нам кое-какие услуги, – заговорил Адальбер. – Мы оба свободно говорим по-английски, при необходимости с бельгийским или американским акцентом.

– На вашем месте я поработала бы над внешним видом, – подала голос План-Крепен. – Удостоверение журналиста не меняет его.

– Я тоже подумал об этом, – одобрил совет Мари-Анжелин Ланглуа. – И пошел даже дальше, подумал о стилизации. Какого времени замок лорда Эллертона?

– Эпоха Тюдоров, – ответил Альдо. – Именно поэтому лорд увлекся драгоценностями того времени. Он собрал замечательную коллекцию, и она стоила путешествия даже с начинающимся бронхитом. К тому же лорд такой очаровательный господин! Он бы вам понравился, тетя Амели!

– У меня никогда не было пристрастия к старичкам, – отозвалась маркиза. – Я всегда предпочитала тип…

– Морозини? – поддел ее Ланглуа. – Вот тут-то и скрывается главная закавыка. Где-то уже прогуливается его двойник, и что же? Мы создадим еще одного? Нет, вам нужно менять внешность, господа! Причем обоим!

– И что же вы предлагаете?

– Я предлагаю следующее. Профессия журналиста, международного и местного, стала в наши времена опасной, поэтому вам нужно заняться кино: вы ищите материал и натуру для съемок фильма, действие которого происходит в эпоху Тюдоров.

– Какой мы национальности? – осведомился Альдо.

– Почему бы не американцы? Они охотно ездят в Европу и любят снимать костюмированные исторические фильмы. Прибавлю для полноты картины, что, по вашим словам, Альдо, замок Хивер, где росла Анна Болейн, совсем недалеко от замка лорда Эллертона.

– Так оно и есть. Строгий, без особенных затей дом. Семья была совсем небогатой.

– Идея мне кажется замечательной, – улыбнулась маркиза. – Одна беда, на свете существуют удостоверения личности.

– Это для нас не проблема, – уверил ее главный полицейский. – Внешний вид – другое дело. Но не волнуйтесь, сегодня вечером я приведу к вам настоящего артиста, мастера своего дела.

– Неужели под вашим началом служат и актеры?

Комиссар легко улыбнулся, что бывало с ним крайне редко, и стал еще обаятельнее.

– Уверен, вы будете удивлены, – пообещал он с лукавой усмешкой.

Вечером Ланглуа пришел в сопровождении полного мужчины небольшого роста с приятной улыбкой на лице, которая, похоже, никогда с него не сходила. Судя по поклону, с каким он склонился к руке маркизы, и по его приветствию План-Крепен, он был отменно воспитан. Комиссар представил своего спутника как Альбера Дюваля, но вполне возможно, его настоящее имя было другим. Он пришел с небольшим чемоданчиком и, внимательно осмотрев «подопытных кроликов», как обозвала Альдо и Адальбера План-Крепен, сделал выбор.

– Начнем с вас, – обратился он с улыбкой к Адальберу, – с вами проще.

Мужчина скорчил не слишком довольную мину, но обошелся без комментариев. Мастер трудился довольно долго. В результате светлые волосы Адальбера сделались ярко-рыжими, а вокруг рта и на щеках закурчавилась премилая бородка.

С Альдо мастер работал совсем по-другому, и даже не так долго. Он сделал несколько проб, и вот уже красавец Альдо состарился на добрый десяток лет. С помощью умело расположенных гуттаперчевых[502] накладок у него на лице появились морщины, желтая пленка покрыла чудесные белоснежные зубы, щеки стали выглядеть плохо выбритыми, а едва седеющие виски показались откровенно белыми.

Фигура и стать оставались проблемой. Альдо был высокого роста и прекрасно сложен, он одевался в Лондоне и носил – с очаровательной небрежностью – только идеально сшитые костюмы. Дюваль попросил его снять пиджак и жилет, посмотрел на его тонкую талию, узкие бедра и распорядился:

– Извольте снять брюки!

И улыбнулся еще шире, как бы смягчая необычную просьбу.

Обе женщины мгновенно покинули гостиную. Альдо повиновался. Дюваль вытащил из чемоданчика кусок ткани и с необычайной ловкостью задрапировал тело Альдо. В одно мгновение мужчина превратился из изысканного денди в мешковатого неуклюжего старика. Рот у Адальбера разъехался до ушей, когда он посмотрел на друга.

– Будешь смеяться, получишь в нос, – энергично объявил старик Альдо, разглядывая себя в одном из зеркал, висевших в гостиной. – Встреть меня сейчас Лиза, немедленно потребовала бы развода.

– Во-первых, встреча с ней тебе не грозит, во-вторых, она бы тебя не узнала, а в-третьих, я наконец-то красивее тебя!

– Сказать красивее – значит ничего не сказать, – подхватил весело Ланглуа, откровенно забавляясь переменами. – Но и вам придется сменить костюм, вы чересчур элегантны. Я запишу размеры, вам найдут то, что надо, и уже завтра вы будете при параде. Думаю, вам не придется менять весь ваш гардероб. Киношники во время пробного тура одеваются просто и практично. Примерно так же, как журналисты, так что новая одежда вас не слишком обременит. Может быть, мы позовем обратно дам, пусть и они на вас полюбуются?

– Похоже, вы меня очень не любите, комиссар! – проворчал Альдо.

– Напротив, Морозини, и предлагаю вам пари: спорим, что План-Крепен расхохочется, а маркиза будет горевать, увидев вас в таком виде.

– Не буду спорить, это и так ясно.

Но вышло все наоборот. Маркиза от души расхохоталась, а Мари-Анжелин едва не расплакалась.

– Что с вами, План-Крепен? – удивилась маркиза. – Работа просто великолепная! Альдо неузнаваем!

– Мы хотим сказать, что это совсем не Альдо, а какой-то ужас!

– Почему ужас? В таком виде он спокойно может разгуливать по Англии. А вы хотели бы, чтобы нашего прекрасного Альдо узнал первый шпик[503] и сдал полиции?

– Нет! Но все же есть границы! Я не уверена, что узнаю его в случае…

– В случае чего? – грозно осведомился Ланглуа. – Может, и вам пришла в голову идея пересечь Ла-Манш?

– Почему бы и нет? – Мари-Анжелин вздернула подбородок. – Мы очень любим Лондон, у нас там немало друзей. Кстати, английские газеты восхваляют нашу хорошую знакомую Мэри Уинфельд и ее новую работу. Мы были бы рады повидаться с ней и полюбоваться ее портретами.

Госпожа де Соммьер не проронила ни слова. В ответ на вопросительный взгляд полицейского она только улыбнулась и смиренно подняла и опустила плечи.

– Понятно! Я достаточно хорошо вас знаю, чтобы пытаться отговорить. Но выслушайте меня внимательно! Если вам так хочется, поезжайте, но ваш маршрут будет продиктован мной. Я тоже неплохо знаю Лондон.

– И каким же он будет?

– От Королевской академии художеств до отеля «Ритц» путь совсем недолог, он и будет вашим маршрутом. И это на короткое время!

– А если Мэри пригласит нас в гости? Она живет в Челси.

– Если откровенно, – вмешался в разговор Альдо, – я бы предпочел видеть вас в Париже. Вы наш главный штаб, и…

– Тра-та-та! Кому нужен главный штаб, если войска отправились за границу? Закажите нам номер в «Ритце», План-Крепен! Обещаю, что долго мы там не пробудем, – заверила госпожа де Соммьер, посмотрев на Ланглуа. – Господин Дюваль, скажите главное: ваш грим легко возобновить? Или «мальчики» обречены ходить грязными и немытыми все время своего путешествия?

Дюваль не замедлил с ответом.

– Никаких трудностей с гримом. Мгновенно смывается, мгновенно наносится. Вот у этого господина, – он указал на Адальбера, – будут несущественные сложности. Ему придется снова перекрашиваться, чтобы вернуться к своему натуральному цвету, но мы займемся этим после возвращения. Непросто, конечно, поддерживать трехдневную щетину, – прибавил он, посмотрев в сторону Альдо, – но я дам вам специальную бритву. А теперь верну вам обычный вид. Или почти обычный!

И Альдо с великим облегчением выплюнул тампоны и освободился от всех накладок. Не прошло и нескольких минут, как он снова стал самим собой. А вот Адальбер остался рыжим. Он подошел к зеркалу и стал внимательно себя разглядывать.

– У меня всегда была белая кожа, так что рыжина мне идет, – объявил он. – Интересно, что скажет Теобальд.

– Умоет тебя как следует, а потом смирится, – засмеялся Альдо, усиленно двигая челюстями, чтобы избавиться от неприятного ощущения после тампонов. – Тебе не придется брать его с собой. У американского киношника не может быть слуги.

– Завтра вам доставят подходящие костюмы, – уверил друзей Дюваль. – Вниз вы будете надевать широкий пояс, – обратился он к Морозини. – Он придаст телу толщины, и снимать его будет легко, не то что кусок материи, которым я вас обмотал.

– Могу я задать вам вопрос? – обратилась к Дювалю маркиза. – Каким образом можно добиться сходства с каким-нибудь человеком? Стать его двойником?

– В театре и в кино с помощью грима и освещения, мимики, игры, наконец, а вот в жизни… это гораздо труднее. Я бы даже сказал, невозможно. Я, например, не могу себе представить, чтобы кто-то воспроизвел внешность вот этого господина, – он указал на Альдо. – Я уж не говорю о взгляде, мимике. Да, кстати, я забыл, что вам нужно надевать очки. Вы носите очки?

– У меня легкая близорукость, но она не причиняет мне хлопот. К тому же профессия требует, чтобы я всегда брал с собой сильную лупу, и я ношу ее, так что…

– Да, захватите с собой лупу, она может пригодиться. Остается цвет глаз.

– Альдо забыл вам сказать, – вмешалась госпожа де Соммьер, – что его голубые глаза становятся зелеными, когда он впадает в гнев.

– Мы сделаем дымчатые стекла. А что у вас с глазами, месье? – обратился Дюваль к Адальберу.

– Они более чем в порядке. Сохраняют безмятежную синеву, даже если я киплю от ярости.

– Наденьте на него пенсне, чтобы он не выглядел таким красавчиком, – посоветовала План-Крепен. – Да Адальбер оторваться не может от зеркала! Смотрит не налюбуется!

Дюваль собрался уходить, дал перед этим еще несколько полезных советов и пообещал, что завтра принесет все необходимое.

Когда он ушел, маркиза, которую очень заинтересовал процесс преображения, задала вопрос Ланглуа:

– Откуда он у вас? Где вы его взяли?

– Вы слишком много хотите знать, дорогая маркиза! Вам, наверное, кажется, что, столкнувшись с этой малоприятной историей, я совершаю сверхусилия? Ничего подобного. Специфика моей работы требует, чтобы я был готов к самым невероятным неожиданностям, и я к ним готов. Отсюда у меня под рукой и господин Дюваль.

– Должно быть, он такой же Дюваль, как я Ротшильд, – заметил Адальбер.

– Я никогда не сумею вас отблагодарить за все, что вы для меня делаете, – проговорил Альдо, стараясь не показать, насколько глубоко он растроган. – Вы настоящий друг.

– Дружба тут ни при чем. Я делаю свое дело и ничего больше. Нужно быть полным идиотом, чтобы вообразить, что известный князь Морозини заделался вором, чтобы порадовать свихнувшуюся старушку-богатейку, которая в состоянии купить себе любой бриллиант на аукционе в Европе или Америке.

Не прошло и двух дней, как господа Жос Бонд и Омер Вальтер, представители крупной американской кинокомпании, покинули гостиницу «Лютеция», где они ночевали, – преображение было совершено в квартире господина Дюваля и никто при нем не присутствовал! – и, сев за руль величественного «Паккарда», который свидетельствовал о немалых средствах, отправились в сторону Кале, чтобы оттуда отплыть в Дувр.

В Лондоне Альдо обычно останавливался в «Ритце», а Адальбер до того, как приобрел особняк в Челси, предпочитал «Савой», но теперь они заказали себе номера в отеле «Дорчестер».

Погода стояла скверная, но путешествие, ничуть не похожее на привычные им приключения, веселило друзей. Больше всего их смешила изменившаяся внешность.

– Никогда бы не подумал, что ты можешь быть таким уродом, – в сотый раз повторил Адальбер, взглянув на Альдо.

– Ну, так пользуйся своей красотой, – буркнул тот в ответ.

Ребяческое удовольствие Адальбера невольно навело Альдо на забавную мысль. Один бог знает, чем так понравилась огненная шевелюра его другу. Может, он и дальше будет краситься? Адальбер тотчас понял, о чем думает побратим.

– Не беспокойся, – сказал он, открывая бардачок, чтобы достать очередную пачку сигарет. – Ты же не думаешь, что я могу появиться в таком виде в Каирском музее? Добрейшего профессора Лоре хватит апоплексический удар. И скажи-ка мне лучше, как ты себя чувствуешь?

– Удобно. Думаю, летом было бы хуже, но сейчас, слава богу, холодно. Масонский пояс греет живот и спину, а дурацкая ирландская каскетка с необъятным козырьком не только держит лицо в тени, но и спасает от дождя. Почему ты не купил себе такую?

– Чтобы мы не выглядели близнецами! Ты же знаешь мою тайную страсть к баскским беретам, и уверяю тебя, что мой головной убор не уступает по ширине твоей каскетке. Остается надеяться, что Ла-Манш не будет слишком свирепствовать.

Маркиза де Соммьер и Мари-Анжелин не без грусти смотрели, как их «мальчики» в своем обычном виде уселись в машину Ланглуа.

– Мы надеемся, что эта история не затянется, – вздохнула План-Крепен, машинально складывая изящный фуляр фирмы «Гермес», забытый Альдо на кресле.

– Что с вами, милая моя? – удивилась маркиза. – Кто больше всех на свете любит приключения? Это будет не хуже и не лучше других!

– Неужели мы нисколько не волнуемся за них? Ведь на карту поставлена свобода, честь и жизнь Альдо!

– Только не говорите о жизни! В убийстве же его никто не обвиняет. А ведь бывало и такое! Вспомните дело с жемчужиной. И потом не забывайте, что через два дня мы с вами будем в Англии. Мне очень любопытно, узнает ли Лиза своего мужа, если они вдруг встретятся лицом к лицу?! Ну же, План-Крепен, встряхнитесь! Мне кажется, что у наших друзей англичан найдется для вас серьезное занятие. Так что закажите гостиницу и собирайте багаж.

– На сколько дней мы едем? Ланглуа рекомендовал на два или три.

– Ну, нет! Он нас прекрасно знает! На две-три недели. Но с собой ничего не берите. В случае необходимости мы докупим то, чего будет не хватать.

Мари-Анжелин отправилась в вестибюль, где в доме маркизы стоял телефонный аппарат. Она шла по анфиладе комнат с неловкой улыбкой, представляя себе встречу Альдо со своей женой. Если Лиза его не узнает, он пройдет главную проверку. Значит, его не узнает никто. Кроме разве что еще одной дамы, но Мари-Анжелин не сомневалась: Полина Белмон в Нью-Йорке и никогда больше не появится в Европе.

Добравшись до Лондона после весьма щадящего переезда через Ла-Манш, чего трудно было ожидать от такой суровой погоды, Адальбер остановил машину перед внушительным фасадом гостиницы «Дорчестер» и почувствовал, что сердце его слегка сжалось. Куда больше ему хотелось оказаться в милом особнячке, который он купил в Челси и где до сих пор жили печальные и волнующие воспоминания. Ужасные, если вдуматься. Если бы не План-Крепен, он совершил бы невероятную глупость. Но все, слава богу, осталось позади, и Адальбер вернулся к своей спокойной налаженной жизни. Ему бы хотелось вновь почувствовать себя так же хорошо и в лондонском доме, где жил когда-то поэт и художник Данте Габриэль Росетти. Но представить себе уютное гнездо без Теобальда и его стряпни? Нет, это невозможно! Как невозможно было взять с собой в эту поездку Теобальда. Равносильно подписанию приговора. И все-таки для него благо – это родной дом, а в любом роскошном дворце ему будет неуютно.

Альдо мысленно следовал за другом, прекрасно понимая, о чем он думает, хотя, поглядывая на него искоса, и не узнавал в этом бородаче знакомый профиль. Наконец знаменитый эксперт решился и произнес:

– Я знаю, как ты привязан к Челси, но на этот раз мы в Лондоне проездом. Как только покончим с этой историей, ты непременно вернешься к себе в особнячок. Мы даже можем отпраздновать возвращение проклятого «Санси», когда он водворится на место.

– Если водворится. Кстати, на этот счет у меня появилась одна мысль. Что, если это все она провернула?

– Кто она?

– Ава.

– Ава? Не выдумывай! Ты случайно принял ее за Эйнштейна!

– При чем тут Эйнштейн? Все-таки послушай! Вообрази, что она разыскала типа, который очень похож на тебя. Ава достаточно хорошо тебя знает, чтобы устранить отличия. К тому же она из семьи Асторов и знает замок Хивер как свои пять пальцев. Леди организует похищение и мчится в Венецию, чтобы «получить от тебя обещанное». Она очень хочет заплатить, обвиняя тебя таким образом в похищении и навсегда утаивая бриллиант.

– Тебе бы детективы писать в свободное от работы время! Леди Ава хитра, но не до такой степени, а главное, у нее мозгов маловато.

– С этим я согласен. Ну, так что мы будем делать в ближайшее время? Отправимся в замок Хивер?

– Нет, в Ливингстон-Манор, он в двадцати километрах от Хивера. Сначала нужно узнать, что случилось с лордом Эллертоном. Его исчезновение нонсенс, такое не в его характере. Он само благородство, гостеприимство, любезность, в самом лучшем смысле этих слов. В любом случае, лорд не захлопнет двери перед носом у гостя. Особенно…

– Гостя твоего положения.

– Дурачок! О каком положении ты говоришь? Я сам себя не могу узнать, но не в этом дело! Я не уеду из Англии, пока не узнаю, что случилось с Эллертоном. У меня не выходит из головы, что две эти истории связаны между собой.

– Возможно, ты прав. Что ж, поедем навестим прекрасный замок!

Англичане довольно легкомысленно относятся к названиям своих владений, в них нет большой точности. Например, если Бодиам или Лидс вполне справедливо заслуживают статус замков, вздымая вверх свои старинные, окруженные рвами башни, то Петуорт скорее похож на помещичий дом, и Хивер, если и замок, то маленький. Что же касается Ливингстон-Манора, то, похоже, его срисовали прямо с лондонского Тауэра, настолько он был величественен. Возможно, немного пониже, но уж точно раза в два шире.

– Эта махина и есть стиль Тюдоров? – осведомился Адальбер, остановив машину в нескольких метрах от подвесного моста. – Я бы сказал, что этот замок Плантагенетов[504].

– Это только фасад, но если нам позволят войти, ты залюбуешься лоджиями – это чистый Генрих VIII! Я уж не говорю о партерах, которые так любили его супруги. Надеюсь, лорд Эллертон вернулся домой и выслушает наши… бесчестные россказни! Потому что иначе никак не назовешь разговоры о несуществующем фильме. И еще надеюсь, что он меня не узнает. А мы ведь с ним старые друзья!

Возле ворот с железными накладками висел солидный колокол. Адальбер энергично толкнул его, и он откликнулся грубым церковным гудением. Возле ворот очень скоро открылось узкое готическое окошечко. Из него выглянул дворецкий, человек, явно скроенный по выкройке пещерного человека и мало подходящий для средневекового обрамления.

– Господа желают?..

Морозини нередко встречался с Седвиком, так что тому не составляло труда узнать его, тем приятнее было Альдо отметить, что безразличный взгляд дворецкого ничуть не оживился при виде гостя. Альдо протянул две визитные карточки и с хорошим американским акцентом представился:

– Меня зовут Жос Бонд из кинокомпании «Метро-Голдвин-Майер». Моего коллегу – Омер Вальтер. Мы хотели бы встретиться с лордом Эллертоном…

– Его нет.

– До сих пор?! – произнес не без высокомерия незнакомый голос. – Что за мания у старика? Куда мог деваться этот крокодил?

Фальшивые киношники одновременно обернулись и получили возможность созерцать Безупречного Питера Уолси во всей красе. Позади него сверкал металлом внушительный «Бентли», напоминавший ухоженностью автомобиль тети Амели, и в нем прямой, как палка, за рулем сидел Финч. Его милость изволил сменить элегантный городской наряд на костюм для гольфа из твида, изюминкой которого стал надетый под безупречного покроя куртку полосатый, очевидно, в цветах клуба, свитер. Левой рукой в перчатке молодой человек держал монокль.

Он улыбнулся широчайшей улыбкой и назвал свое имя, прибавив, что счастлив встретить людей такой творческой профессии. Потом снова повернулся к Седвику, который равнодушно наблюдал за обменом светскими любезностями:

– Ну, так скажи, дружок, где твой хозяин?

Внимательный наблюдатель мог заметить, что тон дворецкого изменился. Слуга не мог себе позволить говорить с сыном герцога как с заурядным посетителем.

– Ничего не могу вам сказать. К сожалению, лорд Эллертон, уезжая, не поставил меня в известность.

– И сколько дней его нет?

– Неделю. И пока еще мы не получили никаких известий о его возвращении.

– Почему он решился уехать?

– Милорд получил письмо, прочитал его, положил в карман и распорядился собрать чемодан, сказав, что уезжает на два-три дня. Потом он приказал шоферу отвезти его на вокзал и пропал.

– Не сказав ни слова, куда едет?

– Ни слова.

– И с тех пор никто его не спрашивал?

– Спрашивал. В тот самый вечер к нам с визитом пожаловал князь Морозини из Венеции. Говорил, что ему назначена встреча с лордом. Я ему объяснил, как все обстоит на деле, и он, само собой, очень огорчился. Думаю, рассчитывал погостить два или три дня, как обычно…

– И что же?

– Милорда не было дома, и князь уехал.

– Если князь в дружбе с лордом Эллертоном, почему же вы не оказали ему гостеприимства? Не пригласили хотя бы переночевать. Погода была ужасная, если память мне не изменяет.

– Не имел таких распоряжений. Хотя князь и говорил, будто его пригласили…

«Будто» показалось Морозини очень обидным, и он чуть было не возмутился, но Уолси успел сделать это вместо него:

– Что значит ваше «будто его пригласили»? Князь и лорд Эллертон дружны, у них общая страсть – старинные украшения, знаменитые и не очень. Зная репутацию князя…

– Князь! Да как же! С соизволения вашей милости, позволю себе высказать, что лично я по этому поводу думаю: срочный отъезд лорда Эллертона был вызван именно нежеланием лорда видеться с этим князем! Получается, письмо его о чем-то предупредило. Лорд не хочет, а я буду его привечать: располагайтесь, мол, у нас в доме! И дальнейшие события показали, что я был прав!

– Объясните, что вы имеете в виду.

– Плохую погоду, конечно. Вместо того чтобы спуститься в деревню и переждать ее на постоялом дворе, о котором известно только хорошее, князь этот отправился в Хивер за двадцать километров отсюда, потому что, видите ли, его тесть в друзьях с лордом Астором. Там-то его приняли… И он уехал, прихватив главную семейную драгоценность – знаменитый бриллиант! А пусти я его к нам, он бы исчез с доброй частью нашей коллекции, если не всю бы ее прибрал!

Адальбер вовремя и незаметно, но весьма ощутимо ткнул Альдо в бок острым локтем, предвидя, что реакция князя может быть очень бурной. Услышать столь оскорбительное предположение из уст слуги, который всегда вел себя корректно, да еще и при англичанине, было для Альдо невыносимо! Нестерпимо! Это слово подходило даже точнее. Уолси, похоже, был с князем солидарен и не одобрил рассуждений дворецкого.

– Если бы я пожелал узнать ваше мнение, Седвик, спросил бы. Но вы говорите глупости. Если лорд Эллертон все еще путешествует, то мне здесь больше делать нечего. Вам тоже, я полагаю, господа?

– Мы приехали узнать, не согласится ли владелец этого прекрасного замка дать нам возможность снять несколько сцен для фильма о женах короля Генриха VIII. Компания «Метро-Голдвин-Майер» решила осуществить такой проект, – сообщил Адальбер. – Но мы пока не торопимся. Приедем позже, ничего страшного. Хозяин рано или поздно вернется, так ведь? – Мужчина повернулся к Безупречному Питеру. – Мы попросили бы вас сказать вашему шоферу, чтобы он подался немного назад…

– Да, разумеется! В любом случае, мы тоже уезжаем. Финч! Дайте проехать этим господам! Вы сказали, что собираетесь снимать фильм о женах Генриха VIII? С американским размахом это будет что-то потрясающее! Но в округе есть и другие замки…

Безупречный Питер сыпал словами, небрежно вертя монокль, и в конце концов уронил его. Живо наклонился, поднял, вытер носовым платком и со страшной гримасой вставил в глаз. Противное выражение лица тут же сменилось приятнейшей улыбкой. Адальбер достал из кармана листок бумаги.

– Вижу! Вижу! Вам дали целый список. Но если бы мне было позволено сыпать советами, я бы предложил замок Хивер, он отсюда всего в двадцати километрах и принадлежит лорду Астору, но…

– Вот этот? – Адальбер ткнул пальцем в название.

– Именно! Он для вас был бы наиболее интересен. В нем родилась одна из самых главных дам сердца короля, одна из двух, которых он отдал в руки палача. К сожалению, из этого замка на днях украли фамильный бриллиант. Кража наделала много шума, и я сомневаюсь, что вам позволят хотя бы переступить порог.

– Нас просто-напросто выставят за дверь, – пробурчал Альдо. – И наверняка внутри все занято полицейскими.

– Так оно и есть, но должен признаться, что я не из тех, кого выставляют за дверь, – возразил Безупречный Питер с веселым смешком. – Я сын герцога Картленда, так что положение обязывает. Я немного знаком с лордом Астором, мы с ним состоим в одном клубе. Если желаете, мы можем поехать туда вместе. Кстати, Седвик, – молодой человек обернулся к дворецкому, который по-прежнему смотрел из средневекового окошечка, – как только лорд Эллертон даст о себе знать, немедленно сообщите ему о моем визите и передайте, что желательно, чтобы он нашел время и показал свой замок этим господам. Возможно, мне удастся устроить вам достойную встречу с лордом Астором, – прибавил он, обратившись к «американцам». – Лорд несколько ворчлив и не слишком умен. Но, как вы, наверное, знаете, Асторы не англичане, они американцы и…

Спохватившись, что готов был допустить страшную бестактность, Безупречный Питер порозовел, как шиповник весной.

– Тысяча извинений, господа! Для меня настолько очевидно, что вы джентльмены, что я чуть было не упустил из виду: вы тоже сыны вольной Америки. Надеюсь, в знак того, что вы не держите на меня обиды, вы согласитесь разделить со мной ланч. В Хивере есть чудесная маленькая харчевня, где подают вкуснейщую пикшу с настоящим девонским соусом, слегка отдающим горечью.

Альдо чуть было не скривился. Он терпеть не мог этой рыбы, с соусом или без него, с горечью или без горечи, но тут же решил, что избавится от необходимости есть ее, сославшись на аллергию. А в общем, Безупречный Питер очень его забавлял, и князь охотно уселся рядом с ним в его великолепный «Бентли».

С громким скрипом закрылось окно у тяжелых ворот, и обе машины пустились в путь. Дорогой Адальбер старательно искал предлог, который избавит его от копченой пикши, которую он терпеть не мог, точно так же как его побратим.

Между тем Уолси, угостив Альдо парой глотков старого виски, завел светскую беседу.

– Уж не в родстве ли вы с Асторами? Семейство очень обширное и…

– Фамилию я слышал, – осторожно ответил Альдо. – Но высший свет Нью-Йорка далек от Голливуда.

– Да, конечно, но мне кажется, что Асторы есть повсюду. Никогда не видел такого разветвленного генеалогического дерева. Разумеется, не все из них пользуются известностью, и я бы сказал, что большинство ничем не примечательны. Что вполне естественно. Зато двоих или троих заслуженно помнят. Например, Джон Джейкоб Четвертый – у них не хватает фантазии на другие имена – погиб на «Титанике», и сделал это как истинный джентльмен.

– Расскажите, пожалуйста, – попросил Альдо, прекрасно знавший эту историю, однако старательно игравший взятую на себя роль.

– Мне говорили, что он доверил свою беременную жену горничной, когда с парохода эвакуировали женщин, а сам сел в кресло на палубе, закурил сигарету и стал ждать конца.

– Он не любил свою жену?

– Напротив. Он обожал ее. Она была намного моложе его, и это было их свадебное путешествие. И если кто-то заслуживал счастья, то именно Джон. После своего первого несчастливого брака.

– А его жена? Она… погибла?

– Ава? Погибла? Что вы! Она жива и даст фору любому, кто только с ней сталкивается. Красавица! Этого у нее не отнять, даже несмотря на возраст. Но что касается остального, то она настоящий кошмар!

При этих словах Альдо впервые посмотрел на Безупречного Питера Уолси с искренней симпатией.

– Значит, вы с ней знакомы?

– Слишком хорошо. Впрочем, для всех, кто с ней знаком, это слишком! Вы уже слышали, наверное, о князе Морозини, эксперте по историческим драгоценностям?

Альдо не был готов к разговору о самом себе и ограничился уклончивым ответом:

– Да, мне кажется, я слышал эту фамилию.

– Так вот, не знаю почему, но эта леди решила всерьез испортить ему жизнь.

– Как это?

– Вы давно приехали в Англию?

– Недели две.

– Вполне достаточно, чтобы быть в курсе похищения знаменитого бриллианта «Санси», который принадлежал семье Асторов. Так вот пресловутая леди Ава болтает повсюду, что князь, уж не знаю, по какой причине, обещал непременно предоставить ей этот бриллиант.

– Действительно, по какой причине? Бриллиант был выставлен на продажу?

– Что вы! Лорд Астор человек состоятельный. А если хотите представить себе это сокровище, то не поленитесь, сходите в Королевскую академию живописи. Там сейчас показывает свои работы самая лучшая английская портретистка, художница Мэри Уинфельд. Среди ее последних шедевров есть и портрет Нэнси Астор, и «Санси» сияет у нее в волосах.

– Да, конечно, художество это… И все-таки давайте вернемся к Аве Астор…

– Я же сказал вам, что она рассказывает, будто Морозини украл для нее бриллиант, но не смог с ним пока расстаться. Он ведь еще и известный коллекционер! Но мужчина бережет его для нее. Я убежден, что тут нет ни слова правды, но тем не менее полиция всего королевства разыскивает князя Морозини. Еще виски?

– Охотно.

После секунды молчания, которого требовала дегустация столь благородного напитка, Безупречный Питер вновь заговорил, и голос его звучал задумчиво:

– Во всей этой истории есть одна деталь, которую я не могу объяснить. Морозини, который, как я знаю, никогда в жизни не был в замке Хивер, ни с того ни с сего вдруг поспешил туда и даже переночевал там, на что не имеют право не только слуги, но и большая часть членов семьи.

– Если его пустили в дом из-за скверной погоды, то, возможно, мужчину трудно было отправить ночевать куда-то еще?

– Нет, все-таки это очень странно. Вот все говорят, что такое невероятное гостеприимство было оказано ему из-за богатейшего банкира Кледермана, тестя Морозини и лучшего друга лорда Астора. Но могу вас уверить, что Кледерман ни разу не был удостоен чести провести ночь в Хивере, я имею в виду, в самом замке, и это точно.

– Да не может быть!

– Поверьте. Я вам все сейчас объясню. Во всяком случае, постараюсь. Замок Хивер был построен среди лесов и полей, и если вам нужен для фильма дух Тюдоров, то там вы найдете именно то, что нужно. Однако лорд Астор все равно построил неподалеку от замка прелестную деревеньку в стиле той же эпохи. Не деревенька, а сплошное очарование, вдобавок со всеми удобствами, какие не снились Генриху VIII. Так вот там и размещают всех гостей, мужчин и женщин без малейшего исключения. Разумеется, все слуги наряжены в костюмы той эпохи. Впрочем, гостей у лорда Астора бывает совсем немного.

– Но почему так? – удивился Альдо, который ни разу не слышал от своего тестя таких подробностей.

Безупречный Питер задумчиво покрутил монокль.

– Хотите верьте, хотите нет, в замке живет привидение. Скорее всего, Анны Болейн. Лично меня это не удивляет, в королевстве в любом месте можно встретиться с привидением. Интересно, а что это там делается? – Уолси показал своим спутникам за окно.

В замок Хивер вела одна-единственная дорога, которая спускалась сначала прямо в деревню, расположившуюся на берегу моря, а потом уже поднималась к замку, приютившемуся возле большой скалы. Обычно на берегу не было ни души, разве что утром, когда рыбаки возвращались после лова. Но сейчас весь берег запрудила толпа народа.

Уолси концом трости, с которой не расставался, постучал в перегородку шоферу:

– Что за несообразности, Финч? Нет, вы только посмотрите!

И сразу вслед за призывом посмотреть шофер вышел из автомобиля, его хозяин последовал за ним. Адальбер присоединился к ним.

Не желая смущать простых людей своей важной персоной, Уолси остался стоять у автомобиля и ждал, что ему доложит Финч.

– И что же там?

– Нам придется подождать, пока дорога освободится, ваша милость. Ждут полиции. Рыбаки выловили из моря мертвеца, голого, со связанными веревкой ногами. Мужчину явно утопили.

– Местные знают погибшего?

– Кое-кому кажется, что его здесь видели, но узнать трудно, потому что внешность постарались изменить. На щеках рубцы, тело человека немолодого, а волосы и борода черные. Местный парикмахер уверяет, что они крашеные. Да и вообще, думается, на вид он не слишком привлекателен. Хотя…

– Вы хотели бы на него взглянуть? Я, признаюсь, заинтересовался.

– Волосы, которые выросли после краски, седые.

– Подумать только, какая незадача! Господа! – обратился Уолси к своим спутникам. – Мое приглашение остается в силе. Я отвезу вас в Хивер и постараюсь, чтобы вас там приняли, если вы согласны перенести обещанную мной копченую пикшу под соусом на вечер.

– Нам не хотелось бы затруднять вас, милорд, – начал Адальбер, сам не зная, чего хочет больше: избавиться от нежеланного угощения или попасть в замок с помощью высокородного молодого человека. Его колебания прекратил Альдо, больно наступив ему на ногу.

По счастью, Безупречный Питер знал толк в любезностях.

– Вы нисколько меня не затрудните! Признаюсь, что питаю большой интерес к кино, и сам очень хочу навестить Хивер. Пойдемте взглянем на улов рыбаков, потом пропустим по стаканчику и пустимся в дорогу.

– Возможно, господа предпочитают сначала пропустить по стаканчику, – предположил Финч. – Если люди занимаются кино, это совсем не значит, что у них крепкие нервы.

– В таком случае нет ничего лучше доброго старого виски, а его у нас более чем достаточно!

– Нам случалось снимать фильмы ужасов, – объявил Адальбер. – Так что с нервами все в порядке. А необычный мертвец может навести нас на оригинальный замысел для нового фильма.

– Слышу голос профессионала, – заключил Альдо. – Так в дорогу!

Толпа любопытных, сбежавшихся со всех окрестностей, охотно расступилась, позволяя проехать двум внушительным автомобилям, главным из которых был, безусловно, «Бентли», скромно украшенный герцогским гербом. Через несколько минут приезжие были уже у причала, где несколько местных полицейских охраняли лодку с трупом неизвестного. В эту минуту он лежал на виду, и, наклонившись над ним, его осматривали два человека. Один был судебно-медицинским экспертом, второй… Безупречный Питер сердито нахмурился, и Альдо услышал, как юноша пробормотал:

– А этому-то что здесь понадобилось?

И тут же громко спросил у одного из зевак, который изо всех сил тянул шею, чтобы увидеть как можно больше:

– Скажи, любезный, как давно выловили беднягу?

– Час назад, не больше.

– И Скотланд уже тут? Воистину чудеса!

– Скотланд-Ярд?! – восторженно переспросил Адальбер. – Цвет английской полиции? Вы уверены?

– Абсолютно. Сюда пожаловал сам патрон! Временный! Я надеюсь, что он недолго останется на этом месте.

Продолжая разыгрывать простодушие, Адальбер удивленно поднял брови так, что они исчезли в тени берета.

– Можно подумать, что он вам не нравится, – заметил египтолог, который теперь изображал киношника.

На секунду экстравагантный молодой человек забыл о своем образе.

– Мне он был совершенно безразличен, но он занял место лучшего сыщика нашей эпохи. Из-за полученного ранения Гордон Уоррен оказался на больничной койке и будет вынужден пролежать там еще какое-то время. Вместо него назначен его заместитель, человек упрямый, тщеславный и ограниченный, но со связями.

– Как он мог оказаться на месте преступления так быстро? Как-никак до Лондона не близко.

– Понятия не имею. Возможно, у него где-то поблизости живет родня. Говорят, он поклялся ознаменовать свое повышение громким успехом: арестовать и посадить за решетку прославленного Морозини. Таким он видит начало своей блестящей карьеры.

– Но этот Морозини… Что он ему сделал?

Безупречный Питер пожал плечами и вставил монокль в левый глаз, а потом весьма по-простонародному плюнул.

– Думаю, он и сам этого не знает. Просто князь Морозини имеет все то, чего ему не иметь никогда. Для людей такого сорта этого достаточно.

Но Альдо уже не слушал Питера. Он внимательно смотрел на высокого сухощавого мужчину с профилем хищной птицы. Единственное, чего он не рассмотрел, так это цвет его глаз, но, быть может, Адальбер видел лучше?..

Так Альдо Морозини впервые встретился с Адамом Митчелом.

(обратно)

5. Привидения замка Хивер

С первой минуты стало ясно, что Безупречный Питер и Адам Митчел говорят на разных языках. Когда юноша сообщил, что он сын герцога Картленда, новый патрон полиции и бровью не повел, словно имел дело с сыном местного рыбака, и без всяких околичностей заявил:

– Нечего вам здесь делать! Шагом марш отсюда. Тут распоряжаюсь я, суперинтендант полиции Митчел, а вы, будь хоть сын короля, услышали бы то же самое!

Питер Уолси оглядел его с ног до головы через монокль.

– Я хорошо знаю эту местность. Вам не приходило в голову, что я могу оказаться полезным?

– Нет, не приходило! Я уже сказал вам: освободите территорию. Так! А эти двое? Кто они такие? – Патрон указал на спутников Питера. – Это что, ваши приятели?

– Это представители американской кинокомпании. Они подбирают натуру для исторического фильма о Тюдорах.

– Тюдоры глазами американцев? Забавное будет зрелище. Кстати, пусть предъявят документы. Скажите им.

– Скажите им сами, – оскорбленно возразил сын герцога. – Они говорят по-английски.

Митчел даже не взглянул на «американцев», передернул плечами, повернулся спиной и занялся прерванным делом.

– Кино они снимают! Только этого тут не хватало!

Альдо воспользовался разговором юноши с полицейским, чтобы все-таки по возможности внимательно рассмотреть труп, и теперь, когда они возвращались к своим автомобилям, не мог отделаться от печальной и крайне огорчительной мысли. В каком бы плачевном состоянии ни был покойник и сколько бы ни было приложено усилий изменить его внешность, Альдо казалось, что это лорд Эллертон, и чем больше он думал, тем больше укреплялся в этой кошмарной мысли. Но кто мог совершить это жестокое преступление?

Будь сейчас главой Скотланд-Ярда Уоррен, Альдо немедленно поделился бы с ним своим наблюдением, но говорить о чем-то с грубым служакой, да еще в его теперешнем положении, означало только играть с огнем, и не больше.

Не желая показаться нескромными, Альдо и Адальбер отошли подальше во время разговора Уолси с полицейским. После перепалки с Митчелом молодой человек кипел от возмущения:

– Чурбан! Тупица! Непременно поговорю с отцом! Не могу даже представить, как такой идиот ухитрился сесть в кресло комиссара! Буду удивлен до крайности, если узнаю, что рекомендовал его сам Уоррен!

– Никто не застрахован от ошибок, – решился вставить слово Адальбер. – Кто знает, а что, если у Митчела есть особый талант, которого мы просто не видим?

– Если только речь не идет о таланте иметь друзей, – прибавил Альдо.

В ответ на реплику Альдо юноша пробурчал:

– Сразу видно, что вы не знаете старого «птеродактиля»!

Друзья едва не онемели от изумления. Прозвище, которое они услышали, было придумано ими в начале знакомства с Уорреном, которое складывалось совсем не гладко. Навела на него любимая желтая крылатка патрона в стиле Шерлока Холмса, которая невольно вызывала в памяти перепончатые крылья доисторической рептилии. Крылатка была единственной ноткой фантазии в образе этого сухого, всегда безупречно одетого человека. Усиливали сходство с древним ящером круглые, цвета горчицы, глаза Уоррена, в которых очень трудно было вызвать тепло симпатии и расположения. Однако это не помешало завязаться подобию дружбы между ним и двумя побратимами, которые порой оказывали ему ценные услуги. Такое же подобие дружбы связывало Уоррена с другим шефом полиции, Ланглуа. И с главой полиции Нью-Йорка Филом Андерсоном тоже.

По уверению Морозини, только эти три полицейских не испытали к нему неприязни с первого взгляда. Все остальные же по множеству совершенно посторонних причин, среди которых богатство и титул князя занимали не последнее место, были лишены этого.

Друзья обменялись понимающей улыбкой, почувствовав, что Безупречный Питер стал им еще симпатичнее, и поэтому они позволили ему повести себя в харчевню, чтобы угоститься копченой пикшей под девонским соусом с горчинкой.

– Мне бы хотелось узнать побольше о несчастном, которого выловили, – сообщил Питер. – И мы можем себе это позволить, у нас достаточно времени, прежде чем мы окажемся у дверей замка Хивер!

И все же Альдо ухитрился не принять участия в пиршестве: он сослался на проблемы с печенью, что выглядело весьма достоверно – вместо матового оттенка его лицо теперь приобрело слегка зеленоватый цвет.

На свою беду, князь должен был отказаться от яиц, и в конце концов ему принесли паштет с таким запахом, что он пожалел о пикше, пусть дажес горьким соусом. Альдо пожелал узнать, откуда взялось такое блюдо, и сын герцога объяснил, что оно называется «хаггис», и сделан сей деликатес из бараньих потрохов с салом и толокном, что это шотландское национальное блюдо и что жена повара привезла его рецепт прямо с «Высоких гор».

Да, случаются дни, когда кажется, что сама судьба ополчилась против вас! Безупречный Питер тем временем потчевал своих новых друзей небольшим научным экскурсом о семействе Асторов. Он сообщил, что первый Астор, американец, – еще не лорд и далеко не англичанин, был очень богатым человеком и стал настоящим благословением для замка Хивер. Будучи одержим страстью к истории, он написал несколько романов, повествуя о призраках, которые разгуливали по благородным домам не только ночью, но и днем, и ему очень захотелось жить в таком замке, где призраки чувствовали бы себя уютно. Не меньше ему хотелось ощутить себя настоящим англичанином и, если возможно, обзавестись гербом и титулом лорда.

Он встретил свою мечту, когда, путешествуя в одиночестве, как всегда это делал, по сельской местности, увидел вдруг старинный замок, весьма в плохом состоянии, но сохранивший свое величие. Естественно, Астор постарался узнать, что это за замок. И ему рассказали, что Хивер был построен в XIII веке, а в 1500 году его продали семейству Болейн, и его самой знаменитой представительницей стала леди Анна. Сначала она заставила потерять голову одержимого страстью Генриха VIII, а потом лишилась и своей головы у подножия Тауэра. Ее отсек мечом палач из Кале, которого специально выписали для этой казни.[505]

Именно Анна сумела развести толстяка Генриха с Екатериной Арагонской. Из-за этого развода и возникла церковная схизма: английская церковь объявила себя независимой от власти папы, главой ее стал король, и так это осталось навсегда. Анна стала английской королевой, но вот родить своему мужу наследника мужского пола она так и не смогла.

– После казни перепуганные соседи подвергли ее отца остракизму, и он одиноко жил в Хивере до самой своей смерти. Генрих не знал, что ему делать с этим замком, на который так или иначе легло проклятье, и подарил его своей четвертой супруге Анне Клевской, весьма хитроумной особе. Она была дурнушкой, но с веселым нравом, и поскольку не внушала королю эротических чувств, то брачную ночь они провели за игрой в карты, в которых эта Анна была очень сильна. После развода она получила титул «сестры короля» и замок. Зажила Анна в довольстве и радости самым благополучным образом, но в Хивере бывала редко, находя его слишком мрачным. Замок, потеряв свою красоту, выживал как мог, и Астор, влюбившись в него, составил его счастье.

– Он стоял в развалинах?

– Не совсем. Астор являлся очень богатым человеком и смог воплотить в реальность то, что вы сейчас увидите. До него вместо парка были болота, луг и заброшенная пустошь. Хозяин, не жалея денег, на протяжении четырех с лишним лет нанимал рабочих, и они подняли восемнадцать гектаров земли. Небольшой речонке Эден изменили русло, и она растеклась озером, настолько обширным, что по нему стали плавать яхты, а за ним раскинулись сады в стиле римских, когда-то окружавших виллы патрициев.

– Римских? У Тюдоров? Нет, нам такое вряд ли подойдет!

– Немного терпения! История на этом не кончилась. Астор хорошо усвоил данные ему уроки. Не знаю точно, когда это случилось, но в одну новогоднюю ночь ему явился призрак королевы, и с тех пор он стал ее верным паладином…

– А где у нее была голова, на плечах или под мышкой? – осведомился Адальбер, которому трудно давалась роль голливудского жевателя резинки.

Его высочество удостоил его оскорбленным взглядом.

– С такими вещами не шутят! Я горжусь каплей ее крови в своих жилах!

«Чудо из чудес, – подумал, улыбнувшись про себя, Альдо. – У Анны Болейн не было других детей, кроме Елизаветы, которая осталась в истории под именем Девственницы. Хотел бы я знать, каким образом ее кровь досталась этому молодому человеку!»

Но спрашивать он не стал, потому что перед ними появился замок, небольшой, но внушительный, со стройными квадратными башнями, обрамляющими великолепный подъемный мост и видневшимися за ними постройками в стиле Тюдоров.

– Подумать только! Подъемный мост! – восхитился Адальбер, решивший для большего правдоподобия все записывать, и достал блокнот.

Альдо вытащил фотоаппарат, собираясь запечатлеть замок, но вынужден был спрятать его обратно в футляр, потому что на съемки, оказывается, нужно было получить разрешение.

– А мост поднимается? – поинтересовался Адальбер.

– Конечно. Астор тщательно следит за исправностью его механизмов и состоянием рвов. Мост поднимают каждый вечер после того, как гости разойдутся по предназначенным для них коттеджам.

В самом деле, чуть поодаль виднелась небольшая деревенька, которую Альдо нашел прелестной. И очень тихой: в ней отсутствовал постоялый двор, без которого трудно представить настоящую английскую деревню.

О чем он и сообщил своим спутникам, найдя, что подобное замечание очень подходит для его роли. Сын герцога небрежно отмахнулся.

– Думаю, ваша компания достаточно богата, чтобы построить здесь что-то вроде постоялого двора. А нет, так их полно в округе, и их хозяева будут рады оказать вам и киноуслугу. Тут ценят доллары наравне с фунтами стерлингов. А теперь посмотрим, захотят ли хозяева замка нас принять…

С первого взгляда гостеприимство не казалось очевидным. Когда «Бентли» въехал на подъемный мост, решетка мгновенно опустилась, и стражник, одетый в костюм эпохи Тюдоров, преградил алебардой путь благородному стальному коню.

Финч охотно перешагнул через века, вышел из автомобиля, отдал поклон и с важностью сообщил:

– Мой господин, благородный сэр Питер Уолси, сын его высочества герцога Картленда, желал бы увидеть лорда Астора. Речь идет о важном деле, которое могло бы заинтересовать хозяина этого замка. Дома ли находится его лордство?

С этими словами Финч протянул визитную карточку, украшенную гербом, и она была принята с должным почтением. Привратник с ней в одной руке и алебардой в другой отправился через внутренний двор в замок. Через несколько минут он вернулся и сообщил:

– Милорд ожидает сэра Питера Уолси.

– А моих друзей? Они гораздо интереснее меня для милорда.

– Он ждет вас вместе с вашими друзьями. В противном случае вы были бы об этом извещены.

Внутренний двор оказался небольшим партером с узором в старинном стиле из низких буксовых шпалер, внутри которых цвели розы. Он напоминал миниатюру, которую можно обнаружить в старинном манускрипте и мог бы сойти за монастырский садик, над которым с любовью потрудились монахи.

Безупречный Питер предупредил спутников:

– Разобраться в семье Асторов, которые по сию пору процветают на британской земле, совсем нелегко. Во-первых, у них всегда рождалось больше мальчиков, чем девочек, а во-вторых, чтобы упростить себе жизни, они называли их одними и теми же именами: Джон, Джейкоб, Уильям, Вальдорф. Из-за отсутствия воображения, я полагаю, так что, как короли, они к именам вынуждены добавлять еще и числа.

– И как же зовут этого Астора?

– Уильям. Он очень богат, но все же не так, как его кузен Джон Джейкоб – тот виконт, и у него на берегу Темзы фамильный дворец Кливден. Там и происходят все семейные торжества и, между прочим, предвыборные собрания, которые посещает леди Нэнси. Ее муж считает их настоящим кошмаром. Чтобы закончить картину, прибавлю, что все Асторы друг на друга похожи: длинный узкий нос, острый подбородок, тонкий, будто вырезанный серпом, рот. Отличается только цвет волос, если они еще есть. Ну а теперь пойдемте.

Хозяин Хивера в точности соответствовал портрету, набросанному Питером. Он принял Безупречного с любезностью, естественной по отношению к сыну герцога, а двух его спутников с оттенком недоверчивого удивления, вызванного их профессией.

– Фильм? Снимать здесь? Что за странная мысль!

– Мы думаем, – начал Адальбер, – что во всем объединенном королевстве невозможно найти натуру, более близкую к исторической правде!

– Надеюсь, – суховато согласился Астор. – Я приложил некоторые усилия, чтобы нельзя было найти ничего подлиннее. Ну, разве что Хэмптон-корт… Впрочем, не думаю.

Разговор завязался, но Альдо в нем не участвовал. Он смотрел вокруг и едва верил собственным глазам.

Страстный антиквар очнулся в нем и открывал одно сокровище за другим. Кража «Санси» отошла на второй план. Альдо рассматривал портреты – подлинники! – Генрих VIII и Анна Болейн кисти Гольбейна; Филипп II Испанский, безумный муж Марии Тюдор, работы Тициана; Карл IX, король Франции, созданный Клуэ. Портрет Мартина Лютера кисти Лукаса Кранаха; Эдуард VI, король Англии, Элеонора и Елизавета Австрийская – еще одно творение Клуэ. И несколько небольших картин, ради которых любой директор музея встал бы на колени. Но это еще не все!

В столовой, где, по чести сказать, им было совсем не место – и вот тут-то в душу Альдо впервые закралось сомнение, – на фоне великолепных фламандских и бургундских гобеленов той же эпохи красовались доспехи, которые, по словам хозяина, носил могучий Франциск I, король Франции, и рядом с ними те, что носил его сын, Генрих II, уменьшенная копия отца. А длинная галерея, опоясывающая первый этаж, обещала новые чудеса.

В витринах можно было полюбоваться личными вещами Елизаветы I – щеткой для волос и атласными туфельками, неведомо почему лежащими рядом с частями кровати Анны Болейн – деревянными колоннами для полога, которыми владелец, по-видимому, особенно гордился.

Адальбер и Альдо открывали чудо за чудом, пока не застыли перед портшезом неизвестного стиля, который, как пояснил владелец, принадлежал кардиналу Ришелье.

– Не может этого быть! – воскликнул в изумлении Адальбер и тут же, спохватившись, добавил: – В прошлом году у нас снимали «Трех мушкетеров», и могу поспорить, что парень, который играл Ришелье, влез бы в эту штуковину, только согнувшись в три погибели.

Друзья тут же вспомнили свои приключения во Франш-Конте и портрет Ришелье, который украшал одну из стен в столовой имения Водре, – отличную копию картины Филиппа Шампанского.

В конце своей жизни прикованный к одру болезни, кардинал был вынужден перемещаться или на руках, или при помощи лошадей. Но двигался он прямо на постели. А до этого он с отменным изяществом скакал на конях, а в дальние путешествия ездил в карете.

– Могу вас уверить, что этот портшез подлинный, – проронил хозяин замка. – Антиквар с Пятой авеню, который мне его продал, ручался за это. И если вы его видите здесь, то это в знак почтения к великой личности.

Альдо подумал, что вышеозначенный антиквар мог хотя бы постараться и подобрать портшез нужной эпохи. Подлинность читалась лишь в одном: портшез был французский, но лет на сто моложе, чем нужно. И, похоже, оригинальность других сокровищ замка тоже можно было подвергнуть сомнению.

После осмотра других комнат все снова вернулись в гостиную с портретами. После небольшого колебания Астор все-таки предложил гостям сесть и выпить с ним традиционную чашку чая.

«Американцы» предпочли бы какой-нибудь напиток покрепче, но не стоило напрягать хозяина, если в дальнейшем от него ожидались некоторые сведения и разъяснения. Жителям Нового Света заведомо приписывали бесцеремонность, и Альдо с Адальбером решили вести себя кротко и воспитанно выпить «национальный отвар» и съесть сандвичи с огурцами, которые князь ненавидел столь же яростно, как и копченую пикшу.

Сев за стол, Альдо провозгласил:

– Все, что вы нам показали, настолько потрясающе, что я не думаю, что мы можем найти для нашего фильма более убедительную натуру. Поэтому…

– На этом мы и остановимся, – сухо оборвал его лорд Астор. – Ни на секунду невозможно вообразить, что в этот замок явится съемочная группа!

– Но… почему?

– Потому что гистрионам[506] запрещен вход в святилище, а сей замок – именно оно.

Питер с достоинством пил свой чай, но при этих словах поперхнулся и никак не мог избавиться от приступа кашля, хотя Адальбер участливо хлопал его по спине.

– Свя… тилище? Чье святилище? – удивленно выдавил он.

Владелец замка с важностью поднял палец к потолку.

– С тех пор как произошла ужасная трагедия и прекраснейшая из королев лишилась головы, духи не оставляют сего жилища.

– Вы имеете в виду Анну Болейн?

– Кого же еще? Этот замок и теперь принадлежит ей. Она любит тишину и вечерние сумерки. Комедианты, лицедеи, киношники ей не могут понравиться. Фальшивая Анна Болейн, ваша актриса, может обратить королеву в бегство, а вместе с ней и свиту, которая сопровождает ее в вечности. Иными словами, вы уничтожите душу дома, а этого я не хочу ни за что на свете. Не сомневаюсь, что вы поймете меня и простите.

Лорд поднялся со своего места, собираясь дать понять, что аудиенция окончена, но не успел. Мощный удар грома сотряс замок. В один миг небо заволокло черными тучами, так что в комнату внесли факелы. Как видно, здесь пользовались старинными способами освещения: электричество не имело права переступать порог замка. Следом за слугами с факелами появился стражник. Похоже, он боялся своего оружия и нес алебарду так, словно она сейчас взорвется.

– Скоро грянет знатная гроза, милорд. Нужно ли поднимать мост?

– Сразу же, как только уедут гости. Полагаю, вы не забыли свои обязанности? Господа! Думаю, вам следует поторопиться, если вы хотите оказаться под надежным кровом!

У Безупречного Питера от удивления выпал монокль из левого глаза.

– Но где мы найдем кров надежнее, чем этот? – спросил молодой человек в недоумении. – Хотя бы до окончания грозы мы могли бы… В Картленде, у моего отца…

– Вы не у своего отца, а гроза может бушевать всю ночь.

И словно подтверждая слова лорда Астора, раздался новый раскат грома, мощнее первого. И тут же с гуденьем и стуком хлынул ливень с градом.

– Если вы поспешите…

Хозяин замка не успел договорить, когда в комнате показались люди.

Ливрейный лакей открыл дверь перед дамой в черном бархате. Посетители выставки Мэри Уинфельд тотчас бы узнали в ней обладательницу бриллианта «Санси», но не наши гости. Ей достаточно было одного взгляда, чтобы понять, для какой драмы стала театром ее гостиная.

– Я не знаю этих господ… Ах нет, знаю! Добрый вечер, Питер!

– Леди Нэнси, – откликнулся он и склонился ровно настолько, насколько требует английская любезность. – Счастлив видеть, что вы благополучно избегли бушующей стихии!

– В солидном автомобиле и хорошем дождевике это было не так уж сложно.

– Дождевике! Тут нужен антигрозовик, – воскликнул ее супруг. – Господа, я вас не задерживаю и…

– Вы же не заставите милых гостей уйти в такую погоду? Я прекрасно знаю, что вы думаете, но окажите милость, и несколько приятных минут будут достойны нашего гостеприимного дома. Те несколько минут, за которые мы выпьем по рюмочке.

Леди Нэнси позвонила в колокольчик, и на его звон немедленно появился дворецкий, но ее супруг не сложил оружия.

– Не настаивайте, дорогая. Не в первый раз у нас так портится погода, и уверяю вас, если завтра к утру прояснится, то нам очень повезет. Вы только послушайте, как скрипят флюгера.

– Часом раньше, часом позже – нет никакой разницы. Принесите нам чего-нибудь согревающего, Роберт! А потом мы любезно «выставим этих господ за дверь», дав им провожатого до деревни, где гостей устроят с достойным их удобством.

– «С достойным их удобством»! Мы знакомы только с Питером, остальных не знаем. Это какие-то американские киношники! Они ищут натуру, собираясь снимать фильм о женах Генриха VIII.

– Какая прелесть! Наконец-то в нашей жизни появилось что-то из ряда вон выходящее! Вы, конечно, им уже отказали?

– Естественно, и вы прекрасно знаете почему.

– Да… Но это не мешает нам выпить по стаканчику хорошего виски, а потом вы поднимите ваш любимый мост, чтобы милые призраки бродили, где хотят.

– Нэнси! Я не понимаю, как вы можете шутить после катастрофы, которая нас постигла?! Наш великолепный бриллиант…

– Все еще никаких новостей? – осведомился Питер Уолси. – Но мне кажется, леди Нэнси, вы относитесь к вашей драме не так уж серьезно.

– Я бы так не сказала. «Санси» – удивительный бриллиант, и надевать его очень приятно. Вернее, было приятно. Но признаюсь, что он внушал мне некоторый страх. Камень видел слишком много крови. Карл I Английский, Мария-Антуанетта, несчастная французская королева. Не говоря уже о желудке верного слуги Николя де Арлэ…

– А я до этой минуты пребывал в уверенности, что вы носите мой подарок с удовольствием, – оскорбленно заметил супруг.

– Так оно и было, вы порадовали меня несравненно, – ответила она с улыбкой. – Но признаюсь, что с особым удовольствием я надевала его на вечера, где бывала Ава. Мне доставляло удовольствие смотреть, как она злится.

– Думаю, теперь вы счастливы не меньше: весь Лондон, все королевство, двор и кто угодно, часами стоят перед вашим чудесным портретом.

– Но «Санси» теперь в коллекции негодного Морозини, которого мы имели неосторожность принять, потому что он зять моего друга Морица Кледермана.

– Он ночевал в Хивере? – не смог удержаться и спросил Альдо.

– Нет, наши правила строго соблюдаются. Мы пригласили его на ужин, а тот затянулся до поздней ночи… но он все равно не остался тут.

Адальбер счел, что молчал слишком долго, и поинтересовался с самым невинным видом:

– А этот Кледерман… В газетах пишут, что он один из близких ваших друзей.

– Скажите, самый близкий, не ошибетесь. У него сногсшибательная коллекция украшений.

– Но он-то, по крайней мере, ночует в замке, когда приезжает?

– Даже он не ночует. У него особый коттедж, где кроме него никто и никогда не останавливается. Он не обижается, исполняя волю приведений. Я думаю, что его это даже забавляет.

Забавляет? Альдо и Адальбер слишком хорошо знали Кледермана, чтобы в это поверить. И одновременно подумали, что если достопочтенный Мориц ни разу ни при каких обстоятельствах не упомянул о подобном обстоятельстве, то только из гордости. Кледермана отправляют ночевать за пределами дома, хотя он снизошел и осчастливил хозяев своим посещением, – это трудно представить, но именно это утверждает Астор. Или тесть питал особое почтение именно к английским привидениям? Но в это что-то не верилось.

«Интересно, что скажет Лиза, когда узнает? Если я только увижу ее когда-нибудь…» – прибавил про себя Альдо не без меланхолии.

Стоило ему вспомнить Лизу, и ему становилось неимоверно грустно. Когда же они увидятся? Судя по тому, как разворачивались события, у него возникало чрезвычайно тягостное впечатление, что их встреча не приближалась, а отдалялась. Единственным утешением служила мысль, что она с малышами укрыта в надежных стенах родового имения под присмотром верного Жозефа, который один способен обратить в бегство целую армию…

А еще Альдо огорчало, что он не может задать лорду Астору те вопросы, которые жгли ему язык, но… Он должен был играть свою роль, интересоваться натурой для фильма и не вмешиваться в то, что его никак не могло касаться. И как же это было трудно!

По тому как раздувались ноздри Адальбера над внушительными рыжими усами, Альдо понимал, что и другу не легче. И прежде чем допить налитое ему виски, Адальбер сообщил:

– У нас в Штатах очень много обществ, где люди общаются с потусторонним миром. Думаю, у вас в Англии таких не меньше, потому что призраков здесь столько, сколько замков.

– Они не только в замках, – серьезно сообщил Астор. – Множество старинных особняков посещают духи. Да, и подобных обществ у нас хватает.

– А вы зовете к себе таких людей, способных общаться с умершими?

Владелец Хивера вспыхнул до корней волос.

– Тень королевы не вызывают, как любую другую. – Внезапно он воодушевился, воспламенившись своей страстью. – Могу открыть, что лет десять тому назад по желанию одного из моих кузенов, который очень интересовался духами, мы, несколько участников Королевского общества, собрались здесь в рождественскую ночь…

– Королевского? Даже так? – удивился Альдо и заслужил ледяной взгляд хозяина.

– Сразу видно американцев. Наши государи часто разделяют верования своих подданных. Имейте в виду, что в замке Глэмис в Шотландии, где родилась ее величество королева Елизавета, обитают целых три привидения. Не стоит забывать об этом.

Безупречный Питер стал опасаться, что его «дорожным» знакомым беседа может показаться обидной.

– Королевское общество собралось здесь, в замке, в памятный день казни, и что же произошло в тот вечер, могу я узнать?

– Ничего! Абсолютно ничего! Мы ждали напрасно, но я должен признаться, что не был этому удивлен. Возможно, король Георг мог бы удостоить нас чести, но королева… Господи! Посмотрите в окно, там готовится не гроза, а буря. Нам пора расстаться, господа! Погода ужасная, и я прикажу проводить вас в один из коттеджей, где вам подадут все, что вам будет необходимо, и поскольку мы больше не увидимся…

– Мы ведь оставим Питера ужинать, не так ли? – осведомилась леди Нэнси. Появление юноши было для нее развлечением, от которого она не хотела отказываться. – Дом не развалится, если мост поднимется после десяти часов. Я хочу расспросить его о выставке.

На этом гости и хозяева распрощались. Американцы выразили сожаление, что не смогут снимать свой фильм в Хивере, но поблагодарили за гостеприимство, «предложенное так любезно». На что лорд Астор ответил, что в такую погоду не выгонишь и собаку, и прибавил, что один из его шоферов отправит их «Паккард» в гараж. Альдо не стал спрашивать, в стиле какой эпохи будет этот гараж.

– Увидимся завтра утром, – пообещал Безупречный Питер, пожимая им руки. – У меня есть две-три мысли, которые, возможно, помогут уладить ваше дело. Не помню, говорил ли я вам, что кино – моя страсть?

Говорил ли? Вполне возможно. Он уже столько всего наговорил, что, скорее всего, сказал и об этом.

Погода в самом деле не обещала ничего хорошего, и ночь, похоже, предстояла ужасная. Вокруг замка вихрился ветер, и флюгера крутились как сумасшедшие. Время от времени раздавался громкий треск, сообщая, что обломилась очередная ветка. А холод! С каждой минутой становилось все холоднее.

– Вы впервые в Англии? – спросил шофер, усевшись за руль. – Если да, то вам нужно приехать летом. Эти места называют «садом Англии».

– Да, мы слышали. А далеко нам ехать?

– Нет, деревня рядом. Дома там разной величины, в зависимости от знатности гостей.

– И в какой же отправляют банкира Кледермана? – не смог удержаться от вопроса Альдо.

– В самый красивый, и он ближе других к замку. И, конечно, самый удобный. Подумайте сами! Лучший друг хозяина! А вы, значит, кино снимаете? Дело, конечно, интересное…

Похоже, шофер был не прочь поболтать, но кино в этот час было последней заботой его пассажиров. Альдо мало того, что устал, так вдобавок еще и резиновые накладки, которые помогали изменить его внешность, стали внушать опасения. Они, похоже, начали отклеиваться.

– Куда мы едем? – осведомился князь.

– На край деревни, но она совсем небольшая. Ваш домик маленький, но там будет удобно.

– Черт побери! Жаль, что мы не господин Кледерман, – пробурчал Альдо.

– А вы не беспокойтесь! Миледи очень заботится, чтобы гостям было хорошо. Она больше печется о деревне, чем о замке. Ей бы очень хотелось, чтобы гостей никуда не гоняли. Призраки не ее хобби. Вы ведь знаете, что она член палаты общин? А это не пустяки! Ну, вот вы и на месте!

Маленький дом был сплошным очарованием. Архитектурная игрушка, увитая плющом. И при этом сохраняющая истинный дух Тюдоров!

– Наверняка со всеми удобствами, – шепнул Адальбер.

И не ошибся. Леди Нэнси была и в самом деле внимательной хозяйкой. Если снаружи дом был непогрешим с точки зрения стиля, то внутри он оказался ничуть не хуже. Было предусмотрено все, чтобы отдыхала душа и тело: в небольшой гостиной изящный камин ждал только спички, чтобы радостно вспыхнули сухие дрова и сосновые шишки. Две спальни с деревянными резными кроватями и множеством подушек, смягчающих слишком острые завитушки, радовали глаз. Крошечная ванная – подумать только! – с горячей водой, куда незамедлительно кинулся Альдо, тоже была здесь. Когда Адальбер отправился в кухню, где стоял большой буфет и в соответствии со скромными размерами помещения маленький холодильник, то и в одном и в другом были еда и напитки.

– Не знаю, как ты, – говорил Адальбер, согнувшись пополам и изучая стоявшие на полке бутылки – французские вина и английское пиво, – а я предпочитаю находиться в гостях у леди Астор, а не у ее супруга. Готов держать пари, что в его питомнике привидений нет ни одной удобной комнаты. Я уж не говорю, что там и не выспишься хорошенько! Каждые пять минут будешь просыпаться то от лязганья цепей, то от жалобных стонов, то от появления какой-нибудь жути – словом, от штучек, которые так любят привидения. Хотя… Ты что-то сказал? – Адальбер пытался разобрать ворчание, доносившееся из ванной комнаты, где Альдо с невыразимым удовольствием избавился от гуттаперчевых накладок и теперь чистил зубы. – Хотя мысль о возможности повстречать в коридоре призрак Анны Болейн мне кажется весьма соблазнительной. Думаю, она была потрясающей красавицей, если ее любящему супругу, чтобы отрубить ей голову, пришлось приглашать палача со стороны.

Альдо в последний раз прополоскал зубы и наконец-то получил возможность высказать свое мнение:

– Чей бы меч ни рубил эту голову, результат, полагаю, радовал мало. Да и представления о красоте того времени сильно отличались от наших. Великий Гольбейн, когда был придворным художником и когда им не был, изображал вовсе не красавиц. Эти женщины похожи между собой, кроме, пожалуй, Великой Елизаветы, она была рыжая и носила потрясающий жемчуг. Но Анна была истинной королевой, так что гневить ее точно не стоит.

– А Мария Тюдор? Вот уж кого не стоило гневить. Посмотришь на портрет и заметишь, что злость сочится из каждой ее жилки. Слушай, а ты не можешь двигаться поживее? И что ты желаешь пить – бордо или бургундское?

– Все равно, только настоящее. Я буду готов через пять минут.

Лицо Альдо обрело привычный вид, он вышел из ванной в домашнем халате, сняв фланелевый пояс, который делал его вдвое толще.

– Ужинаем в кухне или принести поднос в гостиную? – крикнул Адальбер, уже нарезавший тонкими ломтиками йоркширскую ветчину, аппетитнейшего розового цвета.

Яростный вой ветра не дал ему договорить. В спальне Альдо хлопнул ставень, сорвавшись с запора. Мужчина поспешил к окну, открыл его и попытался закрепить ставень, но ветер дул с такой силой, что это ему не удалось.

Зато человек, который наблюдал за ним, спрятавшись в гуще плюща, сумел остаться незамеченным, вцепившись в толстые ползучие стебли растения.

– Похоже, шпингалет сломался, – крикнул Альдо.

– Оставь его в покое, ничего страшного. Представляешь, как нам повезло, что мы ночью не под этой грозой и бурей. Смотри-ка! А вот это уже серьезно!

Светящийся зигзаг ударил в верхушку одной из входных башен замка, прибавив светлый мазок к зловещей картине.

– Жаль, что наша история с фильмом – полная туфта, – с сожалением сказал Альдо. – Из нее могло бы выйти, ей-богу, что-то интересное.

– О чем ты говоришь?! Как бы мы стали выкручиваться, если бы лорд Астор согласился? Впрочем, в киношном мире возможны любые повороты, так что согласился он или не согласился, не имеет никакого значения. Зато мы с тобой поучаствовали в любопытной пьесе. А теперь за стол! Я умираю с голоду, и мы можем наконец поесть, не думая о твоих зубных протезах.

Привычные к превратностям путешествий, они отдали дань тому, что им было предложено в этом доме. По их мнению, «сельское меню» было на несколько порядков выше традиционной английской кухни. Копчености, масло, свежий хлеб – он лежал в деревянной хлебнице, – яйца, конфитюр и несколько глотков обычного, без претензий марсанэ пришлись нашим друзьям по вкусу. Свой ужин они завершили замечательным кофе – его варил Альдо, и это был единственный кулинарный талант князя – и несколькими рюмочками коньяку.

– Теперь постараемся хорошенько выспаться, – сказал Адальбер, бросая в уютно горевший камин окурок сигары, настоящей Гаваны, быть может, излишне роскошной для заурядного киношника. – А знаешь, мне пришла в голову одна мысль…

– Какая же? Обычно у тебя их гораздо больше.

– На месте леди Нэнси я пригласил бы Аву в отсутствие лорда Астора в гости и оставил переночевать в замке. Просто чтобы полюбоваться, что станут делать привидения. Кто знает, может, леди Ава сошла бы с ума.

– Она же и так сумасшедшая.

– Конечно. Но тогда ее можно было бы отправить в лечебницу.

– Думаю, от нее сбежали бы все обитатели желтого дома – и больные, и здоровые. Лучше скажи, что мы будем делать завтра утром после того, как покинем этот тюдоровский заповедник.

– Я сам об этом думаю. Мы можем, например, продолжить наше знакомство с Безупречным Питером Уолси. Он вхож в лучшие дома Англии, любопытен, как кошка, и, несмотря на фатовство, совсем не дурак.

– Согласен. В нашей ситуации юноша может быть нам очень полезен.

Друзья погасили свет в гостиной и разошлись по спальням. Альдо уже ложился в постель, когда Адальбер позвал его:

– Иди посмотри, что я нашел!

Адальбер вытащил из-за кровати плоский продолговатый чемоданчик, открыл его и сунул под нос Альдо портрет.

– Что ты об этом скажешь? – поинтересовался он.

Альдо в полном недоумении смотрел на самого себя.

– Но это же я…

– Да. И стоит подпись Мэри Уинфельд. Но если приглядеться как следует, то это все-таки не ты, а Мэри, как мы знаем, не любит приблизительности.

– И что же это значит?

– Если это не ты, то это твой брат или, возможно, тот, кто явился сюда и отрекомендовал себя князем Морозини. Разумеется, пройти это могло только с человеком, который ни разу в жизни тебя не видел, как, например, лорд Астор. Смотри, изменены детали, но какие важные: цвет глаз, их разрез, губы. Теперь мы знаем, что и лицо можно изменить с помощью всяческих приспособлений, какими щедро снабдил нас господин Дюваль. Тип, который подгонял себя под тебя, а твой портрет под свою внешность, обладает, безусловно, талантом, а еще больше наглостью, раз решился «исправить» портрет самой Мэри Уинфельд. Мне кажется, мы подбираемся к тайне замка Хивер. Этот человек в замке свой. Скорее не в замке, в деревеньке, он…

– Поживем – увидим, портрет возьмем завтра с собой и по приезде в Лондон отправимся к Мэри и спросим, что она о нем думает, – прервал друга князь.

– Нет, к ней я отправлюсь один, а ты подождешь меня где-нибудь в укромном уголке. Нельзя, чтобы тебя кто-то увидел без грима. Кстати, Мэри, мне кажется, может стать нашей надежной связью с Парижем. Ну, что? Берем портрет?

– А знаешь, я думаю, не берем. Картину надо перепрятать, а чемоданчик оставить на месте. Он будет уликой. Существенной уликой.

– Перепрятать? И куда же?

– Здесь же и оставим. Если преступник захочет уничтожить улику, вернется и обнаружит пропажу, ему не придет в голову искать ее тут же.

– Разумно. Хотя мне очень не хочется оставлять улику в домике, но ты прав: в любом другом месте ее могут обнаружить. Теперь мы знаем, как выглядит твой двойник, а это, как говорят англичане, уже «кусок удачи». И не будем скрывать от себя, что попали в настоящее осиное гнездо. Если леди Ава с приветом, то остальные Асторы с еще большим.

– Ты хочешь сказать, лорд Астор. Но он пострадавший, точно так же, как и мы. Не забывай, у него украли «Санси», а он дорожил им не меньше, чем любимыми привидениями.

– В самом деле. Ладно, хватит болтать! Давай сообразим, куда спрятать эту штуковину?

После долгих размышлений и споров решили положить портрет на балдахин одной из кроватей. Колонны, которые его поддерживали, были вполне способны выдержать вес одного человека, и Адальбер влез наверх.

– Однако убираются здесь не часто! Ну и пылища! – сообщил он. – Давай поищем, во что завернуть портрет.

В кухне среди полотенец, салфеток и скатертей они нашли солидный официантский передник из грубой ткани с завязками и решили, что он подойдет.

– Нет, я себя таким не вижу, – заметил Альдо, взглянув еще раз на портрет перед тем, как его завернуть. – Это не я!

– Для тех, кто тебя знает, да, это совсем не ты, но для тех, кто представляет тебя по фотографиям из газет, портрет вполне подходит. И вот тебе подтверждение: мошеннику удался его обман.

– Дожили: меня представляют по паршивым газетным снимкам. Мне казалось, я известен и по-другому!

Адальбер невольно рассмеялся:

– Самое время обидеться! Как я тебя понимаю! Ты видел Астора? Он выбрал эпоху Тюдоров и живет, окружив себя эктоплазмой[507], и никак не может понять, почему жена ударилась в политику. С таким мужем недалеко до неврастении, не важно, есть у тебя «Санси» или нет. Кстати, мне очень интересно, где наш друг хранил свое сокровище и почему оно так легко досталось мошеннику?

– Давай обсудим это завтра, а сейчас ляжем спать. У меня глаза закрываются.

– Одну минуточку! Не хочу уезжать отсюда без сувенира, – объявил Адальбер, доставая фотоаппарат и прилаживая к нему вспышку. – Смотри, на этой пленке как раз остался один кадр, и мы его используем!

Вспышка магнезиума – и снимок сделан. Адальбер извлек цилиндрик со снятой пленкой и спрятал его в карман со словами:

– Киношники мы или нет, черт возьми?! Все должно идти в дело!

Погода между тем продолжала портиться. Гроза ненадолго затихала, но тут же принималась бушевать с новой силой.

Альдо улегся в постель, но чувствовал: нервное напряжение помешает прийти сну, в котором он так нуждался. Для Адальбера таких проблем не существовало, он обладал удивительной способностью засыпать мгновенно и где угодно, и так же легко просыпался. У Альдо такой счастливой способности не было, и он приготовился долго лежать с широко открытыми глазами в темноте, прорезаемой вспышками молний, предаваясь не слишком веселым размышлениям. Но Морфей не заставил себя ждать и подхватил его в свои объятия.

Поутру небо было ясным. Парк усыпали сломанные ветки, на небе не темнело ни тучки. Похолодало довольно сильно, но после грозы все выглядело свежим и умытым.

Безупречный Питер распахнул окно, собираясь заняться ежедневной дыхательной гимнастикой, и невольно засмотрелся на замок, который был совсем близко: там опускали мост, а на главной башне страж в средневековом костюме спускал разодранный в клочья флаг с гербом Асторов, собираясь поднять новый.

Питер наслаждался ясным утром, стараясь забыть неприятное впечатление, оставшееся от вчерашнего вечера. Разумеется, благодаря участию в разговоре леди Нэнси ужин не превратился в унылый монолог Уильяма Астора, оплакивающего обожаемый бриллиант. Но, к сожалению, гостю так и не удалось узнать, где же хранилось это драгоценное сокровище до кражи.

Было видно, что разговоры о бриллианте нервируют леди Нэнси, и она переводила разговор на… политику. И еще одна тема обсуждалась за столом: никого не оставил равнодушным странным образом загримированный труп, который выловили рыбаки Ливингстона.

– Я все время думаю, кто бы это мог быть? – плаксиво протянул хозяин замка. – Прислуга только об этом и толкует.

Жена ему заметила, что было бы странно, если бы не толковала, такие события случаются, к счастью, не часто.

– Ходят слухи, что это не кто иной, как лорд Эллертон, – грустно прибавила она.

– Ничего удивительного, – подхватил Питер. – Он один из самых видных людей в тамошних местах, человек богатый, влиятельный, неожиданно исчезнувший. Что же касается грима…

Юноша хотел сказать, что грим должен сделать более сложным обвинение против Морозини, но промолчал, вспомнив, что обвинения эти выдвинул лорд Астор.

Питер спал мало. И если честно, не из-за грозы. Его одолевало множество самых разных мыслей, и к тому же полночи он проспорил с Финчем. В конце концов юноша решил всерьез заняться изучением кино, а пока потеснее сойтись с американцами. Профессия киношников позволяла им проникать везде и всюду.

Из гаража еще не выезжал ни один автомобиль. Питер быстренько позавтракал и отправился в замок проститься с хозяевами, попросив Финча вывести «Бентли».

– Я не видел, чтобы кто-то выезжал из Хивера, – сказал он лорду Астору. – Деятели кино не в силах расстаться с вашим замком. Может быть, они надеются, что вы измените свое решение? Нелегко, должно быть, расстаться со своей мечтой, увидев ее во плоти перед глазами. Но мне пришла в голову мысль, которая должна их устроить. Думаю, им подойдет один из замков моего отца. Он находится гораздо севернее, далеко не в лучшем состоянии, но именно той самой эпохи или, как говорится, той самой стати. Со всякими техническими ухищрениями, декорациями и кучей долларов, как всегда у американцев, думаю, все отлично получится. К тому же у местного населения появится работа, так что, фигурально выражаясь, никто не встретит киношников градом камней. Где вы их поместили?

– Я провожу вас к ним. Коттедж на краю деревни.

Перед входом в замок Финч обмахивал метелкой из перьев «Бентли», который только что вывел из гаража.

– «Паккард» еще на месте? – осведомился хозяин замка.

– На месте, ваша светлость. После такой безумной ночи люди должны позволить себе выспаться.

– Пойдите, Питер, и разбудите своих друзей. Мне нужно с ними поговорить.

Финч уже распахнул дверцу, но Питер отрицательно помахал рукой:

– Я пройдусь пешком. Небольшая прогулка под ясным небом пойдет мне на пользу.

Вместе с Финчем он отправился через парк, который был совсем не маленьким. Целая армия садовников трудилась там, справляясь со следами бури. Уносили сучья, поправляли клумбы, несли в ящиках из оранжереи свежие цветы, чтобы посадить их вместо испорченных.

Леди Нэнси в твидовом костюме и шелковой голубой косынке на голове стояла, сложив на груди руки, рядом с главным садовником и время от времени отдавала распоряжения. С первого взгляда было ясно, что тревожить ее не стоит, поэтому Питер ограничился приветствием и поблагодарил с присущей ему любезностью за гостеприимство.

– Иду к американцам, – прибавил он. – Хочу подсластить их огорчение, рассказав о старинных фамильных замках.

Юноша поклонился леди Нэнси, направился к указанному ему домику и постучал в дверь. Никто не ответил. После трех безуспешных попыток Питер решил все-таки войти. И… обнаружил, что домик пуст. Не было даже похоже, что в нем вообще кто-то ночевал, в таком все было идеальном порядке.

Подумав, что американцы решили перед отъездом прогуляться по парку, Питер попросил у леди Нэнси разрешения задавать вопросы садовникам и отправился на поиски. Финч шел с ним рядом, и его длинный нос и вытянутая шея делали его похожим на гончую, которая пустилась по следу… Но никаких следов не нашлось.

– Это что-то невероятное, – бормотал Безупречный Питер. – Интересно, куда могли исчезнуть эти люди?

Они обошли парк, вернулись обратно, оглядели каждый куст, расспросили садовников и сторожей, но ни один из обитателей замка Хивер ничего не мог сообщить о посланцах кинокомпании «Метро-Голдвин-Майер». Хотя трудно было бы не заметить двух мужчин немалого роста, но тем не менее никто не мог похвастаться, что видел их.

– У нас прибавилось два новых привидения, – весело прошептал молоденький садовник. – Но и без них у нас внушительная коллекция.

– Привидения не ездят на автомобилях, – кисло заявил сын герцога, услышав шутку. Настроение у него испортилось окончательно.

Но «Паккард» американцев между тем по-прежнему был в гараже и продолжал стоять там еще много дней. И никто не искал его и не требовал…

Что бы это могло значить?

(обратно) (обратно)

Часть вторая. Месть, отложенная на годы

6. План-Крепен и бриллианты

– Нельзя не согласиться, вещь чудесная! – вздохнула Мари-Анжелин дю План-Крепен, подходя к картине поближе, чтобы получше рассмотреть подпись.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовалась госпожа де Соммьер, вглядываясь в лицо модели через свой лорнет с изумрудами. – Портрет или бриллиант?

– И то, и другое. И еще замечательный талант художницы. В первую очередь смотришь вовсе не на бриллиант. Он великолепен, прекрасен, но дама, похоже, не чувствует себя счастливой оттого, что носит его.

– С ним связано столько мрачных историй, что можно ее понять. А леди еще так хороша, что может обойтись и без бриллиантов.

– Но тем не менее она его носит, вызывая зависть множества женщин.

– Не всех. Лиза, например, не придает бриллиантам большого значения. А вот Альдо от их игры и блеска просто с ума сходит.

– Не преувеличивайте, План-Крепен. И Лиза вовсе не равнодушна к камням.

– Она любит бриллианты, которые дарит ей Альдо, а вовсе не все подряд. И особенно не любит камней с историей. Они, безусловно, знамениты, но всегда опасны. Думаю, что страсть ее супруга не прибавила ей любви к этим камешкам. А уж что касается «Санси», то против него, я думаю, у нее огромный зуб.

– Я бы очень удивилась, если бы было иначе. С той минуты, как в Венеции ей на голову свалилась несносная Ава и объявила, что бриллиант был украден – нет, вы только подумайте, украден! – для нее, жизнь Лизы превратилась в настоящий кошмар. И то, что она отправила детей к бабушке, говорит, в каком она находится ужасе. Но почему она поехала именно сюда?

– Это и я хотела бы узнать, дорогая План-Крепен. И хотя Лиза знает, что мы в Лондоне, она нас избегает. Мэри тоже ничего не может понять. В общем пока она твердо решила изображать из себя Мину, с которой рассталась давным-давно, как только отец узнал ее.[508]

– Но все же не такую уродку, я надеюсь?

– План-Крепен! Вы прекрасно понимаете, что есть слова, которые я недолюбливаю. И Лиза никогда не была «уродкой», если воспользоваться вашим вульгарным выражением. Чего я не скажу о ее муже в его теперешнем обличии. Если бы она знала, каким его сделал наш дорогой Ланглуа. Но вернемся к Лизе…

Госпожа де Соммьер устремила взгляд на банкетку красного бархата, которые расставляют в музеях для отдыха посетителей – в этом зале людей было по-прежнему много, выставка проходила необыкновенно успешно, – и направилась к ней. Она уселась на нее так, чтобы иметь возможность любоваться портретом, и вздохнула с облегчением. Разумеется, План-Крепен последовала за маркизой и села рядом. Госпожа де Соммьер молча обмахивалась программкой, а Мари-Анжелин спросила:

– У нас есть идея относительно Лизы?

– Не задавайте глупых вопросов, План-Крепен! Конечно, у меня есть идея. А у вас?

– Не сказала бы. Англия вообще не «моя чашка чая», как говорят местные. Тем более я терпеть не могу этот напиток, который сопровождает англичан на протяжении всего дня. Они открывают глаза и пьют чай, за завтраком пьют чай, за ланчем тоже чай, а уж о файф-о-клоке[509] я и не говорю. Только за обедом получаешь право на человеческие напитки без того, чтобы на тебя не косились.

– Вы опять все преувеличиваете, План-Крепен! Ни один отель, если только он достоин такого названия, не откажет мне в моем любимом шампанском, иначе бы меня, да и вас тоже, не видели бы по ту сторону Ла-Манша.

– Не буду спорить относительно шампанского, но скажите, что вы думаете по поводу Лизы.

– Я думаю, что она, возможно, хочет познакомиться с леди Астор, поскольку у них в замке Альдо будто бы украл бриллиант.

– Не вижу, каким образом Мина ван Зельден может познакомиться с леди Астор.

– Я не говорила, что знакомиться будет Мина. Посмотрев на портрет, расспросив Мэри, возможно, Лиза надеется поговорить с этой дамой, не прибегая ни к каким уловкам. Возможно, она хочет представиться ей под своим настоящим именем и постараться объяснить, что Альдо здесь ни при чем, что это интрига, задуманная, чтобы нанести ему удар и лишить репутации. Он достиг высочайших вершин, а когда хотят уничтожить соперника, да еще такого уровня, в ход пускаются любые средства. Если Альдо осудят за воровство, если его на долгие годы заточат в тюрьму, князь будет не только разорен, он будет уничтожен… И возможно, даже физически!

– Разорен? С чего бы? Лиза не перестанет быть дочерью банкира Кледермана, а у него нет никаких оснований лишать свою дочь наследства!

– По сути, главный виновник драмы Лизы, безусловно, Мориц с его страстью к тайнам и секретам. С годами эта страсть сделалась манией. Сиди он спокойно дома, ничего подобного бы не случилось. А он носится как угорелый, и теперь ищи его по всему свету! Южная Америка – вот и все, что известно, последнее местопребывание – Рио-де-Жанейро. До того законспирировался, что даже его секретарь, которому он безоговорочно доверяет, ничего не может сказать толкового. Только и добились, что «господин Кледерман охотится за изумрудами». Однако, думаю, и нам не стоит обсуждать банкира на банкетке среди толпы.

– Мы, как всегда, совершенно правы, – согласилась План-Крепен и встала. – Нам пора возвращаться в отель.

До «Ритца» было недалеко, погода смилостивилась, небо прояснилось, и дамы решили вернуться в отель пешком. Они шли не спеша и вдруг увидели идущего им навстречу инспектора Лекока, главного помощника Ланглуа. Он остановился лишь на секунду, поздоровался, сказал, что оставил для них записку у портье, и пошел дальше.

– Что бы это значило? – прошептала в недоумении маркиза. – Ланглуа отправляет своего помощника через Ла-Манш, чтобы передать нам письмо? У него не все в порядке с головой или он так не доверяет почте? Тогда почему письмо? Если он отослал сюда Лекока, почему не сказал все, что хотел, на словах?

– Лучший ответ на вопросы – письмо господина Ланглуа. Но я согласна с вами, все это очень странно.

– Письмо, которое не требует ответа. Даже когда мы говорим с собой, мы ведем дискуссию. А тут никаких дискуссий. Иными словами, нас ждет приказ.

– Приказ?! – возмущенно переспросила Мари-Анжелин. – Он приказывает нам?!

– В самой любезной форме, успокойтесь. В хорошем обществе никто не обходится без цветов красноречия.

Госпожа де Соммьер не ошиблась. Записка от главного полицейского гласила:

Не подумайте, что я смею злоупотреблять своим авторитетом, я исхожу лишь из соображений осторожности и жду вас в Париже через два дня. Зная, что вы одни в гостинице, двери которой открыты для всех, я не могу быть спокоен. Вы самые близкие люди к М., ваше положение не может не тревожить. Здесь, по крайней мере, я могу оберегать вас как днем, так и ночью…

– Но мы, кажется, и не собирались тут задерживаться, – произнесла План-Крепен, читая письмо из-за плеча маркизы.

– Да, но он слишком хорошо нас знает! И что мы решаем? Лично я совсем не хочу возвращаться, – объявила маркиза. – Мы даже не успели повидаться с Лизой, все с ней обсудить. Если только это она была на фотографии, конечно!

– Она! Голову даю на отсечение! Но с другой стороны, Ланглуа никогда не тревожится на пустом месте. Он беспокоится, потому что привязан к нам.

Зеленые глаза маркизы удивленно взглянули на своего Санчо Пансу[510].

– С каких это пор вы стали так осторожны, Мари-Анжелин дю План-Крепен? Вы, чьи предки участвовали в Крестовых походах?

– Я думаю об Альдо, у него неприятностей по горло. И если с нами что-то случится, он этого не переживет!

– А с нами в один прекрасный день это что-то непременно случится, и ему придется это пережить!

На этом беседа двух дам прервалась: в отеле «Ритц», впрочем, как и на всех Британских островах, наступил час чая.

Череда элегантных женщин и безупречно одетых мужчин благоговейно направились в большую гостиную, где должна была проходить сия важная церемония. Для госпожи де Соммьер этот час был «часом шампанского», и она решила поспешить и направилась в сторону лифтов, но тут какая-то дама буквально преградила ей путь.

– Маркиза де Соммьер у нас в гостях среди зимы! Глазам своим не верю!

Больше всего на свете старая дама не любила подобных случайных встреч, от которых неизвестно, как отделываться. Но когда она пригляделась, нахмуренные брови расслабились и появилась искренняя улыбка.

– Леди Клементина? Дома среди зимы? – пошутила она в ответ. – Какая счастливая встреча! Как произошло, что вы не в Египте, как все прошлые годы?

– С тех пор как вы и ваше семейство не придает остроты монотонным будням, Египет стал куда менее привлекательным. В Ассуане год от года все больше туристов и все меньше экзотики.

– Неужели полковник отказался от скачек по пустыне?

Было время, когда побратимы, как называли неразлучных друзей Лиза и План-Крепен, искали в Египте следы Атлантиды, а тетя Амели лечила африканским солнцем начинающийся ревматизм. Тогда они проводили зимнее время в Африке, где в отеле «Олд Катаракт Ассуан» познакомились с Джоном и Клементиной Саржент, удивительно обаятельной парой. Джон был полковником индийских колониальных войск. Большую часть жизни он с женой провели в Пешаваре, на северо-восточной границе Индии, но вообще-то где только они не были. Джон Саржент говорил на семи языках, в том числе и на мандаринском, и выполнял самые сложные поручения в различных концах Британской империи. Он был не только прекрасным компаньоном, но и весьма любопытным персонажем, даже с оттенком таинственности. Альдо и Адальбер не сомневались, что он в свое время занимал крупный пост в разведке. Клементине хватало собственного шарма, над которым годы не имели власти, она была идеальной женой и безупречной леди, обладая к тому же прекрасным чувством юмора, которое в жизни ей всегда помогало. Для полноты картины скажем, что у этой супружеской пары детей не было, но зато у них имелся один совершенно необыкновенный родственник – брат леди Клементины, звали его Гордон Уоррен и был он главой Скотланд-Ярда. Кто бы мог подумать? Брат и сестра ничуть не были похожи. Меньше всего леди Клементина походила на птеродактиля.

– Нам столько нужно рассказать друг другу! Хватит нам стоять! За столом нам будет гораздо уютнее, и пить станем вовсе не чай, я знаю, вы его не любите, а кофе или шоколад с пирожными.

– Но у вас, верно, назначена встреча? – предположила маркиза.

Она знала, что на этот час столик в ресторане заранее заказывают. Леди Клементина возразила с улыбкой:

– Я заказываю столик на целый год. Мы будем одни и сможем поговорить всласть.

Твердым шагом Клементина направилась к девушке в черном платье с белой наколкой, которая исполняла обязанности метрдотеля в чайном салоне и проверяла прибывающих клиентов по списку. Желающих было много, столы в «Ритце» бронировали за три недели. Впрочем, в Париже и Мадриде было то же самое.

Сделав заказ, госпожа де Соммьер осведомилась в первую очередь о раненом родственнике Клементины.

– Как он себя чувствует? Думаю, брат – ваша главная забота. Если бы проблемы беспокоили еще и полковника, вам было бы не до улыбок.

– Ничего не могу вам сказать о проблемах полковника, потому что понятия не имею, где он находится.

План-Крепен прикусила губу, помешав сорваться вопросу: «Как? И полковник тоже?»

С некоторых пор все их знакомые мужчины, будто сговорившись, ринулись в неизвестных направлениях. Мало им Кледермана, теперь еще и полковник. Не говоря уж об Альдо и Адальбере, которые растворились в туманах Лондона.

– Брат еще очень слаб, но врачи надеются на лучшее, полагаясь на его отменное здоровье. Должна сказать, что ему повезло: пуля едва не задела сердце, но обошлось. Он потерял много крови и сейчас находится под неусыпном наблюдением и нуждается в полном покое. Ему строго-настрого запретили работать. Так что он не знает, как ведутся поиски «Санси». Он так слаб, что ему не до этого. Думаю, вы горюете об этой краже не меньше нашего. При брате никогда бы не стряслась эта более чем странная история. Он прекрасно знает нашего общего друга. А теперь… Я не понимаю, по какой причине, но на его место – случайно, я думаю, – назначили крайне необъективного человека. Этот Митчел яростно ненавидит всех неангличан.

– И что из этого следует?

– А то, что он и не думает искать бриллиант. Лорд Астор из Хивера приютил у себя в скверную погоду человека, который назвался князем Морозини, а поутру он исчез, увезя с собой семейную драгоценность. Митчелу сообщили об этом. Но судя по тому, что мне говорили коллеги Гордона, он не ищет бриллиант, а жаждет посадить в тюрьму князя Морозини. Это его навязчивая идея. Ничего другого ему не надо.

– Но Скотланд-Ярд не деревенская лавочка. Кто там назначает главного полицейского?

– Разумеется, назначение исходит из Букингемского дворца, больше я ничего не знаю. А как вы? Чему я обязана радости встретить вас в Лондоне?

– Выставке портретов Мэри Уинфельд. Она лучшая подруга Лизы, жены Альдо, и нам захотелось посмотреть ее работы. Но мы здесь всего на два дня.

– Только-то! Но почему?

Маркиза достала письмо Ланглуа и протянула Клементине.

– Все по той же причине. Глава французской уголовной полиции очень беспокоится за нашу безопасность. Он не хочет, чтобы мы оставались одни, пусть даже в лучшем лондонском отеле, где комиссар не может обеспечить нас надежной охраной.

– Я прекрасно понимаю, что он исходит из лучших побуждений, – вздохнула План-Крепен, – но ситуация все же смешная. Если предположить, что кто-то хочет нас убить, в Париже это сделать так же легко, как и в Лондоне.

– Значит, вас просят прожить здесь не больше двух дней? Я могу это понять: кто-то преследует Морозини, ситуация не ясна, комиссар вправе за вас беспокоиться.

– Ланглуа прекрасно знает вашего брата, в самом главном они очень похожи, и он верный друг. Он готов перевернуть землю и небо, лишь бы доказать, до какой степени нелепо обвинение против Морозини. И мы не хотим, чтобы он волновался еще из-за нас. Так что нам придется вернуться.

– А если вы поселитесь у друзей? Друзей, которые могут обеспечить надежную охрану? Я имею в виду у меня?

– Вы стали официальным лицом? – улыбнулась госпожа де Соммьер.

– Я нет, но Джон всегда был более или менее официальным лицом. Сначала я все объясню, а потом вы решите. Несколько месяцев назад наше родовое имение в Кроули сильно пострадало от пожара.

– Поджог? – осведомилась дю План-Крепен.

– Избави боже! Нет! Загорелась заурядная проводка. Имение сейчас ремонтируют, а Джон должен был уехать, и ему совсем не хотелось оставлять меня одну в Лондоне. Хорошо, что наш лучший друг, сэр Уинстон Черчилль, построил в Чартвелле, неподалеку от Ноул-хауса, чудесный дом вполне человеческих размеров, чтобы жить там, когда уйдет на покой. Когда Уинстон уезжает, то отправляет туда свою жену, кстати, ее тоже зовут Клементина. И сам он тоже любит бывать за городом, только если это не дворец Бленхейм. Но сейчас они оба в Дели, и я живу в Чартвелле, который охраняется не хуже дворца ее величества, но мне там одной скучновато. Поживите со мной несколько дней. Этот уголок – один из самых красивых в Англии.

– А далеко он от Лондона? – спросила дю План-Крепен.

– Не очень. Но ближе всего он к месту, о котором вот уже несколько дней говорит вся Англия, – к замку Хивер.

– Ах, как интересно! – воскликнул Мари-Анжелин, и ее золотистые глаза заискрились, как два новеньких луидора[511].

Какие могли быть сомнения? Боевой конь забил копытом при бодрящих звуках трубы. Да и госпожа де Соммьер ощутила мучительное искушение. И подумала: сам Ланглуа не устоял бы перед соблазном провести несколько дней в доме знаменитого политического деятеля. В общем-то, не стоит ничего преувеличивать: к двум дням прибавить еще два или три, а потом женщины послушно вернутся в особняк на улице Альфреда де Виньи.

Взгляд госпожи де Соммьер встретился с глазами Мари-Анжелин.

– Не позвонить ли вам на набережную Орфевр? – спросила маркиза, обращаясь к План-Крепен. – Вы знаете, как там уважают ваши таланты.

Мари-Анжелин слегка покраснела, но не заставила себя просить дважды. Не прошло и четверти часа, как она вернулась с положительным ответом. Но с предупреждением: жить в Чартвелле можно, но недолго!

«Чайная церемония» завершилась, и все трое отправились в гостиницу, чтобы собрать багаж. А перед отъездом женщины решили заглянуть еще к Мэри Уинфельд, чтобы предупредить ее и познакомить с леди Клементиной, которой очень хотелось личного знакомства с замечательной художницей.

Когда в доме Мэри объявили об их приходе, Лиза тут же удалилась к себе в комнату. Она избегала встречи с тетей Амели и План-Крепен, хотя знала, что они приехали в Лондон. Ей не хотелось вдаваться в причины, которые привели ее сюда. Да никакой, собственно, конкретной цели у нее и не было. Ее гнало беспокойство, она не могла усидеть на месте.

«Я жена Альдо, – твердила она себе, – кому как не мне знать, где он находился в момент кражи. До тех пор пока не появится мой отец, за своего мужа буду бороться я, но мне совсем не хочется быть предметом любопытства…»

И она поздравила себя за предусмотрительность, потому что едва дамы уселись в гостиной, как Тимоти объявил о приходе Безупречного Питера Уолси, к которому она так и не почувствовала симпатии. Больше того, она стала его избегать после того, как он дал ей понять, что узнал ее. Были и еще причины: тетя Амели рассказала Мэри, в каком виде путешествуют Альдо и Адальбер по Англии, а Питер внезапно объявил себя большим любителем кино…

Юный Уолси, познакомившись с леди Саржент, был само очарование и любезность, светский денди до кончиков ногтей… Он оказался единственным мужчиной в женском обществе, и по правилам хорошего тона не должен был задерживаться в гостиной и уйти первым. Но нет! Удобно устроившись в кресле со стаканом в руке – уровень жидкости в нем, похоже, не понижался, – Питер собрался болтать до скончания веков, не обращая внимания на суровые взгляды дю План-Крепен.

Наконец женщина не выдержала: наклонилась к Питеру и, к большому удивлению госпожи де Соммьер, интимным тоном спросила:

– Скажите, разве вы не приглашены на ужин?

Питер не ожидал подобной наглости и даже выронил свой монокль.

– Я? Нет! Впрочем, вы могли заметить, что я здесь в самом простом костюме. Ужинают обычно в смокинге, но странно было бы прийти в гости, заранее надев его. А почему вы спросили? Вам не нравится мое общество? – ответил он дерзостью на дерзость.

– А как вам кажется?

– Мне кажется, не нравится. Но у меня к хозяйке очень важное дело. Вот почему я без всякого нетерпения жду, когда вы уйдете, – выдал Питер с теплой улыбкой.

– Прекрасно! И, похоже, вы своего дождетесь, – заявила Мари-Анжелин, заметив, что леди Саржент поднялась со своего места. – Мы еще увидимся, – пообещала она с оттенком легкой угрозы в голосе, заслужив гневный взгляд маркизы, которая одна заметила дикую выходку своей компаньонки.

– Вы заслуживаете того, чтобы я отправила вас в Париж, – шепнула ей маркиза.

– Вы, как всегда, правы, но мы так не поступим, потому что я, безусловно, не буду лишней в этом скверном деле, где все против нас, не исключая полиции.

– Как ни печально, но это правда. А теперь поблагодарим небеса и отправимся в Чартвелл. Вы что-то хотели спросить?

– Я хотела узнать, что такое Бленхейм.

– Вы, знаток истории, не знаете, что это такое? Бленхейм – огромный родовой замок герцогов Мальборо. Сэр Уинстон в нем родился и как член семьи имеет право жить в нем, когда захочет. Но чтобы охранять замок, понадобилась бы целая армия. – На этом разговор закончился.

Три дамы покинули дом знаменитой портретистки, а Питер выпил свой виски и налил себе еще под удивленным взглядом Мэри. Она была заинтригована поведением юноши.

– У вас есть секрет, который вы хотите мне доверить? – спросила она.

– Скорее предмет, который я хочу вам показать. Сувенир грозовой ночи, которую я провел в замке Хивер в обществе двух американских киношников, ищущих натуру для исторического фильма.

После короткого рассказа о вечере, который действительно был мало похож на другие, Питер достал из бумажника плотный конверт, в котором обычно держат фотографии.

– Вы знаете моего слугу Финча и понимаете, как я им дорожу. Это человек, который все замечает, все слышит и обладает множеством всевозможных талантов. Когда мы побывали в коттедже американцев, то готовы были поклясться, что там вообще никто не ночевал. Но Финч углядел маленький цилиндрик, который закатился в складку ковра, и спрятал его в карман, никому не говоря ни слова. И сегодня утром он пришел ко мне в библиотеку, где я определял по справочникам мое последнее приобретение, редкую…

– К делу, Питер, ближе к делу!

– …Финч подобрал кассету с пленкой, которая, безусловно, выпала из кармана одного из гостей. Он позаботился проявить ее и… Смотрите сами!

Питер протянул Мэри с десяток фотографий, и она принялась перебирать их без большого интереса.

– Не вижу ничего особенного. Старые дома, замки. А вот этот я знаю, он принадлежит…

– Не важно кому! Важно вот что! – прервал ее Питер и показал последнюю фотографию.

Художница чуть не подпрыгнула.

– Но… Это же портрет, который у меня украли! Нет, впрочем, нет! Немыслимо, чтобы кто-то посмел!.. Нет сомнения, что я поставила свою подпись на полотне. Но кто посмел что-то исправлять?

Мэри повернулась к двери и позвала:

– Лиза! Иди сюда и посмотри! Уверяю, что не пожалеешь!

Женщина немедленно спустилась и принялась разглядывать фотографию.

– Конечно, это Альдо. И вместе с тем, нет, совсем не он.

– Но подпись моя, это точно. И мне хотелось бы знать, кто автор этого надругательства? Полагаю, тот, кто украл мой портрет!

Все это время Безупречный Питер не проронил ни слова. Он внимательнейшим образом следил за Лизой. Она, почувствовав его взгляд, тоже посмотрела на него и твердо сказала:

– Да, я Лиза Морозини, жена Альдо, которого обвиняют в воровстве. Я вижу, что ради этой низкой цели фальсифицировали даже его внешность. Я хочу все знать. Вы друг Мэри, она вам полностью доверяет, расскажите нам все!

– Если мне нальют еще виски, я охотно выдам все, что знаю. И буду счастлив, если хоть чем-то вам помогу.

– У вас длинная история, Питер? – спросила Мэри.

– Все зависит от вас, если хотите полную версию…

– Значит, вы ужинаете с нами и без всякого смокинга!

Мэри пошла отдавать распоряжения Тимоти и Гертруде, а Питер, дожидаясь ее, чтобы начать рассказ, сидел, хмурясь, в кресле, не глядя на Лизу.

– Вы чем-то озабочены? – встревожилась жена князя.

– Да, озабочен. Речь идет о дамах, которые были здесь, когда я пришел. У меня… возник конфликт с одной из них, но я не знаю, по какой причине. Мне показалось, что мое присутствие ее раздражает. У нее весьма сложное имя.

– Ее зовут Мари-Анжелин дю План-Крепен! Старая французская знать. Ее предки участвовали в Крестовых походах, – прибавила Лиза, сдерживая улыбку. – А в чем состоял конфликт?

– Она не могла понять, почему я не ухожу первым.

– И, не моргнув глазом, спросила вас об этом? Узнаю План-Крепен!

– Вы с ней знакомы?

– Она моя родственница.

– Да неужели? Почему же вы не повидались с ней, когда она пришла с визитом?

– Она была не одна. Я не хотела быть объектом любопытства.

В гостиную вернулась Мэри, и разговор оборвался. Художница, видя, насколько озабочен Безупречный Питер, что совсем ему не было свойственно, решила обойтись без горячего, чтобы слуги лишний раз не ходили туда и обратно. Стол был накрыт, все блюда принесены сразу, но лицо гостя не просветлело, и тогда Мэри достала бутылку из холодильного шкафчика и протянула Питеру.

– Держите! Налейте нам и выпейте сами до ужина полный бокал. Мне кажется, он вам необходим, а потом расскажете нам вашу историю, которую мы с нетерпением ждем.

Женщины слушали историю о грозовой ночи в замке Хивер поначалу с улыбками, а потом все озабоченней. В особенности Лиза, лицо ее покрылось пугающей бледностью. Внезапно Мэри встала и направилась к телефону.

– Я боюсь, что случилась беда, – прошептала Лиза. – Кому ты собираешься звонить?

– План-Крепен! Приглашу ее завтра приехать. Нам надо переговорить с ней, и мне кажется, что времени терять нельзя!

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что исчезновение американцев, снимающих кино и увлеченных эпохой Тюдоров, означает… В общем, от наших друзей можно ждать чего угодно, и я уверена, госпожа де Соммьер и Мари-Анжелин думают точно так же. Они же рассказывали мне о «преображении», которое происходило у них в доме.

Приглашение в Чартвелл было настолько приятно План-Крепен, насколько неприятен был ультиматум Ланглуа. Что можно успеть за два дня? Теперь хотя бы можно оглядеться. Звонок Мэри окончательно улучшил настроение Мари-Анжелин, она снова была в седле. Разумеется, художница пригласила и госпожу де Соммьер, но та из вполне понятной вежливости должна была остаться с хозяйкой, которая в критическую для них минуту оказала им гостеприимство. А вот Мари-Анжелин ни за что на свете не отказалась бы от приглашения. Безупречный Питер, конечно, действовал ей на нервы, но интуиция ей подсказывала, что дело не обойдется без Лизы.

После драматических событий, пережитых во Франш-Конте, когда Мари-Анжелин едва не погибла при весьма трагических обстоятельствах, она стала лучше понимать Лизу. Ее уже не удивляло, что дочь банкира и жена коллекционера-ювелира, которая могла носить какие угодно драгоценности, с годами стала ненавистницей исторических украшений, всегда роскошных, и не важно, королевские они или нет. Из-за них сходило с ума столько вполне разумных людей. Взять хотя бы леди Аву Астор. Она была готова на все, лишь бы заполучить желанное украшение!

А вот опасные и увлекательные приключения, которые Мари-Анжелин пережила вместе с побратимами Альдо и Адальбером, невероятно украсили ее монотонную жизнь с маркизой, и она не собиралась и в дальнейшем от них отказываться. Напротив! Она была рада, когда что-то происходило! Но только не кошмар, который грозил Альдо сейчас.

* * *

Мари-Анжелин вспомнила, как в библиотеке имения Водре-Шомар она, глядя Альдо в глаза, протянула ему великолепный бриллиант, ограненный в виде пирамиды, сияющий ярче солнца, – знаменитый талисман Карла Смелого.[512] Князь от удивления онемел, потом осторожно взял его своими длинными пальцами, хорошенько рассмотрел и вернул обратно.

– Так вот, где он, – только и сказал Альдо. – Кто бы мог подумать!

– Разумеется, никто. Но в любом случае, он ваш. Я взяла без спроса рубин и возвращаю бриллиант. Думаю, это справедливо.

– А я так не думаю. Тем более зная, при каких обстоятельствах камень у вас появился. Будет честно, если он останется у вас.

– У меня? Но что мне с ним делать, господи боже мой?!

– Он будет вашим драгоценным тайным сокровищем. Спрятанный в сейфе надежного банка, камень перестанет вызывать алчность и зависть. А потом вы передадите его наследникам.

– Не издевайтесь, какие еще наследники? Разве что ваши дети! Но если я вас правильно поняла, вы не хотите принять его в свою коллекцию, где этот бриллиант стал бы звездой.

– Для других, возможно, но не для меня. Послушайте, продайте его моему тестю. Он с ума сойдет от радости и сделает вас богатой женщиной.

– Мне хорошо и так, я не нуждаюсь в деньгах. А наследниками все равно будут Антонио, Амалия и Марко. Ну, так что же?

Воцарилось молчание. Оба смотрели на протянутую руку Мари-Анжелин, где дерзким вызовом сиял и переливался бриллиант. Внезапно, взглянув Альдо в глаза, Мари-Анжелин спросила:

– Где он?

Им не нужно было называть имя. Они его знали. Гуго! Человек, который, будучи до глубины души христианином, совершил преступление и взял на душу тяжелейший грех – стал отцеубийцей. Хоть и невольно.

Мари-Анжелин задала еще один вопрос:

– Надеюсь, по крайней мере, не под арестом?

– Он вас спас и исчез.

– И где же Гуго теперь?

– В Нормандии. В аббатстве Ла-Трапп.

– Так вот как он распорядился своей жизнью? Сурово. Я надеялась, что Гуго выберет Гранд-Шартрёз.

– Он мало чем отличается.

– Природа разная. Вокруг Шартрёз так красиво. Я много слышала о Ла-Трапп. Мне хотелось бы туда съездить.

– Я бы вам не советовал. И, собственно, с какой целью? Понять, какой тяжести вериги надел на себя ваш спаситель?

– Нет. Передать талисман отцу-настоятелю. У каждого монастыря есть сокровищница, разумеется тайная. Мне кажется, несчастливый бриллиант наконец обретет там покой.

– Но это невозможно, План-Крепен. Вы знаете правила лучше меня. Женщины не имеют права переступать порог аббатства, а мужчины с большим ограничением.

И все-таки Мари-Анжелин съездила в аббатство, держась за руку госпожи де Соммьер и затаившись в глубине машины Адальбера. Чуткая тетя Амели не могла не понимать, что гнетет душу ее компаньонки.

Нет ничего суровее и мрачнее, чем аббатство Ла-Трапп в департаменте Орн.

Оно расположилось на берегу притока реки Итон, неподалеку от Се, у подножия взгорья, где начинаются леса Перш и Трапп. С южной стороны от него блестят многочисленные пруды, выкопанные монахами на протяжении веков. Основан монастырь был в 1147 году и прошел через все пороки и искушения, а в 1664 году его аббатом стал Арман де Рансэ, обратившийся к Богу после тяжелейшего испытания: его обожаемая любовница была обезглавлена, и он установил в монастыре новый и очень суровый устав.

Автомобиль затормозил в лесу, где было так темно, что он словно бы растворился в потемках. Мари-Анжелин и госпожа де Соммьер различили вдалеке монахов, которых привыкли чтить как слуг Господа. Они направлялись к воротам в аббатство. А само аббатство?.. Оно казалось точь-в-точь таким, как о нем прочитала Мари-Анжелин в одной старинной книге перед отъездом. «Само это место среди голых гор, черных болот и развалин, при взгляде на которые больно теснит сердце, внушает ужас своей дикостью, и можно понять, почему люди выбрали его, чтобы жить, обратившись мыслями к смерти».

Даже знакомый План-Крепен маленький монастырь на границе со Швейцарией не был воистину обителью одиночества и мертвой тишины, каким было это аббатство. Здесь не кричали в ущелье птицы, не хлюпало болото, не гудел, призывая на службу, колокол.

Одним из правил этого монастыря было молчание. Только настоятель, брат лекарь и «беседующий брат», обязанный объясняться с редкими посетителями, имели право открывать рот и подавать голос, больше никто.

– Я читала, что это аббатство посвящено Деве Марии, – прошептала План-Крепен. – Почему женщинам запрещено входить в церковь и молиться?

Маркиза, обладавшая куда большим запасом сведений, чем можно было предположить, судя по ее светским манерам, ответила:

– Таково было правило со дня его основания. Ни одна женщина никогда не переступала порога аббатства. Королеве Франции в редчайшем случае было позволено помолиться в часовне. Возьмите себя в руки, План-Крепен, и давайте вернемся. Мне не надо было соглашаться на это путешествие!

– Я бы все равно сюда приехала! – грозно отозвалась компаньонка.

– И поэтому я здесь с вами, – мягко откликнулась маркиза. – А вы? Вы, кажется, готовы расплакаться?

– Слезы сами текут. Впервые я увидела его настоящим рыцарем на великолепном скакуне, а теперь… Видите? Вон там!

Ближе к склону горы показалась мужская фигура. Монах в грубых сандалиях на босу ногу, в сером куколе, который, возможно, был когда-то белым, и в черной, подпоясанной веревкой рясе корчевал пни. Взор Мари-Анжелин был прикован к монаху. Ее воображение поспешно дорисовало черты лица, и она готова была уже выскочить из машины, но заметила возвращавшихся Альдо и Адальбера.

– Ну что? – шепотом спросила она.

– Все в порядке, – ответил Адальбер, занимая место за рулем. – Но не без труда.

– Почему? Это же дар Божьей Матери!

– Знаете, что сказал настоятель? Вы принесли к нам символ гордыни и тщеты, мы монахи и хотим всегда пребывать в бедности. Мы не хотим, чтобы просочился слух, что у нас что-то есть. И кто знает, что из этого воспоследует? Конечно, если продать камень, то на вырученные деньги можно помочь многим беднякам. Но нам ничего не надо сверх того, что мы имеем. Если считать, что мы что-то имеем.

– А вы? Что вы ему ответили?

– Сказали, что будем так же молчаливы, как монахи аббатства, и что законный наследник этого дара находится среди них.

– Он один из нас, такой же, как мы, и так же, как мы, ничего не имеет, – произнес настоятель.

– Но посмотрите, часть ваших построек готова рухнуть!

– У нас есть руки, чтобы укрепить их.

И это было его последнее слово.

– Но все-таки он взял камень?

– Да, взял, но не поведал, какую судьбу ему предназначает. И еще он попросил меня никогда не возвращаться в Трапп, если только я не решу стать монахом. Что вряд ли произойдет. Во всяком случае, мне так кажется.

В следующую ночь, которая была особенно темной, через боковую дверь монастыря вышел монах с лопатой, но без фонаря и углубился по тропке в лес, обогнув болото, над которым причудливо клубился туман, напоминая толпу белых призраков. Монах дошел до развалин часовни и там под стеной выкопал ямку, опустил в нее руку, вытащил, закопал ямку и сверху посадил пучок колючей травы. Подхватил лопату и, не оглянувшись, пошел по той же тропке обратно, а в аббатстве в положенный час отправился в церковь к заутрене.

* * *

Мэри Уинфельд терпеть не могла натянутых отношений, они портили ей настроение и мешали работать, поэтому она колебалась, стоит ли ей сажать за один стол Безупречного Питера и наследницу рыцарей-крестоносцев. Но что поделать? С первого взгляда было видно, что они не преисполнены друг к другу симпатией. Острый нос План-Крепен и монокль Питера Уолси не были созданы для того, чтобы поладить друг с другом. Еще масла в огонь подлила Лиза, когда показала фотографии замков и среди них портрет Альдо. План-Крепен тут же воскликнула:

– Никто не может усомниться, что это тот самый человек, который выдал себя за Альдо! И я не понимаю, почему не растиражировать этот снимок, не показать газетам и таким образом не установить подлеца. Но начать нужно с полиции. Пусть она сейчас против нас, но против очевидности сказать нечего.

– Эта очевидность ясна не для всех, – со вздохом сожаления отозвалась Лиза. – Но если это единственный ваш совет, то мне очень жаль, что мы вас потревожили.

Питер поблагодарил Лизу улыбкой и сказал:

– А что, если мы попытаемся объединить все наши сведения и таким образом попробуем понять, что мы все-таки по-настоящему знаем об этой истории? Фотография – только начало, а самое интересное то, что Финч нашел пленку под ковром в комнате, где ночевали американцы. И вот что я хотел бы знать: кто-то из вас имеет сведения о двух деятелях кино, которые ищут натуру…

– Разумеется, у меня есть такие сведения, – проговорила План-Крепен. – Эти американцы вышли от нас, я имею в виду, из особняка на улице Альфреда де Виньи, где живет госпожа де Соммьер и я. Они совершенно преобразились и стали неузнаваемы благодаря рукам волшебника, которого привел к нам Пьер Ланглуа, начальник уголовной полиции Франции.

– И кто же так преобразился? – осторожно задал вопрос Питер.

– Альдо Морозини, мой родственник. Его лицо изменили гуттаперчевые накладки, из белоснежных зубов ему сделали желтые и прибавили толщины килограммов на пятнадцать с помощью специального пояса. Одежду подобрали соответствующую. Второй – это Адальбер Видаль-Пеликорн, известный египтолог. Его волосы перекрасили в рыжий цвет, наклеили бороду и усы.

– И выглядят они примерно вот так?

Питер достал набросок, на котором в общих чертах не без таланта изобразил «господ Жоса Бонда и Омера Вальтера». План-Крепен не могла скрыть своего изумления.

– Ну да! Именно! Именно!!! Вы их видели?

– Мы провели вместе целый день и даже…

– Что? Говорите скорее!

– Если вы не будете мешать ему, Мари-Анжелин, – вступила в разговор Лиза, – то, думаю, будет и «скорее», и интереснее.

– Более чем, княгиня, но не уверен, что вас это всерьез порадует.

И Питер в нескольких словах рассказал, как прошел день, а потом грозовая ночь в замке Хивер, а главное, как встретило его полное неожиданностей утро. По мере того как юноша говорил, напряжение нарастало, и он, чувствуя это, избегал смотреть на Лизу. Под экстравагантной внешностью молодой человек таил чувствительное сердце, которому больно было видеть чужие страдания. Но он должен был сказать молодой женщине, чью красоту не мог не оценить, хотя она о ней нисколько не заботилась, что ее муж исчез и, возможно, ей никогда уже его не увидеть…

Лязг вилки, которая скорее упала на тарелку, чем опустилась на нее, вернул Питера на землю. Так отозвалась на его рассказ длинноносая с соломенными волосами дама.

– Как можно попасть в замок Хивер?

– Как и в любой другой дом: постучаться в дверь, попросить, чтобы хозяин или хозяйка вас приняли. Хотя, возможно, эту дверь сразу же перед вами захлопнут, что чаще всего и бывает.

– Но не с хорошими знакомыми или с людьми, которых сопровождаете вы, не так ли?

– В тот раз было именно так. Что из этого воспоследовало, я уже рассказал вам. А почему вы спросили?

– Я хочу попасть туда.

– И чем это вам поможет? Вы хотите выпить с Астором чашку чая и съесть сандвич с огурцом?

– Разумеется, я думаю не о чае. Я хочу осмотреть замок с чердака до подвала.

– Уверяю вас, это невозможно! Для этого нужно находиться в замке, а вас мгновенно выдворят в деревню.

– А слуги? Они где ночуют?

– Слуги, которые работают в замке? Понятия не имею. Думаю, неподалеку есть дом, который отдан в их распоряжение.

– Ну да, в отдельном жилище может ночевать повар и кухонная прислуга, лакеи, уборщики, садовники, но те, кто обслуживает леди и лорда, не могут жить за километр от господ – камеристка, камердинер могут понадобиться в любой час, днем или ночью, так что они не могут проживать отдельно.

Питер принялся грызть ногти, что говорило о том, что он погрузился в размышления. Потом юноша опомнился и стал катать хлебные шарики.

– Вы правы, но хозяева Хивер никогда не делали, как все. Что вы задумали?

– Мне бы хотелось поступить на службу к леди Астор. Разумеется, не на долгий срок, но достаточный, чтобы узнать побольше о домашних привидениях.

– Я вижу два серьезных препятствия к осуществлению вашего плана, – заметила Мэри. – Во-первых, вы не сумеете работать горничной, а быстро этому не научиться…

– Вот тут вы ошибаетесь, я много чего умею, о чем вы даже не подозреваете. Я могу шить, гладить, причесывать, делать маникюр, обращаться с тонким бельем и еще тысячу разных вещей. К тому же я говорю на восьми языках, с акцентом или без него.

– Хорошо, допустим, – согласилась Мэри тоном, каким говорят с упрямым ребенком, – но я полагаю, что у Нэнси Астор есть горничная, которая ее устраивает. И как вы собираетесь убедить леди, что эту служанку нужно рассчитать и взять вас?

– Горничную нужно на несколько дней вывести из строя, – предложил Питер, которому понравилась идея Мари-Анжелин. – Но необходимы рекомендации. Одну даст моя мать, а вторую, самую убедительную, берусь достать у фрейлины ее величества.

– И как же удалить горничную, которая работает на Асторов?

– Пока не знаю, надо подумать.

– Еще одна подробность! – снова заговорила Мэри. – Нэнси не так часто бывает в Хивере, большую часть времени она проводит в Кливдене, у своей кузины Вайолет, потому что там сосредоточена вся светская жизнь семьи.

Питер попросил чашку кофе, выпил ее, получил разрешение закурить и принялся ходить взад и вперед по гостиной. Лиза готова была расплакаться – мельтешение Питера страшно ее раздражало.

– Вы готовы приложить безумные усилия, чтобы помочь мне, но, быть может, никаких усилий уже и не надо…

– Что значит не надо? Почему?

– Потому что, вполне возможно, ни Альдо ни Адальбера уже нет на свете…

– Ничего подобного! – возразил Питер. – Если бы их умертвили, нашлись бы трупы. Машину бы тоже утопили. Нет сомнения, что их похитили, а делают это всегда с одной целью: получить выкуп, припугнув близких такой страшной историей, что они будут готовы исполнить любые требования. Но пока ни к кому из членов семьи не поступало никаких писем, и пресса тоже молчит. Так что не будем спорить по пустякам. Идея мадемуазель дю План…

Питер забыл вторую половину фамилию и покраснел как рак от смущения.

– Крепен, – подсказала женщина с обиженным видом. – Постарайтесь в дальнейшем не забывать.

Она достала из сумочки визитную карточку и протянула Питеру, но он отказался.

– Простите, но чем меньше при мне бумаг, тем лучше. И потом у меня память как у слона.

– Бедные слоны! – протянула Мари-Анжелин, воздев глаза к потолку.

(обратно)

7. У Безупречного Питера появляется идея

Мари-Анжелин не сомневалась, что ее идея вызовет у госпожи де Соммьер, привыкшей к оригинальным предложениям, настоящий восторг, но маркиза не только не восхитилась, она строго отчитала компаньонку.

– Вы случайно не тронулись рассудком, План-Крепен? Устроиться горничной в замок к англичанам! Да это бред какой-то!

– А мне лично эта мысль не кажется такой уж неудачной, – тихо произнес Питер, который, само собой разумеется, проводил до Чартвелла мадемуазель дю План-Крепен. Длинноносая дама хоть и не вызывала больших симпатий, но была теперь его союзницей.

Будучи эстетом, юноша предпочел бы видеть ее более привлекательной, но не мог отказать ей ни в уме, ни в решительности. И Мари-Анжелин доказала, что он не ошибся. Она не обиделась, не вылетела из комнаты, хлопнув дверью, а спокойно возразила маркизе:

– Любым способом необходимо обыскать замок сверху донизу. В нем исчезли Альдо и Адальбер. Необходимо узнать, каким образом и по какой причине это произошло. А кому лучше всех известны все ходы и выходы? Разумеется, прислуге. Из меня получится идеальная горничная.

– В этом я не сомневаюсь. Я знаю о ваших необыкновенных способностях и уверена, что вы способны неизвестно на что…

– Неизвестно на что? Речь идет о самых дорогих для нас людях. Нам посылают удивительную возможность, и грех было бы ею не воспользоваться!

Мари-Анжелин произнесла последние слова со слезами на глазах, и они растрогали маркизу больше любых речей. Она ласково ответила:

– Я понимаю, План-Крепен, все прекрасно понимаю! Но дело непростое, и как за него взяться? Как убедить горничную леди Астор уступить свое место вам? Использовать классику жанра – заболела мамочка? Но желательно знать побольше о жизни внутри замка. Наверняка найдется одна или даже две девушки, способные заменить эту горничную на несколько дней.

– В этом можете не сомневаться, – отозвался Питер. – Репутация семьи Астор, разумеется, я не имею в виду леди Аву, такова, что за место у них может разгореться драка. Они слывут оригиналами, но своим людям платят по-королевски.

– Вот видите, План-Крепен, – со вздохом заметила госпожа де Соммьер. – Я охотно признаю, что вы прекрасно все придумали и были бы замечательной горничной, но – увы! – это невозможно!

– Ради того, чтобы найти пропавших, нет ничего невозможного. «Невозможно» – совсем не французское слово, это известно всем!

– И тем более не английское, – прибавил Безупречный Питер. – Но пока мы никак не сдвинемся с мертвой точки. Замок Хивер остается загадкой, а между тем так просто войти в него и выпить там чашку чая.

– Неужели лорд Астор никогда не покидает замок? – поинтересовалась маркиза.

– Только ради чрезвычайного заседания в палате лордов или приглашения в королевский дворец, но такое случается крайне редко. Наш добрый король Георг не любит пышных церемоний. Вы, наверное, слышали, что он крайне застенчив. Поначалу вообще возникло сомнение, сможет ли он царствовать из-за своего заикания. Но король с ним справился, и все же больше всего он любит тихую семейную жизнь. Так что надеяться на отсутствие лорда не приходится. К тому же парк охраняется не менее тщательно, чем замок, хотя я бы мог попробовать пробраться туда с помощью Финча и осмотреть отведенный нашим «американцам» коттедж: только бы в этом был хоть какой-то смысл.

– Если это возможно для вас, то возможно и для меня! – воскликнула Мари-Анжелин, и глаза у неезасияли, как два золотых. – Я очень спортивная и…

– Скажу вам сразу нет! Вы гостья леди Саржент и находитесь в резиденции государственного человека. Никто не знает, как может обернуться подобное приключение, и мы не можем позволить себе скомпрометировать семью Саржентов или Черчиллей, втянув их в сомнительную историю.

– А вы не боитесь подставить под удар вашу семью? Вашего отца, герцога Картленда?

– Я совсем другое дело! В своей семье я enfant terrible[513]! «Немного того», как у вас говорится. Меня никто не принимает всерьез. К тому же я младший сын, и в будущем герцогом станет мой старший брат Рэндольф. Так что у меня обширное поле для разнообразных маневров, что удобно, хотя не всегда приятно. В общем, я об этом подумаю и поговорю с Финчем, в таких делах он незаменим – мрачный вид и золотое сердце.

– Как нам вас благодарить? – растроганно спросила госпожа де Соммьер.

– Нет ничего проще. Налейте немножко виски мне на обратную дорогу.

Лиза в тот же вечер объявила Мэри, что немедленно возвращается в Цюрих.

– Здесь я сижу без всякой пользы, порчу кровь себе и мешаю другим.

Мэри занималась в это время портретом лорда Гордона, и все ее внимание было сосредоточено на изображении шотландской шапочки, украшенной дерзким петушиным пером. От неожиданности кисть Мэри дрогнула, и вместо пера зеленая полоска появилась на лбу того, кого называли «Королем шотландцев»

– Черт! Будь добра, предупреждай заранее о таких глобальных решениях! – Мэри положила кисть, взяла чистую тряпочку и принялась убирать зеленую полоску. – Скажи, что ты будешь делать в Цюрихе? Если бы твой отец вернулся, мы бы об этом знали.

– О моем отце ничего невозможно знать наверняка, если в нем заговорила страсть коллекционера.

– Позвони ему!

– Это невозможно. Ты не знаешь моего отца. С каждым годом его любовь к тайнам возрастает.

– Так у кого ты собираешься выведать его секреты? У стен? Может быть, сейфа?

– Нет, у его личного секретаря Бирхауэра.

– Всего-то навсего?

– Ты даже не представляешь, что это за человек. Кремень. Скала. Но если кто-то знает, пусть даже приблизительно, где находится мой отец, то только он. Имея при этом строжайший приказ никому ни при каких обстоятельствах не сообщать об этом.

– Даже тебе?

– Знаешь, иногда кажется, что в первую очередь мне. Отец знает, как легко меня взволновать, и тогда я принимаюсь бить в большой колокол и звать на помощь, хотя дело порой яйца выеденного не стоит.

Мэри не могла не рассмеяться.

– А Альдо не скупится на поводы для волнений. При твоем характере нужно было выходить замуж за нотариуса.

– Я бы не стала так шутить. В общем, все, на что я пока имею право, это знать, что мой отец в Южной Америке, в которой оказался, желая заполучить таинственное сокровище. Мир коллекционеров безжалостен. Там пойдут на любые ухищрения, лишь бы вытащить коврик из-под ног соседа. Я понимаю, что отец опасается соперников. Но на этот раз дело слишком серьезное, и мне необходимо получить от Бирхауэра более точные сведения. Я не думаю, что он знает, где именно находится отец, но уверена, у него есть адрес или закодированный номер телефона, по которому возможно с ним связаться.

– За чем охотится твой отец?

– Думаю, за изумрудами, но точно не знаю. А вот Бирхауэр должен знать.

– Глупость какая-то! Бирхауэр тоже человек, а любого человека можно купить, нужно только найти подходящую цену.

– Никто не заплатит Бирхауэру столько, сколько платит отец.

– Ну, разве что так. Значит, уезжаешь? Не забывай присылать о себе вести. А лучше всего приезжай снова! Мне будет так неспокойно без тебя.

Лиза крепко обняла подругу:

– Непременно приеду, обещаю. Но сначала посмотрю, как там мои малыши.

Княжна уже подошла к двери мастерской, когда Мэри ее окликнула:

– Подожди минуточку!

Мэри открыла ящик старинного секретера, чужака среди подрамников, красок, кистей, и протянула Лизе небольшую вещицу в темно-синем кожаном чехле.

– Возьми и спрячь. Может пригодиться. Например, чтобы переубедить верного слугу.

В чехле лежал отливающий синевой стальной «браунинг».

В тот же вечер Лиза уехала в Цюрих.

Бирхауэр не без тревоги взглянул на молодую женщину, появившуюся на пороге его рабочего кабинета. Во-первых, потому, что она непривычно выглядела: ни элегантный туалет, ни искусный макияж не могли скрыть ее нервного напряжения. А во-вторых, он предвидел, что ему предстоит жестокий бой за возможность остаться верным своему долгу и… хозяину. Лиза не заставила его долго ждать, спросила сразу же:

– Бирхауэр, где мой отец?

– Вы знаете это так же хорошо, как я, княгиня: он в Латинской Америке, надеется добыть необыкновенной красоты камни, за которые готов заплатить любую цену.

– Латинская Америка велика, и мне необходимо знать, где именно он находится.

– Полагаю, что в Бразилии.

– Что значит, «полагаю»? Вы же прекрасно знаете, что для меня не секрет, каким образом отец путешествует. Я знаю, что ваша прямая обязанность – устранять любые препятствия, какие возникают у него на пути. Он отправился на поиски сам, это говорит о многом, но вы же следите за его маршрутом! Латинскую Америку за несколько часов не обшаришь. Так поделитесь, как можно с ним связаться. Наверняка есть такая возможность в случае крайней необходимости.

– Можно послать письмо до востребования по адресу… Что, однако, случилось?

Лиза перевела дыхание, чтобы справиться с закипавшим в ней гневом. Она оперлась обеими руками о стол и заговорила, глядя секретарю в глаза:

– Скажите мне, Бирхауэр, где мы с вами находимся? В африканской пустыне? В тропических джунглях? На необитаемом острове? Нет! Мы с вами в Цюрихе, одном из крупнейших и богатейших городов Швейцарии в центре Европы. И не надо мне рассказывать, что здесь ничего не знают о том, что творится в мире. А в Англии, между прочим, разразился скандал, который может не только разорить нашу семью, но и уничтожить ее. Князя Морозини, знаменитого международного эксперта, обвинили в воровстве! В краже бриллианта «Санси», и сделал это лорд Астор из замка Хивер, один из немногих друзей отца, при том что князя этот человек до этого неприятного случая в глаза не видел! Подобный скандал не вызывает у вас желания немедленно известить о нем моего отца? Что должно еще случиться, чтобы вы воспользовались своим драгоценным…

– Успокойтесь, прошу вас. Садитесь и позвольте мне предложить вам…

– Немедленно отправить мой крик о помощи тому, кто подарил мне жизнь!

– Княгиня, я вас умоляю! Мы европейцы, и мы прекрасно знаем, что англичане мастера на дурные шутки. Они готовы пойти на любую выдумку, лишь бы избавиться от соперника или конкурента. Англия – королевство нелепых пари и черного юмора.

– Так вы считаете, что речь идет о дурной шутке с конкурентом? Что «Санси» на месте и скандал лишь газетная утка?

– Разумеется. «Санси», лорд Астор, кража – все это газетные выдумки. Пройдет несколько дней, и ситуация разъяснится.

– У Морозини нет конкурентов в Англии! «Санси» украден! Моего мужа ищет полиция! Если вы немедленно не позвоните моему отцу, вам придется ответить, почему, когда он вернется, у него больше нет ни дочери, ни внуков. Я могла бы воспользоваться вот этим, – прибавила Лиза, доставая «браунинг», – но пистолет вряд ли поможет узнать проклятый код!

Тишина, которая последовала за словами Лизы, была недолгой. Отчаяние, написанное на лице красавицы княгини, было куда убедительнее револьвера.

– Я немедленно дам телеграмму, – пообещал секретарь.

– А потом дадите мне код. Для своего следующего путешествия отец заведет другой, только и всего. Теперь телеграмма! Я не уйду отсюда, пока она не будет отправлена!

– В таком случае следуйте за мной.

Бирхауэр выглянул из кабинета, сказал своему помощнику, что его нет ни для кого, после чего запер комнату на ключ. Из жилетного кармана мужчина достал другой ключ необычной формы и вытащил из книжного шкафа книгу, за которой оказалась замочная скважина. Он вставил в нее ключ, и книжный шкаф повернулся, открыв небольшое темное помещение. Секретарь зажег лампу, снял плотный чехол с телеграфного аппарата, предложил Лизе табурет, сам сел за аппарат и принялся за работу.

Лиза с удивлением следила за каждым его движением. Она давно знала, что большие деньги позволяют осуществлять любые, даже самые экстравагантные фантазии, и ей были известны все хитроумные замки, с помощью которых охранялась баснословная коллекция Кледермана в их родовом имении, но телеграф! Такого княгиня не ждала! Она почувствовала себя героиней шпионского фильма. И подумала про себя, нет ли у отца случайно и трансатлантического лайнера?

– Что вы ему отправили? – спросила она.

– «Возвращайтесь срочно. Семья в опасности».

– Но у нас нет времени ждать, пока он вернется!

– Не беспокойтесь, доверьтесь своему отцу. Он сообразит, что лучше всего сделать. Немедленно вернется в Рио-де-Жанейро, откуда можно связаться с любым банком, посольством и даже правительством, не говоря уж о лорде Асторе. Связаться, не таясь, не пряча свое лицо. Вы, я думаю, должны понимать, что он на самом деле «великий Кледерман»!

– Мне кажется, я понимаю. Но и власть имеет свои пределы. Итак, нам остается только ждать. И сколько времени, по-вашему?

– Этого я не знаю. Может быть, час, а может быть, три недели, в зависимости от того, где он находится. А вы что собираетесь делать? Вернетесь в Лондон?

– Не сразу. Сначала поеду в Рудольфкрон к детям. Вы себе представить не можете, как я без них скучаю. Когда их отец в отъезде – а это, видит бог, случается очень часто! – они остаются со мной, а сейчас с ними еще и моя бабушка…

Суровое лицо Бирхауэра внезапно осветилось улыбкой, и он помолодел лет на двадцать.

– И все же не стоит так волноваться, поверьте. Как только получу ответ, сразу же вам сообщу.

Он взял со стола блокнот и написал несколько слов, самых простых и обыкновенных. А рядом карандашом приписал расшифровку.

– Лучше всего, если вы все запомните.

– Так и сделаю, у меня хорошая память.

– Запомните также коды для Бразилии, их два. А теперь прошу меня извинить, если я так серьезно ошибся относительно ситуации с князем Морозини. Я искренне считал, что англичане способны на все и даже больше, но совершенно упустил из виду, что Гордон Уоррен выбыл из игры. Он никогда бы не допустил подобного скандала, и газетный шум должен был бы меня насторожить. Поверьте, я сделаю все возможное и невозможное, чтобы вам помочь.

Вместо ответа Лиза наклонилась и поцеловала старого и верного помощника отца.

– Спасибо! От всего сердца!

Она встала, собираясь уйти, и Бирхауэр тихо сказал на прощанье:

– Когда будете уезжать из Австрии, сообщите мне, куда поедете, с помощью кода.

Лиза приехала к бабушке в замок и сразу же позвонила Мэри, чтобы сказать, что добралась благополучно, дети и взрослые здоровы, все ей рады, а самое главное – ее встреча с секретарем прошла удачно. Она постаралась успокоить Мэри и дать ей понять, что уже не так мрачно смотрит в будущее.

– И пожалуйста, – прибавила княгиня, – сообщай мне почаще новости. От тебя их обычно не дождешься.

– Муж говорит то же самое, – засмеялась Мэри. – Но согласись, что мне нечего делать в Пешаваре, где я целый день пью чай с женами офицеров и слушаю всевозможные сплетни. А здесь у меня столько работы, и Джон мной гордится.

– А ты не боишься, что он найдет тебе замену? Мне кажется, ты забываешь, что он мужчина.

– Главное, что мы любим друг друга, и я ему доверяю. Верится с трудом, что даже самая благополучная пара может прожить всю жизнь, глядя только друг на друга. Особенно мужчина. Но ничего страшного, муж скоро приедет в отпуск. Мой свекр, генерал, похоже, решил всерьез заняться будущим своего сына, он у него единственный, и отцу тоже до смерти надоело не видеться с ним по полгода… Приглашение мне и моим кисточкам посещать Букингемский дворец очень обрадовало старичка и внушило всяческие надежды. На вид он медведь медведем, а на деле сама нежность…

Долгая беседа с подругой поддержала Лизу, зато короткая телеграмма, полученная из Цюриха, не порадовала.

«Покинул Манаус три недели назад» – вот что в ней было.

– И это все? – воскликнула госпожа фон Адлерстейн.

Лиза, разумеется, не таила от бабушки секреты дома Кледерман и тем самым дала ей повод рассердиться.

– Мне кажется, старый безумец ошибся профессией, он вовсе не банкир, ему надо было быть тайным агентом, генералом ордена иезуитов, папским нунцием. Все знают, что именно они преуспевают в подковерной политике.

– Но тогда бы не было меня, – засмеялась Лиза.

– Почему это? У тебя был бы другой отец, вот и все! Мориц ставит на первое место свою страсть к драгоценным камням, а на второе – серьезное дело. И это становится невыносимым. Я прекрасно знаю, да и ты тоже – и за это знание недешево заплатила! – что он делает, что хочет, и со своим временем, и со своими деньгами. Прекрасно, никто не возражает. Но исчезать без предупреждения, не оставляя следов? Это никуда не годится. Он и секунды не подумал, как это может отразиться на его семье, вот что плохо! Ах да, он любезно сообщил, что едет в Южную Америку! Очень точный адрес, ничего не скажешь!

– Бабушка, не будем волноваться, я все это прекрасно знаю, потому что вышла замуж за копию отца. Если Альдо на неделю уезжает в Париж или в Лозанну, то три месяца спустя присылает весточку из Канады, Турции или еще какой-нибудь страны. И ничего, я привыкла.

– И я тобой восхищаюсь, моя девочка. Так скажи, что еще узнал наш славный Бирхауэр. Манаус? Название тебе что-то говорит?

– Кое-что. Ну-у, это город в Бразилии…

– Твое «ну» красноречиво. Словом, больше ты ничего не знаешь?

– Если честно, нет. Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу и…

– Ну да, они у всех на слуху.

– Конечно. Кажется Манаус где-то на севере, стоит на реке, название которой я забыла. – И Лиза прибавила почти робко: – Но мы же можем посмотреть про него в словаре?

– И все же ты меня удивляешь, – обронила старая дама, направляясь вместе с внучкой в библиотеку. – Два года ты работала у Альдо секретарем. И каким ты была специалистом! Альдо говорил, что только мадемуазель дю План-Крепен могла превзойти тебя, так много ты знала! Можно сказать, все, не говоря уж о географии! А теперь? Твой батюшка отправился за драгоценными камнями. Какими именно, хотела бы я знать!

– Альдо считает, что за изумрудами. Тремя изумительными камнями. Больше ничего не могу сказать.

– Если он ищет их в Манаусе, значит, город вполне приличный.

– Не обязательно. Это может быть и деревенька, но неподалеку от величественного имения или старинного аббатства. Камни – сокровища этих мест, погребенные в пыли веков. Вы представить себе не можете, что могут нарыть агенты, которые работают на больших коллекционеров.

То, что дамы узнали о Манаусе, крайне их взволновало.

– Да это же край света! – простонала графиня. – В скором времени он отправится на Северный полюс!

Лиза не могла не согласиться с бабушкой. Манаус считался столицей Амазонии. Поначалу это был форт, построенный португальцами в 1699 году на реке Рио-Негро, но потом, когда был открыт каучук, этот форт превратился в город, расцвел и нажил большое богатство. В 1900 году в нем насчитывалось около пятидесяти тысяч жителей и были построены великолепные здания, в том числе и Опера, куда приезжали выступать самые знаменитые голоса. Но каучук упал в цене, и вместе с ним разорился город. Теперь он превратился в развалины в прямом и переносном смысле: маленькие островки, скромные домики, соединенные деревянными мостками, нищета и все, что с ней связано. Манаус стал столицей всевозможных спекуляций, начальным пунктом опасных экспедиций по Амазонке и тропическим джунглям. Путешествуют по здешним местам исключительно на длинных узких пирогах, которые возвращаются отнюдь не всегда, когда ждешь. Единственным утешением для княгини послужило то, что в Манаусе есть порт, куда приходят морские пароходы.

– Отец ищет изумруды среди развалин бывшей столицы каучука! Даже Альдо не способен на такое безумство, – простонала Лиза. – Я очень сомневаюсь, что хваленый папин телеграф может нам чем-нибудь помочь!

– Но Манаус пока существует, и, значит, будем надеяться и ждать, моя девочка, – проговорила бабушка и ласково обняла внучку, надеясь утешить ее, потому что сама очень нуждалась в подобном проявлении чувств.

Ждать. Ничего другого им не оставалось. Теперь в Рудольфкроне день за днем проводили в ожидании новых известий… Но их трудно было дождаться: край, по которому путешествовал Кледерман, был уж очень диким и грозил на воде и на суше непредвиденными опасностями.

Госпожа фон Адлерстейн стала подумывать, не посоветовать ли Лизе вернуться в Лондон, где, как она знала, у Альдо были друзья, которые, возможно, могли бы ему помочь, но пока молчала. Молодая женщина в эти недобрые минуты не могла даже представить, что расстается с детьми. Лиза ждала спасения от телефонного звонка.

Между тем в Англии оставался человек, который продолжал работать во спасение Альдо. Это был Безупречный Питер, и действовал он из любви к приключениям, из глубокой неприязни к леди Аве и еще… Потому что втайне объявил себя рыцарем прекрасной Лизы. Когда он познакомился с ней у Мэри Уинфельд, то проникся к молодой леди симпатией. А позже, попав к дантисту и перелистывая в приемной журнал «Вог», он наткнулся на странички, посвященные «княгине Лизе Морозини», и залюбовался ее фотографиями, сделанными на балу у Вендрамини в Венеции. Красота женщины его сразила. Ее сфотографировали в широком, лазурного цвета шелковом плаще, похожем на кардинальский, наброшенном на муслиновое белое платье. Единственным украшением княгини было высокое ожерелье на лебединой шее из светлых сапфиров и бриллиантов, стоившее целое состояние. Ожерелье гармонировало с синевой ее глаз и пышным венецианским золотом волос, которыми так гордился Альдо и к которым ни за что на свете не позволял прикасаться ножницам, даже в угоду переменчивой моде.

Одним словом, Питер влюбился. Но при всем своем фатовстве он сохранял высокий строй души и мыслей. Ему и в голову не пришло обрадоваться исчезновению мужа, чье обаяние покорило не одно женское сердце. Он любил, если можно так выразиться, ради радости любить, услаждая себя волшебными сказками и грезами.

Во всей Англии, возможно, одна только Мэри заподозрила, что творится в душе Питера, преисполненной юношеского идеализма. Трудно ускользнуть от всевидящего ока художницы, известной как тонкий психолог. Но Мэри хотелось убедиться в своей правоте, и она поставила на мольберт у себя в мастерской портрет Лизы. У нее их было несколько, написанных по памяти, а этот был наброском с натуры, удивительно живым и непосредственным. А потом она позвонила его милости и пригласила выпить с ней рюмочку.

– У меня появилась свободная минутка, что большая редкость. Я изнемогаю под грузом работы, и совсем не остается времени для друзей. К тому же мне хотелось бы знать, что нового известно о нашем печальном деле. Все о нем говорят, но никто ничего не знает, и поэтому я слышу огромное количество глупостей.

– Еду! – срочно потребовал ее гость.

Один-единственный взгляд, и Мэри убедилась в справедливости своих подозрений. Питер оказался с портретом лицом к лицу, он покраснел, как кумач, выпустил из рук букет роз, который принес хозяйке, и молитвенно сложил ладони.

– Господи! – только и смог он воскликнуть.

Мэри звонко рассмеялась:

– Да неужели? В первый раз слышу, чтобы взывали к Господу перед портретом, как бы ни была хороша модель.

– Почему бы и нет? Разве она не создание Божие? – проговорил Питер задумчиво и спросил: – У вас есть от нее известия?

– Я с ней говорила вчера. Она с детьми у бабушки в старинном родовом имении в Австрии, неподалеку от Зальцбурга. Больше ничего интересного. А вы поднимите, пожалуйста, розы, они так хороши и не заслуживают дурного обращения. Мэйбл поставит их в воду, а вы садитесь, налейте себе рюмочку коньяка, и мы с вами поболтаем.

Розы вернулись на стол в хрустальной вазе на подносе вместе с сандвичами, которые принес Тимоти. Питер отпил глоток из своей рюмки, сжевал пять сандвичей с огурцом, продолжая неотрывно смотреть на портрет Лизы и не произнося ни слова. Мэри даже забеспокоилась.

– Дело серьезнее, чем я предполагала, – произнесла она и перевернула портрет.

Реакция последовала немедленно. Питер очнулся, взглянул на Мэри и жалобно спросил:

– Зачем?

– Затем, что я пригласила вас вовсе не на сеанс поклонения прекрасной даме, которая, как я теперь поняла, занимает немалое место в вашем сердце, а для того, чтобы понять, можем ли мы ей помочь в ее несчастье. Вам случилось побывать в Хивере, как вы и собирались?

– Я был там трижды, и единственное, чего мне удалось добиться, – это приглашение на обед.

– Но не на ужин?

– Нет, не на ужин. Хотя в последний раз я приехал довольно поздно, но Астор предложил мне проводить его по пути в Кливден, где ожидался какой-то раут, и это было равносильно указанию на дверь. Тут на меня нашло вдохновение, вполне соответствующее моим склонностям и всем известной страсти к истории, и я объявил, что собираюсь написать книгу о сестрах Болейн. Видите ли, по моему мнению, у Анны была сестра Мэри, и она первая вкусила не дозволенные юным леди радости на ложе короля. Я думал, что лорд Астор придет в восторг и немедленно пригласит меня провести у него несколько дней и, вполне возможно, даже одну ночь в замке.

– И что? Он не заинтересовался?

– Представьте себе, нет. Сказал, что одна из его племянниц по имени Мелани уже не первый месяц работает над примерно такой же книгой. Он отдал в ее распоряжение все документы, которые хранились в библиотеке Хивера, и она увезла их в Кливден. Он показал мне оставшиеся у него две книги, которые были и у меня и не представляли, по существу, ни малейшего интереса. И все-таки я не теряю надежды осмотреть проклятый замок и коттедж для гостей, где ночевали два наших псевдоамериканца!

– Для такого предприимчивого молодого человека, я думаю, нет ничего невозможного. Обширное имение и, как говорят, необыкновенно красивый большой парк, потребуют особого внимания. Леди Нэнси, по слухам, где-то разыскала старинные планы и восстановила парк в том самом виде, каким он был, когда по нему гуляла прекрасная Анна. Не сомневаюсь, что вы способны спрятаться в укромном уголке, дождаться ночи и, когда все уснут…

– Кроме сторожей, которые после загадочного исчезновения американцев, бросивших на произвол судьбы роскошный автомобиль, так и ходят кругами по парку. Я вчера говорил обо всем об этом с мадемуазель дю План, которая гостит сейчас у Черчиллей вместе со знатной француженкой…

– Да, да, госпожой де Соммьер, действительно очень знатной дамой. Она знакома чуть ли не со всеми европейскими аристократами и приходится Морозини двоюродной тетей.

– Мадемуазель вне себя. Она тоже побывала в Хивере, хотела осмотреть его, как это делается в других исторических зданиях. Но ей объявили, что замок больше не показывают. Основания? Никаких оснований, такова воля владельца. Сослались на какие-то ремонтные работы, пообещали, что когда они закончатся… В общем, мы пока перед неодолимой стеной. И мне очень хотелось бы знать, кто воздвиг перед нами ее!

– По сути, идея Мари-Анжелин устроиться горничной к леди Нэнси была не так уж плоха, другое дело, что очень трудно осуществима. И потом женщину с ее нетерпимым характером трудно представить себе в белом фартучке, с готовностью исполняющей распоряжения американки, чьи предки, должно быть, расхаживали в звериных шкурах, тогда как прадеды Мари-Анжелин сражались под стенами Иерусалима или Акры!

– Совершенно с вами согласен, но вы никогда и словом не упомянули, что она такой особенный человек.

– Чего только она не знает и говорит на восьми языках!

– Так, значит, План-Крепен может быть великолепной секретаршей. И если секретарша Нэнси будет на какое-то время… скажем, в отпуске… Мари-Анжелин могла бы ее заменить, не так ли?

– Без малейшего сомнения. Остается узнать, что вы подразумеваете под «отпуском»?

– Не тревожьтесь, я не собираюсь приказывать Финчу подстерегать ее на автомобиле и сбивать с ног. Есть разные возможности. Что мешает заболеть бабушке на севере Шетландских островов?

– Не шутите, Питер. Я не думаю, что там вообще кто-то живет. Разве что черные бараны и пастухи.

– Не обращайте внимания на мои слова. Когда я принимаюсь размышлять, могу наговорить чего угодно. И тем не менее надо хорошенько обдумать нашу идею.

Он решительно налил себе рюмку, выпил ее одним глотком и поднялся. Потом с небольшой заминкой спросил:

– Так, значит… я могу его унести?

– Что?! Портрет Лизы? Конечно нет.

– А почему?

Мэри не сразу нашлась что ответить и удивленно смотрела на молодого человека. Неужели Лиза зажгла пламенную страсть в сердце славного наивного юноши, выбравшего себе личину фата? До сих пор он проявлял так мало интереса к женскому полу, что она невольно спрашивала себя: не привлекают ли его мальчики? Мэри даже собиралась написать его портрет, для художницы это был лучший способ разобраться, что таится за его «фасадом», но время не торопило, и она отложила эту затею на потом. У нее всегда было столько работы! Теперь все ее сомнения развеялись.

Она подошла к молодому человеку и ласково положила руки ему на плечи.

– Не сейчас, – поспешила она сказать, боясь, что увидит, как он расплачется. – Это будет… скажем, вашим вознаграждением, когда вы потрудитесь, чтобы Лиза снова стала счастливой. Если я сейчас вам отдам портрет, вы поставите его, как икону, на алтарь, и замрете, не шевелясь, в экстазе!

– За кого вы меня принимаете? – возмутился Питер. – Я прекрасно знаю, что эта женщина замужем!

– И это всерьез. Лиза обожает мужа, не говоря уж о трех малышах, которых ему подарила. Вы ее видели, она страшно несчастна. И все, кто знает Альдо, могут понять княжну.

– У меня и мысли не было вступить с князем в соревнование. Я всем, чем могу, желал бы помочь его жене.

– Иного я и не ждала от вашей милости, – улыбнулась Мэри. – Но вы можете заслужить в ее сердце место одного из лучших друзей, а это, поверьте, дорогого стоит.

– Вы сказали одного из, а почему не просто лучшего?

– Действительно, почему? Я вам объясню кое-что, чего вы, быть может, еще не знаете. У Морозини есть друг, вместе с которым он пережил все невероятные приключения последних лет. Его зовут Адальбер Видаль-Пеликорн, и в обычной жизни он египтолог.

– Второй фальшивый американец, так?

– Вы думаете совершенно правильно. И он занимает в семье особое место. Лиза называет его «больше, чем брат», и Адальбер своего рода священная особа.

– Да, я о нем слышал и должен был бы запомнить. Я все понял. Хорошо. А теперь разрешите откланяться. Я отнял у вас немало времени. И у себя тоже. Вот увидите, я заслужу портрет!

– Договорились! А я его пока спрячу.

– Но надежнее, чем портрет ее мужа, – сурово распорядился Питер.

Внезапно Мэри осенила одна мысль, и она поспешила за Питером, догнав его уже в передней, где Тимоти подавал ему шляпу и перчатки.

– Вернитесь! Мне нужно вам кое-что сказать!

Повторять дважды не пришлось, и Мэри улыбнулась про себя: Питер стал похож на маленькую собачку, которая ждет кусочек сахара.

– Что вы хотели?

– Выставка в Королевской академии скоро закрывается. Вполне естественно, что я собираюсь сопровождать портрет Нэнси в Хивер и посмотреть, куда его повесят. Хотите поехать со мной, чтобы помочь? Я понимаю, мы пробудем там совсем недолго, но, кто знает, может, нам будет сопутствовать удача, вас посетит вдохновение, вы что-нибудь придумаете?

– Очень хочу! – воскликнул молодой человек. – Я следую за вами и готов нести портрет хоть на закорках! Вот только не подумает ли лорд Астор, что я зачастил к ним в дом?

– Вам нечего бояться. Не забудьте, что ваша страсть – это Анна Болейн, и потом я буду рядом с вами!

Безусловно, предложение было шансом, но не совсем таким, какой был нужен Питеру. Теперь он мечтал получить обещанное вознаграждение. И собирался в тот же вечер с божьей помощью набраться мужества и осуществить то, что задумал.

На первый взгляд этот вечер не сулил ничего особенного. Отец давал ужин в честь одного из своих старинных друзей сэра Арчибальда Кновлеса, только что вернувшегося из Индии. Если и было что-то, чего Питер терпеть не мог, так это приятелей своего отца и обеды в их честь в Мейфере, в великолепном особняке, который принадлежал герцогам Картлендам со времен Карла II. Пышной обстановке особняка как нельзя лучше соответствовали важные нарядные гости, и можно было вдосталь налюбоваться удивительнейшими драгоценностями, которые украшали – увы! – давным-давно отцветшие плечи и шеи.

Невозможно было придраться к меню. Патриарх семьи был гурманом, и у герцогини служил повар-француз, вызывавший зависть, как говорили, даже в Букингемском дворце. А это, согласитесь, немало!

Но вот радости от застольной беседы ждать не приходилось. Главный гость был из тех зануд, которые открывают рот с первой ложкой черной икры и не закрывают его до тех пор, пока не опустеет стол и все не отправятся в гостиную пить кофе.

Так что бедный Питер душераздирающе вздыхал, надевая фрак с помощью молчаливо сочувствующего Финча.

Однако после ужина юноша, можно сказать, сиял. И на это была особая причина.

Сэр Арчибальд хоть и был надутым индюком, но порой и его посещали полезные мысли. На этот раз речь шла о приезде в ближайшее время одного из индийских принцев, чьи сокровища поражали многих и о жизни которого мечтало не одно поколение подданных и еще долгие годы будет мечтать.

Амир Садик Мухаммед Хан V Абасси, наваб Бахавалпура, правил княжеством величиной в двадцать четыре тысячи квадратных километров на крайнем севере Индии. Княжество тянулось вдоль Инда и было не из самых обширных, но и не из самых бедных. Наваб был сказочно богат, обожал драгоценные камни и женщин. Он недавно женился на англичанке и решил последовать советам сэра Арчибальда и выставить напоказ и ослепить своих бывших соотечественников великолепными украшениями, которые его красавица Линда носила с изящной небрежностью. Он собирался подарить ей несколько новых камней, возвращаясь домой, естественно, через Париж, и показать всем на свете, что индийские «дикари» умеют жить лучше многих на этой планете.

Его жена даже больше, чем драгоценности, обожала сады. Она заботилась о растениях у себя во дворце, но не сомневалась, что самые красивые сады находятся в Англии, и собиралась показать их своему супругу.

Когда Питер услыхал о приезде богатой четы, он просиял и громко обратился к отцу, вызвав всеобщее удивление, так как до этого не проронил ни слова, до того ему было тоскливо и скучно.

– Отец! – чуть ли не закричал он. – Линда Бахавалпура, безусловно, права: разнообразием и красотой нашим паркам нет равных. И позвольте мне внести предложение. Посоветуйте ей посетить парк замка Хивер. Леди Астор воссоздала его точно таким, каким он был при Тюдорах. Я смотрю на него и не могу налюбоваться, он прекраснее, чем Хэмптон-корт.

– Неизвестно, согласится ли лорд Астор… – начал кто-то.

– Он англичанин, и если пожелание будет исходить от короля, лорд не сможет отказать. И потом это может послужить поводом для чудесного праздника!

Гости по очереди вносили по крупице соли в сладкий пирог Питера, но победа осталась за ним, к великому изумлению его отца.

– Что с вами случилось, сын мой? – не мог не спросить он. – С чего вам так полюбились эти Асторы? Они же не настоящие англичане!

– Мне нравится их замок, он воистину английский и воскрешает роскошь, присущую Тюдорам.

Питер был так рад, что, несмотря на поздний час, не устоял перед желанием позвонить Мэри. Он разбудил ее и страшно напугал.

– Вы не могли дождаться утра?

– Нет, потому что нужно действовать как можно быстрее. Наваб Бахавалпура торопится, и я подумал, нельзя ли приурочить к его визиту и доставку портрета? Будет торжество, много народу.

– Почему бы и нет? Но вы-то что задумали?

– Мне самому еще ничего не ясно, но я чувствую, вот-вот найду что-то очень важное.

Питер находился в таком возбуждении, что ему и в голову не приходило отправиться в спальню и лечь в постель. Юноша чувствовал: сна нет ни в одном глазу, ни тем более в обоих. Он облачился в мягкий уютный халат, потому что начало весны было прохладным, и отправился в библиотеку, сердце его обширной квартиры. Это была самая красивая комната, смотревшая окнами на Гайд-Парк и отгораживавшаяся от него темно-зелеными бархатными портьерами. Обставлена она была в стиле Регентства, и чужаком в ней себя чувствовал только удобный мягкий диван, на котором предавался размышлениям и дремоте хозяин. Стены были заставлены шкафами с книгами, переплетенными в светло-коричневую кожу, с золотым обрезом, на каждой из которых красовался герб Картлендов или бывшего владельца, так как книги были старинными. Самые древние, набранные чуть ли не самим Гутенбергом, хранились в тайнике за портретом одного из прапрадедов Питера в пудреном парике. Честно говоря, ни предок, ни портрет не отличались особыми достоинствами, зато зеленый камзол очень подходил к портьерам.

Библиотека была своего рода святилищем, куда допускались только Финч и еще старуха-горничная, с незапамятных времен обметавшая семейные сокровища веничком из перьев.

Прежде чем усесться за письменный стол и закурить внушительную сигару, Питер проверил, сколько виски осталось в хрустальном графине, стоящем среди рюмок на низком столике.

– Сегодня мы будем работать, – объявил юноша Финчу, который обычно делил с хозяином его ночные бдения, порой длившиеся до зари. – И того, что у нас есть, нам хватит.

Финч, точно так же как его друг, не любил долго спать и считал – не без оснований, – что его милость, за исключением редчайших случаев, не слишком отягощает его заботами; вдобавок он был уверен, что мозг у него работает куда интенсивнее в состоянии бодрствования, чем на самой мягкой подушке.

Питер поделился с Финчем своими соображениями о подвиге, как он называл предстоящее предприятие – да, так оно и было на самом деле, – сожалея, что у них слишком мало времени на его осуществление: почетные гости объявили, что не намерены задерживаться в Англии.

– В любом случае, даже если двор явится не весь, гостей в Хивере будет много. Так что понадобится дополнительный штат прислуги.

– Они могут вызвать ее из Кливдена, – заметил Финч. – Впрочем, вряд ли, так как представители старшей ветви рода Асторов тоже будут приглашены, а они весьма чувствительны к соблюдению иерархии и всякого рода нюансам. Но короля и королевы не будет.

– Не факт. Мухаммед, наваб Бахавалпура, влиятельное лицо в Индии, и ему хотят оказать внимание. Знаете, что я случайно слышал, проходя за колонной? Его светлость, или не знаю, как там положено называть навабов, больше всего желал бы видеть на празднике герцога и герцогиню Кент.

– Ну, надо же! Интересно знать почему?

– Это секрет только для вас, Финч. Вас нисколько не интересуют женщины, зато они очень по душе Мухаммеду. Почти так же, как драгоценные камни. А кто самая красивая женщина в королевской семье? И не только в семье, но и вообще при дворе? Конечно, Марина, герцогиня Кентская. Если она возглавит праздник, то наш гость будет на седьмом небе от счастья.

– И как же это сделать?

– Я поручу это моей матушке. Она часто говорит вещи нелицеприятные, что весьма забавляет королеву, и та всегда охотно ее слушает, возможно, желая позлить чопорных старух, которых полно во дворце. К тому же я думаю, что столь экзотическое приглашение может понравиться ее изысканному высочеству.

– А что, если наваб в нее влюбится?

– Если, если, если! – рассердился Питер. – Нам некогда сочинять романы, милый Финч, нам нужно обдумать серьезные вещи. Итак, я не сомневаюсь, что вокруг замка столпится множество народу, потому что передвижные выставки драгоценностей, коими и являются, в переносном смысле конечно же, магараджи, набобы и навабы, всегда представляют собой как зрелище, так и счастливую возможность заполучить какую-нибудь случайно потерянную ими блестящую штучку. Стало быть, потребуются помощники. Вы знаете, куда обращаются в подобных случаях?

– В агентство «Майсон и Крамбль». Они рекомендуют только проверенных людей.

– Думаю, прислугу я возьму на себя. Возможно, с помощью моей матушки. Черт! Она же герцогиня, а не я.

– Я не знаю, каковы ваши планы на этот праздник, ваша милость, но, с вашего позволения, хочу заметить, что полиция также проявит бдительность и увеличит количество охраны. Как-никак речь идет о замке Хивер, откуда совсем недавно выкрали «Санси».

– Неужели вы могли вообразить, что я об этом забуду? – вздохнул юноша и выпил то, что оставалось в рюмке. – У нас будет шанс, если так можно выразиться, увидеться с самим Адамом Митчелом. Это его территория, и он там больше всего любит охотиться.

– И как могли такого малоприятного человека назначить на место великого Уоррена!

– Говорят, он талантливый полицейский, но, конечно, могли найти и получше. А зная его чудовищный характер… помочь ему могли только влиятельные друзья. Ходят слухи, что ему покровительствует канцлер, зато подчиненные ждут не дождутся, когда Уоррен выпутается из беды и снова займет свое кресло. Ему еще далеко до пенсии, так что… Все! Я понял! Мечтать всегда приятно, но нам не до грез!

– И сколько человек ваша милость хочет прибавить к тем, которых пришлет агентство?

– Двух.

– И только?

– Этого более чем достаточно. Одного мужчину – вас! – во фраке метрдотеля, их понадобится несколько для такого большого праздника. Вы будете лавировать между гостей, а будет их множество, и вы сможете побывать и в замке, и в парке, и всюду, где захотите. И одну женщину, она затеряется среди официанток, которые подносят пирожные и подают прохладительные напитки в саду. На них всегда приятнее смотреть: цветы, так сказать, среди цветов. Вы понимаете?

– Нет, но вполне возможно, что это так. И кто…

– Тут мне, возможно, придется выдержать настоящий бой. Но как только часы покажут удобное время, чтобы навещать дам, вы отвезете меня в Чартвелл.

– Если вы думаете о француженке с длинным носом, то не уверен, что она подойдет в качестве цветка…

– У нее множество других талантов, а главное, она во что бы то ни стало хочет осмотреть домик, откуда исчезли фальшивые американцы. Дама настаивает, что ключ ко всем загадкам находится именно там. И это… чувствует ее длинный нос.

– Ну-у, в таком случае у нас больше нет проблем, – сочувственно покачал головой Финч. – Нос такой длины должен много чего унюхать.

– Не смейтесь, Финч. По словам нашей великой художницы, мадемуазель что-то вроде медиума. В замке, переполненном привидениями, она будет к месту.

– И вы думаете, дама согласится?

– Она об этом мечтает. Возражать может госпожа де Соммьер, потому что очень дорожит своей компаньонкой как зеницей ока. Вся эта медиумическая история ей очень не нравится, и мадемуазель дю План… Крепен, – закончил Питер, наконец запомнив трудную фамилию, – похоже, не будет слишком настаивать. Женщина к тому же очень набожна, и ей не по себе, если она не ходит каждое утро к мессе.

– Ну, так мадемуазель очень повезло. Как раз неподалеку от Чартвелла есть небольшая католическая община.

Его милость вскочил на ноги и воздел руки к небесам:

– Везучий медиум! Мы не можем отказаться от такого чуда! Эта папистка должна принести нам удачу!

(обратно)

8. План-Крепен и духи

– Медиум? Это что еще за история? – возмущенно спросила госпожа де Соммьер. – Вы ревностная христианка и вдруг ни с того ни с сего затеваете что-то несуразное!

– Моя вера всегда со мной, но с некоторых пор… У меня появились видения, я погружаюсь в необычный мир, слышу голоса, которые зовут меня на помощь, вижу одну и ту же картину…

– И что же вы видите?

– Старые домишки, похожие на театральную декорацию, от них веет неизъяснимой грустью.

– И о своих видениях вы рассказали Мэри Уинфельд? А почему не мне? Я слишком глупа? Или слишком стара? А ведь я и вправду ближе вас всех к миру призраков.

– О господи! Разве в этом дело? Я опасалась, как бы мы не стали надо мной смеяться. У нас порой бывают очень злые насмешки.

Маркиза сердито передернула плечами и одарила «верного оруженосца» таким взглядом зеленых глаз, какого и у молодых не часто встретишь.

– Итак, почему все-таки Мэри?

– Потому что она тоже верит, что можно без всякого на то усилия улавливать необычные знаки, приходящие неведомо откуда. С ней два или три раза случалось такое во время художественных сеансов.

– И поэтому ее портреты считают работами ясновидящей? Перестаньте! Не делайте такую физиономию. В конце концов, главное, чтобы вы не вообразили себя Жанной д’Арк. И что же вам говорят голоса?

– Ничего особенного. Чаще всего они шепчут «Хивер».

– Понимая, в каком угнетенном состоянии мы находимся, и зная, что мальчики исчезли именно оттуда, бросив там автомобиль, не нахожу ничего удивительного в этом. А кто…

Ответ пришел немедленно. Лакей вошел и доложил о приезде его милости Питера Уолси, и тут же появился сам Питер, кланяясь и приветствуя дам со всей любезностью, на какую был способен.

– Простите за столь неожиданное вторжение, но вновь попасть в Хивер, не возбудив подозрений хозяев, нам пока вряд ли удастся, однако, похоже, нам улыбнулась удача, и мы сможем провести там целый день в блестящем и аристократическом обществе. Осмелюсь предположить, что и вы будете там, милые дамы, и леди Саржент тоже, но сначала я прошу вас оказать мне милость и простить за то, что я явился сюда в столь ранний час, не предназначенный для визитов.

– На это у вас есть наверняка весьма серьезная причина, – улыбнулась маркиза.

– Исключительная! Я мечтал бы прибегнуть к помощи мадемуазель. По словам леди Мэри, она одарена талантом…

– Можете не продолжать, я знаю, о чем идет речь. Я вверяю вам мадемуазель, нашу колдунью, но будьте с нею очень бережны. Я еюдорожу.

Солнце соизволило сиять, и юная весна, исполненная благоволения, позволила раскрыться бутонам. Суровый замок Хивер, в окружении цветущих клумб, заиграл новыми красками и заворожил взгляд красотой. Внизу к древним стенам ласково прильнули розовые рододендроны и алые азалии, вверху весело реяли на утреннем ветерке флаги, украшенные гербами, а еще выше задорно поскрипывали флюгеры.

Не пустовали прекрасные вазы и в покоях замка – всюду были цветы.

Стражи в костюмах времен Тюдоров ожидали гостей у ворот, приставив к ногам алебарды, и лорд Астор, хоть и очень неохотно согласился на «чертов праздник», не мог сдержать довольной улыбки при виде этого завораживающего зрелища. А когда появился наваб со своей супругой и свитой, то, казалось, началась сказка из «Тысячи и одной ночи».

Наваб и его супруга отличались редкостной красотой и элегантностью.

Мужчине было под пятьдесят, его смуглое овальное лицо с правильными чертами и тонкими серебряными усами освещалось чарующей улыбкой. Его грудь могла бы соперничать с любой ювелирной витриной на Вандомской площади, если бы Бахавалпура не украшал себя только бриллиантами и рубинами. Но какими бриллиантами! Какими рубинами! Самый большой камень сиял у него на тюрбане надо лбом, и было в нем не меньше восьмидесяти каратов. Рубины, чуть поменьше, расположились вокруг, а эгретка[514] над ними в виде пера переливалась мелкими бриллиантами.

Жена наваба, англичанка, в девичестве Линда Сайс, была, безусловно, одной из самых прекрасных женщин на свете и делала честь вкусу своего мужа. Темноволосая, с точеной фигурой, шелковистой кожей, она смотрела на мир большими темными бархатными глазами и улыбалась прелестным розовым ртом, которому не нужны никакие помады. Она была одета, как и ее супруг, в серебристо-голубые одежды и тоже вызывала удивление своими украшениями. Их было всего три – колье, браслет и диадема, составленная из камней самых разных цветов – рубинов, сапфиров, изумрудов и, конечно, бриллиантов, но гораздо более мелких, не идущих в сравнение с камнями самого наваба. Но на ее левой руке в браслете сиял бриллиант ничуть не меньше.

Свита восточной четы была одета в голубое и серебристое.

– Нам повезло, – шепнул Питер Мэри, которая запаслась блокнотом и торопливо делала наброски, схватывая на лету и запоминая оттенки и игру цветов, – обычно знатные гости из тех краев бывают тучны, маслянисты, и их, несмотря на сказочные драгоценности, хочется отправить в химчистку.

– Не будем преувеличивать, – отозвалась Мэри, догадавшись, о ком говорит Питер. – Вы забыли достойного джентльмена из Капуртхала, знатных гостей из Патиала, мужчину в изумрудах из Биканера и еще одного из Хайдарабада. Но наши новые знакомые совершенно изумительны.

– И точно то, что нам нужно. Все смотрят на них, и никто – на нас.

– Как хорошо, что на праздник приехали Кенты и принц Филипп. Глядя на них, нельзя не сказать, что самые красивые англичане произошли от греков!

Супруг будущей королевы и ее невестка привлекали к себе не менее восторженные взгляды, чем экзотические гости. Сердца юных англичанок начинали биться сильнее, стоило появиться статной и высокой фигуре герцога Эдинбургского в синей морской форме. И то же самое чувствовали молодые англичане при взгляде на безупречно элегантную, изящную, улыбающуюся принцессу Марину.

– Отлично, – заключил Питер Уолси, – народу не протолкнуться, и все глядят во все глаза. До нас никому нет дела.

– Я не видела, как вы приехали. Как распределились ваши помощники? – поинтересовалась Мэри.

– В отцовском «Роллсе» прибыли госпожа де Соммьер, леди Саржент и моя мать. Я был за рулем.

– А герцог? Неужели он не явился? Не могу поверить!

– Не все складывается так, как хочется, дорогая Мэри. Его светлость проснулся с зубной болью и левой щекой, увеличившейся вдвое. В результате – дантист и большое огорчение для лорда. Но признаюсь, я совсем не расстроился.

– И вам не стыдно?

– Ничуть. У отца есть привычка за мной присматривать, и его присутствие было бы для меня помехой. А Финч взял в гараже одну из машин и приехал занять свой пост вместе с мадемуазель дю План-Крепен.

– Браво! – не могла не похлопать Мэри. – Наконец-то это сложное имя зацепилось у вас в голове. Не без труда, должна заметить. И где же теперь Финч?

– Он должен припарковаться в укромном уголке, который нашел загодя, чтобы его пассажирка знала, где будет стоять автомобиль, а затем они присоединятся к остальным слугам, ни дать ни взять – истинные Тюдоры.

– Не сомневаюсь, что Мари-Анжелин в восторге, она обожает переодевания.

– Я тоже, но в зависимости от обстоятельств. Если честно, то, приехав сюда, не могу сказать, что чувствую себя в своей тарелке.

– У вас предчувствие?

– Что-то вроде. Я очень плохо спал накануне.

– А вы уверены, что отыщете тот самый коттедж, где ночевали наши американцы? Эти коттеджи так похожи друг на друга!

– Единственное, что я помню, – это то, что он один из самых последних в деревне. А пока последуем за толпой. Настало время приветственных речей, как я понимаю.

Покои замка тоже нарядили в парадные одежды. Повсюду стояли цветы, темные углы, неизбежные в столь старинном здании, были освещены канделябрами с длинными голубыми свечами в знак уважения к цветам герба княжеской четы. Все выглядело феерически, и лорд Астор шествовал по анфиладе гостиных с довольной улыбкой, предвкушая встречу с портретом. Его недавно на центральной стене повесила Мэри Уинфельд.

– Великолепен! – восхитился наваб и, не дав времени художнице порозоветь, продолжил: – А какой бриллиант! «Большой Санси», я полагаю?

– Ваше Величество, владея столькими великолепными камнями, так хорошо знает наши западные? – удивился лорд Астор.

– Разумеется, мы их знаем. Часть из них прибыли к вам от нас. Так было до тех пор, пока не открыли Южную Африку. Пусть он не самый крупный, но его я люблю особенно. Надеюсь, я смогу им полюбоваться?

И тут вместо драмы началась комедия.

Все Асторы находились в это время в Лондоне, в том числе и леди Ава. На праздник ее не приглашали, что, впрочем, не помешало ей явиться, и, услышав о «Санси», она не могла пропустить оказии и не выступить.

– К сожалению, у нас нет возможности порадовать вас лицезрением чудесного украшения. Совсем недавно князь Морозини приехал сюда и уехал вместе с камнем.

– Он купил его?

– Нет, украл!

Наваб изумленно уставился на леди Аву:

– Я полагаю, вы шутите, почтенная леди.

– Нисколько. Я заказала ему найти знаменитый бриллиант. Он остановился на этом, забрал его, но потом решил оставить у себя.

– Послушайте, этого не может быть. Я познакомился с князем на празднике в Капуртхала несколько лет тому назад, махараджа его друг, и я оценил его по достоинству. Подобное обвинение по отношению к такому человеку – чистое безумие. Никто в это не поверит.

– Тем не менее князя ищут, а он вынужден скрываться…

– Началось! – раздался громкий голос Безупречного Питера. – Милая дама забыла сказать, что, узнав о краже, полетела прямо к князю, чтобы забрать у него бриллиант. Она даже не побоялась ареста за укрытие краденого.

– А что, если мы обойдемся без этой печальной истории? – предложила леди Нэнси. – Ничего не должно омрачать нашу радость принимать таких знатных гостей. Прошу всех к столу, а потом вы полюбуетесь нашим садом.

А тем временем в парке Питер, задержав между двух цветущих апельсиновых деревьев своего врага, леди Аву, угрожающе произнес, ткнув в нее пальцем:

– Если вы еще раз выступите с вашим любимым номером, я сообщу о вас в полицию как о сообщнице и добьюсь, чтобы был начат процесс, и тогда посмотрим, как вы из этого выкрутитесь.

Парк с толпой разнаряженных гостей представлял собой феерическое зрелище. Метрдотели – только они были в черных фраках – и костюмированные официантки сновали среди толпы, следя, чтобы гости получали в тот же миг то, что пожелали: еду, прохладительные напитки. Питер, беседуя то с одним, то с другим гостем, не упускал из виду Мари-Анжелин и заметил, что она внезапно остановилась возле маленького коттеджа с ирисом на коньке, сделав вид, что вытряхивает камешек из туфли, но на самом деле внимательно его разглядывая. И сразу же подошел к ней.

– Готова поклясться, что это тот дом, который мы ищем, – шепнула она.

– Почему вы так решили?

– Не знаю, я так чувствую. Как будто внутренний голос подсказывает. Но возможно, я ошибаюсь.

– Мой внутренний голос тоже говорит, что, скорее всего, вы правы. Остается узнать, заперта дверь на ключ или нет.

– Не имеет значения. Я умею открывать запертые двери.

Мари-Анжелин получила от Адальбера несколько крайне полезных уроков по слесарному делу и маленькую карманную отмычку.

– Чудесно! Как только стемнеет, избавьтесь от дурацкого костюма и где-нибудь спрячьтесь. Хоть под кроватью. А я предупрежу Финча.

Финч под предлогом угощения гостей ланчем осмотрел весь первый этаж замка и даже одну или две спальни на втором, впрочем, ни на что особенное не надеясь: трудно было заподозрить Асторов в преступном замысле. Нельзя было поставить им в вину увлечение привидениями и благоговейное служение одному из них. Без сомнения, они совершили непростительную ошибку, сочтя какого-то проходимца князем Альдо Морозини, но как можно было за это их упрекнуть? Обман был подстроен искусно.

Финч получил приказ быть в коттедже, который ему чуть позже покажут, но до этого подогнать как можно ближе и осторожнее автомобиль, необходимый для побега План-Крепен. Теперь оставалось только ждать разъезда гостей и темноты.

И она наступила. По счастью, на небе едва белел тонкий серпик месяца, от которого света не прибавлялось. Сердце Мари-Анжелин билось ровно, когда она, убедившись, что ее никто не видит – коттедж стоял с краю и был одним из последних в деревеньке, – избавилась за пышным кустом рододендронов от наряда эпохи Тюдоров и, оставшись в темно-серой юбке и таком же свитерке, достала из кармана отмычку Адальбера и с крошечным фонариком подошла к двери. Запоры эпохи Ренессанса не устояли перед ее талантом взломщицы.

Она вошла, задернула шторы и зажгла свет. Все, что женщина увидела, видели и два фальшивых американца: гостиная, кухня и две спальни с внушительными постелями под балдахинами. Всюду царил идеальный порядок. В камине сложены дрова, и оставалось только поднести спичку. В кухне – еда, чтобы подкрепиться, в буфете – виски и коньяк. Мари-Анжелин налила себе рюмочку коньяка, чтобы привести мысли в порядок.

Ее не оставляло странное ощущение, что дом хочет открыть ей какую-то тайну. Она словно бы ощущала чье-то присутствие, невидимое, но явственное. Откуда это возникло? Здесь же не было никаких тайников… Услышав шаги возле дома, Мари-Анжелин юркнула под кровать с колоннами, места под ней было более чем достаточно.

– Вы здесь, мадемуазель? С дверью вы справились отлично, выше всяческих похвал.

Мари-Анжелин приподнялась на локтях и высунула из-под кровати голову, как раз когда вошел Финч, а за ним и Питер.

– Что-нибудь нашли?

– Ничего, но я только вошла. Надеюсь, все разъехались?

– Даже я, – отвечал Питер. – Я поставил отцовский автомобиль там же, где Финч, иначе его присутствие в гараже вызвало бы вопросы.

Мари-Анжелин насторожилась.

– Вы что-то слышите? – удивился Питер.

– Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется… Может быть, это кошка… И все же…

– Пустите меня на свое место, я тоже послушаю.

Выбираясь из-под кровати, Мари-Анжелин уцепилась за деревянный лист аканфа у основания колонны. К ее удивлению, колонна наклонилась и коснулась паркета. Раздался легкий скрип, и доски пола разошлись, открыв черную дыру. Питер лег на живот перед дырой и посветил в нее фонариком.

– Там ступеньки, но нужно больше света.

Лампа осветила каменные ступени, уходящие вниз метра на три, и в глубине площадку утоптанной земли. Из дыры шел тяжелый запах.

– Сейчас спущусь, – сказал Финч и, переступив через Питера, встал на каменную ступеньку.

Вскоре послышался его голос.

– Ваша милость, здесь мужчина… Он, похоже, в тяжелом состоянии.

Питер тут же побежал вниз, а вслед за ним и Мари-Анжелин. Спустившись, она в ужасе вскрикнула, узнав Адальбера. Ей показалось, что он не дышит, и она опустилась возле него на колени.

Адальбер лежал на каменной скамье, покрытой ветошью, под каким-то тряпьем. Его приковали к стене за щиколотку цепочкой, достаточно длинной, чтобы добраться до угла, где стояло туалетное ведро, и до миски с едой. В ней темнело какое-то непонятное месиво, которого вряд ли касался вконец ослабевший узник. Он был без накладной бородки и усов, а его спутанные волосы стали двуцветными: русыми у корней и грязно-рыжими на кончиках. Прикоснувшись к мужчине, Мари-Анжелин поняла, что он жив. От него шел жар, его трясла лихорадка. Адальбер повернул голову и узнал женщину.

– План-Крепен? Я, похоже, брежу.

– Это не бред, это кошмар, – возразила она. – Вас нужно вытащить отсюда, но эта цепь… Боюсь, мне с моей отмычкой не справиться…

– Позвольте мне? – подал голос Питер.

Он взял с постели дерюгу, служившую одеялом, разорвал пополам, сделал валик, приставил его к стене, куда крепилась цепь, а потом сунул туда руку с револьвером и выстрелил. Хлопок был не громче вылетевшей пробки из бутылки шампанского. Цепочка разорвалась.

– Остальным займемся дома. Теперь нужно вынести его отсюда. Сначала поднимем, а потом вы, Финч, отправитесь за автомобилем и подгоните его как можно ближе к нам. Вы можете хоть немного ходить, как думаете? – обратился он к Адальберу.

– С вашей помощью смогу.

Им удалось одолеть лестницу. Адальбера усадили на кровать и закрыли люк. Мужчина поднял голову вверх и уставился на потолок.

– А портрет? Может быть, стоит забрать его с собой?

– Еще один портрет? – переспросила План-Крепен. – Чей же?

– Сейчас увидите. Я собственноручно спрятал его на балдахине. Достать нетрудно, если подняться по этой колонне, – и он показал на столбик у изголовья, более солидный, чем другие.

Питеру не составило труда достать сверток, но времени развернуть его у них не было, им нужно было бежать как можно скорее.

Не прошло и пяти минут, как на пороге вновь появился Финч. Никто не слышал шума мотора, однако автомобиль уже стоял позади коттеджа. Как ни было худо Адальберу, он не мог не улыбнуться, когда его разместили на мягких подушках заднего сиденья, где он лежал, положив голову на колени Мари-Анжелин.

– Потрясающий транспорт для беглецов, – одобрительно сказал он.

– У герцогов нет большого выбора: положение обязывает, – улыбнулся в ответ Питер.

Он представился Адальберу и занял место шофера.

– Хорошо, что «сэр Генри»[515] у нас самый тихий в мире. В некоторых случаях это немалое преимущество.

– А как вернется ваш человек? – спросил Адальбер, глядя на удалявшегося Финча.

– На нашем служебном автомобиле.

Адальбер с нежностью подумал о своем красном «Гамилькаре», который так громко рычал и так быстро летел… Потом все поплыло у него перед глазами, и он потерял сознание.

– Ему стало плохо! – неожиданно завопила Мари-Анжелин.

– С вами рядом чудесное средство, которое ему, безусловно, поможет, – откликнулся Питер, имея в виду маленький бар.

План-Крепен поспешила его открыть и, выбрав коньяк, взяла один из хрустальных графинов, но тут же снова встревожилась, не зная, как он подействует на пустой желудок больного.

Однако щеки Адальбера порозовели, и он открыл глаза.

– Альдо, – прошептал он. – Где Альдо?

План-Крепен не решилась ответить. Она была так рада, что нашелся Адальбер, что гнала от себя все другие мысли, боясь, конечно, самого худшего.

– Возможно, нам стоило посмотреть под другой кроватью? – предположила она. – И вообще, с чего вдруг в коттедже оказался каменный мешок?

– Такие тайники называли «Дыра для кюре», – объяснил Питер. – В них прятали католических священников при Генрихе VIII, протестантов при Марии Тюдор, и уж не знаю кого при Елизавете. В любом случае, – прибавил он после минутного размышления, – мы не можем отрицать, что коттедж построен точно в стиле эпохи Тюдоров. Вполне возможно, и остальные, побольше, тоже сделаны по такому же образцу.

– Это может быть правдой. Но рядом только один и такой же маленький домик. Может быть, стоило осмотреть и его?

– Смею заметить, дорогая мадемуазель, что вас привлек именно этот. С другим было то же самое?

– Нет, ничего похожего, – признала План-Крепен.

– В таком случае, успокойтесь. Я не оставляю намерения вернуться туда с Финчем. И не соблаговолите ли вы снабдить меня вашим маленьким помощником?

– А вы не соблаговолите ли взять меня с собой? Кто знает, возможно, духи на этот раз будут более словоохотливы?

– Мы обсудим все завтра. А пока отвезем нашего больного ко мне домой. Финч обладает даром ставить людей на ноги.

Три четверти часа спустя Адальбер, вымытый и ухоженный, лежал в удобной постели, получив от Финча необходимую медицинскую помощь, что избавило его от необходимости обращаться к врачу. Ничего серьезного у него не было: дурные условия и сильная простуда – вот и все его болезни. Безупречный Питер позвонил тем временем леди Клементине и госпоже де Соммьер, которая умирала от беспокойства, и предупредил, что План-Крепен останется ночевать в Лондоне, в его большой квартире найдется комнатка и для нее. Сейчас уже слишком поздно, чтобы ехать в Чартвелл, но Питер постарался утешить дам кратким рассказом об их приключениях.

Госпожа де Соммьер несказанно обрадовалась спасению Адальбера, но тревога вновь зазвучала у нее в голосе, когда она тихо спросила:

– А что с Альдо?

– Пока никаких следов. Они оба уснули примерно в одно и то же время, и наверняка под воздействием снотворного, а дальше…

– Значит… Адальбер проснулся в этой каменной ловушке. А князь… Никто не знает, что с ним случилось…

Сердце тети Амели болезненно защемило. Нет слов, она была счастлива, что дорогой Адальбер нашелся, но где Альдо, утешение ее старости? Она гнала от себя мысль, что ей никогда больше не увидеть его беззаботной улыбки, не услышать теплого низкого голоса. Что он никогда больше не обнимет ее и не скажет, что очень любит. Что не рассмешит ее и не разозлится, и его серо-голубые глаза не станут зелеными. Что не хлопнет дверью так, что задрожат хрусталики люстр, позабавив План-Крепен. А что будет с Лизой, если Альдо нет в живых? Об этом тетя Амели боялась даже подумать.

Предположение заставило ее похолодеть, но и отмахнуться от него не получалось. И как было смириться с бесчестьем, которое как кровавое пятно легло на его славное имя?..

На другом конце провода План-Крепен, которая успела взять трубку, поняла, что чувствует и думает госпожа де Соммьер.

– Не будем терять надежды, – сказала она. – Не знаю, какую цель преследуют враги Альдо, но для чего им было оставлять в живых Адальбера, если они не пощадили Альдо? Гораздо проще было бы похоронить обоих в водах Темзы.

– Кто знает, может, ему предназначили роль обменной монеты?

– Монеты, которая в самом скором времени потеряла бы всякую ценность, План-Крепен?

– Мы, как всегда, правы. Но нам ничего не остается, как надеяться на лучшее.

Точно так же считала и леди Клементина. Ее муж, носивший звание полковника, довольно часто исполнял весьма таинственные поручения и уезжал переодетым в неведомо каком направлении. И она не осмеливалась спросить его, увидятся ли они снова…

– Никогда не надо терять надежды! Никогда! – твердо заявила эта хрупкая женщина маркизе. – Вы скажете, я суеверна? Нет, но я считаю, что дурные мысли притягивают несчастье. А завтра мы с вами поедем и навестим благополучно сбежавшего узника.

– Чего я не понимаю, так это роли семейства Астор в нашей печальной истории, – продолжала размышлять маркиза. – Не считая ненормальной леди Авы, они все глубоко порядочные люди. Как могут чуть ли не у них в доме твориться такие ужасы, а они о них даже не подозревают?

– Асторов трудно назвать семьей, это династия, и их обслуживает столько людей, что в овечье стадо могло затесаться несколько волков. Вы же были на празднике? Видели роскошь, достойную «Тысячи и одной ночи»? Такое богатство не может не пробуждать самых низменных чувств, и – увы – даже у тех, кто, казалось бы, достаточно состоятелен, чтобы не испытывать искушений.

– Я хотела бы повидать Адальбера, – сказала госпожа де Соммьер. – Вы не будете против, если мы приедем к вам завтра?

Не затрудняя себя излишними любезностями, Питер ответил:

– Простите за прямоту, но я против. Мне бы очень не хотелось, чтобы кто-то из Асторов узнал о моей почтительной, но очень искренней дружбе с вами, тем более что мы не знаем, кто из них ведет недостойную и гнусную игру. Я предлагаю всем нам встретиться завтра у Мэри Уинфельд в пять, когда пьют чай. Мари-Анж тоже приедет.

– Мари-Анжелин, вы хотели сказать?

– Я немного сократил ее имя. Французские имена такие сложные! Она приедет на такси. И мы расскажем вам все в мельчайших подробностях. И я даже покажу нашу находку.

– Договорились. – И по давней привычке госпожа де Соммьер добавила: – Поцелуйте Адальбера.

– Ни за что! – оскорбился Безупречный Питер. – Я никогда не целуюсь с мужчинами. Рукопожатия более чем достаточно!

– Тысяча извинений, – произнесла, смеясь, маркиза. – Забудьте о моей просьбе. При случае я сама его поцелую.

В Рудольфкроне после нескольких дней тревожного ожидания госпожа фон Адлерстейн получила письмо от одной из своих венских корреспонденток – она вела постоянную и обширную переписку, – которое на самом деле было от Бирхауэра. Верный секретарь всеми силами старался загладить свой постыдный промах, когда он счел кражу «Санси» всего лишь английской шуткой дурного тона. На этот раз сведений было немного больше, но все же недостаточно, чтобы полностью успокоиться.

Он писал, что Кледерман уплыл из Манауса на двух пирогах вверх по течению Амазонки, разумеется, не указав, куда именно. Впрочем, учитывая длину реки, это мало чему помогло бы. Судя по всему, последнее шифрованное послание секретаря до него пока не дошло.

Старая дама пришла от известия в отчаяние.

– Искать изумруды в самых опасных в мире девственных джунглях! Нет, он лишился всякого разума! Да что это за камни такие, вы можете мне сказать?

– Единственное, что я знаю про изумруды, которые ищет отец, – это то, что их три и они самые крупные, какие известны в мире. Наверное, отец действительно потерял голову. А мы вынуждены сидеть и ждать, пока английская полиция схватит Альдо и посадит на долгие годы в тюрьму. Скандал на острове все разгорается, судя по газетам, которые я каждый день просматриваю.

Дело Морозини по-прежнему оставалось в центре внимания журналистов. Утешением было то, что читающая публика разделилась на два лагеря: были те, кто «за», и те, кто «против». Многим была известна репутация князя, и они отказывались верить обвинениям, которые находили нелепыми и смехотворными.

Лиза, читая корреспонденцию, приходила в ярость.

– Если его арестуют, я задушу эту Аву собственными руками.

– И тоже окажешься в тюрьме, но в другой, чем Альдо, и тебе будет грозить повешение. Хорошенькое наследство для ваших деток. А знаешь, что меня удивляет? Отсутствие вестей от вашего друга, французского полицейского. И ни одной весточки от Амели де Соммьер!

– Очевидно, у нее нет новостей, которые бы нас утешили. Она гостит у друзей вместе с Мари-Анжелин и точно так же, как мы, волнуется и переживает. А что касается главного комиссара, господина Ланглуа, то, честно признаюсь вам, бабушка, ему я боюсь звонить…

– Ты хочешь вернуться в Лондон? По крайней мере, будешь получать новости из первых рук! Мэри – надежный друг и, конечно, встретит тебя с распростертыми объятиями.

– А как же дети?

– Поверь, с ними ничего не случится. Всегда лучше быть в эпицентре схватки, чем следить за ней издалека. Особенно если хочешь кого-то задушить, – прибавила бабушка с невольной улыбкой.

– Вы так думаете? – неуверенно спросила Лиза.

– Послушай, а почему бы тебе не обратиться прямо к послу Бразилии? Когда носишь фамилию Кледерман, перед тобой могут открыться двери, о которых и не подозреваешь.

Не откладывая, Лиза взяла билет на самолет.

И в этот же самый день в пять часов вечера Безупречный Питер Уолси готовился провести в гостиной Мэри Уинфельд расширенное заседание их «детективного клуба» и заодно рассказать о драматическом спасении Адальбера. Вокруг чайного стола уселись госпожа де Соммьер, леди Клементина Саржент, рассказчик-докладчик и, само собой разумеется, мадемуазель дю План-Крепен, которая знала обо всех событиях едва ли не больше самого сэра Питер. Его слушали с пристальным вниманием, а он на этот раз повествовал о весьма трагических событиях без тени присущего ему юмора. Когда он кончил, успокоив всех относительно состояния Адальберта, который только сильно ослабел и скоро снова наберется сил, за столом воцарилось молчание. На глазах маркизы блестели слезы, и она глоток за глотком выпила две чашки чая, своего самого нелюбимого напитка. Но чай был горячим, а она заледенела до мозга костей.

– Вы спасли его, и это такая радость, такое счастье! Но Альдо! Наш бедный Альдо! Что сделали с ним эти негодяи? Быть может, его сейчас уже нет в живых…

– Вот этого я не думаю, – твердо заявил Безупречный Питер. – Если бы хотели убить, убили бы обоих.

– Судя по условиям, в которых содержался Адальбер, долго бы он не протянул, – заметила Мэри.

– Гораздо дольше, чем вам кажется. У него хорошее здоровье, его кормили. Плохо, разумеется, но все-таки он мог есть, так что…

Госпожа де Соммьер встала и, скрестив руки на груди, принялась ходить взад и вперед по гостиной, пытаясь успокоиться.

– Тогда скажите, почему для Альдо и Адальбера выбрали разные меры, разные сценарии похищения? А вы что скажете, ясновидящая? – почти сердито обратилась она к Мари-Анжелин. – Что вы об этом думаете? Что говорят ваши голоса?

– Что он жив. Но я не знаю, куда его увезли и с какой целью.

– А может быть, его уже сдали в полицию?

– Об этом на следующий же день трубили бы все газеты, – высказала свое мнение леди Клементина.

– Я согласна с Мари-Анжелин, – тихо сказала Мэри. – Во всей этой истории есть что-то загадочное, не поддающееся никакой логике. Мы чего-то не знаем и не можем понять. Эта Ава, которая мчится в Венецию, чтобы потребовать знаменитый бриллиант в доме князя, словно это вещица с витрины.

– Но «Санси» и был вещицей с витрины, – вздохнул Питер. – Астор так гордился им, так его любил, что никогда не держал в сейфе – ни в банковском, ни в домашнем. Он сделал для него специальный ларчик с небьющимся стеклом, который стоял в нише в библиотеке. Бриллиант покидал хозяина, только чтобы сиять в волосах его жены.

– Не может этого быть! – воскликнула леди Клементина.

– Тем не менее это так. Вы же видели Хивер? Он похож на крепость, там поднимают мост, и никто кроме хозяев и привидений не имеет права ночевать в его стенах. Астор не сомневался, что нашел не простое, но верное решение, и спал спокойно. Пока однажды вечером в ужасную погоду зять его ближайшего друга не попросил убежища. Хотя отличных постоялых дворов вокруг хоть отбавляй. Но ведь мужчина был знаменитым экспертом по драгоценным камням!..

– И он ни разу в жизни его не видел!

– Почему же? А мутные фотографии в газетах, о которых никак нельзя сказать, что их делали великие мастера? – подхватил Питер. – Астор так обрадовался встрече с редким знатоком, что единственный раз в жизни сделал исключение из своего священного правила, о чем я узнал совсем недавно. Гостя оставили ночевать в замке. Нэнси не было дома, хозяин с «экспертом» добрую часть ночи беседовали о драгоценных камнях. А на следующее утро после того, как гость уехал, обнаружилась пропажа. Остальное вы знаете. Не будь экстравагантной выходки леди Авы, думаю, все обошлось бы для князя без особых последствий. Но безумная дама помчалась в Венецию требовать принадлежащий ей, как она считала, бриллиант. Не получив его, она подняла невообразимый шум.

– Беда в том, что Альдо именно в это время находился в Англии, и совсем неподалеку от Хивера, – заметила Мари-Анжелин.

– Нет, это не так. Он был уже в самолете и летел во Францию, откуда отправился в Венецию, но даты на авиабилетах, рейсы самолетов, похоже, никого не интересуют, и меньше всех полицию Муссолини, которая, всем известно, чего стоит. Альдо хотел лично уладить это недоразумение, на набережной Орфевр согласились ему помочь. И вот он вместе с Адальбером пустился в путь, изменив внешность, – закончил Питер, добавив: – Кто-то хочет еще что-то сказать?

– Я! – Мари-Анжелин, как школьница, подняла палец. – По существу, Адальбер ничем не рисковал. В момент кражи он тихо сидел у себя дома.

– А сообщничество? Попади он в руки Митчела, тот упек бы и его за решетку.

– Поговорим теперь об Асторах, – предложила Мэри. – У них в имении творятся преступления, а они и глазом не моргнут. Но я допускаю, что супруги ничего не знают. И даже не уверена, знают ли они, что в их самом старом коттедже есть «Дыра для кюре».

– И что же нам теперь делать?

– Сначала хорошенько подумаем, – вздохнул Питер. – Для начала Адальбер поживет у меня. Он ничем не рискует в моем доме, так что пока восстановит силы и цвет волос. Сейчас у него на голове светленький ежик, остальное ему состригли.

– Вам известно, что у него есть собственный дом неподалеку отсюда? – спросила Мэри.

– Неизвестно, но в любом случае, у меня ему будет лучше. Кто-нибудь хочет еще что-нибудь сказать?

– Да, я, – отозвалась госпожа де Соммьер. – В ближайшее время мы возвращаемся в Париж…

– Нет, нет, ни за что! – простонала дю План-Крепен и заслужила ледяной взгляд голубых глаз.

– Я не говорила, что мы не хотим домой, – поспешно прибавила она. – Но мне бы хотелось поговорить с Пьером Ланглуа. Если кто-то может нам помочь, то только он, я уверена!

Все были согласны с Мари-Анжелин. Против этого возразить было нечего.

– Есть человек, которого необходимо найти во что бы то ни стало, и это вор, укравший «Санси» под видом князя Морозини, – подвел итог их заседанию Питер. – И еще нужно понять, кто правит подземными течениями в семействе Астор.

Питер едва успел кончить, как вошел Тимоти и привел в гостиную Лизу. Мэри знала, что она приезжает, но не уточняла ни дня, ни часа. Однако комната для нее была готова и ждала ее.

Увидев Лизу, Питер покраснел, как мак, и согнулся пополам, приветствуя княгиню поклоном, достойным королевы.

Все обрадовались, засуетились, поспешили налить ей чаю, подвинули пирожные – Лиза так же, как Альдо, терпеть не могла обожаемые англичанами сандвичи с огурцом. Окруженная дружеским теплом, она повеселела.

– Какие новости ты нам привезла? – спросила Мэри. – По тебе видно, что не очень хорошие. Говори без опаски, здесь ты среди надежных людей.

– Да, особо хороших новостей нет. Я узнала, где именно в Бразилии находится мой отец. Судя по последним сведениям, он был в Манаусе и поплыл на пироге вверх по течению Амазонки, но куда именно, неизвестно.

– А нельзя ли его догнать? – задал вопрос Питер. – Пирога все же не моторная лодка.

– Вряд ли это возможно, река слишком велика, течет среди девственных лесов, где там искать пирогу?

– Что твой отец там ищет? – удивилась госпожа де Соммьер.

– Изумруды! Как будто их у него мало! – сердито ответила Лиза.

Теперь Питер, как школьник, поднял палец.

– Готов поспорить, что речь о знаменитых изумрудах Кабраля[516], португальского конквистадора, который нашел их в древнем святилище. Впрочем, когда речь заходит о каком-нибудь знаменитом камне, всегда рассказывают одну и ту же басню: древнее святилище, сокровище горит во лбу идола. Я понимаю, не раз так бывало на самом деле, но поскольку мы постоянно слышим одно и то же, начинает раздражать отсутствие воображения.

Замечание Питера княгиня удостоила пренебрежительным взглядом: уж ее-то отца не упрекнешь в легковерии, он-то знает, что делает!

Мэри не мешала своим друзьям спорить, она с грустью думала: как жаль, что Кледермана так и не нашли, что пока он вернется с другого конца света, его дочь может остаться вдовой… Нужно поведать Лизе о чудесном спасении Адальбера и… И что дальше? Больше им сказать ей нечего.

Неизвестно, как она отнесется ко всей этой истории…

Мэри решила не спешить и еще раз хорошенько все продумать, тем более что дю План-Крепен, задетая столь обширными познаниями его милости, тоже пустилась в рассуждения о Кабрале, но Лиза оборвала ее исторический экскурс:

– А что у вас? Что еще стало известно?

Мэри с облегчением увидела, как госпожа де Соммьер пересела к Лизе на канапе[517] и ласково взяла ее за руку.

– Да, у нас есть новости, и они ободряющие.

– И вы не начали с них? Говорите же скорее!

– Сэр Питер, его дворецкий Финч и План-Крепен нашли Адальбера.

– А Альдо?..

– Еще нет.

Почувствовав, как вцепилась в ее руку нежная ручка княжны, которую она держала, увидев полные слез глаза Лизы, маркиза притянула ее к себе.

– Ну-ну, не будем плакать. Если один жив, то другой не обязательно лишился жизни. Наоборот! Вполне возможно, Альдо удалось бежать, а Адальбера собирались использовать в качестве заложника. По логике вещей они оба живы.

– Расскажите мне все в подробностях.

– Дадим слово мадемуазель дю План-Крепен, – объявил Питер со свойственной ему широкой улыбкой, которая сама по себе действовала на всех умиротворяюще. – И воздадим ей тем самым по заслугам. Она была главной пружиной в этом деле, и сработала она просто гениально!

– Не одна я героиня этой истории. Если бы сэру Питеру не удалось убедить всех устроить удивительный праздник, мы бы не продвинулись ни на шаг!

Мари-Анжелин являлась не только замечательной чтицей, она была еще и рассказчицей ничуть не хуже, и сначала несколькими штрихами обрисовала замок, парк, празднество, красочную толпу, которая окружала княжескую чету, удивительные драгоценности наваба, его супруги и свиты, казалось, картина праздника доставляет ей удовольствие. Однако долго на ней она не задержалась. Но Лиза-то ждала совершенно другого. Ждала, но не прерывала рассказ. Внимательно выслушала она и повествование об их необыкновенных открытиях в коттедже, чудесной случайности, открывшей им «Дыру для кюре», а потом и узника в ней. Когда княгиня наконец узнала, что Адальбер с удобством устроен у сэра Питера под присмотром и охраной Финча, она погрузилась в глубокое размышление, которое, похоже, совсем ее не ободрило.

– И вам кажется, что все это внушает надежду? А мне думается, что преступники не пожелали брать на душу еще одно преступление.

– Невероятное рассуждение для воров, – поспешил возразить Питер.

Его завораживала красота молодой женщины, но он не мог не посочувствовать Мэри, которой придется день за днем утешать подругу, которая не желает быть утешенной.

Художница закончила портрет лорда Гордона, и теперь ее ожидали сеансы в королевском дворце. Высшее признание, но при каких неблагополучных обстоятельствах! Не было сомнений, что она была рада своей подруге, но насколько разумнее было бы княгине остаться в Австрии в любящем кругу близких, с бабушкой и детьми!

Так думал сэр Питер, и примерно так же считала и госпожа де Соммьер. Она взглянула на Мэри с ободряющей улыбкой и обратилась к Лизе:

– Я и План-Крепен возвращаемся в Париж. Ненадолго, но нам кажется, что именно сейчас нужно обсудить все наши дела с Пьером Ланглуа. Только он благодаря своему высокому положению способен оказать нам помощь и, главное, высказать свое мнение. Поедемте с нами, Лиза! Здесь вы будете днем метаться, как зверь в клетке, а ночами страдать от бессонницы.

– Разумеется, мне и в Лондоне от нее не отделаться, – вздохнула Лиза.

– А в Париже вы будете мне читать, играть с План-Крепен в шахматы, гадать с ней на картах. У нее большие способности по этой части. И представьте себе, мы открыли у нее дар ясновидящей.

– В самом деле, так оно и есть, – подтвердила Мэри, собираясь добавить, что и у нее самой есть подобные способности, но она вовремя прикусила язычок.

Ее подруге сейчас все виделось в черном свете.

Представив себя в обществе План-Крепен, Лиза приободрилась и стала подумывать об отъезде.

– Да, наверное, в этом есть смысл, – сказала она. – Кто, как не Ланглуа, вверг их в эту ужасную авантюру!

– Не надо так говорить! Альдо ни за что не хотел оставаться в Париже и сидеть сложа руки! Он стремился во что бы то ни стало уехать, и вполне возможно, уже находился бы за решеткой, если бы вовремя не покинул Францию. Ну так как? Вы едете, Лиза?

– Да, я еду… Но сначала я хотела бы повидать Адальбера.

– Вы увидитесь с ним, но попозже. Ему нужно восстановиться, а не рыдать у вас на плече. Сэр Питер отлично за ним присматривает! – решительно сообщила госпожа де Соммьер. Молчаливое сопротивление молодой женщины раздражало ее не на шутку.

Но Лиза продолжала осторожно настаивать на своем:

– А я не вижу причин, почему он должен скрываться. Не его же обвиняют в воровстве.

– Нет, не его, – согласился Питер. – Но опасный кретин, который замещает Уоррена, вмиг сочтет его сообщником, а это заведет очень далеко. В общем, пока он должен оставаться у меня, и вы увидитесь с ним, как только вернетесь.

В конце концов Лиза все-таки решила ехать и даже сказала, что, наверное, будет очень рада услышать мнение такого проницательного полицейского, как главный комиссар Ланглуа.

Мари-Анжелин надеялась, что комиссару удастся привести Лизу в чувство и внушить трезвую мысль, что ей не стоит ни во что вмешиваться, как бы ни хотелось. А самое лучшее было бы вернуться в Рудольфкрон и сидеть там со своими детьми. Нервное состояние, в каком находилась Лиза, могло только повредить делу, заряжая всех вокруг дурной энергией. И избавить Мэри хотя бы на несколько дней от такой энергии было актом милосердия…

А вот План-Крепен, стоило ей только представить бессонные ночи с Лизой, охватило уныние. Хорошо, что в Париже она будет ходить к своей любимой утренней мессе в церковь святого Августина. Месса придаст ей душевных сил. Быть может, она уговорит ходить с ней и безутешную жену Альдо. И уж непременно закажет за нее молебен…

(обратно)

9. Волшебный маятник

Вернувшись в свой любимый дом на улице Альфреда де Виньи, так мило глядевший окнами на парк Монсо, госпожа де Соммьер испытала странное чувство. Она была рада вновь оказаться дома, снова усесться в зимнем саду в свое белое, так напоминавшее трон кресло со спинкой веером и удобными цветными кретоновыми подушками, выпить в пять часов шампанского – словом, опять зажить так, как маркиза привыкла, проводя большую часть дня в разговорах с План-Крепен. Но теперь ей казалось, что ее любимый дом в чем-то изменился, что он не такой, как прежде, и ей в нем совсем не так уютно… Виной всему, конечно, была эта скверная история, которая постоянно напоминала о себе. Посмотришь на парк Монсо, а за ним виднеется улица Жоффруа, но там нет Адальбера… И Альдо… Он не войдет нежданно-негаданно в дверь, не отправится в очередное безумное путешествие, пустившись по следам очередного необыкновенного сокровища. Как же ей не хватало ее любимого мальчика!

Но маркиза была рада увидеть своих старых слуг: дворецкого Сиприена, которому почти столько же лет, сколько ей, и чьи постоянные стычки с Мари-Анжелин добавляли немного перца в их будничную жизнь, и Элали, неподражаемую кухарку. Благодаря своему удивительному таланту она кормила домашних просто божественно, а теперь, пока их не было, очень без них соскучилась. Так что в ближайшие дни она и ее компаньонка будут наслаждаться необыкновенными лакомствами, потому что английская кухня, за исключением завтраков и сладкого к неизбежному чаю, почти что несъедобна… Госпоже де Соммьер стало немного стыдно, что она может думать о какой-то еде, когда Альдо…

По счастью, с ней рядом была План-Крепен. Не будь ее, маркиза, наверное, предпочла бы остановиться на эти несколько дней в «Ритце». С ними приехала еще Лиза, воплощенная скорбь всего мира. Маркиза ее понимала, как никто, но, с другой стороны, не в первый раз Альдо пропадал без вести и потом находился. В сердце старой дамы жила твердая уверенность, что князь жив. И План-Крепен в этом тоже не сомневалась, потому ей и не терпелось вновь начать охоту.

Как только они вошли в дом, Лиза попросила позвонить комиссару Ланглуа, ради которого женщины, собственно говоря, и приехали.

Комиссар, узнав, что они в Париже, тут же навестил их и даже согласился выпить кофе, который подал ему Сиприен. Комиссар был по своему обыкновению суров и элегантен – в темно-синем костюме с галстуком в узкую красную полоску, перекликающуюся с красно-золотой розеткой ордена почетного Легиона, который на этот раз заменил бутоньерку. Ланглуа склонился к руке маркизы, поцеловал руку Лизе и даже – к ее великому изумлению – План-Крепен. Обычно они обменивались дружеским рукопожатием. Но в голубых глазах комиссара поблескивал огонек – знак того, что он доволен.

– Так, значит, все же надумали вернуться? А я вас ждал гораздо раньше, хоть и знал, что вы под надежной охраной в Чартвелле.

– Мы собирались оттуда уехать в самом скором времени. Ремонтные работы в доме Саржентов, где мы по-прежнему желанные гости, подошли к концу, и сэр Джон известил о своем скором приезде. А теперь, комиссар, скажите, что, по вашему мнению, могло с нами произойти?

– Как вы, так и я, ничего конкретного не знаем, но дело гораздо серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Так почему вы все-таки вернулись вопреки вашему всем известному непокорству? И почему вы, княгиня, несмотря на вполне понятную тревогу, не в Австрии с детьми?

– Чтобы у них осталась хотя бы мать, если отец в опасности? – с горечью спросила Лиза.

Госпожа де Соммьер не дала комиссару возможности продолжать в том же тоне.

– Не играйте на наших нервах, дорогой Ланглуа. Лиза нуждается в вас неменьше, чем мы с Мари-Анжелин. Вы еще не знаете, да и откуда вам было это знать, что отыскался Адальбер?

– Да что вы?! Он один?

– Да, один – как ни жаль. И о судьбе Альдо он знает не больше нашего!

Само собой разумеется, что рассказ повела мадемуазель дю План-Крепен. Ланглуа выслушал ее, не прерывая ни единым восклицанием, но, судя по нахмуренным бровям, с трудом справлялся с раздражением.

– Большое спасибо, мадемуазель дю План-Крепен, – со вздохом проговорил он, когда она умолкла. – Судя по вашей истории, в замке Хивер не все обстоит благополучно. Уверен, хозяева даже не подозревают, что на самом деле творится в их владениях. Лорд живет своими фантазиями, а его жена с тех пор, как он дал ей возможность поступать так, как ей хочется, смотрит на его фантазии с ласковой снисходительностью.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что она, как женщина прогрессивных взглядов, ратующая за благородные цели, да и ее муж тоже пришли бы в ужас, узнав, что какая-то разбойничья шайка укрылась под личиной несчастной Анны Болейн, используя страсть лорда Астора к Тюдорам.

– Совершенно то же самое думаю и я, – подхватила дю План-Крепен. – Но как убедиться в этом и как помешать злонамеренным действиям?

– Думается, пора внедрить в этот загадочный муравейник человека, который обладал бы одновременно мужеством, интеллектом и интуицией.

– У них столько прислуги, что такое вполне возможно. Прятаться лучше всего в толпе.

– Кто бы спорил, но существует как-никак полиция…

– Полиция? – удивилась Лиза. – Неужели вы думаете, что полиции есть дело до прислуги лорда Астора?

– Сейчас совершенно точно нет. Но в любую минуту… Скотланд-Ярд стал моей большой заботой с тех пор, как главным там вместо Гордона Уоррена был назначен некий Митчел. И я сказал бы, что Скотланд-Ярд объявил нам войну, по-другому это не назовешь.

– Но, в конце концов, – рассердилась госпожа де Соммьер, – не Скотланд-Ярд же царствует в Объединенном королевстве! Существуют министры, парламент с двумя палатами: палатой лордов и палатой общин. И еще, осмелюсь напомнить, существует король Георг.

– У которого нет реальной власти.

– Но какая-то власть у него все же есть, и можно к нему обратиться. У меня было немало влиятельных друзей среди англичан, но годы проходят, ряды редеют, – печально промолвила маркиза.

– Не будем преувеличивать. Вы дружите с сэром Джоном Саржентом, а он далеко не пешка, хотя о нем мало говорят. За ним стоит невероятный Уинстон Черчилль, которого ждет серьезная карьера… В общем, как и говорил, я собираюсь внедрить в Хивер одного из лучших моих агентов, умницу, храбреца, который даст фору Скотланд-Ярду. Я ведь никак не могу понять, почему новый начальник английской полиции не считает нужным заняться замком.

– А вы можете догадаться, почему этот человек, по отзыву сэра Уолси, непроходимый кретин, встал во главе всей полиции? Совершенно ясно, что не обошлось без протекции, но кто его покровитель?

– Министр финансов и репутация Митчела. Поверьте, он вовсе не кретин. Напротив, по некоторым отзывам, легендарная личность.

– Вы смеетесь!

– Нам сейчас не до смеха. Адам Митчел совсем недавно вернулся в Англию. Практически с самого начала своей карьеры он служил в Индии, и на его счету несколько очень громких и сложных дел. Он великолепный следователь, и любой начальник хотел бы иметь у себя под рукой такого помощника. Возможно, кроме меня.

– В любом случае, вам он в подметки не годится, – громко заявила План-Крепен.

– В вас говорят дружеские чувства. Но если я сказал, что не хотел бы иметь Митчела под своим началом, то исключительно из-за его невыносимого характера. Этот человек от природы черств, и я бы даже утверждал, жесток, а меня эти черты пугают. Кража «Санси» – это дело, которое ему просто необходимо, чтобы укрепить свою репутацию в Англии.

– Надеюсь не для того, чтобы сохранить за собой место шефа, когда Уоррен выйдет из больницы?

– Возможно и так, хотя я в этом сомневаюсь. Уоррена очень уважают, и вполне заслуженно. К тому же он немного моложе Митчела. Будь он на месте, все бы шло совершенно по-другому. Во-первых, он хорошо знает Морозини. Во-вторых, он мгновенно положил бы конец глупым россказням Авы Риблсдэйл, и мы избежали бы нелепого скандала. Кстати, княгиня, – тут Ланглуа повернулся к Лизе, – вам известно, где находится ваш отец? Он единственный человек, который мог бы все расставить по местам в этой несчастной истории. Слышал, он в Латинской Америке, но, учитывая величину континента, хотелось бы большей конкретики.

– Мне удалось узнать, что недавно он был в Манаусе…

– В… стране каучука? И что же ему понадобилось в этой богом забытой дыре?

– Ищет три легендарных изумруда! Боясь, естественно, соперников, он окружил свое путешествие непроницаемой тайной. По последним сведениям, отец уплыл из Манауса на двух пирогах вверх по течению Амазонки. Вот все, что мне известно.

– Невероятно! А еще чего-нибудь позаковырестее он не мог придумать? Нет, с этими коллекционерами беды не оберешься. Зятю грозят тюрьма, разорение и бесчестье, а он себе спокойно плывет по Амазонке! Как вы об этом узнали? Расскажите!

Лиза сказала, что Бирхауэр поделился с ней некоторыми отцовскими секретами, и объяснила, в чем дело. В другие времена Ланглуа позабавили бы эти тайны, но сейчас он только огорченно передернул плечами.

– И все-таки богатство – чудесная вещь, – заметила План-Крепен. – Чего только не позволишь себе с деньгами!

– Вот именно, – подхватил Ланглуа. – Но мне пришла в голову одна мысль, и пусть сотни искателей пустятся по следам нашего коллекционера. Господин де Суза-Дантас, посол Бразилии во Франции, весьма примечательный человек, которому можно довериться. Может быть, вы разрешите мне поговорить с ним?

– Я буду умолять вас об этом! Пусть он сделает все возможное! Пусть обратная дорога и займет много времени! Еще бы! Такое расстояние!

– От Манауса до Сантарена летает самолет, но Атлантика есть Атлантика, без парохода не обойдешься.

Госпожа де Соммьер сидела, не проронив ни слова, и наконец заговорила, желая всех успокоить:

– А что, если нам порассуждать, дорогая Лиза? Представим себе самое худшее: продолжается скандал, спровоцированный кражей «Санси», Альдо хватают и сажают за решетку. Потом все будут ждать суда, а это зрелище требует немалой подготовки. Для Альдо тюрьма не будет смертельным ударом, он уже успел побывать в нескольких и находился в гораздо худших условиях; вспомним историю с жемчужиной Наполеона[518]. Я уверена, что за это время ваш отец успеет вернуться и расставит все по своим местам. К тому же существует телеграф.

– Маркиза совершенно права, – подхватил Ланглуа. – Рискуя вас шокировать, прибавлю, что таким образом вашему мужу будет создана невероятная реклама. А пока суд да дело, я отправлюсь с визитом к послу. – И после небольшой заминки, но с самым непринужденным видом, он задал еще один вопрос: – А каковы ваши намерения, милые дамы? Вы возвращаетесь в Лондон и…

– Придется смириться с Лондоном, – вздохнула госпожа де Соммьер, – иначе не видать мне покоя! План-Крепен обрела там друга, которым очень дорожит.

– И согласимся, не без оснований. Они проделали весьма трудную работу.

– Несомненно.

– К тому же леди Клементина оказывает нам такой радушный прием… И она под такой надежной защитой.

– А вы, княгиня?

– Я бы хотела поехать, но не могу навязывать себя даме, с которой едва знакома. А моя подруга Мэри будет занята в Букингемском дворце, ее пригласила сама королева.

– И вам придется целый день сидеть в одиночестве, не зная, что с собой делать, так? Послушайтесь меня, возвращайтесь в Австрию, где рядом с вами будут близкие люди, которых вы любите. Я обещаю сообщать обо всем, что происходит, и… буду гораздо спокойнее, зная, что вы в безопасности.

Лиза на несколько секунд задумалась.

– Вообще-то вы совершенно правы. Я скучаю без детей, они нужны мне не меньше, чем я им. Я уж не говорю о бабушке.

– Вы поступите мудро. Бабушкин дом для вас был убежищем с детства.

План-Крепен едва сдержала вздох облегчения. Маячившие впереди бессонные ночи, занятые утешениями Лизы, развеялись, как дурной сон. И она обрадовалась. Но избегала встречаться взглядом с маркизой, зная, как насмешливо та на нее посмотрит – для нее компаньонка была открытой книгой.

Однако Лиза задала вопрос Ланглуа:

– Объясните мне, почему прячется Адальбер? Он ничего не сделал, и вы без труда можете отправить его на родину через посольство. Египтолог ведь член Института, а это почетное звание.

– Все так, но фальшивые паспорта, переодевание – его непременно обвинят в сообщничестве. Положитесь на Митчела, он не упустит ни одного козыря, который оказался у него на руках. Но никому не придет в голову искать его у сына герцога Картленда, пэра Англии. И потом Адальбер никогда не согласится уехать, не зная, что случилось с другом.

– Побратимом? Да, так оно и есть. Так что мне остается поблагодарить вас за помощь, которую по своей доброте вы оказываете нам, господин главный комиссар полиции.

– Сейчас, княгиня, я предпочел бы, чтобы вы видели во мне скорее друга, чем полицейского. Я высоко ценю вашего мужа и его ближайшего соратника, которых мадемуазель дю План-Крепен прозвала «неразлучниками».

– А вы знаете, что пришло мне в голову? – снова заговорила госпожа де Соммьер. – Почему бы нам не объявить вознаграждение тому, кто найдет «Санси»? Солидную сумму, я имею в виду.

– Опасный путь. А что, если потребуют коллекцию князя Морозини?

– Ава Астор утверждает, что «Санси» в ней и находится.

– А князь заделался вором и украл его. Интересно, как она могла до этого додуматься?

– Все дело в дурацкой фразе Альдо. Из благодарности порой говорят невесть что. Дело было в Понтарлье: князь попал в скверное положение, не мог подтвердить, кто он такой, и тут появилась леди Ава и, сама того не подозревая, подарила сомневающимся доказательства. Он был так счастлив, что чуть не бросился ей на шею и пообещал, что достанет бриллиант, о котором она мечтает, пусть даже ему придется украсть его из Тауэра. Вот откуда взялась эта фантазия.

– А какой бриллиант имел в виду Альдо, вы знаете?

– Знаем, он намеревался выкупить у тестя «Зеркало Португалии», один из «мазаренов», который может считаться чем-то вроде брата «Санси». Альдо сам продал его Кледерману и надеялся, что тот ему не откажет. Тесть всегда был весьма чувствителен к обязательствам. Но в одно прекрасное утро к Альдо явилась Ава и потребовала отдать ей «Санси». К несчастью, князь именно в вечер кражи находился в Англии, но уже на пути домой, так как у него начался бронхит.

– Да, да, это все я помню и подумаю о вознаграждении. Но сначала мы должны отыскать господина Кледермана и как можно скорее убедить его вернуться. А вы, княгиня, обещаете мне отправиться в Рудольфкрон?

– Обещаю, мне там гораздо лучше.

«А уж мне насколько лучше!» – подумала про себя План-Крепен, напрочь позабыв о долге христианского милосердия.

Однако госпожа де Соммьер пожелала пробыть еще несколько дней в Париже, чтобы, как она выразилась, «почувствовать родную почву под ногами», надеясь, что привычная атмосфера поможет ей восстановить душевные силы. И еще она надеялась, что Лиза не будет откладывать свой отъезд. Нервозность молодой женщины действовала на нее угнетающе. Маркиза живо вспомнила тяжелый период, когда Лиза доставляла им немало хлопот. Альдо изменил ей, ее одурманили наркотиками, и она бредила, ненавидя мужа. Тогда они опасались за ее разум.

План-Крепен просто мечтала об отъезде Лизы и с трудом удерживалась, чтобы не спросить с присущей ей прямотой, когда та намерена отправиться в Австрию. Чтобы не поддаться искушению, она поднялась пораньше и отправилась в свою любимую церковь святого Августина на мессу в шесть часов утра. К этой мессе ходили слуги из соседних особняков и отдельные «жаворонки», составив своеобразное «агентство новостей», касающихся в основном их квартала, но и не только. Главной поставщицей всего самого интересного была Эжени Генон, кухарка княгини Дамиани, жившей на авеню Мессин. Приятельницы обычно усаживались рядом.

Мари-Анжелин встретили с воодушевлением, которого она и ожидала. О деле «Санси» в Париже говорили не меньше, чем в Лондоне.

– Ну, наконец-то и вы! – шепнула Эжени, когда Мари-Анжелин преклонила рядом с ней колени. В ее отсутствие никому не было позволено занять это место. – Мы уж без вас загрустили. Что, никак не налаживается?

– Можно сказать и так, хотя половину победы мы одержали.

– Как прикажете это понимать?

– Исчезли наши два господина, но одного из них мы нашли.

– Князя?

– Нет, его друга, но ни он и никто другой не знает, где князь.

Шляпка из черной соломки с розой, венчавшая пучок кухарки, задрожала мелкой дрожью.

– Расскажите мне все!

Мальчик из хора звоном колокольчика возвестил о появлении священника, и разговор прекратился. Прихожане опустились на молитвенные скамеечки и начали креститься. Что тут поделаешь? Ничего не узнаешь до конца мессы! Эжени во время процесса была так рассеяна, что Мари-Анжелин приходилось то и дело подталкивать ее локтем, а певчие сурово на нее посматривали.

Эжени сгорала от любопытства, в чем горячо и покаялась, прежде чем причаститься.

Но вот служба кончилась. Священник и мальчик из хора с колокольчиком ушли в ризницу, и две подруги вновь уселись на скамью, время от времени прощаясь с уходящими знакомыми.

Мари-Анжелин в нескольких словах обрисовала состояние дел, а потом рассказала о чудесном спасении Адальбера и о том, что она почувствовала, проходя мимо старого коттеджа.

Эжени смотрела на нее широко открытыми глазами, преисполнившись совершенно особой почтительности.

– Но… Можно сказать, что у вас дар Божий?

– Вы так думаете? – скромно отозвалась План-Крепен, про себя ничуть не сомневаясь, что ее осенила святая благодать.

– Но это очевидно. Вам нужно сходить на консультацию.

– Я совершенно здорова.

– Я имею в виду не врача, а какого-нибудь известного ясновидящего.

– То есть посетить старушку, из тех, что расхваливают свои таланты в газетных объявлениях? Вроде госпожи Мемфис?

– Они все шарлатанки, а о Мемфис я вообще молчу. Нет, я говорю о настоящей ясновидящей. Их адреса передают по секрету.

– Тогда надо знать хотя бы одну такую.

– Одного! Мне говорили об одном мужчине, он принимает только тех, кто нуждается в нем всерьез. Не допускает любопытных.

– И как же к нему попасть?

– По рекомендации.

Эжени Генон замолчала на несколько минут, убедилась, что рядом никого нет, и прошептала:

– Княгиня Дамиани, моя хозяйка, на него просто молится.

– Вы думаете, она согласится…

– Замолвить за вас перед ним словечко? Конечно, согласится.

На следующее утро мадемуазель дю План-Крепен получила рекомендательное письмо с подписью княгини. Письмо, без которого нельзя было попасть к сеньору Анжело Ботти.

Вполне возможно, Мари-Анжелин, с ее живым воображением, представляла, что, переступив порог квартиры Ботти, попадет в Средние века, увидит реторты, перегонный куб, заспиртованных уродцев и в клубах разноцветного дыма старца с седой бородой в плаще со знаками зодиака и остроконечной шляпе. Но нет, Средние века давно миновали, да и вряд ли высокопоставленная княгиня Дамиани уселась бы рядом с летучей мышью.

Сеньор Анжело Ботти – судя по имени, он мог быть только итальянцем – жил в квартале Монпарнас, на улице Кампань-Премьер, на верхнем этаже красивого дома в квартире, о которой мечтают художники и которая радует глаз людей со вкусом. Лифт доставил мадемуазель дю План-Крепен на пятый этаж, и она остановилась перед двустворчатой дверью с блестящими медными накладками. Роскошь ее не напугала. Она понимала, что визит будет стоить дорого, и маркиза предоставила ей безлимитный кредит.

Когда дверь открыл слуга-индус в черном с серебряными пуговицами дхоти[519] и белоснежной чалме и низко поклонился ей, она поняла, что попала не к заурядному гадальщику. Слуга молча взял письмо княгини, которое протянула ему Мари-Анжелин, и открыл двери маленькой гостиной, где посетительница должна была ждать ответа, снова поклонился и оставил ее одну.

В гостиной почти не было мебели. Два удобных кресла темно-зеленого бархата, такие же шторы и низкий столик со скромным букетом роз в хрустальной вазе. Никаких журналов, предполагающих долгое ожидание: мэтр принимал мало и только одного человека за сеанс. А иногда одного за целый день.

На стенах несколько изящных восточных гравюр, услаждающих взор и дарящих безмятежность. Но сюрпризы для Мари-Анжелин только начались. Слуга вошел в гостиную и повел ее в кабинет. Женщина ощутила легкую дрожь, как перед прыжком в холодную воду. Что она ему скажет?

Комната, в которую ее ввели, была огромной. Когда-то она явно служила мастерской художнику: вся северная стена была застеклена, но ее легко можно было закрыть скользящими по карнизу шторами. Сейчас шторы были задернуты наполовину. Погода не радовала, небо было серым. Зато горела красивая настольная лампа, медная, с зеленью, освещая середину красивого письменного стола в стиле ампир, на котором лежали только стопка белой бумаги и ручка. Обстановка мало заинтересовала Мари-Анжелин, она не могла оторвать глаз от картины, главного украшения этого кабинета – копии в натуральную величину «Мадонны с гранатом» Ботичелли. Святая дева? У ясновидящего? Стало быть, здесь вряд ли запахнет серой.

Ботти проследил за взглядом посетительницы.

– Я христианин, – произнес он просто, – и бывает, что небо говорит со мной.

Мари-Анжелин перевела глаза на сеньора Ботти, и больше уже не сводила их, он ее зачаровал.

На первый взгляд это был самый обыкновенный человек: среднего роста, скромно и изящно одетый в темно-серый костюм с фиолетовым шелковым галстуком. Лет около пятидесяти, твердые черты лица.

«Настоящий римлянин», – подумала Мари-Анжелин.

Седые волосы зачесаны назад, очки в черепаховой оправе. Но он тотчас же снял их и указал Мари-Анжелин на небольшое кресло, стоящее перед столом.

Мари-Анжелин села и смотрела только в глаза ясновидящего, и ей стало казаться, что этому человеку она может сказать все. Глаза глубокие, темные, бархатные, как тьма летнего ночного неба, в котором вот-вот замерцают звезды.

Сел снова и Ботти в свое кресло напротив дю План-Крепен и отложил в сторону письмо княгини.

– Дайте мне ваши руки, – проговорил он.

Мари-Анжелин послушно сняла перчатки и протянула обе руки. На темно-зеленой коже стола соприкоснулись ладони, мужские и женские. Ощущение у Мари-Анжелин возникло приятное: руки Ботти были сильные и теплые. Он улыбнулся.

– Княгиня Дамиани, представляя вас, набросала портрет обобщенный и поверхностный. Так свойственно описывать светских женщин, но мне и этого достаточно, я уже знаю больше нее.

– И что же именно?

– Вы тоже медиум. Погодите. Сидите спокойно и не отнимайте ваших рук. Вы об этом знаете, но… но вы сомневаетесь. И сейчас вы больше всего нуждаетесь в доверии. Я буду говорить с вами о вас.

Замерев, Мари-Анжелин слушала рассказ о своей собственной жизни со дня рождения в отцовском замке в Пикардии, от которого – увы! – ничего не осталось, его разрушила война. Слушала о своих родителях, учебе, очень успешной, и обманутых девичьих надеждах некрасивой девушки, которая не привлекает мужчин.

– Но вы нравились одному из ваших родственников, он вас любил, но не осмеливался признаться, боясь вашего острого язычка. Он уже умер. Но продолжает любить вас, и с небес всячески старается вам помочь. Хотя это совсем нелегко.

– С небес? Откуда вам это известно?

– Иначе просто быть не может. Хороший медиум старается помочь тем, кто ему доверяется, стать счастливее. Ваш друг хотел бы видеть вас именно такой.

– Счастье сейчас в области недостижимого.

– Я знаю, вы и ваши близкие мучаетесь неизвестностью относительно вашего самого дорогого друга. Вы не знаете, жив он или мертв. Я могу вам с уверенностью сказать, и, поверьте, я не ошибаюсь: он жив.

Сердце Мари-Анжелин заколотилось с неистовой силой.

– Вы уверены?

– Я говорю только то, в чем абсолютно уверен.

– И где он?

– Этого я не знаю. Единственное, в чем я могу вас уверить: он жив. Но ваш друг не в очень хорошем состоянии.

– Он болен?

– Скорее несчастен.

У Мари-Анжелин перехватило горло, к глазам подступили слезы, но Ботти в одно мгновение ее успокоил, крепче сжав руки женщины.

– Не тревожьтесь, ваш близкий человек не умирает, он здоров. Самым правильным словом для него будет «потерян». Вы принесли с собой какую-нибудь вещицу, которая ему принадлежала?

Мари-Анжелин осторожно высвободила руки, достала из сумочки шелковый темно-синий галстук и протянула его Ботти.

– Я взяла его из комода в комнате моего друга.

– И галстук уже побывал в чистке…

– Наверное. Но Альдо любил его надевать, и вообще он очень следит за собой.

– Не сомневаюсь, само собой разумеется, но я почему-то представляю его себе совсем не в джентльменском виде.

– Может быть, потому что он уехал из Парижа переодетым?

– И в кого же он переоделся?

– В киношника-американца. Гуттаперчевые накладки изменили его внешность, накладки, усы… А его друг Видаль-Пеликорн…

Ботти не протянул больше рук Мари-Анжелин, он уселся поглубже в кресло.

– Естественно, что я не могу знать всего. Мы выиграем время, если вы без утаек расскажете мне все, что произошло до отъезда этих двух мужчин, и даже еще раньше. Начиная с того момента, когда Ава Астор вторглась во дворец Морозини с требованием отдать ей «Санси».

Лицо ясновидящего исказилось неприязненной гримасой.

– Я знаю, что представляет собой эта женщина, однажды встречался с ней. Несмотря на возраст, она продолжает оставаться красавицей, но злоба и эгоизм сочатся из каждой поры ее существа. На совести женщины скандал, который раздувают теперь журналисты. Но забудем о ней, продолжайте ваш рассказ.

Мари-Анжелин постаралась не позабыть ни одной подробности, и Ботти слушал ее, не прерывая, и только когда она сказала о странном ощущении, охватившем ее при виде старого коттеджа, на лице у него появилась чарующая улыбка.

– Вот и подтверждение моей правоты. Как только наши руки соприкоснулись, я сразу понял, что вы настоящий медиум, но для того, чтобы этот редкий дар развился, необходима помощь. Однако не будем отвлекаться, продолжайте ваш рассказ.

И Мари-Анжелин продолжила, удивляясь, как легко ей говорить с этим человеком, которого она видела в первый раз в жизни. Она словно бы исповедовалась и при этом чувствовала удивительную радость, которую дарил ей устремленный на нее взгляд темных глаз. Свою историю она кончила словами комиссара Ланглуа Лизе. Покидая особняк маркизы, он посоветовал ей уехать в Австрию к детям.

– Да, ей нужно уехать, – подтвердил Ботти. – Конечно, она и там будет чувствовать себя несчастной. И кто был бы счастлив при таких обстоятельствах? Но она воздействует на вас, хоть вы об этом и не подозреваете. Ее нервозность мешает вашему ясновидению.

– Тут я ничего не могу поделать. Не могу же я сказать бедняжке: отправляйтесь немедленно в Рудольфкрон! Бедняжка так несчастна.

– Не сомневаюсь. И своими страданиями она нарушает равновесие всех окружающих. Почему бы вам не позвонить ее бабушке и не попросить вызвать внучку под любым предлогом? Впрочем, вы вскоре сами уезжаете, но ни в коем случае не должны брать ее с собой в Лондон.

– Думаю, госпожа де Соммьер позаботится об этом, и с успехом, я уверена. Напомнит Лизе, как ее ждут дети, что будет совершенной правдой. Как известно, простое средство – самое лучшее.

Они замолчали, продолжая смотреть друг другу в глаза, затем План-Крепен застенчиво спросила:

– А не могли бы вы мне сказать еще что-нибудь про Альдо?

– Попробую. Дайте мне ваши руки.

И снова их ладони касаются, и снова Мари-Анжелин чувствует покой и полное доверие.

– Отчего мужчина несчастен? Он болен или в тюрьме?

– Если бы он попал в тюрьму, журналисты раззвонили бы об этом всему свету. Я сказал вам, он потерян. Один и бредет по огромному городу.

– Это Лондон?

– Да, но не тот Лондон, который всегда знал. Это враждебный, опасный город. Он среди воров и нищих. И сам в лохмотьях, грязи и старается выжить…

– Невероятно! Но у него в Лондоне есть друзья, настоящие верные друзья! Нужно, чтобы Адальбер попросил сэра Питера разыскать его! Питера или Мэри Уинфельд! У Адальбера есть даже свой дом в Челси.

– Надо понять, где именно его искать. Вы должны знать, что у Альдо Морозини есть непримиримый враг, который поклялся его уничтожить. По какой причине, я не знаю. Не просите меня описать его, этого я сделать не могу. Но я чувствую его присутствие. В первую очередь нужно обезвредить противника, пока он не довершил свое преступное деяние. Он весьма могущественен.

– Поедемте с нами в Лондон. Там вы сумеете найти этого человека, а главное, отыскать Альдо.

– Нет, я совсем не уверен, что мое присутствие будет вам в помощь. У вас самой достаточно талантов, чтобы довести дело до благополучного конца, но вам понадобится подмога.

– Чья, например? Сэр Питер, он…

– Нет. Помощь лично вам. Вы знаете, как действует маятник?

– Маятник Фуко? – спросила ошеломленная Мари-Анжелин.

Ботти искренне рассмеялся.

– Чем может помочь вам эта громадина, висящая под сводами Музея искусств и ремесел? Но, разумеется, принцип один и тот же, но я говорю о своем собственном маятнике. Вот таком, например.

Из ящика письменного стола ясновидящий достал небольшой футляр сиреневой кожи, вынул из него что-то вроде маленького веретена из аметиста на тоненькой золотой цепочке и положил на ладонь левой руки.

– Эта техника называется радиэстезия и берет свое начала от лозоходства, искусства с помощью лозы или рамки находить воду и металлы. Некоторые и до сих пор пользуются ореховыми прутиками, но, на мой взгляд, маятник надежнее. Я не стану утомлять вас историческими экскурсами, ограничусь кратким описанием его действия. Оно основано на предположении, что каждый элемент вибрирует по-своему, каждый обладает энергетическим полем и особыми волнами, которые улавливает маятник. Нужно только уметь понимать его движения. Если он начинает крутиться по часовой стрелке, это положительная энергетика, если против часовой стрелки, энергия отрицательная. Можно пользоваться им, водя над планом города, картой или картиной. Когда пропадает человек, в особенности ребенок, полиция нередко обращается за помощью к человеку, владеющему этой техникой, но он должен быть очень талантлив.

– Потрясающе! – воскликнула восхищенная Мари-Анжелин.

– Практика не всегда удачная, часто бывают ошибки, но мне кажется, что вы с его помощью сможете получать полезные сведения, вы настоящий медиум. Поэтому я дарю вам маятник.

– Вы мне его дарите?! – Мари-Анжелин вспыхнула до корней волос. – Но он же стоит безумных денег.

– Не преувеличивайте. Роль маятника может сыграть любое кольцо на шнурке. Первым использовал маятник некий Кампетти из Тироля, и сделать это стало возможным благодаря кусочку пирита на веревочке, которую он держал в руке. С его помощью мужчина находил источники воды, клады и даже следы преступления.

– Но каким образом? Разве у меня получится?

– Если вы найдете вашего друга, вы поверите в свои силы. Я уверен, с вашим даром вы вполне на это способны. Сейчас я объясню, как нужно действовать. Для начала вы вернетесь в Лондон, но без супруги князя. От нее исходит столько негативной энергетики, что я чувствую ее даже через вас.

– Это потому, что она убеждена в смерти Альдо?

– Но он жив. Я твердо это знаю. В Лондоне вы вооружитесь наиподробнейшим планом города и его предместий.

– Только Лондона и предместий?

– Он слаб и не может уйти далеко. Все, что я чувствую, я чувствую через вас, и мне представляется, что он бродит, как тень, не зная, куда, собственно, идет, но не может никак остановиться.

– Но Альдо же должен отдыхать, спать…

– Да, конечно. Спит он на скамейках или в каком-то нежилом углу.

Безмерная волна сочувствия перехватила горло Мари-Анжелин.

– Он болен! При смерти! У него слабые бронхи, он всегда простужается!

– Нет, нет, князь страдает не от болезни, он в крайней нищете. Даже в тюрьме ему было бы лучше. В тюрьмах он уже бывал.

– Эти тюрьмы находились на краю света, в Турции например. Его репутация, его честь от них не страдала. А сейчас вокруг его имени скандал, он не утихает, не прекращается. Вы можете себе это представить?

– Легко. Поэтому не ищите его в богатых кварталах.

– Его никто не узнаёт?

– Он прячется, не хочет, чтобы его узнавали. Существуют ночлежки для бездомных, и там князь немного отдыхает.

– Но что он ищет? Куда идет?

– Я не уверен, что мужчина сам это понимает. Возможно, больше всего он хочет попасть во Францию, но я в этом не уверен. Вам, скорее всего, нужно изучить как следует берега Темзы. А теперь я покажу вам, как пользоваться маятником с наибольшим успехом.

Ботти не пожалел времени, чтобы объяснить медиуму-неофиту, как работать с маятником на примере разных предметов и карт. Мари-Анжелин слушала его со всепоглощающим вниманием, буквально впивая новые знания, которые распахивали дверь новым надеждам.

Урок кончился, и Мари-Анжелин поняла, что находится в квартире Ботти уже три часа, тогда как ей они показались короткими минутами. Смущению ее не было предела, когда она, открыв сумочку, спросила, сколько должна, но он отрицательно покачал головой.

– Медиум не платит медиуму, – сказал он мягко. – Мне бы хотелось считать вас своей ученицей.

– Это было бы для меня честью!

– Не стесняйтесь навещать меня. Признаюсь, что был бы рад узнавать новости не из газет. Настойчиво думайте обо мне, и, возможно, я смогу вам помочь на расстоянии.

Он вложил сиреневый футляр в сложенные лодочкой ладони Мари-Анжелин, последний раз кинув взгляд в ее глаза.

– И последнее правило. Вы и только вы прикасаетесь к маятнику. Побывав в чужих руках, он может потерять свою силу. И продолжайте упражняться, вы должны привыкнуть друг к другу.

Оказавшись на бульваре Монпарнас, Мари-Анжелин дю План-Крепен спросила себя, не привиделся ли ей сон. От легкомысленной княгини Дамиани можно было ждать только летучих грез. Но она чувствовала прикосновение мягкой кожи футляра: чтобы быть уверенной, что никто не тронет ее сокровища, она спрятала его в лифчик. И еще женщина чувствовала неимоверную гордость – необыкновенный человек взял ее к себе в ученицы.

Однако вот вопрос: что она будет рассказывать о своей встрече маркизе? Чтобы все спокойно обдумать, она решила выпить чашечку кофе в уютном кафе «Дом». Осушила одну и заказала вторую. Люди вокруг болтали кто о чем, и ничто не мешало Мари-Анжелин погрузиться в свои мысли.

Что до нашей маркизы, то волноваться нечего, она так умна и проницательна, что не может не разделить радость и надежды своего «верного оруженосца», побывавшего в путешествии вне времени и пространства. А вот Лиза… О княжне Ботти сказал, что она должна непременно уехать и быть с детьми. И вот тут перед новым медиумом стоял трудный выбор. Лиза была так уверена, что Альдо уже нет в живых, что было бы жестоко и несправедливо утаить от нее, что муж все-таки жив. Но что ей может тогда прийти в голову?

Мари-Анжелин задумалась, стоит ли заказывать третью чашечку кофе. Разумно ли это? Но в такой знаменательный день права разума были ограничены. А вот время! Ей давным-давно пора было быть дома. Маркиза наверняка уже места себе не находит. И Мари-Анжелин набралась мужества и села в такси… Но, конечно, после того как выпила третью чашку кофе.

Однако небеса предопределили, чтобы этот день стал чудесным окончательно. Когда дю План-Крепен вернулась, Лиза говорила по телефону. Госпожа де Соммьер пояснила, что княжна звонит в Рудольфкрон, чтобы узнать, как дети.

– Бабушка сказала, что у Антонио заболело горло, и он просит маму непременно приехать. В другое время дело обошлось бы вызовом врача, но очевидно, бабушка почувствовала, что внучке вредно быть в эпицентре мрачной истории, и она хочет укрыть ее своим крылышком.

– А что Лиза?

– Они еще разговаривают. Подождем, но можете рассчитывать на меня, я буду лить воду на вашу мельницу. Что у вас?

– У меня воистину чудеса! Медиум – человек из ряда вон, и он твердо сказал мне, что Альдо жив.

Счастливая искорка замерцала в зеленых, совсем не старческих глазах маркизы.

– Он в этом уверен?

– Насколько в чем-то может быть уверен смертный. Я прожила несколько незабываемых часов, и все расскажу, как только мы останемся наедине. Альдо жив, но он не в лучшем состоянии. Ботти говорил о беспросветной нужде. Он дал мне средство, которое, возможно, поможет нам отыскать его… Если только не будет слишком поздно. Мы должны ехать в Лондон как можно скорее. Но что мне сказать княжне? – задумалась Мари-Анжелин, кивнув головой в сторону вестибюля, где стоял столик с телефоном.

– Что Альдо жив. Представляю себе, как она будет счастлива! А больше ничего не говорите.

– А мы не боимся, что она пожелает последовать за нами?

– Что совершенно противопоказано из-за ее расстроенных нервов.

– И как бы мы поступили на моем месте? – осведомилась План-Крепен так робко, что маркиза не могла не рассмеяться.

– Что за притворство! Почему бы вам не сказать прямо, что вы надеетесь на меня и ждете, что я улажу это дело. Не надо ходить вокруг да около, притворяясь глупой овечкой, вам это не идет. Бегите к себе в комнату, пока Лиза не пришла. Я скажу, что вы вернулись совсем без сил. Когда мы получили письмо от княгини Дамиани, не обязательно было рассказывать, куда вы идете, но вы были так счастливы! Если собираетесь заниматься эзотерикой, придется научиться сдерживать эмоции.

– Что мы собираемся ей сказать? – повторила План-Крепен, опасаясь прямоты, присущей маркизе.

– Что Альдо жив! Остальное мое личное дело. И прошу вас, не подслушивайте под дверью. Я прекрасно знаю, что вы любите прятаться за большими часами в гостиной, когда я принимаю интересного для вас человека и не приглашаю вас поучаствовать в беседе. Сейчас это исключено. Итак, вы устали до смерти и отправляйтесь к себе в комнату! – Маркиза властным движением руки указала на лестницу: – Поднимайтесь на лифте, так будет правдоподобнее!

Однако войдя к себе в комнату, Мари-Анжелин не бросилась на постель, она поддалась привычному искушению: приоткрыла дверь и села возле нее на маленьком стульчике. Но напрасно старательно прислушивалась. Несмотря на тонкий слух, она уловила только легкий вскрик и ничего больше.

Огорчившись, женщина улеглась, приложила руку к сердцу и… тотчас же заснула, подтвердив тем самым, что действительно смертельно устала.

На следующее утро План-Крепен ощутила, что атмосфера в доме совершенно переменилась. Лиза повеселела и горячо ее расцеловала, что для Мари-Анжелин было большой неожиданностью, так как пылкие проявления чувств не были свойственны молодой княжне. Затем Лиза объявила, что немедленно едет в Австрию, даже не едет, а летит самолетом. Действительно, существовал рейс из Бурже до Вены, самолет летел шесть часов с тремя остановками – в Страсбурге, Франкфурте и Праге. В Вене ее будет ждать автомобиль, который отвезет в Рудольфкрон. В общем, вечером она уже окажется дома с малышами.

– Каким образом мы могли достичь такого поразительного результата? – не могла скрыть изумления План-Крепен. – Это магия или искусство?

– Это логика, – ответила маркиза. – Во-первых, Лиза дала обещание Ланглуа. Во-вторых, ни в Париже, ни в Лондоне ей делать нечего, тогда как у себя…

– Ну да, она будет с детьми и бабушкой.

– Не только. Вы забыли Бирхауэра и частный телеграф. Мы отвлеклись от искателя легендарных изумрудов, а именно его свидетельство относительно личности собственного зятя будет решающим в спасении Альдо.

– Но разве Ланглуа не пообещал заняться им?

– Да, через посла Бразилии, но два источника информации всегда лучше одного. И если Лиза узнает что-то ценное, она немедленно позвонит. К тому же, если удастся связаться с Кледерманом, он даже издалека сможет покончить с нелепым обвинением, тяготеющим над Альдо. А вы тем временем с помощью ваших новых методов постараетесь отыскать исчезнувшего. Вот почему Лизе гораздо полезнее быть в Австрии.

– Гениально. И княжна вняла вашей логике?

– Надежда – волшебная вещь, План-Крепен. Я сказала, что, по дошедшим до меня слухам, Альдо жив.

– А мы с вами тем временем едем в Лондон? И не теряем ни минуты!

– Закажите места на ближайшем пароходе и телеграфируйте Клементине, что мы едем. Подруга обрадуется. Она так скучает, когда Джон находится за тысячи километров от нее. На этот раз мы поедем прямо к ней. Погодите, я дам вам адрес.

Маркиза подошла к бюро, собираясь взять записную книжку, и тут План-Крепен, которая подошла уже к двери, спохватилась:

– Господи! Чуть не забыла! А это так важно! У нас есть какая-нибудь вещь, принадлежащая Альдо?

– Но вы же брали его галстук!

– Он побывал в чистке и практически стал ничьим. Даже для Ботти. Хотя он настолько мощный медиум, что все-таки извлек из него какие-то сведения. Но я не Ботти, мне предстоит еще много-много заниматься…

– Я даже не знаю, чем вам помочь, – задумчиво произнесла маркиза. – Что у нас есть кроме одежды, которую он оставил перед отъездом и которую мы почистили и постирали?

– Да, нет ничего лучше чистоты и опрятности! – вздохнула План-Крепен. – Признаюсь, я была просто потрясена, когда наш прекрасный Альдо превратился в отвратительного старикашку…

– Не преувеличивайте, План-Крепен! Князь стал вполне приемлемым пожилым джентльменом, и… он оставил у нас свой портсигар с гербом! – воскликнула радостно госпожа де Соммьер. – Я спрятала его в секретер у себя в спальне!

Маркиза сказала это самой себе, потому что План-Крепен уже мчалась через три ступеньки по лестнице.

Очень скоро она вернулась, держа на ладони драгоценность, прикрыв ее белым носовым платком: великолепный золотой портсигар, который Альдо, великий неутомимый курильщик, то и дело брал в руки не только днем, но и ночью.

– Вот он! – торжествующе объявила План-Крепен. – Полагаю, с таким подспорьем мы почувствуем, что вооружены до зубов. Остается лишь добраться до гнусного городишки!

– Выбирайте выражения, План-Крепен.

– Прошу прощения у дорогой маркизы, но бывают в жизни такие моменты, когда всерьез помогает крепкое словцо. К тому же вы знаете, я никогда не любила Англию. А после Ватерлоо…

– У вас до сих пор рана не проходит?

– Нет, вывод от полученного урока: если бы маркиз де Груши не ловил ворон – или не позволил себя подкупить, – последнее слово было бы не за Блюхером!

В этот вечер госпожа де Соммьер легла раньше обычного и обошлась без помощи чтицы. Впрочем, без особого огорчения, она и сама прекрасно справлялась с этим занятием.

План-Крепен не терпелось приняться за упражнения, рекомендованные ей удивительным человеком, распахнувшим перед ней новые горизонты.

И она села и долго смотрела на красивую мужскую игрушку, которую так часто видела в породистых руках Альдо, смотрела, словно загипнотизированная, и от волнения у нее сжималось горло и слезы подступали к глазам…

Но она не поддалась наплыву чувств. Тот, кто отныне стал ее учителем, объяснил ей, что спокойствие и безмятежность – залог успеха. Она принялась читать молитву, привыкнув искать в ней поддержку. Слова Veni Creator[520] сами пришли ей на ум.

Ботти же сказал, что он верующий христианин, и не случайно в его кабинете висела чудесная «Мадонна с гранатом».

Мари-Анжелин замерла на несколько секунд – так поступает пловец прежде, чем броситься в неведомые пучины, – потом медленно положила руку на золотистую гладкую поверхность, неотступно думая об исчезнувшем, а в другую взяла маятник. Маятник начал потихоньку вращаться. Мари-Анжелин закрыла глаза, и через какое-то время ей показалось, что она видит туманный силуэт…

(обратно)

10. Бал-ловушка

Если и существовал у Авы Риблсдэйл-Астор настоящий враг, то это была герцогиня Картленд, мать Безупречного Питера. Родовитая аристократка – она и сама была дочерью герцога – возненавидела ее с первого взгляда, с того самого вечера, когда лорд Риблсдэйл, женившись во второй раз, представил молодую жену во дворце Сент-Джеймс, и та сделала три предписанных этикетом реверанса, склонив голову, украшенную страусовыми перьями.

Вообще-то в силу своего непростого положения в свете она не должна была удостоиться подобной чести: ее первый муж Джон Джейкоб IV Астор – в этой семье пользовались всего несколькими именами, поэтому прибегали еще и к цифрам, чтобы знать, с кем имеешь дело, – развелся с ней и снова женился, но, возвращаясь из свадебного путешествия на «Титанике», героически погиб. И Ава из униженной разведенной женщины превратилась во вдову, что позволило ей занять достойное место среди британской аристократии.

И вот в тот самый вечер, когда Каролина Картленд взглянула своими синими глазами на красивое личико новоиспеченной леди, она мгновенно поняла, что эту особу будет ненавидеть всю свою жизнь.

Речь шла не о примитивной женской ревности, хотя Ава сияла ослепительной красотой, а Каролина была уже в возрасте, и молодо сверкали только ее льдисто-синие пронзительные глаза. Дело было в недюжинном уме и наблюдательности герцогини. Она сразу увидела в американке изрядную дозу глупости, вздорности и злости, и леди Ава ни разу не дала ей повода изменить свое первоначальное впечатление о ней. Красота украшала мегеру с сухим, не умеющим любить сердцем, которая никого в своей жизни не ценила – ни родителей, ни мужей, ни детей, ни даже любовников, хотя их тоже у нее было немало.

Свои замечательные качества леди Ава обнаружила в первый же вечер при дворе, объявив во всеуслышание громко и отчетливо:

– Не помню, где я слышала, что леди Х хороша собой. На мой взгляд, она очень средненькая.

Леди Х стояланеподалеку от Авы.

Для герцогини все стало ясно, по натуре она была женщина горячая и охотно бы поставила выскочку на место, если бы не вмешательство двух или трех гораздо более благоразумных друзей.

С тех пор ее светлость время от времени пользовалась возможностью познакомить своего недруга с кое-какими правилами хорошего тона, что радовало ее многочисленных знакомых и немного успокаивало ее собственные нервы. Питер, младший обожаемый сыночек, принял от мамы эстафету. Он обожал свою мать, хотя никогда этого не показывал. Скандал, затеянный Авой, коснулся не только высшего света, он стал достоянием широкой публики, и мать с сыном приготовились защищать честное имя князя.

Питеру не выпало случая лично познакомиться с Альдо Морозини, но леди Каролина была немного знакома с ним. Она даже побывала у него во дворце в Венеции, когда приехала, желая полюбоваться великолепным рубином, принадлежавшим когда-то Екатерине Великой. Именно полюбоваться, а не покупать. Небо распорядилось, чтобы у нее была одна страсть с Авой Риблсдэйл, она тоже обожала драгоценные камни. Но в отличие от американки, герцогиня была равнодушна к их истории, любя их за красоту в оправе и без оправы.

Для Авы любить значило желать и обладать, и на протяжении многих лет она яростно завидовала своей родственнице Нэнси из-за «Санси». И когда на балах или вечерах бриллиант сверкал в прическе или на шее леди Астор, она не сводила с него глаз. У самой Каролины были очень красивые семейные драгоценности, в том числе и один «мазарен». О своем путешествии в Венецию она сохранила самые лучшие воспоминания, оценила вкус, с каким отделан дворец Морозини, деликатный прием господина Бюто, радушие княгини и князя.

Кража «Санси» и обвинение знаменитого эксперта в преступлении вывели ее светлость из себя.

– Обвинение в таких вещах, к сожалению, не проходит даром. Бедный Морозини волей-неволей рискует своим добрым именем, и уж не знаю, чем еще.

– Целиком и полностью разделяю ваше негодование, мама, и, не дожидаясь вашей просьбы, постарался изучить вопрос.

– И что же выяснилось?

– Неплохо было бы развенчать злокозненную женщину. Хотя и это не просто: публика обожает скандалы.

На выставке Мэри Уинфельд Питер выпустил первую стрелу в Аву и с тех пор сообщал обо всех событиях Каролине. Он с головой погрузился в эту историю, и мать поддерживала его, обещая помощь. В случае необходимости Питеру было разрешено пользоваться любым из владений семьи в качестве укрытия. Неприкосновенным оставался только замок Девон, куда часто приезжал герцог. От матери Питер таил только один секрет: любовь, которую пробудила в его душе Лиза Морозини. Сердце самой нежной матери не избавлено от ревности, когда речь идет о родном сыне. Само собой разумеется, герцогиня пожелала познакомиться с Адальбером и прониклась к нему восхищением. Подумать только! Египтолог! Человек, занимающийся самой таинственной из существующих на свете цивилизаций!

Адальбер оценил внимание герцогини. Но его мучила неизвестность, беспокойство об Альдо, и он был мрачен.

Желая снять напряжение в ожидании приезда парижанок, герцогиня решила доставить своему недругу несколько неприятных минут и для этого дать бал.

Герцог и их старший сын Рэндольф, точная копия отца, терпеть не могли светских раутов, и герцогиня поспешила известить их о бале первыми, чтобы у них было время смириться с необходимостью приехать из Картленда в Лондон. Она извинилась перед мужем, сославшись на семейную годовщину, о которой чуть было не забыла. Приемы герцогини высоко ценились в свете, и она не сомневалась, что у нее будет много гостей.

– И вы пригласили эту Риблсдэйл? – удивился Питер.

– Если хочешь дать кому-то урок, нужно, чтобы этот кто-то присутствовал, – заметила герцогиня.

– Она не приедет.

– Хотите пари? Чтобы Ава пропустила случай покрасоваться? Да она и в ад поедет, если черти пригласят!

– Я не держу пари, если уверен, что проиграю. Тем более не люблю спорить с собственной матерью.

Ава, разумеется, приняла приглашение.

Получив положительный ответ, герцогиня Каролина отправилась к своему ювелиру Томасу Уинкерсону, мастеру, чье искусство позволяло ему самому выбирать себе клиентов. Каролину он выделял из всех, потому что она разбиралась в камнях и по-настоящему ценила его талант. Герцогиня провела у ювелира немало времени, потом не меньше у портного, и домой вернулась, довольно улыбаясь.

В назначенный день роскошный особняк лорда Картленда в Мейфэре сиял всеми огнями, как елка в рождественскую ночь. Дорогие автомобили заняли большую часть улицы, высаживая знатных пассажиров перед фисташковым ковром, покрывшим ступени перистиля, освещенного хрустальными люстрами. На блики хрусталя откликались радостной игрой драгоценности приглашенных дам.

И вот первый сюрприз: гостей встречала не герцогиня, а юный Питер в безупречном фраке от лучшего портного с Сэвил Роу. С широчайшей улыбкой он приносил извинения за свою матушку, которую задержал непростительно опоздавший поставщик. Гости не обиделись и не смутились, Питер слыл за милого оригинала, и у него в этом блестящем обществе было гораздо больше друзей, чем недоброжелателей.

Когда на парадной лестнице, ведущей к гостиным, появилась герцогиня, ее встретили восхищенным «ах!», сменившимся недоуменной тишиной…

На леди Каролине было обманчиво простое сизо-серое платье из атласа с таким же шарфом, небрежно повисшем на локтях, и совсем немного драгоценностей: по узенькому браслету из бриллиантов на запястьях и большой сапфир с гербом в обручальном кольце, какие носили все герцогини Картленд. Но… что сияло в ее высоко поднятых серебристых волосах? «Санси»!

Никогда еще Каролина не выглядела такой красивой. Питер поспешил к матери и подал ей руку, помогая спуститься. Их встретили аплодисменты и заглушивший их яростный крик:

– «Санси»! Он у нее, мой «Санси»! Негодяй продал ей, потому что мог взять с нее больше! Князь должен был продать камень мне!

Конечно, вопила прекрасная Ава, она не умела сдерживать свои чувства, и они выплескивались бурным потоком. Женщина уже готова была броситься к Каролине, но Питер, хоть и не ожидал такого потока ярости, успел подхватить ее под руку и удержать на месте. Герцогиня не повела и бровью, продолжая приветливо улыбаться. Все шло по задуманному ею плану.

– Что вы подразумеваете, говоря «ваш» в отношении «Санси», леди Риблсдэйл? – холодно осведомилась она. – Насколько я знаю, он никогда вам не принадлежал.

– В этом-то и беда! Проклятый Морозини пообещал его мне!

– Неужели? А я слышала, что вам были обещаны сокровища Тауэра. При чем тут этот камень? Подобный бриллиант – пустяк, мелочь!

– Он обокрал не Тауэр, а семью Асторов, и я полетела к нему, чтобы забрать камень, но князь мне отказал. Я не сомневалась, что он не может с ним расстаться и сохранит для себя. Но теперь я вижу, что «Санси» сияет у вас в прическе. И за сколько он вам его продал?

Прежде чем ответить, Каролина внимательно посмотрела на Аву, лицо ее выражало искреннее любопытство.

– Мне очень интересно, понимаете ли вы, в чем признаетесь перед лицом всего Лондона? Да что я говорю, «признаетесь»! О чем оповещаете весь Лондон – вот как нужно сказать.

Ава ее не слушала.

– Вы должны мне поведать все. Как вы получили бриллиант?

– Это мой секрет.

– Хорош секрет! Да мне все яснее ясного: Морозини украл бриллиант у лорда Астора…

– Который в глаза князя не видел и не может дать слово чести, что принимал именно его.

– Лорд Астор подал на него жалобу. А Морозини нарушил слово, не отдал мне «Санси», и теперь я вижу его на вас.

– И вы, честнейшая леди Ава, встали на сторону жителей Хивера и всячески поносите Морозини?

– Естественно.

– Для вас это естественно? Понятно. А скажите мне, если бы князь Морозини, которому я, безусловно, сочувствую, как и все приличные люди здесь, передал бы вам камень, вы бы спрятали его или носили?

– А вы что делаете? Да! Я бы носила его, как носите вы!

Каролина торжествующе улыбнулась.

– А вы никогда не думали, что могла бы сказать леди Астор, если бы увидела свой бриллиант у вас в прическе? Она немедленно подала бы жалобу за… хранение краденого, что карается тюрьмой.

Ава взглянула на нее и расхохоталась.

– Ну, так Нэнси сделает это сейчас, герцогинюшка! Марш в тюрьму, Картлендша! Немедленно марш в тюрьму!

– Мама! – Питер сделал шаг вперед. – Позвольте мне вывести из нашего дома эту женщину. Она позорит английскую аристократию, и я сожалею о семействе Асторов…

– Оставь, Питер. Я узнала все, что хотела знать. Что до вас, Ава Риблсдэйл, то запомните: не буду я сидеть на воде и тюремном хлебе. Почему? Потому что на мне подделка. Вы восхищаетесь ненастоящим «Санси». Копия великолепная, не спорю, но всего лишь копия. Я знала, что она существует, и одолжила украшение, – объяснила леди Каролина, вынимая бриллиант из прически. Герцогиня протянула его Питеру, и юноша спрятал его в карман. – Вот мы и покончили с этой историей. А вас я прошу вернуться в свои пенаты, – обратилась она к леди Аве. – Я не желаю больше вас видеть у себя в доме. И с этого дня каждый из вас, друзья мои, принимая у себя эту женщину, вычеркивайте меня из списка приглашенных. Я не приеду, если она будет в гостях. Потому что вы даже не представляете себе, до какой степени я умею быть неприятной. А теперь праздник начинается!

Среди гробового молчания Ава потребовала подать ей автомобиль и исчезла.

– Я присутствовал при публичной казни, – объявил Питер милость, когда уже под утро сидел в маленькой гостиной Каролины и пил с ней последний бокал шампанского. – Но я боюсь безоглядно вас одобрить.

– Почему же, о, господи? Я долго ждала этой минуты и не говорите мне, что казнь была незаслуженной!

– Она была более чем справедливой. Но я буду крайне удивлен, если Ава не вздумает отомстить. А для людей этой породы все средства хороши.

– Одним словом, вы хотите сказать, что боитесь за меня?

– За вас? Я бы не сказал, что именно за вас. Вы умеете защищаться не хуже, чем нападать, и действуете независимо от окружающих вас и любящих людей. Я думаю об Асторах.

– А они не заслужили осуждения? Я откровенно высказала свое мнение. Откровенно объяснилась с Кливденом и замком Хивер. И уверена, две трети семейства Астор, если не вся семья, думает совершенно как я. Аву не часто у них увидишь, а если она появляется, то по собственной воле, не ожидая приглашений. Но мораль семьи требует, чтобы ей оказывали поддержку. Кто у нее сейчас любовник?

– Вы думаете, у нее есть любовник? В ее-то возрасте?

– Она никогда не упускала случая иметь возле себя обожателя и до сих пор сохранила красоту. Постарайтесь выяснить, кто он, сэр Всезнайка. Это может пойти нам на пользу.

С этими словами леди Каролина протянула руку, и Питер положил ей на ладонь подделку под «Санси». Она полюбовалась камнем не без нежности.

– И все же какое чудо! Уинкерсон удивительный художник!

– Так это он?!

– Как будто вы не догадались. А теперь поговорим о жертве леди Авы. По-прежнему нет никаких новостей?

– Есть. Князь, по крайней мере, жив. Приехали госпожа де Соммьер и ее родственница и привезли необычные сведения. Князь жив, но находится в опасности. Мари-Анжелин (теперь Питер произносил это имя без малейших затруднений) сказала, что Альдо находится в крайней нищете, которая может грозить ему смертью, поэтому необходимо разыскать его как можно скорее.

– Нищете? Но как это возможно? У него здесь столько друзей!

– Но и врагов не меньше, и главного из них я бы очень хотел вычислить, потому что у него связи в Скотланд-Ярде.

– Вы имеете в виду Адама Митчела? Этого Шерлока Холмса, которого нам прислали из Индии? Как будто у нас на острове мало хороших полицейских, которые могли бы замещать нашего Уоррена. Мне кажется, ему пора бы уже решиться и выздороветь!

– Не сомневайтесь, он работает над этим, но времени понадобится немало, пуля крепко его задела. Уоррену ничего не сообщают, не хотят тревожить. А он ни о чем не спрашивает, и Митчел этим пользуется. Вы знаете, что в городе, там и здесь, появились афишки с изображением Морозини?

– С фотографией?

– Нет, со штриховым рисунком, но очень правдоподобным.

– А что говорит наш спасенный?

– Египтолог? Ничего не говорит. Злится по целым дням и тревожится. Он уже прекрасно себя чувствует, и Финчу трудно за ним уследить. Как только Адальбер узнал новости о Морозини, пожелал вырядиться бомжом и отправиться по лондонским трущобам. Я не стал его разубеждать. Уж если кто-то и знает Морозини, то только он.

– Ну, так позволим ему действовать. И не забывайте, этот дом такое же надежное убежище, как ваш.

– Я никогда в этом не сомневался, – с благодарностью отозвался Питер, наклонился и поцеловал мать. – Но у меня под присмотром Финча надежнее. В Мейфэр приезжает наш дорогой герцог и наш надутый индюк Рэндольф, к тому же тут поблизости Митчел, которому покровительствует министр финансов.

– Меня даже не удивляет, что кретин Холланд выбрал этого птеродактиля!

– Тише, мамочка! Что будет, если вас услышат?

– Ничего. Именно так думает большая часть Соединенного Королевства! – И поддавшись своему взрывному характеру, леди Каролина горячо заговорила: – Черт побери! У нас есть король! Прекрасный король! Человек отменного мужества, который сумел справиться с ужасным заиканием, буквально парализовавшим его. Если понадобится, я пойду к нему! В особенности если мы не найдем князя. Его величество всегда принимает меня с большой добротой!

Безупречный Питер не мог удержаться от смеха.

– Вы шутите, мамочка! Он вас боится. Вас боятся все… кроме меня! А теперь, к вашему большому огорчению, я ухожу. Сейчас очень поздно, а мне завтра с утра пораньше нужно купить карты Лондона, и не спрашивайте даже зачем. Я вам все объясню чуть позже.

Перед самым отъездом в Лондон дам из особняка у парка Монсо навестил главный комиссар Пьер Ланглуа, ставший официальным начальником уголовной полиции, обязанности которого до этого он исполнял де-факто. Дамы горячо его поздравили с полученным назначением. Услышав новости, которые принес комиссар, План-Крепен без долгих размышлений прыгнула ему на шею и расцеловала.

– Я не сомневался, что вы обрадуетесь, – усмехнулся Ланглуа. – Посол Бразилии только что сообщил, что ему удалось найти господина Кледермана вопреки всем предосторожностям, которые он предпринял, чтобы путешествовать незамеченным и целиком отдаться поиску. Он убедился, что путешественник по Амазонке именно Кледерман, и должен был уже передать ему о том, что случилось с Морозини. Полагаю, банкир сейчас на пути домой.

– Какая чудесная новость! – воскликнула госпожа де Соммьер со слезами на глазах. – Вы сообщили Лизе?

– Еще нет. Зная, что вы вот-вот уедете из Парижа, я поспешил к вам, но как только вернусь на набережную…

– Нет, не надо! Прошу вас, не торопитесь!

– Почему? Как только Кледерман вернется, а вернее, как только будет известно, что он возвращается, все встанет на свои места.

– При условии, что Альдо останется в живых, а мы можем на это только надеяться. Мы узнали, что примерно в то самое время, как был найден Адальбер, Альдо удалось бежать, но он бродит по лондонским трущобам в лохмотьях, без единого шиллинга. По Лондону уже расклеивают афиши с его портретом, но от полиции его спасают борода, усы и волосы, которые успели отрасти.

Ланглуа слушал дам с немалым изумлением.

– И откуда поступили такие сведения?

– Радиэстезия. Это слово вам что-нибудь говорит? – осведомилась План-Крепен.

– Безусловно. Я знаю, что наши службы обращаются иногда к специалистам в этой области, но сам я никогда им не верил. Среди них столько шарлатанов!

План-Крепен подумала, что лучше бы ей было промолчать. Сейчас главный комиссар поставит под сомнение все сообщения Ботти и обрушит ее надежды и планы. И она перевела стрелки.

– В церкви святого Августина на ранней мессе я слышала, как одна ясновидящая говорила это своей соседке, и должна признаться, очень обрадовалась. Альдо жив! Какая весть может больше обнадежить?

– Жив, но нищенствует! Очень интересно!

В серых глазах полицейского загорелся насмешливый огонек.

– И вы, значит, завтра отправляетесь в Лондон, желая узнать, нет ли в этих слухах правды?

– А как бы вы поступили на нашем месте? – задала вопрос маркиза, желая помочь своему слишком болтливому «оруженосцу».

– Будь я на месте мадемуазель дю План-Крепен, помчался бы в Лондон без оглядки. В самом деле, почему бы и нет? И вы свою новость сообщили жене князя?

– Да, что прошел слух, будто он жив. А иначе…

– Она бы никуда не уехала! Понятно. В любом случае, сведения от посла Бразилии надежны на сто процентов.

– А мы, неблагодарные, никогда не сумеем вас достойно отблагодарить. Узнать, что негодный банкир наконец-то подал признаки жизни, большое утешение, но, к сожалению, нет никакой уверенности, что он поспеет вовремя.

– Мне кажется, теперь можно связаться с Астором и начать улаживать дело с иском.

– И все-таки согласитесь, что ненормально, я бы даже сказала, безумно и нелепо, окружать себя такой тайной ради каких-то там камешков!

– Коллекционеры – люди особые. Вы их не перемените. Сколько раз Морозини, уже имея жену и детей, подвергал свою жизнь опасности? Поймите меня правильно, вы знаете, как хорошо я к нему отношусь, но скажу откровенно: в нем есть авантюрная жилка!

– А когда есть кроме того и близкий друг, то авантюризм захватывает и мирного ученого-египтолога. Я имею в виду Видаль-Пеликорна.

– Да, чем только не рискуют люди, и душевным здоровьем и физическим! Вспомните дело Тутанхамона!

– Бедный наш Адальбер едва не сошел с ума от ревности, – вздохнула План-Крепен.

– Я еще не спросил, как он себя чувствует. Хотя ему повезло и его спасли. Как Адальбер?

– Восстанавливается понемногу, спасибо сэру Питеру Уолси, он за ним ухаживает. На него смотреть было страшно, когда его извлекли из «Дыры для кюре». А ведь у него один из самых красивых особняков в Челси, рядом с домом Мэри Уинфельд. Но речи быть не может, чтобы он там поселился. Полиция вмиг его выловит.

– Еще бы! Но как только Кледерман свяжется с Астором, все встанет на свои места, и Видаль-Пеликорн спокойно вернется в свой особняк. Эта история кончится бокалом шампанского, как и многие другие.

Пьер Ланглуа откланялся, Мари-Анжелин проводила его и вернулась.

– Интересно, не правда ли? – сказала она задумчиво. – Впервые в жизни у меня ощущение, что комиссар от нас что-то скрывает.

– Не надо так говорить, – воскликнула маркиза. – Не ищите повода, чтобы показать свои новые таланты. Комиссар говорит ровно то, что говорит. И оказывает нам неоценимые услуги.

На это План-Крепен ничего не ответила. Она подумала об агенте, которого Ланглуа хотел отправить в замок Хивер, потому что чувствовал там что-то подозрительное, и о котором ни слова не сказал в сегодняшней беседе. Впрочем, кто знает, может, он отказался от своего намерения…

«Заговорщики», как прозвал своих друзей Безупречный Питер, обосновались у Мэри. Королевская семья ненадолго отправилась в Шотландию, в замок Балморал, подарив художнице небольшие каникулы, чему Мэри очень обрадовалась. Еще больше ее обрадовал рассказ Мари-Анжелин о посещении Анжело Ботти.

«Заговорщиков» было трое, не считая верного Финча, и все они горели желанием отыскать Альдо, успеть вовремя!

Питер раздобыл папку с планами Лондона, его ближайших окрестностей и кварталов, расположенных вдоль Темзы, доков и опасных трущоб. Даже если за этими неблагополучными местами присматривала полиция – впрочем, с большой оглядкой! – то в Лаймхаусе, доках, Чайна-тауне или Уайтчепеле можно было спрятаться кому угодно или… быть убитым кем угодно. Взглянув на планы, становилось понятно, что территория, которую предстояло изучить, огромна! Любой разумный человек понял бы, что такое ему не по силам. Но какое отношение имела разумность к мадемуазель дю План-Крепен?

Она жила теперь только своим маятником, но время шло, и женщина обращалась к нему за ответом все тревожнее. Погода, до поры сносная, испортилась окончательно, и Адальбер, который пошел было на поправку, снова расхворался и не мог ринуться в битву, хоть и страстно хотел.

– Если кто и может его отыскать, то только я, – твердил он. – Даже если князь превратился в настоящего бомжа!

– Вас тоже разыскивает полиция, и согласитесь, что здесь гораздо лучше, чем было бы в тюремном лазарете, – возражал ему Питер. – Пока вы нам ничем не можете помочь!

Мари-Анжелин, чтобы не привлекать внимания частыми приездами и отъездами, просто-напросто поселилась у Мэри, которая находилась в это время под охраной самого короля. Художница не меньше Мари-Анжелин верила в оккультные науки и сама обладала кое-какими способностями медиума. «Святилищем поиска», по выражению Питера, стала квартира художницы, где, опять же по выражению Питера, «приблизившись к небесам, жили в дружбе красота и талант». В мастерской и была поставлена постель для гостьи.

Что же касается частых визитов к художнице его милости – а Питер бывал у Мэри ежедневно, то он придумал объяснение в присущем ему оригинальном стиле: юноша смертельно влюбился в Мэри и целыми днями «служит своей Прекрасной Даме», привозя цветы, сладости и маленькие подарки.

Леди Каролина тоже поспособствовала этой версии, которая вызвала в свете немало толков. Художница пользовалась известностью, слыла молодой привлекательной женщиной… Правда, она была замужем, но ее супруг по-прежнему охранял дальние границы империи, находясь в Пешаваре.

– Мой Питер настоящий романтик, он так увлечен Средними веками, – говорила леди Каролина. – Он объявил себя ее рыцарем без страха, упрека и надежды. И если ухаживает, то в стиле рыцарей Круглого стола. Я нахожу это трогательным.

И никто не смел оспорить эту милую версию, опасаясь бурного характера Каролины. Хотя потихоньку, шепотом на ушко кое-кто позволял себе заметить: «Однако Ланцелот не сидел по целым дням у Гиневры!» К счастью, Питер не обладал романтической внешностью прекрасного рыцаря, о котором могла бы возмечтать женщина. Юноша и сам говорил:

– Слухов было бы гораздо больше, если бы так повел себя мой старший брат Рэндольф, будущий герцог Картленд, но я всего лишь младший, а потому всерьез не воспринималось. А что это значит? А то, что мне не полагается в наследство даже чайной ложечки. И если бы не состояние моей крестной, я был бы беден, как Иов, но, к счастью, она оставила мне несколько фунтов.

Это наследство и позволяло Питеру жить в довольстве. А что касается внешности, то юноша был скорее из рода забавников, чем соблазнителей. Так что друзья могли без опаски заниматься своим непростым, хлопотным и беспокойным делом.

Каждое утро Питер отправлял Финча за новостями, а вечером сам шел «на чай» примерно в то время, когда Альдо искал себе пристанище на ночь. Маятник утверждал, что князь жив. Все остальное время Питер проводил у телефона, готовый сорваться по первому звонку, полететь, куда угодно, отправить, куда угодно Финча, который пребывал в той же готовности. Они оба часами смотрели на портрет Альдо и знали уже, с помощью Адальбера, все его жесты и черты лица.

Египтологу пришла в голову замечательная идея, и Финч сделал целую серию фотографий, на которых Альдо был с бородой, с усами, с длинными волосами и не очень, в одной трущобной шапке, в другой… Конечно, монтаж помогла осуществить Мэри, ее волшебная кисть совершала чудеса, преображая модель, которую она знала наизусть. Но воодушевляло их всех одно волшебное слово: жив!

На второй день дотошного изучения берегов Темзы они случайно напали на след. Маятник закрутился над доками Святой Екатерины, неподалеку от Тауэра. Эти доки были далеко не самыми бедными. В них стояли пароходы, приплывшие с другого конца света с грузом чая, редких пород дерева, ароматических масел, хмелем для пива, перламутра или мрамора.

– Почему бы нет? Естественно, что там работает толпа докеров, рядом ютятся бомжи, работают воришки, клянчат нищие…

– Клянчат нищие! – горько повторила План-Крепен.

Мэри поспешила добавить:

– Будем называть вещи своими именами. Ботти сказал, что Альдо находится в крайней нужде, у него нет ни гроша, должен же он как-то питаться.

– Простите! Я никак не могу смириться…

Финч знал Лондон как свои пять пальцев – как-никак и у него был в жизни «сложный период», – ближайшей ночью он облазил весь док, исходил из конца в конец. Безрезультатно. На следующее утро маятник больше ничего не показывал в этих доках. Не давал и других наводок. Но отвечал по-прежнему: Альдо жив.

– А что, если он воспользовался лодкой для ночевки, а потом уплыл?

– Слишком опасно, – отрезал Питер. – Его мгновенно схватили бы. В Лондоне самая лучшая речная полиция, в ней работают асы, и король среди них, если не ошибаюсь, сержант Ворраби. Другие отделы тоже справляются неплохо, но они в подметки не годятся ему. В особенности когда речь идет об утопленниках или кандидатах в утопленники, а все потому, что он страстно любит свое дело. Для него нет ничего приятнее ночной Темзы с ее доками и тяжелой водой, пахнущей вязкой тиной…

– Так-то оно так, – согласилась Мэри, – только Морозини этого не знает.

– Действительно, но если подумать, то оказаться в руках Ворраби было бы для него наилучшим выходом. Сержант – человек, умеющий сочувствовать. Князю обеспечили бы вполне сносные условия, и он спокойно дождался бы приезда Кледермана, который все расставил бы по местам.

– А что будет, если лорд Астор отзовет свою жалобу?

– Все уладится. Об этом известят во всех концах страны – представляете, какая реклама?! Новость дойдет до беглеца, и он выползет из своей норы.

Однако случилось непредсказуемое. Сообщила об этом Лиза, позвонив по телефону. Она была в ярости.

– Я получила сообщение от папы. Он телеграфировал лорду Астору, прося прекратить скандал и забрать жалобу, но это ничтожество – я не нахожу для него другого слова – ответил, что у него побывал не кто иной, как его зять, который забрал «Санси», и он не заберет своей жалобы до тех пор, пока не получит обратно свой бриллиант. Спрашивается, что нам теперь делать?

– Ничего, – ответила Мэри. – Ждать, пока Кледерман вернется. При личной встрече может пойти совершенно другой разговор. А пока нам во что бы то ни стало нужно разыскать Альдо.

– А что, если уже поздно?

Голос Лизы дрогнул, она готова была разрыдаться. Мари-Анжелин взяла трубку:

– Я уверена, князь жив!

– Почему?

– Потом объясню. Самое главное, что восстановился контакт с вашим отцом. Вы меня слышите?

На другом конце провода послышался другой голос. Трубку взяла госпожа Адлерстейн:

– Да! За Лизу будьте спокойны, я о ней позабочусь. Есть ли новости из Франции?

– Вчера глава французской уголовной полиции, благодаря которому мы сумели найти господина Кледермана, привел в действие все властные пружины. Ему не понравилось упорство лорда Астора. Оно необъяснимо. Доверимся ему и будем ждать новостей.

Громкое наименование «властные пружины» относилось к весьма успешному агенту, которого Ланглуа собирался отправить в замок Хивер. Неожиданное упорство лорда Астора – человека неподкупной честности, которого ни в чем нельзя было заподозрить, – сделало намерение комиссара необходимостью.

– А мы будем продолжать поиски! – заключил Питер.

Вечер принес добрую весть, она не смягчила пережитого разочарования, но прибавила надежды: после очередной стычки с Финчем египтолог решительно заявил, что присоединяется к искателям, нравится это им или нет. У него достаточно сил, чтобы выйти на ночные улицы.

– Пусть поступает, как знает, – поддержала Адальбера План-Крепен, посоветовавшись с маятником. – Наш друг не только может узнать князя в любом обличье, он так к нему привязан, что может выследить его, как верный пес.

Стало быть, снова настало время охоты, и охотники должны были стать невидимками.

Финч купил на свое имя самый скромный автомобиль, какой только мог найти, и на вечер того же дня была назначена первая экспедиция. С наступлением темноты Финч должен был посадить в машину Адальбера и Мари-Анжелин, вооруженную маятником.

– И куда я вас повезу? – спросил Финч.

– Скорее всего в Уайтчепел, на карте он выглядит таким запутанным.

– И не на карте тоже. Самый бедный квартал Лондона и самый населенный.

– Еще и с самой дурной репутацией, – уточнил Питер, – с тех пор как там орудовал Джек-потрошитель. Даже когда светит солнце, а оно туда почти что не заглядывает, там легко заблудиться. А уж ночью!

– Тем легче там спрятаться, – заметил Адальбер. – Мы когда-то с Альдо ходили по этому району, когда искали следы «Розы Йорков». Правда, у нас был провожатый, весьма экзотическая личность, но крайне полезная. Он говорил в основном цитатами из Шекспира. На вид небольшого роста толстячок с печальными глазами спаниеля.

– И чем он занимался?

– Был журналистом и вел отдел хроники в «Ивнинг Мэйл», но в трущобах чувствовал себя как дома.

– А что, если снова к нему обратиться? – подумала вслух План-Крепен.

Питер тут же возразил ей:

– Дать в руки журналиста такой материал? Обеспечить ему карьеру? Не лучшая мысль, дорогая!

– Вы, конечно, правы, – вздохнула Мари-Анжелин, пообещав себе, что все-таки посоветуется с маятником.

Сейчас он указывал на Уайтчепел, туда они и направились.

Мари-Анжелин, несмотря на возражения Мэри, успела там побывать днем, нарядившись в скромное платье горничной, сопровождал ее Финч, одетый так же неприметно. То, что она там увидела, ужаснуло даже ее мужественную душу.

Она попала в толпу грязного и жалкого сброда, который запрудил узкую улочку с лотками по обе стороны. Торговцы в лохмотьях громко расхваливали свой товар – ношеное белье, ветхое платье, стоптанные башмаки, засаленные шапки, одна страшнее другой… Продавали все подряд. Даже часы, неслыханную роскошь для этих мест, явно украденные в кварталах почище.

Женщины в забрызганных грязью платьях, в траченных молью шалях и мужских фуражках яростно торговались из-за каждого фартинга, по ходу дела раздавая подзатыльники вертящимся возле них мальчишкам-воришкам в опорках. А за этой улочкой такой же проулок, и еще, и еще – людно, грязно, тесно, темно. Однако маятник, с которым Мари-Анжелин посоветовалась перед выходом, указал на присутствие Альдо именно в этом квартале. Но она не встретила никого, кто хотя бы отдаленно напоминал его. Зато поняла, что и сама она не в безопасности, когда Финч, появившийся как из-под земли, отпихнул от нее толстую тетку, собиравшуюся обследовать ее карманы. Финч схватил ее за руку и увел быстрым шагом.

А ночью? Что здесь могло твориться ночью при туманном свете редких карбидных ламп?

Маятник между тем продолжал утверждать, что искать нужно именно в этих трущобах.

– Я пойду, что бы ни случилось! – заявила План-Крепен, стиснув зубы. Женщина настаивала так яростно, потому что ей было страшно.

Она испугалась? Она? Наследница отважных рыцарей, отправившихся освобождать гроб Господень? Они шли через пустыни, через земли, кишащие врагами, и дошли до Иерусалима. Они сражались за святое дело и победили! Сражались, а она должна была окунуться по уши в грязь, встречаться на каждом шагу с ворами и бандитами… Как же удается выживать Альдо?!

Мари-Анжелин мысленно обратилась к Ботти и тут же прочитала его совет: ей нужно переодеться в мужской костюм. В бедной одежде, в широкой ирландской кепке, из-под которой не видны волосы, с верным Финчем рядом она будет чувствовать себя гораздо увереннее. Только нельзя говорить о брюках госпоже де Соммьер и… леди Клементине.

Мужчины бурно запротестовали против ее плана.

– Почему это Финч, а не я? – возмутился Адальбер. – Вы что, считаете, что пока будете там ходить, я стану сидеть и смотреть на минутную стрелку?

– Я всегда к вашим услугам, – воскликнул Питер. – Вам нужен надежный эскорт. И он у вас будет! Театр всегда был моей страстью, и, поверьте, я могу изобразить кого угодно, а не только картинку из модного журнала. И напоминаю со всей деликатностью, что Финч вынужден слушаться меня.

Наконец друзья князя выработали следующий план: Финч подвозит всех троих пассажиров как можно ближе к тому месту, на которое указывает маятник. Все в черных плащах, чтобы не было видно их костюмов, в частности брюк Мари-Анжелин. Приехав, они снимают плащи, надевают кепки и отправляются на поиски. Трое мужчин: двое с револьверами, один с маятником. Финч будет их ждать с автомобилем в укромном месте. Питер пообещал, что непременно найдет обратную дорогу.

– А полиция, она что, никогда не появляется в этой клоаке? – поинтересовалась Мари-Анжелин.

– Пытается время от времени, но без большого толка. Это ведь только часть Ист-Энда. Есть еще Уоппинг, Майл-Энд, Лаймхаус, Чайна-таун – и все они один хуже другого. Когда-то там находились фабрики, от которых очень дурно пахло: кожевенные, где дубили кожи, рыбные коптильни, мусорные свалки, работал на них пришлый бедный люд, так и образовались эти трущобы, с которыми мы теперь имеем дело. Страшная история Джека-потрошителя не прибавила этим местам доброй славы.

– Но я слышала, что иногда приличные люди тоже отваживаются появляться в трущобах.

– В Чайна-тауне, а точнее, в Лаймхаусе, где действуют подпольные игорные дома, может быть. Их владельцы получают огромные барыши и, разумеется, не отправляют полицейских убивать кур, которые несут золотые яйца, пусть имя этим курам голь и нищета.

В голосе Безупречного Питера прозвучала горечь.

– Когда мы искали «Розу Йорков», – проговорил задумчиво Адальбер, – заходили в одно заведение на берегу Темзы, где играли в азартные игры. Оно называлось, если не ошибаюсь, «Красная хризантема».

– Оно и теперь так называется, хотя его предыдущий хозяин покончил с собой, а трупы двух его ближайших помощников нашли на мусорной свалке на Собачьем острове. Надеюсь, нам не туда?

– Маятник показывает не на Собачий остров. Он ведет нас скорее вот сюда, – и Мари-Анжелин показала место на карте.

– Это бывшие владения Потрошителя. Люди до сих пор его боятся, так что селятся здесь последние из последних нищих.

Друзья решили, что Финч поставит автомобиль в самой темной части Бернер-стрит, где как раз нашли одну из жертв монстра. Возможно, днем этот угол и пробуждал нездоровое любопытство, но ночью от него веяло ужасом, как и от любых других мест, где совершались зверские убийства.

– Вы не боитесь призраков, Финч? – поддел его Адальбер.

За время своей болезни он сумел оценить таланты молчаливого Финча, у которого их было не меньше, чем у Теобальда.

Стемнело, и компания принялась готовиться к отъезду. Мэри смотрела на их приготовления с тревогой, она и сама обладала способностями, хотя и не такими явными, как План-Крепен, но ее чувствительность держала ее в постоянном напряжении. Увидев подругу в мужском костюме, она не могла не улыбнуться.

– Надо, чтобы я нарисовала вас в нем! Чтобы повеселить нашу бедную маркизу, она так умна, хоть совсем не медиум.

– Можно быть медиумом, не подозревать, что ты он, и оставаться полным кретином! – отвечала План-Крепен. – Но это уже что-то, если знаешь, с какого конца браться за дело. А вы, пока нас не будет, посмотрите еще раз карты.

– Довольно болтать, нам пора! – проворчал Адальбер.

Все уселись в автомобиль, стоявший в тени памятника. Ночь была сырой, темной, туманной.

– Вы не ответили, Финч! Вы боитесь привидений? – снова взялся за свое Адальбер.

– Здешних не больше, чем живущих в замке Хивер. Тут они скорее жалкие, чем злые, да и живые люди куда страшнее, чем мертвые.

– Так вы верите в привидения?

– Как любой добропорядочный англичанин. Вот и его милость тоже верит.

– Это правда, Питер?

– Конечно. К сожалению, я недостаточно с ними встречался, точнее, никогда. Хотя в замках моего высокородного батюшки живет их с полдюжины. Но меня они мало интересуют. Меня привлекают женские призраки. Разумеется, красавицы. Я бы дорого дал, чтобы полюбоваться Анной Болейн. Подумать только, какой надо было быть женщиной, чтобы заставить развестись короля, поссорить Англию с Римом и перевернуть всю страну с ног на голову, но упрямый осел Астор ни за что на свете не пригласит меня переночевать в замке. Из-за потери своего дурацкого бриллианта он окончательно свихнулся.

– Неужели вы действительно хотите ее видеть? Даже если она держит голову под мышкой? Не думаю, что это красиво.

– А я думаю, что Анна потрясающее привидение! – с чувством отозвался Питер.

Пассажиры разговаривали, Финч вел автомобиль, и надо отдать должное его зоркости, потому что чем ближе они подъезжали к Ист-Энду, тем гуще становился туман: завеса с бледными пятнами фонарей. Добросовестный шофер не мог не заволноваться, хотя и не забыл дома компас.

– Не хватало нам заблудиться, – пробормотал он себе под нос.

– Успокойтесь, мы едем в правильном направлении, – сообщила План-Крепен, достав маятник, который она держала… в лифчике.

– Вы взяли его с собой? Не боитесь, что его украдут? – забеспокоился Питер.

– У меня есть надежное место для хранения, – отозвалась Мари-Анжелин. – А вот золотой портсигар Альдо я заменила его маленькой фотографией.

По счастью, как только они переехали через канал, туман стал редеть. Но зато ударила в нос вонь от старых дубильных чанов.

– Мы на месте, – радостно сообщил Финч. – Возвращайтесь на Бернер-стрит, она пустынна, если не считать бездомных кошек.

Он поставил автомобиль в темном углу, где его невозможно было заметить, троица сняла плащи, и План-Крепен провела маятником по фотографии.

– Вот сюда, – сказала она, указывая на проход, темневший между двумя полуразрушенными лачугами.

Посоветовав Финчу соблюдать осторожность, друзья двинулись к более людным местам. Да еще каким людным! За исключением мест, где пролилась кровь несчастных жертв Потрошителя, Уайтчепел ночью жил такой же полной жизнью, как днем. Обитатели трущоб сбивались в кучи, словно надеялись, что в толпе удар судьбы их обойдет.

Кое-где еще виднелись ленты тумана, от реки тянуло пронзительной сыростью. Друзья пожалели о своих плащах, но на войне как на войне: здесь все ежились от холода. Впереди кто-то дрался, но никто и внимания не обращал на них, и к побитому тоже никто не подошел. Бедняга встал на ноги, из носа у него текла кровь, и, сыпля проклятиями, он направился к тускло освещенному трактиру, местному «Ритцу».

– Зайдем и мы! – шепнул юный Уолси Мари-Анжелин. – Он где-то недалеко.

Сердце у нее колотилось как ненормальное, и, переступая порог, женщина едва не растянулась.

– Первым я, – сквозь зубы сказал Адальбер, оглядел зал и поздоровался.

– Привет честной компании.

«Честная компания» выглядела жалко, но и вошедшие были не лучше. Они уселись за стол, выложили несколько пенни и получили по кружке жидкого пива. План-Крепен вспомнила о горячем шоколаде и поморщилась. Она заметила жадный взгляд какого-то паренька, брошенный на ее кружку, и подвинула ему пиво.

– Давай пей, мне чего-то расхотелось. Я бы выпил лучше кипяточку.

– Так бы и сказал, – проворчал хозяин. – Только кипяточек, он тоже денег стоит.

– Да ладно! – буркнул Адальбер и бросил на грязную стойку несколько монет. – Дай ему, чего просит, и точка. Погода из рук вон скверная.

– Для нас она каждый вечер такая.

Мужчины разговаривали с хозяином, а Мари-Анжелин, которую перекрестили в Марка, завела разговор с пареньком, получившим ее кружку пива. Он говорил с акцентом Центральной Европы, и ему было лет восемнадцать, не больше.

– Чего застрял в этой гнилой дыре? У тебя вся жизнь впереди.

– А куда идти-то? У меня никого!

– Поезжай в деревню. Ты, может, худой, но крепкий. Найдешь место на ферме, будешь хотя бы есть досыта.

– Сюда попадешь, не вырвешься. Ходишь в лохмотьях, живешь в нищете. А если, – тут он понизил голос до шепота, – с бандой свяжешься, то вообще хана. Они жуть какие жестокие. Им наплевать, одним покойником меньше, одним больше. Вон парень, с которым расправились этой ночью, узнал, что почем, на своей шкуре.

– Какой парень? – спросила Мари-Анжелин, и сердце у нее ёкнуло.

– Странный такой дядек, бродит тут уже несколько дней. Больно вежливый и говорит как-то не по-людски. Ну, ребята и решили, что шпик. Отправили куда подальше. Я видел, как его сажали в лодку, а куда отправили, неизвестно. Но заметь, могли бы и убить. Но с полицией неохота связываться, работать лучше в перчатках. А то разозлишь, и разберутся по понятиям.

«Марк» страдальчески взглянул на Адальбера, и тот спросил паренька:

– А на вид какой был дядек?

– Да как сказать? Наверно, высокий, если б не горбился. И не очень-то молодой. Весь зарос волосами, борода, усы. И глаза странные, то одного цвета, то другого. От болезни, должно быть.

– И какого же цвета?

– Серые и зеленые.

– Не много ли вопросов? – одернул Питер друзей.

И вовремя. Хозяин заинтересовался ими больше, чем следует, но сначала напустился на паренька:

– Не лезь не в свое дело! Чего язык распустил! А вы пиво выпили и выметайтесь. Тебе, остроносый, здесь вообще делать нечего. Слишком уж ты любознательный! Прям как баба!

– Скажешь тоже, – встрепенулась План-Крепен. – А для чего сюда народ ходит? Стаканчик выпить и поговорить. А так бы все из Темзы пили. А здесь с людьми интересно!

– Может, оно и так, но вы мне глаза намозолили. Шагайте отсюда. А ты, Слобод, не спеши. У меня к тебе будет разговор.

Оказавшись на темной улице, План-Крепен чуть не заплакала.

– Это он, я уверена. Мы его упустили. На сегодня все пропало! Поехали обратно!

Без особых затруднений они вернулись на Бернер-стрит – совершенное на ней страшное убийство послужило для этой улицы своеобразной рекламой. Однако по дороге друзья то и дело оглядывались, опасаясь, не следит ли кто за ними.

Финч ждал их, они укутались в плащи, чувствуя, что промерзли до костей. Дальше была дорога домой.

И наконец-то вся компания в гостиной у Мэри пьет горячий шоколад, о котором так мечтала План-Крепен, и рассказывает, как прошел первый рейд.

– Очень жаль, что вы непривезли Альдо, – Мэри тяжело вздохнула, – но зато мы убедились, что маятнику Ботти можно верить на все сто процентов. И завтра он нам покажет, куда увезли князя.

– А если он уже в Темзе? Маятник покажет нам, где именно? – с горечью осведомился Адальбер.

– Он жив, и мы обязательно узнаем, где он, – ответила План-Крепен, ласково поглаживая золотой портсигар.

– Вы уверены?

Мари-Анжелин задала маятнику ритуальный вопрос и получила ответ, которого ждала.

– Жив!

(обратно)

11. Ночь на Темзе

Альдо казалось, что с той минуты, как он заснул в коттедже, он находится в аду, ледяном аду, каким его описал Данте.

Князь очнулся, лежа на заднем сиденье автомобиля, завернутый в одеяло. Машина мчалась на большой скорости. Впереди сидели два мужчины и говорили о… нем!

– Столько мороки! – говорил один. – Куда проще было бы вкатить ему снотворного и отправить на какую-нибудь посудину.

– Ты не понял. Шеф хочет в первую очередь лишить его доброго имени.

– Ну, надо же? И по какой такой причине?

– Мне откуда знать? Дал приказ – и точка. Сначала чести, потом жизни.

Автомобиль внезапно затормозил.

– Гляди-ка, забегаловка, – сказал шофер. – Пошли выпьем кофейку! Погода-то не жаркая!

– Я с удовольствием, только нашего красавца стоит привязать.

– Еще чего! С такой дозой снотворного, какую ему вкатили, он проспит всю дорогу.

Хлопнули дверцы, мужчины вышли. Альдо приподнялся, в голове стоял туман. Ему было не понятно, что с ним стряслось, но одно он знал точно: нужно бежать! И как можно скорее!

Он открыл машину и упал на землю, постаравшись, чтобы одеяло лежало на прежнем месте, потом бесшумно закрыл дверцу. Поднялся на ноги, сделал шаг и, поскользнувшись, покатился вниз. Дорога шла вдоль склона, по которому и покатился Альдо, пока не врезался в густой кустарник на опушке небольшого леска. Нельзя сказать, что он не почувствовал боли, но князь удержался и не вскрикнул. Наверху автомобиль тронулся с места. Злоумышленники ничего не заметили.

Во что бы то ни стало ему надо было исчезнуть. По счастью, сгущались сумерки, он осмотрелся и зашагал по тропинке, чувствуя сильную боль в левой щиколотке. Приглядевшись, Альдо удивился своей одежде – уж, конечно, это не был его привычный костюм и даже не наряд американца: на нем были брюки с бахромой и старое, молью траченное пальто, которое очень дурно защищало от холода. Он бы дорого дал за чашку горячего кофе, но в кармане не нашлось ни пенни. Да и голова работала плохо после немалой дозы снотворного. Князь твердо понимал: нужно уйти отсюда как можно дальше – его будут искать.

Альдо подобрал с земли сухую палку и, опираясь на нее, двинулся в потемках, сам не зная куда. Он чувствовал только смертельную усталость и ночную сырость. Сколько князь шел, он и сам не знал. Наконец Альдо увидел ферму, заглянул в сарай, обнаружил солому, зарылся в нее, теплую и сухую, и заснул, словно провалился.

Он проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо.

– Как ты попал сюда, бедолага? – спрашивал женский голос.

Альдо открыл глаза и увидел перед собой немолодую крестьянку. В ее грустных глазах светилось неподдельное сочувствие.

– Сам не знаю… На меня напали, все забрали, заперли, но мне удалось бежать…

– А живете вы где?

– В… Лондоне. Меня зовут Жос Бонд.

– А что вы делаете у меня в риге?

– Я искал работу, мне сказали, что в Хивере можно ее найти, там всегда требуются люди. А потом я оказался здесь, а как, и сам не знаю.

– Люди говорят, в Хивере творятся странные вещи. Пойдемте со мной, тут холодно. Меня зовут Дженни Паркер, я живу одна с тех пор, как похоронила мужа. Зайдем в дом, вы хотя бы поедите, а там посмотрим, чем можно вам помочь. Вы что, ранены? – забеспокоилась она, увидев, что его нога кровоточит. – Обопритесь на меня, сейчас я вас перевяжу.

Ковыляя, они добрались до дома. Дела на ферме, похоже, шли не блестяще, но Альдо угостили яичницей и капустным супом, который в другой жизни он терпеть не мог, но теперь нашел божественным. Хозяйка перевязала ему ногу.

– Я бы охотно оставила вас, но представить себе не могу, какую вы можете делать работу. А куда вы, собственно, путь держите?

– В Лондон. Там меня ждут враги, но бороться с ними оттуда удобнее.

– В таком-то состоянии? И одеты вы как последний бродяга.

– Так даже лучше, в таком виде меня никто не заметит.

– Вы пока ешьте, а я посмотрю, может, найду что-нибудь поприличнее среди одежды, что осталась от мужа. Он был, правда, пониже вас, но не намного.

Альдо не ждал особой роскоши и получил далеко не новую одежку работяги: куртку, фуфайку и коротковатые брюки с веревочным поясом. На голову ему водрузили ирландскую фуражку, которая могла бы служить даже зонтиком и какие повсюду носит простой народ, а еще дали надежный посох.

Альдо от души поблагодарил и попрощался с доброй женщиной, а она застенчиво его спросила:

– Может, поживете, пока не поправитесь?

– Да нет, спасибо. Не хочу вас подвергать опасности. А если кто-то будет спрашивать обо мне, вы меня в глаза не видели.

– Это я вам обещаю. Но когда дела наладятся, может, заглянете меня проведать?

Альдо охотно кивнул.

– У вас я вижу, в карманах пусто, – продолжала хозяйка.

– Ни единого пенни, – согласился Альдо и улыбнулся.

– И у меня тоже, – вздохнула женщина. – Возьмите хотя бы еды в дорогу.

И она положила ему в солдатский мешок кусок сыра и большую краюху хлеба.

– Храни вас Бог.

– Хранит, раз я встретился с вами. Спасибо, Дженни. Можно я вас поцелую?

Она подставила щеку. Они попрощались, и Альдо, убедившись, что дорога пустынна, махнул женщине рукой и двинулся в путь.

А она стояла на пороге и смотрела ему вслед, как он, прихрамывая, погружается в дымку утреннего тумана.

Вот уже и на дороге никого, только белая пелена, а Дженни все думает: что же это за человек к ней забрел? И почему у него такие длинные волосы, борода, усы?

– Бродяга? Быть того не может, он из важных господ, – решила она, положившись на ту чуткость, какая свойственна всем на свете женщинам. – У него глаза красивые. И руки тоже, хоть и ногти сломаны.

Если бы кто сказал, что Дженни влюбилась в случайного прохожего, она бы рассмеялась. В ее-то возрасте! Но так оно и было. И ей так хотелось побежать за ним и вернуть к себе на ферму. Пусть бы пожил хоть немного. Пока нога заживет.

А для Альдо ферма была последним добрым приютом на его нищенской дороге.

Он добрался до Лондона, порадовало его только одно: наконец-то зажила щиколотка и перестала его мучить. А все остальное? У него не было денег, не нашлось ни одной вещи, которую он мог продать, и ему приходилось побираться, чтобы купить себе жалкий пирожок с лотка разносчика. Спал он на скамейках, когда не было места в ночлежке, и частенько происходило это под объявлением: «Разыскивается грабитель! Опасен! За поимку вознаграждение!» В дождь он искал себе любую крышу, чтобы не промокнуть до костей, переходил из квартала в квартал, чтобы не быть пойманным. Вот на что обрекла его ненависть неизвестного ему человека и злоба глупой леди Авы!

Альдо превратился в бродячее привидение, а между тем он был богат, у него имелся дворец в Венеции, ждала любимая жена, дети… Альдо вспомнил тетю Амели, План-Крепен. А Адальбер? С ним, наверное, приключилось то же самое. Что, если его нет в живых? Но не он же нужен, не его задумали обесчестить! Он всего-навсего сообщник…

Альдо думал обо всем этом вечером, когда добрался до Челси и сидел на скамейке на Чейни-Уок неподалеку от красивого особняка, купленного Адальбером, где им так славно жилось. Сейчас особняк пустовал. Ставни закрыты, по тротуару перед окнами прохаживается полисмен. И конечно, он привязался к Альдо.

– Эй, ты там! Убирайся быстро, если не хочешь загреметь в участок. Дома стоят без хозяев, за вами, ворами, надо в оба смотреть!

– Уже ухожу, – проворчал Альдо. – Но если бедняк, не значит вор.

– Представится возможность, и станешь вором. Мотай отсюда!

Он направился к ближайшему доку, раздумывая, как ему осуществить задуманное. Князь решил пробраться тайком на французское судно. Если его обнаружат, когда они выйдут из английских вод, он попросит обратиться к Ланглуа, начальнику уголовной полиции, и его к нему препроводят. Тем охотнее, что после Трафальгарской битвы отношения между французским флотом и английским так и не наладились. А времени прошло немало! Мысль была хорошая, да уж больно строго в доках стерегли суда.

Альдо решил добраться до ближайшего к Лондону порта и там – пусть ему представится такая возможность! – украсть лодку и доплыть на ней до моря. А может, и дальше, чем черт не шутит!

Вот что значит сделаться обитателем Ист-Энда! Ничего не стоит и вором стать!

Но судьба распорядилась иначе, она подарила ему лодку.

– Квартал чуть попригляднее Уайтчепела, – заметил Питер. – А все потому, что игорные дома посещают богатые люди и полицейских там значительно больше. Разумеется, без формы. Много не наработаешь, если все от тебя шарахаются.

– Он где-то там, надо идти туда, – отрезала План-Крепен.

– Места мне знакомы, – удовлетворенно заявил Адальбер, вспомнив посещения «Красной хризантемы» и надеясь, что Альдо тоже их не забыл. – Финч может остановиться в чернильно-черном закоулке, есть такой прямо возле кабаре.

Теперь маятник указывал на китайский квартал. И автомобиль с тем же экипажем тронулся в путь.

Как только переехали Редженс, Финч свернул в тупичок, и вся компания вышла из автомобиля. Весь день шел дождь, а когда прекратился, то дымка над Темзой пообещала стать туманом. От пронизывающей сырости резко похолодало. В воздухе пахло углем, торфом, тиной. Ею пропах порт и все окрестные кварталы. Прилив окончился, и река казалась огромным черным зеркалом, в котором отражались фонари судов, стоявших на якоре. Караван барж, два торговых парохода, сухогрузы с товаром вырисовывались темными силуэтами в серой пелене тумана. В сумраке послышалась сирена, и вскоре показался небольшой катер, который направлялся к устью.

– Он где-то неподалеку, – заволновалась План-Крепен. – Я чувствую!

Они свернули в проулок, где вместо мостовой была одна грязь. Низкие убогие хижины кособочились по обеим сторонам. И вдруг красивое здание под крышей с загнутыми краями. Неожиданное здесь, но естественное в Китайском квартале. На уродливых хижинах висели красные полоски с иероглифами, но изысканная каллиграфия не облагородила мрачного квартала.

Редкие прохожие в бесформенных плащах до земли, боязливо сгорбившись, появлялись и растворялись в тумане.

– А не заглянуть ли нам в пресловутую «Красную хризантему»? – предложил Питер.

– Там, кажется, слишком светло, – отозвалась План-Крепен, заметив сквозь грязное стекло горящие кенкеты. – И Альдо там нет. Идемте лучше сюда!

Ясновидящая углубилась в косой проулок, который изгибался вместе с Темзой. Мари-Анжелин, прищурившись, вглядывалась в сумрак, стараясь ничего не упустить. Но было слишком темно, и она не без труда следовала указаниям маятника. Он раскачивался, и это было главное. Вдруг маятник остановился.

– Нет! Только не это! – чуть ли не закричала План-Крепен.

– Что стряслось? – спросил испуганно Адальбер.

Женщина едва могла выдавить из себя членораздельные звуки.

– Он больше не качается! Господи! Будь милостив, избавь нас от такого испытания! Только не он! Только не здесь!

Почувствовав, что Мари-Анжелин на грани нервного срыва, Адальбер взял ее руки и крепко сжал их, чувствуя, что и сам близок к панике.

– В этих кварталах за ударом ножа дело не станет, – шепотом сказал Питер. – И редко когда известно, чей это нож.

И поспешил прибавить, потрясенный горем Мари-Анжелин, которая, как ему казалось до этого, была сделана из стали:

– А может быть, маятник остановился, потому что Альдо изменил направление?

– Улетел на воздушном змее? Мне трудно себе представить, что у него есть какой-то другой вид транспорта. Маятник мне бы сказал об этом. Нет! Я боюсь…

– Да вспомните, что говорил паренек в пивной! Его отправили плыть на лодке! Он был здесь и двинулся дальше!

– А что, если задать маятнику главный вопрос?

План-Крепен и сама хотела это сделать, но боялась и не верила в положительный ответ.

– Да, пожалуй, я все-таки спрошу…

Дрожащей рукой она вытащила фотографию Альдо и маленький аметистовый маятник, потом сосредоточилась изо всех сил.

– Он жив? – спросила она, и почти сразу же голос ее радостно зазвенел.

– Жив! – воскликнула она. – Жив, но неизвестно где. Мы опять не знаем, где он.

Как им было догадаться, что Альдо, лежа на дне лодки, плыл по Темзе к морю и в сердце у него впервые теплилась надежда.

Парой вёсел, которые были у него, он пока не пользовался, дожидаясь дня. А ночью решил выспаться, несмотря на голод. Последний кусок хлеба, раздобытый в Чайна-тауне, он съел.

Вернувшись к Мэри, друзья принялись размышлять, что же могло произойти с Альдо. План-Крепен была настолько подавлена, что не могла с собой справиться, и художница решила сама попросить совета у Ботти. Так она и поступила, позвонив ему. Ботти пожелал поговорить со своей ученицей.

– Я вижу ясно, – объявил он План-Крепен, – ваш друг пытается покинуть английские воды и попасть на любое французское судно, и с него заявить о себе начальнику французской полиции.

– Что можем сделать мы?

– Постараться его найти. Вам нужно плыть вниз по течению. Князь лежит в лодке. Вам будет нелегко, Темза река широкая, на ней большое движение, но если воспользоваться лодкой с мотором, вы сможете быстро вывезти вашего друга из английских вод, и тогда он будет спасен. Еще у меня есть для вас хорошая новость. Не знаю, каким образом, но тесть вашего князя только что прибыл в Лондон. Полагаю, на самолете.

– Да, у него есть самолет.

– Удобно быть богатым. Вам и вашим друзьям удачи! Вы близки к цели.

Ступив на землю Англии, Морис Кледерман отправил вещи в «Савой», нанял машину с шофером и приказал ехать в замок Хивер. По дороге туда ему попадались объявления о розыске зятя и только добавляли ярости, в которой он пребывал с тех пор, как обменялся телеграммами с лордом Астором. Он кипел, и его автомобиль промчался по подвесному мосту с такой скоростью, что стражники едва успели отскочить, чтобы не быть раздавленными.

– Неужели вы? – произнес лорд, появившись у дверей, словно по мановению волшебного жезла.

– Вас это удивляет?

– Я не ждал вас так скоро.

– Ах, вот оно что! Надеюсь, вы также не ждали, что я удовлетворюсь туманными объяснениями и позволю вам спокойно бесчестить мою семью! Морозини вор? Да вы в своем уме?!

Стоящие вокруг слуги ловили каждое слово. Астор, чувствуя неловкость, предложил:

– Пойдемте ко мне. Я не люблю гласности.

– Никто ее не любит. Кроме кретинки Авы, которая пользуется любой возможностью, чтобы забрызгать грязью моего зятя. Благодаря вашей помощи, она, кажется, преуспела, и я не могу в это поверить. Я всегда считал вас своим другом, а у меня их не в избытке, и до сих пор я не ошибался в выборе.

Продолжая говорить, они вошли в комнату, которую Морис Кледерман называл «Святилищем «Санси». Астор показал на пустую витрину.

– Можете посмотреть. Он исчез не сам собой.

– Рассказывайте, – потребовал банкир. – Нет, спасибо, – прибавил он, увидев, что Астор протянул руку к графину с виски. – Я пью только с друзьями, но вы не мой друг, если не верите моему слову!

Лорд покраснел до корней волос, но ничего не возразил. Он поведал, что произошло в тот злосчастный вечер, когда так бушевала непогода. У Морозини была назначена встреча с лордом Эллертоном, живущим неподалеку от Хивера, но он не застал его – хозяин замка куда-то уехал, и тогда князь попросил гостеприимства в Хивере из-за непогоды и простуды.

– В это время Морозини уже был на пути в Венецию.

– Так он говорит, – язвительно заметил лорд. – На самом деле он был здесь, у меня в гостях. Нэнси не было дома, и мне захотелось принять его. Поговорить с таким знатоком, когда впереди целая ночь, о таком можно только мечтать. Мы поужинали, и я вместо того, чтобы отправить князя в ваш коттедж, оставил его в замке, мы сидели и разговаривали.

– О чем? – ядовито осведомился Кледерман. – Неужели гость поразил вас своей эрудицией?

– Признаюсь, что нет, я был весьма разочарован, но он объяснил, что виной всему температура.

– И что же? – с той же насмешкой продолжал банкир. – Вы показали ему его комнату? Он не слишком потревожил призрак королевы Анны?

– Не знаю. Я ничего не слышал, но когда хотел пригласить его позавтракать перед отъездом, он исчез, даже не поблагодарив меня. И «Санси» вместе с ним. А потом обиженная до глубины души Ава разъяснила мне эту загадку.

– И вы ей поверили? А я-то считал вас умным человеком!

Не слишком лестное мнение, если не сказать оскорбительное, задело самолюбие лорда, и он обиделся.

– Возможно, я идиот, но мнение мое неизменно. Ко мне пришел гость, в этой витрине лежал бриллиант в пятьдесят пять каратов. Гость уехал, камень исчез. Как только «Санси» вернется на место, я принесу вам свои извинения. До тех пор я не заберу своей жалобы. Пусть вашему красавчику грозит тюрьма!

Неожиданная мысль пришла в голову банкира.

– А ведь он и вправду хорош собой? – спросил Кледерман.

– Кто? Зять-грабитель? Лично я этого не нашел.

– Такого быть не может! У него изумительные серо-зеленые глаза! Жаль, что леди Нэнси не было дома. Она оценила бы их по достоинству. Женщины чувствительны к таким вещам.

– Сомневаюсь. Молодой человек был в темных очках, жалуясь на острейший конъюнктивит.

Тестю Морозини все стало ясно. Астор имел дело с мошенником, и сам уже в этом не сомневался, но ему не хотелось выглядеть дураком перед всем королевством и признаваться, что его обвели вокруг пальца.

Лорд между тем встал и гордо вскинул голову.

– Вот вам мое последнее слово, дорогой Кледерман! Верните «Санси», и мы снова будем друзьями.

– Я был бы удивлен, если бы мне этого захотелось, – процедил банкир и уехал.

Необычный случай для человека, взвешивающего каждое свое слово. Анжело Ботти сам позвонил План-Крепен.

– Я дал вам глупый совет, – заявил он без обиняков. – Подсказал взять лодку с мотором. Не стоит этого делать, чем меньше шума, тем лучше. Лодка с гребцами – вот наилучшее решение, особенно для ночного времени. Когда вы найдете вашего друга, вы подплывете, не испугав его. Пусть Финч наймет лодку с мотором и следует за вами на расстоянии – так он затеряется среди барж и других моторок, ведь движение по Темзе активное.

План-Крепен растрогали извинения Ботти, и она благодарила его чуть ли не со слезами. А потом сообщила о разговоре, который произошел в замке Хивер.

Ботти был удивлен.

– Никто и никогда не сомневался, что лорд человек прямой и честный. Подтверждением тому его доверие к мошеннику. Но потеря обожаемого «Санси», которым он так гордился, заслонила от него все на свете. Он хочет получить камень обратно, это стало его навязчивой идеей. Дружба дружбой, но он считает, что тесть во что бы то ни стало хочет спасти зятя. И защищает его, как может. Банкир, разумеется, вел себя так, как должно.

– И что же теперь делать?

– Представить лорду неопровержимое доказательство. Главное, не теряйте надежды. Вполне возможно, что…

Тут связь неожиданно прервалась.

– Даже великие медиумы не могут предвидеть телефонных капризов.

– А нам ничего не остается, как вылавливать из Темзы лодку, – подвел итог Адальбер.

– Но для начала раздобыть лодку и для нас самих. А еще отплыть с правильного берега, – подхватила План-Крепен. Она проконсультировалась с маятником и решила, что двигаться нужно с левого берега. – Лодка Альдо ближе к нему.

– В путь!

Финч отправился нанимать лодку, а затем должен был забрать их на автомобиле. В ожидании его друзья обдумывали свои будущие действия.

Если им удастся догнать Альдо, возможно, будет разумнее не везти его в Лондон, а добраться до устья, где стоят самые разные суда под самыми разными флагами, и переплыть через Ла-Манш во Францию прямо под покровительство Ланглуа. Он не допустит ареста Альдо, и, наверное, Кледерман, в бешенстве от неудачи, уже успел его обо всем известить.

– Конечно, так будет лучше всего, – одобрил Адальбер. – Эх, если бы самолет Кледермана подхватил нашего Альдо! Тогда бы вообще не было никаких проблем! Уверен, Ланглуа горько сожалеет, что позволил нам отправиться в Лондон. (Он хотел сказать в «эту мерзкую страну», но вовремя вспомнил, что Питер англичанин.) Но мы изнывали от бездействия и даже предположить не могли, что нас здесь ждет!

Мэри вмешалась в разговор:

– Я тоже считаю, что нужно плыть во Францию. Но нельзя забывать про погоду. Сейчас далеко не солнечно, ветер может усилиться. Кто знает, что, если на Ла-Манше буря? Обыкновенная лодка…

– Не справится с волнами. Даже у самолетов в такую погоду бывают трудности.

– Только этого не хватало! – огорченно воскликнул Адальбер. – Ваш драгоценный маятник, я думаю, должен предупредить нас о буре.

– Да, но…

План-Крепен посоветовалась, маятник отрицал бурю. Ветер, да, но не слишком сильный.

Тут появился Финч.

– Довольно разговоров, – воскликнула ясновидящая. – Будем действовать по обстоятельствам, мы и так потеряли много времени. Вы же понимаете, что, плывя в лодке, Альдо не мог раздобыть себе еды. Поспешим!

Они снова были одеты так, чтобы не привлекать к себе внимания. План-Крепен опять стала Марком.

Друзья доехали до реки и сели в лодку. Мужчины на весла, План-Крепен устроилась на носу с маятником. Движение по Темзе было оживленное, впрочем, как обычно.

По небу плыли облака, но ночь была светлая, и они вполне могли ориентироваться.

– Он далеко? – спросил Адальбер.

– Где-то впереди. Поднажмите, пожалуйста, пока никто не заметил, что по Темзе сама по себе плывет лодка.

– Альдо что, не гребет?

– У него нет сил, скорее всего он прячется. Возможно, спит. Поднажмите, мне кажется, мы уже близко…

В доме Саржентов госпожа де Соммьер никак не могла заснуть. И не потому что План-Крепен не было рядом и она не читала ей вслух, нет, маркиза бы заснула, потому что очень устала, но перед глазами тут же всплывало отвратительное объявление, представляющее Альдо подлым мошенником. И к тому же еще опасным!

Леди Клементина, искренне привязанная к маркизе, очень огорчалась из-за ее бессонницы. У нее сердце падало, когда она видела за завтраком – а завтракали они на французский манер – бледную осунувшуюся Амели с огромными зелеными глазами. Но маркиза, впрочем, как и все остальные, цеплялась за одно-единственное слово, и слово это было «Жив!».

Огорчения Клементины разделяла ее лучшая подруга, герцогиня Картленд. Она испытывала живейшее наслаждение оттого, что «поставила эту Аву на место», но когда узнала о недоброжелательном приеме, который оказал Астор приехавшему к нему Кледерману, руки у нее опустились.

– Да не может этого быть! – воскликнула она, услышав новость за чаем у Саржентов. – Но должна сказать, хоть Астор и подарил «Санси» жене, настоящим владельцем камня всегда оставался он. Его можно понять, бриллиант завораживает красотой. Правда, Нэнси никогда не носила его с удовольствием.

– Неужели? «Санси» просто чудо и очень ей идет, – заметила Клементина.

– Совершенно согласна с вами, но Нэнси говорила, что ей не нравится кровь, которую из-за него проливали век за веком.

– Беда, что ее супруг считает, что камень гораздо больше подходит призраку Анны Болейн. Потеря свела его с ума, и он хочет только одного: снова любоваться им в витрине. И что тут скажешь?

– Но так поступить со своим другом! Он мог бы поверить банкиру, когда тот сказал, что его зять ни при чем.

– А вот это и есть заклятье, лежащее на знаменитых камнях. Родственники, друзья – никому владелец больше не верит. А когда бриллиант найдется, Астор со слезами кинется к обожаемому Морицу, твердя, что никогда не сомневался в его словах. Хотите пари?

– Конечно нет, дорогая, – вздохнула Клементина. – Давайте лучше подумаем, чем мы можем помочь нашей «группе спасателей», которая сутки за сутками ищет несчастного Альдо.

– Я собираюсь попросить аудиенции у короля. Да, власть его ограничена, но все-таки он в стране главный! И возможно, он сможет укротить воинственный пыл нового начальника Скотланд-Ярда. Известно, что он знаменитый полицейский и что приехал из Индии, но это не основание для ожесточенного преследования князя Морозини.

– Если его покровитель успел заручиться поддержкой короля, вы даром потеряете время, Каролина. Конечно, вас примут, всем известен ваш характер…

– А не могли бы вы удостоить меня чести сопровождать вас, герцогиня? – внезапно перебила подруг госпожа де Соммьер. – Я умолила бы его величество связаться с главным начальником французской уголовной полиции, и он решил бы нашу ситуацию.

– Можно было бы попробовать… При условии, что с его величеством говорил бы именно господин Ланглуа…

Маркиза стала еще бледнее, хоть это и трудно было себе представить.

– Вы не хотите сказать, что кто-то может посметь…

– Да, именно это я и хочу сделать. От правительства, какое мы имеем в настоящее время, о чем я сообщаю вам не без стыда, потому что гордиться нам нечем, можно ждать всего! Эти люди не забывают, что наш дорогой король – человек по натуре робкий.

– Король, но не королева! – воскликнула Клементина. – Она полна сил и энергии, а поскольку государь искренне ее любит, он прислушивается к ее мнению.

– Вы совершенно правы, и здесь я вижу шанс для нас, – согласилась герцогиня. – Если бы они были в городе, мы бы немедленно помчались в Букингемский дворец, и никто бы не смог нам помешать, но они в Балморале, и тут нам могут вставить палки в колеса. Балморал слишком далеко.

– Кого конкретно вы имеете в виду?

– Если бы я знала! Но не важно. Сама по себе мысль замечательная, и я постараюсь как можно скорее довести ее до короля. Но пойду одна, дорогая маркиза.

– Почему без меня? – обиженно спросила госпожа де Соммьер. – Мне казалось…

– Не обижайтесь и выслушайте. Я считаю, что могу без ложной скромности назвать себя подругой Елизаветы, двери дворца всегда передо мной открыты. Мое появление у нее не вызовет ни малейшего любопытства. А вот если мы появимся вдвоем, тут же посыплются вопросы.

– Я согласна, вы правы. Простите меня за чувствительность.

– Не стоит извиняться. Кстати, Клементина, есть ли новости от вашего мужа?

– Да. Он возвращается, и я жду его со дня на день.

– Наконец-то хорошая новость. Вы, конечно, знакомы с полковником, госпожа де Соммьер? – спросила герцогиня Картленд.

Вместо маркизы ответила Клементина:

– Мы познакомились в Египте и очень подружились. Сэр Джон очень симпатизировал племяннику маркизы. Мне будет горько, если он переменит мнение и присоединится к тем, кто обвиняет Альдо в краже.

Герцогиня звонко рассмеялась:

– О чем вы говорите? Ваш муж один из самых информированных людей планеты… Но не буду срывать покровов с государственных тайн! Как только полковник приедет, расскажите ему всю эту историю, Клементина. Уверена, она его заинтересует. Будет хорошо, если он немного займется ею. А пока я постараюсь увидеться с королевой. Мужайтесь, маркиза, – прибавила герцогиня, обратившись к госпоже де Соммьер. – Внутреннее чувство мне подсказывает, что в ближайшее время наши дела пойдут на лад.

В темноте слышится плеск воды. Питер и Адальбер сидят на веслах. План-Крепен сверилась с маятником и сказала, что расстояние уменьшается.

– В Темзе множество течений, – заметил с удовлетворением юный Уолси, – и мы сразу попали на попутное. Это знак удачи.

– Никогда не говорите об удаче раньше, чем достигнете цели, – сурово оборвала его Мари-Анжелин. – Я слышала, что в Темзе есть водовороты, так что берегите силы и гребите.

– Стоит вам захотеть, и вы становитесь несносной особой, – вздохнул Адальбер. – При этом беседовать с вами одно удовольствие. И ведь леди права, так ведь, Питер?

Предупреждение План-Крепен, к сожалению, оказалось не пустыми словами. Случилось непредвиденное. Ясновидящая внезапно вскрикнула:

– Господи, спаси и помилуй! Я его потеряла.

– Кого?

– Альдо больше не плывет впереди нас! Наверное, он попал в водоворот. Я знаю, что говорю. Нельзя заранее радоваться удаче!

Маятник действительно замер в неподвижности. И сердца друзей тоже замерли. Неожиданно маятник заметался во все стороны.

– Подождите, не гребите. Мне нужно найти Альдо.

Мари-Анжелин достала квадрат карты, соответствующий этому месту реки, вручила Адальберу фонарик и стала водить над ней маятником, ожидая, когда он покажет новое направление.

– Надеюсь, князь не повернул обратно, – усмехнулся египтолог.

– Все может быть, – откликнулся Питер, – лодка легкая, он вряд ли может ею управлять.

План-Крепен молча пыталась справиться с невольной дрожью в руке. Прошло совсем немного времени, но всем оно показалось вечностью, и маятник заколебался. План-Крепен воскликнула:

– Нет, никуда он не повернул! Я нашла его, он по-прежнему плывет по течению, но теперь ближе к правому берегу. А Финч? Что мы будем делать с Финчем?

– Разберемся потом! Главное, перехватить Альдо!

Мари-Анжелин указала новое направление, и ее компаньоны, поплевав по старинной традиции на ладони, принялись грести с удвоенной энергией. Если уж работать, так работать! Лодка полетела, как птица. И расстояние уменьшалось, уменьшалось… Вскоре они увидели небольшую лодчонку. До победы они могли дотянуться рукой. Еще несколько гребков, и Альдо очутится у них в объятиях. А там они поднажмут, доплывут до устья, где их ждет Кледерман на мощном катере, который домчит их до того места, где стоит его самолет.

Гребок, еще гребок. Лодка без руля и ветрил была в пределах их досягаемости. Вот она уже рядом. Адальбер с радостным восклицанием готов перепрыгнуть в нее. Он в нее заглянул. И… Никого не увидел!

Адальбер не поверил своим глазам. Не сразу понял, как это может быть. Где же Альдо? Что с ним случилось? Лодка же не перевернулась, попав в водоворот. За князем кто-то следил и снова его похитил?

Мари-Анжелин в отчаянии не решалась задать вопрос маятнику.

Сдавленным глухим голосом Адальбер приказал:

– Спрашивайте! Нам нужно знать. У нас нет времени!

– Я боюсь.

– Задайте вопрос по-другому. Его похитили?

– Нет.

– Он упал в воду? – подсказал Питер.

Мари-Анжелин наконец ожила. Маятник завертелся.

– Так. Скорее всего, он жив.

– Почему скорее всего?

– Потому что на воде маятник менее чувствителен, чем на земле.

– Но Альдо же венецианец! Он морской человек и плавает, как рыба.

«Если только он в нормальной форме, – подумал про себя Питер. – Но сейчас это не так…»

На этот раз План-Крепен задала вопрос и радостно воскликнула:

– Да, он в воде, и его нужно найти немедленно!

Они повернули назад. Но грести против течения совсем не то, что по течению. И какая мощная и широкая эта Темза… Сердце Адальбера болезненно сжалось. Как они найдут Альдо в этой могучей темной реке?

Радость План-Крепен оказалась недолгой, она слабела вместе с движением маятника, а он двигался едва-едва, едва-едва. Глаза План-Крепен наполнялись слезами.

– Альдо вот-вот утонет… – прошептала она.

– А нам предстоит самый жуткий кошмар, какой только можно пережить, – произнес Адальбер. – Как мы скажем тете Амели, Лизе, детям, что утратили самое дорогое?..

В это время в доме Саржентов радовались счастливой новости. Сэр Джон должен был приехать на следующий день, и не только жена, но и маркиза де Соммьер ждали его с нетерпением.

Еще в Египте, когда из-за легендарного кольца и жестокосердия принца случилась трагедия, «родовому гнезду Альдо», как называла маркизу и ее окружение Лиза, стало понятно, что сэр Джон занимает весьма высокий пост, но служба у него сугубо секретная. И теперь обе женщины надеялись только на сэра Джона.

Загорелый, чуть больше, чем всегда, со снежно-белыми усами и волосами, подстриженными по моде индийской армии, прямой, как буква I, в дорожном костюме от лучшего портного, бывший полковник 17-го Гуркхского полка, появился на пороге своего дома. Жена встретила его так, словно он вернулся с охоты на куропаток в Шотландии, а не с противоположного конца обширной Британской империи.

– Вы хорошо себя чувствуете, Джон?

– Великолепно! И вы, как я вижу, Клементина, не хуже. Счастлив видеть вас, дорогая госпожа маркиза де Соммьер! Не стану лукавить и спрашивать о здоровье ваших близких. Я в курсе этой скверной истории и считаю ее пятном на чести Англии.

– Его можно смыть, как вы считаете, Джон? – спросила ласково жена.

– Необходимо, Клементина! Смешно было бы предположить, что я пройду мимо такого безобразия. Да еще по вине женщины, которую я всегда считал настоящей чумой. Я просто понять не могу, как ей позволили распускать подобные гнусности и не призвали к порядку.

– Она все-таки дождалась грозы на свою голову. Роль эту взяла на себя герцогиня Каролина. Она устроила бал, украсила себя великолепной копией «Санси», и Ава попала в ловушку. Мы не присутствовали на празднике из-за всей этой истории, но нам обо всем рассказал Питер. Каролина устроила ей публичную экзекуцию и в прямом смысле слова выставила из дома, объявив друзьям, что в дальнейшем им придется выбирать, кого они хотят у себя видеть, ее или Аву.

– Нетрудно догадаться, куда склонятся весы в высшем обществе. Не меньше меня изумляет долготерпение Асторов. Им бы давным-давно откреститься от этой мегеры. Возможно, дают о себе знать американские корни. Однако с войны за независимость прошло столько лет… И мы их знаем как честных и порядочных людей.

– В таком случае, почему Астор не забрал своей жалобы, зная Кледермана столько лет? Для него существует только одно: у него украли бриллиант, – с горечью сказала госпожа де Соммьер. – Может быть, было правильнее направить все силы на поиски «Санси», а не Альдо?

– Этот бриллиант – один из самых красивых в мире, – вздохнула леди Клементина. – Я убедилась, что драгоценные камни могут лишить человека разума. Астор обезумел и стал обвинять Морозини в своем несчастье.

– Клементина, человек может быть человеком, а может не быть им, увы! А теперь велите подать шампанского! Или после столь долгого отсутствия я его не заслуживаю?

– Мы ждали вас и не могли дождаться. Скажите, если не секрет, что вы собираетесь делать в ближайшее время.

– Отчитаться о поездке. И… позвольте мне ничего не говорить о дальнейшем. Вы пребывали в неведении относительно меня не один месяц, так что еще несколько часов особого труда не составят. Не правда ли?

– Жаль, что вы, как всегда, правы, Джон.

– Надеюсь оставаться правым еще очень долго, – сообщил полковник и предложил маркизе руку, чтобы вести ее к столу.

Оперевшись на надежную руку мужчины, де Соммьер внезапно почувствовала себя гораздо спокойнее. Дружба этого человека, нет, этой пары, стоила любого сокровища.

На следующее утро полковник в штатском платье и без всяких знаков отличия появился у себя в министерстве в качестве добросовестного служащего. Затем ему предстоял визит… к одной своей знакомой. И в тот же вечер многое изменилось.

Огромный автомобиль с двумя шоферами появился перед подвесным мостом замка Хивер. Флажок с гербом Британской империи свидетельствовал, что это официальный визит. Стражник уставился на машину с почтительным удивлением. Автомобиль был из Форин-офис[521], и прибывшее в нем лицо пожелало быть немедленно принятым лордом Астором. И это приказ короля.

В автомобиле сидел один-единственный человек. Он был в форме и с множеством орденов, которые не достаются простым смертным, а только избранным.

– Полковник, лорд Джон Саржент! – было доложено о приехавшем дворецкому.

Волнуясь, дворецкий попытался вступить в переговоры:

– Извольте хотя бы подождать немного. Нужно узнать, не занят ли лорд Астор…

На что пассажир автомобиля не замедлил высказать свою точку зрения:

– Заодно уточните, передать ли мне эти слова его величеству королю? И еще: если лорд заставит меня ждать хоть одну минуту, я данной мне властью немедленно заберу его с собой!

Дворецкий исчез и бегом вернулся. Ворота распахнулись, и великолепный автомобиль проследовал во внутренний двор замка, где уже стоял лорд Астор, пребывая в недоумении и изумлении.

– Добро пожаловать, полковник! Простите, если я невольно заставил вас ждать, но король…

– Не ездит в гости просто так. Его священную особу вы видите сейчас в моем лице.

– Надеюсь, вы дадите себе труд проследовать за мной ко мне в кабинет.

– Я следую за вами.

И Джон Саржент, взяв с собой небольшой кожаный чемоданчик с гербом Великобритании, пошел за хозяином замка в его роскошный кабинет, где зияла по-прежнему пустая витрина. Саржент мельком взглянул на нее.

– Я к вам по этому поводу. – Он кивнул в сторону витрины.

– У вас есть новости? – спросил хозяин замка, и глаза его вспыхнули надеждой.

– Лорд Астор, – сурово произнес нежданный посланец, – его величество не имеет привычки посылать высокопоставленных сановников к частному лицу с новостями о действиях полиции. Хотя ее действиями в данный момент необходимо заинтересоваться.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ровно то, что сказал. Не сомневаюсь, лишиться уникального бриллианта крайне неприятно, если не хуже. Но как было бы хорошо не обманываться самому и не обманывать других!

Как ни странно, эти слова обрадовали лорда Астора.

– Я понял! Это вы о Кледермане, – воскликнул он. – У него открылись глаза, банкир пустит в ход свои связи, семейные, я имею в виду, и мне…

– Еще одно слово, и вы едете со мной! Поверьте, то, что вы сейчас собирались произнести, явилось бы прямым оскорблением его величества короля и заслуживало бы тюрьмы!

– Простите великодушно. Но тогда я ничего не понимаю…

– До недавнего времени вы все прекрасно осознавали и были человеком чести. Были, и я искренне надеюсь, снова будете. Я приехал к вам, чтобы задать один-единственный вопрос. Единственный, на который даже не жду от вас словесного ответа. Удовлетворюсь и жестом.

– Каким же?

– Сейчас поймете!

Саржент положил чемоданчик на стол и достал две очень похожие картины, которые без дальнейших слов положил перед хозяином замка.

– А теперь скажите, кого из этих людей вы приютили у себя в тот ненастный вечер?

– Но я же сказал, что, к моему величайшему сожалению, у меня в гостях был князь Альдо Морозини.

– А я вам говорю, что мне не нужны имена. Укажите пальцем, и все. Посмотрите внимательно, кто из этих двух людей был вашим гостем. Они одеты одинаково, похожи между собой, но при этом…

– Мне нужно сказать, кто из них?

Голос Астора стал неуверенным, выдавая внутреннюю растерянность. Голубые глаза полковника холодно наблюдали за ним.

– Мне кажется…

– Никаких кажется! Вы провели с гостем достаточно времени, и у вас не должно быть сомнений. Признаюсь, не ожидал, что от меня потребуются такие долгие объяснения. Однако прибавлю: ваш ответ – для вас честь или бесчестье. Ни больше ни меньше. Итак, кто же?

Воцарилось молчание. Астор всматривался в лица, и нетрудно было догадаться, какой мучительный поединок ведет он сам с собой. Но Саржент не собирался сидеть в Хивере до вечера.

– Правда трудна, не так ли? В любом случае, я ее знаю. Итак…

Еще секунда или две колебаний, а затем хозяин замка Хивер поднял дрожащий палец. У полковника, хоть он и не подавал виду, замерло сердце. Указательный палец, словно стрелка метронома, замер между двумя портретами. Напряжение, повисшее в воздухе, можно было бы потрогать, но Астор, совершив над собой усилие, все-таки указал…

На портрет мошенника.

– Спасибо, лорд Астор. Вы исполнили свой долг. А теперь я попрошу вас сопроводить меня в Форин-офис. Пришла пора вернуть князю Морозини его доброе имя. Будем надеяться, что это не произойдет посмертно.

Лорд Астор побледнел:

– Он что?.. Может умереть? Нет, нет, иначе я стану убийцей!

– Все будет известно в самое ближайшее время.

– Но… Этот другой, он кто?

– Не знаю. По крайней мере, пока. Но непременно выясню. Мы с Морозини друзья с давних пор. Так вы идете?

– Да, да, я готов.

Собираясь домой, полковник вновь обрел привычный скромный вид, сел в автомобиль, поздоровался со своим шофером. В глазах его играл озорной огонек, давая понять, что он доволен проведенным днем.

Жена встретила его спокойной улыбкой, словно не сгорала от любопытства.

– Добрый вечер, Джон. Как прошел день? Хорошо поработали?

– Надеюсь, Клементина, надеюсь.

– И какие новости? Из вас слова не вытянешь, а мы ждем!

Сэр Джон повернулся к госпоже де Соммьер. Она смотрела на него глазами, полными надежды, и видела перед собой монумент хладнокровия и британской флегмы. Впрочем, по части хладнокровия они составляли с Клементиной идеальную пару.

– Миссия, порученная мне его величеством, удачно выполнена, и полагаю, мы заслуживаем шампанского. Завтра правительство публично принесет извинения князю Морозини. Лорду Астору были показаны два похожих между собой портрета, и он был вынужден официально признать свою ошибку: в тот злополучный вечер он принимал у себя вовсе не нашего друга.

– Какое счастье! Вы отлично потрудились сегодня, сэр Джон! А кто же это был? Мы его знаем?

– Вот они, женщины! А слышали ли вы поговорку: всякому овощу свое время? Клементина, мне кажется, что вам нужно позаботиться о подруге.

Госпожа де Соммьер готова была потерять сознание и не без изящества, как все, что она делала, сползала со стула. Такое случалось с ней второй раз в жизни. Первый раз она упала почти замертво, когда получила известие, что ее сын убит в бою. Тогда еще Мари-Анжелин не дружила с ней так близко и Альдо с Адальбером не заняли такого важного места в ее жизни.

– Господи помилуй, Джон! – воскликнула Клементина. – Вы снова совершенно правы.

Полковник подхватил маркизу и уложил на диван, а Клементина призвала горничную, приказав принести нашатырный спирт. Самаона принялась обмахивать маркизу веером, а муж налил рюмку коньяка «Наполеон», надеясь этим антибританским напитком воскресить маркизу.

– Я не уверена, что она любит коньяк, – заметила Клементина.

– Никто не приходил в себя от шампанского, – возразил ей муж. – На войне как на войне. В любом случае коньяк лучше вашего нашатырного спирта, пары пощечин и одеколона. И уж, безусловно, действеннее. Для меня это непреложная истина.

Следуя традиции всех приходящих в себя после обморока, госпожа де Соммьер, проглотив горячительное, закашлялась, засопела и неодобрительно туманным оком взглянула на хозяина дома, упрекая его за столь дурной вкус. Но полковник налил и себе из того же хрустального графина более солидную порцию напитка и выпил с видимым удовольствием. Клементина с нежной улыбкой похлопала маркизу по щеке:

– Добро пожаловать во вновь счастливый мир.

– Так это правда? Неужели?

– Конечно! Злые замыслы развеялись, как сон.

– Какими словами мне благодарить вас?

– Не стоит, – отвечала Клементина. – Видеть вас счастливой после такого горя – лучшая награда. Джон выполнил свой долг и ничего больше. И мы с ним так вас любим!

Женщины обнялись, поцеловались, и маркиза, вытерев слезы, улыбнулась, обретя присущую ей жизнерадостность.

– Мы не можем таить такую радость! Надо немедленно сообщить все Адальберу, План-Крепен, но прежде всего, конечно, Лизе! Каждая минута промедления украдена у счастья.

Телефонные звонки последовали один за другим, но час был слишком поздним, чтобы друзья поспешили собраться у Мэри. Да и потрясение было слишком велико, так что маркиза нуждалась в исцеляющем сне и покое.

Чуть позже Мэри позвонила в Рудольфкрон.

И вместе с Лизой поплакала от радости. Даже госпожа фон Адлерстейн, далекая от всякой чувствительности, так неаристократично шмыгала носом, что шестилетняя малышка Амалия со всей серьезностью своих лет поспешила подать ей носовой платок.

Пожилая дама сначала взглянула на нее с удивлением, потом рассмеялась, обняла и расцеловала.

– Какая же ты лапочка! Какая лапочка! – похвалила она внучку.

(обратно)

12. Невероятное

Одни только друзья-спасатели не знали, радоваться им или печалиться и не превратится ли счастье в величайшее горе. Причина была проще некуда. План-Крепен внезапно утратила свои необыкновенные способности. Маятник больше не работал. Она слишком нервничала, и гид-аметист, похоже, умер. Он висел, не двигаясь, и бедной Мари-Анжелин чудилось, что она сходит с ума.

Ясновидящая кинулась к телефону, чтобы позвонить Анжело Ботти и позвать его на помощь. Но беда не приходит одна: великий медиум стал жертвой автомобильной аварии и попал в больницу. Его жизнь была вне опасности, но говорить он не мог. Воспользовавшись вульгарным выражением, можно было сказать, что он «держал язык за зубами».

Этой ночью мало кто видел сны среди друзей Альдо. Спать не спали, но много молились. Мари-Анжелин больше не надеялась на свой маятник, а потому обратилась к верным четкам…

Как уже говорилось, ни один утопленник не ускользал от бдительного ока сержанта Ворраби, начальника речной полиции, ставшего своего рода легендой. Он был чемпионом по спасению тонущих, возможно потому, что ему была дорога только одна-единственная вещь на свете: чистота его обожаемой Темзы.

Мужчина служил в речной полиции с двадцати пяти лет и работал по преимуществу ночью. Днем и ребенок заметит необычный предмет, мирно покачивающийся на волнах. А вот ночью!

Ворраби слыл убежденным холостяком и не заботился о продвижении по службе. Его не волновали деньги, и для него не было ничего лучше Темзы, ее берегов, набережных, доков, запаха тины и всех прочих запахов ее темной тяжелой воды, манящей неизвестностью.

В конце концов, у Ворраби выработалось что-то вроде шестого чувства, и молодые полицейские, которые работали с ним и у него учились, утверждали, что у него есть внутренний радар, реагирующий на утопленников. И когда никто ничего особенного не замечал, сержант вдруг приказывал править в ведомое ему одному место. Подручные без большой охоты принимались за дело, а начальник подгонял их, не стесняясь сочных и красочных выражений. Сержант знал реку, как люди знают свой дом или дорогу на работу. Все ее причуды, все особенности он помнил наизусть: тут быстрина, там водоворот, затишка, мель, яма… Мужчина знал все уголки, где отлив мог оставить покойника, где прилив постарается его утащить.

Для сержанта проблем не существовало, он знал, что делает важное дело: вытаскивает из Темзы утопленников и хоронит их в земле, чтобы не бродили как потерянные и не появлялись среди бела дня в самом неподходящем месте: возле какой-нибудь яхты, например, или когда пассажиры садятся на пакетбот[522].

Когда такое случалось, Ворраби записывал точный час и, не сверяясь с расписанием приливов и отливов – он знал его наизусть, – объявлял, что покойник явился из такого-то места и упал в реку там-то и там-то. И практически никогда не ошибался.

Ночь, в которую исчез Альдо, была свежей, с лентами тумана над водой, грозившими превратиться в плотную пелену, что, впрочем, редко случалось в это время года. Ворраби вместе с двумя помощниками, Биллом Уоллом и Томом Карпентером, патрулировал на катере реку, поднимаясь не спеша, к мосту Ватерлоо. Стоя на носу, Том Карпентер правил. Ворраби на корме смотрел на воду. Пареньки болтали между собой. Ворраби время от времени вставлял свое веское слово в веселый разговор и снова погружал взгляд в черноту вод и ночи.

Внезапно он щелкнул пальцами.

– Свет, Том!

Том зажег прожектор на крыше каюты, и его луч заметался по туманной тьме, отыскивая ведомую только сержанту точку.

– Да! Он там! Марш, черт зеленый!

– Ты что-то видишь? – шепотом спросил Том приятеля.

– Ни зги! Туман и туман.

– А он видит, а ты работай! Мало ему подвигов!

Приблизившись, они и впрямь заметили человека. Иначе вообще-то и быть не могло, раз об этом сказал начальник. А тот тем временем продолжал командовать:

– Несите багор! Еще один бедолага, жизнь, ему, видите ли, надоела. Судя по виду, бедняк бедняком! Ну-ка, пропустите!

Одна нога на скамье, другая на планшире, Ворраби величественным жестом опустил багор в воду. Несмотря на возраст и вес, сержант не потерял ловкости и точности движений. С первой попытки крючок багора зацепил веревку, которая, вероятно, была поясом, и Ворраби стал осторожно подтягивать тело, стараясь не погружать его в воду.

– Может, он не так уж давно в воде? – высказал предположение Том.

Сержант скривился:

– Парень не в лучшем виде. Но правило одно для всех: пострадавшего везем на пост.

Заработал мотор, катер, лавируя, помчался к спасательному пункту. Ворраби, хмуря брови, оказывал пострадавшему первую помощь, пытаясь вернуть его к жизни.

Стараясь привести в чувство незнакомца, он бормотал себе под нос:

– Ну, еще немножко! Еще чуть-чуть! Нет, никак…

Никогда еще госпожа де Соммьер не спала так сладко.

Наутро газеты объявили, что князь Морозини невиновен, однако сэра Джона Саржента удивило, почему главный герой до сих пор не объявился лично. Он подумал, что, быть может, Альдо сидит где-то в тайном убежище и до сих пор ничего не знает. Полковник решил навести справки в полиции и отправился в участок в Сити, где и услышал – быть может, с оттенком зависти – о новом подвиге «ловца утопленников» Ворраби.

– Сержанту еще одна медаль, а рыбам Темзы голодуха. Но он какой-то странный, этот парень, которого выловили.

– А кто он такой, известно?

– Откуда? Говорят, бомж. А бомж – это что? Пустое место! Еще один бедолага, которому не повезло в жизни. Ему место в общей могиле.

Полковник, сам не понимая причины, почувствовал беспокойство и словно бы из любопытства осведомился, куда отправляют «клиентов» Ворраби? Ему назвали морг при одной из больниц на берегу Темзы. Он незамедлительно отправился туда и попросил показать тело.

– Этот не у нас, идите по палатам. Похоже, Ворраби со своим большим носом не промахнулся. Покойник на этот раз не совсем остыл.

– Неужели? Вы уверены?

– Дело решали минуты. Врачи над беднягой поработали, но он не в лучшей форме.

Саржент не стал больше слушать сторожа и отправился в общие палаты, мрачные помещения с длинными рядами кроватей.

– Номер сорок девять в конце ряда, – указали ему.

И вот сэр Джон склонился над застеленной чистым бельем кроватью, точно такой же, как другие, и вгляделся в заросшее бородой лицо человека, трудно и с хрипом дышавшего. Он вздрогнул, выпрямился и потребовал карету «Скорой помощи», чтобы, «не теряя ни минуты, отвезти этого человека в клинику профессора Уилберфорса».

– Если кто-то может его спасти, то только он. Но нельзя медлить ни секунды!

– Специалист по легким? А кто будет платить?

– О деньгах не беспокойтесь. За него будет дано столько, сколько потребуется. Бомж, найденный Ворраби, – это князь Морозини!

В больницу, одну из лучших, поставили охрану, иначе ее бы разнесли журналисты.

– Не бойтесь, он выживет, – успокоил Адальбер Питера, узнав новости. – У него невероятная жизненная сила, он ухитрялся остаться в живых, когда любой другой умер бы на месте. Например, получив пулю в голову. Но, конечно, благодаря золотым рукам хирурга в Туре.

– Тогда положимся на золотые руки профессора Уилберфорса, к нему едут лечиться со всех концов света.

– Рад это слышать, Питер.

Юный Уолси и Адальбер после истории в замке Хивер и совместных поисков князя подружились всерьез. А родня Картленда-младшего перестала считать его чудаком.

И вот Альдо с благодарностью пожимает Безупречному Питеру правую руку, а левую держит счастливая Лиза. И у Питера сладко сжимается сердце, ведь он тайно влюблен в нее, хоть и разыгрывал чувства к Мэри, принося ей каждый день букеты, чтобы не выглядели странными их каждодневные совместные чаепития. А Лиза? Тут следовал долгий вздох. Конечно, где Питеру сравниться с Альдо? Так что идеальному до кончиков ногтей джентльмену можно было рассчитывать только на дружбу. Но разве этого мало?

Тайну сердца своего младшего сына разгадала мать, Каролина Картленд. Она устроила пышный прием чете Морозини в благодарность за теплую встречу в Венеции.

– Вы отблагодарили нас стократно, изгнав из своего дома Аву Астор на глазах у всего Лондона.

– И поверьте, за дверями ее не ждала толпа утешателей, – прибавил со смехом Питер. – Я знаю, что очень многим эта сцена доставила настоящее удовольствие.

– Она нажила себе немало недоброжелателей и не могла рассчитывать на другое, – сурово заключила План-Крепен. – Мы в тот вечер ужинали у Саржентов, но я и сейчас готова собственноручно свернуть ей шею. Однако, кажется, леди Астор исчезла с нашего горизонта?

– Она сделала единственно возможное, чтобы все позабыли о случившемся, – села на первый пакетбот, плывущий в Нью-Йорк. Там, когда носишь фамилию Астор, простится все. Или почти все. Счастливого ей пути! – усмехнулась герцогиня.

После больницы, завершая цикл лечения, Альдо и Адальбер с удовольствием поселились в красивом старинном особняке, когда-то принадлежавшем Данте Габриэлю Росетти, в который влюбился египтолог, уставший от номеров «Савоя». Поначалу они собирались покупать его вместе с Альдо, но в конце концов владельцем стал Адальбер. Чего только не перевидал особняк за это время, даже спасение от самоубийства, а потом были долгие дни пустоты и одиночества, и вот наконец хозяин вернулся.

Адальбер поспешил призвать Теобальда, своего верного слугу и мастера на все руки, чтобы тот поскорее перекрасил гостиную в радостный ярко-желтый цвет, где будет так приятно ужинать за круглым столом с букетом цветов у камина из белого мрамора.

Вне себя от счастья Теобальд примчался с чемоданами, свертками и… кастрюлями. Кулинарные таланты мужчины были общеизвестны, так что друзьям грозили веселые пирушки. Лиза поселилась в комнате Альдо. Места для всех, разумеется, не хватило, так что госпожа де Соммьер и План-Крепен, вернувшаяся к своим привычным обязанностям, жили по-прежнему у Саржентов. Мари-Анжелин обнаружила неподалеку небольшой католический монастырь и сочла особой милостью Господа возможность посещать мессу в шесть часов утра, как она и привыкла. Разумеется, здесь не было «агентства новостей» и ее приятельниц, но она с наслаждением предвкушала новые знакомства.

Не приехала только госпожа фон Адлерстейн, поздравив Альдо и Лизу письмом, что было совершенно в ее характере. Она не терпела никакой шумихи, считая к тому же, что избавляет родителей от затруднительных и ни к чему не ведущих расспросов детей.

Мориц Кледерман не пожелал возобновить дружеские связи с «этим» Астором, который так его разочаровал. Он передал ему через своего секретаря краткое послание.

«Если я найду ваше сокровище, верну его вам. Трудно себе представить, что человек, обожающий такую царственную драгоценность, не горевал бы о ее утрате. Но не ждите большего. Поверьте, у вас была возможность сохранить друга».

Морозини щедро отблагодарил всех, кто того заслуживал, и в особенности своего спасителя, сержанта Ворраби. Он специально пришел повидать его, поздравил с необыкновенным чутьем и подарил точную копию его любимого катера. Не забыл он и Дженни Паркер. И она до конца своих дней будет помнить сказку, которая случилась с ней наяву.

Банкир между тем не отказался от своих планов и сообщил зятю, что, как только они разбредутся по домам, он вновь отправится в Бразилию, потому что без всяких сомнений напал на след знаменитых изумрудов.

– А вы чем собираетесь заняться? – спросил он Альдо.

Князь улыбнулся своей чарующей улыбкой:

– Как обычно. После званого вечера у Картлендов, который готовят Каролина и Питер, желая отпраздновать наше возвращение к нормальной жизни, мы отправимся в Венецию, встретимся с друзьями и будем наслаждаться радостями жизни.

– А как насчет охоты за сокровищами прошлого?

– Только среди безопасных бурь аукционов!

– И никаких дальних экспедиций, например в Амазонию?

– После того чего я натерпелся? Да вы смеетесь! Самое дальнее путешествие будет в Париж, в гости к госпоже де Соммьер. А Лиза так вообще считает, что мы не должны покидать Венецию.

– По-своему она права. Для нее так будет гораздо спокойнее.

– Сказать, что я совсем утратил вкус к авантюрам, было бы ложью. Мы любители приключений, и я и Адальбер, мой извечный компаньон, которому приходится приезжать со мной вместе домой, чтобы извиниться «за слишком продолжительное отсутствие». И есть еще авантюра, в которую я бы непременно ввязался.

– И ввяжетесь, – меланхолично добавила План-Крепен, – как только появится малейшая зацепка. Вы хотите поохотиться за «Санси», не так ли? До тех пор пока камень не обнаружится, вам не будет покоя.

– Меня можно понять! Этот один из красивейших в мире бриллиантов, и нельзя сказать, что никто кроме меня им не интересуется. К несчастью, нет никакого намека на след.

– А почему бы не поискать его в Америке? – высказал предположение Питер. – Зная, что Ава способна на все, можно представить и такое. И еще, князь, вы можете воспользоваться редким талантом мадемуазель дю План-Крепен. Без нее мы бы никогда не узнали, где вас искать.

– Неужели? Так вы медиум, Мари-Анжелин? И почему бы вам не испробовать ваш новый дар на поисках бриллианта? Он наверняка излучает особую энергию.

– Если бы рядом был мой учитель и направлял меня, я бы решила заняться его поисками. Но мне кажется, я утратила все свои способности.

– Вы слишком быстро падаете духом, – заметила Мэри. – Я вчера прочитала во французской газете, что Ботти снова дает консультации, он выздоровел гораздо скорее, чем все думали. Позвоните ему, и он поможет вам разрешить ваши проблемы.

И проблемы начали разрешаться. Не прошло и двух часов, как План-Крепен вместе с Мэри летела в Париж. Художница не захотела отпускать ее одну, а госпожа де Соммьер нуждалась в покое и отдыхе… И в тот же вечер подруги позвонили в дверь дома на улице Кампань-Премьер. Мари-Анжелин представила Ботти знаменитую художницу и с радостью почувствовала, что оказалась в той же дружеской и теплой атмосфере, что и во время первого своего визита. Тогда Ботти, сидя напротив нее, взял ее руки в свои, а она, не отрываясь, смотрела в его темные глаза, похожие на ночное небо, готовое засиять звездами.

– Расскажите мне все, – ласково попросил Ботти. – Вы говорите, что потеряли ваш дар?

– Да, для меня это так мучительно.

– Понимаю, но вполне возможно его вернуть. Что с вами произошло в последний раз?

Он выслушал ее внимательно, потом спросил:

– Когда вы отправлялись на поиски, я полагаю, вы не брали с собой золотой портсигар?

– Нет конечно, иметь при себе такую ценность было бы слишком опасно.

– И что вы брали?

– То, что вы мне посоветовали, – фотографию Альдо.

– Теперь постарайтесь достать точную копию бриллианта. Лично я склоняюсь к Соединенным Штатам. Да, я знаю, что Америка огромная и обшарить ее по картам не представляется возможным. Но если вы поверите в свои силы…

– А вы не можете нам помочь?

– Поехав с вами? Почему бы нет? Но имейте в виду, что излучение камня не похоже на энергетику человека, иначе охотники за сокровищами давно бы этим воспользовались. Имеет значение и недоброжелательность человека, который жаждет завладеть бриллиантом. Вот на этой энергетике и нужно сосредоточиться. Нам нужен портрет этой Авы. Вы, Мэри, могли бы оказать нам неоценимую помощь. Сделайте два ее портрета, один для вас, другой для меня. Я чувствую, вы будете великолепным проводником, потому что не любите эту женщину.

– Кто ее любит? Только она сама!

– Безусловно. Ненависть притягивает ненависть, а если прибавить еще и всю кровь, которая лилась из-за этого камня на протяжении веков…

– И когда же мы едем? – деловито осведомилась Мари-Анжелин.

Анжело Ботти мягко повел рукой, успокаивая ее.

– Нас ничто не торопит, дадим время времени. И не только ему. Нашей знаменитой художнице оно тоже нужно, чтобы создать два новых шедевра.

– До чего хороша! – воскликнула Мэри, любуясь «Мадонной с гранатом». – Да, вот тогда умели писать! Никто не сравнится с Ботичелли!

– Благодарение Богу, и в наше время есть замечательные художники. Могу я спросить вас, о чем вы сейчас размышляете?

– Подумала, скажи мне кто-нибудь, что я буду писать злодейку Аву Астор, я бы не поверила. А вам это действительно необходимо? Может быть, избавите меня от наказания?

– Не наказания – а помощи людям, которых вы любите.

– Может, и вправду не стоит ею заниматься? – вмешалась Мари-Анжелин. – Все, слава богу, уладилось, вернулось на круги своя.

Ботти подошел к ней и сказал, понизив голос чуть ли не до шепота:

– Спокойствие и сосредоточенность. Уладилось, но не совсем.

Ледяная струйка пробежала по спине План-Крепен.

– Я не забыла, что наши враги не повержены и продолжают строить козни. Возможно, самое разумное, немедля уехать в Венецию?

– До прощального вечера герцогини Картленд? Знаете, иногда предосторожности опаснее самой проблемы. Представьте себе: приезжает король с королевой и своим двором, а Морозини сбежал без предупреждения…

– Но если угроза по-прежнему существует, может быть, нужно сказать об этом хотя бы сэру Джону?

– Опасности подстерегают постоянно, большие и маленькие. Морозини вернулся со дна, но на его пути постоянно встречались люди, которые помогали ему выжить. Туманное ощущение витающей угрозы всего лишь туманное ощущение, дорогая. И люди так часто ошибаются.

Однако Мэри и План-Крепен вернулись в Англию с неспокойным сердцем. Мэри про себя сердилась на «великого мага». Если по-прежнему существует хоть малейшая опасность, так назвал бы ее, черт возьми! О предупреждении она рассказала мнимо влюбленному в нее Безупречному Питеру, который продолжал радовать художницу маленькими знаками внимания и приходил в пять часов пить чай. Но кто знает, причиной, возможно, был обещанный портрет Лизы?

Питер мгновенно вспыхнул:

– Что за наветы? Ваш великий маг будет иметь дело со мной, если скажет еще что-нибудь в том же духе. Ему нужно объяснить, что не в наших правилах устраивать ловушки – случай с Авой не считается! – и когда мы даем праздник в чью-то честь, все бывают счастливы и мечтают о следующем. – Помолчал и прибавил: – По зрелому размышлению, скажу, что нельзя пренебрегать его предупреждением, так что я шепну о нем маме на ушко. А вы оставьте дурные мысли и позаботьтесь о своей красоте!

– Разве я недостаточно хороша?

– Вы прекрасны, но можете быть еще красивее.

– Как… Лиза, например? Или ее никто не может превзойти?

Не искушенный в сердечных делах Питер покраснел, как мак, снова подтвердив художнице, что, как ни разыгрывает он рядом с ней влюбленного, он по уши влюблен в Лизу. И пожалела бедного мальчика от души. Разве мог юноша соперничать с Альдо?

И вот наступил торжественный вечер. В доме Адальбера, у Саржентов, да и во многих других знатных домах дамы готовились к балу. Как же не хватало «Санси» Нэнси Астор! Зато другие счастливцы открывали ларцы и шкатулки и примеряли украшения, о которых мечтала бы не только любая женщина, но и любой мужчина и которым совсем не обязательно было быть знаменитыми.

У себя в комнате Альдо застегнул на прелестной шее Лизы колье из бриллиантов, аквамаринов и жемчуга. Он особенно любил на жене жемчуг, потому что он подчеркивал белизну ее кожи, красоту обнаженных плеч и гармонировал с червонным золотом волос. Из таких же камней, что и в колье, на голове у Лизы сияла маленькая корона. На левой руке у нее поблескивал такой же браслет, а на правой – только кольцо с изумрудом, подарок на помолвку. Узкое платье с небольшим треном было из черного бархата.

Кончив украшать жену, Альдо обнял ее и поцеловал с неподдельной страстью. Поцелуй его не остался безответным.

– Я люблю тебя. Ты даже представить себе не можешь, как я тебя люблю. Пока я был бог знает где, я так без тебя мучился. Мне казалось, ты мне приснилась, и это был самый чудесный сон в моей жизни…

Лиза подняла на мужа глаза полные страсти и слез, и они прильнули друг к другу.

Адальбер постоял немного на пороге, глядя на влюбленных голубков.

– Остальное вы скажете друг другу после вечера. Не слишком вежливо заставлять герцогинь ждать.

– Как же она хороша, моя Лиза!

– Жена у тебя лучше всех. Но и ты тоже не дурен! – прибавил Адальбер с одобрительной улыбкой, оглядев породистую фигуру Альдо, его широкие плечи, узкую талию, красивое лицо с посеребренными висками. Были, были дожи[523] в роду Морозини, и это так чувствовалось. Князь и сейчас был гордостью Венеции.

«Бедный Питер, – невольно подумал побратим. – Нелегко ему будет пережить всю эту историю. Но и в юноше есть порода. Думаю, он никогда не женится, но это не значит, что будет несчастлив. Жить холостяком необыкновенно удобно, я, во всяком случае, никогда не жаловался».

Гостей, прибывавших во «дворец» Картлендов в Мейфэре, ослепляли красота убранства и сияние драгоценностей дам. Как и предвидел Адальбер, Питер онемел, увидев перед собой Лизу. Герцогиня Каролина, сочувственно погладила по плечу своего младшего сына.

– Королева Венеции, не так ли? – спросила она с тонкой усмешкой.

– Да, воистину королева, – вздохнув, отозвался Питер.

– Мы удержим подле себя эту красивую пару, пусть встречают монарших особ.

– А вы не думаете, что сделать это должен отец? Он же герцог, черт подери!

– Вы знаете его не хуже меня, и я предпочитаю его не тревожить. Это не первый раз, когда он избегает встречи с их величествами, а они, кстати сказать, такие же домоседы, как и он, и выезжают из своего замка в самых крайних случаях. Но взгляните на наших почетных гостей. Они прекрасны и заслуживают, чтобы их запечатлел художник.

Да, чудеснее картины не написал бы и Тициан.

Тетя Амели на этот раз отказалась от излюбленных кружев, изумрудов и бриллиантов, надев удивительно простого покроя платье глубокого красного цвета, которое гармонировало с великолепными рубинами Моголов и подчеркивало белизну ее пышных волос, украшенных небольшой диадемой. Камни мгновенно привлекли внимание Альдо, он их еще не видел на тетушке. Ее безупречный реверанс перед королевской четой заслужил тихие аплодисменты. Но, собственно, они были давно знакомы. Маркиза была одной из самых заметных фигур в Европе.

Мари-Анжелин, как и положено фрейлине, была одета скромно, но не менее элегантно: красивые жемчуга, легкий шарф в цвет платья, наброшенный на руку, белые перчатки до локтя. Она была достойна своей патронессы, Питер едва не упал от изумления.

– Как же вы хороши, клянусь потрохами Генриха VIII!

– Фи! Ну и клятва! Могли бы найти короля получше!

– Но он был мужчиной со вкусом, этого у него не отнять.

– И отдает этот вкус кровью, так что оставьте его в покое. Слишком уж много он натворил в этом мире.

Приглашенных было слишком много, так что вместо ужина открыли буфет, и множество слуг сновало по залу, наливая шампанское, вино и виски. И даже чай для любителей национального напитка. Гости казались довольны буфетом: куда веселее двигаться и разговаривать, чем чинно сидеть за столом.

Героев праздника представили королевской чете, и она выпила за их здоровье, что было очень почетно. Сказав несколько теплых слов, Георг и Елизавета удалились, к несказанному удовольствию Питера.

– Я обожаю короля и королеву, но придворный протокол и я – вещи несовместные! Могу я пригласить вас на танец, княгиня? – обратился он к Лизе, вспыхнув, как мак.

– Можете, я охотно танцую с друзьями. А вы стали нам очень дороги, милый Питер.

Глядя, как повел юный Уолси княгиню, Адальбер подумал, что он проживает счастливейший миг в своей жизни, и отправился к План-Крепен. Все, что делала Мари-Анжелин, она делала отлично, и танцевала тоже, а в этот вечер была к тому же в ударе. О чем не преминул ей сказать Адальбер и прибавил:

– Вы так рады вернуться на улицу Альфреда де Виньи?

– Даже не представляете как! А главное, я снова могу ходить к шести часам в церковь святого Августина, узнавать новости нашего квартала и потчевать ими за завтраком свою маркизу! И пить чудесный кофе по-итальянски! А здесь пьют воду из-под посуды! Вас, я думаю, и спрашивать не надо. Вы мечтаете о своем кабинете, книгах, фараонах и пирамидах. Согласитесь, нет ничего лучше квартала Монсо! Или, может быть, вы собираетесь в Венецию? Кстати, о ваших планах. О чем будет ваша следующая книга? Вы сразу сядете писать или отправитесь в Египет на раскопки?

Адальбер тихо усмехнулся:

– Вам не кажется, что на этот год путешествий более чем достаточно? Тем более таких жутких? Раз уж мы в Англии, скажу: home sweet home[524].

Помолчав, Мари-Анжелин доверительным шепотом спросила:

– С самого начала этой драмы я задаю себе один вопрос… И переадресовать его могу только вам или нашей маркизе. Но боюсь ее разволновать.

– Какой же? И с чего вы вдруг так помрачнели?

– Полина Белмон, она безумно влюблена в Альдо, ее с той же страстью ненавидит Лиза. Если бы ужасы с князем не кончились, она бы осталась в стороне? Ведь Полина давно в курсе событий, так я думаю.

– Я тоже. Скандал обошел весь мир и не миновал Соединенных Штатов. Думаю, все это время она была крайне несчастна. Полина ведь заложница клятвы: она пообещала нашей маркизе никогда не приближаться к Альдо. Так что влюбленная ничего не может.

– Да, вы правы. Она в состоянии только страдать.

Полина принадлежала к одной из самых видных семей в Нью-Йорке. Она была миллиардершей, талантливым скульптором и обладала к тому же удивительно теплой красотой, на которую откликались даже самые безразличные мужчины. Что же касается Альдо, то речь шла не о любви, но о бурном влечении, о пылающем чувстве, которого он никогда не переживал с Лизой. Жену он любил, но она была слишком «швейцарка», и с ней он никогда ничего подобного не испытывал. Когда князь вспоминал о ночах с Полиной, то понимал, что в нем опять просыпается безудержное желание… И он совсем не раскаивался.

Лиза, узнав о связи Альдо на стороне, потребовала ее разорвать.

Немного подумав, Адальбер наклонился и прошептал:

– Если бы Аве удалось ее черное дело, Полина по велению своей любви позабыла бы о клятве и обязательно полетела спасать того, кто стал смыслом ее существования.

– Я тоже так считаю. И даже думаю, так ли безопасен для Авы Нью-Йорк? Полину не остановишь, она готова сражаться на шпагах, как д’Артаньян, и на пистолетах, как Билл Буффало[525]. Мне кажется, она способна, ни минуты не колебаясь, стереть любого врага с лица земли, и семья ей только поможет. Это особенная семья, и Альдо стал для них идеалом. У себя в стране Белмонты имеют огромное влияние, обладают поддержкой правительства и порой даже пользуются военными кораблями в личных целях.

– Хорошо то, что хорошо кончается, – глубокомысленно заключила План-Крепен. – А наш разговор болтовня, и не больше.

Танцы продолжались, но недолго. Внезапно все переменилось. Все – даже мало восприимчивые люди – ощутили приближающуюся опасность, а чувствительные гости похолодели и вздрогнули. Празднество потускнело, свет померк. Музыка звучала все тише и наконец смолкла совсем.

Герцогиня стояла с бокалом шампанского и беседовала с датским послом, она нахмурила брови и повернула голову к дверям гостиной. Питер выпустил руку Лизы и тоже с тревогой взглянул на вход.

– Вы только посмотрите, кто к нам пожаловал! Люди в черной форменной одежде! Уж не полиция ли? И это в мой дом, во время торжества, на котором был сам король? Немедленно выставьте негодяев за дверь и потребуйте извинений. У нас не проходной двор, чтобы являться без спроса. Вон! И немедленно! Спусти́те на них «собак» и заставьте их убраться! – приказала герцогиня сыну.

– Не знаю почему, но мне страшно, – прошептала Лиза, подойдя к Альдо, и он обнял ее за плечи.

– Нечего бояться, милая, – ласково произнес князь.

«Гнездо Морозини» насторожилось, люди сбились потеснее. Как это ни было невероятно, но враг проник и на эту территорию. От полицейских, которые занимали входы и выходы, отделились два человека, очевидно офицеры, и направились к герцогине, надменной и гневной, которая ждала их, чтобы учинить разнос.

– Что означает ваше вторжение? Кто вы такие, чтобы переступать порог дома семьи Картленд, когда король и королева только покинули его? Похоже, вы лишились рассудка, и это дорого вам обойдется.

Человек в форме отдал низкий поклон:

– Поверьте, я здесь не ради удовольствия, этого требует мой долг, и я ему повинуюсь. Я из полиции, суперинтендант Адам Митчелл, Скотланд-Ярд.

– И почему такой человек осмеливается являться ко мне на праздник? Как вы видите, у нас в гостях немалая часть правительства!

– И мы ждем от вас объяснений! – отчеканил Питер. Он не видел необходимости сдерживать гнев, так как терпеть не мог Митчела. – Какова бы ни была ваша миссия, вы могли бы выбрать другое место и другое время, чтобы ее исполнить!

– Как бы ни был неприятен долг, его исполняют, у нас нет другого времени, и я приношу тысячу извинений вашей милости, – проговорил Митчел, скривив рот в улыбке.

Вторжение вызвало крайнее недоумение. Влиятельные персоны сочли нужным вмешаться.

– Скандальное происшествие. Обсудим его завтра в высших инстанциях. А пока выясним, в чем же, собственно, дело. Извольте сообщить, господа, в чем состоит ваше столь неотложное задание, – потребовал седовласый джентльмен.

Митчел улыбнулся, приблизился почти вплотную к друзьям герцогини Каролины и с торжеством в голосе объявил:

– Князь Альдо Морозини, именем короля вы арестованы!

Поднялся шум, раздались возмущенные крики.

– Сколько можно! – презрительно процедил Альдо. – Какие еще нужны доказательства, что я не вор?

Полицейский не скрывал радости, готовясь ответить.

– Вы не вор. И тюрьма не такое уж страшное дело, хоть и грозит бесчестьем. Но вас ожидает виселица. Вы обвиняетесь в убийстве лорда Эллертона, и у нас есть свидетель.

Лиза со стоном упала в обморок, ее подхватила План-Крепен.

Альдо пришел в ярость, и его кулак незамедлительно уложил полицейского на ковер, избавив от неловкой ситуации Адальбера и Питера, которые готовы были сделать то же самое. Даже рука всегда владеющего собой полковника Саржента невольно дернулась в сторону Митчела.

– Драка доставила бы мне большее удовольствие, – сказал полицейский, – но я подумал, что от других действий будет больше пользы. Нам предстоит много дел, так что успокойтесь.

– Если вам позволят за них приняться, – тихо проговорила госпожа де Соммьер, крепко держа под руку леди Клементину. Из ее глаз потоком полились слезы. Мари-Анжелин, усадив Лизу в кресло, подбежала к маркизе и стала торопливо их вытирать.

Нельзя, чтобы гордая благородная дама плакала при всех. Кровь рыцарей в жилах дю План-Крепен не могла этого перенести.

Саржент флегматично осведомился:

– И какие же вы получили инструкции?

Митчел уже поднялся, потрогал свой подбородок, и, кивнув головой в сторону Альдо, со злобой проговорил:

– Арестовать, допросить, отправить в тюрьму Брикстон, затем судить.

– Не спешите. У князя лучшие адвокаты. Мы будем за него бороться.

– Меня это не касается. Арестуйте его! – приказал он своим помощникам.

Альдо холодно взглянул на полицейских и надменно сказал:

– Не здесь. Избавьте, по крайней мере, благородных людей от постыдного зрелища.

– Не понимаю…

– Мы выходим из дома, на улице вы меня арестовываете и везете, куда хотите.

– Еще чего! Он же сбежит! – воскликнул один из полицейских.

– Я никогда не нарушал своего слова!

– Вам в придачу еще и мое, – рявкнул Питер. – Полицейские, вон! Я провожу князя, когда здесь духу вашего не будет!

Несмотря на присущую ему наглость, Митчел почувствовал, что, пожалуй, перешел границу дозволенного. Слишком много влиятельных людей в этот миг могли стать его врагами, а он не собирался подавать в отставку, наоборот, хотел долгой и успешной карьеры.

– Хорошо, – сказал он глухо, – мы сделаем, как вы просите. Но берегитесь, если…

– Никаких берегитесь, – подхватил Саржент. – Отправляйтесь.

И чужаки, которым нечего было делать в роскошных гостиных, покинули их. Последним вышел Митчел, поглядывая вокруг недобрым взглядом.

– Похоже, этим придется заняться всерьез, – вздохнул полковник. – А пока, Морозини, я обещаю вам лучшего в мире адвоката, а сейчас поеду с вами.

Альдо попрощался с герцогиней, и она обняла его со слезами на глазах, пожал руки знакомым, поцеловал Лизу, лежащую без сознания, потом тетю Амели и План-Крепен. И, наконец, гордо подняв голову, вышел из особняка Картлендов к ожидавшим его полицейским.

– Никаких наручников, – распорядился кто-то из влиятельных лиц. – Вам и без того придется расплачиваться за это безобразие.

Перед домом стояло несколько полицейских машин, Митчел посадил Альдо в свою, и автомобили быстро растворились в темноте.

Через час двери тюрьмы закрылись за князем…

Герцогиня, не теряя ни минуты, ринулась в бой. Уже на следующее утро она в сопровождении леди Клементины и госпожи де Соммьер была в Букингемском дворце.

Мэри тоже внесла свою лепту. Возобновились сеансы позирования, и художница с присущей ей прямотой высказала свое мнение об украшении короны, Скотланд-Ярде.

– Уверена, наша полиция была лучшей в мире, но, оказавшись в руках монстра, теперь сеет ужас, нанося удары по кому угодно и как угодно.

Королева Елизавета мягко улыбнулась:

– Я знаю, Митчел человек нелегкий, но считается отличным полицейским. А это дорогого стоит.

– Нельзя быть полицейским, вызывая к себе ненависть, – позволила себе возразить леди Клементина, сестра Гордона Уоррена, шефа британской полиции. – И хочу надеяться, что это у нас ненадолго.

– Это зависит только от состояния здоровья Уоррена, а он, кажется, близок к выздоровлению.

– Бог да услышит ваши молитвы, ваше величество. Когда он узнает, что творилось все это время, он придет в ужас. Сначала князя Морозини обвинили в воровстве, затем оправдали, но только за тем, чтобы обвинить в убийстве, да еще при свидетеле. Чтобы городить такой вздор, нужно совсем не знать князя.

– Как только он сядет на скамью подсудимых, все его узнают, – с горечью заметила Мэри. – Но я никак не могу понять, кто же так ожесточен против Альдо? Он уже вернулся в Венецию и болел, лорд Эллертон исчез раньше. Кто же мог видеть момент убийства? Я не верю этому свидетелю. Но меня утешает одно: суд и полиция – разные инстанции. Суд будет отталкиваться от фактов, а не от глупых фантазий.

– Глаза всей Европы будут следить за этим процессом, и Франция в первую очередь. Глава уголовной полиции, Пьер Ланглуа, не скрывает своего негодования, – заметила госпожа де Соммьер.

– Для нас его мнение мало что поменяет. Или он выступит свидетелем?

– Ваше величество можете быть уверены, что он не преминет это сделать.

Госпожа де Соммьер уже присела в реверансе, но тут Елизавета ее спросила:

– Как чувствует себя княгиня?

– Как может чувствовать себя человек с отчаянием в душе? Она обожает мужа.

– Да, случилась большая трагедия. Тем важнее верить в князя непоколебимо. Ему повезло, что у него такая семья, как ваша, и такие друзья, как вы, герцогиня, ваш несносный Питер и вы, Мэри. Чтобы одержать победу, нужно в нее верить. Передайте это княгине. И еще скажите, что я буду за нее молиться, за нее и за ее мужа.

Что можно было ответить на это? Только поблагодарить. Жизнь продолжалась. И прожить ее надо было такой, какой она была. Так сказал бы философ, но не План-Крепен и не ее новый друг, который после Адальбера занял весьма важное место в ее жизни.

– И что же мы будем делать? – задала она вопрос Питеру, немного оправившись от шока.

– Засучим рукава и начнем действовать немедленно, – объявил он. После общения с План-Крепен юноша стал говорить гораздо живее. – Во-первых, надо выяснить, по какой причине Митчел так ненавидит Морозини. Он даже не скрывает, что это так. Значит, мы будем искать, и у нас, слава богу, есть помощник – наш добрый старый друг маятник!

– С одним только «но»: у нас нет ни единой вещицы, принадлежащей монстру.

– Кому они нужные, его вещицы.

– Нам. И достать хоть что-то мы должны любой ценой.

Леди Клементина не могла скрыть своего негодования и выговаривала мужу:

– Как это может быть, Джон? Вы самый осведомленный человек в королевстве, я бы даже сказала, обладающий настоящей властью, как вы могли допустить эту трагедию?

– Нормальный человек далек от помыслов чудищ. Я буду вам очень благодарен, Клементина, если вы приготовите мне чемодан.

– И куда вы?

– Скажу, когда вернусь.

– А когда вы вернетесь?

– Понятия не имею.

– Надеюсь, что до суда.

(обратно) (обратно)

Разоблачение. Золотой Клык

Днем кабинеты Скотланд-Ярда выглядят не слишком гостеприимно, а уж в сумерках мрачны до невозможности: стеллажи с темно-коричневыми, почти черными, папками и лампы под зелеными абажурами подействуют угнетающе на любого. И в этот вечер они не выглядели приветливее.

Новый шеф полиции вызвал Лизу для разговора с глазу на глаз, и сначала она отказалась от этого с нескрываемым отвращением. Княгиня инстинктивно ненавидела Митчела, чувствовала в нем врага. И если в конце концов согласилась, то только по настоянию Мэри. Зато План-Крепен очень сожалела, что вызывают не ее, она всегда была готова оседлать боевого коня и ринуться на негодяев.

– Я нахожусь под защитой королевы и при вашем разговоре не имею права присутствовать, но буду рядом, за кулисами…

– Подслушивать, – нервно рассмеялась Лиза.

– Если пожелаешь.

Митчел ждал княгиню Морозини у себя в кабинете. Когда она вошла, он встал и указал ей кресло напротив себя. Лиза едва сдерживала дрожь, у нее было чувство, что она приближается к ядовитой гадине.

– Вы пожелали меня видеть? По какой причине?

– Мне кажется, нам есть что сказать друг другу.

– Кроме того, что вы нас ненавидите?

– Не вас. Вашего мужа, и ненавижу от души.

– А причина? И вам не кажется, что объясняться нужно не со мной, а с моим мужем?

– Да он знает, что я его терпеть не могу.

– Неужели? Князь о вас понятия не имел, но теперь, я думаю, начал о чем-то догадываться. Цепочка катастроф, не имеющих под собой оснований, должна была навести его на подобную мысль. И вполне возможно, теперь он понимает, что вы его ненавидите. Но в чем Альдо виноват? Только в том, что живет на свете.

– Боже ты мой, до чего же ты, Лиза, хорошенькая!

Митчел смотрел на нее с вожделением, а княжна на него с яростью.

– Да как вы смеете? Вы назвали меня по имени, да еще и на «ты»?!

– А я всегда называю тебя на «ты» про себя.

– Значит, вы хотите сгноить моего мужа, потому что я вам нравлюсь? Ну и ну! Мне нечего здесь делать, я ухожу!

Она уже поднялась, но он удержал ее.

– А я поведаю очень много интересного.

Митчел наклонился к ней, опершись локтями о колени, но она отшатнулась, опасаясь его приближения. Он близости явно желал, не сводя с нее глаз, то и дело проводя языком по губам, а потом расправляя усы и бороду.

«Облизывается», – невольно подумалось Лизе, и она почувствовала отвращение.

– Чего вы хотите? Сделать меня любовницей?

– Хочу полной расплаты по счетам. Хочу уничтожить того, кому было достаточно лишь раскрыть объятия и получить счастье, о котором я мечтал всю жизнь. Хочу, чтобы он качался на веревке!

Лиза вскочила, но Митчел схватил ее и снова усадил на стул.

– Ты помнишь Оксфорд, Лиза? Тебе было семнадцать. Ты была хороша, как ангел, и я желал тебя всем своим существом, затерявшись в толпе улыбающихся тебе мальчишек. Ты посмеялась над моей страстью и забыла через пять минут. Еще бы! Кто только не бегал за тобой! А потом ты уехала и даже меня не запомнила. Полузнакомый юнец в толпе, что он значил? Но я, никто, пустое место, продолжал следить за тобойиздалека.

– Как интересно! – воскликнула Лиза, стараясь сладить со страхом. – Так вы романтик!

– Ты думаешь? Тогда слушай дальше. Я обладаю властью. Люди передо мной трепещут, и теперь настала твоя очередь мучиться. Я терпеливо ждал, когда смогу наконец отыграться. Путь был долгим, но вел меня к цели неотвратимо.

– Так чего же вы все-таки хотите? – спросила Лиза, задыхаясь, словно пробежала марафон.

– Ничего особенного. Смотреть, как ты страдаешь, платя за мои обиды.

Лиза лихорадочно припоминала юность, пыталась отыскать в памяти мальчика по имени Адам Митчел. Страстного поклонника, который за ней ухаживал. Но не смогла. Действительно, пустое место. А поклонников у нее и в самом деле было немало. Она же была Лиза Кледерман, дочь богатейшего банкира, и его деньги привлекали не меньше, чем она сама. Но если честно, Лиза точно знала, что в юности вовсе не была хороша, как ангел. Недаром работала несколько лет с Альдо под видом Мины ван Зельден.

Лиза сосредоточилась, голова заработала с удвоенной быстротой.

По мнению Митчела, Альдо раскрыл ей объятия, и она в них упала. Нет, она завоевала Альдо, он полюбил не балованную Лизу Кледерман, а обычную женщину. Он оценил ее достоинства, открыл ее красоту, а она родила ему троих детей. Они давно живут вместе и справляются со всеми сложностями.

Лиза снова обрела уверенность в себе и перестала бояться. Этот Митчел убогое существо, мстительный завистник, которому кажется, что есть люди, которые живут на готовеньком, и он их за это ненавидит. Свои трудности он ставит кому-то в вину. За нелегкую карьеру в Индии теперь должен расплачиваться Альдо. Что за нелепость! Что за бред!

Лиза поняла, что чудовище тешит себя сладкой сказочкой, пытаясь оправдать присущую ему жажду крови. И желая убедиться в справедливости своего прозрения, спросила:

– А Мину ван Зельден вы тоже помните?

– Твою подружку голландочку? Еще бы! Я же знаю о тебе все.

Так! Вот он и попался! Лиза испытала величайшее удовлетворение. Да, она имела дело с чудовищем, у которого человеческим было только лицо. Какой ад изрыгнул его?

Голова работала четко и ясно. Постыдный страх улетучился. Страшно, пока не знаешь, с кем имеешь дело.

Желая прощупать полицейского поглубже, княгиня приготовилась поделиться еще одним воспоминанием, но тут Митчел улыбнулся, и она увидела у него во рту золотой зуб. Впечатляющее зрелище: губы, окруженные бородой, раздвинулись, и золото засияло…

– Можешь отправляться домой, – небрежно заявил Митчел. – Настало время тебе помучиться. Ты поймешь, что к боли не привыкают!

– А к ненависти?

– Ненависть только начало мучений.

«Можешь быть спокоен, придет день, и ты узнаешь, какова моя ненависть на вкус!»

Теперь Лиза поняла, кто этот человек, занявший столь высокий пост! Она вспомнила газетную фотографию. Но теперь его было не узнать. Борода, усы.

Открытие ее потрясло. Сумасшедший садист, опасный, как целое гнездо скорпионов, безоглядно уверенный в себе. Силы неравные? Нет! Дни его сочтены!

Оружие было у Лизы в руках, и очень мощное оружие.

– Я говорила с Золотым Клыком, – объявила она Мэри, и та от ужаса вскрикнула:

– Ты? С этим выродком? Где? Неужели он опять появился?

– Даже процветает. Стал главой Скотланд-Ярда.

– Не может быть!

– К несчастью, может. Он поклялся погубить Альдо.

– Что он ему сделал?

– Он ненавидит всех – его, меня. Сказал, что в Оксфорде пытался за мной ухаживать, но я его оттолкнула, посмеялась. И тогда он поклялся, что станет сильным и могущественным – уехал в Индию и вернулся вооруженным до зубов. Теперь хочет погубить нас обоих, Альдо виселицей, меня отчаянием.

– Подожди, не преувеличивай. Скажи прямо, он тебя хочет?

– Ты же понимаешь, что это вранье. Он никогда не учился в Оксфорде. Но ему нужны жертвы, необходимо видеть их страдания.

– И воображает, что это в его силах?

– Мои помощники окажутся у него в сетях, он будет дергать за нитки и всех мучить. Это дикарь, чудовище и…

– Но мы, по крайней мере, знаем, с кем имеем дело. Только давай уточним – преступника по кличке Золотой Клык звали…

– Адам Митчел.

– Ничего подобного, его звали Альберик Аткинс.

– Что ты говоришь? Ты уверена?

– Конечно. Я прекрасно помню газетную хронику, его преступления, побег. Так, значит, он сбежал в Индию. Но неужели сделал карьеру в полиции?

– Нам нужно срочно…

– Да! Поехали вместе!

Через несколько минут подруги спешили к Саржентам. По счастью, полковник еще не успел уехать в свою таинственную командировку. Леди Клементина ухаживала за тетей Амели, которая была в очень плохом состоянии. Полковник выслушал Лизу и Мэри, пожевывая белый ус. Седина очень шла к его загорелому лицу и голубым глазам. Выслушав, он ограничился короткой фразой:

– Успокойтесь. Этим делом теперь занимаюсь я, и вскоре оно станет дурным воспоминанием. Идите и выпейте чаю с моей женой, а заодно все ей и расскажете.

– Неужели у вас есть возможность?.. – осмелилась спросить Мэри.

– У меня есть все необходимое. Король и последний мелкий служащий – все готовы помочь. Скажу одно: в Индию уже направлен запрос. И ответ, думаю, будет весьма любопытным.

В самом деле, ответ превзошел все ожидания. Оказалось, что палач из Скотланд-Ярда несколько лет служил под началом настоящего Адама Митчела, и когда Митчела вызвали в Лондон, чтобы он временно встал во главе английской полиции, замещая Гордона Уоррена, попавшего в больницу, он в самый миг отъезда убил его, забрал документы и занял его место.

В портовой сутолоке никто не заметил ни убийства, ни подмены. Садист Аткинс благополучно добрался до Англии и вновь занялся своей преступной деятельностью, выдавая ее за месть. Само собой разумеется, что лорда Эллертона убил тоже он. И кража «Санси» была его рук делом. Нашлись доказательства.

Аткинса немедленно арестовали. Арест произвел лично Гордон Уоррен в инвалидной коляске.

Альдо на очной ставке с монстром влепил ему пощечину, а хотел бы, наверное, задушить. Но преступника и без князя дожидалась виселица. Процесс был короток, суд единодушно приговорил убийцу к казни.

Морозини в этот день сам подъехал к воротам тюрьмы и дождался, когда выйдет охранник и объявит, что правосудие свершилось. Потом он простился с тетей Амели, План-Крепен и друзьями и поспешил с Лизой в Венецию.

– Как же ты была права, дорогая, когда говорила, что никуда не нужно уезжать из дома, – сказал Альдо и поцеловал жену.

– Сегодня ты хочешь не покидать Венецию. А завтра? Что будет завтра?

– Мы живем одним днем. Мы вместе, и я тебя очень люблю!

«Санси» появился самым неожиданным образом. Юный Том, сын пастора в Хивере, обожал, как все ребятишки его возраста, поддевать ногой камешки. Он нашел удивительно удобный ком засохшей глины с камешками и гонял его в свое удовольствие. Мало-помалу камешки отлетали, и один вдруг вспыхнул ослепляющим блеском. Паренек подхватил волшебную находку побежал с ней к отцу. Отец, не медля ни секунды, явился в замок.

С тех пор в волосах Нэнси Астор вновь засверкал знаменитый «Санси», привлекавший толпу к ее портрету в Академии художеств, что было необыкновенно приятно художнице.

Сент-Манде

Сентябрь 2015

(обратно)

Заметка для читателя

Президент Валери Жискар д’Эстен дал свое согласие на то, чтобы Франция выкупила «Санси» у лорда Астора. Бриллиант находится теперь в Лувре в галерее Аполлона, окружают его и другие драгоценные камни из сокровищницы Французской Короны, такие как бриллиант Регент – сто пять карат, рубин «Берег Бретани» и множество других. Любоваться ими можно сколько угодно… И стоит полюбоваться!

(обратно) (обратно)

1

Ваше превосходительство (ит.)

(обратно)

2

Святая Мадонна! (ит.)

(обратно)

3

португальское судно

(обратно)

4

Венецианская Республика

(обратно)

5

руководство для плавания по морям, рекам, содержащее описание морей, рек, гидрологические, метеорологические и другие данные

(обратно)

6

угломерный прибор, служивший до ХVIII в. для определения долгот и широт в астрономии

(обратно)

7

король вестготов с 649 по 672 г.

(обратно)

8

кардинал Мазарини, страстный коллекционер бриллиантов, собрал несколько великолепных камней примерно одного размера, которые нaзвaны его именем. Часть этих бриллиантов возвращена французской короне, но не все

(обратно)

9

Боже мой (ит.)

(обратно)

10

каломель, или хлористая ртуть

(обратно)

11

яд черной белены

(обратно)

12

житель греческого острова Корфу

(обратно)

13

тайный совет, заправлявший в Венеции с 1310 по 1797 г. Его шпионы наводили на горожан страх

(обратно)

14

догаресса – супруга дожа

(обратно)

15

рожден в Венгрии, воспитан в Польше

(обратно)

16

воин из рати Ахилла. Спас его колесницу после гибели Патрокла и стал управлять ею во время дальнейших сражений. Имя Автомедонт в римское время стало нарицательным для обозначения искусного возницы. – Прим. авт.

(обратно)

17

поскольку у нее не было своей резиденции, в 1716 году она умерла в замке де Блуа, где регент предоставил ей скромное убежище. – Прим. авт.

(обратно)

18

переменный душ. – Прим. авт.

(обратно)

19

Посторонитесь! Посторонитесь! (польск.)

(обратно)

20

на юге Франции до 1789 г. – должность местного судьи. – прим. авт.

(обратно)

21

прославленная куртизанка времен Второй империи. – Прим. авт.

(обратно)

22

См. «Розу Йорков».

(обратно)

25

Несколько лет спустя этот поезд превратился в Арльберг – Восточный экспресс, второй маршрут самого знаменитого из поездов. – Прим. автора.

(обратно)

26

См. «Голубую звезду».

(обратно)

27

Смесь газированной воды с крепким вином, употребляемая в Австрии. – Прим. автора.

(обратно)

28

«Apfelgrune» – в переводе с немецкого «зеленое яблоко». – Прим. автора.

(обратно)

29

Сорт клецек, типичный для района Зальцбурга.

(обратно)

30

Творог с травами, перцем, пастой из анчоусов, тмином и каперсами.

(обратно)

31

Крестьянский костюм, ставший в Австрии национальным.– Прим. автора.

(обратно)

32

Ныне – французское посольство в Риме. – Прим. автора.

(обратно)

33

Лоэнгрин, сын Парсифаля и рыцарь Грааля, пришел на помощь Эльзе Брабантской, на которую напали ее вассалы, и женился на ней, но взял с нее клятву никогда не спрашивать его имени. Эльза нарушила клятву, и Лоэнгрин уплыл в своем запряженном лебедем челне.

(обратно)

34

Перевод Н. Добролюбова.

(обратно)

35

Автомобильный мост будет построен только в 1933 году. Большое спасибо Леонелло Брандолини за эти ценные сведения! – Прим. автора.

(обратно)

36

См. «Розу Йорков».

(обратно)

37

Там же.

(обратно)

38

Заключенного по принуждению.

(обратно)

39

Изразцы (исп.).

(обратно)

40

Евреи, обращенные в католичество. (Здесь и далее прим. авт.)

(обратно)

41

См. «Голубую звезду», «Розу Йорков» и «Опал императрицы».

(обратно)

42

Традиционный испанский кувшинчик с носиком, из которого пьют вино.

(обратно)

43

Фамилия маркиза переводится с испанского как «соленый источник».

(обратно)

44

Гаванские сигары (исп.)

(обратно)

45

Архиепископ Венеции носит этот титул, указывающий на существовавшие в прошлом связи с православной Церковью.

(обратно)

46

Ныне Риека, крупнейший порт Югославии.

(обратно)

47

Инкунабулы – печатные издания в Европе, вышедшие с момента изобретения книгопечатания (середина XV века) до 1 января 1501 года.

(обратно)

48

«У золотого орла» (нем.)

(обратно)

49

Вариант граффити. Рисунки на стенах, часто в виде обманок, которые очень любили в ту эпоху.

(обратно)

50

Здесь у Ж. Бенцони явная ошибка: избиение младенцев — действительно дело рук Ирода Великого. (Прим. пер.).

(обратно)

51

Речь идет о Тамерлане. (Прим. авт.).

(обратно)

52

Игра слов: «la fleur» в переводе с французского — «цветок». (Прим. пер.).

(обратно)

53

Ныне Эдирне — город на северо-западе Турции. (Прим. пер.).

(обратно)

54

Баклажаны, приготовленные с луком и помидорами. (Прим. авт.).

(обратно)

55

Вяленое говяжье мясо, обильно сдобренное жгучим красным перцем. (Прим. авт.).

(обратно)

56

Останавливался он обычно в «Пера-Паласе», где у него были свои апартаменты. (Прим. авт.).

(обратно)

57

«Синий час», название модных в то время духов. (Прим. пер.).

(обратно)

58

Тайный совет, состоявший из десяти членов, который управлял Венецией, Большим Советом и даже дожем. (Прим. авт.).

(обратно)

59

Она была дочерью Альберта, герцога Эдинбургского, четвертого сына королевы Виктории, и русской великой княгини Марии. (Прим авт.).

(обратно)

60

Мегрелия — западная часть Грузии. (Прим. авт.).

(обратно)

61

Медиатизация — превращение непосредственного вассала германского императора в вассала другого князя, подвластного императору. (Прим. пер.).

(обратно)

62

Полностью, здесь — полным именем. (Прим. пер.).

(обратно)

63

Большой мебельный магазин, торгующий в кредит. (Здесь и далее прим. автора.)

(обратно)

64

Дворец, на месте которого сейчас стоит дворец Шайо.

(обратно)

65

Резиденция Муссолини в Риме.

(обратно)

66

Нечто среднее между длинной курткой и платьем.

(обратно)

67

На сюртуке-визитке их не бывает.

(обратно)

68

Полицейские на велосипедах. Они носили темно-синие пелерины, слегка напоминавшие крылья.

(обратно)

69

Буквально: «занавес», означает замкнутую жизнь женщин.

(обратно)

70

Правители, в зависимости от их ранга, имели право на приветствие определенным количеством пушечных залпов.

(обратно)

71

Франсис де Круассе. Мы совершили прекрасное путешествие. Grasset, 1930.

(обратно)

72

В Древней Греции жителей Беотии считали тупицами. (Прим. пер.)

(обратно)

73

Это красивое здание XIX века, которое совершенно подавляется унылой массой Министерства финансов, расположенного на той же набережной. (Прим. авт.)

(обратно)

74

См. роман «Жемчужина императора». (Прим. авт.)

(обратно)

75

См. роман «Голубая звезда». (Прим. авт.)

(обратно)

76

Колдунья (итал.).

(обратно)

77

Одно из самых известных парижских кафе, где собирались представители артистического мира.(Прим. пер.)

(обратно)

78

Разговорное название Французской Академии. (Прим. пер.)

(обратно)

79

На Кэ д'Орсэ находится Министерство иностранных дел. Елисейский дворец – резиденция президента республики. (Прим. пер.)

(обратно)

80

Автор обыгрывает латинское выражение persona поп grata – нежелательная персона. (Прим. пер.)

(обратно)

81

См. роман «Жемчужина императора». (Прим. авт.)

(обратно)

82

Буквальный перевод английского названия «living-room». (Прим. пер.)

(обратно)

83

См. роман «Изумруды Пророка». (Прим. авт.)

(обратно)

84

См. роман «Голубая звезда». (Прим. авт.)

(обратно)

85

См. роман «Роза Йорков». (Прим. авт.)

(обратно)

86

Фирменное название габардина компании «Берберриз» и дорогого плаща той же марки. (Прим. пер.)

(обратно)

87

См. роман «Жемчужина императора». (Прим. авт.)

(обратно)

88

«Синяя птица Блэкберна» (англ.).

(обратно)

89

Подлинное происшествие. (Прим. авт.)

(обратно)

90

В истории навигации «Иль-де-Франс» остался примером необыкновенного благородства, за которое получил прозвище «Святой Бернар морей». Действительно, он девять раз приходил на помощь кораблям, терпящим бедствие, причем часто ему приходилось заметно отклоняться от курса. Последним его подвигом стало спасение итальянского парохода «Андреа Дориа» в июле 1956 года. Он был также самым роскошным пароходом в истории, его наградили орденом Почетного легиона и многими иностранными орденами. (Прим. авт.)

(обратно)

91

Шутливое название Северной Атлантики. (Прим. пер.)

(обратно)

92

В то время Г.Т.К. (Главная Трансатлантическая Компания) предоставляла одного стюарда на две каюты класса люкс. (Прим. авт.).

(обратно)

93

Системы борьбы с морской качкой в те времена только начали создаваться. (Прим. авт.)

(обратно)

94

Возлюбленная Альцеста в комедии Ж.Б. Мольера «Мизантроп». (Прим. пер.)

(обратно)

95

Нью-йоркская биржа. (Прим. авт.)

(обратно)

96

В то время собирались сносить старый отель «Уолдорф-Астория», чтобы построить на этом месте эмпайр-стейт-билдинг, самое высокое здание в мире. Панорама Манхэттена, весьма внушительная и тогда, все-таки не была еще такой сногсшибательной, как сегодня. (Прим. авт.)

(обратно)

97

Остров Эллис-Айленд в Нью-Йоркской гавани служил сортировочным центром для иммигрантов с 1892 по 1924 г.

(обратно)

98

В старых кварталах Нью-Йорка улицы сохранили свое первоначальное название и имеют более причудливые изгибы, чем в районах новой застройки, где все магистрали пронумерованы с юга на север. (Прим. авт.)

(обратно)

99

Намек на знаменитый процесс над сайлемскими ведьмами в XVII веке. (Прим. пер.)

(обратно)

100

Дворецкий (англ.).

(обратно)

101

Hyp-Pi остается по настоящее время. (Прим. авт.)

(обратно)

102

В Америке так называют Войну за независимость. (Прим. авт.).

(обратно)

103

Федеральное хранилище золотого запаса Соединенных Штатов. (Прим. пер.)

(обратно)

104

Архитектор, создавший сады Версаля. (Прим. пер.)

(обратно)

105

См. роман «Роза Иорков». (Прим. авт.)

(обратно)

106

Персонаж трагедии Ж. Расина «Федра». (Прим. пер.)

(обратно)

107

См. роман «Голубая звезда». (Прим. авт.)

(обратно)

108

См. роман «Изумруды Пророка». (Прим. авт.)

(обратно)

109

Оукс – дубы (англ.).

(обратно)

110

Дорогая (англ.)

(обратно)

111

Азартная китайская игра. (Прим. пер.)

(обратно)

112

См. роман «Роза Йорков». (Прим. авт.)

(обратно)

113

См. роман «Жемчужина императора». (Прим. авт.)

(обратно)

114

Улица, на которой находятся ателье лучших лондонских портных. (Прим. пер.)

(обратно)

115

Девичья фамилия фаворитки Марии Медичи. (Прим. пер.)

(обратно)

116

Дражайшая (итал.).

(обратно)

117

См. роман «Изумруды Пророка». (Прим. авт.)

(обратно)

118

Стене — крепость, возведенная в ущелье у северных границ Франции (прим. ред.).

(обратно)

119

Франсуа-Клод, маркиз де Буйе (1739-1800) — один из верных приспешников французского короля Людовика XVI (прим. ред.).

(обратно)

120

Сос — вице-мэр Варенна, в доме которого король Людовик XVI провел ночь перед отправкой в Париж. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, — прим. перев.)

(обратно)

121

Монмеди — городок и крепость в Арденнах, недалеко от границы с Бельгией.

(обратно)

122

Мария-Антуанетта (урожденная Мария Антония Йозефа Иоганна Габсбургско-Лотарингская; 1755-1793) — королева Франции, младшая дочь императора Франца I и Марии-Терезии. Супруга короля Франции Людовика XVI. Была гильотинирована на нынешней площади Согласия в Париже (прим. ред.).

(обратно)

123

Шуазель Этьен Франсуа (Этьен Франсуа граф де Стенвиль, с 1758 г. — герцог де Шуазель; 1719 -1785) — французский государственный деятель (прим. ред.).

(обратно)

124

Малый Трианон — небольшой дворец, расположенный на территории Версаля во Франции. Спроектирован архитектором Анж-Жаком Габриэлем по приказу Людовика XV для его фаворитки маркизы де Помпадур. Построен в 1762-1768 гг. (прим. ред.).

(обратно)

125

Название Монголии, провозгласившей свою независимость от Китая в 1911 г. (в отличие от т.н. Внутренней Монголии). Будущая Монгольская Народная Республика.

(обратно)

126

Во Франции Великой называют Первую мировую войну (1914-1918 гг.).

(обратно)

127

Императрица Евгения (Евгения, Мария, графиня Монтихо-и-Теба; 1826-1920) — императрица Франции, супруга Наполеона III (прим. ред.).

(обратно)

128

Ризенер Жан-Анри (1725-1806) — французский мастер немецкого происхождения, создавший великолепные образцы придворной мебели.

(обратно)

129

Триктрак — старинная игра, состоящая в передвиганий по доске шашек соответственно числу очков, выпавших на костях.

(обратно)

130

«Маркетри» — мозаика из тонких пластинок ценных пород дерева.

(обратно)

131

Жанна де Ламот Валуа — известная авантюристка, причастная к скандальной истории с ожерельем Марии-Антуанетты (прим. ред.).

(обратно)

132

Сюрте — Управление национальной безопасности: тайная полиция во Франции.

(обратно)

133

Аттик — низкий этаж над главным карнизом здания в архитектуре классицизма (прим. ред.).

(обратно)

134

Hameau (фр.): в русскоязычных описаниях Версаля встречаются другие варианты этого названия — хижина, хутор и даже ферма.

(обратно)

135

Андре Тардье (1876-1945) — политик Третьей республики, в 1929-1930 и 1932 гг. занимал пост премьер-министра Франции.

(обратно)

136

Императрица Зита-последняя императрица Австрии, супруга Карла I (годы царствования 1916-1918).

(обратно)

137

«Поммери» — название шампанского брют, разработанного Луизой Поммери, приходившейся тещей принцу де Полиньяку (прим. ред.)

(обратно)

138

См. роман Ж. Бенцони «Голубая звезда».

(обратно)

139

См. романы «Изумруды пророка» и «Драгоценности Медичи».

(обратно)

140

Франклин Бенджамин (1706-1790) — американский государственный деятель и ученый (прим. ред.).

(обратно)

141

Митенки — перчатки без отделений для пальцев, удерживающиеся на кистях рук за счет плотного облегания и с помощью перемычек между пальцами (прим. ред.).

(обратно)

142

На набережной Орфевр находится Главное полицейское управление, и этот адрес часто используется для его обозначения.

(обратно)

143

Имеется в виду английское выражение «piece of luck».

(обратно)

144

См. роман «Жемчужина императора».

(обратно)

145

«Задрать флажок» — поднятый флажок на машине означал, что такси занято (прим. ред.).

(обратно)

146

Отсылка к книге Д. Дидро «Жак-фаталист и его хозяин».

(обратно)

147

Она часто одевалась в черное (прим. автора).

(обратно)

148

На набережной Орсэ находится Министерство иностранных дел, и этот адрес часто используется для его обозначения.

(обратно)

149

Берлина — вид дорожной коляски (прим. ред.).

(обратно)

150

Тампль — замок-тюрьма, где содержалась в заключении семья Людовика XVI.

(обратно)

151

Арсен Люпен — герой романов Мориса Леблана о «джентльмене-грабителе».

(обратно)

152

«Жуи» — набивная хлопковая ткань с печатным одноцветным рисунком, изображающим пасторальные сценки на белом или кремовом фоне.

(обратно)

153

«Решампи» — тонкая линия, подчеркивающая орнамент.

(обратно)

154

См. роман «Изумруды пророка».

(обратно)

155

См. роман «Драгоценности Медичи».

(обратно)

156

«Санси» — бледно-желтый бриллиант каплевидной формы индийского происхождения, имеющий богатую историю. Назван по имени Никола де Санси, французского поверенного в Константинополе, который в последней четверти XVI в. приобрел его у одного турецкого ювелира.

(обратно)

157

Занзибар — модная в то время игра в кости (прим. автора).

(обратно)

158

Строчка из стихотворения А. де Ламартина «Нет в мире одного, и мир весь опустел!» (перевод Ф.И. Тютчева).

(обратно)

159

Кармонтель Луи-Каррожи — французский драматург и живописец-портретист (1717-1806).

(обратно)

160

«Савонри» — мануфактура в Париже, известная в XVII-XVIII вв. изготовлением ворсовых ковров с пышным полихромным цветочным и арабесковым барочным орнаментом обычно на глубоком коричневом или черном фоне (прим. ред.).

(обратно)

161

Боскет — посаженная в декоративных целях густая группа деревьев или кустов (прим. ред.).

(обратно)

162

Ленотр Андре (1613-1700) — французский архитектор-паркостроитель, автор парков Версаля (прим. ред.).

(обратно)

163

Vulgum pecus — простой народ (лат.).

(обратно)

164

Ганс Аксель фон Ферзен (1755-1810) — шведский дипломат и военачальник, некоторое время служивший во Франции. В 1791 г. готовил побег королевской четы из Парижа.

(обратно)

165

Grand Commun (фр.) — больница общего пользования в здании, построенном Жюлем Ардуэн-Мансаром в 1682—1684 гг.

(обратно)

166

Footing (англ.) — ходьба.

(обратно)

167

Имеется в виду Институт Франции, в состав которого входят пять академий.

(обратно)

168

Клод Мишель (1738-1814) — французский скульптор, взявший себе имя Клодион.

(обратно)

169

«Верни Мартен» — имитация японского лака, запатентованная в 1730 г. братьями Мартен.

(обратно)

170

Рето де Вийет — секретарь Жанны де Ламот, писавший поддельные письма Марии-Антуанетты.

(обратно)

171

В русскоязычной традиции это имя обычно пишется неверно — Роганы.

(обратно)

172

См. роман «Драгоценности Медичи».

(обратно)

173

Веленевая бумага — высокосортная тонкая и гладкая писчая бумага, похожая на пергамент (прим. ред.).

(обратно)

174

См. роман «Жемчужина императора».

(обратно)

175

Гельвеция — римское название будущей Швейцарии.

(обратно)

176

Экзорцизм — ритуал изгнания демонов.

(обратно)

177

Истина «Ла Палис» — выражение, обозначающее очевидное до смешного утверждение. Жак де Шабан, маркиз де Палис (1470-1515), героически погибший в битве при Павии, долгое время считался образцом всех добродетелей. В XVIII в. о нем была написана ироническая песенка. Пример истины «Ла Палис»: «Он окончил дни свои в пятницу, а если бы умер в субботу, прожил бы дольше».

(обратно)

178

См. роман «Рубин королевы».

(обратно)

179

Перше — название старинного графства в Нормандии, расположенного к югу от устья Сены.

(обратно)

180

Лазарь Гош (правильнее Ош) — знаменитый французский полководец (1768-1797).

(обратно)

181

Жан-Марк Натье (1685-1766) — французский художник, прославившийся портретами знатных дам.

(обратно)

182

4 августа 1789 г. ночное заседание Учредительного собрания объявило о «полном уничтожении старого порядка» и отменило наиболее одиозные феодальные права.

(обратно)

183

«Ave Regina caelorum» — «Славься, Царица небесная» (лат.).

(обратно)

184

«Сент-Оноре» — знаменитый сорт слоеного пирожного (и торта с таким же названием).

(обратно)

185

«Мари Бризар» — коктейль на основе шампанского. Назван по имени основательницы фирмы по производству слабоалкогольных напитков.

(обратно)

186

Бельведер — возвышенное место или помещение на возвышенном месте для созерцания окрестностей.

(обратно)

187

Елизавета Греффюль (1860-1952) — хозяйка знаменитого салона, меценат. В частности, принимала участие в организации Выставки русского искусства и Дягилевских сезонов в Париже. Считается, что именно она послужила прототипом герцогини Германтской в романе М. Пруста «В поисках утраченного времени».

(обратно)

188

«Шантильи» — шелковые плетеные кружева с изящным орнаментом на фоне тонкого тюля с очень мелкими ячейками. Названы по имени французского города Шантильи, где впервые было открыто их производство (прим. ред.).

(обратно)

189

«Сюрту» — ваза для середины стола.

(обратно)

190

Мари Элизабет Луиза Виже-Лебрен (1755— 1842) — французская художница, автор 660 портретов и около 200 пейзажей. Была приглашена в Версаль рисовать Марию-Антуанетту, которая высоко оценила ее работу.

(обратно)

191

Консьержери — в этой тюрьме Мария-Антуанетта находилась в заточении перед казнью.

(обратно)

192

Симплон-экспресс — маршрут Лондон-Париж-Венеция «Восточного экспресса».

(обратно)

193

Город расположен в том месте, где из Цюрихского озера берет начало река Лиммат.

(обратно)

194

См. роман «Рубин королевы»

(обратно)

195

Гортензия де Богарне — жена Луи Бонапарта, младшего брата Наполеона, ставшего на короткое время королем Голландии (1806-1810).

(обратно)

196

Королева-девственница — Елизавета I Английская (1533-1603).

(обратно)

197

Карл Смелый (1433-1477) — герцог Бургундский, сын Филиппа III Доброго (прим. ред.).

(обратно)

198

Пьер Жак Этьен Камброн (1770-1826) — участник сражения при Ватерлоо (1815). Когда сражение было уже проиграно французами, Камброн построил в каре батальон своего полка и отказался сдаться. Ему приписывается историческая фраза в ответ на предложение о капитуляции: «Гвардия умирает, но не сдается». Помимо парадной версии, существует «неофициальный» вариант этого ответа: «Дерьмо!»

(обратно)

199

Физиономистами во второй половине XVIII в. модно было называть парикмахеров (прим. автора).

(обратно)

200

Елизавета — сестра Людовика XVI.

(обратно)

201

«Лаперуз» — один из самых известных парижских ресторанов.

(обратно)

202

Шеврлу — название дендрария (древесного питомника).

(обратно)

203

Пастушья звезда — Венера.

(обратно)

204

Хайленд — самая большая из 32 областей Шотландии, по имени которой часто обозначают и всю страну.

(обратно)

205

Кантика — хвалебная духовная песнь (прим. ред.).

(обратно)

206

«Нина, или безумная от любви» — опера итальянского композитора Джованни Паизиелло (1740-1816) (прим. ред.).

(обратно)

207

Мария-Жозефа Саксонская-мать Людовика XVI, свекровь Марии-Антуанетты.

(обратно)

208

Название улицы означает «Хорошее приключение».

(обратно)

209

Венето — в настоящее время один из административных округов Италии. До 1797 г. основная территория Венецианской республики. Венецианцы считали себя потомками венетов — племени, близкого к римлянам.

(обратно)

210

См. роман «Голубая звезда» (прим. автора).

(обратно)

211

Речь идет об одном из эпизодовСтолетней войны (1337—1453), когда в 1346 г. английский король Эдуард III осадил французскую крепость Кале. По требованию короля добровольцы должны были вынести навстречу ему ключи от Кале нагими, с повязанными вокруг шеи веревками. Это требование было исполнено (прим. ред.).

(обратно)

212

Бомарше Пьер Огюстен Карон (1732-1799) — знаменитый французский драматург. Был сыном часовщика Андре Карона. Фамилию Бомарше он присоединил к своей после женитьбы на богатой вдове (так называлось ее поместье).

(обратно)

213

Сконы — популярные в Великобритании лепешки из песочного теста с разнообразными добавками.

(обратно)

214

Сен-Гийом — улица, на которой находится Школа политических наук (Institut d' tildes politiques), где обучаются будущие дипломаты.

(обратно)

215

Инверэри — замок XVIII в., принадлежащий клану Кэмпбеллов.

(обратно)

216

«Арлезианка» — рассказ (переработанный затем в пьесу) Альфонса Доде и одноименная опера Жоржа Бизе, посвященные любви наивного провинциального юноши к блестящей, но несколько ветреной девушке.

(обратно)

217

Святая Фема — название происходит от слова (нем. «показание») — уголовный суд в Германии XII—XVI вв., подчинявшийся непосредственно императору. Делопроизводство, вынесение и исполнение приговоров поручалось самим членам суда и производилось в обстановке строжайшей секретности.

(обратно)

218

Соратники Иегу — в русской традиции также «Воинство Иеуйя» — по имени израильского царя, приказавшего убить царицу Иезавель и истребить род Ахава. Так называли себя участники роялистского подполья против Республики и в период правления Наполеона.

(обратно)

219

Совет Десяти — судебный орган Венецианской республики, образованный в 1310 г. после разоблачения заговора против дожа Градениго. В его функции сначала входил надзор за сосланными заговорщиками, затем он получил дополнительные полномочия: в его ведении находились допросы заключенных, тюрьмы и рассмотрение анонимных доносов.

(обратно)

220

Братство Черных кающихся — образование Братства восходит к Франциску Ассизскому (ок. 1181-1226). Его разнообразные ответвления возникали не только в Италии, но и в других европейских странах.

(обратно)

221

Рио-Негро — провинция в центральной части Аргентины, на северной окраине Патагонии.

(обратно)

222

Такое написание означает дворянское происхождение.

(обратно)

223

Nec plus ultra — самые лучшие, вершина (лат.).

(обратно)

224

Сен-Жермен — самый фешенебельный район в XVIII—XIX вв. Сегодня — самая дорогая часть Парижа.

(обратно)

225

Киклады — архипелаг в южной части Эгейского моря, где развилась уникальная цивилизация. Расцвет кикладского искусства относится к III тысячелетию до Р.Х.

(обратно)

226

Жермен Эмили Кребс (1903-1993) — одна из самых известных парижских кутюрье. В 1942 г. открыла дом моделей под именем «Мадам Гре». Особенно славилась драпированными платьями.

(обратно)

227

Уицилопочтли — верховное божество у ацтеков, Бог солнца, войны, охоты, покровитель ацтекской знати. (Здесь и далее — примечания редактора, за исключением особо оговоренных примечаний автора и переводчика.)

(обратно)

228

Куаутемок — последний правитель некогда могущественной империи ацтеков.

(обратно)

229

Монтесума (1466-1520) — правитель ацтеков с 1503 г. С приходом испанцев в г. Теночтитлан был захвачен в плен; выступил с призывом покориться испанцам, за что был убит восставшими индейцами.

(обратно)

230

Кетцалькоатль — ацтекское божество, пернатый Змей, представляющий собой сказочный гибрид райской птицы и змеи, символ соединения вековечной мудрости с красотой и светозарностью.

(обратно)

231

Визитка — принадлежность мужского костюма, род сюртука. В отличие от него, у визитки полы расходятся спереди, образуя конусообразный вырез, закругленный сзади. Визитки в качестве повседневной одежды были распространены в XIX и в начале XX вв.

(обратно)

232

Праздник Тела и Крови Христовых — католический праздник, учрежденный в 1264 г. папой Урбаном IV. Празднуется в первый четверг после дня Троицы.

(обратно)

233

Ток — женский головной убор, обычно без полей.

(обратно)

234

Праздник Христа Искупителя — отмечается в Италии в третье воскресенье июля. В Венеции накануне празднования на временном помосте, переброшенном через канал Гуадекка к площади Искупителя, встречаются все венецианцы, чтобы затем поужинать вместе при свете лампад на площади Сан-Марко.

(обратно)

235

Гварди, Франческо (1712-1793) — итальянский живописец, пейзажист венецианской школы.

(обратно)

236

Альпага — высокосортная материя из шерсти южноамериканских животных семейства лам.

(обратно)

237

Карл V (1500-1558) — император Священной Римской империи, король Испании.

(обратно)

238

«Рюи Блаз» — романтическая драма Виктора Гюго (1802-1885).

(обратно)

239

Диего Веласкес (1599-1660) — величайший испанский художник-реалист, заложивший основы психологического портрета в искусстве Европы. Внимание художника привлекали мифологические, исторические картины, пейзаж, бытовые сцены.

(обратно)

240

Эскуриал — знаменитый дворец-монастырь в Испании, в 52 км на северо-запад от Мадрида, на южном склоне Гуадаррамы.

(обратно)

241

Шемизетка— вставка на груди женских блузок, платьев; манишка.

(обратно)

242

См. роман Ж Бенцони «Слезы Марии-Антуанетты».

(обратно)

243

«Шантильи»— шелковые плетеные кружева с изящным орнаментом на фоне тонкого тюля с очень мелкими ячейками. Названы по имени французского города Шантильи, где впервые было открыто их производство.

(обратно)

244

Ольмеки — название племени, упоминающееся в ацтекских исторических хрониках.

(обратно)

245

Фай — плотная шелковая или шерстяная ткань с тонкими поперечными рубчиками.

(обратно)

246

«Ite missa est» (лат.) — «Идите с миром».

(обратно)

247

Аграф — нарядная пряжка или застежка.

(обратно)

248

«Когда же он… приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь… Савл встал с земли и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск. И три дня он не видел, и не ел, и не пил…» (Деян. 9:1-20.)

(обратно)

249

Гасиенда — поместье, преимущественно в Центральной Америке, предназначенное для скотоводства.

(обратно)

250

Набережная Орфевр — в доме № 36 по этой набережной находится Парижское управление криминальной полиции.

(обратно)

251

О похищении бывшего генерала Белой армии много писали тогда в прессе. (Прим. авт.). 26 января 1930 г. генерал Кутепов среди бела дня был похищен в Париже агентами советской разведки.

(обратно)

252

Русский генерал Миллер 22 сентября 1937 г. был похищен и вывезен агентами НКВД из Парижа в Москву.

(обратно)

253

Эфеб — в Древней Греции юноша 18-20 лет, отбывающий эфебию (военную службу).

(обратно)

254

Юбер Робер (1733-1808) — французский пейзажист, получивший европейскую известность габаритными холстами с романтизированными изображениями античных руин в окружении идеализированной природы. Его прозвищем было «Робер развалин».

(обратно)

255

Рене Лалик (1860-1945) — основатель фирмы «Лалик», французский дизайнер и предприниматель, представитель модерна, корифей ювелирного искусства и художественного стеклоделия.

(обратно)

256

Дюбарри, Мария-Жанна (1746-1793) — графиня, фаворитка Людовика XV.

(обратно)

257

Черный кабинет— помещение, служащее для перлюстрации корреспонденции.

(обратно)

258

См.роман «Слезы Марии-Антуанетты».

(обратно)

259

Барбаросса, Хайр-ад-Дин (1475-1546) — турецкий мореплаватель, могущественный средиземноморский пират, подчинивший своей власти почти все северное побережье Алжира.

(обратно)

260

Ариадна — в древнегреческой мифологии дочь критского царя Миноса и Пасифаи. С помощью клубка ниток, который она дала Тесею, помогла ему выбраться из лабиринта Минотавра.

(обратно)

261

Базен, Ашиль Франсуа (1811-1888) — маршал Франции. Участник войн в Алжире, Испании, Крымской войны, Австро-итало-французской войны и Мексиканской экспедиции.

(обратно)

262

Максимилиан I, или Максимилиан Австрийский (1832-1867) — император Мексики, австрийский эрцгерцог.

(обратно)

263

Севрский фарфор — художественные изделия фарфорового завода в Севре (близ Парижа).

(обратно)

264

Бриоши— маленькие пышные булочки из нежного, тающего во рту сладкого теста. Рецепт впервые был предложен французским кондитером Бриошем.

(обратно)

265

Жан-Батист Изабэ (1767-1855) — французский художник-миниатюрист.

(обратно)

266

Фрагонар, Жан-Оноре (1732-1806) — французский живописец и график.

(обратно)

267

Сангина — техника рисования, выполненная карандашами без оправы различных красно-коричневых тонов.

(обратно)

268

Страна Басков, Баскония — исторический регион и автономное сообщество на севере Испании. Регион является частью одноименной исторической области, территория которой распространяется также на южную часть Франции.

(обратно)

269

Имеется в виду эрцгерцог Максимилиан I.

(обратно)

270

Триктрак — старинная игра, состоящая в передвигании по доске шашек соответственно числу очков, выпавших на костях.

(обратно)

271

Канопа — в Древнем Египте специальный сосуд, в который помещали внутренности покойного, вынутые при бальзамировании.

(обратно)

272

См. роман «Рубин королевы». Пектораль — нагрудное украшение.

(обратно)

273

См. роман «Голубая звезда».

(обратно)

274

См. роман «Драгоценности Медичи».

(обратно)

275

См. роман «Изумруды пророка».

(обратно)

276

Кронпринц Рудольф (1858-1889) — единственный сын Франца Иосифа I и императрицы Елизаветы, наследник престола Австрийской империи и Австро-Венгрии. 30 января 1889 г. в замке Майерлинг были найдены его труп и труп его любовницы — юной баронессы Марии фон Вечера, против отношений которой с сыном выступал Франц Иосиф. Трагедия остается загадкой до настоящего времени.

(обратно)

277

Зальцкаммергуте — местность в Австрии, расположенная восточнее г. Зальцбург и до долины Алмталь, известна как «страна озер».

(обратно)

278

Хофбург — зимняя резиденция австрийских Габсбургов и основное местопребывание императорского двора в Вене.

(обратно)

279

См. роман «Опал императрицы».

(обратно)

280

См. роман «Жемчужина императора».

(обратно)

281

Типично венский ресторанчик (Прим. авт.)

(обратно)

282

Хуарес Бенито (1806-1872) — мексиканский политический деятель, по происхождению индеец. Боролся с провозглашенным императором Мексики Максимилианом Австрийским и, взяв его в плен, приказал его расстрелять (1867). До конца своей жизни оставался президентом.

(обратно)

283

Супруга короля Бельгии Леопольда II была по рождению австрийской эрцгерцогиней.

(обратно)

284

Людовик II (Отто-Фридрих-Вильгельм; 1845-1886) -король баварский, славился тем, что построил немалое количество роскошных, вычурных замков, в которых часто проживал один. Страдал психическим расстройством.

(обратно)

285

Франсуа Буше (1703-1770) — французский живописец, гравер, декоратор. Работал во многих видах декоративного и прикладного искусства, в т.ч. расписывал веера.

(обратно)

286

Клемансо, Жорж (1841-1929) — крупнейший политический деятель буржуазной Франции. За темпераментные и резкие выступления в парламенте получил прозвище «Тигр». В 1912 году, когда Францию захлестнула волна преступности, министр внутренних дел Жорж Клемансо создает полицейские мобильные бригады для обеспечения безопасности.

(обратно)

287

См. роман «Жемчужина императора».

(обратно)

288

См. книгу: Венсан Мейлан «Украшения королев». Париж, «Assouline». 2002 (Прим. авт.).

(обратно)

289

Леопольд II (1835-1909) — король Бельгии. Был одним из инициаторов создания в 1878 г. Комитета по изучению Верхнего Конго, преобразованного позже в Международную Ассоциацию Конго. Леопольд был провозглашен главой вновь образованного Свободного Государства Конго. Он нещадно эксплуатировал и истреблял местное население, что вызвало мощную волну протеста. В итоге Леопольд в 1908 г. уступил права на Конго Бельгийскому государству.

(обратно)

290

Мари Элизабет Луиза Виже-Лебрен (1755-1842) — французская художница, автор 660 портретов и около 200 пейзажей. Была приглашена в Версаль рисовать Марию-Антуанетту, которая высоко оценила ее работу.

(обратно)

291

Intransigeant (фp.) — непримиримый.

(обратно)

292

Грёз, Жан Батист (1725-1805) — французский художник, популярный в XVIII в.

(обратно)

293

Город Лион — столица шелка во Франции. Шелковая промышленность была здесь основана еще в 1466 г. Людовиком XI. Лионский шелк считается одним из лучших в мире.

(обратно)

294

См. предыдущие романы серии «Хромой из Варшавы».

(обратно)

295

Австрийская ветвь семьи исчезнет в 1938 г. под ударами Вермахта после аншлюса страны. (Прим. авт.)

(обратно)

296

Рийксмузеум — всемирно известный художественный музей Амстердама.

(обратно)

297

В период между 1941 и 1943 гг. квартал был полностью разрушен нацистами, а его жители убиты или депортированы. (Прим. авт.)

(обратно)

298

Шоме — старейший ювелирный дом Франции.

(обратно)

299

Сан-Себастьян— город в Испании, в Стране Басков.

(обратно)

300

Карлистские войны — династические войны между двумя ветвями испанских Бурбонов в 1833-1840 и 1872-1876 гг.

(обратно)

301

«Рюи Блаз» — роман известного французского писателя Виктора Гюго (1802-1885).

(обратно)

302

Наттье — знаменитая школа французских живописцев и рисовальщиков XVII-XVIII вв.

(обратно)

303

Каноник (канонисса) — у католиков лицо, занимающее должность церковного старосты и отправляющее некоторые церковные службы.

(обратно)

304

Пастушья звезда — Венера.

(обратно)

305

Фукье-Тенвиль, Антуан Кантен (1746-1795) — деятель эпохи Великой французской революции. Общественный обвинитель Революционного трибунала. Отличался особой жестокостью.

(обратно)

306

Золотой век — представление, присутствующее в мифологии практически всех народов, блаженное состояние первобытного человечества, жившего в гармонии с природой.

(обратно)

307

Меренга — французский десерт из взбитых с сахаром и запеченных яичных белков.

(обратно)

308

Изольда — героиня средневекового рыцарского романа, отведавшая любовный напиток вместе с Тристаном, ставшим ее возлюбленным.

(обратно)

309

Мария I, или Мария Тюдор(1516-1558)-королева Англии, прозванная «Кровавой Мэри», жестоко страдала от недостатка внимания своего мужа, Филиппа II Испанского (1527-1598).

(обратно)

310

«Сотерн» — десертное бордоское вино.

(обратно)

311

«Малин» — кружево из фламандского города Мехельн, во французской транскрипции Малин. Для него характерен орнамент, образованный из плотного переплетения ниток, и густые узорные сетки фона. Его отличительной чертой является рельефный контур, проложенный более толстой блестящей нитью по краю орнамента.

(обратно)

312

Баскский берет — объемный берет, который является неотъемлемой частью баскского мужского национального костюма.

(обратно)

313

Селадон — фарфор, покрытый серовато-зеленой глазурью. (Прим. перев.)

(обратно)

314

См. романы «Голубая звезда» и «Роза Йорков».

(обратно)

315

День святой Епифании раньше отмечался 6 января, но теперь — в воскресенье в начале января. (Прим. перев.)

(обратно)

316

От «fascio»(итал.) — пучок, связка, объединение. В более узком историческом смысле под фашизмом понимается массовое политическое движение, существовавшее в Италии и 1920-е — начале 1940-х гг. под руководством Б. Муссолини. (Прим. перев.).

(обратно)

317

Светлейшая Республика Венеция — название Венеции с VII в. по 1797 г. (Прим. перев.).

(обратно)

318

Нет!.. Слишком поздно! (англ.)

(обратно)

319

Орихалк — таинственный металл или сплав, о котором упоминают древнейшие греческие авторы еще в VII в. до н. э. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания редактора.)

(обратно)

320

«Критий» — сочинение древнегреческого философа Платона, относящееся к зрелому периоду его творчества (70-60 гг.).

(обратно)

321

Катаракты — пороги.

(обратно)

322

Регент — алмаз несом и 136,75 карата. Это самый большой бриллиант из хранящихся и Лувре. Был найден в Индии в XVIII в.

(обратно)

323

Кохинор (Коинур) — один из наиболее известных исторических алмазов, принадлежащий к сокровищам английской короны.

(обратно)

324

Вигонь — тонкая и мягкая ткань из шерсти одноименного животного, относящегося к семейству верблюдовых.

(обратно)

325

Ахмад Фуад I (1868—1936) — султан, а затем король Египта и Судана (1922-1936).

(обратно)

326

Сан-Микеле — остров имени Святого Михаила Архангела в Венеции. Долгое время в крепости на острове находился монастырь, затем тюрьма, но по распоряжению Наполеона I остров был в 1807 г. преобразован в место для захоронения венецианцев.

(обратно)

327

1 февраля 1923 г. в фашистской Италии была официально сформирована национальная милиция, наделенная разнообразными функциями.

(обратно)

328

Тьеполо Джованни Баттиста (1696—1770), итальянский живописец, рисовальщик и гравер. Крупнейший представитель венецианской школы XVIII в.

(обратно)

329

Мафусаил — в Библии — один из праотцев человечества (Быт.5:21—27), прославившийся своим долголетием: он прожил 969 лет.

(обратно)

330

Веленевая бумага — высокосортная (чисто целлюлозная, без древесины), хорошо проклеенная, плотная, без ярко выраженной структуры, преимущественно желтоватого цвета.

(обратно)

331

Наводнение, высокая вода (итал.).

(обратно)

332

Кампанила — в итальянской архитектуре Средних веков и Возрождения квадратная (реже круглая) в основании колокольня, как правило стоящая отдельно от основного здания Храма. В Венеции — кампанила собора Св. Марка.

(обратно)

333

Виктория — железнодорожный вокзал в центре Лондона. (Прим. перев.)

(обратно)

334

Салах ад-Дин (Саладин; 1193 — султан Египта и Сирии, талантливый полководец, мусульманский лидер XII в.

(обратно)

335

На самом деле первоначально предполагалось назвать новый город Аль-Мансурия («Победоносный»), но в результате он был назван Аль-Кахира («Марс»). (Прим. перев.)

(обратно)

336

Xедив — титул вице-султана Египта, существовавший в период зависимости Египта от Турции (1867—1914).

(обратно)

337

Драгоман — переводчик в странах Востока. (Прим. перев.)

(обратно)

338

Дощечка с надписью в Древнем Египте. (Прим. перев.).

(обратно)

339

Секонал — препарат, относящийся к барбитуратам и обладающий снотворным эффектом.

(обратно)

340

Эбен — черная (или черная с полосами) древесина некоторых деревьев рода Хурма (Diospyros). Ядровая древесина без различимых годовых колец очень твердая и тяжелая и относится к самым ценным древесным породам.

(обратно)

341

Галабия — мужское платье свободного покроя до пят из белой или полосатой ткани.

(обратно)

342

«Латакия» — сорт табака.

(обратно)

343

Оперный театр в Венеции. (Прим. перев.)

(обратно)

344

Район и главная улица в центре Каира. (Прим. перев.).

(обратно)

345

Нория — устройство, предназначенное для подъема жидкостей (подливное водяное колесо). (Прим. перев.)

(обратно)

346

Маркиз Джон Дуглас Квинсбери и журналист Джон Чемберс в 1865 г. разработали и издали «Правила бокса в перчатках».

(обратно)

347

Гуркхи — элитные части английской армии, в состав которых входили воинственные жители Непала.

(обратно)

348

Отсылка к тексту Библии, когда жена Лота, не послушавшись ангелов и покидая свой город, обернулась и превратилась в соляной столб (Быт. 19:23—26).

(обратно)

349

Пьер Бенуа (1886—1962) — французский писатель, автор приключенческих романов, первый из которых, «Атлантида», принес ему большую известность в первой половине XX в.

(обратно)

350

Рыцарь короля Артура. (Прим. перев.)

(обратно)

351

Рыцарь короля Артура. (Прим. перев.)

(обратно)

352

Шампольон Жан Франсуа (1790—1832) — французский историк-ориенталист, основатель египтологии. (Прим. перев.)

(обратно)

353

Масада — древняя крепость у юго-западного побережья Мертвого моря, в Израиле.

(обратно)

354

Колоссы Мемнона — статуя фараона Аменхотепа III. (Прим. перев.)

(обратно)

355

Фуляр — старинная легкая и мягкая шелковая или полотняного переплетения ткань.

(обратно)

356

Аркатура — ряд декоративных ложных арок на фасаде здания или на стенах внутренних помещений.

(обратно)

357

Старец Горы — так называли Великого Владыку в секте хашшашинов (ассасинов), принадлежащих к шиитской ветви ислама.

(обратно)

358

См. роман Ж. Бенцони «Рубин королевы».

(обратно)

359

Принц Карим Ага-хан IV — духовный лидер, имам мусульманской шиитской общины исмаилитов-низаритов. (Прим. перев.)

(обратно)

360

«Делаж» — марка легкового автомобиля. (Прим. перев.)

(обратно)

361

Первая плотина была построена в 1902 г., она была значительно меньше плотины, возведенной при Насере, превратившей в пустыню часть Верхнего Египта. (Прим. автора)

(обратно)

362

См. роман Ж. Бенцони «Ожерелье Монтесумы».

(обратно)

363

Джованни Пико делла Мирандола (1463 — 1494) — итальянский мыслитель эпохи Возрождения, представитель раннего гуманизма. (Прим. перев.)

(обратно)

364

Намек на пьесу Жюля Романа (1885—1972)— французского писателя, поэта и драматурга, пользовавшуюся в те времена большим успехом. (Прим. перев.)

(обратно)

365

Сорбет — холодный фруктовый десерт или мороженое.

(обратно)

366

Пикардия- историческая область и регион на севере Франции.

(обратно)

367

Сбир (итал.) — сыщик, полицейский, страж.

(обратно)

368

Калаат аль-Хосн (1150—1250) — замок, некоторое время служивший резиденцией гроссмейстера ордена госпитальеров. Расположенный на высоком холме в долине Букея, он считается образцом разнообразия фортификационных средств, оригинальности устройства оборонительных сооружений, а с учетом своих огромных размеров (площадь сооружения около 3 тыс. кв. м) — и самым грозным сооружением того времени.

(обратно)

369

Египетской армией командовали британцы. (Прим. автора)

(обратно)

370

Элитные части британской армии, принимавшей участие в колонизаторской войне в Индии. (Прим. перев.)

(обратно)

371

Брюки для верховой езды, сужающиеся от колена и плотно облегающие ногу до ступни, которые ввела в моду индийская армия. (Прим. перев.)

(обратно)

372

Почти что на месте ужасного отеля Оберуа. (Прим. автора)

(обратно)

373

Плоскодонная типично египетская барка, служившая жилищем. Нечто вроде баржи. Такую барку можно было купить или нанять. (Прим. автора)

(обратно)

374

Имеется в виду пьеса «Сид». (Прим. перев.)

(обратно)

375

Томас Эдвард Лоуренс, более известный как Т.Э. Лоуренс, или Полковник Лоуренс, или Лоуренс Аравийский (1888—1935) — британский офицер и писатель, сыгравший большую роль в Великом арабском восстании 1916— 1918 гг. Послужил прототипом главного героя кинофильма английского режиссера Д. Лина «Лоуренс Аравийский» (1962 г.), завоевавшего 7 премий «Оскар». В главной роли снялся Питер О'Тул. (Прим. перев.)

(обратно)

376

Почетный титул мусульман. (Прим. перев.)

(обратно)

377

Куда ты идешь, Господи? (церк. -славян.)

(обратно)

378

Исчислено, взвешено, поделено (ивр.).

(обратно)

379

Кир II Великий — персидский царь, правил в 559—530 гг. до н. э. Основатель персидской Державы Хаменидов.

(обратно)

380

Бювар — настольная папка для бумаги, конвертов.

(обратно)

381

Населенный пункт на восточном берегу Нила.

(обратно)

382

Томас Чиппендейл (1718—1779) — выдающийся английский мебельный мастер, изготавливавший изысканную мебель в стиле рококо.

(обратно)

383

Крак де Шевалье — укрепленный замок, построенный крестоносцами, находится в Сирии. (Прим. перев.)

(обратно)

384

«Бристоль» — плотная бумага высокого качества.

(обратно)

385

Наос — центральная часть древнего храма. (Прим. перев.)

(обратно)

386

Там с большой помпой играли пьесу «Вокруг света за двадцать четыре дня». (Прим. автора)

(обратно)

387

Рака — ковчег с мощами святых, изготавливаемый обычно в форме гроба.

(обратно)

388

Розеттский камень — найден в 1799 г. в Египте возле небольшого города Розетта (теперь Рашид), недалеко от Александрии. Представлял собой плиту из базальта с выбитыми на ней тремя идентичными по смыслу текстами, в том числе двумя на древнеегипетском языке — начертанными древнеегипетскими иероглифами и египетским демотическим письмом — и одной на древнегреческом языке. Древнегреческий был хорошо известен лингвистам, и сопоставление трех текстов послужило отправной точкой для расшифровки египетских иероглифов.

(обратно)

389

Джованни Баттиста Тьеполо (1696–1770) — крупнейший художник итальянского рококо, мастер фресок и гравюр, последний великий представитель венецианской школы. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания редактора.)

(обратно)

390

Джованни Пико делла Мирандола (1463–1494) — итальянский мыслитель эпохи Возрождения, представитель раннего гуманизма.

(обратно)

391

Повесть-притча французского писателя Бернардена де Сен-Пьера, впервые опубликованная в 1788 г. в рамках его философского трактата «Этюды о природе».

(обратно)

392

Прозвище подсобных рабочих парижского аукционного дома «Отель Друо».

(обратно)

393

Бьянка Каппелло, Капелло (1548–1587) — вторая жена, перед этим многолетняя любовница великого герцога Тосканского Франческо I, одна из самых печально известных и окруженных легендами женщин эпохи Ренессанса, заслужившая прозвище «колдунья».

(обратно)

394

Двойными петлями.

(обратно)

395

Легкомысленная молодая особа, простушка, наивная девица.

(обратно)

396

Телеграмма, переданная по подводному кабелю.

(обратно)

397

Лицей Жансон-де-Сайи считается самым большим публичным лицеем Парижа.

(обратно)

398

К вечной жизни (лат).

(обратно)

399

«Никелированные ноги» — популярный комикс Л. Фортона (1913).

(обратно)

400

Прием выразительности речи, намеренное преуменьшение малых размеров предмета речи.

(обратно)

401

Кража из Гард-Мебль — похищение драгоценностей из королевской сокровищницы, совершенное 10–16 сентября 1792 г.

(обратно)

402

Галуст Саркис Гульбенкян (1869–1955) — предприниматель и миллиардер армянского происхождения, крупнейший нефтяной магнат.

(обратно)

403

Имеется в виду Хуана I Безумная (1479–1555) — королева Кастилии.

(обратно)

404

Мой дорогой (ит.).

(обратно)

405

Ей-богу! (англ.)

(обратно)

406

Богиня мести.

(обратно)

407

В парижском такси принято было поднимать флажок, если такси свободно, и опускать его, если оно занято.

(обратно)

408

Французская идиома: иметь свой флюгер на улице значит иметь свой дом, быть состоятельным. (Прим. перев.)

(обратно)

409

Ксантиппа — жена греческого философа Сократа, известная своим плохим характером. Ее имя стало нарицательным для сварливых и дурных жен.

(обратно)

410

Знаменитая ясновидящая. (Прим. автора.)

(обратно)

411

Речь идет о братоубийственной войне XV века в Англии между домом Йорков (белая роза) и домом Ланкастеров (красная роза). (Прим. перев.)

(обратно)

412

И стоит до сих пор. (Прим. автора.)

(обратно)

413

«Ave verum corpus» – в католической церкви причастный кант, служивший текстом музыкальных сочинений в форме небольшого мотета, на несколько голосов. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания редактора.)

(обратно)

414

Так в XVII веке называли некоторых флибустьеров. (Прим. перев.)

(обратно)

415

Фуше, который был против расстрела герцога Энгиенского (март 1804 г.), приписывают слова: «Это хуже, чем преступление, это – политическая ошибка».

(обратно)

416

Разумеется (англ.). (Прим. перев.)

(обратно)

417

Вязкая субстанция.

(обратно)

418

Изображение, переданное по фототелеграфному аппарату.

(обратно)

419

Деонтология – учение о проблемах морали и нравственности, раздел этики.

(обратно)

420

Шотландцы останутся главным подразделением личной охраны короля вплоть до Великой Французской революции. (Прим. авт.)

(обратно)

421

Французский король Иоанн II Добрый наградил за доблесть в битве при Пуатье младшего из своих сыновей, Филиппа, который получит прозвание Смелого, богатым герцогством Бургундия. Сыном Филиппа был Филипп II Добрый, ставший отцом Карла, которого тоже прозвали Смелым. (Прим. авт.)

(обратно)

422

Каждый прихожанин ходил к своему духовнику, поэтому они знали, в какой день какой священник исповедует. (Прим. авт.)

(обратно)

423

Имеется в виду набережная Орфевр, где находится Главное полицейское управление. (Прим. авт.)

(обратно)

424

Мажордом, дворецкий (англ.).

(обратно)

425

Битва при Грансоне – одно из сражений Бургундских войн. Произошло 2 марта 1476 г. около города Грансона между швейцарскими войсками и армиейбургундского герцога Карла Смелого. Закончилось победой швейцарцев. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания ред.)

(обратно)

426

Джон Сингер Сарджент (1856–1925) – американский художник, один из наиболее успешных живописцев Прекрасной эпохи. Родился во Флоренции.

(обратно)

427

Франц Ксавер Винтерхальтер (1805–1873) – немецкий живописец и литограф, известный своими портретами царственных особ Европы середины XIX столетия. Его имя тесно связано со светской придворной портретной живописью.

(обратно)

428

"Три славных дня (Июльская революция или Французская революция 1830 года, Вторая французская революция) – восстание в июле 1830 г. во Франции, приведшее к свержению Карла Х и возведению на престол Луи-Филиппа, герцога Орлеанского. Она ознаменовалась переходом от одной конституционной монархии – реставрации Бурбонов к другой – Июльской монархии, переходом власти от дома Бурбонов к его младшей ветви, Орлеанскому дому, торжеством принципа народного суверенитета над принципом божественного права короля, а также установлением либерального режима и окончательным торжеством буржуазии над земельной аристократией.

(обратно)

429

Очевидно, старый слуга решил повысить статус Альдо Морозини. На самом деле к нему следовало обращаться "ваше сиятельство".

(обратно)

430

Битва при Муртене – одно из самых значительных сражений Бургундских войн. Произошло 22 июня 1476 г. около крепости Муртен в кантоне Берн между швейцарскими войсками и армией бургундского герцога Карла Смелого. Закончилось убедительной победой швейцарцев.

(обратно)

431

Битва при Нанси – решающее сражение Бургундских войн, произошедшее 5 января 1477 г. около столицы Лотарингии – г. Нанси, между швейцарско-лотарингскими войсками (поддержанными Францией) и войсками бургундского герцога Карла Смелого. Последний пытался захватить Лотарингию с целью соединения своих разрозненных владений (Нидерланды и герцогство Бургундия) и создания самостоятельного королевства. Исход битвы решили швейцарцы: бургундские войска были разбиты, а Карл Смелый убит.

(обратно)

432

Знаменитый рубин, принадлежавший французскому королевскому дому. Впоследствии он был огранен в виде дракона и украсил орден Золотого руна Людовика XV. Его можно увидеть в Лувре, в галерее Аполлона. (Прим. авт.)

(обратно)

433

Обозначение разведслужб во Франции. (Прим. пер.)

(обратно)

434

Эжен Эммануэль Виолле-ле-Дюк (1814–1879) – французский архитектор, основоположник реставрации, идеолог неоготики. (Прим. пер.).

(обратно)

435

Поджаренный хлеб с большим слоем жаренных со сметаной грибов. (Прим. авт.)

(обратно)

436

Это специфическое белое сухое вино, обычно из плодов позднего сбора. Единственный разрешенный для его изготовления сорт винограда – саваньен (гренже, натюре). Он остается на лозе до конца октября, чем обеспечивается алкогольная крепость будущего вина около 13–16 %.

(обратно)

437

Страстное желание (португал.).

(обратно)

438

Моя вина (лат.).

(обратно)

439

Неожиданно, внезапно (лат.).

(обратно)

440

Конусообразный головной убор времен Средневековья. (Прим. ред.)

(обратно)

441

Брат Теобальда, слуги Адальбера. (Прим. авт.)

(обратно)

442

Высокая вода (ит.).

(обратно)

443

Сезар Риц (1850—24 октября 1918) – легенда гостиничного бизнеса, швейцарец по происхождению. Основал фешенебельные отели "Риц" в Париже и в Лондоне. Его прозвищем было "король отельеров и отельер королей".

(обратно)

444

Дианора – вторая жена Морица Кледермана.

(обратно)

445

Оливье де Ла Марш (1426–1502) – французский поэт и хроникёр. Воспитанный при дворе герцога Бургундского, в 1439 г. был принят в его пажи; сопровождал Карла Смелого в походе против Гента; в 1477 г. был взят в плен в битве при Нанси.

(обратно)

446

Модная тогда пьеса Жюля Ромена (1885–1972). (Прим. авт.)

(обратно)

447

В квартале Лакен находится дворец короля Бельгии. (Прим. авт.)

(обратно)

448

Королевский оперный театр в Брюсселе.

(обратно)

449

Богатейшее семейство банкиров Аугсбурга, равно Медичи. (Прим. авт.)

(обратно)

450

Бодлер Ш. "Приглашение к путешествию". (Пер. Эллиса)

(обратно)

451

Разновидность большой камбалы. (Прим. перев.)

(обратно)

452

Разновидность сельди. (Прим. перев.)

(обратно)

453

Название зобной железы, которая хорошо развита у млекопитающих только в молодом возрасте, потом она атрофируется. Считается деликатесом. (Прим. пер.)

(обратно)

454

Ангел, принесший его, должно быть, был предком Жоэля Робюшона, у кого я почерпнула этот рецепт в книге "Самое простое и самое вкусное" (Rebuchon J. Le meilleur et le plus simple de la France). (Прим. авт.)

(обратно)

455

Миллезим (от фр. le millésime – число, обозначающее год) – в виноделии и энологии год созревания урожая винограда, из которого произведено данное вино или другой алкогольный напиток.

(обратно)

456

Этот праздник стоит на границе пасхального цикла и летних праздников, отмечается в июне, на сороковой день после Пасхи, в четверг.

(обратно)

457

Истина в вине (лат.).

(обратно)

458

Разновидность кареты.

(обратно)

459

XVII век во Франции именовался Великим веком архитектуры. (Прим. пер.)

(обратно)

460

Клотильда не сильна в мифологии: Афина (Минерва) появляется в полном вооружении из головы Зевса, а из его бедра рождается Дионис. (Прим. пер.)

(обратно)

461

Фирма "Перно" расцвела, усовершенствовав рецептуру абсента. (Прим. авт.)

(обратно)

462

Орден "Миллиона слонов и белого зонтика" – высшая государственная награда Королевства Лаос.

(обратно)

463

"24 часа Ле-Мана" – старейшая из ныне существующих автомобильных гонок на выносливость, проходящая ежегодно с 1923 г. недалеко от города Ле-Ман во Франции. Гонку также часто называют "Гран-при выносливости и экономичности".

(обратно)

464

Корона египетских фараонов. (Прим. пер.)

(обратно)

465

Вторая империя – период в истории Франции с 1852 по 1870 год. 2 декабря 1852 года в результате плебисцита была установлена конституционная монархия во главе с племянником Наполеона I Луи Наполеоном Бонапартом. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания редактора.)

(обратно)

466

См. Ж. Бенцони «Талисман Карла Смелого». Т. 1.

(обратно)

467

В те времена аэропорт Орли еще не существовал, а уж Руасси – Шарль де Голль тем более. (Прим. автора.)

(обратно)

468

Изабеллы Португальской. (Прим. авт.)

(обратно)

469

За исключением самых роскошных гостиниц, в номерах тогда еще не было телефонов. (Прим. автора.)

(обратно)

470

Битва при Грансоне – одно из сражений Бургундских войн. Произошло 2 марта 1476 года около города Грансона между швейцарскими войсками и армией бургундского герцога Карла Смелого. Закончилось победой швейцарцев.

(обратно)

471

Битва при Муртене – одно из самых значительных сражений Бургундских войн. Произошло 22 июня 1476 года около крепости Муртен в кантоне Берн между швейцарскими войсками и армией бургундского герцога Карла Смелого. Закончилось убедительной победой швейцарцев.

(обратно)

472

Законы Менделя – это принципы передачи наследственных признаков от родительских организмов к их потомкам, вытекающие из экспериментов Грегора Менделя. Эти принципы послужили основой для классической генетики и впоследствии были объяснены как следствие молекулярных механизмов наследственности.

(обратно)

473

Два или три года назад король Хуан-Карлос Испанский пожаловал этот престижный орден президенту Николя Саркози за помощь Испании в борьбе против баскской террористической группировки ЭТА. Ожерелье вернется в Мадрид после смерти пожалованного, и никто из последующих президентов не будет иметь на него права. (Прим. автора.)

(обратно)

474

Правительство Эмиля Комба (1835–1921) в 1902–1905 годах проводило антиклерикальную политику и готовило проект отделения церкви от государства. (Прим. перев.)

(обратно)

475

«Из глубины» (лат.) – молитва на отпевании.

(обратно)

476

Во имя Отца (лат.).

(обратно)

477

Ступайте, месса окончена (лат.).

(обратно)

478

Арсен Люпен – главный герой романов и новелл Мориса Леблана (1864–1941), «джентльмен-грабитель».

(обратно)

479

Напоминаю своим читателям, что речь идет о тридцатых годах прошлого века. Никаких аэробусов не было даже близко! Чтобы добраться от Парижа до Вены требовалось не меньше шести часов с остановками в Страсбурге, Нюрнберге и Праге! Конечно, уже не время дилижансов, но почти. (Прим. автора.)

(обратно)

480

В древности кельты занимали обширную территорию, от Богемии до Британских островов, от долины реки По до истоков Рейна, их поселения были также в Восточной Европе и в Малой Азии. См. Жан Маркаль «Друидизм». Пайо, 1985. (Jean Markale, Druidisme, Payot, 1985.) (Прим. автора.)

(обратно)

481

Экскременты морских птиц, используемые в качестве удобрения. (Прим. автора.)

(обратно)

482

Непременное условие (лат.).

(обратно)

483

Королева змей с рубином на лбу, огненная змея, – персонаж из франш-контийских легенд. (Прим. перев.)

(обратно)

484

Луи Мандрен (1725–1755) – французский разбойник и контрабандист, живший в Дофине и ставший персонажем французского фольклора.

(обратно)

485

Луи-Доминик Бургиньон по прозвищу Картуш (1693–1721) – известный разбойник.

(обратно)

486

Картезианство – философское учение, основанное Рене Декартом и признающее разделение мира на две самостоятельные и независимые сферы (материю и мышление), а также теорию враждебных идей.

(обратно)

487

Католическая партия во Франции, организованная в 1576 г. герцогом Генрихом Гизом. Ее появление сильно повлияло на ход событий религиозных войн во Франции.

(обратно)

488

Отряд всадников-телохранителей, специально созданный для себя Генрихом III.

(обратно)

489

Оноре Мирабо (1749–1791) – деятель Великой французской революции, один из самых знаменитых ораторов и политиков Франции.

(обратно)

490

Фуляр – тонкая и очень легкая ткань, используемая в качестве платка.

(обратно)

491

См. Ж. Бенцони «Талисман Карла Смелого».

(обратно)

492

Так Ж. Бенцони называет Вольфганга Амадея Моцарта (1756–1791) – знаменитого композитора, родившегося в Зальцбурге.

(обратно)

493

См. Ж. Бенцони «Изумруды пророка».

(обратно)

494

Побратим – тот, кто соединен с кем-либо побратимством; названый брат.

(обратно)

495

Арманьяк – старейший французский бренди.

(обратно)

496

Арсен Люпен – главный герой романов и новелл французского писателя Мориса Леблана; мастер перевоплощения и благородный разбойник.

(обратно)

497

Ток, тока – европейский головной убор, популярный в XIII–XIV вв.

(обратно)

498

Монпарнас – квартал художников и артистов; Сен-Жермен-де-Пре – аристократический квартал в Париже.

(обратно)

499

Екатерина Брагансская (1755–1834) – португальская принцесса, жена английского короля Карла II Стюарта.

(обратно)

500

См. Ж. Бенцони «Золотая химера Борджа».

(обратно)

501

Мать королевы Елизаветы II.

(обратно)

502

Гибкие, способные подстраиваться под форму тела.

(обратно)

503

Шпик – тайный агент, сотрудник службы наружного наблюдения, соглядатай.

(обратно)

504

Плантагенеты – королевская династия французского происхождения.

(обратно)

505

Во Франции знать обезглавливали мечом, что считалось своего рода привилегией.

(обратно)

506

Гистрионы – в Древнем Риме так называли профессиональных актеров, составлявших труппу.

(обратно)

507

Эктоплазма – светящееся вещество, выходящее из тела медиума, которое материализуется в какой-либо образ.

(обратно)

508

См. Ж. Бенцони «Роза Йорков».

(обратно)

509

Файф-о-клок – чаепитие между ланчем и обедом.

(обратно)

510

Санчо Панса – персонаж романа Мигеля Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», верный оруженосец Дон Кихота.

(обратно)

511

Луидор – французская золотая монета XVII–XVIII вв.

(обратно)

512

См. Ж. Бенцони «Талисман Карла Смелого».

(обратно)

513

Несносный ребенок (фр.).

(обратно)

514

Эгретка – особенное украшение для вечерних причесок или шляп, созданное из перьев экзотических птиц, соединенных у основания брошью.

(обратно)

515

Так называют все автомобили марки «Роллс-Ройс»; имя создателя компании, выпускающей одноименные автомобили.

(обратно)

516

Кабрал Педру Алвариш (1467 или 1468–1520) – португальский мореплаватель, открывший Бразилию.

(обратно)

517

Канапе – предмет мебели, подобный софе и дивану, обитый материей.

(обратно)

518

См. Ж. Бенцони «Жемчужина императора».

(обратно)

519

Дхоти – это искусно задрапированная, набедренная одежда индийских мужчин.

(обратно)

520

Приди, Дух животворящий (лат.).

(обратно)

521

Министерство иностранных дел и по делам Содружества.

(обратно)

522

Пакетбол – старинное название пассажирского судна.

(обратно)

523

Дож – титул главы государства в итальянских морских республиках.

(обратно)

524

«Дом, милый дом…»

(обратно)

525

Буффало Билл (1846–1917) – американский военный, охотник на бизонов и шоумен.

(обратно)

Оглавление

Жюльетта Бенцони Книга 1. ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА

  Пролог Возвращение

  Часть ПЕРВАЯ. Человек из гетто Весна 1922

    Глава 1. Телеграмма из Варшавы

    Глава 2. Встреча

    Глава 3. Сады Виланува

    Глава 4. Пассажиры Северного экспресса

  Часть ВТОРАЯ Обитатели парка Монсо

    Глава 5. Что можно подчас найти в кустах

    Глава 6. Игра в открытую

    Глава 7. Сюрпризы аукциона на улице Друо

    Глава 8. Необычная свадьба

    Глава 9. В тумане

    Глава 10. Час откровения

  Эпилог Три месяца спустя на острове мертвых...

Жюльетта Бенцони Книга 2. РОЗА ЙОРКОВ

  Часть первая. ЛОНДОНСКИЕ ТУМАНЫ

    Глава 1. НАСЛЕДНИКИ

    Глава 2. ЭКЗОТИЧЕСКАЯ ПТИЦА

    Глава 3. У КАЖДОГО СВОЯ ПРАВДА

    Глава 4. КИТАЙСКИЙ КВАРТАЛ

    Глава 5. ГОСТИ ГЕРЦОГИНИ

    Глава 6. НА ТРОПЕ ВОЙНЫ

    Глава 7. ЛИЗА

  Часть вторая. КРОВЬ «РОЗЫ». Осень 1922-го

    Глава 8. ПРИЗЫВ НА ПОМОЩЬ

    Глава 9. В СМУТНОМ СВЕТЕ СУМЕРЕК

    Глава 10. В КОТОРОЙ СОВЕРШАЮТСЯ УДИВИТЕЛЬНЫЕ ОТКРЫТИЯ

    Глава 11. СУД

    Глава 12. ДРАМА В ЭКСТОН-МЭЙНОРЕ

  ЭПИЛОГ

Жюльетта Бенцони Книга 3. ОПАЛ ИМПЕРАТРИЦЫ (Опал Сисси)

  Часть первая КРУЖЕВНАЯ МАСКА

    1 ТРИ ДНЯ В ВЕНЕ

    2 «КАВАЛЕР РОЗ»

    3 ПРИЯТНЫЙ СЮРПРИЗ

    4 В КОТОРОЙ МОРОЗИНИ СОВЕРШАЕТ ОПЛОШНОСТЬ

    5 ВЕСЬМА НАСЫЩЕННЫЙ ВЕЧЕР...

    6 ДОМ НА ОЗЕРЕ

    7 ИСТОРИЯ ЭЛЬЗЫ

  Часть вторая ТРИ ШАГА ВНЕ ВРЕМЕНИ...

    8 ПОСЛАНИЕ

    9 В САРАЕ САДОВНИКА

    10 СВИДАНИЕ И ПОГРЕБЕНИЕ

    11 УЖИН ТЕНЕЙ

  Часть третья ЯЗВА ВЕНЕЦИИ

    12 СЛИШКОМ ЛОВКО РАССТАВЛЕННЫЕ СИЛКИ...

    13 ТОТ, КОТО НЕ ЖДАЛИ...

Жюльетта Бенцони Книга 4. РУБИН КОРОЛЕВЫ

  Часть первая НИЩИЙ ИЗ СЕВИЛЬИ 1924 год

    1 СТРАЖДУЩАЯ ДУША

    2 ВЛЮБЛЕННЫЙ В КОРОЛЕВУ

    3 НОЧЬ В ТОРДЕСИЛЬЯСЕ

  Часть вторая ЧАРОДЕЙ ИЗ ПРАГИ

    4 ПРИХОЖАНКИ ЦЕРКВИ СВЯТОГО АВГУСТИНА

    5 ВСТРЕЧИ

    6 НАЗОЙЛИВЫЙ АМЕРИКАНЕЦ

    7 ЗАМОК В БОГЕМИИ

    8 ИЗГОЙ

  Часть третья БАНКИР ИЗ ЦЮРИХА

    9 ПОСЕТИТЕЛЬ

    10 КОЛЛЕКЦИЯ КЛЕДЕРМАНА

    11 ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ДИАНОРЫ

    12 ПОСЛЕДНЕЕ ПРИСТАНИЩЕ

    13 ПЕКТОРАЛЬ ПЕРВОСВЯЩЕННИКА

  Эпилог

Жюльетта Бенцони Книга 5. ИЗУМРУДЫ ПРОРОКА

  Часть первая НАБАТЕЯНКА

    1 НОЧЬ НАД ИЕРУСАЛИМОМ…

    2 ПОСЛЕДНЕЕ УБЕЖИЩЕ

    3 ПИСЬМО, ПРИШЕДШЕЕ НИОТКУДА

  Часть вторая ПРОРИЦАТЕЛЬНИЦА

    4 ОПУСТЕВШИЙ ДОМ

    5 ТОПКАПЫ-САРАЙ

    6 КОЛДОВСКАЯ НОЧЬ

    7 ДОЧЬДРАКУЛА

  Часть третья ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ

    8 НОВОГОДНИЙ БАЛ

    9 НЕУДОБНОЕ НА СЛЕДСТВО…

    10 …И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО!

  Часть четвертая ВОРОВКА

    11 СИЛОАМСКАЯ КУПЕЛЬ

    12 АРАБКА

Жюльетта Бенцони Книга 6. ЖЕМЧУЖИНА ИМПЕРАТОРА

  Часть I «РЕГЕНТША»

    Глава I ЦЫГАНКА

    Глава II В КОТОРОЙ НАЧИНАЮТСЯ НЕПРИЯТНОСТИ...

    Глава III МАЛЕНЬКИЙ КРАСНЫЙ АВТОМОБИЛЬ...

    Глава IV УЖИН «У МАКСИМА»

    Глава V ОЖИВЛЕННЫЕ ТОРГИ

  Часть II КРОВЬ НА ПЕРВОМ ПЛАНЕ

    Глава VI ГОСТИ МАГАРАДЖИ

    Глава VII БЕЗУМНАЯ НОЧЬ

    Глава VIII КОШМАР

    Глава IX ГДЕ АДАЛЬБЕР НАХОДИТ ТО, ЧЕГО НЕ ИСКАЛ...

    Глава X В ПАСТИ ВОЛКА

    Глава XI ГДЕ МИР НАЧИНАЕТ ВРАЩАТЬСЯ В ОБРАТНУЮ СТОРОНУ

  Часть III СОКРОВИЩА ГОЛКОНДЫ

    Глава XII ВОРОТА ИНДИИ

    Глава XIII БАЛА КИЛА

    Глава XIV ЦАРСКАЯ ОХОТА

    Глава XV ПРАЗДНИК В КАПУРТАЛЕ

  ЭПИЛОГ

  ДЛЯ ТЕХ, КТО ХОЧЕТ УЗНАТЬ ОБ ЭТОМ ПОБОЛЬШЕ

Жюльетта Бенцони Книга 7. ДРАГОЦЕННОСТИ МЕДИЧИ

  Часть первая ОХОТА НАЧАЛАСЬ!

    Глава I ЭТО БОЛДИНИ

    Глава II СТРАННАЯ ИСТОРИЯ

    Глава III ТУМАНЫ ТЕМЗЫ

    Глава IV ЖАКЛИН

  Часть вторая ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ

    Глава V ПАССАЖИРЫ ПАРОХОДА «ИЛЬ-ДЕ-ФРАНС»

    Глава VI ВЕЧЕР НА БОРТУ

    Глава VII ТРИ ШАГА В НЬЮ-ЙОРКЕ

    Глава VIII ОБИТАТЕЛИ РОД-АЙЛЕНДА

    Глава IX БЕГЛЕЦ

    Глава X «МЫ, БЕЛМОНТЫ...»

    Глава XI ПРАЗДНИК У СИНТИИ

  Часть третья МИНОТАВР

    Глава XII ФАЛЬШИВЫЙ ДВОРЕЦ

    Глава XIII РИЧЧИ РАССКАЗЫВАЕТ...

    Глава XIV БРАЧНАЯ НОЧЬ

Жюльетта Бенцони Книга 8. СЛЕЗЫ МАРИИ-АНТУАНЕТТЫ

  ПРОЛОГ

  Часть первая ВЕРСАЛЬСКИЕ УБИЙСТВА

    Глава 1 «МАГИЯ КОРОЛЕВЫ»

    Глава 2 ПОЯВЛЕНИЕ СТАРОГО ДРУГА

    Глава 3 БУРНАЯ НОЧЬ

    Глава 4 КЛАДБИЩЕ НОТР-ДАМ И БАССЕЙН «ДРАКОН»

    Глава 5 ПРИЗЫВ О ПОМОЩИ

    Глава 6 ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ

    Глава 7 ПИСЬМО ИЗ БУЭНОС-АЙРЕСА

  Часть вторая МЕСТЬ

    Глава 8 ВНОВЬ ПОЛИНА

    Глава 9 СИТУАЦИЯ ПРОЯСНЯЕТСЯ

    Глава 10 МЕДИУМ

    Глава 11 ВСТРЕЧА

    Глава 12 ХУЖЕ НЕКУДА

    Глава 13 БЕЗВОЗВРАТНЫЙ ПУТЬ В АД

  ЭПИЛОГ

Жюльетта Бенцони Книга 9. ОЖЕРЕЛЬЕ МОНТЕССУМЫ

  Пролог

  Часть I ЧЕТЫРЕ ВЕКА СПУСТЯ…

    1 КРАСИВАЯ СВАДЬБА

    2 В ТУМАНЕ…

    3 О НЕПРОСТОМ ИСКУССТВЕ ОСАДЫ КРЕПОСТИ

    4 СДЕЛКА

    5 «СГУСТОК НЕНАВИСТИ»

  Часть II ТЕНИ СГУЩАЮТСЯ…

    6 ИСЧЕЗНУВШИЙ ВЕЕР

    7 СЮРПРИЗЫ ПУСТОГО ДОМА

    8 ОГРАНЩИК ИЗ АМСТЕРДАМА

    9 ВСЕ УСЛОЖНЯЕТСЯ

  Часть III ИЗ ЗАМКА В ЗАМОК

    10 ВЛАДЕНИЯ КАНОНИССЫ

    11 ПЛАН-КРЕПЕН БЕРЕТ ВЛАСТЬ

    12 ПРИЗРАК ДЕМОНА

  Для тех, кто хочет знать больше

  Слова благодарности

Жюльетта Бенцони Книга 10. КОЛЬЦО АТЛАНТИДЫ

  Часть I Улица в Венеции

    Глава 1 Крик в ночи

    Глава 2 Дама из Каира

    Глава 3 Дом под пальмами

  Часть II Люди Асуана

    Глава 4 Вдоль по Нилу

    Глава 5 Невероятная история

    Глава 6 Все усложняется

    Глава 7 Последователь Шерлока Холмса?

    Глава 8 Что же увидел Фредди Дакуорт...

    Глава 9 Бурный вечер

    Глава 10 Нападение

    Часть III Гробница

      Глава 11 Секрет женщины

      Глава 12 Принц Элефантины

      Глава 13 Хранитель

      Моим читателям

Жюльетта Бенцони Книга 11. ЗОЛОТАЯ ХИМЕРА БОРДЖА

  Пролог

  Часть первая Беглянка химера

    Глава 1 Необычный клиент…

    Глава 2 Коллекция ван Тильдена

    Глава 3 Встреча с воспоминаниями

    Глава 4 Перемены настроения и дурные новости

  Часть вторая Призраки Шинона

    Глава 5 Удивительный персонаж и урок истории

    Глава 6 Пустые хлопоты

    Глава 7 Вечер в Опере

    Глава 8 Полина совершает безумство…

    Глава 9 Земля завертелась в другую сторону

  Часть третья Пиррова победа

    Глава 10 В воздухе запахло скандалом

    Глава 11 Удар грома

    Глава 12 Рождественские колокола

    Глава 13 Когти химеры

Жюльетта Бенцони Книга 12. КОЛЛЕКЦИЯ КЛЕДЕРМАНА

  Часть первая Гроза надвигается

    Глава I Уцелевшие в Круа-От

    Глава II Новая война Алой и Белой роз

    Глава III Сюрпризы поездки в Цюрих

  Часть вторая Буря

    Глава IV Беспокойное выздоровление

    Глава V Голос в ночи

    Глава VI Похороны…

    Глава VII Завещание

    Глава VIII Нос План-Крепен

  Часть третья Конец туннеля?

    Глава IX Альдо и консьержка

    Глава X Волшебная ночь

    Глава XI Двенадцать ударов в полночь

    Глава XII Долг чести

    Эпилог

Жюльетта Бенцони Книга 13. ТАЛИСМАН КАРЛА СМЕЛОГО

  Пролог

  Часть первая Гроза в парке Монсо

    Глава 1 Исповедальня

    Глава 2 Смерть старого рыцаря

    Глава 3 Военный совет

  Часть вторая Тайна План-Крепен

    Глава 4 Взгляд в прошлое...

    Глава 5 Рисунок пером...

    Глава 6 Когда просыпаются древние демоны...

    Глава 7 Встречаются старинные знакомые...

    Глава 8 Обед у маркизы

  Часть третья Трехсотлетие

    Глава 9 Волшебное слово...

    Глава 10 Встреча

    Глава 11 До чего же чудесный праздник!

    Глава 12 Неожиданный удар по возвращении...

Жюльетта Бенцони Книга 14. ТАЛИСМАН ОТЧАЯННЫХ

  Часть первая Где искать?

    Глава 1 Все сначала

    Глава 2 Снова кровь

    Глава 3 Мужчина из другого века

    Глава 4 Монастырь Солитюд

    Глава 5 «Откровения» госпожи де Соммьер

  Часть вторая Общество Золотого руна

    Глава 6 Неведомо где

    Глава 7 Последствия исповеди

    Глава 8 Друиды? Да они повсюду!

    Глава 9 Альдо возвращается в кошмарный сон

    Глава 10 Баночка с кремом тети Амели

    Глава 11 Профессия? Куроцап

    Глава 12 Старинная надпись…

Жюльетта Бенцони Книга 15. УКРАДЕННЫЙ БРИЛЛИАНТ

  Пролог

  Часть первая. Дамский заговор

    1. Опрометчивое обещание

    2. И все-таки они решили вмешаться…

    3. Портреты

    4. К вопросу о кино

    5. Привидения замка Хивер

  Часть вторая. Месть, отложенная на годы

    6. План-Крепен и бриллианты

    7. У Безупречного Питера появляется идея

    8. План-Крепен и духи

    9. Волшебный маятник

    10. Бал-ловушка

    11. Ночь на Темзе

    12. Невероятное

  Разоблачение. Золотой Клык

  Заметка для читателя

*** Примечания ***