Мальчики Дягилева [Сергей Сергеевич Юрьенен] (fb2) читать постранично

Сергей Юрьенен Мальчики Дягилева

Евророман, конспект

«Я не знаю, что такое „нигилист“ или „нигилизм“.

Я получал образование в Императорской балетной школе,

где нас не учили значению таких слов».

Нижинский, Дневник^[1]

Из уносимых Фридрихом картонок выпорхнул лист папиросной авиабумаги, который я поймал:

Le Figaro

37, rue de Louvre

Paris 75081

Dear Mon. Lacontre,

To confirm our telephone conversation of this afternoon, I would like to repeat my request to contact Mon. Serge Iourienen, for the purpose of artistic collaboration… *

И подпись нетвердой рукой:

Massine

* * *

Письмо было послано из Лос-Анджелеса в парижскую газету, где его подкололи к чеку; все еще различим поржавелый след скрепки — помнится, никелированной: западной…

Глядя на листок, который апрельский ветер пытался выдрать у меня из рук, я увидел себя там и тогда — в Париже. В квартале Бельвиль. В старинном доме на рю Рампонно. Сквозь толстые шерстяные носки ощущалась неровность мозаичного пола. Нажимом большого пальца, выбросившим прочное лезвие натовского ножа, чтобы вскрыть долгожданный конверт из «Фигаро».

Я вынул письмо из прошлого.

* * *

«Старик, я навел справки. В кругах политической эмиграции никто не слышал о таком. И знаешь? Все это мне не очень нравится. Курт Воннегут, конечно, говорит, что любое приглашение есть приглашение на танец с Богом, но…»

«Но?»

«С ними лучше игр не начинать. Переиграют».

«Думаешь, они?»

«Старик? Я все сказал. Шли на хер. Если не хочешь кончить на Лубянке или в аннигиляторе на бульваре Ланн».

В тот же день пришла последняя открытка.

Из Парижа.

* * *

Штемпель был Нейи-сюр-Сен. Именно там назначалось рандеву.

В среду 19 июля.

В 10 утра.

* * *

Место, где меня ждали, оказалось трехэтажной виллой. Я вошел за решетку, отомкнул электрокнопкой дверь. Внутри был бель эпок, только весьма запущенный. Мозаичный пол. Мраморные панели. Сумрачное зеркало в раме тусклой позолоты. Постояв в прохладе, решил подать голос. Откашлялся и повторил. Наверху открылась дверь, босо зашлепали по лестнице, и надо мной появилась коротко стриженная брюнетка именно того вида, который соответствовал одной из моих версий предстоящей встречи. Длинноногая и в шортах цвета хаки. Темно-зеленая майка обнажала накачанные плечи. Спускаясь, смотрела она не по-французски, а прямо мне в глаза. Мне захотелось сделать шаг назад — на случай если она набросится.

— Help you?*

Я ответил, что имею appointment*:

— Мистер Массин?

Она кивнула, повернулась и взялась за перила. На левом плече у нее была какая-то наколка, зелено-лиловая.

— Джаст э момент, — сказал я и быстрым шагом вышел на солнце.

Дверь в ограде я оставил распахнутой на случай, если придется стремительно ретироваться. Еще не поздно, думал я, захлопывая решетчатую дверь.

Поднимаясь за этими икроножными мышцами, развил террористический аспект сюжета, который вполне могли передоверить какой-нибудь укрывшейся в Париже ячейке «Роте Армее Фракцьон». Что стоит красным бошам, хладнокровно расстрелявшим у себя в Германии невинного банкира, прихлопнуть беглого антисоветчика? С последующим растворением в азотной кислоте и спуском в парижскую канализацию?

Дом, во всяком случае, явно был необитаем.

На третьем этаже, где потолки были пониже, предполагаемая террористка приоткрыла дверь, по-советски обитую дерматином, заглянула вовнутрь и повернулась ко мне. Татуировка на плече была у нее в виде бабочки.

Я оказался в зале.

Нет, не спортивном. Танцевальном. Вся левая стена была зеркальной, скат крыши стеклянным, пространство наполнял мутный солнечный свет, и в нем разило мускусом. Черная девушка качала мускул ягодицы. Держась за перекладину и сверкая потом. За этим издали наблюдал старичок, затонувший в парусине кресла. Потом старичок взглянул в нашу сторону, гнусаво сказал: «Сэнк ю вери мач, Дженнифер», дверь у меня за спиной закрылась, я приблизился, и на меня обратились чрезвычайно живые глаза:

— Ну, наконец мы встретились. Здравствуйте, дорогой. Меня зовут Леонид Массин, — ударяя на последнем слоге. — Леонид Федорович.

Я поклонился.

— Боюсь, что русский теперь уже не самый лучший из моих языков. Но попробуем по-русски? Садитесь же, не бойтесь.

Провалившись при этом до самого пола, я схватился за обтянутые парусиной железные трубки подлокотников. Я ничего не понимал. Ну, полное несовмещение миров и сфер.

— Вы одни?

Что имеет он в виду? Может быть, намерен предложить мне пару? Нет, экзистенциальное одиночество мое разделено, как я был тогда уверен, до завершения земного бытия.

— Без секретарши?

— Без.

При этом я невольно усмехнулся, но Леонид Федорович, похоже, не шутил. Факт отсутствия секретарши его заметно опечалил. Возможно, qui pro quo? Принимает за кого-нибудь другого? Но на плетеном столике развернута газета с моим рисованным портретом.

Какое-то время мы оба (я не