Большие безобразия маленького папы [Елизавета Юрьевна Михайличенко] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Михайличенко Елизавета & Несис Юрий Большие безобразия маленького папы Фантастическая история в четырех днях
Нашим детям - Мише и Арику
"Привет! Добрый день! Я — так оборотень. Неловко на днях обернулся. Хотел превратиться в дырявый плетень, Да вот на середке споткнулся".В. Высоцкий
День первый МЕТАМОРФОЗЫ
— Уезжаю в экспедицию, — деловито сказал Папа. — А пропуск есть? — строго спросил Милиционер. — Далеко ли? — небрежно поинтересовалась Принцесса. — А!.. — сказал Папа. — В Занзибар для начала. Пригласили на Совет Старейшин. Настоящий Папа прислушался и подошел к окну. Это не лезло ни в какие ворота. Не ролевой аутотренинг, но и не безобидная детская игра. Неприятно, когда собственный сын передразнивает тебя на потеху остальным соплякам. Очень неприятно. — Брешешь! — резанул Милиционер. — Я? — захлебнулся Папа. — Да будет тебе известно, что я ни разу в жизни не сказал неправды. — Брешешь, — обронила Принцесса. — А в детстве что — никогда не врал? — А вот никогда, — упрямо сказал Папа. — Я в детстве не делал ничего такого, что надо было бы скрывать. — Был маменькин сынок и не дрался? — Нет, — сказал Папа и опустил глаза. — Только когда защищал слабых, — добавил он после неловкого молчания. «Да это вообще не игра! — возмутился Настоящий Папа. — Этот мерзавец меня почти дословно цитирует. Как он смеет надо мной открыто издеваться! Этот щенок превращает совершенно правильные слова в образчик кретинизма». — А что едешь в Занзибар?! — торжествующе закричал Милиционер. — Наврал! — Я наврал?! А командировочное удостоверение видел? — Покажи! — В моих руках читай! — А ну… Сам ты Занзибар! Занзибаровка здесь написано. — Деревня? — поджала губки Принцесса. — Сама деревня! Там институт с Ученым Советом! И никто кроме меня не умеет делать кворум. — Немедленно марш домой! — заорал Настоящий Папа, уже полчаса искавший командировочное удостоверение. Сын явился не сразу и с полным пониманием щекотливости ситуации. Папа сел, заложив ногу за ногу, и побарабанил пальцами по столу. До автобуса оставалось около часа. Надо было использовать свободное время для воспитания сына. — Во что это вы сейчас играли? — начал он издалека. — В принцессу и милиционера, — дипломатично ответил Сын. — Так ты был принцессой? — съязвил Папа. — Принцессой всегда Наташка. Она больше никем быть не соглашается. — А ты, значит, согласен на любые роли. Тебя заставили играть меня? — Нет, — потупился Сын. — Я сам. — Значит, ты сам, добровольно, выставляешь отца посмешищем перед всем двором?! Как ты мог? Не могу даже представить, чтобы я в детстве мог насмехаться над своим отцом! Строптивая Папина память никак не хотела соглашаться с этим утверждением, и чтобы отвязаться от нее. Папа решил сменить тему: — А кто разрешал тебе лезть ко мне в портфель?! — Я не лез! — Так заврался во дворе, что теперь врешь собственному отцу? — Я не вру! — Значит, ты нашел мое командировочное удостоверение на полу? — Да. От такой наглой лжи Папа схватился за голову: — Как у человека, который, словно присягнувший, всю жизнь говорит одну только правду, мог родиться такой лгун?.. Дай сюда удостоверение! — Нельзя! — заявил Сын, потупившись. — Что?! Почему это нельзя?! — Нельзя. И весь разговор. Папа собирался быть спокойным и ироничным, но всему есть предел: — Как ты смеешь так говорить?! — Ты вчера так говорил. — Запомни, так могу говорить только я! — строго сказал Папа и добавил, подумав: — Потому что я знаю что можно, а что нельзя… Ты соврал. Где ты мог взять удостоверение, как не в портфеле? Сын молчал. — Я знаю, что ты врешь, — сказал Папа. — Дай его сюда, или ты знаешь что будет. Знаешь? Сын знал. Он уже совсем собрался зареветь, но окно во двор было открыто, а во дворе сидела Наташка. Оставалось сжать зубы и молчать. — Так, — сказал Папа, схватив Сына в охапку. Через несколько секунд удостоверение вернулось к Папе. На обратной стороне документа чернильными каракулями было написано:* * *
Народу во дворе прибавилось. Петя, проклиная отглаженные брючки, тоскливо наблюдал за катавшимися с горки Наташкой и Фердинандом. — Ну хватит, — ныл он каждый раз. — Ну пошли на качели! — Наташка! — крикнул Сын. — Ко мне двоюродный брат с Амура приехал! — Ах какой амурчик! — сказала Наташка и, подтянув великоватые джинсы, полезла на горку. Папа смутился. Он только сейчас заметил, какая Наташка красивая. — Эй, Амурчик, ты хоть в футбол играешь? — крикнул с горки Фердинанд. — Какая у вас там футбольная команда? — «Амурские волны», — нашелся Папа. — Дохлая команда, — небрежно сказал Фердинанд. — Плохо взаимодействуют игроки разных линий. Не хватает умения завершить атаку. Папа задумчиво погладил голову, Фердинанд, копируя его жест, погладил футбольный мяч и продолжил: — Оставляет желать лучшего морально-волевая подготовка игроков. Все с уважением посмотрели на Фердинанда. — Ты о каждой команде так говоришь, — обронила сверху Наташка и съехала вниз. — Дура, иди поиграй в куклы. — А я Петя, — аккуратно обойдя лужу, подошел Петя Смирнов. — А у вас что, занятия уже закончились? — Завтра Амурчик пойдет со мной в школу! — захлебываясь от восторга, сообщил всем Сын. — Не говори глупости, — нервно дернулся Папа. — Я в эту школу не записан. — Не бойся, — сказала Наташка. — Я за тебя попрошу. — Мама договорится, — уверенно произнес Сын. — Пошли скатимся. Но на горке уже катался Стрельчихин Младенец. — Куда лезете?! — закричала Стрельчиха, вставая со скамейки. — Не видите, что ребенок катается? Катайся, катайся, ягодка, не бойся. — Пошли, — сказала Наташка, — ну ее. — Подожди, — в глазах Фердинанда блеснул огонек. — Ты ее боишься? — спросил он Папу. — Еще чего, — возмутился Папа. Наташка с интересом посмотрела на него. — Я Амур переплываю, — неизвестно зачем добавил Папа под ее взглядом. — Тогда скатись. Слабо? Папа усмехнулся и шагнул к горке. Стрельчиха кинулась ему наперерез. — Ты куда? Не слышал, что сказала? Я тебе сейчас! — Не имеете права, — холодно сказал Папа. — Горка общественная. Отойдите. — Право? — побагровела Стрельчиха. — Какое право? Вот тебе право! Висеть на одном ухе, чуть касаясь носочками земли, было не только непривычно, но и очень больно. И Папа жалобно кричал: — Пустите! Пустите! Вы не имеете права, это насилие! — Стерва, — через несколько секунд тоскливо сообщил Папа. Стрельчиха раскрыла рот и разжала пальцы одновременно. Обретя почву под ногами, Папа отскочил на безопасное расстояние и с достоинством произнес: — Сейчас я вынужден убежать, но я вернусь и вместе со мной придет закон! Стрельчиха и Папа рванулись одновременно. — Куда, мерзавец? — задыхалась Стрельчиха. — В юридическую консультацию! — кричал Папа, повизгивая, — Mелкое хулиганство, статья 206, часть первая… — Ах, собака! — восторженно сказала Стрельчиха и остановилась. — Сушите сухари, грузите апельсины бочками, волчица ты, тебя я презираю! — гордо прокричал Папа и исчез в подворотне. Остаток дня компания провела очень приятно — Папа завоевывал авторитет: не жалея командировочных, покупал на каждом углу мороженое, а Наташке преподнес губную помаду. Этой помадой Фердинанд сделал надпись на двери Стрельчихи. Но конец получился скомканным — проходили мимо «Пирожковой», и распоясавшаяся компания хором, в котором отчетливо прослушивался голос собственного Сына, стала орать: «Лысая башка — дай пирожка» — и орала минут десять, а Папа деланно улыбался, сжимая кулачки в карманах, но пирожки всем все-таки купил.* * *
Мама куда-то ушла. Объевшиеся мороженым дети были очень довольны, что ужин откладывается. Вернулась Мама оживленная, с новой прической и букетом роз. — Дети, — сказала она, — быстро ужинать и по кроватям. — Почему у тебя новая прическа? — агрессивно спросил Папа. — А разве мне не идет? — Интересно, для кого это? Муж уезжает в командировку, а она делает новую прическу, — Папа повернулся к Сыну. — Как тебе это нравится? Брови Мамы поползли вверх, и Папа спохватился. — А вот моя мама, — быстро сказал он, — делает прическу перед приездом мужа. Перед! Покрасневшая Мама нервно теребила на пальце обручальное кольцо. — Быстро ужинать и по кроватям! — наконец сказала она. — Мы не хотим ужинать… — начал было Сын. — Почему это не хотим? — Папа уверенно сел за стол и потер руки: — Ну-с, из скольких блюд у нас сегодня ужин? — Из трех! — наигранно бодро сказала Мама. — Яичница, хлеб и молоко. — И это называется ужином? — отодвинутая Папой тарелка чуть не упала со стола. — Стоило лететь за тридевять земель, чтобы съесть яичницу. У нас на Амуре уже три часа ночи, а здесь считают нормальным, что я еще не ужинал. Пренебрегая обязанностями хозяйки дома, делают новые прически, а вместо обещанных мне дома фруктов на столе эти верблюжьи колючки! — Папа обличительно указал на розы. — Марик, детка, — тихо сказала Мама. — Ты только не волнуйся. С завтрашнего дня все будет так, как ты хочешь. Мы ведь не ждали тебя сегодня. Дети, — Мама тревожно посмотрела на часы. — Я вас очень прошу, быстренько ешьте и по кроватям. — Меня-то здесь явно не ждали, а вот кого-то определенно ждут! — Папа уставился в потолок. — Кстати, — обратился он к Сыну, — ты не в курсе кого? — Да ладно, — сполз с табуретки Сын. — Пошли спать. — Марик, — голос у Мамы дрогнул. — Ты хоть понимаешь, что говоришь ужасные вещи? — Разве я не прав? — Ко мне действительно должны прийти гости, — опустив глаза, сказала Мама. — Но кем же ты вырастешь, если уже сейчас все видишь в таком свете… Мама как-то сникла, устало провела ладонью по лбу. Папа с грохотом отодвинул табуретку и ушел в детскую. Раздеваться Папа не стал. Он ходил в темноте из угла в угол и, не боясь разбудить уснувшего Сына, пинал все, на что натыкался. В дверь позвонили. — Здравствуй, Наденька, — раздался слащавый голос Брыкина. — Ты прекрасно выглядишь. Отсутствие мужа идет тебе на пользу. — Убью! — тихо прошептал Папа и уселся на пол возле двери. Слезы текли по его щекам, а память услужливо выстраивала перед ним все брыкинские рассказы о его похождениях — от четырнадцати лет до последней командировки. «В коридоре поцелует ручку». — Допусти к ручке, Наденька! — дурачась, но со значением сказал Брыкин. — Брыкин, это не дружеский поцелуй. Так чего это ты в гости напросился? Папа вытер слезы и облегченно вздохнул. Брыкин был еще в самом начале своего привычного сценария. «Прошли в комнату. Так, а при мне Брыкина принимали на кухне. Наверняка шампанское притащил. Полусладкое». В комнате выстрелила пробка, раздался негромкий вскрик, потом смех. «Теперь тост про три розы». Интимное бормотание Брыкина постепенно набирало силу: — …Так выпьем же за женщин, которые разумно используют свои лепестки! — Какое вкусное шампанское, — сказала Мама. — Полусладкое, — подсказал Брыкин. «Сейчас Финдлея споет. Истасканный репертуар». — А не спеть ли нам? — промурлыкал Брыкин. — Разучил специально для сегодняшнего вечера. — Так ведь дети спят. — А спят? Это хорошо. Ничего, я тихо:День второй ШКОЛА
В школу пошли втроем — Сын, Папа и Мама. На ложного Марика Мама старалась не смотреть. Тимур Петрович уже третий день был директором школы. Моложе его из всего преподавательского состава была только учительница начальных классов Светлана Савельевна. Но именно она наиболее демонстративно не принимала его всерьез как директора. Но не поэтому с самого утра думал о ней Тимур Петрович. Всю последнюю четверть он разрабатывал генеральный план штурма Светочки, и сейчас этот план близился к своему завершению. Когда Мама с Папой вошли в кабинет, директор мечтательно улыбался. — А документы есть? — спросил он. — Нет, тогда не положено. — Вы совершенно правы, — прочувствованно сказал Папа. Директор потупился, но вид хорошо отутюженных складок на брюках вернул ему уверенность. — Что ты имеешь в виду? — директор испытующе посмотрел на тщедушного очкарика. «Из отличников», — профессионально отметил он. — Я хотел сказать, что мне редко приходилось встречать такого молодого и принципиального директора. Надеюсь, что вы далеко пойдете. Спасибо. Директор покраснел. Ему вдруг захотелось, чтобы с полки исчезла коллекция рогаток, а с пиджака значок ГТО. — Ну ладно, — сказал Тимур Петрович. — В виде исключения. Скажите Светлане Савельевне, что я разрешил. Светлана Савельевна была молода и хороша собой. Папе всегда нравились такие — тоненькие, с серьезными лицами и сдержанными манерами. Поникший было Папа несколько оживился. А после того, как Наташка Несмирная позвала его к себе за парту, Папа подумал, что все сложилось не так уж плохо. Светлана Савельевна начала урок. — Как она? — спросил Папа у Наташки. Наташка состроила гримасу, которую можно было истолковать по-разному, но из которой следовало, что ее мнение об учительнице не слишком высокое. — Молодая… Неопытная… Сойдет… — Наташка неожиданно подпрыгнула, поймала спикировавшего на парту голубя и нетерпеливо выдернула у него хвост. Она удовлетворенно улыбнулась и приготовилась насладиться запиской. Папа покосился на записку и узнал каракули Сына. Папа возмутился, но гораздо сильнее была возмущена Светлана Савельевна. — Несмирная, — строго сказала она. — Дай сюда это. Под этим можно было понимать что угодно, но Наташка поняла правильно. — Не дам, — сказала она. — Быстро клади на стол, или я поставлю двойку по поведению. — Записка носит личный характер, — не без гордости заявила Несмирная. — Сначала стань личностью, а потом получай личные записки. — После короткой внутренней борьбы верх одержало любопытство. Светочка подошла к Наташе Несмирной, схватила ее за руку и разжала кулачок. — Вы не имеете права, — вмешался Папа, — это насилие! У нас тайна переписки. — У нас в классе нет тайн друг от друга. И мы сейчас все вместе, — Светочка выделила слово «вместе» и обвела взглядом класс, — прочитаем эту записку. Класс загудел. Наташка в отчаянном прыжке попыталась вырвать записку, но Светочка была начеку и подняла записку над головой. — Не надо так, — жалобно попросил Сын. Сердце у Папы дрогнуло. — Так надо! — сомнения в правильности действий после Наташкиного прыжка покинули Светочку. Светлана Савельевна отошла на всякий случай подальше от Наташки и начала читать: «Совершенно секретно. После прочтения съесть. Наташка ты знаешь о моих чувствах! Ты в опастности. Берегись Амурчика. Не смотри на его внешность. Это очень бывалый тип. Не терзай мое серце. Прогони Амурчика ко мне. У него уже есть другая. Прощай, остальное на перемене». — Так, — сказала Светочка, — про амурчиков мы уже все знаем, записки у нас личные, а писать грамотно мы еще маленькие. А сейчас автор пойдет к доске и напишет этот текст. А потом адресат исправит в нем ошибки. Папа смотрел на худенькую спину Сына, на мелко дрожащий в его руке мел и вместе с жалостью испытывал за него стыд. Наконец, Сын повернулся. Папа неодобрительно покачал головой. — Нам приходится слушаться старших, — печально ответил Сын. — Трус, — сказала Наташка и вдруг заревела. Сын побледнел и бросился замазывать написанное ладошками. Светочка поняла, что перегнула палку. — Ладно, — неловко сказала Светочка. — Садись. Продолжим урок и займемся «объяснительным чтением». Папа чувствовал себя оплеванным. — Дура… корова… — тихо всхлипывала Наташка. — Не ной, — Амурчик толкнул ее в бок. — Она еще пожалеет. Смотри, — и папа подмигнул Светлане Савельевне. «Бедный мальчик, — подумала Светочка, — наверное, тик». Сегодня на «объяснительном чтении» проходили «Телефон» Чуковского. — У меня зазвонил телефон! — с подъемом сообщила Светочка. — Поздравляю вас, — проникновенно сказал новенький, косясь на свою соседку. — Что, только вчера поставили? Такое событие… А как вам удалось? Мы вот уже пять лет на очереди… Кто-то из родителей помог? — Мальчик, — досадливо поморщилась Светочка. — Как тебя зовут? Так вот, Марик, старших перебивать нехорошо. Слушай внимательно и постарайся понять главную мысль этого произведения. Вторая попытка оказалась чуть успешнее — первые девять строчек Папа с горечью думал о бестактности современной молодежи и хорошеньких девиц в особенности. На десятой строчке Папа мстительно закричал: — Довольно! Вы чему детей учите? Вы-то сами хоть поняли главную мысль этого произведения? — Он оперся на парту, как на кафедру. — Что происходит? Некий Слон, судя по кличке, и сам не мелкая сошка, звонит, как можно понять, официальному должностному лицу, я, мол, к вам от Верблюда, сделайте-ка мне для сынишки сверточек с шоколадом пудиков этак на пять-шесть. А это между прочим почти сто килограммов. Около тысячи рублей. Почти ваш годовой заработок. Честно нажитыми деньгами так не швыряются. Достойный пример для молодежи! Класс затих. Наташка показала под партой большой палец. «Эмбрион в очках», — тоскливо подумала Светочка, вспоминая страшные рассказы седых зубров с кафедры педагогики про вундеркиндов. Она принужденно улыбнулась и выдавила: — Так говорить некрасиво. — Мы можем и красиво, — Эмбрион обаятельно улыбнулся, поправил несуществующий галстук и повторил то же самое обкатанным голосом радиодиктора. — Все равно некрасиво!!! По сути! Демагогия! — завелась Светочка. — Чушь! — Некрасиво с вами будут говорить во дворце бракосочетаний, — холодно бросил Эмбрион. — Где? — пискнула Светочка. Она растерянно шагнула к двери, всхлипнула и выбежала из класса. — В загс побежала, — мстительно сказала Наташка. Она подобрала с пола брошенную книгу и, сев за учительский стол, прочитала десятую строчку. — Продолжим, — кивнула она Амурчику, и они продолжили. Тимур Петрович был счастлив. Светочка рыдала у него на плече. Утренняя неприязнь к новенькому куда-то пропала, и он решил обойтись с ним по возможности мягко. У двери класса Светочка истерично впилась острыми наманикюренными ногтями в руку Тимура Петровича. — Не бойся, — сказал Тимур Петрович. Светочка перехода на «ты» не заметила. За дверью Наташка, узнаваемо передразнивая ее, читала «Телефон», а Эмбрион комментировал. Возникшая при появлении директора гробовая тишина длилась лишь мгновение. — Как, вы уже из загса? — среагировал Эмбрион, когда Светочка, вцепившись в руку Тимура Петровича, появилась в классе. — А вы, я вижу, с первого дня держитесь за своего избранника мертвой хваткой. Очень разумно. Вдруг Эмбрион схватил с подоконника горшок с цветущей геранью и, семеня ножками и бормоча: «Вот теперь мы поговорим красиво», решительно подал онемевшей паре. — Дорогие мои! — с большим подъемом произнес он. — В этот знаменательный день слезы радости не дают мне отчетливо разглядеть ваши счастливые лица. Приятно сознавать, что два человека, посвятившие себя благородному, но трудному делу формирования людей будущего, теперь посвящают себя друг другу. Нельзя не заметить, — теперь Эмбрион обращался к классу, — что несмотря на молодость, деятельность супруга уже отмечена некоторыми наградами, — он дотянулся до значка ГТО и постучал по нему пальчиком. Класс одобрительно захихикал. — Мы видим, что супруг готов ко всему, а супруга соответственно готова на все. — Ура! — закричал Сын и запустил первого бумажного голубя. Светочка и Тимур Петрович, одновременно взявшие горшок, на протяжении всей речи тянули его каждый в свою сторону. Отрезвленные криком «Ура!», они одновременно отпустили его, и черепки вместе с комьями земли разлетелись по всему классу. — К счастью, к счастью, — засуетился Эмбрион. — Дух захватывает, когда думаешь о том, каких достойных детей воспитает для нас этот маленький педагогический коллектив. Не знаю, как вы, — он сделал жест в сторону класса, — а я с нетерпением буду ждать их появления. Впрочем, — голос Эмбриона дрогнул. — Недостойная зависть гложет мое сердце. Я круглый, как биллиардный шар, сирота. Усыновите меня! — Эмбрион бухнулся на колени, собрался было удариться лбом об пол, но в последний момент почему-то передумал и, обняв Светочкины колени, прижался к ним щекой. Светочка побледнела. — Не хотят, — грустно сказал Эмбрион после паузы. — Странно… Эмбрион понуро встал: — Сердце мое полно скорби, но торжественность момента не позволяет мне предаваться ей. Так не будем же грустить! Взгляните на пылающие от смущения прекрасные лица молодых. Десятки голубей парят над их головами. Поздравим же молодоженов! Позвольте же мне на правах тамады… — Тили-тили-тесто, — противненько затянула Наташка. Эмбрион мгновенно переориентировался и начал дирижировать. — Жених и невеста! — грянул класс. Тимур Петрович, с ужасом глядя на разинутые редкозубые рты, схватил Светочку за руку и, затравленно озираясь, попятился к двери. Оставшись в кабинете один, Тимур Петрович всерьез задумался над тем, как будет выполнять данное Светочке мужественно-сдержанным тоном обещание восстановить в классе порядок. Не придумав ничего лучшего, он позвонил Маме на работу и, опуская некоторые слишком уж уязвляющие его самолюбие подробности, рассказал о происшедшем. На том конце провода тихо ахнули. — Вы даже не можете себе представить, — вздохнула Мама, и они быстро договорились, что оба ребенка оставшиеся до конца учебного года два дня в школе не появятся. Директор положил трубку и с тоской подумал, что в 1-м «Б» должно быть сегодня еще три урока. «То Егор, теперь этот, ну и классик… Егор… Конечно же, Егор! Другого выхода нет». — Егор, — говорил директор через пять минут переминавшемуся с ноги на ногу второгоднику Мазаеву. — Я всегда считал тебя главным хулиганом 1-го «Б» класса. — А что я сделал, — заныл Егор. — Это все Амурчик… — Вот именно, — сказал директор. — Приходит со стороны какой-то очкарик и начинает задавать тон… И это в классе, где еще вчера все боялись и уважали нашего ученика Егора Мазаева. Не знаю, как ты, а я бы не стерпел. — А на третий год не оставите? — осторожно спросил Егор. — За кого ты нас принимаешь… Когда Егор открыл дверь в класс. Папа на учительском столе изображал в лицах ловлю уссурийских тигров для Московского зоопарка. — Ну а ты?! — завороженно спросил кто-то. Папа раскрутил воображаемую сеть и накинул на тигра. — Ну а он?! Папа ощерился и свирепо зарычал. — Ну а ты?! — выдохнул класс. Папа скрестил руки на груди и постучал ножкой по столу. — Ну ты, Амурчик, — Егор говорил негромко, но властно. — Иди сюда. Папа осекся, неловко слез со стола, заметил перепуганное лицо Сына и, как загипнотизированный, пошел за Мазаевым. В туалете никого не было. Егор неторопливо закрыл дверь. Бить человека просто так он еще не научился и поэтому неосознанно прибегнул к провокации: — Ну ты, — Мазаев сжевал в кулак воротничок папиной матроски. — Ты чё выпендриваешься в чужом классе? — А разве тебе не понравилось? — заискивающе засуетился Папа. — Я же наоборот! Чтобы всем было весело! Чтобы… — Удар пришелся в левую скулу. Папа больно въехал в писсуар. — За что?! — взвыл Папа. — За нашу учительницу! Удар под дых отключил в перегнувшемся Папе все, кроме инстинкта самосохранения. Папа рванулся к открывающейся двери и попал в объятия к Паше Петрину. Это выглядело чудесным спасением. Пашу Петрина Папа знал все десять лет его жизни. Папин коллега, директор Занзибаровского филиала Петр Альбрехтович Петрин любил демонстрировать сына знакомым. Паша был всегда подтянут, спортивен, улыбчив. Глаза смотрели честно и серьезно, несколько исподлобья. — Паша! — возопил Папа. — Помоги мне! Меня избивают! Паша надменно осмотрел лысого головастика, растирающего по физиономии то ли сопли, то ли слезы. Егора Паша мог сделать одной левой, но Мазаев знался с какой-то шпаной, и нарываться не стоило: — Избивают — глагол множественного числа… А у вас один на один… Дуэль… Поединок. Нет, все честно… — Паша застегнул пуговицу, собираясь уйти. — Паша! — потрясенный Папа не находил слов. — Ты же всегда защищал слабых! Мне же столько про тебя рассказывали! Ты же котенка спас, когда его хулиганы мучали! Папа так и не сообразил, что обилие деталей в рассказанной Петром Альбрехтовичем истории объяснялось присутствием рассказчика за спиной героя. — Ты не котенок, а будущий солдат! Как ты будешь мир защищать, если себя защитить и то не можешь?.. В коридоре Паша Петрин вежливо поздоровался с Мамой. Мама была очень довольна собой — совершенно неожиданно в профкоме оказались две горящие путевки в пионерский лагерь. name=t3>День третий «ЗОЛОТОЙ УЛЕЙ»
К счастью, большинство пассажиров сменилось уже в первом поселке, и Мама решилась поднять глаза от сумочки. Дети, отвернувшись друг от друга, сидели на одном сиденьи. Чтобы отогнать тяжелые предчувствия, Мама переключилась на мелькавшую за окном флору. Дозвониться вчера до Комсомольска-на-Амуре Мама так и не смогла, даже по срочному давали только на следующее утро. Характерный междугородный звонок показался ей сладчайшей трелью. Уж сестра-то должна знать, как укрощать это создание. Но Марик с отчаянным воплем: «Мамочка! Это моя мамочка!!!» — метнулся к телефону и, врезавшись с разбега в тумбочку, разбил на радостях аппарат. Пожалуй, хорошо, что разбил — то, что он орал в оборванную трубку, могло навсегда поссорить ее с родной сестрой: «Мамочка! Забери меня сейчас же домой! Я ей тут мешаю! Она меня ненавидит! Упекает в лагерь! Потому что муж в командировке! Мамочка! Запрети ей отсылать меня в лагерь! Я его подожгу, как сарай тети Тони!» Хоть Мама и видела болтающийся провод, она не выдержала, вырвала трубку и виновато-растерянно позвала «Алло?..» «Ладно, — обреченно вздохнула Мама, — не хотите в лагерь — не надо». Но тут истерику устроил Сын. Марик с ненавистью смотрел на него, и Мама уже решила, что без драки не обойдется. Неожиданно в лице Марика что-то дрогнуло, он потрепал Сына по плечу. «Не плачь, малыш, — пропищал он. — Ну раз уж тебе так сильно хочется в этот чертов лагерь, поедем, что же делать». «Умница, Марик!» — обрадовалась Мама. Марик обернулся, изменился в лице, бешеным взглядом смерил Маму: «А с тобой мы еще разберемся». С этой минуты он перестал разговаривать с Мамой. Он слонялся по квартире и, под восторженным взглядом Сына, пел блатные песни времен маминого детства. И продолжал их петь на автостанции. Войдя в автобус, он просеменил между рядами, жалостливо растягивая:День четвертый КОМАНДИРОВКА
К горлу, словно прибой, мерно подкатывались волны тошноты. Сухой язык наждачной бумагой обдирал небо. Папа с трудом разлепил веки: белый потолок, казенный плафон. Уснул на дежурстве, что ли? Черт, какое дежурство — сто лет уже не дежурю. Кровати железные, тумбочки белые, больничные. Все в пижамах. Ну все. Психушка. Да нет, вон посетитель в палате. Ну почему так мутит? А, ясно. Отхожу от наркоза. Несчастный случай, операция. Занятная галлюцинация с превращением в ребенка. Мало же мы знаем о действии наркоза. Надо будет узнать у анастезиолога — под каким делали. Не отрезали ли чего? Папа похолодел. Руки и ноги чувствовались, но как врач Папа знал, что и ампутированные конечности ощущаются. Вошел врач. На голове у него кучерявилось, под носом пробивалось, на лице читалось: «Отработаю оставшиеся два года, и к чертовой матери всех вас и вашу дыру». — Коллега, — простонал Папа. — У меня передозировка наркоза! — Папа повертел перед глазами ручонки и испуганно прошептал: — Вот. Нарушение схемы тела. Верхние конечности кажутся ненормально малых размеров. Коллега, по поводу чего было оперативное вмешательство? Палата оживилась. — Так ты еще и из медицинской семьи? — возмутился врач. — Спирт в аптечке нашел, что ли? — Нет! — в ужасе заорал Папа. — Не шути так! Я что, бредил? Я же знаю, что это все наркоз. — Тихо, тихо, — сказал врач, — не суетись. Все будет хорошо. Как ты себя чувствуешь? — Я же говорю — нарушение схемы тела! Вот — руки… Кстати, а где мое обручальное кольцо? И часы? Палата хором заржала. — Ну, шпан дает! — прокомментировал тенорок с соседней койки. — Так ты не только бухаешь, а у тебя еще и баба есть? — Черт знает что! — возмутился Папа. — Где я в конце концов нахожусь? Почему я не в клинике своего института? Где моя жена? Вызовите ее. Что произошло, в конце концов? Дайте сюда мою историю болезни! — Может быть, тебе еще трешку на опохмелку? — съязвил врач. — Молчи уж, герой… Слушай, — вдруг посерьезнел он, мучительно что-то припоминая, — а ты ничего необычного вокруг не видишь? Ну, там, животных каких-нибудь. Или людей, которые тебе угрожают… — Сопляк! — возмутился Папа. — Принять меня — за алкоголика! Делириум тременс! Сначала симптомы белой горячки выучи, троечник! — взбешенный Папа рывком сел. Взгляд его уперся в собственные рахитичные ножки, не достававшие до пола. Фантастические события трех минувших дней — звено к звену — сковывались в железную цепь — не оборвать, не перегрызть. Папа схватился за голову, упал лицом в подушку. — Здорово отбрил! — восхитился тенорок. — Прям как по-писаному. Багровый врач медленно наматывал на кулак резиновую трубку фонендоскопа. Палата продолжала обсуждение: — Башковитый. Если не сопьется — ученым станет. Слышь, парень, ты больше не пей. Я вот в школе трехзначные числа в уме перемножал. — Э! А он не псих? Э, пацан… Доктор, он не псих?.. — Я знаю. Он лилипут. Точно — все сходится: жена, часы и обручальное кольцо. Среди них тоже алкашей полно. Точно. От горя пьют — потому что лилипуты… Папа смотрел в подушку и погружался в ее белый мрак. Пусть все катится к черту. Пойду в цирк на посмешище. Научусь перемножать в уме трехзначные числа. Или лучше выдрессирую дога и буду демонстрировать на нем чудеса джигитовки. — Ну ладно, — мрачно сказал врач. — Повернись, я тебя послушаю. — Оставьте меня в покое! — выдавил Папа. — Не дали мне умереть спокойно, так хоть теперь не приставайте! Врач насторожился: — Так это что, была попытка… Папа повернулся и, зло уставившись на врача, процедил: — Да. Суицидальная. Как говорят у нас в деревне — суицидальная попытка — не пытка. Врач помолчал. — Так. Ну, а откуда ты взялся? Папа криво усмехнулся: — Врач, а спрашиваете. — Да кто ты такой, в конце концов?! — вспыхнул врач. — Я?! — Папа сел на кровати и гордо вскинул голову. — Я великий вождь вольного племени апачей! — А-а, ну да, — протянул врач с облегчением, и Папа понял, что судьба его решена. На вопрос о родителях Папа пожал плечами и ответил: — Козе понятно: отец — великий вождь племени апачей, мать — жена великого вождя. Что будет дальше, Папа представлял вполне ясно: еще несколько стандартных вопросов, потом накачают нейролептиками и сдадут в областную психбольницу — что еще ждать от этого недоучившегося троечника? Ну и ладно. Ну и хорошо. Все лучше, чем скакать на собаке по арене. — Ну а какое сегодня число? — спросил врач. Папа взял с тумбочки очки, неторопливо нацепил их и задумчиво почесал в затылке: — Дай бог памяти… Вроде бы сто двенадцатое дуракобря двести одиннадцатого года от бракосочетания голубой черепахи и священного медведя гризли. Врач понимающе покивал головой и, огласив приговор: — Все ясно. Отдыхай, — пошел к выходу, поигрывая фонендоскопом. Злой на весь мир Папа тяжело посмотрел ему в спину и вдруг заорал: — Постойте! Вы же меня даже не послушали! Что за отношение к больному?! — Конечно, конечно, — вкрадчиво сказал врач, возвращаясь. — Сейчас мы тебя послушаем. После двух прикосновений холодного кружка Папа извернулся, приблизил губы к мембране и, как в мегафон, проорал боевой клич индейцев. Отшатнувшийся врач схватился за уши и замотал головой. Из окна донесся ответный клич Сына. Папа встрепенулся, вскочил на подоконник и был таков. В кустах вновь обретшие друг друга Папа и Сын поделили одежду. Сын остался в трусиках и рубашке, Папа получил майку и шорты. С помощью Сына Папа кое-как воссоздал события минувшей ночи. Вышантажировав у бабки чекушку, они зарылись на ночь в стог сена. Дождавшись, когда Сын уснет, Папа выпил самогон, а потом, очевидно, пошел гулять по селу. Так же было очевидно, что при этом он натворил что-то ужасное, потому что когда Сын, проснувшись утром, отправился на его поиски, вся деревня знала, что какой-то пьяный пацан в больнице, и судачила о его ночных похождениях. Сам Папа только смутно вспомнил, как приставал к какой-то девушке и обещал устроить ее в городе лаборанткой. Во всяком случае ясно было одно — надо скрываться. Пытаться же скрыться можно было только в существовавшем несколько обособленно от сельской жизни филиале Папиного института. …Через проходную их не пустили. — Папа, зачем мы сюда пошли? — удивился Сын. — Давай через забор. Лезть черезэтот, непреодолимый для солидного человека забор, было весело и приятно. Папа задержался на нем, глядя на мир с высоты нормального человеческого роста. «Может, и всю прежнюю жизнь я просидел на заборе, сложенном из прожитых лет», — подумал он и спрыгнул. Припекало. По двору бродили научные сотрудники в джинсах и футболках. С полотенцем на плече прошла Вера из Жениной лаборатории, улыбнулась Папе и дала ему карамельку. — Отгрызай половину! — потребовал Сын. Папа с силой вонзил резцы в карамель. Боль в деснах напомнила, что резцы ему по возрасту не положены. Папа сплюнул конфету вместе с кровавой слюной. — Твою… — Папа осекся. — Колобок в бок! Хотелось плакать и сквернословить. Папа пошел к реке. Роскошный в прошлом пляж базы отдыха был завален нераспакованным оборудованием. — Это останки кораблей, — заявил Сын, и они стали играть в водолазов. До синевы наплававшись, водолазы врылись в горячий песок. Сын развинчивал добытый со дна микроскоп. — Перв-в-вый раз-з-з так д-д-долго куп-п-паюсь, — проклацал Папа. Сын возмущенно встрепенулся: — А мне так… — А спорим, — поспешил Папа исправить педагогический промах, — что в реке живут микробы. Захочу, покажу их тебе в микроскоп. — Ну, захоти, — потребовал Сын, с сомнением глядя на прибор. Микроскоп оказался испорченным безнадежно. — Так всегда, — обиделся Сын. — Наобещаешь, а потом… — Не ной! Я тебе сейчас в институте в исправном все покажу. Пошли играть в ученых. …В самом начале прохладного коридора слышалась уникальная лексика Слинько: — Этот жучара отправляет меня в отдел. Захожу — там все бичары. Начинаю пристраиваться к кассе — отметают. Тут один столичный рванина подвернулся… Папа понял, что Слинько снова ездил в министерство подписывать документацию. — …Наконец, подмахнул. Мету дальше. Перед дверью — телочка. Я к ней. То да се. Приходи, говорит, завтра подпишу. Как же завтра? Горючее в баке кончается, а еще две подписи. Дотянул до родного аэродрома на мужском обаянии… Ну там сейчас волчары собрались! На что я сам кремень, а еле урвал. Слинько был правой рукой Петрина. Создав филиал, Петрин понял, что только разоблачение нескольких знахарей-экстрасенсов придаст ему необходимый авторитет. Он хорошо знал психологию своих коллег: они признают истинным специалистом в области народной медицины только того, кто отточенным мечом сразит несколько популярных шарлатанов. Самой громкой была история с Инной Ветровой — молодой, но уже очень известной, красивой и дерзкой ворожеей. Слинько провел разоблачение виртуозно — на одном мужском обаянии. Инна Ветрова канула в безвестность. — А это что за детсад? — строго спросил вышедший из комнаты Слинько. Недавно Слинько назначили и. о. заместителя директора филиала по научной работе, и теперь он рьяно следил за порядком. — Кто вас сюда пустил? К кому вы пришли? Где твоя мать? — Слинько решил начать с Папы. — Умерла. — Здесь находиться нельзя, — Слинько мог разжалобить любого — от секретарши до министра, но сам жалости не знал, равно как и других человеческих слабостей, мешающих хорошо и приятно жить. — Здесь храм науки! — Тогда подайте! — Папа протянул руку и поджал босую ножку. — Сейчас! — Слинько разозлился и, схватив его за протянутую руку, потащил к выходу. Сын вцепился в другую руку и испуганно заорал: — Отпустите! Мой папа здесь работает! — А-а-а, — обрадовался Слинько. — У тебя папа здесь работает? Как его фамилия? Сейчас мы его замочим! В Папином сознании промелькнул образ змеи, заглатывающей свой хвост. — Слинько! — завопил он на весь коридор. — Мы — разнояйцевые близнецы Гог и Магог Слинько! Наш папа теперь зам директора, он вас уволит по статье! — Папа старался кричать как можно громче. По всему коридору начали открываться двери, но выглядывать, правда, не решались. — А мама твоя — английская королева? — не чуя опасности спросил Слинько. — Ветрова моя мама!! Инна!!! — заорал Папа, радуясь звонкости своего голоса. Он вдруг понял: играть с детьми ему не интересно, общаться со взрослыми — скучно. Радость доставляла только игра со взрослыми. Как по команде из дверей высунулись головы. Слинько пошел красными пятнами. Он вспомнил, что сегодня на ученом совете будет обсуждаться его характеристика для утверждения в должности «зама». — Ох и натерпишься ты от нашего папки! У него знаешь сколько родительской любви за семь лет скопилось! Одних алиментов на десять тысяч! Веди нас к нему! — потребовал Папа. — Мы теперь с ним жить будем. И смотри, чтоб без обмана. У него золотое кольцо на правой руке! В позе Наполеона Слинько выглядел очень внушительно. — Клевета! — ревел он в коридор. — Грязная интрига! — Опомнившись, он резко выдернул правую руку из-за левого борта пиджака и, воздев ее над головой, возмутился: — Да это же обручальное кольцо! Ишь, жучары! Его носит каждый порядочный человек. Головы втянулись, и двери захлопнулись. — Так, сынки, — озираясь по сторонам, сладким шепотом завел Слинько. — Пойдемте, милые, ко мне в кабинетик. Говоря это, он все сильнее и сильнее подталкивал Папу и Сына вверх по лестнице. — Ну-ка, сынки! Дайте-ка я на вас посмотрю хорошенечко! Садитесь на диванчик… У-у, волчата какие вымахали. А свидетельство о рождении у вас с собой? — В опекунском! — заявил Папа, стараясь занять на диване как можно больше места. — А ты, папка, я вижу — жучара. Когда домой поедем? — Нельзя нам сегодня домой ехать, кремешочки… Дома ведь дисциплина… Руки мыть. Умываться… Да я вас в такой интернат устрою! С таким уклоном! С каким хотите, с таким и устрою!.. Нож метать умеете? Там научат. — Это когда-нибудь потом. Сейчас мы хотим к нам домой. Мы хотим посмотреть на братика, на новую маму… Она же нам разрешит завести овчарку? — А мне дога! Ты мне обещал! — наконец прорвало ошалело молчавшего Сына. — Они с овчаркой подружатся и у них родится много щенков! Да?! Да, папа?! — Нет, — сказал Слинько. — Нет! Недавно Слинько закончил 30-укольный курс вакцинации от бешенства. Мрачный Слинько вытащил из сейфа бутылку армянского КВ и, позвякивая горлышком по краю стакана, наполнил его до краев. — Хотите? — спросил он, доставая из сейфа плитку шоколада. — Хочу! — сказал Папа и схватил стакан. Но опрокинуть его не успел из-за сильного подзатыльника. Папа оскорбился: — Что, родительские чувства, наконец, взыграли? Сын был счастлив. — В общем так, — сказал Слинько и стукнул пустым стаканом по полировке стола. — Гены в вас мои, и сейчас мы друг друга поймем. — Хорошо, — жестко сказал Папа, — только игрушки и мороженое оставь своему законнорожденному. Слинько вздохнул. — Я только пристроился к кассе, а тут парочка волчат хотят меня отмести… Я предлагаю вам вместо пошлого домашнего уюта, о котором только и мечтают разные бичары, свободную и обеспеченную молодость: лучшая школа-интернат и карманные расходы в размере алиментов. По пять невыплаченных тысяч кладу каждому на сберкнижку. Если не согласитесь, вы мне не сыновья! — По десять и на руки! — сказал Папа, входя в азарт. — Я подумаю до вечера. Ждите меня здесь и никуда не уходите. «Переиграл!» — понял Папа. Он рванулся за выходившим Слинько, но тот успел закрыть дверь перед Папиным носом и провернуть ключ. Папа обернулся, увидел в руке Сына полный стакан коньяка, влепил ему подзатыльник и, напрягшись, ждал, что будет — Сын был намного крепче. «Опять переиграл», пронеслось в голове. Сын захныкал: — Я не хочу к новой маме. Какая мама может быть у такого папы, как этот. И в интернат не хочу! Сам иди в интернат! У меня дом есть. — Хорошо, — сказал Папа ледяным тоном. — Завтра я отвезу тебя к маме. Сын внимательно посмотрел на стиснутые губы Папы и виновато произнес: — Ничего, папа. Мы вместе вернемся к маме. Она ведь у нас добрая. Она и такого тебя будет любить. Папа представил всю семью на воскресной прогулке и содрогнулся. — Папа, мне здесь надоело. Придумай, как нам убежать, — потребовал Сын. Папа вспомнил про балкон и расправил плечи. Уютно пристроившийся на плечах четырех кариатид балкон тянулся через приемную и соединял кабинеты директора и зама. Кабинет директора и приемная пустовали — начался обеденный перерыв. Обретенная свобода оказалась относительной — дверь из приемной была запертой. Петринский кабинет и каморка с телетайпом, наоборот, были открыты. Очевидно, Лидочка должна была вот-вот вернуться. Заработал телетайп. Папа оживился и подскочил к нему. — Ой, смотри-ка, — сказал Сын. — Машинка сама печатает. — Ага, — обрадовался Папа и прочитал: «Директору Занзибаровского филиала Петрину. Вам надлежит в недельный срок представить отчет по форме 6 по теме 812.223 за минувшее полугодие. В отчете дополнительно указать коэффициент использования научной аппаратуры. Криволапов». — Хочешь сыграть в Папу и министерство? Сын хотел. Папа лихо отбил: «Задолбали требованиями дурацких справок. Мешаете делать научные открытия. Стройноножкин». Некоторое время телетайп задумчиво молчал, переваривая информацию. Наконец отстучал: «Непонятно. Подтвердите прием указания». — Кто вы такие, чтобы мне указывать! — возмутился Папа. «Оборудование создает интерьер с большим коэффициентом научности. Случаи ошибочного причаливания моторных и безмоторных водоплавающих средств сократились за истекший период вдвое, в связи с урбанизацией бывшего пляжа наукоемкой аппаратурой». «Непонятно. Повторите». «Колобок в бок!» — огрызнулся Папа. — Теперь я! — потребовал Сын и напечатал: «Потопленный пиратами микроскоп сдох и микробов не видно». Телетайп отключился. Вскоре телефон запищал по-междугородному учащенно. Папа отодрал от рулона на телетайпе использованную бумагу. — Я знаю, как отсюда убежать, — объявил Сын. — Надо связать простыни и спуститься с балкона. — Не болтай ерунду, откуда здесь простыни. — Берутся же они откуда-то в книжках, — уверенно сказал Сын. — Надо поискать. — Простыни? «Простыни» здесь только бумажные. Так называют огромные такие таблицы. А там цифры, данные, результаты… Идея! Сейчас мы его самого замочим. Чтоб сирот не обижал. Папа вернулся к телетайпу и, не включая аппарат, просто, как на печатной машинке, отстучал: «Занзибаровский филиал. Прошу пригласить лично Слинько. Криволапов». «Слинько у телетайпа». «Где обещанные документальные доказательства фальсификации Петриным научных результатов?» «Материалы готовы, жду оказии». «Поторопитесь, коллегия в понедельник». — А это что за игра? — спросил Сын. За дверью послышался заразительный Лидочкин смех и беззаботный перестук каблучков. Злоумышленники юркнули в директорский кабинет. Увидев знаменитого петринского попугая. Сын пришел в восторг: — Пещера людоеда! Настоящая. Да, Папа? Папа затравленно озирался, ища куда спрятаться. «Опять переиграл!» пронеслось в мозгу. Пушок, в котором было его рыльце, могли вот-вот подпалить. В приемной послышался голос Петрина: — Лидок, ну сколько можно повторять! Опять телетайп не заперт. — Ой! А я запирала! Может, кто-то открыл? — Это кто же? Ты думаешь, это просто для инструкции? Знаешь, какие бывают случаи? — Ты что, мне не веришь? Да хоть Слинько. У него тоже ключ. Только за третьей дверцей шкафа оказалось достаточно свободного пространства. Два первых отделения были плотно набиты документацией. — Лезь! — приказал Папа. Сын сострил попугаю рожу, гаркнул: «Занзибар!» и юркнул в шкаф. — Как мягко! — сказал он оцепеневшему от страха Папе. — Садись на подушечку. Вот где есть простынь. И совсем даже не бумажная. Давно бы сбежали. Петрин вбежал в кабинет: — Ну какая сволочь подучила попугая! Да запирай же ты двери, когда уходишь! — Я запирала… — Насочиняли дурацких легенд! Теперь его хоть выкидывай. Повтори, что ты сказал, Гамаюн! — Петя, Петя хор-р-роший, — подхалимски заворковал попугай и постучал по пустой кормушке. — Умный, собака, — растаял Петрин. — Еще раз услышу это слово — отдам кошке. Папе очень захотелось выкрикнуть: «Занзибар!» Справившись с собой, он на всякий случай поднес кулак к носу Сына. Тот вздохнул. — Лидок! — крикнул Петрин. — Свяжи меня с Криволаповым по телетайпу. Минуту спустя бледная Лидочка ворвалась в кабинет, сжимая в дрожащих руках криво оборванную Папину месть. — Слинько! Предатель! Дерьмо! А сам-то! — Успокойся, — сказал Петрин. — Опять телетайпограмма криво оторвана. Лидочка швырнула в Петрина бумагу и зло заплакала. — Криво?.. Зато тебе теперь голову ровно оторвут! Петрин уткнулся в телетайпограмму. Сдавило сердце, он откинулся назад. Спинка кресла уперлась под левую лопатку. Петрин отчетливо ощутил торчащую из спины рукоятку кинжала. Слинько был проверенным товарищем по команде. Петрин чувствовал себя играющим тренером, с паса которого лучший игрок умышленно забил мяч в свои ворота. Что-то происходило с окружающими его людьми. Жена отказалась ехать в Занзибаровку, сын, Слинько… Послать бы все к черту. Да только что потом?.. — Сначала я ему голову оторву! — мужественно сказал Петрин, глядя на до смерти надоевшие, прыгающие Лидочкины губы. — Сколько еще до ученого совета? Пора идти? — Петрин нервно закурил. — Но зачем ему это? Он же еще даже в должности не утвержден… Кому же верить? — голос Петрина дрогнул. — Ладно… Пока меня прижмут, я его с таким «волчьим билетом» отсюда вышвырну, этого волчару… Но зачем ему это надо?.. Слушай, а может, это не он? И как он мог такую улику забыть… — Как не он? — возмутилась Лидочка. — У кого еще ключ от телетайпа? Если не он, значит, я? Это ты хотел сказать? Петрин сокрушенно махнул рукой, сунул под язык таблетку валидола и пошел на ученый совет. Через минуту Лидочка последовала за ним. На этот раз открытыми остались все три двери. Пока Сын снова прыгал перед попугаем и орал: «Занзибар!», Папа испытывал уколы совести. Кто бы ни был Слинько, но его с ним связывали многолетние приятельско-деловые отношения. Папа не смог бы объяснить, за что он так взъелся на Слинько. Ну, запер в кабинете. Запер двух наглых пацанов. Подумаешь. Любой нормальный человек поступил бы так же. Но вспоминая захлопнувшуюся перед носом дверь, Папа впадал — нет, даже не в ярость, а в чисто детский азарт отмщения. Тем более, что он оборачивался изысканным развлечением. Петрина было по-человечески жалко, и Папа успокоил себя мыслью, что если Петрин клюнул на такую грубую фальсификацию, то это характеризует и его жизненные устои. …Когда Папа просунулся в приоткрытую дверь актового зала, директор уже читал доклад. Поэтому собрание вел Слинько. Сидевший у входа Женя Скобельцев, зав. лабораторией охраны материнства и детства, с небрежностью профессионала взял Папу за ухо и выкинул за дверь. «Всегда был хам». Со слезами на глазах Папа бросился к двери, ведущей на сцену. Появившись из-за спины Слинько, «близнецы» непринужденно уселись рядом. Слинько дернулся. — Мы по тебе так соскучились! Папочка! — страстно прошептал Папа. — Что за дети?! — страшным шепотом спросила ученый секретарь. Взгляд Слинько заметался по залу. — Э… э… — сказал он. — Так ведь первое июня. День защиты детей! — Слинько упивался своей находчивостью. — А-а, — сказала ученый секретарь. — Я и забыла. Петрин дочитал доклад и под жидкие аплодисменты сидевших в первых рядах вернулся на место. Встретившись с Папой взглядом, директор изумился: — Что это такое? — День защиты детей! — поспешно ответила ученый секретарь. — Чьи это дети? — не понял Петрин. — День защиты детей, Петр Альбрехтович, — повторил Слинько. — Товарищи! — громко сказал Петрин в зал. — Чуть не забыл! Сегодня у нас первый день лета. День защиты детей… Слинько судорожно захлопал. Зал охотно поддержал. Папа взял довольного Сына за руку, они вышли на авансцену, раскланялись и, к удивлению присутствующих, вернулись на свои места в президиуме. Вопросов по докладу не было. Ученый секретарь торжественно зачитала проект характеристики со всеми «грамотный специалист», «пользуется уважением коллектива», «дисциплинирован», «политически грамотен», «морально устойчив»… Слинько скромно потупил глаза и погладил Папу по головке. Они ласково улыбнулись друг другу… Слово взял Петрин. — Налей-ка себе нарзану, — сочувственно посоветовал Папа. Петрин начал издалека. Он рассказал коллективу, каким прекрасным и дружным коллективом является возглавляемый им коллектив. Как быстро растут на благодатной занзибаровской почве в творческой атмосфере филиала научные кадры. Как прекрасен дух царящих в филиале неформальных отношений. — Однако, — продолжил Петрин, — как нет худа без добра, так нет и добра без худа. Нам пора в чем-то пересмотреть наши отношения. Быть принципиальнее в оценке друг друга. Начну с самого себя… Папа набрал в легкие воздуха. — …Чего греха таить, со Слинько мы старые приятели. Вероятно, это как-то сказалось на моем решении выдвинуть его кандидатуру на должность заместителя директора по науке. Вот уже месяц исполняет Слинько обязанности зама. И, к сожалению, вы все могли убедиться, что я поспешил, назначая Слинько на такой ответственный пост… — Дядя Петя, — звонко выкрикнул Папа. — А кто это — старик Криволапов? Затаивший дыхание зал оживился. Судьбы филиала в министерстве вершил именно Криволапов. — Ты что, мальчик? — опешил Петрин. — Ничего. Я просто умею читать мысли. И мама моя умела. Вот вы сейчас подумали: «Будешь, жучара, знать, как вести двойную игру. Сам подгонял результаты, а теперь стучишь старику Криволапову и валишь все на меня». Старик Криволапов — это что, медведь? Петрину казалось, что он оглох — весь зал трясся от смеха, но не издавал ни звука. Научные сотрудники прятались за спины друг друга. На директора было жалко смотреть. — Я такого не думал, — растерялся он. — Что за ерунда!.. И что это за дети? Кто твои родители? — Мать мою погубил, теперь и за отца взялся?! — гордо и грозно ответил Папа. Слинько, не в силах отвести глаз от Петрина, шарил рукой по столу в поисках стакана. Папа заботливо налил ему нарзан: — Выпей, папочка, и не волнуйся. — Почему он называет тебя «папочка»? Это же не твой сын! — закричал Петрин. — А… а… Кто же мать? — Нет… — тихо сказал Слинько. — Вы правильно только что подумали! — Папа взял Сына за руку, они снова чинно раскланялись. — Мы два потомственных разнояйцевых близнеца-телепата. Наша мама — Инна Ветрова! — Папа резко обернулся к Слинько. — Не смей думать о маме так плохо в моем присутствии! — И обратился к залу: — Правда же непедагогично, когда один из родителей плохо думает о другом в присутствии детей?.. Вопрос оказался риторическим. Все лица были обращены к полу. Перед Папой сидел спешившийся эскадрон всадников без головы. Плечи и спины тряслись. Сдавливаемые похрюкивания, повизгивания и блеяния прокатывались по полу и захлестывали сцену. Петрин зло уставился на Слинько: — Докатился! Детей подучил подавать нужные реплики! — Да я их впервые сегодня увидел! Черт их знает, может, действительно в мать пошли… — Товарищ Слинько! — возмутился Петрин. — Вы же говорите с учеными. В мать пошли… Да вы же лично доказали, что Ветрова шарлатанка! — Но я не доказывал ее неспособности иметь детей-телепатов! — Да, уважаемый коллега. Мы видим, что вы сделали все возможное, чтобы доказать обратное. — Смешно! — крикнул Женя Скобельцев с места. — Даже самые отъявленные парапсихологи не приводят примеров рецепции мыслей такими шпендриками. Кто-то спутал первое июня с первым апреля. Но и два месяца назад это был бы розыгрыш для домохозяек! «Шпендрики», неожиданно для Папы, больно ранили. И ухо еще горело. Папа знал все обстоятельства Жениного перехода в филиал с кафедры акушерства и гинекологии. — А вы, дяденька, не злитесь и не жалейте, что тогда отказали папе в его просьбе. Все равно мама не согласилась бы нас убивать. Зал насторожился: лица поднялись от пола. Не слишком красивую историю о Жениной сверхурочной работе, вынудившую его уйти с кафедры, знал не один Папа. — Я не просил! — реакция у Слинько была лучше. — Я не жалею! — Женя нашел не самую удачную формулировку. Единственным человеком, им поверившим, был Папа. Сын дернул Папу за рукав: — За что ты так дядю Женю? Помнишь, он мне паровоз подарил? Смотри, из-за тебя над ним все смеются. На мгновение в Папе проснулся отец. Конечно, надо было Сына взять за руку и увести подальше отсюда. Но Папа уже себе не принадлежал. Зал жаждал продолжения, и его понесло. Папа подошел к Слинько, энергично пожал ему руку: — Ты прав, папа! Все эти рванины занзибаровские только и думают, как тебя отмести от кассы. Вот, например, знаешь, что сейчас этот с лысиной думает… Неизвестный Папе солидный лысый мужчина вскочил и истерично заорал: — Да, думаю! И скрывать это не намерен! Вся наука Слинько — эта… — лысый запнулся. Папа произнес неприличное слово на мгновение раньше, чем лысый продолжил: — …основывается на некорректных экспериментах! Раздались хлопки. Папа раскланялся на аплодисменты. Сына он больше не стыдился, наоборот, выругаться перед взрослыми казалось отважным и заслуживающим восхищения. — Устами младенца глаголет истина, черт побери! — воскликнул лысый. Папа решил в дальнейшем придавать его мыслям благородный оттенок. — Пусть Слинько зайдет в свой виварий! — заорал кучерявый с Камчатки. — В клетках дыры! Мыши сбегают! Перемешиваются опытные с контрольными! Какие после этого результаты? А статьи печатают! — Прошу слова! — сказал Яша Шикун, вставая. Его подчеркнутый академизм, появлявшийся неизвестно откуда в нужную минуту, действовал безотказно. Зал сосредоточился на Яше. — Глубокоуважаемый председатель! Глубокоуважаемые члены ученого совета! — начал Шикун. Впрочем, истоки шикунского академизма вполне прослеживались. В свое время Яша был исключен из трех вузов: с физфака МГУ, Семипалатинского мединститута и, наконец, из ВГИКа. Курсу к третьему Яше становилось скучно, и он начинал развлекаться. Во всех трех вузах легенды о Яше ходят до сих пор. — …результаты на кроликах всегда оказывались лучше, чем на других животных, — продолжил Яша. — Позвольте поделиться своими соображениями на этот счет. В рационе лаборантов Слинько крольчатина занимает видное место. Кролиководство в Занзибаровке не развито… Источник крольчатины, увы, ясен. Всякий, знающий человеческую природу, поймет, а незнающие пусть поверят мне, как лаборанту — животных берут не из опытной, а из контрольной группы. Причем самых здоровых и жирных. Это, естественно, ухудшает показатели в контрольной группе. И опыт выигрывает. Не являясь членом ученого совета, я не настаиваю, чтобы мое скромное мнение заносили в протокол, — Яша скромно сел, и свара разгорелась с новой силой. Зная подноготную филиала достаточно хорошо, Папа осуществлял режиссуру с легкостью и изяществом. — Ой, как интересно получается! — Папа решил, что пора обобщить опыт свары. — Вот вы ссоритесь, а думаете во многом одинаково. Вот прямо все-все думают: «Довели филиал черт-те до чего, занимаемся черт-те чем! Кому это все надо?!» И еще каждый думает, что мог бы вместо этого заниматься настоящей наукой. А дальше все уже думают по-разному. Дядя Петя думает: «Какая может быть серьезная наука, когда министерству нужны только отчеты, а завлабы дорвались до своих высоких окладов и ничего уже не хотят». А вот эти дяди, — Папа поочередно ткнул пальчиком во всех заведующих лабораториями, отделами и секторами, — думают, что можно было бы делать что-то настоящее, не заставляй их директор строго следовать этой дурацкой тематике, и не будь среди их сотрудников стольких безграмотных и ленивых дураков. А все остальные, — Папа сделал плавный жест рукой, — думают, что давно бы уже сделали что-то путное, если бы шефы не мешали работать. Папа сел на место. Все ошалело молчали. Наконец, Дуня Дунаевская, первая красавица филиала, явно подражая Шикуну, торжественно попросила слова. В элегантном костюме, с раздвоенным румянцем на щеках — натуральным и наведенным, Дуня была и впрямь хороша. — Спорим, — азартно сказал Папа Слинько, — встала, чтобы показать костюм! Получив слово, Дуня, теперь уже подражая Петрину, рассказала, какой хороший коллектив в филиале. Дуня работала у Слинько, и отношения у них были прекрасные. Обнаружив, что Слинько зашатался, она со всей непосредственностью дуры решила продемонстрировать лояльность директору: — …периодически возникающие с моим научным руководителем сложности… — Красивая девочка, но дура, — доверительно прошептал Папа Слинько. — Так, например, в этом году я не ограничивалась, как прежде, простым изучением методов народной медицины по лечению алкоголизма. Но и параллельно проводила большую атеистическую работу среди стоящих у нас на учете народных врачевателей. А товарищ Слинько не хотел понять важности этой работы и все время подтрунивал надо мной. А между тем, не занимаясь этой атеистической пропагандой, можно скатиться… просто, знаете ли, к чему угодно! И вообще, в последнее время я часто не понимаю, что Слинько от меня хочет. Ну просто не понимаю! — А я знаю! Я знаю! — Папа запрыгал по сцене на одной ножке. — Что? — растерялась Дуня. — Сказать? — Что сказать? — Ну, что он от вас хочет. А-я-яй, папочка! Так сказать? Папе пришлось довольно долго повторять «сказать?» на разные лады и прыгать на одной ножке. Наконец, естественный Дунин румянец поглотил искусственный. — Молчи, сопляк! — крикнула Дуня и беспомощно оглядела окружавших ее мужчин, ища защиты. — Ну?! — нетерпеливо крикнул Женя. Подобные ситуации всегда просто возрождали его к жизни. — Что он от нее хочет? Дуня процокала через весь проход и скрылась за дверью. Папа резко перестал прыгать и, повернув ухо в сторону Жени, сделал вид, что прислушивается. — Ишь, какой хитренький! — неодобрительно сказал он. — Думаешь: «Пусть шпендрик выдаст намерения этого бабника Слинько, и разговор пойдет не только о его научной деятельности, но и моральном облике. Тогда он уж точно в замы не прорвется, а назначат, скорее всего, Федю. А мы однокашники. А при своем заме уже можно жить». Нет! И не надейся! — Папа нахмурился. — Не буду я в угоду тебе разоблачать своего родного папочку! — Дайте мне его на пятнадцать минут! — попросил Женя. — И я узнаю, какая сволочь его подучила! — А-а! — Папа погрозил пальчиком Жене. — Хочешь надрать мне уши, запугать, а потом объявить, что меня подучил Леонид Васильевич? Чтобы отомстить ему за отрицательную рецензию?! — Не выйдет! — взвился Леонид Васильевич — самый склочный в институте тип, которого год назад с большим трудом сослали в Занзибаровский филиал. — Мне все равно, кто его подучил, но пора разобраться с вами со всеми по-крупному! — Нет, Леонид Васильевич, успокойтесь! — крикнул Папа. — Здесь вы не правы! Честное слово, ни один из них ни разу не подумал, что если вас загнали в эту дыру, то вы будете молчать. Наоборот, они все считают, что теперь-то уж вам терять нечего. И для каждого из них вы являетесь грозным и удобным в управлении оружием против противника. Лысый зааплодировал. К нему присоединились еще несколько человек. — Ах, я еще и оружие?! Даже орудие?! — Леонид Васильевич обвел зал тяжелым и подозрительным взглядом. — Так я, позвольте заметить, оружие обоюдоострое! — Ух, как здорово! — заорал Папа. — Ух, как мысли у всех забегали!!! А у вас, дядя Петя, быстрее всех! Даже понять сразу трудно… То, что до сих пор у него еще были какие-то тормоза, Папа понял только сейчас — когда они исчезли. — Ох и мысли у всех пошли! — рванул он майку на груди. — Буду сейчас их вслух читать! Все! Всем! Каааааааааааайф!!! Мысли Петрина действительно мелькали с лихорадочной быстротой — дело заходило слишком далеко. Контроль за течением Совета он утратил, в любой момент могло произойти что угодно, а ответственность за все происходящее возложена на него. Пора было распорядиться вышвырнуть пацанов из зала. Петрин уже открыл рот, но тут мелькнула мысль: «Есть повод потянуть время, окончательно разобраться со Слинько, продумать ходы, „отлежаться“». Петрин закрыл рот, задумчиво пожевал губами и объявил, что поскольку рабочий день заканчивается, заседание Совета будет продолжено завтра. Папа сжал кулачки и чуть не заплакал. Это же был его звездный час! Лучшее мгновение в обеих его жизнях. Наконец-то детское и взрослое «я» слились воедино. Сколько раз мечтал Папа на подобных чинных пустых собраниях сказать правду и возмутить спокойствие — всегда что-то мешало. И вот, когда это почти удалось, его сшибли на взлете одной фразой. В отчаянии Папа пытался объявлять мысли выходивших из зала, но всего, что он добился — была маленькая пробка в дверях. Скакать козлом по опустевшему залу было неинтересно. Сын хмуро восседал в президиуме, отводил взгляд. — Ну, как я их? — заискивающе спросил Папа. — Хочу кушать! — угрюмо ответил Сын. Когда Папа и Сын подошли к магазину, шел уже седьмой час. На улочке змеился хвост очереди из сосредоточенных мужчин. Не слышно было ни ругани, ни пустых разговоров. В магазине ворочалась плотно вбитая толпа. — Папа, спой, как в автобусе! — потребовал Сын. — А то я умру от голода. Давай, тебе яблоко дадут или конфетку. — Ты что? — испугался Папа. — Там я просто шутил. Так делать нельзя. — Но яблоко же с яйцом ты взял. И деньги тоже… Пошути и сейчас! — Мы же не попрошайки, — Папа судорожно искал аргументы. — Человек должен питаться на честно заработанные деньги! — А ты честно пой! — Не буду! — Тогда я буду. Я тоже такие песни знаю:Конец Июль 1984 — февраль 1986
Последние комментарии
22 часов 47 минут назад
23 часов 1 минута назад
1 день 9 минут назад
1 день 11 часов назад
1 день 11 часов назад
1 день 12 часов назад