Ангел в эфире [Лорен Маккроссан] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Лорен Маккроссан Ангел в эфире
Посвящается Дарси Хоуп и Молли Микаэлле за яркие штрихи на полотне жизни.
Глава 1 ПРИСЯДЬ[1]
До сих пор помню, как он был одет, когда мы впервые встретились. Наблюдательность – отличительная черта женщин. Спроси любую: «В чем он был?» или «Как выглядел?» – и получишь детальный отчет о внешности возлюбленного – от кончиков ногтей до цвета носков. Задайте тот же вопрос мужчине, и все, на что он окажется способен: «Ну, вроде она блондинка, примерно такого роста… Да что вы вообразили, неужели я могу вспомнить, как она была одета?» Вряд ли такой гражданин способен предоставить следствию детальное описание преступника. Мы познакомились в старших классах. Если точнее, в классе с углубленным изучением английского языка (такие есть в Шотландии). Совершенно непредумышленно я подсела к одному из редчайших жеребчиков выпускного класса школы Святой Бригитты и тут же поняла: это мое. Незадолго до описываемых событий девственные объятия вышеназванного заведения впервые распростерлись навстречу представителям противоположного пола. (Подозреваю, для того, чтобы хоть немного облегчить тяжелую долю географа, которому выпало несчастье быть единственным мужчиной во всем заведении, а заодно и предметом обожания полутора тысяч девчонок.) В крови нежных созданий бесновались нерастраченные гормоны, повсюду царила атмосфера безудержного флирта, и парней на всех явно не хватало. Конкуренция царила жесточайшая: женский пол натачивал коготки и набивал носками лифчики. За какую-то неделю в местной аптеке разошлись все мыслимые запасы перекиси для осветления волос, блеска для губ и тестов на беременность (между этими тремя наименованиями ассортимента явственно прослеживалась некая связь). Впрочем, я здесь была новенькой – моему папочке Стиву, или Стефану, как любит называть его мамуля-француженка, вздумалось перевезти семью из Нориджа в Глазго в самое горячее для любимого дитятки время, в начале учебного года. Делать нечего: сорвались с нажитого местечка и рванули на север. Папулю нередко осеняют «замечательные мысли», но вот дельные попадаются нечасто. Надо же было ему жениться на хорошенькой француженке из Бордо, умыкнуть ее из родного дома и перевезти в Восточную Англию, где ей до конца замужней жизни будут сниться родные виноградники и придется нарочито говорить с ошибками, чтобы не сойти за местную. Потом отец позволил назвать свою дочь Анжеликой Найтс.[2] (Да-да, в честь тех самых «рыцарей Круглого стола», хотя моему отцу так же далеко до доблестного рыцаря сэра Ланселота, как мне до чемпионки по скоростным вычислениям в уме.) И в довершение всего ему взбрело в голову устроиться на фабрику по производству виски – с его-то тягой к спиртному. Впрочем, о пагубном пристрастии моего обожаемого родителя мы поговорим позднее. Моя мама, Дельфина, напутала с расписанием, я опоздала в школу на целый месяц, и поэтому все воспринимали меня как новенькую. Я и понятия не имела, что незанятое место рядом с нашим «вороным» неофициально числилось за «божественной» Кери Дивайн, самой снежной из всех снежных королев выпускного класса. Авторитет ее был столь непререкаем, что она позволяла себе опаздывать на каждый урок где-то на семь минут, не опасаясь, что ее место кто-нибудь займет. Ни одна девчонка из школы не посмела бы примоститься вблизи человека, на которого положила глаз Кери Дивайн и с которым гуляла с тех самых пор, как они четырнадцатилетними подростками играли в «передай сосалку», когда он еще учился в школе для мальчиков на той же улице и слыл там заводилой. В общем, сама того не подозревая, я покусилась на запретный плод, который не предпринял ни единой попытки меня в этом уведомить. И вот сижу я преспокойненько за злосчастной партой, рядом лежат моя новая блестящая тетрадка со съемными блоками, книга «Госпожа Бовари» и мой обожаемый пенал. На крышке последнего была объемная картинка – цветок, символ группы «Джеймс», и я то и дело поглаживала пальцами его лепестки, напевая про себя одну из величайших песен всех времен – «Присядь». Помню, когда записанный вживую сингл занял вторую строчку чарта, уступив единственному и неповторимому хиту Чесни Хоукс «Единственный и неповторимый», я бесновалась – так неуемна была моя тинейджерская обида. Эта песня для меня многое в те годы значила – как значит и сейчас (я вообще музыку люблю, потому-то и стала диджеем). Итак, я присела, но тут в дверях показалось ее царственное величество, одарившее меня таким взглядом, который вполне мог бы расплавить даже мою нестерпимо голубую тушь электрик-блю. Только когда Коннор встал и пошел к доске, я смогла взглянуть на его одежду. Прежде я не решалась в открытую его рассматривать: как-то неловко в упор разглядывать человека, сидящего рядом. К тому же Кери Дивайн не спускала с моего затылка глаз, готовая, точно истребитель, выпустить смертоносный заряд в беспомощную и обреченную жертву. Коннор был в джинсах, выгоревших почти до белизны, которые держались на потертом ремне из коричневой кожи, обнимавшем поджарый торс. Свободный крой подчеркивал его крепкие ягодицы, а правый карман отвис, точно по пути в школу на парнишку напала доведенная до отчаяния женщина, и ему пришлось отдирать ее руки от своих штанов. Как раз под левой ягодицей джинсы были аккуратно распороты лезвием и чуть приоткрывали взгляду манящие очертания бедра и черные трусы-шортики – обратите внимание, не застиранно-серые, а черные, и безо всяких там глупых мультяшек. Я старалась, конечно, не пялиться на его тыл, но не могла – удаляющаяся спина так и притягивала взор, пока мои слюнные железы не выработали достаточно жидкости, чтобы посрамить целую свору бешеных псов. Еще на нем были красные армейские ботинки, зашнурованные до середины, и футболка из хлопка – тоже красная, в тон обуви. Очень она подчеркивала и без того широкие плечи Коннора. Потом мой сосед повернулся, и я уже не смогла отвести от него взгляда: у него было одно из тех редких лиц, которые легко встают перед глазами, когда ты пытаешься их вспомнить. Что удивительно: хотя здесь, в Глазго, лето приходит после дождичка в четверг, да и то если сильно повезет, кожа у Коннора была чуть-чуть загорелая. Россыпь веснушек на носу и пронзительная синева глаз выдавали в нем кельтскую кровь, а черные волосы прекрасно оттеняла едва пробивающаяся угольно-черная щетина на подбородке. Некоторые говорят, чем-то Коннор похож на Гарри Линекера, только он не такой холеный, уши у него не торчком, да и футболист из него никудышный (а жаль). Как бы там ни было, мне Коннор сразу приглянулся. Но дальше – больше! Не успела я толком перевести взгляд с его лица на футболку, как уже поняла, что там написано – «Джеймс» крупными белыми буквами и бело-желтый цветок с моего пенала. С бухты-барахты таких совпадений не происходит: это судьба. Прошло тринадцать лет, а та самая футболка лежит, бережно упакованная, в моем бельевом шкафу. Должно быть, пенал тоже где-то завалялся, хотя я смутно припоминаю, что он несколько пострадал в те гедонистические дни, когда побочно служил приемным сосудом под марихуану. Со мной по-прежнему тот же человек, Коннор Маклин – мой первый настоящий парень, который пригласил меня на свидание без недели тринадцать лет назад и с тех пор не отходил от меня ни на шаг. Я знаю все веснушки у него на носу, все родинки и оспины от ветрянки. Мне не нужна специальная дырочка, чтобы взглянуть на его крепкие ягодицы. Я вижу их почти каждое утро, когда Коннор степенно вылезает из постели (степенность – по-прежнему самое подходящее для него слово) и направляется на работу: он кинооператор одной преуспевающей студии. Как и в ранней молодости, Коннор предпочитает простую удобную одежду: «Левис» с кручеными швами, какой-нибудь тонкий свитерок – можно и не фирменный, тяжелые ботинки, которые он практически никогда не натирает кремом (по этому поводу мы часто ссоримся: я настоящая фетишистка в вопросах обуви). Ну а в целом мне нравится, как он выглядит – я и сама не сторонница особых изысков в одежде (по крайней мере, выше лодыжек). Коннор, как и раньше, чертовски хорош собой, заботлив и добр – вот почему поиски подходящего подарка на очередную нашу годовщину превращаются для меня в настоящий кошмар. В подарке должны быть забота, хороший вкус, практическая полезность, романтика и… желательно не слишком большая цена на ярлычке, потому что я обязательно должна купить те нежно-розовые кожаные туфли, замшевые ковбойские сапоги (себе) и коричневый рюкзачок а-ля пастушка, с витыми орнаментами. (Мег сказала, он отлично подходит под мой цвет глаз.) Ой, кажется, проговорилась. Так что можно подарить мужчине, с которым живешь уже тринадцать лет? Я бы спросила мамочку, да та ушла от отца почти два года назад и свалила домой, во Францию. А больше я, к сожалению, никого и не знаю, кто оставался бы с одним и тем же человеком так же долго, как я. Наверное, такова характерная черта нашего времени, а может, просто я дружу либо с ветреницами, презирающими всякие обязательства, либо с дурнушками, которые так жаждут пойти к алтарю, что на них смело можно вешать рекламный щит «Невесты и жилье». В самую пору познакомить вас с Меган – несчастной представительницей второго типа, и с Кери, которую я бы скорее отнесла к первому. Да-да, та самая Кери Дивайн, которая при первой нашей встрече хотела засунуть мою «Госпожу Бовари» туда, где солнца не видно, теперь одна из моих лучших подруг. Вместе с милой Меган Маккеффри, которая в школьные годы во всем слушалась Кери и по ее наущению незаметно срезала с моей головы клок волос, потому что ее подруге захотелось попрактиковаться в черной магии и хорошенько отомстить «стерве», которая увела у нее парня. Теперь мы трое – не разлей вода: по субботам устраиваем еженедельные «шабаши», как мило окрестил их Коннор, и знаем друг о друге все. Вот почему я пригласила в помощницы именно этих двоих, справедливо полагая, что лучшие советчицы в поисках подарка – давние подруги. В нашем распоряжении имелись все магазины в деловом центре Глазго, и мы принялись за работу. Прочесали три основных торговых пассажа в городе и не нашли ничего подходящего. В результате остался лишь последний крупный универмаг, «Джон Льюис». Наша грандиозная задача по поиску идеального подарка даже и не думает близиться к завершению, и не только по моей вине. Две мои лучшие подруги, говоря начистоту, никудышные советчицы. Керри не заметит романтики, даже если та свалится с потолка и будет оглушительно бить в барабаны перед самым ее носом, – наша «божественная» заглядывает в витрины, только чтобы полюбоваться собственным отражением; Мег очень старается, но верит, что надувные шарики, перевязанные сатиновыми ленточками, – изысканный подарок для современного мужчины. Может, сразу плюнуть на все и не тратить время? – Зачем ему вообще твой слюнтяйский подарок? – громко спрашивает Кери. Это вполне в ее духе. Наша царственная особа обожает работать на публику и частенько говорит с псевдолондонским акцентом, думая, что он шикарнее ее родного шотландского произношения. Меган прозвала ее «гуттаперчивый сассенах».[3] Надув полные безупречные губки, отраженные в бесчисленном множестве позолоченных зеркал, Кери вздыхает: – Слушай, вы вместе уже… э-э… целую вечность. Не кажется ли тебе, что это будет в самый раз? Берет с полки пузырек лосьона после бритья «Олд спайс»[4] за шесть фунтов девяносто пять пенсов и безо всякого видимого интереса помахивает им перед моим носом. Я смотрю на эту маленькую фаллообразную бутылочку, одну из тысяч других парфюмерных изысков, и сердце замирает, когда я вижу цену. – Знаешь, Кери, мы хоть и долго вместе, но пока еще друг другу не надоели. Я ищу подарок для любимого человека. – Купи ему краску для волос, – слащаво улыбается она. – Где здесь романтика? У Коннора к тому же и седых волос-то нет. – Ну и что с того? Со временем появятся. Главное – ты покупаешь на будущее, а это ценят люди с привязанностями. Разве не романтично? – А все-таки хорошо, Кери, что те бедолаги, которые осыпают тебя подарками, не ждут ничего взамен. Твой прагматизм кого хочешь достанет. – А-а, чушь все это, – пожимает плечами подруга и отчаливает к блестящим прилавкам с косметикой. – Равенство какое-то выдумали. Подарки должны дарить мужчины, а женщины только их принимать. – Видишь ли, у нас с Коннором выработалась определенная система, и до сих пор она меня не подводила. Так что, если не возражаешь, я бы предпочла и впредь ее придерживаться. – Как угодно, душенька. Только помни, у вас тринадцатая годовщина. – И что с того? – недоумеваю я, сморщив нос и стараясь поскорее миновать прилавок с парфюмерией, чтобы не угореть от кружащих в воздухе ядовитых испарений – напалм чистой воды. – Тринадцать – чертова дюжина, дьявольское невезение. Я бы на твоем месте сто раз подумала, стоит ли вообще праздновать. – Премного благодарна. – Хмурюсь и закатываю глаза к потолку. – Что-что, а подбодрить ты всегда умела. – Смотри, что я нашла! Подари ему мишку! – подкатывает Мег, радостно вопя. Вся такая рыженькая, конопатая, тычет мне в лицо бледно-голубым плюшевым комком. – Смотри, у него в лапах сердечко, и на нем написано: «Будь со мной». – Какая мерзость, – фыркает Кери и, щелкнув пальцами, подзывает женщину, обслуживающую стенд «Шанель». – Безвкусица. – Знаешь, Мег, мне все-таки кажется, Коннор равнодушен к игрушкам, – снисходительно улыбаюсь я и, пожав мишке лапу, откладываю его на ближайшую полку. Прочие находки Меган (браслет с гравировкой «Мой парень», кольцо вечной верности с камнями по кругу, украшенная сверкающими сердцами и губами рамка для фотографий и ручка с портретом Элвиса, которая играет «Люби меня нежно») таким же образом оказались разложенными по всему магазину в некоем стратегическом порядке. Явно пора закругляться, а не то за неимением оправданий придется купить красные семейные трусы из атласа и набор носовых платков, которые Мег присмотрела, едва мы показались в дверях «Джона Льюиса», – кажется, целая вечность с тех пор миновала. – Пойдем поищем, где перекусить, – предлагаю я, с наигранным энтузиазмом хлопнув в ладоши. Мег, которую никогда еще мысль о еде не оставляла равнодушной, устремляется к выходу с проворством чайки, завидевшей пакетик с чипсами. – Одну секундочку, я только куплю помаду. Эта дамочка так медленно двигает задом, что цвет из моды выйдет, пока она сюда доберется, – говорит Кери. – Ей, наверное, меня и не видно из-за туши. Только взгляните на эти ресницы: грязнее щетки для каминной трубы. Подсказал бы ей, что ли, кто-нибудь… Одарив подругу лучезарной улыбкой, я облокачиваюсь на прилавок спиной к продавщице и, закрыв глаза, пытаюсь сосредоточиться на Конноре и на том, какой подарок ему бы хотелось. – А в прошлом году что он тебе подарил? – будто угадав мои мысли, спрашивает Кери. – Хм, нижнее белье, насколько я помню. Да, точно: красный комплект «Ла-Сенца» и набор для автозагара «Сен-Тропез». – Ах да, как я могла забыть? У тебя потом неделю пальцы напоминали сырные палочки. – Откуда мне было знать, что руки надо после процедуры ополаскивать? Какой вообще смысл намазаться и тут же смывать? Только добро переводишь, да еще за такие деньги. Подруга встряхивает длинной светлой гривой и недоуменно приподнимает безупречно выщипанную бровь. – Боже мой, давно ли у тебя эти понятия об экономии? Ну хорошо, так что он все-таки подарил тебе в прошлом году? Прикусив губу, погружаюсь в размышления. – М-м… Кажется, белье. Только другое: белое с кружевом. – Что-то все крутится у него вокруг одной темы. Тебе не кажется, что ты перестала удовлетворять своего приятеля? – Нет! – поспешно возражаю я. – Сделай ему минет для разнообразия, – хитро подмигивает Кери. – Порадуй бедняжечку в кои-то веки. – К вашему сведению, Кери Дивайн, – оскорбленно вспыхиваю я, заливаясь краской, – я регулярно это делаю. И последний раз был не далее как в четверг утром, перед тем как Коннор ушел на работу. И между прочим, он сказал, что никогда в жизни ему не было так хорошо. По всей видимости, я совершенствуюсь раз за разом. – Очаровательно, – говорит строгий женский голос за моей спиной. – Это вам обойдется в двенадцать фунтов за помаду. Я оборачиваюсь и ловлю на себе неприязненный взгляд «Джуди, чем могу помочь». Такое чувство, что она наступила на пережеванную жвачку и теперь не знает, как ее соскоблить с одной из своих модных сандалий. Пристально посмотрев на Кери, которая стоит и держится за бока, издавая носоглоткой омерзительное хрюканье, точно пытается втянуть носом целое семейство слизней, я торопливо улепетываю на поиски Мег. С этими подарками голова идет кругом. – Я не стану здесь есть, – фыркает Кери, стараясь не касаться туфелькой от Патрика Кокса размазанного по полу кусочка картофеля, и воротит нос от жареного. – Прекрати, Кери, отличное место, – урезонивает ее Мег, прокладывая себе путь к кратчайшей очереди. Рассматривая развешанные на стенах закусочной портреты гигантских гамбургеров, она все шире раскрывает зеленые глаза. – Ага, к тому же в меню наверняка есть альтернатива для тех, кто следит за весом, – добавляю я, вспомнив брошюрку от «Уэйт уотчерс»[5] для желающих похудеть, за которую выложила четыре фунта, хотя и прочла ее всего лишь раз, да и то в индийском ресторанчике, когда ела курицу с острыми приправами. – Выпей лимонад: там всего двадцать калорий, а то и меньше. – Мне наплевать, сколько там калорий, Энджел, и мне не нужны посредники, чтобы следить за своим весом. – Ничего удивительного, – хихикая, комментирует Мег, – у тебя вес нулевой. Пытаясь прикрыть свою довольно объемную талию коротеньким топиком из белого хлопка, Меган делает заказ: – Самый большой чизбургер с жареным луком, простую кока-колу и порцию ваших обалденных пончиков. И еще, будьте добры, тарелку латука вот для этой леди. – Я буду в «Моргане», – объявляет Кери, направляясь к эскалатору, и фалды ее замшевого, кремового цвета плаща по самую щиколотку развеваются вслед. – Присоединяйтесь, когда надоест обжираться, если встать сможете. – Лети, бабочка, лети, – смеется Мег. – Худая, как соломинка, и никакого проку. Дурища. Я должна объяснить ситуацию с Кери Дивайн. Видите ли, она не такая, как большинство из нас. По правде говоря, если бы я не видела этого своими собственными глазами, никогда бы не поверила, что взрослая женщина способна выжить, питаясь только пищевыми добавками, витаминами, кофе и рисовыми крекерами. И пока мы с Мег отъедаемся домашними завтраками или бутербродами с белковой пастой, наша подруга принимает некую комбинацию пилюль, содержащих все: от витамина А до цинка, две чашечки густого, как деготь, эспрессо и стакан кипятка с двумя капельками лимонного сока. И больше она не прикоснется к пище до самого полудня. Но и в обед Кери питается, словно комарик-вегетарианец на диете. Естественно, фигура у нее, как у Кайли Миноуг, вытянутой до пяти футов девяти дюймов, а ягодицы тверже, чем любой стульчик, на который она вздумает приземлиться. Мало того, что такое питание вредно для здоровья, это еще и крайне утомляет. Я вот что хочу сказать: зачем идти в ресторан, если ничего, кроме салата без соли и масла, заказывать не собираешься? И зачем лишать рабочих мест тружеников пищевой промышленности, отказывая себе в шоколадке или пачке чипсов? Может, ее грациозная фигура и притягивает взгляды всех мужчин, за исключением моего Коннора (он называет Кери тощей и безвкусной, как галета, – а может, мне угодить хочет), однако я слишком люблю поесть, чтобы хоть в чем-нибудь походить на нее, как, впрочем, и свет очей моих, Меган. Та обожает веселых толстячков: Рональд Макдоналд – ее вторая любовь после Эвана Макгрегора. К физкультуре у нее патологическое отвращение, как она сама не раз заявляла (ведь если Меган раскрутится вокруг своей оси, то грудями может изувечить кого-нибудь, а то и убить). Она пышна, гордится своей полнотой и сама нередко называет себя «чернокожей мамулей с белоснежной задницей». Находясь где-то посередине, я не обладаю ни достоинствами Мег, ни изяществом Кери. Мне не нравится слово «нормальная» – просто мне комфортно носить двенадцатый размер (за исключением одной недели в месяц, когда мне вообще некомфортно). В те времена, когда я еще таскала пластинки для исправления прикуса и прическу «курчавая блондинка», я была худой дылдой – сказывалась континентальная кровь моей мамочки, француженки до мозга костей (она даже большая француженка, чем изобретенная французами жареная картошка, и в два раза тоньше). Завитушки исчезли, главным образом благодаря парикмахерской секции «Джона Фриды» в аптеке «Бутс», а из блондинки я как-то плавно переросла в шатенку цвета французской горчицы. Я довольна своей прической. Тот этап, через который проходят все девчонки, когда хочется выглядеть женственной и носить длинные волосы, я благополучно миновала, и теперь на голове у меня стрижка типа «я у мамы вместо швабры». Конечно, было бы неплохо, если бы и тело переняло имидж девчонки-забияки, но, к сожалению, мои костлявые руки и ноги покрыты слоем жира. Я не толстуха, но у меня имеются свои округлости, необходимые для выживания в условиях холодной шотландской зимы. По правде говоря, если бы в Глазго не так сильно опускалась температура, я была бы вылитая Кейт Мосс, только пониже ростом и не такая стильная. Коннору нравятся мои формы – говорит, я женственная. На его взгляд, формы уступают только той части моего тела, которую он обожает больше всего, – вздернутому носику. Когда-то я казалась себе неким хрюшкоподобным существом – такой у меня был поросячий нос, но с возрастом лицо менялось, и теперь вышеназванный орган вполне гармонично соседствует с остальными чертами лица. И еще должна вам признаться: не принадлежу к числу тех девчонок, которые помешаны на своей внешности, а потому и модницей меня не назовешь – редкость в наши дни, согласитесь. Я даже не страдаю расстройствами пищеварения (если, конечно, уже и хороший аппетит не возвели в ранг расстройств). Разумеется, и на меня иногда находит, и все же я слишком ленива, чтобы стать классической красавицей. Во-первых, потому что эти маникюры, педикюры, чистки и аэробика – пустая трата времени и денег: я лучше поем, попью и повеселюсь; а во-вторых, потому что я диджей на радио. У меня вполне порядочная аудитория, которая медленно и верно продолжает расти, но поскольку лицо мое всегда остается «за кадром», необязательно выглядеть ухоженной знаменитостью. Скажем, если бы я была Сарой Кокс с «Радио-1» или Сьюзи Макгуайр – мой эквивалент на радиостанции «Клайд-1», которая на каждый свой эфир с двенадцати до трех собирает больше слушателей, чем я за полтора года, и чье лицо крупным планом пялится на вас в метро, – тогда, быть может, борьба за внешность и имела бы смысл. А пока мне до этих акул шоу-бизнеса расти и расти. Я не знаменита. Однажды мою фотографию поместили на школьной доске почета за то, что забила шесть очков на дебютном баскетбольном матче для девочек, – а это, согласитесь, не портрет на обложке «Максима». Еще меня пригласили в местный паб в Уэст-Энде зажечь огни на рождественской елке, но вечеринки со звездами и знаменитостями обходятся без вашей покорной слуги. Впрочем, над этим я работаю, и «Энерджи-FM» тоже старается повысить популярность своих ведущих. Пока мне выпадает честь служить козлом отпущения на ежедневных дискуссиях со слушателями, которые составляют большую часть моего дневного шоу; но когда-нибудь я доберусь до головокружительных высот, и меня будут приглашать как конферансье на школьные празднества или на концерты любительских капелл. По крайней мере, надеюсь. – Надо уметь держаться, – частенько напутствует меня мамуля. – Веди себя так, будто ты уже знаменитость, и когда-нибудь ею станешь. – Королевский гамбургер с курицей и диетическую колу, – говорю я, уже витая в подлунных высотах. А что? Даже звездам приходится есть. – Почему бы не подарить ему шахматы? – предлагает Мег, стараясь перекричать целый детский сад за соседним столиком. – Да какой из него шахматист, что ты! А если, не дай Бог, он начнет играть, мне тоже придется осваивать. Попробуй запомни, как там каждая фигура ходит. К тому же терпеть не могу проигрывать. – Вот как, значит… Понятно. Тогда купи ему маленький мопед. – Ни за что. Он будет гонять наперегонки с детворой и обязательно разобьется. – Тросточку? – Слюнтяйство. – Прыжок с парашютом? – Боится высоты. – Путевку на раскопки? Вздыхаю и вливаю в горло остатки ледяной кока-колы из стаканчика. – Ох, Мег, почему так сложно найти подарок для человека, с которым живешь уже тринадцать лет? – От большой любви, детка, от большой любви, – мечтательно изрекает подруга и, опустив подбородок на руку, а локоть в лужицу кетчупа, добавляет: – Просто ты хочешь подарить ему что-нибудь особенное. Вы – сказочная пара. Улыбаюсь до ушей, как влюбленная девчонка, – что поделать, именно так я чувствую себя рядом с Коннором. Наверное, все объясняется просто: мы вместе со времен отрочества, с ним будто время останавливается. Жаль только, организм не разделяет эту концепцию. – Мег, тебе не кажется, что грустно так долго встречаться с одним и тем же человеком? Подруга склоняется над смятыми обертками от гамбургеров и берет меня за руку. – Не будь глупышкой, Энджел, вы созданы друг для друга. Эх, мне бы такого парня, я бы в него вцепилась и держалась бы, пока костяшки не побелеют. Не сомневаюсь. Наша толстушка еще в школе выдумывала, какое у нее будет свадебное платье, и даже рисовала наброски в тетрадке по географии. Ей до смерти хочется выйти замуж, и это становится ясно каждому, с кем она встречается, в ближайшие десять минут после первого поцелуя. Стоит какому-нибудь парню дать ей свой номер, наша влюбленная мечтательница начинает слоняться по магазинам и высматривать обручальные кольца с такой задумчивостью, что у продавцов возникают подозрения – а не воровка ли она. Мег – отличный человек: любящий, нежный и веселый. Если она смеется – то от всей души, и тогда ей приходится опускать голову к коленкам и так широко разевать рот, что проходящие мимо малыши серьезно рискуют пропасть в ее глотке. По-моему, мужчины – глупцы, раз просмотрели такое сокровище. – Да и он тоже счастливчик. Если бы ты не вырвала его из лап нашей Кери-сердцеедки, она бы ему всю душу вымотала. Так что этот парень тебе многим обязан, даже не сомневайся. – Надеюсь, он придерживается того же мнения. Она у нас штучка дорогая, ничего не скажешь. – У них с Коннором нет ничего общего, уж поверь мне. Ну о чем им разговаривать? О лаке для ногтей или о модных тряпках? Несчастный будет сидеть как паинька, слушая ее скучные разговоры и ничего не смысля в ее интересах. Да что там! У них даже в музыке вкусы не сходятся. – Да, ну с этим-то у нас точно порядок, – улыбаюсь я, припомнив, как все начиналось. – Ух, ты! – взвизгивает Мег и восторженно хлопает в ладоши. – Я придумала! Идея потрясающая! – Давай-давай, выкладывай поскорее! Подруга поднимает над головой руки и с хлопком опускает их, будто курица, которая пытается махать крыльями. – У «Джеймсов» сейчас турне по крупным стадионам, поют свои лучшие хиты всех времен. Так, они устраивают концерт под «Большим красным навесом» примерно в день рождения Коннора. – В Выставочном центре? Ого! То, что надо, Мег! – Я вот о чем: у нас в магазине билеты на них есть и даже пакетик с сувенирами. Там футболка, компакт-диск и плакат – ну, всякая всячина. Он будет в восторге. – О, Мег! – Светясь от счастья, тянусь через стол, чтобы обнять свою потрясающую подругу. – Какая ты умница! Отличный подарок – лучше и не придумаешь. Давай отхвати там парочку билетов и подарки, а деньги я тебе отдам. Даже нет, – говорю я, немного подумав, – лучше пустой чек выпишу. Что удивительно: наша Меган работает ассистенткой директора самого, пожалуй, большого музыкального магазина в Глазго и при этом ухитряется едва сводить концы с концами – она беднее монгольского кочевника. Ничего за душой. – Без проблем. Завтра похлопочу, как только выйду на работу. Выписываю чек и протягиваю его подруге. Вот видите? Всего-то и требовалось, что проявить чуточку смекалки – и конец мучениям. Обожаю делать подарки. Пожалуй, надо прикупить и себе что-нибудь приятное в честь такого удачного дня. Боже мой, Коннор в четверг просто с ума сойдет от радости. Он и так меня обожает, а тут вообще на руках носить будет. – О, преклоните же колени в присутствии ее высочества, – хихикает Мег, прерывая мои себялюбивые грезы и кивая головой в сторону эскалатора, по которому поднимается Кери. Та решительно прокладывает себе путь сквозь орды озлобленных покупателей, борющихся за свободный столик, который почему-то каждый раз кто-то занимает перед самым носом. – Да не нужен мне ваш стол! – слышится ее негодующий крик: какое-то семейство в разноцветных коротких курточках испуганно рвануло занимать места. – Я что, похожа на человека, который станет есть с одноразовой тарелки? – Кери, все в порядке? – прыскаю я, когда она добирается, наконец, до нас, раскрасневшаяся и страшно взволнованная. – Нет, не в порядке, ясно? Люди ведут себя как звери – настоящая кормежка в зоопарке. Не понимаю, если честно, как вы можете есть такую дрянь. – Луковое колечко не желаете? – подмигивает Мег, пронося щедро промасленный бумажный пакетик в опасной близости от роскошного замшевого пальто Кери. – Да я скорее пляжную тапочку съем, чем это. Так, вы закончили? Я вам хотела показать кое-что интересненькое. – Ох, Кери, никак ты подыскала Коннору подарок? – спрашиваю я, вскакивая с места и хватая выцветшую джинсовую куртку со спинки стула. – Прости, мы вроде бы уже кое-что… – Несколько иное. – Недовольно надув губы, Кери посторонилась: две пожилые женщины нырнули на наши места, не дав сиденьям остыть. – Я видела Коннора. – Где? – спрашиваю я, пока мы с Мег и ее пакетиком пончиков семеним гуськом за Кери. – Внизу, – отвечает та, взмахнув рукой в направлении эскалаторов, – в ювелирном. С женщиной. Довольно миловидная особа, должна заметить. Они прекрасно смолятся вдвоем. Голубки. Такт – не самая сильная сторона Кери, когда требуется поведать подругам умопомрачительные новости. Благо она не работает в полиции. Представляю: «Миссис Смит, это, случайно, не ваш сын вон там, на разделительной полосе, валяется размазанный по асфальту десятитонным грузовиком?» – Не может быть, ты обозналась! – Я прикусила губу от досады. – Он же на работе. – Милая моя, не забывай, что я знакома с Коннором дольше, чем ты. Так что, поверь, я его ни с кем не перепутаю. «Да уж, шанса лишний раз напомнить о своем прошлом с моим парнем ты не упустишь». Наша высокомерная подруга элегантно встает на ступеньку эскалатора. – Я его точно узнала. И он был не один. Поэтому поторопитесь, если желаете взглянуть. – Не беспокойся, все будет нормально, – шепчет мне Мег, пытаясь приободрить. А у меня сердце ушло в пятки, и настроение опускается быстрее, чем этот дурацкий эскалатор. – Естественно, – всхлипываю я. – Это просто не может быть он, а даже если и так, всему найдется разумное объяснение. Только вот я в этом не слишком уверена.Глава 2 БЕДА
Там действительно был он. С ней, кем бы эта дрянь ни оказалась. Девица с огромной шевелюрой – не просто большой, а огромной! Грива как у пуделя, который искупался, а потом высунул голову из окна едущей машины, чтобы обсушиться на ветру. Одета она была крикливо, все в обтяжку, в крохотном жакете с огромными подкладными плечиками, напоминавшими два кирпича. Низкий вырез открывал пару титек, каждая размером с мяч футбольного кубка страны. Кстати о мячах, мне будто в живот заехали – да не просто мячом, а посланным со скоростью ста миль в час самим Дэвидом Бекхэмом. Я кипела – в основном потому, что Коннор по всем признакам поступал со мной нечистоплотно, и отчасти потому, что для своих целей он предпочел такую особу. Уж если решил завести роман, мог бы выбрать более достойную кандидатуру. Хотя бы чтобы показать окружающим, что у него есть вкус, а у нее был богатый выбор. Вы подумайте: подкладные плечики! Страсти Господни! И все-таки, пусть я и чувствовала себя почти опустошенной, обошлось без сцены. Я не стала кричать, орать, топать ногами или, как в мыльной опере, требовать от негодяйки объяснений, завершив разборки звонкой пощечиной, – нет, я держалась достойно. Я плелась за ними, как хвостик, от торгового центра «Бьюкенен гэллериз» до Принсес-сквер в сопровождении Мег и Кери. Хорошо, может быть, ваше представление о достоинстве несколько иное, но лучше так, чем кусаться и царапаться, как взбешенные кошки. Впрочем, теперь, сидя дома в полном одиночестве, я думаю о другом: повыдергивала бы все космы этой развязной нахалке; а что я с Коннором сделаю, когда он расколется!.. Только вот ведь как: не могу поверить, что он способен мне изменить. Ну, естественно, у нас масса примеров, когда наивные дурочки верят в порядочность, до последнего защищая своих приятелей, которые, между прочим, залезают на всех носителей двух икс-хромосом, – только мой Коннор не такой. Он честный человек; он покупает газеты у безработных, иногда и по два экземпляра, и подкармливает бродячих собак. Даже не заигрывает ни с кем (по крайней мере, при мне – то есть практически никогда). А с другой стороны, не исключено, что я заблуждаюсь. Может, Кери права и цифра тринадцать приносит несчастье. Вдруг он подумал о предстоящей годовщине и впал в жуткую тоску? А я-то еще целый день бегала по магазинам, чтобы подарок ему подыскать. Двуличный мерзавец. Наверное, я такая же наивная дурочка, как и пташки из многочисленных ток-шоу, не стесняющиеся вывешивать свое грязное белье на всеобщее обозрение. – Как там мой Ангелочек? – доносится из прихожей очень знакомый голос. Обычно я готова внимать этому мягкому шотландскому говору, пока уши не растают. Поднимаю голову, разминая затекшую шею, и смотрю, как Коннор в своей неизменной замшевой куртке бодренько входит в комнату. На лице застыла улыбка до ушей – шире хорошего шоссе. «Я-то знаю, чему ты радуешься, – проносится горькая мысль, – хороша она, да? Тебе больше с ней нравится по магазинам ходить, да?» Сижу, плотно сжав губы, и молчу – будто очень интересный журнал попался. Он склоняется ко мне, чтобы поцеловать по своему обыкновению, и такой от него знакомый запах исходит – «Дюна для мужчин». – Все в порядке, малыш? – спрашивает он, проводя рукой по моей игольчатой прическе. Я отрезаю: – Нормально. – Хм… – Он откашливается и направляется в выкрашенную лаймово-зеленым цветом кухоньку, примыкающую к моей гостиной. Отрываюсь от журнала и наблюдаю: ставит на стол два больших пакета с продуктами. – Я купил твой любимый соус к макаронам! – выкрикивает он с кухни, заглядывая в холодильник в поисках пива. – Острый, с креветками, гребешками и массой чеснока. Так что, если хочешь потом поласкаться, мне тоже придется поднажать. – Вряд ли, – еле слышно шиплю я, когда Коннор, смеясь, тянет кольцо на банке с пивом. – В смысле? – Да так, ничего, – ворчливо отвечаю я, яростно перелистывая страницы. Эта глянцевая бумага обладает способностью шуршать тихо, будто назло. Я молчу, пока негодяй хлопает дверцами буфета, раскладывая покупки на строго отведенные им места. Мой приятель принадлежит к редкой породе опрятных мужчин. По правде говоря, нередко он убирает и за мной, поскольку я – представительница соперничающего клана женщин, патологически не способных поддерживать в доме порядок. – Бокальчик вина для миледи, – говорит он с улыбкой и подходит ко мне с бокалом только что налитого красного вина в одной руке и вазочкой оливок – в другой. – То самое чилийское, которое мы недавно пробовали и которое напомнило тебе вишневый крюшон. «Смотри не переусердствуй». Молча киваю и, не отблагодарив его, принимаю бокал. «Угрызения совести». Делаю глоточек и ворочу нос, будто мне только что подали стакан метилового спирта. Возвращаюсь к статье, в которой до сих пор не поняла ни слова. Коннор присаживается на краешек низкого журнального столика из сосны (я специально вытянулась во весь диван, чтобы не вздумал ко мне пристраиваться, а больше в гостиной сесть не на что – разве что на повидавший виды скособоченный пуфик). Мерзавец склоняется ко мне, опустив ладони на свои длинные поджарые ноги. Упорно не смотрю на него. – Ну хватит, что случилось, Энджел? С тяжелым вздохом надуваю губки – совсем не в моем духе, и получается как-то наигранно. – О чем ты? Все в порядке. С чего ты вообще взял, будто что-то случилось? «Если не считать, конечно, того, что я видела, как ты выделываешь курбеты перед какой-то смазливой бабенкой в самом центре Глазго, даже не пытаясь скрыться от посторонних глаз. Скользкий ты тип». – Просто у тебя вид, – спокойно отвечает он, – как у злого мальчишки Кевина, и брови сведены – хоть трамвай запускай. И еще дуешься совсем как твоя мать, и не потащила меня в спальню похвастаться обновками. – Откуда ты знаешь про мои ботинки? – Догадка на почве предположения, – ухмыляется Коннор. – Ты всегда покупаешь обновки, когда ищешь для кого-нибудь подарок. – Вообще-то я не искала никаких подарков, – вспыхнула я. – Слишком много о себе возомнил. – Прошу прощения, Кевин, – нагло улыбается он, закусив губу. – Так ты скажешь мне, в чем дело, или я пойду готовить ужин? Да, вот в чем сложность: Коннор отказывается спорить. Другие мужчины могут наорать на тебя, взорвавшись, а потом будут дуться неделями, но мой не таков. Он невозмутим, рассудителен и слишком спокоен, чтобы бесноваться в припадке ярости. Не то чтобы он категорически отказывался обсуждать вызвавший разногласия вопрос; просто ему удобнее замести сор под ковер и благополучно забыть о нем. Так поступал мой отец долгие годы, пока мать не решила, что с нее хватит, не свернула ковер и не сбежала на континент. Нет, Коннор очень хорош в логическом разборе причин конфликта. В этом отношении наша личная жизнь скорее напоминает экзамен: «Ты меня сильно подвел, обмочившись и наблевав в постели. Обсудим». Или: «Какой смысл куда-то переться, чтобы посмотреть слюнтяйскую мелодраму, если в кинотеатре за углом Уэсли Снайпс устраивает пальбу? Обсудим». Думаю, все же так лучше, чем: «Ты запрещаешь мне делать все, что хочется нормальному парню, так что проваливай и не возвращайся. Разговор окончен». Хотя иногда все-таки бывает полезно немного выпустить пар, согласитесь. – Поставить музыку? – спрашивает этот подхалим, видя, что я по-прежнему упорно пялюсь в журнал. – Как хочешь, мне-то что? Согласна, веду себя как вреднющий подросток, но у меня есть на то свои причины. Коннор обходит диван и останавливается, чтобы просмотреть мое обширное собрание музыки протяженностью во всю стену. А что, зато на картинах можно сэкономить; к тому же человеку надо жить полной жизнью, и у меня всегда крутится в голове какая-нибудь мелодия. – Послушаем «Колдплей», ты не против? – спрашивает он, вытаскивая из ряда один диск, и, прикусив язычок, сосредоточенно выбирает свою любимую песню. Я пожимаю плечами. Мне эта игра в молчанку уже порядком надоела. Наверное, стоит для начала устроить ему скандал и высказать все в глаза. – «Беда»,[6] – фыркаю я, узнавая трек, который он выбрал. – В самую тему. Следующие четверть часа Коннор суетится на кухне, моет грязную посуду, оставшуюся со вчерашнего вечера, и готовит нам ужин. Я нарочито безмолвствую. Впрочем, молчание мое регулярно нарушается невероятно тяжелыми вздохами и иногда раздраженным цыканьем – чтобы понял, что я злюсь, а не пребываю в приятной задумчивости. Пусть бы наконец еще раз поинтересовался, в чем дело. Я-то подумала, что первые два раза можно счесть пробными, подготовкой к главному вопросу, чтобы у меня была возможность односложно ответить, пожав плечами. Правда, беда в том, что, кажется, он потерял всякий интерес к выяснению причины моего неудовольствия. Каков наглец: взял и оставил меня перебеситься, подумать в одиночестве, пока он готовит ужин и разливает по бокалам вино. Наброситься на него с кулаками ни с того ни с сего я тоже не могу – не тот характер. Из меня злобу надо вытягивать – наводящими вопросами и лукавством. Конечно, вы вправе сказать, что я стремлюсь привлечь к себе внимание, но… У меня есть все основания этого хотеть, согласитесь. Особенно когда мой любимый, которого я всегда считала эталоном верности, любви и заботы, бессовестно разгуливает с какой-то развратной девицей среди бела дня и даже не считает нужным в этом сознаваться. Я отворачиваюсь, завидев, что он возвращается (старательно отвожу взгляд, пока Коннор проходит все двадцать шагов из кухоньки в гостиную) с большим деревянным подносом, на котором дымятся две тарелки макарон, какой-то разноцветный салат, горячий чесночный хлеб и непочатая бутылка вина. Мой коварный возлюбленный аккуратно склоняется над столиком, бережно опускает поднос, по своему обыкновению закусив язычок, и театрально-торжественно возвещает: – Спагетти а-ля Маклин. – Ослепительная улыбка. – Мистер Сейфуэй – на подхвате. Прошу к столу, мой Энджел, а то чесночного хлеба не достанется. Он протягивает мне тарелку, которую я должна бы злобно вырвать из его рук, но вместо этого аккуратно ставлю себе на колени – пахнет божественно. – Могу ли я для вас еще что-нибудь сделать, мадам? – спрашивает он, устраиваясь рядом со мной на диване. – Нет. А сама думаю: «Разве что сознаться в грязной измене и предложить кастрировать себя вон той открывалкой для бутылок». – Отлично, – с улыбкой отвечает он и, чмокнув, добавляет: – Тогда бон аппетит. – Не «аппетит», а «аппети». «Т» на конце не произносится, – хмуро отвечаю я, втайне ненавидя его веселость и любезность. Так еще труднее злиться. – Простите, мадемуазель, я не очень хорошо говорю по-французски. Придется, наверное… э-э… жениться на какой-нибудь наполовину француженке, чтобы немного подучиться. – Сильно сомневаюсь, – огрызаюсь я, когда он игриво подталкивает меня локотком. Довольно потирая ладони, Коннор тянется за ломтиком чесночного хлеба. Откусывает немного и медленно пережевывает, буравя взглядом мою щеку. – Надо полагать, выход в город дался тяжело, Ангелочек? – в конце концов, говорит он. – Кери действовала на нервы? Таскала тебя по магазинам, где ценынапоминают телефонные номера? Пожимаю плечами, с трудом сглатывая застрявший в горле кусок. Лучше молчать, а то разревусь. – Искала подарок на годовщину? Нет терпения: поворачиваюсь к нему и в упор смотрю в его голубые глаза – ох, какой лукавый взгляд. Нечисто у тебя на совести, ой, нечисто. – Да, искала. Хотя с чего так утруждаться… – Ах, и я тоже, – восторженно встревает он, не дав мне договорить. – Даже так? А я думала, Коннор, ты сегодня был на работе, – отрезаю я. – Ага, и на работе был, просто смылся днем по городу походить. – Он закусывает нижнюю губу своими безупречными белыми зубками, а сам так и светится от счастья. – Вообще-то это должно было стать сюрпризом, но мне не терпится все тебе рассказать. «Мамочки, – думаю я, а в животе настоящая свистопляска, – кажется, приехали». – Думал, может, застану тебя в магазине вместе с твоими ведьмочками, но вы, наверное, сменили маршрут, – продолжает он, а на губах играет улыбка. Так бы и поцеловала. – Хотя, наверное, это и к лучшему, потому что я был не один, и мы искали кое-что особенное. Дыхание так и сперло. Сижу на диване, не в силах и пальцем пошевелить, а саму так и подмывает вскочить и, разоравшись во все горло, броситься прочь, лишь бы не слышать его откровений. Натягиваю на лицо самую злую мину, на какую только способна, и жду развязки. – Я сказал своим на работе, что хочу тебе кое-что подарить, однако не знаю, что выбрать. И Бет предложила составить мне компанию. – Бет? – сплевываю я. – Ага, Бет. Жена нашего нового режиссера. «Вот как». – Довольно милая леди и очень дружелюбна. На ваш, женский, взгляд она, может быть, чуть-чуть броская, а так вполне приличная девушка и обаятельная к тому же… Ну, как обычно: когда Коннор волнуется, он начинает болтать без умолку. – … конечно, интеллектуалкой ее не назовешь – шарики вроде на месте, а вот с роликами не все в порядке. В общем, своеобразная девица. Зато вкус у нее отменный. Вот я и подумал, раз девушка сама предлагает помощь – так почему бы не согласиться. – Вкус отменный? – ухмыляюсь я, и перед глазами встают лохматая шевелюра и огромные подкладные плечики. Да, похоже, мужчины все-таки прилетели с Марса. А она – с планеты лака для волос. – Хотя, должен признаться, непривычно бродить по Бьюкенен-стрит с другой женщиной. – Он продолжает объяснять прописные истины. – Кошмар. Куда приятнее ходить за покупками с тобой. Долго мучились, но, в конце концов, кое-что подобрали. Очень надеюсь, что тебе понравится. Только я пока его попридержу – как сюрприз. То-то у тебя будет лицо… – Коннор склоняется ко мне и целует в затекшую от широчайшей улыбки щеку. – Тринадцать лет. Подумать только, малыш, даже страшно становится! А ты все так же неотразима. Мысленно хватаю рычаг переключения эмоций и срочно врубаю заднюю передачу, молниеносно выезжая из эмоционального тупика и сворачивая на улицу Живи Припеваючи. Разве зря я хвасталась своим парнем? Уф, хорошо все-таки, что я не из тех, кто рвет на себе волосы по каждому пустяку, – ведь ни на секунду в нем не усомнилась! Обожаю воскресенья – единственный день недели, когда ни мне, ни Коннору не нужно вставать на работу и мы целый день можем провести в обществе друг друга. Обычно остаемся в моей квартире на Байрс-роуд, которая находится в модном, можно даже сказать, процветающем районе Уэст-Энда. Отсюда примерно пятнадцать минут до центра Глазго, если ехать на «Заводном апельсине», нашем мини-эквиваленте лондонской подземки, такое прозвище заработавшем благодаря оранжевому цвету миниатюрных поездов, что как заводные катаются по кругу. Я, Коннор, Мег и Кери живем рядом – в пяти минутах ходьбы друг от друга и от Гибсон-стрит, иначе известной как аллея Карри, где подобралось внушительное собрание индийских ресторанов. Кери эта роскошь нисколько не вдохновляет, ее и чечевичную лепешку не уговоришь съесть; что же до остальных, мы успели по достоинству оценить здешнее кулинарное изобилие. Квартира – мое единственное имущество, плюс-минус сотня пар обуви и портрет одной балерины Роберта Хайнделя (оригинал!), который мама купила на мой шестнадцатый день рождения в надежде, что я стану следующей Марго Фонтейн, а не пойду по стопам Тони Блэкберна, Джона Пила[7] и им подобных. Номер с балетом не вышел, но со стены в коридоре по сей день взирает изящная танцовщица, совершенно не гармонируя с обстановкой, зато крайне удачно прикрывая отвратительную трещину в стене. Коннор снимает квартиру в старом здании из красного кирпича, расположенном сразу за углом. Видите ли, хотя мы встречаемся уже бог знает сколько лет, наши отношения так и не перешли на следующую ступень, когда молодая, но зрелая пара берет заем и официально въезжает в общий дом. Коннор большую часть времени околачивается у меня – его зубная щетка прочно заняла позиции в пластмассовой черепашке, подставке для щеток, у него есть свой ключ, и именно он заполняет полки в холодильнике едой. Но при всем при этом я невероятно горжусь тем, что мне посчастливилось стать собственницей квартиры. Столь ценное приобретение стало возможным благодаря небольшому наследству от моей французской бабушки, пять лет назад, к превеликой радости матери, отошедшей в мир иной. Так уж сложились отношения, что они друг друга на дух не переносили, между ними царила жесточайшая борьба: каждой хотелось перещеголять другую в красоте, худобе и неотразимости. К счастью, со мной Дельфина даже не пытается конкурировать – она всегда будет стройнее и красивее, чем ее беспутная дочь-дурнушка. Мать воспитала в себе такую самооценку, что Бритни Спирс по сравнению с ней – скромный полевой цветок. Здание, где располагается моя квартира, новое и довольно ухоженное, хотя едва вы ступите на порог моего дома, как ни стыдно в этом признаться, вам сразу захочется навести здесь порядок. Дело в том, что я барахольщица, коллекционер, собиратель – как хотите. Я не могу выбрасывать пустые банки-склянки, пакетики-билетики и прочий хлам. Назовите любой предмет – у меня скорее всего он найдется. Складирую все. Я далека от минималистской обстановки, где все по делу и со вкусом, – такой дизайн обожают люди, ведущие упорядоченный образ жизни, и в частности Кери. Моя прихожая в форме буквы «Г» выкрашена в сочный красный цвет и чудовищно контрастирует с лаимово-зеленой кухонькой. Впрочем, я не вижу в этом особой проблемы не успеете и глазом моргнуть, как контрасты войдут в моду – любая тенденция имеет шанс стать всеобщей любимицей. Стены и мебель украшены сотнями фотографий, охватывающих почти каждый год моей жизни: черно-белые, фото на паспорт с неестественными улыбками, втиснутыми в крохотный квадратик, наши с Коннором снимки с отдыха: здесь и Турсо, и юг Франции, и Ланзароте. Некоторым кадрам посчастливилось занять почетные места в рамках, другие прикреплены разноцветными магнитами к дверце холодильника, третьи собраны в объемистые коллажи. Фотографии – моя вторая страсть после музыки, и потому им приходится конкурировать с дисками и кассетами за место в гостиной. Коннор говорит, здесь удобно, что на его языке по-дружески означает бедлам. Сюда хочется прийти, закинуть ноги на стол, есть чипсы, не опасаясь накрошить на диван. Здесь любой чувствует себя как дома – а именно к этому я и стремилась. Не могу жить в квартирах где позволительно только любоваться обстановкой, хотя детство и юношество мои прошли именно в таком доме. Мне не хватает воздуха в комнатах с белыми чехлами на мебели и натертым до блеска деревом. Я люблю свою квартиру – в особенности, когда Коннор рядом. Мужчина – это то, что делает жилье домом. Проснувшись в десять, мы целуемся, обнимаемся и… Задействуйте воображение и сами догадайтесь, чем можно заняться после долгого здорового сна, когда не надо идти на работу и у вашего молодого человека наметился «утренний подъем». Потом очень приятно бывает забраться под одеяло с чашечкой кофе и тостами с белковой пастой и смотреть телевизор. Знаете, чем старше я становлюсь, тем больше мне нравятся программы, нацеленные на зрителя младшего возраста. Если у меня есть выбор, я, конечно, предпочту музыкальную передачу для подростков «Завтраку с Фростом» или выпуску новостей. Мое поколение начало ценить беззаботность и с куда большим интересом смотрит развлекательные программы, чем информационные. Так здорово оставаться детьми – тогда груз повседневных проблем и ответственности, которую навязывает нам мир взрослых, остается в стороне. Наверное, в восемьдесят я полюблю телесериалы про школьников и мультики про космических крыс, а важные текущие события будут оставаться за гранью моего разумения, к той поре уже затуманенного старостью. Сильно подозреваю, что наше поколение не сможет даже выбрать премьер-министра, если только кандидаты не согласятся выступить в каком-нибудь общеизвестном ток-шоу, а выборы не будут проводиться по телефонному голосованию с популярными ведущими. Впрочем, вернемся к нашему времяпрепровождению. Просмотрев все утренние мультики, школьные комедии и интервью со звездами ранга «Атомик Киттен», мы вдохновляемся на доброе начало дня – а именно сходить в кафе через дорогу, слопать нечто среднее между завтраком и полуденным чаем с бутербродами и заглянуть одним глазком в воскресные газеты. Да, не удивляйтесь, я все-таки читаю и новости, а не одни гороскопы и страницы моды – я же не совсем глупая. Несколько чашечек кофе, бекон и темный заварной пудинг вдогонку – и мы отправляемся побродить по Байрс-роуд, предаваясь другой общей страсти: наблюдению за людьми. Тут и там попадаются вчерашние гуляки с мутными взорами – обычное дело воскресным утром, – жадно прикладывающиеся к бутылочкам «Айрн брю» (шотландское национальное средство от похмелья, или «запой-долой», как прозвала сей апельсиновый слабоалкогольный напиток Мег). Есть и заплутавшие американские туристы, которые ищут ботанические сады Глазго, располагающиеся чуть дальше по Байрс-роуд. И когда они восторженно восклицают: «Ого, ух ты, шотландцы! Потрясно балакают! Ну-ка скажите что-нибудь», – Коннор отвечает с неизменной учтивостью; и никаких вам «Засунь карту куда подальше и шевели своими жирными ляжками, пока не наподдали. Думают, они тут лучше всех. Янки поганые». Какой-то человек разложил чемоданчик на тротуаре и продает одноразовые зажигалки и ножницы. Минуя девицу с длиннющими дредами, выкрашенными во все цвета радуги, покупаем у нее номер «Биг иссью».[8] – Скажи на милость, эти забавные юбочки а-ля райская птица снова входят в моду, – смеется Коннор, когда мимо нас вышагивает, цокая шпильками, компания девчонок-школьниц – все в кружевах и оборках. – Судя по всему, – отвечаю я, кивая в сторону совершенно идентичной группы девчонок прямо через дорогу. – Куда катится мир? Они даже гамаши не носят. Кажется, меня занесло в восьмидесятые. – Ты из них и не вылезал, дорогой мой. – Предосудительно надуваю губки и наигранно осматриваю своего спутника с ног до головы. – Ах ты, кокетка, – вспыхивает он, подталкивая меня локотком. – И это говорит женщина, которая до сих пор боготворит Марти Пеллоу.[9] – Не ври! – Ты на днях купила его сольный альбом и осмотрительно припрятала под буквой «М». Я на него наткнулся. – Только по долгу службы – я диджей, не забывай, – вспыхиваю я. – И между прочим, кто бы говорил – я видела, как ты слюни пускал по Ким Уайлд в передаче про огородничество. Коннор поднимает руки и в шутку капитулирует, заходясь смехом. – Ну все, все, победа за тобой. На самом деле меня больше интересовала пикировка зеленого горошка, если честно. Берет меня под локоток, и мы переходим дорогу – пора возвращаться. – Боже мой, наверное, это старость, Ангелочек. Этак, глядишь, и «Лучшие попсовые хиты» станут казаться назойливым грохотом, и будешь раздавать подзатыльники своим сорванцам за то, что посмели подняться на тротуар на скейтборде. Не успеешь и глазом моргнуть – жена, на горбу восемь детей, собака и пенсионный план. – Коннор, у меня уже есть пенсионный план. – Разве? Ничего себе, да ты, крошка, у меня настоящая Леди Здравый Смысл и Предусмотрительность. Пенсионный план, закладная на дом – я за тобой не поспеваю. – Тогда лучше подсуетись, – кричу я через плечо и, отцепившись от его, руки, припускаю бегом по улице (правда, бегом – громко сказано; вернее было бы сказать «размашистой трусцой»). – Наш автобус подходит. Давай наперегонки! Бьем баклуши, лениво развалившись на диване, и следим за ходом событий в полуторачасовом сериале. А поскольку эту серию мы уже смотрели на неделе, легко изображать сразу по несколько героев. Коннору, как проигравшему в забеге, выпадает участь болеть за самых непривлекательных персонажей. На мою долю выпадают самые смазливенькие. При последних аккордах мелодраматического сериала я торопливо смываюсь в коридор и звоню Мег на работу. – Приветик, золотко, как торговля? – Ох, вообще-то неплохо. Набежала какая-то компашка в футболках с «Лимп-бизкит», атаковали бесплатные приставки и заигрывают с девицами. Огромный воздушный шар опрокинул мою пирамидку с видеокассетами – а я ведь все утро ее собирала, высотой фута под четыре тянула. Дуралеи. – Опасное сооружение. Такая громада, да и края острые – могло и покалечить мелюзгу. – Ну тебя. Просто времени жалко – два часа работы коту под хвост. А ведь я специально освободилась, не обслуживала обмен и возврат – всех отсылала в секцию волынки. Ладно, ну а как там у моих голубков делишки? – У нас? – Ну не у Красавицы же с Чудовищем! У вас, конечно. Все утряслось? В смысле, с той девицей. – А-а, да. – Откашливаюсь и перехожу на шепот, чтобы Коннор не услышал: – Простое недоразумение. Подарок был для меня. А она – жена его босса. – Ну, а ты-то, ты-то хороша: закипела, спят они – и все тут. А ты не поинтересовалась, у нее лицензия на ношение такой прически имеется? У меня вырывается поросячий смешок. – Heт, Мег, он сказал, у нее отменный вкус. – Гос-с-поди. Мне уже страшно, что там за подарочек тебе уготовлен. – Вот именно. Кстати, о подарках. Помнится, я просила тебя порвать чек. – И засунуть Коннору в одно место? – Э-э, ну да. Так вот, я просто хотела узнать… – Нет, – перебивает Мег. – Случай не представился: давненько не видела твоего ненаглядного. И чек я тоже не порвала, как чувствовала: одумаешься и возьмешь-таки билеты. Так что я приберегла его на крайний случай. Вполне в ее духе – доверие и оптимизм; вот что я в ней особенно люблю. На том и сошлись: Мег купит подарок, и я заберу его в понедельник после работы. Проскальзываю в гостиную, страшно довольная собой, плюхаюсь на диван рядом с Коннором и кладу его руку себе на шею. – Что за чушь ты смотришь? – усмехаюсь я, кивнув в сторону телевизора. – Хм, запись по работе, – отвечает он, немного помедлив. – Называется «Долливуд, или Бюст-шоу». Запись прошлого года. Наша съемка. Помнишь, я тебе рассказывал? Прежде чем продолжить повествование, расскажу вкратце, что собой представляет «Долливуд, или Бюст-шоу». Это документальный фильм, снятый скрытой камерой, в котором подробнейшим образом отслеживается судьба пятерых пышногрудых красавиц моделей из Эссекса, отправившихся в Голливуд на поиски славы и богатства. К сожалению или, вернее сказать, к счастью для зрителей мужского пола, героини не так уж часто проходят стадию «лежа на кушетке, раскинув ляжки», и, невзирая на это, у фильма хороший рейтинг. Неплохой способ узнать скрытые потребности наших сограждан. – «Долливуд, или Бюст-шоу» – это, случайно, не тот ли документальный фильм, снятый скрытой камерой, в котором отслеживается судьба пятерых пышногрудых красавиц моделей из Эссекса, отправившихся в Голливуд на поиски славы и богатства, которые не так уж часто и приходят?.. – Дальше вы знаете. – Ага, точно. – Боже мой, как я могла забыть? Какой слюнтяйский бред. – Беру со столика печенье с фруктовой прослойкой и макаю его в чашечку горячего шоколада, приготовленного заботливой рукой моего ненаглядного. – Да. Так вот. – Коннор прищелкивает языком и как-то странно на меня смотрит. – Что означает столь загадочный взгляд? Я испачкалась шоколадом, или вторая голова выросла? – Знаешь, – начинает он, нервно улыбаясь, – нам надо обсудить один вопрос. Это касается моей работы. Вчера кое-что произошло, но я не хотел тебя тревожить, поскольку ты была… – Утомлена, – перебиваю я, пока Коннор не назвал меня взбешенной горгоной. – Угу. Он снова прищелкивает языком. Я улыбаюсь и как ни в чем не бывало макаю печенье, зачарованно наблюдая, как шоколадная глазурь стекает в чашку. Настроение отличное. – Ну же, рассказывай, – говорю я с полными щеками вязкого апельсинового месива. – Я слушаю. – Хорошо. Он поворачивается ко мне, смотрит в упор, потом, поерзав на подушках, убирает со лба волосы. – Рядом с тобой сидит главный оператор, которому недавно, вернее, не далее как вчера, обломилось, – тут он рубанул ладонью воздух, – повышение. Теперь я временный режиссер ведущего шоу нашего телеканала «Долливуд, или Бюст-шоу». А значит: больше денег, куда больше ответственности и отличная возможность показать, на что я способен. – Ух ты, Коннор, да это же отлично. Конечно, фильмец – дрянь, но это уже пустяки. Молодчина. – Ставлю чашку на журнальный столик и склоняюсь к новоиспеченному режиссеру, дабы поздравить и обнять счастливчика. – Подожди, это еще не все, – останавливает он мой страстный порыв. – Так-так, попробую угадать. Тебе подарят большую новую камеру с огромным зуммером, гигантский меховой микрофон и кучу всяких забавных штуковин. – Э-э, не исключено. – Скребет щеку. – Правда, что гораздо важнее – вся съемочная группа должна будет уехать на полгода в Калифорнию. – Голос его сорвался. – Включая меня. Что скажешь? Я сосредоточенно хмурю лоб и задумчиво дожевываю печенье. – На полгода в Кали… Так ведь это в Америке, Коннор! Он молча кивает. – Ты уезжаешь на полгода в Калифорнию? Снова кивок. Кусок в горле застрял – я даже закашлялась. – Слушай, шесть месяцев – это не шутка. Тебе, конечно, представился отличный шанс, но я не могу распрощаться с карьерой, забросить работу и свалить в Лос-Анджелес. Мне кровь из носу надо закрепиться на «Энерджи-FM» – все ждут, что я завлеку новых молодых слушателей, раскручу программу. И тут я беру и, представь себе, намыливаюсь на целых шесть месяцев в такую даль. Мне этих выкрутасов не спустят: мы же всех слушателей растеряем. – Я все понимаю, малыш, – говорит Коннор с болезненной гримасой на лице, – и не жду от тебя жертв. К тому же компания хочет шикануть, и для нас снимают дорогой отель. На лишнего человека они не станут раскошеливаться. Я просто с финансовой точки зрения не могу взять тебя с собой. – На губах Коннора застыла настороженная улыбка. А вот и ружье на стене, которое должно было неминуемо выстрелить. Вернее, не ружье, а лассо-удавка. Вернув на место нижнюю челюсть, которая отвисла до самых коленей, перехожу на шепот: – Так ты что, собрался уехать на полгода в Калифорнию БЕЗ МЕНЯ? Улыбка застывает на лице Коннора, придавая ему сходство с жабой. Он кивает и жадно вглядывается в мое лицо, пытаясь уловить в его выражении, как же я восприняла потрясающие известия. А у меня сердце колотится как бешеное – даже пот над губой выступил. – Так что наш замечательный оператор отхватил на самом-то деле? – Должность режиссера. Временно. – Разбитных эссекских телок с безразмерными сиськами и крохотными трусиками, – рычу я, задыхаясь от злобы. – Ну зачем же ты так, об этом даже не беспокойся, – лепечет он, сжимая мою ладонь. – Наши отношения останутся прежними… – О, об этом я не волнуюсь, – надувшись, отвечаю я. «По крайней мере, так было, пока ты не убил меня своими сногсшибательными новостями». Смотрю на него в упор, на своего неизменного спутника, который не отходил от меня ни на шаг вот уже столько лет, и пытаюсь представить, каково будет без него. Разумеется, я вполне способна прожить и самостоятельно, не надо читать мне феминистических нотаций, но я привыкла, что он всегда рядом, на подхвате. Мне так удобнее. Он мне нравится. В конце концов, я привыкла к сексу. Меня совсем не привлекает любовь на расстоянии, убогие телефонные оргазмы сомнительного происхождения и сон с подушкой в обнимку. Делаю глубокий вдох и закрываю глаза. – Ну и, – встревает Коннор после довольно продолжительной паузы, – что скажешь? Ты за меня не рада? – Ты собрался в Калифорнию на шесть месяцев, – перехожу на раздраженное шипение, – без меня, с пятью грудастыми кривляками, которые будут крутить у тебя перед носом своими сиськами, и ты еще спрашиваешь – рада ли я? Ну почему мужчины такие тупицы?Глава 3 ДОЖДИ И ПОНЕДЕЛЬНИКИ
– Сегодня понедельник, полдень; ваши приемники настроены на волну «Энерджи-FM». Следующие три часа слушайте «Ангел в эфире» с нашей единственной и неповторимой ведущей, мисс Энджел Найтс. Бог ты мой, этой радиостанции явно не помешает обзавестись приличным автором – может, хоть джингл по-прикольнее сочинит. Захватывающее вступление, ничего не скажешь. – Привет всем, – говорю я в микрофон по сигналу звукорежиссера Дэна, когда на заднем плане стихает музыкальная заставка «Энерджи». – Может, сегодня и понедельник, и за окном льет как из ведра, но не стоит отчаиваться: мы здесь для того, чтобы отлично провести время. Если выходные у вас удались на славу и ваш рассказ может вызвать улыбку на кислых утренних физиономиях наших сограждан, не тратьте время на раздумья и звоните по известному вам номеру. Поболтаем о том о сем, послушаем фантастическую музыку, – тут я, сама того не желая, скептически прочищаю горло, – которую мы подобрали для вас на следующие три часа. Тема сегодняшней дискуссии – любовь на расстоянии. Ваш возлюбленный уехал, и вы замечательно справляетесь? Быть может, у кого-то уже был подобный опыт, и все закончилось плачевно? Вам не нравится жить вместе, и вы предпочли бы оставаться порознь? Какого бы мнения вы ни придерживались, поделитесь с нами, и не исключено, некоторые из вас найдут выход из тупиковой ситуации и сумеют поправить свою личную жизнь. Прочь сомнения! Звоните, не откладывая в долгий ящик, – мне страшно интересно узнать, какую участь уготовили вы, наши радиослушатели, разделенным расстоянием влюбленным. Есть ли у них шанс? Да, можно сказать, я использую служебное положение в личных целях, только ведь нам все равно нужна какая-то тема для беседы, так почему бы не получить заодно и бесплатный совет? Страшно хочется узнать, что же представляет собой любовь на расстоянии в действительности – и, согласитесь, для этого нет ничего лучше собственной горячей линии. Жду, когда загорится красная лампочка на студийном телефоне, проглядывая тем временем список сегодняшней музыки и нажимая кое-какие кнопки на пульте по правую руку от микрофона. – А теперь отложите все дела, сядьте поудобнее и слушайте милый голос Карен Карпентер и один из величайших хитов дуэта «Карпентерз» «Дожди и понедельники». Если промозглая погода и необходимость вновь заступать на работу еще не вогнали кого-то в депрессию, то эта песня их точно доконает. Дэн сидит за звуконепроницаемым стеклом с радостной улыбкой на лице, а мне остается лишь качать головой. – А что такого? – раздается смех в наушниках. – Ты сволочь, – улыбаюсь в ответ. – Хватай ноги в руги и найди мне что-нибудь веселенькое и безбородое. Не то сейчас скукожусь и умру, а аудитория совершит коллективный суицид. – Ладно, не кипятись, рыба-ангел, уже лечу. Кстати, у тебя следующим номером танцульки – вот и взбодришься. – Спаси меня, «Радио-1», – горестно мычу я и включаю в эфир первый звонок. Знаю, что вы хотите сказать: групповая психотерапия по телефону – прерогатива ночных эфиров, поскольку именно предрассветные часы – излюбленное время пациентов с неуравновешенной психикой, главных потребителей подобных передач. В этом направлении «Энерджи-FM» вправе считать себя пионером. Надо отдать должное руководству: до сих пор задумка себя оправдывала, да и я стараюсь. Бывает, ворчу – положа руку на сердце, «Энерджи» далеко до Би-би-си, «Радио Клайд» и им подобным. И все-таки потенциал для роста имеется, да и я своим делом довольна – ведь не каждому дано, проснувшись утром, с радостью предвкушать поход на работу. Я тружусь с понедельника по пятницу с двенадцати до трех – одним словом, не слишком изнуряюсь. Согласна, я – везунчик, хотя и у меня бывают сомнения – то устанешь, то не в духе, а иногда, как посмотришь, какую музыку на сегодня приберегли, так хоть стой хоть падай. Старичок Терри Воган,[10] и тот сказал бы: «Ребятки, вы отстали от жизни». Вообще-то послать резюме в «Энерджи-FM» мне посоветовал как раз Коннор, который всегда поддерживал все мои начинания. Он – моя опора, моя поддержка, мой «Ультрабра супербюст» – всегда здорово, когда кто-то вдохновляет тебя на осуществление мечты. Еще в колледже я пробовала диджеить, хотя в основном это сводилось к оттачиванию имиджа загадочной девушки, чем к тонкостям микширования дисков. Потом подрабатывала по паре часиков в местном пабе, а уже после устроилась в серьезное место: на больничную радиоточку. Позвольте заметить, местечко не из теплых. Мне приходилось не просто бормотать для коматозных подростков названия песен, как в школе, а по-взрослому разговаривать со слушателями и – Боже упаси еще раз такое повторить! – развлекать их. Настоящий вызов для двадцатидвухлетнего новичка. Впрочем, трудности меня тонизируют. Как правило. Конечно, крутить обитателям больницы «Я умру и поднимусь в небеса, где меня к покою дух призовет»[11] было крайним безрассудством, зато несколько неприятных инцидентов научили меня тщательно подходить к подбору музыки и отбраковывать сомнительные варианты. Наверное, именно благодаря этому я отлично знаю почти все, что было написано в музыкальном жанре, за исключением разве что репертуара эстонки, победившей однажды на «Евровидении», и дуэта «Милли-Ванилли». (Согласитесь, маломальский вкус у меня все-таки есть.) На больничном радио я проработала – хотите верьте, хотите нет – четыре года. Потом крутила вечерний музон в модных барах, каких расплодилось по всему городу как грибов после дождя. Разговоры с публикой в мои обязанности не входили, и, по сути, я снова вернулась к микшированию. Платили неплохо, но тратила я больше – покупала много дисков, стараясь не отстать от времени и постоянно обновляя коллекцию, что в моей профессии – насущная необходимость. Ради пополнения бюджета в дневное время подрабатывала в магазине Мег, к тому же мне, как сотруднице, продавали записи со скидкой – очень кстати. Там я и увидела объявление – «Энерджи-FM» приглашала диджея. Я сразу завелась, Мег чуть не произвела на свет младенца, агитируя меня попытать счастья, а решительные аргументы Коннора положили конец последним сомнениям. Как видите, меня приняли, и, смею вас заверить, в мои намерения не входит крутить Ким Уайлд, Рика Эстли и им подобных, стараясь выдать этих любимцев прошлого за современную попсу. Радиостанция искала молодого диджея, который взял бы ее за уши и вытащил в двадцать первый век, создал бы новую фэн-базу, чем я, между прочим, и собираюсь заняться… При условии, что мне выпадет-таки счастье отловить директора, когда он вопреки своей привычке не свалит играть в гольф, а решит заглянуть на работу. Тогда-то и подкину ему пару деловых предложений. Так уж повелось, что первой на передачу дозванивается Глэдис, и сегодня – не исключение. Старушке за шестьдесят, и она живет в пригороде Мазеруэлла. Подозреваю, что наш номер на ее телефоне запрограммирован и, едва раздается мое «Наше вам здрасте», ей остается только нажать кнопку автодозвона. Порой я даже не успеваю объявить тему дня. Причем это совершенно ничего не меняет: такое чувство, что у Глэдис есть вполне устоявшееся мнение по любому вопросу – от ущемления прав темнокожего населения до обязанностей пассажиров, пользующихся общественным транспортом. Мне кажется, с такой женщиной шутки плохи. В чем-то она даже смахивает на мою мамулю, хоть и представляет собой более одомашненный вариант – Дельфина, к примеру, никогда не опустится до того, чтобы драить туалет или взять в руки пылесос. А еще наша Глэдис – настоящая заводила. – Энджел? – Чувствуется, говорит она с одышкой. – Здравствуйте, Глэдис. Рада вас слышать. Как провели выходные? – Ох, малютка моя, вроде ничего. Дочурка, Лесли, заскочила со своими малышками, Джеком и Джоди – мои внуки-близняшки. Они такие малютки, очаровательные дети. Привезли мне в подарок шоколадные розочки – посчастливилось взять с тридцатипроцентной скидкой – и новый заварочный чайник, так что я сегодня вся задаренная. Вот и решила позвонить, перекинуться парой словечек. – Да, верно, так о чем мы говорили? Глэдис тяжело вздыхает и заходится душераздирающим кашлем курильщицы со стажем, хотя сама не раз заверяла, что сигареты в зубах не держит с шестьдесят четвертого года. – Так вот, Лесли, моя девочка… понимаешь… – Тут Глэдис прочищает горло и следующее слово произносит почти шепотом: – Разведенка. – Да, припоминаю. Нелегко ей пришлось. – Да уж, хлебнула бедняжка на своем веку. Вот и не хочу я, чтобы мою дочурку снова кто-нибудь обидел, – как бы старую ошибку не повторила. Сколько времени на него извела, а парень-то оказался барахло. Сорвался, да и след простыл, как только мокрыми пеленками запахло. А по мне, так еще легко отделалась малютка моя: рожа у него была, как у верблюда, который шербет почуял. Да-а, никчемный фрукт. Пошлешь его, бывало, купить банку краски нового ухажера нашла. Хорош собой, ничего не имею возразить, и лицом вышел, и обходительный, слова грубого не скажет, только работает всю неделю в Манчестере. Как уедет в воскресенье – и до пятницы его нет. Только на выходных и видятся. Вот вам и любовь на расстоянии, не по нутру мне все это, ой, не по нутру. А я дружу с Мэгги, – продолжает она на одном дыхании, – так вот, у ее дочки Сэди есть подруга. Пола ее зовут, живет в Эдинбурге, и у нее парень, милый такой, заботливый – так сначала все думали. Он все в разъездах был: две недели там – две здесь. И однажды – Ангелочек, ты слушаешь? – однажды я столкнулась с ним лицом к лицу на Аргайл-стрит: а он с этакой цацей гоголем выхаживает. И выясняется: у него жена есть; ведет этот подлец двойную жизнь: чередует женщин, как трусики на веревке. Знаешь, хотела я ему прямо тут же, на месте, башку оторвать, да удержалась: не лезь куда не просят – так я считаю. Молча улыбаюсь – жду, когда Глэдис завершит свой монолог. – Только я Мэгги-то рассказала все как на духу; а Мэгги – Сэди, а Сэди – Поле все выложила, а та, конечно, совсем спятила, бедняжка. Приятелю своему от ворот поворот дала, а потом нашла себе хорошего человека, и стали жить. Видишь, Ангелочек, вот так оно, по-хорошему когда. Мужчина должен при доме находиться, чтобы жена присматривала за ним, кормила бы его – от заботы-то, от нее крепче семья становится. А когда порознь – это все новомодные штучки: не знаю, что и за любовь такая. Вот она, наша Глэдис: сама гордость и независимость. – Так вы опасаетесь, что Лесли может оказаться в сходной ситуации, Глэдис? – У меня, конечно, доказательств-то нету; но только риск-то, он всегда присутствует – в такое время живем. Мужичье нынче не то пошло: все им мало. И дома им подавай, и на стороне не прочь. Да уж, девочка моя, вот так. – Хм, н-да… – Ну, при мне-то не забалуешь: чуть что узнаю – сразу в полицейский участок отправится; таких на воле держать – только девчонок портить. Но разве уследишь за ними, кобелями-то? Глаз да глаз нужен, а как тут проверить, если он в Манчестере все время обретается. Верно говорю, Ангелочек? Хмыкаю в знак согласия, не решаясь вызывать собеседницу на откровенный спор. – Но с другой стороны, мы ничего и не знаем наверняка, – осторожно возражаю я. – Все держится на доверии. – Ну и до чего Пола досиделась со своим доверием? В наши дни от доверия проку мало. Ну все, милочка, бежать мне надо: пирог горит. Главное, сказала я тебе, как отношусь к этим выкрутасам: хочет – приехал, хочет – уехал. Не больно-то и разберешься. – Мы, женщины, всегда пребываем в неведении, – говорит вторая собеседница, которая представилась «Кейси родом из Калифорнии, но теперь истинная шотландка» (она произносит это слово с забавным акцентом – «шатланка»). Кейси у нас новенькая – так и вижу, как руководство довольно потирает руки. Аудитория постепенно растет. – У меня была такая история: мой мужчина остался в Штатах, когда я впервые сюда приехала по работе, – я юрист. Шесть месяцев жили порознь, а между нами – Атлантический океан. Черт, не нравятся мне эти аналогии. Лучше бы ей принести добрые вести, а то придется отключить мерзавку, будь она хоть сто раз новой слушательницей. – В общем, я-то любила его по-прежнему, когда вернулась, – поверяет свои тайны новоиспеченная «шатланка», – только смотрю: глазки бегают. Как это ни горько, а загулял он, пока я была в отъезде, да не с кем-нибудь, а с моей подругой. Я сначала даже не поверила! Вы представьте, она же блондинка с огромными силиконовыми сиськами, и к тому же спасатель – ну просто Пэмми Андерсон, и все тут. А я адвокат, у меня уровень интеллекта – вам и не снилось: да я умнее многих умников, и сто-о-олько денег загребаю! Как он вообще с ней оказался? Чего ему не хватало? «Член по ветру, и вперед», – кисло отвечаю про себя. – Отхватил райскую птичку, – стонет в наушниках Дэн – как видно, за стеклянной перегородкой уровень тестостерона уже зашкаливает, даже переборка запотела. – Бывает, что поделать. – Во мне медленно закипает злоба. Я хоть и пытаюсь пробудить в себе хоть каплю сострадания к Кейси, только вместо этого еще больше ненавижу ее за то, что она озвучила мои страхи относительно Коннора и его красоток-моделей… и за то, что она такой даровитый адвокат, зашибает ну столько денег и еще чем-то недовольна! – Да, несчастье так несчастье, – говорю я, корча из себя сочувствие. Дэн же тем временем очерчивает руками круг – «круглая» и пишет в воздухе букву «Д» – «дура», значит. – А как давно это с тобой произошло? – Месяца четыре назад, но я уже оправилась. Почти о нем и не вспоминаю. Ему, конечно, плохо без меня – нисколько не сомневаюсь; все равно рано или поздно, а наскучат силиконовые буфера. Дэн изо всех сил трясет головой. – И кроме того, – продолжает слушательница, – я больше не одна. – Правда? Я так за тебя рада, Кейси. Значит, у истории все-таки счастливый конец? – Конечно. Я не одна больше в этом городе, со мной удивительные глазховцы. Просыпаясь по утрам, я благодарю Бога, что направил меня в эту прекрасную страну, где люди говорят с таким очаровательным акцентом; я слушаю компакт-диск с волынками – и тогда понимаю, что нашла свой дом. Спасибо, милая, у нас здесь не шоу Опры. А сама так и слышу, как несколько тысяч «удивительных глазховцев» подавились своими любимыми пудингами по-шотландски – а именно это блюдо они бы и ели, если бы все обстояло так, как рассказала нам Кейси. – Итак, спасибо, что поделилась с нами, Кейси, – улыбаюсь я, поглядывая на Дэна, который отчаянно полосует ладонью по горлу – мол, отключай ее. – Обязательно звони еще. – Конечно, Энджел, я ваша постоянная слушательница и без ума от этого шоу. Тебе каждый день звонят замечательные глазховцы, и всем становится теплее от того, что есть такие прекрасные… – С нами была Кейси из Калифорнии, друзья мои. – Закашливаюсь и отключаю линию, пока девица не разогнала мне всю аудиторию. – А теперь насладимся чудным голосом Шарлоты Черч. Передаем наилучшие пожелания Норе из Пейсли, которой недавно удалили катаракту: поправляйся и не унывай, Нора. Мы ждем ваших звонков по нашему обычному номеру. А это для Норы. – Мне очень хочется, чтобы моя благоверная жила где-нибудь подальше, – ворчит Эдди, таксист из Говэна. Передача близится к завершению, а интерес к сегодняшней теме по-прежнему не ослабевает. Я узнала кое-что новое о ситуациях, когда влюбленные поддерживают отношения на расстоянии, и, должна признать, не только плохое. Фрэн и Джули не видели друг друга два года и целыми днями писали любовные письма, в которых можно сказать куда больше, чем в рядовом телефонном разговоре; Кэролин и Кел поженились после пяти лет таких отношений, когда их разделяло десять тысяч миль; немаловажна история Хэтти и Брюса, которые живут вдали друг от друга вот уже пятнадцать лет, встречаясь только по выходным, и даже боготворят время, проведенное по отдельности. «Ценишь возможность побыть самим собой, – говорит Брюс, – зато в выходные мы наверстываем упущенное, если вы меня понимаете». Спасибо, Брюс, намек понят. И все-таки я по-прежнему в замешательстве: в конце недели мой парень отбывает в Америку в сопровождении… ну, вы в курсе – и кто знает, возможно, на этом наш роман завершится. Отсчет пошел. – Джанет, моя жена, продохнуть не дает, – продолжает Эдди. – Все пилит и пилит с утра до вечера. Сделай то, почини это, отвези ее туда, подкинь сюда. Я на работе баранку кручу целыми днями, так еще и дома извозчиком служить – увольте! Вот хотя бы футболист – тот весь день на поле бегает, и глупо от него ожидать, чтобы он и после игры по парку с мячом гонялся. Или возьмите Пош и Беке.[12] Наш Бекхэм со своей цыпочкой, они постоянно в разъездах – то один, то другая, – так ничего, живут как-то, я про них читал – у жены журнал позаимствовал. Он улетает со спокойной душой, капитанствует над английской сборной, оттачивает штрафные удары. Ох, кем бы я стал, если бы моя не полоскала мне мозги всю мою жизнь, – страшно подумать. – Хватит болтать, скотина. Кому сказано?! – Женский вопль прерывает тираду Эдди, не дав мне возможности прокомментировать его выступление. Похоже, Джанет добралась до параллельного телефона. – Эй, у меня здесь личный разговор, Джан, обожди. – А меня не волнует! Будь там хоть принц Чарлз, так его рас так. Забыл, что у меня дел по горло?! Воск через час – так что давай пошевеливайся! Ишь, разговорчики у него. – Спасибо за звонок, Эдди, – с улыбкой говорю я, когда связь прерывается, хотя так и подмывает расхохотаться. – Благодарю всех, кто нам сегодня позвонил и высказался по теме дня. Беседа завершена, но, как водится, еще о многом предстоит подумать. Завтра будет новый день и новый разговор. Хорошего вам понедельника, несмотря на дождь за окном; настраивайте приемники на нашу волну завтра в полдень, и я, Энджел Найтс, прощаюсь с вами до следующего трехчасового шоу «Энджел в эфире». А напоследок – рок-группа «Европа» со своим незабываемым «Последним отсчетом», слушайте гитарное соло и отрывайтесь. – «Последний отсчет»?[13] Гос-с-поди, Энджел, несчастные слушатели. За что ты их так? – фыркает Мег. – А разве тебе не кажется, что это в самую точку получилось. Ну, вроде знака… – Не выдумывай. Это говорит лишь о том, что ты работаешь на второсортной радиостанции, где слабо разбираются в музыке, – упрекает Кери, аккуратно поднося к губам чашку. – Не удивлюсь, если у вас и «Битлз» считают модной группой для тинейджеров. – Ну ты и преувеличиваешь, подружка. – Знаешь, поразительно – втиснуть под конец передачи такое старье, – хихикает Мег и тянется за очередным шоколадным пирожным. – Надо будет провести у себя ревизию – может, подберу тебе что-нибудь свеженькое. Я слышала, тут новая звезда на подходе. Клими Фишер зовут, подойдет? Подруги заливаются веселым смехом – Мег широко разевает рот, выставляя на всеобщее обозрение пережеванную вязкую массу, когда-то бывшую шоколадным пирожным. Мне же не остается ничего другого, как прикусить язычок и хмуро уставиться в чашку. Слишком многое меня сейчас беспокоит, чтобы ввязываться в пустую перебранку. Совсем не до шуток. Сидим в «Старбаксе» на углу Уэст-Найл-стрит и Сочи-холл-стрит, в северной части города, недалеко от медиа-центра, где Кери работает помощницей ассистентки редактора отдела еженедельного журнала в глянцевой обложке, носящего громкое название «Звезда». Кери далеко не самая первая скрипка в оркестре, но умудряется держаться так, словно именно она тут всем заправляет; высоко вздернув подбородок, она пролезет на любую шикарную вечеринку и даже получит представительский подарок. Да что говорить – у нас на глазах официант из «Старбакса» делает для нее умопомрачительную скидку: парень буквально готов слизывать кофе недельной давности с подошв ее туфель, если это сулит ему свидание с божественной Кери Дивайн. Итак, благодаря нашей несравненной у нас на столе дымятся чашечки зеленого чая с двумя пакетиками в каждой с очаровательными пирожными, которых даже не коснутся ухоженные ручки Кери, не говоря уже о ее блестящих губках, – и все по сверхнизкой цене. Согласитесь, это стоило пяти минут ходьбы от магазина Мег, где я присоединилась к подружкам после работы. – А нельзя ли получить здесь капуччино? – ворчливо просит Мег и, отхлебнув немного из чашки, воротит нос. – Такого даже в передвижных кухнях для бедных не подают. Трава. – Тебе полезно, – обрывает ее подруга. – В зеленом чае полно антиоксидантов, которые вымывают из организма свободные радикалы. – Я подкрепиться сюда пришла, Кери, а не выслушивать трактат о пользе и вреде кофеина. – Это очистка, – ровно продолжает та. – Тебе, дорогуша, она не помешает. Наша красавица с отвращением воротит нос, видя, как подруга засовывает в рот песочное пирожное с карамельной начинкой и начинает смачно жевать. – Да нет, девчонки, я ведь серьезно, – говорю я с явным разочарованием, беспокойно ерзая на пунцовом бархатном кресле. – Я как раз думала, что на этой поездке в Штаты у нас может все закончиться, а тут еще позвонила та янки, у которой парня спасательница увела, и мне стало совсем невмоготу. Сижу и ужасаюсь: уедет в пятницу моя половина, – как вдруг смотрю, следующий по списку «Последний отсчет». Это знак. – В пятницу! – взвизгивает Мег. – Ты ничего не говорила про пятницу. То есть как на этой неделе? В пятницу, которая наступит через четыре дня? На следующий день после вашей годовщины? Грустно киваю, и подруги обмениваются понимающими взглядами. – Да, крошка, – продолжает толстушка. – Шутки кончились. В эту пятницу твой Коннор будет уже черт знает за сколько миль отсюда, на другой стороне земного шара, и ты останешься здесь в одиночестве, как я. Ну, не совсем как я, потому что у меня парня нет, а у тебя есть, только он где-то там, за тысячу миль, и ты понятия не имеешь,чем он занят… – Спасибо, Мег, – хрипло вскрикиваю я, – а то мне без тебя не было тошно! – Не за что, подружка, – улыбается та, радостно возвращаясь к деликатесам на пирожковой тарелочке. – А ты, Кери, что скажешь? – спрашиваю я, нервно прикусив губу. Кери скрещивает длинные ноги и отводит волосы с плеч. – Что я скажу? – неторопливо говорит она и проводит языком по своим полным губам (положа руку на сердце, если бы у меня были такие губы, я бы тоже их без конца облизывала). – Тебя интересует мое мнение о том, почему Коннор так внезапно сорвался в Америку на полгода? – Да, – нетерпеливо подтверждаю я. Блондинка приглаживает рукава своего кашемирового джемпера карамельного цвета и пожимает плечами: – Я думаю, что Коннору просто стало тесно. Он согласился на эту должность, даже не потрудившись посоветоваться сначала с тобой, – подруга делает особое ударение на последних словах, – чтобы показать тебе, что ему нужно какое-то время пожить для себя, посмотреть мир, сменить круг общения и все такое. Не знаю, может, он просто устал и хочет порвать с тобой. – Боже, Кери, ты что говоришь? В «Самаритяне»[14] записалась? Тренируешься спасать самоубийц? Не очень-то у тебя здорово получается, смею уверить. Ты же меня так до белого каления доведешь. – Я просто откровенна с тобой, Энджел, – отвечает Кери, снова тряхнув волосами. – А иначе какой смысл в друзьях? К сожалению, правда не всегда приятна. – Ну а я уверена, что у вас с Коннором все будет прекрасно, – своевременно вклинивается Мег – секундой позже, и мое сердце разбилось бы вдребезги. – Вы отличная пара, и сколько бы лет ни прошло, а вам по-прежнему хорошо друг с другом. Вот она, романтика. Глаза ее заволакивает мечтательная дрема. Взгляд Кери устремляется к потолку. – Ну и подумаешь, каких-то шесть месяцев, – продолжает Мег. – Это ничто по сравнению с тринадцатью годами. – Спасибо, милая. – На моем лице появляется улыбка, я тянусь к подруге и касаюсь ее руки. – А я тебе говорила, – продолжает Кери, встряхивая гривой, – чертова дюжина добра не принесет. Сначала та девица в ювелирном, а теперь он куда-то намылился. Она вскидывает бровь, словно в ее словах подразумевался скрытый смысл. Тяжело вздыхаю, и мой полный безысходности взгляд застывает на тарелочке с жалкими остатками пирожных, большая часть которых нашла последний приют в желудке Мег. – Та женщина – жена его босса, Кери. – По словам Коннора. – К тому же он не говорил, что хочет со мной порвать. Ему всего лишь предложили интересную работу. – Подруги смотрят на меня, не скрывая жалости, пока я распинаюсь, пытаясь их в чем-то убедить. – Думаю, Мег, ты права: все образуется. А пока придется привыкнуть к тому, что некоторое время его не будет рядом. – Ну и какой смысл? – хмыкает Кери. – Масса обременительных обязательств и ноль физического удовлетворения. По мне, так пустая трата времени. – Поживем – увидим, – с дрожью в голосе отвечаю я, уткнувшись взглядом в свои красные, надраенные до блеска кроссовки и стирая с них какое-то невидимое пятнышко. – Вот и чудненько, – сияет Мег, – а теперь давай поищем тебе какие-нибудь туфельки в честь предстоящего праздника. До смерти охота поразмяться. – Что-то у меня и настроения нет, – горестно вздыхаю я, когда толстушка вскакивает с кресла и натягивает пушистую зеленую куртку. – Праздника-то как такового не будет. Подарком моим он воспользоваться не сможет, – взгляд останавливается на билетах на концерт «Джеймсов» и сумке с сувенирами, которые отхватила на работе заботливая подруга, – а на следующее утро уедет в Америку, ни много ни мало – на полгода. Веселенький праздничек. – Да ну, перестань, подружка. Все от настроя зависит, – отвечает Мег, хватая меня за руку, и ненавязчиво тянет за собой. – Вручишь Коннору футболку, он будет ее носить в Штатах, а на концерт сами сходим, отметим вашу годовщину – вот только Кери билет достану… – Э-э, прошу не беспокоиться, – поспешно вставляет та. – Не люблю шум и потное дерганье. – … и еще сильно удивлюсь, если моя Ангелочек, – продолжает Мег, – моя Обувная Волшебница, соберется на какое-нибудь важное мероприятие, не порадовав себя какими-нибудь новенькими туфельками. Давай поднимайся – что это за кислая физиономия? Натянули улыбочку и вперед! Ну как тут не улыбнуться, когда тебя треплют за щеку, словно любимую внученьку. – Отлично, прошвырнемся до закрытия, – говорю я и хватаю куртку с порывистой решимостью молодой модницы, которой срочно необходима новая пара туфель, – давно мечтала купить себе потрясные шпильки. Поход за покупками – испытанное средство от депрессии, и оно практически никогда не подводит. – Так-то лучше, милая моя, – бросает Кери через плечо, цокая вслед за Мег. Я радостно семеню позади. – Купи что-нибудь новенькое, приведи себя в порядок, стань девушкой на миллион. Пусть подумает хорошенько, прежде чем тебя бросить, словно какую-то дешевку. – Премного благодарна, – бормочу я, лишившись последних крупиц самообладания, едва мы успели покинуть злосчастное кафе. – Знаешь, может, тебе стоит попробовать себя в психоанализе? Отбоя от клиентов не будет. Все, девчонки, в четверг гуляем! Жду не дождусь.Глава 4 БРИЛЛИАНТЫ – ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ ДЕВУШКИ[15]
Мы даже не дошли до десерта, как вдруг он задал мне коронный вопрос: согласна ли я стать его женой. Честно говоря, не вовремя. Во-первых, тот чудный кусочек запеканки с малиной целый час истекал соком, лежа на подносе со сладостями и умоляя его съесть, – как-то неловко обманывать ожидания блюда. А во-вторых (что по идее должно бы возглавлять список), последние три дня я пыталась свыкнуться с мыслью, что следующие полгода – а если Кери не ошибается, то и до конца дней своих – мне придется прожить без Коннора. И тут вдруг меня огорошили прямо противоположным предложением – быть с ним. Навсегда. Как говорится, пока смерть не разлучит два любящих сердца, за исключением следующих шести месяцев, когда пять пар силиконовых буферов и все услады Калифорнии нас действительно разлучат. В болезни и в здравии, в нужде и в радости, и вся эта брехня. Разумеется, в том случае, если я соглашусь. Пристально смотрю на блестящую серебряную коробочку, которая горделиво восседает на столе, и на сверкающее в ней кольцо – большой лучистый перстень с бирюзой, изумрудом и бриллиантом. Я бы сама, конечно, такое не выбрала – только он же парень, ему простительно: все мужчины верят, что больше значит лучше, в смысле драгоценностей. Покажи им редкий коллекционный бриллиант, а рядом положи кусок циркониевого ангидрида размером с кулак в обрамлении бордельно-красных рубинов из каталога «Бытовые товары почтой» и попроси показать, какой дороже, – гарантирую: девять из десяти парней с ходу западут на последний. Утонченность в расчет не берется. Мужчины любят заметные кольца, показушные, которые так и кричат: «Руки прочь! Это моя женщина. Я сходил в ювелирный магазин сам, – в нашем случае, как известно, прихватив с собой дамочку с объемной гривой и подкладными плечами, – и выбрал этот инкрустированный лучистым колчеданом кошмар в знак своей любви, который теперь она как миленькая будет носить до конца своей семейной жизни. Ну разве я не умник?» Хотя у меня, конечно, не лучистый колчедан, а самый что ни на есть настоящий алмаз. И еще надо признать, что, несмотря на вычурность, в эту вещицу вложен очень трогательный подтекст. Видите ли, бирюза и изумруд – наши с Коннором камни по рождению – я декабрьская, а он майский, – а бриллианты считаются лучшим подарком для девушки, так сказать, для завершения картины. Коннор заверил, что идея с камнем по Зодиаку принадлежит ему, и мне приятно в это верить, поскольку современные мужчины редко вспоминают о романтике. Бет-Мощный-Начес вряд ли смогла бы до такого додуматься – у нее, наверное, мозг зачах от такой массы лаков, муссов и всякой дребедени, которой она напомадила свою шевелюру. Закрываю коробочку – неприятно совесть кольнула, когда я подумала, сколько денег отвалил Коннор за эту безделушку. Да, теперь попробуй тут скажи «нет». Бедолага, он, наверное, сто лет на него деньги откладывал (кредитки – не его стихия). Какое дорогое кольцо. Пожалуй, дороже здешнего шампанского, которое навязывают посетителям по страшно взвинченной цене и которое я теперь глотаю, как горькую за упокой. А нервишки-то пошаливают: я вообще не привыкла бывать в столь роскошных заведениях, да и Коннор, вместо того чтобы смыться в Штаты и бросить меня навсегда, вдруг огорошивает предложением руки и сердца. Согласитесь, подобное случается не каждый день. Я сижу в «Ледяном дворце», экстравагантном ресторане в самом центре города, излюбленном местечке избалованной публики: знаменитостей, богачей и всех, кто умеет профессионально пинать мячик или затаскивать в постель профессиональных футболистов. Рыхлые, как свежий снег в Альпах, кремовые ковры; на стенах безумствуют белый металлик и золото. Искристые люстры, подобно драгоценным сосулькам, свисают с расписанного снежными пейзажами высокого потолка, а в двух противостоящих друг от друга каминах неистово ревет самое неподдельное пламя. По залу бесшумно скользят официанты и официантки в девственно-кремовых костюмах – я бы и на пушечный выстрел не подошла в таком костюме к рагу в томате. Меню выбито золотыми буквами, а каждое блюдо подают как произведение искусства. Лично я предпочитаю пищу все-таки есть, а не ставить в рамку и любоваться, да только все равно приятно: удивительная роскошь! Здесь так изысканно и шикарно, что я начинаю нервничать. В таких местах мне всегда кажется, что я должна помыть посуду или убрать за собой, чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие; или что все на меня смотрят и качают головами: как это сюда попала этакая простушка? Сейчас-то на меня уж точно направлены взгляды едва ли не всех присутствующих: сижу одна за столиком на двоих в самом центре зала, вдрызг пьяная, из рук все валится – для завершения картины осталось только ноги в ковбойских сапожищах на стол задрать. Залпом выпиваю очередной бокал шампанского и морщусь – газ в ноздри ударил. Скорее бы Коннор вернулся из туалета; это церемонное отсутствие слишком затянулось. Потопала туфельками, чтобы немного успокоиться и ноги размять, – затекают в этих черных шпильках с нелепо длинными носками, которые выбрали мне подруженьки. Я еще, когда мерила, поняла, что они маловаты, но уж очень заманчиво смотрелись эти симпампульки в витрине, да и магазин закрывался – а мне надо было взбодриться, сами знаете. К тому же обувь покупают не только из соображений комфорта – для стиля, сексапильности или образа; нога тут в общем-то и ни при чем. И вот сижу, верчу в руке подарок, а колени так и трясутся. Бред какой-то: не ожидала этакого хода. Положение хуже некуда – ведь мой подарок, который я ему выбрала и который лежит на столе среди рваной оберточной бумаги, это два билета на «Джеймсов». Он все равно их не увидит, потому что будет в это время за тысячи миль от Глазго; синяя футболка в стиле ретро с рисунком (зеленый стебелек с пунцовыми лепестками) и всякая мелочь. Раньше мне казалось, что подарок на редкость удачен, так как напоминает о первом дне нашего знакомства, но по сравнению с тем, что решил подарить мне Коннор, смотрится жалко. Откладываю в сторону серебристый футляр, так и не набравшись мужества взять кольцо с красной бархатной подушечки, и прикладываю холодный хрустальный бокал к щеке. Как же я не догадалась, к чему дело клонится? Коннор был так воодушевлен подарком, который решил придержать до поры до времени в секрете. И на выходных пару раз заговаривал о детях и семье… Только ведь в этом нет ничего удивительного – все молодые пары время от времени так шутят, поддразнивая друг друга. Мне тогда и невдомек было, что говорил-то он серьезно. Я ни сном, ни духом не ведала, что на меня такое свалится – хоть бы перед зеркалом потренировалась, речь бы придумала, чтоб все красиво прошло. Да что там говорить – я только тогда поняла, что происходит, когда кольцо увидела, но ведь к этому моменту он и сам уже все сказал. Видите ли, мои мысли были нацелены на другое: на завтрашний отъезд Коннора. Я размышляла о том, что он целых полгода проживет без меня в окружении разбитных девиц. Мрак, короче говоря. Есть совсем не хотелось, я без интереса катала по тарелке кусочек омара, и сказала тогда: – Как представлю, что останусь одна… на целых полгода. Звучала лирическая музыка: «Не променяй мои карие глаза на голубые».[16] – Да, непривычно, – тихо ответил он, – хотя время быстро пролетит – не заметишь. Я вздохнула и постаралась выкинуть из головы то, о чем только что пелось в такой печальной песне Кристал Гейл. – Обещаю: как только устроюсь, приедешь ко мне погостить. Я сообщу тебе адрес и… Хочешь в Лос-Анджелес? – Ага, – улыбнулась я. – Как считаешь, силиконовые груди в чемодан поместятся? Коннор натянуто посмеялся – видно, мы думали об одном и том же: о девушках, которые будут сопровождать его следующие несколько месяцев. – Я постараюсь все устроить; к тому же ты здесь будешь крутиться, работать как пчелка. Скучать не придется. Я пожала плечами: – Наверное, займу себя чем-то. Кое-что уже задумала: «Энерджи» неплохо бы на новые записи раскрутить. Так не годится, гоним второсортный музон – а тут никому, кроме, меня не справиться, я смотрю. А потом, Кери с Мег не дадут пропасть. Да и папуля – хоть и не сахар, да тоже надо бы почаще видеться. Коннор кивнул: да, понимаю. – Так что на скуку времени не останется. Не думай, что я буду сидеть дома и тебя проклинать; но все равно странно это как-то. Когда люди живут порознь, разное случается. – О чем ты? – Как мы будем общаться, по телефону? Все время торопиться, зная, что разговор дорогой? Или слать друг другу ничего не значащие отписки по Интернету, боясь, как бы какой извращенец не влез в наши сокровенные мысли? Придется в одиночку ходить на вечеринки и объяснять всем, что у меня есть парень, просто он работает за границей, – а все будут понимающе улыбаться: «Не нужна ты никому, вот и выдумала себе какого-то дружка». А доверие? Это самое трудное. Ты будешь крутиться среди женщин, я тоже, наверное, не изолируюсь от общества – и что случится, если я вдруг не буду тебе доверять, а ты – мне? Или наоборот, возникнет соблазн злоупотребить доверием, зная, что все равно ничего не выплывет… Что тогда? Коннор удивленно приподнял брови, когда я умолкла, чтобы отдышаться, а затем ткнула омара вилкой. – Господи, – присвистнул он, – как все сложно. Я, кажется, выпал из твоего монолога где-то в районе хакера-извращенца. А я-то сижу и думаю, что умру от тоски. Я устремила взгляд на его сильную руку – он положил ее на мою ладонь. Мы замолчали и уставились на ослепительно белую скатерть. Из скрытых колонок, ненавязчиво расставленных по всему залу, плавно текли звуки фортепиано, а Кристал Гейл допевала заключительные строки песни. – Я не хочу менять твои карие глаза на голубые, мой Ангелочек, – послышался хриплый голос Коннора. – Мне нравятся именно они. Я посмотрела ему в лицо, и мы встретились взглядами. На столе мерцали зажженные свечи, и его глаза сияли на фоне отглаженной синей рубашки. Он был так хорош собой, казался – пусть это и прозвучит как у Джейн Остин – разяще неотразимым. – Мне кажется, ты слишком много думаешь, – предположил Коннор, еще крепче сжимая мою руку. – Не знаю. Но мы обсудили это в моем шоу. – Что? Нас? – Нет, конечно, просто подобные ситуации, когда один уезжает, а другой остается. – И?.. Я шмыгнула и снова уставилась на скатерть. – В целом не обнадеживает. Да и подруженьки подбавили свою ложку дегтя. – Догадываюсь. Мег – как всегда, безнадежная оптимистка, а Кери предсказала глобальную катастрофу и мрак в конце тоннеля? – Точно. Он засмеялся и обхватил ладонью ножку изящного хрустального бокала под шампанское. – Они как небо и земля. А ты – между ними. Что между небом и землей, малыш? – Не знаю – наверное, немножко и того и другого? – Будь, кем хочешь, главное – ты самое то, – улыбнулся он. – Все тринадцать лет. – Коннор поднял бокал-флейту и подмигнул с заговорщическим видом: – С годовщиной, малыш. За тебя. Я изобразила улыбку, мы чокнулись и ненадолго прервали беседу, чтобы выпить шампанское. Отчетливо ощущалось возникшее напряжение. – Теперь все будет по-другому, – сказала я, закусив нижнюю губу. – Особенно выходные. Чем мне заниматься по воскресеньям? Будет скучно и неинтересно. Не с кем валяться по утрам в постели и завтракать. А по будням? Я даже овсянку не смогу себе сварить. Овсянка. Скажете, я зациклилась на пустяках? Может быть. Только сейчас, когда до отъезда Коннора остались какие-то часы, любые мелочи стали приобретать гигантские масштабы. Что же до серьезных вещей – лучше и не говорить. Моя мама – француженка, и, более того, она презирает все, что не имеет отношения к ее славной родине. И как следствие – до Коннора я понятия не имела, что такое овсянка. На завтрак у нас были корзинка теплых круассанов или булочки с шоколадом. Именно на эти лакомства я возлагаю полную ответственность за свои формы. Во-первых, они изобилуют далеко не способствующим худобе сливочным маслом, хитро замаскированным под вкусненькие хрустящие крошки; а во-вторых, мягким тягучим шоколадом, хитро замаскированным под… э-э, мягкий тягучий шоколад. И что самое обидное – уже через полчаса после такого удовольствия снова хочется есть. Это, конечно, прекрасно, если ты – изящная миниатюрная француженка, которая теперь до самого ленча крошки в рот не возьмет, а в обед съест пару кусочков французского батона, выпьет бокальчик красного вина и несколько чашечек эспрессо – тем ее трапеза и ограничится. Я же, не успев добраться до школы, совершала налет на пирожный отдел местной кулинарии и на первой же перемене объедалась деликатесами в кондитерской, пытаясь наверстать упущенное за завтраком. На мое счастье, Коннор потом разъяснил всю важность плотного завтрака для плодотворного начала дня – чтобы завестись и вперед с ветерком. Что ж, бедра мои меньше не стали, зато хотя бы приобрели несколько более крепкий вид. – Попробуй готовые завтраки, малыш, – улыбнулся Коннор, забавно морща нос. – Это почти то же самое, только не по-шотландски, а по-идиотски. – Ага. – Я шмыгнула носом и улыбнулась. – А кто же будет меня согревать? – Да, кстати. – Коннор откашлялся и смахнул капельки пота с верхней губы (у меня как раз мелькнула мысль: что за новости? – он никогда раньше не потел). – Ну, сейчас ты у меня запылаешь. – Коннор! – вскрикнула я; пузырьки шампанского заплясали в голове. – Ну не здесь же: это шикарный ресторан. – Я торопливо огляделась, не слишком обращая внимание на неприязненные выражения лиц у пары по соседству. – Или ты хочешь заскочить на минутку в сортир и по быстренькому… – Энджел, я не об этом, – шепнул тот, зардевшись. Затем повернулся к своей куртке, которую зачем-то упорно стремился повесить на спинку стула, когда мы только пришли, и из-за этого чуть не подрался с метрдотелем, когда тот настойчиво пытался умыкнуть ее в раздевалку. Высунув кончик языка и прикусив его от усердия зубами, Коннор начал шарить по карманам. – Что ты ищешь? Обойдемся без презерватива. Наконец, долгие поиски завершились победой, Коннор обнаружил свою находку, повернулся ко мне и снова отер с губы блестящие капельки влаги. – Вот что я имел в виду, – хрипло проговорил он и, взглянув на меня в упор, потянулся к моей руке. Вытащил из-под стола крохотный серебристый футляр и, не в силах унять дрожь в руке, протянул подарок. Мой взгляд нервозно скакнул к предмету на его ладони, и глаза округлились: невероятно! Меня чуть не стошнило. Зато, похоже, Коннору стало по-настоящему дурно: промямлив «Ты выйдешь за меня замуж?» и тем самым лишив меня дара речи, он уронил подарок на стол, сиганул с места, как заяц с подпаленным хвостом, и бросился через весь зал к мужским туалетам. Это случилось почти полчаса назад, и с тех пор я его не видела. Тянусь к бутылке с шампанским, и она звякает о серебряное ведерко. Виновато улыбаюсь паре за соседним столиком, которой, похоже, гораздо интереснее мои затруднения, чем собственная беседа. «Неудивительно, – думаю я, ерзая под их презрительными взглядами. – Мужик сильно смахивает на какую-то важную шишку с начисто отшибленными личными интересами, а его спутница на глазах умяла четыре блюда, даже глазом не моргнув, будто пакетик орешков сгрызла». Думаю, ей требуется дополнительная подпитка, чтобы носить на себе все эти бриллианты. Бриллианты. Черт побери, не напоминайте мне о бриллиантах. Высоко задрав нос в направлении мистера и миссис Богачей (перед глазами уже все начинает расплываться), я выливаю остатки из пузатой бутылки в свой бокал. Бодро поднимаю его, задерживаю дыхание и опрокидываю внутрь, точно стопку текилы. Слишком вкусно для алкогольного напитка; прохладная жидкость с дорогой кислецой, и пузырьков почти не чувствуешь. Видимо, правда: в хорошем шампанском пузырьки крупнее, чем в газированном вине. Это Коннор меня просветил, пытаясь отучить от ароматизированной шипучки за три фунта, к которой мы с Мег одно время пристрастились, подражая нашей изысканной Кери, не признающей ничего, кроме настоящего игристого вина. Кстати, о Мег с Кери: а ведь неплохая мыслишка. Во времена потрясений и сомнений лучшее средство – звонок подруге. Порывшись в сумочке – там действительно надо рыться, чтобы что-то найти (мне так и не удалось освоить очаровательные сумочки с почтовую марку, которые носят под мышкой), – достаю мобильный телефон. Надо поделиться с кем-нибудь новостями, чтобы проверить чужую реакцию. Может, тогда что-нибудь прояснится. Пять автоответчиков и забегаловка в Уддингстоне (ошиблась номером), и все напрасно. Почему в наш век повсеместного доступа никто не берет трубку, когда это действительно необходимо? Оставляю довольно сбивчивое сообщение на домашнем номере и на мобильнике Мег, лишь потом вспомнив, что сегодня у нее свидание с новым тридцатидвухлетним «мальчиком»-итальянцем – это, наверное, самый старый «мальчик» в Глазго, которого подруга выбирала с особой тщательностью. На часах уже десять тридцать, так что на сей момент, по моим подсчетам, она либо пытается затащить его в свою квартиру и уговорить въехать по-хорошему, либо допрашивает, сколько он хочет детей и когда состоится встреча с его семьей. Оставляю несколько бессвязных ругательств в адрес инкрустированного драгоценными камнями дизайнерского мобильника Кери и ее домашнего цифрового телефона. Разумеется, отловить нашу красавицу под вечер удается крайне редко – и немудрено: недостатка в кавалерах она не испытывает. Так что сейчас подруженька либо валяется рядом с бесчувственным телом какого-нибудь очередного трофея, либо выдворяет его пинками за то, что напоил, накормил и признался в вечной любви. Я даже позвонила матушке во Францию в надежде получить совет, хотя заранее знала, что ее дома все равно не окажется. С тех пор как Дельфина ушла от отца и вернулась в Бордо, она ведет гораздо более насыщенную жизнь, чем я (об отце вообще молчу). Думаю, недостатка в мужской ласке она тоже не испытывает. Ух ты, надо же, какие мысли в голову приходят – пора мозги проветрить. – Все в порядке, мадам? – спрашивает официант, беззвучно материализовавшись под рукой с только что откупоренной бутылочкой «Моэт». – Да, спасибо, – с кроткой улыбкой лепечу я, подавляя икоту. – Если вам что-нибудь понадобится, я всегда к вашим услугам. – Его лицо озаряет приятная улыбка, за которую явно полагаются сногсшибательные чаевые в дополнение к вымогательскому счету. Затравленно опустив голову, подливаю себе еще шампанского: высокомерная дамочка за соседним столиком о чем-то недовольно перешептывается с муженьком, завершая тираду возмущенным цыканьем. Никогда бы не поверила, что человеческому существу под силу издать такое громкое цыканье. Ну где же, черт возьми, Коннор? Он у меня за все ответит: целый вечер я в таком трясуне провела, что скоро трещать начну, как маракасы Глории Эстефан.[17] Вы имеете все основания не разделять моей тревоги – подумаешь, человек, с которым идешь по жизни вот уже тринадцать лет, предложил руку и сердце. Так-то оно так, да только – помимо того, конечно, что я и мыслей не держала о замужестве, – мне казалось, что все и без этого в полном порядке. Нам хорошо, весело и вообще здорово в обществе друг друга; к тому же не приходится нести на плечах груз обязательств – будто мы привязаны друг к другу до конца жизни (хотя в принципе такая связь и подразумевалась). Наверное, так рассуждают эгоистичные, инфантильные девицы, но меня предстоящий отъезд моего ненаглядного страшит сверх меры: менее чем через полдня я останусь одна на целых полгода. И еще в моих опасениях главенствующую роль играет развод родителей, мамы с папой, от которого я до сих пор не оправилась. Конечно, я никогда не считала их идеальной парой. Мой отец – очень замкнутый и молчаливый человек, при этом всегда любивший заложить за воротник. После пары рюмочек он буквально преображается: шумит, впадает в ребячество и причиняет окружающим массу беспокойства. Матушка до поры до времени мирилась с его припадками пьяного буйства: по иронии судьбы она родилась и выросла в семье винодела, но так и не сумела принять английскую традицию хлопать одну за другой, пока под столом не окажешься. Справедливости ради надо уточнить, что папу отличает изысканность во вкусах: он страшно разборчив и никогда не станет напиваться дешевой водкой в темной оберточной бумаге или выцеживать упаковку пива за раз. Стив Найтс – настоящий ценитель вин и спиртных напитков и гордится способностью испробовать весь ассортимент винной секции местного супермаркета за неделю. К тому же папочка питает слабость к виски (крайне неразумно с его стороны было устраиваться на фабрику по производству сего традиционного напитка) и отборным карибским сортам темного рома. Он считает себя обладателем утонченного вкуса, а свое пагубное пристрастие – хобби сродни бадминтону или кулинарии. Для нас же он – алкоголик с зачатками вкуса. А я напротив: знаю меру, дабы печальный папенькин опыт не помешал мне веселиться. Кстати, пора брать себя в руки: здешнее шампанское на редкость вкусно. Пьяный ли, трезвый, папа не умеет настоять на своем мнении в сложной ситуации; главным образом поэтому родительский брак был обречен. Моя мать – уверенный в себе человек, способный с легкостью добиться своего в любой ситуации – ведь она всегда права. Дельфине нравится быть в центре внимания. Она привыкла без обиняков высказывать людям, что о них думает, не боясь кого-нибудь ранить или задеть чье-нибудь самолюбие. Англичане славятся своей робостью, и ее прямолинейность несколько освежает, хотя порой и граничит с откровенной грубостью. Отец боготворил ее, но не умел этого демонстрировать, и его сдержанность ошибочно принималась за отсутствие чувств. Он готов был ради жены на все, однако не сделал самого главного: не выслушал, что ее гнетет, и не понял, что тоска по родине иссушает ее сердце. И вот в один прекрасный день мама решила вздохнуть свободно и ушла. Это случилось два года назад. Родители развелись, она вернулась в Бордо, и с тех пор мои предки разговаривали лишь однажды. Добавьте ко всему сказанному, что родители моего отца на дух друг друга не переносили, а отец матери дефилировал с любовницами перед носом моей бордоской бабушки, горделиво хвастаясь своими трофеями, и вы поймете, отчего слово «брак» я понимаю иносказательно: хорошее дело «браком» не назовут. И вот тут-то всплывает следующее «но»: мистер и миссис Маклин. Фи, звучит старомодно: этакая пара пожилых провинциалов. По субботам они вместе стригут газон, по воскресеньям устраивают барбекю на свежем воздухе и готовят исключительно по рецептам кулинарного шоу Нигеллы Лоусон. Я совсем не против вкусной здоровой пищи Нигеллы. Смысл в другом: последние двадцать девять лет меня звали только Энджел Найтс, и вдруг я должна буду откликаться на «миссис Маклин»? Конечно, можно пойти современным путем и оставить свою фамилию, но в таком случае все равно не миновать сложностей: дети пойдут в школу, и выяснится, что у папы с мамой разные фамилии… Бог ты мой, вы только послушайте: не прошло и часа, как мне сделали предложение, а я рассуждаю, как мамуля со стажем. Пожалуй, не помешает поостыть: наполняю бокал и подаю в горло живительный залп леденящих пузырьков. Сижу и сама себя накручиваю – страхи растут как снежный ком. Вот такая передо мной стоит дилемма. Может быть, первое волнение присуще всем, и я не хуже других, тоже создана для брака и только зря дергаюсь? Или лучше переждать чуток, посмотреть, что получится из его отъезда, и тогда уже решать? А вдруг, если я сейчас откажу ему, не кинется ли он в расстроенных чувствах искать утешения там, где ему без раздумий скажут «да»? А если Коннор сделал мне предложение специально, чтобы я, как послушная девочка, дожидалась его дома, а он тем временем безо всяких опасений мог развлекаться и пожинать золотистые плоды жаркого побережья? Хотя не исключено, что он от меня действительно без ума и подарил бы это разнесчастное кольцо, даже если бы и не планировал отчалить в скором времени к чужим берегам, верно? Вот и крутятся в голове все эти вопросы – подумать только, а ведь еще пару часов назад я была искренне уверена, что самый трудный выбор, какой мне придется сегодня сделать, будет между пирогом и пудингом. Держась за край стола, я склоняюсь набок, чтобы лучше видеть дверь в туалет, – впервые в жизни меня не усадили в непосредственной близости от уборной, где беспрестанно будут хлопать дверью, а я буду вдыхать бесподобные туалетные запахи. Я чуть не разразилась рукоплесканиями от радости, когда в дверях появился мой Коннор. На лице его застыло болезненное выражение, на брюках – довольно недвусмысленное пятно. Итак, из окна он не выбросился, а даже если и случилось нечто подобное, то все равно вернулся целехонек. Вот он медленно приближается ко мне – Коннор довольно высок, целых шесть футов, но сейчас выглядит каким-то маленьким и несчастным; никогда еще не видела его таким. Неужели мужчинам так тяжело дается предложение руки и сердца? Он даже вздрагивает при каждом шорохе. Улыбаюсь: «Как же сильно я тебя люблю»; он все ближе, а сердце так и колотится – вот-вот выпрыгнет из груди. – Что я ему скажу? – шепотом советуюсь сама с собой, дважды икая через каждое слово. – Малыш, прости, что задержался, – еле слышно извиняется Коннор, а лицо – краснее распластанного на тарелке омара. Трясущейся рукой подношу ко рту фужер и пью, наверное, половину шампанского расплескав на скатерть. Выпрямляюсь в кресле, расправив плечи и стараясь казаться трезвой. И хотя попытка моя с треском проваливается, лица не теряю, улыбаясь Коннору все с той же теплотой. – Э-э, гм… У меня там проблемка возникла – пустяки, – продолжает он; его лицо временами выплывает из фокуса. – После расскажу. Итак… Все, конец. Целый час психовала, со страхом ожидая этой минуты. – Что итак? – невнятно говорю я и провожу языком по зубам, проверяя, не осталось ли на них частичек еды. – Гм, ты уже, кхе. – Коннор откашливается, нервозно усаживаясь за стол. – Ты уже что-нибудь надумала? Ну… о том, о чем я тебя спрашивал. – Надумала. – Надув губы, придвигаюсь ближе к столу, готовясь поведать о своем решении. – И как? – Значит так. – Я икаю, почти завалившись на стол. – Я думаю… Ох… Кажется, меня сейчас вырвет. Крепко зажмуриваю глаза: в голове вдруг все закрутилось, завертелось, и я поняла, что соскальзываю под стол. Как куча тряпья. Опускаюсь на шикарный ковер с длинным кудрявым ворсом, как шерсть у пуделя. Закрываю глаза и вздрагиваю, когда какой-то жесткий предмет падает со стола и ударяет меня по виску – блестящий серебряный футляр со сверкающим кольцом.Глава 5 ОСТАТЬСЯ ОДНОЙ[18]
Проснулась и поняла, что Коннор гладит меня по лицу. Хотела открыть глаза – не могу век разлепить: вчера три слоя туши намазала перед рестораном. Лягнула себя за то, что так напилась и забыла снять косметику перед тем, как заваливаться в постель. По крайней мере, хотела лягнуть – да не вышло: ноги не подчинялись. – На, выпей кофе, взбодрись, – нежно шепчет Коннор. Он ставит чашку на ночной столик, и звук болью отдается в голове – да что там говорить: одеяло и то шуршит с таким грохотом, будто вовсе не из перьев и пуха сделано, а непонятно из чего. – Ох, – тяжко вздыхаю, отчаянно протирая глаза, чтобы узреть дневной свет. Однако дневного света нет и в помине, и меня на миг пронзает ужасная догадка: ослепла! Ах нет, слава Богу, просто еще не рассвело. Разбудил меня посреди ночи. – Коннор, – бормочу я, стараясь обрести власть над собственным языком, – еще ночь, спать надо. Ложись. Ш-ш-ш. Прячусь под одеяло с невинным намерением свернуться калачиком и заснуть, как вдруг кто-то резко его с меня стягивает. – Нет, только не засыпай – нам надо поговорить. – Потом, Кон, до смерти спать охота. – Нет! Даже в совершенно разобранном состоянии мне удается уловить настойчивость в голосе Коннора. Превозмогая сон, сажусь на постели и пытаюсь сосредоточиться – голова кругом идет. – Слушай, Коннор, у меня башка раскалывается, я перепила, и мне, честно, не до тебя. Не знаю, почему тебе так приспичило будить меня посреди ночи, но если… – Тут я вижу в тусклом свете ночника, что на нем пальто: – В чем дело? Куда ты собрался? Он подходит и присаживается на краешек кровати. – Мне пора ехать. – Вяло улыбается. – Ты забыла? В Америку, – напоминает он, опуская ладонь на мою руку. – Господи, уже?! – Меня точно сковородой огрели – так я ошарашена. – Ну все, малыш, – вздыхает мой ненаглядный, нежно гладя меня по руке. – Такси ждет на улице, я и так припозднился. Все, пора. – Нет! Ох, Коннор… Я бросаюсь к нему и цепляюсь за пальто, стремясь прижать Коннора к себе. Он меня обнимает, и я еще раз вдыхаю такой родной, такой знакомый запах. Как страшно! Моя любовь уезжает на целых шесть месяцев, а у нас нет и шестидесяти секунд, чтобы поворковать на прощание. Как обидно: я всю неделю готовилась к его отъезду, то так и не успела сказать самого главного. – Правда, я не смогу уехать, пока ты не ответишь мне на один вопрос, – наконец говорит Коннор, отстраняясь и вытирая с моего лица слезу. – Да? Что ты хочешь узнать? Я все скажу. Плотно сжав губы, он стискивает мой локоть. Пристально вглядывается в мое лицо. Я смотрю в его глаза, синие, лучистые, не то, что мои, – представляю, какой у них вид: красные и опухли после вчерашнего. У меня от напряжения даже голова загудела. – Вчера вечером, – начинает он и вздрагивает, когда на улице раздается гудок. – Черт, подожди, хорошо? Стараясь сохранять самообладание, кидаю отчаянный взгляд на окно: взревел мотор такси, в котором мой мужчина умчится от меня почти навеки. – Вчера мы были в ресторане, – снова начинает он. – Коннор, мне очень жаль, что я так напилась, прости меня, пожалуйста. К сожалению, ты так долго пропадал в этом дурацком туалете, что… – Мне очень стыдно, извини. Я все объяснил тебе, если помнишь, – застенчиво отвечает он. Господи, как я могла про такое забыть? – Да-да, просто мне было так неловко одной. Я подумала, что от дорогого шампанского, наверное, не пьянеют и один бокальчик не повредит. Откуда мне было знать, что потом такое кошмарное похмелье. – Возможно, ты самую малость перебрала, Ангелок, но это не важно, дело прошлое. Снова прогнусавил гудок – на этот раз громче и нетерпеливее. Уже послышались голоса возмущенных соседей. – Послушай, я не двинусь отсюда, пока ты не скажешь мне, каково твое решение. Да или нет? Облизываю пересохшие губы и выжидающе смотрю на Коннора. И тут в мозгу, наконец, возникает: «Господи, предложение! Совсем вылетело из головы». – О-о… – Дыхание так и сперло, я продолжаю дрожащим голосом: – А, это. Я, э-э, тьфу ты… – Да, я знаю, сейчас не самый удачный момент – мне пора бежать, да и ты… Только мне надо знать сейчас – больше возможности не представится. Таксист отчаянно жмет на гудок, видимо, вложив в этот сигнал остатки терпения; за окном снова взвизгивает соседка, и к ней присоединяются еще несколько недовольных голосов. Коннор заглядывает мне в глаза, ожидая ответа. Он так напряжен, словно не на кровати сидит, а стоит в стартовых колодках на изготовку, чтобы вот-вот сорваться с места и бежать спринт. Это слишком; голова раскалывается – нельзя же так торопить человека. Мне нужно подумать, свыкнуться с мыслью, что Коннор исчезнет из моей жизни на полгода. Через пару минут я уже буду одинокой девушкой, чей парень умчался далеко и надолго, а такого со мной еще никогда не случалось. Что, если у меня не хватит терпения? «Не спеши, – слышу я голос разума. – Такие вещи не решаются в одночасье. Если любит, поймет». «Соглашайся. Ты только посмотри на него: представляешь, как он будет разочарован?» – подсказывает сердце. – Энджел Найтс, – говорит Коннор, глядя мне прямо в глаза, – ты согласна выйти за меня замуж? «Хорошо, я согласна подумать, – проговариваю я мысленно, открывая рот, чтобы произнести эти слова. – Хорошо, я согласна подумать». – Коннор, – начинаю я, откашливаясь (в горло будто цемента налили). – Создание семьи – серьезный шаг, особенно если учесть, что ты уезжаешь. Но я согласна… – Да! – взвизгивает Коннор и, вскочив с кровати, начинает нарезать круги по спальне. – О Боже, да! Я так и опешила, а он подскакивает к окну, распахивает его и во всю глотку орет: – Она согласна! Слушайте все: она согласна! Темноту улицы прорезает заспанный голос: – И кому какое дело? – Эй, ты едешь или нет?! – кричит таксист. Коннор подбегает ко мне, подхватывает на руки и кружится, осыпая поцелуями шею. – Я знал, я был уверен, Энджел ты мой! – Он так и светится от счастья. – Я тебя обожаю! Мне будет тебя страшно не хватать. Как только доберусь – позвоню, и мы все обсудим. Теперь ты будешь ждать меня; я уезжаю с легким сердцем! Так и дошли до двери, целуясь и не разнимая объятий; я не сказала ни слова – разве что старалась изобразить подобие радости под стать его чувствам; все смешалось в водовороте объятий, слез, хватания чемоданов, выскакивания из двери, возвращения за паспортом, объятий и снова прыжка за дверь. Наконец, я за ним закрываю, устало тащусь к окну и провожаю взглядом такси, которое скоро исчезает во мраке ночи, увозя моего парня. Опускаю окно, прислоняюсь лбом к стеклу и вздыхаю: – Уф, что же я натворила.– С добрым утром, юная дева, наша дорогая невестушка. Пора примерять фату и свадебное платье. В испуге открываю глаза и обнаруживаю, что спала на животе и во рту ни капли влаги, будто всю ночь сосала шариковый дезодорант. – Ну что еще? Зачем? – хрипло выдыхаю я, в первый миг пробуждения надеясь, что предыдущий раз мне приснился и то, что я приняла предложение Коннора за несколько секунд до того, как он выскочил из двери и прыгнул в стоящее под парами такси, – плод моего воображения. И в это время замечаю, что склонившееся надо мной лицо принадлежит не моему возлюбленному, а Мег. Она чем-то сильно воодушевлена и готова взорваться от радости, осыпавшись мелкими хлопьями прямо на мой ковер. – Зачем? Зачем? – вопит толстушка, сдергивая с меня одеяло. – Потому что ты замуж выходишь, моя дорогая, времени в обрез! Нужно подыскать платье, туфли, вуали и цветы, у-у-ух! И подружек невесты! Пожалуйста, пусть я буду подружкой! Я, конечно, напрашиваюсь, но знай, из меня получится классная подружка, вот увидишь. Только можно мы с этой тощей папуаской Кери будем в совершенно разных платьях, а? Отлично. – Она хлопает в ладоши перед моим ошеломленным лицом. – С нарядами разобрались. Давай, сестрица, поднимайся. Скорее, скорее, я с ума сойду от волнения! Так, лежа на животе, смотрю на Мег и вдруг чувствую – сейчас стошнит. – Я пока не могу выходить замуж, – скулю я. – И согласилась я всего пять минут назад. – С превеликими муками пытаюсь занять вертикальное положение и хватаюсь руками за голову. – Нет, пожалуйста, только не сейчас. Не заставляй меня выходить замуж сегодня. Мне это не по силам, я не выдержу. И не готова – надо мыслями созреть. Мег, склонив набок голову, смотрит в мое заплаканное лицо – и вдруг, задрав кверху нос, заходится оглушительным смехом. Надув губы, жду, когда же веселье поутихнет. – Ах ты, глупышка. Совсем сбрендила. – Она так и лопается от смеха. – До свадьбы еще далеко. Он и предложение-то сделал тебе только вчера, за один день тут не подготовишься. Ух ты, вот здорово будет: Энджел – нареченная невеста. – Мег опять разражается диким хохотом и торопливо цокает каблучками, направляясь на кухню. – Ох. Да, кстати, – вывалившись из кровати, обшариваю пол в поисках моего любимого серого трико. – А как ты узнала? Коннор предупредил? – Не-а, – кричит из соседней комнаты Мег, – ты сама звонила из ресторана! Не помнишь, глупыш? Вчера вечером. У тебя голос такой был на автоответчике, будто ты не в себе, я даже не поняла, то ли это из-за предложения, – последнее слово она выкрикивает на таких децибелах, какие способны услышать лишь собаки, – то ли перебрала с «бодрящим сочком». – «Бодрящий сочок» тоже был, – подтверждаю из спальни, держась за егозящий живот. – Очень дорогой, очень пузыристый «сочок». – Ясно, дорогуша. Тогда не раскаивайся, вполне объяснимо, что ты так надралась: не каждый день девушке делают предложение. Конечно, за исключением… – Кери Дивайн, – говорим мы в унисон. – Ты не сказала по телефону, что согласна, – продолжает Мег, громко бренча чашками, – но я уже знала твой ответ. – Хм… – Я качаю головой и ворошу волосы, прищуренно глядя на себя в зеркало. На сегодня прическа «я у мамы вместо швабры» вполне сойдет. Беру в ладонь немного пенки и наношу на всклокоченную шевелюру, устраивая ее в острые, беспорядочно расположенные на голове пучки. Надеваю белую футболку (благодаря Коннору в комоде сложена стопочка чистого белья) и линялый розовый свитер. Натягиваю носки и скоро оказываюсь на кухне, где Мег брезгливо морщит свой поросячий носик, проверяя содержимое чашек. – Господи, Энджел, да у тебя тут как в каморке нищей студентки, – смеется она, опрокидывая расписную кружку с отколотыми краями, из которой выглядывает пушистая поросль плесени. – Вот за что я тебя обожаю. – Я забыла закрыть дверь? Как ты вошла? – Зеваю, приподнимая красное покрывало, чтобы поискать поддиваном левую кроссовку. – Не-а. – Отчаявшись отыскать чистую посуду, подруга усаживается на стол. – Я открыла своим ключом. Мег, как и Кери, всегда носит с собой ключ от моей квартиры. Давненько лелею надежду, что однажды Кери придет, отопрет дверь, наведет образцовую чистоту, как у себя, и оставит в шкафу какую-нибудь дорогую одежду от модного дизайнера. Мечтать не вредно. – Итак, где наш герой? – весело чирикает толстушка, поворачивая голову вправо-влево, будто собирается переходить очень оживленную улицу. – Дайте мне обнять счастливчика. – Забудь. – Я пожимаю плечами и тяжело опускаюсь на диван. – Он уехал. – Уехал? Куда? – спрашивает Мег, переступая с ноги на ногу; на ней кроссовки голубого грудничкового оттенка. – В Америку, – шмыгаю носом, – рано утром, – С улыбкой развожу руками. – Перед тобой теперь одинокое сердце, любящее на расстоянии. Зато я сама себе хозяйка. Мег спешит ко мне шаркающей походкой, садится рядом на диван и обнимает, широко раскинув руки. Уж что-что, а это в ней неизменно: моя подруга умеет так по-доброму, так искренне обнять, что сразу становится тепло, чего не скажешь о скупом прикосновении костлявых рук Кери. – Ты не одинока, помни, – вздыхает она мне на ухо. – У тебя есть мы с Кери, твои слушатели и твой отец… Мы обе засмеялись: отец. Мой папа, может, и находится в пределах досягаемости, но в делах сердечных надеяться на него не стоит – у родителя острый дефицит эмоциональности. – В любом случае у тебя есть я и Кери; поможем выкарабкаться если что. И никакое ты не одинокое сердце – ты теперь невеста, а это стоит отпраздновать, уж поверь мне. Я предлагаю сейчас рвануть на «Заводной апельсин», потом устроимся в кафешке, закажем путевый завтрак, и ты мне все расскажешь. Хочу знать каждую мелочь, все до последней подробности – найдем местечко потише и поболтаем от души. – Звучит заманчиво, – киваю я, хватаясь за голову дрожащими руками. – Завтрак не помешает. Жир и кофеин, срочно. – Итак, где состоялось событие? – Мег широко разинула рот, и моему взгляду во всей красе предстал жареный омлет с колбасой. Мы сидим в кафе у самого конца Бьюкенен-стрит, которая приобретает тем более модные очертания, чем ближе к центру ты находишься. Кафе стилизовано в духе Чарлза Ренни Макинтоша; здесь царит уютная расслабляющая атмосфера, и посещают его обычные, непривередливые люди. Меню предлагает булочки, роскошные бутерброды и домашние завтраки с яичным хлебом. Мы, разумеется, нацелились на последнее – булочки, щедро сдобренные деревенским сливочным маслом, ломти квадратной колбасы, яичница. Воздушные оладьи, ветчина, помидоры, грибы, яичный хлеб с кофе и стаканчик «Айрн брю», нашей доброй шотландской газировки с апельсиновым соком – для полноты картины. Подумала было, а не пригласить ли Кери – вдруг она сможет сбежать на часок с работы: посидели бы, поболтали – такое уже случалось, – но вовремя вспомнила, что подруга хотела встретиться с кем-то важным, чтобы приправить свежим слушком свою колонку сплетен. – В «Ледяной дворец» меня повел – ни больше ни меньше. – Гос-с-поди! – Мег раскрывает рот, осыпая стол кусочками пережеванной колбасы. – Да будь у меня парень, который бы решил потратиться на «Ледяной дворец», вышла бы за него прямо на месте, между кофе и десертом. А я-то, дурочка, думала, что развлеклась по-королевски, когда малыш Франко отвел меня на вечер бинго. – Кстати, как сходили? – спрашиваю я, вдруг осознав, что так поглощена хитросплетениями собственного романа, что даже не поинтересовалась грандиозным свиданием Мег. – Так себе, – пожимает плечами подруга, помешивая кофе ручкой ножа. – Этот идиот никак не мог вспомнить, как читается его номер по-английски. Весь вечер разбирались с цифрами, в итоге я и со своей карточкой запуталась. Потом он полез целоваться, а я сказала, что ни на что не соглашусь, пока не получу самую малость гарантий. – Ох. – Он, конечно, ничего себе: крепкий задок, темные загадочные глаза – похож на молодого Рики Мартина. Однако у меня чувство, что ему бы только в простынях побарахтаться. Поэтому расстались без обмена секреторными жидкостями, и я пошла домой. Взяла сырных чипсов, бутылочку имбирного пива – одним словом, ни романтики, ни «Ледяного дворца». – Гони его в шею из магазина, чтоб зря губы не раскатывал. Пусть поищет кого-нибудь в своем духе, – ухмыляюсь я. – Не могу, Энджел. Еще подумает, будто я служебным положением злоупотребляю. – Ты злоупотребила своим положением, когда на работу его устраивала. Вряд ли он такой уж ценный сотрудник, если даже по-нашему ни бе ни ме. – Да вообще-то верно. Завтра же и рассчитаю его, а сегодня у меня выходной, – лукаво подмигивает она, – и я жду рассказа о волшебном превращении нашей Золушки в невесту. Воодушевленно встряхнув копной рыжих завитушек, Мег хлопает в ладоши и склоняется ко мне, предвкушая мой рассказ. Тут, как назло, ее массивные буфера в тесном топике погружаются в лужицу кетчупа на краешке тарелки. – А-а, подумаешь, отойдет, – отмахивается Мег, когда я, морщась, указываю на ярко-красное пятно. Второпях промокнув кетчуп бумажной салфеткой, радостно продолжает: – Давай, цыпуль, выкладывай все по порядку. Теперь, видимо, самое время поведать вам о печальном происшествии в туалете. Похоже, я все-таки была права: мужчины, которым приходится делать предложение даме – пусть даже по собственной инициативе, – представляют собой жалкое зрелище. Несмотря на то, что вначале Коннору удалось расхрабриться, на следующей двухсотметровке нервы его подвели. Сию печальную историю он поведал мне по пути домой, когда я висела, высунув голову из окна такси, и угощала тротуар плохо переваренным креветочным коктейлем. Большая часть повествования запомнилась мне довольно смутно, но суть сводилась к тому, что, поставив меня в известность о своих намерениях, Коннор скрылся в туалете, дабы сбросить избытки курсирующего по телу адреналина. («Чтобы погонять чертенят из зада», – деликатно выразилась Мег.) Он торопился вернуться за столик, стремясь услышать мой ответ, и в итоге, пытаясь застегнуть дрожащими руками брюки, прищемил мужское достоинство молнией. Накричавшись, надергав (простите мою вольность) и испытав все возможные способы освободить дражайший орган, Коннор был вынужден, оставив гордость, выйти в своем бедственном положении из кабинки и обратиться к другому джентльмену, пользовавшемуся услугами уборной. В результате только с помощью трех незнакомцев, нескольких галлонов холодной воды, трети пузырька ярко-розового мыла из флакончика и уймы времени мой возлюбленный вернул себе попранное достоинство – отсюда компрометирующее пятно на брюках и болезненное выражение лица. И как следствие, алкогольная интоксикация его подруги. – Так, и что случилось после того, как тебя подобрали с пола? – прыскает Мег. Неторопливо пожевываю ломтик ветчины. – Он не захотел выслушать мой ответ, – пожимаю плечами. – Сказал, для начала мне надо протрезветь, чтобы насладиться всей прелестью момента, – нечто в этом духе. А сегодня с утра, перед тем как уехать в аэропорт, Коннор снова поставил передо мной тот же вопрос. – Насчет прелести момента не уверена, но эту ночь ты точно не забудешь. Вот умора: его пробрал понос, а ты блюешь из окна такси. Представляю, то-то будет у вас свадьба! Ха, зато будет чем детишек развлечь. Откашливаюсь и поднимаю взгляд к свисающей с потолка лампе из мутного стекла. – Хм-м-м, дети… – неловко улыбаюсь. – Звучит жутковато. – Нет, правда. Вы будете потрясающими родителями, лучше не придумаешь – помяни мое слово. Мистер и миссис Маклин и их крохотулечки. Здорово, да? – Тут, задыхаясь от восторга, Мег начинает хлопать в ладоши и подскакивать на месте. – А можно, ой… можно, я буду крестной? Видите теперь, что я имела в виду под снежным комом? У меня морозец вырывается из той самой черной дыры в душе, где гнездятся страх и боязнь всего нового. А между тем подруга пускается в долгие лирические рассуждения относительно моего воображаемого будущего, и я испускаю долгий вздох. – Так вот, Ангелок. – Мег, улыбаясь до ушей, буквально ложится на полированный стол. – Когда начнем планировать знаменательное событие? – Что? С-свадьбу? – с дрожью в голосе уточняю я. – Ой, ну разумеется, свадьбу. Не чемпионат же по футболу? Издаю нервозный смешок. – Думаю, пока лучше не торопиться. Коннора теперь полгода не будет, да мы еще ничего с ним и не обсуждали. Придется подождать его звонка. В каком он отеле остановился, я пока не знаю, а по мобильному придется через три спутника прозваниваться – слишком дорого выйдет. – Я в технике не разбираюсь. Короче говоря, ты звонить ему тоже не станешь, а то столько начислят, сколько Кери за неделю на наряды выбрасывает. – Боже упаси. Ты не слышала, тут на днях она купила себе пальто за девятьсот фунтов? Откуда у нее такие доходы? Не многовато ли для простой газетчицы? – Ухажеры задаривают, – отвечает Мег, морща нос. – Где она только находит таких безмозглых болванов: обращается с ними, как с последним барахлом, а те рады стараться, так подарками и осыпают. Денег куры не клюют, а ума – ни капли. – Поразительно, – недоумеваю я. – Как ей удается? Непостижимая особа. Мег подносит к губам стаканчик апельсиновой шипучки и делает знак следовать ее примеру. – И ты у нас непостижимая, Ангелок. И умница, раз выходишь замуж. Я поднимаю этот бокал «Айрн брю» за вас с Коннором. За самую неотразимую пару на свете! Мы чокаемся, и я залпом выпиваю апельсиновую газировку; пузырьки пощипывают в носу. Хочется рассказать Мег обо всем, объяснить ей, что, сказав «согласна», я не успела договорить остаток фразы: «подумать над твоим предложением». Коннор не дал мне закончить, он обрадовался, как ребенок, и у меня просто не хватило смелости его переубеждать. А теперь он улетел на целых полгода. И мне так не хватает кого-нибудь, кто выслушает мои сомнения, – а вдруг я не создана для супружества? Только вот очень трудно выдавить из себя хотя бы слово. Да, подруга меня давно знает как свои пять пальцев, и, более того, она обязательно поймет, и все же кое-что меня удерживает. И дело не только в том, что сама Мег готова правую руку отдать, лишь бы пойти к алтарю, а скорее в том, что, не проявляя должной решимости, я ставлю под сомнение и самого Коннора. Чертовски сложный денек. Вздыхаю и перевожу взгляд на огромные часы, висящие на стене по левую руку от меня. – Ух ты, черт! – Я вскакиваю, накидываю на плечи выгоревшую джинсовку. – У меня же через десять минут эфир! Все, пока, бегу. Надо же так заболтаться – босс меня живьем съест. Расстегиваю кошелек, бросаю на стол десятифунтовую бумажку (у Мег будет сердечный приступ, если я оставлю ее расплачиваться за обеих). – Как-нибудь в следующий раз по магазинчикам прошвырнемся. У меня сегодня еще совещание на работе: обсудим, в какую сторону станцию разруливать. Напоследок глотаю остывший кофе. – Удачи, Ангелок. – Спасибо. – Склоняюсь к подруге и крепко обнимаю ее на прощание. – Забеги вечерком, лады? – Договорились, – улыбается Мег. – И Кери с собой прихвачу. – Не-е, она занята, – отвечаю я, нащупывая под столом рюкзачок. – Ну уж нет, ради такого случая она у меня как миленькая притащится. Пока, невестушка! – Мег хитровато подмигивает. – Все, до скорого. Обнимаю подругу за плечи, благодарю официантку и выхожу на улицу. Теперь придется бегом, при всем честном народе, да еще с похмелья. Хуже не придумаешь.
Глава 6 НЕ МОГУ ТЕБЯ ЗАБЫТЬ[19]
– Здравствуйте, линия третья. Как вас зовут, и откуда вы звоните? – говорю я, отбрыкиваясь в душе: одни заезженные фразы – надо будет придумать что-нибудь пооригинальнее. У нас заключительный момент горячих дебатов относительно помады миссис Блэр, которая была на губах супруги премьер-министра во время ее недавнего посещения королевской благотворительной лечебницы города Глазго. Тему беседы, как водится, подняла наша любимая Глэдис из Мазеруэлла. Сегодня мы, что называется, оказались в самой гуще политической и социальной жизни страны. – Энджел, душечка, поймите меня правильно, я не утверждаю, будто милашке Чери[20] красный не к лицу, но всему должно быть свое время и место. Я добровольно посещаю одиноких и престарелых, и сама была в больнице, видела все своими глазами. Знаете, у меня есть подруга Мэгги, а у нее – дочь Сэди, так вот она дружит с одной девочкой, Флорой, которая торгует косметикой в большом магазине «Дженнерс» в Эдинбурге, и та заглянула полюбопытствовать. Она навскидку определила «Шанель», а такая помада стоит больше, чем полугодовой проездной на автобус. Нет, от человека, который вращается среди важных шишек, хотелось бы ожидать хотя бы минимума вкуса. Вы со мной не согласны? «Если честно, Глэдис, помада Чери Блэр – последнее, что меня сейчас интересует. В эту минуту самолет увозит на другой конец света дорогого мне человека, мы не увидимся целых полгода; он сделал мне предложение, и я впопыхах согласилась, даже не подумав хорошенько; а теперь, когда дело сделано, ума не приложу, как исправить ситуацию. Я в полном смятении». Так и подмывает все это высказать в прямом эфире, но, к несчастью, пока у меня нет постоянной группы поддержки среди радиослушателей, которая простила бы откровенную дерзость и не стала бы впадать в ступор из-за подобных пустяков. Вот мне и остается, заинтересованно воркуя, попивать чаек, переваривать болтовню пожилой леди и утешать себя тем, что на часах без пяти три и скоро передача закончится. – У этой бабенции такая пасть – хоть видеокассету суй, – слышу в наушниках знакомый голос с четвертой линии. Внутренне содрогнувшись, настороженно смотрю на Дэна – тот хихикает за стеклянной перегородкой. Малкольм из Гамильтона, чтоб его разорвало. Скуп на благие пожелания, зато неуместными комментариями так и сыплет. А Дэн, мерзавец, по своему обыкновению приберег его на самый конец передачи, когда я уже на пределе и мечтаю поставить какую-нибудь длинную – а лучше очень длинную – песню. – Приветствую, Малкольм. – Тихий ужас. – Будем надеяться, что в эту пятницу Тони не взял выходной и не настроился на нашу волну, иначе эта дискуссия заденет его за живое. В принципе Малкольм не так уж и далек от истины, но мне, поймите, платят не за то, чтобы я поливала грязью серьезных людей вроде нашего премьер-министра, напротив, я призвана всячески оберегать репутацию «Энерджи-FM». – Не напрягай свою милую головку по таким пустякам, цыпочка. – Малкольм еле ворочает языком – видимо, хорошенько набрался в обед. – Тони слушает «Радио-4» и старые добрые радиостанции, а не вашу «Энерджи» – на кой ляд ему такое барахло. – Большое спасибо, – сквозь зубы отвечаю я, махнув Дэну рукой: «Вырубай». Дэн делает знак, что понял, а сам ухмыляется, как гном, от уха до уха. – Поделитесь с нами еще какими-нибудь мыслями? – спрашиваю я и грожу своему режиссеру пальцем: «Мерзавец!» Малкольм фыркает и бормочет что-то неразборчивое – кажется, алкогольные пары сейчас заклубятся из телефонной трубки. Кстати, папе давно не звонила. Однако печально, что на воспоминания о родном отце наводят только пьяные радиослушатели… – Малкольм, наверное, вы хотели бы заказать какую-нибудь музыку? Мы примем заказ и прокрутим в понедельник, – предлагаю я, всеми силами стараясь не поддаваться на подначки. – Может, в честь какой-нибудь особенно дорогой для тебя дамы? – Ха! – взвыл он. – Дамы-мадамы! Нет у меня никого, ха-ха! Ясно тебе, ты… – Какая жалость, связь прервалась, – торопливо перебиваю я, поражаясь Дэну: у него настоящее чутье на нецензурную брань – моментально вырубает линию, не дав похабнику и первого слога произнести. Крайне редко, но все-таки случается: какая-нибудь гадость проскочит в эфир, и тогда неприятностей не оберешься – замучишься с жалобами разбираться: братия старой закалки начнет обрывать телефоны. – А сейчас послушаем песню «Ты» в исполнении группы «Тен шарп», – говорю я в микрофон, а сама давлюсь от смеха, глядя на Дэна, – тот держит над головой листок с надписью: «Я тебе это припомню!» – Заодно передаю привет Базу, таксисту, который живет здесь неподалеку, от его невесты Шаз, с любовью. Но вот послышались первые такты оркестровки, я стягиваю наушники и расслабленно откидываюсь на спинку кресла из искусственной кожи. На часах без четырех минут три. Интересно, самолет уже приземлился? Сколько длится перелет над Атлантическим океаном? Наверное, достаточно, чтобы гламурные красотки посвятили в свои тайны всех находящихся на борту особей мужского пола. Поразительно: Коннор уехал каких-то полдня назад, а я уже гадаю, чем он занят. Даже замутило на нервной почве. Надеваю наушники и, вымученно улыбаясь в микрофон, продолжаю передачу: – Лирическая песня для База от его невесты. В следующий раз послушаем замечательную музыку, – «Хм, если повезет, попадется парочка хитов нынешнего столетия», – и почешем зубки об очередную сахарную косточку. Желаю незабываемых выходных. Жду вас в понедельник на своей передаче, которая выходит в эфир с двенадцати до трех пополудни. Ваша Энджел.– Оставь ты в покое телефон! – взрывается Мег, когда я в десятый раз за последние пять минут поднимаю трубку, чтобы послушать гудок. – Форменная дуреха! Как он, по-твоему, дозвонится, если ты постоянно на линии? Мег, чей наряд сегодня изобилует едко-оранжевым бархатом, развалилась на диване и напоминает огромную тыкву. Она читает журнал «Смэш хите».[21] Видите ли, мне по работе положено быть в курсе последних событий и разбираться в музыкальных тонкостях – профессия обязывает. Я лежу на мягком креслице из розового рубчатого вельвета и изо всех сил пытаюсь усидчиво просвещаться, но ничего, кроме гороскопа и комиксов с приключениями кота Гарфильда, в голову не лезет. Мы даже забрали из коридора телефон, опасаясь случайно пропустить звонок: мне до смерти надо поговорить с Коннором, чтобы в голове хоть чуть-чуть прояснилось – и не только у меня. Заморочила парню голову. Раньше у нас с Коннором вообще не возникало проблем с взаимопониманием; теперь же ситуация изменилась: нас разделяет расстояние. Сами посудите: если мужчина узнает, что его возлюбленная вовсе не собиралась отвечать «да» на предложение руки и сердца и до сих пор не уверена стоит ли, от него можно ожидать любой мыслимой и немыслимой реакции. Представьте, молодой здоровый организм, вынужденный целых полгода провести в жаркой Калифорнии в обществе ненасытных эссекских красоток, когда его половина находится на другом конце света, и тут такие новости. Не исключено, что человеку, чья уверенность в партнерше подверглась длительной осаде временем и расстоянием, в конечном счете придет в голову искать утешения на вздымающейся груди какой-нибудь чувственной незнакомки. Не скажу, чтобы Коннор когда-либо давал повод к подозрениям и ревности, так ведь до сих пор и моя преданность не стояла под вопросом. Я, конечно, не утверждаю, что непременно открою ему всю правду, но и ходить целых полгода в обманщицах тоже мало приятного. Придется действовать по ситуации, призвав на помощь такт и женскую изворотливость. Перелистнув страницу, Мег вскрикивает от восторга: на развороте помещена крупная фотография новоиспеченной французской знаменитости, чья слава стремительно набирает обороты в Европе. – Дидье Лафит, – томно воркует она. – Какой душка. Гос-с-поди, вы только поглядите – да он без штанишек. Подружка берет в руки журнал и гладит фото томно развалившегося на пустом берегу певца, единственным предметом туалета которого является крохотное полотенчико. – Ни за что не поверю, что он тебя совсем не привлекает, – млеет она. – Я, конечно, понимаю, ты у нас девушка влюбленная, без пяти минут невеста, да только такую прелесть грех не оценить – если, конечно, с гормонами все в порядке. При упоминании о браке нервозно покашливаю. – Э-э. Да, ничего себе, очаровательный паренек. Красивые глаза. – Ай, и глаза тоже. Вот бы его батончик пощипать. – Мег заходится громким хохотом, широко распахнув рот и подскакивая на диване. Я тоже смеюсь – хоть немного развеяться, а то замучилась со своими мыслями. В итоге так развеселилась, что даже забыла про телефон, как вдруг в холле что-то настойчиво затрезвонило. Ныряю к трубке, как вратарь на пенальти в последнюю минуту игры, – и заливаюсь краской, сообразив, что долгожданный звук исходит от входной двери. – Не унывай, обязательно позвонит, – утешает меня Мег, мимоходом касаясь моей руки. «Да? И что прикажете ему наплести, когда он, наконец, удосужится обо мне вспомнить?» – язвительно думаю про себя. С натянутой улыбкой плетусь к двери, открываю и, подавшись в сторону, впускаю в квартиру Кери. – Сегодня ничего не получится! – восклицает та, решительно направляясь в холл; за ней, точно крылья, хлопают полы длинного, по щиколотку, замшевого плаща. Обнимает меня – так, словно боится помять одежду, – и посылает воздушный поцелуй Мег через спинку дивана. – Как это понять, Кери, ты ведь уже пришла, – смеется та, невозмутимо почесывая под левой грудью. – Видать, в голове чуток переклинило. Эх, девчонки, я сейчас готова слона съесть. Давайте закажем пиццу, а то с голоду помру. – Маловероятно, моя прелесть, – ехидно фыркает Кери и, приподняв брови, косится на облаченные в бархат пышные формы подруги. – Не ждите меня, рыбки мои, срочное свидание. – С кем? – интересуюсь я. Если кто-то вам скажет, что у Кери насыщенная личная жизнь, считайте, он вам ничего не сказал. Она поедает мужчин на завтрак, а на обед использует их косточки вместо зубочисток. Может, эта девица когда-то и познала любовь, но выудить у нее признание – задачка не для слабонервных. Сейчас моя подруга, кажется, вполне довольна жизнью и поглощена поисками счастливчика, который удержит ее внимание больше чем на неделю. Обольстительница активно пробует всех представителей мужского пола города Глазго, стоящих маломальского внимания, да только, смею вас заверить, их шансы на успех мизерны: нашу красавицу способен увлечь лишь воистину неординарный человек. – С номером третьим, – отвечает Кери, цокая на своих длиннющих шпильках к окну и вглядываясь в темноту из-за краешка занавески. – Вон он, в машине ждет. – Огроменный «мерседес»! – верещит укрывшаяся с другой стороны шторы Мег. Кери безразлично пожимает плечами: – Авто в порядке, жаль только, салон пропах отвратным одеколоном. Представляете, этот индюк покупает туалетную воду в аптеке! Уму непостижимо – а еще миллионер. Вопиющее отсутствие вкуса. При слове «миллионер» Мег едва ни лишается чувств. Я улыбаюсь, предпочитая промолчать. – И драгоценности у него дешевые. Вы только представьте, он упорно меня убеждал, что его золотое кольцо из Гоа, – думает, нашел простушку. – Да-да-да, кстати о кольцах. – Последнее слово Мег протянула так, точно оно приклеилось к ее голосовым связкам и упорно не желает отделяться. – Ну давай, Энджел, выкладывай. – Тыквочка расплывается в широченной улыбке до самых ушей и беспечно хлопает в ладоши. Кери, подозрительно на меня уставившись, отбрасывает за плечи длинные локоны и интересуется, надув губки: – О чем шепчемся? Что у вас там за тайны? – Никаких тайн, – откашливаюсь я, внезапно обнаружив безмерный интерес к ногтям на левой руке. – Вчера вечером я тебе звонила и оставила сообщение на автоответчике. – Тот пьяный бред о том, что Коннор отлучился в туалет? Я не сочла нужным тратить время. – А зря, – отрезает Мег и, подбежав, хватает меня под ручку. Похоже, ей прямо не терпится поведать подружке сногсшибательные новости. А вы как думали? Наша божественная подружка – королева сплетен в масштабе всего города, да, к сожалению, нам редко выпадает случай рассказать ей что-нибудь новенькое. – Энджел выходит замуж, – гордо объявляет Меган. – Что? Кери бледнеет на глазах – так я и думала: не верит она в верность до гроба. – Подумать только, – радостно продолжает Мег. – Она станет женой! – Чьей? – интересуется наша белокурая красавица, пристраиваясь на краешке подоконника. – Как чьей, дуреха ты этакая? Коннора, конечно. Они уже целую вечность вместе. – Тринадцать лет, – поправляет блондинка. Я киваю и старательно вглядываюсь в лицо Кери, пытаясь уловить в мимике подружки хоть какой-то намек на ее позицию. Должна признаться, жизненные характеристики выглядят неутешительно. – Значит, вот как, – отвечает она. – Такие у вас новости… И когда это произошло? – Прошлой ночью, – торопливо подсказывает Мег, не давая мне и слова вставить. – Представь, отвел ее в «Ледяной дворец». Так романтично! Все так красиво – тарелки, стол. Он купил кольцо, а потом… – И ты, насколько я понимаю, согласилась? Задумчиво покусываю ноготь. – Э-э, да. – Хм… – протягивает Кери. – Значит, он не собирался тебя бросать? – Видимо, не собирался, – отвечаю я, задрав нос. – Разве только сильно напутал или совсем без понятия, как это делается. – Гм, ну, во всяком случае, последняя девушка бросила его первой, – пожимает плечами Кери, подразумевая себя. – Хотя вполне возможно, что предложение он сделал лишь для того, чтобы заставить тебя ждать. А то ведь в жизни всякое бывает – как знать, вдруг его ненаглядной подвернется случай самостоятельно устроить свою жизнь? Нечего сказать, удобно! Закрепил позиции. – Премного благодарна, Кери, – цежу сквозь зубы, – я уже рассматривала такой вариант. – Да что ты? – притворно удивляется она. – Он дал тебе повод? Закусываю губу. – Ну, Коннор, конечно, упомянул нечто подобное – мол, теперь я буду ждать его возвращения. Только мне кажется, не стоит выискивать во всем какой-то подтекст. – Скрытый смысл, дорогуша, есть всегда, – цедит сквозь зубы Кери. – Запомни, мужчины никогда ничего просто так не говорят. – Да хватит вам воду-то мутить, – вмешивается сияющая Мег. – Вы с Коннором превосходная пара, Энджел; все устроилось как нельзя лучше. Давайте закатим праздник. Кери кивает: – Да, похоже, нам предстоит о многом поговорить. Пожалуй, отошлю своего ухажера. – Нет, ну зачем же… Впрочем, Кери, не долго думая, отворяет окно, чтобы окликнуть поджидающего на улице дружка. – Эй, третий номер! – В голове не укладывается, что она открыто нумерует своих ухажеров. И что самое удивительное – они откликаются. – Повеселись без меня, моя прелесть: кое-что стряслось. Завтра позвони. Ни злобных упреков, ни сцен – третий номер, как послушный (и богатый) мальчик, молча улыбнувшись, заводит «мерседес» и исчезает в ночи. Поразительно. – Так, моя милая, – усаживается Кери, накинув плащ на спинку дивана. – А теперь рассказывай!
Глава 7 ПОЗВОНИ МНЕ, ПОЗВОНИ[22]
– Значит, ты не уверена? – интересуется Кери, изящно извлекая сочную маслянистую сердцевину из ломтика чесночного хлеба. Пытаюсь спрятать лицо, которое помимо моей воли стало заливаться стыдливым румянцем, за сочным куском вегетарианской пиццы с двойным пепперони. (Я заметила, что в ней обычно больше всего начинки.) – Ну как тебе сказать… Пока раздумываю. – Энджел! – пронзительно взвизгивает Мег в опасной близости к моему правому уху. – Что я слышу?! Ты сомневаешься, выходить ли замуж? Да не за кого-нибудь, а за Коннора?! Отчаявшись подобрать верные слова, беспомощно пожимаю плечами: – Я вроде бы и сомневаюсь, и не сомневаюсь. Никак не пойму, что же правильнее. – Насколько я знаю, – говорит Кери, скрещивая свои длинные ноги, – женитьба – это для тех, кто либо исчерпал все темы для беседы, либо хочет прикупить в дом барахлишка, а самому раскошеливаться неохота. Видишь ли, – она тянется к коробке с пиццей, откладывая на нее очередной кусок сочного хлебца, а затем воротит нос, – приятно, конечно, получать подарки на свадьбу, но это не повод связывать себя на всю жизнь, согласись. – Я как-то не задумывалась, – хмурюсь я. – Коннор вроде бы тоже не собирается ничего покупать. А барахлишка у меня и так хватает. – Ну уж тут ты совершенно права, – фыркает Кери, обводя взглядом камин, над которым разместилась полная коллекция пустых баночек «Принглс». Мы заняли свои обычные субботние места: Кери – на диване, Мег развалилась на полу, опустив голову на пуфик, а я на «фасолине» – мягком креслице без каркаса, которое принимает контуры тела благодаря своей набивке: мелким пластмассовым шарикам. Единственное исключение из заведенного порядка – сегодня не суббота, а пятница, и у нас ЧП. Наконец-то я решилась взглянуть правде в глаза и поделиться с подругами своим беспокойством насчет замужества. Никто другой не знает нас с Коннором лучше, чем Мег с Кери, и в то же время обе наслышаны о плачевной участи, постигшей брак моих родителей. Теперь мне как никогда нужен совет. Мы нередко обсуждали мужчин – порой и замужество (излюбленная тема нашей Мег, которая, невзирая на обстоятельства, до сих пор не теряет надежды). Мы делились сплетнями и измышлениями, но никогда еще на наших девичниках вопрос о браке не стоял ребром. А теперь шутки в сторону – все серьезно до мурашек по спине. Кери снимает пряную веточку с ломтика чесночного хлеба и аккуратно кладет ее на язык. – Никак в себя не приду: мы все прекрасно знаем Коннора, но вообразить, чтобы он взял и сделал предложение – вот уж увольте. Я знавала его еще десятилетним мальчишкой: он никогда не был безнадежным романтиком. Безнадежным – не исключено, а вот романтиком – вряд ли. Переливчатый смех Кери действует мне на нервы, а я, поверьте, и так уже на взводе из-за телефона, который, судя по всему, дал обет молчания. Ох, и любительница же она напоминать, что знала Коннора (и лапала его в автобусе), когда меня еще и в помине не было, – и ничего тут не попишешь, это правда. Мне остается только терпеть, стиснув зубы, и гнать от себя мысли, что я исключена из той части его жизни, в которой была Кери. Поверьте, все-таки хочется быть единственной, да еще порой кажется, что подруженька информирована о моем парне больше меня. – Да если хочешь знать, Коннор настоящий романтик, – обиженно возражаю я, обхватив подушку. – Он очень красиво сделал предложение. Сам выбрал кольцо и все что полагается в таких случаях. – Где же оно? – интересуется подружка. Вскакиваю и направляюсь в спальню, беру серебряный футляр, который на всякий пожарный оставила на ночном столике на стопке книг. Некоторые из них лежат тут месяцами – руки не доходят убрать на место. Крепко сжав в кулаке заветную коробочку, возвращаюсь в гостиную и дрожащей рукой протягиваю свою драгоценность Кери. Она нажимает на замочек, крышечка отскакивает, подружки одновременно заглядывают внутрь, и их челюсти отваливаются с идеально отточенной синхронностью. Ну вот, настал час моего триумфа. – Гос-с-поди, – выдыхает Мег, – огромное-то какое. – Что верно, то верно, – фыркает Кери, впившись взглядом в перстенек. – Где он откопал такого монстра? Напал на трансвестита? Час триумфа оказался краток. Выхватываю футлярчик, захлопываю крышку и, пристально глядя в насмешливое лицо Кери, уточняю: – Премного благодарна. Между прочим, Кери, ты говоришь о моем обручальном кольце. – Я так и подумала, – усмехается она, – неудивительно, что ты не можешь решиться, если придется носить такое безобразие. – Какая ты злюка, Кери! – вступается Мег, дружески похлопывая меня по руке. – Симпатичное колечко. Кери неторопливо обводит глазами оранжевый наряд моей преданной подруги. – Симпатичное безобразие. Меган явно задета: надувается и обиженно складывает руки на груди. Я забираю футляр, отказываясь говорить до тех пор, пока с губ Кери не сойдет триумфальная улыбка: ведь наша защитница справедливости искренне считает своим высшим предназначением наставлять таких дурнушек, как мы, в вопросах изысканности и стиля. Наступило тягостное молчание, и мой взгляд сам собой вернулся к телефону. Коннор давно должен был приехать и позвонить. Что же он тянет? Сначала я ждала его звонка с ужасом, теперь мучусь оттого, что он до сих пор не объявился. Уже девять часов: самолет сел утром – полдня прошло. Откровенно говоря, мне не по себе: такое чувство, будто со мной поступают непорядочно. – Так зачем было соглашаться, если не уверена? – спрашивает наша сплетница. – Я, э-э, хм… – Боялась задеть его чувства? – Да нет. – Раньше не сомневалась? – Нет. Пригубив вино и облизнув верхнюю губу, Кери продолжает: – Тогда не понимаю. Вы давно знакомы, так неужели до сих пор не отучились друг другу врать? – Послушайте, – начинаю я дрожащим голосом и осекаюсь: как подумаешь обо всем на трезвую голову, жуть берет. «Кого я обманываю?» – Честно говоря, девчонки, это была оплошность с моей стороны. Перевожу взгляд с одной на другую. Нижняя челюсть Мег опять отваливается до самых туфель. Кери сидит мрачнее тучи. – Оплошность? – переспрашивает она. – По-моему, тут невозможно перепутать, Энджел. Ты либо отвечаешь «да», либо «нет». – Я с тобой вполне согласна, – робко пожимаю плечами. – Пойми, я дала маху. Коннор разбудил меня ни свет ни заря: он собрался ехать – в дверях уже стоял и был как на иголках. Я имела в виду, что согласна подумать, а он не дослушал. Как пойдет на радостях куролесить… – Да, дело дрянь, – вздыхает Кери. – Ой-ой, – говорит Мег, – бедняжка Коннор. – Это я бедняжка: взяла и все испортила. Наш скептик откидывает за спину прядь волос и прочищает горло. – Ты обязана поставить его в известность. Нельзя вводить человека в заблуждение: он будет считать, что помолвлен, а на самом деле все вовсе не так. Ты должна ему все рассказать: объясни, что вышло недоразумение, и ты за него не выйдешь. – Но я не говорила, будто не собираюсь за него замуж, – причитаю я. – Я пока не решила. Мало ли – а вдруг захочу. Надо хотя бы с мыслью свыкнуться. – Что ж, времени на размышления у тебя предостаточно, – соглашается Мег. – Коннор не скоро приедет. – Вот именно, – улыбаюсь я. – Значит, пока дело терпит. И вообще, я думаю, нам уже самое время пожениться. Что скажете, подружки? – Решать тебе, цыпочка моя, – отвечает Кери. – Вы давно встречаетесь. Впрочем, я понимаю твои опасения, ведь не зря говорят: лучшее – враг хорошего. Может, и не стоит рисковать – как бы хуже не вышло. Киваю, закусив губу. – А раз сомневаешься, значит, ты не из тех, кто спешит выскочить замуж. – Только имей в виду, цыпуль: отказом ты его без ножа зарежешь, – испуганно встревает Мег. – Ты же сама рассказывала, как он обрадовался; ну вот, дня не прошло – а ты уже решила обломать парня. Пока подруги дискутируют, мне остается слушать скрепя сердце. – Ну, на этот счет не беспокойся: Коннор быстро оправится, – небрежно отмахивается наша ехидна. – Слушай, кроха, вы ведь с Коннором идеальная пара, – уверенно заявляет Мег. – Лучшего мужа и желать не приходится, да и из тебя получится отличная невеста, даже не сомневайся. – Только не забывай принять в расчет, что свадьбой все не закончится. У вас впереди будущее. – И я о том же: не отказывай хорошему человеку – всю жизнь себя корить будешь. Такое чувство, что я попала на теннисный турнир: одна посылает аргумент, другая его берет, я считаю подачи. – Поговори с ним, – настаивает Кери. – Поделись своими сомнениями. – А если он ее бросит? – возражает Мег, качая головой. – Предложения, между прочим, не каждый день делают. – В прошлом месяце мне трое делали предложение, – ухмыляется красотка, – и ни одному я не ответила согласием. Говоря по чести, двоим я вообще не сочла нужным отвечать. – Наверное, не знала, как их зовут, – ворчит Мег, а в глазах так и беснуются чертенята. – У нас другая ситуация. – Господи, ну я не знаю, – хватаюсь за голову. – Я очень люблю Коннора, только вся эта белиберда с замужеством на меня как снег на голову свалилась. Да еще и он в отъезде – я совсем запуталась. С одной стороны, мне кровь из носу надо с ним посоветоваться, а с другой – не знаю, как все преподнести. – Ничего не говори! – взвизгивает Мег. – Скажи, что он неправильно понял, – перекрикивает ее Кери. Звонок! Звонок! Все затаили дыхание, три пары глаз устремлены на телефон Кери, вскакивая с дивана, делает Мег знак, хватает замшевый плащ и, крепко стиснув запястье подруги (та свободной рукой пытается ухватить оставшиеся в коробке кусочки пиццы), тащит ее в коридор. – Куда вы? – жалобно вскрикиваю я, понимая, что теперь придется самой расхлебывать ужасную кашу, что я заварила сегодня утром, объясняя своему парню, будто невестой я сделалась по ошибке, которую хочу исправить. Ну спасибо, подруженьки. – Это конфиденциальный разговор, в таких делах третий лишний, – кивает на телефон Кери, увлекая толстушку за собой. Исчезли быстрее, чем школьники с последнего в учебном году урока… – Смельчаки сваливают, когда жарко, – ворчу я и отвечаю дрожащим голосом; – Да, алло. Жду, затаив дыхание. На том конце провода молчат – наверное, какой-нибудь телефонный хулиган. Ну, камикадзе, погоди! Добалуешься ты у меня. – Алло, – повторяю уже настойчивее. В трубке щелчок – и отвечают: – A1lo, allo, oui, Angelique, c'est maman a l'appareil. Cа va?[23] Черт, мамуля. – Oui. Јa va, maman.[24] Спасибо мамуле, что я знаю французский, а все потому, что она больше английского языка ненавидит только саму Англию. Конечно, это не классический слог Пуаро, а скорее сленг, за что мне частенько попадало на уроках французского языка в старших классах. Честно говоря, с тех пор как я окончила школу, редко выпадал случай попрактиковаться – кроме, разве что, разговоров с мамулей. Видите ли, на радиостанции, где Уэльс считают «заграницей», не слишком велик спрос на «беглый» французский. В лучшем случае я могу заказать по-французски круассан в пекарне за углом – к этому и сводится вся моя разговорная практика. – Решила дома вечерок скоротать? – спрашиваю я, беспокойно поглядывая на часы, чтобы не слишком долго занимать телефон. – En frangais, Angelique, s'il te plait.[25] – Нет, мамуль, избавь меня от этого – я слишком устала. К тому же я в Шотландии, здесь говорят по-английски. Подумать только, у нас рекорд – прошло всего двадцать секунд, а я уже перечу матери. Пожалуй, лишь родителям под силу превратить двадцатидевятилетнюю дочь во взбалмошную девчонку-грубиянку. – Фи, – фыркает Дельфина, – ты должна гордиться своим французским пррроисхождением, cherie.[26] Ее акцент сильно напоминает выговор воображалы из «Алле, алле»,[27] только у нее все всерьез. – Горжусь, мамуль, – ворчу я. – В субботу купила круассан. Боже мой, так и хочется получить хорошенькую оплеуху. Всегда так – когда звонит мамочка, я становлюсь сама не своя. – Мама, давай ближе к делу, – говорю я с напускным радушием. – О-о, charmant,[28] уже нельзя позвонить родной дочери, чтобы поинтересоваться, как у нее дела! Позволю себе заметить, что ты позвонила первая, вчера вечером. – А-а, припоминаю. Просто хотела узнать, как поживаешь. Все в порядке, так что, пожалуйста, не беспокойся. Рада была тебя слышать, мамуля, но, честно говоря, я не могу сейчас долго разговаривать… Мне должны позвонить. – Ах вот как… Попробую догадаться, кто этот человек, который должен тебе позвонить. Французская грамматика предполагает массу вспомогательных слов; то же правило матушка переносит и на довольно лаконичный английский язык. – Коннор, мамуль. – Ай-ай-ай, я так и знала. Шляется где-то, заставляет ждать мою бедную девочку. – Нет, – вздыхаю я, – он уехал в Штаты и обещал оттуда позвонить. Так что мне действительно надо освободить линию. Из-за границы трудно дозвониться. – А как же я? Разве я не за границей, cherie? Знаешь ли, Франция – отдельное государство. Вы даже не европейцы, а все из-за вашего правительства: сборище ксенофобов, несущих вздор о защите национальной валюты и неприкосновенности монархии. Вам не помешало бы набраться ума-разума у цивилизованных людей. Ну все, пошло-поехало. Ей каждый раз непременно нужно читать нотации. Матери только дай повод – вскочит на трибуну и примется размахивать гордым стягом Франции, пропагандируя политическое и культурное превосходство своей нации. Я предпочитаю в таких случаях не вмешиваться и не спорить – только хмыкаю, всячески выражая одобрение, да, превозмогая бешенство, выслушиваю упреки в адрес «моего» фунта и «моего» правительства, словно королевский монетный двор и парламент Шотландии находятся под моим непосредственным контролем. Ничего тут не попишешь: во мне течет и французская кровь, хотя я предпочитаю вспоминать об этом, когда Франция выигрывает чемпионат мира по футболу или в случае какой-нибудь другой победы; имею на это право, согласитесь. – А твой Коннор – что он там делает, в Америке? – Снимает фильм. Не забыла еще – он кинооператор. – Ах да, кинооператор… Дельфине каким-то образом удается произнести это слово с той же интонацией, с которой кто-нибудь иной сказал бы «проститутка» или «вонючий бродяга». Она с самого начала не одобряла работу Коннора, несмотря на пылкую страсть, которую мать питает к кинематографу. А он, согласитесь (я часто пытаюсь ей это доказать, хотя пока – тщетно), был бы не столь занятным времяпрепровождением без мастерства операторов. В отличие от неприязни матери к моей работе неприятие профессии Коннора вытекает из того простого факта, что она на дух не переносит моего парня. Уверена, даже стань он премьер-министром Франции, мать все равно считала бы его шотландским пустомелей. Ничего не попишешь: Коннор повинен в том, что он не француз, не богат и не Дэвид Джинола. Я пыталась подчеркнуть его сходство с Гэри Линекером, и все равно наш неискушенный здоровяк и всеобщий любимец Дельфину не впечатляет. У мамули уже развилась фобия в отношении англичан – вполне объяснимая, учитывая, сколько лет потрачено впустую, в бездарном браке с моим отцом. Только вот одного мамочка, похоже, не понимает: мои взгляды на жизнь являются чисто английскими, и в милую кокетку из Бордо меня уже не перекроишь. Я не курю и уж тем более не обладаю чувством собственного достоинства французов, чтобы смело и без стеснения держаться в их обществе. Мне нравится шептать на ушко возлюбленному милую бессмыслицу, не опасаясь совершить грамматическую ошибку или произвести недолжное впечатление. Коннор приложил немало усилий, пытаясь наладить отношения с Дельфиной за те одиннадцать лет, что мама жила в Шотландии. В конечномсчете, убедившись, что их взаимная неприязнь неискоренима, они поняли, что им остается лишь холодно терпеть друг друга. Коннору эта ситуация претит, меня неизменно приводит в бешенство, но, как говорится, c'est la vie,[29] и ничего тут не попишешь. – И как же долго, позволь поинтересоваться, он намерен пребывать в Америке? – спрашивает матушка с наигранным интересом – право же, не стоило стараться. – Полгода, – Я тихо откашливаюсь. – Six mois![30] Он тебя покинул? В ее возгласе безошибочно угадывается ликование. Подбираю губы в сухой улыбке, на грани терпения втягивая носом воздух. – Нет, он меня не покинул, – еле сдерживая негодование, цежу я. – Даже напротив, мамочка. Коннор сделал мне предложение. И я, – продолжаю, дрожа от злобы, – между прочим, согласилась. Вот так-то. На редкость взрослая концовка. К своему третьему десятку я успела узнать довольно много французских ругательств, однако, как выяснилось, далеко не все. Из последовавшей далее тирады мне удалось распознать французские эквиваленты следующих непристойных восклицаний: «сволочь», «дармоед хренов», «только не на моем гребаном веку». Затем, громко брякнув трубкой, мать дала отбой. – Какая жалость, мы лишились поддержки французского жюри, – строю насмешливую мину, осмотрительно положив трубку. Как в полусне смотрю на телефон и, прикусив язычок, барабаню пальцами по коленке. Ну и ну, дела-а, аж в животе бурлит: только что я вслух призналась, что выхожу замуж. Нет, подруги – дело другое: они сами пришли к подобному выводу, мне не пришлось ничего говорить. Бог ты мой, какие зловещие симптомы: приливы, дрожь в конечностях, желудочные колики – я, кажется, за этот несчастный день успела войти в пору менопаузы. К счастью, паранойя на тему возраста зачахла на корню, поскольку снова раздался телефонный звонок. – Н-да? – тяжело вздохнув, отвечаю я, зная заранее, чей голос мне предстоит услышать. Каждую речь мамуля предваряет молчанием и щелчком какого-то странного происхождения. Одному Богу известно, каково происхождение этого загадочного звука, но вот паузу она выдерживает явно для того, чтобы придать своему приветствию больший вес, – меня эта ее привычка крайне раздражает. – По этикету не полагается приветствовать собеседника такими словами. – Это лишь одно слово, мамочка, и здесь такое обращение считается вполне приемлемым. Я поражаюсь: как легко быть вежливой и сохранять дистанцию с посторонними людьми, особенно когда того требует ситуация. А вот с родителями – совсем другое дело. Благо папочка по большей части почти всегда слишком пьян, чтобы юлить и лукавить. Зато мамуля – настоящая французская лисичка: она отлично знает мои слабые стороны и способна извлечь из разговора практически что угодно. Одним словом, мастерица манипулировать людьми. – Анжелика, – продолжает она елейным голоском, – я тебя очень прошу, светик, подумай сто раз, прежде чем связывать себя с этим человеком узами брака. – Его зовут Коннор, мамочка. Вы давно знакомы – могли бы уже обращаться друг к другу по имени. – D'accord, d'accord, Connor.[31] Дельфина обижена и насупилась. – Я только советую тебе поразмыслить, совершая такой серьезный шаг вместе с этим Коннором. Брак – серьезная вещь, petite,[32] с подобными вещами не шутят. – Мне уже двадцать девять, мама; с «этим человеком» мы вместе уже тринадцать лет. Я бы не назвала свое решение импульсивным или необдуманным. – Все это очень хорошо, но, Анжелика, ты могла бы… – Не начинай опять. Кровь закипает в жилах. – Ты могла бы найти кого-нибудь более достойного, чем он. Милого французского мальчика… – Ушам своим не верю! – Я готова взорваться от злости. Даже трубка раскалилась от моего горячего дыхания – чуть пальцы не прикипели. – Когда ты, наконец, дашь мне поступать по своему усмотрению? Коннор – прекрасный человек, добрый, отзывчивый и трудолюбивый. – Фи, только не говори, что быть… как это – оператором – большой труд. Навел, нажал кнопочку – ничего, не надорвешься. – Он много работает, – продолжаю я. – И главное, любит меня. – Англичане не ведают любви, Анжелика. – Он шотландец, – раздраженно парирую я. – И не стриги всех англичан под одну гребенку только потому, что папа не оправдал твоих надежд. – Разговор о твоем отце давно исчерпан. Единственный ценный совет, который ты от меня получишь: попробуй француза. У одной моей подруги есть сын… – Мам, давай оставим эту тему? – Певец. Он знаменит и скоро приезжает в Шотландию. И он так похож на очаровательного монсеньора Дэвида Джинолу. – Мне эта тема неприятна, мама, – решительно пресекаю подобные разговоры. – У меня с Коннором все серьезно, и тебе придется с этим как-нибудь свыкнуться! Ну и дела! Я бросила трубку. Никогда в жизни не швыряла трубку, разговаривая с матерью. Дожили. И тут же в голове пронеслась ужасающая мысль: влипла! Погодите, как так – влипла? Мне двадцать девять, я почти замужняя женщина, а все боюсь, что мама рассердится? Чепуха, любой вам скажет. Только уговаривай себя не уговаривай, но в отношениях с родителями, как это ни прискорбно, мы всегда остаемся детьми. Что ж, надо что-нибудь предпринять для поднятия боевого духа. После разговора с матерью на душе кошки скребут. Во-первых, неприятно, что поддалась на провокацию и повела себя по-хамски, – ведь мне уже двадцать девять, не пристало взрослой женщине вести себя подобно испорченной девчонке, и то, что матушка здорово умеет погладить против шерстки, не оправдание. А еще я расстроена потому, что Дельфина по-своему, по-матерински, может оказаться очень даже права, и стоит серьезно подумать насчет замужества. Ведь ей в этой области опыта не занимать – и главным образом ее «опыт» меня и пугает. В мыслях бардак, сама на взводе, плетусь на кухню, по обыкновению, чайком погреться – сильно выручает в минуту эмоционального кризиса. Как назло все чашки свалены в раковину и ожидают прибытия Посудной Феи, которая почему-то стала здесь редким гостем с тех пор, как уехал Коннор. Можно сказать, теперь его отсутствие заметно невооруженным глазом. Что делать – достаю из холодильника баночку кока-колы (сахар и кофеин – лучшие друзья, когда находишься на грани срыва) и начинаю мерить шагами комнату, то и дело поглядывая на безмолвствующий телефон. Пороюсь в дисках, подберу что-нибудь. Вот, отлично: Ричард Эшкрофт; тихая, убаюкивающая музыка. Включаю стереопроигрыватель, предварительно исключив «Песнь любящих сердец» – в таком состоянии не лучший выбор. Снимаю со стены в гостиной небольшое зеркало, шлепаюсь на диван и устраиваюсь так, чтобы видеть свое отражение. Я похожа на невесту? Способна ли я представить себя в белом платье и фате у алтаря рядом со своим возлюбленным? И, млея под его восторженным взглядом, смогу ли сказать: «Согласна»? Разве невесте не полагается носить длинные волосы, шикарно завитые и закрепленные на голове ниспадающими каскадами, за которые в парикмахерской сдерут невероятные деньги? А если у нее короткая стрижка вроде моей, разве не положено ей носить усыпанную драгоценными камнями диадему стоимостью в маленький автомобиль, которую она и наденет только один раз в жизни? Локоны, диадемы – суть в другом: может быть, я просто не создана для брака, и отсюда проистекает моя нервозность. Само по себе то, что мы с Коннором вместе уже тринадцать лет, еще не значит, что нам надо пойти к алтарю. Мне знакомы случаи, когда люди встречались годами, а потом расходились, не вынеся и пары месяцев супружеской жизни. Не хотелось бы следовать печальному примеру, когда отлично отлаженные отношения вдруг сошли с рельсов лишь потому, что пассажиры были обязаны выйти на остановке под названием «Дворец бракосочетания». Да, у нас прекрасные отношения, но почему же после стольких лет я не могу сказать «да», не терзаясь страхами и сомнениями? Может, что-то не в порядке и я еще не поняла, что именно? Быть может, мне страшно, что, объявив женой, меня заклеймят, как стадную корову? Мы с Коннором так давно вместе, что я представить себе не могу другого мужчину, идущего рядом со мной. Однако и мысль, что у меня больше никогда не будет выбора, тоже отпугивает. Кроме того, есть один секрет, о котором знает лишь Кери: за всю жизнь я была в постели только с одним мужчиной – с Коннором Маклином. Так не совершаю ли я глупость, отдаваясь ему навеки и даже не зная, с чем сравнивать? Или мне с первого раза посчастливилось найти то, что остальные ищут годами, перебирая всевозможные варианты и меняя мужчин как перчатки? – Гадость какая! – кричу я в зеркало, в исступлении откидываясь на спинку дивана. – Как же я устала! Зачем он сделал мне это дурацкое предложение? Непростой вопрос. С чего вдруг Коннору понадобилось на мне жениться? Принадлежит ли он к тем людям, которые готовы на такой ответственный шаг ради того, чтобы «закрепиться по всем фронтам», как ловко подметила Кери? Я пытаюсь немного разбавить неприятное впечатление от произошедшего разговора оптимизмом Мег – задачка не из легких: зерна сомнений, посеянные моей скептичной подружкой, вытесняют остальное. Голова отказывается соображать: мне срочно нужен совет, мнение со стороны – пусть бы, что ли, мама позвонила: кажется, теперь я готова обсудить с ней свое будущее замужество. Я так и подпрыгнула на месте: опять звонок. Застыв на миг, делаю глубокий вдох, как йог на медитации, и бросаюсь к аппарату. В трубке молчание и – щелчок. – Слушай, мамуль, – начинаю я с наигранным спокойствием. – Я не собиралась бросать трубку, просто ты меня довела своими разговорами про Коннора. Он отличный парень, я все-таки не теряю надежды, что ты его примешь. Поскольку моя первая реплика встречена глубоким молчанием, решаюсь продолжить: – И еще, мамуля, извини, что нагрубила. Я сама не своя из-за этого предложения, и, если хочешь знать, я даже не уверена, правильно ли поступила. Коннор предложил выйти за него, но… в моих планах такого не было, понимаешь? И я не собиралась соглашаться, все получилось само собой, а теперь ума не приложу, что делать. Может, стоит за него выйти, может, не стоит – мне трудно решиться сейчас, когда его нет. Да и вы с папулей из своего брака такую комедию сделали, что я вообще не знаю, заводить ли семью. Ну вот. В целом такая ситуация – все как на духу выложила. Помоги мне, не сочти за труд: посоветуй, как быть. Закусив губу, жду, когда же на меня посыплются советы. Впервые в жизни я была так откровенна с матерью, открыла ей душу, не побоявшись осмеяния, – мне уже интересно, как она отреагирует. Проходит несколько секунд: ничего не меняется. – Maman? – снова обращаюсь к ней. – Ты меня слышала? Скажешь что-нибудь или нет? Замечаю: кто-то тихонько перевел дух на том конце провода. Прильнув к трубке, старательно вслушиваюсь, и тут душа в пятки ушла: откашливается мужчина. До боли знакомый голос. В ушах зазвенело, и я поняла, как сильно ошиблась. – Я все слышал, – говорит Коннор; голос его холоден, в нем сквозит обида. – Думаю, лучше тебе самой объясниться, согласна? Ну вот, я же говорила: такт и женская смекалка. Можете смело на меня положиться.Глава 8 ВИСКИ В КУВШИНЕ[33]
Я в трауре. Не в том смысле, что у меня депрессия, – хотя, поймите правильно, от безраздельного счастья я не млею и до внутреннего покоя мне тоже далековато. Просто меня одолела безумная, неутолимая жажда, нездоровая озабоченность, какой страдают, скажем, коллекционеры наперстков; эта мука сродни поиску какого-нибудь редкого экземпляра. У меня новая болезнь: я помешалась на телефонах и других средствах коммуникации – даже на устаревших, наподобие писем. Как по-вашему, я в своем уме? За последние две недели у меня развился тяжелый случай невроза в связи с электронной почтой. С утра я сорок минут мучила сервер. В первый раз получила тридцать две рекламы, включая приглашения заглянуть на порносайт («девочки, хомячки, наращивание пениса») и «с нашим займом вы забудете о долгах», и быстренько отключилась. Повторяла эту процедуру, пока не надоело, – и все ради того, чтобы быть на связи, если Коннору вздумается скинуть мне сообщение. Вам случалось подолгу держать возле уха трубку, в которой слышны одни длинные гудки, ощущая, что на другом конце провода вот-вот подойдут к телефону? У меня, например, подобные симптомы начали вызывать серьезное беспокойство. Я ведь даже трубку не опускаю до последнего – так и наклоняюсь вместе с ней, прильнув ухом к теплой пластмассе и вслушиваясь в тишину между гудками. То же самое и с Интернетом: открывала свой электронный почтовый ящик пять раз, пока компу не надоело и он не выкинул надпись «Недопустимая операция», наотрез отказавшись выводить в сеть подобных зануд. Того и гляди затянет в замкнутый круг – пропадешь: окажешься на каком-нибудь чате и будешь изливать душу заядлым компьютерщикам и одиноким старым извращенцам. Одно другого не легче – теперь молчание телефона я объясняю тем, что из-за перегрузки повреждена линия. Звоню на телефонную станцию, где меня спешат вежливо заверить (дважды), будто все функционирует исправно. Только мне этого мало – надо привлечь Мег и Кери, чтобы они попробовали мне перезвонить, – лишь тогда я поверю, что аппарат действительно в порядке. Затем повторяю ту же процедуру с мобильным телефоном, дополнительно изъяв из него батарейки и тщательно прочистив контакты, – до чего только не дойдешь, лишь бы перестраховаться от помех на линии. После третьего звонка Мег убежденно говорит, что слышимость прекрасная и ей пора бежать на работу. С Кери же разговор короткий: «Хватит вести себя как озабоченная неудачница. И перестань беспокоить людей в такую рань»; на заднем плане препротивно хлюпает номер четвертый. Очаровательно! Уже нельзя позвонить подругам и попросить о пустяковом одолжении в какие-то – смотрю на часы – восемь утра. Уже суббота?.. Намек понят. Конечно, ясно, что пора бы прекратить это абсурдное поведение – я словно подросток в пору полового созревания, да что поделать – ваша покорная слуга на взводе. На часах всего-то четверть девятого, а я уже испробовала все возможные способы времяпрепровождения в ожидании телефонного звонка. Обзвонила друзей, выпила четыре чашки кофе (немудрено, что меня трясет – с таким-то уровнем кофеина в крови), послушала все песни, с которыми я предпочитаю коротать минуты томительного ожидания. Не желая признавать поражения, звоню Коннору в отель. В очередной раз. – Мне очень жаль, мэ-эм, но в номере по-прежнему не отвечают. Хотите оставить еще одно сообщение? Эта пышногрудая калифорнийская шоколадка даже не пытается скрыть издевки. Корова, еще изображает снисхождение, вот нахалка. Да какое она вообще имеет право меня допрашивать? Подумаешь, разве нельзя позвонить несколько раз с утра? Что, если мне надо передать постояльцу номера «224В» информацию чрезвычайной важности? А если я сотрудница секретной службы и должна сообщить своему агенту данные, от которых зависит национальная безопасность страны? Стану ли я делать это при помощи администратора из приемной отеля – вопрос другой, главное – она представления не имеет, с кем разговаривает. На языке крутятся слова: «Ему необходимо со мной переговорить, послушайте, вы. Этот человек сам звонил мне уже двадцать раз, только вы об этом не догадываетесь. Постоялец из номера «224В» буквально засыпал меня объяснениями в любви, и я звоню сказать, чтобы он передохнул». Однако в ответ я еле слышно шепчу: – Нет, спасибо, перезвоню попозже. Назовете меня параноиком? Разумеется, телефонными объяснениями никто меня не заваливал, хотя в последние две недели Коннор звонил при каждом удобном случае. И это после того несчастного разговора в пятницу. До сих пор дурно становится, как вспомню, что наговорила, – и поделом мне. Человек, с которым мы вместе уже тринадцать лет, услышал, как я, в здравом уме и трезвой памяти, призналась, что не доверяю ему, не уверена, стоит ли выходить за него, и «да» я сказала по чистой случайности. Такую пилюлю подсластить трудновато. Даже асу журналистики и политических дебатов наподобие Джереми Паксмена пришлось бы порядком попотеть, чтобы выкрутиться из такой переделки. Вам, наверное, интересно узнать, как происходил тот злосчастный разговор? Я помню его до мельчайшей детали, слово в слово, хотя и состоялся он более двух недель назад. Никогда в жизни я не причиняла Коннору такой боли. Сначала я попыталась обратить все в шутку, надеясь, что врожденное чувство юмора и хитрость помогут мне выпутаться из западни, которую я сама себе уготовила. Остроты мои разбились о стену молчания: стояла такая гробовая тишина, точно я попала в исповедальню, и в результате пришлось смириться с тем фактом, что единственный способ разговорить Коннора – подхватить заданную им тему: «Ты согласилась выйти за меня замуж, но не прошло и дня, как я в отъезде, а ты уже передумала. Сама-то знаешь, чего хочешь? Обсудим». Помню, Коннор слушал, я нервно что-то объясняла, а сама молила Бога, чтобы распространенный лозунг «Честность – лучшая политика» не оказался бредом, придуманным лукавыми писаками для наивных дурех. – Прости меня, – робко проблеяла я, набрав в грудь столько воздуха, что хватило бы наполнить две пары слоновьих легких. – Врать-то бесполезно. – О чем ты? – ответил он, и голос его прозвучал таким далеким – даже не понятно, то ли из-за разделяющего нас расстояния, то ли потому, что Коннор сам боялся услышать ответ. – О замужестве, о твоем предложении и о том, что я не знаю, правильно ли поступила. Коннор молчал, и я решила продолжить: – Ты ведь знаешь, что я люблю тебя. С самого первого дня я без ума от тебя, и с тех пор мои чувства не угасли. Когда ты сделал мне предложение, я была польщена, ты так красиво все преподнес… – Ничего подобного; я все испортил – сбежал в туалет, ну и… сама помнишь. – Нет, Коннор, мы провели прекрасный вечер, а в твоем исчезновении было даже что-то пикантное, – неуверенно улыбнулась я. – Просто, чем больше я думаю о браке, тем страшнее мне становится. Тут надо все хорошенько продумать, потому что ошибка будет иметь чудовищные последствия для нас обоих. – Я понимаю, – вздохнул Коннор, и даже на расстоянии я осознала, как ему больно. – А я ничего не понимаю, – продолжала я, разговорившись. – Все так запутанно… Коннор, прости меня. Не думала, что на меня так сильно подействует развод родителей. Мне только хочется, чтобы в моей семье все было как надо. – Я с тобой полностью согласен, – печально проговорил Коннор после короткой задержки связи. – Нельзя торопиться. Я лишь хочу кое о чем тебя спросить, можно? – Да, Коннор, что? – Почему ты дала согласие, если не была уверена? – Вообще-то я действительно сказала, что согласна, – откашлялась я, – хотя имела в виду не это. – Ты меня запутала. – Понимаешь, я хотела сказать, что согласна подумать, а ты не дослушал и обрадовался раньше времени. Надо было выразиться как-нибудь по-другому, но ведь ты же поднял меня ни свет ни заря – вот я спросонок сразу и не сообразила. – М-м. Мы сидели и молчали, предоставив другому возможность заговорить. Я мучилась страшной мыслью о том, что теперь Коннор меня возненавидит и тут же об этом сообщит, затем мы расстанемся, и я проживу одинокой старой девой, которая до конца своих дней будет с горечью вспоминать те времена, когда милый молодой человек предложил ей руку и сердце, а она по глупости отказала. – Ясно, – заговорил Коннор, так и не дав вызреть паузе. – Значит, мы просто друг друга не поняли. Недоразумение вышло. – Хм-м. Ну, можно сказать и так. Только я люблю тебя, Коннор. Дело не в тебе, а во мне. «Дубина, не могла ничего умнее сообразить?» – А если бы теперь я тебя спросил, после всех этих размышлений, что бы ты ответила? Я возвела глаза к потолку и, моля небеса, чтобы они не разверзлись над моей головой, произнесла: – Я бы сказала, что мне надо подумать. Крышу с дома не снесло, мой приятель тоже не впал в безумие. – Не «да», но и не «нет», – ответил Коннор, явно стараясь придать голосу чуть-чуть оптимизма. – Спасибо и на том. Мне было бы неприятно думать, что я подталкиваю тебя к решительному шагу, который может не принести тебе счастья. Когда созреешь, тогда и будем решать. Времени на размышления у тебя предостаточно – шести месяцев, думаю, вполне хватит. – Спасибо тебе, Коннор. Я рада, что ты меня правильно понял. Я не хотела тебя обижать. – Хорошо, что ты со мной откровенна, малыш, это самое главное. Не спеши, а когда надумаешь – скажи. Все, Ангелок, мне пора. Я тебя очень люблю. Пока. Вот и весь разговор. Я сказала ему правду, открыла душу, но нас разделяли тысячи миль, и я не могла по лицу угадать его чувства. Теперь меня мучит дилемма: то ли Коннор действительно принял мои сомнения с истинным достоинством, то ли предпочел не показывать, насколько задет. Возможно, ему пришлось даже больнее, чем когда он пытался научить меня играть в теннис, а я упустила из рук ракетку, которая вмазала ему по макушке – да так, что бедолага отключился. (Мячи и клюшки никогда меня не привлекали.) Или когда я училась водить машину и на задней передаче проехалась по ботинкам Коннора, в которых, к несчастью, находились его ноги. Вдруг он сейчас положит трубку и побежит испить чашечку чая и найти утешение в гостеприимных объятиях какой-нибудь роскошной малютки? Я и раньше терзалась подобными опасениями, однако потребность выложить все начистоту возобладала над паранойей. А вот теперь не подтолкнут ли его моя правдивость и выигранное на раздумья время в объятия другой? Стыдно признаться, но после того разговора эта мысль постоянно крутилась в моей голове, хотя я первая проповедую всем о важности взаимного доверия. И главным образом по той же причине я так серьезно воспринимаю то, что Коннор сегодня не позвонил. Во-первых, он должен был объявиться еще в среду, а сегодня уже суббота. А во-вторых, мне надо о многом ему рассказать – я даже составила целый список в блокноте, который заблаговременно положила возле телефона. Да, звучит, наверное, убого: делать конспект предстоящего разговора с человеком, столь близким мне, как Коннор, – просто недавно я обнаружила, что вести беседу, когда вас разделяет такое расстояние, довольно тяжело. Приходится весело лепетать милые глупости, чтобы он не подумал, будто что-то стряслось. Сложно подстроиться под задержку времени, чтобы не перекрывать его слов, пока он еще не закончил предложения, иначе получится полная бессмыслица. И уже потом, когда положишь трубку, начинаешь анализировать, что сказала, а что нет. Тяжело в такой ситуации ясно думать и с легкостью излагать свои мысли; в голове то и дело возникает пустота, когда знаешь, что сказать надо много, но не помнишь, что именно. Вот я и решила, что правильнее доверить мысли бумаге. Только мыслей на этой неделе скопилась пропасть, ведь Коннор так ни разу и не позвонил. И вот я отрешенно смотрю на телефон, на глаза наворачиваются слезы, а в ушах дребезжит тишина – все, с меня хватит. Не позвонил в среду? Подумаешь, велика важность. Его нет в отеле, в какое бы время дня или ночи я ни позвонила? И это не беда. Ну, заведет он шашни с роскошными девицами из Эссекса, которых упорно называет по именам и считает веселыми, остроумными девушками, – и пусть. Заметьте, под «именами» я подразумеваю Феррари, Хани-Милашка, Трули-Ваша-Навеки, Пирелли и Келли – да уж, вся публика в сборе. Вот так-то. И не собираюсь я больше просиживать целыми днями у телефона, доводить до последнего издыхания почтовый сервер, дергать мобильный и ждать: когда же Коннор обо мне вспомнит? В конце концов, пусть сам голову ломает, как со мной связаться, а я тем временем буду сильной и независимой. Хватит просиживать штаны – да здравствуют радости жизни! Заполню день так, чтобы ни часа не оставалось на раздумья, – придумаю себе занятие поинтереснее, чем слоняться по магазину Мег или таскаться за Кери и ее ошалелыми воздыхателями. Сяду на поезд и навещу папу. Эх, гулять так гулять! Папа живет в Пейсли, городке к западу от Глазго. С центрального городского вокзала до него ехать пятнадцать минут. Купила в дорогу «Звезду» и добрую четверть часа наверстывала упущенное, поглощая сплетни из жизни звезд, без которых существование Кери было бы пустым и неинтересным. Да-а, кто бы мог подумать! Такой-то, по информации из достоверных источников, ухлестывает за Как-Там-Ее, бросив одну из «Водил», а Мистер-Богат-Себе-не-в-радость был замечен в дансинг-клубе с мистером Футбольные Бутсы. Мисс Головокружительная со своей подругой мисс Вертлявая Двустволка сфотографирована в бутике на Хай-стрит – вообразите себе! – в простецких штанишках неизвестного пошиба. Я похихикала над уморительной колонкой своей осведомленной подруженьки, выудила кое-какие хитрости макияжа, мазанула по губам бесплатным вкладышем с дешевым блеском для губ – и чуть не пропустила свою остановку. Выскакиваю из вагона на Гилмор-стрит и быстрым шагом направляюсь к папулиному дому. Я сказала «к дому», однако в действительности его квартирка занимает лишь часть здания – нижний этаж сооружения, обмазанного штукатуркой с каменной крошкой, выстроенного когда-то на средства города. Каждый раз, когда я приезжаю к папе домой, ком к горлу подступает. В Норидже мы жили в большом коттедже на две семьи, а после, когда переехали в Глазго, купили дом еще большего размера – современный особняк в тихом пригороде Мазеруэлла, недалеко от моей школы. После развода, финансовыми подробностями которого не стоит утруждать читателя, папа больше не мог жить в большом доме, да и не хотел: пустота только подчеркивала бы одиночество старика, всю компанию которого составляют его коллекция записей да буфет со спиртным. – Привет, папуль. Это Энджел, – говорю я, когда из-за двери выглядывает худощавое лицо. Насколько знаю, у моего отца только один ребенок, который может постучаться в дверь и сказать: «Привет, папуля», и тем не менее я всегда добавляю: «Это Энджел» по какой-то мне самой неведомой причине. Может быть, для завязки разговора, не знаю. Только согласитесь, это все же лучше, чем: «Привет, папуль, ты в кои-то веки трезв или опять нажрался вдрызг?» Папа пропускает меня в свою темную квартирку, мы скованно обнимаемся. От него пахнет таким знакомым мускусным одеколоном – с самого детства помню этот запах: долгоиграющий товар. К нему примешиваются застарелый душок перегара – так пахнут ковры в пивных клубах при холодном свете дня – и мужской аромат «Брил-крима», средства для ухода за волосами, который не сходит с прилавков вот уже несколько поколений – и все благодаря воплощенной рекламной мечте, Дэвиду Бекхэму. Честно говоря, меня даже удивляет, почему дельцы от волосяной индустрии до сих пор не догадались привлечь к рекламе очаровательную Пош. Впрочем, не уверена, что в рекламной индустрии ей уготован столь шумный успех. – Рад тебя видеть, Энджел. Только вчера о тебе вспоминал. – Папа печально улыбается – говорит он искренне. Шаркая тапочками, он направляется по узенькому коридору в сумрачную гостиную; тяжело видеть его таким. Когда я была совсем малышкой, отец был для меня кем-то вроде супергероя. Он был самый высокий, сильный и умный на свете; он все умел и мог исполнить любое мое желание. Моя красавица мать была от него без ума и без устали благодарила судьбу, которая свела ее с таким удивительным человеком. Потом я подросла и осознала, что до сих пор я либо жила с совершенно другим человеком, либо он сильно изменился к худшему. Этот престарелый человек со «впалым лицом» (как выразилась бы Мег) – совсем не тот бесстрашный смельчак. Круглый животик – результат излишнего потребления алкоголя – бурдюком свисает с костей, оттягивая вперед плечи, что придает фигуре отца сутуловатый вид. Раньше у нас с папой были одинаковые носы: маленькие и вздернутые, как у щекастеньких поросят; теперь кончик его носа неизменно красный и облупившийся – опять же печальное следствие плавающих в его проспиртованной крови токсинов. Я бы ничего на свете не пожалела, лишь бы вернуть немного света и радости в его безжизненный мир, и, можете поверить, я предприняла немало попыток. Только Стив Найтс не нуждается в помощи. Он отказывается обсуждать свои проблемы, как когда-то отказывался обсуждать их с матерью, а потому единственное, чем я могу помочь, – наносить эти мучительные визиты и надеяться, что ему лучше, когда я рядом. Иду следом за ним по темному коридору; слева – крохотная ванная комната, отделенная от остальных помещений пластиковой дверью-гармошкой, поскольку обычная дверь на петлях здесь просто не поместилась бы. Рядом – кухня, испускающая запах подгорелых тостов и прелого чая. За ней – затхлая кладовка, на стене – зеркало в половину человеческого роста, единственное украшение коридора. Остановилась на миг: взглянуть на свое отражение. Да, между нами определенно прослеживается некоторое сходство. Хотя папа на пять дюймов выше меня, сложение у нас одинаковое: длинные ноги, длинные руки и шея. У меня такое же, как у него, сухощавое лицо и те же темные круги под глазами. Видно, это наследственное; знали бы вы, сколько я извожу косметики, чтобы хоть чуточку их замаскировать. Поправляю воротник вязаного свитера в крупную зеленую полоску и подтягиваю джинсы, пряча проглядывающую между этими двумя предметами туалета складку на животе. Послюнявив большой и указательный пальцы, подкручиваю на макушке пару коротких мелированных завитков; делаю глубокий вдох и решительно захожу в гостиную. – Ну как тебе погодка? Неплохой денек выдался, – говорит отец, судорожно кивнув на завешенное сетчатой занавеской единственное окно на противоположной стене. – Да, солнышко выглянуло, – улыбаюсь я, убирая стопку газет с некогда коричневой обивки дивана, которая теперь больше напоминает курчавую шкурку мокрого терьера. Папа кивает, берет пульт от телевизора, где передают «Футбольный вестник», и приглушает звук. Сидим друг перед другом и молча смотрим на беззвучно сменяющиеся картинки на маленьком экране. – Видела? «Норидж-Сити» выиграли на днях, – говорит отец, заглушая однообразное тиканье стоящего на крышке телевизора будильника. – Конечно. Отличный матч был; сыграли один-ноль, верно? – Точно, один-ноль. Красивый гол, надо признать, отлично пробежал с середины поля на левый фланг и послал мяч головой. – Настоящий мастер, – восторженно поддакиваю я. – Да, мастерски. Откашливаюсь. – А «Мазеруэлл» проиграли, – закатив глаза, разочарованно чмокаю губами. – Да, жаль. А ведь как игра хорошо началась… Э-эх! – Досадно. – И не говори. – Папа пожимает плечами. – Что ж, будем надеяться, в другой раз повезет. Когда мы только переехали в Шотландию, он почти не разбирался в местных футбольных клубах – знал парочку набивших оскомину вроде «Кельтик» и «Рэйнджерс», да команды с забавными названиями, наподобие «Патрика Чертополоха» и «Королевы юга». Он болел за «Норидж-Сити» и принес клятву верности «Канарейкам».[34] Впрочем, прошло три недели, папуля устроился на новую работу и случайно узнал, что какой-то там дальний родственник – седьмая вода на киселе – одного из его новых сослуживцев и соратников-выпивох (они любили опрокинуть пару рюмочек в обеденный перерыв) – профессиональный футболист и играет за «Мазеруэлл». Сборная пригорода Глазго в свое время познала некоторую благосклонность фортуны; неугасимый боевой дух и вера в победу имелись в изобилии, но по какой-то неудачной традиции команда проигрывала матчи в последние минуты борьбы. Отец тут же обнаружил в команде-неудачнице родственную душу: с одной стороны, у него появилось чувство, что он свой в этой стране, раз болеет за ее футболистов, а с другой – переживать за команду, редко балующую победой, вполне в отцовском духе. С некоторых пор мне кажется, что папа любит, узрев луч надежды, тут же задуматься о неизбежном разочаровании – ведь так сложилась почти вся его жизнь. – Подумываю купить абонемент на сезон, – говорит он, светясь от счастья. – Это дело, папуль. Будешь выходить на люди, хотя бы по выходным. Сколько он стоит? Отец потирает руки. – Да, верно, не больше двухсот. «Этот спорт тебя без штанов оставит – еще попляшешь», – улыбаюсь про себя; фанаты «Мэн юнайтед» на одни только памятные вещи и экипировку тратят двести фунтов за сезон, не говоря уже о билетах. Исчерпав темы футбола и погоды, переходим к местным новостям и новостям в масштабе страны (Франция и французы – запретная зона). Перемыли косточки десятилетнему сорванцу с верхнего этажа, который без разрешения гоняет по двору на родительской машине и распугивает ни в чем не повинных прохожих. Обсудили цены на ветчину в супермаркете за углом. Потом папа зашаркал на кухню, чтобы принести кофе с печеньем, а я, пользуясь случаем, решила покопаться в его музыкальной коллекции, разложенной в каком-то неведомом непосвященным порядке по обе стороны от давно не видавшего огня камина – на каминной плите, на крышке пианино, вдоль смежной со спальней стены, переходящей прямо в гостиную. Уж в чем в чем, а в отношении к музыке мы схожи: оба – страстные почитатели, любим покупать, и обожаем слушать. Именно обширная коллекция отца, к безмерному отвращению матери, и навела меня в свое время на мысль стать диджеем. Когда меня приняли работать на больничной радиоточке, мама врала соседям, будто я стажируюсь на медсестру. Впрочем, мое «медицинское» обмундирование, представлявшее собой отнюдь не белый халатик с чепчиком, а потертые джинсы и заношенные кроссовки, вкупе с набитой дисками сумкой выдавало меня с головой. (Я уже молчу о том, что любые несчастные случаи вызывали у меня попросту нервный столбняк.) Зато папуля мной гордился; бывало, мы вместе устраивали набеги на магазины грамзаписи и вылавливали новинки, в ту пору записанные еще на виниловых дисках. Главным образом благодаря отцу я располагаю столь внушительной коллекцией музыки, что она вызывает у всех, кто хоть раз ее видел, немое почтение. Конечно, я на месте не стояла и двигалась в ногу с прогрессом: винил сменился кассетами, кассеты – компакт-дисками и мини-дисками, а теперь вот я гружу музычку прямиком из Интернета. А отец в том, что касается технологий, остановился на давнем этапе, и теперь его гостиная набита винилом, как гардероб Майкла Джордана – одеждой.[35] Здесь есть все: «Зи Зи Топ» и «АББА», «Карпентерс» и Джон Денвер, «Пинк Флойд», Джимми Хендрикс и Пол Веллер. Отец собирает не просто модную музыку, а музыку на любой вкус и под любое настроение. И хотя у него есть свои любимчики, музыкальным снобом его не назовешь – тот же подход он привил и мне. Папа всегда говорил так: «Понравилась песня – покупай альбом; если думаешь, что она станет классикой нашего времени (благодаря своим достоинствам или недостаткам) – покупай; даже если тебе просто понравилась обложка – покупай. Так ты соберешь коллекцию, где будет музыка всех направлений, и тебе не придется разводить руками, когда предложат послушать что-нибудь веселенькое, а у тебя только рэп, на все лады орущий про наркотики и стрельбу, да депрессивные баллады Морриса». Я, как и отец, не чураюсь и модного музона, хотя не без гордости могу похвастать, что у меня имеется и «Файв стар», и «Степс», и британский квартет «Братство людей», и Кейт Харрис, и Орвилл. Ну ладно, за последнего мне, может быть, самую малость стыдно, да только я тогда была молода, и меня сильно впечатлило, что ярко-зеленая утка ростом в три фута способна петь с таким чувством. – Папуль, новых «Тревисов» не достал еще? – спрашиваю я, когда он возвращается с кухни, бережно выставив перед собой поднос с двумя чашечками кофе и блюдом шоколадных вафель. Кивает на коробку под табуретом у пианино: – Вон там. Отличная вещь. Если хочешь, возьми послушать. – Спасибо. Сажусь на корточки и бережно просматриваю содержимое коробки: «Ранриг», «Техас», «Дьякон Блю», – а вот и то, что нужно. – Шотландский рок и поп, – объясняет папа, упреждая мой вопрос: по какому принципу он собрал здесь записи? – Решил сделать отдельные собрания по странам, внутри каждой страны по периодам и направлениям. – Он опускает взгляд на тапочки и смущенно шаркает ногой – Конечно, занимаюсь такими пустяками, когда остаюсь один и выпадает свободная минутка. Заливаюсь жарким румянцем и прячу лицо в коробке: папа в веселой компании – это нечто новое. – Отличная мысль, пап, – отвечаю, стараясь изобразить веселье. – Может, позаимствую твою идейку и устрою на своем шоу тематические дни. Скажем, целый день шотландской попсы, чтобы слушатели могли позвонить и заказать песню. Так можно и новый талант открыть. – Это было бы просто здорово, Энджел. А то твоя передача оставляет желать лучшего. Потрясающе. Сначала Мег заявляет, что у меня на шоу музыка не такая, теперь вот родной отец. А я-то думала, будто близкие гордятся мной: пусть и мелкая, но знаменитость. Ставлю коробку на место и усаживаюсь на диван; альбом «Тревисов» держу под рукой. Мы с папой одновременно тянем руки к шоколадным вафлям, а после сидим, молча разворачивая блестящую обертку. – Как успехи на работе? – спрашивает он, откусив вафлю и делая глоточек кофе. – Спасибо, отлично. «По крайней мере, мне так казалось. Здорово ты меня встряхнул». – А нам на работе частенько приемник включают. Я всегда говорил и буду говорить, что у тебя хороший голос для радиовещания. – Спасибо. Смотрим на безмолвный экран, попиваем кофе. – А у тебя как делишки, пап? – набравшись мужества, интересуюсь я. – Да ничего, все в порядке, спасибо. – На работе как? Какие-нибудь новые находки? – Прекрасно, все просто замечательно. Ни больше ни меньше – вопросы работы, денег и любви накрепко запечатаны от посторонних глаз, лучше и не докапывайтесь – бесполезно. «Прекрасно, отлично, замечательно» – пустые отговорки, и поди разбери, что за ними стоит. Порой подобные словечки меня до бешенства доводят. Сначала у нас с Коннором возникали стычки, когда на вопрос «Как я выгляжу?» он отвечал: «Как всегда, прекрасно». К счастью, Коннор скоро догадался, что послужило причиной всех этих взрывов и ехидных поддевок (главным образом с моей стороны), и решил изгнать подобные обороты из лексикона. Папа же так и не понял, в чем заключается его проблема; мамуля впадала в яростную горячку, удерживаясь до последнего, пока, наконец, все не стало далеко не «прекрасно». Решаю остаться на ужин, делая папе приятное, – ему нравится, когда я его навещаю, пусть даже разговор у нас и не клеится. Мне тоже с ним хорошо: у моего старичка золотое сердце. Правда, меня сильно расстраивает его уединение. Хорошо, хотя бы застала родителя трезвым. Папа приготовил шотландские пироги; когда мы только переехали в Глазго, это было мое любимое блюдо. Каждую субботу мамуля отправлялась по парикмахерам, косметологам и прочим салонным мудрецам – наводить красоту, одним словом, а мы с папенькой должны были заботиться о собственном пропитании. И вот, едва за нашей помешанной на здоровье худышкой закрывалась дверь, мы пускались во все тяжкие: украдкой протаскивали в дом мясные пироги и спешно пожирали их с кусочками белого хлеба, намазанного сливочным маслом из цельного молока и сдобренного коричневым соусом на бульоне. У пирога поджаристая хрустящая корочка, которая стоит, как накрахмаленный воротничок Эрика Кантоны, с дыркой посередине, через которую струится горячий пар, и брызжут капельки мясного сока. Шли годы, а папины пироги неизменно вкусны, и я каждый раз с упоением кладу себе на тарелку исходящий соком щедрый ломоть с душистой коричневой начинкой. Теперь я, конечно, съедаю его не целиком: только половину начинки и три четверти теста, потому что мамуля оказалась права: вкусные мясные пироги с белым хлебом и маслом вредны для здоровья. Quel disappointment.[36] Наконец, подкрепившись и удобно устроившись на диване, решаюсь испытать судьбу: а вдруг папа предложит что-нибудь дельное? Ведь он отец, а я – дочь; может, мы с мамой просто не умели выслушать его точку зрения. Возьму быка за рога и расскажу ему о развитии событий в отношениях с Коннором. – Мой Коннор улетел работать в Америку, – осторожно начинаю я. – Всего две недели прошло, а я уже места себе не нахожу от тоски. – Дай-ка уберу грязные тарелки, – говорит папа, вскакивая с кресла, словно со сковороды с горящими углями. – А перед тем как уехать, он сделал мне предложение, и я вроде бы согласилась… – Надо замочить их с мыльной пеной, пока соус не застыл. – Я не собиралась соглашаться – все случайно произошло, а потом пришлось рассказать ему правду. Вот и волнуюсь теперь, как бы он налево не пошел. А с другой стороны, что же мне ради его успокоения замуж выходить? Честно говоря, пап, я в замешательстве. – Налить тебе еще чашечку? Если хочешь, я приготовлю, мне совсем не сложно; только скажи – я мигом. – Я просто хотела узнать: а как другие решаются? Папины тапки так быстро зашлепали из гостиной, что резина на подошве задымилась. – Спасибо, – фыркаю я, обращаясь к Фрэну Хили на обложке «Тревиса», – замечательный совет. – Смотри, какие мы выпустили бутылочки, – говорит папа, возникнув в дверях после продолжительного отсутствия в окружении легкого алкогольного дурмана. Внутри у меня все так и опустилось, прямо к протертой диванной подушке. – В них разливают виски специально для того, чтобы продавать в пабах в придачу к наполнителю для коктейля. Тогда люди сами смогут смешивать, и не обязательно постоянно обращаться к бармену. Не они первые такое придумали – на Барбадосе давно уже… С натянутой улыбкой смотрю на бутылку с темной жидкостью. – Это… хм… замечательно, пап. Ты приготовил кофе? Отец стоит и покачивается. – Нет… Не приготовил, зато я подумал: может, нам снять пробу? – Он победоносно поднимает бутылочку и заваливается в кресло. – Так сказать, заняться дегустацией. Бросаю взгляд на запыленный будильник на крышке телевизора и хмурюсь: – Не рановато, пап? Сейчас только полтретьего. Отец равнодушно пожимает плечами, стараясь не показать, что он стремится опьянеть, пока разговор опять не стал серьезным. – Просто стопочка к обеду, Ангелок. Тут нет ничего зазорного. – Прости, папуль, – вздыхаю я, – но у меня сегодня еще кое-какие дела. Я, наверное, пойду. Куда угодно, только бы поскорее сбежать отсюда, прежде чем станет ясно, что отец налакался втихаря. Нервозно вскакиваю с дивана, зажав под мышкой альбом «Тревиса». У двери мы обнимаемся на прощание: я – скованно, папуля уже не так сухо, как вначале, когда я только появилась вдверях, и все благодаря батарее бутылочек, которые он прячет в буфете за банками с печеньем, где никто, по его мнению, не станет их искать. Пообещав позвонить в самом скором времени и поделиться новостями с «Энерджи-FM», улепетываю прочь; впопыхах споткнулась об изъеденный ржавчиной трехколесный велосипед и чуть не сбила с ног какого-то чумазого карапуза. Мне бы наоборот – остаться, проследить, чтобы папочка не напился до чертиков. Я обязана поговорить с ним, занять его, протянуть до вечера – пусть хоть трезвым ляжет. Но, как настоящая эгоистка, думаю только о себе: устала с ним нянчиться; сегодня же у меня просто нет ни сил, ни желания волочить такую непосильную ношу. Скорее прочь отсюда – перехожу на спортивную ходьбу, пускаюсь бегом. Очень скоро об этом придется пожалеть: едва я вбегаю в вагон и плюхаюсь на лавку, меня одолевает отрыжка (пироги!). Сидящая рядом дамочка в маленьких круглых очках, с журнальчиком по домашнему хозяйству, мягко говоря, не впечатлена. И вот, наконец, после вынужденной необходимости всю дорогу задерживать дыхание, вываливаюсь из вагона на центральном вокзале Глазго – усталая и больная.Глава 9 ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ…[37]
Выхожу из метро на Хиллхед, сворачиваю направо и направляюсь по Байрс-роуд домой. Однако, дойдя до нужного здания, прохожу мимо, склонив голову навстречу холодному октябрьскому ветру. Мне нужно подумать, а лучшее место для размышлений – ботанические сады, уютно пристроившиеся в конце моей улицы, – тихий приют для жаждущих уединения. Здесь безлюдно, все вокруг проникнуто покоем; я захожу в двойные железные ворота и направляюсь вперед по узкой дорожке, мимо кирпичных будок привратника, к Дворцу Киббл. Серая белка, торопливо прыгавшая куда-то по своим делам, завидев меня, замирает и стоит, склонив набок голову и прислушиваясь к перестуку каблучков моих тряпичных легких туфель по асфальту. – Ну что, Орешкина Душа, никого здесь больше? – ласково спрашиваю я, звук шагов кажется таким громким на фоне тихого перешептывания листвы и шума дороги где-то вдалеке. – Посидим за кофейком с пирожными, послушаешь мои горести? Пушистая компаньонка поднимает на меня глазки и, обнажив передние резцы, припускает бегом по безупречно подстриженному газону. – Не хочешь, как видно, – вздыхаю я и тут же даю себе мысленную оплеуху: ну давай еще расстройся, что грызун с огромным хвостом не захотел составить тебе компанию. Да, явно пора брать себя в руки. Дворец Киббл представляет собой огромную растянувшуюся на газоне по правую руку от меня оранжерею. Его венчает внушительного вида купол, чем-то напоминающий Тадж-Махал, только разве что мельче, не выдержан в классическом индийском стиле и не так популярен среди иностранных туристов. Местами и ржавчина проглядывает, не все стеклянные рамы дожили до наших дней, но все равно: есть в нем какое-то дворцовое величие. Когда открываешь дверь и заходишь внутрь, первым делом поражает роскошная коллекция папоротников, размещенных под самым куполом. Мне нравится здесь бывать. Обожаю вдыхать этот живой растительный запах, слушать плеск воды в фонтанчиках – сразу погружаешься в некую спокойную безмятежность, не нарушаемую даже толпами отдыхающих, которыми изобилуют парники летом. Здесь вы не увидите табличек с надписью «Соблюдайте тишину» и строгих служительниц, присматривающих за порядком. Само окружение взывает к почтительности и действует даже на подобных мне граждан, которых так и подмывает выкрикнуть в библиотеке грубое слово или громко распевать в автобусе, полном молчаливых пассажиров. Здесь есть и другие парники, с тропическими растениями и редкими орхидеями, однако я всегда начинаю с Дворца Киббл: тут можно присесть на лавочку и купить что-нибудь поесть. Главное же, что меня сюда манит, – волшебный прудик у самого входа, куда бросают монетки, загадав желание. Сегодня мой черед. – Будьте добры, чашечку горячего шоколада, – роясь в рюкзаке в поисках бумажника, говорю молоденькой девушке за прилавком кофейни. – Нет, лучше самую большую порцию. Со взбитым кремом. У вас есть что-нибудь наподобие шоколадной крошки или хлопьев? Девушка улыбается, кивает; на солнце вспыхивает ярко-синий гвоздик в губе – серьга. О, молодые годы! Ты можешь вставить в губу сережку и не чувствовать себя овцой, рядящейся под ягненка, или толстушкой Лулу,[38] косящей под Кайли Миноуг. Готова поспорить, эту девчонку не волнуют такие вещи, как семья, будущее и приятель, укативший на другой конец света с разбитными девицами. Хотя зачем я лукавлю? В ее возрасте только и думают что о будущем, приятелях и девицах с большими буферами. Улыбаюсь ей как можно хладнокровнее, будто желая сказать: «Как я тебя понимаю, от мужчин одни неприятности»; к счастью, удается соблюсти дистанцию и обойтись без фамильярной присказки «подруга». – И кусочек вон того шоколадного торта, – говорю я, пристально рассматривая содержимое витрины. – Побольше, если можно. Или лучше уж взять два? И что-нибудь из тех пирожных. – Вот то, здоровенное, с шоколадной стружкой? – спрашивает она, приподняв очень тонкую, нарисованную карандашом бровь. – Хм, да, здоровенное, с шоколадной стружкой. Хотя, по правде, не такое уж оно и большое. Сосредоточенно покусываю нижнюю губу и протягиваю деньги. – Неудачный поход в парикмахерскую? – неожиданно задает вопрос девчушка. Вскидываю на нее взгляд и провожу рукой по своим коротеньким иголочкам. – У меня что-то не так с волосами? «Ишь, мерзавка, острить вздумала». – Нет, дружище, у тебя классная прическа. – Спасибо. – Не за что, Я так, в общем. Нелегкий денек выдался? Пожимаю плечами, тормоша вилкой кусочек шоколадного торта с усердием собаки, откапывающей любимую сахарную косточку. – Нелегкий денек для любви и брака, – бормочу я со ртом, полным тягучей шоколадной массы. – Гораздо хуже, чем неудачный поход в парикмахерскую. – Заметно, – смеется она, и моему взору открывается гвоздик на языке в глубине рта. – Этой порции хватило бы на целую конференцию любителей шоколада. Утыкаюсь в тарелку со сластями, содрогаясь в душе: а ведь она права. Сюда бы Розмари Конли, гуру фитнеса и диет, она бы при виде этого безобразия отвела меня в сторонку и высекла пучком сельдерея. Уже чувствую, как бедра утолщаются, а ведь съела всего пару ложечек. – Кошмар, да? – спрашиваю как бы себе в укор. – На-ка, это тебе. – Протягиваю ей пирожное с шоколадной стружкой. – Не-а. Хотя ладно, пусть. Съем. Спасибо. – Не за что… э-э… – Вайнона. «Ну конечно, Вайнона. Такая цыпочка не может носить простецкого имени. Кейт или Шарон для нее слишком примитивно». – Не за что, Вайнона. Не оголодаю. Облокотившись с обеих сторон прилавка, молча вкушаем кондитерские лакомства, жадно впитывая в себя окружающие звуки и влажные ароматы, исходящие от почвы и растений. Наверное, проходит минут пять, прежде чем мы снова заводим разговор. – Так что твой-то? Больше не прикалывает? – Да нет, – вяло улыбаюсь. – Бросил, что ль? – Нет. Господи, только не снова: я сама себе уже надоела с этими разговорами о замужестве, а вот с ней точно не стану обсуждать подобную тему. Войдет в привычку, начнешь лезть со своими проблемами к незнакомцам на остановках – и так до первой грубости. Бывали же раньше другие темы, до того как Коннор сделал мне предложение… – Ну так что тогда? Запал на другую телку? «Очаровательно, Вайнона, ты всегда так изысканно выражаешься?» – Э… вообще-то нет. «По крайней мере надеюсь, что нет». Перед глазами мгновенно пронеслось видение: лицо Коннора, утопающего в прелестях «силиконовой долины» мисс Бюст. – Просто он в Америке и уже несколько дней не звонит. – А если точнее? Что мне нравится в подростках – так это их прямота. Сжимаю ладонью подбородок, будто надо хорошенько поразмыслить, – так бывало в школе, когда на вопрос, сколько вы встречаетесь, приходилось делать над собой усилие, чтобы не завопить: «Четыре недели, три дня, восемь часов и сорок пять минут», а вместо этого безразлично, как бы между прочим, проговорить: «Где-то с месяц». – Хм… дней пять. Вайнона шумно втягивает воздух, звучно чиркнув по зубам гвоздиком-серьгой. Как люди умудряются осуществлять физиологические процессы с такими штучками во рту – скажем, есть, разговаривать, целоваться, не выбив себе зубы или не зацепившись за партнера? Однажды мои зубные пластинки спутались со скобами Дэниела Дженнигса, вылитого Джо Найнти (я тогда западала на мальчиков с умными лицами). Почти всю большую перемену нас без помощи плоскогубцев и кусачек пытались расцепить двое учителей, а потом мы еще дольше объясняли, как произошло, что наши зубы скрепились таким печальным образом. Заявление, что мы проводили научный эксперимент, затрагивающий магнетические свойства зубных приспособлений, продемонстрировало находчивость двух двенадцатилетних подростков, хотя и звучало не слишком убедительно. – Когда в последний раз парень так долго мне не звонил, – говорит посерьезневшая Вайнона, пробуждая меня от задумчивости, – выяснилось, что он спит с Мэги Гордон из нашего класса. Запудрил ей мозги, ну и – сама знаешь, как бывает. – Черт, не слишком обнадеживает. Сколько ей тогда было? Девчушка пожимает плечами, словно такое происходит на каждом шагу. – Да как и мне. Четырнадцать. «Четырнадцать!» Подумать только, когда мне было четырнадцать, я толком и не знала, что такое настоящий секс. Во всяком случае, находилась на том головокружительном этапе развития, когда девочки хихикают, тыча пальцами в мальчишеские пипки из учебника по биологии. Четырнадцать лет – уму непостижимо. Черт, когда я незаметно для себя успела превратиться в старую ворчливую ханжу? Хлебнув на нервной почве порядочную порцию горячего шоколада, слизываю с верхней губы коричневые усики. Послушаешь, как сурова жизнь к шестнадцатилетним подросткам, так и о своих проблемах забудешь. Только веселее от этого почему-то не становится… – Подумаешь… Я и не собиралась за него выходить. Парень-то был так себе, гуляка, да и девица – та еще стерва. Мне вообще семья не нужна – глупости все это. И подружки со мной согласны, удобнее так: надоел – бросила. И эти детки еще говорят, что институт брака почил с миром, – наивная простота. – Ну а ты со своим давно трахаешься? – невинно интересуется Вайнона. И как это, по-вашему, называется? – Давно ли мы?.. – Почесываю нос, стараясь держаться как можно непринужденнее. – Э-э-э, мы трахаемся уже без малого тринадцать лет. – Ого, ну ты даешь, подружка! – голосит Вайнона, разинув рот и выставив на всеобщее обозрение все свои гвоздики и прочие прибамбасы. – Тринадцать лет! Да я столько себя и не помню! Зардевшись, закладываю в рот щедрую порцию шоколадного торта; Вайнона хохочет, как гиена, которую ткнули вилами. – Тринадцать лет, ха-ха! Надо же, ты совсем не выглядишь такой старой. Значит, вы двое, что же, сошлись, когда мне было всего три? Ха, дела! Смех да и только. – Смешно? – раздраженно вторю я, внезапно проникнувшись острым желанием взмахнуть своей дряхлой старческой ногой и выбить этой дурехе глаз. Мало того, что Коннор не звонит, мало того, что мой единственный стоящий упоминания родственник отказывается говорить на темы, не касающиеся футбола, так меня еще высмеивает шестнадцатилетняя соплявка, подторговывающая пирожными по субботам, да так, что я чувствую себя бодрящейся старушонкой, одной ногой уже стоящей в гробу. Кто ее вообще сюда взял? Здесь мое место. – Мне пора, – хрипло говорю я, отодвигая остатки внезапно переставшего меня привлекать лакомства. – Дел по горло. – Что ж, – улыбается Вайнона, – мне все равно скоро закрываться, а я еще в клуб собираюсь, перекинуться бы надо. «Ой, умоляю, избавь меня от своих издевок. Хватит твоего веселья, оставь меня, пожалуйста, в покое; я хочу уйти и полистать журнальчик с кроссвордами». С вялой улыбкой забрасываю рюкзак за спину и отворачиваюсь, чтобы уйти. – Знаешь что, подружка, – выкрикивает мне вслед Вайнона, пока я не успела сбежать, – не жди, пока он позвонит! Это не прикольно. – Я не… – Над моей головой загорается огромная неоновая вывеска с огромной, направленной прямо на меня, стрелкой: «Неудачница». – Тебе просто нужно придумать что-то, голову чем-нибудь занять. Здорово помогает. Можешь не сомневаться, уж он там, в Америке, времени зря не теряет – вот и ты тут развлекайся. Делом займись. Я стою и, разинув рот, смотрю на эту молоденькую девчушку, которая смотрит на меня, как ни в чем не бывало поигрывая сережкой на губе, и даже понятия не имеет, что высказала такую умную мысль, до какой мои подруги и дойти не сумели. К своему немалому удивлению, я вдруг ощутила себя наивной и незрелой в суждениях по сравнению с девчонкой, которая лишь пять минут назад чуть ли не в лицо назвала меня старухой. – Спасибо тебе, Вайнона, – киваю я, нисколько не лукавя, – ты дала мне отличный совет, подружка. Она отмахивается и говорит с улыбкой: – Да не за что, подумаешь. Главное, не бери в голову плохого… – Энджел, – подсказываю ей. – Ух ты, классное имя, подружка. Ну все, еще увидимся, Энджел. Выхожу из кофейни, едва держась на ногах – немудрено, столько кофеина принять, – зато страшно воодушевленная. Направляюсь к волшебному прудику и, облокотившись на железные, доходящие до талии перила, шарю в сумочке в поисках мелкой монеты. А ведь дело девчонка сказала: надо найти увлечение. Да, рано созрел ребенок, и гвоздей во рту у нее больше, чем во всех вместе взятых бутсах «Мэн юнайтед», а как здраво мыслит – любой взрослой женщине на зависть. Обращусь к чему-нибудь интересному; хватит гадать, чем он там занят, пусть делает что хочет. Ведь, по сути, от меня все равно уже ничего не зависит. Отвлекусь, чтобы не ломать целыми днями голову над этим несчастным предложением и воображать, что я отвечу через пять месяцев. Тут уж на посторонних пенять не приходится – все только в моих руках. Я взрослый человек и сама должна за себя отвечать. Кроме того, у папы, например, и так достаточно проблем – и день за днем их меньше не становится, – чтобы еще вешать на него свою несуразицу; Мег с Кери приходятся мне подругами, а не костылями, чтобы я без них шагу не могла сделать. Выше нос, настраивайся на лучшее и думай, как провести время и реализовать собственные амбиции. Рискую повторить старую истину, да только нельзя осчастливить другого, пока несчастен сам. Вот и выходит: оттого, что я займусь собой, Коннор только выиграет. У самой поверхности всплеснула плавником рыбка; опустив голову, вижу мерцающие на дне серебряные и медные монетки. Интересно, сколько среди них моих? Помнится, как-то я загадала щенка на день рождения – уж очень мне хотелось, чтобы по дому бегало живое существо. В декабре будет два года, как это случилось. Собаку мне так и не подарили, зато Коннор принес из зоомагазина золотую рыбку: решил, что для начала надо поэкспериментировать с живностью попроще – ведь рыб даже выгуливать не надо. Так что некоторым образом мое желание все-таки осуществилось. Правда, научить Джеймса Понда[39] выбегать на улицу мне не удалось, равно как и исполнять нехитрые команды, наподобие «сидеть» и «голос». Правда, один трюк несчастная рыба все-таки освоила: она выпрыгивала из аквариума и неистово била хвостом по ковру, требуя, чтобы ее обнаружили и водрузили в естественную среду обитания (фокус с запрыгиванием обратно так и остался за гранью возможного). Однажды я сделала лишний шаг, чтобы заглянуть в аквариум, и в результате наш питомец и владелец домашнего водоема встретил весьма скользкий конец. Бр-р-р, никогда не забуду, как по голой стопе размазались мокрые чешуйки. Клянусь не заводить домашних животных в качестве нового хобби. Зажав в пальцах десятипенсовик, заношу руку над водой. Последний раз в этом прудике мне попалась крупная рыбешка. Я как раз собиралась на собеседование по поводу работы на «Энерджи-FM» и, чтобы получше подготовиться, решила прослушать все свои диски. Я уже чуть было не установила рекорд, как вдруг – отлично помню – в проигрывателе застрял Пол Веллер из «Джема»:[40] напряжение скакнуло, колонки перегорели, и замкнуло все приборы в доме. У меня самой чуть крышу не снесло – спасибо, что Коннор, неудачно пошутив на тот счет, что Полу Веллеру как вокалисту «Джема» на роду написано везде застревать, вооружился отверткой, выпроводил меня из квартиры с пригоршней монеток и запретил выходить из ботанического сада, пока не успокоюсь. Три часа спустя, поведав трепетно внемлющим растениям все свои горести и печали, а также заручившись поддержкой волшебного прудика, я вернулась домой. Все сбылось – я получила работу и с тех пор прониклась незыблемой верой в чудодейственные силы сего замечательного водоема. – Точно! – радостно вскрикиваю я, будто пытаясь в чем-то убедить собственное отражение. – Господи, как же я сразу не догадалась. Уж что-что, а на «Энерджи-FM» шороху навести не помешает. Хлопаю в ладоши, стараясь не растерять монетки. Какая же я все-таки умница – даже улыбнулась, радуясь своей сметливости. Пока Коннор в отъезде, я могу погрузиться в работу, и времени свободного будет в обрез – вот и забуду о всякой ерунде. А что? Кери именно так в последнее время и поступает. Конечно, в работу она ушла еще не с головой, поскольку принадлежит к счастливой породе людей, кому в искусстве бить баклуши нет равных, зато ее назначили ответственной за колонку сплетен, и с тех пор она заметно переменилась к лучшему. У подруженьки вроде как цель в жизни появилась (если, конечно, не считать целью беготню за всеми сколько-нибудь примечательными парнями в радиусе пятидесяти миль). Отличная идея, гениальная! Итак, передо мной месяцы упорного труда на пути к стабильному карьерному росту. «Энджел в эфире» оставляет желать лучшего, и не кому-нибудь, а мне, слабой женщине, предстоит оспорить фундаментальные азы радиовещания. Сколько, по-вашему, надо прокрутить бородатых шлягеров «Шейкинг Стивене» и Элвина Стардаста, чтобы осознать, насколько хрупок под тобой лед? Дэн, уверена, воспримет мое предложение на ура, так что его поддержка мне обеспечена. Что ж, тогда вперед! Переговорим с начальством, вытрясем из него разрешение составлять музыкальный ассортимент на свой вкус, пригласим на передачу звездного гостя. Немного усердия и энтузиазма – и горы свернем! Все лучше, чем мыкать горе в ожидании, пока кто-то другой ворвется в мою жизнь со светоносным факелом. Исполнившись решимости засучить рукава и взяться за новое предприятие, закрываю глаза, крепко стискиваю в кулаке монетку и разжимаю ладонь. (Предварительно убедившись, что поблизости не плещется какая-нибудь рыбка, – не хотелось бы стать виновницей гибели еще одного обитателя пресных вод.) – Желаю, – шепчу я, будто опасаясь чужих ушей, – чтобы мне достало сил и воображения сосредоточиться на работе и поднять передачу на приличную высоту. Спасибо. Луч октябрьского солнца заглянул в открытую раму на самом верху купола. Сразу стало как-то веселее на душе, солнечнее – поскорее бы взяться за дело. Сегодня суббота, и до понедельника можно набросать кое-какие планы, чуть-чуть потревожить заспавшееся серое вещество – пусть поработает в кои-то веки. Какое счастье – теперь у меня есть цель! Тут же вспоминаю о монетке в другом кулаке и, прищелкивая языком, начинаю лихорадочно соображать: что бы еще такого придумать. Наконец желание готово – шепчу его еле слышно и бросаю в воду заветную мелочь. Дело сделано: подобрав с пола сумку, с девичьей радостью и феминистской уверенностью в себе (за тем малым исключением, что истая «поджигательница лифчиков» скорее умрет, чем станет при всех бегать вприпрыжку и покажется на публике в джинсовых ботинках с каблуком в три дюйма) направляюсь к выходу. – Спасибо, Вайнона! – кричу, проходя мимо кофейни, где та готовится к закрытию. – Отличный совет! «После стольких-то поисков». Вайнона, которая только что сменила форменный зеленый фартук и скромные черные полуботинки на обтягивающую футболку с надписью «Блинк 182» и суперстильные красные с черным кроссовки, сделанные под конькобежный сапожок, подмигивает, взглянув на меня в упор: – Не за что, Энджел. Всего тебе, подружка. Киваю в ответ и подпрыгиваю от неожиданности – зазвонил телефон: тишину оранжереи нарушила выбранная мною мелодия Мейси Грей «Почему ты не звонил?». Нажимаю кнопку и прикладываю трубку к уху, скрестив пальчики на удачу, затаиваю дыхание, надеясь, что это не отец на последней стадии алкогольной невменяемости. – КОННОР! – радостно вскрикиваю я, чуть не пробив кулаком небеса. Итак, второе желание сбылось и, надо сказать, довольно быстро. Вайнона, взглянув на меня, улыбается со знанием дела. – Привет, малыш, – отвечает Коннор; голос теплый, хотя и едва слышный – связь плохая. Сердце пускается в восторженный танец футбольных болельщиц: «Делай «К», делай «О», делай «Н», делай…» и так далее. Феминистический настрой благополучно отправился в небытие. – Как ты там? – весело чирикаю я. Коннор в тот же миг отвечает: – Я не могу долго разговаривать. У меня все прекрасно. – Почему? Где ты? – спрашиваю я. Из-за разницы во времени практически невозможно нормально вести разговор. Думаю, замолчу, пусть слова долетят сначала, – и как назло Коннор тоже решил так поступить: молчим оба, слушаем, а на линии тишина, только статика потрескивает. – Так как?.. – начинаем одновременно. – Прости, говори ты. – Ох, извини, продолжай. Какой-то кошмар. Это словно провальная попытка взять интервью, пользуясь спутниковой связью. Откашливаюсь. – Не сердись, пожалуйста, что не звонил. Я не мог, – перехватывает инициативу Коннор. – Ничего страшного, – отвечаю с напускным спокойствием, – я очень рада тебя слышать. – И я тоже, Энджел, душа запела. Целыми днями о тебе думаю. Надо же, душа у него поет. Я чуть не растаяла от сладких слов и не растеклась по полу оранжереи мягкой вязкой лужицей – благо вновь обретенная независимая струнка щелкнула меня по уху. – Спасибо, – замечаю спокойно. – Сама тоже закрутилась. Навешала на себя массу дел. «А что? Да, навешала, пять минут назад». – Я никак телефон не мог найти, – говорит он виновато. – Нас завезли в глушь какую-то. Натурные съемки. – На природе? Господи, класс! Все получается? – Да, хорошо. Девочки отлично смотрятся в кадре, совсем освоились – твердо стоят на ногах. «Да что ты? А я думала, они в основном лежа на спинке трудятся». – Отлично, просто потрясающе, – расплываюсь в довольной улыбке, – и у меня здесь все прекрасно. Решила засучив рукава взяться за свою передачу, подтянуть ее насколько возможно. Дэн меня во всем поддерживает – как следует потрясем «Ангела в эфире», давно пыль надо было выбить. Ну, если Дэн об этом и не знает, то слукавила я совсем чуть-чуть – в самом ближайшем будущем мы действительно кое-что изменим. – Фантастика! Я тобой страшно горд. Даже не сомневайся – тебе все по силам. Ладно, малыш, мне пора бежать – Феррари разрешила позвонить со своего телефона. Я просто хотел сказать, что все в порядке, я соскучился. Целую, пока. Попал-таки в уязвимое место, не закаленное решимостью. Слушаю Коннора, а сердце так и дергается, так и дрожит, к горлу ком подкатывает. Стиснув трубку, прижимаю ее к самому уху; хочется просто закричать: «Вернись, пожалуйста, скорее, мне одиноко без тебя. Я хочу спать с тобой, вкушать твой запах, твой вкус и целовать тебя!» Только нет, нельзя, иначе желание пойдет насмарку: с таким же успехом можно было и не начинать вообще. Собрав волю в кулак и хищно потянув носом ароматный папоротниковый воздух, отвечаю с улыбкой в голосе (обычный трюк радиоведущих): – И я соскучилась. – Ну все, тогда пока. Займись передачей – время незаметно пролетит, вот увидишь. Киваю, а внутри все переворачивается – слышу какой-то радостный визг на заднем плане. Прижимаю трубку к самому уху, чуть ли не осязая подкоркой микроволны. – Малыш, мы снова трогаемся, – говорит Коннор, не дав возможности поинтересоваться, что это за похотливая дрянь там у него горланит. – Скоро позвоню. Пока. В груди закипает мерзкая ревность, этакий зеленый монстр – того и гляди, одежда полопается и на свет Божий выйдет волосатая туша (нерадостная перспектива: зрелище будет не из приятных). Ревность людей не красит, и меня в том числе. Ни за что на свете не стану сейчас впадать в истерику и, будто нервозная психопатка, подозревать всех и вся. Проглотив недовольство, призываю на помощь резервные силы, таящиеся в каких-то непостижимых уголках души. Изображаю улыбку и непринужденно отвечаю: – Пока, не скучай там. «И передай Феррари лично от меня, что, если она даст тебе больше, чем просто попользоваться телефоном, я проткну ее надувные бублики вязальной спицей».Глава 10 РОК-ДИДЖЕЙ
Оставшись верной своему слову, с головой погружаюсь в работу. Для начала решаю зарезервировать местечко в распорядке дня неуловимого руководителя нашей станции, мистера З. Г. Макдугала (подвиг, с которым сравнится, пожалуй, лишь попадание шотландской сборной в финал чемпионата мира), чтобы поделиться с ним идеями по улучшению дневной передачи «Ангел в эфире». Никто вам точно не скажет, что значит «З. Г.», хотя одна из самых распространенных теорий – «Заигрался в Гольф». Дэну больше нравится «Заядлый Гей», однако любому ясно, что наш босс гетеросексуален, поскольку весь его секретарский состав укомплектован пышногрудыми брюнетками с некоторым вкраплением блондинок, а на офисных вечеринках шеф выказывает себя большим охотником до женских прелестей. Решительно сжав ягодицы и подхватив под руку трепещущего Дэна, стучусь в логово босса и жду приглашения Марджори, строгой и страшно ответственной секретарши (единственное не пышногрудое исключение из правил), столь же безумной, как стадо восставших лягушачьих лапок. – Дэниел и Анджи, скорее входите же. – Что-то босс уж больно усерден. (Марджори, как верный пес, учуяв чужаков, соглашается после некоторого сопротивления подпустить нас к своему хозяину После-Дождичка-В-Четверг.) З. Г. широким жестом распахивает перед нами дверь кабинета, явно предвкушая какую-то забаву. – Простите, но меня зовут Энджел, – виновато поправляю я и, шаркающей походкой приблизившись к массивному дубовому столу, усаживаюсь в кресло напротив. – Разумеется, вы правы. Кто за кофе? Не потрудившись выслушать мнение своих гостей, З. Г. выкрикивает заказ на три чашки. Дэн, глуповато ухмыляясь, переводит взгляд на меня: мы точно два нашкодивших ученика перед неминуемой расправой в кабинете директора. Звукорежиссер нашей программы почти мой ровесник (на полгода помладше) и работает на «Энерджи» ровно на месяц дольше меня. И все равно мне, как новенькой, сразу выпала роль подчиненной. А я и не против: бывают начальнички и похуже, поверьте на слово. Дэн – человек покладистый, крайне общительный и готов поить ведущую пивком перед эфиром. Впрочем, эксперименты с «расслабоном» далеко не зашли, поскольку я объяснила Дэну причины своего алкогольного воздержания (передающиеся по отцовской линии тенденции). Слава Богу, тот понял меня правильно, и теперь перед выходом в эфир мы наперегонки потребляем шоколадный эспрессо, прямо не отходя от автомата, и лопаем бесплатные шоколадки, которыми заваливают станцию спонсоры. Такова уж прелесть нашей работы – зато к началу эфира мы уже «в порядке»: энергия и словоохотливость так и брызжут, заряд на три часа. Потом даже возникает проблема: передача закончилась, а мой фонтан красноречия все никак не иссякнет. Дэн очень высок и тонок – тоньше недоваренной макаронины; мальчишеское лицо усыпано веснушками. Насчет его сексуальной ориентации сказать ничего определенного не могу – наверняка он и сам еще не разобрался, хотя порой наши совместные походы в кабачок служат поводом для насмешек досужих остряков. То, что он не в моем вкусе, даже не сомневайтесь: Дэн просто хороший человек и отличный друг. А с тех пор как я посвятила его в свою новую задумку, он стал еще и моим соратником по борьбе, столь же страстно загоревшись идеей изменить наше совместное детище к лучшему. Может, мы и не пошатнем основы радиовещания, но хотя бы создадим некоторое, чуть заметное колебание в нынешних тенденциях. – Итак, мои юные таланты, – воодушевленно потирает руки З. Г., – чем могу быть вам полезен в этот отличный солнечный денек? Он переводит мечтательный взгляд на одно из огромных окон, занимающих две стены его кабинета, и, готова поклясться, представляет, как здорово было бы сейчас сразиться с кем-нибудь в гольф. – Ну… – начинает Дэн, нервозно прочищая горло. Он умолкает, и мы оба провожаем взглядом руку З. Г., которая скрывается в лакированном деревянном ящичке, подвешенном под самой столешницей, и извлекает на свет Божий гребень в кожаном футляре. З. Г. залихватским движением вынимает его из «ножен» и зубцами из черепахового панциря приглаживает выкрашенные в жгучий каштан волосы. Совсем как Фонц,[41] только не так клево, и на нем коричневый костюм с галстуком вместо кожи и джинсы. У меня челюсть отваливается на глазах и тут же заруливает обратно, когда слышится отрывистый стук в дверь и входит Марджори с двумя чашечками кофе, двумя сливочными помадками и двумя палочками «Кит-Кат». Дэн инстинктивно тянется к шоколадкам, однако тут же отдергивает руку под свирепым взглядом Марджори, от которого волосы дыбом встают – без всяких шуток. Мы скромненько берем сливочную помадку, коротко поблагодарив: «Спасибо, Марджори», и, потупив взоры в чашки, смущенно улыбаемся: босс своеобразно умеет показать свое отношение к подчиненным, и наше положение на служебной лестнице напрямую связано с тем, что мы получим к кофе. Видите ли, у З. Г. с Марджори заведен особый порядок. Фасонные пирожные с мягкой карамелью, замороженный десерт с сиропом или шикарное печенье с настоящей шоколадной стружкой предназначаются членам совета директоров и тем, кому З. Г. благоволит. Следующая ступенька иерархии – приемлемое, но не настолько заманчивое угощение: шоколад и шоколадные плитки, полагающиеся занимающим хорошие должности сотрудникам или вновь прибывшим диджеям в самый первый день. Далее по убывающей следуют печенье с апельсиновым джемом в шоколадной глазури, розовые вафли и, наконец, бурбонки, сливочная помадка и кукурузные палочки. Это, конечно, не самый предел, но четкое указание на то, что З. Г. больше интересует небольшая экономия на сладостях, чем впечатление, которое он произведет на гостя. К счастью, мы с Дэном еще никогда не опускались ниже сливочной помадки и можем питать надежду, что однажды к чашечке растворимого кофе нам предложат шоколадную плитку, хотя подъем на такие головокружительные высоты в этой компании редкость. Одно знаю наверняка: если, зайдя в кабинет З. Г., я не получу к кофе ничего, значит, у меня серьезные неприятности. – Дело в том, мистер Макдугал, – начинает Дэн, – что мы… – Ах, мой милый мальчик, для вас – З. Г., вы ведь у меня работаете, насколько я понимаю? Не могу не отметить, что последняя часть реплики шефа мало походила на риторический вопрос: в интонации сквозило натуральное любопытство. Утвердительно киваю, заливаясь румянцем. – Да, мы ведем программу «Ангел в эфире», которая идет в обеденное время, мистер, э-э…, З. Г. Я – ведущая, а Дэн – звукорежиссер. – Я знаю. Мне известно все, что происходит в этих четырех стенах. Меня терзают подозрения, что под «этими» стенами он подразумевал все здание в целом, хотя ограничиться стенами его роскошно обставленного кабинета было бы куда вернее. – Итак, Анджи… – Энджел. – Да, Энджел… А вы не поясните, Ангелочек, если мне позволено так вас… Я вынуждена резко дернуть ногой и пнуть кое-кого (Дэна) в ляжку – а то сидит себе, со смеху покатывается. – … зачем вы хотели со мной встретиться? – Я. – Распрямляю плечи, олицетворяя собой воплощение уверенности и профессионализма. «Не можешь – притворись», – вспоминаю слова матушки и смело продолжаю: – Мы с Дэном хотели бы поговорить с вами о планах, касающихся нашей передачи. З. Г. одобрительно попыхивает, а затем, плавно выскользнув из кресла, подходит к окну, к подставке для зонтиков, где у него хранятся клюшки. – Продолжайте, – командует он, любовно поглаживая свои «драгоценности». Дэн макает в чашку печенье и кивком разрешает мне выступать дальше. – Итак, у нас есть одна мысль, как перекроить шоу, чтобы оно немного выиграло. Мы хотим привлечь новых слушателей – может быть, аудиторию помоложе, которая в дневное время (будь то в машине, в кафе или на работе) слушает более… хм… модные радиостанции. Строю Дэну гримаску: что, продолжать? – боссу-то куда интереснее тренировать подачу, чем слушать бредни двадцатидевятилетней ведущей. Дэн с полным ртом размякших сладостей шепчет одними губами: «Дальше». – Разумеется, менять что-либо в корне не имеет смысла, – говорю, чуть повысив тон, – просто складывается впечатление, что наши три часа немного закостенели, если можно так выразиться. Я собрала довольно приличную сеть активных слушателей, которые звонят во время передач, и мне бы хотелось их удержать. И все-таки даже старший контингент наверняка предпочтет что-то иное… З.Г. меняет клюшки, кивая, как пластмассовая собачка на заднем стекле «форда-кортины», и делает пробные взмахи клюшкой. – Короче говоря, наш с Дэном план состоит в следующем… Подталкиваю своего соседа локтем, побуждая заговорить, но Ден лишь открывает рот, чтобы продемонстрировать мне пережеванные сладости, и злорадно улыбается. Отвечаю ему очередной гримасой; чувствую себя несчастным одиноким священником на деревянном помосте, в самом центре оживленной улицы, который пытается проповедовать божественные истины торопливо снующим туда-сюда людям. – Мы подумали, – стоически продолжаю я, – что хорошо бы ввести в шоу дополнительную рубрику для гостей, чтобы приглашать поп-звезд и знаменитостей. – Да уж, держи карман шире: ближе исполнителей четырехсотого хита года никого к нам и не затащишь, но я живу надеждой. – Для начала, наверное, имеет смысл внести свежую струю в список музыкальных заявок, чтобы они стали несколько более… Обвожу взглядом кабинет; на стене за моей спиной висят фотографии в рамках: Клифф Ричард и «Шэдоуз», Долли Партон, Дес О'Коннор и им подобные личности. Бог ты мой, наш босс – настоящий музыкальный динозавр. Он бы еще выставил на всеобщее обозрение альбом Бога – «Иисус и апостолы. Новейший сборник, 25 г. до н. э.». – Чтобы заявки удовлетворяли несколько более… современным требованиям. Откашливаюсь и хватаю чашечку кофе. З.Г. оборачивается ко мне, встает на изготовку для решительного удара и взмахивает клюшкой. Мы с Дэном молча, с застывшими на лицах вежливыми улыбками смотрим на начальника – тот, в свою очередь, наблюдает за полетом незримого мяча, который приземляется на невидимый газон. – Отличный удар, – тихо замечает Дэн. Молчу – лучше оставить комментарии при себе – и жду, что скажет 3. Г. – Гольф – сказочная игра, – наконец говорит он и не спеша, перекинув через плечо клюшку, возвращается к столу. – Нынешняя молодежь незаслуженно им пренебрегает. – Если, конечно, не считать Тайгера Вудса, – с готовностью добавляю я, втайне радуясь, что наше поколение породило хотя бы одного игрока с запоминающимся именем, годным для того, чтобы при случае щегольнуть им.[42] – Гений, – без тени иронии кивает З.Г. – Вы совершенно правы, Анджи. Решаю оставить тщетные попытки внушить боссу свое имя. Скорее бы уже выгнал нас отсюда – самое время смываться, поджав хвостик. З.Г. останавливается перед портретом Деса О'Коннора, смахивает воображаемую пыль с белоснежной, «колгейтовской» улыбки некогда шикарного молодца и, вздохнув, возвращается в свое необъятное кожаное кресло. – Как видите, – продолжает он, прервав затянувшуюся паузу, – я воспитан в лучших традициях и обладаю безупречным вкусом. Мы молчим в ответ. – Я люблю лучшее, что есть в жизни: гольф и хорошую музыку. Мне не нравится шум и адский грохот, который нынешние молодые люди обозвали музыкой, но не все в наше время могут похвастаться таким же безу-пречным воспитанием и классовой принадлежностью. – Мои сотрудники набрали в компанию новых рекрутов, таких, как вы, Дэниел и Анджи, и это – бизнес. Вот почему, – он приглаживает лацкан пиджака и смотрит на меня в упор, – мы готовы пойти вам навстречу, если докажете, что перемены, о которых вы говорите, будут на пользу радиостанции. Я не хочу, чтобы вы крутили одну дешевку; поймите, мы должны поддерживать радиовещание на уровне, приемлемом для слушателей, умеющих ценить мелодию, но к вашим предложениям я прислушиваюсь. Полагаю, я смогу выискать в бюджете необходимые средства на материал, который, по-вашему, можно было бы использовать. Только, запомните, ничего из первой десятки – я деньги не печатаю. Что же до гостей – нам нужны громкие имена, те, что мелькают в заголовках газет. Я даю вам полную свободу и не хотел бы разочароваться в своих ожиданиях. Я лично буду следить за вашими успехами, и если преобразования не принесут видимых результатов, придется либо вернуть передачу к первоначальному виду… – Немного помедлив, добавляет: – Либо заменить ее свежим проектом. Полагаю, имеется в виду заявление об уходе, хотя и предпочитаю пока не замечать завуалированных угроз. Дэн показывает под столом два больших пальца – знак победы, – но так, чтобы З. Г. не видел. Я вполне с ним солидарна. – А сейчас, – громогласно объявляет босс, поднимаясь с кресла, – мне надо спешить на очень важную встречу. Так и подмывает спросить: «На восемнадцать лунок или ограничитесь девятью?» – Докажите, что вы чего-то стоите, и все будет хорошо. Впрочем, уверен, вы нас не подведете. Напоследок З. Г. мне подмигивает, и я моментально заливаюсь краской совершенно без всякого повода. Мы обмениваемся с начальством рукопожатиями, пулей выскакиваем из кабинета и несемся по коридору в темпе спортивной ходьбы, жадно ловя ртами свежий воздух. – Ты отлично держалась, рыба-ангел, – ухмыляется Дэн, семеня рядом. – Спасибо, Дэн. А вот ты вел себя как настоящий гад. – Но-но, я же просто не хотел срывать твой триумф, – возмущается он. – Я ведь знал, что ты ему понравишься. – Фу-у, – смеюсь я, – даже представить тошно. – А как он от своего портрета возбуждается, – скулит Дэн, заскочив в стеклянный лифт в конце коридора. – Я бы предпочла возбуждаться с О'Коннором лично, – хихикаю, обмахивая ладонями подмышки: нервы никуда не годятся – совсем взмокла. – Как прикажете, мадам. – Дэн трясет над моей головой воображаемой волшебной палочкой. – В «Ангеле в эфире» нашим первым гостем будет сам Дес. – Прекрати, Дэн. И не надейся. – Еще увидишь. – Он обиженно надувает губы. – Сейчас же сяду на телефон. С данного момента наша программа станет неподражаемой. – Дэн щелкает пальцами и лукаво подмигивает: – Мы сделаем из тебя знаменитость. Теперь у меня появилось новое дело, занимающее все мысли, поэтому время бежит незаметно. Я постепенно понимаю, что отсутствие Коннора – вовсе не черная дыра в моей вселенной, как казалось сначала. Прошла третья неделя после его отъезда, затем месяц, пятая и шестая недели миновали почти незаметно, если не считать нескольких слезливых звонков Мег с Кери и парочки вечерних походов в индийский ресторан для облегчения Души. Конечно, мне его не хватает, и я пунктуально помечаю галочками прошедшие дни на календаре с фотографией Дидье Лафита (Мег презентовала его мне после того, как мы по-девчоночьи похихикали над фоткой из «Смэш хите»). И все-таки я замечаю, что стала медленно и верно преображаться в некое подобие «независимой женщины» в трактовке группы «Дестиниз Чайлд».[43] Для меня, которая с дюжину лет была частью неразлучной пары, это настоящее открытие. С полной ответственностью заявляю: я способна жить и справляться одна. По правде говоря, без отвлекающих моментов кое в чем я могу добиться многого. И еще, оказывается, я умею развлечь себя сама. Не поймите меня превратно, я не удивлена, что оказалась незанимательной, как сточная канава. Зато за последние полтора месяца я отлично усвоила, как важно уделять время и себе любимой (да не прозвучит это как выдержка из брошюрки «Помоги себе сам»!). Моей квартире отсутствие Коннора явно пошло на пользу: представьте только, я начала сама прибираться и выкидывать хлам. Я слушаю записи, к которым не прикасалась годами. Даже заинтересовалась всякими девчоночьими хитростями, которым меня научила Кери, хотя к воску пока отношусь с опаской. Причем, должна заметить, меня даже пугает, что так легко удалось свыкнуться с отсутствием человека, которого, как казалось, я до смерти люблю. А что, если я просто не смогу с ним ужиться, когда он снова появится? Вдруг и ему придется по вкусу независимая жизнь? Не-а, я бы на его месте с ума по мне сходила! После того разговора с З. Г. мы с Дэном не сидели сложа руки; мы усердно корректировали музыкальный ассортимент своей программы и устраивали «мозговые штурмы», выдумывая, каких бы звезд пригласить на передачу с новым обликом. Я сказала «штурмы», хотя если по справедливости, то наши заседания в кафетерии для сотрудников обычно напоминали воспоминания о любимых в прошлом поп-звездах и состязания для эрудитов на тему лирики. И к сожалению, сколько бы менеджеров (а иногда и их личных помощников) звезд мы ни обзванивали, каждый раз получали один ответ: «Господин Слишком-Знаменитый-Для-Таких-Как-Вы с превеликим удовольствием пришел бы на вашу передачу, дорогуша, но он как раз сейчас страшно, просто чудовищно занят. Иначе говоря, перезвоните лет через двадцать, когда он кончится как артист и захочет снова прильнуть к лону обожания. Возможно, тогда он и опустится так низко, чтобы появиться на крохотной радиостанции местного значения, – понятно вам, скучная и никому не известная выскочка?» Впрочем, я не отчаиваюсь – разве что самую малость. В любом случае я твердо решила до конца года разжиться звездой такой величины, что репортеры и фанаты толпами вокруг нашего здания забегают. А повезет – так и в целом Глазго шороху наведем, потому что если З. Г. угостит кого-нибудь вишневым кексом, то с нашего здания крыша слетит. Я нацеливаюсь на гостя посолиднее… Зато с музыкой дела обстоят самым благоприятным образом. Мысль устраивать тематические дни, которая посетила меня, когда я навещала отца, слушатели встретили на ура. Болеетого, стали звонить новые люди, что всегда было хорошим знаком на радио. Мы провели шотландский день, день американской музыки, карибской и ирландской. В самом разгаре одной тематической подборки я вдруг ощутила, что передозировка Ронана Китинга, переизбыток Дэниела О'Доннела, чрезмерное количество «Коррз» и полное пресыщение «Уэстлайф» может быть вредно для здоровья. В особенности для моего. Тогда мы перешли на подборки по годам, например, «лучшие хиты 1998 г.». Да, эту мысль кто-то успел изобрести до нас, но таким образом можно представить слушателю современные песни: с одной стороны, недовольных не будет, а с другой – и старая гвардия не разбежится. (Они получат и свой кусочек пирога, когда настанет время шлягеров пятидесятых, шестидесятых и семидесятых.) Таким образом, эту неделю мы провели в восьмидесятых, отметив десятилетие катастрофической моды и начесов (я украдкой посвятила песню Бет, непосредственной виновнице того, что мое обручальное кольцо имеет такие исполинские размеры). Должна признаться, у меня даже появилось нечто вроде тоски по милой эре Стока, Эйткена и Уотермана – так и чувствую на руках шершавые кружевные перчатки без пальцев. – Мы только что прослушали «Зи Зи Топ» и «Люби меня страстно, люби меня крепко», – объявляю я, ухохатываясь над драматическим финалом соло на электрогитаре, который исполнил Дэн с особым чувством, – специально для Харви из Белшилла, давнего поклонника группы и члена их международного фэн-клуба. Жена Шерил обещает одарить Харви страстной любовью, когда его грузовик сегодня вечером вернется в город. Очаровательно. Звоните нам и поделитесь, кого бы вы хотели услышать в качестве специального гостя на нашем шоу. Только торопитесь: время не ждет. Мы избирательны в выборе кандидата, – меня посетило искушение добавить «хотя и не по своей воле, а потому, что ни один идиот не согласился к нам прийти», – поэтому хорошенько подумайте и поделитесь своими предложениями. Хочется вам угодить, так что посмотрим, станут ли ваши мечты явью. Краем глаза смотрю на Дэна: теперь наш паяц заходится молитвами; протягиваю руку к мигающей красной кнопке и нажимаю ее, подключая следующего собеседника в эфир. – Энджел слушает, кто на первой линии? – Здорово, Энджел! – звучит ушераздирающий вопль. – Ты сегодня ващщще! Мы тут с ребятами в гараже просто упали. Голова кругом идет, скачем и бесимся! – Старина Кувалда, если не ошибаюсь, – говорю я, прижимая ладонь к уху, чтобы барабанные перепонки не разнесло. – Я рада, что тебе нравится наша музыка. Чем могу помочь? Кувалда тоже регулярно звонит на передачу, и у него оглушительный голос. Я подумывала, а не предложить ли ему вообще забыть о телефоне и не кричать мне прямо из гаража, который находится в пяти милях от нашего здания, но побоялась ранить его чувства. Задеть их сильнее, чем он – мои барабанные перепонки. – Я про специального гостя. Это должен быть кто-то живой? Дэн падает со стула в припадке безудержного хохота. – Хм… – отвечаю я, впиваясь зубами в нижнюю губу, – Кувалда, такова необходимость. Да. – Как? – Ну-у, согласись, несколько затруднительно брать интервью у… хм… мертвой звезды. У нас такая задумка: затащить его в студию, поболтать и, может быть, даже выбрать кого-нибудь из слушателей пообщаться со знаменитостью. – А-а-а! Да, понял! Значит, Элвиса пригласить нельзя? Бедняга Кувалда, у него золотое сердце, но он окончательно и бесповоротно оторвался от реальности. Как видно, в свое время ему снесло крышу. – А ты не хочешь пригласить кого-нибудь еще, кроме Элвиса? – интересуюсь я, удерживая наушники на безопасном расстоянии от ушей. – Не-а, цып. Элвис – король, лучше его не бывает. – Ну, все равно, спасибо тебе за предложение, Кувалда. Звони, если надумаешь послушать кого-нибудь из живых. – Ладненько, все, До скорого. – Пока, Кувалда. – Улыбаюсь: забавный парень, вечно что-нибудь отчебучит. – А теперь песня специально для Кувалды и слесарей из гаража. Ван Хелен, «Прыжок».* * *
Поступила масса предложений: от недосягаемых звезд до людей, неинтересных даже нам. Среди идей досужих оригиналов прозвучали: Вал Дуникан, «Пятерка Джексонов», «Хор Лягушек», «Твинисы». Кто-то даже предложил исполнительницу музыкальной заставки в рекламе пылесосов, из чего я заключила, что многие из моих слушателей либо слишком юны, либо слишком стары или кое-кому не хватает извилин. Явные предпочтения вырисовываются ближе к исходу третьего часа и окончательному подсчету голосов. Мальчики и мужчины голосуют за Кайли (или, если точнее, за ее попку, совершенно пренебрегая тем фактом, что у нас радио). Девчонки жаждут услышать Уилла Янга, Гарета Гейтса и Роби Уильямса. Клифф Ричард – вне конкуренции среди зрелых женщин – в немалой степени благодаря нашей Глэдис, которая явно подбила всех своих подружек и родных позвонить на передачу и заказать самого Питера Пена от попсы. Впрочем, их преданность мало что способна изменить, поскольку звезду такой величины мы явно не потянем. Если принять его за высший балл, то наша оценка – кол с минусом. Однако одному исполнителю, кажется, все-таки удалось перекрыть пропасть между разными возрастными категориями и примирить взгляды разных полов. Глэдис назвала его вторым после сэра Клиффа – согласитесь, в ее устах это действительно похвала. Малкольм из Гамильтона, наш маяк на подводных скалах, даже сказал, что музыка этого парня достойна внимания. Хотя все же Малкольм не смог преодолеть соблазна и добавил: «Только, знаете что, петь-то он, может, и мастак, но вот мордашка у него, как у голубого мопса, так его рас…» Благо Дэн вовремя перекрыл дальнейший поток любезностей. Дорогой Малкольм, на тебя можно положиться. Человек пятьдесят девчонок из школы, где я раньше училась, все наперебой, отталкивая друг друга от единственного в холле телефона, которым можно воспользоваться в большую перемену, и визжа как резаные, так страстно выкрикивали его имя, будто все до единой замертво упадут, если в самом скором времени не добьются с ним личной встречи, даже без рыданий не обошлось. Так кто же этот мужчина, которому оказалось под силу разбудить сей вулкан страстей? Дидье Лафит, восходящая звезда французской поп-сцены, чье появление с недавних пор вызывает массовые беспорядки в рядах носителей женского нижнего белья по эту сторону Ла-Манша. Повсюду в городе развешаны плакаты с его изображениями: тот снимок, где он валяется полуголый на каком-то французском пляже, из-за которого Мег чуть не взорвалась от страсти; картинка из видеоклипа, где он вытанцовывает в черной коже и пышной белой рубашке; обычный уличный паренек с обложки последнего выпуска «Смэш хите»; он везде: на улицах, в журналах и даже на дверце моего холодильника. Как женщина подтверждаю, что он и впрямь очень хорош и у него чертовски эротичные песни. По правде говоря, человек этот притягивает всех, у кого в крови растворена хотя бы унция эстрогена, и многих с порядочной порцией тестостерона. Шоу с участием Дидье Лафита было бы, несомненно, настоящим праздником, тем более что он еще ни разу не снисходил до интервью по-английски. Но, как известно, до него нам ползти и ползти – и не только из-за географически разделяющего нас расстояния: «Энерджи» играет далеко не в его весовой категории. Остается лишь мечтать. – Только что прозвучала Блонди – «Время прилива», надеюсь, вы подпевали вместе с нами. Я уже становлюсь одержима духом восьмидесятых: тянет побеситься на настоящей роллерской дискотеке. – И последний звонок на сегодня, – продолжаю я, радостно пританцовывая после песни, – наш общий друг Тирон. Привет, как поживаешь? Задаю этот вопрос с опаской, потому что жизнь у паренька не сахар. Четырнадцатилетний подросток, один из наших постоянных слушателей, частенько звонит; он настоящая душка, но у него, похоже, нет ни одной родственной души на целом свете. – Да неплохо, Энджел, – тихо отвечает Тирон с чуть слышным надрывом и крайней застенчивостью; так и вижу, как он краской заливается. – Хм, я просто… Честно говоря, я удивлена, как этому мальчугану, с его общим настроем и темпераментом, вообще удается набраться мужества для звонков на радио. Думаю, он находит какое-то утешение в том, что на другом конце провода его выслушают друзья – хотя бы на три часа одиночество отступит. Я ни на секунды не усомнюсь, что, если бы возникла необходимость показаться прилюдно или лишиться прикрывающей его анонимности, он бы ни за что не осмелился позвонить. На его счастье, я никогда не прошу назвать фамилию, не рассказываю, где он живет, и к тому же его школьные неприятели, считающие себя самыми крутыми чуваками по эту сторону Бронкса, вряд ли станут слушать мою передачу. И слава Богу. – Сегодня уроков нет, Ти? – спрашиваю я, стараясь, чтобы он не уловил в вопросе скрытый намек. – Или отпустили пораньше? – Нет, наши учатся, просто я не смог пойти. – Что так? – Вчера у меня отобрали ботинки и кроссовки тоже взяли. Мне не в чем пойти. Смотрю через стекло на Дэна и качаю головой. – А почему же ты не рассказал никому? Маме или учительнице? – Да ну, они все равно ничего делать не станут, а мамы здесь нет. Я с братом живу, а его тоже никогда дома не бывает. – А ты не видел, куда они твою обувь спрятали? – Знаю, на крышу закинули. Все смеялись. Так нехорошо стало на сердце из-за этого мальчика, с которым мы каждую неделю разговариваем, но никогда не встречались. Страшно представить, как он стоит на школьном дворе, а вокруг все хохочут и показывают на него пальцем. В наши дни школа – настоящее испытание, сродни армейской подготовке в особо сложных условиях или пяти годам игры «Борьба за выживание». Помнится, в Норидже одна девочка в школе колола младших циркулем. А вот Тирону однажды приставили к горлу перочинный нож и отобрали мобильный телефон – да, по сравнению с такими играми циркуль – детская забава. Он рассказывает мне случаи из жизни, и я понимаю, что мир не стоит на месте, и, хотя сто раз зарекалась вести себя подобным образом, цежу сквозь зубы: «В наше время такого не было». – Может, тебе стоит у брата на время одолжить ботинки? – осторожно прокладываю путь по минному полю его совсем юной жизни. – Ботинки-то у него есть, да только он мне их не даст. – Даже если ты расскажешь, как все случилось? – Не знаю, – отвечает он, наверняка пожимая плечами, – может быть. – Вдруг он захочет тебя выслушать, если попробуешь, Ти. – Честно говоря, не знаю. Мне лучше с тобой разговаривать, – признается он. Позволяю себе улыбнуться: – Ты тоже занятный собеседник, Тирон. – Вот было бы здорово, если бы ты пригласила на шоу Дидье. У брата есть его альбом. Я пробрался к нему и переписал для себя. Отличная музыка. Особенно «Доверие». Как раз по теме. – Попытаюсь что-нибудь сделать, Тирон. Правда, точно пока ничего не обещаю. – И то хорошо: хотя бы небезнадежно. Буду ждать. Прикладываю ладони к щекам. «Будь здоров, парень», – читаю по губам Дэна. – Договорились, Ти, сделаю, что в моих силах. Да, после такого придется тащить Дидье Лафита в студию… – Что ж, думаю, ты еще слишком молод, чтобы помнить восьмидесятые так же хорошо, как мы, старики, поэтому для тебя, пожалуй, можно сделать исключение и поставить что-нибудь по твоему выбору. Дэн одобрительно кивает. – Я знаю музыку восьмидесятых, у меня есть старые сборники, – горделиво отвечает Тирон; его уверенность в себе растет на глазах. Он счастлив в нашем радиомирке. Кажется, будто здесь, на шоу, он способен превратиться в того, кем ему не позволяют стать на улице. – Ну ладно, парень, тогда посмотрим, на что ты годишься, – говорю я, хихикая про себя. – Я бы послушал «Хэркат 100», «Фантастический день». – Отличный выбор, Тирон, как обычно. А еще я хочу пожелать, чтобы у тебя все наладилось. Удачи. – Вряд ли что-то изменится к лучшему, Энджел. Особенно сразу после передачи. Ну, все равно пока. Он вешает трубку, я сглатываю подступивший к горлу ком, ставлю запись и прощаюсь со слушателями. – Надо бы как-то помочь парнишке, – вздыхаю я за баночкой диетической кока-колы в кафетерии для сотрудников. – Да ты одним своим участием уже здорово ему помогаешь – он чувствует, что хоть кому-то интересен, – говорит Дэн. – Считает тебя своим другом. – Этого недостаточно. Надо, чтобы кто-то сходил к нему в школу и разобрался там. Паренек запуган и никому ни о чем рассказывать не станет – может, и стыдно ему. Да и кто слушать-то будет – такое на каждом шагу случается. Дэн пожимает плечами и, вытянув ноги (очень длинные, надо сказать), опускает стопы на стоящий перед ним металлический табурет. – Все это верно, Энджел, но ты-то тут при чем? Ты ведь не имеешь к парнишке никакого отношения. – Так-то оно так, да только… – Никаких «только». Ты для него посторонний человек, а мир в одиночку не спасти. Молча попиваю газировку, а сама думаю: в чем-то Дэн, наверное, все-таки прав. – Ну, сама посмотри, – лукаво улыбается он, – ты даже не способна затащить в студию «Эс-клаб-джуниорс», а решила вступиться за всех угнетенных подростков планеты. Силенок маловато. – О Господи, это плохо. Кто еще отказался? – Хм, ну давай посмотрим. Та-ак. Да в общем, все. – Все? – Ну да, все. Ай, нет. – Ден взволнованно машет рукой. – Осталась дамочка из «Бакс Физз». – Кто, Шерил Бейкер? Она такая прелесть… – Нет, не она, другая. – С кудряшками? – Ага. Как там ее зовут, я что-то запамятовал? – Без понятия. – Ну и ладно, так вот, согласились прийти она и еще школьный хор, который спел песню «Бабушка, милая бабушка» лет двадцать пять назад. Они как раз воссоединились на годовщину. – Хор школы Святого Уинфреда? Они-то нам зачем? – Да не то чтобы я собирался их приглашать, – поежился Дэн. – Просто хотел знать пределы наших возможностей. Между прочим, это шлягер своего времени. – Да, мистер Блобби[44] тоже был когда-то популярен, только я не горю желанием его сюда затащить. Черт, Дэн, похоже, конец нашим планам стать знаменитостями и как следует встряхнуть радиоволны. Не видать нам теперь лакомств к чаю. – Ладно, не отчаивайся, кроха, рано слезки лить. Поживем – увидим; судьба, бывает, такие фортели выкидывает – закачаешься. – Да уж, точно, – с чудовищной гримасой прячу лицо за баночкой кока-колы, когда в дальнем конце кафетерия появляется до ужаса знакомая фигура. – Закачаться и не встать. Посмотри, кто там из-за угла выруливает – З. Г. И он наверняка поинтересуется нашими успехами, если засечет. – Думаешь, он вспомнит, кто мы такие? – прыскает со смеху Дэн. – Знаешь, я это выяснять не собираюсь. По крайней мере, пока мы не раздобудем что-нибудь поинтереснее хора бывших школьниц, – даже если босс на них и купится, с остальными такой номер не пройдет. Четыре недели – и ни одного гостя. Головокружительный успех. Готова поклясться, он уже и формы на увольнение подготовил. Все, Дэн, как хочешь, а я сваливаю – хочу с Кери встретиться. Так что шевелись, руки в ноги и вперед, двигай ляжками.Глава 11 МНЕ ТРЕПЕТНО ЛОЗА НАПЕЛА[45]
Стою перед входом в «Старбакс», осматриваюсь в поисках Кери. Ну вот и она. Как водится, безупречно одета, вышагивает в девственно-белом брючном костюме. Небрежно помахав рукой перед носом какого-то молодого красавчика блондина с длинным каре и завидной мускулатурой, Кери поворачивается к нему спиной и уходит. И тут лицо ее недавнего кавалера искажает страшная мука: о ужас, взрослый мужчина вот-вот заплачет. Ума не приложу, как ей удается так обрабатывать своих мужиков. – Слизняк и тупица, – фыркает наша неприступная красотка, направляясь к дальнему столику и придвигая к себе стул. Смахивает с него пыль и садится. Черт возьми, а что бы сказали, если бы я ходила в белом костюме, таская с собой белый стул, белую подушечку и бутылочку чистящего средства, чтобы не дай Бог не испачкаться? Бросаю взгляд на свои сланцево-серые мешковатые брюки, купленные после того, как Кайли Миноуг щегольнула в чем-то похожем в журнале, где работает Кери. Разумеется, певица выглядела в них миниатюрной куколкой, я же больше похожу на кубышку, которая решила спрятать необъятные бедра, нацепив на себя два парашюта. – Номер второй? – усмехаюсь я, кивая в сторону окна, пока наша стройная высокая красавица пристраивает свои тощие члены на стуле. – Что? Ах нет же, номер пятый. Крупная ошибка. Кери приподнимает голову и делает официанту знак принести какой-нибудь напиток и еще чая с пирожными для ее не столь привлекательной подруги. Разумеется, вслух ничего такого не произносится, но вышесказанная реплика вполне естественно следует ходу моих мыслей, как и ходу мыслей официанта, который, с обожанием подмигнув нашей «божественной», торопливо улепетывает, дабы скорее исполнить любую прихоть Кери. – Ну и чем же номер пятый заслужил публичное унижение? – интересуюсь я. Иногда от моей подруги можно услышать страшно занимательные истории о завоеванных трофеях, от которых она практически сразу спешит избавиться. – Да ничего особенного, – пожимает плечиками. – Встречаемся со вторника. Он работает на какую-то парфюмерную компанию. Накупил столько духов, что у меня ванная комната теперь похожа на магазин беспошлинной торговли. Этот дуралей мне уже на нервы действует. Хватит и того, что он ест с открытым ртом и слишком многого требует. Хочет видеть меня чаще, чем я сама себя вижу. – Приглаживает волосы руками. – Короче, напрягает. – Но ведь вы встречаетесь всего два дня. И за сорок восемь часов он успел тебе так осточертеть? – Не знаю, Энджел, видимо, я привлекаю тех, кто привык сразу терять голову. Кери поворачивается к официанту, который склонился к нашему столику с полным подносом, и одаряет его белоснежной улыбкой. Несчастный пожирает мою подругу глазами, стараясь поглотить взглядом каждый дюйм ее тела. Я даже раздумываю: не сказать ли ему, чтобы прекратил пускать слюни в чашку с моим зеленым чаем – хотя бесполезно, он меня попросту не заметит. «Божественная» Кери Дивайн – слишком захватывающее зрелище для любого, кто снабжен механизмом эрекции. – Ну хорошо, Кери. – Я громко откашливаюсь, пока «Старбакс» не стал сценой порнографического действа. – О чем ты мне хотела рассказать? Помнится, ты заявила, это крайне важно и только с глазу на глаз. Официант потирает ухо, в которое я только что гаркнула, и, наградив меня зверским оскалом, неторопливо удаляется, всеми силами стараясь привлечь внимание Кери к своим ягодицам. Та в ответ на мой вопрос приподнимает бровь и тянется изящной ручкой к огромной чашке чая. В этой сцене начисто нарушена всяческая пропорциональность: подруга сильно смахивает на Воришку[46] из одноименного фильма, который пытается осилить пинту «Гиннеса». – Так-так, Энджел. – Она надувает губки. – Рассказать тебе горячий слушок? – Конечно, за то тебе и платят. Вынюхивать да выведывать. Отламываю кусочек морковного пирожного и жду, когда же Кери поведает последние известия от индустрии сплетен. Надеюсь, я не зря отложила встречу с Дэном, где мы собирались обсудить дальнейшие планы по работе. – Крупная звезда, – начинает Кери, обращая кверху ладони и как бы придавая этим больше весомости словам, – звезда-гигант во многих странах скоро станет еще большее и здесь, в Шотландии. – Разве говорят «большее»? – Энджел, я работаю в солидных печатных изданиях; единственная польза орфографии – в создании новых слов. Так тебе интересно то, что я говорю, или нет? Я киваю и слушаю, покусывая кончик языка, – опрометчиво глотнула обжигающего чая. – Итак, сегодня утром по сарафанному радио передали, что через неделю в Глазго приезжает некая довольно пленительная звезда мегавеличины. – Давай не будем играть в гадание: ты не представляешь, как я устала, – ворчу я, уже порядком утомившись от восхищенных взглядов, которыми Кери одаряют все мужчины в этом заведении. (За исключением, пожалуй, пристроившегося в уголке карапуза. Дитя с остервенением пытается засунуть голову в пакет с хрустящими хлопьями.) – Какие еще игры? – обижается Кери. – Энджел, дорогуша, я такими вещами не шучу. Тем паче, что его приезд способен помочь выйти в люди нам обеим. Черт, теперь я действительно заинтригована. На губах подруги играет улыбка, и я склоняюсь поближе. – Через семь дней, – продолжает та, хлопнув в ладоши, – не кто иной, как поп-звезда Франции и услада женских глаз сам Дидье Лафит приезжает в магазин Меган на презентацию нового альбома. У меня так челюсть и отвалилась. – В магазин Мег? – переспрашиваю я. – Нашей Мег? – Разумеется, нашей, чьей же еще? Будь добра, прикрой рот; пережеванная морковь ни на что положительное не вдохновляет. С лязгом захлопываю челюсть, начав беспокойно ерзать на стуле: просто не могу усидеть на месте. Дидье Лафит. Подумать только, тот самый Дидье Лафит, в магазине нашей подруги! Только бы до него добраться – уж я вцеплюсь и ни за что не отпущу, пока не поклянется прийти на шоу… Ух ты, а ложечка-то как раз к обеду! – Слушай, Кери, именно он мне и нужен – все слушатели мечтают с ним познакомиться. – Моя дорогая, вот поэтому я тебе и сообщаю одной из первых. Он украсит мою колонку, мы с ним будем смотреться шикарно – как сладкий вермут на королевском столе. Но не хочется и тебя оставлять без помощи: вытяни, наконец, свою передачу на приличный уровень. Уж если что и поднимет тебя в глазах общественности, так это человек дня. – Господи, Кери, спасибо тебе большое, – улыбаюсь я. Мне даже стало немного совестно: не ожидала я такой заботы и участия от девушки, которую за тринадцать лет привыкла видеть насквозь. Не поймите превратно, Кери Дивайн способна постараться и для других, но примеры ее добросердечия можно пересчитать по пальцам, и подобные приступы альтруизма, как я заметила, случаются все реже и реже. Радостно улыбаюсь и заговорщически похлопываю Ке и по руке. – Вот здорово, если нам обеим удастся вытянуть из него интервью. Дидье Лафит еще никогда не выступал в Шотландии. – К тому же, – добавляет Кери, проводя язычком по верхней губе, – этот парень – лапочка, пальчики оближешь. Помешан на музыке и тоже француз. Сильно смахивает на одну мою знакомую. Сдается мне, при желании вы отлично споетесь. – Кери, – смеюсь я, – в этом плане он меня не интересует. У меня Коннор есть, ты еще не забыла? – Знаю-знаю, только на данный момент вы вместе чисто условно. Может, это твой единственный шанс попробовать новенькое. Проверь, а не качнет ли твою лодчонку кто-нибудь другой, перед тем как пускаться в пожизненное плавание со своим единственным и неповторимым. Кто знает, вдруг не пожалеешь? Поразительно, с какой легкостью Кери предлагает попробовать «новенькое», а именно – обмануть человека, который предложил мне стать его женой, – точно речь идет о шампуне. – Скажем, Коннор приедет в марте, тогда и дашь ему согласие, – не унимается Кери. – Только как ты поймешь, что не прогадала, если даже не осмотрелась вокруг? Ты же не покупаешь первую попавшуюся помаду! Начинаешь с пробников, смотришь, что тебе больше к лицу, и платишь за наиболее оптимальный вариант. Зачем кидаться на усохший «Риммел» прошлогодней свежести, когда можно купить самый модный цвет от «Ревлон»? – Что? Что ты такое несешь, Кери? Сравнить Коннора со старой помадой – бред какой-то. – А откуда ты знаешь, если толком не посмотрела, что лежит на прилавках? Почесываю нос в полной растерянности. Как вообще зашел этот разговор о помаде? Мы вроде бы нацеливались на карьерный рост. – Я не собираюсь задерживаться в отделе косметики, спасибо. Я вполне счастлива со своим молодым человеком, и лучшего не надо. Подруга не уступает: – Да, Энджел, может, он тебе и подходит прекрасно, но ты же совсем неопытна. Тебе даже сравнить не с чем. Беспокойно ерзаю на стуле, и, пока заняты мои мысли, глаза обращаются к карапузу, у которого на голове теперь парик из соли и пряных крошек. Этот вопрос действительно занимал мой смущенный ум незадолго до того, как я пообещала своему ненаглядному подумать над его предложением. Я, конечно, не собираюсь ложиться под все, что движется, однако и слова Кери оставлять без внимания было бы верхом глупости. В принципе мне пожаловаться не на что – в постели Коннор хорош, а если его порой и требуется направить, так тем грешат девяносто девять процентов мужского населения. Но вот делать вид, будто у меня в жизни бывало всякое, я не могу. Коннор действительно единственный мужчина, с которым я ступила на прежде неизведанную территорию. Черт возьми, у Кери здорово получается будить сомнения: она вливает нужные ингредиенты и при постоянном помешивании, как опытная кухарка, доводит их до нужной кондиции. Я глубоко вздыхаю, подруга усмехается: сразу видно, отлично поработала. – Видишь ли, Энджел, ты все-таки сомневаешься. – Прекрати, вовсе я не сомневаюсь. И вообще, все это существует исключительно в теории, мы гипотетически строим какие-то планы насчет роскошной европейской мега-звезды, которая не разговаривает с прессой и неприкосновенна, как королевские реликвии и драгоценности. Я – обычная ведущая на шотландской радиостанции, застрявшей в Юрском периоде, и не то, что Дидье Лафита – Шерил Бейкер к себе на передачу заманить не могу. Не думаю, что он бросится мне в ноги и, срывая с меня зубами трусики, будет молить о приглашении. – Не надо утрировать. Ясно, она судит по собственному, совсем недавнему опыту. Кери не из тех, кто станет делать проблему из того, что накопились гормоны и надо их выплеснуть. Едва ее либидо оправится после очередной работы, она готова с полной отдачей опять взяться за дело. Совсем как в беге на длинные дистанции, за тем малым исключением, что Кери замечательно обходится без кроссовок. А вот ваша покорная слуга, напротив, остается невостребованной с тех самых пор, как ее единственный и неповторимый отбыл в солнечную Калифорнию. Одергиваю себя на мысли, что сижу и пялюсь в пустоту, пытаясь вспомнить, каков он, настоящий оргазм с мужчиной. Я уже напоминаю себе подростка в пору полового созревания, разве что не кокетничаю с плакатом над кроватью и не тискаю во сне подушку. Впрочем, несколько раз я спала, прижав к себе футболку Коннора, сохранившую его запах, – так было легче заснуть. – Конечно, это пока только гипотеза, – нарушает мою задумчивость Кери. – И все же давай на время забудем, что мы взрослые и кое-кто готовится выйти замуж. Просто представь: если бы Дидье Лафит захотел провести с тобой ночь и никто на свете об этом не узнал бы? – Ее глаза сверкнули. – Ты бы согласилась? Смеюсь, размышляя над ее вопросом. – Ага! – кричит Кери, указывая на меня длинным тонким пальцем. – Твое молчание говорит о многом, моя дорогая. – Перестань молоть чушь, – хихикаю, – я просто тебя поддразниваю. Разумеется, я бы не согласилась. Не могу предать Коннора, так не поступают. – Очень даже поступают. К тому же кто сказал, что хорошо, а что плохо? Ты вообще не знала, как протянешь целых шесть месяцев без своего дражайшего, а теперь – только посмотрите: все в норме, так и брызжешь энергией. – Приходится держать себя в руках. Нельзя же на целых полгода прятаться в собственной раковине и день изо дня по нему сохнуть. – Вот именно. И ни за что не поверю, что тебе не по душе независимость. Пожимаю плечами. – И на работе ты теперь здорово развернулась, все силы отдаешь делу – потому что никто не отвлекает. Допиваю чай и звучно опускаю на стол большую тяжелую кружку. – Не лучше ли вернуться к тому, с чего начали? Давай оставим мою личную жизнь в покое, – огрызаюсь я. – Как угодно. – Подруга обиженно надувает губки. – Я затеяла весь этот разговор ради тебя, моя милая. Хотела, чтобы ты выговорилась. Вздыхаю, совесть кольнула: Кери делает мне огромное одолжение, поделившись информацией, а я на нее рявкаю. Нехорошо. – Да, ты права, спасибо. Давай вернемся все-таки к приезду нашей звезды: какие у нас планы? В профессиональном смысле, конечно. Ты говоришь, великий Дидье Лафит через неделю будет подписывать диски в магазине Мег? Кери кивает. – Слушай, а Мег ни словом не обмолвилась, хоть и помощница директора. Она в курсе? – Ни сном, ни духом. Наша малютка носом не поведет, если весь магазин уволокут на другую планету. Ну, разве что, когда соберется уходить и не найдет вход в метро. – Зря ты так, – хмурюсь я. – Короче, я не знаю, что им там сообщили, а что нет, все пока держится в тайне. Очень скоро в Глазго будет одним секретом меньше, раз уж за дело взялась главная сирена города, – она всем раструбит. Дидье Лафит с таким же успехом мог бы выслать детальный отчет о готовящемся визите сразу на Би-би-си: до его прибытия все и так будут в курсе каждого его шага. – И еще. Ты, наверное, уже слышала, что звезда недолюбливает репортеров? – Недолюбливает?! – фыркаю я. – На дух не переносит! – Вот именно, а значит, он либо высокомерный, самодовольный мерзавец, либо его охрана слишком разборчива в допусках. Думаю, у нас с тобой хватит талантов, чтобы расколоть его на парочку пустяковых интервью. – Талантов? – Помножь мою внешность и обаяние на твое умение parlez frangais,[47] и он от нас не ускользнет. – Хм, спасибо. «Мастерица расточать комплименты». – Дело за Мег. Когда ее просветят обо всех передвижениях звезды, она раздобудет нам пару VIP-пропусков – так сказать, поднимет над массами. Подберемся поближе и вуаси… – Вуаля, – поправляю ее. – Вуаля, и под гром рукоплесканий нас возносят на Парнас. Все просто. – Просто, – вторю я, почему-то сильно сомневаясь. И, тем не менее, Кери надо отдать должное: это единственный, пожалуй, способ заполучить гостя поинтереснее хора перезрелых школьниц. Неделя. Семь дней на подготовку операции; я исполнена решимости обстряпать это дельце. Кажется, представилась та самая, долгожданная возможность изменить репутацию «Энерджи-FM» к лучшему. Месяц, отпущенный на выполнение задачи, на исходе, и только теперь у меня появилась цель.Глава 12 ЗДРАВСТВУЙ И ПРОЩАЙ[48]
Теперь у меня новое амплуа: я трудоголик высокого полета (с некоторыми оговорками), ни на минуту не отвлекаюсь от своей основной задачи: готовлюсь к атаке на Дидье Лафита. Кери дождаться не может дня презентации, когда мы с ней наметили заполучить красавчика на интервью. Она всецело полагается на неотразимость своих потрясающих волос, сияющей улыбки и всего, что к ним прилагается, – не менее шикарного. Мне бы такие достоинства – всю неделю сидела бы, поплевывая в кулачок, да любовалась на себя в зеркало. Однако вашей покорной слуге, не наделенной вышеперечисленными прелестями, перед ответственной встречей приходится пахать. В плане наведения красоты мне с подругой не сравниться, зато я, как она тонко подметила, действительно владею французским. Итак, во-первых, я скупила все альбомы Дидье, включая новинку под названием «Загадочная». Изучаю песни, заучиваю тексты и, кружась по прихожей, пою их в шариковый дезодорант. Совсем как в клипе Алана Стивелла «Слава», только без обалденных танцев. Хочу проникнуться душевным состоянием исследуемого объекта. Я поделилась планом со своим звукорежиссером, и Дэн, с безумными криками нарезая по студии кругаля и размахивая руками, решает, что в день приезда Дидье он непременно станет голубым. Видите, послушать меня – так может сложиться ощущение, будто визит на студию знаменитой поп-звезды – дело решенное. В этом состоит неотъемлемая часть подготовки: поверить в реальность задуманного. Хотя, как выяснилось, монсеньора Лафита не так-то просто отловить. У него, как и полагается звезде мегамасштаба, имеется целый штат «своих людей», которыми, если сильно попотеть, можно было бы заполонить небольшую страну. После тщетных усилий связаться с его представителем в Великобритании выясняю название и адрес французской студии звукозаписи, где был сделан последний альбом. Ежедневно обзванивая все известные телефоны, заключаю, что в музыкальной индустрии работают слишком занятые люди, чтобы опуститься до таких банальных вещей, как селекторная связь. Видимо, их можно застать либо по прямой связи, либо никак. Оставляю на автоответчике целую эпопею размером с аудиокнигу «Война и мир», и в ответ мне перезванивает – кто бы вы думали? – большой жирный кукиш. Между тем часики отстукивают свое – и вдруг я с ужасом понимаю, что долгожданное событие состоится уже завтра. Мы частенько топчемся на одном месте, не предпринимая решительных шагов, а время-то не останавливается. Впрочем, я не из тех, кто с легкостью признает поражение. Итак, помолившись верховному святому всех диджеев, Дэйву Ли Тревису,[49] приободрившись тремя чашками эспрессо и умяв две шоколадки на удачу, переключаюсь на французский язык и набираю номер. – Monsieur Lafitte ne donnera aucun interview en anglais,[50] – отвечает секретарша, до неприличия откровенно зевнув. Ну хорошо, пусть на английском он говорить не желает, но неужели обязательно зевать так, будто вас режут? Да будет вам известно, что, с таким удовольствием отказывая мне в контакте с этим человеком, вы лишаете меня шанса кардинально изменить свою жизнь к лучшему. Никому не известный диджей на Богом забытой радиостанции мог бы стать специалистом высочайшего класса, которого мечтали бы заполучить все радиостанции и кого выслеживали бы с фотоаппаратами в супермаркетах, потому что любой дорогой журнал не поскупится на расходы, лишь бы поместить на своих страницах его скромную мордашку. Мне всего-то надо позаимствовать вашу звезду для собственных целей; что в этом плохого, скажите на милость? Не говоря уж о том, что человек этот способен привнести радость в унылые будни радиослушателей… После подчеркнутого вздоха на другом конце провода, ясно свидетельствующего о том, что наши «переговоры» подходят к завершению, перехожу к последнему тактическому маневру в попытке подобраться к Дидье Лафиту. Чувствуя себя двадцатилетней поклонницей, обрывающей телефоны фан-клуба, прошу фотографию с автографом – надо же хоть с чего-нибудь начать. – Non, je n'en ai plus,[51] – пренебрежительно фыркает собеседница и кладет трубку. – Что значит, больше не осталось? – огрызаюсь я. – Можно подумать, у вас полно звезд, а не он один; да я бы на вашем месте весь офис его физиономиями обклеила. Ну, спасибо огромное, вы были чрезвычайно бесполезны. Погоди у меня, курица никчемная, вот стану знаменитым диджеем, позабочусь о тебе – считай, ты здесь уже не работаешь. Я, конечно, просто выпендриваюсь – как уже было сказано, эта беспардонная девица успела повесить трубку. Зато на душе полегчало. Не умею грубить людям по телефону. (Только мамуля, если сильно постарается, вполне способна вывести меня из равновесия.) Бросаю трубку и плетусь к морозилке: не помешает подкрепиться мороженым. Конечно, лучше перед обедом аппетит не перебивать – да, наверное, существенной трапезы и не предвидится: лень для себя готовить, и к тому же с кофе перебор вышел. Теперь все из рук валится, совсем невнимательная стала – так и квартиру недолго спалить. Кстати говоря, мороженое – богатый источник кальция… и вязкая нуга чрезвычайно полезна для здоровья, и шоколадный крем, и орех пекан… – Не нужна мне твоя уродская фотография, подумаешь, – ворчу, захлопывая плечом дверцу морозилки и заметив слащавое личико Дидье Лафита на ноябрьской странице подаренного Мег календаря. – И нечего ухмыляться, – ворчу я, шлепая звезду ложкой по голове, – от тебя одни неприятности. Если я срочно не перекинусь с тобой парой словечек, всех подведу: Дэна, слушателей, З. Г. и главное – себя. Что ж, тогда придется тормошить какого-нибудь доисторического монстра и брать интервью у него. Ну вот, опять пожадничала и хватанула лишнего – глаза на лоб лезут, скулы свело от холода. – Неужели так трудно ответить на пару пустячных вопросов? – недовольно выговариваю взирающему на меня с глянцевой бумаги безупречному красавцу. – Не можешь двух слов связать, или мы такие недоступные и горделивые? Лишь страстный взгляд черных глаз служит мне ответом – даже мурашки по спине побежали. – Ну что ж, поживем – увидим, – говорю я, быстро взяв себя в руки. – Скоро увидимся, месье Лафит. Так что лучше бы вам поостеречься: я выхожу на тропу войны. Никогда еще не видела, чтобы посреди бела дня в приличном на первый взгляд городе собиралось столько полуголых лоботрясов. На улице холодрыга, дождь льет как из ведра, небо заволокло свинцовыми тучами – настроение ужасное. Столбик термометра не поднимается выше пяти градусов по Цельсию, добавьте к этому милый штришок в виде северного ветра, принесшего с собой всю прелесть Арктики: собаку на улицу не выгонишь. Однако очутись вы в магазинчике Мег, наверняка решили бы, что студеной зимой вас занесло в эпицентр оттепели. Парни и девушки сотнями стекаются поглазеть на Лафита, все девчонки (и некоторые представители мужского пола) так оголены, что с каждого впору взыскивать штраф за появление в обществе в непристойном виде. Есть такие оригиналы, которые не сочли за дерзость прийти в коротеньких пляжных шортиках, хотя, поверьте мне, до Кайли Миноуг им еще потеть и потеть. Творится нечто уму непостижимое, и виновник всего этого безобразия – Дидье Лафит, который должен подъехать через десять минут, человек, способный одним своим появлением вызвать в молодых и не очень организмах немыслимое гормональное перенапряжение. Пусти этот ток по проводам – по всей стране пробки вышибет. Я избрала обычный скромный наряд: свои любимые джинсы с блестящими звездочками по краю штанины, накрахмаленную белую сорочку и туфли на высоком каблуке – это моя счастливая пара: я еще ни разу в них не свалилась. И вот сижу, беспокойно ерзая, на столике кассира, к которому, как выяснилось, к глубочайшему отвращению Кери, и сводится вся VIP-зона. Благодаря Мег в число особо важных гостей, помимо одиннадцатилетней дочурки директора, включили и нас с Кери, которая пришла в черном кожаном платье с разрезами по самые подмышки. Даже не верится, что мы действительно здесь. Я решила держаться поближе к Мег – тогда будет больше шансов подобраться к его величеству звезде: наша подруга – представитель пригласившей его фирмы и кое-какой официальный статус все-таки имеет. А как же? Все-таки помощница директора. На ней красная с желтым форменная одежда и значок с надписью занимаемой должности – я сильно уповаю на то, что Мег удастся разрулить народ и провести меня в самое начало очереди. Помимо всего прочего, надо бы не забыть про Кери и покрепче держать ее под локоток – она моя основная приманка, поскольку мужчина, не заметивший ее божественного тела, шелковых локонов и дизайнерских губок, либо нуждается в срочной помощи окулиста, либо мертв. Я же надеюсь, что благодаря ее присутствию обратят внимание и на меня: тогда-то я и выжму максимум из своего французского и вклинюсь с заманчивым предложением. Должна признаться, уже на самом раннем этапе нашего плана в крови закипает адреналин. Умоляю свой дезодорант: не подведи, старина. – Он идет! – верещит Мег, направляясь к нам и размахивая переговорным устройством. По залу проносится всплеск возбужденных охов и ахов, и, я уверена, каждая пара буферов раздувается как минимум на два размера – так глубоко дышат их владелицы. – Ну, спасибо тебе, Меган, за скрытность, – фыркает Кери. – Приятно сознавать, что нам выпала честь узнать новости раньше остальных жителей Глазго. Может, тебе стоит в следующий раз кричать погромче, чтобы и его бабушка во Франции узнала: внучок благополучно добрался. – Ну, прости, я от радости. Ой, девчонки, сейчас описаюсь: Дидье Лафит приехал к нам в магазин! Просто потрясающе, глазам своим не верю. Кери вынимает из сумочки крохотную серебристую пудреницу и, заглядывая в зеркальце, проверяет, хорошо ли лежит помада. – Хм-м, ну, надеюсь, этот французик действительно того стоит. Из-за него я перенесла встречу с Техасом. – Со страной или группой? – хихикнула Мег. – Техас – не страна, бестолочь, а штат, – обиженно фыркает наша красотка, с презрением глядя на фирменную водолазку подруги. – Почти с тебя размером. Ничто не может поколебать отличного настроения Мег; в переговорном устройстве защелкало очередное сообщение – достаточно, чтобы привести толстушку в еще больший восторг, не говоря уж о неизбежном прибытии роскошного и всеми обожаемого поп-идола. – Подтверждаю, Резиновый Утенок! – радостно выкрикивает она в трубку, потом поворачивается к нам и с сияющим лицом провозглашает: – Ну, держитесь, девчонки, секс-машина в здании. Потрясающий мужчина! Высокий смуглый красавчик, подтянутая фигура, обольстительный загар, соблазнителен и загадочен – одним словом, поражает воображение. Он затмевает даже Кери – а это говорит о многом. По правде говоря, встретить двух настолько эффектных людей в одном здании столь же маловероятно, как выиграть в лотерею или попасть под удар молнии десять раз подряд. У меня сейчас именно такое чувство: стою как громом пораженная. Этот мужчина распространяет вокруг такие флюиды, что дух захватывает. «Возьми себя в руки, подружка», – думаю с укоризной, прыгая с ножки на ножку от нетерпения: очередь длинная. Максимум, что смогла сделать для своих особых гостей Меган, – это провести нас в середину длинной змеящейся по залу очереди поклонников, ожидающих, когда же Дидье Лафит собственной рукой поставит автограф на их копии альбома «Загадочная». Разумеется, дочурку директора препроводили в самую голову очереди – мне силой пришлось удерживать Кери, которая от зависти готова была вцепиться в волосы малютки. Как бы там ни было, прошел час терпеливого ожидания – и вот уже каких-то несколько человек отделяют меня от столика звезды. «Приманка» стоит рядом, и ее приглушенные рыки и вздохи покрывают восторженный визг фанатов. – Мог бы и быстрее рукой водить, – шипит Кери, высовываясь из очереди и пытаясь рассмотреть, что происходит впереди. – Не удивлюсь, если он даже не знает, как пишется его имя. – Ну, теперь уже недолго осталось, – радостно отвечаю я. – Смотри, мы почти у столика. Улыбаюсь до ушей девчонке, которая буквально плывет по воздуху, бережно неся в руках подписанный диск. – Не скорее скорого, – ворчит Кери. – И я не из тех, кто стоит в очередях. Все-таки какая низость… – Крепись, это во имя дела, – улыбаюсь я. – Зато сколько ты почерпнешь информации из первоисточника, когда он согласится с тобой поговорить! Кери пожимает плечами: – Я и без него обойдусь. Ничего особенного;подумаешь – патлатый кривляка из караоке-бара. – Да, разумеется, божественная мисс Дивайн. Видимо, потому, едва он вошел, вы забрались на столик кассира и заверещали: «Сюда, Дидье, лапочка! Я здесь!» Или вы просто хотели наглядно ему продемонстрировать, что он всего лишь патлатый бесталанный французский выскочка? Кери вскидывает бровь и закладывает за ухо прядь волос. – Не глупи, Энджел. Для тебя же старалась: хотела, чтобы он нас заметил. – Как трогательно, – ухмыляюсь я, – и главное, получилось. Моя подруга в дурном расположении духа: звезда до сих пор не обратил на ее умопомрачительную персону не малейшего внимания. Мне уже интересно посмотреть, что произойдет, когда мы, наконец, доберемся до серебристого столика и того, кто за ним сидит. До сих пор не видела звезд так близко, это для меня нечто новое. Мы приблизились к цели еще на шаг, и меня одолел нервный смех. – Как думаешь, Кери, он согласится? Если я очень-очень постараюсь, он придет на мою передачу? – Знаешь, Энджел, я понятия не имею, но если мы так долго стоим здесь ради какой-то закорючки, то я ему все выскажу, будь уверена! – Ой-ой, бедняжечка. Готова поспорить, ему еще никто не высказывал свое «фи». – Этому выскочке не помешает поучиться уму-разуму у знающих людей, – ворчит Кери. – Может, хоть рукой водить быстрее научится. Делаю шажок в сторону и смотрю, что происходит за кучкой девчонок прямо перед нами. Хорошо, еще четыре группы фанатов – и мы. Отлично. Провожу по волосам рукой – удостовериться, что челка по-прежнему беспорядочно-колючая (знаете ли, на создание художественного беспорядка уходит порядочное количество гелей, муссов и лаков). И когда я готова снова занять свое место в очереди, Лафит прекращает писать и поднимает на меня глаза. Я точно к месту примерзла, когда наши взгляды встретились: Дидье Лафит смотрит на меня! О, эти глаза с поволокой, мужественный подбородок, смуглая кожа! И я вдруг невольно произношу: – Привет. Но тут его черный локон падает на лицо и закрывает левый глаз – и наша незримая связь сразу прерывается: он моргнул. Опомнившись, заскакиваю в очередь к Кери, и, хватая ртом воздух, пытаюсь прийти в себя. Подруга смотрит так, будто у меня только что выросли рога. – Что стряслось, астматичка? Решила разыграть обморок, чтобы тебя пропустили в начало очереди? – Э-э… нет, – отвечаю с запинкой, отчаянно пытаясь успокоиться. Нагибаюсь, чтобы собрать вещи из сумочки, которые непостижимым образом высыпались на пол. Торопливо засовываю все обратно, встаю и цепляюсь за руку Кери – это все равно, что ухватиться за длинный французский батон с твердой корочкой, обтянутый черной кожей. – Он на меня посмотрел, – громко шепчу я. – Боже, какой красавец! – Ну-ну, – лукаво усмехается подруга, поворачиваясь ко мне и глядя на мое раскрасневшееся лицо, – святая простота наконец-то встретила единственного на свете человека, который лучше ее дорогого Коннора. Не думала, что когда-нибудь доживу до этого дня. – Прекрати паясничать, – обижаюсь я, – это другое. Он не человек, а звезда. – Да, очень реальная и вполне осязаемая звезда, к которой ведет эта очередь, моя милая; и, между прочим, мы следующие. У меня дух перехватило: девчонки перед нами уже подходят к столику. На мое счастье, они так столпились, что полностью загораживают объект, и я могу собраться с мыслями и вспомнить заготовленную речь. Кстати, сосредоточиться было бы гораздо легче, если бы недоумок, у которого трезвонит мобильник, догадался ответить. И как противно-то вызванивает… Тут Кери хлопает меня по плечу, и я недовольно оборачиваюсь к подруге. – Ответь на звонок, Энджел, будь добра. И подбери себе какую-нибудь другую мелодию, эта страшно действует на нервы. Залившись густым румянцем, яростно копаюсь в сумке в поисках телефона. Где мои мозги? Башка раздулась, как огромная медуза. А я все никак не могу отыскать треклятую трубку – но вот звонки смолкли. С облегчением вздыхаю. Однако обрадовалась я рано: телефон снова затрезвонил. Уткнувшись носом в сумку, опять пытаюсь нашарить злодейский аппарат – а тот звонит как заведенный. И тут я замечаю две пары огромных ботинок, которые приближаются ко мне на порядочной скорости. – Нашла! – пронзительно взвизгнув, выуживаю телефон из сумки и сую негодный предмет под нос двум молодчикам из «людей» Дидье. У них большие головы, мощные мускулы и страшно угрюмые лица, которые становятся еще угрюмее, когда мой телефон опять начинает верещать – видно, стараясь перекричать самого себя – прямо в их рассерженные физиономии. – Никаких телефонов! – рявкает один. – Выключить немедленно! – рычит другой. Пытаюсь нашарить нужную кнопку, но пальцы не подчиняются: они словно превратились в длинные гибкие сосиски. – Боже мой, – раздраженно взвизгивает Кери, – отключи свой дрянной телефон, не нарывайся на скандал! – Сейчас попробую, – шепчу в ответ, пытаясь одновременно справиться с телефоном, сумочкой и компакт-диском Дидье. Слишком поздно: здоровяки хватают меня под локти, выуживают из очереди и волокут к выходу. – Никаких телефонов! – фыркает великан под номером один. – Сама знаю, – жалобно скулю я, вздохнув с облегчением, когда они водружают меня у дверей. И тут же снова проклятый телефон заходится трелью. – Что за напасть, – смеюсь я, – простите, ребята. Осторожно высвобождаю свои руки из их похожих на окорока ладоней и глупо улыбаюсь. – Никаких телефонов! – рычит номер первый. Мне уже начинает казаться, что на этом его словарный запас кончается. Впрочем, для такого мордоворота и это неплохо. – Охрана, – говорит номер второй. – Ага, успела догадаться, – улыбаюсь я. – Ребята, это ведь просто телефон. Несколько невинных звуков никому не повредят, ха-ха. Разве что мистер Лафит – андроид и микроволны могут вызвать помехи в его радарах, ха-ха. На меня взирают два непроницаемых лица. Стою, закусив губу, и покачиваюсь на каблуках, оглядываясь в поисках Мег или Кери. Только вот подружкам сейчас не до меня – они увлечены кем-то, кто находится к ним гораздо ближе, чем я. – Ну что ж, – присвистываю я, похлопывая обоих джентльменов по огромным ручищам, – паника закончилась. Я, пожалуй, в очередь вернусь? – Выключить телефон! – приказывает номер второй. – Ах да, забыла. Без лишних движений, стараясь не нервировать здоровяков, поднимаю телефон, чтобы они видели мои намерения, прикладываю указательный палец к кнопке отбоя – и только собираюсь нажать ее, как вдруг телефон в третий раз поднимает шум. – Черт! – восклицаю я. Смотрю на экран и вижу номер того, кто так неистово жаждет со мной пообщаться, – отец. А это значит одно из двух: либо ему требуется медицинская помощь, либо хватил лишнего. Какова бы ни была причина, придется взять трубку. Я с упавшим сердцем киваю своим новым «приятелям» и выскальзываю из-за стеклянных дверей на улицу. – Привет, папуль. Как дела? Я сейчас немного за… – Напился в стельку, Ангелок, – говорит он. В папашином исполнении это звучит так: «Написся сельку, Ангиок». С трудом языком ворочает – сильно набрался. Переведу для вас дальнейший разговор в силу своих возможностей: – Не надо так часто пить, пап. Тебе вредно. – Да понимаю, – бормочет он. Я прислоняюсь к стене, чтобы снять вес тела с ног. – Мне больно. Я так и схватилась за сердце: «Ну вот, нелегкая, что опять приключилось?» – Пап, что болит? Сердце? Грудь не давит? Господи! У папули сердечный приступ. – Нет, – отвечает он, – синяк болит. – Синяк? Какой еще синяк? Тебя кто-то ударил? Па-ап? – Да один парень в кабачке. Здоровяк такой. Мощно размахнулся. Ой-ой-ой. Распрямляюсь и прижимаю трубку к уху – может, ослышалась? – Ты хочешь сказать, что подрался? Но это же совсем не в твоем характере: ты никогда ни с кем не дрался. – Да я и не дрался. – Хм… – Не стал давать сдачи. – Боже мой. – А он трижды меня ударил. Ой, как болит. Закрываю глаза: ох, ну и классная у меня жизнь! Каких-то пять минут назад я была в нескольких дюймах от пленительного взлета к самым вершинам карьеры – и теперь приходится падать, даже не взглянув толком на звезды. – Так значит, ничего страшного, пап? – ласково спрашиваю я, поскольку голос у него неважнецкий: отец сильно расстроен. – Какое там! Два года… – Черт, только не говори, что тебя посадят. Ты ведь не из полицейского участка звонишь? – Нет. Два года, как она ушла. И тут я наконец-то врубаюсь. Теперь понятно с чего напился старик. Каждый раз тому есть причина, и одиннадцать раз из десяти это Дельфина. Мать ушла два года назад, а я даже не вспомнила. У меня щеки запылали от стыда: как эгоистично. Бедный, бедный папочка, ему так одиноко! Он, наверное, весь день был расстроен, места себе не находил – вот и напился, едва домой попал, а потом прямиком в закусочную, где прицепился на свою голову к какому-то бедолаге из очереди. – Пап, не расстраивайся, – ласково говорю я. – Все пройдет. Я сейчас буду. Подожди полчасика. Даю отбой, на этот раз без труда найдя нужную кнопку. На миг оборачиваюсь, чтобы в последний раз взглянуть на происходящее за стеклянными витринами магазина действо. Кери проталкивается к серебристому столу, с сексапильным видом выставив киль перед носом недоумевающего Дидье Лафита. Она явно собирается затмить целый выводок курочек из «Плейбоя». Вяло улыбаюсь, прощаясь с надеждой сделать свою передачу популярной (и познакомиться в процессе с роскошным певцом). Пустые мечты. – Удачи, Кери, – шепчу я, легонько прижав ладонь к витрине. Отворачиваюсь и грустно бреду к станции, чтобы сесть на ближайший поезд до Пейсли.Глава 13 ИРОНИЯ СУДЬБЫ[52]
На следующий день еду на работу, как на казнь: это настоящая пытка, причем виною тому не только приземистый оранжевый поезд, который мчится от Хиллхед до Бьюкенен-стрит и, покачиваясь на рельсах, издает массу шума. Впрочем, если бы крошечный состав издавал еще больше лязганья и грохота, пассажиров пришлось бы заставить воспользоваться заводскими затычками для ушей. Я устала и плохо выспалась – почти всю ночь утешала папулю и приглядывала, чтобы вместо виски он пил воду. (Пришлось споить ему несколько пинт живительной влаги.) Плакаты с изображениями Дидье Лафита на разных стадиях «разоблаченности» за ночь распространились по всей железной дороге, как страшно заразный компьютерный вирус. Кумир масс повсюду, и, несмотря на натертый маслом великолепный пресс и приятное лицо, мне он уже действует на нервы. Тем паче что шумный «Заводной апельсин» в настоящее время мчит меня на встречу с З. Г. Макдугалом, который хочет услышать, каких мы с Дэном достигли успехов. А успехи таковы, что я молюсь всем существующим богам, чтобы Дэн неожиданно оказался родственником какой-нибудь мегазвезды вроде Бритни Спирс или чтобы З. Г. забил все восемнадцать лунок одним махом. Держи карман шире. – У-у-ух, ну как все прошло? – пронзительно взвизгивает Дэн, стремительно пересекая мраморный зал и рыбкой ныряя в лифт. – Для меня взяла автограф? Дидье поцеловал тебя, когда возвращал альбом? Согласился прийти на передачу? А он на самом деле такой красавчик, как на плакатах, которыми сегодня с утра обвешан весь город? Поднимаю руку, побуждая беспечно лепечущего Дэна остановиться и перевести дул. – Э-э… Нет, нет, нет, да, – отвечаю я без тени улыбки. На мальчишеском лице гаснет искорка радости, и напарник понуро опускает плечи. – Значит, ты не достала автограф? Отрицательно качаю головой. – И он не придет на шоу? Снова качаю головой. – Какой облом. А ты вообще была там? Так и знал, надо было отпроситься и лично тебя отвести. – Ходила я, ходила, только там было много народу и произошло кое-что неприятное. В частности, неприятности с моим отцом. – Надо же… Дэн протягивает ладонь и сочувственно касается моей руки. Мало похожий на человеческий, голос в лифте информирует, что мы прибыли на шестой этаж. Выходим из лифта и нехотя бредем к кабинету З. Г. с готовностью мышей, которых ведут на кошачий двор. – Значит, никаких шансов, как думаешь? – спрашивает Дэн, изо всех сил стараясь не показать, как его угнетает сия безрадостная перспектива. – Дидье Лафит уехал? – Нет. Мег сказала, он сегодня вечером зачем-то заедет в представительство Би-би-си. Судя по всему, побудет еще немного в Шотландии – хочет отдохнуть, но, где точно, не знаю. Она подсунула кое-кому бесплатные билеты в обмен на информацию. Большего узнать не удалось. – Ладно, в крайнем случае можно прогуляться на Би-би-си и попробовать подкатить к нему. Ты ведь живешь неподалеку? – Да, здание как раз в конце моей улицы. Только не знаю, Дэн, с ним непробиваемая охрана… – Меня даже передернуло при воспоминании о недавних знакомцах. – Твердый орешек. Кери просила его дать интервью для «Звезды», весь киль ему на стол выложила. Так вот, Мег рассказывала, он даже бровью не повел – не то чтобы слюни распустить. Поразительно. Наша красавица теперь считает его голубым, только мне кажется, он просто терпеть не может прессу и всякие выступления перед общественностью. – Эх, все коту под хвост, – хмурится Дэн. Мы останавливаемся перед входом в святилище З. Г. – Вот именно, старина. Поэтому лучше не лезть на рожон: что-то мне подсказывает – мистер Макдугал хорошенько надраит каждому из нас одно место. Сидим, затаив дыхание, в кабинете З. Г., как вдруг неожиданно входит Марджори с двумя чашками кофе и пирожковой тарелочкой на подносе. Заглядываю на тарелочку и немного успокаиваюсь, когда вижу два заварных печенья, которые секретарша швыряет перед нами на стол. Уф, те же самые, что и в первый раз, пять недель назад. Опасливо откусываем по кусочку, и вот тут-то становится ясно, что ставки наши пошатнулись. Еле проглотив то, что было во рту, чую надвигающуюся беду. – А Бритни Спирс тебе, случайно, никакой родственницей не приходится? – шепотом спрашиваю Дэна. Отрицательно качает головой и хмурится. Не желая расставаться с печеньем, молю Бога, чтобы случилось чудо номер два. – Дэниел, Энджи! – громко восклицает З. Г., с шумом врываясь в кабинет. Резко поворачиваю голову, чтобы поздороваться, и, заметив его наряд, поспешно отворачиваюсь. Клетчатые шорты для гольфа, клетчатая майка-безрукавка поверх накрахмаленной салатного цвета сорочки и клетчатый берет. Его крашеные каштановые волосы гладко зачесаны назад, а в губах незажженная сигара. Такое чувство, что передо мной разыгрывается клоунада с участием почтенных, навечно оставшихся в тридцатых годах игроков в гольф – или я попала на конференцию по злоупотреблению тканью в клетку и шотландкой. Неудивительно, что в офис нашей радиостанции уважающие себя люди не приезжают: единственный «гараж», о котором наслышан здешний заправила, – это помещение, где хранят тележку для клюшек и мячей. – Я очень занятой человек, Дэниел и Энджи, – без лишних церемоний обращается к нам З. Г. Вернее сказать, обращается он ко мне и к макушке Дэна, внимание которого неожиданно приковала пылинка на полу, – а потому буду краток. Он присаживается на краешек стола, подхватывает с подставки для письменных принадлежностей блестящий белый шар для гольфа и, не забывая им поигрывать, начинает: – Должен признать, со времени нашей последней встречи музыкальное сопровождение вашей передачи изменилось к лучшему. По крайней мере, по мнению молодых и наименее образованных членов административного персонала. – Спасибо, мы… – Рейтинги повысились на несколько пунктов, – перебивает З. Г., никак не отреагировав на мою робкую попытку. – Впрочем, рост слушательской аудитории может объясняться рядом причин, в которые я не буду вдаваться: реклама и прочее. «Реклама? – думаю. – Какая еще реклама? Бесплатное объявление на последней странице ежемесячного журнала для любителей гольфа?» – Наш прошлый разговор, – продолжает З. Г., яростно потирая шарик для гольфа и с тоской глядя в окно, – состоялся около шести недель назад. – Пяти, – вполголоса поправляю босса. – Пяти, шести – у вас было достаточно времени на поиски обещанной звезды. Ерзаю в кожаном кресле: как-то вдруг стало жарко и некомфортно. Дэн по-прежнему не отрывает глаз от пола. – Итак… – начинаю я, поняв, что мой звукорежиссер снова лишился дара речи. – Видите ли, улучшение музыкального ряда и выдвинутые вами предложения, – снова вклинивается З. Г., – навели нас на мысль, что у передачи «Ангел в эфире» есть изрядный потенциал. Гордо задираю подбородок и улыбаюсь боссу. – Да, мы действительно верим, что «Ангел в эфире» может стать нашим главным, ведущим проектом… Улыбка моя уже практически от уха до уха. – … передачей для полуденной аудитории, охватывающей разные поколения слушателей и затрагивающей серьезные вопросы в телефонных дискуссиях в прямом эфире. Передача, которая будет дарить людям прекрасную музыку и благодаря волшебному мигу встречи с кумирами внесет в их унылые будни искорку радости. «Очень впечатляет, З. Г., только не мы ли первыми об этом заговорили?» – Ваша передача могла бы приобрести размах – действительно серьезный размах. Мы провели переговоры и искренне верим: все только что сказанное могло бы открыть нашей радиостанции кратчайшую дорогу в следующий век. «Может, для начала в нынешний попасть?» – Здорово, З. Г., – светясь от счастья, вклиниваюсь я. – Мы с Дэном тоже считаем, что наша передача далеко не реализовала свой потенциал. Подталкиваю соседа локтем, и тот, наконец, отрывает взгляд от пола и начинает судорожно кивать. – Очень хорошо, я рад, что мы с вами настроены на одну волну. Или, вернее сказать, на одну радиоволну. В завершение мысли З. Г. подмигивает в мою сторону, и я, желая показать, что оценила его убогую шутку, вымученно улыбаюсь. – Так вы понимаете, в чем дилемма? – спрашивает З. Г., сложив губы звездочкой. У меня только было начали расслабляться плечи, как вдруг внутри все снова сжалось. «Какая еще дилемма? – хмуро думаю я. – Передача будет процветать, я прославлюсь, Дэн станет легендарным звукорежиссером, и все вернутся домой богатыми и счастливыми. Не вижу никакой дилеммы». Мы в полном замешательстве: сидим и смотрим на босса. Читая по нашим глазам, он напускает на себя сочувствие и тем тоном, каким обычно обращаются к отстающему классу, продолжает: – Дилемма заключается в том, что вы обратили наше внимание на имеющийся у передачи потенциал и даже сделали несколько шагов в нужном направлении. Однако с некоторых пор, Дэниел и Энджи, вы топчетесь на месте. Руководство считает, что будущее передачи невозможно без особого гостя, а я не вижу, чтобы вы прилагали какие-нибудь усилия и выполняли свою часть уговора. «Если б вы только знали, З. Г., если б знали…» – В действительности вы даже не потрудились представить предложения относительно потенциального кандидата. Есть ли этому какое-то объяснение? Я уже подумываю, а не сказать ли ему, что идей-то у нас предостаточно, да только никто не хочет приходить на эту радиостанцию, но здравый смысл подсказывает воздержаться от подобных заявлений. В конце концов, я же не хочу, чтобы босс решил, будто мы недостаточно хороши как профессионалы и неспособны грамотно провести переговоры со стоящими людьми. И будет прав, да только я не собираюсь подводить его к таким заключениям. Внезапно заговорил Дэн: – У нас был некоторый прогресс… – Тут его красноречие иссякает, точно он наткнулся на невидимую кирпичную стену – оказался в интеллектуальном тупике. – Проблема в том, – вздыхает З. Г., перекидывая шарик для гольфа из руки в руку, явно намереваясь как можно скорее выскочить из кабинета (у меня тоже страшная потребность сбежать, хотя совсем по иной причине), – что эта радиостанция отнимает у меня массу сил и времени. Меня так и разбирает смех, но я подавляю неуместное веселье. – Поэтому я нанимаю людей, которые ответственно подходят к своим обязанностям и готовы не пожалеть усилий ради блага нашего предприятия. Вы меня понимаете? Киваем. – И если кто-то из вас, а может, вы оба неспособны или не желаете потрудиться и пригласить звездного гостя, или хотя бы прийти ко мне с предложениями, тогда кто-то из вас, или вы оба, возможно, не так уж и незаменимы. Он встает с краешка стола и отходит в сторону – явный признак того, что разговор окончен. Мы с Дэном неуверенно поднимаемся с кресел и с опаской направляемся к выходу. Подозреваю, что Марджори подсматривала за нами в глазок, смакуя каждый миг разговора. – Итак, – улыбается З. Г. уже у самых дверей, – у вас впереди неделя. Докажите мне, что вы на что-то способны, и все будут довольны. Одна неделя. Черт, с таким же успехом можно уже сейчас собирать вещички. – Обязательно, З. Г., – резким голосом вступает Дэн. – Кстати говоря, у Энджел есть одна отличная мыслишка в заданном направлении. У нас в городе остановился известный поп-музыкант из Франции, и, хотите верьте, хотите нет, но Энджел с ним сегодня встречается. У меня так челюсть и отвалилась, стою, смотрю на Дэна, всей душой желая, чтобы он или заткнулся немедленно, или сквозь пол провалился. – Мы рассчитывали сохранить все в секрете, пока не наметится что-то определенное, – устроить сюрприз, так сказать, но если вам необходимо знать прямо сейчас, то уверен, к концу недели мы вас очень порадуем. – Замечательно, – с готовностью соглашается З. Г., выпроваживая нас из дверей. – Я знал, что вы меня не подведете. – Отлично, – повторяет Дэн, когда мы торопливо проходим мимо столика Марджори. – Что за придурок, – бормочу я сквозь зубы. – И не говори, босс у нас еще тот гад, – хихикает Дэн. – Не он, а ты, Дэн. Ты придурок, из-за тебя я теперь по уши в нечистотах и не представляю, как выкручиваться!Что творится? Каких-то десять минут назад я стояла на кухне и обсуждала с календарем Дидье Лафита взлет своей карьеры, а теперь бегу в буквальном смысле слова по Байрс-роуд к зданию Би-би-си. Если информация Мег верна, Дидье Лафит сегодня должен быть там, чтобы записать для радиопередачи новинки из своего последнего альбома «Доверие», и будь я проклята, если запросто дам ему улизнуть. Особенно после того, как Дэн практически пообещал З. Г., что я предъявлю ему французскую звезду тепленьким к полудню следующей пятницы. Мне представилась шикарная возможность подняться на следующую ступеньку карьеры, и без боя сдаваться нельзя – особенно учитывая, что до тридцатилетней отметки на нелегком подъеме в гору жизни – четыре раза педалями крутануть. Не то чтобы меня это слишком беспокоило – по правде говоря, я почти и не задумываюсь о возрасте. Но все-таки, согласитесь, тридцать – уже некий рубеж, и потерять любимую работу (пусть до вершины еще долго карабкаться) – не лучший подарочек к юбилею. Добегаю до конца Байрс-роуд, бросаюсь наперерез снующему в обоих направлениях транспорту на Большой Западной дороге и, перейдя на трусцу (специально замедляю шаг), бегу вверх по Куин-Маргаретс-драйв к цели своего назначения. Останавливаюсь с торца Дворца Киббл перевести дух и отдышаться – так запыхалась, что даже пополам складываюсь, дабы хоть как-то прийти в себя. Подумать только, всего-то двадцать девять, а уже неспособна пробежать пятьсот метров без напряга. Мысленно замечаю: при удобном случае надо бы себя в форму привести – так жить не годится. Для начала куплю новенькие кроссовки. А что? Необходимая спортивная экипировка. – Пожелай мне удачи, волшебный пруд, – тихонько шепчу возносящемуся над изгородью стеклянному куполу и, решительно перейдя дорогу, захожу в здание. Жаль, не догадалась надеть шпильки или хотя бы деловой костюм: едва я приблизилась к секретарю в вестибюле и натянула на лицо самую свою вежливую улыбочку, она меня одарила взглядом, способным повергнуть в ужас бесстрашного Рэмбо. – Я могу вам чем-нибудь помочь, мадам? – спрашивает она, недоверчиво оглядывая меня с ног до головы. – Да, – радостно чирикаю в ответ, незаметно стирая полоску выступившего над губой пота. – Мне необходимо встретиться с Дидье Лафитом. Шаркаю ногой в удобном растоптанном ботинке и снимаю какую-то пушинку с рукава обтягивающего, связанного резинкой свитера. – Кто его хочет видеть?.. – спрашивает она после настораживающей паузы. «Изможденная, потная, отчаявшаяся незнакомка». – Э… Энджел. Энджел Найтс. – Энджел? Это ваше настоящее имя, мадам? Нахалка. – Д… да, настоящее. А что, небожителей сюда не пускают? Ха-ха. Как она посмотрела – точно меня только что вырвало прямо на ее стол. Закусив губу, повторяю свое имя и фамилию. – Мистер Лафит вас ожидает, мисс Найтс? – Ну, нет, не совсем. Но уверена, он будет рад. Так он здесь? – спрашиваю срывающимся от волнения голосом. Нет уж, я вытяну – сил бы только хватило. – Мне не позволено разглашать информацию, мадам. Если вам не назначено, я не имею права вас пропустить. «Ну, пожалуйста, – готова завыть я, – пожалуйста, пропустите. Я должна с ним встретиться. Вы не знаете, насколько это для меня важно». – Правила на то и установлены, чтобы их нарушать – было бы желание, – лукаво подмигиваю я. – Вы не останетесь внакладе. – Спасибо, однако, я взяток не беру, мисс Найтс. А теперь, если вас не ждут, будьте добры, закройте дверь с другой стороны. Мелькнула шальная мысль топнуть ногой и закатить скандал, но решаю воздержаться. Упрямо остаюсь. Секретарь всеми силами пытается меня игнорировать. Правда, когда под рукой у тебя только селектор, ручка, блокнот и пачка рисовых мини-тарталеток, сделать это несколько затруднительно. Наконец, постучав ручкой по столу и вздохнув с наигранным раздражением, она подает голос: – Фанатка, что ли? – Нет! – отвечаю я, покоробившись от такой мысли и силясь перекричать вдруг поднявшийся за моей спиной галдеж. – Хорошо, скажем так: мне нравится Дидье Лафит, хоть и не в том смысле. Мне просто надо с ним встретиться и переговорить. Это очень важно, очень, очень, очень важно. – Excusez-moi,[53] – раздается из холла грудной, шелковистый голос с почти музыкальной французской интонацией. В голове проносится: он! – Мистер Лафит, – вспыхивает секретарь, заговаривая с направляющейся прямо к ее столику знаменитостью. – Я пыталась остановить эту женщину и оградить вас от лишнего беспокойства. – И добавляет, закатывая глаза: – Очередная фанатка. – Я не фанатка! – огрызаюсь я – мозг вовремя не отреагировал и не успел дать команду заткнуть рот. – То есть я, конечно… уф. Неожиданно он оказывается рядом; темные с поволокой глаза пристально вглядываются в мое раскрасневшееся лицо. Я тихо присвистываю, пытаясь сохранять равновесие – вдруг затряслись коленки. – Она не фанатка, – решительно заявляет красавец, и его горячее дыхание обжигает мне щеку. Ух, ты. Если бы этот воздух можно было набрать в бутылку, я стала бы миллионершей. Но тут замечаю – звезда по-прежнему с любопытством меня разглядывает, точно некое произведение модерниста. – Я не хотела оскорбить вас, – еле слышно, с блуждающей на губах нервозной улыбочкой начинаю я. – Все объясняется гораздо проще: я пришла не за автографом, а по другой причине – только и всего. Господи, еще путаннее, пожалуй, выразиться невозможно. – Прикажете избавиться от?.. – начинает было секретарша и тут же умолкает, как по мановению волшебной палочки. Дидье Лафит поднимает руку и резко ее одергивает: – Тихо! Пожалуйста. Хм… Мастерски. И представления не имела, что можно так красиво заставить человека умолкнуть. Смотрю на него как зачарованная: вот он вскидывает голову, густые волосы рассыпаются по плечам – черные, блестящие, они ярко контрастируют с белой отглаженной рубашкой. Заодно подмечаю, что цвет волос у него тот же, что и у Коннора, только гораздо выразительнее. Быстро опускаю глаза, и взгляд приковывают его длинные ноги в джинсах, мускулистые бедра и ниже – начищенные до блеска ботинки. Черт, я сюда не за тем пришла; нечего знаменитостей разглядывать. Откровенно говоря, моя слишком бурная реакция на мегазвезду может обуславливаться тем фактом, что у меня не было нормального (нет надобности уточнять) секса почти два месяца – вот и взыграли гормоны. Отвешиваю себе хорошенькую оплеуху в метафорическом смысле слова. «У тебя здесь профессиональный интерес, Энджел, чисто профессиональный». Но какой он все-таки притягательный. – Да, верно. Дело в том, что, – громко говорю я, заставляя себя смотреть в смуглое от загара лицо Дидье Лафита, – я хотела с вами поговорить, Дидье, потому что… – Я вас знаю, – вдруг перебивает он, опуская руку мне на плечо. – Знаете? – переспрашиваю я, от испуга чуть не проглотив язык. – Знаете? – уточняет секретарь, медленно окрашиваясь в сочную зелень. – Oui, oui, je vous connais.[54] Ваше лицо мне знакомо. Хмурюсь, морща нос, а плечи так и леденеют под его крепкими пальцами. – Вы вчера приходили на презентацию моего нового альбома, – кивает он. – На вас были… необычные туфли. Когда, наконец, мне удается совладать с языком, я умудряюсь выдавить писклявое «да». «Он заметил мои туфли. Дидье Лафит заметил меня и даже мои туфли». Я знала, что он меня засек, но и представления не имела, что столь знаменитый человек мог запомнить какую-то непримечательную незнакомку настолько подробно, – согласитесь, для парня это нечто выдающееся. Я же говорила, счастливые туфли. Надо, когда вернусь, вытащить их из дальнего угла, куда я зашвырнула их со злости после той неудачной презентации. И еще делаю в уме заметку на память: купить семь пар таких же – по одной на каждый день недели. – Я вообще-то хотел с вами поговорить, но вы скрылись, так и не дождавшись своей очереди, – добавляет он с ласковой ноткой в голосе. – Ах, это. Да, простите. Мне пришлось… Возникли чрезвычайные обстоятельства. – Ничего страшного, – успокаивает он меня. Да, он явно не смущается, когда надо прервать собеседника. Вот, значит, каково быть знаменитым, когда рядом всегда целая ватага людей, готовых мгновенно исполнить любую твою прихоть тех самых людей, которые сейчас столпились вокруг нас, как армия безликих штурмовиков. – Vraiment[55] никаких проблем, – заверяет он, я нервозно перетаптываюсь с ноги на ногу. – И я хотел вас увидеть. Дыхание перехватило. Стою, уткнувшись в пол: странно, ну очень странно. Я стою в полуметре от самого Дидье Лафита, и он, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, со мной откровенно заигрывает. Нет, ну, может быть у кого-то, скажем, у Кери, такие случаи происходят сплошь и рядом, но я за многие годы уже настолько привыкла к Коннору, что мне кажется диким, когда со мной кто-то флиртует. А особенно такой выдающийся мужчина. – Я тоже хотела с вами встретиться, – отвечаю я, втайне негодуя, что находчивость меня подвела. Секретарь громко всхрюкивает. – Вот мы и увиделись, – улыбается Лафит, и его белоснежные зубы ослепительно вспыхивают в свете висящих над головой люстр. Он протягивает ладонь для рукопожатия, как я подумала, но вдруг крепко стискивает мои пальцы, притягивает меня к себе и целует в щеку. По правде говоря, в обе щеки. Господи, я чуть не описалась. Ну и дела! – Enchante,[56] – шепчет он, горячо дыша в мое ухо: у меня даже мурашки побежали от шеи до самых пят. – Enchante, Энджел Найтс. Услышав свое имя, чувствую – голова моментально раздулась и стала размером с призовой арбуз. Дидье Лафит назвал меня по имени. Я знаменита. Подумать только, знаменита! Пока я тут сижу в Глазго и жалуюсь на скуку – мол, не слушает меня народ, – на материке, во Франции, успела образоваться целая фэн-группа! Ну и дела. Я даже не подозревала, что наш сигнал покрывает такое расстояние. Только было я собралась предложить Дидье свой автограф, как он говорит: – У меня есть номер вашего телефона. Ах, вот оно что: а ларчик просто открывался. Ну конечно, у него есть мой номер. Я же сама всю неделю названивала его подручным – видно, одно сообщение все-таки прошло. Надо же, а я-то размечталась; даже смешно – тоже мне, знаменитость выискалась. – Вот как… Значит, вы прослушали мои сообщения. Тут его лицо омрачается, и Дидье Лафит качает головой: – Нет, я не получал никаких сообщений. Вы разве звонили? «Да я чуть телефон не сломала». – А-а, ну да. Так, звякнула пару раз. Ничего, пустяки. Так, теперь я вообще ничего не понимаю. Откуда же он тогда меня знает и даже сказал, будто у него есть мой номер, если не благодаря моим звонкам? У поп-звезд, конечно, имеются свои осведомители, но сами-то они ни за кем не шпионят, насколько я понимаю. – Я вас сразу узнал, по фотографии, – добавляет он, еще более усилив мое недоумение, – по той фотографии, которую ваша милая матушка показывала мне во Франции. «Милая матушка»? Месье меня явно с кем-то перепутал. Моя матушка кто угодно, только далеко не «милая». Однако он, как видно, сам нисколько не сомневается, да и фамилию мою назвал верно. Странно, что у Дельфины остались мои фотографии. И тем более невероятно, что она не стесняется – или не стыдится? – показывать их знакомым «Надо же, дожили. Дельфина мной возгордилась», – самонадеянно улыбаясь, думаю я. – К тому же, – добавляет он, – вы в жизни гораздо привлекательнее, чем отзывалась о вас ваша матушка. Мне действительно нравятся ваши формы. Образ Дельфины, показывающей незнакомцам бесчисленные фотографии своей дочери-красавицы, тут же развеялся. – Простите, – говорю я, виновато склонив голову, – одного никак не могу понять. Как вам на глаза могла попасть фотография из тех, что хранит моя мать? – О, пардон. Перед самой поездкой сюда я навещал свою маман в Бордо И ваша матушка показала мне фотографию, чтобы я мог узнать вас при встрече, – радостно объясняет Дидье Лафит, будто считая свое пребывание в доме моей матери вполне естественным. «Ой, только ради Бога, не говори, что ты ее любовник. А то меня сейчас стошнит». Секретарша сидит, навострив свои заостренные ведьминские ушки, изо всех сил стараясь разобрать что-нибудь из нашего разговора. Штурмовики от нетерпения попрыгивают вокруг своего хозяина, как готовые высыпаться из стручка горошины. – Простите, я плохо говорю по-английски; должно быть, я совсем вас запутал, – с улыбкой извиняется звезда – как видно, его не оставило безучастным мое хмурое молчаливое раздумье. Вот он снова берет меня за руку – у него мягкая ладонь и гораздо прохладнее моей, поскольку мои железы уже давно зашкалило от переработки. – Н-нет, вы прекрасно говорите, – с запинкой возражаю я. – Не сочтите меня тугодумкой, но я что-то никак в толк не возьму. – Тугодумкой, – смеется он. Веселый он гораздо симпатичнее, какой-то простой и более домашний, что ли. – Тугодумка. Отличное словечко. Да, я вижу, вы действительное, здорово подтянете меня по английскому. – Я? – Оui.[57] Мне ваша матушка специально дала ваш телефон. У меня мама тоже живет в Бордо – так вот, они с Дельфиной лучшие подруги. Когда я заехал повидаться, Дельфина попросила, чтобы я разыскал вас, когда буду в Глазго, и вы мне поможете с английским. Я собирался позвонить, но закрутился. Кивает, намекая на штурмовиков. С улыбкой закатываю глаза: понятно, не так-то просто быть фантастически популярным секс-символом. Без единого слова Дидье щелкает пальцами, и как по волшебству в его ладони появляется небольшая карточка, поданная услужливой рукой. «Ап!» – и из цилиндра выскакивает кролик: трюки почище, чем у любого фокусника. Медленно перевожу взгляд с его улыбающегося лица на блестящую визитку в своей ладони и снова на лицо. Телефон Дидье Лафита. Номер личного мобильного телефона Дидье Лафита. Так, моя мамуля и его маман – лучшие подруги… Может, рухнуть прямо здесь на пушистые ковры, а когда приду в чувство, все снова станет как у нормальных людей? – Didier, allons-y,[58] – раздается настойчивый голос за его спиной. Певец, не оборачиваясь и сразу посерьезнев, кивает головой и ласково говорит: – Мне сказали, что нам уже пора. – Oui, j'ai compris.[59] – Ну конечно, как я мог забыть. Вы ведь француженка, Анжелика. – Наполовину, – неохотно уточняю я. – Зато дважды красавица. Удивляюсь, как я не упала, когда Дидье склонился ко мне и нежно поцеловал в обе щеки, обжигая кожу горячими губами. Я как ошарашенная отвожу в сторону глаза, поймав на себе убийственный взгляд ненавистной секретарши. Если бы у меня с собой были петарды, я бы устроила настоящий фейерверк прямо здесь, в вестибюле. Мамуля знакома с Дидье Лафитом. И, что самое важное, наконец-то она потрудилась сделать что-нибудь мне во благо, и благодаря ей мне сейчас проще простого подружиться с так необходимой знаменитостью. Теперь мы знакомы, он знает, что я работаю на радио и имею самое непосредственное отношение к шоу-бизнесу, и его это нисколько не напрягает. Даже не верится! Я спасена; меня не уволят, и моя передача станет легендарной. Считай, интервью уже в кармане. Здравствуй, звездность, вот и я! Но сначала обязательно позвоню мамуле и отблагодарю ее. – Наконец-то я встретился с Энджел Найтс, – говорит он, – доброй и прекрасной медсестрой. – Прекрасной? – радостно переспрашиваю я. – Ну не настолько я… «Минуточку, монсеньор, одну petit[60] минуточку, вы сказали медсестрой?» С лица моментально исчезает улыбка, словно сменная мозаичная картинка. – У вас очень важная работа, – кивает Дидье Лафит, отмахиваясь, – не то, что вся эта музыкальная индустрия. – Ах да. – На лице появляется болезненная гримаса. – Только, по правде говоря… – Ну так как, Анжелика, – спрашивает он, запуская руки в карманы джинсов. – Я вам позвоню завтра, можно? – Да, – ни мгновения не раздумывая, отвечаю я. – И тогда мы, как это у вас называется, «прошвырнемся»? И вы расскажете мне все о работе медсестры. – Медсестры, – повторяю, едва шевеля губами. Милая Дельфина, старая лживая стерва! Гордая матушка – ха, держите карман шире. Выискала какую-то дурацкую фотку и показывает ее своим подружкам, хвастается дочуркой. А вот сказать, чем ее единственный ребенок зарабатывает себе на жизнь, кишка тонка. Он считает меня медсестрой – ну и влипла. Теперь уж точно его на передачу не заманишь – разве что если разговор будет идти о спецодежде медсестер и государственной службе здравоохранения. Пока я выискиваю словечки позабористее, коими непременно одарю мамочку, едва доберусь до телефона, Дидье, легко взмахнув на прощание ладонью, разворачивается и мягкой пружинистой походкой выходит на улицу, где стоит наготове лимузин. Штурмовики, шагающие за ним по пятам, рассаживаются в целый конвой автомобилей сопровождения с затемненными стеклами, и вся кавалькада исчезает в ночи. – Это был Дидье Лафит, – радостно улыбаюсь секретарю, которая спешно изготавливает куклу вуду, чтобы потом втыкать в нее иголки. Тут мы, быть может, не слишком последовательны в описании событий, но, согласитесь, из таких моментов надо извлекать максимум. – Я знаю, – отвечает она, с поддельно любезной улыбочкой. – М-м, если хотите, я могла бы помочь с уроками. – Ну, разумеется, вы очень пригодитесь, – фыркаю я, вышагивая к двери, как павлин, развернувший хвост. – Спасибо за предложение. Если монсеньор захочет узнать, что такое грубая высокомерная злыдня, я знаю, кого показать ему как пример. Видно, общение со знаменитостями кому угодно способно вскружить голову, включая и меня. Разворачиваюсь, хлопаю вновь обретенными крыльями и лечу домой. Не успела я войти в квартиру, зазвонил телефон. Ишь, легок он на подъем, времени зря не теряет: часа не прошло, как мы с ним по-adieu[61] -кались, а он уже за трубку хватается. Со всех ног бегу в гостиную и, задыхаясь на ходу, бросаюсь к телефону, словно взять трубку для меня вопрос жизни и смерти. – А… алло, – отвечаю с запинкой, слюна в горло попала, и меня разрывает от желания раскашляться. Короткая пауза, за время которой я, затаив дыхание и пытаясь подавить кашель, вслушиваюсь, ожидая услышать голос знаменитого знакомого. – Энджел? Энджел, малыш, как ты? Господи, да это Коннор! Мой парень, о котором я сразу же забыла, стоило только пообщаться с поп-звездой. Даже уши со стыда горят. А еще говорят, у женщин особое ревностное чутье на провокационные моменты; видно, в Америке вырастили-таки интуицию в искусственной среде и Коннор обзавелся пузыречком. – Коннор, – преувеличенно громко восклицаю я, – как я рада тебя слышать! – Энджел, с тобой все в порядке? – В его голосе сквозит непритворная озабоченность. – Ты как-то странно говоришь. – Я?! Не-е-ет, ну что ты, – выдавливаю с трудом. – Все в полном порядке. Прекрасно, замечательно – не волнуйся. Некоторая задержка в разговоре: жду, пока моя реплика дойдет по связи до собеседника, – ведь между нами целый океан. – А-а, ясно. Значит, помехи. Ты не простудилась? Будто задыхаешься. – Нет, – резко отвечаю я. – У меня все отлично, на сто двадцать процентов. – Замечательно, тогда я спокоен. Так что ты там надумала, Энджел? – Что надумала? В смысле? Ничего я не надумала. «Совестно? Ни в коем случае!» – Хм… Я просто хотел узнать, чем ты занимаешься. Что-нибудь интересненькое? – Да нет, ничего особо интересного. Все у нас по-старому, Коннор, без изменений. «Если, конечно, не считать, что крупнейший поп-идол Европы поцеловал меня целых четыре раза подряд – дважды в каждую щеку – и что мне это понравилось гораздо больше, чем должно было бы понравиться девушке, собирающейся выйти замуж. И еще у этого самого поп-идола есть номер моего телефона, а у меня – его, и что завтра он обещал мне позвонить. А так – ничего особенного». – Ну, тогда я рад, что у тебя все в порядке. Просто ты сказала, что позвонишь, и не позвонила, так что я немного забеспокоился. Его озабоченность несколько помогла мне прийти в чувство и спуститься на землю, чтобы понять, о чем говорит мой парень из далекой Калифорнии, и ненадолго выкинуть из головы витающие там грезы. – И зря, у меня все отлично. Просто на работе выдался тяжелый день, у меня были кое-какие дела, и я решила немного повременить со звонком. А потом, когда все утрясется, хотела найти время и пообщаться без спешки. Как всегда, самое вкусненькое – напоследок. – Рад слышать, что я по-прежнему самое вкусненькое, – отшучивается он. – А кто же, как не ты, Коннор? – пищу я, отчаянно стараясь придумать, о чем бы еще с ним поговорить. – Ну, а ты как там? – О, я просто великолепно. Шоу получается отменным. Девочки послушные. «Да неужели? Послушные? Вот значит, как это теперь называют?» – Знаешь, ониочень терпеливы и хорошо держат позу, пока я навожу камеру, – смотрятся очень естественно. «Ну да, когда забудешь про силикон». – Мы уже порядком наснимали – так что теперь дело за озвучкой. В будущем устроим какое-нибудь грандиозное мероприятие для раскрутки, с хорошей музыкой – так мне, возможно, потребуется и личный диджей. – Да? – Кто у меня личный диджей? Ты. – Ах да. «Уф, а мне-то показалось, будто я медсестра». – Ух, ты, диджей, непременно. Просто сказочно. – Хм… – Он нервозно откашливается; ничуть неудивительно, учитывая, что его подружка ведет себя несколько непредсказуемо. – В общем, все образуется. – Отлично. Ага. Потрясающе. Наступило молчание, не исключено, что Коннор подумывает, не послать ли на Байрс-роуд бригаду в белых халатах. Вздохнув, прощается: – Я должен идти, у меня дела, а ты поосторожнее со своим насморком или что там у тебя? С недомоганием, в общем… – Обязательно, милый, – говорю я, закусив губу: вдруг стало понятно, что разговор подходит к концу. – Я соскучилась. – Мне тоже тебя не хватает, Энджел, – отвечает он. – Будь умницей. – Ну, конечно, я буду умницей, – отвечаю я, удивляясь, как громко и неубедительно прозвучала фраза. – Я всегда умница. – Знаю, – говорит Коннор, немного успокоившись, – поэтому мне вполне комфортно в нашей ситуации. Все, малыш, пока. Потом еще поболтаем. Кладу трубку, а в голове так и крутится его последний перл «Комфортно». Комфортно? Как это вообще понимать? У меня создается впечатление, будто речь идет о старых разношенных сандалиях или потертых мешковатых джинсах, а не о молодой прикольной девушке диджее, которой чуть за двадцать. А еще она с поп-звездами запанибрата. Тоже мне, нашел словечко. Готова поспорить, говоря о Феррари или Пирелли и остальных с их плюшевыми прозвищами, он таких слов не употребляет! Разве что когда приляжет отдохнуть на их огромные надувные мешки. Показываю телефону средний палец: «Да катись ты», врубаю на полную компакт-диск с «Пчелами» и мчусь на кухню, чтобы сварить себе на ночь хорошенькую чашку горячего шоколада. Выпью с зефиром и печеньем. «Комфортно»? Со мной? Здрасьте.
Последние комментарии
12 минут 58 секунд назад
2 часов 31 минут назад
4 часов 21 минут назад
10 часов 6 минут назад
10 часов 12 минут назад
10 часов 15 минут назад